Питер Кенез
Красная атака, белое сопротивление. 1917–1918

Посвящается Дороти Джей Долби с восхищением и любовью

Вступление

   Самая лучшая книга о русской Гражданской войне «Русская революция», написанная Уильямом Генри Чамберленом, была опубликована в 1935 году. Это произведение оставалось непревзойденным шедевром на эту тему на протяжении тридцати лет, доказывая, что Гражданской войне уделяли очень мало внимания за пределами Советского Союза, хотя этот предмет очень важен.
   Советский Союз образовался в такой же степени в результате Гражданской войны, как и в результате революции 1917 года. Эти два события тесно связаны между собой, их нельзя рассматривать отдельно. В конце 1917 года очень немногие знали, кто такие большевики и чего они хотят, и даже сам Ленин и его последователи не имели четкого понятия о сущности будущей системы. Это было больше похоже на длинную и безжалостную войну, чем на заложение фундамента советского режима. Возможно, русский коммунизм развивался бы совсем по-другому, если бы не горькая реальность Гражданской войны, которая способствовала развитию некоторых черт, не имеющих ничего общего с марксистской идеологией.
   Если отложить в сторону исторические предпосылки Гражданской войны, то она также представляет собой интерес с точки зрения внутренних особенностей. Страна развалилась, и фактически в каждой деревне была своя гражданская война, зачастую не имеющая никакого отношения к идеологии красных и белых. Огромное количество разнообразных социалистических и консервативных идеологий, взаимно исключающие националистические требования к людям, живущим на территории Российской империи, иностранная интервенция – все это повлияло на конечный результат. В этот период беспорядка политические учреждения пришли в полный упадок, ценности цивилизованного общества практически исчезли, и в некотором отношении страна распалась на части, из которых была создана раньше. Современная европейская история не может привести большего примера анархии и ее влияния на политику и поведение людей.
   Сложность Гражданской войны, которая делает ее интереснейшим предметом, также создает трудности с точки зрения ее исторического изучения. Именно это и является причиной того, что эту тему игнорировали западные историки. Понимание Гражданской войны не может прийти, пока не будет проведено детальное изучение разных периодов. Необходимо уделить особое внимание всем или наиболее важным событиям во всех областях. Тщательное рассмотрение одной части России, а затем сравнение с целой страной, возможно, будет наилучшим способом вникнуть во многие нюансы, и нам удастся свести проблемы Гражданской войны к простой формуле.
   Южная Россия является прекрасным объектом для такого изучения, так как она является микрокосмом, на примере которого можно увидеть все болезни России, на территории которой происходили важные события. Именно здесь началась и закончилась Гражданская война, здесь белые понесли значительные потери в сражениях. Именно в этой области иностранная интервенция имела такое огромное значение, как нигде больше. И возможно, именно здесь, больше чем где-либо, антибольшевистское движение страдало от разногласий и самостийных требований национальных меньшинств.
   Исход Гражданской войны в Южной России, как и в других областях, был определен сражением местных и национальных сил. Цель нашего исследования – проанализировать эти силы и их отношения между собой.
   Главными актерами нашей драмы были офицеры царской армии, пришедшие на Дон и Кубань, чтобы взять в руки оружие и восстать против режима Ленина. Их выбор был по большей части случайным, все их мысли были сконцентрированы на Москве и Петрограде. Кто были эти офицеры, почему они решили сопротивляться советскому режиму и как они представляли себе будущее России, остается главным вопросом Гражданской войны.
   Офицеры сформировали главный штаб антибольшевистского движения и в прямом и в переносном смысле. Они сыграли свою роль, хотя их было очень мало, они захватили военное и политическое лидерство, они стали тем ядром, вокруг которого антисоветские группировки могли объединиться. Хотя сами по себе они были беспомощны. Не важно, какими бы героями ни были эти несколько тысяч мужчин, большевики разбили бы их без лишних сложностей. К лету 1918 года большинство белой армии состояло из казаков. Казаки мало заботились об остальной России, для них Гражданская война была войной с неказацкими крестьянами. Между офицерами и казаками общие интересы существовали лишь частично, поэтому две стороны никогда до конца не понимали друг друга. Факт разногласий в белом лагере является ключом к пониманию Гражданской войны.
