Владимир Меженков
Русские: кто мы?

У русских революционеров, ставших атеистами, вместо христианской религиозности явилось настроение, которое можно назвать формальной религиозностью, именно страстное, фанатическое стремление осуществить своего рода Царство Божие на земле, без Бога, на основе научного знания…
Н. О. Лосский. «Условие абсолютного добра»

Предисловие

   Кто мы, русские? Ответ на этот вопрос не так прост, как может показаться на первый взгляд. Искали его многие, начиная если не с седой древности, то со времен Ивана Грозного, когда начался интенсивный процесс формирования русской нации. Тогда же иностранцы, посещавшие территорию нашей страны, обратили внимание на то, что ее население в своей основной массе страшно бедно, влачит нищенское существование. Бедность эта находилась в резком контрасте с богатством царей и узкого круга царедворцев, с роскошью которых мало кто мог сравниться из монархов и их окружения на тогдашнем Западе.
   С десятилетиями и веками контраст этот не только не уменьштлся, а увеличился, превратившись в пропасть между низшими и высшими слоями населения. Петр Яковлевич Чаадаев писал в 1836 году: русские в своей нищете образуют одну из тех наций, которые «существуют лишь для того, чтобы преподать великий урок миру». Однако такое объяснение не отвечало – да и не могло ответить – на вопрос, кто такие русские?
   В последующем вопрос этот стал подменяться другими не менее важными, но все же подвопросами (особенно после поражения России в Крымской войне 1853—1856 годов), из которых выросли целые системы подвопросов, которые также нуждались в ответах: что такое славянофильство, как понимать соборность, какое смысловое значение следует вкладывать в понятие евразийство, возникшее после Октябрьской революции в среде русской эмиграции в 1920—1930 годах, и т. д.
   Как это часто бывает в случаях, когда возникает слишком много вопросов и подвопросов, мы предпочитаем или вовсе отмахнуться от них, чтобы не морочить себе голову, или находить простые ответы, которые еще больше запутывает существо дела. Так, во всяком случае, произошло в советскую эпоху, когда вопрос о том, кто такие русские, вовсе не ставился (по крайней мере, в Советском Союзе; на Западе он время от времени возникал, но там этот вопрос чаще всего обретал обобщенный характер, распространяясь на все народы, населявшие Советский Союз, которых скопом называли русскими). Однако незадолго до развала и особенно после развала СССР главный вопрос, кто такие русские, проявился с новой силой не только в нашей стране, но и за рубежом, где русских стали изучать как самостоятельную нацию, а не народ, растворенный во множестве других народов России.
   И снова, как во времена Чаадаева, стали находиться люди, которые, не утруждая себя анализом глубинного существа вопроса, довольствовались простыми ответами: в хронической нищете русских виноваты Ленин, Сталин, большевики, которые затеяли невиданную по масштабам авантюру в виде строительства коммунизма, обошедшейся народу неисчислимым множеством загубленных жизней. Впрочем, находились и такие, кто пытался ответить на вопрос о том, кто такие русские, не столь примитивно.
   Так, политолог Глеб Павловский, например, писал: «Кто мы? Те, кто удостоился чести вершить мировой процесс. А что есть мировой процесс? Воспитательная катастрофа. Один из компонентов мифа о России – педагогический катастрофизм: оказывается, погромы и землетрясения поражают людей для того, чтобы зрелищем казни вразумить остальных». В своих эсхатологических размышлениях Павловский пошел так далеко, что не исключил полное исчезновение русских как народа и приход на их место других людей, которые изберут себе прежнее самоназвание исчезнувшего народа – русские.
   Не столь мрачно был настроен Александр Исаевич Солженицын. Но и он, вернувшись в Россию в 1994 году после вынужденной 20-летней ссылки и проехав всю страну с востока на запад, ужаснулся очередному чудовищному эксперименту, какой учинила над народом новая посткоммунистическая власть. Не вдаваясь в поиски ответа на злополучный вопрос, кто такие русские, Солженицын озаботился другим, на то время более важным вопросом: а осознают ли русские в должной мере, что они продолжают оставаться русскими? В книге «”Русский вопрос” к концу ХХ века» одну из причин катастрофы, постигшей русский народ, а вместе с народом всю страну, он усмотрел «в сегодняшней аморфности русского национального сознания, в сером равнодушии к своей национальной принадлежности».
   Тогда же, на волне безразличного отношения русских к себе и своим национальным корням, увидела свет книга, которая так и называлась: «Русские: кто мы?» (автор Геннадий Хохряков). И тем не менее вопрос, кто такие русские, продолжал «висеть в воздухе», то облекаясь в форму поиска национальной самоидентичности, а то, утрачивая человеческий характер, растворялся в географическом пространстве, занявшем восьмую часть суши: «Мы – это Россия».
   С учетом такой разноголосицы мнений вопрос «кто мы?» стал раздражать некоторую часть русских, отчаявшихся найти на него удовлетворительный ответ. Публицист Анатолий Ракитов, выражая позицию этой части русских, написал: «Мы все время себя спрашиваем: “Кто мы, русские? В чем наши особенные черты, откуда мы “есть пошли”? Эта самопоглощенность, зацикленность на себе объясняется тем, на мой вгляд, что Россия всегда была окружена контрастно противоположными культурами и, сравнивая себя то с Востоком, то с Западом, все время задавалась вопросом: так кто же я? Запад? Восток? Или нечто промежуточное, среднее?» И приходил к следующему умозаключению: «Будет очень хорошо, если этот вопрос поскорее забудется. Возможно, мы поймем наконец, кто мы такие, а может, так и не поймем, но нам станет просто не до этого. Мы займемся совсем другим: начнем строить нормальную жизнь».
   Под «нормальной жизнью» чаще всего понимался отказ от бесперспективности иллюзии коммунизма и возврат к капитализму с его законом частной собственности, рыночными отношениями и культом денег, которыми заправляет их верховное божество – прибыль. Практическим осуществлением возврата к капитализму или, если угодно, насаждением новой религии, в святость которой все мы, и прежде всего русские люди, должны поверить, и занялась новая российская власть после 1991 года.
   Что из этого получилось – тема отдельного разгвора. А сейчас спросим себя: так надо ли нам и дальше искать ответ на неподдающийся четкому определению вопрос, кто мы, русские?
   Надо. Потому надо, что надежда тех, кто, подобно Ракитову, считает, что, забыв об этом вопросе, мы начнем наконец «строить нормальную жизнь», – та же иллюзизия, причем более беспочвенная, чем идея построения коммунизма. Русским никогда за все века существования государства не позволялось самостоятельно решать, что для нас «нормалная жизнь», а что «ненормальная». Да наши предки и сами не знали, что означает для них «нормальная жизнь», «жизнь по наряду, закону», почему и призвали на княжение заморских варягов.
   Эти пришлые властители и стали не просто «третейскими судьями», на что рассчитывали наши предки, а вождями, которые стали диктовать народу, как ему следует жить, на деле обернувшись бесхитростным постулатом: основное предназначение русских – обслуживать интересы власти.
   Традиция эта, заложенная первыми Рюриковичами, выросла впоследствии в самодержавие, в сравнении с которым «абсолютные монархии» на Западе и «тирании» на Востоке выглядели просто «детскими забавами в песочнице». Природа утвердившегося в России и сознании русских самодержавия ничуть не изменилась ни при советской власти с ее «диктаторским режимом», ни при нынешнем режиме с его «суверенной демократией».
   «Нормальная жизнь», которая грезится Ракитову и Кº, это то, что дозволяет нам власть в лице ее бесчисленного сонма чиновников во главе с самодержцем (царем, генсеком, президентом), а что категорически запрещает (запреты эти породили в советские времена такое явление, как «теневая экономика», а сегодня вылились в самое наглое взяточничество и коррупцию, при которых любые запреты легко снимаются). Потому-то лишь осознав, кто мы, русские, мы поймем наконец и то, что нам в этом мире нужно, какую форму жизни нам избрать и куда идти дальше вне зависимости от того, что предписывает делать нам власть, пекущаяся лишь о собственных корыстных интересах.
   Найти если не верный ответ на вопрос, кто мы, русские, то хотя бы нащупать пути к этому ответу (что само по себе немаловажно) нам могли бы помочь психология и наука, которую древнегреческий мыслитель Фукидит называл философией в примерах, а французы человеческой душой, что роднит эту науку с психологией. Речь идет, одним словом, об истории.
   История, утверждал Цицерон, наставница жизни. «Первая задача истории, – говорил он, – воздерживаться от лжи, вторая – не утаивать правды, третья – не давать никакого повода заподозрить себя в пристрастии или в предвзятой враждебности».
   Держа в уме эти три составляющие науки о прошлом, полистайте наши школьные учебники истории, возьмите в руки учебники для вузов, послушайте рассуждения наших политиков о давнем и недавнем прошлом России, и вас охватит такая тоска, что хоть волком вой.
   Нас, русских, лишили истории. То, что предлагается нам под видом науки о прошлом, на самом деле никакая не наука, а изъеденное молью платье, которое каждый, кому не лень, перекраивает и перелицовывает на свой лад. Но чем больше это платье перекраивается и перелицовывается, тем менее пригодным для носки оно делается. Отсюда – утрата интереса к нашему прошлому. Между тем народ, не проявляющий интереса к своей истории, утрачивает интерес к постижению своей души, а утратив интерес к душе, лишается корней, снабжающих ее жизненной силой. Что, собственно, и произошло с нами, русскими.
   Когда-то Сервантес потребовал: «Лживых историков следовало бы казнить, как фальшивомонетчиков». К счастью, на смертную казнь в России наложен мораторий. Жутко представить, какими горами трупов покрылась бы наша земля! Ну да не станем рядиться в тогу Цицерона и ставить перед историками заведомо невыполнимые задачи воздерживаться от лжи, не утаивать правды и тем паче не давать повода заподозрить себя в пристрастии или предвзятой враждебности. Кому-кому, а историкам лучше других ведомо, каково это бесконечно трястись на ухабах прошлого, отчего у них не только основательно помутилось в головах, но и возникло стойкое отвращение к этому прошлому как предмету их профессиональных занятий. Сказал ведь наш современник Игорь Николаевич Данилевский в вводной лекции к своему курсу «Древняя Русь глазами современников и потомков (IX—XII вв.)»: «Современная историографическая ситуация – не только в России, но и в мире – характеризуется чертами, которые позволяют оценить ее как кризисную. В частности, это связано с разочарованием в еще недавно господствовавших концепциях научного исторического познания, со все более четко оформляющимся представлением о принципиальной невозможности разработки универсальной теории, объясняющей все стороны общественной жизни» (курсив автора. – В. М.).
   Итак, проку от истории мало. Что нам остается? Ничего другого, кроме как последовать примеру французов и заглянуть в собственную душу. Скажете, неисторический подход к истории? Еще какой исторический! И сделать нам это помогут внутренняя память о прошлом, передающаяся из поколения в поколение на генетическом уровне, смежные науки, прежде всего психология, и – реальные факты из нашего прошлого, в которых, как их не переиначивай и не перетолковывай в угоду собственной предвзятой концепции, сконцентрирован уникальный опыт поисков, обретений и потерь, выпавших на долю русских.
   Не станем углубляться в толщу веков (это сделали мы в первой книге: «Русские: откуда мы?»). Займемся рассмотрением нашего прошлого с конца XIX века и по 1991 год, чтобы в самом общем виде представить себе своеобразие нашего народа, загадку русской души.
   Наши предки прошли через те же стадии, что и предки всех других народов: от самоосознания себя в мире как органической части этого мира и до признания некой силы, которая управляет миром и, стало быть, нами. Русский религиозный философ и вынужденный эмигрант Борис Петрович Вышеславцев (выслан из СССР в 1922 году) писал: «Иерархическая структура человека показывает нам, что он несет в себе все ступени космического бытия: он есть “мертвая материя”, живая материя, одушевленный организм, животное сознание. Космические элементы и земная животно-растительная жизнь содержатся в нем, проницают его и стоят с ним во взаимодействии. Человек предполагает и содержит в себе все “дни творения” и всю ту космическую иерархию бытия, которая в них развертывается. В этом смысле он микрокосмос, связанный с большим миром. Но он еще нечто большее: микротеос, “малый бог”, связанный с Великим Богом».
   Великим Богом для наших предков был Род-Святовит, вобравший в себя всех «малых» богов, у которых был свой «малый круг» обязанностей, и человека, в котором, как в капле воды, отражался Великий Бог. Бог, по Вышеславцеву, «есть творец, поэт бытия; но и человек есть творец, поэт культуры… И если он (человек) обладает несовершенной (хотя и воистину богоподобной!) поэзией, если он обладает не абсолютным и даже бесконечно малым предвидением и провидением, то это лишь доказывает, что он не абсолютен, а абсолютно подобен, не Бог, но икона (образ) Божий».
   Отсюда становится понятной роль воображения в жизни людей, поскольку только воображение питает творчество, как, в свою очередь, творчество черпает свое вдохновение в нашем подсознании. «Над вымыслом слезами обольюсь», – говорил Пушкин, и это верно в той степени, в какой вымышленный мир совершеннее мира реального и «подталкивает» человека изменить реальный мир в соответствии с его представлениями о мире идеальном, мире всеобщей гармонии и красоты. Этим своим стремлением человек принципиально отличается от всех других существ, и потому будет верно сказать, что не только бытие определяет наше сознание, но и сознание в огромной степени определяет и формирирует бытие в соответствии с нашими представлениями о лучшем мире.
   Христианство, принятое нашими предками в 988 году, не было одномоментным, – вера во всесилие Рода-Святовита долго еще сохранялась в душах наших предков наряду с почитанием икон, изображающих Богоматерь с Младенцем на руках, привезенных из Византии греками, и живо напомнивших им картины, которые можно было увидеть в каждой избе, где непременно присутствовали молодые матери с младенцами на руках (не боги и не богини, а, по слову Вышеславцева, иконы, образы Божии).
   Окончательная победа христианства над язычеством произошла в начале XVII века при Борисе Годунове, когда в стране случился страшный голод, унесший многие тысячи жизней, в том числе жизни молодых матерей с младенцами. Тогда-то в Москве, на территории Кремля, в память об этом голоде и назидание потомкам, была возведена Колокольня Ивана Великого, видная за десятки верст от столицы. Своим архитектурным обликом эта Колокольня напоминала Збручский идол, которому поклонялись наши предки, но воспринималась уже не как Род-Святовит, а своеобразное надгробие на могиле бесконечно близких и родных людей. Колокольня эта, подведшая черту под прежней верой и ознаменовавшая торжество веры новой, была столь почитаема русскими людьми, что в Москве вплоть до установления советской власти запрещалось возводить здания, превосходящие по высоте Ивана Великого – 81 метр. [1 - Доводить всё до абсурда, в т. ч. такие деликатные темы, как история возникновения религии и верований наших предков, – это сугубо нашенское, русское ноу-хау. В 2010 г. был объявлен общероссийский конкурс «Инновация-2010», на который поступило 287 заявок из более чем 30-и регионов страны. Победителем конкурса в номинации «Произведение визуального искусство» был признан 65-метровый фаллос, изображенный на Литейном мосту в Петербурге арт-группой «Война». Когда мост разводится, фаллос поднимается и оказывается напротив здания Управления ФСБ; отсюда название изображения: «Член в плену у КГБ». Участики арт-группа «Война» оказалась за свои «художества» в «Крестах», а куратор конкурса Арсений Сергеев заявил: «Никакое другое произведение искусства очень давно уже не имело такого успеха». В апреле 2011 г. победители «Инновации-2010» получили премию в размере 400 тысяч рублей.]
   Если во время строительства Колокольни Ивана Великого в Западной Европе, где господствовал католицизм, нашло сторонников новое направление в христианстве, инициированное немцем Мартином Лютером и получившее название лютеранство, или протестантизм. Культом протестантизма стали конкретные дела как свидетельства верности заветам Иисуса Христа. В России, избравшей православное направление в христианстве, все большее значение обретал культ души как вместилище любви к ближним своим, вместилище Семьи, в Которой нашли место отголоски прежней веры во всесилие Рода-Святовита. Отсюда принципиально разное понимание любви у нас и на Западе, где любовь выродилась в секс, а у нас в пресловутое «в Советском Союзе секса нет». Между тем интимные отношения между мужчиной и женщиной не сводятся к сексу и получению удовольствия. У того же Вышеславцева читаем: «Гимн любви у апостола Павла есть выражение предельно сублимированного Эроса: вот во что преображается подсознательная жажда жизни, полноты и блаженства! Космос любви возникает из хаоса темных эротических порывов. Эрос брачной любви допускает сублимацию “во Христа и во Церковь” и есть “великая тайна” и таинство. Больше того, здесь центр христианских тайн, ибо все христианские символы из Эроса вырастают: Отец, Сын, Матерь, братья, Жених, Невеста. Если бы влюбленность, брак, материнство, отцовство были чем-то низким и презренным… то эти символы не могли бы возникнуть. В них заключается указание на возможность могучей сублимации Эроса: семья есть малая Церковь и Церковь есть большая семья. Если бы Эрос был презренен в каком-либо своем аспекте, то как могла бы “Песнь песней” стоять в каноне священных книг?»
   Подсознание русских устроено таким образом, что у нас на первом месте всегда порыв, чувство, импульс. Мысль, расчет, законы, неукоснительное следование которым и приведут-де к возникновению чуда, у нас где-то на десятом, если не на сотом месте, а часто вовсе не принимаются нами в расчет. В этом состоит принципиальное отличие русских от людей как западной, так и восточной цивилизации.
   Русские, как этнос, развивались в тесном взаимодействии с соседними неславянскими племенами, смешивались с ними, передавали им навыки земледелия и заимствовали у них навыки охоты и рыболовства. А вот со своими соплеменниками наши предки изначально не могли найти общего языка, подозревая их в коварстве и стремлении получить преимущества за счет ущемления чужих интересов. Это привело к тому, что уже на ранних этапах формирования русской нации возникла потребность в обращении к третьим лицам, которые, не имея никакого отношения ни к нашим предкам, ни к их соседям, взяли на себя обязанности третейских судей, а на деле – обязанности правителей.
   Обстоятельство это сыграло двояко негативную роль: с одной стороны, в русских стало развиваться женское начало с явно выраженной готовностью подчиниться силе, а с другой – к убеждению пришлой власти, что она-то и есть единственный носитель высшей воли, которая вправе распоряжаться с доверившимся ему народом так, как ей заблагорассудится.
   Некогда развитая в наших предках вера во всемогущество Рода-Святовита как вечной животворящей силы, которой подчиняются все остальные боги, богини и люди, переросшая затем в веру во всемогущество христианства, переродилась в веру во всесилие власти, от действий которой зависит благополучие или несчастье как отдельной семьи, так и целого народа. Потому-то как благополучие, так и собственное несчастье наши предки стали связывать с волей власти, чем, собственно, и объясняется тот факт, почему именно в России самодержавие пустило столь глубокие корни.
   Реальная жизнь, однако, внесла коррективы в безоглядную веру наших предков во всесилие власти. Если при Борисе Годунове русские расстались с верой в Род-Святовит, то при Петре I произошло крушение надежды народа хоть когда-нибудь превратиться в самобытную нацию, у которой, как и у каждого другого народа, есть свои интересы в жизни и свои представления о том, что ему во благо, а что во вред. До Петра I наши предки отдавали предпочтение внутреннему саморазвитию, конечной целью которого было достижение идеала Богочеловечности, и потому оставались в основной своей массе безразличными к достижениям цивилизации. Реформы Петра, направленные на изменение внешних условий жизни, лишили народ надежды на будущее слияние с Богом.
   В числе первых, кто в полной мере осознал драму, пережитую русскими при Петре I, оказался просвещенный француз Жан Жак Руссо. Ему принадлежит одна из самых емких характеристик не только петровских, но и всех последующих реформ в России (включая современные), когда во главу угла ставится задача создания условий не для саморазвития нации как решающего фактора естественного изменения среды обитания, а искуссвенное изменение среды обитания, которое-де автоматически приведет к изменению духа народа. «Петр I видел, что народ его – варварский, – писал Жан Жак Руссо, – но не видел, что он не созрел до цивилизации. Он хотел цивилизовать его, тогда как следовало бы только воспитывать его… Он хотел сразу создать немцев, англичан, тогда как следовало, прежде всего, создавать русских…»
   Прямым следствием преобразовательной деятельности царя-антироссиянина стало то, что и русские превратились в антироссиян, то есть в больную нацию без сколько-нибудь ясной перспективы на будущее. Начиная с Петра I русские превратились в аморфную массу, которой власть манипулирует исключительно по собственному усмотрению, не утруждая себя хотя бы разъяснением, какие конкретно цели ставит она для улучшения жизни народа, какие средства намерена употребить для реализации этих целей, сколько времени для этого понадобится и какие результаты принесет.
   В заслугу Петру I часто ставят создание империи, раскинувшейся на огромном пространстве от Балтийского моря до Камчатки. Но и империя Петра, как все его начинания, не имела ничего общего с интересами народа, а была продолжением колонизации, начатой первыми рюриковичими и в конце концов обернувшейся подчинением центрольной власти не только народов, которые искони проживали на территориях, превращенных в колонии, а прежде всего колонизацией русских. «Под покровом имперского благолепия всегда таился первозданный хаос, – пишет историк Владимир Булдаков, анализируя особенности становления империи в ее русской версии. – Отношение людей к власти в равной мере было чревато взрывами и “расколами”. Неудивительно, что в этих условиях складывался особый, малопонятный для европейца или азиата тип мышления. Его можно назвать и системно-целостным, и символически-образным, и “максималистским” – ведь его постоянно провоцировала потребность упорядочения безбрежных пространств и многочисленных этносов». И далее: «В отличие от европейца, со здоровым цинизмом усвоившего, что мирскую совокупность неустранимого зла полезно разграничить и сбалансировать для того, чтобы обратить в орудие “прогресса”, россиянин, отталкиваясь от ужасающих ликов реального имперства, в душе порешил, что жить стоит только в “пространстве добра”. Именно поэтому он всегда отчаянно хватался за идею всеобщего согласия и гармонии – по крайней мере, до тех пор, пока государство не научилось временно ублажать его, подсовывая их имперский эрзац».
   Империя со всеми ее отталкивающими («ужасающими») признаками изначально была чужда ментальности русских, хотя они и готовы были принять ее в качестве «заменителя» идеи всеобщего согласия и гармонии, идеи соборности, которая, по словам одного из основоположников славянофильства Алексея Степановича Хамякова, «спасает не человека, а человечество». Но и империю русские приняли, по верному определению Булдакова, лишь временно, чтобы вскоре, удостоверившись в очередном обмане со стороны власти, отшатнуться от нее. Потому-то наиболее нетерпеливые из числа наших предков бежали куда глаза глядят, постепенно расселившись по всему пространству Сибири, перебрались на Американский континент и, освоив Аляску, двинулись на Юг, в Калифорнию, где основали знаменитый Форт Росс, или Русский Форт. Объективно же случилось то, от чего русские люди бежали: государство разрослось до неуправляемых размеров, так что власти пришлось даже пойти на отказ от части территории государства, продав в 1867 году Аляску Соединенным Штатам Америки за 7,2 миллиона долларов.
   История не донесла до нас ни одного случая кровавых столкновений между русскими беглецами и местным населением, зато случаев смешения и слияния наших предков с аборигенами можно привести сколько угодно. Следом за русскими беглецами двинулись купцы, за ними различные экспедиции (особенно многочисленными были пушные экспедиции), за экспедициями вооруженные отряды, вроде отряда Ермака, а за вооруженными отрядами – воинские части, которые приводили с собой царских чиновников и наместников.
   С какого бока ни рассматривай Россию в качестве империи в ее классическом понимании, а империя эта никак не вырисовывается. Как не вырисовывается и русский народ в качестве эксплуататора всех остальных колониальных народов России, а впоследствии и Советского Союза. Русские на интуитивном уровне искали иное решение своих проблем по обретению пространства добра, искали скорее в своей душе, чем в географическом понимании пространства. Поиски этого пространства добра были в значительной степени спровоцированы ослаблением позиций Русской православной церкви, пришедшейся на конец XIX – начало ХХ веков, когда Россия встала на капиталистический путь развития. Нельзя не согласиться с доктором исторических наук, заместителем директора Института истории РАН Владимиром Лавровым, когда он пишет: «Русское православное самодержавие зашаталось тогда, когда стала оскудевать и превращаться в формальность православная вера. А произошло это задолго до февраля-марта 1917 года. Произошло, когда сотворили языческих идолов из серебряных и золотых рублей… И в 1915 году священнослужители – депутаты Государственной думы констатировали “оскудение в Церкви религиозного духа и охлаждение к ней всех слоев общества”». Именно к этому времени относится бурное образование внутри Русской православной церкви различных сект, толков и согласий, начало которым положил в середине XVII века раскол, вызванный неприятием части христиан реформы патриарха Никона. (К числу таких толков и согласий можно отнести страннический толк, или, как его еще называли, безденежников, беспоповцев, объявивших войну священникам, поскольку «новые попы не священи суть», молокан, духоборцев, трясунов-пятидесятников, хлыстов-христововеров и отделившихся от них скопцов, проповедующих спасение души в борьбе с плотью путем оскопления мужчин и женщин, смородинцев, или евангельских христиан в духе апостольском, и множество других, – их по сию пору насчитывается в России несколько десятков, если не сотен, а всего в современном мире, куда насильственно или добровольно переехали жить русские христиане, таких сект, толков и согласий насчитывается 2500).
   Пространство добра, столь желанное русскому духу, неожиданно обнаружилось там, где его меньше всего ожидали, – на Западе, к которому русские всегда относились настороженно, чтобы не сказать – с неприязнью. Это пространство добра явилось в виде призрака, который, как оказалось, уже давно бродил по Европе, – призрак непонятного огромному большинству населения России слова – коммунизм. Этот-то призрак-коммунизм русские и восприняли чуть ли не как чудодейственное средство, способное избавить их от всех недугов прошлого. Николай Александрович Бердяев, сам прошедший школу легального марксизма прежде чем стал одним из крупнейших русских религиозных философов, писал: «В коммунизме есть здоровое, верное и вполне согласное с христианством понимание жизни каждого человека, как служение сверхличной цели, как служение не себе, а великому целому… В коммунизме есть также верная идея, что человек призван в соединении с другими людьми регулировать и организовать социальную и космическую жизнь».
   Мог ли помыслить в далеком 1917 году по сути дела неграмотный народ, что «эта верная идея» будет искажена (продолжаю цитировать Бердяева) «отрицанием самостоятельной ценности и достоинства каждой человеческой личности, ее духовной свободы», что «в русском коммунизме эта идея» примет «почти маниакальные формы» и превратит «человека в орудие и средства революции»? Бердяев и сам многое понял значительно позже – лишь в 1937 году. Тогда-то он и написал: «Русский коммунизм, если взглянуть на него глубже, в свете русской исторической судьбы, есть деформация русской идеи, русского мессианизма и универсализма, русского искания правды, русской идеи, принявшей в атмосфере войны и разложения уродливые формы». И в то же время, продолжал философ, «русский коммунизм более связан с русскими традициями, чем о нем думают, традициями не только хорошими, но и очень плохими».
   Как «хорошие», так и «очень плохие» традиции не замедлили сказаться. За годы советской власти русский народ приучили к мысли, что он старший брат по отношению ко всем остальным народам, населяющим Советский Союз. Он и стал таковым. Обязанность старшего – заботиться о младших, не считаясь с собственными интересами, отказывать себе в самом необходимом, отдавать им самые лакомые кусочки. Особенность младших – капризничать и предъявлять старшему все новые и новые претензии. Можно было сколько угодно говорить и писать о национальном своеобразии и традициях любого народа, населяющего Советский Союз, восхищаться этими своеобразием и традициями, и это свидетельствовало о широте ваших взглядов, тонком понимании специфики национальных вопросов и глубокой образованности. Стоило русским заикнуться о том же самом применительно к себе, как их тут же обвиняли в «великодержавном шовинизме», называли «лапотниками», «онученосцами» и полными невеждами, не способными отличить бриллианты от бутылочных осколков.
   В немалой степени такому отношению к русским поспособствовали работы западных «советологов» и «русистов». Так, в 1976 году увидела свет книга американского историка Ричарда Пайпса «Россия при старом режиме» [2 - Ответом на эту книгу стала книга академика Игоря Шафаревича «Русофобия», изданная в 1989 г. и тогда же подвергнутая разгромной критике как «черносотенная» и «великодержавно-шовинистическая».], в которой русские предстали в виде монстра, пожирающего нерусские народы и готового вот-вот лопнуть от обжорства. И это была не единственная работа антирусского содержания. Но так как русские составляли самую многочисленную нацию Советского Союза, в утешение им было придумано понятие «советский народ», в реальность существования которого одни только русские и поверили (как поверили мы и в целесообразность исключения из нового российского паспорта графы «национальность», хотя, казалось бы, чего нам стыдиться принадлежности к русской нации?). И поверили не в пику набиравшей силы как внутри страны, так и за рубежом русофобии, а в силу своей природной склонности к интернационализму – одной из самых устойчивых иллюзий русских людей.
   Между тем «новая историческая общность людей» вызвала новый всплеск антирусских настроений. В основе этого всплеска лежало стремление народов СССР уберечь свою национальную самобытность от давящей массы бесформенного интернационализма, который ярче всего выражался у русских. В. Булдаков не без основания пишет: «Думаю, что этнофобия как одна из “природных” форм национализма связана с глубинами человеческой психологии. Это стихийное производное людского подсознания, способного подавить не только разум, но и инстинкт самосохранения вида. Возможно, мое утверждение покажется слишком вызывающим, но спрашивается: что дали миру “логика” и пафос, на которых построен интернационализм? Почему не признать, что человеческий интеллект – всего лишь замещенная форма депрограммированности, а гордыня разума неизменно оборачивается историческими выплесками самоубийства вида? Принцип “наши – чужие”, “свои – враги” все еще лежит в основе социального поведения человека». Добавлю от себя: любого человека. Но только не русского, для которого все люди делятся на хороших и плохих вне зависимости от их национальной принадлежности. В том числе самих русских.
   С развалом Советского Союза, а вместе с ним «новой исторической общности людей – советского народа», выяснилось, что русские никакой не старший брат, который в ущерб собственным национальным интересам помогал встать на ноги младшим, а самые заурядные оккупанты, зараженные к тому же имперскими амбициями, и душители свободы. Вот тогда-то и начался трудный, не всегда гладкий и в общем-то болезненный процесс самоосознания русскими людьми себя как нации.
   Сказать, что это законное стремление русских нашло если не поддержку, то хотя бы понимание со стороны тех, кто уже давным-давно почитает себя единственно полноценными нациями со своими традициями, особенностями и культурой, – нельзя. Стоило Владимиру Шаманову в одной из телевизионных дискуссий назвать себя русским генералом, как его тут же «уличили» в национализме и поправили: не русский, а российский. Однако процесс, как говорится, пошел. Отсюда пусть слабый, но всплеск интереса русских к своему прошлому и собственным национальным корням, пришедшийся на конец 80 – начало 90-х годов прошлого века. Не найдя поддержки или хотя бы понимания естественности причин такого интереса ни со стороны власти, ни историков, он вылился в появление в нашей стране скинхедов, провозгласивших откровенно националистические лозунги. Отсюда же самые нелепые спекуляции на тему нашего давнего и недавнего прошлого. В итоге мы вконец запутались в собственной истории. Да и мудрено было не запутаться, если спекуляции сопровождают отечественную историю на всем протяжении существования Российской государственности!
   Манипуляции общественным сознанием вообще в традиции отечественной историографии, начало которой положил в далеком XII веке Мономах, переиначивший руками придворного летописца игумена Сильвестра и своего сына Мстислава «Повесть временных лет» Нестора на собственный лад. И все же попробуем вернуться к поиску ответа на вопрос, поставленный в заглавии этой книги: русские – кто мы? Это тем более интересно сделать потому, что, как заметил упомянутый выше историк Данилевский, «с распадом СССР, а вместе с ним и “новой исторической общности, советского народа”, начался невероятно болезненный, поскольку он касается лично каждого, процесс становления национального самосознания. Человек не может существовать без определения того, что представляет собою “Мы”, частью которого он является. А для этого необходимо, в частности, знать свое прошлое. Но именно реальное прошлое, а не тот миф (каким оно должно было быть), который давался в официальных установках» (курсив автора. – В. М.).
   Об этом реальном прошлом, оборвавшемся в 1991 году, когда началось реальное настоящее, в котором мы сегодня живем, – и пойдет рассказ в этой книге.

Глава 1
Предтечи

   В 1999 году, накануне наступления нового, III тысячелетия, британская телевизионная и радиовещательная корпорация Би-би-си провела всемирный Интернет-опрос с целью выявить самого выдающегося мыслителя, оказавшего наибольшее влияние на развитие человечества во II тысячелетии. Итог оказался полной неожиданностью для самих организаторов опроса: самым выдающимся мыслителем уходящего тысячелетия был назван Карл Маркс. И это в то самое время, когда Советский Союз рухнул, вслед за ним развалилась мировая социалистическая система, а слово коммунизм оказалось приравненным к самой грубой матерщине (правда, как показывает практика, по преимуществу в одной только России).
   Чем учение Маркса продолжает привлекать внимание народов Земли и сегодня? Прежде всего, полагаю, человечностью. Коммунизм, писал Маркс, есть не что иное, как «возвращение человека к самому себе как человеку о б щ е с т в е н н о м у, т. е. человечному». Энгельс развил и конкретизировал эту мысль Маркса: «Речь идет о создании для в с е х л ю д е й таких условий жизни, при которых каждый получит возможность свободно развивать свою человеческую природу, жить со своими ближними в человеческих отношениях и не бояться насильственного разрушения своего благосостояния… Мы вовсе не хотим разрушать подлинно человеческую жизнь со всеми ее условиями и потребностями, наоборот, мы всячески стремимся создать ее».
   Можно сколько угодно иронизировать над этими словами. Можно ерничать: мол, шастал призрак коммунизма по Европе, шастал, отовсюду был изгнан и приперся в Россию, где его никто не ждал. Можно, наконец, как это сделали лидеры молодежного движения «Идущие вместе», переименованного позже в «Наши», провести кампанию по изъятию книг Маркса из домашних библиотек и заменить их на повести Бориса Васильева [3 - Ничего против книг этого талантливого писателя-фронтовика не имею; на его месте мог оказаться любой другой достойный писатель, книги которого пользуются заслуженной любовью читателей. Но при чем тут Карл Маркс?]. Все это, однако, не объясняет того факта, почему большинство людей на планете назвали именно Маркса самым выдающимся мыслителем второго тысячелетия, хотя, как известно, минувшее тысячелетие дало миру немало других славных имен, среди которых Альберт Эйнштейн (второе место в интернет-опросе Би-би-си), Исаак Ньютон (третье место), Чарльз Дарвин, Иммануил Кант, Рене Декарт, Джеймс Максвелл, Фридрих Ницше, Фома Аквинский, современный британский астрофизик Стефен Хоскинг – автор научного бестселлера «Краткая история Времени», и многие, многие другие, которые даже не вошли в первую десятку? Остается без ответа и другой вопрос: почему именно Россия стала страной, приветившей коммунизм, и сделала попытку претворить его в жизнь? Вопросы не праздные.
   Основным в марксизме является учение о классах, с которых, собственно, и начинается образование государств и зачатков цивилизации в современном понимании этого слова, и классовой борьбе. История возникновения и развития цивилизации знает лишь два пути образования классов. Современный российский философ В. Киселев пишет:
   «Первый путь образования классов связан с зарождением товарной цивилизации. Товарность проникает в общину, разлагая родовые отношения как исходную форму социальных связей: возникает рабство, затем феодализм и, наконец, капитализм с его царством закона стоимости. Это дорога экономической эксплуатации, но одновременно и утверждение личной независимости, свободы на основе вещной зависимости.
   Другая цивилизация формировалась иначе. Общины не разлагались, а по ряду причин сохранили жизненность. Необходимость регулирования одинаковых, но отнюдь не общих интересов привела к появлению лиц, превратившихся в эксплуататоров в обмен на выполнение функций управления. Принадлежность к сфере управления обеспечивала этому классу прибавочный продукт через налоговую систему.
   Возникая как патриархальная власть, госаппарат становится коллективным деспотом, а народ попадает в поголовное рабство к тем, кто олицетворяет единое начало».
   Первый путь образования классов присущ европейским странам и США, которые на этапе формирования начального капитала использовали одну из самых варварских форм товарной цивилизации – рабовладение. Второй путь образования классов обычно называют азиатским, и именно по такому пути стала развиваться Россия. «Формы правления азиатского типа, – продолжает Киселев, – отторгают товарно-денежные отношения. Они довольно устойчивы, хотя и проигрывают в эффективности западному пути развития цивилизации. Вместо вещных связей здесь царят внеэкономические, личностные зависимости. Объективной основой их является коллективная собственность на основные средства производства, прежде всего на землю».
   Вопросу о двояком пути образования классов в нашей стране не уделялось должного внимания, поскольку этим вопросом не занимались специально ни Макркс с Энгельсом, ни Ленин. Между тем как раз этот вопрос содержит в себе множество важных подвопросов. Почему, например, именно в России все преобразования, включая революции и реформы, носят верхушечный характер и никогда не инициируются снизу, а если и инициируются, то принимают форму бунтов и гражданских войн, которые обходятся народу неисчислимыми жертвами? Почему каждый новый руководитель страны, будь то князь, царь, генеральный секретарь или президент, неизменно мифологизируется в народном сознании и становится кумиром миллионов, с деятельностью которого связываются все надежды на лучшее будущее? Почему вожди в России, сосредоточив в своих руках неограниченную власть, манипулируют не только народом, но и его мыслями, чувствами, навязывают ему свои идеи?
   Первый российский президент Борис Николаевич Ельцин, когда начатые им реформы захлебнулись, потребовал от своих подчиненных срочно сформулировать национальную идею. Из этой затеи, на разработку которой ушло несколько лет и огромные суммы денег, ничего не вышло [4 - Вместо Ельцина и его команды попытку сформулировать национальную идею, пониманимую как русская идея, предприняли социологи Т. Кутковец и И. Клямкин. Проведенный ими в 1996 г. по всей России опрос выявил девять различных национальных идей, среди которых наибольшее число опрошенных подписалось под следующими утверждениями: 1) Россия должна стать государством, сила и могущество которого обеспечиваются благодаря росту благосостояния граждан (за этот пункт высказалось 52% респондентов); 2) Россия должна стать государством с рыночной экономикой, демократическими свободами и соблюдением прав человека; 3) Россия должна быть многонациональным государством равноправных народов; 4) Россия должна быть сильной военной державой. Публицист С. Чернышев, взявшийся дать собственное определение русской национальной идеи, объявил ее врагом «русскую политическую власть», пояснив, что «диалог русской идеи и российской власти зашел в тупик», и что «долгие годы Власть и Идея говорили на разных языках». И заключил свои рассуждения пассажем: «В настоящее время они окончательно перестали слушать друг друга».]. А не вышло потому, что ни Ельцину, ни его идеологам не удалось найти альтернативы коммунистической идее. Между тем отказ от одной идеи, пусть и принявшей уродливую форму, без формирования другой чреват самыми пагубными последствиями не только для народа, но прежде всего для самих вождей. Еще Наполеон говорил: «Идите впереди идей – они последуют за вами; следуйте за ними – они потащат вас за собой; пойдите против них – они вас опрокинут».
   Ельцин оказался плохим политиком, интересы которого не простирались дальше интересов его семьи и удовлетворения собственных амбиций. В сущности, это был типичный партаппаратчик с кругозором, ограниченным масштабом одной области, который был на своем месте, пока неукоснительно выполнял все требования, исходящие из центра (достаточно в этой связи вспомнить поспешный – буквально в течение одной ночи – снос дома Ипатьева, в подвале которого казнили семью Николая II), и который, войдя в состав политбюро и познакомившись изнутри с нравами, сложившимися там, решил, что он такой же, как другие партийные бонзы, и потому ничуть не хуже справится с управлением огромной страной.
   Между тем принцип «не хуже» абсолютно непригоден для политики и политика. Тот же Наполеон говорил: «Высокая политика есть не что иное, как здравый смысл, приложенный к серьезным вещам». Здравый смысл, увы, не был сильной стороной Ельцина. Он пошел против идеи коммунизма, ничего не предложив взамен, и она его опрокинула: не дождавшись окончания второго срока пребывания на посту президента, Ельцин объявил о своем уходе в отставку и назначил (что тоже очень характерно для всех слабых политиков) вместо себя Владимира Владимировича Путина.
   С вопросом о классах и власти теснейшим образом связан вопрос о государстве. Маркс и Энгельс называли коммунизм «ассоциацией, в которой свободное развитие каждого является условием развития всех». Ассоциация не то же самое, что государство; в буквальном переводе с латинского associatio означает «соединение», «объединение», «союз», причем соединение не по принципу подчинения одних другим, слабых сильным и т. д., а на началах добровольности. В обществе-ассоциации нет и не может быть ни начальников, ни подчиненных, ни господ, ни слуг, ни хозяев, ни тех, кто этих хозяев обслуживает. Когда некий господин спросил Маркса, кто же станет чистить ему сапоги в государстве будущего, Маркс с досадой ответил: «Это будете делать вы!»
   В ответе Маркса скрыто резкое неприятие принципа разделения людей на тех, кто «чистит сапоги», и тех, кому их чистят. По мысли Маркса, общество, построенное на началах справедливости, не может делиться на «управляемых» и «управленцев», на «народ» и «власть», потому что такое деление неизбежно приводит к тому, что власть начинает навязывать огромному большинству населения свои корыстные цели в качестве единственных идеалов, выкачивает из него прибыли ради получения еще бóльших прибылей, деньги ради денег, использует производство вещей ради самих вещей, а не для удовлетворения потребностей тех, кто эти вещи производит и кому эти вещи в первую очередь и должны служить.
   Считается, что, наряду с учением о классах и классовой борьбе, одной из основных составляющих марксизма является отказ от собственности и связанных с нею денег. Но Маркс, строго говоря, не был первым, кто заговорил на эту тему, у него были свои предтечи. Против собственности и денег, понимаемых как маммона, или незаконно нажитое богатство, люди выступали уже в глубокой древности. Покажем это на немногих из бесчисленного числа других подобных примерах.
   Первые люди, очеловеченные религией, совершили прорыв на пути к достижению Богочеловечности. Этот период в жизни наших предков мы не случайно называем Золотым веком и связываем его с матриархатом. Однако по мере освоения человеком природы матриархат стал уступать место патриархату, а с его окончательным утверждением вновь оказался ввергнут в животное (звериное, по слову отечественного ученого-психолога Михаила Решетникова) состояние. Вся разница между дочеловечным состоянием первобытных людей и постчеловечным (по терминологии Ницше – сверх) свелась к тому, что состояние это приняло более уродливые формы, чем те, которые присущи животным в их естественной среде обитания.
   Переход из одной общественной формации в другую ознаменовался расслоением людей по половому признаку, причем женщина (в широком значении слова народы, у которых женское начало «инь» превалирует над мужским «ян») поступила в полное и безусловное подчинение мужчине (применительно к обществу – подчинение народов власти). Это расслоение и послужило отправной точкой возникновения собственности – первого и основного условия животного отношения к миру, – пожирание.
   В книге американского экономиста и социолога Торстейна Веблена «Теория праздного класса» читаем: «В процессе эволюции культуры [5 - Веблен, как и многие современные ученые, смешивает понятия культура и цивилизация, хотя это далеко не одно и то же. Задача цивилизации – сделать нашу жизнь комфортной, удовлетворить биологические потребности людей, и потому любая цивилизация опирается на законы, которые сама же вырабатывает и неукоснительное исполнение которых требует от всех членов общества. У культуры иные задачи. Она направлена на удовлетворение духовных потребностей человека, возвысить его до уровня Богочеловека, и потому ее главный стимул не законы, а любовь.] возникновение праздного класса совпадает с зарождением собственности. Это непременно так, ибо эти два института являются результатом действия одних и тех же экономических сил. На этом этапе зарождения это всего лишь разные аспекты одних и тех же общих фактов о строении общества… Ранней дифференциацией, из которой возникло расслоение общества на праздный и работающий классы, является поддерживавшееся на низших ступенях варварства различие между мужской и женской работой. Таким же образом самой ранней формой собственности является собственность на женщин со стороны здоровых мужчин общины. Этот факт можно выразить в более общих словах и ближе к пониманию жизни самими варварами, сказав, что это – собственность на женщину со стороны мужчины».
   К словам Веблена следует прислушаться по одному тому уже, что он ближе других экономистов и социологов нового времени подошел к исследованию феномена возникновения собственности как к следствию биологического разделения полов, которое наблюдается и в мире животных.
   Первый человек, появившийся полтораста тысячи лет назад, ничем по своим биологическим потребностям от других животных не отличался и точно так же «присваивал» себе то, что ему не принадлежало. При этом в качестве «денег» он уже в глубокой древности стал использовать ракушки, цветные камешки, другие предметы, которые сами по себе никакой ценности не представляли, но на которые можно было обменять или, говоря современным языком, купить заинтересовавшие его реальные блага. (Древние шумеры, например, использовали в качестве денег глиняные статуэтки быков, верблюдов, баранов и т. д., «приобретая» на эти статуэтки реальных быков, верблюдов и баранов.) С ростом благосостояния и возникновения излишка продуктов, но еще до возникновения товарно-денежных отношений, широко применялась и такая форма экономического взаимодействия, как обмен, который Ницше называл справедливостью, понимая при этом под справедливостью естественное стремление человека к самосохранению себя как биологического вида. «Каждый удовлетворяет другого тем, что каждый получает то, что он больше ценит, чем другой, – писал Ницше в книге «Человеческое, слишком человеческое». – Справедливость естественно сводится к точке зрения разумного самосохранения, т. е. к следующему эгоистическому соображению: “Зачем я буду бесполезно вредить себе и при этом все же, быть может, не достигну своей цели?” – Таково происхождение справедливости».
   О том, что такое понимание справедливости сродни биологическому самосохранению вида, писал и Зигмунд Фрейд, хотя и он не делал различия между цивилизацией и культурой [6 - В работе «Будущее одной иллюзии» Фрейд следующим образом объясняет причину смешения цивилизации и культуры: «Человеческая культура – я имею в виду все то, в чем человеческая жизнь возвысилась над своими биологическими обстоятельствами и чем она отличается от жизни животных, причем я пренебрегаю различием между культурой и цивилизацией, – обнаруживает перед наблюдателем, как известно, две стороны. Она охватывает, во-первых, все накопленные людьми знания и умения, позволяющие им овладеть силами природы и взять у нее все блага для удовлетворения человеческих потребностей, а во-вторых, все институты, необходимые для упорядочения человеческих взаимоотношений и особенно – для дележа добываемых благ».] и, сверх того, примешивал к ним религию: «В чем заключается особая ценность религиозных представлений? Мы говорили о враждебности к культуре, следствии гнета этой последней, требуемого ею отказа от влечений. Если вообразить, что ее запреты сняты и что отныне всякий вправе избирать своим сексуальным объектом любую женщину, какая ему нравится, вправе убить любого, кто соперничает с ним за женщину или вообще встает на его пути, может взять у другого что угодно из его имущества, не спрашивая разрешения, – какая красота, какой вереницей удовлетворений стала бы тогда жизнь! Правда, мы сразу натыкаемся на следующее затруднение. Каждый другой имеет в точности те же желания, что и я, и будет обращаться со мной не менее любезным образом, чем я с ним. По существу, только один-единственный человек может поэтому стать безгранично счастливым за счет снятия всех культурных ограничений – тиран, диктатор, захвативший в свои руки все средства власти; и даже он имеет все основания желать, чтобы другие соблюдали по крайней мере одну культурную заповедь: не убивай».
   В принципе, и самоограничения, налагаемые на себя человеком, и использование ракушек или глиняных статуэток в качестве «платежного» средства, и обмен как мера справедливости, диктуемая эгоистическими соображениями, согласуется с теорией эволюции Дарвина, основное место в которой занимает борьба за выживание. Логично предположить, что первые люди, подобно другим животным, «присваивали» себе особи женского пола, образуя с ними на время спаривания и ухода за родившимися малышами или «брачные пары», принятые у большинства зверей и птиц, или, подобно львам, моржам и другим животным, гаремы.
   У читателя не должно сложиться впечатление, будто с возникновением религии и зарождением в человеке социального начала унаследованный от животных инстинкт захвата и присвоения благ в бóльших количествах, чем это необходимо для его существования как биологического вида, исчез вовсе. Нет, люди и в новом своем качестве удерживали у себя на правах лично принадлежащих им вещей то, что доставляло им радость, составляло предмет религиозного поклонения, служило талисманом и т. п. Однако Золотой век тем и отличается от всего последующего времени, включая современность, что присвоение различных предметов не было самоцелью и не нуждалось в дальнейшем преумножении, как это стало происходить позже и происходит сегодня (например, с деньгами, которых никогда не бывает «слишком много», зато «мало» – сплошь и рядом). Тот же Веблен продолжает: «До того, как возник обычай присвоения женщин, несомненно, имело место присвоение каких-то полезных предметов. Такая точка зрения оправдывается практикой существующих архаичных общин, в которых нет собственности на женщин. Во всяком обществе его члены того и другого пола привычным образом присваивают в личное пользование целый ряд полезных вещей, но эти полезные вещи не мыслятся как собственность человека, который их присваивает и потребляет. Закрепленное привычкой присвоение и потребление определенного незначительного движимого имущества происходит без возникновения вопроса о собственности, т. е. вопроса, установленного традицией справедливого притязания на посторонние по отношению к индивиду предметы». И еще одна важная мысль ученого: «Женщины попадают в собственность на низших стадиях варварской культуры, по-видимому, начиная с захвата пленниц. Первоначальной причиной захвата и присвоения женщин была, вероятно, их полезность в качестве трофеев [7 - На ранних этапах истории, когда собственность родилась из присвоения мужчиной женщины, многоженство не только не порицалось, но поощрялось как свидетельство богатства мужчины-собственника. Нигде в Ветхом Завете древним евреям не запрещалось многоженство (в этом отношении «рекорд» принадлежит Соломону, у которого было 700 жен и 300 наложниц). Был многоженцем и князь Владимир I до того, как крестился сам и крестил Русь. Единобрачие устанавливалось по мере распространения христианства, которое строго следовало божественному предписанию: «Оставит человек отца своего и мать свою, и прилепится к жене своей; и будут одна плоть» (Быт. 2:24). В мусульманских странах до сих принята полигамия; многоженцами долгое время оставались и евреи, особенно жившие на Востоке. Лишь в 1018 г. рабби Гершон установил для евреев, поселившихся в Европе, обязательную моногамию, и с тех пор моногамия стала нормой для всех евреев независимо от страны проживания.]. Практика захвата у врага женщин в качестве трофея привела к возникновению собственности в форме брака, приведшему к семье с мужчиной во главе. Вслед за этим рабство распространяется на других пленников и людей, попадающих в подчинение…»
   Итак, собственность возникает там и тогда, где и когда возникает право одного человека присваивать и распоряжаться по собственному усмотрению судьбами, а затем и жизнями других людей. Это основное – и главное! – назначение собственности не меняет своей животной сути с развитием цивилизации, облекая собственность в иные, менее вопиющие по бесчеловечности формы. Она уже не рассматривается в качестве практической пользы (использование женщины в хозяйстве как рабыни, обращение ее в жену для продолжения рода и т. д.), а превращается в собственность ради собственности, повышение своей значимости в собственных глазах и глазах окружающих, обретение над этими окружающими, не имеющими своей собственности, власти. Все это, однако, не избавляет собственника от стремления удовлетворять свои всё растущие биологические побтребности.
   Вот достаточно характерный на этот счет пример. Некто Каха Бендукидзе, в прошлом мелкий торговец, промышлявший спекуляцией аспирином и перепродажей компьютеров, в пору бурной «приватизации по Чубайсу», а фактически ограбления страны, «купил» за два мешка приватизационных чеков (т. н. ваучеров) гордость отечественного машиностроения – завод «Уралмаш». Этого ему показалось мало, и он «прикупил» к «Уралмашу» еще одну отечественную гордость – завод «Красное Сормово», специализировавшийся на изготовлении атомных подводных лодок с титановым корпусом (и это несмотря на трехлетнее сопротивление коллектива и руководства завода, поддержанное митрополитом Нижегородским и Арзамасским Николаем). Но и этого охочему до госсобственности хитровану показалось мало: Бендукидзе до назначения его министром экономики Грузии стал вынашивать планы приобрести в собственность Волжский завод буровой техники, расположенный в Волгограде. Став хозяином империи под названием «Объединенные Машиностроительные Заводы», Бендукидзе на вопрос, зачем ему, биологу по образованию, все это нужно, с обезоруживающей прямолинейностью ответил: «Хо-чу!»
   Хочу – понятие сугубо биологическое, чтобы не сказать – скотское. Любого мало-мальски культурного человека такое объяснение патологической страсти к собственности ради собственности, ради удовлетворения своего «хочу» возмутит. И на самом деле возмущает. Но возмутит культурного человека, стремящегося к достижению идеала Богочеловечности. Не то цивилизованный человек, к которому я ни секунды не раздумывая причисляю антироссиянина. Этот цивилизованный антироссиянин нашептывает нам на ухо: «Но ведь такие, как Бендукидзе, дают сотням и тысячам людей работу, ну что бы стали делать мы, русские, с нашим врожденным идеализмом, без таких прагматиков, как Бендукидзе и К°?»
   В самом деле, что? Перемерли бы под ближайшим забором, как брошенные на произвол судьбы отощавшие от бескормицы собаки? И перемрем, как воду пить дать – перемрем! У нас, у русских, ведь как принято? Если рядом с нами живет восьмидесятилетняя старуха, которая, чтобы не отдать Богу душу от голода, держит козу, а у нас козы нет, мы не угомонимся до тех пор, пока и старуха не лишится козы. Отравим эту козу, битых стекол в сено насыплем, сарай подожжем, словом, будем маяться бессонницей до тех пор, пока не прикончим козу, а вместе с ней и бабку-собственницу. Но вот на разного рода бендукидзе, черт знает откуда свалившихся на наши головы и обобравших нас до нитки за наши же ваучеры, мы будем молиться и лбы свои в кровь расшибать от усердных земных поклонов: «Благодетель ты ны-аш, отец ты ны-аш родный, не бросай ты нас, не оставляй без куска хлеба, Христом-Богом молим!» Совсем как уличные попрошайки, в несметном множестве расплодившиеся в 90-е годы на всем пространстве России и до сих пор побирающиеся на улицах больших и малых городов, среди которых – вот загадка, так уж загадка! – вы не встретите ни одного земляка Бендукидзе.
   Со школьных лет мы усвоили, что русскому Обломову должен противостоять энергичный немец Штольц, который один только и способен пробудить Россию от летаргического сна. Но вот ведь что любопытно: другой немец (правда, славянского происхождения) Фридрих Ницше [8 - Настоящая фамилия Ницше – Ницский, его предки покинули Польшу во времена контрреформации.], который был ярым противником любой культуры и настаивал на «природной антикультурности» человека, писал: «Одаренность славян казалась мне более высокой, чем одаренность немцев, я даже думал, что немцы вошли в ряд одаренных наций лишь благодаря сильной примеси славянской крови». И, провидя будущее торжество в мире англо-американского варианта цивилизации, заявлял: «Мелочность духа, идущая из Англии, представляет нынче для мира великую опасность. Чувства русских нигилистов кажутся мне в большей степени склонными к величию, чем чувства английских утилитаристов… Мы нуждаемся в безусловном сближении с Россией и в новой общей программе, которая не допустит в России английских трафаретов. Никакого американского будущего! Сращение немецкой и славянской расы». А чтобы ни у кого не возникло сомнения в искренности его слов, идущих не столько от ума, сколько от сердца, Ницше, относивший себя к безусловным «наследникам Европы», закончил свой призыв к России не допустить у себя «английских трафаретов» и держаться подальше от «американского будущего» словами: «Я обменял бы все счастье Запада на русский лад быть печальным».
   Выходит, не все в России было так уж плохо, если даже Ницше, для которого «социальный мир» был не чем иным, как «вечной войной соперничающих воль» (отсюда проистекает центральная идея ницшеанства – воля к власти, которой якобы одержим любой человек от рождения), выразил готовность обменять «все счастье Запада на русский лад быть печальным». Не знаю, как вам, читатель, а мне слабо верится в то, что новоявленным олигархам, прибравшим к своим рукам практически все достояние России, хоть на минуту захочется, подобно Ницше, обменять свои огромные состояния «на русский лад быть печальными». Впрочем, не особенно-то стремится стать печальным и засевший в нас антироссиянин. Он, говоря словами философа Николая Федоровича Федорова, «имеет целью исключительно пожирание», вот и жрет нас и даже пуговицы не выплевывает. И помогают ему в этом наши интеллигенты, которые уже давно разучились отличать, что пристойно, а что нет, что можно простить как человеческую слабость, а что ни в какие ворота не лезет, даже в Бранденбургские. [9 - Критик и литературовед Игорь Золотусский в статье «Тень жены Цезаря» обоснованно обрушился на современную интеллигенцию за то, что она предала свой народ и стала рабски служить «большим деньгам», суть – олигархам. «Интеллигенты старой России – во всяком случае, лучшие из них, – писал он, – знали, что свобода не наращивание прав, а прирост обязанностей. Есть свобода с Христом, говорили они, и есть свобода с дьяволом. В первом случае мы говорим нашему произволу “нет”, во втором – “да”… – И продолжал: – “Мы” – это, естественно, не вся интеллигенция, а “верхний” ее слой, так называемая “элита”, которая пришла с Горбачевым, кантовалась при Ельцине и затем прилепилась к Путину. Ее дистанцирование от народа стало чертой новой эпохи. Даже в советское время такого не было. Мы стали свидетелями свирепого эгоизма “избранных”…» Говоря о «торжестве жиреющего интеллигентского высшего света», который не следует путать с интеллигентами, оказавшимися «внизу» (библиотекарями, учителями, врачами, работниками музеев и т. п.,), Золотусский пишет: «Посмотрите, какие приемы он (жиреющий интеллигентский “высший свет”. – В. М.) закатывает! Какие снимает для этого рестораны! Ирина Хакамада празднует день рождения в казино, сорит деньгами и хвастает, что муж подарил ей автомобиль “ауди” с телевизором. Церемонию показывают в новостях, описывают (с иллюстрациями) в газетах, и никому не приходит в голову, что это позор. Позор на фоне тех, кто роется в это время в помойках, чтоб хоть как-то прокормиться сутки».]
   История человеческой мысли переполнена примерами, обличающими собственность как главную причину отчуждения человека от природы, человека от человека и, как следствие, от самого себе. Собственность покончила с нравственностью, вызвала насилие, переросла в войны, которые сопровождают человечество на всем протяжении развития цивилизации, и в конце концов нашла оправдание как узаконенная вседозволенность, как заложенный в самой природе собственности принцип грабительства, наиболее полно выраженный в словах современного американского экономиста, лауреата Нобелевской премии Рональда Коуза: «Неважно как собственность распределена; главное, что она распределена». Именно этим принципом оправдывается история освоения Америки европейскими переселенцами со всеми жестокостями, которыми это освоение сопровождалось. И именно этот принцип лег в основу бандитского перераспределения общенационального достояния бывшего Советского Союза, созданного несколькими поколениями советских людей, прежде всего русскими людьми, в пользу отдельных частных лиц, начавшийся при Ельцине и продолжающийся поныне.
   Главный порок богатства состоит в том, что ему неведомо насыщение. Нормальный человек может насытиться до такой степени, когда скажет: все, больше в меня не влезет ни кусочка! Богатство пребывает в состоянии вечного голода. Чем больше богатства сосредотачивается в руках немногих, тем более превращается оно в чудовище, которое необходимо не только постоянно насыщать, но и оберегать, потому что оно уже не в состоянии само о себе позаботиться. Самым надежным защитником богатства является власть. Но и власть, поставленная на защиту богатства, сама заражается жаждой наживы. Отсюда всевозможные злоупотребления, коррупция, взяточничество, другие преступления, которые сплошь и рядом сходят с рук людям, находящимся во власти. [10 - Не случайно президент России Дмитрий Анатольевич Медведев потребовал в январе 2011 г. ужесточить проверку достоверности предоставляемых высшими чиновниками страны налоговых деклараций как один из способов выявления и наказания коррупционеров.]
   Трагедия богатства заключена в самой природе богатства: оно сосредоточено на самом себе и замкнуто внутри себя. Замкнутость эта обусловлена взаимосвязанными явлениями, присущими любой цивилизации: накопление богатства, зарождение власти, насилие над человеком и утрата данной ему от рождения свободы. Происходит это по одной и той же схеме, которая применима к любому обществу, построенному на праве частной собственности:
   – богатство по мере роста и сосредоточения в руках немногих, порождает власть, призванную уберечь это богатство от посягательств со стороны многих, которые это богатство произвели;
   – власть, чтобы выполнить свою основную функцию по удержанию богатства в руках немногих, прибегает к насилию над многими, которые считают себя вправе получить свою долю в произведенном ими богатстве и распорядиться этой долей по собственному усмотрению;
   – насилие, направленное против человека, лишившегося своей доли богатства, лишает его и данных ему от природы прав владеть тем, что дают ему земля и что производит он сам;
   – собственник узурпированного богатства и обслуживающая его интересы власть разрабатывают и принимают законы, которые призваны навечно закрепить за ними право владения и распоряжения богатством, хотя на самом деле оказываются заложниками этого богатства.
   Так возникает и так замыкается в самом себе порочный круг, в котором место ценностей занимают цены, а место идеалов – деньги. Богатство, превратившееся с началом цивилизации в самую сильную страсть человека, дает, конечно, определенные преимущества их обладателям в удовлетворении биологических потребностей. Но и только. Там, где богатство дает преимущество в удовлетворении социальных потребностей лишь обладателям богатства, лишая этого права основную массу населения (прежде всего в области образования, выборе профессии в соответствии с призванием, возможности приобщиться к достижениям культуры и не беспокоиться о личной безопасности и безопасности своих родных и близких), – мы вправе предъявить претензии уже не к богатству, а к государству, которое системой принимаемых им законов устанавливает социальное неравенство.
   Нетерпимость такого положения самоочевидна. Христианский теолог и писатель Тертуллиан уже в I веке н. э. увидел корень всех зол в корыстолюбии и со свойственной ему парадоксальностью объявил источником корыстолюбия… торговлю. Торговля, говорил он, не нужна людям, чуждым алчности и стяжательства, потому что в основе торговли лежит купля-продажа, отношения покупателя и продавца, а тот и другой поклоняются лишь одному идолу – деньгам. Один из отцов Церкви Иоанн Златоуст, живший в IV – начале V веков, утверждал, что богатство, сосредоточенное в руках немногих, безнравственно: «Не говорите: “Я пользуюсь тем, что мне принадлежит”, – вы пользуетесь тем, что не ваше». Его старший современник Василий Великий видел единственное достоинство богатства в его возможности служить всем людям, а присвоение богатства немногими в ущерб многим расценивал как худший вид кражи. «Тот, кто отбирает у другого одежды, называется вором, – писал он, – но разве тот, кто может, но не дает одежду бедняку, заслуживают иного имени?». Все эти и другие подобные высказывания, которые можно долго цитировать, проистекают из заповеди Христа: «Не собирайте себе сокровищ на земле, где моль и ржа истребляют и где воры подкапывают и крадут; но собирайте себе сокровища на небе [11 - Здесь в значении в вере.], где ни моль, ни ржа не истребляют и где воры не подкапывают и не крадут; ибо где сокровище ваше, там будет и сердце ваше» (Мф. 6:19—21).
   В государствах, управляемых дальновидными политиками, постоянно принимаются меры к тому, чтобы общенациональное богатство распределялось по справедливости и тем самым социальная напряженность между имущими и неимущими сводилась к минимуму. В государствах, построенных на принципе бендукидзевского хо-чу!, социальная напряженность всегда остается высокой и либо разрешается социальным взрывом, либо государство внутренне саморазрушается, как саморазрушилась некогда Римская империя.
   Психологи утверждают: рабовладение, как форма собственности, возникает там и тогда, где и когда появляются люди, готовые стать рабами. Это универсальное правило, в равной степени относящееся как к собственникам, так и к несобственникам. Неверно думать, будто человек, присвоивший себе какую-либо вещь, становится ее собственником. «В действительности не человек владеет вещью, – писал Николай Федорович Федоров, – а вещь обладает человеком, связывает его, делает несвободным, вносит раздор в среду людей». Первыми, кто в условиях сложившейся цивилизации ступил на путь отрицания собственности как способа выживания немногих за счет превращения в рабов многих, кто решил начать с возвращения к себе, как существам общественным или, что одно и то же, человечным, стали ессеи – члены общественно-религиозного течения, возникшего в Иудее во второй половине II века до н. э. и просуществовавшего до конца I века н. э., то есть на протяжении 250 лет.
   Реальное существование секты ессеев было доказано в 1947 году, когда в пещерах на северо-западном берегу Мертвого моря были обнаружены развалины поселений этих удивительных людей. В ходе раскопок, продолжавшихся до 1956 года, были найдены черепки посуды, которой пользовались ессеи, монеты, а главное – хозяйственные, юридические и религиозные тексты, написанные на древнееврейском, арамейском, набатейском, сирийско-палестинском и арабском языках, а также на греческом и латыни (обнаруженные в Кумране и других местах побережья Мертвого моря рукописи хранятся ныне в Иерусалиме). Самый набор языков, на которых были написаны древние тексты, свидетельствует в пользу интернационального состава ессеев, хотя преимущественное место в этой секте занимали евреи. Противники насилия, ессеи избрали мирные способы борьбы с иерусалимским жречеством, стяжательство и распущенность которого приняли чудовищные размеры, и удалились в пустынные места. О быте, нравах и обычаях ессеев нам поведал историк Иосиф Флавий – командующий армией евреев в ходе Иудейской войны 66—73 годов н. э., а затем переметнувшийся на сторону римских легионов во главе с Веспасианом из рода Флавиев, от которого и получил свое второе имя. Вот фрагменты из его книги «Иудейские древности», написанной в конце I века:
   «…Эта секта, по-видимому, ведет наиболее праведную жизнь. Ессеи – родом иудеи, но они живут в еще более тесном любовном общении между собой. Они отвращаются от наслаждений, как от зла; воздержанность же и неподчинение страстям считают добродетелью. Они презирают брак [12 - Здесь явственно слышится негативная реакция ессеев на превращение женщины в собственность мужчины.], но берут чужих детей, пока они еще в нежном возрасте и могут быть воспитаны, считают их родными и внушают им свои нравы… Они презирают богатства, и у них господствует удивительная общность имуществ; ни одного из них не найдешь, у кого было бы больше, чем у другого. У них существует закон, что вступающие в среду избранных должны отдать общине свое имущество; так что у них нет ни крайней бедности, ни излишка богатств, но, смешавши вместе имущество всех, они имеют одно имущество, как у братьев… Они избирают попечителей общего имущества, и каждый избранный должен посвятить себя служению всем. У них нет своего города, но в разных городах их живет много. Приезжающие из других мест (члены) секты могут пользоваться всем, что у них имеется, как своей собственностью; к тем, кого они никогда не видели, они входят, как к самым близким знакомым. Поэтому, отправляясь в дорогу, они ничего не берут с собою, кроме оружия против разбойников. В каждом городе назначается особый попечитель для иногородних, снабжающий их платьем и всеми необходимыми припасами. Одеждой и внешним обликом они подобны детям, находящимся под строгой дисциплиной учителя. Платье и обувь они меняет только тогда, когда прежние совершенно изорвались или от времени сделались непригодными к употреблению. Они ничего не покупают и не продают друг другу, но каждый дает из своего другому то, что ему нужно, равно как и получает у него то, в чем сам нуждается…» [13 - Нам ничего неизвестно о хозяйственной деятельности этих людей. Можно, однако, предположить, что и в хозяйственной деятельности они руководствовались теми же принципами, какими руководствуются кибуцники в современном Израиле. Кибуцы как одно из направлений развития сельского хозяйства возникли в Израиле в среде эмигрантов вскоре после окончания Первой мировой войны 1914—1918 гг. Фанатичные в своей приверженности социалистическим идеям, члены кибуцев сообща воспитывали детей, чтобы «очистить их от скверны буржуазных понятий о родстве». Всё их имущество и заработки складывались в общий котел с таким расчетом, чтобы общины, насчитывавшие от 60 до 300 членов, либо вместе выжили, либо вместе погибли. Движение кибуцников разрасталось и, достигнув 4 тысяч в 1927 г., выросло до 16 тысяч в 1930 г., почти 25 тысяч в 1939 г., а сегодня представляет собой одну из форм сельскохозяйственного производства Израиля. Российские туристы, отправляющиеся в Израиль, могут посетить любой из кибуцев, разбросанных по всей стране, пожить там (в кибуцах есть гостевые дома), а при желании и поработать вместе с кибуцниками (разумеется, на общественных началах).]
   Историки религии считают, что ессеи стали предтечами христиан. В этом предположении есть большая доля истины, если исходить из того, что ессеи ставили на первое место социальную составляющую человека, а не биологическую, включающую в себя и такую форму выживания, как отнятие и присвоение не принадлежащих им благ у более слабых в физическом отношении людей. И хотя христианство не сводится к религиозным и общественным взглядам ессеев [14 - Негативное отношение к собственности почти за 800 лет до ессеев высказал уже Соломон – один из богатейших людей своего времени: «Я предпринял большие дела: построил себе домы, посадил себе виноградники, устроил себе сады и рощи, и насадил в них всякие плодовитые дерева; сделал себе водоемы для орошения из них рощей, произращающих деревья; приобрел себе слуг и служанок, и домочадцы были у меня; также крупного и мелкого скота было у меня больше, нежели у всех, бывших прежде меня в Иерусалиме; собрал себе серебра и золота и драгоценностей от царей и областей; завел у себя певцов и певиц и услаждения сынов человеческих – разные музыкальные орудия. И сделался я великим и богатым больше всех, бывших прежде меня в Иерусалиме; и мудрость моя пребыла со мною. Чего бы глаза мои ни пожелали, я не отказывал им; не возбранял сердцу моему никакого веселия, потому что сердце мое радовалось во всех трудах моих; и это было моею долею от всех трудов моих. И оглянулся я на все дела мои, которые сделали руки мои, и на труд, которым трудился я, делая их: и вот, все – суета и томление духа, и нет от них пользы под солнцем!» (см. Еккл. 2:4-11).], оно позаимствовало у них многое, прежде всего – презрительное отношение к собственности. Центральная идея христианства, выраженная в стихах «Возлюби ближнего твоего как самого себя» (Лук. 10:27) и «Царствие Божие внутрь вас есть» (т. е. Царство Бога, как среда обитания праведников, находится не вовне, а внутри каждого человека, см. Лук. 17:21), – прямо направлена на утверждение в человеке социального, суть – человеческого начала, возвышающего его над началом биологическим.
   Не случайно идеи эти провозглашает Богочеловек, каким Христос и явился миру в пору Своего земного существования. Как человек в Своей биологической ипостаси Он ничем не отличался от других людей – в Новом Завете говорится о том, что Христос «единородный Сын, сущий в недре Отчем» (Иоан. 1:18), «семя жены», принявшее плоть от Девы Марии, Ему, как и каждому еврейскому ребенку мужского пола, обрезали на восьмой день рождения крайнюю плоть и дали имя (Лук. 2:21), Он подвержен искушениям (Мф. 4:1-11), «алкал и жаждал» (Лук. 4:2), подвергался «утомлениям» (Иоан. 4:6), не знал, где приклонить голову (Мф. 8:20), плакал (Лук. 19:41), терпел преследования (Иоан. 10:31—39), скорбел (Марк. 14:33), находился в борении и молении до кровавого пота (Лук. 22:44), страдал (Мф. 16:21), возмущался (Иоан. 12:27), наконец, как любой другой смертный, умер (Лук. 23:46) и был погребен (Лук. 23:50—53). Вместе с тем пример Христа показывает, что социальное начало в человеке, преодолев в себе греховное как совокупность помыслов и действий, направленных на максимально полное удовлетворение животных начал, – способно возвысить каждого до божественных высот, достичь идеала Богочеловечности. В этой части Новый Завет прямо следует практике, сложившейся в среде ессеев. В этом легко убедиться, обратившись к текстам Нового Завета. Так, Христос, отправляя апостолов «к погибшим овцам дома Израилева», напутствует их: «Больных исцеляйте, прокаженных очищайте, мертвых воскрешайте, бесов изгоняйте; даром получили, даром давайте. Не берите с собою ни золота, ни серебра, ни меди в поясы свои, ни сумы на дорогу, ни двух одежд, ни обуви, ни посоха. Ибо трудящийся достоин пропитания» (Мф. 10:6, 8-10); «Не заботьтесь для души вашей, что вам есть и что пить, ни для тела вашего, во что одеться. Душа не больше ли пищи, и тело – одежды?.. Итак, не заботьтесь и не говорите: “что нам есть?” или: “что пить?” или “во что одеться?”…» (Мф. 6:25, 31); «У многих же уверовавших было одно сердце и одна душа; и никто ничего из имения своего не называл своим, но все у них было общее… Не было между ними никого нуждающегося; ибо все, которые владели землями или домами, продавая их, приносили цену проданного и полагали к ногам Апостолов; и каждому давалось, в чем кто имел нужду…» (Деян. 4:32, 34—37). Такого рода примеры, устанавливающие новые отношения между людьми, основанные на принципах социальной справедливости, содержатся в Новом Завете во множестве.
   У человека в его социальной сути один Бог; у человека в его биологической ипостаси – другой. Здесь уместно вспомнить слова апостола Павла: «В членах моих вижу иной закон, противоборствующий закону ума моего и делающий меня пленником закона греховного, находящегося в членах моих» (Рим. 7:23). Апостол восклицал: «Бедный я человек! кто избавит меня от сего тела смерти?» – и сам же нашел ответ на этот вопрос: любовь. Любовь в библейском значении означает не одну лишь плотскую любовь, или интимную близость (хотя и такую любовь тоже); любовь проявляется прежде всего в бескорыстии, душевном отклике, чувстве восторга и потому направлена не только на человека противоположного пола, но и на детей, природу, музыку, произведения живописи, скульптуры, литературу, идеалы и т. д. Лишь такая любовь становится, по определению основоположника неофрейдизма Эриха Фромма, «непрерывным процессом самообновления и самообогащения» человека. О таком «непрерывном процессе самообновления и самообогащения» человека апостол Павел сказал: «Любовь долготерпит, милосердствует, любовь не завидует, любовь не превозносится, не гордится, не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла, не радуется неправде, а сорадуется истине; все покрывает, всему верит, всего надеется, все переносит. Любовь никогда не перестает, хотя и пророчества прекратятся, и языки умолкнут, и знание упразднится» (1 Кор. 13:4-8). Важно заметить, что такую любовь апостол ставил даже выше веры в Бога: «…Теперь пребывают сии три: вера, надежда, любовь; но любовь из них больше» (1 Кор. 13:13).
   У человека в его биологической ипостаси иная любовь, которую и любовью-то язык не повернется назвать. Это скорее всепожирающая и всепоглащающая страсть, инстинкт вечно голодного хищника, у которого отсутствуют центры насыщения и который стремится сделать все, что ни оказывается в поле его зрения и представляет хоть малейшую стоимость, своим. Это, одним словом, хочу! – без малейшей попытки объяснить не другим, а прежде всего себе, почему хочу.

Глава 2
Необходимость выбора

   Будучи биосоциальным существом, человек сам должен сделать выбор, какому из двух богов ему служить, – Богу ли, поднимающего его над всем суетным и преходящим, или богатству, опускающего его ниже животного состояния. Сказано: «Никто не может служить двум господам: ибо или одного будет ненавидеть, а другого любить; или одному станет усердствовать, а о другом нерадеть. Не можете служить Богу и маммоне» (Мф. 6:24) [15 - Ср. в другом месте Нового Завета: «Никакой слуга не может служить двум господам: ибо или одного будете ненавидеть, а другого любить; или одному станете усердствовать, а о другом нерадеть. Не можете служить Богу и маммоне» (Лук. 16:13).]. В этом противоборстве между социальным и биологическим началами в человеке, между Богом и маммоной в проигрыше чаще всего оказывается Бог. Человек, несмотря на все Его запреты, несмотря на тщательнейшим образом прописанные законы, относящиеся решительно ко всем сторонам жизни и быта, несмотря на страшные кары, которые Бог насылал на избранный Им народ, – так и остался своевольным, так и не подчинился Ему, а с возникновением товарно-денежных отношений вовсе отрекся от Него. Маммона, возникшая поначалу в виде права собственности мужчины на женщину, потребовала нового символа веры, который, не подменяя собственности, стал бы ее эквивалентом. И такой эквивалент возник в виде денег.
   Первым, кто осознал всю меру опасности возведения денег в степень высшего божества, олицетворяющего собственность, а стало быть силу, противостоящую человеку и данной ему от природы свободы, стал 16-й президент США, противник рабства Авраам Линкольн. «Свобода выше собственности, человек выше доллара!» – заявил он. Но Линкольн, похоже, стал и последним, кто попытался низвести доллар до его исконного назначения как платежного средства и не более того.
   Маммона опасна не только тем, что губит людей и целые цивилизации, но еще и тем, что претендует на роль единственно верной религии. Между тем религия – это прежде всего свобода, причем свобода в ее высшем проявлении – свобода совести. В изначальном виде религия предоставила человеку выбор: или он останется существом биосоциальным, или переродится в существо социобиологическое. Выбор невелик, но принципиально важный в сути понимания свободы. В первом случае человек остается биосоциальным существом – свобода сводится к возможности неограниченного потребления, и тогда, говоря языком философов, превращается в «отрицательную свободу». Во втором случае человек перерождается в социобиологическое существо, и тогда свобода открывает перед ним неограниченные возможности для самосовершенствования, а сама превращается в «положительную свободу». И в первом, и во втором случаях свобода остается свободой, т. е. правом человека поступать в соответствие со своими интересами и целями, – однако в первом случае развивается по горизонтальному вектору, а во втором – по вертикальному.
   Свобода, понимаемая как ничем не стесняемая возможность неограниченного потребления, сводится к одному: к безудержной гонке за богатством. «Поэтому-то и погибло все то, что придавало жизни настоящую ценность и значение, – писал древнеримский историк, литератор и флотоводец Плиний Старший, – и унижение стало главным средством к повышению; все предаются унижению, каждый по-своему, но желания и стремление всех направлены на одну и ту же цель – на богатство».
   Тиберий говорил, что всякая власть корыстолюбива и нет в ней никого, кто не стремился бы к личному обогащению (слова Тиберия актуальны и поныне). Того же мнения придерживался и Веспасиан. Не случайно на все должности, так или иначе связанные с возможностью быстрого обогащения, Веспасиан назначал, как свидетельствует Светоний, «самых хищных чиновников», используя их как губки: «сухим дает намокнуть, а мокрое выжимает». Когда Веспасиану доложили, что сенат решил поставить ему на общественный счет памятник неимоверной цены, он тут же протянул ладонь и сказал: «Ставьте немедленно, вот постамент». Той же тактики личного обогащения придерживался и его сын Тит, хотя в способах наживы он отличался большей щепетильностью, чем отец. [16 - У того же Светония читаем: «Тит упрекнул отца, что и нужники он обложил налогом; тот взял монету из первой прибыли, поднес к его носу и спросил, воняет ли она. “Нет”, – ответил Тит. “А ведь это деньги с мочи”, – сказал Веспасиан». Слова эти в вольном переводе с латыни вошли практически во все языки и звучат сегодня как «деньги не пахнут», хотя Светоний выразился куда как более определенно: воняют.]
   Тиберий был категорическим противником назначения в провинции наместников на короткий срок. В этом случае, говорил он, государственный деятель в мгновение ока ограбит подвластное ему население. Назначение же наместников на продолжительное время удлинит сроки грабежа и сделает этот грабеж менее обременительным для народа. В доказательство своей правоты Тиберий приводил в пример мух, облепивших умирающего от ран человека. Немилосердно, говорил он, отгонять насытившихся мух; на их место тотчас налетят другие и доставят умирающему новые страдания.
   С жадностью сановников могло сравниться разве что только их чванство. В 16 году сенат, памятуя о том, что Тиберий выступает против сокращения сроков службы наместников, предложил назначать магистров не на один год, как это было установлено законом, а на пять лет. Тиберий отверг это предложение, заявив: «Если назначение на один год делает людей такими заносчивыми, то что станется с ними через пять лет?»
   Стремление к наживе, поразившее Римскую империю, вытеснило из людей все остальные чувства вплоть до элементарного сострадания (на аренах римских цирков были убиты в поединках и растерзаны дикими зверями многие тысячи людей, – страстью к кровавым зрелищам был заражен буквально весь народ от мала до велика без различия полов, как сегодня неимоверно выросло – в том числе в России – число поклонников «боев без правил»). Каждый стремился к личному обогащению и использовал для этого все доступные ему средства. Показательна история, приключившаяся с неким всадником, имя которого история не сохранила. Долгое время этот всадник был дружен с фаворитом Тиберия Сеяном, что приносило ему дивиденды: к всаднику обращались за содействием те, кому необходимо было добиться аудиенции если не у самого императора, то у его фаворита, подносили ему дары, давали крупные взятки. Когда же Сеяна обвинили в государственной измене и казнили, всадника привлекли к суду как соучастника. В защитительной речи, обращенной к Тиберию, всадник сказал: «Нам не подобает судить о том, кого и по каким причинам ты возвеличиваешь над другими: тебе боги дали высшее право решать дела, нам же оставили только доблесть послушания. Мы видим только то, что открыто лежит перед нами, видим, кто получает от тебя богатство, почести и силу вредить или приносить пользу другим. Угадывание сокровенных мыслей властелина – вещь недопустимая, опасная, а кроме того и бесплодная».
   Богатство, почести и силу вредить другим – вот конечная цель «отрицательной свободы», у которой есть еще одно определение: свобода вести паразитический образ жизни (не случайно Веблен называет людей, владеющих огромными состояниями, праздным классом). О силе же приносить другим пользу история сохранила ничтожно мало примеров. Общая атмосфера алчности, которая сопутствует обществам, члены которых сориентированы главным образом на потребление, вызывала протест уже на заре становления цивилизации. Приведу в этой связи фрагмент из пространного стихотворения, дошедшего до наших дней:

     …Кому мне открыться сегодня? Кому мне открыться сегодня?
     Братья бесчестны, Над жертвой глумится наглец,
     Друзья охладели. А людям потеха – и только.
     Кому мне открыться сегодня? Кому мне открыться сегодня?
     Алчны сердца, У ближнего рады
     На чужое зарится каждый. Последний кусок заграбастать.
     Кому мне открыться сегодня? Кому мне открыться сегодня?
     Раздолье насильнику, Злодею – доверие,
     Вывелись добрые люди. Брата врагом почитают.
     Кому мне открыться сегодня? Кому мне открыться сегодня?
     Худу мирволят повсюду, Не помнит былого никто,
     Благу везде поруганье. Добра за добро не дождешься…

   Если на минуту забыть, что стихотворение это, вошедшее в сокровищницу мировой поэзии под названием «Спор разочарованного со своей душой», создано в Египте в конце Древнего царства (III тысячелетие до н. э.!), можно подумать, что написано оно сегодня каким-нибудь печальным русским.
   Однако прервем наш затянувшийся экскурс в историю, чтобы сказать очевидное: марксизм, как учение, возник не на пустом месте, – корни его заглублены в толщу веков и тысячелетий и потому на интуитивном уровне были восприняты русскими людьми как свои корни, поскольку и предки русских не знали ни рабства, ни собственности, ни вплоть до XIV века денег в их современном значении.
   В XIX веке, когда еще был жив Маркс и когда собственность и деньги превратились в монстра, пожирающего не только людей, но и целые государства, собственность и деньги стали предметом критики решительно всех мыслящих людей не только в экономически развитых странах Европы и США, но и в России. Так, Лев Николаевич Толстой, в принципе не приемлевший коммунизма, писал: «Там, где в обществе существует насилие одного человека над другим, значение денег, как мерила ценностей, тотчас же подчиняется произволу насильника, и значение их, как средства обмена произведений труда, заменяется другим значением – самого удобного средства пользования чужим трудом. Деньги нужны насильнику не для обмена, – он возьмет, что ему нужно, и без обмена, – и не для установления мер ценностей, – он сам устанавливает их, – а только для удобства насилия, состоящего в том, что деньги сберегаются и деньгами легче всего держать в порабощении наибольшее число людей». И продолжал: «Государства – правительства интригуют и воюют из-за собственности: берегов Рейна, земли в Африке, в Китае, земли на Балканском полуострове. Банкиры, торговцы, фабриканты… хитрят, мучаются и мучают из-за собственности; чиновники, ремесленники, землевладельцы бьются, обманывают, угнетают, страдают из-за собственности; суды, полиция охраняют собственность. Собственность есть корень всего зла; распределением, обеспечением собственности занят почти весь мир».
   Исторической заслугой Маркса стало то, что он нанес удар по институту государства как главного насильника, как главного виновника существования и охранителя собственности, а в лице государства – удар по высшей власти, как основного выразителя интересов и собственности, и собственников.
   В отличие от всех прежних учений о справедливом устройстве общества (включая сюда христианство), марксизм вовсе отказал государству в праве на существование. Энгельс называл современные ему государства «идеальным совокупным капиталистом», у которого свои корыстные интересы, в корне отличающиеся от интересов человечества. В полемике с философом Евгением Дюрингом он доказывал, что отказ от частной собственности в пользу государственной собственности на средства производства сам по себе не разрешает основных противоречий капитализма. Но отказ от частной собственности создает предпосылки для ликвидации социального неравенства в разделении труда, устраняет кризисы в развитии производительных сил, лишает господствующие классы основы для безумной роскоши и мотовства. Тем самым, утверждал Энгельс, производительные силы как бы «укрощаются», а государство делается излишним и отмирает.
   В чем, по мысли Маркса, состоит опасность сохранения государства при переходе от капиталистического способа производства к социалистическому, а затем и коммунистическому? В том прежде всего, что в условиях, когда товарно-денежные отношения будут уже устранены, властные структуры в лице своих бюрократов тут же поспешат присвоить себе распределительные функции и не только выйдут из-под контроля трудящихся, но и станут навязывать им свою волю. В. Киселев, на которого мы уже ссылались, пишет: «Госаппарат имеет тенденцию к “самообладанию”, извращению своей сути, к отрыву от масс, к перераспределению общественного богатства в свою пользу. Государственная бюрократия становится своеобразной раковой опухолью на общественном организме в случае отсутствия легальных товарных отношений. Кроме того, отсутствие механизма компенсации просчетов государственного планирования в виде развитой системы социалистических товарно-денежных отношений неизбежно подрывает официально организованную экономику. Появляется нелегальная или параллельная экономика, приобретающая довольно большие масштабы и сводящая на нет попытки планирования. Поэтому отрицание Марксом и Энгельсом необходимости государства при социализме одновременно приводило их и к отрицанию нужды в законе стоимости».
   Маркс и Энгельс, разрабатывая учение о коммунизме, ничего не выдумывали: они опирались на реальный опыт развития человечества и соотносили его с реалиями своего времени. Это не значит, что взгляды их не подвергались критике. Достоевский, например, знакомый со всеми социалистическими теориями второй половины XIX века, предостерегал: социализм политический не с того начинает и не там ставит точку. Начинать, утверждал он, надо не с перестройки условий жизни, не с насыщения голодных, не с организации труда и быта, а с переделки духовной природы человека. Не революция, не наука, не политические и иные реформы – только красота спасет мир, утверждал он. Изменяя человека, изменить мир, а не наоборот, – вот ход мыслей писателя, вот источник его веры в обязательное возвращение человечества в Золотой век. «Золотой век, – писал Достоевский, – мечта самая невероятная из всех, какие были, но за которую люди отдавали всю жизнь свою и все свои силы, для которой умирали и убивались пророки, без которой народы не хотят жить и не могут даже и умереть».
   Маркс и Энгельс, говоря о коммунизме как об обществе, в котором происходит возвращение человека к самому себе, как человеку общественному, то есть человечному, – тоже, по сути дела, имели в виду Золотой век, в котором некогда пребывал человек, но Золотой век не в прежнем его виде, а на неизмеримо более высоком уровне. Зачатки возрождения этого нового Золотого века они увидели в опыте Парижской коммуны, которая для Маркса и Энгельса была уже не особой формой государства, а сочетанием дешевого, находящегося под постоянным контролем со стороны народа правительства, назначенного для выполнения центральных функций, с самым широким и повсеместным самоуправлением трудящихся. Никакое государство, писали они, никогда не способно раскрыть все сущностные силы человека, – оно их подавляет. Человек становится человеком лишь с уничтожением государства как органа насилия и подавления в человеке человеческих начал.
   Сошлюсь еще раз на В. Киселева. Капитализм, пишет он, «имеет две порочные особенности. Первая – необходимость производства товаров, создающая торгашеский, проституированный характер общественных отношений, фетишизацию вещей. Вторая – определяющий мотив и цель производства – прибавочная стоимость, являющаяся источником эксплуатации человека человеком. Государство в условиях буржуазного строя служит господствующему классу и в свою очередь выступает оружием угнетения». И далее: «Суть Марксовой концепции социализма в том, что это должно быть посткапиталистическое общество, сменяющее капитализм с его законом стоимости и государственной организацией общества. По логике Маркса и Энгельса, капитализм постепенно исчерпывает возможности своего развития, создавая предпосылки для прекращения действия закона стоимости, товарно-денежных отношений. На место прибавочной стоимости как определяющей цели производства встанет цель всестороннего развития человека – тем самым “отпадает вся эта история с ее судорогами и страданиями”».
   Социализм [17 - Термин социализм ввел в оборот не Маркс, а французский философ, один из основателей христианского социализма Пьер Леру (1797—1871 гг.), считавший основным условием социального преобразования общества его моральное изменение.], по Марксу, сознательно регулируемое, бестоварное и самоуправляющееся общество. Для нормального функционирования такого общества на первых порах достаточно иметь, как это было при Парижской коммуне, дешевое правительство, находящееся под полным и безусловным контролем масс, а вот армия и полиция – главные опоры любого правительства в любом государстве – за ненадобностью упраздняются. Упраздняются и деньги. Маркс, исследуя тысячелетнюю власть денег над людьми, не ограничился экономическими выкладками и доказательствами их порочности, а вскрыл их безнравственную суть. Человечеству, по мысли Маркса, противопоказано неравенство, а власть золота не только ставит людей в неравное положение, но и извращает самую человеческую природу. И далее Маркс цитирует монолог Тимона Афинского – главного героя одноименной трагедии Шекспира, который, найдя в земле золото, тут же зарывает его, чтобы оно никому не досталось и тем самым не усилило нравственную порчу, и без того господствующую в мире:

     …этот желтый раб начнет немедля
     И связывать, и расторгать обеты;
     Благословлять, что проклято; проказу
     Заставит обожать, возвысит вора,
     Ему даст титул и почет всеобщий
     И на скамью сенаторов посадит.
     Увядшим вдовам женихов отыщет!
     Разъеденная язвами блудница,
     Та, от которой даже сами стены
     Больничные бы отшатнулись, – станет
     Цветущей, свежей и благоуханной,
     Как майский день. Металл проклятый, прочь!
     Ты, шлюха человечества, причина
     Вражды людской и войн кровопролитных,
     Лежи в земле, в своем законном месте!

