Глеб Борисов
Демократия для белых. Свобода без равенства и братства!

От автора

   Есть для многих бесспорная формула: «Свобода, Равенство и Братство». И кажется, что члены ее буквально не могут жить друг без друга. Но стоит приглядеться повнимательней, и обнаружим, что дело обстоит строго наоборот. Первое понятие в союзе с двумя другими ни разу не выживало. Зато оно прекрасно себя чувствует в компании с «Неравенством» и «Сегрегацией».
   Если смысл бытия русской цивилизации – поиск Правды, то Идея-Правительница Белого мира в целом – стремление к Свободе. Со времен Эллады политическая мысль европейцев бьется над решением проблемы оптимального сочетания личной независимости и общественного порядка. Ее решение невозможно, пока в «одном флаконе» со свободой нам навязывают равенство. Быть свободным – это быть самим собой. Пароль свободы – «каждому – свое».
   Об этом и пойдет речь…

Выбор Героя

//-- Миру – мир --//
   В фильме «Герой» китайца Чжан Имоу речь идет об империи. О том, что ради нее воин должен жить и умирать. О том, как «перековался» идеальный, абсолютный киллер. Он, преодолевая все преграды и жертвуя друзьями, неотвратимо приближается к первому императору Поднебесной – Цинь Шихуанди, чтобы покарать того за многочисленные злодейства. Но когда тот оказывается в его власти, Герой становится жертвой виртуозной разводки.
   Император убеждает его, что все неспроста и не напрасно. Что злодействует он во имя «мира во всем мире». Ведь, в самом деле, что хорошего в «сражающихся царствах»? Куда как лучше низвергнуть их династии и, завоевав территории, на руинах вечно враждовавших государств возвести величественную империю, где не будет места террору и беспределу…
   Герой проникается сим «благородным» замыслом и осознает «историческую бесперспективность» и глубинную бесчеловечность своей антиимперской борьбы. Дабы выразить свою солидарность с объединительным проектом, он даже охотно позволяет расстрелять себя из луков. А как же иначе? Он же дерзнул злоумышлять против «Сына Неба». А по закону сие однозначно карается смертью. «Теперь все будет по закону и справедливости», – думает Герой, умирая.
   Но в Империи, за которую он отдал жизнь, террор вовсе не исчез. Он просто был монополизирован Императором. И после окончательной победы Цинь Шихуанди над прочими владыками он начинает истреблять не только врагов-воинов, но и оппонентов-философов. Последователей мудрого Лао-Цзы и благочестивого Конфуция живьем зарывали в землю. Тоже, кстати, исключительно во имя стабильности, чтобы народ не отвлекали от поклонения императору.
   Эта ситуация архетипична. Тысячелетиями воинам предлагается выбор: «сражающиеся царства» или «единая и неделимая». Русских людей давно убедили, что тут «двух мнений быть не может». Что имперскому «железобетонному» единству нет альтернативы. Но так ли это на самом деле? Нет ли здесь какого подвоха? Возможно, эта суровая альтернатива вполне соответствует ситуации воинов желтой расы. Но так ли неизбежна она для белых воинов?
   Совсем не исключено, что «невозможное возможно». Ведь империя Цинь Шихуанди и Сталина – одно, а Карла Великого – совсем другое. А значит, выбор у героев шире, чем им пытаются внушить.
//-- Зачем оно нам нужно? --//
   Имеется в виду государство… Оно ведь отнюдь не высшая форма человеческого общежития, а «самое холодное из всех холодных чудовищ. Холодно лжет оно; и эта ложь ползет из уст его: «Я, государство, есмь народ». Это – ложь! Созидателями были те, кто создали народы и дали им веру и любовь; так служили они жизни. Разрушители – это те, кто ставит ловушки для многих и называет их государством: они навесили им меч и навязали им сотни желаний. Где еще существует народ, не понимает он государства и ненавидит его, как дурной глаз и нарушение обычаев и прав».
   Так говорил «Заратустра», то есть Фридрих Ницше. В известном смысле, этот человек – наше все. Потому что он как никто иной умел «философствовать молотом», сокрушая вдребезги любые – что либеральные, что державнические клише.
   Но в то же время считать государство исключительно аппаратом подавления одного класса другим (как марксисты) тоже неверно. Тот же Цинь Шихуанди действовал не в интересах какого-то класса, но во имя империи, как идеи тотального порядка и внутренней безопасности.
   Этой же перспективой оправдывал свои завоевания Чингисхан. Его мечтой было, чтобы по просторам Евразии каждый мог путешествовать с грузом золота на голове, ничего при этом не опасаясь. Так кому же, выходит, на самом деле нужно государство, если с кастовой точки зрения к вопросу подходить?
   Нужно оно торговцам и работягам. Ибо для них превыше всего – безопасность. Именно эти касты и поддерживали усиление абсолютизма, если вспомнить Средневековье европейское. Воинам государство в его бюрократически-централизованном варианте никогда нужно не было. Оно враждебно самой их природе. Они прекрасно себя чувствуют, живя общинами, бандами, племенами, феодальными кланами.
   Но рано или поздно над ними одерживают верх «герои», которым «император» предложил выбор: свобода для избранных или безопасность и порядок для всех. «Герои» встают на сторону слабых и совершают акт самопожертвования во имя большинства. И тем самым санкционируют деградацию…
   Ведь вопрос в том, что первично: повышение качества людей или довольство для наибольшего их количества. И то, и другое может вполне совпасть, но только в случае выбора первого варианта. Второй по полной программе был опробован при Советской власти и дал катастрофический в смысле падения человеческого качества результат. И одной из главных тому причин повсеместное внедрение лозунга «Лишь бы не было войны!».
   «Война – отец всех вещей!», – так говорил Гераклит Эфесский. А так, опять же «Заратустра»: «Вы утверждаете, что благая цель освящает даже войну? Я же говорю вам: только благо войны освящает всякую цель». И более того, «не мир, но меч» принес людям Богочеловек.
   «Ужасы войны», конечно, расцениваются всеми «людьми доброй воли» как нечто абсолютно негативное. И правда, что позитивного могли обнаружить авторы вышеприведенных цитат в смерти, страдании, разрушении? Позитивно – духовное напряжение, внутренняя мобилизация, порождаемые риском. Недаром спасение без «страха смертного» невозможно. А вот покой и расслабленность – прямой путь к деградации.
   Что древние германцы, что кельты поражали своим человеческим качеством римлян. Причем поражали из века в век. Поначалу наблюдатели и сами были хоть куда, но со временем превратились, в массе своей, в законченных деградантов. А северные варвары были неизменны.
   Их светлый и яростный мир не знал безопасности и стабильности, он жил в состоянии динамического равновесия. Столкновения и набеги происходили постоянно. Но целью их не были ни экспансия, ни геноцид, ни тотальное ограбление противника. Они сражались ради счастья борьбы и победы.
   Воину как духовному типу стяжательство чуждо. Золото – только символ славы. И даря дружинникам кубки и браслеты, вождь делился с ними своей удачей. Общества германцев, кельтов, славян были военными демократиями. И в них было только две касты: жрецов и воинов. Последние, конечно, где землю пахали, а где скот разводили. Да, и торговали, но ни «рыночников», ни «пролетариев» среди северных ариев не было вовсе.
   Их братья по крови, завоевавшие далекий Индостан, создали четырехкастовое общество, поскольку оказались в тотально иной, чуждой расовой среде.
//-- Кто какой масти? --//
   Каста – слово широко распространенное и оттого неточное. Говоря о фундаментальных различиях людей правильнее употреблять термин «варна». Одно из значений этого слова – цвет. То есть, как справедливо полагают обитатели российских зон, двуногие делятся по «мастям».
   Деление это не умозрительно и произвольно, а основано на древних ведических текстах, то есть на изначальном арийском знании. Согласно этим воззрениям все творение, все материальное бытие пронизывают некие скрытые, но вездесущие силы (энергии) – «гуны». Этот термин может быть переведен с санскрита как модус, режим, качество, веревка.
   Гун всего три: саттва-гуна (качество благости или добродетели), раджо-гуна (качество страсти), тамо-гуна (качество невежества). Любой человек соткан из «веревок» всех трех типов. Но в далеко не равных пропорциях. Именно преобладание той или иной гуны и определяет, к какой варне относится человек.
   «Бхагавадгита» в последние годы ассоциируется с развесело-безумными кришнаитами, пристающими к прохожим на улице. Однако этот текст абсолютно аутентичный в плане «арийскости» и базовый для понимания природы варн. А кроме того, глубоко «кшатрийский». Ведь он представляет собой диалог Кришны и воина Арджуны на поле боя буквально за считаные минуты до начала сражения. И цель его – объяснить впавшему в сомнения витязю, что убивать для воина не грех, а долг.
   Итак, в «Гите» сказано: «От саттвы возникает познание, от раджаса – вожделенье; беспечность, заблуждение возникают от тамаса, также – неведенье. Пребывающие в саттве идут вверх; посередине стоят страстные, пребывающие в состоянии последней гуны, вниз идут темные».
   Брахман – это олицетворение саттва-гуны: «Спокойствие, самообладание, аскетизм, чистота, терпение, честность, знание, мудрость и религиозность – вот природные качества, присущие брахманам».
   Кшатрий находится преимущественно под влиянием раджа-гуны: «Героизм, сила, решимость, находчивость, отвага в бою, благородство, умение руководить – вот природные качества, определяющие деятельность кшатрия».
   Вайшьи находятся под влиянием раджа-гуны и тамо-гуны, гун страсти и невежества: «Земледелие, защита коров и торговля – естественная работа для вайшьев».
   И, наконец, шудры находятся под влиянием тамо-гуны, гуны невежества: «Физический труд и служение другим – предназначение шудр».
   Каждый может развить в себе гуну саттва и вырваться за пределы, от рождения обусловленного существования. Но для этого придется избрать путь аскезы и самоотречения. Если же такого желания и решимости его реализовать не имеется, то надо без разговоров следовать своей природе и не расшатывать основы.
   Ну а кроме того, Шри-Бхагаван сказал: Троякой бывает вера воплощенных, рожденная их собственной природой: саттвичная, страстная и темная. Об этом внемли.
   Сообразной с сущностью каждого бывает вера Бхарата; человек образован верой, какова его вера, таков он. Саттвичные (люди) приносят жертвы богам, страстные – якша-ракшасам, остальные же, темные люди, жертвуют покойникам бхутов.
   То есть смысл такой: согласно «Ведам», кшатрии, чтобы не впасть в поклонение демонам-ракшасам (обусловленное их страстной природой), должны слушаться в духовном плане брахманов. То же касается, разумеется, и вайшьев с шудрами. Только они в случае непослушания и самомнения (обусловленного их невежеством) впадают и вовсе в поклонение привидениям и низшим духам, обитающим в неких природных объектах.
   Если взглянуть, например, на христианство с ведической точки зрения, то это очевидно тотально «саттвичная» вера. И ее проповедь, адресованная существам, «повязанным» гуной тамас, абсолютно бессмысленна. Поэтому и наблюдается сегодня кризис веры. Гуна тамас опутала помыслы даже тех, кто по формальным признакам мог бы быть принят за кшатрия.
   Свобода в актуальной ситуации тоже абсолютно невозможна. Ведь она – это право, а главное – реальная возможность делать то, что хочешь, но в то же время то, что можешь. То, к чему «душа лежит», то есть то, к чему она прикручена гунами-веревками. Но подобное гарантировано только в кастовом обществе. Только там к каждой варне (масти) подходят со своей меркой.
   В обществе смешения свободы нет. Там есть повсеместный произвол, когда каждый имеет право претендовать на то, к чему не призван. В нынешней ситуации крайне проблематичен и духовный рост. Ведь в обществе «равноправных» определяющими будут низшие касты просто в силу своей многочисленности. А это значит, что влияние тамо-гуны становится почти тотальным. Все общество в целом погружается в «неведение», во «тьму внешнюю».

Убить тирана

//-- Чужие здесь не ходят --//
   Арии, завоевавшие Индостан, обжившись там, постепенно утратили свою военно-демократическую организацию. Раджа, который ранее выбирался собранием свободных и равных и мог быть смещен им же, постепенно превратился в наследственного монарха. Превратился под расово чуждым влиянием. Ведь если поначалу высшие касты состояли исключительно из ариев, то со временем в них начали включать вождей и жрецов покоренных дравидийских (черных) народностей.
   Арии, завоевавшие древние государства Передней Азии, тоже от военной демократии дрейфовали к монархиям абсолютно неарийского типа. И даже быстрее, чем их индийские братья. Ведь жестких кастово-расовых фильтров они не создали.
   Самым могучим и всеохватным из государств восточных ариев была Персидская империя. Хотя правящий слой в этом мультирасовом конгломерате состоял из белых по исходной крови людей, их менталитет был уже настолько изуродован чуждыми влияниями, что эллины считали их варварами. Считали исключительно за то, что они поклонялись Царю Царей, не ведая, что истинный воин рождается, живет и умирает свободным.
   Главными защитниками свободы в Элладе были спартанцы. Тем не менее либеральные историки упорно считают их «фашистами». И в самом деле, некоторые их обычаи были дикими и тотально антигуманными. Например – криптии.
   По ночам юноши выходили охотиться на двуногих. Вооружившись кинжалами, они выслеживали самых сильных и дерзких илотов (потомки покоренных спартанцами мессенцев) и резали их без предъявления обвинения, без присяжных и даже без права на последнее слово.
   Просто илотов было очень много, а спартанцев очень мало. И первые всегда должны были помнить, что их миссия – трудиться на благо великой Спарты. А если бы они в этом всерьез засомневались, то государство рухнуло бы. Поэтому потенциальных «усомнившихся» превентивно ликвидировали. А и в самом деле, чего добропорядочному труженику шляться по ночам?
   Кроме того, акции эти имели колоссальное воспитательное значение для подрастающего поколения спартанцев. Не секрет ведь, что в бою с некоторыми при виде первого убиенного случаются шок и ступор, чреватые летальным исходом (враги-то не тормозят). А криптии были школой жизни и смерти. Ведь, как известно, «тяжело в учении, легко в бою». Своего первого спартанец убивал не на поле сражения, а просто в формате «боевой игры «Зарница».
   Вам эта бесчеловечная практика ничего не напоминает? Есть ведь что-то общее с традицией отечественных скинхедов атаковать по ночам мигрантов-дворников? Архетипы, однако…
   Но спартанцы стали такими не сразу и не случайно. Великий законодатель Ликург установил порядок, целью которого было воспитание сверхлюдей. Их называли «равными».
   Свобода, Равенство и Братство – сами по себе прекрасные лозунги. Но применять их можно только к очень ограниченному кругу существ – к воистину «равным», к тем, кто в силах вынести тяжкий груз Свободы и способен свято чтить законы братства.
   Именно таких и воспитывала система Ликурга. Дорийцы, завоеватели, пришедшие с Севера, разрушили цивилизацию ахейцев (покорителей Трои). Последние жили под властью царей, весьма схожих с современными им восточными владыками. Обитали они во дворцах, за мощными крепостными стенами. А дорийцы, поселившиеся в Спарте, напротив, отказались возводить какие-либо укрепления вокруг своего города. Они считали, что воины, если они воистину воины, крепче и надежней камней.
   Полис, их государственный формат также радикально отличался от тоталитарных восточных моделей. В отличие от обитателей зарейнских лесов, спартанцы не могли себе позволить жить в состоянии исконной арийской анархии. Им необходимо было общественное устройство, которое как капсула защитило бы их от проникновения бацилл вырождения. В Средиземноморье всегда было предостаточно всякой «заразы».
   Ликург создал систему, продуктами которой были не только по современным, но и по куда более высоким, древним меркам существа исключительные. В семилетнем возрасте детей спартиатов забирали у родителей – и начиналась для них жизнь военного лагеря. Они учились убивать и умирать, терпеть боль и лишения, а главное – быть свободными. Только прошедшие «курс молодого бойца» могли стать «равными», полноправными гражданами. Только они имели право голоса в народном собрании. Из их числа избирали членов Геруссии – высшего органа власти. В него входили два наследственных царя и 28 старцев. Только после 60, с точки зрения спартанцев, человек обретал необходимый для властвующего опыт.
   Представим себе, что это были за люди, в скольких походах и битвах они участвовали, сколько видели и пережили на своем веку. Это уже были не просто сверхлюди, а почти полубоги. А цари имели не больше прав, чем любой другой член Герусии. Они обретали всю полноту власти только в походе. То есть они были просто наследственными главнокомандующими. И это тоже было абсолютно оправданно. Ведь вели они свой род, согласно легенде, от самого Геракла.
   Еще ежегодно избиралась коллегия из пяти эфоров. Они были верховными хранителями традиций. И нарушителя, будь то сам царь, они могли приговорить к смерти.
   Спартанцы прекрасно знали, что главный враг Свободы – страсть к стяжательству. Поэтому хождение золотых монет в полисе было запрещено. Вместо них использовали тяжелые железные бруски, которые и невозможно, и бессмысленно было копить. Ведь нигде за пределами Спарты платежным средством их никто не считал. Дома, в которых жили «равные», были принципиально «нероскошны». Двери и крыша должны были быть сработаны только с помощью пилы и топора. То есть все подчеркнуто, без излишеств.
   Но при этом спартанцы ни в чем необходимом для жизни не нуждались. За каждой семьей был закреплен надел земли, который обрабатывали илоты. Впрочем, их эксплуатировали отнюдь не беспредельно, а в строго ограниченном формате. Они отдавали хозяевам участка опять же законодательно оговоренную, достаточно скромную часть урожая. Она должна была позволять последним участвовать в сисситиях – совместных трапезах. Питались спартиаты не дома, в семейном кругу, а со своей братвой.
   А если кто-то проявлял склонность к бомжеванию, разбазарив плоды илотских усилий или лишившись участка, его отчисляли из «равных». И он автоматически терял право избирать и быть избранным.
   Торговать спартанцам также не позволялось. Если физическим трудом в их государстве занимались илоты, то торговлей – периэки. Последние были лично свободны, но спартанского гражданства не имели.
   Иностранцам селиться в полисе запрещалось. И самим спартанцам без крайней необходимости не разрешалось его покидать.
   Весь этот комплекс мер, разработанных, по преданию, Ликургом, призван был оберегать монокастовую и монорасовую общину от смешения и деградации.
//-- Горе победителям! --//
   Спарта освободила Грецию от власти тиранов. Они в период становления полисов то тут, то там захватывали власть. А спартанские воины приходили то туда, то сюда, и их свергали. Например, они освободили Афины от власти узурпаторов Писистратидов. То есть классическая демократия смогла утвердиться в Аттике благодаря «фашистам»-спартанцам. Они никому не навязывали свою систему. И не стремились к гегемонии. Они слишком ценили свободу. Однако со временем они открыли для себя и другие «ценности»…
   Победа над Персией, которой Греция была во многом обязана спартанцам (один подвиг Трехсот чего стоит!), поставила перед потомками Ликурга новые проблемы. В полис хлынула военная добыча. И кое-кому из воинов-аскетов захотелось сладкой жизни. А верховный главнокомандующий Павсаний, победивший персов в решающей битве при Платеях, явно не справился с испытанием «медными трубами».
   Он, как вскоре обнаружилось, вынашивал планы государственного переворота. Но бдительные эфоры заговор раскрыли. Павсаний спрятался от них в храме. Двери оного эфоры заперли. И несостоявшийся тиран просто умер от голода.
   С первой угрозой полис совладал. Но вторая масштабная победа стала для него роковой. Разгром Афин после долгой и тяжелой войны за право первенствовать в Элладе соблазнил спартанцев перспективой создания империи.
   Наварх (командующий флотом) Лисандр принялся активно воплощать этот проект в реальность. Он вводил в некогда свободные греческие полисы спартанские гарнизоны. Ставил там своих наместников – гармостов. И приводил к власти подконтрольных лично ему местных олигархов.
   Эфоры вскоре обнаружили, что в результате деятельности Лисандра Спарта в короткий срок перестала восприниматься как тираноборческая сила. Напротив, с ней стал ассоциироваться самый откровенный и циничный деспотизм. Были приняты меры. Лисандра отозвали в Спарту и вскоре отправили с небольшим отрядом в поход на Фивы. В ходе которого он и погиб. Подмога к нему «совершенно случайно» опоздала.
   Но процесс деградации уже пошел полным ходом. В Спарту пришло богатство. А с ним расслоение общины «равных». Началось формирование собственной олигархии, которая, разумеется, уже забыла о приоритете свободы. Она провоцировала экспансионистские войны. Результатом длительного противостояния с Фивами стали катастрофы при Левктрах и Мантинее. Мало того, что непобедимые спартанцы были разгромлены. Они, кроме того, понесли тяжелейшие потери. Община «равных» никогда не была многочисленной. И ставка на качество, а не количество долгое время себя оправдывала. Ровно до тех пор, пока количественный принцип не одержал верх в сердцах самих спартиатов, обремененных награбленным в Афинах.
   После этого начался необратимый закат. И уже очень скоро спартанцев воспринимали не как защитников общегреческой свободы, а просто как высокопрофессиональных наемников, готовых драться хоть за персов, хоть за египтян…
   Когда римляне еще и не мечтали об имперском могуществе, их постигло тяжкое испытание – нашествие галлов. Одолеть их в бою не удалось. Пришлось откупаться. И вот, когда на весах уже был отмерен затребованный агрессорами вес золота, их вождь бросил на ту чашу, где лежали гири, свой тяжелый меч, требуя таким образом «добавки». А на возмущение римлян безапелляционно возразил: «Горе побежденным!»
   Но, вот парадокс – победы и спартанцам, и римлянам принесли куда более тяжкое горе – деградацию.
//-- Афинская демагогия --//
   А вот разгром Афин – это поражение тамошнего общественного строя, каковой в период Пелопоннесской войны являл собой максимально возможную, предельно эгалитарную демократию. Рабы и мигранты права голоса, разумеется, не имели. Но вот граждане были настолько равноправны, что любого, кто проявлял себя заметно выше среднего уровня, сначала использовали на благо полиса, а потом, на всякий случай, изгоняли.
   Процедура остракизма была придумана специально для «шибко умных». Состояла она в том, что на глиняных черепках (остраконах) граждане писали имена тех, кто, по их мнению, заслуживал вывода из политической игры. Тот, кто набирал большинство голосов, покидал родину сроком на 10 лет.
   Изначально придуман сей механизм был, как водится, во имя свободы. Реформатор Клисфен таким способом предполагал удалить из полиса сторонников тиранического рода Писистратидов. Ну а во что в итоге превратилась эта процедура, прекрасно иллюстрирует почти анекдотический случай с Аристидом Справедливым.
   В битве при Марафоне он был одним из 10 стратегов, командовавших победоносным афинским войском. Но через несколько лет политические противники решили удалить этого имевшего безупречную репутацию (о чем свидетельствовало прозвище) человека из Афин и развернули против него активную агитацию.
   В ходе голосования к объекту атаки подошел некий неграмотный крестьянин, не знавший его в лицо, и попросил нацарапать на остраконе имя того, кого сей «политически подкованный» персонаж считал угрозой свободе. «Напиши Аристид», – сказал он. Политик удивился и поинтересовался: «А ты знаешь этого человека? Он чем-то тебя обидел?» «Нет, – ответил крестьянин, – мне просто надоело, что все вокруг называют его справедливым». Аристид выполнил просьбу. Он ведь и в самом деле вполне соответствовал своему прозвищу. И отправился в изгнание, откуда его досрочно возвратили, когда в Грецию снова вторглись персы…
   Характерно, что последним, к кому применили процедуру остракизма, был демагог Гипербол. «Демагогом» тогда называли политиков, позиционировавших себя как яростных защитников народных интересов. И поначалу слово это отнюдь не имело негативного оттенка. Однако выступления большинства этих «защитников» были демагогическими в современном, вполне привычном нам смысле слова. Гипербол был настолько ничтожен, что применение к нему изгнания – меры, изначально предназначенной как раз для сверх общей меры одаренных, дискредитировало ее. И обладавшие тонким эстетическим чувством афиняне от нее отказались.
   Однако демократия не только отправляла в ссылку из ряда вон выходящих граждан, но и приговаривала к смерти именно за яркость и нестандартность. Достаточно вспомнить Сократа и его ученика Алкивиада. Последнего хотели казнить по абсолютно недоказанному обвинению, даже отозвав непосредственно с фронта боевых действий. Тот жертвой становиться не пожелал и перешел на сторону спартанцев, чем немало поспособствовал поражению родного, но неблагодарного полиса.
   Надо иметь в виду, что концепция равенства была доведена в Афинах до абсурда. Практически все гражданские должности замещались по жребию. Голосовали только по кандидатурам военачальников. В делах же житейских каждый член полиса считался в равной мере компетентным.
   Эта тоталитарная эгалитарность во внутренней политике сочеталась с откровенным империализмом и авторитарностью во внешней. Полисы – члены Афинского морского союза, созданного под эгидой города Паллады для борьбы с персами, со временем лишились права выхода из него. И из союзников превратились, фактически, в данников. Не желавшие с подобной ситуацией мириться подвергались карательным акциям. Поэтому, как только в Пелопоннесской войне стала одолевать Спарта, союз начал разваливаться и к концу ее прекратил свое существование.
   То есть длительный кровавый конфликт между двумя полисами-лидерами Эллады был катастрофичным по своим последствиям для них обоих. Но при этом следует иметь в виду, что спровоцирован он был именно экспансионистской политикой афинских демагогов.
//-- Процесс пошел --//
   «Демократия есть соучастие народа в своей собственной судьбе», – сказал немецкий консервативный революционер Артур Мюллер Ван дер Брук. Это самая адекватная из известных формул. Демократия – исконный строй Ариев. Греки первыми попытались его институализировать. Они первыми поставили перед собой задачу добиться оптимального сочетания личной свободы и общественного порядка. И афиняне, несмотря на все их трагические ошибки и перегибы, сделали немало для ее решения.
   Прежде всего, они стремились сделать принципиально невозможным возрождение тирании. Аристотель говорил: «Тираническая власть не согласна с природою человека», «Чести больше не тому, кто убьет вора, а тому, кто убьет тирана». И афиняне чтили тираноубийц – Гармодия и Аристогитона, как величайших героев.
   Правда, стоит отметить, что двигала этими прославленными террористами не только любовь к свободе, но и любовь друг к другу. Что было, то было. Но суть все равно в беспределе тирана, а не в смелости педерастов. Просто из песни слово не выкинешь…
   Итак, когда брат тирана Гиппия, Гиппарх, стал настойчиво домогаться красавца Гармодия, тот со своим старшим «товарищем» стал инициатором заговора. И убили «друзья» сексуального агрессора, после чего и сами погибли. Озлобившись из-за смерти брата, Гиппий ужесточил режим. В ответ активизировались протестные настроения, которые, как уже было упомянуто, силой оружия поддержала Спарта. Так что, можно сказать, реализовалась модель, о которой мечтали в 70-х годах XX века левые террористы: «Провокация – репрессии – революция».
   Кстати, возможно, обошлось бы и без помощи иностранного военного контингента, если бы Писистрат, отец Гиппия и Гиппарха, не лишил афинян тяжелого вооружения.
   Аристотель описывает эту поучительную историю так: «Отобрал Писистрат оружие у народа следующим образом. Устроив смотр войска у Тесейона, он пробовал обратиться к народу с речью и говорил недолго. Когда же присутствующие стали говорить, что не слышат, он попросил их подойти к преддверью Акрополя, чтобы могли лучше слышать его. А в то время как он произносил свою речь, люди, специально получившие такое распоряжение, подобрав оружие, заперли его в близлежащем здании – Тесейоне – и, подойдя, знаком сообщили об этом Писистрату. Окончив говорить о других делах, он сказал и об оружии – что по поводу случившегося не надо ни удивляться, ни беспокоиться, но следует возвратиться по домам и заниматься своими делами, а обо всех общественных делах позаботится он сам».
   И это один из важнейших для нас уроков: тирания начинается там, где заканчивается право на оружие.
   А его наличие – основа гражданских прав. Согласно законам Драконта (первого афинского реформатора) их обладателями являлись только гоплиты (тяжеловооруженные воины). И это было абсолютно оправданно. Именно они формировали фалангу, которая вставала нерушимой стеной на защиту полиса. А кроме того, способность приобрести на свои средства полную экипировку говорила о том, что этот человек принадлежит к «среднему классу», то есть личность обстоятельная и укорененная. На высшие государственные должности могли избираться и вовсе лишь весьма состоятельные, необремененные долгами афиняне.
   Полное равноправие наступило много позже – в период греко-персидских войн, когда представители беднейшего класса, феты, обрели не меньшую, чем гоплиты, значимость. Они служили на флоте, а именно морские сражения сыграли решающую роль в общеэллинской победе.
   Но истинные сыны Афин должны были уметь без рассуждений отдавать свою жизнь в борьбе за свободу не только с внешним врагом, но и внутренним. Не только великий реформатор, но и один из легендарных «семи мудрецов» Солон постановил, что тот, кто в ходе внутриполисной борьбы не вставал с оружием в руках на ту или другую сторону, лишался возможности избирать и быть избранным.
   И он же, уже старцем, явил пример подлинного гражданского мужества – единственный посмел публично выступить против только что пришедшего к власти Писистрата. Многие знатные афиняне – враги тирана – бежали, а Солон, придя в народное собрание, стыдил сограждан, говоря: «Еще несколько дней назад было так легко помешать возникновению тирании. Теперь же, когда она уже выросла и окрепла, искоренить ее будет значительно труднее».
   Для Солона Свобода была неотчуждаемым свойством гражданина. Именно он в годы своего правления ввел запрет на продажу афинян в рабство за долги.
   И жители города Паллады со временем научились ее ценить. Если Писистратидов изгоняли с помощью спартанских воинов, то тридцать тиранов, которых уже сами лакедемоняне навязали Афинам после военного разгрома, свергнуты были в полном смысле слова Волей Народа.
   Но для того, чтобы быть полноценным гражданином, мало готовности умереть за свои права. Надо еще обладать способностью выбирать воистину лучшее и лучших. Вплоть до Перикла, при котором началась роковая война, лидерами общественного мнения были аристократы. Вне зависимости от того, кто занимал ту или иную административную должность, народное собрание голосовало по большей части за инициативы правильных людей.
   Превосходство евпатридов (сыновей благородных отцов) было очевидно для демоса. А они, в свою очередь, как раз и были носителями подлинно республиканского мышления, ибо, осознавая себя равными среди лучших, они никогда не могли примириться с диктатурой, кем бы ни был верховный начальник.
   А вот простонародье, которое некогда аплодировало Писистрату, со временем полюбило вожаков другого типа – уже упомянутых демагогов.
   Плутарх так описывал одного из них: «Клеон перестал соблюдать всякие приличия на возвышении для ораторов: он был первым, кто, говоря перед народом, стал вопить, скидывать с плеч плащ, бить себя по ляжкам, бегать во время речи». Именно он и ему подобные ратовали за войну до победного конца со Спартой, толкая полис к катастрофе…
   История Афин наглядно демонстрирует, что демократия – не только процедура (как утверждают либералы), но и процесс, находящийся в прямой зависимости от состояния, от качества самого демоса. Полноту гражданских прав может обретать то больший, то меньший процент населения. Когда права имеют ровно те, кто их достоин, общественный порядок устойчив. Когда часть достойных лишена некоего набора прав, возникают предпосылки для революции. Когда же права предоставлены всем подряд, без учета реального качества личности, неизбежна деградация.
   И правильная процентовка никак не может быть найдена однажды, раз и навсегда. Это изменчивый показатель, зависящий от результатов непрерывной борьбы между теми, кто заявляет о своих правах на права, и теми, кто не хочет ими делиться. Фактически, подлинная демократия – это перманентная революция. Однако она может быть бескровной, если наравне с принципом Свободы священным будет массово признан принцип Неравенства. Только на основе этого двуединства можно создать адекватную процедуру предоставления – лишения прав.