   Роль союзников мы рассмотрим только для того, чтобы понять генезис Добровольческой армии. Иностранная интервенция – это единственный аспект Гражданской войны, которому как западные, так и советские историки уделили достаточно внимания. Причины этого понятны: они хотели преподнести историю большевиков как победу не только над внутренними врагами, но также и над «мировым империализмом». Оценивая в разное время немцев, французов, англичан и американцев как реальную силу, стоящую за Белым движением, они хотели решить политические задачи, что, конечно, не имеет ничего общего с поиском исторической правды. А интерес западных историков к участию своих соотечественников в чужой Гражданской войне тоже легко понять. Таким образом, рассматривая сложную ситуацию только с одной точки зрения, западные историки поступили очень неразумно – у обычного читателя могло создаться впечатление, что война развернулась между русскими и нерусскими. Такой вывод, безусловно, неверный.
   Начинать обсуждение – очень сложная задача. Очевидно, события на юге происходили в национальном и даже международном контексте. Добровольческая армия оказала огромное влияние на ход Гражданской войны на Украине и в Крыму, и, чтобы оценить это влияние, необходимо тщательное изучение некоторых событий. Так же, чтобы составить мнение о выступлении белых, нужно иметь представление о стратегии и подготовке Красной армии.
   Эта книга посвящена первому году Гражданской войны, периоду ее начальной стадии, рассмотрения альтернатив, импровизаций и больших разочарований. Конец войны в Европе изменил характер сражений в России. Иностранные союзники получили доступ к портам Черного моря и смогли влиять на характер военных операций. Но, что наиболее важно, взгляды участников тоже изменились. Не только европейцы, но и белые считали большевиков немецкими агентами и расценивали войну в России как продолжение мировой. Теперь Добровольческая армия должна была пересмотреть свои raison d'etre. [1 - Разумное основание, смысл (фр.).]
   Поражение Германии повлекло за собой вывод ее войск с оккупированных русских территорий. Масштабы войны изменялись. Добровольческая армия росла, зона военных действий расширялась, но самое значительное качественное изменение произошло в конце 1918 года.

Глава 1
DRAMATIGUE PERSONNAGE: [2 - Действующие лица (фр.).] ОФИЦЕРЫ И КАЗАКИ

//-- 1917 год --//
Русская революция в феврале 1917 года началась внезапно, как и подобает великим революциям. Неорганизованная толпа, разозленная лишениями, которые ей пришлось переносить из-за войны, с удивительной легкостью сбросила династию Романовых, правившую на протяжении трехсот лет. Правительство пало практически без сопротивления, так как оказалось изолированным от общественности и не могло ни успокоить, ни подавить оппозицию, которая, не опасаясь, открыто заявляла о полной некомпетентности правящей верхушки. Николай II, последний царь, не мог, да и не хотел решительных перемен. Последнее русское императорское правительство определенно не отвечало требованиям момента и точно было не в состоянии справиться с проблемами, вызванными войной.
Революцию, которую уже давно ждали, хотя, может, и не в такой форме, встретили с большим энтузиазмом и оптимизмом. Народ верил, что это поможет навести порядок, что все болезни страны исчезнут как по волшебству, как только самодержавие будет свергнуто. Русские даже перенесли часть своего энтузиазма на войну, казалось, немцы не могут противостоять народу, сражающемуся за свободу своей страны. В течение короткого периода вся страна наслаждалась хоть и не истинным объединением, то, по крайней мере, его зарождением.

