Александр Донцов, Елена Перелыгина
Социальная стабильность: от психологии до политики

Введение

   Посвящается круглой дате – 120-летию движения авторов к стабильности

   Изменения в социальной реальности сопряжены с эволюцией модных и эксплуатируемых терминов. В зарубежной научной и популярной литературе в семидесятые годы XX века стала обсуждаться тема кризиса, хотя в нашей стране господствовали другие социально-экономические детерминанты, и этот период вспоминается как время процветания после ужасов войны, послевоенного восстановления народного хозяйства, развенчания культа личности. С восьмидесятых годов стали беспокоиться о судьбах и путях глобализации, но эти тенденции не стали нашей родной явью до распада СССР. В 2008 году проявились симптомы кризиса технологий финансовых манипуляций и кредитования, породившего невиданный доселе рост спекулятивных ценных бумаг и внешнего долга ведущих стран мира.
   Выступая с докладом на Международной конференции «Современное государство и глобальная безопасность» (Ярославль, 13–15 сентября 2009 г.), Иммануил Валлерстайн сделал радикальный вывод: «Сочетание всех трех элементов – масштабов «обычного» краха, реального роста затрат на производство и внешнего давления на систему, создаваемого ростом китайской (и вообще азиатской экономики), – означает, что Шалтай-Болтай свалился со стены и собрать его уже никому не удастся. Система очень, очень далека от равновесия и подвержена колоссальным колебаниям» [1 - Валлерстайн И. Динамика глобального кризиса: тридцать лет спустя / Пер. Н. Эдельмана // Эксперт, 2009, № 35. С. 53.].
   Естественная реакция как людей, принимающих решения, так и актуально ориентированной теории – поиск путей и форм сужения амплитуды происходящих колебаний, компенсации их разрушительного действия, движения к стабильности. Является ли стабильность в этих условиях синонимом застоя и торможения?
   На этот вопрос дал демонстративный ответ на форуме «Стратегия-2020» первый заместитель главы Администрации Президента РФ Владислав Сурков: «Я думаю, что мы должны ценить бережное отношение к обществу и политической системе. И не стремиться все перелопатить, надеясь, что из очередного бардака что-то вырастет. Чтобы создать продуктивное общество, чтобы уйти от сырьевой зависимости, президент и премьер предлагают путь эволюции. Политическая стабильность, консолидированное государство – это инструмент модернизации. Может быть, веселей было бы по-другому. Но вопрос – что эффективнее? Мы все-таки не в цирке… За последние сто лет так накувыркались, хватит уже» [2 - Сколько демократии и кровожадности нужно, по мнению Владислава Суркова // Аргументы и факты, 2009, № 39. С. 8.].
   Является ли тенденция к стабильности чисто российским, оригинальным явлением? На этот раз «российская самобытность» совпадает со стремлениями, идеалами, ценностями других народов, о чем свидетельствуют данные социально-психологических и кросс-культурных исследований. Л. Колбергом было показано, что стадии морального развития личности выстраиваются от подчинения требованиям с целью избегания наказаний до ориентации в поведении и социальном взаимодействии на универсальные социальные ценности и этические принципы.
   Сходным представляется путь социального познания и политических представлений проблемы социальной стабильности: от задачи избегания «наказаний» на макроуровне до ориентации на стабильность как ценность социального поведения, формата социальных векторов.
   Авторы коллективной монографии, изданной Институтом психологии РАН, констатируют: «Эта ситуация расширяет социальный заказ психологии, побуждая ее обратиться в качестве объекта изучения и к нашему обществу в целом, к его макропсихологическим проблемам, а также к другой составляющей объекта макропсихологии – к таким важнейшим проблемам современного российского общества, как его криминализация, терроризм, разрушение морали и т. п.» [3 - Макропсихология современного российского общества / Под ред. А. Л. Журавлева, А. В. Юревича. М.: Изд-во «Институт психологии РАН», 2009. С. 7.]. Не последнее место в этом ряду объектов психологического исследования занимает социальная стабильность.
   Авторы настоящего исследования стремились учесть достижения своих коллег по социальному и научно-практическому анализу независимо от конкретных дат и места их творчества. Осмысление сходных задач и ситуаций в различных методологических форматах расширяет междисциплинарную амплитуду психологического знания и уточняет, индивидуализирует социально-философское и политическое видение проблематики. Современная психологическая наука расширяет свои традиционно сложившиеся сферы интеллектуального влияния, принимая вместе с тем действующие в них методологические принципы и парадигмы. Помня об изучении «предметных, временных и социальных измерений» (Н. Луман), авторы предполагают, что взаимоотношения, взаимодействие и взаимополагание предметно-практической деятельности, причинно-следственных связей, социальных ситуаций, социальных идентичностей и социальных феноменов, социальная отнесенность предметно-практической деятельности, объектов и субъектов систематизирующихся социальных взаимоотношений, различение социальной значимости прерывности и непрерывности указывают на социализацию устойчивости, комплексное движение к источникам и формам социального партнерства и социальной взаиморегулируемости, усиление социальной системы через осознанную изменчивость.
   Стремительное изменение характера и значения информационных технологий в жизни отдельного индивида, социальных групп, социума, кибернетизация социальных взаимодействий и промышленности, взрывной характер развития «массмедиа» обусловливают изменения не только в характере и содержании производства, распределения и потребления, но и в способах мышления. «Мгновенная синхронизация множества операций положила конец старому механическому образцу расположения операций в линейную последовательность» (Герберт М. Маклюэн).
   Усиление роли взаимосвязанности, взаимообусловленности, системного характера изменений позволяет посмотреть на факторы, ситуации, матрицы, параметры и уровни формирования и развития социальной стабильности как на многогранный и полифункциональный процесс, отражающий органичную социальную потребность.
   Пользуясь случаем, авторы выражают искреннее уважение и благодарность коллегам с факультета психологии Московского государственного университета им. М. В. Ломоносова, кафедры акмеологии и психологии профессиональной деятельности Российской академии государственной службы при Президенте РФ, факультета социальной психологии Гуманитарного университета в г. Екатеринбурге.
   Авторы признательны множеству людей, принимающих решения, экспертов, метатеоретиков, практиков, с которыми обсуждались идеи и гипотезы проводимого исследования. Отдельная признательность коллегам из Москвы, Красноярска, Падовы, Екатеринбурга, которые оказали содействие в работе с респондентами и обработке данных: Грицкову Ю. В., Зотовой О. Ю., Ляшенко О. В., Савиной Н. В., Семензато М., Сюткиной Е. Н.
   Особую благодарность хочется выразить нашим семьям, единомышленникам и доброжелателям. Все три социальные позиции, окрашенные в эмоционально теплые тона, становятся редкостью. Раритетами.
   С надеждой на понимание,

А. Донцов,
Е. Перелыгина

Глава I
Общество и кризис: ситуационный срез стабильности

1.1. Ситуационность стабильности в социальном пространстве: координаты

   Ускорение и глобализация социальных изменений, необходимость повышения эффективности предпринимаемых мер по обеспечению социального и экономического развития страны обусловливают актуальность темы стабильности в современном российском обществе. Сегодня, в XXI веке, в мире с меняющимися приоритетами и жизненными целями приходится значительно больше, чем раньше, уделять внимания стабильности социального пространства, которая становится залогом социально-экономического роста на основе взаимной ответственности и гармонизации государства и человека.
   Известный исследователь цикличного развития И. Валлерстайн был приглашен на Международную конференцию в Ярославль (13–15 сентября 2009 г.), проводившуюся под эгидой Президента РФ Д. А. Медведева. В своем докладе о динамике глобального кризиса ученый сказал: «Чтобы общий баланс мироэкономики оставался положительным, необходима относительная стабильность… Кризис, в который погружается мир, продлится еще довольно долго и окажется весьма глубоким. Он разрушит последнюю жалкую опору относительной экономической стабильности – роль американского доллара как резервной валюты» [4 - Валлерстайн И. Динамика глобального кризиса: тридцать лет спустя / Эксперт, 2009, № 35. С. 49–51.].
   Современная социально-экономическая ситуация, характеризуемая многими учеными как наступление неолиберальной глобализации, экономическое усиление и рост социального эгалитаризма ряда азиатских стран, осмысление задач демократизации мировой политики, вносит новые направления в основания и характеристики социальной стабильности. Перспективы достижения стабильности в социальном пространстве определяются в первую очередь совокупностью основных интересов личности, общества и государства, которые коррелируют с национальными интересами России в области экономики, внутриполитической, международной, оборонной и информационной сферах, в социально-культурной области и духовной жизни. Интересы личности как субъекта стабильности в социальном пространстве состоят в соблюдении конституционных прав и свобод, личной безопасности, в повышении качества и уровня жизни, в физическом, духовном и интеллектуальном развитии. Интересы общества как субъекта стабильности в социальном пространстве включают в себя упрочение демократии, достижение и поддержание общественного согласия, повышение творческой и созидательной активности населения, реализацию его духовного потенциала. Интересы государства как субъекта стабильности в социальном пространстве состоят в защите конституционного строя, суверенитета и территориальной целостности России, в установлении социальной, политической и экономической стабильности, в развитии международного сотрудничества на основе партнерства и мира, в стабильности мировых геополитических и финансовых проблем.
   Как указывает В. Сурков, интересы основных субъектов стабильности в российском социальном пространстве определяются тремя основными особенностями формирования моноцентрической модели политического пространства России: централизацией, персонификацией и идеализацией. Централизация как одна из фундаментальных координат стабильности в российском социальном пространстве связана с тем, что в основе российской культуры – восприятие целого, а не манипулирование частностями; «собирание, а не разделение». Тем самым стабильность в России традиционно обеспечивается на основе стремления к политической целостности через централизацию властных функций. Наличие могущественного властного центра и сегодня понимается большинством как гарантия сохранения целостности России и территориальной, и духовной, поскольку сильная центральная власть – одна из базовых координат российского социального пространства.
   Персонификация как координата стабильности российского социального пространства реализуется в персонификации политических институтов. В реальности самые массовые политические партии в России «едва различимы за персонами их лидеров». Так, крупнейшая общественная организация в стране «Единая Россия» свою программу называет «план Путина». Такую же роль играет фигура В. Жириновского для ЛДПР или Г. Зюганова для КПРФ.
   Идеализация как одна из фундаментальных координат стабильности в российском социальном пространстве предполагает идеализацию целей политической борьбы. «Идеализм – главное, что до сих пор поднимало и, видимо, будет поднимать русский мир на новые орбиты развития. Если же идеальная цель теряется из виду, общественная деятельность замедляется и расстраивается» [5 - Сурков В. Русская политическая культура, взгляд из утопии. Лекция Владислава Суркова. Материалы обсуждения в «Независимой газете». М.: Независимая газета, 2007. С. 9.].
   Проблема выявления базовых координат стабильности в российском социальном пространстве была поставлена еще в XII веке великим князем Владимиром Мономахом. Он считал, что значительное влияние на состояние общества оказывают прежде всего религиозно-нравственные факторы и потому судьба Руси зависит от того, насколько нравственными окажутся в своем поведении люди, наделенные властью. Властитель должен быть прежде всего высоконравственным человеком: помогать обездоленным, чтить старых, остерегаться пороков, не свирепствовать словом, быть милосердным судьей, соблюдать законы и всегда всему учиться. Так, в своем «Поучении» Владимир Мономах писал: «Всего же более убогих не забывайте, но, насколько можете, по силам кормите и подавайте сироте и вдовицу оправдывайте сами, а не давайте сильным губить человека. Ни правого, ни виновного не убивайте и не повелевайте убить его; если и будет повинен смерти, то не губите никакой христианской души» [6 - Поучение Владимира Мономаха / Пер. с древнерус. // Литература Древней Руси: Хрестоматия / Сост. Л. А. Дмитриев. М.: Высшая школа, 1990. С. 112–121.].
   Наиболее остро вопрос о социальной стабильности встал перед Россией в конце XVIII – начале XIX века. Выдающийся государственный деятель этого периода М. М. Сперанский одной из базовых координат социальной стабильности считал обеспечение безопасности личности, защиты собственности и чести каждого. Для достижения этой цели, по его мнению, необходимо было обеспечить права и свободы россиян. Он различал гражданские и политические права, причем если политическими правами обладали только собственники, то гражданскими правами, по его мнению, следует наделить всех подданных Российской империи, а значит, крепостное право должно быть уничтожено. Кроме того, для достижения стабильности социального пространства должны быть усовершенствованы законы, исходящие из одного начала, постоянные и неизменные, а также должна действовать система разделения властей («законодательная, исполнительная и судная»), подчиненных державной власти императора.
   Несколько иную концепцию, определившую новые координаты стабильности социального пространства в середине XIX века, предложил министр народного просвещения в правительстве Николая I С. С. Уваров, сформулировав знаменитую формулу: «Православие, самодержавие, народность». Россия, согласно этой концепции стабильности, – это самобытная страна, в основе которой лежат самодержавие – единственная форма правления, которую поддерживает русский народ; православие как исконное воплощение его духовности и надежная опора единовластия монарха, а также народность, неразрывно связующая самодержца и общество.
   Проблема стабильности социального пространства была также затронута А. С. Хомяковым, Ю. Ф. Самариным, С.Т. и К. С. Аксаковыми, И.В. и П. В. Киреевскими. Они считали, что наиболее стабильной в политическом и социальном плане была допетровская Русь. В качестве одной из базовых координат стабильности в социальном пространстве они считали общину, которая, по их мнению, обеспечивала гармонию и согласие в обществе, провозглашая нормой жизни превосходство интересов целого над частными интересами отдельной личности. Также в ряду важнейших координат социальной стабильности они рассматривали православие, которое представлялось духовной основой социальной стабильности. Значимая роль в этой системе координат принадлежала государству, которое должно было служить интересам общества, не нарушая его независимости в решении важных для него вопросов.
   В начале XX века проблему стабильности социального пространства в своих трудах поднимает известный философ И. А. Ильин. Одной из основных координат стабильности социального пространства он считал сильную государственную власть, полагая, что достижение стабильности возможно тогда, когда государственная власть принадлежит и применяется только на основе правового полномочия, является единой, осуществляется лучшими людьми, а осуществляемые политические программы включают в себя только такие меры, которые преследуют общий интерес.
   Во второй половине XX века в отечественной науке большое внимание вопросам стабильности социального пространства уделяли Л. И. Абалкин, М. Г. Анохин, А. В. Барышева, К. С. Гаджиев, А. А. Галкин, Г. Г. Дилигенский, Ю. А. Красин, Н. И. Лапин, А. А. Леонтьев, Б. Ф. Ломов, которые основным условием ее достижения называли решение «проблем человека». Сегодня различные аспекты достижения стабильности социального пространства, системы социального партнерства, социального положения индивида, государственной социальной политики представлены в работах Л. И. Абалкина, А. Г. Асмолова, Н. А. Волгина, А. Л. Журавлева, Т. И. Заславской, Р. Инглхарта, П. Кууси, Д. С. Львова, Г. В. Осипова, А. С. Панарина, Е. М. Примакова, В. Д. Роика, А. В. Юревича, В. А. Ядова и др.
   Исследование проблемы стабильности социального пространства в мировой научной мысли имеет долгую и богатую историю. Обращаясь к наследию древнегреческих мыслителей, можно установить, что категория стабильности традиционно осмыслялась в координатах хаоса и порядка. Так, Платон определял признаки общественной стабильности и «порядка» как принцип организации социального пространства: «…Небо и землю, богов и людей объединяет общение, дружба, порядочность, воздержанность, справедливость, по этой причине они и зовут нашу Вселенную «порядком» [ «космосом»], а не «беспорядком»…» [7 - Платон. Горгий // Сочинения в 3-х тт. Под общ. ред. А. Ф. Лосева и В. Ф. Асмуса. Пер. с древнегреч. Т. 1. М.: Мысль, 1968. С. 341.].
   Рассматривая понятие стабильности в координатах порядка и мирного сосуществования, Платон отмечал, что «самое лучшее – это ни война, ни междоусобия: ужасно, если в них возникнет нужда; мир же – это всеобщее дружелюбие» [8 - Платон. Законы // Сочинения в 3-х тт. Под общ. ред. А. Ф. Лосева и В. Ф. Асмуса. Пер. с древнегреч. Т. 3. Ч. 2. М.: Мысль, 1968. С. 90.]. Также Платон указывал на важность таких ориентиров стабильности социума, как справедливость и воздержанность: «Такою мне представляется цель, которую надо видеть перед собой в течение всей жизни, и ради нее не щадить сил – ни своих, ни своего города, – чтобы справедливость и воздержанность стали спутницами каждого, кто ищет счастья; да, так надо поступать, а не давать волю необузданным желаниям, не торопиться их утолять, потому что это нескончаемое зло, это значит вести жизнь разбойника» [9 - Платон. Горгий // Сочинения в 3-х тт. Под общ. ред. А. Ф. Лосева и В. Ф. Асмуса. Пер. с древнегреч. Т. 1. М.: Мысль, 1968. С. 340–341.].
   Диоген к основным координатам стабильности в социальном пространстве присовокупил порядок и закон: «Порядок в государстве бывает троякого рода. Во-первых, если законы хороши, мы говорим, что царит порядок. Во-вторых, если граждане подчиняются тем законам, какие есть, мы тоже говорим, что царит порядок. В-третьих, если и без законов государственная жизнь идет хорошо, следуя нравам и обычаям, это мы тоже называем порядком. Таким образом, для порядка первое – это когда законы хороши; второе – когда существующим законам подчиняются; третье – когда государственная жизнь следует добрым нравам и обычаям». При этом хаос и непорядок в логике Диогена рассматривались как факторы дестабилизации социальной ситуации: «Непорядок в государстве бывает троякого рода. Во-первых, если законы и о гражданах, и о чужеземцах дурны. Во-вторых, если существующим законам не подчиняются. В-третьих, если законов вовсе нет. Таким образом, для непорядка первое – это когда законы дурны; второе – когда существующим законам не подчиняются; третье – когда законов вовсе нет» [10 - Диоген Лаэртский. О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов / АН СССР, Ин-т философии; Общ. ред. и вступ. ст. А. Ф. Лосева. М.: Мысль, 1979. С. 179.].
   В эпоху Просвещения в представлениях о стабильности появляются координаты справедливости и несправедливости. Например, Гельвеций трактовал справедливость и закон как важные условия стабильности в социальном пространстве: «Справедливость предполагает установленные законы. Соблюдение справедливости предполагает наличие равных сил между гражданами. Взаимный и благотворный страх заставляет людей быть справедливыми друг к другу. Если страх этот перестает быть взаимным, то справедливость станет достойной наградой добродетели, но это значит, что законодательство народа содержит в себе известные недостатки. Совершенство законодательства предполагает, что человек вынужден быть справедливым» [11 - Гельвеций. Сочинения в 2-х тт. Т. 2 / Сост. и общ. ред. Х. Н. Момджяна. М.: Мысль, 1974. С. 198.].
   Для проведения в жизнь принципов и законов справедливости в качестве важнейшей координаты стабильности в социальном пространстве утверждается значение силы. Еще Платон считал силу наряду со справедливостью важнейшим фактором стабильности: «…из двух зол большее, по нашему суждению, чинить несправедливость, а меньшее – терпеть. Что же нужно человеку для надежной защиты против обоих, так чтобы и не чинить несправедливость, и не терпеть ее? Сила ему нужна или добрая воля? Я спрашиваю: если человек не желает подвергаться несправедливости, этого достаточно, или же нужна сила, чтобы избегнуть несправедливости? – Ясно, нужна сила» [12 - Платон. Указ. соч. С. 343.]. Философия Просвещения также, обращаясь к проблематике соотношения силы и справедливости, отдает приоритет такой категории, как «сила», что определенно сформулировано в трудах Гельвеция: «Нашествие гуннов, готов, вандалов, свевов, римлян, завоевания испанцев и португальцев в обеих Индиях, наконец, наши крестовые походы – все это доказывает, что в своих начинаниях народы считались только с силой, а не со справедливостью» [13 - Гельвеций. Сочинения в 2-х тт. Т. 2 / Сост. и общ. ред. Х. Н. Момджяна. М.: Мысль, 1974. С. 200–201.]. У Гельвеция основными факторами стабильности выступают сила и закон: «На что мог бы жаловаться какой-нибудь дикарь, живущий на изобилующем дичью участке, с которого его хотел бы изгнать более сильный дикарь, до того, как общественный интерес объявил право первого захвата священным законом? – Какое ты имеешь право, – сказал бы первый дикарь, – изгнать меня с этого участка? – На каком основании, – ответил бы ему второй, – ты владеешь им? – Случай, – ответил бы слабый, – привел меня сюда; этот участок принадлежит мне потому, что я живу на нем, и потому, что земля принадлежит первому, занявшему ее. Что это за право первого захвата? – ответил бы более сильный. – Если бы случай привел тебя первым в это место, то тот же самый случай дал мне силу, необходимую для того, чтобы изгнать тебя отсюда… Все в природе говорит тебе, что слабый есть добыча сильного. Сила – это дар богов. Благодаря ей я владею всем тем, что я могу похитить. Небо, вооружив меня этими мускулистыми руками, возвестило тебе свою волю. Убирайся отсюда, уступи силе или сражайся…» [14 - Гельвеций. Сочинения в 2-х тт. Т. 2 / Сост. и общ. ред. Х. Н. Момджяна. М.: Мысль, 1974. С. 197–198.].
   Проблемы стабильности социального пространства нашли свое отражение не только в европейской философии, но также в философии Древнего Китая. Великий китайский мыслитель Лао Цзы в своем труде «Дао Дэ Цзин» рассматривал покой, постоянство, ясность и справедливость как основные координаты стабильности социального пространства: «Нужно сделать [свое сердце] предельно беспристрастным, твердо сохранять покой, и тогда все вещи будут изменяться сами собой, а нам останется лишь созерцать их возвращение. [В мире] – большое разнообразие вещей, но [все они] возвращаются к своему началу. Возвращение к началу называется покоем, а покой называется возвращением к сущности. Возвращение к сущности называется постоянством. Знание постоянства называется [достижением] ясности, а незнание постоянства приводит к беспорядку и [в результате] к злу. Знающий постоянство становится совершенным; тот, кто достиг совершенства, становится справедливым; тот, кто обрел справедливость, становится государем. Тот, кто становится государем, следует небу. Тот, кто следует небу, следует дао. Тот, кто следует дао, вечен, и до конца жизни такой государь не будет подвергаться опасности» [15 - Древнекитайская философия: Собрание текстов в 2-х тт. Т. 1. М.: Мысль, 1972. С. 119.].
   В одном из крупнейших древнекитайских философских трактатов «Гуань-цзы» ритуал, порядок и спокойствие указываются как базовые координаты социальной стабильности: «Ритуал в обществе есть проявление дао. Долг есть то, благодаря чему все люди действуют в соответствии со своим положением. Ритуал есть правила этикета, выработанные в соответствии с отношением людей и их чувством долга. Поэтому ритуал означает определенный порядок, а определенный порядок выражает смысл долга. Таким образом, ритуал происходит от чувства долга, чувство долга от существующего порядка, а основой существующего порядка служит дао» [16 - Древнекитайская философия: Собрание текстов в 2-х тт. Т. 2. М.: Мысль, 1972. С. 29–30.].
   В составленном в начале нашей эры классическом конфуцианском трактате «Ли Цзи» в качестве координат стабильности социального пространства, наряду с ритуалом, рассматриваются закон и забота о народе: «…Судьба человека зависит от [правильного отношения] к небу, судьба государства зависит от [правильного соблюдения] ритуала. Когда государь высоко чтит ритуал и ценит талантливых людей, он правит [Поднебесной], как совершенный ванн; когда государь высоко чтит законы и любит народ, он правит [Поднебесной], как гегемон; если же государь алчен и лжив, ему грозит опасность; если он коварен, плетет интриги и замышляет козни, он неизбежно погибнет. …Смута порождается неправильным следованием дао, мир и спокойствие возникают, когда это дао полностью [соблюдается]». Также в трактате указывается, что «…тот, кто управляет народом, должен ясно указать ему принципы поведения, а если это указание будет неясным, в Поднебесной воцарится хаос. Ритуал как раз является таким указателем [поведения]; когда нарушают ритуал, наступают мрачные времена…» [17 - Там же.].
   В древнекитайском трактате «Книга Правителя области Шан» (Шан Цзюнь Шу) основой стабильности считается прежде всего порядок: «Если порядок в государстве строится на суждениях семьи, [оно] достигнет владычества [в Поднебесной]; если порядок в государстве покоится на суждениях чиновников, оно будет могущественным; если порядок в государстве покоится только на суждениях правителя, оно ослабеет. … Надлежит сократить количество наказаний и ввести [систему] взаимной ответственности» [18 - Древнекитайская философия: Собрание текстов в 2-х тт. Т. 2. М.: Мысль, 1972. С. 218.].
   Стабильность в древнекитайской философии также показана в координатах умеренности и разумной сдержанности, которые предполагают «золотую середину» во всем. Мэн Цзы: «Когда в стране существует Дао, лошади унавоживают землю; когда в стране отсутствует Дао, боевые кони пасутся на полях. Нет большего несчастья, чем незнание границы своей страсти, и нет большей опасности, чем стремление к приобретению [богатств]. Поэтому, кто умеет удовлетворяться, всегда доволен [своей жизнью]» [19 - Древнекитайская философия: Собрание текстов в 2-х тт. Т. 1. М.: Мысль, 1972. С. 128.]. Следующий шаг делает Чжуан Цзы: «Такой принцип, как «золотая середина», представляет собой наивысший принцип. Люди [уже давно не обладают] им» [20 - Там же С. 153]. Таким образом, исследование проблемы стабильности в социальном пространстве имеет весьма глубокие корни. Древнекитайская и античная философии рассмотрение указанной проблемы связывали с самосохранением общества, его устойчивостью, равновесием и упорядоченностью общественных отношений на основе умеренности, выступая против крайностей богатства и бедности, во главе с мудрым правителем, руководствующимся в своем правлении справедливыми законами. Помимо этого, в качестве координат стабильности социального пространства рассматривалась защита прав и свобод граждан, воспитание чувства ответственности за судьбу своей страны.
   В Средние века представление о стабильности социального пространства обусловливалось подчинением общества религиозным законам. Поиску наиболее эффективных средств и методов достижения социального порядка и стабильности были посвящены труды Н. Макиавелли, который считал законодательство важным фактором поддержания единства и стабильности общества. С созданием эффективной законодательной базы, отвечающей интересам большинства населения, связывали проблему стабильности Ш. Монтескье, И. Кант и др. Важным этапом изучения проблемы стабильности социального пространства стал XIX век, когда бурное развитие капиталистических отношений привело к различного рода социальным потрясениям. Образ стабильного развивающегося общества пронизывает эволюционизм О. Конта, Г. Спенсера, Э. Дюркгейма, диалектическую теорию Г. Гегеля и К. Маркса. Сбалансированность и гармония содержания деятельности социальных институтов и интересов людей, высокий уровень интеллектуального развития отдельных индивидов и общества в целом, необходимость динамического равновесия между производительными силами и производственными отношениями рассматривались в качестве основных координат стабильности.
   Над вопросом о социальном пространстве размышляли, Р. Декарт, Т. Гоббс, Г. Лейбниц, Ф. Ратцель, Г. Зиммель, Э. Дюркгейм, Р. Парк, Э. Богардус, Л. фон Визе, Е. Спекторский, П. Сорокин и др. По мысли П. Сорокина, «социальное пространство есть некая вселенная, состоящая из народонаселения Земли. Там, где нет человеческих особей или же живет всего лишь один человек, там нет социального пространства (или вселенной), поскольку одна особь не может иметь в мире никакого отношения к другим. Он может находиться только в геометрическом, но не социальном пространстве. Соответственно, определить положение человека или какого-либо социального явления в социальном пространстве означает определить его (их) отношение к другим людям и другим социальным явлениям, взятым за такие «точки отсчета» [21 - Сорокин П. Человек, цивилизация, общество. М.: Политиздат, 1992. С. 298.].
   В XX и начале XXI века проблема стабильности в социальном пространстве нашла свое отражение в работах зарубежных исследователей: Т. Парсонса, П. А. Сорокина, К. Дойтча, Д. Сингера, Ф. Фукуямы, Д. Хелда, Э. Гидденса, Н. Лумана, Н. Смелзера, П. Штомпки и др. Стабильное состояние трактуется как сложное качество социальной системы, включающее в себя надежность, устойчивость, динамизм и сбалансированность интересов всех ее составных частей, их взаимозависимость, интеграцию, адаптацию и дифференциацию. В качестве критериев и факторов социальной стабильности указываются социальный порядок, превалирование социальной помощи над социальной мобилизацией, высокие темпы экономического развития, равномерное распределение доходов, наличие социального контроля. Однако понятие «социальная стабильность» еще не устоялось в современном обществознании. Так, академик Т. И. Заславская понимает стабильность в социальном пространстве как воспроизводство сложившихся отношений, определенного уровня жизни и т. д. [22 - Россия, которую мы обретаем: Исследования Новосибирской экономико-социологической школы / Отв. ред. Т. И. Заславская, З. И. Калугина. Новосибирск, 2003. С. 100, 447.]. Ю. Г. Волков, вслед за А. Туреном и Д. Хомансом, говорит о стабильности и предсказуемости (по А. Маслоу, «защищенности») как об одной из фундаментальных человеческих потребностей. Для установления координат стабильности в социальном пространстве он вводит понятие «безопасность», т. е. «состояние, при котором поддерживаются факторы, сохраняющие стабильность и позитивную направленность развития социально-экономической системы» [23 - Волков Ю. Г., Мостовая И. В. Социология / Под ред. проф. В. И. Добренькова. М.: Гардарика, 1998. С. 203, 293.]. Термин «стабильный» нередко определяется как «устойчивый, неизменяющийся, прочно утвердившийся» [24 - См.: Краткий политический словарь (Изд. 3-е, доп. и переработ.). М.: Политиздат, 1971. С. 245.], а стабильность, тем самым, трактуется в координатах неизменности.
   П. Бергер и Т. Лукман определяли стабильность как внутреннюю потребность человека. Перед лицом хаоса и ненадежности социальной реальности конструируются общества, в интеграции институциональных процессов рождаются «символические универсумы», осмысливающие и дающие определение реальности [25 - См.: Бергер Л., Лукман Т. Социальное конструирование реальности. М., 1995. С. 89, 158, 169.]. «Символический универсум» сам является воплощением стабильности. Л. А. Баев и Н. Н. Моисеев определяют стабильность как неизменность определенных макропараметров (управляющих параметров) системы в русле теории самоорганизации, выводя при этом понятие устойчивости как противоречивого взаимодействия стабильности и новационных тенденций (поиска новых энергий и их рационального использования).
   В работах П. Бергера и Т. Лукмана, Т. И. Заславской, Ю. Г. Волкова, С. Г. Кирдиной социальное пространство представлено как нечто неизменное, обладающее неизменяющимся ядром (осью стабильности). Стабильное социальное пространство развивается эволюционно, последовательно именно потому, что некоторые параметры остаются неизменными. Эти неизменные параметры являются осью стабильности. Таким образом, стабильное социальное пространство обладает высокой степенью внешней и внутренней адаптации при неизменяющемся институциональном ядре. В этой связи исследователи выделяют универсальные свойства стабильного социального пространства – сохранение функциональных связей, локализация и мирное разрешение конфликтов между социальными группами, гомеостазис (равновесие), гашение антисистемных импульсов и т. п. [26 - См.: Селезнева И. Г. Социальная политика в системе стабилизации общественных отношений: Автореф. дисс. канд. социолог. наук. Волгоград, 2007.].
   Предлагаемые в политологии интерпретации термина «стабильность» (от лат. stabilis – устойчивый, постоянный) означают упрочение, приведение в постоянное устойчивое состояние или поддержание этого состояния, например обеспечение постоянства каких-либо процессов [27 - См.: Общая и прикладная политология / Под общ. ред. В. И. Жукова, Б. И. Краснова. М.: МГСУ; Изд-во «Союз», 1997. С. 522.]. Таким образом, в научной литературе термин «стабильность» связывается с динамикой изменений и неизбежностью перемен при достаточно высокой степени их упорядоченности. «Динамическая устойчивость» социального процесса служит для различных государств некой эталонной моделью, дающей возможность эффективно преодолевать кризисы развития и решать актуальные социальные проблемы. В связи с этим большую популярность среди теорий социальной динамики получила в настоящее время концепция так называемого «устойчивого развития» (Sustainable development), успехи в реализации которой демонстрируют развитые страны Европы и Северной Америки [28 - См.: Селезнева И. Г. Указ. соч.]. Так, на всемирной встрече на высшем уровне по устойчивому развитию, состоявшейся в Йоханнесбурге (ЮАР) 26 августа – 4 сентября 2002 г., была согласована Йоханнесбургская декларация по устойчивому развитию. Эта встреча подтвердила, что устойчивое развитие является одним из центральных вопросов международной повестки и открывает путь для принятия практических, устойчивых мер, необходимых для решения ряда актуальных мировых проблем. В рамках этой встречи была расширена и усилена концепция устойчивого развития, особенно в отношении взаимосвязей между экономическим и социальным развитием и охраной природных ресурсов [29 - См.: Основные факты об Организации Объединенных Наций. М.: Весь мир, 2005. С. 271.].
   Первым шагом на пути устойчивого развития стала встреча на высшем уровне «Планета Земля» в 1992 году, на которой была выработана повестка дня на XXI век. В повестке дня на XXI век правительства наметили подробный план действий, способный унести мир от его современной модели экономического развития к мерам, обеспечивающим охрану и возобновление ресурсов окружающей среды, от которых зависят экономический рост и стабильное развитие. Эти направления включают защиту атмосферы; борьбу с обезлесением, деградацией почвы и опустыниванием; предотвращение загрязнения воздуха и воды; прекращение истощения рыбных запасов; содействие безопасной утилизации токсичных отходов. Повестка дня на XXI век также рассматривает аспекты развития, создающие напряжение для окружающей среды, в том числе бедность и внешняя задолженность в развивающихся странах; неустойчивая структура производства и потребления; демографический стресс; несимметричная структура международной экономики.
   Условия стабильности в ряде исследований представляются спонтанно возникающими независимо от воли людей [30 - См.: Кирдина С. Г. Институциональные матрицы и развитие России. М., 2000. С. 11.]. Среди социальных потребностей, обусловливающих социальную ценность стабильности, можно назвать потребность в «защите от ужаса» ненадежной социальной реальности, которая способствует формированию стереотипного поведения («хабитулизация» у П. Бергера и Т. Лукмана), а также потребность во всеобъемлющем смысловом мире, безопасном для субъекта. Эти потребности становятся главным условием формирования стабильного «символического универсума» [31 - См.: Бергер Л., Лукман Т. Социальное конструирование реальности. М., 1995. С. 92, 169.]. Спонтанные защитные реакции социальных субъектов конструируют определенные общественные отношения и социальные практики, которые, будучи оформлены и поддержаны государством, становятся основой стабильности в социальном пространстве [32 - Волков Ю. Г., Мостовая И. В. Социология / Под ред. проф. В. И. Добренькова. М.: Гардарики, 1998. С. 293–295.]. Традиционно одним из базовых условий стабильности и одновременно ее производной считается и социальная справедливость.
   В современной научной литературе исследуют различные типы, особенности и характеристики социальной стабильности: политическую, социально-экономическую, социально-психологическую и др. В частности, политическая стабильность трактуется как снижение социальной напряженности в обществе и достижение на основе компромисса интересов разных социальных групп национального согласия по вопросам выбора пути развития страны. Социально-экономическую стабильность связывают прежде всего с устойчивым состоянием социальной системы общества, позволяющим ей функционировать и развиваться, своевременно заменяя устаревшие экономические и социальные формы новыми, отвечающими изменившимся общественным потребностям, переменам во внутреннем и внешнем положении страны. Векторы социально-психологической стабильности ориентированы на такое направление развития общества, которое характеризуется прогрессивными изменениями отдельных социальных сообществ, групп и индивидов, непротиворечивостью межгрупповых взаимодействий, переходом от менее совершенного состояния к более совершенному, причем источником этого прогресса выступают человеческие потребности, мотивы и интересы, их удовлетворение.
   Научные исследования феномена стабильности в социальном пространстве во многом основываются на социальных представлениях о стабильности, которые предстают как особая форма социального знания, возникающая в результате соотнесения индивидуального и коллективного сознания с реальностью. В связи с этим, обращаясь к результатам ассоциативного эксперимента и транссимволического анализа стабильности, проведенных Л. А. Паутовой в рамках комплексного исследования социального представления о стабильности (2004 г.) с привлечением в качестве респондентов омских студентов и использованием данных ФОМ, можно увидеть, что наиболее частотными являются следующие ассоциации: во-первых, порядок (6,4 % ассоциаций, 10,6 % когнитивных символов), во-вторых, близкие понятия – равновесие, постоянство, покой, неизменность (все эти слова и их синонимы составили 14,9 % всех ассоциаций, 20 % когнитивных символов). Такой важный признак стабильности, как способность возвращаться в состояние равновесия в случае вынужденных отклонений, занимает меньшее место в ассоциациях (4,9 % ассоциаций). Еще меньшее внимание респондентов привлекают динамические, координирующие и управленческие свойства стабильности (2,8, 2, 4,16 % ассоциаций). Очевидно, что для респондентов стабильность – это прежде всего равновесный порядок, неизменность, покой [33 - См.: Паутова Л. А. Комплексный подход к исследованию социального представления о стабильности // Социология. 2004. № 19. С. 44–45.].
   Анализ ассоциаций позволяет предположить, что большое значение при формировании представления о стабильности имеет чувственный образ устойчивости (А. Н. Леонтьев) или так называемое базисное знание (А. Шюц). Так, мы ощущаем устойчивость/неустойчивость положения автомобиля, обуви на высоких каблуках, роликовых коньков, мебели и т. п., ясно отличая стабильное состояние от нестабильного.
   Содержательное наполнение когнитивного уровня осуществляется через категоризацию и последующие символизацию и метафоризацию стабильности. Рассматривая символы стабильности, которые характеризуют ее координаты в социальном пространстве, Л. А. Паутова выделяет основные три группы:
   1. Символы, характеризующие «стабильность» как социальное явление. В эту группу отнесены ассоциации, которые связывают стабильность с определенным социальным аспектом – социальным взаимодействием (3,2 % ассоциаций): общество, сплоченность, верность, люди, дружба и др.; семьей (3,6 %): семья, дом, муж, мужчина, родители, мама, дети; политикой (8,1 %): государство, страна, законность, политика и т. д. Эти показатели говорят о том, что представление о стабильности является социально актуализированным.
   2. Символы, ассоциирующие стабильность с явлениями природы и предметами (4,5 %): камень, железо, море, вода, свет, солнце, чугун, сталь, дуб, стена, кирпич.
   3. Научные символы (2,2 %): константность, инвариантность, континуум, минимум отклонений и др. [34 - См.: Паутова Л. А. Указ. соч. С. 48–49.].
   Стабильность в общественно-политической мысли XX века на различных этапах рассматривалась в координатах статичности (британский историк А. Тэйлор) и перемен, т. е. статичности, понимаемой как антипод перемен, а также ревизионизма. Определение стабильности как типа движения позволяет рассмотреть ее в соотношении с безопасностью. Если безопасность подразумевает искомое состояние системы, то стабильность – это тип смены ее реальных состояний, которые могут характеризоваться большей или меньшей безопасностью. Согласно другой интерпретации безопасность воплощает отсутствие угроз для выживания, а стабильность – способность компенсировать такие угрозы в случае их возникновения за счет внутренних адаптационных возможностей системы. Третий вариант трактовки соотношения стабильности и безопасности исходит из того, что стабильность – это равномерно отклоняющийся тип движения, средней линией которого можно считать отсутствие угрозы выживанию системы, с которым и отождествляется безопасность. Если обратиться к различным интерпретациям стабильности (от К. Дойтча и Дж. Д. Сингера до К. Уольтца), необходимо отметить, что все они тяготеют к «прикладному» видению стабильности – к ее пониманию как условия безопасности.
   В той мере, в какой цель безопасности – выживание системы, она сближается со стабильностью, воплощающей наиболее оптимальный для обеспечения этой выживаемости тип движения. Допустимо полагать, что смысл безопасности состоит в обеспечении стабильности. С оговорками можно сформулировать и обратное: стабильность представляет собой вид саморегулирующегося (самокомпенсирующегося) движения, оптимального с точки зрения выживания системы. Значит, безопасность системы может считаться если не целью, то полюсом тяготения стабильности [35 - См.: Богатуров А. Д. Великие державы на Тихом океане. История и теория международных отношений в Восточной Азии после Второй мировой войны (1945–1995). М.: Конверт – МОНФ, 1997.].
   Изучение стабильности в координатах безопасности развивалось в русле историко-дипломатического подхода к стабильности, в рамках которого основное внимание уделялось государству как субъекту стабильности социального пространства. В XIX веке и первой половине XX века со стабильностью связывалось представление об идеальной системе международных отношений, в которой основной целью считалось сохранение статус-кво, а главным условием ее реализации – сохранение силового равновесия.
   Понятие стабильности в контексте историко-дипломатического подхода реализуется в терминах «баланса сил» и «силового равновесия». «Balance of power» (в переводе на русский язык «равновесие силы», или «силовое равновесие») было одним из ключевых понятий дипломатии Клемента Меттерниха, а в определенный период и Отто фон Бисмарка. Г. Киссинджер в своих поздних работах проводит грань между понятиями «balance of power» (силовое равновесие) и «balance of forces» (что буквально соответствует русскому «баланс сил», «соотношение сил»). Он применяет первое к истории до 1918 года, а второе – например, к нынешней ситуации неустоявшихся соотношений влияния между Германией и ее европейскими соседями [36 - См.: Kissinger H. Russian and American Interests аfter the Cold War // Rethinking Russia’s National Interests / Ed. by Stephen Sestanovich. Washington: Center for Strategic and International Studies, 1994. P. 1, 3.]. В таком же смысле пользуется термином «balance of forces» Пол Кеннеди, один из наиболее ярких современных исследователей международных отношений. Аналогичная трактовка в работе о теории «циклов силы» и понятиях абсолютной и относительной мощи великих держав принадлежит политологу Чарльзу Дорану [37 - См.: Kennedy P. The Rise and Fall of Great Powers. New York: Random House, 1988. P. 534; Doran Ch. Quo vadis? The United States’ Cycle of Power and Its Role in a Transforming World // Building a New Global Order. Emerging trends in International Security / Ed. by D. Dewitt, D. Haglund, J. Kirton. Toronto; Oxford; New York: Oxford University Press, 1993. P. 17.].
   Современный американский специалист в области военно-исторических и политических исследований Марк Трахтенберг подчеркивает, что сращивание значений «стабильность» и «безопасность» было инициировано появлением военно-политической доктрины «стратегической стабильности» [38 - См.: Trachtenberg M. History and Strategy. Princeton: Princeton University Press, 1991. P. 17–25.] (известная также под названием доктрины «взаимно гарантированного уничтожения»), которая была разработана во второй половине 1950-х годов в Лос-Анджелесе, а при президенте Дж. Кеннеди стала теоретической основой американской политики. Ее смысл состоял в признании достигнутого потенциала ядерных арсеналов США и СССР достаточным для уничтожения друг друга независимо от того, с чьей стороны будет исходить первый удар. В данном контексте слово «стабильность», понимаемое в военно-стратегическом ключе, стало восприниматься почти как синонимичное термину «безопасность». Начало этому в 1960-е годы прямо или косвенно положили ученые, причастные к формулированию и популяризации доктрины, – Альберт Уолстеттер, Бернард Броди, Фред Хофман, Томас Шеллинг и др. [39 - См.: Schelling Th., Halperin M. Strategy and Arms Control. New York, 1961; Arms Control, Disarmament and National Security / Ed. by Donald Brennan. New York, 1961.]. Однако динамика международной ситуации актуализировала новые грани стабильности. В связи с этим в рамках развития получило рассмотрение стабильности в координатах порядка, которое нашло свое отражение в концепции «международного порядка». В соответствии с идеями американского исследователя Линна Миллера, главным признаком порядка является присутствие в мировой системе некоего основополагающего принципа, которым руководствовались бы все государства, при этом он делал акцент на динамическом компоненте международных отношений, необходимости присутствия в них наряду с консервирующими, упорядочивающими устремлениями одновременно также и инициирующих импульсов, противоречий и конфликтов (А. Д. Богатуров).
   Наряду с историко-дипломатическим подходом получил развитие системный подход к стабильности в социальном пространстве, в рамках которого стабильность рассматривается как состояние системы и как тип движения системы. Системный подход к исследованию стабильности в социальном пространстве исходит из того, что любая система представляет собой сложнейшее в структурном отношении образование, которое может быть по-разному структурировано. Так, Н. Луман формулирует свойства системы, которые оказывают влияние на стабильность социального пространства: 1) комплексность системы; 2) контингентность и относительная невероятность структур системы; 3) потребность в специфической дестабилизации (правительство, сменяемое на выборах); 4) чувствительность к информации; 5) частота или скорость структурных изменений [40 - См.: Луман Н. Социальные системы. Очерк общей теории. СПб.: Наука, 2007. С. 459.]. Механизмы стабильности социального пространства целесообразно рассмотреть в аспекте аутопоэзиса – воспроизводства (самопорождения) системой своих компонентов с целью сохранения своей самотождественности), опираясь на концепцию Н. Лумана. Аутопоэзис является условием для того, чтобы структура могла либо изменяться, либо нет. Благодаря аутопоэзису создаются такие условия, что объект не может изменить свое положение во времени (а может изменить себя либо другой объект). В любом случае объект остается во власти времени и поэтому должен, начиная с определенной степени комплексности, поддерживать себя посредством «аутопоэзиса» [41 - См.: Луман Н. Социальные системы. Очерк общей теории. – СПб.: Наука, 2007. С. 458–459.]. Важным элементом стабильности в социальном пространстве является возможность самоизменения и самоприспособления системы к окружающему миру, устраняющая внутрисистемные трудности, возникающие из неравновесия в соотношениях элементов, т. е. из редукции внутрисистемной комплексности (которая может возникнуть в результате приспособления к окружающему миру). «Любое изменение структуры, приспосабливающее ее к окружающему миру или нет, есть самоизменение в социальных системах; оно возможно лишь через коммуникацию… Однако оно [изменение структуры] требует таких ситуаций в системе, в которых видно, понятно и убедительно, что ожидания меняются» [42 - См.: Луман Н. Социальные системы. Очерк общей теории. – СПб.: Наука, 2007. С. 462.].
   Исследования показывают, что абсолютная стабильность социальной системы практически невозможна. Она предполагает не только полную неподвижность самой системы и составляющих ее элементов, но и их изоляцию от всяких внешних воздействий. Поэтому, обращаясь к реальным ситуациям, можно говорить лишь о системах с высокой степенью стабильности. Однако чрезмерно высокая степень стабильности предполагает жесткую сопротивляемость изменениям – как вне, так и внутри системы. Оборотная сторона этой качественной характеристики – ослабленная способность адаптироваться к меняющимся условиям существования, что в конечном итоге ведет к гибели.
   Внушает оптимизм жизнеспособность динамических систем, в которых степень стабильности, обеспечивая самосохранение, не является непреодолимым препятствием для назревших изменений. Стабильность в динамических системах покоится на совокупности неустойчивых равновесий между системообразующими и системоизменяющими процессами. Неустойчивое равновесие существует также между элементами (подсистемами) самой системы, различающимися как по удельному весу, так и по выполняемой роли. При отсутствии сильных интегрирующих импульсов системы разрушаются, а при наличии – возникает новое равновесие, покоящееся на изменившемся соотношении элементов [43 - См.: Галкин А. А. Общественные изменения и проблемы стабильности сквозь призму культуры мира// http://www.politobraz.ru/eksperti/ekspert/].
   С точки зрения системного подхода к проблеме стабильности представляются весьма интересными идеи одного из основоположников структурного функционализма Т. Парсонса, который разработал формализованную модель системы действия, включающую культурную, социальную, личностную и органическую подсистемы. Подсистема культуры выполняет функцию поддержания образца; социальная подсистема – интеграции личности; подсистема личности – достижения цели; поведенческий организм – адаптации к органической среде. Размышления о стабильности общества при любом его структурировании приводят к исследованию динамических характеристик структур, их взаимодействия друг с другом, соответствия между собой для поддержания органической целостности общественного организма. В концепции Т. Парсонса важную роль играет исследование процесса адаптационных возможностей для лучшей реализации определенных функций, для приспособления к воздействию окружающей среды [44 - См.: Парсонс Т. Понятие общества: компоненты и их взаимоотношения // THESIS. Теория и история экономических и социальных институтов и систем. Альманах. 1993. Весна. С. 92–95.].
   Во взаимосвязанном мире трудно выделить абсолютно замкнутые системы, или диаду «система – внешняя среда». В этом контексте можно рассуждать о системах – метасистемах, при этом, однако, вполне обоснованно выделяется система «общество – окружающая природная среда», или «человек – природа». Ее можно отнести к вышеперечисленным типам: система – внешняя среда, система – метасистема.
   В структуре социального пространства как системы можно выделить экономическую, социальную, политическую и духовно-идеологическую подсистемы. Так, французский социолог П. Бурдье определяет аналогичные структуры экономическим, социальным, политическим, символическим пространствами. По его мнению, объективные структуры воздействуют на формирование символических представлений, а, в свою очередь, модели восприятия структурируют социальную реальность. Социальное пространство П. Бурдье состоит из подпространств или полей (экономическое, интеллектуальное и т. п.), детерминированных «неравномерным распределением отдельных видов капитала» [45 - Бурдье П. Социология политики. М., 1993. С. 40.]. Социальное пространство отражает условные границы, в пределах которых развертывается жизнедеятельность территориального сообщества. Каждый человек по-разному включается в это пространство, прилагает различные усилия по его упорядочению и использованию с целью достижения желаемого результата деятельности.
   Изучение проблемы стабильности социального пространства порождает интерес к категории «социальное время» как координате стабильности социального пространства, которая фиксирует устойчивость социальных форм как их воспроизводимость. Социальное пространство, по мысли К. Леви-Строса, представляет движение человеческого бытия в виде определенной координации действий людей и предметных условий, средств и результатов их жизненного процесса. Оно объединяет социальные явления, социальные структуры, взаимодействия, коммуникации в различных временных и пространственных условиях: «Пространство и время являются теми двумя системами отсчета, которые позволяют рассматривать социальные отношения – в их совокупности или в отдельности. Эти измерения в пространстве и во времени не смешиваются с измерениями, используемыми другими науками. Они заключаются в «социальном» пространстве и «социальном» времени; это значит, что они обладают лишь свойствами заполняющих их социальных явлений» [46 - Леви-Строс К. Структурная антропология. М.: Наука, 1983. С. 257.].
   Определяя границы социального пространства, К. Леви-Строс также отмечал: «Общество состоит из общающихся друг с другом индивидов и групп. При этом коммуникация не ограничивается пределами общества, речь идет не о строгих пределах, а о порогах, отмеченных ослаблением или искажением коммуникации, где она, не исчезая полностью, достигает минимального уровня» [47 - Леви-Строс К. Указ. соч. С. 2.]. Эффективность коммуникации в социальном пространстве во многом зависит от координации действий говорящего и слушающего. С точки зрения Ю. Хабермаса, коммуникативные роли участников коммуникации обретают эффективность в плане координации действий. «По-видимому, комплементарные социальные отношения, управляемые авторитетом – с одной стороны, и симметричные социальные отношения, с другой, определяют два различных типа интеракции, которые могут воплощать в себе ту самую перспективную структуру, а именно… взаимонаправленность перспектив действия…» [48 - Хабермас Ю. Моральное сознание и коммуникативное действие. СПб.: Наука, 2006. С. 221.].
   Изучение проблем ситуационности стабильности в социальном пространстве во многом опирается на психологические трактовки социального пространства, которые выступают как развитие и обобщение идей отечественных психологов об особенностях межличностных взаимодействий и отношений (Б. Г. Ананьев, В. М. Бехтерев, А. Н. Леонтьев, Б. Ф. Ломов, В. Н. Мясищев и др.) и ряда психологических концепций о строении и напряженности персональных пространств (Адлер, Юнг, Шибутани и др.).
   Определение координат стабильности психологи связывают с особенностями социального пространства, среди которых можно выделить следующие:
   а) относительная независимость от физического пространства социального бытия и движения субъекта – как результат особого свойства межсубъектных взаимодействий: даже будучи неподвижными в физическом смысле, и субъекты, и объекты могут иметь потенциал движения или реально перемещаться в пространстве социально-экономическом (изменения экономического статуса, приобретение собственности и т. д.). Без изменения физических и пространственных координат социальный субъект продолжает формироваться как личность, участвует в процессах категоризации, идентификации и т. д.;
   б) закономерности субъект-субъектных взаимодействий, действующие в социальном пространстве, исследование которых открывает собственно психологические основания социальной стабильности. В этом аспекте приобретает стратегическую важность идея о «необходимости принятия во внимание субъективной природы социального влияния». Иначе говоря, необходимо учитывать, что индивиды создают свою собственную интерпретацию ситуации стабильности (или стабильности ситуации) в обществе, свою трактовку параметров стабильности. Эти субъективные интерпретации играют роль контекстуального обусловливания их предметно-практической деятельности по конструированию стабильности. В таком направлении специфику социального пространства помогает прояснить исходное положение концепции К. Левина: «Поведение представляет собой функцию личности и ситуации (или, выражаясь его же языком, функцию «жизненного пространства», включающего в себя как самого индивида, так и существующее в его психике представление об окружающей среде») [49 - См.: Росс Л., Нисбетт Р. Человек и ситуация. Уроки социальной психологии / Пер. с англ. В. В. Румынского; Под ред. Е. Н. Емельянова, В. С. Магуна. М.: Аспект Пресс, 2000. С. 42–43.]. Эффективным стимулом для достижения или изменения ситуации стабильности является социальное влияние информационной референтной группы. Важную роль играют «канальные факторы», которые раскрывают основания и механизмы влияния тех или иных ситуационных факторов. Результативность деятельности по укреплению социальной стабильности предусматривает учет детерминант социального поведения, «эффективных каналов в форме ситуационного давления «на входе» или в форме ясно выраженных намерений и планов «на выходе» [50 - См.: Росс Л., Нисбетт Р. Указ. соч. С. 46.];
   в) социальное пространство, по определению, образуется как (реальное и виртуальное) множество составляющих его элементов: субъектов, их объединений (разного рода и уровня общностей – сообществ и групп, социальных институтов и организаций) и движений, которые существуют как допустимые (разрешенные) в данное социальное время (эпоху, период). В этом множестве вместе с системой межличностных взаимодействий и мер на этих элементах (определяющих области их существования, движения, развития, их структуру и состав) возникает та или иная метрика данного социального пространства [51 - См.: Забродин Ю. М. Категория социального пространства в изучении менталитета // Ментальность российской провинции: Сборник материалов IV Всероссийской конференции по исторической психологии российского сознания. 1–2 июля 2004 г. Самара: Изд-во СГПУ (факультет психологии), 2005. С. 226–228.].
   Социальное пространство выступает одной из самых фундаментальных основ общества и в рамках ситуационного анализа может характеризоваться следующими параметрами: размеры (размещение в пределах некоторых границ); устойчивость (способность сохранять свою идентичность под воздействием различных факторов); плотность (наличие различных социальных форм на единице величины); цивилизованность (соответствие социальных форм пространства достижениям цивилизации); потенциал (возможности и ресурсы для реализации целей жизнедеятельности людей); структура (формы взаимосвязи жизненных форм); функции (воздействия социального пространства на людей, общество, природу) [52 - См.: Ситуационный анализ или анатомия кейс-метода / Под ред. д-ра социологических наук, профессора Сурмина Ю. П. Киев: Центр инновации и развития, 2002. С. 49.].
   Современные подходы к изучению стабильности в социальном пространстве включают в себя потенциал ситуационного подхода, который позволяет раскрыть иные грани исследуемого явления. Его сущность заключается в определении понятия ситуации, под которой подразумевается конкретный набор обстоятельств, оказывающих влияние на организацию в определенное время.
   Ситуации в социальной системе возникают благодаря усложнению человеческой деятельности. Это приводит к тому, что каждое отдельное действие не может существовать и проявлять себя как отдельная сущность и реализуется во взаимодействии и конфликте с другими действиями. Известно, что ситуации возникают в таких социальных системах, где нет жесткой детерминации поведения, действует совокупность противоречивых сил, идет конкуренция и борьба между ними [53 - См.: Ситуационный анализ или анатомия кейс-метода / Под ред. д-ра социологических наук, профессора Сурмина Ю. П. Киев: Центр инновации и развития, 2002. С. 52.]. В связи с этим важная роль в сохранении стабильности принадлежит характеру восприятия ситуации субъектами социального пространства.
   Р. Мертон в своей книге «Социальная теория и социальная структура» привел пример ситуационного фактора и его влияния на стабильность социального пространства, рассматривая эпизод, связанный с крахом Нового национального банка в 1932 году. Стабильная финансовая структура банка зависит от ряда определений ситуации: люди живут благодаря уверенности в надежности взаимосвязанной системы экономических обязательств. Но когда вкладчики определяют ситуацию иначе, когда они сомневаются в возможности исполнения данных им обязательств, последствия этих воображаемых определений оказываются вполне реальными. Поднимая проблему самоосуществления пророчества, Р. Мертон указывает, что публичные определения социальной ситуации (пророчества и предсказания) становятся неотъемлемой частью ситуации и, таким образом, влияют на последующее развитие ситуации, влияющей на стабильность в социальном пространстве [54 - См.: Мертон Р. Социальная теория и социальная структура. М.: АСТ: АСТ МОСКВА: ХРАНИТЕЛЬ, 2006. С. 607.].
   Основной единицей ситуационности стабильности социального пространства является действие: «В любой ситуации есть тройное различение, а именно: 1) присоединяющееся действие в рамках имеющихся структур ожиданий; 2) присоединяющееся действие на основе отклоняющихся структур ожиданий; 3) прекращение». Дифференциация этих различий определяет параметры изменчивости структур. «Различение, использованное при конституировании действий, есть различение, как и обозначение, осуществляется как операция самой системы (а не только внешнего наблюдателя), либо, по крайней мере, предполагается возможной у нее. Тем самым можно связать такие весьма разнородные по своему происхождению теории и исследования, как логику форм операций образования, теорию действия, системную теорию и исследования атрибуции» [55 - Луман Н. Социальные системы: Очерк общей теории. СПб.: Наука, 2007. С. 228–229.].
   В аспекте значимости действий субъектов социального пространства существенный научно-теоретический потенциал содержит трактовка социального пространства, предложенная А. Щюцем, согласно которой социальное пространство – это некоторое смысловое пространство, которое формируется социальными действиями индивидов. Ученый напоминает, что в этом мире существует не только сам индивид, но и другие люди, с которыми соотносятся его социальные действия, поэтому социальное пространство централизованно, это его пространство, которое он конструирует, а не универсальное пространство, в которое он помещен.
   Основной инструмент ситуационного подхода к исследованию – это практика ситуационного анализа, которая позволяет, исходя из более глубокого понимания ситуации и динамики ее развития, вырабатывать и принимать более обоснованные управленческие решения, а также предвидеть возможное возникновение кризисных ситуаций и принимать своевременные меры по их предотвращению. При этом подходе будем учитывать, что ситуация – это сочетание внутренних и внешних факторов, обстоятельств, условий, активных и пассивных действующих сил, требующее принятия соответствующих стратегических и важных тактических решений, определяющих функционирование социального пространства, а также обеспечивающих предупреждение кризисных явлений и сохранение стабильности социального пространства.
   Сегодня ситуационный анализ можно рассматривать в качестве важнейшего инструмента управления стабильностью социального пространства. Современные технологии ситуационного анализа позволяют, основываясь на глубоком анализе ситуаций, установлении тенденций, закономерностей и факторов, определяющих их развитие, выявить новые возможности и угрозы стабильности в социальном пространстве.
   Стабильность социального пространства в целом обусловлена сохранением стабильности существования на уровне индивида, а также на уровне общества и государства. В связи с этим необходимо сделать акцент на существовании тесной взаимосвязи между стабильностью индивидуальной и стабильностью на уровне общества, которая обусловливает эффективность социализации личности, что в формате вариативности убедительно показал Р. Мертон. Сочетание стабильности общественного развития с индивидуальным развитием и гармоничным совершенствованием личности дает в большинстве случаев, как показывают социально-психологические исследования (опросы, наблюдения и т. д.), следующие образцы социального поведения человека: социально-активная, взвешенная позиция; профессиональный рост; достижение высоких показателей; сохранение существующих социальных отношений и контактов; групповой уровень идентичности; взаимопонимания в общении, попытки решать проблемы путем обсуждения, анализа, изучения, диалога; рефлексивное поведение; активность личности в поиске нужной информации и др. Сочетание стабильности развития общества с индивидуальным кризисом может дать такие образцы социального поведения личности: «мягкое» прохождение кризисного периода развития человека за счет социальной защиты человека; социальная стабильность предотвращает роковые проявления индивидуальных неурядиц и др. [56 - См.: Мертон Р. Указ. соч. С. 320.].
   Ситуационность стабильности в социальном пространстве на уровне индивида основывается на таких механизмах социального взаимодействия, как конформность, инновация, ритуализм, бегство, мятеж, причем конформность как тип приспособления наиболее типична для общества, отличающегося высокой степенью стабильности. Анализ того, каким образом социальная структура оказывает давление на индивидов, побуждающее их к принятию того или иного альтернативного способа адаптивного поведения, показал, что люди могут переходить от одной альтернативы к другой по мере вовлечения в разные сферы деятельности [57 - См.там же. С. 255–256.].
   На примере закономерностей функционирования бюрократической системы Мертон показывает ряд принципов сверхконформизма, которые обеспечивают стабильность социального пространства. Например, у бюрократических функционеров есть представление об общности их судьбы: «Они разделяют одни и те же интересы, конкуренция относительно невелика, поскольку продвижение по службе зависит от старшинства. Таким образом, внутри группы агрессивность минимизирована, и, следовательно, эта согласованность является позитивно функциональной для бюрократии» [58 - См.там же. С. 330.]. Р. Мертон далее указывает, что «в отдельных родах деятельности и в особого типа организациях может происходить процесс сакрализации (рассматриваемый как противоположный процессу секуляризации). Это свидетельствует о том, что благодаря формированию чувств (эмоциональной зависимости от бюрократических символов и статусов, аффективного вовлечения в сферу компетенции и власти) складывается определенное отношение к моральной легитимности, которая становится абсолютной ценностью» [59 - См.: Мертон Р. Указ. соч. С. 331–332.]. Таким образом, сакрализация бюрократических символов и статусов является значимым фактором сохранения элементов стабильности социального пространства на уровне личности.
   Согласно исследованиям Э. Тоффлера, механизмы стабильности в социальном пространстве на уровне общества в эпоху формирования индустриальной цивилизации включали необходимость четкой синхронизации пространственных и временных координат. На практике это выразилось в выработке точных единиц мер, весов и времени, привело к линеаризации времени и линейной организации пространства [60 - См.: Тоффлер Э. Третья волна. М.: АСТ, 2004. С. 187–191.]. Развитие стандартизации, специализации, синхронизации и централизации как элементов организации социального пространства в процессе отделения производителя от потребителя на этапе перехода к цивилизации Второй волны способствовало развитию рынка. «Чем значительней оказывалось расхождение между производителем и потребителем во времени, пространстве, в социальной и психологической отдаленности, тем больше рынок во всей его удивительной сложности, при всем сочетании оценок, невысказанных метафор и не обнаруживающих себя представлений становился доминирующей социальной реальностью» [61 - См. там же. С. 203.]. Основной предпосылкой последующего перехода к цивилизации Третьей волны стал энергетический и экологический кризис. В этих условиях, по мнению Э. Тоффлера, получили развитие такие направления стабилизации социального пространства, как: 1) развитие техносферы за счет наукоемких технологий; 2) начало создания космической производственной базы; 3) освоение ресурсного потенциала Мирового океана; 4) развитие генной индустрии и биотехнологий; 5) переход к экономии ресурсов; 6) интеграционные тенденции в науке и интеллектуальной жизни, переход от узкой специализации и изучения одних вещей в отрыве от других к пониманию важности взаимосвязей и контекстов, приоритетности общего (развитие теории систем), выработка междисциплинарного мышления [62 - См.: Тоффлер Э. Третья волна. М.: АСТ, 2004. С. 224–261.].
   Одним из основных направлений стабилизации социального пространства на базе контроля и эффективного управления ситуационными факторами является достижение стабильного мира как стратегическая задача современного государства, которое выступает одним из ведущих субъектов стабильности в современном мире. По мнению современных зарубежных и российских исследователей, концепция стабильного мира тесно связана с концепцией сообщества безопасности. По словам американского ученого К. Дойча, сообщество безопасности – это группа государств, внутри которой существует реальная гарантия того, что члены этого сообщества не будут вступать друг с другом в физическое противоборство, а будут разрешать свои споры каким-либо другим образом. Фактически «сообщество безопасности» должно стать начальной формой «стабильного мира» [63 - См.: Гудби Д., Бувальда П., Тренин Д. Стратегия стабильного мира. Навстречу Евроатлантическому сообществу безопасности. М.: Междунар. отношения, 2003. С. 18–19.]. Таким образом, достижение стабильности в социальном пространстве предполагает удержание социальных конфликтов на контролируемом и регулируемом уровне во избежание деструктивных процессов, представляющих угрозу как для социального, так и для экономического развития отдельных стран и мирового сообщества в целом.
   Стабильность социального пространства обеспечивается проведением эффективной социальной политики государства как субъекта социальной стабильности. Ее эффективность исследователи связывают со следующими принципами: 1) признание необходимости динамичного развития социальной сферы как одного из важнейших условий устойчивого развития общества; 2) четкое определение приоритетов в области социальной политики, поддерживаемых на государственном уровне; 3) согласование стратегических и оперативных задач социальной политики; 4) обеспечение управляемости социальными процессами на основе сохранения единства социального пространства и обеспечения федеральных минимальных гарантий в области социальной защиты населения; 5) обеспечение единства социальной политики на различных уровнях управления; 6) распределение сфер ответственности между различными уровнями управления социальными процессами.
   Социальная политика во многом основана на ситуационном подходе к социальной стабильности. «На протяжении последних трех десятилетий либеральные призывы к десегрегации среднего образования, а также требования введения талонов на питание для малоимущих, бесплатной медицинской помощи, системы пренатального здравоохранения, профессиональной переподготовки, пропаганды против наркотиков и компенсаторного образования были определенно ситуационистскими как по лежащим в их основе посылкам, так и по предлагаемым вариантам решения. Было бы, однако, упрощением ставить между этими двумя понятиями знак равенства. Консервативные предложения о более суровых наказаниях для преступников, усилении контроля со стороны полиции, повышении дисциплины в школах и даже о налоговом стимулировании найма на работу наиболее закоренелых безработных также являются ситуационистскими в своей основе (хотя большинство сторонников подобных мер скорее всего отвергло бы ситуационистские объяснения соответствующих проблем)» [64 - Росс Л., Нисбетт Р. Человек и ситуация. Уроки социальной психологии / Пер. с англ. В. В. Румынского; Под ред. Е. Н. Емельянова, В. С. Магуна. М.: Аспект Пресс, 2000. С. 340.]. Ряд несовершенств в развитии социально-политических программ имеет в своей основе недооценку ситуационных факторов, недостаточный учет ситуационного анализа.
   Для достижения приемлемого уровня социальной стабильности необходимо преодоление наиболее сильных угроз в социальной сфере: низкий уровень жизни значительной части населения, массовая безработица, отрицательный уровень естественного прироста населения страны. Таким образом, центральной на текущем этапе становится проблема предупреждения социальной напряженности в обществе и обеспечения баланса социальных и экономических интересов различных групп населения. Традиционно такой благотворной силой в российской культуре было образование как одна из ведущих общественных ценностей, связывающая воедино разные исторические эпохи и идеологические концепции. Так, например, «не марксизм и не этос революционного подполья, а идущая из дореволюционного времени «интеллигентская» традиция дала образованному человеку советской эпохи базовые культурные образцы, образ жизни» [65 - Механик А. Учебная повинность // Эксперт. 2009. № 40. С. 62–66.] и т. д., обеспечив культурную преемственность и благоприятные условия для последующей интеграции России в информационную цивилизацию, цивилизацию знаний.
   Только на основе решения вышеперечисленных проблем возможно достичь стабильности социального пространства, сохранять и накапливать потенциал для дальнейшего прогресса. В связи с этим приобретает стратегическую важность значимая для поддержания стабильности социально-психологическая проблема согласованности и предсказуемости человеческого поведения. В реальном взаимодействии факторы диспозиционных и ситуационных влияний не существуют изолированно, а находятся во взаимной связи и переплетении, для поддержания ситуации стабильности необходима прежде всего согласованность действий всех социальных субъектов [66 - Росс Л., Нисбетт Р. Указ. соч. С. 27.].
   В 2009–2010 годах авторами было проведено исследование представлений жителей России, Италии и Китая о социальной стабильности. Респондентам, уравновешенным по возрасту и полу, из России (г. Москва (74 человека), г. Красноярск (50 человек), г. Екатеринбург (125 человек), а также из Италии (108 человек) и Китая (г. Далянь – 43 человека, г. Пекин – 21 человек) было предложено ответить на вопрос: «Что значит для Вас социальная стабильность?» [67 - См. Приложение 1] (респонденты не стали обращать внимание на открытый вопрос, а определяли свои предпочтения, исходя из первых 9 пунктов).
   Ответы респондентов из г. Москвы (январь – февраль 2010 г.) показали, что для них наиболее важным обстоятельством социальной стабильности является экономическая устойчивость, а также отсутствие актов терроризма и вандализма. Достаточно высокую значимость имеют оптимизм в общественном настроении и устойчивость семейных традиций (несмотря на большое количество разводов и неполных семей, москвичи среднего возраста проявляют субъективно высокую оценку семейных традиций). Наименьшую значимость имеет преемственность культуры, что естественно для общества, в котором за последние сто лет несколько раз производились радикальные ломки культурных ценностей и традиций с обязательной дискредитацией предыдущего этапа (см. рис. 1).

   Рисунок 1
   Несомненный интерес представляет ранговая структура предпочтений в зависимости от возраста респондентов (см. табл. 1).

Таблица 1
Ранговая структура предпочтений в зависимости от возраста респондентов (г. Москва, 74 респондента)

   Значимость факторов социальной стабильности в Екатеринбурге (опрос проведен в ноябре – декабре 2009 г.) дает несколько иную картину, в частности наиболее существенным для респондентов представляется, во-первых, отсутствие актов терроризма и вандализма, во-вторых, уважение государственных институтов к личности (см. рис. 2). Только третью позицию занимает значимость экономической устойчивости. Думается, определяющую роль сыграла история Урала как промышленного «опорного края державы», обусловившая формирование самоуважения и независимости личности, а также крайнюю неприязнь к терроризму и вандализму как к асоциальной деятельности.
   Возрастная дифференциация факторных предпочтений респондентов из г. Екатеринбурга отражена в табл. 2.

   Таблица 2
   Ранговая структура предпочтений в зависимости от возраста респондентов (г. Екатеринбург, 125 респондентов)

Позиции красноярских респондентов (ноябрь 2009 г.) не очень существенно отличаются от их екатеринбургских коллег, но приоритетные позиции для обеспечения социальной стабильности, с их точки зрения, имеют уважение государственных институтов к личности (рис. 3), что неудивительно, если вспомнить, что покорителями Сибири в последние два века были сильные, не всегда конформистски ориентированные, но самостоятельные и деятельные люди, чей труд заслуживал общественного признания и уважения государственных институтов.

Рисунок 2

Рисунок 3

Проведенные в январе 2010 года опросы среди итальянских респондентов (108 человек, текст анкеты см. в Приложении 1), уравновешенных по возрасту и полу, показали, что оценки респондентов из Италии (провинция Падова) демонстрируют связь ценности экономической устойчивости, жизнелюбия и оптимизма итальянцев, негативное отношение к угрозам терроризма, но весьма высокий уровень уважения к устойчивости семейных традиций (рис. 4). Судя по данным опроса, итальянская семья остается одним из оплотов социальной стабильности. Обращает на себя внимание удовлетворенность респондентов нынешним состоянием итальянского общества и его институтов и нежелание придавать большое значение перспективам его динамического развития.

Рисунок 4

   У респондентов из Китая (г. Далянь – 43 опрошенных в ноябре 2009 г., г. Пекин – 21 человек – в феврале 2010 г.), как и у жителей российского города Красноярска, самым важным фактором выступает отсутствие актов терроризма и вандализма. На последнем месте (с большим отрывом) – экологическая безопасность (см. рис. 5), что можно объяснить высокими темпами экономического развития Китая, но недостаточным вниманием к экологической культуре в ходе этого стремительного роста.
   Распределение рангов значений факторов социальной стабильности в представлении китайских респондентов отражено в табл. 5.

   Рисунок 5

Таблица 5
Ранговая структура предпочтений (г. Далянь – 43 респондента, г. Пекин – 21 респондент)

Не ставя задачу специального исследования причин проявления таких предпочтений в том или ином государстве, приведем общую сравнительную картину соотношения значимых факторов социальной стабильности (в % к общему числу от суммы баллов) (см. рис. 6).

Рисунок 6

   Обеспечение стабильности в социальном пространстве, которое наполнено смыслами и предпочтениями акторов социального действия, опирается на ряд выработанных в науке и апробированных на практике методов, которые учитывают фактор ситуационности: социальное маневрирование, политическое маневрирование, политическое манипулирование, интеграция контрэлиты. Так, социальное маневрирование направлено на то, чтобы ослабить коллизию между меняющимися закономерностями функционирования системы и интересами ущемляемой переменами части общества.
   Политическое маневрирование как метод обеспечения стабильности социального пространства включает широкий спектр мероприятий, призванных обеспечить преобразование разнообразных интересов (в том числе противоречащих потребностям модифицирующейся системы) в политические ориентации, фактически способствующие стабилизации системы. Серьезную значимость имеют и психологические методы предотвращения и разрешения индивидуальных и межгрупповых кризисных ситуаций, разрешение конфликтов и т. д.
   Гибкое и эффективное применение описанных выше методов предотвращает угрозу обращения к силовым вариантам (утверждению авторитарных форм власти, установлению военной диктатуры, развязыванию гражданской войны и т. д.), которые могут повлечь за собой распад или ослабление системы. Поэтому в поле зрения современных ученых находятся проблемы оптимального перехода от одного состояния общества к другому, поиск условий институционализации конфликтов, укрепления общественных структур и стабилизации социального пространства.
   Стабильность социального пространства предполагает высокий уровень надежности его существования, готовность воспринимать различные внутренние и внешние воздействия, сохраняя при этом равновесие и способность к последующим изменениям. Как бы то ни было, в последние десятилетия одной из главных черт стабильности социального пространства является социальное положение человека. Таким образом, в центре вопроса о координатах стабильности всегда стоит человек – субъект стабильности социального пространства. От того, как люди относятся к социальной действительности, как представляют себе стоящие перед ними и обществом задачи, какими способностями и возможностями обладают, во многом зависит состояние общества и государства. В связи с этим поддержание стабильности социального пространства определяется характером взаимодействия всех субъектов стабильности, обусловленным в значительной мере особенностями исторического сознания, носителями которого они являются.

1.2. Социальная стабильность и историческое сознание

   Проблема социальной стабильности является одной из актуальных и базовых, интерес к которой появляется уже в эпоху Античности, когда встает вопрос о необходимости создания и сохранения стабильности в обществе и государстве. В работах античных мыслителей можно обнаружить постановку проблемы социальной стабильности и нестабильности, истоки которой коренились в осмыслениях социального и политического устройства античного общества. Уже Аристотель, рассматривая истоки социальной нестабильности, указывает на первопричины внутренних междоусобиц, порождающих государственные перевороты. Таких первопричин, по мнению античного философа, три. Во-первых, это настроение людей, поднимающих мятеж; во-вторых, причиной является цель, ради которой происходят различные восстания и распри; в-третьих, причиной выступает недовольство, с которого, собственно, начинаются политические смуты и междоусобные распри.
   Что касается настроения людей, то одни, начиная распри, согласно Аристотелю, стремятся к равноправию, поскольку считают, что обделены правами, и хотят быть равны с теми, кто их имеет в изобилии; другие, напротив, стремятся к неравенству и превосходству, а в распри вступают, когда, по их убеждению, будучи неравны с остальными, не пользуются явными преимуществами, но имеют равное с ними или даже меньше. Указанные притязания, отмечает Аристотель, бывают в одних случаях справедливыми, в других – несправедливыми; ведь распри начинают и те, кто пользуется меньшими правами, для того чтобы уравняться с остальными, и те, кто пользуется равными правами с остальными, с тем чтобы добиться больших прав. То, из-за чего происходят распри, – прибыль и почести и то, что им противоположно. Причиной распрей, подрывающих основы стабильности, бывают также наглость, страх, превосходство, презрение, чрезмерное возвышение, с другой стороны – происки, пренебрежительное отношение, несходство характеров и т. д., поскольку главной причиной возмущений бывает «отсутствие равенства» [68 - См.: Аристотель. Политика // Сочинения в 4-х тт. Т. 4 / Пер. с древнегреч.; общ. ред. А. И. Доватура. М.:Мысль, 1963. С. 528–530.].
   Среди актуальных факторов, влияющих на формирование и поддержание социальной стабильности, выступает историческое сознание, которое является важным структурным элементом социальной системы. От состояния исторического сознания, уровня его устойчивости и воздействия на общественное сознание зависит степень социальной стабильности, способность общества к выживанию в критических обстоятельствах и ситуациях. В общем смысле историческое сознание понимается как совокупность взглядов, идей, представлений, чувств, настроений, отражающих восприятие прошлого и его оценку, присущая и характерная как для общества в целом, для различных социальных групп, так и для отдельных людей.
   Выступая частью общественного сознания, включающего в себя политическое, правовое, художественное, нравственное, религиозное, философское сознание, историческое сознание обычно рассматривается как совокупность представлений, присущих обществу в целом и его социальным группам в отдельности о своем прошлом и прошлом всего человечества. «Историческое сознание, – отмечает один из первых исследователей этого явления М. А. Барг, – это такая форма общественного сознания, в которой совмещены все три модуса исторического времени – прошлое, настоящее и будущее» [69 - Барг М. А. Историческое сознание как проблема историографии / М. А. Барг // Вопросы истории. 1982. № 12. С. 49.], поскольку «настоящее не может быть до конца познано без обращения к прошлому. Однако в равной мере его нельзя постичь и без обращения к будущему, то есть без знания элементов будущего в настоящем» [70 - Барг М. А. Эпохи и идеи. Становление историзма. М., 1987. С. 24.].
   На основе определения места исторического сознания в системе общественного сознания как одной из его форм исследователи пришли к выводу, что «каждая национальная и социальная общность обладает определенным кругом исторических представлений, включающим в себя в первую очередь представления о своем происхождении, важнейших событиях и деятелях собственного прошлого, о соотношении их с историей других общностей и всего человеческого общества» [71 - См.: Могильницкий Б. Г. Введение в методологию истории. М., 1989. С. 110.]. Но историческое сознание, по мнению исследователей, не ограничивается представлениями о прошлом, оно предполагает связь между прошлым, настоящим и будущим, поскольку подразумевает осмысление народом своего положения во времени, осознание связи настоящего с прошлым и будущим, осознание обществом, классом, социальной группой своей исторической идентичности, своего положения во времени, связи своего настоящего с прошлым и будущим [72 - См.: Барг М. А. Указ. соч.; Кон И. С. Проблемы истории в истории философии / И. С. Кон // Методологические и историографические вопросы исторической науки. Вып. 4. Томск, 1986; Самиев А. Х. Генезис и развитие исторического сознания // А. Х. Самиев. Душанбе: Дионис, 1988; Левада Ю. А. Историческое сознание и научный метод / Ю. А. Левада // Философские проблемы исторической науки. М.: Наука, 1969.].
   Тем самым, рассматривая и оценивая прошлое через призму настоящего, а настоящее как результат предыдущего развития, историческое сознание воспринимает будущее как проекцию реальных, совершенно конкретных процессов и тенденций, действующих в современности, на перспективной ступени развития общества. Прошлое и будущее не существуют сами по себе как полностью автономные пространства; они слиты в едином потоке времени, стянуты берегами истории, будучи объединены одним субъектом исторического действия – человеком [73 - См.: Неклесса А. И. Трансмутация истории / А. И. Неклесса // Вопросы философии. 2001. № 3. С. 58.].
   При этом важнейшим показателем социальной стабильности является устойчивость исторического сознания. Одним из критериев устойчивости исторического сознания выступает национальное самосознание, являющееся социально-конструкционной основой, на которой зиждется общественное сознание, структурным элементом социальной стабильности. В истории есть немало примеров того, что именно национальное самосознание русского народа, а также глубокая вера позволили ему выстоять в жестоких исторических событиях, одним из которых было татаро-монгольское нашествие, на борьбу с которым объединился весь русский народ, ранее раздираемый междоусобицами. Не случайно еще Аристотель отмечал, что «разноплеменность населения, пока она не сгладится, служит источником неурядиц» [74 - Аристотель. Политика // Сочинения в 4-х тт. Т. 4 / Пер. с древнегреч.; общ. ред. А. И. Доватура. Мысль, 1963. С. 532.]. Но татаро-монгольское нашествие стало тем историческим событием, которое изменило русское самосознание. На Куликово поле вышли рязанцы, москвичи, владимирцы, псковитяне, а с Куликова поля все они вернулись русскими. В последний период монгольского владычества Орда ощущала постепенное превращение совокупного потенциала русских земель в равновеликую ей силу. В итоге дух и воля проявили себя в таком отпоре Мамаеву нашествию, который впервые можно охарактеризовать как общенациональный [75 - См.: Нарочницкая Н. Русский мир / Нарочницкая Н. А. СПб.: Алетейя, 2008. С. 212–213.]. Тем самым внешняя опасность в виде продолжительного владычества монголо-татар способствовала развитию и созреванию народности, национального самосознания, консолидации русского народа, вышедшего на борьбу с врагом.
   Одним из оснований устойчивости исторического сознания выступает ментальность, которая складывается исторически как одна из адаптивных форм социального поведения и функционирует автоматически, без ведома их носителей: это не столько оформленные, высказанные мысли, сколько общие места, в той или иной мере расхожее культурное наследие, картины мира, запечатлевшиеся в коллективном бессознательном [76 - См.: Рикер П. Память, история, забвение / Пер. с фр. М., 2004. С. 276.]. Как правило, черты, характеризующие ментальность той или иной культуры, в отличие от идеологических, социально-политических, религиозно-конфессиональных и иных факторов, характеризуют большой стабильностью и не изменяются в течение длительного времени, обусловливая самобытность той или иной культуры. Причем национальные культурные различия связаны и с различием ментальности, что влияет на историческое сознание, обусловливающее представления о социальной стабильности. Например, западная цивилизация во многом ориентирована на индивидуализм, что заложено в ее истории: греческая философия в разных аспектах и смыслах подчеркивала ценность индивидуального. В период Реформации был сделан упор на личную связь с Богом, восточная цивилизация видела стабильность в гармонии и поведении в рамках связей с родственниками [77 - См.: Албертс Х. Два мира, два взгляда // Forbes, июнь, 2009. С. 22.]. В России одним из важнейших ценностных ориентиров выступало православие, которое стало мощным фактором формирования ментальности и консолидации русского народа.
   Тем самым еще одним важным компонентом процесса развития исторического сознания выступает вера, которая является духовным стержнем, обеспечивающим непрерывность сохранения исторической преемственности и непрерывности сохранения исторических и культурных основ, поскольку любая культура изначально базируется на религиозном и философском фундаменте. Отсутствие же веры и нравственного целеполагания в жизни, которое рождается из веры, уважения к достижению прошлого, исчезновение нравственного императива ведет к деградации культуры [78 - См.: Нарочницкая Н. Указ. соч. С. 44–45.].
   Кроме этого, стабильное развитие социума исторически связано с нормами, которые возникают уже на самых ранних этапах истории человечества. Нормы унифицируют поведение людей, обеспечивают единообразие и согласованность их коллективных действий, выступают нравственным императивом и элементом социальной стабильности. Известно, что существует два класса социальных норм, управляющих человеческим поведением, в основе которых – индивидуальные или коллективные представления. Коллективные представления пралогичны в том смысле, что дают толкования, только внешне похожие на классификации и выводы, а на самом деле их суть – закон сопричастия (партиципации, мистического единения сородичей) [79 - См.: Шкуратов В. А. Провинциальная ментальность десять лет спустя // Ментальность российской провинции: Сборник материалов IV Всероссийской конференции по исторической психологии российского сознания. 1–2 июля 2004 г. Самара: Изд-во СПГУ (факультет психологии), 2005. С. 84.]. Нормы являются регулятивным инструментом, способствующим стабильному функционированию социальной системы, поскольку следование нормам обеспечивает социальный порядок. Нормы выступают одними из ключевых универсалий, без которых не существует ни одного общества. Социальную стабильность обеспечивают социальные нормы, которые являются одной из форм существования социальной системы, одним из механизмов ее упорядочивания, по указанию Ю. Хабермаса, «…для того, чтобы конструировать социальный мир, а также оценить те или иные действия с точки зрения соблюдения или нарушения норм, получивших общественное признание. Для того, кто принадлежит к социальному миру, последний составляется в точности из тех норм, которые определяют, какие интеракции в том или ином случае входят в совокупность оправданных межличностных отношений; все акторы, для которых имеет силу такой набор норм, которые принадлежат одному и тому же социальному миру» [80 - Хабермас Ю. Моральное сознание и коммуникативное действие. СПб.: Наука, 2006. С. 210.]. Для поддержания социальной стабильности тем самым важна выработка способов поведения, которые принимались бы членами данной социальной структуры, система матриц, единства действий и отношений. Для сохранения социальной стабильности нормы должны быть общезначимы, эталонны, императивны. Вследствие утраты этих признаков, нормативной «недостаточности» или, наоборот, «избыточности» возникает риск напряженных и кризисных явлений в обществе – роста преступности, падения нравственности, дезорганизации социальных отношений.
   Потеря данных оснований ведет к деформации, структурному разрушению социальной системы, так же как и разорванное состояние исторического сознания, которое вызывает коренные изменения в общественном и индивидуальном сознании, в мировоззрении людей, усугубляет раскол общества, ведет к потере исторической памяти, своего прошлого, потере духовных ориентиров. Такая разорванность, нарушение преемственности, причинно-следственных связей ведет к деформации общеисторических представлений, существенно превышающей допустимый, или обычный, для всякого массового исторического сознания уровень подобной деформации. Разрушение исторической памяти, изъятие какой-то части прошлого, провозглашение его как несуществующего или объявленного ошибкой, заблуждением, стремление переписать историческое прошлое ведут к фрагментаризации исторического сознания, размыванию культурно-цивилизационной матрицы, самоидентификации наций, исторической идентичности [81 - См.: Лукьянов Ф. Существует ли Запад? // Forbes, 2009, август. С. 25.], подрыву социальной стабильности.
   Изменчивость социального и исторического сознания характеризует его динамический характер. Такая смена характерна для переходных исторических периодов, которые характеризуются особым мифологизмом и идеологизацией, инверсией ценностей, преобладанием психологических моментов над теоретическими моментами. Причины развития и трансформации исторического сознания трактуются К. Мангеймом в соответствии с моделью взаимодействия рациональной структуры (общества, упорядоченного мировоззрения) и иррациональной среды, содержащей условие определения мышления бытием [82 - См.: Мангейм К. Идеология и утопия // Диагноз нашего времени. М., 1994. С. 99.]. Одним из таких периодов выступает конец XIX – начало XX века, характеризующиеся обострением и углублением социальных антагонизмов капиталистического общества. Это привело к тому, что элементы достоверного социального знания, содержащегося в буржуазной идеологии, сменились апологетикой буржуазных отношений, продуманным искажением реальных социальных фактов, созданием социальных мифов, которые оправдывали фактическое неравенство людей в капиталистическом обществе.
   Идеология как часть исторического сознания выступает одним из инструментов регулирования массового сознания. Идеология может носить классовый характер, а может осмысливаться как социальная мифология.
   Классовый характер идеологии подчеркивал К. Маркс. С его точки зрения, идеология выражала специфические интересы определенного класса, выдававшиеся за интересы всего общества. Так, с перерастанием капитализма в монополистическую стадию буржуазное государство все больше присваивало себе идеологические функции. Оно стало целенаправленно руководить процессом производства и распространения идей, откровенно манипулируя сознанием масс, навязывая им свои интересы, идеи и ценности. Для Маркса идеология и есть историческое сознание, но сознание ложное: она рассматривает причину и сущность исторического движения в развитии сознания и идей [83 - Цит. по: Гуревич П. С. Социальная мифология. М.: Мысль, 1983. С. 66.]. С позиции данного подхода идеология представляет собой некую систему представлений правящей элиты, которая соответствует ожиданиям широких слоев общества в прошлом, поэтому задача сохранения власти трактуется как требование консервирования ценностных норм, легитимизирующих властные полномочия элиты, внедрение этих ценностей в общественное сознание.
   Идеология с точки зрения иррационалистического направления осмысливалась как социальная мифология. Сторонники данного направления (А. Шопенгауэр, Ф. Ницше, Ж. Сорель, З. Фрейд, К. Юнг) обратили внимание на способность идеологии быть ориентиром для индивида, определять его поведение в соответствии с его страстями, стремлениями и ожиданиями, тем самым сплачивая людей. В рамках такого концептуального подхода идеология вечна, ибо коренится в психологических и ценностных предпосылках. Так, по мнению итальянского исследователя В. Парето, основу идеологии составляют верования, которые представляют собой соотношение идей и чувств. Французский социолог Ж. Сорель рассматривал идеологию как социальную мифологию, выполняющую функцию средства социальной интеграции, сплачивающего и воодушевляющего людей. В своих работах он указывал, что любые социальные движения инспирируются мифами, которые трактуются Сорелем как любые идеи и чувства, обеспечивающие единство социальной группы. Смысл социального мифа – скрывать знание, отвлекать от истины. Иллюзии выполняют общественно необходимую функцию: укрепляют, стабилизируют общественные отношения, поскольку помогают индивиду выражать его побуждения. Социальный миф действительно способен на какое-то время воодушевить массы, сплотить их, направить их действия, о чем красноречиво свидетельствуют примеры буржуазной и коммунистической идеологии. Подход, который пытался обосновать Сорель, представляет собой попытку повышения значимости социального мифа, преувеличение его роли в исторических событиях. Однако такая позиция не дает ключа к развернутому анализу массовых идеологических процессов, что сделали сторонники психоаналитических теорий идеологии (З. Фрейд, К. Юнг и др.), которые показали изнанку мифа, указали на те причины, которые приводят к постоянному, неизменному сотворению духовных фикций.
   Отождествляя идеологию с социальной мифологией, сторонники психоаналитического подхода стремились выделить факторы, которые порождают и воспроизводят эту мифологию, доказать неустранимость социального мифа как ориентира общественного и индивидуального поведения. Так, по мнению З. Фрейда, идеология есть не что иное, как вторичное наслоение, возникающее в результате извращенного истолкования индивидом своих психических влечений. По Фрейду, духовные комплексы человека выражают сублимированную агрессивность и замаскированную сексуальность. Не только идеология, но и религия рассматривалась им как устойчивая форма общественного невроза. Постоянные конфликты между бессознательными стремлениями к наслаждению и «принципом реальности», к которому приспосабливается сознание, порождают в человеке потребность рационализировать подсознательные мотивы. Идеология, стало быть, «оправдывает» стихийные импульсы, тайные вожделения, порывы. В интерпретации Фрейда идеология является ложным сознанием, потому что в психике происходит искаженное «проигрывание» бессознательных мотивов и аффектов, присущих индивиду. Мучительные фантазии, страхи, галлюцинации вытесняются в глубины психики и затем закрепляются в различных идеях. Поэтому объяснить идеологию можно не путем теоретического анализа ее постулатов, а обращаясь к описанию первичных психологических импульсов, следствием чего выступает тезис о возможности раскрытия той или иной идеи через понимание скрытых психологических напряжений, получающих выход в сферу сознания.
   Давая идеологии чисто психологическое истолкование, Фрейд таким образом снимал вопрос о ее историческом и социально-классовом содержании, да и о самих социальных факторах, влияющих на судьбы идеологии, он говорил мимоходом, как о чем-то маловажном. В этом ракурсе исторические и социальные истоки содержания идеологических представлений выступают только как неизменные внешние детерминанты психических процессов.
   Другой психоаналитик, К.-Г. Юнг, анализ исторического развития идеологических процессов сводил к рассмотрению архетипов. Развивая тезис о коллективном бессознательном как отражение опыта психической жизни всего человечества, Юнг видел в духовных представлениях людей лишь некие изначальные символы, присущие не только сказкам, легендам, мифам, но и развернутым идейным построениям. Чтобы овладеть настроениями масс, идеолог, согласно Юнгу, должен постоянно осмысливать исторически сформированную вереницу архетипов, изучать их. Только тогда он сможет активно использовать разнообразную символику для определенной «настройки» коллективных переживаний, для дирижирования эмоциями и представлениями людей, что дает инструменты для регулирования социальной стабильности.
   Интересную трактовку связи идеологии и исторического сознания на основе психоаналитической теории дает В. Рейх. Он рассматривал сексуальность как форму проявления бессознательных влечений, которые по-разному «обуздываются» в тех или иных конкретных культурно-исторических ситуациях. На основе анализа сексуального поведения, условий воспитания подростков в немецкой семье Рейх пришел к выводу, что подавляемые плотские страсти могут являться причиной стихийности и непредсказуемости поступков людей в общественной жизни. Методика психоанализа была применена Рейхом для анализа сложившихся перед Второй мировой войной шаблонов поведения и духовных представлений. Он выдвинул тезис о том, что истоки фашистской идеологии следует искать в особых формах сексуального поведения, которые породили якобы «новую психологическую структуру» немецкого народа. По мнению Рейха, именно психологический «синдром» агрессивности и фанатизма, свойственный немецкому обывателю, привел к господству фашистской идеологии [84 - См.: Гуревич П. С. Социальная мифология. М.: Мысль, 1983. С. 85–90.], что обусловило принципиальные социально-экономические и политические сдвиги в системе социальной стабильности в Европе в середине XX века.
   Тем самым идеология, выступая сущностным элементом общественного и исторического сознания, которая ставит задачу осознания, декларирования и обоснования важных взглядов и общественных ориентиров, способствует изменению содержания и характера социальной стабильности.
   Историческое развитие показывает, что на социальную стабильность большое влияние оказывает стиль правления, от которого во многом зависит как социальное, политическое, так и экономическое равновесие. Так, например, римский император Андриан для поддержания социальной стабильности улучшил положение рабов, бесконечным захватническим войнам предпочел удержание границ, осуществлял финансирование строительства и программ социального обеспечения, не увеличивая при этом налоги. Интенсивный управленческий стиль герцога Веллингтона подразумевал взятие на себя ответственности за исход боя, постоянную смену позиции, для того чтобы справляться с кризисными ситуациями, возникающими в войсках, оставаться в самом опасном месте до устранения угрозы и сохранять бдительность, дабы предсказать возможность возникновения опасности в другой точке [85 - См.: Крейнер С. Библиотека избранных трудов о бизнесе. Книги, сотворившие менеджмент / Пер. с англ. М.: Олимп-Бизнес, 2005. С. 77.]. Потребность в руководителе, лидере вытекает из социальной потребности в соответствующем авторитете, способном обеспечивать и поддерживать социальный порядок.
   Следует подчеркнуть, что импульс к формированию исторического сознания или его разрушению исходит из современной в каждый данный момент общественной среды, но средством достижения устойчивости исторического сознания является формирование отношения к прошлому.
   В контексте рассмотрения российского исторического сознания необходимо отметить его специфику, выражающуюся в первую очередь в особом отношении к прошлому, повышенной детерминированности настоящего и будущего прошлым. Ряд исследователей пришли к заключению, что русские острее, чем другие народы, ощущают, что прошлое определяет настоящее и будущее. Стоит отметить, что в принципе подобное отношение к прошлому не уникально, черты его можно обнаружить и у других народов, например у французов. Однако в целом так называемой западной цивилизации и в особенности той ее составляющей, которую можно условно назвать американской, это несвойственно. Для среднего американца представление о том, что США – великая страна, в первую очередь связано с настоящим, что, впрочем, соответствует и историческим реалиям [86 - См.: Каменский А. Б. Парадоксы массового исторического сознания и конструирование образа прошлого // Круглый стол проекта «Горбачевские чтения» на тему «Власть факта и власть мифа: как создается образ современной истории России», 15.12.2004 г. // http://www.gorby.ru/rubrs.asp?rubr_id=479&art_ id=24235].
   Важно отметить, что существует определенная сложность в определении уровня правдивости высказываний о прошлом. Во-первых, потому что существует определенное пространство между тем, что мы знаем о прошлом, и тем, каким оно было на самом деле. Во-вторых, потому что прошлое, как и настоящее, многогранно, многоаспектно, неоднозначно и с большим трудом поддается каким-либо оценкам, даже морального свойства, в то время как массовое сознание нуждается именно в оценках – и в оценках, достаточно однозначных. Строго говоря, историческая наука работает над созданием картины прошлого, своего рода многоцветного полотна, пытаясь максимально воссоздать его оттенки и нюансы, она стремится не судить прошлое, а скорее объяснить его, в то время как массовое сознание основывается не на многоцветном полотне, но на образе прошлого. И этот образ, как правило, либо преимущественно позитивен, либо преимущественно негативен, носит либо героический, либо трагический характер.
   Так, в годы Великой Отечественной войны образ прошлого приобрел позитивный оттенок, страницы отечественного прошлого стали играть особую роль. В периоды тяжелых военных испытаний пропаганда все чаще обращалась к образам (именно к образам, а не собственно теоретическим концепциям) защитников Родины – Александра Невского, А. В. Суворова, М. И. Кутузова и др. Так, во время Великой Отечественной войны, в 1942 году, был создан кинофильм «Александр Невский», в 1943 году учреждены ордена Александра Невского, Суворова, Кутузова, Нахимова, Ушакова. Историческая преемственность в развитии страны в общественном сознании, в том числе преемственность Российской империи и Советского Союза, восстанавливалась, историческое сознание становилось более гомогенным, менее дискретным и выборочным.
   Образ же прошлого, созданный в годы перестройки, был преимущественно негативным. Причем это касалось в первую очередь недавнего прошлого. Одновременно немало было сделано для реабилитации прошлого, более отдаленного, а проще говоря, дореволюционного. В этом была своя логика, поскольку очевидно, что без отказа, без перечеркивания советского прошлого поддержка общественным мнением радикальных реформ вообще была бы невозможна. Одновременно с этим создание мифа о «России, которую мы потеряли», было также необходимым условием движения вперед, как некоей духовной опоры и оправдания [87 - См.: Каменский А. Б. Указ. соч.].
   Большую угрозу социальной стабильности представляют периоды острых общественных кризисов, социальных потрясений, переворотов, революций, приносившие с собой изменения общественного строя, но вместе с тем порождающие самые глубокие кризисы исторического сознания, а также разрыв связи времен, кризис исторической преемственности культур.
   Среди ярких кризисов социальной стабильности в России можно выделить переходный период от российского к советскому периоду в 1917 году, а также от советского к постсоветскому в 1991 году. В структуре современного исторического сознания в России одним из важных аспектов является проблема отношения к определенному периоду советской истории. Сам переход к этому периоду в октябре 1917 года означал радикальный разрыв с прошлым во всех сферах жизни, это был глубокий кризис исторического сознания. Переход к новому строю оценивался по-разному: одними – как крушение всех жизненных устоев, другими – как избавление от тяжелого и мучительного прошлого. Кризис исторического сознания выражался и в отрицании значительной части отечественного прошлого как ненужных страниц. С массовым историческим сознанием случилось то же самое, что и триста лет назад, в Петровское время: представление об историческом процессе приобрело разорванный, прерывистый характер и в нем образовалась лакуна в виде советского периода, который оказался как бы вне Истории.
   В период перестройки происходит общая дестабилизация – подрыв культурных устоев, осуществление агрессивных программ по разрушению культурного ядра общества, памятников советской эпохи, слом исторически сложившихся норм общественных отношений, утрата исторической памяти, культурных ценностей.
   Большой «макропрограммой» перестройки была общая дестабилизация. Программа изменения всех элементов нашей общественной системы, которые находились в скрытом, «дремлющем» или даже потенциальном конфликте. За столетия в сложном многонациональном и многокультурном традиционном обществе и идеократическом государстве России было выработано множество явных и неявных механизмов предотвращения, разрешения и подавления конфликтов. Эти механизмы отказывали очень редко, лишь когда Россия попадала в очередную историческую ловушку и возникала такая система порочных кругов, которую невозможно было разорвать в рамках сложившегося порядка. В конце 1980-х годов сама власть стала дестабилизировать общество и загонять страну в историческую ловушку. Многочисленный образованный слой, который мог бы в этот момент стабилизировать ситуацию, введя потенциальные конфликты в русло рассудительного общественного диалога, примкнул к «революционерам сверху» и резко ухудшил положение.
   Ведущие отечественные ученые отмечают, что во время перестройки была подвергнута разрушению вся идеологическая система и политическая культура советского общества, которая, как известно, является одной из важных и неотъемлемых частей культурного ядра общества. Следовательно, власть и культурные течения, которые оказывают радикальное разрушительное воздействие на сложившуюся в обществе политическую культуру, неизбежно провоцируют тяжелый культурный кризис. Кроме того, политическая культура есть «продукт специфического исторического опыта» народа. Радикальные политические действия, противоречащие этому опыту, означают разрыв с исторической традицией, что неизбежно вызывает глубокий раскол общества.
   Социокультурный кризис российского общества в этот период нашел свое адекватное отражение как в общественном сознании в целом, так и в историческом сознании в частности. Под его влиянием происходит трансформация исторического сознания, возникает угроза потери обществом своей идентичности, своего исторического и культурного прошлого, раскол общества, переоценка ценностей исторического прошлого, фактов и явлений, подвергается пересмотру ценность связи поколений, утрачиваются исторические традиции российского общества.
   Говоря об опасности ориентации на позитивистские принципы научного (и исторического) знания, уместно вспомнить позицию Э. Гуссерля, указывавшего, что «сама социальная действительность есть продукт нашего знания о ней» [88 - Прогресс психологии: Критерии и признаки / Под ред. А. Л. Журавлева, Т. Д. Марцинковской, А. В. Юревича. М.: Институт психологии РАН, 2009. С. 66.]. В этом аспекте понимание, осознание, оценка, переживание исторических событий содержат элементы психической и рационалистической проекции социально-исторической действительности. К сожалению, нередко случающиеся в последние годы изменения трактовок исторических событий фактически подрывают основы социальной стабильности не только через коррекцию исторического сознания, но – следуя Гуссерлю – и через изменение самой истории социума.
   Картину современных представлений о социальной стабильности в ракурсе российского общественного сознания позволил представить осуществленный нами факторный анализ текстов российской прессы, затрагивающих вопросы социальной стабильности, направленный на выявление категориальной структуры восприятия концепта «социальная стабильность» (по результатам факторного анализа). Цель данной части исследования состояла в выявлении основных факторов, опосредующих восприятие концепта «социальная стабильность» в общественном сознании. Для этого полученные результаты контент-анализа подвергались факторному анализу с использованием метода главных компонент и с последующим вращением «VARIMAX» [89 - Метод факторного анализа использовался как математический метод обработки протоколов семантического шкалирования. Полученные в результате обработки данных факторы образуют факторное пространство, репрезентирующее субъективные семантические пространства респондентов, которое представляет собой не что иное, как модель существующей в общественном сознании той или иной социальной группы категориальной структуры, на основе которой осуществляется классификация объектов.].
   В результате факторного анализа отраженного в материалах прессы восприятия концепта «социальная стабильность» было выявлено шесть значимых факторов, объясняющих 44 % дисперсии.
   Интерпретация факторов производилась на основе критериев, имеющих наибольшие факторные нагрузки после вращения, т. е. максимально коррелирующие с выявленными факторами.
//-- Фактор 1. Фактор гаранта (фактор власти) --//
   По первому фактору таковыми оказались критерии:
   – наличие упоминаний субъектов власти (организаций или лиц) (0,880);
   – наличие стратегии, программы достижения или повышения уровня социальной стабильности (0,814);
   – апелляция к интересам общества в целом, государства (0,519).
   Этот фактор мы проинтерпретировали как «фактор власти» (или «фактор гаранта»).
   С использованием результатов экспертного анализа публикаций были подсчитаны факторные значения текстов в пространстве социально-психологических факторов.
   Различия между «убедительными» и «неубедительными» текстами о социальной стабильности были усреднены и таким образом вычислены центры их значений в пространстве шести факторов. Оказалось, что «убедительным» текстам свойственна большая весомость «фактора власти». Эти тексты обладают следующими признаками:
   1) упоминание субъектов власти более высокого статуса (Президента и Премьер-министра РФ, Правительства РФ, представителей органов власти регионального масштаба и т. д.). В целом тексты, в которых в роли «гаранта» социальной стабильности выступает Премьер-министр РФ, были оценены экспертами как более «убедительные», чем те, в которых в роли «гаранта» выступает Президент (здесь, видимо, сказывается больший стаж работы премьер-министра на высших руководящих постах и более устойчивый персональный имидж этого лица). Тексты, в которых «гарант» представлен коллегиальным органом, воспринимаются как менее «убедительные», чем те, в которых в роли «гаранта» выступает конкретная личность (в том числе представитель коллегиального органа). Тексты, в которых «гарантом» выступают государственные структуры любого уровня, оцениваются как более «убедительные», чем тексты, в которых таким «гарантом» являются негосударственные структуры и их представители. На втором месте по влиянию на «убедительность» текста после государственных структур в роли «гаранта» социальной стабильности (с большим отрывом) оказались бизнес-структуры, на третьем (с небольшим отрывом от бизнес-структур) – общественные организации.
//-- Фактор 2. Интенциональность --//
   Наибольшую нагрузку на второй фактор имеют критерии:
   – высокая аксиологичность текста (отрицательная или положительная оценочность) (0,793);
   – ирреальность (отнесение к желаемому, должному положению дел) (0,755);
   – дистанцированность (отнесение к другому времени или месту) (0,633).
   Этот фактор мы условно назвали фактором интенциональности (нацеленности).
   Интересно, что именно по данному фактору обнаружились максимальные расхождения значений «убедительных» и «неубедительных» текстов о социальной стабильности. Таким образом, для того чтобы текст о социальной стабильности был убедительным, он должен обладать высоким показателем интенциональности, устремленности от реального к желаемому положению, от сущего к должному. Высокая аксиологичность текста обеспечивает эффект «заражения», эмпатии, читатель солидаризируется с автором текста, разделяет его оценки и эмоции. Наличие упоминаний о существующих социальных проблемах подводит под этот возникающий на эмоциональном уровне эффект рациональный базис. А ирреальность и дистанцированность в применении концепта «социальная стабильность» задают вектор интенциональной устремленности, нацеленности на результат. Все эти элементы в совокупности и придают тексту убедительность.
//-- Фактор 3. Фактор клиента --//
   Максимальные нагрузки по третьему фактору имеют следующие критерии:
   – наличие упоминаний граждан, не облеченных властными полномочиями, населения или групп населения (0,710);
   – наличие упоминаний потребителей товаров и услуг, клиентно-ориентированного бизнеса (0,703);
   – общий контекст материала связан с социальной сферой, бытом, повседневностью (0, 589);
   – общий контекст материала связан с семьей, материнством, детством (0, 557).
   Данный фактор можно назвать «фактором клиента» (это название выражает ту мысль, что социальная стабильность имеет «клиентный» характер, т. е. любые стратегии, направленные на ее достижения, реализуются для кого-то, выражают заботу об этих людях, и, главное, что сами эти люди реализовать эти стратегии не могут по причине отсутствия у них необходимых для этого властных полномочий и финансовых ресурсов). Клиентами социальной стабильности являются население или конкретные группы населения, не обладающие властными полномочиями и не относящиеся к бизнес-классу. Надо также отметить, что наличие в тексте образа клиента социальной стабильности вызывает у читателя эмоциональный отклик в силу того, что он либо идентифицирует себя с ним, либо испытывает сочувствие, заботу по отношению к нему.
//-- Фактор 4. Меркантильность --//
   Максимальные нагрузки по пятому фактору имеют критерии:
   – общая отнесенность к сфере экономики и деловой жизни (0,838);
   – использование выражений, входящих в лексико-семантическую группу «деньги» (0,613);
   – использование выражений, входящих в лексико-семантическую группу «бедность – богатство».
   Этот фактор мы назвали фактором меркантильности. Эксперты сочли существенно более «убедительными» тексты, обладающие более высокими показателями по параметру меркантильности, чем менее «меркантильные» тексты, т. е. такие, в которых социальная стабильность не порождает ассоциаций с деньгами, материальным благосостоянием.
   Такое положение отражает объективно существующую социальную закономерность, которая состоит в том, что недостаточная материальная обеспеченность широких слоев населения является одним из главных факторов (хотя и не единственным) социальной нестабильности.
//-- Фактор 5. «Агрессивность» --//
   Наибольший вклад в четвертый фактор вносят такие критерии, как:
   – упоминание лиц, социальных групп, организаций, выступающих в качестве объекта управления (0,699);
   – наличие критики по отношению к определенным лицам, социальным группам, организациям (0,676);
   – ригористичность (строгость, апелляция к юридическим или моральным нормам, принципам, законам) (0,530).
   Проинтерпретируем этот фактор как «агрессивность». Он выражает тот вектор в семантическом пространстве социальной стабильности, который связан, фигурально говоря, с «образом врага», т. е. того субъекта или субъектов, которые мешают реализации стратегий, направленных на достижение социальной стабильности, показывает, что деятельность гаранта социальной стабильности – это в большинстве случаев борьба с противодействующими элементами.
   Интересно, что если в роли гаранта социальной стабильности выступают государственные структуры, то в роли противодействующего субъекта – представители бизнес-структур, и наоборот. Представители бизнеса «мешают» реализации стратегий всеобщей социальной стабильности по причине своих экономических интересов, а представители государственных структур – по причине инертности, бюрократизма и коррупции.
   Однако важно подчеркнуть и то, что, по результатам экспертного анализа, существенных расхождений между «убедительными» и «неубедительными» текстами о социальной стабильности по данному параметру не наблюдается. Этот результат говорит о том, что «агрессивность» (в том числе наличие «образа врага») не связана с сущностными характеристиками социальной стабильности. Скорее можно заключить, что этот фактор имеет социокультурную обусловленность и выражает особенность российского менталитета и традиции отечественной политической культуры.
//-- Фактор 6. «Политизированность» --//
   Наибольший вклад в шестой фактор вносят критерии:
   – использование обобщенных образов социальных групп, социальных стереотипов (0,806);
   – наличие упоминаний существующих социальных проблем (0,763);
   – общий политический контекст материала (0,665).
   Данный фактор мы назвали фактором политизированности. Как и по фактору «Агрессивность», результаты экспертного анализа существенных различий значений между «убедительными» и «неубедительными» текстами по этому фактору не демонстрируют. Это говорит о том, что политизация социальной стабильности, как и раскрытие этого концепта через «агрессивные» стратегии, является социокультурно обусловленной характеристикой российской ментальности.
   Итак, факторный анализ позволил выявить шесть социально-психологических параметров социальной стабильности как концепта в сознании современного российского общества. В качестве таких параметров выступают факторы: гаранта (власти), интенциональности, «клиента», меркантильности, агрессивности, политизированности. Соотношение этих факторов образует семантическое пространство социальной стабильности в современном российском общественном сознании.
   При этом убедительность текста о социальной стабильности зависит не от всех шести перечисленных факторов, а лишь от четырех первых – фактора гаранта, фактора интенциональности, фактора клиента и фактора меркантильности. Агрессивность и политизированность, являясь элементами рассматриваемой ментальной модели социальной стабильности, в то же время не являются неотъемлемыми характеристиками концепта социальной стабильности, поскольку соответствующие характеристики имеют социокультурную природу и являются проявлениями исторически-конкретных черт социальной стабильности, присущих ей в условиях современной российской действительности. Что же касается первых четырех параметров, то они, по-видимому, выражают неотъемлемые, сущностные характеристики социальной стабильности.
   Действительно, социальная стабильность как состояние общества, во-первых, обладает высокой субъективной значимостью. Чем общество более стабильно, тем при всех прочих равных условиях в нем существуют более широкие возможности для удовлетворения жизненно важных потребностей и интересов широких слоев населения. Особенно это справедливо в отношении долговременных потребностей и интересов – таких, как воспитание детей, получение образования и т. д. Это свойство социальной стабильности отражает такой параметр, как «клиент».
   Во-вторых, реализация стратегий социальной стабильности требует активного вмешательства субъектов, располагающих для этого необходимыми возможностями. Как уже показала современная действительность, стихийное развитие капиталистической экономики, регулируемое лишь законами рынка, не приводит к социальной стабильности. Скорее наоборот, отказ от вмешательства в «стихию» рыночной экономики, чрезмерное доверие ее способности к саморегулированию приводят к социальным потрясениям и революциям. Еще в середине XIX века это осознал немецкий философ Людвиг фон Штейн, которому принадлежит приоритет в разработке теоретической концепции социального государства [90 - См.: Stein L. van. Geschichte dersozialen Bewegungin Frankreich von 1789 bis auf unserc Tage. München, 1921. Bd. III. Русский перевод: Штейн Л. фон. История социального движения во Франции с 1789 года до наших дней. СПб., 1872.]. Эта теория содержала новаторские для своего времени, но уже хрестоматийные сегодня идеи о том, что путем целенаправленной и планомерной государственной политики можно преодолеть углубляющуюся пропасть между богатством и бедностью, разрешить наиболее острые социальные проблемы и тем самым обеспечить социальную стабильность. Сегодня выработанное Л. фон Штейном понятие социального государства включено практически во все конституции демократических государств мира. Тем самым государства в конституционном порядке объявляют себя гарантами социальных прав людей и социальной стабильности.
   Однако уже в начале XX века, когда экономический потенциал свободного рынка был исчерпан и произошел переход к монополистическому капитализму, роль гаранта социальной стабильности стал разделять с государством бизнес.
   Это привело к развитию представлений о государстве как гаранте социальной справедливости в направлении объединения усилий государства с представителями крупного бизнеса, а затем и переложения ряда функций государства как гаранта социальной стабильности на крупный бизнес. Такие представления были реализованы в концепциях организованного капитализма и социальной демократии, например у представителей австромарксизма (Р. Гилфердинг, К. Реннер, М. Адлер). Так, согласно Р. Гилфердингу, государство солидарно с представителями крупного бизнеса, поддерживает систему «организованного капитализма», регулирует отношения между трудом и капиталом, тем самым предотвращая социальные конфликты и обеспечивая социальную стабильность [91 - См.: Hilferding R. Das Finanzkapital. Wien, 1910. Цит. по: Полякова Н. Л. XX век в социологических теориях общества. М.: Логос, 2004. С. 61.].
   Несколько другое, хотя и близкое по своим исходным предпосылкам, направление развития идея бизнеса как нового гаранта социальной стабильности получила в возникших на американской почве системах тейлоризма и фордизма. В рамках этих систем именно крупному бизнесу принадлежит инициирующая роль в разработке и реализации стратегий социальной стабильности. Как пишет Н. Л. Полякова, «фордизм – это не просто конвейерное производство, высокая заработная плата и хорошие условия труда. Если бы дело обстояло таким образом, то все, что сделал Форд, можно было бы рассматривать просто как творчество блестящего инженера и управленца, а не как творение человека, сумевшего предвидеть те принципы экономической и социальной организации, которые доминировали как в жизни Америки, так и всего мира в течение более чем трех четвертей века. Это предвидение стало возможным, поскольку он понимал, что его технический прорыв требует трансформации всего общества и не может ограничиваться только рамками предприятия или даже экономики. Проблемы, которые решает Форд, – это не только проблемы того, как гарантировать и расширить рынок, обеспечивая тем самым постоянный рост производства, но и того, как предотвратить социальные столкновения на производстве и в обществе в целом, содействовать росту профсоюзного движения. Форд поставил задачу изменить социальное и экономическое мышление в целом, трансформировать цели и приоритеты социальной и экономической деятельности» [92 - Полякова Н. Л. Указ. соч. С. 53.].
   Такой подход лег в основу концепции социальной ответственности бизнеса, получившей широкое распространение в экономически развитых странах в последние десятилетия. Правда, Россия в данном отношении пока отстает от других европейских стран. Лишь постепенно формируется понимание того, что при современном уровне как технических возможностей производства, так и концентрации капитала государство не может быть единственным надежным гарантом социальной стабильности. Как минимум еще одним таким гарантом (если не главным) должен выступать крупный бизнес – как сила, располагающая реальными экономическими и материальными ресурсами.
   С этим связан следующий параметр социальной стабильности – «меркантильность». Он отражает, с одной стороны, уже упомянутое выше понимание того, что именно экономическое неблагополучие является самым «взрывоопасным» фактором социальной нестабильности, с другой стороны, тот факт, что для реального обеспечения социальной стабильности необходимы не только административные, но и, в неменьшей степени, материальные ресурсы.
   Наконец, фактор «интенциональности» отражает тот объективный факт, что социальная стабильность не возникает сама собой, в силу естественных законов. Как уже сказано, стихийные законы рыночной экономики, если не ограничивать их действие никакими рамками, могут привести лишь к усилению социальной нестабильности, о чем свидетельствуют экономические эксперименты в России 90-х годов XX века. В определенном смысле любая программа, направленная к достижению социальной стабильности, – это программа преодоления социально-политической «энтропии», движение от наличного состояния общества к желаемому и проектируемому, от сущего к должному, от наличных условий – к цели.
   Что же касается двух оставшихся факторов, выявленных в ходе факторного анализа восприятия концепта социальной стабильности в сознании современного российского общества, – фактора «агрессивности» и фактора «политизированности», – то оба эти фактора, не являясь выражением сущностных характеристик социальной стабильности, выражают социокультурную и исторически конкретную обусловленность этого сознания специфичной для современной России напряженностью взаимоотношений бизнеса и государства, которое во многом является наследием командно-административной системы управления отечественной экономикой.
   Одним из путей преодоления кризисных явлений в обществе, обусловливающих подрыв социальной стабильности, выступают действия, ориентированные на достижение взаимопонимания, которые разработаны и теоретически обоснованы в работах одного из крупнейших немецких философов и социологов Ю. Хабермаса. Для нас представляет интерес выделение ряда аспектов действия, ориентированного на взаимопонимание, которые являются фактором социальной стабильности, механизмом эффективной координации действий в социальном взаимодействии. Большое значение имеет ориентация на взаимопонимание или ориентация на успех. Социальные интеракции могут быть более или менее кооперативными и стабильными, более или менее конфликтными и нестабильными. Вопросу о том, как возможен социальный порядок, задаваемому в рамках теории общества, в теории действия соответствует вопрос о том, как участники интеракции могут координировать планы своих действий таким образом, чтобы Другой, не возбуждая конфликта и, во всяком случае, избегая риска прервать интеракцию, мог «соединить» свои действия с действиями Я. В этой трактовке акторы ориентируются исключительно на достижение успеха, т. е. на последствия своих действий, поэтому они стараются достичь своих целей, оказывая внешнее влияние на понимание ситуации их соперником, на его решения и мотивы, с использованием оружия или подкупа, угроз или посулов. Координация действий субъектов, которые, таким образом, обращаются друг с другом стратегически, зависит от того, насколько эгоцентрический подсчет собственной выгоды уравновешивается подсчетом выгоды с противной стороны. Тогда степень кооперации и стабильности зависит от удовлетворения интересов участников взаимодействия. В противоположность этому коммуникативное действие, когда акторы идут на то, чтобы внутренне согласовывать между собой планы своих действий и преследовать те или иные свои цели, возможно только при условии согласия относительно данной ситуации и ожидаемых последствий, которое или уже имеется между ними, или о нем еще только предстоит договориться. В обоих случаях предполагается телеологическая структура действия, поскольку акторам приписывается способность к целенаправленному действию и заинтересованность в осуществлении своих планов. Но стратегическая модель может довольствоваться описанием структур действия, непосредственно ориентированного на достижение успеха, в то время как модель действия, ориентированного на достижение взаимопонимания, должна определить специфические условия для достигаемого в процессе коммуникации согласия, при которых Другой может соединить свои действия с действиями Я.
   Не менее важно для стабилизации общественных связей взаимопонимание как механизм координации действий. Понятие коммуникативного действия определено таким образом, что акты взаимопонимания, связующие между собой планы действий различных участников и соединяющие целенаправленные действия в единую и связную интеракцию, не могут быть, в свою очередь, сведены к телеологическому действию. Процессы взаимопонимания нацелены на достижение согласия, которое зависит от рационально мотивированного одобрения содержания того или иного высказывания. Согласие невозможно навязать другой стороне, к нему нельзя обязать соперника, манипулируя им: то, что явным образом производится путем внешнего воздействия, нельзя считать согласием. Последнее всегда покоится на общих убеждениях. Формирование убеждений можно проанализировать по реакции на приглашение к речевому акту. Речевой акт удается только тогда, когда другой человек принимает содержащееся в нем приглашение, занимая, пусть даже косвенным образом, утвердительную позицию по отношению к притязанию на значимость, которое может быть подвергнуто принципиальной критике.
   В этих условиях особое место занимает значимость консенсуса – как в коммуникации, так и в социуме в целом. Если понимать действие как процесс овладения некоей ситуацией, то понятие коммуникативного действия, наряду с телеологическим аспектом проведения в жизнь того или иного плана действий, выделяет в этом процессе коммуникативный аспект совместного истолкования ситуации и вообще аспект достижения консенсуса. Ситуация представляет собой некий фрагмент, выделенный в жизненном мире применительно к той или иной теме. Тема возникает в связи с интересами и целями участников действия; она очерчивает релевантную область тематизируемых предметов. Индивидуальные планы действий акцентируют тему и определяют актуальную потребность во взаимопонимании, которая должна быть удовлетворена в ходе интерпретативной работы. В этом аспекте ситуация действия есть одновременно ситуация речи, в которой действующие лица попеременно принимают на себя коммуникативные роли говорящего, адресата и соприсутствующих при этом лиц. Эта система перспектив говорящего перекрещивается с системой широких социальных параметров и мировых перспектив.
   В рамках исследования социальной стабильности большой интерес представляет значение и роль исторического сознания. Поскольку коммуникативное действие, согласно Ю. Хабермасу, представляет собой круговой процесс, в котором положение актора двояко: он является инициатором действий и в то же время продуктом традиций, в которых он живет [93 - См.: Хабермас Ю. Моральное сознание и коммуникативное действие. СПб.: Наука, 2006. С. 199–202.]… то историческое сознание по своей сути во многом является фактором влияния на коммуникативный аспект истолкования исторической ситуации, а также на сплоченность групп, интегрированных на основе тех или иных ценностей и компетенции образующих общество индивидов, в ином отношении, нежели культурные традиции, которые тоже служат ресурсами для действий, ориентированных на достижение взаимопонимания.
   Отрицание или потеря культурных ценностей, культурных традиций ведет к разрушению коммуникативного взаимопонимания. Как показывает история, одним из таких примеров разрушения может служить создание итальянского и немецкого государств идеологами национал-социализма, представляющее своего рода «историю бунта и нигилизма», в основе которого лежит изменение исторического сознания, базирующееся на отрицании рациональных основ в историческом развитии, сведение истории к «случайному противоборству сил». После поражения в Первой мировой войне в общественном сознании немцев наблюдалось отчаяние, а в его основе – «горечь унижения и ненависть». Люди действия, пребывающие в безверии, никогда не доверяли ничему, кроме действия. Одним из оснований неразрешимого парадокса Гитлера выступало его стремление утвердить стабильный порядок на основе беспрестанного действия и отрицания. Все это привело в конечном счете к замене истинных гуманистических ценностей «низкопробными ценностями», моралью уголовного мира, которые навязывались целой цивилизации. Социальная стабильность на основе «неукротимого динамизма», «вечного двигателя завоевания и захвата», «иррационального террора», который превращает человека в вещь, в «планетарную бактерию», согласно выражению Гитлера, ставит своей целью не только разрушение личности, но и уничтожение заложенных в ней возможностей, таких, как способность к мышлению, тяга к единению, призыв к абсолютной любви. Гитлер – «единственный в истории пример тирана, не оставившего после себя ничего положительного» [94 - Камю А. Бунтующий человек. Философия. Политика. Искусство / Пер. с фр. М.: Политиздат, 1990. С. 261.]. Таким образом, как отмечает А. Камю, нигилистическая революция, исторически воплотившаяся в гитлеровской религии, привела только к бешеному всплеску небытия, в конце концов обратившемуся против себя самого [95 - См.: Камю А. Указ. соч.].
   Сегодня мы наблюдаем подрыв социальной стабильности в результате искажения роли России в современном мире (например, использование имени Сталина, превращенного на Западе в символ вселенского зла всех времен и народов, чтобы опорочить и обесценить величайшее событие русской национальной истории – победу над фашистской Германией, стремление западных СМИ доказать, что война была не Отечественной, что у русских нет ничего положительного, что они всегда стремились к ложным идеалам) [96 - См.: Нарочницкая Н. Русский мир. СПб.: Алетейя, 2008. С. 232, 243.]. Да, сталинская модернизация, с одной стороны, была жестокой, но с другой стороны, именно при Сталине произошла беспрецедентная по темпам индустриальная модернизация, следствиями которой были победа в Великой Отечественной войне и создание советской сверхдержавы.
   Такая смена исторического сознания, искажение исторического прошлого во многом привели к развитию антирусской политики в странах Восточной Европы, к кризису в отношениях с иностранными партнерами. Одним из факторов такого отношения стало, как отмечает Е. М. Примаков, изменение характера взаимоотношений с Украиной, когда «в результате «оранжевой революции» в Киеве пришли к власти люди, далеко не во всем импонировавшие Москве – и по своим заявлениям, и по начавшейся антирусской политике» [97 - Примаков Е.М. Мир без России? К чему ведет политическая близорукость. М.: Российская газета, 2009. С. 148–149.].
   Смена исторического сознания оказывает дестабилизирующее влияние на социум, лечение от политической близорукости – в укреплении основ российского исторического сознания. В силу своей специфики историческое сознание в наиболее концентрированном виде отражает все сферы жизнедеятельности общества. Адекватно реагируя на все изменения в общественном бытии, активно воздействуя на него, а также на другие формы общественного сознания, оно определяет в значительной степени направленность и характер их развития. В силу этого преодоление кризиса исторического сознания является важным условием преодоления кризиса общественного сознания и в целом. Историческое сознание закономерно выступает в качестве одного из факторов социальной стабильности, выполняющего функции интеграции, консолидации различных поколений, социальных групп и индивидов.