Нищета философии

//-- Проповедники Неравенства --//
   Еще Аристотель утверждал (а он «отец логики» и не может по определению заблуждаться), что апартеид нужен не для обеспечения благосостояния, а для защиты свободы.
   Он говорил: «варвар и раб по природе своей понятия тождественные». И логично обосновывал эту «скандальную» мысль: «Так как по своим природным свойствам варвары более склонны к тому, чтобы переносить рабство, нежели эллины, и азиатские варвары превосходят в этом отношении варваров, живущих в Европе, то они и подчиняются деспотической власти, не обнаруживая при этом никаких признаков неудовольствия».
   «Итак. Хотя очевидно, что всякое сомнение о свободе и рабстве имеет некоторое основание, тем не менее очевидно также и то, что одни по природе рабы, а другие по природе свободны».
   Эта мысль принципиально важна. Для эллинов естественна свобода. Для иных – рабство. Более того, это и есть их свобода. Это их выбор. А навязывать им эллинские форматы – это насилие над их природой, то есть тирания. Принудительная «демократизация» – опасная ересь. И никакого отношения к утверждению свободы эта деятельность не имеет.
   Но из соображений Аристотеля можно сделать вывод (и он регулярно со времен Античности делается), что раз, мол, «варвары» – рабы по своей сути, то белые люди призваны быть их господами. Однако общину свободных и «равных» всегда и везде разлагают две взаимосвязанные вещи – использование рабов и стремление к роскоши. То есть терпильство и гламур из века в век подтачивают основу даже самых изначально правильных государств.
   Само наличие существ с рабской психологией вызывает к жизни тиранию. Для некоторых весьма соблазнителен отказ от риска, связанного с ответственностью за выбор. И приходит тот, кто задает фронт работ и гарантирует похлебку. Его порождает коллективное бессознательное рабство. Таким образом, кастовая сегрегация – императив для паладинов свободы.
   Учитель Аристотеля, Платон, свое идеальное государство видел как пирамиду из трех этажей, каждый из которых живет по своим законам и в соответствии с природой существ, его населяющих. На верхнем – правители-философы. Ниже – воины. На первом – работники. При этом высшие касты в его утопии живут «при коммунизме». У них нет личной собственности. Но они обеспечены всем необходимым (именно необходимым и не более) для жизни.
   Труженикам иметь частную собственность, разумеется, не возбраняется, но они никак не участвуют в управлении государством. Явно философа вдохновляла спартанская модель. Только он придал ей стройность и завершенность.
   Сегодня мы не замечаем, что тотальный отказ современного мира от кастовой системы обессмысливает и делает нелегитимными самые простые бытовые коллизии. Например, появление радикальных веганов есть бессознательная реакция на то, что, строго говоря, человек потерял право лишать жизни животных.
   Дело в том, что кастовая система – это иерархия жертвенности. Низшие, жертвуя чем-либо во имя высших, поднимаются над собой, становятся осмысленными существами. Работяги приносят в жертву свой труд, воины – свою кровь, а брахманы саму свою душу. Христос говорит: «Кто хочет душу свою сберечь, тот потеряет ее, а кто потеряет душу свою ради Меня, тот обретет ее». И сам Господь, принимая эту жертву, приходит в мир и жертвует собой, выводя спираль жертвоприношения в Вечность.
   Разумеется, животных при таком раскладе употреблять в пищу вполне уместно. Они жертвуют свою энергию людям, которые посылают ее вверх – трудом, кровью, самой душой своей. Но современный массовый человек ничего никуда не посылает. Он жрет только во имя «себя любимого». И поэтому он, как таковой, тотально нелегитимен.
   Аристотель тоже создал свою идеальную систему. Причем не чисто теоретическую, как его учитель, а с прицелом на реальное воплощение. Очень он в этом смысле на своего воспитанника, Александра Македонского, рассчитывал.
   Наиболее справедливым государственным устройством философ считал политию. То есть такую демократию, при которой избирательные права распространяются не на всех, а только на истинно достойных.
   Так, в число граждан не должны допускаться ремесленники, поденщики, землепашцы и другие лица, добывающие средства к существованию исключительно физическим трудом. А кроме них – незаконнорожденные, а также лица, один из родителей которых не являлся гражданином, а был варваром или рабом.
   Полноправными гражданами могут быть лишь тяжеловооруженные воины (гоплиты), лица, занимающие те или иные государственные должности, землевладельцы, жрецы, люди интеллектуальных профессий (например философы). То есть, фактически, речь идет снова о кастовой системе, но более адаптированной к тогдашним реалиям.
   Аристотель рассчитывал, что ее удастся воплотить в жизнь в новых полисах, которые будут образованы на завоеванных войском Александра землях. Но грандиозный эксперимент не состоялся.
   Как, впрочем, неудачей завершились и попытки Платона наставить на путь истинный тиранов. Сначала Дионисия Старшего, а потом и Младшего…
//-- Сицилийская защита --//
   Советником и у первого, и у второго был некто Дион. Он был богат и знатен, но превыше всего ценил не милость тиранов и сопряженные с нею материальные блага, но философскую Истину. Он был ярым почитателем Платона и свято верил, что тот, если прибудет в Сицилию, сумеет наставить на путь истинный повелителя Сиракуз.
   Мыслитель откликнулся на его призыв. Но разговор с Дионисием Старшим сразу не сложился. Вот как описывает его Плутарх:
   «В начале беседы речь шла о нравственных качествах вообще и, главным образом, о мужестве, и Платон доказывал, что беднее всех мужеством тираны, а затем обратился к справедливости и высказал мысль, что лишь жизнь справедливых людей счастлива, тогда как несправедливые несчастны. Тиран был недоволен, считая, что слова эти нацелены в него, и гневался на присутствовавших, которые принимали философа с удивительным воодушевлением и были зачарованы его речью. В конце концов, его терпение иссякло, и он резко спросил Платона, чего ради тот явился в Сицилию. «Я ищу совершенного человека», – отвечал философ. «Но клянусь богами, ты его еще не нашел, это совершенно ясно», – язвительно возразил Дионисий».
   После этого обмена мнениями Диону пришлось организовать буквально эвакуацию философа с острова, поскольку Дионисий был абсолютно беспредельным персонажем и не постеснялся бы погубить знаменитого на всю Элладу философа. То, насколько этот деспот был злобен и мстителен, иллюстрирует другая история, изложенная опять же Плутархом:
   «Дионисий Старший попросил у Аристида в жены одну из дочерей, тот ответил, что охотнее увидит девушку мертвой, нежели замужем за тираном, и тогда Дионисий немного спустя умертвил детей Аристида и, глумясь над отцом, осведомился, все ли еще он придерживается прежнего мнения касательно выдачи замуж своих дочерей».
   И, тем не менее, этот изверг сумел умереть своей смертью. Никто не смог разбить «адамантовые цепи», которыми он, по его же выражению, сковал народ. Террор наемников, на мечах которых и держался его трон, не позволял оппозиционерам поднять голову без риска ее немедленно лишиться.
   Сын и наследник, одноименный кровавому деспоту, не отличался суровостью нрава. Напротив, он был легкомыслен и разгулен: «Передают, например, что однажды новый тиран пьянствовал девяносто дней подряд, и во все эти дни двор был заперт и неприступен ни для серьезных людей, ни для разумных речей – там царили хмель, смех, песни, пляски и мерзкое шутовство».
   Дион снова попытался придать диктатуре «человеческое лицо». И снова в Сиракузы прибыл Платон. С Дионисием Младшим поначалу складывалось все куда более мирно. Он даже начал проникаться высокими материями. И стало казаться, что он может отказаться от режима неограниченной власти. Но это не на шутку испугало его приближенных. Рабы (те, которые по сути рабы) больше всего боятся потерять господина. И они организовали операцию по «сливу» инициатора всего «платонического проекта», Диона.
   Тот был отправлен в изгнание. Покинул Сиракузы и Платон, осознавший бесплодность своих философских усилий.
   Через годы сицилийцы, измученные самодурством тирана, призвали Диона. И он вернулся во главе вооруженного отряда наемников. Ему даже удалось выбить Дионисия из Сиракуз. Но верховодить в освобожденном городе стали, по афинскому образцу, демагоги. Плутарх сообщает: «Друзья советовали Диону не щадить этих злобных завистников, но выдать Гераклида солдатам и избавить государство от своекорыстных заискиваний перед народом – от этого бешеного недуга, ничуть не менее опасного, нежели тирания!» Но философствующий тираноборец счел крутые меры для себя неприемлемыми и сам пал жертвой заговора.
   Подлинным спасителем Сицилии суждено было стать другому герою – Тимолеонту. Весьма характерно, что любой не совсем бестолковый школьник легко вспомнит имена никак не менее чем десятка тиранов – от Калигулы до Сталина, но тех, кто низвергал их троны, в нашем «демократическом» мире мало кто помнит.
   А Тимолеонт между тем заслуживает вековечного почитания куда больше, чем тот же Цезарь, к примеру. Судите сами.
   Когда не чаявшие обрести освободителя в своем отечестве сиракузяне в поисках такового прибыли в Коринф, там не долго думали, кого им присоветовать. Выбор единогласно пал на Тимолеонта, хотя человек этот к тому времени уже два десятка лет не участвовал в общественной жизни. Для уединения и глубокой печали у него были причины, ведь он участвовал в организации убийства собственного брата.
   Причем за несколько лет до этого Тимолеонт прикрыл его собой и спас от неминуемой гибели в одной из битв. Но все изменилось, когда брат стал тираном Коринфа. Попытка призвать его к покаянию оказалась бесплодной, и дело решили кинжалы заговорщиков. Вот такой человек возглавил небольшой экспедиционный корпус, в задачи которого входило не только уничтожение в Сиракузах и других городах Сицилии тиранических режимов, но и отражение агрессии карфагенян.
   Характерно, кстати, что и Дион, и Тимолеонт, затевая свои освободительные вторжения, были уже совсем немолоды. Последнему, когда его нога ступила на землю острова, который через века станет колыбелью мафии, было за шестьдесят. И тем не менее он лично принимал участие в сражениях, наравне с закаленными во многих походах наемниками.
   И это лишнее свидетельство в пользу того, насколько деградировали с тех пор дети Иафета. Ведь подобные физические кондиции отнюдь не считались тогда чем-то из ряда вон выходящим. В тех же Афинах призваными в действующую армию (а действовала она почти постоянно) могли быть граждане с 18 до 60 лет.
   Тимолеонту удалось разгромить вдесятеро превосходившую его отряд армию карфагенян. Застав ее на переправе через реку, он повел в атаку прямо с марша своих гоплитов. Разразившаяся гроза не позволила африканцам прийти на помощь тем, кто уже пересек водную преграду. В итоге элитные части врага были уничтожены.
   После этой победы Тимолеонт взялся за тиранов. Все они были последовательно разбиты и казнены. Посчастливилось только Дионисию Младшему. Он сдался, передав в распоряжение противника собственные войска, и был отправлен доживать свой бурный век в Коринф.
   Последние его годы весьма поучительны. Вот как рассказывает о них Плутарх: «В ту пору ни природа, ни искусство не являли ничего подобного тому, что сотворила судьба: тот, кто еще недавно был тираном Сицилии, теперь, в Коринфе, бродил на рынке по рыбным рядам, сидел в лавке у торговца благовониями, пил вино, смешанное рукою кабатчика, переругивался у всех на глазах с продажными бабенками, наставлял певиц и до хрипоты спорил с ними о строе театральных песен…
   …какой-то чужеземец, грубо подтрунивавший над знакомством Дионисия с философами, которого тот неизменно искал, пока был тираном, спросил наконец, что дала ему мудрость Платона. «Неужели тебе кажется, что я ничего не взял от Платона, если так спокойно переношу превратности судьбы?» – в свою очередь спросил его Дионисий.
   А музыканту Аристоксену и еще нескольким людям, осведомлявшимся, что ставил он в упрек Платону и с чего начались эти упреки, Дионисий ответил: «Тирания преисполнена множества зол, но нет среди них большего, нежели то, что ни один из так называемых «друзей» не говорит с тобою откровенно. По их вине я и лишился расположения Платона».
   А Тимолеонт, разобравшись с тиранами, стер с лица земли и сиракузскую крепость, стены которой долгие годы служили им надежной защитой от народных выступлений. Немедленно по окончании своей миссии сам освободитель сложил с себя полномочия и стал частным лицом.
   Он не вернулся в Коринф и жил до самой смерти в Сиракузах, городе, обязанном ему свободой, пользуясь почти религиозным почитанием со стороны граждан. Когда однажды некий демагог попытался очернить его деяния, народное собрание криками выразило свой протест, но сам Тимолеонт заметил: «Для того я и перенес добровольно столько трудов и опасностей, чтобы каждый сиракузянин мог при желании пользоваться своими законными правами».
//-- Сын Амона --//
   Александр, призванный по замыслу его учителя, Аристотеля, реализовать государственнические проекты философа, на Востоке «заразился» тиранией. Его инфицировали новые подданные, обладавшие рабскими душами. Египетские жрецы провозгласили его сыном Амона, и сам он в это уверовал.
   С того момента старые боевые соратники, которые не хотели видеть в нем Царя Царей, а воспринимали просто как первого среди равных, стали врагами. В числе прочего они отказывались (в строгом соответствии с учением Аристотеля) согласиться, что варвары – такие же люди, как и они.
   Как раз из-за своей нетолерантности пострадал один из ближайших сподвижников Александра – Клит, по прозвищу Черный. Именно он некогда спас царя в битве при Гранике. Когда над головой великого завоевателя уже был занесен меч персидского военачальника Спифридата, последний был пронзен копьем Клита. Злая ирония судьбы сказалась в том, что спасенный убил спасителя ровно тем же способом…
   Во время одного из пиршеств Клит был оскорблен издевательской песенкой некоего Праниха, высмеивавшего македонцев, незадолго перед этим потерпевших поражение от варваров. Воина возмутило, что его соратники, попавшие в беду, высмеиваются в присутствии персов, которых он ровней себе не считал.
   Александр возразил, что Клит, должно быть, хочет оправдать самого себя, называя трусость бедою. Дальнейший диалог дошел до нас сквозь века:
   «Но эта самая трусость спасла тебя, рожденный богами, когда ты уже подставил свою спину мечу Спифридата! – заявил Клит. – Ведь благодаря крови македонян и этим вот ранам ты столь вознесся, что, отрекшись от Филиппа, называешь себя сыном Аммона!» Александр выкрикнул в ответ: «Долго ли еще, негодяй, думаешь ты радоваться, понося нас при каждом удобном случае и призывая македонян к неповиновению?» – «Да мы и теперь не радуемся, Александр, вкушая такие «сладкие» плоды наших трудов, – возразил Клит. – Мы считаем счастливыми тех, кто умер еще до того, как македонян начали сечь мидийскими розгами, до того, как македоняне оказались в таком положении, что вынуждены обращаться к персам, чтобы получить доступ к царю».
   Оба – и Клит, и Александр – были уже изрядно пьяны, поэтому прочим участникам пира перебранку погасить не удалось. И в ответ на очередную гневную реплику Клита царь выхватил копье у одного из телохранителей и, метнув его в обличителя, пронзил того насквозь.
   Тут же протрезвев, «сын Амона» попытался зарезаться тем же копьем, но был скручен соратниками и препровожден ими в спальню. Истерика, сопровождавшаяся рыданиями, через некоторое время сменилась у царя глубокой депрессией, из которой никто из соратников не мог его вывести. Помог философ Анаксарх.
   Сей высокоумный муж заявил царю: «И это Александр, на которого смотрит теперь весь мир! Вот он лежит, рыдая, словно раб, страшась закона и порицания людей, хотя он сам должен быть для них и законом, и мерою справедливости, если только он победил для того, чтобы править и повелевать, а не для того, чтобы быть прислужником пустой молвы. Разве ты не знаешь, – продолжал он, – что Зевс для того посадил с собой рядом Справедливость и Правосудие, дабы все, что ни совершается повелителем, было правым и справедливым?»
   Плутарх замечает: «Такими речами Анаксарх несколько успокоил царя, но зато на будущее время внушил ему еще большую надменность и пренебрежение к законам». Апологеты тирании страшнее тиранов, поскольку, получив высшую санкцию, произвол становится системой.
   Этот же мыслитель приложил немало усилий, чтобы избавиться от конкурента – родственника Аристотеля, философа Каллисфена. Внушить царю неприязнь к нему было несложно, ведь Каллисфен не меньше Клита ненавидел тиранию…
   Философ доступными ему средствами всячески боролся против обычая падать ниц перед царем, который активно внедрялся при дворе Александра персами и «перековавшимися» эллинами.
   Плутарх сообщает: «Харет из Митилены рассказывает, что однажды на пиру Александр, отпив вина, протянул чашу одному из друзей. Тот, приняв чашу, встал перед жертвенником и, выпив вино, сначала пал ниц, потом поцеловал Александра и вернулся на свое место. Так поступили все. Когда очередь дошла до Каллисфена, он взял чашу (царь в это время отвлекся беседой с Гефестионом), выпил вино и подошел к царю для поцелуя. Но тут Деметрий, по прозвищу Фидон, воскликнул: «О царь, не целуй его, он один из всех не пал пред тобою ниц!» Александр уклонился от поцелуя, а Каллисфен сказал громким голосом: «Что ж, одним поцелуем будет у меня меньше».
   Этот и ему подобные эпизоды вызывали крайнее раздражение Александра, и он легко поверил доносчикам, уверявшим его, что философ – лидер заговорщиков. В письме к Антипатру Александр писал: «Мальчишек македоняне побили камнями, а софиста я еще накажу, как, впрочем, и тех, кто его прислал и кто радушно принимает в своих городах заговорщиков, посягающих на мою жизнь». Последняя фраза – явный намек на Аристотеля. Каллисфен то ли был повешен, то ли умер в оковах, а вот бывший учитель, похоже, не стал дожидаться, когда неблагодарный, обезумевший ученик доберется до него, и предпринял контрмеры.
   Вскоре после внезапной и необъяснимой смерти Александра, постигшей его в 33-летнем возрасте, пошли слухи, что он был отравлен и что яд был послан полководцем Антипатром по совету Аристотеля. Мудрец понял, что бывший ученик явно не собирается строить идеальное государство, основанное на неравенстве и сегрегации, напротив, реализует первый в мире проект смешения народов и рас.
   Весьма показательно, что сразу после смерти Царя Царей большинство его полководцев развелись со своими «варварскими» женами, навязанными им незадолго перед этим Александром в рамках стратегии глобализации.

Марс атакует

//-- Ганнибал у ворот --//
   Одно из ярчайших доказательств полной осатанелости современного мира – учебники истории за последние полсотни лет. Причем что в СССР, что в «дивном либеральном мире» одинаково сочувствовали Карфагену и индейским царствам доколумбовой Америки, одинаково клеймили римский империализм и испанский фанатизм.
   Между тем Рим спас Европу от кровавого кошмара, надвигавшегося на нее под рев слонов Ганнибала, грозившего растоптать белую свободу. А конкистадоры просто положили предел существованию цивилизации откровенных дьяволопоклонников.
   Католический писатель Герберт Кийт Честертон в своей блестящей книге-отповеди толерастам «Вечный человек» отмечал:
   «Южноамериканский идол уродлив до предела, как прекрасен до предела греческий бог. Вероятно, создатели его искали тайну могущества, насилуя свою природу и природу вещей. Они надеялись создать из золота, камня, темно-красной древесины лицо, при одном взгляде на которое небо треснуло бы, словно зеркало. Во всяком случае, нет сомнения, что раззолоченная цивилизация Центральной Америки снова и снова приносила в жертву людей».
   Очень живо и достоверно этот мир демонов показан Мэлом Гибсоном в «Апокалипсисе». Цивилизации Месоамерики были воплощенным адом на земле. И явление в финале конкистадоров вызывает подлинный катарсис.
   Можно легко представить себе реакцию этих суровых и корыстных, но в массе своей богобоязненных воинов на подлинно дьявольские традиции индейцев. Каково им было наблюдать окровавленные пирамиды, тысячи трупов с вырванными сердцами, отрубленными головами, содранной кожей. Недаром бородатые пришельцы были поддержаны большинством покоренных ацтеками народов. Тем просто надоело быть жертвенным мясом.
   Честертон писал: «Нашу расу и нашу веру, без сомнения, нужно ругать за то, что они не следуют собственным меркам и идеалам. Но зачем же считать при этом, что они пали ниже других народов и вер, у которых прямо противоположные идеалы и мерки? Христианин действительно хуже язычника, испанец – хуже индейца и даже римлянин хуже карфагенянина, но только в одном смысле. Он хуже потому, что его прямое дело – быть лучше».
   Но блестящих крестоносных идальго могло бы и не быть на свете, не родилась бы культура Эль Греко и Торквемады, если бы еще до Рождества Христова римляне не разрушили Карфаген, среди обширных владений которого была и Испания. И именно с ее территории в поход на Вечный город двинулась армия Ганнибала.
   Этот полководец стал героем множества романов и даже фильма ВВС. Апологетами карфагенянина превозносятся его воинский дар и «священная» ненависть к «тюрьме народов» – Римской державе. Но, к счастью для Европы, прошлой, настоящей и будущей, по другую сторону фронта были люди, чья ненависть к африканскому городу-монстру была ничуть не меньшей.
   Стоит дать слово Герберту Кийту. Никто лучше него не сказал о том, чем белые люди обязаны Риму:
   «Сильно отличались друг от друга монотеизм палестинского племени и добродетель италийской республики. Очень разные, несовместимые вещи любили консулы Рима и пророки Израиля; но ненавидели одно и то же… На другом берегу Средиземного моря стоял город, называющийся Новым. Он был старше, и много сильнее, и много богаче Рима, но был в нем дух, оправдывавший такое название. Он назывался Новым потому, что он был колонией, как Нью-Йорк или Новая Зеландия. Своей жизнью он был обязан энергии и экспансии Тира и Сидона – крупнейших коммерческих городов. И, как во всех колониальных центрах, в нем царил дух коммерческой наглости. Карфагеняне любили хвастаться, и похвальба их была звонкой, как монеты. Например, они утверждали, что никто не может вымыть руки в море без их разрешения. Они зависели почти полностью от могучего флота, как те два великих порта и рынка, из которых они пришли. Карфаген вынес из Тира и Сидона исключительную торговую прыть, опыт мореплавания и многое другое…
   Как почти все коммерческие государства, Карфаген не знал демократии. Бедные страдали под безличным и безразличным гнетом богатых…
   Римские авгуры и летописцы, сообщавшие, что в эти дни родился ребенок с головой слона и звезды сыпались с неба, как камни, гораздо лучше поняли суть дела, чем наши историки, рассуждающие о стратегии и столкновении интересов. Что-то совсем другое нависло над людьми – то самое, что чувствуем мы все, когда чужеродный дух проникает к нам, как туман или дурной запах.
   Не поражение в битвах и не поражение в торговле внушало римским жителям противные природе мысли о знамениях. Это Молох смотрел с горы, Ваал топтал виноградники каменными ногами, голос Танит-Неведомой шептал о любви, которая гнуснее ненависти… Боги очага падали во тьму под копытами, и бесы врывались сквозь развалины, трубя в трубу трамонтаны. Рухнули ворота Альп, ад был выпущен на волю…
   Почему практичные люди убеждены, что зло всегда побеждает? Что умен тот, кто жесток, и даже дурак лучше умного, если он достаточно подл? Почему им кажется, что честь – это чувствительность, а чувствительность – это слабость? Потому что они, как и все люди, руководствуются своей верой. Для них, как и для всех, в основе основ лежит их собственное представление о природе вещей, о природе мира, в котором они живут; они считают, что миром движет страх и потому сердце мира – зло. Они верят, что смерть сильней жизни и потому мертвое сильнее живого. Вас удивит, если я скажу, что люди, которых мы встречаем на приемах и за чайным столом, – тайные почитатели Молоха и Ваала. Но именно эти умные, практичные люди видят мир так, как видел его Карфаген. В них есть та осязаемая грубая простота, из-за которой Карфаген пал…
   И вот новости обрушились на них: зола повсюду разгорелась в пламя, Ганнибал разгромлен, Ганнибал свергнут. Сципион перенес войну в Испанию, он перенес ее в Африку. Под самыми воротами Золотого города Ганнибал дал последний бой, проиграл его, и Карфаген пал, как никто еще не падал со времен Сатаны. От Нового города осталось только имя – правда, для этого понадобилась еще одна война. И те, кто раскопал эту землю через много веков, нашли крохотные скелеты, целые сотни – священные остатки худшей из религий. Карфаген пал потому, что был верен своей философии и довел ее до логического конца, утверждая свое восприятие мира. Молох сожрал своих детей…
   Боги ожили снова, бесы были разбиты. Их победили побежденные; можно даже сказать, что их победили мертвые. Мы не поймем славы Рима, ее естественности, ее силы, если забудем то, что в ужасе и в унижении он сохранил нравственное здоровье, душу Европы. Он встал во главе империи потому, что стоял один посреди развалин…
   Мы должны быть благодарны терпению Пунических войн за то, что через века Сын Божий пришел к людям, а не в бесчеловечный улей. Античная Европа наплодила немало собственных бед – об этом мы скажем позже, – но самое худшее в ней было все-таки лучше того, от чего она спаслась».
   В начале ХХ века ирландец-археолог доктор Макалистер проводил раскопки в Палестине, в тех местах, откуда финикийцы, дети Ханаана и внуки Хама, мигрировали в Новый город, в тех местах, где воины Иисуса Навина, повинуясь приказу своего главнокомандующего – Яхве, – учиняли над ними геноцид.
   И результаты научных изысканий объяснили природу общей, одинаково лютой ненависти, которую римляне и иудеи питали к хананеям.
   В своем отчете доктор Макалистер сообщает: «В одной из пещер нашли многочисленные детские трупы. Они были захоронены в кувшинах. Всем этим детям исполнилось не более 8 дней…Наверно, их еще живыми втиснули в кувшины, в большинстве случаев головами вниз. Потом детей похоронили в «святом месте»… Речь здесь, безусловно, шла о «священных жертвах». И еще: «Остатки сожженных детей помещали в специальные урны и хоронили в особом святилище, которые современные ученые называют тофетом. Тофеты располагались обычно на самом краю города, рядом с городскими стенами, а иногда и за стенами, недалеко от них. Сам тофет представлял собой закрытый двор, внутри которого находились небольшая часовня и лабиринт загородок. Двор был заполнен урнами с прахом жертв. Над каждой жертвой ставилась стела с именем жертвователя и призывом к богу или богине принять этот дар. Когда двор заполнялся, он мог выравниваться, и в новом слое вновь располагались урны с останками несчастных детей».
   После взятия и тотального разрушения Карфагена римлянами были сформированы специальные отряды, разыскивавшие и предававшие смерти жрецов Молоха. Но всех не перерезали. Их потомки написали учебники для школьников ХХ и ХХI веков…
//-- Диктатура пролетариата --//
   Принципиально важен акцент, который делает Честертон на торгашеской сущности Карфагена. Вот оно, объяснение тому, отчего современный мир на стороне Ганнибала. Цивилизация торжествующих вайшьев, ведущих свой род от Ханаана, славит «доблестных» предков. В открытом бою кшатрии Рима одержали победу, но Карфаген возродился и все-таки взял наш Белый Город. Нет, не штурмом – обманом, «разводкой» толерантности, идеей «общего блага», которая обернулась тиранией Молоха.
   Вайшьи правили и красной империей СССР, маскируясь под шудр. Последние ведь к самоуправлению органически неспособны, а кшатрии неспособны к мимикрии. Так что власть сама упала им в руки. И со временем они создали условия для того, чтобы внешнее гармонизировалось с внутренним. Трансформировали строй в соответствии со своей кастовой природой, вполне логично назвав это деяние «перестройкой».
   И сегодня, как и в те страшные годы, когда слоны африканской армии вторжения топтали землю Европы, кажется, что бой окончательно проигран. «Но ни что не потеряно, пока не потеряно все», – наш главный пароль в этот темный век. Ведь может собственных Катонов и скорых на расправу Сципионов российская земля рождать.
   Цензор Катон Старший сокрушил Карфаген своей непреклонной гражданской решимостью вырвать зло с корнем, а Публий Корнелий Сципион, проявив воинскую смекалку, разгромил врага в его же логове. Показательно, что друг друга они терпеть не могли, однако исправно служили на благо Республики. И вклад каждого из них в победу неоценим.
   Первый – образец строгих правил. Второму «ничто человеческое было не чуждо». И может быть, поэтому он осознал, какая угроза таится в перспективе полного устранения карфагенской угрозы. В отсутствие сильного внешнего врага даже Рим стал клониться к закату. В отсутствие дамоклова меча над головой даже кшатрии деградируют. То же было и со Спартой.
   Ромула и Рема, как известно, вскормила волчица. Потом, как водится, случилось братоубийство, и началась история великого города, граждане которого прославились истинно волчьей отвагой и беспощадностью.
   У Спарты и Рима было много общего поначалу: тотальная военизированность, культ свободы, даже само государственное устройство было схожим. И там, и там народные собрания. Герусия – Сенат (формировался из магистратов, чей срок полномочий истек), а вместо двух царей – два консула.
   Правда, столь жестких законов против стяжательства, как в Спарте, в Риме никогда не было. Однако опасность стремления граждан к богатству и роскоши там многие прекрасно осознавали. И весьма характерно, что самый стойкий защитник республики, Катон младший, был в то же время самым яростным обличителем гламура. После поражения, понесенного от войск Цезаря, он бросился на меч. И началась кровавая роскошь империи…
   Но зарождалась римская демократия куда пристойней, чем эллинская. Никаких педерастических страстей. Конфликт, положивший начало республике, был сугубо гетеросексуальным.
   Секст Тарквиний, сын царя Тарквиния Гордого, изнасиловал патрицианку Лукрецию. Та не снесла позора и покончила с собой. Луций Юний Брут и Публий Валерий Публикола внесли ее тело на форум и призвали граждан свергнуть тирана и провозгласить республику. Тарквиния и его сыновей, находившихся в это время в военном лагере, в город не пустили. В итоге последний царь умер в изгнании, а все его отпрыски были убиты.
   Этот эпизод свидетельствует: республика (res publica – «общее дело», лат.) рождается из глубинного чувства невозможности терпеть произвол, из неспособности быть терпимой. Именно это «отрицательное» качество должно быть преобладающим у элиты народа. Оно должно быть в наличии как базовое условие для всего остального: институтов, процедур. Когда оно есть, институты и процедуры живы и наполнены реальным смыслом. Когда она иссякает, институты остаются, но они уже никого ни от чего не гарантируют.
   Нерон и иже с ним творили вещи куда более «веселые», нежели Секст Тарквиний. Конечно, и тогда находились те, кто был способен убить тирана. Но тех, кто был бы по сути своей несовместим с тиранией, тех, кто осознавал бы: «или мы, или она», уже не было.
   А ведь некогда предки патрициев, готовых, потакая безумию Калигулы, признать его коня сенатором, поражали воображение не только варваров, но даже греков своим непреклонным свободолюбием.
   Так, когда в Сенат явился посол царя Пирра, ведшего в тот период победоносную войну с республикой, он получил ответ, что Рим не ведет переговоров до тех пор, пока враг находится на его земле. И, вернувшись к своему государю, дипломат сказал ему: «В этом городе каждый ведет себя как царь».
   Но эта внутренняя «царственность» стала в римлянах неуклонно убывать по мере того, как они становились господами всего обозримого для них мира.
   Цезарь накануне своей гибели планировал поход в Парфию. После ее разгрома он намеревался, двигаясь вдоль Каспийского моря, выйти в «земли скифов», далее – в германские владения и вернуться в Рим через Галлию. Учитывая дарования человека, фактически реставрировавшего в Риме монархию, можно предполагать, что кинжалы заговорщиков спасли от геноцида и наших предков. В Галлии Цезарь уничтожил, по его же прикидкам, около миллиона человек.
   Спартанцы понимали, что расширение государства за некие естественные границы чревато утратой свободы для самих его граждан. Очевидно, что безудержная экспансия требует создания и наращивания бюрократического аппарата. А он и есть главный «враг народа». Не отдельные его представители, а сам он как явление. Потому что он неорганичен. Он – вне каст и сословий. А значит, он их неизбежно будет подавлять и насиловать.
   В Риме мы часто видим на административных должностях при императорах вольноотпущенников, вчерашних рабов, чуждых исконным традициям свободы великого города. Уже возле Калигулы обнаруживаем всесильного манипулятора Каллиста.
   Во множестве они толпятся вокруг недалекого Клавдия. Паллант, некогда раб, а по воле императора «министр финансов», считал ниже своего достоинства удостаивать разговором свободнорожденных «сынов Марса». Он писал им указания на табличках…
   Нарастание рабского в душах хозяев мира во многом связано и с физической убылью самых достойных. Политическая элита планомерно истреблялась в ходе гражданских войн и репрессивных кампаний того или иного наследника Цезаря. И речь не столько о сенаторском сословии, сколько о тех, кто просто считал свои политические права высшей ценностью.
   Городская чернь была как раз на стороне императорской власти. Ведь именно тогда родился пролетариат, лишенный собственности и совести. Еще народный трибун Тиберий Гракх предостерегал республиканский истэблишмент от безудержной алчности, которая вела к разорению крестьян-середняков, которые и составляли тогда армию, формировавшуюся по тому же принципу, что и в полисах Эллады.
   Но Гракх, предлагавший «делиться» землей с народом, был убит, а плебс стали подкупать бесплатными «хлебом и зрелищами». Армия стала профессиональной, а потом и вовсе ее взялись формировать из наемников-варваров, потому что коренные римляне желали только наслаждаться. Свободы-ответственности они не желали.
   Когда заговорщики зарезали Калигулу, сенаторы хотели восстановить республику, но народ потребовал единовластия, и преторианцы представили первого попавшегося под руку кандидата в Цезари – полудебила Клавдия.
   Больше не было великого народа. Было сборище пролетариев, каковые всегда были, есть и будут социальной базой тирании. Она приходит как неизбежная кара тем, кто позволил себе деградировать. И героизм отдельных несгибаемых бойцов уже ничего не способен изменить.
   В битве при Филиппах Брут разгромил Октавиана, но Кассий, не узнав об этом в горячке боя, теснимый легионами Антония, счел, что все пропало, и покончил с собой.
   На следующий день стратегически выгодные позиции оставались в руках республиканцев. Кроме того, их флот разгромил морские силы имперцев, и если бы Брут вовремя получил об этом известия, то избрал бы иную тактику. Но он ринулся в последний бой, в котором его армия, деморализованная неким общим чувством приговоренности, потерпела поражение. Брут бросился на меч, когда шансов для военного сопротивления было еще достаточно, но не было ни одного шанса победить. Фатум тяготел над народом, предавшим свободу.
//-- Тьма египетская --//
   На Западе абсолютистская тенденция, разумеется, идет от Рима. Характерно, что вождь вестготов Атанарих требовал от римлян называть себя не королем, а судьей. Но «обаяние» имперской власти было столь велико, что варварские вожди очень скоро предпочли, чтоб их называли именно королями, и не иначе. А абсолютизм императоров также родом с Востока. Обожествление Цезаря стало возможно только в результате влияния на римлян эллинистической манеры воспринимать своих царей как живых небожителей.
   Амвросий фон Сиверс однажды очень точно указал, что тираническое безумие поражает Рим, после того как Клеопатра передает власть фараонов, тайну их сатанинской власти сначала Цезарю, а затем Августу.
   Рим имперских времен – это «вавилон», это адское смешение всех наций, религий и рас средиземноморской ойкумены. И над этим алчным кровожадным сбродом парят безумные цезари.
   После кое-как державшего себя в человеческих рамках Августа начинается парад маньяков и дегенератов: Тиберий, Калигула, Клавдий, Нерон. Затем вспышка гражданской войны, и недолгая пауза – вменяемые, прагматичные легионеры Веспасиан и Тит. Но уже брат последнего, Домициан снова срывается в кровавое безумие. И в этом нет ничего удивительного. Когда под тобой добровольные рабы, у тебя абсолютная власть, а над тобой нет Бога, трудно удержаться от соблазнов.
   Поразительно как раз обратное – то, что истинно кшатрийский дух продолжает жить в сердцах воинов империи, и однажды они возводят на трон Траяна, гениального полководца, притом ничуть не склонного к дегенерации. С него начинается череда вполне достойных правителей, которая обрывается почти идеальным Марком Аврелием. Философ и полководец, брахман и кшатрий в одном лице умудрился жениться на развратной дегенератке Фаустине.
   Их сын, император Коммод – пример того, что в самодержавии ничего нельзя гарантировать. И на смену мудрецу приходит дебил, который только и делает, что лично участвует в гладиаторских боях и битвах со зверями на потеху пролетариям. Коммод был убит заговорщиками, во главе которых стояли его любовница и начальник личной охраны.
   В течение какого-то времени власть попросту «валялась под ногами». Некто Дидий Юлиан явился в лагерь преторианцев и напрямую пообещал озолотить их, если его провозгласят императором. Солдаты с ним быстро сторговались. Но, придя к власти, он предался разврату и пьянству, мгновенно позабыв об обещанном.
   В итоге после нескольких кровавых битв с конкурентами к власти пришел Септимий Север. И это персонаж, заслуживающий особого внимания. Сей, без преувеличений, выдающийся полководец родом был из Африки, из городка, некогда основанного финикийцами. То есть Рим воистину был взят реинкарнацией Ганнибала.
   Это стало очевидно, когда к власти пришел его сын, известный под прозвищем Каракалла. Так именовалось длинное, невиданного прежде покроя платье. Фасон этот император очень любил и бесплатно раздавал пролетариям новомодную одежку. Сам же первым из властителей Рима стал наряжаться в варварские облачения и откровенно поклонялся египетской богине Изиде.
   Первым делом, придя к власти, он лично зарезал собственного брата-соправителя. А чтобы обелить себя в глазах общественного мнения, провозгласил того богом, заявив при этом приближенным: «Пусть будет божественным, лишь бы не был живым».
   Впрочем, куражился Каракалла недолго. Его самого убил командир преторианцев, бывший раб Макрин. Но удержать власть ему не удалось, императором в итоге был провозглашен и вовсе диковинный персонаж – двоюродный племянник Каракаллы – Варий Авит Бассиан. Он был жрецом финикийского бога Эль-Габала, которого римляне называли Гелиогабал. Под этим именем новый цезарь и остался в истории.
   Став владыкой Рима, Гелиогабал на Палатинском холме возвел храм своему божеству, представленному в виде черного камня. Здесь отныне был «духовный» центр империи. Сюда перенесли все святыни римлян. Он хотел, чтобы жречество Эль-Габала владело тайнами всех культов и верований. Всех остальных богов он называл «служителями своего бога: его спальниками и рабами».
   Он сам совершал церемонии, которые состояли главным образом в его плясках, в окружении сирийских женщин перед храмом. Сенаторы же должны были наблюдать за сим действом. По приказу Гелиогабала в Риме совершались человеческие жертвоприношения. Принародно заклали нескольких знатных и красивых мальчиков.
   Император был абсолютно свихнувшимся педерастом. По свидетельствам современников, специальные агенты разыскивали для императора в общественных банях людей с большими членами, которых приводили к нему, дабы те Гелиогабала отымели.
   Он чрезвычайно гордился, что к бесчисленным видам разврата прежних императоров сумел добавить новые. Причем, в отличие от своих предшественников, ничуть всего этого безобразия не стеснялся и творил непотребства абсолютно публично. Разумеется, в итоге его зарезали, а тело выбросили в Тибр, первоначально, правда, собирались кинуть в клоаку…
   Деградация имперского Рима была настолько безудержной, что стала даже образцовой. Мы и сегодня, глядя на Жириновского, вспоминаем патрициев-дегенератов времен упадка. Казалось, что в этом булькающем смрадном болоте растворились все касты, девальвированы все ценности. Но случилось Воскресение…

