Влас Михайлович Дорошевич
Дмитрий Савватеевич Дмитриев [1 - Впервые – «Русское слово», 1915, 29 марта, No 71.] [2 - Дмитриев Дмитрий Савватиевич (1848—1915) – русский писатель, драматург. Автор многочисленных исторических романов и повестей, написанных в духе массовой, «народной» беллетристики, и пьес для «народных сцен». В 80-е годы служил билетером в Театре Ф.А. Корша. В 1908 г. принял сан священника.]

* * *

   Мир праху этого мирного человека.
   Что за необыкновенный совместитель!
   Контролер театра Корша, исторический романист и священник.
   Старые москвичи не могут себе представить «старого Корша» без Д.С. Дмитриева.
   «Корша героических времен».
   В коридоре, при входе в партер, с правой стороны – человек в сюртуке, невысокого роста, очень белокурый, глуховатый на одно ухо.
   С тем недоумевающим и немного растерянным выражением лица, какое бывает у глухих.
   – Ваш билет!
   У Корша шли оригинальные пьесы.
   Чехова, Невежина, Владимира Александрова и других.
   У Корша были превосходные артисты.
   Давыдов, Киселевский, Рощин-Инсаров, Градов-Соколов, Иванов-Козельский.
   У Корша были великолепные режиссёры.
   Яблочкин [3 - Яблочкин Александр Александрович (1821—1895) – русский режиссёр и актер. Работал в провинции, был главным режиссером в Александрийском театре, ставил спектакли в театрах Ф.А. Корша и М.В. Лентовского.], Синельников. [4 - Синельников Николай Николаевич (1855—1939 – русский режиссёр, актер, театральный деятель. Работал в провинции и в Москве. В 1900—1909 гг. был главным режиссёром Театра Корша.]
   У Корша не стало ни пьес, ни актеров, ни режиссёров, – остались одни сборы.
   Сборы остались, несмотря ни на что.
   Москва любит насиженные места.
   А при входе в партер, с правой стороны, бессменно стоял белокурый, глуховатый человек.
   – Извините. Ваш билет!
   Мимо него проносился, дергаясь, жестикулируя, крича, бурно-пламенный Петр Иванович Кичеев.
   Он умел только проклинать актеров или сравнивать с Сосницким [5 - Сосницкий Иван Иванович (1794—1872) – русский актер. Играл на сцене Петербургского театра, в молодости прославился в ролях молодых фатов, затем – как мастер отточенных социальных характеристик.]. После первого акта он кричал с пеной на губах:
   – Градов? Гнать! Помелом гнать со сцены! Из Москвы выслать его в двадцать четыре часа за такую игру! Лишить всех прав состояния.
   После второго:
   – Градов? Щепкин-с! Щепкин! Второй Щепкин! На площадь его вывести и театр вокруг него построить!
   Медленно проходил, потирая руки и улыбаясь умной и тонкой улыбкой, Николай Петрович Кичеев.
   Если он заходил в антракте к актеру и целовал:
   – Позвольте вас поблагодарить за доставленное удовольствие!
   Актер знал, что, значит, Николай Петрович назавтра его непременно:
   – Выругает.
   Бог знает почему, но он любил этот «иезуитизм».
   Проходил «бог корректности» А.Д Курепин. [6 - Курепин Александр Дмитриевич (1846—1891) – русский журналист, редактор журнала «Будильник» (с 1883 г.), фельетонист газеты «Новое время» (в 1876—1891 гг.).]
   Пробегал непременно чем-нибудь, а особенно кем-нибудь увлеченный Н.О. Ракшанин.
   Величественно проплывал «маститый критик» «Московских Ведомостей» С.В. Васильев-Флеров, с морским биноклем через плечо.
   В белых гетрах.
   Величественный.
   Всем видом спрашивая:
   – Разве я не Сарсэ?
   Литератор Д.С. Дмитриев никогда не написал даже двух слов о театре.
   Там, за плотно прикрытой дверью, играли прекрасные артисты.
   Оттуда доносился взрыв хохота, гром аплодисментов.
   А он сидел в коридоре и обдумывал, вероятно, свои исторические романы.
   Что связывало его с театром такими странными узами?
   Сколько мог ему платить «голуба-Корш»?
   «Рубликов» шестьдесят.
   Но это:
   – Определенное.