1.3. Межгрупповое взаимодействие в системе социальной стабильности

   Реальность общественных отношений такова, что люди в процессе своей жизнедеятельности объединяются в группы, поэтому рассмотрение ситуационного среза социальной стабильности исходит из необходимости исследования отношений между социальными группами. Интересные данные приводит британский психолог А. Тэшфел, выяснивший в своей известной работе, что степень влияния межгрупповых отношений на межличностные зависит от того, насколько субъекты этих отношений воспринимают как себя, так и других (и/или воспринимаются другими) прежде всего как членов какой-либо группы, иначе говоря, обозначена внутренняя иерархия восприятия этих взаимодействий. Оба этих подхода исходят из того, что одним из базовых элементов социальных отношений выступает межгрупповое взаимодействие, которое основывается на совокупности представлений личности о своем социальном окружении и взаимосвязях, а также характерных способах их восприятия и оценки. Такую совокупность Г. Триандис называет «субъективной культурой», которая также имманентно включает в себя идеи, теории, убеждения, социальные стандарты, оценки.
   Исследование межгруппового взаимодействия в системе социальной стабильности исходит из связи микро– и макроуровня, индивида (элемента) и структуры, поскольку социальная стабильность не существует вне деятельности, изменчивости и взаимодействия. Так, на смену классическому противопоставлению индивида структуре (например, у Э. Дюркгейма структуры обладают принудительной силой к индивиду, а у М. Вебера выступают как результат человеческого поведения) приходит представление (в частности, Р. Бхаскара) о том, что структуры не существуют независимо от видов деятельности, направленных ими; структуры не существуют независимо от идей и представлений субъектов о сути своей деятельности; общество – не продукт деятельности индивидов; существует особый способ связи между структурой и людьми – воспроизводство и преобразование индивидами структур. Тем самым по отношению к индивидам общество выступает как нечто такое, что существует только благодаря их деятельности. Это позволяет говорить о наличии такого направления взаимодействия социальных групп, как преобразование и воспроизводство социальной стабильности, что обусловливает рассмотрение стабильности как формы социального взаимодействия.
   Социальная стабильность реализуется как сочетание различных элементов и тенденций. Во-первых, разных видов и степеней стабильности и, во-вторых, системообразующих и системоизменяющих тенденций, устойчивости – с одной стороны, и изменения, неопределенности, непредсказуемости, нестабильности – с другой. Стабильная система осуществляет баланс этих разных начал в межгрупповом взаимодействии.
   Состояние социальной системы характеризует способ функционирования системы (один из возможных) и является элементом процесса. Исследование стабильности процессов помогает раскрыть механизм функционирования изменяющейся, динамической структуры социального взаимодействия, в которой сочетаются и способность сохранять фиксированные параметры, и в то же время способность к развитию.
   Социальное взаимодействие выступает как обмен ресурсами: отличительными и универсальными. Дифференциация видов социального взаимодействия в интересующем нас плане социальной стабильности может быть представлена ассоциативными и диссоциативными видами взаимодействия, субординационным, доминирующим взаимодействием, а также интимными, межличностными видами. Д. Адамопулус и Р. Бонтемпо обнаружили, что формы социального поведения развиваются в определенной последовательности. Анализируя содержание письменных текстов (например, «Илиаду» Гомера), они показали, что в ранних текстах много говорится об ассоциативных – диссоциативных типах поведения (например, Ахилл любил Патрокла и ненавидел Гектора), а также есть упоминания об отношениях «доминирования и подчинения» (например, Агамемнон настоял на своем, а Ахилл отказался от битвы) и «торга» (например, лошадь обменивалась на раба). Однако в текстах почти нет описания интимных и формальных отношений (никаких ссылок на личную жизнь людей или высказываний о конкретных доверительных отношениях личностного плана). С тех пор ресурсы социального взаимодействия претерпели серьезные изменения.
   Главным полем межгруппового взаимодействия в XXI веке стал город как «пространство знаков господствующей культуры». По выражению Ж. Бодрийяра, город стал не только средоточием экономико-политической власти, но и пространством/временем террористической власти средств массовой информации, знаков господствующей культуры.
   Город перестал быть политико-индустриальным полигоном, каким он был в XIX веке, в период развития информационного общества – «это полигон знаков, средств массовой информации, кода. Тем самым суть его больше не сосредоточена в каком-либо географическом месте, будь то завод или даже традиционное гетто. Его суть – заточение в форме/знаке – повсюду. Он представляет собой гетто телевидения, рекламы, гетто потребителей/потребляемых, заранее просчитанных читателей, кодированных декодировщиков медиатических сообщений, циркулирующих/циркулируемых в метро, развлекающих/ развлекаемых в часы досуга» [98 - Бодрийяр Ж. Символический обмен и смерть. 3-е изд. М.: Добросвет; Изд-во КДУ, 2009. С. 157.]. В этих условиях исторические формы взаимодействия групп – фабричная, соседская, классовая – исчезли и межгрупповое взаимодействие стало характеризоваться разобщенностью и безразличием под властью моделей поведения, запечатленных в массмедиа и даже в планировке городов, трансформировавшись под влиянием семиократии – «новейшей формы закона ценности – тотальной взаимоподстановочности элементов в рамках функционального целого, где каждый элемент осмыслен лишь в качестве структурной переменной, подчиненной коду…» [99 - Бодрийяр Ж. Указ. соч. С. 158.]. В результате получили распространение симулятивные модели социального взаимодействия, которые не предусматривают чью-то идентичность или персонифицированность, а стимулируют коллективную анонимность. «…Имена отстаивают не чью-либо идентичность или личность, а радикальную исключительность клана, группировки, банды, возрастной, этнической или иной группы, принадлежность к которым, как известно, реализуется через присвоение имени и через беззаветную верность этому тотемному наименованию…» [100 - Там же. С. 159.]. Можно сказать, что здесь есть негласная конвенция, соглашение между группами, как и между индивидами об анонимности взаимодействия.
   Социальное взаимодействие в современной городской среде разворачивается между отправителями и получателями знаков, между производителями и потребителями на уровне тотального манипулирования кодами и значениями. Так, революционные бунты в области манипулирования кодами, которые соотносятся с появлением нью-йоркских граффити в 1970-е годы, были связаны с ломкой структур кодов, кодированных отличий с помощью отличия абсолютного, некодифицируемого, при столкновении с которым система сама по себе распадается. В систему социальных взаимодействий стали все чаще включаться охота на электронные коды, значимость кодов доступа, сбои в банковской кодировке (Германия, начало 2010 года). Фактически это уже символические конфликты в недрах семиократии.
   Новые принципы иерархии и субординации в межгрупповом взаимодействии нашли свое отражение на уровне характера взаимодействия исполнителей и руководителей, руководителей среднего звена и топ-менеджмента. Динамическое развитие компьютерных сетей способствовало развитию демократического и унифицированного стиля общения, обеспечивая возможность профессионального взаимодействия специалистов в едином времени и в едином компьютерном пространстве. Это привело к тому, что «технология разрушила иерархию»: «Люди, связанные между собой проводами, проявляют меньше почтительности к тем, кто стоит на более высоких ступенях служебной лестницы, и не стесняются прямо, а то и резко высказывать свое мнение» [101 - Стюарт Т. Интеллектуальный капитал. Новый источник богатства организаций / Пер. с англ. В. Ноздриной. М.: Поколение, 2007. С. 261.]. На фоне того, что затраты на создание, умелое обращение и передачу информации существенно сократились, крупные организации распадаются, получает распространение аутсорсинг, связанный с привлечением внешних ресурсов, компании уменьшаются, специализируются.
   Экономика, основанная на информационных ресурсах, предопределила развитие трех форм построения современной организации, детерминировавших процессы межгруппового взаимодействия: внутренняя сетевая структура, виртуальная корпорация, экономическая сеть. «Компании с внутренней сетью, виртуальные организации и экономические сети пользуются одной и той же логикой Века информации, сводящейся к тому, что идеи, знания, обработка информации и другие нематериальные активы – человеческий, структурный и потребительский капитал – способны создавать богатство намного быстрее и дешевле, чем традиционные физические и финансовые ресурсы» [102 - Стюарт Т. Указ. соч. С. 280.].
   В условиях глобальной, универсальной семиократической анонимности иначе ставится вопрос целей межгруппового взаимодействия, порождая новый тип неопределенности целеполагания. Это больше не вопрос попыток оценить средства, это вопрос рассмотрения того, какая из многих привлекательных целей, лежащих в пределах досягаемости, является приоритетной, учитывая количество имеющихся в распоряжении средств, актуализуя потребность в установлении приоритетов. Межгрупповое взаимодействие в этой ситуации как в персонифицированной, так и в электронной форме представляет огромный набор возможностей свободы «стать кем-то», и в то же время такая изменчивость возможностей предопределяет состояние незавершенности, неполноты, неопределенности. Выбор среди множества возможностей межгруппового взаимодействия – это одна из главных проблем современности. На этот вопрос, однако, Античность давала иной ответ, отстаивая разделение функций и деятельности сословий, при этом главным принципом такого разделения в своем фундаментальном труде «Государство» Платон считает справедливость как совместной деятельности и как социального взаимодействия в целом: «…государство мы признали справедливым, когда имеющиеся в нем три различных по своей природе сословия делают каждое свое дело. А рассудительным, мужественным и мудрым мы признали государство вследствие соответствующего состояния и свойств представителей этих же самых сословий» [103 - Платон. Государство // Сочинения. В 3-х тт. Пер. с древнегреч. / Под общ. ред. А. Ф. Лосева и В. Ф. Асмуса. Т. 3 Ч. 1. М.: Мысль, 1971. С. 227.].
   На фоне внедрения в повседневность новых средств коммуникаций произошло существенное изменение феномена справедливости и характера человеческих взаимодействий. Их масштабы и формы стали всецело определяться средствами коммуникаций, сообщениями. Содержание и характер сообщений как средства коммуникации стало оказывать существенное влияние на масштабы и форму человеческой ассоциации и человеческого действия.
   Осознание изменения характера человеческих взаимодействий под влиянием новых средств коммуникации произошло постепенно. Так, по мнению исследователей, внедрение книгопечатных принципов «гомогенизировало» французскую нацию: «Французы стали похожи друг на друга от севера до юга. Книгопечатный принцип единообразия, непрерывности и линейности переборол сложности древнего феодального и устного общества. Революция была совершена новыми литераторами и юристами» [104 - Маклюэн Г. М. Понимание Медиа: внешние расширения человека / Пер. англ. В. Николаева; закл. ст. М. Вавилова. 2-е изд. М.: Гиперборея; Кучково поле, 2007. С. 17.]. Произошедшие изменения в структуре межличностных и межгрупповых взаимодействий ярко иллюстрируют приписываемые Наполеону Бонапарту слова: «Трех враждебно настроенных газет следует бояться больше, чем тысячи штыков».
   В современном обществе средство коммуникации выступает как культурная матрица человеческих взаимодействий. Так, новейший подход к изучению средств коммуникации принимает во внимание не только «содержание», но также само средство как таковое и ту культурную матрицу, в которой это конкретное средство функционирует. При этом технологии действуют не на уровне мнений или понятий, они способствуют изменению чувственных пропорций, или образцов восприятия, «субъективной культуры» в последовательном порядке и без сопротивления. В процессе воздействия средств коммуникации или новых технологий человек зачастую утрачивает непосредственный характер восприятия реальности, увеличивается удельный вес реакций на мнение, сформулированное в СМИ, на образы, предлагаемые в литературе и рекламе. Процесс социального познания приобретает черты вторичного познания.
   Внедрение в повседневность новых средств коммуникаций привело к ускорению человеческих взаимодействий в современную эпоху, выраженному в совпадении действия и ответной реакции, обусловило их интегральность и глобализацию. Развитие сетевых и виртуальных взаимодействий привело к увеличению амплитуды контактов и роли моральных норм пользователей в сети. В этих условиях межгрупповое взаимодействие в системе социальной стабильности определяется осознанием человеком своей ответственности, поскольку он становится сопричастным с последствиями каждого своего действия. Роль современных средств коммуникации в системе социальной стабильности была объективно оценена Папой Пием XII, который 17 февраля 1950 года сказал: «Не будет преувеличением сказать, что будущее современного общества и стабильность его внутренней жизни зависят в значительной степени от сохранения равновесия между мощью технических средств коммуникации и способностью человека к индивидуальной реакции» [105 - Маклюэн Г. М. Указ. соч. С. 25.].
   Обращаясь к истокам межгруппового взаимодействия в системе социальной стабильности, целесообразно рассмотреть социально-философский опыт анализа возникновения социальных групп и их взаимодействия. Согласно Платону, образование социальных групп детерминировано разделением труда сообразно потребностям и природным задаткам, эти же принципы лежат в основе сложения государства как формы межгруппового взаимодействия в системе социальной стабильности: «Испытывая нужду во многом, многие люди собираются воедино, чтобы обитать сообща и оказывать друг другу помощь: такое совместное поселение и получает у нас название государства…» [106 - Платон. Государство // Сочинения. В 3-х тт. Пер. с древнегреч. Под общ. ред. А. Ф. Лосева и В. Ф. Асмуса. Т. 3. Ч. 1. М.: Мысль, 1971. С. 145.]. Очерчивая социальную структуру общества, Платон выделял такие сословия (социальные группы), как правители, ремесленники, земледельцы, стражи (войны). Особые качества предписывалось иметь представителям сословия стражей (воинов), отмечалась несовместимость их дела с другими занятиями. Философ подчеркивал особую важность деловых и нравственных качеств у людей, стоящих на страже законов и государства, указывал на необходимость в первую очередь их «мусического» воспитания, направленного на преобразование душевных качеств воспитуемого, а уже потом – гимнастического, ориентированного на телесное развитие.
   При этом характер межгруппового взаимодействия в системе социальной стабильности, способствовавшей росту и благоустройству государства, связывался с предоставлением всем сословиям возможности «иметь свою долю в общем процветании, соответственно их природным данным» [107 - Платон. Указ. соч. С. 208.]. Нарушение принципа разделения труда между сословиями и возможность мобильности членов различных сословий рассматривалось Платоном как угроза социальной стабильности: «Значит, вмешательство этих трех сословий в чужие дела и переход из одного сословия в другое – величайший вред для государства и с полным правом может считаться высшим преступлением» [108 - Платон. Указ. соч. C. 226.].
   Современные тенденции экономического развития создают фундамент для преобразования человеческих взаимодействий. В системе описания Э. и Х. Тоффлер первая волна богатства человечества связана с выращиванием продуктов, вторая – с их производством (индустриализм), третья возникла на развитии услуг, знаний, профессионализма. Те социальные сдвиги, которые принесли эти волны перемен, привели к деградации старых социальных институтов, но одновременно запустили инновации и эксперименты в процессе поиска людьми новых способов жизни, новых коммуникаций, новых ценностей, направлений в искусстве, музыке, типов отношений между различными социальными группами. Особенно быстрые темпы таких изменений демонстрирует Азия, которая в последнее десятилетие является родиной шести из десятка самых быстро развивающихся экономик. Особая роль в этих процессах, по признанию аналитиков, принадлежит Китаю. По данным CIA World Fastbook, приведенным в журнале «Эксперт», объем ВВП по паритету покупательской способности (в трлн долл.) в 2008 году составлял в России – 2,2, в Индии – 3,3, Японии – 4,4, в Китае – 7,8. Другими словами, экономика КНР «превосходит экономики Японии и Индии, вместе взятые» [109 - Завадский М. Сумо в аквариуме // Эксперт, 2009, № 13. С. 23.].
   Успех Китая связывают с ориентацией на «двухкомпонентную» стратегию развития, включающей приоритеты развития не только экономики Второй волны, но и экономики Третьей волны, формированием не только активного индустриального сектора, но и конкурентоспособного наукоемкого сектора, базирующегося на знаниях и внедрении новых технологий, которые на тот момент уже активно осваивались на Западе [110 - См.: Тоффлер Э. Революционное богатство // Элвин Тоффлер, Хейди Тоффлер. М.: АСТ МОСКВА, 2008. С. 456.]. Тем самым в условиях глобализации человеческих взаимодействий Китай предпринял специфическую, но эффективную стратегию развития, позволившую ему соответствовать мировым тенденциям развития.
   Глобализация человеческих взаимодействий инициировала распространение сетевого принципа социальной организации в системе социальной стабильности. Известно, что сети как социальные группы существовали давно (неформальный коллектив и т. д.), но имели первоначально неофициальный характер. Однако технологическая революция, связанная с внедрением в повседневность компьютерных технологий, привела к возникновению сознательной организации по сетевому принципу и изменению принципов управления производством: «Там, где раньше были пирамиды, босс, отделы, филиалы, теперь мы имеем сети, объединения, образования, коллективы» [111 - Стюарт Т. Указ. соч. С. 258.]. Это прогнозировали еще в 1958 году Г. Левит и Т. Уислер в статье «Менеджмент в восьмидесятые», опубликованной в журнале «Harvard Business Review», говоря о падении централизованной власти руководителей среднего звена и их замене компьютерными сетями. В связи с этим показательны слова Томаса Стюарта, одного из идеологов интеллектуального капитала: «Сегодня сети персональных компьютеров, соединенных телефонными проводами, являются главной техникой, при помощи которой компании управляют знаниями, – фактически правят» [112 - Стюарт Т. Указ. соч. С. 260.].
   Наряду с распространением сетевых форм в системе межгруппового взаимодействия утвердился курс на ускорение как приоритет экономического развития. По свидетельству Э. Тоффлера, замечательные навыки использования скорости как инструмента конкуренции приобрел Китай. Избранная им стратегия ускорения не только не ограничивается сферой бизнеса и технологий, но и становится компонентом китайской культуры. На этом фоне осуществляется расширение Китаем своего пространства в сфере технологии, финансов и завоевания мирового рынка, развития вооружений и военного потенциала страны. Кроме того, «Китай стал мировым лидером в создании, покупке – и воровстве – данных, информации и знания» [113 - Тоффлер Э. Указ. соч. С. 461–462.], при этом уделяется огромное внимание созданию собственной научно-исследовательской базы. Это азиатское государство создает основы для стабильного и стремительного развития на базе обогащения знанием путем «присвоения» всего необходимого для ускоренного развития интеллектуального и информационного потенциала. Таким образом, «Китай осуществляет сжатие времени и одновременно пространственно расширяет свое влияние» [114 - Тоффлер Э. Указ. соч. С. 461.]. Феномен динамичного развития этой страны обращает внимание на изменение пространственно-временных характеристик. По известному замечанию З. Баумана, «пространство сделалось ценностью, время – инструментом».
   Изменение особенностей межгруппового взаимодействия по сравнению с предыдущей эпохой З. Бауман связывает с завершением эпохи «тяжелой современности»: «В тяжелой версии современности прогресс означал увеличение размера и пространственную экспансию». Богатство и могущество в этом периоде зависели прежде всего от размера и качества, были «медлительными, неповоротливыми, неудобными для размещения». Характерной моделью рационального взаимодействия в период тяжелой современности стал завод Форда как место взаимодействия труда и капитала, характеризующихся тесной взаимосвязью, неразрывностью и постоянством взаимодействия. Тяжелая современность, в терминологии М. Вебера, определялась как эра инструментальной рациональности, при этом время являлось средством, которое требовалось разумно использовать для получения максимальной ценности в форме пространства. В эру «легкой современности» эффективность времени как средства приобретения ценности приближается к бесконечности, сопровождаясь эффектом уравнивания всех объектов в области потенциальных целей. В аспекте взаимосвязи между пространством и временем это означает, что все части пространства могут быть достигнуты за одно и то же время. В мире «программного обеспечения» перемещение осуществляется со скоростью света, в такого рода взаимодействии «различение между «далеко» и «здесь» аннулировано» – проблема сместилась со средств на цели [115 - См.: Бауман З. Текучая современность / Пер. с англ.; Под ред. Ю. В. Асочакова. СПб.: Питер, 2008. С. 128–129.]. В результате пространство межгруппового взаимодействия больше не устанавливает пределы действиям, утрачивая свою многовековую и традиционную стратегическую важность.
   Эра «легкой современности», которая выступает как эра информации, преобразовавшая межгрупповое взаимодействие в системе социальной стабильности в направлении смены вертикальных, иерархических структур на горизонтальные – сетевые, отказа от долговременных паттернов межгруппового взаимодействия, ориентации на универсальную адаптируемость, пластичность связей, представила новую модель успешной карьеры, лозунг которой не «стабильность», а адаптивность, корреляционная изменчивость, ситуативность. Во главу угла современной карьеры встала ориентация на достижения, на специализацию и компетентность, важность которых обусловливает внедрение системы трудового взаимодействия не на должностной, а на проектной основе.
   Невзирая на текущие изменения, обусловленные наступлением эры информации, все же сохранились традиционные детерминанты межгруппового взаимодействия в системе социальной стабильности, среди которых можно назвать принадлежность к коллективистской или индивидуалистической культуре. Так, межличностное и межгрупповое взаимодействие характеризуется в коллективистских культурах высокой контекстуальной зависимостью и важностью невербальных параметров общения в противоположность индивидуалистическим культурам, в которых люди мало доверяют тому, что не заявлено ясно. В высококонтекстуальных (коллективистских) культурах взаимодействие строится на важности личных отношений, кроме того, там весьма высок уровень социального контроля. Это означает, что репутация, достоинство и «потеря лица» выступают более серьезными факторами взаимодействия в коллективистских культурах, чем в индивидуалистических.
   Исследования межкультурных коммуникаций показывают, что люди больше склонны устанавливать межгрупповые взаимоотношения (например, «Я нападаю на врага», «Я встретил негра»), чем межличностные, в тех случаях, когда: 1) в прошлом были конфликтные отношения между группами; 2) существуют представления о несовместимости целей (т. е. когда одна группа чего-то достигает, а другая что-то важное при этом теряет); 3) члены ин-группы испытывают сильную привязанность к ней; 4) существует анонимность группового членства (например, группы настолько отделены друг от друга, что не могут «визуально» наблюдать лиц друг друга, или люди носят маски, как в ку-клукс-клане); 5) переход из одной группы в другую затруднен или практически невозможен. Как правило, человек располагает обширной информацией в отношении своих ин-групп и имеет адекватное представление как об отрицательных (социально не одобряемых), так и положительных (социально одобряемых) характеристиках членов собственных групп. В случае с аут-группами люди располагают более скудной информацией и, возможно, только в отношении отрицательных характеристик. Эта разница приводит к тому, что при оценке собственной группы люди главным образом характеризуются как положительные, а аут-группы получают нейтральные или негативные характеристики. Это можно проследить на результатах анализа взглядов представителей тридцати африканских групп на себя и на другие группы. Было обнаружено, что только два племени из тридцати оценили другое племя более позитивно, чем собственное [116 - См.: Триандис Г. Культура и социальное поведение: Учебное пособие / Пер. с англ. В. А. Соснина. М.: ФОРУМ, 2007. С. 321.]. Сходные результаты можно получить не только в африканских племенах, но и в крупных индустриальных городах. Так, проведенное в 2007 году исследование в городе Екатеринбурге [117 - Исследование проводилось среди 12 учебных групп Уральского экономического колледжа (224 опрошенных).] показало неподдельный энтузиазм студентов в оценке характеристик своей группы, только в одном случае аут-группа получила позитивные оценки. Рассматриваемые результаты коренятся не только в приверженности интересам, ценностям, целям ин-группы, но и в уровне коммуникативной компетентности субъектов взаимодействия. Процессуальный подход к ее формированию отражен в позиции Г. Триандиса, который определяет четыре стадии компетенции в межгрупповом взаимодействии: 1) неосознаваемое отсутствие компетентности, когда люди интерпретируют поведение других ошибочно, но не осознают этого; 2) осознаваемое отсутствие компетентности, когда люди понимают, что неправильно интерпретируемое поведение, но не знают, что с этим делать; 3) осознаваемая компетентность, когда люди изменяют поведение, принимая во внимание факт взаимодействия с представителем другой культуры; 4) неосознаваемая компетентность, когда правильная модель стала частью привычной структуры общения [118 - См.: Триандис Г. Указ. соч. С. 228–229.]. Очевидно, что начиная с третьей стадии человек обретает возможность регулирования взаимодействий в интересах социальной стабильности.
   Межгрупповое взаимодействие в системе социальной стабильности определяется во многом готовностью к сотрудничеству и «разделению» интересов с членами ин-группы, а также противостоянием внешним группам (аут-группам), с которыми они себя не идентифицируют. Когда человек ощущает «общую судьбу» с какой-то совокупностью других людей, они часто воспринимаются как принадлежащие к ин-группе. При этом понимание ин-групп в разных культурах различно. В некоторых оно очень узкое, это, например, семья (как в Южной Италии 1950-х годов), в других существует несколько типов значимых коллективов, и некоторые достаточно многочисленные (например, в Японии вся страна – один из таких коллективов). В зависимости от культурной принадлежности существуют различия в трактовке социального поведения и взаимодействия. Так, в разных культурах существуют устойчивые отличия в понимании и значимости социального поведения и разные способы идентификации этих отличий. Каждая культура имеет собственные стандарты социального поведения [119 - См.: Триандис Г. Указ. соч. С. 150–155.]. Например, считается, что приглашение на ужин – во Франции более «интимный» тип поведения, чем в США. Понимание значимых различий в социальном поведении может способствовать оптимизации межгруппового взаимодействия и повышению уровня компетенции в межгрупповом, как и межличностном взаимодействии, которое можно обозначить как интерактивную компетентность в целях социальной стабильности.
   Взаимодействие между группами как субъектами «выбора целей, ценностей, решения проблем, принятия решений и т. д.» [120 - Андреева Г. М., Богомолова Н. Н., Петровская Л. А. Зарубежная социальная психология XX столетия: Теоретические подходы: Учебное пособие для вузов. М.: Аспект Пресс, 2001. С. 162.] в целях и параметрах социальной стабильности предусматривает учет возможных разногласий, разницы статусов и позиций, установок и решений, на что обратил внимание В. Байон в своей динамической теории группового функционирования [121 - Поскольку специальное исследование психологических теорий не является нашей целью, поэтому для объяснения и смысловой фокусировки нашей линии мы воспользуемся различными доступными материалами, в том числе и учебными пособиями.]. По мнению Байона, группа представляет собой макровариант индивида, и, следовательно, она характеризуется теми же параметрами, что и отдельная личность, т. е. потребностями, мотивами, целями и т. п. Группа всегда представлена как бы в двух планах: с одной стороны, она обычно выполняет какую-то задачу и в ее решении члены группы вполне рационально, осознанно принимают участие; с другой стороны, Байон вычленяет аспекты групповой культуры, продуцируемые неосознаваемыми вкладами членов группы. Одним словом, Байон пытается перенести понятия и механизмы, вычлененные и обоснованные Фрейдом при изучении индивидуальной психики, на тот случай, когда их субъектом оказывается не отдельная личность, а целая группа, хотя в большей своей части высказанные Байоном положения остались неверифицированны [122 - См.: Андреева Г. М., Богомолова Н. Н., Петровская Л. А. Указ. соч. С. 161–162.].
   Психоаналитическая ориентация концепции У. Шутца обращает внимание на детерминацию поведения и взаимодействия межличностными потребностями индивидов. В контексте социальной стабильности интересно учесть исследование Шутца в отношении межличностной потребности в контроле, выделение им трех типов поведения в сфере контроля – «отказывающееся», «автократическое», «демократическое» [123 - См.: Андреева Г. М., Богомолова Н. Н., Петровская Л. А. Указ. соч. С. 170.], что с учетом позиции В. Байона позволяет трактовать симметричные типы взаимодействия групп. Реализация властных отношений для обеспечения социальной стабильности позволяет увидеть различные типы поведенческих моделей группового взаимодействия. Конформизм и покорность в одном случае могут вступать во взаимодействие с доминирующим типом, уверенно и динамично принимающим решения. Наиболее адекватным типом взаимодействия можно считать сбалансированный тип, или, в терминологии Шутца, «демократический». Такой вариант взаимодействия учитывает ситуационный подход и обладает достаточным потенциалом для многостороннего его регулирования и конструктивного взаимодействия [124 - См.: Андреева Г. М., Богомолова Н. Н., Петровская Л. А. Указ. соч. С. 171.]. Фактором дестабилизации здесь может наиболее явственно выступать тенденция к девиантным коммуникативным формам, которая отличается отказом следовать социальным нормам и уважать права других.
   В качестве специфической социальной группы многие российские этнологи и психологи рассматривают этнос, определяя его как устойчивую в своем существовании группу людей, осознающих себя ее членами на основе любых признаков, воспринимаемых как этнодифференцирующие. Этническая идентичность как осознание человеком своей принадлежности к определенной этнической общности оказывает серьезное влияние на межгрупповые отношения. В ее структуре обычно выделяют два основных компонента – когнитивный и аффективный, хотя некоторые авторы выделяют и поведенческий компонент идентичности, понимая его как реальный механизм не только осознания, но и проявления себя членом определенной группы, «построения системы отношений и действий в различных этноконтактных ситуациях» [125 - Дробижева Л. М., Аклаев А. Р., Коротеева В. В., Солдатова Г. У. Демократизация и образы национализма в Российской Федерации. М.: Мысль, 1996. С. 296.]. Единый процесс дифференциации/идентификации приводит к формированию этнической идентичности, которая в самом общем смысле есть результат процесса сравнения «своей» группы с другими социальными объектами. Именно в поисках позитивной социальной идентичности индивид или группа стремится самоопределиться, обособиться от других, утвердить свою автономность. Этническая идентичность как механизм, определяющий основы межгруппового взаимодействия в системе социальной стабильности, основывается на процессах категоризации (на «мы» и «они»). А. Тэшфел и Дж. Тернер выдвинули общий психологический принцип, согласно которому оценочное сравнение категоризуемых групп неразрывно связано с другим когнитивным процессом – групповой идентификацией. Или, по выражению русского ученого Б. Ф. Поршнева, «всякое противопоставление объединяет, всякое объединение противопоставляет, мера противопоставления есть мера объединения» [126 - Поршнев Б. Ф. Противопоставление как компонент этнического самосознания. М.: Наука, 1973. С. 14.].
   Широкое развитие общества потребления дает новое направление мучительного поиска современным человеком оснований собственной идентичности, независимо от этнодифференцирующих признаков. Эти процессы находят свое выражение в стремлении к покупкам, которые становятся борьбой против неопределенности и чувства отсутствия безопасности и стабильности. При этом идентичность проявляет себя как текучее и неустойчивое образование. «…Именно способность делать покупки в супермаркете идентичностей, степень истинной или предполагаемой потребительской свободы выбирать свою идентичность и удерживать ее сколь угодно долго становится самым легким путем к исполнению фантазий об идентичности» [127 - Бауман З. Текучая современность / Пер. с англ.; Под ред. Ю. В. Асочакова. СПб.: Питер, 2008. С. 92.]. При этом вещи становятся символическими обозначениями идентичности и средствами идентификации.
   Товарное производство заменяет «мир прочных объектов» «одноразовыми товарами, разработанными для «немедленного устаревания». Исходя из этого можно заключить, что намеренно «нестабильные предметы являются материалом для изменения идентичности людей, которая по определению нестабильна» [128 - См. Бауман З. Указ. соч. С. 94.]. В результате задача самоидентификации «становится средоточием конфликтов… и стимулирует конкуренцию, что ведет не к сотрудничеству, а к дестабилизации человеческих ситуаций» [129 - См. Бауман З. Указ. соч. С. 99.]. В поисках опоры и устойчивости вспомним о других форматах взаимодействия с аут-группами. В этом плане перспективным направлением исследования механизмов межгруппового взаимодействия является теория референтных групп, согласно которой люди различным образом ориентируются на группы, которые являются внешними по отношению к их собственной. Типы референтных групп с позиций характерных для них функций, определяющих содержание межгруппового взаимодействия в системе социальной стабильности, двояки: 1) «нормативный тип», который устанавливает и сохраняет эталонные стандарты для индивидов, – это источник ценностей, ассимилируемых теми, кому они предназначены (и кто может быть, но может и не быть членом группы); мы наблюдаем его, например, когда в армию приходит новое пополнение, усваивающее ценности ветеранов; 2) «сравнительный тип», который оценивает себя и других. Этот тип меняет собой контекст для оценки относительного положения (и своего собственного, и положения других людей) [130 - См.: Мертон Р. Социальная теория и социальная структура. М.: АСТ: АСТ МОСКВА: ХРАНИТЕЛЬ, 2006. С. 431.].
   Межгрупповое взаимодействие специфического типа, сохраняющее стабильное структурное подтверждение на протяжении ряда столетий, целесообразно рассмотреть на примере каст в Индии. Основой таких социальных групп является общественное разделение труда «сообразно потребностям и природным задаткам», на которое указывал еще Платон [131 - См.: Платон. Государство // Сочинения в 3-х тт. Пер. с древнегреч.; Под общ. ред. А. Ф. Лосева и В. Ф. Асмуса. Т. 3. Ч. 1. М.: Мысль, 1971. С. 145.]. В этом ракурсе касты трактуются как «замкнутые, эндогамные группы людей, связанных единством наследственной профессии» [132 - Осипов А. Касты // Философская энциклопедия. Гл. ред. Ф. В. Константинов. Т. 2. М.: Советская Россия, 1962. С. 468.]. Такие социальные группы характерны для древних и средневековых государств, причем принадлежность к ним определяется также во многом и религиозно-этическими факторами, поскольку зависит от греховности в прошлых социальных взаимодействиях групп [133 - См.: Осипов А. Указ. соч. С. 469.]. Например, индусы верят в перевоплощение и считают, что тот, кто соблюдает правила своей касты, в будущей жизни поднимется по рождению в более высокую касту, тот же, кто нарушает эти правила, потеряет социальный статус.
   Обратим внимание на социально-профессиональный характер кастовой структуры. Например, представители одной из четырех основных каст Индии – касты брахманов – на протяжении веков строго придерживались занятий и профессий, которые предусматривались их кастой. Из их среды на протяжении многих столетий выходили писцы, писари, священнослужители, ученые, учителя и чиновники. Еще в первой половине XX века в некоторых районах брахманы занимали до 75 % всех более или менее важных государственных должностей [134 - См.: Касты в Индии / http://sergey.chumachenko.ru/?p=204.]. Хотя в современной Индии ситуация меняется и устраняется жесткая взаимосвязь некогда существовавших социальных групп и их профессиональной принадлежности.
   Во времена возвышения индуизма, последовавшего за упадком буддизма, из простой, незамысловатой системы четырех варн выросла сложнейшая многослойная система, выстроившая строгий порядок чередования и соотношения разных социальных групп. Каждая варна обозначила в ходе этого процесса рамки для множества самостоятельных эндогамных каст (джати), которые с ростом капиталистических отношений стали утрачивать свое значение как формы организации ремесла. Кроме того, согласно Конституции Индии (1950) было признано равноправие каст, однако фактически система кастовых различий сохранилась, на протяжении всей индийской истории демонстрируя удивительную стабильность перед изменениями. Причем на фоне развития демократии в Индии эта архаическая форма социальной организации обрела новый смысл: всеобщее избирательное право и потребность политических деятелей в поддержке электората вновь придали значимость корпоративному духу и внутренней сплоченности каст. Вследствие этого кастовые интересы стали важным фактором во время избирательных кампаний, что говорит о стабильности иерархии социальных групп, а также о стабильности норм и правил межгруппового взаимодействия.
   Межгрупповое взаимодействие в системе социальной стабильности может осуществляться как в рамках одной культуры, так и между различными культурами, в частности между культурами коллективистскими или индивидуалистическими, представители которых оказывают друг на друга взаимное влияние. В процессе межгруппового взаимодействия с представителями американской культуры представители китайской коллективистской культуры усваивают «западное стремление к индивидуальному успеху». В наши дни особые успехи в деле приспособления к ценностям западной культуры делают именно китайцы [135 - См.: Альбертс Хана. Два мира, два взгляда // Форбс. 2009, июль. С. 24.], демонстрирующие растущее стремление к личному успеху, не свойственное традиционной коллективистской культуре Китая.
   Однако некоторые тенденции в структуре межгруппового воздействия могут существенно поколебать основы социальной стабильности. Так, если цивилизация прекращает свое демографическое воспроизводство, ее постепенно поглощают иммигранты, индифферентные существующей культуре. В связи с этим ряд современных специалистов, в частности американский политик и публицист Патрик Бьюкенен, полагают, что существующий характер межгруппового взаимодействия в системе западной культуры несет угрозу стабильности западной цивилизации. Угроза социальной стабильности со стороны демографических проблем связана с ростом числа пожилых людей и притоком рабочих рук из-за рубежа. Тем самым происходит неизбежное усиление возрастной напряженности, «а с увеличением численности арабов и африканцев нарастает социальная напряженность» [136 - Бьюкенен П. Смерть Запада / Пер. с англ. А. Башкирова // П. Дж. Бьюкенен. М.: АСТ, 2004. С. 318.]. В связи с этим отмечается важность мер по ассимиляции иммигрантов и регулированию их численности для укрепления социальной стабильности, для иллюстрации которых приведем без комментариев выдержку из материалов П. Бьюкенена, а именно предложения кандидата в Президенты США на выборах в 1992 и 1996 годах губернатора Морриса. Он считал необходимым предпринимать следующие шаги:
   Легальную иммиграцию следует ограничить цифрой в 250 000 человек ежегодно. Социальное обеспечение должно распространяться только на граждан США. Иммиграционное законодательство следует изменить так, чтобы воспрепятствовать «цепной иммиграции», когда новые иммигранты привозят с собой все свое многочисленное семейство. Короче говоря, законы об иммиграции должны защищать Америку, а не подрывать ее устои.
   – Программа Н-IВ, принятая радениями Силиконовой долины, программа, по которой в стране ежегодно оседают 200 000 профессиональных работников, должна быть остановлена. В 2000 и 2001 годах американцы, занятые в высокотехнологичном секторе, лишились десятков тысяч рабочих мест. Выпускники университетов не могут найти работу, на которую они вправе рассчитывать. Привозить иностранных работников, отнимая рабочие места у своих граждан, – политика безнравственная и чреватая социальной напряженностью. Мы должны обеспечить трудовой приоритет американцев.
   – Амнистия нелегальным иммигрантам, предложенная президентом Мексики Фоксом, будет способствовать тому, что очередные десятки миллионов чужаков ринутся в Америку в предвкушении новой амнистии. Открывать границы в таких условиях – сущее безумие. Мы должны не допустить объявления амнистии.
   – США должны набраться политического мужества и депортировать нелегальных иммигрантов. Если не существует никакого наказания за незаконное проникновение на территорию США, зачем вообще нужно иммиграционное законодательство? Если мы и впредь будем закрывать глаза и делать вид, что на наших границах все спокойно, к нам в конце концов переберется половина жителей стран третьего мира. Ведь там давно известно, что кондитерская открыта, а полицейский перестал делать обход.
   – Нападения на Всемирный торговый центр и на Пентагон, равно как и другие террористические акты, должны послужить предостережением для нынешнего поколения, продолжающего рассуждать о «свободе передвижения». Мир отнюдь не таков, каким мы хотели бы его видеть, в нем достаточно людей и правящих режимов, которые ненавидят Америку и жаждут ее уничтожить. А благодаря нашей иммиграционной политике враги уже успели проникнуть на нашу территорию. Чтобы обеспечить безопасность и свободу американских граждан, мы должны выдворить из страны нелегальных иммигрантов и защищать наши границы гораздо надежнее, чем в последние десятилетия. От этого зависит, выживет ли свободное общество.
   – Дети иммигрантов с первого своего появления в американской школе должны изучать английский язык. Этого желает большинство родителей-иммигрантов, этого, что намного важнее, требуют национальные интересы США. И данный метод действует. Как пишет газета «Нью-Йорк таймс», «…через два года после того, как калифорнийцы проголосовали за отмену двуязычного образования и заставили миллион испаноязычных студентов погрузиться в английскую среду, будто в холодную воду, эти студенты демонстрируют замечательные успехи в чтении, письме и устной речи, что подтверждается результатами тестов».
   Кен Нунан, основатель Калифорнийской ассоциации двуязычного образования, был, разумеется, среди наиболее яростных противников поправки 227, которая предлагала покончить с двуязычным образованием. А через два года после своего поражения Нунан уже пел дифирамбы этой поправке: «Я думал, дети почувствуют себя униженными. Оказалось, что все наоборот! Я этого не ожидал, честное слово. Дети начали учить – не подхватывать на улице, а именно учить – английский язык, устный и письменный, гораздо быстрее, чем можно было предположить».
   Сам калифорниец мексиканского происхождения, чья мать не знала по-английски ни слова, Нунан заключает: «В методических работах утверждается, что обучение чужому языку занимает семь лет. А у нас дети за девять месяцев научились читать на чужом языке!»
   Если мы хотим остаться единой нацией, отмена двуязычия в школах – необходимое условие, поскольку наличие двух языков означает наличие двух культур и даже двух стран в одних границах. Американцам это известно. Английский язык должен стать единственным государственным языком Соединенных Штатов.
   – Стремление республиканцев превратить Пуэрто-Рико в штат США не имеет отношения к реальности. Пуэрто-Рико, подобно Кубе или Коста-Рике, – отдельная страна со своей культурой, своим языком и своими традициями. Нельзя отбирать у ее народа право на независимость.
   – Следует провести дополнительный набор в Пограничную службу США, а граждане США должны решить, следует ли расширять нашу многонациональную семью. Если президент Фокс жаждет открытых границ, пускай он открывает их в своей стране – например, с Гватемалой.
   – Работодателей, нанимающих нелегальных иммигрантов в целях экономии расходов на зарплату и предоставления работникам всех преимуществ американской системы социального обеспечения, нужно преследовать в судебном порядке.
   – Необходимо противодействовать расширению НАФТА. Как Европейское экономическое сообщество (ЕЭС) возникло из таможенного союза и превратилось в союз политический, так и экономическое партнерство США и Мексики есть роковой шаг к политическому союзу этих государств, т. е. к потере национальной независимости. Мистер Буш, возможно, не понимает этого, зато президент Фокс понимает прекрасно. История и культура Мексики неотделимы от истории и культуры нашего Юго-Запада, но мы остаемся соседями, а не братьями. И, как писал самый американский из американских поэтов, Роберт Фрост, «хороший сосед живет за надежным забором». Так что разумнее всего «воздвигнуть снова между нами стену» [137 - Бьюкенен П. Указ. соч. С. 320–324.].
   Характерно, что президент Джордж Буш услышал предостережения ученых, и в целях предотвращения роста нелегальной иммиграции на границе США и Мексики в 2007 году стала возводиться восьмиметровая разделительная стена.
   Главным призраком надвигающегося кризиса западного мира Патрик Бьюкенен считает нарастающую депопуляцию населения (снижение уровня рождаемости) и компенсирующую ее иммиграцию из стран второго и третьего мира. Вместе с этим системе социальной стабильности угрожает Четвертая мировая война, в которую может быть вовлечен исламский мир, объединяющий более 40 стран с населением в 700–800 млн человек, а с другой – многие индустриально развитые страны мира, по крайней мере, 10–15 стран с населением в 650–700 млн человек [138 - См.: Столяров А. Сумерки богов / Бьюкенен П. Смерть Запада / Пер. с англ. А. Башкирова // П. Дж. Бьюкенен. М.: АСТ, 2004. С. 414, 421.]. В культуре Запада в зависимости от целого ряда религиозно-этических, социально-исторических и географических предпосылок традиционно высока ценность человеческой жизни, что делает Запад беззащитным перед стратегиями террора, выработанными странами Юга и Востока, где жизнь человека имеет иное ценностное измерение.
   Нарождающаяся конфронтация, несущая в себе угрозу социальной стабильности, во многом связана с особенностями формирования убеждений о причинах поведения окружающих. Сила убеждений в межгрупповом взаимодействии заключается в их эмоционально-оценочной составляющей. Нельзя не учитывать и зависимость интерпретации поведения от типа культуры: индивидуалистической или коллективистской. Так, индивидуалистические культуры (например, США) в межгрупповом взаимодействии чаще всего используют диспозиционные характеристики (связанные с внутренними факторами), а представители коллективистских культур – контекстуальные, выражающие зависимость от внешних факторов [139 - См.: Триандис Г. Указ. соч. С. 130.]. Текущая ситуация столкновения цивилизационных особенностей мировых сверхкультур во многом вызвана тем, что картину современного мира они видят по-разному. Если с точки зрения европейца или американца западная культура способствует развитию свободы и экономического благополучия, то для жителей Центральной Африки она олицетворяет неравенство. В мусульманском мире, где цивилизация возникла на 700 лет позже христианской, – сейчас примерно XV–XVII века. Это период пассионарности, стремления к завоеванию мира и установлению новых законов, несущих справедливость [140 - См.: Столяров А. Указ. соч. С. 436.].
   Оценка существующих угроз и перспектив спасения социальной стабильности дает основания для патриархального предложения решения проблем через возрождение традиционных религиозных и морально-этических ценностей общества. Однако ряд авторов формулируют более жесткие угрозы стабильности, предупреждая, что в ходе Четвертой мировой войны решающим фактором станут «людены» и «именно им будет принадлежать власть в новом мире» [141 - Столяров А. Указ. соч. С. 441.]. Их возможное появление связывают с тем, что расшифровка генома, ведущаяся в последние годы, биопластические операции и методы генной инженерии уже в ближайшее время позволят создать такой тип людей, которые будут обладать сверхчеловеческими характеристиками, которые будут не экстремальным выражением их скрытых способностей, как у нынешних элитных частей, а естественным превосходством совершенно иного способа биологического существования, а их появление приведет к появлению новой социальной группы. Мировая война как результат нарушения социальной стабильности в процессе межгруппового взаимодействия сыграет роль мощного катализатора изменений и появления новой расы как результата «насильственного вмешательства цивилизационной войны в ход истории» [142 - Столяров А. Указ. соч. С. 442.].
   Прогнозирование такого направления социального развития еще раз обращает внимание на то, что в целом одну из основных угроз стабильности составляют социальные конфликты между ценностями справедливости, истины, разума и практическими идеалами управления, развития и распределения общественных благ.
   Помимо культурных и социально-политических параметров, влияющих на межгрупповое взаимодействие, значимая роль в системе стабильности принадлежит соотношению светского и мирского компонентов социума. Общество разделено на мирскую и духовную части, отсюда – на социальные группы клириков, отстаивающих в первую очередь ценности справедливости, разума, истины и мирян, ценности которых связаны со стремлением к собственной эгоистической выгоде. Мирским ценностям и следует светская власть, действуя по принципу: «У того, кто правит, нет выбора, ему приходится, как говорил Гете, предпочитать несправедливость беспорядку. Таков главный завет политика» [143 - Кайуа Р. Игры и люди: Статьи и эссе по социологии культуры // Роже Кайуа; Сост., пер. с фр. и выступ. ст. С. Н. Зенкина. М.: ОГИ, 2007.]. Таким образом, в системе межгруппового взаимодействия существуют две противоположные позиции, которые можно условно обозначить как апологетов порядка (мирян) и апологетов справедливости (клириков). В связи с этим французский антрополог и социолог Роже Кайуа писал об относительности справедливости, вызванной ее двойственной природой: справедливость как порядок и справедливость как абстрактная справедливость. Амбивалентность справедливости вызывает отличия нравственных оценок при столкновении общественного и личного интереса: «… «клирик» … в действительности … игрушка тех самых воздействий, над которыми он притязает бесконечно возвышаться и охотно указывает на их низменность по сравнению с высшими ценностями. Вместо того чтобы говорить лишь с точки зрения вечности, он выражает свое личное мнение, и порой в высшей степени зависимое от самых недостойных мотивов…» [144 - См.: Кайуа Р. Указ. соч. С. 247.]. При этом некоторые приверженцы мирских ценностей и социального порядка учитывают высшие интересы справедливости, другие же могут исповедовать культ разума и уважения к рациональности.
   В условиях наличия двух противоположных трактовок справедливости основой социальной стабильности является достижение равновесия между этими безусловно необходимыми основаниями, которое бы обеспечило единство социальной структуры и достижение социального согласия. Недостаточное осознание единства основ социального бытия различными социальными субъектами является одной из главных причин кризиса, наблюдаемого в современном обществе. В то же время принцип внутреннего единства как одна из базовых основ стабильности был сформулирован уже давно. Эту идею озвучил А. Линкольн в своей речи против рабства 16 июля 1858 года: «Дом, в себе разделенный, не устоит».
   Теоретическое осмысление проблем межгруппового взаимодействия в системе социальной стабильности тесно связано с необходимостью выработки теории социального согласия, которое выступает результатом и фактором человеческого единства и целостности. Российские исследования показывают, что согласие в обществе предстает в двух основных типологических формах. Ценностное согласие непосредственно базируется на моральных и правовых ценностях. Фундаментом функционально-целевого согласия выступает единство целей, обеспечивающих достижение социального порядка, который способствует оптимальному, устойчивому, стабильному развитию общества при любых экономических, политических и социальных изменениях [145 - См.: Охотникова М. М. Согласие как социальный процесс в трансформирующемся обществе: Автореф. дис… д-ра социол. наук, 2000.].
   Одним из основных социальных институтов установления и поддержания согласия, гармонизации двух указанных типов согласия выступает государство, которое А. Тойнби называл панацеей от болезней «смутного времени». Государство как форма межгруппового взаимодействия позволяет преодолеть препятствующий социальной стабильности горизонтальный раскол между борющимися классами общества и вертикальный раскол между воюющими государствами.
   Значимая роль государства в системе социальной стабильности подтверждается результатами проведенного нами контент-анализа текстов российской прессы, затрагивающих вопросы социальной стабильности. Выборка текстов содержала материалы центральной и региональной российской прессы за 12 месяцев, с января по декабрь 2009 года. В исследовании использовались материалы случайным образом отобранных изданий Удмуртской Республики, Красноярского края, Омской области, Архангельской области, Пермской области, Ярославской области (по четыре издания от каждой из шести указанных административных единиц) [146 - Перечень СМИ. – См. Приложение 1.], а также «Российской газеты», деловой газеты «Ведомости» и изданий издательского дома «Коммерсантъ» (всего 29 изданий). Из каждого номера каждого издания отбиралось не более одной публикации, содержащей индикаторы категории «социальная стабильность». В качестве таковой бралась первая по месту размещения в номере публикация, обладающая этим признаком. Затем из отобранных таким образом 3375 публикаций была взята каждая десятая публикация каждого издания в хронологическом порядке. Таким образом, в выборку вошло 337 публикаций, содержащих лексико-семантические индикаторы категории «социальная стабильность».
   Данные тексты были подвергнуты контент-анализу и экспертному анализу в группах респондентов. В частности, респондентам было предложено оценить и ранжировать предложенные тексты о социальной стабильности как более и менее убедительные. С этой целью все тексты были разделены на три группы (две группы по 112 текстов и одна группа – 113 текстов) и розданы для анализа трем группам экспертов. В роли экспертов выступили студенты выпускных курсов Гуманитарного университета (г. Екатеринбург), всего 29 человек.
   После этого полученные результаты контент-анализа и экспертного анализа подверглись факторному анализу с использованием метода главных компонент и с последующим вращением «VARIMAX».
   В исследовании также использовались результаты блиц-опроса, проведенного в декабре 2008 года – январе 2009 года в Екатеринбурге (общая численность выборки – 816 человек). Опрос проводился на базе Екатеринбургского городского научно-методического центра и носил пилотажный характер.
   Один из вопросов, поставленных в ходе контент-анализа российской прессы, состоял в том, кто выступает в качестве гаранта социальной стабильности, т. е. того субъекта, от которого зависит достижение и сохранение этого желательного состояния общества. Результаты исследования показали, что в роли такого субъекта может выступать, во-первых, государство, во-вторых, бизнес, в-третьих, само общество в лице общественных организаций. Количественное соотношение публикаций, в которых представлены эти субъекты в качестве гарантов социальной стабильности, представлены в табл. 1.
   Представляет интерес соотношение представлений о гаранте социальной стабильности и общего контекста публикации, отражающего преимущественную связь социальной стабильности с той или иной сферой социальной жизни (см. табл. 2).
   О чем говорят эти соотношения?
   Во-первых, как мы видим, независимо от общего контекста публикации, выражающего ее соотнесенность с одной из сфер общественных отношений, в абсолютном большинстве публикаций в роли гаранта социальной стабильности выступает государство. В этом выражается в целом патерналистский тип представления о социальной стабильности, характерный для российского менталитета.

   Таблица 1
   Гарант социальной стабильности

Таблица 1
Гарант социальной стабильности и общий контекст публикации

   Во-вторых, обращает на себя внимание тот факт, что в публикациях экономической направленности в роли гаранта социальной стабильности чаще всего выступает государство, в то время как в публикациях, посвященных вопросам политики, напротив, таким гарантом мыслится бизнес. Данное соотношение вскрывает внутренне конфликтный характер социальных представлений о социальной стабильности как достаточно напряженной сфере отношений, построенных на взаимном контроле контрагентов. В системе этих отношений бизнес и государство предстают как два противовеса: государство контролирует бизнес, а бизнес стремится оказывать влияние на политику государства.
   В-третьих, на фоне вышесказанного интересно, что в социальной сфере роль государства, бизнеса и общества в лице общественных организаций представляется примерно одинаковой. Это следует понимать так, что в общественном сознании бизнес несет почти равную ответственность с государством за состояние социальной сферы (что, однако, еще не означает, что он со своей ролью справляется), высокая же роль общества в защите социальной стабильности в социальной сфере, по-видимому, выражает представление о недостаточности гарантий социальной стабильности, обеспечиваемых государством.
   В-четвертых, тем не менее в контексте быта, повседневности и межличностных отношений роль государства как гаранта социальной стабильности особенно высока (даже выше, чем в контексте экономики). Как это понимать? На наш взгляд, этот результат объясняется тем, что указанная сфера является наиболее «интимной», а потому в ней проявляются самые архаичные, «наивные», наименее отрефлектированные представления. Вот почему именно здесь мы наблюдаем живучесть привычных и традиционных для российского социума патерналистских упований личности на государство.
   Почти столь же «традиционной», претерпевшей наименьшие трансформации является сфера рассуждений о культуре и образовании в аспекте социальной стабильности. И здесь, хотя и менее ярко, чем в сфере повседневности, проявились традиционные представления о государстве как гаранте социальной стабильности.
   Психологической основой согласия между государствами и социальными группами в системе социальной стабильности являются механизмы мотивации. Э. Фромм указывает на существование в современном обществе мотива обладания, который определяет внутренне присущие человеку качества – эгоизм, леность и др., и бытия, который определяет желание человека реализовать свои возможности и способности, быть активным, преодолеть одиночество и эгоизм. В связи с этим одна из важнейших проблем поведения для науки – объяснить отсутствие активности в межгрупповом взаимодействии, которое является мотивационной базой социального единения и согласия. В поведении групп тенденция зависит от факторов среды: «Присущее человеку стремление к единению с другими коренится в специфических условиях существования рода человеческого и является одной из самых сильных мотиваций поведения человека» [147 - Фромм Э. Иметь или быть? Ради любви к жизни / Перевод с англ.; предисловие П. С. Гуревича. М.: Айрис-пресс, 2004. С. 126.]. Она особенно усиливается с утратой человечеством своего изначального единства с природой. Преодоление этой изоляции вызывает потребность в поиске новых оснований единства со своими ближними и с природой. «Эта человеческая потребность в единении с другими может проявляться по-разному: как симбиотическая связь с матерью, с каким-нибудь идолом, со своим племенем, классом, нацией или религией, своим братством или своей профессиональной организацией» [148 - Фромм Э. Указ. соч. С. 126.].
   Наряду с выявлением мотивов социального единства и согласия, важное значение для определения особенностей межгруппового взаимодействия в системе социальной стабильности принадлежит выявлению основных препятствий к стабильному объединению людей. Среди таких антисоциальных тенденций в первую очередь можно обратить внимание на значение желаний и эгоистического интереса. Как замечает Э. Дюркгейм, интерес – это самая непостоянная вещь на свете, поскольку «завтра те же самые соображения превратят меня в вашего врага». Второй тенденцией, препятствующей стабильности в объединении и взаимодействии групп людей, является договор, основанный на физическом и моральном принуждении. При этом государство, стереотип или традиция обязывают людей к его соблюдению. Рассматривая договор в качестве препятствия к стабильному объединению общества, С. Московичи писал: «Бесспорно, договор связывает людей между собой, но в то же время он разъединяет их с обществом. Они считают лишь себя получающей стороной в договоре, который они сами учредили. Они забывают, что общество посредством воспитания подготовило их к согласию, обеспечило их средствами взаимопонимания, языком и разумом и что именно оно гарантирует взаимное согласие» [149 - Московичи С. Машина, творящая богов / Пер. с фр. М.: Центр психологии психотерапии, 1998. С. 118.]. Чтобы обеспечить прочные основания социальной стабильности, принуждение как основа межгруппового взаимодействия должно обрести характер солидарности, которая соответствует потребности человека в порядке и согласии.
   Учитывая позицию С. Московичи, мы можем говорить о наличии двух факторов обеспечения общественной солидарности: 1) коллективное согласие, состоящее из чувств и убеждений, разделяемых сообществом; 2) разделение труда. Оба эти фактора солидарности обнаруживают изменение своей значимости в ходе развития. По мере того как моральный и общественный вес одного увеличивается, вес другого уменьшается. Разделение труда приводит к дифференциации функциональных обязанностей предметно-практической специализации производственной деятельности. Экономико-организационные основания индивидуализации людей приводят к тому, что у каждого появляется необходимость в других, чтобы работать, обмениваться или господствовать. Тем самым формируется новый тип солидарности, называемый органической солидарностью, которая основана на межгрупповом взаимодействии ролей и профессиональных групп [150 - См.: Московичи С. Указ. соч. С. 125.]. Дифференциация функций и ролей не всегда обходится без принуждения.
   Связь принуждения и справедливости, долга и интересов с экономическими основаниями социальной стабильности имела важный ракурс исследования, начиная с философии французского Просвещения. Так, Гельвеций особое место в межгрупповом взаимодействии отводил значению собственности в нравственных обязательствах, поднимая вопрос о том, обязан ли гражданин, не имеющий собственности, чем-нибудь той стране, в которой он ничем не обладает, и не могли бы законы путем разделения собственности соединить интересы большинства граждан с интересами отечества [151 - См.: Гельвеций. Сочинения в 2-х тт. Т. 2 / Сост. и общ. ред. Х. Н. Момджяна. М.: Мысль, 1974. С. 429–430.].
   В такой трактовке основания межгруппового взаимодействия в системе социальной стабильности связываются с распределением верховной власти равномерно между всеми сословиями граждан, в результате чего властителем оказывается вся нация: «Здесь всякий поступок, согласный с интересом большинства, справедлив и добродетелен; здесь любовь к власти, являясь движущим началом граждан, должна вызывать любовь к справедливости и талантам. Продукт этой любви – счастье общества» [152 - См.: Гельвеций. Сочинения в 2-х томах. Т. 2 / Сост. и общ. ред. Х. Н. Момджяна. М.: Мысль, 1974. С. 205.]. При этом, оценивая радужные перспективы такой системы межгруппового взаимодействия, Гельвеций отмечал, что еще неизвестна страна, где единственная мера заслуг человеческой деятельности – общественная польза и добродетель. Тем не менее эти качества, по его мнению, все же более характерны не для азиатских, а для европейских народов как субъектов поддержания социальной стабильности. Европейцы, признавая ценность добродетели, почитают ее, хотя и скорее в теории, чем на практике [153 - См.: Гельвеций. Сочинения в 2-х тт. Т. 2 / Сост. и общ. ред. Х. Н. Момджяна. М.: Мысль, 1974. С. 209.], что можно рассматривать как серьезное препятствие к достижению социальной стабильности.
   Современная точка зрения на препятствия и угрозы стабильности изложена в трудах известного политолога З. Бжезинского, который рассматривает межгрупповое взаимодействие на уровне государств как субъектов социальной стабильности. Обращаясь к проблеме соперничества за «Евразийские Балканы» таких стран, как Россия, Турция и Иран, З. Бжезинский выделяет различные группы мотивов их взаимодействия: мотивы, связанные с перспективами получения геополитических и экономических преимуществ, и исторические мотивы, несущие в себе «определенные остатки имперского чувства отдаленного прошлого». «На карту в этой головоломке поставлены геополитическое могущество, доступ к потенциально огромным богатствам, достижение национальных и/или религиозных целей и безопасность» [154 - Бжезинский З. Великая шахматная доска. Господство Америки и его геостратегические императивы. М.: Междунар. отношения, 2007. С. 168.]. Вопрос стабильности места и влияния в этом регионе для России З. Бжезинский связывает с необходимостью приспособиться к постимперской реальности и формированием новой системы политического взаимодействия, «которая бы сдерживала новые государства и позволила России сохранить доминирующие геополитические и экономические позиции» [155 - Бжезинский З. Указ. соч. С. 171.].
   Ведущими субъектами социальной стабильности на международном уровне, в трактовке З. Бжезинского, выступают «глобальные империи» (Великобритания, потом США). Но они могут являться гарантом стабильности, пока обладают внутренней стабильностью. Так, Великобритания постепенно утратила статус «глобальной империи» в результате внутренних конфликтов в колониях, политической и финансовой дестабилизации. «Ощущение, что экономическое ослабление вызвано американским стилем капитализма, в огромной степени принизило престиж Америки. Вашингтонский консенсус мертв, и Запад больше не имеет монополии на принятие решений в глобальном масштабе», – пишут в своей статье «Глобализационная революция» К. Смадья и К. Претовиц [156 - См.: Smadiy C. and Prestowitz C. Globalization Revolution // Newsweek, January 18, 2010. Р. 39.].
   Рассмотрев некоторые параметры взаимодействия мегасубъектов социальной стабильности, уделим внимание отдельным акторам – индивидам как субъектам межличностного взаимодействия в системе социальной стабильности. При этом наша трактовка личности как деятельностного субъекта межгруппового взаимодействия опирается на концептуальный подход А. Щюца, который вслед за Вебером определял социальную деятельность как «деятельность, которая в соответствии со смыслом, придаваемым ей действующим лицом или лицами, соотнесена с поведением других и соответственно ориентирована в своем протекании» [157 - Щюц А. Избранное: Мир, светящийся смыслом / Пер. с нем. и англ. М.: Российская политическая энциклопедия (РОССПЭН), 2004. С. 862.].
   Выделим ряд важных для нашего исследования особенностей межличностного взаимодействия, опираясь на соответствующие формулировки Шопенгауэра: важность учета индивидуальности субъект-субъектного взаимодействия («Мы, если желаем жить с людьми, должны каждого принимать и признавать с данной его индивидуальностью, какова бы она ни оказалась» [158 - Шопенгауэр А. Свобода воли и нравственность / Общ. ред., сост., вступ. ст. А. А. Гусейнова и А. П. Скрипника. М.: Республика, 1992. С. 375.]); учет меры ценности других, которая зависит от характеристик собственной личности («Всякий усматривает в другом лишь то, что содержится в нем самом»); ориентация на любовь, уважение и вежливость, которая сводится к «молчаливому соглашению игнорировать слабые моральные и интеллектуальные свойства друг друга и не выпячивать их»; ориентация на познание закономерностей межличностного и межгруппового общения, приобретенное из «чужих наставлений и собственного опыта» («Прощать и забывать – значит бросать за окно приобретенный драгоценный опыт») [159 - Шопенгауэр А. Указ. соч. С. 377, 390, 382.].
   В процессе реализации данных особенностей межличностного взаимодействия для формирования и поддержания социальной стабильности большое значение имеет согласованность позиций социальной группы. «Социальный консенсус» осуществляется на основе особой установки Я по отношению к чужой деятельности, опирающейся на представление о другом как обладающем переживаниями, сознанием, ценностью, позволяющими гармонизировать взаимодействие в социуме.
   Учет особенностей межличностного взаимодействия в системе социальной стабильности позволяет обеспечить его эффективность и минимизировать недостаток положительных эмоций от социального взаимодействия, поскольку понимание мелочности и негативных мотивов взаимодействия деформирует установки и автостереотипы личности, дестабилизирует внутренний мир и систему отношений личности с социумом, как это образно показано в стихотворении Игоря Северянина «Поэза безнадежья» (1915 г.) [160 - См.: Северянин И. Я избран королем поэтов. Стихи и проза. М.: ЭКСМО-Пресс, 2000. С. 247.]:

     Я чем-то подавлен, я чем-то стеснен.
     Нет слов подходящих для звончатых песен.
     И май в этот год уже не прежде – чудесен,
     И жизнь – полуявь, полубред, полусон.

     Я чем-то обижен, я как-то устал,
     Мне так опротивели мелкие люди…
     Мечтал о безлюдье, как будто о чуде:
     Никто из них милого мне не сказал!

     Как горько от зависти, лести, интриг,
     От всех подражаний! От всех посвящений!
     От их увенчаний развенчан мой гений!
     Мне тяжко: я их беспощадно постиг.

     Незваная свита терзала весь год
     Своими заботами, сплетнями, грязью…
     Ах, есть ли ей равные по безобразью
     Духовных надежд, меркантильных забот?!

   Возвращаясь от поэтических метафор и образов к теоретическим основаниям социальной стабильности, отметим, что они обогащаются концепцией метафор или моделей равновесия. Уже в XVI веке метафора равновесия использовалась применительно к идее «торгового баланса», а на рубеже XVII и XVIII веков характеризовала представление о международном, в частности европейском, равновесии наций (или политических факторов), используясь также и в более общем контексте.
   В этой трактовке равновесие представляется стабильным, лишь время от времени реагирующим на нарушения, причем таким образом, что либо восстанавливается прежнее равновесие, либо достигается новое состояние равновесия. Н. Луман рассматривает идею равновесия в контексте определения чувствительности системы к нарушениям и определения ее наиболее уязвимых мест: «Понятие равновесия заключает в себе теорию, которая стремится понять, каким образом можно регулировать отношение стабильности и нарушения» [161 - Луман Н. Введение в системную теорию / Под редакцией Дирка Беккера. / Пер. с нем. К. Тимофеева. М.: Логос, 2007. С. 44.]. Ряд теорий равновесия основной акцент делает на стабильность, как если бы поддержание системы в стабильном состоянии было ценным само по себе, а механизмы, гарантировавшие равновесие, должны были заботиться о том, чтобы поддерживать систему в этом состоянии. Другие теории переносят стабильность с равновесия на неравновесие, исходя из того, что именно неравновесное состояние является условием социальной стабильности (концепция антиравновесия Яноша Корнаи).
   Для преодоления неравновесности социальных взаимодействий важное значение имеет функциональная и коммуникативная роль процесса стереотипизации. Термин «стереотип» используется в социальных науках для обозначения «набора широко распространенных обобщений относительно психологических характеристик группы или класса людей» [162 - Большой толковый психологический словарь. Т. 2 (П – Я) / Пер. с англ. // Ребер Артур. М.: АСТ; Вече, 2001. С. 313.]. Исследования в сфере межгруппового взаимодействия показали, что когда две группы находятся в состоянии конкуренции, то, вероятнее всего, у них по отношению друг к другу будут существовать негативные стереотипы. Когда две группы сотрудничают, то с наибольшей долей вероятности у них по отношению друг к другу возникнут положительные стереотипы. Таким образом, конкуренция и сотрудничество в межгрупповом взаимодействии зависят не от состава групп и их характеристик, а от их отношений [163 - См.: Триандис Г. Указ. соч. С. 26–27.].
   Основные свойства стереотипов, определяющие особенности межгруппового взаимодействия в системе социальной стабильности, это схематичность, упрощенность, эмоционально-оценочная нагруженность, устойчивость к новой информации, ригидность [164 - См.: Донцов А. И., Стефаненко Т. Г. Социальные стереотипы: вчера, сегодня, завтра // Социальная психология в современном мире / Т. Л. Алавидзе, Г. М. Андреева, Е. В. Антонюк и др. / Под ред. Г. М. Андреевой, А. И. Донцова. М.: Аспект Пресс, 2002. С. 80–83.]. Для обеспечения социальной стабильности особое значение имеет устойчивость стереотипов, которая коренится в культурно-историческом происхождении атрибуируемых членами социальных общностей прототипических черт и особенностей. Культурный стереотип всегда выступает как продукт коллективной категоризации, связанный с присвоением некой группе лиц собирательного имени и с приписыванием им атрибутов, определяемых данным именем. Присвоение собирательного имени какому-либо конкретному лицу означает установление отношений эквивалентности между названным человеком и ему подобными. Такое опознание (американец, женщина, милиционер, новый русский и т. п.) является базовым уровнем классификации людей и «срабатывает» почти мгновенно, поскольку опирается на простейшие непосредственно воспринимаемые характеристики [165 - См.: Донцов А. И., Стефаненко Т. Г. Указ. соч. С. 84–85.].
   К важнейшей характеристике социального стереотипа социальная психология около 90 лет относит согласованность. Согласованность межгруппового взаимодействия, реализующаяся в высокой степени единства представлений среди членов стереотипизирущей группы, выступает одним из важных аспектов социальной стабильности. Традиционно существовало две гипотезы, объясняющие причины согласованности стереотипов. Согласно одной из них стереотипы трактуются как предубеждения, а социальное единение, образованное на их основе, отражает единообразную предвзятость части индивидов. Согласно второй социальное единение, сформированное общими стереотипами, вытекает из недостатка личных контактов у стереотипизируемой группы, иными словами, из широко распространенного невежества, и ослабляется при межличностном взаимодействии. Также было обнаружено, что люди имеют согласованные представления о группах, с которыми они находятся в контакте и к которым они испытывают симпатию. Самый яркий пример этой тенденции – согласованность автостереотипов. Так, русские довольно единодушно воспринимают себя как добрых, отзывчивых и гостеприимных [166 - См.: Донцов А. И., Стефаненко Т.Г. Указ. соч. С. 78.]. Большие социальные группы, рассматриваемые в качестве субъектов межгруппового взаимодействия, серьезно различаются по степени стабильности. В этом аспекте напомним о дифференциации: 1) устойчивых больших социальных групп, которые сложились в ходе исторического развития общества, занимают определенное место в системе общественных отношений и поэтому являются долговременными в своем развитии, например классы, этнические, гендерные, профессиональные, возрастные и другие группы; 2) стихийно образующихся, достаточно кратковременно существующих общностей, возникающих по различным основаниям [167 - См.: Богомолова Н. Н., Донцов А. И., Фоломеева Т. В. Психология больших социальных групп: новые судьбы, новые подходы // Социальная психология в современном мире / Т. Л. Алавидзе, Г. М. Андреева, Е. В. Антонюк и др. / Под ред. Г. М. Андреевой, А. И. Донцова. М.: Аспект Пресс, 2002. С. 132.].
   Социальное взаимодействие в рамках устойчивых больших социальных групп определяется тем, что, хотя члены любой большой группы в определенной степени осведомлены о существовании друг друга, близкое знакомство они поддерживают лишь с ограниченным кругом людей. С остальными их связывают символические отношения, порожденные сходством условий и образа жизни, интересов, убеждений, ценностей, переживаний и т. п. Причиной реальной консолидации подобных групп чаще всего является лишь угроза самому их существованию. В обычных условиях такие группы являются общностями лишь в сознании их участников. Во-вторых, социальное взаимодействие обусловлено исторической укорененностью устойчивых больших групп, что предопределяет упорядоченность групповых ценностей и норм в системе социальной стабильности.
   Важная роль в стабильности межгрупповых взаимодействий принадлежит формирующемуся в России среднему классу. Средний класс, как всякая устойчивая группа, может считаться реальным образованием тогда, когда его члены разделяют общие ценности, имеют общую систему категорий и оценок и осознают себя принадлежащими к данной группе. Исследования показали, что российский средний класс в системе межгруппового взаимодействия субъективно определяется как слой с определенным уровнем дохода, состоящий из нескольких групп, различающихся по характеру занятости и профессиональному признаку. Кроме того, показатель идентификации представителей среднего класса со своей группой весьма высок и имеет положительную эмоциональную окраску [168 - См.: Богомолова Н. Н., Донцов А. И., Фоломеева Т. В. Указ. соч. С. 138–141.], что характеризует данный класс как сформировавшуюся социальную группу.
   Социальная группа как деятельностный субъект межгрупповых отношений выступает как «некто, кто обладает властью или добивается результата» (Оксфордский английский словарь). При этом понятие деятельности, в частности с точки зрения Э. Гидденса, «это непрерывный процесс, своего рода поток, в котором рефлексивный мониторинг или сознательное отслеживание деятелями своих действий и действий окружающих составляет основу контроля за телесными движениями, поддерживаемого акторами в ходе повседневной жизнедеятельности» [169 - Гидденс Э. Устроение общества: Очерк теории структурации. 2-е изд. М.: Академический Проект, 2005. С. 49.]. Опираясь на подход Э. Гидденса, в числе основных признаков деятельности, определяющих особенности межгруппового взаимодействия в системе социальной стабильности, можно назвать:
   1) возможность непреднамеренных последствий действия. Этот признак можно проиллюстрировать на примере «Парадокса Путина», содержание которого во многом связывают с тем, что «он преуспел в том, к чему не стремился… Свою роль сыграла личность главы государства…» [170 - Лукьянов Ф. Парадокс Путина // Ведомости, 2009, 7 августа.].
   Гидденс, вслед за Мертоном, говорил о значимости связи непредвиденных последствий действия с институциализированными практиками, глубоко укорененными во времени и пространстве: «Непредвиденные последствия тех или иных действий предопределяют общепризнанные условия дальнейшей деятельности в нерефлексивном цикле обратной связи» [171 - Гидденс Э. Указ. соч. С. 55.];
   2) чтобы тот или иной поступок мог считаться действием, человек, совершивший его, должен был сделать это преднамеренно. При этом преднамеренность, или интенциональность, как характеристика действия (посредством которого, с точки зрения актора, возможно достичь определенного качества или результата), отражает установку деятеля на достижение этого качества или результата [172 - См.: Гидденс Э. Указ. соч. С. 50–51.];
   3) чтобы событие, в котором принимает участие человек, считалось образцом деятельности, необходимо, чтобы поступки этого человека были целенаправленны [173 - См.: Гидденс Э. Указ. соч. С. 47–49.].
   Целенаправленная деятельность личности как субъекта власти, определяющего параметры межгруппового взаимодействия в системе социальной стабильности, в значительной мере основана на таких факторах, как вера в ее особые качества, имеющая психологическую природу. Одной из главных предпосылок харизматической власти является дар убеждения. При этом харизма, прежде чем осуществиться, должна создать веру в свою легитимность. В ситуации, когда лидер приобретает качество харизмы, по мысли С. Московичи, происходит исчезновение дистанции между членами общности и рост взаимного подражания: «Люди, крайне различные по своим верованиям, рангу, уму и т. д., оказываются ориентированными, подобно морским волнам в одном направлении, готовыми действовать с одинаковой интенсивностью» [174 - Московичи С. Указ. соч. С. 320.]. Тем самым фигура харизматического лидера, наделяемая сверхчеловеческими свойствами, становится общим объектом интересов, возбуждающим у людей одни и те же идеи и эмоции, являясь важнейшим фактором единения в процессе межгруппового взаимодействия, обеспечивающим «длительное выживание даже самых безумных мечтаний». Причем если харизма лидера обеспечивает социальное единение, то деспотическая форма взаимодействия может привести к разрушению социальных связей. Опасность этого отмечал Гельвеций, ставя вопрос о том, не приведут ли те же потребности и побуждения, которые первоначально объединили людей, к социальному кризису, если «гражданам не обеспечено обладание своей собственностью, своей жизнью, своей свободой» [175 - Гельвеций. Сочинения в 2-х тт. Т. 2 / Сост. и общ. ред. Х. Н. Момджяна. М.: Мысль, 1974. С. 429.].
   Важное значение для понимания оснований и механизмов межгруппового взаимодействия имеют модели межгруппового развития. В аспекте стабильности представляют интерес определенные стадии в развитии групп, которые фокусируются не на актуальности действия, а на сохранении и поддержании характеристик и «форм взаимодействия» в группе. В связи с этим заслуживает внимания циклическая модель К. Левина, которая включает три стадии: размораживание, изменение и замораживание, последняя из которых (стадия «замораживания») характеризует состояние системы как стабильное. В циклической модели группового развития В. Сатира эта стадия соответствует фазе «Статус-кво», которая наступает, когда взаимодействие в группе характеризуется постоянством и устойчивостью [176 - См.: Донцов А. И., Е. М. Дубовская, Ю. М. Жуков. Группа – коллектив – команда. Модели группового развития // Социальная психология в современном мире / Т. Л. Алавидзе, Г. М. Андреева, Е. В. Антонюк и др. / Под ред. Г. М. Андреевой, А. И. Донцова. М.: Аспект Пресс, 2002. С. 99—100.]. Кроме того, важным основанием для формирования стабильности является групповая сплоченность на основе ценностно-ориентационного единства, которое реализуется в условиях, когда члены группы занимаются социально значимой совместной деятельностью и разделяют общие ценности [177 - См.: Донцов А.И., Е. М. Дубовская, Ю. М. Жуков. Указ. соч. С. 105.].
   В различных моделях межгруппового взаимодействия анализ механизмов отношений между индивидуальным и коллективным в системе социальной стабильности идет от индивидуального к коллективному. Как отмечает С. Московичи, в межгрупповом взаимодействии происходит обмен ненавистью, завистью, любовью, удовольствием и т. д. между индивидами, т. е. оно всегда включает психические элементы, что позволяет считать взаимодействие в системе стабильности в сущности психологическим взаимодействием. При этом коллективные структуры, или функции, являются такими взаимодействиями людей, которые смогли объективироваться [178 - См.: Московичи С. Указ. соч.]. А. Щюц, определяя соотношение между индивидуальным и коллективным в процессе исследования межгруппового взаимодействия, особое внимание уделял особенностям взаимодействия в ситуациях ближайшего окружения и ситуациях широкого окружения. Так, действующие участники социального отношения в ближайшем окружении «настроены друг на друга». Субъект, «действующий в условиях социального отношения более широкого окружения, ожидает простой соотнесенности деятельности обеих сторон. …Таким образом, при социальной деятельности, проходящей в условиях более широкого окружения, взаимная соотнесенность существует лишь в воображении действующих лиц, тогда как взаимная настроенность при социальном отношении в ближайшем окружении самостоятельно познается на опыте каждым из обоих партнеров в силу того, что он живет в мы-отношении» [179 - Щюц А. Избранное: Мир, светящийся смыслом / Пер. с нем. и англ. М.: Российская политическая энциклопедия (РОССПЭН), 2004. С. 908.], определяя отношения между индивидуальным и коллективным элементами взаимодействия.
   Соотношение между индивидуальным и коллективным в межгрупповом взаимодействии при наличии харизматического лидера часто определяется наличием сильного сходства между характером лидера и характерами его фанатичных приверженцев, как это было с Гитлером. Если рассмотреть эту группу людей с точки зрения социальной психологии, то можно увидеть, что наиболее ревностные последователи Гитлера вышли из среды мелкой буржуазии, т. е. из класса, который потерял надежду, был преисполнен негодования и насмешливо характеризуется Э. Фроммом как «тип велосипедиста», поскольку его представители «кланялись в пояс перед вышестоящими и пинали ногами нижестоящих», обратив свою энергию «на обретение власти над другими и даже на саморазрушение» [180 - Фромм Э. Иметь или быть? Ради любви к жизни / Пер. с англ.; предисловие П. С. Гуревича. М.: Айрис-пресс, 2004. С. 358.]. Следует отметить, что Гитлеру, обладающему харизмой и талантом убеждения, был присущ «нарциссизм», т. е. были необходимы аплодисменты, энтузиазм окружающих, прежде всего для самоутверждения, он нуждался в овациях как доказательстве истинности собственных идей: «…он нуждался в других, которые поверили бы в него раньше, чем он сам смог поверить в себя» [181 - Фромм Э. Указ. соч. С. 359.]. Для сопротивления Гитлеру было нужно, чтобы индивидуальное человеческое существо в структуре межгруппового взаимодействия выступало как фокус политических интересов. Такое сопротивление могли оказать люди с неавторитарными характерами, убеждения которых включали противодействие террору.
   Авторитарный характер в структуре межгруппового взаимодействия обладает структурной предрасположенностью повиноваться, подчиняться, но он также обладает потребностью господствовать. В то же время подлинно демократический характер, по убеждению Э. Фромма, представляет собой, напротив, отказ от господства и подчинения, утверждает человеческое достоинство и равенство. Тем самым индивидуальный характер, предопределяя роль индивида в межгрупповом взаимодействии, оказывает влияние на протекание этого взаимодействия в целом, определяя его «социальный характер». В данном аспекте роль личности как субъекта социальной стабильности тесно связана с необходимостью определять цели и ставить эмоции им на службу, что позволяет гармонизировать процесс межгруппового взаимодействия и стабилизировать его.
   Вышеизложенная позиция позволяет трактовать личность, ее свойства и интересы как основу социальной стабильности. В этом ракурсе достижение социальной стабильности предполагает подчиненность естественных коллективов (т. е. групп) задачам личностной реализации. Достижение этих целей основывается на придании социальным институтам двоякой ориентации: защищать сферу личности от принуждения и угнетения со стороны групп и институтов; создать условия для самореализации личности, ее инициативы и ответственности. Особая роль в этом процессе принадлежит процессу воспитания, когда начинается пробуждение личности.
   Институциональная работа, организованная в соответствии с этими принципами и нацеленная на эффективное взаимодействие различных социальных групп, предполагает обеспечение связи между различными духовными ячейками сообщества с целью добиться не догматического единства, невозможного без духовного принуждения, но «органического, братского единства сообщества», которое является подлинным основанием социальной стабильности [182 - См.: Мунье Э. Манифест персонализма / Пер. с фр.; Вступит. ст. И. С. Вдовиной. М.: Республика, 1999. С. 328.]. Достижение этой цели в современной ситуации межгруппового взаимодействия часто связывается с идеями здорового консерватизма, уделяющего главное внимание вопросам сохранения традиционных ценностей и выступающего в этом случае идеологическим мотивом социальной стабильности [183 - См.: Бьюкенен П. Смерть Запада / Пер. с англ. А. Башкирова / П. Дж. Бьюкенен. М.: АСТ, 2004.]. Несмотря на все перемены, эти ценности живы. Так, Барак Обама, характеризуя семейные ценности в США, признает, что характер семейных связей и взаимодействий изменился, но в то же время указывает, что «шестьдесят семь процентов американских семей по-прежнему образованы состоящими в браке партнерами и подавляющее большинство американцев по-прежнему считает брак лучшим основанием для личной близости, экономической стабильности и воспитания детей» [184 - Обама Б. Дерзость надежды: Мысли о возрождении американской мечты / Пер. с англ. Т. Камышниковой, А. Митрофанова. СПб.: Азбука-классика, 2008. С. 369.].
   Новое обращение к традиционным социальным ценностям показывает, что стабильность системы – в ней самой. При этом события (т. е. элемент системы) не отделяются от системы, а «выделяются» в ней. В этом аспекте представляет интерес позиция Н. Лумана, который теоретически правильным различением в данном случае полагает не «элемент(событие)/система» и не «элемент(событие)/процесс», а «элемент(событие)/отношение» [185 - Луман Н. Социальные системы. Очерк общей теории. СПб.: Наука, 2007. С. 83.]. При этом события не могут меняться, так как между их возникновением и исчезновением нет промежутка времени, включающего что-то «событийное». Социальные структуры, несмотря на необратимость событий, гарантируют определенную обратимость отношений, их повторяемость, цикличность, прогнозируемость. Осмысление перспектив межгруппового взаимодействия в системе социальной стабильности сегодня связано с представлением о динамической стабильности, осуществляемой через постоянное взаимодействие и обновление системы. Здесь речь идет не о возвращении в стабильное состояние покоя через поглощение возмущений, на которых построены классические теории равновесия, а об обеспечении обновления элементов системы, которые должны непрерывно воспроизводиться в межгрупповом и межиндивидуальном взаимодействии.
   Острота актуальности проблемы социальной стабильности обостряется тем, что глобализм, согласно зарубежным ученым, выступает как антитеза патриотизма, а транснациональная корпорация – как антитеза традиции и стабильности вследствие ряда присущих ей свойств (приспособляемость, аморальность, эффективность, максимальная ориентация на прибыль, отсутствие связи с национальной культурой) [186 - Бьюкенен П. Указ. соч. С. 314.].
   Одним из базовых требований к реализации глобальной социальной задачи по достижению стабильности в процессе межгруппового взаимодействия является учет интересов определенных социальных групп, в частности молодежи как наиболее активной и деятельной части населения, от которой напрямую зависит социальное развитие общества. Так, молодежь хочет своего социального пространства, своего времени, своей правды, не верит персонажам и идеологии прошлого. В этой ситуации обеспечение социальной стабильности напрямую обусловлено необходимостью обновления этики для молодежи, сочетающей стремление к лидерству, имеющимися средствами и необходимыми для роста и удовлетворения их ценностями [187 - См.: Менегетти А. Онтопсихология, политика, экономика / Пер. с итал. У. В. Ковалева. Славянская ассоциация Онтопсихологии, 1999. С. 125–126.]. Таким образом, учет интересов и поисков молодежи во взаимодействии социальных групп в социуме может стать плодотворной основой стабильности.
   В процессе исследования стратегических перспектив обеспечения социальной стабильности обращает на себя внимание позиция А. Тойнби, в соответствии с которой межгрупповое взаимодействие в системе социальной стабильности можно объяснить при помощи классической формулы «вызова-и-ответа»: «В растущей цивилизации на вызов дается успешный ответ, который продолжает порождать другой, отличный от первого, вызов, на который дается другой успешный ответ. Этому процессу роста нет предела до тех пор, пока не возникает такой вызов, на который данной цивилизации ответить не удается. Это трагическое событие означает прекращение роста…» [188 - Тойнби А. Дж. Исследование истории: цивилизации во времени и пространстве // Арнольд Дж. Тойнби / Пер. с англ. К. Я. Кожурина. М.: АСТ: АСТ МОСКВА, 2009. С. 253.]. Таким образом, этап стабильности связан с ритмом роста в социуме, а нарушение стабильности – с ритмом распада.
   Обращаясь к проблеме поиска оснований для формирования социальной стабильности, академик В. А. Садовничий писал: «Мир и стабильность в мире можно установить только в процессе сотрудничества народов. Для понимания населением политики США Рузвельт доходчиво объяснял по радио в течение 12 лет (1933–1945 гг.) основные проблемы курса политической администрации, добиваясь не просто поддержки, а понимания населением важнейших решений правительства» [189 - Садовничий В.А. Это важный и редкий документ // Рузвельт. Беседы у камина. М.: ИТРК, 2003. С. 7.]. Тем самым Ф. Рузвельт обеспечивал внутригрупповое согласие и единение нации, обеспечивая прочную основу для единства и взаимопонимания различных социальных групп американского общества для поддержания социальной стабильности.
   В контексте проблемы эффективного международного взаимодействия как основы социальной стабильности Ф. Рузвельт ставил во главу угла вопросы мира и сотрудничества в глобальном масштабе. В этом плане показательна его оценка роли ООН в деле борьбы за социальную стабильность и приоритеты устойчивого развития: «Наша коалиция – это союз не правительств, а народов. Народы же мечтают о мире: в Америке так же, как и в Англии; в Англии так же, как и в России; в России так же, как и в Китае; во Франции, во всей Европе и на всей Земле – повсюду, где люди любят свободу. Их надежда и цель – это прочный мир на долгие времена» [190 - Рузвельт. Беседы у камина. М.: ИТРК, 2003. С. 371.]. Кроме того, он подчеркивал, что основы стабильности мира заключаются в «твердой воле свободолюбивых народов, которые стремятся сотрудничать, помогать друг другу, с уважением и терпимостью относиться к особенностям каждого, стараться понять позицию и чувства других» [191 - Рузвельт. Указ. соч. С. 372.].
   Межгрупповое взаимодействие в системе социальной стабильности детерминировано разнообразными политическими, экономическими и культурными процессами, протекающими в обществе. В общественном сознании возлагается серьезная ответственность за социальную стабильность на государство, которое, по данным контент-анализа российской прессы, представляется гарантом стабильности. На государство как субъект обеспечения и поддержания социальной стабильности возлагают надежды большинство россиян. В этих условиях обеспечение стабильных основ существования социума предполагает наличие общей структурной и коммуникационной основы взаимодействия, которая позволит всем субъектам социальной стабильности осознать свои интересы, цели и, не нанося ущерба другим субъектам взаимодействия, обеспечивать эффективные ответы на вызовы современности.