Как победил Галилеянин

//-- Убить берсерка --//
   В изначальном арийском язычестве, с точки зрения христианина, много есть такого, что можно квалифицировать как предчувствие Христа. Один распял себя на ясене Иггдрасиль, дабы постичь тайны рун. Этот сюжет явно пророчествующий о другом Распятом. Кстати, именно так – «Распятый» – подписывал свои последние послания «убивший Бога» Ницше.
   То есть в христианской перспективе в язычестве были смешаны в разное время и в разных местах в разных пропорциях – очень разные – темные и светлые, духовные влияния.
   Но когда организм гибнет, то в земной реальности могут остаться только кадавры, призраки. Строить на их основе религию чревато вечной погибелью.
   Когда приходится слышать, что, мол, сейчас идет скрупулезная работа по «реконструкции» языческой традиции, это вызывает, по меньшей мере, недоумение. Можно ли в материальной реальности реконструировать здание, от которого осталось буквально несколько стопроцентно аутентичных кирпичей, и при этом не сохранилось ни одного его чертежа или хотя бы картины, изображающей его «в целом». Имеются только зарисовки отдельных фрагментов. Разумеется, любой историк скажет, что здание, построенное «по мотивам» взятого за образец, будет во всех смыслах «новоделом»…
   Правда, некоторые нынешние «паганцы» сами признают свою «веру» не религией, а «мировоззрением». Но «мировоззрение» не спасает в смертный час. Не помогает обрести надежных проводников при переходе по ту сторону. А именно на это ориентированы и православие, и буддизм, например. Они целиком сосредоточены на решении «проблемы бессмертия».
   И христианство победило именно потому, что доказало язычникам первых веков Новой эры, что реально способно ее решить. Доказали мученики, погибавшие от клыков зверей, на раскаленных сковородках, под мечами легионеров. Доказали абсолютным своим бесстрашием и бескомпромиссностью.
   До нас дошел уникальный документ – письма святого Игнатия Богоносца своим ученикам. Слал он их по ходу перемещения своего по имперским просторам. Везли же его в Рим на казнь. Сторонники святого хотели освободить его, выкупить у стражи или просто устроить побег. Но Игнатий категорически запретил им «спасать» себя.
   Для современного либерально мыслящего существа письма эти – послания мазохиста. Ведь святой даже с какой-то пугающей радостью предвкушает встречу со зверями на арене Колизея. Но это радость воина, готового выйти на бой, к которому он готовился всю жизнь, на бой с дьяволом. И он уверен в своих силах, потому что знает – с ним Господь. А значит, его ждет победа. И эта абсолютная победа над «ветхо-человеческим» в себе станет его дверью в Вечность.
   И зрители кровавых шоу постепенно стали понимать, в чем тут дело. Они столкнулись с непостижимой и беспримерной духовной Силой. И склонились перед ней и покорились ей.
   Но демонстрация абсолютного «силового» превосходства новой веры бывала и иной. Например, в исландской «Саге о Гисли» рассказывается о том, как два воина-проповедника несли слово Божие суровым жителям северного острова.
   Были у них и радикальные дискуссии с местными ведьмами, и поединки с «несогласными», но переломным аргументом в их миссии стало убийство берсерка.
   Как-то два воина пришли на некий праздник и обнаружили, что хозяева в тревоге. Оказалось, что они опасаются актов беспредела со стороны берсерка, который собирался нагрянуть к ним в гости. В округе он был известен абсолютной отмороженностью и неуязвимостью. Помимо всего прочего, он, например, умел невредимым проходить сквозь огонь.
   Проповедники предложили зажечь три костра. Один – обычный, второй «закодировал» кто-то из местных колдунов, а третий они освятили именем Христовым. Берсерк без проблем преодолел два первых препятствия. А перед последним попятился. В тот же миг один из миссионеров ударом меча отсек ему руку. Тут же на отморозка набросились прочие гости, и он был изрублен.
   Итогом этой оригинальной проповеди стало крещение большинства присутствующих. Они тоже убедились в неодолимой силе новой веры.
   Так и император Юлиан Отступник, попытавшийся реставрировать в Риме язычество, умирая от смертельной раны, полученной в восточном походе, по преданию, прошептал: «Ты победил, Галилеянин». Христос оказался сильнее тех богов, на которых полагался император. Юпитер не спас его от парфянской стрелы…
   Христианство дало истинным кшатриям новый, высший смысл. «Наша брань не против крови и плоти, но против начальств, против властей, против мироправителей тьмы века сего, против духов злобы поднебесной», – сказал апостол Павел. С тех пор и доныне воины-христиане – участники битвы вселенского масштаба.
//-- Прозрение Генона --//
   Как же, спросят оппоненты, Вера бесстрашных и беспощадных воинов стала религией «жирных попов» и оправданием для всяких неадекватов? Ответ можно найти у великого традиционалиста Рене Генона.
   Он обратил внимание на то, что изначальное послание Христа резко отличается от проповеди Моисея или Мохаммеда. И тот, и другой дали своим последователям собственно религии, то есть системы, в которых имелись как эзотерическая (чисто духовная, обращенная к избранным), так и экзотерическая (социально-нормативная) составляющие. А вот в Евангелиях последний блок начисто отсутствует.
   Действительно, в Коране, например, даются подробные указания относительно того, как справлять большую нужду в пустыне. Христос ни о чем похожем апостолам указаний не давал.
   Абсолютно очевидно, что все проповеди Иисуса имеют одну цель – трансформацию личностей слушателей, чтобы сделать их пригодными для Царства Божия. То есть это чистая эзотерика. Это Путь к обретению Вечности. Поэтому все, что существует в потоке времени, в «мире сем», князь которого – дьявол, для Христа всего лишь материал для притч.
   При этом адресаты его – немногие, которых он стремится «выловить» из моря обреченных. Он говорит: «Ибо кто имеет, тому дано будет и приумножится; а кто не имеет, у того отнимется и то, что имеет; Потому говорю им притчами, что они видя не видят, и слыша не слышат, и не разумеют». И еще: «Так будут последние первыми, и первые последними; ибо много званных и мало избранных», «Никто не может прийти ко мне, если то не дано будет ему от Отца моего».
   Эти слова могут быть легко поняты исходя из духовно-кастовой ситуации. Помимо каст, разделяющих людей на определенные психофизические типы, (брахманы, кшатрии, вайшьи и шудры) и в Индии, и в Средиземноморье посвященные знали и о другом делении.
   Учителя Тантры говорили, что есть «пашу» (люди-животные), «вирья» (герои) и «дивья» (полубоги). Причем член касты брахманов (особенно в период, когда она окостенела и стала наследственной) мог при ближайшем рассмотрении оказаться «животным» по своей духовной (антидуховной) сути. Собственно такими и были жрецы-фарисеи.
   Мистики эллинизированного Египта говорили о том, что человеческие существа изначально делятся на гиликов, психиков и пневматиков – людей «плотских», «душевных» и «духовных». Очевидно, что Христос обращался исключительно к двум последним категориям. И только они могут спастись. У «плотских» нет шансов.
   При этом «духовные» практически предопределены стать «гражданами» Царства Божьего. У «душевных» есть шанс. Но если они его не используют, то вполне могут деградировать до «животного» состояния. Характерна фраза из послания апостола Павла, адресованная его ученикам и призывающая их к бдительности: «Вы еще душевные…»
   То есть учение Христа изначально было сугубо элитарным, предназначенным для людей особого рода. И предписания, которые содержатся в Евангелиях, имеют сугубо духовный смысл. Они никоим образом не нормы человеческого общежития.
   Однако последние на рубеже Новой Эры в Средиземноморье были не просто размыты, а начисто сгнили и фактически перестали существовать. Моральное разложение широких масс было таково, что требовалось срочно дать им новые нормативы.
   Поэтому империя и приняла Христианство. И начала активно внедрять его во все слои тотально деградировавшего населения. Новые заповеди создали новую цивилизацию – цивилизацию триумфа Духа – средневековую Европу.
   Однако для того чтобы Вера была воспринята «животными» массами, потребовалась ее адаптация, в ходе которой и произошло постепенное сокрытие изначально очевидных смыслов. А некоторые были извращены и приобрели обратное исходному звучание.
   Так Путь для избранных и стал «религией рабов»…
//-- Против природы --//
   А между тем христианское «повстанчество» куда радикальнее любых иных форм бунта. Язычник гармоничен. Вселенная и законы природы его в целом устраивают. У него могут быть претензии исключительно к общественно-политическим аспектам наличного бытия.
   Для христианина «мир во зле лежит». Причем «лежит» не каким-то одним боком, а всецело. То есть все в нем под вопросом. Неочевидно, сколько в каждом конкретном объекте от замысла Божьего, а сколько – следствие катастрофы грехопадения. Грех же (то есть извращение) через человека вошел в мир и заразил его тотально.
   Христос говорит ученикам своим: «Вы не от мира сего». Это не значит, что они, мол, «странные» и «неадекватные» (так этот термин толкуется простонародной традицией). Это значит, что не сей конечный и разорванный мир их родина. Нет, они граждане Вечности. «Князь мира сего» – дьявол. Поэтому и «законы природы» – его законы.
   Во французском гангста-боевике «Доберман» бандит с погонялом «Питбуль», будучи под дурью какой-то, смотрит телепрограмму типа «В мире животных». На экране лев терзает зебру. И гангстер сквозь слезы начинает бормотать: «Сраная природа, сраная природа…» «Что сраное?» – интересуется у него подельник. «Что сраное? А, лев жрет зебру? Смотри, какая она здоровая. Это, просто, чемпион-зебра. А лев ее все равно сожрал», – смеется тот.
   Первый – потенциальный христианин. Второй – стихийный язычник. Пускай ни тот, ни другой смыслом бытия не озабочены. Все дело в спонтанных реакциях. Они все всегда выявляют.
   Короче говоря, если вас мир как таковой, со всеми «растерзанными зебрами», устраивает, то вы – язычник. А если нет – христианин, ну или буддист, в крайнем случае. Между учениями Христа и Будды, между прочим, гораздо больше общего, чем между проповедью Иисуса и исламом с иудаизмом. Для последних – все от Аллаха или от Яхве. И добро, и зло. А Сатана хоть и присутствует в этих вероучениях, но никак не является хозяином бытия. Так что некая единая «авраамическая традиция» – миф.
   Для буддиста жизнь – страдание, для христианина – «дьвольский водевиль». Или, как говорит мистический гитлерист Мигель Серрано, «сказка, рассказанная идиотом». У него своя, ариософская версия Кристианства (именно через «К»).
   Знаменитую фразу Тертуллиана (один из отцов Церкви) «верую, потому что абсурдно» часто приводят в качестве примера «мракобесия» и отказа прислушиваться к доводам разума. Но подлинный ее смысл в том, что личность, осознавшая абсурдность миропорядка, понимает, что Истиной может быть только то, что абсурдно, согласно законам «мира сего».
   Тему противостояния Бога и мира довели до предела гностики. Они полагали, что мир не захвачен, а сотворен дьяволом. Что, несомненно, – ересь, поскольку провоцирует терпильские настроения. Ведь если Сатана не оккупант и узурпатор, получивший власть над творением, вследствие предательства Бога человеком, а и есть сам создатель собственной персоной, то бессмысленно и пытаться отвоевывать у него по фрагментам время и пространство (например Русь Святую).
   Надо пассивно ждать Светопреставления, когда дьявольский мир сгинет, и явится неведомый, вовсе потусторонний Отец, каковой и спасет из пучины огня избранных. Но истинные христиане – воины. Они не ждут, они сражаются…
   Философы-экзистенциалисты полагали, что мир не отвечает запросам человека. Прежде всего, потому, что невозможно смириться со смертью того, кого любишь. Ничем нельзя эту утрату оправдать. Кстати, «Питбуля» «пробило» на антиприродные «телеги» после того, как полицейский застрелил единственное дорогое ему существо – щенка, которого он даже на дело с собой брал.
   Для человека с христианским сознанием (даже если он считает себя безбожником, как те же экзистенциалисты) смерть тотально неприемлема. А для язычника она – закон природы. И это действительно так. Но христианство – восстание против смерти, а значит, против законов природы.
   «Не любите мира и того, что в мире» – говорит Он, потому что в «мире сем» нет любви. Она родом из Иного. Слишком она противоречит, опять же, законам природы.
   Язычники скажут, что, мол, ради любви этой христиане крови пролили немеряно. Все так. И ничего удивительного. Христос предупреждал же, что «не мир принес, но меч».
//-- Истребители хананеев --//
   Одно из извращений – утверждение, что христианство лояльно любой власти. Основывается оно на речении Спасителя: «Отдайте кесарю кесарево». Однако смысл ее иной. Она опять-таки обращена к группе посвященных, которых Учитель просто призывает не «заморачиваться» мирскими проблемами, а идти прямым путем в Царство Божие.
   Об отношении к государству как таковому (как и о многом ином чисто земном) Христос не считал нужным говорить, поскольку однажды заметил, что вовсе не пришел опровергнуть сказанное в Законе Моисея и возвещенное пророками. Он пришел дать Жизнь Вечную. Нормативы же Ветхого Завета необходимо соблюдать, дабы не скатиться в «животное» состояние, но для прорыва в «духовное» их недостаточно.
   Вечный соблазн для многих правых – почему, мол, Истина была явлена евреям? Между тем ответ очевиден. Во-первых, надо учитывать, что древние евреи отличаются от нынешних куда сильнее, чем дружинники князя Владимира от нынешних россиян.
   Ну, а главное в том, что знание о Сущем провиденциально должно было открыться на расовом и цивилизационном перекрестке – в Палестине, дабы шанс спастись получили все, кто к спасению призван. А доверен был Ковчег Завета народу самому в том регионе анархическому и безгосударственному, но в то же время уже достаточно культурному, чтобы суметь прочитать то, что высечено на скрижалях.
   Поклонение фараонам и царям, согласно Библии, откровенное богохульство. Да и вообще, не должен человек над человеком властвовать. Только Бог – единственный и бесспорный владыка. И он же – единственный гарант свободы.
   Безбожный мир (лишенный знания об истинном Создателе) – царство тирании и безумия. В монархиях Древнего Востока человек был рабом от рождения. А римские цезари именно от бесконтрольности (что снизу, что сверху) впадали в кровавый маразм.
   Моисей получил от Бога завет жить совсем иначе. И обосновавшись в Палестине, евреи создали федерацию колен-республик, отношения между которыми регулировали судьи – толкователи Слова Божьего.
   Но нести «бремя» свободы (личной ответственности за свою судьбу) всегда было нелегко, и «избранный народ» возжелал того, кто возьмет всю полноту ответственности на себя. Захотел жить не по Божьему Закону, а по человеческим велениям.
   После того как судья Гедеон одержал победу над «народами Востока», евреи обратились к нему с призывом: «Владей нами, ты и сын твой, и сын сына твоего; ибо ты спас нас от руки мадианитян». Гедеон же ответил им: «Ни я не буду владеть вами, ни мой сын не будет владеть вами; Господь да владеет вами».
   Тем не менее уже один из его сыновей не удержался и пошел навстречу «народным чаяньям», стал царем и поубивал братьев, которые могли бы стать конкурентами. Очевидно, что сей библейский рассказ однозначно утверждает: монархия – никак не дар Божий, а, напротив, следствие грехопадения и деградации.
   Господь благословляет политические свободы, но при условии, что люди, ими пользующиеся, сознательно принимают нормативы, Им заповеданные, и следуют оным. Более того, свободы и возможны, с одной стороны, и востребованы, с другой, ровно до тех пор, пока люди помнят, Кто является их источником.
   Как только вера в Высший Авторитет слабеет, становится востребован авторитаризм. Этого не понимают анархисты-атеисты. Они веруют (как и все леваки) в человека и игнорируют его извечную склонность ко греху, то есть к деградации. Отсюда убежденность, что, устранив данную конкретную систему угнетения, они получат «рай на Земле».
   Но система угнетения будет воспроизводиться вновь и вновь. Иерархия – это принцип бытия. Однако она совсем не обязательно должна быть пирамидой подавления. Она может быть иерархией свободы и справедливости. Ведь древнеримские республиканцы были убеждены: справедливость – это добродетель, воздающая каждому свое.
   А христиане знают: иерархия – отличительный признак ангельского мира, где каждый «чин» на своем месте, не в силу принуждения, а в силу осознания своей миссии. Смешение же и хаос – результат дьявольской активности. Из них и произрастает тирания.

Блистательное Средневековье

//-- Паладины Свободы --//
   Идеальный кастовый порядок, торжество Духа, Царство Чести и Верности – это Средневековье – с XI по начало XIV века. Христианство породило касту новых брахманов и дало мощную духовную мотивацию аскетизму и жертвенности.
   И если обратиться к главному критерию – качеству личностей, – мы обнаружим, что эта эпоха не имеет себе равных по количеству святых и героев. И воплощением средневекового духа стали рыцарские ордена, они были хранителями высшего смысла бытия европейской цивилизации. Генон совсем небезосновательно полагал, что враг рода человеческого восторжествовал после сожжения тамплиеров.
   Очевидно, что Орден Храма был уничтожен в результате заговора, автором которого был первый по-настоящему последовательный абсолютист Европы – Филипп Красивый. Его политика сводилась к поступательному ущемлению прав духовенства, дворянства, горожан. Кстати, опирался он на внесословную группу «государевых людей», именовавшихся легистами (законниками). Кстати, апологеты Цинь Шихуанди называли себя так же.
   Тамплиеры, мало того, что были серьезной военной силой (подчинялись напрямую папе римскому), так еще и обладали серьезными финансовыми ресурсами. Абсолютистские поползновения в период расцвета своей мощи они пресекали с порога. Характерен диалог между королем Англии Генрихом III и Великим магистром ордена.
   «Вы, тамплиеры… – заявил король, – имеете столько свобод и хартий, что ваши безграничные возможности наполняют вас гордыней и наглостью. То, что вам было так неосмотрительно дано, должно быть предусмотрительно взято обратно, и то, что вам было по неосторожности пожаловано, должно быть продуманным образом отобрано». Но магистр холодно парировал: «Что говоришь ты, о, король! Неуместные слова твои больно слышать. Пока ты будешь справедлив, ты будешь царствовать; но если ты нарушишь справедливость, ты перестанешь быть королем!»
   Средневековое рыцарство в лучших своих представителях – идеал абсолютной свободы – политической и духовной. Воины Античности были порабощены демонами, и только во Христе обреталась подлинная свобода – свобода от греха. Ведь грех – это не есть некий моральный проступок. Термину «грех» в греческом языке соответствует понятие «попадание мимо цели». То есть мимо Спасения. Грех – это извращение заданных Свыше нормативов.
   Тамплиеры были воплощенным единством двух высших каст и живым символом крестоносной идеи. А именно она без преувеличения была Идеей-правительницей Европы в течение без малого трех веков. И предали ее монархи в союзе с третьей кастой.
   Тамплиеры не раз заявляли во всеуслышание, что исламисты Египта (они со времен султана Саладина были главными врагами христиан) успешно противостоят крестоносному натиску только благодаря тому, что купцы Венеции, Генуи и Пизы шкурно в этом заинтересованы. Враги Гроба Господня были выгодными торговыми партнерами итальянских вайшьев. И они торпедировали все попытки организовать экономическую блокаду Египта. И они же переориентировали позорный Четвертый крестовый поход с Египта на Константинополь, организовав истребление единоверцев.
   Обвинения, выдвинутые против рыцарей Храма, и сегодня многими воспринимаются как вполне достойные доверия. И более того, многие поколения оккультистов, опираясь на них, возводят свою родословную к сподвижникам Жака де Молэ. Однако доказано, что «признания» были получены под пытками. И там, где они не применялись или палачи не слишком усердствовали (то есть практически везде, кроме Франции и Папской области), все обвинения были отвергнуты.
   Еще в ходе процесса самими тамплиерами был выдвинут простой и логически неопровержимый довод. Они задавали судьям вопрос: «Как могли тысячи знатных дворян на протяжении многих десятилетий вступать в орден, дабы служить Христу, и, столкнувшись еще при посвящении со всеми приписываемыми братьям гнусностями, смириться с ними и оставить их втайне?»
   Да, судя по всему, ими практиковались некие специфические обряды, превратно истолкованные. Например, пресловутое «отречение» могло быть символическим напоминанием о падении апостола Петра. Могло быть неким испытанием, имевшим в виду постоянную угрозу попасть в руки к мусульманам и быть под угрозой смерти принуждаемым к переходу в ислам. Разное могло быть. Не могло быть только того, что приписывали им подручные короля Филиппа.
   Ведь свою преданность Кресту тамплиеры не раз доказывали кровью.
   Так, после роковой для Иерусалимского королевства битвы при Хыттине пленным тамплиерам был предложен выбор: принять ислам или умереть. Никто из 230 рыцарей не изменил Христу. И все они были обезглавлены.
//-- Иерусалимская республика --//
   В наше время тамплиерам приписывают и вовсе экстравагантные грехи. Сейчас разного рода половыми девициями никого не удивишь, поэтому их обвиняют в геополитических извращениях. Например, есть версия европейского происхождения Чингисхана и его окружения. И что поход был замыслен «коварными храмовниками».
   Это «аргументированное» обвинение также несложно опровергнуть, обратившись к подлинным событиям. Именно тамплиеры сорвали крестоносно-монгольский альянс. Когда тумены хана Хулагу, незадолго перед этим покорившего Иран, готовились к вторжению в Сирию, некоторые бароны Заморья да и политики Европы уповали на то, что их удастся использовать в борьбе с мусульманами. Надежды питал тот факт, что среди монголов имелся некий процент христиан-несториан.
   Но храмовники совершили рейд на территории, подконтрольной монголам. А затем абсолютно в спартанском стиле перебили их послов, явившихся предъявить за это претензии. Вожди ордена провозгласили: «если придут монгольские черти, то они найдут слуг Христа готовыми к бою».
   В итоге монголы потерпели поражение от исламистов, которые позже вытеснили из Палестины и крестоносцев. Казалось бы, где логика? Почему тамплиеры не стали действовать по принципу: «враг моего врага – мой друг». В данном случае, похоже, «желтая угроза» казалась им ничуть не меньшей, чем «зеленая».
   А кроме того, иной раз, анализируя «необдуманные» действия тамплиеров, кажется, что и не стремились они к материальной победе. Единственной их целью было умереть за Иисуса…
   С либеральной точки зрения, необъяснимо, каким образом вышло так, что две самые «гуманные» религии – христианство и буддизм – породили сословия абсолютных воинов – средневековое рыцарство и самураев. Ответ очевиден: оба духовных пути сущностно «антигуманны». Потому что призывают к отречению от конечного, человеческого в себе во имя обретения вечного, божественного.
   Готфрил Бульонский, отправляясь в Первый крестовый поход, продал все свое имущество, включая родовой замок. И он после Великой Победы был избран королем Иерусалимским. Однако, приняв бразды правления, он не принял титул, ибо вечным Царем Священного города считал Христа. Им были утверждены «Иерусалимские Ассизы» – нормативные акты, гарантировавшие подданных от абсолютистских притязаний со стороны его преемников.
   Согласно этому документу всем был гарантирован справедливый суд. И справедливость его обеспечивала кастовость оного. Вот что писали о законах Святой Земли современники: «Герцог Готфрид учредил две светлые палаты: одну – Верхнюю палату, где сам был председателем и судьею; а другую – Палату граждан, в которой он вместо себя поставил одного из баронов, чтобы он был председателем и судьею, и называли его виконтом. Судьями же Верхней палаты он назначил своих баронов-рыцарей, которые клялись ему в верности на основании данной ими присяги; а Палату граждан составил из жителей города, самых честных и умных, какие только нашлись…Ассизы же и обычаи обеих Палат походили одни на другие не во всем, ибо знатные бароны и те, которые обязаны королю верностью, и король им, также их вассалы и рыцари не должны быть судимы, как граждане; а граждане, равно как и чернь и простой народ, не могут быть судимы, как рыцари».
   Но изначальные аскетизм и культ Правды Божьей не долго правили Иерусалимским королевством. Инорасовое окружение, «восточная роскошь» способствовали стремительному разложению латинян «Заморья». Благочестивые мотивы уступали сугубо земным влечениям.
   В Европе этот процесс шел не столь стремительно, но так же неуклонно. И деградация проникала в высшие касты посредством двух «первоверховных» грехов – гордыни и стяжательства.
   «Рыба всегда гниет с головы», и разложение всегда начинается с брахманов. Если бы католический клир не поразила коррупция, если бы папы не принялись бороться за светскую власть, короли никогда бы не решились на абсолютистский бунт против кастового порядка. А европейские «герои» их никогда бы в этом деле не поддержали.
//-- Рыцарь без головы --//

     – Любо видеть мне народ
     Голодающим, раздетым,
     Страждущим, не обогретым!
     (…)

     Чтоб вилланы не жирели,
     Чтоб лишения терпели,
     Надобно из года в год
     Век держать их в черном теле.

   Вышеприведенные строки в советских учебниках по истории приводили в качестве иллюстрации исключительной лютости феодалов, их классовой ненависти к простым французским труженикам. Правда, автор не указывался. А был им великий трубадур и отважный рыцарь Бертран де Борн (1140–1215). Опускались и прочие строки его гениального Сирвента. А между тем они с предельной четкостью и последовательностью, да к тому же в высокохудожественной форме обосновывают «свирепость» автора:

     – Нрав свиньи мужик имеет,
     Жить пристойно не умеет,
     Если же разбогатеет,
     То безумствовать начнет.
     Кто своих вилланов холит,
     Их ни в чем не обездолит
     И им головы позволит
     Задирать – безумен тот.
     Ведь виллан, коль укрепится,
     Коль в достатке утвердится,
     В злости равных не найдет —
     Все разрушить он стремится.

     Если причинят виллану
     Вред, увечье или рану,
     Я его жалеть не стану —
     Недостоин он забот!
     Если кто о нем хлопочет,
     Он тому помочь не хочет
     Хоть немножко в свой черед.
     Злобой он себя порочит.

     Люд нахальный, нерадивый,
     Подлый, скаредный и лживый,
     Вероломный и кичливый!
     Кто грехи его сочтет?
     Он Адаму подражает,
     Божью волю презирает,
     Заповедей не блюдет!
     Пусть Господь их покарает!

   Блестящая характеристика шудр! Ни добавить, ни убавить… И, между прочим, мысли Бертрана перекликаются с формулой русского белоэмигранта философа-государствоведа Николая Алексеева: «Царство всеобщего достатка, даже богатства, может быть по существу своему просто большой свинарней, в которой жрут и валяются в грязи». И только таким и может быть общество, в котором «дана воля» низшим кастам. Опутанные гуной тамас они, не подвергаясь более лишениям, хоть как-то облагораживающим душу напоминанием о неизбежности смерти, начинают жить так, словно они вечны и праздник плоти нескончаем.
   Сам же Бертран был абсолютным, тотальным кшатрием, что засвидетельствовал не только мечом, но и пером:

     – Люблю я видеть, как народ,
     Отрядом воинским гоним,
     Бежит, спасая скарб и скот,
     А войско следует за ним,
     И радуясь душою,
     Смотрю, как замок осажден,
     Как приступом берется он,
     Иль вижу над рекою
     Ряды построенных полков,
     Укрытые за тын и ров.
     И также люб тот рыцарь мне,
     Что, первым ринувшись вперед,
     Бесстрашно мчится на коне
     И войску бодрость придает
     Отвагой удалою.
     Лишь только битва закипит,
     Пусть каждый вслед за ним спешит,
     Рискуя головою:
     Достоин тот похвальных слов,
     Кто и разить, и пасть готов!
     Дробятся шлемы и щиты
     Ударом палиц и мечей.
     Редеют воинов ряды,
     И много мечется коней,
     Не сдержанных уздою.
     Кто соблюдает честь свою,
     Быть должен одержим в бою
     Заботою одною —
     Побольше размозжить голов.
     А страха нет для храбрецов!
     Жизнь в мире мне не дорога:
     Не любо есть мне, пить и спать.
     Люблю я крикам «На врага!»
     И ржанию коней внимать
     Пред схваткой боевой;
     Мне любы крики «Помоги!»,
     Когда сшибаются враги
     И бьются меж собою,
     И средь поломанных древков
     Мне любо видеть мертвецов.

   То есть для него праздником было не ублажение плоти, а ее умерщвление. Поначалу чужой, а в конце жизни – собственной. Последние годы Бертран провел в том же монастыре, в котором проходил обучение в детстве. И этот ход очень напоминает традиции индостанских ариев, считавших очень правильным и даже нормативным на склоне лет погрузиться в уединение и аскезу.
   Данте в своей «Божественной комедии» направил Бертрана в ад. Причем участь ему определил довольно сюрреалистическую – вечно бродить по преисподней, собственной отрубленной головой освещая себе путь:

     Я видел, вижу, словно и сейчас,
     Как тело безголовое шагало
     В толпе, кружащей неисчетный раз,
     И срезанную голову держало
     За космы, как фонарь, и голова
     Взирала к нам и скорбно восклицала…

     «Знай: я Бертран де Борн, тот, кто в былом
     Учил дурному короля Иоанна.
     Я брань воздвиг меж сыном и отцом…
     Я связь родства расторг пред целым светом;
     За это мозг мой отсечен навек
     От корня своего в обрубке этом».

   Великий итальянец создал, конечно, гениальный и вечный текст, однако судить о посмертной участи рыцаря все-таки не ему, особенно учитывая, как провел свои последние годы Бертран.
   А вот о том, за что Данте был к нему столь немилосерден, повествуют средневековые «Жизнеописания трубадуров»:
   «Бертран де Борн был владетель замка в епископате Перигорском – замка под названием Аутафорт. Беспрестанно воевал он со своими соседями – графом Перигорским и виконтом Лиможским, с братом своим Константином и с Ричардом, пока тот был графом Пуатье. Был он доблестный рыцарь и храбрый воин, куртуазный поклонник дам и трубадур отличный, сведущий в законах вежества и сладкоречивый, равно рассуждать умевший о добре и худе. Когда бы ни пожелал, всегда умел он заставить Генриха короля и сыновей его поступать по его указке, а желал он всегда одного: чтобы все они – отец, сын и брат – все время друг с другом воевали. Желал он также, чтобы всегда воевали между собой король французский и король английский. Когда же они мир заключали или перемирие, тотчас же старался он сирвентами своими этот мир разрушить, внушая каждому, что тот себя опозорил, заключив мир и пойдя на уступки. И от этого получал он великие блага, но и бед претерпевал немало».
   То есть Бертран войну саму по себе считал целью, смыслом и миссией, в строгом соответствии с мнением Ницше, кстати.
   Весьма показательны и взаимоотношения «безголового рыцаря» с его сеньорами – королем Иоанном и сыновьями монарха Англии и сюзерена Аквитании – Генрихом и Ричардом Львиное Сердце. Он признает их первенство, но это отнюдь не исключает его с ними равенства. Короли для него – не какие-то священные особы, но «старшие товарищи», которых он в случае, если они не проявляли положенной статусу доблести, считал себя вправе публично поносить. И те, в свою очередь, это право признавали.
   Так, он весьма развязно издевался над принцем Генрихом за то, что он не смеет в борьбе с отцом и братом Ричардом отстоять свои права. Но когда война все-таки разгорелась, Бертран первым взялся за оружие и последним его сложил. Принц в ходе этой междоусобицы заболел и, к великому горю как его сподвижников, так и противников, скончался. Замок мятежного трубадура был взят. И в нем разыгралась весьма показательная сцена:
   «И господин Бертран был приведен вместе со всеми своими людьми в королевскую палатку, и король принял его очень худо и сказал: «Бертран, Бертран, вы говорили, что никогда не имеете надобности и в половине только своего разума, но знайте, что теперь он необходим вам в полном объеме». «Господин, – отвечал Бертран, – совершенно верно: он у меня потерян». «Как же так?» – спросил король. «Господин, – сказал Бертран, – в тот день, когда храбрый «молодой король», сын ваш, умер, тогда я потерял и разум, и знания, и понятие». И тогда король понял то, что сказал ему со слезами Бертран об его сыне, от сострадания скорбь вошла ему в сердце и на глаза, так что он не мог удержаться и упал от горя в обморок. И когда он снова пришел в себя, то сказал, не удерживая плача: «Бертран, Бертран, вы сказали правду; и понятно, почему вы потеряли свой разум из-за моего сына: ведь он любил вас более, чем кого бы то ни было на свете. И я из любви к нему дарю вам жизнь, и состояние, и ваш замок и возвращаю вам свою любовь и милость, дарю вам 500 марок серебра для покрытия убытков, которые вы потерпели».
   Вот так, именно «безголовость» спасла Бертрана.
   Средневековье жило сердцем, мистическим Сердцем Христовым…

План Барбароссы

//-- «Прочное готическое здание…» --//
   Трагически недавно погибший Йорг Хайдер не раз заявлял, что цель правых – строительство Новой Европы в традициях Карла Великого и Священной Римской империи германской нации. Что для народов континента гибелен реализуемый ныне либеральный план создания Соединенных Штатов Европы под вывеской Евросоюза.
   Эти же исторические примеры вдохновляли и вдохновляют большинство НС-геополитиков. Но они перспективны не только с точки зрения постулатов данной «лженауки». Главное, что германские государи Средневековья доказали – возможен имперский формат, отнюдь не исключающий свободы самовыражения самых разных этнических групп и сословий. То есть унифицирующей всех и все модели Цинь Шихуанди есть альтернатива.
   Король Артур с рыцарями Круглого стола и Карл Великий с его баронами – архетипы истинно «белой власти». Император в этой системе – первый среди равных, а вовсе не «Сын Неба», приказы коего не обсуждаются.
   Священная Римская империя была основана в 962 году восточнофранкским королем Оттоном I и рассматривалась как прямое продолжение древней Римской империи и государства Карла Великого. Прожило это причудливое образование вплоть до 1806 года, когда самоликвидировалось под давлением Наполеона. Он сам желал быть единственным и неповторимым императором.
   В эпоху расцвета Священная Римская империя объединяла территории Германии, северной и средней Италии, Швейцарии, Бургундского королевства, Нидерландов, Бельгии, Чехии, Силезии, Эльзаса и Лотарингии. Самым ярким ее властителем был, бесспорно, Фридрих Барбаросса. Трагическая гибель которого в Третьем крестовом походе спасла исламистов от разгрома, а христианский мир лишила шанса вернуть Святой город.
   Империя была удивительным конгломератом королевств, герцогств, княжеств, свободных городов и владений имперских рыцарей. И объединяла их всех отнюдь не властная вертикаль, а чувство духовного и расового единства. Ну, а кроме того, империя, защищая от внешнего врага, давала пространство для самореализации всем сословиям. Разумеется, каждому в отведенных рамках, но при этом у каждого были свои права.
   Последний эрцканцлер Священной Римской империи Карл Теодор Дальберг так охарактеризовал это государство незадолго до его падения: «Прочное готическое здание, которое хотя и не было построено по всем правилам архитектуры, тем не менее, безусловно удобное для жилья».
   Императорский титул не был наследственным, а присваивался по итогам избрания коллегией курфюрстов. А соответственно, и речи быть не могло об абсолютистской революции. Гарантами от нее были сильные князья, а с конца XV века – рейхстаг, представлявший интересы основных сословий империи. При этом глава государства, в свою очередь, был гарантом того, что мелкие владения имперских рыцарей не сожрут крупные феодалы.
   Характерно, что вассалы герцога Швабского, который поднимал их на мятеж против императора, заявили ему: «Мы не слуги, мы свободные люди, и император – наш защитник. Если мы его предадим, мы потеряем свою свободу».
   Короче говоря, это была сложная система, основанная на динамическом равновесии, параметры которого все время менялись в соответствии с новыми вызовами. Устойчивость ей могло обеспечить только следование всеми его участниками комплексу «понятий». Как только одна из сторон выходила «за рамки», вспыхивал конфликт. Но он разрешался благодаря тому, что империя всеми осознавалась как ценность. И именно поэтому пришедшие в столкновение силы стремились обрести утраченный баланс, а вовсе не усугубить хаос.
   Ей даже удалось с успехом преодолеть кризис, вызванный Реформацией и Тридцатилетней войной. Империя сумела обеспечить режим веротерпимости для своих подданных и при этом остаться надежной защитницей христианского мира.
   Ведь именно Священная Римская империя остановила экспансию ислама. Турки были отброшены от стен Вены. И их наступательный импульс угас в битвах с имперскими рыцарями на полях Венгрии.
   Статус защитника христианства придавал фигуре императора сакральное значение. И поэтому противостояние светских владык с папством было столь драматично. Характерно, что начато оно было в период понтификата Григория VII, который властно заявил претензии не только на духовную, но и на мирскую власть. Заметим, что он же ввел в католической церкви целибат (безбрачие) для белого духовенства, что противоречило евангельским принципам.
   Спор разгорелся, прежде всего, из-за светской инвеституры – практики поставления епископов императором. Казалось бы, да, не его это дело и явно имеет место покушение на духовную сферу. Однако не все так просто. Епископы были не только владыками церковными, но и имперскими князьями – крупными феодалами, то есть имели государствообразующее значение. Подлинно христианским решением вопроса был бы отказ Церкви от собственности, а императоров – от попыток «рулить» духовными вопросами. Но ни одна из сторон на это не была готова.
   Борьба между гвельфами (сторонниками папства) и гибеллинами (имперцами) растянулась на века. Но даже конфликт двух высших каст не вылился в войну на уничтожение государства. Оно выжило, потому что само давало жить…
//-- Либеральная империя --//
   Свобода возможна только там, где она осознается как ценность представителями всех активных сил общества. В Священной Римской империи даже сами властелины никогда не стремились к абсолютной власти. Им самим была отвратительна тирания.
   Характерно, что когда итальянские гуманисты (Петрарка и прочие) призывали Карла IV реорганизовать государство, ориентируясь на античные образцы, тот отвечал им, цитируя Тиберия: «Империя? Вы не видите, что это за чудовище?»
   Кстати, Карл, один из самых блестящих императоров, был наполовину славянин. Его мать – княгиня Елизавета из чешского королевского рода Пржемысловичей. А отец, Иоанн Богемский, геройски погиб в битве при Креси, сражаясь на стороне французов. Слепой император велел направить своего коня в гущу англичан и пал в лютой сечи как истинный рыцарь.
   Вообще, надо отметить, что выборность императоров давала свои зримые плоды. Среди них не было убогих, никчемных персонажей. Ведь они могли быть и отрешены от власти. Так что постоянно приходилось подтверждать свою адекватность.
   Карл (при крещении получивший имя Вацлав) установил правило, предписывавшее семи князьям-выборщикам, чьи голоса определяли, кому быть императором, непременно знать три языка – немецкий, итальянский и чешский. Так обеспечивалась помимо сословной и национальная гармония.
   Кстати, именно Прага дважды за историю империи фактически становилась ее столицей. При том что официально этим статусом не обладал ни один город. Двор императора постоянно находился в движении. Государь перемещался по землям своей обширной страны, что позволяло ему быть в курсе проблем очень разных ее составных частей. И в то же время эта традиция обеспечивала реальную полицентричность государства.
   С подлинно христианской точки зрения, рай на Земле невозможен, задача верных – что есть сил препятствовать воцарению ада. И в этой перспективе демократия, предполагающая систему «сдержек и противовесов», – абсолютно христианский формат.
   Имперская демократия родилась, как и положено, из перманентной войны основных социальных сил государства: князей, рыцарей и горожан. Ни одна из них не была достаточно сильна для того, чтобы подавить волю к сопротивлению или экспансии прочих. И ни одна не была готова даже под угрозой гибели от своих прав и претензий отказаться.
   Как институт, призванный гармонизировать интересы и стабилизировать систему, и родился в самом начале XVI века имперский парламент – рейхстаг. Это был полноценный законодательный орган. Император никак не мог навязать ему свою волю.
   Надо отметить, что огромную роль в торжестве демократии сыграли города. Населяли их вовсе не вайшьи с шудрами. Каждый обитатель «бурга» был воином, готовым в любой час в составе ополчения выступить в поход на гнездо распоясавшегося рыцаря-разбойника или отразить атаку наемников какого-нибудь могущественного князя.
   Городские власти строго следили за соблюдением социального баланса в своих полисах. Им было прекрасно известно, что пролетаризация населения – верный путь к тирании.
   Империя долго оставалась последним бастионом Средневековья, пусть дряхлым, но живым организмом, противостоящим «машине» постреволюционной Франции. Именно «машинами» стали новые национальные государства. И именно «машины» – главный враг цивилизации священников и воинов. Последние при всей своей доблести обречены в схватке с ними. Это, кстати, отлично показано в фильме «Последний самурай».
   Машины – главное оружие третьей касты, взорвавшей Европу Чести и Крови. Золото, привезенное из разграбленной индейской Америки, затопило Старый Свет и смыло брахмано-кшатрийские ценности. На смену поиску Царства Божьего и священной войне за обретение Вечности пришло стремление к земному комфорту, и родилась цивилизация потребления, цивилизация вайшьев, мир тотального вырождения…
//-- Берлинский мечтатель --//
   Почему, несмотря на мощнейшую, всемирную кампанию денацификации и холокостизации, Гитлер и сегодня для весьма немалого числа людей остается не просто авторитетом, но Посланником Иного?
   Потому что это был человек мечты, который ни разу не поколебался в своей абсолютной вере в нее. И мечта сбылась…
   Райх был средневековой империей, словно бы всплывшей со дна времен, как канувший в океан древний континент. Нацистский эксперимент наглядно опроверг необратимость «прогресса».
   Миф о тоталитарной «властной вертикали» Райха давно развеян объективными историками. «Новый порядок» как исследователями, так и многими современниками характеризовался как «авторитарная анархия»! Фюрер фактически создал неофеодальную империю, основанную не на железобетонном единстве (как Сталин), а на конкуренции различных центров силы. У «имперских князей» – Геринга, Гиммлера, Геринга, Лея – были свои государства в государстве, жестко друг с другом конфликтовавшие. Но это не наносило ущерба общему делу, поскольку их объединяло МИРОВОЗЗРЕНИЕ.
   Фактически фюрер первым делом произвел радикальную культурную революцию (ее марксисты оставляли всегда «на потом») и практически ничего не стал перестраивать в экономике. Но культурная революция дала новых людей, которые наполнили старые формы революционным содержанием. Более того, он создал фактически «двойное государство». Параллельно существовала партийная и старая чиновная иерархия. Они переплетались, но не смешивались. Что, исходя из строгой логики, должно было просто парализовать всякую продуктивную активность.
   Например, Гиммлер как шеф полиции формально подчинялся министру внутренних дел, но, будучи главой СС, он, разумеется, был подотчетен только фюреру. Короче, система была абсолютно (с точки зрения механицистов) иррациональна. И, тем не менее, она была эффективна.
   При этом особенно либералов должен шокировать тотальный «экономический волюнтаризм» Гитлера. Когда ему заметили, что внедрение некой технической инновации снизит занятость на строительстве дорог (а это плохо, поскольку приведет к росту безработицы), он ответил: «Ничего подобного, просто построим автобан вдвое длиннее».
   Гитлер, в отличие от Сталина, явно за власть свою не боялся. Для него было слишком очевидно собственное избранничество. Очевидно оно было и для подавляющего большинства окружающих. Даже неудачи Штауффенберга и прочих покушавшихся это только подтвердили. Высшие силы исключали иной исход, кроме финальной «гибели богов».
   Гитлер был человеком Мечты, Сталин – человеком Плана. Первый был паладином идеи Неравенства, второй – защитником принципа Равенства. И именно поэтому Гитлер для своих ближайших соратников был Артуром среди рыцарей Круглого стола. Сталин – фараоном среди рабов. Сталин (как и вообще большевики) переделывал систему, ломая человека под марксистский замысел. Гитлер подгонял систему под нужды затеянной им массовой трансформации людей в соответствии с мечтой.
   Ведь национал-социализм, по неоднократным утверждениям Гитлера, ни в коем случае не есть чисто политическое явление.
   В заключение этой «апологетики» нацистского государства непременно надо отметить, что табу на рассмотрение опыта Третьего рейха не с позиций тотального критицизма, но с точки зрения использования его весьма небанального опыта, обусловлено тем, что заинтересованные лица сформировали устойчивую ассоциацию – национал-социализм = Холокост. Но это ложное уравнение. Из нацистской теории и практики массовые уничтожения евреев вовсе не вытекают с железобетонной необходимостью. Спрашивается, а если бы несчастные были вывезены на Мадагаскар, и этим дело ограничилось, все связанное с рейхом также считалось бы преступным?
   Между тем массовые переселения народов производил и Сталин, но приверженность коммунистической идеологии признаком склонности к людоедству априори не считается.
   То есть давно пора отделить «мух от котлет» – холокост от национал-социалистической практики государственного строительства.

