Л. Ю. Буянова
Терминологическая деривация в языке науки: когнитивность, семиотичность, функциональность

Предисловие

   В предлагаемой монографии на материале современного русского языка продолжается изложение основ терминологической функциональной дериватологии – собственно деривационный, метаязыковой, семиотический и прагматический аспекты терминологической деривации и концептуализации языка науки (см. «Термин как единица логоса» 2002). Объектом изучения выступает терминообразовательная система в основном естественнонаучного подвида научной прозы, объединяющей в одно лингвистическое целое множество метаязыковых образований: метаязыки (субъязыки) биологии, вирусологии, микробиологии, генетики, генной инженерии, химии, экологии бактерий и др. – с учётом узкоспециальных и интегральных дисциплин их насчитывается в настоящее время несколько сотен. Исследуются также деривационные системы и других когнитивных сфер – экономики, лингвистики, медицины, юриспруденции («язык права»), компьютерных технологий, информатики и др.
   Антропологический акцент в современной лингвистике наиболее последовательно реализуется в анализе языка науки в целом, что обусловлено необходимостью его всестороннего параметрирования, потребностями языковой реализации, рационализации и кодификации, отражающих целенаправленную, сознательную деятельность человека (лингвокреативный феномен).
   В основе терминологической деривации языка науки, как показано в работе, лежит принцип приоритетности понятийно-концептуального семиозиса, что обусловливает как семантическую, семиотическую, так и структурно-функциональную аспектность всех лингвистических ингредиентов, образующих деривационную систему научного континуума.
   Констатация стратификационного взаимодействия метаязыковых образований предполагает, что дифференциация каждой научной сферы на понятийные фрагменты – как репрезентация соответствующих фрагментов языковой картины мира – связана с прагматикой метаязыковых образований. С учётом этого в книге впервые предпринята попытка постановки проблемы метааспектности нелингвистической терминологии.
   Предлагаемая работа – опыт системного, комплексного, полиаспектного исследования русского терминообразования как самостоятельной, эволюционирующей, многоуровневой системы (оппозиция – система общелитературного словообразования), функционирующей в языковой действительности, что должно быть представлено в лингвистическом пространстве меняющейся научной парадигмы гуманитарного знания. Данная монография основывается также на материале нашей работы «Терминологическая деривация в современном русском языке (метаязыковой аспект)», опубликованной в 1996 году (г. Краснодар).

Введение

   …Изучение науки может быть целиком включено в изучение языка науки, поскольку изучение языка науки предполагает не просто изучение его формальной структуры, но и изучение его отношения к обозначаемым объектам, а также к людям, которые используют этот язык.
Ч.У. Моррис

   Эволюция когнитивно-коммуникативных аспектов современной лингвистики связана с инновационным осмыслением стратегии деривационных процессов в терминологическом пространстве (поле) языка научного стиля изложения. Вопросы русского терминообразования остаются актуальнейшими, так как в ситуации «терминологического взрыва» конца XX – начала XXI в. количество создаваемых терминов различных научных сфер превышает число неспециальных единиц языка.
   Наиболее рельефно терминообразовательный «всплеск» обнаруживается в естественнонаучной сфере функционирования терминов (влияние и экстралингвистического фактора, связанного с процессами возникновения множества новых наук и научных направлений в естествознании в целом).
   Отмечается, что «исчерпавшая себя в значительной степени к 60-70-м годам XX в. теория словообразования приобрела к концу столетия второе дыхание – фокус исследований сместился на уровень речи, где многое стало яснее, а многое потребовало ещё более тонкого изучения с учётом коммуникативных и прагматических установок отправителя сообщения» (Архипов 1995: 31). К этому следует добавить, что латентно формировавшаяся в недрах лингвистики система русского терминообразования как особый феномен представляет собой сегодня реальный факт и требует адекватного исследования и презентации.
   Совокупность различных отраслей научного знания представляет собой уникальный континуум, стратификации которого способствуют системы терминов. Важнейшим характерологическим свойством науки как специфической части культуры является её интегральность. Главным средством интегрирования науки выступает язык, основа которого представлена терминологией.
   В стратификационной панораме языка науки как социолингвистического феномена в настоящее время наименее изученным во всех аспектах остаётся язык естественнонаучного подвида, выступающего специфической оппозицией научно-техническому, социально-экономическому, медицинскому, юридически-правовому и гуманитарному подстилям научной прозы в целом.
   Интегральность и континуальность научной парадигмы реализуется в языке науки, особенно в терминологии. Постулирование стратификационного, а не иерархического взаимодействия субъектов предопределяет адекватный анализ деривационного пути создания метаязыковых систем, что релевантно в аспекте становления терминообразовательного яруса современного русского национального языка. Однако вопросы эволюции, тенденций и специфики механизмов деривации терминов различных сфер знаний почти не поднимались в отечественном терминоведении: приоритет традиционного, словообразовательного подхода несколько «затушевывал» гносеологический статус и роль языка науки в исследовании когнитивных и мыслительных механизмов языковой личности, сознательно творящей текст(ы) и выражающей себя посредством языка.
   Аспекты деривации и функционирования терминов рассматриваются как специфический и относительно самостоятельный речевой (языковой) механизм, конституирующий разносегментное деривационное пространство, формирующееся на основе регулярных деривационных процессов.
   Деривационная система языка науки базируется на фундаментальных принципах когнитивности, открытости, целостности/дискретности, иерархичности, гомогенности, функциональности.
   Направленность и специфичность деривационного процесса в терминосистеме языка науки отражена и легко прослеживается при анализе деривационного материала, извлечённого из сферы функционирования – текстов научноестественного профиля, сферы коммуникации (энциклопедии, энциклопедические словари, монографии, научные статьи, справочники, учебники и пособия и т. п.).
   Около 30 % терминодериватов не зафиксировано в лексикографических источниках разных жанров, что позволяет говорить о неразработанности терминографических основ фиксации результатов терминообразования в оптимальной форме.
   Таким образом, наиболее эффективной при исследовании русского терминообразования признаётся интеграция классических, традиционных направлений и подходов с подходами, использующими результаты, методы, принципы новейших из современных лингвистических направлений.
   В монографии предпринята попытка разработки теоретических основ функциональной терминологической деривации с учётом принципов когнитивизма и антропоцентризма, в связи с чем ставится вопрос о существовании билингвизма иного качественного уровня: ведь в центре гибкой функционально-коммуникативной, когнитивной системы находится Человек (ученый, исследователь), интерпретирующий внеязыковую действительность, что проецируется на систему языка и речевое пространство – дискурс, текст как живую, пульсирующую среду. Для реализации своих гносеологических, когнитивно коммуникативных потенций субъект науки должен владеть не одним языком (общелитературным, литературным в их общепринятом понимании, опирающемся в основном на фактор обыденного сознания), а двумя: в том числе языком науки, функционирующим по собственным законам, обладающим специфическими понятийно-концептуальными и структурно стилистическими параметрами и закономерностями их актуализации.
   Феномен гносеологического билингвизма в рамках рассматриваемой проблемы напрямую связан с прагматикой языка науки и прагматическим аспектом метаязыка научного стиля изложения; с когнитивной теорией употребления языка. При формировании и презентации теоретических основ терминологической деривации языка науки релевантны и актуальны семиотические, когнитивные, синергетические аспекты интерпретации терминообразования как начального (из лингвистической бесконечности) звена цепи речеобразования (дискурса), что предполагает и предопределяет единство всех этих подходов.
   Именно с учетом вышеизложенных позиций осуществляется в монографии исследование и аранжировка деривационной системы терминологического яруса современного русского национального языка.

Глава 1. К ОБОСНОВАНИЮ ПОЗИЦИИ В ИССЛЕДОВАНИИ РУССКОГО ТЕРМИНООБРАЗОВАНИЯ

   Каждая наука и каждая специальная отрасль техники обладают большим числом собственных слов, которые можно узнать, только посвятив себя этим дисциплинам или искусствам. Эти слова необходимы, прежде всего, потому, что человеческая мысль, посвящая себя исследованию какой-нибудь определенной области, открывает нам множество значений, которые не могут быть выражены средствами общего языка.
А. Карнуа

   Наука – в самом широком аспекте – на рубеже XX и XXI столетий приобретает статус исключительно эффективного и динамичного инструментария человеческой деятельности, что детерминирует интерес ученых к прагматическим аспектам и проблемам теории познания с целью повышения эффективности научной работы – традиционными классическими средствами и на основе инновационных систем искусственного интеллекта. Появляются фундаментальные исследования специфики процессов научного познания и философии творчества (например, «Бостонская серия философии науки», работы И.И. Берегового, В.В. Налимова, А.Н. Уайтхеда и др.); разрабатываются когнитивно-гносеологические аспекты моделирования процессов человеческого мышления в компьютерных системах искусственного интеллекта с учетом последних достижений теоретико-множественной и трансформационной технологий и различных информационно-вероятностных подходов.
   Человеческие знания, структурирующие концепцию научной картины мира, в наиболее обобщенном виде репрезентированы как системно организованная совокупность понятий и отношений между ними. Учитывая, что концепции научной картины мира отражательно соответствует языковая модель бытия и что понятия выражаются в языке с помощью (и посредством) терминов, приоритетным следует считать системное исследование проблем появления, эволюции, модификации, усвоения и моделирования научных знаний на уровне терминологических пространств (систем, полей, ярусов).
   Адекватное лингвистическое осмысление и решение данных проблем находится в компетенции «новой самостоятельной области знания – терминоведения – комплексной научной дисциплины, изучающей специальную лексику. Эта дисциплина тесно связана с наукой, и значение ее постоянно увеличивается вместе с увеличением роли науки в жизни людей. Так, бурный рост научно-технических знаний конца XX столетия отразился в том, что свыше 90 % новых слов, появляющихся в современных языках, составляет специальная лексика» (Гринев 1993а: 5). Статус терминоведения как сравнительно новой самостоятельной лингвистической дисциплины поддерживается и принимается многими исследователями (см. работы А.В. Суперанской, Н.В. Подольской, Н.В. Васильевой, С.В. Гринева, Б.Н. Головина, В.М. Лейчика, В.П. Петушкова, Т.Л. Канделаки, В.И. Сифорова, В.А. Татаринова и др.), дискуссионным же до сих пор является вопрос о ее наименовании: терминоведение (В.П. Петушков, С.В. Гринев, Л.Ю. Буянова, В.А. Татаринов, Б.Н. Головин, В.М. Лейчик, Р.Ю. Кобрин и др.) или терминология (А.В.Суперанская, Н.В. Подольская, Н.В.Васильева, В.П. Даниленко, Т.Л. Канделаки и др.). Оценивая должным образом аргументы представителей обоих направлений, мы отдаем предпочтение номену «терминоведение» (предложен в 1967 году), обозначающему как общую теорию термина, так и комплексное учение о продуцировании, деривации, функционировании и лингвистических параметрах терминов как когнитивных языковых знаках специальных и узкоспециальных научных концептов. Думается, не совсем доказательно утверждение, что термин «„терминология“ шире термина „терминоведение“…» (Суперанская, Подольская, Васильева 1989: 16), так как, например, определение терминоведения как науки (учения) о терминах и, соответственно, терминологиях(-ии) – корректно и логично, а постулирование аналогичным образом терминологии (как учения или науки о терминах и терминоведении) – некорректно и невозможно.
   Отсутствие единства взглядов уже в вопросе номинации самой дисциплины и в других аспектах отражает актуальность и необходимость дальнейшего исследования терминологического яруса (объекта и предмета терминоведения в широком смысле слова), рассматриваемого как уникальная автономная открытая система, обладающая как понятийно-концептуальными, семантическими, логико-гносеологическими, так и структурными, формальными, функциональными особенностями в плане системной организации и специфики механизмов регулирования, эволюции, взаимоотношения частей сложных целостностей, самоорганизации и развития этой системы.
   Как наука молодая, новая (ее самостоятельное оформление, рождение датируется ведущими специалистами рамками 70-80-х годов XX столетия), терминоведение конца XX – начала XXI в. отличается крайне широким диапазоном понимания и трактовок основополагающих, концептуальных терминов; отсутствует единство в определении статуса и места общей теории терминоведения среди научных дисциплин; в стадии формирования, развития находится и метаязык терминоведения, что в совокупности свидетельствует как о незавершенности, так и о постоянном росте, саморазвитии, эволюции данной отрасли лингвистического знания. Несмотря на длительную историю терминологических исследований в разных областях континуума (см. работы Г.О. Винокура, П.А. Флоренского, А.Ф. Лесохина, Э.К. Дрезена, Д.С. Лотте, А.А. Реформатского; Э. Вюстера, X. Фельбера (представители Австрийского терминологического центра); Г. Рондо (Канада) и многих других), эта наука «до сих пор… была до некоторой степени запущенной областью лингвистики. Но не случайно языковеды долгое время уделяли терминологии так мало внимания. Ведь изучение её основано на принципах, лежащих в значительной мере за пределами компетенции традиционного лингвиста» (Sager 1974: 74–75).
   Закрепление за терминоведением статуса лингвистической науки признается далеко не всеми исследователями: отмечается, что в Европе современная теория терминологии оформлялась вне лингвистики на концептуальных основах формальной логики Г. Фреге и постулатах экономической лингвистики, что было обусловлено промышленным «бумом» в начале XX в. (Дрозд 1979).
   В России традиционен подход к терминологии как особой дисциплине, представляющей собой своеобразный «триумвират» логики, предметного знания и лингвистики, однако до сих пор вопрос о месте терминологии в структуре современного русского языка является спорным и открытым.
   Актуальность системного исследования и лингвистического параметрирования терминологического яруса общенационального языка неоднократно подчеркивалась языковедами: «Лингвистика вплоть до последних десятилетий разрабатывала… традиционные системы (литературный язык, территориальные знаковые системы) и лишь сравнительно недавно обратилась к языку науки и техники. По-видимому, общей задачей, стоящей перед лингвистами в этом плане, является активное обращение к материалу, выходящему за пределы очередных традиций» (Сифоров 1975: 19).
   В современном отечественном терминоведении как самостоятельной лингвистической дисциплине стратифицируются гетерогенные, с точки зрения их научного статуса, методологии, принципов, подходов, аспекту альности, актуальности, направления: общая теория терминоведения; сопоставительное (компаративное) терминоведение; историческое терминоведение; история терминоведения; прескриптивное (ортологическое) терминоведение; прикладное терминоведение; филологическое терминоведение; гносеологическое терминоведение; лингво-дидактическое терминоведение; когнитивное терминоведение; терминография; ономасиологическое терминоведение; семасиологическое терминоведение; типологическое терминоведение; функциональное терминоведение; терминоведческая теория текста; частичное терминологическое терминоведение (например, биологическое) и др. Многие из них, в свою очередь, оформляются в настоящее время в самостоятельные научные дисциплины. Все они являются конституентами единого лингвистического учения (науки) о терминах, имеющего собственный предмет, объект, методологию, методы исследования, опирающегося на активно формирующийся концептуально-понятийный аппарат и первичный метаязык.
   Данная работа посвящена комплексному системному исследованию и разработке теоретических основ нового многоаспектного направления в терминоведении – функциональной терминологической дериватологии, которая еще не становилась самостоятельным объектом исследования в лингвистике.
   Актуальность проблематики обусловлена целым комплексом причин, ведущими из которых являются объективная необходимость в адекватной системной репрезентации деривационного яруса терминологического континуума современного русского языка; неразработанность теоретических аспектов терминологической дериватологии в русле функциональной и коммуникативной направленности; отсутствие исчерпывающих, комплексных, системно организованных исследований (описаний) реестра терминологических деривационных моделей и способов терминообразования, банка данных производящей базы терминодериватов, деривационных значений, инвентаря деривационных формантов, в совокупности обеспечивающих реализацию деривационных актов с учетом объективных закономерностей и принципов, важнейшим из которых выступает принцип развития во взаимосвязи с магистральными тенденциями терминологической деривации.
   Именно системный подход к отмеченным проблемам позволяет «не только выделить, но и связать в единое целое компоненты, структуру, функции системы» (Каде 1993: 4), упорядочить исходную интеллективную и лингвистическую информацию, осуществить многоуровневое квалификативное и квантитативное параметрирование деривационного материала в соответствии с конкретными целями и методологическими основаниями.
   Следует подчеркнуть, что научные изыскания в области терминологии, особенно в 80-е годы XX в., были ориентированы преимущественно на анализ и систематизацию логико-понятийного, концептуального аппарата различных терминосистем, стратификацию терминов в зависимости от их когнитивной, гносеологической и семантико-понятийной характеристик. В то же время актуальные проблемы исследования регуляционных механизмов, тенденций, путей и способов, эволюции и специфики деривации терминов различных сфер знания почти не поднимались в отечественном терминоведении, так как традиционно аспекты словообразования и терминообразования не дифференцировались по принципиальным основаниям и объединялись при анализе в один лингвистический блок. Этому способствовала и «официальная» узуальность: так, ни в одной из академических грамматик (1952 г., 1970 г., 1980 г.) нет раздела «Терминообразование», а разрозненные лингвистические данные (факты), реализующие потенции и представляющие процессы и результаты терминологической деривации, носят асистемный, часто случайный характер презентации и зафиксированы в разделе «Словообразование» как маргинальные, периферийные феномены. В «Лингвистическом энциклопедическом словаре» (ЛЭС 1990 г.) также отсутствует словарная статья, посвященная проблеме терминологической деривации, терминообразования, а в разделе «Словообразование» даже не упоминается прагматический аспект образования (создания), строения, классификации и функционирования производных и сложных терминов как единиц специфического – терминологического – яруса русского языка.
   Существенно затрудняет комплексное изучение и адекватную презентацию терминологической деривации как системы – с учетом ее собственного статуса, условий организации и принципов формирования, перспектив развития – почти полное отсутствие лингвистического аппарата исследования, соответствующего метаязыка для описания основ теории терминообразования. До сих пор для этих целей по традиции используются термины, отражающие основные понятия словообразования, что не всегда является лингвистически корректным и адекватным языковым фактам и, соответственно, языковым функциям.
   Номен «терминообразование» еще не занял «пустую клетку», свободную нишу в системе лингвистической терминологии, традиционно заменяясь в большинстве случаев (что имеет концептуально обусловленный характер) термином «словообразование», например: «Структурно-семантические особенности термина проявляются в сфере словообразования…» (раздел «Термин», ЛЭС: 509); «Терминологическое словообразование» (название статьи В.И. Кодухова 1993) – и одновременно в самой статье как эквиваленты употребляются термины «терминологическое словообразование» и «терминообразование». В исследовании «Русская терминология» также иногда наблюдается отсутствие принципиальной дифференциации понятий, репрезентированных этими терминами разных, на наш взгляд, уровней. Так, в главе Ш – «Терминообразование» – первый раздел озаглавлен: «Общая характеристика особенностей терминологического словообразования» (Даниленко 1977а: 89), в тексте эти термины также используются на паритетных началах, свободно замещая друг друга.
   В «Общей терминологии» (Суперанская, Подольская, Васильева 1989) в главе Ш – «Терминологическая номинация» – представлен раздел «Терминологическое словообразование» (105–107), а в главе V – «Терминотворчество» – один из разделов назван «Терминообразование на базе греко-латинских элементов» (204–212). Следовательно, анализ терминологического словообразования и терминообразования осуществляется, на первый взгляд, с различных концептуальных позиций, а дистанциированность этих понятийных фрагментов отражает ослабление их интегрирующих связей, актуализируя следующие типы корреляции: номинация: словообразование = терминотворчество: терминообразование. В то же время в работе отмечается использование этих терминов как синонимов, а иногда – как эквивалентов, что репрезентирует в определенной степени неразработанность понятийно-концептуальных и метаязыковых основ именно терминообразования как самостоятельного аспекта языка.
   Терминологическая двойственность, синонимичность, нерасчлененность лингвистических номинаций характерны почти для абсолютного большинства языковедческих работ, посвященных исследованию тех или иных аспектов терминологии. С одной стороны, это является признаком, показателем сопротивления общеязыковой системы наличию и функционированию двух, на первый взгляд, концептуально изоморфных – и, следовательно, избыточных – элементов, в силу чего предпочтителен традиционный термин – «словообразование».
   С другой стороны, подобная терминологическая «дуплетность», недифференцированность отражает смешение, неразличение самих терминируемых концептов (понятий), что указывает на необходимость разграничения языковых феноменов и понятий «словообразование» и «терминообразование» на основе выделенных в процессе их комплексного исследования дифференциальных признаков, оппозиций, различий объектов анализа и познания. Это нужно для изучения, систематизации, описания терминологического деривационного материала адекватными метаязыковыми средствами. В связи с этим, на наш взгляд, в рамках терминологического деривационного поля актуален и предпочтителен номен «терминообразование», репрезентирующий фундаментальный по своей значимости аспект терминоведения.
   Итак, «имя – первичная форма существования единиц языка. Все в языке начинается с имени. В то же время все также стремится концептуально исчерпать себя, завершиться в форме имени – на путях движения из области употребления в область системы» (Луценко 1994: 17). Становление терминообразования как самостоятельной системы, квалифицирующейся сущностными признаками – достаточной целостностью, иерархичностью, наличием элементов, совокупностью связей и отношений между ними, – сопровождается и адекватным дифференцирующим «наречением» данной дисциплины, изучающей все аспекты деривации (образования), функционирования, строения и классификации производных и сложных терминов (оппозиция: общелитературное словообразование).
   Термин как «языковой знак специального (научного, технического, экономического и т. п.) понятия, иначе говоря, концепта» (Лейчик 1994: 5), являясь прямым объектом различных научных сфер – философии, лингвистики, семиотики, логики, прагматики, – в то же время представляет собой объект и предмет терминоведения и терминообразования, что необходимо закрепить и зафиксировать в адекватном лингвистическом обозначении рассматриваемой области: терминообразование≠  словообразование.
   Следует также отметить, что неразграничение этих понятий, отсутствие жёсткой закрепленности номена «терминообразование» за соответствующей самостоятельной языковой сферой (явлением) свидетельствуют о недостаточной разработанности и непредставленности этого специфического лингвистического феномена как в языковой системе в целом, так и в системе дисциплин науки о языке.
   Как отмечается в литературе вопроса, с начала 1980-х годов приоритетными направлениями терминологических исследований становятся разработки теории терминографии и терминологических банков данных (А.Я. Шайкевич, А.С. Герд, С.В. Гринев, Ю.Н. Марчук); прикладных вопросов терминологического редактирования (В.М. Лейчик), перевода (Ю.Н. Марчук) и информационно-терминологического обслуживания; философских и социолингвистических аспектов терминоведения (В.М. Лейчик, С.Е. Никитина); сопоставительного (Ф.А. Циткина), отраслевого (Э.И. Хан-Пира) и гносеологического (Н.Б. Гвишиани, С.В. Гринев) терминоведения (Гринев 19936: 286).
   Проблемы общей теории термиологической деривации, терминообразования как системы, не включены в этот реестр основных направлений терминоведческих исследований, что косвенным образом свидетельствует о сохраняющейся в лингвистике тенденции относить эти аспекты к периферийным областям языковедческих интересов. В результате такого подхода общая теория (концепция) функционального терминообразования, конституированного нами как деятельностно-динамическая многоуровневая система, подменяется иногда фрагментарными, логично и концептуально не связанными друг с другом в одну когнитивную парадигму, разрозненными исследованиями отдельных терминологических блоков и элементов в традиционном – словообразовательном – русле и на самом гетерогенном материале. Например, Горьковская школа терминоведения (Б.Н. Головин, Р.Ю Кобрин, В.Н. Немченко, К.Я. Авербух, О.А. Макарихина и др.) известна в данной связи разработками в основном проблемы поиска наиболее распространённых моделей терминообразования, преимущественно в области филологической терминологии. К ней примыкает в этом плане Воронежская школа (С.З. Иванов, Е.С. Анюшкин и др.), активно занимающаяся выявлением также наиболее продуктивных моделей терминов – с использованием статистических методов – в основном на материале основных европейских языков, а не русского, причем объектом исследования являются различные подъязыки технических терминологий.
   Наиболее рельефно фрагментарность и тематико-концептуальная дробность в направлениях исследований терминологической деривации обнаруживается, на наш взгляд, при анализе диссертационных работ терминоведческого характера. По данным 90-х годов прошлого века (1993–1994 гг.), в период с 1940-х по конец 1980-х годов, т. е. примерно за 50 лет, по терминологической (терминоведческой) проблематике подготовлено 2162 работы (данные для нашего анализа взяты из: Гринев 19936: 288–297).
   В хронологическом плане прогрессирующая тенденция к увеличению объема исследований отражена в следующей таблице:
   Таблица 1
//-- Динамика исследования терминологических проблем --//

   Следует учитывать относительность, приблизительность данного статистического материала ввиду очень широкого объекта выборки и некоторой размытости самих критериев отбора: для анализа отбирались не только работы, название которых прямо «соотносило» объект исследования с терминоведением, но также диссертации, «названия которых позволяли с определенной степенью вероятности предполагать отнесенность к терминологической проблематике…» (Гринев 19936: 288). Но в целом динамика роста исследований по терминоведческим аспектам сохранена и отражена адекватно.
   Из всех 50 линий тематических исследований С.В. Гриневым обобщено и выделено 9 наиболее крупных терминоведческих блоков, среди которых не представлено дериватологическое, или терминообразовательное, направление в качестве самостоятельного целостного объекта изучения, что видно из списка тематики блоков диссертационных работ за период с 1940-х по конец 1980-х гг.:
   1. Общее терминоведение.
   2. Типологическое терминоведение.
   3. Описательное терминоведение.
   4. Семасиологическое терминоведение.
   5. Ономасиологическое терминоведение.
   6. Функциональное терминоведение.
   7. Прикладное терминоведение.
   8. Когнитивное терминоведение.
   9. Терминография.
   (Гринев 19936: 296)
   Как видно из дальнейшего анализа, в блоке «Ономасиологическое терминоведение» объединены тематические исследования, относящиеся к различным аспектам терминообразования: а) семантическое терминообразование (1,4 % работ от общего числа диссертационных исследований терминоведческого характера); б) морфологическое терминообразование (соответственно 3 %); в) синтаксическое терминообразование (4 %); г) морфолого-синтаксическое терминообразование (1,2 %); д) терминоэлементы (0,7 %); е) мотивированность терминов (1 %); ж) терминообразование в общем (2,7 %; все процентные соотношения определены нами. – Л.Б.).
   Такой тематический «разброс» свидетельствует о сохраняющейся до сих пор тенденции к осмыслению и изучению не целостного лингвистического объекта – терминологической деривации как системы, а лишь его ингредиентов, элементов различных уровней:
   – способы образования терминов в их дифференциации;
   – аспекты мотивированности терминов;
   – формантный инвентарь (терминоэлементы).
   Именно к этим трем позициям – иногда в отрыве друг от друга – сводятся в основном почти все тематические линии диссертационных исследований терминологической аспектуальности за 50 лет развития отечественного терминоведения, причем разработке этих и всех других терминологических проблем на материале русского языка посвящена только 1/3 всех диссертаций (667 работ за 50 лет).
   Все эти данные и многие другие факты убедительно свидетельствуют, что русское терминообразование – как целостная самостоятельная функционально-стилевая система – еще всесторонне не исследовано, не описано, не представлено в системе лингвистических уровней и концептуальных парадигм. Изучение отдельных явлений и фрагментов терминообразования до настоящего времени шло в основном по пути констатации и инвентаризации терминообразовательных типов, приемов и способов, причем в терминах теории словообразования, что не совсем корректно с научной точки зрения: «… ведь лингвистически это целая проблема – обиходное слово и термин» (Реформатский 1968: 113). Связи и корреляции между ними, общие принципы и закономерности аффиксации и терминосложения и их взаимодействие, производящий фонд, специфика терминообразовательного значения, а также зависимости между всеми указанными явлениями и системой языка науки, – а также системой русского национального языка – в целом все еще не привлекли к себе достаточного внимания, и в функциональной терминологической дериватологии еще предстоит большая работа по глубинному, всестороннему осмыслению и адекватной презентации проблемы системной организации элементов терминообразовательного уровня языка как специфичной «системы в системе». Необходимо «разрешить» противоречие между огромным фактическим материалом, накопленным за 60 лет в процессе весьма фрагментарного и часто бессистемного изучения частных явлений терминообразования в различных подъязыках (микроязыках) научного стиля изложения, преимущественно лингвистической и технической спецификации, и неразработанностью основ общей теории терминологической деривации, терминообразования.
   Решение этих задач особенно актуально в связи с дальнейшим развитием теории термина, теории познания; напрямую связано с теорией речевых реализаций знаков языка и, следовательно, с семиотикой и прагматикой метаязыкового образования. Такой подход выводит проблему терминологической деривации языка науки на качественно иной концептуальный уровень, отграничивая её от собственно (и исключительно) ономасиологического терминоведения, в рамках которого в некоторых работах рассматриваются вопросы терминообразования (см.: Гринев 19936: 295–296). Актуальность всех этих задач поддерживается и диктуется объективной необходимостью принципиальной коррекции и введения в парадигму лингвотерминологического исследования деривационного и метаязыкового аспектов языка научного стиля изложения в их функциональном единстве.
   Особое значение в решении этих вопросов имеет постулирование важности и приоритетности когнитивно-функционального подхода в лингвистике. Отмечается, что «современная лингвистика переживает новый период функционального развития, функциональной интерпретации языка, восходящей к идеям В. фон Гумбольдта, А.А. Потебни, И.А. Бодуэна де Куртенэ, т. е. представления о языке как о деятельности» (Абрамов 1992: 9). «Язык есть не продукт деятельности (Ergon), а деятельность (Energeia). Его истинное определение может быть поэтому только генетическим» (Гумбольдт 1984: 70).
   Эта цитата довольно часто встречается в общефилологических и терминоведческих исследованиях, но обычно осмыслению и интерпретации подвергается в основном её первая часть. При освещении проблем терминологической деривации особую актуальность приобретает логико-понятийная «расшифровка» и экспликация второй части: об истинности только генетического определения языка.
   В логике принято выделять особую разновидность дефиниции – так называемое генетическое определение (греч. «генезис» – происхождение). В генетических определениях указывается на происхождение предмета (объекта исследования), на способ его образования, причем фиксируется такой способ образования или происхождения определяемого предмета, который принадлежит только данному предмету. Раскрывая способ образования предмета, его происхождение, генетическое определение реализует гносеологическую функцию и широко используется в ряде наук – математике, химии, биологии, геологии и др. Для лингвистики характерны, традиционны иные виды определений: номинальные (раскрывают значение термина); реальные (раскрывают существенные признаки предмета); определение через род и видовое отличие – наиболее распространенный вид, широко применяемый во многих научных областях.
   Введение Гумбольдтом в лингвистический «обиход» генетического определения для «деятельностной» интерпретации и представления языка в каком-то смысле равнозначно, на наш взгляд, научному «перевороту», давшему новый импульс и наметившему принципиально иные ориентиры в анализе деятельностнофункционального аспекта языка: по мысли Гумбольдта, первичной внутренней потребностью человека выступает само производство языка как деятельность.
   Общетеоретическая, методологическая значимость и перспективность такого подхода к определению языка еще недостаточно оценены в плане учета и реализации когнитивно-функционального и прагматического потенциала языка. Генетическое представление предмета языковой действительности через указание на его происхождение, способ образования, на наш взгляд, должно дополняться т. н. функциональным определением (такой вид дефиниций в логике отсутствует), указывающим на функции (функционирование) предмета (объекта), так как функциональность является релевантным, необходимым, существенным признаком, свойством языка в целом, его уровней и единиц уровней (ярусов). Функциональное определение можно трактовать через генетическое и наоборот: генетическое определение – это потенциально (имманентно) функциональное определение, так как прежде чем реализуется функция того или иного предмета, предмет должен реализовать свое бытие, то есть должен быть создан. Функционирование в этой плоскости можно определить как реализацию создания, происхождения: то, что создано, создано для определенной функции (о логико-лингви-стическом осмыслении понятия функции см.: Г. Фреге, Л. Витгенштейн, А. Черч, Р. Карнап, Л. Ельмслев, Е. Курилович и др.). В таком широком понимании заложены определенные возможности для коррекции некоторых спорных проблем в лингвистике (теория функциональных стилей, теория специальной лексики и др.).
   Для исследования теоретических основ терминологической деривации (терминообразования) данный аспект можно рассматривать как определяющий: «деривация (от лат. derivatio – отведение; образование) – процесс создания одних языковых единиц (дериватов) на базе других, принимаемых за исходные…» (ЛЭС: 129). «Деривация – образование новых слов при помощи словообразовательных средств и в соответствии со словообразовательными моделями данного языка» (СИС: 159). Сема «образование» («создание») выступает ключевой в семантическом пространстве термина «деривация».
   Анализ деривационной системы языка русской науки (естественнонаучный, экономический, юридический, медицинский, лингвистический и др. подвиды научной прозы) и рассмотрение актуальных вопросов терминообразования осуществляется в монографии с учетом концепции В. Гумбольдта, что под определенным углом лингвистического «зрения» можно квалифицировать как экстраполяцию, проекцию «деятельностного» понимания языка В. Гумбольдтом на современную лингвистическую (терминоведческую) реальность.
   Системный подход к исследованию теоретических проблем терминологической деривации в современном русском языке позволяет выделить приоритетные аспекты терминообразования: ономасиологический, собственно деривационный, гносеологический, когнитивный, семиотический, прагматический, метаязыковой – в их единстве и взаимодополняемости.
   Согласно принципу преемственности, при разработке теоретических позиций и общих вопросов терминообразования учитываются общетеоретические и методологические основы, заложенные в отечественном языкознании трудами крупнейших исследователей в области терминоведения и словообразования: Г.О. Винокура, В.В. Виноградова, Д.С. Лотте, А.А. Реформатского, Р.А. Будагова, В.П. Даниленко, О.Д. Митрофановой, А.И. Моисеева, А.Н. Тихонова, П.Н. Денисова, А.Г. Лыкова, Е.С. Кубряковой, В.А. Татаринова, С.Д. Шелова, В.М. Лейчика и др.
   Попытка осмысления и обоснования метаязыковой субстанциональности терминологической деривации (терминообразования), проблемы метааспектности нелингвистической терминологии и прагматики метаязыкового образования как реализации деривационной процессуальности научного стиля изложения опираются в данном исследовании на общетеоретические положения и концепции металингвистики и семиотики языка науки.

Глава 2. ЯЗЫК НАУКИ КАК КОГНИТИВНОСЕМИОТИЧЕСКОЕ ПРОСТРАНСТВО

Наука и знаки – неотъемлемы друг от друга, поскольку наука даёт в распоряжение людей все более надежные знаки и представляет свои результаты в форме знаковых систем. Человеческая цивилизация невозможна без знаков и знаковых систем, человеческий разум неотделим от функционирования знаков – а возможно, и вообще интеллект следует отождествить именно с функционированием знаков.
Ч.У. Моррис

2.1. О моделировании концепции языка науки

   Разработка и презентация лингвистических основ проблемы терминологической деривации языка современной научной прозы (функциональный и метаязыковой аспекты) требуют также адекватной интерпретации и системного параметрирования феномена – и понятия – язык науки, или язык научного стиля изложения. Ретроспективный подход позволяет отметить в этой связи в истории вопроса значительный разброс мнений, вплоть до диаметрально противоположных концепций, в отношении правомерности, механизма и принципов выделения, статусирования конституирующих признаков и системной организации языка науки как целостного лингвистического объекта (например, работы В. Уэвелля, Дж. Ст. Милля, А. Пуанкаре, А.Я. Климовицкого, В.П. Петушкова, Л.B. Успенского, В.М. Жирмунского, Л. Ольшки, Г.В. Степанова, Ю.С. Степанова, Р.А. Будагова, Н.Д. Андреева, П.Н. Денисова, К. Гаузенбласа, О.Б. Сиротининой, Л.Л. Кутиной, В.М. Лейчика, В.А. Звягинцева, О.Д. Митрофановой, В.П. Даниленко, А.В. Суперанской, Н.Б. Гвишиани, Л. Дрозд, С.В. Гринева, А.И. Комаровой и др.).

   В начале XXI в. усиливается интерес к проблеме языка науки в философии (см. Чепкасова 2006; Иванеско 2007 и др.). Так, Е.В. Чепкасова при рассмотрении языка науки как предмета философского анализа отмечает, что цельный философский анализ языка науки включает в себя философско-лингвистический, философско-логический и философско-семиотический подходы. «Философско-логический подход подразумевает понимание языка науки как понятийного состава науки, то есть выражает логико-понятийный аспект семантики языка науки, причём считается, что семантико-синтаксические свойства логической системы не зависят от конкретной языковой формы выражения. Язык науки рассматривается с точки зрения его возможностей прояснения содержания научных теорий, анализируется природа и гносеологический статус языка науки как предмета логического исследования, гносеологический статус принципов и методов, используемых при анализе и реконструкции языка науки. Философско-лингвистический подход включает в себя генетическое рассмотрение языка науки, то есть объяснение необходимости возникновения последнего; анализ особенностей языка науки, то есть того, каким образом свойства, структура и функции естественного языка преобразовались в рамках языка науки; исследование взаимоотношений естественного и искусственного уровней, взаимосвязь с естественной языковой основой, причины выделения в языке науки особого формализованного языкового фрагмента; гносеологические и мировоззренческие основания взаимовлияния и взаимопроникновения обыденного, художественного и научного сознаний, так как помимо терминов в языке науки всегда присутствуют эмоциональные и оценочные компоненты» (Чепкасова 2006: 4) (выделено нами. – Л.Б.). Исследователь констатирует далее, что философско-семиотический подход включает в себя объяснение природы знака и знаковой деятельности, их гносеологическое и социальное обоснование; рассмотрение естественных и искусственных знаков, каждый из которых имеет определённое значение и выполняет специфические функции; анализ соотношения означающего и означаемого внутри естественных и искусственных знаков в языке науки (там же). Е.В. Чепкасова интерпретирует языка науки как «постоянно изменяющееся явление»; представляя его как «систему естественного и искусственного языков, которая отличается по своей структуре, функциям, служит для выражения научных понятий, законов и явлений» (Чепкасова 2006: 5). Релевантен вывод о том, что конкретные проявления языка науки преобразуются в зависимости от конкретных научных целей и позволяют описать конкретные типы языков науки, их особенности и взаимосвязь (там же).

   В целом в терминоведении различным аспектам проблематики языка науки посвящена обширная научная литература, детальный анализ которой мы оставляем за рамками нашего исследования [1 - Методологически значимой является констатация: «К сожалению, лингвисты до сих пор не располагают сколько-нибудь удовлетворительной теорией „языков и подъязыков науки“. А такая теория должна быть создана» (Будагов 1976: 252).].
   В то же время необходимо представить методологически значимые, фундаментальные позиции в этом вопросе для аргументации избираемого ракурса проблемной ситуации в лингвистической теории, так как «само исследование языка науки (как, впрочем, и функциональная стилистика в целом) не имеет еще четкого определения в аспекте лингвистического статуса этого направления. Пока ясно то, что диапазон подходов к исследованию этой проблемы в XX в. был довольно широким. От отрицания профессиональных языков (в том числе языка науки) через признание, как минимум, стилистических особенностей научной литературы до утверждения или научного стиля изложения, или его расчленения на отдельные подъязыки» (Татаринов 1995: 50).
   Как показывает материал и логика исследования, целесообразно рассматривать лингвистическую модель развития концепции языка науки (и формирование понятия) через соотношение с моделью вертикальной спирали, состоящей, по нашему мнению, из трех витков (этапов).
   Развитие как гносеологический процесс осуществляется по принципу «от простого – к сложному», для него характерна спиралевидная форма.
   Всякий отдельный процесс (виток, этап) развития концепции имеет начальную и конечную стадии, а завершение каждого его цикла (этапа) кладет начало новому, в котором неизбежно повторяются – уже на более высоком когнитивно-гносеологическом основании – некоторые особенности предыдущего цикла, содержащего имманентные тенденции, реализующиеся на новом витке спирали развития научного знания.
   Формирование понятия «язык науки» в ракурсе рассматриваемой концепции является результатом (продуктом) развивающегося познания соответствующего лингвистического феномена. Это познание, «поднимаясь с низшей ступени на высшую, резюмирует на основе практики добытые результаты во все более глубоких понятиях, совершенствует, уточняет старые и формирует новые понятия» (ФС 1972: 321). В силу этого формирующееся понятие «язык науки» параметрируется как не статичное, не окончательное, не абсолютное, а находящееся в состоянии развития, изменения, прогрессируя в сторону адекватного отражения лингвистической экзистенции, действительности, составляя сущностно концентрированную основу ее качественной специфики.
   При анализе формирования понятия «язык науки» в контексте развития концепции языка науки следует исходить из положения о том, что любое понятие имеет содержание и объем, которые коррелируют друг с другом. Адекватность и достаточность логиколингвистического параметрирования феномена и понятия «язык науки» детерминируется в этом аспекте уровнем исследования и познания его содержания и объема, его связей с другими понятиями терминоведения и шире – лингвистики – с учетом их гибкости, корреляции, взаимосвязи, а также отношений между смежными и дистанцированными понятиями и точности их дефиниций, определений.
   Эти позиции, в свою очередь, обусловливают и предполагают коррекцию, конкретизацию, формирование и презентацию адекватного понятийного аппарата данной сферы (зоны) лингвистического континуума, что релевантно в аспекте «общей тенденции совершенствования понятийного аппарата. Здесь имеется в виду стремление к эволюционному изменению аппарата, то есть к переходу некоторых гипотез в ранг законов науки» (Лихин 1974: 41).
   Логико-лингвистический подход к понятию как важнейшей форме мышления, отражающей объекты (предметы) в существенных свойствах и признаках, дает основания трактовать его как систему знаний – совокупность как основных, так и производных признаков, мыслимых в концепте, а также как специфический «способ связи частей содержания мысли, ее строение, благодаря которому содержание существует и отражает действительность» (Кириллов, Старченко 1982: 9).
   Как система, репрезентирующая множество элементов, находящихся в отношениях и связях между собой, понятие может в то же время входить в качестве элемента (компонента) в систему других понятий или включать последние в свое понятийное пространство.
   Отмеченные аспекты позволяют объективно определить содержание и место каждого понятия, имеющего методологическую и когнитивно-концептуальную значимость, в понятийной системе функциональной терминологической дериватологии как самостоятельной области знания. Логическая системность детерминируется понятийной взаимосвязью, отражающейся в классификации, и определяет статус отдельного понятия в соответствующей системе. Лингвистическая системность реализуется в деривационном, метаязыковом и семантическом аспектах и является «отражением» отношений, существующих между терминами как единицами терминологической системы данной области знания (науки).
   Перспективность и результативность комплексного исследования проблем терминологической деривации языка науки с позиций когнитивного, философского, логического, гносеологического, лингвистического подходов обусловлены и тем, что «большой интерес к структурам представления знаний и специфике такого представления в сфере языка связан с распространением в современной науке когнитивного подхода, диктующего необходимость объединить данные разных научных дисциплин. Исследования в этой области, осуществляемые совместными усилиями философов, логиков, лингвистов, психологов, специалистов по информатике… способствуют углублению теоретических представлений о скрытых механизмах языковой коммуникации, общих закономерностях интеллектуальной деятельности людей» (Панкрац 1995: 403). Приходится признать, что, «как мы видим, проблема „языков науки“ – проблема сложная и многоаспектная. Она одинаково интересна и лингвистам, и представителям всех других наук, которые сознательно или бессознательно имеют с ней дело» (Будагов 1976: 252).
   Избираемый многоаспектный подход, методы и принципы исследования развития концепции языка науки имеют в данной работе универсальный характер и экстраполируются в основном на все изучаемые объекты.
   На первом, начальном, витке развития лингвистическая концепция языка науки традиционно формировалась, как правило, в одномерном классификационном пространстве, с позиций терминологического, терминоведческого подхода: «рассмотрение термина может быть начато и от анализа его соотношения с системой терминов, его места в терминологии… или даже несколько шире – от языка науки (языка для специальных целей)» (Гринев 19936: 26). При таком осмыслении иногда наблюдается определенный изоморфизм, сближение понятий «язык науки» и «терминология», которая в этом аспекте квалифицируется как «общая совокупность специальных наименований разных областей науки и техники, функционирующих в сфере профессионального общения» (Даниленко 1977а: 3), а язык науки выступает «средством профессионального общения специалистов разных областей знания…» (там же: 13).
   В контексте данного подхода релевантна и трехчленная корреляция концептов: термин – терминология – язык науки, где термин трактуется как единица, «имеющая специальное значение, выражающее и формирующее профессиональное понятие, и применяемая в процессе познания и освоения научных и профессионально-технических объектов и отношений между ними», а терминология определяется как «соотнесенная с профессиональной сферой деятельности (областью знания, техники, управления, культуры) совокупность терминов, связанных друг с другом на понятийном, лексико-семантическом, словообразовательном и грамматическом уровнях» (Головин, Кобрин 1987: 5). Язык науки в этой триаде «обеспечивает общение… в специально-профессиональной… сфере человеческой деятельности» (там же: 4).
   В литературе вопроса, особенно в хронологических рамках вплоть до 70-80-х годов XX в., при всем естественном разнообразии и широком диапазоне формулировок и определений указанных аспектов и позиций в целом все же сохраняется их концептуальнопонятийное единство (тождество): «… терминология – это основа языка науки, и ее изучение не может быть обособлено от изучения языка науки» (Головин 1972: 57), а «когда мы говорим о том, что язык (науки) является средством фиксирования и сохранения накопленных знаний и передачи их… то имеем в виду в первую очередь терминологию» (Гринев 19936: 218).
   Приоритетность данного аспекта на первом этапе развития концепции языка науки констатируется и в исследованиях конца 90-х годов прошлого века: «… с опубликованием книги Р.А. Будагова „Литературные языки и языковые стили“ стал очевидным факт закрепления в языкознании категории „терминология и научный стиль/язык науки“. Автор… говорит о недостаточности внимания со стороны исследователей к научному языку» (Татаринов 1995: 48).
   Адекватность описания и интерпретации структурно-семантических и функциональных характеристик терминосистем, формирование ключевых положений в активно эволюционирующей общей теории терминоведения требовали в качестве своей предпосылки освещения фундаментальной методологической проблемы соотношения блока понятий более сложного яруса: язык науки и общелитературный язык; язык науки и научный стиль речи (изложения); язык науки и подъязык; язык науки – язык(и) для специальных целей, а также ряда смежных понятий.
   В связи с этим второй виток (этап) эволюции концепции языка науки детерминируется уже потребностью его многоаспектного, многомерного изучения – с точки зрения филологического (условно противополагаемого терминоведческому), функционального и текстологического подходов как доминирующих в их единстве и взаимокорреляции, с учетом позиций предыдущего витка развития.
   На современном этапе также актуально положение о том, что «в употреблении и квалификации понятия „язык науки“, к сожалению, нет желательной терминологической строгости. Создается впечатление, что термин „язык науки“ не обрел еще самостоятельного содержания, поэтому он легко применяется в лингвистической литературе то как синоним языка научной литературы, то как аналог научного стиля…» (Даниленко 1977а: 8). Этот синонимический ряд активно пополняется новыми единицами: язык научной прозы (Глушко 1982); общенаучный язык (Глушко 1974; Гвишиани 1986); язык научно-технической литературы; стиль научно-технической литературы (Митрофанова 1975); язык научного изложения; язык научного общения (Гвишиани 1986); научный язык (Гринев 19936); язык для специальных целей, язык научных произведений (Суперанская, Подольская, Васильева 1989) и т. д., что отражает сохраняющуюся концептуально-онтологическую дифференцированность и неадекватность репрезентируемого содержания аналогичных понятий у разных исследователей. В один понятийный «узел» при такой широкой интерпретации стянуты в основном разноплановые явления (объекты): язык (науки, прозы, изложения, общения), стиль (изложения, текстов; научный), речь (научная; научный стиль речи).
   По проблеме соотношения понятий «язык» и «речь» в лингвистике (как в отечественной, так и зарубежной) выявляются разные точки зрения. Впервые на их взаимосвязь и взаимодействие указал Ф. де Соссюр: «Без сомнения, оба эти предмета тесно между собою связаны и друг друга взаимно предполагают: язык необходим, чтобы речь была понята и производила свое действие; речь же в свою очередь необходима для того, чтобы установился язык; исторически факт речи всегда предшествует языку… Наконец, явлениями речи обусловлена эволюция языка… Таким образом, устанавливается взаимозависимость между языком и речью: язык одновременно и орудие и продукт речи» (Соссюр Ф. де 1993: 42).
   Многие исследователи (О.С. Ахманова, А. Гардинер, Л.P. Зиндер, Т.П. Ломтев, А.И. Смирницкий и др.), опираясь на тезис Ф. де Соссюра о том, что «это две вещи, совершенно различные» (там же), разграничивают эти понятия по общеметодологическим и лингвистическим основаниям: система средств общения – реализация этой системы; совокупность элементов в парадигматическом пространстве – их совокупность в синтагматическом пространстве; сущность – явление; системное – несистемное; узуальность – окказиональность; средство – цель; код – обмен сообщениями и т. д. Отрицание различия между языком и речью, вплоть до отождествления и взаимной подмены этих понятий, постулируется в работах ученых иного направления (В.М. Жирмунский, Г.В. Колшанский, А.С. Чикобава и др.).
   Представители третьего направления в подходе к данной корреляции понятий (В.Н. Ярцева, В.А. Звягинцев, Е.М. Галкина-Федорук, А.М. Моисеев и др.) жестко не противопоставляют и не отождествляют язык и речь, квалифицируя их как две стороны одного явления, характеризующиеся взаимодополняющими и взаимосвязанными свойствами: «язык – зависимая от речи система… В силу взаимообусловленности… не представляется возможным дать исчерпывающее и адекватное описание единиц языка или единиц речи без обращения к взаимной помощи… Язык тем и отличается от всех прочих… систем, что неразрывно связан с речью. Именно в силу наличия этой связи он наряду с семантикой и синтагматикой обладает еще и прагматикой» (Звягинцев 1967: 120).
   Имеющее место в литературе вопроса представление отношений «язык» – «речь» как лингвистическая дихотомия (гр. trichaотдельно, врозь; на две части + tomé сечение) – «последовательное деление целого на две части…» (СИС: 176) – не является дихотомией в классическом смысле, когда происходит деление объема делимого понятия на два противоречащих понятия; к тому же не совсем ясно, объем какого концепта представляют в совокупности понятия «язык» и «речь».
   Разные подходы к данной проблеме отнюдь не опровергают и не исключают друг друга, а взаимно дополняют и корректируют. Само существование явлений языка возможно постольку, поскольку существуют соответствующие явления речи, «ведь система языка, какой бы она абстрактной, постоянной и вневременной ни была, доступна нам лишь в своем речевом выражении, т. е. в определенной материальной реализации…» (Звягинцев 1967: 109).
   Анализ, сопоставление и систематизация определений лексем «язык» и «речь», зафиксированных в нормативных академических изданиях («Русская грамматика», «Словарь-справочник лингвистических терминов» (CCЛT), «Учебный словарь сочетаемости слов русского языка» (УССС РЯ), «Лингвистический энциклопедический словарь» (ЛЭС), «Советский энциклопедический словарь» (СЭС), «Словарь русского языка» – в 4-х томах (СРЯ), «Учебный словарь синонимов русского языка» (УССРЯ), «Краткий словарь по философии» (КСФ), «Философский словарь» (ФС) и др.), а также извлеченных из фундаментальных монографических исследований (работы В.А. Богородицкого, В.В. Виноградова, Ф. де Соссюра, Р.А. Будагова, В.П. Даниленко, В.А. Звягинцева, П.Н. Денисова, А.И. Моисеева, А. Мартине, А.В. Суперанской и др.), показывает наличие в некоторых дефинициях корреляционных терминов разных дополнительных семантических компонентов, обусловливающих возможность употребления этих терминов и производных от них – как элементов соответствующих микросистем «язык» и «речь» – для обозначения нескольких дифференцированных понятий. Системно организованы как язык и речь в целом, так и их компоненты; характер и специфика связей и отношений между образующими эти системы (и субсистемы) элементами (конституентами) детерминируются взаимоотношениями как друг с другом, так и со средой (языковым контекстом, языковой действительностью, языковым пространством, коммуникативной реальностью). С другой стороны, исчерпывающе репрезентировать системные связи этих понятий ни одна дефиниция не может; функционально-эволюционная и прагматическая система координат этой целостности в единстве и корреляции элементов предопределяет условия ее перехода в качественно (онтологически, гносеологически) иную парадигму, в связи с чем даже максимально точное обозначение понятия (например, «язык», «речь», «стиль», «метаязык», «деривация» и др.) со временем становится не совсем адекватным, перестает вполне ему соответствовать (плюс пульсации явлений синонимии, полисемии, омонимии, дефиниционной синонимии, гипонимии, вариативности, субституции, паронимии, или, по определению Ш. Балли, «квазиомонимии», «псевдоомонимии» и т. п.).
   С учётом этого следует признать, что «современные оценки научного познания и научности познания окружающей действительности все более активно выходят за рамки общепринятых в каждой области исследования анахронизмов и традиционно сложившихся методологий, а также методов и методик, порожденных архаичностью путей поиска. Особое место в ряду наук, подверженных коррекции возможностями человеческих достижений в системе эмпирически накопленных закономерностей, занимает дихотомия „язык – речь“. Каждый приближающийся к аксиоматическому блок (или компонент) реализации теснейшим образом связан с целым рядом традиций, зафиксированных в лингвистической литературе как процесс фразеологизаций» (Немец 1993: 7).
   Задачи и рамки настоящего исследования не позволяют привести обширную лингвистическую «партитуру» и подчеркнуть нюансировку позиций по проблеме статуса и соотношения понятий языка и речи для иллюстрации всего вышеизложенного (автором проанализировано около 100 определений), однако есть необходимость выделить узловые, гносеологически значимые аспекты данного вопроса для обоснования собственного подхода, органично связанного с параметрированием концептуально обусловленного понятия «язык науки» и смежных с ним объектов, включенных в сферу исследования терминологической деривации.
   Как отмечалось выше, на втором витке развития концепция языка науки формируется в условиях уже трехмерного классификационного пространства с учетом собственно филологического, функционального и текстологического аспектов как приоритетных. Этим трем аспектам, по нашим наблюдениям, соответствует трихотомия (гр. tricha — на три части + tomé сечение; ср. дихотомия) «язык – речь – стиль», имплицитно «сменяющая» традиционную конъюнкцию (язык и речь) – дизъюнкцию (язык или речь) языка и речи. Понятийное расщепление (деление) затрагивает в основном концептуальное пространство речи, увеличив его объем на основе семантического сближения признаков понятий речи и стиля и даже речи и текста, что условно можно рассматривать как проявление частного случая их конвергенции: например, интерпретация речи (дискурса) как «текста, взятого в событийном аспекте», или «связного текста в совокупности с экстралингвистическими… факторами» (Арутюнова 1990: 136); констатация факта, что «язык как деятельность находит свое воплощение в тексте, ставшем в настоящее время полноправным объектом лингвистического анализа…» (Яркина 1995: 4); признание, что «стилевая, т. е. по существу, речевая характеристика прилагается к системе языка» (Звягинцев 1967: 101) и т. д. Апелляция к текстам как уровням речи, репрезентантам гетерогенных функционально-речевых сфер, как речевым произведениям, «решающим единую коммуникативную задачу», имеющим «ярко выраженную функциональностилистическую однородность» (Денисов 1993: 190) и т. п. обнаруживает латентную тенденцию квалифицировать речь и текст в коммуникативнофункциональном осмыслении как понятийные корреляты, обладающие свойствами взаимной дополнительности, субституции и реляции (см. также: теория речевых актов; общая теория текста; подход к стилистике научных текстов как к самостоятельной дисциплине «речевой» ориентации; разработка классификации (типологии) текстов как речевых произведений, «принадлежащих к тому или иному функциональностилистическому регистру» в прикладных целях в исследованиях Г.А. Битехтиной и Л.П. Клобуковой и др.). При таком подходе релевантно определение слова как «основной единицы речи (текстов)… В системе „язык – речь“ слово едино, будучи диалектически противоречивым»; сама система – «лингвистическая абстракция»: «понятия максимальной лексической системы языка и генеральной совокупности текстов являются абстракциями, двумя основными формами лингвистической бесконечности, прямыми свидетелями того, что понятия языка и текста, языка и речи, как понятия научные, изучаемые в лингвистике языка и лингвистике текстов (речи), являются понятиями отвлеченными… Во всей конкретности эти вопросы должны изучаться при анализе речевой деятельности в связи с прочими видами человеческой деятельности…» (Денисов 1993: 13; 33). С учетом этого трихотомия «язык – речь – стиль» может быть скорректирована как «язык – речь/текст – стиль», – под эгидой языка как уникальной лингвосферы, что отражает (и детерминирует) возможность разносторонних подходов к определению языка науки через функционально-коммуникативную призму.
   Примечательна следующая версия: «Если взять не только терминологию, а всю специальную речь в какой-либо области науки или техники, то в первом рассмотрении (место терминологии в лексике языка…
   место специальной речи в общей массе речи) можно говорить о научно-техническом стиле, во втором (терминология как самодовлеющая система) – о языке науки» (Денисов 1974: 161). Аналогичная акцентуация в литературе вопроса характерна в целом для второго этапа развития данной концепции: «при текстовом анализе терминов решается ряд проблем функционирования текста и в первую очередь проблема соотношения терминов языка и терминов речи… Предполагается, что термины речи, в отличие от терминов языка, свободно производятся в речи для выражения новых понятий…» (Гринев 19936: 213) (деривационно-метаязыковой аспект языка науки).
   Диалектическое триединство языка, речи и текста отмечается при семиотическом и функциональном осмыслении феномена языка: «Принципиально важно различать язык как средство общения, речь как процесс использования этого средства и текст как результат процесса использования этого средства (ср. у Л.В. Щербы)» (Кретов 1995: 268). Существенны эти корреляции при логико-математических подходах к анализу языка науки: «… речь (текст) нельзя рассматривать как простую реализацию языковых структур… речевая, или текстопроизводящая, деятельность рассматривается как рассуждение, вопрошание и отвечание, оперирование некоторой совокупностью знаний» (Попович 1987: 25–26).
   Ряд позиций, характеризующих состояние научной разработки вопроса, позволяет отметить как недостаточную дискредитацию объекта в целом, так и невыявленность координационных отношений между характеристиками, доминирование терминов, используемых параллельно в широком и в узком смысле, чем также обусловлен значительный разброс мнений о понятии языка науки на втором этапе развития его концепции.
   Анализ дефиниций терминов «язык», «речь», «стиль», извлеченных из сферы фиксации (словари, энциклопедии) и сферы функционирования (монографии, статьи, учебники и т. д.: см. выше), показывает, при общей гетерогенности их уточнителей (квалификаторов), сохранение традиции определять данные термины через «близкородственные», отражающие двустороннюю сущность языкового феномена (о многообразии подходов и аспектов отношений феноменов «язык» и «речь» см.: Серебренников 1970: 85–91 и др.).
   В таблице 2 зафиксированы наиболее частотные детерминанты-квалификаторы рассматриваемых терминов.
   Таблица 2
//-- Детерминанты-квалификаторы терминов «язык» и «речь» --//

