Анатолий Алексеевич Горелов
Основы социологии и политологии

Предисловие

   Как только человек начинает осознавать самого себя, он понимает, что окружен другими людьми – родителями, родственниками, соседями. Постепенно круг его общения расширяется. Сферу социальных связей можно изучать так же, как и природные явления, и занимаются этим такие науки, как социология и политология. Они появились позже, чем математика и естественные науки, но не менее важны. Их достижения также должен знать человек, считающий себя современным и образованным. Знание развития общества способно помочь как в выработке мировоззренческой позиции, так и в решении конкретных жизненных проблем.
   Выбор материала для данного учебного пособия обусловливался стремлением, с одной стороны, познакомить студентов с основными социологическими понятиями, представлениями и теориями, а с другой стороны, дать им сведения, которые помогли бы разобраться в современном устройстве общества. Структурно и содержательно книга соответствует Госстандарту для вузов и может служить пособием для самостоятельной работы студентов.
   Изучение материала учебного пособия желательно дополнить чтением классических социологических и политологических трудов Платона, Аристотеля, Г. Спенсера, Л.Н. Толстого, Э. Дюркгейма, М. Вебера, П.А. Сорокина, М. Мид, Э. Фромма и др.

Глава 1
Становление социологии и политологии

Определение социологии

   В 1839 г. французский философ Огюст Конт (1798–1857) предложил создать науку, изучающую общество, и назвать ее социологией. «Социо» в переводе с латинского – общество, «логос» в переводе с греческого – слово, разум. Буквально: наука об обществе. Конт образовал это слово по аналогии с названием науки о живой природе – биологии (это понятие появилось в начале XIX в.).
   То, что предложил новую науку именно Конт, не случайно. Он был основателем нового философского направления – позитивизма и считал, что человеческое мышление прошло в своем развитии три этапа. Сначала оно было теологическим (религиозным) и объясняло все происходящее действием богов («Бог дал, Бог взял» и т. п.). Потом оно стало метафизическим («мета» – греческий предлог «за», буквально: за физикой, т. е. природой) и выводило все из понятий и идей. В Новое время, последовавшее за эпохой Возрождения, мышление, по Конту, стало позитивным (научным), и оно основывается на эмпирической (опытной) проверке гипотез и теорий, открывая законы природы.
   Научное мышление сначала утверждалось в исследовании природы. Возникли естественные науки – астрономия, физика, химия, биология. Затем научный подход восторжествовал и в изучении общества, и наука о закономерностях общественного развития была названа социологией.
   Однако если сейчас определять социологию как науку об обществе, то это не будет точно. Дело в том, что в XIX–XX вв. появились другие науки, изучающие отдельные общественные явления: политология, культурология, антропология, этнография, этнология и т. д. Это закономерный процесс развития науки. Когда-то физика возникла как наука о природе («фюзис» по-гречески – природа), но если сейчас назовем ее наукой о природе, то будем не правы. Теперь это одна из наук о природе, поскольку появились другие: астрономия, химия, биология. Чтобы отличить физику от других наук о природе, следует дать более точное определение.
   То же с социологией. С появлением других наук об обществе надо дать более строгое ее определение. Это сделал в XX в. выдающийся русский социолог П.А. Сорокин (1889–1968). Он выделил две группы вопросов, составляющих предмет социологии. Во-первых, наиболее общие проблемы человеческих взаимоотношений (такие, как развитие общества в целом и т. п.), а во-вторых, проблемы соотношения явлений, которые изучают порознь представители других общественных наук.
   Поясним это на схеме, предложенной П.А. Сорокиным. Предположим, что одна из общественных наук, скажем, политология, изучает явления А, Б, В, Г…, другая наука, скажем, культурология, – явления А, Б, Д, Е…, третья наука – А, Б, Ж, 3… Тогда предметом социологии будут общие для всех наук явления, т. е. А и Б, а также взаимоотношения между явлениями В и Д, Г и 3 и т. д.
   Еще одно необходимое дополнение. Понятие «общество» имеет в русском языке несколько определений. Обществом называют элементы социальной системы, т. е. людей, взаимоотношения между элементами и социальную систему в целом. Социология изучает прежде всего структуру социальных систем, т. е. совокупность взаимоотношений между людьми, оставляя изучение самих людей психологии, а изучение продуктов их деятельности – культурологии. Это можно проиллюстрировать с помощью простой схемы.

   Социология изучает не элементы 1, 2, 3, а их взаимоотношения, отмеченные стрелками: 1 <—> 2, 1 <—> 3, 2 <—> 3. Различия между элементами, составляющими структуру, и комплексом элементов, из которых строится система, такие же, как между деревьями и лесом. Лес – не совокупность деревьев, стоящих на таком расстоянии, что они не влияют друг на друга. Итак, социология изучает «лес», а не отдельные «деревья» сами по себе.
   Отметим также, что уже после предложения О. Конта о структуре социологии стало выясняться, что животным также присущи порой очень сложные формы социальной жизни. Социология не изучает общественную жизнь животных, а только человеческие взаимоотношения.
   После этих необходимых замечаний можно дать четкое определение социологии. Социология – это наука о наиболее общих проблемах специфически человеческих взаимоотношений и взаимосвязи явлений, изучаемых другими общественными науками. Специфически человеческими будем называть такие взаимоотношения, которые свойственны виду Homo sapiens. Их также называют социокультурными.

Определение политики и политологии

   Слово «политика» понимается в двух основных смыслах. В широком смысле – это сфера общественной жизни, имеющая дело с управлением. Так, можно говорить о семейной политике, политике в области образования, спорта и т. д. В рамках политологии нас будет интересовать политика в узком смысле слова, а именно сфера общественной жизни, имеющая дело с управлением государством. Политика в этом смысле существовала не всегда, а появилась с возникновением государства как социального института.
   Слово «политика» происходит от древнегреческого слова «полис», обозначавшего город. В Древней Греции города с прилегающими к ним территориями представляли собой государства, т. е. полностью распоряжались всеми вопросами управления городом. Соответственно первоначально политика представляла собой искусство управления городом-государством. Система городов-государств, как, например, Афины, Спарта и т. д., существовала не только в Древней Греции, но и на Ближнем Востоке, в Древней Индии и в других частях мира. Известны города-государства в средневековой Европе. В Древней Руси такими городами были Новгород и Псков.
   Изначальное определение политики как искусства управления людьми имеет веские исторические основания. Именно такое значение имело слово «политика» в Древней Греции аналогично тому, как риторика считалась искусством красноречия. Но это античное определение ушло в прошлое, так же как времена греческого полиса, когда оно сформировалось. Оно ныне также представляется неоправданно узким, так как могут быть политические решения далекие от искусства в высоком смысле слова и попросту некомпетентные.
   Столь же ограниченным будет определение политики как науки управления, и не только потому, что политика возникла гораздо раньше, чем наука, но и потому, что конкретный политический уровень деятельности зачастую не основывается на объективных научных данных и вообще протекает на бессознательном уровне, не доходящем до разумной оценки событий. Такое определение имеет историческое основание, так же как, скажем, риторику называли наукой красноречия. Опять-таки, как и в случае с политикой – искусством, оно не соответствует реалиям современной действительности. Ведь наука в полном смысле слова образовалась только в XVI в., а наука, изучающая политические явления и названная политологией, – в XIX в. Определение политики как сферы общественной жизни, имеющей дело с управлением в государстве, более общее и адекватное практике. Мы в дальнейшем будем ему следовать.
   Одним из первых суть политики определил древнегреческий философ Платон в диалоге «Политик». Платон рассматривал политическое искусство как умение «ткать» из отдельных индивидуальностей государственное целое. Он также называл политиков «пастухами человеческого стада». Будем ли мы считать политику наукой или искусством, в любом случае она имеет дело с управлением.
   Определяющей границей политики будет, по Платону, не количество правителей, не насилие или добрая воля, не богатство или бедность, а знания. Здесь Платон следует за своим учителем Сократом. Второе, что Платон добавляет к знанию, – это справедливость, и формулирует следующее «великое правило» для правителей, состоящее «в том, чтобы умно и искусно, уделяя всем в государстве самую справедливую долю, уметь оберечь всех граждан и по возможности сделать их из худших лучшими» (Платон. Политик. 297 в.).
   Так как политика неразрывно связана с управлением, имеющих к ней отношение можно разделить на управляющих и управляемых, хотя до некоторой степени условно. Соответственно выделяют субъекты и объекты политики.
   Субъектами политики являются те, кто занимает управляющую позицию, т. е. принимает политические решения или, по крайней мере, имеет влияние на их принятие. Если человек просто соглашается или возмущается какими-либо политическими действиями, это не делает его ее субъектом. Сначала надо понять свои интересы и характер их связи с политикой (политическое сознание), затем выразить их в политических формах (политическая культура) и бороться за их осуществление (политическое поведение).
   Объект политики есть, по философскому определению слова, нечто пассивное («инертное большинство») в противоположность субъекту как активному деятелю. Вопрос перехода из объекта в субъект – это вопрос о том, как человек может повлиять на политику (и не только один раз в несколько лет, но постоянно). В момент, когда человек опускает бюллетень с принятым им решением, он является субъектом, но во все остальное время он может быть простым объектом политики, если не участвует в принятии политических решений.
   В Древней Греции политику называли искусством и наукой. В Новое время Д. Юм в эссе «О том, что политика может стать наукой» выдвинул так называемые «универсальные аксиомы политики», думая, что это сделает политику наукой. Но уподобления политики математике для становления науки недостаточно. Предложенные аксиомы слишком умозрительны, чтобы создать политическую науку. Юм думал, что политику сделает наукой «нахождение вечных политических истин», но сейчас мы знаем, что не этот признак характеризует науку, а проверка следствий из теорий.
   Вопрос о том, сможет ли политика стать наукой, остается открытым. Но развитие гуманитарных наук привело к становлению политологии как науки о политике. Мы определили политику как сферу общественных отношений, имеющую дело с государственным управлением. Соответственно задачей политологии как науки о политике будет эмпирико-теоретическое познание данной сферы отношений и формулирование законов ее развития. Появление этого понятия снимает использование слова «политика» в смысле науки.
   Каковы главные отличия политологии от политики? Политология – идеальна, политика реальна; политология объективна, политика субъективна, хотя в ней существует понятие объекта политики; политология рациональна, в политике наравне с рациональными присутствуют и нерациональные (порой бессознательные) моменты, и не только у подданных – объектов политики, но и у правителей. Если политика возникла 2,5 тыс. лет назад, то политология только в XIX в. в процессе дифференциации социологического знания. Сначала должна была возникнуть социология как наука об обществе, чтобы затем от нее отпочковалась дисциплина, изучающая ту часть общественной системы, которая имеет дело с государственным управлением.

Предмет социологии и политологии

   Предметом науки является то, что она изучает. Предмет следует отличать от объекта. Объект реально существует и обладает в принципе бесконечным количеством свойств. Ученый вычленяет из объекта свойства, которые представляют для него интерес, и совокупность их становится предметом исследования.
   Предметом социологии служит то, что великий французский ученый Э. Дюркгейм (1858–1917) назвал «социальными фактами». Эти факты находятся вне человека, в отличие от психологических фактов – ощущений, представлений и мыслей, но и не в природе, окружающей общество, а в нем самом. Они существуют в пределах человечества в целом, но вне конкретной личности. Слово «факт» понимается в самом широком смысле: это и социальные институты, и классы, и конкретные взаимодействия между людьми. Социальные факты, считал
   Дюркгейм, обладают свойствами, которые не содержатся в самом сознании человека, так как общество не сводится к совокупности его членов. Как свойства воды не выводятся из суммы свойств атомов водорода и кислорода, так свойства общества, изучаемые социологией, не выводятся из суммы свойств его членов. К социальным фактам Дюркгейм относил верования, стремления, обычаи группы, взятой коллективно. Предмет социологии имеет, таким образом, специфику, отличающую ее от естественных наук и психологии. Собственно, эта специфика и объясняет появление науки со своим особым предметом исследования и методами.
   Знаменитый немецкий философ и социолог Г. Зиммель (1858–1918) писал, что социология изучает формы взаимоотношений, подобно тому как геометрия изучает пространственные формы. Формы столь же важны, как и содержание. В предмет социологии входят социальные формы, представляя результат обобщения содержания социальной реальности.
   Конкретные вопросы, входящие в предмет социологии, обозначены в оглавлении учебного пособия. Это методология социологии, история социальных учений, социологические школы, социологические теории, социология личности и девиантное поведение, социальные взаимодействия и группы, социальные институты и типы обществ, социальная стратификация и мобильность, отраслевая социология, методы и программы эмпирических исследований.
   Предметом политологии является совокупность действий, связанных с управлением государством. Но вопросы управления в государстве не ограничиваются деятельностью собственно государства. Существуют проблемы, непосредственно не связанные с государством, но влияющие на него. Это деятельность партий, других общественных организаций – профсоюзов и т. п.; отдельных людей и заинтересованных групп с присущим им политическим сознанием и культурой; совокупность политических процессов в мире.
   В целом это составляет предмет политологии. Предметом политологии будет вся совокупность тем, которые рассматриваются в данном учебном пособии, хотя, конечно, она далеко не исчерпывает всего того, чем занимается политология. Конечная цель политологии, как любой другой науки, – выявление закономерностей, в данном случае закономерностей управления обществом, закономерностей функционирования политики как особой сферы общественной жизни.

Методы социологии и политологии

   Учение о методах, подходах, способах научного исследования называется методологией. Относительно специфики методологии еще в XIX в. в трудах двух выдающихся ученых, стоявших у ее истоков, – французского социолога Э. Дюркгейма и немецкого социолога М. Вебера (1864–1920) – сложились два различных представления, объясняющиеся спецификой этой науки.
   Основоположник первого направления, Дюркгейм, подчеркивал в методологических работах, что социологи должны столь же непредвзято изучать свой предмет, как естествоиспытатели. «Таким образом наше правило… требует только одного: чтобы социолог погрузился в состояние духа, в котором находятся физики, химики, физиологи, когда они вступают в новую, еще неисследованную область своей науки» (Дюркгейм Э. Социология. М., 1995, с. II). Если более строго, то «социальные факты должны рассматриваться как вещи», т. е. как объективно существующие независимо от сознания исследователя. Подробная точка зрения получила название позитивизма в социологии (вспомним, что основателем позитивизма как философского направления был «отец» социологии О. Конт).
   Позитивистскому подходу в социологии противостоял подход М. Вебера, который принимал во внимание фундаментальные отличия общественных наук от естественных:
   1) большая сложность социальных систем;
   2) социальная реальность зависит как от объективных, так и от субъективных факторов (от психологической реальности);
   3) в социальное исследование включены личные, групповые и идеологические интересы;
   4) возможности эксперимента в общественных науках ограничены, как в смысле получения результатов, так и в смысле их проверки, и часто приходится удовольствоваться наблюдением.
   Понимание, по Веберу, может быть как рациональным, так и на основе сопереживания и вчувствования. М. Вебер назвал социологию «понимающей» наукой, т. е. ищущей смысл социальных действий людей. «Понимающая социология» рассматривает явления изнутри, но не с точки зрения их физических или психологических свойств, а с точки зрения их смысла. Отличие Вебера от Дюркгейма не в том, что он менее рационален, напротив, он предполагает рациональной не только науку, но и поведение человека (последнее частично).
   М. Вебер ввел методологически важное в социологии понятие «идеального типа». «Следовательно, в подобных случаях конструкция цели рационального действия – вследствие своей понятности и основанной на рациональности однозначности – служит в социологии типом («идеальным типом»), с помощью которого реальное, обусловленное различными иррациональными факторами (аффектами, заблуждениями) поведение может быть понято как «отклонение» от чисто рационально сконструированного» (Западноевропейская социология XIX – начала XX в. М., 1996, с. 458). Концепция «идеальных типов» напоминает использование собирательных образов в литературе (тип «лишнего человека» в русской литературе XIX в., тип помещика и т. п.). Это типы с выраженными характерными чертами большого числа конкретных людей, выполняющих какую-либо социальную роль (типы политических лидеров и т. д.). Вебер особенно подчеркивал, в противоположность позитивизму, что «идеальные типы» не извлекаются из эмпирической реальности, а конструируются теоретически.
   Метод – это совокупность действий, призванных помочь достижению желаемого результата. Первым назначение метода в Новое время указал французский математик и философ Р. Декарт в работе «Рассуждения о методе». Но еще ранее один из основателей эмпирической науки, Ф. Бэкон, сравнил метод познания с циркулем. Способности людей различны, и, для того чтобы всегда добиваться успеха, требуется инструмент, который уравнивал бы шансы и давал возможность каждому получить нужный результат. Таким инструментом и является научный метод. Метод не только уравнивает способности людей, но также делает их деятельность единообразной, что является предпосылкой для получения единообразных результатов всеми исследователями.
   Научный метод как таковой подразделяется на методы, используемые на каждом уровне исследований. Выделяются, таким образом, эмпирические и теоретические методы.
   К эмпирическим методам относятся: наблюдение – целенаправленное восприятие объективной действительности; описание – фиксация средствами естественного или искусственного языка сведений об объектах; измерение – количественная характеристика свойств объектов; сравнение – сопоставление объектов по каким-либо сходным свойствам или сторонам; эксперимент – наблюдение в специально создаваемых и контролируемых условиях, что позволяет восстановить ход явления при повторении условий.
   К теоретическим методам относятся: формализация – построение абстрактно-математических моделей, раскрывающих сущность изучаемых процессов; аксиоматизация – построение теорий на основе аксиом (утверждений, доказательства истинности которых не требуется); гипотетико-дедуктивный метод – создание системы дедуктивно связанных между собой гипотез, из которых выводятся утверждения об эмпирических фактах.
   Другой принцип классификации рассматривает сферы использования методов: во всех отраслях человеческой деятельности; во всех областях науки; в отдельных разделах науки. Соответственно выделяют всеобщие, общенаучные и конкретно-научные методы.
   Ко всеобщим методам относятся:
   анализ — расчленение целостного предмета на составные части (стороны, признаки, свойства или отношения) с целью их всестороннего изучения;
   синтез— соединение выделенных частей предмета в единое целое;
   абстрагирование — отвлечение от несущественных для данного исследования свойств и отношений изучаемого объекта с одновременным вычленением интересующих свойств и отношений;
   обобщение— прием мышления, в результате которого устанавливаются общие свойства и признаки объектов;
   индукция — метод исследования и способ рассуждения, в котором общий вывод строится на основе частных посылок;
   дедукция— способ рассуждения, посредством которого из общих посылок с необходимостью следует заключение частного характера;
   аналогия— прием познания, при котором на основе сходства объектов в одних признаках заключают об их сходстве в других признаках;
   моделирование— изучение объекта (оригинала) путем создания и исследования его копии (модели), замещающей оригинал с определенных сторон, интересующих исследователя;
   классификация— разделение всех изучаемых предметов на отдельные группы в соответствии с каким-либо важным для исследователя признаком (особенно часто используется в описательных науках, в том числе в социологии).
   К общенаучным методам относятся научное наблюдение, эксперимент, моделирование. Научное наблюдение, в отличие от обыденного, подчинено ясной исследовательской цели, планируется по заранее обдуманной процедуре, все данные фиксируются по определенной системе, а полученная информация поддается контролю на обоснованность и устойчивость.
   В зависимости от общей задачи наблюдение можно классифицировать: по демографическим и социальным признакам (пол, возраст, семейное положение, образование, доход и т. п.); по содержанию деятельности (характер труда, сфера досуга и т. д.); по статусу в коллективе (руководитель, коллега, подчиненный); по официальным функциям в совместной деятельности (обязанности, права, реальные возможности их осуществления) и неофициальным отношениям (дружеские связи, неформальное лидерство, авторитет).
   По условиям организации наблюдения делятся на полевые (в естественных условиях) и лабораторные. По степени формализованности выделяют неконтролируемые (или нестандартные, бесструктурные) наблюдения и контролируемые, т. е. регистрирующие события по детально разработанной процедуре.
   В зависимости от положения наблюдателя различают соучаствующее (или включенное) наблюдение, при котором исследователь имитирует вхождение в социальную среду, и простое, не-включенное наблюдение, при котором он регистрирует события со стороны.
   Ограничивает применение наблюдения сложность, а порой и невозможность проведения повторного наблюдения, что является обычной и необходимой процедурой научного исследования. Проблемы можно избежать, если заменить наблюдение экспериментом, проводящимся при определенных условиях.
   Эксперимент делится на натурный и мыслительный. Натурный эксперимент предполагает вмешательство экспериментатора в естественный ход событий. Он может быть контролируемым и неконтролируемым. При контролируемом эксперименте производится тщательное выравнивание всех условий, которые могут исказить влияние экспериментального фактора. Но здесь есть ограничения, связанные с этическими и иного рода соображениями. При мыслительном эксперименте вместо манипулирования с реальными объектами оперируют с информацией о свершившихся событиях.
   К основным конкретно-научным методам в социологии и политологии относят анализ документов, который может быть качественным или количественным (последний называют контент-анализом), опрос и т. п.
   Анализ документов является наиболее экономичным методом исследования. Он позволяет оперативно получить объективные данные об изучаемой системе. Правда, такая информация не всегда бывает достоверной и нуждается в проверке с помощью наблюдения и опросов. Она также не содержит сведений о субъективных факторах, подлежащих исследованию. Потому этот метод используется наряду с наблюдением и опросом.
   Документальной в социологии называют любую информацию, зафиксированную в печатном и рукописном тексте, на магнитной ленте, на фото-или кинопленке. Она и классифицируется таким образом: по способу фиксирования информации. С точки зрения целевого назначения, выделяются материалы, которые избраны и составлены по желанию самих исследователей, – они называются целевыми, и нецелевые, т. е. любые наличные документы, существующие независимо от исследователя. По степени персонификации документы делятся на личные и безличные, К личным относятся: карточка индивидуального учета (библиотечные формуляры, анкеты, бланки), характеристики, письма, дневники, заявления, мемуары. Безличные документы – это архивы, данные прессы, протоколы собраний и т. п. В зависимости от статуса выделяют официальные и неофициальные документы. К первым относятся правительственные материалы, данные государственной статистики (переписи населения и т. п.), архивы и текущие документы различных организаций. Неофициальные документы – это личные материалы, а также составленные частными гражданами безличные документы (статистические исследования и т. п.). Наконец, по источнику информации документы делятся на первичные – составляемые на основе прямого наблюдения или опроса, и вторичные – представляющие собой обработку, обобщение или описание, сделанные на основе первичных источников.
   Анализ текста без использования процедур измерения называется качественным. Так как он применяется давно, то его называют традиционным методом. В последние несколько десятилетий широкое распространение получил метод квантификации материала – контент-анализ (его разработали американские социологи X. Лассуэлл и Б. Берельсон). Контент-анализ изучает информацию количественно.
   Опрос является наиболее распространенным методом сбора социологической информации. Он предусматривает:
   1) устное (интервью) или письменное (анкетирование) обращение исследователя к определенной совокупности людей, называемых респондентами, с вопросами, содержание которых представляет проблему на уровне эмпирических индикаторов;
   2) регистрацию и статистическую обработку полученных ответов;
   3) их теоретическую интерпретацию.
   Опрос используется в тех случаях, когда изучаемая проблема недостаточно обеспечена документальными источниками информации; характеристики исследования недоступны для наблюдения; когда предметом исследования является индивидуальное или общественное сознание: потребности, интересы, мотивации, настроения, ценности, убеждения людей; в качестве контрольного дополнительного метода для расширения возможностей описания и анализа изучаемых характеристик. Опросы могут быть очными (личные) или заочными (звонок по телефону, обращение с анкетой через средства массовой информации).
   Интервью – это проводимая по определенному плану беседа, предполагающая контакт интервьюера с респондентом, причем запись ответов осуществляется либо самим интервьюером, либо механически (на пленку). Интервью может быть свободным – по общей программе без детализации, и формализованным, или стандартизованным, – с детальной разработкой всей процедуры. В зависимости от целевого назначения интервью разделяют на клинические (долговременные), с целью получить сведения о внутренних побуждениях, мотивах и склонностях опрашиваемого, и фокусированные (кратковременные), с целью извлечь информацию о реакции человека на данное воздействие. По количеству респондентов интервью делятся на индивидуальные и групповые.
   Анкетирование предполагает жестко фиксированный порядок, содержание и форму вопросов, причем ответы даются опрашиваемым либо наедине (заочный опрос), либо в присутствии анкетера (прямой опрос). Различают открытые опросы, когда респонденты высказываются в свободной форме, и закрытые, когда все варианты ответов заранее предусмотрены. Опрос-молния (или опрос-голосование, зондаж) содержит три-четыре пункта основной информации. Может иметь место опрос по почте, когда ожидается возвращение опросного листа по заранее оплаченному почтовому отправлению. По теме опросов анкеты делятся на событийные, статистические (в переписях населения), анкеты на выяснение ценностных ориентации и т. д.
   К опросу прилагается так называемая «паспортичка» с указанием пола, возраста, образования, стажа работы, семейного положения респондента и т. п.
   В некоторых случаях социолог может исследовать объект целиком. Тогда говорят, что предмет исследования тождествен генеральной совокупности, т. е. совокупности всех возможных социальных объектов, подлежащих изучению. Такое исследование называется сплошным. Но чаще исследование является несплошным, или выборочным, т. е. изучает выборочную совокупность. Последняя может быть репрезентативной, когда воспроизводит параметры и значительные элементы генеральной совокупности, или нерепрезентативной. При нерепрезентативной выборке неизвестны пропорции существенных характеристик в генеральной совокупности или известно, что в выборке они не соблюдаются. Например, если известно, что среди рационализаторов большинство составляют рабочие, то такой вывод будет справедлив, только если учитывать процентное отношение рабочих к другим слоям общества. Другой пример: исследование студентов 2-го курса не дает оснований для переноса выводов на всех студентов вообще.
   Имеются различные приемы достижения репрезентативности выборки. Выборка называется случайной, если любой элемент в генеральной совокупности (или любое сочетание элементов) может быть с одинаковой вероятностью включен в выборку. Последнее делается для того, чтобы избежать влияния субъективного фактора. В работе используются таблицы случайных чисел, составленные с помощью компьютера. Номера выбираются совершено случайно. Данный метод можно использовать при наличии списков генеральной совокупности. Основанием для выборки может быть также картотека, карта и т. п.
   Выборка называется систематической, или псевдослучайной, если соотношение между размером выборки и численностью генеральной совокупности используется для определения интервала. Скажем, выбирается каждый десятый человек из генеральной совокупности.
   Стратифицированная выборка предполагает разделение генеральной совокупности на слои, а затем составление выборки внутри каждого слоя. Способ применяется, когда предмет изучения имеет сложную социальную структуру, требующую учета специфики каждого слоя (особенности его функционирования, численность, степень важности).
   При так называемой кластерной выборке «проводится классификация групп населения по географическому признаку. Такой метод применяется при значительной пространственной разбросанности объектов исследования.
   При крупномасштабных исследованиях применяются многоступенчатые выборки, при которых используются несколько простых методов. Все указанные методы являются вероятностными. Могут быть и целевые выборки, когда ученый сам отбирает респондентов. Здесь большое значение имеет предварительное знание ситуации.

Структура и функции социологии и политологии

   В социологии и политологии, как в любой науке, выделяют два уровня исследований – эмпирический и теоретический. На эмпирическом уровне происходит сбор социальных фактов, их обработка и эмпирическое обобщение. Теоретический уровень – это уровень создания гипотез и теорий на основе эмпирических исследований. Из теории дедуктивным путем выводятся эмпирически проверяемые следствия, и исследование вновь спускается на эмпирический уровень с целью проверки теоретических концепций. Таким образом, в структуре исследований теоретическое и эмпирическое представляют собой две подсистемы единого целого.
   Эмпирический уровень преимущественно аналитичен, поскольку из объекта исследований вычленяется посредством абстрагирования предмет исследования и затем происходит изучение его частей. На теоретическом уровне начинает преобладать синтез. Он сначала выступает в роли гипотезы, обобщающей отдельные результаты исследования во всеобщем утверждении, а затем в виде теоретического конструкта. Аналитическое и синтетическое в исследовании, так же как эмпирическое и теоретическое, находятся в неразрывном единстве, поскольку без предшествующего анализа нет последующего синтеза. В этом социологическое и политологическое исследования не отличаются от любого научного исследования. Другое дело, что соотношение анализа и синтеза может меняться в зависимости от целей: в одном исследовании может преобладать анализ, в другом синтез.
   Соответственно различают эмпирическую и теоретическую социологию и политологию как два относительно обособленных друг от друга типа исследований. В эмпирических исследованиях основное внимание уделяют сбору социальных фактов и их обобщению. Эмпирические исследования, в свою очередь, делятся на полевые и лабораторные. В теоретических исследованиях доминирует, прежде всего, создание теории, описывающей социальные явления, т. е. исследование преимущественно теоретическое.
   Выделяют также фундаментальную и прикладную социологию и политологию. Всякое исследование в основе своей имеет какую-либо проблему, требующую решения. Последняя может сформироваться в рамках самой науки, а может быть задана извне. Задачей фундаментальных исследований является решение проблем, стоящих перед наукой, – выявление закономерностей развития общества и т. п. Прикладные исследования нацелены на изучение имеющих непосредственное практическое значение проблем, которые не являются собственно предметом данной науки как таковой. Сюда же относятся и проблемы социальной инженерии – практического внедрения социальных знаний с целью конструирования новых систем и модификации имеющихся.
   Между фундаментальной и прикладной наукой нет непроходимой пропасти. Фундаментальное исследование при необходимости можно продолжить как прикладное (самое практичное решение дает, как известно, теория). В то же время из хорошего прикладного исследования не всегда можно сделать фундаментальные выводы.
   Еще одно важное деление социологии и политологии – на общую и отраслевую. В соответствии с приведенным выше определением социологии общая социология изучает наиболее типичные вопросы социокультурных взаимодействий, а отраслевая социология исследует взаимодействия между предметами других общественных наук и включает в себя отдельные направления социокультурных взаимодействий и социальные институты. Различают социологию государства, права, семьи, образования, общественного мнения, межнациональных отношений и т. п.
   Социологи исследуют общество на микро-и макроуровнях. Первый – это уровень общения людей в быту, на производстве, в процессе обучения и т. д. Второй – уровень социальных институтов и общества в целом. Соответственно различают микросоциологию и макросоциологию.
   Главная функция социологических и политологических исследований, как в любой фундаментальной науке, – познавательная. Она обеспечивает прирост нового знания и раскрывает закономерности социальной жизни. Большое значение имеют также прогностическая функция, в соответствии с которой социология дает прогноз возможных социальных событий, перспектив и тенденций общественного развития, вариантов будущего, а политология дает прогноз развития политической ситуации, перспектив и тенденций политической жизни; преобразовательная функция, в соответствии с которой социология и политология практически влияют на изменение ситуации в мире. Методологическая функция служит выбору наилучшего сочетания методов исследования, а методическая – разработке конкретных новых методик. Выделяют мировоззренческую функцию, посредством которой социология и политология вносят вклад в формирование мировоззрения человека. Наконец, можно говорить о гуманистической функции социологии и политологии. Неоднократно отмечалось, что как медицина призвана лечить человека, так социология призвана лечить общество в целом. Еще Платон сравнивал политика с врачом и призывал к тому, чтобы политики-врачеватели «действовали на благо наших тел, превращая их из слабых в более крепкие и тем самым всегда спасали врачуемых» (Платон, Политик. 293 в.).

Основные этапы изучения общества

Изучение общества началось на самых ранних стадиях его развития задолго до образования социологии. Этот первый этап можно назвать донаучным. Начальный этап собственно социологии уместно назвать методологическим, поскольку именно в его пределах, во второй половине XIX в., вырабатывалась методология новой науки. Наконец, XX в. можно назвать эмпирико-теоретическим этапом изучения общества и развития социологии, поскольку именно в XX в. начались эмпирические исследования на подлинно научных основаниях и построены первые социологические теории.
Последовательно и подробно этапы изучения общества будут рассмотрены в следующих двух главах. Здесь же отметим принципиальную противоположность собственно научных исследований, основанных на определенной методологии, и донаучного изучения, основанного на обыденном опыте и сознании. Разница здесь примерно такая же, как между донаучными обыденными представлениями о том, что Солнце вращается вокруг Земли (поскольку мы ежедневно видим, что оно всходит и заходит), и научной системой Коперника, положившей начало астрономии и современной науке в целом. Это принципиальное различие результатов обобщения обыденного опыта и теоретического открытия объективных законов.

Вопросы для повторения

   1. Что такое социология?
   2. Почему сейчас определение социологии, данное Контом, будет неточным?
   3. Что такое политика и политология?
   4. Что входит в предмет социологии и политологии?
   5. Какие методы применяются в социологии и политологии?
   6. Как разделяются эмпирические и теоретические методы?
   7. Как разделяются всеобщие, общенаучные и конкретно-научные методы?
   8. Какова структура социологического и политологического знания?
   9. Какие функции выполняют социология и политология? 10. Каковы основные этапы изучения общества?

Литература

   1. Платон [1 - Приведенные в данной главе цифры и буквы (с. 8—297 в, с. 21—293 в) соответствуют внутренней рубрикации оригинала.]. Политик. Государство. Законы.
   2. Дюркгейм Э. Социология. – М., 1995.
   3. Сорокин П.А. Человек. Цивилизация. Общество. – М., 1992.

Глава 2
История социально-политических учений

Предметом этой главы будет история социально-политических учений, начиная с возникновения политики и до становления социологии и политологии. Все социально-политические учения можно разделить на идеальные, предлагающие наилучший общественный строй (впоследствии они получили название утопических, от греческого слова «утопия» – место, которого нет на земле, но которое может быть), и консервативные, целью которых является обоснование правомерности формы правления, существующей в данное время. Самые древние социально-политические учения возникли в Китае, и это связано с общей социально-политической направленностью китайской культуры.

Идеальное государство как семья: Конфуций

   Крупнейшим мыслителем Китая и автором первого социального утопического проекта был Конфуций (552–479 гг. до н. э.). Он считал, что идеальное государство должно строиться по аналогии с хорошей семьей. Кстати, по одной из концепций происхождения государства, оно возникло путем объединения отдельных родов, которые, таким образом, были его основой. Государство, по Конфуцию, должно напоминать большую семью, в которой правитель, как отец, заботится о подданных, а подданные почитают его и любят друг друга, как братья. Конфуций уподоблял государство живому организму. «Правитель в столице страны как сердце в теле [человека]» (Древнекитайская философия. Т. 1. М., 1972, с. 22). Отголоски подобных представлений дошли до наших дней, когда правителя называют «царь-батюшка», «отец родной», ко всем гражданам обращаются «товарищ», а в монастырях – «брат» и «сестра».
   Государство необходимо, по Конфуцию, для справедливого и достойного существования людей, которые разделены на чиновников и простолюдинов, занимающихся соответственно умственным и физическим трудом. «Тот, кто является правителем над людьми, озабочен [мыслями о судьбе страны], но не трудится [физически]; народ же трудится [физически], однако не озабочен [такими мыслями]» (там же, с. 21–22). Конфуций сформулировал принцип социальной гармонии. «Верхи [должны] добросовестно заботиться о низах, а низы [должны] честно служить верхам» (там же, с. 15). Тогда образуется «моральное согласие».
   Правильное управление государством – основа благосостояния народа. Во главе государства должны стоять мудрые люди, а самые лучшие правители – это совершенномудрые, которые от рождения несут в себе знание, дарованное им небом, и передают его людям.
   Искусство управления заключается в «исправлении имен», то есть в том, чтобы каждого поставить на должность, на которой он способен приносить наибольшую пользу государству.
   Свое учение об идеальном государстве Конфуций создавал в полемике с так называемыми «законниками», социальной школой, представители которой считали, что залог благосостояния и могущества государства в хороших законах. Возражая «законникам», Конфуций говорил, что хорошие законы без добродетелей у членов общества не приведут к социальной гармонии, так как население будет уклоняться от их исполнения, в то время как высокий уровень нравственности гарантирует процветание государства без наличия строгих законов. Современный философ К. Поппер пишет, что невозможно создать институты, «которые работали бы независимо от того, какие люди их обслуживают» (Поппер К. Открытое общество и его враги. Т. 1. М., 1992, с. 293). Невозможно идеальное общественное устройство без идеального человека. Две проблемы – социального и личностного прогресса – тесно связаны друг с другом и неразрешимы одна без другой. Это хорошо понимал самый известный китайский философ.

Идеальное государство как душа: Платон

   Отдав должное выдающемуся китайскому мыслителю, вернемся в Древнюю Грецию, чтобы познакомиться с представлениями об идеальном государстве древнегреческого философа Платона (427–347 гг. до н. э.). Конфуций считал, что государство идеально, если соответствует элементарной ячейке общества – семье, а с точки зрения Платона идеальное государство должно соответствовать строению человеческой души. Это средство гармонизации взаимоотношений человека и государства. Как душа состоит из трех частей: разумной – с главной добродетелью мудростью; чувствительной – с главной добродетелью мужеством; вожделенной – с главной добродетелью умеренностью, так идеальное государство должно состоять из трех классов. Высший класс – класс правителей, и его основное достоинство мудрость. Так как данная добродетель в большей степени присуща философам, то именно они должны управлять государством. Второй класс – класс воинов, главное достоинство представителей которого – мужество. В третий класс входят земледельцы, ремесленники, торговцы и т. п.
   Платон связал политическое устройство общества с вопросами собственности. В его государстве частную собственность и семью могут иметь лишь представители третьего класса. Платон полагал, что если разрешить иметь частную собственность всем, то представители двух высших классов, как самые умные и сильные, захватят ее, не оставив ничего третьему классу, и государство будет устроено несправедливо.
   Платону принадлежит первая классификация видов государственного устройства. По признаку соблюдения законов он противопоставляет монархию (от «моно» – один, буквально: «власть одного»), аристократию (от «аристос» – лучший, буквально: «власть лучших») и демократию (от «демос» – народ, буквально: «власть народа») соответственно тирании (от «тиранн» – правитель), олигархии (от «олига» – часть) и охлократии (от «охлос» – толпа). Это можно представить в следующей таблице.

Ученик Платона Аристотель (384–322 гг. ло н. э.) усовершенствовал схему форм государственного устройства следующим образом.

Политией Аристотель называет лучший с его точки зрения вид государственного устройства, когда все граждане выбирают из своей среды лучших, которые правят.

Теократическая концепция: Августин Блаженный

   В средние века господствующей отраслью культуры стала религия, которая сформировала и защищала теократическую (от «тео» – Бог) концепцию государства. В соответствии с ней верховная власть должна принадлежать Церкви, которой подчиняется власть светская. Эта концепция восторжествовала на практике, и более тысячи лет светская власть на Западе подчинялась католической церкви в лице папы римского.
   Свое обоснование теократическая концепция получила в трудах Августина Блаженного (354–430). Хорошо знакомый с философией Платона, Августин Блаженный трансформировал его представление о двух мирах – мире идей и чувственном мире – в представление о «двух градах» – граде Божьем и граде земном. Выражением града Божьего, по Августину, является католическая церковь. В отличие от мира идей Платона, град Божий есть нечто находящееся и укрепляющееся на самой земле в виде Церкви.
   Необходимость светской власти повиноваться церковной Августин обосновывал тем, что высшая власть – власть Бога, а Церковь ее представляет. Августин, таким образом, обосновывал необходимость Церкви, конкретно римской католической, и ее господствующего положения в христианском мире. Данная концепция господствовала на Западе вплоть до эпохи Возрождения и Реформации.

Государь: Н. Макиавелли

Макиавелли (1469–1527) – самый известный политический мыслитель эпохи Возрождения. Свой недюжинный талант он использовал для обоснования способов удержания власти в государстве. В своем основном произведении «Государь» Макиавелли разбирает, какими способами государи могут управлять государствами. Вот какие советы он дает правителям: «людей следует или ласкать, либо уничтожать, ибо за малое зло человек может отомстить, а за большое – не может» (Макиавелли Н. Государь. Харьков, 1998, с. 53). «Государь, если он хочет сохранить власть, должен приобрести умение отступать от добра и пользоваться этим умением смотря по надобности… И даже пусть государи не боятся навлечь на себя обвинения в тех пороках, без которых трудно удержаться у власти» (там же, с. 90). «Разумный правитель не может и не должен оставаться верным своему обещанию, если это вредит его интересам и если отпали причины, побудившие его дать обещание… А благовидный предлог нарушить обещание всегда найдется» (там же). Известен афоризм, что каждый народ имеет то правительство, которое заслуживает, но Макиавелли советует государю действовать сообразно тому, каков народ, которым он управляет.
В духе Макиавелли утверждение «пусть ненавидят, лишь бы боялись». Макиавелли считал, что страх подданных лучше, чем их любовь к правителю, потому что любовь зависит от настроения народа, а страх – от желания государя.

Общественный договор и общая воля: Ж.Ж. Руссо

   Французский мыслитель Ж.Ж. Руссо жил в эпоху Просвещения, когда изменилось общее представление о человеке. Он считал, что человек добр по природе и его поведение не сводится к удовлетворению эгоистических желаний, а включает жажду свободы и осуществления «естественных прав», к каковым Руссо относил свободу слова, печати, собраний, митингов, демонстраций и объединений. Человек рождается свободным и должен оставаться таковым в течение всей жизни. Он отдает государству отнимать у него естественные права, принадлежащие ему от рождения. Стержнем политической концепции Руссо является представление о народном суверенитете как осуществлении общей воли. Эта общая воля лежит в основе суверенитета, который «не соглашение высшего с низшим, но соглашение Целого с каждым из его членов» (там же, с. 430). Исходя из этого, Руссо дает определение закона как акта общей воли, имеющего отвлеченный характер и относящегося ко всем гражданам и ни к одному в особенности. Поэтому ни государь не может быть выше закона, ибо он член государства; ни закон не может быть несправедливым, ибо никто не бывает несправедливым по отношению к самому себе.
   Сам Руссо видит сложности, возникающие при осуществлении общей воли. «Частные лица видят благо, которое отвергают; народ хочет блага, но не ведает, в чем оно. Все в равной мере нуждаются в поводырях. Надо обязать первых согласовывать свою волю с их разумом; надо научить второй знать то, чего он хочет… Вот что порождает нужду в Законодателе» (там же, с. 433). Конечно, Руссо многого ждет от просвещения народа.
   В политическом организме Руссо различает силу и волю – исполнительную и законодательную власть. Последняя должна принадлежать народу. Результат правления настолько зависит от возможных комбинаций в абсолютных и относительных положениях народов, что невозможно ответить на вопрос, какая форма правления наилучшая. Но есть верный признак, по которому можно определить хорошее правление или нет. Это численность населения и ее рост. «При прочих равных условиях такое Правление, когда без сторонних средств, без предоставления права гражданства, без колоний граждане плодятся и множатся, есть, несомненно, лучшее. Правление, при котором народ уменьшается в числе и оскудевает, есть худшее» (там же, – с. 438–439).
   Руссо не списывал свои представления о народном суверенитете и общей воле с действительности, он мечтал в абсолютистском государстве. После Великой французской революции можно было заявить о воплощении этих идей. Но действительность редко осуществляет идеи в первозданном виде. Отсюда дискуссия о том, воплотилось ли в жизнь после крушения монархии и утверждения республики то, о чем мечтал Руссо.

Географическая школа

   В социологии выделяют ряд направлений, или. школ, которые различаются по тому, какие факторы – географические, демографические, биологические, психологические, экономические, политические, религиозные, культурные – их представители считают наиболее важными в жизни общества. Рассмотрим последовательно данные школы, начав с одной из самых ранних и четко обозначавшихся.
   Наиболее ярким представителем географической школы, создавшим систему, связывающую географические факторы с эволюцией общества, был Л.И. Мечников (1838–1888). Основным географическим фактором, предопределявшим становление цивилизации, он считал водные ресурсы, причем на разных стадиях развития общества разные их виды. На стадии ранних цивилизаций это реки. Одна из самых древних и мощных цивилизаций – египетская – возникла в бассейне великой реки Нил, которая не только обеспечивает регион водой и средством судоходства, но во время ежегодных летних разливов приносит на поля плодороднейшее естественное удобрение – ил, что позволяет получать высокие урожаи. Древнейшие цивилизации Ближнего Востока возникли в Месопотамии (Междуречье) между Тигром и Евфратом. Здесь понадобилась система ирригационных сооружений для того, чтобы доставлять воду на поля. Две другие цивилизации древности – дальневосточные, Индии и Китая, – также возникли в бассейнах великих рек, соответственно Инда и Ганга, Янцзы и Хуанхэ. Это этап речных цивилизаций.
   На следующей стадии развития цивилизаций главную роль играл другой вид водных ресурсов – моря. Основные цивилизации данного периода сложились на полуостровах, с трех сторон окруженных морями, – Греция и Рим. Это этап морских цивилизаций.
   В Новое время главным водным ресурсом стали океаны, чему способствовал как прогресс судоходства, так и рост производства и потребления. На первый план вышли такие страны, как Португалия и Испания, а затем в процессе конкурентной борьбы с ними (в частности, разгрома «Непобедимой Армады») лидерство перешло к Англии, получившей титул «владычицы морей» (точнее, океанов). Великобритания представляет собой остров и имеет относительно большую береговую линию, чем другие страны. Но в абсолютных цифрах береговой линии первенство принадлежит другим цивилизациям, достигшим полного развития несколько позже, – США и России. Каждая из этих стран омывается водами двух океанов. Это этап океанических цивилизаций.
   Другие представители географической школы подчеркивали первостепенное значение иных природных ресурсов. Французский мыслитель Ш. Монтескье (1689–1755) писал, что важнейшим фактором развития цивилизаций является климат. По его мнению, цивилизации возникают только в странах с умеренным климатом. В северных странах, где климат очень суров, жители тратят все силы на борьбу с природой и обеспечение себя необходимыми средствами существования. У них не хватает времени и сил на формирование цивилизации. В странах с жарким климатом последний действует на людей расслабляюще и не способствует развитию трудолюбия. Лишь умеренный климат благоприятен для развития цивилизаций, поскольку он заставляет людей трудиться, и в то же время плоды труда обеспечивают ускоренную эволюцию общества.
   Действительно, если посмотрим на карту мира, то заметим, что практически все основные цивилизации возникали в довольно узкой зоне умеренного климата. Концепция Монтескье позволяет объяснить, почему великие цивилизации не сформировались в бассейнах таких рек, как Енисей, Лена, и др., как следовало бы по Мечникову.
   Другие ученые подчеркивали значение рельефа местности. Так, знаменитый русский историк В.О. Ключевский, анализируя причины возникновения русского государства, важную роль придавал такому географическому фактору, как ландшафт. Он считал, что однообразие природных условий, созданное Вели – кой русской равниной, вело народонаселение обширной территории к однообразным занятиям, а последнее производило однообразие в обычаях, нравах, верованиях и было благоприятно для расселения впоследствии по всей стране, что очертило огромную государственную область. Ключевский добавляет, что однообразие формы поверхности делает климатические переходы с севера к югу и с запада к востоку более постепенными, что также способствует расселению.
   Схожесть географических условии способствовала формированию сходных мифологических сказаний, а стало быть, сходству культурных основ населения, проживающего на данной территории, и таким образом подготовила возможность образования в дальнейшем единого народа и государства.

Биологическая школа

   По аналогии с географической можно говорить о биологической школе, хотя ее очертания не столь явны и она распадается на ряд направлений. Аналогии между обществом и живым организмом известны давно, и они играли большую роль на ранних этапах развития социологии, особенно в утверждении ее специфики. Свойства организма не сводятся к сумме неживых компонентов, из которых он состоит. Общество обладает свойствами, не сводящимися к сумме свойств составляющих его людей. Эволюция видов идет в направлении их усложнения и появления новых, выполняющих особые функции тканей и органов. Также общество в процессе своего развития постепенно усложняется, появляются новые институты и классы и усиливается разделение труда.
   Первым направлением биологической школы в социологии стал так называемый социал-дарвинизм. Любопытная деталь: Ч. Дарвин создал теорию эволюции живой природы, основываясь, как он сам признавал, на социологических работах Т. Мальтуса (1760–1834), а затем социал-дарвинисты перенесли выводы Дарвина на общество. Социальная эволюция осуществляется, по их мнению, на основе столкновения социальных групп в борьбе за существование. Государство возникает в результате подчинения слабых групп более сильными, и смысл его в господстве вторых над первыми.
   Самым свежим в биологической школе является социобиологическое направление, проистекающее из социобиологии – науки, выясняющей биологические основы социального поведения животных и человека. С точки зрения социобиологии, структура социальной жизни в конечном счете коренится в биологическом строении человека. Установлено, что социальные формы поведения генетически обусловлены и существует не только индивидуальный, но родственный и групповой отбор. Таким образом, стала закладываться биологическая основа социологии, как в свое время появилась физико-химическая основа биологии, исходя из которой стало возможным изучение живых систем на молекулярном уровне. Аналогично перед социологией открылась возможность изучения социальных систем на биологическом уровне. Это направление, изучающее стыковые между социологией и биологией аспекты реальности, представляется многообещающим.

Демографическая школа

   Примыкает к биологической школе и даже является одним из ее ранних направлений демографическое. Его основателем считается английский священник и ученый Т. Мальтус, перу которого принадлежит трактат «Опыт о законе народонаселения», в котором основные социологические проблемы рассматриваются сквозь призму численности населения планеты.
   «Закон, о котором идет речь, состоит в постоянном стремлении, свойственном всем живым существам, размножаться быстрее, чем это допускается находящимся в их распоряжении количеством пищи» (Т. Мальтус, Опыт о законе народонаселения. Т. I. СПб., 1868, с. 96). Так в начале своей книги Мальтус формулирует свой закон, считая, что богатство и население некоторых стран может возрастать многие столетия при разумном ведении хозяйства, но тем не менее существуют естественные границы этого роста, хотя их и не достиг ни один великий народ, обладающий обширной территорией.
   «Главная и непрерывная причина бедности мало или вовсе не зависит от образа правления, или от неравномерного распределения имущества (Т. Мальтус. Цит. соч., т. 2, с. 341). Мальтус нигде не упоминает о науке и вообще о культуре. По его мнению, «для улучшения положения бедных необходимо уменьшение относительного числа рождений» (там же, с. 378).
   Пафос работы Мальтуса заключается в обращении к беднейшим слоям общества: если вы не хотите, чтобы голод и войны уничтожали избыточное население, не допускайте появления детей, которых не сможете прокормить. В нашем веке еще более громко, чем ранее, раздаются голоса в пользу принудительного ограничения рождаемости, и в некоторых странах проводится соответствующая политика. Она приносит результаты, но сам принудительный характер ее, часто идущий вразрез с культурными традициями, вряд ли полностью оправдан с моральной точки зрения. Впрочем, простых решений здесь не существует
   Мальтузианство теоретически подпитывает модную в настоящее время концепцию «золотого миллиарда», т. е. того количества населения, полноценное существование которого Земля может обеспечить своими природными ресурсами, и концепцию «пределов роста», в соответствии с которой для предотвращения экологической катастрофы на планете из-за исчерпания запасов полезных ископаемых, ресурсов пахотных земель и растущего по экспоненте загрязнения окружающей среды необходимо ограничить количественный рост промышленного производства

Психологическая школа

   С момента возникновения социологии в ней очень популярна психологическая школа. Так, основу политической власти Г. Спенсер видел в чувстве страха перед живыми, как основу религиозной власти – в чувстве страха перед мертвыми.
   Психологическая школа опиралась на определенные философские взгляды, в особенности концепцию «воли к власти» Ф. Ницше, из которой следовало, что в основе поведения людей и социальных институтов лежит воля к власти. Психоанализ 3. Фрейда выводил социальные институты не столько из сознательных, сколько бессознательных устремлений людей, как индивидуальных (подсознание), так и коллективных (понятие «коллективного бессознательного», введенное К. Юнгом).
   В этом направлении шли исследования коллективной психологии, или психологии толпы, которая, как отмечал еще Дюркгейм, отличается от индивидуальной психологии. В группе, а тем более в большой группе – толпе, человек ведет себя зачастую совсем не так, как вел бы, если бы руководствовался собственным разумом, и потом сам удивляется своим поступкам. Дюркгейм выдвинул «закон духовного единства толпы». Коллективная психология не менее важна для социологии, чем психология индивидуума. Ее отличает подавление рационального начала, избыточная эмоциональность, легкая внушаемость, нетерпеливость, потеря чувства ответственности, заряженность какой-либо простой идеей, утрата нравственных критериев поведения.
   В несколько ином направлении идут исследования в области этнопсихологии, приведшие к понятию психологии народа. Основатели концепции – немецкие ученые М. Лацарус (1824–1903) и X. Штейнталь (1823–1899). Одной из форм выражения коллективной психологии является, по их концепции, «дух народа». Исходным тезисом французского ученого Г. Лебона (1841–1931), изложенным, в частности, в работе «Психология народов и масс», является положение о том, что каждый народ обладает душевным строем столь же устойчивым, как его анатомические и расовые особенности.
   Одно из основных направлений в социологии сложилось под влиянием бихевиоризма – направления в психологии XX в., которое основывалось еще на опытах И.П. Павлова и последующих экспериментах над животными. Бихевиористы, в частности Б. Скиннер, считали, что базирующиеся на экспериментальных результатах такие понятия, как «рефлекс», «подкрепление» (отрицательное или положительное) и «подражание», можно переносить на людей и использовать при объяснении многих особенностей социальной жизни. К бихевиоризму имеет отношение и так называемая психологическая теория власти, в соответствии с которой государство и право имеют своей основой стремление к власти.

Экономическая школа

В социологии можно также выделить школы, которые объясняют социальную жизнь воздействием одной из сторон человеческой деятельности. Можно назвать экономическую школу, видным представителем которой был К. Маркс (1818–1883). Ее также можно считать материалистической, поскольку учение Маркса получило название исторического материализма и исхо– дило из первостепенного значения материальных потребностей Человека. Исходной точкой социального развития служит бесклассовое общество, названное Марксом первобытным коммунизмом, но затем, в результате развития производительных сил, создаются излишки продукции сверх необходимого прожиточного минимума и формируется классовое общество, дальнейшее развитие которого определяется классовой борьбой. На первой стадии классового общества – рабовладельческой общественно-экономической формации – противостоят друг другу рабовладельцы и рабы. Власть рабовладельцев над рабами беспредельна. Они пользуются трудом рабов и могут безнаказанно лишать их жизни. В результате дальнейшего роста производительных сил и классовой борьбы из рабовладельческого общества посредством революции происходит становление феодального общества, также состоящего из двух антагонистических классов – землевладельцев и крестьян. И здесь происходит присвоение феодалами производимого крестьянами прибавочного продукта (т. е. излишков сверх прожиточного минимума). Но власть землевладельца над крестьянином не распространяется дальше крепостной зависимости, по которой крестьянин прикреплен к данной территории и не может перейти в другое место. Над жизнью крестьянина феодал не властен. На следующем этапе общественного прогресса, в процессе обострения классовой борьбы, революционным путем происходит переход к следующей общественно-экономической формации – капиталистической. Два новых антагонистических класса – буржуазия и пролетариат. Наемный рабочий формально свободен, но, так как у него отсутствуют средства производства, он вынужден работать на капиталиста, который эксплуатирует его, отнимая производимую им прибавочную стоимость. Третья классовая формация – последняя в истории. Производство при капитализме приобретает общественный характер и обостряющееся противоречие между общественным характером производства и частнособственническим способом его присвоения разрешается в социалистической революции и становлении коммунистической общественно-экономической формации, что является, в соответствии с третьим законом диалектики – законом отрицания отрицания, возвращением на новом, более высоком уровне к начальной формации – первобытному коммунизму.
Марксистская концепция была, пожалуй, самой влиятельной в истории социальной мысли XIX–XX вв. После распада СССР, влияние ее продолжает сохраняться на значительной части территории земного шара – в Китае и других странах.

Социокультурная школа

   К таковой можно отнести ряд ученых, которые считали культурные факторы главными в развитии общества. П.А. Сорокин делит представителей данной школы на три группы. Одни изучали общие структурные свойства социокультурных явлений. Сюда он относит Л. Леви-Брюля (1857–1939), Э. Дюркгейма и др. В частности, Дюркгейм полагал, что одной из основных тенденций общественного развития в процессе его усложнения и одной из основных причин объединения людей в агрегаты высшего типа является разделение труда. Параллельно происходит рост человеческой солидарности, и на смену механической родовой солидарности, подкрепляемой карательными мерами, приходит органическая солидарность в процессе разделения труда. Дюркгейм определил как закон то, что механическая солидарность первоначальных разобщенных групп заменяется органической.
   Фактор разделения труда способствует увеличению специализации и культурного разнообразия. Здесь таится опасность чрезмерной специализации, когда она становится не только общественно-необходимой, но и классово-обусловленной. Человек, выполняющий, скажем, однообразную работу на конвейере, становится «винтиком» общественной машины.
   Следующим направлением в рамках социокультурной школы Сорокин считал изучение взаимоотношений между различными классами социокультурных явлений. К этому направлению он относил, в частности, М. Вебера, которому принадлежит знаменитая работа по объяснению возникновения капитализма. М. Вебер изучил изменения в области этики в период Реформации, а именно создание протестантской этики, и из этого вывел становление капитализма на Западе. Протестантская этика обязывала людей усердно трудиться и в то же время не тратить получаемые блага, а вкладывать их в производство, т. е. использовать как капитал. Капитализм, по крайней мере в период его становления, означал стремление не к наживе, а к рентабельному производству посредством его рационального регламентирования.
   Третьим направлением в рамках социокультурной школы Сорокин называет изучение динамики социальных процессов. Немецкий культуролог О. Шпенглер проследил культурные циклы развития народов и пришел к выводу, что у каждой культуры есть свое ядро (или душа), содержащие ее специфику. «Душу» античной культуры Шпенглер назвал «аполлоновской», а «душу» западной – «фаустовской». Каждая культура проходит ряд этапов – становление, развитие, закат. Последняя стадия развития культуры – цивилизация, характерными чертами которой являются ослабление творческих сил (или приобщение их к культуре широких масс населения, если определить этот процесс более позитивно). Нынешний этап развития западной цивилизации Шпенглер считал завершающим, и отсюда название его главного произведения – «Закат Европы».
   Исходя из типов культуры (или культурно-исторических типов), можно выделить типы цивилизаций, что явилось заслугой английского историка А. Тойнби, а затем типы обществ – западный, восточный, русский и т. д.

Вопросы для повторения

   1. В чем суть концепции идеального государства по Конфуцию?
   2. В чем суть концепции идеального государства по Платону?
   3. В чем суть теократической концепции Августина?
   4. Какие советы давал правителям Макиавелли?
   5. Что такое народный суверенитет и общая воля по Руссо?
   6. Каковы основные взгляды сторонников географической школы?
   7. Каковы основные взгляды сторонников биологической школы?
   8. Каковы основные взгляды Мальтуса?
   9. В чем суть марксистской социологической концепции? 10. Каковы основные направления социокультурной школы?

Литература

   1. Конфуций.Я верю в древность. – М., 1998.
   2. Платон.Государство.
   3. Макиавелли Н.Государь. – Харьков, 1998.
   4. Руссо Ж.Ж.Об общественном договоре. – М., 1998.
   5. Мечников Л.И.Цивилизация и великие исторические реки. – М., 1991.
   6. Дюркгейм Э.О разделении общественного труда. – М. -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

1996.
   7. Шпенглер О.Закат Европы. Т. 1. – М. -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

1993; Т. 2. – М., 1998.
   8. Тойнби А.Постижение истории. – М., 1991.

Глава 3
Теории социологии и политологии

Теория индустриального и постиндустриального общества

   Теория индустриального и постиндустриального общества принадлежит к числу эволюционных, т. е. таких, которые основываются на представлении о постепенном качественном изменении общества путем его перехода от одного состояния к другому. При этом считается, что перемены происходят в направлении усложнения, роста разнообразия и появления новых социальных структур. Эволюционным противостоят революционные концепции (например марксизм), основывающиеся на представлении о резком, скачкообразном качественном изменении систем, и концепции, которые или отрицают развитие, или считают его ненаправленным, как, например, концепция ненаправленной динамики социальных процессов П.А. Сорокина.
   В теории индустриального общества эволюция общества, основываясь на антропологических данных, предстает как прошедшая три этапа. Первый этап представляет собой охотничье-собирательное хозяйство, когда мужчины преимущественно занимались охотой, а женщины собирательством. Этнографы назвали такую стадию развития дикостью. В период неолитической революции, примерно 10 тыс. лет назад, произошел переход от охотничье-собирательного к земледельческо-скотоводческому хозяйству, когда собирательство сменилось выращиванием растений, а охота – разведением животных. Этот период был назван варварством. С появлением городов и письменности сформировались ранние цивилизации. Такое общество было названо аграрным, или традиционным. Оно существовало до промышленной революции конца XVIII – начала XIX в., когда в результате использования силы пара и применения машин произошло становление индустриального общества.
   Возникшая в середине XX в. научно-техническая революция дала человечеству атомную бомбу, компьютер, космический корабль и возможность уничтожить самого себя и все живое на Земле. Принципиально новая ситуация привела к тому что теория индустриального общества была дополнена теорией постиндустриального общества (Р. Арон и др.). Другое название становящегося социального уклада – информационное общество поскольку важнейшим ресурсом социума становится информация. Различия между традиционным, индустриальным и постиндустриальным типами обществ представлены в следующей таблице.

Теория социального действия

   Развивая теорию социального действия, американский социолог Т. Парсонс (1902–1979) исходил из более общего понятия действия. Парсонс определяет действие как некоторый процесс в системе «субъект действия – ситуация», имеющий значение для действующего индивида или – в случае коллектива – для составляющих его индивидов. Понятие социального действия предполагает мотив, который может быть явным или скрытым.
   Элементы социального действия составляют «единичный акт», в который, по Парсонсу, входит действующее лицо и его окружение – неизменные и изменяемые факторы, делающие возможным действие и ограничивающие выбор.
   1-й фактор: биологический организм, рассматриваемый как
   совокупность характерных свойств вида Человек разумный.
   2-й фактор: культурные системы, понимаемые как передающиеся из поколение в поколение идеи, идеалы, верования, чувства (включая речь и т. п.).
   3-й фактор: индивидуальные характеристики человека.
   4-й фактор: социальная система, к которой принадлежит человек.

   Каждая система действия должна:
   1) приспособиться к окружению (адаптация);
   2) иметь средства для достижения целей и мобилизации ресурсов (целеполагание);
   3) поддерживать свое единство – внутреннюю координацию частей (интеграция);
   4) стремиться к состоянию равновесия (поддержание культурного образца).
   Биологический фактор (организм) выполняет функцию адаптации; личностный фактор выполняет функцию целеполагания; социальный фактор выполняет функцию интеграции; культурный фактор выполняет функцию поддержания образца.
   Теория Парсонса является образцом так называемого структурно-функционального подхода, одного из основных в социологии XX в. Парсонс считал, что на современном этапе развития социологии данный подход наиболее приемлем в целях теоретической систематизации предмета исследования.
   Это теория нормального развития общества, возвращающая нас к проблеме обеспечения социального порядка. Теории такого типа называют теориями равновесия, так как главная их цель – объяснить, каким образом социальная система поддерживает свое существование. Но данная теория не объясняет резкие, революционные изменения в социальной системе.
   Теория Парсонса сложна. Делались попытки изложить ее основные выводы кратко. Например, Р. Миллс, считая, что главный вопрос, занимающий Парсонса: «как возможен социальный порядок?», отвечает на него за Парсонса так: «посредством общепринятых ценностей». Но Парсонс не рассматривает вопрос, действительно ли эти ценности внутренне присущи членам общества. Для Парсонса приемлемы два средства обеспечения социального равновесия: социализация и социальный контроль. Под порядком он понимает типичное действие, которое ожидается и одобряется в социальной системе.
   Проблему социального порядка можно проиллюстрировать на примере занятий в аудитории. Здесь имеет место индивидуальное и коллективное поведение и образуется устойчивая структура, основанная на том, что учащиеся и преподаватели обладают общим пониманием того, как следует себя вести. Оно не предполагает одинаковых действий и интересов. Интересы преподавателя и учащегося отличаются (преподавателю надо изложить материал, а учащемуся подготовиться к экзамену), но частично совпадают (преподаватель учит тому, что учащиеся должны знать). Общие интересы и понимание обеспечивают социальный порядок, в данном случае порядок в аудитории.
   Р. Миллс полагает, что теория равновесия выполняет важную идеологическую функцию, способствуя повышению устойчивости социальной системы в интересах высших слоев общества. Все социологические теории можно разделить на критические и апологетические по отношению к существующей системе власти, что соответствует, по Смелзеру, различию между функционализмом и теорией конфликта.

Теория открытого общества

   По концепции английского философа и методолога науки К. Поппера (1902–1994), общества делятся на закрытые (все существовавшие в истории ранее) и открытые (сюда относятся современные западные государства).
   Поппер называет открытым общество, в котором нет расовых, национальных и племенных различий. Но финансовые различия не менее важны, чем расовые. Здесь проходит водораздел, который сводит на нет хорошие рассуждения о демократии и гуманности. Поппер против каких-либо политических ограничений на основе расовых, интеллектуальных или образовательных различий, но в таком случае мощнейшим фактором различия между людьми становятся деньги.
   Легко прослеживается аналогия между теорией открытого общества и понятием открытой системы, используемым в современной физике. Правда, в синергетике рассматривается открытость по параметру энергии, а в теории открытого общества скорее по параметру информации.

Теория здорового общества

В первой главе своего трактата «Здоровое общество» Э. Фромм (1900–1980) задает вопрос: нормально ли современное общество? Дюркгейм обосновал ранее положение, что любое часто повторяющееся социальное явление нормально, будь то работа или преступление. Фромм решает его иначе: он говорит о патологии нормальности, особенно в современном западном обществе. Отсюда критерием здорового общества будет состояние большинства, но большинства людей, достигших свободы, подлинного саморазвития и зрелости в соответствии со свойствами и законами человеческой природы. Понятие здорового общества Фромма отличается от понимания Дюркгейма. Для последнего здоровым будет то общество, институты которого функционируют нормально. Фромм выводит здоровье общества из здоровья его членов. Больные люди формируют больное общество. Дюркгейм рассматривал возможность наличия в обществе аномии, т. е. отрицания его членами основных социальных ценностей и норм, ведущее к социальному беспорядку и последующей девиации поведения. Но он относил данное утверждение только к индивиду, но не обществу в целом. Если предположить, что девиантное (отклоняющееся) поведение может быть свойственно большинству членов общества и привести к господству деструктивного поведения, то мы получаем больное общество.
В противоположность этому Фромм называет здоровым общество, «члены которого развили бы свой разум до такой степени объективности, которая позволяет им видеть самих себя, других людей и природу в их истинной реальности, а не искажении инфантильным всеведением или параноидальной ненавистью… такой степени независимости, что они знают разницу между добром и злом, могут сделать свой собственный выбор, обладают скорее убеждениями, нежели мнениями, скорее верой, нежели суевериями и смутными надеждами. Это означало бы общество, члены которого развили в себе способность любить своих детей* соседей, всех людей, самих себя и всю природу, чувствовать свое единство с ней и в то же время сохранить чувство индивидуальности и целостности и превосходить природу в творчестве, а не в разрушении» (там же, с. 560). Такое понимание делает концепцию «здорового общества» современной социальной утопией.

Классическая теория демократии

   Французского ученого А. Токвиля (1805–1859) называют «отцом» политологии не только потому, что он говорил о необходимости создания «новой политической науки для нового мира», но и потому, что, подобно М. Веберу и Э. Дюркгейму в социологии, он был ученым, который занимался политическими проблемами и на эмпирическом уровне, а не был, как его предшественники Т. Гоббс, Ж.Ж. Руссо и Ш. Монтескье, прежде всего философом, изучающим и социально-политическую сферу.
   Токвиль полагал, что цель демократии как власти большинства – благосостояние населения. Мир идет к обеспечению равенства условий существования для всех. Его политическая форма – демократия, которая основывается на равенстве условий. Результатом является свобода, составляющие которой:
   1) отсутствие произвола (законность);
   2) федеративность (учет интересов отдельных частей государства);
   3) наличие общественных объединений (гражданского общества);
   4) независимость прессы;
   5) свобода совести.
   Причинами становления демократии в Америке Токвиль считал осуществление принципа разделения властей, широкое местное самоуправление и децентрализацию, суд присяжных и контроль за чиновниками со стороны суда, свободу совести и препятствующее вырождению демократии религиозное чувство, обеспечивающую порядок в государстве и предотвращение ущемления гражданских прав конституцию, а также характер колонистов – людей предприимчивых, средних по своим способностям, с авантюрной жилкой и жаждой свободы, склонных к религиозной независимости и чистоте (пуританство), и трудность условий жизни, что способствовало равенству и взаимопомощи.
   В большом государстве не может быть прямого участия населения в принятии государственных решений, но возможна так называемая представительная демократия, при которой граждане путем голосования выбирают своих представителей, осуществляющих общую волю народа.
   Токвиль пытается разобраться в том, что может быть источником общей воли граждан. «В мире не существует ничего иного, кроме патриотизма или религии, что могло бы заставить самых различных граждан в течение долгого времени сообща стремиться к общей цели» (там же, с. 88). Отсюда вывод: чтобы разрушить государство, надо, прежде всего, лишить его граждан патриотических и религиозных чувств.
   В то же время Токвиль предвидел опасные тенденции централизации власти в демократических странах, что и осуществилось в XX в. «Любая власть естественным образом стремится к расширению сферы своего влияния. И в конечном итоге она этого добивается, неустанно и целенаправленно воздействуя на людей, чьи мысли, желания и общественное положение каждодневно меняются» (там же, с. 484). Токвиль делает вывод, который мог бы претендовать на закон: «чем старше демократическое общество, тем более централизовано в нем управление» (там же). Современные американские политологи склонны согласиться, что данный закон действует в США.

Новая теория демократии

   Критика в адрес классической теории демократии и сама направленность развития мира потребовали внесения корректив в представления XIX в. То равноправие в начале XIX в., о котором писал Токвиль, с наступлением промышленного капитала было ликвидировано. Стало ясно, что в капиталистическом обществе равенство может быть только формальным, что послужило стимулом для развития альтернативных концепций. Последнее было сделано в XX в., и наибольшую известность приобрела так называемая другая, или новая, теория демократии Й. Шумпетера (1883–1950).
   Концепцию Шумпетера можно назвать рыночной демократией аналогично понятию рыночной экономики. Политика, по Шумпетеру, продолжение и отражение экономики. Шумпетер – экономист по профессии, уподобляет политику рыночному хозяйству. Как на рынке покупатель приобретает нужные товары, так он выбирает и наиболее устраивающего его политика, отдавая ему свой голос. Выбирается не представитель, а лучший из имеющихся в наличии. Соперничают в борьбе за голоса избирателей различные элиты. Политическая инициатива принадлежит активному меньшинству, объединенному в партии. Демократическая политика осуществляется благодаря выбору одной из соперничающих группировок.
   Рыночная концепция демократии отказывается от принципа представительства, а стало быть, от представления о народном суверенитете и общей воле. Принцип представительства в XIX–XX вв., подвергся сильной критике. В условиях, когда общая воля, если она есть, в принципе не может быть представлена, теоретически не решен вопрос, должен ли депутат представлять интересы своих избирателей или нации в целом. Тем не менее теоретический отказ от данного принципа рождает сомнение в возможности говорить о демократичности политических систем. Отказ от принципа представительства порождает поиск новых принципов.
   Шумпетер отмечает, что демократический метод исключает возможность контроля со стороны избирателей за действиями властей. Требование контроля, которое подчеркивалось противниками западной демократии, Шумпетер признает противоречащим духу демократического метода. То же он делает и с общей волей. Отрицая в принципе возможность выражения воли народа, Шумпетер пишет, что внедрение принципа пропорционального представительства, выражающего волю отдельных слоев населения, «может помешать формированию эффективного правительства и, таким образом, оказаться опасным в периоды напряжения» (Антология мировой политической мысли. Т. И. М., 1997, с. 226). Но принцип демократии, по Шумпетеру, не предполагает пропорционального представительства. «Принцип демократии в таком случае означает просто, что бразды правления должны быть переданы тем, кто имеет поддержку большую, чем другие конкурирующие индивиды или группы» (там же), а конкуренция является сутью демократии.
   В заключение Шумпетер делает вывод, что выбор избирателей, идеологически возведенный в волю народа, «не вытекает из их инициативы, но формируется, и его формирование – важнейшая часть демократического процесса» (там же, с. 231). Этим занимаются партии, принципы и программы которых напоминают виды товаров, продающихся в универмагах.
   К этому пришла новая теория демократии. Сформулируем ее основные принципы.
   1. Политическая соревновательность – главный критерий, отличающий демократию от других политических форм.
   2. Политическая инициатива в любом сообществе принадлежит активному меньшинству. Действие коллектива сводится к выбору элиты.
   3. Политическое влияние группа может оказать через лидеров, выражающих ее интересы.
   4. Демократия не выдвигает препятствий к осуществлению индивидуальной свободы. В ней самая высокая степень свободы информации.
   5. Контроль граждан за правительством связан с их правом лишить руководство возможности направлять политический процесс.
   6. Воля народа – мозаика индивидуальных и групповых интересов, и нельзя руководствоваться его единой волей.

Плюралистическая теория демократии

   Критика классической теории демократии со стороны теории элиты и новой теории демократии потребовала поисков новых принципов, которые обеспечили бы предпочтение демократического строя. Одним из таковых стал плюрализм, т. е. свободное хождение в обществе различных политических взглядов. Само по себе наличие плюрализма, считает Р. Даль (род. в 1915 г.), не дает оснований говорить о демократическом устройстве. Последнее может рассматриваться в качестве идеала, а для обозначения действительности лучше использовать термин полиархия (управление многих – в противоположность монархии).
   Данный термин должен отличить демократию идеальную от демократии реальной. Полиархия есть одна из реализаций демократии, потому эту концепцию можно назвать также теорией полиархической демократии.
   Р. Даль включает в данное понятие две характеристики: относительно высокая терпимость к оппозиции и широкие возможности влияния на поведение правительства. В полиархии функционируют семь институтов: всеобщее «избирательное право; право участвовать в общественных делах; справедливо организованные выборы, в которых исключено всякое насилие или принуждение; надежная защита свободы выражать свое мнение, включая критику правительства, режима, общества, господствующей идеологии и т. д.; существование альтернативных и часто конкурирующих между собой источников информации и убеждений, выведенных из-под правительственного контроля; высокая степень свободы в создании относительно автономных самых разнообразных организаций, включая, что особенно важно, оппозиционные политические партии; и относительно высокая зависимость правительства от избирателей и результатов выборов» (там же, с. 615). Р. Даль считает, что данные институты сложились в процессе адаптации демократических идей, которые существовали в античных городах-государствах, к масштабам современных наций-государств. Данный исторически сложившийся комплекс политических институтов по традиции, пишет Р. Даль, именуют демократическим, хотя «афинский демократ был бы шокирован политическими институтами полиархии и скорее всего отверг бы всякую возможность называть их демократическими» (там же, с. 616), хотя бы из-за наличия политических партий и заинтересованных групп, которых не было в Афинах, где каждый член народного собрания был представителем верховной власти.
   Полиархические институты необходимы, но не достаточны для осуществления демократического процесса на огромных территориях. Столь же необходим плюрализм, идейный и организационный, т. е. наличие ассоциаций и заинтересованных групп. Р. Даль подчеркивает в связи с этим важность контроля, но проблема эта, как мы знаем из новой теории демократии, остается нерешенной в современном государстве.
   Некоторые исследователи (например, норвежский политолог С. Роккан) считают, что точнее говорить не о плюралистической демократии, а о корпоративном плюрализме. Первое, конечно, не исключает второго, но именно второе реально существует в современном мире. В числе таких четырех «корпораций» С. Роккан называет правительство, профсоюзы, деловые и фермерские организации. Корпоративизм склонен к попранию демократических принципов («подсчитываются голоса избирателей, но все решают часто организационные ресурсы»). На примере США говорят также о «железном треугольнике», включающем в себя комитеты Конгресса, его бюрократию и заинтересованные группы.

Партисипаторная теория демократии

   В партисипаторной теории демократии в качестве отличительной черты демократии рассматривается то, что считается второй характеристикой полиархии – широкая возможность участвовать во влиянии на поведение правительства (в соответствии с олимпийским принципом: «главное не победа, а участие»). Можно ли предоставлять кому-либо право принимать решение за себя? Отрицательный ответ на данный вопрос предполагает, что демократия невозможна без принятия самими людьми политических решений. Термин «представительная демократия» употреблял еще в XVIII в. французский мыслитель Детю де Трасси. К древнему стволу демократии привили средневековую представительную систему и получилась новая «порода» демократии. Р. Даль соглашается, что представительная система изначально не была демократической. Какую роль играет представительная система сейчас? Даль убедительно доказывает, что в большом государстве не только прямая, но и представительная демократия практически невозможна. Члены Конгресса избираются от округов, в которых в среднем проживают более 400 тыс. совершеннолетних граждан. Если конгрессмен будет тратить на встречи с каждым по 10 мин в течение 8 час рабочего дня, то ему понадобится 20 лет. Соглашаясь по существу с выводами Михельса, Р. Даль формулирует закон соотношения времени и численности: «чем большее количество граждан входит в состав политической единицы, тем меньше степень непосредственного участия этих групп в принятии решений, касающихся управления государством, и тем больше прав они должны делегировать своим представителям» (Даль Р. О демократии. М., 2000, с. 108).
   Партисипаторная теория демократии создана усилиями американского политолога Дж. Барбера и др. Политическое участие Барбер определяет, как взаимодействие или коммуникацию с правительственными и неправительственными политическими лидерами в самых различных формах (от написания писем до забастовок и пикетов), даже если это не оказывает непосредственного влияния на ход государственного и местного управления.
   Данная теория подверглась основательной критике. Действительно, чтобы элиты были ответственны перед населением, граждане должны действовать в соответствии с рационально-активистской моделью поведения. «Однако для достижения другой составляющей демократии – власти элит необходимо, чтобы обычный гражданин имел совершенно иные позиции и вел себя соответственно им. Чтобы элиты были сильными и принимали властные решения, следует ограничивать участие, активность и влияние обычного гражданина… Потребность во власти элит предполагает, что обычный гражданин будет относительно пассивен, выключен из политики… таким образом, от гражданина в демократии требуются противоречащие одна другой вещи: он должен быть активным, но в то же время пассивным» (Антология мировой политической мысли. Т. II, М., 1997, с. 604). Это и реализуется, когда гражданин считает, что от него что-то зависит. Элита действует, и гражданин не испытывает чувства бессилия. Важна, стало быть, по Г. Алмонду, потенциальная демократия, в то время как реальная демократия приведет к дестабилизации политической системы, т. е. действующая система, называясь демократической, на самом деле не может быть таковой. Должно быть сочетание активности и пассивности граждан, и среди граждан должны быть активные и пассивные, что и имеет место фактически.
   Участие граждан необходимо в демократическом обществе, но само по себе участие, даже очень активное, не делает общественное устройство демократическим. Множество участвующих в состязании бегунов никогда не станут победителями – лицами, принимающими решения. Высказывалось мнение, что расширять масштабы участия за пределы голосования опасно для самой демократической системы. Лозунгу «Больше участия в интересах демократического развития» противопоставляется принцип «Не будите спящую собаку».

Теория элит

   Теория элит (от франц. «элитэ» – выборный), созданная итальянскими учеными В. Парето (1848–1923) и Г. Моска (1858–1941), была реакцией на классическую теорию демократии и базировалась на анализе централизации власти, об опасности которой предупреждал Токвиль. В основе данной теории лежит представление о том, что политика – сфера борьбы элит между собой и с народом. В циркуляции элит Парето видел основную движущую силу общественного развития. Элита делится на две части: «тех, кто прямо или косвенно играет заметную роль в управлении обществом и составляет правящую элиту; остальные образуют неуправляющую элиту» (Антология мировой политической мысли. Т. II. М., 1997, с. 61). Для обозначения двух соперничающих элит Парето использовал макиавеллевские образы «львов» и «лисиц», поскольку правящий класс имеет два рычага удержания власти – силу и хитрость.
   Парсто считал народное представительство фикцией и полагал, что «повсеместно имеется малочисленный правящий класс, удерживающий власть отчасти силой, отчасти с согласия класса управляемых, значительно более многочисленного» (там же, с. 68). Существующий в «демократических» (это слово Паре-то ставит в кавычки) странах режим Парето определяет как плутократию.
   Продолжил данное направление Г. Моска. Он различал правящий и политический класс. В первый входит не только политическая, но экономическая и военная элита; второй включает не только властвующую группу, но и оппозицию. С точки зрения Моска, то, что древние греки назвали демократией, на самом деле было аристократией для большого числа членов общества. Принципы демократии, монархии и аристократии действуют одновременно во всяком политическом организме. Правящий класс организуется и приобретает власть после неолитической революции, когда население делится на постепенно становящихся знатью воинов и закрепощаемых земледельцев. Такой процесс, по Моска, происходил и на Запале и в России.
   Анализ эволюции правящего класса, проведенный Моска, позволяет вспомнить классификацию Платона, в соответствии с которой демократия превращается в олигархию: богатство, по Моска, в процессе эволюции общества становится более доминирующей чертой, чем воинская доблесть. Соответственно «тип политической организации, который можно назвать феодальным государством, трансформируется в принципиально другой тип, который можно назвать бюрократическим государством… Как только осуществляется такая трансформация, богатство создает политическую власть, точно так же, как политическая власть создает богатство» (там же, с. 125).

Теория олигархизации

   Немецкий политолог и социолог Р. Михельс (1876–1936), как Парето и Моска, считается одним из основоположников литологии, а также социологии политических партий. Михельс пришел к выводу, что олигархизация – неизбежная форма жизни крупных социальных структур. Отсюда следует «железный закон олигархизации» Михельса, в соответствии с которым демократия, если бы она была возможна, неизбежно выродилась бы в олигархию. По Михельсу, демократия как государственный строй в принципе невозможна. Цивилизованное человечество не может существовать без господствующего политического класса. «Большинство человечества, обреченное жестоким фатализмом истории на вечное «несовершеннолетие» будет вынуждено признать господство вышедшего из собственной среды ничтожного меньшинства и смириться с ролью пьедестала для величия олигархии» (Антология мировой политической мысли. Т. II. М., 1997, с. 189–190).
   Закон олигархизации предполагает смену одного господствующего слоя другим как предустановленную форму человеческого общежития в больших союзах. «Могут победить социалисты, но не социализм, гибнущий в момент победы своих приверженцев… Массы удовлетворяются тем, что, не щадя своих сил, меняют своих господ» (там же, с. 190).
   Классовая борьба имеет место в обществе в целом и в отдельных партиях, даже рабочих, представляющих собой классовую смесь. В каждой партии есть свой руководящий слой, который также неизбежно подвержен процессу олигархизации. Михельс приводит поговорку французских рабочих: «Если выбрали, значит, пропал». Чем больше и разнородней становится партия, тем сильнее в ней процесс олигархизации.
   То же самое относится и к профсоюзам. «Сколь незначительны различия между тенденциями развития государственных олигархий (правительство, двор и т. д.) и олигархий пролетарских» (там же, с. 193). «Представитель», ощущающий полную свою независимость, превращается из слуги народа в господина над ним» (там же), как государственный «слуга», так и партийный.
   Общий вывод Михельса: «Демократия очень хорошо уживается с определенной степенью тирании и по другим психологическим и историческим причинам: масса легче переносит господство, когда каждый ее индивид имеет возможность приблизиться к нему или даже включиться в него» (там же, с. 196). Здесь опять возвращаемся к Платону, считавшему, что демократия переходит в тиранию, и можем подтвердить на материале XX в., что это действительно так. Заслуга Михельса в том, что теорию элиты он распространил на все крупные социальные группы и, обобщив, провозгласил один из немногих в социологии и политологии законов.

Концепция бюрократизации

Подойдя к решению политологических вопросов с социологических позиций, немецкий ученый М. Вебер (1864–1920), по существу, подтвердил закон олигархизации Михельса. Рассмотрев особенности функционирования государственной бюрократии, М. Вебер пришел к выводу, что численный состав и влияние этого социального слоя будет неизбежно расти по мере усложнения функций государства. Борьбу между политическими партиями и чиновничьим аппаратом Вебер назвал основным конфликтом политической жизни. Будущее общество станет, по Веберу, диктатурой чиновничества. Это предвидение оправдывается.
М. Вебер призывал бороться против растущей бюрократизации общества и эффективный способ борьбы видел в проведении политических референдумов или плебисцитов по различным вопросам, которые давали бы возможность населению напрямую высказывать свою точку зрения. Этот способ используется время от времени в разных странах (в том числе и в нашей), но еще не достиг такого масштаба, чтобы можно было говорить о нахождении противовеса тенденции бюрократизации. То значение, которое Вебер придавал проведению референдумов, дало основание назвать его концепцию плебисцитарной теорией демократии. В лице Вебера две во многом противоположные концепции – демократическая и элитарная – соединились в виде одной синтетической теории.

Теория заинтересованных групп

   Теория заинтересованных групп А. Бентли появилась в ответ на так называемый правовой формализм, в соответствии с которым общество развивается по непреложным законам, наподобие природных. В то же время эта теория указывает на механизм принятия решений в политической сфере, в том числе законов. В соответствии с ней в обществе существует большое количество групп, так или иначе воздействующих на политическую сферу с целью реализации своих интересов. Трудность создания данной теории заключается в прослеживании связей, часто скрытых, между заинтересованными общественными группами и действующими политическими структурами. В этом главная заслуга А. Бентли.
   К заинтересованным А. Бентли относил социальные группы, имеющие свои политические интересы: профсоюзы рабочих и фермеров, организации предпринимателей, представителей различных профессий (врачей, адвокатов, инженеров), церковные, женские, молодежные, экологические и иные общественные организации. Например, Американская ассоциация производителей, Союз потребителей США и т. п. Члены данных организаций объединены одинаковыми интересами и в целом отражают разнообразие экономических, этнических, религиозных, региональных, демографических, профессиональных и других интересов. Их совокупность составляет гражданское общество в данной стране. В реальной жизни существует сотрудничество и столкновение групп. С одной стороны, они способствуют объединению граждан по интересам и приобщают к политике широкие слои населения, с другой стороны, группы начинают все активнее втягиваться в политические процессы и оказывают на них заметное влияние. Такие группы существуют в качестве движущих сил и опор политической системы и мостиком от индивида к государственному целому.
   Деятельность заинтересованных групп имеет двоякое значение в современной политической жизни. С одной стороны, она искажает исходную объективную картину политической жизни; с другой стороны, способствует более широкому распределению власти в обществе и тем самым его устойчивости и повышению степени независимости граждан от государства.
   Защита заинтересованными группами своих политических интересов получила название лоббирования. Оно может происходить двумя основными путями: заинтересованные группы могут воздействовать на профессиональных политиков и чиновников самыми разными способами (от составления петиций до подкупа), а могут стремиться вводить во власть своих представителей что более надежно.
   Способность к созданию заинтересованных групп зависит от политического режима в государстве и от особенностей национального характера и степени развития гражданского общества Согласно одному из современных опросов, на вопрос, готовы ли они создать группы с целью выступления против принятия несправедливого с их точки зрения закона, ответили утвердительно 56 % американцев, в то время как в Великобритании 34 % опрошенных, в ФРГ – 13 %, в Италии – 7 %. Соответственно в США существует порядка 11 ООО разнообразных групп интересов.
   Заинтересованные группы могут защищать не только частные интересы отдельных слоев, но интересы любого члена общества Сюда относятся Союз потребителей США, экологические группы и т. п. Членом такой группы может стать каждый.
   Теория заинтересованных групп показала, что в современных системах власти осуществляется не воля каждого отдельного индивида, а воля объединенных групп, которые проводят ее с помощью воздействия на общественное мнение и на политические структуры, не суммируясь в «общую волю». Это потребовало внесения корректив в классические представления о демократии.

Концепция государства всеобщего благосостояния

   Данная концепция возникла после того, как в конце 20-х гг. XX в. западный мир потряс сильнейший экономический кризис, показавший, что рынок сам по себе не способен нормально функционировать и гарантировать всему населения минимум благ и услуг. Внезапное обнищание широких слоев продемонстрировало важность благосостояния общества для нормальной работы производящей экономической системы. Тогда и возникла, благодаря усилиям Дж. Кейнса (1883–1946), концепция государства всеобщего благосостояния.
   Суть концепции – в преодолении социальных конфликтов путем создания с помощью государственного регулирования экономики, смешанной экономики, политики социальных услуг
   сносных условий жизни для всех слоев общества посредством реализации программ социальной помощи низкодоходным и неимущим слоям, принятия мер для уменьшения безработицы и т. д., т. е. решении всех тех проблем, которые сам по себе не способен решить рынок. В какой-то мере это было перениманием опыта СССР, в котором осуществлялась широкая социальная программа, но без столь кардинальных изменений, как отказ от частного предпринимательства.
   Вошел в широкий оборот термин «социальное государство». Конечно, любое государство в определенном смысле социально, так как в нем живут люди и оно состоит из социальных групп, но здесь имеется в виду другой смысл. Социальным называется государство, которое обеспечивает всем жителям определенное количество социальных благ, включая прожиточный минимум, право на образование, медицинское обслуживание и т. д. Социальное государство должно помогать (путем налогообложения) тем, для кого без такой помощи гражданские права оказались бы пустыми обещаниями.
   Сторонники данной концепции полагают, что в будущем экономические проблемы могут быть решены. И тогда люди снова станут больше ценить цели, чем средства, а любовь к деньгам будет восприниматься так, как и должно – как болезненное состояние. В целом данная концепция представляет собой либерально-капиталистический эквивалент социалистической идеологии.