Славянская Эллада

//-- Воспоминания о будущем --//
   Сегодня возрождение Священной Римской империи и священных традиций белой цивилизации, о котором грезят европейские «фашисты», продолжающие дело Йорга Хайдера, возможно только при одном условии. На востоке должна родиться братская «германской нации» Святорусская империя (термин князя Андрея Курбского). Только союз двух близких, но разных белых империй способен повернуть колесо истории вспять – к Великому Возвращению исконных ценностей.
   Русь домонгольская была землей, где повсеместно царила военная (кшатрийская) демократия. Более того, сегодня историки признают, что княжества того периода больше всего напоминали греческие полисы. Русь была землей городов. Гардарика – так называли ее скандинавы. И соответственно, в каждом городе-государстве высшим органом власти было народное вече. Правда, правом голоса обладали далеко не все, но только «мужи» – главы крупных семей, люди домовитые. Они говорили и от своего имени, и от имени детей своих. То есть бомжи гражданами не считались, разумеется.
   И высшими ценностями для полноправных русских были свобода и честь. Весьма характерно, что вира (штраф) за «синюю рану» была, согласно «Русской правде», большей, чем за «кровавую». То есть удар кулаком, оставлявший синяк, оценивался как оскорбительное деяние, совершенное с особым цинизмом. А пустить кровь – другое дело. Шрамы украшают воинов, а вот синяки – вряд ли.
   Все боеспособные мужчины являлись членами ополчения, а его командирами и по совместительству высшими административными чинами были воевода и тысяцкий. Они, в отличие от князей, которых приглашали, прежде всего, как главнокомандующих и менеджеров, были членами общины.
   И если очередной главком переставал устраивать общину, тысяцкий мог вступить в переговоры с каким-нибудь его родственником на предмет отстранения от власти неадекватного князя и замены его более подходящим.
   То есть князья могли меняться, а тысяцкие и воеводы оставались на своих позициях как выразители суверенной воли полиса. Княжья же дружина была своеобразным спецназом, который менял дислокацию вместе со своим командиром.
   Никакой единой централизованной Киевской Руси, которая потом вдруг распалась на удельные княжества, не существовало. Была Святая Русь, объединенная духовно, династически (только Рюриковичей считали достойными занимать княжеские столы), культурно и экономически.
   Киевский князь был всего лишь первым среди равных. Верховного политического властелина не было, зато был церковный владыка – Киевский митрополит. То есть именно духовное единство играло решающую роль.
   Русь была организмом, знавшим периоды большей и меньшей консолидации. Центробежные и центростремительные импульсы непрерывно чередовались. Но это был естественный пульс жизни. Усобицы – процесс, в результате которого обреталось динамическое равновесие сложной, полицентричной системы. И в ходе своего естественного развития она вполне могла самоорганизоваться в некое подобие Священной Римской империи.
   Рюриковичи, утомившись от бесконечных раздоров и осознав необходимость некоего верховного политического арбитра, договорились бы избирать Великого князя с соответствующими полномочиями. Могло возникнуть федеративное государство, в котором высокий уровень самостоятельности субъектов сочетался бы с единым стратегическим вектором развития, обусловленным общностью веры, языка, культуры.
   Но монголы такого шанса Руси не дали. Цивилизация свободных воинов столкнулась с беспощадной боевой машиной, сконструированной Чингисханом. Тогда не было в мире силы, способной с ней совладать. Она с равным успехом перемалывала и племенные союзы, и империи, и даже террористические группировки. Те же ассасины, ночной кошмар мусульманских владык и крестоносных князей, неуязвимые в своем горном гнезде – Аламуте, были без проблем раздавлены монголами.
//-- По ком звонит вечевой колокол? --//
   Как известно, татарского погрома избежал только Новгород. Парадоксально, но пока над Русью тяготела власть Орды, на берегах Волхова царила свобода. А вот когда Московия сбросила с себя «иго», она тут же надела его на некогда вольный город.
   Иван III, лишив Новгород независимости, вывезя из него вечевой колокол и упразднив демократию, реализовал давнюю мечту князей владимирского дома.
   Рать Андрея Боголюбского, предка Иоанна Васильевича, предварительно разграбившая и выжегшая Киев, подошла к стенам северной твердыни зимой 1170 года. В нее входили суздальцы, смоляне, рязанцы, муромцы и полочане. Новгородцы сражались с отчаянием обреченных, зная, какую резню учинило это воинство в Матери городов русских. Однако перевес был однозначно на стороне сил вторжения.
   Согласно преданию новгородский архиепископ Иоанн молился перед образом Спаса и услышал глас от иконы: «Иди на Ильину улицу в церковь Спаса, возьми икону Пресвятой Богородицы и вознеси на забрало стены, и она спасет Новгород». Вознесенный над оборонительным рубежом образ Богородицы лишил нападающих рассудка. Ими овладела необъяснимая паника. Новгородцы бросились в атаку, и враг был разгромлен.
   Особое почитание Богородицы в оплоте русской свободы связано не только с этими событиями. Республика на берегах Волхова была уникальна не вечевыми традициями (общими до поры до времени всем русичам), но теократической своей сущностью.
   Один из самых глубоких мыслителей русского зарубежья Георгий Федотов писал об этой теократической республике:
   «Говоря о Новгороде, обычно преувеличивают беспорядок и неорганизованность вечевого управления. Мы мало знаем о нормальном течении дел. Летописи говорят только о его нарушениях. Традиционные картины побоищ на Волховском мосту являлись сравнительно редким исключением. По большей части «владыкам» удавалось примерять враждующие партии до начала кровопролития. А главное, забывается о существовании «господ», верхней палаты, ведущей все текущие дела и подготовлявшей важнейшие решения для веча. Эта палата состояла из выбранных вечем сановников, настоящих («степенных») и бывших, под председательством не князя, а архиепископа. Весьма вероятно, что работа народного веча с трудом укладывалась в упорядоченные формы. Борьба партий легко переходила в междоусобия. Но это обычная плата, которую демократия платит за свободу. Княжеские усобицы на остальном пространстве Русской земли пролили больше крови и слез, чем драка на Волховском мосту. И, конечно, за все века существования Новгорода в его стенах не пролилось столько невинной крови, как за несколько дней его посещения Грозным в 1570 году.
   Но вернемся к новгородскому правительству. Недаром мы видим, что в Совете Господ председательствовал архиепископ. В сущности, именно он был «президентом» республики, если искать современных аналогий. Посадник был первым министром, главой победившей партии. Владыка стоял выше партий и выражал единство республики. Чтоб сделать реальной его независимость, кандидаты, избранные вечем, подвергались жеребьевке. Три жребия на престоле Софийского собора символизировали Божественную волю в судьбах города-государства. В политической символике Великого Новгорода его сувереном, носителем верховной власти представлялась сама Святая София. Святая София была не только именем всей поместной новгородской церкви, как это выражалось в формуле: «Святая Соборная и апостольская церковь Святой Софии». Нет, это было имя самой республики, от этого священного имени писались договоры и торжественные грамоты, ей приносили присягу князья и власти. Она мыслилась собственницей новгородских земель, особенно церковных («дом Святой Софии»). В ней народная воля нашла себе небесный символ, свободный от капризной изменчивости настроений толпы. Не в одном Новгороде средневековая демократия осуществляла себя через посредство небесных символов. То же мы видим в городских республиках Италии. Милан был городом св. Амвросия, Флоренция – Иоанна Крестителя. Между Италией и Новгородом нельзя предполагать взаимных влияний. Но общее теократическое сознание, жаждущее религиозного освящения политической жизни, принимало сходные формы и в католической, и в православной республиках Средневековья».
   София, Премудрость Божья, есть одно из имен Христа, но для новгородцев она ассоциировалась с Богородицей, заступницей, спасшей их от суздальского погрома. Апологеты князей владимирского дома утверждают, что новгородцы мало того, что «предались» Литве, но и впали в ересь. И не простую, а «жидовствующих», что, разумеется, мгновенно оправдывает ликвидацию республики как «рассадника чуждых воззрений», «базу жидовского заговора». Вот, мол, до чего доводит вечевое свободомыслие…
   В реальности ситуация была совершенно иной. Действительно, некий Схария (Захарья Евреин, Захарья-Скарья Жидовин) прибыл в Новгород в 1471 году из Литвы в свите князя Михаила Олельковича. По словам современников, он был «изучен всякому злодейства изобретению, чародейству и чернокнижию, звездозаконению и колдовству». Он сумел соблазнить новгородских священников Дениса и Алексея (принявшего имя Авраама), а также протопопа Софийского собора – Гавриилу. Они и занялись пропагандой учения, отрицавшего не только божественность Христа, но и даже, судя по некоторым свидетельствам, вечную жизнь.
   В 1479 году Иван III, находясь в Новгороде, познакомился с новой, скандальной доктриной, но и не подумал «выжечь ее каленым железом», напротив, ею весьма заинтересовался. Еретики были приглашены в столицу, где их назначили протопопами: первого – Успенского, второго – Архангельского соборов Кремля. Тогдашняя московская элита в значительном числе стала их паствой.
   Беспощадную войну «жидовствующим» объявил вовсе не Государь Московский, а новгородский архиепископ Геннадий (Гонзов), которому сообщили, что еретики совершили надругательство над иконами («бросали иконы в нечистые места, некоторые святые лики кусали они зубами, как бешеные псы, некоторые разбивали»).
   Виновные по приказу владыки были биты кнутом. Но истребить ересь под корень не позволил Великий князь. И значительная часть еретиков бежала в Москву. Геннадий призывал поступить с еретиками, подобно «гишпанскому» (испанскому) королю, очистившему «веру и землю свою» огнем инквизиции. Он в итоге добился церковного осуждения ереси, обретя поддержку в лице святых Иосифа Волоцкого и Нила Сорского.
   Так что Новгород до конца был верен Христу и Свободе. Ее не отдали даром. За нее сложили головы виднейшие представители северо-русской элиты. Согласно преданию на пиру у ярой защитницы традиционной вольности, боярыни Марфы Борецкой, побывал однажды святой Зосима, основатель Соловецкого монастыря. Он весь вечер молчал, отказался от еды. А уходя, прослезился – ему привиделось, что некоторые из сидевших за столом бояр – без голов. Их, в том числе сына Марфы, посадника Дмитрия Борецкого, казнил после кровавой битвы на Шелони Иван III.
   В Новгороде не произошло деградации республики, в отличие от античных образцов. Причиной этому, очевидно, христианско-демократический ее характер. И то, что вызывало глумливые комментарии позднейших историков-империалистов – массовые драки-побоища, в которых нередко решалось, чей «законопроект» достойней, – это та самая благотворная и регламентированная «внутренняя война», без которой невозможна подлинная конкуренция программ и без которой народ впадает в дегенеративную спячку, без которой кшатрии заплывают жиром и отрекаются от свободы.
   Новгород являл собой пример абсолютно гармоничной, с точки зрения учета кастовых потребностей, системы. Она была разрушена московскими государями. Патриоты-государственники непременно хотят гордиться каждой страницей отечественной истории. Поэтому они сразу же грудью встают на защиту обоих Иванов, несших Новгороду поругание и разорение. И обвиняют сам вольный город в «измене».
   Между тем он-то как раз и хранил «Русскую Правду». И именно ею, воплощенною в укладе северной республики и казацком братстве, русским и стоило бы гордиться. Именно это уникально, именно это наша «благая весть» белому миру…
//-- Коловрат – наше знамя --//
   Беспредел князей не был бы возможен, если бы выжил другой домонгольский институт – дружина.
   Андрей Боголюбский, сын Юрия Долгорукого и половецкой княжны, был одним из основоположников курса самодержавного произвола. Но эта политика завершилась для него трагически, поскольку мириться с ней свободные воины не желали.
   Стоило князю казнить без суда и без совета с дружиной одного из приближенных, как последовала почти мгновенная реакция. Заговор оформился, согласно летописям, спонтанно. Сидели, выпивали добры молодцы, и вдруг осенило их: погибший их соратник – не последняя жертва. Князь, если не остановить, и дальше лютовать будет. Если для него закон не писан, то только меч и решит дело. Нехитрый план незамедлительно был приведен в исполнение – князя зарезали в собственных палатах белокаменных.
   Князья в домонгольский период вынуждены были учитывать (как минимум) не только мнение веча, но согласовывать свою политику с дружиной. А иначе она просто в поход не выступила бы. И такие случаи происходили не раз. Важно понимать, что в междоусобных войнах князья отнюдь не имели тех возможностей, которыми обладали короли времен абсолютизма и которые имеют нынешние «демократические» президенты.
   Последние вполне могут затеять кровопролития по своему произволу либо по воле финансовых воротил, за ними стоящих, и отправить на убой безропотных «биороботов». Князья же были скорее предводителями бригад, боровшихся за интересные «активы». И каждый боец знал, что «в доле», а не просто так башку под мечи да секиры подставляет.
   Из этих-то глубоко независимых по духу людей и должна была сформироваться аристократия Руси. Должна была, но именно профессионалы-дружинники приняли на себя удар монголов и полегли почти поголовно.
   Выжить им, как самураям, просто не позволяла воинская этика.
   «Повесть о разорении Рязани Батыем» донесла до нас рассказ о подвиге Евпатия Коловрата. Находясь в Чернигове с рязанским князем Ингварем Ингваревичем и узнав о взятии родного города Батыем, он с «малою дружиною» делает стремительный бросок к Рязани. Но воины обнаруживают только пепел и трупы: «одни убиты и посечены, другие сожжены, а иные потоплены».
   Евпатий собирает в окрестностях боеспособных людей, спасшихся от погрома, и с отрядом в 1700 человек бросается в погоню за войском хана. Русские воины настигают врага в суздальских землях и с ходу атакуют: «И бил их Евпатий так нещадно, что и мечи притуплялись, и брал он мечи татарские и сек ими». По преданию, Евпатий лично убивает татарского богатыря Хостоврула. Русские бьются с лютостью берсерков, но силы слишком несоизмеримы.
   И тем не менее последнюю горсть бойцов монголы уже не рискуют атаковать. Они расстреливают их из «множества пороков (камнеметов)». В некоторых древних источниках Евпатий Коловрат именуется Евпатий Неистовый.
   И он-то и должен стать небесным патроном русского возрождения. Потому что именно неистовства нам недостает…
   Сегодня нации как таковой практически не существует. Есть население, лишенное ценностных ориентиров, состоящее из человеко-единиц, забывших, кто они, откуда и зачем. Перевернуть ситуацию можно только, обретя точку опоры. Возрождение немыслимо без обнаружения своего подлинного «Я». Это равно справедливо как для каждого конкретного человека, так и для коллективной личности – народа.
   Сегодня вопрос номер один – поиск русской идентичности. Нынешний общенациональный кризис – следствие долгой и кровавой гражданской войны, в которой со времен Средневековья идет борьба двух смыслов исторического бытия Руси, двух моделей ее развития. Первая (домонгольская) основана на вере в возможность реализации Правды через свободное вечевое взаимодействие различных социальных групп и построение одновременно эффективного и справедливого общества.
   Вторая (чингисхановская), принятая к исполнению Иваном Грозным, основана на признании права высшей власти на полную бесконтрольность со стороны подданных, которые все поголовно, вне зависимости от статуса, рассматриваются как холопы. Цель – великодержавность как таковая. Но без Правды любая империя неизбежно рушится, погребая под своими обломками неспособных к самоорганизации холопов.
   Новую Русь можно построить, только ориентируясь на идеалы Древней, которые проявлялись на протяжении всей истории страны (например, инициатива Минина и Пожарского), и сегодня, как это ни парадоксально, куда современнее, актуальнее тех, что достались нам в наследство от Московского царства и Петербургской империи.
   «Китеж» подлинной русской традиции по сей день пребывает на дне народного подсознания. Поднять его на поверхность – сегодня вопрос жизни и смерти нации. Только «выдавив» из общества холопство, а из власти «чингисханство», Русь обретет свою Правду!
   Только в седой древности, на нашей истинной родине, мы найдем ключи от будущего. И в этом нам поможет Евпатий Коловрат – символ тотальной войны, символ личной инициативы, готовности принять на себя ответственность за судьбу живых и за честь мертвых. Только отыскав его меч, мы сможем победить.

Череп Зигфрида

//-- Terror machine --//
   Среди, казалось бы, арийцев по фенотипу нередко встречаются духовные дети Хама, так же как и этот неблагодарный сын Ноя, позорящие своих славных предков. Так, в последние годы стало модно утверждать, что Александр Невский якобы сделал «выбор в пользу Орды» и тем предопределил превращение Гардарики в монгольский улус.
   К Невскому можно относиться по-разному (например, вполне допустимо спорить о значимости победы на Чудском озере), но одно бесспорно – никакого выбора у него не было. Не было хотя бы потому, что альтернативой «конструктивному сотрудничеству» с монголами могло стать только физическое истребление большинства русских и обращение прочих в рабов. С последующей распродажей на восточных базарах.
   Брат Невского – Андрей Ярославич, зять Даниила Галицкого, судя по всему, состоял с последним в «прозападническом» заговоре. История с приходом на Русь «Неврюевой рати» (монгольского карательного отряда, разгромившего войско Андрея) темная. Вполне допустимо предположить, что призвал ее сам Александр. При этом он «убил двух зайцев» – отобрал у недальновидного брата Великое княжение и спас Русь от нового масштабного погрома. Андрей бежал в Швецию. Но спустя годы вернулся. Был радушно принят братом и получил в удел Городец и Нижний Новгород. Благополучно умер своей смертью, став родоначальником князей нижегородских. Его потомками были, в частности, оставившие заметный след в русской истории Шуйские.
   Но разве у Андрея и Даниила не было шанса? Ни малейшего. Расчет на то, что европейская «заграница» поможет, был абсолютно ложным. Если бы даже Запад хотел (об этом ниже), ему нечего было противопоставить монголам. Опыт похода Бату (хана Батыя) в Европу наглядно сие засвидетельствовал. И тактически, и организационно монголы были гораздо сильнее. Это, в частности, продемонстрировала битва при Лигнице, где внуком Чингисхана, царевичем Байдаром, было разгромлено объединенное польско-чешско-немецкое войско и битва на реке Шайо, в которой Бату нанес сокрушительное поражение венгерско-хорватским силам.
   Монгольские всадники рыскали по берегам Адриатики в поисках скрывавшегося от погони венгерского короля Бэлы, когда к Бату пришло известие о смерти Великого хана Угэдея, и ему, дабы принять участие в выборах нового верховного властителя монгольской империи, пришлось свернуть европейский поход и отправиться восвояси.
   Надо честно признать, что вовсе не «героическое сопротивление Руси» заставило монголов отказаться от завоевания стран Запада. Пушкин писал: «Варвары не осмелились оставить у себя в тылу порабощенную Русь и возвратились в степи своего Востока». Этот красивый миф был гениально развит Александром Блоком в «Скифах» и, в общем-то, давно стал общим местом. Национальное самолюбие такая версия, конечно, тешит. А кроме того, можно на ее основе смело предъявлять Западу претензии за «неблагодарность» (это тоже еще Пушкин начал), вот только к реальности она не имеет ни малейшего отношения.
   Монголы в принципе не оставляли никогда ничего недоделанным, никогда никого недобитым. Завет Чингисхана гласит: «Достоинство каждого дела в том, что оно должно быть доведено до конца». Одним из его главных военных принципов было тотальное уничтожение всех, кто сопротивляется. Он всегда отправлял погони за скрывшимися властителями покоренных им царств.
   И даже рейд Субудая и Джебе-нойна в половецкие степи, где монголы на реке Калке впервые разгромили русских, был всего лишь продолжением преследования Хорезм-шаха Мухаммеда. Загнав его на безвестный островок в Каспийском море, где он и скончался от нервных перегрузок, они удостоверились в сем факте и чисто ради спортивного интереса решили обогнуть Каспий с севера, попутно познакомившись с боеготовностью окрестных народов. Так что если бы внук Чингисхана, Бату, полагал, что наши предки способны и готовы к реальному сопротивлению, монголы, недолго думая, подвергли бы их конкретному геноциду.
   Надо отметить, что одним из слагаемых успеха раскосых всадников был тотальный террор. Население покоренных регионов сознательно закошмаривалось до полной парализации воли. Один из мусульманских авторов рассказывает о характерном эпизоде. Некий безоружный монгольский воин велел пленнику лечь на землю и недвижно дожидаться его возвращения. Пленник повиновался, хотя знал, что монгол отправился за саблей, чтобы отрубить ему голову.
//-- Спаситель Европы --//
   Войска Чингисхана были спаяны железной дисциплиной, основанной, во-первых, на вере в божественность миссии Чингисхана и его потомков, а во-вторых, на том же терроре. Даже просчет на загонной охоте (упущенный из круга всадников зверь) наказывался смертью. Это воспитывало высочайшую степень ответственности и концентрированности.
   Отсутствие традиционных для Европы и Руси моральных ограничений также было серьезным козырем гегемонов Великой степи. Так, их противников поражало, что на приступ осажденных городов они гнали впереди себя пленников. Монголы были абсолютно рациональны, никаких сантиментов. И уходя из Европы, они всех остававшихся у них пленных рационально перебили. По дороге домой брать города они не планировали…
   Еще один характерный пример. Вернувшись из похода в Среднюю Азию и обнаружив, что жители покоренного незадолго перед этим Северного Китая не обеспечили ожидаемого им уровня дани, Чингисхан всерьез рассматривал вопрос об их тотальном уничтожении. Потому что, зачем они такие нужны? Лучше территорию под кочевья отдать. И только его советник, китаец Елюй Чуцай, представив убедительный план налогообложения практически уже обреченных, сумел доказать Чингисхану, что и от них можно какого-то толка добиться.
   Почему же после избрания нового Великого хана Бату не вернулся в Европу с новой армией? А потому, что он прекрасно понимал – сил одного его улуса будет маловато, а новый владыка Каракорума – Гуюк симпатий к нему не испытывал и, разумеется, не предоставил бы в его распоряжение дополнительных соединений. А ведь поход Бату в Европу в 1240–1242 годах не был его частной инициативой. Это было решение курултая монгольских князей. И воевал он на Западе при поддержке формирований, которые привели с собой принцы-чингизиды, находившиеся просто в его оперативном подчинении.
   Но Европа не только не могла победить монголов, но и вовсе не стремилась с ними воевать. Папа охотно послал Даниилу Галицкому королевскую корону. Это его ни к чему не обязывало. Но в то же время Ватикан активно налаживал дипломатические отношения с Каракорумом, надеясь воспользоваться веротерпимостью ханов и начать активную миссионерскую деятельность в Азии. А может, и на обращение самого монгольского императора была надежда. По крайней мере, в Европе ходили нехорошие слухи, что «наместники святого Петра» не прочь были использовать монголов в борьбе с другим императором – Священной Римской империи.
   В то же время «паписты» обвиняли ровно в этом же Фридриха II. В подобной ситуации организовать консолидированный отпор монголам было абсолютно нереально. Собственно, именно поэтому венгерский король Бэла и был брошен на произвол судьбы, несмотря на его апелляции к обоим центрам силы.
   Европа была спасена в силу изменения стратегического вектора монгольской экспансии. Гуюк счел, что силы надо сконцентрировать на разгроме Багдадского халифата и завоевании Сирии. В перспективе подобных планов латинские рыцари в Палестине могли стать союзниками. Поэтому были завязаны дипломатические контакты с Людовиком Святым.
   Впрочем, пока послы перемещались туда-сюда по бескрайним просторам Евразии, Гуюк умер, а его вдова-регентша переговорный процесс поломала. Новый хан Мункэ, воцарившись, устроил зачистку политических оппонентов. Так империя начала вползать в длительный период войн между потомками Чингисхана. И монголы со временем вовсе утратили способность собирать армии вторжения такой мощи, которая была потребна для завоевания Европы. Так что спасителя ее звали Гуюк. А героизм Руси тут вообще ни при чем…
//-- Доля князей --//
   Невский был в отличие от своего брата предельно адекватен. Он сумел стать не просто данником, но младшим партнером Батыя, чем спас Русь от вырождения и геноцида.
   Евразия была издревле вызовом для наших предков, а после монгольского нашествия стала судьбой. Она может нравиться или не нравиться, но надо помнить изречение древних римлян: «Того, кто согласен с нею, судьба ведет, кто ей сопротивляется, того тащит силой».
   Невский однозначно выбрал первый вариант. Надо иметь в виду, что его подчеркнутый лоялизм мог иметь не только отдаленные последствия – возвышение его потомков и освобождение Руси под их руководством – но и близлежащие. Сын Бату, Сартак, ставший побратимом Невского, принял православие. Если бы он правил более-менее продолжительное время, а не скончался вскоре после восшествия на престол, Улус Джучи (Золотая Орда) мог бы достаточно быстро христианизироваться и русифицироваться. Не исключен был вариант, схожий с античным, когда «Греция, взятая в плен, победителей диких пленила».
   Однако сему не суждено было сбыться, и Невскому пришлось иметь дело с братом Бату, суровым мусульманином – ханом Берке. Именно у него он вымолил прощение для русских городов, восставших против монголов.
   В 1262 году вечевые собрания Ростова, Суздаля, Владимира и Ярославля призвали горожан подниматься на бой с оккупантами. В этот период сбор дани на Руси был отдан на откуп мусульманским купцам, которые повсеместно чинили откровенный произвол. Весьма характерно, что выступление было чисто демократическим по духу и составу участников. Никто из князей его не поддержал. Не только Невский, но и другие понимали – монголам им нечего противопоставить.
   Александру удалось убедить Берке, что впредь вечевых мятежей он не допустит, и отряды карателей не были посланы на Русь. Справедливости ради отметим, что аргументы Невского были восприняты еще и потому, что властитель Золотой Орды как раз в это время ввязался в затяжной конфликт с иль-ханом Ирана – Хулагу. Распылять силы ему было не с руки.
   В дальнейшем русские князья, используя, когда надо, монголов, вели планомерную борьбу с демократическими тенденциями на местах. Причем не только в интересах оккупантов, разумеется. Напротив, используя их как «крышу», они укрепляли собственную власть. Характерно, что именно Дмитрий Донской ликвидировал в Москве должность тясяцкого (глава городского ополчения), который искони считался представителем интересов демоса.
   Монголы же, как и всегда, действовали абсолютно прагматично. Если демократические тенденции им мешали, они их помогали выжигать, а если, напротив, были выгодны, брали «под крыло». Так, когда новгородцы выгнали брата Невского, Ярослава Тверского (тот не соблюдал оговоренные «контрактом» права горожан), то его апелляции к хану Менгу-Темиру дали обратный ожидаемому эффект. Властитель Орды велел князю пойти навстречу требованиям новгородцев и впредь не самоуправствовать. Почему он не поддержал верного вассала, вполне понятно. Ханы были живо заинтересованы в процветании вольного торгового города. Доходы, поступавшие оттуда, были весомым вкладом в ордынский бюджет. Поэтому устраивать погром на берегах Волхова, с их точки зрения, было все равно, что резать курицу, несущую золотые яйца. Кстати, много позже помочь новгородцам в борьбе с Иваном III пытался хан Ахмат.
   Взаимоотношения князей и веча весьма характерны. Если в домонгольский период легитимность того или иного Рюриковича во многом основывалась на воле народа (вече могло изгнать неадекватного князя и предложить «стол» более подходящему), то под властью Орды князья обретали почти полную независимость как от демоса, так и от аристократии. Главное было – «дружить» с ханом. Ярлык был безоговорочным властным мандатом. Если кто-то пытался его оспорить, можно было «метнуться» в Сарай и привести с собой монгольских всадников, которые популярно объяснили бы, кто и почему «в доме хозяин».
   Именно здесь истоки самодержавной убежденности в праве на отсутствие контроля со стороны подданных.
//-- Делите на два --//
   Стратегия потомков Невского уже при Иване Калите (князь Московский в 1325–1340 гг.) принесла им очень неплохие дивиденды – право сбора дани было передано монголами князьям. Да, при них были ханские «комиссары», но они сами теперь стали оккупационной администрацией. То есть степень доверия к ним со стороны ханов значительно возросла. И это позволяло наращивать финансовый и силовой потенциал.
   Выступление Дмитрия Донского было удачным, поскольку в этот период в Орде случилась «великая замятня» – лютая схватка за власть между царевичами-чингизидами. Дело в том, что, хотя «монгольский порядок» не имел ни малейшего отношения к демократии (Темучин – создатель одной из наиболее могучих «властных вертикалей» в истории), тем не менее ханов все-таки выбирали. Не «граждане», разумеется, а степные князья, но претендовать на власть в Золотой Орде, например, мог, в принципе, любой потомок Джучи (старшего сына Чингисхана).
   Прежде верховным арбитром в их конфликтах выступал Великий хан, непосредственно правивший Китаем. Но как раз в этот период монгольская династия Юань в Поднебесной была свергнута. Фактически паневразийская монгольская империя перестала существовать с момента воцарения в Китае национальной династии Минь. Соответственно, не стало «старшего брата», и каждый улус окончательно, уже не де-факто, а де-юре превратился в самостоятельное государство.
   Мамай не был чингизидом и прав на трон не имел. Поддерживал же он конкурентов Тохтамыша, поэтому, когда последний взял верх в гражданской войне, то формально он не мог вменить в вину князю Дмитрию Куликово поле. Но сам Донской, охваченный «головокружением от успехов», дал понять новому хану, что платить впредь не собирается. Поход на Москву стал карой именно за это.
   Но, что характерно, взять штурмом монголы ее не смогли. Посулив в случае сдачи города неприкосновенность его защитникам, они учинили резню. Но после нее разыскивать и наказывать Дмитрия Тохтамыш не стал. Более того, даже подтвердил вскоре его ярлык на Великое княжение. Он уже не мог себе позволить тратить силы на Руси. Впереди маячила схватка за власть над Евразией с самим Тимуром. И ему нужна была не выжженная, а покорная Русь, способная предоставить в его распоряжение как финансы, так и ратников.
   Орда неуклонно слабела, а Москва набирала силу. И уже Василий, сын Донского, снова позволяет себе вопиющую неаккуратность в выплате дани. И через четверть века после тохтамышевского похода войско карателей снова подступает к стенам Москвы. Но на этот раз взять ее они не смогли и, разорив окрестности, отступили. Именно этот год – 1408-й – можно считать абсолютно знаковым. С этого момента отношения Сарая и Москвы никак нельзя рассматривать как «иго» (этот термин, впрочем, вообще не вполне адекватен).
   Князья, потомки Невского, теперь то платили, то не платили (в зависимости от внешнеполитической ситуации), но монголы уже не имели сил для жесткого контроля над своими данниками. Ситуация начинает стремительно меняться. Теперь многие татарские князья переходят на службу Москве.
   А в 1453 году Городец на Волге и его окрестности были отданы Василием II царевичу-чингизиду Касиму с его ордой. До этого они размещались по разным городам и весям и раздражали русских. Во избежание столкновений на национальной почве князь выселил наемников на окраину своего государства, которую они были призваны оборонять от набегов своих сородичей.
   Поэтому 1480 год, когда случилось «Стояние на реке Угре», в результате которого Русь якобы и освободилась от власти монголов, – дата абсолютно символическая.
   Таким образом, возникает вопрос: откуда взялись пресловутые «300 лет татаро-монгольского ига», которые по сей день поминают «всуе» даже люди, претендующие на власть над умами сограждан? Это миф, порожденный русофобией и плохими знаниями арифметики.
   Полноценный оккупационный режим на Руси длился никак не более века. Смягченный, когда функции «полицаев» выполняли местные князья, – вплоть до периода Дмитрия Ивановича и сына его – Василия. Напомним, что погром Северо-Восточной Руси Батыем случился в 1238 году. То есть реальный исторический срок «ига» примерно вдвое меньше мифологического.
//-- Грозное имя России --//
   Русь с момента своего исторического рождения граничила со степью. И некоторые русские изначально делали выбор в пользу степи. Вспомним загадочных бродников, чей вождь Плоскиня в ходе рокового противостояния на реке Калке развел русских князей и тем самым обрек их на лютую казнь.
   Большинство историков сходится в том, что бродники были неким славяно-аланским конгломератом, что жили в анархо-демократическом режиме, кочуя в южнорусских степях, нанимаясь на воинскую службу то к князьям, то к половцам, а с приходом монголов сразу же признали их власть.
   Тут надо отметить, что Чингисхан был убежден – только кочевники обладают истинно воинскими (кшатрийскими) качествами – честью, несгибаемостью, удалью, преданностью сюзерену и непривязанностью к материальному. Оседлое население он вообще в полном смысле слова людьми не считал. Поэтому, надо думать, бродники были сразу восприняты как «классово близкие».
   Судя по всему, именно этот пример вдохновлял бывших холопов Галицких князей, которые побежали из-под их власти в зачищенное монголами Поднепровье, создавая там общины «татарских людей». Бродники же, по мнению ряда исследователей, положили начало казачеству.
   Но это был выбор в пользу степной вольности. Москва же со временем (и по мнению евразийцев, и с точки зрения их ярых противников) стала типичным ханством. То есть выбор был сделан в пользу принципиально иной – тиранической ипостаси Великой Степи.
   Да, Невский и его потомки не могли не зажимать демократически-вечевой элемент, ведь он таил в себе постоянную угрозу восстаний против татар. А каждый подобный инцидент ставил под вопрос способность князей самостоятельно управляться с вверенными их заботам ханскими данниками. То есть их антидемократизм не был проявлением некой врожденной злокозненности, это не был «издревле кровопийственный род» (характеристика московских князей от Андрея Курбского), просто они действовали в реальных условиях, как реалисты и прагматики (учились этому у монголов).
   А вот тот, кому были адресованы обличения Курбского, действовал уже в совсем других обстоятельствах. Он и в самом деле имел возможность выбирать. И конечно, при всем уважении к Невскому, «Имя России» не он, а Грозный. Его выбор предопределил судьбу страны. А он, в свою очередь, основан был на тех представлениях о высшей власти, которые его предки – московские князья – почерпнули в свое время, живя месяцами в Сарае, при ханском дворе.
   Да, в начале своего царствования Иван отметился серией вполне демократических, русских по духу реформ. Среди которых, прежде всего, надо вспомнить о введении самоуправлений – земств. Губные старосты, осуществлявшие власть на местах, не назначались, а избирались. Была упорядочена судебная система, и наконец учрежден всероссийский представительный орган – Земский собор. Который, казалось, призван был возродить вечевую традицию на общегосударственном уровне.
   Но реформы эти были задуманы и реализованы Избранной радой – кружком интеллектуалов во главе с попом Сильвестром и дворянином Алексеем Адашевым. Входили в него и князья – тот же Курбский. То есть советники молодого царя были выходцами из разных общественных слоев, и руководствовались они не классовыми, а общерусскими интересами. Они, победители казанских татар, стремились построить Святую Русь, где царь и подданные вместе служили бы Правде Божьей и вместе бы ее постигали.
   Но Иван выбрал вертикаль власти. «Неужели же это свет, когда поп и лукавые рабы правят, царь же – только по имени и по чести царь, а властью нисколько не лучше раба? И неужели это тьма – когда царь управляет и владеет царством, а рабы выполняют приказания? Зачем же и самодержцем называется, если сам не управляет?» – так отвечает он на критику ушедшего в «радикальную оппозицию» Курбского.
   Но с православной точки зрения, истина постигается Церковью, то есть сообществом верующих (православным народом), а не самодержцем эксклюзивно. А вот с Чингисханом «Вечно Синее Небо» общалось напрямую. Кто же, кроме него, мог толковать волю Тэнгри?
   Кстати, опричники по статусу очень напоминают гвардейцев Чингисхана. Ведь даже рядовому из их числа не мог отдать приказ «темник» (тысяченачальник) обычных войск. Собственные командиры не могли их наказывать, не получив на то по каждому конкретному случаю санкцию хана.
   Как и Иван, ханы никому не давали отчет за отъем жизни у своих подданных. Характерный пример. Когда хану Тохте поступила от Ногая информация (без каких-либо доказательств) о том, что против него злоумышляет ближний круг «генералов» и «офицеров», каждого из них (а было несчастных больше двух десятков) вызывали по очереди в шатер верховного и одного за другим, без разговоров, казнили.
   Кстати, тот же Тохта не упускал случая дать понять русским, что они не «союзники» (на чем настаивают евразийцы), а именно данники. После жестокой битвы с могущественным сепаратистом Ногаем к Тохте явился русский дружинник, мобилизованный в его войско. Воин надеялся на царскую награду. Ведь именно он в ходе боя прорвался к Ногаю и зарубил его. Дабы засвидетельствовать свой подвиг, он принес Тохте голову поверженного полководца.
   Но хан не оправдал его ожиданий. Тохта велел казнить дружинника, пролившего благородную монгольскую кровь да еще кичившегося этим. Вот такой «евразийский союз» был у наших предков с татарами.
   Между прочим, свои права на царский титул Грозный обосновывал не только легендами о шапке Мономаха. Послы Польши и Литвы в 1556 году получили «дипломатическую ноту», в которой высокий статус московского государя подтверждался тем, что он господин также Казани и Астрахани, «а троны казанский и астраханский были царскими престолами с самого начала». Характерен и другой эпизод. Номинальным государем Земщины Иван, выделивший себе в удел Опричнину, провозгласил крещеного татарского царевича Симеона Бекбулатовича. То есть санкцию на террор он как-бы получал от исконного, в его понимании, хозяина Руси – татарина.
   Иван принимает наследие Чингисхана – абсолютную власть. И никто из самодержцев после него не пожелает с ней расстаться. А Сталин уже сведет концы с началом – его интерес и симпатия что к Грозному, что к Чингисхану – факт общеизвестный. И он копировал их стиль уже вполне сознательно, а не повинуясь многовековой традиции.
   И эта «безотчетная», «эмансипированная» от народа власть – главный «дар» монголов русским. А система ямской почты и некоторые воинские тактические приемы – полезные частности, не более.
//-- Скромное обаяние гуннов --//
   Сигурд (он же Зигфрид) – «арийский» идеальный витязь, согласно Старшей Эдде, был «гуннским конунгом». И роковая его возлюбленная Брюнхильд (Брунгильда) тоже была гуннского рода – дочь Будли, сестра Атли, то есть Аттилы. Как же так? Чем же гунны настолько поразили воображение германцев периода «темных веков»?
   В конце IV века они врываются в Европу, разгромив перед этим готов, обитавших в северном Причерноморье, и тем самым спровоцировав их натиск на Римскую империю. Удар гуннов – первая волна «желтой угрозы» – она вызвала тектонические процессы во всем славяно-германском мире. Они, в конечном итоге, привели к окончательному крушению мира цезарей и рождению на его руинах варварских королевств.
   Гунны выглядели весьма экзотично – брили головы, наносили себе на лица шрамы, а их черепа во младенчестве подвергались трансформации. Своих стариков они убивали, а трупы кремировали. То есть были они даже прагматичнее монголов. Видимо, именно их лютость и очаровала некоторых германцев.
   Особенно сильно «гуннством» были инфицированы бургунды. Они даже, подражая беспощадным монголоидным всадникам, «плющили» черепа своим детям. А ведь изначально были они самые что ни на есть нордиды. Римские авторы писали, что «вышли они с острова, называемого Скандинавия».
   Причем, что особенно замечательно, Рейнское королевство бургундов было уничтожено именно гуннами. Эти события, собственно, и легли в основу сказаний о Сигурде, Гуннаре, Атли, оформленных позднее в «Песнь о нибелунгах». То есть бургунды пытались походить на тех, кто нанес им самое тяжкое и горькое поражение, заставив выживших в резне переселиться на юг – в район нынешней Женевы.
   Вслед за гуннами, которые после смерти Аттилы утратили единство, понесли ряд поражений и, перейдя в ранг наемников, достаточно быстро ассимилировались, нагрянули авары. Их каганат был разгромлен Карлом Великим, который тем самым пресек намечавшуюся тенденцию поглощения Европы Евразией.
   Но память о гуннах продолжала бродить в крови некоторых народов Запада. Когда над державой венгров нависла угроза со стороны монголов, которыми предводительствовал один из самых талантливых полководцев Золотой Орды – Ногай, король этого вроде бы давно европеизированного народа, Ласло IV был как раз охвачен своеобразным помешательством. Он принял ислам и поселился за городом в шатре, ощутив себя степным витязем. Он был убит половцами, которые переселились в Венгрию, спасаясь от монголов, и которых Ласло (ощущавший себя гунном) очень ценил.
   В евразийстве, как в идеологии и как в научной школе, изначально сосуществовали две позиции. Сторонники первой акцентировали особый, отличный как от Запада, так и от Востока исторический путь России, сформировавший опять же особый национальный характер, который предопределил судьбу страны.
   Адепты второй, зачарованные величием монгольской империи и гением Чингисхана, отождествляли себя с его проектом, изъявляя готовность не только обнаружить, но усугубить в себе «монголистость».
   Настала пора их развести (в смысле лозунги). Поскольку, основываясь на первой, можно создать эффективную и объективную систему анализа и прогнозирования русской реальности. Опираясь на вторую, удобно сочинять апологии тирании.
   В общем, Евразия – это вызов, который всегда с тобой и даже всегда в тебе. Да, «степь да степь кругом» и даже ямщиков придумали монголы. Но это совсем не повод для того, чтобы «плющить» свой череп и считать тиранию «даром Божьим».