   Как видно из таблицы 1, полностью идентифицируются концептуальные детерминанты по 7 позициям из 22 (эффект соразмерности понятий): и речь, и язык квалифицируются как 1) стиль; 2) система; 3) деятельность; 4) способ, манера…; 5) форма; 6) вид, разновидность…; 7) способность… По остальным пятнадцати видам наблюдается четкая дистрибуция, основанная на разнопорядковости их понятийных сущностей и отношении пересечения (перекрещивания) данных понятий (см. таблицу), когда объем одного понятия частично входит в объем другого при различном содержании каждого из них.
   Отмечаются явления концептуально-терминологической субституции и взаимной идентификации, когда язык трактуется «через» речь, речь – через язык; речь – посредством стиля, стиль – посредством речи (ср.: в «Толковом словаре живого великорусского языка» В. Даля определение речи посредством языка отсутствует).
   В микропарадигме «язык», по нашим данным, максимальная корреляция (идентификация) зафиксирована с концептом «стиль» (26,4 % всех случаев из проанализированного фрагмента – блока дефиниций); с концептом «речь» – 18,7 %; «система» – 17,6 %; «средство» – 14,7 %).
   В микропарадигме «речь» доминирует трактовка через «язык» – 26 %; определение через «форма» – 21,7 %), «стиль» – 19 %.
   С другой стороны, в аспекте функционального подхода (как оппозиции формальному), связанного с развитием функциональной грамматики (С. Дик, В.Г. Гак, А.В. Бондарко, Г. Хельбиг и др.), с функциональным моделированием речевой деятельности (Г.М. Ильин, Г.С. Цейтин и др.), разработкой теории языка по оси «система – функция» (А. Мартине) и т. д., отсутствие в функциональной системе координат детерминанта-квалификатора «функция», на наш взгляд, несколько искаженно представляет современный уровень развития прагматики языка и речи и их реальный статус, т. н. лингвистический modus vivendi.
   Резюмируя, следует признать, что не совсем корректно в логико-философском и языковедческом плане рассматривать язык в отрыве от речи: в реальном познавательном процессе они находятся в неразрывном единстве, составляют стороны, моменты единого процесса познания. Думается, уместно употребление составных обозначений типа «язык-речь», «языкоречевой» в ряде исследований по данной проблеме (см.: Павлов 1985: 8–9),
   Перспективна идея о том, что «каждый факт имеет два сечения, две плоскости… Принимая положение о неразрывной связи отношения на принципе взаимообусловленности, мы не должны отказываться от тех методических преимуществ, которые дает в руки языковедов рассмотрение языка и речи как двух отдельных явлений. Это различение, бесспорно, создает условия для применения новых и необычных для языкознания методов, значительно расширяет традиционную научную проблематику, открывает новые аспекты в старых проблемах и дает возможность более глубокого и более точно дифференцированного познания изучаемых явлений» (Звягинцев 1967: 107). Особую актуальность сегодня данная позиция имеет при исследовании и определении понятия языка науки, соответствующего объективным фактам лингвистической реальности конца XX – начала XXI века.
   Подача во многих словарях терминов «язык» и «речь» как многозначных, что обусловлено качественной природой слова и связано с законом его многозначимости, с «законом лексической полисемии» (Будагов 1972: 140), отражает сложность семантической структуры этих номенов и особенность характера внутрисловных семантических связей, специфику их семантической позиции. В этом разрезе язык и речь также рационально рассматривать как явления взаимно идентифицируемые, взаимозаменяемые, связанные отношениями субституции, являющейся как бы функциональным следствием полисемии.
   Возможно, именно этими причинами обусловливается (и объясняется) многогранность и внешняя гетерогенность в интерпретации языка науки на втором этапе концептуальной эволюции.
   Язык науки признается то как «функциональная подсистема общелитературного языка», «целостная и самостоятельная функциональная разновидность общелитературного языка» (Даниленко 1977: 10; 1986: 9), как функционально-речевая разновидность общелитературного языка или «научный стиль речи… как совокупность ресурсов общелитературного языка, получивших определенное функциональное назначение» (Митрофанова 1975: 13; 1985: 10) и т. п., то как «функциональная разновидность современного русского литературного языка, выходящая, подобно языку художественной литературы, за пределы общелитературного языка» (Денисов 1993: 174). Он квалифицируется уже «не в виде единого функционального стиля речи, а в виде ряда жанровых стилей…: стиль учебников и учебных пособий, научно-популярный стиль… и т. д.» (там же: 174); определяется и как «разновидность русской речи, входящая в русский национальный язык как в единую систему, объединяющую все разновидности речевого функционирования» (Головин, Кобрин 1987: 9).
   С позиций «интеллектуализации языка» и «деформации единого (реального) языкового сознания под воздействием научной формы общественного сознания» «язык науки» выступает в некоторых работах «прежде всего как системы научных понятий в том виде, в котором они, взаимодействуя с высшими формами теоретического мышления, составляют план содержания многочисленных научных терминологий» (Денисов 1974: 80; 87). Развивая семиотический аспект данного положения, автор далее приходит к необходимости разграничивать: «…языки (концептуальные схемы) науки…» и «функциональные стили, имеющие тематические… прагматические, речевые… теоретико-информационные различия, проявляющиеся в противопоставлениях форм и уровней общественного сознания, видов деятельности, условий общения, форм и видов реализации языка в речи и т. д.» (ср.: дизъюнкция «язык – речь») – с последующим введением «третьего подразделения: языки и стили научно-технической литературы» (ср.: конъюнкция «язык и речь») (там же: 90; о разграничении понятий языка науки и функционального научно-технического стиля речи см.: Денисов 1970).
   На несформированность однозначной позиции при статусировании понятия языка науки, кроме уже отмеченных аспектов, указывает отсутствие единства и в принципиальном вопросе: континуум это или совокупность дискретных феноменов: язык науки (см.: Даниленко 1977; Рубашкин 1973; Кутина 1964; Гвишиани 1986; Моррис 1983; Чиныбаева 1984 и др.) – или языки науки (см.: Звягинцев 1967; Денисов 1969; 1970; Левитский 1971; Лихин 1974; Андрющенко, Караулов 1987 и др.); результат (продукт) ли это универсальной тенденции к интеграции (феномен центростремительности) – или следствие дезинтеграционных процессов (феномен центробежности).
   Эволюция прикладного языкознания (особенно лингводидактический аспект) обусловила как в отечественной, так и в зарубежной лингвистике появление и функционирование соответствующих понятий: «подъязык» (с 1959 г.) (о теоретико-методологических основах см.: Андреев 1967; Городецкий, Раскин 1971; Левитский 1971; Лейчик 1979 и др.), «субъязык» (Звягинцев 1967), «микроязык», «подстиль научной речи», «подвид научной прозы» (Левитский 1971; Митрофанова 1985; Буянова 1989; 1991; 1992 и др.) и т. п. как конституентов более широкого концепта – язык специальности (термины отечественной русистики). Это детерминировалось разработкой научных основ современных интенсивных методов обучения русскому языку как одному из мировых языков (ср.: существовавшая до 1993 года номенклатурная единица по филологическим наукам – специальность 10.02.01 – Русский язык (как иностранный), охватывавшая широкий спектр теоретических проблем в русле разработки научных основ презентации русского языка как средства овладения той или иной специальностью, комплекснотипологического изучения функциональноструктурной дифференциации специализированного (профессионального) речевого общения, исследования возможности особого моделирования подъязыков специальности и т. п.).
   Все эти линии объединяются в отечественном языкознании многоаспектным филологическим – с учетом коммуникативно-прагматических установок – подходом, ориентацией на приоритетное исследование языка науки – в пределах самостоятельных подъязыков, рассматриваемых как «набор языковых элементов и их отношений в текстах с однородной тематикой» (Андреев 1967: 23); как «жанрово-тематическая разновидность языка науки, ограниченная определенными учебными дисциплинами» (Левитский 1971: 3), «минимальный набор лексических и грамматических категорий и элементов, необходимых для общения в узкой сфере деятельности и описания определенной предметной области» (Митрофанова 1985: 16) и т. д.
   До недавнего времени исследования в этой сфере проводились преимущественно с «дезинтеграционных» позиций с целью выявления специфики, различий между подъязыками. Современный этап развития русистики выдвигает актуальную задачу интеграции и обобщения результатов многолетних разработок среза «языка специальности», сближения теоретических исследований и прикладных инноваций в рамках общеметодологической проблемы онтологии (природы) языка науки как уникальной рефлексии целостной концептуально-языковой картины мира, существующей в единстве многообразия стратификационно-иерархических расслоений и дифференциации.
   Тенденция к выделению подъязыков прослеживается, помимо сферы языка специальности, и в связи с созданием систем комплексной автоматизации и информационного обеспечения лингвистических исследований, опирающихся на достижения вычислительной и компьютерной технологий последнего поколения, и др. Исследователи этого аспекта языка науки признают, что «ныне в понятие литературного языка необходимо включать также и язык деловой и научно-технической письменности… Необходимо преодолеть отставание лексикографических трудов от реального содержания текстов научно-технической и производственной сферы общения, большинство слов и выражений которой не зафиксированы словарями» (Андрющенко, Караулов 1987: 7).
   Понятие «подъязык» в последние десятилетия функционирует ещё в одной плоскости: терминологи, изучающие специфику профессионально ориентированной лексики (вплоть до профессионального просторечия), считают возможным ставить вопрос «о существовании в рамках общенационально языка некоторого количества автономных, более узких по объему и специализированных подъязыков, или языков для специальных целей» (Суперанская, Подольская, Васильева 1989: 56) (далее – ЯСЦ). Подъязыки в такой интерпретации являются областью существования специальной лексики, к которой «в полной мере приложимо понятие „лексическое поле“» (там же: 29), предложенное И. Триром (Trier 1931), и дифференцированное им от «понятийного» поля.
   Понятие ЯСЦ для русской лингвистической науки конца XX столетия было сравнительно новым, представляя собой транспозицию возникшего в 70-е годы XX в. в германоязычных странах Европы концепта (и термина) «Language for special purposes (LSP)» «язык для специальных целей» (фр. «banque de Spécialité», нем. «Fach sprache»). В 1979 г. начинает выходить новый журнал «Fachsprache» (Австрия), постулирующий необходимость дальнейшей разработки основ теории LSP, «нормативной стилистики» LSP, создания банка данных морфемных, синтаксических и синтагматических единиц (структур), экстрагированных в процессе анализа научных (специальных) текстов, а также определения полного инвентаря техники словообразования для номинации новых понятий. Последнее подтверждает актуальность и перспективность исследования терминообразования языка науки в целом как в общетеоретическом плане, так и для развития прикладной лингвистики во всех отмеченных аспектах.
   Первоначально понятия LSP и языка специальности были изоморфны: «„язык для специальных целей“ все более проникает в литературу по преподаванию языков», – отмечал теоретик LSP Рональд Маккей (Маскау 1975: 25). Постепенно функциональная амплитуда LSP увеличивается, он признается средством (компонентом) реализации функций общения, сообщения в различных сферах человеческой деятельности. В связи с этим, согласно Г. Рондо, вся совокупность лексики национального языка может дифференцироваться на общую и лексику языков для специальных целей; последняя занимает периферийное положение и делится на секторы в зависимости от специфики предметной субстанции (Rondeau 1980).
   Релевантным и определяющим многие положения терии LSP в зарубежной лингвистике, как и в русистике, оказалось понятие функционального стиля, или регистра (термин англистики). По мнению Рондо, следует различать общий научно-технический стиль и частные научно-технические стили, дифференцирующиеся по специфике предметных областей и языковых уровней.
   Существуют и полярные мнения по рассматриваемым проблемам. Так, Р. Хартли отвергает идею «специальных языков», или специальных разновидностей языков (как, например, «научный немецкий» и др.) с позиций существования соответствующих языков: немецкого, французского и др. – как таковых (целостность объекта) и многообразия регистров (Hartley 1969), В таком осмыслении прослеживается, на наш взгляд, весьма перспективная концептуализация: по логике Хартли, факт доминирования определенных конструкций в данном регистре (стиле) не дает оснований считать этот регистр специальным языком. То, на что обращается максимальное внимание при обучении языку (те или иные лексические единицы, грамматические формы и т. п.), является особенностью данного регистра использования языка (коммуникативнопрагматическая ориентация), но не «делает» сам язык специальным.
   Анализ источников по проблемам языка науки и интернационального научного общения на основе английского языка как одного из мировых языков (работы P. Robinson, Т. Savory, R. Quirk, L. Selinker, L. Trimble, R. Vroman, J. Spenser, P. Strevens, C. Ogden и др.) позволяет сделать вывод о своеобразной понятийной интерференции и неадекватности содержания понятий ЯСЦ (русистика) и LSP (соответственно «подъязык»/«регистр»/«стиль»), с одной стороны, и понятий LSP и ESP (English for Special Purposes) – с другой. Постепенно в термине ESP адъектив special («специальный») заменяется на specific(«специфический», «особый», «особенный»), характеризующий специфику целей изучающих различные регистры английского языка науки. При такой интерпретации на первый план выдвигается коммуникативно-прагматический аспект научного общения (ср.: понятие языка специальности в русистике), при котором релевантна ориентация обучаемого на выполнение определенной социальной роли, обусловливающей набор и степень ограничения («degree of restriction») инвентаря языковых средств.
   Примечательно указание теоретиков ESP (Л. Трим, Дж. Манби, П. Стревенс и др.) на то, что «язык для специальных целей» логично рассматривать как соединение специального (профессионально ориентированного) лексикона (словаря) и слоя «общего ядра» языка, остающегося константным независимо от социальной/профессиональной роли коммуникантов научного общения.
   С подобной трактовкой данного подвида английского «языка для специальных целей» коррелирует вывод ряда отечественных исследователей русского ЯСЦ: «Нетермины в языке для специальных целей – обычное явление, способствующее поддержанию коммуникации. Любой специальный текст… не может не включать слов общей лексики в их общепринятом значении» (Суперанская, Подольская, Васильева 1989: 66).
   Для зарубежной (особенно английской) лингвистики характерна дифференциация понятия и феномена «язык для специальных целей» (LSP), сопровождающаяся соответствующим размежеванием терминов.
   Помимо отмеченных выше, активно функционирует понятие «английский для академических целей» «English for Academic Purposes» (EAP), репрезентирующее использование английского языка в целях овладения профессиональными знаниями в области той или иной науки. Это предполагает углубленное проникновение в онтологию научной прозы; язык научного общения рассматривается как «открытая» система, постоянно взаимодействующая с национальным языком: изучение общенаучного языка и овладение им обусловливается осмыслением и представлением о национальном языке и особенностях его функционирования. Характерно, что различные концептуально-понятийные сферы научного континуума в профессионально ориентированных пособиях данного курса (ЕАР) представлены неравномерно. По данным библиографического указателя Британского Совета, максимально представлена в жанрах научной прозы коммерческая (36 %) и техническая информация (28 %); естественнонаучная сфера отражена в основном подъязыком (регистром) физики (17 %), медицины (около 9 %) и др. (см. Robinson 1980).
   Данная тенденция сохраняется в целом до настоящего времени: приоритет в разработке и исследовании технического подвида научной прозы отмечается еще в одном стратуме LSP – в «языке науки и техники» – «English for SCIENCE and Technology» (EST), выполняющем двойственную функцию и служащем целям научного общения профессионалов и целям обучения конкретному научному предмету.
   Итак, лингвистическое сканирование (т. е. упорядоченное поэлементное просматривание объекта) единой сферы языка для специальных целей (ЯСЦ/LSP/ESP/EAP/EST) и анализ ее соотношения с понятием языка науки как континуума, способного к дискретизации для оптимального языкового обслуживания любого стратифицированного научного субконтинуума (подъязыка, стиля/регистра, микроязыка, субъязыка и т. п.), обнаруживает гетерогенность разработки проблемы, неоднородность референтных характеристик и масштаба когерентности узкого и широкого понимания функционирующих терминов. Различные интерпретации концептов и термина(-ов) зачастую обусловлены разными сферами наблюдений и спецификой избранного подхода: «Множественность различных интерпретаций одного и того же гуманитарного факта является реальным и нормальным состоянием научного знания» (Кузнецов 1991: 144).
   Концептуальное пространство ЯСЦ в русистике обнаруживает определенную изоморфность понятию «язык специальности», но не накладывается адекватно на стратификационную сетку обобщенного концепта LSP. В то же время и в последних терминоведческих работах встречаются случаи нерасчлененного (субституционно-тождественного) оперирования неравнозначными, на наш взгляд, терминами и понятиями, в результате чего иногда в качестве идентичных вычленяются разноаспектные концептуальные блоки: «язык специальности/терминология/LSP/специальный язык» (Алексеева 1994: 110–118); «ЯСЦ»/«LSP studies»/функциональный стиль/интеллективный функциональный стиль/регистр интеллективного функционального стиля» (Комарова 1994: 193–194);
   «ЯСЦ/регистр функционального стиля/терминология/специальная лексика/интеллективный регистр» (Комарова, Лиигарт 1993: 24–26) и др. Подобная тенденция отражает также незавершенность формирования терминологического аппарата данной сферы исследования, возможность отрыва трансферируемого термина (LSP и др. на русскую «почву») от выражаемого им и присущего ему концептуального содержания: в отечественной концепции ЯСЦ//язык специальности превалирует коммуникативно-филологический подход, ставящий во главу угла сам язык (науки, научного общения).
   В концепции LSP//ESP доминирует коммуникативно-прагматическая ориентация; приоритетны исследования самой специальной цели (научного общения, обучения и т. п.), в связи с чем констатируется, что «природа (онтология) языка для специальных целей, особенно в тех случаях, когда этот язык представляет собой… вполне развитую систему языковых средств, ограниченную лишь коммуникативным заданием данного функционального стиля, до сих пор остается неясной» (Гвишиани 1986: 228).
   К.Я. Авербух выделяет 5 главных тенденций развития современных языков для специальных целей в 21 веке: интеграция, дифференциация, интернационализация, унификация, экономизация (закон экономии языковых ресурсов) (см. Авербух 2005: 9).
   Полиаспектность, сложность механизма соотнесения (приложения, преломления) феномена языка науки с коррелирующими сферами, неоднозначность характеризации дискретных явлений и в прикладной плоскости обнажает еще одну грань соответствующего теоретического конструкта, который должен быть достаточно простым, но вместе с тем и достаточно широким, охватывающим результаты, полученные с разных позиций, и объединяющим их в единое целое в концепции языка науки. На втором этапе развития этой концепции не меньшую сложность и противоречивость обнаруживает функционально-стилевая интерпретация и обусловленность соответствующих ключевых понятийных блоков.
   Несмотря на то, что большинство исследователей ссылается на приверженность основам теории функциональных стилей В.В. Виноградова (с учетом разработок Л.В. Щербы, Г.О. Винокура, Л.П. Якубинского, В.М. Жирмунского и др.), обнаруживается обилие мнений, вплоть до взаимно исключающих друг друга концепций, по проблеме функциональных стилей (об этом подробнее см.: Федоров 1971; Одинцов 1980).
   Наиболее остро этот вопрос ставится в сфере терминоведческих исследований, где до сих пор дискутируются проблемы квантитативных и квалификативных параметров основных стилевых функций в коммуникативно-гносеологическом, когнитивном акте, соотношения с этими функциями базовых языковых (речевых) стилей; субстанциональности отдельных элементов научного языка как носителей стилистических функций; корреляции и/или идентификации концептов «стиль языка» ~ «стиль речи» ~ «стиль языка/речи» в преломлении к научной сфере и др.
   Всё это актуально для новой исследовательской парадигмы, характеризующейся пристальным вниманием к коммуникативно-прагматическим аспектам реализации деятельностного принципа; к вопросам зон контактности прагматики и стилистики (научной речи); к прагматическим основам метаязыка научного стиля изложения и системы терминов как единого функционального «панно» и т. п.
   При интерпретации стиля: 1) как разновидности языка, характеризующейся особенностями в отборе и организации языковых средств, обусловленных коммуникативными интенциями; 2) как применения, использования языкового стиля в данной речевой сфере (стиль речи: устной или письменной); 3) как системно и функционально организованной совокупности приемов использования средств языка для построения речи; 4) как «вида речи, употребляемого людьми в типовой общественной ситуации, называемого стилем речи или функциональным стилем речи…» (Степанов 1994: 15); 5) как функциональной разновидности литературного языка и т. п. – обнаруживаются обширные зоны синкретизма, базирующегося на фундаментальных языковых функциях и организующем принципе в специфичном отборе и применении элементов языка. Существенно, что в основе понятия «стиль» лежит особое, специфическое отношение средства (совокупности средств) выражения к выражаемому содержанию, имманентно представляющее его оценку. В этой связи релевантно указание на три важнейших стилистических фактора (маркёра): «исходный язык, авторская индивидуальность и функциональный объект» как целеустановка, связанная с условиями и адресатом речи (Матезиус 1967: 465–466).
   Функциональные стили как жанровые стили определенных сфер человеческой коммуникации, в том числе и научной, рассматриваются некоторыми исследователями (Киуру 1995: 223) через концепцию речевого произведения (жанра), опирающуюся на его интерпретацию как «высказывание, ограниченное сменой речевых субъектов» (Бахтин 1979: 240). Актуально в данном разрезе исследование типов (жанров) текстов научных, которые «пересекаются» с функциональными стилями и выделяются по сходным признакам.
   С учетом бесконечного разнообразия научных текстов и различий между разными видами научного изложения выделяется понятие «многостильности» научной речи и «становится возможным говорить о разных уровнях единого функционального стиля: научной речи» (Чаковская 1990: 17). С.В. Ракитина определяет научный текст как явление речевого характера, речетворческое произведение (2006: 14). Исследователь отмечает: «В отличие от научного текста как статического речевого образования, дискур соотносится с познавательным процессом, научной деятельностью, в рамках которой важное место занимают когнитивные образования (структуры)» (Ракитина 2006: 146).
   Примечательно понимание корреляции, взаимозависимости аспектов теории функциональных стилей и концепции языков для специальных целей как «неких особых регистров в составе функционального стиля сообщения»; «терминологии как особой сферы регистра функционального стиля сообщения и, шире, специальной лексики в составе национальных языков» (Комарова, Липгарт 1993: 24–26). С данной позицией соотносится мысль о реализации типов речи «в одном из трех основных функциональных стилей: в функциональном стиле сообщения, в функциональном стиле воздействия и в прагматическом стиле учебного пособия» (Гвишиани 1986: 230). Релевантен тезис о том, «что язык науки на базе данного национального языка является одновременно и определенной разновидностью этого языка, и реализацией особого способа общения, соответствующего данному функциональному стилю…» (там же: 246).
   Подчеркнем, что термины «функция сообщения» (реализуется в стиле научного изложения) и «функция воздействия» (реализуется в стиле художественной литературы), а также «стиль сообщения» и «стиль воздействия» в определенной мере условны и каждый из них может употребляться как в узком, так и в широком смысле: «язык и „распадается“ на отдельные стили и вместе с тем сохраняет свое единство» (Будагов 1989: 54).
   Кардинальная дистрибуция функциональных стилей признается и в зарубежной лингвистике: «общепризнано, что бесконечное многообразие функциональных стилей может быть сведено к основной дихотомии: интеллективная функция (стремящаяся к передаче строгой информации о предмете) и функция воздействия, находящая наиболее полное выражение в художественном творчестве. Это деление может быть объяснено двумя основными тенденциями в развитии языка: информативно-коммуникативной тенденцией (язык науки) и эмотивно-оценочной тенденцией (язык художественных произведений)» (Ogden, Richards 1936: 149).
   Различные версии учения о функциональных стилях обусловлены многогранностью и полиаспектностью его концепций и возможностью широкого подхода к их анализу и интерпретации с самых ранообразных позиций: функционально-семантических, функционально стилистических, коммуникативно-прагматических, ментально-коммуникативных, когнитивно-функциональных, функционально-семиотических, структурно-семантических и др. Случаи концептуально-стилистической дивергенции в процессе его познания коррелируют с явлениями конвергенции. Это обусловлено как презумпцией функциональной предопределенности языка и двуединой природы языка/речи вообще, отсутствием абсолютной противопоставленности научного и художественного способов познания и освоения действительности, идеей синкретизма лингвистики слова и лингвистики текста и т. п., так и общей тенденцией к интеграции подходов в языковедческих (гуманитарных) исследованиях.
   Так, при изучении основ терминодеривации языка науки релевантной, на наш взгляд, является следующая позиция: «каждый язык можно рассматривать как некий код… который представляет собой не что иное, как нормы литературного языка и который разбивается на ряд субкодов – функциональные стили… Литературный язык – это инвариант общей языковой системы, а функциональные стили – язык художественной литературы, язык газеты, язык научной прозы… – являются вариантами этой общей языковой системы» (Гальперин 1981: 30) (выделено нами. – Л.Б.). Прослеживается когеренция данного понимания аспектов стилистики в классических параметральных дефинициях стилей речи: «…на первый план исследования выступают способы употребления языка и его стилей в разных видах… речи и в разных композиционных системах, вызванных или кодифицированных общественной практикой…» (Виноградов 1963: 14).
   Функциональная система координат, в которой язык выступает как функциональная система единиц, предопределяет формирование «функциональной системности, в том числе стилистической, как системы более высокого порядка (чем многоуровневая система языковых единиц, строй языка), а именно: речевой системности, принцип организации которой основан… на собственно коммуникативных основаниях…» (Кожина 1986: 138).
   Для концепции языка науки перспективна и существенна разработка функционально-семантического категориального аспекта, в частности стилистического.
   Репрезентация аспекта функционирования языка вообще и его разновидностей, по мнению исследователей, позволяет выделить функциональные семантико-стилистические категории, например, «категорию смысловой акцентности», применительно к сфере научного общения рассматриваемую как систему языковых средств различных уровней, «выступающих в научных текстах в функции смыслового акцента и тем самым связанных между собой… функционально-стилистически… что обусловлено задачами коммуникации именно в этой сфере (в научном стиле речи)…» (там же: 141). С.В. Ракитина приходит к выводу о том, что «основу когнитивной деятельности составляет его когнитивный компонент, представляющий предметную область научного текста через денотативные и сигнификативные структуры. В когнитивном пространстве субъекта научного текста денотативные структуры составляют прежде всего научные знания о мире и языке; сигнификативные структуры – знания признаков и свойств денотативного производства, необходимые для деятельности, в том числе дискурсивной. В соответствии с таким подходом язык рассматривается как механизм, участвующий в преобразовании речемыслительной задачи в научный текст, как инструмент закрепления и представления результатов познания. Благодаря этой способности языка субъект познания (учёный), познавая окружающий мир, членит его сообразно структуре своего сознания» (Ракитина 2006: 19) (выделено нами. – Л. Б.). Таким образом, когнитивностъ языка науки эксплицируется и на его терминодеривационную систему, что необходимо учитывать при анализе специфики механизмов и закономерностей терминологической деривации в целом.
   Функциональная парадигма языка как системной целостности предопределяет (и предполагает) функциональность всех его категорий. Без обращения к функциональной сущности нельзя понять ни их значений, ни их употреблений, так как процессы когеренции и взаимной обусловленности элементов (компонетов) языка представляют собой именно функционирование.
   Парадигматические и синтагматические пространства (и свойства) определенным образом коррелируют, в связи с чем возможна экстраполяция феномена функциональности – как субстанции парадигматики – на синтагматику как действующую, динамичную систему.
   Функциональный «каркас» языка составляют свыше 25 его функций (ЛЭС 1990: 565), однако только в 70-80-е гг. XX в. наметилась тенденция рассматривать языковые функции соотносительно с аппаратом их реализации в системе и структуре языка (см.: Халлидей 1978).
   Сложность и противоречивость трактовки функционального подхода в лингвистике и соответствующих выводов (результатов) поддерживаются как традицией рассмотрения лингвистических явлений с позиций именно строя языка, так и неоднозначной интерпретацией концепта «функция» во всей полноте и достаточности его объема (функция как исполнение, осуществление; деятельность; явление; роль, назначение, значение; употребление; проявление сущности; внешнее проявление свойств какого-либо объекта в данной системе отношений; специфическая деятельность и др.) и содержания (семантические, лексические, деривационные стилистические признаки и др.).
   В границах данного концептуального спектра обнаруживается возможность функционально детерминированных трактовок многих понятий (явлений) сферы язык/речь/стиль и в пространстве языка науки.
   Единство аспектов языковых оппозиций репрезентируется на различных уровнях (ярусах) лингвистического анализа, что позволяет соотнести и сблизить позиции статики (онтология, субстанция, система, форма, значение и т. п.) и динамики (функция, проявление, деятельность, выражение, употребление и др.) при исследовании и концептуализации языка науки, или, в широкой трактовке, языка научного стиля изложения.
   Изоморфизм концептов «стиль» и «функциональная разновидность языка» определяет функционирование понятий (терминов) «научный стиль» и «научная речь» как разновидность языка (науки).
   Классификационное категориальное деление в лингвистике частей речи (не языка!) на служебные (сема «служащий для…» – т. е. функциональность) и знаменательные, самостоятельные (сема «обладающий самостоятельным значением», «значение – роль, назначение» = «функция – значение, назначение, роль» (СРЯ, т. 1: 617; т. 4: 587) – т. е. функциональность) опирается в целом на функциональное основание (приоритет функции).
   В данном контексте речь (как целостность, состоящая из частей) может рассматриваться как фундаментальная, первичная функция языка, экзистенция которого обобщенно представляется в двух ипостасях: система (форм) и функция (системы и форм).
   Представляется аргументированной позиция, что «функция языка как научное понятие есть практическое проявление сущности языка, реализация его назначения в системе общественных явлений, специфическое действие языка, обусловленное самой его природой, то, без чего язык не может существовать…» (Аврорин 1975: 34), – в аспекте рассматриваемой проблемы именно речь можно определить как эту функцию.
   Итак, для второго этапа (и для третьего) развития концепции языка науки принципиален вопрос о его принадлежности сфере (предмету) функциональной стилистики (П.Н. Денисов, Р.А. Будагов, О.Д. Митрофанова, М.Н. Кожина, Г.П. Немец, М.С. Чаковская, О.Б. Сиротинина, М.А. Кормильцына и др.) или же континууму специальной лексики (функциональной разновидности общелитературного языка) (В.П. Даниленко, А.В.Суперанская, Н.В. Подольская, Н.В. Васильева, Л. Дрозд, Л.И. Скворцов, И.Н. Волкова и др).
   Учитывая изоморфизм (иногда – синкретизм, идентичность) понятий «язык» и «стиль», не представляется убедительным оперирование понятием «функциональный язык» в противоположность концепту «функциональный стиль», как это отмечается, например, в работах Л. Дрозд (развитие ею идей пражской школы 30-х годов XX века; см.: Б. Гавранек о четырех функциональных языках – Havranek 1929). Отсутствуют, на наш взгляд, достаточные логиколингвистические основания и для дифференциации Л. Дрозд двух функциональных языков на подъязык техники и язык науки (Дрозд 1979): два языка логичнее стратифицировать на языки, а не на подъязык… и язык; к тому же не совсем ясны лингвистические признаки и критерии иерархичной, а не стратификационной противопоставленности и выделимости данных объектов (почему не язык техники или подъязык науки?).
   Контрпозиция по проблеме статуса и предметной отнесенности аспектов языка науки представлена в работах А.В. Суперанской: «…мы полагаем, что разрабатываемая нами теория специальной лексики несовместима с теорией функциональных стилей (последнюю мы не признаем). Специальная лексика – это принадлежность отдельных подъязыков….
   Таким же образом не принимаем мы и положение „о терминологической функции“ слов литературного языка….
   Хотя термин принципиально внеположен стилистике, стилистика научных текстов все же может быть выделена как самостоятельная дисциплина…» (Суперанская, Подольская, Васильева 1989: 67–68).
   Заметим в этой связи, что противопоставляемые понятия не находятся в отношении контрарности, а, наоборот, являются в определенной степени равнозначными, ср.: «специальная» (лексика) – сема «предназначенная исключительно для кого-, чего-л… имеющая особое „назначение…“ (СРЯ, т. IV: 222); „функциональный“ (стиль) – сема „прилаг. к функция в знач. значение, назначение, роль“ (там же: 587); „… зависящий от деятельности, а не от структуры, строения чего-н.“ (ТСРЯ: 846) (выделено нами. – Л.Б.). Думается, между понятиями „функциональный язык“ (Л. Дрозд), „специальная лексика“» (А.В. Суперанская) и т. п. и «функциональный стиль» (в общепринятой трактовке) нет никакого внутреннего противоречия и отношений принципиальной противопоставленности, противоположности: исследователи оперируют изоморфными, взаимно соответствующими, равнозначными концептами, используя для аргументации разные понятийные признаки.
   Определенное совпадение рассматриваемых понятийных сфер опирается на изоморфность, корреляцию терминологических концептов «язык», «стиль», «лексика».
   Термин «лексика» используется «и по отношению к отдельным пластам словарного состава… и для обозначения всех слов, употребленных к.-л. писателем… или в к.-л. одном произведении… В каждом языке лексика дифференцируется стилистически» (Кузнецов 1990: 257–258). Расширительное понимание лексики и как «совокупности слов, связанных со сферой их использования», и как «одного из стилистических пластов в словарном составе языка» (ССЛТ: 160), а также как «словарного состава языка, какого-н. его стиля, сферы…» (ТСРЯ: 316) (отношение подчинения, субординации) и т. п. в целом традиционно для отечественной лингвистики и эксплицирует не контрарность, а иерархичность/стратифицированность лексического и/или стилистического членения языкового континуума. В силу этого существуют коммуникативнолексические синонимы «специальный язык» и «функциональная лексика» («функциональный язык» и «специальная лексика»), обусловленные понятийной близостью определений «специальный», «функциональный», «стилистический».
   Итак, для второго этапа (витка) развития концепции языка науки при всей многоаспектности подходов характерна внутренняя возможность их сближения и интеграции, так как лингвистические стратумы взаимосвязаны и взаимообусловлены, между ними нет неподвижных границ, резких разграничительных линий: это в целом противоречило бы теории и фундаментальному закону развития.
   Для третьего этапа развития концепции языка науки характерны полиаспектное классификационное пространство, многомерность и увеличение числа категориальных характеристик языка научного стиля изложения, коррекция более или менее сформировавшихся представлений о его формально-содержательных, коммуникативно-прагматических параметрах и месте в системе общенационального русского языка.
   Отмечается в этой связи динамичность реализации и эволюционность, иррадиация приоритетных тенденций и позиций первого и второго витков, но уже на качественно ином концептуальном уровне, что обусловливается и происходящей к концу XX столетия сменяемостью (и изменением) лингвофилософской и когнитивной парадигм гуманитарного знания [2 - Подробнее см.: Лингвистика на исходе XX века: итоги и перспективы: Тез. международ. конфер. В 2-х т. М.: Филология, 1995.] как проявлением общих закономерностей развития познания.
   Многомерность классификационных репрезентаций понятия языка науки предполагает на третьем этапе интеграцию логического, когнитивного, гносеологического, семиотического, коммуникативно-прагматического аспектов как приоритетных, с учетом особенностей предыдущих витков развития данной концепции.
   На современном этапе эволюции лингвистического познания адекватное параметрирование и описание языка науки как специфичного явления возможно лишь при таком – интегрированном – подходе, в единстве всех существенных признаков. Это обусловливается особым статусом данного объекта исследования, проявляющегося в его экзистенции как сложного, а не простого, по способу и корреляции связей и характеру организации в систему, а также в полиморфности признаков, свойств и функциональной динамики самого феномена, имеющего бинарную, а не униарную субстанциональность в силу специфичности его генезиса (генерации, порождения): язык науки, в первую очередь, – феномен (продукт и деятельность) языковой личности. В научном тексте «как единице общения находят выражение творческая рефлексия автора, используемые им средства построения текста, экспликация интенций, ориентированных на адресата» (Ракитина 2006:21).
   При антропоцентрическом осмыслении и интерпретации языка науки как способа бытия научного сознания, как средостения человеческой сути неизбежно высвечивается комплекс взаимозависимостей и взаимосвязей иного плана, отражающих роль человеческого (личностного) фактора в языке.
   Думается, пора убрать кавычки у словосочетания «человеческий фактор» в лингвистических работах (см.: Алпатов 1995: 17; Архипов 1995: 31; Николаева 1995: 382 и др.) и в самом прямом смысле учитывать его, особенно в сфере интегративных исследований научной коммуникации, а не противопоставлять систему языка языковой личности.
   Учёные признают: «основные принципы лингвистических исследований с позиций роли человеческого фактора, естественно, укрепившиеся прежде всего в сфере изучения текста и речевой деятельности, оказались плодотворными и в области грамматики» (Архипов 1995: 31) (выделено нами. – Л.Б.).
   Особо отметим совпадение нашей позиции в осмыслении онтологии, статуса, эволюции и принципов презентации языка науки с таким подходом к языку, когда его модель, основанная «на функционально-коммуникативной концепции», представляется как «гибкая объемная динамическая система, в центре которой стоит Человек, как интерпретатор внеязыковой действительности, причем эта интерпретаторская деятельность отражается как в системе самого языка, так и в речевых построениях» (Всеволодова 1995: 108).
   Концептуально-когнитивное пространство языка науки структурировано и организовано; языковые механизмы, определяющие адекватность функционирования всех его уровней, когерентны и имплицитно детерминированы антропоцентрической природой языка в целом. Естественно, научное познание мира (предметно-пространственных и событийно-временных аспектов в их динамической изменчивости), невозможное вне языковой личности, что обусловливает гетерогенность спектра точек зрения на исследуемый объект. Язык науки как специфическое орудие познания предопределяет создание как целостной научной языковой картины мира и ее текстуры, так и субкартин (предметного, атрибутивного, квантитативного, каузального, локально-темпорального и др. миров).
   Итак, возрождение и распространение антропоцентрического подхода в языкознании имеет особую значимость в терминоведческих исследованиях, связанных с проблематикой языка науки во всех аспектах: «…просто оказывается более плодотворным рассматривать развитие науки и познания в целом не как некий монолог разворачивающегося из самого себя аналитического ума, а как диалог – человека с природой и человека с человеком» (Попович 1987: 27). В контексте изучения основ терминологической деривации языка науки данный принцип может рассматриваться как один из главнейших: системы терминов как субстанциональная, материальная основа языка научного стиля изложения не даны априори – их создают: «создать – путем творческих усилий и труда дать существование чему-л….» (СРЯ, т. 4: 183); образуют в результате специфических терминотворческих, терминообразовательных актов субъекты научного познания (поиска) в целях обеспечения материального оформления мыслей, репрезентации и обмена интеллективной информацией между членами социума: «термины не образуются в собственном смысле этого слова, а „создаются“, „творятся“, „придумываются“ (Хаютин 1972: 55). Интерпретация терминообразования в антропологической, когнитивно-креативной и семиотической системе координат позволяет квалифицировать эту процессуальность как творческую, сознательную, целеустремленную мыслительную, духовную деятельность.
   Синкретизм мыслительного и речевого актов осмысляется как деривационный (в широком контексте), текстообразующий процесс, продуцирующий терминологическую ткань научной прозы, в которой неизбежно – и закономерно – отражается своеобразие индивидуального или коллективного „я“, являющегося ее творцом и создателем.
   Такой подход позволяет принципиально по-иному трактовать системность и функциональность терминологической деривации (и терминов) в теоретическом пространстве концепции научной языковой картины мира с позиций принципа антропоцентризма – в противоположность существующим почти на всех этапах развития терминоведения тенденциям анализа континуума специальной лексики и терминосистем в русле их механистического „препарирования“ отдельно, изолированно, вне языковой – творящей – личности. Именно в таком – безличностном – ракурсе актуальны и правомерны призывы к униации, упорядочению, стандартизации, нормализации и т. п. (систем) терминов; требования их моносемии, полнозначности, отсутствия синонимии, неэмоциональности, экспрессивно-стилистической стерильности и т. п.
   Это существенно, например, при разработке и создании ГОСТов, нормативных спецификаций, номенклатурных списков (справочников), стандартов на термины, информационных тезаурусов, систем и т. д. (прикладной, практический аспект), когда данные терминологические единицы являются результатом элиминации, экстрагирования из сферы их жизнедеятельности (бытия) – языка науки как системы систем.
   В то же время при этом происходит как бы транспонирование (переход) совокупностей терминов от автора, языковой личности-творца к языковой личности(-ям) – интерпретатору, что косвенно влияет на объективность, адекватность и эволюционность концептуализации терминосистем, их свойств, признаков, функций ввиду несовпадения интеллектуально-личностных, когнитивно-мыслительных и др. способов и форм восприятия и рефлексии действительности у „я“-творца и „я“-интерпретатора.
   „Обезличенные“ требования к языку науки как к многоуровневой целостности несовместимы с его субстанцией, сущностью, статусом и приводят к нивелированию (а возможно, и уничтожению) индивидуально-творческого аспекта его генезиса и специфичности, что отрицательно сказывается на тенденциях и перспективах его развития и совершенствования. Вот как оценивает, например, требование моносемии в языке науки Р.А. Будагов: „…принцип „одно слово – одно значение“ для любого естественного языка – это не только не идеал, но гибель языка: превращение его в средство, совершенно не способное быть „непосредственной действительностью мысли““ (Будагов 1989: 49).
   В защиту полисемии в языке научного стиля изложения выступают не только лингвисты, но и ученые – представители физико-математических, биологических, медицинских и др. наук (творцы), что особенно показательно. Так, видный американский специалист по компьютерной технике М. Таубе считает: „если бы каждое слово имело только одно значение и каждое его значение выражалось бы только одним словом, было бы невозможно описать словами, что любое данное слово означает“ (Таубе 1964: 39).
   Противоположные взгляды на проблему довольно часто высказываются лингвистами (позиция интерпретатора): „наиболее существенными признаками термина являются: социально регламентированная, точно ограниченная сфера применения и точное соотношение слова и вещи (или явления). Субъективные реакции, отраженные в каждом слове обыденной речи, чужды термину – термин внеэмоционален и объективен. Термин не индивидуален, а социален…“ (Реформатский 1986: 165).
   Думается, более пластична и объективна следующая позиция, релевантная для параметрирования языка науки в целом: „…подлинно большие ученые, в том числе, разумеется, и физики, и математики… всем своим творчеством доказывали противоположное – единство ресурсов языка в самом стиле научного изложения.
   Разумеется, эмоциональность эмоциональности рознь. Хорошо написанный учебник по физике эмоционален иначе, чем учебник по истории или литературе. Но если учебник по физике создан талантливым физиком и с увлечением, то всякий тонкий ценитель характера изложения материала не пройдет мимо если не внешней, то внутренней эмоциональности изложения. В самой простоте и ясности можно обнаружить подобную внутреннюю эмоциональность изложения“ (Будагов 1989: 53). С позиций антропоцентризма выступает Р.А. Будагов против интерпретации стиля научного изложения как имеющего „антиэмоциональный“ характер, против ограничения „понятия языковой эмоциональности рамками лишь стиля художественной литературы“ (там же: 52).
   Отмечающаяся в научной литературе гетерогенность трактовок сегментных единиц понятийного пространства языка науки обусловливается как интра-, так и экстралингвистическими факторами, избираемым подходом и приоритетными принципами исследования; ориентацией при анализе на термин – член языка (макрохарактеристика) или на термин – член терминологии (микрохарактеристика) (Реформатский 1986: 166); ролью и компетенцией творца – или ролью интерпретатора и т. д.
   Подчеркнём, что „терминология и терминотворчество – такие области языка, в которых… сталкиваются вкусы и интересы профессионалов – специалистов, языковедов и… ревнителей чистоты и точности словоупотребления… здесь требуются совместные действия и единство позиций языковедов и специалистов отдельных отраслей науки и техники. К сожалению, ни о каком единстве пока, по-видимому, не может быть и речи…
   Оценка… терминов проводится с разных позиций и обращена к разнородным явлениям“ (Скворцов 1971: 228).
   Итак, третий этап развития концепции языка науки характеризуется как значительной переориентацией, переосмыслением принципиальных основ (позиций) первого и второго витков, так и их дальнейшим развитием, коррекцией в инновационном плане, с учетом реальности новой парадигмы гуманитарного знания.
   Единство коммуникативно-прагматического и антропологического подходов постулируется многими лингвистами. „Соссюровская проекция языка на шахматную доску и уподобление знаков шахматным фигурам, правила движения которых предопределены их значимостями, оставляют в тени игроков. Перефокусировка внимания исследователя с шахматной доски на игроков выявляет иное направление в изучении языка, прагматическое, ставшее приоритетным в наши дни. Отношения не между шахматными фигурами, а играющими… интенции говорящего и интерпретационные возможности слушающего в их совместной речевой деятельности – объект современной лингвистики“ (Чернейко 1995: 550) (выделено нами. – Л.Б.).
   Проблема прагматической аспектуальности языка науки внутренне связана с аспектами прагматики метаязыковых образований, что латентно проецируется на терминообразовательную систему научного континуума и задает ее функционально-структурную перспективу, механизмы регуляции и саморазвития, параметральность производного как формы/функции производящего, обеспечивающей кодификацию наличия и общезначимость тех его понятийно-деривационных свойств, которые определяют условия функционирования дериватов при актуализации схем деривационного „высказывания“ в соответствующей ситуации (контексте, условиях) научной коммуникации.
   Исследование прагматики языка науки и метаязыка определяется нами как эффективный способ (путь) совершенствования научного стиля языкового общения, что создает основу для продуцирования соответствующей стратификационной системы, отражающей субстанциональную сущность метаязыка и метаязыковую субстанциональность нелингвистической терминологии (например, генетики, вирусологии, экологии бактерий, биологии, гистологии, химии и т. д.), терминообразовательного яруса языка науки в целом.
   Отмечается, что прагматика „в значительной степени отвечает требованиям принципа деятельности, и ее появление означает переход лингвистических устремлений в русло новой исследовательской парадигмы… Становление прагматики, вероятно, еще не завершилось. Остается немало дискуссионных вопросов… Это и вопросы об отношении прагматики и стилистики… Это, далее, вопросы, касающиеся понятия языковой личности“ (Сусов 1995: 487–488), а также языки науки и аспектов терминологической деривации (дериватологии).
   Видение дифференцированности, спектральности феномена коммуникации порождает широкий прагматический диапазон анализа коммуникативной функции языка (и языка науки) в аспекте гносеологических, когнитивных, этических, эмоционально-психических, эстетических, ментальных, интенциональных и др. практически значимых отношений носителя языка к языку (науки). Актуально осмысление двуплановости модуса бытия языка науки как целостности – его системной представленности и речевой репрезентации: язык актуализирует явления и свойства, заложенные в нем или имманентно присущие ему.
   В таком контексте коммуникативность как онтологическое свойство языка науки определяется через способность к передаче информации, сообщений, однако этот процесс возникает лишь в рамках какого-либо социума. Отношение „язык – социум“ (как совокупность индивидов), являясь важным методологическим основанием, подчеркивает необходимость включения в амплитуду исследований терминологической деривации языка науки аспекта не абстрактной языковой личности, а языковой личности-ученого, субъекта науки как особой сферы деятельности по выработке и теоретической систематизации объективных знаний о действительности, связанной с описанием, объяснением, прогнозированием изучаемых процессов, свойств и явлений. С учетом этого язык науки как „смысловое профессиональное общение“, реализующееся в особой лингвистической и социальной плоскости (Денисов 1993: 149), возможно трактовать и как личностную ауторефлексию, связанную с нормализаторской, кодификаторской, интеллектуализаторской и др. интенциями. Как признаёт С.В. Ракитина, „применение принципов когнитивно-дискурсивной парадигмы к научному тексту позволяет представить его как результат воображаемого (виртуального) коммуникативного акта, в котором проявляются особенности концептосеры личности учёного“ (2006: 25). В настоящее время актуально изучение проблем языкового онтогенеза в ракурсе формирования языковой личности с позиций бинарного подхода: 1) от психологии языка и речи – психолингвистического; 2) от научения языку – лингводидактического. „Третий же – от языка художественной литературы – … остается практически неразработанным“ (Базжина 1995: 36).
   Добавим, что о возможности четвертого подхода – от языка научной литературы, языка науки – пока даже не упоминается, хотя его необходимость и перспективность обусловлена не только интра-, но и экстралингвистической реальностью: „если раньше вопросы выбора и применения терминов касались в основном ученых и специалистов, то наступающая компьютеризация всех областей человеческой деятельности заставляет все большее число людей сталкиваться с проблемами специальной лексики, составляющей подавляющее большинство слов современных языков“ (Гринёв 1996: 5).
   Констатация информационного взрыва и его иррадиации, развитие теории информации, теории информационной цивилизации; расширение зон информационно-терминологического обслуживания (например, обучения, редактирования, перевода и др.), а также перманентные процессы дифференциации научного континуума и рождение новых наук, отраслей, дисциплин; разработка и создание систем искусственного интеллекта и машинной переработки знаний и многие другие факторы отражают качественно иной – более высокий – статус науки (как когнитивно-социальной системы) в конце XX века и ее непосредственное трансформационное воздействие на все сферы общественной жизни (социосферы), ее уникальную роль как проводника и транслятора инновационных идей и технологий, главного орудия социальной памяти нации и воплощения результатов научно-технического прогресса.
   В этом контексте актуализирующим, репрезентирующим началом, своего рода общим знаменателем данных утилитарно-интеллектуальных стратумов, интеллективным „метасубъектом“ и выступает язык науки, непосредственно вплетенный в производственно-духовную коммуникацию людей.
   Потребность в обмене все возрастающей научной информацией диктует необходимость развития, совершенствования, оптимизации языка научного общения, являющегося основой общечеловеческой языковой интеграции, поскольку „процесс интеграции/дезинтеграции является основной движущей силой любого развития“ (Миньяр-Белоручева 1994: 125).
   В условиях меняющегося информационно-интеллектуального жизненного пространства, в рамках эпохи третьей „техно-лингвистической революции“… эпохи автоматизации форм коммуникации в обществе» (Бокадорова, Ору 1995: 62), современная языковая личность, выполняющая множество социальных ролей, объективно вынуждена в той или иной мере овладевать языком науки для заполнения образующихся концептуально-гносеологических ниш и для адекватной адаптации к новой реальности бытия.
   С учетом изложенных оснований изучение языкового онтогенеза в аспекте формирования языковой личности и с позиций подхода от языка науки, языка научного общения – лингвокогнитивного, лингвогносеологического – представляется нам актуальным и перспективным во многих отношениях.
   Коммуникативно-прагматический и семиотический аспекты исследования феномена языка науки также когеренты и объединены принципом антропоцентризма. В этой связи человек как языковая личность, располагающая установкой, намерениями (интенциональностью), явными и скрытыми целями (иллокуциями, «иллокутивными силами», по Дж. Остину), тактикой и правилами научной коммуникации, пресуппозициями, обусловливающими в комплексе достижение эффекта перлокутивности и адекватности локуции, может интерпретироваться в плоскости его рефлективной способности, указывающей способ дальнейшего языкового освоения мира (науки), в том числе и мира речевых произведений (язык науки, язык научного стиля изложения).
   «Именно в дискурсивном взаимодействии человек вступает в контакт с миром и включается во взаимосвязи с другими людьми. В дискурсивном взаимодействии одна личность обращается к другой и дискурс становится значащим посредником, в котором личность реализуется… Личность нуждается в системе обозначений, в которой она существует… и именно в ней утверждает собственную реальность… Знаки интерпретируются и используются для проявления и самоопределения личности – и эти каскады сообщений должны быть поделены на составляющие элементы и проанализированы с точки зрения внутренних значений и качественных связей между ними» (Перинбаньягам 1990: 66–67). Данная трактовка в лингвофилософском плане созвучна интегративной концепции языка науки, отражая прагматичность и коммуникативность знака языка и релевантность семиотического аспекта разработки основ терминологической деривации языка науки: «но так как ничто нельзя изучать без знаков, обозначающих объекты в изучаемой области, то и при изучении языка науки приходится использовать знаки, указывающие на знаки… Многим сейчас стало ясно, что человек – в том числе человек науки – должен освободить себя от сплетенной им самим паутины слов и что язык – в том числе язык науки – остро нуждается в очищении, упрощении и упорядочении» (Моррис 1983: 39).
   Знаковая и метаязыковая субстанциональность термина как материального субстрата языка науки предполагает неординарность прагматики и специфичность деривационных аспектов в процессе реализации метаязыковых образований.
   При анализе параметров деривационного пространства языка науки принципиально положение о том, что «язык, репрезентирующий понятие, которое обозначается текстом, тоже гносеологичен… коммуникативен. Будучи кодифицированно репрезентативным, гносеологичным, он в то же время является средством обеспечения общения, он способен нести информацию и способствовать человеку в обмене информацией» (Немец 1993: 95). Синергетизм (синергизм) антропологического и семиотического измерений феномена языка науки и его деривации дает основания интерпретировать семиотический процесс как «деятельность по организации знаков», которая осуществляется в актах, «инициированных мыслящим существом во множестве других процессов. Поскольку не существует познания, не детерминированного предшествующим познанием, то отсюда следует, что мышление есть длящийся знаковый процесс. В свете сказанного формирование знаков и их трансформацию нужно считать сознательной деятельностью» (Перинбаньягам 1990: 83).
   Когнитивно-эпистемическая установка научной ситуации общения, скорректированная экспликацией процессуальной, интеракциональной природы научного текста/дискурса – как продукта, результата познавательной деятельности языковой личности, – предполагает выявление также имплицитных компонентов, тенденций (интуиция, интроспекция, рефлексия, терминологическая иодтекстуальиость и др.) в коммуникации, детерминированных прагматико-функциональными, личностно-ролевыми, конвенционально-субъективными и др. факторами.
   Феномен научной коммуникации характеризуется свойствами и признаками интертекстуальности, интеробъективности, диа/полилогичности в эксплицитной или имплицитной форме; адресностью: 1) интерсубъективной – как коммуникативно-прагматической направленностью кванта информации на коммуниканта-реципиента и 2) интертекстуальной, интеринформационной – как концептуально-прагматической корреляцией информационного кванта (блока, текста) с другими. «Эти действия уникальны и индивидуальны и выражают „Я“-личность, какой бы коллективный и общепринятый язык ни использовался» (Перинбаньягам 1990: 70).
   Отметим осознание приоритетности не только роли отправителя и получателя (реципиента) научной информации, но и ее продуцента, создателя, коммуниканта-дериватора, актуализирующего терминотворческие интенции, причем возможна как коммуникативная дистрибуция ролей, так и их инвертированность, обусловленные перманентностью познавательно-информационного процесса в целом, меняющимися условиями и контекстом научной коммуникации, влияющими на выбор (селекцию) адекватных средств из общего деривационного фонда (в аспекте конвенционализма и свободы выбора в их интегративности).
   Именно эти субъекты научной коммуникации (в самом широком смысле) обеспечивают и реализуют продуцирование, перцепцию, экспланаторность, понимание, запоминание, репродуцирование, деривацию и другие когнитивно-прагматические операции.
   Язык науки в семиотическом «преломлении» может интерпретироваться в этой связи как «любая межсубъектная совокупность знаковых средств, употребление которых определено синтаксическими, семантическими и прагматическими правилами», тогда «языковой знак употребляется в сочетании с другими знаками – членами некоторой социальной группы; язык – это социальная система знаков, опосредующая реакции членов коллектива по отношению друг к другу и к их окружению» (Моррис 1983: 67–68).
   Аксиологичность семиотической теории Пирса для концепции языка науки в целом заключается в попытке объяснения и демонстрации познавательного процесса конденсации и передачи научных знаний как особой схемы (реакции) коммуникативной деятельности. По мнению Пирса, в качестве партнеров в диалоге выступают либо члены общины (группы), либо «последовательные состояния (стадии) разума некоторой личности» (Парментьер 1990: 25).
   Релевантность семиотического подхода к исследованию языков специальных наук, аспектов деривационной коммуникации, деривационной системы языка научного континуума констатируется в единстве с антропологическим: «…бесспорен тот факт, что всякая наука должна воплотить свои результаты в знаки языка. Следовательно, ученый должен быть столь же тщательным в обращении со своим орудием – языком, как и при конструировании приборов или проведении наблюдений…Конкретный анализ основных терминов и проблем в тех или иных науках покажет специалистам значение семиотики гораздо более эффективно, чем самое длинное абстрактное рассуждение» (Моррис 1983: 86–87). Это определяется тем, что, с точки зрения Пирса, личность может мыслить только знаками, и каждая мысль является познаваемой, то есть обозначаемой и воспринимаемой; личность также должна быть познаваемой, обозначаемой и понимаемой. «Знак, таким образом, является билатеральным: он связывает обозначающее и обозначаемое, т. е. форму выражения понятия в сознании субъекта, с одной стороны, и его сознание – с другой, через означивание. Такова бесконечная диалектика знаков и их интерпретантов, в которой знаки становятся сущностью духовного мира личности» (Перинбаньягам 1990: 74) (выделено нами. – Л.Б.).
   Следует отметить высокий, но «невостребованный» потенциал семиотической трактовки личности как текста, определяемого «как упорядочение знаков в макси-знак, что составляет особенность мыслительного процесса индивида. Личность получает от других, а также продуцирует сама именно организацию знаков» (там же: 76), – особенно при экстраполяции такого понимания на сферу языка науки и аспекты его деривационного изменения и организации.
   Итак, аспектуальность языка науки многогранна: она связана с проблемой взаимодействия мышления, действительности и языка и с тем, как инкорпорируется языковое содержание в концептуальную картину мира; с корреляцией концептуальных схем и адекватностью языковой картины мира социальной личности; с поликоординацией и динамикой взаимоотношений категорий: языковая личность, язык, речь, коммуникация, термин, языковой знак, слово, система, функция, структура, модель, текст, дискурс, интегральность и др.; с когнитивно-гносеологическими, деривационными, метаязыковыми, семиотическими, прагматическими единицами измерений конституирующих свойств и признаков научного континуума при общей тенденции к интеграции, обобщению представлений о языке науки с локальных точек зрения.
   Примат антропоцентризма позволяет в этом контексте высветить перспективность фокусирования внимания на языковой личности и ее коммуникативно-прагматической полиипостаси (адресант, реципиент, творец; интерпретатор, интерпретант, соинтерпретант, по Пирсу; коммуникант, продуцент, отправитель (информации), пользователь, адресат, пишущий/читающий; говорящий/слушающий и т. п.), так как каждая ситуация (контекст) имеет своих коммуникантов и определяет варьирование, инверсию, активизацию/ослабление их конкретной роли.
   Тезис «личность есть процесс» (Blumer 1968: 62) когерентен её осмыслению как «ассамблеи знаков согласованного текста», так как «формируя свое „Я“, человек… выписывает себя как текст, обращая внимание на все нюансы значения знаков. Вовлекаясь в дискурсивные акты, личность участвует и в формировании личностей окружающих» (Перинбаньягам 1990: 79–81).
   С.В. Ракитина считает, что «необходимым условием осуществления познания является интеллектуальная коммуникация, осуществляемая через текст (реализующий относительно законченный фрагмент познавательного процесса) и основанная на взаимопонимании адресанта и адресата» (2006: 88).
   Лингвопрагматический подход к пониманию природы и функционирования языка науки, опирающийся на полиаспектность его субстанции и актуализаций, способствует имплицитному смещению – с тенденцией к экспликации – акцента на фактор «отражённой» субактивности (адресата, интерпретатора, получателя и др.), конативности (ориентация на адресата). Это позволяет в иной плоскости дифференцировать языкотворческий, терминотворческий процесс, деривационный путь (способ) создания метаязыковых образований: прежде чем выбрать из языкового континуума то или иное средство (любого уровня), субъект языка науки как бы осуществляет «эмпатическое» прогнозирование адекватности его восприятия и понимания другим коммуникантом (группой, социумом и т. п.).
   В этом отношении показательна концепция Е.В. Сидорова, принимаемая нами и экстраполируемая в ключевых зонах на язык науки (в единстве многообразия возможностей его интерпретации – как дискурс, текст, функциональный стиль, знаковая информационная система и т. д.): «… весьма обещающим… может стать вариант развития лингвопрагматики по линии синтеза субъективности отправителя и субъективности адресата в единый и совокупно действующий фактор… как принцип совокупной бинарности коммуникации…
   В свете… принципа совокупной бинарности отдельный акт речевой коммуникации… предстаёт в виде трехчленной системы „деятельность отправителя – текст – деятельность адресата“… Текст в основной тенденции создается по законам языка… отправителя с максимально возможным приближением к языку… адресата.
   …Следует принять… допущение, что функция (назначение) языка состоит… в универсально-знаковой координации деятельностей людей через их коммуникативную деятельность.
   В свете принципа совокупной бинарности различные аспекты языка… получают общее причинное объяснение: возникновение языка есть ответ на сформировавшуюся потребность знаковой координации деятельностей в создающемся социуме… Отдельная словоформа текста есть более или менее необходимый элемент высказывания как модели – программы знаковой координации… и одновременно микроэлемент соответственно понимаемой системы текста в целом» (Сидоров 1995: 470–471).
   Язык науки, или язык научного стиля изложения, функционально ориентирован и служит для удовлетворения социальных, когнитивных, гносеологических, коммуникативно-прагматических потребностей личности/социума в создании, коррекции, хранении, фиксации, передаче, распространении научно значимой информации, научных идей, гипотез, теорий, концептуальных инноваций и т. п. Важнейшим условием адекватного, полноценного научного общения является максимальное соответствие и когеренция интеллективно-метаязыковых систем субъектов данной коммуникации (деятельности). Как отмечает Р.С. Аликаев, «термин „язык науки“ означает целую специфическую систему грамматических и семантических средств выражения, знаковых единиц, которые составляют ядро и периферию научного стиля» (Аликаев 1999: 45).
   Исследование аспектов терминологической деривации научной прозы неотделимо от изучения принципов, тактики и стратегии научного поиска: «изучая языковое воплощение замысла ученого, мы тем самым глубже и полнее осознаем науку как сферу интеллектуального организованной социальной действительности…» (Разинкина 1978: 13).
   С другой стороны, если «учёный в своих статьях и монографиях… обращается к той или иной степени метасемиотически окрашенной форме речи, то этот учёный становится не просто специалистом в узкой области знания, а человеком, который… обнаруживает способность придавать конкретным, логическим, собственно научным сведениям форму особого рода словесного творчества» (Чаковская 1990: 12).
   И сегодня современная лингвистика не дает (и не имеет!) однозначного понимания, определения языка науки, и его системные, функциональные, формально-содержательные, коммуникативно-прагматические, деривационные и иные параметральные дефиниции остаются предметом дискуссий или вообще не представлены в лингвистической парадигме.
   Отсутствие отдельной словарной статьи «язык науки» и его описания во всех фундаментальных филологических, академических, энциклопедических и др. лексикографических источниках («Лингвистический энциклопедический словарь», «Словарь-справочник лингвистических терминов», «Советский энциклопедический словарь», «Учебный словарь сочетаемости слов русского языка», «Русско-белорусский словарь лингвистических терминов», «Философский словарь», «Толковый словарь русского языка» С.И. Ожегова и Н.Ю. Шведовой и др.) свидетельствует, что данный феномен никогда не был предметом глубокого изучения и анализа его составляющих.
   Игнорирование факта экзистенции языка науки, или языка научного стиля изложения, в лингвистической реальности косвенным образом обнаруживается и в том, что только в «Русской грамматике» (1980 г.), по сравнению с Грамматикой-52, Грамматикой-70, впервые упоминается о специальном обследовании научной и научно-популярной литературы, наряду с художественной литературой, в качестве лишь фактического материала для полноты презентации грамматического строя русского языка, адекватности формулировок правил и стилистических характеристик. Думается, в новых версиях нормативного описания грамматического строя современного русского литературного языка, в грамматике нового – четвертого – филологического «поколения» феномен языка науки как объект специального лингвистического рассмотрения должен, наконец, занять полагающееся ему место в качестве равноправного, как и язык художественной литературы, конституента (стратума, континуума) общенационального русского языка.
   Неразработанность аспектов исследования и презентации понятия и субстанции языка науки в современном языкознании подтверждается также многими частными «не»: так, в «Лингвистическом энциклопедическом словаре», призванном, по мысли его составителей, «…осветить достижения отечественной и зарубежной лингвистики с позиций современной концепции языка…», отразить «современные научные знания о языке и в соответствии с этим воссоздать определённый современный „образ языка“ – как системы, служащей важнейшим средством человеческого общения» (ЛЭС 1990: 5), понятию язык художественной литературы посвящена подробная словарная статья, разработанная Ю.С. Степановым (с. 608–609), а язык науки, язык научной литературы не только не представлен словарной статьёй, но и сам этот термин только упоминается (не дефинируется) в ЛЭС один раз – при описании логического направления в языкознании (с. 275).
   В «Словаре-справочнике лингвистических терминов» в статье «Стилистика» также говорится о стилистике художественной литературы, но не научной (CCЛT: 467–468); при классификации стилей речи (статья «Стиль речи») выделен как единица её письменной разновидности «художественно-беллетристический стиль (язык художественной литературы)» (там же: 469), а научный стиль не представлен.
   В «Советском энциклопедическом словаре» вообще не зафиксированы разделы и понятия «язык науки», «речь научная»; в то же время в отдельной словарной статье – «Речь художественная» – параметрируется реализация эстетической, поэтической функции языка (СЭС: 1124; 1580); аналогичная ситуация отмечается и в ряде других нормативных изданий, словарей, справочников.
   В то же время в современных лексикографических источниках по философии, эзотерике, в других справочниках (в том числе электронных) нефилологического характера словарная статья «Язык науки» существует; язык науки определяется как система понятий, знаков, символов, создаваемая и используемая той или иной областью научного познания для получения, выражения, обработки, хранения и применения знаний. В качестве специального языка конкретных наук обычно используется некоторый фрагмент естественного языка, обогащенный дополнительными знаками и символами. Язык науки отличается точностью и ясностью своих выражений. Даже те понятия, которые заимствуются наукой из повседневного языка, напр., «сила», «скорость», «тяжесть», «звезда», «стоимость» и т. п., получают гораздо более точное и порой даже парадоксальное с т. зр. здравого смысла значение. Если на первом этапе своего развития наука в основном пользуется понятиями естественного языка, то по мере более глубокого проникновения в предмет исследования появляются теории, вводящие совершенно новые термины, относящиеся к абстрактным, идеализированным объектам, к новым открываемым явлениям, их свойствам и связям. Таковы, напр., названия элементарных частиц, их свойств и взаимосвязей; химических элементов; понятия электродинамики и т. д. В целом язык науки возникает и развивается как орудие познания определенной области явлений, и его специфика определяется как особенностями изучаемой области, так и методами ее познания.
   Язык науки должен, по мнению исследователей, избегать многозначности терминов; расплывчатости и неопределенности их содержания; двусмысленности выражений; семантической замкнутости и т. п. Это обеспечивает ясность, точность и понятность научного языка.
   B.Л. Николаева и B.Л. Гавеля в статье «Консолидированные аспекты в современном языке науки» пишут о том, что одним из важнейших средств, с помощью которых происходит формирование массива знаний, является непрерывно эволюционирующий язык, а эволюция языка в какой-то мере связана со стилевыми преобразованиями в науках, которые в какой-то мере определили облик ХХ-го века – физике, генетике, социологии и др. В XX веке происходила смена стилей научного мышления.
   Попытки найти источник различия в развитии и формировании разных наук привели Т. Куна к осознанию того, что впоследствии было охарактеризовано им как «парадигма», под которой во всем мире сегодня подразумеваются признанные всеми научные достижения, которые в течение определенного времени дают научному сообществу модель постановки проблем и их решений. Это сопровождается введением в язык науки совершенно новых слов, требующих ревизии прежних представлений и определений, поэтому рост информационных массивов в науке представляет собой не только количественный процесс, сопровождаясь перестройкой структуры научного языка, «дома духа», как его определил философ М. Хайдеггер. Язык науки, по справедливому утверждению исследователей, не может существовать отдельно от самого социального процесса. Например, старославянский в качестве языка церковной проповеди вплетен в «язык индивида» и «язык народа» как некую константу национальной культуры. Если пойти дальше в область смыслов, то надо признать, что язык – это и «дом логики», и «дом философии», и «дом познания».
   В 1990 году в «Лингвистическом энциклопедическом словаре» в соответствующей статье было дано определение языка в его двух взаимосвязанных значениях: а) язык вообще как определенный массив знаковых систем; и б) язык конкретики – этнический или «идиоэтнический» как реально существующая знаковая система, используемая постоянно и бытийно в обществе в конкретное время и в конкретном социальном пространстве. Отсюда, по мнению В.Л. Николаевой и B.Л. Гавеля, и вытекает функциональное понимание языка: с одной стороны, это – абстрактное представление о присущем человечеству средстве коммуникации, с другой – это многочисленные реализации бытийной коммуникации вообще.
   Для языка науки важным в этом определении является то, что язык является естественно возникающей семиотической (знаковой) системой, обладающей свойством социальной значимости, и в этом смысле существующей не для отдельного индивида, а для определенного общества. Это его существование должно иметь объективное свойство, суть которого состоит в том, что все конструкции языка содержательно совпадают с сущностью, к которой ведет заранее планируемое действие. При этом надо помнить, что знаковая система имеет естественные ограничения, связанные с её функциями и используемым субстанциональным (звуковым) сигнальным материалом.
   Для языка современной науки существенным является утверждение датского структуралиста В. Брендаля, что в функционировании языка (в том числе и языке науки) воспроизводит себя некая статистическая закономерность, что вновь появляющиеся понятия и слова не создают чего-нибудь абсолютно нового, так как они весьма незначительны по отношению к общему массиву. Новые парадигмы выражаются с помощью комбинаций из идеального набора возможностей, содержащихся в сложившемся массиве слов и их смысловых периодов.
   Научная революция, предъявляя повышенные требования к языку, представляет собой некоторый пучок, или «разброс», возможностей языка, тем не менее, подчиняющийся статистическим закономерностям – формообразований из того материала, который редко создается заново под новую парадигму. Кроме того, даже для языка науки существует известное ограничение против массового введения в обиход новых аналоговых систем, так как массовое введение новых понятий затрудняет понимание. Поэтому более продуктивным путем, особенно для языка науки, является поиск аналогов с уже имеющейся терминологией, тем более что этот путь реализует интернациональное свойство науки – её непрерывную преемственность.
   Язык современной науки тяготеет к унификации, когда открытые сущности обобщаются с помощью слов любого национального языка и имеют звуковую идентификацию в любом другом языке.
   Совокупность отношений между элементами системы образуют его структуру, то есть можно говорить о структуре системы. В этом смысле целесообразно говорить и о создании структуры языка науки.
   Ядро языковой системы образуют предельные единицы языка и связывающие их функции – это аллофоны, морфы, слова, словосочетания, фонемы (предложения), морфемы, структурные схемы предложений. Наука в своих языковых потребностях находится внутри этого сложного процесса, так как выстраивает сложную систему сущностей по экспоненте возрастающей абстракции (см.: Николаева, Гавеля).
   Проанализированный материал даёт основания констатировать, что к настоящему этапу эволюции лингвистического познания противоречие между масштабностью и разнообразием речеупотребления и речевых пространств, ареалов функционирования, жизнедеятельности когерентных концептов «язык науки», «научная речь», «язык научной литературы» и т. д. (сфера функционирования: монографии, учебники, статьи, рефераты и т. п.), отражающих не всегда отчетливо концептуализированную исследовательскую позицию, – и ограниченностью, минимальностью их презентации (и описания) в инвентаризационно-кодификационных, нормативных изданиях, конденсирующих и систематизирующих языковые факты (сфера фиксации: словари, энциклопедии, тезаурусы, справочники и т. п.), – достигло своего пика.
   К отмеченным ранее причинам такого положения следует добавить исторически детерминированную обусловленность и традиционность рассмотрения аспектов языка науки (преимущественно логики и математики) в рамках логико-философских направлений (течений, концепций), изучающих язык в его отношении к мышлению и значению (примат гносеологии); например, работы представителей аналитической философии, или философии анализа: Г. Фреге, Б. Рассела, Л. Витгенштейна, Р. Карнапа, X. Райхенбаха и др., – через логический анализ языка науки определяют границы истинного знания (коррекция, дистрибуция направленности анализа от языка – на науку), отражают попытки глобальной формализации языка науки.
   С другой стороны, дифференцированность и логико-концептуальная асимметричность разработки и представленности понятийных сфер языка науки (индекс – ) и языка художественной литературы (индекс +) как крайних членов имплицитной лингвистической оппозиции детерминируются разнопорядковостью, контрарностью самих понятий «наука» и «литература».
   Так, в философской трактовке наука определяется как сфера человеческой деятельности, как одна из форм общественного сознания; она «включает как деятельность по получению нового знания, так и ее результат – сумму знаний, лежащих в основе научной картины мира. Непосредственные цели – описание, объяснение и предсказание процесса и явлений действительности, составляющих предмет её изучения, на основе открываемых ею законов» (СЭС: 866).
   Под литературой в первую очередь понимается «вся совокупность… произведений того или другого народа, эпохи…» (СРЯ, т. 2: 188); «произведения письменности, имеющие общественное значение (например, художественная литература, научная литература…)» (СЭС: 717). Художественная литература как «вид искусства возникает на почве устно-поэтического народного творчества путем осознания роли личности в историческом процессе», она «хранит, накапливает и передаёт от поколения к поколению эстетические, нравственные, философские, социальные ценности» (там же); ее отличительной чертой как вида искусства является «создание художественных образов при помощи слова, языка» (СРЯ, т. 2: 188).
   Несмотря на то, что буквальное значение слова «наука» – «знание», не всякое знание может рассматриваться как научное. Раскрывая объективные законы явлений, наука выражает их в абстрактных понятиях и схемах, строго соответствующих фактам действительности. «В этом отличие науки от познания в искусстве, которое выражает познанное в конкретных художественных образах, допускающих возможность фантазии, вымысла и т. п.» (КСФ: 201).
   Как вид деятельности и социальный институт наука сама себя изучает с помощью комплекса дисциплин (история и логика науки, психология научного творчества, социология знания и т. д.) В настоящее время активно развивается философия науки, исследующая общие характеристики научно-познавательной деятельности, структуру и динамику знания, его социокультурную детерминированность, логикометодологические аспекты и т. п.
   Особенности научного познания как процесса обусловлены теми целями, которые наука ставит перед собой, в первую очередь – это производство нового истинного знания. К особенностям научного познания можно отнести объективную истинность, логическую обоснованность, системность, эссенциальность (т. е. направленность на постижение сущности изучаемого объекта), опережение практики, общезначимость (для научного знания не существует национальных, сословных, конфессиональных границ), наличие специфического языка науки и научных средств (приборы, инструменты, препараты, материалы и т. д.). С развитием науки формируется её язык, отражающий сущность и динамику научных истин.
   Дифференцированность конституирующих признаков данных концептов, их интенсионалов выражается и в различии форм мировоззренческой представленности (ориентации) в панораме общественного бытия, в усилении влияния, например, философии (течения) сциентизма (лат. scientia— знание, наука), рассматривающего науку и её достижения в качестве приоритетного фактора прогресса в истории и средства решений общественных, социальных проблем.
   По признанию С.П. Поздневой, науке принадлежит особая функция в духовном обновлении современного общества. С одной стороны, наука – это феномен культуры, стимулятор её развития, а с другой – она сама зависит от состояния культуры и состояния общества. Наука как феномен культуры может быть рассмотрена в четырёх аспектах – мировоззренческом, аксиологическом, этическом и информационном. Связь науки и мировоззрения обусловливается её реальным местом в системе культуры, социальным характером познания и присутствием в нём мировоззренческих детерминант. Общий процесс развития знания как своеобразного диалога двух культур – естественнонаучной и гуманитарной – приводит к необходимости чётко различать философские, методологические, общенаучные и организационные сюжеты в познании (см. Позднева 2006).
   Итак, опираясь на рассмотренные и проанализированные ранее аспекты и подходы к возможности адекватной интерпретации сложного понятия языка науки и к проблеме концептуальной аспектуальности его прагматики, учитывая многообразие, логику и тенденции движения лингвистических идей в моделируемой концепции развития языка науки, попытаемся подвести некоторые итоги.