Концепция национального интереса

   Концепция национального интереса относится к внешней политике и подчеркивает вторую сторону обеспечения власти – силу. Ее разработчик Г. Моргентау (1904–1982), американский политолог немецкого происхождения, один из основоположников школы «политического реализма», который «базируется на трех постулатах: основным субъектом международных отношений является национальное государство, выражающее свои интересы в категориях силы (т. е. они обусловлены той силой, которой он обладает); следствием этого, внутренней пружиной, двигающей международные отношения, становится борьба государств за максимизацию своего влияния во внешней среде; оптимальным ее состоянием видится международное (региональное) равновесие сил» (Антология мировой политической мысли. Т.Н. М., 1997, с. 500).
   Вывод Моргентау таков: «Внешнеполитические цели должны формулироваться через призму национального интереса и быть поддержаны адекватной мощью» (там же, с. 505). Концепция национальных интересов заставляет вспомнить фразу, сказанную известным английским политиком Г.Д. Пальмерстоном: «У Англии нет постоянных друзей и врагов, есть только постоянные интересы».
   Концепция национальных интересов снимает моральные ограничения с межгосударственных отношений. В соответствии с ней можно делать все, что на благо национальным интересам, используя рычаги, которые присущи власти: силу и хитрость. Это видим в современном мире, нынешняя однополюсность которого позволяет все шире основывать внешнюю политику на силе, оставляя место в информационной сфере для хитрости. Последняя преобладает во внутригосударственных отношениях властвующей элиты с населением, тогда как первая – в международных отношениях. Эта концепция показывает, насколько наивно утверждать, что у какого-либо государства нет врагов, а только друзья. Концепция национального интереса не оставляет камня на камня от данной веры, действительно соответствуя «политическому реализму».
   Сравнивая политологические концепции XIX и XX вв., можно сделать вывод о сближении противоположных позиций по линии демократия – элитаризм. Демократические концепции эволюционировали от классической теории демократии Токвиля в сторону новой теории демократии, которая признала несостоятельными и утратившими силу многие традиционные представления, претендовавшие на роль неотъемлемых свойств демократии – о народном суверенитете, общей воле, представительстве, а взамен их ввела более скромные утверждения о рыночности, плюралистичности и партисипаторности демократии. Теория элит также продвинулась по пути к элитарной демократии, хотя исследования основоположника данного направления Л. Миллса порой напоминают выводы Парето и Моска.

Вопросы для повторения

   1. Как понимается социальная эволюция в концепции индустриального и постиндустриального общества?
   2. В чем суть теории социального действия Т. Парсонса?
   3. В чем суть концепции открытого общества К. Поппера?
   4. В чем разница в понимании социальной нормы, здоровья и болезни общества Э. Дюркгейма и Э. Фромма?
   5. Каковы основные положения классической теории демократии?
   6. Чем отличается от нее новая теория демократии?
   7. В чем суть теории элит?
   8. Как формулируется закон олигархизации Михельса?
   9. Из кого состоят заинтересованные группы?
   10. В чем суть концепции национального интереса?

Литература

   1. Новая технократическая волна на Западе. – М., 1986.
   2. Поппер К. Открытое общество и его враги. – М., 1991.
   3. Фромм Э. Здоровое общество // Психоанализ и культура. – М., 1995.
   4. ТоквильА. Демократия в Америке. – М., 1994.
   5. Шумпетер Й. Капитализм, социализм и демократия. – М., 1995.
   6. Миллс Р. Властвующая элита. – М., 1959.

Глава 4
Личность и ее социализация

Для многих социологов человек выступает в качестве исходной клеточки социальной структуры. Поэтому изучение человека и определение его природы, потребностей и желаний представляет для социологии огромный интерес.

Природа человека

   Проблема природы человека, т. е. обнаружения фундаментальных свойств, представляющих собой основу его существования и деятельности, волновала с древнейших времен. Еще в Древнем Китае спорили между собой мыслители: одни считали природу человека доброй, другие – злой. В Древней Греции и Древнем Риме противоположные философские школы эпикурейцев и стоиков, соглашаясь в том, что человек должен жить по своей природе, кардинально расходились в том, что такое природа человека – общее с другими животными, как думали эпикурейцы, или разум, как полагали стоики. В Новое время споры разгорелись с новой силой. Опять два противоположных утверждения: Гоббса – что человек по природе эгоист, и Руссо – что человек по природе добр. Были философы, которые отрицали наличие у человека природы, как Локк, назвавший человека «чистой доской». Вполне социологическое определение принадлежит Марксу: «Сущность человека – совокупность всех общественных отношений».
   Итальянский экономист и социолог В. Парето (1848–1923), вопреки утверждению стоиков о разумной природе человека, утверждал, что человеческое поведение имеет иррациональный (алогичный) характер, заставляя вспомнить концепцию пралогического мышления первобытного человека Л. Леви-Брюля. Иррациональный характер определяется инстинктами и скрытыми чувствами, которые человек пытается облагородить с помощью разума, придумывая идеологические системы.
   Американский исследователь В. Макдугалл (1871–1938) в работе «Основные проблемы социальной психологии» определил 11 основных инстинктов у человека, каждому из которых соответствует своя простая эмоция и элементарное действие. Так, стадному инстинкту отвечает тяга к общению как эмоция и общение как действие. Из инстинктов, эмоций и действий Макдугалл выводил основные социальные институты.
   В XX в. умозрительные представления о природе человека сменились эмпирическими социологическими данными. Американский психолог А. Маслоу (1908–1970) говорит о формировании нового взгляда на человеческую природу «как целостную, единую, сложную психическую систему… которая является инстинктообразной, изначальной, данной, «естественной», т. е. наследственно детерминированной, отличающейся высокой мерой сопротивляемости» (Маслоу А. Психология бытия. М., 1997, с. 230, 231). Для преодоления разногласий относительно природы человека имеет смысл разделить ее на высшую и низшую. Тогда к низшей части будут относиться инстинкты человека, которые у него общие с животными, а к высшей то, что отличает человека от животных – его разумность.
   С понятием человеческой природы коррелируют два других понятия – потребностей, т. е. того, без чего существование человека невозможно, и инстинктов, с помощью которых потребности удовлетворяются.

Потребности человека

   Каковы потребности человека? Фромм разделяет их на общие для человека и животных: голод, жажда, потребность в сне и сексуальном удовлетворении – и специфические для человека: потребность в приобщенности, преодолении ограниченности собственного существования, чувстве укорененности, ощущении тождественности. Эти потребности должны быть удовлетворены, иначе человека ждет утрата душевного здоровья, как неудовлетворение физиологических потребностей влечет за собой смерть. Так, потребность преодолеть ограниченность своего существования человек достигает двумя путями – созидания и (если это стремление не удовлетворяется) разрушения Потребность соединения с другими также может удовлетворяться двумя путями: неформальным общением в рамках первичной группы и гражданского общества и вхождением в тоталитарную структуру – тем, что Фромм назвал «бегством от свободы».
   А. Маслоу считал фундаментальными такие потребности, неудовлетворение которых вызывает болезнь. Фундаментальные потребности присущи человеку как представителю вида Homo sapiens. Они могут быть разделены на физиологические и психологические. Иерархия фундаментальных потребностей, по Маслоу, выглядит так:
   1. Физиологические потребности (пища, вода, сон и т. п.).
   2. Потребность в безопасности (стабильность, порядок).
   3. Потребность любви и принадлежности (семья, дружба).
   4. Потребность в уважении (самоуважение, признание).
   5. Потребность самоактуализации (развитие способностей).
   Потребности названы в порядке жизненной необходимости их удовлетворения. «Человек может жить хлебом единым, если ему не хватает хлеба. Но что происходит с желаниями человека, когда хлеба достаточно, когда его желудок постоянно сыт? Сразу же появляются другие, более высокие потребности и начинают доминировать в организме. Когда и они удовлетворяются, новые, еще более высокие потребности выходят на сцену, и так далее» (Теории личности в западно-европейской психологии. М., 1996, с. 418). К этому надо добавить, что человек может не осознавать своих психологических потребностей и стремиться к удовлетворению других, нефундаментальных. Психологические потребности не так очевидны, как физиологические. Это само по себе создает проблему человеческого существования. Не всегда также физиологические потребности идут именно в указанной последовательности. Потребность самоактуализации может быть и на втором месте, опережая остальные.
   Маслоу использует понятие метапотребностей, которые составляют единство с фундаментальными потребностями. Это потребность в справедливости, истине, красоте, смысле жизни и т. п. Неудовлетворение их вызывает «метапатологии». Это может быть ощущение бессмысленности и бесцельности жизни. Неудовлетворение метапотребностей вызывает метажалобы. Наличие таких жалоб показывает, что все обстоит достаточно благополучно. Уровень жалоб, по Маслоу, может свидетельствовать о просвещенности общества.
   Маслоу считает, что высшие потребности и ценности существуют в самой человеческой природе, а не приходят от какого-либо внешнего источника. К высшим ценностям Маслоу относит истину, добро, красоту, целостность, жизненность, уникальность, совершенство, справедливость, простоту, самодостаточность.

Определение социализации

Вырванный из начального единства с природой, человек стремился обрести новые связи – социальные, которые заменяют ему те, которых он лишился. От того, насколько это удается, зависит его душевное здоровье. «Даже при полном удовлетворении физиологических потребностей человек воспринимал бы свое состояние одиночества и отделенности как тюрьму, из которой он должен вырваться, чтобы сохранить душевное здоровье. И в самом деле, индивид, потерпевший неудачу в попытке приобщиться хоть к чему-нибудь, т. е. как бы пребывающий в заключении, даже не находясь за решеткой, – психически нездоров» (Фромм Э. Здоровое общество // Психоанализ и культура. М., 1995, с. 298). Приобщенность выступает в виде подчинения, когда человек «преодолевает изолированность своего индивидуального существования, становясь частью кого-то или чего-то большего, нежели он сам, и испытывает чувство тождественности благодаря приобщению к силе, которой он подчинил себя» (там же). Или в виде господства, превращая других в часть самого себя. Реализация стремления к подчинению и господству никогда не приносит удовлетворения, поскольку любая степень подчинения и господства всегда оказывается недостаточной, чтобы дать человеку чувство тождественности и единения. Только одно чувство, по Фромму, удовлетворяет человеческую потребность в единении с миром – любовь. Любовь заключается в переживании человеческой солидарности, в единении с Универсумом. Итак, условием психически здоровой жизни является достижение какой-либо формы приобщенности, но продуктивная форма любовь – позволяет человеку обрести единство с ближним и в то же время сохранить свою целостность.
Способом приобщения служит социализация. В широком смысле социализация – это процесс усвоения индивидом образцов поведения, социальных норм и ценностей, необходимых для его функционирования в обществе. От социализации следует отличать воспитание, представляющее собой целенаправленное воздействие на человека с целью его социализации в определенном направлении, а также образование – «формальный процесс, на основе которого общество передает ценности, навыки и знания от одного человека или группы другим» (Смелзер Н. Социология. М., 1998, с. 427).

Механизмы социализации

   Как происходит социализация? Г. Тард считал, что имеются три механизма социализации, и назвал их законами.
   1. Закон подражания (или повторения): дети подражают взрослым, подчиненные – руководителям, обычные люди – знаменитостям и т. д. Моды, традиции и ритуалы зиждятся на подражании. На этом же принципе основывается приобщение к новациям. Одни выступают в качестве генераторов идей (творческое меньшинство), другие – в качестве их распространителей. Так как в обществе одновременно действуют несколько моделей для подражания, то их интерференция приводит еще к одному закону.
   2. Закон противопоставления. Это противостояние происходит в обществе и в душе каждого человека, который выбирает одну из нескольких моделей поведения. Иногда, скажем, учителя сокрушаются: «Мы учили разумному, доброму, а вырос преступник». Все дело именно в противоборстве различных моделей социализации. Данная борьба приводит в действие третий закон.
   3. Закон приспособления. В процессе борьбы идей и людей происходит их адаптация друг к другу с достижением согласия и компромисса.
   Дюркгейм, отвергнув концепцию подражания, нашел механизм социализации в принуждении индивида обществом. Важной чертой социального факта помимо его объективности, по Дюркгейму, является его принудительная сила. «Социальный факт узнается лишь по той внешней принудительной власти, которую он имеет или способен иметь над индивидами» (Дюркгейм Э. Социология… с. 36). Свойство принуждения входит даже в определение социального факта: «социальным фактом является всякий способ действий, устоявшийся или нет, способный оказывать на индивида внешнее принуждение; или иначе: распространенный на всем протяжении данного общества, имеющий в то же время свое индивидуальное существование, независимое от его индивидуальных проявлений» (там же, с. 39). Поскольку потребность в общении – фундаментальная потребность человека, социальное принуждение в принципе есть то, чего хочет он сам, а не совершенно чуждая ему внешняя сила (скажем, государство обладает монополией на власть над человеком, но последний добровольно подчиняется ему).
   П.А. Сорокин дает свою классификацию механизмов социализации:
   1) имитация;
   2) идентификация (осознание принадлежности к той или иной общности);
   3) стыд;
   4) вина.
   Тем самым он вводит моменты, связанные с наличием такого внутреннего свойства человека, как совесть.

Развитие средств социализации

   Одним из направлений эволюции общества стало развитие средств социализации. У истоков становления вида Homo sapiens таковыми были разум, речь и труд. Параллельно изготовлению орудий труда появились моральные нормы. Первыми формами социальных объединений были стадо, род и племя – объединения на основе кровнородственных связей. Люди жили родовыми группами, а продолжение рода осуществлялось дуально-родовой организацией. Первобытное искусство и магические действа дополняли формы социализации на стадии охотничье-собирательного хозяйства возможностью опосредованной передачи и обмена чувствами. После неолитической революции переход к оседлой жизни сопровождался появлением поселений – деревень, облегчивших коммуникацию. Искусство развивалось в направлении создания крупных мифологических систем, объединявших население.
   Следующая стадия социализации – создание ранних цивилизаций. Присущие цивилизации города обеспечили обмен информацией между большими массами людей, а создание письменности облегчило хранение и передачу информации, которая до этого была устной. Город (процесс урбанизации), письменность, мифология – три мощных рычага социализации, обеспечившие объединение племен в крупные социальные образования.
   Новая отрасль духовной культуры – философия – создала универсальный язык понятий, пригодный для общения между всеми людьми. Этому же способствовало создание мировых религий, которые, в дополнение к объединению человечества на рациональном уровне, объединили людей на чувственном уровне, на основе веры.
   Важный этап в развитии средств социализации – появление печатного слова, книгопечатание, давшее возможность каждому легко приобщаться к информации, идущей из прошлого. Становление науки в Новое время создало второй универсальный язык после философии и дало знание, общее для всех людей. В XIX в. в дополнение к мировым религиям людей объединили мировые идеологии. В первой половине XX в. появились радио, телевидение, обеспечившие возможность передавать по всей планете сначала звук, а потом изображение. Во второй половине XX в. к средствам передачи информации прибавились спутниковая связь и Интернет, ставший возможным на основе распространения персональных компьютеров. Создалось всемирное информационное поле как прообраз предсказанной П. Тейяром де Шарденом и В.И, Вернадским ноосферы.
   Растет численность населения планеты. Все большую часть их составляют жители мегаполисов. С повышением общей плотности населения растет динамическая плотность, причем также по экспоненте.

Социальный статус и социальные роли

   Социальным статусом называется социальная позиция, предполагающая определенные права и обязанности. Они могут быть естественными, приобретенными, предписанными или профессионально-должностными. Соответственно статус может быть предписанным и приобретенным. Предписанный статус обусловлен полом, этническим происхождением, местом рождения, положением семьи. Приобретенный статус определяется тем, чего человек добился в своей жизни. Человек может иметь несколько статусов, но один из них будет главным. Например, для студента дневного отделения техникума главным будет статус студента, а для студента вечернего или заочного отделения он может определяться местом работы.
   В соответствии со своим статусом человек должен вести себя определенным образом. Совокупность действий, которые он должен выполнять, определяют его социальные роли. Сумма ролей, принадлежащих данному статусу, называется ролевым набором. Ролей может быть много в зависимости от того, насколько человек приобщен к социуму. Он может выполнять одновременно роли начальника, подчиненного, мужа, отца, сына, водителя, пешехода и т. д., причем роли могут противостоять друг другу и требовать различных качеств. Так, в качестве мужа человек должен проявлять одни свойства, а в качестве подчиненного на работе – другие. Необходимость выполнять в одно и то же время требования различных ролей способна вызывать ролевые конфликты и ролевую напряженность.
   К каждой роли предъявляются определенные ролевые требования. От каждого ждут поведения, соответствующего выполняемой роли, – ролевые ожидания. В зависимости от того, хорошо или плохо выполняется данная роль, дается социальная оценка (от оценки в буквальном смысле до оценки в переносном, широком смысле). В случае, если ролевые требования не выполняются и ролевые ожидания не реализуются, могут следовать социальные санкции, как правовые, так и моральные.

Социальные типы

   Социальные типы Г. Зиммель определяет как совокупности людей, различающихся по своему общественному положению. Это бедняк, аристократ, вор и т. д. Принадлежность к данному социальному типу позволяет определить место человека в жизни с точки зрения других людей, но важно и для него самого, поскольку помогает ему обрести чувство тождественности и ответить на вопрос: «Кто я?». Отнесение себя к определенному типу позволяет человеку считать себя приобщенным к социуму и посредством самоидентификации избежать ощущения одиночества.
   У самоидентификации есть две противоположности: одна – отсутствие отождествления себя с кем-либо, вторая – отождествление себя с самыми различными, порой противоположными персонажами (я такой, «как вам угодно»). Последнее также сильно разрушает человека, как и первое. Он становится носителем слишком многих ролей, и в процессе деятельности в качестве «ролевика» теряет самого себя, взамен личности приобретает личины и маски.
   Л. Гумплович рассматривает три традиционных социальных типа: дворянин, горожанин, крестьянин. Первому присуща привычка господствовать, высокое мнение о собственной значимости, гордая осанка; второму – стремление добиться удачи, нажить капитал, изобретательность; третьему – ненависть к господам, тупое упорство, привычка спокойно сносить тяжкий жребий. Затем господствующее сословие распадается на сословие бюрократов, военных и крупных землевладельцев. Также средний класс распадается на ремесленников, купцов, владельцев собственности, биржевиков, ученых, врачей, адвокатов и т. п. Гумплович формулирует следующий социологический закон: «неизменность и постоянство морального типа прямо пропорциональна степени сцепления и прочности структуры социального класса, каковая зависит, в свою очередь, от количества обобществляемых моментов» (Западно-европейская социология XIX – начала XX веков… с. 46).

Социальный характер

   Под социальным характером Э. Фромм понимает «ядро структуры характера, общее для большинства представителей одной и той же культуры, в противоположность индивидуальному характеру, отличающему друг от друга людей, принадлежащих к одной культуре… Назначение социального характера так организовать энергию членов общества, чтобы их поведение определялось не сознательным решением следовать или не следовать социально заданному образцу, а желанием поступать так, как они должны, и вместе с тем – удовлетворением от действий, соответствующих требованию культуры. Другими словами, функция социального характера состоит в том, чтобы формировать и направлять человеческую энергию в данном обществе, дабы обеспечить его непрерывную деятельность» (Психоанализ и культура… с. 338–339). Фромм утверждает, что социальный характер образуется путем принуждения, но он подчеркивает, что оно должно быть превращено во внутреннее стремление индивида.
   Соотношение социального характера с социальным типом таково, что типов много или несколько, а социальный характер один, воплощающий в себе особенности данного общества, точнее, результирующую между давлением общества и сопротивлением (тоже внутренним) человека и его природы. Социальный характер – это конкретный результат социализации в данном обществе, реальный отпечаток, который накладывает общество на индивида. Социальный характер может иметь свои разновидности в зависимости от того, насколько поляризовано общество. Чем оно многообразнее, тем больше оттенков социального характера.
   П.А. Сорокин разделяет акты деятельности на
   1) дозволенно-должные,
   2) рекомендуемые и
   3) запрещаемые.
   К дозволенно-должным относятся такие акты, «которые сопровождаются специальными психическими процессами, наделяющими меня или других определенными правами и обязанностями» (Сорокин П.А. Человек. Цивилизация. Общество… с. 54). Я должен что-то сделать потому, что этого требует закон, мои должностные обязанности и т. п. И я имею право что-то сделать в соответствии с законами и должностными инструкциями. Такие акты регламентированы и имеют вынужденный характер. Ко второй группе относятся акты деятельности, совершаемые добровольно, чтобы доставить кому-либо приятное и, вообще, сделать нечто положительное. Такие акты превышают необходимый минимум «доброго» поведения, не противоречат дозволенно-должным, не регламентированы и не обязательны. Я могу дать кому-то в долг определенную сумму денег, а могу и отказать. Акты, относящиеся к третьей группе, также добровольны, но идут вразрез с представлениями о дозволенно-должных актах и нарушают их. Они недопустимы и противоречат поведению, которое обязательно. В эту группу входит невыполнение должностных правил, преступления и т. п.
   Трем группам актов деятельности соответствуют три основные формы реагирования на поступки. Акты, воспринимаемые как должные, оцениваются как нормальные, правильные, справедливые и не вызывают ни ненависти, ни особой любви. Например, мы платим деньги в магазине и получаем нужный продукт. Рекомендуемые акты вызывают благодарность и симпатию по отношению к совершившему их человеку, желание оказать ему услугу. Реакцией на запрещенные акты являются недружелюбие и ненависть по отношению к совершившему их, чувство отвращения и желание отомстить. «Акты рекомендуемые назовем подвигом или услугой, а реакцию на них со стороны другого, воспринимающего их именно как акты рекомендуемые, наградой. Акты запрещенные назовем преступлением, реакцию на них, понимаемых другими именно как акты запрещенные, – наказанием. Акты дозволенно-должные и вызываемую ими реакцию будем называть просто дозволенно-должными. Таким образом, получается три пары актов и вызываемых ими реакций: преступление – наказание, подвиг – награда, «дозволенный» акт – «должная» реакция» (там же, с. 60).

Девиантное поведение

   Девиантным называется поведение, отклоняющееся от общепринятого, среднего. Противоположно девиации понятие конформизма, под которым понимается стремление человека полностью соответствовать нормам поведения (как формально, так и по существу), принятым в данном обществе.
   Девиантное поведение является результатом недостаточной социализации, которая как раз и усредняет поведение человека, но может рассматриваться как результат недостаточной самореализации, отклонением человека от продуктивной деятельности: любовь сменяется ненавистью, а созидательная сила трансформируется в разрушительную. Относительно второй причины девиантности выше приводилось высказывание Фромма. Что касается первой причины, то рассмотрим ее на примере объяснения Дюркгеймом самоубийства – одной из форм девиантного поведения.
   Самоубийство объясняется различными причинами.
   1. Экономическая: бедность, банкротство и т. п. Действительно, периоды экономической депрессии сопровождаются увеличением количества самоубийств. Но среди богатых людей самоубийц больше и их больше в богатых странах.
   2. Биологическая: плохое здоровье, психические заболевания и т. п. Действительно, бывают случаи, когда больной, страдающий человек кончает жизнь самоубийством. Психические заболевания также приводят к самоубийству. Но самоубийц больше в странах, где положение со здоровьем населения в целом лучше.
   3. Психологическая: разочарование в жизни, психическая травма и т. п. Действительно, психологическое недовольство может вести к самоубийству, но отнюдь не всегда тяжелое психологическое состояние приводит к решению уйти из жизни.
   4. Географическая: климатические условия, время года и т. п. Подсчитано, что в мае самоубийств больше. Но это, по-видимому, вызвано не самим по себе месяцем, а более интенсивной общественной жизнью в этот период.
   Рассмотрев все варианты объяснения, Дюркгейм пришел к выводу, что это частные следствия одной главной причины, заключающейся в дезинтеграции социальной структуры и низкой степени социализации личности. В подтверждение Дюркгейм привел следующие факты:
   1) разведенные кончают жизнь самоубийством чаще, чем не вступавшие в брак;
   2) одинокие чаще женатых;
   3) бездетные чаще имеющих детей, причем, чем больше детей, тем меньше люди хотят расстаться с жизнью;
   4) крестьяне реже горожан;
   5) богатые чаще бедных;
   6) безработные и бродяги чаще имеющих постоянные занятия и место жительства;
   7) мужчины чаще женщин;
   8) психически больные чаще здоровых;
   9) атеисты чаще верующих;
   10) люди творческих профессий чаще остальных;
   11) во время крупных социальных движений число самоубийств уменьшается.
   Эти эмпирические данные и объясняются Дюркгеймом недостаточной социализацией личности и социальной дезинтеграцией. Выводы Дюркгейма о причине самоубийств имеют отношение и к определению смысла жизни. «Если разрываются узы, соединяющие человека с жизнью, то это происходит потому, что ослабела связь его с обществом» (Западно-европейская социология XIX – начала XX веков… с. 371).
   Причиной девиантного поведения служат и внутренние свойства личности, и влияние социальной среды, и сам по себе уровень развития общества. Гумплович считал, что большая часть преступлений и правонарушений возникает из конфликтов общей морали и морали отдельных социальных групп, а частые конфликты служат показателем того, что государству не удалось объединить социальные группы в единое целое.
   По мнению Р. Мертона, причиной девиации является разрыв между культурными целями общества и социально одобряемыми средствами их достижения. А именно: в современном западном обществе деньги и власть – наиболее престижные цели. Помимо того что власть является «товаром с нулевой суммой», т. е. ее никогда не хватит на всех, богатство тоже недоступно для большинства населения. А поскольку социально одобряемые средства достижения денег и власти недоступны всем, люди склонны прибегать к недозволенным способам их достижения.
   Среди девиантов можно встретить людей, отставших в своем развитии от основной массы и воспроизводящих модели социальной жизни, которые пройдены человечеством. Так, преступления, связанные с воровством, восходят к временам, когда не было частной собственности и запрета пользоваться любой вещью (преступник воспроизводит в данном случае поведение древнего человека; между прочим, и дети, повторяя путь развития человечества, на определенной стадии не видят разницы между своим и чужим). Подтверждением данного сопоставления служит то, что социальная структура в местах заключения напоминает социальные отношения первобытного общества и примитивных народов. Известно также, что меньше нарушений совершают дети, старающиеся походить на своих родителей (т. е. стремящиеся воспроизводить структуру зрелого общества), а больше правонарушений, когда дети стремятся походить на сверстников (т. е. там, где воспроизводится примитивная общественная структура). К девиантам относятся и опередившие свое время – гении.
   Теория эволюции объясняет, почему девиантное поведение не может быть ликвидировано и, таким образом, является нормальным. Во-первых, часть общества воспроизводит прежние формы социальной жизни. Во-вторых, чтобы общество развивалось, должны существовать люди, думающие и действующие не так, как все. Должны быть «социальные мутации» и «социальные мутанты». Эти «мутации», как и биологические, по большей части отрицательные для социума, но среди них присутствует небольшое число «положительных мутаций», приносящих социуму пользу. За счет этих положительных в социальном смысле мутаций происходит прогресс общества.
   Р. Мертон обращает внимание на социально-классовую природу девиантного поведения. Ее подчеркивает и концепция стигматизации, в соответствии с которой более влиятельные группы ставят клеймо девиантов на представителей подчиненных групп. Явление имеет основания, поскольку в субкультуре низших слоев общества (так называемых маргиналов), вырабатываются особые формы поведения, отличающиеся от принятых большинством: готовность к риску, выносливость, стремление к острым ощущениям и ориентация на «везение». Когда индивид идентифицирует себя с субкультурой, нормы которой противоречат нормам доминирующей культуры, создаются условия для девиаций.
   Существуют группы населения более склонные к девиантному поведению. Например, молодежь по отношению к людям пожилого возраста, мужчины по сравнению с женщинами и т. д.
   Различают первичную (сами по себе нарушения) и вторичную (зафиксированные документально) девиации. Чем больше различия между ними, тем сильнее искажается общая картина девиантного поведения в обществе.

Вопросы для повторения

   1. Что говорят философия и современная социология о природе человека?
   2. Как классифицируются потребности человека?
   3. Каковы стадии эволюции человека?
   4. Что такое социализация?
   5. Каковы механизмы социализации?
   6. Как развивались средства социализации?
   7. Что такое социальный статус и социальные роли?
   8. Что такое социальные типы и социальный характер?
   9. Каковы основные причины девиантного поведения?

Литература

   1. Маслоу А. Психология бытия. – М., 1997.
   2. Зиммель. Г. Избранное. Т. 2. – М., 1996.
   3. Дюркгейм Э. Самоубийство. – СПб., 1998.
   4. Теории личности в западно-европейской и американской психологии. – Самара, 1996.

Глава 5
Социокультурные взаимодействия и социальные группы

Определение социального действия и взаимодействия

   Общество состоит из взаимодействующих индивидов, имеющих определенные цели и желания. В их взаимодействии – подлинный смысл социального. Оно составляет содержание социальных явлений и объединяется в типы: господство, подчинение, сотрудничество, солидарность, соперничество, конфликт, равноправие, разделение труда и т. д., реализующиеся в различных институтах – семье, государстве и т. п.
   Действие – проявление человеческой активности, имеющее определенный субъективный смысл или целерациональную основу. Такое действие обеспечивает возможность взаимодействия и тем самым делает его социальным. М. Вебер выделяет следующие типы социальных действий:
   1) целерациональное;
   2) ценностно-рациональное;
   3) эмоциональное;
   4) традиционное.
   Они разделяются по степени рациональности, наибольшей у первого типа и наименьшей у последнего. Социальное действие «может быть:
   1) целерациональным, если в основе его лежит ожидание определенного поведения предметов внешнего мира и других людей и использование этого ожидания в качестве «условий» и в качестве «средств» для достижения своей рационально поставленной и продуманной цели;
   2) ценностно-рациональным, основанным на вере в безусловную – эстетическую, религиозную или любую другую – самодовлеющую ценность определенного поведения как такового, независимо от того, к чему оно приведет;
   3) аффективным, прежде всего эмоциональным, т. е. обусловленным аффектами или эмоциональным состоянием индивида;
   4) традиционным, т. е. основанным на длительной привычке» (Западно-европейская социология XIX – начала XX веков. М., 1996, с. 477).
   Соответственно социальным отношением будет поведение нескольких людей, соотнесенное по своему смыслу друг с другом и ориентирующееся на это. Точно так же социальное взаимодействие относится к такому типу взаимодействий, которое ориентировано на поведение других. Случайное столкновение двух прохожих на улице не будет социальным взаимодействием. П.А. Сорокин определяет взаимодействие как любое событие, с помощью которого один человек влияет на открытые действия или состояние ума другого. Элементами социального взаимодействия являются индивиды – два или более. А к компонентам социального взаимодействия помимо людей относятся ценности и нормы и материальные носители взаимодействия. Социальные взаимодействия классифицируются по различным признакам.

Классификации социального взаимодействия

   Социальные взаимодействия можно разделить по характеру связей на жесткие и мягкие (на основании того, легко их расторгнуть или нет), сильно и слабоорганизованные (по степени их устойчивости и кристаллизации), разветвленные или нет (по наличию или отсутствию нескольких направлений, по которым осуществляется взаимосвязь).
   По содержанию взаимодействия выделяют семейные, национальные, расовые, родовые, индивидуальные, производственные, педагогические, религиозные, моральные, государственные, правовые, имущественные и т. п.
   Различают формы взаимодействия:
   1) каталитическую (знание о другом);
   2) открытые действия;
   3) воздержание от действий;
   4) активная толерантность.
   Каталитическим называется взаимодействие в процессе воспоминания о ком-либо, когда отсутствует непосредственный контакт. Особенность данного взаимодействия в том, что сам по себе катализатор (то, о чем мыслят) не меняется, но оказывает влияние на реальные действия. Различие между третьей и четвертой формой в том, что под воздержанием от действий понимается пассивное уклонение от совершения действия. Активная толерантность состоит в претерпевании воздействий, исходящих от других людей. При этом терпение рассматривается как добродетель, требующая определенных способностей и внутренних усилий, порой больших, чем для открытых действий. Различие здесь скорее в психологическом переживании, которое в том и другом случае представляет собой «неделание».
   В зависимости от силы, производимой ими, действия делятся на эффективные и неэффективные. Одно слово, даже спокойно произнесенное, может произвести громоподобный эффект или же не оказать никакого впечатления.
   Проявления результатов действия по времени могут быть продолжительными или краткосрочными. Есть действия, оказывающие влияние на всю последующую жизнь человека, а есть и такие, влияние которых испаряется почти мгновенно. Глубина взаимоотношений, достигаемая в любви, позволила французскому философу Ж. – П. Сартру утверждать, что истинное общение возможно только в любви и наедине.
   Действия могут быть сознательными и неосознанными. Социология изучает действия сознательные хотя бы со стороны одного участника. Бессознательно совершаемые действия, вызывающие сознательную реакцию, довольно часты. Например, человек может совершить какой-либо поступок, не осознавая, зачем он это делает, но окружающие будут стремиться понять причину данного поступка.
   Действия можно также разделить на преднамеренные и непреднамеренные. Преднамеренные действия мотивируются сознательной целью и осуществляются ради ее достижения. Непреднамеренные действия мотивируются прошлым и настоящим опытом и осуществляются без какой-либо сознательной цели. Не все сознательные действия являются преднамеренными, а лишь такие, которые совершаются с определенной, заранее поставленной целью, но не спонтанно или в ответ на действия других. Действия ради чего-то следует отличать от действий из-за чего-то. Иногда человек действует сознательно, но вопреки своей же собственной цели, например, выпивает, дав зарок не пить. Это пример сознательных непреднамеренных действий. Человек может действовать сознательно на основе «нормативной мотивации», т. е. подчинясь правовым или моральным нормам, и такие действия также будут непреднамеренными.

Ценности и нормы

   Вторым компонентом взаимодействия являются ценности и нормы, на основе которых люди вступают в отношения. Все значимое для человека представляет ценность. Материальные ценности – земля, дома, мебель; духовные ценности – наука, религия, образование и т. п. Нормы составляют особый вид ценностей: это правила поведения – нормы права, морали, этикета, конструирования машин, написания стихотворений… Социология изучает только те взаимодействия, которые связаны с ценностями и нормами, в противном случае это предмет физических, биологических и иных наук. Является ли действие преднамеренным или нет, дружеским или враждебным, гармоничным или дисгармоничным, договорным или неформальным, моральным или аморальным, научным или идеологическим, зависит от ценностей, заложенных в него. Без ценностного компонента национальный флаг – просто кусок материи, привязанный к палке, а книга – совокупность бумажных страниц, скрепленных переплетом.
   Материально идентичное часто совершенно различно в социокультурном отношении, а то, что различается биофизически, может быть идентично по социокультурным параметрам. Например, из двух близнецов один может быть президентом, а другой рабочим, а президенты разных стран могут быть мужчинами и женщинами.
   Компонент значения создает причинную связь между людьми и материальными носителями взаимодействия там, где их иначе не было бы, например, объединяет в институт или препятствует образованию связей, например, запрещает преступления. Ценности и нормы изучаются обстоятельно в курсе культурологии.
   Третьим важным компонентом взаимодействия служат его материальные носители.

Материальные носители взаимодействия

   О материальных носителях говорилось в предыдущей главе. Без носителей, или проводников, невозможно значимое взаимодействие.
   Все носители взаимодействия можно разделить на физические и символические. Физические действуют через свои физические свойства – камень, пуля, атомная бомба. Символические носители оказывают действие не столько благодаря физическим свойствам, сколько благодаря символическому значению, например, слово.
   В свою очередь, в зависимости от вида используемой материи или энергии, проводники делятся на
   1) звуковые – речь, музыка, звонок, различные шумы;
   2) световые и цветовые – картины, письменность, светофор;
   3) пантомимические – жест, ритуалы;
   4) термические – батареи в домах и т. п.;
   5) механические – удары, операции;
   6) химические – духи, алкоголь;
   7) электрические и радиопроводники – телефон, телеграф, радио;
   8) предметные – кольцо, флаг, деньги.
   Разнообразные проводники соединяются между собой, образуя непрерывную цепочку, в которой люди могут быть необходимыми промежуточными звеньями. Вместе они образуют «соединительную ткань» общества. Можно сказать, что вся материальная культура представляет собой сумму носителей, определяющих поведение и психическое состояние людей, может быть, через много поколений (эффект эпохи Возрождения как возвращения к античной культуре).
   Носители могут восприниматься сами по себе, идентифицируясь с определенными значениями, ценностями и нормами (фетишизация). Например, флаг рассматривается как эмблема независимости, власти, достоинства, чести и славы нации. Так носитель становится идолом, которому поклоняются, рассматривая его как символ чего-то, хотя в самом по себе носителе этого нет. Идол отождествляется с идеалом. На этом принципе построены магические обряды. Их ценность хотя бы в том, что носители обладают свойством воздействия на сознание людей, которые их используют (рикошетное действие). Представители примитивных культур, скажем, верят, что само по себе произнесение слова достаточно, чтобы вызвать определенные события в природе. Этим убеждением определяется наличие табу на использование некоторых слов непосвященными, особенно женщинами и детьми.
   Существует явление персонификации, когда абстрактное понятие трансформируется в объективную сущность. Так появляются божества Виктория, Фортуна… В. Парето считал, что в наше время подобная персонификация происходит со словами Прогресс, Демократия и т. п.
   Все три компонента взаимодействия – люди, ценности и материальные носители – представляют собой нераздельное единство.

Социальное пространство

   Социальное пространство состоит из народонаселения Земли, представляя собой совокупность связей между всеми людьми. В социальном пространстве люди группируются в соответствии с их социальным статусом. Чем ближе они по своему социальному статусу, тем ближе в социальном пространстве. Люди, близкие по социальному статусу, могут жить в разных частях планеты. Например, рабочий в России и рабочий в Австралии.
   Наоборот, люди, находящиеся близко географически, могут быть далеки друг от друга социально. Например, король и его слуга. В геометрическом пространстве они находятся почти всегда рядом, но по социальному статусу между ними дистанция огромного размера. Человек может уехать очень далеко, изменив свое положение в геометрическом пространстве, но только от этого его положение в социальном пространстве не меняется (по этому поводу говорят: от себя не убежишь). И наоборот, можно оставаться на одном месте, но социальное положение будет меняться. Например, немецкий философ Кант никуда не выезжал из Кенигсберга, но по мере публикаций его работ его положение в социальном пространстве существенно менялось.
   Чтобы определить социальное положение человека, надо знать его гражданство, национальность, отношение к религии, профессию, место работы, отношение к политическим партиям, экономический статус, происхождение и т. д. Другими словами, социальное положение человека – это совокупность его связей со всеми группами населения и внутри каждой из групп с ее членами. Совокупность таких групп составляет систему социальных координат, позволяющую определить социальное положение любого индивида. Можно перефразировать известную поговорку «Скажи мне, кто твой друг…» так: «Скажи мне, к каким социальным группам ты принадлежишь и каковы твои функции в пределах каждой из этих групп, и я скажу, каково твое социальное положение в обществе и кто ты в социальном плане».

Социальная структура

   Социальной структурой называют устойчивую связь элементов социальной системы, совокупность социальных институтов, ролей и статусов. Выделяют четыре формы интеграции элементов системы.
   1. Пространственное, или механическое, сосуществование: любой конгломерат в пространстве (люди в метро).
   2. Соединение, обусловленное внешним фактором, причем любой элемент заменяем другим (группа студентов в институте).
   3. Каузальная, или функциональная, интеграция, при которой различные элементы влияют друг на друга и на систему в целом, причем исключение одного из элементов и перенесение его в другую систему влечет за собой изменение структуры и функций целого (семья).
   4. Логико-смысловая интеграция, при которой связь элементов наиболее сильна.
   По направленности взаимодействие может быть одно-или двусторонним, а сама направленность солидарной (стремления сторон совпадают), антагонистической (при конфликте), смешанной (совпадение частичное).
   При организованном взаимодействии в зависимости от направленности можно выделить организованно-антагонистический тип взаимодействия (например, тюремная система); организованно-солидарный (на добровольной основе: например, партия); организованно-смешанный (наиболее распространенный: от семьи до церкви и государства).
   Антагонистический тип взаимодействия, основанный на отношении «господство – подчинение», в зависимости от содержания принуждения можно подразделить на 1) экономический (два его главных элемента антагонистические общественные классы), при котором преобладает экономическое насилие; 2) тоталитарный (два его главных элемента – начальник и подчиненный), при котором преобладает политическое насилие; 3) кастовый, (главные элементы – касты), при котором преобладает профессиональное насилие. Кастовым называется такое устройство, при котором невозможен переход из одной социальной группы в другую. Оно известно в природе (у пчел, термитов) и в обществе (хотя кастовых обществ в полном смысле слова сейчас нет, но в Индии кастовость существовала до начала XX в. и еще не вполне изжита). Название типов взаимодействия может быть использовано для характеристики типа общества и политического режима (капиталистическое, тоталитарное, кастовое).
   Выделяют три типа взаимодействий в длительно существующих организованных группах:
   1) семейный тип: экстенсивная, интенсивная, солидарная, продолжительная связь (пример: семья, друзья, мать и ребенок);
   2) договорный тип: ограниченность времени действия, лими-тированность условий, ограниченная солидарность (пример: покупатель – продавец, работодатель – рабочий);
   3) принудительный тип: антагонизм (пример: охранник – заключенный, феодал – крепостной).
   Дюркгейм ввел понятие объема общества и его динамической плотности. «Динамическая плотность при равном объеме общества может определяться числом индивидов, действительно находящихся не только в коммерческих, но и в нравственных отношениях, т. е. не только обменивающихся услугами или конкурирующих друг с другом, но и живущих совместной жизнью» (Дюркгейм Э. Социология… с. 129). Современная проблема некоммуникабельности, имеющая причиной и следствием уменьшение динамической плотности, возможно, связана с увеличением объема общества. Формальное увеличение количества связей, вызванное ростом численности населения, приводит к изменению качества связей, т. е. к уменьшению динамической плотности. Это можно назвать соотношением объема общества и динамической плотности.

Типология социальных групп

   Социальная группа есть совокупность индивидов, взаимодействующих друг с другом, осознавших свою принадлежность к данному объединению и признающихся членами его с точки зрения других. Все группы можно разделить на большие и малые. Группа студентов, участвующая в работе семинара, может быть названа малой, а лекционный поток – большой группой. Группа, состоящая из двух человек, называется диадой, из трех – триадой.
   Существуют критерии деления групп на первичные и вторичные. Первичные группы основываются на кровнородственных или дружественных связях и называются так потому, что развитие общества и каждого человека начинается именно с таких групп. Они характеризуются тесными непосредственными связями и сотрудничеством, являясь фундаментом для формирования социальной природы и идеалов индивида. Пример: семья, игровая группа детей, соседи и т. п. Постепенно все большее значение в социальной жизни приобретают вторичные группы, основанные на более формальных связях и сильнее организованные. Но первичные группы не потеряли своего значения, и известно, что во время каких-либо неожиданных происшествий (стихийных бедствий и т. п.) человек стремится в лоно семьи.
   Соответственно типам взаимодействий группы делятся на профессиональные (профсоюзы), политические (партии), образовательные (студенческие группы), культурные (творческие союзы). У каждого типа социальных групп свои культурные особенности, отличающие его от других. Особый набор символов, убеждений, ценностей, образцов поведения, отличающих один тип социальных групп от других, получил название субкультуры. Они изучаются в курсе культурологии.
   Свойствами группы являются членство, т. е. ощущение и объективная принадлежность к данной группе, самоидентификация (отождествление человека с группой, к которой он принадлежит), конформизм (принятие ценностей и норм данной группы), иерархичность (соподчиненность членов группы). Лидер группы может быть формальным, т. е. назначаемым, и неформальным, т. е. признанным без какого-либо официального утверждения. Неформальный лидер может быть инструментальным – лидером по роли в выполнении какой-либо работы, или эмоциональным – лидером по общению на уровне чувств. Он может быть идейным, т. е. выражающим идеи большинства членов группы, или харизматическим, т. е. обладающим набором личных качеств в наибольшей степени привлекательных для других. Данное разделение лидеров напоминает разделение отношения к отцу и матери. В отношении к отцу более характерны качества, которые имеются у лидера инструментального, идейного; в отношении к матери преобладают качества эмоционального, харизматического лидера.
   Большая группа, сформированная для достижения определенных целей, называется организацией. Организации отличаются типом формирования и способом взаимодействия между людьми. Наиболее простым видом организации является харизматическая группа, объединенная вокруг харизматического лидера. Например, Христос и его ученики. Для такой организации характерно непостоянство структуры, сильная зависимость от лидера, отсутствие иерархии и нестабильность. Можно выделить три стадии формирования харизматической группы:
   1) кристаллизация,
   2) признание данной группы окружающими;
   3) институционализация, скажем, образование церкви.
   Второй вид организации – добровольная ассоциация, которая характеризуется тем, что образована для защиты общих интересов ее членов, членство в ней добровольное, принудительная власть отсутствует и она не связана с государственными органами (например, общество филателистов).
   Третий вид – организации тоталитарного типа: больницы, приюты, дома для престарелых, монастыри, казармы, военные училища, тюрьмы, в которых существует более или менее строгая дисциплина и принудительное подчинение.
   Четвертый вид организации – бюрократии, появляющиеся на определенной стадии развития общества в процессе его рационализации со следующими характеристиками: разделение труда, порядок подчиненности, наличие центра – офиса, штат сотрудников, правила внутреннего распорядка вместо прямого надзора, официальная процедура подготовки должностных лиц, лояльность.

Характеристики общностей

В 1897 г. немецкий ученый Ф. Теннис (1855–1936) выпустил книгу под названием «Община и общество», которой было суждено стать значительной вехой в истории социологии. В ней дан сравнительный анализ двух типов общностей, один из которых тяготеет к традиционной сельскохозяйственной общине, а другой – к современному индустриальному обществу. Другими словами, сравнивались главное общественное образование земледельческо-скотоводческого хозяйства – деревня и главное общественное образование промышленного хозяйства – город. С точки зрения Тенниса, в общине господствуют отношения на основе инстинкта и чувств, в обществе – на разуме и формальной организации. Разница в отношениях людей в деревне и городе хорошо видна на примере сравнения поведения продавца и покупателя в деревенском магазинчике и городском супермаркете. В первом случае покупка сопровождается разговором о жизни, о родственниках, о делах и отношения преобладают дружески-неформальные; во втором случае отношения всецело регулируются официальной инструкцией и не выходят обычно за рамки той основной цели, которая привела покупателя в магазин.
Различия между поведением людей в общине и обществе напоминают различия между отношениями в первичных и вторичных группах, в малых и больших группах, в семье и в государстве. В целом они могут быть сведены в следующую таблицу.

Как и при разделении лидеров, можно сделать вывод, что общине больше соответствует женский тип отношений, а обществу – мужской тип. Отдельные виды изучаются в отраслевой социологии. Так, существует социология поселений (которая делится на социологию деревни и социологию города), социология семьи, социология государства (часть политической социологии), социология производства – часть экономической социологии и т. п.

Вопросы для повторения

   1. Что такое социальное действие и взаимодействие?
   2. Какие классификации социального взаимодействия существуют?
   3. Какое значение в социальном взаимодействии имеют ценности и нормы?
   4. Как делятся материальные носители взаимодействия?
   5. Что такое социальное пространство?
   6. Какие существуют классификации социальной структуры?
   7. Какими свойствами обладают малые и большие группы?
   8. Как связано расширение групп с индивидуализацией?
   9. Какие виды организаций существуют?
   10. Почему человек ведет себя в толпе иначе, чем когда он один?

Литература

   1. Сорокин П.А. Человек. Цивилизация. Общество. – М., 1992.
   2. Западно-европейская социология XIX – начала XX веков. – М., 1996.
   3. Дюркгейм Э. Социология. – М., 1995.
   4. Психология толп. – М., 1998.
   5. Зиновьев А.А. Коммунизм как реальность. – М., 1994.

Глава 6
Социальные институты и типы общества

Социальные институты

   Под социальным институтом (от лат. «institutum» – учреждение) понимаются исторически сложившиеся устойчивые формы организации совместной деятельности людей: семья, производство, государство, образование, собственность, армия, церковь и т. д. Социальные институты можно рассматривать как ткани и органы организма, а семью как клетку общества. Чтобы яснее представить значение социальных институтов можно вспомнить об институте в узком смысле слова, в котором учатся. Для чего нужны институты и каковы взаимодействия в пределах институтов? Эти взаимодействия имеют преимущественно формальный характер и обладают принудительной силой.
   Каждый институт выполняет определенные функции, удовлетворяющие социальные потребности. Появление институтов – результат дифференциации общества. Процесс образования институтов можно сравнить с процессом развития органов в живом теле. Он, по Спенсеру, проходит три ступени. «У животных низших типов выделение желчи выполняется не печенью, а отдельными клетками, рассеянными в стенке кишечного канала… Каждая из этих клеток выполняет свою функцию индивидуально» (Западно-европейская социология XIX в…. с. 310). На следующей, более высокой ступени, первоначальные клетки переходят из рассеянной группы в тесно сплоченную массу. Наконец, на третьей ступени формируется особый орган – печень. Аналогично в обществе сначала каждый работник ведет свое дело в одиночку, потом появляются мастерские ремесленников, объединенные в определенных местах, затем фабрики как особый институт. Точно так же образование первоначально дается в каждой семье по-своему. Затем появляются домашние школы, а потом институты в узком смысле слова как учебные заведения. В зависимости от уровня развития различных частей общества и от состояния его членов в них могут сосуществовать все три ступени. Каждый человек в самом младшем возрасте воспитывается в семье, затем обучается в школе (как правило, рядом с домом), а затем получает высшее образование, порой далеко от места жительства. Путь, ведущий к образованию новых институтов, можно представить в виде следующей схемы: рост (развитие общества) → разделение труда → дифференциация → новые институты.
   Процесс превращения социальных взаимодействий в институты носит название институционализации. Ее условием является возникновение определенных общественных потребностей. Социальные институты имеют надындивидуальный характер и обладают эмерджентными свойствами. Скажем, свойства института как учебного заведения не сводятся к сумме свойств студентов, преподавателей и административного персонала.
   Социальные институты обладают устойчивой структурой, но и она может меняться по мере изменения функций, которые выполняет данный институт. Каждый социальный институт содержит в себе ценности и нормы, которые становятся присущими конкретным людям, входящим в него. Процесс их приобщения к ценностям и нормам социального института называется интернализацией. Итак, элементами институционализации является наличие ценностей и норм, интернализация и организационное оформление.
   Социологи выделяют четыре основные функции социальных институтов:
   1) воспроизводство членов общества;
   2) социализация;
   3) производство и распределение жизненно важных ресурсов;
   4) контроль за поведением населения.
   По видам деятельности социальные институты можно разделить на
   1) экономическо-социальные – собственность, обмен, деньги, банки, хозяйственные объединения;
   2) политические – государство, партии, преследующие политические цели общественные организации;
   3) социокультурные и воспитательные – музеи, театры, школы, институты в узком смысле слова;
   4) нормативно-ориентирующие – церковь, суд чести;
   5) нормативно-санкционирующие – право, исправительно-трудовые учреждения;
   6) церемониально-символические – ритуалы, регламент и т. д.

Типы общества

   В предыдущих главах общество сравнивалось с организмом. На самом деле это нечто более сложное – организация. Общество в социологии – один из видов социальной системы, характеризующийся, по Парсонсу, свойством самообеспечения. От общества следует отличать понятие сообщества (например, в выражении «мировое сообщество») как совокупности всех людей на Земле.
   История развития общества есть история развития социальных групп. В предыдущей главе мы говорили об этом, проведя разделение между первичными группами, сформированными раньше, и вторичными, которые создаются на основе первичных. Так что типология социальных групп связана с историей их развития. В этой главе развитию социальных общностей будет уделено более пристальное внимание.
   Для самых крупных общественных образований существуют несколько наименований. Маркс, имея в виду определенный экономический уклад как основу общества, говорил об общественно-экономической формации. В политологии, имея в виду организацию государственной власти, используют термины «политическое устройство» и «режим». В культурологии, в соответствии с особенностями развития культуры в обществе, выделяют типы цивилизации. В социологии, имея в виду интегративиую характеристику общества, включающую его экономическое и политическое устройство, культурную специфику и психологический характер членов, говорят о типах общества аналогично тому, как выделяют социальные типы индивидуумов.
   В истории развития общества выделяют первобытное общество (или первобытную общественно-экономическую формацию), сельскохозяйственное (традиционное аграрное) общество и промышленное (индустриальное) общество. Как в животном мире, есть кастовые и некастовые общества. Пример первого – Индия, в которой существовали четыре касты. В большинстве других обществ были сословия, переход из одного в другое в которых был ограничен. Современные государства по степени экономического развития делятся на развитые, развивающиеся и наименее развитые.
   Два крупных типа современного общества – Восток и Запад. Западное общество можно подразделить на европейское и североамериканское, далее, европейское – на английское, немецкое, испанское, французское и т. д. А французское: на пиккардийское, фламандское, бургундское, гасконское, бретонское, провансальское и т. д. Перечисленная классификация не является искусственной, она отражает процесс образования данной нации из различных народностей, живших на соседствующих территориях.
   Важным является вопрос о том, от чего зависят типы общества – от социальных институтов, господствующих в них, или от национального характера входящих в них народов.

Национальный характер

Г. Лебон считал, что неизменные, самые общие и основные законы, управляющие общим ходом каждой цивилизации, вытекают из душевного строя народа. «Жизнь народа, его учреждения, его верования и искусства суть только видимые продукты его невидимой души… Идеи начинают оказывать свое действие только тогда, когда они, после очень медленной переработки, преобразовались в чувства и проникли, следовательно, в темную область бессознательного, где вырабатываются наши мысли» (Западно-европейская социология XIX – начала XX веков… с. 98–99). Лебон полагал, что в основе классификации народов должна лежать их психология, индивидуальные и моральные особенности. Это можно назвать «душой» народа. Психическая организация зависит от устройства мозга. Совокупность психологических особенностей, присутствующих у большинства индивидов, принадлежащих к данному народу, называют национальным характером. Каждый индивид не только дитя своих родителей, но всего народа, т. е. всего ряда предков, и чем древнее народ, тем определеннее его национальный характер. «Все жители одной и той же провинции по необходимости имеют общих предков… и постоянно приводятся к среднему типу той длинной и тяжелой цепью, которой они суть только последние звенья» (там же, с. 102). Запас идей и чувств, приносимых на свет представителями одного и того же народа, и образует его душу. Вследствие очень большой устойчивости психологических особенностей народа душа его меняется медленно в течение веков. Она тем устойчивее, чем крепче сеть общих традиций, идей, чувств, верований, способов мышления народа. «В действительности она и только она одна сохраняет нации, не имея возможности разорваться без того, чтобы не распались бы тотчас же эти нации» (там же, с. 129). Народ может потерять свою территорию, язык и обычаи, разойтись по всему миру, но если он сохранил свою душу, то остается целостностью.
В коллективную душу народа входит небольшое количество основных идей, но главным образом – коллективное бессознательное, за которое ответственна наследственность. Характер народа неразрывно связан с его менталитетом. Среди основных элементов характера Лебон упоминает нравственность. «Для народа иметь нравственность – значит иметь твердые правила поведения и не отступать от них» (там же, с. 109). Нравственность связана с умом на высшей стадии его развития, как и способность предвидеть последствия своих поступков и возможность управлять своими инстинктами, владеть собой. А способность владеть собой, наряду с настойчивостью и энергией, – один из главных элементов характера.

Восточный тип общества

«Запад есть Запад, Восток есть Восток и вместе им не сойтись», – эта знаменитая фраза английского писателя Р. Киплинга неоднократно цитировалась. Конечно, на Востоке существовало и продолжает существовать большое количество цивилизаций, резко отличающихся друг от друга. Восточное общество на самом деле многолико. Достаточно сопоставить Ближний и Дальний Восток, во многом непохожие друг на друга. Под понятием Восток объединяется некая суммарная характеристика свойств, которые противостоят чертам современной западной цивилизации. Какие это свойства? В экономической деятельности это так называемый азиатский способ производства, при котором основные виды собственности находятся в руках государства. Правда, во второй половине XX в. некоторые страны Востока, начиная с Японии, а затем Южная Корея, Тайвань и др., стали переходить на западную экономическую модель, теряя свое своеобразие в этой области.
Восток в политической сфере в средние века и Новое время отличался деспотической системой правления, наличием авторитарных и тоталитарных режимов. Сдвиги наметились после второй мировой войны. В Японии установился политический режим, близкий к западным. В последние десятилетия важные изменения затронули страны, с которыми олицетворялся Восток, – Индию и Китай. Специфика Востока сохраняется, прежде всего, в культурной области, наиболее традиционной и устойчивой. Здесь следует отметить важную роль религиозных традиций даосизма, конфуцианства, синтоизма, буддизма, индуизма; патернализм во всех областях жизни; склонность к автаркии и т. п. Менталитет восточного человека и специфика восточной культуры особенно ярко проступают в сопоставлении с культурой Запада и отличаются от последней полисемичностью традиций и устоев общественной жизни.

Западный тип общества

Современный западный тип общества возник в конце средних веков, и движущей силой его стали развитие капиталистической экономики, переход от монархической системы правления к республиканской, становление науки как ведущей отрасли культуры и экспоненциальный рост числа научных открытий и изобретений, переход от абсолютной к релятивистской и утилитаристской этике, в религии – крушение господства католичества и распространение нескольких разновидностей протестантизма, в искусстве – переход к светским жанрам, в философии – укрепление позиций материализма и т. д. Основную причину становления западного типа общества видели в развитии новой общественно-экономической формации – капитализма (Маркс), в протестантской этике (М. Вебер), в системной перестройке всех сторон западного общества (П. Сорокин).
Новый тип общества по своим главным характеристикам оказался резко отличен от прежнего средневекового и в еще большей степени от традиционного восточного типа. Данные различия можно сопоставить в следующей таблице.

   Стремление западного общества к расширению своих границ, нашедшее место в великих географических открытиях и в последующем колониализме, зафиксированы таким афоризмом: «Людям Запада часто трудно смириться с существованием других сторон света».
   Слово «рационализм» остается основным в определении западного общества. Экономическая рациональность, приведшая к капитализму; политическая рациональность, приведшая к формальной демократии; духовная рациональность, приведшая к научно-технической революции; моральная рациональность, приведшая к концепции естественных и гражданских прав человека, – именно в этих основных направлениях западного мира рациональность завоевала господство. В следовании общей тенденции рационализации западная цивилизация с ее проявившимся еще у древних греков рациональным менталитетом вышла вперед, что предопределило ее экономическое и политическое лидерство в современном мире. Остальному миру приходится бороться с экономическим и политическим засильем западной цивилизации, облегченным крушением СССР.
   Какова форма развития общества? Здесь можно выделить три точки зрения.

Ненаправленная динамика

   Данная концепция развития общества обоснована в трудах П.А. Сорокина, который считал, что любое общество представляет собой целостность. «Всякая великая культура есть не просто конгломерат разнообразных явлений, сосуществующих, но никак друг с другом не связанных, а есть единство или индивидуальность, все составные части которого пронизаны одним основополагающим принципом и выражают одну, и главную, ценность» (Сорокин П.А. Человек. Цивилизация. Общество… с. 429). В средние века на Западе этим принципом был Бог, вездесущий, всемогущий, всеведущий, справедливый, прекрасный. Такую унифицированную систему культуры, основанную на принципе сверхчувственности и сверхразумности Бога как единственной реальности и ценности, Сорокин назвал идеациональной. К этому же типу относится культура брахманской Индии, буддистская, даосская культуры, греческая культура с VIII по конец VI в. до н. э.
   Второй тип культуры, по Сорокину, – культура чувственная основной принцип которой заключается в том, что объективная реальность и ее смысл чувственны, а вне чувственной реальности ничего нет. Такова современная западная культура.
   Наконец, третий тип культуры представляет собой культуру, объективная реальность в которой частично сверхчувственна и частично чувственна. Такая культура содержит в себе сверхчувственный, сверхрациональный, рациональный и сенсорный аспекты, образуя их единство. Данный тип культуры Сорокин назвал идеалистическим и отнес к нему культуру Западной Европы XII–XIV вв. и греческую культуру V–IV вв. до н. э.
   Типы культуры сменяют друг друга. Так, западная культура средних веков была идеациональной, затем в эпоху Возрождения стала идеалистической, а в Новое время – чувственной. Современный кризис западной культуры Сорокин объясняет переходом от чувственного типа к иному, складывающемуся в настоящее время.
   Изменения не являются жестко предопределенными и повторяющимися, они могут менять свое направление. В этом суть представления о ненаправленной динамике. Заранее предопределенную, направленную динамику, характерную, скажем, для марксизма, Сорокин отрицал, как и возможность проследить ее в течение достаточно большого промежутка времени, т. е. он отрицал направленность в универсальном смысле.

Цикличное развитие

Соглашаясь с определением современного состояния западного общества как кризисного, О. Шпенглер объяснял кризис иначе, исходя из представления о цикличном характере развития каждой культуры. Впервые концепция цикличного развития культуры и общества сформулирована в Новое время итальянским мыслителем Д. Вико, но наибольшее распространение получила после выхода книги О. Шпенглера «Закат Европы». Шпенглер считал, что каждая культура проходит свой цикл развития от рождения до гибели, подобно живому организму, и на этом пути она достигает расцвета и последующего упадка и крушения. Каждая культура представляет собой своеобразный организм, имеющий свою душу и характерные черты, но все типы имеют нечто общее, а именно: они проходят в своем развитии одни и те же фазы.
Два типа общества стали предметом особого внимания и сравнения – античный и современный западный. Но свои выводы Шпенглер распространил на все типы обществ.

Общественный прогресс

   Под общественным прогрессом можно понимать улучшение социальной структуры. Понятие общественного прогресса традиционно одно из основных в социологии. Сам «отец» социологии О. Конт выдвинул положение о законе эволюции, «заключающемся всегда, как для индивида, так и для рода, в беспрерывном поступательном движении» (Западно-европейская социология XIX в… с. 67). Дюркгейм вместо «общественности» использовал еще более сильное утверждение о росте человеческой солидарности, подхваченное, в частности, М.М. Ковалевским.
   Дюркгейм относил древние общества с сегментарному типу, который образуется путем соединения одинаковых частей. Одинаковые люди объединяются в род, одинаковые роды – в племена. Солидарный тип закладывается постепенно. А если разделение труда приводит к образованию все более крупных обществ, то можно сделать вывод, что намечающееся ныне международное разделение труда (специализация) приведет к образованию всемирного общества и мирового правительства. Формы обществ: «город» Платона, «народ» Д. Вико, «нация» Гегеля, «цивилизация» А. Тойнби. Каждая из последующих форм все больше по объему на пути к «человечеству». А дальше идет «ноосфера» Тейяра де Шардена и Вернадского.
   Идея прогресса – детище Нового времени. Она была чужда древним философам. В отношении их скорее следует говорить об идее социального регресса, присущей, скажем, Платону. Конт рассматривал четыре вида прогресса: материальный – улучшение экономического положения; физический – улучшение здоровья и увеличение продолжительности жизни; интеллектуальный – продвижение умственное и научное (тенденция рационализации); моральный – распространение доброты и мужества. Дюркгейм видел прогресс в общественном разделении труда, Спенсер – в усложнении общества, Маркс – в развитии производительных сил и т. д. В XX в. социологи к употреблению данного понятия стали относиться более осторожно. Отмечают тенденции, скажем, тенденцию рационализации, и те конкретные социальные формы, в которых данные тенденции реализуются.
   В дополнение к сходству между индивидуальным развитием и социальным прогрессом можно говорить о необходимости различать общественный прогресс и прогресс личности и об опасности отождествления общественного прогресса с научно-техническим и экономическим. Общественный прогресс в широком смысле должен определяться такими социальными характеристиками, как рост продолжительности жизни, благосостояния населения, а также степенью гармонии между интересами личности и государства, между интересами различных групп и слоев общества, уменьшением степени напряженности и антагонистичности между ними.
   В последние годы наметилась тенденция использовать вместо понятия прогресса другие, более конкретные, такие, как устойчивость, здоровье. Рост риска гибели человечества по мере создания новых технических средств уничтожения и обострение проблемы экологической – имеет отношение к указанной тенденции.
   С научной точки зрения, учитывая субъективность и многозначность понятия прогресса, уместнее говорить об эволюции как качественном изменении.
   Спенсер полагал, что эволюция представляет собой переход от состояния бессвязной однородности к состоянию согласованной разнородности (можно назвать это принципом интегративного разнообразия). Интегративное разнообразие необходимо для нормального функционирования общества. Когда порой забота о единстве и равенстве людей приводила к утрате разнообразия, как произошло в России после 1917 года, когда большевики ликвидировали целые общественные классы, это вело к социальному кризису, а затем потребности развития общества (работа естественных сил стратификации) неизбежно вызывали рост разнообразия (большевикам пришлось использовать лозунг «кадры решают все» и взамен уничтоженной создавать так называемую рабоче-крестьянскую интеллигенцию).
   Социальная эволюция ускорилась в Новое время, когда господствующая отрасль культуры – наука – позволила критику идей. Представления и теории стали сменяться быстрее, а именно благодаря им происходит развитие цивилизации.
   Не следует противопоставлять эволюцию и цикличное развитие. Цикличное развитие общества аналогично развитию экосистем, подчиняющемуся закону сукцессии. Но в экологии имеет место эволюция в смысле появления новых, все более сложных и разнообразных систем. Подобная эволюция имеет место и в обществе.
   Итак, три основных способа социальных изменений: эволюция, цикличное развитие, ненаправленная динамика. Хотя позиции социального эволюционизма, возникшего в XIX в., в XX в. подверглись критике О. Шпенглером и П. Сорокиным, они и в XXI в. остаются главенствующими. Надо к тому же иметь в виду, что в естествознании принцип эволюции стал в XX в. основополагающим, что сказалось и на гуманитарных науках.

Идеальное общество

Понятие общественного прогресса тесно связано с представлением об идеальном общественном устройстве как конечной цели прогресса. В воззрениях Конфуция и Платона идеальное общество выделилось как направление социально-политической мысли. Хотя еще Платон полагал, что социальная природа человека коренится в несовершенстве индивида и, стало быть, разделение труда и социальное объединение не столько атрибуты неизбежного прогресса, сколько вынужденная мера; а социальные революции не столько этапы на пути прогресса, сколько результат раздора в правящем классе по экономическим мотивам.
Во всей последующей двух с половиной тысячелетней истории человечества утопические проекты возникали неоднократно. Последний пример – концепция Маркса. Почему они не осуществились? Томас и Знанецкий подчеркивают, что подобные взгляды не учитывают устойчивости существующих социальных структур. Несмотря на свою практическую несостоятельность, утопии оказали огромное воздействие на развитие общества. «Возможного нельзя было достичь, – подчеркивал М. Вебер, – если бы люди не стремились к невозможному».

Вопросы для повторения

   1. Что такое социальный институт?
   2. Что такое тип общества?
   3. Какие типы общества вы знаете?
   4. Чем определяется национальный характер?
   5. Чем отличаются западный и восточный типы общества?
   6. Что такое ненаправленная динамика?
   7. Что такое циклическое развитие?
   8. Каково соотношение понятий прогресс, эволюция, тенденция?
   9. Каким видел идеальное общество Конфуций? 10. Каково идеальное общество по Платону?

Литература

   1. Шпенглер О. Закат Европы. Т. 1. – М., 1993; Т. 2. – М., 1998.
   2. Сорокин П.А. Человек. Цивилизация. Общество. – М. -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

1992.
   3. Западно-европейская социология XIX в. – М., 1996.
   4. Западно-европейская социология XIX – начала XX веков. – М 1996.
   5. Вико Д. Основания новой науки об общей природе наций. – М.; Киев, 1994.

Глава 7
Социальная стратификация и мобильность

Понятие социальной стратификации

Под социальной стратификацией понимается иерархическая дифференциация людей на классы и слои по определенным признакам (слово «страта» означает «слой»). Существуют три основные формы стратификации – экономическая (по уровню дохода), политическая (по участию в политической власти), профессиональная (по участию в производстве). Графически стратификация изображается в виде конуса. По вертикали откладываются значения основного показателя (скажем, уровня дохода), по горизонтали – количество людей в обществе, к которым относится данный показатель. Две основные характеристики социального конуса – высота и профиль. Высота характеризует различие между самым высоким и самым низким значением измеряемого показателя (скажем, различие в уровне дохода между самыми богатыми и самыми бедными людьми). Профиль характеризует распределение данного показателя по различным слоям общества. Для каждого общества в определенный промежуток времени характерен свой социальный конус. По нему можно судить о положении людей и устойчивости общества. Так, если высота конуса очень большая, то это значит, что расстояние между богатейшими и беднейшими людьми велико и, стало быть, общество в социальном отношении неустойчиво. Наоборот, если высота небольшая, это свидетельствует об отсутствии разрыва в уровне дохода между самыми богатыми и самыми бедными и большей устойчивости общества. Наличие широкого основания конуса свидетельствует о том, что большое количество населения приближается по данному показателю к нулю. Выпуклый профиль конуса свидетельствует о том, что довольно большое количество людей имеет средние значения данного показателя (если речь идет об уровне дохода, то это говорит о многочисленности среднего класса). Профиль вогнутый, свидетельствует о том, что очень небольшая часть населения имеет средние значения показателя (стало быть, средний класс немногочислен). Плоский профиль свидетельствует о промежуточном положении распределения населения по отношению к данному показателю. Возможные изображения социального конуса показаны на рисунках.

Следует иметь в виду, что если по высоте и основанию конус имеет определенные ограничения, связанные с количеством населения в государстве и предельными значениями показателей, то профиль его может иметь самые причудливые очертания, отражающие своеобразие общества, которое он описывает.

Определение класса

   Как все человечество может быть разделено на типы, которые дополняет более дробная классификация, так же в пределах данного общества социальная стратификация начинается с выделения самых крупных общественных слоев. Они называются классами. Наиболее развернутое определение класса принадлежит К. Марксу. Маркс исходил из наличия в классовом обществе двух антагонистических классов (в соответствии с диалектическим законом единства и борьбы противоположностей Гегеля), и все основные признаки, присущие социальным стратам, приписал двум классам, но с разными знаками. Эти основные пять признаков входят в определение класса. Итак, класс – это самый крупный общественный слой, выделяемый на основе следующих признаков:
   1) участие в организации производства;
   2) отношение к частной собственности;
   3) характер труда;
   4) участие в распределении дохода;
   5) участие в организации власти.
   По совокупности признаков выделяются два основных класса. Это видно из следующей таблицы.

В XX в. изменения в системе управления производством (так называемая революция менеджеров) привели к появлению слоя людей, которые организовывали производство, но сами не владели частной собственностью. Произошло разделение на менеджеров и капиталистов. Далее. В число эксплуатируемых попадало все больше людей, занимающихся умственным трудом (умственные пролетарии), и поэтому характер труда перестал быть признаком разделения на эксплуататоров и эксплуатируемых. В результате санкционированного государством перераспределения доходов (прогрессивный налог и т. д.) и борьбе профсоюзов за улучшение положения рабочего класса различие между богатыми и бедными слоями общества не увеличивалось, как предполагал Маркс, а уменьшалось. Появился слой квалифицированных рабочих (рабочая аристократия), уровень дохода которой выше, чем у основной массы пролетариата. Росло число интеллигенции, уровень дохода которой существенно выше, чем у низко оплачиваемых рабочих. В США большинство населения относило себя к среднему классу (само название говорит о его промежуточном положении между капиталистами и рабочими). Картина распределения доходов населения развитых стран становилась намного сложнее, чем представлялось Марксу в XIX в. Наконец, с пятым признаком все обстояло не так просто, поскольку за участие в управлении государством боролись не только капиталисты, но и другие заинтересованные группы (профсоюзы и т. п.), представлявшие интересы различных слоев общества.
Современная картина социальной дифференциации общества не является черно-белой. По каждому из обсуждаемых признаков можно выделить различные, более дробные, чем классы, слои по экономическим, политическим, профессиональным признакам. Соответственно могут быть построены конусы экономической, политической и профессиональной стратификации.

Экономическая стратификация

   Экономическая стратификация представляет собой дифференциацию людей по уровню доходов. Образующийся конус имеет стандартный профиль с основанием, которое шире высоты. Т. е. более бедных людей больше, чем богатых. Существует гипотеза Парето, в соответствии с которой профиль экономической стратификации во многих обществах имеет постоянную форму, не зависящую от конкретного политического устройства и общественно-экономической формации. Для каждого общества существует своя константа профиля конуса экономической стратификации. Тем не менее на практике в различных обществах и в разные периоды существования одного общества профиль экономической стратификации меняется. В период роста благосостояния населения основание конуса становится уже, сам он делается более выпуклым; в период экономического кризиса, наоборот, основание становится шире, так как увеличивается количество бедных.
   К. Маркс предполагал в XIX в., что в капиталистических странах углубляется экономическая дифференциация, т. е. богатые становятся еще богаче, а бедные еще беднее. Развитие индустриальных стран не подтвердило его предположений, поскольку экономический уровень жизни в них в XX в. неуклонно повышался. Но в то же время росла и продолжает расти пропасть между уровнем дохода жителей развитых и наименее развитых стран.
   От профиля конуса экономической стратификации зависит устойчивость общества. Ученые считают, что общество устойчиво, если разрыв между 10 % самых богатых и 10 % самых бедных людей не превышает 6 раз (в настоящее время в России существует разрыв в 13 раз, по официальным данным, а по неофициальным – до 30). Существуют естественные пределы роста социального конуса. Неограниченное увеличение богатства небольшого слоя олигархов вызывает резкое недовольство основной массы населения и в конце концов создает революционную ситуацию. Так что, изучая конус экономической стратификации общества, ученые могут сделать прогнозы относительно его дальнейшего развития.

Закономерности экономической стратификации

   В книге «Психология народов и масс» Г. Лебон выдвинул представление о «прогрессивной дифференциации индивидов и рас», в соответствии с которым «с успехами цивилизации не только расы, но и индивиды каждой расы, по крайней мере, индивиды высших рас стремятся дифференцироваться» (Западно-европейская социология XIX – начала XX веков, с. 113). Этому способствуют умственный труд и конкуренция, возрастающая по мере развития цивилизации. Г. Лебон ссылается на А. Токвиля, который в первой половине XIX в. писал, что «по мере того, как принцип разделения труда получает все более полное приложение, рабочий становится все слабее, ограниченнее и зависимее. Искусство делает успехи, ремесленник идет назад. Хозяин и работник с каждым днем все более отличаются друг от друга» (там же, с. 114). Дифференциация, по Лебону, возрастает в геометрической прогрессии и сдерживается лишь наследственностью, которая стремится усреднять индивидов.
   Сама по себе дифференциация может быть патологичной. В качестве примера дезинтегрирующей дифференциации Дюркгейм приводит преступность и рак. К эволюции ведет интегрированное разнообразие, т. е. объединение вновь создаваемого в продуктивную систему. Эволюция подразумевает, по Дюркгейму, разделение обшей функции и создание новых функций. Патологическая дифференциация, обусловленная классово-социальными причинами, рассматривается в концепции Маркса. В ней социальная дифференциация ведет к поляризации общества на два антагонистических класса, и эта болезнь излечивается революцией и диктатурой.
   Спенсер считал, что социальная эволюция идет в направлении уменьшения однородности й увеличения разнообразия. Отличие его взгляда от Дюркгейма в том, что он отрицал возможность солидарности, основанной на однородности, а отличие от Маркса в том, что последний считал солидарность возможной именно при ликвидации классовых различий.
   Исходя из анализа данных точек зрения, Сорокин вывел закон социальной стратификации. По его мнению, в нормальный период развития общества работают естественные силы стратификации, которые усиливают социальное разделение. В катастрофический период (войны, революции, стихийные бедствия) преобладают силы социального выравнивания. Профиль экономической стратификации не может беспредельно изменяться. Чем ближе «точка насыщения», тем больше риск катастрофы, при которой социальное здание рушится и верхние слои низвергаются вниз. Существует точка чрезмерного напряжения для «социального тела», после которой катастрофа становится неизбежной.
   Окончательный вывод Сорокина таков: «Таким образом, в любом обществе в любые времена происходит борьба между силами стратификации и силами выравнивания. Первые работают постоянно и неуклонно, последние – стихийно, импульсивно, используя насильственные методы» (Сорокин ПЛ. Человек. Цивилизация. Общество. М., 1992, с. 334).
   Закон стратификации Сорокина в чем-то аналогичен II началу термодинамики [2 - В соответствии со II началом термодинамики при любых превращениях энергии часть ее рассеивается в пространстве.], только действует он в сторону уменьшения энтропии. Если признать данный закон, то тогда оправданными оказываются и эволюционная фаза развития общества, обеспечивающая рост разнообразия, и революционная, не дающая росту разнообразия привести к дезинтеграции общества. Конечно, это становится необходимым, если само общество оказывается неспособным выработать сознательные механизмы интеграции и регулирования растущего разнообразия отдельных личностей и слоев.

Политическая стратификация

   Политическая стратификация дифференцирует людей по их отношению к политической власти. Конус политической стратификации будет иметь примерно ту же форму, что конус экономической стратификации, но с некоторыми отклонениями. Нижняя часть конуса также будет шире, чем верхняя, поскольку в современном обществе существует как экономическая, так и политическая элита, в которую входят лица, принимающие политические решения. Но профиль конуса политической стратификации в нижней части менее разнообразен, поскольку в большинстве стран избирательными правами обладает все взрослое население, и основание конуса будет уже, чем часть, представляющая электорат.
   Какие здесь существуют тенденции? На ранних стадиях развития цивилизации политическая стратификация незначительна, поскольку высший управляющий слой был немногочислен (скажем, князь и его дружина). Форма политической стратификации напоминала покатую и низкую пирамиду. По мере развития общественных отношений политическая стратификация усиливалась. В современных демократических государствах, утверждает Сорокин, «политический конус сейчас такой же высокий и стратифицированный, как в любое другое время в историческом прошлом, и конечно же он выше, чем во многих менее развитых обществах» (там же, с. 336).
   В отношении политических организаций Сорокин сформулировал следующие выводы.
   «1. При общих равных условиях, когда увеличиваются размеры политической организации, то есть когда увеличивается число ее членов, политическая стратификация также возрастает. Когда же размеры уменьшаются, то уменьшается соответственно и стратификация.
   2. Когда возрастает разнородность членов организации, стратификация также увеличивается, и наоборот.
   3. Когда оба эти фактора работают в одном направлении, то и стратификация изменяется еще больше, и наоборот.
   4. Когда один или оба этих фактора возрастают внезапно, как в случае военного завоевания, или другого обязательного увеличения политической организации, или (хоть и редко) в случае добровольного объединения нескольких прежде независимых политических организаций, то политическая стратификация поразительно усиливается.
   5. При возрастании роли одного из факторов и уменьшении роли другого они сдерживают влияние друг друга на флуктуацию политической стратификации» (Сорокин П.А. Человек. Цивилизация. Общество. М., 1992, с. 346).
   Эффективный способ борьбы против растущей бюрократизации общества состоит в проведении плебисцитов, или референдумов, по различным вопросам, что давало бы возможность населению напрямую высказывать свою точку зрения по важным проблемам. Этот способ используется время от времени в различных странах, в том числе и в нашей, но еще не достиг такого масштаба, чтобы можно было говорить о нахождении противовеса тенденции бюрократизации.

Профессиональная стратификация

   Профессиональная стратификация дифференцирует людей по характеру труда. Главное разделение – на труд физический и умственный. В пределах того и другого существуют многочисленные квалификации. Физический труд делится в зависимости от места на промышленный и сельскохозяйственный. Первый считается более квалифицированным и специализированным. Крестьянин выполняет большее количество операций, и его труд целостней труда фабричного рабочего. Объясняется это тем, что сельскохозяйственный труд появился на более ранних этапах развития человечества, когда разделение труда не зашло далеко и крестьянин обеспечивал весь цикл деятельности, необходимой для жизни: строил дом, выращивал растения, готовил пищу и т. д. Индустриальный труд стал преобладающим позже и полного развития достиг после промышленной революции конца XVIII – начала XIX в. По социальной теории Маркса, в соответствии с которой в обществе существуют два основных класса, с переходом к капиталистической общественно-экономической формации значение крестьянства должно неуклонно падать и само оно превращаться в сельскохозяйственный пролетариат. На самом деле, хотя численность крестьян уменьшается по мере роста производительности сельского труда (5—10 % сельского населения развитых стран в состоянии прокормить всю страну), данный класс продолжает сохранять свое значение.
   Промышленный труд, считающийся более квалифицированным и выше по шкале профессиональной стратификации, в эпоху после промышленной революции все более дифференцировался. В начале XX в. сформировалась рабочая аристократия – слой высокооплачиваемых квалифицированных рабочих, который постепенно выделялся из массы пролетариата. Вплоть до XX в. численность пролетариата росла, и он превратился в самый многочисленный слой, но затем рост замедлился, и в настоящее время в развитых капиталистических странах вперед выходит интеллигенция – люди умственного труда. Такое важное социальное изменение связано с переходом от индустриального к постиндустриальному информационному обществу. Оно объясняется несколькими причинами.
   а Во-первых, механизация и автоматизация производства привели к сокращению рабочих мест непосредственно в производственной сфере.
   Во-вторых, усложнение процесса производства и его организации потребовало увеличения количества управляющего персонала – техников, инженеров, программистов, менеджеров.
   В-третьих, сократилась сама сфера промышленного производства по сравнению со сферой услуг.
   В верхней части конуса профессиональной стратификации располагается интеллектуальная элита. Г. Лебон делает вывод, что не народными массами, но единицами, выдающимися среди них, различаются между собой народы. А. Тойнби определяет творческое меньшинство как составляющее 1 % населения. Это и есть интеллектуальная элита.

Социальная мобильность

   Учение о социальной мобильности создано П.А. Сорокиным в 20-х гг. XX в. Под социальной мобильностью Сорокин понимал перемещение по социальной лестнице в горизонтальном и вертикальном направлениях. При горизонтальной мобильности меняется положение индивида в геометрическом, но не социальном пространстве. Скажем, человек переехал из одного города в другой и устроился на такую же работу, в такую же организацию, с таким же доходом. Вертикальная мобильность может быть в двух направлениях: социальный подъем и социальный спуск (вверх и вниз по социальной лестнице). Мобильность может быть индивидуальной и групповой. При индивидуальной мобильности человек сам изменяет свое социальное положение, например, получает повышение по службе. При групповой мобильности группа вместе со всеми ее членами меняет социальное положение. Примером служит принятие христианства в Древнем Риме, которое сразу изменило положение верующих христиан. Вертикальная мобильность измеряется интенсивностью и всеобщностью. Интенсивность характеризуется количеством слоев, которые проходит индивид. Всеобщность определяет количество индивидов, изменивших свое социальное положение. Она может быть относительной и абсолютной, в зависимости от того, вычисляется ли по отношению ко всему населению или дается в абсолютных цифрах. Суммирование интенсивности и относительной всеобщности дает совокупный показатель вертикальной мобильности.
   Имеют место два типа стратификации: закрытый, устойчивый, непроницаемый тип, при котором проникновение из одного слоя в другой затруднено или невозможно (например, в кастовом обществе Древней Индии), и открытый, пластичный, проницаемый, мобильный тип, при котором проникновение из одного слоя в другой облегчено.
   Социальная мобильность необходима для нормального функционирования общества. Она укрепляет элиту, вводя в нее более сильные и способные элементы, и в то же время уменьшает опасность конфликтов между различными слоями общества. Но противоречия между самими слоями не уменьшаются, а, наоборот, увеличиваются.
   Различные социальные институты (школа, институт в узком смысле, армия, церковь, экономические, политические и профессиональные организации) выполняют функции социальной циркуляции. Это как сосуды в живом организме, необходимые для кровообращения. Они же выполняют роль тестирования, селекции и распределения. Данные функции столь же фундаментальны для социальных институтов, как функция образования и воспитания. Они предохраняют от недо-и перепроизводства элиты, обеспечивают приток новых сил в элиту и следят, чтобы достойные претенденты не оказались за ее бортом. Это важная часть государственной и гражданской политики.

Механизмы социального отбора

   «В любом обществе есть много людей, жаждущих продвижения в верхние слои, – писал П. Сорокин, – но так как только некоторым удается сделать это и так как при нормальных условиях социальная циркуляция не носит неупорядоченного характера, то вероятно предположить, что в любом обществе существует особый механизм, контролирующий процесс вертикальной циркуляции» (Сорокин П.Л. Человек. Цивилизация. Общество… с. 405). Этот контроль заключает в себе тестирование индивидов и их селекцию. Это соответствует лозунгу «от каждого по способностям» и концепции «исправления имен» Конфуция.
   Каналы вертикальной циркуляции (школы, институты и т. д.) выполняют роль своеобразного «сита». Одни из них, например, школа, проверяют общие свойства индивидов (интеллект, здоровье, характер). Другие, например, профессиональные организации, тестируют специфические качества индивидов (силу, голос, внимание). Механизмом тестирования издавна выступала семья. Предполагалось, что у хороших и умных родителей дети пригодны к занятию высокого социального положения. Низкое происхождение принималось за доказательство неполноценности индивида и его обреченности на скромную социальную позицию. Таким образом, на протяжении длительного времени происхождение было главным критерием оценки свойств личности. В качестве примера можно привести кастовое общество Индии, полисы Древней Греции, средневековое общество. В России существовал специальный институт местничества (от занимаемого человеком в прямом и переносном смысле «места»), в соответствии с которым место за столом и должности, вплоть до командования армией, определялись в соответствии с происхождением. В последние несколько веков с ослаблением функции семьи постепенно вышли на первый план другие критерии и, прежде всего, личные качества индивида. При этом роль главного механизма отбора перешла к школе, которая не только образовательный и воспитательный институт, но тестирующий и селекционный. Данная функция школы особенно важна, когда образование доступно всем. В результате на каждом этапе от начальных классов действует «сито», через которое проходит все меньше и меньше индивидов. Всеобщее образование не устраняет умственных и социальных различий, а, как считает Сорокин, усиливает их. Даже самая «демократичная школа», доступная всем, является механизмом «аристократизации», а не «выравнивания».
   В Китае школьный механизм тестирования действовал в течение всей жизни человека, так как для получения более высокой должности приходилось сдавать экзамены. В Индии обучение в касте брахманов предполагало проверку как знаний, так и поведения учеников, причем настолько сложную, что выдержавшие ее становились высшим слоем общества, не обладая ни богатствами, ни физической силой, ни организационной мощью.
   В идеале на любую должность можно отбирать так же тщательно, как отбирали Гагарина для полета в космос: сначала группу, потом несколько кандидатов и, наконец, одного, кто лучше других способен выполнить задание.
   Система отбора характерна для любого развитого общества. Можно сформулировать два принципа, гарантирующие ее успех:
   1) широта вовлечения в соревновательный процесс и соответствующая подготовка всех индивидов;
   2) строгость, сложность и многоступенчатость селекции.
   В традиционном обществе преобладал второй принцип. В наше время его роль уменьшилась, но возросла роль первого принципа.
   Сорокин делает общий вывод, что социальная стратификация «детерминирована качеством и природой организации селекционирующих институтов и частично характером препятствий, которые они устанавливают для индивидов на всем пути их успешного прохождения через «фильтры». Если эти препятствия злокачественны и неадекватны, то и социальное распределение будет неверным. В результате все общество будет страдать. Если они адекватны и правомерны, то и социальное распределение индивидов приведет к процветанию всего общества» (Западно-европейская социология XIX – начала XX веков, с. 423). Добавим к этому слова Бисмарка, что войну с Францией выиграл прусский учитель, и слова современного ученого А.А. Зиновьева, что Великую Отечественную войну выиграл советский десятиклассник.

Вопросы для повторения

   1. Что такое социальная стратификация?
   2. Что такое социальный класс и каковы его признаки?
   3. Чем отличается социальный класс от социального слоя?
   4. Какие виды социальной стратификации вы знаете?
   5. Чем определяется высота и профиль социального конуса?
   6. Что такое закон естественной стратификации Сорокина?
   7. Как формулируется закон олигархизации?
   8. В чем суть профессиональной стратификации?
   9. Какие показатели социальной мобильности вы знаете?
   10. Что такое социальное тестирование, селекция и распределение?