   Враги самодержавия, состоящие из либералов, сидящих в Думе, и социалистов, действующих большей частью в подполье, унаследовали власть и авторитет. В своих взглядах на демократию либералы и социалисты имели много общего, и это служило хорошим предзнаменованием. На какое-то время они получили полный контроль над ситуацией. Монархические законы были отменены, так как царизм рухнул и все оказалось в полном беспорядке, без ясной политической программы. Также появились левоэкстремистские партии, представляющие большую опасность. В то время в России сторонники большевиков не имели большинства.
   Императорская Дума 4-го созыва не подчинилась приказам царя разойтись и избрала Исполнительный комитет, который, в свою очередь, получил название Временное правительство. В сложившейся революционной ситуации такое правительство являлось представителем народа и незамедлительно стало считаться преемником прежнего режима, как дома, так и за границей. В новом правительстве доминировали представители Конституционно-демократической партии (кадеты), придерживающиеся умеренных и либеральных взглядов в политике, поддерживающие принципы конституционной формы правления на негостеприимной русской почве. Партия кадетов гордилась поддержкой большинства российских квалифицированных специалистов, буржуазии и некоторых дворян, свободных от предрассудков. Главной фигурой партии являлся не Г. Е. Львов, всегда держащийся в тени, а министр иностранных дел П. Н. Милюков, известный кадетский лидер, историк и публицист. Правительство также поддерживали октябристы, партия демократических реформ, взявшая в качестве названия дату издания (17 октября 1905 г.) царского манифеста, который ограничил власть самодержавия. Член этой партии А. И. Гучков, предприниматель и бывший председатель Думы, являлся единоличным лидером октябристов.
   Таким образом, Временное правительство не было безоговорочным хозяином положения. Даже до его создания существовали Петроградский Совет рабочих и солдатских депутатов. Он был образован очень быстро и являлся наследием революции 1905 года, в которой ведущие роли принадлежали рабочим, крестьянам и солдатам. Хотя Совет в столице и был самым важным, вскоре образовались другие Советы по всей стране, на заводах, в деревнях и в воинских частях. Они создавались преимущественно социалистами, представителями интеллигенции, борющимися за права рабочих и крестьян. Самой крупной партией в Совете была партия социалистов-революционеров, опиравшаяся на крестьянские массы. Социально-демократическая партия делилась на два крыла: на умеренных меньшевиков и радикальных большевиков. Петроградский Совет и Временное правительство взаимодействовали через А. Ф. Керенского, занимавшего пост министра юстиции.
   Вскоре стало очевидно, что такая ситуация недопустима, умеренные, социалисты и либералы не могли управлять страной как эффективное правительство. Они провалились не потому, что совершили много ошибок (которые, без сомнения, имели место быть), не потому, что были плохими политиками (хотя некоторые из них, может, и были), а потому, что их философия была неуместна в России в 1917 году. Возможно, они смогли бы управлять страной, если бы не война, но в этом случае царя могли и вовсе не свергнуть. То, что привело умеренных к победе, также и явилось причиной их поражения: неразрешимые проблемы страны, вовлеченной в современную войну.
   Система, при которой Временное правительство разделило власть с Советом, получила название – двоевластие. Хотя это не совсем правильно, так как Временное правительство несло всю ответственность, в то время как реальная власть была в руках лидеров Совета, которые могли наложить вето на любой закон, предложенный Временным правительством. Это объяснялось тем, что Петроградский Совет рабочих и солдатских депутатов всегда мог призвать на помощь рабочих и солдат для того, чтобы продемонстрировать свою силу. Таким образом, Временное правительство обладало несравнимо меньшим влиянием и поэтому зависело от политиков-социалистов. А социалисты, в свою очередь, тоже относились к этой власти неоднозначно. С одной стороны, они были довольны ею, а с другой – боялись ответственности. Так как ситуация усугублялась, солдаты и рабочие стали мыслить более радикально, то лидеры Совета были вынуждены принять наиболее радикальную программу, чтобы не потерять своих многочисленных сторонников. Радикализм Совета сделал работу Временного правительства невозможной, и социалисты, сделав неправильные выводы, взяли управление страной в свои руки.