Глава II
Организации и группы: интересы и взаимодействия

2.1. Коммуникативные факторы повседневности городского социума

   Системное исследование стабильности в социальном пространстве, выявление ее базовых координат и условий формирования во многом зависит от особенностей текущих социальных процессов, связанных с повышением роли городов в развитии общества. Урбанизация – это многомерный социальный процесс, который охватывает изменения в размещении производительных сил, прежде всего в размещении населения, его социально-профессиональной, демографической структуре, образе жизни, культуре, обеспечивший рост городов и повышение удельного веса городского населения в стране, регионе, мире. Интенсивность этого процесса в XX – XXI веках обусловила плодотворное взаимодействие социально-политических, экономических и научно-технических факторов, культурных традиций, различных слоев населения и т. д. Относительно динамики роста городского населения статистика дает данные, что в 1900 году доля городского населения в населении мира составляла лишь 13,6 %, однако к концу века (по данным на 1990 год) она увеличилась до 43,0 % [192 - http://ru.wikipedia.org/wiki/Городское_население]. О современных темпах роста городского населения позволяет судить представленный 7 апреля 2008 года на 41-й сессии Комиссии Организации Объединенных Наций по народонаселению и развитию доклад о мониторинге глобальной демографической ситуации: «Распределение населения, урбанизация, внутренняя миграция и развитие», согласно которому в 2008 году впервые в мировой истории число городских жителей должно сравняться с численностью сельского населения, достигнув 3,4 млрд человек. Согласно прогнозам, к 2050 году прирост числа городских жителей составит еще 3,1 млрд человек, при том, что общий прирост населения будет составлять 2,5 млрд.
   Высокие темпы роста и существенная плотность городского населения обусловливает наличие различных форм коммуникации в условиях повседневности городского социума. Поскольку современный горожанин является членом многих общностей (семьи, трудового коллектива, профессионального сообщества, национальной, религиозной группы, неформальных объединений и др.), требуется быстрая переключаемость с форм и параметров, принятых при одних формах общения на другие. В повседневности городского социума обратим внимание на три уровня общения – межличностный, внутригрупповой и межгрупповой. Эти уровни предопределяют особенности коммуникации в повседневности городского социума, выражающиеся в интенсивности физического (городская толчея, посадка пассажиров в метро) и эмоционального общения, свойственной городскому социуму, что приводит к повышению удельного веса функционально-ролевого общения, высокой избирательности интимно-личностных коммуникаций, сокращению числа и интенсивности соседских контактов – человек их ограничивает, чтобы компенсировать общую перенасыщенность контактами городской жизни.
   Удельный вес городского населения и его роль во всех политических, социально-экономических и культурных процессах современности обусловливают важность проблем стабильности городского социума как важнейшего компонента социальной стабильности в целом [193 - Сосредоточивая внимание на коммуникативных факторах городского социума, мы не умаляем значимости социальных коммуникаций за пределами городов. Не в меньшей степени учитываем, что обвальный рост электронных коммуникаций делает их универсальными, общемировыми, а не городскими или сельскими. Однако представляется, что анализ городской ситуации дает достаточно рельефный материал для понимания координат и факторов социальной стабильности.]. Среди основных факторов обеспечения социальной стабильности в городском социуме важнейшими выступают факторы коммуникативные, определяющие все социальные взаимодействия в условиях городского пространства. При этом рассмотрение указанных факторов направлено на то, чтобы, с одной стороны, показать, как они способствуют или противодействуют социальной стабильности, а с другой стороны, на базе ситуационного подхода к анализу коммуникаций в повседневной жизни городского социума выявить оптимальные пути формирования и укрепления социальной стабильности, противодействия дестабилизирующим факторам социальной среды.
   Коммуникативные факторы городского социума определяются тем, что в повседневной жизни людей в городе осуществляется связь конкретного и абстрактного в восприятии другого: членов семьи, друзей, коллег, знакомых и незнакомых. Если, к примеру, деревенские жители соседей воспринимают во всей чувственной конкретике, поскольку пространство поселения совпадает с пространством знакомств, то собственно городская среда начинается с соседей и прохожих. В пространстве городского социума люди, с которыми горожанин сталкивается на улице, в транспорте, в общественных учреждениях, вполне конкретны, но при этом сохраняют «абстрактность», поскольку они анонимны и знакомства не предполагается. «При этом благодаря формальности, функциональности, анонимности данного вида вербального и невербального взаимодействия сохраняется баланс между признанием других и сохранением собственной идентичности. И в результате предельная абстракция «населения» отчасти конкретизируется и оживляется, этим отличаясь от абстракций другого порядка: «народа», «нации», максимально удаленных от чувственной конкретики» [194 - Горнова Г. В. Феномен города в духовном мире человека: Монография. Омск: Изд-во ОмГТУ, 2005. С. 11.].
   Наибольшую активность жители крупных городов проявляют прежде всего в общении с друзьями и знакомыми, затем с родственниками, после – с сослуживцами, а самая меньшая активность в общении приходится на соседские связи. В проведенном опросе (2008 год, 276 чел., жители г. Москвы, г. Екатеринбурга, г. Долгопрудного, 3 уравновешенные возрастные группы: 18–30 лет, 31–44 года и 45–60 лет) респонденты указали, что из всего объема межличностных коммуникаций сослуживцы или коллеги по учебе по частоте взаимодействий – на первом месте (41 %), по длительности встреч эти партнеры по общению тоже лидируют (39 %). На втором месте по частоте – друзья и знакомые (32,5 %), по длительности – родственники (28 %). Встречи с соседями на последнем месте как по частотности (10 %), так и по длительности (9 %).
   В человеческом обществе коммуникация, выступая в качестве способа передачи информации, взаимообмена эмоциями, трансляции знаний и опыта, обучения, социализации является социально-конституирующим и социально-конструирующим фактором. «Общество использует коммуникацию, и все, что бы ни приводило коммуникацию в действие, – есть общество. Общество конституирует элементарные единства (коммуникации), из которых состоит; и что бы ни было конституировано таким образом, становится обществом, становится моментом самого процесса конституирования» [195 - Луман Н. Социальные системы: Очерк общей теории. СПб.: Наука, 2006. С. 531.]. В этой системе нет каких-либо отклонений от данного следствия, и даже отрицание включено сюда и служит если не поддержанию структур, то поддержанию «аутопойетической репродукции». В связи с этим общество выступает как всеобъемлющая социальная система, включающая в себя все социальное и поэтому не имеющая какого-либо социального окружающего мира. Если сюда приходит еще что-либо социальное, если возникают новые партнеры или темы коммуникации, то общество разрастается вместе с ними. Они не могут экстернализироваться, их нельзя рассматривать как предметы его окружающего мира, так как все, что представляет собой коммуникацию, есть общество. Такой ракурс теоретической интерпретации предполагает, что коммуникативные факторы определяют социальные параметры и характер социального действия, а также специфику социальных отношений и связей индивидов, обусловленных особенностями повседневности городского социума.
   Коммуникативные факторы повседневности городского социума определяются закономерностями функционирования таких взаимосвязанных между собой социальных систем, как общество и интерактивное взаимодействие. С одной стороны, общественные системы не есть системы интеракции и не могут быть просто суммой наличных систем интеракции, а с другой стороны, системы интеракции всегда предполагают общество, без которого они не могли ни начаться, ни закончиться. Данное различие общества и интеракции не совпадает с различием системы и окружающего мира – ни для общественной системы, ни для систем интеракции. Общество не является окружающим миром (даже не социальным окружающим миром) систем интеракции, так как интеракция со своей стороны все равно есть общественное событие. Тем более интеракции не относятся к окружающему миру общественной системы, даже если они затрагивают и активизируют окружающий мир (прежде всего психические и физические способности людей) сильнее, нежели общественная система в целом. Отметим, что в концептуальном подходе Н. Лумана [196 - См.: Луман Н. Указ. соч. С. 535.] предполагается интересный ход для осмысления временного аспекта отношения общества в интеракции – при помощи понятия эпизода. Интеракции – это своеобразные эпизоды осуществления общества. Дифференциацию общества и интеракции в контексте исследования коммуникативных факторов стабильности мы можем рассмотреть на основе различения комплексных (составных) и симплексных (простых) обществ. Так, простые общества (мать и дитя, муж и жена, хозяин и слуга) состоят только из двух участников и не могут быть разделены на части без утраты социального качества жизни участников. Комплексные общества (домохозяйства, профессиональные сообщества, политические общества и т. д.) состоят из простых, но при этом, будучи составными, они разложимы и поэтому модифицируемы. Простые общества нестабильны, потому что они не могут быть модифицированы, а могут быть лишь разрушены прежде всего границами человеческой жизни. Комплексные общества стабильны благодаря тому, что их состав может меняться. Они не зависят от временных границ жизни отдельных индивидов, но могут осуществлять социально-функциональную адаптацию к меняющимся условиям социума.
   Представляют интерес два подхода к исследованию коммуникативных факторов социального пространства в проекции на проблемы повседневности городского социума: субстанциальный и структуралистский. В соответствии с первым подходом пространство состоит из субстанций, т. е. индивидов, их групп и организаций. Так, в трактовке П. Сорокина, «социальное пространство есть некая вселенная, состоящая из народонаселения Земли… Определить положение человека или какого-либо социального явления в социальном пространстве означает определить его (их) отношение к другим людям и другим социальным явлениям, взятым за такие «точки отсчета» [197 - См.: Сорокин П. Человек, цивилизация, общество. М.: Политиздат, 1992. С. 298.]. С позиций второго подхода социальное пространство выступает в качестве «ансамбля невидимых связей, тех самых, что формируют пространство позиций, внешних по отношению друг к другу, определенных одни через другие, по их близости, соседству или по дистанции между ними, а также по относительной позиции: сверху, снизу или между, посредине» [198 - Бурдье П. Социальное пространство и символическая власть. С. 185.]. Структуралистский подход опирается на положения теории структурации, в соответствии с которой структура – это «свойство социальных систем, «заключенное» в практиках, регулярно воспроизводимых в пространстве и времени» [199 - Гидденс Э. Устроение общества: Очерк теории структурации. М.: Академический проект, 2005. С. 248.]. Структуральные свойства социальных систем являются внешними по отношению к деятельности индивида, однако именно в своей предметно-практической деятельности социальные субъекты воспроизводят или преобразуют социальные связи и системы, перерабатывая то, что последовательно и непрерывно воплощалось на практике. В этом контексте социальная стабильность зависит от следующих условий, характеризующих повседневность городского социума: чем масштабнее пространственно-временная протяженность социальных систем (значительнее число социальных институтов, «укорененных» в пространстве и времени), тем больше их устойчивость к изменениям и разного рода манипуляциям со стороны субъектов индивидуальной деятельности. Подобная интерпретация принуждений также связывает их с потенциальными возможностями. Пространственно-временная протяженность в аспекте проблемы стабильности блокирует одни возможности человеческого опыта, одновременно делая доступными другие.
   Как бы то ни было, в ходе изучения коммуникативных факторов повседневности городского социума неизбежно встает проблематика соотношения индивидуальных коммуникативных факторов повседневности и социально-системных коммуникативных факторов. В индивидуальные коммуникативные факторы повседневности городского социума включаются: 1) биологически заданные параметры индивида; 2) характеристики человеческой природы; 3) стихийно формирующиеся желания и действия; 4) особенности сознания индивида; 5) личные, частные мысли и действия индивида; 6) эгоцентрическое поведение. Социально-системные коммуникативные факторы повседневности городского социума, в свою очередь, включают: 1) специфику отдельных обществ; 2) факторы, общие для данного общества или группы; 3) наличие социально предписанных обязанностей; 4) особенности внешней среды; 5) мысли и действия, направленные на социальные объекты; 6) альтруистическое поведение [200 - См.: Гофман А.Б. Социология Эмиля Дюркгейма // Дюркгейм Э. Социология. Ее предмет, метод, предназначение. М.: Канон + РООИ «Реабилитация», 2006. С. 317–318.]. Учитывая такую интерпретацию А. Б. Гофманом позиции Дюркгейма, обратим внимание, что индивидуальные коммуникативные факторы следует рассматривать в более широкой плоскости. Ими могут быть и реально выступают в поле городской повседневности автостереотипы, установки, интернализованные традиции, этические и религиозные нормы, индивидуальные девиации и т. д.
   Определяя соотношение индивидуальных коммуникативных и социально-системных коммуникативных факторов, Э. Дюркгейм отдавал приоритет последним, утверждая таким образом примат социальной реальности по отношению к индивидуальной и ее исключительное значение в детерминации человеческого сознания и поведения. Он подчеркивал огромное значение коммуникативных факторов в формировании социума, полагая, что генетически общество возникло в результате взаимодействия индивидов; но, раз возникнув, оно стало жить по своим собственным законам. Поэтому значение индивидуальной реальности Э. Дюркгейм признавал вторичным, что находит подтверждение в детерминированности индивидуального существования социально-коммуникативными факторами городской среды, их тотальным и глобальным характером, в растущем контроле социума над информационным взаимодействием индивидов, их финансовыми, организационными и эмоционально-психическими коммуникативными взаимодействиями.
   Обращаясь к определению места индивидуальных коммуникативных и социально-системных коммуникативных факторов в системе социального взаимодействия, мы исходим из того, что человек как субъект повседневности городского социума, во-первых, является существом активным, деятельным, осуществляющим целенаправленное преобразование среды обитания, а во-вторых, человек – это существо социальное. В соответствии с этими идеями город является результатом и объектом творческой деятельности человека, а так как «деятельность носит совместный характер, является со-деятельностью, город выступает квинтэссенцией социальности» [201 - Горнова Г. В. Указ. соч. С. 3–4.].
   Особая роль в исследовании коммуникативных факторов городского социума принадлежит социально-психологическим концепциям, обеспечивающим иной перспективный ракурс в изучении природы коммуникативного взаимодействия в пространстве городского социума. Подчеркивая значимость социально-психологических аспектов коммуникативных факторов повседневности городского социума, необходимо помнить, что «в каждой социальной ячейке, регионе и обществе в целом складываются социально-психологические отношения, возникают определенные состояния социально-психологической общности. Последней свойственны социально-психологические законы формирования и развития, действие которых выступает, например, в виде таких социально-психологических процессов, как адаптация, коммуникация, идентификация, интеграция и т. д.» [202 - Шепель В. М. Управленческая психология // Теоретическая и прикладная социальная психология. М.: Мысль, 1988. С. 205.], без которых невозможно формирование и поддержание социальной стабильности.
   Т. Парсонс связывал идею социальной стабильности общества с взаимозависимостью частей, их интеграцией, адаптацией, дифференциацией, а также действием обратных связей. При этом стабильность трактовалась им как процесс взаимообмена входов и выходов между единицами (подсистемами) в системе и между системой и ее окружением. Некоторые интересные идеи, раскрывающие процесс стабилизации социума, Парсонс заимствовал у классической механики. Во-первых, принцип инерции: данный процесс действия будет продолжаться до тех пор, пока противоположно направленные мотивирующие силы не задержат или не отклонят его. Во-вторых, ученый считал правомерным принцип действия и реакции: если в системе действия имеет место изменение направления процесса, внутри нее имеется тенденция к балансу посредством дополнительного изменения, равного по мотивационной силе, но противоположного по направлению. В-третьих, Парсонс обосновывал принцип усилия: любое изменение скорости процесса действия прямо пропорционально величине мотивационного усилия. Таким образом, динамическое равновесие и стабильность в обществе поддерживаются целым рядом адаптационных механизмов. Одним из важных процессов, помимо интеграции, дифференциации, интернализации, институционализации, адаптации, социализации, является «социальный контроль». На него возлагается функция преодоления потери равновесия в результате неосуществления ролевых ожиданий, недостаточной интернализации ценностей, норм общества и т. д. Социальный контроль (действия власти, санкции институционального комплекса (официально признанных и утвержденных норм и ценностей) мобилизуется против отклонений в системе и поддерживает общество в динамическом равновесии.
   Стабильность городского социума, опираясь на концепцию Парсонса, можно трактовать как: а) стабильность нормативных стандартов; б) симметрию между предрасположенностью к действию и определенными социальным ожиданиями, т. е. соответствие индивидуальных действий ожиданиям данных действий со стороны окружающих людей; в) одинаковое и неискаженное определение «ситуации». Тем самым стабильность характеризует способность социальной системы достигнуть состояния равновесия в точке, отличной от первоначального положения. Эта идея соответствует представлению о динамическом характере стабильности в противовес трактовке, в соответствии с которой стабильность мыслится как статическое и неизменное явление [203 - См.: Васильев А. Стационарность, устойчивость и стабильность назначены человечеству «свыше» // «Академия Тринитаризма». М.: Эл № 77—6567, публ.15359, 23.06.2009.].
   В коммуникативной практике городского социума представляет интерес проблема самораскрытия как психологическая проблема, которая впервые получила развитие в рамках гуманистической психологии. Самораскрытие в широком смысле определяется как добровольное сообщение другому личной информации о себе, своих субъективных состояниях, тайнах, намерениях. Характеризуя коммуникативные факторы повседневности, можно наблюдать большее самораскрытие человека в городе и меньшее в архаических традиционалистских культурах. Одно из объяснений сущности самораскрытия получило название феномена взаимности, когда самораскрытие одного человека вызывает самораскрытие другого, партнера по общению. Открытость другого, полагал А. Маслоу, может рассматриваться как знак, что его любят и ему доверяют. Другое объяснение этого феномена вытекает из теории справедливости Э. Вальстера, в соответствии с которой человек склонен к равенству и справедливости в социальных контактах, а не отвечающий взаимностью на откровенность ставит себя и партнера в неравную ситуацию. Одним из базисных для объяснения феномена самораскрытия, проявляющегося в повседневности городского социума, стало представление американских социальных психологов А. Голднера и Л. Рубина, которые утверждали, что человеческие отношения управляются нормой взаимности [204 - См.: Болотова А.К, Жуков Ю. М., Петровская Л.А. Социальные коммуникации. М.: Гардарики, 2008. С. 97–98.].
   Близкое направление исследования предпринял Г. Триандис и показал, что повседневные коммуникации городского социума детерминируются процессами взаимозависимости и взаимообмена, обеспечивающими социальную интеграцию через органическое и функциональное сочетание индивидуальных и социально-системных коммуникативных факторов, которые лежат в основе социальной солидарности. В структуре межличностных отношений в пространстве городского социума социальная солидарность прослеживается на уровне вербального общения. Чем выше уровень солидарности между людьми (равенства, сходства, близости, родства), тем вероятнее они при общении будут использовать форму «ты». Чем больше различий в статусе, чем больше социальная дистанция, несхожесть и связанные с этим требования проявлений вежливости, тем вероятнее они при общении будут использовать форму «вы». Кроме этого, французская форма «vous» считается более «элегантной» при общении представителей высших классов, даже между супругами, родителями и детьми – как способ отделения себя от низших слоев общества. Рассматривая коммуникативные основания социальной солидарности в структуре повседневности городского социума, мы можем обратиться к концепции Э. Дюркгейма, который выделял механическую и органическую солидарность. Так, механическая солидарность характеризуется следующими параметрами: 1) высокая интенсивность коллективного сознания; 2) высокая определенность коллективного сознания; 3) абсолютный характер власти группы; 4) высокая степень религиозности в содержании коллективного сознания; 5) трансцендентность содержания коллективного сознания (превосходство над интересами человека и беспрекословность); 6) приписывание высшей ценности обществу и интересам общества как целого; 7) конкретность и детальный характер содержания коллективного сознания. Среди базовых особенностей органической солидарности необходимо обратить внимание в первую очередь на такие характеристики: 1) низкая интенсивностъ коллективного сознания; 2) низкая определенность коллективного сознания; 3) широкие возможности для индивидуальной инициативы и рефлексии; 4) существенная роль светского начала в содержании коллективного сознания; 5) ориентированность содержания коллективного сознания на человека (связь с интересами человека и возможность открытого обсуждения); 6) приписывание высшей ценности достоинству индивида, равенству возможностей; 7) абстрактность коллективного сознания [205 - См.: Дюркгейм Э. Социология. Ее предмет, метод, предназначение. М.: Канон + РООИ «Реабилитация», 2006.].
   Если в архаических («сегментарных») обществах социальная солидарность основана на полном растворении индивидуальных сознаний в коллективном сознании («механическая солидарность»), то в развитых («организованных») социальных системах она основана на автономии индивидов, разделении функций, функциональной взаимозависимости и взаимообмене («органическая солидарность»). Таким образом, органическая солидарность предполагает приоритет индивидуальных коммуникативных факторов в повседневности городского социума, а механическая – социально-системных. В пространстве повседневности городского социума индивидуальные и социально-системные коммуникативные факторы определяют «встречу» двух сознаний, городского и человеческого – двух субъективных реальностей. Так, в городской экзистенциальной коммуникации ее результат общения представляет собой непосредственно переживаемую реальность, где «критерий не точность познания, а глубина проникновения» [206 - Бахтин М. М. К философским основам гуманитарных наук // Бахтин М. М.: Собр. соч. М.: Русские словари. 1996. Т. 5. С. 7.]. Итогом этого процесса будет происходящее изменение структуры и сущности субъектов общения.
   В процессе общения в повседневности городского социума важнейшим аспектом выступает коммуникативное воздействие. Оказание воздействия на партнера или аудиторию традиционно рассматривается как одна из главных целей общения. Форма коммуникативного воздействия, действующего в повседневном пространстве городского социума, трактуется, с одной стороны, как монолог, а с другой – как диалог. При акценте на монологической стороне коммуникативного воздействия «коммуникатор и реципиент мыслятся на почтительном расстоянии один от другого, подобно стрелку и мишени», а «сообщение… уподобляется при этом пуле, нацеленной в сознание реципиента, выполняет функцию дистантного переносчика содержаний из одного сознания в другое» [207 - Хараш А. У. Личность, сознание и общение: к обоснованию интерсубъективного подхода в исследовании коммуникативных воздействий // Психолого-педагогические проблемы общения / Под ред. А. А. Бодалева. М., 1979. С. 24–25.]. Это традиционное понимание коммуникативного воздействия, переосмысленное с позиций интерсубъектной трактовки общения и личности, позволило обосновать долгосрочную эффективность диалогической стратегии коммуникативного воздействия в повседневности городского социума. Процесс диалогического коммуникативного воздействия в городском пространстве предполагает встречу личностных позиций, личностных смыслов коммуникатора и реципиента. При этом путем коммуникации «передается» не предмет, а субъективная позиция коммуникатора, в то время как предмет постигается реципиентом в явном или скрытом диалоге с коммуникатором [208 - См.: Хараш А. У. Указ. соч. С. 27.]. В межличностном диалогическом общении, характеризующем особенности коммуникаций в повседневности городского социума, можно выделить два аспекта воздействия: воздействие как мотив, цель общения и воздействие как изменение вследствие общения, его реальные последствия. Межличностный диалог – это общение, центрированное на процессе, а не на результате. Его участники не имеют цели оказать воздействие друг на друга, уважают личностную свободу друг друга, но тем не менее это воздействие оказывают [209 - См.: Психология с человеческим лицом: гуманистическая перспектива в постсоветской психологии / Под ред. Д. А. Леонтьева, В. Г. Щур. М., 1997. С. 204.]. В этом случае коммуникация реализуется как двусторонний акт познания-проникновения, необходимость проявления активности познающего и открывающегося познанию. Только в диалогическом общении возможны оптимальные изменения сущности субъектов общения, на основе которых складываются гармоничные отношения.
   М. Бубер полагал, что любое явление или событие может быть партнером в диалоге. В связи с этим можно обратиться к идеям М. М. Бахтина, который полагал, что диалог как предел познания направлен на индивидуальное, а любая индивидуальная целостность в какой-то мере личностна и может выступать собеседником в диалоге [210 - См.: Бахтин М. М. К методологии гуманитарных наук // Бахтин М. М. Эстетика словесного творчества. Изд. 2-е. М., 1986. С. 381–393, 429–432.]. Исследователи феномена города утверждают возможность включения в диалог кодов городской культуры: «Человек как объект коммуникации воспринимает сообщение, расшифровывая коды городской культуры, содержащиеся в архитектурно-ландшафтной среде: улицы, дома, площади, скверы, проспекты, мосты, фонари, памятники, рынки, вокзалы – это еще и знаки, передающие сообщение; ощущает насыщенность движением, звуки, шум и ритм города. Как субъект коммуникации человек преодолевает отчуждение, заложенное в объективированных формах проявления смысла города, осуществляя выбор и делая город «своим», присваивает, обживает и вводит в свой личный жизненный мир, добавляет городу свое человеческое измерение. …То есть основной посыл сообщения горожанина как субъекта коммуникации – это признание города (городов) своим, придание ему дополнительного личного смыслового измерения» [211 - Горнова Г. В. Указ. соч. С. 134–135.].
   Трактовка коммуникативных факторов повседневности городского социума исходит из того, что общество обладает всеми качествами системы, несмотря на свою самозакрытость. Поэтому, согласно исследованиям Н. Лумана, закрытость рекурсивных коммуникативных отношений не приводит к освобождению от окружающего мира, так как все самореферентно-закрытые системы зависят от взаимопроникновения. Взаимопроникновение систем ведет к воспроизводству системами своих компонентов (аутопойезис) и к появлению у какой-либо системы особых свойств, несводимых к сумме свойств ее компонентов. «Благодаря взаимопроникновению можно обеспечить разобщение и в то же время связь функциональных уровней оперативной обработки информации, то есть реализацию систем, одновременно закрытых и открытых по отношению к своему окружающему миру. Данная комбинация… открыла возможность поддерживать стабильный градиент комплексности между окружающим миром и системой и при более высокой комплексности обеих сторон. Таким образом, это есть автаркия, которую Аристотель провозгласил достижением полиса, политией» [212 - Луман Н. Указ. соч. С. 533.]. Так как полис был экономически и политически связан с другими городами, народами и государствами, автаркия могла быть отнесена лишь к условиям морального, человеческого образа жизни, а город понимался как идеальное место, где человек мог лучше всего реализовать свою человечность в постоянно меняющихся общественных отношениях [213 - Там же.].
   Жизнь города как самореферентно-закрытой системы, зависимой от взаимопроникновения, предполагает, что на протяжении своей жизни горожанин проходит через множество объединений и сообществ. Поэтому изучение групп, больших и малых, очень важно для определения коммуникативных факторов повседневности городского социума. Процессы развития малых групп в структуре городского социума интересно проанализированы в модели культурантрополога М. С. Пека, выделяющего четыре стадии: псевдосообщество, хаос, опустошенность и сообщество. Только на стадии сообщества группа приходит к аутентичной коммуникации, обнаруживаются индивидуальные различия как основа для объединения группы. «В этом освобожденном пространстве возникает креативность. Малая группа как целое сотворчески принимает решения и обучается как целое и творит как единое» [214 - Донцов А. И., Дубовская И. М., Жуков Ю.М. Указ. соч. С. 101.].
   В целях рассмотрения коммуникативных факторов повседневности больших социальных групп можно выделить стабильные и временные группы. Так, если в стабильной группе люди взаимодействуют длительное время, то жизнь временной группы может быть очень короткой. Для целей нашего исследования полезно учитывать, что коммуникативные особенности временной группы в структуре городского социума сходны с социально-психологическими особенностями толпы и наделяются следующими чертами: 1) «добровольность членства, открытость границ и способность к самопроизвольному росту», регулируемому рядом негативных факторов («неблагоприятная погода, дефицит пространства, недостаток видимости и слышимости, страх тесноты или репрессий» и т. д.); 2) прямой физический контакт участников, провоцирующий всплеск идентификации, подражания и «психического» заражения как механизмов взаимодействия; 3) анонимность и равенство людей в толпе (в тесном соприкосновении с себе подобными человек теряет не только персональное пространство, но и пол, возраст, национальность, социальный статус, а вместе с ними – индивидуальность и чувство личной ответственности за собственное поведение и действия окружающих); 4) неудержимость стремления к цели (безграничный энтузиазм, вера в неисчерпаемость собственных сил, иллюзию всемогущества, порожденные снижением рационально-логического мышления); 5) наличие явного или скрытого руководящего центра, лидеров, отражающих, аккумулирующих и направляющих настроение и поведение массы [215 - См.: Богомолова Н. Н., Донцов А. И., Фоломеева Т. В. Указ. соч. С. 136.].
   Коммуникации больших стабильных групп в повседневности городского социума, по мнению ряда ведущих психологов, также характеризуются рядом сходных черт:
   1) Хотя члены городского социума как большой группы в определенной степени осведомлены о существовании друг друга, близкое знакомство они способны поддерживать лишь с ограниченным кругом себе подобных. С остальными их связывают символические отношения, порожденные сходством условий и образа жизни, интересов, убеждений, ценностей, переживаний и т. п. Городской социум как сфера проявления коммуникативной активности человека описывается как совокупность воздействий, взаимодействий и отношений, как правило, в направлении от социума к индивиду. Систему коммуникаций в пространстве городского социума можно схематически представить в виде ряда концентрических окружностей, в центре которых находится горожанин, «я». Ближайшие круги составляют «значимые другие», в отношениях, с которыми он может существовать как неповторимое «я»: его семья, друзья; затем следует круг его коллег из трудового, учебного или иного коллектива, а потом – соседи. Последнюю анонимную окружность составляют прохожие, абстрактное «население города».
   2) Историческая укорененность устойчивых больших групп, которая обусловливает упорядоченность и стабильность групповых ценностей и норм поведения в структуре городского социума. Агентами этнической, поло-ролевой, религиозной, политической социализации чаще всего выступают члены ближайшего социального окружения. Ритуализированные, а потому «само собой разумеющиеся» нормы коллективного поведения настолько прочны и устойчивы, что могут сохранить регуляторную функцию не только после смены человеком некой большой устойчивой группы, но и после ее исчезновения (представители старшего поколения, воспитанные в «советской» системе координат, следующие ее принципам в течение многих лет спустя после распада СССР).
   3) Городской социум как большая устойчивая социальная группа внутренне предполагает наличие иных подобных групп, позволяющих провести процедуру межгруппового сравнения (дети и старики, богатые и бедные, католики и протестанты, горожане и сельские жители и др.).
   Кроме вышеуказанных коммуникативных характеристик больших социальных групп в пространстве городского социума следует добавить такую, как наличие у них своего специфического языка. Это прежде всего относится к этническим группам, а для других групп специфический язык может выражаться в форме определенного жаргона, присущего, в частности, различным профессиональным группам, молодежи и др.
   Говоря о специфике коммуникативных факторов городского социума как устойчивой социальной группы, представляется существенным провести дифференциацию коммуникаций в условиях крупного мегаполиса и небольшого периферийного города. Так, согласно позиции Ю. П. Зинченко, в качестве важного фактора коммуникаций повседневности городского социума выступает уровень агрессии, который существует и внутри конкретного человека или внутри общества. «…Если говорить о разнице между мегаполисом и, так сказать, некрупными городами, то, конечно, разница существует. С одной стороны, концентрация населения, концентрация вот этой агрессии индивидуальной, которую в общественной форме некоторые выливают. Мы помним, как у нас фанаты выходят и что происходит… Конечно, в тех городах степень такой концентрации несколько ниже. Но и с другой стороны, наверное, там жизнь все-таки чуть-чуть более спокойная, если не сказать, чтобы никого не обидеть, может быть, местами более вялая, чем в столице, чем в таком мегаполисе, когда ритм жизни московский, то есть насколько он быстр, насколько он скоротечен в столице…» [216 - Зинченко Ю.П. Онлайн конференция.15.10.2009 // http://www.novayagazeta.ru/st/online/663815/38.html]. Таким образом, степень концентрации населения в немалой степени определяет повседневные коммуникации городского социума.
   Население мегаполисов и малых городов в условиях повседневности городского социума составляет большие социальные группы, которые могут выступать субъектами межгрупповой коммуникации. Ярче всего это проявляется в условиях массовой коммуникации, где использование технических средств передачи информации дает возможность охватывать огромные аудитории [217 - См.: Богомолова Н. Н., Донцов А. И., Фоломеева Т.В. Указ. соч. С. 138–139.]. Сегодня коммуникации, детерминирующие повседневность городского социума, определяются наступлением эры планетарной (глобальной) коммуникации, наступление которой связано с медиареволюцией.
   Для дифференциации коммуникативных факторов больших устойчивых групп в пространстве городского социума могут использоваться следующие признаки: экономический (социальные классы (страты): интеллигенция, элита, средний класс и др.); политический, используемый для различения членов и сторонников тех или иных партий и движений; профессиональный, формирующий группировки людей по виду и характеру труда, профессиональному образованию и уровню квалификации (учителя, врачи, актеры); религиозный; гендерный; возрастной; территориальный, связанный с местами проживания (горожане, сельские жители) [218 - См.: Богомолова Н. Н., Донцов А. И., Фоломеева Т. В. Указ. соч. С. 138.]. Важное место в ряду признаков, которые определяют дифференциацию городского социума, занимает культура. Здесь можно говорить о национальной и глобальной культуре, об европейской или азиатской культуре. Так, осмысливая роль национальной культуры в коммуникациях, можно обратиться к проблеме своеобразия русской культуры, в которой исторически сформировалось разделение понятий «государство» и «Отечество» при ценностном доминировании последнего. Это предопределило сохранение тесной связи представителей русской эмиграции, оторванных от своей страны географически и не принимающих господствующий в ней новый политический режим (и его идеологию), которые, отвергая «порочную» большевистскую власть, тем не менее оставались верны своему Отечеству. Говоря о таких людях, Н. А. Нарочницкая приводит в пример Антона Деникина и Сергея Рахманинова: «Для таких людей Россия в любом обличье оставалась родиной, и для них сохранить ее для будущих поколений было важнее, чем при жизни увидеть крах ненавистного режима… Так вот, Антон Деникин, безусловно, может быть примером. Для него беда случилась с Отечеством, а не с государством, когда напал враг. Ему даже приписывают фразу: «Если бы мне могли дать должность генерала в Красной Армии, я бы немцам показал». От него ждали благословения власовцев. А для власовцев, наоборот, лучше бы не было никакой России, чем Россия большевистская» [219 - См.: Нарочницкая Н. А. Русский мир. СПб.: Алетейя, 2008. С. 224.]. Подчеркивая сохранение связи этих исторических персонажей с русской культурой, Н. А. Нарочницкая указывала, что, например, С. Рахманинов, не симпатизируя большевикам, активно давал концерты в Соединенных Штатах и пересылал деньги Сталину для поддержки СССР в борьбе с фашизмом, фактически с угрозой, нависшей над его Отечеством. Таким образом, ценностный приоритет понятия «Отечества» над понятием «государство» подчеркивает преобладающую важность культурно-исторических доминант и неформальных коммуникаций в сравнении с коммуникациями формальными, инициируемыми властными институтами.
   Наряду с фактором национальной культуры особенности коммуникаций в пространстве городского социума определяют принадлежность к коллективистской или индивидуалистической культуре. Например, представители коллективистских культур при общении больше внимания уделяют контексту (выражению эмоций, касаниям, дистанции между участниками беседы, положению тела, громкости голоса, глазному контакту), чем люди из индивидуалистических культур. Иначе говоря, в коллективистской культуре, определяющей повседневность городского социума, огромная роль принадлежит невербальным аспектам коммуникации. Сравнение вербальных сообщений с невербальными показывает, что последние отличают большая многозначность, ситуативность, синтетичность, спонтанность [220 - См.: Куницына В. Н., Казаринова Н. В., Погольша В. М. Межличностное общение. СПб., 2001.]. Как показывают исследования, в случае расхождения вербальной и невербальной составляющих коммуникации реципиент неосознанно реагирует именно на невербальную составляющую общения как заслуживающую доверия. Декодирование невербального сообщения носит характер психологической интерпретации, осуществляющейся в условиях многозначности невербального поведения и неочевидности его смысла.
   Коллективист, уделяя большое внимание невербальным составляющим общения, должен сохранять гармоничные отношения с членами ин-группы и все время следить за тем, как он понимает партнера по общению. Таким образом, коллективисты не так открыты, непосредственны или последовательны, как индивидуалисты. Если представитель коллективистской (контекстуальной) культуры обращает в основном внимание на невербальные параметры общения, содержание вербального высказывания, то в индивидуалистических культурах люди мало доверяют тому, что не заявлено ясно. Для индивидуалистических культур коммуникатор – это фокус общения, а наиболее важными факторами выступают надежность, интеллект и знание предмета обсуждения. В коллективистских культурах коммуникаторы сосредоточены прежде всего на реципиенте информации (понимает ли меня другой человек?). Представители коллективистских культур чаще ценят интуицию, неопределенность, субъективность, утверждения общего характера, неясность и обтекаемые выражения. Также в коллективистских культурах гораздо больше, чем в индивидуалистических культурах, значение придается социальному статусу коммуникаторов [221 - См.: Триандис Г. Культура и социальное поведение. М.: ФОРУМ, 2007. С. 231–233.].
   Для коллективистов более важен процесс коммуникации (что и как говорится, делается, обнаруживается), тогда как представители индивидуалистических культур делают акцент на целях коммуникации. Индивидуалисты используют линейную логику, аргументацию и доказательство. Коллективисты зачастую прибегают к параллельной аргументации, т. е. каждый аргумент одинаково значим и либо подкрепляет предшествующие доводы, либо противоречит им. В данном контексте мы можем говорить о субъективности и ситуационности социальной коммуникации в коллективных культурах. Такую ситуационную обусловленность коммуникации, характерной для данного типа культур, можно проследить на следующем примере: торговец на базаре может существенно завысить цену, если поймет, что клиент богат, а может назначить низкую, если увидит, что клиент беден [222 - См.: Триандис Г. Указ. соч. С. 237.].
   В качестве яркого примера коллективистской культуры можно рассмотреть межличностное взаимодействие в формате японской культуры, хороший материал для которого дает в своей знаменитой «Ветке сакуры» российский журналист-международник Всеволод Овчинников. Характер коммуникативных взаимодействий в параметрах японской культуры связан с желанием избежать одиночества и боязнью на время перестать быть членом какой-то социальной группы. Также для японцев как представителей коллективистской культуры характерна «жажда причастности, более того – тяга к зависимости, в глубинной своей основе «противоположная индивидуализму, понятию частной жизни, на котором основана западная, в частности, англосаксонская мораль» [223 - Овчинников В.В. Избранное. Произведения разных лет. М.: ДеНово, 2001. С. 59.]. Кроме того, коммуникативные факторы повседневности в японском обществе обусловлены тем, что это «общество групп». Каждый человек постоянно ощущает себя частью какой-либо группы (семьи, общины, фирмы). Он привык мыслить и действовать сообща, подчиняться воле группы и вести себя соответственно своему положению в ней. «Групповое сознание имеет глубокие корни в японской жизни. Его прототип – крестьянский двор («из»), т. е. не только семья, объединенная узами родства, но и низовая ячейка производственной деятельности. Патриархальная семья «из», основанная на совместной жизни и общем труде нескольких поколений, оказалась в Японии очень устойчивой и способствовала закреплению сословного характера общественных отношений» [224 - Овчинников В.В. Указ. соч. С. 59.]. В основе японского морально-этического кодекса лежат верность и преданность, основанные на долге признательности. Речь идет о беспредельной и безоговорочной преданности семье, общине, фирме, т. е. человек обязан подчиняться всегда воле старших, даже если они не правы, что говорит о приоритете преданности над справедливостью. «Устои патриархальной семьи – это устои японского образа жизни. Вертикальные связи «оя – ко», т. е. «отец – сын», а в более широком смысле «учитель – ученики», «покровитель – подопечный», прослеживаются, дают о себе знать повсюду» на различных уровнях коммуникативного взаимодействия в японском социуме [225 - См.: Овчинников В. В. Указ. соч. С. 61.].
   Так или иначе, в основе коммуникаций городского социума лежат коммуникативные особенности и противоречия повседневной жизни людей. В этом аспекте нам могут быть полезны идеи У. Шутца, который уделял особое внимание проблемам ситуационности и необходимости правды, полагая, что подавление правды затрудняет личностное развитие человека, вызывает различные социальные и даже физические болезни.
   У. Шутц убедительно раскрывает сущность ситуационности вежливости и ее балансирование на грани правды и лжи, приводя ситуацию, согласно которой мама выговаривает своей маленькой дочке за то, что та бросила песок в лицо ребенку, с которым играла. Мать требовала от дочери, чтобы та извинилась. Дочь поначалу отказывалась, ввиду того что девочка, которой она попала в лицо песком, ей не нравилась, но потом была вынуждена подчиниться. Надувшись, девочка подошла к своей жертве, сказала, отвернувшись, «извини» и убежала. Мать, решив, что этого недостаточно, потребовала, чтобы девочка снова попросила прощения «так, как если бы действительно хотела его получить». Фактически маленькой девочке было сказано: «Солги. Солги так, чтобы было незаметно, что ты лжешь». Особое внимание в структуре коммуникативных факторов повседневности городского социума занимает маскирующая функция лжи. «Когда я не знаю, что сказать, или чувствую себя неправым, глупым, я лгу, чтобы другие не знали, что я не знаю, что сказать, что я чувствую себя неправым или глупым. Когда я не уверен в себе или виноват или мне стыдно, я лгу. Когда я хочу чего-либо, что, как я понимаю, мне не положено иметь, или когда я хочу чего-либо, что, как я думаю, кто-то может мне не позволить, я лгу. Когда я чувствую себя неспособным справиться с последствиями правды, я лгу» [226 - Шутц У. Совершенная ясность. Основы жизненной философии / Пер. с англ. Х.: Гуманитарный Центр, 2004.]. Тем самым У. Щутц показывает, что ложь блокирует самопонимание и интерперсональные контакты, нарушая эффективность межличностной коммуникации в пространстве городского социума, создавая предпосылки для ложного определения ситуации. В этих условиях в ход реализации социальной ситуации может оказать влияние такой коммуникативный феномен, как самоосуществленное пророчество. «В начале самоосуществление пророчества является ложным определением ситуации, провоцирующим новое поведение, при котором первоначальное ложное представление становится истинным» [227 - Мертон Р. Социальная теория и социальная структура. М.: АСТ: АСТ МОСКВА: ХРАНИТЕЛЬ, 2007. С. 608.]. В этих случаях коммуникативные взаимодействия строятся на предубеждениях и предрассудках, которые воспринимаются как бесспорный результат собственных наблюдений, внося диссонанс в реализацию коммуникаций городского социума, дестабилизируя их [228 - См.: Мертон Р. Указ. соч. С. 605–608.].
   Изучение коммуникативных факторов в повседневности предполагает выявление основных коммуникационных проблем, которые оказывают дестабилизирующее влияние на общество. В связи с этим можно выделить психологический и, собственно, коммуникативный аспекты взаимодействия индивидов в структуре городского социума. Психологический аспект связывают с личностными факторами, выполняющими функцию барьеров (отчужденность, аутистичность, замкнутость, застенчивость). К психологическим барьерам, дестабилизирующим коммуникации городского социума, можно отнести также предубеждения, предрассудки и социальные стереотипы. Коммуникативный аспект связывают с неспособностью овладеть процессуальной стороной социальных коммуникаций (отсутствие коммуникативных умений, неготовность выразить партнеру сочувствие, понимание и принятие). Коммуникативные барьеры возникают вследствие социальных ситуаций взаимодействия, под влиянием внешних факторов (нарушение социальных норм общения, табу и ритуалов различных культур).
   Различают два вида социально-психологических барьеров, которые выступают дестабилизирующими факторами в структуре коммуникаций городского социума: 1) внутренние барьеры личности, связанные с такими образованиями, как нормы, установки, ценности, а также с такими личностными особенностями, как ригидность, конформность и др.; 2) внешние, внеличностные барьеры – дефицит информации, отсутствие обратной связи, ошибки в понимании смыслов и т. д. (Б. Д. Парыгин).
   Опираясь на ряд психологических исследований Г. М. Андреевой, А. А. Бодалева, Г. В. Бороздиной, А. Г. Ковалева, В. А. Лабунской и др., можно выделить три группы факторов, дестабилизирующих социальные коммуникации: факторы окружающей среды; факторы общественной среды, от которых зависит комфортность межличностных взаимоотношений; индивидуально-личностные факторы (коммуникативные свойства личности) [229 - См.: Болотова А.К, Жуков Ю. М., Петровская Л. А. Указ. соч. С. 140–149.]. При этом только определение и всестороннее исследование факторов, представляющих угрозу социальной стабильности, позволяют выработать основания для оптимизации коммуникативных процессов в структуре повседневности городского социума.
   В качестве базовой схемы функционирования коммуникативных факторов городского социума мы можем обозначить принятую в теории коммуникаций последовательность: ПЕРЕДАТЧИК – СООБЩЕНИЕ – ПРИЕМНИК (КОД – СООБЩЕНИЕ – ДЕКОДЕР). Согласно данной схеме сообщение структурируется кодом и определяется контекстом. Такая конструкция, по мнению Ж. Бодрийяра, образует симулятивную модель коммуникации, из которой заранее исключены взаимность, антагонизм партнеров и амбивалентность их обмена. Фактически в этом коммуникативном кругообороте участвует только информация, смысловое содержание, которое считается читаемым и однозначным. Та же схема работает уже на уровне знака в лингвистической теории. Каждый знак расчленяется на означающее и означаемое, которые приписаны друг к другу, находясь в «соответствующем» положении, причем каждый знак из глубины своей произвольной изоляции «коммуницирует» со всеми остальными знаками, руководствуясь кодом, известным под именем языка. Бодрийяр подчеркивает, что «теория означивания служит элементарной моделью теории коммуникации, а в произвольности теоретической схемы коммуникации и информации произвол знака (как теоретическая схема подавления смысла) набирает свойственный ему политический и идеологический размах. Такой произвол, как мы видели, распространяется не только через господствующую социальную практику (характеризуемую потенциальной монополией передаточного полюса и безответственностью приемного, дискриминацией терминов обмена и диктатом кода), но и через все поползновения ничего не подозревающей революционной практики, направленной на медиа. К примеру, ясно, что все пытающиеся подорвать содержание медиа лишь усиливают автономию изолированного понятия сообщения и, следовательно, абстрактную биполярность терминов коммуникации» [230 - См.: Бодрийяр Ж. К критике политической экономии знака. М.: Библион – Русская книга, 2003. С. 198–199.].
   Глобальность социальных коммуникаций в современном мире позволяет говорить о всеобщей заинтересованности людей в стабильности системы экономических и международных отношений, развитии новых форм сотрудничества и взаимодействия, например в форме глобальных бизнес-сетей. В связи с этим приобретают актуальность экономические факторы сохранения социальной стабильности. Они обусловлены тем, что страны – субъекты международного рынка заинтересованы в том, чтобы занять свое место в глобальной бизнес-системе, которое рассматривается как главный гарант ее стабильности и процветания. В данном аспекте коммуникативные факторы интересно рассмотреть с точки зрения «делловской теории предотвращения конфликтов». Согласно этой теории, коммуникации в социальном пространстве связаны с возникновением и распространением в мире слаженно работающих глобальных каналов поставок, что является более сильным фактором сдерживания геополитического авантюризма, нежели довольно расплывчатый фактор роста благосостояния. Согласно делловской теории, «никакие две страны, одновременно входящие в глобальную систему снабжения наподобие той, которая есть у «Делл», не начнут войну друг с другом до тех пор, пока обе будут оставаться членами этой системы» [231 - Фридман Т. Плоский мир: Краткая история XXI века. М.: АСТ: АСТ МОСКВА: ХРАНИТЕЛЬ, 2007. С. 532.]. Таким образом, экономические и торговые коммуникации становятся важнейшим фактором обеспечения как экономической, так и политической стабильности в современном мире.
   Наряду с экономическими факторами коммуникации городского социума предопределяются факторами религиозными. Ряд исследователей, в частности С. Московичи, подчеркивают объединяющую роль религии как символической формы коммуникации и основания социальной стабильности: «Религия есть условие жизни в обществе во все времена и во всех широтах» [232 - Московичи С. Указ. соч. С. 61.]. Подчеркивая «стабилизационный» потенциал религии, он определял ее как «совокупность представлений и практики, которые воспроизводят мировой порядок, позволяют репродуцировать и поддерживать нормальное течение жизни» [233 - Там же.]. С. Московичи рассматривает религию как один из инструментов социального принуждения, которое трактуется как «обязанность, которая навязывается нам другими и которую мы навязываем самим себе» [234 - Там же. С. 58–59.]. Она указывает на то, что мы должны или не должны делать. В пространстве городского социума религия как инструмент социального принуждения предполагает уверенность в том, что давление, оказываемое на нас, всегда идет изнутри. «Если такое давление существует и обладает моральным эффектом, предписывая нам делать то или приказывая не делать этого, нужно, чтобы оно казалось нам потусторонним. Иначе каким бы образом оно имело ту ценность, которая одинаково навязывается всем, почти без исключения, и которую никто не может принять или отторгнуть по своему усмотрению. Более того, каждый должен выступать в качестве его гаранта и ощущать удовлетворение от того, что чтят его совместно с другими, действуя в унисон, особенно в моменты волнений, катастроф и опасности» [235 - Там же. С. 59.]. При этом пространство городского социума включает два класса вещей или сил, которые предопределяют характер коммуникаций: священные и мирские. «Первые вызывают уважение, а в некоторых отношениях и страх, и люди стараются избежать всякого контакта с ними. Однако при этом выявляется что-то живительное, что сплачивает людей и оказывает на них влияние, естественно, моральное. Вторые остаются в сфере повседневности и не требуют никаких специальных предосторожностей с нашей стороны» [236 - Московичи С. Указ. соч. С. 63.]. В такой интерпретации городская коммуникация развивается в двух измерениях – священном и мирском. При этом именно «мирское» измерение коммуникации характеризует в наибольшей степени повседневность городского социума.
   Рассматривая механизмы социального принуждения, которые детерминируют характер коммуникаций в структуре городского социума, обратимся к идеям Э. Дюркгейма, который называл принуждение характерным признаком всякого социального факта и полагал, что оно обязано своим возникновением тому, что индивид оказывается в присутствии силы, перед которой он преклоняется, которая над ним господствует. «Разум, показывая человеку, на сколько социальное бытие богаче, сложнее, устойчивее бытия индивидуального, может лишь открыть ему ясные основания для требуемого от него повиновения и для чувств привязанности и уважения, которые привычка запечатлела в его сердце» [237 - Дюркгейм Э. Указ. соч. С. 137.]. Опираясь на концепцию Э. Дюркгейма, мы исходим из того, что социальная жизнь вытекает из коллективного бытия, «возникает из той специальной обработки, которой подвергаются индивидуальные сознания вследствие их ассоциации и из которой берет свое начало новая форма существования. …Эти два элемента, на первый взгляд противоречащие друг другу, логически объединяются тем, что производящая ее реальность превосходит индивида» [238 - Там же.]. Таким образом, в городском социуме индивидуальное бытие и индивидуальное сознание вступают в социальное взаимодействие, коррелируют свои цели, интересы, мотивы с социумом. В итоге коммуникативные факторы влияют на индивидуальное сознание, принуждают к восприятию сообщений и изменению содержания индивидуального бытия.
   Принуждение как коммуникативный фактор повседневности городского социума выступает одним из базовых механизмов каждодневных социальных коммуникаций. В исследовании сущности социального принуждения, вслед за Э. Дюркгеймом, значительную роль сыграл Э. Гидденс. Опираясь на его трактовку принуждения как систему материальных ограничений, связанных с санкциями, нужно, по Э. Гидденсу, выделить в первую очередь ограничения, порождаемые физическими свойствами и особенностями тела и внешней среды. В качестве второго основополагающего типа ограничений, предопределяющих коммуникативные факторы повседневности городского социума, следует обозначить разнообразные санкции в диапазоне от прямого применения силы или насилия или угрозы подобного применения до мягкого и снисходительного выражения неодобрения. Также санкции редко принимают форму открытого принуждения. Фактически их можно определить как ограничения, обусловленные применением штрафных санкций одними субъектами в отношении других. Третьим типом принуждений, детерминирующих коммуникации повседневности городского социума, являются структуральные принуждения, вытекающие из контекста деятельности, т. е. «заданного» характера структуральных свойств в отношении находящихся в определенных условиях акторов. В этом случае коммуникативные факторы городского социума определяются ограничением альтернатив, доступных субъекту городского социума в данных условиях и обстоятельствах [239 - См.: Гидденс Э. Указ. соч. С. 256.].
   На рубеже XX – XXI веков на фоне глобализации одно из основополагающих мест в структуре коммуникативных факторов повседневности городского социума принадлежит информации. Это, с одной стороны, привело к всеобщей информатизации общества, с другой – способствовало возникновению качественно новых угроз стабильности социума. Таким образом, в контексте поддержания социальной стабильности особая роль принадлежит такому коммуникативному фактору повседневности городского социума, как фактор своевременности информации.
   В силу того, что информация – это распадающийся продукт, возникает угроза социальной стабильности. Информация исчезает при актуализации. В соответствии с этим информационным можно назвать общество, которое в силу поначалу труднообъяснимых причин считает необходимым непрерывно себя «ошеломлять»: «Понятие информации наделяется двойным смыслом ошеломляющей селекции и переносной, передаваемой, манипулируемой частицы (хотя один смысл исключает другой). Таким образом, обретение определенности которого можно достичь благодаря информации, всегда связано с ошеломленностью и представляет определенность как контингентную, так возможную так же и иначе» [240 - Луман Н. Самоописания. М.: Логос; ИТДГК «Гнозис», 2009. С. 242–243.]. В этом контексте актуализуется проблема формирования информационной культуры для оптимизации коммуникативных факторов стабильности. Информационная культура реализуется в возможности грамотно отличать объективные факты от их интерпретации и умении пользоваться новейшими средствами обработки и передачи данных. На микроуровне информационная культура является важнейшим коммуникативным фактором повседневности городского социума, а на макроуровне выступает как один из базовых элементов информационной стабильности государства. Характерно, что информационная культура способна быть и стабилизирующим, и дестабилизирующим фактором одновременно, вне зависимости от того, высокая она у населения или низкая. Исследователи выделяют две модели взаимодействия информационной культуры и информационной стабильности: а) прямая – высокая информационная культура способствует стабильности, а низкая – дестабилизирует ситуацию; б) обратная – низкая информационная культура способствует стабильности, а высокая – дестабилизирует ситуацию. В этом контексте ведущим фактором стабильности становится способность системы создать гомогенное пространство, единую систему мнений, оценок, норм; противостоять информационному воздействию извне и изнутри [241 - См.: Балахнин И. Информационная политика и политическая стабильность / http://www.rosnation.ru/index.php?D=37&goto=168]. Информационная культура как коммуникативный фактор повседневности городского социума тесно связана с особенностями восприятия индивидов. Однако не все, что могло бы быть воспринято, лишь поэтому уже социально релевантно. «Ожидаемая коммуникация служит дополнительным принципом отбора – воспринимаемое прощупывают в отношении того, что именно, по возможности, могло бы быть включено в текущую коммуникацию или хотя бы стать важным для ее хода. Иначе говоря, в качестве селектора используют прежде всего социальное измерение воспринимаемого смысла, что ведет к более узкому определению границ системы» [242 - Луман Н. Социальные системы. Очерк общей теории. СПб.: Наука, 2006. С. 538–539.]. Исходя из этого, совместное пребывание лиц управляет отбором восприятий и обозначает перспективы социальной релевантности. При этом «благодаря центрированию и прежде всего тому правилу, что всегда может говорить лишь кто-то один, а другие должны слушать или хотя бы ожидать, возникает своеобразный избыток возможностей» [243 - Так же. С. 540.]. На данной избыточности, с точки зрения Н. Лумана, основывается структурная эластичность систем интеракции, которая предполагает возможность выбора того, что попадает в центр общего внимания, а что остается за его пределами, определяя тем самым коммуникативные факторы повседневности городского социума.
   Современные особенности коммуникативного взаимодействия, предъявляющие высокие требования к информационной культуре в пространстве повседневности городского социума в постиндустриальную эпоху, основываются на знаниях, которые можно рассматривать как «концентрированный разум», который лежит в основе безопасности государства и общества, обеспечивает оптимальность экономических процессов: «знания… оказываются не только источником самой высококачественной власти, но также важнейшим компонентом силы и богатства. Другими словами, знание перестало быть приложением к власти денег и власти силы, знание стало их сущностью. Оно, по сути, их предельный усилитель» [244 - Тоффлер Э. Метаморфозы власти: Знание, богатство и сила на пороге XXI века. М.: АСТ: АСТ МОСКВА, 2009. С. 40.]. При этом характер организации информационных взаимодействий и знаний отражает систему общественных и экономических отношений. Когда о знаниях думали как о специализированных и иерархичных, бизнес проектировался, чтобы быть специализированным и иерархичным. Однако сегодня высокая скорость изменений требует высокой скорости решений, применения интуиции и тщательного анализа, поскольку конкуренция требует непрерывных инноваций во всех сферах жизни [245 - Там же. С. 219.]. Эти тенденции оказывают влияние на изменение отношения между знанием и производством, приводят к изменению экономической и политической коммуникаций города в эпоху доминирования знания: «Возникло открытое информационное общество, в котором возросли требования к возможностям коммуникации, что, в свою очередь, привело к увеличению потребности в информации. Изменяется и экономика, которая становится все более информационно зависимой. Возрастает ценность, заложенная в информацию, уменьшается способность препятствовать информационному потоку, возрастает глобализация экономики через компьютерные сети» [246 - Социальная коммуникация в повседневном мире / Под ред. А. А. Деркача, Е. Б. Перелыгиной. М.: Альтекс, 2004. С. 351.].
   Возрастание роли информации как главного двигателя прогресса человеческой цивилизации и ее высокая интенсивность существенно изменили структуру коммуникации в повседневности городского социума. Это выразилось в том, что сформировавшаяся на фоне идущей быстрыми темпами информатизации общества информационная среда наряду с природной, пространственно-географической, социальной, культурной, ландшафтно-архитектурной и др. получила все более значительную роль в профессиональной деятельности и в повседневной жизни современного горожанина. В информатизации общества особое место принадлежит глобальной компьютерной сети Интернет, в рамках которой осуществляются специфические формы коммуникации в повседневности городского социума. Интернет – это совокупность сетевых отношений, модифицированных социальных институтов, технологий и технических средств, связанных внутри себя и друг с другом посредством компьютерно-опосредованных линий, и характеризуемая единым временем и пространством с особыми характеристиками.
   Поведение в интернет-среде не ограничивается поиском, обработкой и передачей информации, приобретением и трансляцией знаний. В «киберпространстве» как элементе информационной среды осуществляется целый конгломерат человеческих деятельностей, основу которых составляют познавательная, игровая и коммуникативная деятельность. Фактически Интернет – это социальное явление, институт взаимодействия со всей социальной и культурной системой городского социума, основной характеристикой которого является коммуникативность [247 - Социальная коммуникация в повседневном мире / Под общ. ред. А. А. Деркача, Е. Б. Перелыгиной. М.: Альтекс, 2004. С. 352.].
   Повышение роли интернет-коммуникаций в повседневности городского социума позволяет говорить о возникновении «сетевых социумов». Таким термином обычно называют группу людей, взаимодействие которых протекает преимущественно в глобальных компьютерных сетях. При этом обязательной характеристикой сетевого социума, который заявил себя как элемент повседневности городского социума, является осознание своей общности, члены социума связаны общей идеологией, символами, традицией и т. п.
   Высказанные здесь теоретические положения легли в основу исследования авторами книги групп пользователей Интернета. Нас интересовали главным образом два типа интернет-сообществ: во-первых, сообщества форумного типа, т. е. группы пользователей, объединенных вокруг одного определенного сетевого ресурса и коммуницирующих между собой главным образом посредством сетевого форума; во-вторых, сетевые социальные структуры, возникающие на основе блогосфер. В отличие от обычных веб-страниц и интернет-форумов, связанные между собой блоги могут составлять динамичную информационную оболочку, социальную сеть. К таким сетям относятся, например, разнообразные веб-проекты, предназначенные для обмена идеями, фотографиями, аудио/видеороликами. Сегодня блогосфера обладает многомиллионной аудиторией, которая увеличивается день ото дня. Примерами блогосфер могут служить такие крупные международные проекты, как MySpace, Blogger и BlogSpot, а также отечественные блогосферы «Мой мир» (на mail.ru) [248 - http://my.mail.ru/cgi-bin/login?page=http%3A%2F%2Fmy.mail.ru%2F], «В контакте» [249 - http://vkontakte.ru], «Одноклассники» [250 - http://www.odnoklassniki.ru/].
   Целью исследования было изучение внутригрупповых связей у пользователей Интернета и механизмов самопрезентации в интернет-общении. Исследование проходило в несколько этапов. На первом этапе (ноябрь 2008 года – февраль 2009 года) проводилось анкетирование пользователей Интернета. На втором этапе (февраль – апрель 2009 года) осуществлялся контент-анализ молодежных интернет-форумов. На третьем этапе (с мая по август 2009 года) проводилось включенное наблюдение в блогосферах – «Одноклассники», «Мой мир» (mail.ru), «В контакте» и «Стихи. ру».
   Численность выборки для анкетирования интернет-пользователей составила 1016 человек. Выборка составлялась случайным методом: анкета рассылалась по электронной почте в периоды 15–21 декабря 2008 года и 12–18 января 2009 года зарегистрированным пользователям четырех сайтов различной направленности – E-xecutive [251 - http://www.e-xecutive.ru], E-generator [252 - http://www.e-generator.ru], межрегиональной общественной организации «Общество защиты прав потребителей «Общественный контроль» [253 - http://forum.ozpp.ru] и национальной социальной сети «Мой Мир@mail.ru» [254 - http://my.mail.ru/cgi-bin/login?page=http%3A%2F%2Fmy.mail.ru%2F], изъявившим согласие на участие в опросе.
   Выборка составлена методом квотного отбора. Генеральная совокупность исследования – россияне, активные пользователи Интернета, т. е. люди, регулярно (не менее двух раз в неделю) использующие Интернет, в том числе для реализации своих профессиональных и/или актуальных жизненных задач. К заполнению анкеты допускались респонденты, отметившие первый или второй вариант ответа на вопрос: «Как часто Вы используете Интернет:
   1. Несколько раз в неделю.
   2. Как минимум, два раза в неделю.
   3. Реже, чем раз в неделю».
   Основанием квотного отбора послужили признаки генеральной совокупности – пол, возраст, образование, доход, распределение по регионам России, – определенные на основании данных бюллетеней «Интернет в России», выпускаемых Фондом «Общественное мнение» [255 - http://bd.fom.ru/map/bntergum07/internet] по результатам исследований структуры российской аудитории Интернета за соответствующие периоды. В соответствии с общей структурой генеральной совокупности выборка составила:
   • по полу: 51 % – мужчины и 49 % – женщины;
   • по возрасту: 29 % – люди в возрасте 18–24 лет, 31 % – 25–34 лет, 20 % – 35–44 лет, 15 % – 45–54 лет, 5 % – старше 55 лет;
   • по образованию: 12 % – люди с образованием ниже среднего; 32 % – со средним общим образованием; 39 % – со средним специальным образованием; 17 % – с высшим образованием [256 - См.: http://bd.fom.ru/pdf/int0309.pdf];
   • по уровню дохода: 33 % – люди с низким уровнем дохода на члена семьи; 29 % – со средним доходом; 22 % – с высоким доходом;
   • по регионам России: 8 % респондентов проживают в г. Москве, 20 % – в Центральном регионе, 10 % – в Северо-Западном, 13 % – в Южном, 22 % – в Приволжском, 9 % – в Уральском, 14 % – в Сибирском, 4 % – в Дальневосточном.
   Инструментом исследования послужила специально разработанная анкета [257 - См. Приложение 2.], содержащая четыре блока вопросов: а) вводный блок; б) блок вопросов, предназначенных для сбора данных о предмете исследования (позволяющих определить отношение респондентов к членам ин-группы и восприятие ин-группы); в) социально-демографический блок, позволяющий получить данные о социально-демографических характеристиках респондентов.
   Прежде всего следует отметить, что межличностная коммуникация в коммуникативном пространстве Интернет может происходить как между индивидуальными пользователями (например, посредством электронной почты или ICQ), так и в рамках сообщества (например, на форуме). В первом случае общение носит приватный, во втором – публичный характер. Становясь участником процесса публичной коммуникации, субъект вынужден считаться не только со своим непосредственным собеседником, но и со всеми потенциальными свидетелями этого общения, учитывать нормы, установившиеся в данном сетевом сообществе.
   Прежде всего необходимо выделить такие важные признаки, как наличие и первичность реальных коммуникаций между членами сообщества. По этим признакам можно выделить, с одной стороны, чисто виртуальные сообщества, члены которых ни разу не встречались в реальной жизни. Все коммуникации между ними протекают исключительно в Интернете и носят виртуальный характер. Наличие таких сообществ объясняется не только глобальным характером Интернета, в силу чего их члены лишены практических возможностей встретиться. Во многих случаях невозможность или нежелательность внесетевых контактов обусловлена особенностями деятельности сообщества или содержанием тематики сетевого ресурса.
   Среди сообществ, члены которых хотя бы раз встречались друг с другом в социальной реальности, следует выделить две большие группы: во-первых, это сообщества, для которых реальные связи первичны по отношению к виртуальным. Во-вторых, сообщества, для которых реальные связи между членами вторичны, возникли на почве виртуальных коммуникаций.
   К первому типу относятся, в частности, студенческие интернет-сообщества, возникающие вокруг факультетского сайта, например. В качестве примеров таких форумов можно привести форум сайта психологического факультета МГУ [258 - http://forum.psy.msu.ru/], форум неофициального студенческого сайта социологического факультета РГСУ [259 - http://socinf.fastbb.ru] и др. Форумы официальных сайтов посещают не только студенты, но также выпускники и абитуриенты. Здесь обсуждаются вопросы встреч выпускников, происходит поиск бывших однокурсников, абитуриенты задают вопросы о поступлении на факультет. На неофициальных студенческих форумах студенты обычно обмениваются оперативной информацией, касающейся учебных дел, критикуют преподавателей, спрашивают и получают друг у друга советы по подготовке к экзаменам, рассказывают анекдоты и смешные случаи, изредка обсуждают наиболее актуальные темы общественной жизни.
   В качестве примера приведем результаты контент-анализа трех неофициальных студенческих форумов: неофициальный форум Московской финансово-юридической академии [260 - http://www.mfua.info/], неофициальный форум Всероссийского заочного финансово-экономического института [261 - http://vzfei.borda.ru/] и форум неофициального студенческого сайта Социологического факультета РГСУ [262 - http://socinf.fastbb.ru] за три месяца: с февраля по апрель 2009 года. В ходе анализа были выявлены основные обсуждаемые темы (см. табл. 1 и 2):

   Таблица 1
   Темы, обсуждаемые на неофициальных форумах студентов

Таблица 2
Темы, обсуждаемые на неофициальных форумах студентов (ранговая структура):

   Как видим, на первом месте по значимости стоят темы внешнего характера, связанные главным образом с ориентацией сообщества на совместную практическую деятельность.
   К этой же группе относятся сайты и форумы различных клубов по интересам, члены которых регулярно встречаются в реальной жизни. В качестве примера можно привести сайт Сибирского клуба исторического фехтования [263 - http://skif.irk.ru/index.html]. Все члены клуба живут в городах Сибири и знают друг друга лично, встречаясь на различных мероприятиях по историческому фехтованию. Те из них, кто живет в одном городе, регулярно встречаются на совместных тренировках, а также для организации и проведения различных турниров, состязаний, показательных выступлений и т. д. Сайт клуба служит главным образом трем целям: во-первых, улучшению координации между членами клуба, живущими в разных городах Сибири, во-вторых, информированию членов клуба об интересующих их вопросах общего характера, а также о клубных делах и новостях, в-третьих, созданию имиджа клуба и исторического фехтования как хобби. В разделе «Мастерская» представлены исторические материалы с описаниями образцов доспехов, а также инструкции по изготовлению их моделей. В разделе «ссылки» даны ссылки на сетевые ресурсы клубов, занимающихся исторической и военно-исторической реконструкцией, боевым фехтованием, ролевого моделирования (всего 14 сайтов).
   При сайте существует форум. Посетители сайта и форума хорошо знают друг друга, активно занимаются совместной практической деятельностью. Среди обсуждаемых на форуме тем преобладают вопросы, связанные с технологией изготовления моделей доспехов и вооружения, приобретения таких моделей, обсуждение прошедших клубных мероприятий.
   Описываемый тип сообщества является обычно четко структурированным как в формальном (статусном), так и в неформальном (ролевом) смысле, причем статусы и роли членов сообщества устанавливаются в ходе совместной предметно-практической деятельности в социальной реальности, а не в ходе форумного общения. Виртуальное общение ничего принципиально нового не добавляет к сложившейся системе отношений.
   Иной тип интернет-сообщества представляет собой аудитория форума с вторичным характером связей между участниками: члены сообщества встречаются, знакомятся, узнают друг друга в пространстве Интернета, после чего на одном из этапов развития виртуальных отношений у части их возникает потребность встретиться «в реале». В результате таких встреч характер взаимоотношений в нем может серьезно измениться, вплоть до распада сообщества. Примером встреч членов интернет-сообщества в реальной социальной среде могут служить регулярные встречи членов литературного сетевого сообщества «Стихи. ру», которые проводятся каждую субботу в клубе «Базовая станция» [264 - http://www.stihi.ru/party/baza/], где авторы стихов могут прочесть их вслух со сцены. Аналогичные встречи проводятся для посетителей сервера «Проза. ру».
   Еще одним примером того, как виртуальные сообщества могут продолжить взаимодействие в реальном обществе, являются встречи участников православного просветительского форума «Православие и мир» [265 - http://forum.pravmir.ru/showthread.php?t=3184] в храме Всемилостивого Спаса Скорбященского монастыря в Москве, которые с осени 2009 года стали регулярными. Существуют определенные типы интернет-сообществ, которые уже при своем создании имеют целью встречи и взаимодействие в офлайне. Таковы, например, сайты объявлений и сайты знакомств.
   Принципиально иным характером отличается третья группа интернет-сообществ – сообщества, не предполагающие встреч в офлайне. Заметим, что, как правило, в таких сетевых сообществах отсутствуют формализованные, четко структурированные отношения. Это объясняется тем, что сам принцип строящихся взаимодействий, свобода вступления и выхода из состава сообщества, свобода выбора времени и объема участия в коммуникационных процессах не предполагают наличия строго структурированной организации. Но структура все же существует, нося скорее неформальный характер. Она служит для выбора направлений, корректировки или завершения группового обсуждения (взаимодействия), являясь структурой предпочтений или структурой коммуникаций. Сводится к минимуму возможность появления структуры власти, что связано с практическим отсутствием социального контроля в интернет-сообществе. Широко используется анонимность посетителей – практически все участники выступают не под своими именами. Такие сообщества, как правило, возникают при сайтах крупных СМИ, например KM.RU [266 - http://www.km.ru/].
   В ходе обработки данных, полученных путем анкетирования, первичным источником информации о принадлежности респондента к одному из трех вышеуказанных типов интернет-сообщества служили его ответы на вопросы анкеты № 7 «ЯВЛЯЕТЕСЬ ЛИ ВЫ ЗАВСЕГДАТАЕМ КАКОГО-ЛИБО ФОРУМА?» и № 8 «ПОЖАЛУЙСТА, НАЗОВИТЕ ЭТОТ ФОРУМ». Индексация типа форума проводилась вручную.
   Анализ интернет-сообществ позволил установить, что статус, определяющий место индивида в системе отношений в сообществе, непосредственно связан со временем его нахождения в составе сообщества, активностью в форуме, предоставлением материалов для обсуждения или обмена опытом – эффективностью участия в коммуникационном процессе.
   Вторая характеристика индивида в интернет-сообществе – это роль, понимаемая как динамический аспект статуса. Так, анализ статусных и ролевых позиций посетителей форума «Литфорум» [267 - http://www.litforum.ru] позволил выявить следующее. Посетителями Литфорума являются главным образом любители и знатоки литературы жанра фэнтези, однако на форуме обсуждается и другая литература, а также фильмы, значительные явления общественной жизни, религия, философия. Общее число зарегистрированных пользователей 17 128 чел., в настоящее время на форуме 178 427 сообщений, средняя посещаемость форума – 56 чел. в час. Официальные статусы посетителей: «Модератор», «Гуру», «Авторитет», «Свой человек», «Редкий гость». Статус (кроме «Модератор») определяется автоматически, в зависимости от количества написанных посетителем сообщений и количества допущенных им нарушений правил. Снижение статуса может являться одним из наказаний за нарушение правил. Кроме того, на форуме имеются дополнительные статусы: с одной стороны, привилегированным (высокостатусным) пользователям предоставляется право самим обозначать свой статус (в результате чего возникают такие индивидуальные статусы, как «Просто Эдвард», «Взгляд из темноты» и т. п.), с другой стороны, по отношению к нарушителям правил могут использоваться стигматизирующие статусы («Флудер»).
   Выявление ролевых позиций потребовало анализа содержания дискуссий. По отношению к процессу обсуждения были выявлены такие роли, как:
   – инициатор обсуждений (чаще других предлагает новые темы к обсуждению);
   – «подхватывающий тему» (никогда сам не предлагает новые темы, но всегда с готовностью участвует в обсуждениях);
   – «резонер» (редко высказывает собственные суждения, но охотно рефлектирует над суждениями других);
   – «оппонент» (как правило, возражает предыдущему участнику дискуссии, редко или почти никогда не соглашается).
   Всякий член интернет-сообщества не просто выполняет в нем свои функции, но и обязательно воспринимается, оценивается другими, что в определенном смысле способствует контролю деятельности входящих в состав сообщества членов. Для того чтобы система контроля была как-то определена, в интернет-сообществе могут существовать два важных образования: нормы и санкции.
   Анализ показывает, что в чисто виртуальных сообществах, не предполагающих реального общения, обычно существует более развернутая и детализированная система правил, и она более педантично соблюдается. В качестве санкций за нарушение правил форума предусмотрена целая система наказаний, в том числе: неофициальное предупреждение; официальное предупреждение; Read Only (невозможность самостоятельно писать сообщения, с разрешенным просмотром форума); Полный Ban (полное отключение от форума); обнуление счетчика сообщений (что снижает статусную позицию участника); запрет на использование конкретному участнику смайликов/тегов; присвоение соответствующего статуса (например, категории «Флудер» и проч.) как в отдельных форумах, так и по всему форуму на определенный срок; запрет на посылку ответов как в отдельные форумы, так и по всему форуму на определенный срок; удаление ника нарушителя и всех его сообщений; удаление аватара.
   Один из специфических эффектов интернет-общения состоит в том, что на определенном этапе развития сообщества виртуальное общение оказывается самодостаточным процессом, не требующим для своего протекания ни какой-либо стимуляции со стороны организаторов сообщества, ни связи с совместной деятельностью участников. Наблюдения над целым рядом интернет-сообществ показали, что главным фактором, предопределяющим это превращение, является число заинтересованных участников.
   Организованное тематическое общение служит исследовательским инструментом и средством консолидации усилий участников интернет-сообщества в решении некоторых возникающих проблем. Именно взаимодействие группы людей, объединенных интересом к определенной тематике в относительно замкнутом субпространстве интернет-технологий, приводит к формированию новых форм коммуникации в виде самоорганизующихся интернет-сообществ.
   Важно также подчеркнуть, что дизайн сайта и форума почти не оказывает влияния на формирование сообществ. Рассматривая формы межличностной и групповой коммуникации в пространстве Интернета, мы исследовали способы самопрезентации в интернет-коммуникациях.
   Поскольку коммуникация в Интернете носит текстовый характер, личность пользователя представлена в ней неполно, фрагментарно, в связи с чем возникает проблема идентификации пользователей, собственные имена для этого нередко оказываются недостаточными. Кроме того, потребность самопрезентации не может быть удовлетворена путем визуальных и иных невербальных символов. В связи с этим многие пользователи заменяют свои имена псевдонимами («никнеймами»). При этом достигается двойная цель: идентификация и самопрезентация. Псевдонимы, как правило, более индивидуализированы, чем имена собственные, что позволяет другим пользователям однозначно идентифицировать носителя псевдонима в интернет-коммуникациях. В то же время они более информативны, что открывает возможности для самопрезентации.
   Исследование списка пользователей сервера национальной поэзии «Стихи. ру» показало, что 12,6 % пользователей используют заведомые псевдонимы (например, Stray Cat, Yandel, moon Асмодеуст и др.).
   От использования псевдонимов существенно отличается процесс создания виртуальной личности. При создании виртуальной личности пользователь развивает ролевое поведение, последовательно выступая в интернет-коммуникациях от имени вымышленного лица. Виртуальная личность может по своим социально-психологическим, статусным, гендерным, возрастным характеристикам существенно отличаться от самого пользователя. Деятельность по созданию виртуальной личности есть не что иное, как попытка изменить представление о себе других. Виртуальная коммуникация в пространстве Интернета предоставляет для этого широкие возможности. Участвуя в интернет-коммуникации от имени виртуальной личности, пользователь может пытаться приблизить свой образ к идеальному Я, стремясь к тому, чтобы другие видели его таким, каким бы он сам хотел себя видеть.
   Исследование посетителей Национального сервера современной поэзии «Стихи. ру», проведенное с мая по сентябрь 2009 года методом включенного наблюдения, позволило выявить наиболее часто используемые при создании виртуальных личностей параметры изменения своего реального Я. На первом месте среди этих параметров стоит возраст, причем люди моложе 19 лет стремятся увеличить свой возраст, а люди старше 36 лет – уменьшить. Пользователи, находящиеся в возрастном диапазоне от 20 до 35 лет (включительно), значительно реже прибегают к изменению возраста. Среди желающих уменьшить свой возраст преобладают женщины. Желающие увеличить свой возраст представлены примерно поровну мужчинами и женщинами.
   На втором месте среди параметров изменения своего реального Я, используемых при создании виртуальных личностей, стоят физические характеристики; на третьем месте – поведенческие характеристики.
   Интересно, что попытки изменения социального статуса практически не встретились в ходе проведения исследования.
   Среди мотивационных причин создания «виртуальных личностей» наряду со стремлением к улучшению своей Я-концепции значительную роль играет поисково-игровой мотив, желание обогатить свой опыт. В этом случае виртуальная личность не соотносима ни с идеальным, ни с реальным Я и часто строится по принципу «от противного». В большинстве же случаев это соотношение оказывается настолько сложным, что не позволяет провести четкую границу между самопрезентацией, симуляцией и самоактуализацией.
   Создание новой идентичности, «с нуля» – путь создания «зеркального Я», не предполагающий поиска адекватных символов для выражения реальных личностных смыслов. Задача адекватного представления себя в виртуальном интернет-пространстве является значительно более сложной и требует более высокого уровня социальной и аутопсихологической компетентности, предполагающего развитую способность к саморефлексии. Именно поэтому конструированием виртуальных личностей чаще занимаются подростки и пожилые люди, чем люди зрелого возраста. У первых эта деятельность связана с незавершившимся процессом самоопределения, у вторых – с утратой личностной идентичности в резко изменившейся, ставшей «неузнаваемой» социальной среде. Если же человек полностью реализует все аспекты своего Я в реальном общении, мотивация конструирования виртуальных личностей у него скорее всего отсутствует, общение в Интернете носит характер дополнения к основному общению.
   Изучение социальных реалий повседневности городского социума, связанных с жизнью сетевых сообществ, дает богатый материал для исследования коммуникативных оснований социальной стабильности. Так, у больших стабильных сетевых социумов выделяют два ключевых основания стабильности: а) достаточно жесткая система управления социумом – слишком активные и с сомнительной лояльностью члены социума, которые могут угрожать существованию социума, из него изгоняются; б) традиции в стабильных сетевых социумах уделяется первостепенное значение [268 - См.: Нестеров В. К вопросу о динамике сетевых сообществ // http://flogiston.ru/articles/netpsy/groupdyn]. Важной характеристикой сетевой коммуникации в условиях повседневности городского социума является отсутствие телесности. С одной стороны, это приводит к тому, что возможности презентации себя у человека в Сети крайне ограничены, человек может быть представлен только через текст. При столь бедных средствах человек исчерпывается гораздо быстрее, что обусловливает концентрированность процессов межличностного взаимодействия во времени [269 - См. Нестеров В. Указ. соч.].
   С другой стороны, отсутствие телесности приводит к стремлению ее компенсировать. Это способствует тому, что участники сетевых сообществ могут вступать в общение, не опосредованное современными коммуникативными технологиями, встречаясь в реальной жизни.
   Распространение интернет-коммуникаций в структуре городского социума было подготовлено постепенным переходом к индустриальной цивилизации и затем к формированию информационного общества, трансформировавшего коммуникации повседневности. Этот переход обнаружил существенную линеаризацию социального пространства, которая обусловила прямолинейность коммуникативных факторов повседневности городского социума. В этом контексте интересны идеи Э. Тоффлера, который отмечал, что «общества Второй волны отправляли корабли по прямолинейным маршрутам, они строили железные дороги, чьи параллельно уложенные рельсы тянулись по прямой линии вдаль, насколько было видно… линии железной дороги (уже в названии красноречиво отразилось поветрие времени) стали осями, вдоль которых получили конкретное материальное воплощение новые города, разработанные в чертежах» [270 - Тоффлер Э. Третья волна. М.: АСТ, 2004. С. 190.]. Все это придавало городскому пространству линейные очертания и правильность построения.
   Коммуникативные факторы повседневности во многом определяются технологическим развитием и рационализацией деятельности. В связи с этим К. Ясперс отмечал, что это развитие связано с рационализацией деятельности: решения стали приниматься не инстинктивно, а на основании знания и расчета. Развитие было связано и с механизацией: труд превращается в просчитанную до предела, связанную с необходимыми правилами деятельность, которая может быть совершена различными индивидами, но остается одной и той же. Там, где раньше человек только выжидал, предоставляя возникнуть необходимому, он теперь предвидит и ничего не хочет оставлять на волю случая. В процессе взаимодействия различных видов рационализации и механизации коммуникативные факторы повседневности городского социума определяются тем, что люди по своей доброй воле каждый на своем месте, пользуясь полным доверием, участвуют в создании условий для функционирования целого. «Политическая структура такого аппарата деятельности – демократия в той или иной ее разновидности. Никто не может больше на основе измышленного плана определять без согласия массы, что ей следует делать. Аппарат развивается в столкновении борющихся и согласно действующих волевых направленностей; критерием того, что делает индивид, служит успех, который в конечном итоге определяет продолжение или устранение его деятельности» [271 - Ясперс К., Бодрийар Ж. Призрак толпы. М.: Алгоритм, 2008. С. 35–36.]. Данные тенденции говорят о развитии прагматичности коммуникаций. Этот процесс был запущен в эпоху индустриальной революции.
   В период индустриальной революции произошел рост значения городской культуры как формы организации социального пространства. Города стали центрами товарного производства. Такой коренным образом переделанный ландшафт, согласно Э. Тоффлеру, требовал гораздо более сложной координации между городом и деревней. Города нуждались в притоке продовольствия, энергоресурсов, рабочей силы и сырья, они же поставляли новые промышленные товары, моды, идеи и финансы. Два этих потока были тщательным образом интегрированы и скоординированы во времени и пространстве. Помимо того, в самих городах требовалось гораздо большее разнообразие пространственных форм – произошло усложнение организации материальной среды, что также предупредило характер развития коммуникаций на пространстве городского социума.
   Кроме того, согласно трактовке А. Смита, географическая концентрация превратила районы городов в центр сдерживания процесса конкуренции и сельское население стало меньше подвержено негативным последствиям разделения труда, чем городское. «Жители города, будучи собраны в одном месте, легко могут сговариваться между собою и вступать в соглашения. Ввиду этого даже самые незначительные городские ремесла объединялись почти везде в цехи; и даже там, где они не объединялись в цехи, среди них обыкновенно преобладают корпоративный дух, вражда к чужеземцам и посторонним, нежелание держать учеников или сообщать секреты своего ремесла; часто добровольными организациями и соглашениями они предупреждают ту свободную конкуренцию, которую они не могут воспретить изданием соответствующих постановлений…» [272 - Цит. по: Арриги Д. Адам Смит в Пекине: Что получил в наследство XXI век. М.: Институт общественного проектирования, 2009. С. 73.]. Таким образом, можно проследить влияние различий городской и сельской ситуации на формирование экономических коммуникаций, на принуждение к реализации городом своего классового интереса.
   Рассматривая экономические коммуникации, Адам Смит видел серьезное противоречие между потребностями национальной обороны и нуждами экономического развития страны. Он полагал, что растущее национальное богатство делает страну все привлекательнее для ее более бедных соседей. Но разделение труда, на котором основан рост богатства, в свою очередь, подрывает военные способности множества людей. В странах, население которых в основном занято землепашеством и скотоводством, мало развита внешняя торговля и есть лишь небольшое производство в рамках домохозяйств, поэтому каждый мужчина там либо воин, либо легко им становится. В странах, где большая часть населения работает на производстве, в сельском хозяйстве или торговле, род занятий не дает людям возможности быть готовыми к войне, у них нет времени практиковаться в военном деле, что делает их неспособными защитить себя, что создает угрозу социальной стабильности. При этом Адам Смит писал о необходимости в интересах национальной обороны политики, которая отрицательно влияет на благосостояние нации. «Если какая-либо отдельная отрасль промышленности необходима для защиты отечества, не всегда благоразумно оставаться зависимыми от соседей в деле снабжения ее всем необходимым, и может оказаться целесообразным обложение всех других отраслей промышленности для ее поддержания, если иначе она не может существовать внутри страны» [273 - Цит. по: Арриги Д. Указ. соч. С. 78.]. Таким образом, мы подошли к проблеме полезности как значимому «линеаризированному» коммуникативному фактору.
   «Полезность является подобно абстрактной эквивалентности товаров – неким фетишизированным социальным отношением, то есть некоей абстракцией, а именно абстракцией системы потребностей, которая наделяется ложной очевидностью конкретного предназначения, собственной целесообразности благ и продуктов точно так же, как абстракция общественного труда, обосновывающая логику эквивалентности (меновую стоимость), скрывается за иллюзией стоимости, «впрыснутой» в товары» [274 - Бодрийяр Ж. К критике политической экономии знака. М.: Библион – Русская книга, 2003. С. 140.]. В связи с этим Ж. Бодрийяр определяет индивида как субъекта, «мыслимого в категориях экономии», метафизики полезности, поскольку «индивид вовсе не выражает свои потребности в экономической системе, наоборот, это экономическая система производит функцию/индивида и сопутствующую ей функциональность предметов и потребностей. Индивид – это идеологическая структура, определенная историческая форма, соответствующая форме/товару (меновой стоимости) и форме/предмету (потребительной стоимости). Индивид – это лишь субъект, мыслимый в терминах экономии, субъект, упрощенный и абстрагированный этой экономией» [275 - Бодрийяр Ж. Указ. соч. С. 143.].
   В результате коммуникативные факторы повседневности городского социума определяются тем, что потребительская стоимость приобретает значение морального закона – она выступает как вписывание в предметы уже вписанного в сердце субъекта морального закона, а «простая целесообразность приходит на смену множественности смысла» [276 - Там же.], т. е. все смыслы, направления и формы коммуникации в обществе обусловлены полезностью как социальным отношением и экономической целесообразностью. В качестве такого примера можно рассмотреть информационные, рекламные коммуникации, занимающие важное место в повседневности городского социума, которые оказывают воздействие на существующие в обществе ценностные ориентации людей и влияние на формирование социальных ценностей. По мнению специалистов, хотя практически «каждый человек имеет собственное представление о ценности, полезности, качестве вещей, а тем самым и об их относительной денежной ценности, публично называемые цены, стоимости в том или ином денежном выражении завораживают людей, психологически настраивают их на восприятие данного денежного измерения как истинного, правильного, верного» [277 - Райзберг Б.А. Психологическая экономика: Учеб. пособие. М.: ИНФРА-М, 2005. С. 143.].
   Коммуникации городского социума определяются стремлением человека к самовыражению в форме, требующей ощутимых денежных вложений. Частично люди достигают целей самовыражения посредством умножения, наращивания денежного богатства, что усиливает стимулы к увеличению денежных доходов и способствует превращению денежного обогащения в самоцель. Или же деньги затрачиваются на имидж как способ самовыражения (возвышения, самоуважения). В результате коммуникативные факторы повседневности городского социума включают тенденцию к абсолютизации денежных измерителей, вера в истинность и объективность коммуникаций приобретает патриархальный характер.
   В заключение следует подчеркнуть, что коммуникации в повседневности городского социума выступают не только как взаимовлияние, включенное в систему общественных связей, реализуясь во внутригрупповом и межгрупповом взаимодействии, но также проявляют себя и как межличностное взаимодействие. Поэтому, определяя сущность и содержание коммуникативных факторов повседневности городского социума, необходимо выявить предпосылки формирования эффективного межличностного взаимодействия, которое бы способствовало укреплению социальной стабильности.

2.2. Корпоративная безопасность как фактор стабильности [278 - В тексте параграфа использованы материалы Е. Б. Перелыгиной, опубликованные в книге «Корпоративная безопасность как основа социально-психологической и организационной стабильности». Коллективная монография / Под общ. ред. акад. РАО, д-ра психол. наук, проф. А. А. Деркача. М.: Издательский центр «ИЭТ», 2008.]