   А литература нечто:
   – На воде вилами писанное.
   Газеты в Москве вскакивали и лопались, как пузыри на луже после дождя.
   И не появлялась ни одна новая газета без «большого исторического романа Д.С. Дмитриева».
   О, эти милые романы! [7 - О, эти милые романы! – Имеются в виду такие «исторические произведения» Д.С. Дмитриева как романы «Государева невеста» (М., 1899), «Иван Мазепа» (М., 1899), «Таинственный дом» (М., 1901), «Золотой век» (М, 1902) и др.]
   Написанные на ученических тетрадках, четким ученическим почерком.
   «Было прекрасное майское утро.
   На площади в Новгороде шумел народ.
   На возвышение вошел Гостомысл [8 - Гостомысл (1-я половина IX в.) – полулегендарный первый новгородский посадник, который якобы завещал призвать варягов.] и, по русскому обычаю, поклонился на все четыре стороны.
   – Тише, тише! – заговорили в народе, – дайте боярину Гостомыслу слово молвить!
   – Он человек старый! – сказал посадский Иван. – Пусть молвит!
   – И почтенный! – благоразумно добавил горожанин Петр.
   – Братцы! – сказал проникновенным голосом боярин Гостомысл. – Земля наша велика!
   – Верное слово молвил боярин! – зашумели в толпе.
   – Действительно, что земля наша велика!
   – Не объедешь, – со слезами приговаривала Мавра.
   – И обильна! – продолжал Гостомысл.
   – И это правильно! – зашумела толпа.
   – Правду-матку режет боярин!
   – Чего только у нас нет! И лесу, и дерева всякого, и ржи, и сена!
   – И меду! – добавили другие.
   – А порядку у нас нет! – сказал Гостомысл.
   Взвыл народ.
   – Это действительно! Нет у нас порядку.
   – Какие же порядки, когда авчирашнего дня на торгу свеклой у меня взяли… – начала было Мавра, но ее перебили:
   – Стой! Не замай! Пущай боярин настоящее слово молвит.
   И Гостомысл, по русскому обычаю, поклонившись на все четыре стороны, продолжал:
   – Что ж, братцы, нам делать?
   Толпа задумалась.
   Продолжение следует».
   И читали.
   Успех «Московского Листка» кружил головы.
   – Всякому хотелось в Пастуховы!
   «Московские Листки» возникали десятками. Про таких издателей спрашивали:
   – Этот с чего газету издавать вздумал?
   – Спать не может.
   – Почему?
   – Пастуховские лошади очень громко ржут. [9 - Пастуховские лошади очень громко ржут. – Имеется в виду материальное преуспеяние издателя «Московского листка» Н.И. Пастухова, позволившее ему завести собственную конюшню. См. также комм. к очерку «Петроний оперного партера».]
   Возникла «Московская Газета». [10 - «Московская газета» – выходила в 1882—1884 гг., издание бульварного характера.]
   Кое-как питалась розницей, объявлениями. Но денег, чтобы даже объявить в других газетах о своем существовании, не было.
   Сотрудники собрались.
   – Позвольте, господа! Есть чудеснейший способ бесплатно объявить во всех газетах, что издается, мол, в Москве «Московская Газета»!
   – Каким манером?
   – Получить предостережение.
   То были времена «трех предостережений». [11 - То были времена «трех предостережений». – Согласно закону о печати 1865 г. и Временным правилам о печати 1882 г., после трех предостережений периодическое издание власть могла приостановить или закрыть.]
   – Все газеты обязаны будут напечатать, что объявлено «Московской Газете» первое предостережение.
   – И интерес к газете явится!
   – Опасная газета!
   Выбрали сотрудника и поручили:
   – Пиши на предостережение!
   Сотрудник сел и начал писать «смело». Прочли и остались довольны:
   – Здорово на первом.
   Напечатали и стали ждать. Прошла неделя, – ничего.
   – Эх, ты! Под предостережение даже написать не можешь! Пиши вовсю!
   Сотрудник написал вовсю.
   Смело, дерзко, возмутительно.
   «Для верности» даже послали в Главное управление по делам печати несколько экземпляров, чтобы:
   – Не прозевали!
   Отчеркнули статью красным, синим карандашом, наставили знаков восклицательных, вопросительных. Написали на полях:
   – Куда мы идем?