   Маркс пишет: «Шекспир превосходно изображает сущность денег». Деньги производят «извращение и смешение всех человеческих и природных качеств»; «то, чего я как человек не в состоянии сделать, т. е. чего не могут обеспечить мои индивидуальные сущностные силы, то я могу сделать при помощи денег. Таким образом, деньги извращают каждую из этих сущностных сил в нечто такое, чем она сама по себе не является, т. е. в ее противоположность». И продолжает: «В качестве этой извращающей силы деньги выступают затем и по отношению к индивиду и по отношению к общественным и прочим связям, претендующим на роль и значение самостоятельных сущностей. Они превращают верность в измену, любовь в ненависть, ненависть в любовь, добродетель в порок, порок в добродетель, раба в господина, господина в раба, глупость в ум, ум в глупость».
   Энгельс был убежден, что сохранение денег при коммунизме «взорвет» его изнутри, «разложит» новое общество. Потому-то место товарно-денежных отношений в обществе будущего, где частную собственность и государство заменят непосредственно-общественные отношения, в том числе в сфере труда, должно занять планирование, определяемое не законом стоимости, а «взвешиванием и сопоставлением полезных эффектов различных предметов потребления друг с другом и с необходимыми для их производства количествами труда». В качестве единицы расчета для получения продуктов питания и потребления Энгельс предлагал принять один час затраченного на производство труда. Нелепо, писал Энгельс, пытаться сохранять закон стоимости в коммунах, не распространяя этот же закон и на рабочую силу. А так как рабочая сила в условиях нетоварного и безденежного производства и самоуправления приобретает новое качество, свободное от эксплуатации человека человеком, то закон стоимости теряет не только привлекательность, но и внутреннее содержание. Мерилом действительного общественного богатства в новых условиях становится не прибавочный продукт, а свободное время. Только свободное время, по Марксу, в состоянии переориентировать общество на всестороннее развитие сущностных сил и потенций каждого индивидуума, на «абсолютное выявление творческих дарований человека», поможет каждому разогнуть спину и поднять голову к «небу», выбрать себе занятие по душе.
   Интерес к личности Маркса и теории коммунизма в современном мире (исключая Россию и русских, где стараниями новых правителей и их идеологов одно только упоминание имени Маркса и коммунизма вызывает рвотный рефлекс) не случаен, как не случайно и то, что интерес этот совпал с развалом СССР, который якобы олицетворял собой коммунизм. Окончание «холодной войны» ознаменовалось наступлением на планете более чем «прохладного мира». Сегодня очень многие люди на Западе поняли, что причина нестабильности на Земле таилась вовсе не в существовании Советского Союза – этой, как говорили о нашей стране, «империи зла». Зло коренится не в какой-то одной отдельно взятой стране и даже не в группе стран, придерживающихся определенной идеологии. Это доказали события 11 сентября 2001 года, произошедшие в США. Известный американский экономист и мульмиллионер Линдон Ларуш писал об этой американской трагедии: «То, что произошло с Соединенными Штатами 11 сентября, было вызвано атакой некой таинственной силы, которая действовала не снаружи, а из глубины рубежей безопасности США. Атака не исходила ни с Ближнего Востока, ни из Европы, ни из Южной Америки. Возможно, в ней и принимали участие люди – выходцы из этих частей света, однако саму операцию, столь тщательно продуманную и осуществленную, не мог провести никто за пределами Соединенных Штатов – на сегодня такой силы просто нет». Другими словами, трагедия 11 сентября вызрела в недрах самих США, а не в какой другой стране или в голове того же Бен Ладена, который был объявлен «врагом № 1» Америки (и которого, к слову уж замечу, сами американцы и выпестовали).
   Причины неустойчивого положения в современном мире следует искать не в «руке Москвы», как это делалось прежде, и не в отдельных частях планеты, как это делают сегодня США и их союзники, выстраивая «оси зла», с которыми намерены бороться всеми имеющимися в их распоряжении средствами, в том числе военными, – а в той самой «некой таинственной силе», о которой говорит Ларуш и которая таится в «глубинах рубежей безопасности» любого государства, прежде всего Соединенных Штатов Америки, объективно оказавшихся сегодня «одинокой сверхдержавой» и навязывающих свою волю всему миру. Государства, власть, деньги – вот основные пороки цивилизации, вскрытые свыше 150 лет назад Марксом. И выкорчевать эти пороки способен только коммунизм – этот, по образному выражению современного российского философа Игоря Чубайса, «рай на Земле» [18 - Приходится сожалеть, что этот незаурядный ученый редко выступает в печати, а его нечастые появления на телевизионных экранах сопровождаются не столько аргументированной полемикой с ним, сколько наскоками на его позицию. Так, в теледебатах, показанных на канале НТВ, лидер КПРФ Геннадий Зюганов, оборвав на полуслове Чубайса, посоветовал философу «прочитать лекцию своему брату» (Анатолию Чубайсу – одной из самых одиозных фигур последних двадцати лет), а на слова И. Чубайса о том, что если бы коммунизм в том виде, в каком он представлялся Марксу, в нашей стране действительно был бы осуществлен, он первый вступил бы в коммунистическую партию, Зюганов заявил: «Мы вас в нашу партию не примем». В этих словах лидера КПРФ явственно прозвучало давнее убеждение советской партноменклатуры, что только ей одной ведомо и кто такой истинный Маркс, и что собой представляет истинный коммунизм, и кого следует принять в ряды тех, кому этот коммунизм доверено будет осуществить, а кому сразу укажут на дверь. Монополизировав партию, они «монополизировали» коммунизм (хотя что общего имеют нынешняя КПРФ и ее лидеры с истинным коммунизмом?), а тех, кто осмеливается иметь собственное мнение о Марксе и о коммунизме, они предают анафеме. Грустно, что в КПРФ, как прежде в КПСС, тон задают не творчески мыслящие люди, а догматики, связанные круговой порукой. Я не погрешу против истины, если скажу: никто не опорочил идею коммунизма так сильно, как это сделали лидеры советских коммунистов, а сегодня делают Зюганов и К°.]. Но вот как раз с такой оценкой коммунизма не согласны те, кто считает, будто весь ХХ век, прошедший под знаком противоборства коммунизма и капитализма, оказался самым кровавым за всю историю человечества. Так ли это на самом деле и действительно ли коммунизм повинен в многомиллионых бессмысленных жертвах? Послушаем в этой связи мнение основателя Римского клуба [19 - Так называется неформальная ассоциация, основанная в 1968 г. и объединившая 100 ученых-специалистов в области естественных, технических и гуманитарных наук, а также общественных деятелей и представителей деловых кругов из более чем 30 стран (США, Японии, Канады, Нидерландов, Швеции, Бельгии, Италии и др.). Римский клуб не имеет устава, фиксированного бюджета, печатных органов, не содержит административного аппарата. Главная форма деятельности – организация крупномасштабных исследований по широкому кругу вопросов, прежде всего в социально-экономической области. Результаты исследований публикуются в виде докладов Римскому клубу. Такие исследования-доклады, как «Пределы роста», «Человечество на перепутье», «Пересмотр международного порядка», «Цели для человечества», «За пределами века расточительства», «Микроэлектроника и общество» и ряд других получили широкую известность во всем мире, кроме, пожалуй, одной только России, хотя члены Римского клуба всегда проявляли интерес к нашей стране, а в 1977 г. приняли участие в работе Всемирного форума миролюбивых сил в Москве.] Аурелио Печчеи, которого уж никак не заподозришь в симпатиях к коммунизму в его советской версии:
   «Мы никогда не должны забывать, что именно самые развитые страны, которым следовало бы подать совершенно другой пример, стремясь приобрести еще больше власти на земле, в воздухе и на морях, развязали первую мировую войну. Размах конфликта и число жертв были беспрецедентными в истории человечества. Но урок этот никого ничему не научил. Потребовалось не так уж много времени, чтобы проросли и набрали силу зловещие зародыши нацизма и фашизма – и вот уже, вдохновленные теорией, что сильный всегда прав, на планету низверглась вторая мировая война. Смутно предвидя, что в недалеком будущем они могут почувствовать нехватку жизненного пространства и сырья, сильные государства сочли своим “святым” национальным долгом захватить и присвоить чужие земли и ресурсы. На этот раз конфликт оказался еще более ужасным и разрушительным, так как появились новая техника и более совершенное оружие. В концентрационные лагеря и лагеря смерти сгонялось не только военное, но и гражданское население независимо от возраста и пола. Вслед за большими войнами по Земле прокатилось множество локальных и гражданских войн, которые оказались не менее грязными и кровавыми. И эта эскалация ужаса еще далеко не кончилась».
   Предвидели ли Маркс и Энгельс такой поворот мировой истории? Полагаю, что да. И потому они с полным основанием писали в «Манифесте коммунистической партии»: «Коммунизм ни у кого не отнимает возможности присвоения общественных продуктов, он отнимает лишь возможности посредством этого присвоения порабощать чужой труд».
   Порабощение чужого труда возникает, как мы видели, с присвоения мужчиной женщины, с той самой минуты, когда, в сущности, и зарождаются на Земле зачатки цивилизации. Но нелепо думать, что принципы, на которых возникли тысячелетия назад зачатки цивилизации, оказались единственно приемлемыми для всей последующей истории человечества. В Парижской коммуне Маркс и Энгельс увидели прообраз будущего переустройства мира на началах справедливости. «Коммуна сделала правдой лозунг всех буржуазных революций, – писали они, – дешевое правительство, уничтожив две самые крупные статьи расходов: постоянную армию и чиновничество». И далее: «Когда Парижская коммуна взяла руководство революцией в свои руки, когда простые рабочие впервые решились посягнуть на привилегию своего “естественного начальства” – на привилегию управления – и при неслыханно тяжелых условиях выполняли эту работу скромно, добросовестно и успешно, причем высший размер их вознаграждения не превышал одной пятой части жалованья, составляющего… минимум для секретаря лондонского школьного совета, – старый мир скорчило от бешенства при виде красного знамени – символа Республики Труда, развевающегося над городской ратушей». [20 - Вообразите, читатель, всего на одну минуту, каким бешенством скорчатся лица всех наших высших руководителей от администрации президента, правительства, Государственной Думы и Совета Федерации и заканчивая чинушей из местной управы какого-нибудь заштатного городка, если им вместо нынешних окладов предложат зарплату, не превышающую 1/5 зарплаты школьного учителя.]
   Россия не Франция и русские не французы и француженки. Но исторически сложилась так, что именно Россия с ее верностью общине, которую не удалось разрушить даже такому радикальному реформатору, как Петр Аркадьевич Столыпин, оказалась наиболее подготовленной к восприятию коммунистических идей.
   Первыми выразителями действительно народных интересов стали в нашей стране Герцен, Добролюбов и Чернышевский. И начали они с поиска ответа на главнейший вопрос, над которым недосуг было задуматься правительству: а что это за феномен такой – русский народ? Герцен писал: «Мне всякий раз становится не по себе, когда я говорю о народе. В наш демократический век нет ни одного слова, смысл которого был бы так извращен и так мало понятен. Идеи, которые связываются с этим словом, по большей части неопределенны, исполнены риторики, поверхностны. То народ поднимают до небес, то топчут его в грязь. К несчастью, ни благородное негодование, ни восторженная декламация не в состоянии выразить верно и точно понятие, обозначаемое словом “народ”; народ – это мощная гранитная основа, скрепленная цементом вековых традиций, это обширный первый этаж, над которым надстроен шаткий балаган современного политического устройства». И далее: «Мне кажется, что в русской жизни есть нечто более высокое, чем община, и более сильное, чем власть; это “нечто” трудно выразить словами, и еще труднее указать на него пальцем. Я говорю о той внутренней, не вполне сознающей себя силе, которая так чудодейственно поддерживала русский народ под игом монгольских орд и немецкой бюрократии, под восточным кнутом татарина и под западной розгой капрала; я говорю о той внутренней силе, при помощи которой русский крестьянин сохранил, несмотря на унизительную дисциплину рабства, открытое и красивое лицо и живой ум и который, на императорский указ образоваться, ответил через сто лет громадным явлением Пушкина; я говорю, наконец, о той силе, о той вере в себя, которая волнует нашу грудь. Эта сила, независимо от всех внешних событий и вопреки им, сохранила русский народ и поддержала его несокрушимую веру в себя. Для какой цели?.. Это-то нам и покажет время».
   Найти ответ на этот вопрос взялись народники – выходцы из состоятельных семей, в основном молодые люди с университетским образованием, которые бросили вызов тогдашнему правительству и «пошли в народ», чтобы разделить с ним его беды и вселить надежды на лучшее будущее. Это о них Ленин сказал: «Вера в особый уклад, в общинный строй русской жизни; отсюда – вера в возможность крестьянской социалистической революции – вот что одушевляло их, поднимало десятки и сотни людей на геройскую борьбу с правительством».
   Сегодня идеи народничества, как и идеалы коммунизма, не в чести в нашем обществе. Между тем именно народники стали той реальной силой, которая привела в движение Россию. В 1885 году, когда в России о социализме и, тем более, коммунизме слышало лишь считанное число образованных людей, да и те отмахивались от «новомодных теорий», рожденных в умах западноевропейских кабинетных ученых, не имеющих ни малейшего представления о России и русских, Лев Толстой публикует статью «Так что же нам делать?», в которой содержатся провидческие строки: «Как ни стараемся мы скрыть от себя простую, самую очевидную опасность истощения терпения тех людей, которых мы душим, как ни стараемся мы противодействовать этой опасности всякими обманами, насилиями, задабриваниями, опасность эта растет с каждым днем, с каждым часом и давно уже угрожает нам, а теперь назрела так, что мы чуть держимся в своей лодочке над бушующим уже и заливающим нас морем, которое вот-вот гневно поглотит и пожрет нас. Рабочая революция с ужасами разрушений и убийств не только грозит нам, но мы в ней живем уже лет 30 и только пока, кое-как разными хитростями на время отсрочиваем ее взрыв. Таково положение в Европе; таково положение у нас и еще хуже у нас, потому что оно не имеет спасательных клапанов… В нашем народе в последние три-четыре года вошло в общее употребление новое, многозначительное слово; словом этим, которого я никогда не слыхал прежде, ругаются теперь на улице и определяют нас: дармоеды. Ненависть и презрение задавленного народа растет, а силы физические и нравственные богатых классов слабеют; обман же, которым держится все, изнашивается, и утешать себя в этой смертной опасности богатые классы не могут уже ничем. Возвратиться к старому нельзя; возобновить разрушенный престиж нельзя; остается одно для тех, которые не хотят переменить свою жизнь: надеяться на то, что на мою жизнь хватит, а после как хотят. Так и делает слепая толпа богатых классов; но опасность все растет, и ужасная развязка приближается».
   Народники потерпели поражение не потому, что их беззаветная вера в высшую справедливость выродилась в конечном счете в террор; трагедия народников состояла в том, что они имели дело уже с серьезно больным народом, воля которого к кардинальному изменению условий жизни оказалась парализована всеми предшествующими веками развития. Народу стало тошно всё, а в условиях ослабившей свои устои церкви он готов был пойти за первым, кто, не будучи связан с опостылевшей ему властью, позовет его за собой. Не случайно не кто иной, как Столыпин, лучше других осознавший эту готовность народа очертя голову ринуться в омут кардинальных перемен, и ответивший на эту готовность учреждением военно-полевых судов, виселицами и массовыми расстрелами («столыпинский галстук», как стали называть виселицы в начале ХХ века, не выдумка, а реальность, к которой стал прибегать Петр Аркадьевич Столыпин еще будучи саратовским губернатором, подавив крестьянские волнения в ходе первой Русской революции 1905—1907 гг., и остался верен ей после 1906 г., став председателем совета министра России), выступил в 1910 году в стенах Государственной думы с речью, в которой заявил: «Если бы нашелся безумец, который в настоящее время одним взмахом пера осуществил бы политические свободы в России, то завтра же в Петербурге заседал бы Совет рабочих депутатов, который через полгода своего существования вверг бы Россию в геену огненную».
   Тектонические сдвиги, происходившие в самой толще народной жизни и угрожавшие «гееной огненной» покруче, чем крестьянские войны под руководством Степана Разина или Емельяна Пугачева, ощутил не только Столыпин; ощутили их и октябристы во главе с Александром Гучковым и кадеты во главе с Павлом Николаевичем Милюковым. Трудно сказать, насколько глубоко они знали русский народ, но одно очевидно: они знали, что если этот народ не повести за собой, народ сам изберет свой путь – как всегда «бессмысленный и беспощадный». И они задумали «бурю», которая пусть на время, но отвлечет народ от более кардинальных перемен в обществе, первыми жертвами которых они стали сами. Спустя много лет, находясь в эмиграции, Милюков, анализируя уроки Октябрьской революции 1917 года, с обескураживающей откровенностью напишет:
   «Конечно, мы должны признать, что ответственность за совершившееся лежит на нас, то есть на блоке Государственной думы [21 - Милюков имеет в виду т. н. Прогрессивный блок, образованный в 4-й Государственной думе в августе 1915 г., в который вошли прогрессисты, октябристы, кадеты и др. фракции.]. Вы знаете, что твердое решение воспользоваться войной для производства переворота принято нами вскоре после начала этой войны, знаете также, что ждать мы больше не могли, ибо знали, что в конце апреля или начале мая наша армия должна перейти в наступление, результаты коего сразу в корне прекратили бы всякие намеки на недовольство, вызвали б в стране взрыв патриотизма и ликования. История проклянет пролетариев, но она проклянет и нас, вызвавших бурю». [22 - Лишенный советского гражданства и высланный за рубеж Александр Исаевич Соженицын, окунувшись в море белоэмигрантской литературы, доступной там, обнаружит прямую связь между февралем и октябрем 1917 г. и скажет: «И как же бы я пробился к истине, если должен был бы писать “Колесо” в Советском Союзе? Ведь это просто исключено». А в 1981 г. сделает важное уточнение к этим словам: «Сделать февральскую революцию “повеселей” – никак не могу: это предельная степень бездарности и падения. Я не имел такого замысла apriori; я понятия не имел, всё открылось в материале. Октябрь – не побочный жестокий замысел, но – нагнулся отобрать павшую и падшую в маразме февральскую демократию. Она так стремительно падала, что уже через две недели после Февраля (в пределах моего “Марта”) уже была обречена».]
   Новая сила, которая встряхнула пребывающий в полуобморочном состоянии народ, заставила его поверить в свои силы и побудила к активным действиям, – явилась в России в лице большевиков.
   Большевики и большевизм не то же самое, что советские и нынешние российские коммунисты и советский коммунизм. Николай Александрович Бердяев, высланный из Советской России в 1922 году, писал: «Коммунизм на Западе есть другого рода явление. В первые годы (русской) революции рассказывали легенду, сложившуюся в народной среде о большевизме и коммунизме. Для народного сознания большевизм был русской народной революцией, разливом буйной, народной стихии, коммунизм же пришел от инородцев, он западный, нерусский, и он наложил на революционную народную стихию гнет деспотической организации, выражаясь по-ученому, он рационализировал иррациональное. Это очень характерная легенда, свидетельствующая о женственной природе русского народа, всегда подвергающейся изнасилованию чуждым ей мужественным началом».
   Большевизм при своем возникновении как нельзя более полно соответствовал чаяниям больного народа, он, продолжал Бердяев, «воспользовался бессилием либерально-демократической власти, негодностью ее символики для скрепления взбунтовавшейся массы. Он воспользовался объективной невозможностью дальше вести войну, пафос которой был безнадежно утерян, нежеланием солдат продолжать войну, и он провозгласил мир. Он воспользовался неустроенностью и недовольством крестьян и передал всю землю крестьянам, разрушив остатки феодализма и господства дворян. Он воспользовался русскими традициями деспотического управления сверху и, вместо непривычной демократии, для которой не было навыков, провозгласил диктатуру, больше схожую со старым царизмом. Он воспользовался свойствами русской души, во всем противоположной секуляризированному буржуазному обществу, ее религиозностью, ее догматизмом и максимализмом, ее исканием социальной правды и царства Божьего на земле, ее способностью к жертвам и терпеливому несению страданий, но также к проявлениям грубости и жестокости, воспользовался русским мессианизмом, всегда остающимся, хотя бы в бессознательной форме, русской верой в особые пути России. Он воспользовался историческим расколом между народом и культурным слоем, народным недоверием к интеллигенции и с легкостью разгромил интеллигенцию, ему не подчинившуюся. Он впитал в себя и русское интеллигентское сектантство и русское народничество, преобразив их согласно требованиям новой эпохи. Он соответствовал отсутствию в русском народе римских понятий о собственности и буржуазных добродетелях, соответствовал русскому коллективизму, имевшему религиозные корни. Он воспользовался крушением патриархального быта в народе и разложением старых религиозных верований. Он также начал насильственно насаждать сверху новую цивилизацию, как это в свое время делал Петр. Он отрицал свободы человека, которые и раньше неизвестны были народу, которые были привилегией лишь верхних культурных слоев общества и за которые народ совсем и не собирался бороться. Он провозгласил обязательность целостного, тоталитарного миросозерцания, господствующего вероучения, что соответствовало навыкам и потребностям русского народа в вере и символах, управляющих жизнью. Русская душа не склонна к скептицизму, и ей менее всего соответствует скептический либерализм. Народная душа легче всего могла перейти от целостной веры к другой целостной вере, к другой ортодоксии, охватывающей всю жизнь».
   Короче, большевизм с самого начала проявил себя в России как антипод коммунизма, и «рай на Земле», которого русские так и не дождались, окончательно оказался несбыточной мечтой.
   Еще одно разочарование русских людей? А разве мало было других разочарований в истории русского народа? Одним разочарованием больше, другим меньше – особого значения это не имеет. Тут важно не число разочарований, а то, как менялись вечные антагонисты – власть и народ.

Глава 3
Канун и революция

   Зарождение в России на стыке XIX—XX веков капитализма вызвало «оскудение в Церкви религиозного духа и охлаждение к ней всех слоев общества», как говорили в 1915 году священностужители – депутаты четвертой и последней дореволюционной Государственной думы. Оскудение это, однако, не истребило в русском народе веры в свой мессианизм, принявшей уже не небесный, а заземленный и потому особенно опасный для властей и всего класса собственников характер. Новый мессианизм, прочувствованный народом на интуитивном уровне, четко сформулировал в 1918 году Александр Блок: «Знание о социальном неравенстве – есть знание высокое, холодное и гневное…»
   Казалось, ничто не предвещало близкой катастрофы, которая потрясла не только Россию, но и весь мир. Скорее наоборот. В 1911 году в России было пышно отмечено 50-летие отмены крепостного права. В еще более торжественной обстановке прошло в 1912 году празднование столетия победы над Наполеоном. Наконец, весь 1913 год прошел под знаком 300-летия царствования династии Романовых.
   Этот год вообще выдался для России на редкость удачным: два подряд урожайных года и промышленный подъем вывели страну в число ведущих держав мира [23 - В 1913 г. Россия по своему экономическому развитию заняла пятое место в мире – вслед за США, Англией, Германией и Францией.]. Историк Александр Степанский пишет: «Среди объектов российской действительности 1913 года мы видим такое, чего не было и в помине накануне вступления на престол Николая II. Много новых промышленных предприятий и железных дорог. Электричество. Телефон. Радиосвязь. Трамвай. Автомобили. Авиация. Кинематограф. Звукозапись. Многоэтажные дома со всеми удобствами. Всевозможные машины и приборы новых конструкций. Конечно, здесь было много импортного, но немало и своего – русская техническая и естественнонаучная мысль вполне соответствовала мировому уровню. Новая поэзия. Новая живопись. Новая архитектура. Новая музыка. Русский театр впервые выходит на мировую сцену и одерживает триумфальные победы. Публика валом валит на премьеры Художественного, исполнение “Колоколов” Рахманинова и “Петрушки” Стравинского. А многочисленные художественные выставки! “Новое общество художников” показало 162 работы Врубеля; “Мир искусства” – полотна Бенуа, Добужинского, Кустодиева, Петрова-Водкина, Рериха, Сарьяна, Серебряковой; “Бубновый валет” – Кончаловского и Машкова. Персональная выставка прошла у Натальи Гончаровой. Иностранного читателя привлекали не только классики – Пушкин, Гоголь, Тургенев, Достоевский, Толстой, но и современники – Горький, Куприн, Мережковский, Сологуб, Арцыбашев. “Серебряный век” – в разгаре».
   У философа Николая Федоровича Федорова, скончавшегося в 1903 году, находятся новые сторонники идеи «всеобщего воскрешения» из «мертвых» средствами техники. Все чаще раздаются призывы осуществить во вселенском масштабе его мечту: «Жить надо не для себя (эгоизм) и не для других, а со всеми и для всех». Люди верили, что зло может быть преодолено добром, если добро возьмет на вооружение не месть, как это постоянно происходило в истории цивилизации, а возмездие, как внутреннее самоочищение огнем.
   По мысли идеологов Серебряного века, Россия и русские должны были показать пример внутреннего самоочищения огнем всему миру, и прежде всего Европе, все более увязавшей в декадентстве. Случилось, однако, так, что не Россия показала Европе пример, а Европа навязала России капитализм с его главным культом – собственностью, которая не имела в русском народе абсолютно никаких корней. У Василия Розанова были все основания написать в 1912 году в самом личностном его произведении «Уединенное»: «В России вся собственность выросла из “выпросил”, или “подарил”, или кого-нибудь “обобрал”. Труда собственности очень мало. И от этого она не крепка и не уважается».
   Однако эта-то «выпрошенная», «подаренная», а чаще всего – так уж исстари повелось на Руси – присвоенная в результате самого беззастенчивого и наглого «обирания» народа собственность и стала в России основной причиной свары, завязавшейся в высших эшелона власти, и в конце концов ввергла страну в хаос.
   …Николай II был преисполнен оптимизма. Кошмар русско-японской войны и революции 1905—1907 годов забыты. Премьер-министр Владимир Николаевич Коковцов писал: «Вера в великое будущее России никогда не оставляла государя и служила для него как бы путеводной звездой в оценке окружавших его событий дня. Он верил в то, что он ведет Россию к светлому будущему, что все ниспосылаемые судьбой испытания и невзгоды мимолетны и, во всяком случае, преходящи и что если лично ему суждено перенести самые большие трудности, то тем ярче и безоблачней будет царствование его нежно любимого сына».
   Эйфория, продолжавшаяся весь 1913 год, перешла и на следующий год. 14 мая 1914 года – за два с половиной месяца до начала Первой мировой войны – Сергей Юльевич Витте пишет члену Государственного совета графу Сергею Дмитриевичу Шереметеву: «Что касается Германского Императора, то он к нам более всех любезен. Наш курс теперь сильно покосился по направлению к Берлину».
   И тем не менее 1 августа 1914 года Россия объявит войну именно Германии. С чего бы вдруг? А никакого «вдруг» не было: вся предшествующая история России логически подвела страну к тому, что она не могла не ввязаться в войну, абсолютно ей не нужную и, более того, чуждую коренным интересам народа. В этом убеждаешься, познакомившись со статьей недавно скончавшегося в США старейшего русского историка-эмигранта Николая Ивановича Ульянова «Роковые войны России». В отличие от других отечественных историков, на все лады восхвалявших былые войны, стяжавшие славу России, с упоением писавших о победах адмирала Ушакова в Средиземном море и героическом переходе Суворова через Альпы (и ни разу не задавшихся элементарным, лежащим на поверхности вопросом: а какая нелегкая занесла русский флот в Средиземное море и что забыла русская армия в Альпах?), Ульянов увидел за внешним блеском побед пот и кровь, бессмысленные жертвы и все большее обнищание страны, которой Европа манипулировала, как хотела.
   Статья эта интересна во всех отношениях, а в контексте нашей книги она интересна еще и тем, что в ней явственно прослеживаются диаметрально противоположные интересы власти и народа. Впрочем, читайте и делайте выводы сами:
   «В истории новой Европы наблюдаются две великих страны, противоположные друг другу по характеру их войн: Англия, редко начинавшая войны без соображения их целесообразности для государства, и Россия, вступавшая в войны без особых размышлений.
   В царствование племянницы Петра Великого Анны Иоанновны, в Крыму и под турецкими крепостями уложено до 100 тысяч русских солдат, истрачены миллионы рублей, а мирный договор был таков, что согласно ему России запрещалось иметь военные и торговые суда на Черном море. Не лучше была внешняя политика императрицы Елизаветы Петровны – дочери Петра Великого. Стараниями французской и австрийской дипломатии ее втянули в Семилетнюю войну, совершенно нам не нужную и не касавшуюся России. Русские войска под Кунерсдорфом нанесли поражение Фридриху Второму сокрушительное поражение, но, кроме потери нескольких тысяч солдат и огромных расходов, никакой выгоды для России не было. Да никаких выгод и не искали. То был как бы русский подарок Австрии.
   По словам графа Кауница, тогдашнего канцлера австрийской империи, “политика России истекает не из действительных ее интересов, а зависит от индивидуального расположения отдельных лиц”. В этом и заключался новый стиль русской внешней политики и войн в послепетровские времена. Сегодня приходило на ум послать армию в Пруссию против Фридриха Второго, завтра в Италию для изгнания оттуда французов, а послезавтра приказ: “Донскому и Уральскому казачьим войскам собираться в полки, идти в Индию и завоевать оную”. На что нам Индия, никто не знал. Знал только Первый консул Франции Наполеон Бонапарт – вдохновитель Павла Первого. Чем-то покорил он сердце русского царя и нашел в нем поклонника своего плана сокрушения Англии, с которой боролся и которую никак не мог уязвить по причине ее островного положения. Уязвимое место усмотрел в английских колониях – в Индии. На нее и убедил Павла направить своих казаков. Сам Павел чуть не на другой же день был задушен собственными приближенными. Индия не пострадала.
   Огромная страна шла на поводу у чужой дипломатии, становилась жертвой родственных и дружеских связей царской фамилии с иностранными дворами и навеянных извне политических фантасмагорий. Похоже, что весь одиум безумного приказа о завоевании Индии Павел Первый передал своим старшим сыновьям, царствовавшим после него – Александру и Николаю. Оба вошли в историю кровопролитными, но ненужными для страны войнами. Безусловно спросят: “Как?.. И Александр Первый, с именем которого связана эпопея борьбы с Наполеоном?” Да, и он. Эпитет “благословенный” и столетняя патриотическая легенда, окружавшая его имя, затруднили исторической науке работу по реставрации подлинного облика этого царя. Самая ненужная, самая кровопролитная, самая разорительная для России из войн XIX века была именно война его с Наполеоном. Ее называли отечественной, “народной”. Это верно лишь в том смысле, что народ вынес ее на своих плечах и освятил своей кровью в боях и походах. Но по замыслу, по ненужности, по пренебрежению к национальным интересам эта война – одна из самых неоправданных.
   Россия в начале XIX века стояла в стороне от потрясавших Европу страстей и событий. Они ее не касались. При наличии ясной политической линии ей нетрудно было бы уклониться от всякого вмешательства в тогдашние распри. Конечно, антинаполеоновская коалиция, особенно англичане, всячески обхаживали ее в своих целях, но никто не в силах был бы принудить ее вступить в эту коалицию. Наполеон в то время был императором, готовился ко вторжению в Англию через Ла-Манш и ни о каком походе в Россию не думал. Россия сама по себе не нужна была ему. Но русскому императору не сиделось смирно. Он ищет предлога к открытому разрыву мирных отношений с Францией.
   В 1804 году происходит расстрел во рву Венсенского замка одного из членов низложенной династии Бурбонов – герцога Энгиенского, схваченного на территории Бадена. Монархическая Европа возмущена. Но больше всех возмущался и громче всех протестовал Александр. Он выслал из Петербурга французского посла Эдувиля и отправил ноту Наполеону, обвиняя его в нарушении неприкосновенности баденской территории. Какое ему было дело до баденской территории и почему именно он счел себя вправе выступать защитником ее чести? Искал повод для ссоры? Сейчас, более чем через полтораста лет [24 - Статья «Роковые войны России» написана во второй половине 50-х гг. ХХ в.], не всякому понятно это желание. Не ничтожный же герцог Энгиенский был тому причиной и не русские помещики, заинтересованные будто бы в сбыте на английском рынке продуктов сельского хозяйства, как об этом ныне думают марксисты.
   Всем известно, чем кончилась война 1804 года. Русско-австрийские войска потерпели полный разгром под Аустерлицем. Русские разбиты были также под Фридландом. Австрия и Пруссия капитулировали. Александр остался один и должен был мириться с соперником на условиях достаточно унизительных. Александру пришлось смирить свой воинский пыл. Но и после этого он дал столько доказательств вражды к Наполеону и зародил в нем столько сомнений в своей лояльности, что французский император решил предупредить опасность с этой стороны путем сокрушения, раз навсегда, северного колосса. Началось знаменитое шествие его на Москву.
   В старых учебниках истории гибель Великой Армии рассматривалась обычно как сигнал для восстания всей покоренной Наполеоном Европы. Ни Пруссия, ни Австрия пальцем не пошевелили. Гипноз имени Наполеона был таков, что никто не дерзнул поднять оружие на корсиканского льва, даже смертельно раненного. Европа не решалась на освободительную войну. Даже Англия – заклятый враг Наполеона – настаивала на мире. Но царь, изгнав врага из российских пределов, призывал всех к свержению ига и к походу на Париж. Против этого решительно высказывался сам фельдмаршал Кутузов: “Наша территория освобождена, а другие пусть сами освобождаются”.
   Император Николай I – второй сын Павла Петровича, был человеком такого же темперамента. Все его войны, как и войны брата его Александра, имели единственным источником своего возникновения – волю самодержца. Вместо великой задачи внутреннего устроения своей еще не окрепшей империи, он всей душой пристрастился к внешней политике. Он усвоил агрессивный тон, бряцал оружием, ввязывался в ненужные конфликты и сложные дипломатические положения, приведшие в середине 50-х годов к знаменитой Крымской войне, кончившейся позорным поражением. Подлинным шедевром николаевской политики было знаменитое подавление венгерского восстания в 1849 году. Венгерцы населяли чуть не половину Австрийской империи. Отделение их от Австрии наносило ей непоправимый урон и превращало во второстепенное государство. Имперская роль Австрии была бы кончена навсегда, и Россия избавилась бы от этого коварного союзника, бывшего всегда ее тайным врагом. И не стоило бы это ни одного рубля, ни одного солдата. Надо было только спокойно сидеть и ждать. У венгерцев нашлось достаточно собственных сил, чтобы свергнуть австрийское иго. В их лице Россия обрела бы хороших друзей. Но в Фельдмаршальском зале Зимнего дворца в Петербурге давно повешена и до сих пор, может быть, висит громадная картина в золоченой раме, изображающая капитуляцию венгерской национальной армии и сдачу ее русскому фельдмаршалу Паскевичу при Виллагоше. Разбив австрийцев и уже почувствовав себя свободными, венгерцы сокрушены были стотысячной армией Паскевича и вынуждены вернуться в прежнюю зависимость от Австрии.
   Никогда столь откровенно и столь недостойно русские национальные интересы не приносились в жертву отвлеченному монархическому принципу, понятому самым нелепым образом. Враги России не преминули объявить ее “европейским жандармом”, и смыть это клеймо было уже невозможно. Николай Павлович позднее понял ошибку своей услужливости. Лет через пять, в разговоре с графом Ржевусским, сказал: “Самым глупым польским королем был Ян Собесский, потому что освободил Вену от турок, а самый глупый из русских государей – я, потому что помог австрийцам подавить венгерский мятеж”. Признанная здесь “глупость” была не единственной и не последней.
   Пагубные страсти вновь открылись в царствование последнего царя – Николая II. Если войны Николая I, как и его покойного брата Александра, имели единственным источником своего возникновения волю самодержца, то при слабовольном недалеком Николае II видную роль стало играть сановное окружение, высшее военное начальство и даже “вневедомственные влияния”. Не прошло и пяти лет со дня коронации нового царя, как начались разговоры о захвате Босфора. Обручев – глава генерального штаба – хотел захватить Босфор, двигаясь туда на плотах. Сам император увлечен был босфорской затеей и дал санкцию на ее осуществление. Дело дошло до того, что Нелидов уже поехал в Константинополь, чтобы сделать нужные приготовления и дать оттуда сигнал. Расстроил все Витте, доказавший абсурдность и вредность замысла. А “вневедомственные влияния”, несмотря ни на что, росли. Появился Безобразов, сделанный статс-секретарем, начал подбор в государственный аппарат таких же безответственных дельцов, как он сам, и повел свою “дальневосточную” политику. Когда немцы захватили Киао-Чао, русская военная клика решила захватить Порт-Артур и Даляньвань не по каким-то веским соображениям, а единственно по логике: раз немцы грабят, то и нам надо. Дальневосточная авантюра потребовала создания русского военного флота, на постройку которого пришлось отпустить 90 миллионов рублей “вне государственной росписи”. Раздраженные русской агрессией японцы потребовали отозвания наших воинских сил с Дальнего Востока. Но в Петербурге долгое время не замечали этого требования. Тогда последовало нападение на Порт-Артур и потопление царского флота.
   Рок, довлевший над всем царствованием Николая II, не осенил прозрением ни царя, ни его окружение. Вместо того, чтобы, получив жестокий урок, решительно взять курс на уклонение от всяких войн, царь и правительство не мыслили внешней политики иначе, как в виде присоединения к той или иной коалиции великих держав. Пока Россия покрывала себя позором на Дальнем Востоке, в Европе складывались стороны будущей мировой войны: откровенно обнаружила себя коалиция Германия – Австрия, к которой тяготела Турция. В противовес им образовался Англо-Французский блок (Антанта). Та и другая стороны были кровно заинтересованы в привлечении на свою сторону России.
   Встает самый важный вопрос: могла ли Россия не вступать в Мировую войну, принесшую ей гибель? Несмотря на феноменальное легкомыслие вершителей русской внешней политики, у нее имелась возможность остаться в стороне от армагедонской битвы народов. Надо было только сбросить со своего корабля балласт, могущий ее потопить. Надо было отказаться от давнишней роли покровительницы славян.
   Южные славяне веками жили вдали от России – в неметчине, в туретчине, никакой особой близости с Россией у них не было. Объединить их с нею территориально и государственно даже мысли не возникало. Когда их насильно исламизировали или католизировали – православная церковь и царское правительство ничего поделать не могли. История и география сделали южно-славянский вопрос неразрешимым для России. Попытки разрешить его сулили ей всегда тяжелую войну с западными державами, а то и конфуз, вроде того, что испытали русские в результате заступничества за болгар.
   В 1877 году турки учинили невиданную резню в этой части своей империи, не щадя ни женщин, ни детей. Гладстон [25 - Премьер-министр Великобритании Уильям Гладсон; вошел в историю тем, что подавил национально-освободительное движение в Ирландии и осуществил захват Египта.] написал свою знаменитую книгу об этих зверствах в надежде пробудить совесть цивилизованной Европы, спокойно взиравшей на бесчеловечное истребление болгар. Ни книги, ни речи не помогли. Помогло оружие, поднятое против турок императором Александром II. Но спасенные русскими войсками от гибели болгары чуть не на другой же день превратились во врагов России. [26 - Имеется в виду образование на территории освобожденной Болгарии княжества, которое в 1879 г. вернулось в состав Турции на правах вассала.]
   Факт этот, хорошо известный деятелям эпохи Николая II, не послужил предостережением и не предотвратил в 1914 году русского заступничества за Сербию, которую Австрия намеревалась аннексировать. Это из-за нее Россия объявила мобилизацию, послужившую предлогом для выступления Германии и начала Мировой войны. Не прошло года, как в Ставке русского верховного главнокомандующего стало известно, что Сербия, из-за которой успели погибнуть сотни тысяч русских солдат, готова заключить мир и перейти на сторону врагов.
   В СССР и за границей много написано на тему гибели России. Чаще всего это поиски “виновников”: бездарный царь, тупые министры, недалекая либеральная общественность, техническая и культурная отсталость. Лишь об одном органическом пороке никогда не упоминается – о нелепых безрассудных войнах, истощавших нашу родину на протяжении двух столетий. Их роль в российской катастрофе до сих пор не принимается во внимание».
   То обстоятельство, что в СССР не писали о безрассудных войнах, истощавших нашу страну и уносивших сотни тысяч жизней, – понять можно: Советский Союз был таким же милитаризованным государством, как и царская Россия, и точно так же ввязывался в локальные войны, которые велись в мире, или сам инициировал эти войны (Испания, Корея, Вьетнам, арабо-израильский конфликт, африканские страны, Афганистан, современная Россия вела две подряд войны в Чечне… После 1945 г. Советский Союз принял участие в 30-и войнах за пределами своих границ, в которых было задействовано 1,5 млн. солдат и офицеров). Можно понять и западных авторов, обходящих эту тему молчанием: коснись они этой темы, и сразу станет очевидна неблаговидная роль Европы в провоцировании бесконечной череды войн и втравливание в эти войны России.
   Остается величайшей загадкой, почему не обратил внимания на эту провокационную роль Европы в развязывании бесконечной череды войн сам Николай II, которому в феврале 1913 года поднесли роскошно изданную книгу «Триста лет царствования дома Романовых»? Между тем в этом дифирамбическом опусе, восхвалявшем династию Романовых, черным по белому говорилось: «Реальные интересы России часто приносились в жертву требованиям политической теории. Россия считала себя призванною ограждать русскою кровью консервативные интересы остальных европейских народов. Если в конце XVIII века русские войска под предводительством Суворова боролись в Италии или на вершинах Альп за интересы Европы, то этим же духом проникнуты были войны, которые впоследствии вела Россия. Мы боролись не за реальные интересы России, а за консервативные интересы всей Европы». Впрочем, очень может быть, что Николай II и не удосужился прочитать эту книгу, изданную прежде всего для него лично.
   В России в начале ХХ века сложились, можно сказать, идеальные условия для накопления отрицательной энергии, которая рано или поздно должна была разразиться социальным взрывом огромной разрушительной мощи. Накопление этой отрицательной энергии началось еще при Рюрике с его военно-дружинной организацией государства и вполне созрела при Николае II, который выстроил государство по образу и подобию армии с ее жесткой вертикалью власти и непременным единоначалием. Но как раз эта модель государственного устройства, сохраняющаяся в России поныне, абсолютно неприемлема для народа с развитым женским началом. Вопреки распространенному мнению, будто армия является чуть ли не кузницей, где выковываются «настоящие мужчины», на самом деле армия убивает в людях прежде всего мужские качества. Любая армия подразумевает строжайшее соблюдение дисциплины, а дисциплина, в свою очередь, базируется на полном и безусловном подчинении младших по званию старшим под страхом неминуемого наказания, в условиях войны – вплоть до расстрела.
   Страх превратился в единственный язык, на котором власть общается с народом, и поэтому неудивительно, что за долгие века мы не только смирились со страхом как неизменным спутником нашего существования, но и утратили инстинкт самосохранения. Сегодня, как и 200 лет назад, для нас по-прежнему остаются актуальными слова графа Якова Ивановича Ростовцева, с которыми он обратился к воспитанникам военно-учебных заведений: «Закон совести, закон нравственный обязателен человеку, как правило, для его частной воли; закон верховной власти, закон положительный, обязателен ему для его общественных отношений».
   Неукоснительное исполнение закона верховной власти, обязательного для исполнения каждым гражданином России для его общественных отношений, закон, ничего общего не имеющий с законом совести, законом нравственным, – вот условие, на котором зиждется наше государство от призвания варягов по настоящее время. В современной России действует тот же принцип: ее опору составляют не люди нравственно чистые, следующие закону совести, а нерассуждающие граждане, беспрекословно принимающие и слепо выполняющие любые законы верховной власти. В этом отношении мы следуем не примеру Запада и не примеру Востока, а продолжаем дело, начатое еще Николаем I.
   Доктор исторических наук Сергей Мироненко пишет: «Общей тенденцией перестройки государственного управления при Николае I была военная организация государственного аппарата. Если некоторые ведомства были полностью военизированы (горное, лесное, путей сообщения), то и обычное гражданское управление постепенно превращалось в управление военное. К концу царствования (Николая I) во главе 41 губерний из 53 существовавших стояли военные губернаторы. Вся бюрократическая система достигла предельной централизации и должна была действовать, по мысли Николая, с тою же стройностью и дисциплиной, как хорошая армия». Для Николая I «хорошая армия» – это «хорошее государство», а «хорошее государство» – беспрекословно подчиняющаяся его воле «хорошая армия». «Здесь порядок, строгая безусловная законность, – любил повторять Николай, – никакого всезнайства и противоречия, все вытекает одно из другого».
   Идея перестроить государство на манер армии до такой степени умилила русского царя, что ему показалось мало восторгов ближайшего окружения, и он пригласил в Россию французского литератора и монархиста, маркиза Астольфа де Кюстина, дабы тот собственными глазами удостоверился в преимуществах русского государства перед всеми другими странами Европы и поведал об этих преимуществах миру. Кюстин приехал, поездил по стране, во всё добросовестно вник и действительно написал книгу «Россия в 1839 году». Против ожидания Николая I, познакомившегося с французским изданием этой объемной книги (работа Кюстина вышла в Париже в 1843 году в четырех томах), Россия предстала в ней страной «варваров» и «рабов», «бюрократической тирании» и всеобщего страха. Досталось и самому Николаю. «Как это ни парадоксально звучит, – писал маркиз, – самодержец всероссийский часто замечает, что он вовсе не так всесилен, как говорят, и с удивлением, в котором он боится сам себе признаться, видит, что власть его имеет предел. Этот предел положен ему бюрократией, силой страшной повсюду, потому что злоупотребления ее именуются любовью к порядку, но особенно страшной в России».
   Прочитав о себе такое, Николай I вынужден был признать: Россией управляет не он, а им же «поставленные столоначальники». Однако это горькое признание не умалило его веры в то, что Россию выведет на верный путь именно военная реорганизация страны сверху донизу. Армия, которую он так часто видел на парадах, пленяла его взор! Совсем иной эта же армия предстала взору молодого офицера-артиллериста Льва Николаевича Толстого, добровольно отправившегося вначале на Кавказ, а оттуда в Севастополь, где он принял участие в Крымской войне.
   Еще мало кому известный писатель, потрясенный увиденным, написал весной 1855 года «Проект о переформировании армии», который намеревался представить Николаю I. «По долгу присяги, а еще более по чувству человека, – говорилось в проекте, – не могу молчать о зле, которое открыто совершается передо мной и очевидно влечет за собой погибель миллионов людей – погибель силы, достоинства и чести отечества… Зло это есть разврат, пороки и упадок духа русского войска. В России, столь могущественной своей матерьяльной силой и силой своего духа, нет войска; есть толпы угнетенных рабов, повинующихся ворам, угнетающим наемникам и грабителям, и в этой толпе нет ни преданности к царю, ни любви к отечеству – слова, которыми так часто злоупотребляют, – ни рыцарской чести и отваги, есть с одной стороны дух терпения и подавленного ропота, с другой дух угнетения и лихоимства».
   Как это мало походило на «хорошую армию», по образу и подобию которой должно было выстроиться «хорошее государство», и как эта армия в точности копировала реальное Российское государство, которым управлял не царь, а назначенные им столоначальники (как сегодня губерниями управляют назначаемые президентом губернаторы)! Толстой увидел в армии пороки, которые и сегодня, спустя более полутора столетия после написания проекта, разъедают ее изнутри: те же забитые, всего боящиеся новобранцы, те же наглые «деды», самоуправство которых вполне устраивает офицеров, те же дезертиры, которые бегут из армии, прихватив с собой оружие, и без разбору палят во все живое, что только ни попадается им на пути. Вчитайтесь сами, читатель, в проект Толстого, и вы без труда увидите, что великий писатель земли русской вскрывает самые глубинные язвы нашего общества с его культом силы, абсолютной непререкаемостью авторитета вертикали власти и – подлостями антироссиянина, превратившего нас в больную нацию:
   «У нас есть солдаты 3-х родов – я говорю про армейских, которых знаю. Есть угнетенные, угнетающие и отчаянные.
   Угнетенные – люди, сроднившиеся с мыслью, что они рождены для страдания, что одно качество, возможное и полезное для него, есть терпение, что в общественном быту нет существа ниже и несчастнее его. Угнетенный солдат морщится и ожидает удара, когда при нем кто-нибудь поднимает руку; он боится каждого своего слова и поступка: каждый солдат, годом старше его, имеет право и истязает его и он, угнетенный солдат, убежден, что все дурно, что только знают другие, хорошо же то, что можно делать скрытно и безнаказанно…
   Угнетающие солдаты – люди, перенесшие испытания и не упавшие, но ожесточившиеся духом. Их чувство справедливости – заставлять страдать каждого столько же, сколько они страдали. Угнетающий солдат сжился с мыслью, что он солдат, и даже гордится сим званием. Он старается и надеется улучшить свое положение – угнетением и кражей. Он открыто презирает угнетенного солдата и решается высказывать иногда чувство ненависти и ропот начальнику. В нем есть чувство сознания своего достоинства, но нет чувства чести; он не убьет в сражении своего начальника, но осрамит его. Он не украдет тулупа у товарища, но украдет порцию водки. Он так же, как угнетенный, невежествен, но твердо убежден в своих понятиях. Его оскорбит не телесное наказание, а оскорбит сравнение с простым солдатом.
   Отчаянные солдаты – люди, убежденные несчастьем, что для них нет ничего незаконного, и ничего не может быть худшего. О будущей жизни они не могут думать, потому что не думают. Для отчаянного солдата нет ничего невозможного, ничего святого; он украдет у товарища, ограбит церковь, убежит с поля, перебежит к врагу, убьет начальника и никогда не раскается.
   Угнетенный страдает, терпит и ждет конца. Угнетающий улучшает свой быт в солдатской сфере, в которой он освоился. Отчаянный презирает все и наслаждается».
   В 1856 году Николай II умирает, и Толстой пишет вторую редакцию «Проекта», рассчитывая подать его новому царю Александру II через его братьев Николая и Михаила, с которыми познакомился в Севастополе. Тон высказываний Толстого во второй редакции становится еще резче и нелицеприятней, – он фактически открытым текстом пишет о серьезном заболевании русской армии, представляющей собой слепок больного общества: «Русский офицер, по большинству, есть человек не способный ни на какой род деятельности, кроме военной службы. Главные цели его на службе суть приобретение денег. Средства к достижению ее – лихоимство и угнетение. Русский офицер необразован или потому, что не получил образования, или потому, что утратил его в сфере, где оно бесполезно и даже невозможно, или потому, что презирает его, как бесполезное для успеха на службе. Он беззаботен к пользе службы, потому что усердие ничего не может принести ему. Для успеха нужно только соблюдение известных правил и терпение. Он презирает звание офицера, потому что оно подвергает его влиянию людей грубых и безнравственных, занятиям бесполезным и унизительным. В военном обществе дух любви к отечеству, рыцарской отваги, военной чести возбуждает насмешку; уважается угнетение, разврат, лихоимство…»
   Не напоминает ли все это вам, читатель, нынешнее состояние российской армии? По данным Комитета солдатских матерей России, за помощью к ним обращаются ежегодно 6000 военнослужащих и их родственников. Почти половина обращений связана с неуставными отношениями. В Комитете считают, что их количество не отражает подлинной картины: чтобы представить ее в полном объеме, имеющиеся цифры надо умножить по меньшей мере в 10 раз. И это только серьезные случаи дедовщины, простые зуботычины в расчет не берутся. По данным Главной военной прокуратуры, ежегодно фиксируется до 3000 случаев неуставных взаимоотношений. Ни введение альтернативной службы, ни призыв по контракту, ни сокрашение срока службы до одного года не снижают их числа, о чем прямо было заявлено в январе 2011 года. Сами органы прокуратуры признают, что «принимаемые командованием меры по укреплению дисциплины и пресечению неуставных проявлений, как правило, носят запоздалый характер и малоэффективны». В последние два года преступления в состоянии опьянения, а также с применением оружия стали совершаться на 25 процентов чаще, чем прежде (и это без учета случаев самоубийств солдат-срочников). И вот еще вопрос, нуждающийся в ответе: почему российские офицеры – этот костяк армии – стесняются носить форму вне службы? Даже офицеры Генерального штаба переодеваются в военную форму лишь приходя на службу, а по окончании рабочего дня, прежде чем выйти на улицу, снова переодеваются в штатское.
   Это ли не лишнее подтверждение справедливости слов Толстого, и это ли не доказательство болезни нации, которая нуждается, как и во времена Петра I, не столько в экономических реформах, целью которых, говоря слова Жан Жака Руссо, является намерение властей «сразу создать немцев, англичан», а сегодня и американцев, а совсем в ином, в том, что тот же Жан Жак Руссо назвал необходимостью, «прежде всего, создавать русских» [27 - Я с пониманием отношусь к тем современным авторам, которые с болью пишут о состоянии дел в современной российской армии, как это делает, например, кадровый офицер, бакалавр религиоведения Роман Илющенко: «Именно от офицеров общество ждет подвига, готовности на самопожертвование. Почему? Ответ один – они не имеют права отказаться, увильнуть в сторону, спрятаться за чью-то спину, потому что честь имеют! При этом не важно, что у военнослужащего низкий оклад, нет квартиры, куча других нерешенных проблем. Парадокс в том, что виноваты в этом государство (но не Родина, не Отечество), чиновники, которых он же защищает, может быть, его старшие начальники. Но даже это не дает права настоящему человеку в погонах идти на сделки с совестью, подличать, пятнать свою честь недостойными поступками». Автор, безусловно, прав. Теоретически прав. Но вот как быть с тем фактом, что, по данным Главной военной прокуратуры, сегодня каждое третье преступление в армии совершается офицерами? Тут одним сетованием на то, что «этот страшный бич, поразивший наши Вооруженные силы и Внутренние войска, безусловно, связан с потерей военнослужащими чести», как об этом говорит Илющенко, – не обойдешься, как не обойдешься одной только констатацией факта: «Скорее всего такой человек изначально не имел чувства обладания честью и не испытывал по этому поводу никакого внутреннего дискомфорта. Для него честь – то, что правильнее назвать воинским приветствием. Отдал – и пошел дальше по своим делам».]…
   Но вернемся в 1914 год, когда до начала Первой мировой войны оставалось всего ничего. Николай II буквально купался в изъявлении ему всеобщей любви и верности. Всюду, где он ни появлялся, его окружали толпы безумствующих от восторга людей – еще одна неистребимая черта русских, которые чувствуют себя на верху блаженства при одной только возможности лицезреть живьем царя ли, генсека или президента. Когда Николай II прибыл в Кострому, город превратился в одну сплошную ликующую массу. Искушенный в тонкостях организации «театральных действ» иностранный дипломат, сопровождавший Николая, записал в своем дневнике: «Какая сила! Какое единство народного чувства! Все наши конституции ничто по сравнению с тем, что мы видим!» За коляской, в которой ехала Александра Федоровна, бежали толпы крестьян и, отпихивая друг друга с риском оказаться под колесами коляски или копытами лошадей, целовали лакированные дверцы и благословляли императрицу.
   Поползли слухи о том, что по случаю юбилея, в ходе которого народ столь искренне выражал свою любовь к самодержцу, Николай II наделит крестьян землей, чего не сделали ни его дед Александр II, отменивший крепостное право, ни его отец Александр III, прозванный миротворцем: земля по-прежнему оставалась собственностью помещиков. Депутат Государственной думы Афанасьев, выражая общее настроение, охватившее народ, предложил ознаменовать 300-летнюю годовщину династии Романовых безвозмездной передачей крестьянам государственных земель, а земли «частновладельческие, удельные, церковные, монастырские забрать за справедливое вознаграждение». Афанасьева чуть ли не на руках носили по Петербургу как самого верного и последовательного защитника народных интересов. Николай II, сам крупнейший землесобственник, поспешил развеять ни на чем не основанные слухи. На встрече с щигровскими крестьянами-общинниками он сказал: «Земля, находящаяся во владении помещиков, принадлежит им на том же неотъемлемом праве, как и ваша земля принадлежит вам. Иначе не может быть, и тут спора быть не может». [28 - Убеждение, что земля должна находиться в руках частных собственников, а крестьяне владеть куцыми наделами в пределах общины и что общинное землепользование на благо самим крестьянам, укоренилось в сознании не одного только царя. 14 декабря 1893 г. был принят закон, запрещавший крестьянам выход из общины без согласия 2/3 домохозяев и ограничивавший залог и продажу выделенных наделов. С. Витте писал: «Общинное землевладение наиболее способно обеспечить крестьянство от нищеты и бездомности». Этот порядок попытался разрушить Столыпин, но из его затеи ничего не вышло, а сам он был убит.]
   Народ вначале робко, а потом со все более возраставшим раздражением ответил волнениями. Крестьян поддержали рабочие – сами в огромном большинстве выходцы из крестьян. Численность бастовавших быстро нарастала и вскоре достигла 2 миллионов человек. В 1914 году на улицах Петербурга возникли баррикады. Бывший министр внутренних дел Петр Николаевич Дурново подал Николаю II записку, в которой предостерегал: «Социальная революция, в самых крайних ее проявлениях, у нас неизбежна. Россия будет ввергнута в беспросветную анархию, исход которой не поддается даже предвидению».
   Николай II решил проблему иначе: клин вышибают клином. Уж если народу вопрос о земле дороже, чем любовь к нему царя, пусть будет война. Одним ударом можно будет рарубить сразу две взаимосвязанных узла: приструнить народ и заставить трепетать его перед волей царя, а заодно заставить уважать себя все европейские народы.
   Европа – для Николая II это не составляло тайны – смотрела на Россию как на своего вассала, готового по первому требованию выполнить любую ее волю, благо это Россия со времен Петра I стремилась сблизиться с Европой, а не Европа с ней. Но и вассалом-то Россия оказалась бестолковым: за что ни бралась, все у нее выходило наперекосяк, а то и прямо против интересов Европы. В этом отношении представляет интерес книга «Россия и Германия. Наставники Гитлера», принадлежащая перу современного американского историка Уолтера Лакера. В ней, в частности, говорится: «Русские… обладают всеми пороками примитивных народов, но ни одной из их добродетелей. Это варвары; их победа погрузит Европу в вечную ночь, и славянское вторжение будет началом гибели всей цивилизации и культуры. Подобные идеи разделяли большинство демократов и либералов того времени. Трудно найти более ярких их выразителей, нежели Маркс и Энгельс, главным внешнеполитическим лозунгом которых в 1848—1849 годах была война против России [29 - Маркса и Энгельса возмутило подавление Россией восстания венгров против австрийского ига, о чем говорится в приведенной выше статье Н. Ульянова «Роковые войны России».]». И далее: «Когда разразилась Первая мировая война, германские социал-демократы почти без разногласий поднялись на защиту западной (в особенности германской) цивилизации от ее разложения примитивной Россией».
   Мысль Лакера – в прошлом упертого антисоветчика, а ныне председателя Совета международных исследований вашингтонского Центра по изучению стратегических проблем и международных отношений, – в общем-то, понятна: Германия (да и вся Европа) – это воплощенная добродетель; Россия – сплошной сгусток дикости и варварства, которую для общеевропейского блага лучше всего держать взаперти в огромной клетке. Эту задачу и должна была выполнить фашистская Германия, и трагедия ее, по Лакеру, состояла в том, что она, вместо того, чтобы ограничиться разгромом одной только России, решила подчинить своему влиянию всю Европу, а затем и мир. Лакер продолжает: «Невозможно отрицать, что некоторые духовные вожди панславизма проповедовали священную войну против Запада. В то же время нельзя не отметить здесь тягу к обобщениям относительно русского национального характера, усиленное стремление приписать определенные качества и характеристики всему русскому народу. Эта тенденция достигла высшей точки и классического выражения в книге Виктора Хена, специалиста по естественным наукам (родом из прибалтийских немцев), под названием “О нравах и обычаях русских”»…
   О чем писал это прибалтийский немец, какие краски использовал, если многие его суждения и идеи впоследствии использовали фашисты? В. Хен долгие годы жил в России, объездил ее вдоль и поперек и не нашел в ней ничего достойного внимания и, тем более, похвалы. «По сравнению с его дневником, – замечает Лакер, – знаменитая книга маркиза де Кюстина читается как проспект бюро путешествий, убеждающей публику посетить Россию». А вот как охарактеризовал этот «дневник» сам Лакер, увидевший в русских «наставников Гитлера»: «В то время как другие авторы писали об ошибках русского правительства и правящего класса, Хен пришел к выводу о мифичности утверждения о неиспорченном русском крестьянине. У русского отсутствует идеализм, какая-либо глубина чувств. Даже талант Пушкина был имитаторским, в нем нет моральной углубленности, а есть нотки распущенности. На самом деле русские – это китайцы Запада. Вековой деспотизм пропитал их души, у них нет совести и чести. Они неблагодарны и любят только тех, кого боятся. В них нет постоянства, они развращены, это величайшие в мире лгуны. У них нет подлинного таланта, из их среды не вышел ни один по-настоящему крупный государственный деятель. “Русские, – пишет Хен, – ведут себя цивилизованно только в присутствии других”. Они ничего не изобрели; без всякой потери их можно исключить из списка цивилизованных народов».
   Так относился Запад к России в XIX веке, так он относился к России и русским в годы Первой мировой войны, точно так же он относится к нам сегодня. Едва ли с меньшей ненавистью относился к своему народу и Николай II, мечтавший, как и его тезка-прадед, превратить Россию в одну сплошную казарму, одетую в солдатскую форму.
   Объявив всеобщую мобилизацию, он в первые же дни войны бросил на фронт самую работоспособную часть русского крестьянства. Дядя Николая II, великий князь Александр Михайлович Романов писал в своих мемуарах: «Пятнадцать миллионов русских крестьян должны были оставить в 1914 году домашний очаг, потому что Александр II и Александр III считали необходимым защищать балканских славян от притязаний Австрии. Вступительные слова манифеста, изданного царем в день объявления войны, свидетельствовали о послушном сыне, распятом на кресте своей собственной лояльности. “Верная своим историческим традициям, наша империя не может равнодушно смотреть на судьбу своих славянских братьев…” Трудно добиться большего нагромождения нелогичности на протяжении этой коротенькой фразы».
   Что получила Россия взамен «лояльности», проявленной царем? То же, что получала всегда: унижения, еще бóльшую нищету народа и – бесчисленные жертвы, которые на Руси никто никогда не считал, поскольку человеческая жизнь на всем протяжении нашей истории, включая современную жизнь, никогда не ставилась и в грош. В небольшой книжке «Anno mundi ardentis 1915» («Год пылающего мира»), изданной в 1916 году тиражом всего 500 экземпляров, поэт Максимилиан Волошин творит уже не реквием (к реквиему обантироссиянившиеся русские за долгие века привыкли и уже не воспринимали его как скорбь), а служит вечную панихиду по несчастной России:

     Взвивается флаг победный!..
     Что в том, Россия, тебе?
     Пребудь смиренной и бедной —
     Верной своей судьбе.

     Люблю тебя побежденной,
     Поруганной и в пыли,
     Таинственно осветленной
     Всей красотой земли.

     Люблю тебя в лике рабьем,
     Когда в тишине полей
     Причитаешь голосом бабьим
     Над трупами сыновей…