   Основанием для рассмотрения корпоративной безопасности как одного из ведущих факторов стабильности является то, что сегодня многие страны мира под воздействием глобализационных вызовов рубежа XX – начала XXI века оказались вынуждены проводить реформы, направленные на повышение безопасности как фундамента стабильности государства и общества.
   Одним из главных вызовов современности, которые привели к пониманию корпоративной безопасности как одного из важнейших факторов стабильности, стало изменение понимания сущности движущих сил историко-политического процесса. Этот вызов выразился в том, что если в конце XX века многие исследователи отмечали приход новой волны демократизации (С. Хантингтон), то к XXI веку обозначилось «возвращение великих авторитарных держав» в высшую лигу мировых экономических и политических игр. Другим вызовом современности, который привел к переосмыслению роли безопасности и стабильности в системе социально-политических и экономических отношений, можно считать конфликт между эффективностью национального государства и экономической, культурной и политической глобализацией, развитие которого складывается в пользу нации-государства. В связи с этим понимание роли безопасности как фактора стабильности обусловлено тем, что сегодня перед национальным государством встает вопрос, который когда-то нации-государства уже решали – «как усилить управленческую способность государства (state capacity), т. е. способность государственных организаций формулировать всеобщие правила и внедрять их в политику, управление, экономику и общество с минимальными отклонениями от политических намерений» [279 - Евстифеев Р. В. Новая генерация глобальных вызовов и политическая траектория России в начале XXI века // Глобалистика как область научных исследований и сфера преподавания / Под ред. И. И. Абылгазиева, И. В. Ильина. Отв. ред. Т. Л. Шестова. М.: Макс Пресс, 2009. С. 198.].
   Еще одно значимое для понимания корпоративной безопасности как фактора стабильности обстоятельство связано с проявлением незападного облика глобализации и с зарождением «бесполярного беспорядка» с большим количеством вступающих в глобальную игру новых участников. В этих условиях важность установок на стабильность обусловлена тем, что государства, традиционно игравшие главные роли в международных отношениях, начинают осознавать, что их значимость в этих отношениях очень сильно меняется. Проявление незападного облика глобализации связано с укреплением позиций стран Востока в системе международных отношений и в развитии напряженности между западной и исламской цивилизациями. Подчеркивая актуальные приоритеты ООН в вопросах развития международных отношений, Е. М. Примаков обосновывает необходимость диалога, «условно говоря, западной и исламской цивилизации, между иудо-христианством и исламом» [280 - Примаков Е.М. Столкновение цивилизации или кризис диалога между нами? // Глобалистика как область научных исследований и сфера преподавания / Под ред. И. И. Абылгазиева, И. В. Ильина. Отв. ред. Т. Л. Шестова. М.: Макс Пресс, 2009. С. 72.], налаживание которого становится одним из важнейших условий обеспечения безопасности и стабильности в современном мире.
   Как бы то ни было, глобализационные вызовы современности привели к тому, что на современном этапе происходит осознание глобальной экономической, культурной, политической зависимости людей друг от друга, зависимости как необратимого следствия исторического процесса (развитие промышленности, средств общения, количественное возрастание массы человечества), что является основой объективного процесса возрастания роли и значения нравственных начал социального взаимодействия, т. е. развертывания значения социального как отношения взаимно позитивного, конструктивного, диалогичного. «Таким образом, нравственное есть сущность и modus vivendi социального как всеобщей зависимости людей друг от друга. В свою очередь, социальное изначально и потенциально этично» [281 - Брушлинский А. В., Шихирев П. Н. О пользе вечных истин; Московичи С. Указ. соч. С. 10.].
   Важной гранью процессов социального взаимодействия личности с той или иной группой или общностью, которые лежат в основе стабильности, являются социальные интересы, закрепляющие структуру общественных отношений. Сила социального интереса как основания стабильности проявляется в настойчивости человека и общества по его удовлетворению. Другое неотъемлемое его свойство заключается в воздействии, оказываемом им на деятельность людей. Гегель показал, что «…интерес для субъекта представляет только непосредственное преднайденное в природе, и его, субъекта, особенная цель состоит в том, чтобы этот интерес был удовлетворен его поступками» [282 - Гегель Г.В.Ф. Философия права. М., 1990. С. 416.]. Именно жизненно важные интересы отражают относительно устойчивые черты индивидов и общества и определяют характер бытия, траекторию и цель существования, развития любого субъекта социальной жизни.
   В качестве субъекта корпоративной безопасности как фактора стабильности могут выступать: отдельные личности; группы как определенные общности людей; конкретные организации и государственные институты как макроструктуры (при этом наличие инстанции, перед которой человек может и должен держать ответ за свои действия, является важным регулятором общественной жизни). Такими инстанциями могут быть общественно значимые лица (президент, руководитель компании и т. д.), социальная группа (политическая партия, общество, корпорация); исторически сложившиеся этические, нравственные, религиозные и другие требования. Наличие инстанции как таковой является важным фактором, регулирующим как индивидуальную, так и общественную жизнь в системе социальной стабильности.
   Обеспечение корпоративной безопасности как фактора стабильности определяется целым рядом познавательных, мотивационных, характерологических, ситуативных и других факторов. Субъект прежде всего отвечает за свои действия перед самим собой, а не перед внешней инстанцией. При этом анализ социальной стабильности связан с трактовкой общества как системы связей между социальными объектами, групповыми и индивидуальными, которые самоопределяются и самореализуются через отношения друг к другу. В этом плане выделяются два главных атрибутивных качества корпоративной безопасности как фактора стабильности: 1) взаимозависимость людей в процессе совместного созидания чего-либо; 2) позитивное (кооперативное) отношение к партнеру.
   Совокупность этих атрибутивных качеств корпоративной безопасности как фактора стабильности предполагает существование взаимной ответственности личности, общества и всех его институтов в деле обеспечения безопасности, исследование которой – это сложный и многогранный процесс, требующий изучения самых разных факторов, определяющих характер функционирования социальных процессов. Таким образом, как точно указывал Платон, «мы всякий раз должны вести исследование, полагая одну идею для всего, и эту идею мы там найдем. Когда же мы ее схватим, нужно смотреть, нет ли кроме одной еще двух, а может быть, трех идей или какого-то иного их числа, и затем с каждым из этих единств поступать таким же образом до тех пор, пока первоначальное единство не предстанет взору не просто как единое, многое и беспредельное, но как количественно определенное» [283 - Платон. Филеб // Сочинения в 3-х тт. Т. 3. Ч. 1. М.: Изд-во социально-экономической литературы, 1971. С. 18.].
   Формированию корпоративной безопасности в системе стабильности предшествует явление социализации и адаптации к выполняемым задачам. При этом социализация выступает как результат включения человека в социальные отношения, благодаря которым он усваивает социальный опыт, впоследствии воспроизводящийся в деятельности. Корпоративная безопасность как фактор стабильности связана с выполнением социальных норм, которые формируются у человека, например, в процессе освоения служебных и профессиональных обязанностей. Постепенно из внешних требований они становятся внутренними, психологическими образованиями. В данном случае стабилизация основывается на механизмах самоконтроля, психологической регуляции деятельности, которая осуществляется сознательно и добровольно.
   Рассматривая важность социальной стабильности, следует отметить, что ее осуществление тесно связано с такими категориями, как моральное самосохранение и самосовершенствование. В связи с этим уместно вспомнить замечательное указание И. Канта: «Может иметь место только объективное деление обязанностей по отношению к самому себе на формальное и материальное в обязанностях, причем одни из них – ограничивающие (негативные обязанности), другие – расширяющие (положительные обязанности по отношению к самому себе). Негативные – это те, которые запрещают человеку поступать против цели его природы, стало быть, имеют в виду только моральное самосохранение, положительные же – те, которые предписывают сделать своей целью тот или иной предмет произвола и направлены на самосовершенствование. Оба этих вида долга принадлежат к добродетели в качестве долга воздержания или долга свершения; однако и тот, и другой – долг добродетели. Первый долг относится к моральному здоровью человека как предмета его внешних чувств и внутреннего чувства, имея целью сохранение его природы в совершенстве (как восприимчивость); другой – к моральному благополучию, которое состоит в обладании способностью, достаточной для всякой цели, поскольку эта способность приобретаема, и к культуре (как деятельному совершенству) самого себя. Первый принцип долга перед самим собой содержится в изречении: «Живи сообразно природе», т. е. сохраняй совершенство своей природы; второй же – в положении: «Делай себя более совершенным, чем создала тебя природа» [284 - Кант И. Метафизика нравов. Соч. Т. 4. Ч. 2. М.: Мысль, 1965. С. 355.]. Таким образом, И. Кант наряду с принципом самосовершенствования подчеркивает значимость ограничивающих обязанностей, направленных на моральное самосохранение человека, обеспечивающих моральное здоровье и безопасность личности как субъекта социальной стабильности.
   В этом контексте мы можем рассматривать корпоративную безопасность в системе социальной стабильности как этический принцип, определяющий основные нравственные нормы и правила человеческой деятельности с точки зрения понятий о добре и зле, очерчивающий границы социальной ответственности индивида.
   Историческое становление этических принципов происходило вместе с осознанием того, «благодаря чему эта жизнь стала достойной выбора и вместе с тем хорошей», что «не удовольствие, но ум более сходен с благом и более подобен ему» [285 - Платон. Филеб // Сочинения в 3-х тт. Т. 3. Ч. 1. М.: Изд-во социально-экономической литературы, 1971. С. 25.]. А. Шопенгауэр также отмечал, что «развитие разума с помощью всякого рода знаний и уразумений имеет то важное для морали значение, которое открывает доступ к мотивам, которые иначе не могли бы оказать на нас своего действия» [286 - Шопенгауэр А. Свобода воли и нравственность. М.: Республика, 1992. С. 83.]. Отметим, что этические основы корпоративной безопасности в системе социальной стабильности, определяющие приоритеты социальной политики корпоративных структур, тесно связаны с представлением о том, что «может быть и субъективное деление обязанностей человека по отношению к самому себе, то есть такое деление, согласно которому субъект долга (человек) рассматривает себя как животное (физическое) и в то же время моральное существо или только как моральное существо» [287 - Кант И. Указ. соч. С. 356.]. Таким образом, в качестве базовых категорий континуума «корпоративная безопасность – социальная стабильность» мы можем рассматривать такие категории, как долг и моральные нормы и ценности. «Долг есть обязанность человека перед кем-то или перед своей совестью. Совесть же представляет собой осознание или переживание ответственности, основанные на самооценках исполнения обязанностей» [288 - Корчемный П.А. Военная психология: Учебник для студентов вузов / Под общ. ред. профессора Е. Б. Перелыгиной. М.: Изд-во ОВЛ, 2005. С. 156–157.]. В данном контексте мы можем обратиться к определению долга, данному в 1797 году И. Кантом: «Что касается, однако, долга человека перед самим собой как только перед моральным существом (без учета его животной природы), то этот долг состоит в формальном [элементе] соответствия между максимами воли человека и достоинством человечества в его лице; следовательно, долг человека перед самим собой состоит здесь в запрещении лишать себя преимущества морального существа, состоящего в том, чтобы поступать согласно принципам, то есть в запрещении лишать себя внутренней свободы и тем самым делаться игрушкой одних лишь склонностей, стало быть, вещью» [289 - Кант И. Указ. соч. С. 356.].
   Не остался в стороне от исследования базовых регулятивных оснований и А. Шопенгауэр: «Для народа мораль обосновывается теологией как изреченная воля Бога… сюда присоединяется еще признание, что моральное поведение, вызванное только угрозой наказания или обещанием награды, будет моральным больше с виду, чем в действительности, ибо ведь, в сущности, оно основывается на эгоизме, и в последнем итоге решающее значение имеет здесь большая или меньшая готовность, с какою один человек сравнительно с другим способен верить без достаточных оснований» [290 - Шопенгауэр А. Указ. соч. С. 131.]. По мнению А. Шопенгауэра, «Кант разрушил считавшиеся раньше прочными основы спекулятивной теологии и эту последнюю, бывшую дотоле носительницей этики, хотел затем, наоборот, построить на этическом фундаменте» [291 - Там же.]. Рассматривая долг как условие обеспечения корпоративной безопасности, следует отметить, что, приспосабливаясь к социальным условиям, человек развивает в себе те черты характера, которые побуждают его хотеть действовать именно так, как ему приходится действовать. Если структура личности большинства людей в группе, т. е. социальный характер, приспособлена к объективным задачам, которые индивид должен выполнять в этом коллективе, то психологическая энергия людей превращается в производительную силу, необходимую для функционирования этой корпоративной структуры.
   При этом если бы люди работали только под давлением внешней необходимости, то возникал бы разрыв между тем, чего им хочется, и тем, что они должны делать; это снижало бы производительность их труда. Но, как отмечает Э. Фромм, динамическая адаптация личности к социальным требованиям приводит к тому, что энергия человека приобретает формы, побуждающие его действовать в соответствии со специфическими требованиями экономики. «Современного человека не приходится заставлять работать так интенсивно, как он это делает. Вместо внешнего принуждения в нем существует внутренняя потребность в труде <…> Иными словами, вместо подчинения открытой власти человек создал себе внутреннюю власть – совесть или долг, которые управляют им так эффективно, как никогда бы не смогла управлять ни одна внешняя власть» [292 - Фромм Э. Иметь или быть? Ради любви к жизни / Перевод с англ.; Предисловие П. С. Гуревича. М.: Айрис-пресс, 2004. С. 15.]. Именно эти факторы обусловливают принципы создания и функционирования специальной структуры управления социальными программами корпорации, важным звеном которых является стратегия развития персонала, нацеленная на привлечение и удержание талантливых сотрудников (обучение и профессиональное развитие, применение мотивационных схем оплаты труда, предоставление сотрудникам социального пакета, создание условий для отдыха и досуга, поддержание внутренних коммуникаций в организации, участие сотрудников в принятии управленческих решений и т. д.).
   Субъектно-деятельностная теория, разрабатывавшаяся выдающимся российским ученым С. Л. Рубинштейном, содержит важный научный вклад в теоретическое основание корпоративной безопасности как фактора стабильности. Согласно субъектно-деятельностной теории, активный, преображающий, созидательный субъект, находящийся внутри бытия, творит историю. В процессе своей деятельности, общения, восприятия и т. д. люди все глубже познают, преобразуют, развивают, переживают реальную действительность (природу, общество, самих себя). В меру этого они сознательно или бессознательно прокладывают свой жизненный путь. При этом детерминизм – это не предопределенность, детерминация – это процесс, т. е. она не дана изначально в готовом виде, а, напротив, формируется субъектом через самоопределение в ходе деятельности, поведения [293 - Брушлинский А. В., Шихирев П. Н. О пользе вечных истин // Московичи С. Указ. соч. С. 12.]. Этот процесс определяет вектор развития человеческих ресурсов в корпоративных структурах, связанный с обеспечением их стабильности.
   Реализация субъектно-деятельностного отношения определяет эффективность характера взаимоотношений руководства и персонала как субъектов корпоративной безопасности в целях социальной стабильности. В частности, еще Аристотелем были определены такого рода принципы коммуникации между руководством и персоналом: «Если начальствующий не будет воздержанным и справедливым, как он может прекрасно властвовать? Точно так же, если подчиненный не будет обладать этими добродетелями, как он может хорошо подчиняться? Человек необузданный и низкопробный ни в чем не исполнит своего долга. Таким образом, ясно, что оба должны быть причастны к добродетели <…> Это отличие неминуемо приводит нас к исследованию свойств души. В ней одно начало является по природе властвующим, другое – подчиненным; им, как мы утверждаем, соответствуют свои добродетели, как бы добродетели разумного начала и неразумного <…> Поэтому начальствующий должен обладать нравственной добродетелью во всей полноте (в самом деле, произведение просто принадлежит создателю, тогда как замысел – это и есть создатель), а каждый из остальных должен обладать ею настолько, насколько это соответствует его доле участия в решении общих задач» [294 - Аристотель. Об искусстве наживать состояние // Сочинения в 4-х тт. Т. 4. М.: Мысль, 1983.].
   Определение приоритетов корпоративных программ развития персонала во многом связано с таким фактором, как принятие решений, соответствующих требованиям обеспечения стабильности. Возможность выбора, то есть сознательного предпочтения определенной линии поведения, связана с выбором позиции – «быть или не быть» или «быть, а не казаться». Для человека «быть» означает отстаивать свои жизненные позиции и нести за них ответственность. Выбор «казаться» означает отказ от ответственности. В этом случае человек часто приписывает ответственность либо внешним силам (случай, судьба), либо характеру собственных способностей и непреодолимой активности других субъектов взаимодействия. «Ни одно человеческое действие не случается, конечно, с безусловной абсолютной необходимостью, ибо между началом и концом, между чистой мыслью и действительным намерением, даже между решением и самим действием, может еще выступить во мне бесчисленное количество посредствующих звеньев; но если не обращать внимание на подобное вторжение, то при данных условиях, впечатлениях и обстоятельствах, при данном характере и темпераменте, при данном теле, короче, при сущности, таким именно образом определенной, я мог решиться и поступить только так, как я решился и поступил» [295 - Фейербах Л. Избранные философские произведения. М.: Государственное изд-во политической литературы, 1955. С. 480–481.].
   Обозначенная Л. Фейербахом проблема принятия решений получила развитие в работах А. Шопенгауэра, который исходил из того, что «все мотивы – причины, а всякая причинность сопряжена с необходимостью. Человек благодаря своей мыслительной способности, подмечая всякие мотивы, действующие на его волю, может представлять себе эти мотивы в любом порядке, попеременно и повторно: он преподносит их своей воле, что и называется «обдумывать»; он способен к взвешиванию, и в силу этой способности для него открыт гораздо больший выбор, нежели какой возможен для животного. Это делает его, конечно, относительно свободным, именно свободным от непосредственного принуждения наглядных, наличных, мотивирующих его волю объектов, принуждения, какому, безусловно, подчинено животное; он, напротив, ставит свои решения независимо от наличных объектов, сообразно мыслям, которые и служат его мотивами» [296 - Шопенгауэр А. Указ. соч. С. 70.]. В наши дни интеллектуальный выбор свободного человека подвергается воздействию «индустрии сознания, сотворенной современным обществом: личность утратила самобытность и стала объектом манипулирования» [297 - Фромм Э. Указ. соч. С. 6.]. Как указывал немецкий социолог Г. Энценсбергер, человек отныне живет не столько выбором, сколько иллюзией выбора, что накладывает определенный отпечаток на проблему принятия решений, соответствующих требованиям корпоративной безопасности как фактора стабильности. Функционирование механизмов принятия решений, связанных с обеспечением стабильности, ставит проблему ответственности личности за их результаты. Л. Фейербах полагал, что А. Шопенгауэр прямо отодвигает ответственность от поступка к бытию на том основании, что поступок зависит от его бытия и что человек поступает так, как это соответствует его характеру. В то же время, характеризуя меру социальной ответственности личности за принятие решений, Л. Фейербах отмечает: «Мое бытие – это мое отношение к себе самому. Мой поступок – это мое отношение к другим <…> Я ответственен и чувствую себя таковым не за то действие, которое неотделимо от бытия и которое остается в пределах его границ, но единственно за то, посредством которого я вторгаюсь в сферу других людей…» [298 - Фейербах Л. Указ. соч. С. 491–492.].
   При этом в качестве одного из важнейших критериев социальной стабильности могут рассматриваться ролевые обязанности и социальные отношения, обусловливающие их. В этом контексте внутренняя структура профессиональной ответственности персонала корпорации как субъекта корпоративной безопасности может включать в себя: знания о профессиональной ответственности, о нормах и правилах, через которые реализуется это качество, – когнитивный компонент; иерархию мотивов профессионально ответственного поведения – мотивационный компонент; эмоциональную стабильность и устойчивость работников, а также проявление волевых усилий при достижении цели – эмоционально-волевой компонент; выбор и осуществление определенной линии поведения – поведенческий компонент [299 - См.: Корчемный П.А. Военная психология: Учебник для студентов вузов / Под общ. ред. Е. Б. Перелыгиной. М.: Изд-во ОВЛ, 2005. С. 159.].
   Особенности социальной ответственности персонала и реализации этих компонентов в корпоративных структурах определяются рядом характеристик. Такая характеристика, как специализация, показывает, насколько задачи корпорации разделены по профессиональному признаку. Если каждый из работников отвечает только за свой довольно узкий круг социальных задач, это определяет границы его социальной ответственности как субъекта корпоративной безопасности. Если специализация низкая и один и тот же сотрудник выполняет самые разнообразные обязанности, то круг его социальной ответственности расширяется.
   Иерархия власти описывает, кто в организации кому подчинен и область ответственности каждого менеджера. Понятие иерархии связано с диапазоном контроля. Иерархическая лестница скорее всего будет высокой, если диапазон контроля и границы социальной ответственности отдельного менеджера узки, и наоборот, чем короче иерархическая лестница, тем шире диапазон контроля каждого руководителя, что приводит к тому, что сфера его социальной ответственности также расширяется.
   Уровень централизации как одна из базовых характеристик корпоративной структуры показывает, на какой ступени иерархии принимаются решения. Организация централизована, если люди, принимающие решения, на которых возлагается груз социальной ответственности, сосредоточены на верхних ступенях иерархической лестницы. Если организация децентрализована, социальная ответственность за важные решения делегируется на более низкие уровни.
   Реализация корпоративной безопасности как фактора стабильности во многом связана с обеспечением эффективного контроля за деятельностью менеджеров, включающего информацию о результатах экономической деятельности, социальных и экологических показателях работы. Проблему эффективного контроля за деятельностью менеджеров разные страны решают по-разному. Различия между принятыми в разных странах системами управления в основном связаны с характеристиками участников корпоративных отношений в той или иной системе. От этого зависят и возможности совета директоров как субъекта социальной ответственности, поскольку одна из важнейших обязанностей совета директоров – обеспечивать подотчетность менеджеров совету в том, что касается качества работы корпорации. Причем наделение совета контрольными полномочиями не происходит за счет снижения объема прав менеджеров. По сути, в тех корпорациях, где директора осуществляют активный контроль за деятельностью менеджеров, управленцы не ощущают уменьшения объема своих полномочий.
   Так, после раздела бизнесов В. Потанина («Норникель») и М. Прохорова («Онэксим») в возглавляемом Прохоровым инвестфонде существенно изменился стиль управления, принятия решений, обеспечения стабильности. По данным журнала «SmartMoney», «в «Онэксиме» бумажная работа сведена к минимуму. Анализ любой сделки, предназначенной для Прохорова, требует не больше 2–3 страниц крупного текста. А пышные презентации, если речь идет о решении рабочих вопросов, тут не приветствуются … Тон задает хозяин. Если ему нужно переговорить с подчиненным, он не станет требовать его к себе немедленно, а поинтересуется, когда тому удобнее зайти. Прохоров внимательно выслушивает доводы против, поясняя и свое решение» [300 - Герасимова А. Безраздельное владение / SmartMoney, 2009, № 03 (141). С. 37–38.]. Тщательный выбор направлений стратегического развития, умение точно определять рыночную ситуацию, эффективные методы работы с кадрами создают основу для стабильного развития новой организации.
   При этом оптимальная оценка результатов работы корпорации включает информацию о том, как и какими темпами корпоративные структуры реализуют заложенные в своих стратегических планах развития цели в отношении экономической устойчивости, социальной и экологической стабильности в сравнении с принятыми социальными стандартами и ожиданиями. Результаты оценки используются в дальнейшей практике реализации социальной отчетности компании, связанной с анализом эффективности социальных программ корпорации и проверки их соответствия выбранным стандартам, а также реализация принципа социальной ответственности бизнеса.
   Контроль социальной ответственности – это важный аспект осуществления практики корпоративной безопасности как фактора стабильности, которому всегда уделялось большое значение. В Древнем Риме в качестве субъектов социальной ответственности выступали трибуны – посредники между народом и сенатом, обуздывающие дерзость аристократии [301 - См.: Макиавелли Н. Государь; Рассуждения о первой декаде Тита Ливия; О военном искусстве: Сборник // Н. Макиавелли; Пер. с ит., 2-е изд. Мн.: Попурри, 2005. С. 139.] и обеспечивающие соблюдение законности. В этом контексте закон можно рассматривать как фактор корпоративной безопасности в процессе реализации социальной стабильности. При этом в понимании личности как субъекта этического действия закон должен быть тем исходным звеном, которое связывает человека как целостную личность с многообразием всех его этических деяний, определяя характер его воли, речевых актов и мысли. В частности, Н. Макиавелли полагал, что «можно назвать счастливой ту республику, где явится человек до того мудрый, чтобы законы, которые он ей даст, обеспечивали бы существование каждого и чтобы в них не нужно было ничего исправлять <…> Преобразование никогда не обходится без опасности, потому что люди никогда не соглашаются на новый закон, водворяющий в городе новый порядок, если не будут вынуждены крайней необходимостью; но такая необходимость не может возникнуть без опасности, и легко может случиться, что республика погибнет, прежде чем достигнет лучшего порядка» [302 - См.: Макиавелли Н. Указ. соч. С. 133–134.].
   Понимание значимости соблюдения законности в системе социальной стабильности сохраняет свое значение и по сегодняшний день. Например, бывший премьер-министр Великобритании Маргарет Тэтчер в своей книге «Искусство управления государством» отмечала, что «государства сохраняют свое значение, во-первых, потому, что именно они устанавливают правовые рамки, а разумная правовая основа имеет колоссальное значение (сейчас, возможно, больше, чем когда-либо) как для общества, так и для экономики» [303 - Тэтчер М. Искусство управления государством. Стратегии в меняющемся мире / Пер. с англ. М.: Альпина Паблишер, 2003. С. 16.]. Бывший премьер-министр Великобритании всегда подчеркивала, что закон и соблюдение законности являются значимым элементом функционирования и развития социальной стабильности.
   Важнейшей методологической основой изучения корпоративной безопасности как фактора стабильности является ситуационный анализ, который направлен прежде всего на исследование контролируемых и неконтролируемых факторов социальной стабильности. Факторы, требующие учета в ходе планирования и реализации стратегии сочетания ситуационного и факторного подходов к корпоративной безопасности как фактору стабильности, принято классифицировать на контролируемые и неконтролируемые.
   Контролируемые факторы – это воздействия на объект, вырабатываемые и реализуемые субъектом корпоративной безопасности. Данные воздействия формируются на основе правил и процедур, устанавливаемых субъектом управления системой корпоративной безопасности в системе стабильности (процедуры прогнозирования, планирования, распределения ресурсов и стимулирования объекта). Совокупность этих процедур реализуется в механизме корпоративной системы, объединяющей субъект и объект корпоративной безопасности как фактора стабильности. При этом отсутствие механизма функционирования превращает контролируемые факторы корпоративной безопасности в неконтролируемые или, хуже того, они могут оказаться под контролем конкурента. Субъекты корпоративной безопасности в целях укрепления стабильности могут образовать коалицию и объединить ресурсы на основе общих интересов. Так, в конце XX века была создана коалиция транснациональных корпораций, которые поделили мировой рынок производства озоносберегающих веществ. Неконтролируемые факторы представляют собой воздействия на объект, не зависящие от субъекта корпоративной безопасности. «К ним относятся изменения, связанные с научно-техническим прогрессом, неопределенности разной природы, случайные помехи и др. Отсутствие контроля часто связано с недостатком знаний и поэтому относительно» [304 - Бухарин С. Н. Методы и технологии информационных войн // С. Н. Бухарин, В. В. Цыганов. М.: Академический проект, 2007. С. 43.].
   Особую роль методика ситуационного анализа играет в процессе обсуждения и выработки документов о международно-политических ситуациях. Так, в ИМЭМО выдающиеся ученые В. И. Гантман, В. И. Любченко и Е. М. Примаков разработали метод и провели серию ситуационных анализов, за которые в 1980 году были удостоены Государственной премии СССР. «Предлагаемый метод дает определенную возможность свести в единый исследовательский процесс структурный, исторический (генетический) и причинно-следственный анализ международно-политической ситуации, выявляя ее ретроспективные, актуальные и прогностические аспекты», – писали авторы метода ситуационного анализа [305 - См.: Примаков Е. М., Гантман В. И., Любченко В. И. Методика ситуационного анализа международных отношений. М.: ИМЭМО, 1974 // Архив ИМЭМО РАН. Цит. по: Черкасов П.П. ИМЭМО. Портрет на фоне эпохи. М.: Весь Мир, 2004. С. 424.]. Такой метод экспертно-аналитического исследования позволял не только объективно оценивать динамический характер международно-политических ситуаций, но и осуществлять прогнозирование и определять структурные взаимодействия в целях обеспечения стабильности в сферах энергетической, внешнеэкономической, военно-политической безопасности.
   Ситуационный анализ в рассматриваемой нами сфере корпоративной безопасности как фактора стабильности включает исследование мотивов и поведения потребителей и инвесторов по отношению к задуманному проекту – производству продукции или оказанию услуг. Фактически ситуационный анализ выступает начальным этапом операции, предшествующим планам и инвестициям. Он уменьшает неопределенность исходных данных и факторов, влияющих на результаты финансового решения. Субъект корпоративной безопасности проводит ситуационный анализ самостоятельно или с помощью аутосорсинга, вторичных источников данных и др. Результатом этого анализа являются исходный информационный потенциал, необходимый для всестороннего планирования и успешного проведения операции.
   Ситуационный анализ, экономическая и политическая практика указывают на серьезное значение деятельности лиц, принимающих решения, на возрастание фактора субъектности деятельности, в особенности в сложных ситуациях. Понимание субъекта как некоего самодетерминирующего начала того или иного процесса предполагает субъектный характер факторов продуктивной деятельности по обеспечению корпоративной безопасности. При этом под субъектом корпоративной безопасности понимается сознательный, активный, деятельный индивид, выступающий в качестве детерминирующего начала своей активности, способного к регуляции своего поведения посредством продуктивного взаимодействия с окружающей средой. Структура и содержание субъективных факторов, влияющих на продуктивность деятельности по обеспечению корпоративной безопасности как фактора стабильности, включает: 1) индивидную составляющую, связанную с проявлениями субъекта как природного существа, представителя биологического вида homo sapiens (включает в себя такие субъективные условия, как природные задатки и способности); 2) личностную составляющую, связанную с проявлениями этого же субъекта, выступающего в качестве субъекта социальной идентичности, носителя социальных норм, моральных и иных ценностей, отношений, определенной картиной мира, самоотношения и мировоззренческой позиции; 3) собственно субъектную или субъектно-деятельностную составляющую, связанную с характеристиками данного субъекта, проявляющимися в ходе осуществления им деятельности [306 - См.: Деркач А. А., Перелыгина Е. Б. Социальная психология и акмеология: формирование имиджа. М.: Изд-во НОУ СГИ, 2006. С. 177–178.].
   Формирование комплексной стратегии корпоративной безопасности в системе социальной стабильности, основанной на использовании потенциала ситуационного и субъектно-деятельностного подходов, требует учета внутренних социально-политических факторов. В этом контексте приобретают значимость факторы, подрывающие стабильность и государственную безопасность в целом, реализующиеся в снижении жизненного уровня, недостаточно высоких темпах развития производства, значительном росте преступности, безработицы, межнациональных конфликтах, наличии коррумпированности в органах власти и т. д. [307 - См.: Малышева Е. М. Геополитические России на Северном Кавказе // Мировые процессы, политические конфликты и безопасность / Редкол.: Л. И. Никовская (отв. ред.) и др. М.: Российская ассоциация политической науки (РАПН); Российская политическая энциклопедия (РОССПЭН), 2007. С. 45, 46.]. Наряду с названными внутренними угрозами корпоративной безопасности как фактора стабильности можно выделить опасность нарушения прав личности на безопасность, труд, образование, жилье, здравоохранение, свободу передвижения, обеспеченную старость, а также развитие таких асоциальных тенденций, как распространение наркомании, пьянства, хронических инфекционных заболеваний, падение духовности в обществе; массовая деградация трудовой морали, отчуждение личности от трудового образа жизни, признание общественной нормой массового нарушения законов [308 - См.: Общая теория национальной безопасности: Учебник / Под общ. ред. А. А. Прохожева. Изд. 2-е, доп. М.: Изд-во РАГС, 2005. С. 155.].
   Одним из такого рода важных социальных явлений, ставших предметом исследования в социально-психологической науке, выступает бедность. В зарубежных исследованиях ученые классифицируют бедность (хроническая, временная [309 - См.: Allen V.L. (dir.) Psychological Factors in Poverty. Chicago, Aldine, 1970.]), фиксируют различия между социальной группой «бедных» и социально-экономически адаптированными или успешными гражданами. Сложность и многогранность этой проблемы – экономической, социальной и психологической – выводит на размышления о психологических последствиях развития этой особой субкультуры, имеющей свой язык и философию, но не являющейся объектом пристального внимания в системе социального знания.
   Обратимся к концепции колумбийского психолога Рубена Ардийа, который формулирует основные психологические характеристики и результаты бедности: изменение особенностей лингвистических взаимодействий; утрата временной перспективы и деформация ощущения времени; снижение личной активности, уровня самосознания как субъекта деятельности, передача функций социального контроля внешним факторам. «Язык бедных является ограниченным, относительно одинаковым и простым и имеет представление о социальной структуре до передачи информации. Известно, что бедные имеют меньше «вербального мастерства», чем представители среднего класса… Социально-культурные особенности группы бедных не включают мотивацию достижения ближайших ценностей. Бедные имеют корни в настоящем и демонстрируют безразличие к будущему. Для бедных будущее представляется неопределенным, двусмысленным, аморфным… Третья психологическая характеристика бедных… связана с представлением о том, что только внешние силы и социальные факторы контролируют получаемые ими вознаграждения… бедные не верят в возможность контролировать свою судьбу» [310 - Ardila R. Psicología social de la pobreza // James O. Whittaker. La Psicología Social en el Mundo de Hoy. Ed. TRILLAS. Mexico, 1987. P. 407–408.]. Не случайно в ряде исследований указывается необходимость кросс-культурного взаимодействия субкультуры «бедных» и «среднего класса», снятия остроты межгруппового взаимодействия.
   Указанные факторы ведут к росту социальной напряженности в обществе, которая выражается в развитии массового адаптационного синдрома, отражающего степень физиологической, психофизиологической и социально-психологической адаптации (приспособления), а во многих случаях – дезадаптации различных категорий населения к хронической фрустрации, трудностям (понижению уровня жизни и социальным изменениям). Это реализуется в резком росте недовольства, недоверия к властям, конфликтности в обществе, тревожности, ухудшении демографической ситуации, компенсаторных реакциях (агрессия, поиск врагов, надежда на чудо), стрессогенности отношений, что создает угрозу корпоративной безопасности и стабильности. Мощным источником социальной напряженности как угрозы корпоративной безопасности служит неопределенность, возникающая при смене социальных институтов, переходе от тоталитарного режима к демократичному государственному устройству, когда возникают дезадаптация, дезориентация из-за невозможности опереться на традиционные устои бытия [311 - См.: Сухов А. Н. Социальная психология безопасности. М.: Издательский центр «Академия», 2002. С. 44, 47.].
   В связи с этим реформирование общественных институтов, структур и отношений должно быть подчинено укреплению суверенитета, территориальной целостности страны, созданию внутренних и внешних условий, гарантирующих стабильность и устойчивое поступательное развитие личности, общества и государства [312 - См.: Общая теория национальной безопасности: Учебник / Под общ. ред. А. А. Прохожева. Изд. 2-е, доп. М.: Изд-во РАГС, 2005. С. 15.]. При этом социальная напряженность имеет не только внешний, но и внутренний контур, который связан с влиянием внешних условий: состояния мировой экономики, экологии, международной безопасности.
   Крупные изменения в современном мироустройстве и новый характер соотношения сил в мировом геополитическом пространстве придают качественно иное содержание ранее существовавшим угрозам безопасности, порождая новые угрозы и изменяя традиционные представления о стабильности. Ее укрепление во многом связано с потребностью в создании благоприятного геополитического окружения. Образование Российского государства как самостоятельного и суверенного субъекта международных отношений изначально сопровождалось серьезными геополитическими утратами. С первого дня своего существования информационное пространство России было функционально ограничено, а степень его безопасности недостаточна. Негативно сказывается и то, что территория Российской Федерации оказалась отрезанной от Западной Европы поясом не совсем дружественных государств из числа постсоветских и постсоциалистических республик. Россия лишилась таким образом дружественного окружения или своих геополитических «оболочек». Кроме того, российская инфраструктура, ориентированная на пространство СССР, оказалась функционально малоэффективной.
   В настоящее время геополитическое окружение России имеет чрезвычайно сложную структуру. В ряде государств существует открытая или скрытая враждебность к России, имеются многочисленные территориальные проблемы, экономические споры. Вместе с тем окружающие Россию страны включены в пересекающееся с российским информационное пространство, причем не вызывает сомнения факт доминирования здесь России. Отставание же России в области информационных технологий может стать серьезной угрозой безопасности и стабильности процессов ее развития, поскольку в современных условиях как внутренние, так и внешнеполитические успехи стран определяются не только военной и экономической мощью, но и успехами в установлении фактического контроля над основными информационными и культурными процессами.
   В этой ситуации комплексная стратегия обеспечения социальной стабильности связана с сохранением единства территориального, правового и экономического пространства страны, без которого невозможно существование суверенного государства в условиях утраты собственного информационного пространства. Информационное пространство – это такой же атрибут государственного суверенитета, как граница, национальная валюта и единое законодательство. Таким образом, информационное пространство России является ее национальным достоянием и, следовательно, должно быть защищено от любых разрушительных воздействий как изнутри, так и извне. Особую сложность в обеспечении комплексной стратегии, ориентированной на стабильность, представляет известное обстоятельство, что вопросы регулирования деятельности в информационном пространстве находятся в сфере компетенции национальных правительств.
   Комплексность теории стратегического взаимодействия субъектов безопасности подразумевает изучение и оценку социально-психологических механизмов групповой обеспокоенности за свою безопасность. В связи с этим приобретает важность исследование системных факторов толерантных отношений в обществе. Среди системных предпосылок анализа толерантных отношений в обществе можно выделить две наиболее значимых, которые могут воздействовать на уровень безопасности: 1) две или более этнические группы проживают в рамках одной и той же территориальной и политической общности; 2) ослабление политической власти на национальном, региональном и международном уровне [313 - См.: Гулиев М. А., Коротец И. Д., Чернобровкин И.П. Этноконфликтология. М.: ИКЦ «МарТ»; Ростов н/Д: Издательский центр «МарТ», 2007. С. 68.]. Особый интерес приобретает учет факторов оценки перспектив этнической стабильности, а значит, и безопасности толерантных отношений, что связано, во-первых, с тенденцией к открытию «окон возможностей» и «окон уязвимости» вследствие неравномерности развития государственных структур в тех образованиях, которые появились в результате распада империи. Так, структуры, лидирующие в строительстве государственных институтов и вооруженных сил, получают мощный стимул для наступательных действий. Они создают ресурсы для подавления и вытеснения этнических меньшинств со своей территории. Эта стратегия позволяет спасти проживающих в анклавах этнических братьев, начать превентивные атаки против потенциального противника. Также наличие ядерного оружия облегчает защиту и может предотвратить открытие «окон уязвимости», упрочив тем самым стабильность в государстве [314 - Гулиев М. А., Коротец И. Д., Чернобровкин И.П. Указ. соч. С. 68–71.].
   Таким образом, формирование стратегии социальной стабильности во многом связано с исследованием тенденций к открытию «окон возможностей» и «окон уязвимости», учет которых позволяет выработать эффективные стратегические решения. Реализация этих решений также предполагает изучение воздействия идеологических факторов корпоративной безопасности. В частности, по воспоминаниям Е. М. Примакова, составление долгосрочных прогнозов развития мировой экономики, которые осуществлялись ИМЭМО, часто осложнялось сопротивлением ретроградов, которые обвиняли исследователей в том, что во всех сценариях, содержавших прогнозы до 2000 года, фигурировал «еще не отправленный на историческую свалку» капиталистический мир. Попытки доказательства, не совпадающего с выводами Сталина, мнения о существовании одинаковых закономерностей в развитии производства в социалистическом и капиталистическом обществе привели к тому, что фактически «захлопывалась» дверь перед опытом западных стран [315 - См.: Примаков Е. М. Минное поле политики. М.: Молодая гвардия, 2007. С. 31–32.].
   Всесторонний анализ ситуаций в целях достижения социальной стабильности, формируя многополярную картину стратегий корпоративной безопасности, подчеркивает важность деятельности субъектов массовых коммуникаций. Особую роль здесь играет общественное мнение социальных субъектов относительно целей, функций, содержания и перспектив организационной деятельности. При этом общественное мнение полифункционально: это не только фактор, но и условие корпоративной безопасности, а также механизм обеспечения корпоративной безопасности и стабильности. Эти обстоятельства обусловливают серьезный научно-практический интерес к изучению связи корпоративной безопасности, общественного мнения и социальной стабильности.
   Одним из ключевых приоритетов современной стратегии стабильности является широкая интеграция Российской Федерации в мировую экономику, расширение партнерства между международными экономическими, финансовыми и военно-политическими институтами. Тем самым объективно сохраняется общность интересов России и корпоративных интересов других государств по многим проблемам международной безопасности, предотвращения и урегулирования региональных конфликтов, экологическим проблемам глобального характера, другим важным компонентам угроз социальной стабильности. Так, обращаясь к вопросам безопасности в процессе развития отношений России с европейскими государствами на 42-й Мюнхенской конференции 5 февраля 2006 года, министр обороны С. Б. Иванов отмечал важность совершенствования политико-дипломатических, экономических и военных рычагов, использование которых гарантировало бы парирование любых угроз как региональной, так и глобальной безопасности. К таким рычагам обеспечения безопасности и стабильности, по словам С. Б. Иванова, в современном мире следует отнести сокращение стратегических наступательных вооружений и создание системы контроля над нераспространением оружия массового поражения и поставками соответствующих товаров и технологий двойного назначения, создание единого фронта борьбы с терроризмом и т. д. [316 - См.: Иванов С. Б. Обеспечение национальной безопасности как необходимое условие развития России / Составители: к.и.н. М. И. Герасев, к.и.н. С. К. Ознобищев. Проект «Российские лидеры о важнейших проблемах национального развития». Руководитель проекта – академик РАН А. А. Кокошкин. М.: КомКнига, 2006.].
   Реализация безопасности как фактора стабильности в геополитическом масштабе тесно связана с идеями создания трансъевразийской системы безопасности, которая впервые в истории охватила бы весь континент. Такая широкая трансконтинентальная структура, по прогнозам З. Бжезинского, могла бы также иметь постоянный комитет безопасности, состоящий из основных евразийских субъектов, чтобы повысить способность трансевразийской системы безопасности оказывать содействие эффективному сотрудничеству по вопросам, существенно важным для стабильности в мире, осуществляя тем самым контроль социальной ответственности в глобальном масштабе [317 - См.: Бжезинский З. Великая шахматная доска. Господство Америки и его геостратегические императивы. М.: Междунар. отношения, 1999. С. 247.]. Близкую по духу перспективу обозначил ранее У. Черчилль, сформулировав идею о создании «Соединенных Штатов Европы», посредством которых возможно воссоздать европейскую семью народов, причем в возможно полном составе, и придать ей такую структуру, которая бы обеспечила ее мирное существование [318 - См.: Черчилль У. Мускулы мира. М.: Эксмо, 2005. С. 498.]. Кроме того, У. Черчилль высоко оценивал перспективы ООН и учреждения Совета Европы для установления и поддержания системы европейской стабильности. «Наша главная цель по-прежнему состоит в дальнейшем построении и укреплении ООН, и именно под эгидой этой всемирной организации мы должны будем приступить к воссозданию европейской семьи народов в виде той региональной структуры, которую предлагается назвать Соединенными Штатами Европы. Первым нашим шагом должно стать учреждение Совета Европы». При этом перспективы создания организаций международного сотрудничества и укрепления стабильности У. Черчилль рассматривал в контексте задач «полного избавления простых людей от угрозы порабощения и войны» [319 - См.: Черчилль У. Указ. соч. С. 503.]. Выдающийся английский политик придавал особое значение безопасности и стабильности в современном мире, признавая, что «как это ни парадоксально звучит, но за тот непрочный мир, какой нам удается сейчас сохранять, мы обязаны атомной бомбе. Пока что атомная бомба находится в руках такого государства – и я бы добавил, такого народа, – которые никогда не пустят ее в ход, если только этого не потребует необходимость защиты справедливости и свободы» [320 - См.: Черчилль У. Указ. соч. С. 502.]. Во многих исследованиях подчеркивается, что государство выступает в качестве субъекта корпоративной безопасности как фактора стабильности. В частности, большое внимание уделяется мнению, что США выступают субъектом безопасности в глобальном масштабе, сосредоточивая свои усилия на процессе распространения демократической системы и сохранении стабильности во всем мире, устранении существующей несправедливости и распределении доходов в мире, концентрации усилий на защите окружающей среды, формировании особых «зрелых стратегических партнерских отношений» с другими странами или сдерживанию распространения оружия, концентрации усилий на защите окружающей среды и борьбе с локальными войнами [321 - См.: Бжезинский З. Указ. соч. С. 253.].
   Рассмотрение государства как субъекта корпоративной безопасности в системе социальной стабильности ставит проблему вмешательства одной страны во внутренние дела другой и порождает угрозу нарушения системы корпоративной безопасности, поскольку вмешательство одного социального субъекта во внутренние дела другого социального субъекта, тем более в форме насилия, агрессии ведет к деформации моральных принципов во внешней политике. В этом плане особое значение принадлежало доктрине невмешательства во внутренние дела других стран, сложившейся на основе Вестфальского мирного договора, – решение проблемы нарушения стабильности и насилия в отношениях между государствами [322 - См.: Киссинджер Г. Нужна ли Америке внешняя политика? / Пер. с англ.; Под ред. В. Л. Иноземцева. М.: Ладомир, 2002. С. 264–265.].
   Г. Киссинджер, обращаясь к теме вмешательства одной страны во внутренние дела другой, указывает на задачу соответствия гуманитарных интервенций США моральным принципам внешней политики. «Америке, однако, требуется определить соотношение моральных принципов и внешней политики. Моральные принципы универсальные и безотносительны ко времени. Внешняя же политика ограничивается [конкретными] обстоятельствами <…> Когда моральными принципами начинают руководствоваться, не принимая во внимание исторических реалий, результатом становится обычно усугубление кризиса, а не выход из него. Если же моральные принципы увязываются с внутренними и международными реалиями, достижение желаемой цели сковывается тем, что она противоречит представлениям о национальных интересах» [323 - Киссинджер Г. Указ. соч. С. 289–290.]. В результате обнаруживается, что нарушение моральных принципов фактически означает и практически ведет к нарушению основ корпоративной безопасности и стабильности, а гуманитарные интервенции США предстают деспотической попыткой утвердить свое господство, а со временем предстают актом эгоистического лицемерия.
   Разрабатываемые теоретические подходы обнаруживают противоречивость социально-практических позиций, когда, с одной стороны, этические принципы обусловливают понимание личности как социально ответственного, деятельного субъекта, а с другой – политический PR провозглашает приоритетность национальных и государственных интересов во взаимосвязи и взаимодействии с моральными принципами во внешней политике. В результате перед нами встает задача осознания и всесторонней трактовки взаимосвязи и взаимозависимости разных уровней социальной ответственности разного уровня социальных субъектов в системе социальной стабильности.
   Корпоративная безопасность – это не только форма организационно-этического подхода, но и система практической деятельности по обеспечению стабильности в обществе, т. е. социальная функция, которая способствует укреплению основ рыночных отношений в развитии государства и экономики, построению в стране социально ориентированного общества, а также формированию согласованной, социально ответственной позиции власти и бизнеса по укреплению законности, защите частной собственности, обеспечению престижности и безопасности предпринимательской деятельности, созданию механизмов взаимной заинтересованности в реализации социально значимых проектов. От этого зависят уровень и качество жизни людей, благосостояние государства, решение острейших социальных проблем, реальное выполнение социальных программ, паритетное вхождение России в мировое сообщество.

2.3. Органичность сочетания корпоративных и личностных интересов как условие социальной стабильности

   Социальная стабильность проявляется в таком состоянии социума, сообщества, социальной группы, института, которое способно обеспечить их эффективное функционирование и устойчивое развитие. Нарушение социальной стабильности несет в себе угрозу кризисной и экстремальной ситуации. Социальное пространство, как и всякая эволюционирующая система, должно поддерживать стабильность своего состояния, которая обеспечивается оптимальным балансом интересов его субъектов, в качестве которых мы рассматриваем личность, общество и государство.
   В эпоху Античности, как и в период Средневековья, сочетание корпоративных и личностных интересов как условие социальной стабильности характеризовалось отсутствием четкого разграничения между обществом и государством, поскольку государственное и общественное означали, по сути дела, одно и то же. Некоторые изменения в понимании гражданского общества происходят в эпоху Возрождения, когда внимание все больше акцентируется на отдельной личности, ликвидации неравенства, утверждении права в жизни суверенного государства. Но и здесь и личность, и общество еще «растворены» в государстве.
   Существенные перемены, преобразовавшие соотношение корпоративных и личностных интересов, произошли в период возникновения концепции естественного права и общественного договора в XVII–XVIII веках. Этот период связан с именами Ф. Бэкона, Г. Гроция, Т. Гоббса, Дж. Локка, Д. Юма, Б. Спинозы, Ж.-Ж. Руссо, Ш. Монтескье и многих других мыслителей. Согласно их представлениям, общество приходит на смену естественному состоянию, независимо от того, как понимается последнее: как утраченный рай и «золотой век» (Ж.-Ж. Руссо) или как «война всех против всех» (Т. Гоббс). Переход к гражданскому состоянию сопровождается заключением общественного договора, на основе которого народ и власть строят свои взаимоотношения. В этих концепциях, характеризующих сочетание корпоративных и личностных интересов, подчеркивался принцип свободы личности, идея самоценности отдельного человека, уважение к его собственности и хозяйственной самостоятельности. Таким образом, стабильность, благополучие, прогресс общества и государства в целом неразрывно связывались с благосостоянием личности.
   Поведение личности как субъекта социальной стабильности определяется свойствами ее характера, индивидуальностью и эмпиричностью. Индивидуальность характера обусловлена тем, что у каждого человека он свой, но при этом в основе всех личных характеров лежит характер вида, поэтому главные свойства повторяются у каждого, хотя многообразие комбинаций и модификаций свойств таково, что, согласно А. Шопенгауэру, «моральную разницу характеров можно признать равной разнице в интеллектуальных способностях, которая очень значительна» [324 - Шопенгауэр А. Указ. соч. С. 80.]. Поэтому действие одного и того же мотива на разных людей может быть различным, что обусловливает существенную ситуационность социальной стабильности.
   Эмпиричность характера личности как субъекта социальной стабильности связана с тем, что мы знакомимся с ней не только опосредованно, но и в самих себе, на основе личного опыта. В данном случае социальная стабильность связана с незыблемостью и повторяемостью индивидуальной предметно-практической деятельности: «…никто не может знать, как поступит кто-нибудь иной, а также как и он сам в каком-нибудь определенном положении; сначала надо побывать в нем, и лишь после выдержанного испытания бываем мы уверены в других, и только тогда также мы полагаемся на самих себя. Но тогда в нас появляется эта уверенность: изведанные друзья, испытанные слуги надежны. Вообще, мы относимся к хорошо известному нам человеку, как ко всякой другой вещи, со свойствами которой мы уже ознакомились: мы без опасения предвидим, что от него можно ждать и что нет. Кто раз что-нибудь сделает, тот в представившемся случае опять это повторит, и это как в добре, так и во зле. Поэтому кто нуждается в большой, неординарной услуге, тот обратится к человеку, который дал доказательства своего великодушия, а кто хочет нанять убийцу, тот будет искать людей с уже обагренными кровью руками» [325 - Шопенгауэр А. Указ. соч. С. 80–81.].
   Рассматривая человеческий характер в контексте социальной стабильности, целесообразно вспомнить работы Э. Фромма, который отмечал, что от экономической и социальной нестабильности может «спасти» только коренное изменение человеческого характера, переход от установки на обладание к господству установки на бытие» [326 - Фромм Э. Указ. соч. С. 185.]. Для этого необходим новый человек, структура характера которого будет включать следующие качества: готовность отказаться от всех форм обладания; ощущение чувств безопасности, идентичности и уверенности в себе, основанных на вере в то, что человек существует, что он есть, на его внутренней потребности в привязанности, любви, единении с миром, которая заменила желание иметь, обладать, властвовать над миром и, значит, быть рабом своей собственности; ощущение себя на своем месте; радость, получаемая от служения людям, а не от стяжательства и эксплуатации; стремление как можно больше умерить свою алчность, ослабить чувство ненависти, освободиться от иллюзий; всестороннее развитие человека и его близких как высшая цель жизни и т. д. [327 - См.: Фромм Э. Указ. соч. С. 187–188.]. Именно эти качества могут обеспечить индивиду ощущение его социальной причастности к общественному организму, т. е. высокий уровень доверия членов общества друг к другу, «партнерский» характер их взаимоотношения, которые лежат в основе органичного сочетания корпоративных и личностных интересов. Таким образом, данные качества определили бы новый облик социальной реальности, качественно изменив все сферы жизни общества, определив, в частности, закономерности функционирования системы рыночных отношений. Так, М. Вебер писал об идеале, «согласно которому в будущем производство товаров будет ориентировано на потребности, а не на интерес прибыли… Ведь совершенно очевидно, что для реализации этого последнего идеала надо исходить не из синдикализации и монополизации интересов наживы, а из прямо противоположного – из организации интересов потребителей» [328 - Вебер М. Политические работы (1895–1919) / Пер. с нем. Б. М. Скуратова. М.: Праксис, 2003. С. 233.]. В связи с этим можно говорить о приоритете интересов потребителя в системе рыночных отношений как средстве гармонизации сочетания корпоративных и личностных интересов.
   Изучение таких сложных социально-психологических явлений, как корпоративные и личностные интересы, требует в первую очередь строгого соблюдения общих для всех наук и специфических для отдельной науки или конкретной ее отрасли методологических принципов. Определяя методологию нашего исследования, мы опираемся на исследования Г. М. Андреевой, которая в понятие «методология» включала три уровня анализа:
   1. Общая методология, под которой понимается некоторый общий философский подход, общий способ познания, принимаемый исследователем. В рамках общей методологии формулируются наиболее общие принципы, применяемые в исследованиях.
   2. Частная (или специальная) методология, содержащая совокупность методологических принципов, применяемых в определенной сфере научного знания. Частная методология реализуется посредством применения философских принципов применительно к специфическому объекту исследования. Так, органичность сочетания корпоративных и личностных интересов как условия социальной стабильности базируется на основании философского принципа деятельности, который означает признание деятельности сущностью способа бытия человека. Деятельность трактуется как процесс, в ходе которого развивается сама человеческая личность. При этом «в ходе деятельности человек реализует свой интерес, преобразуя предметный мир» [329 - См.: Андреева Г.М. Социальная психология. М.: Аспект Пресс, 2001. С. 49.]. Содержание принципа деятельности, который детерминирует органичность сочетания корпоративных и личностных интересов, раскрывается в следующих положениях: а) понимание в качестве субъекта деятельности не только индивида, но и группы, общества, связанное с введением в практику исследования идеи коллективного субъекта деятельности, что позволяет рассматривать реальные социальные группы как определенные системы деятельности; б) при условии понимания группы как субъекта деятельности появляется возможность изучить все соответствующие атрибуты субъекта деятельности – потребности, мотивы, цели группы и т. д.
   3. Методология, включающая совокупность конкретных методик исследования [330 - Андреева Г. М. Указ. соч. С. 48–50.].
   Основываясь на указанных методологических принципах, мы исходим из того, что вопросы органичности формирования корпоративных и личностных ценностей напрямую связаны с проблемой изучения человека как социального существа. Будучи объективирована Другим именно как «некоторая социальность», личность дана в субъективном восприятии как некоторая неповторимость и уникальность. В связи с этим за любым социально-психологическим подходом к личности постоянно вставала общефилософская проблема индивидуальной свободы и детерминации. Таким образом, вследствие неоднозначности имеющихся трактовок понятия социальной детерминации в социальной психологии следует отметить внутреннюю конфликтность сочетания корпоративных и личностных интересов. В целом для понимания органичности сочетания корпоративных и личностных интересов как условия социальной стабильности их выделяется две. Согласно первой трактовке, социальное понимается как непосредственное окружение человека, как «другие люди». В социальной психологии эту позицию впервые отчетливо обозначил Дж. Г. Мид, указывавший на значение «взгляда Другого» в построении «Я» (self) и на значение ролей, выполняемых человеком в процессе социального взросления во взаимодействиях с разными Другими, которые лежат в основе корпоративных и личностных интересов. Согласно второй трактовке, социальная детерминация, обусловливающая сочетание корпоративных и личностных интересов, понимается более широко – как влияние общества в целом, а не только непосредственного социального окружения [331 - См.: Белинская Е. П. Исследования личности: традиции и перспективы // Социальная психология в современном мире / Под ред. Г. М. Андреевой, А. И. Донцова. М.: Аспект Пресс, 2002. С. 43–44.]. В конечном итоге внутренняя конфликтность психологии личности в системе корпоративных и личностных взаимосвязей поддерживалась невозможностью найти однозначный ответ на ее основной вопрос, а также определить однонаправленный вектор развития человека: не пренебрегая его обусловленностью всем социокультурным «полем», с одной стороны, и не отказывая в возможностях персонального самоопределения – с другой.
   Обосновывая деятельностное отношение человека к окружающему миру, Дж. Г. Мид и его последователи через наличие у человека специфической способности к созданию и использованию значимых символов утверждали идею о том, что люди не только сами устанавливают правила социальной жизни в процессе межличностного взаимодействия (а не строят взаимодействие по уже существующим правилам), но и постоянно интерпретируют смысл и значение возникающих интерактивных ситуаций. Соответственно в качестве центральной характеристики личности может рассматриваться ее способность к смысловой интерпретации социальной действительности. Подобная трактовка способствовала пониманию важности учета изменчивости в анализе личности как субъекта корпоративных и личностных отношений. Более того, идею адаптации человека к жесткой социальной структуре сменяет идея конструирования им себя самого и социального мира, а задачи прогноза социального поведения уступают место сомнению в самой возможности такого прогнозирования. «Именно такое представление о личности – принципиально изменчивой, постоянно активно конструирующей свой внутренний мир и мир социального взаимодействия, существующей как некоторая возможность, – и доминирует сегодня, в социальной психологии» [332 - Белинская Е. П. Указ. соч. С. 49.].
   Наряду с личностью важнейшим субъектом корпоративных и личностных интересов является группа. В этом контексте закономерности сочетания корпоративных и личностных интересов можно показать с позиции дескриптивной и фиксирующей конечное состояние развития группы двухмерной модели Б. Такмена, в соответствии с которой развитие группы происходит в двух сферах – межличностной сфере и сфере деловой активности. Следовательно, социальная стабильность, согласно этой модели, является результатом формирования и реализации интересов в этих двух сферах. Развитие по каждому из этих двух направлений имеет собственные закономерности, описываемые как смена разных фаз в определенной последовательности, завершающейся фазой «функционально-ролевой соотнесенности» в сфере межличностного взаимодействия и фазой «принятия решения» в сфере деловой активности. В случае временных групп этот финал является окончательным, хотя не исключается возможность нового старта, возможно, с иных исходных позиций.
   В качестве модели, определяющей корпоративные и личностные отношения на основе исследования эмоциональной динамики развития группы, целесообразно обратиться к модели И. П. Волкова, которая включает четыре фазы: 1) фазу первичного восприятия и опознания; 2) фазу сближения, направленную на формирование оценки и самооценки, актуализацию установки на совместное действие; 3) фазу совместного действия, ведущую к принятию межличностных ролей и к определению статуса в общении; 4) фазу сцепления, характеризующуюся формированием норм общения и включением механизмов взаимовлияния. Именно последняя четвертая фаза обусловливает развитие социального взаимовлияния и стабильности [333 - См.: Донцов А. И., Дубовская И. М., Жуков Ю. М. Указ. соч. С. 99.].
   Формирование корпоративных и личностных интересов происходит на основе социально значимой совместной деятельности, которая приводит к развитию групповой сплоченности и сложению у членов группы общих позитивных ценностей. Сплоченность группы, обеспечивающая органичное сочетание корпоративных и личностных интересов и выступающая как основа социальной стабильности, формируется тем самым на основе ценностно-ориентационного единства: «Представление о наличии в коллективе ценностно-ориентационного единства служило не только в качестве содержательного наполнения достаточно формального понятия сплоченности, но и давало возможность с высокой степенью определенности операционализировать это понятие, а следовательно, и проводить конкретные эмпирические и экспериментальные исследования для проверки разнообразных гипотез» [334 - Донцов А. И., Дубовская И. М., Жуков Ю. М. Указ. соч. С. 106.].
   В основе групповой солидарности и единства лежат определенные социально-психологические законы формирования и развития, реализующиеся, например, в виде таких процессов, как адаптация, коммуникация, идентификация, интеграция и т. д. Практика подтверждает, что недооценка роли этих процессов, а также стихийность их протекания препятствуют благоприятному развитию процессов социальной стабильности в обществе [335 - См.: Теоретическая и прикладная социальная психология. М.: Мысль, 1988. С. 205–206.]. В связи с этим исследование проблемы органичности сочетания корпоративных и личностных интересов правомерно рассматривать как один из главных инструментов оптимизации управления социальной стабильностью в обществе. Не меньшее значение имеет выявление и познание социально-психологических связей между субъектом и объектом управления социальной стабильностью, которые позволяют выявить наиболее эффективные способы согласования общественных, групповых и личных интересов.
   Обращаясь к выявлению психологических оснований органичного сочетания корпоративных и личностных интересов, следует учитывать, что все без исключения люди погружены во внешнюю среду обитания, находятся под действием природных, погодных, политических, экономических, социальных условий, контактов с другими людьми. Одновременно человек как субъект социальной стабильности находится под воздействием своего внутреннего мира, характеризуемого как внутреннее состояние. Реагирование сознания на характеризующие ситуацию факторы внешней среды и внутреннего состояния и выработка соответствующего отношения определяют содержание личностных интересов.
   Процесс формирования целей, мотивов, интересов, которыми руководствуется человек в своем поведении, включает процесс дополнения и обновления целевых установок личности в их связи с мотивацией и достижением личных интересов. Мотивация и достижение личных и корпоративных интересов в аспекте выявления условий стабильности социального пространства опираются на закон причинности. Благодаря закону причинности «осуществляется созерцание внешнего мира, в котором мы ощущаемые в наших органах чувств состояния и изменения сразу и вполне непосредственно понимаем как «действия» и (без постороннего руководства, наставления и опыта) мгновенно делаем переход от них к их «причинам» [336 - См.: Шопенгауэр А. Указ. соч. С. 63.]. В соответствии с законом причинности «раз предшествующее изменение, причина, наступило, то проводимое им позднейшее изменение, действие, должно наступить с полной неизбежностью, то есть следует за ним необходимо» [337 - Шопенгауэр А. Указ. соч. С. 64.].
   Рассматривая закон причинности, А. Шопенгауэр выделяет три вида причин: причина «в теснейшем смысле слова», т. е. то, в силу чего наступают все механические, физические и химические изменения предметов опыта; причина как раздражение; причина как мотивация. Именно мотивация, или «причинность, проходящая через познание», является тем видом причин, которые определяют жизнь людей. Человек в противоположность животному не только способен к интуитивному пониманию внешнего мира, но и может абстрагировать общие понятия, он может мыслить, «благодаря чему становятся возможными огромные преимущества человеческого рода» – язык, рассудительность, взгляд на прошлое, забота о будущем, цель, умысел, планомерная, совокупная деятельность многих индивидов, государство, науки, искусства, определяющая характер взаимодействия между социальными субъектами, их корпоративные и личностные интересы.
   Поскольку одним из базовых условий социальной стабильности является органичное сочетание корпоративных и личностных интересов, то в ситуации деформации такого сочетания сохранение социальной стабильности предполагает: необходимость осознания и анализа социальными субъектами такой деформации; выявление причин и оснований нарушения органичного сочетания корпоративных и личностных интересов; изменение оснований, ситуации, обстоятельств, повлекших деформацию органичности сочетания корпоративных и личностных интересов; изменение образа жизни и стиля мышления, приведших к деформации корпоративных и личностных интересов, поскольку «само по себе осознание причин заболевания без практических шагов к изменению жизненной ситуации остается неэффективным» [338 - Фромм Э. Указ. соч. С. 187.].
   Приоритет корпоративных или личностных интересов определяется различными социальными статусами и ролями личности (или группы). Учтем позицию Р. Мертона: «Статус» и «роль» – это понятия, позволяющие соединить определяемые культурой ожидания с поведенческими моделями и отношениями, составляющими социальную структуру» [339 - Мертон Р. Социальная теория и социальная структура. М.: АСТ: АСТ МОСКВА: ХРАНИТЕЛЬ, 2006. С. 538.]. Разумеется, личность имеет множество статусов и с каждым из этих статусов связан определенный комплект ролевых отношений. Статус студента-медика создает не только роль студента по отношению к его учителям, но также широкий спектр других ролей, связывающих человека с другими студентами, медсестрами, врачами, социальными работниками и т. д.
   В этом контексте органичность сочетания корпоративных и личностных интересов, обеспечивающая социальную стабильность, зависит от урегулированности набора и последовательности социальных статусов, социальных ролей. В итоге получается ощутимый социальный порядок, необходимый для того, чтобы большинство людей могло уделять большую часть времени своим социальным обязанностям и при этом не импровизировать в каждой новой социальной ситуации [340 - См.: Мертон Р. Указ. соч. С. 540.].
   Одним из ключевых источников дестабилизации баланса корпоративных и личностных интересов является ситуация, сводящаяся к тому, что каждый человек с позиции определенного статуса взаимодействует с ролевыми партнерами, которые занимают самые разные места в ролевой структуре. В результате ситуация с диверсификацией ролевых партнеров приводит к тому, что различия в ролевых ожиданиях и социальных ценностях субъектов, влияющие на их корпоративные и личностные интересы, становятся весьма ощутимы. Это приводит к нарушению социальной стабильности, действует разрушительно. «…В высокодифференцированном обществе ролевые партнеры набираются из самых различных слоев, в какой-то мере, соответственно, отличающихся по своим социальным ценностям. Если дела обстоят таким образом, то наиболее характерной должна быть ситуация беспорядка (а не относительного порядка). И все же, по-видимому, в истории преобладают высокоупорядоченные общества, а не полный беспорядок (хотя степень упорядоченности может быть различной). Но тогда возникает проблема идентификации социальных механизмов, благодаря которым достигается некоторый разумный уровень «стыковки» ролей в ролевых наборах, а также, соответственно, социальных механизмов, действующих разрушительно, так что сложившиеся в данной структуре ролевые наборы и не сохраняют своей относительно стабильности» [341 - Мертон Р. Указ. соч. С. 541.]. Логично предположить, что для стабильного развития социума органичность и гармоничность сочетания корпоративных и личностных интересов становится одной из базовых функциональных ценностей.
   Различные сочетания корпоративных и личностных интересов, обеспечивающие стабильность социума, формируются в зависимости от степени «жесткости» или «рыхлости» культуры. Так, жесткость культуры, обеспечивая социальную стабильность, коррелирует с коллективизмом («корпоративным контролем»). От людей в жесткой культуре (например, в японской) ожидается поведение в строгом соответствии с нормами, а отклонение от них с высокой долей вероятности наказуемо. При этом если индивид поступает так, как делают все, порицание ему не угрожает. Приоритет коллективных интересов как условия социальной стабильности в жестких культурах обнаруживается в практике совместного контроля над собственностью, корпоративного владения пищевыми запасами и производством энергии, в наличии жестких религиозных лидеров, иерархической структуре служителей культа и высоком уровне налогообложения.
   Если в жесткой культуре отклонения от нормативного поведения почти не допускаются, а нарушителей ожидают суровые санкции, то рыхлые культуры имеют или неопределенные нормы, или допускают отклонения от норм. Такие культуры обеспечивают труднопредсказуемость социального поведения. Как правило, рыхлые культуры отличаются гетерогенностью (разнообразием), обусловленным сильным влиянием других культур и наличием большого пространства между территориями проживания. Когда индивиды открыты для влияния других культур, то для корректного поведения может и не существовать четких норм или их соблюдение может быть необязательным. Так, если профессиональная деятельность допускает индивидуальный ритм работы, нормы могут не быть жестко регламентированными [342 - См.: Триандис Гарри С. Культура и социальное поведение. М.: Форум, 2007. С. 205–209.].
   Современные исследования дают основания полагать, что коллективизм как условие социальной стабильности делится на два вида: а) горизонтальный – акцент делается на взаимозависимости и единстве; б) вертикальный – акцент на значимости служения группе. Первый тип коллективизма очень похож на принцип коммунального распределения благ, второй – на принцип распределения в соответствии с властными полномочиями. В индивидуалистических культурах уровень стабильности связан с тем, что люди чаще отдают предпочтение личным целям, даже когда приходится вступать в конфликт со значимыми фигурами в своей группе (семья, рабочий коллектив, соотечественники). В коллективистских культурах приоритет принадлежит целям ин-группы, эти цели особенно важны для коллективных культур вертикального типа. Ин-группа определяется сходством по ряду важных характеристик – кровным родством и наличием общей для всех угрозы со стороны внешних групп. Нарушение социальной стабильности, вызванное, например, катастрофами и чрезвычайными ситуациями, повышает меру осознания общей судьбы, это чувство становится превалирующим, что ведет к тому, что повышается значимость групповых целей и коллективных интересов как регуляторов поведения.
   Зависимость возможности и наличия социальных условий для реализации корпоративных и личных интересов в зависимости от типа господствующей культуры, когда речь идет о коллективистской культуре, часто определяется иерархической организацией, что выражается в таких тенденциях поведения, как: а) обращать внимание на то, какое влияние действия оказывают на других членов группы; б) совместно распределять ресурсы; в) ощущать взаимозависимость; г) ощущать причастность к жизни группы; д) стремиться поддерживать и сохранять целостность группы.
   В связи с этим небезынтересно рассмотреть опыт достижения сбалансированности корпоративных и личностных интересов в практике реализации коллективистской культуры успешной китайской бизнес-леди Гуань Гуанмэй, которая, организуя работу своего торгового предприятия, опиралась прежде всего на систему личной ответственности продавцов. Она осуществила внедрение коэффициента заработной платы, зависящего от реализации товара на сумму 100 юаней, организовала акционерное общество, в которое вступили рабочие и служащие магазина. Несмотря на то что после реформирования организации работы магазина в целях повышения его рентабельности многие работники оказались уволенными, некоторые из них при этом выражали одобрение жесткой позиции руководства и готовность сотрудничать с ним, работая хотя бы на самой низкой должности, показывая таким образом понимание приоритета корпоративных интересов [343 - См.: Куликов В. С. Китайцы о себе. М.: Политиздат, 1989. С. 81.].
   Что касается индивидуалистических культур, то в них индивиды эмоционально отделены от своих групп и делают ставку на собственные силы, независимость, на удовольствие, на достижение личного счастья. При этом существует определенная территориальная дифференциация культур. Так, культура англоязычных стран, в частности США, характеризуется как индивидуалистическая, в то время как культура Южной Италии, стран Латинской Америки и др. обнаруживает доминирование коллективистских черт, хотя, по сути, большинство культур представляют собой смешение коллективистских и индивидуалистических элементов. В коллективистских культурах, как правило, детей воспитывают так, чтобы во взрослой жизни они исполняли свои обязанности, жертвовали собой ради группы и неукоснительно подчинялись властям, лицам, стоящим выше них на иерархической лестнице. Напротив, в индивидуалистических культурах детям в большей мере прививаются любознательность, творческие потребности и ощущение самоценности, что впоследствии определяет их социальное поведение.
   Исследователи подчеркивают, что не полезны крайние формы ни индивидуализма, ни коллективизма, потому что «синдром» коллективизма может стать угрозой социальной стабильности, вызвав, например, такое явление, как этнические чистки («Моя группа во всем хороша; другая – во всем плоха»). «Синдром» индивидуализма в своих крайних формах приводит к таким подрывающим социальную стабильность явлениям, как повышенный уровень преступности, бездомность, бродяжничество и сердечные заболевания, приводит к ослаблению семейных уз, что выражается в высоком уровне разводов, эгоистическом поведения детей, а также распространению насилия по отношению к детям (например, употребление родителями наркотиков, что приводит к пренебрежению интересами детей), нежелание платить налоги и недостаточное внимание к социальным инфраструктурам [344 - См.: Триандис Гарри С. Указ. соч. С. 209–223.].
   Следовательно, для обеспечения социальной стабильности необходимо достичь органического сочетания корпоративных и индивидуальных интересов в обществе на основе глубокого осмысления особенностей индивидуалистических и коллективистских культур, чтобы сформировать такие культурные нормы, которые включали бы в себя лучшие элементы каждой культурной модели.
   Поскольку социальные отношения оказывают существенное влияние на сочетание корпоративных и личностных интересов, поддерживая или нарушая социальную стабильность, определенный интерес вызывают перспективы структурного подхода к социальной стабильности, данные которого предоставляют информацию для исследования обозначенного нами объекта познания на его моделях. Согласно исследованиям К. Леви-Строса, модель социальной стабильности вырастает на основе исследования социальных отношений, социальных взаимодействий, социальной динамики, социальных ситуаций, основных переменных (факторов), обусловливающих социальную стабильность. Основные свойства модели социальной стабильности с точки зрения структурного подхода: а) структура есть некая система, состоящая из таких элементов, что изменение одного из них влечет за собой изменение всех других элементов; б) модель принадлежит группе преобразований, каждое из которых соответствует модели одного и того же типа, так что множество этих преобразований образуют группу моделей; в) вышеуказанные свойства позволяют прогнозировать, каким образом будет реагировать модель на изменение одного из составляющих ее элементов; г) модель должна быть организована так, чтобы ее применение охватывало все наблюдаемые явления [345 - См.: Леви-Строс К. Структурная антропология. СПб.: Главная редакция восточной литературы «Наука», 1983. С. 247.].
   Важное место в процессе моделирования социальной стабильности занимает национальный компонент, который определяет приоритетность корпоративных или личностных интересов в обществе и государстве. В этом плане, рассматривая проблемы сочетания корпоративных и личностных интересов как условие социальной стабильности, необходимо отметить, что для русской культуры характерно доминирование корпоративных интересов, в соответствии с которым сильное государство для русских традиционно рассматривалось и рассматривается как гарант стабильности. В связи с этим можно привести высказывание Г. Киссинджера, который, подчеркивая данную специфическую особенность России, уделил особое внимание словам В. Путина, сказанным 31 декабря 1999 года, за день до его избрания руководителем Российского государства: «Для русских сильное государство не аномалия, от которой следует избавляться, напротив, они видят в его лице гаранта порядка, инициатора и главную движущую силу любых перемен» [346 - Киссинджер Г. Указ. соч. С. 69.].
   Анализируя национальные особенности сочетания корпоративных и личностных интересов, полезно обратиться к работам заместителя главы Администрации Президента РФ В. Суркова, который в своей лекции «Русская политическая культура. Взгляд из утопии» обращает внимание на интуитивный, холистический характер русского культурного сознания: «По этой версии, в нашей мыслительной и культурной практике синтез преобладает над анализом, идеализм над прагматизмом, образность над логикой, интуиция над рассудком, общее над частным… Итак, в основе нашей культуры – восприятие целого, а не манипулирование частностями; собирание, а не разделение» [347 - Сурков В. Русская политическая культура. Взгляд из утопии: Лекция Владислава Суркова. Материалы обсуждения в «Независимой газете». М.: Независимая газета, 2007. С. 7–8.]. С этой точки зрения сочетание корпоративных и личностных интересов определяется господствующим в России «моноцентристским» архетипом, ориентированным на достижение социальной стабильности через централизацию властных функций, приоритет общей духовной и материальной практики.
   С учетом данных теоретических положений был проведен комплекс эмпирических исследований, направленных на изучение проблемы соотношения корпоративных и личностных интересов в условиях российской действительности.
   Исследования проводились в городе Екатеринбурге на базе Городского научно-методического центра и факультета социальной психологии Гуманитарного университета. В ходе исследований результаты, полученные методами анкетного опроса и интервьюирования в фокус-группах, были дополнены результатами контент-анализа региональной российской прессы [348 - См.: Приложение 1. Перечень изданий, использованных в качестве источников материалов контент-анализа.].
   В качестве респондентов в анкетных опросах выступили студенты дневного и заочного отделений четырех специальностей Гуманитарного университета в г. Екатеринбурге (всего 318 человек), а также сотрудники предприятий и организаций г. Екатеринбурга и Свердловской области государственной, муниципальной и частной форм собственности (всего 1440 человек), представляющие разные группы по полу, возрасту, социальному и должностному статусу, характеру деятельности. В фокус-группах приняли участие 67 человек, включая 26 студентов.
   Выборка текстов для контент-анализа включала материалы региональной российской прессы за период с января 1994 года по октябрь 2009 года. Выборка составлялась случайным образом: сначала были отобраны каждая десятая публикация в хронологическом порядке, из полученного списка снова отбиралась каждая десятая публикация в хронологическом порядке. Эта процедура была проделана необходимое число раз (всего 4 раза) для получения нужного объема выборки. В результате общий объем выборки составил 41 129 публикаций.
   При проведении контент-анализа использовались количественные и качественные техники; анализ проводился как машинным способом, так и вручную. На первом этапе машинным способом были отобраны материалы, релевантные проблематике исследования. При этом использовалась группа лексических индикаторов, указывающих на наличие контекста соотношения интересов – личностных, корпоративных и иных. Они составили в среднем 2920 публикаций, или 7 % выборки.
   Интересно распределение этих публикаций по выделенным периодам (см. табл. 1).
   Как видно из таблицы, в целом на протяжении рассматриваемого периода наблюдается плавный рост доли публикаций, контекст которых релевантен проблеме соотношения корпоративных и личностных интересов. Однако в 1998 и 2008 годах наблюдается снижение доли таких публикаций. Случайно ли эти снижения приходятся на годы экономических кризисов? Вполне правдоподобным представляется предположение о неслучайности этих совпадений. По-видимому, обсуждению данной проблематики способствует обстановка экономической стабильности, между тем как настроение экономического пессимизма, тревожные финансовые прогнозы являются менее благоприятным фоном для этих обсуждений.

   Таблица 1
   Количество публикаций, релевантных проблеме соотношения корпоративных и личностных интересов по годам (1997–2009)

   Данная гипотеза прошла проверку в фокус-группах и получила подтверждение. Выяснилось, что у большинства респондентов само понятие «интересы» в контексте соотношения корпоративных и личностных интересов окрашено скорее позитивными, чем негативными коннотациями, ассоциируется с выгодами, приобретением, подъемом, карьерой, выигрышем, разделом прибыли, выплатой дивидендов и т. п. Отсюда становится понятным, почему в условиях, если прибыли на предприятии нет, то и желание соотносить личные и корпоративные интересы понижается.
   Кроме того, в ходе собеседований в фокус-группах обнаружилась амбивалентность в восприятии концепта «корпоративные интересы». При этом выделилось три группы респондентов. Первая группа наделяет этот концепт позитивными ценностными коннотациями, включая его в один семантический ряд с такими концептами, как «коллектив», «коллективизм», «команда», «командный дух», «патриотизм», «общее дело», «альтруизм», «развитие», «общественные интересы».
   Вторая группа наделяет концепт «корпоративные интересы» негативными ценностными коннотациями и ассоциирует с концептами «капитализм», «эксплуатация», «закрытость», «групповой эгоизм» и даже «коррупция».
   Третья группа (самая многочисленная) приписывает понятию «корпоративные интересы» как позитивные, так и негативные коннотации, ассоциируя его с концептами обоих вышеназванных семантических рядов, в чем и проявляется амбивалентность в восприятии этого понятия.
   Наконец, четвертая, самая малочисленная, группа не сформировала никакого определенного ценностного отношения к данному концепту.
   Вопрос о ценностном восприятии концепта «корпоративные интересы» в общественном сознании был поставлен и в ходе анкетного опроса. Анализ результатов анкетирования подтвердил как наличие выделенных четырех типов восприятия этого концепта, так и количественное соотношение групп людей, представляющих эти четыре типа восприятия. В табл. 2 отражено количественное соотношение представителей четырех указанных групп, выявленное в результате анализа ответов на вопрос анкеты: «11. Следовать корпоративным интересам – это хорошо или плохо?».
   Согласно одной из гипотез исследования, ценностное восприятие концепта «корпоративные интересы» связано с его смысловой интерпретацией. Для того чтобы узнать, какой смысл вкладывают респонденты в этот концепт, в анкету были включены следующие два вопроса:
   «14. Выберите из следующего списка слова, с которыми у Вас ассоциируется выражение «корпоративные интересы»:

Таблица 2

«17. Выберите из следующего списка слова, которые по своему смыслу противоположны выражению «корпоративные интересы»:

   Анализ ответов респондентов на эти вопросы позволил сделать следующие наблюдения.
   Подавляющее большинство респондентов (62 %) ассоциирует концепт «корпоративные интересы» с капитализмом и только 11 % респондентов – с социализмом. При этом, однако, далеко не все, кто придерживается «капиталистической» трактовки этого концепта, противопоставляют его «социализму» (35 % от числа всех респондентов). В то же время доля тех, кто противопоставляют этот концепт «капитализму» (18 % от выборки), превышает долю тех, кто связывает «корпоративные интересы» с «социализмом».
   Характер связи концепта «корпоративные интересы» с остальными концептами, по-видимому, в значительной степени определяется позицией респондента по отношению к «капитализму» и «социализму». Были выявлены следующие пять типов респондентов:
   1. Те, кто связывает «корпоративные интересы» с «капитализмом», оценивают этот концепт положительно или индифферентно и ассоциируют его с такими концептами, как «альтруизм», «взаимовыручка», «интересы личности», «карьера», «коллективизм», «командный дух», «материальная заинтересованность», «моральная заинтересованность», «общее дело», «патриотизм», «развитие», и противопоставляют таким, как «коррупция», «корыстолюбие», «эгоизм», «эксплуатация». Условно назовем этот тип респондентов «либерал-оптимистами» (поскольку они стоят на либеральных позициях и оценивают «корпоративные интересы» оптимистически).
   2. Те, кто связывает «корпоративные интересы» с «капитализмом», оценивают этот концепт отрицательно, связывают его с такими концептами, как «закрытость», «индивидуализм», «коррупция», «корыстолюбие», «материальная заинтересованность», «частное дело», «эгоизм», «эксплуатация», и противопоставляют таким, как «альтруизм», «бескорыстие», «взаимовыручка», «интересы общества», «общее дело», «патриотизм». Условно назовем этот тип респондентов «социал-пессимистами» (поскольку они, стоя на социалистических позициях, оценивают «корпоративные интересы» пессимистически).
   3. Те, кто связывает «корпоративные интересы» с «социализмом», оценивают этот концепт положительно и связывают его с такими концептами, как «альтруизм», «бескорыстие», «взаимовыручка», «интересы общества», «коллективизм», «командный дух», «интересы личности», «материальная заинтересованность», «открытость», «моральная заинтересованность», «общее дело», «патриотизм», «развитие», и противопоставляют таким, как «альтруизм», «бескорыстие», «взаимовыручка», «интересы общества», «общее дело», «патриотизм». Условно назовем этот тип респондентов «социал-оптимистами» (поскольку они, стоя на социалистических позициях, оценивают «корпоративные интересы» оптимистически).
   4. Те, кто связывает «корпоративные интересы» с «социализмом», оценивают этот концепт отрицательно и связывают его с такими концептами, как «закрытость», «индивидуализм», «консерватизм», «коррупция», «корыстолюбие», «круговая порука», «уравниловка», «частное дело», «эгоизм», «эксплуатация», и противопоставляют таким, как «интересы общества», «коллективизм», «интересы личности», «материальная заинтересованность», «открытость», «моральная заинтересованность», «общее дело», «патриотизм», «развитие». Условно назовем этот тип респондентов «либерал-пессимистами» (поскольку они, стоя на либеральных позициях, оценивают «корпоративные интересы» пессимистически).
   Эти четыре группы в совокупности составляют 72 % от выборки, а 26 % – это люди с амбивалентным отношением к концепту «корпоративные интересы». У них этот концепт ассоциируется с противоположными, взаимоисключающими концептами, например такими, как «индивидуализм» и «коллективизм», «бескорыстие» и «материальная заинтересованность», «карьера» и «стагнация», «общее дело» и «частное дело». Характерно, что для большей части этой группы (79 %, или 19 % от выборки) и «капитализм», и «социализм» входят в число ассоциативных связей концепта «корпоративные интересы». Представителей этой группы условно назовем «диалектиками».
   Наконец, 2 % от выборки не принадлежат ни к какому-либо из описанных типов. Их восприятие концепта «корпоративные интересы» отличается смысловой и ценностной неопределенностью. Эту часть выборки условно назовем «индифферентными».
   Количественное соотношение описанных типов респондентов отражено в табл. 3.

   Таблица 4
   Смысловое содержание и оценка концепта «корпоративные интересы» (типы респондентов)

   Итак, самую многочисленную группу (26 %) составляют «диалектики». Их восприятие концепта «корпоративные интересы» в полной мере отражает его смысловую амбивалентность. Второе и третье по численности места занимают две группы «пессимистов». «Социал-пессимистов» (24 %) и «либерал-пессимистов» (19 %) объединяет негативная оценка концепта «корпоративные интересы», но при этом первые оценивают его с позиций «социалистических» установок, вторые – с позиции установок «либеральных». Затем следуют две группы «оптимистов» – «либерал-оптимисты» (16 %) и «социал-оптимисты» (13 %) – довольно редкая категория людей, у которых ностальгия по социализму окрашена в светлые тона. Наконец, самая малочисленная группа – это люди, отличающиеся оценочно нейтральным восприятием концепта «корпоративные интересы».
   Ранговая структура типов восприятия концепта «корпоративные интересы» отражена в табл. 4.

   Таблица 4
   Типы оценочно-смысловой интерпретации концепта «корпоративные интересы» (по материалам фокус-групп)

   Описанные особенности оценочно-смысловой семантики концепта «корпоративные интересы» учитывались при проведении контент-анализа российской региональной прессы. С использованием материалов фокус-групп были выявлены лексико-семантические индикаторы шести описанных типов использования концепта «корпоративные интересы».

   Таблица 5
   Смысловое содержание и оценка концепта «корпоративные интересы» (типы публицистического дискурса)

   Контент-анализ показал, что типологическая структура, выявленная в ходе анализа концепта на уровне индивидуального восприятия, полностью воспроизводится и на уровне публицистического дискурса, границы между выявленными типами сохраняют четкость. Однако ранговая структура этих типов, отражающая количественное соотношение текстов, соответствующих этим типам, иная (см. табл. 5 и 6).

   Таблица 6
   Типы оценочно-смысловой интерпретации концепта «корпоративные интересы» (по материалам контент-анализа российской прессы)

   Чем же объясняется столь различное количественное соотношение представленности типов оценочно-смысловой интерпретации концепта «корпоративные интересы» в индивидуальном восприятии и в публицистическом дискурсе? Очевидно, что причины этого различия связаны со спецификой самого публицистического дискурса.
   Для более конкретного ответа на вопрос было проанализировано соотношение между выявленными типами интерпретации концепта «корпоративные интересы» и контекстом публикаций. Анализ показал, что два наиболее широко представленных типа интерпретации – «либерал-оптимистический» и «социал-пессимистический» – коррелируют, соответственно, с двумя типами контекста: первый тип интерпретации используется, как правило, в бизнес-контексте (в составе пресс-релизов, интервью с известными бизнесменами, в статьях о бизнесе, управлении, корпоративной культуре и т. п.); второй тип интерпретации чаще всего фигурирует в политическом контексте.
   Рассуждая о корпоративных интересах в бизнес-контексте, авторы публикаций обычно трактуют корпоративные интересы как интересы общего дела, организации и ее коллектива, явно или неявно сопоставляемые или противопоставляемые интересам личности.
   Явное соотнесение корпоративных интересов с интересами личности присутствует почти в половине публикаций (47 %); чуть меньше доля публикаций, в которых такое сопоставление присутствует имплицитно (44 %), в 9 % публикаций такое сопоставление не просматривается (см. табл. 7).
   При этом интересно, что противопоставление корпоративных и личностных интересов выражено лишь в 17 % публикаций, в которых корпоративные интересы выступают в соотнесенности с личностными интересами, или в 15,5 % от общего числа публикаций. В одной части этих публикаций личностные интересы выступают как эгоистические, индивидуалистические интересы, вступающие в противоречие с интересами организации, коллектива, общего дела (24 %); в другой части, напротив, корпоративные интересы выступают как антигуманные интересы, отрицающие объективные потребности личности (37 %); в третьей части и личностные, и корпоративные интересы выступают как справедливые и не подвергаются негативизации, однако встает проблема их совмещения, гармонизации (39 %).
   Показательно, что в большинстве публикаций, выражающих противопоставление личностных и корпоративных интересов (78 %, или 12 % от общего числа публикаций, соотносящих корпоративные интересы с личностными), такое противопоставление имеет не субстанциальную, а ситуативную природу. В значительном числе случаев причиной возникновения противоречия между интересами организации и личности часто служит реструктуризация предприятия.

   Таблица 6
   Соотнесенность корпоративных интересов с интересами личности в российской прессе (бизнес-контекст)

   Как известно, реструктуризация предприятий для ликвидации и предотвращения угроз стабильному развитию является одной из наиболее распространенных тенденций современного бизнеса. В основе данной тенденции лежит ряд объективных факторов экономической и социальной природы. Среди них есть факторы глобального уровня, проявляющиеся на протяжении последних десятилетий во всех развитых странах современного мира (к ним относятся такие факторы, как ускорение научно-технического прогресса и ужесточение конкурентной борьбы, характерные для постиндустриального общества; изменение форм собственности предприятий; угроза нарушения экологического равновесия в глобальных масштабах, вызывающая обеспокоенность общественности и правительств; демографические изменения в современном обществе, вынуждающие руководителей предприятий пересматривать принципы отбора персонала; повышение требовательности потребителей и др.).
   Наряду с этим универсальными факторами реструктуризации предприятий, действующими во всех развитых странах в условиях глобализации, мощным фактором реструктуризации послужил экономический кризис. На значимость этого фактора указывает соотношение доли публикаций, противопоставляющих личностные и корпоративные интересы, по годам (см. табл. 8).

   Таблица 8
   Доля публикаций, противопоставляющих личностные и корпоративные интересы (от общего числа публикаций, релевантных проблеме соотношения корпоративных и личностных интересов по годам (2000–2009)

   Как видим, наметившаяся в «благополучные» докризисные годы тенденция снижения доли публикаций, противопоставляющих личностные и корпоративные интересы, резко обрывается в «кризисный», 2008 год, кривая таких публикаций «взлетает» вверх.
   Особенностью публикаций, рассматривающих соотнесенность личностных и корпоративных интересов в бизнес-контексте, является высокая доля публикаций, содержащих в явной или имплицитной форме указания на ту или иную стратегию решения проблемы противоречия между этими двумя группами интересов.
   При этом результаты контент-анализа подтверждают выработанную в ходе теоретического анализа гипотезу о существовании трех основных стратегий гармонизации корпоративных и личностных интересов – организационно-деятельностной стратегии, стратегии когнитивно-аффективного переструктурирования ситуации и стратегии корпоративного развития. Напомним, что разрешение проблемы несоответствия между личностными и корпоративными интересами в рамках первой из трех названных стратегий достигается путем изменения функционально-ролевой структуры организации; вторая стратегия предполагает трансформации в перцептивных (информационных) и мотивационно-смысловых аспектах совместной деятельности и может приводить к появлению специфических «фантомов» группового сознания, адекватных позитивному состоянию групповой реальности, но не адекватных объективной ситуации функционирования группы; третья стратегия обеспечивает адекватное реагирование на изменение ситуации, предполагая передачу основных стратегических сценариев развития организации от высшего руководства ключевому персоналу и, в идеале, их трансляцию на весь состав организации.
   Теперь посмотрим, как, по данным контент-анализа российской прессы, трактуются корпоративные интересы в публикациях политической направленности.
   Для данного типа публикаций типична соотнесенность (в том числе противопоставленность) корпоративных интересов не столько с интересами личности, сколько с интересами общества, государства, партии. В соответствии с этим изменяется интерпретация и некоторых других концептов. Так, концепт «общее дело» интерпретируется уже не как цели деятельности организации, а как цели определенной партии, общественного движения; «частное дело» – не как личные цели, а как цели определенной группы, организации, в противоположность целям всего общества; «эгоизм» – не как личный, индивидуальный эгоизм, а как групповой эгоизм. Это позволяет авторам публикаций о корпоративных интересах трактовать эти интересы как эгоистические интересы ограниченной, замкнутой группы людей или организации, отличные от интересов общественности, нередко идущие вразрез с целями и задачами партии или открытого общественного движения, а в отдельных случаях даже могущие противоречить интересам общества, государства, а значит, косвенным образом и интересам личности – в той мере, в какой общественные интересы совпадают с интересами отдельной личности и в какой государство является гарантом этих интересов.
   Публикации политического контекста характеризуются более высокой степенью эксплицитности и негативизма, чем публикации бизнес-контекста. Так, явное противопоставление корпоративных интересов интересам более широкой общности или личности присутствует в 86 % публикаций, в остальных 14 % публикаций такое противопоставление присутствует имплицитно. Публикации, в которых такое сопоставление не просматривается, не обнаружены (см. табл. 9).

   Таблица 9
   Соотнесенность корпоративных интересов с интересами личности в российской прессе (политический контекст)

   Посмотрим, чьим именно интересам противопоставляются корпоративные интересы в политическом контексте. В качестве такой альтернативы могут выступать:
   а) интересы государства;
   б) интересы общества;
   в) интересы большой социальной группы (в большинстве публикаций – социально незащищенной, например пенсионеров; детей – социальных сирот; инфицированных вирусом СПИД; трудовых мигрантов и т. п.);
   г) интересы муниципальной коммуны или сообщества людей по месту жительства (жителей города, района, микрорайона, улицы и т. д.);
   д) интересы дела (т. е. той сферы, в которой протекает деятельность организации, например искусства; социальной защиты; экологической защиты и др.);
   е) цели и задачи политической партии.
   Количественное и ранговое соотношение этих альтернатив отражено в табл. 10 и 11.

   Таблица 10
   Ценности, альтернативные корпоративным интересам в публикациях российской прессы (публицистический контекст)

Таблица 11
Ценности, альтернативные корпоративным интересам в публикациях российской прессы (публицистический контекст) – ранговая структура

   В отличие от бизнес-контекста, противопоставление корпоративных интересов не всегда предполагает ситуативную природу их противоречия, в значительной части публикаций это противоречие имеет субстанциональную природу, является «извечным», постоянным (см. табл. 12).

   Таблица 12
   Природа противоречия между корпоративными интересами и альтернативными ценностями (политический контекст)

   Иными словами, в подоснове публикаций политического контекста лежит неявно принимаемая концепция склонности людей к реализации своих эгоистических интересов в коллективных формах.
   Однако само использование концепта «корпоративные интересы» в политическом контексте характеризуется наличием ситуативных аспектов. В частности, как показал контент-анализ, доля публикаций, в которых корпоративные интересы рассматриваются в политическом контексте, обнаруживает тенденцию к росту в периоды экономических и социальных кризисов (см. табл. 13).

   Таблица 13
   Бизнес-контекст и политический контекст (соотношение количества публикаций по годам)

   Как видим, для сравнительно более «благополучных» годов характерна более низкая общая доля публикаций, использующих концепт «корпоративные интересы» в российском политическом контексте. В кризисные же годы доля таких публикаций повышается.
   Характеризуя традиционное для российской действительности сочетание корпоративных и личностных интересов, В. Сурков обращает внимание на противоречивость социальной ситуации, когда коллектив зачастую использовался как «щит» от негативных факторов среды: «Мне кажется, в нашем обществе преобладают индивидуалисты. А за коллектив время от времени люди прятались по необходимости – от власти, от ответственности, от принудительного труда» [349 - Сурков В. Указ. соч. С. 11.]. При этом наблюдалась тенденция к избыточной персонификации коллегиальных структур, сильные личности компенсировали слабую эффективность коллективов, дефицит взаимного доверия и самоорганизации [350 - Там же.].
   Указанные основания наделяют социально-политическую практику России рядом особенностей, однако для целей нашего исследования представляет интерес влияние указанных основ культуры на понимание социальной стабильности как целостного социального феномена. Учитывая, что идеология индивидуализма тесно связана с прагматизмом, с приоритетом целей, достижений, интересов индивидуального субъекта над интересами и целями коллектива, общего, корпоративного, в России обнаруживается «холистический» характер подхода к социальной стабильности, определенная «романтическая дальнозоркость» в определении оптимального сочетания корпоративных и личностных интересов.
   Представляет интерес рассмотрение проблемы сочетания корпоративных и личностных интересов в условиях российской действительности с точки зрения ситуационного подхода показательно на примере истории избирательного блока «Единство». Его организационная база как основа корпоративных и личностных интересов отвечала интересам различных слоев и групп, соответствовала актуальной на момент возникновения данного политического образования расстановке политических сил. При этом «Единство» с точки зрения ситуационного подхода возникло как общественная организация, охватывающая интересы большого числа социальных групп. «Среди депутатов от «Единства» оказались… богоискатели, космогонисты… анархо-синдикалисты, либералы и консерваторы» [351 - Виноградов М., Рудаков В. Зов предков // Профиль. 2009, 5 октября. С. 22.]. «Единство» возглавили Сергей Шойгу, Александр Карелин, генерал Гуров, «определенные надежды возлагались на нового премьера Владимира Путина, но он был только назначен и еще не обрел большого политического веса» [352 - Виноградов М., Рудаков В. Указ. соч. С. 20.].
   Социальная и политическая ситуация в стране с течением временем изменялась. В результате те лидеры (Сергей Шойгу, Александр Карелин, генерал Гуров), которые обозначились первоначально, отошли на второй план, и в авангарде политической реальности встали новые люди: Владимир Путин, который на тот момент снискал популярность как «бескомпромиссный борец с терроризмом» [353 - Виноградов М., Рудаков В. Указ. соч. С. 23.], а также Борис Грызлов и Людмила Слиска. При этом были забыты прежние организационные связи партии «Единая Россия» с избирательным блоком «Единство». Однако справедливо признать, что в видении конкретных лидеров сегодня такой пейзаж политического пространства демонстрирует содержательную изменчивость соотнесенности корпоративных и личностных интересов.
   Пример «Единства» и ряд других ситуаций группового развития и развития корпоративных интересов фокусирует внимание на вопросе совпадения групповой и социальной реальности [354 - В бытовом смысле вопрос о совпадении интересов общества и группы.]. Фактически ситуации социальной реальности могут находиться в разном взаимодействии с групповой реальностью, что, как мы полагаем, должно порождать различные стратегии деятельности группы в процессе отстаивания своих корпоративных интересов.
   Мы считаем, что можно выделить три основные стратегии отстаивания корпоративных интересов:
   – организационно-деятельностная стратегия, которая вбирает в себя совокупность мер, приводящих к изменениям в функциональной и операционально-технической составляющих групповой деятельности (перераспределение функционально-ролевых взаимоотношений между членами группы, кооптация при необходимости набора новых членов или, наоборот, уменьшение неоправданно разросшегося численного состава и т. п.). В результате меняется тип и характер взаимодействия группы со средой и предметом совместной деятельности, преобразуется внешний контур групповой жизнедеятельности и сочетание корпоративных и личностных интересов;
   – стратегия когнитивно-аффективного переструктурирования ситуации, не затрагивающего объективных ситуационных характеристик, но производящего трансформации в перцептивных (информационных) и мотивационно-смысловых аспектах совместной деятельности (групповой миф, табуирование отдельных сфер групповой жизни, информационная изоляция, ритуализация внутригруппового поведения и т. п.). Данная стратегия приводит, как правило, к появлению специфических «фантомов» группового сознания, адекватных позитивному состоянию групповой реальности, но не адекватных объективной ситуации функционирования группы;
   – стратегия корпоративного развития, ориентированная на достижение органичного сочетания корпоративных и личностных интересов, обеспечивающая адекватное реагирование на изменение ситуации, обеспечивающая активный трансферт видения будущего, сложившегося у руководства, всему ключевому персоналу и принятие этого видения персоналом как своего собственного. Взаимосвязь факторов, порождающих ту или иную стратегию отстаивания корпоративных интересов, показана на рис. 1.

   Рисунок 1
   Взаимосвязь факторов выбора стратегии отстаивания корпоративных интересов

   Взаимосвязь социальной стабильности и групповой реальности ставит вопрос о содержательном сближении преданности организации и преданности ее корпоративным интересам.
   Эти материалы анализа ситуационных условий и стратегий реагирования обращают внимание на проблему организационной приверженности корпоративным интересам.
   Так, последователи теории социальной идентичности А. Тэшфела, которые развивают его идеи об идентификации человека и группы, рассматривая организацию в качестве разновидности социальной группы. И те и другие ученые используют в своих теориях такие термины, как лояльность, сходство, приверженность, верность, привязанность и т. д.
   Многие исследователи организационной идентичности рассматривали ее как установочную структуру, которая включает три компонента: когнитивный, связанный с пониманием, знанием и осмыслением; аффективный, «ответственный» за эмоциональное отношение, чувства и переживания, и поведенческий, определяющий реальные действия и намерения. Формирование организационной приверженности имеет сущностное социально-психологическое основание и базируется на ряде внутренних факторов ситуации (на эмоциональной привязанности к организации, на автостереотипах членов группы, на самоидентификации, на нормативном структурировании группы, на сознательности, общности ценностей), что дает возможность интеграции личностных и корпоративных интересов.
   Ярким примером приверженности корпоративным интересам может служить страница истории компании «Крайслер», описанная Ли Якоккой. К концу 1970-х годов компания начала быстро снижать обороты. В 1978 году ее доля на рынке уменьшилась с 25 до 11 %. Организация, утратив стабильные основы существования, шла к банкротству. Тогда, в ноябре 1978 года, в «Крайслер» пришел новый лидер – Ли Якокка, благодаря которому компания «Крайслер» преодолела кризис. Ли Якокка, следуя корпоративным интересам, принял решение о сокращении своего жалованья до одного доллара в год: «Я сделал это потому, что мне следовало разделить судьбу всех работающих в компании. …Хотя мой отказ от жалованья не означал, что мне придется экономить на питании, но он произвел большое впечатление в Детройте. Он продемонстрировал, что все мы в фирме «Крайслер» идем на жертвы. Он показал, что компания способна выжить лишь в том случае, если каждый из нас затянет пояс. Это был драматический жест, и весть о нем очень быстро распространилась. …Я обнаружил, что люди готовы пойти на большие жертвы, если все остальные разделяют их судьбу. Когда жестокие испытания ложатся в равной мере на всех, можно горы свернуть. …Когда я начал приносить свою жертву, то увидел, что другие делают все, что необходимо. И только поэтому корпорация «Крайслер» выбралась из трясины» [355 - Якокка Ли. Карьера менеджера. Мн.: Попурри, 2007.]. Таким образом, стратегия сочетания корпоративных и личностных интересов, предпринятая Ли Якоккой, принесла свои плоды, и кризис стабильности корпорации был преодолен.
   Современные формы социально-политического проявления корреляции личностных и корпоративных интересов выражаются в таких специфических сущностях, как демократия и национализм. Демократия, уделяя большое значение личностным интересам, подразумевает участие граждан в политической жизни как лично, без посредников, т. е. прямо в соответствии с действующими законами народовластия, так и через своих представителей. В этих условиях личность выступает как один из ключевых субъектов социальной стабильности. Г. Спенсер полагал, что основой органичного сочетания корпоративных и личностных интересов является «аккумуляция личных желаний»: «Сила, приводящая в движение всякий социальный организм – правительственный, торговый или какой бы то ни было другой, есть скопление, аккумуляция личных желаний. Как не может быть индивидуального действия без существования желания, так, сказали мы, не может быть и социального действия без существования соответствующего агрегата желаний» [356 - Спенсер Г. Опыты научные, политические и философские. Мн.: Современ. литератор, 1999. С. 1184.]. Реализация личных интересов может служить убедительным аргументом, но ход истории показал эффективность других оснований.
   Национализм в качестве ведущего субъекта социальной стабильности признает нацию, основываясь на идеях ее превосходства и исключительности, утверждая тем самым приоритет корпоративных интересов как основания стабильности. Если обратиться к истории, то небезынтересно отметить, что в Германии, в отличие от других европейских государств, национализм и демократия развивались независимо друг от друга на протяжении большей части столетия, иногда даже вступая в конфликт. Так, Германия сложилась в нацию не в результате народного движения, а в силу достигнутого в 1871 году согласия князей различных немецких земель на создание единого государства под эгидой Пруссии, которая за пять лет до того подчинила их в военном отношении, признав приоритет корпоративных интересов [357 - См.: Киссинджер Г. Указ. соч. С. 24.].
   Достижение оптимального сочетания корпоративных и личностных интересов, обеспечивающих эффективное взаимодействие между всеми социальными субъектами, обусловливает потребность в их регулировании. Важнейшим субъектом регулирования соотношения корпоративных и личностных интересов выступает государство, которое проявляется, в частности, в практике заботы государства о благополучии его граждан. Можно вспомнить, например, осознание правительством Франклина Рузвельта угрозы духовным ценностям на волне экономического кризиса, что привело бы к потере уверенности человека в настоящем и будущем, а также понимание Рузвельтом поддержки граждан как элемента политики национальной безопасности. Для создания новых рабочих мест, предотвращения наводнений, сохранения природных ресурсов в США был сформирован Гражданский корпус охраны природных ресурсов. Кроме того, были приняты законодательные акты, ориентированные на помощь фермерам и домовладельцам, попавшим в тяжелое положение с закладными, а также были созданы условия для уменьшения долгового бремени и другие меры, облегчающие положение граждан [358 - См.: Рузвельт Ф. Беседы у камина. М.: ИТРК, 2003. С. 34.].
   В современном мире государство остается важнейшим субъектом регулирования корпоративных и личностных интересов. Так, французский премьер Франсуа Фийон на международной конференции «Современное государство и глобальная безопасность», проходившей в г. Ярославле 14 сентября 2009 года, сказал: «Нам представляется абсурдным выбирать между экономической эффективностью и социальной солидарностью, абсурдным выбирать между государственной сферой и рынком. Наша цель, направленная на сохранение государства – регулятора и арбитра, – является нашей непреходящей исторической задачей» [359 - Быков П. Эвиан, Давос, Ярославль // Эксперт. 2009. № 36. С. 65.].
   Рассматривая государство как субъект регулирования соотношения корпоративных и личностных интересов, можно привести другой пример, связанный с практикой поддержки государством американских фермеров, когда были предприняты законодательные инициативы, направленные на выделение фермерам субсидий, чтобы путем применения различных методов обеспечить им более высокий доход от основных продуктов сельского хозяйства и в то же время предотвратить возможность их будущего перепроизводства, из-за которого цены на сельскохозяйственную продукцию могли упасть до такого уровня, что фермеры бы не получили справедливого дохода. Регулируя тем самым корпоративные и личностные интересы в плане организации «партнерства между правительством и фермерами» в смысле совместного планирования и реализации планов, а не в смысле участия в прибыли частных граждан (т. е. за счет прямого затрагивания личностных экономических интересов), государство выступило инициатором мер по поддержанию социальной стабильности в американском обществе [360 - См.: Рузвельт Ф. Указ. соч. С. 37–38.].
   Таким образом, США, защищая свои интересы в годы Великой депрессии, проявили себя как субъект социальной стабильности не только на внутреннем пространстве, но и на международном. Ф. Рузвельт подчеркивал, что внутреннее положение США неразрывно связано с процессами во всех других странах мира: «Иначе говоря, мы, по всей вероятности, сможем до некоторой степени вернуть благополучие Соединенным Штатам, но оно не будет долговременным, если весь мир не обретет благополучие» [361 - Рузвельт Ф. Указ. соч. С. 41.]. В рамках этой позиции, декларирующей защиту интересов одного государства как результат защиты корпоративных интересов совокупности других государств, деятельность американского правительства, выступавшего субъектом социальной стабильности на международном уровне, была направлена, по словам Ф. Рузвельта, на общее сокращение вооружений, нацеленное на избавление народов от угрозы вооруженного нападения при одновременном сокращении расходов на вооружение, что, в свою очередь, позволило бы сбалансировать бюджеты правительств и уменьшить налоги.
   Однако, выступая как субъект социальной стабильности, США прежде всего были ориентированы на защиту собственных («личных») интересов, которые доминировали над корпоративными интересами мирового сообщества. Так, укрепляя свои геополитические позиции, США стремятся выработать новые формы организации атлантического сотрудничества, параллельные НАТО. В связи с этим Г. Киссинджер отмечал важность создания новых структур, которые бы не ограничивались вопросами безопасности и охватывали бы все страны Европейского союза, включая и те, которые не входят в НАТО, различные европейские институты, а также США и Канаду. Такая роль была приписана Трансатлантической зоне свободной торговли (TAFTA). Первоначально предназначенная для торговли промышленными товарами и услугами, а в дальнейшем – и аграрной продукцией, TAFTA должна была бы ускорить движение в направлении свободной торговли, которой привержены все государства Североатлантического региона. Кроме того, она противостояла бы центробежным силам, ослабляющим стабильность в североатлантическом сотрудничестве, и придала бы новый стимул странам, граничащим с Северной Атлантикой, ощущать себя частью единой территории с одинаковой судьбой [362 - См.: Киссинджер Г. Указ. соч. С. 75.].
   Осознавая связь собственных государственных интересов с корпоративными, США как субъект социальной стабильности рассматривали их как доминирующие над корпоративными. Такое превалирование собственных («личных») интересов можно объяснить с точки зрения теории гегемонистической стабильности. Автором термина «гегемонистическая стабильность» принято считать профессора Гарвардского университета Роберта Кохэйна. Он предложил данный термин в 1980 году как общее название для разработок нескольких не связанных между собой исследователей в области мировой экономики, которые под разными углами зрения анализировали роль лидерства в мировых связях. Одновременно с Р. Кохэйном схожие идеи высказал профессор Принстонского университета Роберт Гилпин, специалист по политической экономии.
   В основе концепции гегемонистической стабильности лежит допущение того, что для стабильного развития (мировой экономики – по Р. Кохэйну и Р. Гилпину, или мира в целом – по Дж. Наю) требуется явное («гегемонистическое») преобладание в международных отношениях какой-то одной державы. По определению, совместно данному Р. Кохэйном и Дж. Наем в 1977 году, под гегемонией понималась международная ситуация, в которой «одно государство является достаточно сильным, чтобы утверждать основные правила, регулирующие межгосударственные отношения, и обладает волей поступать таким образом» [363 - Цит по: Keohane R. O. After Hegemony. Cooperation and Discord in the World Political Economy. Princeton: Princeton University Press, 1984. P. 34–35.]. По мнению Р. Кохэйна, государство может стать гегемоном, если его положение будет обеспечивать ему контроль над сырьевыми ресурсами, источниками капитала, рынками и конкурентные преимущества в производстве наиболее высокоценных товаров [364 - См.: Богатуров А. Д. Великие державы на Тихом океане. История и теория международных отношений в Восточной Азии после Второй мировой войны (1945–1995). М.: Конверт – МОНФ, 1997.]. К середине XX века США приняли на себя роль «стабилизирующего» гегемона. В связи с этим произошло подчинение корпоративных интересов послевоенной Европы, Японии экономическим и политическим интересам одного субъекта международной политики – США. Ранее, с точки зрения многих исследователей, в период с 1815 года по начало XX века, мировым гегемоном была Британия. Именно она стала широко использовать золото как орудие геополитики. Уже тогда было ясно, что страна, имеющая наибольшие богатства и контролирующая Мировой океан, диктует свои правила игры, которые добровольно или вынужденно соблюдают все. Будучи крупнейшей колониальной империей, Британия владела самым большим золотым запасом. Тогда все валюты, включая доллар, имели золотое обеспечение, а золото как универсальный эквивалент цены признавалось всеми.
   Заняв позицию «стабилизирующего» гегемона, США подчинили международные интересы интересам доллара. Еще в 1911 году, когда доллар был пятой валютой мира, уступая рублю, фунту, франку и марке, президент-республиканец Уильям Тафт заявил: «Дипломатия канонерок уступит место дипломатии доллара». Позиции доллара существенно укрепили принципы международной валютной системы, которые были заложены на конференции 44 государств в 1944 году в Бреттон-Вудсе (штат Нью-Гэмпшир, США).
   Решения Бреттон-Вудской конференции заключались в следующем:
   1. Были созданы МВФ и МББР – международные валютно-финансовые организации, деятельность которых направлена на регулирование финансовых отношений стран – членов новой системы.
   2. Золото восстанавливалось в роли измерителя международной стоимости денежных единиц.
   3. Все страны взяли на себя обязательство поддерживать твердый курс своей валюты к доллару.
   4. Формировались межгосударственные валютные рынки [365 - См.: Панарин И. Н. Информационная война за будущее России. М.: Горячая линия – Телеком, 2008. С. 139.].
   В результате Бреттон-Вудской конференции были заложены основания социальной стабильности на базе подчинения корпоративных и иных интересов других стран интересам США различными экономическими и организационными мерами.
   С точки зрения теории «конфронтационной стабильности» корпоративные и личностные интересы субъектов международной политики во второй половине XX века определяла модель, основанная на симметрии страха перед взаимным уничтожением. Хотя идея «конфронтационной стабильности», неполным аналогом которой в западном варианте можно считать выражение «длинный мир», предложенное Джоном Льюисом Гэддисом [366 - См.: Gaddis J. L. The Long Peace: Element of Stability in the Postwar International System // International Security. Vol. 10. № 4 (Spring 1986). P. 99—142.], строго говоря, в реальности содействовала укреплению мира и созданию стабильности, снижая шансы прямого столкновения СССР и США. Сущность конфронтационной стабильности довольно точно выразил Г. Киссинджер в своей книге «Нужна ли Америке внешняя политика»: «Со времен вступления Америки в Первую мировую войну в 1917 году политика США основывалась на признании того, что в их геополитических интересах предотвратить доминирование в Европе потенциально враждебной державы. Защищая этот интерес после Второй мировой войны, Соединенные Штаты оставили свою традиционную политику изоляционизма и вошли в длительное противостояние с Советским Союзом» [367 - Киссинджер Г. Указ. соч. С. 22.]. Впоследствии, по окончании «холодной войны», Генри Киссинджер подчеркивал, что для социальной стабильности на международном пространстве необходимо, чтобы Россия отказалась от своих попыток доминировать над соседями, отказалась от политики гегемонизма. В связи с этим он считает необходимым для США и их союзников установление следующих приоритетов в отношениях с Россией: постараться, чтобы к мнению России прислушивались в возникающей системе международных отношений; США и их союзники должны постоянно подчеркивать, что их обеспокоенность сохранением баланса сил не исчезла («российское понимание законности должно быть совместимо с независимостью соседних государств, а сама Россия должна серьезно относиться к американской обеспокоенности распространения ядерных и ракетных технологий») [368 - См.: Киссинджер Г. Указ. соч. С. 71.]. При этом Г. Киссинджер высказывает необходимость осторожности Запада, который должен заботиться о международной стабильности, балансируя международные интересы за счет избегания приближения границ НАТО вплотную к России, чтобы не допустить прямой угрозы ее безопасности, одновременно побудив Россию отказаться от ее претензий доминировать над соседями. Таким образом, современное понимание социальной стабильности на международном пространстве исходит из учета важности корпоративных интересов и потребности их согласования с учетом интересов всех сторон.
   Современные приоритеты сочетания корпоративных и личностных интересов нашли отражение в выступлении Президента РФ Д. А. Медведева на Международной конференции «Современное государство и глобальная безопасность», состоявшейся в г. Ярославле 14 сентября 2009 года, в котором он подчеркнул, что государства должны иметь возможность знать о происходящем в других странах и при необходимости критиковать. «Мы все чаще видим, как проблемы, возникающие на территории одного или нескольких государств, приобретают глобальный характер, причем происходит это моментально, а некомпетентность или просто иногда нежелание решать собственные проблемы наносят ущерб не только своей стране, но и огромному количеству других стран. Неэффективность государственных институтов порождает международные конфликты, – заявил президент Д. А. Медведев. – В прошлом году мы все увидели, как непродуманная, можно и жестче, конечно, сказать, финансовая политика правительства одной страны стала причиной мирового экономического кризиса, последствия которого затронули практически все государства, представленные в этом зале. Есть и другие примеры. Поэтому государства, с моей точки зрения, должны знать друг о друге как можно больше и вправе критически оценивать не только внешнюю, но и внутреннюю политику друг друга, может быть, и указывать на недостатки этой политики, если она может привести к проблемам международного масштаба или игнорирует общепринятые этические нормы, принципы гуманизма. При этом права наций не должны использоваться для создания изолированных, непрозрачных, закрытых политических режимов, всякого рода железных занавесов, которые скрывают неурядицы и, как правило, злоупотребления» [369 - Быков П. Указ. соч. С. 65.].
   В современном социальном пространстве сочетание корпоративных и личностных интересов обеспечивается также на основе информационно-психологического противоборства в финансовой сфере. Информационная война в финансовом мире в конце XX – начале XXI века стала важнейшим геополитическим фактором, от которого напрямую зависит социальная стабильность, ее нарушение или сохранение. Информационно-психологические средства достижения корпоративных интересов состоят из последовательности информационных воздействий, направленных на завоевание информационного превосходства в мировой финансовой системе. Такие информационные воздействия оказывают дестабилизирующее воздействие посредством СМИ через общественное мнение на психику инвесторов. Публикуется недостоверная информация о проблемах экономики страны – объекта воздействия. Распространяются слухи о возможном крахе национальной валюты, печатаются в различных СМИ аналитические обзоры, подтверждающие распространяемые слухи. Одновременно с этим проводятся реальные действия валютных спекулянтов по «расшатыванию» финансового рынка конкретно выбранной страны – объекта воздействия, создавая угрозу социальной стабильности. Таким образом, осуществляется регулирование мировых финансовых рынков в интересах определенных стран с помощью применения информационно-психологических средств дестабилизации обстановки в стране, направленное на достижение субъектом регулирования собственных интересов в ущерб интересам корпоративным [370 - См.: Панарин И. Н. Указ. соч. С. 152–156.]. В результате контроль информационных потоков в финансово-экономической сфере, по мнению ряда экспертов, становится в современном мире главным фактором социальной стабильности.
   США, выступая как субъект социальной стабильности на международном пространстве, видят свои стратегические приоритеты в том, чтобы не допустить присоединения России к Евросоюзу и НАТО. Генри Киссинджер убежден: «Членство России в НАТО превратит Атлантический альянс в инструмент безопасности типа мини-ООН или, напротив, в антиазиатский – особенно антикитайский – альянс западных индустриальных демократических государств. Российское членство в Европейском союзе разделило бы два берега Атлантики. Такой шаг неизбежно подтолкнул бы Европу в ее поисках самоидентификации к дальнейшему отчуждению от Соединенных Штатов и заставил бы Вашингтон проводить соответствующую политику в остальном мире. Институциональные отношения между Россией и Европой, более близкие, чем отношения Европы с Соединенными Штатами, или даже сравнимые с ними, произвели бы переворот в трансатлантических взаимоотношениях» [371 - Киссинджер Г. Указ. соч. С. 74–75.]. Данная позиция обусловлена стремлением США как субъекта социальной стабильности на международном пространстве построить модель нового мирового порядка через сотрудничество, но при движении с Запада на Восток, а не с Востока на Запад: «НАТО должно сохраняться как препятствие возрождению российского империализма» [372 - Киссинджер Г. Указ. соч. С. 74.].
   Фактически баланс корпоративных интересов и достижение субъектами международной политики собственных внешнеполитических целей базируется на понимании стабильности как способности системы обеспечивать назревшие и необходимые для ее самосохранения перемены, компенсируя их таким образом, чтобы утрата отдельных ее элементов и характеристик не создавала угрозы для выживания системы в целом [373 - См.: Богатуров А. Д. Указ. соч.].
   Достижение корпоративных интересов предполагает выработку совместной стратегии действий, учитывающей частные интересы всех основных субъектов. Ярким тому примером может послужить ситуация обострения в период Первой мировой войны борьбы правящих кругов России за Константинополь и проливы, хотя эти геополитические интересы всегда были в центре внимания российской внешней политики. Участвовавшие в военных действиях страны Антанты понимали, что «если война не будет выиграна, то Англия вообще не сможет получить Месопотамию (а Франция – Сирию). Столь же очевидно было и то, что без России войну выиграть нельзя» [374 - Готлиб В.В. Тайная дипломатия во время Первой мировой войны. М.: Издательство социально-экономической литературы, 1960. С. 145–146.]. Несмотря на очевидные претензии Франции и Англии на проливы и Константинополь, они, по свидетельству английского историка В. Готлиба, объединяли свои военные и геополитические интересы, чтобы не дать возможности Германии реализовать российские политические цели в Турции. Таким образом, Франция и Англия как субъекты социальной стабильности имели общие корпоративные интересы, поддержание которых в определенной ситуации оказывалось более целесообразным, чем реализация частных внешнеполитических задач.
   В итоге стабильность системы как микро-, мезо-, так и на макроуровне в случае природных катаклизмов, экономических или социальных потрясений напрямую зависит от баланса интересов основных субъектов социальной стабильности, который формируется на базе эффективного коммуникативного взаимодействия между ними. В возможность регулирования корпоративных интересов, к счастью, верит, судя по полученным нами данным, большая часть населения, а вот в публицистическом дискурсе российских СМИ преобладают пессимистические интерпретации.