К украинской проблеме

//-- Полюса притяжения --//
   Воля к свободе и воля к порядку воплощаются в истинной демократии (демократии достойных). Способность упорядочивать свободу – это и есть главное политическое свойство белой расы, свойство уникальное, поскольку у прочих представителей двуногих не отмечается.
   Славяне и германцы – два арийских полюса. Первые воплощают свободу (вплоть до анархии), вторые – порядок (вплоть до прусской муштры). Очевидно, что белый идеал реализуем в результате исключительно их совместного политического творчества. Характерно, что величайший из «сумрачных германских гениев» Фридрих Ницше имел славянские корни. Происходил, согласно семейному преданию, из рода польских князей Ницких.
   Сам «Заратустра» писал: «Одаренность славян казалась мне более высокой, чем одаренность немцев, я даже думал, что немцы вошли в ряд одаренных наций лишь благодаря сильной примеси славянской крови».
   Домонгольскую Русь, напротив, породила организующая воля германцев, слившаяся со славянской сокрушительной стихией. Результатом стал культурно-политический расцвет Гардарики.
   Удар монголов рассек русское этническое поле надвое. Характерно, что Батый громил Русь в два приема. Сначала – Северо-Восточные княжества, потом – Юго-Западные. Если в первом случае он вошел и вышел (да, разорив и разграбив, но не уничтожив самой государственности), то во втором – прошел нынешнюю Украину из конца в конец да потом еще и обратно, возвращаясь из похода в Европу. И запустение на этих землях воцарилось страшное. Люди частью мигрировали, частью деградировали.
   Полноценная же государственность сохранилась только в Галицкой Руси. Князь Даниил, коронованный папским легатом, вел переговоры о совместной борьбе против монголов с Римом и рядом европейских монархов. Но татары сработали на упреждение. Темник Бурундай явился с войском в княжество, когда к отпору еще ничего не было готово, и потребовал, ни много ни мало, срыть все крепости. Даниил вынужден был подчиниться. О серьезной борьбе в такой ситуации не было и речи.
   Характерно, что татары на Северо-Востоке и Юго-Западе стимулировали строго противоположные тенденции. Поскольку владимирские, а позже московские князья четко самоопределились в качестве стратегических союзников Орды, ханы поощряли укрепление централизованной государственности. Ведь потомки Александра Невского исправно обеспечивали сбор дани и следили за тем, чтобы на территории, им подвластной, не зародилось антиордынских тенденций.
   Князья галицкого дома, в силу удаленности этой земли от Сарая, слабо контролировались. Ханы понимали, что жесткое подавление их западнических устремлений потребует мобилизации слишком серьезных сил. А наступательный порыв уже иссяк. Они просто хотели не допустить усиления не слишком лояльного Данилы и его потомков. Поэтому татары активно поддерживали анархическую «протоказацкую» тенденцию выхода крестьянских общин из-под княжьей руки.
   В Поднепровье русская государственность фактически была упразднена. Летописи доносят скудные вести о каких-то неизвестно что и кого контролировавших «князьях», но фактически никого, кроме татар, над общинниками не было. Да и те довольствовались «хлебной данью», никак не вмешиваясь в их внутреннюю жизнь. То есть степень «угнетения» была куда меньшей, чем во владениях «родных» русских князей.
   Даниил несколько раз ходил в походы против общинников, пытаясь их подчинить и вернуть в государственный формат. И легко справился бы с этой задачей, если бы татары то и дело не высылали воинские контингенты на защиту «хлебных данников». Последние, что характерно, уже тогда избирали атаманов и не испытывали никакого желания променять их на князей и бояр.
   Такой странный режим безвестности и безвластности длился на «укрАинных» землях почти сотню лет. Тем временем в Орде началась перманентная смута, а род Даниила Галицкого угас. И как-то сами собой эти территории и люди, их населявшие, оказались под властью Великого княжества Литовского. А через двести с лишним лет по Люблинской унии вошли они в состав Речи Посполитой.
   Между тем на Северо-Востоке князья, потомки Невского, беря пример с ордынских ханов, становились все более авторитарными владыками. Роль вече неуклонно снижалась. Абсолютистские тенденции, нараставшие в Московском княжеском доме из поколения в поколение, в полной мере воплотились в личности Ивана Грозного. Квинтэссенция его мировоззрения – фраза из письма Курбскому: «А жаловати есмя своих холопей вольны, а и казнити вольны же есмя».
   Впрочем, преодолев Смуту, ставшую отложенной реакцией на шоковую терапию, которой подверг подданных царь Иван, московские люди попытаются не просто возродить демократическую традицию, они попытаются превратить Земский собор в подлинный русский парламент. И какое-то время, когда он функционировал постоянно и после, до тех пор пока продолжал созываться, будет сохраняться надежда, что святорусская правда восторжествует. Однако Романовы берут курс на воспроизведение тоталитарно истолкованных византийско-имперских образцов и сворачивают демократию. Стоит напомнить, что при этом знаменитая шапка Мономаха – венец Московских царей, вовсе не дар, привезенный из Константинополя. А презент от золотоордынского хана Узбека князю Ивану Калите.
   Таким образом, историческое воспитание великороссов и малороссов было очень несхожим. У первых через подавление «демократических рецидивов» (Новгород, казацкие антиправительственные движения) укреплялся ордынско-византийский, по своему генезису, имперский порядок. Позже Петр добавит к нему еще и немецкую составляющую, что только усугубит его жесткость.
   А вот на Украине анархические тенденции крепнут и со временем отливаются в весьма оригинальный строй. Сразу после изгнания поляков, но до тоталитарного внедрения российских порядков там устанавливается режим гетманщины, кшатрийско-демократический по всем статьям.
   Избирать гетмана имели право только казаки, они не платили податей и «записаться» в их ряды можно было совершенно свободно. Зато они платили за права и свободы кровью. И поскольку война тогда была практически перманентна, отдавать свой взнос приходилось то и дело.
   Но можно было столь же свободно записаться в мещане. И пахать себе или ремесленничать. Правда, в этом случае ты расписывался в своем «терпильстве», потому как гарантий от закрепощения никто дать не мог. То есть свобода в этот краткий исторический промежуток была почти абсолютной. Ведь главное (чего уже не было нигде в Европе) – в кшатрии можно было «вступить». И если ты соответствовал заявке, то перспективы открывались самые заманчивые.
   Однако империя с вольностью покончила, казалось, наглухо забетонировав «ростки демократии». Можно было бы сказать, что великороссы – единственные из славян, у кого воля к порядку преобладает над волей к свободе, и «записать» их тем самым в «германцы», но это было бы ошибкой. У великороссов при ближайшем рассмотрении преобладает воля и любовь к сильной власти, что отнюдь не противоречит «беспорядочности». А это черта не германская, а азиатская.
   Таким образом, установление гармоничного и аутентичного порядка в Восточной Европе возможно лишь при условии единства и соработничества германского, малоросского и великоросского элементов. Два последних и вовсе обречены друг без друга на деградацию. Украинцы без «братской помощи» вряд ли обуздают и «упорядочат» свой анархизм. Причем последний может проявляться не только в лихой казацко-махновской форме, но и в пассивном «растительном» существовании «свинопасов», которым все равно, кто и как вершит судьбу мира и конкретно даже их региона – Орда ли, Литва ли, НАТО ли. Главное – чтоб «хлебная дань» была умеренной.
   У великороссов другая проблема – прямо противоположная – историческая «привычка», не рассуждая жертвовать собой и ближними или хотя бы неопределенно долго терпеть «во имя Родины». На деле же во имя интересов чуждой национальному смыслу правящей группировки.
//-- «Огнем и мечом» --//
   Кровавое противостояние «казацкого проекта» и польско-шляхетского имело характер внутрикастовой «гражданской войны». Хотя ни та, ни другая сторона об этом, разумеется, не задумывалась, но спор, в том числе, шел о формате реализации военно-демократической модели.
   Полное наименование Польско-Литовской державы – Республика Короны Польской и Великого княжества Литовского. Король избирался сеймом, причем не из какой-то определенной династии, а из какой угодно. Главное, чтоб он был угоден рыцарству королевства. Уникальная система, казалось бы, воплощенный идеал кшатрийской демократии. Но только казалось бы…
   На деле шляхтичи оказались органически неспособны «упорядочить» свою свободу. Республика пребывала в состоянии почти перманентного хаоса. Кроме того, «вход» в шляхетство был, разумеется, холопам заказан. А истинные воины рождались и среди них. И шли в казаки, и требовали от правителей Речи Посполитой признания их вольностей. Казаки самим фактом своего существования утверждали, что важно не то, в какой семье ты на свет появился, а то, на что ты в реальности способен и к чему готов.
   Но при этом запорожцы были нужны Речи Посполитой. Во-первых, они держали оборону от крымских татар, чем снижали риски проживания в южных пределах Польско-Литовской державы. А во-вторых, казаков всегда можно было мобилизовать для какой-нибудь «внешнеполитической авантюры». Например, в Смуту на Руси в основном дрались запорожцы, а не шляхтичи. Их же воинство во главе с гетманом Сагайдачным двинулось на Москву биться за права королевича Владислава и в 1617 году.
   Поляки действовали цинично, исходя из простой мысли, что казакам можно накануне войны пообещать признание их привилегий, и тем их в поход подвигнуть, а после, глядишь, они и награбленным удовлетворятся.
   Но они не удовлетворялись. И как, в самом деле, было смириться с тем, что на войне, чем казаков больше – тем лучше, а сразу после ее окончания, в вольном воинском статусе поляки дозволяли остаться 2–3 тысячам, а остальным предписывали вернуться под власть помещиков.
   Казаки требовали себе таких же вольностей, как у шляхтичей, и фактически права «крышевать» тех мещан и землепашцев, которые изъявляли желание уйти к ним «под крыло». Кроме того, не считаясь с внешнеполитическими резонами, они то и дело устраивали набеги то на крымских татар (вассалов Султана Турецкого), то на его молдавских подданных, то непосредственно на его владения. За эти бесчинства Высокая Порта «предъявляла» претензии Варшаве. Поляки ловили казаков и казнили, дабы продемонстрировать свое миролюбие туркам, но заставить запорожцев согласовывать свои действия с королевской большой политикой было абсолютно нереально.
   Кроме того, казаки нередко сами чинили насилия в отношении польских помещиков и даже совершали разбойные рейды на вовсе не «украинские» территории. То есть имелся клубок неразрешимых противоречий. У каждой стороны была своя правда, в святости которой ни у той, ни у другой не было сомнений.
   Дело еще в том, что земли Поднепровья, долгое время пребывавшие в запустении, собственно и начали активно заселяться благодаря военной активности запорожцев. Под защиту казаков сюда от «панского гнета» побежали крестьяне с Галичины и из Полесья. И когда паны явились следом, разумеется, возник конфликт.
   Важно понять, что он не был национальным. Поскольку никакого «украинского народа» не было и в помине. Это был конфликт православного населения вновь осваиваемых южнорусских территорий с католическим дворянством.
   Православие вообще было своего рода паролем свободы. Очень характерна ситуация, спровоцировавшая пресловутую Унию – подчинение части православного епископата Римской курии. Во Львове слишком большую силу взяло местное братство – объединение православных горожан. Выступая за чистоту и упорядоченность церковной жизни, они получили поддержку от греческих митрополитов и стали на равных разговаривать с местным владыкой. Ситуация, когда «холопы им указывают», возмутила до глубины души «церковных генералов», и те, обратившись за поддержкой к королю, дали согласие на Унию.
   То есть посягательство на свободу всегда совпадало в тот период и в тех местах с посягательством на Веру. А православие достаточно стремительно становилось религией низших слоев общества южных регионов Речи Посполитой. Ведь магнаты – Вишневецкие, Острожские и иные из числа тех, что поначалу были рьяными защитниками веры предков, из карьерно-шкурных интересов ко времени, когда разразилась «Хмельничина», все попереходили в католичество. Тот же Иеремия (Ярема) Вишневецкий был злейшим гонителем казаков. Любимым его напутствием палачу были слова: «Сделай так, чтобы они почувствовали, что умирают».
   Бытовала легенда, что над князем из-за его отступничества тяготело проклятие матери – Раины Могилянки, известной своей пламенной верой и благотворительностью по отношению к православным обителям.
   При этом никак нельзя того же Ярему называть «врагом Украины», как это делают некоторые историки. Никакой, повторимся, Украины не было. Были разные проекты для определенной территории и ее населения. И у князя, судя по многим факторам, был свой. Ряд исследователей не исключают, что Вишневецкий имел в виду создать на базе своих обширных владений новую державу, а восстание порушило все его грандиозные планы. Оттого он так и лютовал.
   Поводом к бунту стала личная обида Хмельницкого (шляхтич Чаплиньский отнял у него хутор и увез любовницу, на которой сам же и женился) и очередное кидалово казачества в целом. Дело в том, что все тот же издавна «повязанный» с запорожцами король Владислав собрался воевать с Турцией. И готовясь к сей кампании, вел с «низовым товариществом» секретные переговоры, в ходе которых, судя по всему, наобещал даже больше обычного. Но сейм не дал согласия на войну. И договоренности «зависли».
   Так что поднять Сечь Хмельницкому труда не составило. Тем более, что он лично, проведя переговоры в Крыму, заручился поддержкой татар. Поначалу к казакам на усиление прибыл отряд Тугай-бея, а потом подошли войска под командованием самого хана Ислам-Гирея.
   О перипетиях кровавой войны можно прочитать во множестве исторических трудов, а можно посмотреть фильм Ежи Гофмана «Огнем и мечом» по роману польского классика Генриха Сенкевича. Я же приведу цитату из «Еврейской энциклопедии», повествующую о тех аспектах «национально-освободительного движения», которые часто остаются за кадром:
   «В еврейском народном сознании события «хмельничины», в частности, 1648 г., когда потери евреев были особо велики и неожиданны, запечатлелись как «гзерот тах» (‘Господни кары 5408’ /1648/) – эпоха зверской жестокости и бед. (…) Так, по оценке Б. Вейнриба, на всей территории Речи Посполитой, охваченной восстаниями и войнами, в 1648–67 гг. погибло, а также умерло от эпидемий и голода сорок-пятьдесят тысяч евреев, что составляло 20–25 % еврейского населения страны, по максимальным оценкам; еще пять-десять тысяч бежали (или не вернулись из плена). Истребление около четверти еврейского населения страны, в которой была сосредоточена самая многочисленная и образованная община мирового еврейства, оказало глубокое влияние на еврейский мир. Раввины видели в событиях хмельничины признаки скорого прихода Мессии. В еврейском фольклоре, литературе и историографии «Хмель-злодей» – одна из самых одиозных и зловещих фигур».
   Почему же именно по отношению к евреям чинились исключительные зверства? Потому что они выступали в данной исторической ситуации и как поработители, и как представители враждебной, отвергающей Христа религии.
   Шляхтичам «западло» было самим заниматься хозяйством, и они перепоручали сие евреям-арендаторам. Бытовала даже поговорка: «Каждый князь должен иметь своего Менделя». То есть очень часто именно «мендели», прежде всего, ассоциировались в глазах восставших с угнетением.
//-- Казацкая конституция --//
   Но сам Хмельницкий боролся, конечно, не за свободу «украинского народа». Украинские историки вроде Михаила Грушевского его даже упрекают в том, что он слишком много «хитрил и мудрил», заключая союзы то с крымцами, то с «москалями», а надо было, мол, на национальные силы опереться.
   Но Хмельницкий не мыслил «национально» или «государственно», он стремился отвоевать именно для казаков право жить по-казачьи, то есть никому, кроме своих «старших», не подчиняться, налогов не платить и иметь право «крышевать» трудовое население. То есть он вовсе не стремился к отделению от Речи Посполитой. Согласно свидетельствам современников у него был шанс опустошить Польшу и взять саму Варшаву, но он им сознательно не воспользовался, не имея в виду поначалу разрушать государство Польско-Литовское.
   Он готов был и дальше служить королю своей саблей, но желал взамен признания Украины казачьей территорией. Беды и чаянья «простого люда» его не сильно волновали, почему и смотрели казаки сквозь пальцы на то, что их союзники-татары не упускали случая угнать православных поселян в полон.
   Но сама логика событий, предельная ожесточенность противостояния заставили гетмана Богдана осознать, что жить в одном государстве с поляками уже вряд ли получится.
   В знаменитой Переяславской Раде, якобы вынесшей всенародное решение о присоединении к Москве, участвовала «старшИна», представители нескольких казацких полков и жители Переяслава. Мещанство прочих городов к обсуждению вопроса не привлекалось. То есть опять же казачество, прежде всего, решало свою задачу и рассматривало православного царя как гаранта своих вольностей. Очень быстро обнаружилось, что он таковым ни в малейшей степени не является.
   Тогда начались поиски новых возможных комбинаций. Последней попыткой реализовать казацкий проект было выступление Мазепы. И даже после Полтавского разгрома, бегства гетмана за рубеж и вскоре за тем воспоследовавшей его смерти сподвижники «изменника» надежды не теряли.
   В Бендерах, находившихся тогда под властью султана, в присутствии последнего и короля Швеции Карла гетманом был избран Филипп Орлик. При Мазепе он значился в должности генерального писаря, то есть нечто вроде премьер-министра. Тогда же, 5 апреля 1710 года, в ходе этой рады был принят знаковый документ – «Пакты и конституции законов и вольностей войска Запорожского» (впоследствии этот документ получил название Конституция Филиппа Орлика).
   «Пакты» были соглашением между гетманом и казачеством. Причем казачество рассматривается уже как «народ», происходящий от «казаров». Кто такие были эти «казары», в реальности авторы документа, видимо, представляли смутно, поскольку в нем же имеются откровенно антииудейские пассажи. Скорее всего здесь имеет место типичная для всех «варваров» попытка найти какой-нибудь «исторический» и могущественный народ-предок.
   Но так или иначе документ сей вполне революционен по смыслу. Он резко отличается от традиционных «гетманских статей», основывавшихся на соглашениях между гетманом и монархом-протектором. Здесь же зафиксированы права и обязанности избранного и избирателей.
   Кроме того, «конституция» утверждала независимость Украины от Московии и Речи Посполитой. И, напротив, обусловливались протекция шведского короля и союз с Крымским ханством. Шведский монарх, в силу своей территориальной удаленности, представлялся казакам оптимальным гарантом их прав и свобод. Они снова упорно пытались получить в обмен на стратегический военный союз обещание невмешательства в свои внутренние расклады.
   А эти расклады регламентировались вполне подробно. При гетмане создавалась Генеральная рада, наделенная законодательной властью, состоявшая из генеральной старшины, полковников, выборных депутатов от каждого полка и из делегатов от запорожцев. Рада собиралась трижды в году – на Рождество, Покров и Пасху.
   При этом дела о нарушениях «понятийной системы», допущенных гетманом и старшиной, рассматривал Генеральный суд, в действия которого гетман не имел права вмешиваться. Государственная скарбница (казна) находилась в ведении генерального подскарбия. А на содержание гетмана выделялись конкретно оговоренные земли.
   Полковники и сотники избирались казаками и лишь утверждались гетманом. Предусматривалась специальная комиссия, призванная осуществлять ревизию государственных земель, которыми пользовалась старшина, а также повинностей населения.
   И вот с такой вот республиканской военно-демократической программой Орлик пошел на Украину. Вел он несколько тысяч казаков, плюс турецкие, татарские, шведские и даже польские соединения. Орлик рассылал письма-универсалы, в которых призывал народ к восстанию против власти российского императора. И поначалу народ откликнулся. Тем более, что первое боестолкновение – сражение с войском под командованием генерального есаула Бутовича, «освободительная армия» выиграла. Однако потом резко начались проблемы.
   Осада Белой Церкви, где находился сильный русский гарнизон, затягивалась. Со скуки татары, по своему обыкновению, под предводительством самого хана, отправились грабить слободскую Украину. Это не могло не сказаться на авторитете Орлика. Ведь он претендовал уже не просто на роль казацкого вожака, но и на статус общенародного лидера.
   В мае 1711 года началось наступление российских войск под командованием князя Шереметьева. При этих известиях татары с турками просто бросили своего союзника и отправились восвояси, попутно забирая множество людей в полон. Большинство казаков ринулось спасать от зверств магометан свои семьи. И Орлику ничего не оставалось, как с жалкими 3 тысячами бойцов отступить обратно к Бендерам. Гетман-«конституционалист» скончался в эмиграции в турецких владениях.
   Бесславный конец предприятия Орлика был предрешен. Вайшьям и шудрам Украины надоело, что кшатрии столь наплевательски к ним относятся и то и дело «ставят их на размен». Вольностей от империи ждать не приходилось, но зато она давала гарантии безопасности. А это главный имперский козырь во все времена.

На дальних берегах

//-- Остров избранных --//
   Когда норвежский конунг Харальд Прекрасноволосый начал высокопатриотичную борьбу за объединение северных земель, нашлись «отщепенцы», не пожелавшие увидеть в ней глубокого исторического смысла, который оправдывает посягательства на их личные права. И они покинули родину. Они стали новым народом – исландцами.
   Система, которая была создана на «Ледяном Острове», абсолютно уникальна. Но уникальны были и эти люди. Добровольными эмигрантами стали знатные бонды (владельцы крупных хозяйств) и их близкие. Они не пожелали признавать над собой безраздельную власть конунга и на новой земле установили порядок, исключавший возвышение одного за счет других.
   Неверно называть исландскую систему «демократией», «республикой», потому что это вообще было не государство. Прежде всего, потому, что отсутствовала как таковая самая основная, порой поглощающая все прочие, ветвь – исполнительная. Не существовало ни аппарата принуждения, ни органа, полномочного кого-то к чему-то принудить.
   Бонды жили на хуторах, никак друг от друга не завися. А «распри», которые между ними, естественно, возникали, поскольку это было общество абсолютных кшатриев, предельно бдительно относившихся к посягательствам на честь ли свою, добро ли, разрешались на тингах.
   Вся Исландия была поделена на четыре четверти (по сторонам света). В трех четвертях было по три тинг, в Северной (из-за непростого рельефа местности) – четыре. Собирались эти ассамблеи свободных островитян по весне и разбирали дела тех, кто причислял себя к определенному тингу. Тяжбы «федерального» значения рассматривались на Альтинге – всеисландском собрании, проходившем летом и длившемся 2 недели. На нем не только выносились приговоры, но и оглашались новые законы. То есть северяне объединили законодательную и судебную власть воедино.
   Председательствовал на Альтинге законоговоритель. Его избирала Лагретта – коллегия жрецов-годи. Каждый из них содержал родовое капище и был лидером группы бондов, входивших в его годорд.
   Выполнение решений альтинга было делом самих истцов или любого, кто брался за это дело. Бонды не нуждались ни в полицейских, ни в палачах, ни в судебных исполнителях. Разумеется, не было и такого вида наказания, как «лишение свободы».
   Смертная казнь была мерой исключительной и применялась безоговорочно только к тем, кого, по мнению суровых скандинавов, нельзя было считать людьми – к виновным в изнасиловании и гомосексуалистам.
   Прочие преступления карались, как правило, вирами – штрафами, налагавшимися на ответчика в пользу истца. Но бывали и более суровые меры – изгнание с острова на три года, например. Иногда подобные решения способствовали великим географическим открытиям. Так, изгнанник Эйрик Рыжий обнаружил Гренландию. А его сын, Лейф Эйриксон, и вовсе Америку.
   Но помимо изгнания, за особо тяжкие провинности человек мог быть объявлен вне закона. И с этого момента любой желающий мог его убить совершенно невозбранно. Что с неизбежностью рано или поздно и происходило.
   Весьма показателен порядок принятия исландцами христианства. Не было никаких террористических ужасов, не было никаких конунгов, желавших с помощью новой веры поработить свободный народ. Этот народ сам, совершенно свободно на Альтинге принял решение стать христианским. И годи плавно превратились в священников…
   Почему все это работало? Потому что, во-первых, указанные нормы рассматривались как священные, а во-вторых, расово-кастовое качество этих людей было совершенно исключительным. Отсюда и способность жить в саморегулирующейся системе, превосходящая все нам известные исторические примеры.
   Кроме того, помимо этих «субъективных» факторов, имелся и важный «объективный». Исландцам никто не угрожал ни вторжением, ни на самом острове. Потому и не было нужды в едином военном вожде. А институт монархии никогда северянами не считался священным.
   Высшими ценностями для них были свобода и порядок. Причем именно в нерасторжимом синтезе. Мидгард – мир людей – это территория, отвоеванная у сил хаоса. Но они всегда стремятся поглотить этот островок в океане космического огня и мрака. Асы и люди вместе сражаются на его священных рубежах. И они нерушимы до тех пор, пока порча не поселится внутри священной ограды. Так пала и исландская свобода.
   Возможно, будь на острове институт остракизма, все сложилось бы иначе. И тех, у кого воля к власти явно зашкаливала, отправили бы подобру-поздорову открывать новые земли. Но не было такого института. И род Стурлунгов начал приобретать все более подавляющее влияние. Разразилась гражданская война.
   Великий скальд и ловкий политик Снорри Стурлусон рассчитывал, что с помощью норвежского короля сам станет властителем Исландии. Но его интрига сорвалась. По приказу короля он был зарублен в подвале собственного дома. И вскоре Остров Свободы подчинился Норвегии. Но у него было почти 400 лет вольной жизни…
//-- Грезы и гезы --//
   Алексей Широпаев считает, что спасением от нескончаемого «имперско-поповского» ужаса русской жизни является «русская буржуазность – не столько социально-экономическая, сколько – и даже, прежде всего, – психологическая: стремление личности к максимальной независимости от государства, отвращение к религиозным и идеологическим спекуляциям, достоинство и самодостаточность. Это объединяет фермера и художника, студента и квалифицированного рабочего, предпринимателя и врача – всех, кто хочет трудиться, творить, знать, богатеть: русский средний класс в широком понимании, будущих русских гезов, которые выведут свой народ из церковно-имперского небытия к торжеству свободы и разума…Когда-нибудь, ясным осенним утром, русский человек выйдет на широкую террасу своего большого загородного дома, чтобы послушать, как шуршит листва на каменных дорожках сада. И, заглянув в себя, обнаружит, что он так же, как эстонцы, не любит Бронзовых солдат и вообще, больше похож на шведа или норвежца, чем на воспаленных персонажей Федора Михайловича, который из актуального диагноза наконец превратится в культурный реликт вроде Гомера или Эсхила».
   Сия благостная картина провоцирует нехорошие фантазии. Возникает внезапное и жгучее желание эдак, по шуршащей листве подойти к этому господину и, пощекотав ему брюшко ножиком, поинтересоваться: «А ты братве помочь не желаешь?»
   Конечно, в широпаевской утопии «паризитарному» кшатрийско-братковскому элементу нет места. Там только умильно-благодушно-творческие бюргеры проживать будут. Но не бывать тому. Потому что, куда же кшатрии, прирожденные деконструкторы денутся? Не бюргеры же их в самом деле изничтожат…
   И братва однажды придет и спросит: «А по какому такому праву ты, мил человек, считаешь, что можешь вот просто так жить-поживать?» Почему, мол, поинтересуются беспощадные гости, не трудится сей бюргер во имя торжества Богочеловеческого или сверхчеловеческого (это смотря кто спрашивать будет) идеала: «Почему ты, сука толстопузая, Ницше игнорируешь?»
   Автор прекрасной грезы о «бюргерской России» сильно заблуждается насчет мотиваций гезов или «железнобоких» Кромвеля. Они не за дом с террасой убивали, умирали и творили свои революции.
   Они сражались во имя своей Веры против тиранов светских и духовных. И не было у них «отвращения к религиозным и идеологическим спекуляциям». Те, у кого оно имелось, просто движение финансировали и позже плоды приватизировали. А гезы («нищие», изначально так себя назвали голландские дворяне, а отнюдь не бюргеры) в них врагов не распознали. Потому и не случилось в итоге свободы от тирании. На смену абсолюту монархии пришел абсолют «золотого тельца».
   Учение Жана Кальвина, одного из вождей европейской Реформации, было острой и, разумеется, не во всем оправданной реакцией на деградацию католического клира. В целом стоит заметить, что в разных христианских конфессиях имеются свои достойные внимания элементы. Однако православие сохранило главное – мистическую традицию Логос-медитации – практику Иисусовой молитвы – возможность реальной личностной связи с Богом. Именно с Ним истинно Сущим, а не с фантомами, порожденными сознанием самого адепта, либо же представителями Темной стороны.
   Это прекрасно, кстати, понимал тот же Рене Генон, утверждавший, что инициатическая составляющая западным христианством утрачена, а вот на Востоке она сохранилась.
   Тем не менее и русским, хранителям мистической Истины, есть чему у тех же кальвинистов поучиться. Прежде всего, они «реабилитировали» ветхозаветную этику. То есть они настаивали на том, что Христос никогда не отрицал принцип «око за око» и никогда не обещал Спасения всем. Кальвинизм утверждает его предопределенность (вспомним духовные касты). То есть «метать бисер перед свиньями» совершенно бессмысленно. Они к Спасению не предрасположены, поскольку и не предназначены.
   Но главное, кальвинисты стремились возродить социальную систему доцарского Израиля – теократическую республику. То есть демократию, основанную на заповедях, а не на человеческих «хотелках». Вполне закономерно именно кальвинизм стал идеологией антитиранических голландской и английской революций.
   Их несправедливо называют «буржуазными», хотя в полной мере это определение относится к более поздней французской. Именно она аннулировала традиционные ценности, именно она открыла врата ада. Между прочим, если бы гугеноты победили, падения в бездну либерального террора не произошло бы.
   И голландские гезы, и сподвижники Кромвеля отнюдь не были буржуа или шудрами. Скорее они – кшатрии, родившиеся не на той улице. Они генетически помнили об изначальном воинском равенстве древних арийских демократий да к тому же опирались в своей борьбе на библейский Закон и Пророков.
//-- «Независимые, вооруженные мужчины…» --//
   «Американская мечта» – самому свободно, на свободной земле, имея только Бога над собой, созидать свою жизнь – такая ли уж она чисто американская и протестантская? Чем она принципиально отличается от мечты «русского бунта» казаков-некрасовцев и прочих наших, не принявших имперский идеал, предков?
   При ближайшем рассмотрении «американская мечта», манившая за Океан, на дикий неосвоенный, опасный континент сотни тысяч белых переселенцев, – это вечная мечта истинных сынов Европы, мечта о свободе. Причем разнообразные протестанты-диссиденты, бежавшие в Америку от светского и духовного гнета, с самого начала воспринимали ее как особую землю, отданную им Богом, дабы построить на ней новое, свободное от всяческой тирании общество – образцовое и для тех, кто остался прозябать в Старом Свете.
   И этот дух, несмотря ни на что, жив в штатах и поныне, как бы его ни пыталось подавить федеральное тоталитарно-толерантное правительство. И «холодная война» для веривших в «американскую мечту» была не просто противостоянием двух систем. Это была битва великого проекта белой свободы с высшим воплощением азиатского тиранического проекта, передаваемого по цепи посвященных: Чингисхан – Грозный – Сталин.
   Первые заокеанские колонисты, как и русские казаки, осваивавшие южное пограничье и Сибирь, были люди совершенно особые. Уже в самом начале, затевая свою войну за независимость, они напрочь опровергли ленинскую формулу революционной ситуации. Никакого обострения нужды и бедствий выше обычного и прочих необходимых факторов не было и в помине. Было желание молодого короля Георга III чуть попрочнее прикрутить североамериканские колонии к империи. Причем делалось это различными экономическими, в основном (прежде всего налоговыми), методами. Никакого насилия и подавления…
   Но колонисты были люди с обостренным (на самом деле, как раз просто нормальным) чувством справедливости. Попытки обращаться с ними как с лохами и терпилами поначалу наткнулись на саботаж. А чуть погодя – на пули.
   Отряд «красных камзолов», отправившийся взять под контроль арсенал местных ополченцев, был ими по дороге обстрелян. В первом столкновении счет потерь был почти 2:1 в пользу повстанцев. И в дальнейшем фермеры и охотники зримо опровергали излюбленную сказку всяческих офицеров запаса о том, что «взвод мотострелков» легко разгонит любое самодеятельное воинское формирование, состоящее из гражданских лиц.
   Если последние по-настоящему идейно мотивированы и дерутся за землю, которую считают вовеки своей, никакие спецназы колониальных войск с ними не совладают. Смотрите об этом очень по настроению правдивый фильм Мэла Гибсона «Патриот». За свою мечту и за будущее своих детей свободный человек слуг Антихриста томагавком порубит, зубами загрызет…
   Но в Америке проживали не только «следопыты»-«кожаные чулки», разумеется. Отцы-основатели, все как один были подлинной интеллектуальной элитой «белых англо-саксов протестантов». И созидая новое невиданное в истории государство, они опирались, тем не менее, на исторические примеры еще античных времен. Именно оттуда был взят принцип разделения властей – сложной конструкции сдержек и противовесов – Конгресс – Президент – Верховный суд.
   Вариант «простой», почти анархической системы, в которой каждый штат был бы фактически самостоятельным государством, и не было бы вовсе никакой исполнительной власти, но только советы законодателей, в итоге отвергли. Пропагандистский орган реформаторов «Федералист» писал: «Если бы люди были ангелами, то никакого правительства им вообще не понадобилось бы. С другой стороны, если бы людьми правили ангелы, то такое правительство не нуждалось бы в контроле, ни внешнем, ни внутреннем».
   Эти простые мысли, абсолютно естественные для глубоко верующих свободных людей, разом опровергают хитроумные многотомные построения как анархистов, так и монархистов.
   Принципиально, что один из отцов-основателей, Бенджамин Франклин, оставил нам всем в наследство непререкаемую формулу демократии, утверждающую, что она может быть только «военной», воинской, кшатрийской: «Демократия есть пространство договоренности независимых вооруженных мужчин».
   И другая его вечная максима: «Те, кто способен отказаться от свободы ради обретения безопасности, не заслуживают ни свободы, ни безопасности». Так что стодолларовая банкнота, на которой изображен этот великий революционер, вполне может рассматриваться как «знамя свободы»…
   Весьма характерно, что самые радикальные демократы, утверждая свободу и равенство для всех, никоим образом не включали в это «все» представителей черной расы, которые уже во множестве трудились на плантациях. Причем владельцами их были и некоторые из самих отцов-основателей. Уже буквально накануне гражданской войны Верховный суд выносил вердикт, согласно которому даже свободный небелый никоим образом не мог претендовать на гражданские права.
   Характерно, что противоестественность рабства как системы понималась многими, но при этом делался акцент на том, что данная система разрушительна для моральных устоев самих белых. Ведь Богом предписано лично в поте лица добывать хлеб свой. Поэтому первоначально проекты освобождения рабов предполагали выплату компенсаций их владельцам и высылку чернокожих за пределы Соединенных Штатов.
   Даже Линкольн отнюдь не был радикалом. Он ничего не имел против сохранения сложившейся «особой» системы на Юге. Но и он, и подавляющее большинство северян никак не могли согласиться с распространением рабства на Запад, на новые территории. Очевидно, что свободным фермерам, шедшим туда за своей американской мечтой, было бы непросто конкурировать с рабовладельческими хозяйствами.
   Формально войну спровоцировал Юг, отделившись от Севера. Но конфедераты были убеждены (и имели на то все основания), что их штаты, как вошли свободным волеизъявлением в свое время в Союз, так и выйти могут вполне свободно. Но политики-янки были иного мнения.
   Север и Юг на самом деле были уже очень разными (прежде всего по типу населения), и разделение было вполне логичным. Ведь Новую Англию затопляла в эти годы волна иммигрантов, которые разительно отличались от первопоселенцев мотивами своего путешествия через Океан. Они искали не столько свободу, сколько возможность физического выживания.
   Так, ирландцы просто бежали от голода, поразившего их «изумрудную» родину. Естественно, они были согласны практически на все: работать за любые деньги, умирать за любые идеи. Они формировали тот самый пролетариат, который – база тиранов.
   Мартин Скорсезе в «Бандах Нью-Йорка» показал, что гражданская война шла и на Севере – между «коренными» (свободными собственниками) и «приезжими» (голодранцами). Последних становилось все больше. Правительство могло с ними не церемониться. Возродившаяся под демократической вывеской тирания дельцов-«карфагенян» сумела перейти в наступление, расстреливая повстанцев на улицах Нью-Йорка, практикуя тактику «выжженной земли» на Юге.
   Война длилась 4 года и унесла жизни 620 тысяч человек. Фактически погиб каждый пятый из общего числа сражавшихся с обеих сторон. Именно ожесточенность конфликта дала возможность реализовать радикальные меры по автоматическому уравниванию представителей всех рас в правах.
   Либералы-общечеловеки, невзирая на то, что многие северные штаты даже дольше, чем южные, отказывались допускать негров к выборам, все-таки «дожали» вопрос и толкнули США на путь смешения.
   Между тем, не вдаваясь в сравнительный анализ интеллектуальных отличий рас, можно констатировать, что для желтой, например, характерен тоталитарный коллективизм (чему свидетельством и история, и современность). Для осознания же свободы, как неизбежной, сущностной потребности надо быть единственной личностью, одиноко предстоящей Богу и лично ответственной за каждый свой шаг.
   Такими и были американские «пионеры». Но вот как раз это чувство страшной, неизбежной ответственности крайне редко можно встретить у представителей черной расы, из-за чего их воля к свободе часто проявляет себя как произвол, каковой через анархию неизбежно ведет к тирании.
   Совместное проживание и взаимовлияние представителей различных рас, особенно в эпоху МТV, приводит к внедрению поведенческих моделей разрушительных для свободы как ответственности. Если бы не навязываемый массмедиа культ черных исполнителей, стал бы Обама президентом?
   Но, несмотря на то, что в Соединенных Штатах действует мощнейшая в мире машина по промывке мозгов, все больше становится тех, кто отказывается принимать внедряемые стандарты, тех, в ком жив дух первопоселенцев. Набирает силу движение отделившихся, не желающих жить в смешанном обществе.
   В 2007–2009 годах журналист-негр Рич Бенджамин в результате проведенного «полевого» исследования открыл новый демографический тренд – переселение белых американцев из больших городов и примыкающих к ним пригородов в замкнутые, расово однородные анклавы. Бенджамин называет их «уайтопиями» (от английского white и utopia). Один «белый сепаратист» из штата Айдахо заявил ему: «Мы не считаем себя лучше вас, мы просто хотим быть отдельно от вас».
   То есть люди просто стремятся сохранить душевное и телесное здоровье. Ведь, как недавно обнаружилось, толерантность опасна и для первого, и для второго.
   Ученые из Дармутского колледжа в Ганновере выяснили, что на подавление скрытого расизма человеческий мозг тратит огромные усилия. Даже если индивидуум «сознательно» отрицает «расовые предрассудки», он сильно устает, когда созерцает представителя другой расы или его фотографию.
   Усталость мозга дает о себе знать временным снижением умственных способностей. Все это связано с тем, что человек напряженно пытается вызвать у себя положительные эмоции и подавить отрицательные.
   Был проведен следующий эксперимент: 30 представителей европеоидной расы под контролем специального сканера просматривали фотографии представителей иных рас. Снимки демонстрировал чернокожий специалист, по отношению к которому испытуемые вели себя предельно корректно и доброжелательно. Но прибор показал, что при этом у большинства участников эксперимента значительно повышалась нервная активность, не снижалась она и при просмотре фотографий.
   Те, у кого были пиковые показатели, затем прошли тест на общие знания гораздо хуже, чем до сканирования. То есть в итоге они просто временно тупели. А это и нужно мировой олигархии.
   Поэтому в Штатах немало тех, кто понимает, что правительство, стоящее на службе «Карфагена», не позволит им сохранить психическое здоровье, что право на нормальные реакции надо отвоевать с оружием в руках…
//-- В черной жаркой Африке --//
   Как казаки пытались сохранить Святую Русь, уходя за пределы оккупированной абсолютистами России, так и европейские протестанты искали в далеких землях место для «Нового Иерусалима». Впрочем, тирании преследовали их и там.
   В Америке они сумели отбиться от империи, но не от масонов. Вольные каменщики, пропагандисты и организаторы всеобщего смешения просто взяли верховную власть, пока пуритане трудились и сражались.
   В Южной Африке буры (поселенцы-кальвинисты) оказались прозорливей и последовательней. В конституции свободной республики Трансвааль была статья, гласившая: «Не будет идти речи ни о каком равенстве между белыми и небелыми ни в делах церкви, ни в делах государства». А деятельность масонов была законодательно запрещена.
   За святую истину неравенства буры сражались с готтентотами, зулусами и англичанами. Колониальная империя, управляемая масонизированной выродившейся аристократией, была беспощадна к паладинам арийской свободы. Сэр Уинстон Черчилль – тогда военный журналист – отмечал: «Есть только один способ сломить сопротивление буров – жестокое подавление. Иначе говоря, нам следует убить родителей, чтобы добиться уважения детей».
   Именно англичане создали первые концлагеря. Не для негров. Для буров. Но, несмотря на террор завоевателей, несмотря на военное поражение, буры сумели отстоять свое право не смешиваться с черными. Кальвинистские пасторы активно развивали идеологическую его основу.
   В одной из брошюр, изданной Голландской реформаторской церковью, подчеркивалось, что при изучении истории особое внимание должно уделяться «великой антитезе между Царством Божиим Иисуса Христа и царством тьмы, затрагивающим все и вся». Подчеркивалось, что Господь «пожелал разделить нации и народы и наделил каждый отдельный народ своим призванием, задачами и способностями».
   Со временем буры (иначе африканеры) добились полной независимости от Британии, и родилась ЮАР. «Система апартеида», царившая в ней, для коммунистических и либеральных агитаторов была синонимом ада. Но для любого истинно правого это один из немногих примеров в истории, когда строители государства воистину руководствовались благом белых людей и утверждали белые ценности. При этом лидеры страны критиковали как коммунизм, так и капитализм, называя свой строй христианским национализмом.
   Погубили его, как водится, иуды. В самой правящей, Национальной, партии сформировались противостоящие друг другу фракции «ферлихте» (просвещенные) и «феркрампте» (твердые, консерваторы). Первые отстаивали интересы крупной буржуазии, вторые – фермеров. «Просвещенные» утверждали, что экономическое развитие ЮАР тормозит неблагоприятный имидж страны за рубежом. Расистские эксцессы, мол, отпугивают инвесторов. А значит, требуется смягчение апартеида и предоставление некоторых политических прав черному большинству.
   А между тем не отравленные марксистской и либеральной пропагандой негры проживали в бантустанах (полунезависимых образованиях на территории ЮАР) и прекрасно себя чувствовали под властью своих племенных вождей. Причем белым там без необходимости появляться воспрещалось. Сегрегация предполагала право каждой расы жить по своим законам, то есть подлинную свободу. Но она оказалась неприемлемой для вайшьев…
   Активно поддерживал ренегатов крупнейший южноафриканский промышленник, директор правления «Англо-Американской корпорации» Гарри Оппенгеймер. Он открыто заявлял: «Дискриминация по расовой принадлежности или по цвету кожи является неправильной с точки зрения морали, а с точки зрения экономики – неприемлемой». Именно каста торговцев всегда и везде единственной ценностью считает максимальную прибыль.
   Совместные, слаженные удары «международной общественности», «пятой колонны» и черных террористов постепенно проделали бреши в государственном здании. И белый бастион рухнул.
   Трагический пример ЮАР – серьезнейший аргумент в пользу того, что расового апартеида никак не достаточно. Необходимо дополнить его кастовой сегрегацией.
   Иначе на развалинах некогда высокоразвитой государственности будет плясать негр-президент в леопардовой шкуре, сватая у племенных вождей шестую жену. Некоторое время назад телезрители всего мира могли созерцать это увлекательное зрелище.
   Видели они и не менее душераздирающее зрелище – голливудская белая красотка Шарлиз Терон, родом из ЮАР, трогательно обнимает Нельсона Манделу – человека, который еще каких-то лет 20 назад активно поддерживал черных террористов, методично истреблявших буров. А его жена Вини публично заявляла, что приветствует черную молодежь, выходящую на борьбу со спичками в руках.
   Это нехитрое средство поджига было им необходимо для изготовления «огненных ожерелий». Уличные банды отлавливали белых без различия пола и возраста, надевали на них автомобильные покрышки, которые затем поджигали. Вот так ковалась черная свобода…