   Практически весь ХХ век, как, впрочем, и в наступившем ХХI веке, Россия тем только и занимается, что «причитает голосом бабьим над трупами своих сыновей». Венгрия, Чехословакия, Афганистан, Чечня – куда только ни посылает власть своих сыновей, чтобы превратить их в никому не нужных – прежде всего самой власти – калек, а то и в пресловутый «груз 200» (подлее названия для убитых в неправедных войнах наших детях нельзя и выдумать). Сравнивая русских с европейцами, Волошин разве что не произносит слово «антироссиянин», но диагноз его безупречно точен: народ, которого «водит на болоте огней бесовская игра», духовно болен. Поэт пишет: «Свойство бесов – дробление и множественность. “Имя мне – легион!” – отвечает бес на вопрос об имени. Изгнанный из одного одержимого, бес становится множеством, населяет целое свиное стадо, а стадо увлекает пастухов вместе с собою в бездну».
   Партия большевиков, впервые заявившая о себе в эти годы, призвала народ «превратить войну империалистическую в войну гражданскую». Волошин предложил иное решение проблемы: «Когда дети единой матери убивают друг друга, надо быть с матерью, а не с одним из братьев».
   Слабый голос поэта заглушила начавшаяся революция, вылившаяся в невиданную по масштабам Гражданскую войну русских с русскими.
   О причинах, вызвавших в России три подряд революции – 1905—1907 годов, Февральскую и, особенно, Октябрьскую революции 1917 года – написаны горы книг и высказаны самые разные, часто диаметрально противоположные точки зрения. Существует, однако, еще одна точка зрения, которую мало кто всерьез рассматривал, но которая, тем не менее, наиболее адекватно, как мне представляется, отражает реальное положение дел, сложившихся в конце 1916 – самом начале 1917 года, что, собственно, и послужило главной причиной свержения, а затем и расстрела Николая II и членов его семьи. Я имею в виду тот факт, что к началу Первой мировой войны Россия совершила резкий прорыв в капитализм, и власти предержащие, почувствовав вкус внезапно свалившихся на них прибылей – главного и единственного назначения капитализма, – ринулись грабить страну, рассчитывая урвать каждый для себя максимально большой кус. Судите, читатель, сами.
   В мемуарах, написанных незадолго до смерти, великий князь Александр Михайлович Романов [30 - А. М. Романов умер в 1936 г. в Париже.] рассказывает: «25 декабря 1916 года, девять дней после того, как во дворце моего зятя князя Ф. Юсупова [31 - Князь Феликс Феликсович Юсупов был женат на дочери А. Романова Ирине, доводившейся двоюродной сестрой Николаю II.] Распутин был убит, я послал царю длинное письмо, в котором предсказывал революцию и настаивал на немедленных переменах в составе правительства. Мое письмо заканчивалось словами: “Как это ни странно, но мы являемся свидетелями того, как само правительство поощряет революцию. Никто другой революции не хочет. Все сознают, что переживаемый момент слишком серьезен для внутренних беспорядков. Мы сейчас ведем войну, которую необходимо выиграть во что бы то ни стало. Это сознают все, кроме твоих министров. Их преступные действия, их равнодушие к страданиям народа и их беспрестанная ложь вызовут народное возмущение. Я не знаю, послушаешься ли ты моего совета или же нет, но я хочу, чтобы ты понял, что грядущая русская революция 1917 года явится прямым продуктом усилий твоего правительства. Впервые в современной истории революция будет произведена не снизу, а сверху, не народом против правительства, а правительством против народа”» (курсив автора. – В. М.).
   В этих словах выражен совершенно новый взгляд на причины революции в России, – взгляд, отличный от устоявшейся формулы «верхи не могут – низы не хотят».
   История, как мы знаем, распорядилась таким образом, что русские никогда не знали собственности, и это обстоятельство сыграло решающую роль в том, что наши предки «проскочили» стадию рабовладения, через которую прошли все западные страны, включая США; не знали наши предки и развитых форм феодализма и капитализма. Русского человека от начала заботило одно: как сделать так, чтобы жить по наряду, то есть по закону, данному свыше, по правде, а стало быть – по справедливости, которая предполагает прежде всего установление гармонии как в душе человека, так и в его отношениях с ближними своими, с окружающими его людьми, да и со всей природой. Иначе говоря, для русского человека всегда стояло на первом месте духовное начало, а материальная его «подпитка» на втором, приоритет отдавался не вопросу «как жить», а вопросу «для чего жить». В этом состоит принципиальное отличие русской ментальности от ментальности западной, которая развивалась в обратном направлении – от признания необходимости материального обеспечения биологического существования человека к утверждению его социальных прав.
   Такая разнонаправленность интересов в определении того, что в мире есть настоящие ценности, а что всего лишь ярлыки с проставленными на них ценами, привела к тому, что если все европейские революции сводились в конечном счете к перераспределению собственности в соответствии с мерой вложенного в эту собственность труда различных слоев насления, то в сознании русского человека духовное никогда не смешивалось с материальным и даже накануне революции жило убеждение в том, что, как определил эту особенность русской ментальности О. Витте, «занятие всем, что связано с благосостоянием и потребностями народа, остается в компетенции правительственной власти».
   Этот чисто антироссиянский взгляд на разделение обязанностей между народом и властью привел к тому, что если люди западной ментальности сами завоевывали себе гражданские права и заставляли власти уважать эти права, то мы, русские, до сих пор верим, что наши права предоставит нам власть, которая и будет «володеть» нами в соответствии с буквой и духом придуманных для нас – и только для нас! – законов.
   Коренное отличие между двумя этими ментальностями, непонятное нам, не представляет никакого секрета для людей Запада. «В российском обществе так и не возникло общепризнанной правовой системы, – писал, например, англичанин Г. Сетон-Ватсон. – На Западе существовала непрерывная традиция прав, которые градуировались в разных сословиях в зависимости от их привилегий, но даже в самом низшем сословии крестьян эти права никогда не опускались до состояния полного бесправия. В России формирующаяся деспотическая монархия не застала никаких более мощных социальных сил, а помимо того существовала всеобщая безграмотность и чрезвычайно низкий уровень культуры [32 - Сетон-Ватсон намеренно обходит молчанием русские бунты и крестьянские восстания; они носили протестный, а не правообразующий характер и потому всегда были «бессмысленными и беспощадными», и заканчивались одним и тем же: публичными казнями главных зачинщиков бунтов и еще большим ущемлением прав народа и ужесточением условий его существования.]. В российском законодательстве не существует законодательства, которое определяет природу власти суверена или его права и обязанности, включая природу прав и обязанностей граждан. Концепция правового правления, идея, согласно которой должны существовать ясно определенные законы и правила, обязательные для всех, в соответствии с которыми должны осуществляться действия всех граждан, никогда не была не только принята, но и понятна большинством российского общества».
   Русский слух не режут слова, которыми явно злоупотребляют православные священники, называя свою паству «рабами Божьими». Слова эти должны показатся особенно кощунственными людями, предки которых проскочили стадию рабства и в новых исторических условиях обнаруживших, по определению Николая Онуфриевича Лосского, в 1922 году высланного, как и другие честные философы, за границу, «фанатическое стремление осуществить своего рода Царство Божие на земле», – пусть без Бога, но с признанием «наместниками» Бога своих правителей-самодержцев. Но, с другой стороны, с какой стати эти слова станут резать наш слух, если на всем протяжении нашей истории мы и были рабами – вначале своих удельных князей, из-за амбиций которых грызли друг другу горло в междоусобных войнах, потом крепостников-помещиков, при советской власти послушными исполнителями воли административно-командной системы, сегодня превратились в рабов благодетелей-работодателей, которые захотят – предоставят нам работу, не захотят – уволят, захотят – будут платить нам зарплату, не захотят – перестанут, а рыпнемся – вовсе закроют свои предприятия, лишив нас и наши семьи куска хлеба и последней надежды на выживание. Это один лишь Бог, во избежание бунта израильтян, взял их на полный кошт, предоставив вволю манну небесную по утрам и перепелов по вечерам, – российская власть и пальцем не шевельнет, чтобы создать нам условия, при которых мы сами себя в состоянии прокормить, не испрашивая на то особого дозволения ни у нее, ни у ее бесчисленного сонма чиновников.
   Это одна сторона дела. Другая состоит в том, что, никогда не зная собственности и, в сущности, материальной нужды («земля наша велика и обильна» – что нам было делить между собой и своими соседями?), мы легко допустили, что собственностью этой завладели пришлые люди.
   Наконец, есть еще третья сторона дела, о которой необходимо сказать особо. Если в странах Запада собственность в конце концов отделилась от власти и стала диктовать ей свои условия и «правила игры», то в России собственность соединилась с властью, и уже власть-собственник в лице самодержца диктовала обществу свои условия и «правила игры», которые могли меняться сколь угодно часто, причем всегда в ущерб народу и за счет народа – главной производительной силы страны.
   Итак, основное отличие России от других стран Европы сводится к тому, что у нас собственность, соединенная с властью, не в состоянии была (и не может до сих пор) породить ничего, кроме монархии (под монархией в данном случае я понимаю абсолютную власть, которую только и знала Россия [33 - Еще в 1921 г. один эмигрантский публицист заметил: «Пожизненный наследственный президент может называться монархом, а избираемый на определенный срок монарх называться президентом; важны не титулы, а реальность».]). Власти-собственнику незачем отстаивать чьи бы то ни было интересы, кроме своих собственных. Собственник, отделенный от власти, содержит ее на часть своего прибавочного продукта, а чтобы сохранить за собой бóльшую часть прибавочного продукта и, соответственно, независимость от власти (величину взимаемого налога в любом случае определяет власть), стремится к максимальному удешевлению власти. Власть-собственник не нуждается в благодеяниях своих подданных, она присваивает себе столько, сколько считает нужным, а чтобы стать еще богаче, использует такой безотказный «рычаг принуждения», как взятки – общенациональное бедствие России, масштабы которого несоизмеримы ни с каким другим государством в мире, включая сюда самые отсталые в экономическом отношении страны.
   Прав философ и политолог, профессор Ростовского государственного университета Виктор Павлович Макаренко, когда, анализируя особенности власти, сложившейся в России, пишет: «Взятка, независимо от разновидностей, есть государственная форма прибавочного продукта, та часть прибавочной стоимости, которая соответствует месту в иерархии власти, если от лица, занимающего это место, зависит возможность самой хозяйственной деятельности. Если без разрешения представителя власти невозможна никакая экономическая деятельность, тем шире становится социальная база для коррупции политико-управленческих элит».
   Монархия, возникающая на почве слияния власти с собственностью, нуждается в огромном бюрократическом аппарате, который берет под жесткий контроль решительно все стороны жизни общества на всем пространстве страны. Однако эта громоздкая пирамида только кажется незыблемой: поставленная на «попа»-монарха, будь этим «попом» царь, генсек или президент, – она чрезвычайно неустойчива, нуждается в бесчисленном множестве подпорок, от которых не становится прочней, и потому делает основной упор на военную силу, что хорошо видно из приведенной выше статьи Ульянова «Роковые войны России», а не на действительное разрешение внутренних проблем, которых у нас всегда было «выше головы». [34 - Незадолго до начала Первой мировой войны, неизбежность которой стала очевидной уже для всех, историк и экономист Р. Е. Стрельцов опубликовал статью, в которой, в частности, говорилось: «Во всех направлениях у нас могут быть только мирные задачи. Россия не нуждается в захватах. Земельных богатств у нее и без того достаточно. В области внешней политики ей нужно спокойствие и только спокойствие. Вся энергия необходима для внутреннего строительства. Наилучшей внешней политикой для России является хорошая политика внутренняя». Но кто стал бы слушать каких-то стрельцовых в стране, власти которой не мыслили своего существования без непрерывной череды абсолютно ненужных народу войн, в которых самые лучшие, самое здоровые представители этого народа, его генофонд, становились «пушечным мясом»?]
   Почувствовав слабость монарха, помешанного, как и все его предшественники, на войнах и номинально являвшегося «хозяином всея Руси», его ближайшее окружение в лице правительства решило самоустраниться от него, урвав при этом свою долю собственности. Раскололся и огромный бюрократический аппарат, а вместе с ним силовые структуры. Произошло отчуждение власти от собственности, которая перешла в частные руки. Народился новый класс – класс крупной буржуазии. Выразителем этого нового класса в 1916 – начале 1917 года стал так называемый Прогрессивный блок, представлявший большинство в Государственной думе. Именно тогда в России и возникло реальное двоевластие, ничего общего не имевшее с тем двоевластием между Февральской и Октябрьской революциями, о котором мы знаем из школьных учебников. Между двумя ветвями этой уродливой власти, основанной на дележе собственности, началась бешеная грызня за эту самую собственность. Ее-то и имел в виду великий князь А. Романов, когда предупреждал Николая II о готовящейся его правительством революции.
   Конфликт между двумя властями из-за собственности принял в ходе войны откровенно циничный характер, как предельно циничный характер приняло присвоение собственности ничтожной кучкой лиц при Ельцине в пору крушения Советского Союза (и это при том, что власть во главе с Ельциным нагло лгала народу: «Нам не нужны собственники-миллионеры, нам нужны миллионы собственников»).
   Царь, ужаснувшийся размаху грабежа России, попытался направить этот грабеж в контролируемое русло, чтобы и новоявленные нувориши остались довольны, и чтобы его личные интересы не пострадали. С этой целью он прибегнул к излюбленной тактике всех слабых политиков – перетасовке глав правительства, на которых удобно взваливать ответственность за собственные промахи и ошибки. В короткое время престарелого Горемыкина (в 1914 году, когда Николай II назначил его председателем Совета министров, Ивану Логгиновичу шел 75-й год, что вызвало удивление самого Горемыкина: «Не понимаю, зачем меня вынули из нафталина?») заменил Штюрмер, того Трепов, а последнего Голицын – один другого никчемнее. Когда же эта перетасовка не принесла ожидаемых результатов, Николай II ударился в мистику. Важнейшие государственные решения принимались под влиянием «советов» невежественного попа-расстриги Распутина, а после его убийства – столь же невежественного француза-теософа, пригретого при дворе. [35 - Об этом авантюристе в книге В. Макаренко «Русская власть» содержится любопытный рассказ: «Один из работников русской разведки, горя от служебного рвения, собрал в Париже данные о царском придворном теософе. Оказалось, что этот француз был по профессии мясником, по характеру мошенником, а в целом сумасшедшим. Как отреагировал царь на информацию? Разведчика выгнали со службы, а царь через дипломатические каналы стремился склонить президента Франции к тому, чтобы тот через французскую Академию наук посодействовал французскому подданному и русскому придворному мистику-мяснику получению титула доктора медицины». От себя замечу: к услугам оккультиста, содержавшегося в штате администрации президента, а прежде сотрудника КГБ Георгия Рогозина, прибегал и Б. Н. Ельцин. (Сегодня Г. Рогозин время от времени появляется на экранах наших телевизоров и уже не на головы высших правителей страны, а на наши головы выливает свою оккультисткую чушь.)]
   Между тем новоявленный класс собственников, воспользовавшись войной, ринулся рвать на куски общероссийское достояние. Очевидец этих событий, впоследствии эмигрант и историк Г. Катков писал: «Кровь льется на полях сражений, а в тылах льется золотой дождь. Жажда прибыли и легкого обогащения охватила всех, имеющих хоть какое-либо касательство к торговле и промышленности, к контрактам на поставки, к снабжению и перевозкам. Напоминание об обязанности служения отечеству звучит наивно. Злоупотребления периода турецкой войны 1877—1878 годов кажутся детской игрушкой по сравнению с тем, что происходит сегодня. Деньги гребут не только люди, профессионально занимающиеся торговлей и снабжением, а почти каждый, кто может, – депутаты Государственной думы, заседатели городских дум, общественные и политические деятели, журналисты».
   Несмотря на солидные запасы продовольствия, в стране начинается голод. (Точно так же страна окажется на грани голода в конце горбачевской перестройки и прихода во власть Ельцина, когда полки магазинов оказались пусты, а склады были полны товаров: лица, ответственные за снабжение населения продуктами питания и различными товарами, прекратили поставки в ожидании резкого росто цен.) Столичный полицмейстер докладывает царю: «Экономическое положение масс хуже страшного. Невозможность купить многие продукты питания и товары первой необходимости, трата времени на стояние в очередях, рост числа заболеваний из-за недостатка питания привели к тому, что рабочие в своей массе способны к самым диким эксцессам голодного бунта».
   Чтобы удовлетворить разыгравшиеся аппетиты нуворишей, правительство выделяет промышленникам 6 миллиардов рублей – сумму по тем временам огромную. Новоявленным собственникам этого мало. Правительство занимает у союзников в дополнение к этим 6 миллиардам еще 8,5 миллиарда рублей. Собственники готовы проглотить любые суммы и при этом даже не поперхнуться. С трибуны Государственной думы депутаты от Прогрессивного блока требуют кардинальных перемен в стране: уволить в отставку министров, не желающих слушать их, назначить в местные органы власти своих ставленников, запретить армии, главнокомандующим которой с лета 1915 года стал Николай II, вмешиваться в политику. Это уже прямой призыв к захвату верховной власти в стране: царь из союзника и покровителя нуворишей превращается в помеху, которую необходимо устранить. Самодержавие с его непременной персонификацией удобно тем, что на самодержца можно свалить ответственность за допущенные ошибки и совершенные преступления, сохранив при этом в неприкосновенности всю пирамиду власти (так случится с Николаем II, та же участь постигнет Ленина, Сталина, Хрущева, Брежнева, Горбачева, Ельцина; будут меняться имена, допускаться строго дозированные «свободы» – что можно, а что категорически запрещено, – но система государственного управления останется такой же, какой она сложилась еще во времена Ивана Грозного).
   Требования, звучавшие в стенах Государственной думы, подхватываются по всей России. Сетон-Ватсон пишет: «На съездах и заседаниях всякого рода раздавались голоса “снизу”, свидетельствующие о потребности действовать в ожидании “решительных шагов”. Высказывались мнения, что царское правительство уже не может быть гарантией победы в войне, что Совет министров есть правительство “фаворитов, лжецов и шутов”, что “нам нужна власть с бичом, а не такая, которая сама находится под бичом”…».
   Николай II запоздало понял: «Кругом измена, и трусость, и обман!». 27 февраля 1917 года он телеграммой из Могилева распускает Государственную думу. В ответ депутаты, нажившие колоссальные состояния и благодаря этим состояниям почувствовавшие свою силу, образуют новое правительство, которому дают длиннющее название: Комитет членов Государственной думы для восстановления порядка в столице и организации контактов с лицами и учреждениями, вошедший в историю под названием Временное правительство. Царя арестовывают и вынуждают отречься от престола. Династия Романовых, продержавшаяся 304 года, опрокидывается сразу и безболезненно для страны. В воспоминаниях англичанки Р. Мэсси «Николай и Александра» можно прочитать: «Трагедия Николая II была в том, что он оказался не на своем месте в истории. Обладая образованием для царствования в XIX веке и темпераментом для правления в Англии, он жил и царствовал в России ХХ века. Мир, который был понятен ему и привычен, рассыпался на глазах. В конечном счете, он сделал для своей супруги и семьи все, что было в его силах; так ли это было для России?.. Попав в гибельную паутину, Николай оплатил свои ошибки, погибнув как мученик вместе с женой и детьми». За что и был канонизирован Русской православной Церковью.
   До дня, когда вооруженный конвой во главе с комендантом Яковом Юровским расстреляет Николая II и его семью в подвале Ипатьевского дома в Екатеринбурге, оставалось чуть менее полутора лет [36 - Мемуары Юровского пролежали в секретных архивах свыше семидесяти лет. Читая их сегодня, не замечаешь, чтобы сам Юровский или его подручные испытывали «классовую ненависть» к царю и его близким, скорее наоборот; Юровский живо описывает, как дочери Николая II помогали на кухне поварам стряпать и месить тесто, сами за собой стирали и штопали белье, не без ностальгии вспоминает, как много лет назад на последнем перегоне к Томску, где он родился и вырос, Николая, тогда еще наследника престола, «вез один содержатель постоялого двора – еврей, который на тройке вороных и примчал наследника в город», и что «наследник пробовал у этого еврея приготовленный еврейский пряник и другие кушания». Словом, не мемуары, а сентиментальные воспоминания о былом, когда еврейский мальчик Яков Юровский если чего и желал, так это «выхода из тяжелого материального положения», а отец его восхвалял Николая I за то, что тот «дубинкой умел учить народ». Но вот концовка мемуаров – страшная, и особый ужас при чтении испытываешь потому, что в сцене казни царя и его семьи наряду с самим Юровским, латышскими стрелками, красногвардейцами, представителями различных национальностей явственно ощущаешь присутствие еще одного палача – антироссиянина: «…В 1 1/2 ночи постучали. Это приехал “трубочист”. Я пошел в помещение, разбудил доктора Боткина и сказал ему, что необходимо всем спешно одеться, так как в городе неспокойно и я вынужден перевести их в более безопасное место. Не желая их торопить, я дал возможность одеться. В 2 часа я перевел конвой в нижнее помещение. Велел расположиться в известном порядке. Сам-один повел вниз семью. Николай нес Алексея на руках. Остальные кто с подушкой в руках, кто с другими вещами. Мы спустились в нижнее помещение в особую очищенную заранее комнату. Александра Федоровна попросила стул, Николай попросил для Алексея стул. Я распорядился, чтобы стулья принесли. Александра Федоровна села. Алексей тоже. Я предложил всем встать. Все встали, заняв всю стену и одну из боковых стен. Комната была очень маленькая. Николай стоял спиной ко мне. Я объявил: Исполнительный комитет Советов рабочих, крестьянских и солдатских депутатов Урала постановил их расстрелять. Николай повернулся и спросил. Я повторил приказ и скомандовал: “Стрелять”. Первый выстрелил я и наповал убил Николая. Пальба длилась очень долго, и несмотря на мои надежды, что деревянная стенка не даст рикошета, пули от нее отскакивали. Мне долго не удавалось остановить эту стрельбу, принявшую безалаберный характер. Но когда мне удалось ее остановить, я увидел, что многие еще живы. Например, доктор Боткин лежал, опершись локтем правой руки, как бы в позе отдыхающего; револьверным выстрелом с ним покончил. Алексей, Татьяна, Анастасия и Ольга тоже были живы. Жива была еще и Демидова. Тов. Ермаков хотел окончить дело штыком, однако это ему не удавалось. Причина выяснилась только позднее – на дочерях были бриллиантовые панцири вроде лифчиков. Я вынужден был по очереди расстреливать каждого. К величайшему сожалению, принесенные с казненными вещи обратили внимание некоторых присутствующих красногвардейцев, которые решили их присвоить. Я предложил остановить переноску трупов и просил тов. Медведева проследить в грузовике за тем, чтобы не трогали вещей. Сам на месте решил собрать все, что было. Никулина поставил за тем, чтобы следить в дороге, когда будут приносить трупы, а также оставил одного внизу следить за теми, которые еще здесь на месте. Сложив трупы, я позвал к себе всех участников и тут же предложил им немедленно вернуть все, что у них есть, иначе пригрозил расправой. Один по одному стали отдавать, что у них оказалась…» («Новости об убийстве царя, – пишет английский социолог Роджер Петибридж в книге «Русская революция глазами современников», – дошли до Ленина, который в конечном итоге приказал арестовать тех, кто имел к этому отношение; позже пятерых человек казнили».) Скажите, читатель, разве не разглядели вы среди этих палачей царской семьи антироссиянина? Разве не он помогал Юровскому добивать раненых? Разве не он штыком Ермакова приканчивал раненых детей? Разве не он мародерствовал, стаскивая с еще теплых кровоточащих тел драгоценности? Антироссиянин единственный из давным-давно умерших палачей благополучно дожил до наших дней и продолжает бесчинствовать в нас. Уж на что светлыми и глубоко нравственными представлялись нам наши современники-крестьяне из глухих сибирских селений! А на деле? Вы не спрашивали себя, какая нелегкая угораздила их, оказавшихся первыми на месте катастрофы самолета Ту-154, выполнявшего рейс по маршруту Екатеринбург – Владивосток, начать не с того, чтобы попытаться обнаружить среди пассажиров и членов экипажа еще живых людей и оказать им первую помощь, а сразу же начать с мародерства, выворачивая их карманы и сумочки в поисках денег и других ценностей, потрошить их чемоданы? Разве это не антироссиянин бесчинствовал в Ленске во время наводнения, заставив его жителей в панике забираться на крыши домов и ни в какую не соглашаться на эвакуацию, опасаясь не того, что очередной волной их смоет в ледяную воду, а того, что за время их отсутствия их нехитрый скарб тут же окажется разграбленным? Аналогичная картина сложилась во время летнего разрушительного наводнения 2002 г. на Северном Кавказе. Когда же правительство и местные власти выделили каждому пострадавшему от стихии по 1.000 руб., цены на все предметы первой необходимости и продукты питания мгновенно взлетели до заоблачных высот. Рынок! А рынок «по-русски» это не «спрос и предложение», а перманентное взвинчивание цен на всё и вся, как только у народа появляется «лишняя копейка». Антироссиянин уже давно превратил нас в злобных взбесившихся зверей, а мы все еще ищем виновников наших бед не в себе, а вне нас, и тешим себя иллюзией, что вот придет-де сильный вождь, для которого не будет задачи более возвышенной и благородной, чем создать для нас человеческие условия существования, и в стране все сразу образуется и установится порядок, – тот самый наряд, о котором грезили наши пращуры, призвав из-за моря на княжение и «володение» Рюрика.]. Новый класс упивался разворованными богатствами, на улицах и площадях не прекращались митинги и демонстрации, проходившие под лозунгами «Да здравствует Временное правительство!» и «Николая кровавого в Петропавловскую крепость!».
   Но мало-помалу опьяненные легкой победой над самодержавием головы просветлялись. Один из свидетелей Февральской революции писал: «Наша дворничиха, тетя Паша, верит, что теперь все дешево будет. Хлеб, ждут, подешевеет до 3 копеек, сахар, масло тоже». Сахар и масло, а следом за ними хлеб вовсе исчезли из продажи. На письменный стол Александра Федоровича Керенского – министра юстиции Временного правительства, затем военно-морского министра, министра-председателя и, наконец, главнокомандующего – ложились горы писем, стекавшиеся отовсюду. «Средний обыватель России, приветствуя февральские дни революции, – писал анонимный автор, – желал свободы и славы нашей дорогой Родины, а увидел один позор и втаптывание ее в грязь». Другой автор, подписавшийся «простой рабочий», требовал: «Берите назад свободу с революцией, нам лучше жилось прежде, без свободы. Ни к чему эта свобода, да будь она проклята с вами вместе, если мне приходится целую неделю обходиться без хлеба и голодному ложиться спать»…
   Свою роль в ускорении революционной развязки в России сыграли женщины, что естественно для народа с развитым женским началом. На начало ХХ века в России пришелся резкий всплеск женской активности, проявившейся в двух крайних формах – в виде проституции и террора. «В проститутки обычно шли бывшие крестьянки, приезжавшие в город на заработки, – пишут историки Наталья Лебина и Михаил Шкаровский. – В конце XIX века они составляли 40—50 процентов от общего количества проституток Петербурга, а в 1914 году – уже 70. Почти половина девиц до перехода в ранг публичных имела какое-то занятие. В основном это бывшие горничные, белошвейки, портнихи… Они больше других зависели от капризов клиентов и хозяев и, следовательно, в любой момент могли лишиться и работы, и жилья. Куда идти? Для многих вопрос решался однозначно – на панель».
   Но если проституция лишь свидетельствовала о неблагополучном нравственном состоянии общества, не затрагивая его основ, то террор представлял угрозу для всей системы государственных институтов. Современная американская исследовательница женского вопроса в России, профессор Бостонского университета Анна Шур пишет: «Женский терроризм в России начала ХХ века был одним из важнейших симптомов психопатологии тогдашнего общественного состояния. Тяга к самоубийству, поражавшая наиболее чувствительные и неспособные к адаптации женские натуры, пополняла ими ряды радикалов и революционеров, объединенными усилиями которых в Российской империи сложилась беспрецедентная ситуация террора нового типа – террора тотального, направленного против всех носителей государственной власти вне зависимости от их уровня и ранга». И далее: «Настроения в женской среде, которые в итоге приводили к террористическим действиям, парадоксально совмещали в себе страсть к разрушению со сверхвысокими моральными установками. В итоге самоубийство становилось не личным делом несчастной неприкаянной души, не нашедшей себе должного применения в земном мире, а общественно значимым апогеем собственной жизни – актом борьбы с несправедливостью и гнетом действительности». [37 - А. Шур принадлежит к числу немногих современных исследователей, которые рассматривают терроризм вообще и женский терроризм в частности в качестве одного из важнейших симптомов психопатологии общественного состояния, нуждающегося в лечении. В современном мире (прежде всего в США и в России) преобладает иная точка зрения: террористы подлежат полному и безусловному уничтожению, – т. е., другими словами, точь-в-точь повторяется 90-летней давности позиция большевиков, которые считали, что на «белый террор» необходимо ответить «красным террором». Чем при этом один террор оказывается «лучше» другого террора, кроме окраски, остается «тайной за семью печатями». И никто при этом не задается лежащим на виду у всех вопросом: почему современный терроризм, не прекращающийся с середины 90-х гг. минувшего столетия и по настоящее время, также является по преимуществу женским?]
   Не будет преувеличением сказать, что Октябрь 17-го был генетически предопределен всем ходом развития в нас антироссиянина. Тот факт, что историческую развязку ускорило участие женщин в революции, лишь подтверждает ту истину, что, во-первых, в нас, как в народе, превалирует женское начало, и, во-вторых, в женщинах, превращенных в глубокой древности в собственность мужчин, сильнее развито протестное начало. Основоположница современного женского движения Луиза Отто еще в 1849 году писала: «История всех эпох, и особенно нынешней, свидетельствует о том, что о женщинах всегда забывают, если только они сами забывают о себе». Французский исследователь Мишель Фуко пошел дальше. В книге «История сексуальности» он утверждает, что «женщины-крестьянки в европейской истории как социальная группа имели гораздо больше черт, объединявших их, чем разъединявших, вне страны и века. Женская паства христианских церквей также составляла в истории человечества особое единство – поверх наций и времен». Наконец, нельзя не согласиться с современным английским ученым Сэмом Мерри, который в эссе «Дамы, ваш выход!», опубликованном в журнале «Histori Reviеw», пишет: «Чем ближе к сегодняшнему дню, тем больше застарелых предрассудков помогает преодолеть женская история. И среди прочих – утверждения о том, что “мужчина всегда содержал семью”, что “женщины всегда были полноправны в семейных отношениях”, что “викторианская семья была носительницей самых здоровых традиционных ценностей” и т. д. Женская история дает нам понять, к примеру, как мало уделялось внимания тому факту, что русскую революцию 1917 года начали именно женщины, составлявшие значительную часть рабочей силы в городах и отчаявшиеся от бесконечного стояния в очередях в холодные февральские дни». [38 - Неудивительно, что первый в мире женский батальон смерти также возник в России. Этот батальон под командованием бывшей крестьянки Марии Леонтьевны Бочкаревой принял участие в Первой мировой войне, а в ночь на 26 октября 1917 г. пытался отразить атаку красногвардейцев на Зимний дворец. После революции Бочкарева по поручению генерала Корнилова совершила агитационную поездку в США и Англию с целью получения финансовой поддержки белого движения. 10 июля 1918 г. ее принял в Белом доме президент США Вудро Вильсон, назвавший Бочкареву «русской Жанной д’Арк», а 15 августа того же года – король Англии Георг V. Вернувшись в Россию, Бочкарева встретилась с адмиралом Колчаком и по его просьбе сформировала добровольческий санитарный поезд. Когда Омск перешел в руки Красной Армии, Бочкарева явилась к коменданту города, сдала свой револьвер и предложила сотрудничество. Комендант Омска от предложения Бочкаревой отказался и отпустил ее домой под подписку о невыезде. Однако в ночь под Рождество 1920 г. Бочкарева была арестована местными чекистами. Особый отдел 5-й армии вынес постановление: «Для большей информации дело вместе с личностью обвиняемой направить в Особый отдел ВЧК в г. Москву». К несчастью для Бочкаревой, как раз в это время в Сибирь прибыл заместитель начальника особого отдела ВЧК И. П. Павлуновский, которого Дзержинский наделил особыми полномочиями. Павлуновский, ознакомившись с делом Бочкаревой, не понял, какая необходимость побуждает местных чекистов отправлять командира женского батальона смерти в столь дальнее путешествие, и хотя постановлением ВЦИК и СНК смертная казнь в РСФСР в то время была отменена, собственноручно начертал резолюцию: «Бочкареву Марию Леонтьевну расстрелять». 16 мая 1920 г. приговор был приведен в исполнение.]
   Головокружение народа от легкой победы над самодержавием довольно быстро перешло в общую головную боль от бестолковости Временного правительства, решительно ничего не делавшего для простых людей. Террор вылился в мародерство, в принцип «грабь награбленное» (этот лозунг, вопреки устоявшемуся во мнении большинства современных историков, придумали не коммунисты; он родился как ответная реакция народа на баснословное обогащение невесть откуда повылазивших в ходе Первой мировой войны нуворишей, о которых писал эмигрант Г. Катков и на которых обрушился «золотой дождь»). В ответ на стенания либеральной интеллигенции по поводу «неподготовленности» народа к демократическим реформам, русский религиозный философ, в недавнем прошлом легальный марксист Семен Людвигович Франк, также высланный в 1922 году за границу, ответил: «Что же это за политики, которые в своих программах и в своем образе действий считаются с каким-то выдуманным идеальным народом, а не народом, реально существующим! Прославленный за свою праведность народ настолько показал свой реальный нравственный облик, что это надолго отобьет охоту к народническому обоготворению низших классов». И добавил к сказанному: «Народ есть всегда, даже в самом демократическом государстве, исполнитель, орудие в руках какого-нибудь направляющего и вдохновляющего меньшинства».
   «Направляющее и вдохновляющее меньшинство» явилось в облике большевиков, возглавляемых Владимиром Ильичем Лениным. В массы был вброшен лозунг: «Мир – народам, землю – крестьянам, фабрики – рабочим». Все просто и ясно: война не нужна никакому, кроме тех, кто на ней наживается, а что касается земли и фабрик, то они перестают быть собственностью кровососов-помещиков и фабрикантов и становятся достоянием тех, кто на них трудится. [39 - В самом центре Москвы, возле кинотеатра «Пушкинский», на здании бывшей типографии «Утро России» можно и сегодня увидеть небольшой барельеф, на котором изображен рабочий, вращающий колесо истории, и надпись: «Вся наша надежда покоится на тех людях, которые сами себя кормят». Обратите внимание, читатель, сами себя кормят, а не «кормятся в соответствии с разрешенными им властью законами», тем более не «получают возможность кормиться благодаря щедрости собственников предприятий, на которых им дозволено трудиться».]
   Эти простые и ясные слова ныне толкуются вкривь и вкось не только историками, но и государственными деятелями. В качестве примера сошлюсь на выступление премьер-министра Владимира Владимировича Путина перед участниками Валдайского форума в Сочи 14 сентября 2007 года:
   «Владимир Ильич Ульянов-Ленин как-то сказал: мне вообще на Россию наплевать, нам важно добиться мировой социалистической революции…
   Россию втянули в такую систему ценностей помимо ее воли, потому что народ России вообще этого не ожидал, его просто надули, он ожидал совершенно другого. Он ожидал мира – народам, земли – крестьянам. Помните лозунги коммунистов? Не дали никакой земли, да и мира не возникло. Гражданская война началась».
   Здесь я соглашусь скорее с упомянутым в предисловии к этой книге доктором исторических наук, заместителем директора Института истории РАН В. Лавровым, который следующим образом прокомментировал эти слова нынешнего премьера:
   «Надо понимать, что великие достижения и трагедии становятся результатом продолжительных объективных процессов, а не “козней” Ленина или Сталина, Горбачева или Ельцина. Одновременно бывают момента и периоды, когда не исключены различные варианты развития событий, когда соотношение сил колеблется, изменчиво. Вот тогда политические лидеры способны перетянуть чашу весов истории. Тогда огромное значение приобретают их личные, человеческие черты и способности. И я не вижу вождя, который бы превосходил Ленина тогда по уверенности в себе, по готовности отречься от всего и перешагнуть через всё ради достижения своей цели».
   Гражданская война, в ходе которой погибли, по разным оценкам, от 12 до 14 миллионов человек – вдесятеро больше, чем в Первой мировой войне! – неотделима от иностранной военной интервенции, а поначалу и прямо вытекла из нее [40 - В общее число погибших вошли 1,5 млн. человек, скончавшихся в 1918—1919 гг. от пандемий (сыпной и брюшной тиф, грипп и др.).]. Прав, многократно прав красноярский историк Николай Юрлов, который следующим образом описал возникновение этого странного симбиоза, в котором слились воедино Гражданская война и иностранная интервенция и за который слишком дорогую цену заплатили русские люди:
   «Французские и британские эмиссары заполнили тогда всю Россию. Пора понять простую вещь: одними внутренними проблемами причины Гражданской войны в России не объяснишь. Страну толкали в пропасть методами дипломатии – это истина, но кому-то хочется, чтобы тайное так и не стало явным… Еще перед Первой мировой войной центральные державы имели четкий план “расчленения России”.
   Транссибирская магистраль, которую лихие янки когда-то пытались продлить аж до Берингова пролива, к тому времени была самой большой в мире железнодорожной веткой и притягивала взоры зарубежных политиков и финансовых воротил. При первых же признаках нестабильности в бывшей империи было подписано соглашение “О надзоре над Сибирской железной дорогой и КВЖД” и создан специальный Междусоюзный железнодорожный комитет в составе представителей России, Америки, Японии, Франции, Китая, Италии и Чехословакии. Формально – структура временная и “в интересах русского народа”. Но это была всего лишь словесная эквилибристика, поскольку всем хотелось откусить от лакомого пирога, каким к тому времени был Транссиб. В Америке даже создали особый корпус по железнодорожной охране магистрали, точно заранее знали, что у Колчака и без того хватит проблем.
   Поезда иностранных военных эмиссаров с кухнями, ванными, электричеством, отменными поварами и смазливыми машинистками поражали своей роскошью. Распределение всех салон-вагонов взял на себя штаб французского военного атташе Жанена. Как отмечал генерал-лейтенант Константин Сахаров, официальный представитель Деникина при Ставке Колчака, “никакие силы не могли заставить этих “интервентов” вернуть вагоны и паровозы”.
   Союзники захватили в свои руки огромное количество подвижного состава. К примеру, только за тремя чешскими дивизиями числилось свыше двух тысяч товарных вагонов. Вези добро из России в полном объеме, грабь – не хочу! Чехи всюду таскали за собой этот груз и тщательно его охраняли. Что удивляться – ведь, по данным контрразведки белых, товарняк был нашпигован машинами и оборудованием, ценными металлами (еще до исчезнувшего золота Колчака!), подлинниками русских и зарубежных живописцев… Кому война, а кому – мать родна. Послевоенный экономический взлет именно Чехословакии, захудалой национальной окраины Австро-Венгрии, не из этого ли сказочного русского ларца?
   В целях безопасности вывоза каких угодно богатств Междусоюзный комитет поделил Сибирский путь на участки, охраняемые японцами, американцами, румынами, чехами и поляками. От Ачинска до Канска несла службу 2-я чехословацкая дивизия, сражаясь с тасеевскими партизанами, но выполняла поручение весьма своеобразно. В целях “профилактики” нападений на опасном участке сжигались два-три богатых сибирских поселений – на прямой выстрел с партизанами союзники предусмотрительно идти не желали.
   Эта видимость борьбы не могла удовлетворить верховного, и тогда Колчак пошел на кардинальные меры, снарядив экспедицию генерал-лейтенанта Сергея Розанова, своего полпреда в Красноярске. Он издал драконовский приказ: чем больше террора, тем больше победы. На колодезных журавлях, воротах деревенских подворий висели и не убирались жертвы – тем самым каратели хотели нагнать как можно больше страха на жителей.
   В принципе действия белых на Восточном фронте провоцировали партизанщину, которая зарождалась на фоне всеобщей разрухи и хаоса. Отряды партизан были всякие: с душком большевизма, анархизма, а порой и просто бандитские. Вот красноречивое свидетельство очевидца тех событий, томского профессора Андрея Левинсона, опубликованное им за рубежом в “Архиве русской революции”: “Когда саранча эта спускалась с гор с обозами из тысячи порожних подвод, с бабами – за добычей и кровью, распаленная самогонкой и алчностью, – граждане молились о приходе красных войск, предпочитая расправу, которая поразит меньшинство, общей гибели среди партизанского погрома… Ужасна была судьба городов, подобных Кузнецку, куда Красная Армия пришла слишком поздно”.
   Воистину белые начинали как святые, а кончили как разбойники».
   Потому-то патриарх Тихон (в миру Василий Иванович Белавин), избранный главой Русской православной церкви уже при советской власти, отказался даже тайно благословить руководителей Белой армии, хотя его об этом просили. Когда обер-прокурор Синода А. В. Карташев в радужных тонах обрисовал скорую гибель большевизма, патриарх заметил: «Хорошо, уж очень все хорошо. Да только когда это будет? Конечно, не теперь…» Уже в эмиграции Карташев признает: «Как сын народа, патриарх Тихон тогда уже инстинктивно чувствовал силу и длительность народного увлечения большевизмом, не верил в возможность скорой победы Белого движения и не был согласен с нами в политических расчетах». Вместо благословения руководителей Белой армии патриарх Тихон, внимательно следивший за ходом Гражданской войны и иностранной военной интервенции, обратился к верующим со следующими словами:
   «Великая Россия, удивлявшая весь мир своими подвигами, теперь лежит беспомощная и терпит унижения… Конечно, нужны и преобразования, нужны и реформы. Но главное не в этом. Главное – это возрождение души нашей, об этом надо позаботиться прежде всего… Господь попустил переносить великое страдание, поношения и обиды, попустил потерять многое из того, что мы имели раньше. Но была бы только вера православная, только бы ее не утратил Русский народ. Всё возвратится ему, всё будет у него, и восстанет он, как Иов от гноища своего. Пока будет вера, будет стоять и государство наше».
   В условиях противостояния большевиков и Временного правительства, большевики оказались ближе и понятней народу, чем власть Временного правительства, свергшая царя. Правительство это хотя и говорило о скором начале переговоров о мире, на деле продолжало войну, приносившую ему огромные барыши. В книге Ирины Карацубы, Игоря Курукина и Никиты Соколова «Выбирая свою историю» с подзаголовком «“Развилки” на пути истории: от рюриковичей до олигархов», читаем: «Правительство тщательно прорабатывало законы, медлило… и, по видимости, смертельно боялось “отклониться” от “стандаротов” демократии. Как будто совершенные демократические процедуры в стране, граждане которой на протяжении многих веков обходились без “прав человека” и обладали минимумом политической грамотности (да еще при массовой неграмотности), но зато с традициями авторитаризма и патриархальности, могли исключить партийные распри, олигархическое правление или новую диктатуру. В этой ситуации победителями выходили безответственные горлопаны, опирающиеся на наиболее нетерпимых. Массы крестьян и рабочих (часто вчерашних крестьян, сохранивших надел в деревне) едва ли разбирались в юридических тонкостях – их волновали результаты, а не устройство новых государственных институтов. Временное правительство, как назло, запаздывало – в то время, когда каждая неделя усиливала кризис в стране».
   Большевики вышли на улицы, запруженные бесконечными очередями за самым необходимым – хлебом, солью, молоком, – и напрямую обратились к обывателям с зажигательными речами. «Советская власть отдаст все, что есть в стране, беднякам и окопникам, – гремел на импровизированных митингах Троцкий. – У тебя, буржуй, две шубы – отдай одну солдату, которому холодно в окопах. У тебя есть теплые сапоги? Посиди дома. Твои сапоги нужны рабочему». Абстрактные, непонятные обывателям понятия «республика», «демократия», большевики заменили общедоступными, даже малым детям понятными словами: мир, хлеб, земля. Обыватели, слушая большевиков, думали: если этим людям дать власть, они сделают для народа все, о чем только можно мечтать. Ряды большевистской партии с 24 тысяч в феврале 1917 года к октябрю выросли до 400 тысяч членов. В том же 1917 году Ленин писал: «В результате под знамя большевизма идет всякий недовольный, – сознательный революционер, возмущенный борец, тоскующий по своей хате и не видящий конца войны, иной раз прямо боящийся за свою шкуру человек».
   Но даже в этих условиях явно антибуржуазной настроенности населения, для победы революции необходимы были люди особого склада, которых психологи называют пассионариями. Такими пассионариями и стали Ленин и его ближайшее окружение. В той же книге «Выбирая свою историю» читаем: «В ноябре 1917 – январе 1918 г. большевики провозгласили реформы, на которые не решилось Временное правительство: приняли декреты о мире и о земле (последний содержал, как известно, эсеровскую программу конфискации казенных и помещичьих земель и их передачу местным земельным комитетам и Советам для уравнительного распределения), “Декларацию прав народов России”; отменили сословия, титулы и чины; уравняли в гражданских правах мужчин и женщин. Был принят декрет о постепенной демобилизации армии и подписан договор с немцами о перемирии. Появились декреты о 8-часовом рабочем дне, бесплатном медицинском обслуживании и обучении в школе, увеличении на 100% размера пенсий по инвалидности рабочим, отделении церкви от государства и школы от церкви… Новая власть в короткий срок изменила не только политический режим, но и социальную структуру, преобразовала хозяйственный уклад, отношения собственности, духовную атмосферу». И еще из этой же книги: «Определение типа этой революции можно встретить самые разные: социалистическая, якобинская, пролетарско-якобинская, крестьянская, маргинальная и т. д. Такое различие во многом вызвано сложностью самого процесса, в котором слились различные по своему происхождению и целям политические силы: выступление пролетариата, солдатские бунты, крестьянская “общинная революция”, национально-освободительное движение окраин. Катализатором этого процесса служила война, обострившая все противоречия в обществе и вызвавшая экономический кризис, с которым не смогли справиться ни монархия, ни демократия. События октября 1917 г. можно назвать “комплексом революций в эпоху мировых войн” (определение японского историка Харуки Вада). Результатом стало создание нового общественного строя, для которого до сих пор еще не нашли точных определений».
   Неудивительно, что эта революция, позже названная Великой Октябрьской социалистической революцией, а сегодня все чаще именуемая «переворотом» (непонятно вот только, что именно она переворотила, – Февральскую революцию, прямой продолжательницей которой была?), так и не получила точного определения, – в самом стане революционеров произошел раскол. В качестве примера сошлюсь на ссору с Лениным такого преданного делу революции большевика, как Павел Ефимович Дыбенко. Именно этот матрос-балтиец во многом способствовал успеху проведения Октябрьской революции, став в 1917 году председателем Центробалта и членом Петроградского ВРК, и именно он вместе со своими товарищами-моряками и рабочими кронштадских верфей объявил себя «независимым» от правительства, подписавшего «позорный мир» с Германией, и продолжил ведение войны, пройдя со своей армией бóльшую часть Западной и Юго-Западной России и завершил свой поход в ноябре 1918 года в Крыму. Завершил, обратим внимание читателей, тогда, когда Первая мировая война закончилась и в Германии произошла революция, свергшая монархию и установившая парламентскую республику. Это дало основание советскому правительству аннулировать Брестский мир. Что уж тут говорить об обстановке на всем необозримом пространстве России! Об этой обстановке сохранилось множество документальных свидетельств, в их числе рассказ корреспондента английской газеты «Манчестер юнайтед» Филиппа Прайса, с фрагментами из которого я предлагаю читателям ознакомиться:
   «Старая царская столица эвакуировалась. День за днем с вокзала в Петрограде уходили поезда, груженные музейными сокровищами, золотыми резервами банков, ценными запасами металлов с предприятий. Другие поезда были переполнены беженцами из районов, занятых Германией, демобилизованными солдатами старой армии, бродячими бандами красногвардейцев, голодными рабочими и безземельными крестьянами, которые надеялись получить новую землю на востоке. На каждой станции Советы местных железнодорожников или рабочих издавали свои приказы, назначали своих комиссаров и почти не обращали внимания на требовательные и молящие телеграммы от центральных Советов из Петрограда и Москвы…
   Повсюду были видны следы, которые на этой земле оставил мятежный дух. Не было больше ни землевладельцев, ни кадетов-банкиров, которые могли бы протестовать, а были лишь захватчики-немцы, для которых их собственные договора были всего лишь “клочком бумаги”, и были комиссары от Советов в Москве и Петрограде. Последние представляли власть, а власти в те дни были достойны лишь проклятий. Пламя, которое столетиями тлело под поверхностью земли, вырвалось наружу. Дали знать о себе первобытные мощные инстинкты мести классовым угнетателям, которые позволяли грабить, убивать и насиловать беззащитную буржуазию. В памятных строках писатель, левый эсер (речь идет об Александре Блоке и его поэме «Двенадцать». – В. М.) описал дух тех дней. Двенадцать красногвардейцев куда-то бесцельно движутся. Они уже освободили бывшего директора банка от его меховой шубы и описывают один другому девушек, которых они встречали в разных городах, способах, которыми они обрекали их на смерть в пароксизмах ярости, где граничили любовь и ненависть. Эти люди были олицетворением духа, который в те дни вздымался из адских глубин.
   Политическая революция завершилась, но Россия была только на пороге огромной экономической и социальной революции, которая идет еще и сегодня. Кто мог представить себе, что и во второй половине ХХ века России придется иметь дело с бесконечными проблемами разрухи, преступности, пьянства и отчаяния, которые в 1918 году пришли в большие города из сельской местности?»
   К приведенным документальным свидетельствам той давней поры остается добавить, что к лету 1918 года на большей части России (¾ ее территории!) образовались многочисленные «свободные территории» и правительства, которые выступили против советской власти. Авторы книги «Выбирая свою историю» пишут: «Имея “ударные кулаки” в виде сконцентрированного в столице и крупных центрах пролетариат, солдат и матросов, большевики могли не обращать внимания на свой проигрыш в отдаленных губерниях».
   Как видим, всё было совсем не так прямолинейно, как это явствует из слов В. В. Путина – «просто» надули народ России, а Ленину на Россию было наплевать, не дал он народу ни мира, ни земли, вот и началась Гражданская война. Всё было куда как сложней и запутанней, да и Гражданская война была начата не большевиками, а спровоцирована инострацами и белым движением, одинаково жестоко обходившимся с мирным населением (те же действия чехословаков и колчаковцев в Сибири; какая при этом разница, что первые, не желая вступать с партизанами в открытое боестолкновение, сжигали на опасных участках русские поселения, а вторые вешали этих поселенцев на колодезных журавлях и воротах деревенских подворий). Мудрено было в тех реально сложившихся в России условиях сделать вид, что главное сделано – в Питере Временное правительство низложено, и теперь дело осталось за «малым»: обеспечить всем народам, участвовавшим в войне, мир, заводы и фабрики передать рабочим, а землю раздать крестьянам. Нет, правы авторы книги «Выбирая свою историю», когда пишут, что и по сию пору не найдены точные определения ни такой революции, ни такому новому общественному строю, который возник после Октября 1917 года.

Глава 4
«Перековка»

   Если уж говорить о том, чтó народ России ожидал, а что реально получил от большевиков, доведших до логического конца революцию, начатую правительством Николая II, передавшего ее как «эстафетную палочку» Временному правительству, свергшему царя, а уж Временное правительство передало эту «палочку» из рук в руки Ленину и его сторонникам, – то следует согласиться с Путиным: его надули. Надувательство это совсем не того свойства, какое имел в виду Путин, осуждая Ленина и коммунистов. Надувательство вообще фирменный бренд руководителей России как прошлого, так и настоящего (тот же лозунг Ельцина «нам не нужны собственники-миллионеры, нам нужны миллионы собственников» – что это, как не чистой воды надувательство?). Но обо всем по порядку.
   Начнем с вождей Октябрьской революции и общественного строя, который они намеревались построить. Заодно разберемся, почему строительство нового общества пошло не по тому плану, который декларировался, а совершенно по другому, в результате чего сам этот общественный строй лишился точного определения. Коснемся и вопроса о том, почему русские из самого многочисленного народа страны превратились в неопределенную нацию.
   Вся предшествовашая большевикам власть в России представляла собой, по определению Льва Гумилева, власть химер. Химеры держатся исключительно на силе, ломающей этническое своеобразие подвластных им народов, приводят к бессистемному сочетанию несовместимых норм поведения и разрушению сложившейся ментальности. Любимое занятие химер – поиск образцов для подражания не внутри подвластных народов, жизнь которых им непонятна и потому чужда, а вне них. Вторгаясь в чуждую этническую систему, химеры живут за счет коренного этноса. Лишенная отечества, она крайне агрессивна и невосприимчива к традициям, подменяя их бесконечной чередой «новаций» и «реформ». В конце концов системы, которыми управляют химеры, перерождаются в саморазрушающиеся антисистемы и погибают. Что и доказали нам коммунисты, руководившие страной с 1917 по 1991 годы.
   В сравнении с химерами, Владимир Ильич Ленин и другие большевики, включая Льва Давыдовича Троцкого [41 - Настоящая фамилия Бронштейн; своим партийным псевдонимом – Троцкий – он избрал фамилию тюремщика, который надзирал за ним, когда Лев Давыдович сидел в одесской тюрьме.], пришедшие к власти в России в октябре 1917 года, начинали как пассионарии. Европейски образованные, эти люди были исполнены решимости преобразовать не только Россию, но и создать новый этнос, свободный от всех язв прошлого.
   Поначалу Ленин в полном соответствии с учением Маркса рассматривал самоуправление народа как главную основу и опору социализма, а государство как временный механизм, необходимый для подавления эксплуататоров и полного уничтожения классов. При социализме, по мысли Ленина, представительные учреждения сокращаются до минимума и «постепенно сводят на нет всякое чиновничество». Самое понятие «государственная власть» лишается даже тени «чего-либо привилегированного» и «начальственного» (использую термины Ленина), вводится «полная выборность», «сменяемость в любое время всех без изъятия должностных лиц… (в с е будут управлять по очереди и быстро привыкнут к тому, чтобы никто не управлял)», жалованье выборных лиц приравнивается к обычной заработной плате рабочего. «Если действительно все участвуют в управлении государством, – писал Ленин, – тут уж капитализму не удержаться».
   Следующий этап – уничтожение денег. Ленин намечает конкретные шаги и в этом направлении: «РКП будет стремиться к возможно более быстрому проведению самых радикальных мер, подготовляющих уничтожение денег, в первую голову замену их сберегательными книжками, чеками, краткосрочными билетами на право получения общественных продуктов…» Торговля рассматривалась как паразитическое занятие и декретом от 21 ноября 1918 года была заменена принудительным распределением.
   18 – 23 марта 1919 года, в условиях продолжающейся иностранной военной интервенции и Гражданской войны, в Москве собирается VIII съезд РКП (б), который принимает вторую Программу партии. В этой Программе, формально действовавшей до октября 1961 года, когда была принята третья Программа партии, говорилось: «В области распределения задача Советской власти состоит в том, чтобы неуклонно продолжать замену торговли планомерным, организованным в общегосударственном масштабе распределением продуктов. Целью является организация всего населения в единую сеть потребительских коммун». Вторая Программа предусматривала и такую важную меру по уничтожению денег, как ликвидацию банков.
   Запрет торговли в сочетании с организацией всего населения в единую сеть потребительских коммун, по мысли большевиков, должен был логически «привести к уничтожению банка и превращению его в центральную бухгалтерию коммунистического общества». В январе 1920 года Народный банк был ликвидирован, а вместо него в Наркомфине было образовано бюджетно-расчетное управление. 11 октября 1920 года правительство отменило плату не только за продукты, но и за жилье. Была введена единая карточная система снабжения населения из «общего котла» продуктами питания и товарами первой необходимости.
   Все эти меры, в первые послереволюционные месяцы энергично проводимые большевиками в жизнь, отвечали духу марксистской концепции социализма как первой стадии коммунизма. За одним лишь «малым» уточнением: классический марксизм предполагал отмирание государства, а не его усиление, исходил из самого широкого развития самоуправления, а не укрепления центральной власти, требовал создания на переходный период от социализма к коммунизму дешевого правительства, во всех своих действиях подотчетного народу, а не возникновения правительства-химеры, паразитирующего на народе.
   В том, что в нашей стране все произошло совсем не так, как это представлялось Марксу и как писали об этом сам Ленин и его ближайшие соратники (прежде всего Николай Иванович Бухарин, еще до Октябрьской революции проявивший себе как видный экономист, не случайно избранный в 1928 году академиком Академии наук СССР), отчасти повинны иностранная военная интервенция [42 - Еще в декабре 1917 г. между правительствами западных стран – союзниц России в Первой мировой войне – была достигнута договоренность о послевоенном разделе России на «сферы влияния»: к Франции должны были отойти Украина, Крым и Бессарабия, Англия брала себе Туркестан, Дон, Кубань и Кавказ, сферу интересов США составили Север России и Дальний Восток. Не дожидаясь окончания войны, страны Запада приступили к реализации своего плана. Американский десант, поддержанный английскими и французскими кораблями, высадился в Мурманске и повел наступление на Петрозаводск и далее, угрожая Петрограду; одновременно корабли интервентов вошли в Белое море и захватили Архангельск. Французские военные корабли действовали в акватории Черного моря. Англичане захватили часть Туркестана, а в Закавказье завладели богатым нефтью Баку и оказали всемерную поддержку буржуазным правительствам Азербайджана, Армении и Грузии, не признавшим советскую власть (англичане вывезли через Каспий в Туркмению и расстреляли 26 бакинских комиссаров). На Тихом океане развернули боевые действия американцы и японцы, захватившие Владивосток, а затем и весь Дальний Восток.] и разразившаяся вслед за ней Гражданская война, о чем шла речь в предыдущей главе. Но только отчасти. Истина же состоит в том, что первое советское правительство с самого начала сделало ставку не на создание общества, в котором «свободное развитие каждого есть условие свободного развития всех», а на грубую силу, сплошь и рядом переходящую в репрессии.
   В этом отношении советское правительство не могло не превратиться в химеру, которая существует – и обогащается! – за счет управляемого им этноса. А чтобы этот этнос сделать действительно новым, ничем не напоминающий прежний, требовалось вытравить из него веками складывавшуюся и в конце концов укоренившуюся на подсознательном уровне ментальность и сформировать вместо нее новую, большевистскую, чуждую каких бы то ни было сомнений и сентиментальности, ментальность прямолинейную, механистическую, подчиненную не столько законам биосоциальным, сколько физическим. И новой власти это в значительной мере удалось. Поэт Николай Тихонов имел все основания сказать о большевиках: «Гвозди бы делать из этих людей – не было б в мире крепче гвоздей», а Владимир Маяковский, названный Сталиным «лучшим, талантливейшим поэтом советской эпохи», написать:

     Если бы
     выставить в музее
     плачущего большевика,
     весь день бы
     в музее
     торчали ротозеи.
     Еще бы —
     такое
     не увидишь и в века!

   Создать нового человека, а затем и новый этнос, чуждый любых человеческих эмоций, можно было только волевым путем, создать силой. Здесь произошел уже не просто отход, а полный разрыв большевиков с марксизмом. Напомню: Маркс представлял себе коммунизм как ассоциацию, в которой происходит «возвращение человека к самому себе как человеку о б щ е с т в е н н о м у, т. е. человечному» (именно такими общественными и, стало быть, человечными были наши пращуры, не знавшие частной собственности), а Энгельс уточнял: «Речь идет о создании для в с е х л ю д е й таких условий жизни, при которых каждый получит возможность свободно развивать свою человеческую природу, жить со своими ближними в человеческих отношениях и не бояться насильственного разрушения своего благосостояния». И добавлял: «Мы вовсе не хотим разрушать подлинно человеческую жизнь со всеми ее условиями и потребностями, наоборот, мы всячески стремимся создать ее».
   Поначалу Ленин и его соратники действовали в соответствии со словами Энгельса и учением Маркса. Однако иностранная интервенция и продолжающаяся Гражданская война внесли в их планы существенные изменения. Какие именно? Прежде всего решить проблему централизации власти, без которой нельзя было покончить с иностранной интервенцией и одержать победу в Гражданской войне. Но послушаем Бердяева, который писал:
   «По Ленину, демократия совсем не нужна для пролетариата и для осуществления коммунизма. Она не есть путь к пролетарской революции… Проблема сильной власти для него основная. Вопреки доктринерскому марксизму меньшевиков, Ленин видел в политической и экономической отсталости России преимущество для осуществления социальной революции. В стране самодержавной монархии, не привыкшей к правам и свободам гражданина, легче осуществить диктатуру пролетариата, чем в западных демократиях. Вековыми инстинктами покорности надо воспользоваться для пролетарского государства». И далее: «В стране индустриально отсталой, с мало развитым капитализмом, легче организовать экономическую жизнь согласно коммунистическому плану. Тут Ленин находится в традициях русского народнического социализма, он утверждает, что революция произойдет в России оригинально, т. е. в сущности не по Марксу. Но все должно произойти во имя Маркса… Как и почему прекратится то насилие и принуждение, то отсутствие всякой свободы, которые характеризуют переходный к коммунизму период, период пролетарской диктатуры? Ответ Ленина очень простой, слишком простой. Сначала нужно пройти через муштровку, через принуждение, через железную диктатуру сверху. Принуждение будет не только к остаткам старой буржуазии, но и по отношению к рабоче-крестьянским массам, к самому пролетариату, который объявляется диктатором. Потом, говорит Ленин, люди привыкнут соблюдать элементарные условия общественности, приспособятся к новым условиям, тогда уничтожится насилие над людьми, государство отомрет, диктатура кончится. Тут мы встречаемся с очень интересным явлением. Ленин не верил в человека, не признавал в нем никакого внутреннего начала, не верил в дух и свободу духа. Но он бесконечно верил в общественную муштровку человека, верил, что принудительная общественная организация может создать какого угодно нового человека, совершенного социального человека, не нуждающегося больше в насилии… В этом был утопизм Ленина, но утопизм реализуемый и реализованный. Одного он не предвидел. Он не предвидел, что классовое угнетение может принять совершенно новые формы, не похожие на капиталистические. Диктатура пролетариата, усилив государственную власть, развивает колоссальную бюрократию, охватывающую, как паутина, всю страну и все себе подчиняющую. Это новая советская бюрократия, более сильная, чем бюрократия царская, есть новый привилегированный класс, который может жестоко эксплуатировать народные массы. Это и происходит… Переходный период может затянуться до бесконечности. Те, которые в нем властвуют, войдут во вкус властвования и не захотят изменений, которые неизбежны для окончательного осуществления коммунизма. Воля к власти станет самодовлеющей, и за нее будут бороться как за цель, а не как за средство. Все это было вне кругозора Ленина. Тут он особенно утопичен, очень наивен. Советское государство стало таким же, как всякое деспотическое государство, оно действует теми же средствами, ложью и насилием. Это прежде всего государство военно-полицейское. Его международная политика как две капли воды напоминает дипломатию буржуазных государств. Коммунистическая революция была оригинально русской, но чуда рождения новой жизни не произошло, ветхий Адам остался и продолжает действовать, лишь трансформируя себя. Русская революция совершалась под символикой марксизма-ленинизма, а не народнического социализма, который имел за собой старые традиции. Но к моменту революции народнический социализм утерял в России свою целостность и революционную энергию, он выдохся, он был половинчат, он мог играть роль в февральской, интеллигентской, все еще буржуазной революции, он дорожил более принципами демократии, чем принципами социализма, и не может уже играть роли в революции октябрьской, т. е. вполне созревшей, народной, социалистической. Марксизм-ленинизм впитал в себя все необходимые элементы народнического социализма, но отбросил его бóльшую человечность, его моральную щепетильность, как помеху для завоевания власти. Он оказался ближе к морали старой деспотической власти».
   Сходство новой и старой власти было столь очевидно, что в ЦК партии, лично на имя Ленина шли гневные письма тех, ради блага которых якобы и работали большевики, быстро вошедшие «во вкус властвования». Сегодня с этих писем снят гриф секретности и мы, читая их, можем составить достаточно полное представление об обстановке, сложившейся между властью и народом в годы становления нового советского государства. Вот фрагменты из одного такого письма, опубликованного на страницах журнала «Источник» – приложения к журналу «Родина». Автор этого письма, отправленного в сентябре 1920 года в Центральный комитет РКП, а в копиях Ленину, Московскому комитету партии, в редакцию газеты «Правда», а также «всем Райкомам, Петроградскому Губкому», – некто Антон Власов, коммунист, бывший рабочий-металлист, ко времени написания письма красный командир, участник Гражданской войны. Цитирую с небольшими сокращениями, сохраняя все особенности подлинника:
   «Уважаемые товарищи!
   Я, раненый красный командир, немного подлечился и на днях снова уезжаю на южный фронт. Прожив в Москве 3 месяца, я видел то, о чем никогда не догадывался.
   Видел разврат среди наших ответственных работников-коммунистов и видел поощрения творимого ими произвола со стороны ЦЕКА.
   Видел, как мещанство делается преобладающим элементом в жизни семейных коммунистов.
   Находясь в Москве, я состоял в резерве Московского Окружного Штаба и жил на квартире у рабочего завода “Мотор”, своего старого товарища. Рабочие завода “Мотор” взяли себе для коллективной обработки одно имение с хорошим дворцом, в котором они думали устроить колонию для своих детей. Но на их беду это же имение понравилось Коменданту гор. Москвы “коммунисту” Ганшину, “коммунисту” же Бурдукову и “коммунисту” Люблину, и они стали отнимать у рабочих имение, которое те не отдавали – дело перешло в Совнарком… Рабоче-крестьянская власть, отняв имение у рабочих (которые по своей сознательности не протестовали с оружием в руках, что, по моему мнению, они должны были бы сделать), передала его нескольким “зубрам от революции”…
   О партии и ее влиянии на массы приходится сказать следующее.
   Наша Коммунистическая Рабочая Партия накануне банкротства; никакого авторитета у партии нет, а если и есть, то только страх перед ЧЕКА. А почему? Да потому, товарищи, что наши партийные Комитеты стали бюрократическими организациями. Они совершенно оторвались от масс, и член партии, идя по какому-нибудь делу в Районный, Московский или, даже, ЦК, должен нередко выслушать резкий, почти грубый тон секретаря Комитета…
   Мне сказали, что Ильич ответил одному товарищу, рассказывавшему о положении, что “еще не слышно голоса организованного пролетариата”.
   Дорогой Владимир Ильич, хоть ты и очень чуток, но смотри не ошибись, не будет ли слишком поздно, когда услышим голос организованного пролетариата. Ведь если раздастся этот голос, то это будет голос свинца и железа. Я всю старую войну и всю гражданскую был на фронте, командовал батальоном и полком, имею очень много товарищей как на фронте, так и в Москве, мне, как рабочему, масса верит и я, как кровно заинтересованный в сохранении завоеваний Революции, говорю: Да, будет поздно, ибо в сердце у каждого сознательного товарища фронтовика, привыкшего на фронте к почти полному равенству, отвыкшего от холопства, разврата и роскоши, чем окружают себя наши самые лучшие партийные товарищи, кипит ненависть и негодование, когда он, раненый, бредет с одного конца города в другой, в то время как жены Склянских, Бурдуковых, Каменевых, Стекловых, Аванесовых, Таратуты и прочей ниже и выше стоящей “коммунистической” публики едут на дачи в трехаршинных, с перьями райских птиц, шляпах, едут в разные “Архангельские”, “Тарасовки” и прочие, отнятые рабочим классом у буржуазии особняки и дворцы, и мимо которых этим же рабочим не дают пройти, уже не говоря о пользовании, как хотели сделать товарищи с завода “Мотор”…
   А вы, сидящие в Кремле! Думаете, масса не знает ваших дел – все знает. Каждый день тысячами уст разносится, как ведут себя Стекловы, Крыленки, ездящие в автомобилях на охоту, и жены Склянских и Троцких, рядящиеся в шелка и бриллианты.
   Вы думаете, масса этим не возмущается, разве нам все равно, кто занимается бонапартизмом – Керенский или Рыков с Троцким. Вы думаете, мы не знаем, что как какой-нибудь товарищ поднял голос, так его ссылают на окраину. Вы думаете, мы не знаем, что большинство ответственных должностей занимаются бездарностями, по знакомству. Смотрите в Глаполитпуть – ведь там Розенгольц, этот научившийся кричать и командовать торговец, разогнал всех лучших товарищей. А Склянский – ведь это ничтожество в квадрате! А жены Каменева, Троцкого, Луначарского – ведь это карикатуры на общественных работниц; они только мешают работе, а их держат, потому что их мужья имеют силу и власть…
   Партия обанкротилась, влияние ее пало до минимума, грошовыми придирками отталкивают сознательных рабочих (в то время как преступления, совершаемые партийными “зубрами”, сходят им с рук безнаказанно), и в партии остаются самые отчаянные авантюристы, демагоги, умеющие вовремя улыбнуться чьей-нибудь жене. А рабочие? Вот их-то вы и оттолкнули от партии.
   Я от имени фронтовиков, куда я сейчас еду и которым откровенно расскажу о вашей работе, обращаюсь в Центральный Комитет Р.К.П., как к руководящему органу, к тебе, дорогой товарищ Ленин, к тебе, единственно настоящему революционеру – спартанцу по жизни – подумай, помоги, одерни кого следует, не справишься сам – нам скажи – поможем. Скорей, пока не поздно, скоро зима, армия разута, раздета, побежит – восставать будет. Спеши, Ильич!..»

   Из письма Антона Власова видно, как формировался «кремлевский образ жизни», ставший затем образом жизни всех обкомовских, райкомовских и иных партийно-советских «бонз» на всем пространстве страны, вылившийся в конце концов в административно-командную систему управления и нисколько не пострадавший после развала СССР. У новой власти-химеры довольно быстро выработались свои представления о том, что в жизни первостепенно важно, а что может потерпеть «до лучших времен», чем должен довольствоваться управляемый ею народ, а без чего сами химеры не могут прожить ни дня. Вот документ, достаточно полно иллюстрирующий поведенческие инстинкты власти-химеры в период, когда в стране вроде бы развернулась борьба по уничтожению государства, торговли и денег:

   «Сов. секретно
   СЕКРЕТАРЮ ЦК ВКП (б) тов. СТАЛИНУ
   На инвентарных складах коменданта Московского Кремля хранился в запертом виде несгораемый шкаф покойного Якова Михайловича Свердлова. [43 - Свердлов умер в марте 1919 г.]
   Ключи от шкафа были утеряны. 26 июля с/г этот шкаф был нами вскрыт и в нем оказалось:
   1. Золотых монет царской чеканки на сумму сто восемь тысяч пятьсот двадцать пять (108.525) рублей.
   2. Золотых изделий, многие из которых с драгоценными камнями, – семьсот пять (705) предметов.
   3. Семь чистых бланков паспортов царского образца.
   4. Семь паспортов, заполненных на следующие имена:
   а) Свердлова Якова Михайловича,
   б) Гуревич Цецилии-Ольги,
   в) Григорьевой Екатерины Сергеевны,
   г) княгини Барятинской Елены Михайловны,
   д) Ползикова Сергея Константиновича,
   е) Романюк Анны Павловны,
   ж) Кленочкина Ивана Григорьевича.
   5. Годичный паспорт на имя Горена Адама Антоновича.
   6. Немецкий паспорт на имя Сталь Елены.
   Кроме того обнаружено кредитных царских билетов всего на семьсот пятьдесят тысяч (750.000) рублей.
   Подробная опись золотым изделиям производится со специалистами.
   Народный комиссар внутренних дел Союза ССР Ягода.
   27 июля 1935 г.№ 56568».
   (Любопытно, что спустя два года после смерти Свердлова Ленин скажет на праздновании 4-й годовщины Октября: «В нашей пролетарской революции этого проклятого “уважения” к этой проклятой “священной частной собственности” не было».)

   Нетрудно догадаться, что такое «разделение общественного пирога», объявленного «всенародной собственностью», не могло не вызвать протеста. В стране, как в давние времена, стали вспыхивать бунты. В 1920 – начале 1921 года вооруженные восстания охватили Западную Сибирь, Тамбовскую и Воронежскую губернии, Среднее Поволжье, Дон и Кубань; к весне 1921 года восстания полыхали практически по всей стране. Власть ответила на этот стихийный народный протест невиданными до той поры репрессиями. И при этом, как исстари повелось на Руси, каждая из сторон обвиняла другую во всех смертных грехах: власть – народ, который-де «разъела мелкобуржуазная стихия», народ – власть, в которой «окопались евреи».
   Получило широкую известность Вешенское восстание, описанное Михаилом Александровичем Шолоховым в романе «Тихий Дон». Восстание это было прямо спровоцировано политикой расказачивания, которую руководство партии проводило на Дону, Кубани и на Ставропольщине. Вот что, например, говорилось в секретном циркулярном письме Оргбюро ЦК РКП (б) от 24 января 1919 года, направленном на места: «Последние события на различных фронтах в казачьих районах – наши продвижения вглубь казачьих поселений и разложение среди казачьих войск – заставляют нас дать указание партийным работникам о характере их работы при создании и укреплении Советской власти в указанных районах. Необходимо, учитывая опыт гражданской войны с казачеством, признать единственно правильным самую беспощадную борьбу со всеми верхами казачества путем поголовного их истребления. Никакие компромиссы, никакая половинчатость пути недопустимы…»
   Юг России с давних пор был беспокойным краем. Крестьяне, бежавшие сюда в поисках воли вольной, легче находили общий язык с соседями-горцами, чем со своими соплеменниками – давний порок всех русских. С веками здесь сформировалось три сословия: собственно казаки, считавшие себя самостоятельной нацией и ставшие со временем опорой самодержавия, так называемое коренное крестьянство, причислявшее себя к русским, и переселенцы из центральных и северных районов страны, которых здесь называли «иногородними», поскольку они были лишены права на постоянное местожительство.
   Лучшими землями здесь, естественно, владели казаки, насчитывавшие 1,5 миллиона человек – на один казачий двор в среднем приходилось по 52 десятины. На долю коренного крестьянства, насчитывавшего 911 тысяч человек, в среднем приходилось 1,25 десятины на одного мужчину. На долю же иногородних, которых в 1917 году насчитывалось свыше 720 тысяч человек (по другим данным, их численность к октябрю 1917 года превысила один миллион человек), приходилось в среднем всего по 0,06 десятины земли, да и ту они получали, как правило, в аренду. Кроме этих трех основных слоев населения, на Дону, Кубани и на Ставропольщине насчитывалось около 4,5 тысяч помещичьих хозяйств, которые владели одним миллионом десятин земли. Неудивительно, что вопрос о земле (а стало быть, и хлебе) здесь издавна служил «яблоком раздора», который с годами не только не разрешался, но становился все острей.
   Октябрьская революция, объявившая землю собственностью крестьян, вызвала новый всплеск вражды между основными слоями населения Юга, а всеми ими с помещиками. Ни одна из сторон не хотела уступать. Тогда коренные крестьяне, объединившись с иногородними, съехались на областной съезд, на котором приняли постановление:
   «Исходя из основного положения, что земля, как воздух и человек, ничья, является созданием матери-природы и лишь в силу неправильно сложившихся исторических условий она захвачена отдельными лицами и группами, что противно нравственному чувству и сознанию трудового народа, мы, уполномоченные от крестьян и иногородних всей области, съехавшиеся на Областной крестьянский съезд, постановили:
   1. Всякая собственность на земли в пределах Российского государства навсегда отменяется. 2. Все земли, входящие в состав Российского государства, являются достоянием всего народа. 3. Все без исключения земли, составляющие собственность личную, общественную и государственную, переходят в распоряжение всего народа без выкупа… 5. На пользование этим общенародным достоянием имеют равное право все граждане и гражданки России. 6. Пользование землей в сельскохозяйственных целях предоставляется только тому, кто обрабатывает ее своим личным трудом…»
   Крестьян и иногородних поддержала часть казачества (среди них насчитывалось 24,6 процента бедняков, 51,6 процента середняков и 23,8 процента зажиточных и богатых). Бедняки и середняки станицы Вешенская перешли на сторону советской власти и, ударив в тыл белоказачьей армии атамана Войска Донского генерал-лейтенанта Петра Николаевича Краснова, проложили Красной Армии беспрепятственный проход на Юг. И тут-то случилось непредвиденное: командование Красной Армии, прежде чем развить наступление, учинило кровавую расправу над вешенскими казаками. Формальным поводом для расправы послужил отказ казаков от трудовой и военной мобилизации, фактическим – директива центра по истреблению казаков. В одной только станице Вешенская было обнаружено 600 изуродованных трупов. Историк Сергей Павлюченков обнаружил два документа, проливающих новый свет на эти давние события. Первый документ представляет собой листовку, которую вешенские мятежники распространяли среди красноармейцев: «Товарищи, мы оружие здавали, здавайте теперь вы оружие, мы возьмем над вами власть и будем десятками расстреливать с завязанными назад руками, как расстреливали ваши жиды-коммунисты мирных жителей. Если желаете мира, то удалитесь в свою территорию и не лезьте к нам, а мы к вам не пойдем, следовательно война будет кончена. Мы тоже исповедуем Советскую власть, но не в таком духе как вы грабите и все уничтожаете… Ваши братья умирают с голоду, вернитесь, уничтожьте жидовню и поставьте власть народную, не единоличную и самозванную как Ленин-Троцкий. Товарищи, вам приходит конец, вы казаков оружием не сломите, то хотите обмануть политикой и разными бумажками, но нет не так, до тех пор не сложим оружия, пока вы не удалитесь из Донской области. Товарищи, не верьте своим специалистам, они вас обманывают, ведут Россию к полной гибели и разрухе и потом вас самих же сделают рабами».
   Второй документ представляет собой записку члена Донского ревкома Исаака Исаевича Рейнгольда, отправленную в ЦК РКП(б) 6 июля 1919 года:
   «Сперва мы заигрывали с казачеством, давали ему автономию и выборную Советскую власть, согласившись даже на Донскую республику, создавали Войсковой казачий походный круг, издали декрет о льготах казачества. Потом, в связи с успешным продвижением Красной Армии к Ростову и Новочеркасску, у нас закружилась голова от успехов и, почувствовав себя победителями, мы бросили вызов казакам, начав их массовое физическое истребление.
   Бесспорно, принципиальный наш взгляд на казаков, как на элемент, чуждый коммунизму и советской идее, правилен. Казаков, по крайней мере огромную их часть, надо будет рано или поздно истребить, просто уничтожить физически, но тут нужен огромный такт, величайшая осторожность и всяческое заигрывание с казачеством. Ни на минуту нельзя упускать из виду того обстоятельства, что мы имеем дело с воинственным народом, у которого каждая станица – вооруженный лагерь, каждый хутор – крепость. И политика их массового истребления приведет к тому, что мы с Доном никогда не справимся, а если и справимся, то после долгой, кровавой и упорной борьбы. Опыт Вешенского восстания показал, что казаки чрезвычайно чутки к проводимой по отношению к ним политике и, раз загоревшись, пожар восстания быстро охватывает десятки тысяч казаков. Между прочим, ничто не содействовало так успеху восстания, как попавшие к ним, благодаря возмутительной расхлябанности местных советских органов, тезисы и директивы ЦК партии по вопросу об отношении к казакам. Эти тезисы в руках казачьих офицеров послужили прекраснейшим материалом для агитации против Советской власти как явно стремящейся к уничтожению казачества. Отсюда и сила и отчаянное упорство восставших, которых мы не победили и которые достигли своей цели – соединиться с наступавшей казачьей армией. И это сделали те самые вешенцы, которые первыми открыли путь Советской власти, первыми перешли на нашу сторону…»
   С такой же жестокостью власть расправлялась с терскими казаками и кубанцами, зверствовала в Крыму, куда бежали от репрессий многие казаки (здесь особенно свирепствовали Розалия Самойловна Землячка, урожденная Залкинд, которую товарищи по партии называли «Аракчеевым в юбке», и венгр Бела Кун), без разбору хватали заложников и расстреливали их или высылали [44 - С. Павлюченков рассказывает, как проходила «чистка» Кубани от оставшихся там деникинских офицеров: «31 июля особый отдел 9-й армии издал приказ № 19, которым предписывалось “явиться на регистрацию в Краснодар (Екатеринодар) всем бывшим военным, без различия рода службы, здоровья и возраста”. Явившиеся в легком летнем платье, без багажа и денег были отправлены на север, в Архангельск и Холмогоры, и с той поры совершенно исчезли для своих родных и близких. Ходили слухи, что они (около тысячи человек) были утоплены на барже близ Холмогор».]. Член Реввоенсовета 9-й армии С. А. Анучин писал, что совместно с Кубано-Черноморским комитетом РКП (б) сформировал «ударные отряды», которыми «была расстреляна не одна тысяча противников Соввласти и сожжена не одна станица».
   Положение, несмотря на весь кошмар происходящего, еще можно было исправить. Войсковой старшина (по армейским меркам – подполковник) Филипп Кузьмич Миронов, сам из казаков, человек исключительного мужества и отваги, полный георгиевский кавалер, отмеченный золотым оружием и рядом орденов, направил председателю Реввоенсовета Троцкому телеграмму следующего содержания: «Население Донской области имеет свой бытовой уклад, свои верования, обычаи, духовные запросы и т. п. Желательно было бы при проведении в жизнь в Донской области декретов центральной власти обратить особое внимание на бытовые и экономические особенности донского населения и для организации власти на Дону посылать людей, хорошо знакомых с этими особенностями, могущих вследствие этого быстро приобрести популярность среди населения, и с хорошими организаторскими способностями, а не таких, которые никогда на Дону не были, жизненного уклада Дона не знают, и такие люди кроме вреда революции ничего не принесут». [45 - Ф. Миронов, командовавший в 1918—1919 гг. бригадой, затем дивизией и группой войск, а в 1920 г. 2-й Конной армией, в 1921 г. был арестован, отправлен в Москву и убит в Бутырской тюрьме.]
   Однако мясорубка Гражданской войны уже была запущена, и командующий 8-й армией Иона Эммануилович Якир отдал войскам директиву: «Реввоенсовет 8-й армии приказывает в наикратчайший срок подавить восстание предателей, воспользовавшихся доверием красных войск и поднявших мятеж в тылу. Предатели донцы еще раз обнаружили в себе вековых врагов трудового народа. Все казаки, поднявшие оружие в тылу красных войск, должны быть поголовно уничтожены, уничтожены должны быть и все те, кто имеет какое-либо отношение к восстанию и к противосоветской агитации, не останавливаясь перед процентным уничтожением населения станиц, сжечь хутора и станицы, поднявшие оружие против нас в тылу. Нет жалости к предателям. Всем частям, действующим против восставших, приказывается пройти огнем и мечом местность, объятую мятежом, дабы у других станиц не было бы и помысла о том, что путем предательского восстания можно вернуть красновский генеральско-царский режим. В момент, когда очевидная близость победы пролетарской революции вдохновляет на мощные карающие удары Красную Армию и все международные отряды ее братьев по труду, мы, разбив в открытом бою разлагающуюся и смердящую гидру красновских золотопогонников, терпим и отогреваем у себя на груди змею измены и предательства вековых царских холопов – казаков. Будем же решительны, будем беспощадны в своей борьбе, красные воины революции, еще несколько мощных ударов меча революции, и счастливая рабочая республика, успокоенная смертью врагов и предателей, зацветет, осуществляя великие цели коммунизма».
   На молодую Республику обрушивается одно испытание за другим. В начале марта 1921 года под лозунгом «Власть Советам, а не партиям» вспыхивает Кронштадтский мятеж. Об обстановке, сложившейся на Балтийском флоте накануне мятежа, можно судить по докладу начальника 1-го специального отдела ВЧК Владимира Дмитриевича Фельдмана от 10 декабря 1920 года, вошедшего в книгу «Кронштадт 1921» [46 - Книга издана в 1997 г. Международным фондом «Демократия» (Фонд Александра Н. Яковлева) в серии «Россия. ХХ век».] (привожу фрагменты из этого пространного доклада):
   «Балтфлот насчитывает в своем составе до 50.000 человек. На основании собранных материалов, переговоров с отдельными товарищами и личных впечатлений от посещения Кронштадта, фортов, линкораблей и прочее дело рисуется в следующем виде.
   Усталость массы Балтфлота, вызванная интенсивностью политической жизни и экономическими неурядицами, усугубленная необходимостью выкачивания из этой массы наиболее стойкого, закаленного в революционной борьбе элемента, с одной стороны, и разбавление остатков этих элементов новым аморальным, политически отсталым добавлением, а порой и прямо политически неблагонадежным с другой, изменило до некоторой степени в сторону ухудшения политическую физиономию Балтфлота.
   Лейтмотивом является жажда отдыха, надежда на демобилизацию в связи с окончанием войны и на улучшение материального и морального состояния, с достижением этих желаний по линии наименьшего сопротивления. Все, что мешает достижению этих желаний масс или удлиняет путь к ним, вызывает недовольство.
   …Вытекающее из выставленной впереди предпосылки недовольство масс Балтфлота, основывающееся на причинах, указанных выше, усугубляются еще письмами с родины. Почти все они несут жалобы на тягость жизни и сплошь указывают на несправедливости, вольные или невольные, местных властей.
   Считая это явление одной из главных причин недовольства, притом не только в рамках Балтфлота, но и в общеармейском масштабе, необходимо на него обратить самое серьезное внимание. Все и беспартийные и партийные в один голос жалуются на удручающие вести с родины: у того последнюю лошадь отняли, у другого старика-отца посадили, у третьего весь посев забрали, там последнюю корову увели, тут реквизиционный отряд забрал все носильные вещи и т. д. Обратиться же за разъяснением, за помощью, в которой чувствовалась бы для тов(арищей), прибегающих к ней, нечто реальное, а не просто сочувствие, не к кому, да и органа такого нет.
   На почве всех этих явлений вытекает и нечто весьма существенное: более 40% членов РКП организации Балтфлота вышли из партии. Одни мотивировали свой уход религиозными убеждениями, другие усталостью: “надоело”, третьи разочарованием в лучшем будущем, четвертые просто порвали партийный билет…»
   Кронштадтское восстание стало следствием общего неблагополучного положения дел в стране. В предисловии к книге «Кронштадт 1921» читаем:
   «Значительная часть крестьянства и рабочих, оставаясь на позициях поддержки советской власти, не только все более открыто выражала протест против монополии большевиков на политическую власть, но и предпринимала попытки ее ликвидации силой оружия. Возмущение вызывал произвол власти, который чинился под лозунгом утверждения диктатуры пролетариата, а по сути дела диктатуры партии…
   Все более взрывоопасной становилась ситуация в городах. Не хватало продовольствия, многие заводы и фабрики закрывались из-за нехватки топлива и сырья, рабочие оказывались на улице.
   Особенно тяжелое положение в начале 1921 года сложилось в крупных промышленных центрах, прежде всего в Москве и Петрограде. Были сокращены нормы выдачи хлеба, отменены некоторые продовольственные пайки, возникла угроза голода. В то же время не прекращали своей деятельности заградительные отряды, отбиравшие продовольствие, ввозившееся в город частными лицами. Обострился топливный кризис. 11 февраля 1921 года было объявлено о закрытии до 1 марта девяносто трех петроградских предприятий. Среди них такие гиганты, как Путиловский, Сестрорецкий, “Треугольник” и другие. Выброшенными на улицу оказались около 27 тысяч человек».
   11 февраля 1921 года из Гельсингфорса (Хельсинки) в Париж летит телеграмма корреспондента французской газеты «Утро»: «Из Петрограда сообщают, что ввиду последних волнений кронштадтских матросов военные большевистские власти принимают целый ряд мер, чтобы изолировать Кронштадт и не дать просочиться в Петроград красным солдатам и морякам кронштадтского гарнизона. Доставка продовольствия в Кронштадт приостановлена впредь до новых приказаний. Сотни матросов арестованы и отправлены в Москву, по-видимому для расстрела».
   Рабочие Петрограда вышли на улицы. 25 февраля в городе было введено военное положение. «Волнения в Петрограде, выступления в других городах и регионах страны, – говорится далее в предисловии к книге «Кронштадт 1921», – оказывали серьезное влияние на настроение моряков, солдат и рабочих Кронштадта. Моряки Кронштадта, являвшиеся главной опорой большевиков в октябрьские дни 1917 года, одними из первых поняли, что советская власть оказалась, по существу, подменена властью партийной, а идеалы, за которые они боролись, оказались преданными».
   Днем 1 марта на Якорной площади Кронштадта собирается многотысячный митинг. На следующий день, 2 марта, в здании бывшего Инженерного училища проводится собрание делегатов от военных кораблей, на котором ставится вопрос о перевыборах Кронштадского совета, срок полномочия которого истек. Председатель собрания, писарь с линкора «Петропавловск» Степан Максимович Петриченко вносит предложение об избрании нового состава совета без коммунистов. Образуется Временный революционный комитет Кронштадта (ВРК). Обстановка накаляется уже не с каждым днем, а с каждым часом. З марта в Петрограде и Петроградской губернии вводится осадное положение. Проводятся массовые аресты моряков, которые объявляются заложниками (излюбленный прием всех террористов, взятый на вооружение первым советским правительством). 5 марта командующий 7-й армией Михаил Николаевич Тухачевский получает приказ «ликвидировать мятеж». Из Ораниенбаума по Кронштадту открывает огонь тяжелая артиллерия. ВРК обращается с Воззванием ко всем рабочим, красноармейцам и матросам:
   «Мы, кронштадтцы, еще 2 марта сбросили проклятое иго коммунистов и подняли красное знамя Третьей Революции трудящихся.
   Красноармейцы, моряки и рабочие, к вам взывает Революционный Кронштадт.
   Мы знаем, что вас вводят в заблуждение и не говорят правды о происходящем у нас, где мы все готовы отдать свою жизнь за святое дело освобождения рабочего и крестьянина.
   Вас стараются уверить, что у нас белые генералы и попы… А жандармы Троцкий и Зиновьев скрывают от вас правду.
   Товарищи! Всмотритесь, что сделали с вами, что делают с вашими женами, братьями и детьми. Неужели вы будете терпеть и гибнуть под гнетом насильников? Долой комиссародержавие!
   Коммунистическая партия, захватывая власть, сулила нам все блага трудящихся масс. И что же мы видим?
   Нам три года назад говорили: “Когда хотите, можете отозвать представителей, можете переизбрать Советы”.
   Когда же мы, Кронштадтцы, потребовали переизбрания Советов, свободных от партийного давления, новоявленный Трепов-Троцкий отдал приказ “патронов не жалеть”…»
   Заканчивалось воззвание словами:
   «Труженик, разве для того ты свергнул царизм, сбросил керенщину, чтоб посадить себе не шею опричников Малют Скуратовых с фельдмаршалом Троцким во главе?
   Нет! Тысячу раз нет!
   Тяжела мозолистая рука и не устоять подлым насильникам, губящим миллионы жизней тружеников для захвата власти.
   Да будет проклято ненавистное иго коммунистов!
   Долой партийный гнет!
   Да здравствует власть рабочих и крестьян!
   Да здравствуют свободно избранные Советы!»
   14 марта собрание представителей заводов и фабрик Петрограда принимает Обращение ко всем гражданам, рабочим, красноармейцам и матросам:
   «Ждать далее нельзя. Наступило время действовать. Народ сам должен решить свою судьбу. Сам должен свергнуть иго большевизма. Все без исключения, все обязаны принять участие в этой борьбе.
   Рабочие поднялись. В Сибири, в Поволжье, на Украине, в Центральных губерниях пылают деревни. Кронштадт восстал на поддержку петроградских рабочих, Петроград обязан поддержать кронштадтцев. Он поддержит их единодушным дружным выступлением…
   Довольно быть голодными рабами. Довольно терпеть угнетение и позор.
   Наш лозунг – ВСЯ ВЛАСТЬ НАРОДУ.
   Наш лозунг – ВСЕОБЩЕЕ ИЗБИРАТЕЛЬНОЕ ПРАВО с прямою, равною для всех и тайною подачей голосов.
   Наш лозунг – НЕМЕДЛЕННОЕ ОСВОБОЖДЕНИЕ АРЕСТОВАННЫХ.
   Долой кровавую коммунистическую власть!
   ДА ЗДРАВСТВУЕТ ОБЩАЯ ЗАБАСТОВКА!»
   Части Красной Армии, брошенные на подавление Кронштадтского восстания, отказывались штурмовать крепость. Эти части разоружались и отправлялись в тыл, а «зачинщики» расстреливались. В предисловии к книге «Кронштадт 1921» далее читаем: «Приговоры к высшей мере наказания “за отказ от выполнения боевого задания”, “за дезертирство” следовали один за другим. Их приводили в исполнение немедленно, поясняя, что так делается ввиду “особых условий, сложившихся в городе Кронштадте, и для поддержания революционного порядка”. Расстреливали публично. Красноармейцы, производившие экзекуцию, расписывались или ставили крестики в актах о расстрелах, тем самым как бы скрепляя себя кровью с людьми, вынесшими приговор». Вызванные с Западного фронта части, успешно сражавшиеся на Польском фронте, также отказывались штурмовать крепость. Спешно созданные полевые выездные сессии ревтрибунала и чрезвычайные революционные тройки 14 марта приговорили к расстрелу 41 красноармейца Минского полка, а 15 марта еще 33 красноармейца Невельского полка.
   В ночь на 16 марта после интенсивного артобстрела начался новый штурм Кронштадта. ВРК запросил правительство Финляндии, может ли оно принять защитников крепости. После получения согласия в Финляндию перешло около восьми тысяч человек. А к утру 18 марта Кронштадт пал. Началась расправа над теми, кто не успел уйти в Финляндию. Пленных не брали – их расстреливали на месте. Под страхом наказания было запрещено помогать раненым, оказавшимся после штурма на балтийском льду и улицах крепости. Чрезвычайные тройки заседали круглые сутки. Сам факт пребывания в Кронштадте в конце февраля – начале марта 1921 года считался тягчайшим преступлением. Были приговорены к расстрелу 2103 человека и к длительным срокам тюремного заключения 6459 человек. Так закончилось кронштадтская трагедия, положившая начало формированию власти, основанной на самых жестоких репрессиях в отношении инакомыслящих.
   Анализируя уроки Кронштадского восстания, особоуполномоченный ВЧК Яков Агранов в секретном докладе от 5 апреля 1921 писал: «Контрреволюционное восстание гарнизона и рабочих Конштадта (1.III – 17.III с. г. включительно) явилось непосредственным логическим развитием волнений и забастовок на некоторых заводах и фабриках Петрограда, вспыхнувших в 20 числах февраля с. г. Сосредоточение в петербургских промышленных предприятиях значительного количества рабочих, мобилизованных в порядке трудовой дисциплины-повинности, и последовавшее затем в начале февраля с. г. из-за топливного кризиса внезапное закрытие большинства только что введенных в ход предприятий вызвали недовольство и раздражение в кругах наиболее отсталых петербургских рабочих. Трудмобилизованные привели с собой из деревни в рабочую среду разлагающие настроения мелких собственников, взбешенных системой продразверстки, запрещением свободной торговли и действиями заградительных отрядов… Общее движение шло под лозунгом отмены диктатуры коммунистической партии и установления власти свободно избранных Советов».
   Мятежи и восстания сотрясали и другие регионы страны. Недовольство политикой большевиков принимало массовый характер. Член коллегии ВЧК, председатель ЧК по борьбе с контрреволюцией Мартын Янович Лацис требовал от своих подчиненных: «Не ищите в деле обвинительных улик о том, восстал ли он против Совета оружием или словом. Первым делом вы должны его спросить, к какому классу он принадлежит, какого он происхождения, каково его образование и какова его профессия. Эти вопросы должны решать судьбу обвиняемого».
   Самое полное и уродливое выражение политика репрессий в отношении своего народа как способа «превращения людей в гвозди» и формирования из этих «гвоздей» нового этноса нашел в системе, которую писатель Александр Исаевич Солженицын образно назвал «Архипелагом ГУЛАГ».
   Существует точка зрения, согласно которой Сталин внимательно изучил опыт экономически развитых зарубежных стран с целью выработать собственный оптимальный способ быстрого накопления первоначального капитала. Опыт Германии он сразу отверг на том основании, что этот опыт не может породить ничего иного, как только фашизм (и тут, как мы увидим это ниже, он оказался прав). Опыт Англии также не удовлетворил его, поскольку в основе богатства Англии лежала самая грубая и откровенная эксплуатация колоний, разбросанных по всей планете. После долгих раздумий Сталин отверг и опыт США, поскольку первоначальный капитал эта страна накопила в результате 300-летнего использования рабского труда африканцев. И тут кто-то подсказал Сталину мысль об использовании бесплатного труда заключенных (среди разных людей, подбросивших Сталину эту идею, чаще других называется имя заместителя председателя ОГПУ С. Мессинга). Идея Сталину понравилась, и 25 апреля 1930 года появился секретный приказ ОГПУ за № 130/63, в котором говорилось:
   «1. В составе ОГПУ – Центра организовать Управление лагерями ОГПУ, согласно штатов, объявляемых в приложении.
   2. Начальником Управления лагерями ОГПУ назначается тов. Эйхманс Ф. Ю., его заместителем тов. Мейер.
   3. Содержание Управления и его личного состава отнести за счет лагерей ОГПУ…» [47 - На посту начальника ГУЛАГа Федора Ивановича Эйхманса 17 июня 1930 г. сменил Лазарь Иосифович Коган, того 9 июня 1932 г. заменил Матвей Давыдович Берман, а Бермана 21 августа 1937 г. Израиль Израилевич Плинер. Все они были награждены высокими правительственными наградами, а в 1937—1938 гг., как и Лев Николаевич Мейер, и «учредитель» ГУЛАГа Мессинг, расстреляны (реабилитированы после 1956 г.).]
   Собственно, 25 апреля 1930 года и стало «днем рождения» ГУЛАГа, ставшего на долгие годы символом карательной системы власти, отголоски которой дают о себе знать до сих пор (официально ГУЛАГ прекратил существование в 1960 году, но структура организации пенитенциарной системы и принципы содержания заключенных в России остались без изменения).
   Авторы предисловия к книге «ГУЛАГ 1918—1960», изданной, как и книга «Кронштадт 1921», в серии «Россия. ХХ век» в 2000 году, А. Кокурин и Н. Петров пишут:
   «На протяжении 20 – 50-х годов заключенные строили каналы, шоссейные и железные дороги, аэродромы, хранилища для неприкосновенного запаса зерна (зерногородки), оборонительные сооружения, объекты атомной промышленности, объекты противовоздушной обороны вокруг Москвы (система “Беркут”), горно-металлургические предприятия. Они были заняты в лесной и добывающей промышленности (на добыче угля, нефти, слюды, асбеста, урана, золота, олова, железа и других полезных ископаемых). Труд советских заключенных использовался даже на территории других стран. Так была построена железная дорога Наушки – Улан-Батор. Среди объектов, построенных руками заключенных, числятся наряду с каналами Москва – Волга, Беломорско-Балтийским и Волго-Донским и такие объекты, как здание Московского государственного университета, высотное здание на Котельнической набережной в Москве и даже здание, где сейчас находится Государственный архив Российской Федерации, хранящий основную часть документации ГУЛАГа.
   К 1930 г. относится появление еще одной категории наказанных советской властью – спецпереселенцы. В результате массовой кампании коллективизации и раскулачивания, проведенной в селах и деревнях, число выселенных к 1933 г. почти вдвое превысило количество находящихся в тот момент заключенных в исправительно-трудовых лагерях ОГПУ. В дальнейшем в ходе Второй мировой войны число спецпереселенцев пополнили выселенные поляки, эстонцы, латыши, литовцы, немцы, калмыки, чеченцы, ингуши, крымские татары, балкарцы, карачаевцы и др. На 1 января 1953 г. количество спецпереселенцев превысило число заключенных в лагерях и составило 2,7 миллиона человек. 9 октября 1951 г. Указом Президиума Верховного Совета СССР спецпереселенцам – немцам, чеченцам, калмыкам, ингушам, балкарцам, карачаевцам, грекам и крымским татарам был определен статус переселенных “навечно”. Теперь у них не было никакого шанса вернуться назад».
   В системе ГУЛАГа, основное назначение которого состояло, как это и предусматривалось изначально, использование дарового труда и «первоначальное накопление капитала» (что «роднит» Советский Союз с развитыми капиталистическими странами, – просто «первоначальное накопление капитала» в нашей стране началось позже, чем в Германии, Англии, США и других стран) насчитывалось 96 исправительно-трудовых лагерей. Представляют интерес Сведения о составе заключенных, подготовленные начальником ОУРЗ [48 - Отдел учета и распределения заключенных.] ГУЛАГа НКВД Германом Марковичем Грановским:
   I. Списочное число заключенных на 1 января 1942 г. …………………………… 1.390.458 чел.
   II. По полу
   1. Мужчин …………………………………. 1.234.70—89,5 %
   2. Женщин …………………………………… 124.578 – 9,0 %
   3. Без указаний ………………………………… 20.22 – 1,5 %
   III. По возрасту
   4. Не достигшие 17 лет …………………….….. 3.11 – 0,2 %
   5. От 17 до 30 лет …………………………… 556.32—40,3 %
   6. От 31 до 50 лет …………………………… 642.92—46,5 %
   7. От 51 до 60 лет …………………………… 121.11 – 8,8 %
   8. Старше 60 лет ……………………………… 29.18 – 2,2 %
   9. Без указания ……………………………….. 26.844 – 2,0 %
   IV. По характеру преступления
   1. Контрреволюционные преступления ……………………………….. 420.41—30,5 %
   В том числе:
   Измена родине и шпионаж ………….…….. 14.664 – 1,1 %
   Диверсия и вредительство ………………….22.280 – 1,6 %
   Террор ……………………………….……….. 7.500 – 0,6 %
   К/р. агитац. с терр. тенденцией …………… 19.193 -1,4 %
   Принадлежность к к-р организац. ………… 22.999 – 1,7 %
   Повстанчество и политич. бандитизм …………………………………….. 9.29 – 0,7 %
   Антисоветская агитация …………………..187.665 -13,5 %
   Члены семей изменников родине ………… 12.429 – 0,9 %
   Прочие к-р преступления ……………. ……124.388 – 9,0 %
   Нелегальный переход границы …………….. 15.173 – 1,1%
   Социально опасный элемент ………………… 33.755 -2,4 %

   2. Уголовные выступления
   В том числе:
   Бандитизм и вооруженное ограбление……. 71.373 -5,2 %
   Скотокрады …………………………………. 21.184 – 1,5 %
   Имущественные преступления …………….152.071 – 11,0 %
   Воры-рецидивисты …………………………. 33.137 – 2,4 %
   Хулиганство ……………………………….. 119.062 – 8,6 %
   Нарушение закона о паспортизации ……… 31.434 – 2,3 %
   Социально-вредный элемент ……………… 94.761 – 6,9 %
   Прочие уголовные преступления ……….. 182.962 – 13,3 %
   Воинские преступления …………………….. 26.652 – 1,9 %
   Должностные и хозяйств. преступл. ……… 111.416 – 8.1 %
   Расхищение соц. собственности …………… 22.747 – 1,6 %
   По Указам Президиума Верховного
   Совета ………………………………………….. 7.969 – 0,6 %
   Без указаний ………………………………….. 35.939 – 2,6 %
   V. По окраскам
   Из общего количества заключенных содержится:
   Бывш. помещиков, фабрикантов, торговцев ……………………………………… 81.458 – 5,9 %
   Троцкистско-бухаринская агентура.………… 12.446 – 0,9 %
   Бывшие члены антисоветских партий ………… 7.135 – 0,5 %
   Бывшие участники антисоветск. бурж. национал. партий ………………………… 6.835 – 0,5 %
   Церковников и сектантов ………………………. 6.888 – 0,5 %
   VI. Национальный состав заключенных
   Русские ………………………………………… 835.138 – 60,6 %
   Украинцы ……………………………………… 182.284 – 13,2 %
   Белорусы ……………………………………….. 45.768 – 3,3 %
   Грузины ………………………………………… 11.174 – 0,8 %
   Армяне …………………………………………. 10.271 – 0,7 %
   Тюрки ……………………………………………. 8.254 – 0,6 %
   Казахи ……………………………………………19.653 – 1,4 %
   Туркмены ……………………………………….. 8.541 – 0,6 %
   Узбеки ………………………………………….. 26.907 – 2,0 %
   Таджики ……………………………………….… 4.882 – 0,4 %
   Киргизы ………………………………………….. 3.588 – 0,2 %
   Татары ………………………………………….. 29.074 – 2,1 %
   Башкиры ………………………………………… 4.665 – 0,3 %
   Молдаване ………………………………………. 3.412 – 0,2 %
   Финны и карелы ………………………………… 3.547 – 0,2 %
   Латыши ……………………………………………7.204 – 0,5 %
   Литовцы ………………………………………… 3.074 – 0,2 %
   Эстонцы ………………………………………… 6.581 – 0,5 %
   Евреи ……………………………………………. 23.058 – 1,7 %
   Прочие ………………………………………….. 60.687 – 4,4 %
   VII. По срокам осуждения
   Ниже 6-и месяцев ……………………………… 25.487 – 2,2 %
   От 6-и мес. до 1 года …………………………… 82.015 – 6,9 %
   От 1 года до 3 лет ………………………………296.056 – 25,1 %
   От 3 лет до 5 лет включит. …………………… 292.087 – 24,7 %
   От 5 до 10 лет включительно ………………… 438.641 – 37,1 %
   Свыше 10 лет ……………………………………. 6.881 – 0,6 %
   Без указаний ……………………………………. 39.805 – 3,4 %

   ГУЛАГ представлял собой слепок общества, которое большевики стремились создать на огромном пространстве бывшей царской России. В принятом 1 августа 1933 года Постановлении ВЦИК и СНК РСФСР Исправительно-трудовом кодексе РСФСР говорилось:
   «1. Задачей уголовной политики пролетариата на переходный от капитализма к коммунизму период является защита диктатуры пролетариата и осуществляемого им социалистического строительства от посягательств со стороны классово враждебных элементов и нарушений со стороны как деклассированных элементов, так и неустойчивых элементов из среды трудящихся.
   2. Соответственно этому исправительно-трудовая политика преследует цели:
   а) ставить осужденных в условия, преграждающие им возможность совершения действий, наносящих ущерб социалистическому строительству, и
   б) перевоспитывать и приспособлять их к условиям трудового общежития путем направления их труда на общеполезные цели и организации этого труда на началах постепенного приближения труда принудительного к труду добровольному на основе соцсоревнования и ударничества.
   3. Основным типом мест лишения свободы являются трудовые колонии различных видов, куда помещаются осужденные применительно к их трудовым навыкам, в зависимости от их классовой опасности, социального положения, возраста и успешности исправления.
   4. Провозглашенная Конституцией РСФСР [49 - Имеется в виду Конституция РСФСР 1924 г.] обязанность общественно-полезного труда для всех граждан распространяется также и на лишенных свободы, способных к труду.
   Среди лишенных свободы обязательно проводится политико-воспитательная работа.
   Труд лишенных свободы и проводимая среди них политико-воспитательная работа должны служить перевоспитанию и приучению их к работе и жизни в условиях трудового коллектива и приобщению их к участию в социалистическом строительстве…»
   «Перевоспитание и приучение» заключенных «к работе и жизни в условиях трудового коллектива и приобщению их к участию в социалистическом строительстве», суть – превращению людей в «гвозди», – настолько очаровало власти, что появилось даже словечко перековка, применявшееся к людям, которые вдвое, а то и втрое-вчетверо перевыполняли плановые задания. Перековавшиеся люди подлежали досрочному освобождению, и это обстоятельство, конечно, стимулировало заключенных на, как тогда говорилось, ударный труд. Впрочем, одновременно со словом перековка появилось и словечко туфта, которым обозначались приписки и обман, на долгие годы ставшие сутью «выполнения и перевыполнения» государственных планов «социалистического строительства» в нашей стране.
   Сочетание перековки с туфтой не осталось незамеченным со стороны Сталина, требовавшего мобилизации всех сил страны для превращения ее в кратчайшие сроки в развитую индустриальную и сельскохозяйственную державу, и 25 августа 1938 года на заседании Президиума Верховного Совета СССР, обсуждавшего вопрос о досрочном освобождении заключенных – ударников производства, он предложил нечто прямо противоположное: «Нельзя ли придумать какую-нибудь другую форму оценки их (заключенных. – В. М.) работы – награды и т. д.? Мы плохо делаем, мы нарушаем работу лагерей. Освобождение этим людям, конечно, нужно, но с точки зрения государственного хозяйства это плохо… Нельзя ли дело повернуть по-другому, чтобы люди эти оставались на работе – награды давать, ордена, может быть? А то мы их освободим, вернутся они к себе, снюхаются опять с уголовниками и пойдут по старой дорожке. В лагере атмосфера другая, там трудно испортиться… Давайте поручим Наркомвнуделу придумать другие средства, которые заставили бы людей остаться на месте. Досрочное снятие судимости – может быть, так сказать? – чтобы не было толчка к их отъезду. Семью нужно дать им привезти и режим для них изменить несколько, может быть, их вольнонаемными считать. Это, как у нас говорилось, – добровольно-принудительный заем, так и здесь – добровольно-принудительное оставление».
   Сказано – сделано: 15 июня 1939 года Президиум Верховного Совета СССР принимает Указ «Об отмене условно-досрочного освобождения для осужденных, отбывающих наказание в ИТЛ НКВД СССР»:
   «1. Отказаться от системы условно-досрочного освобождения лагерных контингентов. Осужденный, отбывающий наказание в лагерях НКВД СССР, должен отбыть установленный судом срок наказания полностью…
   2. Основным стимулом для повышения производительности труда в лагерях установить: улучшенное снабжение и питание хороших производственников, дающих высокие показатели производительности труда, денежное премирование этой категории заключенных и облегченный лагерный режим с общим улучшением их бытового положения…»
   Указ этот, против ожидания властей, не вызвал взрыва трудового энтузиазма среди заключенных, и тогда правительство прибегло к такой веками испытанной на Руси мере воздействия на народ, как страх. Было введено новое понятие: «контингенты, подлежащие репрессии», в которые были включены: «1. Бывшие кулаки, вернувшиеся после отбытия наказания и продолжающие вести активную антисоветскую подрывную деятельность. 2. Бывшие кулаки, бежавшие из лагерей или трудпоселков, а также кулаки, скрывшиеся от раскулачивания, которые ведут антисоветскую деятельность. 3. Бывшие кулаки и социально опасные элементы, состоявшие в повстанческих, фашистских, террористических и бандитских формированиях, отбывшие наказание, скрывшиеся от репрессий или бежавшие из мест заключения и возобновившие свою антисоветскую преступную деятельность. 4. Члены антисоветских партий, бывшие белые, жандармы, чиновники, каратели, бандиты, бандпособники, переправщики, реэмигранты, скрывшиеся от репрессий. 5. Изобличенные следственными и проверенными агентурными материалами наиболее враждебные и активные участники ликвидируемых казачье-белогвардейских повстанческих организаций, террористических и шпионско-диверсионных контрреволюционных формирований. 6. Наиболее активные антисоветские элементы из бывших карателей, бандитов, сектантских активистов, церковников и прочих. 7. Уголовники (бандиты, грабители, воры-рецидивисты, контрабандисты, аферисты, скотоконокрады), ведущие преступную деятельность и связанные с преступной средой… 9. Репрессии подлежат все перечисленные выше контингенты, находящиеся в деревне – в колхозах, совхозах, сельскохозяйственных предприятиях и в городе – на промышленных и торговых предприятиях, транспорте, в советских учреждениях и на строительстве».
   Все лица, подлежавшие репрессиям, были разделены на две категории: первая подлежала немедленному расстрелу (вот она – ставка на страх!), вторая – заключению в лагеря на срок до 10-и лет (по тогдашнему законодательству это был максимальный срок заключения, позже увеличенный до 25-и лет). Как в любом производстве, были составлены «графики» по проведению в жизнь намеченных планов по превращению людей в «гвозди», с той лишь разницей, что при промышленном производстве бракованные изделия подвергаются вторичной переработке, а в случае с людьми брак подлежал уничтожению в соответствии с заранее намеченными «контрольными цифрами»:

Под этим страшным документом стоит подпись народного комиссара внутренних дел СССР, генерального комиссара государственной безопасности Николая Ивановича Ежова [50 - Расстрелян в 1940 г. Об этом «политическом и государственном деятеле», как сказано о нем в БЭС, историки Борис Брюханов и Николай Шошков пишут: «По некоторым сведениям, его отец работал дворником у домовладельца. В школе Николай проучился два или три года. Впоследствии, отвечая на анкетные вопросы об образовании, Ежов писал: “незаконченное начальное”. В 1910 году родители отдали Николая на выучку к портному. Портняжное ремесло не пришлось ему по вкусу. Зато в бытность у портного, как он сам потом признавался, с пятнадцати лет пристрастился к мужеложству и отдавал дань сему увлечению до конца жизни, хотя одновременно проявлял немалый интерес к женскому полу».]. Одновременно были приняты законы о женах репрессированных лиц и их детях, включая детей грудного возраста, введении в стране каторжных работ, учреждении Особых лагерей и т. д.
Машина по производству из людей «самых крепких в мире гвоздей», а вместе с ними формирования нового этноса была запущена на полные обороты. [51 - По неполным данным, основанным на архивных документах, только с 1934 по 1947 гг. через исправительно-трудовые лагеря НКВД и ГУЛАГа прошли около 25,3 млн. заключеннных.]