Литература

   1. Сорокин П.А. Человек. Цивилизация. Общество. – М., 1992.
   2. Западно-европейская социология XIX – начала XX веков 1996.
   3. Антология мировой политической мысли. Т. II. – М., 1997.

Глава 8
Отраслевая социология

Социология семьи

   Социология семьи изучает семью как важнейший социальный институт. Это один из наиболее древних институтов, возникший в недрах первобытного общества. Семью можно определить как основанную на браке, кровном родстве или усыновлении малую социальную группу, члены которой связаны общностью быта, взаимной юридической и моральной ответственностью, взаимопомощью и особыми чувствами любви и потребности друг в друге. Семья, состоящая только из родителей и детей, находящихся на их иждивении, называется нуклеарной, супружеской семьей. Расширенной, родственной семьей называют такую, которая включает в себя совместно проживающих родственников (дедушек и бабушек, родителей, братьев и сестер, внуков и др.). Семья, в которой отсутствует один из родителей, называется неполной. Семья также делится на моногамную, состоящую из мужа и жены, и полигамную, а последняя на полигинию, когда один мужчина имеет несколько жен, и полиандрию, когда одна женщина имеет несколько мужей. Преобладающей формой брака в большинстве обществ, существовавших на Земле, являлась полигиния.
   Функции семьи следующие:
   а) репродуктивная, связанная с рождением детей;
   б) воспитательная, свойственная семье как средству социализации личности;
   в) хозяйственно-экономическая, выражающаяся в ведении общего домашнего хозяйства, экономическом обеспечении, накоплении и наследовании собственности и т. д.;
   г) досуговая, в рамках которой удовлетворяется потребность в духовном и эмоционально-психологическом общении в свободное время;
   д) управления и первичного социального контроля;
   е) социально-статусная.
   Как считает большинство современных социологов, исторически первой формой брачных отношений, последовавшей за присущим человеческому стаду промискуитетом, был групповой дуально-родственный брак, основанный на экзогамии, в соответствии с которым половые отношения разрешались только между представителями разных родов. Другими словами, производственные и репродуктивные отношения исключали друг друга. Такая форма семейных отношений получила название группового брака. В рамках дуально-родовой организации существовал брак не между индивидами, а между группами в виде союза двух родов. Дети воспитывались в том роде, к которому принадлежала мать, и родство рассматривалось преимущественно по материнской линии. Обязанности отца выполнялись другими членами рода, в том числе братьями матери. Такая семья не имела воспитательной и хозяйственно-экономической функции и, таким образом, называлась браком в известной мере условно. Только пришедший ему на смену индивидуальный брак может быть в полном смысле слова назван семьей.
   Материнская родовая община оформилась в верхнем палеолите и повсеместно утвердилась с завершением формирования Homo sapiens. Экзогамия возникла как средство подчинения половых инстинктов социальным нормам поведения, средство воспитания человеческого в человеке. В родовой общине возникло первое разделение труда – половое: женщины заботились о детях, собирали растительную пищу, заготавливали топливо и поддерживали очаг, а мужчины охотились.
   Дуальные системы родства в настоящее время сохранились у немногих народов в преобразованном виде – у аборигенов Австралии, у некоторых народов Индии, Африки и Южной Америки. В то же время этнографии не известен ни один народ, у которого не было бы индивидуального брака.
   Семья в ее современном понимании образовалась на стадии перехода от родовой организации общества к племенной. Различные исследователи и здесь выделяют социальные и биологические причины ее образования. С марксистской точки зрения, семья могла возникнуть только в результате создания института частной собственности на средства производства и классового общества. В качестве биологических причин называли наличие полового желания у человека в течение всего года, а не только в определенные периоды. Особую позицию на этот счет выразила американский этнограф М. Мид. Сопоставляя роль отца и матери у первобытных и современных народов, она пришла к выводу, что соотношение биологических и социальных причин зависит от пола; а именно: у женщин преобладают биологические причины в образовании семьи, а у мужчин отцовство является социальным изобретением (ее статья и называется «Отцовство у мужчин – социальное изобретение»). Не будучи биологически закрепленным, чувство отцовства у мужчин чаще дает сбои и нуждается, по мнению Мид, в постоянной социальной поддержке.
   Таким образом, брачные отношения прошли три этапа: промискуитет в стаде, экзогамия в родовой общине и парный брак в племени. Но и на нынешнем, третьем этапе семья не остается неизменной. Современная семья существенно отличается от той патриархальной, которая возникла на стадии племенной организации человечества. В ней имеет место тенденция к утверждению статусного равенства супругов (эгалитарная семья). Современная семья в большинстве развитых стран преимущественно нуклеарна, моногамна, эгалитарна, с неолокальным местом жительства и двусторонним родством. К числу негативных последствий эволюции современной семьи можно отнести рост числа разводов, увеличение количества неполных семей, обострение конфликта поколений и т. п. Причиной сложившихся тенденций является изменение функций семьи, в частности, сокращение ее хозяйственно-экономической и воспитательной функций (как показали исследования, воздействие телевидения на детей почти также велико, как и родителей), рост индивидуализма (особенно в условиях городского быта), эмансипация женщин. В России к числу дополнительных причин можно отнести социальную неустроенность и напряженность жизни, такие негативные явления, как пьянство и т. д.
   Тем не менее, как показал проведенный в СССР в 20-е гг. эксперимент по существенной трансформации функций семьи с уменьшением значения всех ее функций, кроме репродуктивной, семья остается устойчивой ячейкой общества, которая способна преодолеть объективные и субъективные трудности, встающие перед ней как социальным институтом.

Социология поселений

   Переход к оседлой жизни после неолитической революции 10 тыс. лет назад и образование земледельческо-скотоводческого хозяйства привели к созданию исторически первых поселений – деревень. Отношения между людьми в них соответствовали отношениям в малой группе. Примерно 6 тыс. лет назад появились первые цивилизации, характерным признаком которых стало наличие городов. Необходимость в городах связана с ростом разделения труда и вытекающей отсюда потребностью в обмене товаров между отдельными территориями с проживающим на них сельским населением. А.П. Паршев считает (это соответствует и представлениям М. Вебера), что «очень многие известные города возникли именно как укрепленные безопасные рынки под патронажем местного авторитета (царька), а не как племенные убежища на случай войны. Тогда и появились предпосылки для настоящего рынка» (Паршев А.П. Почему Россия не Америка? М., 1999, с. 236).
   С ростом количества городов и численности жителей в них росло разделение труда между городскими и деревенскими жителями. В города переселялись люди, которые не хотели заниматься сельскохозяйственным трудом – ремесленники, торговцы. Соответственно развивался рынок как средство обмена между производящимися в городе товарами, необходимыми сельским жителям, и сельскохозяйственными продуктами, в которых нуждались жители городов. Рост рынка и необходимость обеспечения безопасности товарообмена и городского населения требовали роста численности войск и бюрократического аппарата. В городе человек все дальше отходит от природы, готовя кризис своих отношений с ней. Социальные отношения в городах строятся по принципу отношений в больших группах, что сразу ощущают на себе люди, приезжающие из сельской местности.
   Пока преобладающим способом хозяйствования оставалось сельское хозяйство, города выполняли роль столиц государств (в более простом случае это города-государства) и обладали большей или меньшей автономией (как, например, города Ганзейского союза, включая русские города Новгород и Псков). В эпоху становления капиталистического способа хозяйствования роль городов возросла. Они превращались в центры промышленного производства и культурной жизни. Начиная с XVIII в. можно говорить о тенденции урбанизации, т. е. роста количества и значения городов. Если в начале XX в. численность сельского населения преобладала, то к концу XX в. большая часть населения развитых стран проживала в городах. Идет процесс роста городов за счет сельской местности, как будто действует закон социального притяжения: более сильная масса в городах притягивает к себе разрозненные массы сельского населения. Причем большие города притягивают больше. Так появляются мегаполисы – сверхгорода с населением свыше 10 млн человек, которые качественно отличаются от маленьких и средних городов.
   В настоящее время тенденция урбанизации – одна из основных мировых тенденций и входящие в нее показатели в XXI в., по-видимому, будут расти по экспоненте.

Социология межнациональных отношений

   Человек по своей природе социальное существо. Первой, как считают этнографы, исторической общностью людей был род, т. е. объединение на основе кровнородственных связей, через которую прошли все народы. Можно отметить три причины образования общества:
   1) биологическую (необходимость воспроизводства и воспитания потомства);
   2) материальную (необходимость совместного труда);
   3) духовную (захоронение умерших сородичей).
   Можно говорить и о средствах социальной жизни: высшей нервной деятельности, разуме и речи. Простейшая структура общества состоит из отношений кровного родства (братья и сестры) и порождения (родители и дети).
   С переходом от рода к более крупному общественному подразделению – племени объединение на основе кровнородственных связей дополняется этническим. Этнос (от греч. «etnos» – народ) – это общее понятие, обозначающее устойчивую общность людей, объединенных одним языком, территорией, хозяйственным укладом, бытом, традициями, обычаями, психологическим характером, менталитетом, расовыми признаками, внешним обликом. У этноса отсутствует признак, основной для рода, – наличие кровнородственных связей. Первым историческим видом этноса было племя, представляющее собой совокупность родов. Существуют концепции этногенеза, из которых в нашей стране наиболее известна концепция Л.Н. Гумилева. В соответствии с ней этнос проходит несколько этапов развития. Сначала появляется небольшое количество пассионариев (от «пассия» – страсть) – людей, обладающих огромным запасом духовной энергии и способных повести за собой массы, создать необходимые материальные и духовные предпосылки объединения людей. В культурологии выявлению лидера отвечает понятие «культурного героя» – творца основных изобретений и обычаев данного общества. Вторая стадия – стадия формирования этноса. Затем этнос достигает высшей точки развития – акмэ, наступает перелом и начинается инерционная стадия, когда этнос живет за счет предыдущих накоплений, используя созданное ранее. Далее следует мемориальная стадия, когда остается только память о былом могуществе, и, наконец, реликтовая стадия, когда этнос превращается в реликт и распадается. Таким образом, этнос, как любой организм, проходит несколько стадий развития от зарождения до гибели. В настоящее время в мире существуют 3000–5000 этносов.
   Следующей после племени этнической формой общности является народность. Она характерна для аграрного, доиндустриального общества и складывается на этнотерриториальной основе. Это более крупные социальные объединения на стадии цивилизации с общим разговорным и письменным языком, территорией и мифологией. В этот период формируется государство как политическая структура.
   В эпоху зарождения капитализма возникает нация (от лат. «natio» – народ, племя) – высшая из известных ныне форм социальной общности людей, которая под влиянием развития товарного производства и связанного с этим создания общего рынка и преодоления экономической раздробленности складывается на основе этнической конвергенции (сближения) двух или нескольких народностей, сплочения территорий, появления общего литературного языка, общих способов ведения хозяйства, исторических судеб, этнического самосознания, моральных норм, культуры, психологии, обычаев и традиций. Каждая из этих характеристик, как подчеркивал П.А. Сорокин, сама по себе не создает нации, но только все вместе. Решающий фактор образования наций – экономический. Но нельзя преуменьшать значение особенностей национального характера и других факторов. Нацию составляют не менее 200–300 тысяч человек.
   Становление наций приводит к появлению проблемы межнациональных отношений. Каждой нации присущи черты, определяющие национальные и расовые различия: физические (например, цвет кожи), психологические (например, темперамент), интеллектуальные (например, степень рациональности мышления), культурные, бытовые и т. д. Эти различия обостряются и выдвигаются на первый план, когда нет интегрирующих идей, способных сплотить людей разных наций (мировая религия, идеология и т. п.).
   Обострение отношений между нациями особенно характерно для периода формирования национальных государств в XIX–XX вв., с последующим становлением националистической идеологии. Американский ученый Б. Шейфер насчитал 5 принципов (или, лучше сказать, ступеней национализма), каждый последующий из которых все более взрывоопасен:
   1) любовь, к общей земле, расе, языку, истории, культуре;
   2) стремление к политической независимости, безопасности нации и забота о ее престиже;
   3) преданность своей нации и народу;
   4) представление, что индивидуумы живут исключительно для нации, которая есть цель в себе и высшая форма общественного единства;
   5) данная нация должна быть господствующей и для достижения этого вправе совершать агрессивные действия.
   Если первый из этих принципов заслуживает название патриотизма, то последний является, по существу, фашистским.
   Э. Дюркгейм считал критерием прогресса общества рост человеческой солидарности. С ним соглашался русский социолог М. M. Ковалевский, который выделил три этапа развития солидарности: первый – родовой солидарности, когда существуют моральные и правовые ограничения поведения в пределах рода, но все возможно по отношению к чужеродцу; второй – этнической солидарности на основе патриотизма; третий этап – этап всечеловеческой солидарности на основе космополитизма. Каждый последующий этап надстраивается над предыдущим без противопоставления ему ценностей соответственно родовых и национальных.
   Как любая другая социологическая концепция прогресса, концепция солидарности не вполне согласуется с реалиями социума, в котором межнациональные конфликты то затухают, то внезапно возгораются с новой силой, как это можно видеть на примере бывшей Югославии и бывшего СССР. Межнациональные конфликты могут перерасти в межрелигиозные и межгосударственные; их анализ – предмет изучения социологии межнациональных отношений и новой дисциплины – конфликтологии. В задачу социологии межнациональных отношений входит изучение социального положения человека как представителя нации, его национального самосознания, социального своеобразия каждой этнической группы и особенностей их взаимоотношений друг с другом.
   В настоящее время в этой связи все большую роль начинают приобретать межгосударственные объединения такие, как ООН, ЮНЕСКО и т. д. Несмотря на то что имеют место и процессы распада, процессы интеграции ныне, как и раньше, доминируют. Они протекают в форме создания равноправных сообществ, как Евросоюз, или усиления зависимости одних стран от других. Первое используется, когда народы находятся на одинаковой ступени развития и обладают сходным национальным характером и менталитетом (общая рациональная направленность ума служит основой сближения европейских народов), второе используется, когда народы государства сильно разнятся между собой. В объединении народов большую роль играет развитие средств социализации, которое создает информационную основу для интеграции.

Социология общественного мнения

   Общественное мнение есть совокупность представлений, оценок и суждений, разделяемых большинством населения, либо его частью. Другими словами, это состояние массового сознания, отражающее в скрытой или явной форме отношение общества (или его части) к общественным явлениям и процессам, к деятельности отдельных личностей, групп и организаций.
   Мнение может быть индивидуальным, коллективным и общественным. Для социологии важно коллективное и общественное мнение. Его систематическое изучение началось во второй половине XIX в. (Тард Г. «Мнение и толпа»). XX в. характеризуется повышением участия населения в общественной жизни, и соответственно социологи уделяли изучению общественного мнения все большее внимание, особенно в рамках получившей в XX в. бурное развитие эмпирической социологии (работы 20-х гг. У. Липпмана «Общественное мнение» и А. Лоуэлла «Общественное мнение и народное правительство»).
   В основе изучения общественного мнения лежат опросы населения, анализ результатов голосований, референдумов и т. п. Задачей социологии общественного мнения выступает определение причин и закономерностей формирования общественного мнения, изучение эффективности воздействия СМИ, закономерностей распространения идеологических систем и религиозных верований в обществе, соотношения традиционных и нетрадиционных компонентов общественного мнения, определение степени влияния образа жизни, социального положения и статуса на общественное мнение и т. д.
   Факторы, влияющие на формирование общественного мнения, можно разделить на три уровня. Первый – уровень обыденного сознания. На нем общественное мнение формируют
   а) традиции, существующие в обществе и доставшиеся ему как бы в наследство (от традиций производственных до различных суеверий и предрассудков);
   б) окружающая среда, и не только социальная, но и природная;
   в) образ жизни данной категории людей, их принадлежность к определенному слою (рабочих, крестьян, интеллигенции)
   Если формирование общественного мнения на этом уровне можно назвать стихийным, то на втором уровне – идеологическом – происходит уже сознательное формирование общественного мнения существующими в обществе идеологиями.
   В формировании общественного мнения большую роль играет пропаганда – «умышленно спровоцированная и направляемая компания с целью заставить людей принять данную точку зрения, настроение или ценность» (Американская социологическая мысль. М., 1996, с. 190). Пропаганда стремится достичь цели без беспристрастного обсуждения различных взглядов. В этом смысле Г. Блумер делает замечание, что пропаганда вредна и опасна только тогда, когда налицо лишь одна пропаганда. Она направлена на то, чтобы создать у людей некоторые убеждения, что не обязательно для рекламы. При этом используются благозвучные стереотипы, такие, как демократия, свобода, благосостояние, которые положительно оцениваются большинством населения.
   В XX в. идеологический уровень формирования общественного мнения стал основным, и идеологии успешно внедрялись в общественное сознание с помощью возникших после изобретения радио и телевидения СМИ. Средства коммуникации стали, по Дж. Миду, величайшими цивилизирующими факторами, так как они сообщают общие установки, сближающие людей.
   Средства массовой информации по своему названию нацелены на отношение к массе, как в словосочетании «массовая культура». Следует различать понятия массы, народа, интеллигенции. Если отличительной особенностью народа является то, что он живет в соответствии с традициями данного этноса; если интеллигенция сама формирует идеологический и мировоззренческий уровни жизни, то масса представляет собой инертное образование, объект, с целью стимулирования поведения которого в определенном направлении и создаются СМИ, являющиеся таким образом самым мощным средством формирования общественного мнения. Опасность манипулирования общественным мнением со стороны СМИ – «четвертой власти» – становится все более явной. Существует понятие «лидеров общественного мнения», как правило, наиболее известных и пользующихся авторитетом деятелей, к мнению которых склонно прислушиваться большинство населения.
   К средствам воздействия общественного мнения на идеологическом уровне относят три мировые религии – христианство, ислам и буддизм. Религии влияют на общество не столько на рациональном уровне, как идеологии, сколько на уровне эмоций и чувств.
   Высший уровень общественного мнения – уровень глубинно-проясняющий, мировоззренческий. Мировоззрение формируется на основе знания – научного, философского; следовательно, глубинно-проясняющий уровень выходит за пределы общественного мнения. Мировоззрение имеет личностный характер и, таким образом, ближе к индивидуальной, чем общественной оценке событий. Итак, на уровне мировоззрения мы имеем дело скорее с личностным знанием, чем с общественным мнением. Общее мнение на основе мировоззрения складывается не в результате действия СМИ, а на основе того механизма приведения к истине посредством спора, который сформулировал Сократ. Здесь и располагается высшая ступень общественного мнения и одновременно его предел.

Социология коллективного поведения

   Социология коллективного поведения, являющаяся частью социальной психологии – науки промежуточной между социологией и психологией, изучает особенности коллективного поведения в отличие от индивидуального. Коллективное поведение можно разделить на регулируемое, которое встречается чаще, и спонтанное, которое не подчиняется существующим правилам или традициям, например, обстановка социальной напряженности, биржевая паника и т. п. Спонтанные формы коллективного поведения могут превращаться в организованные. Социология коллективного поведения занимается также изучением путей становления социальных структур как возникновения и закрепления новых форм коллективного поведения.
   Коллективное поведение основывается на форме социального взаимодействия, называемой круговой реакцией, когда реакция одного индивида создает возбуждение, которое, многократно проходя через всех других, доходит до первого, интенсифицируя общий результат. Круговая реакция отличается от интерпретационного взаимодействия, при котором отклик основывается на истолковании стимула. Такое взаимодействие стремится сделать людей разными, а круговая реакция – одинаковыми.
   Спонтанное коллективное поведение возникает в условиях неустойчивости и нарушения привычных форм существования, когда возникает фактор социального беспокойства, который можно различать по протяженности и интенсивности. Оно может выражаться в беспорядочном поведении, возбуждении чувства страха, тревоги, неуверенности, раздражительности и повышенной внушаемости людей. Механизмы спонтанного коллективного поведения:
   1) толчея как круговая реакция в чистом виде, когда люди бесцельно и беспорядочно кружатся друг возле друга;
   2) коллективное возбуждение, при котором люди теряют контроль над собой и становятся «заведенными» в эмоциональном отношении и более безответственными;
   3) социальная инфекция – быстрое, бессознательное и нерациональное распространение каких-либо настроений, порывов и форм поведения.
   Спонтанное коллективное поведение осуществляется в элементарных группах, к которым относятся действующая толпа, экспрессивная толпа, масса и общественность. Выделяют четыре типа толпы:
   1) случайная толпа, неорганизованная, с неопределенным количеством членов (например, на улице);
   2) обусловленная толпа, поведение которой выражено более четко (зрители на матче);
   3) действующая толпа – имеет цель, мотивирующую ее действие (толпа восставших);
   4) экспрессивная (или танцующая) толпа – обращенная на самое себя, физическое движение которой снимает напряжение индивидов (танцы членов религиозных сект, карнавалы и т. д.).
   Если действующая толпа приводит к возникновению нового политического строя, то экспрессивная толпа – к возникновению религиозного строя поведения.
   Толпа отличается от других социальных групп главным образом набором негативных свойств. У нее нет традиций, установленных правил и ролей, социальной организации, сознания собственной идентичности. Она действует на основе порыва, непостоянна, подвержена внушениям и безответственна. Ее члены теряют чувство страха, критическое восприятие и самоконтроль. Поведение, демонстрируемое толпой, получило название стадного, и есть определенное сходство в действиях толпы с поведением животных. Подобной толпой в определенных условиях может оказаться целая нация.
   Масса, будучи в своем поведении сходна с толпой, отличается от нее прежде всего размерами и разделенностью в пространстве. Члены массы действуют обособленно друг от друга, но их поведение единообразно. Масса также определяется отсутствием критического восприятия действительности и следующей отсюда внушаемостью. Развитие СМИ позволяет превратить индивидов в массу, не собирая их в одно место, а воздействуя на них с экранов телевизоров и страниц газет. Поведение массы спонтанно, самобытно и элементарно, что облегчает манипулирование ею.
   Более высокой формой объединения является гражданское общество, состоящее из различных общественных ассоциаций, в том числе «заинтересованных групп», которые имеют свои политические интересы, обладают способностью четко осознавать их и пытаться удовлетворить, непосредственно влияя на принятие политических решений или воздействуя в благожелательном для себя смысле на общественное мнение. В состав гражданского общества входят не только организации, но и социальные движения, которые на этапе зарождения еще не оформлены. Социальные движения делятся на общие, специфические и экспрессивные. Основу общих социальных движений составляют культурные течения (например, течение эмансипации женщин составляет основу женского движения), а общие социальные движения закладывают основу специфических социальных движений. Последние обладают четко поставленной целью, которую стремятся достичь. Они в большей степени организованы.
   В развитии социального движения выделяют 4 стадии: социального беспокойства, всеобщего возбуждения, формализации и институционализации. На первой из них люди действуют непредсказуемым, беспорядочным образом. На второй стадии возникают более определенные представления о том, что надлежит делать для решения возникших проблем. На стадии формализации движение становится четко организованным с помощью различных правил и дисциплины. На завершающей стадии образуется организация с определенным составом и структурой. Движение, организованное сверху, сразу становится формальной организацией, и слово «движение» тогда камуфлирует его настоящую суть. Лидеры такого движения на различных стадиях последовательно являются пионерами, пророками, государственными деятелями и администраторами. К примеру, все эти стадии прошел основатель ислама Мухаммад.
   Специфические социальные движения можно разделить на революционные и реформаторские. Революционное движение стремится коренным образом изменить существующий социальный строй, не останавливаясь перед насилием. Реформаторское движение ставит перед собой задачу улучшить в целом принимаемый ими социальный строй и отвергает насильственные способы действия.
   Экспрессивные движения, как правило, не стремятся к изменению социального строя, они обращаются к индивидам и стремятся воздействовать на их душу и потребности. К таковым относятся религиозные движения и мода. Для религиозных движений характерны чувства близости, экзальтации и экстаза. Мода отвечает стремлению высших классов постоянно чем-то отличаться от низших, стремящихся им подражать. Мода выделяется из всех движений тем, что организационно никак не оформлена, если не считать деятельности ее законодателей; не имеет никакой сознательной цели, хотя причины смены моды существуют. Она отвечает эстетическим вкусам людей, стилю эпохи, духу времени, т. е. тому, что больше относится к чувственному и материальному, чем к рациональному.

Вопросы для повторения

   1. Что такое семья?
   2. Какие стадии развития прошла семья?
   3. Каковы функции семьи?
   4. Что входит в предмет изучения социологии поселений?
   5. Какова эволюция социальных общностей?
   6. Чем занимается политическая социология?
   7. Что такое государство?
   8. Что такое общественное мнение?
   9. На какие уровни можно разделить факторы, влияющие на формирование общественного мнения?
   10. Какие виды и формы коллективного поведения и социальных движений вы знаете?

Литература

   1. Семья / Сост. И.С. Андреева, А.В. Гулыга. – М., 1990.
   2. Мид М. Культура и мир детства. – М., 1988.
   3. Вебер М. Город // Избранное. – М., 1990.
   4. Леви-Строс К. Структурная антропология. – М., 1983.
   5. Тард Г. Мнение и толпа. – М., 1998.
   6. Гумилев Л.Н. Этногенез и биосфера Земли. – М., 1990.

Глава 9
Политическая система общества

Структура политической системы

   Политическая система общества представляет собой совокупность политических институтов, социально-политических общностей и взаимодействий между ними, в которых реализуется политическая власть. Политическая система состоит из нескольких подсистем.
   1. Институциональная подсистема – совокупность институтов, связанных с функционированием политической власти (государство, политическая инфраструктура, СМИ и т. п.).
   2. Идеологическая подсистема – совокупность политических идей, взглядов, представлений, чувств участников политической жизни (индивидуальных, классовых, общечеловеческих; теоретических, эмпирических).
   3. Нормативная подсистема – совокупность политических норм и традиций, регулирующих политическую жизнь (конституция, законы, нормативные акты; нормы деятельности общественных организаций, обычаи, этические нормы).
   4. Коммуникативная подсистема – совокупность отношений и форм взаимодействий по поводу организации политической жизни (встречи, собрания, митинги и т. п.).
   5. Культурная подсистема – комплекс типовых образцов, политических представлений и поведения.
   Политическая система имеет свой вещественный состав (материальный и духовный), структуру и функции. Структуру политической системы по аналогии с организмом можно назвать анатомией, а функции – физиологией. Политическая система обладает следующими функциями: организация деятельности общества, определение путей его развития, распределение материальных и духовных ценностей, согласование интересов государства и социальных групп, разработка законов, обеспечение безопасности граждан и контроль за их деятельностью, формирование политического сознания и культуры.
   Эти функции политическая система осуществляет с помощью власти, опирающейся на авторитет и силу. Понятие власти, таким образом, является для политической системы основополагающим.

Определение государства

   Отметим, как и в случае определения политики, широкое и узкое значение понятия «государство». В широком смысле понятие «государство» употребляется для обозначения страны (российское государство, американское государство и т. д.). В политологии используется более узкое понятие государства как части страны, осуществляющей функции по управлению населением и ресурсами. При таком определении двумя крайними вариантами будут утверждение Людовика XIV «Государство – это я» и модный в СССР лозунг «Государство – это мы». Первое является преувеличением, потому что один человек, каким бы могущественным он ни был, физически не в состоянии выполнять все государственные функции. Такое утверждение вызвано заносчивостью правителя, его стремлением выдать желаемое за действительное и создать у подданных преувеличенное представление о собственных возможностях. Второе утверждение преследует иные, во многом противоположные цели, а именно: закамуфлировать то обстоятельство, что государством управляет часть населения, и выдать остальных за соучастников своего правления, тем самым создав у них преувеличенное представление об их политической роли и сняв к тому же ответственность с себя.
   Итак, в узком смысле государство – это часть политической системы, которая обладает властью, силой и авторитетом, необходимыми для распределения ресурсов и средств, поддерживающих социальную систему, и осуществляет политическую власть в процессе регулирования поведения людей. Существуют различные виды власти: духовная, моральная, физическая, денежная психологическая. Государство основано, прежде всего, на физической власти. Все остальные виды у нее могут быть или нет, но физическая необходима. Раскрывая этот подход, М. Вебер пишет, что государство претендует (с успехом) на монополию легитимного физического насилия. Легитимным называют порядок, обладающий престижем, в силу которого он диктует нерушимые требования и устанавливает образец поведения. Именно легитимность отличает царя от тирана у Платона и монарха от деспота у Монтескье.
   Еще Платон в «Законах» поставил вопрос об основаниях того, что одни правят, а другие обязаны им подчиняться, поскольку необходимо, чтобы в государствах были правители и подчиненные. М. Вебер выделяет «три вида внутренних оправданий, т. е. оснований, легитимности… Во-первых, это авторитет «вечно вчерашнего»: авторитет нравов, освященных исконной значимостью и привычной ориентацией на их соблюдение, – традиционное господство… Далее авторитет внеобыденного личного дара (харизма), полная личная преданность и личное доверие, вызываемое наличием качеств вождя у какого-то человека: откровений, героизма и других, – харизматическое господство… Наконец, государство в силу «легальности», в силу веры в обязательность легального установления и деловой «компетентности», обоснованной рационально созданными правилами, т. е. ориентацией на подчинение при выполнении установленных правил» (там же, с. 12–13). Итак, существуют три обоснования господства: традиционное, харизматическое и рационально-легальное.
   Государство обладает определенными признаками. К ним относятся:
   1) обособленная от общества система органов и учреждений (законодательные, исполнительные и судебные органы, аппарат принуждения: армия, полиция, система исправительно-трудовых учреждений);
   2) право, т. е. система обязательных норм и установок;
   3) территория.
   Этими признаками государство отличается от племенного строя, при котором есть вожди, но отсутствуют особые органы власти и, что важно, имеет место всеобщее вооружение народа. Структура государства и его составные части изображены на следующей схеме.

Происхождение государства

   Государство существовало не всегда. Оно возникло из догосударственных, неполитических форм власти вождя, предводителя рода, племени, жреца, шамана и т. д. в процессе углубления общественного разделения труда, социальной дифференциации и неравенства. Вопрос происхождения государства один из самых дискуссионных. Существуют различные концепции на этот счет. По Платону, государство возникает из потребностей каждого человека, которые не может удовлетворить он сам.
   По мнению Аристотеля, «государство представляет собой своего рода общение… которое является наиболее важным из всех и обнимает собой все остальные общения» (Аристотель. Политика. 1252а). Государство существует ради достижения благой жизни, оно существует по природе, как «человек по природе своей есть существо политическое» (там же, 1253а). Такая концепция рассматривает государство как естественно возникшее в процессе эволюции общество, подобно организму, возникающему на определенной стадии эволюции природы.
   Каков конкретный механизм становления государства? Платон считал, что оно возникло как господство старейшего, получившего эту власть от родителей. Это патриархальная концепция возникновения государства, в соответствии с которой государство возникает из объединения семей, родов и племен. Отец семейства становится предводителем рода, затем племенным вождем и, наконец, царем. Государство в этом случае предстает в виде большой семьи.
   В соответствии с теократической концепцией прообразом государственной власти является власть Бога над своими созданиями, и всякая власть, в том числе государственная, исходит от Бога и санкционируется Творцом.
   Психологическая концепция государства объясняет его происхождение изначальным стремлением людей к власти. Она основывается на философской концепции «воли к власти» Ф. Ницше, в соответствии с которой воля к власти является главным побудительным мотивом деятельности людей.
   Концепция насилия объясняет появление государства образованием класса воинов. По Г. Моска, государство возникает после перехода от охотничье-собирательного хозяйства к земледельческо-скотоводческому, когда появляются два класса – класс земледельцев и класс воинов, и последний добивается господства над первым. Л. Гумплович считал, что человек добивается удовлетворения своих потребностей двумя способами: трудом и грабежом, или эксплуатацией чужого труда. Первое средство экономическое, второе политическое, и государство возникает тогда, когда организуется политическое средство. Другой причиной образования государства в соответствии с данной концепцией могло быть завоевание земледельцев кочевниками.
   К этой концепции в ее первом варианте близка экономическая концепция возникновения государства, тщательно разработанная К. Марксом. В соответствии с ней государство возникает в результате вызванного экономическими причинами разделения людей на два антагонистических класса: высшего, который владеет частной собственностью на средства производства, и низшего, у которого частной собственности нет. Государство требуется для охраны института частной собственности, и само становится частной собственностью.
   В главе 3 шла речь еще об одной концепции – общественного договора людей, соглашающихся передать часть своих прав выбранным представителям, защищающим их общие интересы. Современные антропологи считают, что данная концепция не имеет исторического подтверждения. Государство никогда не возникало подобным образом. Законы государства не результат соглашения, а постепенно вырастают из традиций, навязываются завоевателями и т. п. Прежде чем какие-либо положения фиксируются в законах, они существуют в традициях, и сила законов не в угрозе наказания, а в готовности людей подчиниться им.
   Правда, имели место события незадолго до возникновения концепции общественного договора, которые как будто подтверждают ее. Плывшие на американский континент будущие колонисты еще на корабле договаривались о том, каким будет управление, и, прибыв, устраивали его именно так. Подобные договоры служат источником данной концепции, но никак не ее подтверждением, поскольку колонистами становились цивилизованные люди, эмигрировавшие из стран, имевших опыт государственного строительства. В эпоху же возникновения государства, а было это до становления первых цивилизаций, ситуация была совершенно иной.
   Неоднозначная оценка происхождения государства связана с наличием различных концепций государства, каждая из которых имеет своей частью особый вариант происхождения. По-видимому, имела место не одна, а несколько причин становления государства. Можно согласиться с тем, что его появление не случайно, а объясняется общей эволюцией общества.
   Особую форму происхождения русского государства сообщает «Повесть временных лет». По ней русская государственность возникла в результате призвания варяжских князей славянскими общинами, представители которых заявили: «Земля наша велика и обильна, а порядка в ней нет. Приходите и владейте нами». В этой концепции присутствуют все признаки государства: население, территория, князь с дружиной. Многие русские историки относились к ней вполне серьезно.

Концепции государства

   Прежде всего, отметим концепцию государства как совершенной формы человеческого общежития, к представителям которой можно отнести Платона, Аристотеля, а из новейших философов Канта.
   Проекцией божественного порядка на Земле считали государство теологи, а из философов – Гегель, по словам которого государство есть божественная идея, как она существует на Земле, шествие Бога в мире. Как воплощенное право рассматривал государство русский философ B.C. Соловьев. Для Ж.Ж. Руссо государство было способом примирения различных частных интересов и достижения общего блага; для Т. Гоббса – способом сдерживания агрессивных и эгоистических желаний людей.
   В противоположность этому К. Маркс рассматривал государство как форму классового господства, а в отношении современного государства «как комитет по управлению делами буржуазии». Близка к этому концепция государства как формы насилия, которой придерживались не только анархисты, но и Л.Н. Толстой.
   Промежуточную, компромиссную позицию занимал французский философ Ж. – П. Сартр. Поддерживая в целом концепцию государства как средства угнетения (государство Сартр рассматривал как маскировку насилия), он считал, что современное государство добилось некоторой автономии по отношению к правящему классу и достигло того, что угнетенные пассивно признают государство. Но и в этом случае государство, подчеркивает Сартр, нужно правящему классу.
   Государство, полагает Н. Пуланзас, должно заботиться об эксплуатируемом классе в целях сохранения целостности общества. С этим нельзя не согласиться. Но возникает вопрос, насколько государство нужно угнетенному классу, или, если поставить вопрос иначе, существует ли все-таки нечто подобное общей воле? Токвиль считал, что общим в государстве могут быть патриотизм и религия. Если, как Маркс, полагать эти ценности не важными и исчезающими, то у членов общества не остается одинаковых целей, и государство утрачивает интегрирующую функцию. Тогда логично главной ее функцией назвать закабаление одного класса другим, и государство становится «комитетом но управлению делами буржуазии». Если же считать, что данные ценности важны для всех жителей государства, то тогда и постольку государство будет служить интересам всех подданных. Итак, государство зависит от интересов населения, и наоборот.
   Из представления о том, что входит в общую волю, вытекает ответ на вопрос, что нужно делать, чтобы разрушить государство, – надо ослабить патриотизм его жителей и их религиозное чувство. Сплачивает население государства также опасность со стороны соседей, и если бы ее не было, то ее стоило бы выдумать. По крайней мере, ее опасно преуменьшать.
   Итак, государство имеет двойственную природу – защищать и эксплуатировать людей и ресурсы. Первое нужно всем жителям, второе – их части. Таким образом, у всех слоев населения есть общие государственные интересы и есть разные, даже противоположные. Их баланс различен. Перекос в сторону защиты делает государство стабильным, в сторону эксплуатации – готовит кризисы и революционные ситуации.

Функции государства

   Функции государства могут быть разделены на внутренние – по отношению к собственному населению, и внешние – по отношению к другим государствам. Внешние функции осуществляются в русле международной политики. О них говорилось в главе 3, когда речь шла о концепции национального интереса. Что касается внутренних функций, то они двояки: здесь и выполнение интересов отдельных социальных групп (наиболее влиятельных в обществе), и примирение интересов различных групп. В зависимости от того, рассматривается ли государство как орган господства одного из классов или как орган классового сотрудничества, можно выделить в качестве основной либо функцию подавления, либо функцию примирения. В реальности имеет место и та и другая. Сама роль государства в целом противоречива: обеспечивать безопасность населения посредством его подчинения. Для этого государство должно быть сильным, но свою силу оно может использовать и для закабаления подданных.
   Пуланзас выделяет три функции государства:
   1) главную, политическую – функцию регулятора общественной формации как системы неустойчивого равновесия;
   2) экономическую и
   3) идеологическую.
   Ныне все больше людей живут вне семьи и не общаются с родственниками, но не вне государства. К государству частично перешли функции, которые раньше выполняла семья, – воспитания, контроля, защиты.
   Со словом «государство» часто употребляется прилагательное, в котором выражается суть какой-либо его функции. Выше шла речь о социальном государстве. Так же часто используется выражение «правовое государство», предложенное немецкой юридической школой в XIX в. На первый взгляд, это словосочетание, так же как «социальное государство», выглядит парадоксальным: ведь в каждом государстве действуют определенные правовые нормативы, и в этом смысле любое государство является правовым. Уже в племенах появляется юрисдикция, возвышающаяся над различиями между родами. Но, как и в случае с социальным государством, под правовым государством понимается такое, в котором писаные правила не только существуют, но беспрекословно выполняются всеми, т. е. все люди равны перед законом, как мечтали Руссо и Радищев. Пока это благое пожелание. Добавим еще понятие политического государства, под которым имеется в виду не просто государство, в котором есть политика (она присутствует во всех современных государствах), а государство, гарантирующее на практике основные политические права своих граждан, тем самым реально обеспечивая населению возможность быть субъектом политики. К понятиям правового, социального и политического государства мы еще вернемся.

Виды государственного устройства

   В главе 2 рассматривались классификации видов государственного устройства Платона и Аристотеля. Современные классификации в чем-то проще, в чем-то сложней. Они отталкиваются от официального названия государства. Все существующие государства можно разделить на две большие группы: монархии – государства, которые управляются одним человеком, и республики, в которых правит более чем один человек (точный перевод слова «республика» с латинского – «общее достояние»). Монархия может быть абсолютной (как Российская империя до 1905 г.) или конституционной, если правление монарха ограничено законом. Самой по себе Конституции как Основного закона государства может при этом и не быть, как, например, в Англии. Следует различать формальное название и суть. Такие развитые страны, как Великобритания, Бельгия, Швеция, Япония, формально монархии, а фактически республики, и словосочетание «английская королева» давно стало нарицательным для обозначения человека, который лишь считается правителем.
   Современные республики делятся на три типа: парламентская, президентская и смешанная. В парламентской республике по результатам всеобщих выборов формируется правительство. Часто премьер-министром становится глава победившей партии. Это обычно для ФРГ, где за власть реально борются 2–3 партии; реже в Италии, где соперничает большое количество партий. То же в Великобритании и Японии (формально это конституционные монархии, а по существу – парламентские республики). В парламентской республике может быть президент, но он выполняет в основном представительские функции. В большинстве старых демократических стран принята форма парламентской республики, и она считается более демократичной.
   В президентской республике фактически глава государства президент, избираемый всеобщим голосованием и обладающий большими полномочиями (пример: США). Он глава кабинета министров и предлагает членов правительства, кандидатуры которых утверждаются парламентом, также избираемым всеобщим голосованием.
   В смешанной форме республики президент и парламент обладают сравнимыми полномочиями. Существует обязанность вотума доверия правительству парламентом. В этом случае, если большинство в парламенте имеет одна партия, а президент принадлежит к другой, может оказаться, что премьер-министр и президент придерживаются разных точек зрения. Для того чтобы сделать возможным проведение согласованной политики, в этом случае вводится разграничение полномочий между президентом и премьер-министром. Например, во Франции президент преимущественно решает вопросы внешней политики, а премьер-министр – внутренней.
   Если говорить о государственном устройстве России, то она -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

XX в. прошла путь от абсолютной монархии к монархии конституционной (после 1905 г.), далее к республике (после 1917 г.), которую можно назвать «секретарской» (номинальным главой государства в СССР был председатель Верховного Совета – высшего законодательного органа, а фактическим – 1-й секретарь ЦК КПСС – ведущей и единственной партии), затем парламентской (с 1991 г. до разгрома Верховного Совета), и, наконец, после 1993 г. президентской, даже ультрапрезидентской, поскольку президент Российской Федерации по нынешней Конституции обладает полномочиями, которых не имеет ни один президент развитой страны. В отличие от США, президент может распустить нижнюю палату парламента, и она не утверждает членов кабинета министров, а только премьер-министра. В условиях угрозы роспуска парламента неутверждение трижды предложенной президентом кандидатуры премьер-министра (она может быть одной и той же, как подтвердил Конституционный Суд), означает фактически роспуск Государственной Думы и является, таким образом, самоубийственным шагом, на который Дума обычно не идет.
   Для того чтобы уменьшить значение парламента по сравнению с президентом, Верховный Совет был разделен, по сути дела, не только на две палаты, а на два самостоятельных учреждения, расположенных в разных местах. С этой же целью верхняя палата парламента была составлена из глав исполнительной и законодательной власти регионов, что привело к нарушению принципа разделения властей. В результате вес Совета Федерации стал таким большим, что он порой не соглашался с президентом (например, в вопросе об отстранении Генерального прокурора) и понадобилась реорганизация 2000 г., чтобы уменьшить его значение. В результате усилилась власть президента.

Формы государства

   Классификация современных государств может быть также проведена по признаку соотношения центральной и местной власти. Здесь выделяют три формы. Первая – унитарное государство. При таком устройстве центральная власть осуществляет основные управляющие функции на всей территории. Пример: дореволюционная Россия и современная Франция.
   Вторая форма – федеративное государство. В нем наиболее важные для государства в целом функции осуществляет федеральная власть, а часть передается в регионы. При этом действует принцип субсидиарности, в соответствии с которым происходит разделение полномочий между уровнями власти. Например, в ФРГ в ведении федерального центра находятся внешняя политика и оборона; координация действий по защите конституции; денежная система, таможня и охрана границ, почта и электросвязь, железные дороги и авиация, авторское и издательское право и т. д. В ведении земель находятся культурная, полицейская и коммунальная сферы; хозяйственное, гражданское и уголовное право, судопроизводство и т. п.
   Федеративными государствами, помимо ФРГ, являются США и Российская Федерации. Отдельные субъекты федерации могут иметь разные названия – земли в ФРГ, штаты в США, области и республики в РФ. Особенностью Российской Федерации, доставшейся в наследство от СССР, является то, что отдельные субъекты федерации имеют не одинаковые права, чего нет ни в Германии, ни в Америке. Такие национальные республики, как Татарстан и Башкортостан, имеют собственные конституции и особые договора с центральным правительством, тогда как другие субъекты мало чем отличаются от частей унитарного государства. Напомним, что принцип суверенитета был выдвинут в Новое время в период борьбы европейских государств против светской власти папы и означал полную независимость этих государств в решении политических вопросов. Наибольшую роль в обосновании принципа суверенитета сыграл французский мыслитель Ж. Боден. Дальнейшее развитие этой темы Ж.Ж. Руссо, провозгласившим принцип народного суверенитета, мало что по форме добавило к нему. В современной политологии суверенитет «означает отрицание какого бы то ни было подчинения и ограничения государства другой властью» (Антология мировой политической мысли. Т. I, с. 822). В этом смысле суверенитета не может быть много или мало. Он или есть, или его нет. Правда, в истории известны доктрины «ограниченного суверенитета», а в современном взаимосвязанном мире стопроцентный государственный суверенитет вряд ли возможен. Тем не менее основное значение данного термина осталось без изменений.
   Третьей формой государственного устройства, при которой отдельные ее части обладают суверенитетом, является конфедерация. Имеют место два варианта. Или название «конфедерация» столь же номинально, как монархия в Англии, и фактически речь идет о федерации (как в Швейцарской Конфедерации). Либо это действительно конфедерация, но тогда данное объединение не является государством как таковым, а союзом государств, как СНГ или Европейское Сообщество. При таком устройстве основные управленческие функции сосредоточиваются в субъектах объединения (прежде всего армия и внешняя политика), но отдельные функции (скажем, таможенные) передаются надгосударственным органам. У конфедерации может быть единая валюта. Процесс объединения государств в союзы протекает в современном мире достаточно интенсивно.

Будущее государства

Вопрос будущего государства как политической формы объединения людей не менее сложен, чем вопрос о происхождении государства, и решается он в зависимости от того, какой концепции государства придерживается данный ученый. Те, кто на первый план выдвигают миротворческую функцию, склонны или продлевать его существование в необозримое будущее, или ограничивать его периодом несовершенства человека (если полагать, что причина государства – пороки людей). Те же, кто считает государство орудием господства одного класса или одной части общества над другим классом или частью, склонны связывать гибель данного социального института с возникновением бесклассового общества, когда эксплуататорская функция станет излишней (такова точка зрения К. Маркса), или с преодолением господства государства над основной массой населения в результате революции и слома государственной машины в целом (такова точка зрения анархистов). Однако в любом случае государство будет существовать еще в течение весьма продолжительного промежутка времени и привлекать к себе повышенное внимание политологов.

Вопросы для повторения

   1. Что такое политическая система общества и из чего она состоит?
   2. Что такое государство?
   3. Какие концепции происхождения государства вы знаете?
   4. Каковы концепции государства?
   5. Каково строение государства?
   6. Каковы его функции?
   7. Каковы виды государственного устройства?
   8. Какие типы республик существуют?
   9. Какие имеются формы государства?
   10. Каковы представления о будущем государства?

Литература

   1. Платон. Государство. Законы.
   2. Аристотель. Политика. Афинская полития.
   3. Толстой Л.Н. Закон насилия и закон любви.
   4. Дюркгейм Э. Социология. – М., 1995.
   5. Конституция Российской Федерации.

Глава 10
Политические режимы

Определение

Словосочетание «политический режим», в отличие от вида и формы государственного устройства, означает конкретный порядок ведения дел в государстве. Это характеристика, выражающая степень политической свободы, правовое положение личности, методы деятельности государственных органов. Режим есть нечто более реальное, чем форма. Режимы нельзя подразделять на монархические, аристократические и демократические, так как форма правления не всегда соответствует конкретному содержанию. Главный вопрос, связанный с режимом, – не кто управляет, а как организовано управление, каковы взаимоотношения между управляющими и управляемыми.
Само по себе слово «режим» не несет какой-либо отрицательной смысловой нагрузки, как, скажем, словосочетание «колония строгого режима». Скорее, это слово употребляется в смысле режима дня, который должен быть у каждого человека и в котором нет ничего плохого. Близко по значению слово «порядок», но оно не лучше выражает суть дела, поскольку, напротив, имеет преимущественно положительное значение, что также не вполне соответствует сущности определяемого, так как конкретное правление может быть далеко от настоящего порядка.

Классификация политических режимов

   Самая распространенная классификация политических режимов строится на характере взаимоотношений властей и подданных. Выделяют три основных режима: тоталитарный, авторитарный и демократический. Эта классификация сложилась в западной политологии исторически и строилась на противопоставлении двух систем – капиталистической и социалистической. При этом тоталитаризм рассматривался как наиболее отличающийся от демократического устройства. Характеристика тоталитаризма основывалась на самоназвании строя, который сложился в фашистской Италии после прихода к власти Б. Муссолини (именно Муссолини начал использовать это слово в положительном контексте для характеристики его режима). Затем выяснилось, что если тоталитаризм и авторитаризм реально существуют, то понятие демократии настолько многозначно (см. различные теории демократии), что классификация может предстать нелогичной и потерять большую долю привлекательности. Как в самом деле сопоставлять реальное и идеальное; то что есть и что должно быть? Далее. Элементы социальной демократии присущи не только демократическому режиму, они есть в тоталитаризме и авторитаризме. Есть и формальные замечания. В данной классификации смешение параметров: различие между тоталитаризмом и демократией вводится по признаку количества правящих, а между тоталитаризмом и авторитаризмом – по характеру воздействия правителей на подданных.
   Если взять признак количества правящих, то существующие режимы можно разделить на автократические, элитократические и демократические (идеал). По характеру воздействия правителей на подданных и допустимости различия политических взглядов режимы можно разделить на тоталитарные, авторитарные и плюралистические. В тоталитарном режиме существует монополизм во всех сферах жизни, в авторитарном – монополизм в политической сфере, в плюралистическом – отсутствие монополизма.
   Предложено классифицировать режимы на одно-и многопартийные. Данный признак тоже может оказаться формальным, если на бумаге насчитывается много партий, а управляет одна. За неимением лучшей общепринятой классификации придется взять за основу разделение режимов на тоталитарный, авторитарный и демократический, имея в виду, что под демократией здесь понимается то ее свойство, которое получило название политического плюрализма.

Тоталитарный режим

   Можно согласиться с Муссолини, что тоталитаризм зародился в начале XX в. Главной его особенностью является то, что правящая элита управляет не только политической сферой, но всеми основными областями жизни: экономической, культурной, информационной, даже семейной. Это объясняется, с одной стороны, тем, что в XX в. на политическую арену вышли широкие массы населения (совершилось, как писал X. Ортега-и-Гассет, «восстание масс»), на которые элита должна воздействовать, чтобы политически починить себе, а с другой стороны, тем, что современные технологии, обеспечив возникновение СМИ, дали возможность элите эффективно воздействовать на массы. Эти же причины (особенно первая из них) способствовали становлению идеологий, и поэтому неудивительно, что тоталитаризм взял их на вооружение. Итак, первая черта тоталитаризма представляет собой широкое и открытое использование идеологии. Ключевым здесь является слово «открытое». Дело в том, что и другие режимы широко используют идеологию, но делают это скрыто, так что требуется провести огромную исследовательскую работу, чтобы тайное сделать явным. Итак, именно открытый и навязчивый характер использования идеологии отличает тоталитарную систему. Далее. Если другие режимы обычно применяют либерально-капиталистическую идеологию, то тоталитарный использует другие идеологии – националистическую и социалистическую, что дает основания по этому признаку различать националистический (правый) и коммунистический (левый) тоталитаризм.
   Вторым признаком тоталитаризма будет наличие однопартийной системы, в которой реальная власть принадлежит одной партии, занимающей господствующее положение и держащей в руках все нити управления государством (можно сказать, что это не партия как таковая, а верхняя часть государственного аппарата, как, например, КПСС в СССР). Положение партии не может быть поколеблено, так как хотя проводится голосование, оно является фикцией: это гонка с одним участником, победитель которой заранее известен. При тоталитарном режиме можно говорить не только о государстве-нации, которое обычно противопоставляли государству-полису, но и о государстве-партии.
   Третья основная черта тоталитарного режима и наиболее характерная для него – это контроль за всеми сторонами общественной жизни. Сюда входит, во-первых, контроль над экономикой. Тоталитарная экономика является государственно-регулируемой, что не обязательно означает отказ от частной собственности на средства производства и их национализацию. В Германии и Италии этого не произошло, но экономика оставалась регулируемой государством. Во-вторых, контроль за СМИ. Все руководящие сотрудники СМИ входят в номенклатуру правящего класса и, по существу, становятся государственными чиновниками. Существует строгая цензура, и ни одно сообщение не публикуется и не выходит в эфир без одобрения соответствующих партийных или государственных (что в сущности одно и то же) органов, в ведении которых находятся СМИ. Тоталитарный режим следит не только за политической информацией, но и за любой другой – экономической, культурной, научной.
   Контролировались тоталитарным режимом запасы оружия, ношение которого запрещалось простым гражданам. Милиция же и органы государственной безопасности были вездесущими. Практиковались пытки и репрессии, причем не только против инакомыслящих, но и без всяких оснований. Люди жили в атмосфере страха за свою жизнь и жизнь близких. Гражданские свободы – слова, печати, собраний, митингов и демонстраций – хотя признавались Конституцией, но сводились на нет соответствующими добавлениями (разрешается, но в интересах «социалистического строя», т. е. фактически запрещается). В тоталитарных государствах действует принцип: все, что не разрешено – запрещено. Человек не только имеет право на труд, но и обязан трудиться. Вообще его работа, поведение, жизнь подчинены интересам государства, а фактически – нынешних его правителей. Все должны иметь одинаковые мысли, одно «духовное платье». Самостоятельно мыслящие люди преследуются, в какой бы области жизни они ни пытались проявить себя. Тем самым исчезает человек как независимая индивидуальность. Поскольку человек не может не думать и люди различаются по своим взглядам, то в обществе, где приходится скрывать свои мысли, распространяется система тотальной лжи и двойной морали.
   Жесткое подчинение правителям тоталитарного государства распространяется на все сферы общественной жизни – прежде всего производственную. Элементарная ячейка тоталитарного общества – «начальник – подчиненный», в которой каждый выполняет роль начальника для нижестоящего и роль подчиненного по отношению к вышестоящему. Двойственное отношение «начальник – подчиненный» проникает внутрь каждого человека, и ролевой социальный конфликт превращается во внутренний психологический, меняя структуру личности.,
   В тоталитарном государстве может быть то, что можно назвать социалистической демократией, т. е. относительное равенство социальных условий жизни широких слоев общества. Это было в СССР, что составляло принципиальное отличие советского строя от других. Сюда входили право на труд, бесплатное образование (включая высшее) и медицинское обслуживание для всех. В этом отношении тоталитарный режим продвинулся по направлению к социальному государству дальше, чем западные демократии, и концепция государства всеобщего благоденствия базировалась на достижениях советской власти.
   Тоталитарные режимы подразделяют в зависимости от того, какая идеология внедряется в сознание людей в качестве единственно верной и приемлемой. Для правого тоталитаризма характерна ориентация на националистическую идеологию, для левого – на социалистическую в коммунистическом варианте. При правом тоталитаризме человек всецело поглощен государством, при левом – не только государством, но и определенным классом. Можно выделить также религиозный тоталитаризм, в котором роль единственно правильного учения закрепляется за религией. Тоталитарные режимы противоречат индивидуальной человеческой природе, которая при них не только не достигает самоактуализации, но и извращается.
   Г. Маркузе дает расширенное толкование тоталитарности, под которое подходят и демократические страны. «Ибо тоталитарность является не только террористической политической унификацией, но и террористической технико-экономической унификацией, которая действует, манипулируя потребностями при помощи насущных интересов… Тоталитаризму способствуют не только особая форма правления или партийное господство, но и особая система производства и распределения, которая вполне уживается с «плюрализмом» партий, газет, «управляющих сил» и т. п.» (Американская социологическая мысль… с. 126).
   Зиновьев рассматривает разные варианты тоталитарности в-различных типах обществ и, в частности, говорит о денежном тоталитаризме, заключающемся в том, что деньги становятся силой, определяющей все сферы общественной жизни.

Авторитарный режим

   Авторитарным режимом называют такой, в котором правит диктатор или немногочисленная элита, узурпировавшая управление государством, но не препятствующая людям делать то, что они хотят в других областях жизни. Этот режим как бы говорит подданным: «читайте, что хотите, пойте, танцуйте, но в политическую сферу не вторгайтесь. Этим занимаюсь я».
   В отличие от тоталитарного режима, авторитарный может не пропагандировать и не использовать открыто идеологию, поскольку не нуждается в том, чтобы подданные поддерживали политическую линию государства. Он даже, в отличие от демократического режима, может вообще обойтись без идеологии, поскольку не нуждается в политическом участии населения.
   Что касается партийной системы, то, как при тоталитарном режиме, при авторитарном имеет место однопартийная система. Но по той же причине, по которой авторитарный режим может обойтись без идеологии, он может обойтись без партий вообще, поскольку не нуждается в массовой поддержке населения. Этим он опять-таки отличается от демократического режима, основанного на многопартийности.
   Уничтожающая критика авторитарного режима дореволюционной России дана Л.Н. Толстым, который по точности и глубине оценок вполне заслуживает того, чтобы называться не только гениальным писателем, но и выдающимся ученым.
   Л. Толстой писал, что существуют два класса, которые он назвал насилующим и насилуемым. Представители правящего класса, имея много денег и собственности, заставляют работать на себя, применяя три различных способа насилия: личное; захват земли и производимого продукта; денежное. Эти способы не сменяют друг друга в истории, как по схеме К. Маркса феодальное общество сменяет рабовладельческое и само заменяется капиталистическим, а сосуществуют. Способ порабощения физического действует в армии, и миллионы солдат фактически – рабы тех, кто ими управляет. Порабощение отнятием земли тоже налицо – «Мы на нашей памяти, – пишет Толстой, – пережили в России два перехода рабства из одной формы в другую: когда освободили крепостных и помещикам оставляли права на большую часть земли, помещики боялись, что власть их над их рабами ускользнет от них; но опыт показал, что им нужно было только выпустить из рук старую цепь личного рабства и перехватить другую – поземельную» (Толстой Л.Н. Так что же нам делать? // Собр. соч.: В 22 т. М., 1983, т. 16, с. 264).
   Многие тогда не поняли, почему царь-Освободитель дал крестьянам волю, а землю у них отобрал. Думали даже, что здесь какая-то ошибка, и ждали, что землю отдадут. Этого не произошло. Почему, Толстой объясняет с помощью весьма методологически плодотворного образного представления о трех винтах. «Все три способа можно сравнить с винтами, прижимающими ту доску, которая наложена на рабочих и давит их. Коренной, основной средний винт, без которого не могут держаться и другие винты, тот, который завинчивается первый и никогда не отпускается, – это винт личного рабства, порабощения одних людей другими посредством угрозы убийства мечом; второй винт, завинчивающийся уже после первого, – порабощение людей отнятием земли и запасов пищи – отнятие, поддерживаемое личной угрозой убийства; и третий винт – это порабощение людей посредством требования денежных знаков, которых у них нет, поддерживаемое тоже угрозой убийства» (там же, с. 262).
   Представление о трех винтах помогло Толстому объяснить отнятие земли у освобожденных крестьян в 1861 г. Толстой сказал бы, что насилующий класс, ослабив один винт, подтянул другой, заменив рабство личное на денежное. Правящий класс перешел от показавшегося ему малоэффективным феодального насилия к представившемуся более перспективным капиталистическому. Один винт ослабили, другой тут же подтянули под усыпляющие разговоры о свободе, гласности и т. п., которые оказались столь же удачной наживкой, как и обещания всеобщего счастья, освобождения труда и т. д. Все происходящее описано Толстым со всей силой его таланта.
   Для полного порабощения рабочего необходимы все три винта, но в разные периоды сильнее давит то один, то другой. Их и регулирует власть, предоставив право выбора при голосовании, но ухудшив материальную жизнь большей части населения.
   «Последнее же, денежное – податное насилие – самое сильное и главное в настоящее время, получило самое удивительное оправдание: лишение людей их имущества, свободы, всего их блага делается во имя свободы, общего блага. В сущности же оно не что иное, как то же рабство, только безличное» (там же, с. 273). Толстой ставит вопрос о власти денег, а не об экономических законах, потому что плутократия осуществляется не только экономическими, но и прямыми политическими средствами. Деньги – системный показатель, который не вписывается в рамки политэкономии.
   Возможность голосовать отнюдь не препятствует тому, что власть находится в руках олигархии. Обеспечивая власть денег и используя приемы денежного порабощения, она грабит страну и ее обитателей. «Во всех человеческих обществах, где были деньги, как деньги, всегда было насилие сильного и вооруженного над слабым и безоружным… Во всех же известных нам обществах, где есть деньги, они получают значение обмена только потому, что служат средством насилия. И главное значение их не в том, чтобы служить средством обмена, а в том, чтобы служить насилию» (там же, с. 251).
   Авторитарное государство существует в традиционных (патримониальных, по С. Айзенштадту) обществах, в которых имеют место:
   1) централизация в политическом и социальном отношении с малой статусной автономией периферии и взаимодействием социальных групп;
   2) традиционная социальная и политическая пассивность большинства населения;
   3) традиции руководства не содержат стремления к тотальному контролю над социальной и территориальной периферией;
   4) господствует дух патернализма.
   Примером авторитарного режима является Испания при Франко, многочисленные диктаторские режимы в Центральной и Латинской Америке (типа папы Дока на Гаити), в Африке и [Ого-Восточной Азии. Такой режим существовал в средневековой Европе и России до 1917 года. Сейчас зона его распространения по мере включения населения в активную политическую жизнь сужается, и он эволюционирует в направлении режимов других типов.

Проблема демократического режима

   Модное слово «демократия» используется ныне в самых разнообразных контекстах. Но о политических процессах и их результатах нельзя судить по тому хорошему названию (или самоназванию) или по тому плохому ярлыку, которым их наделяют участники событий. Одно и то же слово может иметь несколько значений.
   Широко распространенное в нашей стране, как и на Западе, понятие демократии в отношении к существующему политическому строю применялось и в советское время. Тогда тоже строй назывался демократическим. Речь велась о социалистической демократии, имея в виду такие социальные блага, как право на труд и отдых, бесплатное медицинское обслуживание и образование и т. п., т. е. понимая демократию в смысле социального равенства людей. Такое толкование имеет право на существование, как и нынешнее, когда подразумевается совсем иное: всеобщее избирательное право и допущение оппозиции и свободы печати. Именно это объявляется сейчас демократией. Западные политологи уточняют порой, что имеется в виду, когда говорится о плюралистической демократии (допущение оппозиции), рыночной демократии (соревновательность политических партий в борьбе за голоса избирателей) и т. п. Эти уточнения преследуют цель – сохранить слово «демократия» и гордое самоназвание политиков – «демократ». Здесь демократия понимается в смысле политической свободы, которая по большому счету столь же демократична, как и демократия в смысле экономического равенства.
   Из концепции представительной демократии, говорящей, что интересы народа представляют те, кому он отдает свой голос, следует, что формальный носитель власти не совпадает с реальным обладателем ее. Существуют различные варианты представительства, но нигде оно не бывает полным. Концепции плюралистической, рыночной или элитарной демократии ближе к действительности, но дальше от демократии в ее исконном древнегреческом смысле, а концепции плебисцитарной и партисипаторной демократии представляют собой скорее пожелание, чем реальность.
   Некоторые западные политологи соглашаются с тем, что демократией можно назвать идеал, а не реальное политическое устройство. Многолетний президент Американской ассоциации политической науки Р. Даль предлагает различать демократию как идеал и полиархию как реальность. Буквально в переводе с греческого этот неологизм означает «власть многих». Но имеют ли «многие» реальную власть? Можно также предложить понятие «плюралистического элитаризма», отражающее и то, что власть находится в руках меньшинства (элиты), и то, что многие более или менее открыто борются за нее (плюрализм). Г. Алмонд утверждает, что для нормального функционирования политической системы западного типа не только массы, но и лица, принимающие решения, должны верить в демократический миф. Существование такого мифа влечет за собой важные последствия – «в него верят».
   Результаты сопоставления трех режимов могут быть суммированы в следующей таблице.

   При тоталитаризме люди обязаны иметь чужое мнение, при авторитаризме не должны иметь свое мнение, при плюрализме могут иметь свое мнение. В тоталитарном обществе в политике участвуют по принуждению, в демократическом – по доброй воле.
   Какие черты характерны для современного западного режима? Это относительная независимость ветвей власти, независимые источники информации, соревновательность, свободное голосование, наличие политических свобод, развитие гражданского общества. Данные признаки присущи различным странам в разной степени и по их распространению можно вычислить «индекс демократии». В него включают следующие пункты.
   1. Честные и свободные выборы.
   2. Система избрания законодательной власти.
   3. Система избрания исполнительной власти.
   4. Свобода СМИ.
   5. Свобода деятельности оппозиционных организаций.
   6. Правовые санкции.
   Наличие данных признаков не дает оснований считать режим демократическим, поскольку отсутствует то, что в буквальном смысле означает демократию – народовластие. Прямая демократия в современных государствах, в отличие от Древней Греции, невозможна, как и представительность в полном смысле этого слова (см. гл. 3). Речь может идти об относительной представительности в том случае, когда имеет место не только выборное, но и контролирующее начало, действующее не постфактум, когда срок исполнения данной должности закончился (тогда нет гарантии, что представительность вообще будет осуществлена), а во время исполнения представительских функций.
   Большие размеры государства и численности населения увеличивают возможности манипулирования массой со стороны элиты. То, что невозможно скрыть в малой группе, успешно камуфлируется в современном государстве, и этим объясняется широкое распространение выгодных элите мифов, в том числе мифа представительства, которые не принимались бы всерьез, если бы государство ограничивалось размерами древнегреческого полиса.
   «В буквальном смысле демократия означает «власть народа», но в крупных и сложных обществах правление всего народа невозможно» (Смелзер И. Социология. М., 1998, с. 532). Принцип выборности и смены правителей с запретом занимать одному человеку должность больше, скажем, двух сроков есть норма, ориентированная на демократию, но если замена осуществляется в пределах одного класса, то данная форма правления остается элитократией.

Реальная и идеальная демократия

   Теории демократии и противостоящая им теория элит свидетельствуют, что проблема демократии относится как к практике, так и к теории. «В каждой демократической стране наблюдается значительный разрыв между демократией реальной и демократией идеальной» (Даль Р. О демократии… с. 34). Различение идеальной и реальной демократии вполне уместно, но оно подрывает справедливость использования в этом случае слова «демократия», что приводит к предложению заменить его словом «полиархия». Это почти калька со слова «демократия», ограниченная демократия, в которой правят не все, но многие. Данное слово подходит для обозначения режимов в Древней Греции, если учесть, что там правили граждане, но не рабы, чужестранцы и женщины, но не подходит к современному государству, поскольку «поли» в нем не принимают политических решений. Плюрализм означает наличие многих точек зрения, но не то, что каждый может ее иметь и осуществить. Наличие плюрализма и выборности создает иллюзию демократии.
   Каковы характеристики реальной демократии?
   1. У власти стоит активное меньшинство, получившее большинство голосов на выборах (принцип элитарности).
   2. Большинство населения не обладает властью, но имеет возможность открыто высказывать свои политические взгляды и участвовать в борьбе за власть (принцип плюрализма).
   3. Граждане имеют определенные политические свободы: слова, печати, собраний, организаций, забастовок, избирать и быть избранным на основе всеобщего прямого тайного голосования (принцип представительства).
   Принцип элитарности определяет количество лиц, принимающих решения: 1) автократизм (диктатура, культ личности) → 2) элита → 3) прямая демократия (самоуправление на местном уровне, в маленьких государствах). Стрелка демонстрирует количественное движение от единицы до бесконечности.
   Принцип плюрализма определяет количество функционирующих политических взглядов: 1) монополизм —> 2) плюрализм —>
   3) единство. Стрелка демонстрирует количественное изменение от единицы через множество к единице.
   Принцип представительства определяет количество участвующих в выборах: 1) фиктивное, фальсифицированное голосование → 2) голосование с большей или меньшей отчетностью и контролем → 3) плебисцитарность (референдумы). Стрелка демонстрирует количественное изменение от нуля до бесконечности.
   Режим может быть более или менее элитарным, плюралистическим и представительным. Реальная демократия относительна, поскольку различные политические взгляды обладают не одинаковыми силовыми, финансовыми, экономическими и информационными возможностями, и по соотношению этих условий можно судить о демократичности данного общества. Превышение определенного порога позволяет назвать данное общество относительно демократичными назвать режим реальной демократией. Он включает в себя также защиту прав меньшинств, и это не форма политической благотворительности, а важный атрибут функционирования данного типа общества. Демократия, таким образом, означает не только борьбу за власть большинства, но и борьбу за демократические институты. Опасностями, подстерегающими демократию, является фальсификация волеизъявления и манипуляция общественным мнением.
   Наличие «индекса демократии» показывает, в каком направлении должно двигаться общество, если действительно хочет прийти к демократии. Власть не может не быть олигархической, но существуют различия в гарантиях для управляемых, привилегиях для элиты и ее открытости, степени честности выборов, независимости прессы, уважения к закону и правам меньшинств. Реальные демократии отличаются по тому, допускаются или чет к участию в политической жизни не стоящие у власти группы, т. е. существует ли открытая политическая конкуренция и свобода оппозиции. Степень демократичности определяется доступностью
   СМИ, отсутствием фальсификации на выборах, преследования оппозиции карательными органами. Другим важным показателем демократичности является фактическая степень участия граждан в политической жизни и развитие гражданского общества (пока даже в наиболее развитых странах Запада в заинтересованные группы входит не более одной трети населения). Важно не только наличие демократических институтов, обеспечивающих участие граждан в принятии решений, но и реальное их участие.
   Какими свойствами должна обладать демократия как идеал? Она должна быть:
   1) по возможности-прямой (референдумы по важнейшим вопросам общественной жизни, широкое самоуправление, федерализм);
   2) не бюрократической (политические лидеры избираются всем населением и не зависят от государственной бюрократии и частных корпораций);
   3) не коррумпированной;
   4) уважающей права меньшинств (иначе деспотизм большинства);
   5) не агрессивной, исповедующей принцип ненасилия;
   6) контролируемой электоратом.
   В таком обществе должны быть обеспечены подлинные политические свободы, соблюдение законов всеми, независимость СМИ, отсутствие денежного тоталитаризма, исполнение многих государственных функций гражданским обществом.
   Шагами демократического ограничения власти были установление пределов власти и контроль за ней: «Великая хартия вольностей» (1215 г.), «Хабеас корпус акт» (1679 г.) в Англии; принцип разделения властей; «Декларация независимости» и Конституция США, «Декларация прав человека и гражданина» Великой французской революции; введение местного самоуправления и судебная реформа (например, в России при Александре II).
   Демократия благоприятна там и настолько, где и насколько народ поднялся на достаточно высокий моральный и рациональный уровень. В противном случае она не приживается или принимает извращенные формы.

Вопросы для повторения

   1. Что такое политический режим?
   2. В чем трудности классификации политических режимов?
   3. Какие свойства присущи тоталитарным режимам?
   4. Что такое государство-партия в отличие от государства-полиса и государства-нации?
   5. Какие свойства присущи авторитарному режиму?
   6. Что писал Л.Н. Толстой о политическом режиме в России?
   7. Чем отличается демократический режим от тоталитарного и авторитарного?
   8. Что такое реальная и идеальная демократия?
   9. Что такое «индекс демократии»?
   10. Как по нему можно определить степень демократичности данного общества?

Литература

   1. Арон Р. Демократия и тоталитаризм. – М., 1993.
   2. Толстой Л.Н. Так что же нам делать? // Собр. соч.: В 22 т. Т. 16. – М., 1983.
   3. Барт Р. Избр. работы. – М., 1994.
   4. Даль Р. О демократии. – М., 2000.
   5. Поппер К. Открытое общество и его враги. – М., 1992.

Глава 11
Политическая социология

Определение

Одним из аспектов социологии является управление обществом как важный момент его развития, который нуждается в особом рассмотрении в рамках и социологии, и политологии. Политическая социология является промежуточной между социологией и политологией дисциплиной, которая изучает взаимоотношения между обществом и государством, социальным строем и политическими институтами.
Два основных направления политической социологии – политическая стратификация и изучение взаимоотношений между политической и другими сферами жизни.

Политическая стратификация

   Политическая стратификация, как любая другая социальная стратификация, призвана распределить людей по определенному признаку, в данном случае по их участию в политической жизни и влиянию на нее. Существуют общие закономерности политической стратификации, отмеченные П.А. Сорокиным.
   1. При общих равных условиях, когда увеличиваются размеры политической организации, т. е. когда увеличивается число ее членов, политическая стратификация также возрастает.
   2. Когда возрастает разнородность членов организации, то стратификация также увеличивается, и наоборот.
   3. Когда оба эти фактора работают в одном направлении, то стратификация изменяется еще больше, и наоборот.
   4. Когда один или оба этих фактора возрастают внезапно, как в случае военного завоевания или другого обязательного увеличения политической организации или (хоть и редко) в случае добровольного объединения нескольких прежде независимых политических организаций, то политическая стратиграфия поразительно усиливается.
   5. При возрастании роли одного из факторов и уменьшении роли другого они сдерживают воздействие друг друга на флуктуацию политической стратификации.
   Политическая организация понимается здесь в самом широком смысле – от партии до государства. Очевидны параллели данных выводов с законом олигархизации Михельса.
   Представим политическую стратификацию в виде конуса и рассмотрим последовательно ее наиболее интересные слои.

   Р. Даль выделяет три уровня отношения к политике.

   1. Политические лидеры – люди, обладающие в высшей степени качествами необходимыми для политика плюс беспринципностью и удачей.
   2. Искатели политической карьеры – партийные функционеры, понимающие роль политики и желающие ею заниматься.
   3. Члены заинтересованных групп, понимающие, что собственные интересы можно удовлетворить с помощью политических решений.
   4. Аполитичный слой – инертное большинство, преследующее лишь личные, далекие от политики цели.

Типы политических лидеров

   Три качества, по М. Веберу, являются для политика решающими: страсть, в смысле самоотдачи делу; чувство ответственности перед этим делом и глазомер – «способность с внутренней собранностью и спокойствием поддаться воздействию реальностей, иными словами, требуется дистанция по отношению к вещам и людям» (Антология мировой политической мысли. Т. II, с. 22), в том числе к самому себе. Чем в большей степени политик обладает данными качествами, тем ближе он к занятию лидирующей позиции. Среди качеств, присущих политическому лидеру, выделяют также следующие.
   1. Способность аккумулировать и адекватно выражать интересы членов общества и заинтересованных групп.
   2. Способность заставить людей поверить в себя.
   3. Способность вести за собой последователей и массы.
   4. Способность выдвигать новые идеи (инновационность).
   5. Информированность о широком круге событий и об истории.
   6. Чутье на ситуацию и новые идеи.
   7. Лексикон – умение с каждым говорить на его языке.
   Главная задача политика как такового, а тем более лидера, не научная деятельность и не «работа с людьми», а регулирование общественных отношений. При этом он должен помнить, что лидерство – средство осуществления цели, каковой является общественное благо.
   М.Дж. Херманн предлагает такую классификацию политических лидеров.
   1. Лидер-знаменосец: имеет собственную оригинальную политическую цель и способность увлекать за собой. К этому типу относятся Петр I, М. Ганди.
   2. Лидер-служитель: точно выражает и реализует интересы своих приверженцев и действует от их имени. Пример: Л.И. Брежнев.
   3. Лидер-торговец: добивается признания путем убеждения людей с помощью знания их потребностей и желания их удовлетворить. Пример: Р. Рейган.
   4. Лидер-пожарный: быстро реагирует на насущные требования времени и масс и способен эффективно действовать в экстремальных ситуациях. Пример: Ф.Д. Рузвельт.
   Надо иметь в виду, что это – идеальные типы, а в реальной жизни встречаются различные сочетания отмеченных качеств.
   На роль политических лидеров претендуют первые лица государства, обличенные правом принимать решения (так называемые ЛПР). Их количество в каждый момент времени невелико. Р. Миллс считает, что в современных США таким правом наделены 40–50 человек. Они и находятся на вершине политического конуса.

Властвующая элита

   Так называется книга американского ученого Р. Миллса. Предмет его исследований – не элита в целом, в состав которой входит, скажем, интеллектуальная или спортивная элита, но правящая часть политической элиты (В. Парето различал правящую политическую элиту и неуправляющую политическую элиту). Р. Миллс рассматривает «треугольник власти» – экономические корпорации, правительство, генералитет, которые образуют систему социального господства. Властвующая элита – это составляющие меньшинство общества дифференцированные группы людей, занимающие руководящие должности в политической, экономической и военной сферах и непосредственно влияющие на принятие государственных решений. Властвующая элита представляет собой как бы одну сверхкорпорацию, состоящую из трех взаимосвязанных частей. Так сложилось исторически, поскольку решения в этих трех сферах влияют друг на друга. «Большая тройка» – люди богатые, власть имущие и именитые, обладающие деньгами, почетом и славой. Они определяют события государственного, если не мирового значения.
   Единство взглядов властвующей элиты формируют частные школы, университеты и клубы, а окончательно принадлежность человека к элите определяет «умение быть полезным начальству, от которого зависит ваше продвижение» (Миллс Р. Властвующая элита. М., 1959, с. 193). Чтобы войти в элиту, надо отказаться от собственных индивидуальных свойств и стать похожим на других членов элиты, своим среди них. Это свойство в конечном счете главное, хотя богатство, родственные и дружеские связи также имеют немаловажное значение.
   Властвующая элита, по существу, не выборна, а назначаема. Это очевидно в военной и экономической сферах, но меньше заметно в политической сфере. Однако по мере бюрократизации политики, увеличения роли исполнительных органов по отношению к законодательным это становится все более характерным и для политической элиты, высший административный состав которой в США насчитывает примерно 2 тыс. человек. Многие пружины деятельности элиты неизвестны широкой публике, что питает домыслы о тайных заговорах.
   Отмечая соотношение интересов властвующей элиты и населения, Миллс пишет, что имеются интересы общие (внешняя политика) и различные (внутренняя политика). Соотношение их меняется, но гармония интересов властвующей элиты и населения может быть только при бесконечном расширении рынков сбыта.
   Важной характеристикой элиты является мобильность или скорость циркуляции. Открытость элиты способствует увеличению ее жизнестойкости, закрытость ведет к ее смене. В период смены элиты легче войти в нее, но, как и ранее, для того чтобы не выпасть, надо переродиться. Встроенность в иерархию – важнейшее условие вхождения в элиту, из чего следует отказ от выражения собственного мнения в случае необходимости (бесприндипность), умение повелевать и подчиняться и т. п. Встроенность в систему дает блага (деньги и власть). Критика элиты покоится на двух основах: на моральных и на зависти. Первые не хотят попадать в элиту, вторые не могут.
   М. Вебер делит политических функционеров на две группы: чиновников-специалистов, или государственных бюрократов, и чиновников-политиков, или профессиональных политиков. Первые должны быть беспристрастны, добросовестны и точны в выполнении приказов вне зависимости от собственных убеждений. Вторые лично ответственны за принятие решений. Первые зависят от воли не избирателей, а начальства. Вторые сообразуют свои действия с желаниями масс, т. е. являются «демагогами» в античном смысле. Профессиональным политиком может быть также журналист и партийный чиновник.

Политическое участие

   Следующим политическим уровнем после властвующей элиты является гражданское общество, которое составляет примерно 1/3 населения (цифры разнятся довольно сильно; они выше в развитых странах, ниже – в развивающихся). Под гражданским обществом понимается совокупность добровольных общностей, не входящих в государство: землячества, профсоюзы, клубы, партии, творческие союзы и т. п. Гражданского общества не было в Древней Греции, поскольку общие интересы граждан там сливались с частными. По-гречески «политический» значит «гражданский». Афоризм Аристотеля «человек – существо политическое» можно перевести и как «существо общественное». Лишь в Новое время, когда утверждается идея первенства личности и ее прав и свобод по отношению к государству, стало возможным различать гражданское общество и государство. Государство начинает пониматься как инструмент общества. Четкое разделение гражданского общества и государства присутствует у Т. Пейна в словах «общество создается нашими потребностями, а правительство – нашими пороками» (Антология мировой политической мысли. Т. I, с. 487).
   По Гегелю, гражданское общество – переходная стадия от семьи к государству. Государство обеспечивает свободу гражданскому обществу, удерживая его в подчиненном положении. По К. Марксу, государство выражает общий интерес, гражданское общество – частный. Гражданское общество такой же результат развития производства, как и государство. В гражданском обществе действуют преимущественно моральные нормы, в государстве – правовые. Гражданское общество стабилизирует положение в социуме. Отсутствие его может быть причиной социальной дезинтеграции.
   Само слово «гражданин» характеризует личность, чья активность не сводится к выполнению семейных или служебных обязанностей, а предполагает политическое участие. С детства нам знакомы строки Некрасова «Поэтом можешь ты не быть, но гражданином быть обязан». Формы политического участия разнообразны. Это голосование, контакты с политиками, участие в митингах и демонстрациях, подписывание петиций, отправление писем, членство в организациях, денежные взносы.
   Выделяют четыре причины политического участия.
   1. Чувство гражданской ответственности и долга.
   2. Субъективная уверенность в эффективности участия.
   3. Доверие граждан друг другу.
   4. Объективная ситуация, подталкивающая людей вмешиваться в политические дела.
   Уровень политического участия можно разделить на несколько подуровней. Высший из них – «внимательная публика»:
   1) неорганизованная аудитория, перед которой выступают политические лидеры;
   2) организованная аудитория («группы давления»).
   Это, как правило, люди с высоким интеллектом и уровнем образования, которые способны самостоятельно разбираться в политических проблемах и не будут объектом манипуляции со стороны СМИ.
   Следующей, более многочисленной стратой (примерно 20 %) является «мобилизуемая публика», которую можно мобилизовать для активного участия в политической жизни (митинги, демонстрации, различные формы давления). В тактику давления входит массовая пропаганда с целью изменения общественного мнения, лоббирование (влияние на Политиков и должностных лиц в системе исполнительной власти), возбуждение судебных дел и т. д.
   Еще большее количество людей входит в заинтересованные группы, о которых говорилось выше (примерно 25 %). Это профсоюзы, национальные ассоциации производителей, союзы потребителей, экологические организации и т. п. Их характеризует организованность, одинаковость стремлений, использование государственных институтов для реализации целей. Функционирование заинтересованных групп имеет свои положительные и отрицательные стороны. К положительным относятся:
   1) социализация и рекрутирование (мобилизация) граждан;
   2) артикуляция и аккумуляция интересов;
   3) дополнение официального представительства;
   4) средство разрешения конфликтов. К отрицательным относятся:
   1) неравномерность представления интересов;
   2) кристаллизация элиты;
   3) конкуренция групп и компромиссы, мешающие сбалансировать политику.
   Выдвигают четыре критерия степени вовлечения в политическую деятельность:
   1) интерес к событиям;
   2) озабоченность, т. е. сознавание важности политических событий;
   3) информированность – степень осведомленности;
   4) активность – прямое участие в осуществлении политики.
   Вовлеченность населения в политическую деятельность зависит от профессиональных и экономических факторов, от уровня образования, места жительства, возраста, пола и даже цвета кожи. Это видно из таблицы.

   Можно выделить следующие закономерности участия в политической жизни.
   1. Чем выше статус человека, тем больше вероятность его участия в политической деятельности.
   2. Мужчины более активны, чем женщины.
   3. Пожилые люди более активны, чем молодежь.
   4. Когда требуется более активное участие в политических делах, число участников сокращается.

   В политологии сформулированы следующие «законы участия»:
   1) повышение уровня социоэкономического и культурного развития нации ведет к интенсификации гражданских установок людей;
   2) рост доходов ведет к большему удовлетворению существующей политической системой.
   Это можно изобразить на следующем графике, где по вертикали представлен уровень дохода всего населения, а по горизонтали – уровень социокультурного развития 100 % населения.
   На данном графике все четыре сектора равны, но реально в различных странах существует широкий разброс показателей дохода и образования населения. Условно выделим четыре группы стран, в которых преобладает один из четырех секторов и четыре типа политического развития:
   1) богатые неиндустриальные (неурбанизированные) страны с высоким уровнем дохода на душу населения и с низким уровнем социокультурного развития, определяемого по образованию (мало людей с высшим образованием), профессии (преимущественно физический труд), месту жительства (большинство деревенских жителей) – Арабские эмираты, Кувейт;
   2) страны с низким душевым доходом и уровнем социокультурного развития – большинство развивающихся и отсталых стран;
   3) индустриальные страны с высоким душевым доходом и уровнем социокультурного развития (много людей с высшим образованием, живущих в городах и занимающихся умственным трудом) – большинство развитых стран;
   4) индустриальные страны с низким душевым доходом и высоким уровнем социокультурного развития – Россия.
   Представим графики, характеризующие каждую из этих четырех групп стран (по вертикали – соотношение бедных и богатых, по горизонтали – соотношение менее и более образованных).

   Из данных графиков видно, что наибольшая политическая неустойчивость присуща таким странам, как Россия. Следуют такие выводы:
   1) чтобы в стране была политическая устойчивость, политические желания должны удовлетворяться, а уровень дохода населения увеличиваться (по крайней мере индивид должен думать, что это так);
   2) если образование выше дохода, люди тяготеют к левому радикализму, если доходы выше образования – к правому;
   3) с ростом уровня образования должен увеличиваться доход населения и степень удовлетворения политических желаний. В этом случае общество развивается устойчиво.

Инертное большинство

   Это четвертый политический уровень, состоящий из неорганизованых людей, не желающих и не могущих оказать заметного влияния на политическую ситуацию. Они составляют большинство в обществе (2/3 населения, а порой и больше).
   Существуют причины отказа людей от политического участия. Помимо изложенных выше причин участия, но с обратным знаком, можно отметить так называемую депривацию, под которой понимается «субъективное чувство недовольства по отношению к своему настоящему» (Р. Мертон). Депривация к объекту имеет место, если индивид не обладает данным объектом, но стремится к обладанию им и, сравнивая свое положение с положением обладающих данным объектом индивидов, рассматривает обладание как нечто вполне заслуженное им («почему у них есть, а у меня нет?»).
   • Неучастие может быть следствием апатии, вызванной убеждением, что затраты слишком велики по сравнению с выгодой или что «цена» участия вообще равна нулю. Апатия может быть положительной и отрицательной. В первом случае человек полагает, что все будет хорошо и без его участия; во втором он считает, что ничего нельзя изменить к лучшему.
   Наконец, причиной неучастия может быть аномия – отрицание самой политической и правовой основы общества, в котором человек живет.
   Некоторым представителям инертного большинства свойственно пассивное участие – заинтересованность в политических делах, которая не ведет ни к каким реальным результатам.

Политика и экономика

   Выявление взаимосвязи политики с другими сферами жизни начнем с данной темы. Политика обращает внимание на экономику, признаваемую базисом общества в первую очередь. Полное подчинение ее предполагает лишение отдельных работников не только частной собственности, но и хозяйственной инициативы, которая тоже становится наказуемой как способ проявления самостоятельности.
   Тесная связь между политикой и экономикой существует и в западных странах. В треугольник властвующей элиты входят заправилы корпораций, которые охраняют свои привилегии (вообще все члены властвующей элиты – люди богатые), и неизвестно, в чьих руках больше реальной власти. Пожалуй, скорее у экономической элиты, чем у политической.
   Какое влияние сильнее – политики на экономику или наоборот? Отвечая на этот вопрос, Р. Арон пишет, что в странах, где традиционно важнее политические отношения (он имеет в виду Восток), политика влияет на экономику больше, а в странах, где традиционно важнее экономические отношения (западные страны), больше влияние экономики на политику.
   Идеалом взаимоотношений экономики и политики можно считать концепцию социального государства, рассмотренную выше. Политика должна влиять на экономические отношения таким образом, чтобы осуществлялись параметры социального государства, обеспечивая всем необходимый экономический и социальный минимум и регулируя экономическое неравенство таким образом, чтобы оно шло на пользу всему населению

Политика и право

   Степень влияния политики на право опять-таки лучше всего показать на примере СССР и нынешней РФ. Придя к власти в 1917 г., большевики объявили, что право, как и государство, было буржуазным и поэтому должно быть уничтожено. Кто же будет осуществлять отныне юридические функции? Право, как все остальное, классово, и на смену буржуазному должно прийти пролетарское право. Что это такое и как оно будет функционировать? По В.И. Ленину, наводить порядок будут вооруженные рабочие, карая на месте без суда и следствия. В эпоху гражданской войны так и было, а затем формы права восстановили, но скорее по видимости, чем по сути, отнюдь не препятствуя массовым незаконным репрессиям.
   Начиная с разгона Учредительного собрания, не поддержавшего большевиков, правовые нормы никогда не рассматривались как нечто необходимое, а скорее как «буржуазный хлам», без которого вполне можно обойтись. Этому пониманию способствовало и то, что в марксизме право, как и духовная культура вообще, – лишь надстройка над экономикой, откуда шаг до признания ее чем-то второстепенным. Марксизм исходит из определяющего характера государства по отношению к праву и морали общества, что практически было закреплено после Октябрьской революции. «Всеобщее избирательное право орудие господства буржуазии», – писал В.И. Ленин. Вывод: долой всеобщее избирательное право и буржуазное право вообще. При Ленине имели место расстрелы без суда и следствия и прочие антиправовые действия. В 1921 г. Ленин провозгласил новую экономическую политику (нэп), но не создал правовых гарантий для нее. И.В. Сталин уничтожил экономическую политику Ленина после его смерти, воспользовавшись отсутствием права.
   В соответствии с существовавшими теоретическими установками право стало постепенно превращаться в фикцию. Но государство осталось. Более того, в отсутствие сдерживающего влияния права и имея все рычаги власти, оно становилось всемогущим, а народ – бесправным. В отсутствие правовых механизмов вступило в силу право сильного. Царская правящая система была разрушена, а вместо нее утвердилась безраздельная власть ЦК КПСС и его представителей на местах.
   Идеал взаимоотношений политики и права – правовое государство, о котором писали Ж.Ж. Руссо и А.Н. Радищев, когда высшую государственную ценность представляет закон и перед ним все равны. В Конституции РФ записано, что у нас правовое государство, но это пожелание на будущее, к которому, впрочем, все страны лишь в большей или меньшей степени приближаются.