Глава III
Люди и стабильность: посредством и для…

3.1. Ориентация на ценности: тенденция к позитивности

   Размышления о стабильности общества при любом его структурировании приводят к исследованию динамических характеристик структур, их взаимодействия друг с другом, соответствия между собой для поддержания органической целостности общественного организма [375 - См.: Парсонс Т. Понятие общества: компоненты и их взаимоотношения // THESIS. Теория и история экономических и социальных институтов и систем: Альманах. 1993. Весна. С. 92–95.]. Такое исследование предполагает анализ факторов влияния на формирование социальной стабильности.
   Возникший в начале XX века для нужд психологической науки, факторный анализ впоследствии получил большое распространение в экономике, социологии и ряде других наук, располагающих огромным количеством переменных, из которых обычно необходимо выделить ведущие. Истоки факторных теорий можно обнаружить в работах английского психолога, профессора Чарльза Эдварда Спирмена, создателя двухфакторной теории интеллекта и техники факторного анализа, а также его последователя – британского и американского психолога Рэймонда Бернарда Кеттела. Известно, что важным вкладом стало создание собственной модели факторного анализа американским психологом Луисом Леоном Терстоуном, который, отталкиваясь от факторно-аналитических исследований Спирмена и Кеттела, предложил свой «центроидный метод», а также был сторонником факторных моделей, которые он называл многофакторным анализом.
   Отметим, что факторный анализ показал свою продуктивность для выделения предварительных закономерностей в исследуемой области, в частности в области исследования социальной стабильности, и позволяет не просто устанавливать связь изменений одной переменной, а определить меру этой связи и обнаружить основные факторы, лежащие в основе указанных изменений.
   Социальная стабильность – это многогранное, сложно структурированное и многоаспектное социальное явление, в котором большинство причин, закономерностей и оснований не всегда открыты для непосредственного наблюдения и рассмотрения. Однако мы не сводим рассмотрение основных факторов влияния на формирование социальной стабильности к статистическому представлению экспериментальных данных, к методу многомерной математической статистики. В контексте исследования сложных и комплексных социальных феноменов нас интересуют не только прикладные ориентиры, но и выявление значимости тех иных факторов. При этом концептуальное понимание фактора может опираться на такое определение: «Фактор (от лат. factor – делающий, производящий) – причина, движущая сила какого-либо процесса, явления, определяющая его характер или отдельные его черты» [376 - Советский энциклопедический словарь / Гл. редактор А. М. Прохоров. 2-е изд. М.: Сов. энциклопедия, 1983. С. 1391.]. В этом ключе представляются обоснованными выделение и систематизация факторов в зависимости от общих признаков. Это позволяет глубже разобраться в причинах изменения исследуемых явлений, точнее оценить место и роль каждого фактора в его формировании.
   Не ставя задачу пристального изучения классификации социальных факторов, отметим, что нас прежде всего интересует влияние основных, т. е. оказывающих существенное воздействие на процессы и результаты, факторов. Большое значение имеет и соотношение внутренних и внешних факторов, тем более что в одних условиях и отношениях фактор, например, определенного исторического анализа может быть внешним по отношению к процессу изменения социальной стабильности, а в других ситуациях – внутренним фактором укрепления стабильности или дестабилизации социума.
   Стабильность структуры социального пространства опирается на стабильность внешних факторов косвенного воздействия, одними из которых являются социокультурные факторы, в основе которых лежат ценности, выступающие необходимым системообразующим фактором влияния на социальную стабильность.
   Представляется важным сосредоточить внимание на позитивных аспектах социальной стабильности, на усилиях, мотивах, ценностях и достижениях стабильности как позитивного феномена. Мы теоретически и идеологически поддерживаем английского антрополога К. Фокс, которая заявляет, что предметом ее научного интереса, в отличие от большого числа ученых, являются причины хорошего поведения. «Эту увлекательнейшую область исследования социологи почему-то полностью игнорируют. За исключением некоторых видных ученых, социологи в большинстве своем одержимы аномалиями, а не желательными нормами, и всю свою энергию направляют на исследование причин поведения, недопустимого в цивилизованном обществе, а не такого, что достойно поощрения» [377 - Фокс К. Наблюдая за англичанами // К. Фокс / Пер. с англ. И. П. Новоселецкой. М.: РИПОЛ классик, 2008. С. 10.]. При этом существующие в обществе разрушительные тенденции, девиантность, деструктивность, демотивированность, нетрадиционность не только мешают созданию условий для расцвета человеческих способностей, талантов, потенций и перспектив (кроме негативных, разумеется), но деформируют подходы к воспитанию детей, будущего поколения, будущего нации, государства, общества.
   Рассмотрение ценностей имеет большое значение для изучения социальной действительности и формирования социальной стабильности. Социальная стабильность, по сути, выступает как самостоятельная ценность. Эта ценность – упорядоченность. Она интегрирует всю совокупность отношений внутри общества. Стабильность общества определяется через упорядоченность, через социальный порядок.
   Фондом «Общественное мнение» в 2005 году был проведен опрос населения в 100 населенных пунктах 44 областей, краев и республик России (интервью по месту жительства 3–4 сентября 2005 года. 1500 респондентов; дополнительный опрос населения Москвы – 600 респондентов; статистическая погрешность не превышает 3,6 %). Опрос продемонстрировал следующую картину ценности социальной стабильности и ее понимания: «По мнению 28 % опрошенных, в последние годы в России наступила стабильность. Вдвое чаще (61 %) высказывается противоположное мнение: стабильности в стране нет (этот вопрос задавался респондентам полтора года назад, и распределение ответов тогда было практически таким же, как сейчас). Причем 77 % опрошенных подразумевают под стабильностью «спокойную, нормальную, предсказуемую жизнь», и лишь 14 % – «застой, замедление развития». Следовательно, стабильность для россиян – понятие, имеющее сугубо позитивную окраску, о чем, помимо прочего, говорит и тот факт, что респонденты, отмечающие перемены к лучшему в жизни страны, примерно в три раза чаще признают, что в стране наступила стабильность, чем те, кто замечает перемены к худшему либо вовсе не замечает перемен. Ценность стабильности для россиян обнаружилась и в ответах на вопрос о том, что сегодня важнее для России: проводить радикальные реформы во многих областях или обеспечивать стабильность. Подавляющее большинство опрошенных (68 %) высказались за стабильность, тогда как за радикальные реформы «проголосовали» лишь 13 % респондентов» [378 - Стратегии развития России: перемены или стабильность? // http://bd.fom.ru/report/map/dd053623].
   Результаты ответа на вопрос: «Когда говорят о стабильности, то одни люди понимают это как спокойную, нормальную, предсказуемую жизнь. Другие понимают под стабильностью застой, замедление развития. Какая точка зрения – первая или вторая – Вам ближе?» видны на рис. 1.

   Рисунок 1
   Трактовка стабильности как нормальной жизни или застоя

   Повторный опрос на тему «Стабильность и перемены в России» был проведен ФОМ в 2007 году, отчет о котором опубликован 24.05.2007 г. Посмотрим динамику общественного мнения в отношении ценности стабильности: «С тезисом о том, что в России в последние годы наступила стабильность, сегодня соглашается четверть опрошенных россиян (25 %, что на 3 п.п. меньше, чем в сентябре 2005 года), в то время как более половины участников опроса (56 %) считают, что стабильности в России нет (на 5 п.п. меньше, чем год назад). Затрудняются сказать что-либо определенное на этот счет 20 % участников опроса – на 9 п.п. больше, чем полтора года назад. Несколько выше средней доля заявляющих о наступлении стабильности среди респондентов с относительно высокими доходами (34 %), людей с высшим образованием и москвичей (по 31 %)».
   Ценность стабильности осталась очень высокой для большинства респондентов: «По мнению двух третей опрошенных (66 %), сейчас для страны важнее обеспечение стабильности, чем перемены, радикальные реформы; обратного мнения придерживаются 17 % респондентов, еще 16 % затруднились с ответом. Данные опроса, проведенного в сентябре 2005 года, почти не отличаются от сегодняшних: тогда обеспечение стабильности считали приоритетной задачей 68 %, а проведение радикальных реформ – 13 % респондентов» [379 - Стабильность и перемены в России // http://bd.fom.ru/report/map/d072121].
   Высокая ценность стабильности была зафиксирована Аналитическим центром Юрия Левады, который 18–22 января 2008 года провел опрос 1600 россиян в 46 регионах России. Данные опроса показывают: «Выше всего россияне ценят порядок и стабильность, и эта тяга неизменна за последние 9—10 лет. В феврале 1998 года «порядок, даже если для его достижения придется пойти на некоторые нарушения демократических принципов и ограничения личных свобод», предпочел 71 % опрошенных, а в ноябре 2007 года – 68 %. Демократию, даже если последовательное соблюдение демократических принципов предоставляет определенную свободу разрушительным и криминальным элементам, выбирает явное меньшинство – 14 % в 1998 году и 18 % сейчас» [380 - Социологи: россиянам все больше нравится стабильность, и Кремлю это тоже нравится// http://www.newsru.com/russia/05feb2008/stabilno.html].
   Определение социальной стабильности через понятие «порядок» имеет свою историю. Потребность в социальной стабильности существовала с момента возникновения первых социальных структур и социальных отношений, когда произошло осмысление необходимости поддержания определенного социального порядка, который лежал в основе социальной стабильности.
   Рассмотрение стабильности с точки зрения порядка, упорядоченности, противопоставляемой хаосу, является одной из основных ценностей древних государств. Так, древнекитайские философы основу существующего порядка видели в Дао, говоря, что мир и спокойствие возникает, когда это Дао полностью [соблюдается], смута же порождается неправильным следованием Дао [381 - См.: Древнекитайская философия. Собрание текстов в 2-х тт. Т. 2. М.: Мысль, 1972. С. 173.]. Базовыми ценностями древнекитайского общества были покой, упорядоченность, постоянство, ясность, справедливость, культурная преемственность. Кроме этого, в древнекитайском обществе особое значение придавалось ритуалу, который имел три основы: небо и земля – основа существования, предки – основа рода, правитель-наставник – основа порядка. Недостаток любой из трех [основ] делает невозможной спокойную [жизнь] людей [382 - См.: Древнекитайская философия. Собрание текстов в 2 тт. Т. 2. М.: Мысль, 1972. С. 176.]. Важно подчеркнуть, что китайские мыслители уделяли особое внимание вопросам соотношения внутренних и внешних факторов происхождения ценностей и норм. Важнейшей категорией китайской философии является добродетель, понимаемая как наилучший способ существования. Высшая форма мирового социального порядка («дао») образована иерархизированной гармонией всех индивидуальных добродетелей («дэ»). Тем самым социальная стабильность при описании норм, ценностей восточного общества основана на равновесии между элементами структуры ценностей (государство, мир, порядок, традиции, иерархия, ритуал, прошлое, стабильность), не меняющемся во времени (социальный порядок, статичность).
   Античные философы (Аристотель, Платон, Сократ, Диоген Лаэртский), сосредоточившие свое внимание на различных аспектах соотношения ценностей и целей человека, порядок рассматривали с позиции следования законам, добрым нравам и обычаям [Диоген Лаэртский], а также основу порядка видели в стремлении к воздержанности, дружбе, порядочности, справедливости [Платон]. Диоген Лаэртский определяет ценность следующим образом: «…Ценность есть, во-первых, свойственное всякому благу содействование согласованной жизни; во-вторых, некоторое посредничество или польза, содействующая жизни, согласной с природой, – такую пользу, содействующую жизни, согласной с природой, приносят и богатство, и здоровье; в-третьих, меновая цена товара, назначаемая опытным оценщиком, – так говорят, что за столько-то пшеницы дают столько же ячменя да вдобавок мула» [383 - Диоген Лаэртский. О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов. М.: Мысль, 1986. С. 278.]. Тем самым ценности в античной философии являются средствами, позволяющими достичь блага как материального, так и социального, которое есть конечная, идеальная цель.
   Ориентация на ценности обнаруживает свое значение при формировании социальной стабильности, поскольку ценности упорядочивают действительность, их осмысление соотносится с базовыми социальными вехами. Связанные с представлениями об идеале, желаемом, нормативном, ценности придают смысл и цель человеческой деятельности, ориентируют ее в определенном направлении, что обусловливает стабилизацию социальных отношений.
   Одним из таких ценностно-ориентирующих факторов выступает идеология, представляющая собой определенный ансамбль представлений, ценностей и норм, которые ориентируют человека в обществе, определяют его роль в нем, обусловливают активность личности. Система идей улавливает общественные настроения, вырабатывает определенные идеалы, отбирает некие абсолюты и святыни, которые нужны людям, социальным группам и классам. Любая идеология представляет собой единство ценностной ориентации и элементов социального знания [384 - См.: Гуревич П. С. Социальная мифология. М.: Мысль, 1983. С. 117–118.].
   Важно отметить, что социальный порядок во многом связан с тем, что человек соизмеряет свое поведение с общепризнанной нормой, идеалом, выступающим в качестве эталона. Напротив, игнорирование этих эталонов, их отвержение ведет к кризисным явлениям в обществе, к социальной аномии. Понятие аномии для обозначения такого состояния общества, в котором заметная часть его членов, зная о существовании обязывающих их норм, относится к ним негативно или равнодушно, впервые было сформулировано Э. Дюркгеймом еще в его первой книге «О разделении общественного труда» (1893 г.). Такое явление выражает собой исторически обусловленный процесс разрушения базовых элементов культуры, прежде всего в аспекте этических норм. При достаточно резкой смене общественных идеалов и морали определенные социальные группы перестают чувствовать свою причастность к данному обществу, происходит их отчуждение, новые социальные нормы и ценности (в том числе социально декларируемые образцы поведения) отвергаются членами этих групп, а вместо конвенциональных средств достижения индивидуальных или общественных целей выдвигаются собственные. Такое отношение к нормам и ценностям в результате приводит к разрушению социальной стабильности. Понятие аномии, которым Дюркгейм обозначает состояние ценностно-нормативного вакуума, характерного для переходных и кризисных периодов и состояний в развитии обществ, когда старые социальные нормы и ценности перестают действовать, а новые еще не установились, зафиксировано в его афоризме: «Прежние боги стареют или умирают, а новые еще не родились» [385 - Дюркгейм Э. Социология. Ее предмет, метод, предназначение / Пер. с фр., послесловие и примечания А. Б. Гофмана. М.: Канон + РООИ «Реабилитация», 2006. С. 330–331.]. Все это приводит к ослаблению или отвержению правовых, нравственных и других основ человеческого бытия, обеспечивающих социальную стабильность.
   Ситуативный характер ценностей определяется тем, какие ценности присущи той или иной культуре. Как отмечают многие исследователи, западной культуре присущи ценности индивидуализма, права, она ориентирована больше на материальные блага. В частности, Н. Нарочницкая пишет, что западная культура в эпоху Возрождения, главной идеей которой стал гуманизм, сегодня утратила эсхатологичность мысли, а социальные ориентиры окончательно материализуются. «После Просвещения, отдавая безусловный приоритет внешним атрибутам свободы, позитивному праву и пренебрегая критериями свободы внутренней, философский либерализм неизбежно утрачивал побуждение к духовному идеальному… Излюбленный образ Возрождения – человек-титан, Прометей… властелин Земли провозглашает свое право вершить ее уже «по собственному образу и подобию». Неизбежное при этом сосредоточение на земных потребностях приводит в конечном итоге «Возрождение» к вырождению духа и высших ценностей – религиозных, национальных» [386 - Нарочницкая Н. Русский мир. СПб.: Алетейя, 2008. С. 50.]. Далее автор делает акцент на русской культуре, которая имела свои ценности. Россия «не была частью той западноевропейской цивилизации, что выросла на рационалистической философии Декарта, идейном багаже Французской революции и протестантской этике мотиваций к труду и богатству… Даже в XVIII веке православная Россия все еще отвергала ростовщичество и жила «по правде», а не по праву, а право все еще следовало за религиозным каноном. …В православии и русском мировосприятии сильнее всего была выражена эсхатологическая сторона христианства» [387 - Нарочницкая Н. Указ. соч. С. 51.].
   Основания социальной стабильности в обществе связаны с ценностями различных типов. Существует понятие общечеловеческих ценностей – это «те ценности, которые занимают высшие места в иерархии ценностей и определяют профиль культурного ядра общества» [388 - Кара-Мурза С.Г. Потерянный разум. М.: Эксмо; Алгоритм, 2005. С. 73.]. Многие исследователи считают, что общество сохраняется благодаря «фундаментальным ценностям», усваиваемым большинством населения и ориентирующим каждого индивида на соблюдение норм совместной жизнедеятельности, поскольку распространение общих ценностей в обществе способствует сохранению социальной структуры, ее связности (Р. Мертон, О. Конт, Э. Дюркгейм, М. Вебер, В. Парето). При этом ценности выполняют ряд важных социальных функций, которые обеспечивают социальную стабильность. Ценности являются одним из важных ориентиров как отдельного человека, так и больших социальных общностей; они выступают в качестве механизма социального контроля, обеспечивающего поддержание социального равновесия и порядка в обществе; ценности обеспечивают преемственность в развитии общества и непрерывность в развитии культуры. Как справедливо отмечает Н. Луман, «индивиды и ценности взаимодействуют, символизируя во взаимной поддержке основы общей жизни в обществе» [389 - Луман Н. Социальные системы / Очерк общей теории. СПб.: Наука, 2007. С. 420.].
   Одним из главных источников формирования ценностей и ценностных ориентаций является культура. Общества передают культуру по традиции, поэтому культура всегда предшествует любой социальной ситуации. Долговременные структуры, постоянно обеспечивающие социальный порядок, уже существуют в культурном наследии, т. е. в прошлом. Соответственно, проблема социального порядка представляет собой проблему социализации [390 - См.: Луман Н. Указ. соч. 2007. С. 152, 177.]. Культура с точки зрения общих ценностей и смыслов тесно переплетена с сетями социальных связей и поэтому является одним из источников управления [391 - См.: Кросс Р., Паркер Э. Невидимая сила социальных связей: Как на самом деле работают организации / Под ред. Т. Б. Криницкой; Пер. А. А. Стативка. К.: Калидос Паблишинг, 2006. С. 183.], социального регулирования.
   При этом как изменяются история и культура, так изменяются и ценности, ценностные идеалы и ориентации. Поэтому мы можем говорить о ситуативном характере ценностей, связанном с исторической, этнической, политической, религиозной, социально-психологической обусловленностью векторов влияния и формирования ценностей. Наш идеал отличается и должен отличаться от идеала римлян; параллельно этому изменилась и шкала ценностей (Э. Дюркгейм).
   Социальная стабильность зависит от быстроты реагирования на постоянно меняющиеся условия и формирования, в соответствии с этими изменениями, той системы ценностей, которая будет соответствовать современной ситуации [392 - См.: Долан С., Гарсия С. Управление на основе ценностей. Корпоративное руководство по выживанию, успешной деятельности и умению зарабатывать деньги в XXI веке. М.: Претекст, 2008. С. 59, 115.]. Вообще сегодня ценности, которые раньше считались «слишком слабой и неустойчивой концепцией», стали одной из ключевых основ формирования социальной стабильности. Как напоминает Н. Луман, «в таком случае ценности служат в коммуникативном процессе своего рода зондом для проверки, функционируют ли и более конкретные ожидания, пусть не вообще, но хотя бы в конкретной ситуации, подразумеваемой в каждом случае. В таком случае следствие состоит, конечно, в том, что ранги ценностей не могут быть зафиксированы раз и навсегда, ими следует пользоваться с учетом их изменчивости» [393 - Луман Н. Указ. соч. С. 420.].
   Ситуационность проявления и ситуационность значимости ценностей в зависимости от культуры, исторического периода, культурно-исторического типа была отмечена многими исследователями (О. Шпенглер, А. Тойнби, Н. Я. Данилевский и др.). Так, известный русский мыслитель Н. Я. Данилевский на основании представлений о культурно-исторических типах сформулировал законы исторического развития: а) всякое племя или семейство народов, характеризуемое отдельным языком или группой языков, довольно близких между собой, составляет самобытный культурно-исторический тип, если оно по своим духовным задаткам способно к историческому развитию; б) чтобы цивилизация, свойственная самобытному культурно-историческому типу, могла зародиться и развиваться, необходимо, чтобы народы, к нему принадлежащие, имели политическую независимость; в) начала цивилизации одного культурно-исторического типа не передаются народам другого типа. Каждый тип вырабатывает ее для себя при большем или меньшем влиянии чуждых ему предшествующих или современных цивилизаций [394 - См.: Игумен Георгий (Шестун). Н. Я. Данилевский об особенностях славянской цивилизации // Ментальность российской провинции. Сборник материалов IV Всероссийской конференции по исторической психологии российского сознания. 1–2 июля 2004 г. Самара: Изд-во СПГУ (факультет психологии), 2005. С. 303–305.].
   Сравнительное изучение разных культур (или одной культуры в разные эпохи) показывает, что ценности не «записаны» в биологических структурах и не передаются по наследству («генетически»), а передаются из поколения в поколение через обучение самыми разными способами. При этом отдельные ценности обладают изменчивостью и могут существенно видоизменяться в течение жизни одного поколения, но их совокупность, «культурное ядро», обладает большой устойчивостью. Благодаря этой устойчивости народы, культуры и цивилизации существуют веками и даже тысячелетиями, сохраняя свою культурную самобытность. Так, социальная стабильность японского общества во многом связана с ориентированностью на ценности «кайдзен», позволившей Японии приобрести и удерживать статус мировой экономической державы и стать грозным конкурентом в самых разных сферах производства. Философия «кайдзен» предполагает непрерывный процесс совершенствования и указывает, что наш образ жизни, будь то работа, общественная или семейная жизнь, заслуживает постоянного улучшения. Для японской ментальности характерна вера в бесконечные возможности постоянного и непрерывного совершенствования, поэтому в этот процесс вовлечены сотрудники на всех уровнях организационной иерархии [395 - См.: Имаи Масааки. Кайдзен: ключ к успеху японских компаний / Масааки Имаи; Пер. с англ. М.: Альпина Бизнес Букс, 2004. С. 39.].
   В отличие от ценностей японских компаний, которые ориентированы на постоянное, но постепенное развитие, западные компании предпочитают развитие «большими прыжками», в основе которого лежит инновация, считающаяся основной движущей силой перемен. В отличие от инноваций, которые носят одномоментный характер, «кайдзен» представляет собой непрерывный процесс, постоянную работу, направленную на неуклонный подъем. Эти различия в расстановке ценностных акцентов отчасти отражают разницу в социальном и культурном наследии. Как показывает история, западная культура во многом ориентирована на индивидуализм, личную инициативу, в то время как восточная культура придает наибольшее значение гармонии и коллективизму.
   Для русской культуры одним из оснований социальной стабильности служит неразрывность социальных связей, обусловленная неразрывностью и преемственностью культурных ценностей. Опорная точка консолидации русского и других евразийских народов – традиционные духовно-нравственные и исторические национальные ценности. Для российского общества оптимальный духовный климат обеспечивают такие ценности, как духовность, коллективизм, отзывчивость, социальное партнерство – тяготение к коллективным (ранее общинным) формам жизнедеятельности, которые всегда доминировали над индивидуализмом в России. Тем самым стабильность общества тесно связана с его духовной стабильностью, гармонией индивидуальной и общественной жизни [396 - См.: Нарочницкая Н. Указ. соч. С. 223–225.]. Становится актуальной евразийская интеграция – построение евразийского цивилизационного пространства на основе концепции пассионарности Л. Гумилева, с учетом предыдущего исторического опыта совместного проживания, на основе диалога цивилизаций. Основываясь на идеях многополярности, мирного и конструктивного диалога цивилизаций, становится ценностью взаимное стремление народов к уважению и самостоятельности друг друга. При этом необходимо придавать особое значение эффективному сотрудничеству в противодействии глобальным угрозам и вызовам и понимать всю значимость взаимного обогащения и равноправного свободного развития национальных традиций, языков и культур [397 - См.: Панарин И. Н. Указ. соч. С. 202–205.].
   В этом плане небезынтересно обращение к теории двойной контингентности, которая связана с идеей ценностного консенсуса. Т. Парсонс усматривал решение проблемы в допущении ценностного консенсуса, в согласованной нормативной ориентации, в «общей символической системе», имеющей, подобно «коду», нормативный характер. Кроме этого, по мнению Парсонса, «двойная контингентность предполагает нормативную ориентацию действия, поскольку «внутренняя» или непосредственная поведенческая реакция Alter на первоначальный выбор Ego оказывается, сверх того, еще и реакцией наказания или вознаграждения… Такая система с взаимностью нормативной ориентации является логически наиболее элементарной формой культуры. В этом элементарном социальном отношении, так же как и в социальных системах большого масштаба, культура обеспечивает эталоны (ценностные ориентации). …Без культуры невозможны ни человеческие личности, ни человеческие социальные системы» [398 - Луман Н. Указ. соч. С. 177.]. Тем самым в социальной системе, способной к выживанию, посредством разделяемой символической системы вырабатываются «достаточный ценностный консенсус и согласие». Таким образом, социальная стабильность во многом связана с ориентацией на ценностный консенсус, сотрудничество и толерантность к ценностям других народов и культур, культурный диалог, основанный на признании не только ценностей собственной культуры, но и всего культурного многообразия.
   В рамках рассматриваемого вопроса отметим, что ценностные суждения и ориентации зависят от общественного сознания. Э. Дюркгейм, анализируя взаимовлияние ценностно-нормативных систем личности и общества, показал, что система ценностей общества представляет собой совокупность ценностных представлений отдельных индивидов и, соответственно, «объективна уже благодаря тому, что она коллективна». Шкала ценностей оказывается, таким образом, независима от субъективных индивидуальных оценок, а отражает устоявшуюся классификацию, к которой индивиды «вынуждены приспосабливаться». Механизмом, регулирующим поведение человека в обществе, является внутреннее принятие им социальных ценностей посредством внешнего принуждения: «Мы явственно ощущаем, что не являемся хозяевами наших оценок, что мы связаны и принуждаемы. Нас связывает общественное сознание» [399 - Дюркгейм Э. Указ. соч. С. 290.]. Отмечая устойчивость как важнейшую характеристику ее основополагающих причин, Дюркгейм видел первооснову устойчивости в единстве общества в «коллективном сознании», в наличии общей воли, препятствующей развитию губительной силы человеческого эгоизма, которая приводит к разрушению социального порядка. В наши дни исследователи отмечают, что современное общество неких «Homo globalis» – индивидов, утративших связь с высшими ценностями веры, нации, семьи и живущих идеалом «ubi bene ibi partia» – «где хорошо, там и Отечество», утрачивают социальные связи и становятся эгоистической толпой – охлосом.
   Поскольку ценности являются стержнем культуры общества, объединяющим звеном всех отраслей духовного производства, всех форм общественного сознания, теоретики различают ценностные ориентации и ценностные суждения. Анализ типов ценностных суждений был предложен П. С. Гуревичем: а) «чистые» ценностные духовные образования, т. е. идеальные суждения, как «доброта – это всегда прекрасно», для которых не нужны особые теоретические аргументы, поскольку они несут нравственный смысл. Такие понятия, как «красота», «доброта», в системе этических представлений выступают в качестве абсолютных критериев, что подтверждается всем опытом человечества; б) смешанные ценности, для «подкрепления» которых нужны некоторые познавательные компоненты, которые раскрывают те или иные стороны действительности [400 - См.: Гуревич П. С. Указ. соч. С. 151.]. Проблематика ценностных ориентаций приобретает особое звучание, поскольку негативным фактором современности становится ориентация на отрицательные ценности, одной из которой является такая разновидность ксенофобии, как русофобия, представляющая собой неприязнь к русскому народу, ко всему, что создано им, к России как к стране или государству. Сегодня русофобия приобретает все больше острую проблему, поскольку вырастает в геополитическое направление, ориентированное на искажение русской истории, дискредитацию национальных лидеров и героев, осуществление информационно-духовного геноцида русского народа как государственно-образующего народа России [401 - См.: Панарин И. Н. Указ. соч. С. 218–219.]. Также проводится резкое противопоставление стран Запада, которые позиционируются как «общество ценностей, среди которых на верхних позициях стоят демократия и права человека» [402 - Wind of change // Профиль. 2009 9 ноября. С. 15.], и России, которой в этих ценностях отказано. Ответ на эту неблагоприятную для России тенденцию дал Президент РФ Д. А. Медведев в своем интервью журналу «Шпигель», которое состоялось накануне 20-летия падения Берлинской стены. Утверждая, что основы наших ценностей те же, что и в странах Запада, Д. А. Медведев подчеркнул: «Разница с Россией заключается только в том, что мы большие, очень большие, и у нас есть атомное оружие. Просто неверно говорить: вот здесь есть единая Европа, в которой демократия уже сбылась, а там мрачная, необразованная Россия, которую пока нельзя пускать в Европу» [403 - Wind of change // Профиль. 2009, 9 ноября. С. 15.].
   Одним из ярких примеров ситуационного среза ориентации на ценности является появление управления на основе ценностей, характерных для современной организационной культуры. Такое управление становится важнейшим инструментом создания стабильной, конкурентной и более человечной корпоративной культуры. Этот подход основывается на трех ценностных категориях:
   1) Экономико-прагматичные ценности, связанные с поддержанием и объединением различных организационных систем. Эта категория ценностей содержит ценности, касающиеся эффективности, производственных стандартов и дисциплины, регулирует деятельность по планированию, обеспечению качества и отчетности.
   2) Этико-социальные ценности определяют поведение индивидов в группе, в обществе, в межличностном общении. «Они согласуются с социальными ценностями, такими, как честность, уважение и лояльность. Этико-социальные ценности человека влияют на его поведение, когда он следует собственным личным экономико-прагматичным и эмоционально-развивающим ценностям» [404 - Долан С., Гарсия С. Указ. соч. С. 47.].
   3) Эмоционально-развивающие ценности, необходимые для создания новых возможностей для деятельности. «Эти ценности касаются доверия, свободы и счастья. Примеры подобных ценностей: креатив/воображение, жизнь/самопознание, уверенность в себе/прямолинейность и приспособляемость/гибкость» [405 - Там же.]. Создание такой единой системы ценностей корпоративной культуры в организации, которая и напрямую, и опосредованно руководит повседневной деятельностью сотрудников всех уровней, выступает одним из важных факторов стабильности.
   При этом для современной организации, чтобы сохранить свою стабильность, важно сохранять баланс между системой ценностей, ориентированной на тщательный контроль, и ценностями, ориентированными на развитие. Например, ориентация на ценности концентрации, основанная на жестком разделении обязанностей, и узкое перспективное видение скорее всего не способствуют развитию, так как в данном случае организация утрачивает способность к гибкому реагированию на изменение окружающей среды. Чрезмерный порядок и контроль приводят к потере самостоятельности, инициативы и жизнеспособности, потере интереса сотрудников к своей деятельности, уходу лучших сотрудников. С другой стороны, чрезмерная ориентация на изменчивость, мобильность, трансформации также могут лишить компанию ее потенциала. Поэтому важным фактором стабильного развития является баланс между данными ценностями [406 - См.: Долан С., Гарсия С. Указ. соч. С. 119–120.]. Такой концептуальный подход предусматривает равновесие и баланс разумного чередования разных ценностей в зависимости от ситуации.
   Отсутствие единой системы ценностей или отказ от них становится угрожающим фактором социальной стабильности. Один из видных исследователей, А. Тоффлер, предупреждал об этом в своем известном произведении «Шок будущего». Он отмечал, что распад социальной реальности сопровождается отказом от общих социальных ценностей, «фрагментация общества несет с собой диверсификацию ценностей». Тоффлер пишет: «Чем более фрагментарно или дифференцированно общество, тем больше число разнообразных жизненных стилей. И чем более социально приемлемые модели жизненных стилей выдвигаются обществом, тем ближе оно к состоянию, когда каждый член общества создает уникальный и только ему присущий жизненный стиль» [407 - Тоффлер А. Футурошок. СПб.: Лань, 1997. С. 257.]. В числе прочих гипотез, предположений, утверждений значительное место у Тоффлера занимает влияние шока будущего на человека и общество, поскольку существует некий лимит изменений, который может вынести человеческий организм. «При бесконечном увеличении изменений без соблюдения границ мы можем начать требовать от масс того, чего они не смогут вынести. Мы находимся под угрозой поставить их в такое положение, которое я называю шоком будущего. Мы можем определять шок будущего как стрессовую ситуацию, одновременно физическую и психологическую, которая возникает из-за перегрузки человеческого организма, его физической адаптивной системы и тех механизмов, которые ответственны за принятие решений… Футурошок является реакцией человеческого организма на перестимуляцию». Трагедия во Всемирном торговом центре 11 сентября 2001 года стала настоящим шоком будущего, воспринятым, правда, большинством в формате телевизионной картинки голливудского блокбастера: даже трагедии наступившего будущего являются лишь одной из мизансцен «общества спектакля» [408 - Тоффлер А. Указ. соч. С. 263.].
   Социальная стабильность общества – важнейшая составляющая устойчивого развития государства. Однако социальная стабильность может иметь совершенно разные источники. Это связано с тем, что общество представляет собой сложную социально-экономическую систему, представляющую собой переплетение всех сфер жизнедеятельности человека – экономической, социальной, политической, идеологической, культурной, экологической и т. п., в центре которых находится конкретный человек со всеми его потребностями и ценностями.
   В нашей стране очень высока ценность факторов социальной стабильности, причем стабильности отдают предпочтение даже в сравнении с другими приоритетными социальными ценностями. «Большинство жителей России готовы пожертвовать свободой СМИ ради социальной стабильности. К такому выводу пришли авторы исследования отношения жителей разных стран мира к свободе СМИ, проведенного компаниями GlobeScan и Synovate по заказу BBC News. Из 14 стран мира, где проводились опросы, кроме России, социальную стабильность предпочли лишь в Индии и Сингапуре. Около 48 процентов жителей этих стран считают, что ради социальной стабильности можно ограничивать свободу СМИ. Среди россиян такой точки зрения придерживаются 45 процентов участников опроса, для 40 процентов более важна свобода СМИ, а еще 10 процентов затруднились сделать выбор» [409 - Россияне готовы пожертвовать свободой СМИ ради социальной стабильности // http://lenta.ru/news/2007/12/10/freedom/].
   Устойчивое развитие общества предполагает, что все эти сферы находятся в равновесии, гармонично взаимодействуют между собой и создают условия для более полного раскрытия потенциальных возможностей человека, его самореализации. Вместе с тем любое нарушение этой гармонии способствует выходу общества из равновесного состояния и может стать причиной кризиса, который может привести при определенных условиях к распаду данного общества.
   Социальные процессы в нашей стране на рубеже 90-х годов XX века, которые выразились в глубоком политическом, социально-экономическом и культурном кризисе, привели к трансформации системы традиционных ценностей. Отечественный исследователь Т. А. Рассадина определяет процесс трансформации традиционных ценностей как «один из видов социокультурных изменений, механизм которой разворачивается при взаимодействии двух противоположных тенденций – традиционной и инновационной, в процессе возникновения противоречий между традиционными ценностями и ценностными новациями, носителями которых являются социальные акторы» [410 - Рассадина Т.А. Трансформации традиционных ценностей россиян в постперестроечный период // Социс. 2006, № 9.]. При этом она дифференцирует механизмы трансформации ценностей в стабильные и кризисные периоды общественного развития. В стабильные периоды процесс трансформаций традиционных ценностей линеен и осуществляется посредством механизмов конформизма и индивидуализации, преимущественно связан с освоением новой системы ценностей, основан на прошлом наследии, производится благодаря современному новаторству, активизации личностного начала. В характеризующиеся нестабильностью периоды радикальных социальных перемен трансформация ценностей проходит нелинейно, не имеет определенно заданного направления изменения, связан с социальной адаптацией, в процессе которой осуществляется поиск и выбор способов действий, адекватных изменяющимся условиям и нормам. Т. П. Емельянова, опираясь на сопоставительное исследование Т. А. Рассадиной, показывает, что при исследовании трех периодов (первый период – до 1996 года, второй – 1996–1998 годы, третий – после 1998 года) постсоветской эпохи было выявлено радикальное изменение ценностей, «пиком бифуркации» стали 1996–1998 годы. Именно тогда традиционные общественные ценности стали отвергаться. Приоритет духовно-нравственных ценностей сменился доминированием ценностей прагматизма, индивидуализма и материального благополучия. При этом в различных социальных группах, в зависимости от успешности их адаптации к новым условиям, произошло изменение смыслового содержания ценностей. Так, одни рассматривали приватизацию как социально и экономически легитимный способ приобретения собственности, а другие – как расхищение народного богатства. «Подобная диверсификация ценностных ориентаций являлась социально-психологическим признаком отсутствия общественной солидарности» [411 - Макропсихология современного российского общества / Под ред. А. Л. Журавлева, А. В. Юревича. М.: Изд-во «Институт психологии РАН», 2009. С. 120.]. Только после 1998 года наметился новый виток трансформации ценностных ориентаций в России, который выразился в реабилитации традиционных ценностей, потребности возврата «к корням» для компенсации дефицита справедливости и материального достатка. Исследования показывают, что источником деформации ценностей может служить любая сфера, которая вызовет цепочку деформаций во всех остальных сферах жизнедеятельности человека. Например, деформация экономической сферы будет компенсироваться усилением социальной и политической напряженности, снижением значимости духовных ценностей [412 - См.: Берентаев К. Б. Социальная стабильность как ключевой фактор устойчивого развития // http://iwep.kz/index.php?option=com_content&task=view&id=682&Itemid=63].
   Современная ситуация глобального экономического кризиса обусловила значимость базовых европейских ценностей. Угроза стабильности институтов рыночной демократии, отмечает ректор Академии народного хозяйства при Правительстве РФ В. Мау, дала голоса тем, кто наиболее последовательно выступает в защиту этих институтов, т. е. не приемлет спасения частного бизнеса за счет налогоплательщиков, активно апеллирующих к идеям солидарности и критикующих «англо-саксонский капитализм», тем самым закладывая более ясные основания посткризисного экономико-политического курса [413 - См.: Мау В. Правый поворот / Forbes. 2009, август. С. 24.]. Ситуационный анализ ценностей позволяет предвидеть возможное возникновение кризисных ситуаций и принимать своевременные меры по их предотвращению, обеспечивая тем самым социальную стабильность.

3.2. Дестабилизация завистью

   Одним из действенных факторов, влияющих на социальную стабильность, является зависть. Имея прежде всего нравственную и психологическую окраску, выступая одним из фундаментальных психологических процессов, зависть предполагает взаимодействие индивидов, поэтому, по сути, оказывается социально окрашенной. В данном случае мы можем говорить об «интериоризации социальных отношений» [414 - Петровский А.В. Вопросы истории и теории психологии: Избранные труды. М.: Педагогика, 1984. С. 238.], в рамках которой формирование внутренних структур человеческой психики происходит посредством усвоения внешней социальной деятельности. Социальная стабильность, мир и порядок связаны в первую очередь с внутренним порядком личности. Когда же зависть становится для индивида чем-то вроде ценностной ориентации, приобретая характер социальной установки или проявляясь в особом типе социального поведения, наступает состояние войны, которое «действует там, где за видимостью внешнего порядка злобность, инстинкт силы, агрессивность или зависть остаются главной пружиной индивидуальных действий и человеческого авантюризма» [415 - Мунье Э. Манифест персонализма / Пер. с фр. М.: Республика, 1999. С. 397.].
   Этимологически «зависть» в греческом аналоге термина означает «позор, стыд», в латышском аналоге – «ненависть» [416 - См.: Фасмер М. Этимологический словарь русского языка в 4-х тт. Т. 2 (Е-Муж), 2-е изд. Стер. М.: Прогресс. С. 72.]. В английской литературе подчеркивается, что «зависть переживает, видя, что кто-то имеет то, что хочется иметь самому… Завистливому человеку плохо при виде удовольствия. Ему хорошо только при страдании других. Поэтому все попытки удовлетворить завистника тщетны… Зависть всегда находится в основе, порождая вслед за собой самые худшие страсти» [417 - Цит. по: Кляйн Мелани. Зависть и благодарность. Исследование бессознательных источников / Пер. с англ. А. Ф. Уского. СПб.: Б.С.К., 1997. С. 19.].
   Согласно Толковому словарю В. Даля, зависть трактуется как «свойство того, кто завидует; досада по чужом добре или благе» и граничит с эгоизмом «нежеланье добра другому, а одному лишь себе» [418 - Даль В.И. Толковый словарь живого Великорусского языка в 4-х тт. М.: Русский язык, 1981.]. Д. Н. Ушаков и С. И. Ожегов под завистью понимают «чувство досады, вызванное превосходством, благополучием другого, желанием иметь то, что есть у другого» [419 - См.: Ожегов С. И. Словарь русского языка. Изд. 18-е, стереотипное / Под ред. Н. Ю. Шведовой. М.: Русский язык, 1986. С. 172; Толковый словарь русского языка / Под ред. Д. Н. Ушакова. Том I. М.: Русские словари, 1994. С. 902.]. Тем самым в трактовке зависти доминирует позиция, что это прежде всего позорное, постыдное чувство, состояние, близкое к чувству ненависти, досады, возникающее у человека по отношению к другому человеку по поводу обладания теми или иными социальными благами (статуса, успеха, материальных ценностей, личных качеств и пр.).
   Яркие примеры зависти демонстрируют нам библейские повествования. В частности, Каин, позавидовав своему брату из-за того, что Бог предпочел его жертвоприношение, убил Авеля (Быт. 4: 4–8). Братья Иосифа возненавидели его за то, что отец любил его больше всех (Быт. 37: 3–4), и продали своего брата в рабство (Быт. 37: 28). Царь Саул пытался убить Давида, когда увидел, что народ любит его сильнее, чем самого царя (1 Цар. 18: 8–9). Из древнегреческой мифологии можно вспомнить историю мастера Дедала, изобретателя искусства ваяния, плотницкого дела и бесчисленного множества орудий труда. Опасаясь, что его ученик Талос превзойдет его в искусстве, Дедал воспылал к нему завистью и сбросил его с вершины акрополя. Тема зависти, которая становится причиной преступлений, затрагивается в художественной литературе. Яркими примерами могут служить шекспировский «Гамлет» и одна из «Маленьких трагедий» А. С. Пушкина «Моцарт и Сальери». В «Гамлете» зависть Клавдия к своему брату – королю датскому стала причиной гибели последнего от рук своего брата. В пушкинском «Моцарте и Сальери» зависть Сальери к таланту Моцарта послужила причиной коварного убийства, что еще раз подтвердило справедливость известной сентенции о том, что «всякий большой талант является, как правило, предметом ненависти» [420 - Гельвеций. О человеке // Сочинения в 2-х тт. Т. 2. М.: Мысль, 1974. С. 193.]. Как не без справедливого сарказма писал Д. Свифт, «когда на свете появляется истинный гений, то узнать его можно хотя бы по тому, что тупоголовые соединяются в борьбе против него» [421 - Цит. по: Мудрость тысячелетий. Энциклопедия / Автор-составитель В. Балязин. М.: ОЛМА-ПРЕСС, 2004. С. 403.]. С другой стороны, еще Эсхил заметил, что «незавидна участь того, кому нельзя завидовать» [422 - Мудрость тысячелетий. Энциклопедия / Автор-составитель В. Балязин. М.: ОЛМА-ПРЕСС, 2004. С. 73.]. Великий драматург подразумевал, что если человеку не в чем позавидовать, то это скорее всего означает, что он не состоялся в личностном, социальном или профессиональном плане.
   В Античности зависть интересовала не одного Эсхила. Многие философы и поэты Древней Греции и Рима в своих произведениях стремились постичь сущность этого феномена. А. Ю. Согомонов, исследуя феномен зависти в Древней Греции, на основании трудов древнегреческих философов, в частности Аристотеля, Платона, Гесиода, Ксенофонта, указывает, что в Античности зависть рассматривалась как огорчение, важнейший людской порок, душевное расстройство, печаль, появляющаяся при виде благоденствия, наслаждающихся благами людей [423 - См.: Согомонов А. Ю. Феноменология зависти в Древней Греции // Этическая мысль: Научно-публицистические чтения / Ред. А. А. Гусейнов. М.: Политиздат, 1990.]. «На чужом поле жатва всегда обильнее, у соседского скота вымя кажется крупнее» [424 - Мудрость тысячелетий. Энциклопедия / Автор-составитель В. Балязин. М.: ОЛМА-ПРЕСС, 2004. С. 156.], – говорил римский поэт Тибул Альбий.
   В традиции христианской мысли зависть (лат. invidia) считается одним из семи смертных грехов, поскольку она предполагает сомнение в справедливости установленного Богом порядка вещей. В этом смысле весьма красноречив возглас Сальери из вышеупомянутой трагедии А. С. Пушкина: «Все говорят: нет правды на Земле. Но правды нет – и выше…». Всем известен библейский сюжет о Люцифере, который, движимый завистью к Богу, открыто противостал Ему, после чего, обуреваемый завистью к человеку – образу и подобию Божию, стал «отцом лжи» и «человекоубийцей от начала» (Ин. 8:44). В 40-м псалме упоминается о «человеке мира сего», «на которого, – говорит царь Давид, – я полагался, который ел хлеб мой, поднял на меня пяту» (Пс. 40:10).
   Вот почему ветхозаветная заповедь гласит: «Не желай дома ближнего твоего; не желай жены ближнего твоего, ни раба его, ни рабыни его, ни вола его, ни осла его, ничего, что у ближнего твоего» (Исход 20:17) [425 - Здесь и далее цитаты из Библии приводятся по русскому синодальному тексту с номерами Стронга. – В.Д.].
   В Новом Завете одним из ярких примеров зависти является описание отношения иудейских первосвященников к Иисусу Христу, которого они «предали… из зависти» (Матф. 27:18; Мрк. 15:10).
   Итак, зависть стара, как мир. Поэтому неудивительно, что более поздние подходы к изучению этого феномена привносят в наши представления о зависти не так уж много нового.
   Яркие примеры преступных последствий зависти содержатся в бессмертной «Божественной комедии» Данте. В частности, в одном из эпизодов рассказывается о канцлере и фаворите императора Фридриха II, Пьеро дела Винья, который впал в немилость из-за клеветы и зависти придворных, был заточен в тюрьму, ослеплен и покончил с собой. Данте называет зависть «развратницей», «чумой народов и дворцовым ядом» [426 - См.: Данте Алигьери. Божественная комедия. М.: Эксмо, 2009.], которая затмевает разум, разрушает социальные взаимодействия, сменяет благосклонность и дружбу на ненависть.
   О зависти немало писали западноевропейские философы Нового времени, в том числе Гельвеций, Ф. Бэкон, И. Кант. В их трактовке она выступает как общечеловеческое явление, порок, свойственный людям всех эпох и народов, всех сословий, который выражается в неприязненном, враждебном отношении к успехам, популярности, моральному превосходству или преимущественному положению другого человека. Так, Ф. Бэкон, отмечая агрессивный характер зависти и исходящие от нее опасности, называл зависть «гнуснейших из страстей», поскольку она есть «главная принадлежность дьявола», который посеял «между пшеницею плевелы, когда люди спали, и ушел» [427 - Бэкон Ф. Опыты или представления нравственные и политические // Сочинения в 2-х тт. Т. 2. М.: Мысль, 1972. С. 370.].
   Этот взгляд на зависть находится вполне в русле библейского подхода. Но в свете исследования зависти как фактора социальной дестабилизации важно заметить, что Ф. Бэкон различал личную зависть и зависть в общественной жизни. Личная зависть, по мнению философа, чаще всего принимает форму деструктивного поведения. При этом Ф. Бэкон, со свойственной ему систематичностью, выделяет различные категории людей, склонных к личной зависти. К примеру, к зависти склонны люди, лишенные достоинств. Бэкон пишет: «…человек, лишенный достоинств, неизменно завидует им в других, ибо душа человеческая питается либо собственным благом, либо чужим несчастьем; кому не хватает первого, тот будет упиваться вторым; кто не надеется сравняться с ближним в достоинствах, старается сквитаться с ним, нанося ущерб его благополучию» [428 - Бэкон Ф. Указ. соч. С. 367.]. Также к людям, склонным к зависти, Бэкон относит физически неполноценных, социально ущемленных людей, и людей, перенесших бедствия, указывая, что «завистливы уроды, евнухи, старики, незаконнорожденные. Ибо кто не в силах помочь собственной беде, обращает свои усилия на то, чтобы вредить другому»; «завистливы люди, перенесшие бедствия, считающие горе других как возмещение за собственное страдание» [429 - Бэкон Ф. Указ. соч. С. 368.].
   Еще одна категория завистливых людей, по Бэкону, – это те, «кто из прихоти и тщеславия желает преуспеть во всем сразу. У таких людей всегда найдется кому позавидовать, ибо невозможно, чтобы многие хоть в чем-нибудь их не превосходили. Таков был нрав Андриана, снедаемого завистью к поэтам, живописцам и всякому мастерству, в котором он сам стремился блистать» [430 - Бэкон Ф. Указ. соч. С. 368.].
   В отдельную статью философ выделяет зависть близких (родственников, друзей, коллег и др.), примером коей служит зависть Каина к Авелю.
   Что же касается зависти в общественной жизни, которая направлена на главных чиновников и министров, то в ней, как полагает Бэкон, есть и хорошие стороны, чего никак нельзя сказать о зависти личной. Ибо зависть в жизни общественной есть род остракизма, поражающего тех, кто чрезмерно вознесся, и служит уздой для облеченных властью [431 - См.: Бэкон Ф. Указ. соч. С. 367–370.].
   В то же время зависть в общественной жизни дает толчок к различным формам дестабилизации, в том числе смутам и мятежам, в основе которых лежит недовольство. Оно может возникнуть по экономическим, религиозным, политическим, правовым причинам как агрессивное и враждебное отношение к достижениям других социальных групп, индивидов.
   Гельвеций указывал на то, что сама природа создала человека завистливым: «…если человек не возвышается над своими согражданами, он желает унизить их до себя; кто не может быть выше, желает по крайней мере жить с равными. Таков человек, и таким он будет всегда» [432 - Гельвеций. О человеке // Сочинения в 2-х тт. Т. 2. М.: Мысль, 1974. С. 193.]. Многими из тех, кто находится на низшем пределе, неравенство воспринимается как личное оскорбление, поэтому люди стараются низвести других людей до своего уровня. Ведь «неистовство зависти, желание богатства и талантов, любовь к уважению, славе и истине – все они всегда являются у человека лишь любовью к силе и к власти, которая скрывается под этими различными названиями [433 - См.: Гельвеций. О человеке // Сочинения в 2-х тт. Т. 2. М.: Мысль, 1974. С. 195.]. Гельвеций называет зависть «матерью преступлений» [434 - Гельвеций. Записные книжки // Сочинения в 2-х тт. Т. 1. М.: Мысль, 1973. С. 75.], характеризуя ее как самую отвратительную из всех страстей, которая может стать причиной ненависти, предательства и интриг. Кроме того, зависть, порождаемая неспособностью к самостоятельному творчеству, может стать причиной несправедливой критики. «Ожесточенное порицание – таков способ хвалить у зависти. Это первая похвала, которую получает автор хорошего произведения, и единственная похвала, которой он может добиться от своих соперников. Люди восхищаются другими лишь с сожалением. Только себя желают они признать достойными уважения» [435 - Гельвеций. О человеке //Сочинения в 2-х тт. Т. 2. М.: Мысль, 1974. С. 194.].
   Зависть как вечная и скрытая внутренняя война, которая, по мнению Гельвеция, восстанавливает друг против друга почти всех членов цивилизованного общества, внушая людям ненависть друг другу, в конечном счете ведет к нарушению социального порядка, стабильности, законных отношений.
   Важно отметить, что наряду с завистью к «власть имущим» существует и зависть к самой власти как статусу, положению и т. д. Зависть к статусу личностей, обладающих серьезными властными полномочиями, порождает важные социальные и политические процессы и оказывает влияние на становление государств, их географические параметры и формы управления. Так, по всей средневековой Европе прокатилась волна борьбы с майоратом, породившая смуту во всех формирующихся государствах. Не миновала эта судьба и Россию, где зависть родных братьев к положению друг друга обернулась войной всех против всех, междоусобицей князей, дружин и городов, описанных С. М. Соловьевым в «Истории России с древнейших времен». Историк отмечает, что в средневековой Руси происходит исчезновение прежних понятий о праве старшинства: «…великие князья показывают, что они добиваются не старшинства, но силы. Каждый князь, получив область Владимирскую, старается увеличить свою собственность за счет других княжеств» [436 - Соловьев С. М. Сочинения в 18 кн. Кн. II. Т. 3–4. История России с древнейших времен / Отв. ред.: И. Д. Ковальченко, С. С. Дмитриев. М.: Мысль, 1988. С. 186.]. Зависть к статусу и положению старшего брата показана Соловьевым на примере борьбы между сыновьями Александра Невского. Так, стремление к усилению князя Димитрия Александровича Переяславского, который по праву великого князя, «присоединивши к своей отчине область Владимирскую», стремился усилиться за счет Новгорода, послужило «Андрею Александровичу Городецкому знаком к восстанию на старшего брата» [437 - Соловьев С.М. Указ. соч. С. 187.]. Это восстание стало причиной втягивания других князей, объединившихся в союз против Димитрия. Тем самым зависть к статусу старшего брата стала причиной междоусобной войны, которая привела к еще большей разрозненности Русского государства и неустойчивости его социально-политического положения.
   И. Кант, относя зависть к человеческим порокам, ставит ее в один ряд с неблагодарностью и злорадством. Зависть он рассматривал как скрытую форму ненависти, как «склонность воспринимать с неудовольствием благополучия других», «злонравный образ мыслей, досада от того, что мы видим, как чужое благополучие заслоняет наше собственное» [438 - Кант И. Метафизика нравов // Сочинения в 6 т. М.: Мысль, 1965. С. 400.]. Особо он выделял черную зависть, проявляющуюся в поступке, направленном на то, чтобы лишить другого блага, т. е. имеющую агрессивный, разрушительный, антигуманный характер зависти, который наносит ущерб стабильности и статусу человека. В более мягких случаях зависть проявляется как простое недоброжелательство. Так же как и Гельвеций, Кант отмечал, что «побудительные мотивы зависти заложены… в природе человека и лишь их внешнее проявление превращает ее в отвратительный порок угрюмой страсти, терзающей человека и стремящейся к разрушению счастья других» [439 - Кант И. Критика практического разума. СПб.: Наука, 2007. С. 478.].
   Выдающийся немецкий мыслитель Артур Шопенгауэр, излагая свои этические взгляды, приходит к дихотомии «сострадание – зависть», но не с самой оптимистичной позиции: «…Противоположность сострадания представляет зависть, именно поскольку она вызывается противоположным поводом» [440 - Шопенгауэр А. В дополнение к этике // Шопенгауэр А. Мысли / Пер. с нем. Ф. Черниговца. СПб.: Азбука-классика, 2007. С. 87.]. Ученый обозначает разрушительный, непримиримый и осознанный характер зависти и определяет ее основные объекты или побудительные мотивы: «…К личному превосходству она и относится самым непримиримым образом, поэтому-то ум и даже гений должны на свете вымаливать себе прощение… Если зависть возбуждена только богатством, рангом или властью, она еще часто умеряется эгоизмом, который утешается тем, что при случае от завидуемого можно рассчитывать на помощь, содействие, покровительство, поощрение и т. д. …Напротив того, для зависти к дарам природы и к личным превосходствам, каковы у женщин красота, а у мужчин ум, не существует никакого утешения первого рода и никакой надежды второго, так что ей ничего не остается, как горько и непримиримо ненавидеть одаренных таким превосходством. Поэтому ее единственным желанием является месть своему предмету» [441 - Шопенгауэр А. Указ. соч. С. 88–89.]. Таким образом, западноевропейские философы акцентировали внимание на морально-этических аспектах зависти и ее деструктивных функциях, проявляющихся на уровне межличностных отношений, определяя зависть как порок, агрессию, ненависть, предательство. При этом неизменно подчеркиваются такие имманентные характеристики этого феномена, как «страсть», «порок», «печаль» и «ненависть». В понятии «страсть» выявляется эмоционально-чувственная природа зависти, а вместе с тем – ее естественная, органическая встроенность в психику человека. В то же время, характеризуя зависть как «порок», философы констатируют ее аномальный характер. Парадоксальное сочетание этих двух, на первый взгляд, взаимоисключающих интуиций заставляет рассматривать зависть как некую не статистическую, но сущностную аномалию, неотделимую от самой природы человека, некую вредоносную программу, зачем-то встроенную в нашу психику. Действие этой программы является разрушительным как для самого ее носителя (что выражается в понятии «печаль»), так и для тех, кто стал объектом ненависти, порожденной завистью.
   Будучи постоянным источником ненависти к ближним, зависть может не только отравлять межличностные отношения, но и дестабилизировать всю социальную жизнь, вести к разрыву социальных связей, расшатыванию всего уклада жизни общества. Восстания, мятежи, а с точки зрения С. Московичи, и прогресс науки и техники являются факторами социальной нестабильности. Общества с легкостью исчезают, поскольку они непрерывно стремятся к тому, чтобы стать иными с помощью восстаний и мятежей, а также благодаря непрерывному прогрессу науки и техники, который способствует безвозвратному исчезновению традиций и религиозных обрядов [442 - См.: Московичи С. Указ. соч. С. 47.]. Сомнение и зависть разрывают всякую социальную связь, становятся причиной разногласий, дестабилизируют социальные отношения. Одним из ключевых оснований зависти в социальном взаимодействии является социальная стратификация, которая, с одной стороны, упорядочивает общество, но, с другой стороны, как это ни парадоксально, содержит в себе и зерна дестабилизации. Питательной же почвой для прорастания этих зерен является зависть.
   Актуализация темы зависти как одного из факторов социальной дестабилизации связана с усилением интереса к проблеме социальной стабильности, которая во многом зависит от действий отдельного индивида.
   Согласно А. В. Петровскому, «личность может быть характеризуема в единстве трех аспектов рассмотрения как обнаруживающаяся и опосредствуемая социальной деятельностью идеальная представленность индивида в других людях, в его связях с ними, наконец, в нем самом как представителе социального целого. Определяющей характеристикой личности служит ее активность, которая в интраиндивидном плане выступает в явлениях выхода за рамки ситуативных требований и ролевых предписаний (реактивности), то есть в феноменах «надситуативной», «сверхнормативной», «надролевой» активности; в интериндивидном плане – в деяниях, то есть в реальных вкладах в других людей» [443 - Петровский А.В. Вопросы истории и теории психологии: Избранные труды. М.: Педагогика, 1984. С. 235.]. В процессе повседневной деятельности индивиды сталкиваются друг с другом в ситуативных контекстах взаимодействия [444 - См.: Гидденс Э. Устроение общества: Очерк теории структурации. 2-е изд. М.: Академический Проект, 2005. С. 116.].
   Тем самым деятельность связана с субъектами, осуществляющими непрерывный поток социального поведения. Зависть онтологически локализуется на индивидуальном уровне, однако направлена на другого человека, в чем выражается ее интерсубъектный характер. Тем самым, поражая элементарную клеточку человеческого общения, зависть являет собой поистине зерно раздора, которое, прорастая и разрастаясь при благоприятных условиях, разрушает изнутри всю систему социальных связей.
   Наблюдается и обратная зависимость: одним из факторов обострения зависти служит то состояние общества, которое философы определяют как кризис человека. Так, Э. Мунье считает его следствием общего кризиса современной цивилизации. Прямые проявления кризиса человека – кризис деятельных способностей индивида, отхода от духовных позиций, упадок духовности в обществе в целом.
   Корни этого кризиса Э. Мунье усматривает в экономической сфере. Философ пишет: «…экономический организм внезапно разросся до такой степени, что, подобно раковой опухоли, поразил или задушил все остальное в человеческом организме» [445 - Мунье Э. Манифест персонализма / Пер. с фр. М.: Республика, 1999. С. 348.], что серьезно сказалось на личности и обществе. Все формы беспорядка, включая и духовный, стали иметь экономическую составляющую, а в ряде случаев экономика стала играть решающую роль и в межличностных отношениях.
   Это положение находит эмпирическое подтверждение в данных контент-анализа российской прессы. Выборка была составлена из материалов региональной российской прессы за четыре периода продолжительностью по 3 месяца каждый: с января по март 1994, 1998, 1999, 2008 и 2009 гг. Выборка составлялась случайным образом (общий объем – 40 000 публикаций, по 2000 публикаций в каждой группе) [446 - Данные тексты современной российской прессы были подвергнуты контент-анализу и экспертному анализу в группах респондентов, полученные результаты подверглись факторному анализу с использованием метода главных компонент и с последующим вращением «VARIMAX».]. Общее число публикаций, содержащих выражения, принадлежащие к лексико-семантической группе «зависть», составило 3372, или чуть более 8 %. Но интересно распределение этих публикаций по выделенным периодам (см. табл. 1).

   Таблица 1
   Зависимость количества публикаций о зависти от экономической ситуации в стране

   Указанные временные периоды выбраны для анализа не случайно. Начало 1994 года – это время экономического спада, когда с наибольшей силой проявились негативные последствия начавшихся экономических реформ в нашей стране. Январь – март 1998 года – период относительного подъема, по крайней мере в финансовой сфере, и надежд на скорое восстановление отечественной промышленности и экономический подъем. Следующий период (январь – март 1999 года) – период экономического спада, последовавшего за финансовым кризисом осени 1998 года. Начало 2008 года – пик очередного экономического подъема, объективной основой которого служили главным образом высокие цены на нефть на международном рынке. Тем не менее это было время экономического оптимизма. Наконец, начало 2009 года – период экономического спада в результате текущего мирового экономического кризиса.
   Как наглядно показывает диаграмма, число публикаций, содержащих выражения лексико-семантической группы «зависть», определенно реагирует на экономическую обстановку в стране: в относительно благополучные периоды о зависти пишут меньше, а в периоды экономического неблагополучия интерес к зависти у авторов публикаций явно повышается.
   В то же время наблюдается тенденция к общему плавному снижению общего числа материалов прессы, содержащих упоминания о зависти, что может косвенно свидетельствовать о том, что в целом экономическая ситуация первой половины 90-х годов XX века воспринималась нашими соотечественниками в более катастрофическом ключе, чем последующие посткризисные ситуации.
   Связь зависти с экономической сферой жизни общества может проявляться и в доминировании экономических ценностей (денег, богатства, власти в экономической сфере) в качестве предмета зависти. Ведь ориентация на экономическое начало в мире человеческих взаимодействий зачастую активизирует зависть к людям, обладающим большим экономическим весом, и «власть имущим». Однако эта гипотеза не получила эмпирического подтверждения. Проверка этой и ряда других гипотез была проведена на полученной выборке материалов отечественной прессы за период с января 1994 года по март 2009 года (см. бланк контент-анализа в Приложении). В табл. 2 отражено количественное соотношение различных типов предмета зависти.

   Таблица 2
   Предмет зависти в публикациях российской прессы (соотношение долей от общего числа публикаций)

   Как видим, богатство, в том числе и владение определенным имуществом, является основным предметом зависти лишь в 7 % публикаций российской прессы. На первом месте по значимости в качестве предмета зависти стоит талант (21 % публикаций), который вместе со славой, популярностью занимает почти 40 % публикаций. Далее следуют такие предметы зависти, как сексуальная привлекательность (12 %), высокий социальный статус, престиж (11 %), стиль, образ жизни (10 %), любовь (9 %), и лишь затем идет богатство (7 % публикаций), занимая лишь седьмое место из одиннадцати по доле публикаций. Менее значимыми предметами зависти являются только красота (4 %), власть (3 %), везение, удача (3 %) и нравственные достоинства (2 % публикаций). Ранговая структура, отражающая иерархию предметов зависти, представлена в табл. 3.

   Таблица 3
   Предмет зависти в публикациях российской прессы (ранговая структура)

   Данные контент-анализа относительно предмета зависти в 2004–2009 годах показывают, что за 200 лет после Шопенгауэра мотивы для зависти мало изменились. Описанное распределение групп публикаций по предмету зависти во многом связано с тематикой самих публикаций, в которых идет речь о зависти, или, иначе говоря, типами контекстов, в которых развивается дискурс зависти. В ходе исследования было выделено пять сфер общественной жизни, определяющих контекст дискурса зависти: экономика и деловая жизнь; политика; социальная сфера; быт, повседневность; межличностные отношения; культура и искусство. Количественное соотношение представленности этих типов контекстов в публикациях российской прессы отражено в табл. 4.

   Таблица 4
   Тематика публикаций о зависти в российской прессе (ранговая структура)

   Таким образом, в первой «пятерке» предметов зависти – качества интерсубъектной природы, те качества, которые привлекают к человеку других людей (талант, слава, сексуальная привлекательность, престиж, стиль, образ жизни), что лишний раз свидетельствует об интерсубъектной природе самой зависти, которая, как раковая клетка, поражает самую сердцевину человеческой социальности.
   Сравнительно высокая значимость стиля жизни как предмета зависти объясняется особенностями сознания общества потребления. В основе моделей потребительского поведения лежат социальные представления о стиле жизни, воплощенные и осознаваемые на уровне желаемого образа «Я» [447 - См.: Мельникова О. Т., Ширков Ю. Э., Фоломеева Т. В. Потребительское поведение: Теория и действительность // Социальная психология в современном мире: Учебное пособие / Под ред. Г. М. Андреевой, А. И. Донцова. М.: Аспект Пресс, 2002. С. 265.]. Например, газета «Вечерняя Казань» от 8 мая 1999 года сообщает о поджоге конференц-зала республиканской стоматологической поликлиники. Злоумышленник бросил в окно конференц-зала бутылку с зажигательной смесью. «Сотрудники стоматполиклиники, – пишет газета, – полагают, что это дело рук завистников, которым мозолил глаза евроремонт, проведенный в поликлинике. И сожалеют, что негде теперь собираться казанским стоматологам по торжественным и иным случаям» [448 - Железнова Е. Окно на пожар: Зависть – чувство зажигательное // Вечерняя Казань. 1999, 8 мая.].
   Интересно, что даже в ряде публикаций на темы экономики и деловой жизни предметом зависти выступает все-таки не богатство, а иные ценности. Такова, например, напечатанная в конце 1990-х годов в пермской газете «Звезда» заметка о «самом крутом чайковском предпринимателе, владельце пяти крупных хозмагов», который начал писать пьесы для местного театра. «Первый показ спектакля, поставленный главным режиссером театра, заслуженным работником культуры России Людмилой Журавской, который собрал полный зал, вызвал неоднозначные отклики. От восторженных до уничижительных. Но главное то, что впервые за долгое существование театра в городе его порог переступила практически вся бизнес-элита. Отзывы были крайне сдержанными. Да и с чем сравнивать, если до этого ни разу не ходили в театр? Зато на следующий день начали срываться афиши с фамилией В. Черепанова. А он по-прежнему чувствует себя именинником. Не стало афиш – вывесил на зависть соперникам по бизнесу в самом центре города огромный транспарант. Его-то уж не срежут, надо вызывать спецмашину.
   – А я и не ждал букетов алых роз, – говорит новоявленный драматург. – Достаточно покрутился в серьезном бизнесе и знаю, какие тут нравы. Склоки и зависть – это обычное явление» [449 - Бессмертных А. Богатые тоже пишут // Звезда (г. Пермь). 1999, 2 марта.].
   Во многом столь высокая оценка таланта даже сугубо прагматически мыслящими людьми является реакцией на технологизацию мышления современного человека, которая ведет к формированию рационально-телесного субъекта с сознанием хищника, милитаризации духа, агрессии, в конечном счете к деформации человеческой природы, что является угрожающим фактором социальной стабильности, порождая зависть к могуществу власти. У рационально-телесного индивида нет потребности внутренней работы над собой, поэтому он не знает границ между дозволенным и недозволенным. Хищническое сознание говорит: «Я – собственник. Мир есть объект для реализации моих вожделений и страстей». «Любопытствующий субъект» уступает место «технологическому субъекту», который стремится установить порядок и власть с помощью информации и информационных технологий, которые придают сознанию иллюзию мощи и переконструирования мироздания [450 - См.: Букреев В. И. Человек агрессивный (Истоки международного терроризма) // В. И. Букреев. М.: Флинта: МПСИ, 2007. С. 75–76.].
   Эти проблемы не поддаются решению или даже определению, если рассматривать их в чисто технических категориях. Ясность принципов как источник компетентности, которая является, согласно идеям Э. Гидденса, частью практической деятельности и представляет собой основополагающее свойство социального мира [451 - См.: Гидденс Э. Устроение общества: Очерк теории структурации. 2-е изд. М.: Академический Проект, 2005. С. 150.], недостаточна в поисках технических решений. Она может стать тщетной и даже опасной, если не будет привязана к изучению исторических реальностей и закономерностей [452 - См.: Мунье Э. Указ. соч. С. 349–350.]. Кроме этого, описание социальных явлений необходимо осуществлять с учетом «психических, эмоциональных аспектов общей страсти», социальных представлений и мотивов [453 - См.: Московичи С. Указ. соч. С. 51.], одним из которых является зависть.
   В ходе контент-анализа российской прессы был поставлен вопрос о составе субъектов зависти. Результаты исследования показали следующее.
   Заметных различий между субъектами зависти по полу не наблюдается (см. табл. 5).
   Однако представляет интерес распределение половых характеристик субъектов зависти по тематическим характеристикам публикаций и предметам зависти (см. табл. 6 и 7).

   Таблица 5
   Пол субъекта зависти

Таблица 6
Зависимость пола субъекта зависти от тематики публикаций о зависти

Таблица 7-а
Зависимость предмета зависти от пола субъекта зависти: мужчины

   Как видим, в публикациях экономической и деловой направленности, как и в публикациях на темы политики, культуры и искусства, в качестве субъектов зависти количественно преобладают мужчины; в публикациях на темы быта и повседневных отношений – женщины, в публикациях на социальные темы все три типа субъектов зависти представлены примерно в равных долях.
   Сопоставление таблиц 7-а и 7-б показывает, что в представлении авторов публикаций для мужчин предметом зависти статистически чаще, чем для женщин, выступают такие ценности, как везение, удача; любовь; богатство; власть; высокий социальный статус, престиж; талант. Зато женщины чаще завидуют сексуальной привлекательности, стилю и образу жизни, красоте. Что же касается славы и популярности, то представители обоих полов полностью солидарны в своей приверженности этим ценностям.

   Таблица 7–6
   Зависимость предмета зависти от пола субъекта зависти: женщины

   Примечательно, что значимая часть публикаций (более 197, или 6 % выборки) описывает зависть детей. Подавляющее число этих публикаций относится к сфере быта, повседневности, лишь незначительная часть – к сфере искусства.
   Предметом зависти для детей выступают чаще всего (и при этом значительно чаще, чем для взрослых) любовь и красота. Любовь как предмет зависти ребенка – это любовь со стороны родителей, друзей либо (для детей среднего и старшего школьного возраста) любовь представителя противоположного пола. Дети значительно реже взрослых завидуют высокому положению, власти и таланту, практически совсем не завидуют нравственным достоинствам (см. табл. 8).

   Таблица 8
   Предмет зависти детей

   Хотя детская зависть порождается более чистыми и благородными предметами (как видим, на первом месте среди них для ребенка – любовь и красота), в своих проявлениях она принимает нередко более трагические и уродливые формы, чем любовь взрослых. Среди публикаций этой группы нередки описания различного рода эксцессов, деструктивных действий ребенка, направленных на объект зависти либо на себя. Так, например, в октябре 2009 года многие российские газеты опубликовали информацию о зверском убийстве 14-летней школьницей своей одноклассницы. «Поначалу, – сообщает «Комсомольская правда», – основной была версия девичьей ревности. Но подружки убитой уверены: то, что накануне у Алины завязался роман с 15-летним мальчиком из Серпухова, стало всего лишь последней каплей зависти Анастасии.
   – Настя абсолютно во всем завидовала Алине! – признаются девчонки. – Алиночку у нас весь класс любил, а с этой особо никто не разговаривал» [454 - Низамов Р. Восьмиклассница задушила подругу из зависти // Комсомольская правда. 2009, 12 окт. См. также: Школьница убила подругу за долги и любовь // Московский комсомолец. 2009, 12 окт.].
   А 15 мая 2006 года была убита 15-летняя школьница Анна Мезина – победительница конкурса красоты в мордовском городе Темникове. На ее теле было обнаружено более 20 колото-резаных ран. Основная версия следствия – месть со стороны других участниц конкурса [455 - Состязания на конкурсе красоты закончились смертью // Новые Известия. 2006, 19 июня.].
   Если в целом по выборке трагический сценарий развития событий наблюдается в 14 % публикаций, то в группе публикаций о детской зависти – в 73 % публикаций.
   Зависть возникает уже в раннем детстве, когда ребенок завидует владению взрослыми реальным миром, который для него недоступен и полон запретов [456 - См.: Кайуа Р. Игры и люди: Статьи и эссе по социологии культуры // Роже Кайуа; Сост., пер. с фр. и вступ. ст. С. Н. Зенкина. М.: ОГИ, 2007. С. 228–229.]. Психологи установили, что в детстве ребенок также испытывает зависть к родителям по причине своей зависимости от них, что существенно ограничивает его свободу, в то время как родители, как ему представляется, полностью свободны в своих действиях. В психоанализе такая зависть исследуется как возрастная зависть, когда дети испытывают зависть к тем преимуществам, которые предоставляют родителям их возраст, а также общественное положение, знания и т. д. [457 - См.: Куттер П. Любовь, ненависть, зависть, ревность. Психоанализ страстей / Пер. с нем. С. С. Панкова. СПб.: Б.С.К., 2004. С. 77.].
   С психоаналитической точки зрения зависть является «базовой антропологической категорией», патологическим выражением деструктивных импульсов, которые, по мнению одного из классиков психоанализа Мелани Кляйн, впервые заговорившей о деструктивном влиянии младенческой зависти, действуют с начала жизни. По ее мнению, «самым первым объектом зависти становится кормящая грудь, поскольку младенец ощущает, что она обладает всем, что ему нужно, и что существует неограниченный поток молока и любви, который грудь оставляет для собственного удовлетворения» [458 - Кляйн Мелани. Зависть и благодарность. Исследование бессознательных источников / Пер. с англ. А. Ф. Уского. СПб.: Б.С.К., 1997. С. 21.]. Кляйн делает интересный вывод, что зависть формируется на основе ранних исключительных отношениях с матерью. Она говорит, что «борьба между инстинктами жизни и смерти и производный от нее страх уничтожения себя и объекта собственными деструктивными импульсами являются основополагающими факторами в первоначальном отношении младенца к матери. Поэтому его желания подразумевают, что грудь, а затем и мать должны устранить эти деструктивные импульсы и боль от персекуторной тревоги. Вместе со счастливыми переживаниями неизбежные обиды подкрепляют внутренний конфликт между любовью и ненавистью, а на самом деле, в своей основе, между инстинктами любви и смерти, и в результате это приводит к чувству, что существуют хорошая и плохая грудь» [459 - Кляйн Мелани. Указ. соч. С. 17.]. В итоге Кляйн приходит к выводу, что деструктивные качества зависти препятствуют построению стабильности отношений с хорошими внешними и внутренними объектами, подрывает чувство благодарности и разными путями размывает различия между хорошим и плохим [460 - Кляйн Мелани. Указ. соч. С. 80.]. Поэтому в своих работах она подчеркивает важность любви, которая позволяет не только сгладить, но и преодолеть негативные чувства, дает возможность формирования оптимальной установки. Интересная психоаналитическая трактовка Кляйн перекликается с опытом повседневности взрослых людей, с их предметно-деятельным освоением и потреблением груди как источника ресурсов для удовлетворения потребностей и получения положительных эмоций. Эта «антропологическая» связь прослеживается на протяжении всей жизни человека, обретая различные формы и модели и отражаясь в вербальных паттернах повседневности: «припасть к груди начальства», «вскормить грудью ученика» и др. Деструктивные импульсы зависти, как и в модели реакций младенца, взаимодействуют с внешними условиями, мотивами, подкреплениями, подрывают чувство благодарности к «вскормившей их груди».
   Психоаналитик Петер Куттер доказывает, что зависть – это следствие чувства собственной неполноценности. Он выделяет различные формы и проявления зависти. Согласно его исследованиям, существует зависть в форме алчности, которая «съедает» человека изнутри. Если зависть характеризуется хроническим течением и у страдающего от нее человека появляется надежда изменить в обозримом будущем свое положение, то тогда зависть превращается в самоограничение, или, говоря словами Ф. Ницше, становится «экзистентной завистью». Человек начинает ненавидеть силу, удачу, счастье, здоровье, которых ему недостает, поэтому удовлетворения своих потребностей в положительных эмоциях он достигает за счет равнодушия, цинизма, критических насмешек, позволяющих ему избегать травматизации, связанной с ощущением дефицита достоинств и неполноценности своего существования. Зависть может выродиться в самобичевание. При этом интенсивное самобичевание нередко может провоцировать физические симптомы, например, человек «бледнеет от зависти», поскольку сжимаются кровеносные сосуды, или «человек желтеет от зависти», так как кровь насыщается желчью. Кроме этого, пишет Куттер, зависть может принимать форму ярко выраженной и направленной вовне ненависти. В данном случае завистник втайне пытается навредить тому, кому завидует, изводя людей открытыми упреками и язвительными замечаниями. Зависть принимает форму причинения вреда окружающим, что является следствием попытки индивида компенсировать свои страдания и комплексы неполноценности. Куттер в качестве примера приводит шекспировского Отелло, который пал жертвой завистника Яго, завидующего положению и деньгам Отелло, а также его счастью с Дездемоной. Поэтому Яго стремится вселить в душу Отелло ревнивые сомнения, находя отдушину и садистское удовлетворение в зрелище крушения счастья своего соперника [461 - См.: Куттер П. Указ. соч. С. 72–74.].
   Дж. Адамопулос, проанализировав социальное поведение, предположил, что ассоциации – диссоциации (любовь – ненависть) – это первая форма дискриминации, которой мы обучаемся в процессе социализации. Люди во всех культурах различают ассоциативные (объединяющие) виды поведения и диссоциативные (разъединяющие), суборнационные (подчинение) и доминирующие (распоряжения, приказы), а также виды поведения, предполагающие близость и формальные отношения [462 - См.: Адамопулос Д., Лоннер У. Д. Культура и психология на распутье: историческая перспектива и теоретический анализ // Психология и культура / Под ред. Д. Мацумото. СПб.: Питер, 2003. С. 428.]. В этом смысле зависть относится к диссоциативному виду поведения, которое, как правило, ведет к социальному разъединению.
   В связи с этим интересно рассмотреть отношения и характер связи между субъектом и объектом зависти.
   По соотношению статусных позиций субъект зависти может по отношению к ее объекту занимать более высокий или более низкий статус, а может находиться с ним в равном статусе. Понятно, что в контексте изучения зависти как фактора социальной дестабилизации под социальным статусом уместно понимать принадлежность, социально значимые различия, а не только те различия, которые имеют пусть и высокую, но только субъективную значимость в рамках одного социального статуса. Так, в приведенном примере убийства восьмиклассницей подруги субъективно значимые различия, переживаемые субъектом зависти и служащие ее причиной (различный уровень обеспеченности семей двух девочек, различный уровень успеваемости и т. д.), в социальном плане не представляются существенными, поскольку все субъективно воспринимаемые различия относятся к внутригрупповым. Обе девочки учились в одной школе, их семьи проживали в одном доме.
   Численное соотношение публикаций в российской прессе, отражающее количественную пропорцию этих ситуаций, отражено в табл. 9.

   Таблица 9
   Соотношение социальных статусов субъекта и объекта зависти

   Как видим, более двух третей случаев зависти – это зависть к человеку «своего круга», что и неудивительно, учитывая межличностный и, в сущности, интимный характер зависти как аномального психического отношения.
   Кто же становится объектом зависти?
   Как показал анализ, мужчины и женщины становятся объектом зависти примерно одинаково часто: в 41 % публикаций завидуют женщинам, в 39 % – мужчинам, в остальных публикациях пол объекта зависти не определен.
   Достаточно большая часть публикаций (около 7 %) повествует о зависти к покойному. Доля публикаций, в которых объект зависти является публичной персоной, составляет около 30 %, причем более чем в трех четвертях этих публикаций субъект зависти – тоже публичная персона, и таким образом речь идет о зависти между равными.
   Как правило, объект зависти – это человек, с которым субъект зависти связан в своей повседневной жизни, по работе, с кем находится в живом контакте. Только 12 % публикаций описывают зависть к людям, с которыми субъект зависти не знаком лично (см. табл. 10).

   Таблица 10
   Характер связи между субъектом и объектом зависти

   Как показывает диаграмма, чаще всего объектом зависти становятся люди, которых с субъектом зависти связывают совместный труд, творчество, учеба (32 % всех публикаций). На втором месте – друзья, знакомые (21 %), на третьем – родственники и супруги (в том числе бывшие). Реже всех объектом зависти становятся соседи.
   Что же касается людей, у которых с субъектом зависти личная связь отсутствует, то они составляют всего лишь 19 % среди тех, кому завидуют. Таким образом, налицо значительное преобладание (более чем в четыре раза) случаев зависти по отношению к близким и знакомым.
   Это соотношение объясняет факт относительной стабильности социальной структуры. В самом деле, если бы зависть по отношению к «дальним» была распространена столь же широко, как зависть к «ближним», общество то и дело сотрясалось бы от революций. Однако этого не происходит. Смуты колеблют социальную структуру лишь при определенных условиях, которые отличаются от обычных, в частности, и тем, что существенно расширяют сферу действия зависти. В этих условиях социальная стратификация, основанная на признанных различиях и богатстве, которая в обычном случае служит каркасом социальной стабильности, становится источником распространения зависти, а тем самым и социальной, и политической дестабилизации.
   Для объяснения этих явлений полезно обратиться к теории системной дифференциации. Одним из крупных теоретиков обществознания, осуществивших всеобъемлющее исследование дифференциации общества, является Никлас Луман, который различает по типу дифференциации три формы общества: сегментарное общество примитивных, архаических народов; стратифицированное общество высоких культур и современное функционально дифференцированное общество. В историческом развитии прежде всего существовала возможность сегментарной дифференциации, характерная для родовых обществ. Сегменты характеризуются тождественностью своей внутренней структуры, одинаковым общественным значением и своим статусом (например, родственные связи в родовом обществе). Иерархическая (или слоевая) дифференциация (стратификация), характерная для высоких культур, делит общество на социальные системы (сословия, касты, слои), которые описываются через неравенство их рангов по отношению друг к другу, причем каждая из этих систем определяет весь контекст образа жизни людей, принадлежащих этой системе. Кооперация и конфликт основаны на отдифференциации высшего слоя и тем самым на концентрированном распоряжении ресурсами. Высший слой обладает отчетливо привилегированным доступом к управлению и явно более мощным потенциалом. В более ранних государствах под стратификационной дифференциацией имелся в виду не индивидуальный, а семейный уклад, т. е. социальные преференции, основанные на происхождении и родственных связях. Затем родство сменяется отношением господина и вассала, т. е. ранговым отношением, что приводит к возведению прежде несвободных министериалов и рыцарей невысокого происхождения в аристократию.
   Наконец, достижением современного общества является, по Луману, функциональная дифференциация. Изначальной, хотя и не единственной, формой дифференциации современного общества является уже не образование равных между собой единиц (семей, родов) или различение неравных и иерархически упорядоченных слоев (крестьян, горожан, благородного сословия), но различение таких функциональных систем, как хозяйство, политика, воспитание, религия и искусство, каждая из которых в ходе дифференциации достигла автономного вычленения и может выполнять свои функции лишь при условии, что и все другие системы выполняют свои. Функционально дифференцированное общество отказывается от избыточности такого рода, когда каждая отдельная общественная единица выполняла бы задачи, которые способны выполнить и все остальные. Вместо этого оно делает ставку на специализацию и генерализацию результатов функционирования все более сложных и все более рискованных функциональных систем. Функционально дифференцированное общество отказывается также от неравенства как упорядочивающего принципа, который в общественной иерархии представлял порядок целого. Вместо этого развиваются структуры поликонтекстурального общества, в котором нет ни центра, ни верхушки [463 - См.: Луман Н. Дифференциации / Пер. с нем. Б. Скуратова. М.: Логос, 2006. С. 100–107, 114.], что значительно нивелирует социальные различия, однако в то же время стимулируя дух конкуренции и чувство соперничества, что, с одной стороны, является стимулом к саморазвитию, с другой стороны, неизбежно приводит к столкновению интересов и актуализации зависти.
   Согласно мнению ряда ученых, единственной стабильной связью, на которой держится общество, расколотое разделением труда и богатства, является культура. Лишь в общедоступной сфере культуры, объединяющей бедных и богатых, родовитых и плебеев, сановных и безвластных, каждый чувствует себя сопричастным к единому социокультурному пространству, что создает основу для сотрудничества. В то время как национальная принадлежность, религия, производство, конкуренция, другие факторы общественной жизни потенциально разделяют людей, так называемая обобществленная информация, т. е. историческая память, объединяет их. В потоке нестабильности культура выступает стабилизирующим началом. Однако не настолько, чтобы законсервировать старое производство и социокультурные отношения [464 - См.: Андреева О.А. Стабильность и нестабильность в контексте социокультурного развития. Таганрог: ТИУиЭ, 2000. С. 27.]. Она достаточно нестабильна, чтобы дать возможность реализоваться назревшим новым общественным потребностям и отношениям, выводящим общество на новый виток социокультурного развития.
   Социально-психологические исследования в процессе анализа согласованности социальных стереотипов позволили выявить различного уровня взаимосвязи между культурными стереотипами индивидов и их индивидуализированными представлениями о характеристиках других социальных групп. В частности, получены доказательства того, что «личные убеждения в большей степени, чем культурные стереотипы, связаны с предубеждениями и эмоциями» [465 - Донцов А. И., Стефаненко Т.Г. Социальные стереотипы: вчера, сегодня, завтра // Социальная психология в современном мире: Учебное пособие / Под ред. Г. М. Андреевой, А. И. Донцова. М.: Аспект Пресс, 2002. С. 79.]. Учитывая дифференциацию проявлений феномена зависти на трех основных уровнях: сознания, эмоционального переживания и реальной деятельности, когда зависть становится определяющим мотивом поведения личности [466 - См.: Муздыбаев К. Психология зависти // Психологический журнал. 1997. № 6.], можно увидеть особую роль культуры, культурных стереотипов и культурной динамики в развитии как личности, так и межгрупповых отношений, в социокультурном окрашивании форм и уровней проявлений зависти в социальном взаимодействии.
   Существенное значение в понимании и теоретическом осмыслении завистью как фактора, угрожающего социальной стабильности, имеет разработанный Т. Парсонсом, Р. Рорти, Н. Луманом метод контингентности. Обобщая ряд определений, можно, с определенной долей упрощения, сказать, что в целом под контингентностью понимается неоднозначность социального мира. Использование этого понятия в контексте описания социального действия означает признание того, что наблюдаемые социальные объекты могут оказаться не теми, какими представляются нам, продемонстрировать непредвиденные, неожиданные свойства. Это происходит из-за того, что в обществе возможны такие события, которые, не будучи необходимыми, в то же время не являются и невозможными, что порождает неопределенность в их восприятии.
   Метод описания современного социального мира, в котором наблюдатель одновременно становится и действующим лицом, вследствие чего осуществляется наблюдение второго порядка (наблюдение наблюдений), Н. Луман назвал «двойной контингенцией» [467 - См.: Луман Н. Социальные системы. Очерк общей теории / Н. Луман. СПб., 2007. С. 155.]. В этом понятии, в его трактовке, воплощается «нечто, не являющееся ни необходимым, ни невозможным, таким образом, оно может быть таким, каково есть (было, будет), но может быть и иным. Следовательно, понятие обозначает нечто данное (испытанное, ожидаемое, помысленное, пофантазированное) ввиду возможности иного бытия; оно обозначает предметы в горизонте возможных изменений» [468 - Там же.].
   Отмеченные особенности двойной контингенции помогают уяснить некоторые важные стороны зависти как фактора социальной дестабилизации. В этом процессе проявляется отчетливая двойная зависимость осуществляемого социальным индивидом выбора действий от изменяющихся обстоятельств. Кроме того, данный подход раскрывает, как складываются общие ценности, как происходит символическое кодирование социального поведения, объясняя, как возможен социальный порядок для концептуального подхода к социальной стабильности.
   Первая попытка построить социальную теорию на понятии двойной контингенции, взаимной неопределенности позиций участников общения, включает модель, согласно которой друг другу противостоят Alter и Ego, каждый со своими потребностями и способностями. Первый зависит от результатов деятельности второго, а второй – от результатов деятельности первого. Взаимодействию присуща двойная контингентность. С одной стороны, удовлетворение Ego зависит от того, какие альтернативы он выбирает из числа имеющихся. В свою очередь, реакция Alter будет зависеть от осуществляемого Ego выбора и, сверх того, осуществляется еще и выбором со стороны Alter. Двойная контингенция в данном случае представляет собой проблему согласования расходящихся, разнообразных, контингентных перспектив и ожиданий, возникающих в ходе коммуникации в комплексном и функционально-дифференцированном обществе [469 - См.: Луман Н. Введение в системную теорию / Пер. с нем. К. Тимофеева. М.: Логос, 2007. С. 330–332.]. Сложность поддержания социального порядка, по Луману, заключается в том, что в ходе каждого межличностного взаимодействия с того момента, когда два индивида вступают в контакт, каждый из них может заменить контингенцию, в равной мере относящуюся к каждому из них. Луман полагает, что нельзя пытаться в данной ситуации угадать ожидания другого. Единственным совпадающим ожиданием у них будет «ожидание неожиданного».
   Необходимо отметить, что согласованность ожиданий, убеждения, содержание эмоциональных состояний и мотивов (а зависть, безусловно, является одним из мотивов, ведущих к агрессии) зависят от субъективной культуры, а также от типа культуры в континууме от индивидуалистской до коллективистской. Так, исследование представителей племени симбу в Новой Гвинее, находящегося под административным управлением Австралии, показало, что, несмотря на запрет австралийских властей, члены племени вступали в частые вооруженные стычки между собой в связи с высоким уровнем агрессивности. Исследователи обнаружили, что симбу положительно относились к проявлению агрессивности и высоко оценивали тех, кто вел себя наиболее агрессивно. Причинами зависти, агрессии и напряженности отношений в этом случае становятся: дефицит ресурсов, частые проявления непредсказуемых событий, контингентных ожиданий, отсутствие доверия в обществе и возможности справедливого распределения ресурсов, психическая напряженность и фрустрация. В данном случае налицо связь проявления зависти и установок, детерминант поведения. Ситуация выступает важной детерминантой поведения, но во многих ситуациях человек бывает слишком возбужден и действует не размышляя, агрессивно, что ведет к напряженным взаимодействиям и деятельности, недоверию во взаимодействии, агрессии во взаимодействии, полному рассогласованию целей и ценностей, а также мотивов и, наконец, к ненависти, антипатии, насильственному сопротивлению взаимодействию. В племени семаи, наоборот, отношение к агрессивному поведению очень негативное. Их субъективная культура содержит установку, что только плохие люди могут вести себя агрессивно. Они живут в тропических лесах Малайзии с изобилием ресурсов, о добыче которых не нужно особенно беспокоиться. Основную опасность и угрозу они связывают с возможностью остаться одному без поддержки других [470 - См.: Триандис Гарри С. Культура и социальное поведение / Пер. с англ. В. А. Соснина. М.: ФОРУМ, 2007. С. 262–265.]. Изучение таких социальных моделей показывает, что ограниченность ресурсов является одним из факторов рассогласования контингентных перспектив, развития зависти и агрессивного поведения.
   Фактором сдерживания агрессии, причиной которой является зависть, выступает высокая нормативность отношений, которая характерна для восточных культур, в частности для Японии. Социальная система японского общества, основанная на ритуальности и нормативности отношений, регулирует поведение японцев системой разнообразных приказов или обязательств, которые управляют жизнью каждого японского жителя. С точки зрения автора классического труда по культурантропологии Японии Рут Бенедикт [471 - См.: Бенедикт Р. Хризантема и меч. Модели японской культуры / Пер. с англ. М. Н. Корнилова, Е. М. Лазаревой, В. Г. Николаева. М.: Российская политическая энциклопедия, 2004.], ключевым моментом для понимания японской культуры является ее иерархический характер. Вся система социальных и межличностных отношений в японском обществе центрирована вокруг понятия «подобающего места», которое есть у каждого человека и каждой социальной группы. Такая система исторически сформировалась в ходе преодоления смуты Онин, длившейся целых десять лет (1467–1477). Отличительной особенностью этой смуты было то, что практически все боевые действия проходили не на полях страны, а в ее столице – Киото.
   Из такого иерархического видения мира вытекает довольно сложная структура долга (он). Форма он, относящаяся к основным понятиям этики, требует, чтобы кто-либо, получающий услугу («милость» от кого-то или общества), был безоговорочно поставлен в положение должника. Обязанности, которые таким образом возникают у человека, являются либо пассивными (коон – милость императора плюс то, что человеку дается от рождения – оя но он, или милость родителей, нуси но он, или милость, полученная от наставника, учителя и т. д.), либо активными (гири или гиму). Тот, кто предоставляет эти милости, имеет статус ондзин. Гиму касается всех обязательств человека перед ондзин. Это неоплачиваемый долг, тяготеющий над каждым японцем с самого рождения; долг перед государством, перед обществом, перед семьей, перед учителями, которые ему помогают. Гири – это «долг поведения», жестко регламентирующий манеру поведения каждого не только по отношению к обществу, семье и вышестоящим, но и по отношению к самому себе. Суть его в том, чтобы «не потерять лицо», т. е. не совершить того, что может оказаться предосудительным и задеть честь семьи или имени. Это то, что ставит человека на определенную социальную ступень, то поведение, которого ждут от него окружающие [472 - См.: Фредерик Л. Повседневная жизнь Японии в эпоху Мэйдзи / Пер. с фр. М.: Молодая гвардия, 2007. С. 129.].
   Без такой сложной системы долга жизнь человека в японской этической парадигме невозможна. Единственное отношение по отношению к такого рода долгу – признать и сделать все для его надлежащей оплаты. Поэтому японцы не спешат принимать даже невинные, на взгляд европейца, одолжения, особенно в неформальных ситуациях, дабы не быть вовлеченными в он без необходимости. Даже сигарета, предложенная незнакомым лицом, рассматривается японцем как долг, который придется возвращать. В то же время и отдать такой долг с лихвой – для японца означает оскорбить человека, навязав ему нежеланный для него долг. Ведь если гиму – это неоплатный долг, который приобретается вместе с жизнью (он включает долг перед императором, долг перед родителями), долг длиною в жизнь, то гири требует самых скрупулезных подсчетов и полной эквивалентности. Р. Бенедикт в своей книге приводит целый ряд, с нашей точки зрения, совершенно курьезных примеров тщательного определения эквивалентности [473 - См.: Бенедикт Р. Указ. соч.].
   Гири делится на две разновидности: «гири перед миром» – обязанность выплачивать он своим ближним и «гири перед своим именем» – обязанность держать свое имя и репутацию незапятнанными. Самая суровая формула осуждения в этой культуре – назвать кого-то «человеком, не знающим гири». Как разъясняет Р. Бенедикт, отношение к гири в японской культуре гомологично отношению к финансовым обязательствам в Америке. Он выступает как основа самоуважения и уважения к человеку со стороны от окружающих, все санкции, применимые в Америке к уклоняющимся от выполнения своих обязательств в финансовой сфере, в Японии относят к нарушителям гири. В случае неуплаты на гири со временем нарастают штрафные проценты, и в случае, если они оказываются совершенно неподъемными, человеку остается объявить о своем «банкротстве», т. е. совершить самоубийство, тем самым признав себя несостоятельным в качестве члена общества.
   Для японского этического сознания характерно как стремление продвинуться по иерархической лестнице, так и осознание необходимости обрести должное право на такое продвижение. Признание жесткой и детально разработанной иерархии, разделяемое всеми членами этого сообщества, дает человеку чувство защищенности, которое базируется не только на ясном понимание того, как ему самому следует поступать в той или иной ситуации, но и, что немаловажно, на столь же ясном представлении о том, какие действия в этой ситуации совершит его контрагент, Alter. Тем самым, как следует ожидать, эффекты двойной контингенции должны значительно смягчаться.
   Но это пока лишь теоретическое предположение.
   Описанные особенности японской культуры получили отражение в делении культур на «культуры стыда» и «культуры вины», введенном Р. Бенедикт и ставшем общепринятым. Культуры вины, образом которых является западное христианское общество, ориентированы на нормы морали. Отступление от этих норм порождает у индивида чувство вины как внутреннее переживание своей неправоты, греха. В культурах же стыда главным мотивирующим началом является стыд – как реакция индивида на отношение к поступку других людей, окружения, общества в целом. Стыд возникает у человека как переживание своей неспособности следовать общеизвестным и, как правило, детально кодифицированным предписаниям подобающего поведения. Если в рамках культуры вины человек может снять с себя психологический груз через исповедь и искупление, то в рамках культуры стыда признание своего проступка может только повредить. Как отмечает Бенедикт, культурам стыда несвойственна исповедь, даже перед богами [474 - См.: Бенедикт Р. Указ. соч. С. 198.]. Отсюда проистекает требование крайней осмотрительности, тяготеющее над каждым японцем. По японским меркам, добрый человек – это человек, который «знает стыд» и бесконечно осмотрителен. Он должен быть всегда настороже, чтобы не допустить ошибки или чтобы кто-нибудь не попытался преуменьшить результатов его деятельности. Как разъясняет Ю. Мисима, такая позиция является «моралью видимостей»: «Считается, что выглядеть здоровым важнее, чем быть здоровым. Казаться смелым и решительным важнее, чем быть таким» [475 - Мисима Ю. Хакагурэ Нюмон. Введение в Хакагурэ / Пер. с яп. Р. В. Котенко, А. Мищенко. СПб.: Евразия, 1996.]. Но если для западного сознания такая оценка является негативной, то Ю. Мисима вкладывает в нее позитивный смысл. Для него подчиняться «морали видимостей» – значит иметь самообладание, уметь подчинить себя собственной воле до такой степени, чтобы постоянно отдавать себе отчет в том, как ты выглядишь со стороны, всецело управлять своим внешним обликом.
   Следствием такой позиции является высокая степень напряжения, которая ложится тяжким бременем на индивида и социум, ибо столь высокое напряжение не может периодически не прорываться в актах агрессии – либо по отношению к источнику несправедливости, либо по отношению к самому себе – в акте самоубийства.
   И здесь напрашиваются два ярких примера, хорошо известных российскому читателю, даже не очень глубоко знакомому с культурой и историей Японии. Первый – это печально известная зариновая атака в токийском метрополитене 20 марта 1995 года, организованная последователями религиозной секты Аум Синрике, возглавляемой Секо Асахарой. В результате этого теракта погибло 12 человек, 54 получили тяжелое отравление, повлекшее долгосрочное расстройство здоровья, около 1000 человек перенесли кратковременные нарушения зрения и психический стресс, последствия которого сказываются у многих из них до сих пор [476 - События 20 марта 1995 года детально описаны со слов их жертв и очевидцев известным японским писателем Харуки Мураками в его документальном романе «Подземка» (см.: Мураками Х. Подземка: Подземный мир: Роман / Пер. с яп. А. Замилова, Ф. Тумаховича. М.: ЭКСМО, 2007).].
   При этом руководитель и духовный лидер секты, даже находясь на скамье подсудимых, так и не смог дать вразумительного ответа о мотивах своих иррациональных действий, как и действий своих адептов, беспрекословно исполнивших его безумный приказ.
   Второй пример – демонстративное самоубийство Юкио Мисимы в 1970 году после столь же демонстративной попытки военного переворота. Глубинные мотивы этого непредсказуемого поступка до сих пор составляют одну из загадок личности этого романтического японского писателя.
   Эти примеры заставляют усомниться в справедливости тезиса о том, что «общество стыда» способно обеспечить большее – высокий уровень стабильности социальной структуры, в том числе перед лицом периодически выплескивающейся из берегов зависти, нежели «общество вины».
   С психологической точки зрения зависть может быть понята как эмоция (ситуативная зависть), как чувство (устойчивая зависть) и, наконец, как страсть (всеохватывающая зависть) [477 - Согомонов А. Ю. Указ. соч.]. Последняя, по мнению известного психоаналитика Петера Куттера, оказывается столь продолжительной и интенсивной, а ее влияние на индивида столь привораживающим, что она становится сродни деструктивным страстям, например ненависти [478 - См.: Куттер П. Любовь, ненависть, зависть, ревность. Психоанализ страстей / Пер. с нем. С. С. Панкова. СПб.: Б.С.К., 2004. С. 71.]. Всеохватывающая зависть неизменно приносит страдания самому завистнику, поскольку, как писал Антисфен из Афин, «как ржавчина съедает железо, так завистников – их собственный нрав» [479 - См.: Мудрость тысячелетий. Энциклопедии / Автор-составитель В. Балязин. М.: ОЛМА-ПРЕСС, 2004. С. 86.]. В этом плане показательна зависть мачехи к падчерице, которая является частым сюжетом русских народных сказок. Мачеха завидует и красоте, и дарованиям, и успехам падчерицы, особенно если сравнение с ней ее собственных детей не в их пользу. Мачеха начинает преследовать падчерицу, задавать ей трудные, невыполнимые задания, сердится, когда удачно выполняются ее приказания. Но несчастья только воспитывают в падчерице трудолюбие, терпение и чувство любви и сострадания. Нравственная сила спасает падчерицу от всех козней; напротив, зависть и злоба мачехи приводят к ее наказанию, которое часто сказывается на ее родных детях, испорченных ее слепою любовью и потому гордых, жестокосердных и мстительных [480 - Предисловие // Народные русские сказки А. Н. Афанасьева в 3-х тт. Т. 1. М: Наука, 1984. С. 9.].
   В свете этого нет ничего удивительного в том, что авторы значительной части публикаций в российской прессе, содержащих упоминания зависти, прямо или косвенно выражают негативную оценку описываемому. Количественное соотношение негативных, позитивных и индифферентных (терпимых) позиций отражено в табл. 11.

   Таблица 11
   Отношение автора публикации к описываемым проявлениям зависти

   Интересно сопоставить эти данные с соотношением числа публикаций, автор которых идентифицирует себя с субъектом зависти, пишет о себе как о завистнике от первого лица (см. табл. 12).

