-------
| Библиотека iknigi.net
|-------
| Максим Алексеевич Горький
|
| Светло-серое с голубым
-------
Максим Горький
Светло-серое с голубым
Сухой, холодный день осени. По двору тоскливо мечется пыльный ветер, летают крупные перья, прыгает ком белой бумаги; воздух наполнен шорохом и свистом, а под окном моей комнаты торчит нищий и равнодушно тянет:
– Господи, Иисусе Христе, сыне божию, поми-илуй нас…
Лицо у него заржавело, стерто, съедено язвой, голый череп в грязных струпьях; он очень под стать и грязному двору и больному дню.
Ветер треплет его лохмотья, вздувает пазуху, бьет его пылью по ржавой щеке, по уху. Нищий мотает головою и гнусаво выводит, с упорством шарманки, унылый мотив:
– Благодетели и кормилицы, милостынку, Христа ради, подайте…
– Пошел к чёрту! – кричит из окна моя соседка, девица веселой жизни, маленькая, с подведенными глазами и румянцем от ушей до зубов.
Нищий что-то урчит, ветер относит его слова, но я слышу медный звон большой монеты, упавшей на камень двора, и сердитый голос девицы:
– На, подавись, подлец!..
Странно, – в голосе ее звучит обида, хотя обижает сама она. Я живу рядом с нею третьи сутки и уже дважды слышал, как эта веселая девушка днем поет трогательные песни, а по ночам плачет пьяными слезами.
Сегодня она пришла домой на рассвете и тотчас разбудила меня возней, хриплыми рыданиями.
– Эй, сударыня! – крикнул я в щель переборки между нею и мной. – Вы мне мешаете спать…
Помолчав с минуту, она снова стала всхлипывать и трубить носом, толкая в переборку локтями и пятками, а потом начала ругать меня, тщательно выбирая самые неудобные слова.
– За что? – спросил я.
Она убежденно ответила:
– Вы все – собаки!
Но, удовлетворив себя этим, позвала меня:
– Иди ко мне!
Я не успел поблагодарить ее за любезность, ибо она тотчас же добавила:
– Нет, не ходи, не надо, а то поутру Мишка придет, так он и тебе и мне…
– Это кто – Мишка?
– Мой кредитный. Тоже сыщик.
– А почему тоже?
– Да ты – кто?
– Газетчик, писатель…
– Письмоводитель? Тоже, поди-ка, из полиции…
После этого она уснула, а утром, проснувшись, долго вздыхала, потом безуспешно училась свистать, что-то грызла – сахар или сухарь, – наконец постучала в стену:
– Сосед!
– Доброе утро…
– Чего-о?
– С добрым утром, говорю…
Она фыркнула:
– Скажите, пожалуйста, какой вежливый!.. У вас нет… ваксы?
– Нет.
– Ну, не надо… Ах, господи!
– Что вы?
– Скучно. Вас как зовут?
– Иегудиил.
– Вы разве жид?
– Нет, русский…
– Ну, значит, врете…
Поговорив в этом тоне еще несколько минут, она снова захрапела, точно ее схватили за горло, и проснулась уже незадолго до появления нищего… Проснулась и, вскочив с постели, запела веселым голосом:
Самара, ты – город богатый,
А я между тем сирота.
Самара, тобою, проклятой,
Разбита о счастье мечта…
Было интересно, почему ока, подав милостыню, обругала нищего? Я спросил ее об этом сквозь переборку, – она ответила, подумав:
– Захотела, вот и обругала! А что еще?
Ветер за окном – бесится всё яростнее, катает по двору соломенный чехол с бутылки, перебрасывает по камням нитяный носок, гоняет почтовый конверт, солит пылью стекла окна. Над окном, на карнизе, уныло воркует голубь; раздражая, трещит какая-то щепочка; кажется, что сердце умирает под мелкой, холодной пылью.
Стена против окошка скупо оштукатурена грязноватой известью; кое-где известь отвалилась, обнажив красный кирпич. Небо над крышей тоже небрежно оштукатурено сероватыми облаками, между ними – глубокие синие ямы, и оттуда льется в душу тоска.
– Сосед, – кричат из-за переборки, – идите чай пить!