Политика и мораль

   Это больная тема для современной политики, о чем свидетельствует ходячее выражение «политика – грязное дело». Так не могли думать Платон и Аристотель, для которых, поскольку политика служит общему благу, было очевидным единство этики и политики. Даже в Новое время из концепции утилитаризма вытекало, что цель политики – достижение наибольшего блага для наибольшего числа людей. Но в XX в. М. Вебер отличал этику убеждений (и милосердия) от этики ответственности (и справедливости) и святых от политиков. Э. Фромм говорит о совести материнского и отцовского типа. Первая призывает к любви и всепрощению. Вторая приказывает выполнять долг. В соответствии с этим человек может быть прав, но не праведен, и наоборот. Причина противоречивости этики и политики – в борьбе за власть, в которой вольно или невольно нарушаются моральные нормы. Судей нет, а нередко их назначает победитель.
   Государство как система власти хочет создать такого человека, который был бы хорошим подданным. А хороший подданный тот, кто покоряется власти, и в то же время стремится к активному участию в самой ее системе, поскольку он же ее формирует. Другими словами, государство хочет, чтобы его граждане были умелыми начальниками и усердными подчиненными. Поощряя распространение идеологии власти и стимулируя стремление к ней соответствующей системой вознаграждения государство тем самым способствует моральной дискредитации человека.
   В век внешней формальной организованности каждый занимает в иерархии отведенное ему или с трудом добытое место, выполняя обязанности подчиненного по отношению к вышестоящему и начальника по отношению к стоящим ниже. Будучи таким двойником, начальник-подчиненный несет в себе явное противоречие, потому что вынужден одновременно иметь волю, чтобы руководить, и не иметь ее, чтобы подчиняться.
   В работах политиков, претендующих на стремление осчастливить весь мир, мало упоминаний о нравственности. Если и есть, то в таком духе: «Мы говорим, что наша нравственность подчинена вполне интересам классовой борьбы пролетариата» (Ленин В.И. Поли. собр. соч. Т. 41, с. 309). Этим дается ответ на вопрос, почему нравственность как таковая остается на втором плане. А если считать, что светлое будущее объективно обеспечено, то зачем вообще нужна мораль? Если к тому же она относится к надстройке? Цель большевиков была расшатать моральные устои, поставить на место библейских заповедей мораль беспрекословного послушания, доносов и слежек. Нарушавшие заповеди, сформировавшиеся в ходе тысячелетнего развития человечества, оказались, по официальной терминологии, «друзьями народа», а следующие им – «врагами народа». В результате изменялась бытовая мораль, что вело к росту преступности, числа разводов и неполных семей. Вывод: без социальной справедливости не построишь справедливое общество. Учитывающая это политика непременно должна быть, если хочет привести человечество к счастью, моральной.

Вопросы для повторения

   1. Что изучает политическая социология?
   2. Что представляет собой конус политической стратификации?
   3. Какие классификации политических лидеров вы знаете?
   4. Какими качествами должны обладать политики?
   5. Что такое властвующая элита и из кого она состоит?
   6. Какие существуют причины политического участия и неучастия?
   7. Как соотносятся политика и экономика?
   8. Как соотносятся политика и право?
   9. Как соотносятся политика и мораль?

Литература

   1. Вятр Е. Социология политических отношений. – М., 1979.
   2. Сорокин ПЛ. Человек. Цивилизация. Общество. – М., 1992.
   3. Миллс Р. Властвующая элита. – М., 1959.

Глава 12
Партии и их идеологические основы

Определение

   Партии – это политические организации свободно объединяющихся людей на базе общности их интересов, реализуемых при обладании ими политической властью. В государстве может действовать много партий, одна или не быть партий вообще. В соответствии с этим говорят о многопартийной (если две основные партии, как в США, то двухпартийной) или однопартийной системе (если в государстве разрешена деятельность только одной партии). Цель партии при многопартийной системе – участие в реализации власти. При однопартийной системе единственная партия обладает властью, а не входящие в партию лишены права участия в ее реализации. В этом случае партия обладает монополией на власть.
   В настоящее время в большинстве развитых стран утвердилась многопартийная система, однако дискуссии относительно ее плюсов и минусов продолжаются. Русский либеральный мыслитель Чичерин приводил такие аргументы за и против многопартийности: за – всестороннее освещение политических вопросов, наличие контроля за властью со стороны оппозиции, воспитание организованности, выявление подлинных лидеров; против – односторонность взглядов и действий партий, ослабление правительственной власти в борьбе партий, ухудшение нравов в процессе борьбы.
   Партии начали исторически складываться в Новое время. Выделяют три периода в развитии партий.
   1. XVI–XVII вв. – становление аристократических группировок, объединяющих немногочисленных представителей элиты. Пример: французская Фронда, выступившая против короля. В России в этом же смысле говорили о партии Годунова, Шуйского и т. д.
   2. XVII–XVIII вв. – создание политических клубов, стремящихся привлечь к политике массы. Такие объединения складывались перед Великой французской революцией (недаром говорили, что революция началась в парижских кофейнях). Якобинцы были не партией, а политическим клубом.
   3. XIX–XX вв. – образование партий в полном смысле слова. Первая массовая партия – Всеобщий немецкий рабочий союз, образованный Лассалем в 1863 г. Основной причиной появления партий был выход на политическую арену масс, развитие рабочего движения, распространение избирательных прав.
   Существуют аналогии между партиями и государствами, которые разбирает М. Дюверже. Съезды партий выполняют роль законодателей, исполнительные комитеты партий выполняют административные функции, комиссии по конфликтам и партийному контролю занимаются деятельностью, сходной с работой судебных органов. Поэтому партии легко встраиваются в существующую государственную систему.
   Каждая партия должна иметь четкую политическую программу, устав, организационную структуру. Только тогда она в полной мере соответствует своему названию. Существует большое количество классификаций партий, главные из которых мы рассмотрим.

Классификации партий

   По количеству членов партии делятся на массовые (КПСС, КПРФ) и кадровые (демократическая и республиканская партии и США). Массовые партии состоят из трех звеньев: лидер, среднее звено (партийные функционеры) и массы. В кадровой партии третьего звена нет.
   Массовые партии характеризуются следующими свойствами.
   1. Сформированы вне стен парламента.
   2. Имеют высокую степень идеологичности.
   3. Существуют благодаря взносам и активности большинства членов партии.
   Кадровые партии, напротив, поддерживаются усилиями немногочисленных влиятельных лиц, ориентированы на подбор кадров функционеров и в них обычно отсутствует фиксированное членство. Массовые партии действуют в течение всего года и не только в парламенте, но и в первичных организациях. Кадровые партии активизируются в период выборных компаний. В РФ к массовым партиям относятся КПРФ (550 тыс. членов, но ей далеко до КПСС, в которой состояло около 20 млн), Аграрная партия (350 тыс.), ЛДПР (свыше 150 тыс., данные сильно разнятся).
   По способам действий партии делятся на парламентские и непарламентские. Главное место действия парламентских партий – стены законодательных учреждений. При этом председатель партии является лидером парламентской фракции, а в парламентской республике, если партия правящая, то и премьером. Непарламентские партии ориентируются на внепарламентскую деятельность. Сюда относятся революционные, экстремистские партии, а также партии, которые готовы работать в парламенте, но или не проходят в него, так как не пользуются популярностью у избирателей, либо отстранены от участия в избирательной компании (например, НБП).
   Некоторые партии руководят государством и называются авангардными (КПСС раньше, КПК в Китае сейчас). Другие выходят за пределы государств и становятся транснациональными (Радикальная партия Италии, в которую может вступить любой человек вне зависимости от страны проживания).
   По поведению членов партии во время голосования в парламенте партии делятся на дисциплинированные (как в Великобритании) – все члены фракции голосуют одинаково по ее решению и недисциплинированные (как в США) – каждый член фракции голосует не в соответствии с общим решением, а как лично считает нужным. В российской Государственной Думе, в зависимости от обсуждаемого вопроса, члены фракций могут голосовать солидарно или свободно (об этом принимается специальное решение).
   По положению в политическом спектре партии делятся на центр, правые и левые. Обычно в центре располагаются партии, ориентирующиеся на либерально-капиталистическую идеологию (буржуазные партии). Справа находятся партии, опирающиеся на националистическую идеологию (националистические партии), а слева – опирающиеся на социалистическую идеологию (социалистические и коммунистические партии). Правда, это не всегда так. Если какая-то ниша оказывается свободной, ее могут занять представители иной идеологической ориентации. Так, в российском парламенте нет националистических партий, хотя они существуют во обществе (РНЕ, например), и на правом фланге образовался СПС, потесненный из центра «Единством» и «Яблоком».
   Полезная классификация партий предложена немецким политологом Г. Еллинеком. Он разделил все партии на случайные, фрагментированные и необходимые. Случайные партии основаны не на классовых, сословных и профессиональных различиях, а преследуют индивидуальные интересы. Они создаются по случаю одним или несколькими лицами и исчезают тогда, когда сходит с политической арены их создатель (скажем, НДР). Фрагментированные партии стремятся к разрешению какого-либо отдельного вопроса в рамках определенного фрагмента реальности (скажем, партия пенсионеров). Продолжительность существования фрагментированных партий также ограничена. Гораздо дольше время действия необходимых партий. Они имеют идеологическую основу и принадлежат к определенному политическому течению. Этим определяется и их название (консервативная, либеральная, демократическая, республиканская, коммунистическая, социалистическая, радикальная, а также сочетание этих слов).

Что такое идеология?

   Новое время – время океанических цивилизаций и объединения людей новыми мощными средствами коммуникации в единое человечество. Это время действия масс, вышедших на историческую арену. Данный феномен X. Ортега-и-Гассет проанализировал в книге «Восстание масс». Вовлеченность масс в политическую и культурную жизнь потребовала создания особого способа организации масс, получившего название идеологии, и особого способа культурного обслуживания масс – массовой культуры. «Восстание масс» стало источником и движущей силой идеологии и массовой культуры, которые переплелись между собой. Идеология сама является культурой масс и культурой для масс и стимулирует развитие массовой культуры, которая не может не быть идеологизированной, поскольку идеология стоит ближе всех отраслей культуры к материальным потребностям, а массы живут в основном ими. Идеология имеет дело с массами, подлаживается под их интересы и запросы, что принижает культуру и ведет ее к кризису. Идеология означает переход от разума и религиозной веры к материальным интересам.
   Идеологии не мифы, хотя в них много от мифологии, а мистическое начало скрывается под рациональной оболочкой, проступая в бальзамировании вождей. Идеологии не религии, хотя в них есть приземленная вера, в которой на место Бога ставят идеолога, правителя или материальный идол (скажем, Золотого тельца). У идеологии имеются философские корни, и ее предшественником можно считать Платона. Идеология взяла само название у философии (термин «идея» идет от Демокрита и Платона). Она стремится подчинить себе искусство, заявляет о своей научности. Она пытается соединить науку с высшими идеалами человека – его стремлением к благополучию и счастью.
   Поставить все предыдущее знание на службу материальным интересам стремится идеология как система взглядов, выражающих интересы больших общественных групп – классов, наций. Идеологи – пророки материального. Они пришли, когда люди захотели счастья здесь и немедленно.
   Идеология сейчас самая мощная сила. Она постоянно стремится что-то преувеличить или затушевать – то общечеловеческие ценности, то национальные, то классовые. Идеология исходит из крайностей, например, двух противоположных классов – капиталистов и пролетариата, двух противоположных взглядов на человека – демократического и тоталитарного, и т. п. Идеология разъединяет людей, хотя печется об их объединении. Ее интересы частные и, стало быть, могут объединить часть людей на определенное время.

Три этапа идеологии

   Идеология проходит три этапа: диалектический, демагогический, догматический. Первый этап развития идеологии можно также назвать философским, поскольку при формировании идеологии философская составляющая играет важную роль. На этом этапе идеология проявляет непримиримость ко всем остальным идеологическим направлениям, но сохраняет тесную связь с наукой, искусством и другими отраслями культуры. Борьба с иными идеологическими течениями, в том числе с теми, которые мало чем отличаются от данного, способствует четкому оформлению идеологии, но может ее и погубить. На этом этапе проводниками идеологии выступают только ее создатели да некоторые группирующиеся вокруг них фанатики. Но идеология создана, и вулкан готов к взрыву. Если идеологическая система оказывается достаточно жизнестойкой и ей удается подавить конкурентов, особенно из числа смежных идеологий, она стремится обрести господствующее положение.
   Второй этап – распространение идеологии – можно назвать демагогическим, поскольку стремление к подчинению масс данной идеологии делает важнейшей ее демагогическую составляющую. Идеология может распространяться подобно эпидемиологическим заболеваниям – как некая идеологическая «инфекция», действующая на духовно и душевно ослабленный организм, не имеющий стойких убеждений в качестве иммунитета. «Инфекция» от одного может перейти сразу к нескольким и так далее, захватывая массы. Идеологическая система, как лава, выплескивается на поверхность, занимая огромные площади.
   Третий этап – от господства идеологии до упадка – можно назвать догматическим. Идеологическая лава, выйдя на поверхность, начинает застывать, отрываясь от действительной жизни и интересов людей. Идеи превращаются в непререкаемые догмы и теряют жизненную силу. Если на втором этапе идеология пользуется философскими (преимущественно диалектическими) приемами, обеспечивающими ее проникновение в массы, то на третьем этапе она перестает впитывать какие-либо философские положения и превращается во врага философии.

Три источника идеологии

   Идеология имеет три источника, заключенные в трех прекрасных словах лозунга Великой французской революции: свобода, равенство, братство. Из них, как из завязи, образовались три мировые идеологии. Само понятие «идеология» появилось в XVIII в. и первоначально обозначало по этимологии слова учение об идеях – понятии, возвращающем к Платону, который кстати, создал в своих поздних произведениях «Государство» и «Законы» прообраз идеологической системы, которую неудачно пытался воплотить в жизнь.
   Породила идеологию эпоха Просвещения. У ее истоков стоял Ж.Ж. Руссо, считавший, что науки и искусства не делают человека нравственным и счастливым. Руссо восхищались деятели Французской революции, особенно Робеспьер, провозгласившие свободу и ограничившие ее во имя ее. «Свобода состоит в возможности делать все, что не приносит вреда другому», – провозгласила «Декларация прав человека и гражданина», принятая Национальным собранием Франции 26 августа 1789 г. Но вскоре началось преследование врагов свободы и их головы полетели одна за другой.
   Идеология вступила в борьбу за власть в конце XVIII в., когда летели головы ее сторонников и противников, но окончательно укрепилась после первой мировой войны, победили в которой идеологические державы – Англия, Франция и США, а побежденные взяли на вооружение другие идеологии – Россия в 1917, Италия в 1922, Германия в 1933 г.
   Те, кто отдавал свои жизни за свободу, равенство и братство, подпитывали своей энергией идеологию до того момента, когда она, победив с помощью жертв, сама не стала отвечать репрессиями своим противникам. Примером является Французская революция, но это свойственно всем идеологиям. Гибли тысячи борцов за рабочее дело, угнетенный народ и свободу, и жертвы не пропали даром. Из них родилось господство идеологии в трех формах – либерально-капиталистической, националистической и социалистической. Каждая обещала счастье, и большинство людей верило и надеялось. Ни одна не оправдала надежд. Почему? Объяснение может быть трех типов: историческое рациональное, историческое нерациональное и метаисторическое. Если ограничиться первым, то ни одна из идеологий не выполнила обещаний в силу расщепленности единого идеала и из-за подмены в попытке насильственного приведения людей к счастью. Выводы о государстве как политической форме угнетения большинства меньшинством на диалектическом этапе идеологии сопровождались демагогией о скором преодолении всякого угнетения в результате буржуазной или социалистической революции.

Либерально-капиталистическая идеология

   Для нее главное слово «свобода», первое из троицы Великой французской революции. За ним скрывалось стремление третьего сословия ликвидировать привилегии аристократии и духовенства и достичь одинаковых с ними юридических прав. Когда это произошло, был брошен лозунг: «Обогащайтесь!», и возникла новая форма неравенства, основанная на богатстве одних и бедности других.
   Ахиллесова пята идеологии – насилие. Чем больше насилия в теории и практике идеологии, тем быстрее приходит она к гибели. Порой она еще находится у власти, но ей уже никто не верит. Наиболее хитрая идеология – либерально-капиталистическая, насилие которой не прямое, а косвенное, денежное, которое ей удается скрывать. Недаром в обширном труде «Открытое общество и его враги» апологет капитализма К. Поппер лишь один раз употребляет слово «деньги», да и то в примечании. Поистине гегелевская «хитрость разума» – управлять не путем грубого насилия, а посредством денег. Деньги хороши как средство самореализации, когда не отняты у других. Но именно это происходит в капиталистическом обществе, построенном на эксплуатации людей, идей и природы, где высший стимул – прибыль. Однажды в примечании Поппер говорит о том, что на деньги можно купить политическую власть, но это разбивает его предыдущие построения. Капиталистическое общество открыто для имеющего деньги. Без денег оно закрыто. «А деньги – что ж, это те же гвозди и так же тянутся к нашим рукам» (А. Башлачев).
   Данную идеологию можно назвать либерально-капиталистической, потому что начинает она с лозунга свободы, еще наполненного гуманистическим содержанием эпохи Возрождения, затем переходит к пониманию свободы как свободы предпринимательства и формальных прав личности и собственности, а заканчивает проповедью потребительства. Эта идеология господствует в большинстве развитых европейских стран.
   Либерально-капиталистическая идеология взяла кое-что из других, а именно: люди должны быть равны (но фактически люди твоего класса или нации). За счет этого синтеза она вырвалась вперед и сейчас стала лидирующей в мире.
   Либерально-капиталистическая идеология анонимна. Она пытается скрыть даже свое имя, в то время как обе другие работают с открытым забралом. По мнению Р. Барта, «отречение буржуазии от своего имени не является иллюзорным, случайным, побочным, естественным или ничего не значащим фактом; оно составляет сущность буржуазной идеологии, акт, при помощи которого буржуазия трансформирует реальный мир в его образ, Историю в Природу» (Барт Р. Избранные работы. М., 1991, с. 110). Миф помогает идеологии.
   Большая жизнестойкость либерально-капиталистической идеологии в том, что она не берется открыто противопоставлять себя достижениям других отраслей культуры, прежде всего науке, а также искусству, философии, религии, как делают две другие идеологии.

Националистическая идеология

   Этот тип идеологии вдохновлен другим словом Великой французской революции, известным со времен Конфуция, – братство (имея в виду близость людей одной нации). Борясь за национальное государство, многие становились героями и жертвовали собой. От этого так далеко до стремления к мировому господству, как от Гарибальди до Муссолини. Личный шофер Гитлера писал, что по-человечески фюрер был одинок. То же говорили о Сталине. Мао называл себя одиноким путником, бредущим с дырявым зонтиком. Как ни парадоксально, чем большей властью обладает политик, тем более одиноким он себя чувствует, да и является на самом деле. Причина в разъединяющем людей насилии, тогда как настоящая культура объединяет их. Для идеологов живой человек – ничто по сравнению с нацией, классом или даже его правами.
   Апофеозом насилия является националистическая идеология, которая начинается с провозглашения прав собственной нации на самоопределение, а заканчивается откровенно агрессивным стремлением к покорению и уничтожению других наций, что в наибольшей степени присуще немецкому фашизму, развязавшему вторую мировую войну и провозгласившему целью завоевание жизненного пространства и уничтожение целых народов.
   Три другие черты националистической идеологии близки к идеологии социалистической: включение в государство экономической деятельности и образования, планирование, всеобщая мобилизация населения.
   Заметим, что следует различать понятия «патриотизм», «национализм» и «шовинизм». Первое из них используется в националистической идеологии, но может не иметь к ней никакого отношения. Часто употребляемое в последнее время в полемических целях выражение «патриотизм – последнее прибежище негодяя», отнюдь не означает, что все патриоты – негодяи, а говорит лишь о том, что негодяи могут прибегать к патриотической риторике для осуществления своих неблаговидных целей.

Социалистическая идеология

   Эта идеология вдохновлена словом «равенство» и является земной религией угнетенных масс. Идеология равенства возникла во времена Великой французской революции (Бабеф, Марешаль, Сильвен), но обоснована в полной мере Марксом в XIX в. Маркса обвиняют в том, что он некритически воспользовался системой Гегеля, но если бы он ее не взял, то не создал бы идеологию, что является его главной заслугой.
   Маркс и Энгельс тоже пытались затушевать идеологичность своей концепции, выступив с острой критикой идеологии как таковой. Но они же создали идеологию, что признали их последователи.
   На алтарь идеологии положено много жертв. Коммунистическая идеология совершала триумфальное шествие в СССР, подминая под себя остальные отрасли культуры. Наука, религия и философия в определенной степени воздействовали на идеологию, но определяла поведение людей именно она. Провал попыток идеологии применить науку и технику к социальной жизни объясняется тем, что идеология пытается насильственно внедрить свои схемы, вступая в столкновение с жизнью, которую она хочет преобразовать. Столкновение с жизнью – научно-техническое или идеологическое – чревато опасностью, причем идеологическое не меньшей, чем научно-техническое. Оно чревато социальным Чернобылем.

Политические течения

   Помимо идеологий, деятельность партий протекает в рамках политических течений, которые существуют в определенных идеологиях, или промежуточны, или вообще находятся вне идеологий.
   Два главных политических течения в либерально-капиталистической идеологии – либерализм и консерватизм. Г. Рормозер пишет, что «проблема политической власти решается либерализмом путем замены власти на право. Либеральное государство специфично тем, что оно само ограничивает свою власть, чтобы обеспечить и гарантировать основные права гражданина. Основная проблема либеральной философии – это проблема ограничения власти. Либерализм стремится к сведению власти до минимума, к ее нейтрализации, в этом состоит его долгосрочная стратегия» (Антология мировой политической мысли. Т. II, с. 754). Либерализм идет от естественных прав личности. Достижения либерализма, по Рормозеру, – правовое государство, конкурентная экономика, разделение между государством и обществом, исключение из политических споров вопроса об истине. Рормозер считает, что либертаризм, в который переродился классический либерализм, отказался в принципе от ответа на вопрос об истине. В потребительстве, стремлении к удовольствиям буржуазное общество утратило смысл жизни, и из-за перерождения либерализма в либертаризм возник тоталитаризм. Либерализм функционирует, пишет Рормозер, когда в обществе сохраняется нормальное положение и достигнут относительно высокий уровень благосостояния. С ненормальной ситуацией – в Веймарской республике, в нынешней России, – по Рормозеру, либерализм не может справиться.
   Либералы всегда подчеркивали «равенство перед законом, всеобщее избирательное право и политические свободы» (там же, с. 797), Теперь же нужно обеспечить всем минимальный уровень существования. Признание этого отличает новый либерализм от классического.
   Противоположный либерализму в рамках либерально-капиталистической идеологии консерватизм всегда подчеркивал роль государства и традиционных ценностей – семейных, исторических, религиозных, моральных, культурных. В эпоху экономического кризиса главное не свобода, а сохранение, а стало быть, консерватизм. «И все задуманные изменения нужно проверять, соответствуют ли они императиву сохранения, тем самым ограничивая их» (там же, с. 761). Консерватор, в отличие от либерала, мыслит исторически. Аналогично новому либерализму появляется и новый консерватизм, вбирающий в себя классический либерализм.
   Два основных течения в рамках социалистической идеологии – социал-реформизм и коммунизм – различаются не столько по конечным целям – обеспечению социального равенства людей, сколько по средствам их достижения. Социал-реформизм своим названием подчеркивает, что в стремлении к осуществлению социалистических идеалов он будет идти никоим образом не революционным путем (как коммунизм), а реформаторским. Коммунизм отдает приоритет революционным действиям и меньше надежд возлагает на мирные демократические преобразования.
   Основные течения в рамках националистической идеологии – фашизм (в традиционной трактовке Муссолини) и национал-социализм (господствовавший в Германии с 1933 по 1945 г.). Второму присуща наибольшая степень агрессивности и милитаризма. Данные течения в связи с их идеологической основой можно представить следующей схемой.

   Многие партии берут не одну, а две идеологические основы, и отсюда двойное название: социал-демократы, национал-социалисты и т. д.
   Выделяют также радикальные течения, которые стоят за быстрые коренные изменения общественного положения. Еще дальше уходит экстремизм, который считает, что лишь революционное насилие и террор способны изменить ситуацию в нужную сторону. Радикализм и экстремизм бывают правым и левым.
   Партии могут объединяться или, наоборот, возникать из общественно-политических движений – более аморфных образований, не обязательно имеющих программу. На выборах партии и общественно-политические движения могут группироваться, исходя из общих целей борьбы за власть, в предвыборные блоки, а после успешного завершения выборов создавать правительственные коалиции, совместно реализуя властные полномочия.

Вопросы для повторения

   1. Что такое партия?
   2. Какие партийные системы существуют?
   3. На чем основана классификация партий?
   4. Что такое идеология?
   5. Каковы источники идеологии?
   6. Какие идеологии вы знаете?
   7. В чем различие между ними?
   8. Какие этапы проходит идеология?
   9. Что такое социально-политические типы общества? 10. Какие политические течения вы знаете?

Литература

   1. Тойнби А. Постижение истории. – М., 1991.
   2. Жорес Ж. Социалистическая история Французской революции. – М., 1981.
   3. Зиновьев А.А. Коммунизм как реальность. – М., 1994.

Глава 13
Политическая культура и избирательные системы

Определение политической культуры и политического сознания

   Понятие политической культуры ввел в XVIII в. И. Гердер, и появление его в эпоху Просвещения не случайно. Политическая культура включает в себя следующие элементы: I) наличие определенного уровня знаний о политике; 2) умение давать самостоятельную оценку событиям; 3) способность участвовать в политической деятельности; 4) умение управлять эмоциональной стороной политических действий. В политическую культуру входят знания, вера, чувства, суждения и мнения.
   Отличие политической культуры от политического сознания в том, что культура может проявляться на бессознательном уровне и, таким образом, представляет собой более широкое понятие. Политическое сознание – совокупность взглядов и установок, выражающих отношение людей к государству и партиям, политическим ценностям и целям развития, традициям и нормам политической жизни. Основу политического сознания представляют знания и идеология.
   Можно выделить три уровня соотношения политики и сознания.
   1. Идеологический: уровень «ложного сознания», по К. Марксу, на котором функционируют различные социальные мифы.
   2. Прагматический: уровень бессознательный по преимуществу, на котором политик заботится о том, чтобы удержаться у власти, а подданный о том, как защитить свои интересы.
   3. Политологический: уровень истинного сознания, на котором происходит прояснение, объяснение и рационализация политических реалий.
   Политическая культура общества зависит от многих факторов: от общей культуры и менталитета народа, от степени рациональности его представителей, от престижа политики в государстве, от прав и обязанностей граждан. В свою очередь, от уровня политической культуры зависит политическое сознание отдельных людей.
   Отсюда нацеленность на манипулирование общественным мнением с помощью создания удобных политических мифов, пригодных для общего пользования. К наиболее распространенным политическим мифам в развитых странах относят следующие:
   1) об эгоистической природе человека и его склонности к приобретательству;
   2) об отсутствии социальных конфликтов и эксплуатации;
   3) об индивидуальной свободе и личном выборе граждан;
   4) об объективности действий государства и СМИ;
   5) о плюрализме СМИ.
   Совершенствование СМИ облегчает распространение и пропаганду мифов, и манипуляция сознанием приобретает угрожающие размеры. Правящей элите не нужно, чтобы подлинно свободные люди участвовали в принятии политических решений, но ей выгодно, чтобы люди думали, что они свободны и сами решают свою судьбу. От того, насколько удается внушить это массам, зависит прочность власти элиты и стабильность управляемого ею общества.

Типы и виды политической культуры

   Выделяют три типа политической культуры.
   1. Провинциалистский (традиционнный) – идущий из до-государственных отношений, в соответствии с которым человек интересуется лишь тем, что происходит в его местности (провинции), но не проблемами государства в целом.
   2. Подданнический (монархический) – идущий от первичных 'этапов существования государства, в соответствии с которым человек всегда голосует за кандидатов, которые имеют власть в данный момент. Он основан на вере в «хорошего барина», который приедет и все рассудит по правде; царя, который желает добра народу, но которого обманывают приближенные бояре. Принадлежащий к данному типу может критически относиться к правителю, но голосовать все равно будет за него (подсчитано, что к этому типу принадлежат 8—10 % населения).
   3. Партисипаторный (сознательно участвующий) – тип современного политического поведения, в соответствии с которым человек стремится к активному участию в политике на основе индивидуальных представлений. Данный тип реализуется при наличии высокой политической культуры и отсутствии мешающих ее становлению препятствий.
   По степени сходства взглядов у представителей разных слоев общества различают также виды политической культуры.
   1. Гомогенный (в США и Великобритании) – большинство населения разделяет принципы устройства данной политической системы и терпимо относится к разногласиям.
   2. Фрагментированный (в континентальной Европе) – согласие по основным политическим вопросам отсутствует; общество разделено на субкультуры, часто не совмещающиеся друг с другом.
   3. Доиндустриальный (в модернизирующихся развивающихся странах) – новые политические реалии (парламент и т. п.), смешанные с традиционным политическим поведением.
   4. Тоталитарный (в коммунистических и националистических странах) – гомогенность присутствует, но искусственная, жестко, насильственно навязанная сверху.
   Из данных видов устойчив первый, а четвертый устойчив по видимости. В двух остальных гомогенность отсутствует, что делает их нестабильными, особенно третий, при котором очень большие различия между компонентами системы.
   Другое, более содержательное разделение – на либерально-индивидуалистический и консервативно-коллективистский виды.
   При первом субъекты выступают против вмешательства государ, ства в дела граждан, при втором имеет место повышенное ожидание заботы от государства, обожествление его главы и т. д.
   Р. Даль выделяет также четыре типа отношения к политике и четыре критерия степени вовлеченности в политическую деятельность. Среди типов отношения он различает: ч
   1) аполитичный слой, к которому относится 2/3 населения (главными для него являются его собственные интересы, все остальное представляет неважным);
   2) заинтересованный в политике слой, понимающий, что собственные интересы можно удовлетворить с помощью политических решений (сюда входят члены заинтересованных групп);
   3) искателей политической карьеры – людей, понимающих значение политики и желающих ею заниматься (сюда относятся партийные функционеры);
   4) политических лидеров – людей, обладающих соответствующими качествами политика плюс удачливостью и готовностью поступиться всем во имя достижения политических целей.
   Среди критериев степени вовлеченности в политику различают:
   1) интерес к политическим событиям;
   2) озабоченность, т. е. сознание важности политических событий;
   3) информированность, т. е. осведомленность о протекании политических процессов;
   4) активность – прямое участие в политических действиях.

Авторитарная, тоталитарная и демократическая личность

   Политологи выделяют также типы личности по их отношению к политическим взглядам. Различают недемократическую (авторитарную, по терминологии Т. Адорно) и демократическую личности. Для первой характерны следующие черты.
   1. Преувеличенная вера в могущество политических лидеров и готовность к абсолютному подчинению.
   2. Ненависть к тем, чье поведение выходит за официально установленные рамки.
   3. Широкое распространение чувства враждебности и понятия вины.
   4. Подозрение и недоверие к другим людям.
   5. Догматизм и отсутствие гибкости в оценках.
   Т. Адорно добавляет к характеристике авторитарной личности недоверие к ценностям индивидуальной духовной жизни, склонность к стереотипам и социальной мифологии, дух разрушения.
   В противоположность этому демократическая личность, по Инкельсу, обладает следующими характеристиками.
   1. Свобода от традиционных авторитетов.
   2. Интерес к общественным проблемам и желание быть информированным.
   3. Ориентация на политические процессы, которые признают необходимость и делают возможными рациональные процедуры.
   Можно также выделить в соответствии с тремя политическими режимами тип тоталитарной личности. Он имеет те же характеристики, что и авторитарный тип плюс склонность придерживаться точки зрения большинства населения. Тоталитарная личность склонна отказываться (сознательно или бессознательно) от собственных взглядов, солидаризируясь с большинством. Общество, в котором доминирует такая личность, конечно, более монолитно и устойчиво, чем состоящее из личностей других типов, но лишь тогда, когда социальная система функционирует нормально. Если же наступает бедственный (по П.А. Сорокину) период, когда рушатся общепринятые ориентиры, то в этом случае преобладание людей тоталитарного типа будет способствовать дальнейшему уменьшению стабильности социальной системы.

Политическая культура России

   Если попытаться, исходя из общих характеристик политической культуры, рассмотреть политическую культуру современной России, то бросается в глаза ее многослойность. Можно выделить следующие элементы:
   1) традиционно российские: этатизм, анархизм, коллективизм (соборность, солидарность), авторитаризм, догматизм, нигилизм, мессианство, персонификация;
   2) советские: идеализм, вождизм, уравнительство, коммунистический эсхатологизм;
   3) постсоветские: индивидуализм, ориентация на успех, конкуренцию, рынок, права и свободы человека.
   Вторая черта политической культуры России – гетерогенность, разделенность на национальные и конфессиональные субкультуры, сильно отличающиеся друг от друга.
   Третья характерная черта – антиномичность, разделенность на противоположности, находящиеся в конфронтации (западники – славянофилы, демократы – патриоты, консерваторы – радикалы, монархисты – анархисты).
   Российская политическая культура соединяет в себе как будто несоединимые типы: в ней присутствует фрагментированность и в то же время элементы трех других типов (гомогенный, доиндустриальный, тоталитарный). Все это ведет к тому, что политическая ситуация в России остается неустойчивой.

Политическая социализация

Социализацией называют процесс усвоения индивидом социальных норм и ценностей данного общества. Политической социализацией будет усвоение политических норм и ценностей. Этапы политической социализации представляют собой процесс усвоения идей, взглядов и образцов поведения в детстве и юности, обусловленный политическим окружением. Формирование политических взглядов начинается, по Н. Смелзеру, в возрасте от 9 до 13 лет. Дети доверяют правительству, считая, что оно действует на благо народа и отождествляя правительство с определенной личностью. Мальчики предпочитают стать мэрами, а девочки судьями. Часто детское восприятие остается на всю жизнь, а порой от внезапного разочарования оно переходит в юношеский нигилизм.
От степени политической социализации и от того, какой тип политической культуры преобладает в данном обществе, зависит, какие политические типы личности будут формироваться. Степень политической социализации можно оценить по участию населения в политической жизни. В приведенной ниже таблице показано, как население США участвует в различных формах политической деятельности: от голосования до членства в политических организациях.

(Смелзер Н.Социология. М., 1998, с. 537).

Цифры в других странах, будут, конечно отличаться, но просматривается определенная тенденция: чем сложнее форма участия, тем менее люди склонны ею заниматься.

Избирательные права граждан

   В условиях, когда прямая демократия невозможна, основное значение приобретает выбор населением людей, которые буду -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

затем от их имени принимать политические решения. По новой теории демократии Шумпетера, главную роль в демократической системе играет именно процедура выборов, а не то, что осуществляется воля народа, наличие и выполнение которой поставлено под сомнение критиками классической теории демократии.
   Современная избирательная система характеризуется следующими свойствами.
   1. Всеобщность – все достигшие 18 лет (в большинстве стран) участвуют в голосовании.
   2. Непосредственность – выбираются именно те, кто потом будет принимать политические решения.
   3. Тайность – каждый избиратель имеет право сохранить свое решение в тайне.
   4. Равность — каждый депутат представляет одинаковое число избирателей.
   Данное условие признается в принципе, хотя осуществить его точно не возможно, так как избирательные округа никогда не равны по численности электората (в России округа содержат от 172 тыс. до 400 тыс. избирателей).

Проблема представительства

Это одна из сложнейших проблем политологии. Еще от Ж.Ж. Руссо, превыше всего ставившего общую волю народа, идет различение фракционного (если суверенитетом обладает каждый человек) и национального представительства (если суверен – нация в целом). Можно различать местные представительства (когда депутат представляет и защищает интересы данной территории и ее населения) и фактическое представительство (когда депутат защищает интересы всего государства и выступает от всей нации). Перед кем ответствен политик – перед страной или ее жителями? Наконец важно, подотчетен ли депутат народу, т. е. обязан выполнять волю электората (так считается в избирательной системе США) или он отвечает лишь перед своей совестью (такие представления господствуют в Великобритании).

Виды избирательных систем

   Две основные избирательные системы – мажоритарная и пропорциональная. При мажоритарной системе выигравшим считается кандидат, набравший абсолютное большинство голосов (на выборах президента) или наибольшее число голосов среди всех кандидатов (на выборах в парламент). Такая система действует в США, Великобритании, Франции, Японии.
   При пропорциональной системе выбираются несколько депутатов от округа в пропорции от количества полученных голосов. Данная система основывается на принципе «пропорционального представительства» и считается более демократичной.
   В Германии, Италии и Новой Зеландии половина депутатов избирается по мажоритарной системе, а половина по пропорциональной. Такая система получила название смешанной. Она принята и в России. Половина депутатов Государственной Думы избирается по мажоритарной системе (в одномандатных округах), половина по пропорциональной (в общефедеральном округе по партийным спискам).
   Во Франции, где имеет место смешанный тип республики, действует модифицированная мажоритарная система. Если при выборах в Национальное собрание ни один из кандидатов не набирает большинства голосов, проводятся повторные выборы. Во втором туре участвуют все кандидаты, получившие свыше 12,5 % голосов.
   Каждая из избирательных систем имеет свои особенности, влияющие в значительной степени на результаты выборов (еще подтверждение сложности проблемы представительства). М. Дюверже сформулировал три социальных закона взаимосвязи избирательной и партийной систем.
   1. Мажоритарная система в один тур способствует установлению двухпартийности.
   2. Мажоритарные выборы в два тура ведут к объединению многочисленных, относительно стабильных партий в две коалиции.
   3. Пропорциональное представительство способствует развитию многопартийности, т. е. становлению системы многочисленных независимых партий. Причем, чем ниже порог прохождения в парламент, тем в большей степени (на выборах в Государственную Думу РФ порог равняется 5 %).
   Р. Даль анализирует четыре возможные комбинации избирательных систем и видов государственного устройства.
   1. Парламентская республика и система пропорционального представительства (континентальный европейский вариант). Он преобладает в странах «старой демократии» и встречается чаше других.
   2. Парламентская республика и мажоритарная избирательная система. Этому варианту верны Великобритания, Канада, Австралия, т. е. страны Британского Содружества, и он называется британским.
   3. Президентская республика и мажоритарная избирательная система. Этот вариант называется американским, поскольку из «старых демократий» он используется только в США, хотя его предпочли и некоторые страны «новых демократий».
   4. Президентская республика и система пропорционального представительства. Этот вариант называется латиноамериканским, поскольку наиболее распространен в Латинской Америке, где существует президентская республика по примеру США, но выборы проводятся по европейской избирательной системе.
   Наиболее демократичным вариантом Р. Даль считает первый, обе составляющие которого, с его точки зрения, лучше соответствуют принципам демократии: и парламентская республика, которая дальше всего от опасности узурпации власти, и пропорциональная избирательная система, позволяющая учесть права меньшинств. Британский вариант учитывает традиции Великобритании и в данных условиях вполне устойчив. США взяли у англичан мажоритарную систему, но предпочли президентскую республику, и в условиях США это сочетание также функционирует вполне устойчиво. Наиболее неустойчива из данных систем последняя, но это может быть связано не столько с самой по себе формой устройства, сколько с содержательными аспектами функционирования демократии в Латинской Америке.

Правила ведения избирательного процесса

   Для реализации избирательных прав граждан необходимо соблюдение правил проведения избирательной кампании и выборов. Одним из главных принципов является равенство возможностей кандидатов. Конечно, кандидаты не равны по личным качествам, взглядам, политическому весу. Речь идет об уравнении других характеристик, которые могут помешать избранию лучшего. Здесь следует отметить необходимость нейтральности государственного аппарата, который должен организовывать выборы, но не влиять на их результаты. Это обеспечивается деятельностью избирательных комиссий, а в случае необходимости Конституционным и Верховным Судом. Закон о выборах, устанавливающий правила борьбы выделяет кандидатам одинаковые финансовые средства на ведение избирательной кампании, устанавливает равный максимальный лимит расходов, правила частного финансирования и расходования средств (запрещается обходить дома и делать подарки избирателям, т. е. попросту говоря, покупать их голоса), определяет величину равного бесплатного времени, представляемого кандидатам в СМИ и т. п. Запрещается публикация результатов опросов общественного мнения за 2 недели до выборов, чтобы не повлиять этим на волеизъявление избирателей.
   Большое значение имеет предотвращение фальсификации результатов выборов. С этой целью в избирательные комиссии вводятся представители от кандидатов, партий и блоков, а также независимые наблюдатели, в том числе от международных организаций.
   Существуют избирательные технологии, помогающие в конкурентной борьбе за голоса. Они обеспечивают:
   1) мониторинг, т. е. дают информацию о мнении избирателей, их социальном и профессиональном положении;
   2) адресные рекомендации, т. е. предложения о том, что интересует избирателей и что следует говорить кандидату, обращаясь к данной аудитории;
   3) имидж, т. е. наиболее выгодный образ кандидата (этим занимаются специальные имиджмейкеры).
   Выборную инженерию осуществляет избирательный штаб, который помимо выше приведенных функций составляет вместе с кандидатом предвыборную программу и организует и распределяет денежный фонд.
   Различают два типа конкуренции: гомогенный, когда кандидат или партия имеют своего избирателя и отражают его интересы, и гетерогенный, когда кандидат и партия оспаривают поддержку всего электората.
   К сожалению, правила ведения предвыборной борьбы зачастую не выполняются, что еще больше осложняет проблему представительства. Имеет место использование неучтенных средств сверх установленных лимитов, и подкуп избирателей (порой можно даже определить стоимость голоса), и нелояльное (мягко говоря) отношение к конкурентам, использование ложных сведений о них, которые трудно отличить от истинных в потоке компромата и т. д. Все это хорошо известно, и избиратель снова и снова сталкивается с этим на каждых выборах, что не прибавляет им популярности и уважения в глазах населения.

Отношение к выборам

   Отношение к выборам зависит от политической культуры общества, от политического сознания масс, от традиций данного народа, от организации выборов. В целом о степени участия в выборах (на примере США) свидетельствуют следующие данные: активисты организаций и партийные функционеры составляют 0,25 % электората; их помощники (посещающие собрания, дающие деньги) – 5 %; лидеры общественного мнения и просто рассуждающие о политике составляют 25 %; полностью аполитичных – до 7 %.
   Можно выделить следующие типы отношения к выборам.
   1. Среди участвующих в голосовании: подданничество; политическое участие; случайное неполитическое участие;
   заимствование точки зрения (дома, у друзей, посредством СМИ); традиционализм (ходят на выборы по традиции); частно-материальное отношение (продажа голоса); негативное участие (голосование против того, кто отвергается); активная аномия (голосование против всех).
   2. Среди неучаствующих в голосовании: провинциализм; аполитичность (равнодушие к политике); абсеинтизм – неучастие как форма протеста (потеря надежды и отрицание смысла); пассивная аномия; депривация.
   Как видно, больше типов, участвующих в голосовании (иначе выборов вообще не могло бы быть), но среди участвующих лишь один тип действительно активный, позитивный и стремящийся самостоятельно разобраться в политической ситуации.

Проблема контроля и отзыва депутатов

   Проблема контроля за деятельностью выборных органов и отзыва депутатов остается одной из самых сложных для концепции представительства. Данная проблема даже на теоретическом уровне остается нерешенной, поскольку современные политологи расходятся во мнении относительно целесообразности и оправданности введения контроля и обеспечения права отзыва депутатов. Ведутся споры на политологическом и политическом уровне и в нашей стране. Некоторые политики предлагают принять закон об ответственности за невыполнение предвыборных обещаний и установить механизм отзыва выборных представителей, но то, что до сих пор этого нет, свидетельствует, что большинство депутатов не на их стороне.
   Трудность заключается в том, что принять закон об отзыве должны сами депутаты, но они не заинтересованы в том, чтобы принимать законы, направленные по сути (или могущие быть использованными) против них самих! Эта ахиллесова пята демократии неоднократно подвергалась законной критике, и сами критики не только требовали соответствующих изменений, но включали их в свои программы (например, в программе большевиков говорилось об отзыве депутатов). Но это так и оставалось на бумаге. Причина в том, что контроль за деятельностью выборных органов и право их отзыва всерьез ударяет по власти элиты.
   Как сделать, чтобы деятельность выборных представителей была в интересах всех? За это отвечает государство. Оно может контролировать любые виды деятельности, но ему трудно контролировать самого себя. Здесь возникает ключевой момент – контролирование государства гражданами. Попытки его осуществления делались с «Великой хартии вольностей», которую можно назвать «Великой хартией контроля», и в настоящее время это остается одной из важнейших политических задач и проблем политологии.

Вопросы для повторения

   1. Что такое политическая культура?
   2. Что такое политическое сознание?
   3. Как они соотносятся между собой?
   4. Какие типы политической культуры существуют?
   5. Какие выделяются политические типы личности?
   6. Каковы свойства современной избирательной системы?
   7. Какие избирательные системы существуют?
   8. Каковы причины участия и неучастия в голосовании?
   9. Как называется парламент Российской Федерации?
   10. Как называются его верхняя и нижняя палаты?

Литература

   1. Шиллер Г. Манипуляторы сознанием. – М., 1980.
   2. Даль Р. О демократии. – М., 2000.
   3. Смелзер Н. Социология. – М., 1998.

Глава 14
Социальное положение и политические реалии россии

Развитие России до XX века

   Восточные славяне, по свидетельству М.М. Ковалевского, в древности жили как все другие народы, родовым строем. Ко времени образования Русского государства в IX в. подавляющее большинство населения занималось сельским хозяйством, хотя появились ремесленно-торговые города Новгород и Псков, на протяжении долгого периода стоявшие особняком в русской истории вплоть до их окончательного покорения и присоединения к Русскому государству в XV–XVI вв.
   С образованием Русского государства родовой строй и социальная однородность были разрушены, хотя родовое начало в управлении сохранялось долгое время. В качестве высшего правящего слоя выступали князья со своими дружинами, в течение нескольких веков уклад народной жизни не менялся, собиралась дань с населения, которое покорялось им мирно или порой сопротивлялось, как известно из истории с походом князя Игоря и последовавшей мести княгини Ольги древлянам. По мере перехода от военного к мирному существованию дружина сменилась классом бояр, которые захватили большую часть пригодных к сельскому хозяйству земель, превратив работающих на них крестьян в крепостных. Менее зависимый от государственной власти класс феодалов – бояр сменился, начиная со времен империи, классом служилых людей – дворян, которые стали основными земельными собственниками. В этот же период с развитием промышленности оформился класс заводчиков, будущих капиталистов. Социальная пропасть, существовавшая между правителями (как назвал их Л.Н. Толстой «насилующим классом») и основной массой населения, привела в начале XX в. к событиям, закончившимся революциями 1917 г. В них отразилось отношение русского народа к государству.
   Политический режим в России на протяжении тысячелетней истории государства – авторитаризм, сначала в форме совместного родового владения, а затем наследственной монархии. Если не считать средневекового новгородского вече и казацкого круга как особых форм русской демократии, монархия существовала на всей территории русского государства и только в начале XX в. стала конституционной, просуществовав в таком виде лишь несколько лет.

Россия в XX веке

   В результате Октябрьского переворота власть в 1917 г. захватили большевики, проводники коммунистической идеологии. В соответствии с ее основными положениями было сделано как будто все, чтобы ликвидировать социальное неравенство. Уничтожались целые классы – помещики, капиталисты, буржуазная интеллигенция. В период коллективизации в начале 30-х гг., по существу, ликвидировали класс крестьян, превратив их в сельскохозяйственных рабочих, формально имеющих земельную и частную собственность, а фактически передавших ее государству – единственному собственнику. Казалось, было достигнуто социальное равенство. Но, во-первых, возникла новая политическая элита, пришедшая к власти в 1917 г., во-вторых, появился класс номенклатуры, управляющий хозяйством, а дальше под воздействием данного класса, а отчасти стихийно (в области теневой экономики и преступности) началась новая поощряемая или сдерживаемая сверху дифференциация.
   Полное равенство, как писал Л. Гумплович, царит в примитивной орде, и в этом смысле возвращение к равенству есть примитивизация, а так как этого не происходит, поскольку общество остается дифференцированным, то следует говорить об идеологической квазипримитивизации, а еще точнее, о смене элит, как получилось на самом деле. Марксовы свободные ассоциации производителей подменены госпредприятиями и колхозами. Единство общества восстановлено, но путем утраты разнообразия. Строй назвали социалистическим, развитым социализмом. Его можно считать развитым, но отличным от развитых капиталистических стран (в последнем случае имеют в виду главным образом экономический уровень).
   Взамен уничтоженного разнообразия должны были появиться институты, обеспечивающие уничтожение разнообразия и следившие, чтобы оно не увеличивалось вновь. Репрессивные организации – ЧК, ОГПУ, НКВД, МВД, КГБ – работали интенсивно. После смерти Сталина о преступлениях «культа личности» было открыто заявлено на XX съезде КПСС, и они были заклеймены, но последствия оказались очень тяжелыми, став одной из причин развала СССР в 1991 г. Цифры репрессированных сначала преуменьшались советским режимом, а затем доводились его противниками до величины совершенно фантастической. Тем не менее, даже если признать цифру в несколько миллионов, это страшная идеологическая цена за социальное равенство, которое и такими жертвами достигнуто не было.

Россия на рубеже тысячелетий

   События 1991 г. показали, что не может быть сильного государства без сильных людей. Все рухнуло в одночасье. Распад СССР имел тяжкие последствия, поскольку разрушил связи между бывшими республиками. Если иметь в виду сравнение общества с организмом, то неудивительными покажутся слова драматурга В. Розова, что крушение Советского Союза вызывает у него ощущение отрезанных рук и ног. Русские оказались разделенной нацией и лишились многих своих исконных земель, вошедших в сопредельные государства СНГ. Территории Южной Сибири, вошедшие в состав Казахстана, Крым, Донецкая и Луганская области, Латгалия (часть Латвии, освоенная еще старообрядцами), земли Северо-Восточной Эстонии (части бывшего Санкт-Петербургского уезда) и другие, на которых русское население является большинством и доминирует с XVII–XVIII вв., т. е. чисто русские этнические территории попали в состав соседних государственных образований; без всяких переговоров, неизвестно во имя каких целей, были подарены новой российской правящей элитой соседям – факт, не имеющий прецедентов во всемирной истории. Все эти проблемы перешли в XXI век.
   Разрыв экономических связей привел к падению промышленного производства в наибольшей степени в области высоких технологий, т. е. в прямом соответствии со сформулированным Г. Тардом законом, управляющим падением искусства и промышленности в цивилизованном обществе, начинающем под влиянием национальных бедствий снова впадать в варварство. Меньше других поддаются уничтожению ремесла, которые глубже всех укоренились в привычках народа, – вообще говоря, но не всегда, наиболее старые. Наиболее же современные профессии, соответствующие новейшим потребностям, уничтожаются прежде других. Объемы выпуска наукоемкой продукции в течение последнего десятилетия упали десятикратно. Между тем в ближайшие годы именно те страны, которые способны производить, разрабатывать и усваивать новые технологии, обеспечат преимущества в своем экономическом росте и будут получать интеллектуальную ренту, доля которой в цене современных изделий достигает 50 %.
   Падению производства в большой степени способствовал процесс приватизации, т. е. возвращения от общественной собственности на средства производства к собственности частной. Государственные предприятия порой переходили в частные руки за бесценок. В итоге 70 % населения России обладают менее чем 10 % всего национального богатства, а 0,2 % – 70 % национального достояния. Такое распределение характерно для отсталых и развивающихся стран и свидетельствует о поляризации общества. Принятый недавно единый налог (13 %) еще больше увеличивает пропасть между бедными и богатыми и тем самым делает социальную систему России еще более неустойчивой.
   Результаты этих процессов налицо. В то время как ВНП США за 90-е гг. увеличился с 5,9 до 8,4 трлн долларов, а рост промышленного производства в Китае вообще поражает воображение, Россия по объемам ВНП впервые в своей истории оказалась за пределами первой десятки стран мира, уступая теперь не только всем государствам «семерки», но и Китаю (в 5 раз), Индии (вдвое), Бразилии. Уровень падения производства, ведущий к деиндустриализации страны, составил 50 %. Вдвое упало и сельскохозяйственное производство. Доля импортных продуктов питания, влияющая на стратегическую независимость страны, достигла 35 %. Все это отражается на уровне жизни. Среднемесячная зарплата по сравнению с 1991 г. сократилась в 2,5 раза (в сопоставимых ценах). Отношение средней зарплаты к прожиточному минимуму за эти годы упало с 3,16 до 1,86. То есть человек уже не может прокормить на свою зарплату одного ребенка. Прожиточного минимума не имеет одна треть россиян, находящихся, таким образом, за чертой бедности. Соотношение минимальной -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

средней зарплаты составляет 1:18 (при нормальном соотношении 1:3) – прямой путь к деквалификации рабочей силы.
   Это отражается на здоровье населения и продолжительности жизни. Резко растет заболеваемость. Число больных гепатитом (связано с ростом наркомании) достигло 3 млн человек, больных туберкулезом – 2,5 млн человек. Растет травматизм, а уровень потребления алкоголя приблизился к 15 л в год на человека. Продолжительность жизни мужчин, снизившись за десятилетие на 5 лет, теперь менее 60 лет. Женщин в России на 9 млн больше, чем мужчин. Растет безработица, и в то же время в России около 3 млн госчиновников, 1 млн заключенных (для сравнения в 1909 г. – 150 тыс.) и 600 тыс. охранников в различных государственных и частных организациях.

Современные тенденции и будущее России

   Для того чтобы определить место России в будущем мире, надо рассмотреть общемировые тенденции и то, как им соответствует нынешняя Россия. Они должны соответствовать универсальным тенденциям развития мира и человека, т. е. быть укоренены в бытии, а не являться кратковременным и случайным отклонением от общей линии развития. Универсальными тенденциями являются эволюция (мы говорили об эволюционизме как направлении в современной науке), рационализация и интегративное разнообразие. Современная тенденция общественного развития вполне соответствует им.
   Первой из данных тенденций следует назвать тенденцию информатизации как укрепившуюся на стадии перехода от индустриального общества к постиндустриальному, которое называют также информационным. Эта тенденция продолжает тенденцию рационализации и является одной из ее современных форм, поскольку информация рассматривается на стадии вычислительной техники как количественно структурированная и математически обработанная. Так понятая информация становится важнейшим ресурсом постиндустриального общества, занимая место, которое ранее занимали вещество и энергия. Ответвлениями тенденции информатизации являются тенденции компьютеризации (использование персональных и нового поколения суперкомпьютеров) и кибернетизации (создание автоматизированной техники, роботов, облегчающих и заменяющих физический труд).
   Второй тенденцией является тенденция глобализации. Это качественно новая тенденция, соответствующая универсальной тенденции интегративного разнообразия, поскольку объединяет новое содержание в структуры, выходящие ныне на глобальный уровень интеграции. Это проявляется в различных сферах человеческой деятельности. Прежде всего в экономической сфере, в которой данная тенденция нарастала с империалистической стадией развития капитализма в конце XIX в. до современных ТНК, которые пронизали своими щупальцами весь мир. Покупая, скажем, японский телевизор «Сони», обнаруживаем, что он произведен на Тайване, в Малайзии, в Венгрии или какой-либо другой стране. За глобализацией в экономической сфере идет глобализация в политической сфере. Процесс интеграции человеческих общностей сейчас вышел на глобальный уровень. В XX в. образовались всемирные политические организации – Лига Наций, а после окончания второй мировой войны ООН, в которую входят ныне практически все государства земного шара с многочисленными ответвлениями, координирующими сотрудничество в различных областях: ЮНЕСКО – в культурной сфере, ВОЗ – в области здравоохранения и т. д. Постоянно муссируются разговоры о полуофициальных и тайных организациях, пытающихся управлять миром (так называемая мировая закулиса) – от Тройственной комиссии, объединяющей экономическую и политическую элиту мира, до масонских лож. Эти разговоры и связанные с ними страхи, а может быть надежды, небезосновательны, учитывая политическую интеграцию мира. По крайней мере, развитие идет в этом направлении.
   Тенденция глобализации проявляется и в военной сфере, как в виде укрепления могущественных военных блоков, например, НАТО, так и создания новых видов военной техники и средств массового уничтожения, которые в состоянии после изобретения атомного оружия уничтожить все человечество, если не планету в целом.
   Следующая сфера тенденции глобализации – культурная, в которой обостряется борьба за господство и усиливается культурное давление. Особенно успешно это удается американской культуре. Так, в нашей стране сейчас демонстрируется больше американских фильмов, чем отечественных, заставляя вспомнить слова В.И. Ленина: «Из всех искусств для нас важнейшим является кино». Направлением глобализации в культурной сфере является тенденция интеграции национальных культур в единую всемирную культуру, утверждение в качестве международного языка общения английского. Серьезную проблему представляет создание множества международных сект типа «Аум-Сенрике» или объединения Муна, которые не менее активны в духовной сфере, чем ТНК – в материальной.
   Еще одним направлением тенденции глобализации является информатизация. Имеет место соединение этих двух тенденций, усиливающее синергетический эффект. Информационные сети опутывают мир паутиной Интернета, в которую оказываются втянутыми люди во всех уголках планеты. Сейчас к Интернету подключено уже множество абонентов в нашей стране, и этот процесс идет с нарастающей скоростью, как, впрочем, и все другие из названной обоймы.
   Следующая тенденция получила название демографического взрыва. Во второй главе говорилось о демографической школе в социологии, начатой трудами Т. Мальтуса. Многие его предвидения оправдываются. Население мира растет по экспоненте с периодом удвоения около 40 лет. В 1930 г. на Земле было 2 млрд человек, в 1960 – 3 млрд, в 2000 – 6 млрд. Если данные темпы роста сохранятся, к концу XXI в. на Земле будет проживать порядка 50 млрд человек, что неизбежно обострит борьбу за природные ресурсы и еще более усилит разрыв между богатыми и бедными странами, который сейчас стремительно растет.
   С демографическим взрывом связана еще одна глобальная тенденция – разрушение природной среды. Она – результат глобального и интенсивного воздействия увеличивающегося населения планеты на среду обитания. Результатом ее является исчерпание природных ресурсов, промышленное и сельскохозяйственное загрязнение окружающей среды, дефицит пахотных земель и сельскохозяйственной продукции.
   Следующую тенденцию можно обозначить, использовав название книги А. Тоффлера, как «Футурошок», или шок от будущего. Дело в том, что скорость основных процессов, происходящих в мире, растет по экспоненте (общее количество наук и научных открытий и публикаций, технологических и конструкторских разработок, инноваций в различных сферах и т. п.) – Человек устроен более консервативно, и его чувства и мышление с трудом поспевают за изменениями в мире. Возникает проблема «боязни будущего», все более обостряющаяся.
   Другая тенденция, о которой следует сказать, – тенденция демократизации. Развитие промышленности, урбанизация, переход к формальному образованию (обучению в школах, институтах, а не в семье), повышение участия граждан в политической жизни привели к политической модернизации, особенно в развивающихся странах, в плане создания новых демократических институтов власти, хотя порой это принимает внешние, подчас уродливые формы, а до подлинного народовластия в мире еще далеко.
   Возникает вопрос о том, как соответствуют этим тенденциям национальный характер, менталитет, история и современное состояние России? Рассмотрим это в той же последовательности.
   1. Тенденция информатизации как продолжение тенденции рационализации. О преимущественной нерациональности русского ума сказано много. Особенно резко это прозвучало в статье великого русского ученого И.П. Павлова «О русском уме». Слова Тютчева «умом Россию не понять» следует понимать в том смысле, что трудно рационально объяснить нерациональное поведение. Отсюда необходимость установления жестких социальных связей, которые оказываются наименее прочны (как показали события 1917 и 1991 гг.).
   2. Глобализация.
   А) Экономическая сфера. Основные российские товары, как показал недавно А.П. Паршев в книге «Почему Россия не Америка?», будут уступать по своей конкурентоспособности товарам, производимым в развитых странах и на Востоке, вследствие больших энергозатрат на их производство. Климат не позволяет нашим товарам успешно конкурировать с товарами, производимыми в других частях света. К тому же в России не сформировалась необходимая для современного производства капиталистическая этика (о чем писал в начале XX в. Н.А. Бердяев), коренящаяся в протестантских представлениях Нового времени.
   Б) Политическая сфера. Большое значение в современном интегрирующемся мире приобретает умение находить себе союзников и единомышленников. Отсутствие дипломатической гибкости и искусства достижения компромиссов приводило к тому, что наши взаимоотношения с другими странами строились, как и внутри страны, на основе жестких и потому непрочных связей, не обеспечивающих долговременную устойчивую коммуникацию.
   В) Военная сфера. Здесь мы, как правило, догоняли – продвинувшиеся страны, как в случае пороха и огнестрельного оружия, так и атомной бомбы. В области военного сотрудничества Россия не входит сейчас ни в один блок, в то время как ей противостоит НАТО, все более расширяющееся и продвигающееся на Восток.
   Г) Культурная сфера. Россия имеет неоспоримые приоритеты в классической литературе (достаточно вспомнить Толстого и Достоевского), но в рациональных отраслях культуры – науке, философии – уступала развитым странам Запада и Востока. Сейчас к тому же Россия подвергается давлению американской массовой культуры, разрушающей традиционные представления, присущие русскому национальному характеру.
   Д) Информационная сфера. Наличие жестких социальных связей способствовало установлению атмосферы цензуры, сокрытия информации, вместо того чтобы интерпретировать ее соответствующим образом и использовать другие технологии манипуляции общественным мнением, достигшие большого прогресса в наше время.
   3. Демографический взрыв. Период нормального и даже ускоренного роста населения России закончился к началу XX в. Затем темпы сократились, что происходило и в других развитых странах. Демографическую ситуацию в России осложнили две мировые войны, три революции, гражданская война, восстания и репрессии по отношению к мирному населению. После 1991 г. население России уменьшается примерно на 1 млн человек в год. Коэффициент фертильности [3 - Количество детей, приходящихся на одну женщину.] упал с 9 в начале XX в. до 3 в середине XX в. и до 1,17 в конце XX в. (для того чтобы численность сохранялась на постоянном уровне, он должен составлять 2,15). Из 37,5 млн женщин репродуктивного возраста 15 млн бесплодны. Растет количество абортов, основная причина которых – финансовые проблемы (40 %), боязнь за будущее ребенка (21 %), жилищные проблемы (15 %). Имеет место так называемый «российский крест» – перекрещивающиеся кривые рождаемости и смертности: первая направлена вниз, вторая – вверх. Рождаемость и смертность в 1999 г. составили соответственно 8,4 и 14,7 на 1000 человек (уровень смертности выше, чем в среднем в слаборазвитых странах). Это «сверхсмертность», которой нет нигде в мире. Смертность детей первого года жизни в России в 2–4 раза выше, чем в экономически развитых странах.
   4 Разрушение природной среды. Несмотря на огромные размеры России, экологическая ситуация, особенно в крупных промышленных городах, включая столицу, во второй половине XX в. оставалась очень острой. Сама территория страны создавала ложное чувство самоуспокоенности, а в русском менталитете преобладала нацеленность на борьбу с природой, что зафиксировано в лозунге, висевшем на видном месте в каждой советской школе: «Мы не можем ждать милостей от природы. Взять их у нее – наша задача!» В результате более чем в 100 крупных городах ПДК по различным показателям превышены в десятки и сотни раз, а экологические потери составляют 15–20 % к ВВП.
   5. Футурошок. В русском менталитете сильны, несмотря на максимализм, консервативные установки. Из-за слабости формы (как писал Н.А. Бердяев) мы часто в идеологическом плане оказывались ведомыми, беря государственное устройство у варягов, религию у Византии, капитализм и идеологию у Запада. А ведомый всегда запаздывает с усвоением полученного материала, внутренне сопротивляясь ему.
   6. Демократизация. В истории России сильны авторитарные традиции, к которым в XX в. добавились тоталитарные (новгородское вече и казацкий круг были лишь в небольшой части страны, да и в этих формах общежития не все складывалось идеально). Вера в доброго царя и правителя, который придет и все исправит, глубоко укоренилась в русском народе.
   Что же ждет Россию в XXI в., исходя из общемировых тенденций и особенностей русского национального характера? В соответствии с тенденцией информатизации на Россию все сильнее будут воздействовать различные информационные технологии, которым необходимо оказывать сопротивление. Тенденция глобализации ведет к созданию единой мировой экономики, в которой Россия может оказаться не на первых ролях. Уже сегодня мировое хозяйство состоит из ядра (развитые страны) и периферии (весь остальной мир). Между ядром и периферией происходит неэквивалентный экономический обмен. Ядро продуцирует новые технологии, а периферия в обмен на современные товары вынуждена передавать природные, трудовые и интеллектуальные ресурсы. В последнее десятилетие в России в полной мере проявились признаки периферийной экономики: разрушение научно-технического потенциала, блокирование новых макротехнологий, отсутствие самостоятельной экономической политики. В политической сфере Россия, как, впрочем, подавляющее большинство стран мира, лишится части суверенитета, если вообще останется существовать в качестве целостного образования. В военной сфере общий спад промышленности приведет к ослаблению ВПК и дальнейшему уменьшению технологической оснащенности армии, которая к тому же численно сокращается до величины, не позволяющей эффективно защитить огромную территорию страны. В культурной сфере ослабление позиций религии, традиционно служащей в мире и в России в особенности одной из скреп государственности, и усиление позиций массовой культуры также не сулят ничего положительного. Демографический взрыв будет вести к усилению давления со стороны Китая, Японии, исламского мира, Средней Азии, Кавказа и Закавказья. Можно прогнозировать дальнейшее уменьшение количества населения в России, продолжительности жизни и рост числа новых заболеваний в дополнение к старым – СПИДа, наркомании и т. п. Тенденция разрушения природной среды будет вести к усилению давления развитых стран с целью доступа к еще немалым российским запасам природных ресурсов. К этому следует добавить попытки использовать территорию России для захоронения радиоактивных отходов. Футурошок будет накладываться на резкие пертурбации в виде шоковой терапии, дефолтов и т. п. Тенденция демократизации, в связи с особенностями русского менталитета, будет, по-видимому, осложняться – метаниями между демократией и тоталитаризмом.
   Такое развитие событий можно признать катастрофическим для России; Ему можно противопоставить рациональный сценарий, основанный на действии государства в своих интересах и в интересах большинства населения. Использование таких свойств русского народа, как выносливость, долготерпение, способность к самопожертвованию, коллективизм и жажда идеала и справедливости, может дать желательный результат.
   Что нужно делать в каждом из обозначенных направлений? Для соответствия тенденции рационализации и информации как ее современной формы необходимо осуществлять рациональное руководство, которое поднимало бы население к более высокому уровню рациональности путем
   1) создания оазисов рациональности (как при освоении космоса, развитии высоких технологий и т. д.);
   2) стимулирования развития рациональных отраслей культуры (поднятие престижа и материального положения ученых, укрепление экономической базы науки);
   3) пропаганды рациональной государственной идеологии.
   В экономической сфере надо использовать имеющиеся преимущества научно-технического и культурного плана, а при необходимости проводить протекционистскую политику по отношению к отечественным товарам. Пока у нас еще есть шансы прорваться на траекторию устойчивого экономического развития и вернуть себе место в ядре мировой экономической системы. Для укрепления государства необходима не только вертикаль власти (самого по себе этого чисто политического средства недостаточно), но и становление гражданского общества, обеспечивающего гибкость и устойчивость социальной системы, поддержка патриотизма и религии – двух духовных основ государства. В военной сфере армия и ее научно-технический потенциал должны быть в состоянии преодолеть любую из идущих извне угроз. Культурная политика должна быть направлена на развитие всех современных отраслей культуры. В демографической сфере необходима государственная помощь семье и переориентация ценностей самого населения, понимающего, что будущее нации зависит не от числа автомобилей, а от числа детских колясок. В экологической сфере необходимо использование ресурсов прежде всего в интересах государства и большинства населения, а в менталитете народа должно укрепляться представление о необходимости бережного использования богатств природы и заботы о состоянии окружающей среды. Для того чтобы справиться с угрозой футурошока, необходимо выходить на передовые позиции в наиболее перспективных областях науки и техники. Наконец, тенденция демократизации требует не скоропалительных (учитывая национальный менталитет) шагов по принципу «слегка опережающей демократии». В свою очередь, народ должен вслед за Чеховым «по капле выдавливать из себя раба».

Вопросы для повторения

   1. Каковы особенности русского национального характера?
   2. Каковы особенности социального развития России до XX в.?
   3. Какие социальные изменения произошли в России после 1917 года?
   4. Какова социальная структура советского общества?
   5. Каковы причины распада СССР?
   6. Каковы основные последствия распада СССР?
   7. Каково сейчас социальное положение населения в Российской Федерации?
   8. Каковы общемировые тенденции развития?
   9. Как Россия соответствует этим тенденциям?
   10. На каком уровне и в каких сферах должны произойти радикальные изменения, способные стабилизировать социальное положение в России в XXI в.?

Литература

   1. Зиновьев А.А. Коммунизм как реальность. – М., 1994.
   2. Россия у критической черты: возрождение или катастрофа… – М., 1997.
   3. Итоги президентской власти в России. – М., 1999.
   4. Чернавский Д.С., Щербаков А.В., Суслаков Б.А. Социально-экономический бюллетень, – М., 2000.

Вопросы для экспресс-опроса

   1. Каков предмет социологии и политологии?
   2. Каковы методы и функции социологии и политологии?
   3. В чем суть наиболее известных социально-политических учений древнего мира и средних веков?
   4. В чем суть наиболее известных социально-политических учений Нового времени?
   5. Каковы основные теории социологии?
   6. Каковы основные теории политологии?
   7. Что такое социализация личности и каково ее значение?
   8. В чем причины девиантного поведения?
   9. Каковы основные виды и формы социального взаимодействия?
   10. Каковы виды и формы социальных групп?
   11. Какие вы знаете социальные институты?
   12. Какие вы знаете основные типы общества?
   13. Что такое социальная стратификация?
   14. Что такое социальная мобильность?
   15-Каковы основные проблемы социологии семьи?
   16. Что еще изучает отраслевая социология?
   17. Каковы подсистемы и функции политической системы общества?
   18. Каковы основные концепции происхождения, виды и формы государства?
   19. Каковы сходства и отличия основных политических режимов?
   20. Что такое демократия как политический режим?
   21. Какова политическая стратификация общества?
   22. Каково соотношение политики с другими сферами общественной жизни?
   23. Какие классификации партий вы знаете?
   24. Какие существуют идеологии в современном мире?
   25. Каковы основные типы политической культуры?
   26. Какие избирательные системы вы знаете?
   27. Какова социально-политическая эволюция России до XXI в.?
   28. Каково социальное положение и государственность современной России?

Вопросы для зачетов и экзаменов

   1. Становление социологии и политологии.
   2. Методы и функции социологии и политологии.
   3. Социально-политические учения древности и средних веков.
   4. Социально-политические учения Нового времени.
   5. Социологические теории.
   6. Политологические теории.
   7. Социализация личности.
   8. Девиантное поведение.
   9. Социальное взаимодействие.
   10. Социальные группы.
   И. Социальные институты.
   12. Типы общества.
   13. Социальная стратификация.
   14. Социальная мобильность.
   15. Социология семьи.
   16. Виды отраслевой социологии.
   17. Политическая система общества.
   18. Государство: происхождение, концепции, виды и формы.
   19. Сравнительная характеристика политических режимов.
   20. Демократия как политический режим.
   21. Политическая стратификация общества.
   22. Соотношение политики с другими сферами общественной жизни.
   23. Партии и партийные системы.
   24. Современные идеологии: происхождение, функции.
   25. Политическая культура и политическое сознание.
   26. Избирательные системы.
   27. Социально-политическая эволюция России до XXI в.
   28. Социальное положение и государственность современной России.

Список тем для контрольных работ

   1. Предмет и методы социологии и политологии.
   2. Школы и теории в социологии.
   3. Социальная стратификация и мобильность.
   4. Социальная сущность, структура и функции семьи.
   5. Социальная структура российского общества.
   6. Социальные группы и социальные институты.
   7. История политической мысли и основные политологические концепции.
   8. Государство – основной институт политической системы общества.
   9. Политический режим и его основные типы.
   10. Партийные системы и идеологии.
   11. Российская государственность в XX в.

Хрестоматия

Э. Дюркгейм
Метод социологии [4 - Из кн.: Западно-европейская социология XIX – начала XX веков. – М., 1996. С. 309–334.]

Глава I
Что такое социальный факт?

   Прежде чем искать метод, пригодный для изучения социальных фактов, следует определить, что такое представляют факты, носящие данное название. Вопрос этот тем более важен, что данный термин обыкновенно применяют не совсем точно.
   Им без стеснения обозначают почти все происходящие в обществе явления, если только последние представляют какой-либо социальный интерес. Но при таком понимании не существует, так сказать, человеческих событий, которые не могли бы быть названы социальными. Всякий индивидуум пьет, спит, ест, рассуждает, и общество очень заинтересовано в том, чтобы все эти функции отправлялись регулярно.
   Если бы все эти факты были социальными, то у социологии не было бы своего отдельного предмета, и ее область слилась бы с областью биологии и психологии.
   Но в действительности во всяком обществе существует определенная группа людей, отличающихся резко очерченными свойствами от явлений, изучаемых другими естественными науками.
   Когда я действую как брат, супруг или гражданин, когда я выполняю заключенные мною обязательства, я исполняю обязанности, установленные вне меня и моих действий правом и обычаями. Даже когда они согласны с моими собственными чувствами и когда я признаю в душе их существование, последнее остается все-таки объективным, так как не я сам создал их, а они внушены мне воспитанием.
   Как часто при этом нам неизвестны детали наложенных на нас обязанностей, и для того, чтобы узнать их, мы принуждены справляться с кодексом и советоваться с его уполномоченными истолкователями! Точно так же верующий при рождении своем находит уже готовыми верования и обряды своей религии; если они существовали до него, то, значит, они существуют вне его. Система знаков, которыми я пользуюсь для выражения моих мыслей, система монет, употребляемых мною для уплаты долгов, орудия кредита, служащие мне в моих коммерческих сношениях, обычаи, соблюдаемые в моей профессии и т. д. – все это функционирует независимо от того употребления, которое я из них делаю. Пусть возьмут одного за другим всех членов, составляющих общество, и все сказанное может быть повторено по поводу каждого из них. Следовательно, эти образы мыслей, действий и чувствований (manieres d'agir, de penser et de sentir) обладают тем замечательным свойством, что существуют вне индивидуальных сознаний.
   Эти типы поведения или мысли не только находятся вне индивидуума, но и обладают еще принудительной силой, вследствие которой он вынуждается к ним независимо от своего описания. Конечно, когда я добровольно сообразуюсь с ними, это принуждение, будучи бесполезным, мало или совсем не чувствуется; тем не менее оно является характерным свойством этих фактов, доказательством чего может служить то обстоятельство, что оно появляется тотчас же, как только я пытаюсь сопротивляться. Если я пытаюсь нарушить постановления права, они реагируют против меня, препятствуя моему действию, если есть еще время, или уничтожая и восстанавливая его в его нормальной форме, если оно совершено и может быть исправлено, или же, наконец, заставляя меня искупить его, если его исправить нельзя. Применяется ли сказанное к чисто нравственным правилам?
   Общественная совесть удерживает от всякого оскорбляющего ее действия посредством надзора за поведением граждан и особых показаний, которыми она располагает. В других случаях принуждение менее сильно, но все-таки существует. Если я не подчинюсь условиям света, если я, одеваясь, не принимаю в расчет обычаев моей страны и моего сословия, то смех, мною вызываемый, и то отдаление, в котором меня держат, производит, хотя и в более слабой степени, то же действие, как и наказание в собственном смысле этого слова. В других случаях имеет место принуждение, хотя и косвенное, но не менее действительное. Я не обязан говорить по-французски с моими соотечественниками или употреблять установленную монету, но я не могу поступить иначе. Если бы я попытался ускользнуть от этой необходимости, моя попытка оказалась бы неудачной.
   Если я промышленник, то никто не запрещает мне работать, употребляя приемы и методы прошлого столетия, но, если я сделаю это, я, наверное, разорюсь. Даже если фактически я могу освободиться от этих правил и с успехом нарушить их, то я могу сделать это лишь после борьбы с ними; если даже в конце концов они и будут побеждены, то все же они достаточно дают чувствовать свою принудительную силу тем сопротивлением, которое оказывают. Нет такого новатора, даже счастливого, предприятия которого не сталкивались бы с оппозицией этого рода.
   Вот, следовательно, разряд фактов, отличающихся специфическими свойствами; его составляют образы мыслей, действий и чувствований, находящиеся вне индивида и одаренные принудительной силой, вследствие которой он вынуждается к ним. Отсюда их нельзя смешать ни с органическими явлениями, так как они состоят из представлений и действий, ни с явлениями психическими, существующими лишь в индивидуальном сознании и благодаря ему. Они составляют, следовательно, новый вид и им-то и должно быть присвоено название социальных. Оно им вполне подходит, так как ясно, что не имея своим субстратом индивида, они не могут иметь другого субстрата, кроме общества, будь то политическое общество в его целом или какие-либо отдельные группы, в нем заключающиеся: религиозные группы, политические и литературные школы, профессиональные корпорации и т. д. С другой стороны, оно применимо только к ним, так как слово «социальный» имеет определенный смысл лишь тогда, когда обозначает исключительно явления, не входящие ни в одну из установленных и названных уже категорий фактов. Они составляют, следовательно, собственную область социологии. Правда, что слово «принуждение», при помощи которого мы их определяем, рискует встревожить ревностных сторонников абсолютного индивидуализма. Так как они признают индивида вполне автономным, то им кажется, что его унижают всякий раз, когда дают ему почувствовать, что он зависит не только от самого себя. Но так как теперь несомненно, что большинство наших идей и стремлений не выработаны нами, а приходят к нам извне, то они могут проникнуть в нас лишь посредством внушения; вот и все, что выражает определение. Сверх того известно, что социальное принуждение не исключает непременно индивидуальность…
   Но так как приведенные нами примеры (юридические и нравственные постановления, религиозные догматы, финансовые системы и т. п.) все состоят из установленных уже верований и правил, то можно было бы подумать, на основании сказанного, что социальный факт может быть лишь там, где есть определенная организация. Но существуют другие факты, которые не представляя таких кристаллизованных форм, имеют ту же объективность и то же влияние на индивида. Это так называемые социальные течения (courants sociaux).
   Так, возникающие в собрании великие движения энтузиазма, негодования, сострадания не зарождаются ни в каком отдельном сознании. Они приходят к каждому из нас извне и способны увлечь нас, вопреки нам самим. Конечно, может случится, что, отдаваясь им вполне, я не буду чувствовать того давления, которое они оказывают на меня. Но оно появится тотчас, как только я попытаюсь бороться с ними. Пусть какой-нибудь индивид попробует противиться одной из этих коллективных манифестаций и тогда отрицаемые им чувства обратятся против него. Если эта сила внешнего принуждения обнаруживается с такой ясностью в случаях сопротивления, то, значит, она существует, хотя не осознается, и в случаях противоположных. Таким образом, мы являемся жертвами иллюзии, заставляющей нас верить в то, что нам внушено извне. Но если готовность, с какой мы впадаем в эту иллюзию и маскирует испытанное давление, то она его не уничтожает. Так, воздух все-таки тяжел, хотя мы и не чувствуем его веса. Даже если мы со своей стороны содействовали возникновению общего волнения, то впечатление, полученное нами, будет совсем другое, чем то, которое мы испытали бы, если бы были одни. И когда собрание разойдется, когда эти социальные влияния перестанут действовать на нас и мы останемся наедине с собой, то чувства, пережитые нами, покажутся нам чем-то чуждым, в чем мы сами себя не узнаем. Мы замечаем тогда, что мы их гораздо более испытали, чем произвели. Случается даже, что они вызывают в нас отвращение; настолько они были противны нашей природе. Так, индивиды при обыкновенных условиях совершенно безобидные, соединяясь в толпу, могут произвести акты жестокости. То, что мы говорим об этих мимолетных вспышках, применимо также и к тем более постоянным движением общественного мнения, которые постоянно возникают вокруг нас и во всем обществе, или в более ограниченных кругах по поводу религиозных, политических, литературных, аристократических и других вопросов.
   Данное определение социального факта можно подтвердить еще одним характерным наблюдением, стоит только обратить внимание на то, как воспитывается ребенок. Если рассматривать факты такими, каковы они есть и всегда были, то нам бросится в глаза, что все воспитание заключается в постоянном усилии приучить ребенка видеть, чувствовать и действовать так, как он не привык бы к тому самостоятельно. С самых первых дней его жизни мы принуждаем его есть, пить и спать в определенные часы, мы принуждаем его к чистоте, к спокойствию и к послушанию; позднее мы принуждаем его принимать в расчет других, уважать обычаи, приличия, мы принуждаем его к работе и т. д. Если с течением времени это принуждение и перерастает чувствование, то только потому, что оно рождает привычки, внутренние склонности, которые делают его бесполезным, но которые заменяют его лишь вследствие того, что сами из него вытекают. Правда, по мнению Спенсера, рациональное воспитание должно было бы отвергать такие приемы и предоставить ребенку полную свободу; но, так как эта педагогическая теория никогда не практиковалась ни одним из известных народов, то она составляет лишь desideratum автора, а не факт, который можно было бы противопоставить изложенным фактам. Последние же особенно поучительны потому, что воспитание имеет целью создать социальное существо; на нем, следовательно, можно увидеть в общих чертах, как образовалось это существо в истории. Это давление, ежеминутно испытываемое ребенком, есть не что иное, как давление социальной среды, стремящейся сформировать его по своему образцу и имеющей своими представителями и посредниками родителей и учителей. Таким образом, характерным признаком социальных явлений служит не их распространенность. Какая-нибудь мысль, присущая сознанию всякого индивида, какое-нибудь движение, повторяемое всеми, не становятся от этого социальными фактами. Если этим признаком и довольствовались для их определения, то это потому, что их неправильно смешивали с тем, что может быть названо их индивидуальными воплощениями. К ним же принадлежат: верования наклонности, обычаи группы, взятой коллективно; что же касается тех форм, в которые облекаются коллективные состояния, передаваясь индивидам, то последние представляют собой явления иного порядка. Различие их природы наглядно доказывается тем, что оба эти разряда актов встречаются часто раздельно. Действительно, некоторые из этих образов мыслей или действий приобретают вследствие повторения известную устойчивость, которая, так сказать, осаждает их и изолирует от отдельных событий, их отражающих. Они как бы приобретают, таким образом, особое тело, особые, свойственные им, осязательные формы и составляют реальность sui generis [5 - Sui generis (лет) – своего рода.], очень отличную от воплощающих ее индивидуальных фактов. Коллективная привычка существует не только, как нечто имманентное ряду определяемых ею действий, но по привилегии, не встречаемой нами в области биологической, она выражается раз навсегда в какой-нибудь формуле, повторяющейся из уст в уста, передающейся воспитанием, закрепляющейся даже письменно. Таковы происхождение и природа юридических и нравственных правил, народных афоризмов и преданий догматов веры, в которых религиозные или политические секты кратко выражают свои убеждения, кодексов вкуса, устанавливаемых литературными школами и пр. Существование всех их не исчерпывается целиком одними применениями их в жизни отдельных лиц, так как они могут существовать и не будучи действительно применяемы.
   Конечно, эта диссоциация не всегда одинаково ясна. Но достаточно ее неоспоримого существования в поименованных нами, важных и многочисленных случаях для того, чтобы доказать, что социальный факт отличен от своих индивидуальных воплощений. Сверх того, даже тогда, когда она не дается непосредственно наблюдением, ее можно часто обнаружить с помощью некоторых искусственных приемов; эту операцию даже необходимо произвести, если желают освободить социальный факт от всякой примеси и наблюдать его во всей его чистоте. Так, существуют известные течения общественного мнения, вынуждающие нас с различной степенью интенсивности, смотря по времени и стране, одного, например, к браку, другого к самоубийству или к более или менее сильной производительности и т. п. Это, очевидно, социальные факты. С первого взгляда они кажутся неотделимыми от форм, принимаемых ими в отдельных случаях. Но статистика дает нам средство изолировать их. Они, действительно, изображаются довольно точно цифрой рождаемости, браков и самоубийств, т. е. числом, получающимся от разделения среднего годового итога браков, рождений, добровольных смертей на число лиц по возрасту способных жениться, производить, убивать себя… Так как каждая из этих цифр охватывает без различия все отдельные случаи, то индивидуальные условия, могущие принимать какое-нибудь участие в возникновении явления, взаимно нейтрализуются и вследствие этого не определяют этой цифры. Она выражает лишь известное состояние коллективной души (de lʼame collective).
   Вот что такое социальные явления, освобожденные от всякого постороннего элемента. Что же касается их частных проявлений, то и в них есть нечто социальное, так как они частично воспроизводят коллективную модель (un modele collectif) – Но каждое из них значительно зависит также и от психико-органической конституции индивида, и от особых условий, в которые он поставлен. Они, следовательно, не социологические явления в собственном смысле этого слова. Они принадлежат одновременно двум областям и их можно было бы назвать социо-психическими (socio-psychiques). Они интересуют социолога, не составляя непосредственного предмета социологии. Точно так же и в организации встречаются явления смешанного характера, которые изучаются смешанными науками, как, например, биологической химией.
   Но, скажут нам, явление может быть общественным лишь тогда, когда оно свойственно всем членам общества, или по крайней мере большинству из них, следовательно, при условии всеобщности. Без сомнения, но оно всеобще лишь потому, что социально (т. е. более или менее обязательно), а отнюдь не социально, потому что всеобще. Это – такое состояние группы, которое повторяется у индивидов, потому что оно внушается им. Оно находится в каждой части, потому что находится в целом, а вовсе не потому оно находится в целом, что находится в частях. Это особенно ясно относительно верований и обычаев, передающихся нам уже вполне сложившимися от предшествовавших поколений; мы принимаем и усваиваем их, потому что они как произведения общественные и вековые, облечены особым авторитетом, который мы вследствие воспитания привыкли уважать и признавать. А надо заметить, что огромное большинство социальных явлений слагается этим путем. Но даже когда социальный факт возникает отчасти при нашем прямом содействии, природа его все та же. Коллективное чувство, вспыхивающее в собрании, выражает не только то, что было общего между всеми индивидуальными чувствами. Как мы указали, оно есть нечто совсем другое. Оно есть результат обшей жизни, продукт действий и противодействий, возникающих между индивидуальными сознаниями; и если оно отражается в каждом из них, то это в силу той специальной энергии, которой оно обязано именно своему коллективному происхождению. Если все сердца бьются в унисон, то это не вследствие самопроизвольного и предустановленного согласия, а потому что их движет одна и та же сила в одном и том же направлении. Каждый увлечен всеми.
   Итак, мы точно определили область социологии. Она обнимает лишь известную группу феноменов. Социальный факт узнается лишь по той внешней принудительности власти, которую он имеет или способен иметь над индивидами, а присутствие этой власти узнается, в свою очередь, или по существованию какой-нибудь определенной санкции или по сопротивлению, оказываемому этим фактом каждой попытке индивида разойтись с ним. Его можно определить также и по распространению его внутри группы, если только… будет прибавлен второй и существенный признак, что он существует независимо от индивидуальных форм, принимаемых им при распространении. В иных случаях этот последний критерий даже легче применить, чем первый. Действительно, принуждение легко констатировать, когда оно выражается какой-нибудь прямой реакцией общества, как это бывает в праве, в этике, в верованиях, в обычаях, даже в людях. Но когда оно лишь косвенное, – что имеет место, например, в экономической организации, – оно не так легко заметно. Тогда бывает легче установить всеобщность вместе с объективностью. К тому же это второе определение есть лишь другая форма первого: так как если способ поведения, существующий вне индивидуальных сознаний, является общим, то он может стать таким лишь с помощью принуждения.
   Однако можно было бы спросить, полно ли это определение. Действительно, факты, служившие нам основанием для него, являются все различными образами действий; они относятся к физиологическому разряду. Однако существуют еще формы коллективного бытия, то есть социальные факты анатомического или морфологического порядка. Социология не может не интересоваться тем, что образует субстрат коллективной жизни. Однако число и характер основных элементов, из которых слагается общество, способы их сочетания, степень достигнутой ими сплоченности, распределение населения на территории, число и характер путей сообщения, форм жилищ и т. д., на первый взгляд, не могут быть сведены к образам действий чувств и мысли.
   Но, прежде всего, эти различные явления представляют те же характеристические признаки, которые служили нам для определения других явлений. Эти формы бытия полагаются на индивида так же, как и те образы действия, о которых мы говорили выше. Действительно, когда желают узнать политическое деление общества, состав его отдельных частей, более или менее тесную связь между ними, то этого могут достигнуть не при помощи внешнего осмотра или географического обзора, так как эти деления идеальны даже тогда, когда какое-нибудь из их оснований заложено в физической природе. Лишь посредством изучения публичного права можно узнать эту организацию, так как лишь это право определяет наши домашние и гражданские отношения. Она, следовательно, не менее обязательна. Если наше население теснится в городах вместо того, чтобы рассеиваться по деревням, то это потому, что существует коллективное давление, принуждающее индивидов к этой концентрации. Мы так же не можем избирать форму наших жилищ, как и фасон наших одежд: первая обязательна в такой же мере, как и последний. Пути сообщения определяют настоятельным образом то направление, в котором совершаются внутренние передвижения и обмен и даже интенсивность этих передвижений и обмена и т. д. Следовательно, к ряду феноменов, которые мы перечислили, как имеющие отличительный признак социальных фактов, можно было бы прибавить еще одну категорию; но так как это перечисление не было исчерпывающим, то и такое прибавление не является необходимым.
   Оно даже не полезно, так как эти формы бытия суть лишь укрепившиеся образы действия. Политическое строение общества есть лишь тот способ, которым привыкли жить друг с другом различные сегменты, составляющие это общество. Если их отношения традиционно тесны, то сегменты стремятся слиться, в противоположном случае они стремятся к разъединению. Тип наших строений представлял собою лишь тот способ, которым привыкли строить дома все вокруг нас и отчасти предшествовавшие поколения. Пути сообщения являются лишь тем руслом, которое прорыло себе регулярно совершающееся в одном и том же направлении течение обмена и переселений и т. д.
   Конечно, если бы лишь одни явления морфологического порядка представляли такое постоянство, то можно бы подумать, что они представляют собой вид. Но юридическое постановление является столь же устойчивым и постоянным, как и тип архитектуры, а между тем это факт физиологический.
   Простая нравственная максима, конечно, более способна к изменениям, но и ее формы более устойчивы, чем профессиональный обычай или мода. Притом существует целый ряд переходных ступеней, которыми самые характерные по своему строению социальные факты соединяются с теми свободными течениями социальной жизни, которые еще не вылились в определенную форму. Следовательно, между ними есть различия лишь в степени их прочности. И те, и другие представляют лишь более или менее кристаллизованную форму. Конечно, быть может, полезно сохранить для социальных фактов, составляющих социальный субстрат, название морфологических, но при этом не надо терять из виду, что по природе своей они одинаковы с другими фактами.
   Наше определение будет, следовательно, полно, если мы скажем: социальным фактом является всякий образ действий, резко определенный или нет, но способный оказывать на индивида внешнее принуждение, или иначе: распространенный на всем протяжении данного общества, но имеющий в то же время свое собственное существование, независимое от его индивидуальных проявлений.