Негр-этюд

//-- Зомбилэнд --//
   Не воля к власти, не гипертрофированный хищнический инстинкт побуждали представителей белой расы открывать новые земли и селиться там, рискуя всем. Это воля к свободе вела их за моря. Порой, реализуя ее, первопроходцы сталкивались с аборигенами, которые не видели в рабстве ничего принципиально неприемлемого. И их, разумеется, делали рабами.
   Никогда ни черные, ни желтые не отправлялись за море, чтобы построить на незапятнанной грехом тирании земле Новый Порядок, справедливый порядок. Китайцы распространялись только в поисках лучшей доли. Их экспансия всегда была чисто шкурно-экономической по своим мотивам. А негры и вовсе только в трюмах рабовладельческих кораблей путешествовали. Впрочем, и у них была попытка построить свой «рай», рабский.
   Остров Гаити – первый кусок американского континента, на который ступила нога Колумба. И второе государство, обретшее в Новом Свете независимость. То есть развивалось оно параллельно с США и при схожих изначальных условиях – сборища мигрантов и там, и там. Только в Штатах – белые, а на Гаити – черные. Причем качественно не самые худшие представители расы туда свезены были. Работорговцы выбирали, ясное дело, физически крепких, способных перенести путешествие через океан, таких, чтоб не сразу померли вследствие лютой эксплуатации на плантациях.
   Местные индейцы были практически полностью истреблены испанцами и завезенными ими болезнями. Остатки попрятались в горах, где позже смешались с беглыми черными рабами.
   Со временем остров перешел под контроль Франции. Это была одна из ее наиболее прибыльных колоний. С острова вывозился сахар, кофе, индиго, хлопок. Для работы на плантациях необходимо было множество рабов.
   К концу XVIII века в колонии, именовавшейся тогда Сен-Доминго, насчитывалось 500 тысяч рабов, 32 тысячи белых, 28 тысяч мулатов, примерно 20 тысяч свободных негров. Кроме того, несколько тысяч беглых рабов – маранов скрывались в горах. Первыми террористическую войну против белых развернули именно они.
   В 1751–1758 годах банды черных дьяволов под предводительством вудуистского жреца Макандала в ходе налетов на фермы и поселения истребили 6 тысяч человек. Зверства последователей зловещего культа были пресечены арестом предводителя. Он вполне заслуженно был публично сожжен. Но самое страшное было впереди…
   В 1789 году во Франции свершилась революция. На острове вспыхнула вооруженная борьба между роялистами и республиканцами. Воспользовавшись ситуацией, восстание подняли мулаты (лично свободные, часто весьма небедные, но пораженные в некоторых правах). Следом за ними поднялись негры-рабы.
   В первые же два месяца восставшие убили 2 тысячи белых, а также немалое количество мулатов и свободных негров, сожгли 280 плантаций. Восстание подавили, но часть его участников была консолидирована и возглавлена получившим европейское образование бывшим рабом Туссен-Лувертюром. Тем временем на острове развернулась война всех против всех. К прежним участникам добавились экспедиционные корпуса англичан и испанцев.
   В итоге в 1801 году, разгромив всех противников, контроль над островом получил Туссен-Лувертюр. Была принята конституция, согласно которой Франция формально продолжала владеть Сен-Доминго, но фактическая власть передавалась пожизненному губернатору, каковым, разумеется, сам себя назначил чернокожий генерал.
   Наполеону, пришедшему к власти во Франции, такой поворот событий не понравился. И он послал на остров карательную экспедицию под командованием генерала Леклерка. Последний был, между прочим, женат на сестре императора, Полине Бонапарт.
   Леклерк разгромил повстанцев. Туссен-Лувертюр был взят в плен и вывезен во Францию, где и умер в 1803 году. Наполеон, вообще, явно не разделял доктрину о равноправии рас – во Францию был запрещен въезд негров, а также браки французских военных с негритянками и мулатками в колониях.
   Но отважного Леклерка сразила желтая лихорадка, как и значительную часть его солдат. Генералы негров, Жак Дессалин и Анри Кристоф, а также мулатский генерал Петион подняли восстание, и в конце 1803 года рабы окончательно стали свободны. И начался ад…
   Дессалин объявил о независимости государства и назвал его индейским именем Гаити, после чего дал команду резать белых. После их поголовного истребления принялись друг за друга.
   Жак Дессалин через несколько месяцев после провозглашения независимости объявил себя императором. Это не понравилось другим черным и цветным авторитетам. И уже в 1806 году Дессалин был убит. Мулаты во главе с Петионом создали свое государство в южной части Гаити, а негры под предводительством Анри Кристофа – на севере.
   Последний принял королевский титул и принялся назначать маркизами и графами соратников. Они живо приватизировали поместья белых и фактически восстановили рабство, заставив работать на плантациях прежних товарищей по несчастью. Король построил себе роскошный дворец Сан-Суси. А рядом была возведена и поныне самая крупная в Западном полушарии крепость Ла-Ферьер. Однако в 1820 году армия подняла против Кристофа мятеж, и тот, впав в отчаяние, застрелился. Причем серебряной пулей. Возможно, вследствие прохождения какого-нибудь вудуистского обряда иным способом самоубиться он не мог…
   Но это был еще не самый забавный правитель. В 1847 году к власти пришел напрочь неграмотный, во всех смыслах темный негр Фостен Сулук. Разумеется, он назначил себя императором и принялся раздавать сподвижникам весьма небанальные титулы: «граф Антрекот», «герцог Вермишель». Просто его воображение поразили звучные названия блюд из меню французского ресторана. Гвардию он одел в меха, специально закупленные в России.
   После его свержения Гаити стала именоваться республикой. Но на самом деле политический процесс представлял собой непрерывную цепь переворотов и гражданских войн. А государственное строительство было нелепым «обезьянничанием» по отношению к белым образцам.
   В XX веке ситуация ничуть не улучшилась. Периодически во внутренние дела негритянского государства вмешивались США, которые в ходе интервенций привносили на остров такие элементы цивилизации, как новые учебные заведения или телефонная связь.
   Но образование ничего кардинально не меняло в головах гаитян. Так, с 1957 по 1971 год «государством» правил Франсуа Дювалье, получивший погоняло «Папа Док», поскольку был дипломированным врачом. Интеллигентная профессия ничуть не помешала ему создать гвардию тонтон-макутов, которые вполне официально жили за счет экспроприации собственности противников режима. Диктатор выпускал золотые монеты, на которых был изображен в лавровом венке, как римский император.
   Умирая, он передал власть своему 19-летнему сыну, Жан-Клоду, получившему прозвище «Бэби-Док». Его правление было не менее диким, и поэтому в 1986 году американцы, которым надоел подобный, дискредитирующий их светлый демократический образ союзник, заставили его отречься от власти.
   После бегства Дювалье из страны начался длительный период нестабильности. Осветим лишь один из его эпизодов. В 2004 году на фоне политического кризиса боевики проправительственной «Армии Каннибалов» подняли мятеж в городе Гонаив и атаковали полицейский участок. Их поддержали вудуистские вооруженные формирования FRAPH (бывшие тонтон-макуты). Американцы высаживают десант с целью избежать массового кровопролития в столице. Но им удается только отсрочить ее взятие и эвакуировать президента Аристида.
   В феврале 2006 года президентом был избран близкий Аристиду умеренный коррупционер Рене Преваль.
   В январе 2010 года произошло землетрясение, унесшее жизни более чем 200 тысяч островитян. В ходе беспорядков, начавшихся в столице вследствие несвоевременного, по мнению негров, подвоза гуманитарной помощи, те стали строить баррикады из трупов…
   Есть такая культурно-философская и идейно-политическая доктрина, Негритюд. Ее создали сенегалец Сенгор, мартиниканец Сезер, гвианец Дамас, которые познакомились в 1931-м и начали в 1934 году в Париже издание литературно-философского журнала «Черный студент».
   Основоположники стремились доказать, что негро-африканская цивилизация самобытна и самоценна. Их наследники стали утверждать, что она и вовсе превосходит белую «механицистскую» своей «духовностью» и «естественностью». Если учесть, что первое понятие они спутали с эмоциональностью, а второе со спонтанностью, то с этим утверждением можно согласиться.
   В самом деле, черные весьма музыкальны, к тому же из них получаются отличные бегуны и боксеры. А Гаити и вовсе подарило мировой культуре такое удивительное явление, как зомби…
//-- Триумф Хама --//
   19 июня 2009 года белая Америка достигла вершины абсурда и дна деградации, что, впрочем, не означает, что дальнейшее погружение невозможно – на лужайках Белого дома уже началось бурение шахт в преисподнюю. А чего еще оставалось ожидать, после того как страна выбрала президентом Барака Хусейна? Только этого – единогласного одобрения Сенатом резолюции о принесении извинений неграм за то, что их белые держали в рабстве.
   Но как можно просить прощения за зло у источника зла? Ибо воистину в рабстве повинны рабы, и никто иной. Если бы на свете не было существ, согласных на рабскую долю, откуда бы взялась эксплуатация? Не тираны создают рабов. Напротив, это рабы порождают тиранов. Они появляются только там и тогда, где двуногие дозревают (догнивают) до отречения от свободы.
   В чем вина белых? Разве у голозадых предков нынешних крутых гангста-рэперов не было альтернативы? Была, и не одна. Когда свои же царьки продавали их злобным «белым колонизаторам», они могли: убежать в джунгли и отсидеться на пальме; могли восстать и съесть своего царька во имя свободы и равенства; могли позже учинить то же самое на плантации со своим хозяином; и, наконец, просто могли оказаться не способными к производительному труду в рабских условиях. Индейцы же не способны к нему оказались. И потому вошли в историю и культуру как «кровожадные краснокожие», а не как терпилы из «хижины дяди Тома». Да к тому же отвоевали себе резервации с лицензией на организацию в оных игорных заведений.
   Все это могли бы проделать негры, если бы они и впрямь имели право на свободу, а белые их грубо и цинично его лишили. Но дело в том, что к рабству чернокожие предопределены проклятием самого праотца – Ноя.
   Согласно Библейской традиции негры – потомки Хама, сына Ноя и отца Ханаана. Вспомним ветхозаветную коллизию, сделавшую имя первого нарицательным. Как-то в жаркий день Ной, приняв горячительных напитков, совсем разгорячился и разоблачился. Войдя в шатер родителя, Хам застал его валяющимся голым и пьяным. Это зрелище его изрядно развеселило, и он побежал к братьям – Симу и Иафету, чтобы призвать их совместно поглумиться над отцом.
   Но те, напротив, ничего радостного в ситуации не обнаружили и, стараясь не глядеть на обнажившегося родителя, заботливо укрыли его плащом. Пробудившись и разобравшись в положении дел, Ной постановил: «Проклят Ханаан: раб рабов будет он у братьев своих».
   Почему столь суровым был приговор? А потому, что обнаружилось – Хам и его потомки не способны совладать со страшным даром свободы, они употребляют его во зло, воспринимая как право озоровать и охальничать.
   То, что за тысячи лет они в этом смысле ничуть не изменились, доказывает их «успехи» в государственном строительстве. Не только Гаити, но практически все страны Африки, где восторжествовала черная власть, – это очаги нестабильности, то тлеющие, то вспыхивающие массовой резней, переходящей в каннибализм…
//-- Пес Призрак и Путь Моисея --//
   И тем не менее для чернокожих не все так безысходно. Они могут стать почти белыми. Их тайную мечту об этом выдал Майкл Джексон – жертва собственного плохо осмысленного влечения к высшему и лучшему. Его беда была в том, что стать белым он хотел чисто по-негритянски, пытаясь просто физически перекраситься. А надо-то было духовно.
   Моисей Мурин жил в IV веке в Египте. Был он эфиопом и поначалу являл собой вполне гармоничную личность. То есть черен был и лицом, и душой. По роду занятий он являлся разбойником и лютовал, согласно преданиям, не по-детски. Вполне в соответствии с хамитской своей природой из грехов особо склонен он был к блуду и пьянству. И вдруг случился с ним кризис самоидентификации – возжелал он чистоты. За ней он отправился в монастырь.
   Там он брался за самую «черную» работу и яростно бился с демоном похоти, каковой терзал его яростно и неотступно. Но под водительством своего духовного учителя аввы Исидора, в конце концов, одолел беса. Проведя много лет в иноческих подвигах, преподобный Моисей был рукоположен в сан диакона. Епископ облек его в белую одежду и сказал: «Авва Моисей ныне весь бел».
   И обрел он белизну через абсолютное отречение от всего, что органически присуще черному…
   В наши дни случаются и иные варианты пути по ту сторону расовой предопределенности.
   Режиссер Джим Джармуш создал двух крайне интересных персонажей: негра-киллера из «Пса-Призрака» и индейца по имени Никто из «Мертвеца». Их объединяет то, что оба выпали из своей расовой среды, они изгои. И они пытаются обрести новую самоидентификацию. «Пес» через подчеркнутое, даже несколько утрированное самурайство, а Никто – вообще через откровения белого поэта-визионера Уильяма Блэйка стремится куда-то и вовсе за пределы наличного бытия.
   При этом оба пограничных персонажа являются проводниками для белых, позабывших о своей подлинной сущности. Первый демонстрирует своей жизнью и смертью своему «господину» – выродившемуся мафиози, какова она, подлинная верность, которая и есть честь.
   А второй просто «посвящает» главного героя в великую мистерию путешествия к последнему смыслу. Отправляет его, бывшего никчемного бухгалтера, в плавание по Океану Смерти, за которым – подлинная Реальность.
   И Пес-Призрак, и Никто отнюдь не фантастические персонажи. Этот путь реален, но немыслимо труден. Идя по нему, черные и иные рискуют попасть в ловушки, подстроенные собственной расовой сущностью.
   Так, Боб Марли, попытавшись самоидентифицироваться как Лев подлинного Сиона, конечно, продемонстрировал тоску о недостижимом высшем идеале. Ведь мог же и во вполне органичный для него вудуизм окунуться. Но тоска не воплотилась в свершение. Марихуановый парадиз – негритянская пародия на Царство Небесное.
   И тем не менее в последние времена, жителями которых все мы являемся, вполне возможны парадоксальные сюжеты. И черный гангста-рэпер может вдохновить белого воина…
//-- Наше бремя --//
   В целом же никак нельзя утверждать, что свобода как ответственность, воплощенная в демократии подлинно равных, напрочь недоступна для понимания представителей небелых рас. Но она для них, совершенно очевидно, неорганична, поскольку ни в Африке, ни в Азии подобные государственные форматы как автохтонное явление не отмечены.
   И в силу этой неорганичности, неприоритетности для них демократии представляется абсолютно неоправданным уравнивать их в политических правах с теми, чьи предки веками боролись за тот формат государства, который гарантировал бы им и их детям свободу.
   То есть это равносильно тому, чтобы предлагать соревноваться по одинаковым правилам стайеру-африканцу, для которого бежать, как дышать, и который все детство и юность носился на перегонки с гепардами, и человеку, хромоногому от рождения. Последний, наверное, тоже сможет пробежать дистанцию, но для него это будет тяжко, мучительно и бессмысленно.
   Что же, в связи с этим вспоминается миф о «бремени белого человека», якобы обязанного «цивилизовать» всех своих соседей по планете. Он гениально изложен Редьярдом Киплингом:

     Неси это гордое Бремя —
     Родных сыновей пошли
     На службу тебе подвластным
     Народам на край земли —
     На каторгу ради угрюмых
     Мятущихся дикарей,
     Наполовину бесов,
     Наполовину людей.

     Неси это гордое Бремя —
     Будь ровен и деловит,
     Не поддавайся страхам
     И не считай обид;
     Простое ясное слово
     В сотый раз повторяй —
     Сей, чтобы твой подопечный
     Щедрый снял урожай.

     Неси это гордое Бремя —
     Воюй за чужой покой —
     Заставь Болезнь отступиться
     И Голоду рот закрой;
     Но чем ты к успеху ближе,
     Тем лучше распознаешь
     Языческую Нерадивость,
     Предательскую Ложь.

     Неси это гордое Бремя
     Не как надменный король —
     К тяжелой черной работе,
     Как раб, себя приневоль;
     При жизни тебе не видеть
     Порты, шоссе, мосты —
     Так строй их, оставляя
     Могилы таких, как ты!

     Неси это гордое Бремя —
     Ты будешь вознагражден
     Придирками командиров
     И криками диких племен:
     «Чего ты хочешь, проклятый,
     Зачем смущаешь умы?
     Не выводи нас к свету
     Из милой Египетской Тьмы!»

     Неси это гордое Бремя —
     Неблагодарный труд, —
     Ах, слишком громкие речи
     Усталость твою выдают!
     Тем, что ты уже сделал
     И сделать еще готов,
     Молчащий народ измерит
     Тебя и твоих Богов.

     Неси это гордое Бремя —
     От юности вдалеке
     Забудешь о легкой славе,
     Дешевом лавровом венке —
     Теперь твою возмужалость
     И непокорность судьбе
     Оценит горький и трезвый
     Суд равных тебе!

   Да, строки гениальные. Но как раз сейчас и настало время суда. Сегодня белые пожинают плоды «цивилизаторской» активности своих гордых, бесстрашных и во многом наивных предков. «Подтягивание» дикарей до условного средне-белого уровня обернулось встречным «опусканием» самих европейцев.
   Сегодня стало очевидно, что подлинное «бремя белого человека» – во что бы то ни стало самому оставаться белым, а вовсе не стремиться сделать хотя бы «серыми» желтых и черных. Христос не велел нам строить «рай на Земле». Он завещал нам до последнего сопротивляться наступлению ада.
   Именно поэтому опыт ЮАР по созданию системы бантустанов имеет непреходящее значение…

Зеленая миля

//-- Без пощады --//
   Ислам – это вызов, веками заставлявший европейцев осознавать себя самими собой, державший в тонусе, потому что стоило караульному зазеваться – и тут же горло перерезано.
   Вспомним хоть «Казачью колыбельную» Лермонтова:

     По камням струится Терек,
     Плещет мутный вал;
     Злой чечен ползет на берег,
     Точит свой кинжал…

   Ислам всегда атаковал. Впервые Европа отбросила его в битве при Пуатье. Рыцари предводителя франков, Карла Мартелла, спасли нашу цивилизацию. Но сегодня потомки бесстрашных витязей капитулировали перед наследниками тех мавров, что рвались из покоренной ими Испании, через Пиренеи на просторы галльских полей. Сегодня Париж сдан им без боя. И незаметно сил, способных на реконкисту.
   Европу уничтожает комплекс вины. Те, кто призван быть духовными вождями, пастырями, ведут ее в пропасть. За что извинялся папа Иоанн-Павел II, когда каялся от имени всех католиков за Крестовые походы? Это что, была агрессия на «исконно мусульманские земли»? Отнюдь нет. Первый поход был освободительной экспедицией, отправившейся в Палестину по просьбе Византийского императора Алексея I Комнина. Это были земли, многие века принадлежавшие Римской империи, наследником которой был Константинополь.
   И сегодня позор для белых людей – отказ от прав на Иерусалим. Над ним не может быть признан суверенитет какого-либо государства (что еврейского, что арабского). Святой город должен обладать внегосударственным статусом, как преддверие Царства Небесного. И то, что некогда христианские страны даже не думают обеспечить ему данный статус – очередной знак «гибели Запада».
   «Ислам – религия мира», – уверяют нас благообразные муфтии. Но никто из основателей мировых религий не убивал людей. А Мохаммед и сам убивал, и призывал к истреблению иноверцев. Агрессия естественна и органична для ислама, это его сущность. Поэтому сторонники его «чистоты», именуемые когда «ваххабиты», когда «салафиты» или «ихваны», отсекая все привнесенное, весь «суфизм», обнаруживают один центральный призыв – «делать джихад».
   В христианстве невозможен институт «шахидов». Характерно, что византийский император Никифор II Фока (912–969) задумал издать закон, по которому все христианские воины, павшие в боях с мусульманами, автоматически причислялись бы к лику святых мучеников. Однако Церковь, несмотря на все принуждения, отказалась санкционировать подобную новацию. В православии святой – это иной, это уже не человек, а отдать свою жизнь в бою, движимому гуной раджас, кшатрию не сложно. Это для него вполне естественно. Здесь нет прорыва за пределы «человеческого, слишком человеческого».
   Так что и за смерть в бою за Веру христианин «автоматом» в рай не попадает. В нашей Вере вообще нет ничего автоматического.
   Сегодня многих европейцев зачаровывает прежде всего простота ислама, отсутствие мистических парадоксов, цельность и безальтернативность. Ислам они начинают воспринимать как надежную почву в мире, где все зыбко, все многозначно и необязательно. Но это капитуляция, это отречение от истории, от корней, от самого Духа Европы. Более того, обращение в ислам – очевидный знак деградации европейцев. Если Коран стал им ближе и понятнее, чем Евангелие, это значит, что по своему духовному уровню они близки бедуинам, которым проповедовал Мохаммед.
   Женщины – на их примере наша с мусульманами чуждость видна ярче всего. В европейской культуре лик Мадонны-Богородицы проглядывает в чертах каждой прекрасной и достойной дамы. В мире ислама женщина, как только и исключительно объект вожделения, драпируется тряпками, чтобы не провоцировать мужчин, слабо способных к самоконтролю.
   Да, духовная свобода Европы обернулась (а точнее, была обернута силами контринициации) вседозволенностью, но не им, не чужим учить нас морали. Нет у нас общей меры, не может быть общей Веры.
   Адекватным ответам на вызовы агрессоров надо учиться у того же Карла Мартелла, у принца Хуана Австрийского, разгромившего турецкую армаду в битве при Лепанто, у князя Дмитро Вишевецкого, предводителя запорожцев. Этот неутомимый воитель во славу Христову, захваченный турками и обреченный на мучительную казнь, присутствия духа не терял. Повешенный за ребро на крюк, он продолжал поносить веру своих мучителей и славить Святой крест.
   Не худо вспомнить, как относился к «белым предателям» другой атаман – Иван Серко. Возвращаясь из похода в Крым, где запорожцы освободили семь тысяч русских рабов, он столкнулся с чудовищным для его «крестоносной» души фактом. Около трех тысяч, принявших в плену мусульманство, захотели вернуться к своим господам татарам. Атаман отпустил их, но вслед послал казаков, которые порубали всех отступников. По преданию, сам Сирко подъехал к месту бойни и сказал: «Простите нас, братья, спите здесь до Страшного Суда…»
   В этом отличие воина-христианина от мусульманина. Последний испрашивать прощения не стал бы. Он счел бы эту резню доблестью и богоугодным делом.
   Сирко далек был от того, чтобы расценивать истребление единокровных братьев благим свершением. Он не судил отступников. Суд им еще предстоял. Но и оставить в живых он никак их не мог…
   Религиозные войны давно превращены либеральной пропагандой в некий символ варварства. А между тем Вера – это то, за что можно и должно убивать и умирать. А как же иначе? Вера – основа нашей совести. Вера поведет нас к Свету, через посмертные лабиринты. Что же дороже нее?
   Мусульмане и в этом смысле – вызов для нас. Они демонстрируют абсолютную готовность жить и погибать по законам своего Бога. Многие ли из европейцев готовы стать паладинами? Но сегодня время тотальной мобилизации всех, кто может облечься в доспехи Духа и «препоясаться мечом». Европа зовет! Идентичность в опасности!
   Нам скажут: христианство – религия любви. Но везде, где есть подлинная любовь – рядом война.
   «Эквилибриум» – голливудская антиутопия, демонстрирующая, что толерантность прямиком ведет к самому лютому фашизму. Ведь если задаться целью искоренить агрессивность как явление, надо уничтожить эмоции как таковые. И многих героев этого фильма как раз и обвиняют в «эмоциональных преступлениях» – любви к искусству, привязанности к животным, наслаждении музыкой. И приговаривают к смерти. Ведь все это может породить спор – конфликт – войну.
   В финале побеждают повстанцы. Они избавляют людей от обязанности ежедневно вкалывать себе дозу средства, подавляющего эмоциональные проявления. И немедленно вспыхивает война – возвращается любовь.
   Христос завещал нам любить врагов своих, он не предписывал их щадить…
//-- У последней черты --//
   «Виват, Швейцария!
   Да здравствует Швейцария и ее прямая демократия – не ложнодемократическое царство политиков и политиканов. Народ – население – решил, что минаретов много им не надо. Сколько есть, столько и хватит. И никакое это не нарушение прав человека, а именно их полное торжество.
   …Все хорошо и иногда даже прекрасно на своем месте – историческом, традиционном и в рамках своей культуры. Мавзолей Самани в Бухаре, пропитанный бухарским воздухом и под бухарским небом, в гармонии с ним, стройный и даже нежный – может, самое красивое, что я в жизни видел. Шахи-Зинда в Самарканде. Тадж-Махал в Индии. Гарни в горах Армении. Большой Будда в Японии. Дивный храм Посейдона (пусть только остатки) в Греции. Мечеть Гарун-аль-Рашида в Багдаде (стоит ли еще – после двух войн?).
   Не могу представить, что с берега Женевского озера, через брызги от фонтана, переливающиеся радугой (счастливое мгновение!), будет видна не снежная вершина Юнгфрау, а не к месту встроенный туда минарет. И Женева будет уже не Женева. Не стоит объединенной Европе (чиновники и политики в каждой стране, неимоверная громадина Европарламента, сопутствующие организации и правозащитники с перехлестнувшей через край политкорректностью) шипеть на Швейцарию.
   Не надо уподобляться императору Николаю I. Он без малого два века назад тоже выразил неудовольствие, когда прямая демократия Швейцарии сделала Александра Герцена – его подданного – свободным гражданином кантона Ури.
   Виват, Швейцария!»
   Кто это говорит и по какому поводу? Речь идет о победе предложения Народной партии Швейцарии о строительстве в этой стране минаретов. А «горячо одобряет и поддерживает» эту инициативу патентованная диссидентка, либерал и до некоторых пор пламенный апостол политкорректности Елена Боннер.
   Чем же объяснить ТАКОЕ? А тем, что уже начинаются, неумолимо наползают времена, когда все прежние политические идентификации проявят свою полную неадекватность. И главной темой станет борьба за ИДЕНТИЧНОСТЬ! Даже сия жутковатая старушка поняла внезапно, что есть предел, за которым «Женева – не Женева», и Европа – не Европа, и ужаснулась.
   А несколько раньше и куда эмоциональней ужаснулась ярчайшая звезда западной либеральной журналистики Ориана Фалаччи. И в своей книге-крике «Ярость и гордость» бросила муслимам в лицо: «Я не разбиваю палаток в Мекке. Не езжу читать «Отче Наш» и «Аве Мария» у могилы Пророка. Не езжу мочиться на стены их мечетей, тем более испражняться на них. Когда я бываю в их странах (отчего, надо сказать, не получаю ни малейшего удовольствия), никогда не забываю, что я – гость и иностранка. Я стараюсь не оскорбить их ни одеждой, ни жестами, ни поведением, нормальным для нас, но неприемлемым для них. Я обращаюсь с ними уважительно, с должной вежливостью, с участием. Я приношу извинения, если из-за невежества или отсутствия внимания нарушаю некоторые их правила или религиозные убеждения. А вот когда в моей памяти два взорванных небоскреба смешиваются с двумя взорванными Буддами, я вижу образ (не апокалиптический, но для меня в равной степени символичный) огромной палатки, которая два лета назад обезобразила Соборную площадь во Флоренции. В моем городе.
   Огромная палатка, установленная мусульманами из Сомали… Сомали – страна, тесно связанная с Усамой бен Ладеном. Как ты помнишь, кроме того, это страна, где в 1993 году семнадцать морских пехотинцев-миротворцев были убиты, а над их трупами надругались. Мусульмане из Сомали установили эту палатку, чтобы выразить протест итальянскому правительству, в кои-то веки усомнившемуся: стоит ли продлевать их паспорта и разрешать въезд полчищам их родственников: матерей, отцов, братьев, сестер, дядьев, теток, двоюродных братьев и сестер, беременных жен, а следовательно, по цепочке, разрешать въезд родственникам их родственников. Палатка была разбита около архиепископского дворца, на тротуаре, где они по привычке выставляли ботинки, тапки и бутылки воды, которой они моют себе перед молитвой ноги. Итак, палатка была размещена прямо перед собором Санта Мария-дель-Фьоре и в нескольких шагах от Баптистерия. Она была меблирована, как квартира: столы, стулья, шезлонги, матрасы, чтобы спать и совокупляться, примусы, чтобы готовить еду и заполнять всю площадь гарью и вонью. И все нараспашку. Плюс электрическое освещение плюс магнитофон, откуда шел голос муэдзина, взывающий к правоверным, попрекающий неверных, и этот голос оскорбительно заглушал прекрасный звон колоколов. В дополнение к общей картине – желтые полосы мочи оскверняли тысячелетний мрамор Баптистерия, так же как и его золотые двери… Господи! Далеко же стреляют их струи, этих сынов Аллаха! Баптистерий обнесен решеткой, а они через решетку попадали на расстояние более двух метров. Желтые полосы мочи, зловоние экскрементов, перекрывающих вход в Сан Сальваторе-аль-Весково, изумительную романскую церковь IX века, прямо рядом с площадью, и которую сыны Аллаха превратили в отхожее место, как и церкви Бейрута в 1982 году…Я обратилась и к мэру Флоренции, который сразу же приехал ко мне, тихо перенес мою ярость и осторожно признал справедливость моих протестов: «Вы правы. Действительно правы». Но он не убрал палатку. Забыл… лучше сказать, у него не хватило смелости. Я позвонила и министру иностранных дел, такому же, как я, флорентийцу, говорящему с сильнейшим флорентийским акцентом, обладающему властью разрешать или отказывать в продлении иностранных паспортов. Он тоже тихо перенес мою ярость. Он тоже согласился с тем, что мои протесты законны. «Вы правы. Вы действительно правы». Но он не сделал ничего, чтобы убрать палатку. Как и мэр, он забыл. Или, лучше сказать, смелости не хватило и у него. Затем (по прошествии более трех месяцев) я переменила тактику. Я позвонила полицейскому, отвечавшему за безопасность города, и гаркнула в трубку: «Уважаемый полицейский, я не политик. Когда я обещаю что-то, я действительно делаю это. Если до завтрашнего дня вы не уберете чертову палатку, я сожгу ее. Клянусь честью, сожгу ее, и даже полк солдат не сможет помешать мне. Можете меня за это арестовывать. Я хочу, чтобы на меня надели наручники, арестовали и заперли, арестовали! Так, чтобы газеты и телевидение сообщили, что Фаллачи была заключена в тюрьму в ее собственном городе за защиту ее собственного города. И вас всех забросают дерьмом». Будучи умнее других, в течение нескольких дней полицейский убрал проклятую палатку. И все, что осталось на ее месте, – огромное и отвратительное пятно на тротуаре. Грязные следы ужасного бивака, простоявшего здесь три с половиной месяца. Но победа моя была жалкой, Пиррова победа, иначе сказать нельзя. Потому что сразу же после этого министр иностранных дел с сильнейшим флорентийским акцентом продлил паспорта сомалийцам и все их просьбы были приняты правительством. Сегодня и протестовавшие, и их отцы, их матери, их братья, их сестры, их дяди, их тети, их двоюродные братья и сестры, их беременные жены, которые тем временем разродились, – все они поселились там, где хотели поселиться. Я имею в виду во Флоренции и других городах Европы. Это была жалкая Пиррова победа, потому что удаление палатки не повлияло на всевозможные надругательства, десятилетиями унижающие город, который некогда был столицей искусства, культуры, красоты. И еще потому, что этот инцидент не остановил других мусульман, вторгающихся в чужие владения. Не остановил албанцев, суданцев, бенгальцев, тунисцев, египтян, алжирцев, пакистанцев, нигерийцев, так горячо содействующих продаже наркотиков. (По-видимому, этот грех не осуждается Кораном.) И наши улицы, наши площади заполнили бродячие торговцы, продавцы поддельных часов или карандашей. Постоянные торговцы выставляют свой товар на ковриках, разложенных на тротуарах. Проститутки усердно занимаются своим ремеслом и распространяют СПИД даже на деревенских дорогах. Воры нападают на деревенские дома, особенно ночью, и боже вас упаси посметь встретить их с револьвером в руках, потому что в таком случае в тюрьму сядете именно вы. (Само собой разумеется, в придачу с обвинением в расизме…)»
   Автор этих строк совсем юной девицей участвовала в движении «сопротивления». И по сей день ненавидит фашизм, но, похоже, исламизм – не меньше. Однако проблема в том, что для нее и ей подобных позитивный идеал? Ведь возрождения подлинной Европейской Традиции Креста и Меча они никак не желают…
   Характерен в этой связи феномен Пима Фортейна. В 2001 году сей экстравагантный политик, известный своей приверженностью педерастии, возглавил список кандидатов в парламент только что созданной партии «Пригодные для жизни Нидерланды». Однако накануне выборов Фортейн опубликовал в одной из газет интервью, в котором требовал прекратить иммиграцию мусульман в Нидерланды. Из партии его тут же отчислили. Тогда он немедленно основал собственную – «Список Пима Фортейна».
   В марте 2002 года он выиграл выборы в городской Совет Роттердама: его партийный список получил 36 % голосов. Но его триумфальное шествие к вершинам голландской политики остановила пуля. За неделю до общенациональных выборов Фортейн был застрелен Волкертом ван дер Графом – активистом радикальной экологической группы. На суде последний заявил, что это была акция в защиту прав мусульман.
   Еще в 1997 году Фортейн опубликовал книгу «Против исламизации нашей культуры». Он считал, что дикие мусульмане угрожают западным ценностям, среди которых одна из базовых – толерантность к гомосексуализму. Вот, такой борец за Европу…
   Очевидно, что радикал-толерасты обречены в борьбе с исламом как стройной и жесткой ценностной системой. Извращенцев, конечно, ничуть не жаль, но беда в том, что вместе с собой они утянут на дно Европу. Белый мир обречен в борьбе с чужими, если не сумеет «вспомнить» подлинно свое – Веру, Свободу, Порядок.
//-- По законам гор --//
   Правозащитники любят говорить, что у преступников нет национальности. Оперативники, работающие с этническими преступными группировками, наверняка с этим не согласятся. Да и сами эти «безнациональные» бандиты прекрасно осознают, к какому народу принадлежат.
   Цитата из давнего интервью бывшего лидера чеченской группировки в Москве начала 90-х, а затем начальника разведки у Дудаева, Хож-Ахмеда Нухаева, многое объясняет. Вот почему, на его взгляд, чеченцы одерживали верх над славянской «братвой». Он говорит:
   «Психологически мы всегда были сильнее наших противников и поэтому могли опережать их хотя бы на шаг. Против их численности и мускулов мы готовы были применить холодное оружие. Когда они взялись за ножи, мы их встретили огнем. Когда они взялись за огнестрельное оружие, мы уже имели капитал».
   Нухаев считает, что нож против кулака – доблесть. Его русские оппоненты, наверное, расценивали это как «беспредел».
   Но дело не в том, что наши бандиты хорошие, а их – плохие. Преступник любой национальности заслуживает наказания. Вопрос – какого?
   Но есть народы, которым очень непросто друг с другом ужиться. Слишком разная ментальность. И государство (нормальное, то, которое во имя народов, а не против них) обязано это учитывать. И принимать превентивные меры для нейтрализации конфликтов на этапе их зарождения.
   Возьмем пример Нухаева. Русские бандиты в основе своей – выходцы из спортсменов. Соответственно, многие руководствовались законами ринга.
   А поведение чеченцев определял закон войны. Потому что только на войне этические нормы отходят на второй план. Главная задача – любым способом уничтожить врага.
   Эту картину мы наблюдали не раз. В той же Кондопоге на синяки, которые получил крышуемый ими бармен, представители чеченской ОПГ ответили массовой резней.
   Интересно, что тот же Нухаев в своих публикациях и интервью призывает русских перестать быть «дикарями» и «варваризироваться». Это призыв, к которому необходимо прислушаться, если мы хотим жизни для себя и своих детей. Ведь в отличие от злобного, потерянного во времени и пространстве, оторванного от своих корней «дикаря» «варвар» предельно четко понимает, кто он и откуда. Помнит о своих долгах перед Богом и предками. А в отличие от «цивилизованных» людей никогда не путает «черное» с «белым» и испытывает врожденную антипатию к «серому».
   При этом «варвар», разумеется, никогда не «тормозит» и на агрессию всегда реагирует адекватно. То есть мгновенно и адресно.
   При этом Нухаев прекрасно понимал, что «варваризация» русских отнюдь не предполагает их «братания» с «варварами»-вайнахами. Напротив, она позволит осознать неснимаемые различия. Исходя из них Нухаев и предлагал предоставить (на условиях стратегического союза с Русью) независимость особого, негосударственного типа тейпам южной (горной) Чечни – Ичкерии.
   Подобный подход мог бы быть распространен и на другие народы, некогда являвшие собой составные элементы «советского», но не желающие сплавляться в «россиянский». При этом, разумеется, представители данных этносов, живя на своей исконной земле по своим законам, находясь на русской территории, не могли бы претендовать на права, которыми пользуются ее обитатели.
   На этом пути мог бы быть решен и «исламский вопрос». Тот же Нухаев не хочет знать никакого «чистого ислама», вне тейповых традиций. Он убежден, что Мохаммед обращался к кровно-родственным общинам, а не к атомизированным личностям, как сегодняшние «ваххабиты».
   Именно национально-общинный ислам, укорененный на традиционных для этой религии территориях, может быть партнером по диалогу. «Интернациональный» ислам заведомо смотрит на всех иноверцев сквозь прицел автомата…