2.2. Когнитивные, семиотические и логикопонятийные аспекты языка науки: онтология и функции

   XX век манифестирует глобальный прогресс, пандемию научного знания во всех областях: по данным статистики, каждые 25 лет происходит удвоение числа научных дисциплин; каждые 5 лет – качественное обновление и коррекция научных гипотез и концепций с учётом нового фактического материала; активизируются процессы международного сотрудничества, разработки и обмена новейшей информацией, банков данных и т. п., так как приходит осознание, что «наука – собственность человечества» (Stoberski 1991: 145).
   Усиление социализации роли науки в жизни общества сопровождается (и обусловливается) беспрецедентным увеличением как числа её непосредственных субъектов, так и общего количества людей, занятых в этой специфической сфере деятельности, инструментом которой является язык науки, соотносимый с отдельным, самостоятельным понятием.
   Недооценка этих позиций и определенный «сдвиг» традиционных лингвистических интересов в сторону приоритетного изучения языка писателей, языка художественной литературы в определенной степени детерминировали к концу XX в. ситуацию в языкознании, характеризующуюся констатацией того, что «язык науки пока что исследован в степени, никак не соответствующей его реальной значимости в современном русском литературном языке». В наибольшей степени это относится к деривационной системе языка науки. За пределами лингвистических наблюдений остаётся громадная часть терминологического «айсберга», составляющего лексический фундамент языка науки; его «основной массив до сих пор не включался в толковые словари общелитературного языка и выпадал из поля зрения лексикологов. Фактически он фиксируется в отраслевых специальных и узкоспециальных терминологических переводных словарях, а также в технических справочниках и энциклопедических словарях» (Денисов 1993: 147).
   Актуальность исследования феномена языка науки определяется также его особым статусом – служить средством формирования мысли, что имеет мировоззренческую направленность; быть орудием теоретикоэкспериментального мышления, рефлексией концептуально-языковой картины мира.
   Эволюция гносеологического, когнитивного вектора в производственной и духовной сферах общественного бытия, поступательное развитие научной мысли по восходящей линии проецировались на языковое пространство, отражая когерентность этих процессов с этапами формирования концепции языка науки, взаимносопряженными, коррелирующими, в свою очередь, с развитием и сменяемостью парадигм лингвистического знания.
   Оппозицией, альтернативой изоляционизму, дифференцированному подходу к исследованиям аспектов языка науки считаем такой подход, при котором акцент делается на взаимосвязанность, единство различных тенденций, обогащающих друг друга, в рамках комплексного интегративного представления и параметрирования языка науки как лингвистической целостности.
   Подчеркнём, что ни одно из существующих в литературе вопроса определений языка науки (языка научной литературы, языка научной прозы, языка научного стиля изложения и других идентификаторов) не является исчерпывающим и неоспоримым. Широкая трактовка феномена языка науки нам представляется более перспективной и адекватно репрезентирующей факты языкового (речевого) бытия.
   Логико-понятийная, гносеологическая континуальность языка науки, языка научного стиля изложения как уникального лингво-социокогнитивного феномена исключает возможность единственности его параметрального дефинирования. Перспективным считаем выделение в качестве фундаментальных конституентов модели (концепта) языка науки следующие этапные стратумы его аспектов: 1) терминологический; 2) филологический, функциональный, текстологический; 3) коммуникативный, логический, когнитивный, гносеологический, семиотический, прагматический, деривационный, метаязыковой – как приоритетные, объединенные принципом антропоцентризма: «категория „языковая личность“ – это связующее звено между действительностью, мышлением, языком и речью. Оно интегрирует эти понятия, позволяя осуществить антропоцентрический подход – важнейший принцип научных исследований в современном языкознании» (Пушкарева 1995: 433). В целом прослеживается корреляция и внутренняя согласованность проблемы языка науки и аспектуальности лингвистической интерпретации человека, а также лингвоцентрического характера восприятия и осмысления человеком окружающего мира.
   Констатация полиаспектности, многоплановости языка науки как системно организованной, многоуровневой целостности (в единстве теоретического и прикладного воплощения) и одновременно как специфической реализации особого способа (и принципа) коммуникации обусловливается сущностной характеризацией языка научного стиля изложения как полифункционального феномена (ср.: идеи о монофункциональности языка науки Л. Дрозд и др.).
   Поддерживая положение Н.А. Слюсаревой о том, что «субстанциональная характеристика языка как материально-идеального образования и атрибутивная характеристика его как знакового покрываются полностью функциональными характеристиками и существуют на их основе. Иными словами, противоречие субстанции, атрибута и функции в применении к языку разрешается признаками неразрывного единства субстанции и функции» (Слюсарева 1979: 139) (выделено нами. – Л.Б.), – считаем рациональным экстраполировать данный подход на язык науки как специфическую область (сферу) экзистенции системы и реализации особых языковых (речевых) функций (явление функциональной дистрибуции).
   Адекватность речевой и функциональной манифестации системы языка науки определяется его динамическим статусом в синхронии, позволяющим связать гетерогенные явления в одно целое в системе координат спектра основных, базовых функций языка науки.
   Как показывают наши наблюдения, при актуализации субстанции языка научного стиля изложения эксплицируются следующие его функции, взаимно коррелирующие и коммуникативно согласованные:
   – КОГНИТИВНО-ГНОСЕОЛОГИЧЕСКАЯ ФУНКЦИЯ:
   аспекты континуальности познания и дискретности представления (отражения его результатов; открытия, фиксации и передачи знаний; взаимодействия языка науки и научного познания; выражения деятельности сознания, презентации концептуального членения и информационной структуры познаваемого мира (в единстве с инкорпорирующими функциями орудия познания, денотации, предикации, референции, верификации и оценки);
   – КОММУНИКА ТИВНО-РЕПРЕЗЕНТА ТИВНАЯ:
   аспекты научного общения и сообщения, направленности на референта: «главная гносеологическая функция языка науки – быть средством постижения действительности и средством выражения наших знаний о нем…» (Чиныбаева 1984: 12); онтологически связана со всеми базовыми функциями языка науки;
   – ИНФОРМАЦИОННО-ЭВРИСТИЧЕСКАЯ:
   аспекты открытия, отражения, моделирования научной картины мира; «в целом язык науки позволяет в процессе научной познавательной деятельности обмениваться информацией, хранить ее и получать новую информацию об объекте научного исследования» (Чиныбаева 1984: 12); выражается в предсказательной и объяснительной силе научных гипотез, теорий, концепций и т. п.;
   – МЕТАЯЗЫКОВАЯ:
   аспекты закона абстракции, закона знака и моделирования языка (метаязыковых образований) научного общения; когерентна с аспектами локуции, иллокуции и перлокуции семантики метаязыка, теории речевых реализации знаков языка; выделена P.O. Якобсоном в связи с разработкой теории коммуникации;
   – ПРАГМА ТИЧЕСКАЯ:
   аспекты операциональности и использования языка науки как средства (инструмента) общения, познания, выражения и воздействия в единстве сферы интенциональности и универсальных свойств языка; связанные с этим модусы перевода отношений «знак – пользователь» в плоскость «текст/дискурс – реципиент» с дальнейшей реализацией в систему отношений «продуцирующий/воспринимающий субъект – текст как артефакт науки»; «важное значение может иметь… констатация того, какие психологические, биологические и социологические явления сопряжены с использованием знаков» в системе отношений знаков к их интерпретаторам (Моррис 1983: 66);
   – ДИДАКТИКО-АПЕЛЛЯТИВНАЯ:
   аспекты соотношений с когнитивно-гносеологическим пространством реципиента, интерпретатора в процессе (акте) научной коммуникации, передачи знаний, обучения;
   – КОНСТРУКТИВНО-АККУМУЛЯТИВНАЯ:
   аспекты формирования мысли и образования понятий; моделирования и развития концептуальных парадигм, построения гносеологической картины мира, что способствует накоплению, фиксации научного опыта и континуума знаний; апостериорность;
   – ДИЛГНОСТИКО-ПРОГНОСТИЧЕСКАЯ:
   аспекты определения ступени (уровня) эволюции научной сферы по характеризующим, параметрирующим признакам и изучения особенностей уровня когерентности между видами мыслительной деятельности, этапами развития концептуального аппарата конкретной научной области и способами формализации доминирующих понятийных типов (блоков) и отношений; аспекты анализа состояния науки с целью выявления лакун, ниш для прогнозирования (моделирования) потенциальных направлений развития научных знаний; видение перспективы познавательной деятельности как неразрывного единства эмпирического и теоретического;
   – НОМИНАТИВНО-ДЕРИВАЦИОННАЯ:
   аспекты обозначения объектов, процессов и результатов познания; корреляций между развитием научного познания и адекватностью продуцирования, образования наименований понятий и терминов; корреляций «между уровнем и характером развития знаний и отношений к терминам, способам их образования и упорядочения» (Гринев 19936: 201); аспекты реализации языка науки как «специфического знакового образования, являющегося средством выражения и способом существования научного мышления» (Абелян, Ким 1981: 50): чтобы оперировать понятиями, необходимо предварительно осуществить их номинацию посредством созданных (дериватированных) терминов;
   – СИСТЕМАТИЗИРУЮЩАЯ:
   аспекты коррекции, упорядочения и систематизации знаний через системы понятий, возможности организации их в целостные теории, репрезентирующие концептуально-языковое освоение научного континуума; аспекты взаимодействия плоскостей системности и упорядоченности терминов (терминологий), понятий – как средства систематизации терминологического яруса, что, в свою очередь, отражает системность перцепции и презентации научного знания; имманентно связана со всеми функциями языка науки.
   Язык науки как объект-«субъект» исследования, статусирования и научного описания рассматривается нами с учетом факта его присущности Человеку, принадлежности его сознанию в качестве становящейся и проявляющейся субстанции (аспектуальность антропоцентрического и лингвоцентрического подходов в единстве особенностей). Именно этим определяется взаимно детерминированный профессиональный интерес к роли (и проблемам) языка науки в процессах познания как со стороны лингвистов, так и со стороны ученых – представителей других наук: логики, математики, физики, химии, кибернетики, атомной физики, медицины и др.
   Принципиально важно, что подлинно большие ученые «всем своим творчеством доказывали… единство ресурсов языка в самом стиле научного изложения… всегда считали, что, владея лишь „набором“ определенных языковых клише, нельзя по-настоящему владеть и „яыком науки“. За ним всегда обязан „стоять“ общелитературный язык» (Будагов 1989: 53; 55).
   В трудах Н.Бора, Л.A. Арцимовича, А.И. Берга, В. Гейзенберга, Луи де Бройля, А. Лавуазье, Н.И. Вавилова, К.А. Тимирязева, А. Эйнштейна и других классиков науки так или иначе подчеркивается роль языка науки как орудия дискретизации и классификации континуума мира действительности, как классификационной и классифицирующей системы реалий, когерентной принципу моделирования картины мира через синтез её дифференцированных понятийно-концептуальных фрагментов. В латентной форме отражена и проблема соответствия структуры языковых значений структуре внешнего мира и влияния структуры значений (и связанных с ними языковых форм) на формирование понятий, что релевантно в аспекте значимости языка науки в когнитивно-гносеологических процессах. Признавая принципиальное отличие научного способа познания и освоения действительности, ученые – субъекты, продуценты языка науки – в то же время указывают на некорректность абсолютизации стилистической дифференциации языка, так как любой стиль (в многообразии его интерпретаций) пользуется ресурсами единого общенационального языка.
   Так, лауреат Нобелевской премии, один из создателей квантовой механики Луи де Бройль (1892–1970) отмечает: «Лишь обычный язык, поскольку он более гибок, более богат оттенками и более ёмок, при всей своей относительной неточности по сравнению со строгим символическим языком, позволяет формулировать новые идеи и оправдывать их введение путем наводящих соображений или аналогий» (Бройль Л. де 1962: 327). А. Эйнштейн также защищает принцип научного изложения «обычным языком» (Эйнштейн 1965).
   Факт преемственности подобного понимания обнаруживается при обращении к работам ученых предшествующих веков, например, выдающегося физика и математика 17 века Блеза Паскаля: «Когда открываешь научную книгу и убеждаешься, что в ней всё изложено ясно и просто, самым обыкновенным языком, то невольно удивляешься: ведь ты ждал встречи с важным и чопорным автором, а знакомишься прежде всего с человеком» (Pascal 1910: 28) (выделено нами. – Л.Б).
   Эта мысль ученого актуальна и перспективна и на современном этапе эволюции лингвистического научного познания.
   Результаты нашего исследования позволяют присоединиться к концепции Л.Л. Кутиной и поддержать вывод о том, что «язык новой науки, возникая на базе общего национального языка, тесно связан с ним и зависит от совершающихся в нем движений и перемен… язык науки и его терминологии дают интереснейшие свидетельства о языке своего времени и тех связях, которые организуют его лексическую систему» (Кутина 1966: 253–254).
   При дефииироваиии понятия «язык науки», правомерность выделения и презентации которого подтверждается фактическим материалом, чей общий характер представлен в данной главе, мы исходим из следующих посылок и аргументов.
   Язык науки как многомерное, многоуровневое понятийно-семиотическое образование (пространство) предполагает полиаспектность диапазона его интерпретаций и параметральных дефиниций при взаимосвязи лингвистических и логических требований, предъявляемых к определению данного термина(ов), обеспечивающих возможность установления его понятийного «адреса» в системе лингвистической терминологии.
   Термин «язык науки» как базовый обладает высокой понятийной конденсированностью, свойством концептуальной полиморфности, обусловливающими возможность различных интерпретаций и трактовок его конституирующих признаков, видовых сегментов и в пределах разных направлений, подходов, школ и т. п.
   – при сохранении концептуального единства лингвистики: «семантика полиморфных терминов не противоречит семантике тех же терминов, возникающих в результате их различной интерпретации (уточнении или экспликации)» (Шелов 1995: 14).
   Применение широкого подхода, синтезирующего аспектуальность трех витков (этапов) развития (формирования) концепции языка науки, закономерно влечет за собой расширительное понимание термина «язык науки», которому соответствует не одно, а несколько понятий, имманентно связанных и взаимно коррелирующих друг с другом. В основе данной понятийно-дефиниционной градуированности (шкалы) лежит, с одной стороны, исходный принцип единства научного знания (В.Ф. Асмус и др.) и фундаментальный принцип определимости одного термина через другой, а с другой стороны – принципы лингвистической относительности, дополнительности (Н. Бор) и принцип внутреннего единства языка (науки) как атрибута сознания (научного) языковой личности, репрезентирующего её когнитивно-гносеологическую экзистенцию. Эта экзистенция обобщённо трактуется как деятельностная совокупность информационных квантов, социально-индивидуальных ролей и функциональных воплощений, модификаций условий и параметров научно ориентированной социализации личности.
   Предлагаемый в работе интегративный подход к проблеме моделирования концепции языка науки непротиворечив и согласуется с магистральной линией лингвистической эволюции в целом: «…в настоящее время лингвистика, безусловно, подошла к такому этапу своего развития, когда она испытывает потребность в создании целостной интегральной концепции естественного языка, учитывающей в равной степени и дискретно-структурный, и дискретно-континуальный модусы (механизмы порождения и восприятия речи – языка)» (Носенко, Юн 1995: 383) (выделено нами. – Л.Б.).
   Для широкой интерпретации понятия «язык науки» принципиальным и определяющим является постулат о целостности языка, о едином русском литературном языке как высшей форме общенационального языка, представляющего собой гигантскую энциклопедию знаний, уникальное хранилище континуума познанного народом за весь период своего исторического существования.
   Стратификационно-иерархическая дифференцированность естественного языка как целостности, органично связанная с объективными тенденциями его развития и функционирования как сложного явления, имеющего «человеческую природу» (Будагов 1989: 140), не абсолютна и в определенном смысле условна. Она эксплицирует масштабность и разнообразие языковых ресурсов в пределах единых границ, полевую [3 - Основы теории полевого строения языковых и метаязыковых объектов представлены в работах В.Г. Адмони 1964; А.В. Бондарко 1971, 1983; B.B. Морковкина 1979, 1986; Д.Н. Шмелёва 1973; А.И. Кузнецовой 1981 и др.] архитектонику языка как особого объекта – с учётом амбивалентности «пограничных» стратумов как по горизонтали, так и по вертикали языкового контекста и/или системы. Данная дифференцированность естественного языка обусловлена также дистинктивностью устной и письменной форм языка/речи и т. п. Однако существенно то, что все дифференциации (и различия) происходят внутри, в пределах литературного языка как единой и целостной системы, обнаруживая преобладание зон (черт) сходства, единства над явлениями различия, противоположности, обусловливая в контексте внутренней расчленённости широкие возможности выбора, отбора, модификации, динамики языковых мобилизаций и т. д., с чем связана аспектуальность языка как «процессуальной сущности» (Мурзин 1995: 14), «живой, пульсирующей» субстанции (Морковкин 1986: 215).
   Трудности дефинирования термина «язык науки» обусловливаются многоярусностью, стратификационной объёмностью и глубиной феномена язык науки (языка специфической сферы человеческой деятельности), что предопределяет неединственность и многообразие формулировок: единственно адекватной интерпретации языка науки не может существовать в силу сложности самого объекта.
   Следует учитывать и то, что традиционно филология в классическом понимании изучала язык художественной литературы, а язык научной литературы, научных сообщений «никогда не был предметом глубокого изучения и анализа его составляющих» (Немец 1993: 101). В настоящее время актуальны аспекты глубокого филологического исследования интегративной сферы реализации языка науки – научной литературы (жанрово дифференцированной), корпуса научных письменных текстов, представляющих собой объединенную тематической (смысловой) связью логично развертывающуюся последовательность языковых знаков, репрезентирующих определенный понятийный квант (блок). Научный текст как частное, но системное явление сферы реализации языка науки определяется нами как вербально-семиотический аккумулятор и источник научного знания, интеллективной информации, отвечающий требованиям:
   объективации сообщения и выражения;
   корреляции между планом содержания и планом выражения;
   когнитивно-системного единства;
   когерентности структуры и функции.
   Научный текст подчиняется интенциям эпистемической интеграции и вербализации, в его пространстве осуществляется «оязычивание» когнитивных механизмов и результатов категоризации явлений реальной действительности и актуализация коммуникативнопрагматических задач (цели). С.В. Ракитина считает, что «когнитивно-дискурсивный подход позволяет увидеть в научных текстах не только отражение представлений авторов (учёных) о закономерностях объективной действительности, но и процесс получения нового знания, становления научной концепции, способствующей обогащению научной картины мира (НКМ)» (2006: 27).
   В связи с непредставленностью внутренней структуры языка науки в непосредственном наблюдении именно научные тексты как репрезентативные продукты языковой (речевой) деятельности выступают ее «проявителем», средоточием (сферой) реализации свойств специфических конституирующих единиц разных уровней языка и системных межуровневых связей в единстве прагматических потенций.
   По нашим наблюдениям, типологическое многообразие, системная специфика и квалификативные маркеры научного текста, ориентированного на восприятие реципиентов – носителей и проводников особой, интеллективной, информации, до настоящего времени изучены неполностью, фрагментарно, что затрудняет как прогнозирование и разработку стратегии текстовой деятельности в рамках языка науки, так и экспликацию конституирующих единиц, уровней, категорий, таксонов, признаков, связей, отношений и субстанции феномена языка науки, презентацию его деривационного и метаязыкового аспектов.
   Переориентация в сторону изучения когнитивных аспектов структуры и функционирования языка науки приводит к осознанию того, что собственно языковых знаний, относящихся к фонетической, грамматической, лексической (терминологической) структурам языка, недостаточно для интерпретации процессов его функционирования. Необходимо получить также представление о роли дифференцированных источников (продуцентов) знаний, определяемых типом языкового сообщения и целями участников коммуникативного акта.
   Связные научные тексты гетерогенны как в отношении доминирования информационных блоков (пакетов), так и источников знания, привлекаемых для их понимания. Поэтому при адекватном восприятии информационных пакетов научного текста требуется активация «именно тех когнитивных структур и процессов, которые могут быть эффективно использованы при понимании… фрагмента текста, характеризующегося специфическими синтаксическими, семантическими и прагматическими параметрами» (Герасимов 1987: 69–70). Разграничение языковых и внеязыковых знаний не абсолютно, что доказывается спецификой лексических значений, в которых языковые знания и знания о мире могут формировать континуум, литтть условно разложимый на собственно языковую и энциклопедическую информацию.
   С учетом изложенного выше представляются достаточно аргументированными, логически и лингвистически корректными следующие выводы и позиции.
   1. Исходя из признания антропологического моногенезиса языка науки и первичности, приоритетности его лингвистического статуса, считаем неадекватной его узкую трактовку как «разновидность…» (разновидность – «видоизменение, частный вид какой-либо общей категории… типа, явления»; СРЯ, т. 3: 620), квалифицируя его как целостность, как родовое явление.
   Язык науки – не изолированный, периферийный фрагмент (пространство) вне рамок и границ общенационального языка, а его равноправная, равноценная конституирующая часть (ингредиент), обладающая свойством социальной предназначенности, системностью уровневой организации, конструктивно тождественной иерархии ярусов (подсистем) общелитературного языка: фонетическому, морфологическому, лексическому, синтаксическому.
   Язык науки, или язык научной литературы, и язык художественной литературы в широком аспекте могут рассматриваться как однопорядковые сущности, своеобразные лингвистические универсалии, имеющие два уровня дифференциации: 1) материального субстрата (стороны) знаков; 2) идеальной (понятийной, смысловой) стороны знаков. Как составные части (подсистемы) современного русского литературного языка, обладающие его инвариантными квалификативными и квантитативными параметрами именно как языка, язык науки и язык художественной литературы в целом изоморфны. Их дифференциация детерминируется функциональной экспрессией и направленностью (функциональная оппозиционность), контрарностью понятийно-объективного и художественно субъективного, образно-эстетического аспектов деятельности субъекта науки и субъекта художественного творчества как вида искусства, что репрезентируется посредством континуумов языковых средств всех уровней и противоположных систем правил (операционных действий) создания и интерпретации научного и художественного текстов как функциональноинформационных антиподов.
   2. Каждому этапу развития концепции языка науки с той или иной степенью адекватности соответствует его определение (схема моделирования), базирующееся на базовых принципах и критериях, тенденциях его параметрирования с учётом приоритетности того или иного аспекта исследования и понятийной расчлененности концептуальной сферы языка (науки):
   1) язык как система взаимосвязанных знаков..;
   2) язык как знаковая деятельность..;
   3) язык как совокупность языковых средств..;
   4) язык как дело, действие говорящих..;
   5) язык как средство общения и выражения..;
   6) язык как сложная иерархия субъязыков (подъязыков, микроязыков)..;
   7) язык как «предметная субстанция речевой деятельности…» (Немец 1993: 132);
   8) язык как динамическая система речевого поведения..;
   9) язык как феномен психологической экзистенции и научной деятельности индивида и/или социума..;
   10) язык как репрезентация научной формы общественного сознания..;
   11) язык как совокупность лингвистических множеств..;
   12) язык «как открытая нелинейная система» (Базылев 1995: 91);
   13) язык как «система ресурсов для выражения смыслов в текстовой деятельности…» (Баранов 1995:
   14) язык как механизм для преобразования «речемыслительной задачи в текст в рамках триады „сознание – язык – мир“» (там же: 7);
   15) язык как «речь… как потенциальная бесконечность…» (Денисов 1993: 241);
   16) язык как особое образование (квант) в сфере общественного сознания..;
   17) язык как когнитивная способность..;
   18) язык как «процесс (и результат) структурации человеческим сознанием предметно-признакового континуума мира…» (Юрченко 1995: 580);
   19) язык как тип коммуникативно-прагматической деятельности… и др.
   3. С каждым из возможных определений языка науки коррелирует свой уровень его исследования; полное познание такого сложного и многоаспектного феномена в качестве объекта лингвистики может быть осуществлено комплексными методами с учетом и междисциплинарных разработок, когда различные точки зрения взаимно дополняют друг друга.
   4. Кардинальное, принципиальное различие между языковыми (речевыми) континуумами разных научных областей, сфер знаний затрагивает в основном единственный ярус – лексический, терминологический (терминообразовательный и метаязыковой аспекты), в то время как дифференцированность фонетического (устная форма научной речи), морфологического, синтаксического спектров минимальна и не затрудняет научную интеркоммуникацию, не является признаком оппозиции подъязыков, микроязыков, субъязыков и т. д.
   В силу этих причин первоначально язык науки отождествляется с терминологией (узкая трактовка понятия языка науки), являющейся главной составной частью специфического слоя его языковых средств и формирующей концептуальный каркас той или иной науки. В данном аспекте тезису о том, что «язык „входит“ в науку прежде всего терминологией» (Реформатский 1986: 164), не противоречит суждение о том, что наука «входит» в язык прежде всего терминологией – и через терминологию.
   5. При обобщенно-минимизированном подходе, характерном для первого этапа развития концепции языка науки, в узком смысле его можно квалифицировать как генеральную совокупность различных терминологических информационных систем, репрезентирующих стратификационное членение научного континуума (сферы знаний), адекватно реализующих когнитивно-гносеологическую, коммуникативнопрагматическую, деривационно-метаязыковую и другие базовые функции в процессе научной коммуникации.
   6. Как показывает материал, широкое родовое понятие «язык науки» включает в себя концепты «язык научной прозы», «язык научного стиля изложения», «язык научной литературы», «совокупная разновидность научно-технического стиля», «функционально-организованная речевая система», «специальный язык (речь)», «специализированный язык» и т. п. (макроуровень анализа), что «подсказывает» расшифровка ключевых сем «язык» и «наука»: в единую сферу языка науки органично инкорпорированы все континуальные классы знаковых систем, имеющих отношение к науке как когнитивно-гносеологической деятельности самого разнообразного и широкого диапазона; отличающихся как специфичностью структурно-семантического конституирования (механизма организации в систему), так и своеобразием аспектов реализации, функционирования, эволюции. Единством многообразия и разнообразия подчёркивается постулат о том, что познание (в самом широком осмыслении) опирается на фактор целостности.
   Для удобства описания в данной работе термины «язык науки» и «язык научного стиля изложения» (акцент на ограниченность рамками письменных источников, текстов) иногда употребляются как условно равнозначные, взаимоидентифицирующие.
   7. Язык науки как язык научной литературы определяется как:
   1) совокупная система языковых средств, предназначенных для представления знаний и оперирования ими в соответствующих научных областях; язык, на котором создаются научные произведения всех жанрово-тематических подвидов; система терминов (терминологический «лексикон»), грамматика, деривационная система;
   2) понятийный, научный язык как система правил, лежащих в основе научных текстов; опирается на законы логики (и логический синтаксис); являясь в определенном смысле репрезентацией научных достижений и ценностей, сам является эпистемической ценностью (аксиологический аспект языка науки).
   8. С учетом дифференциации науки о языке на теоретическую и прикладную ветви и в связи с активным развитием, модернизацией последней в лингвистике отмечается тенденция к чёткому разграничению и противопоставленности двух фундаментальных зон, связанных с особенностями формирования и функционирования языка науки в целом:
   1) зона естественного языка; 2) зона искусственных языков, между которыми расположена промежуточная зона как сфера реализации и функционирования т. н. «ограниченного естественного, или специализированного естественного языка» (ЛЭС 1990: 202). Исследование искусственных языков не является задачей данной работы, однако обращение к некоторым аспектам их генезиса и функционирования позволяет осознать и подчеркнуть общие принципы устройства и «деятельности» языка науки вообще: его системность, коммуникативную ценность и пригодность; стабильность и эволюцию, изменчивость; пределы и эффективность сознательного воздействия Человека на языковое пространство, что имеет и обратную связь.
   Выкристаллизовывая и объединяя общие признаки (черты), свойства, аспекты искусственных научных образований – языков и языка науки в широком смысле, – следует опираться на их когерентность как закономерно развивающихся семиотических систем, важнейшими функциями которых являются те, которые связаны с операциями над блоками (пакетами) информации, – её создания, хранения и передачи в определенной информационной среде.
   9. Дефинирование языка науки как особого коммуникативного средства (образования), обеспечивающего взаимопонимание и обратную связь в процессе приема – выдачи информации (многоканальный уровень), базирующегося на семиотическом фундаменте, неразрывно связано с прагматикой метаязыкового образования.
   Отметим в данной связи перспективность дальнейшего исследования «прагматического аспекта метаязыка научного стиля изложения, так как он значительно отличается строгостью и стройностью изложения, близкого к информативно-аксиоматическому фиксированию данных» (Немец 1993: 3). Метаязык научного стиля изложения, как замечает Г.П. Немец, «может обеспечить оптимальное языковое обслуживание любой науки на одном, двух и более достаточно развитых языках» (там же), что особенно актуально в плане дальнейшей эволюции, интернационализации и перспектив международной «экспансии» феномена языка науки.
   10. Язык науки как уникальная система систем, имеющая ядерные и периферийные зоны, автономные частные подсистемы, микросистемы и т. д., является открытым объектом, постоянно развивающимся и видоизменяющимся; в количественном отношении он не имеет ограничений.
   Релевантной для концептуализации языка науки является широкая интерпретация литературного языка, «основной отличительной особенностью которого в противоположность литературному языку в общепринятом понимании (по нашему мнению, литературному языку в узком смысле) является присутствие в нём терминологий всех естественных, общественных и технических наук, всех отраслей промышленности, сельского хозяйства…» (Денисов 1993: 31).
   Показательно, что даже в энциклопедическом словаре «Общее терминоведение» (Татаринов 2006), обобщающем многолетние исследования в области отечественного терминоведения и связанных с этим проблем, всё же отсутствует отдельная статья «Язык науки», а в статье «Язык науки и техники» соответствующее понятие – «язык науки и техники» – определяется как «смежное для терминоведения понятие функциональной стилистики, обозначающее наиболее развитую сферу функционирования терминов и терминосистем» (2006: 348) (выделено нами. – Л.Б.).
   Л.А. Манерко в книге «Язык современной техники: ядро и периферия» (2000) на материале английских многокомпонентных терминологических словосочетаний, функционирующих в языке современной техники, показывает специфику когнитивных и психолингвистических факторов, влияющих на процесс терминологической номинации и деривации в сфере технического языкового континунума. Характерно, что первая глава работы носит название «Особенности языка техники», и можно сделать вывод, что тем самым автор разграничивает понятия «язык науки» и «язык техники», условно противопоставляя науку технике. Исследуя частотность употребления многокомпонентных терминологических словосочетаний в техническом языке, учёный приходит к выводу о том, что это может служить проявлением категоризации в языке науки и техники.
   Максимально объективным, эффективным и адекватным языковой реальности следует признать подход к параметрированию и описанию языка науки с позиции диалектического и онтологического единства всего общенационального русского языка.

2.3. Современная стратификация континуума языка науки как отражение эволюции научного познания

   Интегральность и континуальность научной парадигмы проецируются и на язык науки, репрезентирующий диалектику совмещения древнейших и инновационных концептов; понятийное углубление научных ареалов в аспекте эволюции ряда системных отношений; эффект накопления, стабилизации и развития его терминологических ресурсов, формирования адекватного понятийно-метаязыкового аппарата. Данная проблематика связана с необходимостью корреляции когнитивного подхода и онтологии описываемых дедуктивных систем (наука) с учетом стратифицированности феномена языка науки.
   Как показывает материал, адекватной, непротиворечивой и поддерживаемой узусом, традицией признаётся следующая самая прстая модель стратификации континуума языка науки: 1) научно-технический ярус (подвид); 2) естественнонаучный ярус; 3) гуманитарный ярус научной прозы [4 - Для сравнения: как отмечает О.Д. Митрофанова, русская научная речь членится на подвиды: а) научно-технический; б) естественнонаучный; в) научно-гуманитарный, имеющий некоторую специфику применения языковых средств, прежде всего лексических и фразеологических (О.Д. Митрофанова. Научный стиль речи: проблемы обучения. М., Русский язык, 1985); исследования В.П. Даниленко, В.В. Левитского, М.Н. Кожиной, П.Н. Денисова, Н.Б. Гвишиани и др.], отражающие общую тенденцию когнитивно-гносеологического обособления, дифференцирования; неравномерность динамики развития соответствующих субконтинуумов, областей научного знания и аспектов их языковых реализации.
   Понятие специальной сферы (области, континуума) знаний и деятельности признается сегодня исходным, методологически значимым, относящимся к концептуально-терминологическому аппарату терминоведения как самостоятельной научной дисциплины. «Специальные сферы – сферы науки, производства (экономики), управления… – противопоставляются неспециальным сферам – бытовых, семейных, рекреационных отношений…» (Лейчик 1994: 148), а терминологические системы выступают их языковыми (знаковыми) моделями, материализующими и воплощающими теорию описания той или иной научной области, связанными с её онтологией, определяющей заданность множества объектов, их квалификативных и квантитативных параметров.
   Актуально понятие специальной научной сферы и для исследования важнейших аспектов деривационного пути создания метаязыковых систем, особенно в рамках развивающейся терминообразовательной подсистемы современного русского национального языка.
   Каждый из подвидов научной прозы квалифицируется специфическими признаками и свойствами, подчеркивающими его самостоятельный гносеологически-конструктивный статус и отношения логикопонятийной дистрибутивности с общелитературным русским языком (условная оппозиция: язык науки – язык общелитературный).
   Функционально-понятийная и концептуальнологическая уникальность гетерогенных стратумов (ингредиентов, субконтинуумов) языка науки имманентно детерминирует объективные онтологически-когнитивные, структурно-семантические и квантитативные измерения (системы координат) соответствующих терминодеривационных систем, отражает потенциал развития, тенденции, амплитуду эволюции процессов терминологической деривации, репрезентирующей, в свою очередь, этапы развития, совершенствования научного поиска и его результаты.
   С учетом стратификации языка науки на научно-технический, естественнонаучный и гуманитарный подвиды актуальна соответствующая типологическая классификация научных текстов, опирающаяся на обусловленную экстралингвистическими факторами специфику языковой ткани; нюансы текстовой архитектоники и своеобразие средств связи; особенности логики развития и раскрытия естественнонаучных, технических, гуманитарных концептов и своеобразие деривационно-метаязыкового аппарата.
   Как важнейшие дифференцированные конституенты языка науки, научно-технический, естественнонаучный и гуманитарный субконтинуумы как бы маркируют и отражают, с одной стороны, дифференциацию целостной научной картины мира на техническую картину мира (Якушева, Сергеева 1995), естественнонаучную и гуманитарную; с другой – специфику структурации, моделирования и функционирования их семиотических, деривационных и метаязыковых систем.
   И метаязыковая, и семиотическая, и деривационная системы субконтинуумов языка науки не даны априори – они создаются, образуются на основе особых принципов, закономерностей, законов, подчиняясь общей стратегии генерации (порождения) понятийно-языкового феномена: «процесс познания невозможен без структурации, осуществляемой благодаря активности субъекта… Познание начинается с действия, а всякое действие повторяется или обобщается (генерализуется) через применение к новым объектам, порождая тем самым некоторую „схему“, т. е. своего рода практический (praxique) концепт» (Пиаже 1983: 90).
   Стратифицированные подвиды научного стиля изложения системно организованы, что обусловлено системными связями и референцией понятийных блоков соответствующей научной сферы. Открытость языка науки как системы систем экстраполируется на каждый его субконтинуум, являя собой одно из фундаментальных свойств – постоянную готовность, возможность и способность пополняться, репрезентируя когерентность изменений в науке и технике и эволюцию денотатов и понятий, концептуальных систем, что обусловливает непрерывность и перманентность процессов формирования (конституирования) как терминологических систем, так и целостных языковых континуумов той или иной научной сферы (области).
   Эволюция научных знаний осуществляется, по мнению теоретиков гносеологии, путем развития и последовательной замены научных концептуальных парадигм, универсальным средством презентации которых являются соответствующие терминологические структуры (конструкты, модели). Степень (индекс) изменения той или иной понятийной системы изоморфна степени формального или содержательного изменения терминологической структуры, в связи с чем возможно на основе их сопоставительного анализа определять специфику и закономерности эволюции различных аспектов познания, динамику функционирования и развития языковой системы определенных когнитивногносеологических областей.
   С учетом стратификации языка науки на подвиды релевантно полиаспектное исследование деривационных систем каждой из сфер научного континуума, так как до сих пор констатируется отсутствие научно обоснованных общих принципов образования терминов и конкретных оптимальных моделей образования терминов подавляющего большинства областей знания (Гринев 19936: 9) (выделено нами. – Л.Б.).
   Интегративная деривационная панорама дифференцированных языковых стратумов объективно отражает онтологический, когнитивно-гносеологический и структурно-метаязыковой аспекты и параметральность терминообразовательной подсистемы современного русского национального языка в целом.
   Следует подчеркнуть, что исследование терминодеривационных систем (научно-технической, естественнонаучной, гуманитарной) опирается на постулаты и концепты теории познания, в связи с чем релевантна стратификация и анализ аспектов семиотики языка науки в единстве следующих конституентов: 1) семиотика научно-технического стиля изложения; 2) семиотика естественнонаучного стиля изложения; 3) семиотика гуманитарного субконтинуума.
   Перспективна презентация целостной "мозаики" терминологического (и терминообразовательного) яруса русского языка как уникальной открытой саморазвивающейся системы отношений, оппозиций и реализаций по спирали: 1) концепт – номинация – формализация – репрезентация; 2) термин – знак – единица (таксон) метаязыковой системы; 3) терминологическая деривация – образование метаязыковой субстанции – семиотика языка науки – прагматика метаязыкового образования.
   Гетерогенные понятийно-терминологические пространства (поля, ареалы), отражая специфику терминообразовательных процессов и их результатов, представляют определенный принцип научного моделирования мира действительности, в связи с чем возможна вариативность стратификации континуума языка науки. Так, виртуально выделяются следующие подвиды: 1) научно-технический; 2) естественнонаучный; 3) общественных наук; 4) гуманитарный, обусловленные концептуальной спецификой данных науки и их интегративных комплексов (блоков).
   Прогрессивное движение как неотъемлемый атрибут и способ экзистенции каждой научной сферы предопределяет как постоянное развитие наук, так и эволюцию их языковых систем. Синкретизм, параллелизм и синергетика этих процессов еще недостаточно актуализированы и интерпретированы в методологическом плане при разработке концептуальных основ терминоведения и – особенно – терминообразования, при определении проблемы, предмета и метода терминологической функциональной дериватологии, аналитического (структурологического) и динамического (генератологического – в терминах Г.С. Зенкова) аспектов терминодеривации. Специфика формирования и архитектоники каждой области знания проецируется на её языковой континуум, определяя его системно-функциональное устройство и своеобразие онтологии и реализации элементов (компонентов) всех ярусов соответствующей языковой системы.
   В связи с этим релевантно рассмотрение некоторых основных закономерностей и факторов развития терминологий гетерогенных наук, репрезентирующих их экстралингвистическую детерминированность:
   1) специфика онтогенеза той или иной сферы знания – ее индивидуальное развитие, охватывающее все изменения, модификации от момента зарождения до современного этапа;
   2) специфика филогенеза научной сферы – аспекты закономерностей исторического развития научного континуума как целостности, её эволюции;
   3) единство и взаимообусловленность онтогенеза и филогенеза наук(и);
   4) особенность универсальных концептуально-онтологических категорий, коррелирующих со всеми специальными категориями разных наук: объекта; понятия; отношения; абстрактности; конкретности; субстанции; признака; действия; процесса; модификации; мутации; качества; свойства; состояния; явления; величины; подобия; тождества; различия; противоположности и др [5 - О трудности составления полных перечней категорий наук, их дифференциации см.: П.Н. Денисов. Лексика русского языка и принципы ее описания. М.: Русский язык, 1993. С. 116–118.].
   Так, по данным исследователей (см.: Гринев 19936:77), категориальная отнесенность некоторых русских терминологий характеризуется параметрами, иллюстрирующими их гетерогенность и специфичность (табл. З).
   Таблица 3.
//-- Категориальная дистрибутивность русской терминологии --//

По результатам нашего анализа деривационной системы языкового фрагмента (терминологического пространства) естественнонаучного субконтинуума, представленного простыми суффиксальными дериватами-номенами, категориальная референция представлена следующими пропорциями:
Таблица 4.
//-- Категориальная дистрибутивность естестеннонаучного субконтинуума --//