Глава II
Правила, относящиеся к наблюдению социальных фактов

Первое и основное правило состоит в том, что социальные факты нужно рассматривать как предметы (des choses).

I

   В тот момент, когда известный класс явлений становится объектом науки, в уме человеческом существуют уже не только чувственные образы этих явлений, но и известные грубо поставленные понятия о них. Так, еще до первых зачатков физики и химии людям были уже известны понятия о физико-химических явлениях, выходившие за пределы чистых восприятий: таковы, например, те понятия, которые примешаны ко всем религиям. Это значит, что на самом деле рефлексия предшествует науке, которая лишь пользуется ею при помощи более правильного метода. Человек не может жить среди явлений, не составляя себе о них новых идей, которыми он и руководствуется в своем поведении. Но так как эти понятия ближе и понятнее нам, чем реальности, которым они отвечают, то мы естественно склонны заменять ими последние и сделать их предметом наших размышлений. Вместо того чтобы наблюдать вещи, описывать и сравнивать их, мы довольствуемся тогда приведением в ясность наших идей, их комбинированием и анализом. Вместо науки о реальностях получается лишь анализ идей. Конечно, этот анализ не исключает непременно всякое наблюдение. К фактам могут обращаться для того, чтобы подтвердить эти понятия или сделанные из них выводы, но факты в этом случае являются чем-то второстепенным, в виде примеров или доказательств; они не служат предметом науки. Последняя идет от идей к вещам, а не от вещей к идеям.
   Ясно, что этот метод не может дать объективных выводов. Действительно, эти понятия или концепции, как бы их не называли, не являются законными заместителями вещей. Эти продукты грубого опыта призваны, прежде всего, привести в гармонию наши действия с окружающим нас миром; они выработаны практикой и для нее. Но эту роль с успехом может выполнить и какое-нибудь теоретически ложное представление. Коперник несколько столетий тому назад рассеял иллюзии наших чувств относительно движения светил, а между тем мы без стеснения распределяем наше время, руководствуясь этими иллюзиями. Для того чтобы какая-нибудь идея вызывала действие, согласное с природой данной вещи, не нужно непременно, чтобы оно верно воспроизводило эту природу; достаточно, если оно даст нам почувствовать, что в этой веши имеется полезного или невыгодного, чем она может служить нам и чем повредить. Понятия, составленные таким образом, имеют лишь приблизительную практическую точность и то лишь в большинстве случаев. Как часто они столь же опасны, как и несовершенны! Следовательно, нельзя открыть законов реальности, разрабатывая эти понятия, как бы мы ни взялись за это. Эти понятия, наоборот, походят на покрывало, помещающееся между нами и вещами и скрывающее их от нас тем лучше, чем прозрачнее оно нам кажется. При подобных условиях наука не только изуродована, но и лишена почвы, могущей питать ее.
   Едва она возникает, как уже исчезает и превращается в искусство. Действительно, означенные понятия признаются содержащими в себе все, что существенно в реальностях, так как их смешивают с самым реальным. Отсюда у них, по-видимому, есть все, что надо для того, чтобы не только привести нас к пониманию существующего, но предписать нам то, что должно быть, и указать нам средство к осуществлению должного. Потому что то хорошо, что сообразно с природой вещей, то же, что противно ей, плохо, и средства достигнуть одного и избежать другого вытекают из самой этой природы. Если, следовательно, мы постигаем ее сразу, то изучение существующей реальности не имеет более практического интереса, а так как лишь он служит побудительной причиной изучения, то последняя отныне становится бесцельной. Таким образом мысль получает толчок отвернуться от того, что составляет объект науки, от настоящего и прошедшего для того, чтобы одним прыжком устремиться в будущее. Вместо того чтобы стараться понять факты, уже сложившиеся и реализованные, она принимается непосредственно за создание новых фактов, более отвечающих человеческим целям. Когда полагают, что знают сущность материи, сейчас же принимаются за разыскание философского камня. Это захватывание науки искусством, мешающее первой развиваться, облегчается еще теми обстоятельствами, которые вызывают первое пробуждение научной рефлексии. Так как последняя появляется для удовлетворения жизненных потребностей, то она естественно обращается к практике. Нужды, которые она призвана облегчать, всегда настоятельны и потому торопят ее к выводам: они требуют не объяснений, а лекарств. Такой прием столь согласен с естественной склонностью нашего ума, что он встречается даже при начале физических наук; – это он отличает алхимию от химии и астрологию от астрономии. Таков, по словам Бэкона, оспариваемый им метод ученых его времени. Понятия, о которых мы только что говорили, и суть те notiones vulgares или praenotiones, которые он находил в основе всех наук, где они заменяют факты. Это idola, род признаков, искажающих истинный вид вещей, но принимаемых нами за самые вещи. И так как эта воображаемая среда не оказывает нашему уму никакого сопротивления, то он, не чувствуя никаких стеснений, предается безграничному честолюбию и считает возможным построить или, скорее, перестроить мир одними своими силами и по воле своих желаний.
   Если таково было положение естественных наук, то еще более было оснований для подобного же положения социологии. Люди не дожидались социальной науки для того, чтобы составить себе понятия о праве, нравственности, семье, государстве, обществе, потому что они не могли жить без них. И в социологии более, чем где-нибудь, эти prenotiones, пользуемся выражением Бэкона, могут господствовать над умами и заменять собой вещи. Действительно, социальные явления создаются людьми, они являются продуктами человеческой реальности. Они, следовательно, не что иное, по-видимому, как осуществление присущих нам идей, врожденных или нет, не что иное, как применение их к различным обстоятельствам, отношения людей между собою. Организация семьи, договорных отношений, репрессивных мер, государства, общества – являются, таким образом, простым развитием идей, имеющихся у нас насчет общества, государства, справедливости и т. д. Вследствие этого эти и аналогичные им факты, по-видимому, существуют лишь в идеях и благодаря идеям, которые являются их источником а потому и истинным предметом социологии.
   Этот взгляд окончательно подтверждается тем, что, так как явления социальной жизни во всей полноте своей недоступны непосредственному сознанию, то последнее воспринимает их недостаточно отчетливо для того, чтобы чувствовать их реальность. Так как для такого восприятия у нас нет достаточно близкой и прочной связи с ними, то они легко производят на нас впечатление чего-то ни к чему не прикрепленного, развевающегося в пустоте, чего-то полуреального и крайне искусственного. Вот почему столько мыслителей видели в социальных устройствах лишь искусственные и более или менее произвольные комбинации. Но если детали, или конкретные частные формы ускользают от нас, то мы, по крайней мере, составляем себе самые общие представления о коллективном бытии в целом и приблизительно, и эти-то схематические и общие представления и являются теми «предпонятиями» (prenotiones), которыми мы пользуемся в обыденных случаях жизни. Мы не можем, следовательно, и помыслить в том, чтобы усомниться в их существовании, так как замечаем последнее одновременно с нашим. Они существуют не только в нас (т. е. в нашей мысли), но, будучи продуктом повторных опытов, от повторения и происходящей отсюда привычки получают известного рода влияние и авторитет. Мы чувствуем их сопротивление, когда стараемся освободиться от них. А мы не можем не считать реальным того, что нам сопротивляется. Все, следовательно, приводит к тому, чтобы заставить нас видеть в них истинную социальную реальность.
   И действительно, до сих пор социология почти исключительно рассуждала не о вещах, а о представлениях. Кант, правда, провозгласил, что социальные явления суть естественные факты, подчиненные естественным законам. Этим он признал их предметами, так как в природе существуют лишь предметы. Но, когда выйдя за пределы этих философских обобщений, он пытается применить свой принцип и построить отвечающую ему науку, то делает объектом изучения лишь идеи. Действительно, главным содержанием его социологии является прогресс человечества во времени. Он отправляется от той идеи, что существует постоянная эволюция человеческого рода, заключающаяся во все более полной реализации человеческой природы, и ставит своей задачей отыскание порядка этой эволюции. Однако, если и предположить, что эта эволюция существует, то действительность ее существования может быть установлена лишь тогда, когда наука уже возникла, следовательно, ее можно было сделать объектом исследования, лишь выставляя ее как концепцию разума, а не предмет. И действительно, это представление совершенно субъективно, фактически этого прогресса человечества не существует. Существуют же и представляются наблюдению лишь отдельные общества, рождающиеся, развивающиеся и умирающие независимо одно от другого. Если бы еще позднейшие служили продолжением предшествовавших, то каждый высший тип общества можно было бы рассматривать как простое рассмотрение непосредственно низшего типа с небольшим прибавлением; можно было бы поставить их тогда одно за другим, соединяя в одну группу те, которые находятся на одинаковой ступени развития; и ряд, образованный таким образом, мог бы считаться представляющим человечество. Но факты не так просты. Народ, заступающий вместо другого народа, не является простым продолжением этого последнего с некоторыми новыми свойствами; он – иной, у него некоторых свойств больше, других меньше; он составляет новую индивидуальность, и все эти отдельные индивидуальности, будучи разнородными, не могут слиться в один непрерывный ряд, особенно в единственный ряд. Ряд обществ не может быть изображен геометрической линией, он скорее похож на дерево, ветви которого расходятся в разные стороны. В общем, Кант принял за историческое развитие то понятие, которое он составил о нем и которое немногим отличается от понятий толпы. Действительно, история, рассматриваемая издали, легко принимает этот простой и последовательный вид: видны лишь преемственно сменяющие друг друга ряды индивидов, идущих в одном и том же направлении, так как природа у них та же самая. Полагая, далее, что социальная эволюция не может быть не чем иным, как только развитием какой-нибудь человеческой идеи, вполне естественно определять ее тем понятием, которое составляют себе о ней люди. Однако, действуя таким образом, не только остаются в области идей, но делают еще объектом социологии представление, не имеющее в себе ничего собственно социологического.
   Спенсер устраняет это представление, но лишь для того, чтобы заменить его другим, составленным по тому же образцу. Объектом науки он считает не человечество, а общества. Но он сейчас же дает такое определение последних, которое устраняет предметы, о которых он говорит для того, чтобы поставить на их место то предпонятие, которое у него о них существует. Действительно, он признает очевидным то положение, что «общество существует лишь тогда, когда совместное пребывание индивидов становится кооперацией», что лишь через это союз индивидов становится обществом в собственном смысле этого слова. Затем исходя из того принципа, что кооперация есть сущность социальной жизни, он разделяет общество на два класса, смотря по характеру господствующей в них кооперации. Существует, говорит он, самопроизвольная кооперация, которая выполняется непреднамеренно во время преследования целей частного характера; существует также сознательно установленная кооперация, имеющая в виду ясно признанные цели общественного интереса. Первые он называет промышленными, вторые – военными; и об этом различии можно сказать, что оно является исходной идеей социологии.
   Но это предварительное определение объявляет реальностью то, что есть лишь составленное умом представление.
   Действительно, оно выдается за выражение непосредственно воспринимаемого и констатируемого наблюдением факта, так как оно формулировано в самом начале науки как аксиома. А между тем невозможно узнать простым наблюдением, действительно ли кооперация составляет все в социальной жизни. Такое утверждение было бы научно законно лишь тогда, когда начали бы с обзора всех проявлений коллективного бытия и доказали, что все они являются различными формами кооперации. Следовательно, здесь также известное представление о социальной реальности заменяет собою эту реальность. Означенной формулой определяется не общество, а та идея, которую составил себе о нем Спенсер. И если он не испытывает никакого сомнения, действуя таким образом, то это потому, что и для него общество есть и может быть лишь реализацией идеи, именно той самой идеи кооперации, посредством которой он его определяет…
   Легко показать, что в каждом отдельном вопросе, которых он касается, его метод остается одинаковым. Поэтому, хотя он и делает вид, что действует эмпирически, но так как факты, собранные в его социологии, скорее употреблены для иллюстрации анализов понятий, чем описания и объяснения явлений, то они лишь кажутся фигурирующими там в качестве аргументов. Действительно, все существенное в его учении может быть непосредственно выведено из его определения общества и различных форм кооперации. В самом деле, если у нас есть выбор лишь между тиранически вынужденной кооперацией и кооперацией самопроизвольной и свободной, то очевидно эта последняя и будет тем идеалом, к которому стремится и должно стремиться человечество.
   Эти обыденные понятия встречаются не только в основе науки, но на них наталкиваешься ежеминутно во всех ее построениях. При настоящем состоянии наших знаний мы не знаем с уверенностью, что такое государство, верховная власть, политическая свобода, демократия, социализм, коммунизм и т. д.; следовательно, с точки зрения правильного метода, нужно было бы запретить себе употребление этих понятий, пока они научно не установлены. А между тем слова, их выражающие, встречаются постоянно в рассуждениях социологов. Их употребляют без запинки и с уверенностью, как будто они отвечают предметам, хорошо известным и определенным, тогда как они порождают в нас лишь сбивчивые понятия, неясную смесь смутных впечатлений, предрассудков и страстей. Мы смеемся теперь над странными выводами средневековых врачей из понятий теплого, холодного, сухого, сырого и т. д. и не замечаем, что продолжаем применять тот же метод к разряду явлений, для которых он менее всего пригоден вследствие их чрезвычайно сложности. В специальных отраслях социологии этот метод еще более достоин осуждения.
   Особенно он непригоден в нравственности. Действительно, можно сказать, что нет ни одной системы, в которой она не представлялась бы простым развитием первоначальной идеи, заключающей в себе все. Одни думают, что эту идею человек находит вполне готовой в себе при своем рождении; другие, наоборот, полагают, что она слагается более или менее медленно в течение истории. Но как для тех, так и для других, как для эмпиристов, так и для рационалистов она составляет все действительно реальное в нравственности. Что же касается деталей юридических и нравственных правил, то они не могут, так сказать, существовать сами по себе, а являются лишь различными, смотря по обстоятельствам, применениями этой наивной идеи к отдельным случаям жизни. При таких условиях объектом этики является не система правил, лишенных независимого существования, а идея, из которой они вытекают и разнообразными применениями которой они являются. Поэтому все вопросы, которые задает себе обыкновенно этика, относятся не к предметам, а к идеям; нужно узнать, в чем состоит идея права, идея нравственности, а не какова природа нравственности и права, взятых сами в себе. Моралисты еще не дошли до той простой идеи, что подобно тому, как наше представление о чувственных предметах проистекает от этих самых предметов и выражает их более или менее точно, так и наше представление о нравственности вытекает из наблюдения правил, функционирующих у нас перед глазами, и изображает их схематически; что вследствие этого эти-то правила, а не общее представление о них, составляют содержание науки точно так же, как предметом физики служат тела в том виде, в каком они существуют, а не идеи, составляемые о них толпой. Отсюда вытекает, что основанием нравственности делают то, что является ее вершиной, а именно ту форму, в которой она отражается и продолжает свое бытие в индивидуальных сознаниях. И этому методу следует не только в самых общих, но и в социальных вопросах науки. От основных идей, исследуемых вначале, моралист переходит к идеям второстепенным, к идеям семьи, родины, ответственности, милосердия, справедливости; но его рассуждения относятся всегда только к идеям.
   То же самое и в политической экономии. Предметом ее, говорит Стюарт Милль, служат социальные факты, возникающие главным образом или исключительно в целях накопления богатств. Но для того чтобы подходящие под это определение факты могли быть наблюдаемы ученым как предметы, нужно было бы по крайней мере указать, по какому признаку можно узнать подобные факты. В начале же науки не имеется оснований даже утверждать, что они существуют, и уже отнюдь нельзя знать, каковы они. Действительно, во всяком исследовании определение цели фактов возможно лишь тогда, когда объединение этих фактов достаточно подвинулось вперед. Нет вопроса более сложного и менее способного быть решенным сразу.
   Ничто, следовательно, не убеждает нас заранее в том, что существует сфера социальной деятельности, в которой желание богатства играет действительно первенствующую роль.
   Вследствие этого содержание политической экономии, понятой таким образом, состоит не из реальностей, которые могли бы быть указаны пальцем, а из простых возможностей, из чистых представлений разума, то есть из фактов, которые экономист представляет себе относящимися к означенной цели и таких, какими он их себе представляет. Изучает ли он, например, то, что называет производством? Нет, он думает, что сразу может перечислить главнейшие фигуры его и обозреть их. Это значит, что он узнал их существование не посредством наблюдения условий, от которых зависит изучаемое явление, так как иначе он начал бы с изложения опытов, из которых он вывел заключение. Если же в самом начале исследования и в нескольких словах он приступает к этой классификации, то это значит, что он получил ее простым логическим анализом. Он отправляется от идеи производства; разлагая ее, он находит, что она логически требует понятия о естественных силах, труде, орудиях или капитале, и, затем, начинает обсуждать таким же образом производственные идеи.
   Самая основная экономическая теория, теория ценности, явно построена по тому же самому методу. Если бы ценность изучалась в ней так, как должна изучаться реальность, то экономист указал бы сначала, по какому признаку можно узнать предмет, носящий данное название, он классифицировал бы затем его виды, старался бы индуктивным путем определить, при действии каких факторов они изменяются, сравнил бы, наконец, добытые им различные результаты и вывел бы из них общую формулу. Теория ценности могла бы, следовательно, явиться лишь тогда, когда наука продвинулась бы достаточно далеко. Вместо этого мы находим ее в самом начале и это потому, что для создания ее экономист ограничивается тем, что углубляется в себя, вдумывается в составленную им идею о ценности как о предмете, способном обмениваться; он находит, что она включает в себе идеи пользы, редкости и т. д. и на основании этих продуктов своего анализа строит свое определение. Конечно, он подтверждает его некоторыми примерами. Но если подумать о бесчисленных фактах, с которыми должна считаться подобная теория, то можно ли признать хоть какую-нибудь доказательную силу за теми неизбежно редкими фактами, которые по случайному внушению приводятся в подтверждение ее!
   Итак, в политической экономии, как и в этике, доля научного исследования очень ограничена, доля же искусства преобладает. В этике теоретическая часть сводится к нескольким рассуждениям об идее долга, добра и права. Притом и эти отвлеченные рассуждения не составляют, строго говоря, науки, потому что цель их определить не то, каково существующее фактически высшее правило нравственности, а то, каким оно должно быть. Точно так же в экономических исследованиях наибольшее место занимают, например, вопросы: должно ли общество быть организовано согласно воззрениям индивидуалистов или социалистов; должно ли государство вмешиваться в коммерческие и промышленные отношения или предоставлять их всецело частной инициативе; должен ли быть в монетной системе монометаллизм или биметаллизм и т. д. Законы в собственном смысле этого слова там не многочисленны. Даже те, которые привыкли считать такими, не заслуживают обыкновенно этого наименования, но являются лишь максимами поведения, замаскированными практическими правилами. Вот, например, знаменитый закон спроса и предложения. Он никогда не был установлен индуктивно как выражение экономической действительности. Ни разу не было произведено никакого правильного сравнения для того, чтобы установить, что фактически экономические отношения управляются этим законом. Все, что могло быть сделано и что было сделано, состояло в диалектическом доказательстве того, что индивиды должны действовать таким образом, если они хорошо понимают свои интересы, что всякий другой образ действия был бы им вреден и заключал бы в себе настоящее логическое заблуждение со стороны тех, кто последовал бы ему. Логически необходимо, чтобы самые продуктивные промыслы были охотнее всего заняты, чтобы владельцы наиболее редких и чаще спрашиваемых предметов продавали их по самой высокой цене. Но эта вполне логическая необходимость вовсе не походит на необходимость, представляемую истинными законами природы. Последние выражают действительные, а не желательные только отношения фактов. Сказанное об этом законе может быть повторено относительно всех положений, которые господствующая школа называет естественными и которые являются лишь частными случаями предшествующего. Они естественны, если угодно, в том лишь смысле, что указывают средства, которые им может показаться естественным употреблять для достижения намеченной цели; но их не следует называть так, если под естественным законом разумеют всякий, усматриваемый путем индукции, порядок природы. Они являются, в общем, лишь советами практической мудрости и если их могли считать с кажущейся основательностью за выражение самой действительности, то это потому, что правильно или неправильно нашли возможным предположить, что этим советам действительно следовало большинство людей и в большинстве случаев.
   А между тем социальные явления суть предметы и о них нужно рассуждать как о предметах. Для того, чтобы доказать это положение, не нужно философствовать об их природе, разбирать их аналогию с явлениями низших царств. Достаточно указать, что для социолога они представляют единственное данное (datum). Предметом не называется все, что дается, что предлагается, или, скорее, навязывается наблюдению. Рассуждать о явлениях как о предметах, – значит рассуждать о них как о данных, составляющих точку отправления науки. Социальные явления бесспорно обладают эти характером. Наблюдению открыта не идея, составляемая людьми о ценности, – она ему недоступна, – а ценности, действительно обменивающиеся в сфере экономических отношений. Нам дано не то или иное представление о нравственном идеале, а совокупность правил, действительно определяющих поведение. Нам дано не понятие о полезном или богатстве, а экономическая организация во всей ее полноте. Возможно, что социальная жизнь есть лишь развитие известных понятий, но если предположить, что это так, то все-таки эти понятия не даны непосредственно. Дойти до них можно, следовательно, не прямо, а лишь через посредство выражающих их явлений. Мы не знаем a priori, какие идеи лежат в основе различных течений, между которыми распределяется социальная жизнь, и существуют ли они; лишь дойдя по ним до их источников, мы узнаем, откуда они происходят.
   Нам нужно, следовательно, рассматривать социальные явления сами по себе, отделяя их от сознающих и представляющих их себе субъектов, их нужно изучать извне как внешние предметы, так как такими они предстают перед нами. Если этот характер внешности лишь кажущийся, то иллюзия рассеется по мере того, как наука будет подвигаться вперед, и мы увидим, как внешнее, так сказать, войдет вовнутрь. Но решение нельзя предвидеть заранее, и даже если бы в конце концов у них не оказалось существенных свойств предметов, их все-таки надо обсуждать так, как будто бы эти свойства у них были. Это правило, следовательно, прилагается ко всей социальной реальности в ее целом, без всякого исключения. Даже те явления, которые, по-видимому, представляют собою наиболее искусственные сочетания, должны быть рассматриваемы с этой точки зрения. Условный характер обычая или учреждения никогда не должен быть предполагаем заранее. Если, сверх того, нам будет позволено сослаться на нашу личную опытность, то мы можем уверять, что, действуя таким образом, часто имеешь удовольствие видеть, что факты, с виду самые произвольные, оказываются при внимательном наблюдении обладающими постоянством и правильностью, симптомами их объективности. Впрочем, сказано об отличительных признаках социального факта достаточно, чтобы успокоить нас относительно характера этой объективности и показать нам, что она не призрачна. Действительно, предмет узнается главным образом по тому признаку, что он не может быть изменен простым актом воли. Это не значит, чтобы он не был подтвержден никакому изменению. Но для того, чтобы произвести это изменение, недостаточно пожелать этого, надо сделать еще более или менее напряженное усилие вследствие того сопротивления, которое он оказывает и которое притом не всегда может быть побеждено. А, как мы видели, социальные факты обладают этим свойством. Они не только не являются продуктами нашей воли, а сами определяют ее извне, они представляют собой как бы формы, в которые мы вынуждены отливать наши действия. Часто даже эта необходимость такова, что мы не можем избежать ее. Но если даже нам удается восторжествовать, то сопротивление, встречаемое нами, уведомляет нас, что мы находимся в присутствии чего-то, от нас независимого. Следовательно, рассматривая социальные явления как предметы, мы лишь будем сообразовываться с их природой.
   Реформа, которую нужно ввести в социологию, тождественна с реформой, преобразовавшей в последние 30 лет психологию. Точно так же как Конт и Спенсер провозглашают социальные факты фактами природы, не рассуждая о них, однако, как о предметах, так и различные эмпирические школы давно уже признали естественный характер психологических явлений, все еще продолжая применять к ним чисто идеалистический метод. Действительно – эмпиристы, так же, как и их противники, прибегали исключительно к самонаблюдению. Факты же, наблюдаемые лишь на самом себе, слишком редки, скоропреходящи и изменчивы для того, чтобы приобрести значение и власть над нашими привычными представлениями о них. Когда же последние не подчинены контролю фактов, у них нет противовеса, вследствие чего они занимают место фактов и составляют содержание науки. Так, ни Локк, ни Кондильяк не рассматривали психических явлений объективно. Они изучали не ощущение, а известную идею об ощущении. Поэтому-то, хотя в некоторых отношениях они и подготовили почву для научной психологии, но последняя возникла гораздо позднее, когда, наконец, дошли до сознания, что душевные состояния могут и должны быть изучаемы извне наблюдением, а не с точки зрения испытывающего их духа.
   Такова великая революция в области исследований данного рода. Все особые приемы, все новые методы, которыми обогатилась эта наука, суть лишь различные средства полнее осуществить эту основную идею. Этот же шаг нужно сделать и социологии. Нужно, чтобы из стадии субъективизма, из которой она еще не вышла, она перешла к объективизму…
   Всякое научное исследование обращается на определенную группу явлений, отвечающих одному и тому же определению. Первый шаг социолога должен, следовательно, заключаться в определении тех предметов, о которых он будет рассуждать для того, чтобы и он сам, и другие знали, о чем идет речь. Это первое и необходимое условие всякого доказательства и всякой проверки; действительно, можно контролировать какую-нибудь теорию, лишь умея различать факты, о которых она должна дать отчет. Кроме того, так как это первоначальное определение устанавливает самый объект науки, то от него зависит, будет ли таким объектом предмет или нет.
   Для того чтобы оно было объективно, нужно, очевидно, чтобы оно выражало явление не на основании идеи о них разума, а на основании свойств, им присущих: нужно, чтобы оно характеризовало их по составным элементам их природы, а не по сообразности их с более или менее идеальным понятием. В тот же момент, когда исследование только что начинается, когда факты не подвергались еще никакой обработке, могут быть добыты лишь те их признаки, которые являются достаточно внешними для того, чтобы быть непосредственно видимыми. Несомненно, признаки, скрытые глубже, более существенны. Их ценность для объяснения явления выше, но они известны в этом фазисе науки и могут быть предвосхищены лишь в том случае, если реальность будет заменена каким-нибудь представлением разума. Следовательно, содержание этого основного определения нужно искать среди первых. С другой стороны, ясно, что это определение должно будет содержать в себе без исключения и различия все явления, обладающие теми же признаками, так как у нас нет ни основания, ни средств выбирать между ними. Эти признаки составляют тогда все известное нам о реальности; поэтому они должны иметь руководящее значение при группировке фактов. У нас нет никакого другого критерия, который мог бы, хотя отчасти, ограничить действие предыдущего. Отсюда следующее правило: «Объектом исследования следует избирать лишь группу явлений, определенных предварительно некоторыми общими их внешними признаками, и включать в это исследование все явления, отвечающие данному определению». Мы констатируем, например, существование действий, обладающих тем внешним признаком, что совершение их вызывает со стороны общества особую реакцию, называемую наказанием. Мы составляем из них группу своего рода (sui generis), которую помещаем в одну общую рубрику. Мы называем преступлением всякое наказуемое действие и делаем его предметом особой науки криминологии. Точно так же мы наблюдаем внутри всех известных обществ существование еще отдельных маленьких обществ, узнаваемых нами по тому внешнему признаку, что они образованы из лиц, связанных между собою известными юридическими узами и большей частью кровным родством. Из фактов, сюда относящихся, мы составляем особую группу и называем ее особым именем; это – явление семейной жизни. Мы называем семьей всякий агрегат подобного рода и делаем ее объектом специального исследования, не получившего еще определенного наименования в социологической терминологии. Переходя, затем, от семьи вообще к различным семейным типам, надо применять то же правило. Приступая, например, к изучению клана, или материнской семьи, или семьи патриархальной, надо начать с определения их по тому же самому методу. Предмет каждой проблемы, будь она общей или частной, должен быть установлен согласно с тем же самым принципом.
   Действуя таким образом, социолог с первого шага вступает прямо в сферу реального. Действительно, такой способ классификации фактов зависит не от него, не от особого склада его ума, а от природы вещей. Признак, вследствие которого факты относятся к той или иной группе, не может быть указан всем, признан всеми, и утверждения одного наблюдателя могут быть контролируемы другими. Правда, понятие, составленное таким образом, не всегда совпадает и даже обыкновенно не совпадает с обыденным понятием. Так, например, очевидно, что факты свободомыслия или нарушения этикета, столь неуклонно и строго наказываемые во многих обществах, не считаются общим мнением преступными по отношению к этим обществам. Точно так же клан не есть семья в обыкновенном значении этого слова. Но это не важно, так как задача состоит не в том, чтобы открыть средство, позволяющее нам довольно верно находить факты, к которым прикрепляются слова нынешнего языка и идеи, ими выражаемые; а нам нужно установить новые понятия, приспособленные при помощи специальной терминологии. Это не значит, конечно, что обыденное понятие бесполезно для ученого; нет, оно служит указанием. Оно уведомляет нас, что существует какая-то группа явлений, соединенных под одним и тем же названием, и, следовательно, по всему вероятию имеющих известные общие свойства; так как оно всегда несколько отвечает явлениям, то иной раз может указывать нам, хотя и в общих чертах, в каком направлении нужно искать их. Но так как оно составлено грубо, то вполне естественно, что оно не вполне совпадает с научным понятием, составленным по его поводу…
   Как бы очевидно и важно ни было это правило, оно совсем не соблюдается в социологии. Именно потому, что в ней говорится о таких вещах, о которых мы говорим постоянно, как, например, семья, собственность, преступление и т. д., социологу кажется чаще всего бесполезным предварительно и точно определить их. Мы так привыкли пользоваться этими словами, беспрестанно употребляемыми нами в разговоре, что нам кажется бесполезным определять тот смысл, в котором мы их употребляем. Ссылаются просто на предпринятое понятие. Последнее же очень часто двусмысленно. Эта двусмысленность служит причиною того, что под одним и тем же термином и в одном и том же смысле объясняют вещи, в действительности очень различные. Отсюда возникает неисправимая путаница.
   Так существует два рода моногамических союзов: одни фактические, другие носят юридический характер. У первых у мужа бывает лишь одна жена, хотя юридически он может иметь их несколько; у вторых ему законом воспрещается быть полигамистом. Фактическая моногамия встречается у многих животных пород и в некоторых низших обществах, и встречается не в спорадическом состоянии, а в таком же всеобщем распространении, как если бы она вынуждалась законом. Когда народ рассеян на обширном пространстве, общественная связь очень слаба и вследствие этого индивиды живут изолированно друг от друга. Тогда каждый мужчина естественно старается добыть себе жену и только одну, потому что в этом состоянии разобщения ему трудно найти их несколько. Обязательная же моногамия наблюдается, наоборот, лишь в наиболее развитых обществах. Эти два вида супружеских товариществ имеют, следовательно, очень различное значение, а между тем они обозначатся одним и тем же словом; говорят и о некоторых животных, что они живут моногамически, хотя у них нет ничего похожего на юридическое обязательство. Так, Спенсер, приступая к изучению брака, употребляет слово моногамия, не определяя его, в обыкновенном и двусмысленном значении. Отсюда вытекает, что эволюция брака кажется ему содержащей необъяснимую аномалию, так как он думает, что высшая форма полового союза наблюдается уже в первые фазисы исторического развития, что она скорее исчезает в среднем периоде и затем появляется снова. Из этого он заключает, что нет правильного соотношения между социальным прогрессом вообще и прогрессивным движением к совершенному типу семейной жизни. Надлежащее определение предупредило бы эту ошибку (то же отсутствие определения допускало утверждать, что демократия встречается одинаково в начале и в конце истории; истина в том, что первоначальная демократия и демократия нашего времени очень различны).
   В других случаях очень стараются определить подлежащий исследованию объект; но вместо того, чтобы включить в определение и сгруппировать под одной и той же рубрикой все явления, имеющие одни и те же внешние свойства, между ними производят сортировку. Выбирают некоторые из них и за одними этими избранниками признают право иметь данные свойства. Что же касается остальных, то их принимают как бы за узурпаторов этих отличительных признаков и с ними не считаются. Но легко предвидеть, что таким образом можно получить лишь субъективное и искаженное понятие. Действительно, указанное исключение может быть сделано лишь по предвзятой идее, потому что в начале науки никакое исследование не успело еще установить наличность подобной узурпации, предполагая даже, что она возможна. Выбранные явления были взяты лишь потому, что они более других отвечали тому идеальному представлению, которое составилось о данной реальности…
   …Но скажут, определять явления по их видимым признакам, не значит ли давать поверхностным свойствам перевес над основными атрибутами; не значит ли это извратить логический порядок, опирать вещи на их вершины, а не на их основания?
   Так, определяя преступление при помощи понятия о наказании, почти неизбежно подвергают себя обвинению в желании вывести преступление из наказания, или по известной цитате, в желании видеть источник стыда в эшафоте, а не в искупаемом действии. Но упрек покоится на смешении. Так как определение, правило которого мы только что дали, помещается в начале науки, то оно не может выражать сущность действительности, оно должно лишь доставить нам возможность достигнуть этого в будущем. Единственная его функция заключается в том, чтобы привести нас в соприкосновение с предметами, а так как последние доступны разуму лишь извне, то оно и выражает их по их внешности. Но оно не объясняет их; оно доставляет лишь начальную точку опоры, необходимую нам для объяснения. Конечно, не наказание создает преступление, но лишь посредством его преступление обнаруживается внешним образом, и от него поэтому мы должны отправляться, если хотим дойти до понимания преступления.
   Приведенное возражение было бы обоснованно лишь в том случае, если бы внешние признаки были в то же время случайными, то есть если бы они не были связаны с основными свойствами. Действительно, при этих условиях наука, отметив их, не имела бы никакой возможности идти дальше; она не могла бы проникнуть глубже в реальность, так как не было бы никакого связующего звена между поверхностью и дном. Но если только принцип причинности не есть пустое слово, то в тех случаях, когда известные признаки одинаково и без всякого исключения встречаются во всех явлениях данной группы, можно быть уверенным, что они тесно связаны с природой этих явлений и что они отвечают ей. Если данная группа действий представляет одинаково ту особенность, что с ней связана уголовная санкция, то это значит, что существует тесная связь между наказанием и присущими этим действиям свойствами. Поэтому, как бы поверхностны ни были эти свойства, но сами они наблюдались с помощью правильного метода, они хорошо указывают ученому тот путь, по которому он должен следовать, чтобы проникнуть в глубину вещей; они являются первым и необходимым звеном той цепи, которую образуют объяснения науки.
   Так как внешность предметов дается нам ощущением, то, резюмируя, можно сказать, что наука, чтобы быть объективной, должна отправляться не от понятий, образовавшихся без нее, а от ощущений. Она должна заимствовать прямо у чувственных данных элементы своих первоначальных определений. И действительно, достаточно представить себе, в чем состоит дело науки, чтобы понять, что она не может действовать иначе. Ей нужны представления, точно воспроизводящие предметы таковыми, каковы они суть, а не такими, какими их полезно представлять себе для практики. Те же представления, которые установились без ее помощи, не отвечают этому условию. Нужно, следовательно, чтобы она создала новые и чтобы для этого, устраняя общепринятые понятия и слова, их выражающие, она вернулась к ощущению, первой и необходимой основе всякого понятия.
   От ощущения исходят все общие идеи, истинные и ложные, научные чли не научные. Точка отправления науки умозрительного значения не может, следовательно, быть иной, чем точка отправления обыденного или практического знания.
   Лишь потом, в способе обработки общего содержания начинаются различия. Но ощущение легко может быть субъективным. Поэтому в естественных науках принято за правило устранять чувственные данные, рискующие быть слишком субъективными, и удерживать исключительно те, которые представляют достаточную степень объективности. Таким образом, физик заменяет неясные впечатления, производимые температурой или электричеством, зрительными представлениями колебаний термометра или электрометра. Социолог должен прибегать к тем же предосторожностям. Внешние признаки, на основании которых он определяет объект своих исследований, должны быть объективны, насколько только. это возможно. Ложно принять за правило, что социальные факты тем легче могут быть представлены объективно, чем более освобождены они от индивидуальных фактов, их проявляющих.
   Действительно, ощущение тем объективнее, чем постояннее объект, к которому оно относится, так как условием всякой объективности является существование постоянной и неизменной точки опоры, к которой могло бы быть отнесено представление и которая давала бы возможность исключить из него все изменчивое, т. е. субъективное. Если единственно данная основа изменчива и никогда не остается себе равной, то нет никакой общей меры, и у нас нет никакого средства различать, что в наших впечатлениях зависит от внешнего мира и что исходит от нас. Но пока социальная жизнь не изолирована и не поставлена самостоятельно от воплощающих ее событий, она обладает именно этим свойством, вследствие того, что события эти в разных случаях и с минуты на минуту меняют свой вид и сообщают ей свою подвижность, раз она не отделена от них. Она состоит тогда из ряда свободных течений, которые постоянно находятся на пути к изменению и не могут быть схвачены взором наблюдателя в одной определенной форме. Значит, это не та сторона, с которой ученый может приступить к изучению социальной действительности. Но мы знаем, что последняя представляет ту особенность, что, не переставая быть самой собой, она способна кристаллизоваться. Вне индивидуальных действий, ими возбуждаемых, коллективные привычки выражаются в определенных формах, юридических и нравственных правилах, народных поговорках, фактах социальной структуры и т. д. Так как эти формы устойчивы и не меняются с различными применениями, делаемыми из них, то они составляют постоянный объект, постоянную меру, всегда доступную наблюдателю и не оставляющую места для субъективных впечатлений и чисто личных наблюдений. Постановление права есть то, что оно есть, и нет двух способов понимать его. Так как, с другой стороны, эти постановления являются лишь консолидированной социальной жизнью, то правильно – если нет указаний на противоположное – изучать последнюю через них.
   Когда, следовательно, социолог предпринимает исследование какого-нибудь класса социальных фактов, он должен попытаться рассматривать их с той стороны, с которой они представляются изолированными от своих индивидуальных проявлений.
   Мы можем, следовательно, выставить три следующих правила:
   1. Социальный факт нормален для данного социального типа, рассматриваемого в определенном фазисе его развития, когда он имеет место в большинстве принадлежащих к этому виду обществ, взятых в соответствующем фазисе их эволюции.
   2. Можно проверить выводы предшествующего метода, показав, что всеобщее распространение явления зависит от общих условий коллективной жизни данного социального типа.
   3. Эта проверка необходима, когда факт относится к социальному виду, не закончившему процесса своего полного развития…

П. А. Сорокин
Социальная стратификация и мобильность [6 - Из кн.: Сорокин П.А. Человек. Цивилизация. Общество. М.: Политиздат, 1992. С. 297–307.]

Социальная и культурная мобильность
Социальное пространство, социальная дистанция, социальная позиция

Геометрическое и социальное пространство

   Выражения типа «высшие и низшие классы», «продвижение по социальной лестнице», «Н.Н. успешно продвигается по социальной лестнице», «его социальное положение очень высоко», «они очень близки по своему социальному положению», «существует большая социальная дистанция» и т. п. довольно часто используются как в повседневных суждениях, так и в экономических, политологических и социологических трудах. Все эти выражения указывают на существование того, что можно обозначить термином социальное пространство. Тем не менее имеется очень немного попыток дать определение социальному пространству, систематизировать соответствующие понятия. Насколько мне известно, после Декарта, Гоббса, Лейбница, Вайгеля и других великих мыслителей XVII века только Ф. Ратцель, Г. Зиммель и недавно Э. Дюркгейм, Р. Парк, Э. Богардус, Л. фон Визе и автор этих строк пытались уделить большее внимание проблеме социального пространства и другим вопросам, с ней связанным.
   Предметом данной работы является социальная мобильность, то есть явление перемещения индивида внутри социального пространства. В связи с этим представляется необходимым очень точно обрисовать суть того, что я подразумеваю под социальным пространством и его производными. Во-первых, социальное пространство в корне отличается от пространства геометрического. Люди, находящиеся вблизи друг от друга в геометрическом пространстве (например, король и его слуга, хозяин и раб), в социальном пространстве отделены громадной дистанцией. И наоборот, люди, находящиеся очень далеко друг от друга в геометрическом пространстве (например, два брата или епископы, исповедующие одну религию, или же два генерала одного звания и из одной армии, один из которых в Америке, а другой – в Китае), могут быть очень близки социально. Человек может покрыть тысячи миль геометрического пространства, не изменив своего положения в социальном пространстве, и наоборот, оставшись в том же геометрическом пространстве, он может радикально изменить свое социальное положение. Так, положение президента Гардинга в геометрическом пространстве резко изменилось, когда он переместился из Вашингтона на Аляску, тогда как его социальное положение осталось тем же, что и в Вашингтоне. Людовик XVI в Версале и Николай II в Царском Селе оставались в том же геометрическом пространстве, хотя их социальное положение в один момент круто переменилось.
   Приведенные соображения свидетельствуют, что социальное и геометрическое пространство в корне отличны друг от друга. То же можно сказать и о производных от этих двух понятий, таких, как «геометрическая и социальная дистанция», «подъем в геометрическом и в социальном пространстве», «перемещение из одного положения в другое в геометрическом и социальном пространстве» и т. д.
   Для того чтобы дать определение социальному пространству, вспомним, что геометрическое пространство обычно представляется нам в виде некой «вселенной», в которой располагаются физические тела. Местоположение в этой вселенной определяется путем определения положения того или иного объекта относительно других, выбранных за «точки отсчета». Как только такие ориентиры установлены (будь то Солнце, Луна, Гринвичский меридиан, оси абсцисс и ординат), мы получаем возможность определить пространственное положение всех физических тел, сначала относительно этих точек, а затем – относительно друг друга.
   Подобным же образом социальное пространство есть некая вселенная, состоящая из народонаселения земли. Там, где нет человеческих особей или же живет всего лишь один человек, там нет социального пространства (или вселенной), поскольку одна особь не может иметь в мире никакого отношения к другим. Она может находиться только в геометрическом, но не в социальном пространстве. Соответственно, определить положение человека или какого-либо социального явления в социальном пространстве означает определить его (их) отношение к другим людям и другим социальным явлениям, взятым за такие «точки отсчета». Сам же выбор «точек отсчета» зависит от нас: ими могут быть отдельные люди, группы или совокупности групп. Когда мы говорим, что «мистер Н. – младший – сын мистера Н. – старшего», мы стремимся определить положение этого мистера Н. в человеческой вселенной. Ясно, однако, что такое местоположение очень неопределенно и несовершенно, поскольку в расчет принимается только одна из координат – семейное родство – в сложной социальной вселенной. Данный способ столь же несовершенен, как и определение геометрического положения с помощью фразы: «Дерево расположено в двух милях от холма». Чтобы такое местоположение нас удовлетворило, мы должны знать, где находится этот холм – в Европе ли или на другом континенте Земли; в какой части континента; на какой широте и долготе. Необходимо также знать, находится ли это дерево в двух милях к северу, югу, западу или востоку от холма. Короче говоря, определение более или менее удовлетворительного геометрического положения требует учета целой системы пространственных координат геометрической вселенной. То же относится и к определению «социального положения» индивида.
   Простого указания степени родства одного человека по отношению к другому явно недостаточно. Указание его отношений к десятку или сотне людей дает уже больше, но все еще не может определить положения человека во всей социальной вселенной. Это было бы сходным с определением местоположения объекта в геометрическом пространстве путем детального указания положения различных объектов вокруг него, но без указания широты и долготы этих объектов. На нашей планете живет более полутора миллиардов людей. Указание на отношение человека к нескольким десяткам людей, в особенности если люди эти недостаточно известны, может не дать ничего.
   Помимо этого данный метод очень сложен и требует немало времени. Поэтому социальная практика уже выработала другой, более надежный и простой метод, сходный с системой координат, используемый для определения геометрического положения объекта в геометрическом пространстве. Составные части данного метода таковы:
   1) указание отношений человека к определенным группам;
   2) отношение этих групп друг к другу внутри популяции;
   3) отношение данной популяции к другим популяциям, входящим в человечество.
   Дабы определить социальное положение человека, необходимо знать его семейное положение, гражданство, национальность, отношение к религии, профессию, принадлежность к политическим партиям, экономический статус, его происхождение и т. д. Только так можно точно определить его социальное положение. Но и это еще не все. Поскольку внутри одной и той же группы существуют совершенно различные позиции (например, король и рядовой гражданин внутри одного государства), то необходимо также знать положение человека в пределах каждой из основных групп населения. Когда же наконец определено положение населения как такового среди всего человечества (например, население США), тогда можно считать и социальное положение индивида определенным в достаточной степени. Перефразируя древнюю поговорку, можно сказать: «Скажи мне, к каким социальным группам ты принадлежишь и каковы твои функции в пределах каждой из этих групп, то я скажу, каково твое социальное положение в обществе и кто ты в социальном плане». При знакомстве двух людей обычно используется именно этот метод: «Мистер А. (фамильная группа), профессор (группа рода занятий), из Германии, убежденный демократ, видный протестант, ранее был послом в…» и т. п. Это и подобные ему формы самопредставления людей при знакомстве являются полными или неполными указаниями на группы, к которым принадлежит человек. Биография любого человека по своей сути есть в основном описание групп, с которыми связан человек, а также его место в рамках каждой из них. Такой метод не всегда дает нам информацию о росте человека, цвете его волос, «интроверт ли он или эстраверт», но все это, хотя может иметь первостепенное значение для биолога или психолога, для социолога же представляет относительно малую ценность. Такая информация не имеет непосредственного значения для определения социального положения человека.
   Итак, резюмируем:
   1) социальное пространство – это народонаселение Земли;
   2) социальное положение – это совокупность его связей со всеми группами населения, внутри каждой из этих групп, то есть с ее членами;
   3) положение человека в социальной вселенной определяется путем установления этих связей;
   4) совокупность таких групп, а также совокупность положений внутри каждой из них составляют систему социальных координат, позволяющую определить социальное положение любого индивида.
   Отсюда следует, что люди, принадлежащие к одинаковым социальным группам и выполняющие практически идентичную функцию в пределах каждой из этих групп, находятся в одинаковом социальном положении. Те же, у кого наблюдаются некие отличия, находятся в разном социальном положении. Чем больше сходства в положении различных людей, тем ближе они друг к другу в социальном пространстве. Наоборот, чем значительнее и существеннее различия, тем больше социальная дистанция между ними [7 - Эта концепция социальной дистанции совершенно отлична от взглядов Р. Парка и Э. Богардуса. Их представления скорее психологические, чем социологические: люди, испытывающие симпатию друг к другу, – социально близки; лица же, испытывающие скорее взаимную ненависть, – социально отдалены. Нет сомнения, что исследования психологии симпатий-антипатий чрезвычайно важны. Однако мне представляется, что подобный подход к проблеме социальной дистанции не является чисто социологическим. Хозяин и раб, король и нищий могут вполне симпатизировать друг другу. Но выводить из этого, что их социальные позиции близки или что социальная дистанция между ними невелика, было бы заблуждением. Итальянские аристократические фамилии Орсини и Колонна в XV в., как известно, враждовали, хотя их социальное положение тем не менее было идентичным. Из всего этого явствует, что моя интерпретация социального пространства и социальной дистанции объективна (ибо группы существуют объективно) и социологична, в то время как концепция Парка и Богардуса – сугубо психологическая и субъективная (по крайней мере постольку, поскольку они измеряют социальную дистанцию через субъективные чувства «любви» и «ненависти»). Детальнее об этом см. мою книгу «Система социологии», т. 2.].

Горизонтальные и вертикальные параметры социального пространства

   Евклидово геометрическое пространство – трехмерное. Социальное же пространство – многомерное, поскольку существует более трех вариантов группировки людей по социальным признакам, которые не совпадают друг с другом (группирование населения по принадлежности к государству, религии, национальности, профессии, экономическому статусу, политическим партиям, происхождению, полу, возрасту и т. п.) – Оси дифференциации населения по каждой из этих групп специфичны, sui generis [8 - Особого рода (лат.).] и не совпадают друг с другом. И поскольку связи всех видов являются существенными признаками системы социальных координат, то очевидно, что социальное пространство многомерно, и чем сложнее дифференцировано население, тем многочисленнее эти параметры. Дабы определить место некоего индивида в системе населения США, которое явно более дифференцировано, чем, скажем, аборигенное население Австралии, необходимо прибегнуть к более сложной системе социальных координат, апеллируя к большему числу групп, на которые повязан индивид.
   Для упрощения задачи, однако, возможно сокращение числа параметров до двух основных классов, при условии разделения каждого класса на несколько подклассов. Эти два основных класса можно определить как вертикальный и горизонтальный параметры социальной вселенной. На то существуют следующие причины. Нетрудно найти несколько индивидов, принадлежащих к одним и тем же социальным группам (например, все они могут быть римскими католиками, республиканцами, занятыми в автомобилестроении, с итальянским языком в качестве родного гражданами США и т. д.), и тем не менее по «вертикали» их социальное положение может быть совершенно различным. Внутри группы римских католиков один из них может быть епископом, тогда как другие – всего лишь рядовыми прихожанами. Внутри группы республиканцев один может занимать крупный пост в партии, другие же – рядовые избиратели. Один может быть президентом автомобильного концерна, другие – рядовыми тружениками. И если по горизонтали их социальное положение кажется идентичным, то по вертикали наблюдается существенная разница. Для описания этих различий одних горизонтальных параметров и присущей им системы координат будет явно недоставать. То же можно сказать и о положении командующего армией и солдата, ректора и рядового служащего университета. Не учитывать такие взаимосвязи по вертикали невозможно. Именно с этими различиями теснейшим образом связаны наши обыденные представления о социальном положении. Мы часто пользуемся такими выражениями, как «подниматься по социальной лестнице», «опуститься по социальной лестнице», «высшие и низшие классы», «быть наверху социальной пирамиды», «опуститься на дно общества», «социальные ранги и иерархии», «социальная стратификация», «дифференциация по горизонтали и вертикали» и т. д. Взаимосвязи как индивидов, так и групп могут находиться либо на одном горизонтальном уровне, либо стоять на разных ступенях иерархической лестницы. Перемещение из группы в группу может быть не связано с подъемом или спуском по социальной лестнице, но может быть и обусловлено вертикальными перемещениями. Продвижение по социальной лестнице вверх принято считать социальным восхождением, а перемещение вниз – социальным спуском. Такое обыденное знание можно с успехом использовать и в научных целях. По причине своей доступности это знание помогает надлежащим образом ориентироваться в сложной социальной вселенной. Разграничение вертикальных и горизонтальных параметров отражает явления, действительно существующие в социальной вселенной: иерархии, ранги, доминирование и субординация, авторитет и послушание, повышение и понижение по службе. Все эти явления и соответствующие им взаимозависимости представлены в виде стратификации и суперпозиции. Для описания таких связей необходимы и удобны вертикальные параметры. С другой стороны, взаимосвязи, свободные от таких элементов, можно описать в горизонтальных параметрах. Короче говоря, под углом зрения социальной технологии, а также с точки зрения природы социальной вселенной не существует причин, препятствующих социологу прибегать к вышеописанному, обыденному разграничению двух основных параметров социальной вселенной.
   В дальнейшем речь пойдет собственно о социальных явлениях в их вертикальном измерении. Нам предстоит изучить высоту и профиль социальных структур, их дифференциацию по социальным слоям, перемещения населения по вертикали. Короче, речь пойдет о социальной стратификации и вертикальной социальной мобильности. Если мы и коснемся горизонтальной структуры социальных тел [9 - Два тома моей «Системы социологии» посвящены анализу горизонтальной дифференциации народонаселения. Там же дано разграничение социальных групп на а) простые и б) куммулятивные, позволяющие анализировать структуру населения под углом зрения такой классификации.], то только между прочим, поэтому, исходя из предмета исследования, мы вынуждены будем прибегать к таким объектам, как «верхние и нижние социальные страты», «люди находящиеся социально ниже или выше других» и т. п. Во избежание недопонимания я должен подчеркнуть, что данная терминология вовсе не означает какой-либо моей субъективной оценки, она лишь описывает формальное местоположение людей внутри различных социальных слоев. Возможно, конечно, что представители верхних слоев в действительности лучше представителей нижних слоев; возможно и наоборот. Дело читателя выносить свой вердикт. Для меня же эти термины – всего лишь удобный инструмент для анализа и описания соответствующих явлений и фактических взаимозависимостей между ними. Задачей любого исследования является определение взаимоотношений изучаемых явлений как таковых. Оценочная функция полностью выходит за рамки сугубо научного исследования. Так вот, во избежание недопонимания этот факт следует постоянно иметь в виду.
   Думается, сказанного достаточно для описания общей концепции социального пространства и его параметров. Перейдем теперь к более детальному описанию исследуемых объектов.

Социальная стратификация

1. Понятия и определения

Социальная стратификация — это дифференциация некой данной совокупности людей (населения) на классы в иерархическом ранге. Она находит выражение в существовании высших и низших слоев. Ее основа и сущность – в неравномерном распределении прав и привилегий, ответственности и обязанности, наличии или отсутствии социальных ценностей, власти и влияния среди членов того или иного сообщества. Конкретные формы социальной стратификации разнообразны и многочисленны. Если экономический статус членов некоего общества неодинаков, если среди них имеются как имущие, так и неимущие, то такое общество характеризуется наличием экономического расслоения независимо от того, организовано ли оно на коммунистических или капиталистических принципах, определено ли оно конституционно как «общество равных» или нет. Никакие этикетки, вывески, устные высказывания не в состоянии изменить или затушевать реальность факта экономического неравенства, которое выражается в различии доходов, уровня жизни, в существовании богатых и бедных слоев населения [10 - Методологическая ремарка. Если некая картина, изображающая дерево, имеет подпись «Рыба», то только лишь психически ненормальный человек может утверждать, что «это картина рыбы». К несчастью, в социальных науках подобных «ненормальных» суждений все еще множество. Исследователи все еще не осознали полностью, что существует большая разница между вывеской и действительностью, словами и поведением людей. И если в конституции написано, что «все люди равны», то они склонны считать, что так оно и есть в действительности. По этим же причинам многие продолжают считать, что периоды революций были периодами прогресса. Еще за несколько столетий до всех этих «мыслителей» П. Бейль писал: «Суждения людей не есть руководство к действию, и люди чаще не следуют им». Согласно такой интерпретационной модели, христианин лишь тот, кто подставит левую щеку, когда его ударяют по правой. Хотелось бы мне воочию увидеть таких христиан. Можно привести бесконечное число примеров, как между действиями людей и словами возникают существенные противоречия. И в этом, пожалуй, одна из причин того, что при описании социальных феноменов нельзя полагаться на «лейблы» вывески, слова. Вторая причина заключается в том, что противоречие это крайне распространенное. В-третьих, в большинстве случаев речевые реакции людей – «лишь часть более существенных реакций». В этом смысле придавать словам и вывескам исключительное значение означает поступать ненаучно, хотя так и действуют многие исследователи. Вот почему я не доверяю вывеске во всех тех случаях, когда изображено «дерево», а не «рыба». См. об этом: Boyle P. Pensecs diverses… a ['occasion de la comete. P., 1704. P. 266, 272–273, 361–362; Бехтерев В. Общие основы рефлексологии. Пг., 1918. С. 15 и сл.; Sorokin Р. Sociology of Revolution. Philadephia, 1925. Ch. 4; и в особенности: Pareto V. Traite de sociologie generate. P., 1919. Vol. 1. Ch. 3.]. Если в пределах какой-то группы существуют иерархически различные ранги в смысле авторитетов и престижа, званий и почестей, если существуют управляющие и управляемые, тогда независимо от терминов (монархи, бюрократы, хозяева, начальники) это означает, что такая группа политически дифференцирована, что бы она ни провозглашала в своей конституции или декларации. Если члены какого-то общества разделены на различные группы по роду их деятельности, занятиям, а некоторые профессии при этом считаются более престижными в сравнении с другими и если члены той или иной профессиональной группы делятся на руководителей различного ранга и на подчиненных, то такая группа профессионально дифференцирована независимо от того, избираются ли начальники или назначаются, достаются ли им их руководящие должности по наследству или благодаря их личным качествам.

2. Основные формы социальной стратификации и взаимоотношения между ними

Конкретные ипостаси социальной стратификации многочисленны. Однако все их многообразие может быть сведено к трем основным формам: экономическая, политическая и профессиональная стратификация. Как правило, все они тесно переплетены. Люди, принадлежащие к высшему слою в каком-то одном отношении, обычно принадлежат к тому же слою и по другим параметрам, и наоборот. Представители высших экономических слоев одновременно относятся к высшим политическим и профессиональным слоям. Неимущие же, как правило, лишены гражданских прав и находятся в низших слоях профессиональной иерархии. Таково общее правило, хотя существует и немало исключений. Так, к примеру, самые богатые далеко не всегда находятся у вершины политической или профессиональной пирамиды, также и не во всех случаях бедняки занимают самые низкие места в политической и профессиональной иерархии. А это значит, что взаимозависимость трех форм социальной стратификации далека от совершенства, ибо различные слои каждой из форм не полностью совпадают друг с другом. Вернее, они совпадают друг с другом, но лишь частично, то есть до определенной степени. Этот факт не позволяет нам проанализировать все три основные формы социальной стратификации совместно. Для большего педантизма необходимо подвергнуть анализу каждую из форм в отдельности [11 - По этой причине я не употребляю термина «социальный класс» в его широком смысле, а предпочитаю говорить об экономических, политических И профессиональных стратах и классах. Наилучшая из возможных дефиницийсоциального класса следующая: общность людей, располагающих близкими позициями в отношении экономических, политических и профессиональных статусов. Вполне приемлемое для широкого пользования, это определение становится неудовлетворительным при исследованиях социальной стратификации, особенно для выявления исключительных случаев. Все остальные трактовки социального класса суть не что иное, как гипертрофированное подчеркивание той или иной формы социальной стратификации под вывеской «социальный класс». Платон, Агриппа, Саллюстий, Вольтер, Гизо, Годвин, Бернштейн и многие другие выделяют два социальных класса: «бедных» и «богатых». Это значит, что они берут экономическую стратификацию и ошибочно генерализируют, считая ее единственной формой социальной стратификации. Гельвеций, Сен-Симон, Бауэр, Блонделъ и другие различают доминирующий (или аристократический, или привилегированный, или эксплуататорский) и подчинительный (или эксплуатируемый, или угнетаемый) классы. Иными словами, под социальным классом они понимают то, что я именую политической стратификацией. Третья группа авторов, среди которых Тюрго, Бюхер, Шмоллер, Тауссиг и другие, за основу выделения классов берут профессиональную стратификацию. Наконец, четвертая группа мыслителей, таких, как К. Маркс, А. Смит, К. Каутский, для характеристики социального класса прибегает к сочетанию всех трех форм, хотя и их дефиниции носят локально-темпоральный характер и не могут быть использованы для всех времен и народов. Подробнее критику теорий социального класса см.: Сорокин П.А. Система социологии. Т. 2. С. 286–306; см. также: Солнцев С. Общественные классы. Томск, 1917; Bauer A. Les clasess sociales. P., 1902; SchmoUer G. Crundriss der Allgemeinen Volkswirtschaftslehre. В., 1923. Vol. 1. S. 428–456; Vol. 2. S. 562–647.]. Реальная картина социальной стратификации любого общества очень сложна и путанна. Чтобы облегчить процесс анализа, следует учитывать только основные, самые главные свойства, в целях упрощения опуская детали, не искажающие при этом общей картины. Так делалось в любой науке; так следует поступать и в нашем случае, если учесть всю сложность и малоизученность данной проблемы. Латинская максима: minima поп curat praetor [12 - Младшие не командуют над военачальником (лат.).] – здесь полностью оправдана.

3. Социальная стратификация как постоянная характеристика любой организованной социальной группы

   Любая организованная социальная группа всегда социально стратифицирована. Не существовало и не существует ни одной постоянной социальной группы, которая была бы «плоской» и в которой все ее члены были бы равными. Общества без расслоения, с реальным равенством их членов – миф, так и никогда не ставший реальностью за всю историю человечества. Данное утверждение может показаться отчасти парадоксальным, и все-таки оно верно. Формы и пропорции расслоения могут различаться, но суть его постоянна, если говорить о более или менее постоянных и организованных социальных группах. Это верно не
   только для человеческого общества, но даже и для растительного и животного мира. Приведем основные доводы.
   Растительный и животный мир. Если можно использовать понятия гуманитарной социологии при рассмотрении мира животных и растений, то и здесь мы обнаружим существование социального расслоения. Так, в растительном мире существуют различные «социальные» классы, явления паразитизма и эксплуатации, доминирования и подавления, различные уровни жизни в «экономическом» смысле (по количеству поглощаемого воздуха, света, влаги, по плодородию почвы) и т. п. Конечно же все это можно лишь грубо отождествлять с феноменом социального расслоения в человеческом обществе. И тем не менее такие явления ясно свидетельствуют, что растительное «сообщество» не есть сообщество абсолютно «равных», с одинаковым положением и одинаковыми взаимосвязями внутри него.
   С еще большим основанием то же можно сказать о мире животных, где социальное расслоение находит выражение:
   а) в существовании различных, строго разграниченных классов у пчел, муравьев и других насекомых;
   б) в наличии вожаков у стадных млекопитающих;
   в) в известных фактах паразитизма, эксплуатации, доминирования, подчинения и т. п.
   Короче говоря, в животном мире нет сообществ, где не существовало бы расслоение.
   Человеческие племена до создания письменности. За исключением, пожалуй, отдельных случаев, когда представители того или иного племени живут изолированно, когда нет еще постоянного общественного образа жизни и социального взаимодействия, когда поэтому отсутствует какая-либо социальная организация в истинном смысле этого понятия, как только появляются зачатки такой организации, то мгновенно в примитивных социальных группах зарождаются черты расслоения. Оно выражено в различных формах.
   Во-первых, в делении на группы по полу и возрасту с различными привилегиями и обязанностями каждой группы.
   Во-вторых, в наличии привилегированной и влиятельной группы вождей племени.
   В-третьих, в наличии самого влиятельного и уважаемого вождя.
   В-четвертых, в существовании отверженных, живущих «вне закона».
   В-пятых, в существовании разделения труда как внутри племени, так и между племенами.
   В-шестых, в различных уровнях жизни, а через это в наличии экономического неравенства вообще.
   Традиционные представления о первобытных группах как своего рода коммунистических обществах, не имевших частной собственности и не занимавшихся коммерцией, не знавших ни экономического неравенства, ни передачи нажитого по наследству, – такое представление далеко от истины. «Первобытная экономика (Urwirlschaft) не есть хозяйствование отдельных индивидов, занятых поисками средств пропитания, как полагал К. Бюхер, и не экономика коммунизма или коллективного производства. В действительности они представляли собой экономическую группу, состоящую из взаимозависимых и экономически активных индивидов, а также из более мелких подгрупп, имевших налаженную торговлю и осуществлявших бартерный товарообмен друг с другом» [13 - Somlo F. Der Giilerverkehr in der Urgesellschafi // Institute of Solvay. 1990. P. 65–67, 155, 177 и след.; см. также: Panskow И. Betrachtungen iibcr das Wirtschaftsleben der Natiirvolker // Zcitschrift filr Erdkunde zu Berlin. 1896. Bd. 31; Maunier R. Vic religieuse et vie cconomiquc // Revue International de Sociologic. 1907–1908; Lome R.H. Primitive Society. N.Y., 1920. Ch. 9; Thurnwald R. Die Gestaltung der Wirtschaftsentwicklung aus ihren Aufangen heraus. 1923; Malinowski B. The Argonauts in the West Pasific// Economics Journal. 1921. № 3.]. И если во многих племенах экономическая дифференциация едва заметна, а обычай взаимной помощи близок коммунистическому, то это возможно лишь по причине общей бедности данной группы. Эти факты свидетельствуют, что первобытные группы тоже были стратифицированными [14 - См.; Spencer H. Principles of Sociology. N.Y., 1909. Vol. 2. Pt. V; Mumford E. The Origins of Leadership // American Journal of Sociology. 1907. Vol. 12; Descamps P. Le Pouvoire publique chez les suavages // Revue International de Sociologie. 1924. P. 225–261; Vierkand A. Ftihrende Individuen bei den Natiirvolkern // Zeitschriu fur Socialwissenschaften. 1908. Bd. 11. S. 542–553, 623–630; Post A. Evolution of Law. Boston, 1915; Schurz Я. Alterklasscn und Mannerbunde. В., 1902; Rivers WM. Social Organization. N.Y., 1924; Lome R.H. Primitive Society. Ch. 12–13; Hobhouse L, Wheeler G., Ginsberg M. The Material Culture and Social Institutions of the Simpler Peoples. 1915. Ch. 2, 4.].
   Развитые общества и группы. Если даже в первобытно-общинной древности невозможно найти общества без расслоения, то тем более бесполезны попытки отыскать его в более поздние эпохи развитых и сложных цивилизаций. Здесь факты расслоения становятся уже всеобщими, без единого исключения. Различаются, правда, его формы и пропорции, но расслоение существовало повсюду и во все времена. Среди всех аграрных и в особенности индустриальных обществ социальная стратификация становится ясной и заметной. Не составляют исключения из правила и все современные демократии. Хоть в их конституциях и записано, что «все люди равны», только совершенно наивный человек может предположить отсутствие в них социальной стратификации. Достаточно вспомнить ступени градации от Генри Форда до нищего, от президента США до полицейского, от директора до рабочего, от ректора университета до уборщицы, от доктора права или философии до бакалавра гуманитарных наук, от ведущего авторитета до простого обывателя, от командующего армией до солдата, от президента совета директоров корпорации до простого сотрудника, от главного редактора газеты до простого репортера. Достаточно упомянуть эти различные ранги и регалии, чтобы увидеть, что в процветающих демократиях социальная стратификация отнюдь не меньше, чем в недемократических обществах.
   Нет нужды подтверждать эти очевидные факты. Что следует подчеркнуть при этом, так именно сам факт, что не только большие социальные агрегаты, но и любая организованная социальная группа, как только она сорганизовалась, неизбежно до определенной степени самодифференцируется.
   «Градации, иерархии, сиятельные лидеры, общественные устремления – все это появляется спонтанно, как только люди собираются вместе, будь то для развлечения, для взаимопомощи, для добровольных акций или ради большего объединения – государства. Говорят, что каждый англичанин любит лорда, а каждый американец – титул» [15 - Taussig F.W. Inventors and Money Makers. N.Y., 1915. P. 126.].
   Семья, церковь, секта, политическая партия, фракция, деловая организация, шайка разбойников, профсоюз, научное общество – короче говоря, любая организованная социальная группа расслаивается из-за своего постоянства и организованности. Даже группы ревностных уравнителей и постоянный провал всех их попыток создать нестратифицированную группу свидетельствуют об опасности и неизбежности стратификации в любой организованной группе. Это замечание может показаться несколько странным для многих людей, кто под влиянием высокопарной фразеологии может поверить, что по крайней мере общества самих уравнителей не стратифицированы. Это мнение, как и многие схожие, ошибочно. Попытки уничтожить социальный феодализм были удачными в смысле смягчения некоторых различий и в изменении конкретных форм стратификации. Им никогда не удавалось уничтожить саму стратификацию. Регулярность, с которой терпели неудачу все эти попытки, еще раз доказывает естественный характер стратификации. Христианство начинало свою историю с попытки создать общество равных, но очень скоро оно уже имело сложную иерархию, а в конце своего пути возвело огромную пирамиду с многочисленными рангами и титулами, начиная со всемогущего папы и кончая находящимся вне закона еретиком. Институт монашества был организован св. Франциском Ассизским на принципах абсолютного равенства; прошло семь лет, и равенство испарилось. Без исключения все попытки самых ревностных уравнителей в истории человечества имели ту же судьбу. Провал русского коммунизма – это только еще один дополнительный пример в длинном ряду схожих экспериментов, осуществляемых в большем или меньшем масштабе иногда мирно, как во многих религиозных сектах, а иногда насильственно, как в социальных революциях прошлого и настоящего. И если на какой-то миг некоторые формы стратификации разрушаются, то они возникают вновь в старом или модифицированном виде и часто создаются руками самих уравнителей [16 - Sorokin P. Socioligy of Revolution. Ch. 12; Leopold L. Prestige. L., 1913. P. 13 ff.].
   Настоящие демократии, социалистические, коммунистические, синдикалистские и другие организации со своим лозунгом «равенства» не представляют исключения из правила. В отношении демократий это было показано выше. Внутренняя организация различных социалистических и близких им групп, претендующих на «равенство», показывает что, возможно, ни одна другая организация не создает такой громоздкой иерархии и «боссизма», которые существуют в этих группах. Социалистические лидеры относятся к массам как к пассивному инструменту в их руках, как к ряду нулей, предназначенных только для того, чтобы увеличивать значение фигуры слева, пишет Э. Фурньер (один из социалистов) [17 - Fourniere Е. 1л Sociocratie. Р., 1910. Р. 117.]. Если в этом утверждении и есть некоторое преувеличение, то оно незначительно. По крайней мере, лучшие и самые компетентные исследователи единодушны в своих заключениях о громадном развитии олигархии и стратификации внутри всех подобных групп [18 - См.: Oslrogorski М. La democratic et les politiques. P. 1912; Michels R. Political Parties. N.Y., 1915; Mosca G. Elemente di scienza politica. Roma, 1896; Bryce J. Modern Democracies. N.Y., 1921. Vol. 1–2; Naville A. Leberte, EafHte, Solidarity Geneva. 1924; см. также фундаментальный анализ явления в указанном труде В. Парето. В отличие от политических пристрастий выше упомянутых и многих других исследователей все они единодушны в этом смысле. См.: Сорокин П. Система социологии Т. 2. С. 173 и след.].
   Громадное потенциальное стремление к неравенству у многочисленных уравнителей становится сразу заметным, как только они дорываются до власти. В таких случаях они часто демонстрируют большую жестокость и презрение к массам, чем бывшие короли и правители. Это регулярно повторялось в ходе победоносных революций, когда уравнители становились диктаторами [19 - Анализ фактов см. мою «Sociology of Revolution».]. Классическое описание подобных ситуаций Платоном и Аристотелем, выполненное на основе социальных потрясений в Древней Греции, может быть буквально применено ко всем историческим казусам, включая опыт большевиков [20 - См.: Платон. Государство. Кн. 8–9; Аристотель. Политика. Кн. 5. Гл. 5. Перечитывая недавно труды античных мыслителей, я был поражен, насколько картина древнегреческой тирании, обрисованная Платоном и Аристотелем, идентична вплоть до деталей тому, что произошло с русской революцией и большевизмом.].
   Резюмируем: социальная стратификация – это постоянная характеристика любого организованного общества. «Изменяясь по форме, социальная стратификация существовала во всех обществах, провозглашавших равенства людей» [21 - Panto V. Traite… Vol. 1. P. 613.]. Феодализм и олигархия продолжают существовать в науке и искусстве, политике и менеджменте, банде преступников и демократиях уравнителей – словом, повсюду.
   Это, однако, не значит, что социальная стратификация качественно и количественно одинакова во всех обществах и во все времена. По своим конкретным формам, недостаткам и достоинствам она различна. Проблема, которую нужно сейчас обсудить, – это ее качественные и количественные различия. Начнем с количественного аспекта социальной стратификации в ее трех формах: экономической, политической и профессиональной. Под этим разумеется высота и профиль социальной стратификации и, соответственно, высота и профиль всего «социального здания». Какова высота его? Каково расстояние от основания до вершины «социального конуса»? Крутые или пологие его склоны? Все эти вопросы относятся к количественному анализу социальной стратификации, так сказать, фасу архитектуры социального здания. Его внутренняя структура, его цельность – предмет качественного анализа. Прежде следует исследовать высоту и профиль социальной пирамиды, после того мы войдем в пирамиду и произведем осмотр внутренней организации с точки зрения социальной стратификации.

Социальная мобильность, ее формы и флуктуации

1. Концепция социальной мобильности, ее формы

   Под социальной мобильностью понимается любой переход индивида или социального объекта (ценности), то есть всего того, что создано или модифицировано человеческой деятельностью, из одной социальной позиции в другую. Существуют два основных типа социальной мобильности: горизонтальная и вертикальная. Под горизонтальной социальной мобильностью, или перемещением, подразумевается переход индивида или социального объекта из одной социальной группы в другую, расположенную на одном и том же уровне. Перемещение некоего индивида из баптистской в методистскую религиозную группу, из одного гражданства в другое, из одной семьи (как мужа, так и жены) в другую при разводе или при повторном браке, с одной фабрики на другую, при сохранении при этом своего профессионального статуса, – все это примеры горизонтальной социальной мобильности. Ими же являются перемещения социальных объектов (радио, автомобиля, моды, идеи коммунизма, теории Дарвина) в рамках одного социального пласта, подобно перемещению из Айовы до Калифорнии или с некоего места до любого другого. Во всех этих случаях «перемещение» может происходить без каких-либо заметных изменений социального положения индивида или социального объекта в вертикальном направлении. Под вертикальной социальной мобильностью подразумеваются те отношения, которые возникают при перемещении индивида или социального объекта из одного социального пласта в другой. В зависимости от направления перемещения существуют два типа вертикальной мобильности: восходящая и нисходящая, то есть социальный подъем и социальный спуск. В соответствии с природой стратификации есть нисходящие и восходящие течения экономической, политической и профессиональной мобильности, не говоря уже о других менее важных типах. Восходящие течения существуют в двух основных формах: проникновение индивида из нижнего пласта в существующий более высокий пласт; или создание такими индивидами новой группы и проникновение всей группы в более высокий пласт на уровень с уже существующими группами этого пласта. Соответственно и нисходящие течения также имеют две формы: первая заключается в падении индивида с более высокой социальной позиции на более низкую, не разрушая при этом исходной группы, к которой он ранее принадлежал; другая форма проявляется в деградации социальной группы в целом, в понижении ее ранга на фоне других групп или в разрушении ее социального единства. В первом случае «падение» напоминает нам человека, упавшего с корабля, во втором – погружение в воду самого судна со всеми пассажирами на борту или крушение корабля, когда он разбивается вдребезги.
   Случаи индивидуального проникновения в более высокие пласты или падения с высокого социального уровня на низкий привычны и понятны. Они не нуждаются в объяснении. Вторую форму социального восхождения, подъема и падения групп следует рассмотреть подробнее.
   Следующие исторические примеры могут служить в качестве иллюстраций. Историки кастового общества Индии сообщают нам, что каста брахманов не всегда находилась в позиции неоспоримого превосходства, которую она занимает последние два тысячелетия. В далеком прошлом касты воинов, правителей и кшатриев не располагались ниже брахманов, а, как оказывается, они стали высшей кастой только после долгой борьбы [22 - Bougie С. Remarques sur le regime des castes // L'Annee sociologiquc. 1900. P. 53 ff.; The Cambridge History of India. Cambridge, 1922. P. 92 ff.]. Если эта гипотеза верна, то продвижение ранга касты брахманов через все другие этажи является примером второго типа социального восхождения. Возвысилась вся группа в целом, и все ее члены in согроге [23 - В полном составе (лат.).] заняли то же положение. До принятия христианства Константином Великим статусы христианского епископа или христианского служителя культа были невысокими среди других социальных рангов Римской империи. В последующие несколько веков социальная позиция и ранг христианской церкви в целом поднялись. Вследствие этого возвышения представители духовенства и, особенно, высшие церковные сановники также поднялись до самых высоких страт средневекового общества. И наоборот, падение авторитета христианской церкви в последние два столетия привело к относительному понижению социальных рангов высшего духовенства среди прочих рангов современного общества. Престиж папы или кардинала еще высок, но он, несомненно, ниже, чем был в средние века [24 - Cuizot F. The History of Civilization. N.Y., 1874. Vol. I. P. 50–54.]. Другой пример – группа легистов во Франции. Появившись в XII веке, эта группа быстро росла по своему социальному значению и положению. Очень скоро в форме судейской аристократии они вышли на позицию дворянства. В XVII и особенно в XVIII веке группа в целом начала «опускаться» и наконец вовсе исчезла в пожарище Великой французской революции. То же происходило и в процессе восхождения аграрной буржуазии в средние века, привилегированного Шестого корпуса, купеческих гильдий, аристократии многих королевских дворов. Занимать высокое положение при дворе Романовых, Габсбургов или Гогенцоллернов до революции означало иметь самый высокий социальный ранг. «Падение» династий привело к «социальному падению» связанных с ними рангов. Большевики в России до революции не имели какого-либо особо признанного высокого положения. Во время революции эта группа преодолела огромную социальную дистанцию и заняла самое высокое положение в русском обществе. В результате все ее члены en masse [25 - В целом (лат.).] были подняты до статуса, называемого ранее царской аристократией. Подобные явления наблюдаются и в ракурсе чистой экономической стратификации. Так, до наступления эры «нефти» или «автомобиля» быть известным промышленником в этих областях не означало быть промышленным и финансовым магнатом. Широкое распространение отраслей сделало их самыми важными промышленными сферами. Соответственно, быть ведущим промышленником – нефтяником или автомобилистом – значит быть одним из самых влиятельных лидеров промышленности и финансов. Все эти примеры иллюстрируют вторую коллективную форму восходящих и нисходящих течений в социальной мобильности. Всю ситуацию в целом можно обобщить следующим образом:

2. Интенсивность (или скорость) и всеобщность вертикальной социальной мобильности

   С количественной точки зрения следует разграничить интенсивность и всеобщность вертикальной мобильности. Под интенсивностью понимается вертикальная социальная дистанция или количество слоев – экономических, профессиональных или политических, – проходимых индивидом в его восходящем или нисходящем движении за определенный период времени. Если, например, некий индивид за год поднимается с позиции человека с годовым доходом в 500 долларов до позиции с доходом в 50 тысяч долларов, а другой за тот же самый период с той же исходной позиции поднимается до уровня в 1000 долларов, то в первом случае интенсивность экономического подъема будет в 50 раз больше, чем во втором. Для соответствующего изменения интенсивность вертикальной мобильности может быть измерена и в области политической и профессиональной стратификации.
   Под всеобщностью вертикальной мобильности подразумевается число индивидов, которые изменили свое социальное положение в вертикальном направлении за определенный промежуток времени. Абсолютное число таких индивидов дает абсолютную всеобщность вертикальной мобильности в структуре данного населения страны; пропорция таких индивидов ко всему населению дает относительную всеобщность вертикальной мобильности.
   Наконец, соединив интенсивность и относительную всеобщность вертикальной мобильности в определенной социальной сфере (скажем, в экономике), можно получить совокупный показатель вертикальной экономической мобильности данного общества. Сравнивая, таким образом, одно общество с другим или одно и то же общество в разные периоды своего развития, можно обнаружить, в каком из них или в какой период совокупная мобильность выше. То же можно сказать и о совокупном показателе политической и профессиональной вертикальной мобильности.

3. Подвижные и неподвижные формы стратифицированных обществ

На основании вышесказанного легко заметить, что социальная стратификация одной и той же высоты, а также одного и того же профиля может иметь разную внутреннюю структуру вызванную различиями в интенсивности и всеобщности горизонтальной и вертикальной мобильности. Теоретически может существовать стратифицированное общество, в котором вертикальная социальная мобильность равна нулю. Это значит, что внутри такого общества отсутствуют восхождения и нисхождения, не существует никакого перемещения членов этого общества, каждый индивид навсегда прикреплен к тому социальному слою, в котором он рожден. В таком обществе оболочки, отделяющие один слой от другого, абсолютно непроницаемы, в них нет никаких «отверстий» и нет никаких ступенек, сквозь которые и по которым жильцы различных слоев могли бы переходить с одного этажа на другой. Такой тип стратификации можно определить как абсолютно закрытый, устойчивый, непроницаемый или как неподвижный. Теоретически противоположный тип внутренней структуры стратификации одной и той же высоты, а также одного и того же профиля – тот, в котором вертикальная мобильность чрезвычайно интенсивна и носит всеобщий характер. Здесь перепонка между слоями очень тонкая, с большими отверстиями для перехода с одного этажа на другой. Поэтому, хотя социальное здание также стратифицировано, как и социального здание неподвижного типа, жильцы различных слоев постоянно меняются; они не остаются подолгу на одном и том же «социальном этаже», а при помощи огромнейших лестниц они en masse передвигаются «вверх и вниз». Такой тип социальной стратификации может быть определен как открытый, пластичный, проницаемый или мобильный. Между этими основными типами может существовать множество средних и промежуточных типов.
Выделив тип вертикальной мобильности и социальной стратификации, обратимся к анализу различных обществ и временным этапам их развития с точки зрения вертикальной мобильности и проницаемости их слоев.

4. Демократия и вертикальная социальная мобильность

Одна из самых ярких характеристик так называемых демократических обществ – большая интенсивность вертикальной мобильности по сравнению с недемократическими обществами. В демократических структурах социальное положение индивида, по крайней мере теоретически, не определяется происхождением; все они открыты каждому, кто хочет занять их; в них нет юридических и религиозных препятствий к подъему или спуску по социальной лестнице. А это все лишь способствует «большей вертикальной мобильности» («капиллярности» – по выражению Дюмона) в таких обществах. Большая социальная мобильность, вероятно, одна из причин веры в то, что социальное здание демократических обществ не стратифицировано или менее стратифицировано, чем здание автократических обществ. Ранее мы видели, что это мнение не подтверждается фактами. Такая вера суть своего рода помрачение ума, случившееся с людьми по многим причинам, в том числе и оттого, что социальный слой в демократических группах более открыт, в нем больше отверстий и «лифтов» для спуска и подъема. Естественно, все это производит впечатление отсутствия слоев, хотя они конечно же существуют.
Выделяя значительную мобильность демократических обществ, следует сделать оговорку, что не всегда и не во всех «демократических» обществах вертикальная мобильность больше, чем в «автократических» [26 - Это вполне логично хотя бы потому, что под вывеской «демократия» обычно объединяются общества самых разных типов. То же касается и «автократии». Оба термина неясны и с научной точки зрения порочны.]. В некоторых недемократических обществах мобильность была большей, чем в демократических. Это не всегда заметно, так как «каналы» и методы подъема и спуска в таких обществах не столь явные, как, скажем, «выборы» в демократических обществах, да и еще существенно от них отличаются. В то время как «выборы» суть заметные показатели мобильности, другие выходы и каналы часто упускаются из виду. Поэтому создается подчас ложное впечатление устойчивого и неподвижного характера всех «невыборных» обществ. В дальнейшем будет показано, что этот имидж далек от реальности.