   – Неужели такие вещи позволяют печатать?
   – Чего смотрит цензура?
   Прошла неделя, – ничего. Сотрудники возмутились:
   – Ну, уж, брат! Какой же ты после этого писатель! Тебе говорят: рискуй! Жарь! Основы подрывай! Ты даже предостережения заслужить не можешь!
   Сотрудник принялся в ужасе.
   – Сибирью пахнет!
   Писал и дрожал:
   – Вот уж и тележку подали!
   Статью напечатали, отчеркнули, наставили вопросительных, восклицательных знаков, ждут. Назавтра же телеграмма:
   – Воспретить «Московской Газете» розницу и объявления.
   Последние ресурсы кончились.
   Заложили кое-что из носильного, собрали редактора в Петербург. Явился он в Главное управление по делам печати:
   – Что? Смело слишком?
   – Не смело, а глупо. Раз у вас напечатали глупую статью, – мы не обратили внимания. Другой раз еще глупее, – опять не обратили внимания. Наконец, в третий раз такую глупую, – мочи нет!
   Газета начала быстро умирать.
   Все разошлись.
   Кто куда.
   И только в фельетоне печатался «большой исторический роман Д.С. Дмитриева».
   «– Что же нам теперь с тобой делать? – спросил Ермак Тимофеевич [12 - Ермак Тимофеевич (умер в 1585 г.) – казачий атаман, завоеватель Сибири.] у своего верного есаула, по прозвищу Кольцо.
   – А что, – почесываясь, отвечал Кольцо, – не покорить ли нам, атаман, Сибирь?
   – Правильное слово молвил! – сказал, подумав, Ермак Тимофеевич. – Сибирь покорить знатно. Только, что ж мы с Сибирью делать-то будем?
   – А поклонимся ею Грозному царю Ивану Васильевичу! – сказал есаул Кольцо.
   – Верное слово сказал! – воскликнул Ермак Тимофеевич. – И как это мне раньше в голову не приходило?
   И поцеловал своего верного есаула.
   Продолжение следует».
   И читали.
   Издавалась газета «Голос Москвы» [13 - «Голос Москвы» – газета, выходившая в 1885—1886 гг., издание бульварного характера.]. Теперешней только тезка [14 - Теперешней только тезка. – Имеется в виду газета «Голос Москвы», выходившая в 1906—1915 гг., орган партии октябристов.]. Сотрудников в ней было трое. Трое молодых людей, лет по 16-ти. Один был:
   – Корреспондент по газетам.
   Читал в газетах известия:
   «Около города Подольска найден труп убитой неизвестной женщины. В убийстве подозревается мешанин Иванов».
   И «украшал»:
   «От собственного корреспондента. Тихая, мирная жизнь нашего богоспасаемого Подольска была нарушена таинственным и в высшей степени романтическим происшествием. На окраине города был найден труп неизвестной молодой женщины чарующей красоты. Незнакомка была одета в бальное кружевное платье, украшенное крупными бриллиантами. Около трупа рыдал богатый местный домовладелец, известный красавец Иванов. „Берите меня! – сказал он. – Это я убил ее, мою милую!“. Но имени убитой красавицы назвать не пожелал. Ходит много догадок».
   Его спрашивали остальные двое товарищей по редакции:
   – Что это у тебя всё красавиц убивают? Что ни труп, то красавица!
   Он отвечал с гордостью:
   – Публика это любит! Чтобы красавиц резали.
   Другой был:
   – Репортер по объявлениям.
   Читал в «Московских Ведомостях» объявление:
   «Сегодня членом ихтиологического общества г. Иевсеевым будет прочитан доклад „О строении плавников у акулы“. Начало в 7 часов».
   Живописал:
   «Вчера в стенах нашего старейшего университета произошло научное событие. Молодой отважный ученый-путешественник г. Иевсеев открыл тайны подводного царства…»
   Он зачеркивал «царство» и для цензурности вставлял: «мира».
   «Открыл тайны подводного мира и дал исчерпывающий доклад о строении плавников у акулы.
   Эта редкая и крайне опасная рыба до сих пор ускользала от изучения наших ученых. С опасностью для жизни молодой отважный ученый исследовал строение ее плавников. Доклад произвел неотразимое впечатление. В науке предстоит переворот».
   И, наконец, третий. Я его знавал:
   – Сочинителем телеграмм.