   Примечание к таблице 4.
   Материалом для анализа послужили простые суффиксальные дериваты – имена существительные, извлеченные из научных текстов учебников, учебных пособий, монографий, реферативных журналов и т. д. (сфера функционирования) соответствующих научных дисциплин, метаязыки (подъязыки, субъязыки, микроязыки) которых относятся к естественнонаучному подвиду русской научной прозы. Как видно из таблицы 4, деривационные процессы в субсистеме терминов-существительных направлены в основном на продуцирование дериватов, материализующих категорию «процесс» (47 %) во всей широте его семантического диапазона. Подобная деривационнокатегориальная дифференцированность является специфическим квалификативным признаком как целостной языковой системы естественнонаучного подвида, так и его деривационной субсистемы.
   Вопросы стратификации языка науки, связанные с аспектами предметной отнесенности областей знания, имплицитно включают в себя важную для функциональной дериватологии проблему их «жизненного цикла»: 1) образование новых наук – а) как результат дифференциации знания и «отпочкования от данной предметной области новых областей знания, например, от физики – акустика, от акустики – строительная акустика…» (Гринев 19936: 202); б) как результат научного взаимодействия близкородственных наук (обычно двух: биохимия, биофизика; почвенная микробиология, морская микробиология и др.); в) как результат научной инкорпорации, создания комплексных научных зон; 2) место, время и условия «рождения» наук; 3) генетические связи и корреляции наук; 4) этапы и тенденции развития, изменений, эволюции наук; 5) процессы «старения», ослабления актуальности и общественной значимости той или иной научной сферы и т. д. Все эти экстралингвистические параметры предопределяют основу и влияют на формирование понятийных пространств, систем терминов, детерминируют стратегию, направления, пути, способы и механизмы деривационных процессов в языке науки.
   На терминологическом уровне стратификация терминосистем, отражающих специфику областей знания, имеет следующие аспекты: 1) научные терминологии: а) общенаучная; б) предметные; в) узкопредметные; 2) технические: а) общетехническая; б) отраслевые; в) узкоотраслевые; г) узкоспециальные; 3) любительские терминологии – спортивная, охотничья и т. д. (см.: Гринев 19936: 75).
   Проблема стратификации континуума языка науки имплицитно затрагивает и вопросы интеграции наук – явления, которое в последние годы приобретает все более значительные масштабы и обнаруживает прогрессирующие тенденции.
   Широкое, диалектическое понимание и трактовка понятия «интеграция», включающего в свою семантическую структуру сему «восполнение» (от лат. integratio – восстановление, восполнение – СИС: 201), позволяет квалифицировать аспектуальность научной интеграции как закономерный, прогрессивный, эволюционный процесс, восстанавливающий целостность научной картины мира; восполняющий гносеологические пробелы, ликвидирующий концептуальные лакуны в единой научной парадигме, вечно познаваемой и структурируемой Человеком.
   Можно трактовать как внутренне противоречивую следующую точку зрения: «интеграция наук – явление только кажущееся. Она сопровождается во много раз большей дифференциацией, размежеванием отдельных областей… Например, биогеохимия – не интеграция биологии, геологии и химии, а созданная В.И. Вернадским новая отрасль, использующая данные тех наук, на базе которых оно выросла» (Суперанская, Подольская, Васильева 1989: 109) (выделено нами. – Л.Б.). Данный уровень осмысления процессов интеграции наук опирается на принцип аддитивности, постулирующий спецификацию целого (в данном случае – новой науки, области, сферы знаний) как простую сумму частей (то есть сумму базовых, интегрирующих, создающих её наук). При таком подходе нивелируется и исключается фундаментальный принцип развития, который «ориентирует на подход к целостности как следствию, результату конкретного процесса, который сам является лишь этапом, переходным состоянием в бесконечном развитии. Качественная определенность, структура, специфика функционирования являются следствием развития» (Каде 1993: 3).
   Аспекты интеграции и дифференциации суть две стороны одного явления, процесса – взаимосвязанные и взаимообусловливающие друг друга, в широком смысле изоморфные процессам синтеза и анализа. «Динамика развития каждой области человеческого познания, как и во всех других областях, являющихся предметом наблюдения и исследования, предопределяет положение, когда обязателен контекст взаимодействия с другими, уже определившимися, системами и структурами близкородственных и далеко отстоящих друг от друга наук» (Немец 1993: 101).
   Процессуальность интеграции наук соотносится с принципами и механизмами актуализации внутренних отношений биогенетического закона (биология), согласно которому каждый организм (условно – наука) в процессе своего индивидуального развития повторяет определенные черты и особенности тех форм (наук, научных сфер, областей), через которые прошли его предки в ходе эволюции. Этот закон, являясь методологическим основанием теории развития, подтверждает качественное развитие от простого к сложному и в целом эволюционную теорию, философский, гносеологический потенциал которой универсален и безграничен во всех сферах научного континуума. Так, актуальны и методологически релевантны как для теории словообразования и разработки теоретических основ функциональной терминологической дериватологии, так и для лингвистики в целом сформулированное Т.Х. Каде «правило» эволюции словообразовательных типов: 1) правило необратимости эволюции словообразовательных типов (СТ); 2) правило прогрессирующей специализации СТ; 3) правило происхождения от неспециализированных производящих; 4) правило адаптивной радиации; 5) правило чередования главных направлений эволюции СТ; 6) правило усиления интеграции СТ. «Словообразовательные типы в процессе эволюции становятся все более интегрированными, со все более развитыми регуляторными механизмами, обеспечивающими такую интеграцию. Высший уровень интеграции выражается в эволюции самих механизмов эволюции – проблема, которая заметно вырисовывается в современном учении» (Каде 1995: 132).
   Аспектуальность стратификации языка науки связана с проблемами корреляции и сменяемости господствующих научных теорий, филиации (выделения из данной области знания новых специализированных областей: Гринев 19936: 204), постоянной концептуальной ревизии, уточнения понятийного пространства сфер знаний и научного аппарата и т. д. Например, классическое, очень древнее предметно-понятийное поле медицины в настоящее время стратифицировано, по данным исследователей, более чем на 300 узких областей специального медицинского знания (результат процесса филиации); «в каждой из 300 областей постоянно рождаются свои термины и номены, при этом нередко… используются словообразовательные средства, не всегда согласующиеся с теми, которые имеются в смежных областях» (Суперанская, Подольская, Васильева 1989: 113–114). Следовательно, проблема стратификации континуума языка науки взаимосвязана с прагматикой метаязыкового образования и с аспектами терминологической деривации, что определяет «перспективу планирования и прогнозирования языкового развития на уровне прагматики метаязыковых субстанций» (Немец 1993: 111).
   С учетом понятийной и структурно-функциональной сложности, гетерогенности рассматриваемых стратумов (субконтинуумов), динамичности и эволюционности потенциала и способности их саморазвития, многоаспектности актуальных связей, отношений и процессов сегодня релевантна вариативная модель (схема) стратификации языка науки, в которой конституентами выступают следующие субконтинуумы:
   1) научно-технический;
   2) естественнонаучный;
   3) информационно-технологический (компьютерный);
   4) медицинский (в единстве теоретического и практического, прикладного аспектов);
   5) гуманитарный;
   6) масс-медийный (язык СМИ и СМК);
   7) социально-экономический;
   8) лингвистический (языкознания).
   Данная стратификация отражает существующую в настоящее время функциональную речеязыковую автономизацию и специализацию, детерминируемые и экстралингвистической реальностью, спецификой точных и «неточных» наук, отражая подвижность и неабсолютный характер их дифференциальных, конституирующих признаков и границ. Выделение в качестве самостоятельного подвида научной прозы медицинского (не в составе естественнонаучного яруса) осуществлено в силу его «антропоцентрической» доминантности и уникальности, «возраста», обширности квантитативных параметров – терминологический пласт субъязыка медицины насчитывает в настоящее время более 100 ООО терминов.
   Стратификация самостоятельного лингвистического субконтинуума возможна с учётом активизации развития и структурно-концептуального «разрастания», модификации и коагуляции как теоретической, так и прикладной ветвей лингвистики, её членения на множество объектов (сфер), связанных с вопросами языкового обеспечения компьютерных систем искусственного интеллекта, автоматической переработки информационных пакетов, лингвистического «обслуживания» автоматизированных систем управления и информационно-поисковых систем, машинного перевода, инженерного моделирования процесса обмена информацией на естественном языке (инженерная лингвистика; математическая лингвистика; компьютерная лингвистика; комбинаторная лингвистика) и т. д., что предопределяет и многократное усложнение, увеличение объемно-пространственных терминологических плоскостей языкового континуума данного подвида.
   Отметим, что языкознание «занимает совершенно особое место в системе гуманитарных наук, что обусловлено спецификой предмета его изучения. Языкознание – наука о языке – имеет в качестве объекта исследования естественный человеческий язык…» (Гвишиани 1986: 23). Особый статус лингвистики, «вытекающий» как из специфики онтологии, так и из аспектуальности её виртуальных корреляций и «воплощений» (психолингвистика, нейролингвистика, социолингвистика, биолингвистика и т. д.), неоднократно постулировался исследователями.
   В статье «Статус лингвистики как науки» (1929) Эдвард Сепир обосновывает положение о том, что «языкознание одновременно одна из самых сложных и одна из самых фундаментальных наук… языкознание станет чем-то вроде руководства к пониманию „психологической географии“ культуры в целом…». Э. Сепир освещает проблему междисциплинарных связей лингвистики: «язык доказывает свою полезность как инструмент познания в науках о человеке и в свою очередь нуждается в этих науках, позволяющих пролить свет на его суть», – таких, как антропология, культурология, социология, психология, философия. Затрагиваются в статье и аспекты отношения и взаимной корреляции лингвистики с естественными науками: «Языковеды многим обязаны представителям естественных наук… Лингвисты, которые интересуются в первую очередь фактическими подробностями реального речевого поведения отдельной личности… должны постоянно обращаться к помощи естественных наук. Однако очень вероятно, что и накопленный в результате лингвистических исследований опыт также может в значительной мере способствовать постановке ряда собственно акустических или физических задач». Презумпция Э. Сепира: «хотят лингвисты того или нет, им придется все больше и больше заниматься теми проблемами антропологии, социологии и физиологии, которые вторгаются в область языка» (Сепир 1993: 261–265) – находит все новые плоскости реализации и воплощений. Например, совершенствуются аспекты дешифровки: 1) естественнонаучной (изучение явлений природы, рассматриваемых как язык; исследование белковых и нуклеотидных цепей; медицинская диагностика; 2) технической (исследование закодированной особым способом информации: нотные и картографические документы); 3) лингвистической (исследование древних текстов, для расшифровки которых неизвестны письменность и/или язык. Так, дешифровка генетического кода явилась инструментальной экспликацией и экстраполяцией структуры естественного языка, типологические аналогии с которой изучаются и генетиками, и биологами, и физиологами, и лингвистами.
   Взаимодействие лингвистики с биологией (вопросы виртуальности наследственного характера основных языковых способностей человека и др.), этнографией (общие принципы функционирования языка в социумах разных типов и др.), физиологией и нейрофизиологией (аспекты корреляции разных квантов теории языка с характеристиками когерентных зон центральной нервной системы человека и др.), антропологией (проблематика разнообразия структур, например, в философско-антропологических исследованиях Леви-Стросса и т. д.), этнологией, экологией и другими науками подчёркивает тот факт, что «современная лингвистика переживает один из самых переломных моментов развития – переход от лингвистики „имманентной“ с её установкой рассматривать язык „в самом себе и для себя“ к лингвистике антропологической ориентации…» (Постовалова 1987: 202). Как конститутивное свойство человека именно язык (лингвистика) играет доминирующую роль во все более интенсифицирующемся процессе взаимодиффузии и корреляции естественных, социальных, гуманитарных и технических наук.
   В связи с этим считаем целесообразным экстрагировать лингвистический субконтинуум из парадигмы гуманитарного подвида и рассматривать его как самостоятельную целостность (объект) в общей стратификационной панораме континуума языка науки.
   В рамках общего анализа проблемы стратификации языка научного стиля изложения отметим как один из релевантных принцип экстраполирования и когерентности структур языка науки со структурами научного знания. Совокупное знание о мире как объект (феномен) глубоко структурировано; языковой континуум является инструментом, аппаратом его объективации и экспликации.
   С учетом тенденции к интегративности знания актуально вычленение в архитектонике его структуры самого верхнего – обобщенного – уровня (яруса), репрезентирующего совокупное научное знание. Аспекты его иерархической организации находятся, как показывает материал, в отношениях соответствия/сходства с аспектуальностью иерархически-стратификационной классификации континуума языка науки (языковой системы) (таблица 5).
   Таблица 5.
//-- Аспекты общей корреляции структуры знания и структуры языка науки --//

   Ярусы обобщенной структуры (конституента) научного знания дифференцируются по индексу сложности описываемых мыслительных структур; каждому из них в определенной степени соответствует тот или иной уровень обобщенной структуры языка науки: «знание, фиксируемое в языке, представляет собой лишь вторичный мир, закономерности которого адекватны исходному, хотя и субъективны по форме своего существования» (Колшанский 1980: 10).
   Итак, с учётом принципа антропоцентризма (как одного из доминирующих в исследовании аспектов концептуализации и прагматики языка науки и антропологичности современной лингвистики) стратификация континуума языка науки, ориентированная на репрезентацию в многообразии стратифицированных объектов (стратумов) их сущностного единства, принципиальных параллелей в их организации, выглядит сегодня следующим образом:
   – Научно-технический подвид:
   объективация, актуализация концептуальных связей, отношений, моделей, структур, блоков (фрагментов) понятийно-гносеологического пространства, в центре (ядре) которого доминируют суперконцепты – «Человек», «Механизм», «Совокупность технических средств человеческой деятельности (артефакты)»;
   – Естественнонаучный подвид:
   доминируют суперконцепты – «Человек», «Природа (натурфакты)», «Жизнь», «Живое»;
   – Информационно-технологический подвид:
   доминируют суперконцепты «Человек», «Информация», «Компьютер», «Глобальная сеть»;
   – Медицинский подвид:
   доминируют суперконцепты– «Человек», «Организм как система», «Жизнедеятельность организма», «Болезнь», «Здоровье»;
   – Гуманитарный подвид:
   доминируют суперконцепты – «Человек», «Права человека», «Общество», «Религия», «Культура», «Образование»;
   – Масс-медийный подвид:
   доминируют суперконцепты «Медиа», «Массовая информация», «Массовая коммуникация», «Событие», «Факт», «Телевидение», «Радио», «Печать»;
   – Социально-экономический подвид:
   доминируют суперконцепты «Экономика», «Рынок», «Предпринимательство», «Бизнес», «Финансы», «Деньги», «Реклама»;
   – Лингвистический подвид:
   доминируют суперконцепты – «Человек», «Язык», «Речь», «Слово», «Текст», «Знак».
   Суперконцепты определяются нами как понятийно-тематические поликонденсаты, объединяющие упорядоченное множество понятийно изоморфных (и смежных) макро-, мега-, микросубконцептов и концептов [6 - Ср.: «Понятие (концепт) – явление того же порядка, что и значение слова, но рассматриваемое в несколько иной системе связей; значение – в системе языка, понятие – в системе логических отношений и форм, исследуемых как в языкознании, так и в логике» (Ю. С. Степанов. Понятие // Лингвистический энциклопедический словарь. М., 1990. С. 383–385.], языковая актуализация которых сопровождается взаимообусловленными и взаимосвязанными процессами амбифункционирования, интеграции, переинтеграции, дифференциации, семантической диффузии и др. для продуцирования понятийно-семантически и коммуникативно заданного языкового субконтинуума, фрагмента, сегмента.
   Взаимосвязанность выделенных в процессе анализа суперконцептов детерминирует нечеткость, размытость границ между ними, с чем согласуются и аспекты адекватности их внутренних концептуальных инкорпораций, сдвигов, модификаций и т. п. В этом проявляется единство внутренней субстанциональности всех стратифицированных уровней континуума языка науки, реализуемых в качестве метаязыковых образований (систем), способных «стать основой дескриптивного моделирования данных в прагматике метаязыка» (Немец 1993: 3).

Глава 3. ТЕРМИНОЛОГИЧЕСКАЯ ДЕРИВАЦИЯ В ЯЗЫКЕ НАУКИ КАК ВЕРБАЛИЗАЦИЯ ПРОЦЕССУАЛЬНОСТИ КОГНИТИВНОГО СЕМИОЗИСА

Было бы неправомерно классифицировать лингвистику – науку о языке – только как область гуманитарных наук, как это обычно делается. Лингвистика имеет дело с проблемами, являющимися базовыми для всех наук, поскольку всякое научное исследование должно быть глубоко заинтересовано функциями и особенностями средства, с помощью которого неизбежно выражаются научные предпосылки, научные выводы и научные описания.
Б. Мальмберг

3.1. Категориально-понятийная сеть как ментально-когнитивная основа языка русской науки

   Научный текст, являясь сферой актуализации результатов познания, одновременно выступает и как порождающее деривационное поле, генерирующее термины в соответствии с направленностью процессов научного поиска и потребностью в номинации данных процессов, стадий, этапов, результатов когнитивно-гносеологической деятельности познающего субъекта науки.
   В рамках научного текста прослеживается тематико-понятийная субстанциональность и логико-категориальный вектор направленности специфичных деривационных процессов, протекающих параллельно, синхронно с развитием и развертыванием концептуальной «спирали» самого текста. Функциональная заданность продуцируемого в тексте термина детерминирована преимущественно спецификой понятийной семантики и системностью когнитивно-концептуальных блоков той или иной сферы знания. На этом уровне наблюдается синтез фундаментальных для терминодеривации аспектов: понятийно-концептуального, деривационно-семиотического и метаязыкового, взаимно определяющих и дополняющих друг друга: «именно тексты – естественный способ бытования языковой семантики и знаний о мире» (Михеева 1995: 22). Кроме того, в языке науки как специфическом деривационном поле, структурированном совокупностью различных текстов, отмечается корреляция между понятийно-логической конденсацией, концептуальной осложненностью информационного блока (сегмента) текста и структурно-семантическим усложнением его языковых (речевых) репрезентантов.
   Ментально-когнитивой основой терминологического пространства языка науки является понятийно-категориальная сеть, релевантными единицами которой выступают понятие и категория. По признанию исследователей, удовлетворительного определения понятия не существует (см. Татаринов 2006) в силу его крайне абстрактной специфики и принадлежности ментальному ярусу, в силу чего денотатом понятия может выступать либо мыслительная операция (процедура), либо некая мысль о чём/ком-нибудь, «предмет мысли» (Г. Винокур). На наш взгляд, наиболее оптимальным следует признать интегративное определение понятия с позиций философии и терминоведения.
   При исследовании механизмов терминодеривации необходимо учитывать, что «попытки упорядочения терминов без предварительного анализа понятий, которые ими выражаются, чаще всего остаются безрезультатными. Упорядочение терминологии связано с важной структурной задачей – созданием целесообразных моделей терминов в сфере той или иной специальной области» (Виноградов 1961: 8) (выделено нами. – Л.Б.).
   Понятие как «ментальный конструкт (единица мысли), служащий для классификации индивидуальных объектов внутреннего и внешнего мира посредством более или менее случайной абстракции, признаки (характеристики) которого в большей или меньшей степени отражают свойства индивидуальных объектов» (ISO/R, 704 [7 - ISO/R704 – Международная организация стандартов; ISO/R-704-1968. Naming prinsiples. – Geneve, 1968.]; цит. по: Суперанская, Подольская, Васильева 1989:140) репрезентирует свою субстанциональность через референцию к другому понятию(-ям).
   Любое понятие имеет содержание и объём, которые тесно связаны друг с другом. «Эта связь выражается в законе обратного отношения между объемом и содержанием понятия, который устанавливает, что увеличение содержания понятия ведет к образованию понятия с меньшим объемом; увеличение объема ведет к образованию понятия с меньшим содержанием» (Кириллов, Старченко 1982: 29).
   Под содержанием любого понятия в науке понимается совокупность существенных признаков предмета (объекта исследования), которая мыслится в данном понятии. Объём понятия – это совокупность (множество, класс) предметов (объектов исследования), которая мыслится в понятии.
   Отдельные концепты и системы понятий – когнитивный инструментарий познания – инициируют рефлексию экстралингвистических контекстов (фрагментов действительности, естественного мира), являющихся объектами познавательной деятельности различных наук, с последующим проецированием, закреплением полученных результатов, когнитивных эффектов в научных теориях.
   Понятийное структурирование определенной научной сферы параллельно затрагивает и репрезентирует следующие аспекты: 1) параметрирование предметно-понятийного поля конкретной науки как специфической сферы экзистенции и функционирования термина, характеризующегося семантической парадигматичностью; экстралингвистической ориентацией это поле детерминирует систему языковых средств выражения; 2) закономерности, принципы и основания концептуальной систематизации, эксплицирующей существенные межпонятийные связи и референции, понятийную локацию (позицию) в системе; 3) моделирование классификационных схем понятий данной науки, отражающих и фиксирующих иерархический и межпонятийный уровень отношений между ними (логический и онтологический категориальные модули; родовидовые, партитивные, тотативные; отношения совместимости: равнозначность, суперординация, пересечение, субординация; отношения несовместимости: координация, контрарность, контрадикторность и др.) [8 - Подробнее анализ и характеристику видов понятийных связей и отношений как средства формирования понятийных систем см.: А.В. Суперанская, Н.В. Подольская, Н.В. Васильева 1989; Г. Рондо 1980; И.Н. Волкова 1984; В. Недобитый (Nedobity) 1983; С.В. Гринев 1993; И. Дальберг (Dahlberg) 1974; Э. Хорн (Нот) 1932; Я. Горецкий 1979; Э. Вюстер 1979; T.Л. Канделаки 1965; Grodzinski 1985; Дж. Сейгер (Sager) 1974; Ф. Дорнзайфф (Domseiff) 1954; С.Д. Шелов 1995 и др.]; 4) динамику и целеустановку стадиального, этапного характера научного познания, концептуального членения мира и фрагментов действительности, коррелирующих с аспектуальностью гносеологического, понятийного, метаязыкового (терминологического) и деривационного прогнозирования; 5) моделирование системы значений соответствующих научных терминов, имеющих «семантическую (понятийную) природу»; 6) специфику «как регулярных, так и уникальных понятийных отношений» (Шелов 1995: 3–5) между терминами данной науки; 7) общие концептуально-когнитивные принципы и закономерности терминологического кодирования и декодирования информационных блоков (пакетов) и их компонентов; 8) процессы моделирования и функционирование семиотической и метаязыковой систем языка науки, концептуально детерминирующиеся языковой стратегией и деривационной интенциональностью в плане терминологического продуцирования единиц семиотико-метаязыковой референциальной сферы; 9) деривационную архитектонику и целостность терминологического спектра языка науки как систему – в функциональном единстве множества субстанционально гетерогенных уровней и зон ее структурной организации; принципы отбора и формирования терминообразовательного фонда, тенденции специализации деривационных процессов, пути, механизмы и направление их эволюции; 10) релевантность и перспективность прогнозирования и интерпретации терминологической деривации нелингвистических наук (естественнонаучный, научно-технический, информационно-технологический, медицинский, рыночно-экономический, юридически-правовой субконтинуумы) с позиций гносеологического, семиотического и метаязыкового подходов как когерентных и концептуально адекватных.
   Понятийно-языковая рефлексация, актуализация когнитивно-гносеологических интенций субъекта (-ов) науки в пределах определенного концептуально-терминологического пространства основывается на следующих коррелирующих референциальных линиях и связях его функциональных единиц (термин):
   1) предметно-тематической: детерминация предметом, сферой знаний; классифицированием тематических доминант гносеологического кванта;
   2) понятийно-логической: детерминация концептуальным членением, понятийным структурированием и моделированием предметной области;
   3) деривационной (терминообразовательной): аспекты продуцирования адекватно-корректных понятийных номинаций; детерминация осуществленной категоризацией продуцируемых объектов по фундаментальным лингвистическим основаниям;
   4) метаязыковой: аспекты репрезентативности структуры научного изложения, «адекватности терминологического аппарата реализаций» (Немец 1993:17);
   5) прагматической: детерминация особенностями системы отношений в речевом акте в процессе речевой деятельности; прагматической функцией термина, обладающего интенсифицирующим потенциалом своей семантической структуры [9 - О «кванте» интенсивности в «интенсеме» термина-усилителя см.: И.И. Туранский. Семантическая категория интенсивности в английском языке. М., 1990.]. Именно в данной плоскости референций актуален постулат концепции Р. Карнапа о том, что всякая наука и есть язык этой науки. Научная классификация логико-понятийных (концептуальных) фрагментов предполагает в первую очередь тематическое членение языка науки на когнитивно обособленные микросистемы, в каждой из которых терминоединица кодируется в зависимости от места термина в иерархической системе терминов-понятий. Компоненты-актуализаторы кода выполняют дифференцирующую функцию, указывая на ближайшее родовое понятие, маркируют видовое отличие и манифестируют подвидовые типы (таксоны).
   Таким образом, исследование деривационных систем метаязыков гетерогенных наук и презентация национальной системы терминологической деривации в современном русском языке с позиций терминологической функциональной дериватологии квалифицируется как проблемный модуль терминодеривации, состоящий из иерархически-сопряженных взаимозависимых проблемных блоков (уровней):
   1) формирование, структурирование, дифференциация и классификация наук – конституентов научного континуума;
   2) формирование, моделирование, систематизация, дифференциация и классификация их логикопонятийных систем;
   3) формирование, генезис, параметризация, дифференциация и классификация их терминологических систем;
   4) принципы и закономерности организации, механизмы функционирования, конституирующие признаки и свойства, параметрирование и классификация их деривационных систем. Таким образом, получаемые в процессе познания научные результаты – в вербальном воплощении – становятся операционалистически адекватными, включаются в деятельностные структуры – контексты – реальности посредством конверсионных процедур (этапов): 1) от систем наук – к системам понятий; 2) от систем понятий – к системам их определений; 3) от систем их определений – к системам терминов; 4) от систем терминов – к системам их значений; 5) от систем их значений – к деривационным системам терминологического яруса современного русского языка.
   По нашим наблюдениям, в основе терминологической деривации любой научной сферы как самостоятельной, автономной системы – и процессуального феномена – лежит приоритет тематического и понятийно-концептуального плана, что определяет как понятийно-семантическую, так и прагматическую, структурно-функциональную специфику следующих лингвистических элементов: 1) терминообразовательного аппарата; 2) формантного инвентаря (деривационный капитал); 3) селекции производящей базы; 4) системы терминомоделей, терминотипов; терминогнёзд; терминоконцептов; 5) банка данных терминообразовательных значений; 6) терминорадиксоидов, терминосуффиксоидов, терминопрефиксоидов; 7) арсенала интерфиксации; 8) парадигматической и синтагматической панорам (осей); 9) терминономинации; 10) экспликации и генерации деривационной системы конкретной науки в целом.
   Разработка теоретических основ и принципов, методологической базы, референциальной сети онтологических категорий, особого метаязыка для презентации, исследования и виртуального моделирования процессуальности терминологической деривации и терминообразовательной субсистемы русского национального языка как автономного, самоорганизующегося феномена инициируется и детерминируется системным представлением и анализом её стратифицированных базовых терминодеривационных ярусов: 1) научно-технического; 2) естественнонаучного; 3) информационно-технологического; 4) медицинского; 5) гуманитарного; 6) масс-медийного; 7) социально-экономического; 8) лингвистического.
   Внутри понятийно-категориальной сетки любого деривационного пространства существует семантико-структурная дистрибуция, определяющая дифференциацию различных видов (типов) означаемого. В основу понятия каждого типа положены специфические признаки, что отражено на деривационном уровне в плане специализации не только деривационных элементов разных статусов, но и в плане специфичности выбора того или иного деривационного «оформления» соответствующего понятийного сегмента.
   Так, например, язык юриспруденции может рассматриваться как специфическое образование, логико-понятийную основу которого составляют следующие категории: функция, множество, симметрия, асимметрия, модель, структура, система, упорядоченность, признак, дифференциация, тождество, противоположность и т. д. Каждая категория реализуется определенным набором вербальных маркеров, которые, в свою очередь, с учетом контекста и коммуникативной ситуации формируют понятийный стратум (или блок). Исследование языка юриспруденции в таком плане позволит усовершенствовать процессы вербализации законодательных актов, сделает языковые аспекты законотворчества более адекватными поставленным обществом задачам – служить орудием правовой регуляции социума.
   Философской основой логико-семантической направленности являются категории единичного, особенного, общего. Место каждого понятия в системе можно определить посредством его интенсиональных характеристик, которые становятся своеобразными параметрами, в соответствии с которыми осуществляется классификация. При проведении классификаций необходим учет различных признаков; возможна классификация всех явлений, наблюдаемых в определенной области, по одному признаку. Другие признаки присущи лишь определённым группам понятий в этой области, на их основе могут создаваться частные подсистемы. Терминологии (в той их части, где они представляют собой метаязыковые структуры) являются как бы моделью современного способа и состояния логической классифицированности понятий определенной науки. Как объект исследования понятие получает языковое выражение и собственное место в системе понятий.
   С.И. Иванищев, изучая роль родовидовых отношений в системности терминологической лексики, понимает ее не как системность парадигматическую, а как: а) системность плана содержания (родовидовые отношения между понятиями); б) системность плана выражения (структурная организация составного термина, синтетический способ терминообразования); в) системность соответствия плана выражения плану содержания. Автор делает вывод о том, что наиболее отчетливо родовидовые отношения проявляются в рамках отдельных лексико-тематических групп той или иной терминологии (Иванищев 1979:12–15).
   Как пишет исследователь языка закона И.В. Мятченко, терминологии представляют собой языковую проекцию системы понятий данной науки, построенную по законам языка, но со связью значений по логике связи понятий этой области знания. Выделяемые при этом признаки носят объективный характер. При исследовании понятийного структурирования языка юриспруденции релевантно то, что «деление» норм на регулятивные и охранительные, регулятивных норм – на обязывающие, управомочивающие и запрещающие и совпадающее деление правоотношений – это не одна из возможных классификаций, а группы норм и правоотношений, непосредственно отражающих функции права. Изучение отношений между этими терминами, как отмечает И.В. Мятченко, «обнаруживает их объективный семный состав, отражающий наличие не произвольно выбранных семантических признаков, а тех, которые обусловлены местом понятия в системе понятий и как таковые входят в значение терминов» (2000: 74).
   Логико-лингвистический подход к юридическому понятию как важнейшей форме мышления, отражающей объекты (предметы в широком смысле) в существенных признаках, дает основания трактовать его как систему знаний, а также как специфический «способ связи частей содержания мысли, её строения, благодаря которому содержание существует и отражает действительность» (Кириллов, Старченко 1982:9).
   Как система, имеющая множество элементов, находящихся в отношениях и связях между собой, понятие может в то же время входить в качестве компонента в систему других понятий или включать их в свое понятийное пространство. Классические требования к понятию актуальны в настоящее время, и их актуальность и значимость только увеличиваются с возрастанием скорости и темпов языковой и понятийной эволюции в системе юриспруденции и права. А.Ф. Лесохин определяет: «Для того чтобы иметь возможность установить, какие понятия являются действительно необходимыми и какие излишними и вредными, целесообразнее всего создать предварительно соответствующую классификацию понятий в той или другой области по одному или нескольким важным признакам. Расположенные в известном закономерном порядке понятия дадут возможность выявить среди них необходимые и отделить эти необходимые от устарелых, параллельных и искажающих.
   Точность понятия. Под точностью понятия мы будем разуметь такое свойство его, при котором оно точно ограничено по своему объему и вполне определенно по содержанию.
   Такою точностью, можно сказать, обладают математические понятия, как, например, окружность, угол, прямая линия, поверхность и т. д. Однако эта точность имеет место лишь до тех пор, пока мы оперируем абстрактными понятиями. Как только мы переходим к конкретной объективной действительности, мы видим, что никаких окружностей, углов, прямых линий в математической форме, вообще не существует. Точно так же „поверхность“ тел представляет собою практически весьма сложное явление, объем и содержание которого выходит далеко за пределы геометрического понятия. Очертить точно объем и содержание такого, казалось бы, простого понятия, как „физическая поверхность“, чрезвычайно трудно…
   Определенность понятия. Под определенностью понятия мы разумеем единозначимость понятия, одинаковую у всех, его применяющих. Если одно и то же понятие в разное время – или одновременно – разными лицами понимается различно, то это может привести к недоразумениям и в конце концов к тому, что люди перестанут понимать друг друга». По наблюдениям учёного, «неопределенность содержания понятия ведет к тому, что написанное становится неясным и требует комментариев, что две статьи двух авторов, помещенные рядом в одном и том же сборнике, трудно согласовать; наконец, мы часто слышим жалобы практиков, что стало трудно сговориться по несложному вопросу из-за неясности слов и что часто приходится часами спорить, а затем пояснять друг другу, что каждый думает, когда он говорит.
   Определенность понятий является поэтому основой при построении теоретических дисциплин и для так называемой „прикладной“ научно-технической литературы» (Лесохин 1936:172–173). Многие положения, отражающие трудности в интерпретации понятий и их точности и определенности, высказанные в 1936 году, остаются «болевыми точками» юридического языка и в начале XXI века. В словарных дефинициях право – это «совокупность устанавливаемых и охраняемых государственной властью норм и правил, регулирующих отношения людей в обществе, а также наука, изучающая эти нормы» (Ожегов, Шведова 1995:566). Основным субъектом – и объектом – права является личность. В то же время юридические термины, называющие лицо по действию, по нашим наблюдениям, в общеупотребительном языке часто характеризуются расплывчатостью и неупорядоченностью семантических и понятийно-категориальных признаков, однозначно статусирующих и определяющих возможность адекватного понимания, восприятия и толкования той или иной терминоединицы со значением лица. Нетерминологические, неспециальные лексикографические источники демонстрируют как различный методологический подход к интерпретации юридических терминов, так и нелогичность, противоречивость в способах дефиниции данных лексем. Например, концептуальный термин языка юриспруденции – «преступник» – в обычном толковом словаре имеет следующее определение: «Человек, который совершил или совершает преступление» (там же:575). Соответственно преступление – это «общественно опасное действие, нарушающее закон и подлежащее уголовной ответственности» (там же). Семантикопонятийная общность ядра значения всех однокоренных производных терминов по-разному реализуется в рамках терминологического гнезда. Дериват преступный в толковом словаре имеет два значения, дефиниции которых весьма спорны и, на наш взгляд, нарушают не только требование ясности и точности, но и требование логичности и непротиворечивости в передаче концептуального смысла термина. «Преступный – 1. Содержащий преступление, являющийся преступлением. Преступное деяние. Преступные планы агрессоров. Преступная небрежность. 2. Совершающий преступления. Преступная шайка. Преступная личность» (там же). Как видно из приведенных дефиниций, особенно из иллюстрирующих их примеров – деяние, планы, небрежность, шайка, личность, – понятие преступление не только соотносится с лицом, его совершающим, несущим ответственность, отвечающим за свои действия, но и распространяется на неодушевленные предметы, явления, процессы и т. д., которые не обладают способностью персонификации, не могут квалифицироваться как преступные (например, планы, согласно презумпции невиновности и юридической логике, не тождественны совершенному или совершаемому преступлению) в узко-нормативном смысле этого слова. Кроме того, в дефиниции второго значения существительное (преступления) стоит во множественном числе, в связи с чем возникает закономерный вопрос о том, будет ли личность или шайка квалифицироваться как преступная, если она совершает одно преступление?
   Аналогичные семантико-понятийные неточности и правовые лакуны выявляются и при анализе других терминов из данной тематической группы: лексемы вор, убийца, насильник, мошенник, хулиган, рецидивист, наёмник, террорист и другие имеют различные основания выделения тех или иных признаков, свойств, семантических параметров. Их понятийный объем структурируется неадекватным способом, часто преобладает не научное, а обыденное понимание и восприятие терминов, в связи с чем при разработке юридических документов, законов, статей кодексов и т. п. следует использовать унифицированную юридически-правовую терминологию, зафиксированную в специальных юридических лексикографических источниках. Исследование юридической терминологии имеет не только теоретическое, но и практическое значение, так как его результаты позволят в определенном смысле сделать российское законодательство действительно правовым, основанным на уважении и соблюдении не только «буквы закона», но и прав и достоинства любой личности, в том числе и преступной.
   Логическая системность юридически-правовой терминосферы определяется понятийной и смысловой взаимосвязью, отражающейся в соответствующей классификации понятий и категорий, и определяет место отдельного юридического понятия в соответствующей системе. Лингвистическая системность языка права реализуется в деривационном, метаязыковом и семантическом аспектах и является отражением отношений, существующих между терминами как единицами юридически-правовой терминологической системы.
   С учётом различной степени обобщенности терминов законодательства правовед А.М. Васильев моделирует систему понятий этой дисциплины. Он выделяет уровни – понятийные ряды правовых категорий.
   А.М. Васильев считает, что понятийный ряд соотнесен в целом с одной или несколькими категориями более высокого ряда и через определение включенных в него понятий «развертывает», конкретизирует эту категорию (Васильев 1976:69). Основными направлениями такой конкретизации являются, по мнению автора, следующие: структурное, историческое, функциональное. Исследователь выделяет основные (базовые) понятия центрального понятийного ряда: это норма права, система права, форма (источник) права, законность, правоотношение, правопорядок. Автор анализирует и отношения партитивные, и отношения фрейма, и причинно-следственные, и, лишь в частности, отношения родо-видовые, причём о любом из этих отношений исследователь говорит как о «логическом развертывании». Так, норма права «конкретизируется в понятиях гипотеза, диспозиция, санкция правовой нормы» (это партитивные отношения); понятие законность конкретизируется в следующих: верховенство закона, единство законности, всеобщность требования соблюдать и исполнять закон, равенство всех перед законом, гарантии законности (Васильев 1976:2).
   Возникновение и формирование каждой области знания и терминосистемы в когнитивной сфере юриспруденции обычно сопровождается опережающим конструированием и прогнозированием ее понятийной (категориальной) сети (системы), закрепляющейся в соответствующих терминах, отражающих потенциал языковой представленности юридически-правовых понятий. Процесс структурации различных областей знания, в том числе и юридически-правового, «накладывает отпечаток на метаязыки, служащие для описания открываемых явлений и называния осваиваемых понятий» (Гринев 1993:183).
   Например, по данным К.А. Шипкова (2004), в терминологической системе «Теория государства и права» можно выделить следующие основные понятийные (семантические) группы терминоединиц:
   1) типы и виды права (98 лексем, или 9,8 %);
   2) лицо по роду деятельности (112 лексем, или 11,2 %);
   3) государственный орган по роду деятельности (61 лексема, или 6,1 %);
   4) предметы и объекты деятельности (93 лексемы, или 9,3 %);
   5) процессы деятельности (100 лексем, или 10 %);
   6) сфера деятельности (72 лексемы, или 7,2 %);
   7) состояния, явления и ситуации в процессе деятельности (146 лексем, или 14,6 %);
   8) индексы, величины, измерения, показатели (86 лексем, или 8,6 %);
   9) виды юридически-правовой документации (64 лексемы, или 6,4 %);
   10) методы и средства деятельности (82 лексемы, или 8,2 %);
   11) субъекты деятельности права (86 лексем, или 8,6 %). Наиболее крупными являются седьмая, вторая, пятая и первая понятийные группы, включающие, например, следующие высокочастотные базовые лексемы:
   «право авторства – одно из моральных прав автора; право признания лица, создавшего произведение в области науки, литературы или искусства, автором этого произведения» (БЮС 2001:456);
   «право доступа – одно из моральных прав автора; право создателя произведения изобразительного искусства, напр, картины, требовать от ее собственника возможности изготовить авторскую копию» (БЮС 2001:456);
   «право застройки – вид сервитута; право долгосрочно пользоваться участком земли во время строительства жилого дома, а также владения, пользования и распоряжения возведенным на этом участке строением. Было предусмотрено ГК РСФСР 1922 г., но затем (с установлением права личной собственности на жилой дом) отменено» (БЮС 2001:456);
    «право крови – один из принципов приобретения гражданства в силу рождения (ребенок приобретает гражданство родителей независимо от места своего рождения); воспринят большинством государств мира» (БЮС 2001:456);
   «право на благоприятную окружающую среду – одно из основных конституционных прав человека, относящееся к разряду экологических прав. По времени конституционализации относится к самому последнему „поколению“» (БЮС 2001:457);
   «право на жизнь – одно из основных прав человека, защищаемое международным правом и конституциями большинства демократических стран, в т. ч. РФ. Право на жизнь корреспондирует обязанность государства всемерно охранять человеческую жизнь от любых противоправных посягательств и иных угроз, обеспечивать правовые, социальные, экономические, экологические и иные условия для нормальной, полноценной и достойной человека жизни. В государствах, где отменена смертная казнь (Австрия, ФРГ, Франция и др.), право на жизнь означает, что ни один человек ни за какие деяния не может быть лишен жизни даже государством. В странах, где существуют различные режимы сохранения смертной казни, под правом на жизнь обычно понимается, что ни один человек не может быть лишен жизни без должной правовой процедуры» (БЮС 2001:457) и др. В «Большом юридическом словаре» зафиксировано 55 словарных статей, описывающих и интерпретирующих существующие виды и типы права (на что-либо или чего): 1) право на – благоприятную окружающую среду; жизнь; жилище; забастовку; защиту репутации автора; имя; иск; неприкосновенность частной жизни; обнародование; образование; объединение; опровержение; ответ; отдых; отзыв; охрану здоровья (и медицинскую помощь); правосудие; самоопределение народов (наций); свободу и личную неприкосновенность; сопротивление угнетению; социальное обеспечение; труд; участие в управлении делами государства; фирму; юридическую помощь. 2) Право – народов; оперативного управления; петиций; пожизненного наследуемого владения земельным участком; политического убежища; помилования; постоянного (бессрочного) пользования земельным участком; почвы; преждепользования; следования; собственности; собственности граждан и юридических лиц; справедливости; убежища (БЮС 2001). Анализ категориальной сети языка права свидетельствует, что вся терминологическая система данной когнитивной сферы формируется на основе понятийного расщепления и семантической актуализации двух суперкатегорий – Право и Закон.
   В.Ю. Яблонский так описывает некоторые этапы развития терминосистемы на одном из её участков: «развитие понятия в результате системного подхода → многозначность термина → образование нового понятия с иной структурой связей → рождение нового терминологического обозначения для понятия со старой структурой связей, чтобы показать изменчивость, „текучесть“ связей понятий в системе с развитием самих научных понятий, непостоянность роли семантических признаков в структуре значения научного термина, что мы относим к специфическому в их семантике, в отличие от общеупотребительного слова.
   Существенной чертой терминологии общей теории права является „пограничность“ наиболее абстрактных, обобщенных понятий с областью знаний социально-политических. Это так называемые предельные правовые категории» (Яблонский 1997:11) (выделено нами. – Л.Б.).
   Понятия, как и семантическое наполнение любого слова и/или термина, также развиваются, модифицируются в рамках той или иной терминосферы, что определяется экстралингвистическими факторами (динамический аспект понятийно-категориального структурирования). В.Ю. Яблонский отмечает, что современное состояние юридической мысли, когда к правовым явлениям в общей теории права применяется системный подход, «отражает стремление к развитию у отдельных юридических понятий еще более обобщенного значения, интегрирующего и социальное, и юридическое. Попытки создания единого понятия право (и социального, и юридического) описываются в правоведческой литературе… Юридическая наука подошла также к созданию единого, широкого понятия ответственность, охватывающего и то, что под этим термином понимается в теории права, и то, что именуется ответственностью в социальных исследованиях… Но разработка этих понятий осознается, скорее, как перспектива, что потребует, очевидно, нового уровня правового сознания в новом правовом государстве, осмысления социального и правового в их единстве» (Яблонский 1997: 12).
   Л.B. Колесникова, исследующая специфику терминосферы «Международное частное право» (МЧП), выделяет в ней такие понятийные доминанты (семантические группы терминоединиц):
   1) предмет международного частного права;
   2) субъекты международного частного права;
   3) субъекты деятельности права;
   4) предметы и объекты деятельности;
   5) процессы деятельности;
   6) нормы международного частного права;
   7) ситуации, состояния и явления в процессе деятельности;
   8) величины, индексы, измерения, показатели;
   9) виды международной юридически-правовой документации;
   10) методы и средства деятельности;
   11) государственный орган по роду деятельности;
   12) принципы (основные начала) международного частного права;
   13) источники международного частного права;
   14) законы;
   15) коллизии.
   По наблюдениям Л.В. Колесниковой, наиболее концептуально значимыми в сфере МЧП являются вторая, пятая, шестая, двенадцатая и тринадцатая понятийные доминанты, включающие высокочастотные термины, например: «международное частное право» (термин авторский, предложен американцем Дж. Стори в конце 1834 г.). Характерно, что в современной терминографии отсутствует общепризнанная единая дефиниция данного термина. В Европе он стал повсеместно применяться начиная с 40-х годов XIX в. (droit international privù, internationales Privatrecht, Diritto internationale privato, derecho international privato). В западной литературе было предложено более 20 других названий (например, межгосударственное частное право), но все они признания не получили (Колесникова 2006).
   Наглядным примером понятийно-деривационной специфики языка права может служить категориально-понятийное параметрирование терминов и гиперпонятий (концептов) профессиональнотерминологической области (ПТО) «Международное частное право». Л.В. Колесникова установила, что в этой сфере научно-профессиональной коммуникации концепт «Закон» как основополагающий структурирующий элемент имеет следующие понятийнотерминологические реализации:
   1. Закон наиболее тесной связи (proper law of the Contract) – «обращение к праву того государства, с которым конкретный договор наиболее тесно связан» (Международное частное право. Юнита 3. Особенная часть. М., 2002).
   2. Закон места совершения акта (locus régit formam actus) – «форма сделки подчиняется праву места ее совершения» (Международное частное право. Юнита 3. Особенная часть. М., 2002).
   3. Закон сущности (lex causae) – «форма сделки определяется правом того государства, которое регулирует самое содержание сделки, ее сущность, обязательство, вытекающее из сделки, предмет сделки» (Международное частное право. Юнита 3. Особенная часть. М., 2002).
   4. Личный закон (lex personalis) – «наиболее распространенная формула прикрепления для разрешения коллизий законов разных государств; вариантами личного закона являются: 1) Национальный закон, или закон гражданства (lex nationalis, lex patriae) означает применение права того государства, гражданином которого является участник частноправового отношения; 2) закон места жительства (lex domicilii) означает применение права того государства, на территории которого участник частноправового отношения проживает» (Международное частное право. Юнита 1. Общая часть. М., 2003).
   5. Закон места нахождения вещи (lex rei sitae) – «формула прикрепления, которая означает применение права того государства, на территории которого находится вещь, являющаяся объектом частноправовых отношений» (там же).
   6. Закон места работы (lex loci laboris) – «формула прикрепления, согласно этой формуле, для регламентации всего комплекса трудовых правоотношений, осложненных иностранным элементом, применяется право страны, где осуществляется трудовая деятельность» (там же).
   7. Закон флага (lex flagi) – «формула прикрепления, означает право государства, флаг которого несет судно; применяется главным образом в сфере торгового мореплавания» (там же).
   8. Закон места совершения брака (lex loci celebrationis) – «формула прикрепления, означает применение права того государства, на территории которого заключен брак; используется при регулировании вопросов, связанных с формой заключения брака» (там же).
   9. Закон страны продавца (lex venditoris) – «формула прикрепления, означает применение права того государства, которому принадлежит продавец» (там же).
   10. Закон суда (lex fori) – «формула прикрепления, решает коллизию права в пользу права того государства, где рассматривается частноправовой спор; согласно этой формуле, суд или иной правоприменительный орган должен руководствоваться правом своей страны, несмотря на наличие иностранного элемента в составе частноправовых отношений» (там же) и др. (см. Колесникова 2006).
   При анализе понятийно-смысловых отношений в терминосфере налогового права (НП) Н.В. Буянов выделяет следующие системообразующие понятийные единицы:
   «1) субъекты деятельности НП; 2) лицо, государственный орган по роду деятельности; 3) предметы и объекты деятельности; 4) процессы деятельности; 5) сфера деятельности; 6) состояния, явления и ситуации в процессе деятельности; 7) номинации биржевых операций и финансовых сделок; 8) индексы, величины, измерения, показатели; 9) виды документации; 10) методы и средства деятельности. Наиболее крупными являются 1, 2, 3 и 9 понятийные группы» (2001:123). По нашим данным, категориальная сетка юридически-правовой терминосферы близка по многим параметрам к понятийной организации терминосистемы «Налоги и налоговое право», что объясняется общностью их социально-правового статуса и функциональносемиотической репрезентации.
   В языке науки социально-экономического подвида наблюдается несколько иная категориально-понятийная структурированность. Русская экономическая картина мира прошла особый путь языковой концептуализации, в котором отразились все экстра-лингвистические факторы, повлиявшие на систему терминологической номинации (см. Шахбазян 2008). В современной экономической вербальной сфере терминология структурирована таким образом, чтобы осуществлять репрезентацию экономических понятий, характерных для рыночной экономики, в основе которой лежит семиотико-концептуальный блок «свободное предпринимательство».
   Языковая концептуализация рыночноэкономической сферы в области налогообложения, предпринимательства и бизнеса эксплицирует следующую систему взаимосвязанных понятийнодеривационных и тематических групп базовых понятий, являющихся семиотико-семантическим основанием этого концептуализированного пространства: «Экономика», «Деньги и финансовая политика», «Прибыль», «Субъекты предпринимательской деятельности», «Персонал», «Реклама», «Маркетинг», «Менеджмент», «Конкуренция», «Фирма», «Финансы и кредит», «Банки и банковское дело», «Рынок», «Документы», «Инвестиции», «Ценообразование», «Валюта и валютные отношения», «Законы и законодательная база», «Налоги и налоговое право», «Право», «Страхование». Каждый такой понятийно-деривационный блок формируется совокупностью понятийно и тематически связанных друг с другом терминов, созданных по специализированным моделям, в зависимости от их денотатной принадлежности, посредством соответствующего деривационного форманта и способа деривации.
   Л.Г. Аксютенкова выделяет следующие понятийно-тематические стратумы терминосферы «Рыночная экономика»: Процесс; Действие; Документ; Лицо; Показатель; Объект; Предмет; Способ; Метод; Вид; Операция; Платёж; Деньги/Денежные знаки; Ситуация; Состояние; Условие; Принцип; Атрибут/признак; Стратегия; Явление; Результат (Аксютенкова 2002).
   Достаточно новой «ветвью» современного терминоведения можно признать фармацевтическое терминоведение как систему комплексного научного знания, базирующегося на понятиях и методах ряда гуманитарных дисциплин: языкознания (лингвистики), систематики, логики, гносеологии, науковедения, информатики, документоведения. По наблюдениям Г.П. Буровой, вербально-знаковыми доминантами фармацевтического дискурса выступают следующие системообразующие фармацевтические термины, соответствующие понятиям категориального уровня: лекарственное средство, лекарственный препарат, лекарственная форма, лекарственное вещество, лекарственное сырье. Функционируя во всех фармацевтических дисциплинах, они образуют понятийно-терминологическую основу фармации как когнитивного пространства (2008).
   Г.П. Бурова, исследующая специфику фармацевтического дискурса как культурного кода, при анализе понятийной специфики фармацевтической терминологии установила, что по понятийно-тематическому основанию термины фармации и фармакологии объединяются в концептуальные подсистемы – когнитивно-тематические сегменты, например:
   1) «Разделы медицины, фармации и фармакологии»;
   2) «Лекарственные средства»;
   3) «Методы применения лекарственных средств»;
   4) «Заболевания и болезни»;
   5) «Методы лечения»;
   6) «Лица по их фармацевтической специальности»;
   7) «Медицинские и фармацевтические инструменты и аппаратура»;
   8) «Лекарственные формы»;
   9) «Систематика микроорганизмов»;
   10) «Свойства и признаки лекарственных средств»;
   11) «Лекарственное сырье»;
   12) «Методы диагностики» и другие (см. Бурова 2008).
   Такая понятийно-тематическая структура фармации как узко специализированной когнитивной области детерминирует специфику её терминологической основы: в количественном отношении доминируют именно предметные терминологические единицы, что объясняется спецификой категориально-понятийной системы самого объекта исследования данной науки – это лекарственные средства; лекарственное сырье; лекарственные формы; лекарственное вещество; а также живые и неживые вакцины; иммуномодуляторы; аллергены (диагностические препараты); профилактические препараты; сыворотки различной функциональной направленности (антитоксические, антибактериальные, лечебно-профилактические, диагностические, противовирусные и др.); фаги (препараты из живых бактериофагов); различные индикаторы; среды; фармацевтическое оборудование и т. д. Г.П. Бурова вполне обоснованно считает, что на данном этапе терминоведческих разработок целесообразно ввести в понятийно-терминологический аппарат науки новую специальную номинативную единицу – «общефармацевтический термин» (по аналогии с общетехническим термином, который называет предметные термины, функционирующие во всех технических науках).
   Общефармацевтические термины обозначают и называют «предметные», конкретные понятия (денотатный аспект), связанные с репрезентацией именно конкретных фармацевтических объектов, феноменов, сущностей. Основу терминологической системы фармации составляют пять базовых категориальнопонятийных континуумов: «Лекарство», «Лекарственный препарат», «Лекарственная форма», «Лекарственное вещество», «Лекарственное сырье», которые структурируются на более мелкие когнитивно-категориальные сегменты (Бурова 2008). Эксклюзивным фармацевтическим ключевым суперконцептом выступает, по данным исследователя, вербальносемиотическое образование «Лекарство».
   У.И. Турко, анализируя компьютерную терминологию, тоже достаточно новую в современном терминоведении, в составе когнитивного сегмента «Измерение информации» выделяет следующие когнитивные признаки: «количество информации»: байт, мегабайт, гигабайт; «длина информации»: дюйм, пункт, твип «обработка информации»; «частота передачи информации»; «скорость передачи информации»; «измерение изображения информации»: пиксель, раст, точка; «время выполнения операции» (Турко 2007). Когнитивный сегмент «Идеальные компоненты компьютера» концептуализируется, по наблюдениям исследователя, номинативными единицами, в семантической структуре которых выделяются классифицирующие признаки: «субъект потребления», «назначение программы». Анализ репрезентантов сегмента позволяет обозначить три когнитивных классификатора:
   1) «программы, обеспечивающие работу компьютера»; 2) «программы, обслуживающие пользователя»; 3) «программы, обслуживающие программиста» (Турко 2007: 15).
   Как видно из этих и других примеров, в каждой научной сфере существуют свои специфические когнитивные классификаторы, понятийно-категориальные стратумы, единицы которых формируют категориально-понятийную сеть языка русской науки. Репрезентантами, вербальными актуализаторами этих единиц выступают научные термины, созданные (и/или создаваемые) по соответствующим деривационным моделям, структура которых отражает структуру мыслительных процедур субъекта науки, познающего, интерпретирующего и концептуализирующего окружающий мир.

3.2. Терминологическая деривация как фундаментальный механизм эволюции языка науки и фактор когнитивного семиозиса