   Таблица 12
   Идентификация автора с субъектом зависти

   Как видим, число публикаций, в которых автор является субъектом зависти, превосходит число публикаций, в которых автор выносит положительную оценку описываемым проявлениям зависти. Во многих случаях, описывая собственные проявления зависти, авторы не прибегают к самооправданию, сохраняя негативную оценку зависти как аномального психического феномена.
   Зависть нередко выступает фактором раздражения и негативизации. Негативизация как разрушение используется в создании отрицательного имиджа, когда оппоненту приписываются отрицательные качества или гипертрофированно «раздуваются» имеющиеся незначительные так, что они полностью «перекрывают» все положительные качества. Показательным примером негативизации как разрушения является очернение имиджа России во Второй мировой войне (разрушение памятников советскому солдату-победителю и освободителю от фашистского ига), направленное на вычеркивание России из списка победителей. При этом данные заявления носят сугубо деструктивный характер, поскольку переворачивание истории, искажение исторических фактов ведет к деформации ценностей, к разжиганию социального недовольства.
   Существует также косвенная негативизация, конечный результат которой связан с деформацией имиджа, репутации, статуса оппонента через упоминание и характеристику отдельных его недостатков, минусов, отрицательных сторон. К примеру, зависть американцев по поводу уровня военной техники и эффективности нашей помощи Вьетнаму стала причиной создания мифа о «принципиальном отставании технологий» Советского Союза от технологий «развитого демократического мира», хотя ни для кого не секрет, что военные технологии были примерно аналогичны [481 - См.: Кара-Мурза С. Г. Манипуляция сознанием-2 // Сергей Кара-Мурза, Сергей Смирнов. М.: Эксмо: Алгоритм, 2009. С. 59–60, 113–114.].
   Кроме этого, может использоваться техника высмеивания и переноса значений. Например, концепция государственного регулирования экономики, основные модели которого сформулировал Кейнс, формирует потенциал для стабилизации экономики при определенных условиях, но данная концепция в одном из сообщений СМИ была выставлена в комичном и несерьезном виде. Например, были применены обидные и комичные сравнения: «закачивает бюджетные средства» (некая аналогия с бесперспективной бездонной бочкой, в которую сколько ни «закачивай» – толку не будет), «как Мюнхгаузен за волосы пытается вытащить себя из кризиса» (использование данного образа, ставшего символом фантазеров, приводит к увязыванию сторонников кейнсианской модели модернизации с образом беспочвенных фантазеров, рассказывающих всем сказки вместо реальных дел). Таким образом, происходит агитация за одну точку зрения через дискредитацию другой путем манипуляции сознанием, что приводит к дестабилизации общественного мнения.
   Зависть является одним из факторов и причин конфликтов. Конфликты – это системы взаимодействий, и, если человек нацеливается на кого-то как на противника, он ведет себя соответствующе агрессивно или занимает оборонительную позицию, создавая ситуацию, которая помещает другого в ограниченный диапазон вариаций. Причинами конфликта, по М. Веберу, является плюрализм ценностей, разные жизненные уклады, такие, как уклад религии, любви, экономики или политики. Р. Мертон, подхватив эту идею, предположил, что структуры в социальных системах, в частности в обществе, должны справляться с ценностными противоречиями. Существуют латентные структуры, которые действуют как «аномия». Таковы, например, ожидания, что все могут достичь огромных успехов в движении по карьерной лестнице, что нереалистично и приводит к постоянному разочарованию. Конфликт в контексте зависти может набрать такие обороты, что уже не в состоянии остановить себя сам, поэтому контролирование конфликтов – дело социальной структуры [482 - См.: Луман Н. Введение в системную теорию / Пер. с нем. К. Тимофеева. М.: Логос, 2007. С. 346–352.]. Речь в данном случае идет о деструктивном воздействии конфликтов, наносящих физический, организационный и материальный ущерб, когда участники конфликта уверены, что все, что наносит вред другому, выгодно ему, а все, что выгодно ему, наносит вред другому.
   Зависть была всегда, во все времена и во всех культурах, поэтому ее нельзя победить, поскольку, выражаясь словами великого французского писателя Ж.-Б. Мольера, «завистники умирают, но зависть – никогда». Гельвеций говорил, что желание изменить человека в данном отношении – это все равно, что желать, чтобы он перестал любить себя, все равно, что желать невозможного [483 - См.: Гельвеций. О человеке // Сочинения в 2-х тт. Т. 2. М.: Мысль, 1974. С. 192.]. Но можно сделать зависть бессильной с помощью законов, способных защитить заслуги человека от дурного настроения его оппонентов, т. е. с помощью социального и правового регулирования. Э. Мунье видит путь решения проблемы дестабилизации завистью и достижения стабильности через дисциплину и понимание, выход за пределы своих интересов к основаниям духовных ценностей. Он указывает, что «дисциплина и умение двигаться в сторону понимания ближнего, в котором личность выходит за собственные пределы и идет навстречу другому, – это первый акт мира» [484 - Мунье Э. Указ. соч. С. 397–398.]. Куттер, который, как мы указывали выше, связывал зависть с чувством собственной неполноценности, отмечает, что для преодоления деструктивных последствий зависти необходимо попытаться превратить ее в здоровую конкуренцию, постараться за счет собственных усилий и предметно-практической деятельности получить то, чем желаешь владеть. В данном случае необходимо критически анализировать сложившуюся ситуацию всякий раз, когда возникает соблазн недооценивать собственные и переоценивать чужие возможности [485 - См.: Куттер П. Указ. соч. С. 79.], ориентироваться на негативный автостереотип. А. Тэджфел на основе когнитивистского подхода предполагает, что согласие, упорядоченность и социальную стабилизацию вносят стереотипы. Они выполняют функцию объяснения и защиты ценностей, оправдания межгрупповых отношений по отношению к другим группам, обладающим компараторным признаком, являющимся объектом зависти группы или индивида. Потенциал стереотипа простирается и на защиту социальной идентичности при негативном автостереотипе. В результате в полной кореллятивной связи с интересами социальной стабильности «члены социальной группы могут признавать существующие статусные различия в обществе или соглашаться с относительно более низким положением своей группы при сравнении с релевантными ей группами [486 - См.: Донцов А. И., Стефаненко Т. Г. Указ. соч. С. 81.].
   В связи с динамичностью социальных структур, разнонаправленностью формирования социальных систем факторы, обусловливающие возможность социального порядка, могут изменяться. Так, изначально возможности социального порядка сначала были основаны на социальной природе человека, на политико-этическом регулировании совместной жизни. После религиозных войн XVI–XVII веков – на основе социального контракта, общественного договора. С начала XVIII века происходит возврат к идее о том, что порядок устанавливается насильственным путем [487 - См.: Луман Н. Введение в системную теорию / Пер. с нем. К. Тимофеева. М.: Логос, 2007. С. 327–328.]. В современном обществе для социального порядка необходим упор на преобладание в социальных взаимодействиях тактичности, доверия, восстановление деформаций социальной структуры, защиту социальной целостности, внутренних механизмов социального воспроизводства, стабильности социальной системы. Социальные системы организованы в форме регулярных, упорядоченных социальных практик, проявляющихся во взаимодействиях, рассредоточенных в пространстве и времени. Акторы, чье поведение составляет эти практики, «зонированы» (или позиционированы). Социальная позиция определяется как социальная идентичность, которая влечет за собой круг прерогатив и обязательств. Согласно Гидденсу, в основании порядка любого общества лежат структурные свойства социальных систем. По своей структуре социальные позиции представляют собой специфические пересечения сигнификации, господства и легитимации, имеющие отношение к типизации субъектов деятельности. Сигнификация как структурный принцип связана с правилами порождения знаков. К институциональным характеристикам данного принципа относятся интерпретативные схемы – стандартизованные элементы «запасов знания», на которые ориентируются индивиды при взаимодействии, а также коммуникация значений (кодов), т. е. любая социальная система производит определенные коды значения, а также правила их применения. К институциональным характеристикам принципа господства относятся два типа ресурсов: полномочия – способность управлять, осуществлять власть, определяющую вероятность достижения преднамеренных результатов в социальном взаимодействии, а также распределение – возможность распоряжаться материальными ресурсами, на основании которых строятся властные отношения при взаимодействии.
   Легитимизация – производство нормативного порядка, нормативное обусловливание и регуляция социальных взаимодействий. К институциональным характеристикам этого принципа относятся норма – конструирование (производство) значений и наборов взаимных ожиданий, которое можно рассматривать как актуализацию прав и приведение в действие обязанностей. Санкция – реальная или предполагаемая (в силу ее нормативности) ответная реакция воспрепятствования / санкционирования социального поведения. Таким образом, социальная позиция подразумевает определение «идентичности» в рамках системы социальных связей и взаимоотношений [488 - См.: Гидденс Э. Устроение общества: Очерк теории структурации. 2-е изд. М.: Академический Проект, 2005. С. 124, 141–142.]. Такое социальное позиционирование, основанное на четком определении своей социальной идентичности, является одним из ключевых факторов возможности упорядоченности социальных отношений, социальной стабильности. Необоснованное же желание изменить свою социальную позицию, неадекватная самоидентификация ведут к зависти, что противоречит вектору упорядочивания социальных отношений.
   Предотвращение традиционных глобальных угроз возможно с помощью современных форм легитимизации и экономического сотрудничества, в частности глобальных бизнес-сетей. «Делловская теория предотвращения конфликтов» подчеркивает важность и ценность стабильности, экономической независимости, высокого уровня жизни. Риск утраты доверия в бизнес-сообществе существует при разжигании конфликтов, ведущих к политической нестабильности. Преодоление недоверия, зависти к чужому благополучию и экономическим успехам через экономическое процветание и стабильность реализуется благодаря сотрудничеству в международных производстве и торговых сетях. Делловская теория прошла первую серьезную проверку в декабре 2004 года во время парламентских выборов на Тайване. Предполагалось, что Демократическо-прогрессивная партия под руководством президента Чэнь Шуйбяня – сторонница жесткого курса по вопросу независимости – в последнем туре сумеет обойти главную оппозиционную силу – Националистическую партию, которая выступала за более тесные связи с Пекином. Чэнь фактически превратил выборы в референдум по принятию конституции, призванной формально узаконить независимость Тайваня и покончить с сознательной двусмысленностью межгосударственного статус-кво. Если бы демократы выиграли и реализовали инициативу Чэня, т. е. окончательно ликвидировали статус Тайваня как провинции большого Китая, сделав остров собственной метрополией, это могло бы спровоцировать военное вторжение с материка. Стремление к экономической самоокупаемости оказалось сильнее стремления к политической самостоятельности. Выступающая за независимость правящая партия лишилась голосов большинства тайваньцев и тем самым – большинства мест в национальном парламенте. Этим избиратели дали понять, что в настоящий момент не хотят разрушать сложившийся порядок, столь благотворно отразившийся на жизни многих из них. Они слишком хорошо понимали, какие тесные организационно-экономические узы связывают их с материком, и рассудили, что полезнее будет довольствоваться независимостью фактической, не гиперболизируя независимость формальную, которая могла бы послужить стартовым сигналом к войне и поставить под угрозу их надежды на будущее [489 - См.: Фридман Т. Плоский мир: Краткая история XXI века. М.: АСТ: АСТ МОСКВА: ХРАНИТЕЛЬ, 2007. С. 531–538.].
   Данный выбор граждан Тайваня демонстрирует возможность обеспечения социальной и экономической стабильности без военных и политических угроз.
   Зависть может выступать не только диссипативным основанием, мотивом для угроз и агрессии, не только дестабилизирующим фактором. Зависть может стать стимулирующим фактором деятельности и социальной активности. С. Московичи отмечает, что именно страсть (а зависть – это один из видов страсти) является основой энтузиазма, деятельности. Он пишет, что «рождение и возрождение общества совпадают с внезапным появлением страсти. В подобные моменты поднимается волна энтузиазма, властвующего над действительностью, потребность изобретать инструменты, знания и ценности» [490 - Московичи С. Указ. соч. С. 50.].
   Интересно отметить, что уже в Античности рассматривался дуалистический характер зависти. С одной стороны, она приводила к деструктивному поведению, но с другой стороны, проявлялась и с позитивной стороны, как стимулирующий фактор деятельности и социальной активности, которая в Античности сравнивалась с соревновательностью. Эти два аспекта зависти в греческой мысли, по мнению А. Ю. Согомонова, впервые различил Гесиод, который придал им этический оттенок, указывая, что зависть бывает «благой» и «порочной». В дальнейшем эту же мысль мы встречаем у Аристотеля, который отмечал, что под влиянием «ревностного желания сравняться» человек стремится к тому, чтобы «самому достигнуть благ, связанных с почетом», что встречается у «людей хороших». А под влиянием зависти человек стремится к тому, чтобы «ближний не пользовался этими благами», и рассматривается античным философом «низким» качеством, встречающимся «у людей низких». Стремление иметь то, что имеет другой, было мотивацией к самосовершенствованию, к проявлению социальной активности, а влияние порочной или злобной зависти приводило к тому, что человек стремился разрушить, устранить, повредить предмет зависти. Тем самым двойственная природа зависти отмечалась с древнейших времен: деструктивная, «зловредная», порочная и созидательная (соревновательная), «благодетельно действующая на людей», «благая».
   Однако не стоит обольщаться по поводу так называемой «белой» зависти. Как показал контент-анализ, лишь незначительная доля публикаций (12 %) отражает существование такого рода зависти, при этом более чем в половине из них понятие «белая зависть» используется в ироническом ключе.
   В весьма редких случаях зависть как фактор соревновательности может выступать как активный стимул к совершенствованию. Говоря словами Б. Рассела, «когда зависть неизбежна, ее следует использовать в качестве стимула для собственных усилий, а не для того, чтобы мешать другим» [491 - Мудрость тысячелетий. Энциклопедии / Автор-составитель В. Балязин. М.: ОЛМА-ПРЕСС, 2004. С. 782.]. Показателен пример Китая, который, испытывая соревновательные чувства к другим азиатским странам, стремится к достижению экономического процветания. Старший вице-президент компании «Делл» по глобальным закупкам Гленн Ниланд отмечает, что на встречах и переговорах с компаниями и чиновниками стран – участниц сети «Делл», особенно с китайцами, он заметил, «как хорошо они понимают свои перспективы и с какой жадностью набрасываются на возможность поучаствовать в тех процессах, в которых уже давно участвуют другие азиатские страны» [492 - Фридман Т. Плоский мир: Краткая история XXI века. М.: АСТ: АСТ МОСКВА: ХРАНИТЕЛЬ, 2007. С. 534.]. Такая тяга к достижениям, к новым возможностям позволяет Китаю без ущерба другим странам добиваться высоких результатов. В данном случае деятельность по компенсации формирует чувство собственного достоинства и служит «стимулом к подлинным обретениям» [493 - Кайуа Р. Игры и люди: Статьи и эссе по социологии культуры // Роже Кайуа; Сост., пер. с фр. и вступ. ст. С. Н. Зенкина. М.: ОГИ, 2007. С. 230.].
   Таким образом, мы можем отметить, что двойственный характер зависти асимметричен. Хотя во все времена и во всех культурах отмечались отдельные положительные стороны этого феномена, все-таки эти положительные стороны носят весьма относительный характер, преобладающее же влияние на всю систему отношений между социальными субъектами оказывают заложенные в ней негативные, дестабилизирующие импульсы, которые нередко приводят к разрушительным последствиям, к попытке уничтожить предмет зависти, дестабилизации социальной системы. Лишь в исключительных и редких случаях зависть может выступать в качестве позитивного побудительного мотива, служить стимулом к созидательной деятельности, изменению, достижению, социальной активности, развитию.
   Впрочем, уровень негативного или позитивного влияния зависти во многом зависит от уровня духовности, нравственности, от ясности принципов и гуманизации ценностей, а также от совокупности социально-психологических факторов в социальном взаимодействии, что и будет предметом нашего дальнейшего исследования.

3.3. Нестабильные ситуации и их переживание людьми

   Нестабильность социума, его динамическое развитие, сопровождающееся линиями прогресса, противоречий и деформаций, отражается в характере индивидуального бытия людей, в изменении их установок и стереотипов, представлений, чувствований. Освоение людьми нестабильных ситуаций в активной или пассивной форме обязательно сопровождается переживаниями, страданиями, адаптацией, преодолением. На протяжении всего жизненного пути люди сталкиваются с ситуациями, представляющими угрозу стабильности их существования. Характер переживания таких ситуаций оказывает существенное влияние на развитие личности и социума. Изучение нестабильных ситуаций и особенностей их переживания людьми является основой для поиска новых эффективных путей сохранения социальной стабильности.
   Анализ поведения людей в нестабильных ситуациях предполагает наличие взаимосвязи и взаимозависимости фактов и актов социального поведения в различных ситуациях: поведение должно выводиться из всего количества «одновременно сосуществующих фактов». Причем эти факты приобретают характер «силового поля», и состояние каждой его части зависит от состояния любой другой его части. А. В. Юревич убедительно характеризует преобладающие направления теоретических трактовок революционных изменений в обществе как «экономический и политический детерминизм», что порождает выхолащивание факторов взаимодействия социальных субъектов, психологических взаимосвязей в нестабильном социуме. Такой «объективистский» угол зрения не только сужает амплитуду причинного поля революционных ситуаций, но и элиминирует человека с его психологическими особенностями и проблемами из фокуса социально-практического внимания в ходе преобразовательной предметно-практической деятельности по разрешению нестабильных ситуаций.
   На этом фоне невозможно выделить простые механические закономерности, соотносящие отдельные стимулы с конкретными реакциями, поскольку они являются встроенными в динамический контекст, видоизменяющий и ограничивающий действие этих закономерностей. Понятно, что психологические основания для прогнозирования и коррекции поведения людей в нестабильных ситуациях в значительной степени связаны с согласованием ситуационных векторов и параметров социального взаимодействия. Эта согласованность во многом обеспечивается действием определенных ролей и социальных отношений, которые придают поведению людей предсказуемость даже в ситуациях относительной нестабильности. Опросы населения России, проведенные Фондом общественного мнения в 1995 году, раскрывают основные факторы дестабилизации социальной ситуации в представлении россиян: «утрата стабильности (57 %), падение морали (50 %), утрата чувства защищенности, уверенности в завтрашнем дне (50 %), ослабление порядка в стране (44 %), нарастание межнациональных конфликтов (30 %)» [494 - Макропсихология современного российского общества / Под ред. А. Л. Журавлева, А. В. Юревича. М.: Изд-во «Институт психологии РАН», 2009. С. 109.].
   В связи с этим научный интерес представляет возможность выявления сходных реакций людей на сходные факторы нестабильности ситуации. Здесь могут быть два пути: с одной стороны, эти задачи можно решить, используя группу индивидов, которые находятся в одной и той же глобальной ситуации (например, абитуриенты, сдающие вступительные экзамены), и впоследствии наблюдая их поведение в различных ситуациях, относящихся к этому процессу. С другой стороны, возможно определение поведенческих реакций в заранее спланированных ситуациях, с определенными условиями, включающими запрограммированную нестабильность. «Преимущество обеих методологий состоит в том, что они позволяют определить, насколько люди различаются в своей общей предрасположенности вести себя тем или иным образом, и выявить согласованность, с которой они проявляют эту предрасположенность в нестабильных ситуациях, где ролевые требования и другие внешние влияния устранены или поддерживаются неизменными» [495 - Росс Л., Нисбетт Р. Человек и ситуация. Уроки социальной психологии / Пер. с англ. В. В. Румынского; Под ред. Е. Н. Емельянова, В. С. Магуна. М.: Аспект Пресс, 2000. С. 249.].
   Илья Пригожин с середины 40-х годов XX века в Брюсселе занимался исследованиями в области неравновесной термодинамики и установил, что система, находящаяся в состоянии термодинамического неравновесия и рассеяния энергии (диссипации), становится чувствительной к своим собственным флуктуациям (случайным отклонениям от среднего значения) таким образом, что любая из них может превратиться в фактор, направляющий дальнейшую глобальную эволюцию системы и способствующий спонтанному возникновению в них порядка и организации. Это открытие привело И. Пригожина к созданию теории диссипативных структур, или синергетики. В 1971 году была опубликована первая работа И. Пригожина по теории диссипативных структур «Thermodynamic Theory of Structure, Stability and Fluctuations» [496 - Glansdorf P., Prigogine F. Thermodynamic Theory of Structure, Stability and Fluctuations. N.Y.: John Wiley & Sons, 1971. На русском языке: Гленсдорф П., Пригожин И. Термодинамическая теория структуры, устойчивости и флуктуаций / Под ред. Ю. А. Чизмаджева. М.: Мир, 1973.].
   На базе полученных результатов он создал универсальную эпистемологическую парадигму, применимую не только к физическим процессам, но и к состояниям общества. И. Пригожин развил философию нестабильности, в рамках которой переосмысливается соотношение понятий «порядок» и «беспорядок».
   «Сегодня мы знаем, что увеличение энтропии отнюдь не сводится к увеличению беспорядка, ибо порядок и беспорядок возникают и существуют одновременно. Например, если в две соединенные емкости поместить два газа, допустим, водород и азот, а затем подогреть одну емкость и охладить другую, то в результате из-за разницы температур в одной емкости будет больше водорода, а в другой – азота. В данном случае мы имеем дело с диссипативным процессом, который, с одной стороны, творит беспорядок и одновременно, с другой – потоком тепла создает порядок: водород в одной емкости, азот – в другой. Порядок и беспорядок, таким образом, оказываются тесно связанными – один включает в себя другой. И эту констатацию мы можем оценить как главное изменение, которое происходит в нашем восприятии универсума сегодня» [497 - Пригожин И. Философия нестабильности // Вопросы философии. 1991, № 6. С. 48.].
   Подобные процессы происходят и в социальных структурах, характеризующихся высокой степенью неопределенности и диссипации. «Науки, изучающие сложность мира, ведут поэтому к появлению метафоры, которая может быть применена к обществу: событие представляет собой возникновение новой социальной структуры после прохождения бифуркации; флуктуации являются следствием индивидуальных действий» [498 - Пригожин И. Кость еще не брошена. Послание будущим поколениям // Наука и жизнь. 2002, № 11. С. 6.].
   И. Пригожин проводит параллели между своими идеями и идеями Ф. Броделя и И. Валлерстайна. Тезис Ф. Броделя: «События – это пыль» вызывает аналогию с «бифуркациями», изучаемыми в неравновесной физике. Приведем логику параллелей Пригожина, углубляющую представления о нестабильных ситуациях в социуме. «Эти бифуркации появляются в особых точках, где траектория, по которой движется система, разделяется на «ветви». Все ветви равно возможны, но только одна из них будет осуществлена. Обычно наблюдается не единственная бифуркация, а целая последовательность бифуркаций. Это означает, что даже в фундаментальных науках имеется темпоральный, нарративный элемент» [499 - Там же.]. Учитывая активность субъекта в социуме, есть основания полагать, что «мир есть конструкция, в построении которой мы все можем принимать участие» [500 - Там же.]. В книге «Порядок из хаоса», написанной совместно с Изабеллой Стенгерс [501 - См.: Пригожин И., Стенгерс И. Порядок из хаоса: Новый диалог человека с природой. М.: Прогресс, 1986.], Илья Пригожин показал, что необратимые процессы столь же реальны, как и обратимые, описываемые классической физикой. Необратимые процессы играют конструктивную роль в природе, которая находится в постоянных динамических отношениях с человеком, что обусловливает их взаимные изменения.
   Идеи И. Пригожина взял на вооружение И. Валлерстайн. Он сравнивает значение ньютоновской механики для Пригожина со значением «событийной истории» для Броделя. Если «событийная история» описывает только малую часть исторической действительности, то устойчивые динамические системы являются лишь малой частью физической действительности: «В неустойчивых системах незначительные изменения в начальных условиях, которые всегда и необходимо единичны, производят совершенно различные результаты» [502 - Валлерстайн И. Время и длительность: в поисках неисключенного среднего // Философские перипетии. Вестник Харьковского государственного университета. 1998, № 40. Серия: Философия. Харьков: ХГУ, 1998. С. 189.].
   Если влияние периодов «большой длительности» для Броделя наиболее отчетливо проявляется в крупномасштабных исторических структурах, то подобным же образом, как показал Пригожин, «именно в макроскопической физике необратимость и вероятность проявляются с наибольшей очевидностью» [503 - Валлерстайн И. Указ. соч. С. 189.]. Ф. Бродель писал о существовании различных форм социального времени, считая, что на больших длительностях, которые, по его словам, «если и существуют, то они должны быть Временем пророков» [504 - Пригожин. Указ. соч.], проявляются универсальные законы. «Такого рода социальная наука предполагает, как и ньютоновская механика, что (состояние) равновесия вездесуще», – замечает И. Валлерстайн [505 - Валлерстайн И. Указ. соч. С. 189.]. Тот же вектор детерминации подразумевает и Пригожин: «Всеобщие законы природы описывают равновесные или близкие к равновесию состояния, но когда последние далеки от равновесия, они приобретают иной характер и зависят от необратимых процессов… В состоянии, далеком от равновесия… материя становится более активной» [506 - Пригожин. Указ. соч.]. Эта активность в различных формах проявляется в социуме на уровне индивида или на уровне взаимодействия в макросоциальных системах.
   Специфичность реакций людей на неравновесные состояния выражается в реакциях человеческой психики и человеческого сознания. С целью уточнения специфики этих реакций нами было проведено исследование, осуществленное с применением методики «Список неприятных событий», которая предназначена для изучения частоты и субъективной силы воздействия различных стрессовых событий. В 2009–2010 гг. исследовалась группа из 42 человек в возрасте от 19 до 40 лет, из которых 22 женщины и 20 мужчин, все обучаются на заочном отделении Гуманитарного университета по специальности «социальная психология», а также группа респондентов (42 человека, возраст тот же, из которых 21 женщина и 21 мужчина), работающих в муниципальных предприятиях и организациях в сфере здравоохранения г. Екатеринбурга. По результатам исследования мы выделили три блока событий:
   1. Лидирующие неприятные события, которые являются наиболее актуальными для респондентов на момент исследования, имеют наибольший «вес».
   2. Важные неприятные события, которые также важны в жизни опрашиваемых, однако не являются причинами различного рода расстройств, стрессов, общего ухудшения качества человеческой деятельности.
   3. Нейтральные неприятности, которые не вызывают отрицательной эмоциональной реакции индивида на это событие.
   1. Лидирующие неприятные события
   Анализируя полученные результаты, можно сделать вывод, что наиболее часто и эмоционально негативно за последний месяц люди, принимавшие участие в исследовании, расстраивались и переживали по следующим основаниям:
   1) были на улице в плохую погоду (3249 баллов);
   2) страдали от холода (3248 баллов);
   3) не имели достаточно времени побыть с близким человеком (супругой, детьми, друзьями) (2809 баллов);
   4) чувствовали физический дискомфорт (2530 баллов);
   5) потерпели неудачу, провалились на экзаменах в институте (2436 баллов).
   В данном исследовании принимали участие не только медики, но и студенты заочного отделения, находящиеся на сессии. Для них наиболее стрессовыми и неблагоприятными в течение последнего месяца были неприятная погода, холод, физические недомогания, такие, как головная боль, утомление, недостаток времени для общения с близкими и неудачи на экзаменах. Все эти события попадают в группы:
   1) здоровье, самочувствие;
   2) образование;
   3) межличностное общение.
   Все эти события можно разделить на контролируемые, например экзамены, к которым можно подготовиться заранее и уменьшить переживаемый стресс, и неконтролируемые, например плохая погода, холод, зима.
   Таким образом, масштаб проблем, встающих перед нашими респондентами, носит в основном характер ежедневных затруднений, причем первые две позиции связаны с объективными обстоятельствами и являются сиюминутными, сезонными явлениями. Поэтому наибольший интерес, с нашей точки зрения, представляют те неприятные события, которые имеют меньший ранг, а именно:
   1) отсутствие возможности провести время с близкими людьми (шкала «домашние ежедневные неудобства»);
   2) наличие физического дискомфорта (шкала «здоровье и самочувствие»);
   3) неудача, связанная со сдачей экзаменов (шкала «достижения – образование – работа»).
   Безусловно, влияние событий определяется каждым конкретным индивидом, оценка неприятности событий носит индивидуальный характер, поэтому неудивительно, что в студенческой среде основными причинами постоянных ежедневных затруднений являются неудобства, связанные с невозможностью уделять много времени родным, большие нагрузки, особенно в сессионный период, тесно связаны с физическим дискомфортом, а проблемы на экзаменах и зачетах относятся к слабо стрессогенным событиям, так как также носят временный, эпизодический характер. Медики тоже страдают от перегрузок, от частых дежурств, от недомоганий, что сближает их позиции со студентами-заочниками.
   2. Важные неприятные события
   Согласно результатам исследования, неприятными и довольно часто встречающимися за последний месяц в жизни опрошенных были такие события, как:
   1) работать над чем-то, несмотря на усталость, – 2397 баллов (шкала «достижения – образование – работа»);
   2) ранние подъемы и помехи во время сна – 2394 балла (шкала «здоровье и самочувствие»);
   3) разговоры с неприятными людьми – суммарная интенсивность переживания данного неприятного события среди опрошенных равна 2322 баллам (шкала «события, связанные с другими людьми»);
   4) собственная раздражительность, нытье, ворчание – 2304 балла (шкала «индивидуальные события»);
   5) недостаток в еде и пище – 2300 баллов (шкала «здоровье и самочувствие»);
   6) отсутствие достаточных денежных средств для отдыха и развлечения – 2300 баллов (шкала «материальное положение, финансы»);
   7) делать то, от чего не получаешь удовольствия, – 2295 баллов (шкала «индивидуальные события»);
   8) сдача экзаменов, зачетов, отчетов по работе – 2120 баллов (шкала «достижения – образование – работа»).
   Таким образом, к важным неприятным событиям респонденты наиболее часто относили темы, связанные с достижениями и проблемами на работе, с образованием, здоровьем и самочувствием, а также те события, которые относят к индивидуальным событиям. Причем все важные неприятные события относятся к событиям текущим, которые можно интерпретировать как текущий социальный стресс, проявляющийся в нашей обыденной жизни.
   3. Нейтральные неприятности
   Во время исследования нами были выявлены события, которые не переживаются как неприятные и стрессовые и происходят нечасто в жизни респондентов, а именно:
   1) большие покупки, например машины, бытовых приборов, дома – 550 баллов (шкала «материальное положение, финансы»);
   2) обращение за помощью к юристу – 825 баллов (шкала «юстиция»);
   3) известие о беременности – 736 баллов (шкала «жизненных изменений»).
   В ходе исследования выявлены существенные различия в переживании стрессовых событий среди мужчин и женщин. Частота и более яркое эмоциональное переживание неприятных событий в повседневной жизни у лиц женского пола примерно на 20 % выше, чем у мужчин. Так, средняя интенсивность переживания неприятных событий респондентами женского пола, полученная суммированием перемноженных основных показателей частоты и неприятности событий по каждому опрошенному лицу женского пола, по результатам исследования, в полтора раза выше (350 917 баллов), чем у лиц мужского пола (соответственно 257 788 баллов). Данный результат, в общем, подтверждает многочисленные исследования, согласно которым восприятие деталей лучше развито у женской части популяции. Большинство современных психологов сходятся в том, что предназначение женщины – в сохранении и развитии внутреннего мира, поэтому большая склонность к самоанализу, тревожности и фиксации на неприятных жизненных ситуациях встречается чаще у женщин.
   Кроме того, исследование восприятия полов сквозь призму жизненных событий показало наличие влияния фактора половой принадлежности на оценку вероятности событий, их состав, а также степень зависимости перцепции своего и противоположного пола от половых стереотипов у мужчин и женщин. Данный методический прием, на наш взгляд, может найти свое применение как способ исследования образа жизни студентов и метод развития социальной перцепции половозрастных характеристик у соответствующих групп.
   При исследовании частоты и интенсивности переживаний стрессовых событий среди лиц разного возраста результаты сравнивались между четырьмя группами:
   1-я группа – от 18 до 22 лет,
   2-я группа – от 23 до 28 лет,
   3-я группа – от 29 до 35 лет,
   4-я группа – от 35 до 40 лет.
   Существенных различий в отношении людей к неблагоприятным жизненным ситуациям, частоты и глубины переживаний в возрасте от 18 до 28 лет не выявлено. Также получены близкие результаты в двух группах, объединяющих людей от 29 до 40 лет. Средняя интенсивность переживания данного неприятного события респондентами 1-й и 2-й групп, полученная суммированием перемноженных основных показателей частоты и неприятности событий по каждому опрошенному, равна 309 605 балл и 308 781 балл. А аналогичные показатели в 3-й и 4-й группах равны соответственно 283 603 балла и 289 981 балл.
   Однако в восприятии и переживании неблагоприятных событий людьми молодого возраста, 18–28 лет, и людьми среднего возраста, 29–40 лет, выявлены различия. Примерно на 10 % в среднем частота и интенсивность переживаний стрессовых событий молодыми людьми выше, чем у людей среднего возраста, 30–40 лет. Здесь скорее всего речь идет о «нажитом скептицизме», который развивается с годами и чаще всего встречается среди зрелой популяции, в то время как большинство событий в жизни молодыми людьми оценивается как важное, имеющее первостепенное значение для всей их жизни.
   В целом можно сделать вывод о том, что в отношении людей к неблагоприятным событиям и переживании этих событий существуют различия в зависимости от пола, возраста, социального уровня, а также от конкретных жизненных обстоятельств в данное время. Причем процесс переживания неблагоприятных стрессовых ситуаций неодинаков у людей разного возраста, пола, социальной принадлежности, но при исследовании можно выявить закономерности, например такие, что мужчины менее эмоционально переживают неблагоприятные ситуации либо меньше воспринимают их как неблагоприятные. Люди молодого возраста, ввиду отсутствия жизненного опыта, а также большей социальной активности, чаще попадают в неприятные ситуации и более ярко их переживают. Кроме того, отмечаются некоторые события, связанные со студенческим образом жизни (учеба, сессия, оценки, экзамены), а также с работой во время учебы, дежурствами.
   Итак, в ходе проведенного исследования наше предположение о том, что большая совокупность событий (стимулов, ситуаций, поведенческих реакций) оценивается большей частью респондентов как неприятные, подтвердилась. Люди различаются по тому, как часто неприятные события происходят в их жизни, а также как они воспринимают те неприятности, с которыми им приходится сталкиваться. Поэтому, с нашей точки зрения, именно доминирование когнитивных составляющих оцениваемого события является наиболее важным при оценивании человеком неблагоприятных жизненных ситуаций. Жизненно-событийный анализ показал в целом, что список негативных событий, вызывающих переживание нестабильности, отражает, с одной стороны, полоролевую матрицу, а с другой стороны – студенческий и молодежный образ жизни, который отличается чертами, свойственными нынешнему времени.
   Выявление сходных реакций людей на сходные факторы нестабильности ситуации обнаруживает в качестве одной из важнейших детерминант переживания нестабильных ситуаций моральные принципы. Говоря о логике моральной аргументации социальных ситуаций и социального действия, а также о необходимости определения морального принципа для их рассмотрения, вспомним, что в соответствии с категорическим императивом И. Канта «способы действия и определяющие действие максимы и соответственно учитываемые ими (а значит, и воплощаемые в нормах действий) интересы допускали обобщение» [507 - Хабермас Ю. Моральное сознание и коммуникативное действие. СПб.: Наука, 2000. С. 100.]. Согласуясь с Хабермасом и Кантом, логично предположить, что предлагаемые принципы универсализации и последовательности приводят к целесообразности опоры – при всем многообразии нестабильных, сложных и кризисных ситуаций – на универсальные нормы, которые обеспечивают одинаковые оценочные подходы во всем событийном и фактическом спектре. Теоретический анализ характера социальных ситуаций в современном российском обществе позволяет увидеть различные формы социальных противоречий, конфликтов, изменчивости, устойчивости, чередующихся друг с другом в последнее двадцатилетие, а также в том или ином виде совмещающихся и образующих причудливые симбиозы. В принципе, материалы социально-философского и социально-исторического анализа дают возможность увидеть, что периоды радикальных социальных преобразований с неизбежностью порождали новые или видоизмененные формы группового сознания, социальных представлений, мировоззренческих коллизий. Одна из форм теоретической категоризации этих процессов и ситуаций – трансформационные изменения (Т. П. Емельянова), «так называемое «неустойчивое равновесие», представляющее собой чередование периодов, когда происходит частичная или небольшая «регулировка», с периодами бурных переворотов» [508 - Макропсихология современного российского общества / Под ред. А. Л. Журавлева, А. В. Юревича. М.: Изд-во «Институт психологии РАН», 2009. С. 85.].
   По Фромму, основа переживаний человека во всей амплитуде неравновесных изменений, его активности и пассивности, направленности его деятельности, кризисов его идентичности, особенностей социального познания – в условиях существования человека, в характере ситуаций его жизнедеятельности, в уровне их стабильности, в формате их гуманистической направленности. Человек выступает как биосоциальное существо, и эта дихотомия порождает неустойчивость и противоречивость существования. Проблема нестабильности существования человека как биосоциального существа связана с его способностью к самосознанию, разуму, воображению, которые разрушают его гармонию с природой. Человек живет, подчиняясь ее физическим законам, и не способен их изменить: «Он отстранен и в то же время причастен к ней; он бездомен, хотя и прикован к дому, общему со всеми другими созданиями; брошенный в этот мир в случайном месте и в случайное время, он принужден покинуть его тоже случайно. Осознавая себя, он видит свое бессилие и ограниченность своего существования» [509 - Фромм Э. Искусство любить / Пер. с англ.; Под ред. Д.А Леонтьева. 2-е изд. СПб.: Азбука-классика, 2005. С. 13.]. Формирование человека как социального существа, как сознательного и самодеятельного субъекта означает его отделение от определенности биологического существования и прикосновение, присвоение новой, нестабильной, незавершенной ситуации социальности. Тем самым происходит деформация человека в нестабильном социуме. При этом одной из значимых форм переживания нестабильных ситуаций людьми является страдание, которое реализуется как переживание «уязвленности существования смертью и вместе с тем стремление к преодолению этой уязвленности» [510 - Грицков Ю. В. Образы страдания (феномен страдания и способы его осмысления в общественном сознании): Монография / Ю. В. Грицков; Краснояр. гос. ун-т. Красноярск, 2004. С. 8.].
   Э. Фромм видит нестабильность человеческого существования в противоречивости его сущности и существования: «Ведь он, можно сказать, выпал из природы, но все еще находится в ней; он отчасти божество, отчасти животное; отчасти бесконечен, отчасти конечен» [511 - Фромм Э. Указ. соч. С. 15.]. Философско-психологическая оценка Фроммом раздвоенности человека приводит его к выводу: «Архимедова точка специфически человеческого динамизма лежит в этой уникальности человеческой ситуации; понимание человеческой психики должно основываться на анализе человеческих потребностей, вытекающих из условий его существования» [512 - Фромм Э. Указ. соч. С. 15.]. Зафиксированная здесь «точка человеческого динамизма» подразумевает учет социокультурных оснований его гармонизации социальных взаимодействий, предметно-практическое освоение психологических смыслов и представлений, раскрытие культурных кодов и ценностей в их неразрывности с их пониманием и переживанием индивидами.
   Дихотомия сущности и существования в целом – одна из важных причин возникновения нестабильной ситуации и одна из форм их переживания человеком. Переживание, осознание и преодоление нестабильных ситуаций личностью – это трудный процесс, сопровождающийся страхом, неуверенностью, отказом от безопасности достигнутого существования, изменением мотивов и целей.

     «Непостоянство —
     Нашего мира удел.
     Не потому ли
     Грустью наполнены песни
     Бренного рода людского».

Рекан (яп.)
   Поддержание социальной стабильности связано с необходимостью и важностью осмысления и классификации нестабильных ситуаций: «Как в отношении жизни природы и естествознания, так и в отношении общественной жизни и социологии, классификация является первой обязанностью, следовательно, ни в каком случае не излишней» [513 - Бартъ П. Философiя исторiи как соцiологiя. С.-ПЕТЕРБУРГЪ: «С.-Петербургская Электропечатня», 1902. С. 75.]. Опираясь на теоретические положения П. Барта, можно выделить два основных направления классификации нестабильных ситуаций. Первая – это классификация последовательности, показывающая, как состояния переходят друг в друга, и позволяющая проследить их возникновение и эволюцию. Второе направление классификации нестабильных ситуаций – это классификация сосуществования, т. е. описательная классификация, которая фиксирует состояние, показывая, что общее возникает раньше частного [514 - См.: Бартъ П. Указ. соч. С. 79.]. Тем самым классификация нестабильных ситуаций позволяет выявить эволюцию их переживания людьми и особенности каждого этапа их развития.
   В ходе мирового социально-экономического кризиса 1929 года возникли попытки теоретического осмысления кризиса структур, столкновения экономических интересов, духовного кризиса. Здесь обозначился ряд направлений, позволивших выявить сосуществующие нестабильные ситуации, определить основные формы их переживания людьми при всем их многообразии.
   Первую форму переживания людьми нестабильных ситуаций можно определить как консервативную, предполагающую механическое принятие традиционных ценностей без учета реалий современности: «Одни охвачены страхом и предаются сопровождающему его консервативному настроению, питаемому устоявшимися идеалами и поддерживаемому сложившимися структурами. Коварство консервативного духа состоит в том, что он некритически оценивает прошлое и, апеллируя к ложно понятой традиции, осуждает всякое движение вперед от имени этой абстракции. Таким образом он пытается заработать авторитет, хотя в действительности он, отрываясь от жизни, компрометирует те ценности, за которые ратует. В нем ищут социальную стабильность, в то время как он несет в себе безумие и разрушение» [515 - Мунье Э. Указ. соч. С. 525.]. Вторую актуальную форму переживания людьми нестабильных ситуаций можно определить как «критическую»: «Другие культивируют дух катастрофы. Они объявляют себя глашатаями Апокалипсиса, отвергая всякое прогрессивное усилие под тем предлогом, что эсхатология единственно достойна их великой души: они вопиют о бесчинствах времени, особенно когда задеваются их устоявшиеся мнения» [516 - Мунье Э. Указ. соч. С. 525.]. Обе указанные формы переживания людьми нестабильных ситуаций связаны с коллизиями столкновения традиции и новации в ходе социально-экономического и культурно-исторического процесса. Данные формы переживания могут развиваться, как это показал Ф. Е. Василюк, в двух направлениях: негативном («неудача») и позитивном («удачном»).
   «Негативное» переживание человеком нестабильной ситуации направлено на устранение, предотвращение или смягчение неудовольствия, оно спасает индивида от потрясения, предоставляя ему время для подготовки других, более эффективных способов переживания. При этом «негативное» переживание предполагает избирательный выбор форм поведения, не учитывающих целостной ситуации и ее причинно-следственных оснований.
   Позитивное переживание нестабильной ситуации, отличающееся использованием адаптивного потенциала личности, выступает как целенаправленный процесс. При позитивном переживании нестабильной ситуации существует ориентация на признание и принятие реальности, активное исследование реальной ситуации, ее целостный анализ и активный поиск и принятие помощи. Позитивное («удачное») переживание нестабильной ситуации обеспечивает упорядоченное, контролируемое удовлетворение потребностей и импульсов, ведет к накоплению индивидуального опыта «освоения» жизненных ситуаций, позволяет преодолеть страдание, связанное с невозможностью реализовать некоторые инстинктивные программы поведения [517 - См.: Василюк Ф.Е. Психология переживания. Анализ преодоления критических ситуаций. М.: Издательство Московского университета, 1984. С. 21–22.]. Такие программы могут быть направлены на преодоление естественных биологических или социальных потребностей, связанных с внутригрупповыми и межгрупповыми отношениями (соперничество и стремление к доминированию, подчинение занимающим более высокое положение членам социальной группы, групповая солидарность, обеспечивающая «альтруистические» действия членов группы и ее выживание в целом и т. д.). Важный акцент в трактовку переживания людьми нестабильных и неблагоприятных ситуаций вносит Е. А. Климов, напоминая идею психической проекции: «Это мы переживаем ощущение, положим… симпатии к человеку… А самим субъектам эти характеристики не свойственны… Переживания, состояния субъекта «автоматически приписываются объектам (и это часто не осознается)» [518 - Климов Е. А. Пути в профессионализм (психологический взгляд): Учебное пособие. М.: Московский психолого-социальный институт: Флинта, 2003. С. 137.].
   В современных условиях, связанных с рационализацией мира, человек научился создавать рациональные (искусственные) программы поведения, которые зачастую действуют в обход инстинктивных программ и вступают с ними в противоречие, что дестабилизирует ситуацию, вызывает дискомфорт во внутреннем мире человека, ведет к новым страданиям. Человеческое страдание как форма переживания нестабильной ситуации выступает как «сильное негативное чувство, в котором наличная ситуация рефлексивно осмысливается и переживается как угрожающая осуществлению какой-либо из актуализированных инстинктивных или рационально сконструированных программ» [519 - Грицков Ю.В. Образы страдания (феномен страдания и способы его осмысления в общественном сознании): Монография // Ю. В. Грицков; Краснояр. гос. ун-т. Красноярск, 2004. С. 9.]. При этом ситуация осложняется тем, что осуществление рациональных программ поведения сопряжено с повышенной степенью риска наступления не предусмотренных разумом негативных последствий. Если инстинктивные программы выработались в результате длительного эволюционного отбора оптимальных форм поведения, то новаторские интеллектуальные решения могут характеризоваться «небывалыми» последствиями, провоцируя возникновение нестабильных ситуаций в различных сферах социального бытия: в экономике, в политике, в культуре.
   Благодаря Д. Д. Сэлинджеру приобрела широкую известность мысль австрийского психоаналитика Вильгельма Штекеля: «Признак незрелости человека – то, что он хочет благородно умереть за правое дело, признак зрелости – то, что он хочет смиренно жить ради правого дела».
   Осмысляя проблему преодоления нестабильных ситуаций в обществе, Э. Мунье отмечает, что «остается один-единственный выход: чтобы преодолеть кризис, надо вступать в поединок с миром, творить, идти на прорыв» [520 - Мунье Э. Указ. соч. С. 526.]. В условиях очередного экономического кризиса планетарного масштаба с грустью вспоминается также другой тезис персоналиста Э. Мунье: «Каким образом можно перейти от нынешнего экономического беспорядка к завтрашнему порядку? Средства, конечно, будут меняться в зависимости от обстоятельств. Достижение капитализмом всемирного масштаба, его возможное превращение во всесильный империализм делают маловероятной дальнейшую эволюцию без кризисов и борьбы» [521 - Мунье Э. Указ. соч. С. 528.]. Этот путь обеспечения социальной стабильности исходит из того, что индивидуальная психика и коллективные образования (от неформальных социальных групп до целых наций) рассматриваются как системы, пребывающие в состоянии напряжения.
   Л. Росс и Р. Нисбетт показали, что существует три важнейших аспекта трактовки социальных систем, как «напряженных систем». Первый из них состоит в том, что «анализ сдерживающих факторов может быть также важен для прогнозирования эффекта, полученного от впервые используемого для преодоления нестабильной ситуации стимула, как и анализ самого этого стимула» [522 - Росс Л., Нисбетт Р. Человек и ситуация. Уроки социальной психологии / Пер. с англ. В. В. Румынского; Под ред. Е. Н. Емельянова, В. С. Магуна. М.: Аспект Пресс, 2000. С. 50–52.]. Так, эффект от внедрения новой формы поощрения сотрудников в целях преодоления нестабильной ситуации зависит от целого комплекса сил, поддерживающих показатели стабильности предприятия на определенном уровне. Второй аспект трактовки социальных систем как «напряженных систем», важный для понимания их восприятия и переживания в групповом поведении, является оборотной стороной предыдущего и выражается в том, что, находясь на пороге изменений, социальная система пребывает в состоянии неустойчивого равновесия. Такое состояние характеризуется тем, что некоторые процессы колеблются в границах, заданных определенными сдерживающими и побуждающими силами. Эти уровни могут легко смещаться в различных сравнительно узких пределах. Так, в семейных отношениях супруги с многолетним стажем и опытом регулирования стабильности семьи стремятся поддерживать баланс интересов и мотивов и не допускать «революции» в системе целей и установок. Такое равновесие можно назвать «квазистационарным». Оно с трудом поддается изменению по причине баланса противостоящих друг другу сил. Вместе с тем внедрение в социальную систему или замена в ней каких-либо компонентов может привести к серьезным изменениям.
   Третий аспект, характеризующий «напряженные системы», важный для понимания процессов развития группового поведения в нестабильных ситуациях, возникает в результате объединения первых двух аспектов и помогает увидеть, почему кажущиеся масштабными манипуляции с нестабильными ситуациями не дают иногда значительного эффекта, в то время как внешне менее масштабные манипуляции иногда бывают весьма эффективны для установления и поддержания социальной стабильности. Масштабные манипуляции могут оказаться бессильны перед лицом еще более масштабных сдерживающих факторов стабильности или даже увеличивать силу сопротивления последних. Известно, что блокада Кубы со стороны США, начавшаяся после революции 1959 года, вызвала огромный подъем патриотизма и революционного самосознания среди кубинцев, что сплотило и объединило власть и население, несмотря на трудности жизни на повседневном уровне.
   Нередко менее масштабные усилия по стабилизации ситуации могут использовать факт ненадежного равновесия, вызывая заметные сдвиги в системе и стабилизируя ее посредством изменения направления силовых воздействий.
   Одним из оснований стабилизации общества и преодоления кризисов как в социуме, так и на уровне личности является культура во всей ее глобальной масштабности и глубине. Вспомним оду культуре, воспетую Э. Мунье: «Культура – это не какая-то часть жизни личности, а ее глобальная функция. Для человека, который сам себя сознает и развивает, всё есть культура, начиная с обустройства завода и формирования собственного тела – до умения поддерживать беседу или хозяйствовать на земле. Это значит, что нет какой-то одной культуры («культурный человек»), по отношению к которой всякая другая деятельность была бы некультурной, а есть столько культур, сколько видов деятельности. Об этом особенно необходимо напомнить нашей книжной цивилизации. Поскольку жизнь личности является свободой и превосхождением, а не накопительством и движением по кругу, то и культура ни в коей мере не может быть нагромождением знаний; цель ее – глубинное преобразование субъекта, и чем более она апеллирует к его внутреннему миру, тем большие возможности открывает перед ним» [523 - Мунье Э. Указ. соч. С. 535–536.]. Таким образом, культура как мощный инструмент преобразования внутреннего мира человека, его деятельностной самореализации содержит в себе огромный потенциал, обеспечивающий эффективное разрешение нестабильных ситуаций, вызванных социальными проблемами современности, и преодоления их деструктивных последствий.
   Э. и Х. Тоффлер, обращаясь к изучению актуальных социальных проблем, исследуют противоречие между статусом США как сверхдержавы и кризисную ситуацию с их государственными и правовыми институтами. В 2006 году они пишут о пандемии одиночества в США, о кризисе семьи: «31 % американских детей теперь живут в семьях с одним родителем или вообще без родителей. Около 30 % американцев в возрасте за 65 лет живут в одиночестве» [524 - Тоффлер Э. Революционное богатство // Элвин Тоффлер, Хейди Тоффлер. М.: АСТ МОСКВА, 2008. С. 306.]. Несмотря на большие финансовые затраты, развивается кризисная ситуация в образовании: «Тем не менее 60 % учащихся средней школы не умеют достаточно хорошо читать, чтобы освоить учебники, треть выпускников школ не обладают знаниями по математике, требующимися от начинающего плотника» [525 - Тоффлер Э. Указ. соч. С. 306.]. Стремительно развиваются девиантные формы поведения школьников: «Стрельба, насилие и наркотики в школе становятся регулярным новостным событием. И это всего лишь отдельные видимые симптомы «поточно-фабричного образования, которое, за незначительными исключениями, не было переосмыслено с целью подготовки молодежи к условиям наукоемкой экономики» [526 - Тоффлер Э. Указ. соч. С. 307.]. Иначе говоря, нестабильность социальной ситуации, переход к информационному, высокотехнологичному обществу высветили еще одну грань нестабильности современной ситуации: неадекватность семейной ситуации, подкрепленной неудовлетворительной образовательной системой, создает эффект несоответствия потребностей рынка труда и уровня и состояния рабочей силы.
   Современный экономический кризис показал справедливость формулировки Тоффлера в отношении финансовой и инвестиционной системы, утрата стабильности которой очень остро переживается людьми, откладывающими хотя бы немного денег «на старость», «на черный день» и т. д. Очень остро воспринимаются населением, особенно пожилыми людьми, неадекватность социальной политики и нестабильные ситуации в пенсионном планировании. Не будем вспоминать о потерянных пенсионных накоплениях гражданами нашей страны старшей возрастной группы и получающих практически одинаковую по уровню пенсию с тунеядцами. Обратимся к грозовым симптомам, стремительно развивающимся в США: «В силу быстрого старения населения и недофинансирования пенсионных фондов зреет межпоколенческая война между пенсионерами, с одной стороны, и молодыми работниками – с другой, которые опасаются, что к тому времени, когда они доживут до соответствующего возраста, им ничего не достанется» [527 - Тоффлер Э. Указ. соч. С. 310.]. Фактически выкристаллизовываются новые основания для десинхронизации и дестабилизации социально-поведенческой ситуации, характера ожиданий, уровня социального доверия и страдания. При этом можно выделить пассивную и активную составляющую страдания как формы переживания людьми нестабильных ситуаций. Пассивная составляющая страдания заключается в переживании наличного бытия как несчастья, угрожающего, бедственного положения вещей в мире (скорбь, страх, горе, тоска, забота). Активная составляющая страдания выражена в устремленности к иному, отсутствующему положению вещей, к позитивному переживанию (протест как отказ от наличного бытия, страсть как устремленность к предмету вожделения как к отсутствующему бытию). Активную составляющую помещает в центр внимания И. Кант, заявляя, что «страдание есть побуждение к деятельности», а также Ф. Ницше, полагавший, что «страдание есть самый скорый способ достижения истины». Так, пассивное переживание нестабильных ситуаций осмысляется как результат действия на человека враждебных ему природных, социальных или сверхъестественных сил, а активное переживание нестабильных ситуаций становится источником и причиной совершаемых субъектом социальных действий, направленных на достижение стабильности существования.
   Характеризуя особенности переживания людьми нестабильных ситуаций и их реакции на данные ситуации с точки зрения социальных наук, целесообразно обратиться к концепции П. Барта, который, подчеркивая значимость активного переживания нестабильных ситуаций как оптимального для обеспечения социальной стабильности, писал: «Индивид становится тем более деятельным, чем цельнее его мышление, чем меньше он колеблется. Если его терзают противоречия, он действует нерешительно и слабо, ни к чему не способен» [528 - Бартъ П. Указ. соч. С. 146.].
   Одна из концепций в истории социальных наук, дающих материал для понимания форм освоения и преодоления нестабильных ситуаций людьми, описываемых Полем Бартом, является концепция С. Паттена, согласно которой из страха первобытного человека перед природой, опасностями, перед врагами важной составляющей чувственно-эмоционального отношения человека к миру становится страдание. «Стремление избегать страданий становится существенным содержанием жизни первобытного человека и заполняет всю его деятельность. Возникает экономия, которой приходится создавать не столько пищевые продукты, сколько средства защиты от врагов, возникает общество, в котором все учреждения основаны на страхе перед врагом, нравственность, которая видит свою силу в способности переносить страдания, религия, в которой господствует страх, смешанный с надеждой на защиту от врага, короче сказать, возникают экономия, общество, нравственность, религия страдания» [529 - Бартъ П. Указ. соч. С. 265.]. С точки зрения Барта, общество в конце XIX века переживает «переходное состояние от экономии страдания к экономии наслаждений. Новая экономия будет долго существовать, потому что выработаются такие идеалы, которые смогут устранить неумеренность в наслаждениях и одолеть соблазн» [530 - Бартъ П. Указ. соч. С. 266.]. В этой концепции создается новый идеал морали, исключающий страдания из жизни человека, гиперболизирующий место наслаждений и указывающий на благотворность социально-экономических отношений по типу идеального государства. Эта идиллическая картина наслаждений и стабильности была развенчана социально-политическими, экономическими и военными противоречиями XX века.
   Реалии XX века поставили проблему равновесия и стабильности в обществе в связи со значениями воспринимаемой личной ответственности и личного выбора. Нестабильные ситуации могут не только приводить к деформации диалогической связи возможности и действительности, но и усиливать роль и значение сознательного, деятельностного субъекта в осмыслении, дифференциации и реализации возможности, принятии ответственности за свой выбор. Так, когда люди убеждены в том, что они свободно избрали свой способ поведения как средство непосредственного выражения собственных целей и аттитюдов, социальные процессы развиваются совсем по-иному, чем в том случае, когда люди считают, что их насильно заставили вести себя подобным образом, или когда их действия регулируются экономическими стимулами или внешними организационными системами.
   Проблема переживания нестабильных ситуаций на уровне личности вызывает потребность определения психологических механизмов защиты индивида от такого рода ситуаций. В числе таких защитных механизмов от нестабильных ситуаций можно назвать:
   1) «Здесь-и-теперь удовлетворение», связанное потребностью избегания страдания, устранения неприятного состояния, отрицания болезненных элементов опыта и т. д.
   2) Реализация мотива (удовлетворение потребности).
   3) Достижение согласованности и упорядоченности внутреннего мира. В этом процессе важное место принадлежит, согласно концепции З. Фрейда, эффекту вытеснения, которое выступает как психологическое средство избавления от возникшей во внутренней (идеационной) жизни несогласованности, т. е. либо несовместимости между Я и некоторым переживанием, идеей или чувством, как считал З. Фрейд в ранний период творчества, либо противоречия между сознательным и бессознательным, как он утверждал позже, либо противоречия между Оно, Я и Сверх-Я.
   4) Самоактуализация, выступающая как средство разрешения внутренних конфликтов между Я-реальным и Я-идеальным [531 - См.: Василюк Ф. Е. Указ. соч. С. 19.].
   Непосредственными целями защитных механизмов переживания нестабильных ситуаций является достижение максимально возможного в сложившихся условиях эмоционального благополучия. По мнению многих авторов, защитные процессы служат именно интеграции Я, реализуют потребность Я в синтезе и гармонии, которая часто признается самостоятельным мотивом психологической защиты. Наиболее распространенный вариант переживания, подчиняющегося этому главному мотиву, соответствует психологическому процессу подавления в трактовке К. Хорни: «Предоставление доминирующего положения одной тенденции за счет подавления прочих, рассогласующихся с ней, является бессознательной попыткой организации личности», направленной на достижение непротиворечивости и целостности внутреннего мира [532 - См.: Василюк Ф.Е. Указ. соч. С. 20.]. Достижение согласованности в межличностном взаимодействии, обеспечивается на основе отношений взаимности, «ведь символические структуры жизненного мира воспроизводят себя в форме культурной традиции, социальной интеграции и социализации, а эти процессы… могут быть осуществлены только через посредство ориентированного на взаимопонимание действия» [533 - Хабермас Ю. Моральное сознание и коммуникативное действие. СПб.: Наука, 2000. С. 161.].
   Переживание нестабильности ситуаций в их субъект-субъектном восприятии и взаимодействии может и должно опираться на беспристрастность и последовательность моральных принципов, норм, оценок, учет взаимного удовлетворения интересов в процессе, который Джордж Герберт Мид называл «универсальным дискурсом». Особенность таких моральных принципов, определяющих переживание нестабильных ситуаций, наиболее точно была схвачена И. Кантом, который писал, что моральный принцип исключает как недействительные те нормы, которые не могут получить одобрения у всех, кого они касаются, принимаются только те нормы, которые выражают всеобщую волю [534 - См.: Хабермас Ю. Указ. соч. С. 100.] и обеспечивают согласованность и упорядоченность социальных отношений. Однако, с другой стороны, следование моральным принципам порождает новые противоречия, вступая в конфликт с экономическими интересами. Так, английский ученый Г. Спенсер в 1859 году описывал ситуации в торговой сфере Великобритании, которые характеризовались отсутствием добросовестности и массовым обманом, универсальностью отношений подкупа, угрозой немедленного увольнения служащих в случае их некорпоративного поведения. «От приказчика требуется, чтобы он не останавливался ни перед какой ложью, если она может содействовать продаже… И эта бесцеремонная лживость, которая требует от служащих и поощряется примерами, достигает ужасающей степени, которая была нами описана в выражениях, слишком сильных для того, чтобы мы могли повторить их здесь. Наш собеседник должен был отказаться от места, которое он занимал в одном из подобных торговых предприятий, потому что не мог опуститься до желаемой степени деморализации» [535 - Спенсер Г. Опыты научные, политические и философские / Пер. с англ.; Под ред. Н. А. Рубакина. Мн.: Современ. литератор, 1999. С. 1042.]. Столкновение «торговых обычаев» и морали, недобросовестности и стремления к истине приводило к внутренним противоречиям, которые разрешались в основном двумя путями: полной адаптации личности к лживой и чрезвычайно изменчивой ситуации в коммерческих взаимодействиях; или адаптации к чувствительности и укорам совести, моральным страданиям, увольнению при недостаточно виртуозном обмане или банкротству. В любом случае экономические интересы обусловили развитие нравственного релятивизма, который из характеристики индивидуального сознания постепенно трансформировался в аспект массового сознания.
   Сегодня реализация моральных принципов, которые определяют процесс переживания нестабильных ситуаций, затруднена в связи с развитием социального гедонизма, тяготения к развлечениям, удовольствиям, избеганием социальных проблем. На этом фоне нестабильность социальной ситуации обусловливается тем, что темпы экономического роста вступают в противоречие с темпами роста потребления, с бурным развитием психологии потребления, с изменением потребительских ценностей. «Не будет преувеличением утверждение, что в наиболее сознательных кругах западного общества начинает ощущаться чувство исторической тревоги и возможно даже пессимизма» [536 - Бжезинский З. Указ. соч. С. 251.].
   З. Бжезинский рассматривает сложившуюся ситуацию на мировой арене, когда США перестают быть глобальной сверхдержавой, когда превосходство (экономическое, военное, политическое) этой державы начнет уменьшаться: «… Маловероятно, что какое-либо государство сможет добиться того мирового превосходства, которое в настоящее время имеют США. Таким образом, ключевой вопрос на будущее звучит так: «Что США завещают миру в качестве прочного наследия их превосходства?» Ответ на данный вопрос частично зависит от того, как долго США будут сохранять свое первенство и насколько энергично они будут формировать основы партнерства ключевых государств, которые со временем могут быть более официально наделены законным статусом. В сущности, период наличия исторической возможности для конструктивной эксплуатации Соединенными Штатами своего статуса мировой державы может оказаться относительно непродолжительным по внутренним и внешним причинам» [537 - Бжезинский З. Указ. соч. С. 248–249.].
   Сейчас мы видим ослабление позиций США как финансовой сверхдержавы. Немаловажна позиция самих американцев, их понимания и восприятия перспектив развития США в этом статусе. Проведенное в 1996 году исследование общественного мнения показывает, что «только малая часть (13 %) американцев выступает за то, что «как единственная оставшаяся сверхдержава США должны оставаться единственным мировым лидером в решении международных проблем». Подавляющее большинство (74 % предпочитает, «чтобы США в равной мере с другими государствами решали международные проблемы» [538 - Бжезинский З. Указ. соч. С. 249.]). Таким образом, разрешение нестабильных ситуаций в международной сфере, вызванной разного рода социальными противоречиями, связывается с пониманием важности взаимного удовлетворения интересов всех государств как субъектов социальной стабильности.
   Важным фактором возникновения нестабильной ситуации в обществе являются внутренние социальные противоречия. Ярким примером такой ситуации может служить деятельность Э. Пэнкхёрст, которая в 1889 году в Великобритании основала Женскую лигу в защиту избирательного права и активно способствовала тому, что в 1918 году право избирательного голоса получили женщины старше 30 лет, а в 1928 году – старше 21 года. Она расценивала себя как солдата гражданской войны женщин. Борьба женщин за избирательное право породила конфликты в английском обществе, дестабилизировала как избирательную ситуацию, так и в целом деятельность британского правительства. «Мы заставили британское правительство признать, что оно должно выбрать одно из двух: либо убить женщин, либо дать им право голоса. Я спрашиваю американских мужчин, присутствующих здесь, что бы вы сказали, если бы вам у себя в стране пришлось выбирать, убить их или предоставить им гражданские права – женщинам, многих из которых вы уважаете, которые, как вам известно, принесли немало пользы обществу, которые, как вы знаете (даже если не знакомы с ними лично), движимы самыми благородными намерениями и борются за свободу и возможность выполнять полезную общественную работу? Что ж, есть лишь один ответ на этот вопрос, лишь один выход, если только вы не хотите отбросить цивилизацию на два или три поколения назад, вы обязаны предоставить женщинам право голоса. Таков исход нашей гражданской войны» [539 - Речи, которые изменили мир: Сборник / Сост. Саймон Сибэг Монтефиоре; Пер. с англ. И. Матвеевой. 2-е изд. М.: Манн, Иванов и Фербер, 2009. С. 64–65.]. В результате борьба различных социальных групп, поляризующая общество, объективно дестабилизирует ситуацию, одновременно провоцируя решение назревших социальных проблем, препятствующих достижению согласованности в межличностном и межгрупповом взаимодействии.
   Сегодня нестабильность сложившейся социальной ситуации связывается с тем, что государства-нации постепенно становятся все более проницаемыми друг для друга, а «знания как сила» все более распространенными, все более общими и менее связанными государственными границами, что ведет к тому, что экономическая мощь на фоне глобализации также станет более распределенной. В результате возникает опасность того, что глобализация станет одним из механизмов распространения кризисных ситуаций и их последствий в мировом масштабе. Так, Элвин и Хейди Тоффлер писали: «Когда институциональные кризисы в ведущих странах совпадают с системными кризисами учреждений на глобальном уровне, как, по всей видимости, и происходит, кумулятивный эффект затрагивает не одних только американцев… На то, что случится, несомненно, окажут влияние и другие мощные факторы: войны, терроризм, иммиграция, экологические катастрофы и геополитические сдвиги, но даже не будь их, взаимно усиливающаяся конвергенция национальных и глобальных кризисов может привести к бедствию, более крупномасштабному и опасному, чем проблемы одного конкретного учреждения или инфраструктурный взрыв в одной отдельно взятой стране» [540 - Тоффлер Э. Революционное богатство // Элвин Тоффлер, Хейди Тоффлер. М.: АСТ МОСКВА, 2008. С. 316–317.].
   По замечанию английского историка Ганса Кона, нестабильная ситуация в мире, вызванная событиями последнего столетия, в целом привела к тому, что «человек XX века стал менее уверенным в себе, чем его предшественник, живший в XIX веке. Он на собственном опыте столкнулся с темными силами истории. То, что казалось ушедшим в прошлое, вернулось: фанатичная вера, непогрешимые вожди, рабство и массовые убийства, уничтожение целых народов, безжалостность и варварство» [541 - Hans Kohn. The Twentieth Century. New York, 1949. P. 53.]. Этот перечень З. Бжезинский дополняет неуверенностью, вызванной разочарованием последствиями окончания «холодной войны», когда вместо «нового мирового порядка», построенного на консенсусе и гармонии, оказалось, что «война, по-видимому, так и не станет устаревшим понятием» [542 - Бжезинский З. Указ. соч. С. 251.]. Кроме того, существенным фактором, дестабилизирующим международную ситуацию, становится разжигание враждебности, неприязни, усиление конфронтации между западной и мусульманской культурами: «С одной стороны, неуважительное отношение к культуре мусульманских народов, обвинения ислама в агрессивных помыслах и, с другой стороны, призывы создать исламский халифат на всех территориях, населенных мусульманами, и покончить с «тлетворным западным влиянием» [543 - Примаков Е.М. Мир без России? К чему ведет политическая близорукость. М.: Российская газета, 2009. С. 65.]. В этих условиях в качестве важнейшего механизма преодоления нестабильной ситуации в мире можно рассматривать потребность в налаживании межкультурного диалога как инструмента преодоления нестабильных ситуаций в социуме в условиях глобализации. Не случайно 2001 год был объявлен ООН годом диалога между культурами Запада и мусульманского мира.
   В качестве важнейшего условия стабильности и гармоничности общественной жизни можно рассматривать требования законности, которые традиционно обеспечивали справедливую дифференциацию интересов людей. Однако представление о законе как о главном инструменте поддержания порядка может вступать в противоречие с требованиями гуманизма в современном обществе, ставя под сомнение его потенциал по установлению стабильности. В этой связи показательна ситуация, с которой столкнулся в своей деятельности один из канадских политических лидеров – Пьер Трюдо. Занимая пост премьер-министр Канады, он был жестким противником сепаратизма отдельных провинций, в частности Квебека, а также сторонником укрепления национального единства страны. В 1970 году сепаратистская организация «Фронт освобождения Квебека» захватила двух заложников и потребовала освободить 17 преступников, предоставить выкуп за захваченных пленников и обеспечить возможность оглашения по радио своих политических взглядов и претензий. Несомненно, эти противозаконные действия дестабилизировали ситуацию в стране, раскололи общественное сознание, всколыхнули страх перед насилием и терроризмом, тем более что одним из заложников был член кабинета министров правительства Квебека. П. Трюдо был убежденным сторонником безусловного соблюдения закона как гаранта стабильности. В своем выступлении по радио 16 октября 1970 года он сказал: «В данный момент ФОК держит в заложниках двоих мужчин в окрестностях Монреаля. Один из них – британский дипломат, а второй – член кабинета министров правительства Квебека. Их грозят убить. Если правительство уступит этому грубому шантажу, нас ждет крах правовой системы, а на смену ей придет закон джунглей. Решение правительства о недопущении подобного принимается не только для того, чтобы соблюсти важный принцип, но и для того, чтобы защитить жизни канадцев от опасностей, о которых я упомянул выше. Свобода и личная безопасность охраняются законом; чтобы закон был эффективным, его надо уважать» [544 - Речи, которые изменили мир: Сборник / Сост. Саймон Сибэг Монтефиоре; Пер. с англ. И. Матвеевой. 2-е изд. М.: Манн, Иванов и Фербер, 2009. С. 190.]. Таким образом, Пьер Трюдо твердо отстаивал авторитет закона как основной силы, обеспечивающей устойчивые основы развития гражданского общества, создающей почву для эффективного социального взаимодействия и поддержания социальной стабильности.
   Исследование нестабильных ситуаций, их природы, закономерностей их возникновения и протекания позволяет определить эффективные защитные психологические механизмы и пути их позитивного переживания людьми, обеспечивая оптимальные условия межгруппового и межличностного взаимодействия в интересах достижения социальной стабильности.

Глава IV
Актуальные факторы влияния на формирование социальной стабильности

4.1. Кому дорог имидж социальной стабильности?!

   В современных условиях роста значения и масштабов деятельности информационных технологий, значимости символических образов, брендов, расширения знаковой компетентности населения, освоения символической деятельности в маркетинге, культуре, PR возрастает роль субъективизированной реальности и субъективно-символической проекции образов в социальную реальность. Все более широкое вовлечение, прежде всего через Интернет, индивидов и социальных групп в коммуникативное пространство, планирование коммуникативного и символического воздействия обусловливают возрастание доверия (и привыкания) населения к символическим образам, имиджам, брендам, сетевым культурным и социально-политическим образцам, паттернам сетевых сообществ и др. Не ставя знак равенства между перечисленными феноменами, обратим внимание на рост значения имиджа того или иного явления в социуме. В этом плане важно учесть не только фундаментальную важность реальности социальной стабильности в социуме, но и роль имиджа этой стабильности в индивидуальном восприятии, в массовом сознании, в социальном познании и социальной политике.
   Обращаясь в нашем исследовании имиджа социальной стабильности к позиции диалогической лингвистической коммуникации М. М. Бахтина, согласно которой идея – это результат взаимодействия двух или нескольких сознаний, результат их «диалогической встречи», мы учитываем то, что имидж как символический образ также имеет субъект-субъектный характер, его формирование, уточнение и понимание диалогично. При этом значение имиджа, по существу, формируется и коррелируется в субъект-субъектном взаимодействии. В связи с этим субъект-субъектную природу имиджа весьма точно характеризует В. А. Янчук: «Значение не схватывается, не отражается, а формируется и уточняется в диалоге участвующих в процессе взаимного познания и понимания людей, направленного на выработку совместных решений с учетом наличного потенциала участвующих сторон. Без взаимопонимания нет ни взаимообогащения, ни взаиморазвития, достижение которых становится возможным только через диалог и посредством диалога» [545 - Янчук В. А. Прогресс в понимании психологической феноменологии // Прогресс психологии: Критерии и признаки / Под ред. А. Л. Журавлева, Т. Д. Марцинковской, А. В. Юревича. М.: Изд-во «Институт психологии РАН», 2009. С. 273.].
   Поскольку главным субъектом имиджа социальной стабильности, формируемого в процессе диалогической коммуникации, выступает личность, развитие имиджа социальной стабильности неразрывно связано с укреплением социальной ответственности личности. Памятуя известный тезис персонализма: «Революция, совершаемая ради личности, может пользоваться только средствами, согласующимися с личностью» [546 - Мунье Э. Манифест персонализма / Пер. с фр.; Вступит. ст. И. С. Вдовиной. М.: Республика, 1999. С. 407.], целесообразно предположить, что подходы и формы укрепления стабильности, создания и отстаивания имиджа социальной стабильности должны коррелировать с сущностными аспектами и матрицами социальной стабильности. Личность как субъект имиджа социальной стабильности выражает связь между общим и единичным: «В самосознании «я» устанавливается связью между общим и единичным, где «я» выступает как объект для другого, тогда как этот другой самосознающий субъект существует сначала для обозначенного «я». В этом диалектика части и целого, индивида и рода, а основа этого процесса – универсальная культурная деятельность как взаимосвязь отдельных субъектов и человечества. Таким образом, самосознание – это осознание самого себя как деятельного существа, осознающего окружающий мир и изменяющего его в процессе социокультурной деятельности как практической, так и теоретической. Другими словами, «я» – субъект есть единство единичного и общего, в котором общим являются родовые, а единичным – индивидуальные черты. Такая взаимосвязь части и целого в деятельном субъекте создает основу совместной деятельности людей, платформу для их коллективизма, т. к. отношение другого «я» к моему «я» выступает как условие моего существования» [547 - Андреева О. А. Стабильность и нестабильность в контексте социокультурного развития. Таганрог: ТИУиЭ, 2000. С. 42–43.]. Эти процессы определяют реализацию деятельной активности личности в социуме в ходе субъект-субъектного взаимодействия, формируя основу социально стабильного общества.
   В попытке изучения психологических оснований имиджа социальной стабильности и его основных субъектов обратимся к исследованиям Т. Д. Марцинковской, которая в разговоре о прогрессе современной психологии уделяет внимание процессам активизации исследований методологического характера в современной зарубежной психологии, вводящей «философские принципы и парадигмальный подход в методологию психологии» [548 - Марцинковская Т. Д. К вопросу о прогрессе современной психологии // Прогресс психологии: Критерий и признаки / Под ред. А. Л. Журавлева, Т. Д. Марцинковской, А. В. Юревича. М.: Изд-во «Институт психологии РАН», 2009. С. 64.]. При этом автор указывает: «Еще одним значимым моментом методологических инноваций в зарубежной психологии является принцип активности субъекта в построении образа мира, его когнитивных схем, которые, собственно, и являются той основой, по которой конструируется образ окружающего» [549 - Марцинковская Т.Д. Указ. соч. С. 64.]. Замечательное указание на важность активности субъекта в процессе познания, уточнения восприятия образов в процессе обратной связи, формирования имиджа в субъект-субъектном взаимодействии явилось подтверждением перспективности исследований, которые осуществляются с конца 80-х годов XX века рядом российских ученых.
   Наряду с личностью важнейшим субъектом имиджа социальной стабильности является группа, поэтому ответ на вопрос: «Кому дорог имидж социальной стабильности?» закономерно может потребовать психологической интерпретации динамики как индивидуального, так и группового восприятия социальной стабильности. В этой связи необходимо отметить, что наличие, стиль и уровень знания индивидом норм социальной стабильности определяются структурой и особенностями социальной группы. При этом вариабельность знания групповых норм предполагает наличие различных представлений и образов социальной стабильности в зависимости от структуры группы. Имидж руководителей этой социальной группы выступает как атрибут коммуникации, благодаря которому она воспринимается остальными членами группы как руководство к действию, поэтому «люди, находящиеся у власти, пользуются ею эффективно и добиваются исполнения своих «приказаний» только потому, что эти приказания, в свою очередь, сообразуются с нормами группы или организации» [550 - Мертон Р. Социальная теория и социальная структура. М.: АСТ: АСТ МОСКВА: ХРАНИТЕЛЬ, 2006. С. 502.]. Данные особенности формирования имиджа социальной стабильности приводят к мысли о том, что работа по созданию и поддержанию имиджа стабильности обусловливается параметрами норм определенной социальной группы.
   Эффективная работа социальных механизмов требует, с одной стороны, получения адекватной информации о групповых нормах и ценностях, а также о позициях членов группы, а с другой стороны, обеспечивается эффективным выполнением социального контроля как фактора поддержания имиджа [551 - См.: Мертон Р. Указ. соч. С. 504–505.]. Механизмы формирования оптимального имиджа социальной стабильности предполагают, что люди, занимающие руководящее положение в группе, стремятся быть лучше информированными о характере ролей и норм, принятых в группе, а также о подробностях их исполнения, ориентированных на достижение оптимального в функциональном отношении уровня проявленности поведения индивидов. Кроме того, институциональное выделение людей, наделенных властными полномочиями, дает им больше мотивов, чтобы искать и использовать информацию о нормах и ролях в группах для эффективного обеспечения имиджа социальной стабильности [552 - См.: Мертон Р. Указ. соч. С. 510–511.]. Также следует учитывать, что особенности группы как субъекта имиджа социальной стабильности обусловлены тем, что «социетальные общности существуют только в контексте интерсоциетальных систем, рассредоточенных вдоль пространственно-временных пределов. Все общества представляют собой социальные системы и одновременно порождаются их пересечением» [553 - Гидденс Э. Устроение общества: Очерк теории структурации. 2-е изд. М.: Академический Проект, 2005. С. 241.]. Многоукладность социальных систем определяет характер социального познания и оказывает влияние на процессы субъективной интерпретации как фактора, детерминирующего социальное поведение и восприятие индивидами имиджа социальной стабильности. Большое значение имеет проблема ошибочной интерпретации и ошибочной атрибуции, «возникающая из-за различий в объяснениях, которые дают разные люди происходящим событиям, а также по причине неполного осознания самими людьми того, до какой степени их собственные интерпретации представляют собой результат активного и неизбежно тенденциозного психического процесса» [554 - Росс Л., Нисбетт Р. Человек и ситуация. Уроки социальной психологии / Пер. с англ. В. В. Румынского; Под ред. Е. Н. Емельянова, В. С. Магуна. М.: Аспект Пресс, 2000. С. 21.].
   В созидании и укреплении социальной стабильности большое значение имеет субъективная интерпретация индивидами социальной стабильности как феномена, его содержательных характеристик, а следовательно, и имиджа социальной стабильности. Кроме того, в результате ошибок в интерпретации или атрибуции индивиды, субъективно стремясь к достижению социальной стабильности, действуют неадекватно. Социальные изменения периода перестройки в России привели к глубоким изменениям в «социальном контексте повседневной жизни людей» (Л. Росс, Р. Нисбетт). В Советском Союзе социальные системы, социальные институты, взаимодействие социальных групп поддерживались в достаточно стабильном состоянии; 70-е и первая половина 80-х годов XX века даже характеризуется как период «застоя». Социально-экономическая и социально-политическая системы СССР производили впечатление социальной стабильности. Росс и Нисбетт говорят о стремительных социальных изменениях, «причиной которых послужила столь незначительная, на первый взгляд, пертурбация, происшедшая в расстановке противоборствующих сил, которые поддерживали до этого систему в относительно стабильном состоянии» [555 - Росс Л., Нисбетт Р. Указ. соч. С. 22.].
   Ввиду масштабов социальных сдвигов, к которым может привести нарушение стабильности, возникает потребность в координации взаимодействий субъектов имиджа социальной стабильности в целях его оптимизации. В этой связи показателен тезис Ю. Хабермаса: «Координация действий субъектов, которые обращаются друг с другом, стратегически зависит от того, насколько эгоцентрический подсчет собственной выгоды уравновешивается подсчетом выгоды с противной стороны» [556 - Хабермас Ю. Моральное сознание и коммуникативное действие. СПб.: Наука, 2000. С. 199.], другими словами, координация взаимодействий зависит от заинтересованности в имидже социальной стабильности обеих сторон социальной коммуникации. Стратегическая модель социальной стабильности может содержать только описание «структур действия, непосредственно ориентированного на достижение успеха» [557 - Хабермас Ю. Указ. соч. С. 200.]. Важно учитывать в процессе формирования ситуации по достижению социальной стабильности, а также создания имиджа социальной стабильности «коммуникативный аспект совместного истолкования ситуации, и вообще аспект достижения консенсуса» (Хабермас Ю.), активизация которого раскрывает перспективы, связанные с установками субъектов относительно феномена социальной стабильности, а также перспективы, вырастающие из социального и коммуникативного ролевого взаимодействия [558 - Хабермас Ю. Указ. соч. С. 207.].
   Имидж социальной стабильности в системе социальных коммуникаций обусловлен потребностью субъектов в уверенности в завтрашнем дне. Уверенность – это одна из главных особенностей развития современного капиталистического общества: уверенность в себе, в других и общественных институтах. Все три составляющие уверенности были необходимыми. Они обусловливают и поддерживают друг друга: уберите одну из них – и другие два взорвутся и разрушатся (З. Бауман). Установление социальной стабильности, порядка рассматривается как создание оснований для доверия. «Предложение стабильной структуры для инвестиций доверия и укрепление веры в то, что современные ценности продолжат быть дорогими сердцу и желаемыми, что правила следования и достижения этих ценностей и впредь будут соблюдаться, останутся ненарушенными и не подверженными влиянию времени» [559 - Бауман З. Текучая современность / Пер. с англ.; Под ред. Ю. В. Асочакова. СПб.: Питер, 2008. С. 178.]. В современном обществе важна не только сама уверенность, но и имидж уверенности! Недаром рядом исследователей отмечается тесная связь между падением доверия и исчезновением у индивидов желания участвовать в социальных взаимодействиях, отвечать на призывы к сотрудничеству, поддержке.
   Прочный имидж социальной стабильности тесно связан с деятельностью по обеспечению стабильности процессов социального взаимодействия. Такая деятельность по обеспечению стабильности и порядка прежде всего основывается на духовности личности, на «внутреннем порядке личности» (Э. Мунье). Достижение мира и стабильности происходит не за счет агрессивности, войны, страданий, обмана и не является проявлением слабости. Напротив, достижение стабильности требует от индивидов, групп, коллективов активной и самоотверженной целенаправленной деятельности. Э. Мунье с позиции французского персонализма так определил суть этой деятельности: «Дисциплина и умение двигаться в сторону понимания ближнего (милосердие, говорят христиане), в котором личность выходит за собственные пределы и идет навстречу другому, – это первый акт мира» [560 - Мунье Э. Манифест персонализма / Пер. с фр.; Вступит. ст. И. С. Вдовиной. М.: Республика, 1999. С. 397.]. В этом ракурсе проблема стабильности становится прежде всего «проблемой нравственной и проблемой социально-экономической» [561 - Мунье Э. Указ. соч. С. 397–398.].
   В качестве одного из значимых акторов социальной стабильности можно рассматривать государство. Мы не ставим задачу специального исследования роли и значения государства в обеспечении социальной стабильности в современных условиях, однако в литературе есть различные исследования, указывающие, в прямой или косвенной форме, на заинтересованность определенных социальных групп в сохранении государства как актора или как фактора социальной стабильности. «Фиксируя делегирование части полномочий на наднациональный и муниципальный уровень и изменение функций государств, левые сходятся с правыми в том, что уход государства в прошлое противоречит интересам людей, связанным с государственной властью» [562 - Фельдман Д. М. К оценке государства как актора мировой политики / «Приватизация» мировой политики: локальные действия – глобальные результаты: коллективная монография под ред. профессора М. М. Лебедевой. М., 2008. С. 69.]. В настоящее время осуществляется процесс формирования имиджа России как «глобальной энергетической державы». Это является качественно иным дополнением к атрибутам великой державы, унаследованным от советского государства, – ядерного потенциала, места в СБ ООН и т. д. В отношении имиджа России в научной литературе фиксируется «доктринальная мозаичность», в которой отражается отсутствие социального консенсуса отношений форм и путей повышения роли России в мире. Не только ученые, но и граждане России в своих субъективных оценках весьма противоречивы. Так, при исследовании фонда «Общественное мнение» респонденты указали на критерии России как сильного государства: «на черты национального характера – (7 %); на «славу, купленную кровью» – (6 %); говорят о позитивных переменах, происходящих, по их мнению, в последние годы, – (6 %), о военной мощи страны – (5 %); о природных ресурсах – (4 %); о размерах страны и численности населения – (3 %) [563 - Фельдман Д.М. Указ. соч. С. 72–73.]. Можно полагать, что разноречивость представлений о социальной стабильности и об имидже социальной стабильности также является результатом отсутствия в российском обществе согласия относительно параметров и критериев этого феномена.
   Вопросам создания имиджа стабильности государства уделялось внимание в разные исторические эпохи. Так, содержание имиджа стабильного государства в эпоху Возрождения включало заботу его руководителей об охране и сохранении достигнутых завоеваний, что позволяло не ужесточать порядок, а развивать элементы либеральных свобод. Понимание основ стабильности и «долговечности» государства связывалось не с завоеванием новых территорий, а с прекращением разрастания, обеспечением защищенности, отсутствием угроз со стороны соседей, разумная организация внутренней структуры государства: «Я полагаю, что обеспечить республике долговечность можно, дав внутреннее устройство наподобие Спарты или Венеции, расположив ее в защищенном месте и наделив такими силами, чтобы она не могла опасаться внезапного захвата; в то же время она не должна быть настолько сильной, чтобы наводить страх на соседей; таким образом, ее положение будет надолго упрочено» [564 - Макьявелли Н. Государь: [сб.: пер. с итал.] / Никколо Макьявелли. М.: АСТ: АСТ МОСКВА, 2008. С. 117.]. Таким образом, имидж стабильности государства, по Н. Макьявелли, связывается прежде всего с отсутствием у государства честолюбивых планов относительно завоевания соседей, с регулированием расширения владений государства конституцией, с достижением равновесия. «Я полагаю, что, без сомнения, такое равновесие обеспечило бы подлинно политическую жизнь и подлинный покой для государства» [565 - Макьявелли Н. Указ. соч. С. 117.].
   Государство как субъект социальной стабильности традиционно формирует имидж стабильности средствами политики. Так, А. Линкольн, 16-й президент США (при котором началась гражданская война в США), в качестве политической меры для стабилизации социально-политической обстановки огласил резолюцию: «Сохранение нерушимости прав штатов и особенно права каждого штата устанавливать порядки в своих внутренних институтах и управлять ими исключительно по своему собственному разумению является существенно важным для того равновесия сил, от которого зависят совершенство и долговечность нашей политической структуры; и мы осуждаем незаконное вторжение вооруженных сил на землю любого штата, под каким бы предлогом оно ни совершалось, как одно из самых тяжких преступлений» [566 - Линкольн А. Инаугурация, 4 марта 1861 г. / Инаугурационные речи президентов США от Джорджа Вашингтона до Джорджа Буша (1789–2001 гг. с историческим комментарием) / Пер. с англ.; Общ. ред. и комментарий Э. А. Иваняна. М.: Стратегия, 2001. С. 211.]. Расценивается как залог стабильности и отсутствие угроз для «собственности мира и безопасности» любого района страны со стороны администрации в целях обеспечения федеральной властью укрепления союза соединенных штатов, ликвидации разобщения интересов [567 - См.: Линкольн А. Указ. соч. М.: Стратегия, 2001. С. 216.]. Эти меры, призванные поддержать равновесие социальных и политических сил, а также обеспечить безопасность индивида и общества, как одну из наиболее актуальных социальных потребностей, создают имидж государства как надежного гаранта стабильности, сохраняющего основы мира и социального благополучия.
   Важным звеном в деле укрепления имиджа социальной стабильности государства (или общественного движения, партии, профсоюзного объединения и т. д.) является увековечение памяти героев в памятниках и монументах. Эта практика широко использовалась для укрепления имиджа власти большевиков. Так, лидер партии большевиков В. И. Ленин в 1918 году в своей речи, посвященной открытию памятника Марксу и Энгельсу, подчеркивал: «Памятники Марксу и Энгельсу еще и еще раз напоминают рабочим и крестьянам, что мы не одиноки в своей борьбе. Рядом с нами поднимаются рабочие более передовых стран» [568 - Ленин В.И. Полное собрание сочинений. Т. 37. М.: Издательство политической литературы, 1974. С. 170.]. Таким образом, памятник должен был олицетворять объединение сторонников общей идеи и общего дела. В речи В. И. Ленина на митинге, посвященном закладке памятника К. Либкнехту и Р. Люксембург, звучат идеи прославления имиджа героев и интернациональных взаимосвязей революционного действия: «Товарищи, во всех странах коммунистические вожаки несут неслыханные жертвы, они гибнут тысячами в Финляндии и Венгрии и др. странах. Но никакие преследования не остановят роста коммунизма, и героизм таких борцов, как Карл Либкнехт и Роза Люксембург, дает нам бодрость и веру в полную победу коммунизма» [569 - Ленин В. И. Речь на митинге, посвященном закладке памятника К. Либкнехту и Р. Люксембург в Петрограде, 19 июля 1920 г. // Ленин В. И. Полное собрание сочинений. Т. 41. М.: Издательство политической литературы, 1974. С. 158.]. В переписке В. И. Ленина с П. П. Малиновским нашла выражение чуткая забота о снятии памятников и символов ушедшей в прошлое царской эпохи и создании символов новой эпохи, связанная с идеей размещения «сотен надписей (революционных и социалистических) на всех общественных зданиях», а также установки бюстов революционеров – героев новой власти, демонстрирующей изменение властного дискурса [570 - См.: Ленин В. И. Полное собрание сочинений. Т. 50. М.: Издательство политической литературы, 1974. С. 68–69.]. Снятие старых памятников и замена новыми становились тем самым свидетельством отрицания новой властью старой, способствовало ликвидации памяти о прежней власти без преемственности.
   Необходимость срочной подготовки хороших цитат и надписей на общественных зданиях Питера и Москвы В. И. Ленин подчеркивал также в одной из телеграмм А. В. Луначарскому (13 мая 1918 года) [571 - См.: Ленин В.И. Полное собрание сочинений. Т. 50. М.: Издательство политической литературы, 1974. С. 73.]. В этих надписях должно было найти свое выражение подтверждение победы революции для укрепления и стабилизации нового строя, имиджа новой власти, и невнимание соратников к этим проблемам оценивалось им как «преступное и халатное отношение», требующее предания суду ответственных лиц [572 - См.: Ленин В.И. Полное собрание сочинений. Т. 50. М.: Издательство политической литературы, 1974. С. 101.]. Выражая таким образом заботу о своевременном формировании имиджа новой власти, В. И. Ленин тем самым предвосхитил мысль будущего вице-президента США Уорлтера Мондейла (род. в 1928 году): «Формировать политический имидж – все равно, что работать с цементом. Пока он не засох, можно делать с ним что угодно; но когда он затвердеет, с ним почти ничего нельзя сделать» [573 - Душенко К.В. Универсальный цитатник политика и журналиста: 6000 цитат о политике, правосудии, журналистике. М.: Эксмо, 2004. С. 219.]. В. И. Ленин, формируя имидж власти большевиков и устанавливая памятники новым героям, огромное значение придавал важности материальных атрибутов имиджа, которые были так необходимы для имиджа стабильности политической власти. Традиционно значительную роль материальные атрибуты выполняли и в процессе формирования имиджа российской армии на различных этапах ее существования. Так, солдатам гренадерского Павловского полка, снискавшего славу за свое мужество и храбрость в войне с французами, специальным распоряжением императора от 20 января 1808 года было дано право носить гренадерские шапки, в которых они были на поле сражения. Простреленные и поврежденные гренадерки сыграли тогда свою роль в формировании имиджа победоносной русской армии и храброго и неустрашимого русского солдата. По признанию самих солдат-павловцев, «…в гренадерских шапках этих неприятель нас знал и боялся…» [574 - Герои 1912 года / Сост. В. Левченко. М.: Мол. гвардия, 1987. С. 599.].
   Сегодня в XXI веке имидж социальной стабильности определяется новыми тенденциями, среди которых приобретает особую значимость тенденция к глобализации, которая выступает как взаимосвязь и взаимозависимость в условиях снятия границ для свободной торговли, инвестиций, обеспечивающих движение капитала по всему миру, хотя, по признанию исследователей, до Первой мировой войны (1914 год) мир также развивался без финансовых и таможенных барьеров и был «еще более открыт для миграции» [575 - Бжезинский Зб. Выбор. Мировое господство или глобальное лидерство / Пер. с англ. М.: Междунар. отношения, 2006. С. 186.]. Акцентирование глобализации как основного вектора, в соответствии с которым складывается современный имидж социальной стабильности, с точки зрения З. Бжезинского, соответствует интересам глобальных корпораций: «Глобализация как в ее диагностическом, так и в доктринальном значении пользуется наибольшей поддержкой крупных глобальных корпораций и финансовых институтов, которые до недавнего времени предпочитали называть себя «многонациональными». Для них это магическое слово имеет вполне определенную ценность: преодоление традиционных ограничений на экономическую деятельность в мировом масштабе, которая была характерна для национального периода современной мировой истории» [576 - Бжезинский Зб. Указ. соч. С. 186–187.]. В попытке выявить силы, заинтересованные в глобализации на государственном уровне, вряд ли мы найдем формулировки точнее, чем у бывшего государственного секретаря США З. Бжезинского: «В 1990-х годах глобализация из экономической теории превратилась в экономическое кредо. Ее достоинства разъяснялись в многотомных академических исследованиях, провозглашались на международных конференциях бизнесменов, рекламировались глобальными финансовыми и торговыми организациями. Диагностическая функция концепции глобализации и ее кажущаяся объективность использовали американские традиции антиидеологии, подобно тому, как это имело место в ходе борьбы с коммунизмом: отрицание доктрины было возведено в ранг альтернативной доктрины. Таким образом, глобализация стала неофициальной идеологией политической и деловой элиты США; она определяет роль Америки в мире и отождествляет Америку с предполагаемыми благами, которые несет новая эра» [577 - Бжезинский Зб. Указ. соч. С. 187.]. Тем самым можно утверждать, что для образа перспектив развития стабильности Америки была создана новая идеология – глобализация. «Она несет в себе все черты идеологии: она оказалась исторически современной, была обращена к ключевым властным элитам, обладающим общими интересами, содержала критику того, что следовало отрицать, и обещала лучшее будущее» [578 - Бжезинский Зб. Указ. соч. С. 188.]. Фактически – это идеология и концептуально-теоретическое обоснование и легитимизация нового статуса США как единственной сверхдержавы [579 - См.: Бжезинский Зб. Указ. соч. С. 189.]. Таким образом, новый имидж социальной стабильности на фоне доктрины глобализации связывается с политической и идеологической гегемонией мировой сверхдержавы.
   Развиваясь как на макросоциальных, так и микросоциальных уровнях, имидж социальной стабильности, как и всякий имидж, может быть присущ разным субъектам: личности, корпоративной структуре, предметному образованию. Если речь идет о профессиональном формировании имиджа, то его можно трактовать следующим образом: «Имидж выступает как формируемое посредством целенаправленных профессиональных усилий с целью повышения успешности определенной деятельности клиента (человека или организации) или достижения субъективного психологического эффекта символическое представление о клиенте у составляющей аудиторию имиджа социальной группы» [580 - Перелыгина Е. Б. Психология имиджа: Учебное пособие / Е. Б. Перелыгина. М.: Аспект Пресс, 2002. С. 21.]. Также при определении ключевых субъектов имиджа социальной стабильности мы исходим из общего определения имиджа: «Имидж – это символический образ субъекта, создаваемый в процессе субъект-субъектного взаимодействия» [581 - Перелыгина Е.Б. Указ. соч. С. 23.]. Такой имидж является экономической и организационно-деятельностной категорией, поскольку оказывает существенное влияние на результат при приеме человека на работу, влияет на управленческие решения и решения о финансовой доверительности и надежности и т. д. Известно, что чем выше профессиональный и политический авторитет субъекта имиджа, тем легче находить общий язык с окружающими и завоевывать у них признание и должное уважение.
   Мировой опыт свидетельствует, что без создания положительного имиджа социальной стабильности трудно рассчитывать на ощутимый политический или экономический эффект. Однако эти процессы сопряжены с проблемой несоответствия провозглашаемых ценностей и реальной действительности, планируемых решений и их фактического исполнения. Например, руководители революционных движений для утверждения собственной власти и стабильности нового политического ландшафта провозглашали и обещали свободу, равенство и т. д. На волне этого имиджа революционные движения побеждали. Однако реальность не находила соответствия декларированным лозунгам: вместо роста прав и вольностей приходила тирания. Так, проект установления «царства Добродетели и Разума», который стал одним из лозунгов Великой французской революции, в реальности вылился в возникновение высокого уровня преступности, «революционный догматизм», нетерпимость, инквизицию [582 - См.: Сорокин П. А. Социология революции / Питирим Александрович Сорокин; Вступ. статья Ю. В. Яковца; Предисловие И. Ф. Куроса, И. И. Лукинова, Т. И. Деревянкина; Подготовка текста, составление и комментарии В. В. Сапогова. М.: Астрель, 2008. С. 301–305.].
   Другой значимой проблемой формирования имиджа социальной стабильности являются различия в трактовке социальной стабильности между Востоком и Западом. Западная модель стабильного развития находит свое выражение в Вестфальской модели мира и «базируется на примате суверенных государств. Ее отличают отсутствие высшей власти в мире, иерархии акторов мировой политики и универсалистских систем глобального управления» [583 - Барабанов О. Н. Всемирная империя в истории: довестфальская иерархия акторов мировой политики // «Приватизация» мировой политики: локальные действия – глобальные результаты: коллективная монография; Под редакцией профессора М. М. Лебедевой. М., 2008. С. 8.]. Деформация этой модели сегодня прежде всего осуществляется со стороны «неоимпериализма» – тенденции одной из ведущих стран мира к тотальному доминированию на мировой арене. Все эти модели и концепции имеют западноцентричный характер, соответственно, все образы, идеалы, модели стабильного мира нового и новейшего времени «возникли из западных (или связанных с Западом) древних цивилизаций» [584 - Барабанов О. Н. Указ. соч. С. 9.], поэтому имидж социальной стабильности, его форм и условий как символический образ стабильного социального развития имеет выраженные западноцентристские черты. Оценивая существующие угрозы имиджу социальной стабильности в его западноцентристком варианте, Генеральный секретарь ООН Бутрос-Гали в 1992 году сформулировал основные мотивы угроз международной стабильности и необходимости проведения превентивной дипломатии: «Множество самых разных обид, амбиций, чувств соперничества и ненависти, десятилетиями остававшихся под спудом, вышли на поверхность, составив угрозу международной гармонии и общей цели» [585 - Хилл Р. Превентивная дипломатия, установление и поддержание мира // Международная безопасность и разоружение: Ежегодник СИПРИ. 1993. М.: Наука, 1993. С. 22.]. Устранение угроз имиджу социальной стабильности в этот период во многом связывалось с переосмыслением роли вооруженных сил в поддержании стабильности. В период с 1983 по 1992 год исследователями отмечалось постоянное снижение расходов на вооружение. При этом сокращение такого рода расходов было неравномерным: «основной вклад в демилитаризацию внесли страны СНГ», в то время как расходы НАТО увеличивались (в основном за счет США). Поддержание военных расходов для некоторых политических субъектов имиджа было связано с необходимостью определенной базисной доктрины: «Для чего нужны армии после «холодной войны»? В этих условиях основные направления использования вооруженных сил как фактора стабилизации определяются «экономическими факторами и в меньшей степени соображениями безопасности» [586 - Дегер С. Мировые расходы на вооружение // Международная безопасность и разоружение: Ежегодник СИПРИ. 1993. М.: Наука, 1993. С. 130.].
   Характеризуя ситуацию, связанную с изменением приоритетов в выборе векторов формирования имиджа социальной стабильности, отмеченную повышенным вниманием к экономическим основаниям стабильности, Ж. Валлерстайн отмечал, что сегодня «государства обеспечивают такой миропорядок, при котором производители могут извлекать прибыль» [587 - Валлерстайн И. Динамика глобального кризиса: тридцать лет спустя // Эксперт, № 35. С. 48.], имидж социальной стабильности может поддерживаться государствами ради получения прибыли производителями. В свою очередь, производители старались сохранить стабильность, не допуская приостановки своих производственных процессов из-за конфликтов с рабочими, полагая, что подобные перебои обойдутся дороже, чем выполнение материальных требований рабочих. Для получения прибыли капитализму как системе нужен относительный мировой порядок, необходима относительная стабильность. «Обеспечение такой стабильности является задачей державы-гегемона, то есть державы, достаточно мощной для того, чтобы навязать относительную стабильность мировой системе в целом» [588 - Валлерстайн И. Указ. соч. С. 49.]. Однако реальность обнажила уязвимость американского гегемонизма. В 1968 году наступление Тет [589 - Первое крупное наступление коммунистических сил во время войны во Вьетнаме в 1968 году, после которого общественное мнение в США утратило веру в возможность победы во Вьетнаме.] стало моментом, когда в глазах общественного мнения имидж победоносной державы США утратили. Сегодняшний кризис «разрушит последнюю жалкую опору относительной экономической стабильности – роль американского доллара как резервной валюты, гарантирующей сохранность сбережений» [590 - Валлерстайн И. Указ. соч. С. 51.]. И. Валлерстайн, показывая исход этой ситуации, пишет: «Чтобы пригасить народный гнев, власти обращаются к печатанию денег и к протекционизму, которые играют роль первой линии обороны» [591 - Валлерстайн И. Указ. соч. С. 51.], т. е. в попытке сохранить стабильность правительства стран пытаются удержать стабильность экономической ситуации и предотвратить недовольства трудящихся, которые могут остаться без сбережений и пенсий.
   В последние десятилетия западноцентристским моделям социальной стабильности мощную альтернативу составили «восточные» трактовки социальной стабильности. Например, в Китае примерно в 1700-е годах правительственные чиновники придерживались такого мнения, что существует «только одно общество, центром которого является «Китай» как столица культурной и политической жизни» [592 - Гидденс Э. Устроение общества: Очерк теории структурации. 2-е изд. М.: Академический Проект, 2005. С. 243.], а в состав Китая входят также Тибет, Бирма, Корея. Чтобы соответствовать этой своей роли, китайское общество расширялось и пыталось вобрать в себя многочисленные племена и народы, живущие на его внешних границах, хотя многие из них считали себя независимыми, имели собственные правительства. В противовес такой культурной разобщенности и неоднородности восточных цивилизаций афро-евразийский регион развивался как единое целое, по замечанию Э. Гидденса, имел место быть «процесс постоянной и непрерывной экспансии афро-евразийского региона как такового» [593 - Гидденс Э. Указ. соч. С. 247.].
   Как западные, так и восточные трактовки социальной стабильности исходят из национально-культурных приоритетов. Нельзя не учитывать, что культура выступает одной из главных сил, формирующих имидж социальной стабильности. Культура и историческая память объединяют людей, в то время как национальность, религия, производство, конкуренция и т. д. потенциально разделяют их. «В этом потоке нестабильности культура выступает стабилизирующим началом, но не настолько, чтобы законсервировать старое производство и социокультурные отношения. С другой стороны, она достаточно нестабильна, чтобы дать возможность реализоваться назревшим новым общественным потребностям и отношениям, выводящим общество на новый виток социокультурного развития» [594 - Андреева О. А. Указ. соч. С. 27.]. При этом культура, выполняя интегрирующую и стабилизирующую функцию, определяет основных социальных акторов стабильности в обществе. Проблема акторов в науке о международных отношениях является одной из наиболее важных и дискуссионных. Большое значение имеет понимание сущности актора. К «признакам социального актора можно отнести: сохранение свободы маневра по отношению к принуждениям системы; взаимодействие с другими; способность к активному поведению; стратегию как умение ставить перед собой цель и добиваться ее достижения; «одержимость» идентичностью; самостоятельность (автономность) в принятии решений; признание со стороны другого; наличие ресурсной базы, под которой понимается совокупность материальных и нематериальных, актуальных и потенциальных средств для достижения поставленных целей» [595 - Цыганков П. А. Акторы и факторы в международных отношениях и мировой политике // «Приватизация» мировой политики: локальные действия – глобальные результаты: коллективная монография; Под редакцией профессора М. М. Лебедевой. М., 2008. С. 33.]. Основные акторы мировой политики и в целом развития социума могут выступать акторами формирования социальной стабильности. Однако как актор, так и исследователь вносит субъективный срез в представления о стабильном мире, в имидж социальной стабильности: «Представление о международных акторах никогда не является полным. При этом оно не только описывает реальность, но и отражает предпочтения исследователя, а также создает тот или иной образ международных отношений и тем самым формирует мир в соответствии с определенными взглядами» [596 - Цыганков П. А. Указ. соч. С. 31.]. В этой связи мы можем говорить о субъективном исследовательском измерении имиджа социальной стабильности, содержание которого варьируется в зависимости от предпочтений исследователя. При этом следует учитывать, что современная наука становится активной информационной средой, приобретает сетевую форму, соответствуя стремлению к интегративному, междисциплинарному мировидению. В рамках сетевой концепции Г. Бейтсона ключевой стала концепция обратной связи. По его мнению, степень интенсивности обратной связи характеризует уровень развития сети и ее место в общей иерархии социальных сетей. «Чем интенсивнее обратная связь, тем ниже уровень организации сети и степень первичности контекста, с которым взаимодействует система» [597 - Зеленкова Т.В. Прогрессивные тенденции развития психологии // Прогресс психологии: Критерии и признаки / Под ред. А. Л. Журавлева, Т. Д. Марцинковской, А. В. Юревича. М.: Изд-во «Институт психологии РАН», 2009. С. 42.]. Фактически получается, что принцип обратной связи характеризует уровень организации социальной сети. Кроме того, сегодня в результате появления сети Интернет формирование имиджа социальной стабильности происходит в условиях возрастания интенсивности обратной связи и увеличения информационной проницаемости социальной среды в глобальном масштабе. Яркий пример принципиального отсутствия обратной связи в процессе субъект-субъектного взаимодействия в ходе формирования социокультурного имиджа приводит замечательный русский писатель Василий Аксенов, описывая гонения на Владимира Высоцкого в советскую эпоху. Он жестковато и горько пишет: «Ё, подумал тогда Эр (имеется в виду Роберт Рождественский. – Прим. авт.), что за страна нам все-таки до сталась для жизни, что за жлобье забралось на командные верхи! Во Франции выходит великолепная пластинка иностранца, а у нас, где его обожают миллионы, нельзя об этом и заикнуться. Ни одного стиха ему не удалось напечатать в наших изданиях. Выступает всегда без афиш, потому что какой-то идиот в ЦК брякнул: «Такого певца не существует!» [598 - Аксенов В. Таинственная страсть. М.: Семь дней, 2009. С. 376.].
   Рассматривая условия формирования имиджа социальной стабильности, необходимо помимо характеристик самой социальной среды уделить внимание ситуационным аспектам стабильности, которые характеризуются тем, что люди часто выбирают ситуации, имеющие имидж социальной стабильности. Л. Росс и Р. Нисбетт полагают, что «люди не просто выбирают ситуации; они трансформируют их своим присутствием, своими манерами, своим поведением» [599 - Росс Л., Нисбетт Р. Человек и ситуация. Уроки социальной психологии / Пер. с англ. В. В. Румынского; Под ред. Е. Н. Емельянова, В. С. Магуна. М.: Аспект Пресс, 2000. С. 257.]. Такую ситуацию описывает Ли Якокка в своей знаменитой книге «Карьера менеджера», вспоминая период, когда он был уволен из компании «Форд мотор» и принял решение занять пост президента компании «Крайслер»: «Во времена тяжелого стресса лучше всего заняться делом, направить свой гнев и энергию на что-то конструктивное» [600 - Якокка Л. Карьера менеджера: Пер. с англ. / При участии У. Е. Новака; Общ. ред. и вступ. ст. С. Ю. Медведкова. М.: Прогресс, 1990. С. 27.]. Его союзниками в этой деятельности стали «решимость, везение, помощь многих хороших людей». В этом случае преодоление нестабильной ситуации стало следствием установки на конструктивное созидание. Выбор социальных субъектов коррелирует с их диспозицией, с их представлением о социальной стабильности и путях ее развития, а также приводит к изменению ситуации в направлении реализации потенциала этих представлений. Также важной переменной имиджа стабильности в ее ситуационном срезе являются отличительные особенности ситуации, ее имиджевые характеристики и имиджевые характеристики ее участников.
   Обращаясь к ситуационным аспектам имиджевых характеристик, нужно помнить, что корпоративный имидж стабильности «дорог» по одним соображениям, предметный – по другим. А имидж города? Это имидж стабильности или анархизма, беспорядочности, «разрухи» корпоративной культуры города? Его смысло-ценностной репутации? Его исторической фундаментальности? Да, есть Мадрид. Но розданные испанцами визитки с приглашениями привели к появлению на Prado легкого, но навязчивого аромата дешевого рынка. А Рим? «Рим не участвует в гонках. Он лишь наблюдает за суетой и дерзаниями со стороны, абсолютно невозмутимый, словно хочет сказать: «Что бы вы ни делали, Рим всегда будет Римом» [601 - Гилберт Э. Есть, молиться, любить // Э. Гилберт; Пер. с англ. Ю. Ю. Змеевой. М.: РИПОЛ классик, 2008. С. 83.]. Каждому городу соответствует девиз, символический образ, коррелирующий с установками, ценностями и мотивацией большинства жителей города. В Ватикане – «власть», в Нью-Йорке – «достигать» (Э. Гилберт). Эволюция имиджа Парижа красочно показана Н. В. Гоголем: «Вот он, Париж, это вечно волнующееся жерло, водомет, мечущий искры новостей, просвещения, мод, изысканного вкуса и мелких, но сильных законов, от которых не властны оторваться и сами порицатели их, великая выставка всего, что производит мастерство, художество и всякий талант, скрытый в невидных углах Европы, трепет и любимая мечта двадцатилетнего человека, размен и ярмарка Европы!» [602 - Гоголь Н. В. Собрание сочинений в 7-ми тт. Т. 3. М.: Худож. лит., 1984. С. 177.]. Позже это вдохновенное впечатление героя сменяется другим, исполненным грустным разочарованием: «Тот же Париж, вечно влек к себе иностранцев, вечная страсть парижан, уже казался ему много, много не тем, чем был прежде. Он видел, как вся эта многосторонность и деятельность его жизни исчезала без выводов и плодоносных душевных осадков. В движении вечного его кипения и деятельности виделась теперь ему странная недеятельность, страшное царство слов вместо дел» [603 - Гоголь Н. В. Указ. соч. С. 181.].
   На современном этапе существенным аспектом трактовки имиджа социальной стабильности становятся различия на уровне глобальных и региональных интересов, иными словами, глобальные и региональные оптимумы расходятся. Н. Луман объясняет это тем, что мировое хозяйство регулирует само себя не посредством целей, норм или директив, а посредством того, что центры мирового общества (прежде всего, разумеется, международные финансовые рынки) производят флуктуации, которые впоследствии приводят в регионах к размыванию структур и к необходимости самоорганизации. В хозяйственной системе это может осуществляться через предприятия, через инвестиционные фонды, которые затем вновь влияют на региональные возможности производства и труда, в системе религии такие процессы реализуются через флуктуации привлекательных для индивидов моделей, на которые в дальнейшем реагирует религиозный фундаментализм, в политической системе – через упадок главенства мировых держав, на что региональные единства реагируют проявлением амбиций, ориентированных на самоутверждение. В этих условиях существование национальных государств приводит к тому, что в рамках мирового общества и при использовании его флуктуации региональные интересы обретают важность и благодаря этому усиливаются. Государства конкурируют между собой, в частности, на международных финансовых рынках за региональные инвестиции. «Это различие глобального и регионального особенно заметно на примерах государств, даже если политическая система мирового сообщества является системой государств, которая больше не позволяет рассматривать отдельные государства как единства в себе» [604 - Луман Н. Дифференциация / Пер. с нем. Б. Скуратова. М.: Логос, 2006. С. 240–241.]. В результате развитие имиджа социальной стабильности может рассматриваться на уровне баланса глобальных и региональных интересов, который открывает перспективы стабильного развития.
   На рубеже XX – XXI веков мировое сообщество формирует стратегии имиджа социальной стабильности, которые рассматривают стабильное развитие как глобальную цель, достижение которой предполагает формирование долгосрочной координационной экономической, социальной и экологической политики. В нашем государстве 12 мая 2009 года Указом Президента РФ была утверждена Стратегия национальной безопасности Российской Федерации до 2020 года, где говорится: «Формирование благоприятных условий для устойчивого развития России на долгосрочную перспективу достигается за счет обеспечения стратегической стабильности, в том числе последовательного продвижения к миру, свободному от ядерного оружия, и создания условий для равной безопасности для всех» [605 - Стратегия национальной безопасности Российской Федерации до 2020 года// http://www.scrf.gov.ru/documents/99.html]. В 2000 году на лиссабонской сессии Европейского совета, в состав которого входят главы государств и правительств стран – членов ЕС и председатель Европейской комиссии, была принята стратегия превращения Евросоюза к 2010 году в наиболее конкурентоспособную и динамичную в мире экономическую зону, в пространство экономики, основанной на знаниях. Этот курс на формирование социально стабильной Европы получил название Лиссабонской стратегии, уделяющей основное внимание проблемам экономического роста, развитию социальных связей и защите окружающей среды. При этом было обозначено, что действия по обеспечению социальной стабильности должны осуществляться согласованно «всеми и на всех уровнях» на основании взаимной ответственности партнеров в глобализированном мире, включая работу политиков по обеспечению имиджа социальной стабильности: «Все политики должны оцениваться в зависимости от их вклада в стабильное развитие». Также было признано, что именно «стабильное развитие должно стать главной целью всех секторов и политических линий» [606 - Сообщение комиссии. Стабильная Европа для лучшего Мира: Стратегия Европейского сообщества в сфере стабильного развития (Предложение Комиссии Гетеборгскому Европейскому совету) // http://tabiat.narod.ru/DB/Rio10/5.doc]. Кроме того, направленная на развитие чувства индивидуальной и коллективной ответственности, особое значение Лиссабонская стратегия придает вкладу отдельных граждан и фирм, которые смогут обеспечить изменения в программах потребления и инвестиций, необходимых для осуществления долгосрочного стабильного развития в русле ценностей европейской культуры.
   Одна из главных ценностей европейской культуры – это «всеобщая вера в закон». Именно на нее особо указывал выдающийся английский писатель Дж. Оруэлл, характеризуя тем самым основы имиджа социальной стабильности в английском обществе. Торжество закона в этом смысле рассматривается как основа социальной стабильности, и для того, чтобы поддержать стабильность и избежать хаоса и диктатур, англичане, по замечанию Дж. Оруэлла, «готовы на жертвы, которых потребует установление мира» [607 - Оруэлл Дж. Эссе «Англичане» // «1984» и эссе разных лет / Пер. с англ.; Сост. В. С. Муравьев; предисл. А. М. Зверева; Коммент. В. А. Чаликовой. М.: Прогресс, 1989. С. 341.]. В современных условиях некоторые социальные институты приобретают мягкие, «эластичные» характеристики, достигая стабильного одобрения этими своими аспектами. Так, английский антрополог Кейт Фокс описывает англиканскую церковь как очень терпимую и нетребовательную, что создает условия для традиционной и формальной, но устойчивой связи с ней. Характерен приведенный К. Фокс разговор дочери-подростка и матери при заполнении документов: «Дочь спросила: «Вероисповедание? Какое у меня вероисповедание? Разве мы исповедуем какую-то религию?» – «Нет, – ответила ей мать. – Просто напиши «C of E». = «Что значит, C of E?» – поинтересовалась девочка. «Church of England». – «А это религия?» – «Да, в некотором роде. Ну, не совсем… Просто мы всегда так пишем». Как и похороны по христианскому обряду, C of E – это «выбор по умолчанию», нечто вроде варианта ответа «все равно» в вопроснике – апатичная, бесстрастная, умеренная религия для духовно «нейтральных» людей, демонстрирующая религиозную «благонадежность» и «стабильность» [608 - Фокс К. Наблюдая за англичанами. Скрытые правила поведения / К. Фокс; Пер. с англ. И. П. Новоселецкой. М.: РИПОЛ классик, 2008. С. 360.].
   Англичане знают, что проявление беспокойства, тревоги относительно своих детей в разговоре о них вызывает дискомфорт и недовольство окружающих. Они знают, что проявление своей семейной нестабильности вызывает неловкость в коммуникативном взаимодействии, несоответствие социальным стандартам, социальным установкам, деформирует характер и социальное восприятие имиджа родителей. «О детях следует говорить с неким бесстрастным, шутливым смирением, подразумевающим, что вы как родитель обожаете своих чад, но считаете их непослушными озорниками». Более того, «если привычки и поведение ребенка по-настоящему вызывают у вас беспокойство, вы все равно обязаны выражать свою озабоченность притворно отчаянным тоном. Подлинное отчаяние допустимо высказывать лишь в кругу очень близких друзей; у школьных ворот или на вечеринках можно только делать вид, что вы в отчаянии, даже если вы не находите себе места от беспокойства. Слушая подобные разговоры, я иногда замечала, как в голос какой-нибудь матери, жалующейся на своего «никчемного» ребенка, закрадываются нотки подлинной безысходности. В этом случае ее собеседники начинали смущаться, отводили глаза и неловко переминались с ноги на ногу, всем своим видом показывая, что предпочли бы уйти. Обычно забывшаяся женщина чувствовала, что ее откровения вызывают дискомфорт у окружающих. Она тут же брала себя в руки, вновь переходя на беспечный, шутливый тон. Англичане должны демонстрировать беззаботность, даже когда им невыносимо тяжело» [609 - Фокс К. Указ. соч. С. 368–369.]. Таким образом, формируется имидж стабильной семьи.
   Обращаясь к наблюдениям Кейт Фокс, можно увидеть, что имидж социальной стабильности в английском обществе формируется на основе «правила скромности». Так, у английских студентов не принято высказывать уверенность в своих знаниях, нельзя очевидно радоваться хорошей оценке, нельзя проявлять сентиментальность, радость при вручении диплома – никаких отклонений от имиджа скромного, не самонадеянного, удивленного своим успехом студента. «Выпускные экзамены – это еще один повод для жалоб и нытья, но этот терапевтический ритуал стенаний осуществляется в соответствии с присущими ему собственными неписаными правилами. Самое важное из них – правило скромности: даже если вы относительно спокойны за результат своего экзамена, говорить о том не принято… Скромность необходимо выказывать и после того, как был достигнут желаемый результат. Те, кто хорошо сдал экзамен, всегда должны делать вид, что они удивлены своим успехом, даже если в душе считают, что их оценили по заслугам» [610 - Фокс К. Указ. соч. С. 375–376.]. Таким образом, потребность в поддержании имиджа социальной стабильности пронизывает английское общество на всех уровнях, формируя социокультурный имидж страны как зоны стабильности и благополучия.
   Имидж стабильности страны во многом зависит от стабильности имиджа политического лидера. Уинстон Черчилль в свойственной ему остроумной манере указывал на важность стабильности имиджа политического лидера: «Лояльность, которая аккумулируется вокруг первого лица, огромна. Во время путешествий это лицо нужно поддерживать. Если он делает ошибки, их нужно покрывать. Если он спит, его не надо тревожить. Если от него нет пользы, ему следует отрубить голову. Но последнюю крайность нельзя совершать каждый день – и определенно не сразу после избрания» [611 - Уинстон Черчилль: цитаты, остроты и афоризмы / Сост. и авт. введ. Доминик Энрайт / Пер. с англ. Днепропетровск: Баланс Бизнес Букс, 2005. С. 179.].
   Для поддержания имиджа стабильности, особенно в политике, нужно мужество. Джон Ф. Кеннеди написал книгу, посвященную мужеству в политике. Ситуации, которые требуют проявления мужества, возникают в политической деятельности, да и в других сферах социума, нередко. Многократно получивший предупреждения об угрозах покушения и, несмотря на это, отправившийся в Даллас Д. Ф. Кеннеди утверждает: «Для того чтобы быть мужественным, как ясно свидетельствуют эти истории, не требуется исключительных качеств, магических формул, никаких сочетаний времени, места и обстоятельств. Такая возможность рано или поздно предоставляется нам всем. Политика просто открывает поле деятельности, которое обеспечивает возможность испытать мужество» [612 - Кеннеди Джон Ф. Профили мужества / Пер. с англ. Э. А. Иваняна. М.: Междунар. отношения, 2005. С. 273.]. Таким образом, мужество в сочетании с высоким уровнем социальной ответственности личности формирует имидж политического деятеля.
   Сегодня формирование и поддержание имиджа стабильности связано с осознанием политическими лидерами необходимости сохранения традиций, поддержания моральных устоев в целях противодействия растущим угрозам имиджа социальной стабильности, Уинстон Черчилль, премьер-министр Великобритании с 1940 года, через год после своего избрания проявлял обеспокоенность чрезмерной активностью министра общественного строительства и дорог: «Не позволяйте планам строительства нового мира отвлечь вашу энергию от сохранения того, что еще осталось от старого» [613 - Уинстон Черчилль: цитаты, остроты и афоризмы / Сост. и авт. введ. Доминик Энрайт / Пер. с англ. Днепропетровск: Баланс Бизнес Букс, 2005. С. 185.]. Его уверенность в необходимости сохранения традиций, поддержания моральных устоев, противодействия растущим угрозам, мирному и стабильному развитию общества результировалась в постулате: «Я абсолютно уверен в том, что если мы допустим распрю между прошлым и настоящим, то потеряем будущее» [614 - Уинстон Черчилль: цитаты, остроты и афоризмы / Сост. и авт. введ. Доминик Энрайт. / Пер. с англ. Днепропетровск: Баланс Бизнес Букс, 2005. С. 187.]. Это высказывание выражает необходимость формирования такого облика новой реальности, которая бы не вступала в противоречие с прошлым, а предлагала новые варианты развития стабильного общества с учетом традиционных ценностей, апробированных временем.
   В социальной стабильности заинтересованы различные типы личностей, групп, социальных общностей… Стабильность дорога людям с разными ценностями и убеждениями. Не всегда демократическими. Или либеральными. Есть точка зрения, что ради достижения стабильности можно использовать различные средства. Молотов В. М.: «Я защищал и защищаю Сталина, в том числе и в террористических делах, я считаю, что мы без террора не могли бы пройти перед войной, чтобы после войны у нас было бы более-менее устойчивое положение в стране – вот 37 лет прошло после войны – у нас устойчивое положение в нашей стране. Я считаю, что это в значительной мере было обеспечено в период конца 30-х годов» [615 - Чуев Ф. Из бесед с В. М. Молотовым // От оттепели до застоя / Сост. Г. В. Иванова. М.: Сов. Россия, 1990. С. 38–39.]. Таким образом, имидж социальной стабильности формировался различными методами, в числе которых на различных исторических этапах использовался террор. В противовес методу террора имидж стабильности может также достигаться за счет отсутствия «групповых давлений и раздражений», преодоления страха перед войной за счет технологического расширения человеческого тела. В этом смысле имиджу стабильности может служить даже стена, которой обнесен город, которая становится расширением кожного покрова человека, как дом или одежда, такую же функцию выполняет оружие и военная техника (с 1910 г. государства мира потратили на производство самолетов 3,5 триллиона долларов, что в 62 раза превышает нынешний мировой запас золота) [616 - См.: Маклюэн Г.М. Понимание медиа: внешние расширения человека / Пер. с англ. В. Николаева; Закл. ст. М. Вавилова. 2-е изд. М.: Гиперборея, Кучково поле, 2007. С. 56–57.].
   Было бы по-пионерски правильно сказать, что в социальной стабильности сегодня весьма заинтересовано наше Российское государство. Свидетельством этого выступает отдающий приоритет решению социальных проблем проект федерального бюджета на 2010 год и на 2011–2012 годы, который, по сути, является бюджетом «социальной стабильности».
   Оценка текущего имиджа социальной стабильности отчетливо выражает потребность выработки собственного стиля и позитивного политического, экономического, социокультурного имиджа страны. На данном этапе, по ряду наблюдений, Россия заимствует чужие, навязанные ей стили, вкусы, стереотипы и «еще не выкроила свой новый образ» [617 - Куликова Е. Кто: Светлана Шупе и Филипп Гроссман. Стиль иностранцев в России // Карьера. 2002, октябрь.]. Таким образом, актуальной задачей становится совершенствование имиджа нового государства – Российской Федерации на основании позиционирования по сущностям, перспективам и смыслам, которые формируют и обозначают вехи, форматы будущих реалий. Основой такого имиджа может стать опора на «евразийскую суть» Российского государства как «уникального посредника политического, экономического, социального и культурного взаимодействия и взаимообмена между Западом и Востоком». «Ассоциативно емкий» имидж России должен воплотиться прежде всего в визуальных символах, идеологически корреспондирующихся с параметрами его платформы. Важная роль в процессе развития имиджа стабильности современной России принадлежит и формированию образа инвестиционной привлекательности страны, ее регионов и предприятий (следовательно, кому дорог имидж социальной стабильности: предприятиям и их инвесторам, правительству), от работы которых зависит общественно-политическая стабильность: «Имидж страны, ее регионов и предприятий существенно влияет на их инвестиционную привлекательность, которая предопределяется множеством факторов: экономических, политических, социальных. Она резко снижается в условиях общественно-политической нестабильности, постоянных изменений в инвестиционном законодательстве, неблагоприятного делового климата» [618 - Рожков И., Кисмерешкин В. Имидж России. Ресурсы. Опыт. Приоритеты. М.: РИПОЛ классик, 2008. С. 54.]. Депутат ГД С. Петров высказывает обеспокоенность об инвестиционной привлекательности России и приводит свидетельство: «Уоренн Баффет как-то сказал, что, если газеты сообщат, что он инвестировал в Россию хотя бы доллар, это будет значить, что его похитили» [619 - Петров С. Наш культурный код // Ведомости, 2010, 22 января.]. Большое значение в процессе формирования имиджа социальной стабильности России имеет развитие доверия собственного населения к финансовым институтам. Его восстановление – необходимое условие для выхода из кризиса «как в обществе в целом, так и в экономике в частности», залог стабильности экономических процессов [620 - См.: Недоверчивые деньги // Ведомости, 2009, 28 августа.].
   Вопрос об имидже социальной стабильности влечет за собой вопрос о возможности оценки вклада имиджа социальной стабильности в процесс формирования и укрепления социальной стабильности. Проведение оценки отвечает перспективам не постоянного «взвешивания» последствий, а динамичной оценки вызванных изменений. Причем смысл оценки имиджа социальной стабильности заключается в том, чтобы целенаправленно отслеживать изменения в зависимости от желаемых результатов [621 - См.: Бодуан Ж.-П. Управление имиджем компании. Паблик рилейшнз: предмет и мастерство / Пер. с фр. М.: Консалтинговая группа «ИМИДЖ-Контакт»: ИНФРА-М, 2001. С. 77–82.].
   Сегодня, когда мировое сообщество демонстрирует осознание необходимости формирования социальной стабильности в глобальном масштабе, имидж стабильности связывается с ориентацией на «устойчивое» развитие во взаимосвязи социальных, экономических и экологических факторов. Эта новая концепция устойчивого развития была выдвинута в докладе Всемирной комиссии по окружающей среде и развитию Генеральной Ассамблее ООН в 1987 году как альтернатива «развитию, основанному на неограниченном экономическом росте» [622 - Основные факты об Организации Объединенных Наций. М.: Весь мир, 2005. С. 268.]. Рассмотрев этот доклад, Генеральная Ассамблея предложила провести Конференцию Организации Объединенных Наций по окружающей среде и развитию – встречу на высшем уровне «Планета Земля», которая состоялась в 1992 году. На этой встрече была принята Повестка дня на XXI век – масштабный всеобъемлющий план глобальных действий по всем направлениям устойчивого развития, предусматривающий выработку мер, способных «вывести мир из нынешней неустойчивой модели экономического роста к деятельности, обеспечивающей охрану и возобновление ресурсов окружающей среды, от которых зависят экономический рост и развитие» [623 - См.: Основные факты об Организации Объединенных Наций. М.: Весь мир, 2005. С. 268.]. При этом ООН принимает меры по внедрению концепции устойчивого развития в рамках своей политической установки и программы. Также необходимо отметить факт включения в Руководящие принципы ООН «раздела о содействии устойчивому потреблению», связанного с осознанием потребности в изменении структуры производства и потребления, поиском оптимальных путей этого изменения [624 - См.: Основные факты об Организации Объединенных Наций. М.: Весь мир, 2005.]. Эти меры отвечают общественной потребности в социально стабильном имидже: «…человек может действовать и шаблонно, рутинно, исполнительски, ибо люди всегда стремятся к стабильности, как природа к равновесию» [625 - Андреева О. А. Указ. соч. С. 43.]. Именно поэтому имидж социально стабильной организации, группы, ситуации традиционно вызывает чувство симпатии или другие положительно окрашенные аффективные реакции у реципиентов (волнение, восторг, энергия/активация; деактивация (реакции успокоения, умиротворения); чувства социальной симпатии (теплота, забота), способствуя формированию уверенности человека в завтрашнем дне, ощущению устойчивости основ его существования, воспроизводя условия «базисного доверия» или онтологической безопасности» в процессе субъект-субъектного взаимодействия. В этом контексте можно заключить, что имидж социальной стабильности, пронизывая все уровни социальных коммуникаций, является важнейшим звеном в восприятии человеком окружающей реальности, детерминирует механизмы ее деятельностного преобразования, представляя значимость для всех его субъектов.