5. Общие принципы вертикальной мобильности

   Первое утверждение. Вряд ли когда-либо существовали общества, социальные слои которых были абсолютно закрытыми или в которых отсутствовала бы вертикальная мобильность в ее трех основных ипостасях – экономической, политической и профессиональной. То, что внутренние слои первобытных племен были вполне проницаемыми, следует из того факта, что внутри многих из них наследование высокого положения отсутствует как таковое; вождей часто избирали, а сами структуры были далеко не постоянными, и личные качества индивида играли решающую роль при подъеме или спуске по социальной лестнице. Ближе всех приближается к абсолютно неподвижному обществу, то есть без всякой вертикальной мобильности, так называемое кастовое общество. Его наиболее ярко выраженный тип существует в Индии. Здесь воистину вертикальная мобильность очень слаба. Но даже в применении к этому обществу нельзя сказать, что она отсутствует в нем вовсе. Исторические хроники показывают, что при сравнительно развитой кастовой системе случалось, что члены самой высокой касты брахманов, король или члены его семейства свергались или осуждались за преступление. Из-за нежелания прослыть благопристойными погибали многие правители вместе со всем, что им принадлежало. И напротив, даже лесные отшельники завоевывали королевства. Из-за скромности погибли короли Нахуша, Шудас, Сумука, Неви [27 - Законы Ману. VII, 40–42; XI, 183–199.]. С другой стороны, изгнанники после должного покаяния восстанавливались в правах, а индивиды, рожденные в низших стратах общества, могли войти в касту брахманов – вершина социального конуса Индии. Благоразумием Приту и Ману добились суверенитета, Кубера – положения бога богатства, а сын Гади – класса брахманов [28 - Там-же. VII, 42; XI, 187–199.]. Благодаря возможности смешанных межкастовых браков сохранялся путь медленного продвижения вниз или вверх из одной касты в другую даже в течение многих поколений. Приведу цитату из юридического текста, подтверждающую высказанную мысль. В «Гаутаме» читаем: «От брака брахмана с кшатрией рождается саварна, от брахмана с вайшья рождается нишада, от брахмана и шудры рождается парасава». Таким путем возникали межкастовые подразделения. Но: «В седьмом поколении человек изменит свою принадлежность к той или иной касте, поднимаясь или опускаясь по социальной лестнице» [29 - Gautama. Ch. 4. P. 8–21.]. «В силу возможности сохранения и в зависимости от семени, из которого они произошли, сметанные расы в последующих поколениях достигают или более высокого, или более низкого ранга» [30 - Законы Ману. X, 42; 6—56.]. Статьи, касающиеся деградации и исчезновения каст как примера нарушения кастового правила, буквально пронизывают все священные книги Индии [31 - Lilly W.S. India and Us Problems. L., 1922. P. 200 ff.]. Само собой разумеется, что поддерживается и процесс социального восхождения. По крайней мере в период раннего буддизма мы встречаем много случаев, когда брахманы и князья выполняли физическую работу и занимались ремеслом. В средних классах родители, желающие лучшей профессии для своих сыновей, говорят в основном о кастовых профессиях, но при этом занятия отца даже и не упоминаются. То есть социальная градация и экономические занятия далеко не совпадали друг с другом. Труд передавался по наследству, а мобильность и инициатива были всего лишь устойчивыми его проводниками. Более того, рожденные слугами короли известны в истории, хотя и запрещены законом. Человек низкого происхождения у власти был нередким явлением в Индии. Так, Чандрагупта – низкого происхождения, сын Маура, впоследствии ставший основателем могущественной Маурийской империи (321–297 гг. до н. э.) – один из самых ярких примеров подобной мобильности [32 - The Cambridge History of India. Vol. 1. P. 208 IT., 233, 268–269, 288, 480.].
   И в последние десятилетия мы наблюдаем ту же картину. Слабое течение вертикальной мобильности проявляется по-разному: либо путем зачисления в одну из высокопоставленных каст тех, кто разбогател и смог получить санкцию на то от брахманов, либо путем создания новых каст, либо изменяя свой род занятий, либо путем межкастовых браков, либо путем миграции и т. д. [33 - The Imperial Gazetteer of India. Vol. I. P. 311–331.] Лишь недавно большую роль стало играть образование, религиозные и политические факторы. Очевидно, поэтому, несмотря на тот факт, что кастовое общество Индии, вероятно, самый яркий пример непроницаемого и наиболее устойчивого стратифицированного организма, тем не менее даже внутри него существовали и существуют слабые и медленные течения вертикальной мобильности. Если так обстоит дело с кастовым обществом Индии, то ясно, что и в других социальных организмах в той или иной степени должна присутствовать вертикальная социальная мобильность. Это утверждение подтверждается фактами из истории Греции, Рима, Египта, Китая, средневековой Европы, где вертикальная социальная мобильность была еще более интенсивной, чем в кастовом обществе Индии. Абсолютно неподвижное общество есть миф, никогда не реализованный в истории.
   Второе утверждение. Никогда не существовало общества, в котором вертикальная социальная мобильность была бы абсолютно свободной, а переход из одного социального слоя в другой осуществлялся бы без всякого сопротивления. Это утверждение логично вытекает из приведенной выше посылки, что любое организованное общество суть стратифицированный организм. Если бы мобильность была бы абсолютно свободной, то в обществе, которое получилось бы в результате, не было бы социальных страт. Оно напоминало бы здание, в котором не было бы потолка-пола, отделяющего один этаж от другого. Но все общества стратифицированы. Это значит, что внутри них функционирует своего рода «сито», просеивающее индивидов, позволяющее некоторым подниматься наверх, оставляя других на нижних слоях, и наоборот.
   Только в период анархий и большого беспорядка, когда вся социальная структура нарушена, а социальные слои в значительной степени дезинтегрированы, мы имеем нечто, напоминающее нам хаотическую и дезорганизованную вертикальную мобильность en masse [34 - Sorokin P. Sociology of Revolution. Pt. 3.]. Но даже в такие периоды существуют препятствия для ничем не ограниченной социальной мобильности – частично в форме быстро развивающегося «нового сита», частично в форме остатков «сита» старого режима. Спустя короткий промежуток времени если такое общество не погибнет в пожарище собственной анархии, то новое «сито» быстро займет место старого и, между прочим, станет таким же с трудом проницаемым, как и ему предшествующее. Что понимается под «ситом», будет объяснено позже. Здесь достаточно сказать, что оно существует и действует в той или иной форме в любом обществе. Утверждение это настолько очевидно, а в дальнейшем мы подкрепим его и фактами, что сейчас нет необходимости на этом задерживаться.
   Третье утверждение. Интенсивность и всеобщность вертикальной социальной мобильности изменяется от общества к обществу, то есть в пространстве. Это утверждение представляется столь же очевидным. Дабы убедиться в этом, достаточно сравнить индийское кастовое общество и нынешнее американское. Если взять высшие ранги в политическом, экономическом и профессиональном конусах в обоих обществах, то будет видно, что все они в Индии определены фактом рождения и есть только несколько «выскочек», которые достигли высокого положения, поднимаясь с самых низших слоев. Между тем как в США среди заправил промышленности и финансов 38,8 % в прошлом и 19,6 % в настоящем поколении начинали бедняками; 31,5 % бывших и 27,7 % ныне живущих мультимиллионеров начинали свою карьеру, будучи людьми среднего достатка [35 - Sorokin P. American Millionaires and Multimillionaires // Social Forces. 1925. N 4. P. 638.]. Среди 29 президентов США 14 (то есть 48,3 %) вышли из бедных или средних семей [36 - Sorokin P. The Monarchs and the Rulers // Social Forces. 1926. N 5.]. Разница во всеобщности вертикальной мобильности обеих стран та же самая. В Индии подавляющее большинство занятого населения наследует и сохраняет в течение жизни профессиональный статус своих отцов; в США большинство населения меняет свою профессию по крайней мере один раз в течение жизни. Исследование профессиональной мобильности доктора Л. Даблина показало, что среди держателей страхового полиса государственной страховой компании 58,5 % изменили свои профессии с момента выдачи полиса [37 - Dublin L.J. Shifting of Occupations among Wage Earners // Monthly Labor Review. 1924, April.]. Мои собственные наблюдения подобных переходов в профессиональных ориентациях от отца к сыну среди разных групп американского населения свидетельствуют о том, что у современного поколения смена профессии стала более частой. То же самое можно сказать и о всеобщности вертикальной экономической мобильности.
   Более того, отличие в интенсивности и всеобщности вертикальной политической мобильности в разных обществах можно увидеть на следующей таблице, где показан процент «пришельцев» среди монархов и администраторов высших уровней различных стран, поднявшихся до самого высокого положения из низших социальных слоев.

   Эти цифры можно принять за приблизительный показатель интенсивности и всеобщности вертикальной политической мобильности от основания политической структуры и до ее вершины. Сильные изменения цифр суть показатель сильного колебания политической мобильности от страны к стране.
   Четвертое утверждение. Интенсивность и всеобщность вертикальной мобильности– экономической, политической и профессиональной– колеблются в рамках одного и того же общества в разные периоды его истории. В ходе истории любой страны или социальной группы существуют периоды, когда вертикальная мобильность увеличивается как количественно, так и качественно, однако существуют и периоды, когда она чувствительно уменьшается.
   Хотя точного статистического материала еще мало и он подчас сильно фрагментарен, тем не менее мне кажется, что таких данных вместе с другими историческими свидетельствами достаточно для подтверждения этого утверждения.
   А) Первый ряд подтверждений дают крупные социальные потрясения и революции, которые подчас единожды, но все же происходили в истории каждого общества. В периоды таких потрясений вертикальная социальная мобильность по своей интенсивности и всеобщности, естественно, намного выше, чем в периоды порядка и мира. Но так как в истории всех стран рано или поздно наступали периоды социальных потрясений, то и вертикальная мобильность в них колебалась [38 - Ross Е.А. Principles of Sociology. P. 338–339.].
   За один или два года русской революции были уничтожены почти все представители самых богатых слоев; почти вся политическая аристократия была низвергнута на низшую ступень; большая часть хозяев, предпринимателей и почти весь ранг высших специалистов-профессионалов были низложены. С другой стороны, в течение пяти-шести лет большинство людей, которые до революции были «ничем», стали «всем» и поднялись на вершину политической, экономический и профессиональной «аристократии». Революция напоминает мне крупное землетрясение, которое опрокидывает вверх дном все слои на территории геологического катаклизма. Никогда в нормальные периоды русское общество не знало столь сильной вертикальной мобильности.
   Картина, которую дают Великая французская революция 1789 года, английская революция XVII века, крупные средневековые изменения или социальные революции в Древней Греции, Риме, Египте или в любой другой стране, подобна той, которую дает русская революция [39 - Sorokin P. Sociology of Revolution. Pt. 3.].
   То, что было сказано о революциях, можно сказать и о бедствиях в форме иностранной интервенции, великих войнах и завоеваниях.
   «Норманнское завоевание почти полностью вытеснило аристократию англо-саксонской расы, поместив «искателей приключений», сопровождавших Вильгельма Завоевателя, на место тех дворян, которые до этого управляли крестьянством… Знать старой монархии была вынуждена «уйти» в отставку» [40 - Rogers J.E.T. Six Centuries of Work and Wages. N.Y., 1884. P. 19.].
   Эта цитата приведена для того, чтобы показать, что любое военное вмешательство практически всегда приводит – прямо или косвенно – к подобным результатам. Завоевание арийцами коренного населения Древней Индии, дорийцами – автохтонного населения Греции, спартанцами – Мессении, римлянами – «своих земель» Италии, испанцами – коренного населения Америки и т. д. вызвали подобное ослабление прежде высоких социальных страт и создание новой знати из людей, которые раньше находились гораздо ниже. Даже если война не заканчивается завоеванием или покорением, она тем не менее приводит к тем же последствиям из-за значительных людских потерь в высших социальных эшелонах, особенно среди политической и военной аристократии, а также из-за финансового банкротства богатых людей или обогащения искусных мошенников-нуворишей. «Вакуум» в знатных слоях общества, вызванный потерями приходится заполнять, и это приводит к более интенсивному продвижению новых людей к высоким позициям.
   По этим причинам происходят и более частые профессиональные перемещения, которые приводят к большей профессиональной мобильности, чем в обычное время. Факты, которые мы привели выше, указывают на существование ритмов статичных и динамичных периодов в вертикальной мобильности внутри одного и того же общества в разные периоды истории.
   Б) Второй ряд подтверждений дает реальная история многих наций.
   Историки Индии отмечают, что устойчивая кастовая система не была известна в Индии на ранних ступенях ее истории. «Ригведа» ничего не говорит о кастах. Этот период проявляется в крупных миграциях, нашествиях и мобильности [41 - The Cambridge History of India. Vol. 1. P. 38, 54, 92; The Imperial Gazatteer of India. Vol. 1. P. 345–347; Bongti C. Remarques sur le regime des castes. P. 28–44.]. Позднее кастовая система вырастает и достигает своей кульминации. Соответственно вертикальная социальная мобильность устанавливается на нулевой отметке. Происхождение почти исключительно определяло социальное положение индивида; это положение укреплялось и становилось «вечным» для всех поколений одной и той же семьи. В тот период «в ведических текстах нет еще примеров того, как вайшья достигает ранга священника или князя» [42 - Ibid. P. 127.]. Еще позднее, приблизительно ко времени распространения буддизма (VI–V вв. до н. э.), происходит ослабление кастовой системы и растет мобильность. Сам буддизм был выражением реакции против твердого кастового режима и одновременно попыткой нарушить его [43 - Ibid. P. 208–210, 260.]. Вскоре после III в. до н. э. «выплеснулась» новая волна социальной неподвижности, усиления кастовой изоляции и триумфа брахманов, вытеснившая предшествующую волну социальной мобильности [44 - Ibid. Ch. 9-10.].
   Позднее наблюдались подобные волны неоднократно [45 - Grossed R. Histoire de VAsie. P.. 1922.], таким же образом происходило чередование периодов относительной мобильности и относительной стабильности вплоть до нашего времени, когда Индия вновь вступает в период возрастания вертикальной социальной мобильности и ослабления устойчивости своей кастовой системы [46 - Д. Мартен, директор индийского департамента ценза, считает, что кастовая система в Индии все еще сильна, как прежде. См.: Marten J.T. Population Problems from the Indian Census // Journal of the Royal Society of Arts. 1925, March. 25.]. Очевидно, что реальный процесс колебаний куда более сложный, чем тот, который мы только что очертили.
   В долгой истории Китая также существовали подобные волны. Они отмечены, во-первых, шахматным чередованием периодов общественного порядка с периодами сильных социальных потрясений преимущественно в форме внутренних социальных революций и иностранных вторжений. Они повторялись многократно; большая их часть проявлялась на стыке конца существования правящих династий и установления новых [47 - Birth, The Ancient History of China. N.Y., 1908; Grousset R. Histoire de 1'Asie. Vol. 2; the Shu-King // The Sacred Books of the East. Vol. 3. P. 101 ff., 125 ff.]. Существование подобных изменений отражается и обобщается в «законе трех стадий», приписываемом Конфуцию и приводимом в китайских канонических книгах. Эти стадии следующие: Стадия Беспорядка, Кратковременное Успокоение, Великое Подобие или Равновесие. Они следуют друг за другом согласно текстам [48 - Li Ki // The Sacred Books of the East. Vol. 27. P. 2 ff.]. Характеристика этих стадий предполагает, что на каждой стадии мобильность была разной, а поэтому их повторение означало повторение статичных и динамичных циклов вертикальной социальной мобильности. В-третьих, на существование этих колебаний, по крайней мере по отношению к политической мобильности, косвенно указывают многие страницы китайских священных книг. В них говорится, что в период правления хороших императоров социальные позиции, особенно высшие (даже положение самого императора), распределялись между теми, кто их заслужил своим личным талантом и добродетелью. В такие периоды «каждые три года устраивался экзамен заслуг, и после трех экзаменов не заслуживающие продвижения разжаловались, а заслуживающие двигались по лестнице вверх. Лишь при такой организации все служебные обязанности выполнялись на должном уровне» [49 - The Shu-King. P. 45, 55, 143.]. Соответственно «Книга исторических хроник» приводит много примеров того, как высшими лицами и даже императорами становились люди из самых низших социальных слоев: Шун стал императором, придя из орошаемых полей. Фу Ю был отозван на службу, прямо будучи оторванным от своих строительных рам, Као Ки – от рыбы и соли, Е Ин был фермером, Ти Яо определил своего преемника из среды бедных и обездоленных и т. д. [50 - Le Ki. P. 223, 312, ff.; Shu-King. P. 45, 51, 55, 85 ff., 101, 104, 143.] Анналы показывают, что в «нормальные» периоды «процветания» китайского общества перемещения были интенсивными, хотя конечно же история восхождения от крестьянина до императора так же стара, как и вся история человечества. В периоды упадка, однако, мобильность была явно слабее. Это видно из постоянного «плача» свергнутых императоров о том, что в периоды упадка «люди высших классов содержатся в темницах, а худшие занимают их места». Такое же обвинение выдвигает император Ио против великого правителя Мяо. Он-де выдвинул людей по наследственному принципу. Таким же было, по словам By, и преступление последнего Шана, основателя династии Чу [51 - Shu-King. P. 32 ff., 51–55, 125, 143.]. В текущий момент истории Китая, как кажется, страна вновь вступает в период все возрастающей мобильности. Какими бы неопределенными и расплывчатыми ни были все эти исторические свидетельства, тем не менее они подтверждают циклы сравнительной социальной подвижности и стабильности [52 - Складывается впечатление, что в истории Древнего Египта по-своему существовали все тс же периоды. Так, Фараон Неферхотеп был из «низов». В конце ХIII династии вертикальная мобильность значительно возросла. «Фараоны сменяли друг друга с беспрецедентной скоростью; средняя продолжительность правления вряд ли превышала один-два года; известны даже два случая трехдневного правления». См.: Gardiner A. Admoniton of an Egyptian Sage. Leipzig, 1909; Breasted J.H. History of the Ancient Egyptians. P. 173–174.].
   Нечто подобное мы наблюдаем и в истории Древней Греции. Здесь следует различать переход из слоев неполноправных в слои полноправных граждан, с одной стороны; и из низших слоев полноправных граждан в высшие – с другой. Что касается проникновения неполноправных граждан в ранг полноправных в Спарте, то со времени порабощения илотов у них фактически не было шансов стать полноправными гражданами. Если и были редкие случаи, то их крайне мало. Позднее, после 421 г. до н. э. и особенно после Пелопоннесской войны, илотам начали давать вольную en masse и они становились неодамодами, то есть вольноотпущенниками [53 - Фукидид. История Пелопоннесской войны. 4, 80; 5, 34; 7, 19, 58; 8, 5.]. Такое восхождение к более высокому положению en masse служит конечно же доказательством возрастающей вертикальной мобильности. С другой стороны, если во время войны против Ксеркса спартанцы были равными, то после окончания Пелопоннесской войны, то есть меньше чем через столетие, некоторые из них поднялись до ранга, так сказать «пэров», а многие, напротив, опустились до уровня подчиненных [54 - Ксенофонт. Греческая история. 3, 5–6.]. Период социальных революций под руководством Агиса IV (242 г. до н. э.) и Клеомена III (227 г. до н. э.) вызвал очередное нарушение в перемещении полноправных граждан и явился периодом ярко выраженной мобильности. Иными словами, и в истории Спарты мы наблюдаем чередование периодов относительной подвижности и неподвижности.
   Наличие подобных циклов в Афинах подтверждается установлением одиннадцати конституций в течение только двухсот лет. Конституции, особенно такие, как конституции Солона, Писистрата, Клисфена, «четырехсот», «тридцати» и «десяти» тиранов, знаменовали собой не только простые изменения в формах правления, но и новое фундаментальное перераспределение граждан внутри социального конуса афинского общества. Например, в результате введения конституции Солона большинство людей были освобождены от рабства (долгового) и. поднялись тем самым по социальной лестнице, а многие их прежние хозяева опустились. Замена наследственной аристократии на плутократию (аристократию по принципу богатства) имела те же последствия. Впрочем, последствия и других конституций, описанные Аристотелем, были сущностно схожими [55 - См., к примеру, его «Афинскуюполитию». гл. 20, 21, 27.]. Среди них тирании «тридцати» и «десяти» были самыми сильными потрясениями. Поэтому в афинской истории периоды отмены старой конституции и введения новой были периодами, за которыми в ряде случаев следовала гражданская война или сильное потрясение, но именно они были периодами особенно интенсивной вертикальной мобильности внутри афинского общества. На основании «Политики» и «Афинской политии» Аристотеля вполне можно сделать такое заключение [56 - Аристотель. Афинская полития. Гл. 1–4, 6, 41.].
   В Древнем Риме на ранних ступенях развития для неполноправных граждан проникновение в слой римских граждан было крайне затруднительным. Продвижение стало легче и интенсивнее уже в императорскую эпоху. С уменьшением различных социальных препон, однако, привилегии римского гражданства также уменьшились. В 212 г. н. э. («Закон Каракаллы») почти все население Римской империи получило статус римского гражданства. Но именно в это время гражданство практически полностью потеряло все свои особые привилегии. Такова, по сути, кривая перемещения из слоя неполноправных граждан в civus Romanus [57 - Римское гражданство (лат.).].
   Перемещения из низших слоев (в том числе и перемещения неполноправных граждан) показывают очевидное изменение во всеобщности и интенсивности вертикальной мобильности. До VI–V веков до нашей эры она была слабой, с середины V века до нашей эры и по середину IV века до нашей эры вертикальные перемещения были крайне интенсивными. В этот период плебеи получают практически полное равноправие с патрициями. Иными словами, они переходят из низкого в более высокий статус. Хотя стирается одна разница, как бы на смену ей появляется другая. Несмотря на многосторонний характер процесса и многие исторические лакуны, можно все же с достаточной степенью уверенности сказать, что период с последнего века республики и по III век нашей эры был в общем периодом интенсивной мобильности. Вертикальные течения поднимались с самого дна римского общества (от рабов) и до вершин (самые высокие позиции, включая ранг императора) общественного конуса. При помощи денег, грабежа, насилия, обмана, мошенничества, любовных интриг, реже – военного героизма и службы на благо отечества человек без родословной поднимался до командных высот, в том числе и до власти пурпура – монарха [58 - В течение одного-двух поколений рабы становились представителями знати. В свое время Цицерон говорил о шестилетнем сроке, необходимом рабу для обретения вольной. В своей речи «В защиту Корнелия Бальбы» он указывает на условия социального продвижения индивида на вершину социальной иерархии – «благодаря своим добродетелям, интеллекту и знаниям». Среди богатейших людей того времени и высших должностных лиц мы зачастую встречаем имена рабов и вольноотпущенников (Тримальхион, Палладий, Деметрий и др.). Но уже в ранне-императорский период, после правления императора Августа, создаются значительные препятствия для свободной вертикальной мобильности, особенно для проникновения в высшие слои римского общества. И тем не менее это было время особо интенсивной мобильности населения. См. подробнее: Rostovtzeff М. Social and Economic History of the Roman Empire. N.Y., 1926. P. 19, 22, 42–43, 47–48, 55, 58, 81, 99, 117–119.]. По контрасту с этим временем период с конца III века нашей эры и до самого конца Западной Римской империи (V в. до н. э.) отмечен резким уменьшением мобильности. Наследование социального положения и прикрепленность «навечно» в позиции родителей стали своего рода правилом. Общество плавно двигалось по течению к твердой кастовой системе.
   «Любое отступление от наследованной позиции было исключено. Привязанность человека к его заранее заданному положению определялась не только статусом отца, но и матери» [59 - Dill E. Roman Society in the Last Days of the Western Empire. Ch. 1; Rostovtzeff M. Social and Economic History… P. 472 ff.].
   Какими бы ни были в деталях эти изменения мобильности в римской истории, существование циклов относительно неподвижности мутаций сомнений не вызывает.
   Средние века и Новое время. Изменения мобильности в средние века демонстрирует история высших слоев привилегированных классов. Для краткости изложения возьмем в качестве примера Францию. Последующее изложение можно с соответствующими модификациями отнести и на счет других европейских стран.
   На заре средневековья в Европе наблюдается интенсивная вертикальная мобильность. Среди тевтонцев, франков и кельтов в этот период слой лидеров был открыт почти каждому, у кого обнаруживались необходимый талант и способности. Систематические вторжения готов, гуннов, ломбардов, вандалов нарушали социальную стратификацию Римской империи. Один аристократический род исчезал за другим, к власти приходили все новые и новые авантюристы. Так были разрушены староримские аристократические и сенаторские фамилии. Откровенные авантюристы стали основателями новых династий и новой знати. Так появились Меровинги, а позднее Каролинги с их знатью. Из кого же рекрутировалась знать этого периода, так сказать, noblesse du palais [60 - Дворцовая знать (фр.)], которая вытеснила сенаторские слои Рима? Ответ прост.
   «В VI веке еще возможно было встретить некоторые сенаторские фамилии благороднорожденных и богатых благодаря унаследованному богатству. Но в VII веке эта знать исчезла полностью и была вытеснена новой знатью королевских чиновников или noblesse du palais. Законы франков оценивали выше тех, кто находился на службе у короля, чем представителей старинных аристократических семей. Не длинный перечень выдающихся предков, а государственная служба делала человека благородным. В практике общества Меровингов даже высшие ранги знати были настолько открытыми что даже слуга довольно легко и быстро мог подняться до самых высоких государственных позиций. Знать того времени в своей генеалогии указывала только на дворянство отца и не более» [61 - De Couianges F. Les Transformations de la royaitc pendant l'epoque Carolingienne. P. 47, 66, 96, 424; Viollet. Histoirc du droit civil francais. P., 1893. P. 251; Kolabinska M. La Circulation des elites en France. Lausanne, 1912. P. 11–15.].
   Поэтому среди графов и дворян мы находим таких, как Эбрион, – maitre des Palais [62 - Гофмейстер, камергер (фр.).] – и других, вышедших из слуг, разбойников и прочего способного люда простого происхождения. Это положение сохранялось и при Каролингах, ибо и при них значительное число герцогов и графов вышло из слуг или низших общественных слоев [63 - Luchaire A. Manuel des instituts frabsaises. P. 257 ff.; Flach S. Les origines de l'ancienne France, X et XI Siecles. Vol 1. P. 721; Guizot F. The History of Civilization. Vol. I. P. 67 ff., 203–205.].
   В общем, до XIII века не было особых юридических препятствий для социального восхождения. Последний простолюдин, если он смелый и способный, мог стать дворянином – chevalier [64 - Рыцарь, кавалер (фр.).]; тот, кому по силам было купить поместье, также мог стать дворянином. Не требовалось никакой санкции короля для признания законности дворянского достоинства. Но после XIII века появились первые симптомы социальной изоляции и один за другим стали отсекаться пути проникновения в высшие классы [65 - Kolabinska M. Circulation des elites en France. P. 19–32; Esmein. Cours d'ivctoiie du droit fransais. P. 23Iff., 680 ff.]. Мобильность, правда, не исчезла вовсе, но она резко сократилась на протяжении XIII и первой половины XIV века.
   Столетняя война, крестьянское восстание (Жакерия), парижское восстание 1356–1358 годов, междоусобная борьба бургундцев и арманьяков вновь сдвинули вертикальную мобильность со второй половины XIV века с нулевой отметки. Новые люди опять стали проникать в высшие слои знати, численно сокращалась старая знать. Помимо традиционных каналов социального восхождения стали появляться новые: королевские legistes [66 - Легисты (фр.) – образованные чиновники, знатоки законов.], муниципалитеты и городские коммуны, гильдии и, наконец, накопление капитала. С колебаниями этот процесс продолжался до начала XVIII века, то есть до тех пор, пока вновь не появились сильные препятствия мобильности [67 - Kolabinska М. Circulation des elites en France. P. 19–32; Esmein. Cours d'histoirc du droit fransais. P. 231 ff., 680 ff. Ch. 2–4.]. Великая французская революция и период Наполеоновской империи (когда, «кто был ничем, стал всем», и наоборот) ознаменовали эпоху наивысшей по интенсивности вертикальной мобильности. Таковы вкратце основные циклы вертикальной социальной мобильности во Франции.
   Изучение вертикальной мобильности внутри политической стратификации других стран обнаруживает периоды особенно ярко выраженных перемещений. В истории России такими периодами были: вторая половина XVI века – начало XVII века (правление Ивана Грозного и последующее междуцарствование), царствование Петра Великого и, наконец, последняя русская революция. В эти периоды почти по всей стране старая политическая и правительственная знать была уничтожена или низложена, а «выскочки» заполнили высшие ранги политической аристократии. Хорошо известно, что и в истории Италии таковыми были XV–XVI века. XV век с полным правом называют веком авантюристов и проходимцев. В это время историческими протагонистами часто были люди из низших сословий. Никто больше не обращал внимания на традиции и условности; все определяли личные качества [68 - Villari P. The Life and Times of N. Machiavelli. Vol. 1. P. 8.].
   В истории Англии такими периодами были следующие эпохи: завоевание Англии Вильгельмом, гражданская война середины XVII века.
   В истории США – середина XVIII века и период гражданской войны.
   В большинстве европейских стран Ренессанс и Реформация представляли собой периоды чрезвычайно интенсивной социальной мобильности.
   Наконец, и наше время с начала XX века принадлежит к очень «мобильному» веку в смысле политических и экономических перемещеиий. Это все тот же век авантюристов, проходимцев и карьеристов. Ленин и другие диктаторы в России, Муссолини и фашистские лидеры Италии, Мазарик и чешские политические деятели Мустафа Кемаль в Турции, Радич и другие «новые люди» в Сербии, Реза-хан в Иране, политическое руководство Эстонии Польши, Латвии, Литвы, лейбористское правительство Великобритании, социал-демократическое правительство Германии, новые лидеры Франции и т. д., с одной стороны, полное уничтожение или низложение королевских фамилий Габсбургов, Гогенцоллернов, Романовых, Оттоманов и др., а также политической аристократии конца XIX века, с другой – все это очень явно свидетельствует о мобильном характере нашей эпохи, по крайней мере в области политической мобильности.
   Все, что было сказано о флуктуациях мобильности в сфере политической стратификации, можно повторить и по отношению к экономической и профессиональной вертикальной мобильности.
   Чтобы не быть многословным, я опушу соответствующий исторический экскурс для подтверждения этого тезиса. Впоследствии я еще приведу данные, которые в какой-то степени прояснят это процесс.
   На основании всего вышесказанного и того, о чем еще пойдет речь, можно считать, что и четвертое утверждение ратифицируется всем ходом истории.
   Пятое утверждение. В вертикальной мобильности в ее трех основных формах нет постоянного направления ни в сторону усиления, ни в строну ослабления ее интенсивности и все-общности. Это предположение действительно для истории любой страны, для истории больших социальных организмов и, наконец, для всей истории человечества. Таким образом, и в области вертикальной мобильности мы приходим к уже известному нам заключению о «ненаправленных» колебаниях.
   В наш динамичный век триумфа избирательной системы, промышленной революции и особенно переворота в транспортных средствах такое утверждение может показаться странным. Динамизм нашей эпохи заставляет верить в то, что история развивалась и будет развиваться в направлении постоянного и «вечного» увеличения вертикальной мобильности. Нет необходимости повторять, что многие социологи придерживаются именно такого мнения [69 - Fahlbeck. Les classes sociales // Bulletin de I'Institut International de Siatistiques. Vol. 12; Fahlbeck. La noblesse de Suede // Bulletin de I'Institut International de Statistiques. Vol. 15; Fahlbeck. La decadence et la chute des peuples // Bulletin de I'Institut de Statistiques. Vol. 18; D'Aeth F.G. Present Tendencies of Class Differentiation //The Sociological Review. 1910. P. 269–272.]. Тем не менее если исследовать все их доводы и обоснования, то можно убедиться, насколько они шатки.
   А) Во-первых, последователи теории ускорения и усиления мобильности обычно отмечают, что в современных обществах нет ни юридических, ни религиозных препятствий к социальным перемещениям, которые существовали в кастовом или феодальном обществах. Если представить на мгновение, что утверждение это верно, то ответ будет таковым: неправомочно делать подобное заключение о «вечной исторической тенденции» на основании опыта последних 130 лет. Это слишком короткий миг по сравнению с тысячелетней историей человечества, которая только и может быть достаточным основанием для признания существования постоянной тенденции. Во-вторых, даже в рамках этого 130-летнего периода эта тенденция ясно не проявилась у большей части человечества. Внутри больших социальных сообществ Азии и Африки ситуация еще достаточно неопределенная: кастовая система все еще жизнеспособна в Индии, Монголии, Маньчжурии, Китае и на Тибете, среди коренного населения многих других стран. В свете этих уточнений всякая ссылка на феодализм во имя сравнения со «свободным» современным периодом теряет свое значение.
   Б) Предположим, что уничтожение юридических и религиозных препятствий действительно приведет к усилению мобильности. Хотя и это можно оспорить. Это было бы так, если бы на месте уничтоженных препятствий не возводились новые. В кастовом обществе невозможно быть знатным, если ты не из знатной семьи, но можно быть знатным и привилегированным, не будучи богатым. В современном обществе возможно быть благородным, не будучи рожденным в знатной семье, но, как правило, необходимо быть богатым [70 - А это крайне необходимое условие для включения человека, к примеру, в американский «социальный регистр».]. Одно препятствие вроде бы исчезло, появилось другое. Теоретически в США любой гражданин может стать президентом. Фактически 99,9 % граждан имеют так же мало шансов на это, как и 99,9 % подданных любой монархии стать самодержцем. Один вид препятствий уничтожается, устанавливается другой. Под этим подразумевается, что устранение препятствий к интенсивному вертикальному перемещению, типичных для кастового и феодального общества, не означает их абсолютного уменьшения, а только замену одного вида помех другим. Причем еще не известно, какие препятствия – новые или старые – более эффективны в сдерживании социальных перемещений.
   В) Третий контраргумент гипотезе постоянного направления – само фактическое движение мобильности в истории различных наций и крупных социальных организмов. Очевидно, что наиболее мобильными были первобытные племена с их ненаследуемым и временным характером лидерства, с их легко переходящим от одного человека к другому общественным влиянием, зависящим от обстоятельств и индивидуальных способностей. Если в дальнейшей истории проявится тенденция к усилению мобильности, то и она не может быть оправданием гипотезы о постоянной тенденции, так как на заре истории регулярное социальное перемещение было более интенсивным, чем на последующих ступенях развития. Более того, приведенные выше замечания о флуктуации мобильности в истории Индии и Китая, Древней Греции и Рима, Франции и других упоминавшихся стран не показали никакой постоянной тенденции к увеличению вертикальной мобильности. То, что происходило, суть всего лишь изменения, при которых периоды большей мобильности вытеснялись впоследствии периодами стагнации. Если дело обстоит так, то «теория направленного развития» не основывается на исторических фактах. Да и вообще из единичных фактов не следует заключать, что нечто повторится в будущем снова. Но еще большая ошибка – выводить из неслучившихся в прошлом фактов прогнозы на будущее.
   Г) Более того, очень часто признается как нечто совершенно очевидное, что вертикальная социальная мобильность в настоящее время намного сильнее, чем в прошлом. Но и это всего лишь предположение, которое не было проверено. И мне кажется, что такие компетентные исследователи, как Э. Левассёр, не ошибались, когда подвергали сомнению такое предположение, утверждая, что социальные перемещения в XVII веке были неменьшими, чем в XIX веке. На расстоянии все кажется серым и бесформенным, и мы склонны думать, что в отдаленном прошлом все было плоским, серым и статичным. Порой действительно трудно решить, сильнее ли вертикальная мобильность в современных демократических обществах, чем она была в прошлой истории Европы или где-нибудь в другом месте. Если же нет оснований постулировать этот тезис, не следует и предполагать обратное. А это значит, что направление мобильности неопределенное.
   Д) В качестве доказательств теории восходящей тенденции ее сторонники часто указывают на уменьшение фактора наследования высоких социальных позиций и на замену его на фактор выборности. Избранные президенты вместо легитимных монархов, избранные или назначенные верховные администраторы вместо наследственной знати, талантливые восхожденцы вместо наследственных владельцев учреждений и т. д. – таков их аргумент. Сожалею, что мне приходится указывать на элементарные факты, которые, как кажется, забыли защитники этого аргумента. Во-первых, принцип выборности лидеров и королей или других высокопоставленных общественных лиц в прошлом был известен ничуть не меньше, чем сейчас. Вожди и короли большей части первобытных племен выбирались [71 - Hothouse /., Wheeler G., Ginsberg M. The Material Culture and Social Institutions of the Simpler Peoples. P. 50 ff.]. Консулы, трибуны и другие политические позиции в Древнем Риме были выборными. Римские императоры избирались или становились императорами в результате насилия или борьбы за власть. Римские католические папы и верховные авторитеты средневековой церкви всегда избирались. Власть во многих средневековых республиках также выбиралась [72 - Carlyle Я, Carlyle A.J. A Histoly of Medieval Political Theory. Vol. 1. Ch. 4; Vol. 2. P. 75. 253–254; Vol. 3. P. 30, 31, 51, 168–169; De Wulj M. Philosophy and Civilization in the Middle Ages. 1992. Ch. 11; De Labriotle P. History and Literature of Christianity. N.Y., 1925. Bks. 1, 3–4.]. И это очевидно для каждого, кто хоть немного изучал историю. Но нам могут возразить, что в прошлом эти авторитеты избирались узким кругом привилегированного меньшинства, а сейчас мы имеем дело со всеобщим избирательным правом. И вновь это утверждение неверно. 8 прошлом во многих политических организациях выборы были всеобщими. С другой стороны, 300 миллионов населения Индии или других британских колоний, аборигенное население колоний Франции, Бельгии также не имеют права голоса при выборах правительства в метрополиях и выработке законов, которые ими управляют. Все это и мираж всеобщности сегодняшнего избирательного права делают аргументы в пользу тенденции перехода от наследования власти к ее выборности ошибочными.
   Неверно также и то, что самые высокие социальные позиции, как, например, ранг монарха, сейчас остаются в руках одной и той же династии на более, правда, короткий срок, чем в прошлом.
   Ответ дают следующие цифры. Если существующие династии Англии, Дании, Нидерландов, Испании и Италии царствуют более 200 лет, а династии Габсбургов, Романовых, Оттоманов, Гогенцоллернов, не говоря уже о других, правили более 300–400 лет (мы не должны забывать, что они были низложены только вчера), то в прошлом средняя продолжительность правления династий была скорее короче, чем длиннее. В Древнем Египте 3-я династия правила 80 лет; 4-я – 150 лет; 5-я – 125 лет; 6-я – 150 лет; 7-я и 8-я, вместе взятые, – 30 лет; 9-я и 10-я, вместе взятые, – 285 лет; 11-я – 160 лет; 12-я – 213 лет; время правления 13—17-й династий – 208 лет; 18-я – 230 лет; 19-я – 145 лет; 20-я – 110 лет; 21-я – 145 лет; 22-я – 200 лет; 23-я – 27 лет; 24-я – 6 лет; 25-я – 50 лет; 26-я – 138 лет; некоторые «вновь появлявшиеся» династии царствовали от 3 дней до одного-двух лет [73 - Breasted J.H.A. Ancient Records of Egypt. Chicago. 1906. Vol. I. P. 40–47.]. Нечто подобное мы наблюдаем и в последовательной смене китайских династий [74 - Lee M.P.H. The Economic Principles of Confucius. P. 38 ff.]. В Древнем Риме ни одна из династий не правила больше 100 лет, большая же их часть правила несколько лет или даже несколько месяцев (или даже несколько дней). Меровинги проправили во Франции около 260 лет, Каролинги – около 235 лет, Капетинги – 341 год, Валуа – 261 год. Этих примеров достаточно, чтобы показать, что не существует никакого «ускорения» или сокращения «наследственного сохранения позиции монарха» в современный период по сравнению с прошлым. Что же касается вновь образованных республик, то и они могут легко уступить место монархиям в будущем, как это уже не раз происходило в истории. Современные республики следует сравнивать с древними; такое сравнение приводит к заключению, что в древних республиках сохранение положения главы государства внутри одной семьи было столь же коротким, как и в настоящее время.
   Е) Что касается «новых» людей и карьеристов в прошлом и настоящем, то список этих неожиданно выдвинувшихся людей среди монархов и руководителей государств был дан выше. Согласно списку, процент «новичков» среди императоров Западной и Восточной Римских империй был выше, чем среди президентов Франции и Германии; он близок к проценту президентов – «выскочек» США, которые выдвинулись из бедных классов, но намного выше, чем процент этих людей среди монархов и правителей европейских стран за последние несколько столетий. В Европе, за исключением России, процент выдвинувшихся из нижних слоев до позиции монарха в прошлом был выше, чем в самое последнее время. К этим данным можно добавить, что удельный вес римских католических пап, которые выдвинулись из беднейших классов, составляет 19,4 %, из средних классов – 18,8, а из знатных и богатых слоев общества – 61,8 %. Выдвижение пап из низших слоев общества также более типично отдаленному прошлому, чем последним двум столетиям [75 - Sorokin P. The Monarchs and the Rulers.]. Тенденция к непотизму или к наследственному сохранению позиции «папы» внутри одной семьи была заметной, хотя и не в начале истории христианской церкви, как следовало бы ожидать по гипотезе направленного развития, а много позднее – в XIII–XVI веках. То же можно сказать и о верховных церковных авторитетах, и высших эшелонах знати в европейском обществе.
   Этих фактов, перечисление которых можно было бы продолжить ad libidum [76 - Сколько угодно (лат.).], достаточно, чтобы оспаривать вышеупомянутые «тенденции» перехода от наследуемой к выборной или свободно достигаемой «позиции».
   Ж) Если бы я и уверовал в какую-либо постоянную тенденцию в этой области, то скорее попытался бы доказать как социальный организм, старея, становится все более и более неподвижным, а перемещение индивидов – менее интенсивным. Хотя я и не уверен в существовании такой тенденции, тем не менее есть много фактов, ее подтверждающих. В Египте строгий обычай наследования официальных постов появился сравнительно поздно, не ранее, видимо, 6-й династии [77 - Breasted J.H.A. History of the Ancient Egyptians. P. 117, 146.]. В Спарте на самых ранних периодах иностранцы допускались в ранг полноправных граждан, позднее же группа спартанской знати стала эзотеричной, и чужеземцы допускались туда лишь в самых чрезвычайных случаях [78 - Schoeman G.F. Antiquites grecques. P., 1884. Vol. I. P. 224; Страбон. География. 8, 5, 4; Аристотель. Политика. 2, 6, 12.]. В Афинах, несмотря на резкие перепады мобильности во время потрясений, тенденция к устойчивости опять-таки проявилась в более поздние времена. Собственно граждан Афин, как известно, было немного. И чтобы лучше использовать деньги, которые вымогались у союзников, в 451 году до нашей эры Перикл ввел закон, по которому «никто не допускается до привилегий (полного гражданства), кто не рожден от обоих родителей, уроженцев Аттики и полных граждан» [79 - Аристотель. Афинская полития. Гл. 26.]. Хотя позднее в гражданском корпусе обнаруживаются бывшие рабы, но «тем не менее уникальность соответствующих текстов доказывает, что право гражданства предоставлялось редко и с большими сложностями метекам и вольноотпущенникам» [80 - Beauchet. Histoiry du droit prive* de la republique athenienne. P., 1897. Vol. 1. P. 488.]. В Венеции до 1296 года ранг аристократии был открытым, а с 1775 года, когда аристократия утрачивает свое былое значение, ее ранги становятся закрытыми, только время от времени эти устои нарушались редким проникновением новых людей. Такова же была и тенденция у средневекового дворянства и рыцарства, хотя опять-таки изначально ситуация была совершенно иной [81 - Mommsen Т. La droit publiquc romainc. Vol. 6. S. 48.]. В конце Римской империи все социальные страты и группы стали совершенно закрытыми. Высшие слои христианской церкви, будучи открытыми в первые века своего существования даже для рабов, позднее постепенно закрывались также и для тех, кто попросту не. смог подняться достаточно высоко из низших социальных слоев. Ранг королевской знати был доступен любому при Меровингах и Каролингах, но позднее становится исключительным и непроницаемым для новых людей. Такая же тенденция наблюдается и в истории средневековых гильдий. Даже самый высокий слой мастеров в течение первых столетий истории гильдий был доступен для проникновения любым ученикам и подмастерьям, но с начала XVI столетия четко просматривается тенденция к изоляции и кастовости. Буржуазия и так называемый средний класс были открытыми в начале своей истории, но позднее проявили ту же кастовую тенденцию (во Франции после XII в., а в Англии после XV в.). Это в равной мере относится и к финансовой, и к промышленной, и к юридической (легисты) аристократии во Франции и в других европейских странах. Даже в США, несмотря на короткую и довольно скромную родословную семей «социального реестра», эти семьи проявили весь набор претензий на аристократическую кастовость.
   Нет необходимости продолжать перечисление фактов. Очевидно, что тенденция к социальной исключительности и прочности на поздних стадиях развития многих социальных организмов была довольно типичной. Но не будем спешить объявлять эту тенденцию постоянной. Она упомянута здесь только для противопоставления мнимой тенденции усиления социальной мобильности с ходом истории.
   Всего, что было сказано, думаю, достаточно, чтобы бросить вызов мнимым теориям направленного движения.

Резюме

   1. Основные формы индивидуальной социальной мобильности и мобильности социальных объектов следующие: горизонтальная и вертикальная. Вертикальная мобильность существует в форме восходящих и нисходящих течений. Обе имеют две разновидности: 1) индивидуальное проникновение и 2) коллективный подъем или спад положения целой группы в системе отношений с другими группами.
   2. По степени перемещений справедливо различать подвижные и неподвижные типы обществ.
   3. Едва ли существует такое общество, страты которого были бы абсолютно эзотеричными.
   4. Едва ли существует такое общество, в котором бы вертикальная мобильность была бы свободной, беспрепятственной.
   5. Интенсивность и всеобщность вертикальной мобильности изменяется от группы к группе, от одного периода времени к другому (изменения во времени и пространстве). В истории социальных организмов улавливаются ритмы сравнительно подвижных и неподвижных периодов.
   6. В этих изменениях не существует постоянной тенденции ни к усилению, ни к ослаблению вертикальной мобильности.
   7. Хотя так называемые демократические общества зачастую более подвижны, чем автократичные, тем не менее это правило не без исключений.

   Теперь перед нами стоит задача анализа общих черт и механизмов функционирования мобильности в обществе. Когда же он будет проведен, то можно будет подвести итог изучению мобильности в современных обществах.

М. Мид
Культура и мир детства

V. Отцовство у человека – социальное изобретение [82 - См.: Мид М. Культура и мир детства. Избр. произведения. М.: Наука, 1988. С. 308–321.]

   Мужчины и женщины всех цивилизаций так или иначе ставили перед собой вопрос: «Что составляет специфические ценности человечества, чем люди отличаются от остального животного мира, насколько фундаментально и прочно это отличие?» Эта озабоченность может выражаться в настойчивом подчеркивании родства человека с животными, на которых он охотится и от которых как от своей пищи зависит; так обстоит дело у тех примитивных народов, которые пляшут перед охотой вокруг своих лагерных костров со звериными масками на лицах. Или она может выражаться в полном отречении от животного наследства, какое мы находим в одной балийской церемонии, когда пару, уличенную в инцесте, заставляют встать на четвереньки с одетыми на шею деревянными колодками домашних свиней, есть из свиного корыта, а затем покинуть богов, дающих им жизнь, и поселиться в стране наказания, где царят только боги смерти. В соответствии с широко распространенным обычаем, который специалисты называют тотемизмом, подразделения различных обществ, кланы и другие организованные группы обозначают свои отличия друг от друга, выдвигая притязания на родственную связь с тем или иным видом животных. Эти животные рассматриваются как своего рода талисманы, утверждается монополия клана на употребление их в пищу, или же, наоборот, на такое употребление накладывается вечное табу. Почти у всех народов названия животных очень часто употребляются в качестве оскорбительных слов, а иногда и чтобы выразить любовь.
   Родители бранят детей за то, что они ведут себя, как свиньи или собаки, или беспечно называют их «кошечками» или «голубками», осуждают за то, что они ведут себя, как дикие звери, или же, наоборот, восхищаются их свирепостью и ловкостью, роднящими их с некоторыми обитателями лесов. Задолго до того как Дарвин сформулировал родство между человеком и животным в эволюционных терминах, которые так же шокировали многих в его поколении, как балийца шокирует зрелище ребенка, ползающего, как животное, на четвереньках, люди занимались проблемой сходства и различий человека с другими животными.
   Это тема разрабатывалась в великих религиях, воплощалась в поэзии, например в проповеди святого Франциска Ассизского птицам; делалась элементом целого образа жизни, как в том случае, например, когда джайн [83 - Джайны – последователи джайнизма, индийского религиозно-философского учения, возникновение которого связывается с именем Махавиры Джины (VI в. до н. э.). Джайны отличаются крайним аскетизмом и бережным отношением ко всему живому.] отказывается пить воду, которая может содержать какие-нибудь зародыши; драматизировалась в средневековых судебных процессах над животными и получала уродливое отражение в особой чувствительности тех, кто, зверски относясь к людям, проявляет повышенную заботу о лошадях. Дети видят сны и просыпаются с криком от вида странных и страшных зверей, собирающихся пожрать их, – своеобразное проявление их собственных импульсов, которые их родители называют животными. За поэзией и символикой, красотой великих жертвенных символов, когда агнец божий страдает за людей или вновь утверждается родство человека со всеми живыми тварями, за профанацией этого родства, за бранью, когда максимальное унижение человека сводится к отождествлению его сексуального поведения с поведением животных, встает один и тот же повторяющийся вопрос: в чем состоит уникальность человека и что он должен делать, чтобы сохранить ее? Задолго до того как появились философы, способные систематически обсуждать этот вопрос, люди со спутанными волосами и телами, намазанными грязью, поняли, что их человечность – нечто такое, что может быть утеряно, нечто хрупкое, что следует сберегать жертвоприношениями и табу и лелеять в каждом из сменяющихся поколений. «Что мы должны делать, чтобы быть людьми?» – вот вопрос, такой же старый, как само человечество.
   И за этим вековечным вопросом кроется признание людьми того факта, что физическая конституция человека, его прямохождение, его почти безволосое тело, его гибкий, противопоставленный другим большой палец и потенциальные способности его мозга не составляют еще всей тайны. И даже долгий срок беременности, после которой единственное человеческое дитя появляется на свет еще недостаточно сформировавшимся, чтобы полностью воспринять сложную цивилизацию, не дает никаких гарантий сохранения человеческих качеств из поколения в поколение. В нашей повседневной речи мы говорим о звере в человеке, о тонком покрове культуры, и эти выражения означают наше неверие в то, что человеческий род всегда обладает свойством человечности.
   Ибо человеческое в нас основывается на множестве проявлений выученного поведения, сплоченных в бесконечно хрупкие и никогда прямо не передаваемые по наследству структуры. Если мы оживим муравья, найденного в кусочке балтийского янтаря, которому 20 миллионов лет, с полной уверенностью можно ожидать, что он воспроизведет поведение, типичное для муравья. Это можно предположить по двум причинам: во-первых, потому, что его сложное поведение, разделившее его сообщество на меньшие касты с предопределенными функциями, заложено в самой структуре его тела; во-вторых, даже сумей он усвоить нечто новое, он не смог бы передать этот навык другим муравьям. Повторение бесчисленными поколениями одного и того же вида поведенческих стереотипов, более сложных, чем грезы технократической утопии, обеспечивается именно этими двумя обстоятельствами – поведением, заложенным в физическую структуру тела, и неспособностью передать новый опыт. Но у человека даже простейшие формы его поведения не таковы, чтобы ребенок без обучения другими людьми мог самостоятельно воспроизвести хотя бы один-единственный элемент культуры. Еще задолго до того как маленький кулачок сможет нанести удар, сердитые жесты ребенка несут на себе отпечаток не его долгого животного прошлого, а навыков употребления дубин и копий его родителями. Женщина, предоставленная самой себе во время родов, взывает не к надежному инстинктивному образу, которой подскажет ей, как перевязать пуповину и очистить ребенка от следов акта рождения, а беспомощно перебирает в памяти обрывки народных верований и рассказы старух, подслушанные ею. Она может действовать и вспоминая виденное ею поведение животных в таких случаях, но в своей собственной живой природе ей не найти надежных подсказок.
   Мы можем гордиться нашими носами или нашими губами нашими почти безволосыми телами, нашими красивыми плечами и изящными кистями рук, но когда вид какого-нибудь уродства, делающего человека похожим на зверя, заставляет нас отпрянуть в ужасе, когда мы содрогаемся при встрече с представителями другой расы и опознаем их по признакам, которые свидетельствуют об их большей животности по сравнению с нами, например тонкие губы и волосатость европеоидов, плоский нос некоторых монголоидов, пигментация негроидного типа, то за внешним страхом смешения рас кроется нечто другое – знание, что все формы культурного поведения могут быть утеряны, что их приобретение дорого стоило и так же дорого стоит их сохранение. Всякий раз, когда страхи людей находят свое выражение в каких-нибудь социальных формах – в больших групповых ритуалах заклинаний солнца вновь вернуться на небеса, на новогодних церемониалах балийцев, когда все мужчины целый день соблюдают тишину, чтобы могла продолжиться жизнь, или же у ирокезов, когда раз в год мужчины осуществляют свою мечту, исповедуются в грехах и, по обычаю, бросаются голыми в ледяную воду, – это выражение страха становится также и средством его умиротворения. Все эти ритуалы – выражение одной и той же идеи, повторяемой вновь и вновь: только вместе люди могут быть людьми, их человечность зависит не от индивидуального инстинкта, а от традиционной мудрости их общества. Когда люди теряют ощущение того, что они могут положиться на эту мудрость – потому ли, что они оказались в среде тех, чье поведение не является для них гарантией преемственности цивилизации, или же потому, что они больше не могут пользоваться символами своего собственного общества, – они сходят с ума, медленно отступают, часто ведя безнадежные арьергардные бои, отдавая пядь за пядью свое культурное наследие, усвоенное с таким трудом, но никогда не настолько прочно, чтобы гарантировать судьбу следующего поколения.
   Этот страх скорее следует отнести на счет человеческой мудрости, чем считать его проявлением какого-то иррационального начала. Он так глубок, что может распространиться на самые малые, незначительные действия. Мельчайшие детали поведения человека – какую пишу он ест, когда, с кем и на тарелках какой формы – могут стать для человека необходимыми предпосылками чувства сохранения его человеческой сущности. В кастовых обществах, таких, как Индия или юго-восточные штаты США, где культурно детерминированная принадлежность к человеческому роду неразрывно связана с членством в какой-нибудь кастовой группе, запретное общение с членами другой касты означает потерю самого статуса человека. Чувство расовой принадлежности также глубоко пронизано такими установками. Так, казачка в романе Шолохова, судача о том, как появилась эта странная турчанка среди казаков, говорит: «Сама ее видала – в шароварах… Я как разглядела, так и захолонуло во мне…» В культурах, где застольные манеры – эмблема человека, люди не смогут есть за одним столом с кем-то, кто ест не так, как они, в особенности если застольные манеры также классово и кастово маркированы, так что присутствие за столом человека, едящего по-иному, автоматически относит его к другому классу. Сильные мужчины в Западной Европе чувствуют себя униженными в своем мужском достоинстве, когда встречают людей из Восточной Европы, где мужчины мочатся сидя на корточках [84 - Вероятно, речь может идти об исламизированных жителях балканских стран.], а современная австралийка испытывает чувство смущения, когда американка велит своему супругу принести коктейль. Каждый маленький жест вежливости, внимания, учтивости, исходящий от других, ценится именно за то, что является чем-то, с трудом приобретенным, чем-то, что можно легко потерять.
   На этом фоне нам и следует рассматривать нравы, регулирующие отношения между полами, отношения, которые всегда были существенны для сохранения человеческого общества. За тысячами мимолетных и незначительных символов – приподнятой шляпой джентльмена, опущенными глазами леди, горшком с геранью на подоконнике немецкого бюргера или вычищенными до блеска ступеньками дома фабричного рабочего из Средней Англии – за всем этим существует некое общее ядро, сохраняемое всеми обществами, утеря которого означала бы утрату очень дорого приобретенных, выученных аспектов их человечности.
   Если мы рассмотрим все известные человеческие общества, мы повсюду найдем какую-то форму семьи, некоторый набор постоянных правил, побуждающих мужчин помогать женщинам заботиться о детях, пока те малы. Специфически человеческая черта семьи состоит не в том, что мужчина защищает женщин и детей, – это есть и у приматов. Она заключается и не в гордой власти самца над самками, за благосклонность которых он соревнуется с другими самцами, – это мы также разделяем с приматами. Отличительная черта самца человека – повсюду помогать добывать пищу женщинам и детям. Сентиментальные обороты речи, столь распространенные в современном западном мире, где пчелки, муравьи и цветочки призваны иллюстрировать сокровенные аспекты человеческого поведения, затемняют понимание того, насколько новым для животного мира является именно это поведение самцов человека. Правда, птицы-отцы кормят свой молодняк, но люди очень далеки от птиц на эволюционной лестнице. Самец бойцовой рыбки строит гнездо из пузырьков воздуха и удерживает самку лишь на время, необходимое ему, чтобы выдавить из нее икру. Затем, отогнав ее, он без особых успехов старается подобрать икринки, выпавшие из гнезда, и если он не сожрет икру или мальков, то оставляет некоторое потомство. Но эти аналогии из мира птиц и рыб далеки от человека. Если мы возьмем наиболее структурно близких к нам животных – приматов, то увидим, что самец у них не кормит самку [85 - Пониманию этого важного отличия и его социальных последствий я обязана книге: S. Zuckerman. Functional Affinities of Man, Monkeys and Apes. Brace, 1937.]. Обремененная детенышами, с трудом поддерживая свое существование, она кормится сама. Самец может драться, чтобы защитить ее или обладать ею, но он не кормит ее.
   Когда-то на заре человеческой истории было осуществлено социальное нововведение: самцы стали кормить самок и малышей. У нас нет никаких оснований считать, что эти кормящие самцы имели хотя бы малейшее представление о физиологических основах отцовства, хотя вполне возможно, что пища была наградой самке, не слишком переменчивой в своих сексуальных предпочтениях. Во всех известных человеческих обществах везде в мире будущий мужчина усваивает, что, когда он подрастет, одной из обязательных вещей, которые ему придется делать, чтобы стать полноправным членом общества, будет обеспечение пищей какой-нибудь женщины и ее потомства. Даже в очень простых обществах немногие мужчины могут уклониться от выполнения этой обязанности, стать бродягами, бездельниками, мизантропами, живущими в одиночестве в лесах. В сложных обществах большое число мужчин уклоняется от бремени кормления женщин и детей, уходя в монастыри и питая там друг друга или же приобретая такую профессию, которая дает им, по признанию общества, право на содержание за его счет, например армия и флот или буддийские монашеские ордены в Бирме. Но вопреки всем этим исключениям каждое известное общество прочно основывается на усвоенном мужчинами правиле – кормить детей и женщин.
   Это поведение, эта защита женщин и детей, вместо того чтобы предоставить их самим себе, как принято у приматов, может принимать различные формы. Почти во всех обществах женщины также выполняют какие-то работы по сбору или выращиванию пищи, но среди народов, живущих почти исключительно на мясе и рыбе, эта женская деятельность может ограничиваться обработкой, стряпней и сохранением пищи от порчи. Там, где охота доставляет лишь незначительную часть рациона питания, а роль мужчин сводится в основном к участию в охоте, женщины могут брать на себя девять десятых работы по сбору пищи. В некоторых обществах, где мужчины уходят на заработки в большие города, вся пища выращивается оставшимися дома женщинами, в то время как мужчины на заработанные деньги покупают орудия труда и другую утварь. Поэтому мы можем в некоторых обществах столкнуться с очень ленивыми мужчинами или, наоборот, с женщинами, ненормально свободными от каких бы то ни было обязанностей, как в бездетном городском доме в Америке. Но принцип сохраняется повсюду. Мужчина, наследник традиции, должен обеспечивать женщин и детей. У нас нет никаких оснований считать, что мужчина, оставшийся животным и не прошедший школу социального обучения, смог бы делать что-нибудь подобное.
   От социального устройства общества зависит, каких женщин и каких детей будет обеспечивать мужчина, хотя главное правило здесь, по-видимому, предполагает, чтобы он обеспечивал женщину, с которой находится в половой связи, и все ее потомство. При этом может быть совершенно несущественно, считаются ли эти дети его собственными или какого-нибудь другого мужчины из того же клана либо же просто законными детьми его жены от прежних браков. Дети могут оказаться в его доме также благодаря усыновлению, выбору, сиротству. Ими могут быть девочки – жены его сыновей. Но представление о доме, в котором вместе проживают мужчина или мужчины и их партнерши, женщины, доме, куда мужчина приносит пищу, а женщина ее готовит, является общим для всего мира. Однако эта картина может видоизмениться, и именно эти ее модификации показывают, что данное правило не является чем-то биологическим [86 - Контрастные примеры такого рода см. в моей работе: Contrasts and Comparisons from Primitive Society. – Annals of American Academy of Political and Social Science. 1932, vol. 160.]. Среди жителей островов Тробриан [87 - См. примеч. 10 к автобиографии (разд. I наст, изд.)] каждый мужчина заполняет ямсом амбар своей сестры, а не жены. На островах Ментавай [88 - Ментавай – группа островов у западного побережья Суматры (Республика Индонезия).] все мужчины работают в хозяйстве своих отцов до тех пор, пока втайне зачатые ими дети не подрастут и не смогут работать на них. До этого времени дети усыновляются отцами их матери, и кормят их братья матери. Общий социальный эффект при этом остается тем же самым: каждый мужчина проводит большую часть своего времени, обеспечивая женщин и их детей, в данном случае – детей своей сестры вместо собственных. При крайних формах матрилинейности мужчина может работать в домохозяйстве матери своей жены, а в случае развода возвращается в собственный материнский дом, где существует за счет пищи, выращенной живущими в этом доме мужьями его сестер, как это имеет место у индейцев зуньи [89 - Зуньи – см. примеч. 3 к автобиографии (разд. I наст. изд.).]. Но даже здесь, где социальная ответственность мужчины за женщин кажется сведенной на нет, мужчины продолжают трудиться, чтобы накормить женщин и детей. Еще более яркий пример, когда мужчины работают для того, чтобы прокормить детей, даже если их связь с матерью этих детей стала очень слабой, дает современное индустриальное общество, где множество детей живет в неполных семьях, получая помощь от государства за счет налогов, которыми облагаются работающие мужчины и женщины с более высокими доходами. Так что хорошо работающие и хорошо устроенные члены общества становятся отцами, обеспечивающими тысячи детей, находящихся на общественном попечении. Здесь мы снова видим, сколь расплывчатым оказывается желание мужчины обеспечивать собственных детей, ибо его легко подорвать различными социальными установлениями.
   Материнская забота и привязанность к ребенку, очевидно, настолько глубоко заложены в реальных биологических условиях зачатия и вынашивания, родов и кормления грудью, что только очень сложные социальные установки могут полностью подавить их. Там, где людей приучили превыше всего в жизни ценить ранг, где высшей ценностью оказывается достижение какого-нибудь ранга, женщина может задушить своего ребенка собственными руками [90 - Это делали некоторые женщины, принадлежавшие к обществу ареои на Таити, а также некоторые индианки племени натчез. Детоубийство могло повысить их социальное положение.]. Там, где общество настолько высоко ставит принцип законнорожденности, что мужчины становятся надежными кормильцами незамужней матери только ценой ее общественного остракизма, мать незаконнорожденного ребенка может бросить его или убить. Там, где беременность наказывается социальным неодобрением и наносит оскорбление супружеским чувствам, как у мундугуморов, женщины могут идти на все, чтобы не рожать детей. Если женское чувство адекватности своей половой роли грубо искажено, если роды скрыты наркозом, мешающим женщине осознать, что она родила ребенка, а кормление грудью заменено искусственным кормлением по педиатрическим рецептам, – в этих случаях мы также можем найти очень серьезные расстройства материнских чувств, нарушения, которые могут охватить целый класс или регион и приобрести социальное и личное значение. Но имеющиеся в нашем распоряжении данные показывают, что проблема должна по-разному ставиться для мужчин и для женщин. Мужчинам нужно прививать желание обеспечивать других, и это поведение, будучи результатом научения, а не врожденным, остается весьма хрупким и может довольно легко исчезнуть при социальных условиях, которые не способствуют его сохранению. Женщины же, можно сказать, по самой своей природе являются матерями, разве что их специально будут учить отрицанию своих детородных качеств. Общество должно исказить их самосознание, извратить врожденные закономерности их развития, совершать целый ряд надругательств над ними при их воспитании, чтобы они перестали желать заботиться о своем ребенке, по крайней мере в течение нескольких лет, ибо этого ребенка они уже кормили в течение девяти месяцев в надежном убежище своих тел.
   Таким образом, в основе тех традиционных форм, с помощью которых мы сохраняем наши приобретенные человеческие свойства, лежит семья, какая-то форма семьи, где мужчины постоянно обеспечивают женщин и детей, заботятся о них. В семье каждое новое поколение молодых мужчин учится соответствующему заботливому поведению, и тем самым на их биологически данную принадлежность к мужскому полу накладывается эта наученная родительская роль. Когда семья рушится, как это бывает при рабстве, при известных формах договорного труда и при крепостном праве, в периоды сильных социальных потрясений, вызванных войнами, революциями, голодом, эпидемиями и другими причинами, эта тонкая нить культурной трансмиссии рвется. В такие времена, когда первичной ячейкой в заботе о детях вновь становится биологическая данность – мать и дитя, мужчины теряют ясность ориентации, а те особые условия, благодаря которым человек поддерживал преемственность своих социальных традиций, нарушаются и искажаются. До сих пор все известные истории человеческие общества всегда восстанавливали временно утраченные ими формы. Негр-раб в Соединенных Штатах содержался как племенной жеребец, а его дети продавались на сторону, поэтому недостаток отцовской ответственности все еще чувствуется среди черных американцев, принадлежащих к рабочему классу. В этой среде первичной ячейкой заботы о детях оказываются мать и бабушка, мать матери, к этой ячейке подчас присоединяются и мужчины, даже не внося в нее никакого экономического вклада. Но с приобретением образования и экономической обеспеченности этот дезорганизованный образ жизни отбрасывается, и американский негр-отец среднего класса, пожалуй, почти чрезмерно чадолюбив и ответствен. Часто поселения на границах какой-нибудь осваиваемой страны первоначально создаются одними мужчинами. Тогда в течение нескольких лет единственные женщины в этих селениях – проститутки, но позднее в них привозят и других женщин, и семья восстанавливается. До настоящего времени не было такого долгого перерыва в семейной структуре, который изгладил бы из памяти мужчин представление о ее ценности.
   Это сохранение семьи вплоть до наших дней, ее восстановление после катастроф или идеологических разрушений не дает, однако, гарантии, что так будет всегда и что наше поколение может расслабиться и успокоиться. Люди научились быть человечными ценой большого труда и сохранили свои социальные изобретения вопреки всем превратностям судьбы. Это произошло отчасти потому, что при жизни маленькими, изолированными группами, отделенными друг от друга реками и горами, непонятными языками и враждебной пограничной стражей, некоторые из них всегда могли бережно сохранить дорого купленную мудрость, которой пренебрегли другие малые группы, точно так же как некоторые группы смогли избежать эпидемий, быстро стерших с лица земли других, или избежать ошибок в питании, приведших к медленному захирению и вымиранию других групп. Не случайно наиболее успешные и крупномасштабные случаи ликвидации семьи происходили не среди простых дикарей, существовавших на грани выживания, а среди великих наций и сильных империй, с богатыми ресурсами, громадным населением и почти неограниченной властью. В древнем Перу людей переселяли по воле государства. Оно забирало многих девочек из их деревень, делая неприглянувшихся ткачихами в больших женских монастырях, а приглянувшихся – наложницами знати. В России до 1861 года крепостных женили по приказу помещиков и обращались в ними скорее как со скотом, чем как с человеческими существами. В нацистской Германии рождение внебрачных детей всячески поощрялось: для таких детей и их матерей оборудовались превосходные ясли, и государство полностью заменяло отца, беря на себя обеспечение ребенка. Нет никаких оснований считать, что эта практика, продлись она достаточно долго у народов, сумевших оградить своих членов от сведений о других, прошлых или современных образах жизни, не могла бы восторжествовать. Советская Россия после кратковременного эксперимента по ослаблению брачных связей и снижению родительской ответственности за детей вновь стала подчеркивать роль семьи но это произошло в контексте мировых отношений и в соревновании с остальным миром. Неудачные исторические попытки построить общества, в которых Homo sapiens действовал бы не как знакомое нам человеческое существо, но как существо, напоминающее скорее муравья или пчелу, хотя и с усвоенными, а не врожденными схемами поведения, служат нам предостережением. Сильнее, чем аналогии, которые примитивные люди видели между своим поведением и поведением мохнатых обитателей леса, они напоминают нам, что мы пользуемся нашей современной формой человечности в кредит и что можно потерять ее.
   Если мы, таким образом, признаем, что семья, это структурированное объединение двух полов, где мужчины играют определенную роль в обеспечении женщин и детей, была первичным условием возникновения человечности, мы можем исследовать и другое: каковы те универсально человеческие проблемы, которые должны решать люди, живущие семьями, помимо самой первичной – воспитания у мужчин привычек и правил заботливости. Во-первых, необходимо добиться определенного постоянства семей, известных гарантий, что одни и те же индивидуумы будут вместе работать и вместе планировать свой труд, по крайней мере до сбора урожая, а обычно ожидают, что их объединение будет длиться всю жизнь. Как бы легок ни был развод, как бы часто ни распадались браки, в большинстве обществ существует предпосылка постоянной супружеской связи, идея, что брак должен длиться все время, пока живут оба супруга. Жен могут возвращать по причине их бесплодия или требовать от клана жены другую жену взамен; братья могут отдавать своих жен младшим братьям, с которыми они будут лучше ладить; жены могут оставлять мужей или мужья жен по пустяковым предлогам. И все же эта посылка – брак, длящийся всю жизнь, – живет. Ни одно известное общество не изобрело достаточно прочной формы брака, которая не включала бы в себя посылки «пока смерть не разлучит нас». С другой стороны, очень немногие примитивные общества довели эту посылку до крайности, до отказа признать возможность разного рода ошибок в браке. Юридическое требование пожизненного брака при всех обстоятельствах более всего подходит для тех обществ, которые настолько организованны, что группа может безлично принуждать индивида, каковы бы ни были фактические отношения между полами. Сейчас одно из условий создания и сохранения семьи как определенной социальной формы – обещание сохранять отношения на всю жизнь (в немногих случаях отношения как к сестре, а не к жене, но и здесь речь идет об отношениях, длящихся всю жизнь).
   Чтобы обеспечить прочность и непрерывность отношений, образующих семью, каждое общество должно решить проблему соперничества мужчин из-за женщин так, чтобы они не перебили друг друга, не монополизировали женщин, лишив тем самым многих мужчин жен, не отогнали бы слишком много молодых мужчин, не обошлись бы жестоко с женщинами и детьми в брачном соперничестве. Когда мы представляем себе двух мужчин, вооруженных дубинами, стоящих друг против друга над сжавшейся от страха женщиной, мы подходим к проблеме соперничества как к чему-то, принадлежащему нашему отдаленному прошлому и не свойственному современному обществу. Но правила, регулирующие соперничество в выборе сексуального партнера, являются не унаследованными, а приобретенными, усвоенными. Именно поэтому они могут потерять свою силу в любой момент и должны постоянно приспосабливаться к меняющимся условиям, иначе они рухнут, как не соответствующие более требованиям жизни. Говорят, что одной из причин, приведших к росту нацистской партии в Германии, была губительная практика Веймарской республики отдавать все имевшиеся рабочие места старшим мужчинам, что лишало молодежь возможности соперничать с ними в борьбе за женские милости. Во время второй мировой войны различие в оплате, получаемой американскими и британскими солдатами, имело значение прежде всего в самой Великобритании, так как оно давало первой группе преимущество над второй в ухаживании. Всякий раз, когда мы сталкивается в резким изменениям образа жизни, разделения труда, соотношения между полами, как в гарнизонах островов на Тихом океане во вторую мировую войну, перед нами вновь встает проблема соперничества за женщину. Она необязательно приводит к дракам ножом или камнями между двумя мужчинами, оспаривающими одну и ту же женщину. Но она может приводить к падению групповой морали, к осложнению производственных задач, к формированию революционных партий. Она может нарушать отношения между союзниками или же опрокидывать шансы на успех у демократической революции.
   В современных обществах, где полигамия более не разрешается, а женщины не уходят в монастыри, выдвигается новая проблема – проблема соперничества женщин из-за мужчин. Здесь перед нами пример проблемы, которая своим происхождением почти полностью обязана обществу. Это продукт самой цивилизации, наложенный на биологические основы. Если соперничество за полового партнера рассматривать на простейшем физиологическом уровне, то именно мужчины с их постоянным влечением к женщине, с большей физиологической силой, необремененностью потомством оказывались естественными соперниками друг друга [91 - По-видимому, известное влияние на стереотипы полового поведения мужчин и женщин оказали механизмы естественного отбора. Степень сексуальной активности женских особей не особенно влияла на факт появления у них потомства. Вероятность же появления потомства от сексуально более активных, более «промискуитетных» мужских особей была выше, чем от особей менее активных. В процессе филогенеза человека такая поведенческая характеристика могла наследоваться потомством мужского пола.]. Женщины, хотя и не обязательно пассивные и незаинтересованные зрители борьбы за них, все же в большей степени были пешками в игре. Но когда цивилизация заменила кулаки и зубы сначала каменными топорами, ножами, винтовками, а затем более тонким оружием престижа и власти, проблема соперничества двух представителей одного пола за представителя другого стала все более отходить от своей биологической основы. Так, в тех обществах, где женщин больше, чем мужчин, – наше обычное западное соотношение полов – и где моногамия является правилом, мы находим наряду с борьбой мужчин за женщин и борьбу женщин за мужчин. Может быть, нельзя привести лучшего примера того, что может сделать общество, чем это характерное дополнение соперничества за полового партнера: пол, в наименьшей мере биологически приспособленный к борьбе, включается в активное соперничество.
   Имеется весьма много разнообразных решений проблемы, какой мужчина должен обладать какой женщиной и при каких обстоятельствах и как долго, равно как и менее обычной, но современной проблемы – какая женщина должна владеть каким мужчиной. Некоторые общества допускают периоды дозволенной свободы половых отношений, в которых люди, считающие себя способными совокупляться с большим числом представителей противоположного пола, чем это позволено в обычной жизни, получают возможность осуществить свою мечту. Некоторые общества практикуют передачу или временный обмен женами между друзьями, так что сотрудничество мужчин подкрепляется еще и половыми связями. Некоторые общества разрешают всем мужчинам, принадлежащим к одному и тому же клану, иметь половые сношения с женами каждого из них. Отсюда и происходит кажущееся нам странным правило, что в период беременности жена может иметь половые сношения только с супругом. Среди усиаи, населяющих остров Манус [92 - Среди коренного населения островов Адмиралтейства выделяются три группы: усиаи, населяющие остров Манус, центральный и единственный крупный остров архипелага; матанкор, живущие на десятках мелких островков, окружающих Манус; манус (или титан), давшие имя самому большому острову, но живущие в свайных постройках на мелководье к югу от него. Первые две группы этнически разнородны.], юношам и девушкам раз в год устраивают совместный праздник, в конце которого каждый может выбрать себе партнера на ночь. После чего девушки обычно выходят замуж за более взрослых мужчин, а юноши женятся на зажиточных и опытных вдовах. В некоторых обществах более сильным мужчинам, сильным борцам, охотникам, мастерам земледелия, носителям народных преданий разрешается иметь больше жен, чем остальным. И во всех обществах необходимо в решении этой проблемы иметь в виду не только реальное положение вещей, такое, как относительная нехватка мужчин или женщин, но и мечты, воспитанные этим конкретным обществом. Мужчина-мундугумор будет обращаться со своей единственной женой так, как если бы она была одной из нескольких жен, потому что идеальный мужчина у мундугуморов – это муж нескольких жен, хотя сам он, слабый и бедный, может иметь всего лишь одну хромую жену, покрытую лишаями, в то время как у его брата их восемь или девять. Но мужчина-арапеш с двумя женами, одна из которых – вдова его брата или беглянка из более воинственных равнинных племен, будет всегда относиться к каждой из жен, как если бы она была его единственной, той, которую он кормил и лелеял в течение всей их долгой помолвки. Народ манус, сам пуритански моногамный, но окруженный веселыми полигамистами, считает, что в мире громадная нехватка женщин. Поэтому они не только стремятся обручить своих сыновей как можно раньше, но и повествуют о самых непристойных схватках в потустороннем мире за душу каждой умершей женщины. Папуасы кивай [93 - Кивай – группа родственных народов, населяющих дельту реки Флай и западное побережье залива Папуа (юго-запад Папуа – Новой Гвинеи). Язык группы кивай относится к трансновогвинейской семье. Общая численность кивай – около 23 тыс. человек.] практикуют чрезвычайно усложненные магические ритуалы, для того чтобы обеспечить своим мальчикам удачный брак, а у эскимосов распространены как убийство младенцев-девочек (основывающееся на теории, что девочек слишком много), так и полигамия, приводящая к отнятию жен у других, так как женщин недостаточно.
   Все эти ситуации соперничества, однако, касаются взрослых безотносительно к тому, оказывается ли в их основе борьба между более сильным взрослым и слабым юношей, или же между более привлекательной молодой женщиной и более обеспеченной старой, или же, наконец, борьба между сверстницами. Но имеется и еще одна проблема, которую должно решить каждое общество, – защита незрелых в половом отношении, являющаяся сутью проблемы инцеста. Мы уже рассмотрели [94 - Имеются в виду предшествующие разделы книги «Мужчина и женщина», перевод которых в настоящем издании не публикуется.] различные способы обращения с развивающейся сексуальностью ребенка: как самоанский ребенок в годы своей половой незрелости защищен системой табу, налагаемых на отношения между братьями и сестрами; как идентификация ребенка с родителем того же пола, что и его собственный, придает особые формы напряженности и запретов отношениям с родителем другого пола. Защита детей от родителей, однажды принятая за желательную, связана и с потребностью защиты родителей от детей. Уберечь десятилетнюю девочку от приставаний отца – необходимое условие социального порядка, но и защита отца от искушений – обязательное условие его социальной адаптации. Защитные механизмы, уберегающие ребенка от вожделений родителей, воспитываемые в нем, находят свое существенное дополнение в установках родителей по этому вопросу. Как правило, табу инцеста расширяется самыми различными путями, так что не развитый в половом отношении ребенок защищается от всех взрослых, хотя эта защита может быть как минимальной, например у каинганг [95 - Каинганг – индейская народность, проживающая на юге Бразилии. Язык относится к группе же-пано-карибской семьи языков. Численность каинганг – около 5 тыс. человек.], у которых все дети получают изрядную дозу сексуальной стимуляции от взрослых, так и максимальной, как в старой французской системе воспитания jeune fille. Эти запреты разрабатываются в виде неформальных табу, как, например, табу «развращения младенца», либо же в виде юридического определения «возраста согласия». Поколение назад матери объясняли своим дочерям это понятие как «возраст, в котором девушка может согласиться себе на погибель».
   Основные правила инцеста охватывают три известных отношения в семье: отец – дочь, мать – сын, брат – сестра. Социальная необходимость правил, предотвращающих половое соперничество внутри семьи, хорошо иллюстрируется условиями семейной жизни у мундугуморов. Там табу на брак между людьми различных поколений было нарушено, не выдержав создавшейся благодаря ему чрезмерно усложненной системы брачных отношений. Мужчины получили возможность обменивать своих дочерей на новых жен для себя. Но это породило соперничество между отцом и сыном за дочь-сестру, так как и тот и другой хотели ее обменять на жену. Общество мундугуморов превратилось в джунгли, где каждый стал врагом другого. Оно еще существует только благодаря памяти о ранних социальных нормах, все еще соблюдаемых некоторыми людьми. Но именно эта память и не дает обществу приспособиться к новым условиям. Первичная задача любого общества – сохранить сотрудничество людей в кооперативных формах труда, и любое положение вещей, делающее всех членов общества врагами друг друга, для него фатально. Если мужчина – человек, обеспечивающий свою семью, то он должен обеспечивать своих сыновей и племянников, а не конкурировать с ними. Если ему необходимо сотрудничать с другими мужчинами, то он обязан разработать правила взаимоотношения с ними, исключающие прямое сексуальное соперничество.
   Общества, сложившиеся на основе принципа взаимопомощи мужчин, а не их соперничества, могут перестроить табу инцеста так, что в них будет подчеркиваться не необходимость удерживать родственников от борьбы между собою, но необходимость устанавливать с помощью браков новые родственные связи. «Если ты женишься на сестре, – говорит арапеш, – то у тебя не будет шурина. С кем же тогда ты будешь работать? С кем охотиться? Кто поможет тебе?» И гневное осуждение вызывает антисоциальный человек, не выдающий свою сестру или дочь замуж, ибо обязанность мужчины – создавать новые родственные связи с помощью женщин, принадлежащих к его семье. Но приобретение себе шурина для совместной охоты, как у арапешей, невестки, чтобы командовать ею, как у японцев, или даже разрешение на царский инцест между братом и сестрой, как у древних египтян или гавайцев, – все это усовершенствование основного принципа инцеста. Им же является и расширение круга лиц, охваченных инцестуальными запретами. Иногда это расширение может простираться так далеко, что только благодаря великому чуду молодой человек может найти себе жену. В своей основе правила инцеста – способ, с помощью которого сохраняется семейная ячейка, а отношения внутри нее становятся личными и индивидуальными. Распространение правил инцеста на различные формы защиты всех молодых, детей всего общества, их защиты от эксплуатации или негуманного отношения к ним – лишь один из примеров того, как охранительные и защитные находки нашей человеческой истории служат моделями для регулирования более широких аспектов социального поведения.

Л.H. Толстой
Что такое искусство? [96 - См.: Толстой Л.Н. Собр. соч.: В 22 т. Т. 15. Статьи об искусстве и литературе. М.: Худож. лит., 1983. С. 76–82.]

V

   Что же такое искусство, если откинуть путающее все дело понятие красоты? Последние и наиболее понятные определения искусства, независимые от понятия красоты, будут следующие: искусство есть возникшая еще в животном царстве от полового чувства и от склонности к игре деятельность (Шиллер, Дарвин, Спенсер), сопровождаемая приятным раздражением нервной энергии (Грант-Аллен). Это будет определение физиолого-эволюционное. Или: искусство есть проявление вовне, посредством линий, красок, жестов, звуков, слов, эмоций, испытываемых человеком (Veron). Это будет определение опытное. По самым последним определениям Sully, искусство будет «the production of some permanent object or passing action, which is fitted not only to supply an active enjoyment to the producer, but to convey a pleasurable impression to a number of spectators or listeners quite apart from any personal advantage to be derived from» [97 - Воспроизведением некоторых предметов или преходящих действий, которое предназначено для того, чтобы вызвать не только наслаждение у художника, но и приятное впечатление у определенного числа зрителей или слушателей помимо личной выгоды, из этого извлекаемой (англ.).].
   Несмотря на преимущество этих определений перед определениями метафизическими, основанными на понятии красоты, определения эти все-таки далеко не точны. Первое определение физиолого-эволюционное неточно потому, что оно говорит не о самой деятельности, составляющей сущность искусства, а о происхождении искусства. Определение же по физиологическому воздействию на организм человека неточно потому, что под его определение могут быть подведены многие другие деятельности человека, как это и происходит в новых эстетиках, в которых к искусству причисляют приготовление красивых одежд и приятных духов и даже кушаний. Определение опытное, полагающее искусство в проявлении эмоции, неточно потому, что человек может проявить посредством линий, красок, звуков, слов свои эмоции и не действовать этим проявлением на других, и тогда это проявление не будет искусством.
   Третье же определение Sully неточно потому, что под производство предметов, доставляющих удовольствие производящему и приятное впечатление зрителям или слушателям без выгоды для них, может быть подведено показывание фокусов, гимнастических упражнений и другие деятельности, которые не составляют искусства, и наоборот, многие предметы, впечатление от которых получается неприятное, как, например, мрачная, жестокая сцена в поэтическом описании или на театре, составляют несомненные произведения искусства.
   Неточность всех этих определений происходит от того, что во всех этих определениях, так же как и в определениях метафизических, целью искусства ставится получаемое от него наслаждение, а не назначение его в жизни человека и человечества.
   Для того чтобы точно определить искусство, надо прежде всего перестать смотреть на него как на средство наслаждения, а рассматривать искусство, как одно из условий человеческой жизни. Рассматривая же так искусство, мы не можем не увидеть, что искусство есть одно из средств общения людей между собой.
   Всякое произведение искусства делает то, что воспринимающий вступает в известного рода общение с производившим или производящим искусство и со всеми теми, которые одновременно с ним, прежде или после его восприняли или воспримут то же художественное впечатление.
   Как слово, передающее мысли и опыты людей, служит средством единения людей, так точно действует и искусство. Особенность же этого средства общения, отличающая его от общения посредством слова, состоит в том, что словом один человек передает другому свои мысли, искусством же люди передают друг другу свои чувства.
   Деятельность искусства основана на том, что человек, воспринимая слухом или зрением выражения чувства другого человека, способен испытывать то же самое чувство, которое испытал человек, выражающий свое чувство.
   Самый простой пример: человек смеется – и другому человеку становится весело; плачет – человеку, слышащему этот плач, становится грустно; человек горячится, раздражается, а другой, глядя на него, приходит в то же состояние. Человек высказывает своими движениями, звуками голоса бодрость, решительность или, напротив, уныние, спокойствие, – и настроение это передается другим. Человек страдает, выражая стонами и корчами свое страдание, – и страдание это передается другим; человек высказывает свое чувство восхищения, благоговения, страха, уважения к известным предметам, лицам, явлениям, – и другие люди заражаются, испытывают те же чувства восхищения, благоговения, страха, уважения к тем же предметам, лицам, явлениям.
   Вот на этой-то способности людей заражаться чувствами других людей и основана деятельность искусства.
   Если человек заражает другого и других прямо непосредственно своим видом или производимыми им звуками в ту самую минуту, как он испытывает чувство, заставляет другого человека зевать, когда ему самому зевается, или смеяться, или плакать, когда сам чему-либо смеется или плачет, или страдать, когда сам страдает, то это еще не есть искусство.
   Искусство начинается тогда, когда человек с целью передать другим людям испытанное им чувство снова вызывает его в себе и известными внешними знаками выражает его.
   Так, самый простой случай: мальчик, испытавший, положим, страх от встречи с волком, рассказывает эту встречу и, для того чтобы вызвать в других испытанное им чувство, изображает себя, свое состояние перед этой встречей, обстановку, лес, свою беззаботность и потом вид волка, его движения, расстояние между ним и волком и т. п. Все это, если мальчик вновь при рассказе переживает испытанное им чувство, заражает слушателей и заставляет их пережить все, что и пережил рассказчик, – есть искусство. Если мальчик и не видал волка, но часто боялся его и, желая вызвать чувство испытанного им страха в других, придумал встречу с волком и рассказывал ее так, что вызвал своим рассказом то же чувство в слушателях, какое он испытывал, представляя себе волка, – то это тоже искусство. Точно так же будет искусство то, когда человек, испытав в действительности или в воображении ужас страдания или прелесть наслаждения, изобразил на полотне или мраморе эти чувства так, что другие заразились ими. И точно так же будет искусство, если человек испытал или вообразил себе чувство веселья, радости, грусти, отчаяния, бодрости, уныния и переходы этих чувств одного в другое и изобразил звуками эти чувства так, что слушатели заражаются ими и переживают их так же, как он переживал их.
   Чувства, самые разнообразные, очень сильные и очень слабые, очень значительные и очень ничтожные, очень дурные и очень хорошие, если только они заражают читателя, зрителя, слушателя, составляют предмет искусства. Чувство самоотречения и покорности судьбе или богу, передаваемое драмой; или восторга влюбленных, описываемое в романе; или чувство сладострастия, изображенное на картине; или бодрости, передаваемой торжественным маршем в музыке; или веселья, вызываемого пляской; или комизма, вызываемого смешным анекдотом; или чувство тишины, передаваемое вечерним пейзажем или убаюкивающею песней, – все это искусство.
   Как только зрители, слушатели заражаются тем же чувством, которое испытывал сочинитель, это и есть искусство.
   Вызвать в себе раз испытанное чувство и, вызвав его в себе, посредством движений, линий, красок, звуков, образов, выраженных словами, передать это чувство так, чтобы другие испытали то же чувство, – в этом состоит деятельность искусства. Искусство есть деятельность человеческая, состоящая в том, что один человек сознательно известными внешними знаками передает другим испытываемые им чувства, а другие люди заражаются этими чувствами и переживают их.
   Искусство не есть, как это говорят метафизики, проявление какой-то таинственной идеи, красоты, бога; не есть, как это говорят эстетики-физиологи, игра, в которой человек выпускает излишек накопившейся энергии; не есть проявление эмоций внешними знаками; не есть производство приятных предметов, главное – не есть наслаждение, а есть необходимое для жизни и для движения к благу отдельного человека и человечества средство общения людей, соединяющее их в одних и тех же чувствах.
   Как благодаря способности человека понимать мысли, выраженные словами, всякий человек может узнать все то, что в области мысли сделало для него все человечество, может в настоящем, благодаря способности понимать чужие мысли, стать участником деятельности других людей, и сам, благодаря этой способности, может передать усвоенные от других и свои, возникшие в нем, мысли современникам и потомкам; так точно и благодаря способности человека заражаться посредством искусства чувствами других людей ему делается доступно в области чувства все то, что пережило до него человечество, делаются доступны чувства, испытываемые современниками, чувства, пережитые другими людьми тысячи лет тому назад, и делается возможной передача своих чувств другим людям.
   Не будь у людей способности воспринимать все те переданные словами мысли, которые были передуманы прежде жившими людьми, и передавать другим свои мысли, люди были бы подобны зверям или Каспару Гаузеру.
   Не будь другой способности человека – заражаться искусством, люди едва ли бы не были еще более дикими и, главное, разрозненными и враждебными.
   И потому деятельность искусства есть деятельность очень важная, столь же важная, как и деятельность речи, и столь же распространенная.
   Как слово действует на нас не только проповедями, речами и книгами, а всеми теми речами, которыми мы передаем друг другу наши мысли и опыты, так и искусство, в обширном смысле слова, проникает всю нашу жизнь, и мы только некоторые проявления этого искусства называем искусством, в тесном смысле этого слова.
   Мы привыкли понимать под искусством только то, что мы читаем, слышим и видим в театрах, концертах и на выставках, здания, статуи, поэмы, романы… Но все это есть только самая малая доля того искусства, которым мы в жизни общаемся между собой. Вся жизнь человеческая наполнена произведениями искусства всякого рода, от колыбельной песни, шутки, передразнивания, украшений жилищ, одежды, утвари до церковных служб, торжественных шествий. Все это деятельность искусства. Так что называем мы искусством в тесном смысле этого слова не всю деятельность людскую, передающую чувства, а только такую, которую мы почему-нибудь выделяем из всей этой деятельности и которой придаем особенное значение.
   Такое особенное значение придавали всегда все люди той части этой деятельности, которая передавала чувства, вытекающие из религиозного сознания людей, и эту-то малую часть всего искусства называли искусством в полном смысле этого слова.
   Так смотрели на искусство люди древности: Сократ, Платон Аристотель. Так же смотрели на искусство и пророки еврейские и древние христиане; так же понималось оно и понимается магометанами и так же понимается религиозными людьми народа в наше время.
   Некоторые учители человечества, как Платон в своей «Республике», и первые христиане, и строгие магометане, и буддисты часто даже отрицали всякое искусство.
   Люди, смотрящие так на искусство и в противоположность нынешнему взгляду, по которому считается всякое искусство хорошим, как скоро оно доставляет наслаждение, считали и считают, что искусство, в противоположность слову, которое можно не слушать, до такой степени опасно тем, что оно заражает людей против их воли, что человечество гораздо меньше потеряет, если всякое искусство будет изгнано, чем если будет допущено какое бы то ни было искусство.
   Такие люди, отрицавшие всякое искусство, очевидно, были не правы, потому что отрицали то, чего нельзя отрицать – одно из необходимых средств общения, без которого не могло бы жить человечество. Но не менее не правы люди нашего европейского цивилизованного общества, круга и времени, допуская всякое искусство, лишь бы только оно служило красоте, то есть доставляло людям удовольствие.
   Прежде боялись, как бы в число предметов искусства не попали предметы, развращающие людей, и запрещали его все. Теперь же только боятся, как бы не лишиться какого-нибудь наслаждения, даваемого искусством, и покровительствуют всякому. И я думаю, что последнее заблуждение гораздо грубее первого и что последствия его гораздо вреднее.