   Из всех проблем, что волновали общественность, таких как земельная реформа и какое правительство должно быть в России, самой важной была война. Патриотический энтузиазм, возникший после Февральской революции, оказался недолгим. Крестьяне, одетые в солдатские шинели, устали сражаться: война длилась уже в течение трех лет без видимых результатов, принося им страдания ради великих целей, которые они смутно понимали. Концепция российских национальных интересов была понятна лишь Временному правительству, средним и высшим классам и интеллигенции, которые считали, что Россия должна оставаться верной своим союзникам. Политики понимали глубину недовольства войной так же плохо, как и царское правительство – настроение народа.
   История периода Временного правительства была историей серии кризисов и растущего напряжения. Правительство теряло контроль, анархия распространялась на все сферы национальной жизни, и вскоре стало очевидно, что национальное единение после Февральской революции оказалось просто иллюзией.
   Первые беспорядки произошли в мае, когда демонстранты вышли на улицы Петрограда, выступая против политики Милюкова за продолжение войны до победы. Петроградский Совет, поддерживающий демонстрацию, требовал отставки не только Милюкова, но и Гучкова. Новое правительство, где Керенский стал военным и морским министром, включало несколько социалистов и выступало за продолжение войны.
   Второй всплеск недовольств был вызван ошибкой Керенского, который одобрил решение Генерального штаба об июльском наступлении. Желание Керенского активных военных действий было частично мотивировано уверенностью, что военные победы остановят процесс распада. Но провал наступления российской армии, который можно было предугадать, привел к демонстрациям и уличным беспорядкам не только в Петрограде, но и по всей стране. На этот раз правительство смогло использовать представившуюся возможность, заключив в тюрьму нескольких видных большевиков, замеченных в июльских событиях.
   21 июля Керенский стал министром-председателем Временного правительства. Он созвал (8–10 августа) в Москве совещание, в котором участвовали все крупные партии правого толка. Но усилия достичь объединения не увенчались успехом из-за мятежа Корнилова, пытавшегося сместить Временное правительство и разрушить систему Советов. Керенский смог помешать своему главнокомандующему, лишь прибегнув к помощи Советов. Правительству удалось победить сначала левых, затем правых, но достигло оно этого ценой потери их поддержки. Правительство стало таким слабым, что, когда большевики недвусмысленно заявили о своем намерении захватить власть в октябре, оно ничего не смогло предпринять против них. Временное правительство исчезло, так же как и царское несколько месяцев до этого.
   Было очевидно, что либеральный и демократический режимы провалились, они не смогли справиться с многочисленными проблемами России. Таким образом, зародились силы, которые должны были сражаться в трехлетней войне. Причины роста правых и левых тесно взаимосвязаны. Большевики собрали последователей, подчеркивая опасность военной контрреволюции и обвиняя правительство в неспособности препятствовать ей. Военные, с одной стороны, оправдывали свой мятеж, упрекая большевиков в предательстве во времена войны, во влиянии большевиков на Советы и на Временное правительство.
   До возвращения Ленина из Швейцарии в апреле маленькая группа большевиков в Петрограде не очень отличалась от марксистских коллег, меньшевиков. Наоборот, некоторые большевики искали возможность преодолеть трещину, появившуюся в 1903 году. В первые недели большевики не были против Временного правительства, потому что, как и меньшевики, верили, что Россия еще не созрела для социалистической революции, и не могли предложить другую альтернативу тому, что наблюдали как буржуазный режим. Когда Ленин предложил новую радикальную программу, он пережил тяжелое время, убеждая своих последователей в правильности своего решения.