Глава 5
«Лишние» русские

   Повторюсь: и Ленин, и его ближайшие соратники начинали как ярко выраженные пассионарии, которые были одержимы идеей построения нового мира и сотворения нового человека. В частной жизни они, за некоторыми исключениями (Я. М. Свердлов, часть жен высших руководителей), не искали лично для себя выгод, чем разительно отличались как от прежних, так и нынешних руководителей России. История знает мало людей, которые, подобно Ленину, были бы так неприхотливы в быту и довольствовались столь малым. В этом отношении он был истинно русским. Это отмечали все, не исключая тех, кто по идейным соображениям не разделял позицию вождя революции. Тот же Бердяев писал: «В характере Ленина были типически русские черты и не специально интеллигенции, а русского народа: простота, цельность, грубоватость, нелюбовь к прикрасам и риторике, практичность мысли, склонность к нигилистическому цинизму на моральной основе. По некоторым чертам своим он напоминает тот же русский тип, который нашел себе гениальное выражение в Л. Толстом, хотя он не обладал сложностью внутренней жизни Толстого. Ленин сделан из одного куска, он монолитен… В своей личной жизни Ленин любил порядок и дисциплину, был хороший семьянин, любил сидеть дома и работать, не любил бесконечных споров в кафе, к которым имела такую склонность русская радикальная интеллигенция. В нем не было ничего анархического, и он терпеть не мог анархизма, реакционный характер которого он всегда изобличал. Он терпеть не мог революционной романтики и революционного фразерства. Будучи председателем совета народных комиссаров, вождем советской России, он постоянно изобличал эти черты в коммунистической среде. Он громил коммунистическое чванство и коммунистическое вранье. Он восставал против “детской болезни левизны” в коммунистической партии. В 1918 году, когда России грозили хаос и анархия, в речах своих Ленин делает нечеловеческие усилия дисциплинировать русский народ и самих коммунистов. Он призывает к элементарным вещам, к труду, к дисциплине, к ответственности, к знанию и учению, к положительному строительству, а не к одному разрушению, он громит революционное фразерство, обличает анархические наклонности, он совершает настоящие заклинания над бездной. И он остановил хаотический распад России…»
   Вместе с тем Ленин, как высшее должностное лицо в государстве и политик, мировоззрение которого сформировалось под влиянием западной общественной мысли, совершенно не знал своего народа. Его гению было тесно в пределах России, он мыслил масштабами всей планеты, и в этом отношении Ленина без всякой натяжки можно назвать выразителем интересов власти-химеры, озабоченной не столько заботой о массах, от имени которой он так любил выступать, сколько об интересах своего ближайшего окружения – пресловутого «тончайшего слоя старой партийной гвардии», как он сам называл ближайщих соратников по партии. От природы одаренный уникальными аналитическими способностями, он просчитывал неисчислимое множество ходов, прежде чем выбирал один, самый, на его взгляд, оптимальный. Разрабатывая планы уничтожения государства и денег, как главных зол человечества, он в то же время допускал, что и государство, и деньги могут сыграть на определенном историческом этапе положительную роль, и незадолго до революции писал: «Крупные банки есть тот “государственный аппарат”, который нам нужен для осуществления социализма и который мы берем готовым у капитализма, причем нашей задачей является здесь лишь отсечь то, что капиталистически уродует этот превосходный аппарат, сделать его еще крупнее, еще демократичнее, еще всеобъемлюще. Количество перейдет в качество».
   Выслав в первые годы советской власти за рубеж или физически уничтожив цвет русской интеллигенции, Ленин довольно быстро осознал необходимость стране ученых-специалистов и написал: «Пролетариату нужны ученые, а организационную форму работы мы не выдумываем, а берем готовой у капитализма: банки, лучшие фабрики, опытные станции, академии и прочее».
   Понимая, что такой взгляд несовместим со взглядами на социализм Маркса, он говорил: «Мы вовсе не смотрим на теорию Маркса как на нечто законченное и неприкосновенное; мы убеждены, напротив, что она положила только краеугольные камни той науки, которую социалисты должны двигать дальше во всех направлениях, если они не хотят отстать от жизни». Единственное, с чем не мог примириться его могучий интеллект, это сомнения, посещающие каждого совестливого человека, метания из одной крайности в другую, самокопание, которое он решительно презирал, но которое, увы, составляло отличительную черту русского национального характера. Все это, считал Ленин, непозволительная роскошь для настоящего революционера, и именно «отсутствие революционности в массах великорусского населения» вызывало у него ничем не прикрытое раздражение.
   Он высоко ценил Чернышевского за то, что тот не постеснялся во всеуслышание назвать русских «жалкой нацией, нацией рабов, сверху донизу – все рабы», – и критиковал Толстого за то, что тот «не понял» революцию 1905—1907 годов, «явно отстранился» от нее, был «смешон, как пророк, открывший новые рецепты спасения человечества». «Противоречия в произведениях, взглядах, учениях, в школе Толстого, – писал Ленин, – действительно кричащие. С одной стороны, гениальный художник, давший не только несравненные картины русской жизни, но и первоклассные произведения мировой литературы. С другой стороны – помещик, юродствующий во Христе. С одной стороны, замечательно сильный, непосредственный и искренний протест против общественной лжи и фальши, – с другой стороны, “толстовец”, т. е. истасканный, истеричный хлюпик, называемый русским интеллигентом, который, публично бия себя в грудь, говорит: “я гадкий, но я занимаюсь нравственным самоусовершенствованием; я не кушаю больше мяса и питаюсь теперь рисовыми котлетками”. С одной стороны, беспощадная критика капиталистической эксплуатации, разоблачение правительственных насилий, комедии суда и государственного управления, вскрытие всей глубины противоречий между ростом богатства и завоеваниями цивилизации и ростом нищеты, одичалости и мучений рабочих масс; с другой стороны, – юродивая проповедь “непротивления злу” насилием. С одной стороны, самый трезвый реализм, срывание всех и всяческих масок; – с другой стороны, проповедь одной из самых гнусных вещей, какие только есть на свете, именно: религии, стремление поставить на место попов по казенной должности попов по нравственному убеждению, т. е. культивирование самой утонченной и потому особенно омерзительной поповщины».
   К религии, или, правильнее сказать, к людям нравственной (а не классовой!) убежденности Ленин был особенно нетерпим. Когда на волне поражения революции 1905—1907 годов в среде русской либеральной интеллигенции возникло учение о «новом религиозном сознании», Ленин выступил с самой резкой критикой «богоискателей», обвинив их в том, что они, протестуя «против крайностей клерикализма и полицейской опеки», на деле ратуют за «у с и л е н и е влияния религии на массы… более тонкими, более усовершенствованными средствами». В своем неприятии религии Ленин не стеснялся в выражениях и позволял себе фразы, вроде «всякий боженька есть труположство», «опасная мерзость», «гнусная зараза» [52 - В письме Максиму Горькому Ленин писал в ноябре 1913 г.: «Дорогой А. М.! Что же это вы такое делаете? – просто ужас, право! Всякий боженька есть труположство… всякая религиозная идея, всякая идея о всяком боженьке, всякое кокетничанье даже с боженькой есть невыразимейшая мерзость… самая опасная мерзость, самая гнусная “зараза”. Миллион грехов, пакостей, насилий и зараз физических гораздо легче раскрываются толпой и потому гораздо менее опасны, чем тонкая, духовная, приодетая в самые нарядные “идейные” костюмы идея “боженьки”». 25 декабря 1922 г. Ленин пишет особоуполномоченному Совета Обороны по топливным главкам А. Эйндуку, резко выговаривая ему за неудовлетворительную заготовку дров, особенно 19 декабря, когда отмечался православный праздник святителя Николая Чудотворца: «…Мириться с “Николой” глупо, надо поставить на ноги все чека, чтобы расстреливать не явившихся на работу из-за Николы. Немедленно нужны экстренные меры: 1) чтобы поднять погрузку, 2) чтобы предупредить прогулы на рождество и новый год. Сообщите мне сегодня же, какие экстренные меры принимаете. Ленин».]. Он и Альберта Эйнштейна зачислил в «переодетые попы» на том основании, что великий физик допускал существование космического чувства, которое называл религиозным чувством.
   Такое неприятие религии может показаться странным, если вспомнить, что религиозное мировоззрение вообще и христианское (в его православной версии) в частности играло в России огромную роль. До революции в нашей стране отсутствовало деление народов по национальной принадлежности; считалось, что все народы, входящие в состав Российской империи, представляют собой единый народ, внутри которого существуют различные сословия и конфессии. Потому-то людей различали не по их национальной принадлежности, а по вероисповеданию. Выбор веры в царской России считался исключительно делом совести каждого человека, а не государства. За приверженность той или иной религии никто не преследовался, как никто не преследовался и за атеистические убеждения [53 - Дискриминации подвергались лишь лица, исповедующие иудаизм; этим людям запрещалось селиться за пределами т. н. «черты оседлости», установленной в 1791 г. Екатериной II (правило это не распространялось на иудеев из числа купцов 1-й гильдии, ювелиров, провизоров, юристов, банкиров и т. д.). С иудеев, перешедших в православие, снимались все ограничения, и перед ними, как перед любыми иностранцами, принявшими православие, открывалась дорога сразу в высшее сословие (чего изначально были лишены русские крестьяне, составлявшие львиную часть общей численности народов России). В книге М. Г. Штейна «Ульяновы и Ленин. Тайны родословной и псевдонима», приведены любопытные факты. Так, прадед В. И. Ленина по линии матери, Мойша Ицыкович Бланк, приняв православие, обеспечил своему сыну Срулю возможность получить университетское образование; дед Ленина Сруль Мойшевич (в крещении Александр Дмитриевич), не только стал врачом, но и помещиком: в сорока верстах от Казани он основал «родовое гнездо» и приобрел в собственность деревню Кокушкино вместе с приписанными к ней крепостными крестьянами, где Ленин отбывал ссылку с декабря 1887 по октябрь 1888 гг. (сегодня это местечко под Казанью называется Ленино-Кокушкино).]; в обеих столицах и практически во всех крупных городах, наряду с православными храмами, существовали католические костелы, протестантские кирхи, мечети и синагоги, существовали молельные дома, в которых собирались представители различных религиозных направлений и сект. Никому не возбранялось и переходить из одной веры в другую, что широко практиковалось как на самом верху власти (все царские избранницы были немками-протестантками и, вступая в брак с царями и великими князьями, переходили в православие), так и в среде самых низших слоев населения при заключении смешанных браков. Но поскольку Россия в силу огромного большинства русского населения была по преимуществу православной страной, правом свободно переходить в православие широко пользовались те из представителей нерусских народов, кто стремился сделать карьеру на государственном поприще.
   После Октября 1917 года положение коренным образом изменилось: атеистическое правительство не могло и дальше различать людей по их конфессиональной принадлежности. Последовал ряд решительных шагов по установлению единообразия в статусе подданных бывшей царской России. Прежде всего были ликвидированы сословное деление и сословные звания – дворянство, духовенство, купцы, мещане и т. д. – и введено общее для всех наименование – граждане Российской республики. Был создан наркомат по делам национальностей, который возглавил Сталин, считавшийся в партийной среде специалистом в области национальных и межнационалных отношений. 2 ноября 1917 года правительство приняло «Декларацию прав народов России», провозгласившую полное равноправие всех национальностей страны, а вслед за декларацией – обращение «Ко всем трудящимся мусульманам России и Востока», которым устанавливались свобода и неприкосновенность национальных и культурных учреждений, обычаев и верований мусульман, гарантировалось свободное устройство жизни в соответствии со сложившимися национальными и религиозными традициями.
   Эти и другие аналогичные документы несут на себе явственные следы «почерка Сталина», не останавливавшегося перед тем, чтобы вступать в резкие споры с Лениным, которого он считал недостаточно компетентным в национальных вопросах. Вернувшись 12 марта 1917 года в Петроград из Сибири, где он отбывал ссылку в Курейке вместе со Свердловым, Сталин сразу включился в работу, и на страницах «Правды» с интервалом в три дня – 25 и 28 марта – появились две его статьи по национальному вопросу: «Об отмене национальных ограничений» и «Против федерализма». В первой статье Сталин утверждал, что источником «угнетенных меньшинств» в России является «отживающая земельная аристократия». Именно поэтому, писал он, здесь, в отличие от Англии и США, где «национальности развиваются свободно, национальному гнету, вообще говоря, нет места», – «национальный гнет» в условиях существования «старой земельно-крепостнической аристократии» «действовал вовсю, выливаясь нередко в погромы (еврейские погромы) и резню (армяно-татарская резня)». Для положительного «обеспечения национальной свободы» Сталин предлагал, во-первых, узаконить право национальных меньшинств на пользование в школах и общественных учреждениях родным языком, а не русским, во-вторых, ввести политическую автономию «областей, представляющих целостную хозяйственную территорию с особым бытом и национальным составом населения», и, в-третьих, «право на самоопределение для тех наций, которые по тем или иным причинам не могут остаться в рамках государственного целого».
   Вторая статья Сталина – «Против федерализма» – посвящена анализу работы эсера И. Окулича «Россия – союз областей», напечатанной в газете «Дело народа». Окулич предлагал превратить Россию в федеративное государство, в котором Украина, Грузия, Туркестан и другие окраины будут пользоваться «внутренним суверенитетом» в рамках федерального союза, подобно американским колониям в 1776 году. На долю центрального правительства, по мысли Окулича, придется лишь контроль за армией, финансами, внешней политикой и единым верховным судом, а во всем остальном «да будут свободны в самостоятельном творчестве новой жизни отдельные области единого государства».
   Сталин назвал статью Окулича «странным недоразумением», в основе которого лежит «более чем легкое обращение с фактами из истории государственного строя Северо-Американских Соединенных Штатов (а также Швейцарии и Канады)». США, по мнению Сталина, возникли в результате перехода от «конфедерации дотоле независимых колоний или штатов» к «федерации», которая стала следствием Гражданской войны 1861—1865 годов между Севером и Югом. На самом деле, продолжал Сталин, никакая федерация в США не возникла, а появилась лишь «невыносимая структура», которая «в результате дальнейшей эволюции» превратилась «в унитарное (слитное) государство с едиными конституционными нормами, с ограниченной автономией (не государственной, а административно-политической) штатов, допускаемой этими нормами». «Название “федерация” по отношению к Соединенным Штатам, – продолжал Сталин, – превращается в пустой звук, пережиток прошлого, давно уже не соответствующий действительному положению вещей». Сходную эволюцию, по мнению Сталина, претерпело государственное устройство в Канаде и в Швейцарии. «Развитие шло от независимых областей через их федерацию к унитарному государству», – писал он. «Тенденция развития идет не в пользу федерации, а против нее. Федерация есть переходная форма», поскольку «развитие капитализма в его высших формах и связанное с ним расширение рамок хозяйственной территории с его централизующими тенденциями требуют не федеральной, а унитарной формы государственной жизни».
   Отвергнув доводы Окулича в пользу сходства между Россией 1917 года и США 1776 года, Сталин предложил собственную модель решения национального вопроса, которая представляла собой соединение двух принципов: «1) право на отделение для тех наций, населяющих известные области России, которые не могут, не хотят остаться в рамках целого; 2) политическая автономия в рамках единого (слитного) государства с едиными нормами конституции для областей, отличающихся известным национальным составом и оставшихся в рамках целого».
   Ленину не понравились обе статьи Сталина, особенно вторая. Не называя Сталина прямо, Ленин тем не менее в книге «Государство и революция» подверг его взгляды на будущее устройство России критике. Сталин отделался от этой критики общей фразой: «Партия, в лице Ленина, делает первый серьезный шаг к признанию допустимости федерации как переходной формы к “централистской республике”». После смерти Ленина в 1924 году Сталин включил свою статью в сборник документов о революции 1917 года, снабдив ее примечанием: «Возможно, позиция, которую я занимал в марте 1917 года, и ошибочна, но это ошибка Ленина, а не моя».
   Дальнейший ход событий показал, что позиции Ленина и Сталина по вопросам будущего государственного устройства России и места в этом государстве различных наций если и не сблизились, то образовали странный симбиоз, который взорвался изнутри в 1985 году с началом горбачевской перестройки. Да такой симбиоз и не мог существовать вечно: рано или поздно он должен был вылиться в межнациональные трения, когда практически все народы Советского Союза вспомнили «вдруг» о своем национальном своеобразии и своих национальных интересах, и лишь русским было отказано в праве на собственное национальное своеобразие и свои национальные интересы. В этом отношении уроки прошлого до сих пор представляют особый интерес, поскольку именно там, в прошлом, скрыты причины как нынешнего недовольства русских своим положением, так и симптомы поразившей нас болезни, принявшей хронический характер.
   Вспомним: в декабря 1917 года только что учрежденное советское правительство признало независимость Украины, большая часть которой находилась под оккупацией продолжавшей воевать на два фронта Германии, и независимость Финляндии.
   Финны до сих пор чтут Ленина как государственного деятеля, предоставившего им независимость. Это делает честь нашим северным соседям, которые, в отличие от нас, помнят светлые стороны своей истории. Между тем, строго говоря, Россия признала Финляндию как самостоятельное государство не в 1917-м, а в 1809 году, когда в ходе войны со Швецией Финляндия впервые обрела государственный статус и вошла в состав России на правах Великого княжества Финляндского. [54 - Война Швеции с Россией 1808—1809 гг. стала последней войной в истории Швеции. Лишившись Финляндии, которой она владела с XII в., Швеция стала проводить политику нейтралитета, что помогло ей остаться в стороне от двух мировых войн. Посол России в Швеции в 1991—1997 гг. Олег Гриневский писал по этому поводу: «Для России это обстоятельство также оказалось чрезвычайно важным: и в 1914-м, и в 1941-м шведы своей нейтральной политикой как бы предохранили российский Север от развертывания там крупномасштабных военных действий. А еще раньше, покончив с войнами, шведы потянулись в Россию – почти как во времена варягов. Предприниматели, ученые, художники – для всех восточный сосед оказался мощным источником притяжения. Такие фирмы, как “Нобель”, “Эрикссон”, “Альфа-Лаваль”, по сути дела, накопили свой капитал и создали себе имя здесь, в России».]
   Пример включения Финляндии в состав России лишний раз доказывает, что термин «империя» применительно к нашей стране следует употреблять с очень и очень большой долей условности. Для доказательства этого тезиса приведу всего один пример.
   В сентябре 1863 года, когда в России никто и слыхом не слыхивал ни о каком парламенте или Государственной думе, в Гельсингфорсе (Хельсинки) начал работу Сейм Финляндии. На открытие Сейма прибыл Александр II, который обратился к депутатам на французском языке (финны не знали русского языка, а Александр II не знал финского). Свою речь он закончил словами: «Вам известны мои чувства; вы знаете, как я желаю счастья и благоденствия народов, вверенных моему попечению. С моей стороны ничего не было сделано такого, что могло бы нарушить согласие, которое должно существовать между государем и народом. Желаю, чтобы это согласие служило и впредь залогом благоприятных отношений между мною и честным, верным народом финляндским. Оно будет могущественно содействовать благосостоянию края, столь близкого моему сердцу, и послужит для меня новым побуждением к тому, чтобы созывать вас и впредь в определенные сроки. Вам, представителям Великого княжества, предстоит доказать достоинством, умеренностью и спокойствием в прениях, что в руках народа мудрого, готового действовать заодно с государем своим в практическом смысле, – либеральные учреждение не только не опасны, но составляют залог порядка и благоденствия».
   Никогда ничего и отдаленно похожего русские люди не слышали из уст своих самодержцев относительно себя! Неудивительно, что военный министр Дмитрий Алексеевич Милютин, сопровождавший Александра II, в целом доброжелательно отозвавшись о Финляндии и финнах, все же заметил: «Должно признаться, что мы все-таки чувствовали себя в Финляндии, как в иностранном государстве». Во всей мировой истории не было случая, когда бы в колониях создавались представительные органы власти, отсутствующие в метрополии, а высшие представители империи чувствовали себя на подвластных им территориях «как в иностранном государстве». В этом отношении предоставление в 1917 году Финляндии независимости было со стороны советского правительства не более, чем признанием сложившейся в царской России реальности.
   Сказанное, разумеется, не означает, что Ленин был готов «раскроить» Россию на «независимые лоскуты», как это сделает 75 лет спустя Ельцин, заявив руководителям российских автономий: «Берите суверенитета столько, сколько сумеете проглотить». Ленин верил в близкую победу мировой революции, которая объединит если не все, то на первых порах самые развитые страны Европы и Америки, и делал все от него зависящее, чтобы пример революции в России стал для них максимально привлекательным. Сталин предложил свою модель будущего мироустройства: Россия становится объединительным центром, который собирает вокруг себя на правах автономий все остальные государства. Ленину претила идея автономий, – в то время он целиком и полностью находился на позициях марксизма, отвергающего всякое государство как орган насилия, а любой центр, вокруг которого, по мысли Сталина, и должны объединяться автономии, по самой сути своей неизбежно превращается в централизованное государство. В этом отношении и «Декларация прав народов России», и обращение «Ко всем трудящимся мусульманам России и Востока» представлялись Ленину не столько кардинальным решением главного вопроса, сколько полумерами, отодвигающими мировую революцию на неопределенно далекое время.
   Решение пришло неожиданно со стороны: в том же декабре 1917 года в Харькове состоялся Первый Всеукраинский съезд Советов, провозгласивший Украину советской республикой. Следом за Украиной объявили себя советскими республиками Белоруссия, Эстония, неоккупированная немцами часть Латвии, Крым, Молдавия, город Баку, национальные районы Поволжья, Туркестан, большая часть Казахстана… Чтобы придать этому стихийному процессу советизации целенаправленный характер, Ленин направил на места своих соратников из числа «старой партийной гвардии»: Федора Сергеева (Артёма), Григория Петровского, Николая Скрыпника, Власа Чубаря и Александра Шлихтера на Украину, Мешади Азизбекова в Азербайджан, Александра Мясникова (Мясникяна) и Степана Шаумяна в Армению, Прокофия Джапаридзе (Алёшу), Филиппа Махарадзе, Григория Орджоникидзе (Серго) и Михаила (Миха) Цхакая в Грузию, Петра Стручку в Латвию, Винцаса Мицуявичюса-Капскауса в Литву, Алиби Джангильдина в Казахстан, Виктора Кингисеппа в Эстонию, Уллубия Буйнакского в Дагестан…
   5 января 1918 года в Петрограде началась работа избранного в ноябре 1917 года Учредительного собрания. ВЦИК предложил ему принять написанную Лениным «Декларацию прав трудящихся и эксплуатируемого народа». По форме эта Декларация походила на французскую «Декларацию прав человека и гражданина» 1789 года с ее лозунгом свободы, равенства и братства, но по сути шла дальше и ставила ближайшей целью уничтожение эксплуатации человеком человека, построение социализма и ликвидацию классов.
   Учредительное собрание отказалось даже обсудить ленинскую Декларацию, и ВЦИК уже 6 января, спустя всего сутки со времени созыва, распустил Учредительное собрание. Вместо него Декларацию принял открывшийся 10 января 1918 года Третий съезд Советов рабочих и солдатских депутатов, к которому присоединился Всероссийский съезд Советов крестьянских депутатов. Так в январе 1918 года возникло новое историческое образование – Российская Советская Федеративная Социалистическая Республика (РСФСР). В состав РСФСР вошли нынешние национальные республики и округа России, а также Туркестан. Параллельно возникла Закавказская Социалистическая Федеративная Советская Республика (ЗСФСР), объединившая Азербайджан, Армению и Грузию. Не получила статуса ни республики, ни даже автономии одна лишь Россия. О самой многочисленной нации страны – русских попросту забыли.
   Процесс образования автономий, а затем самостоятельных союзных республик не был одномоментным, – он растянулся на годы и десятилетия. С окончанием Гражданской войны и крушением надежд на скорую мировую революцию встал вопрос о более тесном государственном образовании, которое было бы в состоянии максимально полно удовлетворить все многообразие различных по национальному составу автономий и республик (опять же кроме русских). И вот тут-то дали о себе знать национальные амбиции, которые Ленин, несмотря на ухудшившееся состояние здоровья, поспешил погасить.
   Сегодня может показаться странным, что не русский Ленин, а грузин Сталин первым осознал опасность, какую таят в себе национальные амбиции, которые он в свойственной ему прямолинейной манере назвал «социал-национализмом».
   Амбиции эти имели в своей основе в общем-то банальнейшую причину – материальную. Национальные лидеры рассуждали просто: у нас-де самая богатая история, наш вклад в становление России самый выдающийся, а так как мы пострадали от царизма больше всех, то мы и должны получить самую большую долю компенсации. Состоявшийся в марте 1921 года Х съезд РКП (б) подтвердил обоснованность таких амбиций. В «Истории Коммунистической партии Советского Союза», вышедшей несколькими массовыми тиражами в годы советской власти, читаем: «Х съезд принял постановление о ликвидации фактического неравенства народов. Их правовое неравенство было ликвидировано в первые дни Советской власти. Для ликвидации же фактического неравенства необходимо было в первую очередь создать в национальных районах промышленность. Это требовало немало времени и усилий пролетариата, усилий передовых народов страны, их бескорыстной помощи отставшим братским народам. Съезд признал необходимым помочь им развить и укрепить у себя советскую государственность, действующие на родном языке органы власти и управления хозяйством, суд, прессу, школу, театр и т. д., ускорить подготовку национальных кадров». На съезде говорилось и о необходимости сплочения советских республик, поскольку общие интересы – экономические, политические и оборонные – «повелительно диктуют государственный союз отдельных Советских республик, как единственный путь спасения от империалистической кабалы и национального гнета».
   Какие конкретные формы примет будущий «государственный союз отдельных Советских республик», никто толком не знал, как не знал толком и того, что следует понимать под «национальным гнетом». Сталин по-прежнему настаивал на проведении в жизнь принципа автономий, как объединение равных с равными. Ленину была ближе модель государственного устройства бывшей царской России: сильная центральная политическая власть с густой сетью экономически развитых окраин, заселенных по преимуществу нерусскими народами, – такая модель государства могла вызвать симпатии других стран, находившихся не только в политической, но и экономической зависимости от развитых государств-метрополий. «Сейчас главное свое воздействие на международную революцию, – писал Ленин, – мы оказываем своей хозяйственной политикой. На это поприще борьба перенесена во всемирном масштабе. Решим мы эту задачу – и тогда мы выиграем в международном масштабе наверняка и окончательно».
   Однако чем реальнее становилась перспектива создания нового государственного образования – Союза, тем откровенней проявлялись амбиции национальных лидеров.
   Первой взбунтовалась Грузия. Лидер грузинских коммунистов Петр Мдивани заявил, что Грузия согласна войти в новый Союз прямо и непосредственно, а не через ЗСФСР. Орджоникидзе, возглавлявший Закавказский краевой комитет РКП (б), ответил, что никаких поблажек Мдивани и его группе делать не намерен и что Грузия войдет в состав Союза только через Закавказскую Федерацию как равная среди равных. Возникла ссора. Кто-то в пылу полемики оскорбил Орджоникидзе. Тот, не утруждая себя аргументами, избил обидчика. Мдивани созвал ЦК КП Грузии и составил коллективную жалобу на Орджоникидзе, которую тут же направил телеграфом в Москву. Ленин немедленно снарядил в Грузию комиссию во главе с Дзержинским, чтобы та на месте разобралась в существе конфликта.
   12 декабря 1922 года Дзержинский вернулся в Москву и сразу направился в подмосковные Горки, откуда Ленин из-за обострившейся болезни уже не выезжал. Выслушав Дзержинского, Ленин обвинил во всем Сталина, как генерального секретаря ЦК партии, и Орджоникидзе с Дзержинским, поскольку те, вместо того, чтобы бороться с «великодержавным шовинизмом» как партийные руководители «ранее господствующей нации», не проявили должной гибкости (Ленина не смутило то обстоятельство, что двое из партийных руководителей «ранее господствующей нации» – Сталин и Орджоникидзе были грузинами, а третий – Дзержинский поляком).
   30 декабря 1922 года в Москве, в переполненном Большом театре, Украина, Белоруссия, Федерация Закавказских республик и РСФСР подписали договор о создании Союза Советских Социалистических Республик – СССР. Зал взорвался аплодисментами. На карте мира появилось новое государство.
   В тот же день Ленин, которому врачи предписали постельный режим, диктовал своему секретарю Лидии Фотиевой: «…Из того, что сообщил Дзержинский, я мог вынести только самые большие опасения. Если дело дошло до того, что Орджоникидзе мог зарваться до применения физического насилия, то можно себе представить, в какое болото мы слетели. Видимо, вся эта затея “автономизации” в корне была неверна и несвоевременна…»
   Говорить Ленину было трудно. Жар стеснял дыхание. Мысли наслаивались одна на другую. Чувства, одно горестнее другого, мешали сосредоточиться на главном. Он продолжал:
   «Говорят, что требовалось единство аппарата. Но откуда исходили эти уверения? Не от того ли самого российского аппарата, который заимствован нами от царизма и только чуть-чуть подмазан советским мирром?..»
   Перечитывая сегодня работу Ленина «К вопросу о национальностях или об “автономизации”», ловишь себя на мысли, что вождь революции остро переживал вынужденный отход от марксизма, что создать новый государственный аппарат на месте старого, разрушенного, ему, по сути дела, не удалось, а замена прежних министерств на народные комиссариаты (наркоматы, возникшие еще при Временном правительстве) не изменила природы власти, и власть эта пучилась на глазах, все более и более разрасталась и оттого становилась все менее эффективной.
   Он продолжал диктовать:
   «Несомненно, что следовало бы подождать с этой затеей [55 - С образованием СССР.] до тех пор, пока мы могли бы сказать, что ручаемся за свой аппарат, как за свой. А сейчас мы должны по совести сказать обратное, что мы называем своим аппаратом, который на самом деле еще чужд нам и представляет из себя буржуазную и царскую мешанину, переделать которую в пять лет при отсутствии помощи от других стран и при преобладании “занятий” военных и борьбы с голодом не было никакой возможности…»
   Ленин все более распалялся и распалил себя до такой степени, что почувствовал необходимость срочно найти виновника всех бед, обрушившихся на страну и на него лично. Но так как с очевидными врагами было покончено в ходе Гражданской войны и иностранной военной интервенции, Ленин ткнул пальцем наугад и – угодил в русский народ.
   «При таких условиях очень естественно, – продолжал он, – что “свобода выхода из союза”, которой мы оправдываем себя, окажется пустою бумажкой, неспособной защитить российских инородцев от нашествия того истинно русского человека, великоросса-шовиниста, в сущности, подлеца и насильника, каким является типичный русский бюрократ. Нет сомнения, что ничтожный процент советских и советизированных рабочих будет тонуть в этом мире шовинистической великорусской швали, как муха в молоке…»
   Выплеснув накопившийся гнев, Ленин успокоился, попытался представить себе, как именно выглядит «великоросс-шовинист», «подлец и насильник», явленный в «типичном русском бюрократе», и перед его мысленным взором вырисовались сразу три образа, – все те же Сталин, Дзержинский, Орджоникидзе:
   «Я думаю, что тут сыграли свою роковую роль торопливость и администраторское увлечение Сталина, а также его озлобление против пресловутого “социал-национализма”. Озлобление вообще играет в политике обычно самую худую роль.
   Я боюсь также, что тов. Дзержинский, который ездил на Кавказ рассматривать дело о “преступлении” этих “социал-националов”, отличился тут тоже только своим истинно русским настроением (известно, что обрусевшие инородцы часто пересаливают по части истинно русского настроения) и что беспристрастие всей его комиссии достаточно характеризуется рукоприкладством Орджоникидзе…»
   На следующий день, 31 декабря, когда Москва, а вместе с Москвой вся страна ликовали по поводу создания СССР, Ленин вернулся к тому, о чем говорил накануне, чтобы расставить точки над всеми «i»:
   «…Никуда не годится абстрактная постановка вопроса о национализме вообще. Необходимо отличать национализм нации угнетающей и национализм нации угнетаемой, национализм большой нации и национализм нации маленькой [56 - Невероятно, но Ленин не понимал, что недопустимо разделять «национализм большой нации» и «национализм нации маленькой». Любой национализм отвратителен, будь то национализм русский, грузинский, татарский, еврейский, чеченский, какой бы то ни было другой (достаточно в этой связи сопоставить национализм сербский – «большая нация» – и национализм албанский – «нация маленькая», чтобы понять, какой большой кровью оборачивается любой национализм). В жертву национализму приносятся не те, кто разжигает национальную рознь (а это, как правило, политики и, увы, интеллигенты), а ни в чем не повинные люди, своей кровью и жизнями расплачивающися за безумие националистов.]…
   Поэтому интернационализм со стороны угнетающей или так называемой “великой” нации (хотя великой только своими насилиями, великой только тем, как велик держиморда) должен состоять не только в соблюдении формального равенства наций, но и в таком неравенстве, которое возмещало бы со стороны нации угнетающей, нации большой, то неравенство, которое складывается в жизни фактически.
   …Нужно возместить так или иначе своим обращением или своими уступками по отношению к инородцу то недоверие, ту подозрительность, те обиды, которые в историческом прошлом нанесены ему правительством “великодержавной” нации».
   Обвинив «великодержавную» нацию – русских – во всех смертных грехах, больше к русскому вопросу Ленин не вернется, а через год с небольшим его не станет. Но главная его мысль, – мысль о том, что русские должны «возместить так или иначе своим обращением или своими уступками по отношению к инородцу то недоверие, ту подозрительность, те обиды, которые в историческом прошлом нанесены ему правительством “великодержавной” нации», – не только была подхвачена его ближашими соратниками, но и доведена до абсурда. К несомненно абсурдному я отношу требование наркома просвещения Анатолия Васильевича Луначарского, с которым он обратился к академикам в 1925 году, когда в стране отмечался 200-летний юбилей Академии наук. Это обращение содержало требование «скорейшей отмены русского языка» и замены его неким универсальным «языком мирового пролетариата»: «Давно уже пора осветить один из самых настоятельных и неотложных вопросов нашей современности: вопрос о единстве мирового письма и единстве мирового языка».
   К Ленину и его соратникам с полным основанием можно отнести слова Руссо, которыми тот охарактеризовал деятельность Петра I: «Он хотел сразу создать немцев, англичан, тогда как следовало, прежде всего, создавать русских…» С этой важнейшей задачей ни вождь революции, ни его соратники не справились. Более того, поставив русских в неравное положение с другими нациями, они заложили под Советский Союз бомбу замедленного действия, которая взорвалась в 1991 году серией Деклараций союзных и автономных республик о государственном суверенитете с последующей отменой русского языка в бывших союзных республиках, который если кто еще и помнит сегодня, так это сами русские, оказавшиеся «за рубежом», не покидая своего отечества, да старики и старухи из числа местных жителей, чья жизнь проходила в СССР.

Глава 6
Мировая революция или глобализация?

   Объединение народов земли в единую семью – давняя мечта человечества. Александр Македонский стал первым, кто попытался осуществить эту мечту на деле. Русская идея соборности – та же идея соединения всех народов в одну семью. Американцы называют свою страну «плавильным котлом», в котором происходит «сплав» различных рас и этносов в некий надэтнос, имя которому – американцы. В 20-е годы прошлого века в нашей стране получила широкое распространение вера в скорое наступление времени, когда все народы земли – «без Россий, без Латвий» – станут «жить единым человечьим общежитьем». Для такой веры почва в России была подготовлена лучше, чем где бы то ни было, по той просто причине, что наша страна не декларативно, а на деле представляла собой плавильный котел, в котором исторически интенсивно происходило формирование наций, в том числе нации русской.
   Идея неизбежности объединения всех народов земли в одну семью жива и поныне. Арсений Гулыга пишет в предисловии к своей книге «Творцы русской идеи»: «Весь мир тянется к объединению. Вопрос только в том, каким будет это объединение – “империей зла” с масонской звездой в качестве символа власти, с группой избранных пенкоснимателей, навязывающих свою волю всем остальным, или исполнится “русская идея” – мечта о соборном единстве человечества?»
   В последние 10—15 лет эта идея под названием глобализация получила новое хождение на Западе. Теперь неизбежность наступления «эры глобализации» объясняется и обосновывается не стремлением людей и человечества в целом объединиться, а тем, что в мире наблюдается, как писал американский ученый Т. Левитт, «феномен слияния рынков отдельных видов продукции и услуг, производимых крупными транснациональными корпорациями». Потому-то, утверждает в книге «Глобализация» другой американский ученый М. Уотерс, феномен этот следует воспринимать как процесс, «в ходе которого и благодаря которому определяющее воздействие географии на социальное и культурное структурирование упраздняется и в котором люди это упразднение все в большей мере осознают».
   Речь, другими словами, идет о создании новой модели мировой экономики, в которой, как пишет в книге «Мир без границ» японский консультант Гарвардской школы бизнеса К. Омэ, «экономический национализм отдельных государств стал бессмысленным»; «мировая экономика теперь определяется взаимозависимостью трех центров – ЕС, США и Японии», а главными «актерами» на экономической сцене становятся «глобальные фирмы».
   Здесь кроется одна из главных опасностей глобализации, о которой сторонники будущего переустройства мира как на Западе, так и у нас в России умалчивают: телега (экономика) ставится впереди лошади (интересов людей – движущей силы любой экономики). Единственный интерес глобальных фирм, играющих в современном мире главные роли, – прибыль, измеряемая исключительно в денежном выражении. Других интересов у глобальных фирм нет и не может быть. Но когда единственный интерес этих фирм-актеров сводится к прибыли, нелепо говорить о гуманитарной составляющей экономики, что и доказал мировой финансовый кризис, разразившийся осенью 2008 года. Однако, посколку правительства решительно всех стран, а не одних только «взаимозависимых трех центров – ЕС, США и Японии», кинувшихся спасать в первую очередь свои банки, все же говорят о гуманитарной составляющей экономики, – в искренность их веришь мало. Если продолжить «театральную» аналогию Омэ, тут впору задаться гамлетовским вопросом, который поставил перед собой принц датский, посмотрев на игру странствующих актеров: «Что им Гекуба, что они Гекубе, чтоб так рыдать?».
   Обратим внимание читателей на другую опасность глобализации в том виде, в каком она навязывается миру сегодня. Глобальные фирмы, как и государства, управляются не компьютерами – пусть самыми совершенными, самонастраивающимися и самопрограммирующимися, – а людьми, стоящими во главе этих фирм. Что это за люди, какими качествами они должны обладать, какие цели ставить перед собой и какие избирать средства для их достижения? Вопросы не праздные. Ими озаботился уже Мэмфорд, сравнивший глобализацию с попыткой создать некую мегамашину [57 - Льюис Мэмфорд (1895—1990 гг.) – американский философ, выступал с критикой излишней фетишизации научно-технического прогресса в ущерб общегуманистическим ценностям (книги «Техника и цивилизация», «Миф о машине», «Пентагон власти» и др.).]. Мэмфорда поддержал и развил его идеи Эрих Фромм. Он писал: «Если общество превратится в то, что Мэмфорд назвал “мегамашиной” (то есть если все общество, включая всех своих членов, уподобится централизованно управляемой машине), практически не удастся избежать фашизма, поскольку а) люди уподобятся стаду баранов, утратят способность критического мышления, станут совершенно беспомощными, пассивными и в силу всего этого будут жаждать заполучить лидера, который “знал бы”, что им следует делать, – вообще знал бы все, чего они не знают, и б) такой “мегамашиной” сможет управлять каждый, кто получит к ней доступ, просто нажимая на соответствующие кнопки». И добавлял: «Даже человеку с весьма средним интеллектом и посредственными способностями под силу управлять государством, окажись они у кормила власти».
   Задолго до современных глобалистов свой вклад в развитие теории «мегамашины» внесли основоположники марксизма-ленинизма и отечественные большевики. В. И. Ленин писал: «Соединенные Штаты мира (а не Европы) – являются той формой объединения и свободы наций, которую мы связываем с социализмом, пока полная победа коммунизма не приведет к окончательному исчезновению всякого, в том числе и демократического, государства».
   Россия и русские в этом отношении, по мысли Ленина, могли послужить «испытательным полигоном» и «подопытными мышами» для создания наднациональной, надгосударственной модели будущего переустройства мира, поскольку, во-первых, русские как нация не представляли ни для кого интереса, и, во-вторых, никогда не знали собственной государственности, а получили ее в готовом виде из рук пришлых варягов.
   Об этом же писал и Ф. Энгельс в статье «О внешней политике русского царизма», опубликованной в 1890 году в журнале «Die neue Zeit» и долгое время остававшейся в нашей стране «закрытой» для широкой публики [58 - Лишь 19 июля 1934 г. членам Политбюро ЦК ВКП(б) было разослано письмо И. В. Сталина «О статье Энгельса “Внешняя политика русского царизма”», в котором содержалась резкая критика этой статьи; опубликовано же это письмо было и того позже – в мае 1941 г. в журнале «Большевик», за месяц с небольшим до начала Великой Отечественной войны.]. Энгельс писал, что своими успехами на международной арене Россия обязана «всемогущей и талантливой шайке иностранных авантюристов», основавшей «своего рода новый иезуитский орден». [59 - В 1848 г. в Праге состоялся славянский съезд, на котором выступил один из идеологов революционного народничества, теоретик анархизма Михаил Александрович Бакунин. В своей речи он не только призвал к единению славян и их освобождению, но и говорил о «протянутой братской руке немецкому народу», о «братском союзе мадьярам, ярым врагам нашей расы… во имя свободы, равенства, братства всех наций». На выступление Бакунина откликнулся Энгельс. Он заявил, что «речь идет не о братском союзе всех европейских народов под одним республиканским знаменем, а о союзе революционных народов против контрреволюционных народов». Контрреволюционными народами, по Энгельсу, и были славянские народы, прежде всего русские, которые «нежизненны и никогда не смогут обрести какую-нибудь самостоятельность». Он утверждал, что русские «никогда не имели своей собственной истории… и лишь с момента достижения ими первой, самой низшей ступени цивилизации уже подпали под чужеземную власть или лишь при помощи чужеземного ярма были насильственно подняты на первую ступень цивилизации».]
   Вопросами глобализации в нашей стране сегодня занимается целый институт, возглавляемый Михаилом Делягиным, который так и называется – Институт проблем глобализации.
   Но вернемся к первой четверти ХХ века, когда в России победила Октябрьская революция, был провозглашен СССР и страна наша стала рассматриваться как прообраз будущего мира, в котором все государства сольются в некое «надгосударство» с единым «наднародом» с общими интересами и едиными целями.
   В Конституции 1924 года, принятой уже после смерти Ленина, говорилось: «Доступ в Союз открыт всем социалистическим советским республикам, как существующим, так и имеющим возникнуть в будущем». При этом особо подчеркивалось, что СССР «послужит верным оплотом против мирового капитализма и новым решительным шагом по пути объединения трудящихся всех стран в Мировую Социалистическую Советскую Республику».
   Для такой уверенности у большевиков были основания. Идея необходимости переустройства мира на социалистических началах находила все больше приверженцев как на Западе, так и на Востоке. Первая мировая война укрепила эту идею. В ноябре 1918 года в Германии произошла революция, покончившая с монархией. В 1919 году объявили себя советскими республиками Венгрия, Словакия и Бавария. Осенью 1920 года рабочие Италии захватили крупнейшие промышленные предприятия и объявили их собственностью народа. В 1923 году забастовали шахтеры Рура. В 1926 году с антикапиталистическими требованиями выступили горняки Англии. Рухнула Османская империя. Революционное движение охватило Францию, Балканы, Китай…
   Это одна сторона дела. Другая состояла в том, что Россия после октября 1917 года оказалась нищей страной [60 - Расхожее мнение, будто Октябрьская революция потому-де победила, что Россия была отсталой страной, не соответствует истине: вряд ли можно называть отсталой страну, которая по промышленному и сельскохозяйственному производству вышла в 1913 г. на пятое место в мире. Другое дело, что Первая мировая война и алчность новоявленных нуворишей, о которых шла речь выше, а также инострання интервенция и Гражданская война разорили страну, отбросили ее на десятилетия назад и превратили Россию в нищую страну. Но разве не то же самое произошло в 90-е гг. ХХ века, когда все богатства страны оказались в руках небольшой кучки олигархов, а основная масса населения превратилась в нищих?]. Правительство Ленина вынуждено было решать сложнейшую триединую задачу: совместить социалистическое строительство с расчетом на помощь зарубежных стран, а то и другое с поиском собственных путей выхода из кризиса. И оно справилось с этой задачей вполне по-антироссиянски – ценой самого грубого насилия над народом.
   Экономика страны в начале 20-х годов находилась в ужасающем состоянии. В «Истории Коммунистической партии Советского Союза», на которую мы ссылались, читаем: «Продукция крупной промышленности сократилась в 1920 году по сравнению с довоенным временем почти в семь раз. В исключительно тяжелом состоянии находилась металлургия: чугуна выплавлялось только около трех процентов довоенного производства, угля добывалось в три раза меньше, нефти – в два с половиной раза; производство хлопчатобумажных тканей сократилось в двадцать раз. Из-за отсутствия топлива и сырья стояло большинство предприятий. Население испытывало острую нужду в самых необходимых промышленных изделиях. Крайне разорено было и сельское хозяйство. Не хватало хлеба и других продуктов питания. Рабочие промышленных центров голодали. В 1920 году индустриальных рабочих стало почти в два раза меньше, чем в 1913 году. Рабочий класс распылялся, часть его деклассировалась».
   Фактически страна ничего не производила, а потому – спекулировала. Спекулировала всем, что пользовалось хоть каким-нибудь спросом: солью, мылом, спичками. Даже деньгами. Царский генерал Федор Алексеевич Григорьев, работавший после революции библиотекарем на Петроградских командирских курсах Рабоче-крестьянской Красной Армии, записал в дневнике в 1920 году: «…Паек уменьшают даже у красноармейцев, а в городских столовых уже давно дают за 8 руб. только одно блюдо, по большей части пустой суп из хряпы. Спекуляция. Рынки закрыли, но все торгуют. Знакомый продал 10 руб. золотом за 20000. Серебро я продавал до 8000 за фунт, теперь дороже. За романовские деньги дают: 500 р. (Петр I) – 8000 р., за “Катеньку” (100 р.) – до 1500 р. и т. д. За “думские” в 6 раз дороже, за “керенки” – в 3 раза».
   Первые советские деньги печатались на обратной стороне обоев с множеством нулей и выдавались в дни зарплаты рулонами: люди, «отоваривая» эти «деньги», отрезали от обоев огромные куски. Москвич Юрий Владимирович Готье, академик археологии и историк, писал в 1921 году: «Вновь надвигается кризис безденежья, точнее, отсутствия “госзнаков”. Опять нигде не платят: мне должны миллионы, и ниоткуда их нельзя получить. Хлеб – 4000; масло – 40000; молока кружка – 5000. В Петрограде дороговизна еще бóльшая […] Общая картина без перемен; задаюсь вопросом – сдвинулась или не сдвинулась с места куча навоза? Иногда кажется – да, иногда – нет… Вот уже 4 года мы все вертимся, как белки в колесе, и все без толка».
   Не способствовала улучшению положения дел в стране и продолжавшаяся Гражданская война. Народ разделился на красных и белых, не знавших друг к другу ни пощады, ни сострадания. Своих главных врагов та и другая стороны искала, естественно, не в себе, не в причинах поразившей нацию болезни, зашедшей слишком далеко, а вне себя. Один из руководителей партии социалистов-революционеров (эсеров), писатель и головорез, учинивший одну из самых кровавых расправ над мирными жителями Ярославля, Борис Викторович Савинков писал главнокомандующему Вооруженными силами Юга России Антону Ивановичу Деникину:
   «Господин Генерал,
   Вы слишком много сделали для России. Это дает мне право говорить с Вами откровенно… Я спрашивал себя: чем объяснить, что честность, храбрость, любовь к родине и беззаветное самоотречение не могут до сих пор сокрушить силу людей нечестных, малодушных, не любящих отечества и заботящихся лишь о своей личной выгоде? Чем объяснить, что беспримерная по своей доблести Добровольческая Армия, руководимая таким бесстрашным и опытным вождем, как Вы, не победила до сих пор большевистской?..
   Вся Европа расшатана. Сила большевиков не в мощи их армии, она в слабости тех, кто желает бороться с ними. Почти все еврейство с большевиками. Почти все социалисты с большевиками. Почти вся народная масса в Англии, во Франции, в Италии, в Бельгии, даже в Сербии, темная, как везде, смущаемая большевистской пропагандою, колеблется и не знает, с кем ей быть, – с Лениным или с Вами.
   Ленин для нее враг. Друг ли Вы? Темные люди в этом не могут себе дать отчета. Они сказали бы, что Вы им друг, если бы Правительство Ваше было определенно демократично, и не на словах лишь, но и на деле…»
   Наступление армии Деникина на Москву провалилось, он бежал на Юг и с 1920 года жил в эмиграции. На короткое время власть перешла в руки барона Петра Николаевича Врангеля, объявившего себя главкомом Русской армии. 6 августа 1920 года Савинков, все еще надеявшийся на реванш, обращается с открытым письмом на этот раз к нему:
   «Господин Генерал!
   Мы, русские патриоты без различия партий, монархисты, республиканцы и социалисты – видим в Вас носителя русского национального флага. Мы желаем Вам и Вашей доблестной армии полного успеха в святом деле освобождения родины от большевиков. Мы с напряженным вниманием следим за Вашим продвижением вперед, радуемся Вашим победам и гордимся славою Вашего оружия. Каждый из нас готов всемерно содействовать Вам и положить свои силы на служение родной земле.
   Мы верим, что Вы не пойдете по дороге ген(ерала) Деникина. Мы верим, что Вы учли ошибки прошлого и проникли в глубокую сущность событий, происходящих ныне не только в России, но и во всем мире. Старого не вернешь. Его и нельзя вернуть. Царя не восстановишь. Россия построится как великая казачья и крестьянская демократия через Учредительное собрание или она не построится вовсе. Мы верим, что Вы пытаетесь воссоздать Россию не царскую, не помещичью, не чиновничью, а Россию “третью”, ту Россию, где все будут равны перед законом, где будет порядок, где каждый казак и каждый крестьянин будет иметь свою землю, будет мирно трудиться на ней и мирно обогащаться, ту Россию, которая не будет ни теснить, ни насиловать никого – ни эстонца, ни латыша, ни украинца, ни еврея, ту Россию, которая утвердит свободу и мир – мир всему миру.
   Окровавленные годы международной войны оставили тяжкий след. Честный и доблестный ген(ерал) Деникин не понял, однако, что такое свобода. Он воевал с Грузией и Украиной, он восстановил против себя и Польшу, и Финляндию, и Латвию, и Эстонию, и, главное, он восстановил против себя крестьян, т. е. самое Россию. Коленопреклоненные, с пением “Христос Воскрес”, встречали крестьяне его добровольцев и он доходил до Орла – почти до ворот Москвы. Как провожали его? За ним шли помещики, исправники, губернаторы, генерал-губернаторы, контрразведчики, бесчисленные тылы – за ним шло старое, истлевшее, неспособное возродить Россию. Не большевики одолели его, не в бою проиграл он свое святое дело, не самоотверженные бойцы виноваты в его поражении. Его одолели расстрелы и грабежи, в его поражении виноваты “Осваги” [61 - «Осваги», или Осведомительные агентства, были главным идеологическим центром Добровольческой армии, имевшей широкую сеть осведомителей по всему Югу России; по доносам сотрудников этих агентств без суда и следствия производились массовые казни мирного населения.] и те несчастные люди, которые не уразумели до сих пор, что красноармейцы – такие же русские, как и добровольцы, что красноармейский офицер – человек, вынужденный подчиняться большевистскому комиссару, но не идущий своей охотой, что красноармейский солдат не ведает, что творит, и скован пулеметной дисциплиной. Ген(ерала) Деникина погубили те безумцы, которые вместо прощения несли с собой беспощадную месть…»
   Уже из двух этих документов видно, каких чудовищных масштабов достигли зверства русских прежде всего против русских. В полной мере сбылось мрачное предсказание, сделанное 16-летним Лермонтовым в 1830 году – почти за сто лет до Октябрьской революции и разразившейся вслед за ней Гражданской войны:

     Настанет год, России черный год,
     Когда царей корона упадет;
     Забудет чернь к ним прежнюю любовь,
     И пища многих будет смерть и кровь;
     Когда детей, когда невинных жен
     Низвергнутый не защитит закон;
     Когда чума от смрадных, мертвых тел
     Начнет бродить среди печальных сел,
     Чтобы платком из хижин вызывать,
     И станет глад сей бедный край терзать…

   Занятые взаимным истреблением друг друга, русские люди в ходе Гражданской войны забросили свои хозяйства. Положение усугубила засуха, поразившая прежде всего одну из основных житниц России – Поволжье.
   Первые признаки надвигающегося на Россию голода обнаружились в июне 1921 года. Алексей Максимович Горький, находившийся в то время в оппозиции к советской власти, обратился к председателю Московского Совета Льву Борисовичу Каменеву с предложением создать общественный комитет по борьбе с голодом. Каменев передал записку писателя, пользующегося всемирным авторитетом, в политбюро партии. Там инициатива Горького встретила двоякое отношение: с одной стороны, было очевидно, что руководство страны не может оставаться в стороне от обрушившегося на народ несчастья, с другой – власть не хотела из идейных соображений вступать в сотрудничество с «антибольшевистскими элементами», которые «под предлогом» помощи голодающим могли вступить в «опасные для дела революции» контакты с эмигрантскими кругами.
   Здравый смысл все-таки победил, и спустя почти два месяца, 21 июля 1921 года, декретом ВЦИК был учрежден Всероссийский комитет помощи голодающим, тут же переименованный по существовавшей тогда моде во Всероспомгол, а затем в Прокукиш – по первым слогам фамилий трех его руководителей: Прокоповича, Кускова и Кишкина.
   Деятельность Всероспомгола-Прокукиша продолжалась недолго. Постановлением Политбюро ЦК РКП(б) от 18 августа 1921 года было отказано в выезде за границу представителям комитета помощи голодающим. На следующий день, 19 августа 1921 года, нарком внешней торговли Леонид Борисович Красин направил письмо Ленину, в котором, в частности, говорилось: «Воспрещение уже разрешенного Прокукишу (иначе бы мы не запрашивали у всей Европы виз) выезда за границу компрометирует весь наш новый курс и столь успешное втирание очков всему свету», – а уже 20 октября 1921 года политбюро ЦК РКП(б) в составе Ленина, Сталина, Троцкого, Калинина и Каменева принимает решение об аресте членов Всероспомгола-Прокукиша и поручает заместителю председателя ВЧК Иосифу Станиславичу Уншлихту «применить к оставшимся под арестом б(ывшим) членам Комитета помощи голодающим не позднее двухнедельного срока высылку в один из не очень далеких городов…» Соображения «идейной чистоты» оказались выше соображений неотложной помощи голодающему народу.
   Между тем Поволжье оказалось на грани вымирания. Метеостанция Казанского университета еще в 1920 году предупредила центральную власть об угрозе надвигающейся засухи: осадков в тот год выпало на четверть ниже нормы, а температура воздуха превысила среднегодовую на 3-5 градусов. Власть никак не отреагировала на это предостережение и потребовала увеличить поставки по продразверстке. Продотряды отбирали у крестьян последние запасы хлеба и в сентябре-декабре 1920 года доложили в центр о перевыполнении плановых обязательств на 47 тысяч пудов. Тем не менее Ленин направил 11 мая 1921 года в Татнаркомпрод телеграмму с требованием «собрать для страны еще 500 тысяч пудов хлебофуража». Руководителям Татарской республики удалось дополнительно собрать и вывезти в центр 200 тысяч пудов хлеба и – самим остаться с подчистую опустевшими закромами.
   Историки Петр-Кристофель Мизель (Вирджиния, США) и Наталья Федорова (Казань) пишут: «ТатЧК сообщала об участившихся с весны (1921 года. – В. М.) “антисоветских” акциях: нападениях на коммунистов и ссыпные пункты, демонстрациях против местных органов власти, грабежах продовольственных складов и магазинов. Началось стихийное массовое переселение крестьян в более благоприятные края. Некоторое время отдельные крестьяне обращались с заявлениями о выдаче пропусков на проезд в соседние области, а потом уже даже не семьи, а целые села снимались с обжитых мест и вливались в миграционные потоки, идущие в Сибирь или Туркестан».
   В одном из отчетов Всероспомгола говорилось: «В развитие панического движения сыграл не такую большую роль сам недород 1921 года, сколько обстоятельства экономического и политического свойства, а именно: первое – это полнейшее обнищание крестьян за предыдущий семилетний период империалистической и гражданской войн и период разверсток, и второе – отсутствие уверенности, что Советская власть придет на помощь пострадавшему крестьянству».
   Всероспомгол излагал не всю правду: недород уже собирал свою страшную жатву. Доктор медицины Я. Виолина, работавшая в Казани, писала в Москву: «С сентября 1921 года по май 1922-го по Татарской республике случаев трупоедства – 72, людоедства – 223. По Башкирской республике соответственно 220 и 58. Представитель Здравотдела, давший эти сведения, сказал, что они далеки от истины, действительная цифра в десять раз больше».
   Если Россию не постигла трагедия, сопоставимая с трагедией 1601—1603 годов, когда страна лишилась трети своего населения, о чем нам и сегодня напоминает Колокольня Ивана Великого в Кремле, то этим мы обязаны исключительно деятельной натуре Горького, который, не очень веря лидерам большевистской партии, 13 июля 1921 года направил за рубеж телеграмму, адресованную «всем честным людям Европы и Америки».
   На призыв Горького помочь голодающей России первой откликнулась Германия: Клара Цеткин организовала в Берлине Международный рабочий комитет помощи голодающим (Межрабпом), в состав которого вошли такие выдающиеся деятели науки и искусства, как физик Альберт Эйнштейн и художница-график и скульптор Кете Кольвиц. Только за первый год работы Межрабпом собрал сотни миллионов марок, на которые были приобретены и доставлены в Россию продовольствие, одежда, медикаменты и сельскохозяйственное оборудование. По инициативе драматурга Герхарта Гауптмана в Москве открылась Центральная бактериологическая лаборатория германского Красного Креста, которую возглавил бактериолог с мировым именем Генрих Цейсс. Благодаря его прививочным материалам миллионы наших соотечественников были спасены от брюшного тифа и других инфекционных болезней, свирепствовавших во время голода [62 - С этим выдающимся ученым мы поступили сугубо «по-антироссиянски». Историк Михаил Поддубный нашел документы, из которых явствует, что Цейсс был «арестован в сентябре 1945 года в своей берлинской квартире. Шестидесятилетний, тяжелобольной председатель Берлинского микробиологического общества и бывший начальник Института гигиены при Военно-медицинской академии был переведен во внутреннюю тюрьму НКГБ в Москве, 10 июля 1948 года осужден ОСО при МГБ СССР на 25 лет за “шпионаж” и 31 марта 1949 года скончался во Владимирской спецтюрьме от пневмонии». Реабилитировали Г. Цейсса лишь в марте 1995 г.]. В 1922 году при участии немецких медиков в Казань и Область немцев Поволжья были доставлены из Германии несколько эшелонов с продовольствием. Международная помощь российским голодающим прекратилась лишь в конце 1923 года, когда голод и эпидемии отступили. [63 - Следующий трагичный по числу погибших людей голод пришелся на 1932—1933 гг., получивший на Украине название голодомор. По подсчетам историка Роя Медведева, этот голод, вызванный отчасти неурожаем, отчасти же политикой коллективизации, охватившей к тому времени всю страну, унес на Украине, Южной России, Поволжье, Южном Урале и Казахстане приблизительно 6 млн. человек. По оценкам зарубежных демографов (Б. Андерсон, Р. Сильвер и др.) число погибших от голода составило от 4 до 10 млн. человек.]
   Между тем в апреле-мае 1922 года в Генуе, Италия, собирается международная конференция по экономическим и финансовым вопросам. В числе 28-и европейских государств в работе конференции принимает участие и российская делегация во главе с наркомом иностранных дел Георгием Васильевичем Чичериным. Перед ним поставлена задача: «Согласиться обсудить вопрос о форме компенсации бывшим иностранным собственникам в России лишь при условии признания Советской России и предоставления ей кредитов» (о том, что, по Марксу, деньги при социализме упраздняются, уже забыто).
   В обеспечение этих кредитов и под предлогом оказания помощи голодающим правительство предпринимает беспрецедентную акцию: конфискует у Русской православной церкви все ее ценности. Эта акция вызывает недоумение не только в России, но и за рубежом. 15 марта 1922 года «Известия» публикуют беседу с патриархом Тихоном, в которой тот заявляет: «В церквах нет такого количества драгоценных камней и золота, чтобы при ликвидации их можно было бы получить какие-то чудовищные суммы денег. Боюсь, что около вопроса о церковных ценностях поднято слишком много шума, а на практике намеченная мера не даст ожидаемого результата, при всем благожелательном отношении к делу помощи голодающим со стороны церковных общин…»
   Отношения между новой властью и церковью с самого начала сложились непросто. С одной стороны, большевики – и прежде всего Ленин – всегда были ярыми противниками религии во всех ее проявлениях и стремились заменить религиозное миросозерцание коммунистическим мировоззрением. С другой стороны, было понимание того, что, как писал Бердяев, «если допустить, что антирелигиозная пропаганда окончательно истребит следы христианства в душах русских людей, если она уничтожит всякое религиозное чувство, то осуществление коммунизма сделается невозможным, ибо никто не пожелает нести жертвы, никто не будет уже понимать жизни, как служение сверхличной цели, и окончательно победит тип шкурника, думающего только о своих интересах». Это двойственное отношение к религии и стало причиной того, что именно большевики, а не кто-либо иной, допустили восстановление патриаршества в России.
   Еще 15 августа 1917 года – впервые после 1721 года, когда по указу Петра I в России было упразднено патриаршество, – в Москве, в Успенском соборе Кремля был созван Поместный собор Русской православной церкви – высший орган церковной власти. На открытии Собора присутствовали глава Временного правительства Александр Федорович Керенский и председатель распущенной царем Четвертой Государственной думы Михаил Владимирович Родзянко. 5 ноября 1917 года, через десять дней после победы Октябрьской революции, жребием из трех кандидатов патриархом Московским и всея Руси был избран Тихон (1865—1925 гг.). Об этом историческом событии в Русской православной церкви лидер партии конституционных демократов (кадетов) Павел Николаевич Милюков через полтора десятилетия напишет так: «Вопрос о патриаршестве был решен переворотом 25 октября. Испуганный победой большевиков… собор спешил оставить после себя след в виде “сильной власти”, способной противостоять государственной власти». Так это или не так, но советская власть не стала мешать работе Поместного собора в Кремле, продолжавшегося до 1 сентября 1918 года (собственно, из-за этого правительство во главе с Лениным, переехав в марте 1918 г. из Петрограда в Москву, разместилось не в Кремле, где для этого существовали все условия, а в гостинице «Метрополь»).
   Русская православная церковь, таким образом, спустя почти 200 лет вновь обрела патриарха. Объективности ради надо сказать, что патриарх Тихон занял в отношении советской власти враждебную позицию. Это обстоятельство сыграло на руку большевикам: соединив в своих руках власть и собственность, они пришли к выводу о необходимости присоединить к этим двум составляющим еще и третью – идеологию. Так родился класс властителя-собственника-идеолога, который оказался самодостаточным до такой степени, что уже перестал нуждаться в поддержке народа. Не могу в этой связи не согласиться с Виктором Макаренко, который пишет: «Интерес власти, переплетенной с собственностью и духовным господством, состоит в пренебрежении и презрении ко всем, кто зависит от нее в экономической, политической и духовной сфере» (курсив автора. – В. М.). И продолжает: «Коммунисты начали использовать все три источника социального могущества. Данный процесс уже был слабо связан с идеологическим содержанием марксизма. Наоборот, идея борьбы с эксплуатацией в интересах угнетенных масс составляла определенную угрозу для новой власти (достаточно вспомнить “рабочую оппозицию” и реакцию Ленина на нее [64 - Имеется в виду группа «рабочей оппозиции», созданная в 1921 г. Александром Гавриловичем Шляпниковым. В ответ на требование Троцкого подчинить профсоюзы государству он выступил с прямо противоположным требованием – «осоюзить», как он говорил, государство, подчинить его профсоюзам с тем, чтобы свести до минимума вмешательство государства в производственные дела, а там и вовсе отказаться от него, что, собственно, и предусматривало учение Маркса о коммунизме. В полемике между Троцким, ратовавшим за милитаризацию производства и введения на нем железной воинской дисциплины, и Шляпниковым, утверждавшим, что рабочие сами в состоянии защитить свои материальные, бытовые и культурные интересы, Ленин встал на сторону Троцкого. «Действительное расхождение с ним» (с Троцким), писал он, является расхождением «по вопросу о методах подхода к массе, овладения массой, связи с массой. В этом вся суть».])».
   Все эти причины вместе взятые и положили начало «национализации» церковных ценностей.
   В Смоленске красноармейцы взломали двери собора, арестовали находившихся там священников и мирян и вынесли оттуда все, что представляло хоть малую ценность. В Шуе, чтобы не допустить изъятия святынь из собора, к паперти сбежались верующие. Против них была брошена милиция. В толпе появились колья, которыми верующие стали отбиваться от наседавших милиционеров. В помощь милиционерам были высланы красноармейцы с пулеметами. По толпе открыли огонь. Итог «штурма собора» – десятки раненых и пятеро убитых. И так происходило по всей стране. Документы свидетельствуют: при изъятии церковных ценностей власть в 1414-и случаях прибегала к оружию. Всего из церквей было изъято 33 пуда золота, 24.000 пудов серебра и несколько тысяч карат драгоценных камней.
   19 марта 1922 года Ленин направил членам ЦК секретное письмо, в котором, в частности, говорилось: «Именно теперь и только теперь, когда в голодных местах едят людей и на дорогах валяются сотни, если не тысячи трупов, мы можем (и поэтому должны) провести изъятие церковных ценностей с самой бешеной и беспощадной энергией, не останавливаясь перед подавлением какого угодно сопротивления… Чем больше число представителей реакционной буржуазии и реакционного духовенства удастся нам по этому поводу расстрелять, тем лучше. Надо именно теперь проучить эту публику так, чтобы на несколько десятков лет ни о каком сопротивлении они не смели и думать». На случай, если население будет и впредь оказывать сопротивление властям в изъятии церковных ценностей и выражать недовольство по поводу расстрелов церковнослужителей, Ленин в своем секретном письме предусмотрел и такую «мелочь», как выбор «козла отпущения», на которого должен будет пасть гнев населения: «Официально выступать с какими бы то ни было мероприятиями должен только тов. Калинин, никогда и ни в коем случае не должен выступать ни в печати, ни иным образом перед публикой тов. Троцкий», хотя инициатором и проводником идеи конфискации церковных ценностей был именно Троцкий (при этом ценности католических костелов, лютеранских кирх, мечетей и синагог оставались в неприкосновенности), а вовсе не Калинин, который, как говорится, «ни сном, ни духом» не был причастен к этой кампании, но зато имел то «преимущество» перед Троцким, что был по национальности русским. А русские испокон веку если кого и ненавидели лютой ненавистью, так это своих же русских.
   «Национализация» церковных ценностей позволила Ленину и правительству решить частную задачу: лишить церковь опоры в народе (развернувшееся вслед за «национализацией» ценностей уничтожение православных храмов и монастырей, приспособление их под клубы, избы-читальни, картофелехранилища и т. д. было осуществлено руками русских, – на этот счет не должно быть никаких заблуждений: ни Ленин с Троцким, ни впоследстии Сталин, Микоян или Каганович, ни кто бы то ни было другой из властей предержащих нерусского происхождения не забирался на купола церквей и под радостное улюлюканье и гогот толпы не сшибал с них кресты, как не делали этого до них ни татары, ни евреи, ни кто бы то ни было другой. Разносили на дрова и кирпичи, взрывали и иными способами уничтожали православные храмы и монастыри только и единственно русские, и уничтожали их с такой же яростью, с какой уничтожали в годы Гражданской войны своих соплеменников – здесь наша неврастения нередко переходила в паранойю, что также следует признать как факт, а не искать виновников этого разгула варварства вне себя). Но лишив церковь опоры в массах, власть не решила другую задачу – экономическую, и тут в полной мере сказался гений Ленина, который умел видеть и дальше других, и делать больше других: он, отказавшись от обанкротившейся политики военного коммунизма, формально опиравшейся на учение Маркса о коммунизме, ввел в стране новую экономическую политику (нэп).
   По словам самого Ленина, нэп вынудил большевиков «признать коренную перемену всей точки зрения нашей на социализм». Отныне не диктатура пролетариата (которой на самом деле в России никогда не было, а была единственно диктатура партии, точнее – ее верхушки в виде ЦК и политбюро), а нэп стал рассматриваться как переходный этап от капитализма к социализму. «Любимец партии», как называл Ленин Николая Ивановича Бухарина, объявил нэп «организованным капитализмом».
   «Проблемы новой экономической политики, – говорил Бухарин, – носят международный характер. Если взять даже наиболее развитые в промышленном отношении страны, как, например, Германию или даже Америку, неужели вы думаете, что они не очутятся перед такой же проблемой? Да, очутятся тотчас же после переворота. Разве можно, например, уже в первый момент подчинить организованному плану хозяйство американских фермеров? Никоим образом. Такие слои нуждаются в некоторой экономической свободе. То же самое относится и к Германии».
   1 сентября 1928 года, когда нэп в Советском Союзе стал затухать, Бухарин продолжал утверждать, что «опытом новой экономической политики непременно воспользуются все страны, прежде всего промышленно развитые», и что Октябрьская революция в этом отношении есть не что иное, как «начало международной революции пролетариата».
   Введение нэпа в России приветствовали на Западе многие, в том числе государственные деятели. Историк Владлен Георгиевич Сироткин отыскал в архивах лондонскую газету «Нейшн» за 2 апреля 1921 года, в которой была опубликована речь английского премьер-министра Дэвида Ллойд-Джорджа, произнесенная накануне в палате общин. Премьер-министр назвал новую экономическую политику «эпохальной в эволюции Коммунистической Республики» и увидел в ней «отказ от социализма». С Ллойд-Джорджем, однако, не согласилась редакция газеты. «Ленин умеет делать временные уступки и отбрасывает одну меру, когда видит другую лучше, – говорилось в редакционном комментарии к речи английского премьер-министра. – Но в общем, как мы его понимаем, он неуклонно преследует все ту же свою главную цель организации всей русской страны на принципах коллективного производства». Комментарий заканчивался словами: «Если Ленину удастся получить машины и в особенности если он осуществит свой грандиозный план электрификации России, то он в несколько лет превратит отсталых индивидуалистичных мужиков в социалистов».
   Ленину удалось сделать это. И не только в кратчайшие сроки электрифицировать Россию, что потребовало колоссального напряжения всех сил страны. Он сделал все от него зависящее, чтобы максимально быстро вывести экономику России из состояния разрухи с целью доказать всему миру: лишь социализм, опирающийся на достижения науки и техники, способен привести народы к процветанию. Поэтому-то Ленин неустанно призывал народ учиться у немцев и американцев их умению производить товары самого высокого качества и торговать этими товарами, принося стране прибыль. «Если мы не сумеем подучиться и научиться и вполне выучиться, – писал он, – тогда наш народ совершенно безнадежно народ дураков».
   Однако одной учебы было мало. Россия, как мы видели, в экономическом плане находилась на краю гибели. Собственно, угроза исчезновения огромной страны и побудила Ленина ввести нэп в расчете на то, что возврат к капитализму в сочетании с ростом революционных настроений во всем мире спасет Россию от краха. Далее я процитирую статью В. Сироткина «От гражданской войны к гражданскому миру», вошедшую в сборник «Иного не дано» [65 - Сборник этот вышел под редакцией доктора исторических наук Юрия Николаевича Афанасьева в издательстве «Прогресс» в 1988 г.]: «Не все из ленинского замысла осуществилось. Так, не удалось привлечь значительное количество иностранных концессионеров (что уже в наши дни, в других международных условиях, успешно реализовал Китай), хотя первоначально, в марте-июне 1921 года, В. И. Ленин делал очень большую ставку на привлечение иностранного капитала в Советскую Россию в виде займов, концессий, смешанных обществ и т. д. Более того, Ленин полагал, что основной формой государственного капитализма при диктатуре пролетариата станут концессии. В своем докладе “О концессиях” 11 апреля на заседании коммунистической фракции ВЦСПС, комментируя декрет Совнаркома от 29 марта 1921 года, он говорил, что иностранные концессионеры могут быть основными поставщиками промышленных товаров, столь необходимых для товарообмена между городом (где российская промышленность в разрухе) и деревней (которую поразил неурожай. – В. М.). Именно так (до провала экономических переговоров с Антантой весной-летом 1922 года в Генуе и Гааге [66 - На Генуэзской конференции в Италии советская делегация согласилась обсудить вопрос о форме компенсации иностранным собственникам при условии признания Советского государства ведущими европейскими странами и Америкой о предоставлении кредитов с одновременным рассмотрении вопроса о возмещении России убытков, причиненных интервенцией и экономической блокадой; на Гаагской конференции в Голландии, созванной для обсуждения конкретных условий предоставления России кредитов, советская делегация вынуждена была отказаться от всех предложений Запада, поскольку условия, выдвинутые им, лишали страну экономической и политической независимости. По мнению тогдашних наблюдателей, это было неслыханным проявлением гордости нищих («у советских собственная гордость», как скажет позже поэт Владимир Маяковский), не пожелавших унижаться ради получения сиюминутных выгод, и которые сами стремились стать примером для подражания богатому Западу.]) теоретически мыслили Ленин и его соратники “первоначальный” нэп: “Обмен продуктов крупных социалистических фабрик на продукты крестьянского хозяйства через продовольственные органы государственной власти – через кооперацию рабочих и крестьян”».
   И вот еще на что я прошу читателей обратить особое внимание в статье Сироткина: «Никаких денег, как видим, в этом “первом” нэпе нет, а есть только прямой товарообмен. Схема эта оказалась недолговечной. Спустя семь месяцев после апрельского доклада о продналоге В. И. Ленин делает принципиально другой доклад – уже не о замене продразверстки продналогом, а о настоящей “новой экономической политике”: “Товарообмен сорвался: сорвался в том смысле, что он вылился в куплю-продажу… Мы должны осознать, что отступление оказалось недостаточным, что необходимо еще отступление назад, когда мы от государственного капитализма переходим к созданию государственного регулирования купли-продажи и денежного обращения”». «Отсюда, – продолжает историк, – ключевым элементом настоящего нэпа стал финансовый вопрос. Как и в наши дни, тогда остро встала проблема конвертируемой валюты – твердого рубля (червонца). Сама по себе свобода купли-продажи ничего не давала; при той эмиссии денег (их мерили метрами и считали мешками) никакой торговли через рынок, разумеется, не могло и быть. Это, между прочим, также учитывал В. И. Ленин, когда говорил о прямом товарообмене (бартере, как стали говорить о товарообмене в начале 90-х гг. – В. М.) – денег же нормальных все равно не было». И далее: «С 1922 года реформа рубля, которую блестяще провел и к лету 1924 года полностью завершил наркомфин Г. Я. Сокольников, явилась тем стержнем, на котором держался весь нэп, внешний и внутренний. В. И. Ленин на IV конгрессе Коминтерна в ноябре 1922 года, говоря о “золотом (конвертируемом) рубле”, прямо заявил: “Удастся нам на продолжительный срок, а впоследствии навсегда стабилизировать рубль – значит, мы выиграли”».
   Новый советский рубль стабилизировать удалось, а вместе со стабилизированным (навсегда, как мечталось Ленину) рублем навсегда отказаться от социализма в его марксистском понимании в пользу построения (тоже навсегда?) в России государственного капитализма.
   В 1925 году один червонец составил 5 долларов 14 центов, и с тех пор рубль (фактически до 1961 года, когда была проведена так называемая «хрущевская денежная реформа») оставался твердой валютой на мировом финансовом рынке. [67 - Достойно удивления, что в начале XXI в. не кто иной, как Михаил Касьянов, возглавивший правительство, ратовал за уменьшение курса рубля относительно доллара; удивительно и то, что бывший советник президента по экономическим вопросам Андрей Илларионов «обосновывал» необходимость снижения курса рубля тем, что в США один килограмм хлеба стоит 1 доллар, тогда как в России – 10 руб., или втрое дешевле. Можно подумать, что Россия к началу XXI в. превратилась в 52-й штат Америки или что среднестатистический россиянин стал получать такую же зарплату, как и среднестатистический американец.]
   Промышленные предприятия государственного сектора (которые, к слову сказать, за все годы советской власти никогда не передавались в частные руки) в течение двух лет – в 1922—1924 годы – были переведены на полный хозрасчет. Рос и золотовалютный запас страны. Если в 1922 году Ленин говорил о 20 миллионах золотых рублях как о «величайшей победе на финансовом фронте», то к лету 1924 года Советский Союз накопил вдвое больше – 40 миллионов золотых рублей, фактически полностью отказавшись от зарубежных займов и кредитов. В обмен на станки и машины за границу было продано 180 миллионов пудов зерна и поставлена задача без ущерба для питания населения довести ежегодный экспорт хлеба до 400—500 миллионов пудов. Сменивший в 1924 году Ленина на посту председателя Совнаркома Александр Иванович Рыков не без гордости говорил, что хлеб, продаваемый за рубеж, получен не в результате реквизиций, а приобретен государством у крестьян за твердые деньги на рынке.
   Деньги, таким образом, обрели в Советской России ту же силу, что и во всем мире. И в этом состоял основной (хотя не единственный) отход политики новой власти от теории Маркса.
   Один за другим открывались банки, прекратившие существование в 1917 году: государственные (Госбанк СССР, Банк для внешней торговли, Сельскохозяйственный банк, Электробанк и др.), кооперативные (Банк коммунального и жилищного строительства, выдававший ссуды на строительство домов и приобретение квартир, Всеукраинский кооперативный банк и др.), региональные (Дальневосточный, Ростов-на-Дону банк и др.), банки и акционерные общества со смешанным капиталом (Монголбанк, Русско-персидская банкирская контора, а/о «Руссотюрк», русско-американское общество «Амторг», русско-австрийское а/о «Русавтоторг» и др.).
   Тем не менее лозунг «Да здравствует мировая пролетарская революция!» не снимался с повестки дня – менялись лишь формы и методы ее подготовки и сроки проведения.
   Поначалу, когда Россия еще захлебывалась кровью братоубийственной Гражданской войны, ставка делалась на военную силу, в которой большевики рассматривали народ – прежде всего русских – исключительно в качестве «пушечного мяса» для достижения своих глобальных целей. Однако первый же зарубежный поход частей Красной Армии через Польшу на соединение с революционной Германией закончился провалом. Этот урок, однако, не пошел в прок. Лев Давыдович Троцкий – самый горячий сторонник «экспорта революции» – по-прежнему называл Красную Армию «силой мирового действия» и, хотя по настоянию Ленина в Ригу была направлена делегация для заключения мирного договора с Польшей, заявил: «Дипломатия пойдет в Ригу, а Красная Армия – в Варшаву» [68 - Сохранился любопытный документ, датированный 1919 г., – секретная записка, выполненная рукой Троцкого: «Один серьезный военный работник предложил мне еще несколько месяцев тому назад план создания конного корпуса (30000 – 40000 всадников) с расчетом бросить его на Индию. Разумеется, такой план требует тщательной подготовки – как материальной, так и политической. Мы до сих пор слишком мало внимания уделяли азиатской агитации. Между тем, международная обстановка складывается, по-видимому, так, что путь на Париж и Лондон лежит через города Афганистана, Пенджаба и Бенгалии».]. Троцкому вторил Лев Борисович Каменев: «Когда мы сделаем следующую вылазку, а мы сделаем ее несомненно, подпишем ли мы мир с Польшей, который предлагает Владимир Ильич, или нет, все равно вылазка будет сделана и она будет победоносной. Соединение с нашими пролетарскими армиями, если не удалось в первый раз, удастся в следующий раз».
   Мировая революция, как видим, мыслилась советскими руководителями точно так же, как мыслится нынешняя глобализация современными руководителями США и их союзниками по НАТО: посредством применения вооруженных сил там и тогда, где и когда они сочтут это необходимым. Разговоры о том, что-де вооруженное вмешательство в дела других стран вызывается необходимостью «защиты демократических ценностей», существа дела не меняют, – они сродни все тому же гамлетовскому вопросу: «Что им Гекуба, что они Гекубе, чтоб так рыдать?».
   Летом 1920 года II конгресс Коминтерна принял Манифест, в котором, между прочим, говорилось: «Коммунистический Интернационал есть партия революционного восстания международного пролетариата. Советская Германия, объединенная с Советской Россией, оказалась бы сразу сильнее всех капиталистических государств, вместе взятых! Дело Советской России Коммунистический Интернационал объявил своим делом. Международный пролетариат не вложит меча в ножны до тех пор, пока Советская Россия не включится звеном в федерацию Советских республик всего мира».
   В сентябре того же 1920 года секретарь Исполкома Коминтерна Карл Бернгардович Радек заявил: «Мы всегда были за революционную войну. Мы принципиально за то, что всякий пролетарий, могущий нести в своих руках оружие, должен помогать международному пролетариату».
   IV конгресс Коминтерна, проходивший в ноябре-декабре 1920 года вначале в Петрограде, а затем в Москве, принял воззвание «К Красной Армии и флоту РСФСР», в котором говорилось: «Мы единодушно называем вас бойцами Коммунистического Интернационала, героями общей борьбы всего человечества. Время всеобщего разоружения, время прекращения войны еще не пришло». (Всегдашняя внешняя политика царизма, строившаяся на ведении войн где угодно и когда угодно, не считаясь при этом ни с какими материальными и людскими потерями, – нашла, как видим, достойных продолжателей в лице руководителей молодого советского государства.)
   С такими взглядами соглашались, однако, далеко не все западноевропейские политики, включая сюда и тех, кто лояльно относился к советской России. И на то были веские причины. Трагичный опыт Первой мировой войны и пример Октябрьской революции в России наглядно показали Европе, что нельзя, недопустимо, наконец – преступно делать бесконечную ставку на все большее обогащение ничтожной кучки богатых и игнорировать элементарные человеческие потребности огромного большинства простых людей. Сразу после окончания войны западноевропейские правительства пошли на существенное облегчение положения своих народов: повсеместно был введен 8-часовой рабочий день, стали выплачиваться пособия по безработице, гарантировавшие людям прожиточный минимум, получило широкое распространение социальное страхование и т. п. Ленин быстрее, чем кто бы то ни было из его соратников, понял, что эти простейшие социальные меры по защите интересов трудящихся отодвигают начало мировой революции на неопределенно далекий срок. И потому поспешил дезавуировать значение этих важнейших социальных мер западных правительств по оздоровлению своих обществ. «Ряд государств, и притом самых старых государств Запада, – писал он, – оказались, в силу победы, в условиях, когда они могут воспользоваться этой победой для ряда неважных (?! – В. М.) уступок своим угнетенным классам, уступок, которые все же оттягивают революционное движение в них и создают некоторое подобие “социального мира”».
   В условиях отсрочки начала мировой революции молодое советское государство, испытывавшее нужду буквально во всем, не могло позволить себе роскоши содержать и дальше огромную армию. Ленин предложил вдесятеро сократить вооруженные силы страны – с 5,5 миллиона человек до 562 тысяч. Троцкий, как председатель Реввоенсовета и Наркомвоенмора, никогда не расстававшийся с мыслью о перманентной революции, категорически возражал против этого.
   Уже после смерти Ленина в январе 1924 года Троцкий был освобожден от занимаемых должностей. Новым наркомом по военным и морским делам был назначен молдаванина Михаила Васильевича Фрунзе (его настоящая фамилия Фрунзэ), ставший одновременно начальником штаба РККА и начальником военной академии. Именно Фрунзе провел в 1924—1925 годах сокращение Красной Армии. Упоминавший выше В. Сироткин пишет: «Никогда – ни до, ни после – Советское правительство не шло на такое сокращение непроизводительных расходов. По сути, в армии был оставлен лишь командирский корпус (причем до 30% его – военспецы, бывшие царские офицеры). Этот ленинский план небольшой, но высокопрофессиональной РККА четко выразил М. В. Фрунзе: “Дать республике сильную, крепкую и в то же время дешевую армию”». [69 - Десятикратное сокращении армии позволило стране без особого напряжения сил решить другую важную задачу, которую двумя годами ранее поставил Ленин: «Если все наши руководящие учреждения, т. е. и компартия, и Соввласть, и профсоюзы не достигнут того, чтобы мы как зеницу ока берегли всякого спеца, работающего добросовестно, с знанием дела и с любовью к нему, хотя бы и совершенно чуждого коммунизму идейно, то ни о каких серьезных успехах в деле социалистического строительства не может быть и речи». Сокращение армии сделало военспецов самыми обеспеченными в материальном отношении людьми, а военную профессию одной из самых престижных в стране.]
   Забегая вперед, скажем: именно эти военные специалисты выступили инициторами строительства новой, технически оснащенной армии, которая помогла нашему народу одержать победу над фашистской Германией, армия которой к началу Второй мировой войны не без помощи Западна стала сильнейшей среди всех стран Европы. Приходится сожалеть, что эти же спецы стали основными жертвами репрессий второй половины 30-х годов ХХ века, что не могло не сказаться на первом, самом тяжелом по потерям, этапе Великой Отечественной войны.