   Теория функциональной терминологической деривации исследует связи и корреляции термина, понятия, научного текста, целостного терминологического пространства языка русской науки и специфической сферы функционирования терминов, в которой актуализируются особые механизмы и закономерности деривационных процессов, праматика и интенциональность терминоупотреблений, динамичность и семиотическое своеобразие авторского концептообразования и терминообразования.
   Процессы деривации завершаются не только созданием вторичной, или результативной, единицы, но и возникновением особых деривационных отношений между исходными и производными знаками языка (частный случай таких отношений – наиболее хорошо изученные отношения словообразовательной производности). Отношения эти обнаруживаются как между единицами одного и того же уровня (из морфов одной морфемы один можно считать исходным, а все остальные выводимыми; например, в парадигме одна из словоформ оказывается основной, а другие производными и т. п.), так и между единицами разных уровней (для деривации слова нужны морфемы, для деривации предложения – слова, для деривации текста – высказывания и т. п.). В этом смысле термин «деривация» отражает как межуровневый подход, позволяющий выяснить закономерности образования более сложных единиц «верхнего» уровня из менее сложных единиц «нижнего» уровня, так и, напротив, подход внутриуровневый, объясняющий механизмы синтагматической сочетаемости единиц. Особый статус приобретает так называемая деривационная морфология, описывающая средства и способы организации морфологических структур слова в языках разного типа.
   Л.A. Манерко, исследующая язык современной техники, вводит понятие деривационного синтеза, «в котором находят своё отражение многочисленные факты, позволяющие сформировать лексическую единицу из составных частей для того, чтобы она стала понятной собеседнику» (2000: 86). Деривационный синтез, по мнению исследователя, связан с предсказуемостью и системностью структурно-семантической организации терминологической единицы. Эти свойства обусловливаются выбором в качестве стержневого компонента самых продуктивных в данном языке словообразовательных моделей (Манерко 2000).
   Классификационной чертой деривационных процессов является степень их регулярности. Если значение единицы может быть выведено из значения ее частей, она рассматривается не только как мотивированная, но и как форма, построенная по аддитивному, или суммативному, типу. В основе классификации процессов деривации лежит также их кардинальное деление на линейные и нелинейные. В то время как линейные процессы деривации приводят к синтагматическому изменению исходного знака и результатом образования производного знака являются разные модели сочетаний или порядка распределения знаков, нелинейные процессы деривации представляют собой не столько изменение сегментной протяженности знаков, сколько внутреннее изменение самого знака.
   Описание языковых единиц через восстановление их синхронной деривационной истории, начатое первоначально в рамках трансформационной грамматики, вышло далеко за её пределы и способствовало уточнению теории синтаксиса и словообразования в их динамичном аспекте. Оно является доминирующим при изучении естественнонаучной, экономической, медицинской, фармацевтической, юридической и др. терминосистем.
   Деривация, таким образом, выступает глобальным фактором и способом вербализации научной картины мира во всём многообразии её стратификационных единиц.
   Деривация (от лат. derivatio – отведение; образование) – процесс создания одних языковых единиц (дериватов) на базе других, принимаемых за исходные, в простейшем случае – путем «расширения» корня за счет аффиксации или словосложения, в связи с чем деривация приравнивается иногда к словопроизводству или даже словообразованию (Языкознание 1998: 129). Согласно более широкой точке зрения, деривация понимается либо как обобщенный термин для обозначения словоизменения (inflection) и словообразования (word-formation) вместе взятых, либо как название для процессов (реже результатов) образования в языке любых вторичных знаков, в т. ч. предложений, которые могут быть объяснены с помощью единиц, принятых за исходные, или выведены из них путем применения определенных правил, операций.
   В актах деривации происходит изменение формы (структуры) и семантики единиц, принимаемых за исходные. В смысловом отношении это изменение может быть направлено либо на использование знака в новом значении, либо на создание нового знака путем преобразования старого или его комбинации с другими знаками языка в тех же целях.
   По определению Е.С. Кубряковой, «нет ничего более естественного, чем анализ деривационных явлений с когнитивных позиций: очевидно, что именно соотнесение этих явлений с процессом познания и закрепления его результатов позволяет наблюдать, с одной стороны, в каких формах протекали познавательные процессы в языке, а с другой – как менялся язык под воздействием этих процессов и как происходило его постоянное обогащение и развитие по мере их осуществления» (Кубрякова 2006: 91). Продуцирование дериватов в языке науки прежде всего обусловливает закрепление человеческого опыта в вербально-семиотических структурах, отражающих и репрезентирующих когнитивные итоги научной концептуализации мира в терминологических единицах.
   Деривационная система как сложный феномен имеет многоступенчатую иерархическую организацию, образуемую континуумом простых и сложных (комплексных) единиц, которые формируются противопоставлениями разного рода: соотношением однокоренных слов и корреляцией слов, имеющих различные корни, но характеризующихся идентичностью деривационного строения. Т.Г. Борисова отмечает, что «одной из значимых комплексных единиц дериватологической системы русского языка является деривационная категория, объединяющая деривационные типы с общим деривационным значением. Деривационная категория упоминается во многих филологических работах, однако употребление данного термина в лингвистических исследованиях в целом нельзя признать ни систематическим, ни последовательным, так как в научных трудах по проблемам русистики его однозначное дефинирование и уточнение параметров отсутствуют. Это в значительной мере объясняется тем, что термин „деривационная категория“ редко выступал метаязыковой и/или функциональной единицей развернутого описания и классификации различных деривационных явлений» (Борисова 2008: 6).
   Терминологическая деривация в языке науки осуществляется посредством системы особых деривационных механизмов, то есть специфических действующих правил, приёмов моделирования, способов и средств создания новых вторичных единиц. Стало уже аксиомой положение о том, что принцип деривационности и понятие производности, выводимости одних объектов из других, является «центральным понятием дериватологии» (Зенков 1993).
   Понятие деривации, введенное в 30-х гг. 20 в. Е.Куриловичем для характеристики словообразовательных процессов, позволило соотнести конкретные цели и задачи процессов со средствами их осуществления и их семантическими результатами; большое значение для теории деривации сыграло предложенное Куриловичем разграничение лексической и синтаксической дериваций как процессов, один из которых направлен на преобразование лексического значения исходной единицы (ср. «аксон» – «аксонема»; «банк» – «банкир»), а другой – лишь на преобразование ее синтаксической функции (ср. «аксон» – «аксонный»; «банк» – «банковский»). Впоследствии эти определения стали прилагать к широкому классу явлений создания языковых форм за пределами слова; в этом смысле синтаксическая деривация обозначает процесс образования разных синтаксических конструкций путем трансформации определенной ядерной конструкции (ср. «банк выдает ссуду» – «ссуда выдается банком» – «выдача ссуды банком» и т. д.).
   В настоящее время понятийно-терминологический аппарат дериватологии почти полностью определился и признаётся большинством учёных. Например, Е.А. Земская выделяет такие комплексные деривационные единицы, как деривационная пара, деривационный тип, деривационная цепь, деривационная категория, деривационное гнездо, деривационная парадигма (Земская 1978: 63). И. Ташпулатова также отмечает, что «в системной организации деривации важную роль играют комплексные единицы…: деривационная пара, деривационный тип, деривационная категория, деривационная цепь, деривационная парадигма и деривационное гнездо» (Ташпулатова 1985: 229–233).
   О.И. Дащенко и А.Д. Зверев к комплексным деривационным единицам тоже относят деривационную пару, деривационный ряд, деривационную цепь, деривационную парадигму, деривационное гнездо (Дащенко, Зверев 1985: 47–53). В.Г. Головин выделяет деривационную пару, деривационную цепь, деривационную парадигму, деривационную ветвь, деривационное гнездо (Головин 1985:213–216). Л.K. Жаналина подмечает, что «изучение дериватологии складывалось как системное в связи с выделением пар слов, объединенных отношениями производности, в связи с группировкой по формантам, по типам формантов, по общему корню. Дальнейшее развитие дериватологии направлено на определение границ и иерархии групп производных, названных комплексными единицами», к которым автор относит деривационную пару, деривационную цепь, деривационный тип, деривационную категорию, деривационную парадигму, деривационное гнездо (Жаналина 1987: 109–111).
   Огромное значение для развития теории русского словообразования и русской дериватологии имеет учение В.В. Виноградова. Учёный, исследуя статус и трактовку понятия деривационной категории в трудах В.А. Богородицкого, Н.В. Крушевского, М.М. Покровского, А.А. Потебни и других ученых и анализируя его в аспекте отношения дериватологии к грамматике и лексикологии, приходит к выводу о необходимости чёткого разграничения двух сторон этого феномена: структурно-грамматической и семантико-лексической. Учёный подчёркивает определяющее влияние лексикограмматических значений части речи на семантику деривационной категории, ограниченных, соответственно, рамками какой-либо части речи, и выделяет в русском языке деривационные категории лица, вещественности, отвлеченности в системе имен существительных; деривационную категорию предельной степени признака у имен прилагательных; деривационную категорию процесса-состояния в системе глагола, отмечая их тесную связь с некоторыми грамматическими категориями (см.: Виноградов 1975: 192).
   Обобщив в докторской диссертации взгляды многих учёных на проблему интерпретации понятия деривационной категории, Т.Г. Борисова формулирует такое определение: «Деривационная категория – это совокупная целостность дериватов разных типов и способов словообразования, объединенных частеречной отнесенностью, содержащих общий деривационный семантический компонент, выраженный в форманте. Деривационную категорию формируют частные деривационные субкатегории.
   Деривационную субкатегорию мы трактуем как составную часть деривационной категории, представляющую собой совокупность дериватов, в которой общее деривационное значение деривационной категории конкретизировано одним из частных деривационных значений» (Борисова 2008).
   Процессы деривации завершаются не только созданием вторичной, или результативной, единицы, но и возникновением особых деривационных отношений между исходными и производными знаками языка (частный случай таких отношений – наиболее хорошо изученные отношения словообразовательной производности). Отношения эти обнаруживаются как между единицами одного и того же уровня (из морфов одной морфемы один можно считать исходным, а все остальные выводимыми; например, в парадигме одна из словоформ оказывается основной, а другие производными и т. п.), так и между единицами разных уровней (для деривации слова нужны морфемы, для деривации предложения – слова, для деривации текста – высказывания и т. п.). В этом смысле термин «деривация» отражает как межуровневый подход, позволяющий выяснить закономерности образования более сложных единиц «верхнего» уровня из менее сложных единиц «нижнего» уровня, так и, напротив, подход внутриуровневый, объясняющий механизмы синтагматической сочетаемости единиц. Особый статус приобретает так называемая деривационная морфология, описывающая средства и способы организации морфологических структур слова в языках разного типа.
   Понятие деривации несколько шире понятия и термина «словообразование», хотя в определенных контекстах они могут интерпретироваться как синонимичные.
   Термин «словообразование» в современной лингвистике является полисемичным, реализуя несколько значений: по данным В.Н. Немченко, пять основных значений (Немченко 1984: 18). В работах Н.Д. Арутюновой, В.В. Виноградова, Г.О. Винокура, Б.Н. Головина, Е.А. Земской, Е.С. Кубряковой, К.А. Левковской, В.В.Лопатина, И.Г. Милославского, А.Н. Тихонова, И.С. Улуханова, Н.М. Шанского и других исследователей он иногда трактуется неоднозначно, употребляется для номинации разных языковых явлений. В микросистеме словообразовательной терминологии полисемия терминов создает определенную трудность при описании и анализе словообразовательного материала. В целом многие вопросы теории и практики словообразования остаются «спорными и противоречивыми… до сих пор нет единой системы понятий и терминов, не определены четкие границы… между синхронным и диахронным, морфемным и словообразовательным анализом; нет единого мнения об основных словообразовательных единицах и их иерархии, о методах и принципах подхода к описанию словообразовательной системы» (Плотникова 1988:5). Например, словообразование рассматривалось как «основное средство обогащения словарного состава языка…» (Левковская 1952:5); как «образование новых слов путем комбинации уже существующих слов или путем переосмысления их форм…» (Виноградов 1952:144); как «совокупность слов в их стандартно-индивидуальных отношениях друг к другу…» (Головин 1967:29) или как «некий весьма разветвленный и сложный механизм, производящий слова» (там же:38) и т. д. Таким образом, этот термин используется для номинации и процесса создания слов, и определенной системы языка, и науки о статусе и функционировании единиц этой системы: «словообразование служит… созданию нового знака посредством отсылки к другому знаку» (Кубрякова 1974:190); «словообразование – раздел языкознания, изучающий производные: способы их создания и функционирования» (Кубрякова 1965:74) и т. п.
   Терминологическая деривация (терминообразование) представляет собой регулируемый процесс, в отличие от процесса возникновения слов общелитературного языка (слов общего употребления), что происходит в результате коммуникации людей в социуме.
   Оно является доминирующим при изучении естественнонаучной, экономической, медицинской, юридической и других терминосистем.
   В определенном смысле процессы деривации – порождение, образование деривата – изоморфны процессам решения деривационных задач, в которых есть данные (то, что дано) и поставлена конкретная цель (задание). Доминирующим и детерминирующим фактором является понятийно-концептуальная интенционность (аспектность): вариант (механизм) решения той или иной деривационной задачи определяется параметрами конкретной цели; данные (формант, модель, тип и т. д.) также обусловлены спецификой и характерологическим модусом того понятийно-категориального, гносеологического континуума, с которым соотносится генерируемый терминодериват. С учетом того, что терминообразование в определенном смысле является частью общего понятия (и процесса) деривации, возможно использование терминов «деривация» и «терминообразование» как равнозначных, выступающих контекстуальными синонимами (эквивалентами).
   Процессы деривации и номинации, таким образом, составляют важную область исследований в современной теории термина и терминологической функциональной дериватологии. Под ними в обобщённом виде понимается актуализация и закрепление в языке определённых категориально-понятийных признаков, которые отражают качества, свойства, признаки предмета, лица, явления, процесса и т. п. в сознании человека. Номинация выступает процессом кодирования через имя в языковом знаке понятия-сигнификата, отражающего конкретные признаки денотата (свойства, отношения) предметов и процессов материальной и духовной сферы, в результате чего языковые единицы приобретают содержательные элементы вербальной коммуникации.
   Каждый предмет, объект, явление, процесс и т. п. получает наименование по определённому содержательному признаку. Эта особенность позволяет рассматривать операцию (процедуру) именования как частный случай функции, устанавливающей однозначное соответствие между объектом и знаком (см.: Языковая… 1977: 21, 101, 251, 296; Языковая… 1977а: 91).
   Для деривации каждой отдельной языковой единицы надо признать основными такие принципы организации, которые объясняются осуществляемой с их помощью деятельностью. Терминологическая единица должна быть достаточно определённой и устойчивой для обеспечения взаимопонимания, а также подвижной для передачи новых смыслов. Каждый знак существует как особое единство формы и значения, но в то же время он обладает свойством подвижности в ту или другую сторону, пределы которой обычно, хотя и не строго, фиксированы. Для каждой единицы определён предел изменчивости в заданных границах тождества единицы самой себе.
   Определяя терминологию языка науки как номинационно-кодирующую систему, следует исходить из того, что термин является вербализованным результатом научно-профессионального мышления, научно-профессиональной концептуализации, оперативным средством деятельности в научно-профессиональной сфере и основным инструментом профессиональной коммуникации. Номинация в сфере терминологии понимается В.Ф. Новодрановой и Л.C. Мишлановой не только как процесс обозначения понятий, но и как процесс познания, поскольку от механизма, структуры, мотивированности именования во многом зависит адекватность информации, выраженной в языковой форме термина, и, в конечном счете, – построение образа (модели) мира в сознании человека. По нашим данным, процессам номинации предшествуют процессы когнитивной деривации, когда в сознании (мышлении) человека (учёного, субъекта науки) происходит обработка имеющейся научной информации и образование новых когнитивных структур, в основе которых лежит совокупность определённых категорий и понятий.
   Релевантной особенностью деривационной организации предметно-терминологической области «Хирургия» (фрагмент медицинского подвида научной прозы) является то, что многие эпонимические термины состоят из 2, 3 и даже 4 имен, что делает подобные специальные единицы, по мнению терминологов, громоздкими и неудобными с точки зрения формы. Кроме того, такие терминологические комплексы не содержат в полном объёме когнитивную информацию, необходимую для однозначного и адекватного восприятия и правильной, однозначной интерпретации специалистами. Так, наряду с термином синдром Рейтера используются термины синдром Фассейже – Леруа – Рейтера, а также реактивный уроартрит, ревматоидоподобный артрит с очагом инфекции в мочеполовых органах.
   Эпонимические термины в медицинском языке науки целесообразно дополнять (заменять) такими терминами, у которых мотивировка достаточно ясна с когнитивной точки зрения. Исключение могут составлять терминологические номинации, давно и прочно вошедшие в терминологию и от которых, в свою очередь, уже образованы терминологические дериваты, то есть эти единицы включены в терминологический деривационный процесс. Так, при номинации хирургического инструментария многие эпонимические термины в силу их краткости и привычности продолжают активно использоваться и остаются вне конкуренции (зажим Кохера, корсет Гоффы, щипцы Гоффманна и др.).
   В целом термины-персонимы и в медицинской сфере выступают специфичными символьными знаками культуры, так как полный реестр производящих слов дериватов – фамилий ученых, открывателей законов, врачей, химиков, физиков, биологов, исследователей и т. д., участвующих в процессах терминологической деривации во всех областях научного пространства – сам по себе может иметь большую информационно-гносеологическую и историко-культурную ценность представляя собой уникальную «деривационную» энциклопедию развития мировой научной мысли: Дарвин, Пастер, Пифагор, Эйнштейн, Клебс, Гиббс, Доломье, Волластон, Менделеев, Нильс Бор, Дальтон, Паркинсон, Кюри, Аддисон, Брокки, Ферми, Мендель, Эшерих, Риккетс, Купер, Кохер, Гоффманн и мн. др.
   В деривационно-концептуальном арсенале естественно-научного субконтинуума также традиционен и весьма продуктивен способ деривации узкоспециального термина на базе имени собственного (фамилии ученого, сделавшего научное открытие). Это связано с тем, что номинативная экстенция имени собственного равна единице: продуцированные дериваты отвечают требованиям «унивокативности» – «одно значение – одно слово; одно слово – одно значение» (Рондо 1980:15), что релевантно в научной коммуникации. В подобных терминах реализуется совокупное, сложное терминообразовательное значение, например: риккетсия – «микроорганизм, занимающий промежуточное положение между бактериями и вирусами (по имени американского ученого-патолога Х.Т. Риккетса» (ЭСС:80); тиндализация: «(от имени английского физика Дж. Тиндаля…) – метод дробной стерилизации…» (СВМВТ:117); фермион – «(по имени итальянского физика Э. Ферми) – ферми-частица, элементарная частица… или квазичастица, обладающая полуцелым спином…» (СИС:536); эшерихии – «(по фамилии первооткрывателя рода Т. Эшериха, 1857–1911) – токсикогенные возбудители инфекционных болезней» (СВМВТ:6); гиббсит – «… главный минерал некоторых бокситов» (СЭС:299) – «от имени американского минералога Дж. Гиббса…» (ПС:116); волластонит – «от имени английского естествоиспытателя У.Х. Волластона) – породообразующий минерал…» (ПС:91) и др.
   Следует подчеркнуть, что и авторские, индивидуальные, термины, и дериваты, навечно «запечатлевшие» своей производящей базой (имя собственное) личность учёного, субъекта науки, и его бесценный вклад в развитие мировой цивилизации, обладают мощным информационно-гносеологическим потенциалом, выступают мобильным средством аккумуляции, передачи научного знания, его функционирования. Они являются как бы гносеологическим «памятником» своему народу, вербальной «фотографией» отдельного периода развития страны и её науки, эпохи, отражают этапы гносеологической прогрессии, периоды и тенденции развития отдельных научных сфер, формирования их понятийных систем. Такие терминологические дериваты обладают особой коннотацией, «аурой», синтезируя предшествующий научный опыт и в обогащённом виде передавая его поколения в поколение. Как научные, интеллектуальные конденсаты ментальности, они воплощают функциональное единство принципов традции, преемственности и развития в процессах познания Человеком окружающего мира.
   В языке науки создание терминов осуществляется посредством нескольких типов терминологической деривации (лексико-семантический; морфологический; синтаксический; морфолого-синтаксический; терминологическое заимствование); из них морфологическая деривация почти во всех подвидах научной прозы трактуется как действенный механизм развития специального языка. Например, в медицинской когнитивной сфере подтверждается наблюдение о том, что важнейшим способом пополнения лексикона языка является «конструирование новых слов по существующим словообразовательным моделям» (Кубрякова 1978:50). Развитие сложного когнитивного комплекса, углубление научных исследований, дальнейшее изучение законов природы обусловливают появление новых понятий и отношений, требующих соответствующего семиотического оформления и вербальной репрезентации. В медицинской терминосистеме, как и в других отраслевых терминологиях, действуют определенные правила терминообразования, характеризующиеся регулярностью передачи схожих понятий при помощи соответствующих терминообразовательных средств по однотипной модели (Каде 1993, 2001, 2004; Клычева 1999; Пономаренко 1993; Патиниоти 1999; Суперанская 1989; Буянова 1996; Титаренко 2002; Уварова 1992 и др.).
   Исследуя различные аспекты терминологической деривации как вербализации процесса когнитивного семиозиса, следует остановиться на структурной классификации терминов как основы и результата этого процесса. В.Н. Шевчук считает, что «языковыми эквивалентами научных понятий следует считать не просто слова, а номинативные единицы, так как понятие может быть выражено как словом, так и словосочетанием» (Шевчук 1985:53). В каждой когнитивной сфере выделяют 1) однословные (монолексемные, однокомпонентные) термины, которые дифференцируются в зависимости от способа образования и характера отношений с другими терминами-словами на следующие типы: а) – простые, которые содержат одну корневую морфему; являются непроизводными или образуются путем аффиксации в результате переосмысления общелитературного слова, терминотворчества из морфем классических языков или заимствования из других языков или терминологий; б) – сложные, образованные сложением двух и более самостоятельных элементов языка (слов, словосочетаний) (см. Кубрякова 1965), связанные словообразовательными отношениями словосложения с деривационной основой. Выделяются и многословные термины (полилексемные, двух– и многокомпонентные, терминологические словосочетания) (см.: Даниленко 1977; Сердюкова 1998; Шипков 2004; Колесникова 2006 и др.). Постоянное понятийнокогнитивное расщепление, дифференциация, отражающие перманентность процесса научного познания, обусловило повышение удельного веса дериватов-композитов в ткани текста и в целом в языке науки: способы композитного терминообразования осуществляют номинацию сложного, поликомионентного, с точки зрения смысла, понятийно-логического субстрата, десигната, для репрезентации содержания которого необходимы сложные, поликомпонентные терминодериваты-полирадиксоиды. Их специфика заключается в том, что они «трансформируют знаки-сообщения в знаки-наименования» (Газизова 1992: 4), обладая максимальным индексом мотивированности. В естественнонаучной и медицинской терминосферах процессуальность деривации как когнитивного семиозиса обусловила создание преимущественно терминов-полирадиксоидов, особенно терминов-прилагательных и терминов-причастий, которые такой формой кодируют сложную понятийно-категориальную информацию об объекте научного исследования, например: абдоминоперикардиостомия, аденофаринго-конъюнктивальный, антибиотикорезистентность, энтерохромаффинный, бактериоциногенный, бациллоубивающий, бериллиево-алюминиевый, эзофаговентрикулограмма и мн. др.
   Синтаксическая деривация направлена на преобразование синтаксической функции исходной единицы и создание языковых форм за пределами слова. «Синтаксический дериват – форма с тем же лексическим содержанием, что и у исходной формы, но с другой синтаксической функцией; она обладает синтаксической морфемой» (Курилович 2000: 61–62). Синтаксический дериват закрепляет наличие синтаксического свойства как необходимого компонента содержания мотивирующего. И лексический, и синтаксический типы деривации универсальны по своей природе и распространены во всех научно-профессиональных подъязыках. Лексическая деривация определяет семантическое отличие мотивированного слова от мотивирующего, их отрыв друг от друга, а синтаксическая деривация – связанность мотивирующего с мотивированным, их взаимообусловленность. Разграничение деривации на лексическую и синтаксическую, по мнению С.Д. Кацнельсона, «укрепило вывод об универсальной значимости принципа функциональной деривации в системе языка» (Кацнельсон 1967: 104).
   Морфологический способ терминообразования включает аффиксацию (суффиксацию, префиксацию), чистое сложение, суффиксально-сложный способ, сращение (лексикализацию).
   Аффиксация обычно рассматривается как наиболее продуктивный морфологический способ образования слов, но применительно к терминам существует ряд особенностей: продуктивность отдельных терминологических моделей и типов отлична от продуктивности в сфере общелитературного языка. Так, семантическая специализация терминообразующих морфем и моделей отличается особой строгостью; набор элементов для образования новых единиц гораздо шире и разнообразнее; активно используются ресурсы греколатинского международного фонда и др.
   Особый интерес представляет в сфере языка науки семантический способ терминологической деривации. Метафора в терминологии выполняет функцию «оператора, „извлекающего“ имя нового термина из обыденного лексикона» (Гусев 1988:133).
   Так, в медицинском подвиде функционируют следующие примеры-результаты семантической деривации: «Бульбарная гроза»– симптомокомплекс расстройств дыхания и кровообращения, возникающий как осложнение спинномозговой анестезии; «Дамские шпильки» – наблюдаемое при капилляроскопии удлинение и извитость отрезков капилляров; признак артериальной гипертензии; «Жажда воздуха» — постоянное ощущение нехватки воздуха, даже при интенсивной гипервентиляции и дыхании кислородом, наблюдаемое при тяжелых заболеваниях сердца и легких; связано с гиперкапнией и вызванным ею перевозбуждением дыхательного центра; «Леонардова шкура» – многочисленные мелкие кровоизлияния на коже, группирующиеся в виде пятен; наблюдаются при тромбоцитопенической пурпуре; «Лимонная корочка» – инфильтрированный анестезирующим раствором участок кожи, на котором четко видны устья кожных желез, придающие ему сходство с кожурой лимона; «Пастушья палка» – резко выраженная деформация проксимального отдела бедренной кости по типу соха vara, при которой большой вертел значительно выступает кверху; наблюдается при паратирсоидной остеодистрофии и фиброзной дисплазии; «Раковые жемчужины»(син. «роговые жемчужины») – образования, состоящие из концентрически расположенных слоев опухолевых клеток с ороговением в центре; «Рожа карциноматозная» — асептическое воспаление, внешне напоминающее рожистое, возникающее при поступлении в лимфатические сосуды токсичных веществ, образовавшихся в результате распада белков, например, при раке; «Тюленья лапа» – деформация кисти, при которой она напоминает плавник тюленя; обусловлена периферическим параличом мышц кисти и предплечья при поражении ветвей VII–VIII шейных и I грудного спинномозговых нервов или части шейноплечевого сплетения (паралич Дежерин-Клюмпке) и др. Как видно из этих примеров, медико-хирургические термины, образованные путём метафоризации, тоже сохраняют внутренний образ и репрезентируют имплицитную оценку признака, что позволяет считать образность и эмоциональность ряда терминов таким же системным (потенциальным) свойством, как и любой другой единицы языка.
   Сам процесс терминологизации слова направлен на деривацию обозначений предметов или понятий, «которые являются специальными в какой-либо сфере человеческой деятельности. В данном случае происходит детализация обозначаемого денотата, а не семантики слова, как это иногда утверждается» (Татаринов 2006:188). По мнению терминолога, семантика общелитературных слов в тексте претерпевает определенные семантические изменения, так как она заложена в самом слове и может быть реализована в любой соответствующей ситуации (там же), например (медицинский подвид): «чепец» – повязка из мягкого бинта, укрепляемая завязываемой на подбородке его полосой, под которую проходят все туры бинта, покрывающие волосяную часть головы; шпатель – инструмент для отведения (оттеснения) органа или ткани при обследовании или хирургической операции, представляющий собой прямую или изогнутую продолговатую пластинку с закругленными краями; элеватор – общее название рычагообразных хирургических инструментов из группы расширителей; долото – инструмент для рассечения костной ткани с плоской или желобообразной рабочей частью, режущая кромка которой имеет одностороннюю заточку и расположена под прямым (или близким к нему) углом к продольной оси инструмента; костная ложка – хирургический инструмент для выскабливания патологических образований в кости и костных полостях; Дуброва гвоздь – приспособление для лечения переломов бедра методом интрамедуллярного остеосинтеза, представляющее собой стержень из нержавеющей стали слегка конической формы с заостренным рабочим концом и несколько расплющенным вторым концом, за который он захватывается экстрактором при извлечении; «скальпель световой» – лазер, предназначенный для рассечения тканей при хирургических операциях; костный замок – соединение костных фрагментов путем сцепления с помощью созданных на них хирургическим путем выступов и зарубок и др.
   Способом терминологизации в медицинском терминопространстве создаются преимущественно термины, номинирующие различные инструменты, приспособления, приборы, орудия, оборудование и т. п., так как данный вид терминологической деривации наиболее продуктивен для образования терминов с предметным значением (вербальная реализация научно-профессионального концепта Предмет/Орудие/Инструментарий): аспиратор-ирригатор – «прибор»; игла инъекционная – «колющий хирургический инструмент»; иглодержатель – «хирургический инструмент»; дефибриллятор – «прибор»; диссектор – «хирургический инструмент»; клипатор эндохирургический – «кровоостанавливающий зажим»; колоноскоп – «волоконный эндоскоп»; ножи хирургические – «инструменты с острой заточкой»; ножницы хирургические – «режущий инструмент» и др. При терминологизации часто происходит специализация значения за счёт образования на основе однословного термина термина-словосочетания, когда прилагательное (и/или причастие) как его компонент инкорпорирует в семантику новой терминоединицы когнитивно-информационный «чип», по которому и распознаётся терминологичность созданного термина (например, ножницы – ножницы хирургические и др.).
   По наблюдениям Е.Д. Макаренко, когнитивная функция и научная значимость семантически образованных терминов в хирургической предметной области весьма велика, хотя в количественном отношении этот способ терминообразования не является превалирующим (см. Макаренко 2008).
   Заимствование рассматривается как один из способов создания терминов, при котором лексические единицы переносятся из одного естественного языка или языка для специальных целей в другой естественный язык или ЯСЦ. По лексикографическому определению, «Заимствование – элемент чужого языка (слово, морфема, синтаксическая конструкция и т. п.), перенесённый из одного языка в другой в результате контактов языковых, а также сам процесс перехода элементов одного языка в другой» (ЛЭС 1990: 327) (выделено нами. – Л.Б.). В рыночно-экономической и финансово-экономической терминосфере, например, именно заимствования имеют существенный удельный вес, отражая в языковой форме основные этапы, направления и специфику развития рыночной экономики в России. Как считает Т.С. Кондратьева, «заимствованный термин принимается только потому, что он прочно вошёл в другие национальные языки науки и в интересах научного общения эти термины предпочитаются; некоторые заимствованные термины-слова короче и „удобнее“ соответствующих им русских словосочетаний, а потому предпочтительнее в употреблении; заимствованный термин имеет необходимую словообразовательную потенцию для создания однокоренных слов-терминов, которая иногда отсутствует в русском языке» (Кондратьева 2001: 37). По мнению исследователей социально-экономического подвида, около 90 % однословных терминов, вошедших в русскую финансово-рыночную терминосистему в девяностые годы прошлого столетия, являются заимствованиями из английского языка (см. Кондратьева 2001; Аксютенкова 2002; Жандарова 2004; Шахбазян 2008 и др.).
   Процессы заимствования и деривации экономических терминов могут происходить одновременно с процессами лексикализации (сращение, универбализация) и суффиксации. Лексикализация (сращение, универбализация) представлена следующими аспектами:
   1) сращение (слияние) двух иностранных слов (например, словосочетания с предлогом) при деривации термина в русском языке:
   гомеостазис (rp.homoios – подобный + гр. stasis – стояние) – «стремление экономической системы к сохранению равновесия»; коммивояжёр (франц. commis + voyageur) – «сбытовой посредник, разъездной представитель торговой фирмы, который по поручению фирмы ищет покупателей её товаров, предлагая им образцы, рекламируя товар, распространяя каталоги товаров»; контрброкер (англ. contra + broker) – «брокер, представляющий вторую сторону при заключении сделки»;
   2) слияние элементов сложного иностранного слова, пишущихся через дефис, в одно русское слово, но уже без дефиса:
   банкноты (англ. bank-note) – «банковские билеты, денежные знаки разного достоинства, выпускаемые в обращение в стране»; лизбэк (англ. lease-back) – «продажа оборудования и другой собственности с целью мобилизации денежных средств с условием получения её обратно в аренду на оговоренный срок»; оффшор (англ. off-shore) – «финансовые центры, привлекающие иностранный капитал путём предоставления специальных налоговых и других льгот иностранным компаниям, зарегистрированным в стране расположения центра»;
   3) образование (деривация) сложного термина путём сочетания иностранных (знаменательных) слов: а-дато (итал. а dato) – «число, от которого дан тот или иной документ»; дебет-нота (англ. debit note) – «извещение, посылаемое одной из сторон расчётных отношений о записи в дебет счёта суммы по причине наступления срока некоторого известного сторонам обязательства»; тайм-чартер (англ. time charter) – «договор фрахтования (аренды) судна на время, в том числе без экипажа» (Райзберг 1999; Азрилиян 2002) и др. В финансово-экономической терминосфере можно выделить также буквальные и трансформированные заимствования. Буквальные заимствования – это слова, перенесённые в данный язык из другого (иностранного) языка в том виде, в котором оно в нём существует в момент заимствования; среди них дифференцируются следующие типы:
   1) транслитерационные заимствования (транслитеры): аудитор (англ. auditor) – «лицо с полномочиями государственных органов (ревизор), контролирующее состояние финансово-хозяйственной деятельности акционерной компании или другой фирмы на основе контракта»; дилер (англ. dealer) – «член фондовой биржи (отдельное лицо и фирма) и банки, занимающиеся куплей-продажей ценных бумаг, валют, драгоценных металлов; действует от своего имени и за собственный счёт»; мониторинг (англ. monitoring) – «средства и методы контроля и наблюдения за ходом каких-либо процессов или коммерческой деятельностью предприятия, осуществляемые предпринимателем с целью стабилизации параметров производства» (там же).
   2) трансфонированные заимствования (трансфоны): бондхольдер (англ. bondholder) – «владелец, держатель акций, ценных бумаг»; брокераж (англ. brokerage) – «1) вознаграждение брокера за оказанные им фирме или владельцу товара посреднические услуги; 2) комиссия (куртаж), взимаемая биржевым брокером за выполнение поручения клиента»; тайминг (англ. timing) – «выбор наиболее выгодного момента продажи (покупки) на бирже ценных бумаг» (там же).
   Трансформированные заимствования представляют собой суффиксальные заимствования с заменой иностранного суффикса на русский: зондаж (англ. sounding) – -ing – -аж – «предварительное выяснение позиций конкурента, участника переговоров или сделки; прощупывание позиций собеседника; разведка»; рестрикция (англ. restriction) – -tion – -ция – «1) ограничение производства, продажи и экспорта товаров, проводимое монополиями с целью повышения цен и получения монопольных прибылей; 2) ограничение банками размеров кредита»; стабилизаторы (англ. stabilizers) – -er – -атор – «экономические меры, предпринимаемые в условиях свободой рыночной экономики с целью ограничить колебания цен, объёмов производства» (там же) и т. д.
   Заимствованная специальная лексическая единица (термин) языка экономики проходит этапы фонетического, грамматического, графического и семантического освоения. Заимствованный формант участвует в деривационных процессах языка экономики, как и любого языка в целом, также репрезентируя определённую категорию и понятийный класс в заимствующем языке и регулярно адекватно употребляясь в научной и профессионально-деловой коммуникации. Так как язык экономики тесно соприкасается и пересекается с другими специальными языками научного и профессионально-делового общения, то он наиболее ярко отражает взаимодействие и взаимовлияние понятийно-языковых, денотативных и терминологических систем экономически развитых стран. Следовательно, заимствование экономических терминов (впрочем, как и терминов других когнитивных областей) оказывает влияние как на развитие русского литературного языка, так и на упорядочение и эволюцию экономической терминосферы и в целом – языка русской науки как глобального когнитивно-семиотического континуума.
   Л.П. Крысин, В.И. Заботкина, другие учёные приходят к выводу, что заимствованию чужого лексического материала способствует, «во-первых, необходимость восполнить отсутствующие звенья в его лексической системе (лакуны), устранить денотативный вакуум, во-вторых, стремление к установлению регулярности (лексической, семантической, и/или семантико-парадигматической), в-третьих, снижение или утрата экспрессивности у стилистически маркированных исконных элементов, в-четвёртых, потребность в разговорных эвфемизмах» (Крысин 1994).
   Важнейшим системообразующим принципом и фактором терминологической деривации языка науки является тенденция к терминологическому гнездованию как форме совмещения вербальных результатов в сфере фиксации и в сфере функционирования терминов.
   Терминологическое гнездование обладает уникальной организующей способностью, позволяющей адекватно представить статику и динамику терминообразовательных механизмов, деривационных актов и их семиотические результаты.
   Почти каждое терминообразовательное гнездо (ТГ) можно интерпретировать как закодированный, подвергшийся максимальной компрессии научный мини-текст, который при необходимости может быть адекватно декодирован и восстановлен (реконструирован) в полном объёме своих сущностных характеристик с возможностью последующего тематико-концептуального развития в соответствии с этапами научного поиска и познания. В этом проявляется принципиальное отличие терминообразовательного гнезда (сфера функционирования) от словообразовательного гнезда (СГ) (сфера фиксации): однозначно и адекватно коммуникативно-прагматической интенции декодировать словообразовательное гнездо в мини-текст невозможно в силу активизации определенных семантических ограничительных факторов – метафоричности, полисемантичности, субъективно-эмоциональной окрашенности компонентов гнезда, что допускает многообразие вариантов (схем) его реконструкции (прочтения). Структурно-семантически и квантитативно (индекс наполняемости) дифференцируются и терминогнезда, сформированные единицами, извлеченными из контрарных сфер – 1) сферы фиксации (толковые и терминологические словари русского языка) и 2) сферы функционирования (научные тексты миографий, учебников, диссертаций и т. д.):
//-- 1. Гнездо сферы фиксации --//
   1. АДАПТИРОВАТЬ (лат. adaptare – приспособлять)
   2. Адаптироваться
   3. Адаптация
   4. Адаптационный
   5. Адаптивный
   6. Идиоадаптация
   7. Адаптер
   8. Адаптированный, прич. – прил.
   9. Адаптометр
//-- 2. Гнездо сферы функционирования --//
   АДАПТИРОВАТЬ (лат. adaptare —приспособлять)
   2. адаптироваться
   3. адаптация
   4. адаптационный
   5. адаптивный
   6. идиоадаптация
   7. адаптер
   8. адаптированный, прич. – прил.
   9. адаптометр
   10. Адаптагены
   11. Адаптациогенез
   12. адаптациоморфоз
   13. Адаптационнорегуляторный
   14. Адаптационнотрофический
   15. Адаптивнокомпенсаторный
   16. Адаптивность
   17. Адаптиоморфоз
   18. дезадаптация
   19. неадаптированный
   20. Преадаптация
   Как показывает анализ этих двух гнёзд, сфера функционирования терминов, выступающая пространством реализации когнитивных усилий и интенций исследователей, является более динамичной и терминогенной, порождающей значительное количество дериватов, многие из которых не фиксируются в словарях. В свою очередь эти термины вместе с единицами, зафиксированными в словарях, образуют целостные терминологические деривационно-гнездовые комплексы (ТДГК), являющиеся вербальносемиотическим основанием языка науки как глобального гносеологического, семиотико-функционального и когнитивно-коммуникативного феномена. Наибольшее число ТДГК разной структуры и количественного наполнения выявлено нами в естественнонаучном подвиде континуума языка науки, например:
   1. АМЕБ(А) (гр. amoibē – изменение)
   2. амёбиаз
   3. амёбный
   4. амёбовидный
   5. амёбоцит
   6. амёбиоз -
   7. амёбоидно-подвижный -
   8. амёбоидный -
   9. амёбоцид(ы) – Ю. амёбоцидность -

   1. Вакуоль (от лат. vacuus – пустой)
   2. вакуольный
   3. вакуолизация
   4. вакуолизирующий -
   5. моновакуолярный -
   6. мультивакуолярный -

   1. Клон (rp.klon – ветвь, побег, отпрыск)
   2. клонально-селекционный -
   3. клональный -
   4. клонирование -
   5. моноклональный -

   Примечание. Знаком «минус» (-) в гнёздах маркируются те дериваты, извлечённые нами методом сплошной выборки из научных текстов источников различной жанровой принадлежности, которые не зафиксированы в толковых и терминологических словарях русского языка. Как показывает анализ, именно эти терминодериваты сферы функционирования отражают направленность всех деривационных процессов на формирование базовых, фундаментальных для каждой научной области категорий и понятий, научных концептов. Так, в естественнонаучном подвиде современной русской научной прозы все процессы деривации как когнитивного семиозиса направлены на образование множества гетерогенных по структуре и понятийному содержанию терминов, своей совокупностью формирующих эксклюзивно-биологические суперкатегории (суперконцепты) «ЖИЗНЬ» и «ЖИВОЕ».
   В «Терминологическом словаре корневых гнёзд языка науки» (Буянова 2005) представлено 781 объединённое (интегративное) корневое гнездо, сформированное из терминов, извлечённых из сферы функционирования, и терминов, зафиксированных в словарях. Каждое из терминогнёзд возглавляет термин-слово или связанный корень, обычно интернациональный терминоэлемент. Количественные параметры гнёзд сильно различаются, что отражает релевантность того или иного понятия и когнитивного стратума в конкретной научной области: например, гнездо с термином-вершиной Аберрация состоит из 3-х терминов; с термином-вершиной Азот (от греч. живой) – 66; в гнезде с вершиной Вирус (лат. Virus – яд) – 81 термин; с вершиной Плазма – 83 слова; гнездо с вершиной-связным корнем [Анги-], [Ангио-] (греч. angeion – сосуд; относящийся к сосудам, сосудистый) – содержит 96 терминов; в гнездах с вершинами Ген и Генезис также по 96 слов; с вершиной Спора (греч. spora – семя, сев) — 98 слов; с вершиной Бактерия – 112 терминов; с вершиной Хлор – 139 терминов и т. д. Одним из крупнейших является терминогнездо с вершиной [Сульф-] (от лат. сера) – 160 терминологических единиц, из которых 123 деривата не зафиксированы в словарях. Даже на основании этих примеров можно сделать вывод о том, какие именно категории и концепты являются в естественнонаучном континууме базовыми, самыми актуальными, существенными и релевантными, что репрезентируется максимальным числом производных терминов конкретной категориально-понятийной принадлежности.
   Итак, процессуальность терминологической деривации как когнитивного семиозиса в языке науки обусловливает и осуществляет формирование, создание, образование самых разных понятийных, категориальных, терминологических, концептуальных единиц, обладающих двуединой сущностью – ментально-когнитивной и вербально-семиотической. Процессы мышления и мыслительной деятельности учёного тоже в определённом смысле деривационны: получая информацию опытным, интуитивным или «теоретическим» путём, субъект (-ы) науки перерабатывает, дополняет, классифицирует, интерпретирует её, создавая на её основе новую научную информацию более высокого когнитивного уровня – выводное знание.

3.3. Термин как средство понятийно-языковой концептуализации науки и когнитивно-семиотического моделирования

   В нашей монографии «Термин как единица логоса» (2002) сущностным параметрам и функциям термина посвящена глава 4 – «Термин как объект и результат терминологической деривации», в которой показывается, что термин, будучи знаком языка науки, выступает специфической ментальной репрезентацией; совокупность всех концептуально-терминных репрезентаций формирует концептуальную модель научной картины мира. Как единица логоса [10 - Логос (гр. logos – понятие; мысль; разум) – в древнегреческой философии (Гераклит) – всеобщая закономерность (СИС 1990: 290).], термин в своих референциях характеризуется логической и предметной направленностью, интенцией на вещь и на понятие.
   Новые теоретические позиции и обобщения, связанные с дальнейшим развитием теории термина и представленные здесь, дают возможность реконструировать целостный образ этой уникальной лингвоментальной единицы терминологического континуума и языка науки.
   В философии, начиная со времён античности, терминами называют субъект и предикат суждения. П.А. Флоренский в статье «Термин» (1922) раскрывает мотивацию такого подхода: подлежащее и сказуемое суждения «определяют собою размах мысли, тот, который допускается и предполагается актом суждения. Из беспредельной возможности в неопределённых блужданиях, мысль, актом суждения, само-ограничивается, сжимается, заключает себя в амплитуду подлежащего – сказуемого. Ибо подлежащее есть то, на чём говорящий желает сосредоточить внимание, а сказуемое – то, что именно должно открыть внимание в предмете своём. – Между тем, о чём мы говорим, и тем, что мы говорим, содержится весь простор мысли, т. е. оттенков и ограничений дальнейших, выражаемых обстоятельствами. А т. к., далее, логическое сказуемое и логическое подлежащее могут быть сложными, то каждая из составных частей их сама может получить наименование термина» (Флоренский 1989: 110) (в цитате сохранена орфография и пунктуация автора – Л.Б.). Судя по данному описанию, в философии доминантным признаком термина издавна считается его понятийность, соотнесённость с понятием.
   Существенна позиция Н.З. Котеловой, которая считает, что термины от общелитературных слов отличаются таким признаком, как конвенциональностъ, а также строгой системностью, «приданной упорядоченностью». Кроме того, термин всегда дефинитивен и однозначен в смысле оговорённости дефиниции (Котелова 1976).
   Использование классической дихотомии позволяет дифференцировать все слова на термины и не-термины, то есть объем делимого понятия делится на два взаимоисключающих класса таким образом, что каждой единице (термин) одного из классов присущ определенный признак, отсутствующий у каждой единицы (не-термин) другого класса, так как любой предмет (феномен, явление) может мыслиться только в одном из противоречащих понятий.
   Как генетически, онтологически и субстанционально близкие, изоморфные сущности, слово и термин обладают соответственно множеством изоморфных, тождественных признаков, затрудняющих их принципиальную дифференциацию. Необходимо, как уже отмечалось, выявить эксклюзивный признак термина, отсутствующий у каждой единицы класса не-терминов. Возможно, в качестве такого терминологического «гена» и выступает функция экспликации максимально специализированной узкопрофессиональной научной сферы (ср.: дерево; берёза // флоэма; инцухтирование и т. п.). По нашим наблюдениям, именно узкоспециальный термин наиболее удовлетворяет отмеченным параметральностям.
   С логических позиций определяется, что не-термин репрезентирует предмет (представление), а термин – понятие; поэтому этапы и механизм образования не-термина (слова) отличаются от этапов, путей и способов создания термина, являющихся отражением механизма образования понятия. С учетом этого аспектуальность терминообразования, по сравнению со словообразованием, может рассматриваться в иной плоскости как процесс (явление), осуществляющийся в особых коммуникативных контекстах, на основе иных принципов и деривационных актуализаций.
   Одновременно с образованием идеального объекта (понятия) происходит образование, создание его материальной субстанции, что обусловлено особенностями и референциальными механизмами образования понятия. В термине, таким образом, кодируется процесс формирования понятия, декодирующийся затем в терминологической дефиниции, что даёт основания выделить как одну из приоритетных особую функцию термина – функцию кода.
   Являясь по отношению к понятию вторичным образованием, термин в широком смысле всегда интерпретируется как дериват: термин выводится, произволен от понятия. В связи с этим терминологическая деривация эксплицирует выводимость терминологической системы из логико-концептуальной, гносеологической систем, отражая аспектность образования более сложных единиц от простых.
   Развитие различных когнитивных областей, сфер научного и профессионального знания сопровождается взаимосвязанными процессами категоризации и концептуализации. Вербализация любой научной отрасли осуществляется посредством терминов различной семиотической природы, так как именно термин является тем семиотическим маркером, который максимально адекватно и в пределах своего понятийного поля эксплицирует и номинирует научное понятие, представляя его место в системе данной науки. Когнитивный подход к языку науки обусловливает интерпретацию термина в качестве семиотического производного концептуализации и категоризации мира человеческим сознанием и мышлением, при этом его понятийнологическое содержание представляет собой определённую структуру знания, терминоконцепт, опирающийся на гносеологические денотаты.
   К началу 21-го века были установлены когитальные (В.А. Татаринов) свойства термина как специализированного знака языка, т. е. те особые свойства, в которых фокусируются логико-понятийные аспекты содержания мыслительных операций (Татаринов 2006). Обладая когитальными свойствами, термин выступает вербализованным результатом научнопрофессионального мышления, научнопрофессиональной концептуализации, специфическим лингвокогнитивным средством оперативной деятельности в научной и научно-профессиональной сфере и основным, ключевым средством научнопрофессиональной коммуникации.
   Гносеологический аспект проблемы функционирования и продуцирования многообразных систем терминов взаимосвязан с процессами концептообразования: создание нового термина (в широком плане) предетерминируется образованием нового понятия (-ий), которое в зависимости от когнитивной глубины и сложности содержания может рассматриваться как терминологический концепт определённого типа, репрезентированный термином как его именем.
   Как известно, основу любой когнитивнопонятийной и научно-профессиональной сферы составляет система специальных языковых единиц различного уровня сложности (термины разного уровня специализации; базовые/ядерные понятия конкретной предметно-терминологической области). С конца 20-го века в терминологических работах начинает функционировать соотносимое с термином понятие «концепт», представляющий собой в понятийном отношении более крупную, чем термин, абстрактную вербализованную единицу мышления, фиксирующую в своей содержательной структуре кванты полученного и осмысленного научного опыта.
   Концепт, по единодушному мнению учёных, – это комплексная единица мышления; исследователь мыслит терминоконцептами, комбинируя их и формируя новые концепты в ходе креативно-мыслительной деятельности. Результаты научного поиска и когнитивной деятельности учёного реализуются в научном тексте, который можно охарактеризовать как суперзнак науки. С.В. Ракитина отмечает, что «когнитивная теория научного текста занимается моделированием механизмов вербализации результатов когнитивной деятельности человека, языковой объективации процессов этой деятельности, показывает роль языка и речи в познавательных процессах… Когнитивная теория научного текста оперирует такими понятиями, как „концепт“, „понятие“, „концептосфера“ и др.» (Ракитина 2006: 198). Становясь фактом и операторами языка науки, языка для специальных целей, термины выступают системообразующим когнитивным вербальным средством аккумуляции, хранения и передачи, трансляции концептуально значимой информации в пространстве каждой научно-профессиональной области. Считаем, что именно таким образом соотносятся в научных и профессионально-предметных областях феномены «знак», «термин», «концепт», «терминоконцепт», «язык науки», «научный концепт», «концепт языка науки», отражающие различные ступени познавательного процесса и его результаты.
   Термин «язык науки», общий для всех наук, является гиперонимом и отражает родовую связь с каждым видом науки, органично взаимодействуя с конструктивным понятием «язык для специальных целей», которое имеет синонимы «язык профессии», «язык профессиональной деятельности (ЯПД)», «язык науки и техники», «специальные языки» и др. Таким образом, с понятием языка науки оказываются органично сопряжёнными понятия концепта и термина, то есть в языке той или иной науки правомерно выделять базовые научные концепты, концепты науки, аналогично тому, как в русской культуре выделяются концепты культуры.
   З.Д. Попова и И.А.Стернин, развивая когнитивный подход к пониманию концепта, определяют концепт как «глобальную мыслительную единицу, представляющую собой квант структурированного знания» (Попова, Стернин 2000: 4). Это определение полностью соответствует субстанциональной сущности концепта науки, терминоконцепта, так как концепты формируются из чувственного опыта, деятельности человека, мыслительных операций человека с другими концептами, которые существуют в его памяти. Это отражает важность эмпирического усвоения знания по принципу от предметно-чувственного – к абстрактномыслительному образу (см. Попова, Стернин 2000).
   Характеризуя концепт как единицу языка науки, мы исходим из признания за научным концептом функции репрезентации максимально релевантных для данной науки смыслов, ассоциаций, знаний, опыта, научных понятий. В этом смысле научный концепт можно квалифицировать как максимально конденсированное в когнитивном плане образование, как генеральную совокупность разных терминологических информационных систем, представляющих стратификационное членение научного континуума (сферы знаний), адекватно реализующих когнитивногносеологическую, коммуникативно-прагматическую, деривационно-метаязыковую и другие базовые функции в процессе научной коммуникации. Научные концепты, как и термины науки, выступают важнейшим средством формирования и развития этой науки: как считал Р.Карнап (Сатар), всякая наука и есть язык этой науки (1956). В каждой науке имеется и функционирует собственная система взаимосвязанных научных концептов (терминоконцептов), каждый из которых репрезентирует «сгусток», сегмент, блок понятийнокогнитивной информации, представляющей собой базовый, системообразующий элемент (фрагмент) соответствующего научного знания. Научные концепты, как и научные термины, выступают основой формирования когнитивного и смыслового содержания любого научного текста.
   Следует признать, что, «хотя проблема описания концепта в когнитивной лингвистике представлена достаточно широко, для теории научного текста она продолжает оставаться открытой» (Ракитина 2006: 199). С.В. Ракитина, исследуя смыслообразующий потенциал концепта в научном тексте, отмечает, что в нём концепт находится в более близких отношениях с понятием, чем другие мыслительные структуры; отличается «идеальным характером», хотя и является результатом отражения действительности в сознании человека; формируется в процессе накопления информации об объективной действительности и участвует в передаче научной информации (2006). Исследователь делает вывод: «Хотя научный концепт соотносится с понятием, он в зависимости от особенностей научного речемышления приобретает свою специфику. Неизменным значением термина концепт, характеризующим его основной признак, является сема „незавершённость“…. Понятия относительно завершены, они формируются, являются результатом обобщений на определённом этапе познавательной деятельности. Концепт – оперативная единица, которая не содержит обобщающего значения и при функционировании в конкретной ситуации проявляет актуальные для неё признаки» (Ракитина 2006: 200–201). Когнитивный аспект любой терминологии как сегмента целостного научного континуума проявляется в том, что она выступает репрезентацией результатов теоретического и практического познания, в которых зафиксирован весь предыдущий опыт научно-практической деятельности человека в определённой сфере. Именно в процессе формирования знаний о научных феноменах, объектах, явлениях, свойствах, процессах и т. п. происходит выделение и формирование научных концептов как оперативных единиц сознания, которые вербализуются в терминах различной степени специальности и когнитивной сложности. По нашим наблюдениям, главным критерием разграничения понятий «термин» и «концепт» может служить денотатный показатель: в семантическом треугольнике, как известно, каждое фонетическое слово имеет только один денотат, что свойственно и термину, поэтому концептом является только такое многомерное сложное комплексное ментально-вербальное образование, которое сопряжено с несколькими денотатами, связанными друг с другом причинно-следственными, атрибутивными и иными типами отношений. Научный концепт можно определить и как интегрированную совокупность однородных понятий, репрезентирующих посредством терминоединиц одного логико-понятийного класса целостную мыслительно-когнитивную структуру (квант) знания. Одним из наиболее важных свойств науки как специфической части культуры является ее интегральность, а главным средством интегрирования науки является язык, основа которого представлена терминологией. Интеграция (объединение) когнитивных стратумов и пространств осуществляется тогда, когда один из понятийно-категориальных блоков более высокого уровня объединяет, суммирует когнитивно-информационные ингредиенты предыдущих блоков более низкой иерархии. Примером влияния интеграции наук на развитие терминосистемы, например, в медицине может служить терминология хирургии, формирующаяся и эволюционирующая в результате межотраслевого контакта с анестезиологией, реаниматологией, физиологией, патофизиологией, генетикой, фармакологией, а также с такими науками, как физика, химия, технология материалов и др.
   Многообразие терминологических номинаций связано как с базовыми концептами человеческого мышления – объект, предмет, процесс, продукт и инструмент (средство), так и с определенными базовыми общенаучными (парадигмальными) и специальными (отраслевыми) концептами. Для отдельных научных сфер установление структуры такой отраслевой концептосферы может стать основанием для упорядочения терминосистемы и прогностического определения тенденций развития данной когнитивной области. В терминоведении уже устоялось мнение о том, что языковая репрезентация концепта – это его лингвистический код, структурация, вербализация, актуализирующая аспекты его функционирования, и все эти процессы являются результатом языковой деятельности индивида. Таким образом, возможно выявить степень воздействия человека, профессиональной языковой личности, на процессы терминологической деривации и номинации, на формирование концептосферы определенной научной области. В определённом смысле термин с когнитивных позиций следует рассматривать как уникальное вербально-семиотическое средство овладения системой профессиональных знаний, как языковое средство-посредник между человеком, знанием и миром, который преобразуется с помощью человека в процессах его креативной профессиональной деятельности. Следует уже признать, что термин – это «двигатель науки».
   Как известно, до сих пор не прекращаются споры о сходстве/различии термина и слова. К.Я. Авербух по этому поводу замечает: «Основное отличие термина от слова состоит в том, что у них различные инварианты: у слова – двусторонняя единица, лексема, а у термина – односторонняя, сигнификат. Именно поэтому слово в процессе функционирования может варьироваться в пределах тождества самому себе, а термин в границах выражения идентичного понятия» (Авербух 2005: 6–7). Исследователь выделяет такую специфичную черту термина, как расчленённость обозначения и выражения, причём доминантой выступает понятийная соотнесённость (там же). Совершенно справедливо К.Я. Авербух признаёт, что привлечение семиотической составляющей в науку о терминах даёт возможность интерпретировать термин «в расширительном плане не только как слово (словосочетание) естественного языка, но и как знак-образ», что позволяет зачислить в разряд терминов и многочисленные неязыковые знаки. Примером этому положению может служить семиотико-терминологический фонд информационно-технологического подвида научной прозы, компьютерная «паравербальная» терминология, терминология языков программирования и др.
   Помимо корреляции со словом, в терминоведении активно обсуждается проблема корреляции термин – номен; термин – профессионализм. При разработке теории термина К.Я. Авербух пришёл к выводу, что основные конституирующие различия между термином и номеном лежат в плане выражения: номен – сложное синтаксическое образование, состоящее обязательно из двух неоднородных частей (терминологической и собственно номенклатурной); профессионализм отличается от термина немаркированностью с точки зрения нормированности (2005). Научная речь – речь терминированная, она перемежается с формулами, богата разнообразными символами; все это создает особый облик научного текста. Функция образа в научном тексте – наглядно-конкретизирующая, это средство разъяснения научных понятий. Степень эмоционального в языке науки определяется областью знания, к которой относится текст. Тексты гуманитарного подвида научной прозы считаются более эмоциональными, чем тексты технического направления, где практически вообще отсутствуют эмоциональные элементы. Цель экспрессии в науке заключается в доказательности (т. н. интеллектуальная экспрессивность), что репрезентируется усилительными и ограничительными частицами, вводно-модальными словами, актуализирующими ход рассуждений.
   При определении деривационно-метаязыковой специфики термина как единицы логоса и лексиса следует иметь в виду, что все характеристики, признаки и свойства языка науки как системы почти полностью распространяются и на термин, являющийся его основным конституентом, его элементарной частицей.
   В этом плане актуальна связь учения о термине с семиотикой, так как любое профессиональное, специальное или узкоспециальное слово-термин является в специальном научно-профессиональном контексте не просто словом (грамматический аспект), а единицей специализированной знаковой, кодовой системы, выполняющей двойную функцию: номинации и когнитивного «кодирования» номинируемого понятия. Для реализации этих функций необходим специальный деривационный «инструментарий», набор средств, с помощью которых продуцируются такие кодовые знаки, – специализированные форманты.
   В формальной логике интерпретация термина связана в первую очередь с идеей его сегментного характера: «Термин (лат. terminus – предел, конец, граница) – слово и словосочетание (группа слов), напр., „дом“, „молекула“, „луноход“, „Архангельск“, „бригада, выполнившая квартальный план“, „распространяется со скоростью света“ и т. п. В качестве терминов могут выступать также отдельные буквы, символы и группы (сочетания) символов, напр., языковое выражение „ракета летит на высоте 2000 километров“ можно представить в виде группы символов А (ВЛС), каждый из которых будет термином» (Кондаков 1975: 594). Как видно из приведённого примера, эта дефиниция квалифицирует как термин любой сегмент сообщения, соотносимый с понятием, при этом в качестве кода сообщения может быть использован и человеческий язык, и иная семиотическая система; выражаемые понятия могут иметь разные степени сложности, строгих ограничений в отношении формы термина в формальной логике не предъявляется.
   Требования, предъявляемые к профессионализму или термину, автоматически распространяются и на деривационные средства, создающие его: однозначность термина закреплена в моносемантичности его аффиксальной части; «прозрачность» и мотивированность термина обусловлены правильностью выбора адекватной производящей основы – из интернационального фонда (греко-латинские корни); с учетом понятийной сложности терминируемого, продуцируемого понятия определяется и способ терминообразования: при простой номинации – аффиксация (доминирует суффиксация), при «кодировании» сложного понятия – сложение (доминирует чистое сложение с интерфиксацией).
   С учетом важнейшего критерия – понятийной наполняемости – следует иметь в виду деривационную историю и деривационный «каркас» термина, его структурные особенности, формантную оформленность.
   Одним из наиболее ярких формальных (структурных) признаков синхронически производных терминов является способ их деривации, поэтому к числу важнейших задач следует отнести изучение деривационных средств, или формантов, по которым определяются сами способы терминологической деривации в языке науки.
   Термин представляет собой прагматический знак языка науки; прагматика есть «область исследований в семиотике и языкознании, в которой изучается функционирование языковых знаков в речи» (ЛЭС 1990: 389). Прагматики определяется также как «аспект семиотики, рассматривающий отношение между говорящим и знаком. Как область лингвистических исследований, прагматика изучает функционирование языковых знаков в речевом акте (вопросы, связанные с выбором и варьирование знаков в зависимости от характеристик субъекта и адресата речи, ситуации общения, отношения между коммуникантами, целей и мотивов высказывания)» (КСЛТ 1995: 89); как «один из планов или аспектов исследования языка, выделяющий и исследующий единицы языка в их отношении к тому лицу или лицам, которые пользуются языком» (Ахманова 1966: 344). В термине наиболее чётко обнаруживается аспект отношения между знаком и Человеком, который использует его для самых различных целей (обучения, самообучения, обмена когнитивной информацией, построения научной концепции и т. д.). В определённом смысле можно сказать, что эти отношения характеризуются субъективным, оценочным компонентом, поэтому прагматическое значение термина как знака иногда интерпретируется как «коннотативное значение, эмотивное значение, стилистическая или эмоциональная окраска)» (Утробина 2006: 101). С позиции функциональной интерпретации актуален подход к презентации т. н. модели знака (его динамическое представление), включающей, по Р.Г. Пиотровскому, пять компонентов: 1) имя (означающее); 2) денотат, т. е. образ конкретного предмета или явления объективной действительности, обозначаемый именем; 3) десигнат (концепт), представляющий собой смысл, понятие о предмете или явлении; 4) коннотат, охватывающий дополнительные экспрессивно-оценочные, прескриптивные, а также эстетические значения; 5) прагматические потенции знака. Г.П. Немец считает, что «термин… сам по себе может рассматриваться как средство выражения модальных отношений» (Немец 1989: 88).
   Проблема эмоциональности и оценочности термина является одной из наиболее дискуссионных. Некоторые исследователи признают, что определённые термины характеризуются прагматическими свойствами эмоциональной оценочности (см. Аксютенкова 2002, Ломинина 2000, Лихолетова 2005, Ларина 2007, Шахбазян 2008 и др.).
   Так, З.И. Ломинина, анализируя термины предметной области «Загрязнение окружающей среды», выявляет «эмоциональные оценки: эмоциональное одобрение как хорошее, желательное в текстах против загрязнения и эмоциональное порицание как плохое, нежелательное в текстах о загрязнении» (Ломинина 2000: 17). Ю. Е. Ларина, изучая прагматические свойства лингвистического термина, выделяет его оценочные и эмоционально-экспрессивные компоненты, обосновывая «возможность описания прагматики терминов двумя обстоятельствами: 1) признание прагматической насыщенности отдельного (внеконтекстного, изолированного) слова; 2) привлечение в современное терминоведение аспекта „термин – личность“» (Ларина 2007: 4).
   По нашим данным, современная рыночно-экономическая терминология содержит немало терминоединиц (обычно взятых в кавычки), характеризующихся явной эмоциональностью, экспрессивностью, оценочностью, например: «динамитчик» – «бирж.: энергичный торговец, продающий ненадёжные товары, ценные бумаги» (СЭС 1997: 85) (здесь и далее в примерах выделено нами. – Л.Б.); (термин дан в словаре в кавычках; экспрессивно-оценочные семы «энергичный», «ненадёжный»); в данном термине чувствуется некий эмоционально-оценочный «налёт», что можно проследить по ассоциациям с ним и его семантике; «налётчик» – «физическое или юридическое лицо, приобретающее акционерную компанию без согласия её акционеров, работников, администрации, использующее в этих целях процедуру покупки на открытых торгах, агрессивно скупающее контрольный пакет акций. Синоним – рейдер» (там же: 203). В дефиниции присутствует слово, указывающее на эмоционально-оценочный (со знаком – ) аспект данного термина: «агрессивно»; «копчёная селёдка» – «разговорное название предварительного проспекта эмиссии, употребляемое в США» (АРТСРЭТ 2002); «бабочка» – «дилерская стратегия, используемая в торговле опционами» (там же); «мешок с песком» – «тактика увёрток/проволочек, к которой прибегает компания, ставшая объектом попытки нежелательного поглощения» (там же); «бульдог» – «облигация с фиксированной процентной ставкой и номиналом в фунтах стерлингов, выпущенная в Великобритании иностранным заёмщиком» (там же); «белый рыцарь» – «лицо или фирма, которые делают компании желательное предложение о поглощении на более выгодных условиях вместо неприемлемого и нежелательного предложения, поступившего от „черного рыцаря“» (там же); «бык» – «дилер на фондовой бирже, валютном или товарном рынке, ожидающий, что цены поднимутся» (там же); «золотой парашют» – «статья в контракте о найме на работу высокопоставленного управляющего компании, предусматривающая финансовые и другие привилегии на случай, если он будет уволен или сам подаст в отставку в результате поглощения этой компании другой или смены собственника» (там же); «кривая долины смерти» – «кривая на графике, показывающая, как сокращается венчурный капитал, инвестированный в новую компанию, по мере того, как эта компания, до того как ее доходы достигнут планируемого уровня, несет издержки подготовки производства» (там же); «ошейник» – «комбинация из двухпроцентных опционов, защищающая инвестора от больших колебаний процентных ставок» (там же) и др.
   Обращает на себя внимание тот факт, что в экономическом языке термины в кавычках, характеризующиеся образностью и имеющие эмоциональнооценочную окраску, являются в подавляющем большинстве исконно русскими по происхождению, в отличие от заимствованных экономических терминов: «замороженный» — «термин, характеризующий состояние, когда инвестор не может продать ценные бумаги» (СЭС 1997: 113). Как видно из этого примера, указание на терминологический статус этого слова даётся в самом экономическом словаре через лексему-идентификатор «термин». Кавычки в этих случаях являются тем паралингвистическим средством терминологического характера, которое указывает на промежуточный, переходный статус формальной структуры такого термина, что обусловлено отсутствием в национальной экономической терминологии общепризнанного научно-профессионального термина, адекватно репрезентирующего то или иное научнопрофессиональное понятие. Кавычки можно считать показателем как метафоричности терминоединицы в рыночно-экономической терминологии, так и отсутствия в языке русской науки соответствующей терминологической единицы в силу того, что русский язык «не успевает» дериватировать однозначные нейтральные термины, номинирующие новые для науки понятия и категории преимущественно английской когнитивной традиции. Думается, такие лексемы являются, по классификации В.М. Лейчика, предтерминами, то есть специальными лексемами, используемыми в качестве терминов для называния новых сформировавшихся или заимствованных из других языков понятий, но не отвечающими основным требованиям, предъявляемым к терминам, особенно требованию нейтральности, безэмоциональности.
   Многие финансово-экономические и кредитные термины в современном русском экономическом языке ещё не закончили процесс морфологической и понятийно-смысловой адаптации, что связанно и с экстра-лингвистическими факторами его формирования и развития. Все эти особенности русской экономической картины мира находят отражение в практике русского лексикографирования и терминографирования, что отражается в бессистемности представления некоторых терминов: в одних словарях они даются в кавычках («ловушка» — СЭС 1998), а в других – уже без кавычек (ловушка — БЭС 1999). Кроме того, в некоторых дефинициях отсутствуют адекватные слова-идентификаторы, термины-определители, с помощью которых выражается понятийное значение экономического термина. В таких случаях вместо прямой номинации используется дескриптивный (описательный) способ дефинирования терминов.
   В той или иной мере такие термины присутствуют в субъязыках всех подвидов русской научной прозы, так как сам поступательный процесс познания и облекания его результатов в вербальную форму протекает поэтапно, и огромную роль в нём играет процессуальность обмена научной информацией и заимствования денотатов, понятий и самих языковых единиц для номинации соответствующего нового когнитивного образования. Так, описывая понятийную структуру лингвистической терминологии (за основу взят терминологический языковой материал учебника Ю.С. Маслова «Введение в языкознание». М., 1998), С.Д. Шелов выделяет термины в кавычках («аффикс-хамелеон», «гетерограмма», язык «фонемного строя», «видение мира», «добавки» к значению слова, «грубые» формы и др.), резюмируя: «по-видимому, подобное использование кавычек говорит о неполном освоении этих терминов в лингвистическом употреблении, об их авторском характере, что подтверждается и тем, что они, действительно, не встречаются в других аналогичных изданиях» (Шелов 2009: 368). Однако наибольшее число таких специальных лексических единиц в кавычках появляется в тех когнитивных сферах, которые наиболее бурно и стремительно развиваются в социуме и в науке в определённый момент истории и связаны с инновационными аспектами эволюции науки в целом. Именно поэтому в русской глобальной терминосфере подобные термины сегодня активно пополняют преимущественно рыночно-экономическую терминологию, так как в связи с изменением социально-экономического и политического устройства России в 90-х годах XX столетия произошла замена государственных экономических моделей: на смену плановой экономике пришла экономика рыночная, появились совершенно новые денотативные классы, единицы которых надо было сразу номинировать и вводить в научно-профессиональную коммуникацию. Язык науки, как показывает анализ, успешно адаптировал номинационные ресурсы общенационального языка к новым категориально-понятийным объектам «чужой» реальности, выполняя историческую миссию быть основным инструментом и способом создания и эволюции Науки и Культуры отдельного социума как главных факторов мировой Цивилизации.
   Целевая установка термина призвана обеспечить эффективность общения в специальных естественнонаучных, гуманитарных, научно-технических, социально-экономических или профессиональных областях. Терминологическая информация, «заложенная» в термине, имеет прежде всего познавательную ценность, важную для потребителя, определяя через признак номинации суть именуемого понятия. Однако структурно-смысловая организация термина не только ориентирует на правильное восприятие объекта, из нее часто выводится информационная установка на конкретное действие. Прагматическая ценность терминологической информации заключается также в том, что она определенным образом влияет на поведение человека и способ его мышления.
   В настоящее время одной из актуальных проблем функционирования языка выступает проблема интерпретации термина не только как когнитивного знака специального понятия, но и как знака-репрезентанта культуры, как особого интеллектуально-мыслительного артефакта, отражающего в вербально-понятийной «оболочке» важнейшие этапы и направления развития человеческой цивилизации в целом. Как отмечает З.Р. Палютина, «обладая социальным фактором, терминные системы, употребляемые как специалистами трудовых коллективов для достижения общих производственных результатов, так и неспециалистами в определённых повседневных ситуациях, являются важнейшим средством профессиональной коммуникации и выступают как универсальное средство общения участников профессионально-производственного процесса, а также всего общества в целом. В этом проявляется сильнейшая коммуникативная функция современной профессиональной лексики (терминов), которая отличается некой унифицированностью. Появляющиеся термины отражают как научное, так и социокультурное мировоззрение в целом и связаны с языком и существующими в нем системами понятий» (Палютина 2005: 9) (выделено нами. – Л. Б.).
   Особую роль в сохранении и презентации для потомков и современников научно-культурного знания играют терминологические и энциклопедические словари, выполняющие важнейшие социальные и культурные функции (собирание, аккумулирование, систематизация, интерпретация, передача). Следует признать, что к началу 21-го века одной из приоритетных для терминологических словарей самых разных языков становится функция презентации культурной информации о мире (в широком смысле) посредством постоянно пополняющегося континуума терминологических единиц как словарной основы национального языка. З.И.Комарова в связи с этим пишет: «На начало 80-х годов в окружающем нас мире выделено и названо 12 миллионов одних лишь названий предметов (в основном специальных). При этом их становится ежегодно на 200 тысяч больше, что равно словарному составу национального языка. На наших глазах удваивают и утраивают свои логико-понятийные мощности традиционные науки, зарождаются и формируются ресурсы новых наук» (Комарова 1990: 4). Сегодня, в связи с бурным развитием новых технологий и глобальной компьютеризацией инновационных научных изысканий, в количественном отношении совокупность терминов различных наук выросла во много раз, превосходя число общеупотребительных единиц любого развитого языка, особенно русского.
   Наука как культурный феномен является определяющей цивилизационную перспективу когнитивной сферой социума, формообразующим основанием его культуры. В основе мировидения каждого народа находится своя система предметных значений, социальных стереотипов, когнитивных схем, культурных образцов и ценностей. Культурно-гносеологическое знание отражается в языковой картине мира в виде совокупности терминологических культурных концептов. Термины, как и любые другие единицы языка, функционируют в определённом культурном пространстве. Культурное пространство – это форма существования культуры в сознании её представителей, оно соотносимо с когнитивным пространством (индивидуальным и коллективным), так как формируется совокупностью всех индивидуальных и коллективных пространств всех представителей данной культурнонациональной общности (Маслова 2001). Язык и культура – два неразрывно существующих феномена, которые взаимно отражают и дополняют друг друга: культура – это совокупность концептов и отношений между ними, выражающихся в различных «рядах» (прежде всего в «эволюционных семиотических рядах», а также в «парадигмах», «стилях», «изоглоссах», «рангах», «константах» и т. д.) (Степанов 2001:40–41), а язык представляет собой компонент культуры, осуществляющий функцию её хранителя и фиксатора посредством особого семиотического кода.
   Рассматривая проблему интерпретации термина как знака культуры, надо учитывать, что каждая культура имеет свою, характерную только для нее систему ценностей, к которым обычно относят следующие: 1) артефакты как совокупность произведений художественной литературы, живописи и ремесел, архитектуры, науки, научных текстов, религиозных текстов, археологических находок и т. п.; 2) нравы, обычаи, традиции, стереотипы поведения, способы мышления, понимания и интерпретации, стереотипы речевого поведения и т. п. (см.: В.Н.Телия 1999; В.А.Маслова 2001 и др.). Актуальным в указанном отношении является то, что именно в сфере ценностных ориентаций культуры функционируют научно-специальные понятия и терминоединицы, выступающие как терминологические составляющие вербального словаря культуры.
   Итак, когнитивная сфера социума эксплицируется в русском языке, как и в других развитых языках, терминологией, базовой единицей которой является термин. Язык выступает семиотическим средством и формой отражения окружающей человека действительности, механизмом получения знаний об этой действительности, представляя собой структурирующую, неотъемлемую часть культуры. Система культурнонационального миропонимания передается из поколения в поколение с помощью языковой картины мира, фрагментом которой выступает терминологическая субкартина мира, опосредованная культурным знанием, операционными единицами которого служат термины различных наук.
   Обусловленность логико-семантической и когнитивно-гносеологической организацией той или иной науки как культурного феномена влияет на стратегию ее семантико-понятийной категоризации и на общую направленность деривационных процессов создания термина как специфического семиотического конструкта, кодирующего фрагмент (сегмент) научного знания как элемента культуры. Таким образом, термин в семиотическом плане можно интерпретировать как культурно детерминированный когнитивный конструкт, погружённый в специфический научнокультурный контекст.
   В языкознании традиционно знаком считается материальный носитель информации о предмете (процессе, свойстве): признаки, сигналы, символы, первичные знаки (естественного языка) и знаки-субституты, замещающие не предметы/понятия, а их первичные знаки (см. Гринев 1997:67).
   Другая точка зрения заключается в том, что, кроме материальной стороны, у знака есть идеальная сторона (значение), которая «не сводима к субъективному представлению субъекта о содержании знакового образа: но она не есть и та реальная предметность, те действительные свойства и признаки предметов, явлений, которые стоят за знаком (квазиобъектом)» (Леонтьев 1976:48).
   Языковой знак как эмпирический объект находится в опосредованном отношении взаимной каузальной связи с другим эмпирическим объектом как компонентом среды. Знаковая (конвенциональная) сущность должна иметь следующие «прагматические характеристики»: легкодоступность, стабильность, мобильность, компактность (Кравченко 2000:5). «Знак нельзя представлять себе чем-то изолированным и дискретным. Уже то, что всякий знак есть знак чего-нибудь, обязательно накладывает на него определенного рода построение, единство и раздельность, определенного рода структуру» (Лосев 1982:53).
   С.В. Гринёв считает, что знаковая ситуация состоит из 4-х элементов: 1) знака, 2) обозначенного предмета, 3) понятия о предмете и 4) пользователя знаком. Отношение 1–1 – синтактика, 1–2 – 3 – семантика, 1–4 – грамматика (Гринёв 1997:68).
   Особенность воззрений Пирса на знаки состояла в том, что их природа и характер, по его мнению, должны определяться в их непосредственном отношении к пользователю, в роли которого выступает «разум, способный к научению через опыт». Другие исследователи заявляют, что знак есть нечто, выступающее для кого-то (интерпретатора) в роли представителя чего-то (объекта) в силу некоторой особенности или свойства. Значение знака понимается как «непосредственный интерпретант»: это «перевод (translation) знака из одной системы в другую» (Якобсон 1996:166); «это все, что ясно выражено в самом знаке без его контекста и обстоятельств высказывания». При этом сущность его заключается в том, что «знак невозможно рассматривать ни на одном уровне без одновременного рассмотрения как инварианта, так и изменяющейся вариативности», так как язык в его грамматической формальной структуре – это «система взаимоотнесенных диад». Символ «не может обозначать какую-то вещь; он обозначает лишь род вещи. И не только это: он сам есть род, а не какая-то вещь». Знак-символ (потенциальный опыт) содержит в себе знак-икону (прошлый опыт) и знак-индекс (настоящий опыт): «…самые совершенные из знаков – это те, в которых иконические, индексальные и символические черты перемешались по возможности равным образом» (Якобсон 1996:167).
   Семиотичность термина в этом плане наиболее ярко проявляется, как нам кажется, в информационно-технологическом подвиде научной прозы и терминологического пространства, что обусловлено рядом экс– тра– и интралингвистических причин. К началу XXI века в истории развития цивилизации произошло несколько информационных революций (модификаций общественных отношений из-за конверсии в сфере обработки информации), последняя из которых выдвигает на первый план инновационную отрасль – информационную индустрию, когерентную с производством технических средств и разработкой уникальных методов для получения новых знаний, где кардинальными составляющими становятся все виды современных информационных технологий, опирающихся на достижения в области компьютерной техники и средств связи.
   Как показывают наблюдения, бурное развитие компьютерной техники послужило толчком к развитию общества, построенного на использовании различной информации и получившего номинацию информационного общества, где деятельность отдельных субъектов сейчас все в большей степени начинает зависеть от их информированности и способности эффективно использовать имеющуюся информацию. Прежде чем предпринять какие-то действия в любой сфере, необходимо провести колоссальную работу по аккумуляции и переработке больших объёмов информации, её осмыслению и анализу, отысканию рациональных решений, что подчас невозможно без привлечения специальных технических средств. Важно отметить, что возрастание объема информации особенно стало заметно в середине XX в.
   Универсальным техническим средством обработки любой информации является компьютер, который играет роль усилителя интеллектуальных потенций субъекта, а коммуникационные средства, использующие компьютеры, служат для связи и передачи информации. Появление и развитие компьютеров – имманентная составляющая процесса информатизации общества.
   Новые условия научной работы и научных исследований инициируют зависимость информированности одного человека (учёного) от информации, приобретенной другими людьми (субъектами науки), поэтому стало уже недостаточно уметь самостоятельно аккумулировать информацию и появилась необходимость освоить такие технологии, когда подготавливаются и принимаются решения на основе коллективного знания. Таким образом, субъект должен обладать определённым уровнем компетенции в области работы с информацией, одним из имманентных атрибутов которой становится специализированная литература, репрезентирующая компьютерный дискурс, представляющий собой «…сложное произведение письменной научной речи, обслуживающееся языком для специальных целей и образующее функционально-стилевое единство» (Максимова 2007:7). В современном научном компьютерном дискурсе термин в максимальной степени проявляет свойства знака, часто выступая в форме паралингвистической семиотической единицы.
   В лингвистике текстов по информационным технологиям инкорпорация паралингвистических средств интерпретируется необходимостью более полного извлечения информации, чтобы оптимизировать в концептуальном плане научный материал, обеспечивать адекватность понимания реципиентом научного текста компьютерных технологий и оказывать определённое психологическое воздействие. Термины – паралингвистические знаки «являются средством расстановки „зрительных акцентов“ (термин С.Т. Вайтман), организуют внимание реципиента и способствуют актуализации положительной психологической реакции, выполняя условия реализации авторских интенций» (Максимова 2007: 17–18). Выполнение паралингвистическими терминами (терминами-знаками) функций как коммуникативного, так и психологического плана свидетельствует о социальной значимости паралингвистических средств в научном компьютерном дискурсе и в языке программирования как вида коммуникации.
   Анализ языкового материала свидетельствует о том, что по отношению к письменному тексту паралингвистические термины (термины-знаки, термины-символы невербального типа), определяющие его внешнюю организацию, образуют поле, в которое инкорпорированы графическая сегментация текста и его расположение на бумаге, длина строки, пробелы, размер, тип, цвет шрифта, графические символы, цифры, средства иконического языка (рисунок, пиктограммы, таблица, схема, чертеж, график), необычная орфография слов, расстановка пунктуационных знаков, а также их нестандартное использование, формат бумаги, ширина полей и другие средства, набор которых не является жёстко фиксированным и может модифицироваться в зависимости от характера конкретного текста. Внутри терминологического поля паралингвистические средства дифференцируются степенью корреляции с вербальными средствами, функциями и интенциями в организации понятийно-терминологического фрейма текста.
   Пространственное размещение вербального текста (рубрикация, выделение заголовков, разбиение на колонки, использование интервалов и пробелов) интенсифицирует информативность научного текста компьютерных технологий, акцентирует повышенное внимание, редуцирует прочтение. Репрезентантами этого являются смещение вправо абзацев, содержащих главные мысли раздела, главы, параграфа и маркирование их преимущественно метками-символами «■», «□», «>», «♦». Знак «■» превалирует в начала раздела или главы около тезисов повествовательного характера, состоящих обычно из двух и более сложных по составу предложений, а последний – символом «♦» – в конце параграфа рядом с высказываниями, содержащими итоги или выводы, выраженные краткими, простыми по составу предложениями. Разбиение на колонки часто используется для дескрипции технологических операций: левая колонка содержит название операции, а правая – технологию выполнения, состоящую из пошаговых действий в виде тезисов.
   С помощью полужирного шрифта и (или) курсива выделяются отдельные слова и целые предикативные единицы (пункты меню, команды, определения, заголовки разделов и отдельные главы), шрифт, меньший на 2 кегеля от основного, используется для примеров, подписи рисунков, таблиц, графиков, а тексты программ печатаются шрифтом другого стиля (например, Arial Narrow) для интенсификации процедуры отладки. Отдельного внимания заслуживают процедуры и функции в языке программирования Turbo Pascal 7. О, так как в основе их номинаций лежит определенная деривационная модель, где названия продуцируются путем слияния двух англоязычных лексем (глагола и субстантива), каждая из которых печатается с заглавной буквы (SetColor, DiskSize и др.). Аксиологичность данного феномена заключается в возможности быстрой дифференциации команды языка программирования в арсенале всех терминов и концептов.
   Итак, названные паралингвистические средства имеют высокую прагматическую ценность в данном виде коммуникации благодаря корреляции с аспектами интерпретации информации и психологического воздействия на пользователя и программиста.
   Необходимо отметить и иллюстративные паралингвистические средства, к которым относятся графики функций, диаграммы, таблицы, схемы. Большую популярность в дискурсе по программированию имеют такие специфические средства организации информации как блок-схемы, дуплицирующие алгоритмы программ и обычно предшествующие тексту программы на языке программирования. Они представляют собой пошаговую схему действий, каждому из которых соответствует строго определенная геометрическая фигура. Так, например, прямоугольник с закругленными концами означает начало или конец программы, в обычном прямоугольнике размещаются формулы и арифметические операторы, параллелограмм служит для ввода данных или инференции, а ромб – для записи условий при ветвлении программы. Такая регламентация позволяет программисту моментально и безошибочно определить структуру программы (наличие в ней циклов, условных операторов, подпрограмм, модулей и их количество), ментально визуализировать алгоритм, отладить созданную ранее программу, добавив в нее необходимые дополнения.
   Есть все основания полагать, что работающий экран монитора компьютера с появляющимися на нем фрагментами одной или одновременно нескольких программ является неотъемлемой частью компьютерного дискурса, так как репрезентирует совокупность интерактивных текстов, а характерной особенностью научного текста сферы информационных технологий является то, что аксиологичность любого пособия возрастает, если изучение программы, описанной в нём, ведется одновременно с работой на компьютере. Кардинальной особенностью интерфейсов достаточно презентативного числа наиболее популярных программ является конгруэнтность вербального и паравербального компонентов в номинациях основных команд, то есть они состоят из пиктограммы-коннотации, вербального названия команды и комбинации клавиш (альтернативный способ ее выполнения). Например, команда вставки фрагмента текста или рисунка из буфера обмена выглядит так:

. Такая корреляция вербального и коннотативного воздействия на пользователя создает некий визуальный шаблон, а это в свою очередь инициирует автоматизацию работы, что актуально при обработке больших объёмов информации, а также интенсифицирует ориентацию в программах в силу изоморфизма интерфейсов (например, пакет Microsoft Office).
Следует также обратить внимание на часто встречающиеся специализированные символы, которыми помечены некоторые команды в меню. Например, знак «►» означает, что данная команда дифференцируется на более простые, многоточие подразумевает наличие подменю с установкой дополнительных параметров, а символ

сигнализирует о том, что данное меню раскрыто не полностью, и щелкнув мышью по одному из этих сем, пользователь, если потребуется, расширит возможности открытого им меню.
Итак, подчеркнём, что в программно-компьютерном терминологическом пространстве языка науки, помимо отмеченных паралингвистических феноменов, функционируют различные символы и формулы, коррелирующие с описываемыми процессами, которые заимствованы из смежной науки – математики. Например, сумма ста первых натуральных чисел может быть репрезентирована в виде

, а компактное выражение

означает предел функции, аргументом которой является переменная, зависящая от п, при п стремящемся к бесконечности. Этим богаты тексты математических пакетов (например, Mathcad), для которых имманентна интеграция двух наук: математики и информатики.
В языке науки выделяется достаточно обширное подпространство компьютерного дискурса, которое образуют тексты различных учебных пособий и самоучителей по информационным технологиям. В качестве паралингвистических средств, функционирующих в них, выступает метатекст, который образует каркас корреляции между обучающим и обучаемым, связывая тем самым научный текст как лингвистический феномен с внеязыковой действительностью. Конструкции данного метатекста способствуют структурированию текста как единого целого и выделению главной и второстепенной информации, что помогает обучаемому распознавать, как текст организован и связан функционально и семантически.
Анализ деривационно-терминологического материала языка программирования свидетельствует о том, что для текстов учебных пособий характерно такое структурирование излагаемого материала, которое достигается смещением вправо с помощью пробелов, делимитацией в рамку с боковыми границами или без, маркированием символами «

» или «

» основных определений и понятий. Кроме того, для этого типа научного текста характерно наличие достаточно презентативного числа изображений пиктограмм, когда для раскрытия списка необходимо щелкнуть на кнопке

или щёлкнуть на пиктограмме

панели инструментов.
   Паралингвистические средства языка информационных технологий, являясь неотъемлемым деривационно-структурным элементом современного компьютерно-программного терминопространства, репрезентируют своеобразный модус передачи информации, акцентируют внимание реципиента, обеспечивают адекватность понимания выражаемой мысли, несут в себе определенную коннотацию и устанавливают высокую степень психологического воздействия, превращая тем самым научный текст компьютерных технологий в единое когнитивно-семантическое целое. В этом пространстве термин как семиотический феномен актуализирует не только вербальные, но и паравербальные аспекты языка науки. Таким образом, «означивающая» функция терминов как языковых знаков возникает не в силу прямого соотнесения их с внешним миром, а в результате соотнесения с человеческим опытом, образующим когнитивную основу знания, который затем семиотизируется в языке науки в процессах терминодеривации.
   В последнее время усиливается интерес к исследованию специфики компьютерных терминов. У.И. Турко считает, что «образование компьютерного термина происходит в результате переноса / замены признака одного предмета или явления на другое, называемое, понятие. Основанием для возникновения компьютерного значения являются: метафорические переносы по сходству внешних признаков: дерево (каталогов), корень, ствол, ветка, лист, дорожка; по сходству функции: запоминать, думать, тормозить, засыпать, читать, видеть, лечить, заражать, вычислительная машина, читающее устройство, запоминающее устройство, всплывающее окно, диалоговый режим, активное окно; метонимический перенос по смежности понятий: оператор, шпион, диспетчер, мусорщик, библиотекарь, окулист, графический редактор, взломщик; расширение значения: абонент, локализовать; специализация значения: стол (рабочий), корзина» (Турко 2007: 9) (выделено нами. – Л.Ю.). Антропоморфность подобных терминоединиц и их широкая распространённость в компьютерной терминосистеме объясняется тем, что здесь «более отчетливо и последовательно проводится уподобление машины человеку как думающему и сознательному существу» (Прохорова 1996: 64). У.И. Турко сопрягает терминологический анализ компьютерной терминологии с концептуальным, отражающим когнитивные механизмы деривации терминов и понятийных блоков: «выделение ядерной зоны и периферийной позволяет показать значимость осмысления информации о компьютерных технологиях. В зону ближней периферии включается когнитивный слой „Информация“, к дальней периферии мы отнесли когнитивный слой „Человек“. Мысленный образ компьютера сформирован сознанием человека. В этом мыслительном образе фиксируется позиция субъекта, его мировидение, отношение, оценка предмета видения – представления о компьютере, поскольку образ „пропускается“ через категорию я-человека» (Турко 2007).
   По словам исследователя, анализ интерпретационного поля концепта «компьютер как система» показывает, что компьютер мыслится как нечто, облегчающее трудовую деятельность, поскольку выполняет арифметические, логические и др. функции (автосуммирование), но и ставящее человека в зависимость от него (аддикт, сетеголик). Таким образом, языковые средства, входящие в состав интерпретационного поля, несут различные как положительные, так и отрицательные смыслы относительно понятия «компьютер» ввиду того, что они (смыслы) являются субъективными и отражают неоднородность представления знаний (Турко 2007). Автор считает, что когнитивный аспект исследования компьютерной терминосистемы состоит в том, что «операционные процессы вычислительных машин в сознании человека представляются и описываются по образу и подобию его деятельности, и, соответственно, на них переносятся все его наивноязыковые представления о функционировании сознания» (Турко 2007: 12).
   В целом уникальность термина как «слуги двух господ» – науки и языка – обусловила его широкую полиипостасность: он аккумулирует в себе те признаки, качества, функции, которые детерминируют одновременность проявления термином сущностных свойств целого ряда феноменов. Так, одномоментно термин позиционирует себя как 1) единица метаязыка; 2) знак языка науки; 3) информационный конструкт; 4) логическая структура; 5) функциональный оператор; 6)прагматический знак; 7)семиотический феномен; 8) когнитивная структура; 9) знак культуры; 10) единица национального языка; 11) элемент деривационной системы; 12) результат терминологической деривации; 13) единица лексиса; 14) единица логоса. Такое сочетание в одной языковой единице множества семиотико-прагматических и онтологических свойств обусловило специфическую когнитивную «энергетику» термина, что в сочетании с комплексом его функций даёт все основания интерпретировать термин как знак когниции и экспликатор научной концепции, как гиперкогнитивный феномен, кодирующий мыслительные структуры субъекта науки и репрезентирующий в специализированных знаках целостную научную концепцию. Логико-понятийное сочетание и тематическая комбинаторика терминов каждой научной концепции неповторимы и уникальны, как уникален и неповторим сам процесс и этапность научного освоения и интерпретации мира познающим субъектом. Каждая научная концепция – это фрагмент единой целостной научной картины миры, в пространстве которой в зависимости от объекта, цели и направления исследования выстраивается особый терминологический каркас, репрезентирующий соотносительные ментально-мыслительные действия, процессы, кванты. Таким образом, почти с каждым термином (особенно узкоспециальным) имеется неразрывная ассоциативно-когнитивная связь («связка») конкретной научной концепции, теории или их части, что даёт возможность по термину определять репрезентированную им научную концептуальную область.
   Думается, именно таким образом соотносятся в научных и профессионально-предметных областях феномены «понятие», «категория», «знак», «термин», «концепт», «терминоконцепт», «язык науки», «научный концепт», «концепт языка науки», отражающие различные ступени познавательного процесса и его результаты.
   В зависимости от объёма содержания и когнитивной сложности информационной структуры научного концепта в языке науки дифференцируются научные и научно-профессиональные макроконцепты, суперконцепты, гиперконцепты и мегаконцепты, отражающие квантитативно-квалификативные особенности когнитивно-концептуального членения определённой научно-профессиональной сферы и/или научной теории. Наличие и комбинаторика этих образований в каждой научной концепции показывает глубину гносеологического проникновения и категориальнологическую специфику каждой из них.
   Постепенно в процессе формирования знаний о научных феноменах, объектах, явлениях, свойствах, процессах и т. п. происходит выделение концептных образов и формирование научных концептов как оперативных единиц сознания, которые вербализуются в терминах различной степени специальности и когнитивной сложности. Различие между термином и терминологическим концептом можно охарактеризовать через понятие деривационности: научный концепт представляет собой упорядоченную совокупность однокоренных терминодериватов, созданных в результате процесса терминологической деривации, каждый из которых является термином, репрезентирующим конкретное научное понятие или категорию. Актуализируется, таким образом, следующая схема-модель, отражающая корреляцию термина и научной концепции: Термин → Терминологическая деривация → Деривата → Совокупность дериватов → Научный концепт → Совокупностъ научных концептов → Научная концепция → Совокупность научных концепций → Научная область → Фрагмент научной картины мира → Единая научная картина мира.
   Восходя по ступеням познания, учёный, интерпретируя мир как гносеологический феномен, постепенно объективирует знания о нём самыми различными семиотико-вербальными средствами, отражающими специфику когнитивных процедур мышления. Главным посредником в этих корреляционных процессах и оператором научно-профессиональной коммуникации выступает термин как уникальный по своим качествам знак когниции и инструмент научного освоения мира человеком. Термин, таким образом, является вербализованным результатом научно-профессионального мышления, значимым лингвокогнитивным средством ориентации в научно-профессиональной сфере и важнейшим элементом научно-профессиональной коммуникации.
   Как отмечают исследователи проблемы термина, релевантной особенностью выявляемых и описываемых терминосистем была и остаётся их принадлежность к текстам научного стиля речи, представляющим мир, который создаётся и обретает реальность благодаря разуму человека (Ma Цзяньгуан 2008: 10). «В этом мире речемыслительная деятельность выступает и как неотъемлемое свойство человека, и как инструмент познания, и как инструмент создания „новой реальности“. Создаваемая разумом человека, „новая реальность“ (во всех проявлениях – от создания нового термина до текста-инструкции, формулирующего принципы построения космического корабля) – явление, которое неизбежно связано с процессами познания и, соответственно, функциональными проявлениями языковой системы как эксплицитной формы имплицитно протекающих в сознании действий» (там же). Соразмерно требованиям времени, в последние десятилетия научный стиль речи, который раньше относился только к стилевым разновидностям общелитературного языка, начинает рассматриваться с позиций теории виртуальной реальности. Изучая её основные свойства и параметры, исследователи отмечают, что это специфический вид реальности, который основан на принципе «обратной связи» (Бодров 2007: 28), так как его номинативные единицы возникают благодаря способности человека дополнять воспринимаемый знаковый «фрагмент» информации хранимой в сознании «целостностью». Учёные считают, что последовательность «эмпирический опыт – слово» в области виртуальной реальности заменяется последовательностью «слово – эмпирический опыт индивида».
   В настоящее время в целом определены условия функционирования научного стиля как виртуальной реальности: свойство индивида моделировать и понимать мыслительно-теоретические научные тексты и рефлектировать позиционные описания (то есть восстанавливать порождающую реальность); самоопределяться по отношению к позиционным описаниям (то есть объединять репродуктивный и продуктивный виды индивидуальной деятельности); создавать понятия и отвечающие им номинативные единицы, способные функционировать как самостоятельные языковые единицы, включаемые в лексическую систему языка (см. Бодров 2007: 187). Феномен виртуальной реальности, по мнению учёных, подготовлен эволюционным развитием социума, в котором информация стала приравниваться к материальной реальности, обеспечивающей постиндустриальное развитие человеческих сообществ. В этом плане термин следует рассматривать «как своеобразный коррелят ментальной операции, протекающей в сознании исследователя» (Алексеева, Мишланова 2002: 15) (выделено нами. – Л.Б.).
   Специфическая формально-понятийная аспектность признаётся за терминами права, терминами юридически-правовой когнитивной области. Анализ основных работ наиболее известных просветителей XVIII в. – С.Е. Десницкого, И.А. Третьякова, Я.П. Козелького, А.Н. Радищева – показывает, что в период становления терминологии правоведения состав данных терминов у разных авторов был неоднороден (Хижняк 1997:48–49). Наряду с терминами, встречающимися в работах всех четырех или нескольких авторов (юриспруденция, монархия, власть, закон, кража, грабеж, право, вещи), встречаются авторские термины (например, правость – термин Я.П. Козельского). В этот период в терминологии правоведения используются и номены права.
   По мнению исследователей, с самого начала своего существования русская терминология правоведения отражает характер рационального познания, который заключается в образовании наиболее общих понятий. Однако уже в этот период отмечаются термины, значение которых определяется разными авторами неодинаково.
   Вариативность терминов в этот период предопределяется несколькими факторами: 1) авторским выбором термина, причем часто один и тот же автор употребляет абсолютные синонимы (татьба, воровство, преступление – С.Е. Десницкий); 2)процессом индивидуального терминотворчества (право, правость - Я.П. Козельский; 3) Использованием заимствованных и исконных терминов (юриспруденция, законоискусства – С.Е. Десницкий); 4) использованием калькированных терминов других языков наряду с исконными терминами (criminal cases – криминальные дела — С.Е. Десницкий, преступление, противозаконное деяние – А.Н.Радищев); 5) использованием не ассимилированных в русском языке латинских терминов и их калькированных вариантов (virtus negative – добродетель воспретительная – С.Е. Десницкий) (см. Хижняк 1997).
   Лингвистическая терминология как один их системообразующих подвидов русского научного терминологического пространства к началу XXI века значительно модифицировала свои системно-структурные параметры в сторону качественно-концептуального усложнения и количественного увеличения терминов и понятий в геометрической прогрессии. Это стало возможным ввиду высокого деривационного потенциала этой терминосистемы, гибкости и семантической согласованности единиц всех её ярусов. Лингвистический термин как деривационный оператор и результат когнитивного семиозиса характеризуется рядом специфических черт. Деривация терминов лингвистики как функционально и семиотически специализированных единиц определяется принципом понятийно-ункциональной заданности, в результате чего образуется множество гетерогенных по формантному составу, деривационным моделям и понятийно-категориальной принадлежности терминодериватов, формирующих ключевые эксклюзивные лингвистические суперкатегории – «Знак», «Слово», «Язык», «Речь»: «Адвербиализация (от лат. adverbium – наречие; англ. adverbialization) – Переход в класс наречий словоформ, принадлежащих другим частям речи» (CPЛT 2003: 13); «Концессив – Форма глагольного падежа в языках кафа» (ЛЭС 1990: 216); «Вульгаризм (от лат. vulgaris – простой, обыкновенный). Грубое слово или выражение, не принятое в литературном языке» (СРЛТ 2003: 51); «Изоляция (англ. isolation). 1. Утрата продуктивности, приобретение качеств идиомы. 2. Переход одной из словоформ данной лексемы в другую часть речи» (СЛТ 1969: 170) и др.
   Лингвистическая терминология (ЛТ) по своим функционально-семиотическим и денотативно-сигнификативным параметрам всё-таки несколько противопоставлена другим типам специальной лексики. Во-первых, у лингвистических терминов специфические денотаты – звуковые и/или графические знаки, комплексы, которые в свою очередь являются атрибутом человеческого мышления и речевой деятельности. Во-вторых, лингвистические термины выступают метаязыковыми сущностями (субстанциями), посредством которых человек рефлектирует и осуществляет научно-профессиональную коммуникацию в области языка, речи, речевой деятельности, то есть с помощью лингвистических терминов исследуются сами лингвистические термины как единицы лингвистического конинуума, языка и речи. Этим объясняется сложность разработки типологической классификации именно терминов лингвистики.
   В терминоведении вопросам типологии терминов уделяется особое внимание, так как многоаспектность каждого термина, многочисленные связи его с другими терминами по содержанию, форме и функции определяют тот факт, что термин одновременно может входить в разные типологические классификации. Современное терминоведение насчитывает около полутора десятков классификаций терминов, базирующихся на разных принципах (основаниях). Как основа классификации типология терминов – это «деление терминов по типу обозначаемых ими понятий в системе понятий определенной специальной области знаний или деятельности» (Лейчик 1994:172). Актуальна типология В.М. Лейчика, который выделяет термины-номинанты категорий и следующих понятий: 1) общенаучных (и общетехнических); 2) специальных межотраслевых; 3) специальных отраслевых; 4) специальных узкоотраслевых; соответственно могут быть стратифицированы термины: 1) категорий; 2) общенаучные (и общетехнические); 3) межотраслевые; 4) отраслевые; 5) узкоотраслевые (1994).
   Как отмечает В.М. Лейчик, в состав той или иной терминосистемы входят следующие группы терминов: основные, производные и сложные термины данной предметной области; базовые термины, то есть термины той области знания, которая лежит в основе данной; привлечённые термины, то есть термины смежных областей знания; общенаучные (общетехнические) термины, которые участвуют в построении терминов данной предметной области (см.: Лейчик 1997: 61).
   В сложной и многомерной системе языковых средств выделяются достаточно автономные функциональные пласты. Вершину составляют общенаучные термины, предназначенные выражать категории и понятия, принципиально и продуктивно применимые ко всем областям научного знания, объединяющие в своем составе номинации логико-философских категорий, обладающих гносеологической универсальностью, а также категорий и понятий нового типа, возникших в результате математизации и кибернетизации, электронизации, информатизации науки, в результате интеграционных процессов и новейших методов исследования (например, термины система, вид, элемент, структура, функция, модель, парадигма, информация, управление, программа, надежность, адаптация, метод, фактор и т. п.).
   Можно отметить некоторые внешние в языковом отношении характеристики общенаучных терминов, которые обнаруживаются при функционировании их в специальной литературе и в специальной речи. Входя в состав универсальных средств выражения, общенаучные термины не только не утрачивают, но, напротив, предполагают конкретизацию при использовании их в отдельных областях знания. Тем самым реализуется способность терминов (понятий) к порождению производных, что отражает их значительный деривационный потенциал. Существенной и традиционной чертой общенаучных терминов (понятий) считается также их тенденция к «сопряженности в парах»: абстрактное и конкретное, необходимость и случайность и т. п.
   Современное состояние развития науки, с приоритетными интеграционными процессами, изменило сам подход к классификации наук: на смену дисциплинарному пришел проблемный принцип, который породил междисциплинарные научные блоки/комплексы. Этот факт не мог не отразиться на понятийном аппарате науки в целом, ее отдельных блоков и конкретных дисциплин, что естественным образом вызвало соответствующие процессы интегрального, синтетического характера и в терминологическом фонде современного языка науки. В самом общем виде это выразилось в увеличении пласта межнаучной, или межсистемной, профильной терминологии. Само понятие межнаучная терминология (или межсистемная терминология) объединяет два достаточно самостоятельных состава.
   Один из них обнаруживается при вычленении интегрирующих элементов внутри цикла наук, другой образуют отдельные терминологические единицы, именующие понятия, применимые в понятийных аппаратах разных (не внутрикомплексных) объединений.
   Межнаучные (межсистемные, межотраслевые, профильные) термины, будучи интегрирующими средствами циклов областей знаний и практики (общебиологические, общеюридические, общегеологические, общетехнические и т. п.), имеют универсальные основания для объединения понятий.
   Межнаучные термины первой группы, пределы распространения которых определены комплексами наук, представляют собой определенным образом организованные объединения наименований обобщенных, базовых понятий, общих для всего комплекса наук (или для большинства входящих в данный комплекс наук). Это такие понятия, которые становятся, как правило, и структурной базой для оформления более конкретных, видовых понятий (соответственно терминов), главным образом в тех случаях, когда номинация осуществляется средствами синтаксической и частично морфологической деривации.
   В литературе вопроса отмечается, что межнаучные термины второй группы принципиально отличаются от первых отсутствием систематизированности по дисциплинарно-предметному признаку, поскольку они представляют собой набор терминологических единиц, употребление которых в терминологиях нескольких областей знания и практики не связано с общим объектом (предметом) деятельности. Их связывают некоторые в чем-то сходные характеристики отдельных явлений, процессов, имеющих место в разных областях знания. Для межнаучных терминов такого рода актуален вопрос о типе семантических отношений, которыми связаны эти наименования при условии их употребления в разных терминологических системах (см. С.В. Гринёв, В.А. Татаринов и др.).
   Узкоспециальная терминология – самый представительный слой специальных терминов, называющих специфические для каждой отрасли знания реалии, понятия, категории. Организующим началом для узкоспециальных терминов считается наличие в каждой из терминосистем и в терминологии (как общей совокупности специальных слов) типовых категорий понятий, по которым распределяется основной корпус терминов.
   Внутри отраслевой терминологии классификация ее по тому или иному признаку будет иметь всякий раз свой, часто специфический характер, особенно если внутри терминологических объединений, образованных на основе универсальных категорий понятий, вычленить тематические группы. Существенно, что и само количество этих категорий может варьироваться в зависимости от степени и полноты охвата отраслевой терминологией соответствующей области деятельности или знания. Однако при анализе узкоспециальной терминологии следует учитывать тот факт, что она отражает общую специфику деятельности, труда, предполагающую наличие таких обязательных составляющих, как самостоятельная сфера (область) деятельности (даже если она носит интегративный, пограничный характер, она все равно самостоятельна), объект деятельности, субъект деятельности, средство деятельности и продукт деятельности.
   В соответствии с указанными особенностями той деятельности, которую обслуживает специальный язык, выделяют пять относительно самостоятельных лексических группировок узкоспециальных терминов:
   1) термины, именующие сферу деятельности, в состав которых входят названия научных дисциплин, отраслей техники, технологии производства; наименования проблем, решением которых занимаются конкретные науки, и т. п.: науковедение, информатика, кибернетика, физика элементарных частиц, физика газов и жидкостей, физика твердых тел, физика плазмы, физика атома и молекул, радиофизика, молекулярная биология, генетика, цитогенетика, налоговое право, административное право, жилищное право, уголовное право и т. д.
   2) Термины, именующие объект деятельности: наука (научный труд, научное творчество), язык (языкознание), литература (литературоведение), искусство (искусствоведение), вирусы (вирусология), энергия солнца (гелиоэнергетика), энергия ветра (ветроэнергетика), право (правоведение), закон (юриспруденция) и т. п.
   3) Термины, именующие субъекта деятельности: науковед, информатик, кибернетик, генетик, цитогенетик, микробиолог, эколог, правовед, юрист, следователь, судья, дознаватель и т. д.
   4) Термины, именующие средства деятельности, включают несколько самостоятельных категориальных группировок:
   а) орудия деятельности (предметная категория): датчики, преобразователи, микропроцессоры, терминалы и т. п.;
   б) процессы деятельности: телеуправление, радиолокация, радиоуправление и т. п.;
   в) методы деятельности: методы сбора информации, методы обработки и анализа информации, аннотирование, реферирование, численные методы анализа, методы исследования операций (кибернетика);
   г) измерения (метрология в широком смысле): измерения геометрических величин, измерения механических величин, измерения давления, вакуумные измерения, теплофизические и температурные измерения, биологические и биомедицинские измерения и т. п.
   5) Термины, именующие продукты деятельности, охватывают широкий круг разного рода результатов деятельности (главным образом, предметная и абстрактная категория понятий) – закон, акт, акт толкования права, иск, наказание правовое и т. п. (см. Шипков 2004). При таком подходе к статусу узкоспециального термина на первый план выходит деятельностный принцип выделения, то есть принимается во внимание специфика функции такого знака в зависимости от вида профессиональной деятельности. Существует и другой принцип выделения и интерпретации узкоспециального термина, основанный на признании когнитивно-функциональной сущности такого знака как системообразующего элемента и суперинформативного субстрата языка науки (см. Буянова 2002: 140–157).
   Термин должен быть строго соотнесен с соответствующим понятием, содержание которого отражено в дефиниции. Дефиниция – необходимый атрибут, без которого термин не существует как единица репрезентации и номинации специального понятия. Закрепленность дефиниции за термином гарантирует необходимую тождественность и взаимозависимость знака и понятия. Спецификой терминологических дефиниций, например, языка права в этом аспекте считается то, что многие терминоединицы определяются через дефиниционные маркеры-идентификаторы «термин» или «понятие»:
   конфессионализм – «термин, применительно к конституционному праву означающий организацию государственной власти в соответствии с делением общества на религиозные общины» (БЮС 2001:284); инвестиционные споры – «понятие, введенное в научный оборот вместе с подписанием Конвенции по урегулированию инвестиционных споров между государством и юридическими и физическими лицами других государств, принятой в Вашингтоне в 1965 г. (Вашингтонской Конвенции)» (там же:225); естественное право – «в теории государства и права понятие, означающее совокупность принципов, прав и ценностей, продиктованных самой природой человека и в силу этого не зависящих от законодательного признания их в конкретном государстве» (там же: 188); корпорация – «в правовой терминологии США и ряда других стран понятие, обычно означающее юридическое лицо, организацию. Термином „Корпорация“ пользуются всякий раз, когда хотят подчеркнуть, что организация рассматривается как единое целое и может выступать участником гражданского оборота» (там же:288); легитимность – «политико-правовое понятие, означающее положительное отношение жителей страны, больших групп, общественного мнения (в т. ч. и зарубежного) к действующим в конкретном государстве институтам власти, признание их правомерности» (там же:301); делинквентность – «в криминологии родовой термин для определения различных видов отклоняющегося поведения, связанных с нарушением правовых и нравственных норм. В узком смысле – синоним понятия преступности» (там же: 145) и т. п.
   Важнейшим субстанциональным, онтологическим свойством термина является его семиотичность, то есть способность номинировать и репрезентировать разнообразные научные понятия в виде вербальных знаков самой различной структуры, графики, формы, конфигурации, символьной модификации. Максимальной семиотичностью, по нашим наблюдениям, обладают узкоспециальные термины, то есть такие когнитивно сложные терминоединицы, которые созданы на основе интернационального морфемного фонда; встречаются только в 1-2-х научных областях знания; имеют строгую научную дефиницию и адекватно интерпретируются только специалистами, субъектами науки. Так, в языке науки естественнонаучного подвида в сфере функционирования выявляются следующие семиотические модели разных узкоспециальных дериватов: 1) агглютинация-VI; агглютинация-Н; бензоил-А; [С-Ч/С-Б/Н-Б]; 2) В-авитаминоз; В-лимфоцит; Т-лимфоцит; Н-агглютинация; Д-арабиноза; К-гиповитаминоз; О-агглютинация; L-адреналин; F-актин; 8-гликозид(ы); [Б-С]; 3) АТФ; ЛВП; ЛНП; ЛОНП; [А]; 4) АТФазный; [А+ПРИЛ.]; 5) АТФ-зависимый; АМФ-дезаминазный; ДНК-бактериофаг; ДНК-вирус; РНК-бактериофаг; РНК-аза; [А-С/А-ПРИЧ.]; 6) аланг-аланговый; артерио-артериальный; вентро-вентральный; протонно-протонный; [СК-ПРИЛ.К/ПРИЛ.К-ПРИЛ.К]; 7) С 16-алкалоид; [Б+Ч-С]; 8) альфа-ветвь; альфа-клетка; альфа-форма; [ГС-С]; 9) арахноидэндотелиоматоз; бензоилфенилгидроксиламин; хромомолибденоалюминиевый; [МКХЭД]; 10) бактерия-анаэроб; бактерия-донор; бактерия-жертва; бактерия-хищник; белок-переносчик; белок-фермент; вирус-спутник; микроб-антагонист; генмутатор; [С-С]; 11) бензоил-Аш-кислота; [Н-ХЭ-Н]; 12)бензофенон-2-карбоновый; [Н-Ч-ПРИЛ.]; 13) бета-заражённый; бета-излучающий; [ГС-ПРИЧ.]; 14) 1-бромадамантан; 3-бромбензантрон; 1,2,4-бутантриол; [Ч-Н]; 15) ди-третбутилпероксид; [ХЭ-Н]; 16) 2-третбутилантрахинон; [Ч-ХЭ-Н]; 17) «сплит»-вакцина; [СвК-С]; 18) бериллийсодержащий; белоксодержащий; вируснейтрализующий; [С+ГТРИЧ.]; 19) host-ген(ы); nif-reH(ы); osm-ген(ы); [ИТЭ-РС]; 20) ЮГ-О; [АГЕН-Б]; 21) ЮГ-I; ЮГ-II; ЮГ-III; [АГЕН-Ч]; 22) инфузория-убийца [С-СвК]; 23) инфузория-трубач; клетка-помощница; клетка-хозяин; [С-ОС]; 24) калий-сульфат; калий-железо; [ХЭ-ХЭ]; 25) карбонатноиллювиальный; [ХЭприл. – ХЭприл.]; 26) кварцкасситеритовый; [ХЭсущ. – ПРИЛ.]; 27) трикремний [Ч+ХЭ] и др.
   Примечание. В моделях приняты следующие обозначения: А (аббревиатура); Б (буква-название единиц генетического и/или химического кода); К (один и тот же корень, однокоренные слова); С (термин-имя существительное); сущ. (существительное, указание на часть речи знака, стоящего впереди); – (знак дефиса, написание термина через дефис); + (означает слитное написание тех частей слова, между которыми стоит этот знак); ПРИЧ. (термин-причастие); ПРИЛ. (термин-прилагательное); прил.(прилагательное, указание на часть речи знака, стоящего впереди); Ч (число/цифра); Н (элемент/единица химической номенклатуры); ГС (существительное-название буквы греческого алфавита); ХЭ (название химического терминоэлемента, вещества, элемента таблицы Менделеева); СвК (слово в кавычках); ИТЭ (интернациональный терминоэлемент); МКХЭД (многокомпонентный «химический» дериват, полирадиксоид); АГЕН (генетический символ – аббревиатурная номинация гормонов); ОС (образное существительное, термин в переносном значении).
   Семиотичность термина определяет его уникальную мобильность в плане возможности вербальной концептуализации любого когнитивного элемента: существует такое многообразие и разнообразие вариантов моделей и типов терминов, как реальных, так и потенциальных, что этих ресурсов языка науки достаточно для репрезентации в полном объёме всех квантов современного научного знания.

3.4. Деривационные форманты как вербальные элементы когнитивно-семиотического кода языка русской науки

   В языке науки особое значение приобретают деривационные форманты, в которых кодируется понятийно-категориальная соотнесённость конкретного деривата. Это обусловлено тем, что специально сконструированная (или заимствованная) лексическая/терминологическая единица функционально ориентирована на обозначение специфических денотатов, не существующих для людей, пользующихся общей лексикой. Специализации может подвергаться и общеупотребительное слово, и «если в функции термина выступают общеупотребительные слова конкретного языка, они кодируют информацию дважды: в первый раз с их помощью кодируется общеязыковая информация, а во второй – терминологическая.
   В обоих случаях конденсируемая в термине информация расшифровывается (декодируется) дефиницией, которая рассматривается как „объяснение понятий“ (П.А. Флоренский), „метаязыковое высказывание“ (P.O. Якобсон) или научное определение и базируется на предикации… Выступая в качестве носителей профессионально-научной памяти, термины становятся посредниками-медиаторами в процессе специального общения, ведущего к овладению определенной ситуацией. Материализуя в языковой форме специальные знания, термины используются как типовые когнитивно-информационные модели, необходимые в процессе конкретной (коммуникативной) профессионально-научной деятельности, осуществляемой общностью людей, к которой принадлежат специалисты той или иной отрасли знания, говорящие на одном (общем) языке» (Володина 2000: 30, 31)).
   По М.В. Володиной, термин представляет собой особую когнитивно-информационную структуру, в которой аккумулируется выраженное в конкретной языковой форме профессионально-научное знание, зафиксированное в концептуальном представлении носителей конкретного языка и введенное в их языковое сознание. Семиотическими проводниками и операторами этих процедур и выступают в языке науки деривационные форманты, осуществляющие важнейшую функцию маркирования когнитивно-понятийного субстрата термина тем или иным специализированным семиотическим элементом, одинаково распознаваемым всеми субъектами науки в неизменном виде.
   С учетом критерия специализации деривационных формантов в русском языке, в том числе и в его терминологическом пространстве, выделяются следующие способы синхронного словообразования:
   1) аффиксальные способы: префиксальный, суффиксальный (в том числе нулевая суффиксация), постфиксальный, префиксально-суффиксальный, префиксально-постфиксальный, суффиксально-постфиксальный, префиксально-суффиксально-постфиксальный;
   2) безаффиксные способы – со словообразовательным формантом «операционного» типа: конверсия, сложение (в том числе чистое сложение, аббревиация, словосложение, сращение);
   3) смешанные способы словообразования и терминологической деривации (взаимодействие аффиксальных и безаффиксальных словообразовательных средств в качестве форманта): префиксально-сложный, суффиксально-сложный, сложение с префиксацией и суффиксацией, сращение с суффиксацией. В каждом из когнитивно-специализированных подвидов русской научной речи продуктивен и актуален определённый способ терминологической деривации, своя система деривационных формантов.
   По мнению В.М. Никитевич, словообразовательные аффиксы выражают деривационное значение, поэтому аффиксация выступает основной деривационной формой производных слов (Никитевич 1978). Мнение о том, что аффиксы обладают способностью выполнять функции особых «морфологических примет», выражал еще А.А.Реформатский, приводивший в качестве примера химическую терминологию, где «каждому ряду элементов и соединений была присвоена определенная морфологическая примета – в виде суффиксов и префиксов: мет – 1 атом (С), эт – 2 атома (С2), проп – 3 атома (СЗ), бут – 4 атома (С4), для обозначения оснований принят суффикс -ил, для односвязности – суффикс -ан (С-), откуда получаются термины: метил, этил, пропил, бутил; метан, этан, пропан, бутан; от корня сульф– „сера“ можно получить следующие производные термины: сульфид (суф. -ид указывает на соединение), сульфат (-ат указывает на окисел) и т. п.» (Реформатский 1947:287).
   Терминология химии, как и биологии, генетики, физики и других, входящих в качестве системообразующих фрагментов знаний в естественнонаучный подвид, наиболее строго и последовательно актуализирует кодовые свойства деривационных аффиксов, что отражает когнитивно-категориальную монолитность и однозначность самих специфических денотатов, репрезентируемых посредством терминодериватов, образованных с их участием. В деривационной системе ЕНС (в суффиксальной субсистеме) действует закон понятийно-суффиксальной дифференциации и специализации: суффиксы выражают и дифференцируют интер– и интракатегориальные связи, в результате чего дериват приобретает свойство эксплицировать своей формой специальную категориальную принадлежность понятия. Этот закон в общей терминологической системе современного русского языка имеет универсальный характер и функционирует во всех подвидах языка науки и терминосферах (например, финансово-экономической, рыночно-экономической, юридически-правовой, налогово-правовой и т. д.).
   Отмечается также прогрессирующая тенденция к дифференциации и семантическому расщеплению значений (понятий) семантически близких суффиксов в целях максимальной репрезентации конкретности и моносемантичности значений терминов-дериватов.
   Интеркатегориальные связи формантов эксплицируют явление суффиксальной омонимии (дифференциация по типу и характеру производящей базы (основы), модели, терминообразовательной перифразе, терминологической дефиниции, по общему терминообразовательно-концептуальному значению – ТКЗ). Интракатегориальная суффиксальная референция раскрывает потенциал и актуализацию максимального концептуально-гносеологического членения, детализации определенного категориального кванта: категориальный полиморфизм как бы трансформируется в явление (феномен) терминологической суффиксальной полисемии, выражается через него. Характерно, что чем изоморфнее, ближе категориальные субстанции (сферы) дериватов, тем труднее однозначно идентифицировать омонимию/полисемию формантов, и наоборот.
   Итак, наиболее распространённым способом морфологического терминообразования в языке науки является суффиксация. Это подтверждено данными исследований особенностей деривации терминов-имён существительных, функционирующих в интегративной терминологической области «Экономика – Рынок – Право» (Кондратьева 2001); в терминосфере «Рыночная экономика» (Аксютенкова 2002); в сфере предпринимательства и бизнеса (Жандарова 2004), в терминосферах «Агрономия» (Карипиди 2007), «Теория государства и права» (Шипков 2004), «Страхование» (Лягайло 2007), а также языка экономики как глобального вербально-концептуального образования (Шахбазян 2008) и др. Такая «экспансия» суффиксации во многом объясняется тем, что в аффиксальном словообразовании дериват возникает в результате определённой формальной операции, итогом которой выступает не только новая форма, но и новое знание (когнитивный аспект суффиксации). Кроме того, в языке строго соблюдаются семантико-понятийные закономерности и правила соединения производящего с суффиксом, который в терминологических областях выполняет функцию кодирования/раскодирования специальной информации. Деривационные модели, представляя собой обобщённые правила декодирования и порождения производных единиц, актуализируют значение обобщённого типа – когнитивно-деривационное значение модели.
   В когнитивной лингвистике исследователи сегодня пытаются вскрыть механизмы и особенности корреляции между восприятием, осмыслением действительности, концептуализацией, способами организации структур знаний, способами и средствами закрепления, фиксации этих структур в языке. Суффиксы в языке науки относятся к одному из видов таких ментальнокогнитивных средств фиксации и представления знаний о мире в языке (на примере частей производного слова). В экономической терминологической сфере русского языка продуктивны следующие суффиксальные форманты:
   а) -АЦИя (репрезентация понятийной категории процесса, действия): Аброгация (от лат. abrogation – отмена) – отмена устаревшего закона; Тезаврация (от греч. thtsauros – сокровище; запас) – накопление частными лицами золота; Фальсификация (от лат. falsification – подделывание, искажение) – 1) подделывание, искажение чего-нибудь с целью выдать за подлинное, настоящее; 2) изменение с корыстной целью качества предметов сбыта в сторону ухудшения при сохранении внешнего вида; 3) подделка, подделанная вещь.
   б) -ЦИя (понятийные категории процесса, действия; свойство): Конкуренция (от лат. concurrentia – столкновение; соперничество) – соперничество, борьба за достижение наивысших выгод, преимуществ; Спекуляция (от лат. speculation – высматривание; разведка) – 1) скупка или перепродажа имущества, ценностей, продуктов, бытовых товаров и т. п. с целью получения прибыли (обычно с использованием разницы цен); 2) основанный на чём-нибудь расчёт, умысел, направленный на использование чего-нибудь в своих корыстных целях.
   в) -ОСТЬ (понятийные категории свойство; способность; предмет): Валидность (от фр. valide – законный, действительный) – применительно к исходной статистической информации, используемой в экономических исследованиях: надёжность информации, отсутствие в ней ошибок из-за неточности выбранной методики сбора данных; Меркантильность (от фр. mercantil  – торговый) – свойство меркантильного: излишне расчётливый, преследующий личную материальную выгоду; Обращаемость – способность финансовых инструментов переходить из рук в руки в результате купли-продажи (КЭС 2002). Именно эти суффиксальные форманты, а также – НИе, – АНТ и некоторые другие образуют наибольшее количество суффиксальных дериватов-номенов в экономической терминосфере. По данным O.Л. Шахбазян (2008), исследующей суффиксальную деривацию в языке экономики, в нём насчитывается 57 суффиксов, посредством которых образована подавляющая часть экономических терминов-имён существительных (1500 слов). Русский язык науки, как и общенациональный язык, отличается очень богатой системой суффиксов, причём у каждой части речи имеется собственный инвентарь этих формантов, которые выполняют особые понятийнокогнитивные функции. Самую развитую систему суффиксов в экономической терминосфере имеет имя существительное.
   Суффиксальная терминодеривация русской экономической терминосферы представляет собой активный когнитивный процесс, направленный на создание таких терминологических знаков языка, которые репрезентируют понятийно-логическую, информационно-тематическую и социально-культурную стратификацию экономического языка как глобального социолингвистического феномена.
   Роль деривационных моделей в лексиконе в целом заключается в объединении и классифицировании концептуальных структур, стоящих за «материальными оболочками слов, образованных по данному правилу, они организуют лексикон» (Позднякова 2000: 26). Деривационно-концептуальный анализ производного слова – это один из возможных способов исследования концептуальной организации мыслительной деятельности человека и его ментального лексикона.
   В естественнонаучном подвиде языка науки, как и в языке экономики, каждый понятийнодеривационный блок этого континуума («Болезнь», «Вещество», «Процесс», «Живое», «Пространство» и др.) представлен специализированными формантами, дифференцирующимися по ряду признаков с той или иной степенью абстрактности /конкретности. Суффикс функционирует в системе понятийно-деривационных отношений как особая посткорневая деривационно-категориальная матрица (ДКМ), несущая – и репрезентирующая – определённую когнитивнодеривационную информацию (экспликация отнесенности понятийного содержания научной речи к действительности). В случае, если свойства (признаки) номинируемого гносеологического объекта не противоречат системе классификации, акт деривации (процессуальность) завершается адекватным результатом: «Главная роль в формировании нового значения у производной единицы по сравнению с единицей исходной принадлежит суффиксу» (Кубрякова, Харитончик 1976:230). Одним из основных факторов, обусловливающих употребление определенного суффикса («новое»), можно считать функционально-коммуникативную направленность, с чем связана локация «нового» (категориальнопонятийный аспект) в конечную зону деривата – постпозицию по отношению к «данному» (корневой базе).
   Суффиксация широко распространена и в финансово-экономической терминосфере, являясь многофакторным явлением; суффиксальные форманты специализируются в ней на выражении соответствующих «экономических» категорий и понятий. Т.С. Кондратьева, определяя суффиксацию как способ формирования понятийно-деривационных блоков финансоворыночной терминологии, выделяет следующие важнейшие для профессиональной коммуникации финансово-рыночные категории и понятия: субъект, лицо, действие, процесс, явление, вид, документ, совокупность, свойство, способность, предмет (см. Кондратьева 2001). Суффиксальная деривация в экономическом подвиде научный прозы репрезентирует такую его аспектность, о которой Т.М. Тарасевич говорит следующее: язык экономики «имеет сложное строение, центральное ядро – собственный понятийный аппарат для выражения эмпирической и теоретической экономической информации (язык наблюдения, эмпирических и теоретических конструктов), философских категорий, лежащих в основании той или иной теоретической системы экономического знания, а также понятий смежных, взаимодействующих наук, выполняющих специфические гносеологические функции» (2007: 15).
   Детерминация социальными и культурными факторами определяет постоянное развитие и совершенствование экономической терминологии, в чём непосредственное участие принимают деривационные форманты разных типов.
   Формантная система экономического подвида принимает непосредственное участие в деривации понятийно-тематической системы языка экономики, которая дифференцируется на следующие наиболее когнитивно актуальные понятийно-деривационные группы:
   1) Лицо:арбитр, арматор, аналитик, брокер, грантор, банкир, консигнант, сюрвейер, экономист и др., например: принципал – «страховщик, от имени которого действует агент, представитель»; «сюрвейр» – «эксперт, осуществляющий по просьбе страхователя или страховщика осмотр судов и грузов и дающий заключение об их состоянии»; консигнатор — «агент, комиссионер, продающий товар через посредство комиссионера (консигнанта)» (СЭС 1998: 163); фильерист — «держатель фильеры» (БЭС 1999: 798) и др. 2) Деньги, ссуды, денежные суммы, вознаграждение:авуары, банкноты, брутто-премия, диспач, ассигнования, эксцеденти др. Например: депозит – «денежная сумма, вносимая на специальный счёт в банке с целью получения прибыли»; тантьема – «комиссия (вознаграждение) с прибыли перестраховщика перестрахователю за предоставление участия в перестраховочных договорах»; кредит — «ссуда в денежной или товарной форме, представляемая кредитором заёмщику на условиях возвратности, чаще всего с выплатой заёмщиком процента за пользование ссудой» (СЭС 1998: 172) и др. 3) Процесс(ы); движение, деятельность, действие:амальгамация, арбитражирование, аффинаж, баллотировка, блокирование, бонификация, верификация, взимание, предпринимательство, прогнозирование, дисконтирование и др. Например: скупка – «последовательное, скрытое приобретение акций с целью обеспечить себе участие в капитале той или иной компании»; маркетинг – «обширная по своему спектру деятельность в сфере рынка товаров, услуг, ценных бумаг, осуществляемая в целях стимулирования сбыта товаров, развития и ускорения обмена, во имя лучшего удовлетворения потребностей и получения прибыли» (СЭС 1998: 190); эвальвация – «оценка, исчисление» (Калашников 1998: 391); ажиотирование — «игра (на бирже) с расчётом на понижение или повышение курса каких-либо ценных бумаг или товаров» (там же: 10) и др. 4) Предмет(ы):собственность, движимость, материалы, карточка, клад и др., например: актив (страховщика) — «имущество страховщика в денежном выражении»; вещь – «в праве предмет внешнего (материального) мира, находящийся в естественном состоянии в природе или созданный трудом человека; основной объект имущественного правоотношения» и др. 5) Документ(ы), ценные бумаги и их виды: ассигновка, аргументарий, аккредитив, дарственная, декларация, закладная и др., например: акции – «ценные бумаги, выпускаемые акционерными обществами без установленного срока обращения» (СЭС 1998: 16); ковернот — «документ, выдаваемый страховщиком (страховым маклером, агентом и т. п.); извещает страхователя о том, что его инструкции выполнены, или удостоверяет совершенное агентом страхование» (БЮС 1997:253); индент – «1) документ с отрывным дубликатом» (там же: 227); и др. 6) Компании, организации, фирмы:банк, агентство, арбитраж, команда, комбинат, биржа, общество, объединение, эмитент и др., например: конгломерат – «одна из форм союза, объединения разнопрофильных фирм, оперирующих на разных секторах рынка» (СЭС 1998: 161); страховое общество – «страховщики, акционерные компании, общества взаимного страхования и др.» (там же: 170); аутсайдеры – «страховые компании, брокерские фирмы и т. д., не являющиеся членами соответствующих страховых союзов, ассоциаций и не следующие в своей деятельности возможным тарифным соглашениям, выступая в качестве конкурирующей стороны» и др. 7) Свойство, качество, способность: безубыточность, банкротство, бедность, возвратность, воспроизводство и др., например: компетентность — «знания, опыт в той или иной области экономики»; дееспособность — «способность гражданина своими действиями приобретать и осуществлять гражданские права, создавать для себя гражданские обязанности и исполнять их» (БЮС 1997: 142); комплексность — «полнота, системность, взаимоувязанность, например, анализа, планирования, управления» (СЭС 1998: 159); ликвидность – «1) в деловой терминологии: способность превращения активов фирмы, ценностей в наличные деньги, мобильность активов; 2) способность заёмщика обеспечить своевременное выполнение долговых обязательств; платёжеспособность; 3) способность рынка поглощать ценные бумаги, мера их продаж при существующем уровне цен, без их существенного изменения» (там же: 180) и др. 8) Методы (исключительно экономические): актуариат, актуализация, андеррайтинг и др., например: шкалирование — «метод моделирования реальных экономических процессов с помощью числовых систем, шкал» (СЭС 1998: 398); эвристика – «метод анализа экономических явлений и процессов, принятия решений, основанный на интуиции, находчивости, аналогиях, опыте, изобретательности, опирающийся на особые свойства человеческого мозга и способности человека решать задачи, для которых формальный математический алгоритм, способе решения, не известен» (там же: 400) и др. 9) Ситуация (на рынке): дуопсония — «рыночная ситуация, при которой на рынке имеются множество продавцов и только два независимых покупателя идентичного товара» (там же: 96); ловушка — «экономическая ситуация, напоминающая замкнутый круг; положение, в котором попытка выйти из кризиса по одному пути ведёт по другому пути к тому же кризису» (БЭС 1999: 369) и др. 10) Экономические теории, учения:анархизм, бихевиоризм, неоклассицизм и др., например: кейнсианство — «макроэкономическая теория, автором которой является всемирно известный учёный-экономист Дж. М. Кейн» (СЭС 1998: 152); картализм – «номиналистическая теория денег» (там же: 148); регионализм — «подход к рассмотрению и решению экономических, социальных, политических и других проблем под углом зрения интересов потребителей того или иного региона» (там же: 286) и т. д.
   В финансово-экономическом терминологическом континууме суффиксы – АНТ, – АТ, -ОНЕР, – ЕНТ, – ИСТ, – ЧИК, – ЩИК, – ЕР, -ОР и др. репрезентируют понятийную категорию «лицо», что фиксируется в словарях соответствующим образом через лексему-идентификатор «лицо», «юридическое лицо», «физическое лицо»: коммерсант, лицензиат, адресат, акцептант, акционер, аналитик, аукционист, вкладчик, грантор, дебитант, дебитор, декларант, регистратор и т. п. Суффиксы —ЦИя, —АЦИя, —ИЗАЦИя, —НИе, —ЕНИе, —Ие, -Ка, —ИРОВАНИе и другие, менее продуктивные (например, —АЖ, -ИНГ), объективируют в экономической терминосфере понятийную категорию «ПРОЦЕСС, ДЕЙСТВИЕ», в то время как корневые морфемы дифференцируют эти процессы, действия по видам и типам, связанным с конкретной финансово-экономической и финансово-юридической деятельностью: автоматизация, аквизиция, амортизация, вознаграждение, зондаж, франшизинг, арбитражирование, баллотировка, валоризация, депонирование, доминирование, домицилирование, легализация, лимитирование, лоббирование и т. д.
   Каждый суффиксальный дериват языка экономики одновременно стратифицируется по следующим суффиксально-деривационным блокам, представляющим собой: 1) блок, включающий дериваты, образованные с помощью одного и того же суффикса (односуффиксальный блок); 2)блок, включающий дериваты, образованные по одинаковой деривационнокогнитивной модели (одномодельный блок); 3)блок, включающий дериваты, образованные на основе одинакового корня (однокорневой блок). Например: 1. Односуффиксальный блок – а) с суффиксом – ОСТЬ: конвертируемость; ликвидность; обращаемость; валидность; выгодность; реализуемость; рентабельность; доверенность; платность; полезность; рациональность; собственность и др.;
   б) —НИе/ЕНИе:потребление; присвоение; приспособление; вытеснение; отчуждение; усреднение; поглощение; вложение; квотирование; накопление; сбережение; страхование; дарение; заявление; извещение и др.;
   в) —Ка:баллотировка; выручка; закупка; подделка; ассигновка; разнарядка; сделка; взятка; сводка и др.;
   г) —ЕР/ЁР:арбитражёр; бракёр; экспортёр; аукционер; дилер; рейдер; хеджер; бондхольдер; комиссионер; спрэдер; вэлфер; лихтер; тикер; корнер и др.;
   д) —ОР:акселератор; аудитор; грантор; депозитор; инвестор; контактор; кредитор; дистрибьютор; ревизор; спонсор; посессор; консигнатор; люстратор; форфейтор и др.;
   е) —АЖ:авераж; амбалаж; аффинаж; биллона. не; бракераж; брокераж; зондаж; саботаж; шомаж и др.;
   ж) —ИСТ:авалист; аукционист; камбист; капиталист; стокист; чартист; экономист и др.
   2. Одномодельный блок – а) модель Глагол + —НИе/-АНИе/-ЕНИе (ПРОЦЕСС):авансирование; слияние; извещение и др.;
   б) Глагол + —ЦИя/ —АТТИя /-ЯЦИя (ПРОЦЕСС): абсорбция; амортизация; декларация и др.;
   в) Глагол + —Ка (ПРОЦЕСС; РЕЗУЛЬТАТ процесса):ассигновка; выручка; «вспышка»; выборка и др.;
   г) Существительное + —СТВО: агентство (УЧРЕЖДЕНИЕ); банкротство(СОСТОЯНИЕ); бегство (капиталов) (ПРОЦЕСС) и др.;
   д) Существительное + —АЖ (ПРОЦЕСС):амбаллаж; арбитраж; аффинаж; бракераж; брокеражи др.;
   е) Прилагательное + —ОСТЬ (СВОЙСТВО): активность; бедность; безубыточность; возвратность и др.;
   ё) Существительное + – ЕР/ЁР/ОР (ЛИЦО):аудитор; гастролёр; дебитор; депозитор; диспашер и др.
   3. Однокорневой блок - а) с корнем депозит:депозитарии; депозитарий; депозитор;
   б) жир-:жирант; жират; жирирование; жиро;
   в) хедж:хеджер; хеджирование;
   г) ассигн-:ассигнат(ы); ассигнации; ассигнование; ассигновка;
   д) лобби:лоббизм; лоббирование; лоббист
   На сегодняшний день следует признать, что полных и объективных данных о количественном составе суффиксов русского языка, в том числе языка науки, не существует. В общелитературном русском языке учтено от 529 (Грамматика-80) до 577 (Кузнецова, Ефремова 1986:1126–1128) суффиксов всех частей речи. В Грамматике-80 насчитывается 325 словообразовательных суффиксов имён существительных. Известны и другие данные: всего «служебных морфем» – аффиксов – около 1500, в их числе суффиксов – 702, суффиксов существительных – 450 (Моисеев 1987: 50); Л.Ю. Буянова в агрономическом терминоконтинууме выявила и описала 242 суффикса (Буянова 1991). Составление и упорядочение, систематизация формантного фонда языка русской науки по всем когнитивным отраслям в настоящее время представляет собой, таким образом, насущную, стратегически важную научную задачу.
   Исследование формантной системы морфологического способа деривации медицинской терминологии показывает, что большинство терминов содержат в своей морфемной структуре элемент греческого или латинского происхождения.
   Среди лингвистов всегда существовали различные мнения насчет статуса интернациональных элементов. Так, Д.И. Алексеев выделяет «аббревиатурные морфемы», представляющие собой сокращенные варианты слов (Алексеев 1965); В.В. Виноградов называет их «прилагательными морфемами» (Виноградов 1986); П.Н. Денисов – «морфемами» (Денисов 1976); З.А. Потиха – «интернациональными префиксоидами» (Потиха 1970); А.О. Власова – основами (Власова 1989); В.М. Лейчик – аффиксоидами (Лейчик 1997); К.Л. Ряшенцев – основами, корневыми морфемами, словоэлементами (Ряшенцев 1976; Каде 1979); В.П. Даниленко, Т.Д. Канделаки, Д.С. Лотте, В.Ф. Новодранова, В.М. Лейчик – терминоэлементами (по-разному понимая содержание этого понятия: от включения в его объем только морфем до отдельных слов в терминологических словосочетаниях) (ср.: Авербух 2004; Даниленко 1971; Казарина 1998; Канделаки 1967; Лейчик 2006; Лотте 1961; Новодранова 1994).
   В.Ф. Новодранова даёт следующее определение: «Терминоэлемент – это регулярно повторяющийся и воспроизводимый элемент производных терминов, который, как правило, занимает определенное место в структуре термина и передает достаточно стабильное обобщенное значение» (Новодранова 1994: 47). Терминоэлемент, в отличие от целостной структуры термина, не способен выражать научное понятие полностью, он семиотически маркирует его, указывая на определенную когнитивно-терминологическую область языка науки. Он обладает как планом выражения, так и планом содержания. Терминоэлементы подразделяют на смысловые (отбираются из состава слов латинского и греческого языка, сохраняют лексическое значение) и служебные (префиксы и суффиксы классических языков).
   В медицинской терминологии преобладают смысловые терминоэлементы латинского происхождения: – томия, – скопия, – эктомия, – пластика и др., которые легко расшифровываются специалистами.
   В процессе терминологической деривации формант получает способность определять значение единицы, образующейся с его помощью, и указывать на её отнесённость к определённому понятийносемантическому классу. В сфере функционирования специальных терминов действует не только закон понятийного согласования (Л.Ю. Буянова), но и т. н. закон понятийно-деривационной аккомодации (Л.Ю. Буянова), отражающий как механизм функционирования терминов определенной деривационной структуры в их отношении к понятийно-тематическому содержанию модуля, так и закономерности закрепления за терминообразующими (деривационными) формантами специального, узкого значения как особого «классификатора», позволяющего осуществлять систематизацию ряда (множества) понятий одного порядка, одного уровня гносеологического членения. Интернациональные и исконно-национальные терминоэлементы, формирующие вербальную основу терминологии каждой предметной области, интерпретируются нами как когнитивные классификаторы.
   В различных научных областях при деривации терминов у некоторых суффиксов может полностью меняться традиционное для них категориальное значение, специализируясь в другом терминологическом континууме для репрезентации деривата с иной требуемой семантикой. Так, достаточно продуктивный в естественнонаучной терминологии суффикс – АРИЙ со значением «место, где находится, растёт то, на что указывает корень слова» (дендрарий, розарий и т. п.) в юридической терминосфере выражает обычно совсем не свойственное ему значение лица: депозитарий – «физическое или юридическое лицо, которому вверены депозиты» (БЮС: 149); мандатарий – «лицо, принимающее на себя поручение другого лица (мандата) выполнить те или иные действия, имеющие юридическое значение» (БЮС: 316) и др. (-АРИЙ = Лицо, совершающее, делающее то, на что указывает корень слова). Подобные понятийно-категориальные модификации значений суффиксальных формантов являются результатом действия закона экономии языковых ресурсов, служат свидетельством значительного когнитивно-деривационного и криптографического потенциала этих морфем.
   Определённым шифрующим свойством обладают в языке науки и префиксы, кодирующие различную когнитивную информацию в начальной позиции термина – постпозиции. Особенно чётко видна деривационная функция префиксов в пространстве того или иного терминологического гнезда. Например, в «Терминологическом словаре корневых гнёзд языка науки» (Буянова 2005) отражено, что в гнезде с вершиной Капсула в деривации терминов приняли участие следующие префиксальные форманты: ИН-, БЕС-, СУПЕР-, СУБ-, НЕ-, ПОД-; с вершиной ДЕРМА – А-, ГИПЕР-, ГИПО-, ЭПИ-, СУБ-, ПОД– и т. п. Наблюдается тенденция присоединения иноязычного префикса к иноязычной же основе/слову, что свидетельствует о стремлении языка науки при выборе (отборе) деривационных морфем соблюдать их генетически-когнитивное соответствие в деривационных процессах. В целом в естественнонаучном подвиде языка науки самыми частотными и когнитивно репрезентативными выступают следующие префиксоиды и префиксы: A-, KO-, НЕ-, ПАРА-, ПОСТ-, ГИПО-, ГИПЕР-, РЕ-, ИН-, ДЕЗ-, СУБ-, ПОЛУ-, МЕТА-, ДЕ-, МОНО-, ГЕТЕРО-, ПРО-, ПОЛИ-, ПРЕ-, СУПЕР– и некоторые другие. Специфика этих приставок заключается в том, что они репрезентируют в основном не локальнопространственные аспекты репрезентации терминов, а их количественно-качественные когнитивные свойства и признаки, существенные для процессуальности когнитивного семиозиса.
   Проблема составления полного инвентаря и системного описания префиксов, как и суффиксов, функционирующих в современном языке науки, является одной из важнейших для дальнейшего развития теории функциональной терминологической дериватологии языка русской науки.