4.2. Политические матрицы и социальные реакции в поисках стабильности

   В сложной и подвижной системе социальных отношений стабильность связана с формированием общих ожиданий и норм, структурирующих в глазах индивидов процесс социального взаимодействия и задающих параметры участия социальных субъектов в этом взаимодействии. Модели социального взаимодействия, определяющие социальную, экономическую и политическую стабильность, могут иметь универсальные основания. «На протяжении всей нашей жизни мы взаимодействуем с семьей и друзьями, выражаем свои интересы и потребности, сотрудничаем с другими индивидами ради достижения наших целей. Эти свойственные людям модели социального взаимодействия переносятся в политику» [626 - Алмонд Г., Пауэлл Дж., Стром К., Далтон Р. Сравнительная политология сегодня: Мировой обзор: Учебное пособие / Сокр. пер. с англ. А. С. Богдановского, Л. А. Галкиной; Под ред. М. В. Мельвиля. М.: Аспект Пресс, 2002. С. 123.].
   Обращаясь к проблеме изучения политических матриц и социальных реакций в поисках стабильности, важно учитывать, что на сегодняшний день роль социальных взаимодействий и психологических факторов при исследовании закономерностей политических и социальных процессов учитывается недостаточно. Критикуя односторонний подход (большей частью экономический детерминизм) в трактовке революционных событий, А. В. Юревич обращает внимание и на недооценку роли социальных взаимодействий, психологических факторов в реализации революционных политических шагов [627 - См.: Макропсихология современного российского общества / Под ред. А. Л. Журавлева, А. В. Юревича. М.: Изд-во «Институт психологии РАН», 2009. С. 303–304.].
   Изучение и оценки политических матриц в их социальном контексте, в их взаимосвязи с предметно-практической деятельностью людей и их реакциями на изменение политических обстоятельств обращают наше внимание не только на потенциал политологии, но и социальной психологии. Здесь на первый план выходят проблемы социального познания политических явлений, их категоризация, их феноменология. Мы также понимаем, что политическая реальность и ее восприятие людьми, их реакции и оценки – это постоянно изменяющееся поле взаимодействующих сил и векторов, факторов и интеракций, интерсубъективных отношений.
   Среди ведущих организационно-политических матриц, описывающих социальные реакции в поисках стабильности, важное место принадлежит стремлению к социальному равенству людей, принадлежащих к различным социальным классам и группам. Традиционно в качестве значимого средства установления социального равенства в организационно-политических отношениях и взаимосвязях выступал остракизм. «Государства с демократическим устройством устанавливали у себя остракизм, по-видимому, стремясь к всеобщему равенству, они подвергали остракизму и изгоняли на определенный срок тех, кто, как казалось, выдавался своим могуществом, опираясь либо на богатство, либо на обилие друзей, либо на какую-нибудь иную силу, имеющую значение в государстве» [628 - Аристотель. Политика. Сочинения в 4-х тт. Т. 4 / Пер. с древнегреч.; Общ. ред. А. И. Доватура. М.: Мысль, 1983. С. 472.].
   Стремление к стабильности через единообразие и уравновешивание векторов сил ярко обозначилось еще в античной культуре. «Согласно мифологическому преданию, по той же самой причине аргонавты покинули Геракла: корабль Арго не пожелал везти его вместе с прочими пловцами, так как он намного превосходил их» [629 - Аристотель. Указ. соч. С. 472.]. Метод удаления факторов неравенства, включая изгнание выдающихся людей, применяется в различных государствах: «Такой образ действий выгоден не только тирании и не одни лишь тираны так поступают, но то же самое происходит и в олигархиях, и в демократиях: остракизм имеет в известной степени то же значение – именно посредством изгнания выдающихся людей подрезывать в корне их могущество» [630 - Аристотель. Указ. соч. С. 472–473.]. Никколо Макьявелли, которого с полным правом можно назвать одним из самых талантливых политиков и политических психологов в истории человечества, также писал: «Лучше избегать союза с теми, кто умнее тебя, если к этому не понуждает необходимость» [631 - Макьявелли Н. Указ. соч. С. 79–80.]. Таким образом, установление социального равенства посредством устранения опасности факторов неравенства рассматривалось как важнейший путь преодоления нестабильности между субъектами социальных взаимодействий.
   Н. Макьявелли связывал причины социальной нестабильности с особенностями взаимоотношений между такими политическими субъектами, как народ и знать: «Нет города, где не обособились бы два этих начала: знать желает подчинять и угнетать народ, народ не желает находиться в подчинении и угнетении; столкновение же этих начал разрешается трояко: либо единовластием, либо безначалием, либо свободой» [632 - Макьявелли Н. Указ. соч. С. 36.]. Также им были выделены основные формы преодоления нестабильности между народом и знатью, которые способствуют преодолению кризисных факторов в этих социально-политических отношениях. С одной стороны, поскольку знать не может противостоять народу, она провозглашает государем кого-нибудь из своих, чтобы таким образом достичь своих целей и удовлетворить свои потребности. С другой стороны, народ для эффективного сопротивления знати, в свою очередь, возвышает какого-либо своего представителя, который бы защищал его права. Тем самым в поисках стабильности политические субъекты делегируют властные полномочия определенным лицам, которые бы отстаивали их интересы: «…Мудрому государю надлежит принять меры к тому, чтобы граждане всегда и при любых обстоятельствах имели потребность в государе и в государстве, – только тогда он сможет положиться на их верность» [633 - Макьявелли Н. Указ. соч. С. 39.]. При этом важнейшим условием стабильности является способность правителя обеспечить порядок в обществе даже, если это необходимо, посредством самых жестких мер, поскольку наведение порядка иногда более милосердно, чем беспорядок, «ибо от беспорядка, который порождает грабежи и убийства, страдает все население, тогда как от кар, налагаемых государем, страдают лишь отдельные лица» [634 - Макьявелли Н. Указ. соч. С. 58.].
   История показывает, что политические матрицы стабильности реализуются в основном в двух ипостасях: собственно политической и военно-политической. Собственно политическая матрица стабильности связана с условием успешного осуществления реформ, направленных на качественную трансформацию общества и проведение политики в целях достижения гражданского мира и согласия, установления социального порядка, снижения политической напряженности в отношениях между различными социальными группами людей, движения к сотрудничеству и взаимопониманию.
   Военно-политическая матрица стабильности связана с развертыванием сотрудничества между различными государствами в отстаивании мира и предотвращении вооруженных конфликтов на основе создания глобальной системы международной безопасности. Современная военно-политическая матрица стабильности не исключает использования военной силы и зачастую пронизывает социальные взаимодействия на различных уровнях, становится образом жизни, приобретая амбивалентную характеристику. Противоречивость этой политической матрицы стабильности выразил итальянский журналист и философ Тициано Терцани в своей книге «Еще один круг на карусели», где он пишет о могущественной и технологически развитой стране – Соединенных Штатах Америки: «Более полувека подряд американцы, хотя им никогда не приходилось сражаться дома, чувствовали себя как на войне, а зачастую это и была война. Менялись только противники – сначала коммунизм, Мао, партизаны в Азии и революционеры в Латинской Америке, потом Саддам Хусейн, а теперь вот Усама Бен Ладен и исламский фундаментализм. Мира не было никогда. Американцы так и живут – с копьем наперевес. Богатые, могущественные, но обеспокоенные и вечно неудовлетворенные».
   Социальные реакции при определенных политических условиях могут иметь благожелательный, толерантный или агрессивный характер. Уместно вспомнить концепцию относительной депривации Т. Р. Гарра, переживание и осознание которой приводит к фрустрации, выражению индивидуального или коллективного недовольства, насилию. В этом контексте относительная депривация трактуется как расхождение между ожиданиями людей относительно благ и условий жизни, на которые они имеют право, с одной стороны, и их оценкой своих потенциальных возможностей по достижению этих благ и условий, с другой стороны. Чувство относительной депривации находит свое выражение в бунтах, является движущей силой забастовок и пикетов. Ярким примером этого явления могут служить массовые беспорядки, которые произошли в Лос-Анджелесе в 1992 году и привели к гибели более 50 человек, погрому большого количества торговых предприятий, что, в свою очередь, привело к потере 14 тыс. рабочих мест, тысячи людей остались без магазинов, где могли покупать необходимые товары. Эти события были мольбой о внимании людей к их проблемам, о чем говорил появившийся тогда бескомпромиссный политический лозунг «Никакого мира без справедливости» [635 - Алмонд Г., Пауэлл Дж., Стром К., Далтон Р. Указ. соч. С. 146.]. Чувство относительной депривации находит свое выражение в иррациональности, агрессивности и склонности к насилию больших скоплений людей. О слепой иррациональности поведения толп и их разрушительной силе интересно говорил Г. Ле Вон в своей книге «Психология революции», У. Макдаугалл, а также З. Фрейд, считавший иррациональность поведения толп невротичной формой группового поведения. Идея иррациональности революционных толп позднее была уравновешена представлением о том, что многие в этих толпах ведут себя вполне рационально, преследуя определенные групповые и личные интересы, поэтому такое поведение не может быть сведено только к иррациональному началу. Многие современные теоретики революций агрессивное и разрушительное групповое поведение революционных масс объясняют уже не как иррациональную социальную реакцию, а как рациональную реакцию на иррациональные социальные обстоятельства (А. М. Киммель и др.) [636 - См.: Макропсихология современного российского общества / Под ред. А. Л. Журавлева, А. В. Юревича. М.: Изд-во «Институт психологии РАН», 2009. С. 304–305.].
   Политические матрицы и социальные реакции в поисках стабильности во многом связаны с созданием условий, которые помогли бы избежать формирования у людей как социальных и политических субъектов разрушительного чувства относительной депривации. Поэтому одна из ведущих задач обеспечения стабильности в обществе состоит в поиске мирных способов осуществления социально-экономических преобразований, которые бы служили альтернативой насилию. Одними из главных субъектов такого поиска являются государство и государственные институты. Эту роль государству предписывает политическая матрица стабильности, связанная с представлением о вечности государства как субъекта политики. В 1897 году П. Барт провозгласил, а 21 сентября 1902 года была дозволена к печати (С.-Петербург) позиция Барта, зафиксировавшего, что «только формы государства изменчивы; идея государства сама по себе неизменна (читай: вечна. – Прим. авт.). Можно представить себе мир без христианства, без государства – нельзя» [637 - Барт П. Философiя исторiи какъ социологiя. С.-ПЕТЕРБУРГ. «С.-Петербургская Электропечатня», 1902. С. 235.]. Эта политическая матрица, пронизывая историю в той или иной форме, начиная с классической древности, через Средние века и эпоху Возрождения, впоследствии нашла свое выражение в гегелевской философии, также придававшей государству очень высокое значение, в соответствии с которым оно «казалось ступенью объективного разума, реализующейся идеи» [638 - Барт П. Указ. соч. С. 232.].
   Политическая матрица стабильности, концентрирующаяся на ведущей роли государства, связана с тем, что государство как субъект политики обеспечивает управление и функционирование всех базовых элементов социально-экономической системы. Выступая как представитель общества в целом, оно устанавливает правила взаимодействия других субъектов социальных и экономических отношений, осуществляет контроль их деятельности. Подчеркивая приоритетную роль государства, Барт тем не менее заостряет внимание на том, что «действительность содержит нечто большее, именно вечное взаимодействие государственных и других духовных сил, которые в конце концов определяют цели и направление истории» [639 - Барт П. Указ. соч. С. 236.]. В этом плане социальные реакции в поисках стабильности тесно связаны с такими переменными, как уровень экономического развития различных стран, религиозные ценности и традиции.
   Исследования МакКлелланда, Аткинсона и Лоуэлла, касающиеся мотивации людей к достижению успеха, опубликованные в 1953 году, продемонстрировали связь между уровнем экономического развития различных стран и их религиозными ценностями и традициями. Вслед за Вебером ученые показали благотворность протестантской идеологии для бурного и успешного развития капитализма в XIX–XX веках. Соответствующие политические преобразования в этих странах не только способствовали росту экономической стабильности и совершенствованию экономических отношений, но и конструировали необходимое социально-воспитательное поле через формирование стремления к успеху, установки на достижение. Росс и Нисбетт свидетельствуют: «Наиболее эффектная демонстрация такого влияния состояла в том, что периоды экономического развития данной культуры (в том числе и нехристианской) могут быть предсказаны на основе данных о росте насыщенности детской литературы предыдущего поколения тематикой достижения» [640 - Росс Л., Нисбетт Р. Человек и ситуация. Уроки социальной психологии / Пер. с англ. В. В. Румынского; Под ред. Е. Н. Емельянова, В. С. Магуна. М.: Аспект Пресс, 2000. С. 292.].
   Только в 2009 году в России было издано учебное пособие, в котором «безопасность рассматривается через компромисс, через справедливость» [641 - Кузнецов В.Н. Социология безопасности: Учебное пособие / В. Н. Кузнецов. М.: Изд-во КДУ, 2009. С. 12.], через возможность «самой реальности наличия интеллектуального, нравственного и влиятельного положительного Субъекта формирования Мироустройства» [642 - Кузнецов В.Н. Указ. соч. С. 10–11.]. Нацеленность на конструктивность тенденций, предложений и решений обозначили перспективную социально-теоретическую задачу всесторонней поддержки стабильности новой социальной архитектуры, что позволило бы говорить о «Глобальном Геокультурном Гуманитарном Проекте Возрождения России» [643 - Кузнецов В.Н. Указ. соч. С. 11.].
   Социальные реакции в поисках стабильности могут результироваться в «активном» и «пассивном» переживании реальности. Роже Кайуа, характеризуя опасность «пассивного» переживания реальности, говорит о влечениях, которые устраняют или блокируют инстинкт самосохранения. Называет их головокружением. Оно распространяет свою власть на индивида, если он перестает проявлять свою активность, независимость, отказывается от борьбы, ищет стабильности в отказе от борьбы, от принятия решений. «Ценой такой измены самому себе, согласившись на риск и раз и навсегда отказавшись от способности выбирать путь и останавливаться где захочет, он сразу же сбрасывает с плеч тревоги, избавляет свой ум от забот предвидения, а свою волю – от груза решений, его душа наполняется покоем подземных глубин, а его гордыня возбуждается при мысли, что отныне он в согласии с миром, жизнью, историей, что водовороты судьбы сами собой несут его к пропасти или к славе» [644 - Кайуа Р. Указ. соч. С. 237.]. Такие реакции на особенности бытия могут охватывать целые нации или государства. В результате «пути, ведущие государство к войне, а сознание людей – к приятию ее, оказываются параллельными. Оба они чреваты головокружением, когда вместо упорной волевой работы предпочитают полагаться на решение неподвластных нам сил» [645 - Кайуа Р. Указ. соч. С. 238.].
   Утверждение в философских и психологических науках приоритета активной деятельностной роли человека в преобразовании окружающей действительности связано с осознанием ценности человеческой личности. Именно права человека, его ценность могут рассматриваться в качестве исходной социально-коммуникативной политической матрицы современности. Среди политических лидеров последних десятилетий известна своей обеспокоенностью проблемой прав человека и ценности человеческой личности Маргарет Тэтчер. Обращаясь к текстам Великой хартии вольностей, она показывает данную политическую матрицу в исторической перспективе, подчеркивая первостепенное значение двух статей (39-й и 40-й главы) этого конституционного документа: «Ни один свободный человек не может быть арестован или заключен под стражу, или лишен права собственности, или свобод или обычных прав, или объявлен вне закона, или изгнан, или обездолен любым иным способом; а мы не можем предпринимать никаких действий против него, кроме как по законному приговору равных ему или по закону страны (Глава 39). Никому за мзду не может быть вынесен неправосудный приговор, никому не может быть отказано в осуществлении права или справедливости (Глава 40)». Маргарет Тэтчер формулирует в качестве исходной социально-коммуникативную матрицу современного политика следующим образом: «К другим следует относиться так, как мы хотим, чтобы относились к нам, – так называемое «золотое правило», даже когда наше поведение не соответствует идеалу» [646 - Тэтчер М. Искусство управления государством. Стратегии для меняющегося мира / Пер. с англ. М.: Альпина Паблишер, 2003. С. 282.]. Российские политические лидеры широко применяют обозначенную социально-коммуникативную матрицу. Так, Владимир Путин в послании Федеральному собранию в 2000 году также указывал: «Наша важнейшая задача – научиться использовать инструменты государства для обеспечения свободы: свободы личности, свободы предпринимательства, свободы развития институтов гражданского общества…» [647 - Момот М. Назад в демократию? / РБК, 2010, январь. С. 18.]. Нынешний Президент России Д. Медведев также показывает свою озабоченность этими вопросами: «Мы не вправе рисковать общественной стабильностью и ставить под угрозу безопасность наших граждан…» [648 - Момот М. Указ. соч. С. 18.].
   Обращаясь к социальным реакциям политических лидеров и общественности в аспекте проблемы ценности человеческой личности, гарантий ее прав и свобод как залога социальной стабильности, необходимо отметить, что в 1948 году ООН приняла Конвенцию о предупреждении геноцида и наказании за него. Эта конвенция рассматривала «случаи намеренного полного или частичного уничтожения групп людей по национальному, этническому, расовому и религиозному признаку» [649 - Тэтчер М. Указ. соч. С. 287.]. Международное сообщество в целях стабильного развития в IV Статье предусмотрело обязательность и неотвратимость наказания за геноцид всех лиц независимо от их статуса и возможной неприкосновенности. Известно, что только несколько лет назад, после многолетней политической борьбы, был официально подтвержден на уровне ООН факт геноцида армянского народа, совершенный турками в 1915 году. Да, непосредственные виновники уже покинули этот мир, но для стабильности мира и массового сознания важна реакция политических лидеров и общественности, их социальные реакции и оценки.
   Политика как система принципов, норм и традиций по регулированию жизни общества в целом, индивидов и социальных групп опирается прежде всего на социальные ценности, способствующие разрешению противоречий между индивидом и всей общностью и обеспечению основ стабильного существования. После выборов 2004 года в США был проведен общенациональный опрос с целью выяснения мотивов голосования. Избиратели в США самым важным вопросом, определившим выбор голосующих, считают национальную безопасность, но моральные ценности также рассматриваются как острая проблема. В частности, президент Обама подчеркивает неразрывную связь политических матриц и фактора ценностей: «Разговор об общих ценностях, то есть о стандартах и принципах, которые американцы считают определяющими как для своей частной жизни, так и для жизни страны, должен стать душой нашей политики, краеугольным камнем при любых обсуждениях бюджетов и проектов правил и программ» [650 - Обама Б. Дерзость надежды. СПб.: Азбука-классика. С. 63.].
   Содержание политических матриц и интенсивность социальных реакций, ориентированных на достижение стабильности, связаны в первую очередь с интересами, потребностями, мотивами, ценностными ориентациями и целями личности как субъекта политики. Именно они определяют разнообразные формы участия личности в политической жизни. В частности, кросс-национальные исследования показали, что по мере повышения образовательного уровня и социального статуса происходит повышение политической активности субъектов. «У хорошо образованных индивидов с относительно высоким социальным статусом обычно вырабатываются стимулирующие участие установки, такие, как вера в эффективность своих действий и чувство гражданского долга; вместе с тем они обладают личными ресурсами и навыками, которые легко преобразуются в политическую включенность, если того требуют долг или нужда» [651 - Алмонд Г., Пауэлл Дж., Стром К., Далтон Р. Указ. соч. С. 128–129.]. Тем самым высокий уровень образования и высокий социальный статус, дающие опыт и уверенность в своих силах, оказывают влияние на формирование такой социальной реакции, как активизация деятельностного участия в политической жизни.
   Оценивая существующие политические матрицы и социальные реакции, можно заметить, что широкое распространение в политической и социальной истории человечества имеет дискриминация, которая не только оказывает влияние на социально-политические процессы, но и определяет векторы экономического развития. Это обусловлено тем, что политическая и социальная дискриминация оказывает воздействие на уровень развитие обмена. Социальная реакция на отсутствие дискриминации выражается в том, что обмен между двумя сообществами достигает максимальных показателей, а при любом ее усилении снижается. Интенсификация дискриминации может даже привести к прекращению обмена, и тогда каждое сообщество оказывается под угрозой экономической изоляции. Лауреат Нобелевской премии по экономике Г. С. Беккер описывает коэффициент рыночной дискриминации и показывает, что при обмене двумя сообществами при том, что это одно сообщество (w) экспортирует капитал, а другое (n) – труд, его уровень «достигает максимума при отсутствии дискриминации и снижается при любом ее усилении» [652 - Беккер Г.С. Человеческое поведение: экономический подход. Избранные труды по экономической теории: Пер. с англ. / Сост., науч. ред., послесл. Р. И. Капелюшников; Предисл. М. И. Левина. М.: ГУ ВШЭ, 2003. С. 211.]. Так, Г. С. Беккер, обращаясь к работам Уилкерсона и Аптекера, приводил следующий пример влияния дискриминации на экономические отношения, показывая связь между материальными интересами и угнетением негров: «В 1930 г. годовой доход чернокожего арендатора-издольщика или поденного сельскохозяйственного рабочего на Юге США был равен примерно 71 долл. по сравнению с 97 долл. у такого же белого работника. Умножив эту разницу в 26 долл. на численность чернокожих арендаторов-издольщиков и поденных сельскохозяйственных рабочих на фермах Юга в 1930 г., равную 1250 тыс., мы увидим, что плантаторы «сберегали» примерно 31 млн долл., просто платя чернокожим работникам меньше, чем белым» [653 - Беккер Г. С. Указ. соч. С. 211.]. Социальная реакция негров – бунты, вооруженные акции и т. д., дестабилизация как цель с их стороны, так как стабильная ситуация противоречила их интересам.
   Разнообразные методы регулирования социальных реакций предполагают демократическую и авторитарную матрицы стабильности. Демократическая политическая матрица стабильности выражает социальную потребность в избежании социальных потрясений в обществе (гражданской войны, вооруженных конфликтов, национальных столкновений, экономических кризисов и др.), обеспечении равноправных отношений и соблюдении принципов многостороннего сотрудничества между всеми субъектами социальной стабильности, гуманистическом решении национальных и региональных проблем, уважении прав и свобод человека и т. д.
   Функционирование демократической политической матрицы стабильности предполагает артикуляцию социальных и политических интересов, которая выступает как форма социальных реакций индивидов или социальных групп в поисках стабильности. В современных условиях можно выделить пять основных форм такой артикуляции: голосование избирателей на выборах, коллективная деятельность общественной организации, неформальной группы или социального движения, межличностный контакт, протестная деятельность, девиантное поведение.
   Авторитарная политическая матрица стабильности связана с приоритетом в обществе военно-политических сил и характеризуется установлением политического диктаторского режима типа. Такой стабильности свойственна жесткая политическая цензура средств массовой информации, сужение демократических прав и свобод личности. В международных отношениях авторитарная политическая матрица стабильности выражается в достижении или обеспечении подчинения одних государств другим, в подготовке к ведению войн и вооруженных конфликтов.
   В структуре как авторитарной, так и демократической матрицы стабильности значимая роль принадлежит фигуре политического лидера, который является символом общности и образцом политического поведения группы, который с помощью власти и личностного влияния играет существенную роль в политических процессах и ситуациях, выступая значимыми субъектами социальной стабильности, социальные реакции определяют политическую реальность. Е. В. Егорова-Гантман рассматривает реакции политических лидеров на стрессовые ситуации принятия решений уровня государственной важности и указывает на важную роль не только самого стрессора, но и субъективного приписывания лидером значений этому стрессору, интерпретации масштаба угрозы со стороны стрессора в отношении целей государства и ценностей самого лидера. «Проблема интерпретации стрессора неизбежно подводит к двум другим аспектам, касающимся реакции политического лидера на стресс. Во-первых, реакции должны иметь чисто индивидуальный идиосинкратический характер. Во-вторых, реакция будет зависеть от степени идентификации президентом собственных целей с государственными» [654 - Егорова-Гантман Е. В. Игры в солдатики. Политическая психология президентов. М.: Группа компаний «Николо М», 2003. С. 101.]. Известный американский исследователь в области политической психологии Т. Вигеле показал, что уровень и характер устойчивости политических лидеров к стрессовым ситуациям в значительной мере зависит от характеристик личности лидера в континууме «прагматик-догматик». «Догматикам значительно легче принимать решения, четко следуя принципам. Благодаря этому они упрощают свои когнитивные поля, поскольку их идеология автоматически фильтрует альтернативы решения» [655 - Егорова-Гантман Е. В. Указ. соч. С. 109.].
   В условиях экономической и политической нестабильности наряду с личностными характеристиками политического лидера особое значение приобретают различные средства, приемы и технологии, которые он использует, чтобы укрепить психологическое состояние людей, дух нации, указать направление движения к стабильности, сплотив население страны в кризисной ситуации. Д. Моррис демонстрирует преимущество Ф. Д. Рузвельта в освоении им радио в 30-е годы XX века как средства политической коммуникации. Искусно создавая с помощью радио эффект межличностного общения, тесной эмоциональной связи, понимания и сочувствия трудностям и проблемам, Рузвельт заражал американцев оптимизмом, ощущением опоры и душевного покоя. «Сидя, фигурально выражаясь, у камелька и держа страну за руку, он побуждал ее граждан, инвесторов, потребителей воспрянуть духом. Он не просто обращался к ним по радио, своим мягким сочным голосом он растапливал страхи людей прямо в их собственных уютных гостиных» [656 - Моррис Д. Игры политиков. М.: АСТ: Транзиткнига, 2004. С. 311.].
   Американский президент первым в политической истории использовал потенциал радиобесед для ослабления отчуждения между политическим истеблишментом и избирателями, для формирования коммуникативного диалога с электоратом. Однако период правления Рузвельта начался с серьезного кризиса банковской системы, в результате которого с 1929 по 1932 год прекратило свое существование более 5000 банков. Президент настоял на том, чтобы закрыть все банки на 4 дня и принять в конгрессе банковский акт о реорганизации финансовой системы, к тому же для усиления доверия к национальным банкам он обратился к американцам по радио. «В конце концов, оздоровление нашей финансовой системы предполагает нечто более важное, нежели валюта и даже золото; это – завоевание доверия народа. Доверие и мужество – вот важнейшие предпосылки успеха нашего плана. Вы, народ, должны обладать верой; вам нельзя попадать в ловушку слухов и досужей болтовни. Объединимся в борьбе со страхом. Мы создали механизмы возрождения нашей финансовой системы, теперь от вас, от вашей поддержки зависит, заработает ли она». Президентское обращение имело потрясающий успех. При возобновлении работы банков не было никакой паники, система сохранилась» [657 - Моррис Д. Указ. соч. С. 317.].
   В основе современных политических матриц стабильности лежит стремление избегать страданий и движение к наслаждению. Формирование этой политической матрицы связано с тем, что на заре человеческой истории человеку в силу неразвитости производственных сил, орудий труда и обороны постоянно угрожала опасность. В результате возникает целая социальная система страданий, их осознания, поклонения, избегания. «Стремление избегать страданий становится существенным содержанием жизни первобытного человека и заполняет всю его деятельность. Возникает экономия, которой приходится создавать не только пищевые продукты, сколько средства защиты от врагов, возникает общество, где все учреждения основаны на страхе перед врагом, нравственность, которая видит свою силу в способности переносить страдания, религия, в которой господствует страх, смешанный с надеждой на защиту от врага, короче сказать, возникают экономия, общество, нравственность, религия страдания» [658 - Барт П. Указ. соч. С. 265.]. На рубеже XIX – XX веков общество вступило в переходную фазу от экономии страдания к экономии наслаждения. Экономия наслаждения как новая политическая матрица стабильности должна найти свое воплощение в выработке новых идеалов и ценностей, которые позволят ориентироваться на умеренность в наслаждениях, сформировать особую моральную среду, которая станет залогом стабильности и благосостояния.
   Политические матрицы стабильности скреплены политической мифологией, поскольку сплочение изолированных агентов в политике тем сильнее, чем больше они объединены символически. Возникает стремление поиска такой картины мира, которая бы помогла преодолеть катастрофические изменения в обществе, в результате происходит обращение к архаическим способам освоения действительности: «Знаковые системы и символы приобретают важнейшую роль, символические ценности оказываются выше всех прочих, поскольку ими актуализируется бессознательное, скрывающее движущий инструмент социальных процессов» [659 - Кольев А. Политическая мифология: Реализация социального опыта. М.: Логос, 2003. С. 65.]. В этой связи весьма показательна актуализация потенциала символов православия в процессе символьного оформления новой российской государственности. На фоне возрождения религиозного чувства в широких слоях российского общества произошло закрепление православного Рождества в качестве государственного праздника, участия Патриарха Московского в инаугурации Президента РФ, стало традицией посещение официальными лицами богослужений, их участие в закладке новых церквей. Фактически эта проблема была исследована П. Сорокиным в его «Социологии революции», где он показал проблемы трансформации политических матриц в условиях революционных потрясений, аналогичных тем, которые переживала Россия на протяжении XX века.
   П. Сорокин подчеркивал селекционно-экзаменаторскую роль революции, связанную с переоценкой всех социальных ценностей, рассматривая ее как поле верификации социального опыта [660 - См.: Сорокин П. А. П. П.А. П.А. Социология революции / Питирим Александрович Сорокин; Вступ. статья Ю. В. Яковца; Предисловие И. Ф. Куроса, И. И. Лукинова, Т. И. Деревянкина; Подготовка текста, составление и комментарии В. В. Сапогова. М.: Астрель, 2008. С. 280–283.]. Но есть масса минусов: «Тот же экстремизм, отсутствие чувства меры, неумение и нежелание истину отделить от лжи, умственная изломанность, бросание из крайности в крайность, догматизм и отсутствие свободы мысли и критики – явление общее для всех крупных и глубоких революции. Вот почему и здесь, благодаря этим условиям, указанные плюсы революции аннулируются» [661 - Сорокин П. А. Указ. соч. С. 284.]. Изменение настроений и идеологических воззрений, характеризующее социальные реакции в поисках стабильности в период революции, Сорокин разделил на два этапа. Первый характеризуется распространением идей, которые бичуют существующие условия (лица, институты, учреждения и все, что с ними связано), ущемляющие общественные инстинкты, призывают к освобождению. Если население переживает бедность и голод, то у него, соответственно, оказываются ущемлены пищевые и собственнические инстинкты. В результате процветают идеи, отрицающие богатство, пропагандирующие захват и дележ собственности. На втором этапе революций «ущемляющие условия», первоначально обеспечивавшие рост революционных идеологий, приводят к популярности контрреволюционных идей, которые заставляют поклоняться тому, что порицалось, и отвергать то, что обожествлялось. Если на втором этапе революция не пришла к завершению и была прервана, а осуществление призывов революционных идеологий не успело вызвать глубочайшего кризиса, связанного с разочарованием в них, признанием их несостоятельности, последствия социальных сдвигов менее трагичны. Так или иначе, трансформация политических матриц в условиях революционных потрясений в России осуществлялась по первому сценарию, в соответствии с которым происходила потеря доверия к революционной идеологии и рост реакционного настроения. Это выразилось в последующем изменении отношения в России к институту частной собственности, к национализму, к религии, к индивидуальному бытию и стало своеобразной социальной реакцией на ошибки революции [662 - Сорокин П. А. Указ. соч. С. 294–296.]. Таков был результат революции 1917 года и событий 1991 года, которые привели к краху советской идентичности.
   Изменение национальных и социальных настроений и ценностей всегда было предметом внимания ведущих мастеров русской культуры. Великие писатели были тонкими исследователями человеческих мотивов, интересов, противоречий, оказывали социально-интеллектуальное влияние на общественное мнение, на социальные установки читающей публики. Ф. М. Достоевский в конце XIX века в своих дневниках достаточно точно описал социально-психологические и политические матрицы движения Польши в сообщество европейских государств: «По внутреннему убеждению моему, самому полному и непреодолимому, – не будет у России, и никогда еще не было, таких ненавистников, завистников, клеветников и даже явных врагов, как все эти славянские племена, чуть только их Россия освободит, а Европа согласится признать их освобожденными! …Начнут же они, по освобождении, свою новую жизнь, повторяю, именно с того, что выпросят себе у Европы, у Англии и Германии, например, ручательство и покровительство их свободе, и хоть в концерте европейских держав будет и Россия, но они именно в защиту от России это и сделают… Мало того, даже о турках станут говорить с большим уважением, чем о России. Может быть, целое столетие или еще более они будут беспрерывно трепетать за свою свободу и бояться властолюбия России; они будут заискивать перед европейскими государствами, будут клеветать на Россию, сплетничать на нее и интриговать против нее» [663 - Достоевский Ф.М. Дневник писателя. 1877. Сентябрь – декабрь. 1880. Август / Полное собрание сочинений. Т. 26. Ленинград: Наука, 1984. С. 78–79.].
   Новая устойчивая ценностная матрица в России пока не сформировалась, но в своем развитии как нация Россия уже прошла ряд важных этапов:
   1) Выход из кризиса 1998 года ознаменовал собой формирование нового экономического уклада, доказал эффективность вопреки мировой конъюнктуре.
   2) Натовские бомбардировки Югославии поселили глубокое сомнение в дружественности Запада, но сохранили симпатию к сербскому народу.
   3) Вторая чеченская война показала способность действовать против транснационального врага, несмотря на международное давление, но обострила проблему агрессии и ее роли в социальных взаимодействиях.
   4) «Оранжевая революция» на Украине и отключение газа изменили взаимоотношения со странами СНГ, а Россия адаптировалась к своим новым границам, изменилось понимание перспективности эмпатии к ранее дружественным социальным субъектам.
   5) Война с Грузией показала пределы уступчивости новой России, обозначила контуры роста ее политического самосознания.
   Аналитики проблему формирования новой стабильной ценностной матрицы в России связывают со слабостью национального капитала. В редакционных материалах журнала «Эксперт» за апрель 2009 года отмечается, что основой хозяйства страны должен стать национальный капитал. «Тогда у большинства возникнет чувство хозяина вместе с ним и чувство ответственности, затем и новая система ценностей. И только когда наша внешняя политика будет опираться на уверенное «мы», «это наш интерес», тогда наши геополитические амбиции станут эквивалентны нашим геополитическим возможностям» [664 - Вот вам многополярный мир // Эксперт, 2009, № 13. С. 15.]. Кроме того, события последних десятилетий в России привели к критике институтов формальной демократии и космополитизма и к осознанию потребности в защите национальных интересов [665 - См.: Кольев А. Политическая мифология: Реализация социального опыта. М.: Логос, 2003. С. 320, 324.]. Вместе с тем Джордж Сорос, знаменитый американский финансист, отстаивая позиции развития международных рынков, в качестве одной из главных угроз стабильности видит протекционистскую финансовую политику национальных государств, озабоченных прежде всего состоянием экономики собственной страны и декларирующих свои условия регулирования различных рынков, что потенциально способствует развитию кризисных явлений в экономике в глобальном масштабе [666 - Сорос Дж. Будущее в форме буквы W / Ведомости, 2010, 15 января.]. Противоречивость политических матриц стабильности обусловлена тем, что потенциал стабильности имеет три основных измерения: локальное, региональное и глобальное. Локальное измерение соответствует минимальному числу взаимодействующих национально-территориальных или административно-территориальных единиц и предполагает отсутствие каких бы то ни было серьезных противоречий в отношениях между субъектами социальной стабильности.
   В региональном измерении потенциала стабильности по сравнению с локальным увеличивается число субъектов – взаимодействующих территориальных образований. При обращении к проблеме формирования политических матриц социальной стабильности в аспекте локального и регионального потенциала стабильности неизбежно встает вопрос, почему богатейшая по природным ресурсам и человеческому потенциалу Россия не может догнать по своему социально-экономическому развитию европейские страны. Эту проблему ранее ставил Е. Т. Гайдар, который ратовал за «эффективное и недорогое государство по возможностям страны, нужное, чтобы обеспечить динамичное развитие общества на пороге XXI века» [667 - Гайдар Е.Т. Государство и эволюция. М.: Евразия. С. 190.]. Он подчеркивал потребность реформирования социально-экономической структуры государства как залога стабильного развития: «Да не по технике, не по экономической мощи, а прежде всего по социально-экономической структуре мы отстали от передовых стран. И вот этот разрыв, это расстояние мы должны, обязаны преодолеть, стать страной, экономика которой подчиняется законам не мобилизации, а постоянно суммирующихся инноваций. Для преодоления этого разрыва нужна политическая воля – воля развивать страну, качественно изменив в ней функции государства» [668 - Гайдар Е.Т. Указ. соч. С. 184–185.]. Гайдар описывал основные векторы российской истории: развитие военного и территориального могущества России, укрепление самодержавной идеологии, которые исторически определяли политические матрицы стабильности в России. Также он предупреждал об угрозе стабильности, связанной с укреплением бюрократии, номенклатуры. Угрозы стабильности со стороны коррумпированности политических и социальных отношений он объяснял словами Гоголя, подчеркивая, что административными методами такую проблему проблема не решить: «Гоголь ясно объясняет, почему административно-бюрократический путь борьбы с коррупцией малоэффективен: «И никакой правитель, хотя бы он был мудрее всех законодателей и правителей, не в силах поправить зла, как ни ограничивай он в действиях дурных чиновников приставлением в надзиратели других чиновников» [669 - Гайдар Е.Т. Указ. соч. С. 194–195.].
   Глобальное измерение потенциала стабильности выражается в отсутствии мировой войны, которая при современном уровне развития вооружений ставит проблему выживания человечества, и реализуется в реальной политике государств как в континентальном, так и в планетарном масштабе. В частности, это замечательно было показано на проходившем в МГИМО(У) МИД России в апреле 2004 года ситуационном анализе под руководством академика РАН Е. М. Примакова. Оценивая роль России в стабилизации ситуации в Ираке, он выделил следующие направления взаимодействия между политическими субъектами на макроуровне в поисках стабильности, предусматривающие сохранение положительного баланса двухсторонних отношений между различными участниками конфликта: 1) во взаимоотношениях с США (поддержка «эволюционного разворота» американской администрации в сторону ООН, доверительные российско-американские контакты на уровне президентов); 2) во взаимоотношениях с Европейским союзом, Англией, Францией, Германией (закрепление стран Европейского союза, в частности Франции и Германии, на позициях, которые сочетают осуждение односторонних подходов к применению силы против любого государства с поддержкой коллективных действий в рамках ООН для стабилизации ситуации); 3) во взаимоотношениях с арабскими странами (их привлечение к мирному урегулированию ситуации, организация коллективных действий по определению тех сил в иракском обществе, которым может быть передана власть); 3) формулировка инициатив, которые могла бы выдвинуть Россия с целью стабильного послевоенного устройства Ирака (участие России в восстановлении Ирака, деловое взаимодействие в тех отраслях экономики, где работали советские, а затем и российские специалисты) [670 - См.: Методика и результаты ситуационных анализов / Моск. гос. ин-т межд. отношений (ун-т) МИД России, каф. мировых политич. процессов. М.: МГИМО-Университет, 2006. С. 42–43.].
   Многообразие социальных реакций на политическую реальность и ее восприятие людьми, которое может приобретать как толерантный и благожелательный, так и агрессивный и разрушительный характер, ставит проблему социальной стабильности достаточно остро. В этой связи поиск эффективных путей развития государства и общества тесно связан с определением базовых политических матриц стабильности, связывающих историю и современность и позволяющих прогнозировать развитие социальных, экономических и социально-психологических процессов, направляя их в оптимальное русло.

4.3. Учет социально-психологических параметров в стратегиях социальной стабильности

   Необходимость учета социально-психологических параметров в стратегиях социальной стабильности связана с тем, что на стабильность социума формирующее и корректирующее влияние оказывает межличностное и межгрупповое взаимодействие людей, обусловленное их мотивами, поведением, социальными установками, представлениями, социальными ролями.
   Важность учета социально-психологических параметров в стратегиях социальной стабильности обусловлена также актуализацией проблемы идентичности в современном обществе, которая сегодня, по мнению французского политического философа, профессора Гарвардского университета Доминика Муази, выступает одной из ключевых доминант. Идентичность как социально-психологический параметр представляет собой осознание собственного предназначения, своего места в обществе, уверенности в себе или ее отсутствия и поэтому проявляется через эмоции, которые определяют различия между обществами и цивилизациями. Согласно Муази, автору книги «Геополитика эмоций», эти различия определены такими эмоциями, как страх, надежда, унижение, определяющими то, каким образом народы и государства отвечают на бросаемые им вызовы и как они выстраивают свои отношения друг с другом, формируют микро– и макросоциум, миропорядок. Автор подчеркивает, что своего рода «эмоциональное состояние» народов сегодня значит намного больше для выбора ими своего исторического пути, чем уровень их экономического развития или «матрица» геополитических интересов государств. Он заключает, что большинство современных конфликтов порождены не противоречием ясно осознаваемых интересов, а несовместимостью типов эмоционального восприятия действительности.
   Ряд исследователей сейчас активно обсуждают предложенную американским коллегой картину «эмоциональной карты мира». По мнению Муази, она выглядит достаточно противоречиво: на Западе, и особенно в США, всеобщим явлением становится страх, дефицит неуверенности, поскольку сегодня Запад все сильнее начинает ощущать, что его триумф остался в прошлом. Существует в европейских странах страх – скорее синоним боязни вытеснения Европы на обочину прогресса, опасения возвышения Азии и слома глобальной культурной матрицы. Надежда, под которой понимается своего рода открытость будущему, уверенность в том, что оно способно принести перемены к лучшему, сосредоточена в Азии. Этот континент сегодня расценивается как нацеленная на успех секулярная и рационалистическая цивилизация. Причем прорыв азиатских народов связан не с инновационностью, которая была присуща американскому обществу, а с наличием образцов и моделей для подражания. Так, Япония копировала достижения Америки, Корея – Японии, Китай – Кореи, Тайваня и Гонконга. Идеи «заката Европы» сегодня не кажутся плодом воображения радикальных мыслителей. Вместе с этим нельзя не учитывать и другую линию: унижение как уязвленная уверенность в себе, присущая потерявшим веру в будущее, является эмоциональной доминантой мусульманской цивилизации, которая в последние 300 лет испытывает упадок [671 - См.: Moisi D. La geopolititique de l’emotion, Paris: Flammarion, 2009. P. 63, 98–99.].
   «Эмоциональная» карта мира, как ее нам представляет Д. Муази, сложнее геополитических карт прошлых столетий, в частности, потому, что многие страны выпадают из этой оригинальной схемы. Одна из них – Россия, где переплетены и слиты все три управляющие современным миром эмоции: здесь не преодолено унижение от поражения в «холодной войне», не изжит страх перед внешним миром и внутренними угрозами, а надежды порождены чисто экономическими факторами, находящимися вне контроля самих россиян [672 - См.: Иноземцев В. По-новому об известном // Ведомости, 2009, 18 сентября.]. Тем самым в современном мире усиливается линия иррациональности, он разделен не на тех, кто думает так, как и ты, и на тех, кто думает иначе; он поделен между теми, кто ощущает то же, что и ты, и тех, кто живет в системе иных ощущений, что существенно затрудняет диалог между носителями культур. Необходимым условием толерантного и взаимозависимого мира является осознание и учет отличий и сходств «другого», понимание «другого» и принятие его [673 - См.: Moisi D. La geopolititique de l’emotion, Paris: Flammarion, 2009. P. 249.]. В этом плане прав Н. Луман, который говорил о необходимости рефлексивности ожидания, которое выступает фактором социальной стабильности и толерантности. «Ожидание, – пишет Луман, – должно стать рефлексивным, оно должно быть способно относиться к самому себе, причем не только в смысле сопутствующего диффузного сознания, но и с пониманием себя как ожидаемого ждущим. Только так ожидание может упорядочить социальное поле с более чем одним участником. Ego должен уметь ожидать то, что ждет от него Alter, чтобы согласовывать свое ожидание и поведение с ожиданиями другого. Лишь когда обеспечена рефлексивность ожидания, ею может пользоваться и самоконтроль» [674 - Луман Н. Социальные системы. Очерк общей теории. СПб.: Наука, 2007. С. 398–399.].
   При этом социально-психологические параметры играют важную роль в коммуникативных стратегиях, которые являются одной из основ социального взаимодействия. В данном случае основным условием возможности социальной коммуникации и социального действия, по мнению Т. Парсонса, выступает двойная контингентность, без решения проблем которой никакое действие не осуществляется, так как отсутствует возможность его определения. В трактовке «двойной контингентности» парсонсовскую идею развивает Н. Луман: «Взаимодействию присуща двойная контингентность. С одной стороны, удовлетворение Ego зависит от того, какие альтернативы он выбирает из числа имеющихся. В свою очередь, реакция Alter будет зависеть от осуществляемого Ego выбора, и, сверх того, осуществляется еще и выбором со стороны Alter. Вследствие этой двойной контингентности коммуникация, являющаяся необходимым условием для культурных образцов, не может существовать как без обобщения и отвлечения от частного в конкретных ситуациях (которые никогда не бывают идентичными для Ego и Alter), так и без стабильности значения, которое могут гарантировать только «конвенции», соблюдаемые отдельными сторонами» [675 - Луман Н. Указ. соч. С. 151.].
   Несомненно, что в процессе коммуникации могут возникать различные препятствия, мешающие продуктивному взаимодействию. Посмотрим на такие препятствия в ракурсе концепции Э. Мунье: 1. В «другом» есть что-то такое, что постоянно ускользает от наших усилий по налаживанию коммуникации. Даже в самых задушевных беседах нет полного согласия; против непонимания нет никаких гарантий, и лишь в редкие минуты совершается чудо подлинного общения, дающего нам силы на всю жизнь. 2. В нас самих есть нечто, отчаянно препятствующее взаимности; это – своего рода злая воля. 3. Наше существование не безмятежно, в нем возникают неустранимые препятствия, затрудняющие общение. 4. Даже в основанных на взаимности объединениях, таких, как семья, родовая или религиозная община и т. п., коммуникация может столкнуться с эгоцентризмом, и тогда между людьми встанут новые преграды [676 - См.: Мунье Э. Манифест персонализма / Пер. с фр. М.: Республика, 1999. С. 280–281.]. Таким образом, Мунье подчеркивает, что построение коммуникативной стратегии является сложным процессом, поэтому необходим учет сложного спектра социально-психологических параметров, который особенно актуализируется в современный период развития общества. По известному замечанию Э. Тоффлера, сегодня происходит углубление дифференциации, демассификация массового общества, нарастание темпа исторических изменений, что влечет за собой колоссальное напряжение для человека и общественных институтов и обусловливает необходимость подготовки изменений в личностных структурах к динамике социально-психологической изменчивости.
   Важно отметить, что социальная стабильность во многом зависит и от стабильности отдельной личности. Именно личность, по мнению Лумана, «конституируется, чтобы обеспечивать упорядочивание поведенческих ожиданий, которые могут возникнуть благодаря ей и только ей… Быть личностью означает при помощи своей психической системы и тела привлекать ожидания и связывать их с собой, опять-таки связывать свои и чужие ожидания» [677 - Луман Н. Указ. соч. С. 415.]. В данном случае одним из условий социальной стабильности становится комплементарность ожиданий. Луман делает важное замечание, что комплементарность ожиданий есть не только ментальное отражение комплементарности поведения. Уровень ожиданий ожиданий предоставляет дополнительное средство интеграции ожиданий для управления поведением. «Уровень рефлексии образует эмерджентный уровень порядка с собственными формами чувствительности. Схема отдачи/приема еще раз в целом отражается на данном уровне, делая очевидным, что Alter должен быть готов не только к приему, но и к акцептированию отдачи. Поэтому следует считаться с дальнейшими ожиданиями, а также с видами поведения, принимающими общий комплекс «отдачи/приема» для определенных ситуаций либо же отвергающими его (например, чтобы не оказаться в долгу)» [678 - Луман Н. Указ. соч. С. 400.]. Тем самым ожидания ожиданий побуждают всех участников подчиняться определенным поведенческим ориентациям и моделям.
   Ж. Бодрийяр акцентирует внимание на том, что в современном мире происходит обезличивание модели взаимоотношений «Я – Другой». Причину этого он видит в глобальном масштабе сети Интернет, охватившей практически все сферы человеческого бытия. Можно сказать, что постмодернистская ситуация определяется образом человека, одиноко сидящего перед мерцающим монитором компьютера. Если собеседники заменяются терминалами, то субъект – безличным потоком мельчайших единиц электронного импульса. Сообщение становится единственной характеристикой медийно-информационной системы коммуникации. Эра массовых электронных средств информации не случайно определяется Маклюэном как «эра тактильной коммуникации», а ее оборотная сторона может быть выражена формулой «Medium is message», поскольку такой процесс ближе к тактильности, чем к визуальности, которая предусматривает большую дистанцию и возможность обдумывания. Осязание в этой трактовке утрачивает свою сенсорную значимость и интерпретируется как «взаимодействие разных чувств, а не просто «контакта кожи с объектом». В этом контексте можно говорить о тактильной и тактической симуляции, где «сообщение [message] превращается в «массаж», обследование-ощупывание, тест» [679 - Бодрийяр Ж. Символический обмен и смерть, 3-е изд. М.: Добросвет, Изд-во КДУ, 2009. С. 137.], на основе которого строится важнейшая стратегическая конфигурация – элементарная схема «вопрос/ответ». Обезличивание модели взаимодействий, символизация актов общения в информационных сетях по-новому освещает проблематику непосредственности межличностного общения и совместности социальных связей.
   В этом плане небезынтересно обратиться к концепции Э. Гидденса, в рамках которой определяются ситуативные контексты присутствия и соприсутствия в социальном взаимодействии. В его трактовке структурные свойства социальных систем отражают «диалектику присутствия и отсутствия в пространстве и времени», которая связывает простейшие формы социального действия со структурными свойствами социума. По замечанию Гидденса, при изменении условий соприсутствия с точки зрения социально-психологических аспектов (совместность, опосредованность социального взаимодействия), отношения с теми, кто физически отсутствует, предполагают иные социальные механизмы. Так, отсутствующие другие, которые могут посредством мобильного телефона в любой момент вторгнуться в пространство и время пользователя мобильной телефонии, создают предпосылки для переопределения совместности, приватного и публичного, близкого и далекого. «Несмотря на то что «совершенные обстоятельства соприсутствия» существуют исключительно в ситуации непосредственного контакта между физически присутствующими людьми, в наши дни, благодаря электронным коммуникациям и особенно телефону, стали возможны и опосредованные контакты, допускающие тесную связь и близость, характерные для условий соприсутствия» [680 - Гидденс Э. Устроение общества: Очерк теории структурации, 2-е изд. М.: Академический Проект, 2005. С. 121.]. Тем самым наличие небольшого мобильного средства дистанционной коммуникации создает условия для новых сложных форм социального взаимодействия как с «присутствующими», так и с «отсутствующими другими».
   В ситуации соприсутствия совместное взаимодействие зависит от основных социально-психологических параметров взаимозависимости, которые оказывают влияние на стабильность социального взаимодействия. Специалисты в области социальной психологии отмечают, что параметры взаимозависимости связаны с определением уровня и основы зависимости, взаимности зависимости и согласованности индивидуальных результатов.
   Высокая степень зависимости (и взаимозависимости) часто бывает связана с субъективным ощущением зависимости и с ориентацией на длительность отношений (то есть со степенью приверженности им). Подобная вовлеченность является весьма мощной детерминантой просоциального поведения в контексте как личностных связей, так и формальных организаций, а рост независимости, напротив, часто связан со снижением просоциального поведения. Например, наличие хороших альтернатив, снижающих зависимость, чаще связано с более сильной ориентацией на собственные достижения. При высокой взаимности зависимости возможности эксплуатации со стороны одного или обоих партнеров низки. Такие интеракции и связи обычно более стабильны, и в них присутствует взаимное сотрудничество. Если взаимность зависимости низка, потенциал для эксплуатации значительно выше, что обычно связано с меньшей стабильностью отношений и менее выраженным сотрудничеством.
   Согласованность индивидуальных результатов показывает меру соответствия предпочтений участников социального взаимодействия. Так, острый конфликт интересов демонстрирует очень низкий уровень согласованности, однако ситуация, когда партнеры по взаимодействию могут воспользоваться советами друг друга, говорит о наличии высокой степени согласованности. В случае высокой согласованности результатов активируются мотивы сотрудничества, усиливается ощущение доверия, которые впоследствии становятся прочной основой для взаимного сотрудничества [681 - См.: Поль А., М. Ван Ланге, Карстен К. В. Де Дрё. Социальное взаимодействие: кооперация и конкуренция // Хьюстон М. Введение в социальную психологию. Европейский подход; М. Хьюстон, В. Штрёбе; Пер. с англ. Г. Ю. Любимова; Под ред. проф. Т. Ю. Базарова. М.: ЮНИТИ-ДАНА, 2004. С. 338–339.].
   Зависимость и согласованность взаимодействия в другом аспекте рассматриваются в работах Д. Дойча, который выделил три типа групп взаимозависимости (кооперативную, смешанно-мотивационную и состязательную) и указал на влияние типа группы на продуктивность ее деятельности. Эти исследования доказывают, что кооперирующие группы более продуктивны, в них выше согласованность действий и взаимная аттракция между членами, в отличие от состязательных групп, которые соответственно значительно уступают по данным показателям. В смешанно-мотивационных группах, характеризующихся сочетанием кооперативных и состязательных элементов, присутствует социальная дилемма, когда для каждого члена лучше бы производить как можно меньше, а в интересах группы, наоборот, лучше, когда каждый вносит свой вклад в решение общей задачи [682 - См.: Хенк Уилк, Эд Ван Книппенберг. Групповое действие // Перспективы социальной психологии / Пер. с англ. М.: ЭКСМО-Пресс, 2001. С. 479.]. Тем самым наиболее стабильное социальное взаимодействие присуще группам с кооперативной взаимозависимостью.
   Основа для зависимости связана с тем, имеет ли место одностороннее влияние поступков одной стороны на результаты другой, или же исход ситуации также определяется и ее собственными действиями. В случае, когда успехи однозначно зависят от поступков партнера, контроль оказывается в его руках. Например, человек, который в состоянии оказать важную услугу, обладает односторонним контролем. Напротив, когда достижения индивида зависят одновременно от собственных действий и от действий другого, тогда контроль находится в руках обоих партнеров.
   Одним из способов стабилизации социального взаимодействия, по мнению зарубежных ученых, является координация [683 - Поль А., М. Ван Ланге, Карстен К. В. Де Дрё. Указ. соч. С. 340.], которая во многом связана с желанием и способностью индивида прийти к согласованному, обоюдно выгодному решению. Среди других стабилизирующих факторов в социуме можно выделить преданность, которая отвечает стремлению человека поддерживать взаимоотношения и чувствовать себя психологически подчиненным этим взаимоотношениям, а также социальная поддержка, которая оказывает общее положительное влияние на психологическое самочувствие [684 - См.: Брем П. Буунк. Аффиляция, аттракция и близкие отношения; Ганс У. Бирхофф. Просоциальное поведение // Перспективы социальной психологии / Пер. с англ. М.: ЭКСМО-Пресс, 2001. С. 392, 416.]. Таким образом, стабильность социального взаимодействия во многом зависит от уровня координации действий участников взаимодействия, а также от степени преданности и социальной поддержки, которые способствуют психологической устойчивости участников социального взаимодействия.
   При этом необходимо учитывать, что стабильность зависит от типа социального взаимодействия, которое обусловливает определенное социальное поведение, характеризуемое конкретным набором социально-психологических параметров. Воспользуемся идеей Гидденса, который вслед за Гофманом предлагает следующую типологию форм социального взаимодействия: соприсутствие, встречи (сборища), общественные события (мероприятия), нефокусированное взаимодействие, фокусированное взаимодействие, взаимодействия (личные встречи), рутины (эпизоды). Сборища касаются сосредоточения двух или более индивидов в параметрах соприсутствия. Любой человек, оказавшийся в этом пространственно-временном диапазоне, делает себя «доступным» для вхождения в сборище или может фактически образовать его, если последнее двухэлементно по сути. Сборища предполагают обоюдный рефлексивный мониторинг поведения, осуществляемый и посредством соприсутствия.
   Встречи индивидов могут принимать весьма свободную и скоротечную форму, такую, например, как мимолетный обмен «дружескими взглядами» или приветствиями в коридоре. Известно, что общественные мероприятия представляют собой более формализованные контексты встреч и предполагают наличие множества индивидов. Как правило, общественные мероприятия достаточно четко ограничены во времени и пространстве и имеют ряд специальных профильных характеристик. Общественное мероприятие обеспечивает «структурирующий социальный контекст», в условиях которого многие встречи формируются, прекращаются и снова формируются. Все многообразие рутинных, стандартных, а в ряде случаев и ритуальных аспектов повседневной жизни, таких, например, как рабочий день на фабрике или в офисе, относится к этому же разряду. Но существует также множество нестандартных социальных событий, включая вечеринки, танцы, спортивные мероприятия и т. п. Конечно, участок физического пространства может одновременно являться местом действия нескольких социальных событий, каждое из которых включает разнообразные встречи или сосредоточения индивидов. Гораздо чаще, однако, имеет место нормативно санкционированное «доминирующее социальное событие», подчиняющее себе другие мероприятия, происходящие в конкретном пространственно-временном формате.
   Среди контекстуальных характеристик групповых моделей поведения особый интерес представляет фокусированное взаимодействие, имеющее место всякий раз, когда два или более индивидов координируют свои действия посредством непрерывного пересечения выражений лиц и голосов. Вспомним, как образно писал об этом Н. Гумилев в «Персидской миниатюре»:

     Благоухающий старик,
     Негоциант или придворный,
     Взглянув, меня полюбит вмиг
     Любовью острой и упорной [685 - См.: Гумилев Н. С. Избранное. М.: Советская Россия, 1989. С. 427.].

   Несмотря на то что участники способны отслеживать большинство того, что происходит в более широком диапазоне социального окружения, фокусированное взаимодействие четко разграничивает тех, кто в нем участвует, и тех, кто соприсутствует. Единицей фокусированного взаимодействия является встреча лицом к лицу или столкновение, которое представляют собой путеводную нить социального взаимодействия, преемственность встреч друг с другом, упорядоченную в рамках повседневного цикла деятельности. Столкновения в основном носят рутинный характер. «Иными словами, то, что с точки зрения текущего момента может показаться лаконичными и тривиальными обменами, становится гораздо более реальным и практически значимым, когда рассматривается в качестве неотъемлемого элемента повторяющегося характера социальной жизни. Рутинизация взаимодействий имеет первостепенное значение для органического сочетания мимолетного столкновения с социальным воспроизводством, а следовательно, и с видимой «стабильностью» институтов» [686 - Гидденс Э. Указ. соч. С. 126–127.].
   Не меньшее значение для расширения пространственно-временной дистанции социального взаимодействия, эффективности коммуникации, осуществления системной интеграции имеют отношения доверия. Упор на преобладание в социальных взаимодействиях тактичности, восстановление деформаций социальной структуры и поддержание «доверия» предполагает преимущественное внимание к защите социальной целостности, внутренним механизмам социального воспроизводства.
   Сегодня, по мнению многих исследователей, имеет место коммуникационный кризис, который, по мнению Ж. Бодрийяра, обусловлен имитацией процесса диалога. Он отмечает, что «вся система коммуникации перешла от сложной синтаксической структуры языка к бинарно-сигналитической системе вопрос/ответ – системе непрерывного тестирования. Между тем известно, что тест и референдум представляют собой идеальные формы симуляции: ответ подсказывается вопросом, заранее моделируется/обозначается им…» [687 - Бодрийяр Ж. Символический обмен и смерть, 3-е изд. М.: Добросвет, Изд-во КДУ, 2009. С. 134.]. Иными словами, происходит детерминация содержания коммуникативного взаимодействия стартовым сообщением, а также его моделирование инициативным актом коммуникации.
   При этом современные социально-психологические параметры, красноречиво описанные Э. Тоффлером, характеризуются увеличением личного пространственного охвата, экономического охвата и взаимодействия каждого человека, изменением социальных коммуникаций в социальном пространстве, глобализацией, в том числе в деятельности людей и в межличностном общении, что несет угрозу социальной стабильности. Кроме этого, еще одним угрожающим фактором социальной стабильности становится, по выражению бывшего заместителя директора Агентства международного развития Харриет Бэббит, «глобализация пороков». В подтверждение этому Тоффлер приводит данные ООН, согласно которым незаконный оборот наркотиков составляет 400 миллиардов долларов, или примерно 8 % мировой экономики. Используя новейшие технологии, наркоиндустрия способствует функционированию глобальной теневой экономики, объем которой в некоторых странах превышает объем легальной экономики. К сожалению, наркотики – не единственный товар незаконного оборота. В мире торгуют людьми, оружием, токсичными отходами и т. д. [688 - См.: Тоффлер Э. Революционное богатство // Элвин Тоффлер, Хейди Тоффлер. М.: АСТ: АСТ МОСКВА, 2008. С. 119–128.]. Тем самым современное общество утрачивает сдерживающие факторы, способствующие сохранению социальной стабильности.
   В этой связи немаловажным в рамках нашего исследования является обращение к такому социально-психологическому параметру, как ингибирование, которое приобретает особую важность в стратегиях сохранения социальной стабильности. Ингибирование, описанное Дж. Мидом, представляет собой сдерживание участниками взаимодействия импульсов, умение поступать избирательно, является необходимым компонентом социального взаимодействия. Не случайно в первом в мировой литературе учебном пособии по психологии для дипломатов, написанном учеными и видными российскими дипломатами – чрезвычайными и полномочными послами России, обращается внимание на важность социально-психологических компонентов как нового стратегического фактора международных отношений, на которые также оказывают влияние исторические, культурные, этнопсихологические факторы. В качестве примера обратимся к этнопсихологическим особенностям северных и южных корейцев, которые до 1948 года представляли собой один этнос. Сегодня две Кореи – Республика (РК) и Корейская Народная Демократическая Республика (КНДР) – очень непохожи друг на друга. Причем основа углубления этих различий кроется в социально-экономических и политических целях государств. Так, Южная Корея ориентирована на продолжение процесса модернизации, активные социальные и международные коммуникации, открытость социально-экономических отношений и социальной политики, стремление к ликвидации угрозы стабильности и нормализации обстановки внутри и вне страны. КНДР же концентрируется на поддержании существующей политической системы даже ценой провокационности действий в международной политике.
   Исследователи корейского этноса утверждают, что северные и южные корейцы отличаются друг от друга по своему характеру и темпераменту. Северные корейцы (их еще называют «горцами») считаются более скрытными, с большим трудом ассимилируются в иную культурную среду, более подозрительны, рабски подчиняются власти, очень воинственны, ради монарха (вана) готовы к самопожертвованию. Даже в народных преданиях жители северных районов Корейского полуострова характеризуются весьма жестко: «тигр, вышедший из леса», «дерущаяся собака в грязи». Выходцы же из южных районов Кореи описываются весьма поэтично: «красота, отраженная в зеркале», «хрупкая вода во время ветра» и т. д. Сами корейцы характеризуют северян как «грубых созданий», а южан – поэтичных, мечтательных, дружелюбных, более восприимчивых к новому, но в то же время очень зависимых» [689 - Минаев Д. В. Этнокультурные проблемы объединения Кореи // Проблемы Корейского полуострова и интересы России. М.: ИЗВ РАН, 1998. С. 96–97.].
   Перенеся эти этнопсихологические характеристики на социальный уровень, отметим, что Южная Корея, стремящаяся к нераспространению ядерного оружия, обладает более выраженными ингибированными способностями, нежели Северная Корея, которая ведет провокационную политику, существенно затрудняющую коммуникационный международный процесс. Так, «РК является участником Договора о нераспространении ядерного оружия (ДНЯО), активно сотрудничает с МАГАТЭ, ее ядерные объекты поставлены под контроль Агентства и подвергаются регулярным международным инспекциям. КНДР покинула ДНЯО, не допускает контролеров МАГАТЭ на свои ядерные объекты, произвела испытания ядерного устройства, объявила себя государством, обладающим атомным оружием» [690 - Практическая психология для дипломатов: Учеб. пособие / Под ред. Р. Ф. Додельцева. Моск. гос. ин-т межд. отношений (ун-т) МИД России. М.: МГИМО-Университет, 2007. С. 334.]. Очевидно, что установки и действия КНДР представляют угрозу для стабильного существования расстановки социально-политических сил на мировой арене.
   Рассматривая проблему учета социально-психологических параметров в стратегиях социальной стабильности, необходимо отметить, что немаловажным параметром является ценность успеха, уровень актуализации которого также связан с этнопсихологическими и культурными факторами. Р. Мертон отмечал, что на достижение успеха оказывает влияние «моральный мандат», который выступает как ограничивающим, так и неограничивающим фактором, поскольку заставляет «преуспеть с помощью честных средств, если возможно, и с помощью грязных, если необходимо» [691 - Мертон Р. Социальная теория и социальная структура // Роберт Мертон. М.: АСТ: АСТ МОСКВА: ХРАНИТЕЛЬ, 2006. С. 291.]. Поэтому, когда в культуре существует чрезвычайное акцентирование цели успеха, ослабевает конформность к институционально предписанным методам продвижения к этой цели, оправдываются все средства, которые дают человеку возможность достичь успеха. Все это приводит к «деморализации» общества, в котором нормы лишаются своей силы в регуляции социального поведения, и возникновению «безнормности», постоянной спутницы аномии, что оказывает негативное влияние на социальную стабильность. Такое поведение, по справедливому замечанию выдающегося японского писателя Акутагава Рюноскэ, связано с тем, что каждый, даже самый отъявленный, негодяй оправдывает свои действия, «…негодяй, который без колебаний готов лишить жизни любого, даже он говорит, будто убил такого-то ради безопасности и процветания государства» [692 - Акутагава Рюноскэ. Избранное в 2-х тт. Т. 2. «Жизнь идиота» и другие новеллы / Пер. с японского. М.: Художественная литература, 1971. С. 249.].
   При этом видными зарубежными учеными было установлено, что у разных слоев общества уровни ассимиляции ценности успеха различны. Особое влияние на уровень ценности успеха оказывает социальное, расовое положение, а также соотношение целей и возможностей. Р. Мертон на основе исследований Герберта Г. Хаймена показывает, в какой степени люди в различных слоях ценят культурно предписанную цель успеха, верят, что возможности доступны для них, и принимают другие ценности, которые могли бы содействовать или помешать им в их усилиях двигаться по направлению к цели. Исследования, проводившие в США, показали, что как среди взрослых, так и среди молодежи в низших, средних и высших социальных слоях, которые позитивно ориентированы на профессиональный успех и на общепринятые средства, содействующие достижению подобного успеха, наблюдаются различия в пропорциях. Например, один обзор мнений в конце 30-х годов XX столетия. Различия были зафиксированы в ответах на вопрос: «Считаете ли Вы, что в наши дни молодой человек, экономный, способный и честолюбивый, имеет возможность преуспеть, иметь свой собственный дом и зарабатывать 5000 долл. в год?» Среди «преуспевших» 53 % подтвердили такое мнение по сравнению с 31 % среди «бедных». Другой опрос выявил 63 % профессиональных и административных служащих, выразивших свою уверенность, что впереди хороший шанс для продвижения выше своей настоящей позиции, по сравнению с 48 % заводских рабочих; более того, 58 % первой группы (служащие на более высоких должностях) подтвердили, что упорная работа проложит путь к повышению, в то время как во второй группе (рабочие) этого оптимистического взгляда придерживались 40 % [693 - Цит. по: Мертон Р. Социальная теория и социальная структура / Роберт Мертон. М.: АСТ: АСТ МОСКВА: ХРАНИТЕЛЬ, 2006. С. 295–296.]. Приведенные данные показывают, что «преуспевающие» служащие, занимающие высокие должности, наиболее заинтересованы в стабильности законодательства и социально-экономических условий для создания базы для своей карьерной динамики.
   Дополнительно Мертон приводит в доказательство данные социологического изучения белых и негров из бедных жилых районах. В ходе этого исследования было выявлено существование образца возрастающего оптимизма, связанного с шансами достижения успеха в профессии. Они были выше на каждом более высоком уровне в этой иерархии работы. При этом существование других людей с более низким профессиональным уровнем поддерживает убежденность индивидов в возможности карьеры для человека, который находится на относительно высоком уровне. Из негров, занятых на канцелярской или квалифицированной работе, 63 % участников исследований были уверены, что шансы для продвижения в их профессии хорошие или средние, по сравнению с 44 % негров, выполняющих полуквалифицированную работу, и с 31 %, выполняющих неквалифицированную работу. Во многом та же модель (хотя со значительно сокращенным количеством вариаций) наблюдалась при оценке шансов, преобладающих на собственном рабочем месте. При этом чем выше квалифицированный уровень работы, тем больше людей, уверенных, что шансы для продвижения на их рабочем месте хорошие или средние. При этом среди негров процент, указывающий на их оптимистические оценки, – 43, 32 и 27, а среди белых – 58, 47 и 44 [694 - Цит. по: Мертон Р. Указ. соч. С. 296.]. Приведенные данные иллюстрируют убеждения негров (различного профессионального уровня), что они не имеют равноправного доступа к продвижению, несмотря на то что они уже добились и продолжают добиваться законодательных преимуществ или особых условий. К этим данным по социальной и расовой дифференциации в убеждениях о профессиональных возможностях могут быть добавлены данные по социальной дифференциации в оценках образования как средства для расширения перспектив профессионального успеха. Например, значительно большая часть высших социальных слоев выражает уверенность, что «определенное обучение в колледже» требуется, чтобы «неплохо устроиться в мире», с другой стороны, 91 % «преуспевающих» людей в сравнении с 68 % бедных людей сказали, что они скорее предпочитают, чтобы их дети ходили в колледж, чем получили работу сразу после окончания средней школы; далее, 74 % мальчиков из «богатых и преуспевающих» семей в сравнении с 42 % мальчиков из «низших классов» предпочитают не работу, а обучение в колледже как продолжение образования в средней школе. Показательно, что в современном мире также признается ценность высшего образования. Как показывают недавние исследования, современное поколение нацелено на образование. Так, согласно общероссийскому опросу среди молодежи 16–26 лет, который проводился в марте 2009 года, примерно две трети опрошенных (63 %) заявляют, что планируют в дальнейшем продолжить образование. Из них каждый десятый (9 %) собирается окончить только среднее профессиональное учебное заведение, каждый пятый (20 %) планирует закончить дневное отделение вуза, примерно каждый восьмой (13 %) – заочное отделение вуза и, наконец, 6 % молодежи – вечернее отделение вуза. О планах закончить магистратуру сообщают 2 %, аспирантуру – 3 %, получить второе высшее образование – 10 %, получить за границей степень магистра, степень PhD, MBA – 1 % [695 - Учиться ли в кризис? // Фонд Общественное мнение // http://bd.fom.ru/report/map/novoep230409]. Таким образом, эти данные демонстрируют, что в определенных социальных слоях различная часть людей поддерживает культурно сформированное мнение о возможности профессионального успеха, признает ценность высшего образования как средства для прогнозируемого и стабильного профессионального продвижения.
   С учетом культурной обусловленности социальной стабильности нами было проведено исследование социально-психологических параметров, опосредующих восприятие данного концепта в условиях российской действительности, осуществленное на основе данных контент-анализа текстов российской прессы, затрагивающих вопросы социальной стабильности [696 - В выборку вошло 337 публикаций центральной и региональной российской прессы за 12 месяцев (с января по декабрь 2009 года), содержащих лексико-семантические индикаторы категории «социальная стабильность» (см. § 1.3).]. Контент-анализ позволил ответить на вопрос о том, каким образом социальная стабильность ассоциируется с разными сферами жизни общества. Было получено распределение текстов, содержащих индикаторы социальной стабильности, по следующим пяти тематическим сферам (и, соответственно, пяти сферам общественной жизни): 1) экономика и деловая жизнь; 2) политика; 3) социальная сфера; 4) быт, повседневность и межличностные отношения; 5) культура, образование, искусство (см. таблицы 1 и 2).

   Таблица 1
   Контекст использования концепта «социальная стабильность» в российской прессе (ранговая структура)

Таблица 2
Контекст использования концепта «социальная стабильность» в российской прессе (соотношение долей от общего числа публикаций)

   Обращая внимание на высокую долю публикаций, интерпретирующих концепт «социальная стабильность» в политическом ключе, отметим, что при выделении категории «контекст использования» в качестве основного индикатора нами использовалась рубрикация СМИ. При этом нельзя было не обратить внимания на то, что в подавляющем большинстве публикаций экономической, социальной, бытовой, культурно-образовательной тематики о социальной стабильности (82 % публикаций) говорится в аспекте управления, в том числе политического (государственного) управления.
   Примеров таких публикаций можно привести множество. Так, в интервью с директором Агентства по страхованию вкладов (АСВ) на тему финансового оздоровления проблемных банков [697 - См.: «Социальная стабильность должна ставиться выше принципов либеральной рыночной экономики»: генеральный директор АСВ Александр Турбанов рассказал «Ъ», как он будет спасать проблемные банки // Коммерсантъ. 2009, 30 октября.] А. Турбанов рассказывает о деятельности своего ведомства, наделенного достаточно широкими властными полномочиями, по санации российских банков. В заметке, посвященной визиту Президента России Д. Медведева в Испанию, проблема социальной стабильности раскрывается в контексте мирового экономического кризиса и роли государства по нейтрализации его последствий [698 - Д. Медведев: Кризис не нанесет существенных ударов по социальной стабильности в России // У Белого моря. 2009, 3 марта.]. Еще один пример – материал, посвященный результатам исследования отношения жителей разных мира к свободе СМИ, проведенном компаниями «GlobeScan» и «Synovate» по заказу компании «BBC News». Этот текст отнесен нами по указанному критерию в категорию «социальная сфера». Однако в нем говорится, что результаты исследования привели к выводу, что большинство жителей России готовы пожертвовать свободой СМИ ради социальной стабильности [699 - См.: Россияне готовы пожертвовать свободой СМИ ради социальной стабильности // Удмуртская правда. 2009, 11 декабря.], то есть, по сути, речь идет о регулировании деятельности СМИ, допустимости введения тех или иных ограничений свободы слова.
   В России, согласно результатам исследования текстов российской прессы, сам по себе концепт «социальная стабильность», безусловно, выступает как позитивная ценность.
   Контент-анализ показал значительное преобладание материалов, в которых концепт «социальная стабильность» раскрывается как бы «от противного», на негативном ценностном фоне. Иными словами, социальная стабильность мыслится в этих материалах не как существующее, уже достигнутое положение вещей, а как только желаемое, планируемое и в большей или меньшей степени достижимое.

   Таблица 3
   Ценностный фон публикации о социальной стабильности

   Данный результат контент-анализа прессы коррелирует с данными блиц-опроса, проведенного при участии авторов Екатеринбургским городским научно-методическим центром. В опросе приняли участие студенты и аспиранты дневного отделения четырех специальностей Гуманитарного университета г. Екатеринбурга (всего 198 человек) и сотрудники предприятий и организаций г. Екатеринбурга (всего 216 человек). В ходе опроса респондентам был задан вопрос:

   Согласны ли вы с утверждением: «Я живу в условиях социальной стабильности».
   ДА НЕТ НЕ ЗНАЮ
   Более половины респондентов (57 %) ответили на вопрос отрицательно. Считают, что живут в условиях социальной стабильности, 21 %, остальные 22 % выбрали ответ «не знаю».
   В то же время на вопрос:

   Согласны ли вы с утверждением: «Социальная стабильность – это хорошо».
   ДА НЕТ НЕ ЗНАЮ
   – подавляющее большинство респондентов (61 %) ответили утвердительно.
   Таким образом, по данным блиц-опроса, в сознании большинства наших соотечественников социальная стабильность означает только желаемое, но пока не реализованное состояние общества. При этом отмечается положительная ценностная насыщенность представлений о социальной стабильности.
   Согласно исследованиям зарубежных ученых, можно обнаружить взаимосвязь между географическим положением стран и ценностными моделями. По свидетельству бывшего президента Международной ассоциации прикладной психологии Гарри К. Триандиса, Г. Ховстед на основе изучения реакции работников компании IBM на пункты ценностного вопросника, разработанного для корпорации, методом факторного анализа выделил четыре переменные, соответствующие содержанию ответов на позиции ценностного опросника, опрос по которому проводился в 1968 и 1972 годах.
   1. Дистанция власти, которая ощущение и осознание дистанции между лицами, занимающими высокое положение в социальной структуре, и лицами, занимающими более низкое положение.
   2. Избегание неопределенности – фактор, который отражает тенденцию избегать социальные ситуации с неопределенным исходом.
   3. Индивидуализм как фактор, который очень тесно связан с развитием рыночных отношений и соответствующими изменениями в характере и формах социальных взаимодействий.
   4. Мужественность – фактор, близкий по трактовке к мускулинизму.
   Ховстеду удалось установить, что переменные индивидуализма и дистанции власти коррелируют друг с другом. Из стран коллективистского типа наибольшие показатели по критерию дистанции власти демонстрирует Венесуэла, ряд других стран Латинской Америки, а также Филиппины и Югославия. Противоположная модель – индивидуализм и низкая дистанция власти – наличествует в англоязычных странах, Скандинавии, Австрии и Израиле. Страны с высокой дистанцией власти и в то же время являющиеся индивидуалистическими – Испания, Франция, Южно-Африканская Республика, Италия и Бельгия – в большинстве католические.
   По двум другим переменным – избегание неопределенности и мужественности – были получены следующие данные. Так, обнаружилось, что скандинавские страны обладают низким показателем по переменной избегания неопределенности и мужественности. Китайцы же обнаружили низкие показатели по критерию избегания неопределенности и умеренные по мужественности. В англоязычных странах, напротив, обозначилась тенденция к мужественности и низкие показатели по критерию избегания неопределенности. Большинство азиатских стран по данным переменным продемонстрировали весьма низкие показатели. Исключение составляет Япония, где были выявлены высокие показатели избегания неопределенности и мужественности. Страны Среднего Востока и Латинской Америке обнаружили высокие показатели по избеганию неопределенности [700 - См.: Триандис Гарри С. Культура и социальное поведение / Пер. В. А. Соснин. М.: ФОРУМ, 2007 С. 197–198.]. Тем самым в разных странах и культурах формируется своя ценностная модель, учет которой позволяет применять различные стратегии в формировании стабильного межкультурного взаимодействия.
   В современной ситуации кризис индустриальной цивилизации приводит к увеличению скорости социального взаимодействия, разрушению определенности, изменению поведения людей. Вопреки взаимозаменяемости, происходит дифференциация ценностей, стилей, рост проблемы идентичности. Люди остро осознают свои этнические, религиозные, профессиональные, сексуальные, субкультурные и индивидуальные различия. Группы, которые на протяжении Второй волны боролись за интеграцию и ассимиляцию в массовое общество, сейчас отказываются сглаживать свои различия и специально подчеркивают свои уникальные особенности. Также прогрессирует социальная демассификация. Тоффлер отмечает, что даже такие страны, как Британия и Япония, которые некогда рассматривались как одни из самых однородных стран, сегодня становятся все более разнородными. Так, поток японских, американских, немецких, датских, арабских и африканских туристов способствует созданию многочисленных американских палаток гамбургеров, японских передвижных ресторанчиков и т. п. Тоффлер обращает внимание, что в Дании периодически вспыхивают уличные стычки между коренными датчанами и рабочими-эмигрантами, между рокерами и панками. В Бельгии валийцы, фламандцы и брюссельцы восстанавливают древнее, действительно доиндустриальное соперничество. В Канаде Квебек угрожает отделиться, корпорации закрыли свои конторы в Монреале, а англоговорящая исполнительная власть произвела по всей стране сильный шум, докатившийся до Франции [701 - См.: Тоффлер Э. Третья волна / Пер. с англ. // Э. Тоффлер. М.: АСТ, 2004. С. 374–379.]. В Соединенных Штатах Америки сейчас возводится пограничная стена высотой восемь метров для предотвращения нелегальной миграции из Мексики в США. В книге Р. Бенджамина «В поисках белой утопии: невероятное путешествие в самое сердце белой Америки» приводятся свидетельства о том, что сейчас все больше обеспеченных белых людей основывают за пределами больших городов «чисто белые поселения – анклавы» [702 - Казаков В. Черным по белому // Экспресс газета, № 44 (769). С. 6.]. Все это приводит к дифференциации, все более усиливающейся дезинтеграции общества, угрозе его стабильного существования.
   Современное общество претерпевает изменение социальных сил и социально-психологических параметров. Во-первых, изменению подверглась социальная сфера, которая перешла на новый уровень организации. Она образована сложной взаимодействующей массой умело организованных группировок и взаимосвязей. Например, в США сейчас около 1 млн 370 тыс. компаний взаимодействуют с более чем 90 тыс. школ и университетов, 330 тыс. церквями и сотнями тысяч ответвлений 13 тыс. общенациональных организаций, плюс бесчисленные строго местные экологические, социальные, религиозные, спортивные, политические, этнические и гражданские группы, каждая со своей повесткой дня и приоритетами. В этой связи в стране действует около 144 тыс. юридических фирм, обеспечивающих обслуживание всех этих взаимосвязей [703 - См.: Тоффлер Э. Указ. соч. С. 384.]. Социальная сфера становится системной организацией различных социальных групп, имеющих собственную структуру, СМИ, представителей в политических институтах. Во-вторых, произошли существенные изменения в информационной сфере, равновесные связи между социальными группами и институтами обеспечиваются глобальным увеличением информационных сообщений, взаимосвязей, потоков. В-третьих, реализуется изменение морального поведения индивидов, преобразование этических ценностей. Поведение, ранее воспринимавшееся как моральное, теперь трактуется как скандальное, а этические установки корпоративных субъектов социальной стабильности все чаще и чаще оцениваются как источники нарушения устойчивости системы ценностей общества [704 - См.: Тоффлер Э. Указ. соч. С. 383–387.].
   Кроме этого, размываются гуманистические критерии ценности стабильности, все становится неразрешимым – характерный эффект господства кода, всецело основанного на принципе нейтрализации и неотличимости, неопределенность для симуляции стабильности. С точки зрения Бодрийяра, суть дела в постоянном разрушении общественных отношений, регулируемых ценностями [705 - См.: Бодрийяр Ж. Указ. соч. С. 53–55.]. Утрачиваются преимущества и ценность индивидуализации. Меняются основания и мотивы для образования и поддержания стабилизирующих союзов людей (межличностных, между малыми группами – семья, дружеская компания и т. д.) и между большими социальными группами, образованными по экономическим, политическим и т. д. основаниям (Европейское экономическое сообщество, ООН и др.).
   Эти динамические процессы обусловливают необходимость учета социальных изменений в стратегиях социальной стабильности. В данном случае полезно обратиться к теории Э. Гидденса, который выделяет ряд концепций социальных изменений: структуральные принципы, пространственно-временные пределы, интерсоциетальные системы, эпизодические характеризации, мировое время. Структурируя и дифференцируя социальное пространство, Гидденс указывает, что вся наша жизнь складывается из особых случаев или отдельных эпизодов, поэтому и используется понятие эпизода для описания всего диапазона социальной деятельности людей. Определяя отдельные моменты социальной жизни в качестве эпизодов, мы рассматриваем их как сумму действий или событий, имеющих явно различимые начало и конец и происходящих в установленной последовательности. Задолго до Гидденса, в XVII веке японский поэт Басе писал:

     Год за годом все то же:
     Обезьяна толпу потешает
     В маске обезьяны [706 - См.: Классическая поэзия Индии, Китая, Кореи, Вьетнама, Японии // Библиотека всемирной литературы. Серия первая. Т. 16. С. 763.].