Глава 7
Между «Сциллой» и «Харибдой»

   С введением нэпа Россия оказалась в двойственном положении: с одной стороны – возврат к капитализму с его культом «свободного рынка», когда товаром становится всё, включая человека, с другой – пусть робкое, пусть с многочисленными ошибками и жертвами, но становление социалистических отношений в производстве и в быту. Положение усугублялось тем, что ни у Маркса с Энгельсом, ни у Ленина нельзя было найти развернутой характеристики того, какой должна быть социалистическая экономика.
   Общую растерянность, охватившую население России, выразила 31 марта 1922 года газета «Правда». «Раньше было: рынок упраздняется, свободная торговля упраздняется, конкуренция упраздняется, калькуляция коммерческая упраздняется, – писала газета. – Что вместо этого? Вместо этого централистический верховный “священный” ВСНХ, который все распределяет, все организует, обо всем заботится, куда машины, куда сырье, куда готовые продукты; он из единого центра через свои ответственные органы решает, все распределяет».
   Неудивительно поэтому, что введение нэпа вызвало критику не только в среде высших руководителей молодой республики советов, но и со стороны населения. Так, молодой ленинградский рабочий написал в ЦК партии письмо, в котором потребовал «немедленной отмены нэпа» и «объявления революционной войны международному империализму». «Конечно, – добавлял он, – нас может ждать и поражение, но без риска до коммунизма не дойдешь – или пан, или пропал».
   Едва ли не единственным сторонником нэпа из высших руководителей страны после смерти Ленина оставался Николай Иванович Бухарин. Его удивляло и возмущало, что экономикой РСФСР, а затем и образованного в декабре 1922 года СССР управляют люди, ничего в вопросах экономики не смыслящие. Это дало ему основание горестно пошутить: «История человечества делится на три периода: матриархат, патриархат и секретариат». Защита Бухариным нэпа отражала его этическое понимание задач, которые ставила перед большевиками история. Цель партии, говорил он, состоит не в «равноправии в бедности», не «в том, что мы понижаем более зажиточную верхушку, а в том, что мы низы подтягиваем до этого высокого уровня» (этим и объясняется введение в стране партмаксимума). Критикуя «левых коммунистов», возглавляемых Троцким, он добавлял: «Социализм бедняков – это паршивый социализм», «только идиоты могут говорить, что у нас всегда должна быть беднота».
   На первых порах концепция Бухарина находила поддержку у Сталина, который хотя и не был экономистом, как не были экономистами другие руководители страны, тем не менее вел открытую борьбу с Троцким и его единомышленниками, продолжавшими настаивать на скорейшем проведении «мировой революции».
   В начале 1925 года Сталин выдвинул идею «победы социализма в одной отдельно взятой стране», а уже спустя три месяца, в апреле того же 1925 года, Бухарин теоретически обосновал эту идею. Отвергая предположение троцкистов, будто «мы погибнем из-за нашей технической отсталости», он заявил: «Мы можем строить социализм даже на этой нищенской базе… мы будем плестись черепашьим шагом, но все-таки мы социализм строим, и мы его построим». А чтобы его не обвинили в измене главной цели большевиков – «завоевать 5/6 земной суши, – как говорил об этом в 1924 году на V конгрессе Коминтерна Г. Е. Зиновьев, – чтобы во всем мире был Союз Советских Социалистических Республик», – внес в свою программу дополнение: «ОКОНЧАТЕЛЬНАЯ практическая победа социализма в нашей стране без помощи других стран и мировой революции невозможна».
   Американский историк, профессор Принстонского университета Стивен Коэн, опираясь на высказывания Бухарина, нарисовал довольно верную картину, сложившуюся в 20-е годы в Советском Союзе: «Официальные взгляды большевиков на пути развития общества, которые так хорошо служили им между 1917 и 1920 гг., к 1924 г. оказались непригодными. Резкий демонтаж системы “военного коммунизма”, введение нэпа с его “чрезвычайной запутанностью социально-экономических отношений”, “психологическая депрессия” большевиков, связанная с провалом европейской революции, смерть Ленина и зрелище борьбы его преемников, претендовавших на преданность различным вариантам ленинизма, – все это расстраивало или серьезно подрывало прежние убеждения. “Крах наших иллюзий” был крахом лежащих в их основе излюбленных положений и старых теорий. В результате наступили разочарование и пессимизм. Об этом свидетельствовало множество признаков, иногда малозаметных, а подчас зловещих: рабочие негодовали по поводу пышных нарядов нэпманских жен; сельские коммунисты были дезориентированы более либеральной аграрной политикой; и, что более серьезно, среди приверженцев партии, особенно молодежи, нэп посеял “некоторую идейную деморализацию, некоторый идейный кризис”. В некотором смысле последствия этого разочарования положили конец наивной вере большевиков во всемогущество теории».
   В этой обстановке стране требовался уже не теоретик, а практик строительства социализма в «одной отдельно взятой стране». Таким практиком стал Сталин.
   Поначалу он не проявил себя ни как теоретик, ни даже как практик революционного переустройства общества. Схлестнувшись еще до Октябрьской революции с Лениным по национальному вопросу, он ушел в тень, предпочтя роль стороннего наблюдателя за внутрипартийной борьбой, развернувшейся в ЦК. В вопросе скорейшего проведения всемирной пролетарской революции он не поддержал ни Ленина, ни Троцкого, ни даже Коминтерн, хотя в 1922 году вместе с другими лидерами партии и Коминтерна проголосовал за резолюцию «О русской революции», в которой говорилось: «IV Всемирный конгресс напоминает пролетариям всех стран, что пролетарская революция никогда не сумеет восторжествовать в пределах одной только страны, – что она может восторжествовать только в международном масштабе, вылившись в мировую революцию». Всю свою энергию Сталин (а энергии ему было не занимать) направляет на структурное упорядочение своего детища – провозглашенного 30 декабря 1922 года СССР. [70 - Вопреки устоявшемуся мнению, будто создателем Советского Союза был Ленин, истинной душой и организатором СССР был Сталин.]
   После смерти Ленина Сталин проводит национально-государственное размежевание страны и вместо прежних губерний создает республики, края и области [71 - В царской России к 1917 г. насчитывалось 78 губерний; после октябрьской революции 25 губерний отошли к Польше, Финляндии и прибалтийским государствам; до начала национально-административного деления в России насчитывалось 53 губернии, внутри которых сохранялись прежние уезды и волости.]. Процесс этот оказался долгим и трудным и завершился уже после смерти Сталина, когда вместо Карело-Финской ССР, входившей в состав Советского Союза на правах самостоятельной республики, в июле 1956 была образована Карельская АССР, включенная в состав РСФСР.
   О том, насколько непросто проходил процесс национально-государственного размежевания СССР, можно судить на примере Чечни. История взаимоотношений России с горскими народами Кавказа и, в частности, с чеченцами – это история самой длительной в мире войны, продолжавшаяся с перерывами свыше 200 лет.
   Начало этой войны многие историки датируют 1801 годом, когда Восточная Грузия официально вошла в состав России. (Говорю официально потому, что Георгиевский трактат, по которому Россия приняла под свое покровительство Восточную Грузию и гарантировала ей автономию и защиту в случае войны, был заключен по просьбе картли-кахетинского царя Ираклия II в 1783 году, но вступил в силу лишь в 1801 году, когда Восточная Грузия вошла в состав России в качестве Тифлисской губернии.)
   Народы Северного Кавказа вели свой образ жизни, отличный от образа жизни русских и грузин. Этот образ жизни получил в исторической литературе название набеговый, хотя генерал Ермолов предпочитал называть его хищническим. У набеговой системы были свои корни, возникшие в стародавние времена. Историк Макс Максимович Блиев пишет: «И советские кавказоведы, и иностранные путешественники, и русские авторы при виде многочисленных каменных башен горцев почему-то думают о жуткой междоусобной борьбе, о какой-то взаимной неприязни. А на самом деле: почему горец строил башню, почему он воевал? Как ни трудись, земледельческими продуктами горец может обеспечить семью на 3-4 месяца (земледелие в горах – очень тяжелый труд). Великий почвовед Докучаев вообще удивлялся, как на такой почве хоть что-то растет. Основное занятие горцев – скотоводство. Причем есть постоянный риск потерять свой скот от бескормицы, болезней, набега. И если это случается – горец сам идет в набег. Так происходит своего рода перераспределение. И башня нужна для того, чтобы укрыть скот и защитить его. Было такое правило: если ты успел загнать скот к себе и закрыть ворота – скот уже твой».
   Горцы совершали набеги и на Север, в Россию, и на Юг, в Грузию. Причем если на Севере эти набеги носили эпизодический характер, встречая отпор со стороны казаков, станицы которых представляли собой защитный пояс России [72 - В книге «Кавказцы», изданной в 1823 г., описывается, как чеченцы охотились за русскими офицерами. Переправившись через Терек, тогдашнюю северную границу Чечни, они прятались у дороги и в течение 2-3 дней дожидались, когда на ней появится какой-нибудь подгулявший офицер. Схватив его, они привязывали бедолагу к бревну и переправляли на свой берег, а оттуда в горы. На следующий день сослуживцы похищенного горемыки получали записку с требованием выкупа. На торговле пленными офицерами чеченцы зарабатывали немалые деньги. «Охота за головами» получила новое развитие на рубеже ХХ – ХХI вв. Чеченцы говорят: «У нас на родине три вида заработка: автодор, нефть-лачкор и стаг-вадор», т. е. воровство асфальта при строительстве дорог, бизнес на переработке и продаже украденной нефти и похищение людей (по-чеченски стаг – «мужчина», вадор – «похищение»). Широко практиковалось до недавних пор среди чеченцев и рабовладение. Журналист Александр Машкин, досконально изучивший этот вопрос, рассказывает: «При советской власти чеченцы “некоммерческих” заложников не брали. Во-первых, за них некому и нечем было платить; во-вторых, их негде было прятать: казахские степи, куда к тому времени переселили большинство чеченцев, не родные горы. Да и представить себе, что нарком внутренних дел Лаврентий Берия мог вести переговоры с каким-нибудь авторитетным чеченцем об условиях освобождения заложника, даже теоретически было невозможно – не те времена. Зато в брежневскую эпоху пышным цветом расцвело рабовладение. Северокавказские горцы, пожалуй, первыми в СССР решили взять под свою опеку армию пьяниц, мелких уголовников и прочих отверженных, готовых выполнять любую неквалифицированную работу за тарелку супа, бутылку водки и возможность переночевать в сарае. Таких кавказцы подбирали на вокзалах и полустанках по всему Советскому Союзу, поили водкой, клялись в вечной дружбе, обещали приличную шабашку у себя на родине и везли в “гости”. Там у “русского друга” отбирали паспорт (если сопротивлялся – отбивали почки) и отправляли несчастного пасти скот или собирать черемшу в далекий горный аул. Хозяева “лэя” (по-чеченски “лэй” – человек без рода и племени, “найденный на помойке”, фактически это синоним слова “раб”), естественно, ничего ему не платили. Более того, “лэя” могли передать на время или продать в другую семью, за малейшую провинность оставить без еды, а то и вовсе убить – кто вступится за “найденного на помойке”? “Некоммерческие” заложники никому не были интересны – ни чиновникам, ни правозащитникам, ни сотрудникам спецслужб: за их освобождение не получишь денег, политических очков или звездочку на погоны. Сотни, если не тысячи рабов, оказавшихся в Чечне в 70-80-х годах, до сих пор живут там, откликаются на мусульманские имена, уже забыв, кто они и откуда, пьют, воруют. “Прикажешь такому – он фугас под дорогу закопает, – говорят сами чеченцы. – Какая ему, “лэю”, разница, на чем заработать свою бутылку?». «Организованные формы бизнес на заложниках стал принимать только к началу 90-х, – продолжает Машкин, – причем развернули его чеченцы не у себя на родине, а в Москве, куда к тому времени многие из них перебрались. Тогда в столице уже появилась прослойка людей, заработавших солидные капиталы и способных хорошо заплатить за свою свободу и жизнь. Важную роль при этом сыграло и то, что в Чечне воцарился дудаевский режим (в случае опасности похититель всегда мог укрыться от спецслужб на территории “суверенной Ичкерии”), а также несовершенное тогдашнее законодательство: за незаконное лишение свободы тогда полагался лишь трехлетний срок, а ответственность за захват заложника вообще не предусматривалась».], то на Юге, лишенном рубежа обороны, горцы чувствовали себя вольготно. Грузинский историк Гамрекели пришел к выводу, что экономический упадок Восточной Грузии в XVIII веке стал следствием постоянных набегов горцев, которые чувствовали себя здесь настолько вольготно, что стали назначать царей по собственному усмотрению. Это-то обстоятельство и вынудило восточно-грузинского царя Ираклия II искать защиты у России.
   Тогдашнее правительство России поставила перед собой задачу: покончить с системой набегов, что для горцев означало коренную перемену всего их устоявшегося образа жизни. Решить эту задачу было поручено генералу Алексею Петровичу Ермолову – человеку крутого нрава, не стеснявшегося в выражениях даже в официальных документах [73 - В оправдание Ермолова замечу: он вообще был резок и нелицеприятен в своих оценках событий и людей. Его, например, возмущала установившаяся со времен Рюрика традиция назначать на все ответственные государственные должности иностранцев, которым были абсолютно чужды и непонятны русские национальные интересы. Когда Александр I спросил Ермолова, какую награду тот желал бы получить за подвиги в Отечественной войне 1812 г., генерал, не мешкая ни секунды, ответил: «Я желал бы, Ваше величество, быть при Вашем дворе иностранцем». Сетовал на засилье иностранцев в России и герой сражений под Плевной и Шипкой (Болгария) генерал от инфантерии Михаил Дмитриевич Скобелев: «Русские – не хозяева в собственном доме, везде и всюду – иностранец».]. Он и решил эту задачу по-своему, стремясь, с одной стороны, обеспечить безопасность южных рубежей России, а с другой – оградить народы Кавказа от тяжелых и разорительных набегов. Однако ни первая, ни вторая цели, поставленные перед собой Ермоловым, в полной мере не были достигнуты. И Кавказская война продолжилась, «перекочевав» из XIX века в век XX уже в новых исторических условиях. Приведу в этой связи фрагменты из «Отчета штаба Северо-Кавказского военного округа об операции по разоружению Чечни», датированного 19 сентября 1925 года:
   «Операция была построена на стремительном разоружении крупными силами наиболее бандитски настроенных районов с применением максимума репрессий, дабы сразу заставить население выдать скрывающихся там главарей. В дальнейшем при удачном исходе планировалось более мелкое дробление сил с целью охвата всей Чечни…
   Операция на равнине началась 25 августа, когда группа Короля (здесь и далее называются фамилии командиров Красной Армии, в помощь которым были приданы артиллерия, авиация и отряды ОГПУ. – В. М.) окружила аул Ачхой. Жителям было предложено сдать в двухчасовой срок оружие. Так как в указанное время сдача не началась, по аулу было выпущено 15 шрапнелей, из них 10 на поражение. После того как были ранены две чеченки, жители начали сдавать оружие. Одновременно оперативная группа ОГПУ начала обыски. В результате было изъято 228 винтовок и 32 револьвера, после чего полк стал на бивак в 2 верстах севернее аула. Ночью полк был обстрелян. Стрельба прекратилась после открытия ответного пулеметного огня. Совершенно аналогично разоружение шло и в последующие дни. Разница была лишь в степени упорства жителей и количества выпущенных по аулу снарядов.
   В некоторых местах население активно готовилось к сопротивлению: цена на патроны возросла наполовину, ночью два молодых чеченца попытались разоружить часового 83-го полка, другому часовому неизвестный чеченец предлагал за винтовку женщину.
   27 августа группа Апанасенко подошла к аулу Зумсой, население которого более всех противодействовало советской власти с запада и юга. На сходе было предложено сдать 800 винтовок и 200 револьверов, выдать бандитов. В 12 часов, когда к Зумсою подошла южная колонна, жителям было предъявлено требование вернуть всех ушедших в горы.
   На следующий день обстрел Зумсоя, как артиллерийский, так и с самолетов, был повторен, что оказало нужное действие: видя, что репрессии продолжаются и войска не отступают от своих требований, жители в течение часа сдали 102 винтовки, тогда как за предыдущий день было сдано всего 27. Кроме того, были взорваны дома Атаби (так звали одного из руководителей повстанцев. – В. М.).
   В тот же день с утра группа Козицкого подошла к аулу Келой, где также было предъявлено требование о выдаче оружия. В ответ на это было принесено только 9 винтовок. Тогда по аулу был открыт артиллерийский огонь. После первых же выстрелов к штабу группы бросились женщины с плачем и криками. Прибывшие старики стали говорить, что оружие сдано. Между тем было видно, что у саклей группировались мужчины с оружием, и артогонь продолжался. После часового обстрела было сдано еще 15 винтовок, начавшийся сразу же обыск дал больше, чем было сдано ранее, и потребовалась вторичная артиллерийская репрессия. Всего до вечера было сдано 59 винтовок и 9 револьверов.
   После четырехкратной бомбардировки аулов Химой, Хакмалой 5 сентября сдался вождь чеченских повстанцев Гоцинский.
   Бомбардировка и обстрел Дая 29 августа стоили аулу четырех убитых и пятерых раненых и 20 разрушенных домов.
   От селения Дай потребовали выдачи Ансалтинского (еще один из руководителей повстанцев. – В. М.). Самолеты, которые 28 августа должны были бомбить Дай, сбросили бомбы в Начху-Келой, после чего его жители решили добровольно сдать имеющееся оружие.
   Группе Козицкого пришлось прибыть в Дай 2 сентября после истечения установленного срока выдачи Ансалтинского. Сразу же по аулу был открыт артиллерийский огонь, после чего в 5 часов вечера он был доставлен в штаб группы.
   Следует отметить также сопротивление Урус-Мартана, являющегося, в сущности, столицей Чечни. Ему было предъявлено требование сдать 4000 винтовок и 800 револьверов, но фактически было сдано чуть более 1000 винтовок и около 400 револьверов. Требованию выдать шейхов Урус-Мартана хотя и пассивно, но долго (с 6 по 9) сопротивлялся.
   Для убеждения Урус-Мартана потребовался артиллерийский обстрел из 900 снарядов и авиационная бомбежка, разрушившая 12 домов, раненых в Урус-Мартане было 5 человек. Потери участвовавших в операции частей составили 5 убитых, 9 раненых и 10 лошадей.
   Репрессии выразились в воздушной бомбардировки 16 аулов, ружейно-пулеметном и артиллерийском обстреле 101 населенного пункта из общего количества 242 аула. Среди населения во время обстрела было убито 6 человек и ранено 30, убито 12 бандитов, взорвано 119 домов.
   Изъято более 300 человек бандэлемента, самыми видными из которого являются: Нажмудин Гоцинский, Атаби Шамилев, Эмин Ансалтинский.
   За время операции изъято 252 999 винтовок, 4319 револьверов, 1 пулемет и около 80 тыс. патронов».
   В декабре 1929 года в Чечне вспыхивает новое восстание, которое удалось подавить лишь 10 апреля следующего, 1930 года. Заместитель начальника штаба Северо-Кавказского военного округа Семен Петрович Урицкий писал: «Идеологи восстания пытались установить связь с контрреволюционными элементами Терского казачества, соседними районами Грузии, Ингушетии, Дагестана. Все это указывало на тенденцию развития антисоветского движения в широком масштабе, что требовало срочных и решительных мер ликвидации банд и их баз, дабы пресечь отдельные вооруженные выступления и предотвратить возможность их перерастания во всеобщее восстание на Северном Кавказе… В итоге за все время операции в Чечне изъято 1500 единиц огнестрельного и 280 единиц холодного оружия, 122 человека бандэлемента, из них руководителей повстанческого движения – 9, заложников – 35. Убито бандитов 19, ранено – 1 (фактически гораздо больше, но бандиты трупы и раненых забирают с собой). Потери с нашей стороны: убитых 14, раненых 22».
   Отметив неподготовленность частей Красной Армии к ведению боевых действий в горах («растерянность командиров в сложной обстановке, неумение и боязнь действовать ночью, отсутствие малейших проблесков военной хитрости, неспособность идти на малейший риск»), Урицкий предложил: «Исходя из бесспорного положения, что ликвидация бандитизма должна быть начата с уничтожения его базы, следует особо остановиться на роли разбросанных в горах хуторов (имеются в виду аулы. – В. М.). Бандиты вынуждены время от времени появляться в хуторах хотя бы для возобновления продовольственных запасов. Хутора являются в основном опорными пунктами бандитизма, чаще всего сами хуторяне являются активными бандитами. При современном положении в Чечне наиболее реальным способом является занятие всех хуторов маленькими гарнизонами. Такая операция привела бы к тому, что бандитам пришлось бы либо умереть с голода, либо сдаться, что показывает опыт борьбы с бандитизмом в Испании. Однако выполнение этого плана невозможно, так как это потребует больших материальных затрат и большого числа войск… Как один из частных приемов борьбы с бандитами, можно испытать снабжение их патронами, начиненными разрывным веществом вместо пороха. Передача таких патронов вперемешку с нормальными по агентурным каналам может дать положительные результаты…»
   23 марта 1932 года в районе аула Беной вспыхивает очередное восстание, для подавления которого войска ОГПУ вынуждены были обратиться за помощью к частям Красной Армии. Вот фрагмент из доклада командующего Северо-Кавказским военным округом Н. Д. Каширина, датированный 9 апреля 1932 годом:
   «Общий вывод: восстание надо считать подавленным главным образом потому, что оно было местным, не успевшим охватить всю Чечню, не успевшим связаться с Дагестаном и другими национальными областями, то есть оно имело более узкую базу, чем восстание 1930 г., и, наконец, потому, что части Красной Армии быстро сосредоточились, энергично продвигались вперед и действовали весьма решительно, что также отличает эту операцию от характера действий наших войск в 1930 г.
   В настоящее время части ОГПУ производят чистку района и ликвидируют мелкие банды. По партийно-советской линии происходит укрепление районов и обследование причин восстания и состояния районов.
   Наряду с этим необходимо провести ряд мероприятий по военной линии, а именно:
   а) дальнейшее расширение национальных формирований, как лучшей школы советизации;
   б) занять постоянными гарнизонами (части Красной Армии или ОГПУ) крепостей Микоян-шахар, Шатой, Гуниб и аула Беной».
   Историк Павел Аптекарь, обнаруживший эти документы, следующим образом прокомментировал их: «Можно сказать, что после поражения восстания 1932 года повстанческое движение в Чечне прекратилось. Но недовольство деятельностью органов власти, ГПУ, строительством колхозов население горных районов выражало убийством колхозных активистов, чекистов и милиционеров. И стоило только проявиться признакам слабости государства в начале Великой Отечественной войны, как пламя вспыхнуло вновь: в октябре 1941 года в ряде районов Чечни началось восстание, которое было подавлено специально сформированным батальоном внутренних войск. Еще раз горцы поднялись на борьбу летом 1942 года [74 - Это было время, когда, как пишет маршал Советского Союза Георгий Константинович Жуков в книге «Воспоминания и размышления», «обстановка на юго-западном направлении стала катастрофической. Ударная группировка противника ворвалась в тыл советским войскам», в результате чего «в руки врага попали богатейшие области Дона и Донбасса. Создалась прямая угроза выхода противника на Волгу и на Северный Кавказ, угроза потери Кубани и всех путей сообщения с Кавказом, потери важнейшего экономического района, снабжавшего нефтью армию и промышленность». Собственно, такую задачу и поставил Гитлер перед своими войсками директивой № 41 от 5 апреля 1942 года, предусматривавшей овладение богатыми промышленными и сельскохозяйственными районами, получение дополнительных экономических ресурсов – в первую очередь кавказской нефти – и занятие господствующего стратегического положения на всем Юге европейской части Советского Союза, сделав главной своей опорой Северный Кавказ.], и тогда советское руководство решило ликвидировать проблему горской непокорности просто и жестоко – выселить их в Среднюю Азию и Казахстан».
   Однако прежде, чем осуществить эту масштабную карательную акцию, правительство продолжало кроить и перекраивать границы между различными народами Северного Кавказа по принципу преобладания на той или иной территории определенных наций, которые получили название «титульных». Так в 1921 году была образована Горская автономная советская социалистическая республика (ГАССР) в составе РСФСР, которая объединила шесть национальных округов; в ходе дальнейшего национально-государственного размежевания из состава ГАССР вычленились Кабардино-Балкарская, Карачаево-Черкесская, Северо-Осетинская, Чеченская и Ингушская автономные области; наконец, в 1936 году все эти области были преобразованы в автономные республики, что означало повышение их статуса как национальных образований (в том же 1936 году была упразднена ЗСФСР, и Грузия, Армения и Азербайджан напрямую вошли в состав СССР в качестве самостоятельных союзных республик).
   Власть не только кроила и перекраивала границы между различными народами, но и в полном соответствии с ленинским определением русских как «виноватой» нации использовала их в качестве своеобразного «цементного раствора» («гвозди» тут явно не годились), который должен был не только скрепить «формальное равенство наций», но и выполнить функции «такого неравенства, которое возмещало бы со стороны нации угнетающей, нации большой, то неравенство, которое складывается в жизни фактически».
   Такое неравенство русских в сравнении с равенством других народов Северного Кавказа и было достигнуто в первые же годы существования советской власти. В фонде наркомата по делам национальностей, который возглавлял Сталин, сохранился документ, относящийся к 1921 году, когда в Горскую республику были включены 17 станиц и множество хуторов с русским населением. Этот документ заслуживает того, чтобы привести его полностью:
   «Жизнь русского населения всех станиц, кроме находящихся в Кабарде, стала невыносима и идет к поголовному разорению и выживанию из пределов Горской республики:
   1) Полное экономическое разорение края несут постоянные и ежедневные грабежи и насилия над русским населением со стороны чеченцев, ингушей и даже осетин. Выезд на полевые работы даже за 2-3 версты от станиц сопряжен с опасностью лишиться лошадей с упряжью, фургонами и хозяйственным инвентарем, быть раздетым донага и ограбленным, а зачастую и убитым или угнанным в плен и обращен в рабов. Выпас скота невозможен на предгорьях, где пустуют лучшие пастбища, и скот должен топтаться на выгоне близ станиц, отнимая от земледелия плодородную землю. Оросительные работы, увеличение площади обработанных и засеянных земель невозможно, ибо если бы и удалось посеять, то нельзя будет собрать урожай, – посевы будут потоптаны табунами и скотом. Как пример: в станице Ассанской за 1920 год убито на полевых работах 10 человек, из них 2 женщины, ранено 4 человека и 1 женщина, пленено 5 чел. Угнано рогатого скота 378 штук, лошадей 130 шт., баранов 955. Потравлено посевов на 180 десятинах, захвачено самовольно чеченцами земли и обработано ими 2340 дес., осталось необработанной земли из-за опасности работы 6820 дес. Кроме этого отняты фургоны, сбруя, одежда, разбиты ульи и т. п.
   Можно собрать и подсчитать данные о грабежах по всем станицам, и картина будет еще более мрачная, но уже из этого примера ясно, что нельзя жить мирной трудовой жизнью и вести правильное хозяйство при таких условиях. В текущем году пропадает не менее 1/3 посевной площади, в дальнейшем она еще больше сократится, ибо уже начинаются выселения на Кубань и в другие места.
   2) Причиной такого положения служит якобы национальная и религиозная вражда горцев к русским и малоземелье, заставляющее вытеснять русское население, но обе эти причины не являются основными. При старом правительстве были примеры мирного сожительства и совместной работы русских и горцев, нет такой непримиримости, которую нельзя преодолеть при Советском строе, как вредный пережиток. Дело также не в малоземелье, это явствует из того, что до сих пор, начиная с 1918 г., разорено чеченцами и ингушами, выселено при Советской власти 11 станиц, имевших в общем 6661 двор с надворными постройками, обсаженными усадьбами, разным инвентарем, садами и посевами на полях. Вселилось же чеченцев и ингушей за это время 0 хозяйств, а именно:
   1) Ильинская 151 двор, а вселилось – 0
   2) Аки-Юртовская 180, вселилось – 0
   3) Фельдмаршальская 258, вселилось – 0
   4) Ассанская 441, вселилось – 70
   5) Тарская с хутором537, вселилось – 160
   6) Самашкинская 651, вселилось – 160
   7) Накан-Юртовская 697, вселилось – 120
   8) Михайловская 706, вселилось – 80
   9) Ермоловская 768, вселилось – 0
   10) Сунженская 890, вселилось – 160
   11) Калиновская 1382, вселилось – 0
   Итого: 6661 750
   Даже такое ничтожное вселение нельзя считать прочным, ибо хозяйства не поддерживаются и не разводятся, а наоборот, разрушаются здания, инвентарь, рамы, стекла и проч. увозятся в аулы, портятся фруктовые деревья. Сельскохозяйственный инвентарь разбросан, изломан, ржавеет и гниет. В одной только станице Михайловской на площади против исполкома кладбище развалин локомобилей, сеялок и прочих машин. Земля не распахана и не обрабатывается, и даже те посевы, которые остались от выселенных казаков, не использованы, частью собраны кое-как, частью потравлены скотом, а частью остаются в полях для птиц. При малоземелье и нужде в ней для производства хлеба таких явлений не может быть.
   3) Русское население обезоружено, и к физическому отпору и самосохранению бессильно. Аулы, наоборот, переполнены оружием, каждый житель, даже подростки лет 12—13, вооружены с ног до головы, имея и револьверы, и винтовки…
   Таким образом, получается, что в Советской России две части населения поставлены в разные условия в ущерб одна другой, что явно несправедливо для общих интересов.
   4) Местные власти вплоть до окружных национальных исполкомов в ГорЦИК, зная все это ненормальное положение, не принимают никаких мер против этого. Наоборот, такое положение усугубляется еще открытой пропагандой поголовного выселения русских из пределов Горской республики, как это неоднократно звучало на съездах, например, Учредительном Гор. республики, чеченском и др. Это печатается в газетах, таких, как «Горская правда», «Трудовая Чечня». Таким образом, практика жизни подкрепляется принципиальным бездействием власти, уверенностью в безнаказанности и официальным признанием неравенства разных групп населения. Станицы, причисленные к национальным округам, находятся в состоянии завоеванных и порабощенных местностей и совершенно непропорционально с горским населением обременены повинностями – продовольственной, подворной и прочими.
   Всякие обращения и жалобы русских властей Сунженского округа, кипы протоколов об убийствах и ограблениях остаются без последствий, как будто их и не бывало…
   Ввиду всего изложенного ходатайствуем:
   1) Объединить все русское население 15 станиц по их желанию в одном Сунженском округе, причем указанные выше 7 станиц, не входящих ныне в организацию, могут быть объединены в районный исполком, подчиненный окружному. Ввиду наличности железных дорог и близости путей сообщения такая конструкция не вызовет никаких неудобств в управлении и проведении экономических мероприятий.
   2) Разрешить заселение пустующих выселенных станиц как возвращающимися выселенцами, так особенно нахлынувшими с Волги беженцами – немцами из волжских колоний и крестьянами из Самарских, Саратовских и Симбирских сел с причислением их к Сунженскому окружному исполкому. Эти беженцы с семьями, оставаясь без труда, ложатся тяжелым бременем на общество и способствуют развитию бандитизма, тогда как, поселенные на пустующих землях и в разрушающихся зданиях, они создадут и восстановят культурные ценности, а также послужат примером и для туземцев, желающих жить вместе с русскими. Сунженский окружной исполком оказал бы всю возможную помощь всем поселенцам, чтобы ими мог быть произведен полный засев полей.
   3) Разъяснить правительству автономной ГССР, что Советский строй может укрепляться только на дружном и мирном сожитии народов и никоим образом не совместим с национальным насилием.
   4) Для избежания в будущем трений между отдельными национальными группами населения на почве административной организации, не соответствующей экономическим задачам края, провести (ре)организацию этой части республики на экономической основе, создав из Грозненского промыслового и Сунженского земледельческого округов единый промышленный район, как самостоятельный административный округ или губернию. Таким образом были бы обеспечены интересы промысловых и железнодорожных рабочих в отношении продовольственном, а с другой стороны, культурное и экономическое развитие Сунженской долины вдоль всей линии Владикавказской железной дороги имело бы прочную поддержку и связь с крепкой рабочей организацией, обеспечивая для государства транзитный железнодорожный коридор Баку – Ростов».
   Кончилось все тем, чем обыкновенно заканчиваются в нашей стране все возникающие вопросы по национальному самоопределению: русские, забыв о своих претензиях к чеченцам, переругались с русскими. Историк Елена Зуйкина, обнаружившая приведенный выше документ, пишет: «Начавшаяся ломка хозяйственного уклада в деревне, гражданская война, закрытие заводов и фабрик, повлекшее за собой массовую безработицу, неурожаи 1920—1921 годов, охватившие огромную территорию, голод, эпидемии “испанки” и сыпного тифа – все это вызвало в 20-е годы массовые миграции населения, причем примерно 70 процентов общей массы переселенцев дали центральные губернии России. Переселенцам передавались земли, уже готовые для использования – в основном помещичьи, земли казачества или отрезанные куски старожильческих земель, так называемые “излишки”. Замечу, что самим старожилам эти земли “излишками” не казались. Вселение русских в старожильческую среду не вызывало восторга у коренного населения, воспринимавшего их как чужеродный и враждебный элемент… (курсив мой. – В. М.)»
   Между тем в 20-е годы, к которым относятся приведенные документы, в стране продолжал развиваться нэп, делая все более иллюзорным переход к социалистическому строительству. Несмотря на требование Ленина «учиться нэпу» как переходному периоду от капитализма к коммунизму, происходил обратный процесс: страна все больше увязала в капитализме, что вызвало яростную полемику между «левыми» и «правыми» коммунистами. Выступив в декабре 1922 года на IV конгрессе Коминтерна вслед за Лениным, Троцкий, согласившись на первый этап нэпа (товарообмен без денег), категорически отверг второй его этап (товарообмен при посредничестве денег). Он прямо обратился к делегатам конгресса с вопросом: на какой срок рассчитан нэп? «За спиной частного капитала, действующего в России, стоит мировой капитал, – заявил Троцкий. – Мы все еще живем в капиталистическом окружении». И он был прав. Чем дальше, тем больше новая экономическая политика вызывала протесты в стране, народ которой поверил в начало строительства новой жизни.
   Обобщенную картину нэпа нарисовал очевидец становления нэпа в стране Михаил Афанасьевич Булгаков в небольшом рассказе «Похождения Чичикова». Знаменитый гоголевский герой, оказавшись в нэповской Советской России, почувствовал себя уверенней, чем столетие назад, когда решил заняться более чем сомнительной скупкой мертвых душ: «…Карьера Чичикова приняла головокружительный характер. Уму непостижимо, что он вытворял. Основал трест для выделки железа из деревянных опилок и… ссуду получил. Вошел пайщиком в огромный кооператив и всю Москву накормил колбасой из дохлого мяса. Помещица Коробочка, услышав, что теперь в Москве “все разрешено”, пожелала недвижимость приобрести; он вошел в компанию с Замухрышкиным и Утешительным и продал ей Манеж, что против университета [75 - В этом историческом здании в самом центре Москвы булгаковская Коробочка вознамерилась открыть собственную булочную.]. Взял подряд на электрификацию города, от которого в три года никуда не доскачешь, и, войдя в контакт с бывшим городничим, разметал какой-то забор, поставил вехи, чтобы было похоже на планировку, а насчет денег, отпущенных на электрификацию, написал, что их у него отняли банды капитана Копейкина. Словом, произвел чудеса». Стоит ли удивляться, что Чичиков очень быстро превратился в «трильонщика», а «учреждения начали рвать его к себе нарасхват в спецы»?
   Коммунисты с дореволюционным стажем, видя, в какую бездну сваливается страна, стали выходить из партии, так что к 1928 году – периоду затухания нэпа (т. е. задолго до массовых репрессий сталинского режима) – численный состав «старых большевиков» в партии упал до 1 процента, зато на их место пришли сторонники нэпа и сами нэпманы, численность которых в партии выросла до 2/3 ее состава. Это о них председатель первого в России Иваново-Вознесенского Совета рабочих депутатов А. Е. Ноздрин написал в дневнике: «Людишки, пришедшие к новому делу от биллиарда, а не от станка». И в том, что нэп в конце концов сошел на «нет», немалая заслуга именно этих «коммунистов-нэпманов»: зачем горбиться, как уверяют нас в этом современные нувориши, «по 25 часов в сутки», когда можно жить припеваючи, не ударяя при этом палец о палец? (С «подачи» нэпманов, накопивших к началу 30-х годов колоссальные состояния, в стране, полагаю, и был отменен «партмаксимум» – убийство Кирова послужило лишь формальным поводом для этой отмены: мы, мол, коммунисты, здоровье свое положили за правое дело революции, жизней своих не жалели, а живут припеваючи всякого рода «отщепенцы» и «попутчики».)
   Между тем ситуация в стране с каждым годом становилась все сложней. И на то были свои объективные причины. «Почти поголовная безграмотность (около 75% населения), – пишет В. Киселев в работе «Сколько моделей социализма было в СССР?», – отсутствие демократической культуры и политического опыта в массах, страстная ненависть к прошлому и радикализм в переделке мира, революционное нетерпение, многовековая привычка к деспотизму и его мифологизация, изрядная доля утопических взглядов на социализм и самые абстрактные представления о путях его строительства, “метод проб и ошибок” – все это способствовало укреплению государства, а его аппарат превратило в самодовлеющий. Этот аппарат, созданный для защиты народа от внутренних и внешних врагов, создавал и опасность “узурпации классового господства”, о чем предупреждал еще Маркс».
   Капитализм конца XIX – начала ХХ веков был уже не тем, каким был при жизни Маркса. Едва ли не первым, кто обратил на это внимание, стал один из лидеров 2-го Интернационала [76 - Так называлось международное объединение социалистических партий, основанное в 1889 г. в Париже при непосредственном участии Энгельса; в 1919 г. – уже на базе 3-го Интернационала – образовался Коммунистический интернационал, объединивший компартии различных стран, а на базе распавшегося после Первой мировой войны 2-го Интернационала возник т. н. Бернский интернационал – предшественник созданного в 1951 г. во Франкфурте-на-Майне Социалистического интернационала (Социнтерна), объединившего 77 партий и организаций Западной Европы, Азии, Африки и Латинской Америки и провозгласившего своей конечной целью достижение демократического социализма путем постепенной трансформации капитализма и отказа от марксизма как основы идеологии и политики. Крупнейшими деятелями Социнтерна стали канцлер ФРГ Вилли Брандт, президент Франции Франсуа Миттеран, премьер-министр Швеции Улоф Пальме и др.] Рудольф Гильфердинг, издавший в 1910 году книгу «Финансовый капитал», признанную всеми социалистами как работа, оплодотворившая марксистскую теорию на новом историческом этапе. О работе этого ученого-социалиста, занимавшего в 1923-м и 1928—1929 годах должность министра финансов Германии, упоминавшийся выше Стивен Коэн написал: «Достижения Гильфердинга состояли в том, что он рассмотрел возникновение империализма сквозь призму далеко идущих структурных изменений в национальных капиталистических системах, а именно трансформацию капитализма свободного предпринимательства в монополистический капитализм. Развивая анализ Маркса, посвященный концентрации и централизации капитала, он описал чрезвычайно быстрое увеличение форм собственности и управления, особенно трестов и картелей, которые привели к беспрецедентному пожиранию и вытеснению небольших предприятий. Гильфердинг уделил особое внимание новой роли банков в процессе монополизации, указывая, что концентрация капитала сопровождалась и стимулировалась концентрацией и централизацией банковской системы. Современный банк, замечает он, становится владельцем крупной части капитала, вложенного в промышленность», и, таким образом, превращается в промышленный капитал (Гильфердинг называл этот капитал «финансовым капитализмом», который нуждается в организации и долгосрочном планировании). «Как только финансовый капитал, – итожит свой рассказ Коэн, – стал широко распространяться в национальной экономике, и в ней стали преобладать крупные объединения, плановое регулирование постепенно ликвидировало экономическую анархию, исходившую прежде от конкурировавших между собой мелких предприятий».
   Плановое регулирование, как видим, не противоречит рынку, а, скорее, создает условия для повышения качества жизни населения (вспомним американскую теорию «Государства всеобщего благоденствия», где первым пунктом значится «усиление регулирования частного предпринимательства со стороны государства»).
   Бухарин воспользовался теорией империализма Гильфердинга и создал собственную концепцию экономического развития России. В 1915 году он издает книгу «Мировое хозяйство и империализм», в которой доказывает, что «финансовый капитал не может вести иной политики, кроме империалистической». Империализму, говорится в этой книге, необходимы колонии как поставщики сырья и рынки сбыта излишков продукции, а главное, утверждает Бухарин, войны становятся неизбежными спутниками империализма. Бухарин доказывает, что Первая мировая война была отнюдь не «исторической случайностью» или «единичной вспышкой», – она стала первой в грядущей серии «эпохальных войн».
   Согласно теории Бухарина, возникновение капитализма сопровождается «совсем небольшими конфликтами» из-за «захвата свободных земель». Так появляются первые колонии. С перерастанием капитализма в империализм и превращением денег в «промышленный капитал», процесс колонизации заканчивается и возникает необходимость «основательного передела мира». Конкуренция между империалистическими государствами, выражающаяся в погоне за дешевым сырьем и рынками сбыта, достигает своего пика и выливается в мировые войны, в результате которых проигравшие страны превращаются в колонии выигравших эти войны государств. И так будет продолжаться до бесконечности, утверждал Бухарин, пока одна из самых могущественных империалистических держав не окажется во главе мира (что мы и видим сегодня на примере США).
   Со временем, однако, продолжает Бухарин, и эта держава одряхлеет, ослабнет, и тогда уже страны-колонии, находившиеся в зависимости от еще недавно самой могущественной державы, начнут против нее войну. Все вернется «на круги своя», и мир будут сотрясать новые войны. Положить конец этому безумию, согласно теории Бухарина, могут только пролетарские революции. И он выстраивает собственную формулу последовательного и неизбежного исторического развития: капитализм – монополистический капитализм – империализм – мировая война – пролетарская революция [77 - На основе концепции Бухарина Ленин написал книгу «Империализм, как высшая стадия капитализма». Это дало основание Бухарину заявить в 1929 г.: «Владимир Ильич связывал следующий революционный взрыв непосредственно с грядущей войной», – хотя Ленин в своей последней работе «Лучше меньше, да лучше», написанной 2 марта 1923 г., о сроках начала мировой революции писал не совсем так, как это можно заключить из слов Бухарина. Ленин говорил, что капиталистические страны придут к социализму через определенный переходный этап, «но они завершают его (переход. – В. М.) не так, как мы ожидали раньше. Они завершают его не равномерным “вызреванием” в них социализма, а путем эксплуатации одних государств другими, путем эксплуатации первого из побежденных во время империалистической войны государства (здесь имеется в виду Германия. – В. М.), соединенной с эксплуатацией всего Востока».]. С такой точкой зрения, однако, не соглашался Троцкий, продолжавший настаивать на необходимости скорейшего свержения мирового капитала, а не заигрывания с ним путем введения в стране нэпа. [78 - У Троцкого было немало сторонников как в партии, так и в армии, считавших нэп «никчемной затеей», которая никаких экономических выгод России не дает, а лишь уводит пролетариат в сторону «от столбовой дороги мировой революции».]
   Наконец, существовала третья причина ухудшения общей ситуации в стране, оказавшейся между «Сциллой»-капитализмом, который к началу революции 1917 года находился в России в зачаточном состоянии, и «Харибдой»-империализмом (применительно к российским условиям – государственным капитализмом), который в ослабленной Первой мировой и Гражданской войнами стране необходимо было как можно быстрее «проскочить», чтобы не оказаться в полной зависимости от стран-победительниц, а нэп с его установкой на частную собственность оказался слишком худосочным способом превращения только что народившегося Советского Союза в сильную индустриальную державу.
   Бесконечные споры в партии, каким путем развиваться стране дальше, какие экономические задачи требуют первостепенного решения, какие можно отложить до лучших времен, а от каких вовсе отказаться, распыление материальных и людских ресурсов если к чему и могли привести, так это к возникновению хаоса и анархии. Пока был жив Ленин с его фантастическим умением направлять все силы общества на быстрое решение самых разнообразных экономических и политических, часто диаметрально противоположных задач, управляемость в стране сохранялась. Но в январе 1924 года Ленина не стало, и в руководстве страны возникла новая полемика по поводу дальнейшего пути развития между «левыми» коммунистами, которых возглавил Троцкий, и «правыми» во главе с Бухариным. «Левые» продолжали настаивать на возвращении к методам «военного коммунизма» с его железной дисциплиной, трудовой и военной повинностями и форсированием мировой революции; «правые» утверждали, что в стране необходимо углублять нэп и уже через него идти к свершению мировой революции.
   Теоретические споры все чаще выливались во взаимные обвинения в предательстве интересов революции и личные оскорбления. Сталин, ставший в 1922 году генеральным секретарем партии, до поры до времени не вмешивался в эти споры и на вопрос, кто хуже для дела партии, «левые уклонисты» или «правые оппортунисты», коротко отвечал: «Оба хуже». За это и сторонники Троцкого, и сторонники Бухарина обрушились на него с критикой, напомнив ему слова Ленина о нем в «Письме к съезду», больше известном как «завещание Ленина» (в этом письме Ленин предлагал делегатам XII съезда РКП (б) «обдумать способ перемещения Сталина» с поста генерального секретаря «и назначить на это место другого человека, который во всех других отношениях отличается от тов. Сталина только одним перевесом, именно, более терпим, более лоялен, более вежлив и более внимателен к товарищам, меньше капризности и т. д.»).
   В декабре 1925 года состоялся XIV съезд партии, на котором споры между «левыми» и «правыми» достигли апогея. Взявший слово член ЦК Анастас Иванович Микоян обратился к делегатам со словами: «Здесь, товарищи, выступали с докладами тт. Зиновьев (сторонник Троцкого. – В. М.) и Бухарин. Во что вылилось их выступление? Это есть по сути дела взаимное раздевание вождей, взаимное оголение… Раздевать друг друга перед всей страной, перед всем миром, – зачем это, в чью это пользу? Вы думаете, мы не знаем, кто такой Сталин, Троцкий, Бухарин, Зиновьев, Каменев и другие? Мы очень хорошо это знаем. Ильич дал каждому из членов нашего руководящего коллектива справедливую оценку. Но дискредитировать наших вождей перед мелкобуржуазной массой – зачем это?»
   Ленин действительно дал всем членам ЦК «справедливую оценку». В то же время он, как никто другой, настаивал на единстве партии. Для достижения этого единства он предложил увеличить численность ЦК за счет включения в него рабочих, долг которых состоит в том, чтобы, по определению того же Микояна, «сидеть в ЦК в роли, выражаясь вульгарно, городовых и не допускать, чтобы вожди передрались»; эти «городовые» должны были стать своеобразным «обручем, сковывающим единство ленинских рядов партии и ее штаба – Центрального Комитета».
   Сталин в полной мере воспользовался включением в новый состав ЦК «городовых», которые отвергли и Троцкого с Зиновьевым и Каменевым, и Бухарина. В. Сироткин пишет в этой связи: «Когда старая партийная гвардия, увлеченная затянувшейся дискуссией о путях развития мировой революции, спохватилась, было поздно: повсюду – в партаппарате, в ЦК, на местах – сидели уже “чингисханы с телефонами” (термин Бухарина применительно к Сталину) и именно они поднятием рук по указанию “отца народов” решали судьбы и сторонников немедленной пролетарской революции, и поборников нэпа. Сталин с помощью Ягоды и Ежова вместе с левыми и правыми “вождями” отправил в небытие и почти весь “обруч” – делегатов и членов ЦК…» Начался новый этап в истории нашей страны – этап укрепления госкапитализма, о котором говорил Ленин и который по странному недоразумению стал называться «началом строительства социализма в СССР».
   О характере «социализма», который прошел в нашей стране через несколько стадий – просто «социализм», «развитой социализм», «полный и окончательный социализм» – можно судить по анализу «сталинского социализма», сделанному историком В. Киселевым:
   «Сталин создал свою модель социализма, используя по форме ленинское наследие (товарность и государственность), но извратив его по сути. Поставленную Лениным проблему – найти способ согласования плана и рынка – он решил. Но решил, отбросив в конце 20-х годов нэп, а вместе с ним и элементы рождающегося рынка, перейдя к прямым, командным методам управления. Товарно-денежные отношения были низведены до учетно-регистрационных, а деньги, как и предсказывал Энгельс, к простым квитанциям. Но государство не только не стало немедленно отмирать, а безмерно усилилось».
   Первым, кто предвидел такое развитие событий, стал Бухарин. В 1920 году, полемизируя с Троцким, который ставил вопрос о строительстве социализма в России «путем исправления и изменения методов нашего военного коммунизма» в зависимости от завоевания власти западноевропейским пролетариатом; а уж западноевропейский пролетариат, говорил он, «возьмет на буксир нашу отсталую страну, поможет нам технически и организационно». Бухарин возражал Троцкому: «Ближайшее развитие государственных организмов – поскольку не происходит социалистического переворота – возможно исключительно в виде милитаристского государственного капитализма. Централизация становится централизацией казармы; неизбежно усиление среди верхов самой гнусной военщины, скотской муштровки пролетариата, кровавых репрессий».
   Бухарин и стал первым, кто задумался над вопросом о возможности возникновения хотя и несоциалистической, но в то же время рыночной экономики после завоевания пролетариатом политической власти без кардинальных перемен в социальной жизни народа. В 1915 году он писал: «Если бы был уничтожен товарный способ производства… то у нас была бы совершенно особая экономическая форма; это был бы уже не капитализм, так как исчезло бы производство товаров; но еще менее это был бы социализм, так как сохранилось бы (и даже углубилось) господство одного класса над другим. Подобная экономическая структура напоминала бы более замкнутое рабовладельческое хозяйство при отсутствии рынка рабов».
   В 1928 году он вернется к этой мысли и, исходя из сложившейся в Советском Союзе реальности, напишет: «Здесь существует плановое хозяйство, организованное распределение не только в отношении связи и взаимоотношений между различными отраслями производства, но и в отношении потребителя. Раб в этом обществе получает свою часть продовольствия, предметов, составляющих продукт общего труда. Он может получить очень мало, но кризисов все-таки не будет». Внутриполитических кризисов, уточню я. Так оно и было в СССР вплоть до смерти Сталина.
   О Сталине мы знаем сегодня много такого, чего не знал о себе он сам. Но как к нему ни относиться, это был прежде всего государственный деятель, а не политик [79 - Разницу между государственным деятелем и политиком тонко подметил Черчилль. «Отличие государственного деятеля от политика в том, – говорил он, – что политик ориентируется на следующие выборы, а государственный деятель – на следующее поколение». Как низко может пасть политик в нашей стране, можно судить по рассказу Валерия Ивановича Болдина о своем шефе Михаиле Сергеевиче Горбачеве, приведенном в книге последнего премьер-министра СССР Валентина Павлова «Упущен ли шанс? Финансовый ключ к рынку». На словах провозглашая прогрессивные идеи – будь то гласность, плюрализм мнений, борьба с привилегиями крупных чиновников, – на деле Горбачев был и оставался мелким скопидомом, озабоченным лишь собственным благоденствием. Рассказ этот, право, заслуживает того, чтобы привести его полностью. Читайте: «После многих лет застоя советские люди всей душой поверили в перестройку. Многие по своей инициативе начали присылать в ЦК КПСС скромные сбережения, чтобы пополнить фонд преобразований. Нашему народу вообще присуще это благородное бескорыстное движение души. Сколько примеров, особенно в годы войны, когда на общее дело отдавали последнее, жертвуя собственным благополучием. Так же было и в начале перестройки. Эти письма шли через Общий отдел ЦК, а его заведующий Болдин отбирал наиболее типичные и интересные для показа генеральному секретарю. И вот, вспоминал Валерий Иванович, в почте попалось одно необычайно трогательное послание. Писала одинокая пожилая женщина с очень трудной судьбой. У нее погиб муж, умерли дети. Она давно во всем разуверилась, но сейчас испытывает огромный душевный подъем, потому что ее вдохновила перспектива перестройки. Она видит в ней долгожданный поворот к светлому будущему. И желая хоть как-то принять посильное участие в этом великом деле, плодами которого ей самой воспользоваться уже не придется, она посылает в фонд перестройки единственную ценную вещицу, какая у нее есть, – золотую заколку для галстука, хранившуюся как память о погибшем муже… Это действительно было очень трогательное письмо, и Болдин, конечно же, принес его – вместе с содержимым – Горбачеву. Генеральный секретарь ЦК КПСС внимательно прочитал письмо. Вынул из него золотую заколку и положил ее себе в карман, а письмо вернул Валерию Ивановичу для передачи в архив. Болдин рассказывал мне, что он продолжал молча оставаться в кабинете генсека, ожидая каких-то указаний. Но Горбачев только и сказал: “Все, иди…” Куда делась та заколка для галстука, неизвестно».]. И, как государственный деятель, обязанный вникать во все тонкости общественной жизни страны, в том числе в вопросы экономики, в 1936 году Сталин поставил перед учеными страны задачу создать учебник политической экономии. Понадобилось долгих 15 лет, прежде чем в 1951 году состоялась дискуссия, поводом для которой послужил макет написанного наконец коллективом авторов во главе с академиком Константином Васильевичем Островитяновым «Учебника политической экономии».
   Споры велись долгие, упорные по таким основополагающим вопросам экономики, как товар и закон стоимости, советские деньги и их связь с золотом, товарные отношения при социализме и др. Вероятно, эти споры продолжались бы еще 15 лет, потребовавшиеся для написания учебника, если бы на основе материалов дискуссии Сталин не написал собственный учебник – «Экономические проблемы социализма в СССР». Тогда же Советский Союз стал членом Международного валютного фонда, деятельность которого началась 1 марта 1947 года. Но это уже тема для отдельного разговора.
   Чтобы закончить эту главу и перейти к следующей, замечу, что в СССР не только не отрицалась роль товарно-денежных отношений при социализме, т. е., попросту говоря, не отрицалась роль рынка, – рынок в классическом значении этого слова действовал и в нашей стране. Правда, со своей особой, советской спецификой.
   Основная – и главная – специфика советского рынка состояла в том, что населению страны не приходилось «из собственного кармана» платить за образование, здравоохранение, содержание школьных и дошкольных учреждений, лечение в санаториях, поддержание в надлежащем порядке жилья и коммунальных служб и т. д., – все это, как и стипендии, пенсии, разного рода пособия, оплата ежегодных отпусков, доступность общественного транспорта и проч, – оплачивалось из т. н. общественных фондов потребления. Основное предназначение этих фондов состояло в принятии на себя государством части личных расходов населения с целью выравнивания социального положения различных слоев граждан. Только за одно десятилетие – с 1970 по 1979 гг. – в СССР общественные фонды потребления в расчете на душу населения выросли с 263 до 418 руб. Таким образом, если средняя зарплата по стране советского инженера или учителя составляла 150 руб., то с учетом выплат из общественных фондов потребления она вырастала до 550 руб., что составляло размер оклада ректора высшего учебного заведения в ранге академика. С развалом СССР общественные фонды потребления были ликвидированы. И это, увы, не единственная ликвидация того, что было достоянием советской власти. Вместе с общественными фондами мы лишились всего, что ценой огромных усилий и неисчислимых жертв было создано несколькими поколениями советских людей и что составляло не только социалистическую опору, но и оборонную мощь Советского Союза.