Перевернутый мир

//-- О старых и малых --//
   В гуманистической (дегенеративной) цивилизации предписывается уважать слабых. Причем под последними через запятую подразумевают женщин, детей и стариков. Между тем в мире традиции отношение к ним всегда было дифференцированным. И никогда по одной статье «слабых» они не проходили.
   Женщины, с традиционной точки зрения, могут быть трех типов: матери, любовницы и валькирии. Первые осознают свое предназначение в служении мужу и детям, вторые – в сексуально-эмоциональном удовлетворении мужчины и последние – в том, чтобы сражаться с ним бок о бок. Валькирий, кстати, в арийской древности было немало. И у кельтов даже больше, чем у германцев.
   Разумеется, матери достойны всяческого уважения и защиты, ибо, растя белых детей, они служат расе. Насчет любовниц – это личное дело мужчин, которых они удовлетворяют. А валькирии сами кого хочешь защитят и любого заставят себя уважать. К разряду «слабых» их никак причислять не приходится.
   Правда, в реальности нас окружают не представительницы этих трех традиционных типов, а ни то ни се, и, в общем, не весть что – в диапазоне от тумбообразных бухгалтерш до куклоподобных гламурных сук. В связи с чем они могут претендовать на уважение – непонятно.
   Дети в древности вообще за людей не считались. Резко изменилось к ним отношение с победой христианства. Оно утверждает особый ангельский статус детей. И преступление против них становится преступлением против Бога, прямым ему вызовом. Поэтому и терзали младенцев веками на алтарях черных культов. А сегодня дьяволу служат в абортариях совокупно мрази женского пола и врачи.
   Кстати, в исламе, например, этого особого отношения к детям нет. Поэтому и не западло было «правоверному мусульманину» Басаеву захватывать роддом, а его единоверцам и соратникам – расстреливать детей в Беслане.
   Теперь о стариках. В традиционном обществе их уважали не за возраст, разумеется, как таковой и не в связи с дряхлостью и немощностью. Наоборот, деды были хранителями коллективного опыта общины, ее морали, ее принципов.
   А за что уважать современных пенсионеров? Нет, разумеется, сочувствовать, сострадать – не вопрос. Но уважение – тема другая. Есть среди старших, конечно, и более чем достойные личности. Но в целом они как поколение несут ответственность за весь тот мрак, в котором мы (и прежде всего они сами) оказались. Это они сдали СВОЮ страну, страну абсолютно для них комфортную, за которую должны были бы умереть. Они голосовали и за Ельцина, и за Путина. Они смотрят неотрывно Петросяна, и они же воспитали тех, кто все, собственно, раздербанил. А главное, они всегда готовы понять и оправдать своих дегенеративных детей и внуков.
   А последние хотят «гордиться Рассией», празднично жарить шашлыки по какому ни попадя поводу и взрывать петарды в честь редких триумфов отечественных футболистов. Большего им не надо…
   Видя их простые радости, возникает «криминальное» пожелание им войны и бедствий. Почему? Первый подворачивающийся ответ – речение Будды Шакьямуни: «Какой может быть смех, какая радость, когда весь мир горит? Покрытые тьмой, почему вы не ищите света?» Россияне живут так, как будто им не придется умирать. Живут так, как будто никому ничего не должны – ни предкам, ни потомкам; ни своему народу, ни белым детям! Но тогда с чего они взяли, что вообще имеют право на жизнь?
   Если они не отвечают перед той цепью поколений, что привела их в мир, не чувствуют себя ее звеном, не пекутся о ее будущем, то по какому праву они жрут шашлыки?
   Проект «Дом-2» и ему подобные ужасны не какой-то там убогой эротикой, в нем якобы присутствующей. Он чудовищен, потому что навязывает в качестве естественной и почти образцовой жизненную модель бессмысленных и абсурдных особей, которые при этом глубоко убеждены, что они ЛЮДИ.
   Что-то должно их в этом разуверить, что-то должно поставить их лицом к лицу с беспощадным светом ИСТИНЫ, свидетельствующей об их никчемности. Только тогда у них появится крохотный шанс обрести хотя бы подобие человеческого облика.
//-- Власть извращенцев --//
   Что такое ZOG? Буквальная расшифровка сей аббревиатуры: Zionist-Occupied Government/Zionist Occupation Government – правительство (государство), захваченное сионистами. Термин вроде бы впервые был явлен человечеству в 1976 году в статье «Добро пожаловать в мир ZOG». Автор – американский писатель Эрик Томсон.
   Термин популяризировали «Арийские нации» и другие ультраправые форматы.
   В классической трактовке ZOG – это инструмент достижения евреями мирового господства, уничтожения белой расы. В ходе данной операции власть должна перейти от легитимных национальных правительств к теневому кабинету, состоящему из глав крупнейших транснациональных корпораций.
   В последнее время данный термин (например, в среде русских правых) трактуется значительно шире. Под ZOGом фактически подразумевается сам существующий миропорядок. И это очень правильно.
   ZOG – крайне удачное, емкое понятие, хотя если вникнуть в суть вопроса, то дело не в «сионистах», конечно. Дело в извращенцах в целом. ZOG – это система глобального извращения, им живущая и его продуцирующая. Это как фондовый рынок в преддверии всемирного кризиса…
   В самом деле, если даже самый что ни на есть простой человек (не правый радикал отнюдь) сумеет задуматься, он обнаружит, что практически все, что он видит как «белое», ему предписывается считать «черным». Сами инстинкты диктуют, что люди принципиально неравны, что есть иерархия каст и есть иерархия рас. Что педерастия противоестественна и позорна. Что успешность в бизнесе и право на власть – понятия разных категорий. Что система, основанная на неуклонном росте потребления, обречена уже в силу ограниченности земной ресурсной базы. И что главное следствие научно-технического прогресса – отнюдь не улучшение всеобщего качества жизни, а нарастающая деградация.
   Но человек следует зого-предписаниям и запрещает себе верить своим органам чувств, не говоря уж о разуме. Тем не менее в глубине души у каждого живет память об Истине. Чтобы она не прорвалась на уровень осознания, ZOG планомерно насаждает извращение через СМИ, телевидение, образование. В силу абсолютной противоестественности толерантности, эгалитаризма, расового смешения они могут жить и побеждать только благодаря массовому информационному террору.
   Как же случилось, что мир встал с ног на голову? И главное, продолжает находиться в этом чреватом кровоизлиянием в мозг положении? Обычно говорят о заговоре. Он, безусловно, имеет место. Но заговорщики-извращенцы не смогли бы из раза в раз побеждать, если бы извращение не было всемирно-историческим процессом.
   Именно ликвидация кастового порядка в Европе привела к крушению нормального миропорядка и замене его на девиантный. Но уничтожили его, представьте себе, не «сионисты». Крушение спровоцировал абсолютизм.
   Монархи, борясь с Церковью и истинно «равными» (аристократами), опирались на чиновничество и буржуазию, заменяли феодальную армию на наемную. Именно эта политика привела к росту влияния третьей касты. Королям требовалось все больше денег на содержание двора, бюрократии, войска. Деньги становятся единственной опорой и единственным двигателем всех процессов, как только отменяются «честь и верность» – принципы, на которых строилось традиционное арийское общество.
   «Сионистский» же фактор объясняется просто. Практически все евреи поголовно многие века принадлежали именно к третьей касте. И естественно, стали мотором ее революции. Таким образом, абсолютизм (сам по себе являющийся извращением) привел к перевороту в самом прямом смысле слова – к выворачиванию наизнанку всех смыслов.
   Но почему же тирания прежде (до волны буржуазных против нее революций) нигде и никогда не провоцировала катастрофы всей кастовой системы? Потому что никто, кроме белых кшатриев, не воспринимал абсолютизм как нечто тотально несправедливое и нелегитимное. В священной ненависти к тем, кто из «первых среди равных» превратился в «единственных», многие стали наемниками вайшьев. И привели к власти существа, которые, с точки зрения кастовых традиций, никак не имели права на нее претендовать.
   Мир, в котором царят узурпаторы, не может существовать без прогрессирующего извращения. Любая апелляция к «норме» скоро будет объявлена криминальным деянием. Ведь за каждым естественным и органичным жестом «князьям мира сего» мерещится угроза восстановления правильной иерархии рас и каст.
   В прошлом веке такое чуть было не случилось. И тот опыт наглядно свидетельствует, насколько быстро и легко восстанавливаются правильные пропорции. И к каким фантастическим результатам это приводит. Люди просто стряхивают с себя либеральный морок и начинают ЖИТЬ.
   Таким образом, надо отдавать себе отчет, что кураторы миропорядка прекрасно знают – только превращение всей планеты в Содом гарантирует им стабильность правления. Требуется, чтобы сам способ мышления стал кривым. И этого результата они будут добиваться всеми имеющимися в их распоряжении способами: от генной инженерии до ликвидации неисправимых.
   Сегодня воспитание извращенцев становится системным. Чего стоят хотя бы пресловутые «уроки толерантности» в некоторых европейских странах, где детям уже за школьной партой навязывают гомосексуальную модель поведения.
   В христианской перспективе эти учителя порока заведомо обречены: «Сказал также Иисус ученикам Своим: невозможно не прийти соблазнам, но горе тому, чрез кого они приходят: лучше было бы ему, если бы мельничный жернов повесили ему на шею и бросили его в море, нежели чтобы он соблазнил одного из малых сих» (Лк. 17, 1–2).
   Мы помним, что некогда доисторическим педерастам удалось достичь полнейшего успеха: «И увидел Господь, что велико развращение человеков на Земле, и что все мысли и помышления их были зло во всякое время». Тогда мир извращенцев был уничтожен водой, ну а ZOG ждет огонь…
   Интересно, что периодически сквозь тяжелый сон, в который погружены современные белые люди, к ним прорываются внезапные подозрения, что как-то все не так. Случается это порой внезапно, например, при просмотре очередного блокбастера.
   Так, после всемирного проката кэмероновского «Аватара» у многих зрителей отмечались тяжелые депрессивные состояния. Объясняются они тоской, давно переставшей осознаваться по «потерянному раю». По жизни в реальном, а не пластиковом мире.
   Но при этом вряд ли они осознали, что главный разрушитель в фильме – вовсе не бравый вояка, утюжащий первозданную природу и защищающих ее дикарей, а дама-ученый, которую играет бывшая истребительница «чужих» – Сигурни Уивер. Когда полумертвую уже к «древу-богине» приносят, она мечтает первым делом пробу на исследование взять.
   То есть от «древа жизни» ее упорно тянет таки откусить кусочек, как от «древа познания», и разложить его на атомы. Она носитель научного сознания, каковое, строго говоря, тоже извращение и результат грехопадения.
   Сему акту, непонятно почему, придают сексуальный смысл, однако в Библии речь идет именно о претензии первопредков самим «познавать добро и зло», о недоверии их тем самым к Создателю.
   Мифомышление не дробит, не расчленяет мир, оно видит его в целом. Оно не ищет молекулярных причин благотворности того же древа из «Аватара», но принимает это как факт, как живую реальность. А научное сознание, чтобы принять нечто как факт, должно сначала живую реальность умертвить, расчленить и построить мертвую модель. И вершина мертвого моделирования – ЗОГ.
//-- Улыбка маркиза --//
   То, что принцип равенства и истолкованная в соответствии с ним «свобода» – на самом деле инструменты для достижения целей радикальных извращенцев еще на заре кровавой эгалитарной утопии, показал несравненный Франсуа Донасьен Альфонс де Сад. За свою откровенность он и пострадал.
   Он сидел при всех властях, какие сменяли друг друга в кровавом калейдоскопе французской революционной эпохи. Восстание парижан застало его в Бастилии. Но воля, которую он обрел вследствие падения монархии, уже при якобинцах вновь сменилась заключением. При Наполеоне он оказался в сумасшедшем доме, где и скончался уже в эпоху Реставрации. Это путь подлинного мученика гуманизма, гуманизма, додуманного до конца, до логического предела.
   Он единственный мыслитель, обладавший столь непреклонным интеллектуальным мужеством, что сумел последовательно и твердо обосновать и реализовать на практике непреложную истину: как только мы отказываемся от Бога, как источника нормативов и критериев добра и зла, как только мы отвергаем веру в вечность, единственным и абсолютным критерием становится наслаждение. Любое наслаждение…
   Если Бога нет, воистину – ВСЕ дозволено и, соответственно, ничто не может быть осуждаемо с точки зрения морали, поскольку и морали-то никакой в этой ситуации взяться неоткуда – это теорема, которую де Сад с блеском, виртуозно доказал.
   В одном из его порнороманов «Философия в будуаре» герой, альтер-эго автора, цитирует трактат под воодушевляющим названием «Французы, еще одно усилие, если вы желаете стать республиканцами». Де Сад оказался единственным французом, способным на это усилие…
   Он говорит: «Природа диктует нам и пороки, и добродетели, в зависимости от нашей конституции, а говоря философским языком – в зависимости от своей потребности в том или другом, ибо по тому, что она внушает нам, становится возможным создать весьма надежный критерий для определения добра и зла».
   То есть снимая высшие критерии, мы остаемся наедине со своими желаниями, и ни одно из них, по мнению де Сада, нельзя считать криминальным.
   И он начинает разбор мнимых преступлений: «Скажите мне без предвзятости: разве воровство, суть которого – стремление распределить богатство поровну, следует клеймить позором, особенно в настоящее время, когда наше правительство стремится к установлению равенства? Совершенно определенно, что нет: воровство способствует равенству…»
   Быстро разделавшись с имущественными преступлениями, он приступает к более близкому ему самому: «Правонарушения, которые мы исследуем во второй категории человеческихобязанностей по отношению к ближним, включают в себя действия, связанные сразвратом». И делает блистательный вывод: «Состояние нравственного человека – это состояние миролюбия и спокойствия, а состояние безнравственного человека – это состояние постоянного беспокойства, которое толкает его к неизбежной мятежности и отождествляет его с ней, и республиканец должен поддерживать мятежность в правительстве, будучи его членом». То есть противник всяческого неравенства и иерархии обязан непременно быть развратником, иначе он просто однажды «падет» и снова подчинится кастовым нормативам.
   И далее провозглашает тайну тайн, лежащую в основе всех эгалитарных бунтов, инспирированных закадровыми мудрыми извращенцами: «Мы глубоко убеждены, что преступлением являлось бы лишь сопротивление желаниям, которые нам внушает Природа, а вовсе не следование им. Мы уверены, что похоть, являясь следствием этих желаний, не может быть подавлена или запрещена юридически, а наоборот, должны быть созданы условия для ее беспрепятственного удовлетворения».
   Исходя из безграничной свободы, эмансипированное от Высшего существо неизбежно провозглашает самую лютую, поистине адскую, но при этом абсолютно рационально обоснованную тиранию: «Нельзя отрицать, что у нас есть право установить законы, обязывающие женщину уступать пылу того, кто ее возжелал, и насилие становится вполне законным как одно из следствий этого права. И действительно, разве Природа не доказала, что у нас есть это право, наделив нас силой, необходимой для подчинения женщины нашим желаниям?»
   А дальше он закладывает программные основы для всемирного союза педофилов, возникновение которого явно не за горами: «Остается ограничение женщин по возрасту. Я считаю, что это ограничение не может произойти без ограничения свободы мужчины, пожелавшего девочку любого возраста. Тот, кто получил право срывать плоды с дерева, может срывать зрелые плоды или зеленые, по своему вкусу. Могут возразить, что, мол, есть возраст, когда действия мужчины, несомненно, вредят здоровью девушки.
   Соображение это не имеет никакой ценности. Раз вы даете мне полное право на наслаждение, это право становится независимым от следствий, исходящих от наслаждения. С этого момента становится безразлично, полезно или вредно это объекту, что должен быть в моем подчинении».
   Но он последовательный сторонник равенства: «Нельзя отрицать, что мы обязаны вернуть долг женщинам, которых мы так жестоко поработили… обязав женщин отдаваться всем, кто их пожелает, надо предоставить им равную свободу: наслаждаться всеми, кого они сочтут достойными их удовлетворить. Каковы, спрашивается, опасности, которые может вызвать такая вольность? Дети, у которых не будет отцов? Э! Разве это может быть важным в республике, где у каждого человека нет иной матери, кроме своей страны, где каждый новорожденный – дитя родины? И насколько крепко будут любить ее те, кто не будет знать никого, кроме нее, и с самого рождения усвоят, что только она может дать им все».
   Кроме того, де Сад раз навсегда реабилитирует педерастов: «Склонность к содомии является результатом нашего физического строения, и мы не можем ничего добавить к этому, ни что-либо изменить. У детей эта склонность проявляется с самого раннего возраста, и она никогда не исчезает. Иногда она оказывается результатом пресыщения, но даже в этом случае разве она – не дело рук Природы? С какой стороны ни взглянуть – это ее творение, и на что бы она нас ни подвигала, это должно внушать людям почтение».
   Когда кто-нибудь из правых по наивности начинает апеллировать к Природе как к источнику «вечных истинно справедливых законов», пусть перечтет он, дитя природы, блистательного маркиза.
   И, наконец, де Сад переходит к тому самому «последнему усилию»: «Нам осталось только исследовать убийство…
   С точки зрения Природы, является ли убийство преступлением? Таков первый вопрос, который мы задали. Что есть человек и чем он отличается от растений и животных, населяющих мир? Ничем, разумеется. Случайно, как и они, попав на земной шар, он рождается, как они, размножается, расцветает и увядает, как они, он достигает старости и погружается в небытие в конце своего жизненного пути, который Природа предназначает каждому животному в зависимости от его органического строения. И раз это сходство настолько близко, что пытливому глазу философа абсолютно невозможно заметить никакого отличия, то тогда убийство животного столь же порочно (а быть может, столь же невинно), как и убийство человека.
   Какое бы решение мы ни приняли, оно будет основано на предрассудках, питаемых нашей гордыней, нелепей которых, увы, ничего нет. Давайте же углубимся в эту проблему. Вы не станете отрицать, что убить человека или животное – это одно и то же. Но является ли действительно злом умерщвление человеком животных, как это считали пифагорейцы и как до сих пор считают жители берегов Ганга?..
   Итак, я спрашиваю, какова в глазах Природы ценность особей, создание которых не стоит ей ни малейшего усилия, ни хлопот? Рабочий оценивает свой труд в зависимости от потраченных усилий и времени. А чего стоит Природе человек?
   И если допустить, что чего-то стоит, то стоит ли он ей больше обезьяны или слона? Я зайду еще дальше: каковы производительные материалы Природы? Из чего состоят рождающиеся существа? Не являются ли три элемента, из которых они состоят, результатом разложения трупов? Если бы все люди жили вечно, смогла ли бы Природа создавать новых людей? Раз Природа создает смертные существа, значит, их разрушение является одним из ее законов.
   Далее, если разрушение настолько полезно Природе, что она совершенно не может без него обойтись, и если она может творить существа, лишь черпая из запасов праха, которые готовит для нее смерть, то тогда идея уничтожения, связываемая со смертью, становится бессмысленной – истинного уничтожения не существует.
   То, что мы именуем смертью животного, является не исчезновением его, а лишь превращением, изменением материи, что каждый современный философ рассматривает как один из фундаментальных законов. Согласно этим неопровержимым принципам смерть является не чем иным, как изменением формы, неуловимым переходом одного существования в другое, что Пифагор называл метемпсихозом.
   После того как мы согласимся с этим, можно ли, я спрашиваю, полагать, что разрушение является преступлением? Посмеете ли вы сказать мне с целью сохранить ваше нелепое заблуждение, что превращение является разрушением?
   …Но можно ли считать убийство политическим преступлением? Нам следует признать, что, напротив, оно – увы, одно из главных орудий политики и политиков. Разве не благодаря убийствам Франция стала сегодня свободной?
   …Является ли тогда убийство преступлением перед обществом? Разве можно это себе представить? Какая разница для этого кровожадного общества, будет ли в нем одним членом больше или меньше? Пострадают ли от этого его законы, обычаи и нравы? Разве смерть одного человека влияла когда-нибудь на общую массу? А после потерь, понесенных в крупном сражении… да что там? – после истребления половины человечества, или, если вам угодно, всех жителей Земли, за исключением небольшого количества оставшихся в живых, разве будет заметно хоть какое-либо изменение порядка вещей? Увы, нет. И Природа не заметит ничего, и глупое тщеславие человека, который возомнил, будто все вокруг создано ради него, будет поистине повержено после полного уничтожения человеческого рода, и будет видно, что в Природе ничего не изменилось, и полет звезд не приостановился».
   За любым проповедником толерантности и равенства, за любой благостной правозащитницей нужно уметь разглядеть очаровательную улыбку сиятельного маркиза. Они едины в своем стремлении к истреблению всего живого…

Их вырастил Сталин…

//-- Навуходоносор Виссарионович --//
   Не может не изумлять, что апологеты Сталина игнорируют факт – нынешняя власть (каковую они, разумеется, рассматривают как вражью силу) тоже с симпатией относится к их кумиру. Нет, никакой такой кампании по его шельмованию. Отдельные накаты практикуют только либерал-маргиналы (Подрабинек) и официальные, но отнюдь не мэйнстримные комментаторы (Сванидзе).
   А с точки зрения Путина и его идеологической обслуги, Сталин – «эффективный менеджер», не без «недостатков», разумеется. Но, по большому счету, подразумевается, что «когда лес рубят», никак не могут не лететь «щепки», срываться с резьбы «винтики» и т. д. То есть примерно такая же оценка имеет место, как и у национал-сталинистов, просто с поправкой на терминологию.
   В чем же дело? Как же так? А ничего удивительного. Сталин импонирует нынешним власть предержащим тем, что он создал систему, на вершине которой абсолютно ни перед кем не несущий ответственности повелитель. Он не подотчетен ни партии, ни классу, ни сословию, ни ордену, ни даже хотя бы узкому кружку соратников-единомышленников, ни Богу, в конце концов. Даже самые забубенные самодержцы помнили об этом «высшем судии». А тут нормальный такой Навуходоносор, который сам себе и подданный и Бог, и Солнце, и Луна со звездами.
   Именно эта никому не подотчетная власть на самом деле и породила в итоге беспомощных без прямых директив сверху совков-россиян, которые просто массово деградируют и вырождаются, если у них нет приказа (подкрепленного соответствующими репрессивными мерами) вести себя по-человечески.
   Коммунисты убили русский народ и смастерили из его кровавых обрубков советский. Но поскольку он был чудовищным мутантом, при резком изменении условий внешней среды он распался по швам, не сумев защитить и сохранить свою «родину»-лабораторию, где его на свет произвели.
   «Главная геополитическая катастрофа XX века» (так назвал Путин распад СССР) случилась, прежде всего, по вине самих его обитателей. Весьма характерно поведение не просто массового советского человека, но людей, облеченных полномочиями и кровно в сохранении существовавшего режима заинтересованных, в роковом августе 1991-го.
   Что делал, например, генерал Леонид Шебаршин, который после ареста Крючкова двое суток исполнял обязанности последнего главы КГБ? Он с видом принца датского взирал на то, как сворачивают с постамента памятник «Железному Феликсу», и размышлял о бренности всего сущего. Именно так. И это зафиксировано в его собственной книге воспоминаний.
   А что делали его непосредственные подчиненные тем временем? Скрежетали зубами и ждали, клацая затворами, атаки демо-быдла на Лубянку. И тоже ничего не предпринимали.
   Покойный гендиректор православного телеканала «Спас» Александр Батанов в ту пору был главой Бауманского райкома комсомола. И по его словам, призывал старших партийных товарищей раздать активу оружие и «раздавить гадину». Разумеется, никому ничего не раздали. А сам «актив» активность проявить постеснялся. Не они же за все отвечают, а начальники…
   И подобное безответственное пораженчество было тотальным, при том что подавляющее большинство и простых советских граждан, и номенклатурных было на стороне ГКЧП. Но Советская власть воспитала людей, неспособных взять на себя личную ответственность, неспособных к низовой самоорганизации. Это и стало приговором системе. В этом была ее обреченность.
   А ведь в мутных раскладах августа 91-го любая организованная группа, рискнувшая бы спровоцировать в Москве реальное кровопролитие, могла изменить ход истории. В ситуации массовых беспорядков тот же ГКЧП при всей своей импотенции вынужден был бы отдать приказ верным частям действовать. И у нас была бы своя Тяньаньмынь…
   После гибели Российской империи нашлись белые офицеры-добровольцы, которые смогли на низовом уровне самоорганизоваться и выступить с оружием в руках против врагов-деконструкторов. После гибели Советской власти таковых не обнаружилось.
   Да, в 93-м была короткая вспышка вооруженного сопротивления. Но всего лишь нескольких суток не особо массового террора хватило для того, чтобы очень надолго отбить охоту бунтовать.
   Что могло бы спасти постсоветское население от массового вырождения? Кто мог бы указать Путь? Церковь и ее пастыри, разумеется. Они должны были бы пламенем своей Веры переплавить ветхих и убогих в осмысленных и ответственных. Но для этого нужно истинное покаяние, которое, как недавно выяснилось, с точки зрения архипастыря всероссийского, совсем ни к чему.
   Вот что в одной из своих проповедей сказал патриарх Кирилл: «Открытие храмов и монастырей, чудодейственное освобождение Церкви, обретение ею свободы, обретение гражданами нашей свободы верить в Бога, приходить в храм, вне зависимости от своего служебного положения открыто исповедовать Христа и внешними знаками подчеркивать свою религиозность, как и иметь право внутренне устроять жизнь свою по закону Божию – все это явилось почти в одночасье, вопреки всякой человеческой логике… Это произошло без крови, без тех потерь, которые обычно сопровождают столь глубинные изменения в жизни народа и страны… Это означает, что Бог нас простил. Молитвами святых новомучеников преклонена была к народу нашему великая милость… Иногда нас призывают к покаянию, требуют, чтобы весь народ каялся, каялся именно сейчас, когда открылись и открываются Божии храмы. Это лукавый призыв, и Церковь имеет право об этом сказать. Потому что главное, чему служит Церковь – это покаяние, главное, к чему призывает Церковь – это к покаянию, повторяя евангельские слова: «Покайтесь, ибо приблизилось Царствие Божие». И обращение к каждому человеку с призывом к покаянию есть наиважнейшая миссия Церкви, и от этой миссии она никогда не отступит. Но призывы к всеобщему покаянию за то, что не совершало нынешнее поколение, есть призывы лукавые, потому что Сам Бог, вернув нам наши святыни, показал, что Он простил наш народ… Вот почему сегодня призыв Церкви не ко всеобщему покаянию, а ко всеобщему обращению к вере Православной. Сегодня мы должны снова стать верующими людьми».
   Вот так, без покаяния, оказывается, народ и прощение обрел, и верующим стать может. Между тем термин «покаяние» – по-гречески Метан́ойя (μετάνοια, букв. «после ума», «переосмысление»). То есть это на самом деле изменение сознания. Значит, и без этого россияне могут стать, по мнению Кирилла, «верующими»? И никакого соборного покаяния не требуется? А стремительно прогрессирующая дегенерация – это тоже знак прощения?!
   Впрочем, один из подведомственных Кириллу «служащих духовного министерства» однажды, обосновывая необходимость канонизации Иосифа Виссарионовича, заявил, что тот «свят», поскольку репрессиями «подарил» нам множество новых священномучеников.
   Таких пастырей тоже вырастил Сталин…
//-- Качество репрессий --//
   Впрочем, «доказать» что-либо сталинистам, разумеется, невозможно. Сталинский период насквозь мифологизирован. Какими бы железобетонными аргументами кто бы ни оперировал, все равно в головах будут бороться два мифа – черный и светлый. Среди правых первого будут придерживаться те, для кого главное – Свобода и Белая власть, второго – те, кто очень хочет «державой гордиться». Они, разумеется, никоим образом не похожи на россиян, которым надо просто «ГОРДИТЬСЯ». Им для гордости нужна именно «Держава». Они ее видят в сталинском периоде и не хотят по этой причине отдавать его «очернителям».
   А последним предлагается взглянуть на «репрессии» не с традиционной для «разоблачителей» – количественной, а с качественной точки зрения.
   Возьмем только один пример, одно «дело». За что и как сели Лев Гумилев и два его «подельника»?
   Будущий «евразиец» был арестован 10 марта 1938 года. Позже он отмечал, что повод дал сам. И описывал его: «Лектор стал потешаться над стихотворениями и личностью моего отца (Н. С. Гумилева). «Поэт писал про Абиссинию, – восклицал он, – а сам не был дальше Алжира… Вот он – пример отечественного Тартарена!» Не выдержав, я крикнул профессору с места: «Нет, он был не в Алжире, а в Абиссинии!» Пумпянский снисходительно парировал мою реплику: «Кому лучше знать – вам или мне?» Я ответил: «Конечно, мне». В аудитории около двухсот студентов засмеялись. В отличие от Пумпянского, многие из них знали, что я – сын Гумилева. Все на меня оборачивались и понимали, что мне, действительно, лучше знать. Пумпянский сразу же после звонка побежал жаловаться на меня в деканат. Видимо, он жаловался и дальше. Во всяком случае, первый же допрос во внутренней тюрьме НКВД на Шпалерной следователь Бархударян начал с того, что стал читать мне бумагу, в которой во всех подробностях сообщалось об инциденте, произошедшем на лекции Пумпянского…»
   В итоге органы успешно сочинили «антисоветский заговор».
   Помимо него были арестованы студенты 5-го курса филологического факультета ЛГУ Николай Ерехович и Теодор Шумовский. Всех троих уже тогда считали будущим русского востоковедения.
   Материалы следствия сообщают:
   «Гумилев Лев Николаевич – 1912 г. р., уроженец г. Пушкина Ленинградской области, гр-н СССР, русский, из дворян, б/п, холост, до ареста – студент ЛГУ, проживал: Фонтанка, д. 149, кв. 14.
   Отец: Гумилев Н. С., поэт, в 1921 г. расстрелян как участник Таганцевского заговора».
   «Ерехович Николай Петрович – 1913 г. р., уроженец г. Ленинграда, гр-н СССР, русский, из дворян, б/п, до ареста – студент ЛГУ, проживал: пр. Володарского, д. 15, кв. 10.
   Отец: Ерехович П., генерал-майор царской армии – до весны 1918 г. служил управляющим Аничковым дворцом в Петербурге (по придворному этикету, занимая эту должность, обязан был приглашать царя – Николая Второго в крестные отцы к своим детям; его сын был крестником царя); в белой армии не служил, после революции работал в губвоенкомате и на Екатерининской жел. дороге; в 1928 г. Коллегией ОГПУ был осужден по ст. ст. 58-4 и 6 УК к 10 годам лишения свободы, в 1933 г. досрочно освобожден. Мать: Ерехович Л. Д., в 1938–1940 гг. работала медсестрой на руднике им. Кирова в г. Кировске».
   «Шумовский Теодор Адамович – 1913 г. р., уроженец Житомира, из семьи служащего госбанка, поляк, гр-н СССР, комсомолец, холост; в 1915 г. семья переехала в г. Шемаха (Азербайджан); в 1929 г. потерял отца, в 1933 г. – мать, старший брат Шумовский И.А., проживал в г. Шемаха Азербайджанской ССР».
   На трех студентов Управлением НКВД по Ленинградской области было заведено уголовное дело № 55724 по ст. ст. 17-58-8, 58–10, 58–11 УК РСФСР. Они обвинялись «в участии в молодежной антисоветской террористической организации в ЛГУ и в подготовке террористического акта против А. А. Жданова».
   Из приговора Военного трибунала ЛВО:
   «Сов. секретно
   Именем Союза Советских Социалистических Республик
   Военный Трибунал Ленинградского военного округа…
   ПРИГОВОРИЛ:
   Гумилева Льва Николаевича на основании ст. 17-58-8 УК РСФСР лишить свободы с содержанием в ИТЛ сроком на десять лет, с поражением политических прав по п.п. «а», «б», «в» и «г» ст. 31 УК сроком на четыре года, с конфискацией лично принадлежащего ему имущества.
   Ереховича Николая Петровича и Шумовского Теодора Адамовича на основании ст. 17-58-8 УК РСФСР лишить свободы с содержанием в ИТЛ сроком на восемь лет каждого, с поражением политических прав по п.п. «а», «б», «в» и «г» ст. 31 УК сроком на три года каждого, с конфискацией лично принадлежащего им имущества».
   Зададимся вопросом, зачем интеллектуалов, реальных брахманов в лагерную пыль стирали? Ответ прост – они не монтировались с реальностью торжествующего сталинизма.
   Апологеты «вождя народов» скажут, мол, ну и хрен бы с ними, а зато народ в массах своих Иосифа Виссарионыча любил и радовался фильму «Волга, Волга». Но вот тем-то и отличается правое виденье от левого, что, согласно первому, не стоит веселье даже миллиона гопников несвободы одного брахмана. Потому что главное – качество, а не количество. И человек ценен не в массе, а в высших своих образцах.
   «Массы представляются мне достойными внимания только в трех отношениях: прежде всего, как плохие копии великих людей, изготовленные на плохой бумаге со стертых негативов, затем как противодействие великим людям и, наконец, как орудие великих людей; в остальном же побери их черт и статистика!», – так говорил «Заратустра».
//-- Враги свободы --//
   А было ли вообще место в сталинской системе интеллектуалам? Нет, не интеллигентам, те в значительном количестве перековались в «советских» и принялись наперегонки сапог лизать, а именно интеллектуалам, таким, как, например, в рейхе – Хайдеггер, Карл Шмитт и многие прочие?
   Показательный пример – Устрялов, отец русского национал-большевизма – приехал из Харбина, «углядев», что «красное знамя расцветает национальными цветами». И что же? Сгнил в лагере, разумеется. Вывод очевиден – Сталин сам был гопником (бесспорно, выдающимся), поэтому брахманический элемент ему был абсолютно чужд, и поэтому он планомерно истреблялся.
   Репрессировали и «служителей культа» (за исключением приспособленцев), и просто гуманитарных мыслителей. А технари – они не совсем брахманы, они полуремесленники, их можно к конкретному делу в «шарашке» приспособить, поэтому они вполне котировались.
   Но именно эта гопническая, абсолютно логичная для марксистской системы политика лишила русский народ интеллектуалов. Поэтому на выходе из «совка» мы имели только интеллигентов-приспособленцев, а выжившие после лагерей брахманы были на периферии общественных процессов.
   И та же гопническая тенденция (не уничтожение уже, правда, а просто игнорирование интеллектуалов) наблюдается и весь постсовковый период. Кстати, США стали сверхдержавой в силу строго противоположной тенденции. Там визуализированная политика – только отражение противостояния элитных интеллектуальных центров.
   И только благодаря им Штатам удается компенсировать стяжательское безумие вайшьев. Иначе система, ориентированная на удовлетворение их растущих потребностей, давно бы рухнула. Но заокеанские вайшьи прислушиваются к купленным ими брахманам и за счет этого неизменно выгребают из ими самими созданных водоворотов.
   В современном мире все не на своем месте. Это для правого человека очевидно: негры и арабы – в Париже, барыги – во власти. Но каждая из «оккупантских» группировок плоха не самим фактом своего существования, а тем, что она не там, где ей следовало бы быть.
   И только один вид двуногих надо непременно подвергнуть истреблению (не физическому, конечно, а как класс) – это интеллигенция. Как известно, слово сие придумал русский литератор Боборыкин, и на Западе оно именно как русское воспринимается. И поэтому там интеллигентов нет, там есть интеллектуалы. А это совсем не одно и то же, хотя бы потому, что интеллектуалов-фашистов сколько угодно, а скажите «фашист-интеллигент» – и сразу почувствуете нереальность такого словосочетания.
   Кроме того, место интеллигента, как известно, на кухне. Потому что там тепло. И там он может бесконечно общаться с такими же тараканами, как и сам. А представьте себе интеллектуала на кухне. Что он там может делать? Ну, может себе яичницу жарить, но петь там хором Окуджаву органически не способен.
   К тому же интеллектуалы не образуют специальной одноименной общности, а интеллигент вне своего круга и жизни себе не мыслит. Разумеется, ничего похожего на интеллигенцию не могло быть в кастовом обществе. Они завелись «от сырости» вследствие распада органических связей русского общества, потери властью контактов с подданными, утраты служилыми людьми смысла служения.
   Интеллигенты – продукт распада, и они же его агенты. Они всегда знают, как нельзя, и никогда не знают, как надо. И самое главное, что они представить себе не могут, что «если Бога нет, то ВСЕ дозволено». АБСОЛЮТНО. Поэтому чаще всего они считают себя агностиками. Но они не хотят знать не только истинного Бога, они не желают знать и о тотальности Зла.
   Они верят во что-то доброе, что, по их представлениям, есть в каждом «человеке», они верят в его «права». Но если поинтересоваться, на чем основана эта их вера, окажется, что это – не подвергаемая сомнению тоталитарная догма. И тут обнаруживается, что большинство интеллигентов совсем не интеллектуалы…