   Тогдашнее «Северное телеграфное агентство» [15 - «Северное телеграфное агентство» – работало в Петербурге в 1882—1894 гг., выпускало бюллетень с телеграммами, распространявшийся по подписке.] за неплатеж денег телеграмм не давало.
   И сотрудник писал:
   «Мадрид, такого-то числа. – От нашего собственного корреспондента. – Вспыхнуло восстание кортесов [16 - Кортесы – парламенты в Испании и Португалии (до 1911 г.).]».
   – А что такое кортесы? – спрашивали товарищи.
   – А черт их знает! Во всех газетах пишут, что в Испании есть кортесы. Должно быть, бунтовщики.
   Газета в розницу продавалась. Потому доход.
   Но подписчикам не рассылалась. За неплатежом денег ни разносчикам, ни почте. Издатель ехал в почтамт, получал подписные деньги и отправлялся в трактир Саврасенкова, на Тверском бульваре. Не домой, – там ждет судебный пристав. Не в редакцию, – там, наверно, ждал судебный пристав. А в кабинет. Спрашивал ножницы и ветчины.
   Ветчину съедал, а пакет вскрывал, деньги клал в карман, а письма подписчиков с адресами отдавал половому:
   – Выбросить!
   Даже «корреспондент по газетам», «репортер по объявлениям» и «кортес» один за другим от голода ушли.
   А в газете все еще печатался «большой исторический роман Д.С. Дмитриева».
   «– Как же мне называть тебя, удалой добрый молодец? – спрашивал его пан Вишневецкий. – Не знаю, как звать тебя по имени, как величать по отчеству!
   – Зовут меня, пан, Дмитрием, а по отечеству прозываюсь Ивановичем, – дерзко отвечал ему первый самозванец, – а еще зовут меня Царевичем!
   – Вот на! – с недоверием сказал Вишневецкий. – Где же это видано, чтобы царевичи у простых шляхтичей в слугах служили!
   – А служил я у тебя в слугах, – дерзко отвечал первый самозванец, – потому, что я принужден скрываться.
   Вишневецкий задумался.
   – Это похоже на правду! – вымолвил он, наконец. – Что же теперь ты намерен делать?
   – А теперь думаю я покорить Россию! – отвечал первый самозванец.
   – Твое дело! – ответил Вишневецкий.
   – А поможешь ли ты мне? – спросил первый самозванец.
   Продолжение следует».
   И читали.
   А.Я. Липскеров издавал «Новости Дня».
   Сотрудников не было.
   Причина банальная:
   – Не хватало денег.
   А.Я. Липскеров говорил знакомым, заходившим к нему поболтать:
   – Чего так сидите? Взяли бы ножницы, вырезали что-нибудь.
   Знакомые брали ножницы и вырезали из газет, что им нравилось. Метранпаж В.И. Коротков, корректор Дорошевич:
   – Семь отчетов об одном и том же процессе прислали!
   Сотрудник был один.
   «Корреспондент американских газет» Гиллин. Он писал на каком-то американском языке.
   – В наш канканисто-шантажисто-салонистый век ультра-кулинарно-комильфотных желудков, железнодорожных тузов-концессионеров, пшютов и вланов [17 - …пшютов и вланов (от фр. vlan – трах! бац!) – хлыщей и проходимцев.] обеих столиц.
   Словом:
   А в чем дело, – неизвестно.
   А в фельетоне газеты печатался «большой исторический роман Д.С. Дмитриева».
   «– Так неужто ж, – восклицал Кочубей [18 - Кочубей Василий Леонтьевич (1640—1708) – деятель украинской казацкой генеральной старшины, предупредил Петра I о готовившейся измене гетмана Мазепы, был казнен последним.], – ты и впрямь, Мазепа [19 - Мазепа Иван Степанович (1644—1709) – гетман Украины (1687—1708).], хочешь изменить Государю Петру Великому? [20 - Петр Великий, Петр I (1672—1725) – русский царь, первый российский император (с 1721).]
   – А зачем, – восклицал Мазепа, мрачно сверкая очами, – зачем он на почестном пиру таскал меня за усы!
   – Не дело, брат, ты задумал! – вздохнув, сказал Кочубей, – Не идут мне после твоих слов в горло ни мед твой густой, ни брага твоя хмельная, не обессудь на этом!
   И пошел к двери.