Глава 8
Священная война

   Вторая мировая война 1939—1945 годов, ставшая для нашего народа Великой Отечественной войной 1941—1945 годов, занимает в мировой истории, как и в истории Советского Союза, совершенно особое, чтобы не сказать – уникальное место. Об этой войне написаны горы книг, и поток их не иссякает. В общем-то, это понятно: чем дальше уходят в историю события минувшей войны, тем больше потребность узнать о ней всю правду, которая по разным причинам или утаивалась от нас, или искажалась и продолжает искажаться. Никому не хочется, чтобы горькие уроки прошлого когда-нибудь повторились.
   Особый интерес к опыту Великой Отечественной войне и, главным образом, начальному ее этапу возник с интенсивным продвижением НАТО на Восток. Сколько бы наши «западники» ни внушали нам, что расширение НАТО, заключающее Россию во все более тесные «объятия» с севера, запада, юга, а теперь и востока, – никакой угрозы для нас не представляют, трудно избавиться от мысли, что эта организация была и остается прежде всего военной структурой [80 - В словаре-справочнике «Что есть что в мировой политике» об этой структуре читаем: «Основу военной доктрины НАТО составляет ядерная стратегия, которая ориентирована на развязывание ядерной войны… В 50-е гг. сущность военной доктрины НАТО выражала стратегия “массированного возмездия”, с 60-х гг. – “гибкого реагирования”, которая в 1984 г. была дополнена так называемым “планом Роджерса” (Б. Роджерс – министр обороны США в правительстве Р. Рейгана. – В. М.) Согласно “плану Роджерса” предусматривается наращивание обычных вооружений на качественно новом уровне и их использование для поражения второго эшелона войск противника. Речь идет о коренных изменениях в способах ведения неядерных войн с использованием вооружений таких обычных видов, которые по своей мощи и поражающим свойствам приближаются к ядерному оружию». Сегодня ударную мощь НАТО составляют ракеты «Томагавк» и бомбардировочная авиация. Использовались на Балканах, в Афганистане и Ираке, в марте-апреле 2011 г. в Ливии.]. В этом отношении потребность узнать о минувшей войне всю правду представляется не только понятной, но и обоснованной.
   Между тем об этой войне в последние годы выходят все новые и новые книги, авторы которых стремятся не столько раскрыть правду, которая от нас утаивалась, сколько удивить, произвести сенсацию, а то и попросту шокировать. Одна из таких книг, появившихся в последнее время, работа Александра Оскокина «Великая тайна о Великой Отечественной», по которой был снят телефильм. В чем новизна этой книги? Автор берется доказать, что между Сталиным и Гитлером был сговор, по которому две армии – советская и германская, – объединившись, должны были нанести совместный удар по Великобритании и захватить ее. С тем же успехом можно написать книгу о том, что, покончив с Великобританией, объединенная советско-германская армия собиралась пересечь Атлантический океан и захватить Америку. Чем не сенсация?
   Если собрать воедино всю чепуху, которая в последние годы издана в виде научных монографий и учебников истории о войне, то получится удручающая картина, в которой можно выделить три основные составляющие:
   1. Между фашизмом и коммунизмом нет никакой разницы, а Гитлер и Сталин – «близнецы-братья»;
   2. Главной причиной начала Второй мировой войны стала безумная идея Гитлера истребить всех евреев как нацию, и идею эту проводил в жизнь Сталин, насаждавший антисемитизм на государственном уровне.
   3. Войну с фашизмом выиграли Соединенные Штаты Америки (при этом многие искренне убеждены, что США воевали не с Германией, а с Советским Союзом).
   Эти три составляющие общей картины Второй мировой войны дополняются «мазками», которые любой желающий вправе нанести на историческое полотно по собственному усмотрению либо в связи с «вновь открывшимися обстоятельствами», либо в связи с той или иной датой, которая лично ему представляется важной.
   Так, одна молодежная газета решила по-своему отметить 80-летие немецкого летчика-истребителя Эриха Гартмана, на счету которого – цитирую – «352 сбитых самолета: “лавочники” и “аэрокобры”, “яки” и “петляковы”, “илы” и “мустанги”. В этой цифре не раз сомневались военные историки, особенно отечественные. Их понять можно: лучшие советские летчики Второй мировой, Иван Кожедуб и Александр Покрышкин, сбили соответственно 62 и 59 самолетов, а в Люфтваффе только в списке летчиков, сбивших более ста машин, числятся 103 человека».
   Восхищение молодежной газеты боевым мастерством немецких асов за счет умаления подвига советских летчиков столь очевидно, что уже не обращаешь внимания на такую «мелочь», как то, что на вооружении Советского Союза ни в годы Великой Отечественной войны, ни до, ни после нее не было самолетов под названием «лавочники», а были «лавочкины», названные так по имени авиаконструктора Семена Алексеевича Лавочкина, создателя истребителей ЛАГГ-3, Ла-5, Ла-7 и одного из первых в мире боевого реактивного самолета. [81 - Описки и оговорки типа лавочники вместо лавочкины обыкновенно называют «фрейдистскими», имея в виду, что человек, допускающий подобного рода «ляпы», подспудно одержим не тем, о чем пишет или говорит, а совсем другим, – в случае с автором молодежной газеты неприязнью к истории своего отечества.]
   Примитивизм в обрисовке Второй мировой войны настолько очевиден, что мы не вправе обойти молчанием некоторые ее частности.
   Первый вопрос, на котором следует остановиться, относится к причинам, вызвавшим Вторую мировую войну. Начну, как говорится, с начала.
   Первая четверть ХХ века прошла под знаком всеобщего увлечения идеями социализма, охватившего практически всю Европу, часть Азии и в меньшей степени США. Собственно, это увлечение социалистическими идеями в мире, вступившем в пору империализма, и укрепило вождей Октября 1917 года в мысли о возможности близкой победы всемирной пролетарской революции и объединения наиболее развитых стран в Мировой Союз Советских Социалистических Республик.
   Беда, однако, состояла в том, что с началом Первой мировой войны в среде европейских социалистов произошел раскол: часть из них поддержала свои правительства и призвала народы своих стран вести войну «до победного конца», другая часть, собравшаяся в 1915 году в Циммервальде, Швейцария, выступила за немедленное прекращение войны, третья часть, лидером которой стал Ленин, настаивала на «превращении войны империалистической в войну гражданскую».
   Но и внутри каждой из этих частей социалистов не было единства в отношении к войне и способах передела мира на социалистических началах. Сталин, например, вернувшись 12 марта 1917 года из сибирской ссылки в Петроград, уже 14 марта опубликовал в «Правде» статью, в которой призвал сражающихся на Западе солдат царской армии «собираться вокруг русского народа, единственного верного союзника русской революционной армии». Статья эта вызвала недовольство Ленина. Вернувшись 3 апреля из долгой зарубежной эмиграции в Россию, он выговорил Сталину: «Что у вас пишется в “Правде”? Мы видели несколько номеров и здорово вас ругали…» Сталин, не желая оставаться в долгу перед Лениным, выступил с критикой его «Апрельских тезисов», обсуждение которых состоялось 6 апреля. В беглой протокольной записи этого обсуждения выступление Сталина изложено в следующих словах: «Картина моста между Западом и Востоком – уничтожение колоний. Схема, но нет фактов, а потому не удовлетворяет. Нет ответов о нациях мелких».
   Вскоре Сталин перейдет на интернационалистские позиции Ленина, причем в признании его правоты пойдет так далеко, что первым заговорит об угрозе «социал-национализма» в социалистическом движении, чем вызовет еще большее неудовольствие Ленина. На этот раз, однако, Сталин останется при своем мнении и найдет поддержку у части партийной верхушки. В 1921 году III конгресс Коминтерна принял резолюцию о создании «единого фронта рабочих», придерживающихся двух родственных социалистических течений – коммунистической и социал-демократической. Годом позже – в апреле 1922 года – в Гааге, Голландия, состоялись переговоры лидеров Коминтерна и II и II 1/2 Интернационалов, вошедших в историю под названием «конференция трех Интернационалов». Переговоры закончились ничем, и уже в ноябре того же 1922 года Зиновьев, будучи председателем Коминтерна, заявил с трибуны IV конгресса Коминтерна: «Капитализм теперь держится исключительно милостью социал-предателей из II Интернационала. Рабочий класс теперь уже настолько многочислен, что одним нажатием плеча мог бы стряхнуть международный капитал, если бы только социал-демократы постоянно не путались у него в ногах, не удерживали бы его за руки…»
   Бывшие союзники по переделу мира на социалистических началах превратились в злейших врагов, которые от неприятия друг друга перешли к оскорблениям друг друга (Зиновьев называл партнеров по переговорам не иначе, как «социал-предателями», «гнусными лжецами» и «подонками», а после смерти Ленина, на V конгрессе Коминтерна, состоявшемся летом 1924 года, выступил против создания «единого фронта»).
   Социал-демократы европейских стран, разорвав отношения с коммунистами, рассорились и между собой – вначале с социал-демократическими партиями в соседних странах, а потом внутри своих партий. Это привело к исключениям из своих рядов тех, кто не разделял позиций руководства социал-демократических партий. Так был исключен из Итальянской социалистической партии Муссолини, который в 1919 году основал собственную фашистскую партию и, после ряда вооруженных стычек с коммунистами, совершил 22 октября 1922 года «поход на Рим», закончившийся захватом власти в стране. По тому же сценарию развивались события и в Германии, хотя в этой стране, потерпевшей поражение в Первой мировой войне, приход фашистов к власти произошел демократическим путем. Впрочем, история завоевания власти Гитлером заслуживает отдельного разговора, поскольку именно с Гитлером чаще всего сравнивают Сталина, а между коммунизмом и фашизмом ставят знак равенства.
   Привычка смешивать все и вся настолько укоренилась в нас, что мы уже не спрашиваем себя: почему в Советском Союзе при Сталине фашистов не было, а в современной России они «вдруг» появились? Смешение коммунизма с фашизмом, а Сталина с Гитлером не ново и восходит к Бердяеву, который в далеком 1937 году писал: «Всякой власти присущ инстинкт самосохранения, который может стать главной целью. Сталин – государственник восточного, азиатского типа. Сталинизм, т. е. коммунизм периода строительства, перерождается незаметно в своеобразный русский фашизм. Ему присущи все особенности фашизма: тоталитарное государство, государственный капитализм, национализм, вождизм и, как базис, милитаризованная молодежь. Ленин не был еще диктатором в современном смысле слова. Сталин уже вождь-диктатор в современном, фашистском смысле». [82 - Заслуживает внимания то обстоятельство, что Н. Бердяев, столь нелицеприятно отозвавшийся о коммунизме и Сталине, с порога отметал какую бы то ни было критику коммунизма со стороны идеологов капитализма, а вот критику коммунистами капитализма считал обоснованной. «Коммунизм прав в критике капитализма, – писал он. – И не защитникам капитализма обличать неправду коммунизма, они лишь делают более рельефной правду коммунизма. Неправду коммунистического духа, неправду духовного рабства могут обличать лишь те христиане, которые не могут быть заподозрены в защите интересов буржуазно-капиталистического мира. Именно капиталистическая система прежде всего раздваивает личность и дегуманизирует человеческую жизнь, превращает человека в вещь и товар, и не подобает защитникам этой системы обличать коммунистов в отрицании личности и в дегуманизации человеческой жизни. Именно индустриально-капиталистическая эпоха подчинила человека власти экономики и денег, и не подобает ее адептам учить коммунистов евангельской истине, что “не хлебом единым жив будет человек”…» И далее: «В отношении к хозяйственной жизни можно установить два противоположных принципа. Один принцип гласит: в хозяйственной жизни преследуй свой личный интерес и это будет способствовать хозяйственному развитию целого, это будет выгодно для общества, нации, государства. Такова буржуазная идеология хозяйства. Другой принцип гласит: в хозяйственной жизни служи другим, обществу, целому и тогда получишь все, что тебе нужно для жизни. Второй принцип утверждает коммунизм, и в этом его правота. Совершенно ясно, что второй принцип отношения к хозяйственной жизни более соответствует христианству, чем первый. Первый принцип столь же антихристианский, как антихристианским является римское понятие о собственности. Буржуазная политическая экономия, выдумавшая экономического человека и вечные экономические законы, считает второй принцип утопическим. Но экономический человек преходящий. И вполне возможна новая мотивация труда, более соответствующая достоинству человека».]
   И известные ранее, и открывшиеся недавно документы доказывают, что во всей истории человечества не было систем, более несовместимых одна с другой, чем фашизм и коммунизм (даже в его «сталинской версии»). Точно так же во всей истории не было людей, столь противоположных по своим принципам, взглядам и мировоззрению, чем Сталин и Гитлер. Сам Сталин, незадолго до смерти осмысливая прожитую жизнь, в которой были и расправы с товарищами по партии, и раскулачивание с расказачиванием, и гонения на церковь, и массовые репрессии, и ГУЛАГ в целом, да и другие преступления, – сказал, что когда он умрет, «на его могилу нанесут кучу мусора». Гитлер перед тем, как покончить с собой, сожалел, что не может увести за собой в могилу всех немцев. Свою идеологию Гитлер строил на утверждении богоизбранности немцев, тогда как Сталин руководствовался принципом французского просветителя XVIII века Шарля Монтескье: вначале человек – потом француз. Впрочем, так думал не один только Сталин, но и его соратники по руководству страной. Анатолий Васильевич Луначарский, например, говорил: «Нужно воспитывать интернациональное, человеческое. Воспитывать нужно человека, которому ничто человеческое не было бы чуждо, для которого каждый человек, к какой бы он нации ни принадлежал, есть брат, который абсолютно одинаково любит каждую сажень нашего общего Земного шара… Вот почему мы, социалисты, прежде всего должны положить в основу преподавания интернациональный принцип, принцип всеобщности человечества».
   Такой взгляд на человека вполне соответствовал русской ментальности, и тут Сталин проявил себя как знаток русского национального характера. Трагедия, однако, состояла в том, что самого-то человека Сталин не ставил ни в грош, считая его «винтиком» и «колесиком» в деле построения социализма. В этом отношении Сталин ничем не отличался от всех прежних русских царей, которые для достижения своих целей не останавливались ни перед какими жестокостями в отношении подвластного ему народа, прежде всего народа русского. Однако факт остается фактом: Сталину удалось создать («перековать») нового человека не только в лагерях ГУЛАГа, но и в обычной мирной жизни.
   На внутреннее противоречие этого нового человека, соединившего в себе чисто русский взгляд на мир, как на всеобщее единение людей, а мир с космосом (Богом), с бездушием робота, действующего в пределах заложенной в нем программы, – обратил внимание тот же Н. Бердяев, который писал: «О новом человеке, о новой душевной структуре много говорят в советской России, об этом любят говорить и иностранцы, посещающие советскую Россию. Но новый человек может явиться лишь в том случае, если человека считают высшей ценностью. Если человека рассматривают исключительно как кирпич для строительства общества, если он лишь средство для экономического прогресса, то приходится говорить не столько о явлении нового человека, сколько об исчезновении человека, т. е. об углублении процесса дегуманизации».
   Здесь новый человек, созданный режимом Сталина, представлен в его, так сказать, «винтико-колесном» («кирпичном») измерении. А вот как этот же человек выглядел в своей интернационалистской сути, ответственной за общечеловеческое счастье на Земном шаре. «Русские коммунисты искренне возмущаются, когда им говорят, что в советской России нет свободы, – продолжал Бердяев. – Рассказывают такой случай. Один советский молодой человек приехал на несколько месяцев во Францию, чтобы вернуться потом обратно в советскую Россию [83 - В 20 – 30-е гг. старая русская интеллигенция была практически полностью истреблена или выслана за пределы страны. При Сталине с целью создания новой, советской интеллигенции, стала широко применяться практика направления за рубеж талантливых молодых людей для получения там высшего образования и последующего применения полученных знаний у себя на родине. Был, впрочем, и обратный процесс: на работу в Советском Союзе в первые годы существования советской власти и преподавание в советских вузах приглашались Макс Планк, Карл Рунге, Пауль Вальден и другие крупные зарубежные ученые.]. К концу его пребывания его спросили, какое у него осталось впечатление от Франции. Он ответил: “в этой стране нет свободы”. Его собеседник с удивлением ему возражает: “что вы говорите, Франция – страна свободы, каждый свободен думать, что хочет, и делать что хочет, это у вас нет никакой свободы”. Тогда молодой человек изложил свое понимание свободы: во Франции нет свободы и советский молодой человек в ней задыхался потому, что в ней невозможно изменить жизнь, строить новую жизнь; так называемая свобода в ней такова, что все остается неизменным, каждый день похож на предшествующий, можно свергать каждую неделю министерства, но ничего от этого не меняется. Поэтому человеку, приехавшему из России, скучно. В советской же, коммунистической России есть настоящая свобода, потому что каждый день можно изменять жизнь России и даже целого мира, можно все перестраивать, один день не походит на другой. Каждый молодой человек чувствует себя строителем нового мира».
   О новом мире, построенном в Советском Союзе перед войной, поговорим чуть позже, а сейчас посмотрим, что происходило в Германии после Первой мировой войны и на каких «дрожжах» взошел Гитлер.
   Гитлер, в отличие от Сталина, был типичным мелким буржуа, ведшим богемный образ жизни. Не случись Первой мировой войны, из него, вероятно, получился бы неплохой художник (Гитлер в молодости увлекался акварельной живописью; сегодня его акварели уходят на международных аукционах за бешенные деньги). Война, в которой он принял участие вначале как рядовой, а затем ефрейтор, перевернула всю его жизнь. Он был дважды ранен – первый раз в октябре 1916 года в ногу, во второй раз в октябре 1918 года под Ипром, где англичане применили газовую атаку, в результате чего Гитлер временно лишился зрения и голоса. Однополчане были единодушны в оценке его бесстрашия, которая не осталась незамеченной командованием: в декабре 1914 года Гитлер был награжден Железным крестом второй степени, а в августе 1918 года – Железным крестом первой степени (в кайзеровской армии этой наградой удостаивались лишь офицеры; простые солдаты награждались Железным крестом первой степени только за выдающиеся подвиги, и Гитлер, удостоенный этой награды еще солдатом, носил ее до последних минут жизни).
   После ранения в ногу Гитлер лечился в госпитале в Беелитце под Берлином, а выписавшись из него, провел несколько дней в столице и в Мюнхене, где снимал до войны комнату в доме портного по фамилии Попп. Всюду он сталкивался с тем, что «всякие негодяи» бездельничали, ругали войну и хотели, чтобы она поскорее кончилась. Позже он напишет: «Конторы переполнены евреями. Почти все служащие были евреями и почти все евреи – служащими… В период с 1916 по 1917 год все производство контролировалось еврейскими финансовыми кругами… Евреи обкрадывали целую нацию и подчиняли ее себе… С ужасом наблюдал я за тем, как надвигается катастрофа».
   Вернувшись на фронт, Гитлер стал замкнутым и, как отмечали его сослуживцы, превратился в «странного типа». Он никогда не просился в увольнение и не проявлял интереса к женщинам, не в пример другим храбрецам не сетовал на грязь, смрад и вонь в окопах, не замечал вшей. Один из его товарищей вспоминал: «Мы все ругали его и считали невыносимым. Он был среди нас белой вороной и отмалчивался, когда все проклинали войну». Другой товарищ Гитлера рассказывал, что он «любил сидеть в углу солдатской кухни, глубоко задумавшись и обхватив голову руками. Он мог вдруг вскочить и, возбужденно бегая, заговорить о том, что, несмотря на нашу тяжелую артиллерию, нам не дадут одержать победу, поскольку невидимые враги немецкого народа намного страшнее самых мощных орудий». Этими «невидимыми врагами немецкого народа» Гитлер прямо называл коммунистов и евреев.
   10 ноября 1918 года Гитлер находился на излечении от газовой контузии в небольшом городе к северо-востоку от Берлина, когда в госпиталь к раненым солдатам пришел пастор и, всхлипывая, сообщил, что накануне в Берлине провозглашена республика и что кайзер Вильгельм II отрекся от престола и бежал в Голландию. «Война проиграна, – поведал пастор. – Германии остается уповать на милость победивших союзников». Этот день Гитлер назвал «величайшим злодеянием века». «Я не мог этого вынести, – писал он в «Майн кампф». – Снова все потемнело и поплыло перед глазами. Шатаясь и спотыкаясь, я добрался до палаты, упал на койку и уткнулся в подушку… Голова раскалывалась. Итак, все оказалось напрасно. Напрасны все эти жертвы и страдания, когда, преодолевая смертельный страх в душе, мы, несмотря ни на что, выполняли свой долг… Напрасна гибель двух миллионов человек… Разве за это они отдали свои жизни? Неужели это было нужно для того, чтобы горстка презренных преступников смогла прибрать к рукам наше отечество?»
   Гитлер был убежден: германская армия потерпела поражение не на полях сражений, а в тылу, в результате «удара в спину». В этом своем убеждении (пусть, читатель, не покажется вам это кощунственным) Гитлер проявил больше сердца, чем ума. В отличие от Гитлера, Сталин (на это обратил внимание Черчилль) во всех, порой самых трудных ситуациях, проявлял острый ум при полном отсутствии сердца [84 - Глубоко ошибаются те, кто вслед за Троцким называет Сталина «недоучившимся семинаристом». Это был по-своему высокообразованный человек с феноменальной памятью и уникальной способностью прочитывать тексты не строка за строкой, а сразу всю книжную и газетную страницу целиком (такой же способностью «фотографического чтения» обладали по меньшей мере еще два человека, известные истории: Гай Юлий Цезарь и 35-й президент США Джон Кеннеди). Сохранились свидетельства людей, близко знавших Сталина, которые утверждают, что он прочитывал в день до 500 страниц одних только литературно-художественных текстов (он же отбирал понравившиеся ему произведения, которые позже удостаивались Сталинской премии). Однако львиная доля времени у него уходила на бесчисленное множество самых разнообразных документов и писем граждан, которые он также прочитывал сам, причем это было не поверхностное, а углубленное чтение с карандашом в руке и пометами, которые он делал на полях. Немаловажно и то, что все документы, выходившие за его подписью, и свои выступления Сталин готовил сам, прибегая к помощи соответствующих ведомств лишь в крайних случаях. Посол Советского Союза в Великобритании в 1925—1945 гг. Иван Михайлович Майский вспоминал, как однажды Сталин поручил ему и его сотрудникам подготовить документ особой важности. Все посольские работники сутки напролет работали над текстом, но Сталин отвергал один вариант за другим. Когда же с документом не справились и ведущие сотрудники министерства иностранных дел, Сталин сказал: «Придется взяться за перо самому», – и через 20 минут документ был готов. Главный маршал авиации Александр Евгеньевич Голованов, командовавший в годы войны Дальней бомбардировочной авиацией, рассказывал мне, что члены Ставки Верховного главнокомандования в годы войны стремились подстроиться «под» Сталина не только в распорядке дня (Сталин имел обыкновение работать до глубокой ночи), но и в его привычке ничего не записывать, держа всю необходимую информацию в голове. На одном из заседаний Ставки в конце августа 1944 г. Сталин обратился лично к Голованову и назвал полтора десятка венгерских городов, по которым подчиненная ему авиация должна была нанести бомбовые удары (Венгрия во Второй мировой войне была союзницей Германии). Отдав приказ, Сталин внимательно посмотрел на Голованова, понял, что тот не запомнил ни одного названия, и сказал: «Запишите, товарищ Голованов, я повторю». Маршал, не желая ударить лицом в грязь, ответил: «Не нужно, товарищ Сталин, я все запомнил». Выйдя из кабинета, он вдруг осознал, что в голове у него сплошная каша, и если он хоть что-то из перечисленного Сталиным запомнил, так это одно только название – Будапешт, который как раз бомбить не следовало. К счастью для Голованова, советские войска так стремительно овладели Венгрией, что надобность в бомбовых ударах по ее городам отпала сама собой.]. В доказательство этого тезиса историк Инесса Славутинская приводит следующий эпизод: «Оттягивая открытие второго фронта в Европе, но высадив в 1942 году англо-американские войска в Северной Африке, английский премьер сообщил эту новость Сталину и поразился, что русский диктатор с ходу овладел проблемой, которую могли бы быстро понять очень немногие. Сталин мигом сообразил, как писал впоследствии Черчилль, что эта операция, во-первых, нанесет удар с тыла по оперировавшему в Африке гитлеровскому генералу Роммелю, во-вторых, решимостью союзников запугать франкистскую Испанию, в-третьих, вызовет энтузиазм и вспышку антифашистского сопротивления во Франции и, в-четвертых, поставит Италию Муссолини под угрозу удара с юга». Сталин при этом, разумеется, отдавал себе отчет в том, что оттягивание открытия второго фронта в Европе обойдется Советскому Союзу новыми тысячами и миллионами жертв, но «Париж стóит мессы» – порой к достижению главной цели приходится идти «окольными путями», неся при этом значительные потери.
   Сталин, в отличие от Гитлера, не принял участия в Первой мировой войне, и не потому, что считал эту войну преступной. О причинах, по которым Сталин остался в тылу, можно узнать из книги «Сталин в 1917 году» американского историка Роберта Слассера, которого при всем желании не отнесешь к поклонникам Сталина: «В октябре 1916 года правительство, стремясь утолить ненасытные потребности в пушечном мясе, решило в порыве безысходного отчаяния бросить в армию политических заключенных и ссыльных. Формально этот правительственный указ распространялся и на большевиков, невзирая на получившие широкий резонанс антивоенные выступления лидера партии – Владимира Ильича Ленина. Один убежденный приверженец Ленина в царской армии мог нанести национальным военным усилиям больше вреда, чем целый взвод вражеских солдат… Призыв в армию застал Сталина в Курейке, отдаленном поселении в суровом и неприступном крае за Северным полярным кругом. Чтобы добраться до Красноярска, губернского города, где призывники должны были проходить медицинскую комиссию, Сталину пришлось предпринять шестинедельное путешествие по промерзшей тундре и скованной льдом реке, так что в Красноярск он прибыл лишь в конце 1916 года… Армейские врачи признали Сталина непригодным к военной службе – и отнюдь не потому, что, как утверждали позже придворные летописцы, сочли его политически опасным. Все дело в том, что у Сталина была усохшая левая рука и он не мог как следует управляться с винтовкой или штыком».
   Об «отсутствии сердца» у Сталина говорит и его отношение к своим детям: оба его сына – старший Яков (родился от первой жены Сталина Екатерины Сванидзе, умершей в 1908 году) и младший Василий (от второй жены Сталина Надежды Аллилуевой, покончившей жизнь самоубийством в 1932 году [85 - Р. Слассер пишет: «Возможно, у Сталина был еще один сын, чье имя и биография оказались потеряны для истории. С 1913 до 1916 года, в период своей последней, самой суровой из ссылок, он подолгу жил в полной изоляции и, как потом в минуту необычайной для него откровенности признался одной из дочерей Аллилуева (будущего тестя Сталина. – В. М.), сблизился с простой крестьянкой, подарившей ему сына. И мать, и сын, если они действительно существовали – что отнюдь не достоверно, – были тотчас забыты, едва Сталин вернулся в европейскую часть России».]), – могли бы, говоря современным языком, «откосить» от армии, но такое было невозможно даже теоретически: оба они стали участниками Великой Отечественной войны, причем Яков погиб в концлагере, хотя Сталину по дипломатическим каналам предложили обменять его на взятого в плен в Сталинграде командующего 6-й германской армией генерала-фельдмаршала Фридриха Паулюса.
   Бессердечие Сталина можно объяснить лишь одним: у него не было личной жизни. Все, что касалось непосредственно его, он соотносил с интересами страны, а интересы страны воспринимал как свое личное дело. Показателен в этом отношении его разговор с маршалом Г. К. Жуковым, приведенный в книге «Воспоминания и размышления»:
   «В ходе Восточно-Померанской операции [86 - Операция, проведенная силами 1-го и 2-го Белорусских фронтов по овладению побережьем от Гданьска (Данцига) до реки Одер, закончившаяся в апреле 1945 г. полным освобождением Польши.], кажется 7 или 8 марта, мне пришлось срочно вылететь в Ставку по вызову Верховного Главнокомандующего.
   Прямо с аэродрома я отправился на дачу И. В. Сталина, где он находился, будучи не совсем здоровым.
   Задав мне несколько вопросов об обстановке в Померании и на Одере и выслушав мое сообщение, Верховный сказал:
   – Идемте, разомнемся немного, а то я что-то закис.
   Во всем его облике, в движениях и разговоре чувствовалась большая физическая усталость. За четырехлетний период войны И. В. Сталин основательно переутомился. Работал он всю войну очень напряженно, систематически недосыпал, болезненно переживал неудачи, особенно 1941—1942 годов. Все это не могло не отразиться на его нервной системе и здоровье.
   Во время прогулки И. В. Сталин неожиданно начал рассказывать мне о своем детстве. Так за разговором прошло не менее часа. Потом сказал:
   – Идемте пить чай, нам нужно кое о чем поговорить.
   На обратном пути я спросил:
   – Товарищ Сталин, давно хотел узнать о вашем сыне Якове. Нет ли сведений о его судьбе?
   На этот вопрос он ответил не сразу. Пройдя добрую сотню шагов, сказал каким-то приглушенным голосом:
   – Не выбраться Якову из плена. Расстреляют его фашисты. По наведенным справкам, держат они его изолированно от других военнопленных и агитируют за измену Родине.
   Помолчав минуту, твердо добавил:
   – Нет, Яков предпочтет любую смерть измене Родине.
   Чувствовалось, что он глубоко переживает за сына. Сидя за столом, И. В. Сталин долго молчал, не притрагиваясь к еде. Потом, как бы продолжая свои размышления, с горечью произнес:
   – Какая тяжелая война. Сколько она унесла жизней наших людей. Видимо, у нас мало останется семей, у которых не погибли близкие… Такие испытания смогли стойко перенести только советские люди, закаленные в борьбе, сильные духом, воспитанные Коммунистической партией…»
   Гитлер испытывал к евреям патологическую ненависть, считая их главными виновниками поражения Германии в Первой мировой войне, как, впрочем, патологически ненавидел он славян и цыган, считая их «недочеловеками».
   Сталин был до мозга костей интернационалистом и уже по одному поэтому не делал различий между нациями. Что касается евреев, то во всей истории России они не были так широко представлены во всех областях жизни от политики и до науки и культуры, как при Сталине. В работе А. Каца «Евреи. Христианство. Россия» можно прочитать: «В целом, евреи-большевики верой и правдой служили ВКП (б), способствуя ее авторитету и власти над советским народом. Трудно сказать, как без них сложилась бы диктатура Сталина… Существовали целые пласты общества, где влияние евреев было особенно важно… это прежде всего сфера идеологии: политуправление армии и флота, культпросвет с важнейшим из искусств – кино, коммунистические Университеты и Академии. Здесь они были непревзойденными в марксизме-ленинизме говорунами – редакторами центральных и местных газет и журналов, лекторами, журналистами, агрессивно и не без таланта утверждавшими политику центральных органов ВКП (б)». И далее: «Впервые в истории возникла лавина смешанных русско-еврейских браков, особенно среди интеллигенции, партийных функционеров и партийной элиты. Партийцы, очевидно, равнялись в этом деле на Политбюро, члены которого – Бухарин, Молотов, Рыков, Ворошилов, Андреев, Киров, Калинин, Ежов и др. – поголовно имели жен-евреек. По-видимому, они этим подчеркивали свою революционность».
   В упоминавшейся выше книге М. Штейна «Ульяновы и Ленины. Тайны родословной и псевдонима» приведен эпизод, достаточно полно характеризующий причины, по которым практически все вожди Октябрьской революции были евреями. Горький как-то спросил Ленина: жалеет ли он людей [87 - Вопрос этот был продиктован жестокостями и многочисленными казнями ни в чем не повинных людей в ходе проведения Октябрьской революции и первых шагов советской власти, которые ужасали Горького, считавшего, что ответственность за это должны нести большевики и лично Ленин. В этом отношении Горький, возлагавший ответственность за репрессии на Ленина, был не одинок. Известно, например, что когда Молотова спросили, кто из вождей отличался бóльшей жестокостью, Ленин или Сталин, он не задумываясь ответил: «Конечно, Ленин».]? Ленин ответил (далее цитирую Штейна): «Умных – жалею. Умников мало у нас… Русский умник почти всегда еврей или человек с примесью еврейской крови».
   Сходной точки зрения придерживался и Сталин. Но вот тогдашняя партийная верхушка считала Сталина «чужаком» в своей среде. Особенно пренебрежительно относился к Сталину Троцкий, который ставил ему в вину как раз его русскость, хотя Сталин не был русским, и этой его русскостью объяснял якобы присущую Сталину неспособность стать фигурой мирового значения. Отсюда становятся понятными высказывания Троцкого о «термидорианском строе» Сталина, о том, что он «без знания иностранных языков был неотделим от русской почвы», а потому-де никто «не верит более в революционную роль Сталина». [88 - Троцкий ошибался; Сталин свободно владел немецким языком, в его библиотеке находилось множество книг на немецком языке, и все они, судя по пометам Сталина на полях, были внимательно им прочитаны. Но вот говорить по-немецки Сталин стеснялся из-за сильного грузинского акцента (грузинским языком, как и русским, Сталин владел свободно; интересно, что и псевдоним себе он выбрал грузинский: по-старогрузински джуга означает «сталь»; так грузин Джугашвили превратился в русского Сталина). Вообще, говоря о взаимоотношениях, сложившихся между Сталиным и Троцким, следует заметить, что тут негативную роль сыграли не столько вопросы национальной принадлежности того и другого, сколько различия в их ментальности, нашедшие отражение в том числе и на психическом уровне. Если у Сталина не было практически никакой личной жизни, то Троцкий в личной жизни, как и в политике, был сибаритом, умеющим извлечь изо всего наслаждение. Есть свидетельства, что Троцкий вел личный дневник, содержавший такие откровения интимного свойства, что дневник этот после смерти Троцкого уничтожила его вдова Н. Седова-Троцкая. Но вот одно из писем Троцкого, написанное в эмиграции в Мексике, она сохранила (ныне оригинал этого письма находится в архиве Хогтонской библиотеки Гарвардского университета – фонд bMs Russ 13.1 (10598 – 10631), папка 8), и сохранила, по-видимому, для того, чтобы со временем оно было опубликовано. Оно и было опубликовано в пилотном номере «Журнала исторических сенсаций Родина-дайджест». Приведу его в том виде, в каком оно существует в оригинале:«Это письмо отправляю другим путем19/VII 1937, 13 часов.Сейчас буду обедать. После того, как отправил тебе письмо, мылся. Около 10 ½ приступил к чтению старых газет (для статьи), читал сидя в chaise longue под деревьями до настоящей минуты. Солнце я переношу хорошо, но для глаз утомительно. Нужны, очевидно, темные очки. Но как их купить без меня? Почти немыслимо. В воскресенье Ландеро хотели пригласить меня на завтрак, но я спасся, приехав сюда поздно. Возможно, что такое приглашение последует в следующее воскресенье. Имей это в виду, если приедешь сюда до воскресенья: платье и пр. Мне придется, видимо, ехать, как есть: к столь знаменитому бандиту они отнесутся снисходительно, но жена бандита как-никак дама, одним словом лэди, в задрипанном виде ей не полагается ездить к лордам. Прошу сурьезно учесть! Сейчас буду есть собственноручно пойманную рыбу, потом залягу отдыхать часика на два, затем совершу прогулку. Физическое самочувствие хорошее. Моральное вполне удовлетворительное, как видите, из юнкерского (58-летний юнкер!) тона этого письма. Обедать не зовут. В среду поеду, вероятно, в Пачука отправить письма, поговорить по телефону или послать, в случае надобности, телеграмму. Опасаюсь, что не застану тебя дома. Но я смогу провести в Пачука часа 2-3 и дождаться тебя. Могу приехать до 9 часов утра и, следовательно, застигнуть тебя наверняка, если ты не будешь уже в Корнавана. Кстати: ты говорила, что поедешь дня на два. Этого абсолютно не достаточно. Надо оставаться до восстановления обоняния. Здесь на этот счет условия неблагоприятные. Обедал. Читал лежа Temps. Заснул (недолго). Сейчас 3 ½. Через ½ часа чай. Отложить прогулку? А вдруг дождь. Пожалуй, пойду сейчас. Наталочка, что вы делаете теперь?Отдыхаете (от меня)? Или у тебя операция? Опять флюс? Как бы хотелось для тебя крепости, спокойствия, немножко радости. С тех пор, как приехал сюда, ни разу не вставал мой бедный хуй. Как будто нет его. Он тоже отдыхает от напряжения тех дней. Но сам я, весь, помимо него, с нежностью думаю о старой, о милой пизде. Хочется пососать ее, всунуть язык в нее, в самую глубину. Наталочка, милая, буду еще крепко-крепко ебать тебя и языком, и хуем. Простите, Наталочка, эти строки, кажется, первый раз в жизни так пишу Вам. Обнимаю крепко, прижимая все тело твое к себе.Твой Л».]
   Сталин, в отличие от Гитлера, не был антисемитом, – доказательством этому служит тот факт, что он не придавал никакого значения еврейскому окружению своих детей, с которыми они вместе учились, дружили, в которых влюблялись. Другое дело, что Сталину не нравилось, когда это окружение начинало использовать его детей в целях получения благ для себя и своих родственников не в силу особых их дарований, а только и единственно из соображений их еврейского происхождения.
   Известно, например, что старший сын Яков был женат на еврейке. Первым мужем дочери Сталина Светланы также был еврей – Григорий Морозов (настоящая фамилия Мороз), отец которого владел до революции магазином аптекарских товаров в Москве на Большой Грузинской улице и, одновременно, был представителем мучной фирмы своего дяди «Гинзбург и братья Валяевы» (один из двух дядей Григория по отцу, Моисей, уже в советское время занимался валютными махинациями, а другой, Савелий, в конце 20-х годов эмигрировал во Францию и занимался частным предпринимательством в Париже). К свадьбе дочери Сталин подарил молодоженам квартиру в «Доме на набережной», который населяли высшие кремлевские чиновники и военачальники с семьями. Биограф Аллилуевой, Н. Непомнящий, ссылаясь на рассказы брата Светланы Владимира Аллилуева, пишет: «Квартиру в “Доме на набережной” очень быстро заполнили родственники мужа. Они докучали ей своими просьбами и требованиями об устройстве того или иного чада в “тепленькое местечко”, ожиданиями всяческих благ, которые должны посыпаться на них. Светлана, зная характер отца, да и добивавшаяся всего, что ей было нужно, самостоятельно, никакого значения просьбам и требованиям родственников мужа не придавала и ничего своему отцу не говорила, что послужило причиной охлаждения между нею и Григорием. Вскоре после рождения сына Иосифа (считается, что своего первенца Светлана назвала в честь отца, но и ее тестя, отца Григория, тоже звали Иосифом) супруги расстались».
   Можно привести множество других фактов [89 - Достаточно в этой связи напомнить, что любовником 17-летней школьницы Светланы стал 40-летней кинодраматург, лауреат Сталинской премии Алексей Яковлевич Каплер, по сценариям которого были сняты фильмы «Ленин в Октябре» и «Ленин в 1918 году». 23-летняя разница в возрасте Каплера не смутила. Или он рассчитывал на то, что влюбившаяся Светлана сделает его «своим» в окружении вождя? Расчет его оправдался лишь частично: Сталин, узнав о связи дочери с кинодраматургом, пришел в неистовство, но отправил Каплера не на фронт, где тот мог погибнуть, а в глубокий тыл, где Каплер продолжал заниматься своим профессиональным делом, написав сценарии к фильмам «Котовский» и «Она защищает Родину».], однако они не снимают обвинений Сталина в том, что именно он стал инициатором развязанного в конце 40 – начале 50-х годов «государственного антисемитизма», апофеозом которого стало «дело врачей». Но и этот факт имеет объяснение. Приведу в этой связи документ, рассекреченный лишь недавно.
   Этот документ обнаружен историками Сергеем Козловым и Геннадием Костырченко в Центральном Государственном архиве и озаглавлен коротко «Записка». Датирована «Записка» 21 февраля 1944 года и речь в ней идет о создании в Крыму Еврейской советской социалистической республики. Цитирую фрагменты:
   «…Накопленную веками культурную энергию интеллигенция еврейской национальности могла бы с огромной пользой применить в строительстве еврейской советской культуры, которая имеет большие достижения. Но распыленность еврейского населения, составляющих во всех республиках незначительное меньшинство, не дает возможности это осуществить…
   В ходе войны обострились некоторые капиталистические пережитки в психологии отдельных прослоек различных народностей, включая и часть их интеллигенции. Одним из наиболее ярких выражений этих пережитков являются новые вспышки антисемитизма. Эти вспышки всячески разжигаются фашистскими агентами и притаившимися вражескими элементами с целью подрыва важнейшего достижения советской власти – дружбы народов.
   Эти нездоровые явления воспринимаются крайне болезненно всеми слоями еврейского населения СССР, которые показали себя подлинными патриотами родины, героизмом своих лучших сынов и дочерей на фронтах отечественной войны и в тылу. Проявление антисемитизма вызывает острую реакцию в душе каждого советского еврея без исключения еще и потому, что весь еврейский народ переживает величайшую трагедию в своей истории, потеряв от фашистских зверств в Европе около 4 миллионов человек, т. е. 1/4 своего состава [90 - Так в тексте «Записки».]. Советский Союз же единственная страна, которая сохранила жизнь почти половине еврейского населения Европы. С другой стороны, факты антисемитизма, в сочетании с фашистскими зверствами, способствуют росту националистических и шовинистических настроений среди некоторых слоев еврейского населения.
   С целью нормализации экономического роста и развития еврейской советской культуры, с целью максимальной мобилизации всех сил еврейского населения на благо советской родины, с целью полного уравнения положения еврейских масс среди братских народов, мы считаем своевременной и целесообразной, в порядке решения послевоенных проблем, постановку вопроса о создании Еврейской советской социалистической республики…
   Исходя из вышеизложенного предлагаем:
   1. Создать Еврейскую советскую социалистическую республику на территории Крыма.
   2. Заблаговременно, до освобождения Крыма, назначить правительственную комиссию с целью разработки этого вопроса».
   Под «Запиской» стоят подписи членов Еврейского антифашистского комитета (ЕАК) [91 - Организация при Совинформбюро, созданная в 1942 г. из числа известных советских евреев – артистов, поэтов, ученых – для ведения пропаганды среди евреев зарубежных стран, прежде всего Англии и США. Ко времени составления «Записки» Крым еще не был освобожден от фашистов, основную массу населения полуострова составляли крымские татары, депортированные оттуда лишь в середине мая 1944 г.] Соломона Михоэлса, Шахно Эпштейна и Ицика Фефера.
   «Записка» осталась без ответа как со стороны Молотова, которому была адресована, так и со стороны Сталина, который несомненно ее читал. Трудно сказать, что послужило причиной того, почему этот документ остался без ответа. Можно лишь предположить, что наличие в Советском Союзе двух государственных образований – Еврейской автономной области в Хабаровском крае, которая была создана в мае 1934 года и которую никто не отменял, и Еврейской советской социалистической республики в Крыму, – показалось Сталину несправедливым по отношению к самой многочисленной нации страны – русским, которые продолжали оставаться не только без своей республики, но и без автономии (хотя, как и евреи, были «распылены» по всем советским республикам, составляя в них точно такое же «меньшинство»). Как бы там ни было, но никаких практических шагов со стороны Сталина не последовало, и вопрос «повис в воздухе».
   По-видимому, Молотов и после войны неоднократно напоминал Сталину о «Записке» членов ЕАК. Это раздражало вождя, особенно когда не без его прямого участия возникло государство Израиль, и в Советском Союзе появились первые евреи, пожелавшие переехать на постоянное место жительства «на родину предков». Это привело Сталина в бешенство: практически вся Европейская часть Советского Союза была разрушена войной, требовались колоссальные материальные и людские ресурсы, чтобы залечить раны, он вправе был рассчитывать на проявление со стороны всего советского народа, включая евреев, массового патриотизма и трудового энтузиазма, а тут появились люди, которым собственные узконациональные интересы оказались дороже, чем интересы Советского Союза, – их реальной родины, а не мифической «Земли обетованной». Вот так и появились в лексике Сталина «безродные космополиты», с чего началось то, что ныне именуется «государственным антисемитизмом», якобы существовавшем в России чуть ли не со времен Октябрьской революции. [92 - Сталин не был ни антисемитом, ни сионистом. Профессионально занимаясь вопросами национальных и межнациональных отношений, он был до мозга костей интернационалистом. Уже с началом революционной деятельности он долго и упорно занимался самообразованием и, обладая феноменальной памятью, многое знал. Знал, в частности, то, что первая волна евреев, прибывшая в Палестину из Восточной Европы в 70-х гг. XIX в., представляла собой по преимуществу социалистов. Знал он и то, что вторая волна эмиграции пришлась на период, когда Россия потерпела поражение в русско-япоской войне 1904—1905 гг. Эта волна, продолжавшаяся до начала Первой мировой войны, уже сплошь состояла из социалистов – выходцев из русских, польских и литовских семей среднего достатка. Они чувствовали себя изгоями на земле предков, когда не находили работы, отказывались заводить собственное дело, чтобы не превратиться в эксплуататоров, считали себя оскорбленными, когда им переплачивали. Одним из таких убежденных социалистов был молодой Давид Бен-Гурион – будущий первый премьер-министр и министр обороны Израиля. Социалистически настроенные евреи с их радикальными политическими взглядами и требованиями равенства полов встретили враждебное отношение со стороны палестинских арабов (бывших филистимлян), с которыми их предки веками жили бок о бок.После окончания Первой мировой войны началась третья волна эмиграции. Тогда-то и стали возникать кибуцы – первые по-настоящему социалистические предприятия, которые рассматривались как главное направление развития сельского хозяйства. (С третьей волной эмигрантов в Палестину прибыла Голда Меир – в 1969—1974 гг. премьер-министр Израиля, с 1973 г. вице-президент, а с 1976 г. почетный президент Социалистического интернационала.)Первые экономические успехи, достигнутые в 1925—1926 гг., вызвали четвертую волну эмиграции евреев в Палестину, которая измерялась уже тысячами и десятками тысяч переселенцев, одержимых идеей построения социализма. По-видимому, эта приверженность основной массы евреев социалистическим идеалам и стала причиной того, почему именно они при Сталине заняли ключевые позиции во всех областях политической, общественной и культурной жизни Советского Союза.Когда стало ясно, что Гитлер намерен уничтожить евреев как народ, в мае 1939 г. в Англии издается Белая книга, ограничивающая еврейскую эмиграцию в Палестину квотой по 100 тыс. человек в течение предстоящих пяти лет, т. е. до мая 1944 г. Большинство стран, последовав примеру англичан, закрыли свои границы для еврейских беженцев. А спустя еще три месяца разразилась Вторая мировая война.После разгрома фашистской Германии и начала «холодной войны» Сталин уже не просто наблюдал за происходящим в Палестине, а принял самое деятельное участие в создании на части ее территории самостоятельного, дружественного СССР социалистического государства Израиль. Знал ли он, что появление такого государства на Ближнем Востоке встретит недоброжелательное отношение как со стороны палестинцев, так и соседних арабских государств? Разумеется, знал. Но он был убежден, что отсутствие у арабов крупной частной собственности и приверженность евреев социализму помогут близким по крови народам снять все противоречия между ними, а уж с доминирующим влиянием Англии на Ближнем Востоке он без особого труда справится сам без их посредничества. Именно по настоянию Советского Союза в феврале 1947 г. Генеральная Ассамблея ООН занялась рассмотрением вопроса о разделе Палестины и 29 ноября того же 1947 г. приняла резолюцию о создании на части Палестины, находившейся под мандатом Англии, государства Израиль.14 мая 1948 г. Бен-Гурион провозгласил независимое государство Израиль. СССР стал первой крупной державой, которая сразу признала новое государство де-юре, тогда как США признали Израиль лишь де-факто. Англия, стремившаяся сохранить собственное влияние на Ближнем Востоке, не сделала ровным счетом ничего, чтобы предотвратить конфликт между арабскими странами, с одной стороны, и только что народившимся еврейским государством, с другой. Она лишь пообещала ввести свои войска в Палестину к 15 мая – на следующий день после того, как Бен-Гурион провозгласил создание независимого еврейского государства.Ни в одной стране мира не вызвало удивления, что как раз к 15 мая 1948 г. Израиль оказался окружен по всему периметру своей сухопутной границы армиями Египта, Трансиордании (так до 1946 г. называлась Иордания), Сирии и Ливана. Министр иностранных дел Израиля Моше Шарет проводил свою страну по шаткому мостику между расколовшимся на два идеологически поляризованных мира – мира капитализма во главе с США и мира социализма во главе с СССР. Тем не менее война между арабским миром и Израилем случилась. США тотчас наложили эмбарго на поставку оружия на Ближний Восток. СССР, понимая, что только что народившийся и потому еще слабый в экономическом отношении Израиль будет уничтожен, отправил туда свою военную технику, которая помогла молодому еврейскому государству не только выстоять, но и занять бóльшую часть территории Палестины, отведенной ООН для Палестинского арабского государства, и западную часть Иерусалима.Справедливости ради надо сказать, что Израилю помог не только Советский Союз, но и американская еврейская община, всегда поддерживавшая евреев на Ближнем Востоке морально и материально. Не без влияния этой общины правительство США предоставило в 1949 г. Израилю заем в размере 100 тыс. долларов, и Израиль этот заем принял. Новость эта привела Сталина в негодование: он расценил этот шаг Израиля как предательство идеалов социализма (незадолго до этого, в 1948 г., был обвинен в измене делу социализма маршал Югославии Иосип Броз Тито, следствием чего стал полный разрыв межгосударственных и межпартийных связей между СССР и СФРЮ). Отношения между Советским Союзом и Израилем стали стремительно портиться, и после смерти Сталина в 1953 г. дипломатические отношения между нашими странами оказались прерваны на долгие 40 лет. С середины 1950-х гг. Израиль прочно связал свою судьбу с Западом во главе с США.]
   В последний раз Молотов напомнил Сталину о «Записке» членов ЕАК в октябре 1952 года, – за четыре месяца до смерти вождя. Сталина это окончательно вывело из себя, и на состоявшемся в том же октябре пленуме ЦК партии он грубо оборвал Молотова (слова Сталина записал тогдашний секретарь Тульского обкома Л. Ефремов). «Чего стоит предложение товарища Молотова передать Крым евреям? – прилюдно спросил он. – Товарищу Молотову не следует быть адвокатом незаконных еврейских претензий на наш Советский Крым».
   «Дело врачей», получившее в нашей стране широкую огласку и время от времени вновь мусируемое в связи с той иной датой или событием, имеющим прямое или косвенное отношение к столь любимой всеми критиками истории Советского Союза темам «культа личности Сталина» и «преступлениям сталинизма против человечности», – также истолковывается сегодня как «государственный антисемитизм» (от которого, надо прямо сказать, страдали в первую очередь простые евреи, испытывавшие те же трудности послевоенного времени, что и все советские люди). Здесь, однако, вот что интересно. В обширной монографии Геннадия Костырченко «Тайная политика Сталина. Власть и антисемитизм» (удостоенной, замечу в скобках, премии Федерации еврейских общин России – ФЕОРа [93 - Параллельно с ФЕОРом, возглавляемым Главным раввином России Берлом Лазаром, в нашей стране существует другая подобная организация – Российский еврейский конгресс (РЕК), возглавляемый другим Главным раввином России Адольфом Шаевичем. Обе эти организации – ФЕОР и РЕК – являются структурными подразделениями Международной еврейской организации ХАБАД, располагающей штатом в 4000 эмиссаров (шлихим), действующих в 73 странах мира (эмиссаром ХАБАДа в России официально является Б. Лазар). Штаб-квартира ХАБАД находится в Бруклине, штат Нью-Йорк, США.]), приведены имена «врачей-вредителей», подвергшихся репрессиям: Зеленин, Коган, Гельштейн, профессора Виноградов и Вовси. Все они были объявлены «агентами империализма и сионизма». А 15-ю годами ранее, 8 июня 1937 года, в «Правде» была напечатана редакционная статья «Профессор – насильник, садист», в которой разоблачался другой врач, доктор медицинских наук, профессор Дмитрий Дмитриевич Плетнев, один из основателей кардиологии в СССР и лечащий врач Горького и Куйбышева. Плетнев был обвинен в «сознательном умерщвлении» как великого пролетарского писателя, так и видного советского государственного деятеля, в чем не хотел сознаться и под самыми страшными пытками. Чтобы деморализовать Плетнева, в «Правде» и появилась злополучная статья, сыгравшая роковую роль в судьбе крупнейшего советского кардиолога. Далее я процитирую Костырченко: «Провокационная статья вызвала поток гневных откликов трудящихся, а также всколыхнула медицинскую общественность, заклеймившую “варварский” поступок своего коллеги. Среди обвинителей Плетнева оказались В. Ф. Зеленин, Б. Б. Коган, Э. М. Гельштейн, М. С. Вовси и другие авторитетные медики… Неблаговидную роль в судьбе Плетнева сыграл его ученик В. Н. Виноградов, подтвердивший в качестве эксперта заключение обвинения о “вредительских методах лечения”, практиковавшихся Плетневым».
   Плетнева расстреляли в сентябре 1941 года. Его «разоблачителям» – «агентам империализма и сионизма» Зеленину, Когану, Гельштейну, Вовси и Виноградову – повезло больше: арестованные в 1952 году, они в 1953 году оказались на свободе в связи с закрытием «дела врачей». В Библии сказано: «Так как они сеяли ветер, то и пожнут бурю» (Ос. 8—7). Справедливо сказано.
   Чтобы завершить тему евреи и война, скажем несколько слов о такой трагичной странице Второй мировой войны, как Холокост или, как его еще называют, Катастрофа (начиная с 2006 года 27 января в мире отмечается как день памяти жертв Холокоста; именно в этот день в 1945 году Советская армия освободила немецко-фашистский концлагерь Освенцим, в котором в годы войны было уничтожено свыше 4 миллионов человек).
   Тема эта и сегодня остается актуальной во всем мире, вызывая рецидивы антисемитизма не только в таких странах, как Иран, но и в такой демократичной стране, как Швеция. Объясняется это не в последнюю очередь тем, что с Холокостом связаны огромные суммы, которые ежегодно выплачивают жертвам Холокоста банки Германии и других стран, отвественных за гибель 6 миллионов евреев (незадолго до всемирного финансового кризиса 2008 года в газете «Еврейское слово» была помещена короткая заметка: «Европейские страны значительно замедлили выплаты компенсации евреям, пережившим Катастрофу. Речь идет о выплатах за имущество и ценности, разграбленные нацистами в годы второй мировой войны. По разным оценкам, задолженность составляет от 115 до 175 млрд. долларов»).
   Дело, однако, не в одних только ежегодных многомиллиардных выплатах жертвам Холокоста (точнее – родственникам жертв; самим жертвам не нужны не только многомиллиардные долларовые компенсации, но и один-единственный доллар на всех шесть миллионов погибших евреев). Дело еще и в том, что мотивы, по которым стал возможен Холокост, до сих пор мало изучены. [94 - Мы, например, мало или практически ничего не знаем, что еще в январе 1933 г. в Германии было учреждено «Имперское представительство немецких евреев», реорганизованное в 1938—1939 гг. в «Имперское объединение евреев в Германии». Эта организация выступила против «поспешной эмиграции» немецких евреев в Палестину, тогда как другие еврейские организации Германии выступали за переселение евреев в Палестину, используя для этого все доступные им каналы и личные связи (Евгений Беркович в книге «Сага о Прингсхаймах. Интеллигенция в эпоху диктатуры» рассказывает, что один из руководителей сионистского Еврейского агентства Хаим Арлозоров с целью ускорения массовой эмиграции евреев в Палестину заручился поддержкой своей бывшей возлюбленной Магды Фридлендер, ставшей женой всесильного министра пропаганды в фашистской Германии Йозефа Геббельса). Геббельс также был сторонником массового переселения евреев в Палестину, по его указанию была отчеканена даже памятная медаль с изображением звезды Давида на одной стороне и свастикой на другой. Противниками переселения евреев в Палестину стали сами сионистсткие организации Германии. Лидеры этих организаций направили 22 июня 1933 г. лично Гитлеру меморандум, в котором утверждалось, что сионизм в своих исходных положениях «звучит в унисон» национал-социализму. Это утверждение разъяснялось следующими образом: «Сионизм верит, что возрождение национальной жизни народа, как это происходит в настоящее время в Германии на христианском и национальном фундаменте, произойдет и для еврейского народа. И для еврейского народа решающими факторами должны стать происхождение, религия, общая судьба и чувство уникальности. Это требует исключения эгоистического индивидуализма либерального времени и коллективной ответственности».]
   Учитывая щепетильность темы Холокоста, историки нееврейской национальности стараются не затрагивать ее [95 - Понять это нежелание отечественных авторов-неевреев затрагивать тему Холокоста, как и вообше еврейскую тему, можно. Достаточно в этой связи вспомнить историю, связанную с изданием в России двухтомника Александра Солженицына «Двести лет вместе» – о русско-еврейских отношениях в дореволюционный и советский период. О дилогии этой еще до ее публикации широкой публике стало известно со слов Шимона Переса, посетившего Солженицына в мае 2001 г.: «Я был приятно удивлен, узнав, что он пишет книгу об отношениях между русскими и евреями». Словно бы предвидя, какую негативную оценку вызовет его новая работа, Александр Исаевич написал: «С двух сторон ощущаешь на себе возможные, невозможные и еще нарастающие упреки и обвинения». Как в воду глядел классик! Еще до выхода в свет первого тома дилогии критик Лев Аннинский написал: «Как, он и это успел?! И сил хватило, и времени! И никто не ведал, что готовится такое! Втайне, что ли, он работал, как в советские времена? Вó хватка, вó схрон – молодец, зэк!» По выходе же в свет с интервалом в полтора года дилогии на Солженицына обрашилась лавина обвинений. «Зачем столько собирать юдофобский мусор, высыпать его на бумагу, вымешивать помои антисемитской лжи?» – писала израильская газета «Новости недели», заодно «припомнив» Солженицыну 20-летнюю вынужденную жизнь в изгнании – «тоскливый и, видимо, вынужденный спуск в грязь, где приходится ползать на брюхе». «Ex libris» пророчествовал: «О евреях как ни напиши, все будут недовольны. Одни антисемитизмом, другие – отсутствием антисемитизма. Что делать – не так страшен еврейский вопрос, как неприятен любой на него ответ». Встретила в штыки дилогию «Двести лет вместе» и та часть критики в России, которая нетерпимо относилась к евреям; она стала распространять слухи о том, что Солженицын еврей и назвала его «пейсателем Солженицером». Припомнили ему и то, что настоящее его отчество не Исаевич, а Исаакович, – ошибка произошла при выписке ему первого паспорта. Такой «прием» новой работы Александра Исаевича на годы, если не на десятилетия отбил охоту у авторов-неевреев не то чтобы подробно изучать, а хотя бы поверхностно касаться еврейской темы.]; вместо них это стали делать сами евреи, свободные от узконационалистических предрассудков [96 - Узконационалистическими предрассудками заражена сегодня не только часть евреев в различных странах Европы, США и Израиля, но и в России. Напр., публицист Леонид Радзиховский взял себе за правило подсчитывать чуть ли не до сотых долей процента количество еврейской крови у Нобелевских лауреатов, представителей российской науки, успешных предпринимателей, деятелей культуры и т. д. В своей явно нездоровой страсти публицист зашел так далеко, что один из читателей «Еврейской газеты», сам еврей по национальности, назвал его фашистом.]. Так, профессор Чикагского университета Депол Норман Финкельштейн – еврей по национальности, родители которого прошли через Освенцим, – издал книгу «Индустрия Холокоста», которую открывают слова раввина Арнольда Волфа: «Я думаю, что Холокост был продан, оставшись не изученным». В короткое время эта книга была переведена на 24 языка, и стала международным бестселлером. В одной только Германии «Индустрия Холокоста» за несколько недель была продана в количестве 130 тысяч экземпляров. По мнению Финкельштейна, «определение причин Холокоста в нацистской Германии остается очень трудной задачей для всех, кто пытается докопаться до истины. По сей день историки не могут прийти к общему мнению: почему это случилось и когда возникла эта идея. Поверьте, это совсем нелегкая задача». И добавляет: «Сегодня уже многие понимают, что евреи часто эксплуатирую идею Холокоста», превратив его в «удачный гешефт».
   В 2003 году книга Финкельштейна «Индустрия Холокоста» была издана в России и сразу стала библиографической редкостью. В изданной в 2008 году новой книге «Сверхнаглость. О злоупотреблении антисемитизмом и издевательстве над историей» Финкельштейн подверг резкой критике книгу профессора юридического факультета Гарвардского университета Алана Дершовича «В защиту Израиля» и всех тех, для кого Холокост стал «удачным гешефтом». За свои взгляды Финкельштейн жестоко поплатился: книги его были изъяты из университетского книжного магазина в Чикаго, а самому ему было запрещено и дальше читать курс лекций политических наук. В письме ректора Чикагского университета Дэнниса Холтсшнайдера, направленном Финкельштейну в связи с решением закрыть его курс, говорилось: «По мнению тех, кто возражает против продолжения чтения вашего курса, ваши непрофессиональные личностные нападки мешают обсуждению идей, поляризуют аудиторию и упрощают сложные проблемы, требующие всестороннего и осторожного анализа».
   Подобная участь постигла и внука известного духовного и политического деятеля Индии Мохатмы Ганди – Аруна Ганди. В январе 2008 года на сайте газеты «Вашингтон пост» он осмелился высказать критические замечания в адрес евреев, заявив, что они «слишком уж носятся с Холокостом», и что это «влияет на рост культуры жестокости, способной разрушить сознание человечества». За это высказывание Арун Ганди был уволен из Института по изучению методов борьбы с насилием имени М. Ганди Университета Рочестера, где работал.
   Тема Холокоста, таким образом, оказалась закрытой, а потому самым оптимальным будет, если эту тему будут изучать и писать о ней люди, подобные Норману Финкельштейну, – это избавит добросовестных историков нееврейской националности в обвинениях в антисемитизме. [97 - Мне понятны причины, по которым никто в современной России ни словом не обмолвился по поводу того, почему по настоянию еврейских организаций России Германия с начала 2009 г. приступила к выплатам денежных компенсаций лицам еврейской национальности, пережившим блокаду Ленинграда, хотя ни для кого не секрет, что в годы Великой Отечественной войны в блокадном Ленинграде оставались не одни только евреи.]
   Перейдем теперь к другому расхожему мифу о Второй Мировой войне, согласно которому победа над фашистской Германией достигнута благодаря Соединенным Штатам Америки.
   Очевидно, что Германия, потерпевшая поражение в Первой мировой войне, не могла в одиночку за каких-нибудь 15—20 лет не только восстановить свой военный потенциал, но и стать по боевой мощи самой сильной в Европе. Ей кто-то помог нарастить мускулы. Вопрос: кто именно?
   Черчилль в беседе со Сталиным возложил вину за милитаризацию Германии на… евреев, в частности на Ратенау за то, что тот лично пообещал Гитлеру построить заводы, которые дали Германии «достаточно вооружения» и таким образом позволили ей стать «более могущественной державой». Сталин был осведомлен в делах, творившихся в Германии, ничуть не хуже Черчилля, равно как знал он и то, что «немецкий промышленник-еврей», как назвал его Черчилль, Вальтер Ратенау никогда ничего общего с Гитлером не имел: это был высокообразованный человек, занявший пост министра иностранных дел в первом правительстве Веймарской республики (на жизнь Ратенау еще в 1919 году было совершено покушение, а 24 июня 1922 года он был застрелен на улице).
   Истина же состояла в том, что Гитлер действительно был вскормлен крупнейшими банкирами и промышленниками Германии, но не такими, как Ратенау, а, скорее, как банкир Гельмар Шахт, который способствовал экономическому возрождению гитлеровского рейха (привлеченный к суду Международного трибунала в Нюрнберге, он, несмотря на протесты советской стороны, был оправдан). Известны и другие финансовые источники, которые помогли Германии стать тем, чем она и стала накануне Второй мировой войны, – крупнейшей европейской милитаризованной державой.
   Прежде всего эти источники были американского происхождения. Именно США инвестировали в Германию с 1924 по 1932 годы 31 миллиард 819 миллионов марок. Этих денег хватило, чтобы создать в стране базу для милитаризации. На это прямо указал VI Конгресс Коминтерна, состоявшийся в 1928 году в Москве. В резолюции Коминтерна говорилось: «Влияние американского капитала в Европе сильнее всего сказывается на хозяйственном подъеме Германии. Из державы, лежащей на самом дне хозяйственного разорения, Германия снова поднялась на большую высоту при помощи систематического кредитования со стороны Соединенных Штатов. Рост монополистического капитализма в Германии вызывает, с одной стороны, усилившийся процесс распада Версаля, с другой – все более определенную западную, т. е. империалистическую и антисоветскую ориентацию Германии».
   В 1998 году в США был принят закон, на основании которого была создана Межведомственная группа по изучению документов американских спецслужб и разведывательных ведомств. Эта группа изучила и рассекретила более восьми миллионов страниц текстов, в их числе документов, проливающих свет на деятельность американских корпораций, извлекавших прибыль из сотрудничества с третьим рейхом. Из этого моря документов переведены на русский язык и стали достоянием российской общественности ничтожно малые крохи. Но и по этим крохам можно судить о масштабах сотрудничества западных инвесторов со своим германским «союзником». Так, отец 41 президента США Джорджа Буша и дед 43 президента Буша-младшего – Прескотт Буш в 1934 году вошел в правление компании Union Banking, которая профинансировала начало Второй мировой войны. На деньги деда Карла Роува, главного идеолога в правительстве Буша-младшего, был построен и оборудован концлагерь в Биркенау. Джон Фостер Даллес, госсекретарь в правительстве Эйзенхауэра, занимался отмывкой нацистских денег. Упомянутая компания Union Banking финансировала Фрица Тиссена – экономического «крестного отца» Гитлера. На деньги западных спонсоров в Германии в 1933—1936 годах было построено свыше 300 новых военных заводов, в том числе 60 авиационных, 45 автомобильных и бронетанковых, 70 военно-химических, 80 артиллерийских, 15 по строительству военных кораблей и подводных лодок. Это помогло немцам увеличить производство боевых самолетов с 368 в 1933 году до 5112 в 1936 году. Геринг похвалялся: «Я намерен создать военно-воздушные силы, которые, когда пробьет час, обрушатся на врага подобно карающей деснице возмездия. Противник должен считать себя побежденным еще до того, как он начнет сражаться». Столь же самонадеян был и Гудериан: «В одну из ночей откроются двери авиационных ангаров и армейских автопарков, запоют моторы, части устремятся вперед. Первым неожиданным ударом будут захвачены или разрушены атаками с воздуха важные промышленные и сырьевые районы врага и тем самым выключены из военного производства. Правительственные и военные центры противника будут парализованы, а его транспортная система нарушена. За первой волной авиации и механизированных войск последуют моторизованные пехотные дивизии. Используя максимально свою скорость и радиус действия, они попытаются завершить прорыв и перерезать вражеские коммуникации. Удары будут следовать непрерывно один за другим, чтобы смять фронт противника и прорваться как можно дальше в глубь его страны».
   Предполагалось, что вся эта похвальба будет реализована на Востоке. Гитлер, однако, оказался ненадежным «союзником» и попросту обманул ожидания своих кредиторов. Прошедший через горнило Первой мировой войны, он понимал, что успехи на фронтах – лишь завершающий этап сражений, которые следует начинать в собственной стране. Его победа на выборах в январе 1933 года была вовсе не абсолютной, как мы представляем себе это сегодня: свыше 6 миллионов немцев отдали свои голоса за коммунистов и 10 миллионов за социал-демократов марксистской ориентации. Уже весной 1933 года страна покрылась сетью концлагерей, куда без суда и следствия сгонялись тысячи и тысячи антифашистов. На кого же решил опереться Гитлер? На предпринимателей-собственников. Для этого он из своей программы «25 пунктов», созданной в начале 20-х годов, когда начинал борьбу за голоса будущих избирателей, сразу же по приходе к власти выбросил пункт о национализации крупных предприятий. Глава крупнейшего концерна «И. Г. Фарбениндустри» Бош писал по этому поводу: «Приход к власти фашистов явился могучим фактором в оживлении германского предпринимательского духа». Той же точки зрения придерживались и руководители других крупных концернов – «Сименс», АЭГ, Флик, Крупп, Манесман. В течение первых ста дней пребывания у власти Гитлер в угоду предпринимателям разогнал профсоюзы и создал вместо них «Трудовой фронт», членами которого обязаны были стать все рабочие. Коллективным членом «Трудового фронта» был объявлен и Союз предпринимателей, который стал играть в нем ключевую роль. Этот странный симбиоз хозяев с наемной рабочей силой, с которой предприниматели не имели и не хотели иметь ничего общего, Геббельс объявил «прекращением классовой борьбы в Германии». Но чем в таком случае можно было объяснить возникновение войн, которыми переполнена история? Ответ на этот вопрос дал Альфред Розенберг в книге «Миф ХХ века», принятой фашистами на вооружение: нет и не может быть никакой классовой борьбы – это выдумка марксистов, – а есть борьба «расы с расой», которая и является движущей силой истории. «Сегодня, – писал он, – мир пробуждается к новой вере – к мифу крови, к вере в то, что божественное существование человека должно защищаться кровью».
   Подготовка к войне потребовала колоссальных финансовых затрат. В расчете на душу населения в 1938—1939 годах эти затраты в Германии были в 6 раз выше, чем в США. Тем не менее в Германии был выпущен правительственный заем. Денег на военные расходы все равно не хватало. Тогда в июне 1939 года, всего за два с небольшим месяца до начала Второй мировой войны, в Берлине состоялось совещание по финансовым вопросам, в котором приняли участие ведущие представители банковского мира США, Англии, Франции, Голландии, Бельгии, а также нейтральных Швейцарии и Швеции. Англия обязалась предоставить Германии заем на сумму 100 миллионов фунтов стерлингов. Спустя месяц уже в Базеле состоялись новые переговоры с западными банкирами, в результате которых Германия получила новые кредиты. У бывшего президента Имперского банка и уполномоченного по вопросам валюты Гелмара Шахта, назначенного Гитлером министром экономики и генеральным уполномоченным по делам военной экономики, были все основания заявить на суде в Нюрнберге: «Как немецкий народ мог осознать преступность своего правительства, если зарубежные страны относились к этому же правительству со столь большим почтением?»
   Феномен невероятно быстрого возвышения национал-социализма в Германии, сопровождаемый бурным промышленным и военным ростом, нельзя объяснить иначе, как поддержкой Гитлера со стороны западных политиков и финансовых воротил. Именно эти политики и финансовые воротилы рассчитывали с помощью Гитлера «покончить с коммунизмом» как в Советском Союзе, так и в других странах, включая Германию. [98 - 7 ноябре 1918 г. несколько сот жителей, возглавляемых популярным еврейским писателем и социал-демократом Куртом Эйснером, прошли по улицам Мюнхена и без единого выстрела заняли здание парламента и правительства Баварии. Так на территории Германии возникло первое социал-демократическое правительство (в Германии и на Западе его назвали «коммунистическим»), которое возглавил Эйснер. Спустя три месяца молодой офицер, придерживающийся правых взглядов, граф Антон Арко-Валле застрелил Эйснера, а еще через два с половиной месяца – 1 мая 1919 г. – войска регулярной армии, направленные в Мюнхен из Берлина, свергли правительство Баварии, расстреляв при этом сотни мирных жителей, которые не были членами социал-демократической или коммунистической партии. Страны–победительницы в Первой мировой войне не сделали ровным счетом ничего, чтобы предотвратить это кровавое бесчинство и удержать от рвущихся к власти правых, в партийной кассе которых, как писал впоследствии Гитлер, в то время насчитывалось всего 7 марок 50 пфеннигов. Меньше чем через год, когда Гитлер впервые огласил свои 25 пунктов, получивших название «Программа рабочей партии Германии» (среди них такие, как борьба с нетрудовыми доходами, ликвидация земельной ренты и спекуляции землей, требование карать смертью ростовщиков и спекулянтов, а главное – сохранить «здоровую буржуазию», т. е. ту самую часть общества, которую принято называть «средним классом» – главную опору фашизма), – нацистская партия ворочала уже колоссальными суммами, что вызвало со стороны его ближайших сподвижников обвинение в неразборчивости в выборе средств с целью захвата власти. Основатель и первый руководитель национал-социалистской партии – слесарь мюнхенских железнодорожных мастерских Антон Дрекслер обратился к рядовым членам партии: «Национал-социалисты, задумайтесь! Не совершайте непоправимых ошибок! Гитлер – самый настоящий демагог… Он считает, что сможет и впредь предлагать вам всякого рода истории, в которых есть все что угодно, кроме правды». Гитлер подал в суд, обвинив Дрекслера в клевете, тот вынужден был принести Гитлеру публичные извинения и принять его условия: Дрекслер становится почетным председателем партии, а Гитлер получает диктаторские полномочия (в 1923 г. Дрекслер вышел из партии, и Гитлер, двумя годами ранее провозгласивший «принцип вождя», стал официально именоваться «фюрером» вначале нацистской партии, а затем всего Третьего рейха). Ирония судьбы и самого Дрекслера, и Германии, а затем всего мира состояла в том, что малограмотный слесарь, учредивший нацистскую партию, все свои обвинения против Гитлера построил на том, что тот «вел себя по-еврейски», т. е. «искажал и извращал факты». Поистине, все играло на руку Гитлеру, все способствовало его быстрому продвижению на самую вершину власти и прославлению, так что современные историки если в чем и расходятся, так это в вопросе: сколько процентов немцев проголосовало за Гитлера в начале 30-х годов – 98 или 99?]
   Сталин в этом отношении оказался в диаметрально противоположной ситуации. Ему не на кого было рассчитывать, кроме как на себя и внутренние ресурсы страны. Он, в отличие от Ленина, не строил иллюзий относительно нэпа: за все годы проведения новой экономической политики нэпманы не построили ни одной фабрики, ни одного завода, ни одной электростанции, ни даже самого что ни есть захудалого коровника, который был бы в состоянии обеспечить близлежащий город молоком и мясом, – все это было создано в Советском Союзе не благодаря, а вопреки нэпу. Нэпманы висели на шее нищего государства неподъемным грузом, и Сталин не ударил пальцем о палец, чтобы и дальше удовлетворять их непомерно растущие аппетиты, как, впрочем, не сделал он и ничего, чтобы разом покончить с ним. Вопреки устоявшемуся мнению, будто Сталин уничтожил нэп и непманов, он просто игнорировал детище Ленина, и к началу 1930 годов нэп сам собой выдохся и прекратил существование.
   Сталин, сосредоточив в своих руках огромную власть, искал собственные пути строительства социализма в стране, и пути эти предполагали сочетание власти, идеологию и собственности, которая при нем окончательно перешла под юрисдикцию государства. Это позволило ему в короткие сроки решить острейшие вопросы коллективизации и индустриализации страны, а там, где он сталкивался с явным или неявным сопротивлением, в ход шли самые беспощадные репрессии. Если Гитлер сделал основную ставку на средний класс, пообещав ему быстрое обогащение, то Сталин сделал упор на дешевую рабочую силу «перекованных» людей, которые должны были забыть о личном и заботиться только об общем благе, – лишь при этом условии, считал он, Советский Союз превратится в могучую державу. [99 - В известной мере Сталин в своих расчетах на эффективность дешевой рабочей силы «перекованных» людей оказался прав. Доказательством тому может служить судьба Нафталия Ароновича Френкеля, который прошел путь от одесского жулика и заключенного ГУЛАГа до генерала НКВД. В Одессе Френкель с началом нэпа занимался торговлей лесом, монополизировав этот бизнес и даже получив от одесситов титул «Лесного короля Черного моря». В 1924 г. за мошенничество Френкеля судили и приговорили к расстрелу. Смертная казнь была заменена десятью годами лагерей. Предприниматель по натуре, Френкель, оказавшись на Соловках, разработал программу усовершенствования лагерного производства (составил, как мы сказали бы сегодня, бизнес-план). Эту программу руководство лагеря одобрило и назначило его начальником экономического отдела Соловков. Дальше – больше: Френкеля назначают руководителем строительства Беломорско-Балтийским каналом, затем начальником Бамлага и, наконец, строительства БАМа. Произведенный в генералы, Френкель создал Управление лагерного железнодорожного строительства НКВД-МВД СССР и стал первым его руководителем. В года Великой Отечественной войны под его непосредственным началом оказалось строительство всех железных дорог в стране.]
   Выступая в феврале 1931 года на Первой Всесоюзной конференции работников социалистической промышленности, Сталин заявил: «История старой России состояла, между прочим, в том, что ее непрерывно били за отсталость. Били монгольские ханы. Били турецкие беки. Били шведские феодалы. Били польско-литовские паны. Били англо-французские капиталисты. Били японские бароны. Били все – за отсталость. За отсталость военную, за отсталость культурную, за отсталость государственную, за отсталость промышленную, за отсталость сельскохозяйственную… Мы отстали от передовых стран на 50 – 100 лет. Мы должны пробежать это расстояние в десять лет. Либо мы сделаем это, либо нас сомнут».
   И Сталин преуспел в своем намерении в кратчайшие сроки преодолеть отсталость России от промышленно развитых стран (оставляю в стороне вопрос о цене, заплаченной за фантастически быстрое превращение Советского Союза в одну из ведущих мировых держав – речь об этой цене шла выше). Черчилль до конца своих дней восхищался Сталиным. «Он был выдающейся личностью, – писал он после смерти Сталина, – импонирующей нашему жестокому времени того периода, в котором протекала его жизнь. Сталин был человеком необычайной энергии, эрудиции и несгибаемой воли, резким, жестким, беспощадным как в деле, так и в беседе, которому даже я, воспитанный в английском парламенте, не мог ничего противопоставить… В его произведениях звучала исполинская сила. Эта сила настолько велика в Сталине, что он казался неповторимым среди руководителей всех времен и народов. Его влияние на людей неотразимо. Когда он входил в зал Ялтинской конференции, все мы, словно по команде, вставали. И странное дело – держали руки по швам. Сталин обладал глубокой, лишенной всякой паники мудростью. Он был непревзойденным мастером находить в трудную минуту путь выхода из самого безвыходного положения… Это был человек, который своего врага уничтожал руками своих врагов, заставляя нас, которых открыто называл империалистами, воевать против империалистов… Он принял Россию с сохой, а оставил оснащенной атомным оружием».
   В известной мере преуспел в своей политике и Гитлер. Сделав ставку на средний класс, он проявил себя как опытный психолог. Особенность среднего класса состоит в том, что в своей жажде быстрого обогащения он легко принимает за «врагов» тех, на кого ему указывают. Гитлер и показал немцам на их главных «врагов». Внутри Германии ими оказались евреи, которые сосредоточили в своих руках все финансовые и материальные ресурсы страны, и коммунисты, которые выступали против любых форм собственности. За пределами Германии «врагами» оказались страны и народы, которые «теснят» немцев со всех сторон, лишая их «жизненного пространства». В этом состоит коренное отличие двух видов тоталитаризма, установившегося в Советском Союзе и Германии: Сталин «монополизировал» власть, идеологию и собственность; Гитлер также монополизировал власть и идеологию, но оставил в неприкосновенности частную собственность. Более того, он всячески поощрял ее накопление, и собственники (суть – средний класс) тотчас признали в нем своего главного защитника и радетеля.
   В действительности процесс накопления собственности протекал, конечно, не в таком упрощенном виде, как я только что изложил. Германия еще до прихода к власти Гитлера приняла закон, по которому немецкое гражданство предоставлялось лишь лицам по «наследуемой крови», то есть исключительно «чистокровным» немцам, причем закон этот был принят не столько из соображений сохранения «чистоты расы», сколько с целью удержания и накопления капиталов и собственности внутри страны, не позволяя им уйти за рубеж. Этот закон позволил Гитлеру без особых усилий привить немцам самую оголтелую национальную и расовую неприязнь ко всем «ненемцам», которые-де «объедают» трудолюбивый немецкий народ, и коммунистам, которые тем только и живут, что мечтой о лишении немцев их собственности. А чтобы этого не случилось, немцы должны стать во главе всего мира как избранная Богом нация и быть готовы к тому, чтобы, как говорилось в эссе одного из сподвижников Гитлера Рудольфа Гесса, «не содрогнуться перед кровопролитием» и «топтать» своих врагов «солдатскими сапогами».
   Сталин внимательно следил за всем, что происходило в Германии и вокруг нее, и делал это – вот ирония истории! – с помощью коммунистов-евреев. В книге А. Каца «Очерки истории российской внешней разведки» рассказывается о руководителях советской внешней разведки, которую в разные годы возглавляли М. А. Трилиссер (1921—1929), А. Х. Артузов-Фраучи (1929—1934), А. А. Слуцкий (1934—1938), Шпигельглас (1938); «среди евреев-резидентов, – продолжает Кац, – отметим А. Шустера в Лондоне, В. Кривицкого в Нидерландах, А. Орлова в Испании, Б. Рыбкина в Финляндии», к которым можно прибавить П. Гутцайта в США, Б. Бермана и Б. Гордона в Германии, Эрдмана в Риме, Рейсса в Швейцарии. «Евреи-большевики, – читаем в книге «Очерки истории российской внешней разведки», – составляли костяк Наркомата иностранных дел. Два из трех заместителей Литвинова (Валлаха) – Сокольников (Бриллиант) Г. Я. и Карахан Л. М. были евреями. Евреи возглавляли важнейшие отделы Наркомата: 1, 2 и 3-й Западные, 1-й Восточный, консульский, печати и информации, экономический. Аппарат этих и других отделов почти полностью был укомплектован большевиками-евреями. В 1920 – 1930-е годы евреями были послы в Германии (Иоффе А. А., Суриц Я. З.), Англии (Розенгольц А., Майский И. М.), Италии (Штейн Б. Е.), Австрии (Петровский А. М.), Японии (Юренев К. К.), Румынии (Островский М. С.), Испании (Розенберг М.), Латвии (Бродовский С. И.), Литве (Карский М. А.), Уругвае (Минкин А. Е.), Турции (Карахан Л. М.), Китае (Иоффе А. А.)… В те годы евреи-большевики наиболее полно отвечали требованиям ЦК ВКП (б) по профессиональным качествам и преданности большевизму», – заканчивает свой обзор А. Кац.
   Сталин понимал, что поверженная в Первой мировой войне и униженная от осознания своего поражения Германия рано или поздно захочет взять реванш, как понимал он и то, что правительства западных стран не сделают ровным счетом ничего, чтобы предотвратить эту опасность. Скорее наоборот: своим попустительством правительства западноевропейских стран содействовали тому, что Гитлер в 1937 году аннексировал Австрию и Чехословакию и более чем вольно обошелся с Лигой Наций, из которой Германия вышла в 1935 году вместе с Японией.
   Сталин прохладно относился к идее Троцкого «революционного соединения» Советской России с Советской Германией, из которого чудесным образом должен был возникнуть «всемирный Советский Союз». В чудеса трезвый прагматик Сталин не верил. Германия была поверженной и потому озлобленной страной. Кроме того, Германия, в отличие от России, была моноэтничной страной, которую легко объединить общей для всей нации идеей. К идеям интернационализма Германия была глуха, – ей необходимо было прежде всего обнаружить внутри страны главного виновника обрушившихся на нее бед, примерно наказать его, а уж потом решать, нужен ей интернационализм или нет. Сочетание озлобленности с национализмом может породить чудовище, которое при огромном внутреннем промышленном потенциале таило в себе угрозу вселенского масштаба.
   Россия в этом отношении являла прямо противоположную картину. Русский народ изначально зациклился на своем мессианизме и потому был не способен ни на какую месть. Наш народ был буквальным воплощением заповедей Христа: «Не противься злому. Но кто ударит тебя в правую щеку твою, обрати к нему и другую; и кто захочет судиться с тобою и взять у тебя рубашку, отдай ему и верхнюю одежду… Любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас, благотворите ненавидящих вас и молитесь за обижающих вас и гонящих вас» (Мф. 5:39—40, 44).
   Перед Сталиным встала труднейшая задача: переделать этот народ, сохранив при этом его интернационалистскую суть. Отсюда его совершенно безумная теория о том, что с успехами социалистического строительства в стране усиливается классовая борьба, обошедшаяся нашему народу неисчислимыми жертвами. Отсюда же многочисленные судебные процессы 30-х годов над «фашистскими шпионами», неизменно заканчивавшиеся одним: расстрелами, что находило (и об этом следует сказать прямо) массовую поддержку среди населения. Вот на этом-то основании Сталина и Гитлера объявляют «близнецами-братьями», а между коммунизмом и фашизмом ставят знак равенства. Нелепость таких «объединений» нуждается в доказательствах. А их, увы, нет. И вот почему.
   Практически весь ХХ век прошел под знаком противоборства трех общественных систем: капитализма (его в нашей стране сегодня предпочитают называть либеральной демократией), коммунизма и фашизма. Капитализм ставил в вину коммунизму коллективизм, но прощал интернационализм, а фашизм упрекал за национализм и прощал экономическую свободу. Фашизм, в свою очередь, поддерживал капитализм за экономическую свободу (суть частную собственность), но не прощал ему его приверженности к интернационализму. Наконец, коммунизм, отвергая и экономическую свободу, и национализм, исповедовал интернационализм, которому следовал капитализм, и коллективизм, который формально сближал его с фашизмом (см. схему).

   Вроде бы связка между коммунизмом и фашизмом в виде коллективизма очевидна. Но, как мы помним, Сталин, наряду с коллективизмом, выдвинул тезис «усиления классовой борьбы», тогда как Гитлер под коллективизмом понимал прежде всего корпоративные интересы среднего класса, который и держался-то на признании незыблемости частной собственности. Но послушаем в этой связи мнение белоэмигранта И. Бунакова, симпатизировавшего фашизму. Большевики, писал этот автор в 1934 году, совершили революцию «не так, как надо. Революция должна быть не интернационалистической, а национальной, не атеистической, а христианской, не коллективистской, а корпоративной – вот в чем вина коммунизма» (курсив мой. – В. М.). Вроде бы «малость», но это такая «малость», которая делает связь между коммунизмом и фашизмом в виде коллективизма эфемерной, а вот связь фашизма с капитализмом (либеральной демократией) через признание незыблемости экономической свободы и корпоративными интересами собственников более чем тесной.
   Оказавшись один на один с набиравшей силу фашистской Германией, Сталин не сомневался, что война с ней неизбежна и что к войне этой нужно готовиться. И Советский Союз, решив проблему индустриализации, стал вооружаться.
   За успехами в военной области одинаково внимательно следили и Гитлер, и руководители западных стран (третья сторона обозначенного выше треугольника). Каждая из сторон вынашивала при этом собственные планы, которые с наибольшей откровенностью и цинизмом выразил сенатор, впоследствии президент США Гарри Трумэн: «Если мы увидим, что выигрывает Германия, то нам следует помогать России, а если выигрывать будет Россия, то нам следует помогать Германии, и, таким образом, пусть они убивают как можно больше».
   Слова эти были произнесены 22 июня 1941 года – в то время, когда над Европой уже опустилась ночь, а в Америке был в самом разгаре день. Отношение к нашей стране и ее войне с Германией не изменилось и год спустя, когда под натиском германских войск наша армия, понеся огромные потери, откатилась к берегам Волги. Советник посольства СССР в США, будущий посол в США, а с 1957 года министр иностранных дел СССР Андрей Андреевич Громыко докладывал в августе 1942 года в Москву: «Подавляющее большинство из генералитета армии США питает надежду на истощение и гитлеровской Германии, и Советского Союза. Эти надежды совпадают с надеждами руководящих промышленных кругов. Они не хотят победы Гитлера. Но еще больше они не хотят победы Советского Союза». Из «двух зол» – Советского Союза и Германии – западным политикам наименьшим злом представлялась фашистская Германия.
   Советский Союз безнадежно отставал в вооружении от Германии. Гитлер знал это и не очень опасался, что Советский Союз начнет войну с Германией раньше, чем это сделает Германия, рассматривавшая нашу страну как своего рода «десерт» после окончательной победы в Европе, где главную опасность для нее представляла Англия. Германский Генеральный штаб представил Гитлеру бюллетень по состоянию вооруженных сил Советского Союза на 1 января 1941 года, в котором отмечалось слабое оснащение Красной Армии современными видами оружия. В этом бюллетене говорилось:
   «Несомненно, что мощность русской промышленности большая (напомню читателям, что промышленность эта была создана буквально на пустом месте за каких-нибудь десять лет, – срок, соизмеримый со сроком пребывания во власти Ельцина, когда промышленность России в буквальном смысле слова была обрушена. – В. М.), но насколько хорошим является качество оружия, выпускаемого ею, еще нельзя окончательно определить… Материальная часть артиллерии лишь частично является новой. О наличии в армии тяжелой и сверхтяжелой артиллерии имеются лишь малодостоверные сведения…
   Танки, принятые на вооружении в Красной Армии, представляют собой копии иностранных моделей с многочисленными русскими изменениями. Бронемашины представляют собой обычные бронированные автомобили…
   Большую часть самолетного парка составляют самолеты второго класса, которые уступают немецким самолетам, оснащенным по последнему слову техники… Русские пытались строить новые образцы истребителей, но до сих пор они не были введены на вооружение. По-видимому, эти новые образцы самолетов непригодны с точки зрения их производства или применения… Оба типа бомбардировщиков СБ-2 и ДБ-3 принадлежат к боевым самолетам первого класса, однако их тактико-технические данные невысокие…
   Боевая мощь советской авиации значительно ниже немецкой. Учитывая территорию Советского Союза, можно сказать, что и численность авиационных соединений недостаточна. Учитывая слабую организацию аэродромной службы и службы снабжения, а также ограниченные способности русского человека овладевать техникой, следует полагать, что боеспособность авиации является особенно низкой…»
   Техническое отставание Советского Союза от Германии в области вооружений не составляло тайны и для Сталина, почему он предпринимал огромные усилия для того, чтобы оттянуть начало неизбежной войны. Для этого в предвоенные годы было сделано немало. Было построено 9 тысяч крупных промышленных предприятий, оснащенных самой передовой по тем временам техникой. За невиданно короткий срок валовая продукция промышленности выросла в 6,5 раза, причем производство средств производства – в 10 раз. Если за время с 1929 по 1940 годы среднегодовой прирост всей промышленности в нашей стране составлял в среднем 13 процентов, то оборонной промышленности – 39 процентов. И это при том, что в индустриализацию СССР не вкладывалось ни цента зарубежных инвестиций; всего, чего добилась страна за десять с небольшим лет, выйдя на 1-е место в Европе и на 2-е в мире, она добилась благодаря собственным ресурсам и таланту народа.
   Германии с ее ставкой на собственников-предпринимателей и растущими военными аппетитами, требовались все новые и новые капиталовложения. Тогда она усилила налоговый пресс не на крупных собственников, а на народ. Был выпущен правительственный заем. Однако денег все равно не хватало. 9 и 10 ноября 1938 года были организованы «стихийные» антиеврейские погромы, в результате которых на евреев был наложен штраф в 1 миллиард марок. Евреи обратились с исками к страховым компаниям о возмещении убытков, причиненных им во время погромов. Геринг аннулировал эти иски, и около 30 тысяч самых состоятельных евреев были отправлены в концлагеря. Чтобы спасти «союзника» от нависшей финансовой катастрофы, Банк международных расчетов, возглавляемый англичанином Монтегю Норманом, передал Германии 5 миллионов фунтов чехословацкого золота, которое хранилось у него на депозите. Перед началом войны Функ, на котором лежала ответственность за положение дел с финансами в Германии, доложил Гитлеру: «Мы сможем без серьезных потрясений в области финансов и экономики пережить испытания войны».
   Запад, таким образом, сделал все, чтобы Германия основательно подготовилась к войне. 1 сентября 1939 года гитлеровские войска вступили в Польшу. Дорога на Восток, на что рассчитывали правительства ведущих стран Европы и США и о чем говорил сам Гитлер, называя поверженную Польшу «немецким плацдармом на будущее», была открыта. Но тут случилось необъяснимое с точки зрения логики всего предшествующего развития событий: Гитлер, понимая, что война с Советским Союзом – державой № 1 в Европе – потребует от Германии неимоверного напряжения всех имеющихся у нее ресурсов, обратил свой взгляд не на Восток, а на Запад.
   Перед началом войны СССР настойчиво предлагал западным странам организовать коллективный отпор фашистской агрессии. Правительства этих стран оказались глухи к обращениям СССР. Г. К. Жуков, возглавивший в то время Генштаб Красной Армии, вспоминал: «Англия и Франция прислали на переговоры, скажем прямо, деятелей второстепенных… В секретной инструкции английской миссии откровенно указывалось, что правительство Англии “не желает брать на себя какие-либо определенные обязательства”, которые могут “связать ему руки”» А де Голль, характеризуя позицию Франции, занятую ее правительством в отношении СССР, писал: «Некоторые круги усматривали врага скорее в Сталине, чем в Гитлере. Они были больше озабочены тем, как нанести удар России». Начало Второй мировой войны несколько отрезвило западных политиков, и уже 3 сентября Англия и Франция объявили войну Германии. Гитлер по этому поводу заметил: «Если они и объявили нам войну, то это для того, чтобы сохранить свое лицо; к тому же это еще не значит, что они будут воевать».
   Как в воду глядел Гитлер! Ни Англия, ни Франция не сделали ничего, чтобы отразить германскую агрессию на Запад: солдаты, вспоминают очевидцы тех давних событий, играли в футбол, офицеры в теннис. На Нюрнбергском процессе начальник штаба оперативного руководства германского верховного командования Йодль признал: «Если мы еще в 1939 году не потерпели поражения, то это только потому, что примерно 110 французских и английских дивизий, стоявших во время нашей войны с Польшей на Западе против 23 германских дивизий, оставались совершенно бездеятельными».
   Что касается США, то они выразили готовность стать посредниками в переговорах между Англией и Францией, с одной стороны, и Германией с другой для «заключения достойного мира».
   Руки Германии были развязаны, и она приступила к осуществлению своего плана стать сильнейшей военной державой Европы. Она и стала таковой от Польши до Франции включительно. Польша была побеждена за 18 дней, Дания оккупирована в течение одного дня, Норвегия – за 23 дня, Голландия – за 5 дней, Бельгия – за 18 дней, Люксембург – за один день. Наступила очередь Франции. Но и она капитулировала на 43-й день после начала активных боевых действий. Военный потенциал Германии к началу 1941 года увеличился в 22 раза! Ее уже не пугала угроза войны с Англией, да Гитлер и не обращал на нее особого внимания. Во-первых, потому, что, как признал госсекретарь США Хэлл в феврале 1941 года, «Англия не желает идти на улучшение отношений с Советским Союзом» и не станет мешать Германии воевать на Востоке. Во-вторых, потому, что не считал нужным втягиваться с Англией в серьезную войну. Фельдмаршал Рундштедт писал: «Предполагаемое вторжение в Британию было чепухой, потому что не было нужного количества судов. У меня создалось впечатление, что фюрер никогда не собирался на деле вторгнуться в Британию».
   Подобное развитие событий советское руководство предвидело еще до начала Второй мировой войны. И потому Сталин, отчаявшись убедить Запад в необходимости создать антигитлеровскую коалицию с участием СССР, пошел на беспрецедентный шаг – принял предложение Гитлера о заключении пакта о ненападении.
   О содержании этого пакта, включая секретный протокол к нему, известно сегодня всем. Меньше известно другое: будто бы Молотов, которому было поручено вести переговоры с Германией от имени СССР, положительно отнесся к предложению Германии стать четвертой составляющей оси Берлин – Рим – Токио и получить свою «долю» от передела мира. Вот что писал по этому поводу сам Молотов: «Немцы и японцы, как видно, очень хотели бы толкнуть нас в сторону Персидского залива и Индии. Мы отклонили обсуждение этого вопроса, так как считали такие советы со стороны Германии неуместными».
   Единственная причина, по которой СССР пошел на соглашение о ненападении с Германией, это возможность выиграть время. Новые виды оружия, отвечающие современным требованиям ведения войны, в СССР к лету 1941 года были разработаны, но существовали лишь в единичных экземплярах как опытные образцы. Для того, чтобы запустить их в серийное производство, требовалось время (они будут запущены в серию в суровых условиях начавшейся войны на эвакуированных из западных районов на Урал и в Сибирь станках часто под открытым небом), немцы же новые виды оружия уже производили в массовых количествах.
   Один из расхожих упреков Сталину состоит в том, что он «проморгал» точную дату начала войны, хотя разведка и называла ему эту дату. Не проморгал. Просто, во-первых, своим демонстративным бездействием хотел показать Гитлеру, что СССР остается верным пакту о ненападении. Во-вторых, не мог поверить, что Гитлер, разгадав его истинные намерения поскорей перевооружить армию, перехитрит его. В-третьих, упреди он Гитлера с началом войны, чем бы стала воевать Красная Армия? Трехлинейной винтовкой Мосина образца 1890/1931 годов? Точные сроки начала войны с Германией Сталину называли не только разведчики, но и Черчилль, направивший в апреле 1941 года Сталину, как он сам выразился, «краткое и загадочное письмо». Позже, во время визита в Москву в августе 1942 года, он спросит Сталина, помнит ли тот о его письме? Сталин ответил: «Я помню об этом. Мне не были нужны никакие предупреждения. Я знал, что войны не избежать. Но я полагал, что нам удастся выиграть еще около полугода».
   Выиграть не удалось. Уже в первый день войны наша армия потеряла 1811 самолетов, причем почти все на земле. В первые месяцы войны немцы захватили в плен 3,5 миллиона наших солдат и офицеров. К лету 1941 года 75 процентов командиров Красной Армии занимали свои должности менее одного года, а весь «первоклассный состав высших советских командных кадров, – как писал Гитлер Кейтелю, – истреблен Сталиным в 1937 году».
   И все же война с СССР с самого начала была не такой, какую вела Германия в Европе. Собственно, там война велась между собственниками за передел колоний и захват чужой собственности. Грызлись за эту собственность не только страны со странами, но и собственники с собственниками. Так, в конце 1940 – начале 1941 годов, уже в ходе начавшейся Второй мировой войны, развернулась яростная схватка между монополистами Фликом и Рехлингом за обладание французским концерном «Рамбае». Рехлинг жаловался в Берлин: «Если руководство заводами будет передано Флику, а не мне, я буду рассматривать это как личное оскорбление». На Нюрнбергском процессе другой собственник, Артур Рюман, проходивший в качестве свидетеля, поскольку не успел нажиться при дележе награбленной добычи, рассказывал, как 18 мая 1940 года он присутствовал в Дюссельдорфе на встрече четырех монополистов с участием Густава Круппа, деливших между собой промышленные предприятия Голландии и Бельгии. Тыча пальцами в географические карты, они кричали: «Это мое. Мое это!». Германия, таким образом, рассматривала Европу как некую единую «экономическую зону», подчиненную ей, как «сферу своих жизненных интересов», суть которой на заседании совета имперской группы «Промышленность» 3 октября 1940 года изложил монополист Шлоттер: «Это можно представить себе так, что мы просто будем диктовать экономике Европы, что надо делать, т. е., что мы будем смотреть на вещи лишь с точки зрения собственных интересов Германии».
   Англия слишком поздно осознала продуктивность советских предложений о создании антигитлеровской коалиции в Европе. Но, осознав это, не рассталась с идеей стравить Германию с СССР. В начале марта 1941 года Черчилль писал министру иностранных дел Идену: «Югославия, Турция, Греция и мы в общем имеем 70 мобилизованных дивизий. Немцы имеют там не более 30 дивизий. Не считаете ли вы возможным, что в случае создания единого фронта на Балканском полуострове Германия могла бы счесть более целесообразным взять свое в России?» С началом войны с СССР Гитлера торопили все, вплоть до недобитков из числа украинских, русских, прибалтийских и проч. националистов: «Скорее на Восток!». 30 июня 1940 года, спустя всего неделю после капитуляции Франции, начальник генерального штаба сухопутных сил Гальдер записал в дневнике: «Основное внимание – на Восток. Англии мы должны будем, вероятно, еще раз продемонстрировать нашу силу, прежде чем она прекратит борьбу и развяжет нам руки на Востоке».
   Война с СССР с самого начала приобрела идеологический и потому особенно ожесточенный характер. Французские журналисты Бувье и Гакон писали: «Смертельная ненависть Гитлера к коммунизму, его презрение к славянам и стремление прибрать к рукам богатства Советского Союза были давно известны». Полному и безусловному уничтожению подлежали все коммунисты и политработники. Был разработан план «Ост», в замечаниях к которому говорилось, что, несмотря на стремление фашистов полностью стереть с лица земли русский народ, уничтожить такое огромное число людей представляется делом проблематичным с «технической точки зрения». Поэтому, говорилось далее в замечаниях, «дело заключается прежде всего в том, чтобы разгромить русских как народ, разобщить их. Для нас, немцев, важно ослабить русский народ в такой степени, чтобы он не был больше в состоянии помешать нам устанавливать немецкое господство в Европе».
   Войну с Германией нашей армии пришлось начать с крайне низким качеством вооружения. Писатель Василь Быков вспоминал: «…Немецкое стрелковое оружие сплошь и рядом оказывалось совершеннее по устройству и сподручнее в применении. Наш прославленный ППШ с очень неудобным для снаряжения дисковым магазином по всем параметрам уступал немецкому “шмайссеру”; громоздкая, с длинным штыком винтовка XIX века конструкции Мосина уступала немецкому карабину. Устаревший, с водяным охлаждением пулемет “Максим” доставлял пулеметчикам немало забот, особенно в летнее время на безводном юге, с текстильной лентой – повсеместно в непогоду. Ручной пулемет Дегтярева запомнился бывшим пулеметчикам разве что непомерным для этого вида оружия весом. Когда на вооружении у немецкой пехоты появился компактный скорострельный МГ-42, нашим атакующим батальонам не осталось шансов уцелеть под его шквальным (до 1.000 выстрелов в минуту) огнем. Один такой пулемет с удачно расположенной позиции за считанные минуты способен был истребить батальон. Средний танк Т-34, в общем неплохой, маневренный, с хорошим и сильным двигателем, имел слабую броню и при скверной 76-мм пушке [100 - В 1943 г. эта пушка была заменена на новую – 85-миллиметровую пушку конструкции Василия Гавриловича Грабина, разработавшего методы скоростного проектирования артиллерийских орудий; тогда же началось серийное производство более мощной техники, в т. ч. тяжелых танков ИС («Иосиф Сталин»).] становился легкой добычей немецкого противотанкового оружия и особенно тяжелых танков “тигр”…»
   Преодолеть разрыв в вооружениях удалось лишь к 1943 году, когда Советский Союз добился экономического превосходства над Германией, – и это в то самое время, когда на вермахт работала практически вся промышленность Западной Европы [101 - После смерти Сталина и особенно после развала Советского Союза широкое распространение получили концепции, согласно которым победа в Великой Отечественной войне была достигнута не благодаря, а вопреки Сталину (даже такой совестливый русский писатель, как Виктор Петрович Астафьев, сам участник войны, считал, что войну наша страна не выиграла, а проиграла, – из-за огромного числа людских и материальных потерь). Это так и абсолютно не так. Сталин отдавал себе отчет в том, что Советский Союз к 1941 г. не был готов к ведению полномасштабной войны, и он использовал все имеющиеся в его распоряжении средства, чтобы оттянуть начало войны. Но то, к чему стремился Сталин, было очевидно и Гитлеру. Убедившись, что стремительно набиравший экономическую и военную мощь Советский Союз начинает прдставлять для него реальную угрозу, он упредил планы Сталина. Буквально за день до нападения на Советский Союз, 21 июня 1941 г., Гитлер писал Муссолини: «Сотрудничество с Советским Союзом, при всем искреннем стремлении добиться окончательной разрядки, часто сильно тяготило меня. Ибо это казалось мне разрывом со всем моим прошлым, моим мировоззрением и моими прежними обязательствами. Я счастлив, что освободился от этого морального бремени». А в «Завещании», продиктованном шефу нацистской канцелярии Мартину Борману 14 февраля 1945 г., Гитлер следующим образом охарактеризовал причины упреждающего удара по Советскому Союзу: «Наша главная проблема сводилась к тому, чтобы удержать Россию по возможности дольше от выступления, и меня вечно терзал кошмар, что Сталин может проявить инициативу раньше меня».]. Теперь уже никто ни в Советском Союзе, ни на Западе не сомневался, что Красная Армия в состоянии самостоятельно разгромить фашистскую Германию. Настроение на Западе в отношении нашей страны коренным образом изменилось. Лорд Уильям Бивербрук, крупный английский магнат и член правительства Черчилля в 1940—1945 годах, заявил в Нью-Йорке: «Коммунизм при Сталине завоевал аплодисменты и восхищение всех западных наций. Коммунизм при Сталине дал нам примеры патриотизма, которым трудно найти аналогии в истории. Коммунизм при Сталине дал миру самых лучших генералов. Преследование христиан? Нет. Там нет религиозного преследования. Двери церквей открыты. Преследование национальностей? Совсем нет. Евреи живут там так же, как и все остальные. Политические репрессии? Да, конечно. Но теперь уже ясно, что те, кого расстреляли, предали бы Россию немцам».
   Однако одного только экономического превосходства для достижения победы в войне – тем более в войне такого масштаба, как Великая Отечественная война, – было мало. Необходимо было добиться морального превосходства над врагом, доказать всем и прежде всего себе, что идеалы, за которые боролся народ и за которые был готов пойти на смерть, неизмеримо выше и благородней идеалов противника. Другими словами, перед руководством страны встала задача превратить войну отечественную в войну священную. И это удалось сделать в полном объеме. [102 - Четыре неполных года, которые продолжалась Великая Отечественная война, из почти 75-и лет существования советского строя, до сих пор сохраняются в народной памяти как самое яркая страница нашей истории.]
   Незадолго до нападения на Советский Союз фашистские идеологи внушали солдатам вермахта: «Не разговаривайте, а действуйте. Русского вам никогда не “переговорить” и не убедить словами. Говорить он умеет лучше, чем вы, ибо он прирожденный диалектик и унаследовал “склонность к философствованию”. Меньше слов и дебатов. Главное – действовать. Русскому импонирует только действие, ибо он по своей натуре женственен и сентиментален». Гитлер, обращаясь к войскам, отправлявшимся на Восточный фронт, напутствовал их: «Наша политика относительно народов, населяющих широкие просторы России, должна заключаться в том, чтобы поощрять любую форму разногласий и раскола». Наконец, нельзя не вспомнить и такую «установку», высказанную на конференции, состоявшейся в Берлине 18 декабря 1941 года: «Россию могут разбить только русские».
   Сталин принял вызов фашистских идеологов и дал им сражение на их же «поле». Трудно сказать, что при этом сыграло бóльшую роль, – незнание немцами русской ментальности или то, что Сталин вспомнил свой давний призыв к солдатам царской армии «собираться вокруг русского народа, единственно верного союзника русской революционной армии». Дело, в конце концов, в другом: Сталин как верховный главнокомандующий нашел самый верный и короткий путь к общенациональному единению: в июле 1942 года учреждаются ордена Александра Невского, Суворова и Кутузова, в марте 1944 года – ордена Ушакова и Нахимова; 5 августа 1943 года в честь освобождения городов Орел и Белгород в Москве был произведен первый артиллерийский салют, и грохот орудий, транслировавший на всю страну по радио, напомнил людям о древнем обычае русских отмечать радостные события звоном церковных колоколов; в том же 1943 году Сталин пригласил в Кремль митрополита Сергия, который в 30-е годы дважды подвергался тюремному заключению «за антисоветскую деятельность» и по инициативе которого с началом войны были собраны и переданы в фонд обороны 300 миллионов рублей, – и достиг с ним соглашения о возобновлении патриаршества, прерванного после смерти патриарха Тихона; в армии был упразднен институт военных комиссаров и введены погоны, как это было в царской армии; наконец, в ночь на 1 января 1944 страна обрела новый Гимн (до этой даты Гимном Советского Союза был «Интернационал»), который начинался словами: «Союз нерушимый республик свободных сплотила навеки великая Русь…» Добавье к этому и заботу о детях – будущее страны, – которую советская власть стала проявлять буквально с первых дней своего существования. В 1917 году, вместе с «Декларацией по дошкольному воспитанию», принимается постановление о государственной системе дошколького образования (по словам Ленина, детские сады «на деле способны освободить женщину, на деле способны уменьшить и уничтожить ее неравенство с мужчиной»); к 1924 году относится начало развития дошкольных учреждений в деревнях, а городские садики при промышленных предприятиях переходят на 10 – 12-часовой режим работы, открываются ночные группы, создаются альтернативные формы работы с детьми: летние оздоровительные площадки, детские комнаты при домоуправлениях (тогда же начинается массовая работа с детской беспризорностью, которую возглавляет Федикс Эдмундович Дзержинский; не случайно первые советские малоформатные фотоаппары, которые начинают выпускать в детских колониях бывшие беспризорники, получают название по инициалам главного чекиста страны – ФЭДы); в 1943 году – в самые трудные годы войны – организуется работа детских садов санаторного типа с круглосуточным проживанием в течение 3 – 6 месяцев, а для мальчишек-сирот учреждаются суворовские и нахимовские училища, в которых они получают среднее образование и готовятся к поступлению в вузы. Словом, Отечественная война по всем параметрам превратилась в священную войну, которую народ вел не только ради собственного будущего, но и будущего всей планеты, что в полной мере соответствовало давней русской идее соборности.
   Эту-то особенность Великой Отечественной войны до сих пор не могут понять очень многие люди на Западе, для которых война советского народа против фашистской Германии остается «неизвестной войной» (так назывался документальный многосерийный фильм, сделанный американскими кинематографистами). Там до сих пор не могут понять, чем руководствовались больные и пожилые люди, признанные негодными к военной службе, записываясь в дивизии народного ополчения? Что побуждало крестьян, насильно загнанных в колхозы, уходить в партизаны? Почему дети, хотя никто не заставлял их это делать, взбирались на ящики и табуреты, приставленные к станкам, и производили сложнейшие детали к танкам и самолетам, выпускали артиллерийские снаряды, мины и патроны к стрелковому оружию? Какие причины побуждали девчонок идти на фронт санинструкторами, сопровождать санитарные поезда, вывозить в тыл тяжелораненых и сутками напролет работать сиделками в госпиталях?
   В ходе войны первыми, кто пересмотрел свое отношение к русским, оказались сами немцы. Вот фрагменты из достаточно красноречивого документа на этот счет, опубликованного целиком на страницах журнала «Источник»:

   «НАЧАЛЬНИК ПОЛИЦИИ БЕЗОПАСНОСТИ И СД
   Берлин, 17 августа 1942 г.
   СВ II, Принц-Альбрехтштрассе, 8

   Секретно!
   Лично. – Доложить немедленно!
   Сообщение из империи № 309

   II. Представления населения о России

   1. Наша прежняя пропаганда против Советского Союза подчеркивала, что коммунистическо-большевистская система была основана евреями как система чудовищного угнетения и нищеты русского населения… Картина Советского Союза и его людей предстает как исключительно мрачная, как состояние ужасного упадка и страшной нищеты…
   3. Советские люди преподносились как жестокие скотоподобные существа. В лице комиссаров и политруков они превращались просто в “недочеловеков”. Сообщения о зверствах, которые имели место в первые месяцы восточного похода, подкрепляли убеждение, что военнослужащие вражеской армии являются “бестиями”. С озабоченностью спрашивали, как мы поступим в будущем с этими “зверьми”. Многие немцы полагали, что их нужно будет полностью уничтожить…
   5. Особенно сильно занимает немцев проблема боевой мощи Красной Армии, которая наряду с количеством и качеством удивительного вооружения явилась второй большой неожиданностью. До сегодняшнего дня упорство в бою объяснялось страхом перед пистолетом комиссара и политрука. Иногда полное безразличие к жизни истолковывалось исходя из животных черт, присущих людям на востоке. Однако снова и снова возникает подозрение, что голого насилия недостаточно для того, чтобы вызвать доходящие до пренебрежения жизнью действия в бою. Различными путями приходят к мысли, что большевизм привел к возникновению своеобразной фанатичной веры. В Советском Союзе, возможно, многие люди, главным образом молодое поколение, придерживаются мнения, что Сталин является великим политиком. По меньшей мере большевизм, безразлично какими средствами, вселил в большую часть русского населения непреклонное упорство. Именно нашими солдатами установлено, что такого организованного проявления упорства никогда не встречалось в первую мировую войну. Вполне вероятно, что люди на востоке сильно отличаются от нас по расово-национальным признакам, однако за боевой мощью врага все же стоят такие качества, как своеобразная любовь к отечеству, своего рода мужество и товарищество, безразличие к жизни…
   В целом, учитывая все эти суждения, невольно приходишь к мысли, что Россию и ее людей нельзя привести к одному знаменателю. До войны нам было очень мало известно о реальном положении в России, и сейчас, как следует из частично противоречивых высказываний, понятий и представлений, мы знаем в основном все еще очень мало. Да, сейчас, кажется, даже труднее создать достоверную картину из отдельных факторов русского и досоветского периода, из того, что должно быть приписано большевистскому времени и что сводится к освобождению от большевизма, а что является русским и показательно для него…»

   То, что для высокопоставленных чиновников Третьего рейха представляло трудность в создании «достоверной картины», «чтó является русским и показательным для него», нашло логическое завершение в тосте, который Сталин провозгласил на приеме в Кремле в честь участников Парада Победы 24 июня 1945 года «за великий русский народ» как «наиболее выдающуюся нацию из всех наций, входящих в состав Советского Союза», и признал русских «руководящей силой в великом Советском Союзе».
   Эти в общем-то понятные и психологически выверенные слова Сталина, которые отчасти оправдывают его вину перед русским народом за то, что самой многочисленной нации страны, призванной, по Ленину, «возместить так или иначе своим обращением или своими уступками по отношению к инородцу то недоверие, ту подозрительность, те обиды, которые в историческом прошлом нанесены ему правительством “великодержавной” нации», не было предоставлено в Советском Союзе не только союзного статуса, а хотя бы права автономии, – встретили в наше время абсолютно вздорное толкование. Так, историк, доцент Московского университета Геннадий Аркадьевич Бордюгов сделал «открытие», «научную ценность» которого я предоставляю определить самим читателям: «Война была серьезным и бесспорным поводом для окончательной трансплантации русского национализма в официальную идеологию… К русской теме Сталин особенно часто обращался в первый, наиболее сложный период Великой Отечественной войны. Указание на вероломный характер нападения, объявление войны Отечественной, неоднократное обращение к слову “Родина” без определения “советская”, “социалистическая” (что не было характерно для 1930-х годов) были призваны воздействовать на национальное самосознание прежде всего русского народа. Почти все сферы общественной жизни страны были отмечены знаками новой идеологической установки» (далее Бордюгов перечисляет эти «знаки новой идеологической установки» в армии, в отношении государства к церкви, приводит в качестве доказательства «окончательной трансплантации русского национализма в официальную идеологию» такие факты, как восстановление Новгородского кремля и реставрацию в Суздале могилы князя Пожарского, разоренной в 1933 году).
   Еще дальше пошел бывший депутат Государственной думы, лишенный священнического сана Глеб Якунин. Вот что пишет он в брошюре «Исторический путь православного талибанства»:
   «В 1943 году бывший тифлисский семинарист И. Сталин решил использовать в политических целях десятки миллионов русских за рубежом, а заодно и попробовать сплотить страны поствизантийского пространства (Восточная Европа и Балканы) под крылом Москвы как Третьего Рима, разыграв этноконфессиональную карту.
   Сталин вызвал в Кремль трех сохранившихся активистов сергианской раскольничьей группировки: митрополитов Сергия (Страгородского), Алексия (Симанского) и Николая (Ярушевича), выделил правительственный самолет и велел собрать по концлагерям оставшихся в живых лояльных епископов для избрания нового “патриарха”. Срочно провели несколько сомнительных хиротоний [103 - От греч. cheirotonia – «действие силой рук», то же, что рукоположение – обряд возведения в священнический сан.], и в итоге 19 человек объявили себя православным собором, на котором, поправ все основополагающие каноны вселенского и российского Православия, провозгласили Сергия Страгородского “Патриархом всея Руси”.
   Новообразованную религиозную организацию – Московскую Патриархию – Сталин и Берия назвали также по-новому: “Русская Православная Церковь” вместо традиционного (“Российская”), подчеркнув ее националистический характер и обозначив ее роль в борьбе с так называемым “космополитизмом”…»
   Оставляю на совести священника Глеба Якунина обвинение Русской православной церкви в участии в борьбе с космополитизмом, равно как зачисление Берии в разряд русских националистов. Но вот что касается использования церкви в политических целях – тут Сталин, строго говоря, ничего нового не выдумал: просто «бывший тифлисский семинарист», в отличие от современного дипломированного священника [104 - Якунин окончил биолого-охотоведческий факультет Иркутского сельскохозяйственного института, а вот из Московской духовной семинарии, куда поступил в 1958 г., был исключен.], много читал и многое знал. Знал он и историю Великой Французской революции, которая за полтора века до него декретом Учредительного собрания гарантировала материальное обеспечение священников только при условии принесения ими присяги на верность республике. Наполеон, никогда не веривший в Бога и утверждавший: «Священнослужители всегда и повсюду распространяли ложь и обман», – тем не менее, придя к власти, по его же собственным словам, «поспешил восстановить религию». «Я использовал ее, – говорил он, – как опору, как корневую систему. Она была в моих глазах основой доброй нравственности, истинных принципов, хороших нравов».
   Что нового, по сравнению с Наполеоном, привнес в отношения государства с церковью Сталин? Только то, что, в отличие от французского Учредительного собрания, взявшегося содержать на государственный счет священников в обмен на принесение ими присяги на верность республике (а какое государство потерпит под своим крылом религиозную организацию, ставящую своей задачей свержение существующего строя?), одарил епископов «драгоценными подарками», «икрой» и «кавказскими винами и коньяками», которые, как пишет Глеб Якунин, показались «членам “собора” манной небесной среди голода и разрухи 1945 года»? Но это, согласитесь, уже проблемы не Сталина, а священнослужителей, которые оказались падки на подарки и щедрые угощения.
   О минувшей войне мы знаем еще очень мало. Правительства Великобритании и США, располагающие архивами фашистской Германии, обещают рассекретить их не ранее 2044 года, – фактически через 100 лет после окончания Второй мировой войны. Как знать, какие тайны откроют нам эти архивы? А пока приходится довольствоваться собственными мерами по увековечанию памяти тех, кто отдал свои жизни за победу в минувшей войне.
   Не всегда, правда, понятными мерами.
   В декабре 2009 года в городе Кутаиси, Грузия, был взорван Мемориал, посвященный памяти погибших в годы Великой Отечественной войны. Премьер-министр В. Путин предложил восстановить этот Мемориал в Москве. Предложение премьер-министра поддержало правительство Москвы в лице тогдашнего мэра Ю. Лужкова, определив место для этого Мемориала, – Поклонная гора.
   Мера, что и говорить, разумная, как разумной станет мера по увековечению памяти павших в Великой Отечественной войне не только грузин, но и белорусов, украинцев, молдаван, армян, азербайджанцев, казахов, узбеков, таджиков, туркмен, евреев, представителей десятков других народов, населявших Советский Союз. Непонятным же в этой патриотической акции станет одно: никому из нынешних руководителей России, равно как руководителей входящих в ее состав республиков, краев и областей, не придет в голову установить пусть не на Поклонной горе, а хотя бы в одном из отдаленных городов или поселков России Мемориал в память павших в Великой Отечественной войне русских. И это притом, что на долю русских пришлось наибольшее число жертв – 66 процентов всех павших в войне героев, или 17.820.000 от общего числа потерь в живой силе.
   Закончить же эту главу мне хочется словами историка, директора Центра международных исследований Института США и Канады Анатолия Уткина: «Наша страна исчезала в 1240, 1612 и 1918 годах, она стояла на грани исторического небытия в 1812 и в 1941—1942 годах. Но она восставала, потому что наше чувство к ней может уйти только вместе с нами. И мы должны помнить об этом. И о том, что кровь воинов, покоящихся под скромными обелисками, – это наша свобода. Они не дрогнули, пролив море крови за нас. Кощунством было бы забыть об этом».