Глава 4. К ПРОБЛЕМЕ МЕТАЯЗЫКОВОЙ СУБСТАНЦИОНАЛЬНОСТИ НЕЛИНГВИСТИЧЕСКОЙ ТЕРМИНОЛОГИИ

   …Но ведь только путем анализа, разрушающего привычные представления, возможно достичь понимания фундаментальных различий в способах выражения…
   Никакое человеческое суждение, как бы абстрактно оно ни было, немыслимо вне связи в одной или нескольких точках с конкретным чувственным миром… Язык воспринимается как совершенная символическая система, использующая абсолютно однородные средства для обозначения любых объектов и передачи любых значений, на которые способна данная культура…
Э. Сепир

   Как было установлено, формирование, функционирование и эволюция основ общей теории терминологической деривации предполагают осмысление, лингвофилософское параметрирование и прагматическую интерпретацию следующих взаимосвязанных и взаимообусловленных аспектов: сущность термина как единицы метаязыкового уровня; сущность метаязыка (как лингвистической, так и нелинглистической научной сферы); специфика и сущность прагматики метаязыкового образования; метаязыковая и собственно-деривационная субстанциональность процессов терминообразования.
   Наиболее перспективным при решении данных проблем является, на наш взгляд, подход с позиций функционально-семиотической репрезентации теории термина, так как анализ выделенных при стратификации терминологического континуума ярусов показывает, что его центральное ядро составляет узкоспециальная субсистема, наиболее дифференцированная как от общелитературной системы, так и от всех других пластов лексики научного стиля изложения по всем параметрам, в том числе и по признаку максимальной формализации, приближающему узкоспециальный ярус терминообразовательной системы к специфичной метаязыковой субстанции.
   Отмечается изоморфизм или даже тождественность таких лингвистических феноменов, каксистема терминов и метаязык, что позволяет по-новому подходить к анализу процессов, путей и способов терминологической деривации (например, естественных наук) в аспекте прагматики метаязыковых образований. Такой подход определяет исследование следующих объектов: узкотерминологического континуума терминосистемы русского языка; метаязыковых образований языка научного стиля изложения; терминологической деривации современного русского языка как системы; прагматики метаязыковых образований в сфере научного стиля изложения. В этом ракурсе терминообразование может рассматриваться – в широком смысле – в одном ряду с такими процессами и явлениями, как образование метаязыковых субстанций, или даже приравниваться к ним: система терминов = метаязык; деривация терминов = образование метаязыкового субстрата. Исследование процессов и специфики терминологической деривации в сфере естественных наук в таком аспекте, как отмечалось выше, еще не проводилось в отечественном языкознании; в зарубежной лингвистике также предпочитается традиционный подход (в рамках существующих направлений и школ) к методологии, методике и стратегии анализа терминологических полей в языковой действительности.
   Выявление коррелирующих и дифференцирующих признаков, свойств и модусов отношений между деривационными субсистемами терминологического, метаязыкового и семиотического ярусов позволяет скорректировать и уточнить границы и статус понятий «деривационная система терминологии», «деривационная система метаязыкового образования» и др., эксплицирующих субстанциональность деривационно-метаязыковой аспектуальности прагматики языка научного стиля изложения.
   Рассматривая деривационную целостность языка науки как систему, можно выделить ее элементы: примат понятийно-концептуальной и тематической субстанциональности терминологической деривации; производящую базу – терминологический банк данных, включающий мотивирующие основы; инвентарь терминоаффиксов и терминорадиксоидов, в метаязыковом осмыслении квалифицирующихся как метааффиксы и метарадиксоиды, что позволяет разграничивать деривационный уровень 1) терминологического корпуса и 2) метаязыковых образований.
   В целом узкоспециальная терминологическая субсистема естественнонаучной сферы характеризуется максимальной формализованностью вербального уровня, структурно-семантической гетерогенностью в системе естественных наук, что позволяет классифицировать ее как уникальную метаязыковую данность, средствами которой исследуются и описываются свойства, специфика и тенденции развития, эволюция соответствующих областей предметно-объектных феноменов.
   Уже более полувека в отечественном языкознании активно функционирует понятие метаязык, возникшее первоначально, как и коррелятивный термин, в математике и логике в значении: формализованный язык, средствами которого исследуются свойства определенных теорий, «разграничиваются уровень самих описываемых объектов и п-й уровень их описания» (ЛЭС: 297). В «Словаре иностранных слов» (1990 г.) область функционирования термина «метаязык» ограничена только двумя сферами, что репрезентируется пометами: лог., лингв.; отсутствует указание на связь данного понятия с математикой, в недрах которой он был зарожден, что можно рассматривать как признак некоторого переосмысления и «передвижки» интерпретационной шкалы по отношению к нему, имплицитного концептуального сдвига.
   Исследование эволюции семантической и понятийной структуры термина метаязык невозможно без анализа реализации и функциональной активности терминов, оформленных греческой приставкой мета – (во многих источниках она представлена как «первая составная часть сложных слов, обозначающая; 1) следование за чем-либо, переход к чему-либо другому, перемену состояния, превращение; 2) в современной логической терминологии используется для обозначения таких систем, которые служат, в свою очередь, для исследования или описания других систем…» (СИС: 312).
   Первыми дисциплинами, подвергнутыми подобным метаисследованиям, были формальные науки – математика и логика (металогика). В настоящее время продолжаются попытки создания определенных метатеорий для таких научных областей, как физика, химия, генетика, биология и др.; с учетом широко разветвленной системы интегрированных наук этот ряд сфер можно значительно увеличить.
   Сегодня можно констатировать существование довольно гетерогенного класса понятийнокогнитивных субстанций, по отношению к которым релевантно применение термина метаязык: с одной стороны, с учетом генезиса, – это математика, логика, лингвистика; с другой стороны – физика, химия, биология, биологическая химия, генетика, экология, вирусология и ???. Думается, наиболее адекватно данную ситуацию отражают следующие оппозиционные линии:

   Оппозиционность и перекрестная корреляционность, прослеживающиеся между соотношением субстанций, на которые распространяется явление (свойство, признак) метааспектности, отражают концептуальные и понятийные «разбросы» и в самом подходе к осмыслению и репрезентации сущности понятия «метаязык»: идентичны ли по своим конституционным и семантико-понятийным параметрам термины «метаязык лингвистики» и «метаязык биологии»? Корректна ли сама постановка вопроса (с философских позиций) с метаязыке химии, метаязыке микробиологии, метаязыке вирусологии и т. д.?
   В лингвистической литературе последних лет отмечается тенденция распространения некоторых методов, критериев, концептуальных инноваций естественных наук на гуманитарные, в том числе – на лингвистику. Активно проводятся параллели между интерпретацией и подходом к проблеме турбулентности в физике [11 - См.: Берже, Помо, Видаль 1991.] и лингвистике, причем постулируется, что, с одной стороны, «лингвистическую (гуманитарную) „турбулентность“ нельзя охарактеризовать математически», а с другой стороны, отмечается, что «так или иначе, между „детерминистским“ подходом к турбулентности и лингвистическим – металингвистическим – развитием обнаруживаются определенные параллели… Интересно, кстати, что проблема объяснительного статуса науки, осознания ею своих пределов ставится и в естественнонаучных исследованиях турбулентности…» (Руденко 1991: 12; 18), так же, как и в лингвистическом науковедении.
   Таким образом, видение «аналогии между аналогиями» (Перцев 1991: 3) позволяет квалифицировать проблему статуса и дифференциации понятийной шкалы термина «метаязык» с несколько иных, чем в «чистом» языкознании, позиций. Не исключена возможность эволюционного развития и имплицитной коррекции (перед фазой сменяемости) лингвофилософских парадигм как отражение общих закономерностей развития и совершенствования познания, которые заложены – и проявляются – в данном двойственном феномене, связанном с генезисом, становлением, функционированием и саморазвитием теории и прагматики метаязыка в целом.
   Актуальным для теории метаязыка является положение о том, что «…Оба языка – и язык-объект и метаязык – полностью совпадают в плане выражения, т. е. внешне являются одним и тем же языком» (Ахманова 1969: 4). Формально-структурный изоморфизм, подобие этих языков в то же время не заслоняют их дифференциацию в плане содержания. Классическое определение метаязыка как языка «второго порядка» традиционно используется при изучении и описании того или иного естественного языка как предмета языкознания, лингвистики, в силу чего метаязык языкознания, «будучи языком описания естественного языка, одновременно выступает и как часть естественного языка» (ЛЭС: 297).
   Естественный язык, таким образом, выступает оппозицией искусственным языкам и языку животных. В «Лингвистическом энциклопедическом словаре» дается следующая классификация искусственных языков:
   1) неспециализированные искусственные языки общего назначения (например, волапюк, эсперанто, идо и др.);
   2) специализированные искусственные языки различного назначения («языки математики, логики, лингвистики, химии и др.») (ЛЭС: 202). Исходя из такого статуса лингвистики – искусственный язык – в оппозиции естественному, определять метаязык как язык «второго порядка», «по отношению к которому естественный человеческий язык выступает как „язык-объект“» (там же: 297), на первый взгляд, кажется нелогичным и исключающим сказанное выше (метаязык – это исключительная презумпция естественного языка!). Однако это кажущееся противоречие «снимается» на следующем витке логической и лингвофилософской спирали: как и любой феномен, термин «искусственные языки» имеет широкое и узкое толкование и на функциональном уровне может прилагаться (а не репрезентировать сущность) к подсистемам естественных языков, «которые отличаются от других подсистем большей степенью сознательного воздействия человека на их формирование и развитие» (ЛЭС: 202). Наибольшей формализованностью (сознательное творчество) и уровнем абстракции параметрируются языки математики, логики, к ним приближается по многим признакам и язык лингвистики. Следовательно, если языки математики, логики, лингвистики, химии и др. (см. ЛЭС: 202) объединены в один общий блок «специализированных искусственных языков», имеющих общий «язык преткновения» – естественный, – с которым они генетически и прототипически связаны, то классическое понятие метаязыка – «как язык второго порядка» (метаязык языкознания) – аналогичным образом экстраполируется и на конституенты блока «специализированных искусственных языков».
   Приняв такую точку зрения (к чему «вынуждает» логика развития и сфера приложения термина «искусственные языки», а также сама специфика анализируемых языковых феноменов), следует констатировать правомерность и необходимость функционирования терминов метаязык математики, метаязык логики (что общепринято в лингвистике), а также, продолжая ряд изоморфных объектов, и терминов метаязык химии, метаязык физики, метаязык биологии, метаязык вирусологии и др. (с чем не всегда согласны лингвисты и что часто вызывает их негативную оценку).
   Объективные данные, полученные в результате анализа узкоспециального терминологического яруса естественных наук, свидетельствуют, что только на этом уровне происходит формализация той или иной содержательной теории (например, вирусной теории, теории наследственности – в генетике и т. д.). Эта формализованная теория формулируется в особом языке – языке-объекте, а описывающий её метаязык содержит в себе все выражения языка-объекта и в то же время богаче его. Таким образом, когнитивная роль языка теснейшим образом связана с процессом языкотворчества, что является одним из важных вопросов метатеории и лингвистической теории в целом. Эта проблема связана также с глобальной тенденцией совершенствования понятийного аппарата металингвистики, лингвистики, в результате чего возможно эволюционное изменение аппарата, то есть переход от некоторых гипотез в ранг законов (или постулатов) науки.
   В работах, посвященных логике и методологии научного познания, отмечается, что «языки науки главным образом являются языками открытыми, то есть языками, которые можно расширять, сохраняя смысл… некоторых прежних выражений» (Лихин 1974: 39). Открытость того или иного языка науки проявляется также в отсутствии границ для пополнения терминами, репрезентирующими научные понятия, что отражает бесконечность научного поиска и реализацию системно-структурного принципа в архитектонике научной парадигмы.
   В рамках общей теории металингвистики актуально соотношение единиц метаязык и термин. Отмечается, что «изучение… естественного языка в…структурно-системном плане составляет предмет науки о языке, создание же метаязыковой системы – инвентаризация терминов (понятий и номенклатур) – является завершающим этапом языковедческого исследования» (ЛЭС: 297). Инвентаризация лингвистических терминов сопровождается рядом операциональных трудностей, связанных с «экспансией» омонимии и полисемии; инвентаризация узкоспециальных терминов химии, биологии, микробиологии, генетики и др. естественных наук (узкоспециальность является критерием и признаком формализации данных языковых образований) еще не проводилась в лингвистике и находится на начальной стадии этого процесса.
   Наиболее адекватно понятийное содержание термина раскрывается в его реальном функционировании в речи – как единицы определенной метаязыковой системы. В силу этого максимально объективную метаречевую картину представляют системы терминов, функционирующих в научных монографиях, пособиях, справочниках, энциклопедиях и т. п. (сфера фиксации, в отличие от сферы функционирования, характеризуется статикой и дистанцированностью от фактических речевых процессов).
   В то же время сфера функционирования предлагает и возможность явления окказиональности в терминотворческих процессах, что делает выбор (отбор) метаязыковых единиц более адекватным.
   Так почему же понятие «метаязык» так легко приложимо к языку математики, логики, лингвистики – и вызывает споры и осторожное отношение при функционировании в языках научных стилей, например, химии, биологии, физики, генетики и других (и не только естественнонаучный субконтинуум)? В чём фундаментальное различие этих, казалось бы, изоморфных конструктов?
   Важнейшим свойством (и признаком) термина, как известно, является его «жёсткая» связь с определенным научным понятием той или иной понятийноконцептуальной системы. Концептуально-понятийный аппарат логики как науки о законах и формах мышления базируется на терминах, у которых в качестве денотата выступают суждения, умозаключения и т. п. абстрактные феномены. Математика как наука также оперирует понятийными блоками, репрезентирующими семиотический аспект в плане числовых, количественных и других форм исчисления, количественные отношения и пространственные модусы действительного мира (иногда в чрезвычайно абстрактной форме); термины математики также имеют денотаты-суждения, умозаключения и т. п. Таким образом, по признаку специфики денотата и логика, и математика изоморфны и связаны с экзистенцией человеческого сознания (оппозиция: материя), идеального.
   В отличие от этих наук, денотатное пространство языков естественнонаучной сферы знания (химия, физика, биология, микробиология, экология и др.) связано с объектами живой и неживой природы (экзистенция материй), так как естествознание представляет собой совокупность наук о природе. В силу того, что вначале естественнонаучные представления формировались в рамках философии (связь с классической логикой!), это начальное единство в принципах и подходах надолго закрепилось в целостной научной парадигме. Дальнейшее развитие естественных наук и, как следствие, выделение новых научных направлений (в том числе создание интегральных сфер) делало этот разрыв более осязаемым как в понятийном, так и в терминологическом аспектах, что привело к резкой дифференциации и перекорреляции отдельных научных областей. В основе этого разрыва лежит выкристаллизовавшееся в результате когнитивной деятельности человека различие и в определенном смысле противопоставленность понятийно-концептуальных аппаратов и систем, с одной стороны, гуманитарно-лингвистических наук (логика, лингвистика и др.) – и научно-технических (машиностроение, аэродинамика и др.), социально-экономических (экономика, финансы и кредит, политология и др.), медицинских (хирургия, ортопедия, стоматология и др.), естественных (химия, биология, биохимия, генетика, вирусология и др.) и т. д., – с другой.
   В то же время эта противопоставленность «снимается», затушёвывается при антропологическом подходе к рассматриваемым объектам. Именно примат антропоцентризма в целом в парадигмах научного знания является основной интегрирующей данностью, что обусловлено антропоцентричностью самого языкового бытия.
   С учетом предшествующего анализа и имеющихся фактов языка (науки) следует констатировать метаязыковую субстанциональность не только лингвистической, но и нелингвистической терминологии (например, естественные науки). Это связано с сущностными характеристиками метаязыка как языка любого описания: «любое описание – это тоже язык… а принцип „множественности описаний“ имеет и метаязыковой аспект» (Денисов 1974: 168). Для экзистенции метаязыка необходима формализация и определенный уровень абстрагирования, в силу чего в литературе вопроса наблюдается тенденция к выделению (квантованию) «узкого метаязыка», «универсального метаязыка», «метаязыка как отдельно существующей семиотической системы». Возможно, тезис о «неопределенности объёма метаязыка» [12 - См.: П.Н. Денисов 1974: 167–174.], сложности с дифференциацией понятийных метасубстанций, с оформлением терминологического аппарата метаязыкового континуума и т. п. определяются в какой-то мере двойственностью функциональных репрезентаций, что связано с совмещением, с «симбиозом» в кванте языка собственно языковой и метаязыковой функций.
   Поднимаясь по ступеням абстрактной лестницы теории познания, общетиповой принцип метаязыкового осмысления и презентации любой языковой «материи», данности неизбежно так или иначе затрагивает основы и влияет на всю научно-когнитивную парадигму каждой из сфер знания. Так, показательно в этом отношении рассуждение Р. Барта: «Язык-объект – это сам предмет логического исследования, а метаязык – тот неизбежно искусственный язык, на котором такое исследование ведётся. Логическое мышление как раз и состоит в том, что отношения и структуру реального языка (языка-объекта) я могу сформулировать на языке символов (метаязыке). Однако в дальнейшем… литература стала ощущать свою двойственность, видеть в себе одновременно предмет и взгляд на предмет, речь и речь об этой речи, литературу-объект и металитературу… сами поиски метаязыка в последний момент становятся новым языком-объектом» (Барт 1994: 131) (выделено нами. – Л.Б.).
   Номинация метаязыка как языка символов (Р. Барт) подразумевает специфику формализованного языка, так как с процессами формализации неизбежно связаны и процессы символизации языкового знака (в той или иной степени, что обусловливается как когнитивными интенциями потребителей научной и метаязыковой информации, так и спецификой самих научно-понятийных систем). В этом аспекте актуализируется соотношение понятий метаязык и символ; метаязык и знак; метаязык и дефиниция.
   Для адекватной демонстрации и удобства оперирования исследователи метаязыковой аспектуальности обращаются к понятиям «дефиниция» и «термин» в процессе дифференциации языка-объекта и собственно метаязыка. Так, довольно устойчив взгляд на термины в словаре (левая часть словника) как на язык-объект; правая часть – язык дефиниций – приобретает статус метаязыка [13 - См.: Исследования В.В. Розановой, П.Н. Денисова, Г.П. Немца; идеи дипломных работ Г.А. Гладких, Н.К. Зеленовой (1970 г.).]. Эта дифференциация релевантна как для лингвистических словарей, так и для всех специальных нелингвистических, терминологических, охватывающих понятийное пространство, например, естественных наук (оппозиция: гуманитарно-лингвистические науки).
   Осмысление актуальных терминоведческих проблем с высоты метааспектности и метапрагматического подхода позволяет приблизиться к решению многих спорных вопросов, в том числе конкретизировать и прояснить концептуальный базис и шкалу признаков (критериев) для определения самого понятия «термин» (как известно, в лингвистике «циркулирует» около 3000 работ, посвященных терминологии, в которых с учётом различных стратификационных оснований по-разному выделяются и определяются как системы терминов, так и само понятие термина). Эволюция отношений концептов термин и знак, термин и символ, терминосистема – кодовая система и сближение этих, на первый взгляд, гетерогенных конституентов становятся возможной именно при метааспектном подходе, требующем максимального уровня абстрагирования. С таких позиций релевантно определение – и выделение – собственно терминов (аспекты оппозиции: общенаучная лексика, общеупотребительная лексика) как специализированных, «привилегированных» гносеологически членов т. н. высшего, формализованного – узкотерминологического – яруса естественного языка (и его функциональных разновидностей).
   Таким образом, с определённой степенью аппроксимации возможны и когнитивно корректны следующие реалии:
   1) язык науки как коммуникативно-функциональная сфера естественного языка обладает метааспектуальностью и может стратифицироваться на язык-объект и метаязык (науки);
   2) признавая стратификационное членение (квантование) языка науки в зависимости от понятийно-концептуальных парадигм (например, субъязык физики, химии, биологии, генетики и т. п.), логично экстраполировать и на них основные параметры метааспектуальности языка науки, а именно: признать также существование языка-объекта химии, генетики, вирусологии, микробиологии и т. п. – и метаязыка (химии, генетики, вирусологии, микробиологии и т. п.);
   3) сущностный дуализм природы и самого языкового бытия обусловливают совпадение языка-объекта и метаязыка в плане выражения, что иногда приводит к нарушениям логических процедур при оперировании понятиями или терминами метатеории в целом;
   4) при исследовании и описании той или иной разновидности языка науки (например, естественнонаучного подвида) – в качестве предмета языкознания – метаязыком по отношению (применительно) к языку-объекту (например, биологии, химии, генетики и др.) – выступает метаязык лингвистики, реализуя свою функцию быть средством и инструментом (в самом широком аспекте) для исследования и описания того или иного естественного языка (а не научных теорий, например, биологии, химии, генетики и др.);
   5) метааспектность нелингвистической терминологии связана с процессами формализации (функционально-целевой принцип), что отражает и иной статус естественнонаучных и иных нелингвистических субъязыков: с одной стороны, язык науки является главным орудием исследования и описания соответствующих научных теорий, концепций и т. д. (а не языка!), с другой стороны, формализованная в той или иной степени теория требует своей репрезентации в формально инновационных знаково-символических языковых единицах, системная совокупность которых является языком-объектом (тождество: система терминов той или иной концептуально-гносеологической сферы);
   6) научные дефиниции, раскрывающие суть того или иного узкоспециального понятия, выраженного формализованным (специализированным) языковым знаком (символом, кодом), представляют собой научный метаязык (только в боле универсальном смысле – как язык для описания не языка-объекта, а научной концепции, теории и т. п., в связи с чем смягчается жёсткая «привязанность» понятия метаязыка к языку-объекту); логически структурированная система дефиниций (метаязыковое пространство) той или иной области научного знания формирует, в свою очередь, концептуально-понятийный модуль данной науки;
   7) в рамках научного метаобщения происходит переосмысление и расширение семантической парадигмы понятия «метаязык», появляются новые возможности использования этого термина в коммуникативно-дифференцированных ситуациях под разным углом преломления, что связано также с прагматикой метаязыкового образования;
   8) как лингвистическим, так и нелингвистическим терминологиям суждено базироваться на единой семиотической базе (системе) – независимо от языка-основы.
   С учетом вышеизложенного следует отметить громадный «функциональный потенциал метаязыка…, а прагматика, по нашему мнению, определяет реальные перспективы не только в трактовке определения метаязыка вообще, но и создает определенные системой отношений в реализациях языка условия моделирования в описании научно прогнозируемых возможностей развития» (Немец 1993: 106).
   Прагматический уровень реализации и функционирования метаязыковых субстанций связан со спецификой подхода к параметрированию понятия «знак», в котором релевантно его определение как элемента семиотической системы. Эта система квалифицируется некоторыми учеными как статическая, в этом случае знак интерпретируется как двуединая сущность, имеющая план выражения (означающее) и план содержания (означаемое). Означающее – это «материальный, чувственно воспринимаемый объект, который символически представляет и условно отсылает к обозначаемому им предмету (явлению, свойству, отношению)» (Пиотровский 1979: 16).
   Определение же знака как элемента динамической системы, связанной с процессом передачи интеллективной информации, даёт возможность обнаружить в лингвистическом знаке уже три плана: «план выражения и план содержания…, а также план интерпретации сообщения потребителем» (там же: 17). С позиций репрезентативно-функциональной интерпретации актуален подход к презентации т. н. модели знака (его динамическое представление), включающей, по Р.Г. Пиотровскому, пять компонентов; 1) имя (означающее); 2) денотат, т. е. образ конкретного предмета или явления объективной действительности, обозначаемый именем; 3) десигнат (концепт), представляющий собой смысл, понятие о предмете или явлении; 4) коннотат, охватывающий дополнительные экспрессивно-оценочные, прескриптивные, а также эстетические значения; 5) прагматические потенции знака.
   Данная трактовка логично вписывается в целостную «мозаику» теории языка и актуальна в плане научной аргументации многих явлений функциональных сущностей языка в прагматике речевых реализации (см. Немец 1993). В то же время прагматический компонент структуры знака не всегда однозначно выделяется современными исследователями: «Как известно, в лингвистике в настоящее время наиболее распространённым является взгляд, по которому структура знака включает в себя три компонента: означающее, означаемое и синтактику. Иногда в качестве дополнительного компонента выделяют прагматику…» (Барулин 1994: 245). При анализе сущности феномена метааспектуальности, а тем более при рассмотрении вопросов метасубстанциональности (самый широкий диапазон) связь с прагматическими интенциями, экзистенцией и потенциями знака как члена семиотической системы получает приоритетный статус.
   В свете рассматриваемых проблем закономерен вопрос о соотношении понятий «метаязык» и «подъязык», «метаязык» и «микроязык», «субъязык». Это важно в связи с эволюцией прагматики метаязыкового образования, базирующегося на единой семиотической субстанции.
   Квалификация любого подъязыка как жанровотематической разновидности языка науки, ограниченной рамками определённых научных (или учебных) дисциплин и сфер знаний, предполагает, на наш взгляд, возможность оперирования термином метаязык применительно и к языку науки в целом, и к стратифицированным подъязыкам (например, подъязыкам химии, биологии, генетики, вирусологии, микробиологии и т. д.). Исходя из понимания подъязыка как системно организованной и самодостаточной совокупности микроязыков, каждый из которых строго дифференцирован предметно-тематически и концептуально обусловлен, логично экстраполировать принципы и подходы применения термина «метаязык» (в широком смысле – как язык второго уровня) также при описании и исследовании формирующих подъязык микроязыков. Для операционального удобства, в целях избежания двойственности понимания сущности анализируемых феноменов, возможно использование термина микрометаязык: элемент «микро-» эксплицирует ступень уровневой дифференциации для номинации каждого отдельного метаязыкового образования, исследующего и описывающего узкую, специализированную когнитивно систему (сферу) языка науки.
   Таким образом, признание функционального стиля языка науки как аспекта метаязыка объективно выводит эту проблему за рамки существующих ныне лингвистических понятий и терминов. С одной стороны, необходимо создание особой системы – метаметаязыка; с другой стороны, необходимо осмыслить и однозначно «закрепить» в теории прагматики метаязыка сложность иерархии, отражающей соотношение таких категорий, как 1) естественный язык // язык-основа // метаязык // язык-объект // метаметаязык // язык научного стиля изложения // метаметаметаязык – и т. п.; 2) узкоспециальная терминология // метатерминология // метаязыковое образование // метаметатерминология и т. д.
   Как известно, универсальной метаязыковой субстанциональностью обладает терминосистема математики как семиотичная система. Возможно, абсолютный, интернациональный статус математического знака, особенно система цифр, может адекватно использоваться при построении категориальнотерминологического аппарата (и системы) теории метаязыка в лингвистике, включающего устойчивые (константные) репрезентанты-дефиниции. Это связано с тем, что язык математики настолько формализован и обособлен в общей системе науки о языке, что его семиотика обрела международный характер. Прецедент использования языка математики для продуцирования нового метаязыка имеется: грамматика Панини (5–4 вв. до н. э.), представляющая собой полное нормативное описание санскрита, была составлена в виде алгебраических формул и арифметических действий.
   Как показывают наши исследования, узкотерминологический ярус каждого подъязыка различных сфер естественнонаучного подвида содержит в своей основе т. н. метакомпоненты, метаединицы, привлечённые из метаязыкового фонда других научных континуумов (например, математики, лингвистики и др.), которые, с одной стороны, входят в состав самих научноконцептуальных блоков той или иной отрасли (генетики, химии, биологии и др.), а с другой, – участвуя в формировании терминологического аппарата того или иного подъязыка, репрезентированы как специфические метаязыковые образования в универсальном смысле – для описания соответствующего научного исследования, анализа и интерпретации концептуальной теории и т. п. Как же в таком случае дифференцировать единицы метаязыка лингвистики (и сам метаязык лингвистики), используемые для описания не научных теорий и гипотез, а метаязыка в универсальном смысле? Существует, на наш взгляд, несколько вариантов адекватной дифференциации этих явлений. Например, – возможно метаязык лингвистики (для описания метаязыка подъязыка (субъязыка) химии, генетики и др.) условно считать метаязыком нулевого («фундаментального») уровня; тогда по отношению к нему (с учётом прагматических аспектов) метаязык в универсальном смысле (см. выше) приравнивается к первому уровню (метаязык подъязыка химии, генетики, то есть уровень не описания, а анализа, исследования концептуально-понятийной системы), что маркируется соответствующим цифровым индексом уровня: метаязык – метаязык -------
| bookZ.ru collection
|-------
|
-------

. Дальнейшая стратификация уровней позволит не использовать громоздкие многокомпонентные образования типа метаметаметаязык, заменив их на более лаконичные и удобные термины: метаязык -------
| bookZ.ru collection
|-------
|
-------

, микрометаязык, микрометаязык -------
| bookZ.ru collection
|-------
|
-------

и т. д.
   Таким образом, дальнейшее исследование прагматики метаязыков естественнонаучного и других континуумов, теоретическое обоснование статуса нелингвистического языка-объекта требует и дальнейшей разработки вопроса о создании такого языка, который обеспечивал бы содержательное понимание этих наук с учетом т. н. шкалы степени абстрактности для конкретных стратифицированных блоков. Прикладной характер метаязыка математики становится объектом-основой «метаязыкового сотрудничества» с метаязыками медицины, экономики, биологии, физики, юриспруденции и др. (см. Немец 1993).
   Релевантно, что узкоспециальная терминологическая сфера (подобласть), характеризующаяся высокой степенью понятийной и вербальной формализованности, обособленностью в общей системе естественных наук, обладает выраженной семиотичностью, имеющей международный статус (что закреплено в Международных кодексах ботанической, биологической, зоологической, химической, медицинской и др. номенклатуры и носит обязательный, облигаторный характер). Как признаёт Т.М. Белоконь, при исследовании биологических текстов и биотерминологии именно обращение к метаязыковой основе позволяет синтезировать позитивные стороны разных подходов. «Специфические концептуальные связи биологии выражаются не просто вообще языковыми средствами, а конкретно метаязыковыми установками терминов… Метаязыковая основа, не полностью совпадающая у разных наук и терминосистем, в нашем случае специфичная для биологии, проявляется на уровне самого текста… Метаязыковое начало (язык о языке) способствует взаимораскрытию терминов. Для биологии это особо существенно ввиду двух основных установок: отразить бесконечное многообразие и изменение живого и представить чёткую таксономию, причём в единстве разных понятийно-терминологических традиций» (Белоконь 1997: 14; 17).
   Каждый узкоспециальной сфере гносеологического пространства присущ свой метаязыковой аппарат, оригинальность и субстанциональность которого обусловлены спецификой её понятийно-категориальной организации. Формально-семантическую основу, языковой (и референциальный) субстрат данного аппарата составляет терминообразовательная система, эксплицирующая посредством специализированных деривационных средств всех уровней тот или иной когнитивно-понятийный феномен как семиотико-вербализованный результат мыслительно-интерпретативной деятельности субъектов науки.
   Наблюдающееся проникновение «биолингвы» (биолингвистики) в языковые системы других наук (явление метаязыковой диффузии), и наоборот, является одним из реальных подтверждений неабсолютного характера исследуемых языков-основ: они базируются на системе русского литературного нормированного национального языка, подчиняясь его постулатам и законам. Эти процессы проникновения взаимосвязаны, взаимообусловлены, имеют глубинный смысл и принципиальный характер, так как символические и символьные обозначения (метаязыковой аппарат) по отношению к языковым средствам репрезентации характеризуются такой степенью общности, в которой нивелируется конкретность обозначенного. Это означает, что метаязыковая аспектуальность присуща семантике языкового аппарата. Когнитивное содержание узкоспециального термина адекватно репрезентируется в его реальном функционировании в речи (научной и научно-профессиональной) – как единицы определенной метаязыковой системы, в чём отражается корреляция собственно метаязыкового и деривационного аспектов при презентации деривационно-терминологической подсистемы русского языка. Сам термин при таком подходе выступает как семиотично-коммуникативный элемент метатаксономического яруса, стоящий (условно) ближе к семиотическому континуума, чем к лексическому (примат конвенционализма).
   Н.Б. Гвишиани замечает: «Говоря о различиях между терминологиями естественных и гуманитарных наук, следует отметить, что текстовые описания предмета той или иной естественной науки оказываются, как правило, в гораздо меньшей степени, по сравнению с гуманитарными науками, независимыми от литературного языка…» (Гвишиани 1986: 22). Анализ большого массива текстовых описаний (сфера функционирования) узкоспециальных когнитивных областей естественнонаучной прозы дает основания по-иному оценивать корреляционные линии двух сравниваемых субконтинуумов в этом плане.
   Признавая, что «понятия языкознания закрепляются в соответствующем метаязыке»… (Гвишиани 1986: 24), следует согласиться, что и понятия генетики, вирусологии, биологии, химии и т. д., то есть каждой из естественных наук (впрочем, и всех других наук), также закрепляются в соответствующем метаязыке. Понятийно-гносеологический изоморфизм данных наук обусловливает определенный изоморфизм их метаязыковых систем (аппаратов), что позволяет выдвинуть тезис и о существовании универсальной метаязыковой аспектуальности, субстанциональности ЕНС в целом (план описания любой научной гипотезы, теории). Метаязыковая субстанциональность в данном ракурсе интерпретируется как автономная языковая объединенность (континуум) терминов (и других знаковых единиц языка), репрезентирующих стиль речи, специальную (профессиональную) особенность того или иного гносеологического и понятийного модуля; выполняющая функции метаязыковой локальности во времени и пространстве. В связи с этим возможно общее параметрирование метаязыка, например, генетики, как системы терминов генетики; метаязык вирусологии представляет собой систему терминов вирусологии и т. д., что наиболее адекватно отвечает целям и функциям метаязыкового общения (метакоммуникации), коммуникативным стержнем которого является передача // получение // восприятие // интерпретация информации, эксплицируемой терминологическими единицами.
   Таким образом, «субстанциональность каждого метаязыка – это не нечто застывшее и закрытое для понимания… Каждый метаязык, насыщаясь постоянно вновь образуемыми формами языка-основы, динамически совершенствует свою языковую семиотическую систему, что находит отражение в лексикографических реализациях» (Немец 1993: 132). Метаязыковое пространство естественнонаучного субконтинуума как уникальной когнитивно-семиотической суперсистемы, репрезентирующей в языке науки категориальную аспектность ЖИВОГО и ЖИЗНИ, структурировано на основе тех же единиц, что и естественный язык (язык-основа описания теории), то есть имеет с ним единую (тождественную) субстанцию: реализуемую (эксплицитно или имплицитно) материю.

Заключение

   21-й век поставил перед терминологами сложную задачу обобщения и интерпретации накопленных знаний и создания на этой основе инновационных концепций термина и терминологической деривации как вербализации процессуальности когнитивного семиозиса. Это обусловлено тем, что деривационно-терминообразовательный ярус современного русского языка представляет собой глобальную самостоятельную, эволюционирующую, многоуровневую систему – упорядоченную целостность иерархически и концептуально-семиотически связанных элементов (понятийная система, производящая база, деривационный инвентарь (форманты), блок терминообразовательных значений, корпус терминодериватов), – обеспечивающих процессы номинации специальных научных понятий посредством деривации эксплицирующих их терминов.
   Исследование терминологической деривации языка науки в системе – и как системного феномена – позволяет модифицировать сущностные характеристики и параметры понятия термин, расширить его, «реабилитировав» терминологический статус и прилагательных, и наречий, и причастий, обычно не признаваемых терминами «в чистом виде». С этим связаны и аспекты метаязыковой субстанциональности прагматики языка науки: метаязык как особая ингредиентность не может базироваться на единицах только одной какой-либо части речи, в противном случае не будет достигнут в полном объёме коммуникативно-прагматический, функциональный эффект полико-ординантной научной коммуникации. В рамках языка науки на первый план выдвигается, как показывает материал, не номинативность термина-имени, а функция репрезентации целостного научного понятия, чей суммарный семантико-логический, концептуальный объем значительно превышает объем семантики номинативной «оболочки» терминируемого понятия. Номинативная функция термина, выражаемая в основном именем существительным, может считаться главенствующей, если изучать термин изолированно от сферы его функционирования, без учёта понятийных и языковых корреляций и генезиса в рамках языка науки в целом.
   Особую роль в системе терминодеривации языка науки играет дефиниция, выступающая в его пространстве терминологической константой, позволяющей сохранять и поддерживать когнитивно-семиотическую и понятийно-денотативную целостность и единство самой науки. В идеале в терминологии деривационная перифраза должна максимально соответствовать научной дефиниции, выступающей деривационным полем для деривата-субстантива, адъектива. Именно в дефиниции функционирует производящее слово (база), что позволяет с её помощью определять терминообразовательное и концептуально-гносеологическое значение деривата. Именно на терминообразовательном значении базируется научно-концептуальное, чьей составной, неотъемлемой частью, максимально закодированной в силу коммуникативных потребностей научного стиля изложения (сжатость, краткость), является, в свою очередь, деривационное значение.
   Подтвержается глобальная системная организации терминологического пространства языка науки, отражающая глобальность терминологической деривации как процессуальности когнитивного семиозиса, характеризующаяся символьностью, семиотичностью, функциональностью.
   Кардинальная системность специальной лексики (узкоспециальный ярус) языка науки наиболее чётко представлена именно на деривационном уровне: только объединив в единое терминообразовательное гнездо однокорневые дериваты (понятийные экспликаторы) не одной, а нескольких гносеологически однородных терминосистем (наук, формирующих тот или иной подвид научной прозы), можно получить полную концептуально-деривационную (и частеречную) терминологическую парадигму. Экспликация данной системности в языке науки в целом возможна только на основе синтеза всех реалий, что свидетельствует о строгости и чёткости системы, о специфике модусов её реализации по отдельным гетерогенным гносеологическим сферам (дисциплинам).
   Особое значение для презентации теоретических основ терминологической функциональной дериватологии имеет прагматический регистр исследования – с учетом возможности реальности включения субъекта научной коммуникации в деривационные процессы. Так, явления «суффиксальной россыпи», корневой вариативности и т. п. имплицитно отражают диапазон интерпретационных возможностей субъекта (-ов) языка науки и его оппонента-коммуниканта в совместной концепто-образовательной и «деривационной» деятельности; высвечивают богатство и многообразие оттенков, тончайшую нюансировку научной категоризации Человеком картины мира.
   Исследование процессуальности терминологической деривации в языке науки как особого аспекта языка имеет приоритетный характер и перспективно для решения многих проблем, касающихся всей словообразовательной системы русского национального языка как исключительного по своим возможностям средства производства и запечатления феноменов Культуры и Науки в знаковой форме.
   Заполнение деривационно-функциональной ниши в общей семиотической мозаике языка науки и презентация результатов изучения деривации специальных терминов оптимально повлияют на дальнейшее развитие и эволюции всего русского языка, осознание и осмысление его как уникального многогранного феномена, сублимирующего саморазвитие человеческого сознания, духа, мысли.