   – Куда же ты? – спросил его Мазепа, мрачно сверкая очами. – Или ты не со мною?
   – Делай, что сам знаешь! – отвечал загадочно Кочубей. – А я буду делать, что указывает мне мой долг!
   Мазепа стукнул кулаками по столу.
   Продолжение следует».
   И читали.
   Публика, как корова, пережевывала эти романы.
   – Бога, Дмитрий Савватеевич, побойтесь! – восклицал один из издателей. – Елизавета Петровна [21 - Елизавета Петровна (1709—1761) – российская императрица с 1741 г.] у вас десятый фельетон говорит, пока по Тверской в карете едет! Да что ж, Тверская-то в сто верст длиною?!
   Такая литература и такие писатели водятся только в Москве.
   Д.С. Дмитриев читался.
   И очень читался.
   Чем объяснить?
   Вероятно, нашим малым знакомством с историей, нашей большой любовью к истории.
   Мы знаем только Иловайского [22 - Иловайский Дмитрий Иванович (1832—1920) – русский историк, автор многих научных трудов, а также популярных учебников по русской и всеобщей истории для средней школы.], и человек, знающий Беллярминова [23 - Беллярминов Иван Иванович (1837-?) – русский историк, педагог, автор учебников «Курс русской истории», «Курс всеобщей истории» и др.], для нас полон интереса.
   Публика любит:
   – Поговорить о старине.
   И этой бесхитростной публике нравился бесхитростный Дмитриев, его добрые бабушкины рассказы, бесконечные повести про бояр и изменников.
   Где старина была простодушна, бояре сановиты, изменники сверкали глазами, добрые молодцы удалы, а красные девушки, в конце концов, выходили замуж.
   Тихо и мелко, – как река Москва.
   Д.С. Дмитриев был последним, отдаленным, слабым эхом Загоскина [24 - Загоскин Михаил Николаевич (1789—1852) – русский писатель, автор популярных исторических романов, зачинатель русского исторического романа как жанра.] и Зотова. [25 - Зотов Рафаил Михайлович (1795—1871) – русский писатель и театральный деятель, автор исторических романов, рассчитанных на непритязательного читателя.]
   С ним, вероятно, кончилась эта тихая историческая воркотня… Он был все-таки близок к театру. Был литератором.
   Можно было думать, что он окончит тем, что захочет открыть театр, основать газету.
   А он сделался священником.
   Почему?
   Какой переворот совершился в его душе?
   Почему он служил контролером в театре?
   Почему он занимался литературой?
   Мы все знали его десятки лет и не знали совсем.
   Как он жил?
   Откуда он появлялся?
   Куда он уходил?
   Он жил в своей скорлупе.
   Появлялись новые газеты.
   И совсем:
   – Улитка, высуни рога!
   Откуда-то появлялся Д.С. Дмитриев.
   С ученическими тетрадками, в которых четким, наивным ученическим почерком был написан исторический роман.
   – Какие смешные гроши ему платили! Платили ли?
   Не знаю.
   Он снова появлялся в тот день, когда газета рушилась.
   Один кричал, что:
   – Он напишет письмо во все газеты!
   Другой «организовывал протест сотрудников».
   Третий собирался:
   – Застрелить издателя!
   А Д.С. Дмитриев так же тихо, скромно, мирно говорил:
   – У меня тут полрукописи осталось ненапечатанной. Нельзя ли получить?
   Бережно складывал ученические, затрепанные в наборной тетрадки и куда-то уходил.
   До новой газеты.
   В свою скорлупу.
   Он скромно начал контролером в театре и скромно кончил в вагоне трамвая.
   Я знал его добрых 30 лет и с интересом послушал бы, если бы кто-нибудь рассказал мне:
   – Что такое был Дмитрий Савватеевич Дмитриев.
   Мне кажется, что и в жизни для него было, как в театре Корша.
   Там, за дверью, играли превосходные и ужасные актеры, ставились и рушились грандиозные и ужасные пьесы, раздавались взрывы безумного хохота, стоны, громы аплодисментов, бури свистов, люди скрежетали зубами, пели победные песни, все волновались, кипели, неистовствовали.
   А он сидел в коридоре и обдумывал свои бесконечные, как старинное вязание, исторические романы.
   А, может быть, это истинная мудрость!
   – Блаженны далекие от жизни.