Глава 9
Упущенный шанс

   Вторая мировая война обошлась человечеству дорогой ценой. В ней участвовало 72 государства. Было мобилизовано 110 миллионов человек. Потери в живой силе составили 62 миллиона человек. С учетом раненых, физически и психически сломленных людей, преждевременно ушедших из жизни, точное число потерь никто назвать не может. Если вспомнить знаменитое высказывание Генриха Гейне – под каждым могильным камнем похоронена целая всемирная история, – кто возьмется определить цену потерь мировой истории, которую нанесла ей война?
   Основные потери – более половины всех жертв – понесли державы, сыгравшие основную роль во Второй мировой войне. Потери эти выглядят так:

   Великобритания – 370 000
   США – 500 000
   Франция – 600 000
   Германия – 7 300 000
   Советский Союз – 27 000 000

   Уроки Второй мировой войны не прошли бесследно ни для одной из сторон обозначенного нами выше треугольника расклада сил в ХХ веке. Фашизм оказался поверженным. В то время, когда Советский Союз залечивал раны, нанесенные ей фашистской Германией, третья сторона – капитализм – сделал для себя соответствующие выводы. Уже в ходе войны американцы убедились, что опыт Советского Союза по выходу из глубочайшего кризиса, в котором страна оказалась в 1922 году, и бурному экономическому развитию, наблюдавшемуся все предвоенные годы, содержит в себе «рациональное зерно», и потому сами ввели у себя «командно-административную систему», подчинив экономику США интересам победы над врагом. (В Америке в годы войны появились даже свои концлагеря, в которые были согнаны все американцы японского происхождения.)
   После войны пример СССР оказался еще более привлекательным. Так, Франция, территория которой оказалась разорвана на плохо или никак не связанные между собой регионы, национализировала все имевшиеся у нее железные дороги, что помогло ей в кратчайшие сроки восстановить экономику страны (сегодня строительство новых железных дорог во Франции остается прерогативой исключительно государства). Коммунисты стали пользоваться уважением практически во всей Европе и вошли в состав первых послевоенных правительств. Во всех воевавших странах был введен 8-часовой рабочий день, усилилась роль профсоюзов, трудящиеся получили многочисленные социальные льготы в обеспечении жильем, получении медицинской помощи, образования, пенсионного обеспечения и т. д., покрываемые за счет государственных средств. В ряде стран к власти пришли правительства, целиком состоящие из социал-демократов. Казалось, что лишь ценой невероятных жертв мир осознал простую мысль Маркса, изложенную с предельной ясностью: для того, чтобы существовать, человек должен есть, пить, одеваться, иметь крышу над головой. Сегодня, спустя почти семь десятков лет после окончания Второй мировой войны, многие ли из шести с половиной миллиардов жителей планеты могут сказать о себе, что они существуют? А ведь для этого существования и усилились в 40 – 50-е годы после войны национально-освободительные движения в многочисленных колониях, разбросанных по всему миру.
   Все эти обстоятельства вместе взятые, очевидное полевение послевоенного мира встревожили правительства США и Англию – главных столпов либеральной демократии, территории которых не знали оккупации. Они понимали, что вслед за усилением влияния коммунистов в странах Западной Европы последует уничтожение частной собственности, но вот как раз этого они никак не могли допустить. Для того, чтобы идеи коммунизма не завладели умами западноевропейцев и американцев, необходимо было предпринять экстренные меры по дезавуированию опыта Советского Союза, объявить его «душителем свободы», выставить новым «главным врагом», к будущей войне с которым надо загодя готовиться. И такие меры были приняты.
   5 марта 1946 года в небольшом американском городе Фултон, в Вестминстерском колледже, в котором некогда учился 33-й президент США Трумэн, бывший премьер-министр Великобритании Уинстон Черчилль произнес речь, в которой, в частности, заявил: «На картину мира, столь недавно озаренную победой союзников, пала тень. Никто не знает, что Советская Россия и ее международная коммунистическая организация намереваются сделать в ближайшем будущем и каковы пределы, если таковые существуют, их экспансионистским и верообратительным тенденциям. Я глубоко восхищаюсь и чту доблестный русский народ и моего товарища военного времени маршала Сталина… Однако я считаю своим долгом изложить вам некоторые факты – уверен, что вы желаете, чтобы я изложил вам факты такими, какими они мне представляются, – о нынешнем положении в Европе». И далее: «От Штеттина на Балтике до Триеста на Адриатике на континент опустился железный занавес. По ту сторону занавеса все столицы древних государств Центральной и Восточной Европы – Варшава, Берлин, Прага, Вена, Будапешт, Белград, Бухарест, София. Все эти знаменитые города и население в их районах оказались в пределах того, что я называю советской сферой, все они в той или иной форме подчиняются не только советскому влиянию, но и значительному и все возрастающему контролю Москвы. Только Афины с их бессмертной славой могут свободно определять свое будущее на выборах с участием британских, американских и французских наблюдателей. Польское правительство, находящееся под господством русских, поощряется к огромным и несправедливым посягательствам на Германию, что ведет к массовым изгнаниям миллионов немцев в прискорбных и невиданных масштабах [105 - После войны по настоянию Сталина границы Польши были значительно передвинуты на Запад и пролегли по рекам Одер – Нейсе, переименованных поляками в Одру и Ныса-Лужицка.]. Коммунистические партии, которые были весьма малочисленны во всех этих государствах Восточной Европы, достигли исключительной силы, намного превосходящей их численность, и всюду стремятся установить тоталитарный контроль».
   Чтó, по мысли Черчилля, следовало противопоставить «экспансии» Москвы? А вот что: «Ни эффективное предотвращение войны, ни постоянное расширение влияния Всемирной Организации [106 - Имеется в виду Организация Объединенных Нации (ООН), учрежденная в 1945 г.] не могут быть достигнуты без братского союза между Британским Содружеством и Британской империей и Соединенными Штатами. У нас нет времени для банальностей, и я дерзну говорить конкретно. Братский союз требует не только роста дружбы и взаимопонимания между нашими родственными системами общества, но и продолжения тесных связей между нашими военными, которые должны вести к совместному изучению потенциальных опасностей, совместимости вооружений и военных уставов…»
   Это был уже прямой призыв к перевооружению на качественно новом уровне науки и техники и подготовке к Третьей мировой войне с Советским Союзом и странами, в которых установились коммунистические режимы.
   Ответ Сталина не заставил себя долго ждать. 14 марта 1946 года были опубликованы его ответы на вопросы корреспондента «Правды», в которых, в частности, говорилось: «По сути дела г. Черчилль стоит теперь на позиции поджигателей войны. И г. Черчилль здесь не одинок, – у него имеются друзья не только в Англии, но и в Соединенных Штатах Америки. Следует отметить, что г. Черчилль и его друзья поразительно напоминают в этом отношении Гитлера и его друзей. Гитлер начал дело развязывания войны с того, что провозгласил расовую теорию, объявив, что только люди, говорящие на немецком языке, представляют полноценную нацию. Г-н Черчилль начинает дело развязывания войны тоже с расовой теории, утверждая, что только нации, говорящие на английском языке, являются полноценными нациями, призванными вершить судьбы всего мира».
   Обмен «ударами» состоялся, и мир погрузился в пучину «холодной войны», растянувшейся на долгие сорок лет.
   У «холодной войны», как у любой другой войны, должны быть свои цели, средства для их достижения и идеологическое обеспечение. Практически сразу после выступления Черчилля в Фултоне генерал Аллен Даллес, руководивший политической разведкой США в Европе и назначенный позже директором ЦРУ [107 - Центральное разведывательное управление, созданное в 1947 г. на основании Закона о национальной безопасности и занявшее ведущее место в американской разведывательной системе, направленной своим острием прежде всего против Советского Союза; перед ЦРУ была поставлена задача не только сбора шпионской информации, но и подрыва государственного и общественного строя СССР.], сформулировал в отношении Советского Союза эти цели, предложив средства для их достижения, и придал всему этому четко выраженную идеологическую окраску: «…Мы незаметно подменим их ценности на фальшивые и заставим их в эти фальшивые ценности верить. Как? Мы найдем своих единомышленников, своих помощников и союзников в самой России. Эпизод за эпизодом будет разыгрываться грандиозная по своему масштабу трагедия гибели самого непокорного на земле народа, окончательного, необратимого угасания его самосознания. Из литературы и искусства, например, мы постепенно вытравим их социальную сущность… Литература, театры, кино – всё будет изображать и прославлять самые низменные человеческие чувства. Мы будем всячески поддерживать и поднимать так называемых творцов, которые станут насаждать и вдалбливать в человеческое сознание культ секса, насилия, садизма, предательства, словом – всякой безнравственности… Хамство и наглость, ложь и обман, пьянство и наркоманию, животный страх друг перед другом и беззастенчивость, предательство, национализм и вражду народов, прежде всего вражду и ненависть к русскому народу, – все это мы будем ловко и незаметно культивировать…»
   Ставка в этом плане делалась, как видим, не столько на прямые боевые действия против Советского Союза (СССР в те годы представлял мощную военную державу, война с которой, будь она развязана, могла с одинаковым успехом закончиться как победой Англия и США, так и с еще большей вероятностью Советского Союза), сколько на подрыв его изнутри. Для этого, во-первых, ставилась задача опоры на единомышленников, помощников и союзников в самой России, которых еще нужно было найти и выпестовать. Во-вторых, подмену коммунистических идеалов на фальшивые ценности (задача превращения России из социалистической страны в страну капиталистическую изначально не ставилась – на Западе прекрасно знали о негативном отношении русских к частной собственности). В-третьих, провозглашалась цель необратимого и окончательного угасания самосознания народа. Сделать это, в-четвертых, можно было только с привлечением на свою сторону писателей и деятелей искусства, которые вместо опоры на социальную сущность станут изображать и прославлять самые низменные человеческие чувства. Эти так называемые «творцов», в-пятых, будут насаждать и вдалбливать в человеческое сознание культ секса, насилия, садизма, предательства, одним словом – всякой безнравственности. Наконец, в-шестых, хамство и наглость, ложь и обман, пьянство и наркоманию, животный страх друг перед другом и беззастенчивость, предательство, национализм и вражду народов, прежде всего вражду и ненависть к русскому народу, – все это, как прямо предписывалось тем, кому этот план надлежало претворить в жизнь, необходимо было ловко и незаметно культивировать…
   Для реализации «плана Даллеса» США, по свидетельству бывшего госсекретаря Джеймса Бэйкера, за неполные полвека, когда Советский Союз исчез с политической карты мира, потратили свыше 30 триллионов (!) долларов.
   Частью этого плана, который, в свою очередь, прямо вытекал из фултонской речи Черчилля, стало учреждение в 1949 году НАТО – военно-политического союза, разросшегося в наши дни до такой степени, что волны северной Атлантики – вотчины НАТО – захлестнули Афганистан с Ираком и уже плещутся у границ Ирана.
   Сталин никак не отреагировал на создание НАТО, что удивительно для такого искушенного в политических и военных вопросах государственного деятеля, каким он был. Во всех своих выступлениях, адресованных бывшим союзникам по антигитлеровской коалиции, Сталин продолжал упорно твердить одно: «Нет такого спорного или нерешенного вопроса, который нельзя было бы разрешить мирным путем». Лишь в мае 1955 года, уже после смерти Сталина, в связи с отказом стран Запада создать систему коллективной безопасности в Европе и в качестве ответа на учреждение НАТО, была создана Организация Варшавского Договора (ОВД) – военно-политического оборонительного союза европейских социалистических государств [108 - В феврале 1990 г. были упразднены военные органы ОВД, а спустя полтора года, 1 июля 1991 г., в Праге Болгария, Венгрия, Польша, Румыния, СССР и Чехословакия подписали протокол о прекращении действия Варшавского договора. Было это сделано еще тогда, когда Советский Союз существовал, при Горбачеве.]. Началась невиданная по масштабам гонка вооружений на базе милитаризации экономик наиболее развитых в промышленном отношении стран, повлекшая за собой баснословные военные расходы на ускоренное накопление и совершенствование запасов всех видов оружия массового уничтожения, прежде всего ядерного оружия. В этой безумном «соревновании двух систем», охватившем вскоре не только Землю, но и космос, верх попеременно брали то Соединенные Штаты Америки, а то Советский Союз. [109 - Гонка вооружений приняла такой чудовищный размах, что вошла в Книку рекордов Гиннеса. Вот что читаем мы в этой книге: «Суммарные расходы на вооружение во всем мире в 1990 г. составили около 600 млрд. долларов. Бюджетные расходы правительства США на оборону на 1991 финансовый год составили 287 450 млн. долларов. Бремя военных расходов СССР, по официальным оценкам США и Великобритании, составляло от 13 до 17 % валового национального продукта, т. е. почти в три раза больше, чем в США (5,9 % валового национального продукта в 1988 г.). Согласно документу для стандартизированной международной отчетности о военных расходах за 1989 г., который был распространен 12 октября 1990 г. в качестве официального документа Генеральной Ассамблеи ООН, бюджетные расходы СССР на оборону в 1989 г. составили 77 951 000 000 рублей. Что касается военных расходов СССР в 1991 г., последний год своего существования, то здесь приводится цифра в 96 560 млн. руб., но западные разведывательные службы утверждают, что реальные расходы превышали эту цифру в два раза».]
   …30 октября 1961 года, в 8 часов 33 минуты по Гринвичу, когда в Москве в только что построенном Кремлевском дворце, который москвичи сразу окрестили «комодом», завершалась работа XXII съезда КПСС [110 - На этом съезде, в частности, было решено вынести тела Сталина из Мавзолея и принята новая Программа партии, определившая дату наступления коммунизма в СССР, – 1980 г.], – СССР проводит на Новой Земле испытание нового вида оружия: восьмитонной водородной бомбы. Пока ничего не подозревающие делегаты партийного съезда готовятся покинуть Москву, американцы уже вовсю занимаются изучением странного феномена, произошедшего в небе над Северным Ледовитым океаном: взрывная волна от этого феномена трижды обогнула Земной шар, первый раз за 36 часов 27 минут.
   Вскоре на стол президента США Джона Кеннеди лег подробный доклад известного физика-ядерщика Ральфа Лэппа. Суммарная мощность новой русской бомбы, говорилось в докладе, составила 50 мегатонн [111 - По более поздним оценкам западных специалистов, мощность взрыва новой советской бомбы составила от 62 до 90 мегатонн.] – вдесятеро больше, чем вся взрывная мощь зарядов, использованных в ходе Второй мировой войны, включая две атомные бомбы, сброшенные американцами в августе 1945 года на японские города Хиросима и Нагасаки. Свинцовая оболочка «русской бомбы» значительно ослабила катастрофические последствия взрыва. Свыше 98 процентов энергии бомбы пришлись на реакцию синтеза и менее 2 процентов на реакцию распада. Вывод Лэппа гласил: «Русские создали чрезвычайно “чистую” бомбу, взрыв которой вызвал относительно слабое выпадение радиоактивных осадков…»
   Кеннеди спросил: а если бы не 2, а 98 процентов энергии взрыва пришлись на реакцию распада? Ответ Лэппа был краток: тогда жизнь на Земле прекратилась бы.
   Советское правительство высоко оценило работу советских ученых-ядерщиков и всех испытателей. Многие, включая конструктора парашюта, на котором была сброшена бомба, получили Ленинскую премию – высшую в то время премию в стране. Еще большее число людей было удостоено Государственной (бывшей Сталинской) премии. Трудно назвать число награжденных орденами и медалями. Командир бомбардировщик Ту-95, с которого была сброшена бомба, майор Дурновцев посадил самолет на аэродроме в поселке Олений уже в звании подполковника и Героя Советского Союза. Творец новой бомбы академик Андрей Дмитриевич Сахаров был награжден третьей золотой медалью «Серп и молот», став таким образом трижды Героем Социалистического Труда. [112 - Свою первую водородную бомбу Сахаров создал еще в 1953 г. в возрасте 32 лет. За создание нового вида оружия он был награжден золотой медалью Героя Социалистического Труда, удостоен звания лауреата Государственной премии СССР и избран академиком Академии наук СССР. С тех пор он неустанно совершенствовал свое детище, за что был награжден второй золотой медалью Героя Социалистического Труда, удостоен звания лауреата Ленинской премии, высшими орденами и медалями страны. 50-мегатоннная водородная бомба, созданная им в 1961 году, показала: пределов разрушительной мощи нового вида оружия массового уничтожения нет, технически эта задача осуществима, а стало быть, нет и не может быть пределов проникновения человеческого разума в фундаментальные тайны природы.]
   Настоящим именинником стал именно Сахаров. Поздравлениям не было конца. Бомба мощностью 50 мегатонн создана, она существует, Америке потребуются годы и годы, прежде чем ее ученым удастся создать нечто подобное. Но!.. Сахаров, похоже, не удовлетворился достигнутым. Да, говорил он, бомба создана, но для нее не придуман еще надежный носитель (ракетостроение в то время еще только развивалось, полугодом ранее – 12 апреля 1961 года – советский гражданин Юрий Алексеевич Гагарин совершил первый космический полет, изумивший весь мир). Самый грузоподъемный на начало 60-х годов бомбардировщик Ту-95 оказался слишком мал для «изделия» Сахарова. Не следует уповать и на новый сверхмощный бомбардировщик, который авиаконструкторы готовы были создать в предельно короткие сроки специально под водородную бомбу, – чем больше самолет, тем больше риска, что в реальных условиях войны его собьют сразу же, как только он окажется над территорией противника.
   Сахаров перебирал различные варианты, думал и, наконец, придумал: можно создать еще более грозную бомбу мощностью 100 мегатонн, придать ей форму торпеды и установить на борту атомной подводной лодки. Сахаров спешит поделиться своим замыслом с контр-адмиралом Фоминым, ответственным за ядерные боеприпасы Военно-морского флота:
   – Вы только вообразите, Петр Фомич! Наша подлодка скрытно пересекает Атлантический океан, приближается к Америке и выпускает из-под воды стамегатонную бомбу-торпеду. Все восточное побережье США сразу исчезнет с лица земли со всеми своими городами и миллионами жителей!
   Контр-адмирал смотрит на академика, как на умалишенного, с минуту не находит слов, а потом срывается на крик:
   – Да вы, ученые, совсем озверели! Мы, моряки, привыкли бороться с врагом в открытом бою, а не уничтожать мирное население!
   Спустя годы Андрей Дмитриевич Сахаров, лишенный всех своих званий и наград, став общепризнанным лидером правозащитного движения в Советского Союзе и лауреатом Нобелевской премии мира [113 - Американский писатель Курт Воннегут скажет тогда: «Премией мира Сахарова удостоили за людоедскую бомбу».], напишет: «Я устыдился и больше никогда ни с кем не обсуждал своего проекта. Я пишу сейчас об этом без опасений, что кто-нибудь ухватится за эти идеи – они слишком фантастичны…»
   Мир оказался на краю гибели. Политика «ядерного сдерживания» (в американской версии), или «мирного сосуществование» (в советской версии), не оправдала себя. Это стало очевидно для всех год спустя – в 1962 году разразился Карибский кризис. И тогда слово взяли ученые. Именно они, а не политики, в полный голос заговорили о нравственности в науке – понятии, до той поры вроде бы не имевшем к научным исследованиям никакого отношения.
   Для ученых во все времена главным в их деятельности был «поиск истины». Нравственный подход к науке переставлял акценты и выдвигал на первое место не абстрактный «поиск истины», за который ученым платили деньги, а свободу воли исследователя, который сам решает, что достойно затрат его сил и интеллектуальной энергии, а что недостойно, поскольку не отвечает интересам людей в их стремлении к достижению идеала Богочеловечности.
   Строго говоря, эти фундаментальные вопросы человеческого бытия всегда находились в центре внимания наиболее пытливых умов уже с древнейших времен, что доказывает надпись, сделанная в храме Аполлона в Дельфах: «Познай самого себя» (занятие, абсолютно чуждое антироссиянину). В Средние века поборником свободы воли выступил Эразм Роттердамский. Ему резко возразил основатель протестантизма в христианстве Мартин Лютер. В книге «О рабстве воли» он назвал свободу воли «гордыней», которая «полагает, будто она все может и все знает». Это самомнение, продолжал Лютер, результат испорченности человека, а испорченность его коренится в первородном грехе. И напрямую обратился к Эразму: «Может быть, ты прав, наделяя человека какой-то волей, но наделять его свободной волей в делах Божественных – это чересчур. Потому что слова “свободная воля”, по мнению всех, способных это услышать, означают, собственно, то, что человек, не сдерживаемый никаким законом или повелением, может совершить и совершает по отношению к Богу все, что ему заблагорассудится».
   Спор пятисотлетней давности, возникший между Эразмом и Лютером, стал, по сути, спором о том, что разрешено человеку, а что возбраняется, спор, который Стефан Цвейг определил как столкновение в человеке двух стихий: «Эразмово и Лютерово, разум и страсть, общечеловеческую религию и фанатизм, наднациональное и национальное». Успехи физиков и особенно физиков-ядерщиков, новейшие открытия в области генетики, вплотную приблизившие нас к разгадке тайны Жизни, с новой остротой поставили вопрос о правомочности вмешательства человека в законы природы и границе, отделяющей добро от зла. Покажу это на хорошо известном всем примере.
   10 апреля 2000 года мир облетела сенсационная новость. В этот день частная американская фирма «Селера дженомикс» сообщила, что ей удалось расшифровать геном мужчины и вскоре будет расшифрован геном женщины. Как водится в подобных случаях, новость вызвала восторженную реакцию одних и глубокий скепсис других. Те, кто пришел в восторг, заявили, что открытие американцев знаменует переход человечества из эры неопределенности и случайности в эру предсказуемости и управляемости Жизнью. В адрес фирмы посыпались комплименты. Тогдашний президент США Билл Клинтон поздравил авторов расшифровки генома с блестящим успехом. Авторитетные ученые заговорили о близкой победе над болезнями, считавшимися до тех пор неизлечимыми, и даже над самой смертью, поскольку ген представляет собой не что иное, как программу, в которой подробнейшим образом расписана жизнь каждого человека во всей ее индивидуальности и многообразии связей как с ближайшими родственниками, так и со всем человечеством. Что касается индивидуальной жизни человека, то такие ее свойства, как рост, вступление в пору зрелости, старение, различные недуги, в том числе наследственные, подверженность вирусным заболеваниям и прочие неприятности, до расшифровки генома оставались «тайной за семью печатями» не потому, что люди плохо представляли себе (или не представляли вовсе) причины, управляющие этими процессами, а потому, что не знали, какие именно «ступеньки-основания» в ДНК повреждены и как их «отремонтировать», чтобы человек навсегда забыл про все свои болячки. Зная же строение генома, можно точно установить «испорченный» ген и не просто целенаправленно излечить ту или иную болезнь, но и сформировать человека по тем параметрам, какие он сам себе выберет. Хотите выглядеть, как Аполлон Бельведерский? Генетик-скульптор превратит вас в Аполлона. Вы завидуете красоте Афродиты? Для генетика и эта работа не представит особой проблемы. Ну а если говорить серьезно, то открытие американских ученых вселило в людей надежду, что уже до конца XXI столетия сбудется обетование, данное в Апокалипсисе: «И отрет Бог всякую слезу с очей их, и смерти не будет уже; ни плача, ни вопля, ни болезни уже не будет; ибо прежнее прошло» (Отк. 21:4).
   Так считали те, кто с энтузиазмом отнесся к сообщению о расшифровке генома человека. Прямо противоположную позицию заняли люди, которые сочли сообщение из-за океана неслыханным надувательством.
   Неоднозначную оценку открытие американцев получило в России. Академик Лев Львович Киселев, прозванный «отцом русского генома», заявил, что человечество не только получило ключ к лечению болезней, считавшихся неизлечимыми, но и к пониманию многих сомнительных моментов истории – как всемирной, так и отечественной. «В руках у ученых безжалостно объективный метод, – заявил Киселев. – Любая летопись с равным успехом может оказаться правдой или ложью. А вот запись в ДНК не соврет». С ученым солидаризировались академик Андрей Мирзабеков, биологические микрочипы которого нашли применение в практической медицине, академик Евгений Свердлов, исследующий хромосому, хранящую тайну происхождения человека, ряд других ученых.
   А вот академик Петр Гаряев назвал расшифровку генома «грандиозным обманом, подобным сказкам физиков о скором получении управляемого термояда». «Официальные биологи, – заявил он, – намеренно упрощают работу генов, рисуя ее неким подобием пульта управления. Нажал на кнопку-ген и получил кодируемый им белок. Прямо как в автомате по выдаче конфет за денежку». И далее дал волю сарказму: этот-де ген отвечает за цвет глаз, тот за форму носа, ну а если какой-то ген испорчен – вот вам и болезнь. Узнаем, мол, строение и расположение всех генов – и дело в шляпе. «Но природу-то не обхитришь! – ехидно заключил он. – И вот после “прочтения” всего генома человека выясняется, что гора родила мышь. “Расшифровали”-то геном только одного человека-донора. А у остальных шести миллиардов геномы другие. И генов, что за белки нашего тела отвечают, всего около 1 процента. Смысл же остальных 99 процентов неизвестен, причем эти гены так раздражают ученых, что они обозвали их “мусором”…» Завершил свою эскападу Гаряев словами, которые заслуживают внимания: «Самое же неприятное для расшифровщиков то, что “прочитанный” генетический текст хромосом постоянно меняет “слова” и “предложения” местами. Гены прыгают с места на место, и получается в одном генетическом контексте слово “коса” – это девичья краса, а в другом – орудие безносой».
   Неодобрительно отнеслись к открытию американцев и деятели Русской православной церкви. Вот что, например, сказал по этому поводу священник Михаил Дудко: «Геном существует, соответственно может быть изучен, и от этого никуда не денешься». Проблема для религиозных деятелей, по мнению Дудко, состоит не в том, надо изучать геном или не надо, а в другом: кто и в каких целях воспользуется полученными знаниями? Одно дело дискриминация людей при выборе профессии, что само по себе плохо (будь вы семи пядей во лбу, ни один работодатель не предоставит вам интересующую вас работу, если вы предрасположены к тяжелым формам заболевания или страдаете наследственными недугами). И совсем другое – эксперименты с людьми, которых ученые могут по каким-либо причинам счесть не соответствующими принятым ими за норму «стандартам». «У христиан особое, трепетное отношение к жизни, – заявил Дудко, – причем не только к душе, но и к телу человека, сотворенному Богом. Мы верим, что в организации человека все гармонично, все взаимосвязано, а при генно-инженерных операциях эта целостность нарушается. Человек не исчерпывается последовательностью нуклеотидов в ДНК. Уже возникают планы “улучшить” род людской. Скажем, уничтожат ген старения: одно поколение перестанет сменяться другим, и Земля заполнится вечными грешниками. Даже если это удастся, кому от этого будет легче? Да и вообще, каковы критерии этого “улучшения” человека и жизни? Кто-то захочет генно-инженерными методами научить человека летать, а кто-то решит, что самая совершенная форма жизни – это какие-нибудь люди-огурцы».
   Примитивная жизнь, возникшая на Земле 2,8 миллиарда лет назад в виде бесклеточных протоводорослей, в ходе эволюции приобрела 2 миллиарда лет назад форму сине-зеленых водорослей, которые, в свою очередь, 1,5 миллиарда лет назад превратились в простейшие организмы, наделенные ДНК. Из 150 известных аминокислот природа отобрала для «строительства» живой клетки всего 20, способных синтезировать белок, а порядок расположения этих аминокислот в клетках растений, животных и человека «закрепила» за ДНК. Но что собой представляют эти ДНК? Если собрать воедино гены, содержащие информацию обо всех шести с половиной миллиардах людей, живущих сегодня на земле, со всеми их общими свойствами, присущими роду homo sapiens, и со всеми расовыми, национальными и индивидуальными отличиями, то эти гены уместятся в… одной дождевой капле. Как же легко смахнуть эту каплю! И как трудно понять, благодаря какой комбинации хромосом человек наделен способностью мыслить, чувствовать, любить, мучиться угрызениями совести, совершать нравственные поступки, страдать и сострадать чужому горю, быть милосердным, короче – сохранять в себе человечность.
   В сущности, спор, возникший десятилетие назад, зашел о том, должна ли наука соблюдать нормы этики или она свободна от каких бы то ни было запретов, должен ли ученый слепо выполнять любой заказ, за который государство или богатое частное лицо платят ему деньги, или во имя высших принципов отказаться, даже если государство или частный заказчик лишат его средств к существованию и объявят изгоем.
   У Сахарова, как мы знаем, хватило мужества пойти наперекор государству во имя своих принципов, в чем и проявилась его свобода воли. В конечном счете правда оказалась на стороне Сахарова, а не государства. Сложнее эта же дилемма решалась другими учеными. Причем задолго до расшифровки генома.
   Так, директор Европейского центра ядерных исследований, физик-теоретик Виктор Вайскопф рассматривал науку в ее противоречивом взаимодействии с самыми разнообразными явлениями общественной жизни. «Человеческие проблемы, – писал он, – создаваемые все нарастающим развитием основанной на науке техники, слишком близки и слишком угрожающи; они затмевают значение фундаментальной науки как орудия глубокого проникновения в сущность явлений природы. Ученый должен быть готов к встрече с результатами воздействия науки на общество; он должен быть осведомлен о социальных механизмах, приводящих к особым применениям научных результатов и к злоупотреблениям ими, должен стараться предотвратить злоупотребления и увеличивать пользу, приносимую научными открытиями. Иногда он должен находить силы противостоять общественному давлению, заставляющему его участвовать в деятельности, которую он считает вредной».
   Французский биохимик и микробиолог, один из авторов гипотезы переноса генетической информации Жак Моно считал, что человеку присуща врожденная, записанная на языке генетического кода потребность в поиске смысла существования, которая породила все мифы и религии, все философские системы и самую науку. «Сотни тысяч лет судьба человека, – писал он, – отождествлялась с судьбой его группы и его племени, вне которых он не мог существовать и которые по необходимости должны быть сплоченными. Поэтому законы, обеспечивавшие эту сплоченность, обладали субъективной значимостью и не ставились под сомнение. Создание мифов, религий, философских систем – вот цена, которую человек должен заплатить, чтобы выжить как общественное животное, и связать человеческую историю с историей космоса». Современная наука, по мнению Моно, разрывает связь человека с природой, и потому человек, чтобы успокоить в себе «врожденную тоску», стремится реализовать себя скорее на практике, чем в собственной душе.
   Несколько иную позицию занял американский генетик Г. Стент. Он исходил из того, что мораль и наука имеют общую основу – человеческий разум. Для того, чтобы разрешить парадоксы, возникающие в силу особенностей разума, Стент предлагал обратиться к восточной философии, в частности к буддизму, даосизму и конфуцианству, где была выработана отличная от западной точка зрения на проблемы морали. Центральным вопросом морали, по мнению ученого, является не ответственность за поступки, которые он совершает в силу присущей ему свободы воли, а вопрос о том, правильно ли человек выбрал путь, по которому намерен пойти. «Путь к гармонии с миром не имеет перекрестков», – утверждал Стент. Приобретя разум в детстве, человек может подавить его и тем самым преодолеть мучающие его парадоксы. Впрочем, заключал ученый, обретенная таким образом свобода от внутреннего конфликта с самим собой будет куплена неоправданно дорогой ценой – ценой разрушения основ этики и морали.
   Не осталась в стороне от ответа на вопрос о взаимосвязи этики с наукой и Церковь. Открывая симпозиум, посвященный 350-летней годовщине выхода в свет книги Галилео Галилея «Диалог о двух главных системах мира», папа Иоанн Павел II заявил, что не может быть противоречия между наукой и верой, поскольку они, во-первых, представляют «два разных порядка знаний» и, во вторых, способствуют раскрытию «целостности действительности». Обращаясь к ученым, Иоанн Павел II сказал: «Защитите человека и его достоинство в тех центрах, где принимаются судьбоносные решения в области научного и социального планирования. И всякий раз, когда вы будете стремиться целостно развить человека, вы всегда найдете союзника в лице Церкви».
   Особое место вопросам соотношения науки и этики уделялось в советские времена и в нашей стране. Академик Александр Спирин, например, говорил: «Мне кажется, что в науку нельзя вносить этические нормы. Цель науки – поиск истины, а истина аморальна быть не может». Стараясь смягчить категоричность своей позиции, Спирин добавлял: «Но методы получения или применения знаний, конечно, могут быть разными. В том числе и антигуманными. Их надо запрещать». Российскому академику возражал профессор Боннского университета Ф. Бекль: «Существует мнение, что фундаментальные научные исследования нейтральны в моральном плане, что можно оценивать с этических позиций лишь практические приложения. Это не так. Фундаментальные и прикладные исследования неразрывно связаны между собой и с их применением. Сам выбор направления и методов исследований, даже само обращение к определенной научной деятельности – все это поступки морально-этического плана, они опираются на ценностные суждения ученого».
   Академик Александр Баев попытался «развести» ученых по разным углам дискуссионного ринга, избрав в качестве мишеней для нанесения ударов политиков и находящиеся в их подчинении силовые структуры. «Возьмите, к примеру, дефолианты, синтезированные химиками, – говорил он. – Эти препараты из группы пестицидов вызывают искусственное опадение листьев, что облегчает, скажем, уборку хлопчатника. И те же самые дефолианты были применены американской военщиной для уничтожения растительности и отравления громадных площадей во Вьетнаме. Так что же является злом: создание дефолиантов или их использование агрессором?»
   Украинский биолог, член-корреспондент ВАСХНИЛ А. Созинов говорил: «Генетика едва ли не самое опасное оружие, оказавшееся в наших руках. Ширится чисто экономическая агрессия новых форм животных и растений, созданных человеком. Все это необратимо меняет нашу среду обитания, а в результате меняемся и мы сами. Как это отразится на стойкости человеческой “породы”? Не приведет ли быстрое изменение условий жизни к надлому психики человека? Не убьем ли мы сами себя непрестанным стремлением жить сегодня лучше, чем вчера, а завтра лучше, чем сегодня?..»
   Все эти споры стали естественным продолжением драматичной дискуссии о соотношении науки и этики, которая развернулась в США в ходе работ по созданию атомной бомбы. В начале 40-х годов ХХ века в Лос-Аламосе, штат Нью-Мексико, была создана лаборатория, в которой группа ученых-физиков, руководимая Робертом Оппенгеймером, приступила к осуществлению так называемого «Манхеттенского проекта». Первое испытание атомной бомбы было произведено 16 июля 1945 года в пустыне штата Невада. Результаты потрясли самих создателей бомбы. В Европе в это время война была закончена; ее исход был фактически предрешен и на Дальнем Востоке. Ученые из Лос-Аламоса предложили правительству США следующий план действий. Они, создатели нового оружия, обратятся к мировому сообществу с сообщением об окончании своей работы и изложением последствий применения ядерного оружия. Следующим шагом станет обращение к правительству Японии с требованием капитуляции. Если японцы откажутся капитулировать, заранее оповестить мир о предстоящей бомбардировке с указанием точного места и времени, чтобы оттуда можно было заблаговременно эвакуировать мирное население и животных. Однако правительство США не вняло предложениям ученых, и с интервалом в три дня – 6 и 9 августа 1945 года, – вопреки военной необходимости, приказало сбросить атомные бомбы на Хиросиму и Нагасаки, тем самым проведя исследование возможностей нового вида оружия массового уничтожения на людях. Цена этого исследования – свыше 200 тысяч человеческих жизней. Жена итальянского физика Энрико Ферми, одного из создателей первой автомной бомы, вспоминала, что после бомбардировки японских городов «все ученые Лос-Аламоса испытывали чувство вины, одни сильнее, другие слабее, но это чувство было у всех». Чувство вины до последних дней своей жизни испытывал и командир экипажа самолета Б-29 Клод Изерли, сбросившего атомную бомбу на Хиросиму (он умер в сумасшедшем доме).
   Многие ученые предупреждали и до сих пор предупреждают о возможности создания еще более страшного вида оружия – так называемого «этнического оружия», применение которого может привести к самым непредсказуемым последствиям. В книге Юрия Чиркова «Ожившие химеры» можно прочитать: «…Если станет ясно, какие из генов характерны для той или иной расы людей, то можно будет избирательно воздействовать на эти гены так, чтобы уничтожить определенную нацию…» Об этом же говорилось и в закрытом письме известного биохимика, академика Юрия Овчинникова, направленном в начале 70-х годов в политбюро ЦК КПСС и лишь недавно рассекреченном: «Успехи науки позволяют вычислить характерный для каждой этнической группы генетический портрет. Это может стать основой для вооружений нового поколения, для средств, способных выборочно поражать представителей того или иного этноса».
   Доктор медицинских наук Александр Мироненко пишет: «Целенаправленное накопление в организме определенных веществ – этническая бомба замедленного действия. В час “Х” достаточно добавить катализатор, и заложенная программа сработает. Начнется разрушение органов, искусственная мутация генов или изменение сознания».
   Работы по созданию «этнического оружия» ведутся в США. До конца 80-х годов аналогичные работы проводилась и в Советском Союзе. Доктор технических наук Владимир Канюка вспоминал: «Я возглавлял секретный комплекс в Подлипках. Он входил в НПО “Энергия”. Во исполнение закрытого Постановления ЦК КПСС и Совмина СССР от 27 января 1986 года мы создали генератор специальных физических полей. Он был способен корректировать поведение огромных масс населения. Выведенная на космическую орбиту, эта аппаратура охватывала своим “лучом” территорию, равную Краснодарскому краю».
   Целенаправленные работы по созданию новых видов оружия ведутся практически во всех развитых странах, постоянно держа мир на грани катастрофы. Но что хуже всего, так это то, что новые виды оружия, в их числе биологические, способные уничтожить целые расы, народы и даже конкретные нации, могут быть созданы не по чьей-то злой воле или по недомыслию, а вследствие ошибки ученых, занятых поисками ответов на интересующие их вопросы. Девизом ученых всего мира служит правило: отрицательный результат – тоже результат. Однако до каких пределов может простираться этот отрицательный результат, и существуют ли такие пределы? Именно это имел в виду первооткрыватель структурных особенностей ДНК профессор Колумбийского университета Эрвин Чаргафф, когда сказал: «В тысяче опытов, вероятно, ничего не случится, но затем в одном каком-то случае произойдет нечто очень неприятное. Никто не может представить, какую форму это примет и будет ли возможно проследить истинную причину этого явления. Но ни один гений не сможет переделать то, что сотворил один кретин».
   Сказано резко, но справедливо. Чаргафф, по сути дела, сформулировал основной закон цивилизации, согласно которому на определенной стадии развития потребление как способ удовлетворения людей в пище, одежде, жилище, образовании, культуре, разумном досуге и т. д. превращается в самоцель: потребление ради потребления. Здесь все средства хороши, а потому всякие запреты, прежде всего запреты морально-этического плана, становятся помехой на пути стремления людей получить максимум удовольствий от жизни.
   Для утверждения такой «философии» были основания. Основания эти дали итоги Второй мировой войны, развязанной одним кретином, нашедшим своим безумным планам, к сожалению, множество сторонников по обе стороны Атлантического океана, о чем мы рассказали в предыдущей главе. Война выявила невиданный до той поры потенциал науки. В промышленное производство буквально с колес запускалось все, что служило делу скорейшего разгрома фашистской Германии и ее союзников. Как реакция на жертвы, страхи и лишения войны, на Западе возникли теории, получившие обобщающее название «потребительское общество», или «общество массового потребления». Люди выстрадали право быть сытыми и довольными, чтобы поскорее забыть об ужасах войны.
   Культ потребления стал массовым. Не остался в стороне от этого повального увлечения и Советский Союз, больше других пострадавший от войны. Наша страна первой из держав-победительниц отменила у себя карточную систему, ежегодно снижала цены на основные продукты питания и товары первой необходимости, развернула массовое жилищное строительство, в продаже появились первые – неслыханное до войны дело! – легковые автомобили «Москвич», «Победа», а затем и «ЗиМы», которые можно было купить частным лицам. У людей возникла иллюзия, будто вещи способны придать их владельцам чувство уверенности, мужчинам дополнительное мужество, а женщинам обаяние и очарование, помочь в быстром продвижении по службе, обеспечить удачи в интимной жизни. Короче – вещи превратились в символы престижа и высокого социального положения. Согласно теориям «потребительского общества», бурное развитие научно-технической революции обеспечивает людям безбедную жизнь, высокий комфорт и массу удовольствий, которых так остро недоставало всем в годы Второй мировой войны.
   Но то, что вызывало чувство удовлетворения у одних, стало предметом серьезной озабоченности у других. Аурелио Печчеи, на которого мы уже ссылались, писал: «Триумфальное развитие западной цивилизации приближается к критическому рубежу. Уже занесены в золотую книгу наиболее значительные успехи ее предшествующего развития. И, пожалуй, самым важным из них, определившим все остальные достижения цивилизации, явилось то, что она дала мощный импульс к развертыванию промышленной, научной и технической революции. Достигнув угрожающих размеров, она уподобилась гигантским тиграм, которых не так-то просто обуздать». И далее: «Снова и снова размышляя над этим, я все более убеждался, что нынешний глобальный кризис – где все элементы оказались неуравновешенными друг с другом – является прямым следствием неспособности человека подняться до уровня, соответствующего его новой могущественной роли в мире, осознать свои новые обязанности и ответственность в нем. Проблема в самом человеке, а не вне его, поэтому и возможное решение ее связано с ним; и оттого квинтэссенцией всего, что имеет значение для самого человека, являются именно качества и способности всех людей. Этот вывод, который не раз подтверждался в моей практике, оказывается справедливым и в гораздо более широком контексте. Его можно выразить следующей аксиомой: наиболее важным, от чего зависит судьба человечества, являются человеческие качества – и не только отдельных элитарных групп, а именно “средние” качества миллиардов жителей планеты» (курсив всюду автора. – В. М.).
   Я бы не хотел, чтобы мой подбор высказываний выдающихся людей был истолкован таким образом, будто я противник любых форм цивилизации. Вовсе нет! Цивилизация в ее человеческом измерении есть не что иное, как производное от культуры и уже по одному поэтому ее нелепо отрицать (как не следует по делу и без дела прикрываться ею, как зонтиком от непогоды, чем особенно злоупотребляют депутаты Государственной думы). Есть цивилизация и цивилизация. Только та цивилизация, которая опирается на достижения породившей ее культуры, обретает человеческое лицо; цивилизация же, живущая за счет того, что пожирает любые ростки культуры, превращается в монстра с звериным оскалом, «гигантских тигров, которых не так-то просто обуздать». Чтобы убедиться в этом, достаточно взглянуть на таблицу, которая появилась вначале в Интернете и затем была озвучена на телевидении и распечатана во множестве изданий.
   Вообразите, что все современное человечество «сведено» к 100 людям. Как в этом случае выглядела бы наша планета, кто заселил бы ее, как эти люди перераспределили бы между собой все богатства земли? Делайте выводы сами:
   57 азиатов;
   21 европеец (включая сюда жителей Австралии);
   14 американцев (имеются в виду жители как Северной Америки, так и Южной);
   8 африканцев;
   52 были бы женщины;
   48 мужчины;
   30 были бы белые;
   70 представителей других рас;
   6 человек владели бы 59% всех богатств мира;
   80 человек жили бы в домах, не соответствующих элементарным санитарным нормам;
   70 человек не умели бы читать;
   50 человек страдали бы от систематического недоедания;
   1 находился бы на грани смерти;
   1 должен был бы вот-вот родиться;
   1 (только один!) закончил бы колледж;
   1 (всего лишь один!) имел бы компьютер.
   Полагать, что такой миропорядок и есть апофеоз цивилизации, считать, что он единственно разумный итог всего предшествующего развития человечества, думать, что такое положение вещей сохранится надолго, сохранится навсегда, – означает по меньшей мере опасно заблуждаться. Приведенная таблица должна бы, скорее, заставить всех нас очень и очень серьезно задуматься над вопросом, что и как необходимо изменить в мире и в самих себе, чтобы этот мир, держащийся лишь на страхе и угрозе применения силы, уже в ближайшее время не взорвался от перенакопившейся в нем отрицательной энергии?
   Люди, озадавшиеся подобными вопросами, нашлись. Случилось это вскоре после окончания Второй мировой войны – вначале на Западе в 50-х годах, затем в нашей стране. Разумному переустройству мира посвятили свои силы лучшие умы человечества, к которым вскоре присоединился академик Андрей Дмитриевич Сахаров. Так возникла теории конвергенции, или, как ее чаще называли, «наведения мостов».
   В чем суть этой теории? В самом общем виде ее можно выразить в следующих словах: благодаря успехам в науке и технике послевоенный мир «вырвался» из прокрустова ложа индустриальной эпохи и вступил в пору постиндустриального развития. На противоположных полюсах этого мира оказались СССР и США – самые мощные державы, какие только знала история. Советский Союз исповедовал социалистическую доктрину, Соединенные Штаты – капиталистическую. Чтобы противоречия между этими супердержавами не разразились глобальной катастрофой, необходимо было разрешить вопрос о необходимости сближения их, а в перспективе слияния в одно новое смешанное общество, членами которого станут впоследствии все страны мира, управляемые, как это мечталось академику Сахарову, одним всемирным правительством.
   Возможно ли такое? И не особая ли это форма глобализации, которая по-разному понималась и понимается ее сторонниками и противниками?
   Авторы теории конвергенции утверждали: да, возможно. Американский социолог, профессор Колумбийского и Гарвардского университетов Даниел Белл издал книгу «Конец идеологии», в которой наметил пять компонент-индикаторов, которые характерны для любого постиндустриального общества вне зависимости от его идеологической направленности:
   1. Сфера экономики – сдвиг от производства товаров к производству услуг.
   2. Сфера занятости – преобладание работников умственного труда.
   3. Основной принцип – центральное положение теоретических знаний как источника нововведений и определения политики.
   4. Ориентация на будущее – контроль над техникой и оценка последствий технических нововведений.
   5. Принятие решений на основе новой интеллектуальной технологии и использование ее методов в теории управления и построении экономических моделей.
   Когда Белла упрекнули в том, что его концепция постиндустриального общества является амальгамой из идей французского социалиста-утописта Сен-Симона, немецкого социолога, экономиста и историка Макса Вебера и основоположника позитивизма в философии Огюста Конта, американский профессор ответил: «Мы все эпигоны великих учителей. Странно, однако, что среди них вы не упомянули Маркса, в то время как все мы – постмарксисты».
   Но, кроме критиков, у Белла нашлись и сторонники. Французский социолог, профессор Коллежа де Франс Реймон Арон заявил, что в новую эпоху понятие «капиталистическое предпринимательство» утрачивает свое значение, как становится анахронизмом и понятие собственность. Капитализм, писал он, в противоположность социализму, прибегает к «неавторитарному планированию», «иллюзия тотального планирования (так Арон назвал систему государственного планирования, принятую в СССР. – В. М.) рассеялась вместе с иллюзией, будто можно обойтись без денег, цен, автономии предприятий, процентных ставок и т. д. Спор относительно общественной или частной собственности на средства производства сохранил лишь идеологический смысл».
   Рассеялись и иллюзии относительно рынка, который-де регулирует производство, удовлетворяя потребности «суверенитета потребителя». На самом деле, утверждал американский экономист Джон Гэлбрейт, рынок, как и потребности потребителя, тут вообще ни при чем: вкусы и нужды людей в «потребительском обществе» находятся исключительно в сфере полномочий производителя и навязываются потребителю через систему производства новых товаров, изучения конъюнктуры и назойливой рекламы, которая преследует потребителя повсюду, не давая ему ни минуты возможности отвлечься на что-то иное, не связанное напрямую с куплей-продажей.
   Была создана и более примитивная схема, призванная определить точки соприкосновения и взаимодополнения между капитализмом и социализмом. Выглядела эта схема так:

   Капитализм = демократия = прогресс = свобода;
   Социализм = тоталитаризм = стагнация = равенство.

   Из этой схемы видно, что капитализм не в состоянии обеспечить действительным равенством всех людей, а социализм не в состоянии обеспечить подлинной свободой всех членов общества. С другой стороны, равенство при социализме, лишая людей свободы в проявлении инициативы, приводит к уравниванию в нищете и парализует производство, вызывая экономический застой (стагнацию). Иными словами, в новейших исторических условиях обе системы оказались одинаково плохи. Отсюда последовал вывод: чтобы примирить капитализм с социализмом, а впоследствии слить их в смешанное общество, необходимо соединить капиталистическую свободу с социалистическим равенством, – лишь при этом условии можно будет разрешить все социальные проблемы, доставшиеся человечеству от прошлого, и построить новый мир, основанный на принципах гуманности и справедливости.
   Создать такой мир в одночасье, разумеется, невозможно. Как писал тот же Арон, на какой-то определенный, возможно, достаточно длительный срок, придется смириться с неравенством в новом смешанном обществе: «Определенные группы будут чувствовать, что сама работа, которой они заняты, делает недоступной для них высокую культуру. При этих условиях представляется вероятным, что стремление к равенству будет скорее индивидуальным, чем коллективным». Американский экономист Р. Хейлбронер допускал даже некую переходную «среднюю дистанцию» продолжительностью в четверть века (Хейлбронер называл даты – с 2001 по 2025 годы), в течение которых следует «добиться сочетания лучшего в социалистической экономической практике с лучшим в либерально-капиталистической политической практике». Оставшееся до начала III тысячелетия время он предлагал употребить на углубление международного разделения труда, преодоление разрыва в уровне жизни разных народов, защиту окружающей среды, интенсивному обмену культурными ценностями и т. д.
   По мнению австралийского экономиста Дж. Вильчински, капитализм к середине 70-х годов сделал значительные шаги на пути конвергенции с социализмом, заимствовав у него такие элементы, как планирование национальных экономик, национализация ряда отраслей народного хозяйства и более справедливое, чем это было прежде, распределение национального продукта. Американский экономист Дж. Гэлбрейт выступил за снижение роли рынка как регулятора экономики будущего смешанного общества. Финский социолог А. Туоминен предложил не выдумывать новую модель будущего общества, а внимательней присмотреться к тому, что уже создано на земле и обнаружило высокую жизнеспособность. «Предположим, – писал он, – что капитализм – это тезис, а коммунистический мир – антитезис. Из борьбы этих противоположностей в соответствии с диалектической теорией и методом рождается нечто новое, происходит синтез. Этот синтез (общественный строй нового типа, новый способ производства и новая надстройка) получит многие марксистские черты и кое-что от капитализма. Капитализм является как бы отцом, а дитя наследует нечто и от родителя. Надеюсь, будут унаследованы и уважение свободы личности, духовная и физическая свобода, то есть важная часть западной демократии. От матери, то есть от коммунизма, должны быть унаследованы сильная социальность, плановость хозяйства, коллективное мышление и руководство и т. д.». И – вывод: «Подобное общественное обновление уже не требует для своего рождения взрыва, насильственной революции, оно может осуществиться в процессе развития. Если попробовать нарисовать его портрет, то он был бы похож на шведскую социал-демократию».
   Горячим сторонником сближения и последующего слияния двух противоположных систем стал академик Андрей Дмитриевич Сахаров. В 1988 году, за год до смерти, он писал: «Отойти от края пропасти всемирной катастрофы, сохранить цивилизацию и саму жизнь на планете – настоятельная необходимость современного этапа мировой истории. Это, как я убежден, возможно лишь в результате глубоких геополитических, социально-экономических и идеологических изменений в направлении сближения – конвергенции – капиталистической и социалистической систем и открытости общества, при достижении большего равновесия всех рас и народов не только юридически, но и в экономическом, культурном и социальном отношении».
   Неожиданно для многих свое слово в защиту конвергенции сказала церковь. 26 марта 1967 года римский папа Павел VI издал энциклику «Populorum progressio» («Развитие народов»), целиком посвященную социальным проблемам в мире. В этой энциклике утверждалась ответственность каждого жителя планеты не только перед всеми живущими людьми, но и перед будущими поколениями, говорилось о необходимости сотрудничества верующих и неверующих, о признании политического и социально-экономического плюрализма в мире и т. п. Но что было уже совершенно неслыханно новым – в энциклике говорилось о том, что частная собственность ни для кого не является безусловным и абсолютным правом, осуждались злоупотребления в обладании собственностью и признавалась правомерность национализации частной собственности ради общего блага. В энциклике виновными во всех социальных бедах были объявлены не социализм и коммунизм, что было привычно для слуха тогдашних жителей стран Запада, а злоупотребления капитализма. Павел VI пошел так далеко, как до него не шел ни один крупный религиозный деятель, пользующийся международным авторитетом. Выступая за мирный путь социальных изменений в мире (он даже предложил создать всемирный фонд помощи бедным странам, в который будет переводиться часть сумм, предназначенных на военные расходы), – он в то же время признал право народов на революции – «в случае очевидной и длительной тирании, существенно нарушающей права личности и наносящей вред общему благу страны».
   Прямым следствием энциклики Павла VI стало возникновение в 60-70-е годы в западной христианской идеологии, захватившей и протестантов, широкое теоретическое течение, получившее название политической идеологии. Сторонники этого течения выдвигали леворадикальные лозунги, внушая, с одной стороны, людям мысль, что христианство не является вечным союзником несправедливых общественных структур и политических систем, заботясь в первую очередь об обездоленных и защищая их интересы, а с другой – напоминали правительствам западных стран, что в погоне за прибылью существует предел, забвение которого чревато серьезными социальными потрясениями для всего цивилизованного мира.
   Как видим, с возникновением и распространением теории конвергенции человечество получило уникальный шанс вырваться из пут неразрешимых проблем прошлого и вступить в XXI век обновленным, единым и человечным. И это не противоречило бы теории коммунизма, а, скорее, творчески развивало бы ее. В этой связи уместно вспомнить слова Маркса о том, что «необходимость распределения общественного труда никоим образом не может быть уничтожена определенной формой общественного производства, – измениться может лишь форма ее проявления», – а Ленин добавлял: «Вся хозяйственная, политическая и духовная жизнь человечества все более интернационализируется уже при капитализме. Социализм целиком интернационализирует ее».
   Мир, однако, не воспользовался этим уникальным шансом. И виновниками неприятия смешанного общества будущего, которому авторы теории конвергенции не придумали даже названия, стали политические руководители как Советского Союза, так и Соединенных Штатов Америки. Когда встал вопрос, какая из двух сверхдержав возьмет на себя смелость стать инициатором создания смешанного общества, поступившись при этом частью своих «исторических завоеваний», американское руководство объявило Советский Союз «империей зла» и призвало своих союзников к «крестовому походу против коммунизма», а советское руководство в самом факте распространенности теории конвергенции на Западе усмотрело «крах надежд буржуазных идеологов на обновление капитализма и эрозию социализма», а потому-де достаточно «чуть-чуть надавить» на капитализм, и он безвозвратно канет в Лету.
   Случилось обратное: капитализм «чуть-чуть надавил» на коммунизм, и Советский Союз рухнул, а вместе с ним прекратили существование страны социалистического содружества. Теории конвергенции, над которой трудились лучшие умы, так и не было суждено претвориться в жизнь ни в одной из своих частей.

Глава 10
Демонтаж коммунизма

   Весной 1985 года наша лексика обогатилась новым понятием: перестройка. Тотчас оно обросло словами, раскрывающими ее суть: в области идеологии – демократия, гласность, политический плюрализм, в области экономики – ускорение, в международных отношениях – курс на окончание «холодной войны». Никаких четких программ и сроков по претворению в жизнь перестройки разработано не было, а было некое ощущение необходимости скорейшего реформирования тоталитарной системы с целью искоренения злоупотреблений погрязшей в коррупции власти. Гарантом же того, что такая задача обществу по плечу, служили заверения всех инициаторов перестройки, начиная с генерального секретаря ЦК КПСС Михаила Сергеевича Горбачева, в неколебимой верности идеалам социализма, на пути к которому партийно-хозяйственная элита за долгие десятилетия нагромоздила множество завалов.
   О деидеологизации пока никто не заикался. Да и опасно это было делать, поскольку при «треклятом монстре» Сталине выросло целое поколение людей, которые понимали задачу экономического развития страны не как личный интерес, а как социальное служение, направленное на улучшение качества жизни всех. Эти люди и разгромили фашизм. Но в обществе сохранялись и те, кто был озабочен лишь собственным благополучием и ничем иным. После смерти Сталина они во всё большем количестве проникали во власть на всех уровнях, на словах продолжая клясться в верности социализму, а на деле создавая «коммунистические условия жизни» исключительно для себя.
   Легко обвинять во всех смертных грехах одних только Сталина и коммунизм, как это делают сегодня новоявленные «деидеологизированные идеологи» вроде Николая Сванидзе и К°, ни словом не заикаясь о всей совокупности явлений, лежащих между двумя этими крайностями – Сталин и коммунизм. Между тем общая картина не так проста, как рисуется она современнными «деидеологизированными идеологами». Это понимали лучшие пребставители русской общественной мысли, не по своей воле оказавшиеся выброшенными за рубеж. Для доказательства этой мысли сошлюсь на работу Николая Бердяева «Истоки и смысл русского коммунизма», изданную в 1937 году на английском и немецком языках, позже появившуюся в переводах на французский, испанский и итальянские языки и лишь в 1955 году изданную в ИМКА-Пресс на языке оригинала.
   Эта работа и сегодня представляет огромный интерес. В ней Бердяев, анализируя причины появления в СССР нового поколения людей, понимающих задачу экономического развития своей страны не как личный интерес, а как социальное служение, пишет:
   «В России это легче было сделать, чем в странах Запада, где буржуазная психология и капиталистическая цивилизация пустили глубокие корни. Даже русский купец старого режима, который наживался нечистыми путями и делался миллионером, склонен был считать это грехом, замаливал этот грех и мечтал в светлые минуты о другой жизни, например, о странничестве или монашестве. Поэтому даже этот купец был плохим материалом для образования буржуазии западноевропейского типа. Возможно даже, что буржуазность в России появится после коммунистической революции. Русский народ никогда не был буржуазным, он не имел буржуазных предрассудков и не поклонялся буржуазным добродетелям и нормам. Но опасность обуржуазивания очень сильна в советской России. На энтузиазм коммунистической молодежи к социалистическому строительству пошла религиозная энергия русского народа. Если эта религиозная энергия иссякнет, то иссякнет и энтузиазм и появится шкурничество вполне возможное и при коммунизме».
   Бердяев не называет конкретных шкурников, которых в России трудно было найти как массовое явление в довоенные и, тем более, военные 1941—1945 годы. На этих шкурников укажут новые лучшие русские люди уже последних лет существования советской власти. Среди них едва ли не на первом месте стоит академик Андрей Дмитриевич Сахаров. Возвращенный Горбачевым из ссылки, он писал в 1988 году: «Все нити управления концентрируются в руках людей, обладающих властью в силу должности в государственно-хозяйственном или партийном аппарате и образующих особый социальный “бюрократический” слой… Прикрываясь демагогической фразеологией, она попирает социальную справедливость во всех сферах материальной жизни – таких, как проблема жилья, качество здравоохранения, образования и др. Зарплата значительной части трудящихся искусственно занижается, что означает фактически скрытый налог, основная тяжесть которого ложится на людей с меньшим уровнем дохода… Социальный портрет эпохи застоя будет неполным, если не отметить колоссального развития различных форм коррупции; возникают чисто мафиозные группы, сращенные с местным партийным и государственным аппаратом, от которого, как правило, нити тянутся вверх».
   Механизм поразившей в 70-80-х годах страну коррупции, немыслимой при Сталине (при нем приговаривали к высшей мере наказания и расстреливали за куда меньшие провинности, а часто и без всякой вины; Сталин в этом отношении следовал традиции всех прежних самодержцев России, державшей народ в вечном страхе) вскрыла академик Татьяна Ивановна Заславская, обнаружив кровную заинтересованность друг в друге партийно-хозяйственной верхушки и работников, отвечающих за распределение благ из общественных фондов. «Заработная плата этой группы работников, – писала она, – не превышает среднего уровня. Вместе с тем по данным социологических исследований, подкрепленных многочисленными сообщениями прессы, именно она обладает самым большим объемом накопленного имущества, среди которого – дачи на морских берегах, автомашины иностранных марок, золото, драгоценности, произведения искусства, крупные денежные накопления и проч.». И далее: «Благоденствие этой группы непосредственно связано с административно-бюрократическим механизмом управления экономикой, порождающим дефицит потребительских благ. Не меньшее значение имеет и ослабление социалистической законности, возможность сращивания с коррумпированной частью партийных, советских и правоохранительных органов, недостаток гласности управления, царившая в течение долгого времени атмосфера безнаказанности и вседозволенности власть имущих». В числе кругов, занявших в отношении перестройки «консервативные позиции», Заславская в первую очередь назвала политических и хозяйственных руководителей, а в числе «реакционеров» – ответственных работников управления, ответственных работников торговли и обслуживания и представителей организованной преступности.
   Для этих сросшихся в коррупции кругов перестройка и в самом деле представляла опасность, угрожающую не только их благосостоянию, но и жизни (в те годы в СССР действовал закон, в соответствии с которым «хищение социалистической собственности в особо крупных размерах» каралось смертной казнью и конфискацией всего неправедно накопленного имущества). Партийно-хозяйственная элита, несказанно обогатившаяся, оказалась перед дилеммой: или ей идти под суд со всеми вытекающими отсюда последствиями, или как можно скорей отбросить ширму «номенклатурных благ», вызывающих у населения особенно сильное раздражение (в те годы популярной стала поговорка: «Народ и партия едины, хотя раздельны магазины»), и ввести в стране полновесную, ничем не ограниченную частную собственность, которая сразу придаст награбленным ими богатствам статус законности.
   В условиях, когда Горбачев с командой единомышленников публично выступил за «углубление» и «обновление» социализма (хотя из всех конкретных акций Горбачева почему-то больше всего запомнился не имеющий никакого отношения к социализму указ о борьбе с пьянством и алкоголизмом), ввести в стране частную собственность было непросто. Необходимо было, во-первых, придумать сложную многоходовую комбинацию, в результате которой инициатива введения частной собственности будет исходить не от верхушечного слоя действительных собственников, а от лишенного всякой собственности народа, и, во-вторых, отыскать в своей среде человека, который, публично отмежевавшись от малого (пресловутых привилегий [114 - Привилегии действительно были и они страшно раздражали простых людей. Впрочем, у привилегий этих, которыми пользовались практически все, кто находился во власти на всем пространстве Советского Союза («у кормушки», или, как говорил поэт Евгений Евтушенко, «сановного корыта», от которого их можно оторвать «только вместе с челюстью»), были не только критики, но и защитники. Вот что писал, например, о них первый заместитель главного редактора «Литературной газеты» Юрий Изюмов: «О привилегиях, которыми пользовались руководители, столько уже сказано и написано злого. Но я все-таки рискну высказать отличное от общего мнение по этому поводу. На мой взгляд, система была разумной и обоснованной. Смысл ее состоял в том, чтобы избавить крупных работников от всех бытовых забот, позволить им полностью отдаваться порученному делу. Что они имели? Хорошую квартиру в хорошем доме, служебные дачу и машину, бесплатное питание для себя и семьи, бесплатный отдых, хорошее медицинское обслуживание, охрану, прислугу дома. Но такими благами пользовались во всей стране только 10—15 человек (члены Политбюро и равные им по положению). Было еще примерно 2 тысячи работников центрального аппарата и руководителей прессы, которые за полцены получали продукты в т. н. “столовой лечебного питания” на сумму 140 рублей в месяц. Работников партаппарата в их числе было не более 3 процентов. Этой столовой пожизненно пользовались и примерно столько же пенсионеров союзного значения. Таким образом им обеспечивалась безбедная старость… Хорошо это или плохо? По-моему, плюсов у этой системы больше, чем минусов. В период ее действия в партийной среде считалось недопустимым приобретательство».]), возьмет на себя риск переломить страну «через колено» – легализовать частную собственность.
   Такой человек нашелся. Им оказался Борис Николаевич Ельцин. Недавнего первого секретаря Свердловского обкома партии с началом перестройки перевели в Москву, где сразу сделали кандидатом в члены политбюро ЦК КПСС и первым секретарем Московского городского комитета партии.
   Фигура Ельцина оказалась во всех отношениях подходящей для успешного претворения в жизнь далеко идущего плана по слому страны: честолюбивый провинциал, не сведущий в кремлевских интригах, напористый, как бульдозер, не дурак выпить, легко управляемый и внушаемый, особенно когда дело касается его личных выгод. И Ельцин очертя голову ринулся выполнять заказ тех, кто сделал на него ставку.
   Пробный шар был запущен в 1987 году на октябрьском пленуме ЦК КПСС (как всегда, закрытом, что впоследствии сыграло ему на руку), где он выступил с критическими замечаниями в адрес высшего партийного руководства страны. Высшее руководство в лице Горбачева, Лигачева и Шеварднадзе, поддержанное другими членами ЦК, взбеленилось, вывело Ельцина из состава политбюро, освободило от должности первого секретаря МГК и – тут же назначило первым заместителем министра государственного строительства.
   На первых порах Ельцину показалось, что его предали те, ради кого он и полез на рожон, бросили одного. В книге «Записки президента» он рассказывает о своих первых ощущениях, когда его «сняли», а по сути дела предоставили синекуру, где можно жить припеваючи, решительно ничего при этом не делая:
   «Я сижу в министерском кабинете Госстроя, на столе у меня телефон – белый с красно-золотым гербом, – и у меня ощущение мертвой тишины и пустоты вокруг.
   Никогда не забуду этих минут ожидания…
   Шел 1988 год. Расцвет перестройки… Горбачев не задвинул меня в медвежий угол, не услал в дальние страны, как это было принято при его предшественниках [115 - «Проштрафившихся» работников партноменклатуры в годы советской власти направляли, как правило, послами в различные страны; в среде власть имущих такие назначения воспринимались как самое тяжкое наказание, и очень часто назначение послом действительно означало наказание, поскольку долгое отсутствие в стране приводило к разрыву устоявшихся коррумпированных связей.]. Вроде бы благородно – пощадил, пожалел. Но немногие знают, какая это пытка – сидеть в мертвой тишине кабинета, в полном вакууме, сидеть и подсознательно чего-то ждать… Например, того, что этот телефон с гербом зазвонит. Или не зазвонит».
   Опасения Ельцина оказались напрасными: его не предали и не бросили. О нем помнили, работали на него, тщательно расчищая ему путь на самый верх власти.
   В условиях набиравшей силу гласности (считалось, что Горбачев разговорил до той поры безмолвствующий народ, о чем, видимо, сам же первый и пожалел [116 - Кухонные посиделки за «рюмкой чая», возникшие при Хрущеве как способ «излить» душу и особенно ставшие популярными во времена «бровеносца в потемкам» Брежнева, – не в счет.]), от генсека ЦК КПСС все настойчивей требовали ответа на вопрос: за какие такие провинности Ельцина освободили от занимаемых должностей? (Одновременно в народе всячески поддерживались слухи: от Ельцина избавились только потому, что он осмелился резануть правду-матку в глаза заевшихся бонз, а правда-матка для них была хуже кости в горле.) Горбачев ответил: хотите правды, хотите знать детали отстранения Ельцина от власти? Вот вам эта правда со всеми деталями! И распорядился опубликовать в центральном органе партии газете «Правда» невнятную стенограмму выступления на пленуме Ельцина.
   Никто ничего из этой публикации не понял, и слухи о «невинно пострадавшем» Ельцине, видимо, так бы и сошли на нет, если бы «вдруг» по рукам не стало ходить нечто, что люди читали, переписывали и перепечатывали (ксероксы в то время были диковинкой), передавали из рук в руки друзьям и знакомым, вывозили в другие города, так что в самое короткое время с этим нечто не познакомилась вся страна.
   Вот это нечто в том виде, в каком оно распространилось на всем пространстве Советского Союза:
   «Стенограмма выступления
   т. Ельцина Б. Н. на Пленуме ЦК КПСС
   21 октября 87 г.
   Товарищи! Как и на всех присутствующих, доклад М. С. Горбачева произвел на меня большое впечатление. Тот героический путь, который прошел наш народ за 70 лет построения социалистического общества, отражен в докладе во всей сложности. Да, мы первопроходцы и, наверное, этим обусловлены некоторые тяжелые и поучительные страницы нашей истории. И, конечно, т. Горбачев, если мы хотим уверенно идти вперед, надо знать и изучать наши ошибки на этом пути, чтобы никогда их не повторить. В докладе дан подробный и объективный анализ бурной, подчас противоречивой жизни на нашей планете. Показана ведущая и, я бы сказал, основополагающая роль нашего государства в этой жизни. И мы вправе гордиться тем благотворным влиянием, которое оказывает наша страна на международные события. Я думаю, что не ошибусь, если скажу, что в речи т. Горбачева показаны суть и перспективы совершающейся сейчас в нашей стране перестройки общественной жизни. Да, именно сейчас решается нами вопрос, быть или не быть социалистическому обществу на планете, и именно поэтому, товарищи, я бы хотел остановиться на некоторых болезненных явлениях, тормозящих, а в некоторых случаях и останавливающих ход перестройки. М. С. Горбачев предлагал мне отложить обсуждение этих вопросов до окончания юбилейных торжеств [117 - Через две недели после пленума, 7 ноября 1987 г., в СССР намечалось пышно отметить 70-летие Октябрьской революции.]. Но я думаю, что торжественное, праздничное настроение не помешает, а поможет Вам (Горбачеву. – В. М.) со всей партийной совестью и честью рассмотреть эти вопросы и дать принципиальную ленинскую оценку. Как вы знаете, товарищи, в адрес МГК КПСС, да и на мое имя, приходит много писем трудящихся, в которых москвичи делятся своими мыслями, сомнениями, надеждами, связанными с ходом перестройки. Так вот, товарищи, когда читаешь эту пачку писем и ищешь ответы, праздничное настроение улетучивается. Да, товарищи, мне трудно объяснить рабочему завода, почему на 70-м году его политической власти он должен часами стоять в очереди за сосисками, в которых крахмала больше, чем мяса, а на ваших столах, товарищи, есть балык, икра и другие деликатесы, доставленные вам без хлопот оттуда, куда рабочего человека и близко не подпустят. Как я должен объяснять ветеранам и участникам гражданской и Отечественной войн, которых и осталось-то по пальцам перечесть? Вы видели список их праздничного заказа? А мне принесли, показали. И каково мне выслушивать их, когда они говорят, что это объедки с барского стола, и вы понимаете, чей стол они имеют в виду.
   Как я должен смотреть им в глаза? Ведь это они, не щадя своей жизни, завоевали, вручили нам власть. Что же я могу теперь им ответить? Может, т. Лигачев [118 - Егор Кузьмич Лигачев, в то время член политбюро, в прошлом первый секретарь Томского обкома партии, по рекомендации которого Ельцин был назначен (тогда это называлось избран) кандидатом в члены политбюро и первым секретарем МГК КПСС. Фраза, оброненная Лигачевым на октябрьском пленуме: «Борис, ты не прав», – впоследствии была переиначена и стала широко применяться на уличных митингах по всей стране как «Борис, ты прав!».] мне подскажет? Я думаю, товарищи, что все эти, как их называют в народе, “кормушки” являются наследием большого застойного периода нашей жизни.
   И с этим явлением надо кончать! А те, для которых всевозможные привилегии являются главными в их партийной жизни и работе, я думаю, товарищи, – с теми нам с вами не по пути. Не надо, т. Лигачев, на меня кричать и поучать меня не надо. Я не мальчишка, и у меня такая принципиальная позиция. Я должен сказать вам, товарищи, со всей откровенностью, что трудно работать, когда вместо конкретной помощи получаешь в назидание грубые окрики. И в этой связи я вынужден просить Политбюро избавить меня от мелочной опеки Раисы Максимовны [119 - Жена М. С. Горбачева.], от ее ежедневных звонков и нагоняев.
   Товарищи, вот у меня подготовлены некоторые цифры по сокращению административно-управленческого аппарата. Вспомните, сколько разговоров, решений принималось; а между тем численность бюрократии в большинстве ведомств почти не снизилась, а в некоторых, например, в Агропроме даже возросла. Вот где тормоз! Вот где буксует перестройка, вот где вязнут в чиновничьем болоте все благие намерения и замыслы. Товарищи, нам надо помнить, что пока мы не разгромили армию бюрократов и волокитчиков, именно армию, товарищи, перестройке хода не будет и все наши постановления и указания будут искажены потоком инструкций и циркуляров. Не улучшаются дела и в торговле. Я вам докладывал, как обстоят дела. С тех пор мало что изменилось, и те же чиновники из Министерства торговли всеми силами прикрывают ворюг прилавка. Думаю, не из гуманных соображений. Нет, товарищ Чебриков [120 - Виктор Михайлович Чебриков в перестроечные времена занимал должность председателя КГБ СССР.], такие факты есть. Очень много разговоров о перестройке, рядовому человеку пользы нет, а кот Васька слушает, да ест. Ему наплевать на всякие разговоры, пока у него не отняли “кормушку”. Пора, товарищи, от слов переходить к делу. Пора и власть употребить, а власть у нас есть. Она вручена нам народом, и если мы, утонув в болоте, не используем ее, защищая истинно народные интересы от прожорливых котов, не будет результатов перестройки. И еще один вопрос, товарищи, еще один, может быть – самый тяжелый вопрос, доставшийся нам в наследство, – это Афганистан [121 - Советский Союз ввел в Афганистан войска в декабре 1979 г. Эта авантюра обошлась нашему народу в 15 тыс. убитых и огромных материальных затрат. Из секретной записки председателя правительства Николая Ивановича Рыжкова, направленной 8 января 1988 г. на имя М. Горбачева, следует: среднесуточные затраты СССР в Афганистане составили (млн. руб./сутки): 1984 г. – 4,3, 1985 г. – 7,2, 1986 г. – 10,0, 1987 г. – 14,7 (чтобы представить себе эти цифры в масштабах современных цен, приведенные Н. Рыжковым ежесуточные расходы страны на ведение войны в Афганистане следует умножить на 100). Не менее тяжелые людские и финансовые потери понесла Россия в Чечне, война с которой целиком лежит на совести Ельцина (точные данные по числу убитых в этой республике и среднесуточные затраты до сих пор остаются засекреченными. Известно, однако, что расходы, которые несла Россия в Чечне, за одни сутки были сопоставимы с годовым бюджетом крупной специализированной клиники).]. Примерно треть писем к нам так или иначе затрагивает этот вопрос. Вы все знаете результаты опросов москвичей по поводу Афганистана, проведенных французскими корреспондентами. Я думаю, товарищи, тут не может быть двух мнений. Этот вопрос надо решать. Решать как можно скорее. Надо выводить оттуда войска. И я думаю, именно этим должен заниматься т. Шеварднадзе [122 - Эдуард Амвросиевич Шеварднадзе в 1985—1991 гг. занимал должность министра иностранных дел СССР.], а пока он занимается другими, на мой взгляд, менее горящими делами, и его месяцами не бывает в стране.
   В конце своего выступления хочу выразить глубокую убежденность, что сегодняшние трудности – это трудности переходного периода, которые мы должны преодолеть и обязательно преодолеем в самое короткое время. Я хочу вас заверить, что Московская партийная организация, опираясь на поддержку настоящих коммунистов города, всех москвичей-патриотов, сделает все, чтобы этот болезненный период как можно скорее завершился победой идей обновления нашего общества, нашего социалистического отечества».