Новая надежда

//-- «Время менять имена» --//
   Главная проблема русских националистов формулируется так: они – националисты в отсутствии нации. Есть только население, у которого нет ни общих ценностей, ни общих целей. Только язык пока и объединяет. И главное – в этой, все еще внушительной человеческой массе нет энергии жизни. Сумеречное сознание порождают только пораженческие формулы. Они готовы отдать все. Главное – не напрягаться, не задумываться и авось как-нибудь…
   Очень забавит формула, которую любят изрекать разные «патриотически настроенные» генералы спецслужб в запасе: «И не такие беды русский народ выдерживал». Народ, да. Но его-то мы и не наблюдаем.
   Единственное, что объединяет сегодня «националистов» – неприятие пришельцев. Этого достаточно для широкого движения, но для партии этого маловато, прямо скажем.
   Сегодня имя «националист» присваивают себе мировоззренчески очень разные типы. Собственно, так было и прежде. Всегда под этой вывеской скрывались три, порой жестко конфликтующие, позиции. Возможность победы и для тех, и для других зависит, в значительной мере, от того, смогут ли они найти общий язык и выстроить правильную иерархию целей и принципов.
   Отличаются эти три вида друг от друга изначальными мотивациями. Первым «за державу обидно», вторым – «за народ», а третьим – «за бытие». Если с «державниками» и «народниками» все более-менее понятно, то под болеющими за бытие следует понимать тех, кого больше всего задевает ненормальность миропорядка в целом, тотальное смешение каст, рас и смыслов.
   Чистые представители этих трех типов встречаются нечасто. В основном попадаются смешанные. Кроме того, таких, чтобы исключительно за государство ратовали, игнорируя народ, к националистам нельзя отнести по определению. И тем не менее даже у смешанных типов определяющий приоритет все равно имеется. И соответственно, стратегия и тактика строятся исходя из того, что первично в системе координат – государство, нация или метафизические принципы.
   «Державники» чаще всего, так или иначе, сталинисты. И это вполне логично, поскольку в их первичной мотивации преобладает желание осознавать себя частью чего-то могучего и устрашающего. А именно в послевоенный сталинский период страна, которая тогда именовалась СССР, достигла наивысшей в истории России геополитической мощи. Кроме того, и народ на жизнь не жаловался, а кто жаловался, тот был, ясное дело, врагом этого самого народа.
   Те, для кого нация превыше всего, наиболее разнообразны. Есть и такие, которые пытаются истолковать тот же сталинизм как национальное перерождение большевизма, вспоминают тост вождя и учителя во славу русских и вполне справедливо отмечают, что чисто физическое качество человеков в тот период было, в общем и целом, на высоте (см. парады физкультурников).
   Но есть, разумеется, среди «народников» и белые, и коричневые, и даже вовсе сепаратисты. Все они исходят из того, что главная цель и задача – обеспечить, чтоб нации «жилось лучше, жилось веселей». А когда именно и при каких обстоятельствах «было лучше» – при «красном диктаторе», «в России, которую мы потеряли» или и вовсе в Новгородской республике – по поводу этого согласия нет.
   И, наконец, те, кому «обидно за бытие», как правило, столь же конкретны, как и «державники». Для них первичны расовые и кастовые факторы. Самоидентификация в качестве «белого человека» у них явно преобладает по сравнению с «русскостью». Строго говоря, они антиподы «державников», но при этом, как и последние, уже не вполне «националисты».
   И «державники», и «народники» склонны к простым решениям. Метафизические темы «расистов» для них – муть, которая уводит в сторону, от ясной столбовой дороги, по которой, с их точки зрения, надо вернуться в некую историческую точку, учесть отдельные недостатки, ставшие очевидными по прошествии лет, и возродить, а потом и развить порушенное.
   С «расистской» позиции, подобные проекты заведомо обречены на провал, как вообще все «простые» решения. В целом тяга к простоте – очевидное свойство левого сознания. Что коммунисты, что либералы (которые, конечно, никакие не правые) исходят из базового, опять-таки метафизического, заблуждения, подаренного им философами-гуманистами. Они полагают, что человек по природе добр. И если убрать коверкающие его сущность внешние обстоятельства, то он воспрянет духом и быстро осознает, что жить надо по совести.
   Со времен Французской революции леваки убеждены, что просто надо убить всех «плохих» (угнетателей) – и тогда «хорошие» (угнетенные) построят новый рай, ну или хотя бы «общество равных возможностей». Но в реальности ничего похожего не происходит.
   И только «расисты» знают – почему. Только они понимают, что термин «человек» слишком неконкретен. Что есть белые и негры, китайцы и педерасты. Да и сами белые совсем неоднородны. И поэтому надо учитывать еще и субрасовый, и кастовый факторы. И выстраивать, руководствуясь ими, правильную «сложную» иерархию – ту, которая соответствует законам бытия. И только эта пирамида имеет шанс устоять под ударами хаоса, а проекты «державников» и «народников» – это дома без фундамента.
//-- Голливуд – наше все --//
   Советско-российские патриоты то и дело разражаются филиппиками в адрес «низкопробной голливудской продукции». Она, по их глубокому убеждению, развращает и дебилизирует молодое поколение. То ли дело высокие образцы советского кинематографа…
   Но что же тогда дебилизировало их самих до такой степени, что они в начале 90-х всей своей многомиллионной массой не сумели дать отпор коварным агентам и отщепенцам? Не в последнюю очередь виной тому – как раз «важнейшее из искусств».
   В советских фильмах не было главного, необходимого в подобных исторических коллизиях – примеров противостояния одинокого белого человека тотальной опасности, абсолютной угрозе. Советский человек действует только в коллективе, во имя коллектива, а если даже и «в тылу врага», то по порученью коллектива.
   А между тем запрос на героя-одиночку был. И этим объясняется феноменальная популярность «Белого солнца пустыни». И лично товарища Сухова. Он берет под крыло Гюльчатай и прочих «женщин Востока» не из чувства пролетарской солидарности и не по «долгу коммуниста». Просто честь русского воина велит ему спасти слабых и беззащитных. Просто если не он – то кто?
   Но этот фильм откровенно называли «истерном», то есть сделан он был, очевидно, с оглядкой на голливудские образцы.
   Зато основное новогоднее блюдо «Ирония судьбы, или С легким паром» – прекрасный образец чисто советского кино, воспитавшего не одно поколение дегенератов. В нем представлена ложная альтернатива – идиоту алкашу Жене Лукашину противопоставлен терпила-карьерист Ипполит. Оба лишены не то что воинского начала, но и какой бы то ни было сексуальности. Недаром Барбара Брыльска признавалась позже, что ни один из партнеров не вызывал у нее как у женщины никаких эмоций.
   Между тем Голливуд в лучших своих образцах не только дает клинтиствудско-брюсвиллисовские примеры несгибаемых героев, действующих вне и помимо коллектива, принимающих решения без чьей-либо санкции. В некоторых фильмах можно обнаружить уникальные намеки на перспективное государственное творчество.
   «Звездный десант» повествует о системе, в которой гражданскими правами обладают только воины, только те, кто готов, сражаясь с галактической нечистью, доказать свою преданность республике. То есть нас знакомят с государством, в котором правят кшатрии. Откуда автор романа, послужившего основой для сего фильма, Роберт Хайнлайн, взял подобную модель? Совершенно очевидно, он был знаком с исконным принципом античных демократий – гражданин и воин – слова-синонимы.
   Снова взглянем на звезды. На этот раз обратимся к гениальной киносаге Джорджа Лукаса. В ней и вовсе предложен крайне перспективный, консервативно-революционный вариант – полицентричная федерация, хранимая орденом джедаев. Этот сюжет крайне интересен и многое сообщает о его авторе, о глубоком понимании им природы человека и власти.
   Любая самая совершенная система сдержек и противовесов не может быть застрахована от деградации, поскольку люди, до тех пор пока они люди, склонны к падению. Это означает, что должен быть контролер и хранитель, стоящий вне системы. А это и есть орден.
   Он формируется из тех, кого уже нельзя в полной мере отнести к людям, к тем, чьи потребности обусловлены иным уровнем восприятия реальности. Их инаковость – залог неподверженности коррупции. Людям просто нечем их подкупить. У них (простых людей) нет того, чем живут братья ордена. Людям не утолить жажды иного, которой движимы рыцари, поскольку они к иному непричастны. Советскому кинематографу такое «мракобесие», конечно, и не снилось.
   Голливуд, знакомящий новые поколения с подобными моделями, сеет семена, которые при правильном культивировании могут принести консервативно-революционные плоды, которые ужаснут не только старых марксистов, но и лос-анджелесских продюсеров…
//-- Поколение «14 слов» --//
   Сейчас в политическую жизнь вступила новая генерация. И именно они – надежда Руси. Они генетически связаны с прежними русскими, но в них нет практически ничего от «советских». Их пока немного, но для рождения новой нации нужно не количество, а качество.
   Новым пассионариям, тем, кому до 30 или совсем слегка за, уже не нужны для мобилизации пространные программы. Им достаточно 14 слов. В этих словах есть все, что нужно для борьбы, а главное, нет ничего, что оправдало бы отказ от нее: «We must secure the existence of our people and a future for White children» (Мы должны сохранить существование нашего народа и будущее для белых детей).
   Первым эту фразу произнес Дэвид Лэйн. Этот человек получил в «награду» за сию гениальную формулу белого сопротивления 190 лет тюремного заключения. Формально ему вменялось в вину «участие в заговоре по убийству» некоего подрывного телеведущего, однако и не будь даже косвенной его причастности к данному эпизоду, он был бы обречен. Произносить такие слова в современном мире – тягчайшее преступление.
   Но и из-за решетки он вплоть до самой смерти продолжал проповедь «ненависти». Он учил ненавидеть ложь и учил видеть, несмотря ни на что, истину. Он неустанно твердил, что белых в мире все меньше, что их уже менее 10 % от общего населения. И что если не очнуться сегодня, то завтра сбудется мечта Макара Нагульнова, красного террориста из «Поднятой целины»: на планете будет жить единая раса «приятно смуглявеньких» существ.
   Лэйн призывал всех, кто способен мыслить, осознать, что «национализм» в нынешней ситуации – это разводка. Быть «патриотом» – предательство своей расы. Все слишком далеко зашло. Мир давно перевернулся с ног на голову и государства, призванные хранить нации, их породившие, стали машинами уничтожения потомков своих создателей.
   И это вполне логично. Все правительства сегодня находятся под контролем мировой олигархии, наследницы Карфагена. Ее задача – исключить саму вероятность очередного реванша Рима. Для этого нужно растворить, то есть уничтожить белую расу как носительницу самого духа свободы.
   С оставшейся цветной смесью можно будет делать что угодно. Хоть живые батарейки, как в «Матрице». С организаторов подобного производства просто некому будет спросить. Так что белые воины сегодня сражаются «за нашу и вашу свободу».
   Если они потерпят поражение, сказки о вампирах (эту тему совсем не случайно так продвигает «Голливуд») станут реальностью. «Карфагеняне» найдут способ обрести если не бессмертие, то максимально возможное долголетие. Это очевидно. И будут править во веки вечные. И это будет подлинно абсолютная тирания.
   Странные эксперименты вроде Большого Адронного Коллайдера свидетельствуют о том, что они ищут «ходы» во времени. Или вы полагаете, что чреватый не весть чем опыт можно было ставить буквально в центре Европы за очень серьезные деньги только ради того, чтобы удовлетворить «нездоровое» любопытство ученых?
   Лэйн – живое отрицание этой мировой «элиты». Его голос звучит с самого дна «цивилизованного мира». Его пример – лучшая иллюстрация евангельской формулы: «Дух дышит где хочет». Хотя сам Лэйн весьма неоднозначно относился к христианству, но он как раз из тех «последних», которые станут «первыми».
   По собственному признанию Лэйна, его отец, алкаш и дебошир, продавал мать Дэвида своим приятелям и зверски избивал своих детей. Настоящее «белое отребье». Но расовая гордость может вывести к свету и из такой вот кромешной тьмы.
   Гениальный белый брат дал ориентир всем заплутавшим в ZOG-лабиринтах. Какие понятия безоговорочно ассоциируются с белой расой? Красота, Свобода, Порядок. И лучшее визуальное воплощение этого триединства – скульптуры античных героев. Это очевидно даже для совсем не арийцев.
   Юкио Мисима, великий японский писатель, буквально сменил кожу – сбросил с себя декадентство и облекся в самурайство – после того как побывал в Греции и увидел эту абсолютную гармонию, воплощенную в белом камне. Дорифор и Афродита Книдская самоочевидны.
   Лэйн сформулировал, помимо «14 слов», еще один девиз: «Красота белой женщины не должна исчезнуть с лица Земли». «Красота спасет мир…», – разве не так?
   Когда мы сегодня говорим «русский», у разных, даже хорошо знающих «матчасть», националистов возникают свои ассоциации. У одного: Православие – Самодержавие – Народность. У другого: Невский – Суворов – Жуков. У третьего: Сталин – Гагарин – Калашников (любой из них или сразу оба).
   Попытки смонтировать эти образы в некий националистический консенсус неизменно рушатся. Наверное, потому, что есть и те, для кого «русское» – это Евпатий Коловрат + РОНА. А для некоторых «русскость» заканчивается и вовсе на Святославе.
   И выхода из этого круговорота нет, если не повторять как мантру «14 слов»…
//-- Наш Че --//
   Проповедники национал-большевизма базируются на очень верной интуиции: по ту сторону партийных программ левые и правые радикалы (если они настоящие радикалы) имеют нечто глубинно общее. Вопрос – что?
   Любой ответ, игнорирующий кастовый фактор, будет заведомо ложным. Только, учитывая фундаментальное неравенство людей, мы обретем истину: все гражданские войны нового времени – взаимоистребление кшатриев, приносящих свои драгоценные жизни в жертву то вайшьям, то шудрам. Этот трагический воистину братоубийственный абсурд необходимо осмыслить и преодолеть.
   Военспецы, сражавшиеся за «свободу» шариковых, – и преступники, и жертвы. Впрочем, белые, умиравшие за права буржуев-вайшьев, немногим лучше. И те, и другие были отравлены чудовищно ложной идеей (ее главные пропагандисты – творцы «великой русской литературы»), что образованный класс обязан «служить народу».
   Но, вспомним, шудры созданы, чтобы служить высшим кастам. В этом их единственное предназначение. Да, в них следует культивировать саттва-гуну, чтобы они не впали в тотальную «омраченность», однако избавить их от «неведенья» напрочь невозможно.
   А уж служение «темным» силам и вовсе есть садо-мазо-извращение, подрывающее естественный порядок, ведущее к гибели свободы.
   Когда Че Гевара бродил по горам Боливии в надежде взбунтовать аборигенов, он (бесспорный кшатрий) трагически не понимал, что это существа иной природы. Они видят и чувствуют мир совсем не так, как он. Что им неведома «страсть» плененного гуной раджас, что они во власти тамо-гуны, провоцирующей лень, апатию, тупость. Что сколько их ни освобождай, ни свободными, ни равными они не станут. И они ему самому никак не братья.
   Индейцы, от которых Че ждал поддержки, веками пребывают в каком-то тяжком, безвылазном сне. Они словно бы по сей день оглушены духовной катастрофой падения Инкской империи. Они обитают в параллельной великому революционеру реальности. Их миры лишь фрагментами соприкасаются друг с другом. И это фрагменты тотального непонимания.
   Недавно Стивен Содерберг снял фильм о легендарном команданте. Боливийская его часть живо напоминает киносагу Вернера Херцога «Агирре – гнев Божий» о другом несгибаемом кшатрии – конкистадоре Лопе де Агирре.
   Оба, вопреки сомнениям и неадекватности соратников, вопреки враждебной и беспощадной среде, движутся к своей мечте. И неважно, что для Че – это Революция, а для Агирре – Эльдорадо. Неважно даже и то, что один морально почти безупречен, а другой – циничное чудовище. Главное – страсть кшатрия, не дающая им покоя, властно обрекающая на смерть во имя Невозможного. И нарекающая их навеки братьями по крови, духу и оружию.
   Кстати, Агирре некоторые считают чуть ли ни первым борцом за независимость Латинской Америки. Он, мечтая о короне Эльдорадо, взбунтовался против испанской монархии.
   Когда бойцы всевозможных «красных бригад» узнают своих подлинных братьев в правых парамилитарес и раскаются в шудропоклоннической ереси, закончится глобальная гражданская война кшатриев. И они вернут себе мир, принадлежащий им по праву рождения.

Перспективное планирование

//-- «Империя» готовит удар --//
   Современный мир не есть результат прогресса. Он плод все убыстряющейся деградации. Причем в последние века досконально спланированной. Видеть же в дегенерации прогресс могут только собственно дегенераты.
   Исторические примеры говорят нам, что «вынести» свободу может только белая раса. Только она создает порядок не во имя утверждения тирании, но, напротив, ради того, чтобы воспрепятствовать ее возникновению. А расово-кастовое смешение, протекавшее под лозунгом «Свобода, Равенство и Братство», лишило белых брахманов и кшатриев права выбора, то есть подлинной свободы. Они теперь обязаны быть толерантными. То есть ненависть к греху и извращению, которая предписана христианину, – вне закона.
   Человечество, похоже, дозрело до новой фазы глобального смешения. На пороге упразднение национальных государств. Западные леваки, для которых Платон – «родоначальник фашизма», – руководствуются в последние годы при выработке тактики и стратегии антиутопией одного из идеологов «красных бригад» Антонио Негри. Его «империя» дает параметры нового, возникающего у нас на глазах мира. Негри уверен, что мировые финансовые спруты (в оптике правых – «закулиса») готовы взять всю полноту власти в свои руки. Национальные суверенитеты будут упразднены и потрясенной публике явится глобальная «империя». Она не будет американской или англо-саксонской. Она будет мультирасовой с наднациональной олигархией во главе.
   Естественно, официальной доктриной будет либеральная демократия. Но на деле демократия будет окончательно похоронена. Ведь для нее требуется демос – общность, связанная единством крови, веры и истории. А как раз подобные структуры глобальная империя и стремится растворить и аннигилировать.
   Характерно, что отечественных олигархов в мировую элиту не возьмут. Слишком они для нее чужие и ненужные. Только у Ходорковского был шанс. Он активно стремился купить себе место в светлом будущем. Для того и «Открытую Россию» создавал, и «ЮКОС» с «Сибнефтью» объединить пытался, чтобы разменять этот супер-актив на членскую карточку в клубе «председателей земного шара».
   Потому-то над ними и учинили «расправу», а параллельно доктрину «сувенирной демократии» изобрели, чтобы дать знать закулисе, что мол, питерская братва, если ее на порог не пускают, знает, как ответку дать.
   Но вот грянул кризис. С ним так запросто, по-пацански не разберешься. И очень похоже, что он на самом деле есть начало операции по принуждению к «империи». На это прозрачно намекнул, кстати, многомудрый Генри Киссинджер. Он утверждает, что кризис дает человечеству понять: единство мировой финансовой системы требует и единого политического руководства.
   Таким образом, мир входит в полосу глобальной нестабильности. А на выходе запланирована реализация антиутопии. Но тектонические сдвиги социальных и политических пластов чреваты выбросом таящейся под землей лавы. Кое-где она уже проступает на поверхность.
   Рядом с гиперсовременными антитрадиционными форматами появляются очень древние, почти «доисторические». И они несут исконную воинскую правду Силы, Чести и Крови. Причем возникают они именно в США, цитадели «имперцев». Речь о мегабандах – протоплеменах новых варваров. И очень характерно, что новый криминал объединяется уже не по национальному, а по расовому признаку, предчувствуя, что в новом мире, где будут стерты национальные границы, именно цвет кожи останется последним надежным сигналом в системе распознавания «свой – чужой».
   «Арийское братство», группировка, в которой порядка 15 тысяч бойцов. Действует с середины 60-х. В братство входят только белые, которые видят своей целью борьбу с неграми и латиносами.
   Впрочем, оппоненты «арийцев» в последние годы тоже объединяются (особенно на Западном побережье) в многотысячные формации. И с увлечением режут как белых, так и друг друга.
   Например, латиносы планомерно истребляют черное население Калифорнии. Ведь, согласно их планам, этот штат станет в недалекой перспективе частью Ацтлана – возрожденной ацтекской империи. Подобные проекты основаны на некой теоретической базе, утверждающей превосходство новой, самой свежей, впитавшей лучшее от белых индейцев, расы.
   Создатель данной доктрины, мексиканский философ Хосе Васконселос, еще в 1925 году опубликовал работу «La Raza Cosmica». И с тех пор она стала доктринальной основой для индейской реконкисты.
   То есть расовая война уже даже не на пороге. Передовые части вступили в бой.
//-- Беспредельность и китайцы --//
   Когда смешные постсоветские коммунисты мечтают о том, чтобы «у нас было, как в Китае», они всего лишь в очередной раз демонстрируют свою полную неадекватность. «Как в Китае» может быть только в Китае, и нигде больше. Это не просто страна – это особая вселенная. В известном смысле китайцы – «инопланетяне». И сами, кстати, всегда это сознавали. Для них все прочие – что ближние, что дальние народы – были и есть «периферийные варвары» и «люди только с виду».
   Китай – «срединная империя», «Поднебесная», то есть государство, воплощающее в себе небесный принцип. А все прочие страны – территории хаоса, населенные существами, не способными жить по тому стройному, «идеальному» порядку, который завещан великими желтокожими мудрецами, который впервые в имперском формате был воплощен Цинь Шихуанди.
   Это самодостаточный и самодовлеющий мир. Китайцы мало расположены к экспансии. Их идеал не в том, чтобы всех покорить, а скорее в том, чтобы были одни китайцы, а остальные если бы и существовали, то как бы за скобками.
   Порядок для них священен, а вот свобода вообще в ряду ценностей не значится. Ими обожествляется не столько носитель высшей власти, сколько сама государственность – иерархическая, чиновно-бюрократическая. И иерархия основана не на кастовом принципе, а на чиновничьих рангах. То есть нет человека вне государства. Нет в нем никакого смысла как в единице.
   Китаем из века в век правят очень специфического типа брахманы. Они знать не желают о Создателе сущего. Им и без него хорошо. Они без него устроились. С поправкой на местный колорит, это фактически «великие инквизиторы» из «Братьев Карамазовых». Только без всякого надрыва и рефлексии…
   Идеал белого человека – свободная личность лицом к лицу с Богом, несущая ответственность только перед ним, живущая во времени, но устремленная в вечность – абсолютно чужд китайскому мышлению. Некогда иезуиты, пытавшиеся христианизировать обитателей Поднебесной, столкнулись с тем, что не в состоянии объяснить им саму идею Бога-Творца.
   Для китайца ничего за пределами наличной вселенной нет. Она самодостаточна, как Китай. А жизнь отдельного индивидуума растворяется в жизни нации, поэтому развитых доктрин посмертного существования души здесь не возникло. Даже мудрецы-даосы стремились не к «спасению души», но к слиянию с высшим космическим принципом – Дао. Круговорот вещей во вселенной рассматривался как совершенный и правильный механизм. А раз так, то куда и зачем спасаться?
   Очень показательно для понимания китайской ментальности то, как был воспринят здесь арийско-кшатрийский по изначальной сути своей буддизм. Для последователей Сиддхартхи Гаутамы все аспекты и уровни бытия – сансара – зона неизбывного страдания, в которой любое представление о стабильности и гармонии – иллюзия.
   Цепь перерождений, а точнее, трансформаций энергетического потока, в силу глобального неведения, «осознающего» себя как личность, необходимо прервать и вырваться за пределы «концентрационной вселенной» в Нирвану – пространство подлинной свободы и необусловленности.
   Мечту о кшатрийском прорыве к истинному и подлинно сущему, сокрытому за маревом мира пустых скорлуп, блестяще выражает буддийская мантра: «Гатэ-гатэ-парагатэ-парасамгатэ-бодхи-сваха!» – «О, уводящее за пределы, уводящее за пределы, уводящее за пределы пределов, уводящее за пределы пределов беспредельного, пробуждение, славься!»
   Так вот, китайцы поняли доктрину перерождений поначалу самым примитивным образом, как информацию о том, что есть жизнь после смерти. И были этим весьма воодушевлены. А уходить за пределы беспредельного им всегда казалось чем-то странным и явно излишним.
   Китаец убежден, что нет худшей судьбы, чем «жить в эпоху перемен». А Федор Тютчев, ярко выраженный русский европеец, утверждал нечто прямо противоположное:

     Блажен, кто посетил сей мир
     В его минуты роковые!
     Его призвали всеблагие
     Как собеседника на пир.
     Он их высоких зрелищ зритель,
     Он в их совет допущен был —
     И заживо, как небожитель,
     Из чаши их бессмертье пил!

   Китай – это абсолютно иное для Белого мира. Нет у нас ни общих ценностей, ни общей меры. Нет, и не может быть общей цели.
   Китайская Народная Республика – все та же вечная империя, бесконечно вращающаяся по кругам тысячелетий, скользящая по смазанным кровью безликих миллионов, колеям мира сего.
   Другое дело – Япония. Это цивилизация кшатриев-самураев, сначала под давлением коварных янки, лишенных в ходе «реставрации Мэйдзи» сословных прав, а после атомного разгрома в 1945-м загнанных буквально в «подполье».
   Впрочем, это вполне институцианализированное подполье. И именуется оно – якудза. Их кланы – важный элемент социальной системы. Они, как матрица, хранят в себе пропорции самурайского мира верности и чести. И при определенных условиях (если ослабнет контроль ZOGa) могут развернуться во всю ширь Японских островов.
   Интересно, что в эпоху Токугава (тогда, в начале XVII века, в объединенной Японии прекратились бесконечные междоусобицы) самурайское сословие стало замкнутым, закрытым для новых претендентов на этот статус из других общественных страт. Но сегодня якудзой может стать любой достойный. То есть «подполье» возродило исконную и правильную воинскую традицию.
   Японцы куда ближе белым по ментальности, по мировосприятию, чем китайцы. Недаром трагедии Шекспира и романы Достоевского стали для них почти родными.
   Может быть, все дело в том, что кровь некоторых самураев относится к «первой» группе. А это, по мнению Германа Вирта, доказывает их арийское происхождение…
//-- Парадоксы демократии --//
   Демагоги (как известно, так называли в Афинах апологетов неограниченного народовластия) во все времена утверждают в качестве цели и смысла политического процесса счастье большинства. Однако совершенно очевидно, что счастье большинства состоит в очень элементарных, физиологических вещах. Оно, в основных чертах, совпадает с состоянием довольства сытого животного.
   Можно, как это делают леваки, утверждать, что сие от неразвитости. Да, так. Но ведь массы сами по себе вовсе не стремятся к развитию. Значит, предполагается, что некое меньшинство будет их к развитию стимулировать так или иначе. Но даже самое ненасильственное стимулирование есть, строго говоря, посягательство на свободу большинства. Ведь очевидно, что к развитию самопроизвольно, повинуясь внутреннему импульсу, стремятся немногие. И эти немногие веками навязывали большинству свою волю и свое представление о должном.
   Если же предоставить массу самой себе, обеспечить нерушимость ее самодовлеющего состояния да еще избавить от необходимости бороться за существование (что и предполагает коммунистическая доктрина), то любой, кто имел хотя бы мало-мальский опыт наблюдения за оной и взаимодействия с ней, не сможет отрицать, что приведет этот эксперимент к полному оскотиниванию.
   Таким образом, обнаруживается, что абсолютная, подлинная свобода для большинства, то есть истинное (без подмены терминов) народовластие, ведет к неизбежному вырождению. Высшие (по своим запросам и стремлениям) заручались добровольной поддержкой масс только перед лицом угроз. Ибо масса вверяла им свою судьбу, инстинктами чуя, что только так выживет. В гипотетической ситуации «мира во всем мире» высшие будут обречены, поскольку их посягательства на разрушение самодовлеющего покоя скотного двора большинство терпеть не станет и с хрюканьем их сожрет.
   И тем не менее обращаясь к истории, обнаруживаем, что инициаторами демократических реформ всегда были аристократы, если не по крови, то по духу. Высшим экземплярам нестерпима тирания, и, именно борясь с ней, они «пропускали ток» своей воли через тело народное и побуждали его (чаще всего откровенно «торгуя страхами») к активности.
   Демократия, когда ее лидерами являются аристократы, представляет собой бескровную войну. Войну во спасение от стагнации и дегенерации. Высшие, проникнутые духом соперничества, ведут вечную борьбу за первенство, и она не позволяет массам впасть в анабиоз. Но, когда высшим начинают подражать демагоги (швондеры) и свергают их в итоге, немедленно начинается борьба без правил, провоцируемая шариковыми. Массы от этого быстро устают и вручают власть тирану.
   Этот круговорот описывался на разные лады еще древними. И выхода из него нет до тех пор, пока мы признаем высшей целью счастье большинства…
   Величие Ницше в том, что он первым в Новое время своим «философским молотом» нанес сокрушительный удар по этому уродливому идолу, призвав к переоценке ценностей. А на самом деле – к возвращению несколько переосмысленных ценностей европейского Средневековья.
   Известно, как Ницше относился к Церкви. Чего стоит хотя бы его знаменитый «Антихристианин»! Но некоторые письма, отосланные им адресатам незадолго перед смертью, подписаны «Распятый». Дело в том, что само стремление к преодолению человека, к возвышению, к отречению от себя «ветхого» во имя «нового» – абсолютно христианское. Но, протестуя против гуманизированной, выхолощенной «веры», Ницше вместо богочеловеческого идеала дал высшим людям – сверхчеловеческий.
   Счастье и довольство большинства, как цель и смысл – это для человека христианского Средневековья нелепица и ересь. Смысл – в преодолении себя, в приближении к высшим образцам святости и воинского мужества. А смысл бытия простых «массовых» тружеников в служении не за страх, а за совесть тем, кто идет по тяжкому и опасному пути отречения от «человеческого слишком человеческого».
   Порок, сгубивший эту систему – жесткость, непроницаемость кастовых перегородок. Новый Завет утверждает: «Дух дышит, где хочет». Ведь высшее существо, движимое мощным импульсом к развитию, может родиться в бедной крестьянской хижине, а во дворце сплошь и рядом появляются на свет законченные скоты.
   Из этого факта непреложно следует вывод: близкая к идеальной система (абсолютность и незыблемость в земной жизни нереализуемы) может быть построена, только если гарантировать всем равные стартовые возможности, но никогда не допускать равенства прав. И все это во имя «новой» путеводной цели – обеспечения высшим возможности становиться еще выше, а массам – права тянуться за ними.
   «Обеспечение» отнюдь не означает создания «тепличных условий». Напротив, «в борьбе обретешь ты право свое». Только жесткая конкуренция (разумеется, при условии наличия фиксированных и непреложно соблюдаемых правил) выявляет истинно лучших и высших.
   Majority is always wrong – Большинство всегда не право – так звучит второй закон технического анализа в финансовом маркетинге. То есть те, кто познал механизмы функционирования рыночного мира, порожденного либеральной демократией, знают тайну – все на самом деле не так, как принято думать. «Знают прикуп» и этим с успехом пользуются…
   Если гражданские права (избирать и быть избранным), предусмотренные демократией для каждого, в полной мере будут предоставлены лишь высшим, избранным Богом и Природой, а не толпой, то завещанная Ницше переоценка ценностей состоится. Да и попросту будет достигнута «справедливость для всех».
   При этом высшие образцы человеческой породы сами по себе, являясь живыми ориентирами, будут стимулировать тех, кто способен к развитию, двигаться в их направлении. Не потребуется тащить их «за уши» в «светлое будущее». Тот, кому оно нужно, получит возможность в него войти, а тот, кому «и так хорошо», останется на скотном дворе. И это будет подлинная свобода, поскольку выбор поведенческой модели никто не станет навязывать. Просто будут альтернативы…
   Таким образом, главной целью политических исследований должен стать поиск «алхимической формулы» выявления лучших и достойных. Как уже было сказано, большинство выбирает воистину лучших, только перед лицом реальной угрозы (и то не всегда). В стабильной же ситуации оно отдает власть «своему парню». Последний, конечно, может оказаться удачно мимикрировавшим высшим, но чаще это просто управляемая фигура, за спиной которой действуют те, кто знает, что Majority is always wrong – корыстные и циничные дельцы.
   Очевидно, что найти «философский камень» формирования истинно компетентной и достойной власти весьма непросто. Но если знать ингредиенты, из которых он состоит, комбинируя пропорции, рано или поздно получишь искомое. До сих пор именно с ингредиентами была путаница. В формуле «Свобода, Равенство и Братство». Только первый член истинен. А два последующих следует заменить на «Равенство возможностей, при неравенстве прав» и «Конкуренцию».
//-- Так будет опрично --//
   И «империя», и мегабанды для существ, живущих повседневным, – фантастика. И они в самом деле словно бы вползли в мир с экранов, из голливудских фантастических триллеров. О чем это говорит? Ровно о том, что глобальное переформатирование мира делает возможным то, что еще вчера казалось абсолютно немыслимым. То есть пришла пора реализации утопий.
   Каким же должен быть проект для Новой Руси? Очевидно, что помимо абстрактно правильных принципов при его построении следует использовать базовые для нации архетипы. И чем древнее, тем лучше. Поскольку, когда мир срывается с резьбы, то чего ж мелочиться? Предлагаемый вариант, разумеется, сугубо пунктирный…
   Русь, дабы обрести свободу, должна вернуться к полисному домонгольскому устройству. Но для того, чтобы обеспечить стратегическую безопасность, «землям» необходимо объединиться в империю наподобие Священной Римской. И, разумеется, в ней должны соблюдаться принципы расовой и кастовой сегрегации.
   Например, неславянские народы могут и должны проживать в «бантустанах» по своим исконным законам (как и предлагал тот же Хож-Ахмед Нухаев). Навязывать им русские нормы совершенно контрпродуктивно.
   Поскольку все зависит от качества брахманов, то забота о нем – дело всех. Церковь должна раз и навсегда отказаться от стяжательства и «победнеть». Только тогда священники снова обретут моральный авторитет, и только тогда православие очистится от абсолютно чуждых самой его природе персонажей.
   Кшатрии должны разделиться, в строгом соответствии с логикой царя Ивана Васильевича Грозного, на опричных и земских. Опричнина должна быть своего рода орденом стражей правильных параметров бытия (как богатыри в былинах или джедаи у Джорджа Лукаса). У них не должно быть собственности. И любые стяжательские поползновения, так же как и для священников, для них должны заканчиваться отчислением из рядов без права на восстановление.
   Но, разумеется, как и в системе Платона, все необходимое для жизнедеятельности им должно быть обеспечено. И проживать им надо «опричь» всех прочих. Недаром же кромешники царя Ивана клялись не пить, не есть с земщиной. Промыслительно сие. И из наследия Грозного, человека судьбы для России, надо взять его орденскую идею, но отбросить тиранически-чингисхановскую его доктрину о Природе и правах высшей власти.
   Формироваться опричнина должна из, во-первых, готовых к подобному аскетизму, а во-вторых, особо качественных кшатриев. Для чего должны быть предусмотрены соответствующие испытания. Опричниками комплектуются органы имперского управления, в том числе безопасности и следствия. Из их же среды избирается император. Который есть первый среди равных и, разумеется, никоим образом не самодержец. Он главнокомандующий и верховный арбитр в спорах между землями.
   Его полномочия ограничивают три общеимперских органа: Освященный Собор (так именовалась коллегия священства во времена Грозного), его задача давать духовную оценку решениям имперских и земских властей; Опричная палата (структура стратегического планирования и кризисного управления) и Земский собор (утверждает законодательные нормы для Земщины).
   Последний формируется землями-полисами. Они, в свою очередь, управляются местными вечевыми структурами, право голоса в которых имеют не все, но только полноправные граждане. То есть люди, имеющие (и способные достойно содержать) семью, и состоящие в ополчении. Его главная функция – поддержание порядка в полисе. Из числа ополченцев избираются шерифы и их помощники.
   В расследовании дел особой сложности и имеющих общеимперское значение им оказывают помощь опричники.
   Во главе земли стоит тысяцкий, избираемый гражданами. Стратегический контроль за ситуацией в полисе осуществляет воевода из опричников.
   Служба в ополчении (предполагающая регулярную переподготовку и высокую мобилизационную готовность) сугубо добровольна, но она – главное условие получения гражданских прав. Прочие обитатели земли (определившиеся, таким образом, как вайшьи и шудры) вольны выбирать любой, кроме «кшатрийского», род занятий и пользуются всеми правами, кроме участия в управлении.
   Имперские вооруженные силы состоят из опричных спецназов и частей, сформированных из земских ополченцев.
   Центральные общеимперские органы хозяйственного управления не министерства, указующие и предписывающие, а координационные комитеты, формируемые Земским собором, при участии Опричной палаты. Их задача – обеспечение экономического баланса и организация общеимперских рыночных процессов. Между тем экономический строй каждой конкретной земли определяется ее вечевым решением.
   То же касается и религиозной составляющей. Вполне могут сосуществовать православные земли-полисы и родноверческие. И только «апартеидный» формат позволит им избежать религиозных конфликтов.
   Всегда есть две угрозы: смешение и окостенелость. Нельзя допустить как растворения высших в низших, так и капсулирования элиты, превращения ее в наследственную олигархию. Общество должно быть сложным и многоэтажным, но лифты, курсирующие между уровнями, необходимо держать всегда в исправном состоянии.
   Любой, кто готов и способен нести тяготы и ответственность, сопряженные с более высоким статусом, должен иметь возможность для подъема. А лифтерами будут опричники.
   При необходимости они должны иметь право опустить даже императора. Подлинный лидер нации – это «первый среди равных», а не «один из многих» или «парень из соседнего двора» (как в нынешних США, например). Однако он и не «сын неба», никому вокруг неподотчетный. Но только при наличии класса (ордена) «равных», способных ему «предъявить», если он «перестанет быть справедливым», «король артур» гарантированно не переродится в «навуходоносора».
   Вот такая «фантастика» в общих чертах…
   Конечно, существование правых, верных белой традиции в недалеком будущем, исходя из динамики развития событий, более вероятно в формате мегабанд, а не священной империи. Но «утопия» может быть небесполезна как ориентир, при любом раскладе.

Глеб Борисов Демократия для белых. Свобода без равенства и братства!