– Благодарю вас, иду…
Комната – меньше моей, и хозяйка ее – наполовину меньше меня. Но она – бойчее гостя, смотрит на него смело; глаза у нее действительно веселые, голубенькие, а рожица, с которой она чисто смыла румяна и прочие краски, – миленькая, чистая, только очень бледная.
– Какой у вас смешной нос! – говорит она, присматриваясь ко мне.
Молчу, улыбаясь, и не нахожу ответа, потом догадываюсь: сама она – курносая и, должно быть, завидует мне.
Одета она ослепительно: на ней красная кофточка, зеленый галстук с рыжими подковами, юбка цвета бордо; это великолепие увенчано серебряным кавказским поясом, а над ушами, на гладких волосах – бантики оранжевого цвета.
– Садитесь, пожалуйста, – говорит она солидно. – Внакладку пьете или вприкуску?
– Всё равно.
Она поучительно замечает:
– Кабы было всё равно, так бы люди не женились!
В окна стучит пыль.
Беседуем.
– Вы – сердитая?
– Я-то? Как придется. А что?
– Да вот – нищий!.. Интересно знать: за какую вину вы его обругали? Милостыню подали, а обругали…
Ее полудетское, простенькое лицо искажается сердитой, брезгливой гримасой: девушка смотрит на меня в упор, – брови ее дрожат, и она говорит звенящим голосом:
– Его бы надо кирпичом по башке, – вот как!
– За что?
– За то!
– А все-таки?
Стукнув рукою по столу, она сердито говорит:
– Не приставайте! Это даже невежливо – прийти в гости и приставать! Я вас вовсе не знаю, а вы спрашиваете – про что не надо…
С минуту она молчит, а я очень смущен и желал бы уйти из этого чулана, но хозяйка его, заметив мое смущение, примирительно улыбается:
– Ага, испугался… Нет, ей-богу же… Спрашиваете вы, а это вовсе и не интересно мне. Я его видеть не могу, жулика! Он ведь тот самый подлец, который сосватал меня одному тут судье… Мне тогда еще пятнадцати не было… без четырех месяцев пятнадцать лет, а он уж… Разве это хорошо? А еще товарищ папашин, вместе лакеями служили, в одной гостинице. Хорошо, что папаша помер, ничего не зная, а то бы убил он меня, Мамаша белье стирала на гостиницу, а я носила… Ну, конечно, – девчонка! Пригласили меня в номер, напоили, – ничего не помню! Проснулась – господи! – как раздавленная! Всё этот виноват: он устраивал… «Двадцать пять рублей, говорит, дадут тебе, жить весело будешь». Видеть не могу его, – честное слово! А он – хоть бы что! Ходит ко мне, просит: будто хорошо сделал, а я должна всегда его благодарить. Удивительно даже – какое бесстыдство в человеке! Раньше, когда я у судьи на содержании жила, так этот ко мне каждый день почти шлялся: то рубль дай ему, то полтинник.
В карты играет, жулябия несчастная, даже в тюрьму сажали за карты, в тюрьме он и захворал, подлый. Я, бывало, говорю ему: «Ах ты, бесстыдный злодей, что ты ко мне ходишь? Ведь это через тебя я несчастна и даже совсем погибшая!» А он – ничего! «Полно-ка, говорит, Таня, не сердись, мало ли кто в чем виноват, – всех не накажешь!» Подумаю я – а ведь и верно: разве всех накажешь, которые виноваты? Ну, и завью горе веревочкой…
Виновато улыбаясь, она смотрит в лицо мне; потом как-то вдруг из ее светлых глаз выкатываются частые, мелкие слезинки, и, продолжая улыбаться, она говорит сконфуженно:
– Вот видите! Вогнали меня в слезы… Давайте лучше о другом о чем-нибудь поговорим…
Беседуем о другом. Свистит ветер, бросая в стекла окна пыль. Спрятав руки в карманы, сжимая кулаки, я думаю:
«Всех не накажешь, чёрт вас возьми! Ловко устроено – не накажешь…»
А девушка мечтательно говорит:
– Красный цвет не к лицу мне, я знаю, а вот светло-серый или бы голубенький…