   «Долой привилегии!» – вот основной смысл и пафос этого нечто, в считанные недели распространившегося по всей стране. «Привилегии» наряду с Афганистаном были основными «болевыми точками», на которых можно было беспроигрышно сыграть в любую политическую игру и сделать себе имя. В то время народ искренне верил, что главное зло, мешающее установить в стране демократию и социальную справедливость, таится в распределительной системе. «Творец» же этой системы – партноменклатура. Не случайно в те годы стал популярен другой лозунг, обращенный к высшим партийным руководителям: «Покайтесь!» Партноменклатура каяться не спешила. За нее это сделал один лишь Ельцин. И народ безоглядно поверил ему, как единственному защитнику и выразителю его интересов. Вера эта была столь велика, что тут же переросла в такую же безогладную любовь (наш давний, укоренившийся еще в наших предках и на генетическом уровне передавшийся нам вождизм). В ходе прошедших 26 марта 1989 года выборов в Верховный Совет СССР «опальный» Ельцин, маявшийся от безделья «в мертвой тишине кабинета» Госстроя «в полном вакууме», на «подсознательном» уровне дожидавшийся, зазвонит телефон с гербом или не зазвонит, – был выдвинут в депутаты по Московскому городскому национально-территориалному округу № 1 и победил с рекордным перевесом: за него было подано 4 726 112 голосов, или 89,44 процента принявших участие в выборах избирателей-москвичей (ближайший его соперник получил 392 633 голоса, или более чем на порядок меньше).
   Но вот незадача. Спустя почти 15 лет после исключения Ельцина из верхушки партийно-номенклатурной власти и распространения в «самиздате» стенограммы его выступления на предъюбилейном пленуме ЦК КПСС, весной 2002 года Михаил Никифорович Полторанин, бывший при Ельцине главным редактором газеты «Московская правда» (в 80-е годы орган МГК КПСС), а затем министром печати и информации Российской Федерации, признал, что эта запущенная в массы «стенограмма» не что иное, как фальшивка. Ни о какой «борьбе с привилегиями» Ельцин не помышлял. Для вида (в окружении десятков телекамер) встал на учет в районную поликлинику, раз-другой приехал в Белый дом на общественном транспорте (это был уже явный перебор, тут же превратившийся в анекдот: «Сегодня Ельцин прибыл на работу на троллейбусе. На остановке его встречали Хасбулатов, Руцкой, другие официальные лица»), побывал «как простой смертный» в магазинах.
   В массовом сознании до сих пор отношение к Ельцину неоднозначное. Так, историк и публицист, в 60-е годы участник диссидентского движения, а в 1989—1991 годах народный депутат Верховного Совета СССР, где лично познакомился с Ельциным, Рой Александрович Медведев пишет о нем: «Он никогда не был фанатичным приверженцем какой-либо политической или социальной доктрины, и в этом состоит один из секретов его политического долголетия. В разное время он являлся коммунистом-администратором и коммунистом-демократом, социал-демократом, либералом и левым радикалом, неутомимым борцом с привилегиями и патриотом. Он умел поворачиваться, никого при этом особенно не удивляя, и его ежегодные послания Федеральному Собранию существенно отличались одно от другого не только по темам и языку, но и по идеологическому наполнению». И далее: «В своей сущности Б. Ельцин был в первую очередь разрушителем, и у него никогда не было своей позитивной программы. Главным приоритетом для Ельцина была не идеология и не программа, а власть, и это вызывало со всех сторон жесткую критику. О нем писали как о барине-самодуре, разорившем имение, запутавшемся в долгах, уморившем скот и людей и постоянно меняющем управляющих, на которых он и валил вину за свое банкротство… К тому же режим Ельцина не был однороден: демократия причудливо переплеталась в нем с деспотией, а новый российский капитализм содержал в себе не только элементы криминалитета, но и весомые блоки прежних социалистических отношений. В разных сферах управления этот режим имел разный цвет и использовал разные принципы. Даже карта российских регионов до сих пор окрашивается политологами с помощью разных красок, а том числе и красной… Такого смешения политических цветов не знает сегодня ни одна страна в мире».
   В то же время Р. Медведев ставит в заслугу Ельцину возрождение России как суверенного государства – давнюю мечту русских, превратившихся за годы советской власти в бесформенную массу, утратившую даже представление о своей национальной принадлежности. Читаем: «В 1990 году, когда Борис Ельцин был избран Председателем Верховного Совета РСФСР, у России не было своего российского государства. Российская Федерация и как государство и как союзная республика была скорее мифом, чем реальностью. Именно Ельцин начал создавать Российскую Федерацию как новое и притом относительно демократическое государство, хотя и за счет разрушения СССР и КПСС».
   В 1990 году появился и укоренился в сознании многих стереотип, согласно которому М. Горбачев и Б. Ельцин были чуть ли не врагами. Первый (Горбачев) всеми силами пытался спасти коммунизм, для чего затеял перестройку с намерением построить «социализм с человеческим лицом» [123 - На самом деле первым идею «социализма с человеческим лицом» высказал в мае 1968 г. лидер чехословацких коммунистов Александр Дубчек. Советские партийные бонзы, разглагольствовавшие о том, что всё в нашей стране делается «во имя человека, для его блага», сразу же уразумели глубинную разницу между собственной словесной трескотней и серьезностью намерений партийного руководства Чехословакии и потому встретили идею Дубчека в штыки. Когда же народ тогдашней Чехословакии поддержал своего лидера, советские бонзы ввели в августе того же 1968 г. в Прагу танки.]. Второй (Ельцин) понимал, что никаким макияжем или пластической операцией мурло «коммунизма по-советски» не исправишь, и потому демонстративно порвал с партией, взял курс на радикальные реформы и, таким образом, от коммунизма, равно как от социализма с каким угодно лицом, не осталось и пыли.
   Развенчал этот стереотип не кто иной, как сам Б. Н. Ельцин. «Никогда не ставил себе цели бороться с ним (Горбачевым), – написал он в книге «Записки президента», – больше того – во многом шел по его следам, демонтируя коммунизм».
   Признание это нуждается в комментарии.
   Дело в том, что истинными инициаторами демонтажа коммунизма с одновременной ориентацией на Запад и заимствованием у него их опыта, стали вовсе не Ельцин с Горбачевым, как это можно заключить из слов самого Ельцина. Первые шурфы в фундаменте коммунизма просверлил и первую взрывчатку в них заложил Никита Сергеевич Хрущев, возглавивший партию в 1953 году, а с 1958 года и до октября 1964 года, когда его отправили в отставку, совмещавший эту должность с обязанностями председателя Совета Министров СССР. Да в нашей стране, где все делалось и делается по прямому указанию сверху и ничего по инициативе самих людей, не получивших на то особого дозволения властей предержащих в лице бесчисленного множества чиновников, – иначе и быть не могло.
   Придумывая очередные новшества, которые, как тут же начинала трубить официальная пропаганда, народ «с энтузиазмом претворял в жизнь», наши власти от века были озабочены не тем, что действительно нужно народу, с чем можно повременить, а от чего сразу отказаться как от негодного и заведомо ошибочного, а только и единственно своим собственным положением. Интриги, зависть друг к другу, стремление урвать как можно больше, пока находишься во власти, обобрав при этом народ до нитки, – всегда были отличительной и едва ли не единственной страстью всех российских властителей со времен Рюрика (немногие исключения столь редки и не типичны, что ими можно пренебречь). Когда на последнем прижизненном пленуме в октябре 1952 года Сталин, здоровье которого было изрядно подорвано всей предшествующей работой и, особенно, военными годами, изъявил желание уйти на покой, весь ЦК дружно запротестовал: ни в коем случае! Сталин слишком хорошо знал свое окружение и цену каждому из них, чтобы понять: с его уходом соратники перегрызут друг другу глотки, обвинив во всех действительных и мнимых грехах его одного. Тогда-то он и произнес свою печально провидческую фразу: «Когда я умру, на мою могилу нанесут кучу мусора».
   Так оно и случилось. В том же 1953 году, когда Сталин умер, был арестован и вскоре расстрелян Берия; в феврале 1956 года на ХХ съезде партии Хрущев выступил с закрытым докладом, в котором разоблачил культ личности Сталина со всеми сопутствующими этому культу преступлениями; затем были объявлены «антипартийной группой» и исключены из партии старейшие советские руководители во главе с Молотовым.
   Любопытно, что именно при Хрущеве возникло и стало набирать силы такое немыслимое при Сталине явление, как диссидентство. Движение это с самого начала не было однородным. Кто-то действительно хотел реставрации капитализма, кто-то выступал за расширение демократии и защиту прав человека, кто-то ограничивался критикой недостатков в деятельности партии и правительства с целью углубления завоеваний социализма. Всех диссидентов, однако, вне зависимости от их политической окраски и целей, какие они перед собой ставили, партийно-административная верхушка страны сразу же встретила в штыки, отправляла на принудительное лечение в психиатрические лечебницы, приговаривала к длительным срокам тюремного заключения или, лишив гражданства, высылала за границу. Происходило все так, как всегда происходило в истории управления нашей многострадальной страной: страх, террор, насильственное внедрение единомыслия.
   Отправившись за океан, Хрущев познакомился с сельским хозяйством Техаса. Там он впервые увидел, каких чудес можно добиться в животноводстве, сделав упор на выращивании кукурузы. Вернувшись домой, Хрущев распорядился приступить к повсеместному выращиванию кукурузы и в Советском Союзе, проигнорировав при этом такую «малость», как то, что по своим природно-климатическим условиям Россия совсем не походила на Техас. Тогда же был выдвинут лозунг: «Догнать и перегнать Америку по производству мяса, молока и масла на душу населения».
   Все это, обратим внимание читателей, происходило в годы, когда в мире росло число сторонников конвергенции, многие видые ученые с интересом изучали опыт строительства социализма в нашей стране, отбирая из этого опыта крупицы ценного и жизнеспособного. В СССР, однако, этот интерес, как и деятельность диссидентов внутри страны, были объявлены «усилением идеологической борьбы», и еще круче стали закручивать «гайки».
   Кончилось все «пшиком»: Америку мы не только не перегнали, но и не приблизились к ней, мясо, молоко и масло оказались в дефиците, как дефицитом стал и хлеб, который Советский Союз вынужден был закупать за рубежом.
   Несмотря на дефицит основных продуктов питания, цены впервые за все послевоенные годы стали не снижаться, а расти: вначале на «предметы роскоши» (хрусталь, ковры, юювелирные украшения, мебель), а затем и на продукты питания, которых от непрестанных повышений цен почему то не становилось больше.
   Никаких уроков власть не извлекла – да и не собиралась извлечь! – из горького опыта, преподанного ей уже не диссидентами, а рабочими Новочеркасска в 1961 году. В тот год в стране была проведена денежная реформа, и тогда же на новочеркасских заводах были пересмотрены в сторону снижения расценки. Рабочим оказалось не на что кормить свои семьи и они вышли на улицы. Власть поступила с бастующими рабочими так, как поступала всегда, встречая недовольство со стороны народа: в Новочеркасск были введены войска и по рабочим открыли огонь на поражение… За рубежом даже те, кто с симпатией относился к нашей стане, пришли в ужас, а зациклишевшегося на продуктах питания Хрущева, предавшего забвению основные, само собой разумеющиеся постулаты и коммунизма («прежде, чем заниматься наукой, искусством, политикой, человеку необходимо есть, пить, одеваться, иметь крышу над головой»), и христинства («не хлебом единым жив будет человек»), – прозвали «гуляш-коммунистом».
   Сменивший Хрущева в 1964 году на вершине власти Леонид Ильич Брежнев вернул все на круги своя. Этот деятель, обожавший поцелуи взасос, дорогостоящие автомобили, но особенно ордена и медали, за что и угодил в Книгу рекордов Гиннеса [124 - «На его парадном мундире Маршала Советского Союза, – читаем в этой книге, – с трудом могли уместиться четыре медали “Золотая Звезда” и одна ”Серп и Молот”, высший военный орден ”Победа”, 8 орденов Ленина, 2 ордена Октябрьской Революции, 2 ордена Красного Знамени, орден Богдана Хмельницкого 2-й степени, орден Отечественной войны 1-й степени, орден Красной Звезда, 18 медалей СССР, две маршальские звезды (генерала армии и Маршала Советского Союза) с бриллиантами, 42 ордена и 29 медалей иностранных государств (среди них три Золотые Звезды Героя НРБ, три Золотые Звезды Героя ЧССР, орден ”Золотая Звезда” СРВ), Почетное оружие с золотым озображением Государственного герба СССР. Кроме пяти вышеупомянутых золотых звезд Л. И. Брежнев хранил дома 21 медаль ”Золотая Звезда” и 13 медалей ”Серп и Молот”. Это были дубликаты из чистого золота, которые Генеральный секретарь периодически заказывал, желая обновить расположение наград на своем маршальском мундире. Востребовать старые колодки из золотых звезд у Генерального секретаря ЦК КПСС и Председателя Президиума Верховного Совета СССР никто не осмеливался. В ноябре 1986 г. все награды были сданы родственниками Брежнева на хранение в Орденскую кладовую Президиума Верховного Совета СССР».], уже не стесняясь занялся собственным благополучием и благополучием своей семьи (его дочь Галина стала обладательницей крупнейшей в Советском Союзе коллекцией бриллиантов, в конце концов спилась и умерла). Страна впала в ступор, а в это время бесчисленное множество клевретов («официальных идеологов») всячески возносили своего хозяина, от благосостояния которого зависело их собственное благополучие. На все лады расхваливался написанный этими же клевретами и изданный под именем Брежнева восьмитомник «Ленинским курсом», а брошюры «Малая земля», «Возрождение» и «Целина», объявленные книгами, которые обязали детей изучать в школах, а студентов в вузах, были удостоены Ленинской премии как выдающиеся произведения в области литературы и искусства.
   Но не этим вошел в историю нашей страны Брежнев. Его главной «заслугой» стало то, что он первый из высших руководителей ввел в практику формирования власти лиц из числа лично преданных ему людей – своих земляков и друзей. Эти земляки и друзья пошли дальше своего патрона. Что из того, что один из таких земляков – друг Брежнева еще по совместной работе в начале 50-х годов в Молдавии, ставший в Москве генералом армии, министром внутренних дел и Героем Социалистического Труда Николай Анисимович Щелоков, – проворовался настолько, что факт этот возмутил других высших руководителей страны, самих небезгрешных по части личного обогащения? Щелокова освободили от должности министра, разжаловали в рядовые, собрались даже отдать под суд, но тот, не вынеся обрушившегося на него позора, застрелился.
   После шумного скандала по т. н. «хлопковому делу», также несказанно обогатившему узкую группу лиц, застрелился и другой высший руководитель страны, дважды Герой Социалистического Труда, первый секретарь компартии Узбекистана Шараф Рашидович Рашидов (тоже писатель, автор повести «Победители» и романов «Сильнее бури» и «Могучая волна», названия которых краноречивей любых слов говорят об их содержании).
   После смерти престарелого Брежнева в 1982 году высшими руководителями страны стали поочередно Юрий Владимирович Андропов и следом за ним Константин Устинович Черненко. Оба находились уже в преклонном возрасте, страдали многими старческими недугами и вскоре один за другим умерли.
   В 1985 году, устыдившись частой смертью престарелых первых лиц государства, политбюро избирает новым генеральным секретарем КПСС «молодого» 54-летнего Михаила Сергеевича Горбачева (никого из высших лиц в управлении страной не смутило, что в этом «молодом» возрасте скончался «дедушка Ленин»). Казалось бы, вот он, тот уникальный случай, когда настала пора пересмотреть всю структуру организации власти в стране сверху донизу, которая если в чем и преуспела, так это в грабеже все более и более нищавшего народа! Но кто и когда за всю историю России из властей предержащих согласился бы добровольно отказаться от личного обогащения в угоду какого-то народа? Никто, конечно. Проще (и сподручней для себя) было объявить виновником всех обрушивавшихся на страну и ее народ бед коммунизм с его лозунгом «от каждого по способностям, каждому по потребностям». И тут Ельцин абсолютно прав: это не он, а Горбачев, стал инициатором крушения коммунизма, который, в свою очередь, стал продолжателем разрушения, начатого еще Хрущевым; он, Ельцин, лишь «во многом шел по его, Горбачева, следам, демонтируя коммунизм».
   Но объявить сразу виновником всех бед коммунизм, в верности которому клялись все прежние руководители Советского Союза и в возможность построения которого худо-бедно продолжал верить народ, – было бы по меньшей мере опрометчиво. Нужно было придумать некий «обходной маневр», который позволил бы на какое-то время не трогать коммунизм, а указать на более понятных народу виновников сложившегося положения, благо народ и сам давно уже все видел и понимал. И тогда в виде такого «обходного маневра» была написана и брошена в массы фальшивая стенограмма выступления, якобы сделанного Ельциным на октябрьском пленуме ЦК КПСС в 1987 году. Виновниками неблагополучного положения дел были объявлены привилегии, которые присвоили себе руководители страны всех уровней от центра, союзных республик и до автономий, краев и областей, а отнюдь не частная собственность, которую эти же руководители непрерывно наращивали за счет все большего обнищания народа.
   Это позволило стоящим за Ельциным «кукловодам» на время отвести внимание общественности от своей главной задачи – демонтировать коммунизм – на вопросы второстепенные. Благо народ продолжал верить, что и Ельцин, и Горбачев рьяные коммунисты. С одной, правда, существенной оговоркой: Горбачев в глазах многих выглядел липовым коммунистом, пекущемся лишь о собственном благе и привилегиях, тогда как Ельцин в глазах тех же многих являл собой образец истинного коммуниста, для которого не было и нет в жизни более важной цели, чем благо народа, а на собственное благополучие и привилегии ему наплевать.
   Но, будучи плотью от плоти и кровью от крови партийно-номенклатурной системы, Ельцин никогда и не помышлял о действительном отказе «по праву» принадлежащих этой системе привилегий. Вот свидетельство бывшего пресс-секретаря Ельцина Павла Вощанова: «Новое руководство страны не растеряло ничего из привилегий бывшего ЦК КПСС, а многое и преумножила. Дачи прежней номенклатуры оказались “приватизированы” новой. Охотничьи угодья Леонида Брежнева в Завидове были расширены и приспособлены для нужд нового президента». А вот что говорил генерал Александр Стерлигов, бывший в 1989 году управляющим делами Совета министров СССР: «Мало кто в свое время знал, что ни от каких привилегий Ельцин никогда на самом деле не отказывался. Как пользовался услугами Четвертого управления [125 - На этом управлении при министерстве здравоохранения СССР лежала ответственность за состояние здоровья высших должностных лиц страны и членов их семьи.], так и продолжал. И все его домочадцы пользовались. Руководителю его ранга полагалась одна путевка в санаторий в год. Так он ухитрился две использовать. От чего он там еще отказался? От машины персональной он не отказался, он “Чайку” просил…»
   Люди, стоявшие за спиной Ельцина, сделали верную ставку на постепенное, но неуклонное повышение его рейтинга. Горбачев избрал другой путь – он искал поддержки на Западе. Тот и другой достигли поставленных перед собой целей. А вот результат оказался одинаково печальный.
   Обратимся к цифрам. В 1913 году доля валового внутреннего продукта царской России в совокупном мировом доходе составила 5,7 процента, что позволило ей выйти на пятое место среди наиболее развитых держав. Затем страна пережила две страшные войны – Гражданскую и Великую Отечественную, – и эпоху невероятного в мировой практике застоя. Тем не менее в 1990 году – на самом «дне» застоя – ВВП Советского Союза в совокупном мировом доходе вырос до 11 процентов, что позволило нашей стране выйти на второе, после США, место. Минуло еще десять лет. Как распределился ВВП различных стран в мировом доходе накануне III тысячелетия? Сравним: США – 21 процент, страны ЕС – 12 процентов, Япония – 8 процентов, Китай – 7 процентов. А Россия? Всего лишь 1,7 процента. В 3,35 раза ниже, чем в 1913 году, и почти в 6,5 раза ниже, чем в 1990 году!
   Удар, нанесенный экономике России, оказался такой сокрушительной силы, с какой не сравнится ущерб, нанесенный всему Советскому Союзу войной с фашистской Германией [126 - Суммарные потери Советского Союза в годы Второй мировой войны в денежном выражении, по подсчетам западных специалистов, сделанных в мае 1959 г., составили 2 триллиона 500 миллиардов руб. Расчеты эти были сделаны до хрущевской денежной реформы 1961 г. Чтобы представить себе масштабы потерь Советского Союзы в годы войны в их нынешнем выражении, нужно 2,5 триллиона руб. умножить на 1000. (Для сравнения: потери США во Второй мировой войне составили 530 млрд. долларов, а Англии – 34,4 млн. фунтов стерлингов.)]. По расчетам специалистов Института международных экономических отношений РАН, безрадостная перспектива ожидает нас и в будущем (в расчеты не вошли многомиллиардные долларовые поступления от продажи нефти и газа за рубеж). Сравните:
   В 2015 году доля ВВП в мировом совокупном доходе США составит 18 процентов, стран ЕС – 16 процентов, Китая – 10 процентов, Японии – 7 процентов. А России? Всего 2 процента. В 2,85 раза ниже, чем в 1913 году! Стоило ли подвергать народ России таким жестоким испытаниям и проводить над ним дичайшие эксперименты, чтобы спустя сто лет ввергнуть его в нищету?
   Поначалу и на Западе не знали, кому отдать предпочтение – Горбачеву или Ельцину, – и считали, что успех дела способны решить доллары: кто больше из советского руководства хапнет, на того и следует сделать ставку.
   Когда конфликт между Горбачевым и Ельциным достиг апогея, Западу пришлось делать выбор, и он встал на сторону Горбачева, поступки которого представлялись ему более предсказуемыми. Народ же встал на сторону Ельцина, который пообещал «покончить с привилегиями» власть имущих.
   В 1988—1990 годах с прилавков магазинов исчезали основные продукты питания, стали дефицитом товары первой необходимости, цены поползли вверх буквально на все, страну сотрясали забастовки шахтеров с требованием отставки Горбачева. На этой волне Ельцин без труда был избран председателем Верховного совета РСФСР и, решив, что настал его час, отправился в Страсбург на сессию Европарламента «зарабатывать» себе авторитет среди западных политиков. Послушаем, что из этого вышло, в изложении самого Б. Ельцина:
   «Этой поездке не предшествовала какая-то определенная подготовительная работа. Расчет был на то, что они – демократы, и мы – демократы. В Страсбурге меня встретил “холодный душ”. Я бы даже сказал – ледяной. Вот, например, что писали западные газеты, оценивая этот визит.
   “Монд”: “Приехав в Страсбург – эти ворота Европы, – Ельцин должен отметить, что здесь признают только одного русского – Горбачева. Особенно неприятным для Ельцина стал понедельник, когда его подвергла суровому испытанию группа социалистов Европарламента. Ельцин не ожидал, что его будут называть “демагогом” и “безответственным человеком”, что председатель группы социалистов Жан-Пьер Кот упрекнет его в том, что он “представляет собой оппозицию Горбачеву”, с которым, как он сказал, “мы чувствуем себя увереннее”.
   “Берлинер цайтунг”: “Депутаты Европарламента заняли четкую позицию. В очень недипломатичных выражениях они дали понять “главному сопернику” М. Горбачева, что его единоборство с Горбачевым не находит понимания. Его стремление установить прямые отношения между Страсбургом и российским парламентом было отклонено. Развалившийся на части Советский Союз полностью дестабилизировал бы ситуацию”.
   “Нью-Йорк дейли ньюс”: “Необходимо помнить следующее: не располагающий опытом деятельности демократических институтов, Советский Союз может стремительно погрузиться в состояние кровопролития, голода, холода, анархии, если позиции Горбачева и нынешнего правительства, сколь бы слабыми они ни были, окажутся подорваны. Стремление Горбачева предотвратить развал СССР осуществимо лишь в случае сохранения политических реформ и определенного улучшения экономического положения. По мере своих возможностей США и другие страны Запада должны помочь Горбачеву в осуществлении этих целей”.
   Словом, это был тяжелый удар…»
   Как по заказу, в союзных республиках и автономиях обострились межнациональные трения. Начало им положили события в Алма-Ате еще в 1986 году. Эти события все более отчетливо принимали антирусский характер. В июне 1989 года бывший первый секретарь Московского обкома КПСС Василий Иванович Конотоп направляет на имя Горбачева и членов политбюро письмо, в котором, в частности, говорится: «Поверьте, товарищи, у настоящих советских людей, которых сейчас всячески оскорбляют и выставляют их как “рабов”, не только отбили охоту самоотверженно трудиться, но и нормально жить на этом свете, так как первые годы перестройки принесли им больше горя, чем радости. Сейчас бушуют межнациональные страсти, а впереди могут быть еще более трагичные социальные бури, вызванные усиливающимся расслоением общества и стремительным ростом несправедливости в материальном и моральном положении советских людей…» Горбачев на это тревожное письмо ответил, как обычно, своим излюбленным: «Не будем драматизировать ситуацию».
   Советский Союз, еще недавно представлявший собой великую державу, с которой считались и к мнению которой прислушивались во всем мире, разваливался буквально на глазах. От него, как от пораженного проказой, стали отваливаться огромные куски: бывшие страны социалистического содружества, за ними все настойчивей требовали выхода из состава СССР прибалтийские республики, внутри отдельных республик и между ними разразились вооруженные конфликты из-за территорий, которые все кляли как «произвольно начертанные Сталиным», но ни пядью которых не хотели поступиться лидеры этих территорий, одномоментно объявленных «независимыми суверненными государствами» (эти «произволно начертанные» Сталиным границы тут же были признаны Западом как единственно законные, не подлежащие пересмотру).
   Трагическое перемежалось с комическим. На страницах московских газет стал живо обсуждаться вопрос: как правильно писать название эстонской столицы Таллин: с одним или двумя «н» на конце? После долгих споров ученые мужи пришли к выводу: в соответствии с эстонской национальной традицией, Таллин следует писать с двумя «н» на конце. И никто при этом не вспомнил, что историческое наименование столицы Эстонии с 1154 года известно по русским летописям как Колывань, по ливонским хроникам как Линданисе, а с 1219 и до 1917 года во всех официальных документах и на географических картах как Ревель, в названии которого звук «н» вообще отсутствует.
   Горбачев решился на последний шаг и весной 1990 года провел всесоюзный референдум на тему: быть Советскому Союзу или не быть? Большинство населения СССР ответило: быть. Это, однако, не устроило ни Ельцина, ни стоящих за ним «кукловодов», ни лидеров национальных республик и автономий, сплошь выходцев из партийно-хохяйственной номенклатуры. Кто-то должен был взять на себя смелость первым заявить, что с Советским Союзом необходимо покончить, не опасаясь при этом, что на основании действовашего в ту пору Уголовного кодекса этого «кого-то» могут привлечь к уголовной ответственности за антисоветскую агитацию и призывы к свержению конституционного строя и приговорить к высшей мере наказания – расстрелу.
   Храбрец нашелся в лице Ельцина, которого 29 мая 1990 года избрали председателем Верховного Совета РСФСР. На радостях от свалившейся на его голову власти он буквально через две недели после своего избрания, 12 июня, выносит на поименное голосование декларацию о государственном суверенитете РСФСР, и декларация эта принимается подавляющим большинством голосов («за» – 907 депутатов, «против» – 13, воздержались – 9). Тетива была спущена.
   16 июля аналогичную декларацию принимает сессия ВС Украинской ССР, 27 июля ВС Белорусской ССР, за ними кинулись вдогонку Татарская АССР, Молдавия, Армения, Казахстан, Киргизия, Башкирия, Калмыкия, Чувашия… Этот якобы стихийный процесс «разбегания от центра», спровоцированный национальными элитами, тут же получил название «парад суверенитетов»… Горбачев ждет указаний Запада. Тот советует не артачиться и поскорее вводить рынок. Горбачев на очередном пленуме ЦК КПСС, состоявшемся в октябре 1990 года, заявляет, что он «решительно отклоняет попытки объявить движение к рынку реставрацией капитализма», и подписывает указ, в соответствии с которым с 1 ноября в стране вводится коммерческий курс рубля к иностранным валютам из соотношения 1,8 рубля за 1 американский доллар. Почувствовав, что Горбачеву уже не до социализма, Ельцин перехватывает у него инициативу, а заодно и западных советчиков, которым уже он начинает служить верой-правдой. В декабре все того же 1990 года Ельцин проводит закон, в соответствии с которым наряду с государственной, муниципальной и собственностью общественных объединений на территории РСФСР вводится частная собственность.
   Запад в восторге от решительности Ельцина, которой так не доставала Горбачеву, и переносит свои симпатии на него. И ни тот, ни другой (хотя оба с дипломами о высшем образовании, причем оба считали себя поднаторевшими политиками) даже не вспомнили «Записку» Николая Карамзина, будто специально написанную для них два столетия назад: «Отнимать у русского народа право иметь свое русское воззрение, значит лишать его участия в общем деле человечества. Русский народ имеет прямое право, как народ, на общечеловеческое, а не чрез посредство и не с дозволения Западной Европы».
   Если стремление Горбачева всеми правдами и неправдами стать любимцем Запада привело к тому, что он даже не за «спасибо», а в силу своей «широкой» натуры снес в 1989 году берлинскую стену (за что в 1990 г. получил Нобелевскую премию мира), то Ельцин, приехав в Берлин и, не озаботившись даже вопросом, где и как будут размещены выводимые из Германии советские войска, на радостях напился, вырвал дирижерскую палочку из рук капельмейстера и, шутовски дергаясь, стал «дирижировать» немецким оркестром.
   Академик Леонид Иванович Абалкин, анализируя мотивы краха перестройки и последующего развала СССР, назвал четыре главные причины, навязанные нашей стране международными финансовыми кругами, – причины, с разрешением которых Горбачев не справился и в претворении в жизнь которых преуспел Елцин.
   Первая: отказ государства от какого-либо регулирования процессов в экономической и социальной сферах.
   Вторая: немедленная приватизация госимущества, проведенная по самой упрощенной и ускоренной форме с целью быстрейшей ликвидации любой государственной собственности.
   Третья: массовая и всеобщая либерализация цен.
   Четвертая: экстренное открытие внутреннего рынка для иностранного капитала с условием самого широкого доступа нерезидентов на валютно-финансовый рынок.
   Итог оказался плачевным. Газета «Вашингтон пост» в номере от 15 декабря 1991 года опубликовала статью, в которой проанализировала результаты затеянной Горбачевым перестройки. В самом общем виде эти результаты выглядели так:

   1985 год
   1991 год
   Золотой запас
   Официальный курс доллара
   Темпы роста экономики
   Внешний долг
   2500 тонн
   0, 64 рубля
   + 2,3%
   10,5 млрд. долл.
   240 тонн
   90 рублей
   – 11%
   52 млрд. долл.

   Профессор Дипломатической академии Министерства иностранных дел РФ, академик Российской академии военных наук Игорь Николаевич Панарин писал в те годы:
   «Приступая к реформам в 1985 году, их инициаторы имели весьма смутное представление о направлении преобразований. Не было стратегического плана реформ, экономическая политика была спонтанной и импульсивной. Целых два года ушло на разработку программы ускорения социально-экономического развития. Те, кто ее разрабатывал, проявили полнейший непрофессионализм. Они принимали неправильные решения, затем видели их негативные последствия, но новые решения были еще более неправильными.
   До перестройки государственный бюджет СССР принимался и исполнялся без дефицита.
   На 1988 год он впервые был принят без превышения доходов над расходами в сбалансированной сумме. Но уже в 1989 году госбюджет СССР был принят с дефицитом около 36 миллиардов рублей, причем в доходную часть бюджета были включены ссуды Госбанка в сумме свыше 64 миллиардов рублей, которые никогда раньше не относились к доходам бюджета. То есть, на самом деле бюджетный дефицит составил 100 миллиардов рублей! Поэтому вскоре потребительский рынок был “взорван”, начались проблемы с продовольственным обеспечением населения.
   Государственный внешний долг за годы перестройки многократно увеличился и стал основным средством покрытия бюджетного дефицита. Еще более стремительно рос государственный внутренний долг.
   Все планы экономической политики потерпели полное фиаско. Правящая советская элита сама поставила себя под удар децентрализации. Управляемость государством постепенно терялась. Ключевым моментом стал субъективный фактор – неумение М. Горбачева (и его ближайших приятелей) управлять в условиях неожиданных и динамичных изменений. Все это и привело СССР к экономической катастрофе».
   Но если у Горбачева была хоть какая-никакая команда, которая должна вместе с ним нести ответственность за развал СССР, то у Ельцина ее не оказалось вовсе («кукловоды», манипулировавшие им, обнаружат себя позже, и сразу предстанут могущественными олигархами, неизвестно какими «пóтом» и «кровью» сколотившими баснословные состояния за ничтожно короткий срок). Единственным человеком, которому он всецело доверял, был его земляк, в недавнем прошлом преподаватель марксистско-ленинской философии в Уральском политехническом институте, с 1991 года секретарь Государственного совета при президенте РСФСР и, одновременно, госсекретарь Российской Федерации Геннадий Эдуардович Бурбулис, о котором сам Ельцин написал следующее: «Бурбулис был самым первым среди новой российской номенклатуры, кто сел в машину “ЗИЛ” [127 - В ту пору в разваливающемся Советском Союзе высшие партийные и правительственные чиновники передвигались не на иномарках, а на «Чайках» и более престижных бронированных «ЗИЛах». Эти автомобили получили в народе название «членовозы».]. У него была многочисленная охрана. И мне кажется, он испытывал особые чувства, когда перед его “ЗИЛом”, мигая и завывая сиренами, мчалась машина сопровождения. Это была типичная любовь провинциала к аксессуарам власти. Бурбулис без приглашения мог прийти на любое совещание, независимо от его содержания и формальной стороны, и сесть по правую руку от президента. Почему для него оказалась так важна эта внешняя, показная сторона власти – для меня до сих пор остается загадкой… Так же просто, как входил Геннадий Бурбулис на любое совещание, он начал входить в меня самого. В личных отношениях наступил какой-то предел».
   «Предел» этот, по-видимому, почувствовал и сам Бурбулис, и, дабы не утратить на Ельцина влияния, познакомил его с Егором Тимуровичем Гайдаром, который сразу же очаровал президента еще большей бесшабашностью, чем он сам. Редактор отдела журнала «Коммунист», затем газеты «Правда», экономист по образованию, он вошел в новейшую историю России тем, что по прямому указанию американских специалистов, которых пригласил к себе в качестве советников, энергично взялся за проведение в жизнь реформ, получивших название «шоковая терапия». Это о нем и его методах перевода России с социалистических на капиталистические рельсы Александр Исаевич Солженицын сказал: «Вы свою мать будете лечить шоковой терапией?»
   Гайдар рассматривал себя как временщика и не делал из этого тайны. В правительстве необходим был человек, который сочетал бы в себе в равной степени цинизм, беспринципность, алчность и при этом был бы законченным демагогом, чтобы дать старт массовому разграблению России. И такой человек нашелся в лице Анатолия Борисовича Чубайса, «выпорхнувшего» из-под крыла другого демагога – Анатолия Александровича Собчака, которого так обожал слушать в ходе заседаний ВС СССР Горбачев. Это на его совести (если слово «совесть» применимо к Чубайсу) лежит прямая ответственность и за приватизацию [128 - Один из внезапно ставших олигархом Каха Бендукидзе, упомянутый выше, скажет по этому поводу в интервью газете «Financial Times» в июле 1995 г.: «Для нас приватизация была манной небесной… Мы купили этот завод (имеется в виду гордость отечественного машиностроения «Уралмаш». – В. М.) за тысячную долю его стоимости. Самое выгодное вложение капитала в сегодняшней России – это скупка заводов по заниженной стоимости». Общий же ущерб, нанесенный России «приватизацией» по Чубайсу, по данным Всемирного банка, в 2,5 раза превзошел ущерб, нанесенный Второй мировой войной всему Советскому Союзу.], и за залоговые аукционы, когда по дешевке распродавалось «нужным людям» национальное достояние России, созданное несколькими поколениями советских людей. [129 - Американский политолог П. Реддвей сказал об этих аукционах в августе 1997 г.: «Эта операция вылилась в крупномасштабную аферу. Помимо того, что пакеты акций продавались по заниженной цене, а победители были заранее предопределены, правительство перевело государственные деньги на счета банков, которым предстояло стать победителями аукционов. Таким образом, банки вверили государству в долг деньги самого государства, а вся сделка в целом обернулась для Кремля не пополнением доходов бюджета, а крупными потерями». Год спустя, в сентябре 1998 г., сам Чубайс признает: «Это было формирование крупного российского капитала искусственным образом. Далеко не безупречным…»]
   С «прихватизации» началось и другое страшное явление, неведомое в нашей стране до прихода к власти гайдаров вкупе с чубайсами, – самая наглая, самая откровенная и ничем не прикрытая коррупция и криминализация жизни. Главарями мафиозных структур стали бывшие номенклатурные, в основном комсомольские работники, которых обошли стороной при дележе общероссийского «пирога» их более проворные коллеги. Ущерб, нанесенный России одним только Чубайсом, не поддается никакому измерению. Цену его преступлениям знают все, включая второго президента России В. В. Путина, который сказал о нем: «Он упертый, такой большевик… да, это правильное определение в его адрес. К сожалению, у него плохая кредитная история. Я имею в виду кредит доверия у населения». Но вот поди ж ты, – тот же Путин назначил его на должность председателя РАО «ЕЭС России», контрольный пакет акций которого находится у государства, а вот средства этой компании Чубайс без всякого согласования с правительством расходовал на что попало – на покупку телеканала РЕН-ТВ, футбольной команды «Сатурн», приобретение офисного здания за 35 миллионов долларов, на баснословные зарплаты и премии менеджерам компании, вдвое, а то и втрое превышающие годовую зарплату президента США. Всего за два с половиной года пребывания в должности руководителя РАО «ЕЭС России» Чубайс ухитрился «надуть» государство на 5 миллиардов долларов, и все-то с него, как с гуся вода [130 - Развалив РАО «ЕЭС России», Чубайс пересел в кресло руководителя спешно созданной «под него» и «для него» структуры под названием «Российская корпорация нанотехнологий» («Роснано»). Этой структуре были переданы многомиллиардные транши, к которым в 2009 г., после аварии на Саяно-Шушенской ГЭС, одним из главных виновников которой был признан Чубайс (что он, к чести его, признал), дополнительно, в виде «утешительного приза», были вручены новые миллирды. Очередной фарс, разыгранный властями в угоду своему любимцу, был тут же понят всеми, кто, как и Чубайс, ни бельмеса не смыслит в нанотехнологиях, и я нисколько не удивился, увидев на частной автомастерской неподалеку от дома, где живу, красочно оформленную вывеску: «Нано мойка».]. А может, все дело в том, что и Чубайс, и Путин начинали свою политическую карьеру «под крылом» одного и того же деятеля – первого мэра Санкт-Петербурга А. Собчака и знают друг о друге такое, чего не должен знать никто из «посторонних»?
   Возникает вопрос: чем объяснить крайнюю спешку, с какой Гайдар, Чубайс и К° принялись терзать и грабить Россию, кидая ее из состояния одного шока в другой? Только ли тем, что они слепо выполняли все указания, исходившие из-за рубежа, в частности, из международных валютных фондов? Не только. Послушаем рассказ писателя, публициста и общественного деятеля Олега Максимовича Попцова: [131 - О. Попцов был депутатом Верховного Совета РСФСР при Ельцине, при нем же возглавил Всероссийский государственный телевизионный и радиовещательный комитет (ВГТРК), основал телеканал РТР (ныне «Россия») и возглавлял его до 1996 г., когда за критику Ельцина за развязанную им в Чечне войну был отстранен от должности.]
   «Я часто задумываюсь над ситуацией, сложившейся к началу реформ. Отчасти как наблюдатель тех событий, отчасти как их участник, а отчасти как автор. И вот к каким выводам я прихожу.
   На протяжении десятка лет демократы говорили: “У нас нет времени. Либо сейчас, либо никогда”. Были ли они правы? В общем, да. Не верилось, что коммунисты уступили власть без желания ее вернуть. Это желание, полагали демократы, могло возникнуть в любую минуту. Партию не запретили. Суд над ней кончился ничем. Чубайс как-то сказал: приватизацию надо провести так быстро, чтобы никто не успел опомниться. Они пришли на смену мэтрам: Абалкину, Аганбегяну, Шаталину – пророкам перестройки. Но, в отличие от них, они стали не советниками власти, а самой властью. Гайдар как-то сказал: Ельцин дал нам шанс. Этот шанс мог быть мгновенным или долгим – все зависело от них. В определенной степени их гнал страх. Реальность возврата “коммунистического вчера” в определенной степени существовала. Они и резали по живому, наотмашь – так широко и глубоко, чтобы коммунисты, возникни у них желание вернуться, не смогли бы перейти с одного берега на другой.
   “У нас нет времени!” – это звучало как внутренний набат. Шоковую терапию в три месяца, приватизацию в пять… Непонятно, откуда взялась эта формула. Но понятно другое: они действительно боялись лишиться власти. И цепко держались за нее. Отсюда, кстати, еще одно любимое занятие Чубайса и К°: пугать общество мнимой угрозой “красно-коричневой чумы”, опасностью наступления “коммуно-фашизма” и, как водится, колбасой за 2-20 по талонам. Панический страх перед возможным возвращением во власть коммунистов толкал их на самые опрометчивые поступки. Вот они и спешили перекорчевать Россию так, чтобы если уж их страхи оправдаются и коммунисты вернутся, они вернутся на развалины».
   И еще из рассказа Попцова:
   «Мне не очень понятен воинственный антикоммунизм младореформаторов из окружения Ельцина. Это тем более непонятно, что младореформаторы с точностью до мелочей повторили опыт коммунистов, пришедших в октябре 1917 года к власти. Те и другие были убеждены: все, что было до них, было неправильным и потому подлежало уничтожению и забвению.
   Это было роковой ошибкой. Будущее выстраивается только на фундаменте прошлого. Когда прошлое уничтожается, будущее проваливается в никуда». [132 - В частной беседе со мной тот же Попцов поведал о разговоре, состоявшемся у него в начале 90-х годов с младореформаторами, когда старшее поколение советских людей разом лишилось всех своих сбрежений. «Как вы поступите со стариками?» – спросил Попцов. «А никак, – было ему ответом. – Старики вымрут». На что мудрый Олег Максимович покачал головой и сказал: «Ошибаетесь. Старики никогда не вымрут. Они рождаются, как дети». Сегодня бывшие «младореформаторы» сами перешагнули 50-летний рубеж и скоро станут стариками.]
   Что можно добавить к этому рассказу? Пожалуй, одно: страна, изрезанная по живому вдоль и поперек, не скоро выздоровеет, несмотря на миллиарды долларов, текущие с Запада от продажи туда сырья.
   А вот еще одно следствие скоропалительного и непродуманного демонтажа коммунизма. Рассказывает депутат Государственной думы, директор Института диаспоры и интеграции Константин Федорович Затулин:
   «В результате упразднения Советского Союза около 50 миллионов советских людей оказались за пределами своих “этнических родин”. Около 30 миллионов русских проживали в то время вне РСФСР, что составляло четвертую часть от 120 миллионов русских россиян. Таким образом, в одночасье русские стали крупнейшим разделенным народом в мире. Сегодня более 25 миллионов человек, чьи исторические корни лежат в России, проживают за ее рубежами в новых государствах. Не менее 20 миллионов из них – русские. Они составляют основную массу того массива, который составляет новую российскую диаспору…
   Российские соотечественники в странах СНГ и Прибалтики в значительной части категорически отвергают свое отнесение к “диаспоре”. Особенно подчеркивается, что основная масса русских, оказавшихся за границами Российской Федерации, никуда не уезжала – это прежнее государство “уехало” от них без их согласия. В восточных и северных районах Казахстана, восточных областях Украины, в Крыму русское население расселилось ранее народов, ставших ныне титульными в новых государствах.
   Как известно, термин “титульные” закрепился на постсоветском пространстве за нациями, по имени которых были названы союзные республики бывшего СССР. Вычленение “титульных наций” и разделение с ними руководства на местах было важной составной частью так называемого “ленинского решения национального вопроса” в Советском Союзе. На новом этапе, после распада СССР, элита титульных наций, вовлеченная в создание своей, отдельной от Российской Федерации, независимости, стала все более активно вытеснять живущих бок о бок русских из наиболее ответственных сфер государственной и общественной жизни. В рамках этого общего подхода, демонстрируемого с большей или меньшей активностью на различных этапах строительства новых национальных государств, русским предлагается в лучшем случае роль национального меньшинства – статиста в процессе чужого национального самоопределения».
   И вот вывод из этих горестных реалий:
   «В чем тяжелый урок прошлого для русских и основная слабость их положения за рубежами России? В том, что русские люди без государства не организуются. Они и прежде, еще до советских времен, чрезмерно привыкли полагаться на решения “сверху”, на централизованное начало. Кроме государства, языка и культуры у русского человека в истории никаких безусловных поводов к гордости не было. Именно причастность к большому государству, большим свершениям была важным ресурсом и опорой русского народа».
   Никому из бывших партийных бонз, ставших лидерами новоявленных государств, тотчас признанных Западом как суверенные и в этом качестве ставших членами ООН, как, впрочем, никому из тех же бывших партийных бонз в России, объявивших себя демократами, всеми фибрами своих «тонко настроенных» душ ненавидящих коммунизм и коммуняк, – не было никакого дела до простых русских как в самой России, так и, тем более, за ее пределами. «Застряв» в высших эшелонах власти задолго до развала СССР, они маялись извечной болезнью всех властителей, которую я за отсутствием подходящего термина называю «синдромом Маши». Суть этой болезни вот в чем. Из истории Франции мы знаем, что когда Марии Антуанетте, жене короля Людовика XVI доложили, что у крестьян нет хлеба, она посоветовала: «Пусть едят пирожные». Обыкновенно считается, что эти слова Марии Антуанетты вызвали народное негодование: в стране вспыхнула Великая Французская революция, и в 1793 году Мария Антуанетта вместе с Людовиком XVI была обезглавлена. Произошло, по-моему, жуткое недоразумение. Мария Антуанетта вовсе не злобствовала, советуя крестьянам, оказавшимся хлеба, есть пирожные. Просто во дворцах, где она прожила всю свою жизнь начиная с младенчества (Мария Антуанетта, напомню, была дочерью австрийского императора), в случаях перебоев с поставками хлеба ей подавали пирожные. Вот она и решила, что так происходит всюду и со всеми.
   «Синдромом Маши» была поражена и семья М. Горбачева. Последний советский премьер-министр Валентин Павлов, фрагмент из книги которого «Упущен ли шанс?» я приводил выше, хорошо знал своего шефа, и вот какой эпизод вспомнил он, сидя в Лефортовской тюрьме «Матросская тишина» за участие в августе 1991 года в ГКЧП:
   «Деньги не случайно служат всеобщим эквивалентом, ничто, никакое самое сверхсекретное дело не обходится без финансирования. Поэтому я невольно был посвящен в наиболее деликатные вопросы, касавшиеся закулисной стороны жизни правящей элиты…
   В 1989 году по высшим чиновничьим верхам прошел слух о том, что на даче Горбачева в Форосе произошел весьма неприятный инцидент: отвалилась частица какого-то карниза и чуть-чуть зацепила то ли дочку, то ли внучку Михаила Сергеевича, к счастью, не причинив большого вреда здоровью, – кусок глины ведь не выбирает, на чью голову падать. Но эта нелепая случайность сразу же обрела масштаб государственного преступления. Скандал разразился грандиозный. Думаю, девятое управление КГБ, ведавшее охраной генсека, очень интенсивно искало виновников среди штукатуров. Мне стало известно, что некоторые высокопоставленные особы в Москве спешно звонили с соболезнованиями Раисе Максимовне и, проявляя трогательную заботу, интересовались здоровьем пострадавшей.
   Я же поначалу никак не мог взять в толк – что за дача в Форосе? Еще студентом доводилось бывать в Крыму, слышал о ливадийской резиденции Романовых, позднее – о даче, построенной для Брежнева, но о правительственной вилле в Форосе – никогда. Спросил у кого-то из своих сотрудников, что за дача? Мне ответили:
   – О! Это новая дача, совсем новая! В Форосе такая дача построена!.. – у собеседника слов не хватило, и он только восторженно развел руками. – Минобороны строило, а заказчиком было управление правительственной охраны КГБ.
   Заинтересовавшись, я пригласил к себе начальника первого управления Минфина, ведавшего финансированием Министерства обороны, и спросил:
   – Что это у тебя за дача в Форосе? Откуда она появилась? Вроде бы через нас она не проходила, я что-то ассигнований на такой объект не помню. Может быть, она до меня прошла, когда я еще в Госплане работал? Но и там я о ней узнал бы…
   Дело в том, что мне, как министру финансов, приходилось подписывать бюджеты Министерства обороны и КГБ. Многолетний опыт подсказывал, какие разделы этих бюджетов и смет надо было изучать с особым вниманием, и, конечно, я не упустил бы секретный объект в Форосе. Да и в Госплане, где мне приходилось курировать аналогичные вопросы, я в самом общем виде наверняка услышал бы о необычном, нестандартном строительстве в Крыму.
   В ответ на мое недоумение начальник первого управления сказал:
   – А вы и не могли ту дачу видеть, она нигде не зафиксирована, нигде не числится. Строили ее военные строители и КГБ, а списали, видимо, в основном за счет жилищного строительства для офицеров».
   Вот такие «сюрпризы» устраивает «синдром Маши»: за счет офицеров, за счет крестьян, за счет рабочих. Верно говорится: рыба гниет с головы. В высших эшелонах власти решительно всё, что касается интересов самой этой власти, окутано густым смогом секретности. А когда смердящий запах разложения, достигнув критической концентрации, начинает расползаться по стране, выясняется, что поздно уже что-либо менять: тут требуется или революция, или контрреволюция.
   Партийная верхушка Советского Союза, ради сохранения своих привилегий, устроила контрреволюцию. И это произошло в условиях, когда «холодная война» вынуждала правительство направлять все больше средств на разработку и производство новых видов вооружений и все меньше на продукты питания и товары первой необходимости.
   Единственные, кто не почувствовал на себе снижение уровня жизни, это властные структуры и многочисленный бюрократический аппарат, без санкции которого в стране не решался ни один вопрос, сколь бы ничтожен этот вопрос ни был. По рукам, как запрещенные листовки, расходились рукописные странички: «Бюрократия – иезуиты государства и его теологи»; «Бюрократия считает себя конечной целью государства. Так как бюрократия делает свои “формальные” цели своим содержанием, то она всюду вступает в конфликт с “реальными целями”»; «Бюрократия имеет в своем обладании государство. Это есть ее частная собственность. Всеобщий дух бюрократии есть тайна, таинство. Соблюдение этого таинства обеспечивается в ее собственной среде ее иерархической организацией, а по отношению к внешнему миру – ее замкнутым корпоративным характером. Открытый дух государства поэтому представляется предательством по отношению к ее тайне…»
   Мало кто догадывался, что автором этих «крамольных листовок» являлся не кто иной, как… Карл Маркс: все эти высказывания представляли собой выписки из его работы «К критике гегелевской философии права» и никакого отношения к советской бюрократии не имели, – молодой Маркс обрушивал свой гнев на явление, одинаково распространенное во всем мире и одинаково губящее этот мир.
   Вот почему не будет большой ошибкой признать: Советский Союз погубила непомерно разросшаяся к началу 90-х годов ХХ века бюрократия. Та самая бюрократия, которая в современной России, в сравнении с численным составом советской бюрократии, утроилась. И точно так же, как советская бюрократия, считает нынешнюю Россию своей частной собственностью.
   Итак, что можно сказать о русских как о самой многочисленной нации бывшего Советского Союза? Они и на своей исторической родине, и за ее пределами оказались брошенными на произвол судьбы и никому не нужными, оказались у разбитого корыта. И если до развала Советского Союза мы еще могли тешить себя иллюзией, что хотя мы и бедны, но зато живем в богатой своими огромными природными ресурсами стране, которыми следует по-умному распорядиться, – то с развалом страны две трети россиян оказались в буквальном смысле слова нищими среди богатств, в одночасье ставших собственностью ничтожно малой толики лиц.
   Логическим завершением этой главы могут стать слова Александра Исаевича Солженицына из его интервью «Сбережение народа – высшая изо всех наших государственных задач», которое он дал газете «Московские новости» незадолго до смерти:
   «При Горбачеве было отброшено само понятие и сознание государственности. (Отсюда его многочисленные капитуляции и безоглядные уступки во внешней политике, принесшие ему столь шумные похвалы на Западе.) При Ельцине по сути та же линия была продолжена, но еще отягощена безмерным имущественным ограблением России, ее национального достояния, а также беспрепятствием и потакательством государственному хаосу. При Путине, не сразу, стали предприниматься обратные усилия спасения проваленной государственности. Правда, некоторые из этих попыток сначала носили характер скорее косметический, затем стали проявляться чётче». И далее: «Подавить великороссов в пользу других российских наций – была одна из центральных, настойчивых идей Ленина – и он твердо провел ее в форме “ленинской национальной политики”. Она была устойчиво продолжена и при Сталине, несмотря на его лицемерные поздние заявления. (А в нашей сегодняшней конституции слово “русский” вообще отсутствует!) За десятилетия это все накопилось горечью в русском сознании».

Послесловие

   Так кто мы, русские? В кого превратились в непростом ХХ веке, соединившем в себе и созидательный прорыв в будущее, и чудовищную трагедию иностранной военной интервенции, Гражданской войны и карательную систему ГУЛАГ, и не имеющий аналогов во всей мировой истории жертвенный героизм, проявленный нашим народом – прежде всего русским народом – в годы Великой Отечественной войны?
   Вся совокупность событий минувшего века, включая сталинское определение русских, как «единственного верного союзника русской революционной армии», и ленинское представление о нас как о народе-«держиморде», который в новых исторических условиях обязан соблюдать не только «формальное равенство наций», но и такое неравенство, которое возместило бы «своим обращением или своими уступками по отношению к инородцу то недоверие, ту подозрительность, те обиды, которые в историческом прошлом нанесены ему правительством “великодержавной” нации», наложившись на исторически сформировавшуюся ментальность, – превратила русских в совершенно особую этническое образование, имеющее слишком мало общего с народами не только Советского Союза, но и мира.
   Подмеченное Сергеем Сергеевичем Аверинцевым неприятие нашими предками института власти, которая «оставалась из века в век не столько задачей для рассудка, сколько мучением для совести», и потому побудившая русских «перекладывать чуждое бремя власти на другого, отступаться от него, уходить в ложную невинность безответственности», – вылилось в советское время в резкое осуждение карьеризма во всех его формах и видах.
   Нерассуждающее подчинение насилию со стороны власти переродилось в неприязнь ко всякого рода «мудромыслию», а отсюда – к людям умственного труда, к интелигенции, которая вместо того, чтобы «вкалывать», отлынивает от физического труда, занимаясь переливанием «из пустого в порожнее», отчего самое понятие интеллигент долгое время русские употребляли по преимуществу в уничижительном значение.
   Отсутствие собственнических навыков превратилось в негативное отношение к богатству, «вещизму», накоплению ради накопления, а поскольку материальное благополучие теснейшим образом связано с деньгами, то – негативное отношение к деньгам. И дело тут не только в том, что, как подметил философ В. Киселев, при Сталине «товарно-денежные отношения были низведены до учетно-регистрационных, а деньги, как и предсказывал Энгельс, к простым квитанциям», – деньги как таковые вызывали у основной массы населения брезгливость, а приобретенные на них ценности воспринимались как проявление мещанства, отсутствие широких взглядов на жизнь и ее главные цели и, в целом, как идиотизм. [133 - Об этом – дилогия Ильи Ильфа и Евгения Петрова «Двенадцать стульев» и «Золотой теленок», созданная до войны. Остап Бендер, завладев частью денег Александра Ивановича Корейко, с веселым удивлением скажет: «Вот я и миллионер! Сбылись мечты идиота!».]
   Взвалив на себя ответственность за действия царского правительства, от которого наши предки едва ли не сразу после призыва на княжение «инородца» Рюрика больше других народов и пострадали, на долгие века превратившись в рабов власти (крепостное право, напомню, было отменено в России лишь немногим более полувека ранее Октябрьской революции), русские утратили свою идентичность, растворившись в российском, а затем в советском. Психолог Зинаида Сикевич, исследовавшая настроения людей в зонах этнических конфликтов, пришла к выводу: русские за годы советской власти превратились в «денационализированное ядро советского народа» (курсив мой. – В. М.).
   Потому-то именно русские оказались лишены ряда важнейших институтов, которые имелись у других народов СССР. В Советском Союзе существовала Российская Советская Федеративная Социалистическая Республика, но не было Русской. Точно так же существовала Коммунистическая партия Советского Союза, как существовали Украинская, Белорусская, Казахская и другие республиканские коммунистические партии, но не было и до сих пор нет Русской коммунистической партии, хотя есть КПРФ – Коммунистическая партия Российской Федерации. Не было в Советском Союзе и до сих пор нет Русской академии наук, русского радио и телевидения, не было и нет ничего из того, что сохранилось в бывших союзных республиках, а ныне независимых государствах. Как писал после развала Советского Союза бывший советолог, а ныне русист Саймон Диксон, «глубокое отождествление русских с советским режимом поставило их в особенно невыгодное положение… поскольку им за его крах некого винить, кроме себя». Стоит ли удивляться, что социологические опросы, проведенные в начале 90-х годов прошлого века, показали: огромное большинство русских характеризовало свое состояние в изменившейся политической и социальной среде как «угнетенно-ослабленное».
   Невосполнимые потери в советские времена понесла, а сегодня попросту исчезла русская культура. Чтобы убедиться в этом, не нужно даже проводить никаких специальных исследований, – достаточно включить любой телевизионный канал, чтобы убедиться: русская культура (я имею в виду, разумеется, не русские пляски под гармошку, не частушки и прочий фолклорный набор) мертва и останки ее вынесены далеко за пределы видимости и слышимости. Вместо нее нас потчуют сплошным доморощенным вестерном, причем вестерном вторичным, подражательным и безвкусным.
   Если в советские времена русских отождествляли с российским и советским, то сегодня все больше с европейским. Не очередная ли это западня для нас, русских?
   На несходство русских с европейскими народами обращали внимание многие. Так, религиозный философ, правовед и публицист Иван Александрович Ильин, высланный в 1922 году за границу, писал: «Западноевропейское человечество движется волею и рассудком. Русский человек живет прежде всего сердцем и воображением, и лишь потом волею и умом. Потому средний европеец стыдится искренности, совести и доброты, как “глупости”, русский же человек, наоборот, ждет от человека прежде всего доброты, совести и искренности».
   Николай Александрович Бердяев обнаружил не одно, а сразу четыре несовпадения между русскими и западноевропейцами. Во-первых, писал он, западная душа более рационалистична, упорядочена, организована разумом, чем русская душа, в которой всегда остается нерациональный, неорганизованный, неупорядоченный элемент. Во-вторых, русские люди более склонны и способны к общению, чем люди западной цивилизации: у русских есть потребность видеть друзей, хороших знакомых, делиться с ними мыслями, спорить. В-третьих, в европейцах поражает их замкнутость, закупоренность в своем типе культуры, отсутствие интереса к другим культурам и способность их понять, чего не скажешь о русских, легко перенимающих все хорошее, что находят у других народов (как, впрочем, и плохое). В-четвертых, заключает Бердяев, русские рассматривают проблему по существу, а западноевропейцы – ее отражение в литературе, то есть обсуждают не суть, а нечто вторичное.
   Блестящий анализ несовпадений между русскими людьми и западноевропейцами сделал наш современник, профессор из Вологды Гурий Васильевич Судаков:
   «Первое несовпадение – деньги. “Мани” давно покорили индивидуальную и коллективную психологию Запада. Личная мечта любого иностранца – стать богатым, потом еще богаче, затем очень богатым. Не то в России. Мы приучили каждого к ощущению востребованности: моя работа нужна моей стране, поэтому мы работаем не столько ради денег, сколько для высшего блага Отечества. Русскому мало личной выгоды. Он рвется отвечать за всю Россию. Вспомните, как нещадно эксплуатировался этот энтузиазм советским государством. И сегодня эта черта сохраняется в общественном сознании, она – реальность российского менталитета. Семь десятков лет большевистского периода мы не только теряли, но и приобретали. Не будем отрицать это.
   Второе. Сегодняшние европейцы (да и американцы) исповедуют индивидуализм. Дитя, выросшее до сознательного возраста, уходит из родительского дома, учится самостоятельно делать свою судьбу. У нас великовозрастные дитяти сто раз причалят за помощью к родительскому порогу (если вообще его покинут), да еще подосадуют, что мало дали, мало помогают. Мы не можем без детей, без родных, не можем без родного коллектива. Коллективизм – наша национальная особенность, и если разобраться, то традиционная, а отнюдь не только наследие советского периода. Общинное существование в условиях нашего нелегкого климата было решающим способом выжить.
   Третье. Труд как средство достижения земного, материального благополучия почитается во всем мире. А как у православных? Цитирую епископа Феофана: “Дело – не главное в жизни, главное – настроение сердца, к Богу обращенное”. Забота русского – как душу настроить. Терпение, воздержание, жертвование собой ради других, ради добра – вот нравственные ценности русских, воспетые нашей культурой. У нас считается, что душа крепнет через страдания, и способности человека реализуются также через страдания. Можно ли назвать случайным такое совпадение желаний у двух известных всей России влюбленных, как Пушкин и Анна Керн? Пушкин: “Я жить хочу, чтоб мыслить и страдать”. Керн: “Я буду жить, любить и страдать”. Один, желая жить, хотел мыслить, другая – любить, но страдать стремились оба. Русские – не самый угрюмый народ на земле. Но протяжные, грустные песни полней всего олицетворяют русскую национальную душу. Вздыхать – наше излюбленное занятие. Если мы когда-нибудь разучимся вздыхать, мы, наверное, задохнемся от переполняющих нас чувств.
   Четвертое. Совесть и правда – Бог русских, а покаяние – непременный атрибут бытия. Нравственность – сердцевина любой цивилизации, но русской – особенно. Любая цивилизация – и прежде всего русская, – утратившая нравственность, ослабившая моральные устои, обречена на вырождение. Приметой духовной деградации народа является несопротивляемость насилию. Культура – один из способов обуздания дикости и агрессивности. Вообще, культура, нравственность – одежды на естественной природе человека. Когда ветры страстей срывают их, человек либо действует кулаком, либо берется за нож, а то и автомат. Почему это важно помнить нам, русским? В нашей природе слишком много бурного, эмоционального. Между тем в русской культуре, защищающей нас от самих себя, все обстоит прямо противоположно: смирение, готовность к страданию, мягкость и кротость… Русская натура, утрачивая свою культуру, способна уничтожить не только себя. Вот почему русскому человеку более всего необходимы не дополнительное возбуждение, а воспитание и самовоспитание. Сила народных эмоций (этой взрывчатки достаточно накопилось в нас за последние годы), сопряженная с экстремизмом некоторых политических идей (“последний бросок на Юг”, “хватит русским кормить другие народы”, “пусть эти дерьмократы за все ответят”), способна не только здорово рвануть, но и разнести в клочья все далеко вокруг…
   Пятое. Кто счастлив в нашем сегодняшнем неустроенном мире? Психологи установили, что нынешние счастливцы – это люди, независимые от массовых стереотипов, самопобуждаемые. Они просты и естественны, дисциплинированны, честны перед окружающими и перед собой. Это люди творческие вне зависимости от того, чем занимаются. Они ничего не делают напоказ, мало интересуются почестями, наградой им служит положительный результат их работы, а не зарплата. Теперь вспомните, что за образ встает за ними? Это тип русского праведника и образ героя русской классической литературы. И случилось это благодаря подмеченной Карсавиным [134 - Русский религиозный философ и историк Лев Платонович Карсавин, в 1922 г. высланный за границу, работал в Париже, был профессором университетов в Каунасе и Вильнюсе, в 1948 г. арестован, содержался в следственной тюрьме в Ленинграде, где у него начался туберкулез, затем отправлен в лагерь для инвалидов Абезь неподалеку от Северного полярного круга в автономной республике Коми и в 1952 г. в возрасте 70 лет умер в лагерной больнице. В одной из статей Карсавин писал: «Русского гораздо меньше, чем европейца, заботит внешняя устроенность быта. Русский хочет жить для идеи и возмущается, когда видит, что европейцы живут для в о к р у г с е б я» (разрядка авт. – В. М.).] такой сугубо русской национальной черте, как тяга к абсолютному. “Постепеновцем” русский быть не умеет. Он признает только самые высокие планки, которые сразу же и хочет преодолеть.
   Шестое. Русские – общительный народ, открытый для других народов. Наши предки, осваивая северные просторы, не заставляли местное население учить русский, а сами изучали карельский, якутский и иные языки. Легко перенимали местные способы ловли рыбы и зверя, обработки шкур, заимствовали ремесла. Окруженные многочисленными большими и малыми народами, русские стремились завязать с ними мирные взаимоотношения, жить в согласии, не разделяя на “это мое”, а “это твое”. Мы – нация, сотканная из противоречий. Не любим технику, металл, нам дороже цветущее дерево и живая лошадь. Но в космосе мы оказались первыми. Потому что очень захотелось. Да и высота планки соблазняла».
   Из этого анализа Судаков делает два важных вывода, на которые я прошу читателей обратить особое внимание. Вывод первый: «Каким словом можно обозначить главную национальную черту русских? Пожалуй, одним: нерыночник. Русский национальный характер сформирован не на основе рыночной деятельности. Отсюда и наше принципиальное отличие от людей Запада. Для европейцев главная социальная значимость заключена в деле и богатстве, а потому ведущие ценности для них – свобода и право. Для русского более значимы общество и Родина. Деловитость у нас развита меньше, и потому свой патриотизм мы стремимся реализовать через жертвенность и сотворение блага». Вывод второй: «Перечисленные моральные нормы внеисторичны. Культура, основанная на них, трудно поддается реформированию. Она скорее разрушится, чем изменится. Поэтому кризис ориентации, распад традиционных ценностей чреват разрушением русской культуры и русской нации».
   Оказавшись в Вологде, я познакомился с интеллигентнейшим человеком отцом Максимилианом – епископом Вологодским и Великоустюжским. Меня давно занимал вопрос: как сегодня следует понимать одну из основных заповедей Христа – «возлюби ближнего твоего, как самого себя» (Лук. 10:27), – если видишь, чувствуешь и знаешь, что сам-то ты отнюдь не являешь образец морали и нравственности? В ответ отец Максимилиан прочитал целую проповедь, которая, полагаю, покажется небезынтересной и моему читателю:
   «Мысль моя покажется странной тем, кто полагает, что уж кого-кого, а себя-то они любят. Любить себя всякого и любить себя правильно – это не одно и то же. Большинство людей находится в жалком самообольщении, думая, что любят себя. На самом деле они себя ненавидят. Потому, стремясь делать добро, совершают зло, нанося себе смертоносные язвы.
   В чем причина того, что, желая делать добро, люди делают зло? “Причина заключается в том, – пишет святой Игнатий Брянчанинов, вологжанин по происхождению, – что мы правильную любовь к себе заменили самолюбием, которое внушает нам стремиться к безразборчивому исполнению пожеланий наших, нашей падшей воли, руководимой лжеименным разумом и лукавою совестью”.
   Увлеченные исполнением греховных прихотей, порабощенные памятозлобием и мщением, завистию и зложелательством, многостяжанием и хищением, чревоугодием и пьянством, люди не любят себя, а удовлетворяют страстям, господствующим над нами. Они ищут спокойствия и счастья, а сами злодействуют против себя. Служа самолюбию, вредят себе и губят себя.
   Правильная любовь к себя заключается в точном исполнением животворящих заповедей Христовых. Если не памятозлобствуешь, не мстишь – правильно любишь себя. Если не завидуешь и не желаешь зла ближнему – правильно любишь себя. Если не увлекаешься многостяжанием и не крадешь – правильно любишь себя. Если уступаешь и помогаешь ближнему – правильно любишь себя. Если не потакаешь своим страстям – правильно любишь себя.
   Правильно полюбив себя, правильно полюбишь и ближнего твоего. Тогда будет преодолена проклятая разъединенность мира и твердый мир водворится между людьми».
   Слова епископа запомнились мне надолго. Ведь антироссиянин, живущий в нас, не только лишил нас возможности трезвого самоанализа, но и права на собственное мнение. И – потянулась цепочка, вроде бы связывающая нас с нашей историей, с нашими предками, а на деле обезличивающая нас, превращающая в некоторое подобие людей, лишенных индивидуальности. Отказавшись от права на собственное мнение, мы отказались от участия в общечеловеческих делах; отойдя от участия в общечеловеческих делах, мы искусственно сузили свои интересы и лишились культурных корней, довольствуясь эрзац-культурой, которая идет к нам с Запада; лишившись культурных корней, мы отгородились глухой стеной от достижений мировой цивилизации. «С социологической точки зрения, – пишет екатеринбуржец Александр Пронин, – мы продолжаем жить в традиционном обществе. Таким обществом в социологии называется родоплеменная патерналистская структура. В таком обществе правят старейшины – авторитетные люди. Традиционное общество не признает прав личности. Здесь требуется одно – беспрекословное подчинение. Здесь “каждый сверчок должен знать свой шесток”. Здесь нет прав (“право сильного” – не право), а есть обязанности и привилегии для тех, кто либо сам приблизился к старейшинам, либо, выражаясь современным языком, стал “дедом”. В чистом виде эту модель мы видим в российской армии и на “зоне”, но она воспроизводится на всех уровнях нашего общества».
   Между тем одной из отличительных черт наших предков, отмеченная всеми иностранными путешественниками, была любовь, замешанная на сострадании к слабому и беззащитному, из которой выросла наша великая самобытная культура. Как верно заметил поэт Андрей Вознесенский, «культура замешана на любви». С течением времени эта любовь-сострадание – при самом деятельном участии со стороны власти – стала энергично вытравливаться из нас, а вместо нее подсовываться в качестве единственных настоящих ценностей понятия собственности, денег, рыночных отношений, другого вздора, никакого отношения к духовности не имеющего. В XIX веке носителями изначального чувства любви в России осталось считанное число людей, и среди них Достоевский. «У нас создался веками какой-то еще нигде не виданный высший культурный тип, которого нет в целом мире – тип всемирного боления за всех, – писал он. – Это – тип русский, но так как он взят в высшем слое народа русского, то, стало быть, я имею честь принадлежать к нему. Он хранит в себе будущее России. Нас, может быть, всего только тысяча человек – может, более, может, менее, – но вся Россия жила лишь пока для того, чтобы произвести эту тысячу. Скажут – мало, вознегодуют, что на тысячу человек истрачено столько веков и столько миллионов народу. По-моему, немало…»
   Кого сегодня можно причислить к этому высшему культурному типу людей? Власть? Лидеров партий? Новоявленных нуворишей, называющих себя «элитой»? Увы, некого. Высший культурный тип людей в России вымер, как вымерли некогда динозавры. Но зато появились тысячи и тысячи новых людей, для которых единственным смыслом существования стали богатство, собственность, деньги. Именно они навязывают обществу свое представление о том, как нам следует жить и что необходимо делать, что правильно и потому справедливо, а что неправильно и несправедливо.
   Что же не слышно голоса нашей интеллигенции, которая не могла в одночасье исчезнуть и которая ярче всего проявляет себя сегодня в провинции (мы зациклились на Москве и Санкт-Петербурге, полагая, что эти города являются хранителями и выразителями русской культуры, хотя и Москва, и Санкт-Петербург уже давным-давно ничего общего с русской культурой, как и с Россией в целом, не имеют). И что делать тем, кто осознает невыносимость существования в навязанной нам модели жизни и ищут выхода из нее?
   В древности, когда наши предки еще только приходили к осознанию себя как этническая общность, мы начали не с любви к ближним своим, не с веры в них, не с опоры на них и не с единения с ними, что было бы естесвенно, а с ненависти к своим соплеменникам, в которых только и видели своих главных врагов. Причина возникновения этой ненависти русских к русским, сохраняющаяся поныне, для меня остается неразрешимой загадкой. Казалось бы, что нашим предкам, да и нам, нынешним, было делить между собой, из-за чего ненавидеть друг друга? Из-за земли? Ее у нас всегда было вдоволь и каждый мог взять ее столько, сколько мог обработать. Из-за собственности? Собственность наши предки не признавали, как не признавали они и денег. Из-за природных богатств? Но разве это не наши предки говорили варягам: «Земля наша велика и обильна»? Историк Борис Миронов пишет: «К богатству русский крестьянин вообще относился противоречиво. Он понимал, что деньги могут дать власть, силу, материальное благополучие, но считал, что богатство аморально, так как всегда нажито не по совести и правде, а в ущерб и за счет других». Миронов прав: в подсознании русских крепко засело убеждение – от трудов праведных не наживешь палат каменных. Нечего было нашим предкам ни делить между собой, ни отнимать друг у друга, но вот возненавидели они своих соплеменников лютой ненавистью, и соплеменники ответили им тем же. С этого и начался в нас антироссиянин.
   Мы все еще считаем, что мы, русские, единственный в мире праведный народ, живущий в полном соответствии с православной этикой, центральное место в которой занимает признание всеобщей греховности и необходимости смирения и покаяния. На Западе так о нас не думают. Там одна за другой выходят все новые и новые книги о современной России и о нас. Что-то из этих новинок мы не переводим на русский язык и не издаем по причине явной предвзятости их авторов. Что-то издаем. Одна из последних новинок – изданная на русском языке книга Дениэла Ранкура-Лаферьера «Россия и русские глазами американского психоаналитика».
   Если отбросить в сторону уже порядком набившие оскомину обвинения русских чуть ли не во врожденном антисемитизме, из этой книги можно почерпнуть немало интересного о нас, современных русских людях. Так, автор считает, что «этнические русские составляют группу, имеющую общие иллюзии, одна из которых – сама Россия». (Вдумайтесь, читатель, в это «открытие» американского ученого: Россия для нас, русских, уже не страна, а – иллюзия.) «На некотором уровне она не доступна чувствам, – уточняет свою мысль Ранкур-Лаферьер, – если только не поверить, что сама земля в пределах границ России и есть Россия, или что находящаяся перед глазами береза – это Россия, или что трехцветный бело-красно-голубой флаг – Россия». Это не более, чем «мишени», говорит автор.
   По своему трепетному отношению к «мишеням» русские ничем не отличаются от американцев: «Говорить о значимости этих “мишеней” правомерно только в отношении групп людей, в противном случае мы будет иметь дело лишь с патологией отдельной личности. Человек, склонный к беседе с фонарным столбом, считается душевнобольным. Однако американец, поднимающий руку, чтобы принести клятву верности куску материи с изображенными на них звездами, или русский, встающий на колени, чтобы поцеловать землю, считаются абсолютно нормальными».
   Впрочем, на этом сходство русских с американцами заканчивается. Ранкур-Лаферьер цитирует Федора Тютчева о России, которую умом не понять и аршином общим не измерить, и противопоставляет им вирши современного поэта Игоря Губермана, в которых, как ему представляется, выражено стремление рационально объяснить феномен «иллюзии» России:

     Давно пора, ебена мать,
     Умом Россию понимать.

   «Возможно, – пишет автор, – эта пародия на Тютчева излишне экспрессивна и категорична. Возможно также, что данный образчик фольклора показывает, что понимание России “умом” неизбежно вывело бы на первый план концепцию материнства (“ебена мать”). И здесь можно многое добавить. Во всяком случае, даже человек, случайно оказавшийся в стране националистов, например Солженицын или Шафаревич, не согласятся с Тютчевым и станут ратовать за рациональный подход к пониманию России».
   Отличительная черта русских, по мнению американского психоаналитика, – стыд, но стыд особого свойства. Цитирую: «Когда на смену ленинским идеям “интернационализма” и объединения с западным пролетариатом пришла сталинская политика “социализма в одной отдельно взятой стране”, политическая элита СССР вновь поставила перед собой традиционную, националистическую по сути цель “догнать и перегнать” Запад. Как всем хорошо известно, Запад перегнать не удалось. И в постсоветский период Россия опять чувствует себя “не совсем уютно”… Стыд – главная эмоция, испытываемая гражданами современной России. России не только не удалось догнать Запад – она сейчас еще больше отстала от него в социально-экономическом развитии. В стране появилась массовая нищета, наблюдается стремительный рост заболеваемости туберкулезом и СПИДом, медицинское обслуживание находится на примитивном уровне – исключая медицину для богатых, – смертность значительно выросла, продолжительность жизни сократилась и продолжает сокращаться, правительство и частный бизнес коррумпированы, окружающая среда серьезно пострадала в советский период индустриализации и милитаризации и т. д. Обо всем этом хорошо знают и в России, и за рубежом. Также всем известно об участии русских в нарушении прав человека (включая ГУЛАГ и сталинские “чистки”), и это тоже заставляет современных русских испытывать стыд».
   То, что русские «главные виновники» всего дурного, что происходило в Советском Союзе (включая ГУЛАГ и сталинские «чистки»), – мотив не новый. Новое в «психоанализе» России и русских другое, а именно. По мнению Ранкура-Лаферьера, русские не просто больная нация (с чем лично я согласен), а неизлечимо больная нация. Автор обнаружил у нас целый «букет» заболеваний. Здесь и нарциссизм («Этнический русский может пересечь одиннадцать временных зон от границы с Беларусью до Тихого океана и тем не менее остаться на Родине. Ни татарин, ни приволжский немец, ни чеченец не могут похвастаться тем же. Поистине, такое различие не может не иметь следствий нарциссического характера)». Мы, продолжает анатомировать нас Ранкур-Лаферьер, мазохисты («Со времен Ивана Грозного русские демонстрировали мазохистскую склонность подчиняться властной “железной руке”»). Мы садисты («Внешний садизм прикрывает или дополняет глубинный мазохизм»). Мы параноики («Паранойя и мазохизм неотделимы друг от друга»). Что касается «русской души», то в ней не разберется ни один психоаналитик, а потому будет лучше, если она навсегда останется тайной для всех, включая русских («Русская душа является загадкой, поскольку это подмененная или находящаяся не в том месте душа. Строго говоря, у самой России не может быть души. А если она и есть, значит, она откуда-то появилась. Но попытка ответить на вопрос: “Откуда она взялась?” – поднимает проблему мазохизма, весьма неприятную, даже пугающую. Может быть, не стоит задаваться такими вопросами? Пусть русская душа так и останется загадкой. Тайна лучше анализа». (Замечу в скобках – загадкой и тайной для западных исследователей; для нас русская душа не такая уж и тайна; советский писатель Василий Семенович Гроссман, например, назвал русскую душу «тысячелетней рабой».)
   Сравнивая современный русский бизнес с бизнесом западным, Ранкур-Лаферьер пишет: «Надо признать, что настоящий западный бизнес эффективнее всего работает в условиях капиталистической инфраструктуры, вроде той, что сложилась в развитых странах: стабильный курс валюты, надежные банки, государственное регулирование и т. д. К этому следует добавить наличие рабочей этики, нелюбовь ко взяткам и коррупции и определенное доверие к правительству. Однако в постосоветской России капиталистическая инфраструктура практически отсутствует, рабочая этика проявляется нечасто, а коррупция повсеместна. Неудивительно, что экономика России оказалась в кризисе после распада Советского Союза. Проблема, с точки зрения традиционного русского мазохизма, усугубляется еще и тем, что совершенно не мазохистски настроенные бюрократы, олигархи и отъявленные бандиты слишком хорошо знают, как им действовать ради своей выгоды в хаотической экономической ситуации». Потому бизнес по-русски, заключает Ранкур-Лаферьер, это «спереть ящик водки, продать его, а на вырученные деньги напиться».
   Словом, куда ни кинь, всюду клин. И виной всему антироссиянин, прочно засевший в русских. Поэтому нам не следует пренебрегать таким нежелательным для каждого русского развитием событий, как возможный самопроизвольный развал России, о чем говорят многие западные аналитики, и исчезновением русских как нации. Подобный горький сценарий развития событий не исключил и английский публицист русского происхождения Павел (Пол) Хлебников, застреленный в Москве летом 2004 года (убийц до сих пор не нашли, да и, судя по всему, не найдут). Свою книгу «Крестный отец Кремля Борис Березовский, или История разграбления России» он закончил словами: «В прошлом крупнейшие национальные бедствия – нашествие татаро-монголов, период Смуты, Гражданская война и коллективизация, нацистская оккупация – удавалось преодолеть, потому что страна располагала гигантскими человеческими ресурсами. У страны была мощная и растущая демографическая база и здоровая народная культура, что передавалось из поколения в поколение. Кроме того, на выручку России приходили миллионы скромных героев, помогавших выстоять новому поколению. Но сегодня все иначе. Демографическое будущее представляется туманным. Народ полностью деморализован. Можно сказать, что россияне совершают коллективное самоубийство. Где те богатыри и святые, которые спасут Святую Русь? Конечно, они все еще есть, но они гибнут в безвестности, борясь с непреодолимыми препятствиями. Возможно, России уже не подняться. Ни одной стране, ни одной, пусть даже великой, цивилизации не дано жить вечно. Без сомнения, Россия, как географическое единство, будет существовать еще долго. Константинополь существует по сей день – как место на карте, которое называется Стамбул, – но великая и славная Византийская империя живет только в музеях и учебниках истории. Точно так же и существование России – как народа и культуры – вопрос очень сложный».
   Исчезнут Россия и русские, по-видимому, не сразу и не вдруг. Нам, скорей всего, еще предстоит пройти стадию «дешевого рабочего придатка» к своим огромным природным богатствам. В 90-е годы в Америке откровением стали статьи ведущего консультанта Института мировой экономики США Уолтера Мида под общим названием «Не купить ли нам Сибирь?» Сквозным стержнем ученого стал тезис, рефреном переходящий из одной его статьи в другую: «Бездарность власти, не способной управлять богатейшим краем, плачевное состояние всей инфраструктуры региона, кризис в отношениях с Центром и тотальное воровство на всех уровнях экономической жизни, равнодушие местных жителей к попыткам Москвы восстановить свой контроль на местах», – вот что, по мнению Мида, определяет суть современной России и русских.
   Как финальный аккорд отходной, исполняемой на Западе по угасающей России и по нашему вымирающему народу, прозвучали слова бывшего премьер-министра Великобритании Джона Мейджора: «Задача России – быть кладовой ресурсов, необходимых развитым странам, а для их сохранения и использования России достаточно и 50 миллионов населения». Еще дальше в вопросе использования русских в качестве дешевой рабочей силы, обслуживающей интересы Запада, пошла предшественница Мейджора на посту премьер-министра Великобритании Маргарет Тэтчер: «Россиян следует сократить до 15 миллионов человек, обслуживающих скважины и рудники».
   Яснее не скажешь. Собственно, ни на какую иную судьбу мы и не были вправе рассчитывать. При нашем прямом попустительстве антироссиянин сделал все, чтобы покончить с нами как с нацией. Он это и сделал. Что ж теперь-то посыпать головы пеплом и искать виновников нашего конца? Кроме себя нам винить некого. Антироссиянин покончил не только с нами, но и с Россией. Именно антироссиянин, а не татары, латыши, евреи, чеченцы или кто там еще – в поисках виноватых во всех наших бедах мы всегда были и остаемся горазды. Россия как великая многонациональная держава оказалась разрушена нами самими. Вспомните всю нашу многострадальную историю, вспомните, под какими лозунгами готовилась и проходила февральская революция 1917 года, вспомните все перипетии, связанные с Октябрьской революцией и последующими событиями, обошедшимися русским, схватившимися в смертельной схватке с русскими же морем крови. А что взамен? Взамен с нелегкой подачи Ленина мы получили русофобию.
   Эта русофобия, подогреваемая национальными элитами, никогда не исчезала на всем протяжении существования Советского Союза. Особенно возмущало эти элиты то обстоятельство, что всё население страны, независимо от национальной принадлежности конкретных людей, за рубежом скопом называли собирательным словом «русские». Для вспышки антирусских настроений часто хватало любого формального повода, как это случилось в 1986 году в Алма-Ате, когда вторым секретарем компартии Казахстана был назначен русский Кебин. Как ответная реакция, этнофобией, как правило на бытовом уровне, была заражена и часть русских.
   С развалом Советского Союза мы, русские, озлобились. Озлобились на более удачливых, сумевших приспособиться к изменившимся условиям жизни, озлобились на вождей, а больше всего озлобились на себя, поскольку вновь допустили, что нас, с древнейших времен презиравших любую власть, эта же власть самым бесстыдным образом надула.
   Ельцин, напомню, потому вызвал к себе нашу неоглядную любовь, что выступил противником привилегий, которые присвоили себе власть предержащие (о чем лучше всего и полней всего говорила вброшенная от его имени в массы фальшивка под названием «стенограмма выступления» на пленуме ЦК КПСС в октябре 1987 года). На деле он, как и все его предшественники, признавал в разговоре с народом лишь один язык – язык самого грубого насилия, язык страха, язык безропотного послушания (расстрел из танковых орудий здания Верхового Совета РСФСР в октябре 1993 года, две подряд войны в Чечне, закончившиеся тем, что Северный Кавказ и сегодня представляет собой один из самых беспокойных регионов России и постоянно напоминает о себе актами террора в различных городах страны, включая Москву).
   Оглядываясь на советское прошлое, нам, по сути, нечего вспомнить положительного, кроме, разве, подвига, совершенного народом в Великую Отечественную войну. Но и этот подвиг, по большому счету, был подвигом всего советского народа, а не одних только русских. Впрочем, в последние годы этот подвиг, если рассматривать его под углом зрения специфически русского патриотизма, понимаемого как подмену нашего врожденного вождизма, находит новое толкование. Сошлюсь в этой связи на книгу радио и телеведущего Владимира Соловьева «Мы и Они»:
   «…Мы с вами рождаемся в удивительной стране, которая с момента ее создания была и остается полигоном вечной войны сил добра и зла. Поэтому все, что происходит с нами, неслучайно. Все, что происходит с нашей страной, есть не что иное, как великое предостережение всему человечеству. У нас никогда не бывает полутонов, у нас всегда все навзрыд, на разрыв аорты. Если мы воюем, то сначала страшно проигрываем, а потом говорим: “Да идите вы все!” – и начинаем страшной кровью, в жутких муках побеждать. Побеждать настолько героически, что, похоронив миллионы мальчишек, потом сотнями тысяч совершаем великие победы. И гордимся ими. Нет ни одного народа, который может гордиться чем-то более великим, чем подвиг советского народа в Великой Отечественной войне. На Земле нет ни одного другого народа, который совершил бы подвиг, сравнимый с этим. Хотя, если вдуматься, становится страшно. Ведь мы тогда победили не только великую машину гитлеровской Германии и немецкий педантизм, но и самих себя. Мы умудрились победить, несмотря на то что вначале сосредоточенно себя уничтожали. Мы гадили и подличали, мы вершили преступления против собственного народа и потом его остатками боролись с захватчиками. И никто не принес народу извинений за тот геноцид, который ему устроили. Никто и никогда. А почему? Да потому, что это все тоже мы. Мы всегда говорим: “Вот, все было не так. Не было никаких репрессий, все было не так. На самом деле был ряд врагов народа. Сталина очернили!”
   Сейчас легко об этом говорить. Легко найти пару человек, которые хорошо помнят это время. Легко быть уверенными, что эта пара будет из тех, которые действительно были в лагерях. Вот только они там не сидели, они сторожили. А те, которые сидели, давным-давно умерли. А мерзавцы, которые в блокадном Ленинграде жрали тушенку и стреляли в спину нашим солдатам, чтобы, не дай бог, они не оступили, сегодня по уши в орденах и вовсю травят байки о своим героическом прошлом. Мерзавцы всегда умудряются вершить историю, переписывая ее в угоду себе. Сегодня уже не поймешь и не вспомнишь, что происходило во время чеченской войны. Да и была ли она? И что это было? Да и зачем говорить о неприятных страницах, когда лучше о хорошем потрепаться. Вот, например: “Вы знаете, замечательный ресторан недавно открыл, недалеко отсюда – в Монако. Там такие люди интеллигентные собираются, недавно на яхте даже Роман Аркадьевич приходил. Он был не один, он был с Дашей. Как, вы не знаете, кто такая Даша?! Ну что же вы?” Гламур…»
   Если в этих словах и угадано что верно, то это одно: мы не любим и не хотим забивать себе головы вопросами нашего прошлого и нашей судьбы. Всем этим вопросам мы предпочли сегодня гламур, суть – деталям жизни и поведения современных нуворишей, о чем готовы говорить сутками напролет (пищу для таких разговоров нам в изобилии предоставляют средства массовой информации, прежде всего телевидение и глянцевые журналы).
   И все же, кто мы, русские, в кого превратились в ХХ веке и какими вошли в век XXI? Удачное определение нашей сути после развала СССР нашел певец Александр Градский. Это с его нелегкой руки придуманное им словечко вошло в нашу лексику и прочно закрепилось в ней, – совки.
   Уточним: мы не те совки, которые в виде осколков сохранились в русских после крушения понятия «советский народ». Мы стали совками, на которые вот уже 20 с лишком лет метут в немеряных количества всякий мусор как отечественные ненавистники всего советского, так и разного рода зарубежные психоаналитики. Зачем метут? Чтобы сделать пространство вокруг себя чище? Может быть. А может, просто из чувства брезгливости к нам, кто так и не научился уважать себя, ценить себя, выращивать в себе и лелеять не ту собственность, в которую оборачивается всё вокруг нас, включая нас самих, а собственное достоинство.
   Вот и превратились мы в больных люди в больной стране. У патриарха Московского и всея Руси Алексия II, лучше многих политиков и политологов понимавших и особенности русской ментальности, и наш врожденный вождизм, были все основания сказать, обращаясь во время церемонии инаугурации к Ельцину в июле 1991 года:
   «В эти минуты, первые минуты первого президента России, я хотел бы обратиться к вам со словом о России. Мой долг патриарха в этот день сказать вам слова о том, какую ношу вы принимаете на себя. Вы приняли ответственность за страну, которая тяжело больна. Семь десятилетий разрушения ее духовного строя и внутреннего единства сопровождались укреплением внешних тяжких обручей принудительной государственности. Три поколения людей выросли в условиях, отбивавших у них желание и способность трудиться.
   Борис Николаевич, я напоминаю вам это для того, чтобы терпимость и мудрость никогда не оставляли вас. Прощайте людей. Я говорю не только о ваших политических оппонентах или о сотрудниках, но и обо всех россиянах – их нельзя переделать ни за ночь, ни за пятьсот дней. Больное общество и столь много пережившие люди нуждаются в понимании, любви и терпимости. Поэтому надлежит нам чаще вспоминать слова апостола: “Друг друга тяготы носите и тако исполните Закон Христов”.
   На вас выбором народа возложен тяжкий крест. Ответственность же вы несете не только перед народом, но и перед Богом. Вы приняли не честь, не привилегии, но ответственность…»
   Надо ли говорить, что ничего из напутственного слова патриарха Ельцин не выполнил? И свидетельством тому – вся новейшая история, начавшаяся с развала СССР и продолжающаяся поныне. Но это уже тема для отдельной книги.

Владимир Меженков Русские: кто мы?

Предисловие

Глава 1 Предтечи

Глава 2 Необходимость выбора

Глава 3 Канун и революция

Глава 4 «Перековка»

Глава 5 «Лишние» русские

Глава 6 Мировая революция или глобализация?

Глава 7 Между «Сциллой» и «Харибдой»

Глава 8 Священная война

Глава 9 Упущенный шанс

Глава 10 Демонтаж коммунизма