Список литературы

   1. Абелян Н.Ю., Ким В.В. Стиль научного мышления и язык науки // Семиотические аспекты научного познания. Свердловск, 1981.
   2. Абрамов В.П. Синтагматика семантического поля: (на материале русского языка). Ростов-на-Дону, 1992.
   3. Абрамов В.П. Семантические поля русского языка. М.; Краснодар, 2003.
   4. Авербух К.Я. Терминологическая вариантность: терминологический и прикладной аспекты // Вопр. языкознания. 1986. Вып. 6.
   5. Авербух К.Я. Общая теория термина: комплексно-вариологический подход: Автореф. дис… д-ра филол. наук. М., 2005.
   6. Аврорин В.А. Проблемы изучения функциональной стороны языка. Л., 1975.
   7. Адмони В.Г. Основы теории грамматики. М.; Л., 1964.
   8. Аксенова О.А. Хроника: Об учредительном собрании членов Московского отделения РоссТерма // Терминоведение / Под ред. Татаринова В.А., Кульпиной В.Г. М., 1993. Вып. 3.
   9. Аксютенкова Л.Г. Деривация как фактор эволюции терминосистемы (на материале терминологии «Рыночная экономика»): Автореф. дис… канд. филол. наук. Краснодар, 2002.
   10. Аксютенкова Л.Г., Буянова Л.Ю. Англо-русский толковый словарь рыночно-экономических терминов. Краснодар, 2002. (АРТСРЭТ)
   11. Алексеев Д.И. Аббревиатуры как новый тип слов // Развитие словообразования современного русского языка. М., 1965. С. 13–38.
   12. Алексеева Л.М., Мишланова С.М. Медицинский дискурс: теоретические основы и принципы анализа. Пермь, 2002.
   13. Алексеева О.Б. Некоторые аспекты когнитивного подхода в преподавании языка для специальных целей (JSP) // Терминоведение / Под ред. Татаринова В.А., Кульпиной В.Г. М., 1994. Вып. 2.
   14. Аликаев Р.С. Язык науки в парадигме современной лингвистики. Нальчик, 1999.
   15. Алпатов В.М. Предварительные итоги лингвистики XX в. // Лингвистика на исходе XX века: итоги и перспективы: Тез. международ. конфер. Т. 1. М., 1995.
   16. Андреев Н.Д., Зиндер Л.P. О понятиях речевого акта, речи, речевой вероятности и языка // ВЯ. 1963. № 3.
   17. Андреев Н.Д. Статистико-комбинаторные методы в теоретическом и прикладном языковедении. Л., 1967.
   18. Андрющенко В.М., Караулов Ю.Н. Союз информатики и языкознания // Язык и логическая теория: Сб. науч. тр. М., 1987.
   19. Анюшкин (найти)
   20. Апресян Ю.Д. Интегральное описание языка и толковый словарь//Вопросы языкознания. 1986. № 2.
   21. Арутюнова Н.Д. Дискурс // Лингвистический энциклопедический словарь. М., 1990.
   22. Арутюнова Н.Д. Язык и мир человека. М., 1998.
   23. Архипов И.К. Язык и обретение человеком самого себя // Лингвистика на исходе XX века: итоги и перспективы: Тез. международ. конфер. Т. 1. М., 1995.
   24. Асмус В.Ф. Логика. М., 1947.
   25. Асмус В.Ф. Историко-философские этюды. М., 1984.
   26. Атарщикова Е.Н. Герменевтика в праве: история и современность. СПб., 1998.
   27. Ахманова О.С. Очерки по общей и русской лексикологии. М., 1957.
   28. Ахманова О.С. Словарь лингвистических терминов. М., 1966.
   29. Ахманова О.С. Словарь лингвистических терминов. М., 1969.
   30. Базжина Т.В. Психолингвистические исследования и обучение родному языку в школе // Лингвистика на исходе XX века: итоги и перспективы: Тез. международ. конфер. Т.2. М., 1995
   31. Базылев В.Н. Язык как открытая нелинейная система // Тез. докл. международ. теоретико-методологич. семинара-совещания «Динамическая лингвистика-95»: Филология. Методика преподавания. Краснодар, 1995.
   32. Балли Ш. Французская стилистика. М., 1961.
   33. Баранов А.Г. Динамическая модель языка: иконичность и метаязыковая интерпретация: Тез. докл. международ. теоретико-методологического семинара-совещания «Динамическая лингвистика-95»: Филология. Методика преподавания. Краснодар, 1995.
   34. Барт Р. Литература и метаязык // Избранные работы. Семиотика. Поэтика/Пер. с фр. М., 1994.
   35. Барулин А.И. О структуре языкового знака // Знак. М., 1994.
   36. Бахтин М.М. Проблема речевых жанров // Бахтин М.М. Эстетика словесного творчества. М., 1979.
   37. Белоконь Т.М. Метаязыковая основа терминосистемы биологии: Автореф. дис… канд. филол. наук. Краснодар, 1997.
   38. Береговой И.И. Категориальный синтез логического знания. Львов, 1990.
   39. Берже П., Помо И., Видаль К. Порядок в хаосе: О детерминистском подходе к турбулентности / Пер. с фр. М., 1991.
   40. Бернал Д. Наука в истории общества. М., 1956.
   41. Битехтина Г.А., Клобукова Л.П. Коммуникативные потребности учащихся и проблемы формирования языковой компетенции студентов-нефилологов гуманитарного профиля // Научные традиции и новые направления в преподавании русского языка и литературы: Докл. сов. делегации на VI Конгрессе МАПРЯЛ. М., 1986.
   42. Богородицкий В.А. Общий курс русской грамматики. М.; Л., 1935.
   43. Бодров А.А. Виртуальная реальность как когнитивный и социокультурный феномен: Дис… д-ра философ, наук. Самара, 2007.
   44. Бодуэн де Куртенэ И.А. Некоторые общие замечания о языковедении и языке // Избранные труды по общему языкознанию. Т.1.М., 1963.
   45. Бокадорова Н.Ю., Ору С. Будущее лингвистики и история наук о языке // Лингвистика на исходе XX века: итоги и перспективы: Тез. международ. конфер. Т.1. М., 1995.
   46. Бондарко А.В. Грамматическая категория и контекст. Л., 1971.
   47. Бондарко А.В. Принципы функциональной грамматики и вопросы аспектологии. Л., 1983.
   48. Бондарко А.В. Функциональная грамматика. Л., 1984.
   49. Бор Н. Атомная физика и человеческое познание. М., 1961.
   50. Борисова Т.Г. Когнитивные механизмы деривации: деривационная категория вещественности в современном русском языке: Дис… д-ра филол. наук. Краснодар, 2008.
   51. Бройль де Луи. По тропам науки. М., 1962.
   52. Будагов Р.А. Литературные языки и языковые стили. М., 1967.
   53. Будагов Р.А. Что же такое научный стиль? // Русская речь, 1979. № 2.
   54. Будагов Р.А. Закон многозначности слова // Русская речь, 1971. № 3.
   55. Будагов Р.А. Терминология и семиотика // Будагов Р.А. Человек и его язык. 2-е изд. М., 1976.
   56. Будагов Р.А. Что такое развитие и совершенствование языка? М., 1977. (Глава четвертая «Историческое совершенствование научного стиля изложения»),
   57. Будагов Р.А. Толковые словари в национальной культуре народов. М., 1989.
   58. Бурова Г.П. Фармацевтический дискурс как культурный код: семиотические, прагматические и концептуальные основания: Дис… д-ра филол. наук. Ставрополь, 2008.
   59. Буянов Н.В. Функциональность терминов и понятий терминосферы «Налоги и налоговое право»: Дис… канд. филол. наук. Краснодар, 2001.
   60. Буянова Л.Ю. Некоторые особенности суффиксального словообразования имен существительных со значением действия в подъязыке агрономии // Ред. журн.: Вестник ЛГУ. Л., 1989. Депон. ИНИОН АН СССР. № 38689.
   61. Буянова Л.Ю. Суффиксальное словообразование имён существительных в подъязыке агрономии: Дис… канд. филол. наук. Л., 1991.
   62. Буянова Л.Ю. Словообразовательное значение подобия: (на материале суффиксальных образований терминов подъязыка агрономии) // Лингвистические и методологические аспекты преподавания русского языка как иностранного: Межвуз. сб. Санкт-Петербург, 1992.
   63. Буянова Л.Ю. О специфике деривационной подсистемы языка науки (методический аспект) // Актуальные проблемы теории и практики обучения русскому и иностранным языкам: Мат-лы 2-й региональной науч. конфер. Ч. 2. Краснодар, 1992.
   64. Буянова Л.Ю. Деривация терминов-существительных и её отражение в учебном словаре (естественнонаучный подвид) // Современные проблемы лексикографии. Харьков, 1992.
   65. Буянова Л.Ю. К вопросу о терминообразовательной специфике языка науки (на материале естественнонаучного подвида) // Функционально-семантические аспекты изучения русского слова: Тез. межвуз. конфер. Орехово-Зуево, 1994. Ч. 1.
   66. Буянова Л.Ю. Научный текст как порождающее деривационное поле и его презентация в иноязычной аудитории // Текст и методика его анализа: Мат-лы VII международ. науч. конфер. по проблемам семантических исследований. Ч.Ш. Методика анализа текста в вузе и в школе. Харьков, 1994.
   67. Буянова Л.Ю. К вопросу о семантической структуре производного термина // Семантика языковых единиц. 4.2. Фразеологическая семантика. Словообразовательная семантика: Докл. 4-й международ. конфер. М., 1994. С. 102–106.
   68. Буянова Л.Ю., Немец Г.П. О метаязыковой субстанциональности языка науки (деривационный аспект) // Совершенствование образовательной и профессиональной подготовки специалистов: Мат-лы межвуз. науч. – метод. конфер. Ч. V. Краснодар, 1994.
   69. Буянова Л.Ю. Терминологическая деривация языка науки: становление системы // Терминоведение /Под ред. В.А. Татаринова. М., 1995. Вып. 2–3.
   70. Буянова Л.Ю. Язык науки как сфера реализации континуальности и дискретности // Лингвистика на исходе XX века: итоги и перспективы: Тез. международ. конфер. Т. 1. М., 1995.
   71. Буянова Л.Ю. Терминообразование как аспект языка // Актуальные проблемы филологии в вузе и школе: Мат-лы 9-ой Тверской межвуз. конфер. учёных-филологов и школьных учителей. Тверь, 1995.
   72. Буянова Л.Ю. Терминодеривационная компетенция в коммуникативно-прагматическом эксплицировании текста: Тез. докл. международ. теоретико-методологич. семинара-совещания «Динамическая лингвистика-95»: Филология. Методика преподавания. Краснодар, 1995.
   73. Буянова Л.Ю., Немец Г.П. Метааспектность нелингвистической терминологии: взгляд на проблему // Филология. 1995. № 7.
   74. Буянова Л.Ю. Специфика терминообразовательной субсистемы русского языка и её учет в практике преподавания национального языка // Актуальные проблемы лингвистики и лингводидактики. Ч. 2. Методика. Краснодар, 1995.
   75. Буянова Л.Ю. Деривация языка науки: лингводидактический аспект // Итоги и перспективы развития методики: Теория и практика преподавания русского языка и культуры России в иностранной аудитории: Тез. докл. и сообщений международ. науч. конфер. РУДН, 21–25 ноября 1995 г. М., 1995.
   76. Буянова Л.Ю. Терминологическая деривационная цепочка в системе терминодеривации и её потенциал как обучающей единицы в учебном процессе // Инновационная деятельность в высшей школе: Мат-лы федеральной науч. – метод. конфер. 16–17 ноября 1995 г. Часть VII. Краснодар, 1995.
   77. Буянова Л.Ю. Лингвокогнитивные и гносеологические аспекты языка науки: онтология и функции // Психологические проблемы самореализации личности: Сб. науч. тр. / Под ред. О.Г. Кукосяна. Краснодар, 1995.
   78. Буянова Л.Ю. К проблеме понятийно-гносеологической и деривационно-метаязыковой субстанциональности естественнонаучного субконтинуума научной прозы: суперконцепты «жизнь» и «живое» // РФВ. 1996. Т.81. № 2.
   79. Буянова Л.Ю. Терминологическая деривация в современном русском языке: (Метаязыковой аспект). Краснодар, 1996.
   80. Буянова Л.Ю. Терминообразовательный гнездовой словарь языка науки в системе современной терминографии // Vocabulum et Vocabularium. Харьков, 1996. Вып. 3.
   81. Буянова Л.Ю., Шипков К.А. О семантико-понятийном модусе юридической терминологии // Язык в мире и мир в языке: Мат-лы Международ. науч. конфер. Сочи; Карлсруэ; Краснодар, 2001.
   82. Буянова Л.Ю. Термин: миф и реальность // Семантические реалии метаязыковых субстанций: Международ. сб. науч. трудов. Карлсруэ; Краснодар, 2001. С. 12–17.
   83. Буянова Л.Ю., Аксютенкова Л.Г. Язык рынка в метаязыковой проекции: терминографические реалии // Современная лексикография: достижения, проблемы, перспективы: Сб. науч. трудов. Краснодар, 2001.
   84. Буянова Л.Ю. Персоним в контексте языка науки // НТТ. 2001. № 2.
   85. Буянова Л.Ю. Термин как единица логоса. Краснодар, 2002.
   86. Буянова Л.Ю. Когнитивно-семантический и социальный потенциал языка правотворчества и правоприменения: лексикографическая практика // Современная лексикография и терминография: достижения, проблемы, перспективы: Сб. науч. тр. Краснодар, 2003. С. 24–33.
   87. Буянова Л.Ю. Термин как основная единица лингвогенетического кода научно-информационного пространства сознания и текста // Актуальные вопросы теории и практики русского языка: Межвуз. сб. ст. Вып. III. Армавир, 2003.
   88. Буянова Л.Ю., Устинова Н.Н. Функциональность лингвистической терминологии: коммуникативно-дидактический аспект // Лингвистическое образование: профессия, миссия, карьера: Мат-лы Всероссийской науч. – практ. конфер. (25–27 сентября 2003 г.). Ставрополь, 2003.
   89. Буянова Л.Ю., Борисова Т.Г. Особенности лексикографической представленности семантики наименований минералов // Современная лексикография и терминография: достижения, проблемы, перспективы: Сб. науч. тр. Краснодар, 2003. С. 14–23.
   90. Буянова Л.Ю., Колесникова Л.В. Юридический дискурс как социальный вариант языка: к постановке проблемы // Социальные варианты языка-П: Мат-лы международ. науч. конф. Нижний Новгород, 2003.
   91. Буянова Л.Ю. Бизнес, предпринимательство, язык: аспекты взаимокорреляции // Билингвизм в теории и практике. Майкоп, 2004. С. 135–139.
   92. Буянова Л.Ю. Терминологическая деривация: лингвофилософское осмысление // Текст. Интертекст. Перевод: Коллективная монография. Глава 1. Краснодар, 2004. С. 11–41.
   93. Буянова Л.Ю. Терминологический словарь корневых гнёзд языка науки. Краснодар, 2005.
   94. Буянова Л.Ю., Колесникова Л.В. Юридический дискурс как информативно-когнитивный феномен: границы интерпретации // Язык и речь в парадигмах современной лингвистики: Сб. науч. тр. Краснодар, 2006. С. 99–103.
   95. Буянова Л.Ю., Колесникова Л.В. Право как экстралингвистический фактор развития юридического языка // Современная лингвистика: Теория и практика: Мат-лы 6 Межвуз. науч. – метод. конф. 4.1. Краснодар, 2006. С.37 – 42.
   96. Буянова Л.Ю., Борисова Т.Г. Субстантивы с вещественным значением: особенности деривационной семантики//Язык и речь в парадигмах современной лингвистики: Сб. науч. тр. Краснодар, 2006. С. 49–55.
   97. Буянова Л.Ю., Лягайло Д.И. Термин как средство репрезентации культурного знания // Славянские языки и культура: Языковые средства и способы кодировки культурных знаний: Мат-лы международ. науч. конфер. Тула, 2007 С.60 – 62.
   98. Буянова Л.Ю. Понятие, слово, концепт: от простого к сложному // Континуальность и дискретность в языке и речи: Мат-лы Международ. науч. конфер. Краснодар, 2007. С. 49–52.
   99. Буянова Л.Ю. Термин как лингвоментальный знак культуры // Современные тенденции в лексикологии, терминоведении и теории LSP: Сб. науч. тр. М., 2009. С. 68–71.
   100. Буянова Л.Ю. Семиотика термина как знака культуры//Современная лингвистика: теория и практика: Мат-лы 9 Южно-Российской науч. – практич. конф. Часть 1. Краснодар, 2009. С. 38–41.
   101. Буянова Л.Ю. Термин как универсальное средство понятийно-языковой концептуализации науки: когнитивно-прагматический аспект // Современная лингвистика: теория и практика: Мат-лы межвуз. науч. – практич. конфер. Краснодар, 2010.
   102. Васильев А.М. Правовые категории: методологические аспекты разработки системы категорий теории права. М., 1976.
   103. Виноградов В.В. Вступительное слово // Вопросы терминологии. М., 1961.
   104. Виноградов В.В. Стилистика. Теория поэтической речи. Поэтика. М.; Л., 1963.
   105. Виноградов В.В. Русский язык: (грамматическое учение о слове). М., 1972.
   106. Виноградов В.В. Избранные труды. Исследования по русской грамматике. М., 1975.
   107. Винокур Г.О. О некоторых явлениях словообразования в русской технической терминологии (1939 г.) // Татаринов В.А. История отечественного терминоведения. Классики терминоведения: Очерк и хрестоматия. М., 1994.
   108. Винокур Г.О. Заметки по русскому словообразованию // Избр. работы по русскому языку. М., 1959.
   109. Витгенштейн Л. Логико-философский трактат /Пер. с нем. М., 1958.
   110. Власова А.О. Сложные двухосновные термины греколатинского происхождения (на материале психиатрической терминологии) // Вестник ЛГУ. Сер. 2. 1989. Вып. 1. С. 110–112.
   111. Волкова И.Н. Стандартизация научно-технической терминологии. М., 1984.
   112. Волкова И.Н. Моделирование определений в терминологических стандартах // Современные проблемы русской терминологии. М., 1986.
   113. Володина М.Н. Когнитивно-информационная природа термина и терминологическая номинация: Автореф. дис… д-ра филол. наук. М., 1998.
   114. Володина М.Н. Когнитивно-информационная природа термина (на материале терминологии средств массовой информации). М., 2000.
   115. Всеволодова М.В. Функционально-коммуникативная модель языка // Лингвистика на исходе XX века: итоги и перспективы: Тез. международ. конфер. Т.1. М., 1995.
   116. Вюстер Е. Международная стандартизация языка в технике. Л.; М.,1935.
   117. Гак В.Г. Языковая номинация: Общие вопросы. М., 1977.
   118. Газизова Р.Ф. Сложные существительные и исходные словосочетания с глагольным компонентом в русском языке: Автореф. дис…. д-ра филол. наук. Краснодар, 1992.
   119. Галкина-Федорук Е.М., Горшкова К.В., Шанский Н.М. Современный русский язык. 4.1. М., 1962.
   120. Гальперин И.Р. Текст как объект лингвистического исследования. М., 1981.
   121. Гаузенблас К.К уточнению понятия «стиль» и к вопросу об объеме стилистического исследования // ВЯ. 1967. № 5.
   122. Гвишиани Н.Б. К вопросу о метаязыке языкознания // Вопросы языкознания, 1983. № 2.
   123. Гвишиани Н.Б. Язык научного общения: вопросы методологии. М., 1986.
   124. Гвишиани Н.Б. Метаязык // Лингвистический энциклопедический словарь. М., 1990.
   125. Гейзенберг В. Физика и философия. М., 1963.
   126. Герд А.С. Формирование терминологической структуры русского биологического текста. Л., 1981.
   127. Гладких Т.А. К вопросу о метаязыке учебной лексикографии. МГУ (дипломная работа), 1970.
   128. Глушко М.М. Лингвистические особенности современного английского общенаучного языка // Функциональный стиль обще-научного языка и методы его исследования /Под ред. О.С. Ахмановой и М.М. Глушко. М., 1974.
   129. Глушко М.М. Язык английской научной прозы: Дис… д-ра филол. наук. М., 1982.
   130. Головин Б.Н. О некоторых проблемах изучения терминов // Вест. МГУ. Сер. Филология. 1972. № 5.
   131. Головин Б.Н., Кобрин Р.Ю. Лингвистические основы учения о терминах: Учеб. пособие для филол. спец. вузов. М., 1987.
   132. Головин В.Г. Иерархия комплексных единиц словообразовательного гнезда // Актуальные проблемы русского словообразования: Сб. науч. ст. Ташкент, 1985. С. 213–216.
   133. Городецкий Б.Ю., Раскин В.В. Методы семантического исследования ограниченного подъязыка. М., 1971.
   134. Грамматика русского языка. М., 1952. Т. 1.
   135. Грамматика современного русского литературного языка. М.,1970.
   136. Гринев С.В. Терминоведение: итоги и перспективы // Терминоведение. М., 1993а. Вып. 3.
   137. Гринев С.В. Введение в терминоведение. М., 19936.
   138. Гринев С.В. Терминологические аспекты познания // Терминоведение / Под ред. Татаринова В.А., Миньяр-Белоручевой А.П. М., 1994. Вып. 1.
   139. Гринёв С.В. К уточнению некоторых основных понятий семиотики // Филологические науки. 1997. № 2. С. 7–12.
   140. Гумбольдт В. О различии строения человеческих языков и его влиянии на духовное развитие человеческого рода. В кн.: Звягинцев В.А. Хрестоматия по истории языкознания XIX–XX веков. М., 1956.
   141. Гумбольдт В. Избранные труды по языкознанию: Пер. с нем. М., 1984.
   142. Гусев С.С. Упорядоченность научной теории и языковые метафоры // Метафора в языке и тексте. М., 1998. С. 119–134.
   143. Даль В. Толковый словарь живого великорусского языка: В 4-х т. М., 1989.
   144. Даниленко В.П. Лексико-семантические и грамматические особенности слов-терминов // Исследования по русской терминологии. М., 1971.
   145. Даниленко В.П. Русская терминология: Опыт лингвистического описания. М., 1977а.
   146. Даниленко В.П. Лексика языка науки: Терминология: Дис… д-ра филол. наук. М., 19776.
   147. Даниленко В.П. Актуальные направления лингвистического исследования русской терминологии // Современные проблемы русской терминологии. М., 1986.
   148. Дащенко О.П., Зверев А.Д. О соотношении комплексных единиц словообразования // Актуальные проблемы русского словообразования: Сб. науч. ст. Ташкент, 1985. С. 47–53.
   149. Денисов П.Н. О некоторых общих аспектах изучения языков науки // Современные проблемы терминологии в науке и технике. М., 1969.
   150. Денисов П.Н. Еще о некоторых аспектах изучения языков науки // Проблемы языка науки и техники: Логические, лингвистические и историко-научные аспекты терминологии. М., 1970.
   151. Денисов П.Н. Языки науки. М., 1971.
   152. Денисов П.Н. Очерки по русской лексикологии и учебной лексикографии. М., 1974.
   153. Денисов П.Н. Системность и связанность в лексике и система словарей // Проблематика определений терминов в словарях разных типов. М., 1976. С. 56–64.
   154. Денисов П.Н. Лексика русского языка и принципы ее описания. М., 1993.
   155. Дрезен Э.К. Делопроизводство. 33-е изд. М., 1925.
   156. Дрезен Э.К., Сергеев В.И., Эренбург А.Б. Техническая механика/Под ред. Дрезена Э.К. М., 1929–1933.
   157. Дрезен Э.К. Нормализация технического языка при капитализме и социализме (1932) // Татаринов В.А. История отечественного терминоведения. Классики терминоведения: Очерк и хрестоматия. М., 1994.
   158. Дрезен Э.К. Интернационализация научно-технической терминологии. М.; Л., 1936.
   159. Дрезен Э.К. Научно-технические термины и обозначения и их стандартизация. 3-е изд. М., 1936.
   160. Дрозд Л. К проблеме лингвистической теории терминологии // Международный симпозиум «Теоретические и методологические вопросы терминологии». М., 1979.
   161. Жаналина Л..К. Комплексные единицы в словообразовательной системе // Актуальные проблемы русского словообразования: Тез. V республиканской науч. – теоретич. конфер. Самарканд, 1987. С. 109–111.
   162. Жандарова А.В. Деривация как способ и фактор вербализации экономической картины мира // Вопросы гуманизации и модернизации коммуникационных и учебных инфраструктур в странах Ближнего Востока и Черноморского побережья: Мат-лы Междунар. науч. – практ. конфер. 4–7 апреля 2003. Афины; М.; Краснодар, 2004. С. 35–38.
   163. Жандарова А.В. Языковая концептуализация сферы предпринимательства и бизнеса (на материале русского и английского языков): Дис… канд. филол. наук. Краснодар, 2004.
   164. Жирмунский В.М. Национальный язык и социальные диалекты. Л., 1936.
   165. Заботкина В.И. Новая лексика современного английского языка. М., 1989.
   166. Звягинцев В.А. Теоретическая и прикладная лингвистика. М.: Просвещение, 1967.
   167. Зеленова Н.К. К проблеме толкования слов в толковом и учебном словарях. МГУ (дипломная работа), 1970.
   168. Земская Е.А. Как делаются слова. М., 1963.
   169. Земская Е.А. О комплексных единицах системы синхронного словообразования // Актуальные проблемы русского словообразования: Уч. зап. Ташкент, пед. ин-та. Ташкент, 1978. С. 29–35.
   170. Земская Е.А. Словообразование // Современный русский язык. М., 1981. С. 133–236.
   171. Зенков Г.С. Принципы организации словообразовательных элементов в систему и возможности её описания: Автореф. дис…. д-ра филол. наук. Краснодар, 1993.
   172. Зенков Г.С. Аналитический и динамический аспекты дериватологии // Русское общее и терминологическое словообразование. Краснодар, 1993.
   173. Зиндер Л.P. Общая фонетика. М., 1979.
   174. Иванеско В.Л. Генезис онтологической функции языка науки: Дис… канд. философ, наук. Ростов-на-Дону, 2007.
   175. Иванищев С.И. Родовидовые отношения слов как показатель системности терминологической лексики// Лексика русского языка: Республик. сб. Рязань, 1979.
   176. Иванов С.З. Терминология сахарного производства. М., 1967.
   177. Каде Т.Х. Словообразовательный потенциал суффиксальных типов русских существительных. Майкоп, 1993.
   178. Каде Т.Х. Основные факторы динамики словообразовательной системы // Филология. Краснодар, 1994. № 3.
   179. Каде Т.Х. «Правила» эволюции словообразовательных типов // Семантические основы языковых реализации; Сб. науч. трудов. Краснодар, 1995.
   180. Каде Т.Х. Источники реализации потенциала русского языка // Потенциал русского языка: источники и реализованные возможности. Краснодар, 2001. С. 8–54.
   181. Каде Т.Х. Процессы метаболизма – межсистемный обмен: потенциальные ресурсы русского языка науки // Потенциал русского языка: межсистемный обмен. Краснодар, 2004. С. 8–93.
   182. Казарина С.Г. Типологические характеристики отраслевых терминологий. Краснодар, 1998.
   183. Канделаки Т.Л. О некоторых суффиксальных моделях технических терминов // НДВИ. Филологические науки. 1962. № 1.
   184. Канделаки Т.Л. Связь между содержанием понятий и морфемной структурой технических терминов // НДВШ. Филологические науки. 1964. № 3.
   185. Канделаки Т.Л. Системы научных понятий и системы терминов // Вопросы разработки механизированной информационно-поисковой системы для Центрального справочноинформационного фонда по химии и химической промышленности. М., 1965. Вып. 3.
   186. Канделаки T.Л. Семантика терминов категории процессов: (термины – имена действия, включающие именные основы): Автореф. дис…. канд. филол. наук. М., 1970.
   187. Канделаки Т.Л. Работа по упорядочению научно-технической терминологии и некоторые лингвистические проблемы, возникающие при этом // Лингвистические проблемы научно-технической терминологии. М., 1970.
   188. Канделаки Т.Л. Дифференциальные и семантические признаки терминов процессов техники // Исследования по русской терминологии. М., 1971.
   189. Канделаки Т.Л. Семантика и мотивированность терминов. М., 1977.
   190. Канделаки Т.Л. Опыт разработки принципов упорядочения терминологий (Конструирование словарей системного типа) // Современные проблемы русской терминологии. М., 1986.
   191. Карипиди А.Г. Агрономический дискурс: понятийнотерминологические и концептуальные основания: Дис… канд. филол. наук. Краснодар, 2007.
   192. Кацнельсон С.Д. Порождающая грамматика и принцип деривации // Проблемы языкознания. М., 1967.
   193. Кириллов В.И., Старченко А. А. Логика: Учебник. М.,1982.
   194. Киуру К.В. Опыт моделирования оптимального речевого поведения в сфере делового общения на основе теории речевых жанров // Лингвистика на исходе XX века: итоги и перспективы: Тез. международ. конфер. Т.1. М., 1995.
   195. Климовицкий Я.А. Некоторые методологические вопросы работы над терминологией науки и техники // Современные проблемы терминологии в науке и технике. М., 1969.
   196. Клычева Г.В. Ресурсы терминообразовательного потенциала юриспруденции: Дис… канд. филол. наук. Краснодар, 1999.
   197. Кодухов В.И. Терминологическое словообразование // Русское общее и терминологическое словообразование: Сб. науч. тр. Краснодар, 1993.
   198. Кожина М.Н. О коммуникативном аспекте в теории и практике языкознания: (К вопросу традиций и новаторства в трактовке некоторых лингвистических понятий и категорий) // Научные традиции и новые направления в преподавании русского языка и литературы: Докл. сов. делегации на VI Конгрессе МАПРЯЛ. М., 1986.
   199. Колесникова Л.В. Юридический дискурс как результат категоризации и концептуализации действительности (на материале предметно-терминологической области «Международное частное право»): Дис… канд. филол. наук. Ставрополь, 2006.
   200. Колшанский Г.В. Контекстная семантика. М., 1980.
   201. Комарова А.И., Липгарт А.А. Соотношение языковых и понятийных элементов в научных текстах // Терминоведение / Под ред. Татаринова В.А., Кульпиной В.Г. М., 1993. Вып. 3.
   202. Комарова А.И. О содержании термина «язык для специальных целей» // Терминоведение / Под ред. Татаринова В.А., Миньяр-Белоручевой А.П. М., 1994. Вып. 1.
   203. Комарова З.И. Лингвистическое обоснование учебного словаря агрономических терминов // Учебная лексикография и учебная грамматика // Тез. докл. и сообщ. на науч. конф. «Учебная лексикография и словообразование» 21–22 апреля 1987 г. Свердловск, 1987.
   204. Комарова З.И. Терминография: предмет, задачи, проблематика//Гуманитарные термины в специальной литературе. Горький, 1990.
   205. Комарова З.И. Методология и методика терминографической семантизации // Современные проблемы лексикографии. Харьков, 1992.
   206. Кондаков Н.И. Логический словарь-справочник. М., 1975.
   207. Кондратьева Т.С. Лексико-семантические и деривационно-метаязыковые особенности терминосистемы «Экономика – Рынок – Право» (на материале русского, английского и немецкого языков): Дис… канд. филол. наук. Краснодар, 2001.
   208. Котелова Н.З. К вопросу о специфике термина // Лингвистические проблемы научно-технической терминологии. М., 1970. С. 122–127.
   209. Котелова Н.З. Семантическая характеристика терминов в словарях // Проблематика определений терминов в словарях разных типов. Л., 1976.
   210. Кравченко А.В. Естественнонаучные аспекты семиозиса //ВЯ. 2000. № 1. С. 10–14.
   211. Красильникова Е.В. Инвентарь морфем // Способы номинации в современном русском языке. М., 1982.
   212. Кретов А.А. Лингвистическая прогностика как дезидерата теории языка // Лингвистика на исходе XX века: итоги и перспективы: Тез. международ. конфер. Т.1. М., 1995.
   213. Крысин Л.П. Иноязычное слово в контексте современной общественной жизни//РЯШ. 1994. № 6. С. 55–56.
   214. Кубрякова Е.С. Деривация, транспозиция, конверсия // Вопросы языкознания. 1974. № 5.
   215. Кубрякова Е.С. Что такое словообразование? М., 1965.
   216. Кубрякова Е.С., Харитончик З.А. О словообразовательном значении и описании смысловой структуры производных суффиксального типа // Принципы и методы семантических исследований. М., 1976.
   217. Кубрякова Е.С. Части речи в ономасиологическом освещении. М., 1978.
   218. Кубрякова Е.С. Возвращаясь к определению знака // Вопросы языкознания. М., 1993. № 4.
   219. Кубрякова Е.С. К построению типологии словообразовательных категорий // Актуальные проблемы современного словообразования: Труды Международ. науч. конфер. (г. Кемерово, 1–3 июля 2005 г.). Томск, 2006. С. 90–96.
   220. Кузнецов А.М. Лексика // Лингвистический энциклопедический словарь. М., 1990.
   221. Кузнецов В.Г. Герменевтика и гуманитарное познание. М., 1991.
   222. Кузнецова А.И. Соотношение центра и периферии в области морфемики русского языка // Научно-техническая конференция «Проблемы дериватологии»: Тез. докл. Пермь, 1981. Вып. 2.
   223. Курилович Е. Деривация лексическая и деривация синтаксическая // Е. Курилович. Очерки по лингвистике. Биробиджан, 2000. С. 57–70.
   224. Кутина Л.Л. Формирование языка русской науки (терминология математики, астрономии, географии в первой трети XVIÜ века). М.; Л., 1964.
   225. Кутина Л.Л. Формирование терминологии физики в России. Период предломоносовский: первая треть XVIII века. М.; Л., 1966.
   226. Ларина Ю.Е. Прагматика термина как семиотическое свойство (на материале русской лингвистической терминологии): Автореф. дис… канд. филол. наук. Краснодар, 2007.
   227. Левитский В.В. Лингвостатистическое описание лексики научной речи. Харьков, 1971.
   228. Левковская К.А. О словообразовании и его отношении к грамматике // Вопросы теории и истории языка. М., 1952. С.3-16.
   229. Лейчик В.М. Классификация как тип структуры подъязыков науки и техники // Научно-техническая информация. Сер. 2. 1979. № 8.
   230. Лейчик В.М. Новое в советской науке о терминах // Вопр. языкознания. 1983. № 5.
   231. Лейчик В.М. К определению философских основ терминоведения // Отраслевая терминология и её экстралингвистическая обусловленность. Воронеж, 1986.
   232. Лейчик В.М. Предмет, методы и структура терминоведения: Дис… д-ра филол. наук. М., 1989.
   233. Лейчик В.М. Исходные понятия, основные положения, определения современного терминоведения и терминографии // Вестник Харьковского политехнического университета. Вып. 1. № 19. Харьков, 1994. С. 147–180.
   234. Лейчик В.М. Обоснование структуры термина как языкового знака понятия // Терминоведение. М., 1994. Вып. 2. С. 5–16.
   235. Лейчик В.М. Принципы разработки фразеологического терминологического словаря // Vocabulum et vocabularium: Сб. науч. тр. Выпуск 4. Харьков, 1997. С. 61–64.
   236. Лейчик В.М. Терминоведение: Предмет, методы, структура. М., 2006.
   237. Леонтьев А.А. Психолингвистический аспект языкового значения // Принципы и методы семантических исследований. М., 1976.
   238. Лесохин А.Ф. Единицы измерений, научно-технические термины и обозначения (1936 г.) // Татаринов В.А. История отечественного терминоведения. Классики терминоведения: Очерк и хрестоматия. М., 1994.
   239. Лингвистический энциклопедический словарь. М., 1990.
   240. Лихин А.Ф. Логический анализ языка в работах К. Айдукевича 30-х годов // Логика и методология научного познания. М., 1974.
   241. Лихолетова П.В. Когнитивно-прагматический анализ дискурса предметной области «Живопись»: Автореф. дис… канд. филол. наук. Краснодар, 2005.
   242. Ломинина З.И. Когнитивно-прагматические характеристики текстов по экологии (предметная область «загрязнение среды»): Автореф. дис… канд. филол. наук. Краснодар, 2000.
   243. Ломтев Т.П. Язык и речь // Вестник МГУ. Сер. 7. 1961. № 4.
   244. Лопатин В.В. К соотношению морфемного и словообразовательного анализа // Актуальные проблемы русского словообразования. Самарканд, 1972. С. 212–217.
   245. Лосев А.Ф. Знак. Символ. Миф. М., 1982.
   246. Лотте Д.С. Очередные задачи технической терминологии // Изв. АН СССР. Сер. VII. Отд-е общест. наук. Л., 1931. № 7.
   247. Лотте Д.С. Упорядочение технической терминологии // Социалистическая реконструкция и наука. М., 1932. Вып. 3.
   248. Лотте Д.С. Немецко-русский автомобильный словарь. М.; Л., 1936.
   249. Лотте Д.С. Некоторые принципиальные вопросы отбора и построения научно-технических терминов // Изв. АН СССР. Отд-ние технич. Наук. 1940. № 7. С. 79–98. Перепечатано в кн.: Лотте Д.С. Основы построения научно-технической терминологии. М., 1961.
   250. Лотте Д.С. Образование системы научно-технических терминов: Основные требования, предъявляемые к термину // Изв. АН СССР. Отд-ние технич. наук. М., 1948. № 5.
   251. Лотте Д.С. Основы построения научно-технической терминологии: Вопросы теории и методики. М., 1961.
   252. Лотте Д.С. Лекции. Фонд Д.С. Лотте (Архив КНТТ АН СССР). Цит. по кн.: Как работать над терминологией: Основы и методы. М., 1968.
   253. Лотте Д.С. Вопросы заимствования и упорядочения иноязычных терминов и терминоэлементов. М., 1982.
   254. Лотте Д.С. Очередные задачи технической терминологии // Татаринов В.А. История отечественного терминоведения. Классики терминоведения: Очерк и хрестоматия. М., 1994а.
   255. Лотте Д.С. Упорядочение технической терминологии // Татаринов В.А. История отечественного терминоведения. Классики терминоведения: Очерк и хрестоматия. М., 19946.
   256. Луценко Н.А. Послесловие к статье В.А. Корнилова «Причастия „будущего времени“ в произведениях современных писателей» //Язык, смысл, текст. Донецк, 1994.
   257. Лыков А.Г. Основы русской морфемики: Учеб. пособие. Краснодар, 1979.
   258. Лягайло Д.И. Социокультурные и терминологические параметры предметной области «Страхование»: структура, функции, деривация: Автореф. дис… канд. филол. наук. Ставрополь, 2007.
   259. Макаренко Е.Д. Когнитивно-деривационный потенциал хирургической терминологии: Дис… канд. филол. наук. Краснодар, 2008.
   260. Макарихина О.А. Мотивированность и идиоматичность терминов // Термины в языке и речи: Межвуз. сб. Горький, 1984. С. 41–47.
   261. Максимова И.В. Взаимокорреляция лингвистических и паралингвистических компонентов научного текста: Автореф. дис… канд. филол. наук. Краснодар, 2007.
   262. Манерко Л.A. Язык современной техники: ядро и периферия. Рязань, 2000.
   263. Мартине А. Принцип экономии в фонетических изменениях /Пер. с фр. М., 1960.
   264. Мартине А. Основы общей лингвистики /Пер. с фр. // Новое в лингвистике. Вып. 33. М., 1963.
   265. Марчук Ю.Н. Основы терминографии. М., 1991.
   266. Маслова В.А. Лингвокультурология: Учеб. пособие. М., 2001.
   267. Матезиус В. Язык и стиль // Пражский лингвистический кружок: Сб. статей. М., 1967.
   268. Ma Цзяньгуан. Термин как репрезентативная единица фрагментов научной картины мира (на материале цельнооформленных терминов подъязыка «Лазеры и лазерные технологии»): Автореф. дис… канд. филол. наук. СПб., 2008.
   269. Милль Дж. Ст. Система логики силлогистической и индуктивной. М., 1914.
   270. Милославский И.Г. Вопросы словообразовательного синтеза. М., 1980.
   271. Миньяр-Белоручева А.П. Роль интернациональных терминов и неологизмов в эпоху научно-технического прогресса /Рец. на кн.: Stoberski Z. То live and Survive (In the Interest of Science and Mandkind). Wars., 1993. 176 p. // Терминоведение /Под ред. Татаринова В.А., Кульпиной В.Г. М., 1994. Вып. 2.
   272. Митрофанова О.Д. Язык научно-технической литературы. М., 1973.
   273. Митрофанова О.Д. Язык научно-технической литературы как функционально-стилевое единство: Автореф. дис… д-ра филол. наук. М., 1975.
   274. Митрофанова О.Д. Научный стиль речи: проблемы обучения. М., 1985.
   275. Михеева Л.H. Язык и культура в свете теории речевой деятельности // Совершенствование образовательных процессов: Межвуз. сб. науч. тр. Краснодар, 1995.
   276. Мишланова C.Л. Метафора в медицинском тексте (на материале русского, немецкого, английского языков): Автореф. дис… канд. филол. наук. Пермь, 1998.
   277. Моисеев А.И. К определению термина // Семиотические проблемы языков науки, терминологии и информатики. 4.2. М., 1971.
   278. Моисеев А.И. Основные вопросы словообразования в современном русском языке: Учеб. пособие. Л., 1987.
   279. Моисеев А.И., Буянова Л.Ю. Деминутивы подъязыка агрономии как объект лексикографирования // Учебная лексикография и текстология: Метод, руководство для преп. Ч. 1. Краснодар, 1989.
   280. Морковкин В.В. Русская лексика в аспекте педагогической лингвистики // Научные традиции и новые направления в преподавании русского языка и литературы: Докл. сов. делег. на VI Конгрессе МАПРЯЛ. М., 1986.
   281. Моррис Ч.У. Основания теории знаков // Семиотика. М., 1983.
   282. Мурзин Л.Н. Динамика и риторическое поле языка: Тез. докл. международ. теоретико-методологич. семинара-совещания «Динамическая лингвистика-95»: Филология. Методика преподавания. М.; Краснодар, 1995.
   283. Мятченко И.В. Лексико-семантическая аспектность метаязыка правоведения: Дис… канд. филол. наук. Краснодар, 2000.
   284. Налимов В.В. Спонтанность сознания: Вероятностная теория смыслов и смысловая архитектоника личности. М., 1989.
   285. Немец Г.П. Семантико-синтаксические средства выражения модальности в русском языке. Ростов-на-Дону, 1989.
   286. Немец Г.П. Семантико-синтаксические средства выражения модальных отношений в русском языке: Дис… д-ра филол. наук. Днепропетровск, 1990.
   287. Немец Г.П. Прагматика метаязыка. Киев, 1993.
   288. Немец Г.П., Буянова Л.Ю. К вопросу о метаязыковой сущности терминообразовательной субсистемы естественнонаучной сферы русского языка // Актуальные проблемы лингвистики и лингводидактики. 1. Теория. Краснодар, 1995.
   289. Немченко В.Н. Основные понятия морфемики в терминах. Красноярск, 1985.
   290. Никитевич В.М. Словообразование и деривационная грамматика // Словообразование и номинативная деривация. 4.1. Алма-Ата, 1978. С. 58–64.
   291. Никитина С.Е. Тезаурус по теоретической и прикладной лингвистике. М., 1978.
   292. Николаева В.Л., Гавеля В.Л. Консолидированные аспекты в современном языке науки//Тезисы научной конференции. Волгоград, 2002.
   293. Николаева Т.М. Лингвистика начала XXI века: попытка прогнозирования // Лингвистика на исходе XX века: итоги и перспективы: Тез. международ. конфер. Т.П. М., 1995.
   294. Новодранова В.Ф. Еще раз о статусе терминоэлемента // Терминоведение. М., 1994. № 1. С. 46–47.
   295. Новодранова В.Ф. Современные направления терминологических исследований // Медицинская терминология и гуманитарные аспекты образования в медицинском вузе. Самара, 1998. С. 45–53.
   296. Носенко И.Г., Юн Л.Г. На пути к созданию интегральной лингвистической теории (таксономическое VS объяснительное) // Лингвистика на исходе XX века: итоги и перспективы: Тез. международ. конфер. Т.П. М., 1995.
   297. Одинцов В.И. Стилистика текста. М., 1980.
   298. Олыпки Л. История научной литературы на новых языках: В 3-х т. М.; Л., 1933–1934.
   299. Остин Дж. Л. Слово как действие // НЗЛ. Вып. XVII. М., 1986.
   300. Павлов В.М. Понятие лексемы и проблема отношений синтаксиса и словообразования. Л., 1985.
   301. Палютина З.Р. Теоретические основы цивилизационного направления в исследовании терминологии: Автореф. дис… д-ра филол. наук. Екатеринбург, 2005.
   302. Панкрац Ю.Г. Когнитивный подход к языку и лингвистическая теория // Лингвистика на исходе XX века: итоги и перспективы: Тез. международ. конфер. Т.2. М., 1995.
   303. Парментьер Р. Элементарная теория истины Пирса // Знаковые системы в социальных и когнитивных процессах. Новосибирск, 1990.
   304. Патиниоти А.В. Синергетическая модель динамики словообразовательного типа (СТ) русских отглагольных существительных // Потенциал русского языка: аспекты и методы исследования: Сб. статей. Краснодар, 1999. С. 63–79.
   305. Перинбаньягам Р.С. Диалогическая личность // Знаковые системы в социальных и когнитивных процессах. Новосибирск, 1990.
   306. Перцев А.В. Типы методологий историко-философского исследования. Екатеринбург, 1991.
   307. Петушков В.П. Лингвистика и терминоведение // Терминология и норма. М., 1972.
   308. Пиаже Ж. Психогенез знаний и его эпистемологическое значение // Семиотика. М., 1983.
   309. Пиотровский Р.Г. К вопросу об изучении термина // Уч. зап. ЛГУ, 1952. № 161. Серия филол. наук. Вып. 18.
   310. Пиотровский Р.Г. Инженерная лингвистика и теория языка. Л., 1979.
   311. Плотникова Г.Н. Лингвометодические основы обучения русскому словообразованию. Свердловск, 1988.
   312. Позднева С.П. Категориальный язык современной науки//Известия Саратовского университета. 2006. Т.6. Сер. Философия. Психология. Педагогика. Вып. 1/2.
   313. Позднякова Е.М. Концептуальная организация производного слова // Когнитивная семантика: Мат-лы 2 Международ. школы-семинара по когнитивной лингвистике. Тамбов, 2000. С. 23–27.
   314. Пономаренко И.Н. Системный анализ терминологии биохимии в современном русском языке: Автореф. дис… канд. филол. наук. Краснодар, 1993.
   315. Попова З.Д., Стернин И.А. Понятие «концепт» в лингвистических исследованиях. Воронеж, 2000.
   316. Попович М.В. Новые подходы к анализу языка науки // Язык и логическая теория: Сб. науч. тр. М., 1987.
   317. Постовалова В.И. Основания лингвистики в аспекте внутринаучной рефлексии // Язык и логическая теория: Сб. науч. тр. М., 1987.
   318. Потебня А.А. Из записок по русской грамматике. М., 1958. Т. 1–2.
   319. Потиха З.А. Современное русское словообразование. М., 1970.
   320. Прохорова В.Н. Русская терминология (лексикосемантическое образование). М., 1996.
   321. Пуанкаре А. Ценность науки // Пуанкаре А. О науке / Пер. с фр. /Под ред. Л.С. Понтрягина. М., 1983; 1990.
   322. Пуанкаре А. Наука и метод // Пуанкаре А. О науке. М., 1990.
   323. Пушкарева А.А. К вопросу о категории «языковая личность» // Лингвистика на исходе XX века: итоги и перспективы: Тезисы междунар. конференции. Т.П. М., 1995.
   324. Разинкина Н.М. Развитие языка английской научной литературы. М., 1978.
   325. Ракитина С.В. Научный текст: когнитивно-дискурсивные аспекты. Волгоград, 2006.
   326. Рассел Б. Человеческое познание / Пер. с англ. М., 1957.
   327. Рассел Б. История западной философии /Пер. с англ. М., 1959.
   328. Реформатский А.А. Введение в языковедение: (§ 26. Терминология). М., 1947.
   329. Реформатский А.А. Что такое термин и терминология // Вопросы терминологии: Мат-лы Всесоюзного терминологического совещания. М., 1961.
   330. Реформатский А.А. Введение в языковедение. М., 1967.
   331. Реформатский А.А. Термин как член лексической системы языка // Проблемы структурной лингвистики. 1967. М., 1968.
   332. Реформатский А.А. О некоторых вопросах терминологии // Сборник докладов и сообщений Лингвистического общества Калининского гос. ун-та. Калинин, 1974. Т. 4.
   333. Реформатский А.А. Мысли о терминологии // Современные проблемы русской терминологии. М., 1986.
   334. Розанова В.В. О кратком словаре русского языка // Учебные словари русского языка: Международ. конгресс МАПРЯЛ: Доклады сов. делегации. М., 1973.
   335. Рубашкин В.Ш. Математическая логика и язык науки // Вопросы философии. 1973. № 1.
   336. Руденко Д.И. От редактора. В кн.: Факторович А.Л. Выражение смысловых различий посредством эллипсиса. Харьков, 1991.
   337. Русская грамматика. М., 1980. Т.1.
   338. Ряшенцев К.Л. Сложные слова и их компоненты в современном русском языке. Орджоникидзе, 1976. С. 49–50.
   339. Сепир Э. Язык. М.; Л., 1934.
   340. Сепир Э. Статус лингвистики как науки // Избр. тр. по языкознанию и культурологии / Пер. с англ. / Под ред. А.Е. Кибрика. М., 1993.
   341. Сердюкова H.Л. Сопоставительный анализ терминологии психиатрии в английском и русском языках (на материале номинаций болезненных состояний): Дис… канд. филол. наук. СПб., 1998.
   342. Серебренников Б.А. К проблеме сущности языка // Общее языкознание: формы существования, функции, история языка. М., 1970.
   343. Сидоров Е.В. Траектория лингвопрагматики: от эгоцентризма к принципу совокупной бинарности // Лингвистика на исходе XX века: итоги и перспективы: Тез. международ. конфер. Т.П. М., 1995.
   344. Сиротинина О.Б., Столярова Э.А. (Клочкова), Кормилицына М.А. О характере различий между функциональными стилями // Вопросы стилистики. Вып. 4. Саратов, 1972.
   345. Сифоров В.П. Проблемы научно-технической терминологии // Вестник АН СССР. 1975. № 8.
   346. Сифоров В.И., Канделаки Т.Л. Методологические аспекты терминологической работы (Из опыта КНТТ) // Международный симпозиум «Теоретические и методологические вопросы терминологии». М., 1979.
   347. Скворцов Л.И. Терминология и культура речи: (Заметки языковеда) // Исследования по русской терминологии. М., 1971.
   348. Слюсарева Н.А. Методологический аспект понятия функций языка // Известия АН СССР, ОЛЯ. 1979. Т. 38. № 2. 14-18.
   349. Смирницкий А.И. Объективность существования языка. М., 1954.
   350. Соссюр Ф. де. Курс общей лингвистики. М., 1933; 1993.
   351. Степанов Г.В. О художественном и научном стилях речи //ВЯ. 1954. № 4.
   352. Степанов Ю.С. Семиотика. М., 1971.
   353. Степанов Ю.С. Понятие // Лингвистический энциклопедический словарь. М., 1990.
   354. Степанов Ю.С. Константы. Словарь русской культуры. М., 2001.
   355. Суперанская А.В. Терминология и номенклатура // Проблематика определений терминов в словарях разных типов. Л., 1976.
   356. Суперанская А.В., Подольская Н.В., Васильева Н.В. Общая терминология: Вопросы теории. М., 1989.
   357. Суперанская А.В., Подольская Н.В., Васильева Н.В. Общая терминология: Терминологическая деятельность. М., 1993.
   358. Су сов И.П. Прагматика как один из векторов развития новейшей лингвистики // Лингвистика на исходе XX века: итоги и перспективы: Тез. международ. конфер. Т.2. М., 1995.
   359. Сухов Н.К. О применении буквенных сокращений в качестве научно-технических терминов // Изв. АН СССР. Отд-е техн. наук. 1953.
   360. Тарасевич Т.М. Особенности функционирования экономической терминологии в современном рекламном дискурсе: Автореф. дис… канд. филол. наук. Кемерово, 2007.
   361. Татаринов В.А. История терминоведения как отрасль науки о термине // Терминоведение. М., 1994.
   362. Татаринов В.А. Формирование направлений и методов в отечественном терминоведении // История отечественного терминоведения: В 3-х т. Т.2. Направления и методы терминологических исследований: Очерк и хрестоматия. М., 1995. Книга 1.
   363. Татаринов В.А. Общее терминоведение: Энциклопедический словарь/Российское терминологическое общество РоссТерм. М., 2006.
   364. Таубе М. Вычислительные машины и здравый смысл. М., 1964.
   365. Ташпулатова И. Словообразовательная категория орудия действия в современном русском языке // Актуальные проблемы русского словообразования: Уч. зап. Ташкент, пед. ин-та им. Низами. Т.143. Ташкент, 1985. С. 229–233.
   366. Телия В.Н. Первоочередные задачи и методологические проблемы исследования фразеологического состава языка в контексте культуры // Фразеология в контексте культуры. М., 1999. С. 21–28.
   367. Титаренко А.В., Борисова О.Г., Шестак О.В. Функциональная семантика научных терминов: системный прогресс. Краснодар, 2002.
   368. Тихонов А.Н. Словообразовательный словарь русского языка: В 2-х т. М., 1985.
   369. Туранский И.И. Семантическая категория интенсивности в английском языке. М., 1990.
   370. Турко У.И. Лингвокогнитивный анализ компьютерной терминологии русского языка: Автореф. дис… канд. филол. наук. Елец, 2007.
   371. Уайтхед А.Н. Избранные работы по философии/ Пер. с англ. М., 1990.
   372. Уварова И.В. Семантика и структура терминов физической химии в современном русском языке: Дис… канд. филол. наук. Краснодар, 1992.
   373. Улуханов И.С. Значения словообразовательных аффиксов и часть речи мотивирующих слов // Филол. науки. 1974. № 4. С.61–69.
   374. Улуханов И.С. Словообразовательная семантика в русском языке и принципы ее описания. М., 1977.
   375. Утробина А.А. Основы теории перевода. М., 2006.
   376. Уэвелль В. История индуктивных наук от древнейшего и до настоящего времени: В 3-х т. СПб., 1867–1869.
   377. Федоров А.В. Очерки общей и сопоставительной стилистики. М., 1971.
   378. Флоренский П.А. Термин // Вопросы языкознания. 1989. № 1.С. 121–133; № 3. С. 104–117.
   379. Флоренский П.А. Термин // Татаринов В.А. История отечественного терминоведения. Классики терминоведения: Очерк и хрестоматия. М., 1994.
   380. Фреге Г. Смысл и денотат // Семиотика и информатика /Пер. с нем. М., 1977. Вып. 8.
   381. Халлидей М. А. К. Место «функциональной перспективы предложения» (ФПП) в системе лингвистического описания / Пер. с англ. // Новое в зарубежной лингвистике. Вып. 8. М., 1978.
   382. Хаютин А.Д. Термин, терминология, номенклатура. Самарканд, 1972.
   383. Хижняк С.П. Юридическая терминология: Формирование и состав. Саратов, 1997.
   384. Хижняк С.П. Формирование и развитие терминологичности в языковой системе: На материале юридической терминологии: Автореф. дис…. д-ра филол. наук. Саратов, 1998.
   385. Цейтин Г.С. Черты естественных языков в языках программирования // Машинный перевод и прикладная лингвистика. Вып. 17. М., 1974.
   386. Циткина Ф.А. Терминология и перевод (к основам сопоставительного терминоведения). Львов, 1988.
   387. Чаковская М.С. Взаимодействие стилей научной и художественной литературы: (На материале герм, яз.): Учеб. пособие. М., 1990.
   388. Чепкасова Е.В. Язык науки как предмет философского анализа: Дис… канд. философ, наук. СПб., 2006.
   389. Чернейко Л.О. Две лингвистические парадигмы // Лингвистика на исходе XX века: итоги и перспективы: Тез. международ. конфер. Т.2. М., 1995.
   390. Черч А. Введение в математическую логику. М., I960.
   391. Чикобава А.С. Проблемы языка как предмета языкознания. М., 1959.
   392. Чиныбаева А.Д. Язык науки и развитие точного знания. Фрунзе, 1984.
   393. Шанский Н.М. Очерки по русскому словообразованию. М., 1968.
   394. Шахбазян O.Л. Суффиксальная терминодеривация в языке экономики: когнитивный аспект: Дис… канд. филол. наук. Краснодар, 2008.
   395. Шевчук В.Н. Военно-терминологическая система в статике и динамике: Дис…. д-ра филол. наук. М., 1985.
   396. Шелов С.Д. Внеязыковая детерминированность терминологических систем // Терминоведение /Под ред. Татаринова В.А., Кульпиной В.Г. М., 1993. Вып. 3.
   397. Шелов С.Д. Опыт построения терминологической теории: значение и определение терминов: Автореф. дис… д-ра филол. наук. М., 1995.
   398. Шелов С.Д. О понятийной структуре лингвистической терминологии (к итогам одного лингвокомпьютерного анализа текста) // Современные тенденции в лексикологии, терминоведении и теории LSP: Сб. науч. тр. М., 2009. С. 364–375.
   399. Шипков К.А. Когнитивно-деривационный и интерпретационный потенциал языка права (на материале терминосферы «Теория государства и права»): Дис… канд. филол. наук. Ставрополь, 2004.
   400. Шмелев Д.Н. Очерки по семасиологии русского языка. М., 1964; 1973.
   401. Щерба Л.В. О трояком аспекте языковых явлений и об эксперименте в языкознании // Щерба Л.В. Языковая система и речевая деятельность. Л., 1974.
   402. Эйнштейн А. Физика и реальность. М., 1965.
   403. Юрченко B.C. Некоторые особенности синтаксической науки XX века и перспективы ее развития // Лингвистика на исходе XX века: итоги и перспективы: Тез. международ. конфер. T. II. М., 1995.
   404. Яблонский В.Ю. Модальность метаязыковой субстанциональности правовой лексики. Краснодар, 1997.
   405. Языковая номинация: (Общие вопросы). М., 1977.
   406. Языковая номинация: (Виды наименований). М., 1977.
   407. Якобсон Р. Язык и бессознательное. М., 1996.
   408. Якубинский Л.П. Избранные работы: Язык и его функционирование. М., 1986.
   409. Якушева И.В., Сергеева Т.В. Роль гиперо-гипонимической структурации в формировании технической картины мира // Терминоведение /Под ред. В.А. Татаринова. М., 1995. Вып. 2–3.
   410. Яркина Л.П. Содержательная и формальнограмматическая организация текстов, представляющих метатему «Производственный процесс»: (На материале дисциплины «Технология металлов»): Автореф. дис… канд. филол. наук. М., 1995.
   411. Blumer Н. Symbolic interactionist: Perspective and method. Englwood Cliffs, 1968.
   412. Breal M. Essai de semantique. P., 1924. Ed. 7.
   413. Camap R. Meaning and necessity. Chicago, 1956, ed. 2.
   414. Camoy A. La science du mot, traite de semantique. Louvain, 1927.
   415. Dahlberg I. Zur Theorie des Begriffs // International classification I (1974). N1.
   416. Dik S. Functional grammar. Amst. – N.Y. -Oxf., 1979.
   417. Dornseiff F. Der deutsche Wortschatz nach Sachgruppen. B., 1954. Ed. 4.
   418. Felber H. The general theory of terminology and terminography // Inforterm series 7. München e.a., 1982.
   419. Gak V.G. Essai de grammaire fonctionnelle du français, pt. I, Moscou, 1974.
   420. Gardiner A. The Theory of Speech and Language, 2 nd ed. Oxford, 1951.
   421. Grodzinski E.. Jezykoznawcy i logicy о synonimach i synonimii. Wroclaw e.a., 1985.
   422. Hartley R. Implications for the Preparation of Teaching Materials // Languages for Spesual Purposes / CILT. 1969, April.
   423. Havranek B. TCLP, 1929.
   424. Mackay R. Languages for special purposes. Ed. 3. 1975.
   425. Malmberg В. Structural linguistics and Human Communication. Berlin-Gottingen-Heidelberg, 1963.
   426. Martinet A. A functional vieu of language. Oxford, 1962.
   427. Mill J.S. A sistem of logic, ratiocinative and inductive. London, 1865.
   428. Nedobity W. Conceptology and semantics // Inforterm 1-83-1983.
   429. Ogden C.K., Richards Ivor A. The Meaning of Meaning. 4 th ed. London, 1936.
   430. Ogden C.K. Basic English International Second Language. New Yotk, 1968.
   431. Pascal B. Pensees. Paris, 1910.
   432. Peirce Ch. Selected writings. N.Y., 1968.
   433. Quirk R. On the Grammar of Nuclear English // English for Gross-Cultural Communication/Ed.by L. Smith. London, 1979.
   434. Reichenbach H. Elements of symbolic logic. N.Y., 1947.
   435. Robinson Pauline. ESP. (English for Special Purposes). Pergamon Institute of English, 1980.
   436. Rondeau G. Lntroduction a la terminologie. Quebec, 1980.
   437. Rondeau G. Problèmes et methodes de la terminologique (neo-nymie) // Infoterm Series 6. München e.a., 1981.
   438. Sager J.C. Classification and hierarchy in technical terminologies // Informatics 2. Proceedings of a Conference held by the ASLIB Coordinate Lndexing Group on 25–27 march 1974 at New College Oxford. Horsnell; ASLIB, 1974. Ed.5.
   439. Savory Theodore H. The Language of Science. London, 1953.
   440. Selinker Larry, Trimble Louise, Vroman Robert. Working Papers in English for Science and Technology. University of Washington, 1974.
   441. Shapere D. Reason and the Search for Knowledge: Investigations in the Principles of Science. Dordrecht, 1984.
   442. Spenser John. Language for Special Purposes: Teaching Rules or Learning Roles? // Modern Language Teaching to Adults: Language for «Special Purposes»: 2 nd AIMAV Seminar with the collaboration of ASLA. Brussels, 1973.
   443. Stoberski Z. Zyc i przetrwac (dia dobra nauki i Ludzkosci). Warszawa, 1991.
   444. Strevens Peter. Teaching English as international Language. Pergamon Institute of English, 1980.
   445. Trier J.Der deutsche Wortschatz im Sinnbezirk des Verstandes // Die Geschichte eines sprachlichen Feldes. Bd. I. Heidelberg, 1931. S. 7.
   446. Trzebinsky J.Tworczosc a struktura pojec. Warszawa, 1981.
   447. Ullman S. Semantic universals // Universals of language. Cambridge, 1966. Ed. 2.
   448. Wierzbicka A. Lexicography and conceptual analysis. Ann. Arbor, 1985.
   449. Wüster E. Internationale Sprachnormung in der Technik. I Aufl. 1931; 2. Aufl. 1966; 3, Aufl. 1970.
   450. Wüster E. Internationale Sprachnormung in der Technik. Berlin, 1931.
   451. Wüster E. Internationale Sprachnormung in der Technik, besonders in Elektrotechnik. Berlin, 1931 (3 Aufl. Bonn, 1970).
   452. Wüster E. Einfilrung in die Allgemeine Terminologielehre und terminologische Lexicographie. Wien; N.Y., 1979. Bd. 1–2.
//-- Справочная литература и принятые к ним сокращения --//
   453. Большая Советская Энциклопедия: В 30 томах. 3-е изд. М., 1969–1981.
   454. Букчина Б.З., Калакуцкая Л.П. Слитно или раздельно? (Опыт словаря-справочника). М., 1987.
   455. Громов Б.В., Павленко Г.В. Экология бактерий: Учеб. пособие, Л., 1989.
   456. Дедю И.И. Экологический энциклопедический словарь. Кишинев, 1991.
   443. Калашников В.А. Толковый терминологический словарь. Рынок. Бизнес. Коммерция. Экономика. М., 1998 (TTC).
   444. Краткий экономический словарь / Под ред. А.Н. Азрилияна. М., 2002.
   445. Крысин Л.П. Толковый словарь иноязычных слов. М., 2001.
   446. Кузнецова А.И., Ефремова Т.Ф. Словарь морфем русского языка. М., 1986.
   447. Лингвистический энциклопедический словарь. М., 1990. (ЛЭС)
   448. Львов М.Р. Словарь-справочник по методике русского языка: Учеб. пособие для ст-ов пед. ин-ов. М., 1988.
   449. Миркин Б.М., Розенберг Г.С., Наумова Л.Г. Словарь понятий и терминов современной фитоценологии. М., 1989.
   450. Оганесян Э.Т. Важнейшие понятия и термины химии: Справочное пособие. М., 1993.
   451. Ожегов С.И., Шведова Н.Ю. Толковый словарь русского языка. М., 1995.
   452. Опарин А.И. Материя. Жизнь. Интеллект. М., 1977.
   453. Политехнический словарь / Редкол.: А.Ю. Ишлинский (гл. ред.) и др. 3-е изд., перераб. и доп. М., 1989.
   454. Райзберг Б.А., Лозовский Л.Ш., Стародубцева Е.Б. Современный экономический словарь. М., 1999.
   455. Райзберг Б.А. Экономическая энциклопедия. М., 2002.
   456. Реймерс Н.Ф. Основные биологические понятия и термины: Книга для учителя. М., 1988.
   457. Реймерс Н.Ф. Природопользование: Словарь-справочник. М., 1990.
   458. Реймерс Н.Ф. Популярный биологический словарь. М., 1991.
   459. Ригер Р., Михаэлис А. Генетический и цитогенетический словарь / Пер. с нем. М., 1967.
   460. Русско-белорусский словарь лингвистических терминов / Ред. Н.В. Бирилло, П.В. Стецко. Минск, 1988.
   461. Советская терминология. М., 1974.
   462. Толковый словарь современной фитоценологии. М., 1983.
   463. Языкознание: Лингвистический энциклопедический словарь. М., 1998.
   464. БАС – Словарь современного русского литературного языка. М.; Л., 1948–1965. Т. 1–17.
   465. БМЭ – Большая медицинская энциклопедия. 3-е изд., перераб. и доп. М., 1974–1982.
   466. БЭС – Биологический энциклопедический словарь / Гл. ред. М.С. Гиляров. М., 1986.
   467. БЭС – Большой энциклопедический словарь. М., 1999.
   468. БЮС – Большой юридический словарь. М., 2001.
   469. КСЛТ – Васильев Н.В., Виноградов В.А., Шахнарович А.М. Краткий словарь лингвистических терминов. М., 1995.
   470. КСФ – Краткий словарь по философии. М., 1982.
   471. ЛЭС – Лингвистический энциклопедический словарь. М., 1990.
   472. MAC – Словарь русского языка / Гл. ред. А.П. Евгеньева. М., 1957–1961. Т. 1–4.
   473. ПС – Политехнический словарь / Редкол.: А.Ю. Ишлинский (гл. ред.) и др. 3-е изд., перераб. и доп. М., 1989.
   474. СВМВТ – Словарь ветеринарных микробиологических и вирусологических терминов / Нымм Э.М., Петерсон К.А., Алаотс Я.В., Аавер Э.А. М., 1989.
   475. СИС – Словарь иностранных слов / Под ред. Л.Н. Комаровой. 19-е изд., стереотип. М., 1990.
   476. СРЛТ – Словарь русской лингвистической терминологии. Майкоп, 2003.
   477. СРЯ – Словарь русского языка: В 4-х т. / АН СССР; Ин-т рус. яз./ Под ред. А.П. Евгеньевой. 2-е изд., испр. и доп. М., 1981–1984. Т. 1–4.
   478. ССЛТ – Розенталь Д.Э., Теленкова М.А., Словарь-справочник лингвистических терминов: Пособие для учителей. Изд-е 2-е, испр. и доп. М., 1976.
   479. ССРЯ – Тихонов А.Н. Словообразовательный словарь русского языка: В 2-х т. М., 1985.
   480. СЭС – Советский энциклопедический словарь / Гл. ред. A. М. Прохоров. 5-е изд. М., 1997.
   481. ТСРЯ – Ожегов С.И., Шведова Н.Ю. Толковый словарь русского языка / Российская АН; Российский фонд культуры; 2-е изд., испр. и доп. М., 1995.
   482. УССРЯ – Учебный словарь синонимов русского языка / Авт. В.П. Зимин, Л.П. Алекторова и др. М., 1994.
   483. УССС РЯ – Учебный словарь сочетаемости слов русского языка / Ин-т рус. яз. им. А.С. Пушкина/ Под ред. П.Н. Денисова, B. В. Морковкина. М., 1978.
   484. ФС – Философский словарь / Под ред. М.М. Розенталя. Изд. 3-е. М., 1972.

Л. Ю. Буянова Терминологическая деривация в языке науки: когнитивность, семиотичность, функциональность