XX
Заключение

   Я сделал, как умел, занимавшую меня 15 лет работу о близком мне предмете – искусстве. Говоря, что предмет этот 15 лет занимал меня, я не хочу сказать того, чтобы я пятнадцать лет писал это сочинение, а только то, что 15 лет назад я начал писать об искусстве, думая, что, взявшись за эту работу, тотчас же без отрыва окончу ее; но оказалось, что мысли мои об этом предмете были тогда еще настолько неясны, что я не мог удовлетворительно для себя изложить их. С тех пор я не переставая думал об этом предмете и раз шесть или семь принимался писать, но всякий раз, написав довольном много, чувствовал себя не в состоянии довести дело до конца и оставлял работу. Теперь я кончил эту работу, и, как ни плохо я ее сделал, я надеюсь на то, что основная мысль моя о том ложном пути, на котором стало и по которому идет искусство нашего общества, и о причине этого, и о том, в чем состоит истинное назначение искусства, – верна, и что поэтому труд мой, хотя и далеко неполный, требующий многих и многих разъяснений и добавлений, не пропадет даром и искусство рано или поздно сойдет с того ложного пути, на котором оно стоит. Но для того, чтобы это было и чтобы искусство приняло новое направление, нужно, чтобы другая, столь же важная духовная человеческая деятельность – наука, в тесной зависимости от которой всегда находится искусство, – точно так же, как и искусство, также сошла с того ложного пути, на котором она находится.
   Наука и искусство так же тесно связаны между собой, как легкие и сердце, так что если один орган извращен, то и другой не может правильно действовать.
   Наука истинная изучает и вводит в сознание людей те истины, знания, которые людьми известного времени и общества считаются самыми важными. Искусство же переводит эти истины из области знания в область чувства. И потому если путь, по которому идет наука, ложен, то так же ложен будет и путь искусства. Наука и искусство подобны тем баркам с завозным якорем, так называемым машинам, которые прежде ходили по рекам. Наука, как те лодки, которые завозят вперед и закидывают якоря, приготавливает то движение, направление которого дано религией, искусство же, как тот ворот, который работает на барке, подтягивая барку к якорю, совершает самое движение. И потому ложная деятельность науки неизбежно влечет за собой столь же ложную деятельность искусства.
   Как искусство вообще есть передача всякого рода чувств, – но искусством, в тесном смысле этого слова, мы называем только то, которое передает чувства, признаваемые нами важными, – так и наука вообще есть передача всех возможных знаний, – но наукой, в тесном смысле этого слова, мы называем только ту которая передает знания, признаваемые нами важными.
   Определяет же для людей степень важности как чувств, передаваемых искусством, так и знаний, передаваемых наукой, религиозное сознание известного времени и общества, то есть общее понимание людьми этого времени и общества назначения их жизни.
   То, что более всего содействует исполнению этого назначения, то изучается более всего и считается главной наукой; то, что менее, то менее и считается менее важной наукой; то, что совсем не содействует исполнению назначения человеческой жизни, то вовсе не изучается, или если и изучается, то это изучение не считается наукой. Так это было всегда, так должно быть и теперь, потому что такое свойство человеческого знания и человеческой жизни. Но наука высших классов нашего времени, не только не признавая никакой религии, но считая всякую религию только суеверием, не могла и не может сделать этого.
   И потому люди науки нашего времени утверждают, что они равномерно изучают все, но так как всего слишком много (все – это бесконечное количество предметов) и равномерно изучать всего нельзя, то это только утверждается в теории; в действительности же изучается не все и далеко не равномерно, а только то, что, с одной стороны, нужнее, а с другой – приятнее тем людям, которые занимаются наукой. Нужнее же всего людям науки, принадлежащим к высшим классам, удержать тот порядок, при котором эти классы пользуются своими преимуществами; приятнее же то, что удовлетворяет праздной любознательности, не требует больших умственных усилий и может быть практически применяемо.
   И потому один отдел наук, включающий в себя богословие, философию, примененную к существующему порядку, такую же историю и политическую экономию, занимается преимущественно тем, чтобы доказывать то, что существующий строй жизни есть тот самый, который должен быть, который произошел и продолжает существовать по неизменным, не подлежащим человеческой воле законам, и что поэтому всякая попытка нарушения его незаконна и бесполезна. Другой же отдел – науки опытной, включающей в себя математику, астрономию, химию, физику, ботанику и все естественные науки, занимается только тем, что не имеет прямого отношения к жизни человеческой, что любопытно и из чего могут быть сделаны выгодные для жизни людей высших классов приложения. Для оправдания же того выбора предметов изучения, которое сделали люди науки нашего времени соответственно своему положению, они придумали, совершенно подобно теории искусства для искусства, теорию науки для науки.
   Как по теории искусства для искусства выходит, что занятие всеми теми предметами, которые нам нравятся, есть искусство, так и по теории науки для науки изучение предметов, которые нас интересуют, есть наука.
   Так что одна часть науки, вместо изучения того, как должны жить люди, чтобы исполнить свое назначение, доказывает законность и неизменность дурного и ложного существующего строя жизни; другая же – опытная наука – занимается вопросами простой любознательности или техническими усовершенствованиями.
   Первый отдел наук вреден не только тем, что он запутывает понятия людей и дает ложные решения, но еще тем, что он существует и занимает место, которое должна бы занять истинная наука. Он вреден тем, что всякому человеку, для того чтобы приступить к изучению важнейших вопросов жизни, необходимо прежде решения их еще опровергать те веками нагроможденные и всеми силами изобретательности ума поддерживаемые постройки лжи по каждому из самых существенных вопросов жизни.
   Второй же отдел – тот самый, которым так особенно гордится современная наука и который многими считается единственной настоящей наукой, – вреден тем, что отвлекает внимание людей от предметов действительно важных к предметам ничтожным, и, кроме того, прямо вреден тем, что при том ложном порядке вещей, который оправдывается и поддерживается первым отделом наук, большая часть технических приобретений этого отдела опытной науки обращается не на пользу, а на вред человечеству.
   Ведь только людям, посвятившим на это изучение свою жизнь, кажется, что все те открытия, которые делаются в области естественных наук, суть дела очень важные и полезные. Но это кажется этим людям только потому, что они не глядят вокруг себя и не видят того, что действительно важно. Стоит им только оторваться от того психологического микроскопа, под которым они рассматривают изучаемые предметы, и взглянуть вокруг себя, чтобы увидать, как ничтожны все, доставляющие им такую наивную гордость, знания, – не говорю уже о воображаемой геометрии, спектральном анализе Млечного Пути, форме атомов, размерах черепов людей каменного периода и т. п. пустяках, но даже и знания о микроорганизмах, икс-лучах, и т. п., в сравнении с теми знаниями, которые мы забросили и отдали на извращение профессорам богословия, юриспруденции, политической экономии, финансовой науки и др. Стоит нам только оглянуться вокруг себя, и мы увидим, что свойственная настоящей науке деятельность не есть изучение того, что случайно заинтересовало нас, а того, как должна быть учреждена жизнь человеческая, – те вопросы религии, нравственности, общественной жизни, без разрешения которых все наши познания природы вредны или ничтожны.
   Мы очень радуемся и гордимся тем, что наша наука дает нам возможность воспользоваться энергией водопада и заставить эту силу работать на фабриках, или тому, что мы пробили туннели в горах, и т. п. Но горе в том, что эту силу водопада мы заставляем работать не на пользу людей, а для обогащения капиталистов, производящих предметы роскоши или орудия человекоистребления. Тот же динамит, которым мы рвем горы, чтобы пробивать в них туннели, мы употребляем для войны, от которой мы не только не хотим отказаться, но которую считаем необходимою и к которой не переставая готовимся.
   Если же мы теперь умеем привить предохранительный дифтерит, найти Х-лучами иголку в теле, выправить горб, вылечить сифилис, делать удивительные операции и т. п., то и этими приобретениями, будь они даже неоспоримы, мы не стали бы гордиться, если бы мы вполне понимали действительное назначение настоящей науки. Если бы хоть 1/10 тех сил, которые тратятся теперь на предметы простого любопытства и практического применения, тратились на истинную науку, учреждающую жизнь людей, то у большей половины теперь больных людей не было бы тех болезней, от которых вылечивается крошечная часть в клиниках и больницах; не было бы воспитанных на фабриках худосочных, горбатых детей, не было бы, как теперь, смертности 50 процентов детей, не было бы вырождения целых поколений, не было бы проституции, не было бы сифилиса, не было бы убийства сотен тысяч на войнах, не было бы тех ужасов безумия и страдания, которые теперешняя наука считает необходимым условием человеческой жизни.
   Мы так извратили понятие науки, что людям нашего времени странно кажется упоминание о таких науках, которые сделали бы то, чтобы не было смертности детей, не было проституции, сифилиса, не было бы вырождения целых поколений и массового убийства людей. Нам кажется, что наука только тогда наука, когда человек в лаборатории переливает из склянки в склянку жидкости, разлагает спектр, режет лягушек и морских свинок, разводит на особенном научном жаргоне смутные самому ему полупонятные теологические, философские, исторические, юридические, политико-экономические кружева условных фраз, имеющих целью показать, что то, что есть, то и должно быть.
   Но ведь наука, настоящая наука, – такая наука, которая действительно заслуживала бы то уважение, которого теперь требуют себе люди одной, наименее важной части науки, вовсе не в этом, – настоящая наука в том, чтобы узнать, чему должно и чему не должно верить, – узнать, как должно и как не должно учредить совокупную жизнь людей: как учредить половые отношения, как воспитывать детей, как пользоваться землей, как возделывать ее самому без угнетения других людей, как относиться к иноземцам, как относиться к животным и многое другое, важное для жизни людей.
   Такова всегда была истинная наука, и таковою она должна быть. И такая наука зарождается в наше время; но, с одной стороны. Такая истинная наука отрицается и опровергается всеми теми учеными, которые защищают существующий строй жизни; с другой стороны, она считается пустою и ненужною, ненаучною наукой теми, которые заняты науками опытными.
   Являются, например, сочинения и проповеди, доказывающие устарелость и нелепость религиозного фанатизма, необходимость установления разумного, соответствующего времени, религиозного миросозерцания, а многие теологи заняты тем, чтобы опровергнуть эти сочинения и опять снова и снова изощрять свой ум для поддерживания и оправдания давно отживших суеверий. Или является проповедь о том, что одна из главных причин бедствий народа есть безземельность пролетариата, существующая на Западе. Казалось бы, наука, настоящая наука должна бы приветствовать такую проповедь и разрабатывать дальнейшие выводы из этого положения. Но наука нашего времени не делает ничего подобного: напротив, политическая экономия доказывает обратное, а именно, что земельная собственность, как и всякая другая, должна все более сосредоточиваться в руках малого числа владельцев, как это, например, утверждают современные марксисты. Точно так же, казалось бы дело настоящей науки доказывать неразумность и невыгоду войны, смертной казни, или бесчеловечность и губительность проституции, или бессмысленность, вред и безнравственность употребления наркотиков и животной пищи, или неразумность, зловредность и отсталость патриотического фанатизма. И такие сочинения есть, но все они считаются ненаучными. Научными же считаются или такие сочинения, которые доказывают, что все эти явления должны быть, или такие, которые занимаются вопросами праздной любознательности, не имеющими никакого отношения к человеческой жизни.
   Поразительно ясно видно уклонение науки нашего времени от ее истинного назначения по тем идеалам, которые ставят себе некоторые люди науки и которые не отрицаются и признаются большинством ученых.
   Идеалы эти не только высказываются в глупых модных книжках, описывающих мир через 1000, 3000 лет, но и социологами, считающими себя серьезными учеными. Идеалы эти состоят в том, что пища, вместо того чтобы добываться земледелием и скотоводством из земли, будет готовиться в лабораториях химическим путем и что труд человеческий будет почти весь заменен утилизированными силами природы.
   Человек не будет, как теперь, съедать яйцо, снесенное воспитанной им курицей, или хлеб, выращенный на своем поле, или яблоко с дерева, которое он воспитал годами и которое цвело и зрело на его глазах, а будет есть вкусную, питательную пищу, которая будет готовиться в лабораториях совокупными трудами многих людей, в которых и он будет принимать маленькое участие.
   Трудиться же человеку почти не будет надобности, так что все люди будут в состоянии предаваться той самой праздности, которой теперь предаются высшие властвующие классы.
   Ничто очевиднее этих идеалов не показывает того, до какой степени наука нашего времени отклонилась от истинного пути.
   Люди нашего времени, огромное большинство людей не имеют хорошего и достаточного питания (точно то же относится и к жилищу, и к одежде, и всем первым потребностям). Кроме того, это же огромное большинство людей вынуждено во вред своему благосостоянию сверхсильно непрестанно работать. И то и другое бедствие очень легко устраняется уничтожением взаимной борьбы, роскоши, неправильного распределения богатств, вообще уничтожением ложного, вредного порядка вещей и установлением разумной жизни людей. Наука же считает, что существующий порядок вещей неизменен, как движение светил, и что поэтому задача науки не в уяснении ложности этого порядка и установления нового, разумного строя жизни, а в том, чтобы при этом существующем порядке накормить всех людей и дать им возможность быть столь же праздными, как праздны теперь властвующие классы, живущие развращенной жизнью.
   При этом забывается, что питание хлебом, овощами, плодами, выращиваемыми своими трудами на земле, есть самое приятное и здоровое, легкое и естественное питание и что труды упражнений своих мускулов есть такое же необходимое условие жизни, как окисление крови посредством дыхания.
   Придумывать средства для того, чтобы люди при том ложном распределении собственности и труда могли хорошо питаться посредством химического приготовления пищи и могли заставить вместо себя работать силы природы, все равно, что придумывать средство накачивания кислорода в легкие человека, находящегося в запертом помещении с дурным воздухом, когда для этого только нужно перестать держать этого человека в запертом помещении.
   Лаборатория для выработки пищи устроена в мире растений и животных такая, лучше которой не устроят никакие профессора, и для пользования плодами в этой лаборатории и для участия в ней человеку нужно только отдаваться всегда радостной потребности труда, без которого жизнь человека мучительна. И вот люди науки нашего века вместо того, чтобы все силы свои употребить на устранение того, что препятствует человеку пользоваться этими уготованными для него благами, признают то положение, при котором человек лишен этих благ, неизменным и вместо того, чтобы устроить жизнь людей так, чтобы они могли радостно работать, питаться от земли, придумывают средства сделать его искусственным уродом. Все равно как вместо того, чтобы вывести человека из заперти на чистый воздух, придумывать средства, как бы накачать в него кислорода сколько нужно и сделать так, чтобы он мог жить не дома, а в душном подвале.
   Не могли бы существовать такие ложные идеалы, если б наука не стояла на ложном пути.
   А между тем чувства, передаваемые искусством, зарождаются на основании данных науки.
   Какие же может вызвать чувства такая, стоящая на ложном пути, наука? Один отдел этой науки вызывает чувства отсталые, пережитые человечеством и для нашего времени дурные и исключительные. Другой же отдел, занимаясь изучением предметов, не имеющих отношения к жизни человеческой по самому существу своему, не может служить основой искусству.
   Так что искусство нашего времени, для того чтобы быть искусством, должно само, помимо науки, прокладывать себе путь или пользоваться указаниями непризнанной науки, отрицаемой ортодоксальною частью науки. Это самое и делает искусство, когда оно хоть отчасти исполняет свое назначение.
   Надо надеяться, что та работа, попытку которой я сделал об искусстве, будет сделана и о науке, что будет указана людям неверность теории науки для науки, и будет ясно показана необходимость признания христианского учения в истинном его значении, и что на основании этого учения будет сделана переоценка всех тех знаний, которыми мы владеем и так гордимся, будет показана второстепенность и ничтожность знаний опытных и первостепенность и важность знаний религиозных, нравственных и общественных, и что знания эти не будут, как теперь, предоставлены руководительству одних высших классов, а будут составлять главный предмет всех тех свободных и любящих истину людей, которые, не всегда в согласии с высшими классами, но вразрез с ними, двигали истинную науку жизни.
   Науки же математические, астрономические, физические, химические и биологические так же, как технические и врачебные, будут изучаемы только в той мере, в которой они будут содействовать освобождению людей от религиозных, юридических и общественных обманов или будут служить благу всех людей, а не одного класса.
   Только тогда наука перестанет быть тем, чем она есть теперь: с одной стороны, системою софизмов, нужных для поддержания отжившего строя жизни, с другой стороны, бесформенной кучей всяких, большею частью мало или вовсе ни на что не нужных знаний, а будет стройным органическим целым, имеющим определенное, понятное всем людям и разумное назначение, а именно: вводить в сознание людей те истины, которые вытекают из религиозного сознания нашего времени.
   И только тогда и искусство, всегда зависящее от науки, будет тем, чем оно может и должно быть, – столь же важным, как и наука, органом жизни и прогресса человечества.
   Искусство не есть наслаждение, утешение или забава; искусство есть великое дело. Искусство есть орган жизни человечества, переводящий разумное сознание людей в чувство. В наше время общее религиозное сознание людей есть сознание братства людей и блага их во взаимном единении. Истинная наука должна указать различные образы приложения этого сознания к жизни. Искусство должно переводить это сознание в чувство.
   Задача искусства огромна: искусство, настоящее искусство, с помощью науки руководимое религией, должно сделать то, чтобы то мирное сожительство людей, которое соблюдается теперь внешними мерами, – судами, полицией, благотворительными учреждениями, инспекциями работ и т. п., – достигалось свободной и радостной деятельностью людей. Искусство должно устранять насилие.
   И только искусство может сделать это.
   Все то, что теперь, независимо от страха насилия и наказания, делает возможною совокупную жизнь людей (а в наше время уже огромная доля порядка жизни основана на этом), все это сделано искусством. Если искусством могли быть переданы обычаи так-то обращаться с религиозными предметами, так-то с родителями, с детьми, с женами, с родными, с чужими, с иноземцами, так-то относиться к старшим, к высшим, так-то к страдающим, так-то к врагам, к животным – и это соблюдается поколениями миллионов людей не только без малейшего насилия, но так, что этого ничем нельзя поколебать, кроме как искусством, – то тем же искусством могут быть вызваны и другие, ближе соответствующие религиозному сознанию нашего времени обычаи. Если искусством могло быть передано чувство благоговения к иконе, к причастию, к лицу короля, стыд пред изменой товариществу, преданность знамени, необходимость мести за оскорбление, потребность жертвы своих трудов для постройки и украшения храмов, обязанности защиты своей чести или славы отечества, то то же искусство может вызвать и благоговение к достоинству каждого человека, к жизни каждого животного, может вызвать стыд перед роскошью, перед насилием, перед местью, перед пользованием для своего удовольствия предметами, которые составляют необходимое для других людей; может заставить людей свободно и радостно, не замечая этого, жертвовать собою для служения людям.
   Искусство должно сделать то, чтобы чувства братства и любви к ближним, доступные теперь только лучшим людям общества, стали привычными чувствами, инстинктом всех людей. Вызывая в людях, при воображаемых условиях, чувства братства и любви, религиозное искусство приучит людей в действительности, при тех же условиях, испытывать те же чувства, проложит в душах людей те рельсы, по которым естественно пойдут поступки жизни людей, воспитанных искусством. Соединяя же всех самых различных людей в одном чувстве и уничтожая разделение, всенародное искусство воспитает людей к единению, покажет им не рассуждением, но самою жизнью радость всеобщего единения вне преград, поставленных жизнью.
   Назначение искусства в наше время – в том, чтобы перевести из области рассудка в область чувства истину о том, что благо людей в их единении между собою, и установить на место царствующего теперь насилия то царство божие, то есть любви, которое представляется всем нам высшею целью жизни человечества.
   Может быть, в будущем наука откроет искусству еще новые, высшие идеалы, и искусство будет осуществлять их; но в наше время назначение искусства ясно и определенно. Задача христианского искусства – осуществление братского единения людей.

Э. Фромм
Здоровое общество [98 - В кн.: Психоанализ и культура: Избранные труды К. Хорни и Э. Фромма. М.: Юрист, 1995. С. 283–291.]

Глава II
Может ли общество быть больным?

Патология нормальности [99 - В этой главе я использовал свою статью «Individual and Social Origins of Neurosis», Am. Soc. Rev. IX, 4,1944, p. 380 if. (Прим. автора).]

   Утверждать, что обществу в целом может не хватать психического здоровья, – значит исходить из спорного предположения, противоположного позиции социологического релятивизма [100 - Релятивизм (лат. rclativus – относительный) – методологический принцип, состоящий в метафизической абсолютизации относительности и условности знаний, ведущий к отрицанию возможности познания объективной истины.Социологический релятивизм – релятивистский подход к решению социологических проблем, т. е. признание относительного и условного характера социологических знаний, исключающего объективный и всеобщий критерий их оценки.], разделяемой большинством представителей общественных наук нашего времени. Эти ученые исходят из того, что каждое общество нормально постольку, поскольку оно функционирует, и что патологию можно определить только как недостаточную приспособленность индивида к образу жизни его общества.
   Говорить о «здоровом обществе» – значит базироваться на посылке, отличной от социологического релятивизма. Это имеет смысл только в том случае, если мы допускаем, что возможно существование психически нездорового общества; это, в свою очередь, предполагает существование всеобщих критериев душевного здоровья, применимых к роду человеческому как таковому, на основании которых можно судить о состоянии здоровья любого общества. Эта позиция нормативного гуманизма [101 - Нормативный гуманизм – понятие, введенное Фроммом для обозначения позиции, исходящей из признания того, что у человека есть специфически человеческие потребности, которые необходимо удовлетворять. Причем не человек должен приспосабливаться к обществу, а общество должно считать удовлетворение человеческих потребностей нормой своего функционирования.] основана на нескольких главных предпосылках.
   Человека как вид можно определить не только с точки зрения анатомии и физиологии; для представителей этого вида характерны общие психические свойства, законы, управляющие их умственной и эмоциональной деятельностью, а также стремление к удовлетворительному разрешению проблем человеческого существования. Впрочем, наши знания о человеке все же настолько несовершенны, что мы пока не можем строго определить человека в психологическом плане. Задача «науки о человеке» – составить, наконец, точное описание того, что с полным основанием называется природой человека. То, что зачастую называли природой человека, оказывалось всего лишь одним из ее многочисленных проявлений (к тому же нередко патологическим); причем, как правило, эти ошибочные определения использовали для защиты данного типа общества, представляя его как неизбежный результат, соответствующий психическому складу человека.
   В противовес такому реакционному использованию понятия природы человека либералы начиная с XVIII в. подчеркивали изменчивость человеческой натуры и решающее влияние на нее окружающей среды. Такая постановка вопроса, при всей се правильности и важности, побудила многих представителей общественных наук предположить, будто психический склад человека не определяется присущими ему самому свойствами, а являет собой как бы чистый лист бумаги, на который общество и культура наносят свои письмена. Это предположение столь же несостоятельно и разрушительно для общественного прогресса, как и противоположное. Действительная проблема заключается в том, чтобы из множества проявлений человеческой природы (как нормальных, так и патологических), насколько мы можем их наблюдать у разных индивидов и в разных культурах, установить ее основу, общую для всего человеческого рода. Кроме того, задача состоит в том, чтобы выявить имманентные [102 - Имманентный (лат. immanens – пребывающий в чем-либо, свойственный чему-либо) – нечто внутренне присущее какому-либо предмету, явлению, процессу.] человеческой природе законы, а также неотъемлемые цели ее преобразования и развития.
   Такое понимание человеческой природы отличается от общепринятого смысла термина «природа человека». Преобразуя окружающий его мир, человек вместе с тем изменяет в ходе истории и самого себя. Он как бы является своим собственным творением. Но подобно тому как он может преобразовать и видоизменить природные материалы только сообразно их природе, точно так же он может преобразовать и изменить себя только в соответствии со своей собственной природой. Развертывание потенций и преобразование их в меру своих возможностей – вот что человек действительно совершает в процессе истории. Изложенную здесь точку зрения нельзя считать ни исключительно «биологической», ни только «социологической», поскольку эти два аспекта проблемы следует рассматривать в неразрывном единстве. В ней скорее преодолевается их дихотомия [103 - Дихотомия (греч. dichotomia – разделение надвое) – деление понятия на две части, обладающие противоположными свойствами. Основой дихотомии является противоречивость целого, поэтому термин «дихотомия» часто используется как синоним противоречия. В данном случае термином «дихотомия» обозначена возможность выбора между биологическим и социологическим подходами к человеку, противоположность которых Фромм пытается преодолеть, предлагая рассматривать человека в целостности его существования.] благодаря предположению, что основные страсти и побуждения человека проистекают из целостного человеческого существования, что их можно выявить и определить, причем одни из них ведут к здоровью и счастью, другие – к болезням и несчастью. Ни один общественный строй не создает эти фундаментальные устремления, но лишь определяет, каким именно из ограниченного набора потенциальных страстей предстоит проявиться или возобладать. Какими бы ни представали люди в каждой данной культуре, они всегда суть яркое выражение человеческого естества, но такое выражение, спецификой которого, однако, является его зависимость от социальных законов жизни данного общества. Подобно тому как ребенок при рождении обладает всеми потенциальными человеческими возможностями, которым предстоит развиться при благоприятных социальных и культурных условиях, так и человеческий род развивается в ходе истории, становясь тем, чем он потенциально является.
   Подход нормативного гуманизма основан на допущении, что проблему человеческого существования, как и любую другую, можно решить правильно и неправильно, удовлетворительно и неудовлетворительно. Если человек достигает в своем развитии полной зрелости в соответствии со свойствами и законами человеческой природы, то он обретает душевное здоровье. Неудача такого развития приводит к душевному заболеванию. Из этой посылки следует, что мерилом психического здоровья является не индивидуальная приспособленность к данному общественному строю, а некий всеобщий критерий, действительный для всех людей, – удовлетворительное решение проблемы человеческого существования.
   Ничто так не вводит в заблуждение относительно состояния умов в обществе, как «единодушное одобрение» принятых представлений. При этом наивно полагают, что если большинство людей разделяют определенные идеи или чувства, то тем самым доказывается обоснованность последних. Нет ничего более далекого от истины, чем это предположение. Единодушное одобрение само по себе никак не связано ни с разумом, ни с душевным здоровьем. Подобно тому как бывает «foIie a deux» [104 - «Безумие вдвоем» (фр.).], существует и «folie a millions» [105 - «Безумие миллионов» (фр.).]. Ведь от того, что миллионы людей подвержены одним и тем же порокам, эти пороки не превращаются в добродетели; от того, что множество людей разделяют одни и те же заблуждения, эти заблуждения не превращаются в истины, а от того, что миллионы людей страдают от одних и тех же форм психической патологии, эти люди не выздоравливают.
   Между индивидуальными и социальными психическими заболеваниями есть, однако, важное различие, предполагающее дифференциацию понятий ущербность и невроз. Если человеку не удается достичь свободы, спонтанности [106 - Спонтанность (лат. spontaneous – добровольный, произвольный) – самопроизвольность, самодвижение, вызванное не внешними факторами, а внутренними причинами.], подлинного самовыражения, то его можно считать глубоко ущербным, коль скоро мы допускаем, что каждое человеческое существо объективно стремится достичь свободы и непосредственности выражения чувств. Если же большинство членов данного общества не достигают этой цели, то мы имеем дело с социально заданной ущербностью. И поскольку она присуща не одному индивиду, а многим, он не осознает ее как неполноценность, ему не угрожает ощущение собственного отличия от других, сходного с отверженностью. Его возможный проигрыш в богатстве жизненных впечатлений, в подлинном переживании счастья восполняется безопасностью, которую он обретает, приноравливаясь к остальному человечеству, насколько он его знает. Не исключено, что сама эта ущербность возведена обществом, в котором он живет, в ранг добродетели и поэтому способна усилить его ощущение уверенности в достигнутом успехе.
   Примером тому может служить чувство вины и беспокойства, которое вызывала в людях доктрина Кальвина [107 - Кальвин Жан (1509–1564) – деятель Реформации, основатель кальвинизма– одного из направлений протестантизма. В 1534 г. бежал из Франции и с 1542 г. стал фактическим диктатором в Женеве, где ввел суровый режим господства реформистской церкви, следившей за частной жизнью граждан.Кальвин выдвинул доктрину об абсолютном предопределении, согласно которой лишь избранные Богом предназначены к спасению, т. е. удача или банкротство, успех или прозябание зависят не от деятельности или способностей человека, а от предопределения свыше. Проповедовал мирской аскетизм, внедрял в сознание верующих чувство вины перед Богом и церковью, отличался религиозной нетерпимостью.]. Человек, преисполненный чувства собственного бессилия и ничтожества, постоянно мучимый сомнениями, будет ли он спасен или осужден на вечные муки, едва ли способен на подлинную радость, а потому может считаться глубоко ущербным. Однако обществом была задана именно такая ущербность: она ценилась особенно высоко, поскольку с ее помощью индивид был защищен от невроза, неизбежного в рамках иной культуры, в которой та же самая ущербность вызывала бы у него чувство полного несоответствия окружающему миру и изолированности от него.
   Спиноза [108 - Спиноза Бенедикт (Барух) (1632–1677) – нидерландский философ-материалист, атеист. Сторонник пантеизма, т. е. последовательного отождествления Бога и природы.Спиноза рассматривал человека как часть природы, считал, что он включен в универсальные причинные связи и тем самым его поведение полностью детерминировано. Большое внимание уделял этике, центральным понятием которой является свободный человек.] очень четко сформулировал проблемы социально заданной ущербности. Он писал: «В самом деле, мы видим, что иногда какой-либо один объект действует на людей таким образом, что, хотя он и не существует в наличности, однако они бывают уверены, что имеют его перед собой, и когда это случается с человеком бодрствующим, то мы говорим, что он сумасшествует или безумствует… Но когда скупой ни о чем не думает, кроме наживы и денег, честолюбец — ни о чем, кроме славы, и т. д. то мы не признаем их безумными, так как они обыкновенно тягостны для нас и считаются достойными ненависти. На самом же деле скупость, честолюбие, разврат и т. д. составляют виды сумасшествия. Хотя и не причисляются к болезням» [109 - Spinoza. Ethics, IV Prop. 44 Schol. (прим. автора). Цит. по: Спиноза Б. Этика // Избр. Произведения в 2 т. М., 1957. Т. I. С. 558–559. (Прим. ред.)].
   Эти слова были написаны несколько столетий тому назад; они и до сих пор верны, хотя в настоящее время различные виды ущербности наперед заданы обществом в такой степени, что обычно уже не вызывают раздражения или презрения. В наши дни мы сталкиваемся с человеком, который действует и чувствует, как автомат; он никогда не испытывает переживаний, которые действительно были бы его собственными; он ощущает себя точно таким, каким, по его мнению, его считают другие; его искусственная улыбка пришла на смену искреннему смеху, а ничего не значащая болтовня заняла место словесного общения; он испытывает унылое чувство безнадежности вместо действительной боли. В отношении такого человека можно отметить два момента. Во-первых, он страдает от недостатка спонтанности и индивидуальности, что может оказаться невосполнимым. В то же время он существенно не отличается от миллионов других людей, находящихся в таком же положении. Для большинства из них общество предусматривает модели поведения, дающие им возможность сохранить здоровье, несмотря на свою ущербность. Выходит, что каждое общество как бы предлагает собственное средство против вспышки явных невротических симптомов, являющихся следствием порождаемой им ущербности.
   Предположим, что в западной цивилизации всего на четыре недели перестали бы работать кино, радио, телевидение, были бы отменены спортивные мероприятия, прекратился бы выпуск газет. Если таким образом перекрыть главные пути спасения бегством, то каковы будут последствия для людей, предоставленных самим себе? Я не сомневаюсь, что даже за такое короткое время возникнут тысячи нервных расстройств и еще многие тысячи людей окажутся в состоянии сильной тревоги, дающем картину, аналогичную той, которая клинически диагностируется как «невроз» [110 - Я провел специальный эксперимент с разными группами выпускников колледжа, которым было предложено представить себе, что им надо пробыть три дня в одиночестве в своей комнате без радио и развлекательной литературы, правда, при наличии «хороших» книг, нормального питания и всего необходимого для физического комфорта. Молодых людей попросили представить себе, какова была бы их реакция на подобный эксперимент. Приблизительно 90 % ответов в каждой группе показали реакцию, колеблющуюся от чувства неудержимой паники до крайне тягостного ощущения; возможные пути преодоления такого мучительного состояния молодые люди видели в продолжительном сне, выполнении разного рода мелких домашних дел, сопровождаемом нетерпеливым ожиданием конца назначенного срока. И лишь незначительное меньшинство ответили, что чувствовали бы себя легко и с удовольствием провели бы время наедине с собой (прим. автора).]. Если при этом устранить средства, позволяющие подавить реакцию на социальную заданную ущербность, то перед нами предстанет явное заболевание.
   Для меньшинства людей модель поведения, предлагаемая обществом, оказывается неэффективной. Обычно это происходит с теми, кто подвержен более серьезной индивидуальной ущербности, чем рядовой человек, в результате чего средства, предоставляемые культурой, оказываются недостаточными для предотвращения открытой вспышки болезни. (Возьмем, к примеру, человека, жизненная цель которого – достижение власти и славы. Хотя сама по себе эта цель явно патологическая, существует тем не менее разница между одним человеком, прилагающим усилия, чтобы на практике достичь желаемого, и другим, более тяжело больным, который остается во власти инфантильных притязаний, ничего не предпринимает для осуществления своего желания в ожидании чуда и, испытывая в результате все большее и большее бессилие, приходит к конце концов к горькому ощущению собственной бесполезности и разочарованию.) Но существуют и такие люди, которые структурой своего характера, а следовательно, и конфликтами, отличаются от большинства других, поэтому средства, эффективные для большей части их собратьев, не могут им помочь. Среди них мы иногда встречаем людей честнее -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

чувствительнее остальных, которые именно в силу этих свойств не могут принять предлагаемых культурой «успокаивающих» средств, хотя в то же время у них не хватает ни сил, ни здоровья чтобы наперекор всему спокойно жить по-своему.
   В результате рассмотренного различия между неврозом и социально заданной ущербностью может сложиться впечатление, что стоит только обществу принять меры против вспышки явных симптомов, как все оказывается в порядке, и оно может продолжать беспрепятственно функционировать, сколь бы ни была велика ущербность, порождаемая им. Однако история показывает, что это не так.
   Действительно, в отличие от животных человек проявляет почти безграничную приспособляемость; он может есть почти все, может жить практически в любых климатических условиях и приспосабливаться к ним, и вряд ли найдется такое психическое состояние, которого он не мог бы вынести и в котором не способен был бы жить. Он может быть свободным или рабом, жить в богатстве и роскоши или влачить полуголодное существование, может вести мирную жизнь или жизнь воина, быть эксплуататором и грабителем или членом братства, связанного узами сотрудничества и любви. Едва ли существует психическое состояние, в котором человек не мог бы жить, и вряд ли есть что-нибудь такое, чего нельзя было бы сделать с человеком или для чего его нельзя было бы использовать. Казалось бы, все эти соображения подтверждают предположение о том, что нет единой человеческой природы, а это фактически означало бы, что «человек» существует не как вид, а только как физиологическое и анатомическое существо.
   Однако, несмотря на всю очевидность такого заключения, история человека показывает, что мы упустили из виду одно обстоятельство. Правящие клики и тираны могут преуспеть в подчинении себе своих собратьев и в их эксплуатации, но они бессильны воспрепятствовать их реакции на бесчеловечное обращение. Подвластные им люди становятся запуганными, подозрительными, одинокими. Падение таких режимов происходит не только под воздействием внешних причин, но до некоторой степени и вследствие того, что страхи, подозрительность и одиночество рано или поздно лишают большинство людей способности разумно и эффективно действовать. Целые народы или отдельные социальные группы можно длительное время порабощать и эксплуатировать, но они соответственно реагируют на это. В качестве ответной реакции у них развивается апатия и наблюдается такая деградация умственных способностей, инициативности и мастерства, что они постепенно утрачивают способность выполнять функции, необходимые для их правителей; случается, что у них накапливается столько ненависти и желания разрушать, что они готовы уничтожить самих себя, своих правителей и существующий режим. С другой стороны, у них может возникнуть такое чувство независимости и стремление к свободе, что их творческий порыв становится основой для создания нового, более совершенного общества. Какова будет реакция, зависит от многих факторов – экономических, политических, а также от того духовного климата, в котором живут люди. Но какой бы ни была ответная реакция, утверждение, что человек может жить почти в любых условиях, правильно лишь отчасти; к нему требуется дополнение: если человек живет в условиях, противных его природе, основным требованиям его развития и душевного здоровья, он не может не реагировать на них; он вынужден либо деградировать и погибнуть, либо создать условия, более согласующиеся с его потребностями.
   Предположение о том, что требования человеческой природы и общества могут войти в конфликт друг с другом и что, следовательно, общество в целом может быть больным, было совершенно недвусмысленно высказано Фрейдом [111 - Фрейд Зигмунд (1856–1939) – австрийский психиатр и психолог, основатель психоаналитического направления в психологии, в учении о неврозах и методах их лечения. В основе теории Фрейда лежит понятие бессознательных влечений, преимущественно сексуальных, энергия которых, по Фрейду, обеспечивает всю человеческую жизнедеятельность. Если удовлетворение влечений несовместимо с требованиями общества, влечения вытесняются в бессознательное. Возникает душевный конфликт, приводящий в психоневрозу.В работе «Недовольство культурой» Фрейд показал, что подлинной причиной подобного конфликта может стать бесчеловечность общества, игнорирование им потребностей человека.]; наиболее обстоятельно оно изложено в его работе «Неудовлетворенность культурой» [112 - Название данной работы переводилось на русский язык и как «Неудовлетворенность культурой» в приложении к брошюре Р.Ф. Додельцева «Концепция культуры 3. Фрейда». М., Знание. 1989 (перевод автора брошюры), и как «Недовольство культурой» в сб.: 3. Фрейд. Психоанализ. Религия. Культура. М., Ренессанс, 1992 (перевод A.M. Рутксвича).].
   Фрейд исходил из того, что природа человека является общей для человеческого рода во все времена и во всех культурах и что ей присущи определенные потребности и устремления, которые могут быть установлены. Он считал, что культура и цивилизация по мере своего развития все больше противоречат нуждам человека. Эта точка зрения привела его к понятию «социальный невроз» Он писал: «Если эволюция цивилизации обнаруживает столь далеко идущее сходство с развитием индивида и если в обоих случаях применимы одни и те же методы, не получим ли мы подтверждения диагноза, свидетельствующего, что под давлением цивилизующих тенденций многие системы (или эпохи) цивилизации, – а возможно, и все человечество – приобрели «невротический» характер? За аналитическим разбором этих неврозов могли бы последовать врачебные рекомендации, представляющие большой практический интерес. Я бы не сказал, что подобная попытка применить психоанализ к цивилизованному обществу – такая уж причуда, обреченная на бесплодие. Однако нам следует быть предельно осмотрительными и не забывать, что в конце концов мы имеем дело всего лишь с аналогиями и что не только людей, но и понятия опасно вырывать из той сферы, где они родились и сформировались. Более того, диагноз коллективного невроза столкнется с особыми трудностями. При индивидуальном неврозе мы можем принять за исходный момент противопоставление больного и его окружения, которое мы считаем «здоровым». В распоряжении общества, пораженного аналогичным недугом, такого «фона» нет, поэтому его придется чем-то заменить. Что же касается любого применения наших знаний в лечебных целях, то какой может быть толк в самом тщательном анализе социальных неврозов, если никто не властен заставить общество лечиться? Однако, несмотря на все трудности, можно рассчитывать, что наступит день, когда кто-нибудь отважится на такое исследование патологии цивилизованных сообществ».
   В настоящей книге я как раз и отваживаюсь на подобное исследование. В ее основу положена идея о том, что здоровым является общество, соответствующее потребностям человека – не обязательно тому, что ему кажется его потребностями, ибо даже наиболее патологические цели субъективно могут восприниматься как самые желанные; но тому, что объективно является его потребностями, которые можно определить в процессе изучения человека. Таким образом, наша первая задача заключается в том, чтобы установить, что представляет собой природа человека и какие потребности вытекают из нее. Затем нам предстоит продолжить рассмотрение роли общества в становлении человека, исследуя как благотворное влияние общественной жизни на человеческое развитие, так и периодически возникающие конфликты между природой человека и обществом, а также последствия этих конфликтов, особенно в современном обществе.

Глава IX
Выводы

   Человек выделился из животного мира как каприз природы. Потеряв большую часть инстинктов, регулирующих жизнедеятельность животного, он стал еще более беспомощным, еще менее приспособленным к борьбе за существование, чем большинство животных. Однако у него развилась способность к мышлению, воображению и самосознанию, что послужило основой преобразования природы и его самого. На протяжении многих тысяч поколений человек жил собирательством и охотой. Он еще был связан с природой и боялся оторваться от нее. Он отождествлял себя с животными, почитал этих представителей природы как своих богов. В результате длительного и медленного развития человек начал обрабатывать почву, создавать новый социальный и религиозный порядок, основанный на земледелии и животноводстве. В течение этого периода человек почитал богинь как носительниц естественного плодородия и ощущал себя ребенком, зависящим от щедрости земли, от жизнетворной материнской груди. Примерно около 4 тыс. лет тому назад произошел решающий поворот в истории человечества; человек сделал новый шаг в длительном процессе своего выделения из природы.
   Он порвал узы, связывающие его с природой и матерью, и поставил перед собой новую цель – полностью родиться, полностью проснуться, стать полностью человечным и свободным. Разум и совесть стали для него руководящими принципами; его целью было общество, связанное узами братской любви, справедливости и истины, и новый, истинно человеческий Дом должен был занять место безвозвратно потерянного Дома Природы.
   Затем, примерно за 500 лет до появления Христа, в великих религиозных системах Индии, Греции, Палестины, Персии и Китая начала приобретать новое, более совершенное выражение идея единства человечества и объединяющего духовного принципа, лежащего в основе реальности. Лао-цзы, Будда, Исайя, Гераклит [113 - Гераклит (конец VI – начало V в. до н. э.) – древнегреческий философ-диалектик.] и Сократ, а затем на палестинской земле Иисус и его апостолы, в Америке – Кетцалькоатль, а позже на арабской земле Мухаммед проповедовали идею единства человека, разума, любви и справедливости как целей, к которым должен стремиться человек.
   Северная Европа казалась долгое время спящей. Греческие и христианские идеи попали на ее почву, однако прошла тысяча лет, прежде чем они пропитали ее. Примерно в 1500 г. н. э. начался новый период. Человек открыл природу и индивида, он заложил основы естественных наук, которые начали преобразовывать землю. Закрытый мир средневековья рухнул, объединяющее всех небо исчезло, и человек нашел новый объединяющий принцип в науке; он искал новое единство в социальном и политическом объединении Земли и в господстве над природой. Понятие моральной совести, унаследованное от иудейско-христианской традиции, и понятие интеллектуальной совести, перешедшее от греческой традиции, слились воедино и породили такой блестящий расцвет великих творений человечества, который оно никогда не переживало.
   Европа, бывшая в культурном отношении самым младшим отпрыском человечества, достигла такого материального благополучия и создала такое оружие, что стала господствовать над остальной частью нашего мира в течение нескольких сотен лет. Однако теперь, в середине XX столетия, снова происходят глубокие перемены, какие вряд ли когда-либо знала история. Новые технологии заменяют использование физической энергии животных и людей силой пара, нефти и электричества; люди создают такие средства связи, которые превращают нашу землю как бы в один континент, а человеческой род – в одно общество, где судьба одной группы – это судьба всех; они создают удивительные средства, позволяющие довести до каждого члена общества лучшие произведения искусства, литературы и музыки; они создают производительные силы, которые могут обеспечить каждому достойное материальное существование и значительно сократить необходимый труд в такой степени, что он заполнит лишь частичку дня.
   Однако сегодня, когда человек, казалось бы, достиг начала новой, более богатой и счастливой эры, его жизнь и жизнь грядущих поколений находится под серьезной угрозой. Как это произошло?
   Человек добился свободы от церковных и светских властей, его единственными судьями стали разум и совесть; однако он испугался только что завоеванной им свободы. Он добился «свободы от», но не достиг «свободы для», т. е. свободы быть самим собой, быть продуктивным и полностью пробудиться. Поэтому он пустился в бегство от свободы, а его собственные достижения, его господство над природой открыли ему пути этого бегства.
   Создавая новую промышленную машину, человек настолько погрузился в свою новую задачу, что она превратилась в первостепенную цель его жизни. Его энергия, которая когда-то посвящалась поискам Бога и спасения, теперь была направлена на достижение господства над природой и увеличение материального комфорта. Производство перестало быть для человека средством улучшения его жизни; вместо этого человек превратил его в самоцель, у которой в подчинении оказалась сама жизнь. В процессе постоянно углубляющегося разделения труда, постоянно растущей механизации труда и непрерывного увеличения объемов социальных агломератов сам человек стал скорее частью машины, нежели ее хозяином. Он ощутил самого себя как товар, как капиталовложение; его целью стало достижение успеха, т. е. желание продать себя на рынке как можно выгоднее. Его ценность как личности определяется тем спросом, которым он пользуется, а не такими человеческими качествами, как любовь, разум или художественные способности. Счастье отождествляется с потреблением все более новых и лучших товаров, наслаждением музыкой, театром, развлечениями, сексом, спиртным и сигаретами. Человек чувствует себя неуверенным озабоченным и зависящим от чьего-то одобрения, ибо он обладает чувством индивидуальности настолько, насколько его может дать подчинение большинству. Он отчужден от самого себя, боготворит продукт своих собственных рук, лидеров, которых сам сотворил, как будто они находятся над ним, а не созданы его руками. Он в некотором смысле вернулся назад к тому состоянию, в котором он находился до великой эволюции человека во II тысячелетии до н. э.
   Он неспособен любить и использовать разум, принимать решения, фактически неспособен ценить жизнь и поэтому готов и даже полон желания все разрушить. Мир опять расколот на кусочки, он потерял свое единство; мы снова обожествляем различные вещи с той только разницей, что на сей раз это вещи, сделанные руками человека, а не часть природы.
   Новая эра началась с идеи индивидуальной инициативы. Действительно, открыватели новых миров и морских путей в XVI и XVII вв., пионеры науки и основатели новых философских систем, государственные деятели и теоретики великих революций – английской, французской и американской, инициаторы создания промышленности и даже главари разбойников проявили чудеса индивидуальной инициативы. Однако по мере бюрократизации и менеджеризации капитализма исчезает именно индивидуальная инициатива. Бюрократия по своей природе точно так же мало способна к ее проявлению, как и автоматы. Призыв к индивидуальной инициативе как аргумент в пользу капитализма – это в лучшем случае ностальгическая тоска, а в худшем – обманчивый лозунг, используемый против реформистских планов, основанных на идее истинно человеческой индивидуальной инициативы. Современное общество началось с создания культуры, которая удовлетворила бы потребности человека; ее идеал – гармония между индивидуальными и общественными потребностями, конец конфликта между человеческой природой и социальным порядком. Мы полагали, что этой цели можно было бы достичь двумя путями – с помощью развитой продуктивной технологии (которая позволила бы накормить всех) или с помощью создания реальной объективной картины человека и его реальных потребностей. Иными словами, цель усилий современного человека состояла в создании здорового общества; конкретнее, общества, члены которого развили бы свой разум до такой степени объективности, которая позволяет им видеть самих себя, других людей и природу в их истинной реальности, а не искаженными инфантильным всеведением или параноидной ненавистью. Это означало бы общество, члены которого достигли такой степени независимости, что они знают разницу между добром и злом, могут сделать свой собственный выбор, обладают скорее убеждениями, нежели мнениями, скорее верой, нежели суевериями и смутными надеждами. Это означало бы общество, члены которого развили в себе способность любить своих детей, соседей, всех людей, самих себя и всю природу, чувствовать свое единство с ней и в то же время сохранить чувство индивидуальности и целостности и превосходить природу в творчестве, а не в разрушении.
   Пока нам это не удалось. Мы не смогли преодолеть пропасть между меньшинством, достигшим этих целей и пытающимся жить в соответствии с ними, и большинством, менталитет [114 - Менталитет (англ. mentaly – способность мыслить) – умонастроение, склад ума, особенности сознания.] которого остался далеко в каменном веке, в тотемизме, поклонении идолам, феодализме. Удастся ли нам превратить большинство в здоровых людей или же они будут по-прежнему использовать величайшие достижения человеческого разума в своих собственных болезненных и неразумных целях? Сможем ли мы осуществить на практике наше видение хорошей, здоровой жизни, которая будет возбуждать жизненные силы тех, кто боится идти вперед? На этот раз человечество находится на распутье, когда неверный шаг может стать последним.
   В середине XX в. появились два великих социальных колосса, которые, боясь друг друга, ищут безопасности в растущей гонке вооружений. Соединенные Штаты и их союзники богаче; их жизненный уровень выше, а их заинтересованность в комфорте и удовольствиях больше, чем у их соперников – Советского Союза, его сателлитов и Китая. Оба соперника утверждают, что их система обещает конечное спасение человека и гарантирует ему жизнь в раю. Каждый из них утверждает, что его соперник есть нечто ему противоположное и что ради спасения человечества система противника должна быть уничтожена – в недалеком или далеком будущем. Оба соперника говорят на языке идеалов XIX в. Запад – во имя идей Французской революции, идей свободы, разума и индивидуализма. Восток – во имя социалистических идей солидарности и равенства. Оба преуспели в том, что покорили воображение и завоевали фанатическую преданность сотен миллионов людей.
   Сегодня налицо существенное различие между двумя системами. В западном мире есть свобода выражать идеи, содержащие критику существующей системы. В советском мире критика и выражение идей, отличных от общепринятых, подавляются с помощью жестокого насилия. Поэтому Запад несет в себе возможность мирного прогрессивного преобразования, тогда как в социалистическом мире таких возможностей почти не существует; в западном мире жизнь индивида свободна от страха тюремного заключения, пыток или смерти, тогда как в советском обществе этого должен бояться каждый человек, не ставший хорошо функционирующим автоматом. Фактически жизнь западного мира была и порой бывает столь же богатой и радостной, как это всегда было в человеческой истории; жизнь же в советской системе не может быть радостной, точно так же как она не может быть радостной там, где за дверью тебя подстерегает палач.
   Однако если мы не отбросим в сторону огромные различия, существующие сегодня между свободным капитализмом и авторитарным коммунизмом, то мы не увидим и сходства между ними, особенно сходства, развивающегося в перспективе. Обе системы основаны на индустриализации, их цель – постоянное увеличение экономической эффективности и богатства. Это общества, управляемые классом менеджеров и профессиональными политиками. Оба они исключительно материалистичны по своему мировоззрению, будь то христианская идеология на Западе или светский мессианизм на Востоке. Оба общества организуют людей в централизованные системы, будь то большие фабрики или массовые политические партии. Каждый человек – это винтик в машине, который должен исправно функционировать. На Западе это достигается с помощью методов создания психологического климата массового внушения, денежного вознаграждения. На Востоке, используются те же методы плюс террор. Можно предположить, что по мере экономического развития советской системы эксплуатация большинства населения станет менее жестокой, поскольку террор можно будет заменить методами психологического манипулирования. Запад быстро развивается в направлении, предсказанном в «Дивном новом мире» Хаксли, а Восток уже сейчас представляет собой «1984 год» Оруэлла. Однако существует тенденция к конвергенции [115 - Конвергенция (лат. convergo – приближаюсь, схожусь) – экономическое, политическое и социально-психологическое сближение двух систем, их врастание друг в друга.] обеих систем.
   Каковы же прогнозы на будущее? Первая и, возможно, наиболее вероятная возможность – это атомная война. Наиболее вероятный результат такой войны – разрушение индустриальной цивилизации и возвращение мира к примитивному аграрному уровню. Если же разрушение окажется не таким сильным, как полагают многие специалисты, то в результате победитель станет перед необходимостью господства над миром и новой его организации. Это можно осуществить только созданием централизованного государства, основанного на силе, и тогда не будет иметь значения, где находится резиденция его правительства – в Москве или Вашингтоне. Однако, к сожалению, сама по себе возможность избежать войны не обещает нам прекрасного будущего. Развитие капитализма и коммунизма, как это можно предвидеть на ближайшие 100 или 50 лет, будет идти в направлении автоматизации и отчуждения. Обе системы превращаются в общества менеджеров, члены которого сыты и хорошо одеты, стремления которых удовлетворены и для которых нет невозможных желаний. Это автоматы, исполняющие все без принуждения; они управляются без лидера, создают машины, работающие подобно людям, и производят людей, работающих как машины; разум которых деградирует, хотя их знания и понятливость растут. Таким образом создается опасная ситуация, когда человек наделен величайшей материальной силой и лишен разума, чтобы использовать ее.
   Отчуждение и автоматизация ведут к растущему безумию, жизнь не имеет смысла, в ней нет ни радости, ни веры, ни реальности. Все «счастливы», хотя ничего не чувствуют, никого не любят и не рассуждают.
   В XIX в. проблема состояла в том, что Бог мертв; в XX – проблема в том, что мертв человек. В XIX в. бесчеловечность означала жестокость, в XX она означает шизоидное самоотчуждение. В прошлом опасность состояла в том, что люди становились рабами.
   Опасность будущего в том, что люди могут стать роботами. Правда, роботы не восстают. Однако если им придать человеческий характер, то они не могут жить и оставаться здоровыми, они становятся «Големами», они разрушают свой мир и самих себя, так как более не могут выносить бессмысленную скуку.
   Наша опасность – война и роботизм. Какова же альтернатива? Сойти с проторенной дорожки, по которой мы движемся, и сделать следующий шаг к рождению и самореализации человечества. Первое условие – это устранение угрозы войны, нависшей над нами и парализующей веру и инициативу. Мы должны взять на себя ответственность за жизнь всех людей и развивать в международном масштабе то, что уже получило развитие во всех крупных странах, – соответствующее разделение богатства и новое более справедливое распределение экономических ресурсов. Это должно неизбежно привести к появлению форм международного экономического сотрудничества и планирования, мирового правительства и к полному разоружению. Мы должны сохранить индустриальный метод. Однако мы должны также децентрализовать труд и государство, чтобы придать им гуманную соразмерность и допустить централизацию лишь до такой степени, которая необходима, исходя из потребностей промышленности. В экономической области обязательно соуправление всех тех, кто работает на предприятии, чтобы стало возможным их активное и ответственное участие. Можно найти и новые формы такого участия. В политической сфере – возвращение к городским собраниям, к созданию тысяч небольших групп с межличностным контактом, хорошо информированных о проблемах, ими обсуждаемых, и решениях, которые интегрируются в новой «низшей палате». Культурное возрождение должно сочетать в себе трудовое обучение для молодых, систему обучения взрослых и новую систему народного искусства и светского ритуала для всей нации.
   Наша единственная альтернатива, если мы хотим избежать опасности роботизации, – это гуманистическая коммунитарность. Проблема состоит прежде всего не в юридических вопросах собственности и не в участии в прибылях, она состоит в возможности совместного труда и совместного переживания. Изменения в сфере собственности должны быть осуществлены в той степени, в какой они необходимы, чтобы создать трудовую общность и помешать тому, чтобы стимул прибыли толкал производство в социально вредном направлении. Доходы должны быть уравнены до такой степени, чтобы дать каждому материальную базу для достойного существования и тем самым не допустить, чтобы экономические различия обусловили совершенно непохожее восприятие жизни для различных социальных классов. Человеку необходимо вернуть его верховенство в обществе, он никогда не должен быть средством, вещью, используемой другими или им самим. С использованием человека человеком должно быть покончено, экономика должна служить только развитию человека, капитал – труду, а вещи – жизни. Место эксплуататорской и накопительской ориентации, господствовавших в XIX в., а также и воспринимающей, и рыночной ориентации, преобладающих сегодня, должна занять продуктивная ориентация. Ей надлежит стать целью, в осуществление которой были бы включены все социальные механизмы.
   Никаких изменений не следует добиваться силой; они должны происходить одновременно в экономической, политической и культурной областях. Перемены только в одной сфере разрушительно воздействуют на изменения в целом. Точно так же как примитивный человек был беспомощен перед силами природы, современный человек беспомощен перед социальными и экономическими силами, созданными им самим. Он боготворит дело рук своих, поклоняясь новым идолам, произнося при этом имя Бога, который повелел ему разрушить всех идолов. Человек может защитить себя от последствий своего собственного безумия, лишь создав здоровое общество, соответствующее его потребностям, которые коренятся в самих условиях его существования. Общество, в котором человек относится к другому человеку с любовью, общество, которое зиждется на узах братства и солидарности (а не на кровных или почвенных узах); общество, которое дает человеку возможность господства над природой через творчество, а не разрушение; общество, в котором каждый обладает чувством индивидуальности, переживая самого себя скорее как субъект своих сил, а не благодаря сходству с другими; общество, в котором существует система ориентации и увлеченности человека без необходимости искажения реальности и поклонения идолам.
   Построение такого общества означает, что человечество сделало следующий шаг; это означает конец «гуманоидной» истории, иначе говоря, той ее фазы, на которой человек не стал еще полностью человеком. Это не означает «конца света», некой «завершенности» или состоянии совершенной гармонии, когда человек не сталкивается ни с какими конфликтами или проблемами. Напротив, человеку суждено всю жизнь сталкиваться с противоречиями, которые ему предстоит все время разрешать без возможности разрешить их до конца. После того как человек преодолел примитивную стадию человеческих жертвоприношений, будь то в ритуальной форме (как это было у ацтеков) или в мирской форме войны, когда он обрел способность рационально, а не слепо регулировать свои отношения с природой, когда вещи стали его подлинными слугами, а не идолами, он столкнется с истинно человеческими конфликтами и проблемами, ему придется быть предприимчивым, смелым, одаренным богатым воображением, способным к страданию и радости, однако его силы будут служить жизни, а не смерти. Новая фаза человеческой истории, если она наступит, будет новым началом, а не концом.
   Сегодня человек стоит перед самым главным выбором: это выбор не между капитализмом и коммунизмом, а между роботизмом (как в его капиталистической, так и в коммунистической форме) и гуманистическим коммунитарным социализмом. Множество фактов свидетельствует о том, что человек, по-видимому, выбирает роботизм, а это означает в конечном итоге безумие и разрушение. Однако все эти факты недостаточно убедительны, чтобы разрушить веру в человеческий разум, добрую волю и здравомыслие. Пока мы можем представить себе другие альтернативы, еще не все потеряно; пока мы можем советоваться друг с другом и вместе планировать, есть еще надежда. Однако в действительности тени сгущаются и голос безумия звучит все громче. Мы можем достичь такого состояния гуманности, которое соответствует предвидению наших великих учителей; однако нам угрожает опасность роботизации или разрушения цивилизации. Тысячи лет назад маленькому племени были сказаны слова: «Жизнь и смерть предложил я тебе, благословение и проклятие, – и ты избрал жизнь» [116 - Неточная цитата из Библии. См.: Второзаконие, 30,19 (прим. ред.)]. Таков и наш выбор.

Платон
Государство [117 - Из кн.: Собр. соч. Т. 3, с. 129–139, 251–253, 319–321, 329.]

   – Так в том, что больше, вероятно, и справедливость имеет большие размеры и ее легче там изучать. Поэтому, если хотите, мы сперва исследуем, что такое справедливость в государствах, а затем точно так же рассмотрим ее и в отдельном человеке, то есть рассмотрим, в чем меньшее сходно с большим.
   – По-моему, это хорошее предложение.
   – Если мы мысленно представим себе возникающее государство, мы увидим там зачатки справедливости и несправедливости, не так ли?
   – Пожалуй, что так.
   – Есть надежда, что в таком случае легче будет заметить то, что мы ищем.
   – Конечно.
   – Так надо, по-моему, попытаться этого достичь. Думаю, что дела у нас тут будет более чем достаточно. Решайте сами.
   – Уже решено, – сказал Адимант. – Приступай же.
   – Государство, – сказал я, – возникает, как я полагаю, когда каждый из нас не может удовлетворить сам себя, но во многом еще нуждается. Или ты приписываешь начало общества чему-либо иному?
   – Нет, ничему иному.
   – Таким образом, каждый человек привлекает то одного, то другого для удовлетворения той или иной потребности. Испытывая нужду во многом, многие люди собираются воедино, чтобы обитать сообща и оказывать друг другу помощь: такое совместное поселение и получает у нас название государства, не правда ли?
   – Конечно.
   – Таким образом, они кое-что уделяют друг другу и кое-что получают, и каждый считает, что так ему будет лучше.
   – Конечно.
   – Так давай же, – сказал я, – займемся мысленно построением государства с самого начала. Как видно, его создают наши потребности.
   – Несомненно.
   – А первая и самая большая потребность – это добыча пищи для существования и жизни.
   – Безусловно.
   – Вторая потребность – жилье, третья – одежда, и так далее.
   – Это верно.
   – Смотри же, – сказал я, – каким образом государство может обеспечить себя всем этим: не так ли, что кто-нибудь будет земледельцем, другой – строителем, третий – ткачом? И не добавить ли нам к этому сапожника и еще кого-нибудь из тех, кто обслуживает телесные наши нужды?
   – Конечно.
   – Самое меньшее, государству необходимо состоять из четырех или пяти человек.
   – По-видимому.
   – Так что же? Должен ли каждый из них выполнять свою работу с расчетом на всех? Например, земледелец, хотя он один, должен ли выращивать хлеб на четверых, тратить вчетверо больше времени и трудов и уделять другим от того, что он произвел, или же, не заботясь о них, он должен производить лишь четвертую долю этого хлеба, только для самого себя, и тратить на это всего лишь четвертую часть своего времени, а остальные три его части употребить на постройку дома, изготовление одежды, обуви и не хлопотать о других, а производить все своими силами и лишь для себя?
   – Пожалуй, Сократ, – сказал Адимант, – первое будет легче, чем это.
   – Здесь нет ничего странного, клянусь Зевсом. Я еще раньше обратил внимание на твои слова, что люди рождаются не слишком похожими друг на друга, их природа бывает различна, так что они имеют различные способности к тому или иному делу. Разве не таково твое мнение?
   – Да, таково.
   – Так что же? Кто лучше работает – тот, кто владеет многими искусствами или же только одним?
   – Тот, кто владеет одним.
   – Ясно, по-моему, и то, что стоит упустить время для какой-нибудь работы, и ничего не выйдет.
   – Конечно, ясно.
   – И по-моему, никакая работа не захочет ждать, когда у работника появится досуг; наоборот, он постоянно должен уделять ей внимание, а не заниматься ею так, между прочим.
   – Непременно.
   – Поэтому можно сделать все в большем количестве, лучше и легче, если выполнять одну какую-нибудь работу соответственно своим природным задаткам, и притом вовремя, не отвлекаясь на другие работы.
   – Несомненно.
   – Так вот, Адимант, для обеспечения того, о чем мы говорили, потребуется больше чем четыре члена государства. Ведь земледелец, вероятно, если нужна хорошая соха, не сам будет изготовлять ее для себя, или мотыгу и прочие земледельческие орудия. В свою очередь и домостроитель – ему тоже требуется многое. Подобным же образом и ткач, и сапожник. Не так ли?
   – Это правда.
   – Плотники, кузнецы и разные такие мастера, если их включить в наше маленькое государство, сделают его многолюдным.
   – И даже очень.
   – Все же оно не будет слишком большим, даже если мы к ним добавим волопасов, овчаров и прочих пастухов, чтобы у земледельцев были волы для пахоты, у домостроителей вместе с земледельцами – подъяремные животные для перевозки грузов, а у ткачей и сапожников – кожа и шерсть.
   – Но и немалым будет государство, где все это есть.
   – Но разместить такое государство в местности, где не понадобится ввоза, почти что невозможно.
   – Невозможно.
   – Значит, вдобавок понадобятся еще и люди для доставки того, что требуется, из другой страны.
   – Понадобятся.
   – Но если такой посредник отправится в другую страну порожняком, не взяв с собой ничего такого, в чем нуждаются те люди, от которых он собирается забрать то, что нужно здесь, то он так и уедет от них ни с чем.
   – По-моему, да.
   – Следовательно, здесь нужно будет производить не только то, что достаточно для самих себя, но и все то, что требуется там, сколько бы этого ни требовалось.
   – Да, это необходимо.
   – Нашей общине понадобится побольше земледельцев и разных ремесленников.
   – Да, побольше.
   – И посредников для всякого рода ввоза и вывоза. А ведь это – купцы. Разве нет?
   – Да.
   – Значит, нам потребуются и купцы.
   – Конечно…
   – А если это будет морская торговля, то вдобавок потребуется еще и немало людей, знающих морское дело.
   – Да, немало.
   – Так что же? Как будут они передавать друг другу все то, что каждый производит внутри самого государства? Ведь ради того мы и основали государство, чтобы люди вступили в общение.
   – Очевидно, они будут продавать и покупать.
   – Из этого у нас возникнет и рынок, и монета знак обмена.
   – Конечно.
   – Если земледелец или кто другой из ремесленников, доставив на рынок то, что он производит, придет не в одно и то же время с теми, кому нужно произвести с ним обмен, неужели же он, сидя на рынке, будет терять время, нужное ему для работы?
   – Вовсе нет, – сказал Адимант. – Найдутся ведь люди, которые, видя это, предложат ему свои услуги. В благоустроенных государствах это, пожалуй, самые слабые телом и непригодные ни к какой другой работе. Они там, на рынке, только того и ожидают, чтобы за деньги приобрести что-нибудь у тех, кому нужно сбыть свое, и опять-таки обменять это на деньги с теми, кому нужно что-то купить.
   – Из-за этой потребности появляются у нас в городе мелкие торговцы. Разве не назовем мы так посредников по купле и продаже, которые засели на рынке? А тех, кто странствует по городам, мы назовем купцами.
   – Конечно.
   – Бывают, я думаю, еще и какие-то иные посредники: разумение их таково, что с ними не очень-то стоит общаться, но они обладают телесной силой, достаточной для тяжелых работ. Они продают внаем свою силу и называют жалованьем цену за этот наем, потому-то, я думаю, их и зовут наемниками. Не так ли?
   – Конечно, так.
   – Для полноты государства, видимо, нужны и наемники.
   – По-моему, да.
   – Так разве не разрослось у нас, Адимант, государство уже настолько, что можно его считать совершенным?
   – Пожалуй.
   – Где же в нем место справедливости и несправедливости? В чем из того, что мы разбирали, они проявляются?
   – Я лично этого не вижу, Сократ. Разве что в какой-то взаимной связи этих самых занятий.
   – Возможно, ты прав. Надо тщательно исследовать и не отступаться. Прежде всего рассмотрим образ жизни людей, так подготовленных. Они будут производить хлеб, вино, одежду, обувь, будут строить дома, летом большей частью работать обнаженными и без обуви, а зимой достаточно одетыми и обутыми. Питаться они будут, изготовляя себе крупу из ячменя и пшеничную муку; крупу будут варить, тесто месить и выпекать из него великолепные булки и хлеб, раскладывая их в ряд на тростнике или на чистых листьях. Возлежа на подстилках, усеянных листьями тиса и мирта, они будут пировать и сами, и их дети, попивая вино, будут украшать себя венками и воспевать богов, радостно общаясь друг с другом; при этом, остерегаясь бедности и войны, они будут иметь детей не свыше того, чем позволяет им их состояние.
   Тут Главкон прервал меня:
   – Похоже, ты заставляешь этих людей угощаться без всяких приправ!
   – Твоя правда, – сказал я, – совсем забыл, что у них будут и приправы. Ясно, что у них будет и соль, и маслины, и сыр, и лук-порей, и овощи, и они будут варить какую-нибудь деревенскую похлебку. Мы добавим им и лакомства: смокву, горошек, бобы; плоды мирта и буковые орехи они будут жарить на огне и в меру запивать вином. Так проведут они жизнь в мире и здоровье и, достигнув, по всей вероятности, глубокой старости, скончаются, завещав своим потомкам такой же образ жизни.
   – Если бы, Сократ, – возразил Главкон, – устраиваемое тобой государство состояло из свиней, какого, как не этого, задал бы ты им корму?
   – Но что же иное требуется, Главкон?
   – То, что обычно принято: возлежать на ложах, обедать за столом, есть те кушанья и лакомства, которые имеют нынешние люди, – вот что, по-моему, нужно, чтобы не страдать от лишений.
   – Хорошо, – сказал я, – понимаю. Мы, вероятно, рассматриваем не только возникающее государство, но и государство богатое. Может быть, это и неплохо. Ведь, рассматривая и такое государство, мы, вполне возможно, заметим, каким образом в государствах возникает справедливость и несправедливость. То государство, которое мы разобрали, представляется мне подлинным, то есть здоровым. Если вы хотите, ничто не мешает нам присмотреться и к государству, которое лихорадит. В самом деле, иных, по-видимому, не удовлетворит все это и такой простой образ жизни – им подавай и ложа, и столы, и разную утварь, и кушанья, мази и благовония, а также гетер, вкусные пироги, да чтобы всего этого было побольше. Выходит, что необходимым надо считать уже не то, о чем мы говорили вначале, – дома, обувь, одежду, нет, подавай нам картины и украшения, золото и слоновую кость – все это нам нужно. Не правда ли?
   – Да.
   – Так не придется ли увеличить это государство? То, здоровое, государство уже недостаточно, его надо заполнить кучей такого народа, присутствие которого в государстве не вызвано никакой необходимостью; таковы, например, всевозможные охотники, а также подражатели – их много по части рисунков и красок, много и в мусическом искусстве: поэты и их исполнители, рапсоды, актеры, хоревты, подрядчики, мастера различной утвари, изделий всякого рода и женских уборов. Понадобится побольше и посредников: разве, по-твоему, не нужны будут там наставники детей, кормилицы, воспитатели, служанки, цирюльники, а также кулинары и повара? Понадобятся нам и свинопасы. Этого не было у нас в том, первоначальном государстве, потому что ничего такого не требовалось. А в этом государстве понадобится и это, да и множество всякого скота, раз идет в пищу мясо. Не так ли?
   – Конечно.
   – Потребность во врачах будет у нас при таком образе жизни гораздо больше, чем прежде.
   – Много больше.
   – Да и страна, тогда достаточная, чтобы прокормить население, теперь станет мала. Или как мы скажем?
   – Именно так.
   – Значит, нам придется отрезать часть от соседней страны, если мы намерены иметь достаточно пастбищ и пашен, а нашим соседям в свою очередь захочется отхватить часть от нашей страны, если они тоже пустятся в бесконечное стяжательство, перейдя границы необходимого.
   – Это совершенно неизбежно, Сократ.
   – В результате мы будем воевать, Главкон, или как с этим будет?
   – Да, придется воевать.
   – Пока мы еще ничего не станем говорить о том, влечет ли за собой война зло или благо, скажем только, что мы открыли причину войны – главного источника частных и общественных бед, когда она ведется.
   – Конечно.
   – Вдобавок, друг мой, придется увеличить наше государство не на какой-то пустяк, а на целое войско: оно выступит на защиту всего достояния, на защиту того, о чем мы теперь говорили, и будет отражать нападение.
   – Как так? Разве мы сами к этому не способны?
   – Не способны, если ты и все мы правильно решили этот вопрос, когда строили наше воображаемое государство. Решили же мы, если ты помнишь, что не возможно одному человеку с успехом владеть многими искусствами.
   – Ты прав.
   – Что же? Разве, по-твоему, военные действия не требуют искусства?
   – И даже очень.
   – Разве надо больше беспокоиться о сапожном, а не о военном искусстве?
   – Ни в коем случае.
   – Чтобы у нас успешнее шло сапожное дело, мы запретили сапожнику даже пытаться стать земледельцем, или ткачом, или домостроителем; так же точно и всякому другому мы поручили только одно дело, к которому он годится по своим природным задаткам, этим он и будет заниматься всю жизнь, не отвлекаясь ни на что другое, и достигнет успеха, если не упустит время. А разве не важно хорошее выполнение всего, что относится к военному делу? Или оно настолько легко, что земледелец сапожник, любой другой ремесленник может быть вместе с тем и воином? Прилично играть в шашки или в кости никто не научится, если не занимался этим с детства, а играл так, между прочим. Неужели же стоит только взять щит или другое оружие и запастись военным снаряжением – и сразу станешь способен сражаться, будь то в рядах гоплитов или других воинов? Никакое орудие только оттого, что оно очутилось у кого-либо в руках, не сделает его сразу мастером или атлетом и будет бесполезно, если человек не умеет с ним обращаться и недостаточно упражнялся.
   – Иначе этим орудиям и цены бы не было – значит, чем более важно дело стражей, тем более оно несовместимо с другими занятиями, ведь оно требует мастерства и величайшего старания.
   – Думаю, что это так.
   – Для этого занятия требуется иметь соответствующие природные задатки.
   – Конечно.
   – Пожалуй, если только мы в состоянии, нашим делом было бы отобрать тех, кто по своим природным свойствам годен для охраны государства.
   – Конечно, это наше дело.
   – Клянусь Зевсом, нелегкий предмет мы себе облюбовали! Все же, насколько хватит сил, не надо поддаваться робости.
   – Разумеется, не надо.
   – Как, по-твоему, в деле охраны есть ли разница между природными свойствами породистого щенка и юноши хорошего происхождения?
   – О каких свойствах ты говоришь?
   – И тот и другой должны остро воспринимать, проворно преследовать то, что заметят, и, если настигнут, упорно сражаться.
   – Все это действительно нужно.
   – И чтобы хорошо сражаться, надо быть мужественным.
   – Как же иначе?
   – А захочет ли быть мужественным тот, в ком нет яростного духа – будь то конь, собака или другое какое животное? Разве ты не заметил, как неодолим и непобедим яростный дух: когда он есть, любая душа ничего не страшится и ни перед чем не отступает?
   – Заметил.
   – Итак, ясно, какими должны быть телесные свойства такого стража.
   – Да.
   – То же и душевные свойства, то есть яростный дух.
   – И это ясно.
   – Однако, Главкон, если стражи таковы по своей природе, не будут ли они свирепыми и друг с другом, и с остальными согражданами?
   – Клянусь Зевсом, на это нелегко ответить.
   – А между тем они должны быть кроткими к своим людям и грозными для неприятеля. В противном случае им не придется ждать, чтобы их истребил кто-нибудь другой: они сами это сделают и погубят себя.
   – Правда.
   – Как же нам быть? Где мы найдем нрав и кроткий, и вместе с тем отважный? Ведь кроткий нрав противоположен ярости духа.
   – Это очевидно.
   – Если же у кого-нибудь нет ни того ни другого, он не может стать хорошим стражем. Похоже, что это требование невыполнимо, и, таким образом, выходит, что хорошим стражем стать невозможно.
   – Пожалуй, что так, – сказал Главкон.
   Я находился в затруднении и мысленно перебирал сказанное ранее.
   – Мы, друг мой, – заметил я, – справедливо недоумеваем, потому что мы отклонились от того образа, который сами предложили.
   – Что ты имеешь в виду?
   – Мы не сообразили, что бывают характеры, о которых мы и не подумали, а между тем в них имеются эти противоположные свойства.
   – В каких же характерах?
   – Это замечается и в других животных, но всего лучше в том из них, которое мы сравнили с нашим стражем. Ты ведь знаешь про породистых собак, что их свойство – быть как нельзя более кроткими с теми, к кому они привыкли и кого знают, но с незнакомыми – как раз наоборот.
   – Знаю, конечно.
   – Стало быть, это возможно, и стражи с такими свойствами не противоречат природе.
   – По-видимому, нет.
   – Не кажется ли тебе, что будущий страж нуждается еще вот в чем: мало того, что он яростен, он должен по своей природе еще и стремиться к мудрости.
   – Как это? Мне непонятно.
   – И эту черту ты тоже заметишь в собаках, что очень удивительно в животном.
   – Что именно?
   – Увидав незнакомого, собака злится, хотя он ее ничем еще не обидел, а увидав знакомого, ласкается, хотя он никогда не сделал ей ничего хорошего. Тебя это не поражало?
   – Я до сих пор не слишком обращал на это внимание, но ясно, что собака ведет себя именно так.
   – Но это свойство ее природы представляется замечательным и даже подлинно философским.
   – Как так?
   – Да так, что о дружественности или враждебности человека, которого она видит, собака заключает по тому, знает ли она его или нет. Разве в этом нет стремления познавать, когда определение близкого или, напротив, чужого делается на основе понимания либо, наоборот, непонимания?
   – Этого нельзя отрицать.
   – А ведь стремление познавать и стремление к мудрости – это одно и то же.
   – Да, одно и то же.
   – Значит, мы смело можем допустить то же самое и у человека: если он будет кротким со своими близкими и знакомыми, значит, он по своей природе должен иметь стремление к мудрости и познанию.
   – Допустим это.
   – Итак, безупречный страж государства будет у нас по своей природе обладать и стремлением к мудрости, и стремлением познавать, а также будет проворным и сильным.
   – Совершенно верно. (…)
   – Разве, по-твоему, художник становится хуже, если он рисует образец – то, как выглядел бы самый красивый человек, и все на картине передает правильно, хотя и не может доказать, что такой человек может существовать на самом деле?
   – Клянусь Зевсом, по-моему, он не становится от этого хуже.
   – Так что же? Разве, скажем так, и мы не дали на словах образец совершенного государства?
   – Конечно, дали.
   – Так теряет ли, по-твоему, наше изложение хоть что-нибудь из-за того только, что мы не в состоянии доказать возможности устроения такого государства, как было сказано?
   – Конечно же, нет.
   – Вот это верно. Если же, в угоду тебе, надо сделать попытку показать, каким преимущественно образом и при каких условиях это было бы всего более возможно, то для такого доказательства ты снова одари меня тем же…
   – Чем?
   – Может ли что-нибудь быть исполнено так, как сказано? Или уже по самой природе дело меньше, чем слово, причастно истине, хотя бы иному это и не казалось? Согласен ты или нет?
   – Согласен.
   – Так не заставляй же меня доказывать, что и на деле все должно полностью осуществиться так, как мы это разобрали словесно. Если мы сможем додуматься, как построить государство, наиболее близкое к описанному, согласись, мы сможем сказать, что уже выполнили твое требование, то есть показали, как можно это осуществить. Или ты этим не удовольствуешься? Я лично был бы доволен.
   – Да и я тоже.
   – После этого мы, очевидно, постараемся найти и показать, что именно плохо в современных государствах, из-за чего они и устроены иначе. Между тем в результате совсем небольшого изменения государство могло бы прийти к указанному роду устройства, особенно если такое изменение было бы одно или же их было бы два, а то и несколько, но все равно их должно быть как можно меньше, и они должны быть незначительными.
   – Конечно.
   – Стоит, однако, произойти одной-единственной перемене и, мне кажется, мы будем в состоянии показать, что тогда преобразится все государство; правда, перемена эта немалая и нелегкая, но все же она возможна.
   – В чем же она состоит?
   – Вот теперь я и пойду навстречу тому, что мы уподобили крупнейшей волне; это будет высказано, хотя бы меня всего, словно рокочущей волной, обдало насмешками и бесславием. Смотри же, что я собираюсь сказать.
   – Говори.
   – Пока в государствах не будут царствовать философы либо так называемые нынешние цари и владыки не станут благородно и основательно философствовать и это не сольется воедино – государственная власть и философия, и пока не будут в обязательном порядке отстранены те люди – а их много, – которые ныне стремятся порознь либо к власти, либо к философии, до тех пор, дорогой Главкон, государствам не избавиться от зол, да и не станет возможным для рода человеческого и не увидит солнечного света, то государственное устройство, которое мы только что описали словесно. Вот почему я так долго не решался говорить, – я видел, что все это будет полностью противоречить общепринятому мнению; ведь трудно людям признать, что иначе невозможно ни личное их, ни общественное благополучие.
   Тут Главкон сказал:
   – Сократ, ты метнул в нас такие слово и мысль, что теперь, того и жди, на тебя набросятся очень многие, и причем неплохие, люди: скинув с себя верхнюю одежду, совсем обнаженные, они схватятся за первое попавшееся оружие, готовые на все; и, если ты не отразишь их натиск своими доводами и обратишься в бегство, они с издевкой подвергнут тебя наказанию.
   – А не ты ли будешь в этом виновен?
   – И буду тут совершенно прав. Но я тебя не выдам, защищу, чем могу – доброжелательным отношением и уговорами, да еще разве тем, что буду отвечать тебе лучше, чем кто-либо другой. Имея такого помощника, попытайся доказать всем неверующим, что дело обстоит именно так, как ты говоришь.
   – Да, надо попытаться, раз даже ты заключаешь со мной такой могущественный союз. Мне кажется, если мы хотим избежать натиска со стороны тех людей, о которых ты говоришь, необходимо выдвинуть против них определение, кого именно мы называем философами, осмеливаясь утверждать при этом, что как раз философы-то и должны править: когда это станет ясно, можно начать обороняться и доказывать, что некоторым людям по самой их природе подобает быть философами и правителями государства, а всем прочим надо заниматься не этим, а следовать за теми, кто руководит. (…)

   – Помнишь, каких правителей мы отобрали, когда раньше говорили об их выборе?
   – Как не помнить.
   – Вообще-то считай, что нужно выбирать указанные тогда натуры, то есть отдавать предпочтение самым надежным, мужественным и по возможности самым благообразным, но, кроме того, надо отыскивать не столько людей благородных и строгого нрава, но и обладающих также свойствами, подходящими для такого воспитания.
   – Кто же это, по-твоему?
   – У них, друг мой, должна быть острая восприимчивость к наукам и быстрая сообразительность. Ведь души робеют перед могуществом наук гораздо больше, чем перед гимнастическими упражнениями, эта трудность ближе касается души, это ее особенность, которую она не разделяет с телом.
   – Это верно.
   – Надо искать человека с хорошей памятью, несокрушимо твердого и во всех отношениях трудолюбивого. Иначе какая ему, по-твоему, охота и переносить телесные тяготы, и в довершение всего еще столько учиться и упражняться?
   – Другого такого нам не найти, ведь это должна быть исключительно одаренная натура.
   – В том-то и состоит ошибка нашего времени и потому-то недооценивают философию, что за нее берутся не так, как она того заслуживает, – об этом мы говорили уже и раньше. Не подлым надо бы людям за нее браться, а благородным.
   – То есть как?
   – Прежде всего у того, кто за нее берется, не должно хромать трудолюбие, что бывает, когда человек трудолюбив лишь наполовину, а наполовину – ленив. Это наблюдается, если кто любит гимнастику, охоту и вообще все, что развивает тело, но не любит учиться, исследовать, не любознателен – подобного рода трудности ему ненавистны. Хромым можно назвать и того, чье трудолюбие обращено на трудности, противоположные этим.
   – Ты вполне прав.
   – Значит, и в том, что касается истины, мы будем считать душу покалеченной точно так же, если она, несмотря на свое отвращение к намеренной лжи (этого она и у себя не выносит, и возмущается ложью других людей), все же снисходительно станет допускать ложь нечаянную и не смущаться, когда ей укажут на невежество, в котором она легкомысленно выпачкалась не хуже свиньи.
   – Все это совершенно верно.
   – И что касается рассудительности, мужества, великодушия, а также всех других частей добродетели, надо не меньше наблюдать, кто проявляет благородство, а кто – подлость. Не умеющий это различать будь то частное лицо или государство, – сам того не замечая, привлечет для тех или иных надобностей в качестве друзей ли или правителей – людей, хромающих на одну ногу и подлых.
   – Это действительно часто бывает.
   – А нам как раз этого-то и надо избежать. Если мы подберем людей здравых телом и духом и воспитаем их на возвышенных знаниях и усиленных упражнениях, то самой справедливости не в чем будет нас упрекнуть и мы сохраним в целости и государство, и его строй; а если мы возьмем неподходящих для этого людей, то всё у нас выйдет наоборот и еще больше насмешек обрушится на философию.
   – Это был бы позор.
   – Конечно. Но, видно, я уже и сейчас оказался в смешном положении.
   – Почему?
   – Позабыв, что все это у нас – только забава, я говорил, напрягаясь изо всех сил. А говоря, я то и дело оглядывался на философию и видел, как ею помыкают. В негодовании на тех, кто тому виной, я неожиданно вспылил и говорил уж слишком всерьез.
   – Клянусь Зевсом, у меня как у слушателя не сложилось такого впечатления.
   – Зато у меня оно сложилось – как у оратора. Но не забудем вот чего: говоря тогда об отборе, мы выбирали пожилых, а теперь выходит, что это не годите*, ведь нельзя верить Солону, будто человек, старея, может многому научиться; напротив, к этому он становится способен еще менее, чем к бегу: именно юношам принадлежат все великие и многочисленные труды.
   – Безусловно. (…)

   – Человека, соответствующего правлению лучших – аристократическому, мы уже разобрали и правильно признали его хорошим и справедливым.
   – Да, его мы уже разобрали.
   – Теперь нам надо описать и худших, иначе говоря, людей, соперничающих между собой и честолюбивых – соответственно лакедемонскому строю, затем человека олигархического, демократического и тиранического, чтобы, указав на самого несправедливого, противопоставить его самому справедливому и этим завершить наше рассмотрение вопроса, как относится чистая справедливость к чистой несправедливости с точки зрения счастья или несчастья для ее обладателя. И тогда мы либо поверим Фрасимаху и устремимся к несправедливости, либо придем к тому выводу, который теперь становится уже ясен, и будем соблюдать справедливость.
   – Безусловно, надо так сделать.
   – Раз мы начали с рассмотрения государственных нравов, а не отдельных лиц, потому что там они более четки, то и теперь возьмем сперва государственный строй, основывающийся на честолюбии (не могу подобрать другого выражения, все равно назовем ли мы его «тимократией или тимархией»), и соответственно рассмотрим подобного же рода человека; затем – олигархию и олигархического человека; далее бросим взгляд на демократию и понаблюдаем человека демократического; наконец, отправимся в государство, управляемое тиранически, и посмотрим, что там делается, опять-таки обращая внимание на тиранический склад души. Таким образом, мы постараемся стать достаточно сведущими судьями в намеченных нами вопросах.
   – Такое рассмотрение было бы последовательным и основательным.

Ж.Ж. Руссо
Об общественном договоре, или принципы политического права [118 - Из кн.: Антология мировой политической мысли: В 5 т. М., 1997, т. I, с 427–438.]