   Характеризуя тип социальных изменений, связанных с тем или иным эпизодом, мы определяем степень их интенсивности/экстенсивности, то есть смотрим, насколько глубоко эти изменения нарушают или изменяют существующий институциональный порядок, а также каков их масштаб. С нашей точки зрения, существуют «критические пороги» изменений, типичные для смены социетальных типов. Множество сравнительно быстрых изменений способно породить долговременный толчок (или движущую силу развития), возможность которого обусловливается предварительными преобразованиями основных институтов общества. Что касается мирового времени, по мысли Гидденса его можно рассматривать как стечение исторических обстоятельств, которые оказывают влияние на природу эпизодов; эффекты понимания исторических прецедентов по эпизодическим характеристикам [707 - Гидденс Э. Указ. соч. С. 339–340.]. Эти концепции социальных изменений позволяют анализировать сущность социальных взаимосвязей, учет которых обусловливает оптимальность построения стратегий социальной стабильности.
   При разработке таких стратегий нельзя не учитывать, что уровень идентичности и способность к коммуникациям зависят от социального типа людей. Р. Мертон, описывая структуру социальных отношений, выделяет два типа людей – локальный и космополитический и на основе исследований идентичности делает ряд интересных выводов. Вспомним известное исследование Мертона, в котором он показывает, что локальный и космополитический типы довольно заметно отличаются своей привязанностью к определенному месту. Локалисты – это «местные патриоты». На прямой вопрос – «не думали ли они когда-нибудь уехать из Ровера» – тринадцать из шестнадцати влиятельных локалистов твердо ответили, что никогда не думали об этом, а остальные трое решительно предпочитали остаться, хотя и предполагали, что при определенных условиях могли бы уехать. Никто не сомневался, что жизнь в другом сообществе могла бы принести им такое же удовлетворение, как жизнь в Ровере. Космополиты, напротив, легко могут поменять место жительства. Эти фундаментальные различия в отношении локалистов и космополитов связаны с их различным жизненным опытом. Космополиты всегда были более мобильны. Локалисты, если следовать данному примеру, в большинстве случаев родились в Ровере или в его окрестностях и прожили в этом городе больше двадцати пяти лет. Космополиты – чаще всего приезжие, которые ранее жили во многих других сообществах в разных частях страны. На основании этого Мертон делает вывод, что привязанность к Роверу, характерная для локалистов, основывается на том, что, добиваясь своих целей, люди этого типа полностью приспособились к данному сообществу и исполнены сомнения в возможности достичь таких же высоких результатов в другом сообществе. Таким образом, сильное чувство своей идентичности с Ровером, распространенное среди локалистов, связано с их местным происхождением и построенной, согласно укладу местного сообщества, карьерой. И в экономическом, и в эмоциональном отношении они глубоко укоренены в Ровере. Космополиты в этом плане значительно отличаются от локалистов. Они не только относительно недавно приехали туда, но и не чувствуют себя укорененными в этом городе. Благодаря своему опыту они понимают, что могли бы рассчитывать на неплохую карьеру и в других сообществах. Исследуя способности к коммуникации в зависимости от принадлежности к данным социальным типам, Мертон заметил, что локалисты проявляют очевидный интерес к установлению частных контактов со многими людьми, особенно к тем, которые дают им возможность самоутвердиться, в то время как люди космополитического склада более избирательны в личных отношениях. Обычно они подчеркивают важность того, чтобы ограничить круг своих друзей людьми, с которыми «можно поговорить» и «обменяться мыслями». Если локалисты – это сторонники количественного подхода, то космополиты в процессе социального взаимодействия придерживаются качественного подхода [708 - См.: Мертон Р. Указ. соч. С. 572–576.]. Важен не объем и амплитуда социальных связей, а характеристики субъектов социального взаимодействия.
   Для поддержания гармонии и стабильности большую роль играют социальные роли, социальные программы и ценностный консенсус, которые дают возможность формирования стабильности в социуме. Так, в одном из известных исследований, проведенном в 1950 году [709 - Анализ процесса взаимодействия (interaction process analysis, IPA) – формализованная система категорий наблюдения, разработанная Бейлсом для описания взаимодействия членов малых социальных групп, ориентированных как на решение задачи, так и на поддержание отношений.], было выделено два типа поведения: ориентирование на «поддержание отношений» и ориентирование на «решение задачи». Исследование показало, что «специалисты по взаимоотношениям» чаще, чем другие члены группы, выступают инициаторами позитивного поведения, ориентированного на поддержание отношений, поскольку демонстрируют солидарность, отсутствие напряженности и согласие. «Специалисты по решению задач» чаще выступают инициаторами поведения, связанного с решением задач, то есть высказывают предложения и мнения, определяют направление работы. В то же время при решении задач на них часто направлены негативные эмоции, связанные с несогласием, напряженностью и антагонизмом [710 - См.: Хенк Вилке, Эрджаан Вит. Групповая деятельность / Хьюстон М. Введение в социальную психологию. Европейский подход // М. Хьюстон, В. Штрёбе; Пер. с англ. Г. Ю. Любимова под ред. проф. Т. Ю. Базарова. М.: ЮНИТИ-ДАНА, 2004. С. 454–455.].
   При условии выхода за пределы роли, отказа от ограничений поведенческих возможностей, связанных с отдельной личностью, можно говорить о программе, которая подразумевает под собой стратегию. Опираясь на позицию Лумана, можно рассматривать программу как комплекс условий социальной приемлемости поведения, обеспечивающих социальную стабильность. При этом программы, если они должны реализовывать свой вклад наилучшим образом, часто должны формулироваться весьма комплексно, с возможностью коррекции и без стабильности в деталях. В таком случае ценностный консенсус облегчает коммуникацию о контингентности программ – о развитии программ, их адаптировании к ситуации, изменении или старении [711 - См.: Луман Н. Социальные системы. Очерк общей теории. СПб.: Наука, 2007. С. 402, 413–421.].
   При этом в стратегиях коммуникативного взаимодействия важным, по мнению Э. Мунье, является следование ряду положений диалектики межличностного общения. Во-первых, необходимо выйти за собственные пределы – отсоединиться от самого себя, рассекретить себя, чтобы открыться «другому». Во-вторых, важно не ограничиваться собственной точкой зрения, а уметь принять позицию «другого», то есть соединить отличные друг от друга позиции в достижении согласия. В-третьих, нужно уметь взять на себя ответственность – взять ответственность за судьбу «другого». В-четвертых, нужно уметь отдавать щедро и безвозмездно. «Великодушие, даже если оно не получает отклика, топит лед недоверия и разрывает круг одиночества, сглаживает острые углы несогласия» [712 - Мунье Э. Указ. соч. С. 480.]. И, наконец, необходимо быть верным – «преданность, любовь и дружба совершенны, только если они постоянны. Постоянство не имеет ничего общего ни с устойчивостью, ни с единообразием, это – непрекращающееся излучение» [713 - Там же.]. Диалектика, построенная на данных принципах, является, согласно Мунье, залогом стабильности бытия каждого человека и является важным фактором регулирования агрессивного поведения.
   Агрессивность поведения, по мнению выдающегося психолога Г. Триандиса, детерминирована рядом социально-психологических и социально-структурных факторов (уровень сплоченности семьи, число семей с по-настоящему близкими взаимоотношениями, вовлеченность отцов в жизнь семьи, изоляция от родственников, деиндивидуализация), фактором психического возбуждения, обусловленного фрустрацией, просмотром агрессивных телевизионных передач, высоким уровнем конкуренции, влиянием общепринятых образцов (пример поведения других людей, более высокий статус), гендерной идентификацией (различие между мужчинами и женщинами по признаку агрессивности), экономическими факторами (неравенство, недостаток ресурсов), факторами социального стресса (инфляция, безработица и др.), отсутствием препятствий к совершению агрессивных действий (доступность оружия) и низкой вероятностью возмездия (неопределенность наказания и неадекватности строгости наказания характеру преступления) и т. д. [714 - См.: Триандис Гарри С. Указ. соч. С. 274–275.].
   Различные формы социального поведения, кроме диссоциативного, могут способствовать формированию стабильных социальных взаимодействий. К таким видам социального поведения можно отнести: ассоциативные (объединяющие) виды поведения, субординационные (подчинение) и доминирующие (распоряжения, приказы), а также виды поведения, предполагающие близость и формальные отношения. От типа социального поведения во многом зависит уровень социального взаимодействия, но для понимания символических факторов формирования стабильности нельзя не учитывать лингвистические особенности взаимодействия. По свидетельству Г. Триандиса, в японском языке гораздо больше эмоциональных терминов, касающихся межличностных отношений, чем в английском. Английский язык имеет обширную лексику для выражения эмоций, характеризующих состояние индивида (например, гнев), тогда как в японском – эмоций, ориентированных на других (например, симпатия) [715 - См.: Триандис Гарри С. Указ. соч. С. 124–127.], а учет этих параметров дает ориентиры для понимания этих культур. Кроме этого, немаловажным фактором, влияющим на социальную стабильность, является социальное влияние, исследование которого «совпадает с предметом социальной психологии как таковой, поскольку она исследует влияние социальных факторов на поведение» [716 - Авермает Э. Ван. Социальное влияние в малых группах // Хьюстон М. Введение в социальную психологию. Европейский подход / М. Хьюстон, В. Штрёбе; Пер. с англ. Г. Ю. Любимова под ред. проф. Т. Ю. Базарова. М.: ЮНИТИ-ДАНА, 2004. С. 391.]. Социальное влияние обусловливает изменение суждений, мнений и установок индивида под воздействием суждений, мнений и установок других людей. Поэтому социальное влияние может способствовать как социальной стабильности, так и угрожать ей, в зависимости от того, положительны или негативны чужие установки.
   Социально-психологические параметры социального взаимодействия зависят от типа культуры, а также от определенных стратегий поведения, связанных с национальными, ментальными чертами. Например, по замечаниям ученых, первая и наиболее очевидная черта английской нации – стабильность и постоянство характера составляющих ее индивидов. Основные черты, характерные для англичан: здравый смысл, практичность, этика и активность в преодолении препятствий, культ самоконтроля, умение подобающим образом реагировать на жизненные ситуации (культ предписанного поведения) в межличностных и социальных коммуникациях, регулирование эмоциональной экспрессивности, невозмутимость и самообладание, сдержанность и обходительность, потребность в коммуникациях, коммуникативная деликатность, гипертрофированное самосознание. Англичанин «в радости и в горе, при успехе или неудаче должен сохранять «жесткую верхнюю губу», то есть оставаться невозмутимым хотя бы внешне, а еще лучше – если и внутреннее. С детских лет в англичанине воспитывают способность к самоконтролю. Его приучают спокойно сносить холод и голод, преодолевать боль и страх… Ему внушают, что человек должен быть капитаном собственной души» [717 - Овчинников В. В. Избранное. Произведения разных лет. М.: ДеНово, 2001. С. 196.]. Сохранение «жесткой верхней губы» для англичанина опосредовано моральными нормами и мнением окружающих об его поведении. При этом англичанам присущи отказ от воздействия на чужие установки, мнения, доброжелательность, вежливость в общении, избегание психологического давления [718 - См.: Сухарев В. А., Сухарев М. В. Европейцы и американцы глазами психолога. Мн.: Беларусь, 2000. С. 131–136, 140–144.]. Для описания английской вежливости характерна следующая иллюстрация: «Если толкнуть англичанина на улице, если наступить ему на ногу в автобусе или, раздеваясь в кино, задеть его полой плаща, то он – то есть пострадавший – тут же инстинктивно извинится перед вами» [719 - См.: Овчинников В. В. Указ. соч. С. 193.]. Показательно, что сами англичане в числе основных черт рядовых англичан выделяют подобные характеристики. Выдающийся английский писатель Джордж Оруэлл отмечает, что среди основных черт, которые присущи англичанам, выделяются следующие: глухота к прекрасному, благонравие, уважение к закону, недоверие к иностранцам, сентиментальное отношение к животным, лицемерие, обостренное восприятие классовых различий, благонравие, упорядоченное поведение англичан в толпе [720 - См.: Оруэлл Дж. «1984» и эссе разных лет: Пер. с англ. / Сост. В. С. Муравьев; Предисл. А. М. Зверева; Коммент. В. А. Чаликовой. М.: Прогресс, 1989. С. 310.]. Известный отечественный журналист и писатель В. В. Овчинников, исследуя национальные черты различных народов, приходит к выводу, что выработка таких черт у англичан, и прежде всего их корректности, вырастает из инстинкта социального самосохранения. А преобладание в характере англичан репрессивности, то есть самоконтроля, самообладания, особенно в кризисных ситуациях, культ предписанного поведения, вытекает из политической выгоды ради сохранения социально-политической стабильности.
   В Японии же преобладает социальная иерархия, основанная на модели семейной иерархии, которая предназначена для воспитания и поддержания социально-политической иерархии в обществе. Девиз японцев – «Всему свое место». Власть императора, которая проецируется на власть отца в семье и указывает на престиж вышестоящего, ориентирована на воспитание покорности и готовности к самопожертвованию ради стабильности порядка, традиций. Причем такое почитание старших и вышестоящих скрупулезно воссоздается и внутри семьи: «В этой домашней иерархии каждый имеет четко определенное место и как бы свой титул. Почести воздаются не только главе семьи. Когда сестры обращаются к братьям, они обязаны употреблять иные, более учтивые выражения, чем те, с которыми братья обращаются к сестрам. Еще когда мать по японскому обычаю носит младенца у себя за спиной, она при каждом поклоне заставляет кланяться и его, давая ему тем самым первые уроки почитания старших. Чувство субординации укореняется в душе японца не из нравоучений, а из жизненной практики. Он видит, что мать кланяется отцу, средний брат – старшему брату, сестра – всем братьям независимо от возраста. Причем это не пустой жест. Это признание своего места и готовность выполнять вытекающие из этого обязанности» [721 - Овчинников В.В. Указ. соч. С. 56.]. Вне четкой субординации японец не мыслит гармонии социальных отношений, поэтому он следует ее принципам и в общественных отношениях. Так, на профессиональном уровне каждый служащий, в зависимости от того положения, которое он занимает в иерархии организации, исполняет свою определенную роль и обязанности. При этом недопустимо браться за дела старших и унизительно выполнять обязанности, предназначенные для тех, кто стоит ниже. Яркий тому пример приводит В. В. Овчинников: «Иностранец, работающий переводчиком в редакции японской газеты, закончил срочную статью и понес ее в типографию. У входа на лестнице он столкнулся с японским коллегой, который также направлялся вниз.
   – Раз вы идете в типографию, то не передадите ли заодно этот текст в набор? – попросил переводчик.
   Японец остолбенел, словно ему предложили броситься в лестничный пролет. Молча, взяв текст, он с трудом превозмог себя и зашагал вниз. Лишь когда японские сослуживцы принялись корить иностранца, он понял, что нанес оскорбление.
   – Как можно было обращаться с такой просьбой к отцу двух детей? Ему пришлось нести вашу статью вниз, словно простому курьеру. Это в его-то возрасте, в его-то положении…» [722 - Овчинников В. В. Указ. соч. С. 57.].
   Групповое сознание японцев, основанное на иерархии, на взаимной зависимости, следовании неписаному кодексу общественного поведения, в основе которого лежит терпимость, является основой взаимоотношений, основой сохранения сословных отношений. На основных принципах японской морали (признательность старшим в иерархии, верность им, почитание родителей и старших в иерархии, преданность группе) зиждется общественное поведение и современное общество в Японии. Существенная разница в кросс-культурных моделях взаимодействия обусловливает необходимость учета различий социально-психологических параметров и факторов в межкультурных отношениях.
   Различие можно обнаружить, в частности, в стремлении к инновации, которая, по мнению С. Московичи, «имеет внутренний источник» [723 - Московичи С. Указ. соч. С. 182–183.]. Например, если для Европы характерно стремление к инновации, то для Японии характерным является как сохранение самобытных национальных черт, так и заимствование всего нового. В связи с европеизацией образа жизни японцев происходят масштабные преобразования в японском обществе. Во-первых, происходит смена лунно-солнечного календаря на европейский. Во-вторых, происходит изменение языка, связанное с появлением в японском языке огромного количества иностранных слов, которые постепенно совсем японизировались из-за того, что было невозможно передать их звучание и значение. Для многочисленных новых инструментов и предметов изобретались новые японские названия, заимствованные из английского или китайского языка. Так, вилка и нож получили имена «фоку» и «найфу» (folk, knife), стакан стали называть «копу» или «гурасу» (cup, glass), пиво – «биру» (beer) и т. д. Кроме этого, на лексические изменения влияло и общество. Известно, что в японском языке формы личных местоимений для обозначения говорящего или того, к кому была обращена речь, варьировались до бесконечности в соответствии со строгими правилами этикета, зависящими от того, какой ранг занимал каждый собеседник и какие их связывали социальные отношения. Когда число социальных классов резко сократилось, а затем они и вовсе исчезли, стало очень трудно узнать, как следует обращаться к человеку. В сомнительных случаях вместо «я» или «вы» люди стали применять все более расплывчатые безличные формы, предпочитая нейтральное «считают, что…» вместо «я думаю, что», чтобы случайно не допустить ошибки, используя неподобающее случаю личное местоимение. В-третьих, происходит распад традиционной групповой формы семьи, который привел к развитию индивидуализма [724 - См.: Фредерик Л. Повседневная жизнь Японии в эпоху Мэйдзи / Пер. с фр. М.: Молодая гвардия, 2007. С. 98—100.], поскольку каждый человек теперь имел возможность вести отдельную жизнь.
   Стремление и движение к инновациям имеет и оборотную сторону: коррекцию установок, стереотипов, форм социального познания и т. д. Угрожающим фактором социальной стабильности является манипулирование массовым сознанием. Одним из главных инструментов манипуляции сегодня выступают СМИ, средствами которых конструируются и распространяются различные мифы, стереотипы и т. д. Заметим, что, по наблюдениям зарубежных исследователей, когда две группы находятся в состоянии конкуренции, то, вероятнее всего, у них по отношению друг к другу будут существовать негативные стереотипы. Когда две группы сотрудничают, то, вероятнее всего, у них по отношению друг к другу будут существовать положительные стереотипы. Таким образом, «конструирование группами реальности взаимоотношений служит основанием наших предпочтений» [725 - См.: Триандис Гарри С. Указ. соч. С. 126–127.]. Так, для решения стратегических вопросов нередко используются негативные стереотипы, предрассудки, социально-психологические аргументы, факторы, основания, которые закрепляются в создаваемых мифах. Примеры: информационно-идеологические штампы. Одним из примеров использования таких штампов является давний и уже привычный миф о «естественности» и «закономерности» распада СССР, которой произошел якобы «по экономическим причинам», из-за «экономического коллапса социалистической хозяйственной системы» ввиду «врожденных, неизлечимых пороков социализма». С. Кара-Мурза в качестве примера использования данного мифа приводит статью Ю. Бортко, директора Центра европейских исследований Института Европы РАН, в которой автор доказывает экономические причины распады СССР: «…после распада СССР не только на уровне массового сознания, но и в верхних слоях российского общества все еще преобладает убеждение в том, что именно разрушение СССР и начало «экономических реформ» привело к глубокому экономическому кризису и резкому падению жизненного уровня населения. Логика рассуждений проста до примитивности: был Советский Союз – и все было относительно благополучно, он распался – и жизнь пошла под откос. Стало быть, распад – причина, кризис – следствие. В действительности все произошло наоборот. Экономический кризис был не следствием, а важнейшей причиной распада СССР, ибо являлся кризисом всей системы социалистической плановой экономики. Он не имел ничего общего с временными спадами производства в рыночной экономике западных стран. Причины кризиса давно известны. С одной стороны, запредельный уровень милитаризации экономики. С другой стороны, это имманентные пороки директивной экономики, в которой отсутствовали стимулы к техническому прогрессу и обновлению продукции, росту производительности труда и т. д.» [726 - Кара-Мурза С.Г. Манипуляция сознанием-2 // Сергей Кара-Мурза, Сергей Смирнов. М.: Эксмо; Алгоритм, 2009. С. 198.]. Кара-Мурза, анализируя данную статью, подчеркивает, что манипулятор бездоказательно утверждает экономическую обоснованность разрушения СССР и видит базовую причину не «в экономических проблемах», а в мародерской позиции позднесоветской элиты, которая «сдала» колоссальный потенциал страны ради того, чтобы ей позволили лично пользоваться остатками [727 - См.: Кара-Мурза С. Г. Указ. соч. С. 199.].
   С целью дестабилизации основ общественного сознания также могут использоваться психологические образы, в частности образ «врага», который зачастую применяется в качестве обоснования агрессивной политики. Данный образ, по мнению М. Кара-Мурзы, ярко проиллюстрирован в мифе о «международном терроризме». Появлению данного мифа предшествовала следующая ситуация: «После успешно проведенной операции по уничтожению Советского Союза у мировых «центров силы» под руководством американской элиты не оказалось достаточных поводов для наращивания военно-полицейских потенциалов… Но добиться этого без использования образа «врага» … было невозможно» [728 - Кара-Мурза С. Г. Указ. соч. С. 204.]. Противник для агрессивных сил в США и их ближайших сотрудников нужен был такой, чтобы он мог существовать сколь угодно долго, был бы вездесущим и смертоносным. Им стал «международный терроризм», который оказался сфокусированным на нескольких, иногда мифических, иногда более-менее реальных, террористических группировках, происками которых стало оправдывать все сложности западного мира и все действия, угодные наднациональным элитам и неприятные для обществ этих стран. Для различных целей использовались различные «модели» «международного терроризма». Так, учитывая социально-психологические характеристики американцев, для них была придумана Аль-Каида, где предлог «Аль» показывает, что оно явно арабского происхождения, а любой американец теперь уже знает, что почти все арабы – террористы [729 - См.: Кара-Мурза С.Г. Указ. соч. С. 205–206.]. Использование такого образа «врага» является весьма удобным для проведения спецопераций по всему миру. Такая манипуляция сознанием, а также «галлюцинаторное самоподобие реальности», симулякр и симуляция современной реальности, стабильности, стирание грани между реальностью и вымыслом, между истиной и заблуждением приводит, по мнению Бодрийяра, к отрицанию и намеренному уничтожению стабильности в эпоху информационной гиперреальности [730 - См.: Бодрийяр Ж. Указ. соч. С. 148–152, 114.].
   В современной литературе постепенно развивается акцент на важность интеллектуального капитала, который представляет собой «интеллектуальный материал, включающий в себя знания, опыт, информацию и интеллектуальную собственность и участвующий в создании ценностей» [731 - Стюарт Томас А. Интеллектуальный капитал. Новый источник богатства организаций / Пер. с англ. В. Ноздриной. М.: Поколение, 2007. С. 11–13.]. Наибольшую ценность из трех составляющих интеллектуального капитала представляет человеческий капитал, что отражает потребность в развитии способностей человека и учете социально-психологических параметров в оценке отношения человека к своей деятельности. Реализация личностного потенциала способствует более адекватному и эффективному взаимодействию с миром и подчеркивает роль когнитивной и интеллектуальной составляющей в современном социуме. В других терминах, но в сходном направлении размышляет С. Московичи, утверждая, что факторами, определяющими стабильное социальное отношение, являются духовно-идеологические, поскольку «могущество всякого общества – это в основе могущество духовное», которое позволяет обществу «длительно сохраняться и ограждать себя от апатии его членов», а также когнитивные факторы упорядочивания общества, верования и священные ритуалы, без которых в обществе не сможет сохраняться и внушать своим членам согласие и уважение религия как изначальный источник любых форм познания [732 - См.: Московичи С. Указ. соч. С. 48.].
   Для оптимального подхода к формированию стратегий социальной стабильности с учетом значимости когнитивных, духовных и коммуникативных факторов необходимо рассматривать их проявление и функционирование на уровне группового сознания, группового взаимодействия и самокатегоризации. Последний феномен представляет собой разновидность установки по отношению к социальной группе, определяющей как самовосприятие субъекта в его отношении к социальной группе, так и восприятие другого субъекта в его отношении к той же или иной социальной группе [733 - См.: Перелыгина Е. Б. Корпоративный имидж в контексте социально-психологической науки // Вестник Гуманитарного университета: Серия «Психология». № 1(2). Екатеринбург: Изд-во Гуманитарного университета, 2002. С. 15.]. При этом важно учитывать, что социальная стабильность во многом зависит от таких социально-психологических параметров, как тип группы, уровень межгруппового взаимодействия, групповой интеграции, ценностная направленность группы, уровень группового сознания. Так, при группоцентризме участники группы идентифицируют себя с ней, и их отношение к другим людям определяется только тем, насколько они полезны или вредны с точки зрения интересов этой группы. Всякий входящий в «свою» группу обладает свойством групповой ценности, поскольку его силы, способности, достижения усиливают коллективные ресурсы. В данном типе группы сильны асоциальные мотивы, находящие отражение в явлениях группового эгоизма. При подобной ориентации в межгрупповых отношениях или отношениях группы с обществом всегда сильны конфронтационные тенденции, которые осложняются отсутствием нормативных ограничений. Поскольку высокая степень групповой сплоченности достигается в данном случае на негативной, нередко асоциальной основе, она приводит к низкой интеграции общности в социум или даже к их противостоянию. Более высокий уровень группового сознания характеризуется просоциальной, или гуманистической, направленностью. Для групп и входящих в них индивидов, которые достигли этого уровня, отношение к другим субъектам уже не зависит от принадлежности к «своей» общности. Интересы других групп и личностей признаются самоценными, никак не связываясь с утилитарными соображениями. Цели деятельности собственной группы более или менее органично увязываются с благом общества и человечества в целом. И внутригрупповые отношения в этом случае также опираются на уважение к личностной автономии, предполагая поиск компромиссов и взаимного согласия в разрешении общих задач. Для данного уровня в целом характерен переход от конфронтационности к самому широкому совместному сотрудничеству как внутри, так и вне группы. На его основе формируются и отстаиваются гуманистические ценности, благодаря которым становится достижимой высокая степень межгрупповой и общесоциальной интеграции.
   Универсалистский тип связан с социоцентричностью, с поиском гармоничного единства со всем мирозданием, универсумом. Обретение этого единства возможно как на религиозно-мистической (эсхатологической), так и на духовно-этической основе и включает в себя постулат неутилитарной любви к живому и нравственно-эстетическое преклонение перед гармоничной целостностью мироздания, бытийную потребность в этой гармонии. Утверждение гармонии универсума как высшей ценности предполагает отказ от притязания человечества покорить природу. На социально-психологическом уровне остро актуален отказ от объектно-манипулятивного подхода к миру и людям, утверждение в противовес ему духа равноправного сотрудничества, соучастия и сопричастности [734 - См.: Практическая психология для дипломатов: Учеб. пособие / Под ред. Р. Ф. Додельцева. Моск. гос. ин-т межд. отношений (ун-т) МИД России, каф. философии и психологии. М.: МГИМО-Университет, 2007. С. 213–214.].
   При этом проблема гармонизации мира и поддержания социального порядка во многом связана и с социализацией, зависимостью социальных отношений от ранга и положения в обществе, которые определяют каждому члену определенное место в социальной, семейной или профессиональной группе. Характерным примером может служить японское общество эпохи Мэйдзи, представлявшее три типа социальных групп: городская семья; социально-экономический союз, наследуемый старой аристократической семьей, в которой женщина воплощала собой домашний очаг; деревенская семья – «рабочий коллектив», в котором все члены являлись производителями благ. Деревенская семья при этом являлась семьей социопрофессионального типа, состоявшей из более или менее крупных групп, включающей всех, кто выполнял в общине какую-либо работу независимо от наличия кровного родства. В этих условиях отношения между людьми зависели от их положения в обществе, которые предписывали каждому строго определенное место в социальной, семейной или профессиональной группе. Кому не удавалось влиться в какую-либо из этих групп, оставалось примкнуть к низшему слою пролетариата, представители имели чрезвычайно низкий социальный статус и нещадно эксплуатировались [735 - См.: Фредерик Л. Указ. соч. С. 125.].
   Не случайно социально-психологическая наука обращает внимание на сложность и противоречивость динамики социальных связей, межгрупповых взаимодействий и их прямого или опосредованного влияния на стабильность общества. Переход из одной социальной группы в другую сопровождается разрывом прежних групповых связей (или перемещением их на вторичные позиции) и созданием новых групповых связей. Возникает психологическая тревожность, сопровождающая процесс утраты группы, которая может быть дисфункциональной для отдельного индивида и может влиять на личную адаптацию, а также может иметь функциональное последствие для организационных общностей, в которых индивид, утративший принадлежность к какой-либо группе, адаптируется гораздо легче. Так, вспоминая еще раз социальные трансформации в Японии в эпоху Мейдзи, можно увидеть, что старое понятие семьи как «рабочего коллектива» постепенно разрушалось одновременно с изменениями, охватывающими все общество. Авторитет отца семейства переходит к матери, которая играет теперь роль главной хранительницы очага, чьей основной целью являлась забота о родственниках, о благосостоянии семейного бюджета и образовании детей. Мужчина более не пользовался уважением как «глава рода», но только как отец и «производитель материальных благ», обеспечивающий семью [736 - См.: Фредерик Л. Указ. соч. С. 122–123.]. В. В. Овчинников, описывая современную Японию, подтверждает, что «именно на плечи женщины возложены заботы о домашнем хозяйстве. Но ей же полностью доверен и семейный кошелек. О сбережениях на будущее должен думать глава семьи. Он решает, какую долю заработка потратить на текущие нужды. Но выделенными для этого деньгами японка вправе распоряжаться по собственному усмотрению» [737 - Овчинников В. В. Указ. соч. С. 56.].
   Проведенный анализ позволяет обратить особое внимание в научно-практическом срезе на ряд важных социально-психологических параметров в стратегиях формирования и обеспечения социальной стабильности: во-первых, на уровень взаимозависимости, сотрудничества, координации действий участников социального взаимодействия; во-вторых, на тип социального взаимодействия, обусловливающего определенное социальное поведение; в-третьих, на ценностные модели и модели поведения, влияющие на те или иные стратегии поведения; в-четвертых, на социальный тип людей, влияющий на способность к коммуникации; в-пятых, на социальные роли, определяющие выбор социального поведения; в-шестых, на этнопсихологические, культурные, национальные различия, влияющие на социальное поведение и стабильность кросс-культурного взаимодействия; в-седьмых, на тип группы, уровень межгруппового взаимодействия, групповой интеграции, уровень группового самосознания, определяющие уровень сплоченности и стабильности социального взаимодействия.
   Таким образом, социальная стабильность не может рассматриваться вне социально-психологических параметров, учет которых является важным фактором формирования оптимальной модели социальных отношений и взаимосвязей, межличностных и межгрупповых коммуникаций, раскрытия личностного потенциала, являющегося одним из важных показателей стабильности общества.

Заключение

   Человек стабильный… Это – парадокс, диалектическое единство, ошибка исследователя или надежда?
   В мире изменчивых образов и ценностей, статусов и представлений, в мире уверенного консьюмеризма и робкого социального познания научно-теоретический анализ социальной стабильности может трактоваться как попытка разрушить границу между выдумкой и реальностью.
   Исследование социальной стабильности в континууме «психология – политика» – не попытка оценки, не стремление к диагностике, не отстраненный постмодернистский коллаж из чуждых интерпретаций, а романтический акт субъект-деятельностного движения вверх по лестнице медиации между реальностью и категоризацией.
   Социальную стабильность в ее психологических, философских и политологических гранях процессуальность и результативность системного знания позволяет увидеть как целостность сложного и полифункционального объекта. Дает возможность проследить траектории и векторы социокультурных, информационных, управленческих, политических, феноменологических, аксиологических, психологических и иных воздействий на феномен социальной стабильности в его рефлексивной пластичности и привилегированности вненациональной идентичности.
   Постройка такой теоретико-исследовательской конструкции на научном перекрестке дает возможность разработки мыслительной стратегии, преодолевающей бытовой конфликт интерпретаций на пути к рассмотрению самосозидания человека стабильного и гостеприимно распахивающей двери для совместного резвертывания и конкретизации путей эффективности такого преобразования.

Приложения

Приложение 1

   Что значит для Вас социальная стабильность?
   (расставьте указанные пункты в порядке значимости)

   1. Отсутствие актов терроризма и вандализма
   2. Позитивное, оптимистическое настроение людей в обществе………
   3. Уважение к истории своего государства
   4. Уважение государственных институтов к личности
   5. Устойчивость семейных традиций
   6. Экономическая устойчивость
   7. Экологическая безопасность
   8. Преемственность культуры
   9. Динамическое развитие общества и его институтов
   10. Иное……………………………………………………………………

   Благодарим за сотрудничество!
   Искренне желаем Вам стабильности и оптимизма!

Приложение 2

//-- ДОРОГИЕ ДРУЗЬЯ! --//
   Факультет социальной психологии ГУ проводит исследование групп пользователей Интернета. Информация, которой Вы располагаете, для нас очень важна. Она может оказаться полезной в решении ряда социальных проблем. Нам важно знать Ваше мнение по вопросам анкеты. Поэтому мы очень просим Вас принять участие в опросе.
   Опрос проводится на условиях строжайшей анонимности. Вся информация, полученная от Вас, не будет использована никем, кроме научных сотрудников, которые проводят исследование, после чего ее будут удалять. Все результаты будут представлены только в обобщенном виде, без указания каких-либо имен и адресов.
   Ответить на вопросы анкеты несложно. Просто ОТМЕТЬТЕ ЛЮБЫМ СПОСОБОМ ЦИФРУ ОТВЕТА, который наиболее точно отражает Ваше мнение.
   Например:
   Вы посещаете кино?
   1. Да 2. Нет
//-- ИТАК, ДЛЯ НАЧАЛА – САМЫЕ ОБЩИЕ СВЕДЕНИЯ О ВАС --//
   № 1. СКОЛЬКО ВАМ ЛЕТ?

   № 2. ВАШ ПОЛ
   1. Муж. 2. Жен.

   № 3. ГДЕ ВЫ ЖИВЕТЕ:

   № 4. КАКОЕ У ВАС ОБРАЗОВАНИЕ?
   1. Неоконченное среднее 2. Среднее 3. Выше среднего 4. Высшее

   № 5. КАК ЧАСТО ВЫ ИСПОЛЬЗУЕТЕ ИНТЕРНЕТ:
   1. Несколько раз в неделю
   2. Как минимум два раза в неделю
   3. Реже, чем раз в неделю

   № 6. С КАКОЙ ЦЕЛЬЮ ВЫ ЧАЩЕ ВСЕГО ИСПОЛЬЗУЕТЕ ИНТЕРНЕТ?
   (назовите или выберите из предложенного)
   1. По работе
   2. Для установления деловых связей
   3. Для установления новых знакомств
   4. Для получения информации развлекательного характера
   5. Для общения с друзьями, знакомыми

   № 7. ЯВЛЯЕТЕСЬ ЛИ ВЫ ЗАВСЕГДАТАЕМ КАКОГО-ЛИБО ФОРУМА?
   1. Да 2. Нет

   № 8. ПОЖАЛУЙСТА, НАЗОВИТЕ ЭТОТ ФОРУМ

   № 9. СЛУЧАЛОСЬ ЛИ ВАМ ВСТРЕЧАТЬСЯ В ОНЛАЙН С ПОСЕТИТЕЛЯМИ ВАШЕГО ФОРУМА?
   1. «Завсегдатай»
   2. «Гуру»

   № 10. ЕСТЬ ЛИ СРЕДИ ПОСЕТИТЕЛЕЙ ВАШЕГО ФОРУМА ЛЮДИ, С КОТОРЫМИ ВЫ БЫЛИ ЗНАКОМЫ ДО ТОГГО, КАК ВСТРЕТИЛИСЬ НА ЭТОМ ФОРУМЕ?
   1. Нет
   2. Есть
   3. Таких большинство

   № 11. КАКОЙ У ВАС СТАТУС НА ФОРУМЕ?
   1. «Новичок»
   2. «Завсегдатай»
   3. «Гуру»
   4. Другой

   № 12. ПРИХОДИЛОСЬ ЛИ ВАМ МОДЕРИРОВАТЬ КАКОЙ-ЛИБО ФОРУМ?
   1. Да 2. Нет

   № 13. ПОПРОБУЙТЕ ОЦЕНИТЬ СВОЕ ОТНОШЕНИЕ К ПОСЕТИТЕЛЯМ ВАШЕГО ФОРУМА.
   1. В большинстве своем они мне симпатичны
   2. В большинстве своем они мне безразличны
   3. В большинстве своем они мне антипатичны

   № 14. СЛУЧАЛОСЬ ЛИ ВАМ ЗА ВАШИ ВЫСКАЗЫВАНИЯ НА ФОРУМЕ ПОЛУЧАТЬ «БАН» ОТ МОДЕРАТОРА?
   1. Да
   2. Нет
   3. Не помню

   № 15. НРАВИТСЯ ЛИ ВАМ ДИЗАЙН ВАШЕГО ФОРУМА?
   1. Да
   2. Нет
   3. Не обращал внимания

   № 16. УЧАСТВУЯ В ОБСУЖДЕНИЯХ НА ФОРУМЕ, КАКУЮ РОЛЬ ВЫ ЧАЩЕ ВСЕГО ВЫПОЛНЯЕТЕ:
   1. Инициатор обсуждений
   2. Подхватываю тему
   3. Развиваю тему
   4. Завершаю тему, подвожу итог обсуждению
   5. Затрудняюсь ответить

   № 17. ЕСТЬ МНЕНИЕ, ЧТО ИНТЕРНЕТ-ОБЩЕНИЕ ЗАЧАСТУЮ НОСИТ НЕКОНСТРУКТИВЫЙ ХАРАКТЕР. ВЫ СОГЛАСНЫ С ЭТИМ МНЕНИЕМ?
   1. Согласен
   2. Не согласен
   3. Отчасти согласен, а отчасти – нет
   4. Затрудняюсь ответить

   № 18. ХОТЕЛИ БЫ ВЫ, ЧТОБЫ ПОСЕТИТЕЛИ ВАШЕГО ФОРУМА ОКАЗАЛИСЬ ВАШИМИ СОТРУДНИКАМИ?
   1. Да
   2. Нет
   3. Не все
   4. Затрудняюсь ответить

   № 19. ХОТЕЛИ БЫ ВЫ, ЧТОБЫ ПОСЕТИТЕЛИ ВАШЕГО ФОРУМА ОКАЗАЛИСЬ ВАШИМИ СОСЕДЯМИ ПО ПОДЪЕЗДУ

   № 20. ВЫ БЫ СОГЛАСИЛИСЬ ПОРОДНИТЬСЯ С КЕМ-ТО ИЗ ПОСЕТИТЕЛЕЙ ВАШЕГО ФОРУМА?
   1. Да
   2. Нет
   3. Смотря с кем
   4. Затрудняюсь ответить

   № 21. СЛУЧАЛОСЬ ЛИ ВАМ РАЗЫГРЫВАТЬ СВОИХ ДРУЗЕЙ ПО ФОРУМУ, ПРЕДСТАВЛЯЯСЬ ДРУГИМ ЛИЦОМ?
   1. Да
   2. Нет
//-- И, НАКОНЕЦ, ЗАКЛЮЧИТЕЛЬНЫЕ ВОПРОСЫ --//
   № 22. КАК ВЫ ОЦЕНИВАЕТЕ УРОВЕНЬ ВАШЕГО
   ДОХОДА?
   1. Низкий
   2. Средний
   3. Высокий
   № 23. ВЫ ЗАМУЖЕМ (ЖЕНАТЫ)?
   1. Да 2. Нет
   № 24. ЕСТЬ ЛИ У ВАС ДЕТИ?
   1. Да 2. Нет

   БОЛЬШОЕ ВАМ СПАСИБО ЗА ТО, ЧТО СОГЛАСИЛИСЬ НАМ ПОМОЧЬ! УСПЕХОВ ВАМ!

Приложение 3
Бланк контент-анализа сообщений СМИ

   1. Издание
   2. Дата публикации
   3. Название материала
   4. Автор(ы) материала
   5. Объем материала
   6. Упоминаемые в материале субъекты зависти
   6.1. – идентификация с автором:
   6.1.1 – автор
   6.1.2 – другой субъект
   6.2 – пол:
   6.2.1 – ж.
   6.2.2 – м.
   6.2.3 – пол неизвестен
   6.3 – возраст
   6.3.1 – взрослый
   6.3.2 – ребенок
   6.4 – статусное отношение к объекту зависти:
   6.4.1 – вышестоящий
   6.4.2 – нижестоящий
   6.4.3 – равный
   7. Основной объект зависти, упоминаемый в материале
   7.1 – живой
   7.1.1 – живой
   7.1.2 – покойный
   7.2. – пол
   7.2.1 – ж.
   7.2.2 – м.
   7.3 – публичность
   7.3.1 – публичная персона
   7.3.2 – непубличная персона
   8. Отношение между субъектом и объектом зависти
   8.1 – родственники, супруги (в том числе бывшие)
   8.2 – друзья, знакомые
   8.3 – сослуживцы, компаньоны
   8.4 – соседи
   8.5 – нет личной связи
   9. Сфера общественной жизни (тематика публикации)
   9.1 – экономика, деловая жизнь
   9.2 – политика
   9.3 – социальная сфера
   9.4 – быт, повседневность, межличностные отношения;
   9.5 – культура и искусство
   10. Предмет зависти:
   10.1 – богатство, имущество (в том числе определенное имущество)
   10.2 – власть
   10.3 – высокий социальный статус, престиж
   10.4 – популярность, слава
   10.5 – успех, везение, удача
   10.6 – талант, профессиональные успехи
   10.7 – успех у противоположного пола
   10.8 – успех у определенного лица противоположного пола, любовь
   10.9 – счастье
   10.10 – нравственные достоинства
   10.11 – другое
   11. Сценарий развития зависти
   11.1 – спокойный (зависть не выражается в внешних вредных действиях)
   11.2 – трагический (зависть выражается в причинении вреда объекту зависти, себе или третьим лицам)
   12. Оценка автора
   12.1 – позитивная (автор оправдывает зависть)
   12.2 – негативная (автор осуждает зависть)
   12.3 – индифферентная (автор публикации не выносит своей оценки)
   11. Период публикации:
   11.1 – январь – март 1994 года
   11.2 – январь – март 1998 года
   11.3 – январь – март 1999 года
   11.4 – январь – март 2008 года
   11.5 – январь – март 2009 года
   12. Резюме (не более 100 символов)

   13. Оператор ___________________

Приложение 4

   Использованные источники (контент-анализ российской прессы):
   Авангард (Мурманск)
   АиФ в Архангельске
   Аргументы и факты
   Аргументы и факты – Магадан
   Аргументы и факты в Западной Сибири
   Аргументы и факты на Енисее
   Аргументы и факты на Мурмане
   Арсеньевские вести
   Архангельск
   Архангельская субботняя газета
   Архангельский епархиальный вестник
   Аэронавтика и космос
   Бизнес-класс
   Бизнес-класс. Архангельск
   Боевая вахта
   Бумажник
   Важский край
   Ваш личный доктор
   Ведомости Поморья
   Ведомости. Пятница (приложение к газете Ведомости)
   Вельск-инфо
   Вельские вести
   Вести
   Вести Архангельской области
   Вести города М
   Вестник космодрома
   Вестник Приобья
   Вечерний Котлас
   Вечерний Красноярск
   Вечерний Магадан
   Вечерний Мурманск
   Вечерний Новосибирск
   Вечерний Ростов
   Вечерняя Москва
   Вечерняя Урдома
   Вилегодская газета
   Витрина 42х40
   Воздушный флот
   Волна
   Воронежское кольцо
   Выбор народа
   Газета
   Голос рабочего
   Город Петра
   Граница России
   Графоман
   Губернский лабиринт
   Гудок
   Дагестанская правда
   Двина
   Двиноважье
   Двинская правда
   Деловое Прикамье
   Деловой Петербург
   Для клиентов:
   Добрый вечер, Архангельск!
   Донской
   Единый Мир
   Жизнь
   Жизнь за всю неделю
   Завтра
   Заполярная правда
   Заполярный вестник
   Заря
   Звезда
   Звездочка
   Зеленый мир
   Земляки
   Знамя
   Знамя труда
   Золотой Рог
   Зырянская жизнь
   Известия
   Известия НАО
   Известия Удмуртской Республики
   Индустрия Севера
   Инфопроспект
   Кадровый менеджмент
   Каргополье
   Колымский Регион
   Колымский тракт
   Коммерсантъ
   Коммерсантъ – Урал
   Комсомольская правда
   Комсомольская правда – Коми
   Комсомольская правда – Тюмень
   Комсомольская правда в Красноярске
   Комсомольская правда в Магадане
   Коношские ведомости
   Коношский курьер
   Континент Сибирь
   Корабел
   Коряжемский муниципальный вестник
   Котласский бумажник
   Крайний Север
   Красноборская газета
   Красное знамя
   Красноярская газета
   Красноярский рабочий
   Красный Север
   Курьер Беломорья
   Лесной регион
   Лесные новости
   Литературная газета
   Ломоносовец
   Магаданская правда
   Маяк
   Медик Севера
   Медицинская газета
   Местное время
   Метро
   Минеральные ресурсы России. Экономика и управление
   Мир&Dom. Business
   МК в Архангельске
   МК в Питере
   МК-Север
   Молодежь Севера
   Моряк Севера
   Моряна
   Московские новости
   Московский комсомолец в Архангельске
   Московский комсомолец в Томске
   Мурманский вестник
   Наш темп
   Наше время
   НГ-exlibris
   Невское время
   Недвижимость и цены
   Независимая газета
   Независимое военное обозрение
   Независимый взгляд
   Нефтегазовая вертикаль
   Нефть и капитал
   Нефть России
   Нефтяник Приполярья
   Новая газета
   Новгородские ведомости
   Новодвинский рабочий
   Новости Югры
   Новый Архангельск
   Новый город
   Нэрм Юн
   Няръяна вындер
   Огонек
   Октябрьская магистраль
   Омский вестник
   Онега
   Панорама Столицы
   Парламентская газета
   Парма
   Пинежье
   Плесецкие новости
   Полярная правда
   Поморский курьер
   Правда Севера
   Правда Северо-Запада
   Правда-КПРФ
   Пресс-релизы
   Профиль
   Псковская правда
   РБК
   Рек Тайм
   Республика
   Реформа
   РИА
   Родина
   Российская газета
   Российская земля
   Российская Федерация сегодня
   Россия
   Рубежъ
   Русская жизнь
   Русский репортер
   Рыбак Камчатки
   Рыбак Сахалина
   Рыбак Севера
   Самотлор-экспресс
   Север
   Северная корреспонденция
   Северная магистраль
   Северная надбавка
   Северная Широта
   Северный комсомолец
   Северный рабочий
   Сегодняшняя газета
   Сельская жизнь
   Сети и системы связи
   Сибирский посад
   Сибирское агентство новостей
   Слово нефтяника
   СМ. вестник
   Смена
   Смольный Буян
   Собеседник
   Собрание законодательства Российской Федерации
   Советская Сибирь
   Спорт и Водник
   Строительная газета
   Сульфат
   Сургутская трибуна
   Таймыр
   Томская неделя
   Томская нефть
   Транспорт России
   Трибуна
   Труд
   Труд-7
   Трудовая Коряжма
   Тюменская область сегодня
   Тюменская правда
   Тюменские известия
   Тюменский курьер
   У Белого моря
   Устьянские Вести
   Устьянский край
   Учительская газета
   Холмогорская жизнь
   Хронометр
   Челябинский рабочий
   Честное слово
   Щит и меч
   Эвенкийская жизнь
   Эвенкия
   Экономика и время
   Экономика и жизнь
   Эксперт
   Эксперт Сибирь
   Эксперт Урал
   Электросвязь
   Эхо столицы
   Якутия
   Якутск вечерний

Приложение 5

   Текст опросника
   Форма 1

   ЗА ПОСЛЕДНИЙ МЕСЯЦ ВАМ ПРИХОДИЛОСЬ:
   1. Выслушивать жалобы окружающих.
   2. Разговаривать с кем-нибудь свысока.
   3. Страдать от жары.
   4. Обращаться за помощью к юристу.
   5. Разговаривать с неприятным человеком (упрямым, неумным, агрессивным, самонадеянным).
   6. Находиться в одиночестве.
   7. Встречаться с родственниками или друзьями, живущими в тяжелых условиях.
   8. Быть голодным или испытывать жажду.
   9. Обнаруживать пропажу своих вещей.
   10. Проживать отдельно от жены (мужа) или развестись.
   11. Спорить с человеком, с которым расходитесь во мнении.
   12. Поменять место жительства (переехали в другой город или область).
   13. Находиться в компании с малознакомыми людьми.
   14. Отвечать на вопросы, на которые вы не хотели или не могли ответить.
   15. Общаться с доведенным до отчаяния человеком.
   16. Узнавать, что члены семьи или друзья совершили что-то, чего не одобряете (бросили школу, злоупотребляли алкоголем, принимали наркотики и т. д.).
   17. Приготовить пищу, которую нельзя было подать к столу (пережарить, переперчить, пересолить и т. д.).
   18. Ожидать, что вас нагрузят еще большей работой.
   19. Сталкиваться с неполадками автомобиля (не заводилась машина, лопнуло колесо и т. д.).
   20. Проживать в экологически загрязненной местности (загазованность, пыль, радиация и т. д.).
   21. Жить (общаться) с людьми, с которыми не было желания делиться своими интересами.
   22. Просыпаться или вставать с постели, только-только успев заснуть (от телефонного звонка, шума, крика и т. д.).
   23. Быть уволенным с работы.
   24. Испытывать недовольство своей супругой (партнером, помощником).
   25. Вступать в конкуренцию с другими.
   26. Возвращаться в неприбранную квартиру.
   27. Давать взаймы или не получать обратно деньги или принадлежащие вам вещи.
   28. Пережить смерть супруга (супруги).
   29. Заниматься тяжелым физическим трудом на открытом воздухе (пилить или рубить дрова, копать землю, строить изгородь, засниматься сельским хозяйством и т. д.).
   30. Нe знать, какой суммой денег вы могли располагать.
   31. Давать кому-нибудь советы.
   32. Делать перестановку в квартире.
   33. Присутствовать на похоронах.
   34. Сделать аборт, пережить выкидыш или сложно протекающую беременность.
   35. Ссориться с супругой (партнером, помощником).
   36. Не находить одну вещь из пары (носков, перчаток и т. д.).
   37. Помещать родственника или близкого друга в дом престарелых, психиатрическую больницу и т. д.
   38. Проигрывать деньги или имущество.
   39. Очень рано вставать.
   40. Ваши родители или ребенок переехали в другой город.
   41. Видеть гибель животного.
   42. Оставаться наедине с детьми.
   43. Быть в центре внимания на собрании; оказаться в неловком положении.
   44. Иметь изнурительные отношения или другие острые проблемы
   45. Обнаруживать недостаточную сумму денег в тот момент, когда они понадобились.
   46. Узнавать, что ваши планы или новое назначение запоздали.
   47. Рассказывать о том, чем занимаетесь.
   48. Узнавать у других, который час или как куда-то пройти и т. д.
   49. Читать о новостях местного, российского или международного значения (о коррупции, криминальной хронике и т. д.).
   50. Потерять или задевать куда-то бумажник, ключи, деньги, вещи.
   51. Общаться с человеком, который даже не помнит вашего имени.
   52. Выполнять работу, не соответствующую вашей квалификации и опыту.
   53. Находиться рядом с человеком, которому не доверяете.
   54. Вести беседу с группой людей.
   55. Оказаться без ключей перед закрытой дверью квартиры, машины и т. д.
   56. Чувствовать сильный запах дыма сигарет, краски и т. д.
   57. Видеть плачущего.
   58. Испытывать страх, оказавшись в одиночестве (в незнакомом месте, на темной улице ночью и т. д.).
   59. Иметь слишком много работы.
   60. Считаться виноватым или быть обвиненным в обмане, нарушении закона и т. д.
   61. Находиться в толчее, толпе.
   62. Ходить по магазинам для покупки необходимых мелочей, одежды, товаров повседневного быта.
   63. Узнавать, что у близких друзей или родственников возникли проблемы на работе.
   64. Длительное время (больше, чем один день) находиться вдали от любимого человека.
   65. Не находить место для парковки автомобиля.
   66. Оканчивать учебу (закончить среднюю школу, курсы, семестр, институт и т. д.).
   67. Находиться вместе со своими родителями.
   68. Сталкиваться с человеком, имеющим проблемы с законом.
   69. Иметь непредвиденные расходы (на медицинскую помощь, ремонт дома и т. д.).
   70. Опаздывать на работу, не соблюдать расписание, распорядок.
   71. Не получать вовремя газеты, журналы, письма.
   72. Обращаться за помощью или советом.
   73. Отказываться от помощи (совета, рекомендации).
   74. Неудачно выступить в спортивных соревнованиях.
   75. Рождение ребенка.
   76. Изменения в семье (рождение ребенка), усыновление или переезд в вашу семью престарелых родителей).
   77. Начинать новую работу.
   78. Видеть заброшенных детей или детей, с которыми плохо обращаются.
   79. Встречаться с друзьями или родственниками, имеющими психические нарушения.
   80. Брать что-нибудь взаймы.
   81. Переезжать на другую квартиру (в пределах города или области).
   82. Обнаруживать поломку бытовой техники, приборов, машины и т. д.
   83. Узнавать о серьезном увечье кого-то из близких.
   84. Получать вздорное письмо.
   85. Делать работу по дому: стирать, чистить вещи, убираться и т. д.
   86. Изменения на службе (продвижение по службе, понижение в должности, перемещения, реорганизация и т. д.).
   87. Болеть простудой, гриппом, слегка пораниться, ушибиться, испытывать зубную боль и т. д.
   88. Думать, что любимый человек и вы отдаляетесь друг от друга.
   89. Испортить или сломать какую-то вещь.
   90. Узнавать, что беременны или рисковали забеременеть.
   91. Переплатить за вещь (заплатить высокую цену).
   92. Делать что-то вопреки желанию для того, чтобы кому-то угодить или понравиться.
   93. Оказывать внимание или выражать восторг человеку, который вам не нравится.
   94. Дышать плохим (загрязненным) воздухом.
   95. Работать над чем-то, несмотря на усталость.
   96. Узнавать, что хирургическая операция или другое лечение было неуспешным для близкого вам человека.
   97. Быть неспособным кому-то помочь.
   98. Сделать ошибку в отчете для начальства.
   99. Пережить смерть знакомого человека (соседа, сотрудника и т. д.).
   100. Потерпеть неудачу, провалиться на экзаменах (на курсах, в школе, институте и т. д.).
   101. Искать работу.
   102. Работать под давлением начальника.
   103. Быть арестованным или содержаться под стражей у законной власти.
   104. Подолгу кого-либо ждать.
   105. Оказаться жертвой преступника (вора, хулигана и насильника).
   106. Лгать кому-то.
   107. Слышать сильный шум.
   108. Развод родителей.
   109. Выполнять рутинную домашнюю работу (мыли посуду, пол, прибирали комнату и т. д.).
   110. Находиться вдали от любимого человека.
   111. Быть пьяным.
   112. Узнавать, что кто-то опередил кого-то.
   113. Опоздать и не успеть найти место.
   114. Быть участником судебного процесса.
   115. Наблюдать грубое обращение с животными.
   116. Узнавать, что друг или родственник (в том числе супруг) заболел или ушибся.
   117. Сообщать кому-то плохие новости (об увольнении с работы, лишении имущества, смерти и т. д.).
   118. Узнавать, что у родственников или друзей были украдены, повреждены или сломаны вещи.
   119. Быть обвиненным в совершении преступления.
   120. Отвечать на ошибочные звонки по телефону (из-за неправильно набранного номера и т. д.).
   121. Не подчиняться правилам или обычаям.
   122. Переживать за своего ребенка, у которого были серьезные проблемы с женитьбой или разводом.
   123. Быть прерванным в разговоре.
   124. Платить налоги.
   125. Видеть полет, град пуль, бегство, поспешное отступление.
   126. Наказывать ребенка.
   127. Совершать под принуждением тот или иной поступок.
   128. Посещать кладбище, поминать ушедшего друга (любимого).
   129. Бросать свою работу.
   130. Встречаться с кем-то, кто опаздывает.
   131. Выступать публично.
   132. Получать противоречивую информацию из разных источников.
   133. Делать что-то, от чего не получаешь удовольствия.
   134. Видеть того, кого больше не любишь (встретить человека, которым вы когда-то были увлечены).
   135. Общаться с человеком, который пьет, курит или употребляет наркотики.
   136. Узнавать, что ваш ребенок кем-то увлечен, влюблен или собирается жениться.
   137. Выход на работу супруги (супруга).
   138. Отказывать в просьбе.
   139. Присутствовать на лекциях или занятиях.
   140. Быть отвергнутым сексуально.
   141. Управлять машиной в неблагоприятных условиях (тяжелая трасса, плохая погода, ночь и т. д.).
   142. Ехать в автобусе, трамвае, метро.
   143. Выслушивать оскорбления.
   144. Вспоминать людей, которые не вернули вам деньги или ваши вещи.
   145. Страдать от холода.
   146. Испытывать симпатию или любить кого-то, кто не чувствует того же самого по отношению к вам.
   147. Отъезд друга в другой город.
   148. Получать из банка неоплаченный чек из-за отсутствия средств на счету.
   149. Быть непонятым, или ваши слова были неверно истолкованы.
   150. Потерпеть финансовый крах, оказаться банкротом.
   151. Писать статьи, отчеты и т. д.
   152. Быть сбитым с толку или обманутым.
   153. Находить тараканов, грызунов или других нежелательных животных дома или на рабочем месте.
   154. Пропустить условленную встречу, свидание.
   155. Иметь дело с плохим водителем.
   156. Приобрести вещь, которая вам не идет.
   157. Увольняться или быть уволенным с работы.
   158. Сын или дочь покинули дом.
   159. Находиться рядом с неприятными людьми (пьяными, фанатиками, грубиянами и т. п.).
   160. Пытаться кого-либо поразить.

   КАК ЧАСТО ЗА ПОСЛЕДНИЙ МЕСЯЦ ВАМ ПРИХОДИЛОСЬ?
   1. Бриться.
   2. Присутствовать на суде.
   3. Бросать незаконченную работу.
   4. Иметь дело с милицией (были остановлены, допрошены, обысканы).
   5. Быть на свидании и долго ждать кого-то.
   6. Выполнять неинтересную работу.
   7. Жить на фиксированный доход.
   8. Узнавать, что члены вашей семьи или друзья сделали что-то постыдное.
   9. Получить отказ на заявление, прошение.
   10. Потерять работу или профессию из-за юридических, финансовых проблем, состояния здоровья.
   11. Признавать виновность за особые преступления (ночные кражи со взломом, воровство, убийство и т. д.).
   12. Работать над трудным заданием.
   13. Ехать в автомобиле с плохим водителем.
   14. Не получать вашу почту.
   15. Видеть животных, которые плохо себя ведут (делающих беспорядок, пачкающих, преследующих автомашины и т. п.).
   16. Быть неуклюжим, неловким, бестактным (уронить вещь, расплескать что-то).
   17. Слышать критику в свой адрес.
   18. Встречаться с человеком, потерявшим недавно родственника или друга.
   19. Быть перегруженным работой или получать плохой товар.
   20. Чувствовать физический дискомфорт (головокружение, запор, головная боль, зуд, лихорадка, икота и т. д.).
   21. Встречаться с родственниками или друзьями, имеющими супружеские проблемы (разведенными, живущими раздельно и т. д.).
   22. Испытывать политические разочарования (уважаемый вами политик проиграл на выборах, референдум, на котором вы голосовали, проигран и т. д.).
   23. Испытывать досаду, волнения из-за бюрократизма, бумажной волокиты и т. д.
   24. Сдавать экзамены (проходить тестирование, осмотр, освидетельствование).
   25. Потерять друга.
   26. Получить отказ на предложение о женитьбе или замужестве.
   27. Лгать.
   29. Получить отказ в кредите (заем, кредитная карта и т. д.).
   30. Быть исключенным или не включенным во что-то.
   31. Не иметь достаточно денег для покупки необходимого.
   32. Находиться рядом с кем-то, кто дурно пахнет.
   33. Не иметь достаточно денег для отдыха и развлечения.
   34. Опаздывать с уплатой закладных, заема.
   35. Порвать хозяйственную сумку, выкипела кастрюля или же были подобные случаи.
   36. Чувствовать себя виноватым за то, что сделали что-то неправильно.
   37. Делать большие покупки (машина, бытовые приборы, дом и т. д.).
   38. Получить чек, который возвращен банком из-за отсутствия средств на счету.
   39. Играть в азартные игры.
   40. Страдать от какого-нибудь физического недостатка (плохое зрение, плохо слышать, потерять ногу и т. п.).
   41. Иметь случаи, когда вторгаются в ваши владения.
   42. Не иметь достаточно времени побыть с близким человеком (супругой, другом и т. д.).
   43. Видеть мертвого или погибшего в аварии человека.
   44. Не суметь записаться на курсы, занятия, которые хотелось бы посещать.
   45. Потерять друга или подругу.
   46. Причинить кому-нибудь вред.
   47. Принимать гостей.
   48. Заботиться о больном человеке.
   49. Работать за небольшую плату или вознаграждение.
   50. Ухудшать условия жизни (ухудшение отношений с соседями, разрушение дома и т. д.).
   51. Быть социально отверженным (коллективом, сообществом, друзьями и т. д.).
   52. Находиться в грязном или пыльном месте.
   53. Быть на улице в плохую погоду.
   54. Спешить, опаздывать или быть обманутым в магазине.
   55. Не воспользоваться преимуществами на работе.
   56. Готовить пищу самому.
   57. Подвергаться нападкам или угрозе физического насилия.
   58. Проводить ревизию своим финансам.
   59. Получать деньги, не зарабатывая их (милостыню, благотворительные деньги, пособие по безработице и т. п.).
   60. Разрывать отношения с любимым человеком.
   61. Стоять в очередях.
   62. Узнавать о злоупотреблениях правительства (неправильных решениях, неразумной трате денег, неправильном употреблении силы и т. д.).
   63. Узнавать, что друг или родственник (в т. ч. и супруга) заболел, повредил что-то, госпитализирован или нуждается в операции.
   64. Присутствовать на митингах.
   65. Видеть заболевшее или умершее растение.
   66. Проиграть соревнование.
   67. Общаться с кем-то, кто вам не нравится.
   68. Быть раздраженным, придираться, ворчать, ныть.
   69. Чувствовать зависть со стороны кого-нибудь или кому-нибудь завидовать.
   70. Наблюдать, что человек, о котором вы заботитесь, потерпел неудачу (в школе, на работе).
   71. Оказаться в незнакомом месте.
   72. Сказать что-то неточно.
   73. Внезапно менять планы (ресторан был закрыт, в магазине не было нужных товаров и т. д.).
   74. Видеть страдания по телевизору (терроризм, голод, войны и т. д.).
   75. Жить в грязном и пыльном месте.
   76. Участвовать в драке.
   77. Быть должным деньги.
   78. Заплатить за ремонт машины, которая так и не заработала.
   79. Узнавать, что жена (партнер, сожитель) не удовлетворен вами.
   80. Находиться с супругом (сожителем, партнером).
   81. Лечь в больницу.
   82. Выслушивать сплетни, слухи.
   83. Испытывать обращение с вами как с подчиненным.
   84. Возвращать вещь в магазин.
   85. Посещать врача.
   86. Давать взаймы деньги или вещи.
   87. Заниматься своими финансами (вести книгу расходов, готовить налоговую декларацию и т. д.).
   88. Оплачивать счет.
   89. Проходить аттестацию, быть проранжированным или оцененным.
   90. Сменить школу.
   91. Знать кого-то, кто обдумывал или совершил самоубийство.
   92. Иметь супруга (партнера), с которым живете, который вам не предан, которому вы не верите.
   93. Не получить никакого письма.
   94. Находиться вместе со своим начальником.
   95. Слышать или читать ругательные слова.
   96. Опаздывать.
   97. Произносить речь или читать лекцию.
   98. Быть нечестным.
   99. Принимать лекарство.
   100. Испытывать законные хлопоты, волнения.
   101. Наказывать (дрессировать) животное.
   102. Выполнять «школьные» задания (учить что-то, писать сочинения).
   103. Узнавать, что друг или родственник находится в финансовом затруднении.
   104. Есть пищу, которая не нравится.
   105. Встречаться с родителями друга или подруги.
   106. Подвергаться преследованиям кредиторов (письмами, по телефону и т. д.).
   107. Общаться с людьми, игнорирующими то, что вы сказали.
   108. Не иметь возможности уединиться.
   109. Слушать кого-то, кто не может остановиться говорить, не может поставить точку или говорит постоянно об одном и том же.
   110. Потерять при разговоре аргумент.
   111. Нe нравиться другим (родителям, работодателям, учителям, друзьям и т. д.).
   112. Делать что-то смущающее в присутствии других.
   113. Беседовать с начальством (руководителем, профессором и т. д.).
   114. Узнавать о проблемах в школе вашего ребенка (прогулах, плохом поведении, плохих отметках и т. д.).
   115. Испытывать экономические затруднения.
   116. Проигрывать пари.
   117. Забеременеть.
   118. Попасть в тюрьму.
   119. Проходить собеседование для поступления на работу или в школу.
   120. Причинить себе боль, нанести повреждение (упали с лестницы, порезали палец, ударились и т. д.).
   121. Видеть, как кто-то попал в опасную ситуацию.
   122. Узнавать, что у супруги или у кого-то еще был аборт, выкидыш или сложности с беременностью.
   123. Слышать чье-то хвастовство или похвальбу (чрезмерную гордость).
   124. Совершать ошибки (занимаясь спортом, на работе и т. д.).
   125. Забывать что-то (имя, назначенную встречу и т. д.).
   126. Не разговаривать с кем-то весь день.
   127. Заниматься скучной работой.
   128. Бросать школу (исключили за неуспеваемость, из-за финансовых трудностей и т. д.).
   129. Сдавать экзамен.
   130. Оценивать или критиковать кого-то.
   131. Переживать смерть близкого родственника (родителя, ребенка).
   132. Узнавать о смерти членов семьи (бабушки или дедушки, дяди, племянника и т. д.).
   133. Прекращать драку.
   134. Узнать, что кто злится на вас или хочет причинить вред.
   135. Посещать зубного врача.
   136. Быть законно отдаленным от своего ребенка.
   137. Переживать болезнь или смерть любимого животного.
   138. Жить с родственником или соседом по комнате, который психически или физически нездоров.
   139. Видеть кого-то больным (истекающим кровью, в бессознательном состоянии).
   140. Прервать запланированный отпуск.
   141. Быть преданным, обманутым (друг выдал кому-то ваш секрет).
   142. Бросить монету в неисправный автомат.
   143. Быть безработным.
   144. Одолжить вещи, которые не были возвращены.
   145. Пережить смерть близкого друга.
   146. Разговаривать о чем-то, что вам неинтересно (о спорте, рецептах и т. д.).
   147. Быть вынужденным участвовать в скучном разговоре.
   148. Сильно ушибиться или заболеть (болезнь сердца, серьезные ожоги и т. д.).
   149. Одолжить кому-то деньги.
   150. Узнавать, что кто-то не сдержал свое слово (безнадежный долг, невыполненное обещание, что-то, взятое в долг, не возвращено и т. д.).
   151. Не оказаться дома, когда вам звонили по важному делу.
   152. Не получить продвижение по службе (повышения в звании, должности, были принятым в лучшую школу, место работы и т. д.).
   153. Оказаться в опасности (огонь, авиакатастрофа, автокатастрофа и т. д.).
   154. Быть прооперированным.
   155. Быть оштрафованным контролером в автобусе или милиционером за нарушение правил дорожного движения.
   156. Попасть под ливень.
   157. Не дозвониться по важному делу.
   158. Видеть, что кто-то получает не по заслугам (продовольствие, повышение и т. д.).
   159. Плохо выполнить работу.
   160. Встретить невежливое обращение со стороны продавца или обслуживающего персонала.

   Переходите к ответам на вопросы формы 2 серии А.

Библиография

   1. Авермает Э. Ван. Социальное влияние в малых группах / Хьюстон М. Введение в социальную психологию. Европейский подход / М. Хьюстон, В. Штрёбе / Пер. с англ. Г. Ю. Любимова; под ред. проф. Т. Ю. Базарова. – М.: ЮНИТИ-ДАНА, 2004.
   2. Адамопулос Д., Лоннер У. Д. Культура и психология на распутье: историческая перспектива и теоретический анализ // Психология и культура / Под ред. Д. Мацумото. – СПб.: Питер, 2003.
   3. Аксенов В. Таинственная страсть. – М.: Семь дней, 2009.
   4. Акутагава Рюноскэ. Избранное в 2-х тт. Т. 2. «Жизнь идиота» и другие новеллы / Пер. с японского. – М.: Художественная литература, 1971.
   5. Албертс Х. Два мира, два взгляда // Forbes, 2009, июнь.
   6. Алигьери Данте. Божественная комедия. – М.: Эксмо, 2009.
   7. Алмонд Г., Пауэлл Дж., Стром К., Далтон Р. Сравнительная политология сегодня: Мировой обзор: Учебное пособие / Сокр. пер. с англ. А. С. Богдановского, Л. А. Галкиной; под ред. М. В. Мельвиля. – М.: Аспект Пресс, 2002.
   8. Альбертс Хана. Два мира, два взгляда //Форбс, 2009, июль.
   9. Андреева Г. М. Социальная психология. – М.: Аспект Пресс, 2001.
   10. Андреева Г. М., Богомолова Н. Н., Петровская Л.А. Зарубежная социальная психология XX столетия: Теоретические подходы: Учебное пособие для вузов. – М.: Аспект Пресс, 2001.
   11. Андреева О. А. Стабильность и нестабильность в контексте социокультурного развития. – Таганрог: ТИУиЭ, 2000.
   12. Аристотель. Об искусстве наживать состояние // Сочинения в 4-х тт. Т. 4. – М.: Мысль, 1983.
   13. Аристотель. Политика // Сочинения в 4-х тт. Т. 4 / Пер. с древнегреч.; общ. ред. А. И. Доватура. – Мысль, 1963.
   14. Арриги Д. Адам Смит в Пекине: Что получил в наследство XXI век. – М.: Институт общественного проектирования, 2009.
   15. Барабанов О. Н. Всемирная империя в истории: довестфальская иерархия акторов мировой политики / «Приватизация» мировой политики: локальные действия – глобальные результаты: Коллективная монография / Под ред. профессора М. М. Лебедевой. – М., 2008.
   16. Барг М. А. Историческое сознание как проблема историографии // Вопросы истории. 1982, № 12.
   17. Барг М. А. Эпохи и идеи. Становление историзма. – М., 1987., Барт П. Философiя исторiи какъ социологiя. С.-ПЕТЕРБУРГ. «С.-Петербургская Электропечатня», 1902.
   18. Бауман З. Текучая современность / Пер. с англ.; под ред. Ю. В. Асочакова. – СПб.: Питер, 2008.
   19. Бахтин М. М. К методологии гуманитарных наук. // Бахтин М. М. Эстетика словесного творчества. Изд. 2-е. – М., 1986.
   20. Бахтин М. М. К философским основам гуманитарных наук // Бахтин М.М. Собр. соч. – М.: Русские словари, 1996. Т. 5.
   21. Беккер Г. С. Человеческое поведение: экономический подход. Избранные труды по экономической теории / Пер. с англ. / Сост., науч. ред., послесл. Р. И. Капелюшников; предисл. М. И. Левина. – М.: ГУ ВШЕ, 2003.
   22. Белинская Е. П. Исследования личности: традиции и перспективы // Социальная психология в современном мире / Под ред. Г. М. Андреевой, А. И. Донцова. – М.: Аспект Пресс, 2002.
   23. Бенедикт Р. Хризантема и меч. Модели японской культуры / Пер. с англ. М. Н. Корнилова, Е. М. Лазаревой, В. Г. Николаева. – М.: Российская политическая энциклопедия, 2004.
   24. Бергер Л., Лукман Т. Социальное конструирование реальности. – М., 1995.
   25. Бессмертных А. Богатые тоже пишут // Звезда (г. Пермь).1999, 2 марта.
   26. Бжезинский З. Великая шахматная доска. Господство Америки и ее геостратегические императивы. – М.: Междунар. отношения, 2007.
   27. Бжезинский Зб. Выбор. Мировое господство или глобальное лидерство / Пер. с англ. – М.: Междунар. отношения, 2006.
   28. Богатуров А. Д. Великие державы на Тихом океане. История и теория международных отношений в Восточной Азии после Второй мировой войны (1945–1995). – М.: Конверт – МОНФ, 1997.
   29. Богомолова Н. Н., Донцов А. И., Фоломеева Т. В. Психология больших социальных групп: новые судьбы, новые подходы // Социальная психология в современном мире / Т. Л. Алавидзе, Г. М. Андреева, Е. В. Антонюк и др.; под ред. Г. М. Андреевой, А. И. Донцова. – М.: Аспект Пресс, 2002.
   30. Бодрийяр Ж. К критике политической экономии знака. – М.: Библион – Русская книга, 2003.
   31. Бодрийяр Ж. Символический обмен и смерть, 3-е изд. – М.: Добросвет, Изд-во КДУ, 2009.
   32. Бодуан Ж.-П. Управление имиджем компании. Паблик рилейшнз: предмет и мастерство / Пер. с фр. – М.: Консалтинговая группа «ИМИДЖ-Контакт»: ИНФРА-М, 2001.
   33. Болотова А.К, Жуков Ю. М., Петровская Л. А. Социальные коммуникации. – М.: Гардарики, 2008.
   34. Большой толковый психологический словарь. Т. 2 (П-Я) / Пер. с англ. / Ребер Артур. – АСТ; Вече, 2001.
   35. Брем П. Буунк. Аффиляция, аттракция и близкие отношения; Ганс У. Бирхофф. Просоциальное поведение / Перспективы социальной психологии / Пер. с англ. – М.: ЭКСМО-Пресс, 2001.
   36. Брушлинский А. В., Шихирев П. Н. О пользе вечных истин // Московичи С. Машина, творящая богов. – М.: Центр психологии и психотерапии, 1998.
   37. Букреев В.И. Человек агрессивный (Истоки международного терроризма) / В. И. Букреев. – М.: Флинта: МПСИ, 2007.
   38. Бурдье П. Социальное пространство и символическая власть // Бурдье П. Начала. – М.: Socio-Logos, 1994.
   39. Бурдье П. Социология политики. – М., 1993.
   40. Бухарин С.Н. Методы и технологии информационных войн / С. Н. Бухарин, В. В. Цыганов. – М.: Академический проект, 2007.
   41. Быков П. Эвиан, Давос, Ярославль // Эксперт. 2009, № 36.
   42. Бьюкенен П. Смерть Запада / Пер. с англ. А. Башкирова / П. Дж. Бьюкенен. – М.: АСТ, 2004.
   43. Бэкон Ф. Опыты или представления нравственные и политические // Сочинения в 2-х тт. Т. 2. – М.: Мысль, 1972.
   44. Валлерстайн И. Время и длительность: в поисках неисключенного среднего // Философские перипетии: Вестник Харьковского государственного университета. 1998, № 40. Серия: Философия. – Харьков: ХГУ, 1998.
   45. Валлерстайн И. Динамика глобального кризиса: тридцать лет спустя // Эксперт, № 35. – С. 48–56.
   46. Васильев А. Стационарность, устойчивость и стабильность назначены человечеству «свыше» // «Академия Тринитаризма». М., Эл № 77—6567, публ. 15359, 23.06.2009.
   47. Василюк Ф. Е. Психология переживания. Анализ преодоления критических ситуаций. – М.: Изд-во Московского университета, 1984.
   48. Вебер М. Политические работы (1895–1919) / Пер. с нем. Б. М. Скуратова. – М.: Праксис, 2003.
   49. Виноградов М., Рудаков В. Зов предков // Профиль. 2009, 5 октября.
   50. Волков Ю. Г., Мостовая И. В. Социология / Под ред. проф. В. И. Добренькова. – М.: Гардарика, 1998.
   51. Вот вам многополярный мир // Эксперт. 2009, № 13.
   52. Гайдар Е. Т. Государство и эволюция. – М.: Евразия, 1997.
   53. Гегель Г.В.Ф. Философия права. – М., 1990.
   54. Гельвеций. Записные книжки // Сочинения в 2-х тт. Т. 1. – М.: Мысль, 1973.
   55. Гельвеций. О человеке // Сочинения в 2-х тт. Т. 2. – М.: Мысль, 1974. С. 193.
   56. Гельвеций К. А. Мысли и размышления // Сочинения в 2-х тт. Т 2. – М.: Мысль, 1974.
   57. Герасимова А. Безраздельное владение / SmartMoney. 2009, № 03 (141).
   58. Герои 1912 года / Сост. В. Левченко. – М.: Мол. гвардия, 1987.
   59. Гидденс Э. Устроение общества: Очерк теории структурации, 2-е изд. – М.: Академический Проект, 2005.
   60. Гилберт Э. Есть, молиться, любить / Э. Гилберт / Пер. с англ. Ю. Ю. Змеевой. – М.: РИПОЛ классик, 2008.
   61. Гленсдорф П., Пригожин И. Термодинамическая теория структуры, устойчивости и флуктуаций / Под ред. Ю. А. Чизмаджева. – М.: Мир, 1973.
   62. Гоголь Н. В. Собрание сочинений в 7-ми тт. Т. 3. – М.: Худож. лит., 1984.
   63. Горнова Г. В. Феномен города в духовном мире человека: Монография. – Омск: Изд-во ОмГТУ, 2005.
   64. Готлиб В. В. Тайная дипломатия во время Первой мировой войны. – М.: Изд-во социально-экономической литературы, 1960.
   65. Гофман А. Б. Социология Эмиля Дюркгейма // Дюркгейм Э. Социология. Ее предмет, метод, предназначение. – М.: Канон + РООИ «Реабилитация», 2006.
   66. Грицков Ю.В. Образы страдания (феномен страдания и способы его осмысления в общественном сознании): Монография // Ю. В. Грицков; Краснояр. гос. ун-т. – Красноярск, 2004.
   67. Гудби Д., Бувальда П., Тренин Д. Стратегия стабильного мира. Навстречу Евроантлантическому сообществу безопасности. – М.: Междунар. отношения, 2003.
   68. Гулиев М. А., Коротец И. Д., Чернобровкин И. П. Этноконфликтология. – М.: ИКЦ «МарТ»; Ростов н/Д: Издательский центр «МарТ», 2007.
   69. Гумилев Н. С. Избранное. – М.: Советская Россия, 1989.
   70. Гуревич П. С. Социальная мифология. – М.: Мысль, 1983.
   71. Д. Медведев: Кризис не нанесет существенных ударов по социальной стабильности в России // У Белого моря. 2009, 3 марта.
   72. Даль В. И. Толковый словарь живого Великорусского языка в 4-х тт. – М.: Русский язык, 1981.
   73. Дегер С. Мировые расходы на вооружение // Международная безопасность и разоружение: Ежегодник СИПРИ. 1993. – М.: Наука, 1993.
   74. Деркач А. А., Перелыгина Е. Б. Социальная психология и акмеология: формирование имиджа. – М.: Изд-во НОУ СГИ, 2006.
   75. Диоген Лаэртский. О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов / АН СССР, Ин-т философии; общ. ред. и вступ. ст. А. Ф. Лосева. – М.: Мысль, 1979.
   76. Диоген
   77. Долан С., Гарсия С. Управление на основе ценностей. Корпоративное руководство по выживанию, успешной деятельности и умению зарабатывать деньги в XXI веке. – М.: Претекст, 2008.
   78. Донцов А. И. Психология коллектива (Методологические проблемы исследования): Учебное пособие. – М.: Изд-во Московского университета, 1984.
   79. Донцов А. И., Е. М. Дубовская, Ю. М. Жуков. Группа – коллектив – команда. Модели группового развития // Социальная психология в современном мире / Т. Л. Алавидзе, Г. М. Андреева, Е. В. Антонюк и др.; под ред. Г. М. Андреевой, А. И. Донцова. – М.: Аспект Пресс, 2002.
   80. Донцов А. И., Стефаненко Т.Г. Социальные стереотипы: вчера, сегодня, завтра // Социальная психология в современном мире: Учебное пособие / Под ред. Г. М. Андреевой, А. И. Донцова. – М.: Аспект Пресс, 2002.
   81. Древнекитайская философия. Собрание текстов в 2-х тт. Т. 1. Т. 2. – М.: Мысль, 1972.
   82. Дробижева Л. М., Аклаев А.Р, Коротеева В. В., Солдатова Г. У. Демократизация и образы национализма в Российской Федерации. – М.: Мысль, 1996.
   83. Душенко К. В. Универсальный цитатник политика и журналиста: 6000 цитат о политике, правосудии, журналистике. – М.: Эксмо, 2004.
   84. Дюркгейм Э. Социология. Ее предмет, метод, предназначение / Пер. с фр., послесловие и примечания А. Б. Гофмана. – М.: Канон + РООИ «Реабилитация», 2006.
   85. Евстифеев Р. В. Новая генерация глобальных вызовов и политическая траектория России в начале XXI века // Глобалистика как область научных исследований и сфера преподавания / Под ред. И. И. Абылгазиева, И. В. Ильина; отв. ред. Т. Л. Шестова. – М.: Макс Пресс, 2009.
   86. Егорова-Гантман Е. В. Игры в солдатики. Политическая психология президентов. – М.: Группа компаний «Николо М», 2003.
   87. Железнова Е. Окно на пожар: Зависть – чувство зажигательное // Вечерняя Казань. 1999, 8 мая.
   88. Забродин Ю. М. Категория социального пространства в изучении менталитета // Ментальность российской провинции: Сборник материалов IV Всероссийской конференции по исторической психологии российского сознания. 1–2 июля 2004 г. – Самара: Изд-во СГПУ (факультет психологии)., 2005.
   89. Завадский М. Сумо в аквариуме // Эксперт, 2009, № 13.
   90. Зеленкова Т. В. Прогрессивные тенденции развития психологии // Прогресс психологии: Критерии и признаки / Под ред. А. Л. Журавлева, Т. Д. Марцинковской, А. В. Юревича. – М.: Изд-во «Институт психологии РАН», 2009.
   91. Иванов С. Б. Обеспечение национальной безопасности как необходимое условие развития России / Составители: к.и.н. М. И. Герасев, к.и.н. С. К. Ознобищев. Проект «Российские лидеры о важнейших проблемах национального развития». Руководитель проекта – академик РАН А. А. Кокошкин. – М.: КомКнига, 2006.
   92. Игумен Георгий (Шестун). Н. Я. Данилевский об особенностях славянской цивилизации // Ментальность российской провинции: Сборник материалов IV Всероссийской конференции по исторической психологии российского сознания. 1–2 июля 2004 г. – Самара: Изд-во СПГУ (факультет психологии), 2005.
   93. Имаи Масааки Кайдзен: ключ к успеху японских компаний / Масааки Имаи; пер. с англ. – М.: Альпина Бизнес Букс, 2004.
   94. Иноземцев В. По-новому об известном //Ведомости, 2009, 18 сентября.
   95. Казаков В. Черным по белому / Экспресс газета, № 44 (769). С. 6.
   96. Кайуа Р. Игры и люди // Статьи и эссе по социологии культуры / Роже Кайуа; сост. и пер. с фр. и выступ. ст. С. Н. Зенкина. – М.: ОГИ, 2007.
   97. Камю А. Бунтующий человек. Философия. Политика. Искусство / Пер. с фр. – М.: Политиздат, 1990.
   98. Кант И. Критика практического разума. – СПб.: Наука, 2007.
   99. Кант И. Метафизика нравов. Сочинения в 6-ти тт. Т. 4. Ч. 2. – М.: Изд-во социально-экономической литературы «Мысль», 1965.
   100. Кара-Мурза С. Г. Манипуляция сознанием-2 // Сергей Кара-Мурза, Сергей Смирнов. – М.: Эксмо; Алгоритм, 2009.
   101. Кара-Мурза С.Г. Потерянный разум. – М.: Эксмо; Алгоритм, 2005.
   102. Кеннеди Джон Ф. Профили мужества / Пер. с англ. Э. А. Иваняна. – М.: Междунар. отношения, 2005.
   103. Кирдина С. Г. Институциональные матрицы и развитие России. – М., 2000.
   104. Киссинджер Г. Нужна ли Америке внешняя политика? / Пер. с англ.; под ред. В. Л. Иноземцева. – М.: Ладомир, 2002.
   105. Классическая поэзия Индии, Китая, Кореи, Вьетнама, Японии // Библиотека всемирной литературы. Серия первая. Т. 16.
   106. Климов Е. А. Пути в профессионализм (психологический взгляд): Учебное пособие. – М.: Московский психолого-социальный институт: Флинта, 2003.
   107. Кляйн М. Зависть и благодарность. Исследование бессознательных источников / Пер. с англ. А. Ф. Уского. – СПб.: Б.С.К., 1997.
   108. Кольев А. Политическая мифология: Реализация социального опыта. – М.: Логос, 2003.
   109. Кон И. С. Проблемы истории в истории философии / И. С. Кон // Методологические и историографические вопросы исторической науки. – Вып. 4. – Томск, 1986.
   110. Корчемный П.А. Военная психология: Учебник для студентов вузов / Под общ. ред. Е. Б. Перелыгиной. – М.: Изд-во ОВЛ, 2005.
   111. Краткий политический словарь (Изд. 3-е доп. и переработ). – М.: Политиздат, 1971.
   112. Крейнер С. Библиотека избранных трудов о бизнесе. Книги, сотворившие менеджмент / Пер. с англ. – М.: Олимп-Бизнес, 2005.
   113. Кросс Р., Паркер Э. Невидимая сила социальных связей: Как на самом деле работают организации / Пер. А. А. Стативка; под ред. Т. Б. Криницкой. – К.: Калидос Паблишинг, 2006.
   114. Кузнецов В. Н. Социология безопасности: Учеб. пособие. – М.: Изд-во КДУ, 2099.
   115. Куликов В. С. Китайцы о себе. – М.: Политиздат, 1989.
   116. Куликова Е. Кто: Светлана Шупе и Филипп Гроссман. Стиль иностранцев в России // Карьера. 2002, октябрь.
   117. Куницына В. Н., Казаринова Н. В., Погольша В. М. Межличностное общение. – СПб., 2001.
   118. Куттер П. Любовь, ненависть, зависть, ревность. Психоанализ страстей / Пер. с нем. С. С. Панкова. – СПб.: Б.С.К., 2004.
   119. Левада Ю.А Историческое сознание и научный метод / Ю.А Левада // Философские проблемы исторической науки. – М.: Наука, 1969.
   120. Леви-Строс К. Структурная антропология. – М.: Главная редакция восточной литературы издательства «Наука», 1983.
   121. Ленин В. И. Полное собрание сочинений. Т. 37, 41, 50. – М.: Издательство политической литературы, 1974.
   122. Линкольн А. Инаугурация, 4 марта 1861 г. // Инаугурационные речи президентов США от Джорджа Вашингтона до Джорджа Буша (1789–2001 гг.) с историческим комментарием / Пер. с англ.; общ. ред. и комментарий Э. А. Иваняна. – М.: Стратегия, 2001.
   123. Лукьянов Ф. Существует ли Запад? // Forbes. 2009, август.
   124. Лукьянов Ф. Парадокс Путина // Ведомости. 2009, 7 августа.
   125. Луман Н. Введение в системную теорию / Пер. с нем. / К. Тимофеева. – М.: Логос, 2007.
   126. Луман Н. Дифференциация / Пер. с нем. Б. Скуратова. – М.: Логос, 2006.
   127. Луман Н. Самоописания. – М.: Логос; ИТДГК «Гнозис», 2009.
   128. Луман Н. Социальные системы: Очерк общей теории. – СПб.: Наука, 2007.
   129. Макиавелли Н. Государь; Рассуждения о первой декаде Тита Ливия; О военном искусстве: Сборник / Н. Макиавелли // Пер. с итал., 2-е изд. – Мн.: Попурри, 2005.
   130. Маклюэн Г. М. Понимание медиа: Внешние расширения человека / Пер. с англ. В. Николаева; закл. ст. М. Вавилова. – 2-е изд. – М.: Гиперборея; Кучково поле, 2007.
   131. Макропсихология современного российского общества / Под ред. А. Л. Журавлева, А. В. Юревича. – М.: Изд-во «Институт психологии РАН», 2009.
   132. Макьявелли Н. Государь: [сб.: пер. с итал.] / Николо Макьявелли. – М.: АСТ: АСТ МОСКВА, 2008.
   133. Малышева Е. М. Геополитические интересы России на Северном Кавказе // Мировые процессы, политические конфликты и безопасность / Редкол.: Л. И. Никовская (отв. ред.) и др. – М.: Российская ассоциация политической науки (РАПН); Российская политическая энциклопедия (РОССПЭН), 2007.
   134. Мангейм К. Идеология и утопия // Диагноз нашего времени. – М., 1994.
   135. Марцинковская Т. Д. К вопросу о прогрессе современной психологии: Прогресс психологии: Критерий и признаки / Под ред. А. Л. Журавлева, Т. Д. Марцинковской, А. В. Юревича. – М.: Изд-во «Институт психологии РАН», 2009.
   136. Мау В. Правый поворот / Forbes. 2009, август.
   137. Мельникова О. Т., Ширков Ю. Э., Фоломеева Т. В. Потребительское поведение: Теория и действительность // Социальная психология в современном мире: Учебное пособие / Под ред. Г. М. Андреевой, А. И. Донцова. – М.: Аспект Пресс, 2002.
   138. Менегетти А. Онтопсихология, политика, экономика / Пер. с итал. У. В. Ковалева. – Славянская ассоциация Онтопсихологии, 1999.
   139. Мертон Р. Социальная теория и социальная структура // Роберт Мертон. – М.: АСТ: АСТ МОСКВА: ХРАНИТЕЛЬ, 2006.
   140. Методика и результаты ситуационных анализов / Моск. гос. ин-т межд. отношений (ун-т) МИД России, каф. мировых политич. процессов. – М.: МГИМО-Университет, 2006.
   141. Механик А. Учебная повинность // Эксперт. 2009, № 40. С. 62–66.
   142. Минаев Д. В. Этнокультурные проблемы объединения Кореи // Проблемы Корейского полуострова и интересы России. – М.: ИЗВ РАН, 1998.
   143. Мисима Ю. Хакагурэ Нюмон. Введение в Хакагурэ / Пер. Р. В. Котенко, А. Мищенко. – СПб.: Евразия, 1996.
   144. Могильницкий Б. Г. Введение в методологию истории. – М., 1989.
   145. Момот М. Назад в демократию? / РБК, 2010, январь.
   146. Моррис Д. Игры политиков. – М.: АСТ: Транзиткнига, 2004.
   147. Московичи С. Машина, творящая богов / Пер. с фр. – М.: Центр психологии и психотерапии, 1998.
   148. Мудрость тысячелетий // Энциклопедии / Автор-составитель В. Балязин. – М.: ОЛМА-ПРЕСС, 2004.
   149. Муздыбаев К. Психология зависти / Психологический журнал. 1997, № 6.
   150. Мунье Э. Манифест персонализма / Пер. с фр. – М.: Республика, 1999.
   151. Мураками Х. Подземка: Подземный мир: Роман / Пер. с япон. А. Замилова, Ф. Тумаховича. – М.: ЭКСМО, 2007.
   152. Народные русские сказки А. Н. Афанасьева в 3-х тт. Т. 1. – М: Наука, 1984.
   153. Нарочницкая Н. Русский мир. – СПб.: Алетейя, 2008.
   154. Недоверчивые деньги // Ведомости, 2009, 28 августа.
   155. Неклесса А. И. Трансмутация истории / А. И. Неклесса // Вопросы философии. 2001, № 3.
   156. Низамов Р. Восьмиклассница задушила подругу из зависти // Комсомольская правда. 2009, 12 окт. См. также: Школьница убила подругу за долги и любовь // Московский комсомолец. 2009, 12 окт.
   157. Обама Б. Дерзость надежды: Мысли о возрождении американской мечты / Пер. с англ. Т. Камышниковой, А. Митрофанова. – СПб.: Азбука-классика, 2008.
   158. Общая и прикладная политология / Под общей редакцией В. И. Жукова, Б. И. Краснова. – М.: МГСУ; Изд-во «Союз», 1997.
   159. Общая теория национальной безопасности: Учебник / Под общ. ред. А. А. Прохожева. – Изд. 2-е, доп. – М.: Изд-во РАГС, 2005.
   160. Овчинников В. В. Избранное. Произведения разных лет. – М.: ДеНово, 2001.
   161. Ожегов С.И. Словарь русского языка. Изд. 18-е, стереотипное / Под ред. Н. Ю. Шведовой. – М.: Русский язык, 1986.
   162. Оруэлл Дж. Эссе «Англичане» // «1984» и эссе разных лет / Пер. с англ. / Сост. В. С. Муравьев; предисл. А. М. Зверева; коммент. В. А. Чаликовой. – М.: Прогресс, 1989.
   163. Осипов А. Касты // Философская энциклопедия / Гл. ред. Ф. В. Константинов. Т. 2. – М.: Советская Россия, 1962.
   164. Основные факты об Организации Объединенных Наций. – М.: Весь мир, 2005.
   165. Охотникова М. М. Согласие как социальный процесс в трансформирующемся обществе. Автореф. дис… д-ра социол. наук, 2000.
   166. Панарин И.Н. Информационная война за будущее России. – М.: Горячая линия – Телеком, 2008.
   167. Парсонс Т. Понятие общества: компоненты и их взаимоотношения // THESIS. Теория и история экономических и социальных институтов и систем. Альманах. 1993. Весна.
   168. Патрушев В. И. Введение в теорию социальных технологий. – М.: ИКАР, 1998.
   169. Паутова Л. А. Комплексный подход к исследованию социального представления о стабильности // Социология. 2004, № 19. С. 44–45.
   170. Перелыгина Е. Б. Корпоративная безопасность как основа социально-психологической и организационной стабильности: Коллективная монография / Под общ. ред. А. А. Деркача. – М.: Издательский центр «ИЭТ», 2008.
   171. Перелыгина Е.Б. Корпоративный имидж в контексте социально-психологической науки // Вестник Гуманитарного университета: Серия «Психология». № 1(2) – Екатеринбург: Изд-во Гуманитарного университета, 2002.
   172. Перелыгина Е. Б. Психология имиджа. – М.: Аспект Пресс, 2002.
   173. Петров С. Наш культурный код // Ведомости. 2010, 22 января.
   174. Петровский А. В. Вопросы истории и теории психологии: Избранные труды. – М.: Педагогика, 1984.
   175. Платон. Горгий // Сочинения в 3-х тт. / Под общ. ред. А. Ф. Лосева и В. Ф. Асмуса. Т. 1. – М.: Мысль, 1968.
   176. Платон. Государство // Сочинения в 3-х тт. / Под общ. ред. А. Ф. Лосева и В. Ф. Асмуса; пер с древнегреч. Т. 3. Ч. 1. – М.: Мысль, 1971.
   177. Платон. Законы // Сочинения в 3-х тт. Под общ. ред. А. Ф. Лосева и В. Ф. Асмуса; пер. с древнегреч. Т. 3. Ч. 2. – М.: Мысль, 1968.
   178. Платон. Филеб // Сочинения в 3-х тт. Т. 3. Ч. 1. – М.: Издательство социально-экономической литературы, 1971.
   179. Поль А., М. Ван Ланге, Карстен К. В. Де Дрё. Социальное взаимодействие: кооперация и конкуренция / Хьюстон М. Введение в социальную психологию. Европейский подход / М. Хьюстон, В. Штрёбе; пер. с англ. Г. Ю. Любимова; под ред. проф. Т. Ю. Базарова. – М.: ЮНИТИ-ДАНА, 2004.
   180. Полякова Н.Л. XX век в социологических теориях общества. – М.: Логос, 2004.
   181. Поршнев Б.Ф. Противопоставление как компонент этнического самосознания. – М.: Наука, 1973.
   182. Поучение Владимира Мономаха: [Пер. с древнерус.] // Литература Древней Руси: Хрестоматия / Сост. Л. А. Дмитриев. – М.: Высш. школа, 1990.
   183. Практическая психология для дипломатов: Учеб. пособие / Под ред. Р. Ф. Додельцева. Моск. гос. ин-т межд. отношений (ун-т) МИД России. – М.: МГИМО-Университет, 2007.
   184. Пригожин И. Кость еще не брошена. Послание будущим поколениям // Наука и жизнь. 2002, № 11.
   185. Пригожин И. Философия нестабильности // Вопросы философии. 1991, № 6.
   186. Пригожин И., Стенгерс И. Порядок из хаоса: Новый диалог человека с природой. – М.: Прогресс, 1986.
   187. Примаков Е.М. Минное поле политики. – М.: Молодая гвардия, 2007.
   188. Примаков Е. М. Мир без России? К чему ведет политическая близорукость. – М.: Российская газета, 2009.
   189. Примаков Е. М. Столкновение цивилизации или кризис диалога между нами? // Глобалистика как область научных исследований и сфера преподавания / Под ред. И. И. Абылгазиева, И. В. Ильина; отв. ред. Т. Л. Шестова. – М.: Макс Пресс, 2009.
   190. Примаков Е. М., Гантман В. И., Любченко В.И. Методика ситуационного анализа международных отношений. – М.: ИМЭМО, 1974 // Архив ИМЭМО РАН. – Цит. по: Черкасов П.П. ИМЭМО. Портрет на фоне эпохи. – М.: Весь Мир, 2004.
   191. Прогресс психологии: Критерии и признаки / Под ред. А. Л. Журавлева, Т. Д. Марцинковской, А. В. Юревича. – М.: Изд-во «Институт психологии РАН», 2009.
   192. Психология с человеческим лицом: гуманистическая перспектива в постсоветской психологии / Под ред. Д. А. Леонтьева, В. Г. Щур. – М., 1997.
   193. Райзберг Б. А. Психологическая экономика: Учеб. Пособие. – М.: ИНФРА-М, 2005.
   194. Рассадина Т. А. Трансформации традиционных ценностей россиян в постперестроечный период // Социс. 2006, № 9.
   195. Речи, которые изменили мир: Сборник / Сост. Саймон Сибэг Монтефиоре; Пер. с англ. И. Матвеевой. 2-е изд. – М.: Манн, Иванов и Фербер, 2009.
   196. Рикер П. Память, история, забвение. / Пер. с фр. – М., 2004.
   197. Рожков И., Кисмерешкин В. Имидж России. Ресурсы. Опыт. Приоритеты. – М.: РИПОЛ классик, 2008.
   198. Росс Л., Нисбетт Р. Человек и ситуация. Уроки социальной психологии / Пер. с англ. В. В. Румынского; под ред. Е. Н. Емельянова, В. С. Магуна. – М.: Аспект Пресс, 2000.
   199. Россия, которую мы обретаем: Исследования Новосибирской экономико-социологической школы / Отв. ред. Т. И. Заславская, З. И. Калугина. – Новосибирск, 2003.
   200. Россияне готовы пожертвовать свободой СМИ ради социальной стабильности // Удмуртская правда. 2009, 11 дек.
   201. Рузвельт Ф. Беседы у камина. – М.: ИТРК, 2003.
   202. Садовничий В. А. Это важный и редкий документ // Рузвельт. Беседы у камина. – М.: ИТРК, 2003. С. 7.
   203. Самиев А. Х. Генезис и развитие исторического сознания / А. Х. Самиев. – Душанбе: Дионис, 1988.
   204. Северянин И. Я избран королем поэтов. Стихи и проза. – М.: ЭКСМО-Пресс, 2000.
   205. Селезнева И. Г. Социальная политика в системе стабилизации общественных отношений: Автореферат дисс. на соискание степени кандидата социологических наук. – Волгоград, 2007.
   206. Ситуационный анализ, или Анатомия кейс-метода / Под ред. д-ра социологических наук, профессора Ю. П. Сурмина. – Киев: Центр инновации и развития, 2002.
   207. Советский энциклопедический словарь / Гл. редактор А. М. Прохоров. 2-е изд. – М.: Сов. энциклопедия, 1983.
   208. Согомонов А. Ю. Феноменология зависти в древней Греции // Этическая мысль: Научно-публицистические чтения / Ред. А. А. Гусейнов. – М.: Политиздат, 1990.
   209. Соловьев С. М. Сочинения в 18-ти кн. Кн. II. Т. 3–4. История России с древнейших времен / Отв. ред. И. Д. Ковальченко, С. С. Дмитриев. – М.: Мысль, 1988.
   210. Сорель Ж. Размышления о насилии. – М., 1907. Сорель Ж. Введение в изучение современного хозяйства. – М., 1908.
   211. Сорокин П. Человек, цивилизация, общество. – М.: Политиздат, 1992.
   212. Сорокин П. А. Социология революции / Питирим Александрович Сорокин; вступ. статья Ю. В. Яковца; предисловие И. Ф. Куроса, И. И. Лукинова, Т. И. Деревянкина; подготовка текста, составление и комментарии В. В. Сапогова. – М.: Астрель, 2008.
   213. Сорос Дж. Будущее в форме буквы W / Ведомости. 2010, 15 января.
   214. Состязания на конкурсе красоты закончились смертью // Новые Известия. 2006, 19 июня.
   215. Социальная коммуникация в повседневном мире / Под ред. А. А. Деркача, Е. Б. Перелыгиной. – М.: Альтекс, 2004.
   216. Социальная стабильность должна ставиться выше принципов либеральной рыночной экономики: Генеральный директор АСВ Александр Турбанов рассказал «Ъ», как он будет спасать проблемные банки // Коммерсантъ. 2008, № 198 (4015).
   217. Спенсер Г. Опыты научные, политические и философские / Пер. с англ. под ред. Н. А. Рубакина. – Мн.: Современ. литератор, 1999.
   218. Столяров А. Сумерки богов / Бьюкенен П. Смерть Запада / Пер. с англ. А. Башкирова / П. Дж. Бьюкенен. – М.: АСТ, 2004.
   219. Стюарт Томас А. Интеллектуальный капитал. Новый источник богатства организаций / Пер. с англ. В. Ноздриной. – М.: Поколение, 2007.
   220. Сурков В. Русская политическая культура. Взгляд из утопии: Лекция Владислава Суркова. Материалы обсуждения в «Независимой газете». – М.: Независимая газета, 2007.
   221. Сухарев В. А., Сухарев М.В. Европейцы и американцы глазами психолога. – Мн.: Беларусь, 2000.
   222. Сухов А. Н. Социальная психология безопасности. – М.: Издательский центр «Академия», 2002.
   223. Теоретическая и прикладная социальная психология. – М.: Мысль, 1988.
   224. Тойнби А. Дж. Исследование истории: цивилизации во времени и пространстве / Арнольд Дж. Тойнби; пер. с англ. К. Я. Кожурина. – М.: АСТ: АСТ МОСКВА, 2009.
   225. Толковый словарь русского языка / Под ред. Д. Н. Ушакова. Т. I. – М.: Русские словари, 1994.
   226. Тоффлер А. Футурошок. – СПб.: Лань, 1997.
   227. Тоффлер Э. Метаморфозы власти: Знание, богатство и сила на пороге XXI века. – М.: АСТ: АСТ МОСКВА, 2009.
   228. Тоффлер Э. Революционное богатство / Элвин Тоффлер, Хейди Тоффлер. – М.: АСТ: АСТ МОСКВА, 2008.
   229. Тоффлер Э. Третья волна / Пер. с англ. / Э. Тоффлер. – М.: АСТ, 2004.
   230. Триандис Г. Культура и социальное поведение: Учебное пособие / Пер. В. А. Соснина. – М.: ФОРУМ, 2007.
   231. Тэтчер М. Искусство управления государством. Стратегии в меняющемся мире / Пер. с англ. – М.: Альпина Паблишер, 2003.
   232. Уинстон Черчилль: цитаты, остроты и афоризмы / Сост. и авт. введ. Доминик Энрайт; пер. с англ. – Днепропетровск: Баланс Бизнес Букс, 2005.
   233. Фасмер М. Этимологический словарь русского языка в 4-х тт. Т. 2 (Е-Муж). 2-е изд. Стер. – М.: Прогресс.
   234. Фейербах Л. Избранные философские произведения. – М.: Государственное изд-во политической литературы, 1955.
   235. Фельдман Д.М. К оценке государства как актора мировой политики / «Приватизация» мировой политики: локальные действия – глобальные результаты: Коллективная монография под ред. профессора М. М. Лебедевой. – М., 2008.
   236. Фокс К. Наблюдая за англичанами // К. Фокс / Пер. с англ. И. П. Новоселецкой. – М.: РИПОЛ классик, 2008.
   237. Фредерик Л. Повседневная жизнь Японии в эпоху Мэйдзи / Пер. с фр. – М.: Молодая гвардия, 2007.
   238. Фридман Т. Плоский мир: Краткая история XXI века. – М.: АСТ: АСТ МОСКВА: ХРАНИТЕЛЬ, 2007.
   239. Фромм Э. Иметь или быть? Ради любви к жизни / Пер. с англ.; предисловие П. С. Гуревича. – М.: Айрис-пресс, 2004.
   240. Фромм Э. Искусство любить / Пер. с англ.; под ред. Д.А Леонтьева. 2-е изд. – СПб.: Азбука-классика, 2005.
   241. Хабермас Ю. Моральное сознание и коммуникативное действие. – СПб.: Наука, 2006.
   242. Хараш А.У. Личность, сознание и общение: к обоснованию интесубъективного подхода в исследовании коммуникативных воздействий // Психолого-педагогические проблемы общения / Под ред. А. А. Бодалева. – М., 1979.
   243. Хенк Вилке, Эрджаан Вит. Групповая деятельность / Хьюстон М. Введение в социальную психологию. Европейский подход / М. Хьюстон, В. Штрёбе; пер. с англ. Г. Ю. Любимова; под ред. проф. Т. Ю. Базарова. – М.: ЮНИТИ-ДАНА, 2004.
   244. Хенк Уилк, Эд Ван Книппенберг. Групповое действие // Перспективы социальной психологии / Пер. с англ. – М.: ЭКСМО-Пресс, 2001.
   245. Хилл Р. Превентивная дипломатия, установление и поддержание мира / Международная безопасность и разоружение: Ежегодник СИПРИ. 1993. – М.: Наука, 1993.
   246. Цыганков П.А. Акторы и факторы в международных отношениях и мировой политике // «Приватизация» мировой политики: локальные действия – глобальные результаты: Коллективная монография под ред. профессора М. М. Лебедевой. – М., 2008.
   247. Черчилль У. Мускулы мира. – М.: Эксмо, 2005.
   248. Чуев Ф. Из бесед с В. М. Молотовым // От оттепели до застоя / Сост. Г. В. Иванова. – М.: Сов. Россия, 1990.
   249. Шепель В. М. Управленческая психология // Теоретическая и прикладная социальная психология. – М.: Мысль, 1988.
   250. Шкуратов В. А. Провинциальная ментальность десять лет спустя // Ментальность российской провинции: Сборник материалов IV Всероссийской конференции по исторической психологии российского сознания. 1–2 июля 2004 г. – Самара: Изд-во СПГУ (факультет психологии), 2005.
   251. Шопенгауэр А. В дополнение к этике // Шопенгауэр А. Мысли / Пер. с нем. Ф. Черниговца. – СПб.: Азбука-классика, 2007.
   252. Шопенгауэр А. Свобода воли и нравственность / Общ. ред., сост., вступ. ст. А. А. Гусейнова и А. П. Скрипника. – М.: Республика, 1992.
   253. Штейн Л. фон. История социального движения во Франции с 1789 года до наших дней. – СПб., 1872.
   254. Шутц У. Совершенная ясность. Основы жизненной философии / Пер. с англ. – Х.: Гуманитарный Центр, 2004.
   255. Щюц А. Избранное: Мир, светящийся смыслом / Пер. с нем. и англ. – М.: Российская политическая энциклопедия (РОССПЭН), 2004.
   256. Якокка Л. Карьера менеджера: Пер. с англ. / При участии У. Е. Новака; общ. ред. и вступ. ст. С. Ю. Медведкова. – М.: Прогресс, 1990.
   257. Янчук В.А. Прогресс в понимании психологической феноменологии // Прогресс психологии: Критерии и признаки / Под ред. А. Л. Журавлева, Т. Д. Марцинковской, А. В. Юревича. – М.: Изд-во «Институт психологии РАН», 2009.
   258. Ясперс К., Бодрийар Ж. Призрак толпы. – М.: Алгоритм, 2008.
   259. Ветер перемен (Wind of change) // Профиль. 2009, 9 ноября.
   260. Allen V. L. (dir.) Psychological Factors in Poverty. Chicago, Aldine, 1970.
   261. Ardila R. Psicología social de la pobreza // James O. Whittaker. La Psicología Social en el Mundo de Hoy. Ed. TRILLAS. Mexico, 1987.
   262. Bull H. The Anarchical Society. A Study Order in World Politics. N.Y.: Columbia University Press, 1977.
   263. Cooper R. Is there a New World Order? // Prospects for Global Order. Vol. 2. Ed. by Seizaburo Sato and Trevor Taylor. London: Royal Institute of International Relations, 1993.
   264. Doran Ch. Quo vadis? The United States’ Cycle of Power and Its Role in a Transforming World // Building a New Global Order. Emerging trends in International Security / Ed. by D. Dewitt, D. Haglund, J. Kirton. Toronto; Oxford; New York: Oxford University Press, 1993.
   265. Gaddis J. L. The Long Peace: Element of Stability in the Postwar International System // International Security. Vol. 10. № 4 (Spring 1986).
   266. Glansdorf P., Prigogine F. Thermodynamic Theory of Structure, Stability and Fluctuations. – N.Y.: John Wiley & Sons, 1971.
   267. Hans Kohn. The Twentieth Century. – New York, 1949.
   268. Hilferding R. Das Finanzkapital. – Wien, 1910.
   269. Kennedy P. The Rise and Fall of Great Powers. New York: Random House, 1988.
   270. Keohane R.O. After Hegemony. Cooperation and Discord in the World Political Economy. Princeton: Princeton University Press, 1984.
   271. Kissinger H. Russian and American Interests аfter the Cold War // Rethinking Russia’s National Interests / Ed. by Stephen Sestanovich. Washington: Center for Strategic and International Studies, 1994.
   272. Moisi D. La geopolititique de l’emotion, Paris: Flammarion, 2009.
   273. Schelling Th., Halperin M. Strategy and Arms Control. New York, 1961.
   274. Smadiy C. and Prestowitz C. Globalization Revolution // Newsweek, January 18, 2010.
   275. Stein L. van. Geschichte dersozialen Bewegungin Frankreich von 1789 bis auf unserc Tage. Munchen, 1921. Bd. III.
   276. Trachtenberg M. History and Strategy. Princeton: Princeton University Press, 1991.

Интернет-источники

   1. Берентаев К.Б. Социальная стабильность как ключевой фактор устойчивого развития // http://iwep.kz/index.php?option=com_content&task=view&id=682&Itemid=63
   2. Каменский А. Б. Парадоксы массового исторического сознания и конструирование образа прошлого // Круглый стол проекта «Горбачевские чтения» на тему «Власть факта и власть мифа: как создается образ современной истории России», 15.12.2004 г. // http://www.gorby.ru/rubrs.asp?rubr_id=479&art_id=24235
   3. Нестеров В. К вопросу о динамике сетевых сообществ // http://flogiston.ru/articles/netpsy/groupdyn
   4. Россияне готовы пожертвовать свободой СМИ ради социальной стабильности // http://lenta.ru/news/2007/12/10/freedom/
   5. Учиться ли в кризис? // Фонд Общественное мнение // http://bd.fom.ru/report/map/novoep230409
   6. Стратегии развития России: перемены или стабильность? // http://bd.fom.ru/report/map/dd053623
   7. Стратегия национальной безопасности Российской Федерации до 2020 года// http://www.scrf.gov.ru/documents/99.html
   8. Социологи: россиянам все больше нравится стабильность, и Кремлю это тоже нравится // http://www.newsru.com/russia/05feb2008/stabilno.html
   9. Стабильность и перемены в России // http://bd.fom.ru/report/map/d072121
   10. Сообщение комиссии. Стабильная Европа для лучшего Мира: Стратегия Европейского сообщества в сфере стабильного развития (Предложение Комиссии Гетеборгскому Европейскому совету) // http://tabiat.narod.ru/DB/Rio10/5.doc
   11. Балахнин И. Информационная политика и политическая стабильность / http://www.rosnation.ru/index.php?D=37&goto=168
   12. Галкин А.А. Общественные изменения и проблемы стабильности сквозь призму культуры мира// http://www.politobraz.ru/eksperti/ekspert/
   13. Касты в Индии / http://sergey.chumachenko.ru/?p=204
   14. Зинченко Ю. П. Онлайн конференция. 15.10.2009 // http://www.novayagazeta.ru/st/online/663815/38.html
   15. http://bd.fom.ru/map/bntergum07/internet
   16. http://bd.fom.ru/pdf/int0309.pdf
   17. http://forum.ozpp.ru
   18. http://forum.pravmir.ru/showthread.php?t=3184
   19. http://forum.psy.msu.ru/
   20. http://my.mail.ru/cgi-bin/login?page=http%3A%2F%2Fmy.mail.ru%2F
   21. http://my.mail.ru/cgi-bin/login?page=http%3A%2F%2Fmy.mail.ru%2F
   22. http://ru.wikipedia.org/wiki/Городское_население
   23. http://skif.irk.ru/index.html
   24. http://vkontakte.ru
   25. http://vzfei.borda.ru/
   26. http://www.e-generator.ru
   27. http://www.e-xecutive.ru
   28. http://www.km.ru/
   29. http://www.litforum.ru
   30. http://www.mfua.info/
   31. http://www.odnoklassniki.ru/
   32. http://www.stihi.ru/party/baza/
   33. http://socinf.fastbb.ru

Александр Донцов, Елена Перелыгина Социальная стабильность: от психологии до политики