Книга I

Глава VIII
О гражданском состоянии

   […] Переход от состояния естественного к состоянию гражданскому производит в человеке весьма приметную перемену, заменяя в его поведении инстинкт справедливостью и придавая его действиям тот нравственный характер, которого они ранее были лишены. Только тогда, когда голос долга сменяет плотские побуждения, а право – желание, человек, который до сих пор считался только с самим собою, оказывается вынужденным действовать сообразно другим принципам и советоваться с разумом, прежде чем следовать своим склонностям. Хотя он и лишает себя в этом состоянии многих преимуществ, полученных им от природы, он вознаграждается весьма значительными другими преимуществами; его способности упражняются и развиваются, его представления расширяются, его чувства облагораживаются и вся его душа возвышается до такой степени, что если бы заблуждения этого нового состояния не низводили часто человека до состояния еще более низкого, чем то, из которого он вышел, то он должен был бы непрестанно благословлять тот счастливый миг, который навсегда вырвал его оттуда и который из тупого и ограниченного животного создал разумное существо – человека.
   Сведем весь этот итог к легко сравнимым между собой положениям. По Общественному договору, человек теряет свою естественную свободу и неограниченное право на то, что его прельщает и чем он может завладеть; приобретает же он свободу гражданскую и право собственности на все то, чем обладает. Чтобы не ошибиться в определении этого возмещения, надо точно различать естественную свободу, границами которой является лишь физическая сила индивидуума, и свободу гражданскую, которая ограничена общей волей, а также различать обладание, представляющее собой лишь результат применения силы или право того, кто пришел первым, и собственность, которая может основываться лишь на законном документе.
   К тому, что уже сказано о приобретениях человека в гражданском состоянии, можно было бы добавить моральную свободу, которая одна делает человека действительным хозяином самому себе; ибо поступать лишь под воздействием своего желания есть рабство, а подчиняться закону, который ты сам для себя установил, есть свобода. […]

Книга II

Глава IV
О границах верховной власти суверена

   Если Государство, или Гражданская община, – это не что иное, как условная личность, жизнь которой заключается в союзе ее членов, и если самой важной из забот ее является забота о самосохранении, то ей нужна сила всеобщая и побудительная, дабы двигать и управлять каждою частью наиболее удобным для целого способом. Подобно тому как природа наделяет каждого человека неограниченной властью над всеми членами его тела, общественное соглашение дает Политическому организму неограниченную власть над всеми его членами, и вот эта власть, направляемая общею волей, носит, как я сказал, имя суверенитета.
   Но, кроме общества как лица юридического, мы должны принимать в соображение и составляющих его частных лиц, чья жизнь и свобода, естественно, от него независимы. […]
   Все то, чем гражданин может служить Государству, он должен сделать тотчас же, как только суверен этого потребует, но суверен со своей стороны не может налагать на подданных узы, бесполезные для общины; он не может даже желать этого, ибо как в силу закона разума, так и в силу закона естественного ничто не совершается без причины.
   Обязательства, связывающие нас с Общественным организмом, непреложны лишь потому, что они взаимны, и природа их такова, что, выполняя их, нельзя действовать на пользу другим, не действуя также на пользу себе. Почему общая воля всегда направлена прямо к одной цели и почему все люди постоянно желают счастья каждого из них, если не потому, что нет никого, кто не относил бы этого слова «каждый» на свой счет и кто не думал бы о себе, голосуя в интересах всех? Это доказывает, что равенство в правах и порождаемое им представление о справедливости вытекает из предпочтения, которое каждый оказывает самому себе и, следовательно, из самой природы человека; что общая воля для того, чтобы она была поистине таковой, должна быть общей как по своей цели, так и по своей сущности; что она должна исходить от всех, чтобы относиться ко всем, и что она теряет присущее ей от природы верное направление, если устремлена к какой-либо индивидуальной и строго ограниченной цели, ибо тогда, поскольку мы выносим решение о том, что является для нас посторонним, нами уже не руководит никакой истинный принцип равенства.
   В самом деле, как только речь заходит о каком-либо факте или частном праве на что-либо, не предусмотренном общим и предшествующим соглашением, то дело становится спорным. Это – процесс, в котором заинтересованные частные лица составляют одну из сторон, а весь народ – другую, но в котором я не вижу ни закона, коему надлежит следовать, ни судьи, который должен вынести решение… Смешно было бы тогда ссылаться на особо по этому поводу принятое решение общей воли, которое может представлять собою лишь решение, принятое одной из сторон и которое, следовательно, для другой стороны является только волею постороннею, частною, доведенною в этом случае до несправедливости и подверженной заблуждениям. Поэтому подобно тому, как частная воля не может представлять волю обшую, так и общая воля в свою очередь изменяет свою природу, если она направлена к частной цели, и не может, как общая, выносить решение ни в отношении какого-нибудь человека, ни в отношении какого-нибудь факта. Когда народ Афин, например, нарицал или смещал своих правителей, воздавал почести одному, налагал наказания на другого и посредством множества частных декретов осуществлял все без исключения действия Правительства, народ не имел уже тогда общей воли в собственном смысле этих слов. […]
   Исходя из этого, надо признать, что волю делает общею не столько число голосов, сколько общий интерес, объединяющий голосующих, ибо при такого рода устроении, каждый по необходимости подчиняется условиям, которые он делает обязательными для других: тут замечательно согласуются выгода и справедливость, что придает решениям по делам, касающимся всех, черты равенства, которое тотчас исчезает при разбирательстве любого частного дела ввиду отсутствия здесь того общего интереса, который объединял и отождествлял бы правила судьи с правилами тяжущейся стороны.
   С какой бы стороны мы ни восходили к основному принципу, мы всегда придем к одному и тому же заключению, а именно: общественное соглашение устанавливает между гражданами такого рода равенство, при котором все они принимают на себя обязательства на одних и тех же условиях и все должны пользоваться одинаковыми правами. Таким образом, по самой природе этого соглашения, всякий акт суверенитета, т. е. всякий подлинный акт общей воли, налагает обязательства на всех граждан или дает преимущества всем в равной мере; так что суверен знает лишь Нацию как целое и не различает ни одного из тех, кто ее составляет. Что же, собственно, такое акт суверенитета? Это не соглашение высшего с низшим, но соглашение Целого с каждым из его членов; соглашение законное, ибо оно имеет основою Общественный договор; справедливое, ибо оно общее для всех; полезное, так как оно не может иметь иной цели, кроме общего блага; и прочное, так как поручителем за него выступает вся сила общества и высшая власть. До тех пор пока подданные подчиняются только такого рода соглашениям, они не подчиняются никому, кроме своей собственной воли; и спрашивать, каковы пределы прав соответственно суверена и граждан, это значит спрашивать, до какого предела простираются обязательства, которые эти последние, могут брать по отношению к самим себе – каждый в отношении всех и все в отношении каждого из них.
   Из этого следует, что верховная власть, какой бы неограниченной, священной, неприкосновенной она ни была, не переступает и не может переступать границ общих соглашений и что каждый человек может всецело распоряжаться тем, что ему эти соглашения предоставили из его имущества и его свободы; так что суверен никак не вправе наложить на одного из подданных большее бремя, чем на другого. Ибо тогда спор между ними приобретает частный характер и поэтому власть суверена здесь более не компетентна.
   Раз мы допустили эти различия, в высшей степени неверно было бы утверждать, что Общественный договор требует в действительности от частных лиц отказа от чего-либо; положение последних в результате действия этого договора становится на деле более предпочтительным, чем то, в котором они находились ранее, так как они не отчуждают что-либо, но совершают лишь выгодный для них обмен образа жизни неопределенного и подверженного случайностям на другой – лучший и более надежный; естественной независимости – на свободу; возможности вредить другим – на собственную безопасность; и своей силы, которую другие могли бы превзойти, – на право, которое объединение в обществе делает неодолимым. Сама их жизнь, которую они доверили Государству, постоянно им защищается, и если они рискуют ею во имя его защиты, то разве делают они этим что-либо иное, как не отдают ему то, что от него получили? Что же они делают такого, чего не делали еще чаще и притом с большей опасностью в естественном состоянии, если, вступая в неизбежные схватки, будут защищать с опасностью для своей жизни то, что служит им для ее сохранения? Верно, что все должны сражаться, если это необходимо, за отечество, но зато никто не должен никогда сражаться за самого себя. И разве мы не выигрываем, подвергаясь ради того, что обеспечивает нам безопасность, части того риска, которому нам обязательно пришлось бы подвергнуться ради нас самих, как только мы лишились бы этой безопасности?

Глава VI
О законе

   Общественным соглашением мы дали Политическому организму существование и жизнь; сейчас речь идет о том, чтобы при помощи законодательства сообщить ему движение и наделить волей. Ибо первоначальный акт, посредством которого этот организм образуется и становится единым, не определяет еще ничего из того, что он должен делать, чтобы себя сохранить.
   […] Несомненно, существует всеобщая справедливость, исходящая лишь от разума, но эта справедливость, чтобы быть принятой нами, должна быть взаимной. Если рассматривать вещи с человеческой точки зрения, то при отсутствии естественной санкции законы справедливости бессильны между людьми; они приносят благо лишь бесчестному и несчастье – праведному, если этот последний соблюдает их в отношениях со всеми, а никто не соблюдает их в своих отношениях с ним. Необходимы, следовательно, соглашения и законы, чтобы объединить права и обязанности и вернуть справедливость к ее предмету. В естественном состоянии, где все общее, я ничем не обязан тем, кому я ничего не обещал; я признаю чужим лишь то, что мне не нужно. Совсем не так в гражданском состоянии, где все права определены Законом. […]
   Я уже сказал, что общая воля не может высказаться по поводу предмета частного. В самом деле, этот частный предмет находится либо в Государстве, либо вне его. Если он вне Государства, то посторонняя ему воля вовсе не является обшей по отношению к нему; а если этот предмет находится в Государстве, то он составляет часть Государства: тогда между целым и частью устанавливается такое отношение, которое превращает их в два отдельных существа; одно – это часть, а целое без части – другое. Но целое минус часть вовсе не есть целое; и пока такое отношение существует, нет более целого, а есть две неравные части; из чего следует, что воля одной из них вовсе не является общею по отношению другой.
   Но когда весь народ выносит решение, касающееся всего народа, он рассматривает лишь самого себя, и если всегда образуется отношение, то это – отношение целого предмета, рассматриваемого с одной точки зрения, к целому же предмету, рассматриваемому с другой точки зрения, – без какого-либо разделения этого целого. Тогда сущность того, о чем выносится решение, имеет общий характер так же, как и воля, выносящая это решение. Этот именно акт я и называю Законом.
   Когда я говорю, что предмет законов всегда имеет общий характер, я разумею под этим, что Закон рассматривает подданных как целое, а действия – как отмеченные, но никогда не рассматривает человека как индивидуум или отдельный поступок. Таким образом, закон вполне может установить, что будут существовать привилегии, но он не может предоставить таковые никакому определенному лицу; Закон может создать несколько классов граждан, может даже установить те качества, которые дадут право принадлежать к каждому из этих классов; но он не может конкретно указать, что такие-то и такие-то лица будут включены в тот или иной из этих классов; он может установить королевское Правление и сделать корону наследственной; но он не может ни избирать короля, ни провозглашать какую-либо семью царствующей, – словом, всякое действие, объект которого носит индивидуальный характер, не относится к законодательной власти.
   Уяснив себе это, мы сразу же поймем, что теперь излишне спрашивать о том, кому надлежит создавать законы, ибо они суть акты общей воли; и о том, стоит ли государь выше законов, ибо он член Государства; и о том, может ли Закон быть несправедливым, ибо никто не бывает несправедлив по отношению к самому себе; и о том, как можно быть свободным и подчиняться законам, ибо они суть лишь записи изъявлений нашей воли.
   И еще из этого видно, что раз в Законе должны сочетаться всеобщий характер воли и таковой же ее предмета, то все распоряжения, которые самовластно делает какой-либо частный человек, кем бы он ни был, никоим образом законами не являются. Даже то, что приказывает суверен по частному поводу, – это тоже не закон, а декрет, и не акт суверенитета, а акт регистратуры. […]
   Законы, собственно, – это лишь условия гражданской ассоциации. Народ, повинующийся законам, должен быть их творцом: лишь тем, кто вступает в ассоциацию, положено определять условия общежития. Но как они их определят? Сделают это с общего согласия, следуя внезапному вдохновению? Есть ли у Политического организма орган для выражения его воли? Кто сообщит ему предусмотрительность, необходимую, чтобы проявления его воли превратить в акты и заранее их обнародовать? Как иначе провозгласит он их в нужный момент? Как может слепая толпа, которая часто не знает, чего она хочет, ибо она редко знает, что ей на пользу, сама совершить столь великое и столь трудное дело, как создание системы законов? Сам по себе народ всегда хочет блага, но сам он не всегда видит, в чем оно. Общая воля всегда направлена верно и прямо, но решение, которое ею руководит, не всегда бывает просвещенным. Ей следует показать вещи такими, какие они есть, иногда – такими, какими они должны ей представляться; надо показать ей тот верный путь, который она ищет; оградить от сводящей ее с этого пути воли частных лиц; раскрыть перед ней связь стран и эпох; уравновесить привлекательность близких и ощутимых выгод опасностью отдаленных и скрытых бед. Частные лица видят благо, которое отвергают; народ хочет блага, но не ведает, в чем оно. Все в равной мере нуждаются в поводырях. Надо обязать первых согласовать свою волю с их разумом; надо научить второй знать то, чего он хочет. Тогда результатом просвещения народа явится союз разума и воли в Общественном организме; отсюда возникнет точное взаимодействие частей и, в завершение всего, наибольшая сила целого. Вот что порождает нужду в Законодателе.

Книга III

Глава I
О правительстве вообще

   Я предупреждаю читателя, что эту главу должно читать не торопясь, со вниманием и что я не владею искусством быть ясным для того, кто не хочет быть внимательным.
   Всякое свободное действие имеет две причины, которые сообща его производят: одна из них – моральная, именно: воля, определяющая акт, другая – физическая, именно: сила, его исполняющая. Когда я иду по направлению к какому-нибудь предмету, то нужно, во-первых, чтобы я хотел туда пойти, во-вторых, чтобы ноги мои меня туда доставили. Пусть паралитик захочет бежать, пусть не захочет того человек проворный – оба они останутся на месте. У Политического организма – те же движители; в нем также различают силу и волю: эту последнюю – под названием законодательной власти, первую – под названием власти исполнительной. Ничто в нем не делается или не должно делаться без их участия.
   Мы видели, что законодательная власть принадлежит народу и может принадлежать только ему. Легко можно увидеть исходя из принципов, установленных выше, что исполнительная власть, напротив, не может принадлежать всей массе народа как законодательнице или суверену, так как эта власть выражается лишь в актах частного характера, которые вообще не относятся к области Закона, ни, следовательно, к компетенции суверена, все акты которого только и могут быть, что законами. […]
   Итак, чем менее сходны изъявления воли отдельных лиц и общая воля, т. е. нравы и законы, тем более должна возрастать сила сдерживающая. Следовательно, Правительство, чтобы отвечать своему назначению, должно быть относительно сильнее, когда народ более многочислен.
   С другой стороны, поскольку увеличение Государства представляет блюстителям публичной власти больше соблазнов и средств злоупотреблять своей властью, то тем большею силою должно обладать Правительство, чтобы сдерживать народ, тем больше силы должен иметь в свою очередь и суверен, чтобы сдерживать Правительство. Я говорю здесь не о силе абсолютной, но об относительной силе разных частей Государства.
   Из этого двойного отношения следует, что непрерывная пропорция между сувереном, государем и народом не есть вовсе произвольное представление, но необходимое следствие, вытекающее из самой природы Политического организма. Из этого следует еще, что, поскольку один из крайних членов, а именно, народ, как подданный, неизменен и представлен в виде единицы, то всякий раз, как удвоенное отношение увеличивается или уменьшается, простое отношение увеличивается или уменьшается подобным же образом, и что, следовательно, средний член изменяется. Это показывает, что не может быть такого устройства Управления, которое было бы единственным и безотносительно лучшим, но что может существовать столько видов Правления, различных по своей природе, сколько есть Государств, различных по величине.
   Для того чтобы выставить эту систему в смешном виде, скажут, пожалуй, что, по-моему, дабы найти это среднее пропорциональное и образовать Организм правительственный, нужно лишь извлечь квадратный корень из численности народа; я отвечу, что беру здесь это число только для примера; что отношения, о которых я говорю, измеряются не только числом людей, но вообще количеством действия, складывающимся из множества причин; во всяком случае, если для того, чтобы высказать свою мысль покороче, я временно и прибегну к геометрическим понятиям, то я прекрасно знаю, что точность, свойственная геометрии, никак не может иметь места в приложении к величинам из области отношений между людьми.
   Правительство есть в малом то, что представляет собой заключающий его Политический организм – в большом. Это – условная личность, наделенная известными способностями, активная как суверен, пассивная как Государство; в Правительстве можно выделить некоторые другие сходные отношения, откуда возникает, следовательно, новая пропорция; в этой – еще одна, в зависимости от порядка ступеней власти^ и так до тех пор, пока мы не достигнем среднего неделимого члена, т. е. единственного главы или высшего магистрата, который можно представить себе находящимся в середине этой прогрессии, как единицу между рядом дробей и рядом целых чисел.
   Чтобы не запутаться в этом обилии членов, удовольствуемся тем, что будем рассматривать Правительство как новый организм в Государстве, отличный от народа и от суверена и посредствующий между тем и другим.
   Между этими двумя организмами есть то существенное различие, что Государство существует само по себе, а Правительство – только благодаря суверену. Таким образом, господствующая воля государя является или должна быть общей волей или законом; его сила – лишь сконцентрированная в нем сила всего народа. Как только он пожелает осуществить какой-нибудь акт самовластный и произвольный, связь всего Целого начинает ослабевать. Если бы, наконец, случилось, что государь возымел свою личную волю, более деятельную, чем воля суверена, и если бы он, чтобы следовать этой воле, использовал публичную силу, находящуюся в его руках, таким образом, что оказалось бы, так сказать, два суверена – один по праву, а другой фактически, то сразу же исчезло бы единство общества и Политический организм распался бы.
   Между тем, для того, чтобы Правительственный организм получил собственное существование, жил действительной жизнью, отличающей его от организма Государства, чтобы все его члены могли действовать согласно и в соответствии с той целью для которой он был учрежден, он должен обладать отдельным я чувствительностью, обшей его членам, силой, собственной волей, направленной к его сохранению. Это отдельное существование предполагает Ассамблеи, Советы, право обсуждать дела и принимать решения, всякого рода права, звания, привилегии, принадлежащие исключительно государю и делающие положение магистрата тем почетнее, чем оно тягостнее. Трудности заключаются в способе дать в целом такое устройство этому подчиненному целому, чтобы оно не повредило общему устройству, укрепляя свое собственное; чтобы оно всегда отличало свою особую силу, предназначенную для собственного сохранения, от силы публичной, предназначенной для сохранения Государства; чтобы, одним словом, оно всегда было готово жертвовать Правительством для народа, а не народом для Правительства.
   Впрочем, хотя искусственный организм Правительства есть творение другого искусственного организма и хотя оно обладает, в некотором роде, лишь жизнью заимствованной и подчиненною, это не мешает ему действовать с большею или меньшею силою или быстротою, пользоваться, так сказать, более или менее крепким здоровьем. Наконец, не удаляясь прямо от цели, для которой он был установлен, он может отклоняться от нее в большей или меньшей мере в зависимости от того способа, коим он образован.
   Из всех этих различий и возникают те соотношения, которые должны иметь место между Правительством и Государством, сообразно случайным и частным отношениям, которые видоизменяют само это Государство. Ибо часто Правительство, наилучшее само по себе, станет самым порочным, если эти отношения не изменятся сообразно недостаткам Политического организма, которому они принадлежат.

Глава IX
О признаках хорошего правления

   Когда, стало быть, спрашивают в общей форме, которое из Правлений наилучшее, то задают вопрос неразрешимый, ибо сие есть вопрос неопределенный, или, если угодно, он имеет столько же верных решений, сколько есть возможных комбинаций в абсолютных и относительных положениях народов.
   Но если бы спросили, по какому признаку можно узнать, хорошо или дурно управляется данный народ, то это было бы другое дело, и такой вопрос действительно может быть разрешен.
   Однако его вовсе не разрешают, потому что каждый хочет сделать это на свой лад. Подданные превозносят покой в обществе, граждане – свободу частных лиц; один предпочитает безопасность владений, а другой – безопасность личности; один считает, что наилучшее Правление должно быть самым суровым, другой утверждает, что таким может быть только самое мягкое; этот хочет, чтобы преступления карались, а тот – чтобы они предупреждались; один считает, что хорошо держать соседей в страхе, другой предпочитает оставаться им неизвестным; один доволен, когда деньги обращаются, другой требует, чтобы народ имел хлеб. Даже если бы мы и пришли к соглашению в этих и в других подобных пунктах, то разве подвинулись бы далеко? Раз нет точной меры для духовных свойств, то, даже и придя к соглашению относительно признаков, – как этого достичь в оценке?
   Что до меня, то я всегда удивляюсь тому, что не обращают внимания на следующий столь простой признак или по недобросовестности не хотят его признавать. Какова цель политической ассоциации? Бережение и благоденствие ее членов. А каков наиболее верный признак, что они убережены и благоденствуют? Это их численность и ее рост. Не ищите же окрест сей признак – предмет столь многих споров. При прочих равных условиях такое Правление, когда без сторонних средств, без предоставления права гражданства, без колоний граждане плодятся и множатся, есть, несомненно, лучшее. Правление, при котором народ уменьшается в числе и оскудевает, есть худшее. […]

Т. Пейн
Здравый смысл [119 - Из кн.: Антология мировой политической мысли… Т. 1, с. 487–486.]

   Некоторые авторы настолько смешали [понятия] «общество» и «правительство», что между ними не осталось никакого или почти никакого различия; между тем, это вещи не только разные, но и разного происхождениях. Общество создается нашими потребностями, а правительство – нашими пороками; первое способствует нашему счастью положительно, объединяя наши благие порывы, второе же – отрицательно, обуздывая наши пороки; одно поощряет сближение, другое порождает рознь. Первое – это защитник, второе – каратель.
   Общество в любом своем состоянии есть благо, правительство же и самое лучшее есть лишь необходимое зло, а в худшем случае – зло нестерпимое; ибо, когда мы страдаем или сносим от правительства те же невзгоды, какие можно было бы ожидать в стране без правительства, несчастья наши усугубляются сознанием того, что причины наших страданий созданы нами. Правительство, подобно одеждам, означает утраченное целомудрие: царские дворцы воздвигнуты на развалинах райских беседок. Ведь если бы веления совести были ясны, определенны и беспрекословно исполнялись, то человек не нуждался бы ни в каком ином законодателе; но раз это не так, человек вынужден отказаться от части своей собственности, чтобы обеспечить средства защиты остального, и сделать это он вынужден из того же благоразумия, которое во всех других случаях подсказывает ему выбирать из двух зол наименьшее. И так как безопасность является подлинным назначением и целью правительственной власти, то отсюда неопровержимо следует, что, какой бы ни была его форма, предпочтительнее всех та, которая всего вернее обеспечит вам эту безопасность, с наименьшими затратами и с наибольшей пользой. […]
   (…) Люди будут взаимно и естественно поддерживать друг друга; и от этого, а не от бессмысленного имени короля зависит сила государственного управления и счастье управляемых.
   Таким-то образом возникает и вырастает правительство, то есть установление, вызванное к жизни неспособностью добродетели управлять миром. В этом и состоит назначение и цель правительства, то есть свобода и безопасность. И какое бы зрелище ни ослепляло наше зрение, какие бы звуки ни обманывали наш слух и как бы предрассудок ни совращал нашу волю, а своекорыстие ни затуманивало сознание, – простой голос природы и разума подскажет нам – да, это верно.
   Мои идеи о форме правления основаны на законе природы, который никакая изощренность не способна поколебать, а именно – чем проще вещь, тем труднее ее испортить и тем легче ее исправить. […]
   Абсолютные монархии (хотя они и являются позором для человеческой природы) имеют то преимущество, что они просты. Если люди страдают, они знают, кто источник их страданий, знают и лекарство и не теряются в разнообразии причин и целебных средств. Но конституция Англии настолько сложна, что нация может страдать годами, не будучи в состоянии раскрыть источник своих бед. Одни найдут его в одном, другие – в другом, и каждый политический лекарь будет советовать иное снадобье.
   Я знаю, как трудно преодолеть местные или старинные предрассудки; и тем не менее, если мы решимся исследовать составные части английской конституции, то найдем, что они являются прочными остатками двух древних тираний, к которым примешаны кое-какие новые республиканские элементы.
   Во-первых, – остатки монархической тирании в лице короля.
   Во-вторых, – остатки аристократической тирании в лице пэров.
   В-третьих, – новые республиканские элементы в лице членов Палаты общин, от доблести которых зависит свобода Англии. […]
   Некоторые авторы объясняют английскую конституцию следующим образом: король, говорят они одно, народ – другое; пэры – это палата для блага короля, Палата общин – дл -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

блага народа. Но все это напоминает дом, расколотый семейной ссорой. И хотя слова благозвучны, однако на поверку они оказываются пустыми и двусмысленными; так всегда и будет, что даже прекраснейшее словосочетание, примененное к описанию того, что или вообще не может существовать, или столь непонятно, что не поддается описанию, окажется лишь звучным пустословием; оно может усладить слух, но не может просветить дух, ибо это объяснение оставляет без ответа предыдущий вопрос, т. е. – как же король достиг власти, которой люди боятся доверять и которую они постоянно должны сдерживать? Такая власть не могла быть даром мудрого народа, не может власть, нуждающаяся в узде, исходить и от Бога; и, однако же, Конституция предполагает существование такой власти.
   Но то, что предусмотрено [Конституцией], не соответствует задаче; средства не служат и не могут служить достижению цели. […]
   Поэтому, отложив в сторону национальную гордость и пристрастие к формам и традициям, надо прямо сказать правду, – только благодаря конституции самого народа, но не конституции правительства королевская власть в Англии не так деспотична, как в Турции. […]

Часть первая
Права человека

   Поскольку мистер Берк время от времени направляет яд, извлеченный им из его чудовищных принципов (если не будет профанацией назвать это принципами), не только против английской нации, но против Французской революции и Национального собрания и оскорбляет это высокое, просвещенное и просвещающее учреждение, называя его собранием узурпаторов, я в свою очередь sans ceremonie [без, церемоний] противопоставлю его системе иную систему принципов.
   Английский парламент 1688 г. сделал то, что он и его избиратели имели право сделать и что казалось им правильным; но, сверх этого права, принадлежавшего парламентариям по полномочию, он выдвинул другое право, которое присвоил себе сам, – право налагать на потомство обязательства и сохранять над ним власть до скончания времен.
   Таким образом, вопрос имеет две стороны: во-первых, право, принадлежащее парламенту по положению, и, во-вторых, право, которое он сам себе присвоил. Первое право не вызывает возражений. Что же касается второго, то вот мой ответ.
   Никогда ни в какой стране не было и не может быть такого парламента, или такой организации людей, или такого поколения людей, которые имели бы право или власть налагать на потомство обязательства и сохранять над ним свою власть «до скончания времен», или предписывать на все времена, каким образом должен управляться мир, или решать, кто должен управлять им; поэтому все подобного рода статьи, акты и декларации, посредством которых их авторы надеются достичь того, на что они не имеют ни права, ни власти, того, что они даже бессильны осуществить, – все эти документы не имеют законной силы. Каждая эпоха и каждое поколение должны иметь такое же право решать свою судьбу во всех случаях, как и предшествовавшие эпохи и поколения. Тщеславное притязание на то, чтобы управлять и за гробом, – самая смешная и дерзкая из всех форм тирании. Человек не имеет права собственности на другого человека; подобным образом ни одно поколение не имеет права собственности на последующие поколения. Парламент и народ в 1688 г. или в какой бы то ни было другой период времени также не имели прав распоряжаться нашими современниками, обязывать или ограничивать их в какой бы то ни было форме, как парламент и народ в наши дни не имеют права распоряжаться теми, кто будет жить через сто и тысячу лет, не имеют права обязывать или ограничивать их в чем бы то ни было. Каждое поколение полномочно и должно быть полномочным в решении всех вопросов, касающихся его самого. Всегда следует заботиться о живых, а не о мертвых. Когда человек умирает, его власть и его желания умирают вместе с ним; он уже не участвует в делах этого мира и потому не имеет власти предписывать, кто должен им управлять, как должно быть организовано управление и как оно будет осуществляться.
   Я не выступаю ни за, ни против той или иной формы правления той или иной партии – ни в нашей, ни в какой бы то ни было другой стране. Если вся нация решает что-либо сделать, она имеет право сделать это. […] В былые времена короли распоряжались своей короной на смертном одре и передавали свой народ по завещанию, как скот, любому назначенному ими преемнику. Теперь этот обычай настолько устарел, что о нем мало кто помнит, и представляется настолько чудовищным, что труд, но поверить, чтобы он существовал. […]
   Законы каждой страны должны соответствовать какому-то единому общему принципу. В Англии ни родители, ни хозяева, ни весь авторитет парламента, именующего себя всемогущим, не могут связать или ограничить личную свободу даже отдельного человека, достигшего 21 года; на каком же основании или по какому праву парламент 1688 г. или какой бы то ни было другой может обязать к чему-либо все последующие поколения на все времена?
   Те, которые уже ушли из мира, и те, которые еще не пришли в него, настолько далеки друг от друга, насколько вообще в силах представить себе воображение смертного: какие же обязательства могут быть приняты, какие правила или принципы, подлежащие соблюдению до скончания времен, могут быть установлены между двумя фикциями, которые никогда не встретятся в этом мире, – между людьми, которых уже нет, и людьми, которых еще нет?
   Говорят, в Англии нельзя брать у народа деньги без его согласия; но кто уполномочил, кто мог уполномочить парламент J 688 г. на то, чтобы ограничить и отнять свободу у последующих поколений и навсегда ограничить их право на свободу действий в определенных обстоятельствах? Ведь этих поколений еще не существовало, так что они не имели возможности дать или не дать свое согласие на это. […]
   Когда людские убеждения еще только складываются, как это всегда бывает в периоды революций, то возникают взаимные подозрения и склонность ложно понимать друг друга; даже партии, исповедующие в принципе прямо противоположные взгляды, поддерживают подчас одно и то же движение – преследуя при этом совершенно различные цели и надеясь на разные последствия. (…]
   Человек вступил в общество не затем, чтобы стать хуже, чем он был до этого, или иметь меньше прав, чем прежде, а затем, чтобы лучше обеспечить эти права. В основе всех его гражданских праь лежат права естественные. Но чтобы точнее провести это различие, необходимо указать на отличительные особенности естественных и гражданских прав.
   Разницу между ними можно объяснить в нескольких словах. Естественные права суть те, которые принадлежат человеку по праву его существования. Сюда относятся все интеллектуальные права, или права духа, а равно и право личности добиваться своего благоденствия и счастья, поскольку это не ущемляет естественных прав других. Гражданские права суть те, что принадлежат человеку как члену общества.
   В основу каждого гражданского права положено право естественное, существующее в индивиде, однако воспользоваться этим правом не всегда в его личных силах. Сюда относятся все права, касающиеся безопасности и защиты.
   На основании настоящего краткого обозрения будет легко провести различие между классом естественных прав, которые человек сохраняет после вступления в общество, и теми, которые он передает в общий фонд как член общества.
   Сохраняемые им естественные права суть все те, способность осуществления которых столь же совершенна в отдельном человеке, как и само право. К этому классу, как упоминалось выше, принадлежат все интеллектуальные права, или права духа; стало быть, к ним относится и религия.
   Несохраняемые естественные права суть все те, осуществление которых не вполне во власти человека, хотя само право присуще ему от природы. Он просто не может ими воспользоваться. Человек, например, наделен от природы правом быть судьей в собственном деле; и поскольку речь идет о праве духа, он им никогда не поступается; но что ему за польза судить, если у него нет силы исправлять? По этой причине он отдает свое право обществу, частью которого он является, и отдает силе общества предпочтение перед своей собственной силой. Общество ничего не дарит ему. Каждый человек – собственник в своем обществе и по праву пользуется его капиталом.
   Из этих посылок вытекают два или три несомненных вывода.
   Первое: что каждое гражданское право вырастает из права естественного, или, иными словами, получено в обмен на какое-то естественное право.
   Второе: что гражданская власть, рассматриваемая как таковая, представляется соединением того класса естественных прав, которые личность не в силах осуществить самостоятельно и которые тем самым бесполезны для нее но, будучи собраны воедино, становятся полезны всем.
   Третье: что власть, полученная от соединения естественных прав, не могущих быть осуществленными отдельной личностью, нельзя использовать для посягательства на естественные права, сохраняемые личностью, чья способность их осуществлять столь же совершенна, как и само право.
   Таким образом мы проследили в немногих словах развитие человека от естественной личности до члена общества и показали, или пытались показать, характер сохраняемых прав и тех, которые обмениваются на права гражданские. Приложим теперь эти принципы к правительствам.
   Обозрев мир, мы легко отличим правительства, возникшие из недр общества или из общественного договора, от тех, которые не возникли подобным образом; но чтобы внести большую ясность, недостижимую при беглом обзоре, следует остановиться на нескольких источниках, из которых правительства возникают и на которые они опираются.
   Все эти источники можно объединить под тремя рубриками: первое – суеверие; второе – сила; третье – общие интересы общества и общие права человека.
   Первое было господством духовенства, второе – господством завоевателей и третье – разума. […]
   Когда я говорю о врожденном достоинстве человека, когда я пекусь (ибо природа была не столь добра ко мне, чтобы притупить мои чувства) о его чести и счастье, меня приводят в гнев попытки управлять человечеством посредством силы и хитрости, словно все оно состоит из мошенников и глупцов, и мне трудно не презирать тех, кто позволяет себя обманывать подобным образом.
   Нам предстоит теперь рассмотреть правительства, которые возникают из недр общества в противоположность и в отличие от тех, что являются плодом суеверия и завоевания.
   Утверждение, что правительство есть результат договора между управляющими и управляемыми, считалось важным шагом к установлению принципов свободы; но это неверно, ибо это означает поставить следствие раньше причины: ведь, поскольку до возникновения правительств должен был существовать человек, значит, было обязательно такое время, когда никаких правительств не было и в помине и, стало быть, не могли существовать и правители, с которыми заключался этот договор.
   Поэтому имеются все основания предположить, что сами индивиды, каждый в соответствии со своим личным и суверенным правом, вступили в договор друг с другом для образования правительства; и это единственный способ, каким имеют право создаваться правительства, и единственная основа, на которой они вправе существовать.
   Чтобы получить ясное представление о том, что такое правительство или каким оно должно быть, необходимо вернуться к его истокам. При этом мы без труда обнаружим, что правительства либо возникают из народа, либо утверждаются над народом. […]
   Поэтому по отношению к государственной власти конституция играет ту же роль, какую выполняют по отношению к суду законы, издаваемые впоследствии этой же государственной властью. Суд не принимает законов и не может изменять их; он лишь действует в согласии с уже принятыми законами, и правительство аналогичным образом управляется конституцией. […]
   У французской конституции есть чему поучиться. […]
   Французская конституция гласит, что во избежание коррупции представителей нации ни один член Национального собрания не будет чиновником правительства, состоять на государственной службе или получать государственную пенсию. […]
   Французская конституция гласит, что право объявлять войну и заключать мир принадлежит нации. Кому еще оно должно принадлежать, если не тем, кому приходится оплачивать военные расходы? […]
   Война – это […] искусство завоевания на родине, цель которого умножить доходы, а поскольку их не умножишь без налогов, необходимо измыслить предлог для расходов. Изучая историю английского правительства, войны, которые оно вело, вводимые им налоги, сторонний беспристрастный наблюдатель, не ослепленный предубеждениями, сказал бы, что не налоги объявлялись' для ведения войн, а войны объявлялись для введения налогов. […]
   Деспотические правительства ведут войны из гордости; но у тех правительств, для которых война становится средством взимания налогов, имеются более постоянные побудительные причины.
   Поэтому, чтобы уберечься от обоих зол, французская конституция отобрала у королей и министров право объявлять войну и передала его тем, кому приходится нести расходы. […]
   В связи с вопросом о войне следует рассмотреть три момента. Первое: право объявлять ее. Второе: расходы на ее ведение. Третье: способ ведения ее после того, как она уже объявлена. Французская конституция облекает этим правом тех, кому придется нести расходы, а то и другое может быть совмещено лишь в лице нации. Способ ведения войны после того, как она уже объявлена, конституция оставляет на усмотрение исполнительной власти. Если бы так было во всех странах, войны стали бы редкостью. […]
   Французская конституция гласит: все титулы отменяются и, стало быть, весь этот класс сомнительного происхождения, который в одних странах называют «аристократией», а в других – дворянством, упраздняется, и пэр возводится в сан человека. […]
   Собственно говоря, своим исчезновением безумство титулов обязано возвышенному духу Франции. Он перерос детские пеленки графов и герцогов и облачился в платье мужчины. Франция не уравняла, а возвысилась. Она принизила карлика, чтобы возвысить человека. Бессмысленные, жалкие слова вроде «герцога», «графа» или «эрла» утратили свою притягательную силу. Даже обладавшие ими отвергли эту галиматью и, выйдя из рахитичного возраста, выбросили погремушку. […]
   Французская конституция ставит законодательную власть выше исполнительной; закон выше короля: La Loi, Le Roi. Это также в порядке вещей, ибо, прежде чем исполнять законы, нужно, чтобы они существовали. […]
   Рассматривая французскую конституцию, мы видим в ней отражение разумного порядка вещей. Принципы гармонируют с формами, а те и другие – со своим происхождением. Может быть, в оправдание плохих форм скажут, что они не более как формы, но это ошибка. Формы вырастают из принципов и служат их сохранению. Плохая форма возможна лишь при условии, что плох и принцип, лежащий в ее основе. Хорошему принципу ее навязывать нельзя: плохие формы в каком-либо правительстве служат верным признаком и плохих принципов. […]
   После разгрома заговора Национальное собрание, вместо того чтобы взывать о мщении, как это делают другие правительства, озаботилось первым делом опубликовать Декларацию прав человека в качестве основы, на которой должна была зиждиться новая конституция; текст ее прилагается ниже.

Замечания по поводу декларации прав

   Три первые статьи содержат в общих выражениях всю Декларацию прав. Все последующие либо вытекают из них, либо следуют за ними в качестве разъяснений. 4-я, 5-я и 6-я определяют более подробно то, что лишь в общих словах выражено в 1-й, 2-й и 3-й.
   7-я, 8-я, 9-я, 10-я и 11-я статьи представляют собой декларацию принципов, на которых должны зиждиться законы в соответствии с уже провозглашенными правами. Но некоторые добропорядочные люди во Франции и других странах сомневаются, гарантирует ли 10-я статья в достаточной мере то право, с которым она по замыслу должна согласоваться. Кроме того, по их мнению, делать религию предметом человеческих законов значит умалять ее божественное достоинство и ослаблять ее воздействие на умы. Она в этом случае кажется человеку светом, прегражденным туманной средой, которая скрывает от его взора источник самого света, так что тот не видит в этой сумеречной мгле ничего достойного почитания.
   Существо остальных статей, начиная с 12-й, содержится в основном в принципах предшествующих статей; но в этом особом положении, в котором оказалась тогда Франция, вынужденная уничтожать зло и восстанавливать справедливость, было вполне уместно несколько больше войти в подробности, чем это потребовалось бы при иных условиях.
   В то время, когда Декларация прав обсуждалась Национальным собранием, некоторые из его членов замечали, что при опубликовании Декларацию прав следовало бы сопроводить Декларацией обязанностей. Это замечание свидетельствует о мыслящем уме, ошибка лишь в том, что мысль идет недостаточно далеко. Декларация прав есть одновременно и Декларация обязанностей. Все, что является правом одного человека, в то же время является и правом другого; и моя обязанность – обеспечивать, а не только пользоваться.
   Три первые статьи образуют основу свободы как личной, так и национальной; не может называться свободной ни одна страна, правительство которой не опирается при своем возникновении на содержащиеся в этих статьях принципы и не хранит затем их чистоты; Декларация же прав в целом имеет большую ценность для мира и сделает больше добра, нежели все изданные доселе законы и статуты.
   Предпосланное Декларации прав общее введение рисует нам торжественную, величавую картину: под покровительством Творца нация берет свои полномочия, чтобы создать правительство – зрелище столь новое, столь не сравнимое ни с чем в европейском мире, что называть его революцией значило бы умалять его истинный характер; скорее это возрождение человека.
   Что, кроме угнетения и попранной справедливости, являют нашему взору современные европейские государства? Что можно сказать о государстве английском? Разве сами жители не называют его рынком, где у каждого человека своя цена и где порок служит предметом купли-продажи за счет обманутого народа? Неудивительно в таком случае, если на французскую революцию клевещут.

Декларация прав человека и гражданина. 1789 [120 - Из кн.: Антология мировой политической мысли… Т. 5, с. 69–72.]

   Представители французского народа, составившие из себя национальное собрание, считая единственными причинами народных бедствий и развращенности правительств незнание, забвение или презрение прав человека, решили изложить естественные, неотчуждаемые и священные права человека в торжественной декларации, дабы эта декларация, находясь постоянно на виду у всех членов общества, безпрестанно напоминала им об их правах и обязанностях, дабы действия власти законодательной и власти исполнительной стали более уважаемы, благодаря возможности ежеминутно сравнивать, насколько их действия соответствуют цели всякого политического установления, дабы требования граждан, обусловленные отныне простыми и неоспоримыми принципами, направлялись постоянно к поддержанию конституции и к общему благу.
   В силу этого Национальное собрание признает и объявляет пред лицом и под покровительством Верховного существа следующие права человека и гражданина:
   1. Люди рождаются и остаются свободными и равноправными. Общественные различия могут иметь место лишь в случаях их полезности для всех.
   2. Цель всякого политического союза – сохранение естественных и неотчуждаемых прав человека. Права эти суть: свобода, собственность, безопасность и противление угнетению.
   3. Принцип всякой верховной власти принадлежит нации. Ни одна коллегия, ни одно лицо не могут отправлять власти, не исходящей непосредственно от нации.
   4. Свобода заключается в возможности делать все, что не вредит другому. Таким образом, пользование каждого человека своими естественными правами не должно встречать иных границ, кроме тех, которые гарантируют другим членам общества пользование теми же правами. Эти границы могут быть определены только законом.
   5. Закон вправе запрещать действия, приносящия вред обществу. Все, что не запрещено законом, не должно встречать препятствий к своему осуществлению. Никого не должно принуждать делать то, что не предписано законом.
   6. Закон есть выражение общей воли. Все граждане вправе лично или через своих представителей участвовать в составлении законов. Закон должен быть одинаковым для всех, будьте закон ограждающий или карающий. Все граждане, будучи равными перед лицом закона, одинаково допустимы ко всем знаниям, местам и общественным должностям, сообразно своим способностям, и могут быть отличаемы только в силу своих добродетелей и талантов.
   7. Никто не может быть арестован, обвинен или задержан в тех случаях, которые не определены, и в такой форме, которая не предписана законом. Тот, кто домогается, отдает, выполняет или заставляет исполнять распоряжения, основанные на произволе, подлежит наказанию. Но каждый гражданин, призванный или задержанный в силу закона, должен немедленно повиноваться; оказывая сопротивление, он становится виновным.
   8. Закон должен устанавливать наказания, только строго и очевидно необходимые. Никто не может быть подвергнут наказанию иначе, как в силу закона, установленного и обнародованного до совершения преступления и примененного установленным порядком.
   9. Так как каждый человек предполагается невиновным до того момента, как суд объявит его виновным, то, в случае признанной необходимости его ареста, закон должен позаботиться о полном устранении строгостей, не вызванных необходимостью обеспечить суду его личность.
   10. Никто не должен терпеть стеснения из-за своих убеждений, хотя бы даже религиозных, лишь бы их проявления не нарушали общественного порядка, установленного законом.
   11. Свободный обмен мыслями и мнениями – одно из драгоценных прав человека, и каждый гражданин может свободно говорить, писать и печатать под условием ответственности за злоупотребления этой свободой в случаях, определенных законом.
   12. Для гарантии прав человека и гражданина необходима вооруженная сила. Однако существует она для общего блага, а не для частной выгоды тех, коим вверено управление ею.
   13. Для содержания вооруженной силы и для расходов по управлению государством является неизбежным общее обложение. Оно должно быть равномерно распределено между гражданами, сообразно их средствам.
   14. Все граждане вправе лично или через своих представителей констатировать необходимость государственных налогов, свободно соглашаться на них, следить за их расходованием и определять их размер, способ раскладки, средства взимания и срок их действия.
   15. Общество вправе требовать отчета у каждого представителя администрации.
   16. Общества, в которых не обеспечена гарантия прав и не установлено разделение властей, неконституционны.
   17. Так как собственность – ненарушимое и священное право, то никого нельзя его лишать, за исключением тех случаев, когда этого требует очевидная общественная надобность, констатированная законным порядком, и то лишь при условии справедливого, предварительного возмещения.

Р. Даль
О демократии

Глава 13
Почему рыночный капитализм благоприятен для демократии [121 - Из кн.: Даль Р. О демократии. М., 2000, с. 159–171, 185–189.]

   Демократия и рыночный капитализм напоминают супругов, брак которых весьма далек от идиллии и постоянно сопровождается бурными ссорами, однако все же продолжается, ибо ни одна из сторон не хочет разводиться. Если же употребить сравнение из сферы ботаники, то можно сказать, что демократия и рыночный капитализм существуют в некоем антагонистическом симбиозе.
   Хотя они находятся друг с другом в чрезвычайно сложных отношениях, обширный и постоянно обогащающийся опыт разнообразных социально-экономических систем позволяет, по моему мнению, прийти к пяти важнейшим выводам. В этой главе мы рассмотрим два, в следующей – три.
   1. Полиархическая демократия выдерживает испытание временем лишь в странах, где преобладает экономика рыночного капитализма; в странах с нерыночной экономикой она неизменно оказывается недолговечной.
   Это утверждение, в данном случае касающееся лишь полиархической демократии, с полным правом можно отнести и к народному правлению, развивавшемуся в городах-государствах Греции, Рима, средневековой Италии, а также и к эволюции представительных институтов и к повышению степени участия граждан в управлении государством в странах Северной Европы. Но я не собираюсь останавливаться на истории вопроса, частично освещенной в главе 2, с тем чтобы сосредоточить все внимание на институтах современной представительной демократии, т. е. демократии полиархической.
   И здесь результаты оказываются совершенно однозначными. Полиархическая демократия существует только в странах с преобладающим рыночно-капиталистическим типом экономики и никогда не возникает (а если возникает, то лишь на очень краткий срок) в странах с нерыночной экономикой. Отчего же это происходит?
   2. Эта нерушимая взаимосвязь объясняется тем, что некоторые основополагающие черты рыночного капитализма делают его фактором, благоприятствующим демократическим институтам. Справедливо и обратное: определенные характеристики нерыночной экономики пагубно сказываются на перспективах демократического развития.
   При экономике рыночно-капиталистического типа экономические субъекты (фирмы, фермы и все что угодно в том же роде) находятся в частном владении лиц или групп, а не принадлежат государству. Основная цель этих субъектов – получение экономического выигрыша в форме прибылей, доходов, арендной платы, процентных ставок. Те, кто управляет этими предприятиями, не преследуют таких широкомасштабных, возвышенных, абстрактных целей, как общее благосостояние или общественное благо. Ими движет исключительно личная заинтересованность, которая порой оказывается единственным стимулом. Поскольку рынки предоставляют владельцам, управляющим и сотрудникам предприятий почти исчерпывающую информацию, они могут принимать решения самостоятельно, без помощи органов центральной власти. (Это не значит, будто они обходятся без законов и подзаконных регулирующих актов – к ним я вернусь в следующей главе.)
   Вопреки нашим интуитивным представлениям рынок координирует и контролирует деятельность этих экономических субъектов. История предоставляет нам более чем убедительные примеры того, что система, при которой неисчислимое множество решений принимается бесчисленными независимыми, но конкурирующими друг с другом субъектами, действующими в достаточно узких собственных интересах и движимыми информацией, предоставляемой рынком, производит товары и услуги гораздо эффективнее, чем любая известная нам экономически-хозяйственная альтернатива. Более того, она действует с поистине поразительной упорядоченностью и правильностью. И в конце концов рыночный капитализм обычно приводит к экономическому росту, а экономический рост благоприятен для демократии. Прежде всего он уничтожает самую вопиющую бедность и повышает уровень жизни, а стало быть, помогает свести к минимуму социальные и политические противоречия. Затем, когда разгораются экономические конфликты, он способствует производству большего количества ресурсов, обеспечивающих взаимное удовлетворение претензий и выработку таких соглашений, при которых каждая сторона получает некую выгоду. (При отсутствии экономического роста экономические конфликты в терминах теории игр становятся «игрой с нулевой суммой», т. е. сводятся к формуле: «То, что я выиграл, ты потерял; то, что потерял я, выиграл ты». Сотрудничество лишается смысла.) Экономический рост также предоставляет отдельным лицам, социальным группам и государству в целом дополнительные ресурсы для развития образования и тем самым позволяет пополнять число грамотных и образованных граждан.
   Рыночный капитализм также благоприятен для демократии и своими социально-политическими последствиями. Он создает в обществе обширный промежуточный слой владельцев собственности, которые обычно стремятся к получению образования, автономному существованию, личной свободе, неприкосновенности частной собственности, законопослушности, участию в управлении государством. Еще Аристотель указывал на то, что средний класс является естественным союзником демократических идей и институтов. И последнее, но, вероятно, самое важное: благодаря децентрализации экономической системы, когда многие экономические решения принимаются относительно независимыми частными лицами и компаниями, рыночный капитализм избавляет от необходимости иметь сильное, даже авторитарное центральное правительство.
   Нерыночная экономика может существовать лишь там, где ресурсы ограничены, а экономические решения самоочевидны и не предполагают выбора из многих вариантов. Однако в обществе, организованном более сложно, для того чтобы избежать хаоса и обеспечить хотя бы относительно высокий уровень жизни, необходимо вмешательство иных механизмов, координирующих и контролирующих экономику страны. Единственно приемлемый вариант такой замены – правительство. И потому, кто бы ни являлся формально законным собственником предприятия в нерыночной экономике, решения за него принимает государство и оно же осуществляет управление. При отсутствии рыночных механизмов координации экономики именно правительство по необходимости берет на себя задачу распределения всех скудных ресурсов – капитала, труда, машин, земли, зданий, жилья, товаров народного потребления и пр. Для этого правительству необходим подробный и всеобъемлющий план, и следовательно, нужны правительственные чиновники, на которых были бы возложены его разработка, реализация и контроль за его исполнением. Все эти неимоверно трудные задачи требуют огромного количества достоверной информации. Чтобы добиться согласия на свои директивы, чиновникам приходится отыскивать и применять соответствующие средства воздействия. К ним относятся как законные (в виде заработной платы и премий), так и незаконные (взятки) методы принуждения и наказания (вплоть до смертной казни за «экономические преступления»). За исключением редких ситуаций, определяемых недолго сохраняющимися условиями переходных периодов (к ним я еще вернусь), ни одно правительство не могло справиться с этой задачей.
   Однако основная угроза развитию демократии исходит все же не от централизованной плановой экономики, а от ее последствий в социальном и экономическом планах. Централизованная плановая экономика предоставляет ресурсы всей страны в распоряжение руководителей государства. Чтобы предвидеть вероятные последствия такой фантастически неожиданной, просто сказочной политической удачи, следует вспомнить афоризм: «Всякая власть развращает; абсолютная власть развращает абсолютно». Централизованная плановая экономика как бы недвусмысленно дает правительству понять: «Можешь использовать все эти экономические ресурсы для консолидации и упрочения твоей власти!»
   Политические лидеры должны обладать сверхчеловеческой силой самоотречения, чтобы побороть подобное искушение. Увы, как ни печально, в истории мы находим свидетельства того, что все правители, получив доступ к огромным ресурсам, предоставленным централизованной плановой экономикой, подтвердили мудрость этого афоризма. Справедливости ради скажу, что одни лидеры могут использовать свой деспотизм во благо, другие – во зло своих граждан. В истории остались имена и тех, и других, и все же я считаю, что деспоты в конечном счете причинили гораздо больше зла, чем добра. Так или иначе система централизованой плановой экономики всегда была самым тесным образом связана с авторитарными режимами.

   Некоторые оговорки
   Оба вывода правомерны, однако нуждаются в нескольких оговорках.
   Прежде всего, экономический рост может наблюдаться не только в демократических странах, точно так же как стагнация не обязательно бывает присуща лишь недемократическим режимам. Представляется, что не существует взаимосвязи между экономическим ростом и типом правления или режима.
   Более того, хотя демократия существует лишь в странах с рыночно-капиталистической экономикой, она, т. е. рыночно-капиталистическая экономика, может существовать и в недемократических странах. В некоторых их них – особенно на Тайване и в Южной Корее – упомянутые мной ранее факторы, сопровождающие экономический рост и рыночную экономику, в свою очередь способствуют демократизации. В этих двух странах авторитарные лидеры, чья политика помогла стимулировать успешное развитие рыночной экономики, экспортообразующих производств, а также экономический рост и создание многочисленного, образованного среднего класса, невольно готовили свою собственную гибель. И поэтому, хотя рыночный капитализм и экономический рост благоприятствуют демократии, они в конечном итоге оказываются гораздо менее благоприятными, а то и просто неблагоприятными для недемократических режимов. Следовательно, развязка той исторической драмы, которая будет разыгрываться в следующем столетии, покажет, сумеет ли недемократический режим в Китае справиться с порожденными рыночным капитализмом силами демократизации.
   Рыночный капитализм необязательно существует в том обличье, какое знакомо нам по XX в., – урбанистически-индустриальном или постиндустриальном. Он также может быть аграрным или по крайней мере был таким прежде. Как мы помним из главы 2, в XIX в. основные демократические институты (за исключением предоставления женщинам избирательных прав) уже развились в нескольких странах мира – в Соединенных Штатах Америки, Канаде, Новой Зеландии, Австралии, которые были по преимуществу аграрными. В 1790 г., когда была принята новая (и до сих пор действующая) конституция американской республики, из почти 4 млн ее жителей лишь 5 % приходилось на города с численностью населения, превышавшей 2500 человек, а остальные 95 % проживали в сельской местности, главным образом на фермах. К 1820 г., когда демократические институты (действие их охватывало лишь лиц белой расы и мужского пола) полиархической демократии были уже прочно укоренены, из общего числа граждан США, численность которых не превышала 10 млн человек, 9 млн по-прежнему жили в сельской местности. В 1860 г., накануне гражданской войны, когда страна насчитывала уже более 30 млн человек, восемь из каждых десяти человек жили в сельской местности. Америка, описанная Алексисом де Токвилем, была не индустриальной, а аграрной страной. Наиболее распространенным видом экономического предприятия в этом аграрном обществе были, разумеется, фермы, принадлежавшие индивидуальным собственникам и их семьям. Большая часть производимой ими продукции ими же и потреблялась.
   Важно отметить, однако, что едва ли не полностью децентрализованная экономика (в большей степени, чем это было потом, после пришествия индустриализации) почти не предоставляла политическим лидерам доступа к своим ресурсам и создала многочисленный средний класс свободных фермеров. На развитие демократии это повлияло в высшей степени благотворно. И в представлении Томаса Джефферсона о республике необходимой основой демократии было аграрное общество, состоящее из независимых фермеров.
   Отразились ли эти сложившиеся еще в доиндустриальную эпоху черты, характерные для нескольких стран «старой демократии», на последующем индустриальном развитии этих стран? Да. Этот опыт подтверждает важнейшее положение: какова бы ни была доминантная направленность децентрализованной экономики, которая способствует созданию нации независимых граждан, она очень благоприятна для развития и сохранения демократических институтов.
   Чуть выше я упомянул о тех редких ситуациях, возникших в переходные периоды социально-экономического развития, когда правительства могли эффективно управлять централизованной плановой экономикой. Следует добавить, что эти правительства были демократическими – находившимися у власти в Великобритании и США в период мировых войн. Но в обоих случаях планирование производства и распределение ресурсов имели четко очерченную цель: сочетать удовлетворение нужд обороны с предоставлением основных товаров и услуг гражданскому населению. Задачи военной экономики получили в обществе широкую поддержку. Кое-где, правда, появились «черные рынки», но это явление не обрело того размаха, который мог бы ослабить эффективность централизованной системы распределения ресурсов и контроля за ценами. По окончании войны система была быстро демонтирована, так что правительства не сумели воспользоваться в политических целях теми возможностями, которые могли бы перед ними открыться благодаря их доминирующей роли в экономике.
   Не считая этих систем, действовавших лишь в период войны, централизованная плановая экономика существовала только в тех государствах, чьи лидеры были «фундаментальными антидемократами», и потому мы не всегда можем отличить плачевные для демократии последствия, вызванные самим экономическим укладом, от последствий, порожденных идеологическими установками того или иного лидера. Ленин и Сталин были настроены по отношению к демократии до такой степени враждебно, что сумели бы предотвратить появление и пресечь развитие основных демократических институтов, не прибегая к помощи централизованной плановой экономики. Эта система всего лишь облегчила им задачу, обеспечив их максимальным количеством ресурсов, позволившим им навязывать свою волю другим.
   Строго говоря, никто и никогда не пытался поставить эксперимент по скрещиванию демократических институтов с централизованной командной, плановой экономикой, функционирующей в мирное время. Надеюсь, что и впредь этого не будет, ибо легко предугадать вероятные последствия: ничего хорошего они демократии не сулят.
   Но даже если рыночный капитализм оказывается для демократических институтов гораздо более благоприятным, чем любая известная нам недемократическая экономика, он тоже способен привести к некоторым последствиям, крайне неблагоприятно сказывающимся на развитии демократии. Мы рассмотрим их в следующей главе.

Глава 14
Почему рыночный капитализм наносит ущерб демократии

   Пристально взглянув на рыночный капитализм с точки зрения демократии, мы обнаружим, что он, подобно древнегреческому богу Янусу, двулик. Одно его лицо приветливо обращено к демократии, другое, враждебное, – в противоположную сторону.
   3. Демократия и рыночный капитализм пребывают в постоянном конфликте, в котором ограничивают и видоизменяют друг друга.
   К 1840 г. рыночная экономика с саморегулирующимися рынками рабочей силы, земли и капитала прочно установилась в Англии. Рыночный капитализм возобладал над своими противниками по всем фронтам – не только в теории и практике экономики, но также и в политике, юриспруденции, идеологии, философии. Его оппоненты, казалось, были посрамлены. Однако в стране, где народ имел право голоса, как это было в Англии даже и в додемократическую эпоху, подобная победа не могла быть окончательной. Рыночный капитализм, как это ему свойственно, одним принес выгоду, другим же, чего и следовало ожидать, причинил ущерб.
   Все политические институты представительного правительства, за исключением сильно урезанного избирательного права, уже действовали в полную силу. В свое время, в 1867 г., а затем в 1884 г., избирательные права были расширены, а после 1884 г. право голоса обрели практически все совершеннолетние мужчины. Таким образом, политическая система предоставила возможности для эффективной оппозиции нерегулируемому рыночному капитализму. Те, кто считал себя пострадавшими от нерегулируемых рынков, обратились за помощью и защитой к политическим лидерам. Противники laissez-faire (системы, при которой государство самоустраняется от регулирования экономики) получили возможность заявить о своем недовольстве через посредство политических деятелей, партий, программ, идей, философии, книг, газет и – что было гораздо важнее – выборов. Только что образованная лейбористская партия сосредоточила свою деятельность на улучшении положения трудящихся.
   Часть критиков предлагала всего лишь регулировать рыночный капитализм, другие настаивали на его полной ликвидации. Выдвигались и компромиссные варианты: «Давайте сейчас его отрегулируем, а уничтожим потом». Те, кто намеревался ликвидировать капитализм, так никогда и не достигли своей цели. Те, кто требовал государственного вмешательства и регулирования, во многом своего добились.
   Это произошло и в Англии, и в других западноевропейских государствах, и в ряде англоговорящих стран. Повсюду, где недовольство народа могло оказать воздействие на правительство, система laissez-faire выжить не могла. Рыночный капитализм без вмешательства и регулирования со стороны государства в демократической стране невозможен по меньшей мере по двум причинам.
   Во-первых, основные институты рыночного капитализма сами требуют государственного вмешательства и регулирования. Конкуренция рынков, вопросы владения экономическими предприятиеми, исполнение контрактных обязательств, борьба с монополизмом, защита прав собственности – все эти и многие другие сферы рыночного капитализма целиком зависят от действующего законодательства, от проводимого правительством политического курса и прочих факторов, являющихся прерогативой государства. Рыночная экономика не является и не может являться полностью саморегулирующейся.
   Во-вторых, без государственого вмешательства и регулирования рыночная экономика неизбежно наносит ущерб определенным группам населения. «Потерпевшие» и те, кому угрожает экономический ущерб, не могут обойтись без вмешательства правительства. Экономические субъекты, движимые своекорыстием, обычно бывают мало склонны учитывать интересы других, напротив – они охотно пренебрегут этими интересами, если это сулит им самим выгоду: это могучий побудительный мотив. Угрызения совести по поводу вреда или ущерба, причиненного кому-то, легко унять с помощью такого оправдания: «Если того-то и того-то не сделаю я, это сделает кто-нибудь другой. Если я не допущу, чтобы мое предприятие сливало отходы производства в реку и загрязняло вредными выбросами атмосферу, это допустят владельцы других фабрик. Если я не выпущу в продажу небезопасные товары, это сделают другие». Можно не сомневаться: в любой экономике, более или менее основанной на конкуренции, действует именно такая логика.
   Когда ущерб или вред причинены решениями, вызванными свободной конкуренцией и нерегулируемыми рынками, возникают следующие вопросы. Можно ли устранить или хотя бы уменьшить этот ущерб? Если да, то можно ли достичь этого без ощутимых потерь в прибылях? Когда ущерб достается одним, а прибыли – другим (а обычно именно так и происходит), как нам определить, что предпочтительней? Как найти наилучшее решение? И если не оптимальное, то хотя бы приемлемое? Кем и как должно оно приниматься? Как и какими средствами сделать его обязательным для исполнения?
   Совершенно ясно, что эти вопросы не только из сферы экономики. Они затрагивают и мораль, и политику. Поиски ответов на них непременно приводят граждан демократических стран к политикам и членам правительства. И вот наилучшим и наиболее приемлемым из всех, кто может вмешаться в рыночную экономику, чтобы устранить вред, который без этого вмешательства будет неизбежен, оказывается… правительство страны.
   Преуспеют ли недовольные граждане в получении помощи от государства, зависит, разумеется, от многих обстоятельств, в том числе и от того, какой политической мощью обладают противоборствующие стороны. Тем не менее исторические данные непреложно свидетельствуют: во всех демократических странах ущерб (реальный или потенциальный) от нерегулируемой рыночной экономики побуждает правительства вмешаться с целью предотвращения последствий, которые в противном случае будут пагубными для определенных групп граждан.
   В такой знаменитой своей приверженностью рыночному капитализму стране, как Соединенные Штаты Америки, правительства разных уровней (федеральное, штата и местное) находят такое множество способов для вмешательства в экономику. Что все и не перечислишь. Вот лишь некоторые из них:
   – страховка на случай потери работы;
   – пенсии по старости;
   – налоговая политика, направленная на предотвращение инфляции и экономического спада;
   – обеспечение безопасности продуктов, лекарств, воздушного, железнодорожного и автомобильного транспорта;
   – система здравоохранения, контроль над распространением инфекционных заболеваний, обязательная вакцинация школьников;
   – медицинское страхование;
   – образование;
   – продажа акций, облигаций, других ценных бумаг;
   – создание административно-территориальных зон (демографических, производственных и пр.);
   – установление стандартов и норм в строительстве;
   – страхование экономических рисков, борьба с монополизмом и иные ограничения свободной предпринимательской деятельности;
   – регулирование тарифов и квот на импорт;
   – лицензирование врачей, стоматологов, юристов, бухгалтеров и других специалистов;
   – учреждение и сохранение национальных парков, заповедников, заказников и пр.;
   – регулирование деятельности промышленных фирм с целью охраны окружающей среды или ликвидация уже нанесенного ей вреда.
   И, увы, с опозданием:
   – регулирование продажи табачных изделий с целью сокращения пагубных последствий для здоровья граждан (зависимость, онкологические заболевания и пр.).
   И многое, многое другое.

   Суммируя все вышеизложенное, скажем: ни в одной демократической стране рыночно-капиталистическая экономика не существуют (и, вероятно, не может существовать сколько-нибудь продолжительное время) без масштабного государственного участия и регулирования, имеющего целью снижение ее вредоносного воздействия на общество.
   И хотя существование в демократической стране политических институтов влияет на эффективность рыночной экономики, но и существование в стране рыночно-капиталистической системы оказывает очень значительное воздействие на деятельность демократических, политических институтов. Здесь существует прямая и обратная связь между политикой и экономикой, между экономикой и политикой.
   4. Поскольку рыночный капитализм неизбежно порождает неравенство, он ограничивает демократический потенцал полиархической демократии тем, что приводит к неравномерному распределению политических ресурсов.
   Благодаря неравенству в доступе к политическим ресурсам, некоторые граждане приобретают значительно большее влияние на решения, действия и политический курс правительства. И как это ни прискорбно, подобные нарушения равенства далеко не безобидны: под угрозой оказывается моральный фундамент демократии – политическое равенство граждан.
   5. Система рыночно-капиталистической экономики оказывает в высшей степени благоприятное воздействие на развитие демократии, пока она не достигает уровня полиархической демократии. Однако из-за того, что рыночный капитализм сказывается негативно на политическом равенстве граждан, он также неблагоприятно начинает сказываться и на развитии демократии, превышающей уровень полиархии.
   Рыночный капитализм по причинам, о которых я говорил ранее, действует на авторитарные режимы, как мощный «растворитель». Когда он превращает общество, состоящее из помещиков и крестьян в общество работодателей и наемных рабочих, страну темных и необразованных сельских тружеников, влачащих жалкое существование (а порой и оно оказывается не под силу), в страну грамотных, достаточно уверено глядящих в будущее горожан, олигархию, сосредоточившую едва ли не все ресурсы в своем узкоэлитарном кругу, в систему гораздо более широкого распространения ресурсов, режим, при котором большинство почти не в состоянии избавиться от господства правящей клики, в государственную систему, при которой большинство может эффективно объединять свои ресурсы (и не в последнюю очередь голоса на выборах), чтобы через них воздействовать на правительство, заставляя его действовать в своих интересах, так вот, когда рыночный капитализм способствует всем этим изменениям, а он способствует и будет способствовать этому во многих странах с развивающейся экономикой, он действует как средство поистине революционного преобразования общества и политики.
   И когда авторитарные правители достаточно отсталых стран предпринимают шаги по развитию динамичной рыночной экономики, они, фигурально выражаясь, тем самым роют себе могилу.
   Но как только общество и политика трансформированы рыночно-капиталистической системой экономики, как только утверждаются демократические институты, так сразу же происходят фундаментальные перемены – неравенство в доступе к ресурсам, стимулированное рыночным капитализмом, порождает весьма заметное политическое неравенство между гражданами.
   На трудный вопрос о том, как сделать союз полиархической демократии с рыночно-капиталистической системой экономики более благоприятным для дальнейшего развития полиархии, а также и о том, возможно ли это в принципе, просто и кратко не ответишь. Связь между демократической политической системой страны и недемократической экономической системой постоянно, на протяжении всего XX в., бросала вызов демократическим целям и процедурам. Без сомнения, эта проблема перейдет и в следующее тысячелетие.

Приложение В
О количестве демократических стран

   Сколько всего в мире демократических стран? Где находится точка, соответствующая положению какой-либо страны, к примеру вашей, на условной шкале «демократичности»?
   Я понимаю, что мало кто из числа читателей этой книги испытывает острую потребность в точном, обоснованном и базирующемся на самых свежих данных подсчете количества демократических стран в мире. Вероятно, больший интерес вызовет второй вопрос. Но для того, чтобы ответить на него, сначала придется рассмотреть первый.
   А это будет не так-то просто, поскольку сказать (как это мы сделали в главе VIII), что в демократической стране должны быть все институты полиархической демократии – это одно, а определить, в самом ли деле они существуют в данной стране, – совсем другое. Для того, чтобы сделать вывод о том, что «эта страна – демократическая» в том смысле, что она обладает всеми институтами полиархической демократии, требуются по крайней мере два положения. Мы должны прежде всего знать, что институты полиархической демократии действительно существуют в этой стране и находятся на том уровне или выше того предельного уровня (или в его преддверии), оказавшись ниже которого, по нашим понятиям, страна не может считаться демократической. Огромный объем информации о странах мира, предоставляемый независимыми наблюдателями, помогает составить это первое суждение. Второе – потребует больших усилий и будет грешить известной произвольностью. Существует мнение, что этот минимальный «порог демократии» устанавливается примерно на уровне, соответствующем развитию демократии в Европе и англоговорящих странах, т. е. в «странах старой демократии». Мне кажется, что этот стандарт выбран правильно: мы можем признать страну «демократической» лишь в том случае, если основные демократические институты присутствуют в ней и находятся на сравнительно высоком уровне развития.
   В последние годы многие ученые и целые исследовательские организации пытались сформулировать достаточно обоснованные суждения, касающиеся стран, которые полностью не соответствуют критериям демократии или не вполне удовлетворяют этим требованиям. При этом они использовали схожие, но не идентичные критерии. К счастью, результаты большей частью совпадают, хотя провести объективно четкую грань между понятиями «демократический» и «недемократический» не представляется возможным.
   Проиллюстрирую это на трех примерах. График, приведенный в моей книге «Демократия и ее критики», показывает численный рост стран полиархической демократии с 1850 по 1970 г….Другой график из той же книги… разбивает 168 стран, взятых во временном промежутке 1981–1985 гг., на семь категорий, начиная от полноценных полиархий, где наличествуют четыре важнейших демократических института, и кончая крайне авторитарными режимами, где нет ни одного из этих институтов. Для построения обоих графиков использовались результаты исследования Майкла Коппеджа (Michael Coppedge) и Вольфганга Райнике (Wolfgang Reinicke), которые располагали наиболее полным сводом данных, позволяющих судить о том, каков для каждой страны относительный уровень каждого из четырех основных демократических институтов – свободных и честных выборов, свободы выражения, альтернативных и независимых источников информации и автономии ассоциаций. Свой метод авторы объясняют в работе Measuring Polyarchy, опубликованной в Studies in Comparative International Development (25, 1 (весна 1990). P. 51–72) и содержащей впечатляющие итоги тщательных исследований, которые до сих пор не повторены. Впрочем, Коппедж дает краткое описание своей шкалы и успешно использует ранее определенные рейтинги в работе Modernization and Thresholds of Democracy: Evidencefor a Common Path, опубликованной в сборнике, вышедшем под редакцией Manus 1: Midlarsky Inequality, Democracy, and Economic Development [Cambridge: Cambridge University Press, 1997]. P. 177–201.
   Другой, не менее полезный источник доступной текущей информации – это ежегодники независимой организации «Freedom House»: Freedom in the World: The Annual Survey of Political Rights and Civil Liberties, 1996–1997. Если у вас есть доступ в Интернет, вы можете найти составленный ею список демократических стран на: http: // www. freedomhouse. org/political/frtablel. htm. «Freedom House» составляет рейтинги стран по двум категориям, каждая из которых предусматривает семь позиций – от наиболее свободных (1) до наименее свободных (2). Одна из категорий учитывает степень развития политических прав, другая – гражданских свобод. При их сопоставлении я обнаружил, что страны, занимающие позицию (1) по шкале политических прав и позицию
   (1), (2), (3) по шкале гражданских свобод, в 56 случаях удовлетворяют обоим критериям и, как мне кажется, в полной мере отвечают другим представлениям о демократических институтах в этих странах. Однако ни Индия, ни Бразилия, ни Россия не достигли этого уровня: «Freedom House» ставит Индию на позицию
   (2) по шкале политических прав и на позицию (4) по шкале гражданских свобод; Россия ставится соответственно на позиции <3) и (4). Если же мы все-таки включим их в список, то общее количество демократических стран составит 58 единиц.
   Еще одним источником является исследование, проведенное в 1994 г. Колорадским университетом: http://isere.Colorado, edu/pub/dalasets/polity3.
   Согласно целям исследования 157 стран распределены по 10-балльной шкале «демократии» (0 – низкий уровень, 10 – самый высокий) и по аналогичной шкале «автократии» с теми же параметрами. В соответствии с этой системой 65 стран набирают по первой шкале 8, 9, 10 очков, а по второй – 0. Таким образом, их количество совпадает с данными 1995 г., приведенными в табл. 1. И хотя мы с полным основанием имеем право называть все эти страны «демократическими», «демократичны» они, если можно так выразиться, в разной степени. 35 стран, получившие по 10 баллов на шкале демократии, могут быть классифицированы как «наиболее демократические», 7 стран, набравшие по 9 баллов, – как «достаточно демократические», 23 страны, набравшие по 8 баллов, – как «демократические в незначительной степени».
   Исследование Колорадского университета не принимает в расчет большую часть таких карликовых государств, как Сан-Марино (население 24 тыс. чел.) или островные государства, расположенные в Тихом океане или в Карибском бассейне, – Барбадос (население 256 тыс. чел.) и Микронезия (123 тыс. чел.). По шкале «Freedom Ноше», и Сан-Марино, и Барбадос, и Микронезия занимают верхние позиции и в рейтинге политических прав, и в рейтинге гражданских свобод, тем самым заставляя рассматривать себя в числе «наиболее демократических» стран.
   Суммируя все вышесказанное, я могу сделать следующий вывод: хотя провести полный, достоверный и базирующийся на самых свежих данных подсчет количества существующих в мире демократических стран представляется невозможным, два источника дают относительно точную оценку. Вероятно, для большинства читателей моей книги будет важнее с помощью этих двух источников понять, каким образом независимые эксперты определяют характер политического устройства той или иной страны, используя методы, которые дают возможность установить степень ее приобщения к демократии.

Кpaткий словарь терминов

   Автаркия – политика хозяйственного обособления страны; создание замкнутой самообеспечивающейся экономики.
   Автономность – политический принцип, согласно которому субъекты федерации имеют право принимать собственные Конституции и законы и обладают значительной степенью самостоятельности в решении широкого круга проблем.
   Авторитет – «вероятность того, что приказания встретят повиновение у определенной группы людей» (М. Вебер).
   Агрессия – склонность к удовлетворению своих желаний путем демонстрации или применения силы.
   Аномия – отсутствие четкой системы социальных норм и ценностей, которую бы принимало большинство членов общества.
   Бюрократия – один из видов организации, деятельность которой предусматривает разделение иерархически упорядоченных ролей, складывающихся на основе четких правил и процедур.
   Власть – форма социального взаимодействия, при которой одни люди и организации обладают способностью навязывать свою волю другим, заставляя их подчиняться.
   Выборка – часть населения или группы, использующаяся в социологических целях для получения информации о поведении всего населения или группы.
   Геноцид – умышленное массовое уничтожение представителей определенной расы или национальности.
   Государство – часть политической системы общества; официально признанная универсальная политическая форма организации власти, обладающая монополией на применение насилия и осуществляющая политическое управление обществом.
   Гражданское общество – совокупность групп и организаций граждан, которая не входит в государство и относительно противостоит ему.
   Группа социальная – совокупность взаимодействующих индивидов, осознающих свою принадлежность к данной группе и признающихся членами ее с точки зрения других.
   Девиантное поведение – отклоняющееся от общепринятых норм поведения.
   Демография – наука о народонаселении, его численности, составе и изменениях.
   Демократия непосредственная – прямое участие населения в политическом процессе посредством собраний, референдумов, митингов и т. п.
   Демократия представительная – форма передачи гражданами своих полномочий каким-либо лицам или органам.
   Динамика социокультурная – изменения в развитии общества.
   Заинтересованные группы – объединения предпринимателей, рабочих, фермеров, учителей и т. п., которые осуществляют формулирование и оценку политических проблем, наблюдения за действиями правительства и используют организованное давление в отношении политических деятелей для достижения своих целей.
   Идеология – система взглядов, выражающих интересы социальных классов.
   Институт социальный – исторически сложившаяся, относительно устойчивая форма организации совместной деятельности людей (семья, производство, религия, образование, армия, собственность, государство).
   Класс социальный – большая совокупность людей, выделенная по участию в организации производства, отношению к частной собственности, характеру труда, участию в распределении дохода и принятии политических решений.
   Консерватизм – направление в политике, стремящееся к сохранению основных общественных традиций.
   Конституция (от лат. constitutio – установление, построение) – основной закон государства, в котором в общей форме зафиксированы главные принципы организации и деятельности государства и граждан. В естественных науках под конституцией понимается комплекс основных анатомических и физиологических особенностей живых организмов.
   Контроль переменных – способность исследователя сознательно регулировать условия эксперимента.
   Конформизм – полное согласие индивида с целями данного общества и применение законных способов их достижения.
   Конус социальный – графическое изображение социальной дифференциации.
   Культура политическая – термин, введенный в XVIII в. Иоганном Гердером и употребляющийся в политологии для обозначения совокупности индивидуальных и коллективных установок и ориентации участников политического процесса.
   Легитимность – качество взаимоотношений правителей и подданных, характеризующее добровольное признание ценности власти и подчинение ей. Легитимность может быть легальной (основанной на подчинении закону), традиционной (основанной на подчинении традициям), харизматической (основанной на вере и преданности человеку, обладающему привлекательными свойствами).
   Либерализм – политическое течение, обосновывающее свободу личности и устройство такого государства, которое в минимальной степени ограничивало бы эту свободу.
   Лидерство политическое – особый механизм интеграции политических действий, основанный на потребности массы персонифицировать свои интересы в лице руководителя.
   Лоббирование (от англ. lobbu – кулуары) – деятельность различных политических кругов, добивающихся принятия или отмены того или иного политического решения. Совокупность приемов, с помощью которых заинтересованные группы достигают своих политических целей.
   Макросоциология – исследование крупномасштабных социальных систем.
   Мейфлауэрский договор – документ, подписанный в 1630 году пассажирами «Мейфлауэра», переселявшимися на американский континент. В этом «прообразе» американской конституции есть такие строки: «мы… решили объединиться в гражданский политический организм для лучшего самоуправления, а также для достижения наших целей; в силу этого соглашения мы введем законы, ордонансы и акты, а также сообразно с необходимостью создадим административные учреждения, которым мы обещает следовать и подчиняться» (Токвиль А. Демократия в Америке. М., 1994, с. 48).
   Методология – учение о методах, применяемых в науке.
   Микросоциология – исследование поведения людей в непосредственном межличностном общении.
   Мобильность социальная – перемещение по социальной лестнице в вертикальном и горизонтальном направлении.
   Насилие – применение силы, прежде всего физической, для навязывания своей воли другим с целью решения каких-либо проблем.
   Образование – формальный процесс, на основе которого общество непрерывно передает ценности, знания и навыки от одного человека или группы другим, от одного поколения – следующим.
   Общество – система, состоящая из отдельных индивидов и связей между ними. В человеческом обществе элементами являются люди, а связи – социокультурные.
   Организация – вторичная группа, образованная для достижения определенных целей.
   «Открытое общество» – концепция английского философа К. Поппера, в соответствии с которой двумя основными типами обществ в истории человечества являются «закрытое общество», контакты которого с другими обществами ограничены, и «открытое общество», члены которого находятся в активном взаимодействии с окружающим миром. Примером «открытого общества», по К. Попперу, является современное западное общество, а все другие относятся к закрытому типу.
   Партия политическая – часть политической системы общества; организованное объединение граждан на основе определенной политической программы, действующее более или менее постоянно и стремящееся в борьбе за власть к управлению государством в соответствии со своими целями.
   Пенитенциарная система – система исправительно-трудовых учреждений (тюрем, лагерей и т. п.).
   Политика (от греч. politeia – способ управления полисом) – в широком смысле деятельность в различных сферах жизни по достижению определенных целей. В узком смысле – область общественной жизни, связанная с организацией власти в государстве.
   Политология – наука о закономерностях политического развития общества.
   Популизм – подыгрывание народным чаяниям, заведомо невыполнимые обещания.
   Потребительство – преимущественное внимание к удовлетворению материальных потребностей. Свойственное большинству населения, приводит к формированию потребительского общества.
   Потребность – нужда в чем-то. При ориентации человека на формирование и удовлетворение потребностей переходит в потребительство.
   Разделения властей принцип – теоретическое выражение системы отношений между законодательной, исполнительной и судебной властями, при которой они независимы друг от друга.
   Рациональность (от лат. ratio – разум, причина) – особая форма разумной деятельности, нацеленной, в частности, на выявление причин событий. В современной психологии под рационализацией понимается рациональное оправдание чувственных мотивов деятельности.
   Режим политический – характеристика государства, выражающая степень политической свободы, политико-правовое положение личности, методы деятельности государственных органов.
   Роль социальная – совокупность действий, которые должен выполнить человек, имеющий данный социальный статус.
   Семья – первичная социальная группа, основанная на кровном родстве, браке или усыновлении.
   Сила – способность применять физическое воздействие для навязывания своей воли другим.
   Система партийная – система организации партий и их участия в общественной жизни. Выделяют однопартийную и многопартийную системы.
   Система политическая – часть общества, представляющая собой совокупность политических институтов, социально-политических общностей и взаимоотношений между ними, в которых реализуется политическая власть.
   Система социальная – совокупность связей между людьми как элементами общества, создающая эмерджентные свойства.
   Социализация – процесс усвоения индивидом образцов поведения, социальных норм и ценностей, необходимы; его функционирования.
   Социализм – идеология, обосновывающая равенство людей и устройство государства, которое в наибольшей степени установило бы таковое.
   Социология – наука о наиболее общих социокультурных взаимодействиях и взаимодействиях между явлениями, изучаемыми другими гуманитарными науками.
   Статус – социальная позиция, предполагающая определенные права и обязанности.
   Стратификация социальная – дифференциация людей на иерархические классы.
   Структура социальная – устойчивая связь элементов в социальной системе.
   Суверенитет – «означает отрицание какого бы то ни было подчинения или ограничения государства другой властью» (Антология мировой политической мысли. Т. I, с. 822)
   Толпа – «множество лиц, собравшихся в одно и то же время в определенном месте и определяемых чувством, верой и действием» (Г. Тард).
   Тоталитаризм (от лат. total – целостный, всеобъемлющий) – политический режим, при котором властвующая элита контролирует все стороны жизни общества.
   Устройство государства – внутритерриториальная организация государства, соотношение отдельных частей государства между собой и центром.
   Участие политическое – активность, посредством которой граждане пытаются влиять на государство таким образом, чтобы оно предпринимало желаемые для них действия. К политическому участию относится голосование, контакты с политическими и должностными лицами в структуре государственного и местного самоуправления, участие в демонстрациях и митингах, денежные взносы, членство в организациях, написание писем, подписывание петиций и т. п.
   Фундаментальные потребности личности – общие потребности, существующие у всех людей.
   Функция – роль, которую выполняет система в более общем целом.
   Экстремизм политический – направление в политике, использующее экстремальные средства достижения целей (террор, мятеж и т. п.).
   Элита политическая (от лат. elitere – отбирать) – привилегированные, знатные слои, принимающие политические решения, определяющие функционирование государства.
   Эмерджентные свойства (от англ. emergence – возникновение) – свойства, которые есть у системы, но отсутствуют у ее элементов.
   Этнос – исторически сложившаяся на определенной территории устойчивая совокупность людей, обладающая общими чертами и стабильными особенностями культуры и психического склада, а также сознанием своего единства и отличия от других.

Персоналии

   Адорно Теодор (1903–1969) – немецкий философ.
   Арон Раймон (1905–1983) – французский философ, социолог. Внес большой вклад в определение роли насилия в современном мире и в классификацию политических режимов на основе применения насилия. Различал тоталитарный, авторитарный и демократический режимы. Один из создателей теории индустриального и постиндустриального общества.
   Алмонд Габриэль (род. в 1911 г.) – американский политолог, один из основателей функционального подхода в политологии. Дал классификацию типов политической культуры.
   Бакунин Михаил Александрович (1814–1876) – русский анархист, революционер.
   Белл Даниел (род. в 1919 г.) – американский философ.
   Бокль Генри (1821–1862) – английский историк.
   Вебер Макс (1864–1920) – немецкий социолог.
   Гиддинс Франклин Генри (1855–1931) – американский социолог.
   Гоббс Томас (1588–1679) – английский философ и политический мыслитель. Обосновал абсолютный суверенитет государства в книге «Левиафан». Признавал политическую власть как необходимую силу, сдерживающую эгоистические устремления человека.
   Гэлбрейт Джон (род. В 1908 г.) – американский экономист.
   Дюркгейм Эмиль (1858–1917) – французский социолог.
   Истон Дэвид (род. в 1917 г.) – американский политолог, предложивший системный подход для политических исследований.
   Ковалевский Максим Максимович (1851–1916) – русский социолог.
   Кондорсе Жан (1743–1794) – французский мыслитель.
   Конт Огюст (1798–1857) – французский философ, основатель социологии.
   Кропоткин Петр Алексеевич (1842–1921) – русский ученый, анархист.
   Кули Чарльз (1864–1929) – американский социолог.
   Лебон Густав (1841–1931) – французский социолог.
   Мальтус Томас (1766–1834) – английский ученый, священник.
   Маркс Карл (1812–1863) – немецкий философ и экономист, один из создателей коммунистической идеологии.
   Мид Джорж (1863–1931) – американский социолог.
   Мид Маргарет (1901–1978) – американский антрополог.
   Монтескье Шарль Луи (1689–1755) – французский философ, политический мыслитель. Один из основоположников географического детерминизма. Сформулировал принцип разделения властей на законодательную, исполнительную, судебную в качестве одного из важнейших принципов демократии. Различал три основные формы правления – республику, монархию, деспотию.
   Моска Гаэтано (1858–1941) – итальянский исследователь, один из основоположников политологии. Создатель теории политических элит.
   Парето Вильфредо (1848–1923) – итальянский социолог и экономист. Исследователь политических элит.
   Парсонс Талкотт (1902–1979) – американский социолог.
   Поппер Карл (1902–1994) – английский философ. Автор концепции фальсификации как основного способа проверки научных теорий. Как политический мыслитель сыграл большую роль в опровержении однозначного детерминизма в понимании исторических процессов. Создатель концепции «открытого общества».
   Руссо Жан Жак (1712–1778) – французский политический мыслитель, заложивший основы либерально-капиталистической идеологии. Считал, что источником политической власти является первоначальный «общественный договор» между людьми.
   Сен-Симон Клод (1760–1825) – французский философ.
   Сорокин Питирим Александрович (1889–1968) – русский социолог.
   Спенсер Герберт (1820–1903) – английский философ.
   Тард Габриэль (1843–1904) – французский социолог.
   Тойнби Арнольд (1880–1975) – английский историк.
   Токвиль Алексис де (1805–1959) – французский историк, социолог и политический деятель. Один из создателей классической теории демократии. Считал, что демократическое устройство западных стран ведет к стиранию различий в статусе и условиях жизни людей, т. е. к уравнительно-либеральному и уравнительно-деспотическому типам общества.
   Толстой Лев Николаевич (1827–1910) – русский писатель.
   Уорд Лестер Френк (1841–1913) – американский социолог.
   Фрейд Зигмунд (1856–1939) – австрийский врач, основоположник психоанализа.
   Фромм Эрих (1900–1980) – немецкий психолог и философ, большую часть жизни проживший в США. Создатель концепции «здорового общества».
   Хабермас Юрген (род. в 1929 г.) – немецкий философ, социолог.
   Хантингтон Самуэл (род. в 1927 г.) – американский политолог. Создатель типологии процессов политической модернизации современного общества.
   Шпенглер Освальд (1880–1936) – немецкий культуролог.

Литература
По всему курсу

   1. Американская социологическая мысль. – М., 1996.
   2. Антология мировой политической мысли: В 5 т. – М., 1997.
   3. Аристотель. Политика. Афинская полития.
   4. Вебер М. Избранные произведения. – М., 1991.
   5. Даль Р. О демократии. – М., 2000.
   6. Дюркгейм Э. О разделении общественного труда. Метод социологии. – М… 1991.
   7. Западно-европейская социология XIX века. – М., 1996.
   8. Западно-европейская социология XIX – начала XX веков. – М., 1996.
   9. Зиновьев А.А. Коммунизм как реальность. – М., 1994.
   10. Мальтус Т. Очерки о народонаселении. – М., 1992.
   11. Мечников Л.И. Цивилизация и великие исторические реки. – М., 1991.
   12. Миллс Р. Властвующая элита. – М., 1959.
   13. Платон. Политик. Государство. Законы.
   14. Сорокин П.А. Человек. Цивилизация. Общество. – М., 1992.
   15. Токвиль А. Демократия в Америке. – М., 1994.

Анатолий Алексеевич Горелов Основы социологии и политологии

Предисловие

Глава 1 Становление социологии и политологии

Определение социологии

Определение политики и политологии

Предмет социологии и политологии

Методы социологии и политологии

Структура и функции социологии и политологии

Основные этапы изучения общества

Вопросы для повторения

Литература

Глава 2 История социально-политических учений

Идеальное государство как семья: Конфуций

Идеальное государство как душа: Платон

Теократическая концепция: Августин Блаженный

Государь: Н. Макиавелли

Общественный договор и общая воля: Ж.Ж. Руссо

Географическая школа

Биологическая школа

Демографическая школа

Психологическая школа

Экономическая школа

Социокультурная школа

Вопросы для повторения

Литература

Глава 3 Теории социологии и политологии

Теория индустриального и постиндустриального общества

Теория социального действия

Теория открытого общества

Теория здорового общества

Классическая теория демократии

Новая теория демократии

Плюралистическая теория демократии

Партисипаторная теория демократии

Теория элит

Теория олигархизации

Концепция бюрократизации

Теория заинтересованных групп

Концепция государства всеобщего благосостояния

Концепция национального интереса

Вопросы для повторения

Литература

Глава 4 Личность и ее социализация

Природа человека

Потребности человека

Определение социализации

Механизмы социализации

Развитие средств социализации

Социальный статус и социальные роли

Социальные типы

Социальный характер

Девиантное поведение

Вопросы для повторения

Литература

Глава 5 Социокультурные взаимодействия и социальные группы

Определение социального действия и взаимодействия

Классификации социального взаимодействия

Ценности и нормы

Материальные носители взаимодействия

Социальное пространство

Социальная структура

Типология социальных групп

Характеристики общностей

Вопросы для повторения

Литература

Глава 6 Социальные институты и типы общества

Социальные институты

Типы общества

Национальный характер

Восточный тип общества

Западный тип общества

Ненаправленная динамика

Цикличное развитие

Общественный прогресс

Идеальное общество

Вопросы для повторения

Литература

Глава 7 Социальная стратификация и мобильность

Понятие социальной стратификации

Определение класса

Анатолий Алексеевич Горелов
Основы социологии и политологии

Глава 1
Становление социологии и политологии

Глава 2
История социально-политических учений

Глава 3
Теории социологии и политологии

Глава 4
Личность и ее социализация

Глава 5
Социокультурные взаимодействия и социальные группы

Глава 6
Социальные институты и типы общества

Глава 7
Социальная стратификация и мобильность

Глава 8
Отраслевая социология

Глава 9
Политическая система общества

Глава 10
Политические режимы

Глава 11
Политическая социология

Глава 12
Партии и их идеологические основы

Глава 13
Политическая культура и избирательные системы