   Сущность ленинского понимания политической ситуации была в том, что революция могла и должна была стать «глубокой», и тогда бы не существовало никаких компромиссов с буржуазией. Это значило, что большевики должны бороться с системой двойной власти и выступать за то, чтобы вся власть принадлежала Советам. Взгляды Ленина могли быть ошибочны с точки зрения марксистской идеологии, но он больше думал о власти, чем о чистоте доктрины. Когда Ленин убедил своих последователей в том, что целью партии должна быть власть, большевики все еще были в меньшинстве не только в стране, но и в Советах. Поэтому взять власть можно было, только приобретая новых последователей и союзников. Привлекая солдат и крестьян на свою сторону, он пообещал им то, чего они хотели: землю и мир. Без колебаний Ленин адаптировал аграрную платформу партии социалистов-революционеров, которую он, как и большинство марксистов, называл раньше буржуазной, так как она признавала личную собственность у крестьян. В прошлом большевики продвигали идею национализации, а не раздачу земель. Летом 1917 года насильственный захват помещичьих земель крестьянами стал происходить все чаще и чаще, большевики поддерживали крестьян и приветствовали распространение анархии.
   Открытое порицание Лениным войны было политически весьма выгодным. Недовольство затянувшейся войной становилось все сильнее, и большевики были единственными выступавшими за немедленное ее прекращение. Для Ленина уже не было обратного хода. С 1914 года он пропагандировал превращение империалистической войны в гражданскую. Он считал себя сторонником мировой революции. Без колебаний он принял помощь Германии, которая способствовала его возвращению из эмиграции, а также оказала финансовую поддержку его партии. [3 - Мнение, что Германия оказала финансовую поддержку большевикам, всегда было спорным. Ленин всегда отрицал это, и советские историки никогда не противоречили Ленину. Сегодня, после открытия архивов при немецком министерстве иностранных дел, без сомнений понятно, что фактически большевиков поддерживали враги их страны. (Примеч. авт.)]
   Ему казалось, что временные интересы Германской империи и вечные чаяния мирового пролетариата будут улажены новой революцией в России. Он думал, что события в России станут началом цепной реакции революций по всему миру, поэтому немецкое содействие не имело для него большого значения.
   Этот аспект тактики Ленина определил взгляд его оппонентов на большевизм. Для многих россиян сотрудничество с врагом в годы войны выглядело государственной изменой. В 1917 году, [4 - Ошибка автора. Гражданская война началась в 1918 г. Закончилась в 1920 г. (Примеч. ред.)] в первый год Гражданской войны, антибольшевистское движение было склонно смотреть на большевиков не как на утопистов и социалистов-мечтателей, а как на купленных немецких агентов. Для них война с немцами на фронте и борьба с большевиками в городах России были одним и тем же.
   Энергичные действия правительства против большевиков, последовавшие за июльскими днями, моментально ослабили большевистских последователей. После провала Корниловского мятежа им удалось в первое время переманить на свою сторону решающее большинство в Московском и Петроградском Советах. С этого времени распад Временного правительства стал вопросом времени. 25 октября Ленин в конце концов достиг своей цели.
//-- Армия и революция --//
   Анархия распространялась, и опасность, что шатающееся Временное правительство рухнет, росла. Зародилась правая оппозиция, организованная офицерами. [5 - Трудно найти достоверные факты, чтобы описать антибольшевистскую сторону Гражданской войны. Офицеры часто называли себя контрреволюционерами, но в современном мире это слово носит негативную окраску. Также продолжаются споры, логично ли вообще употреблять этот термин. Для советских историков это не проблема. Согласно их интерпретации, настоящая революция произошла в октябре 1917 г., и все те, кто был против нее, – контрреволюционеры по определению. С другой стороны, если существует мнение, что революция произошла в феврале, то все враги политического режима, рожденные этой революцией, как офицеры, так и большевики, должны называться контрреволюционерами. Чтобы избежать сложностей, мы будем использовать безобидный термин «белые». Определения «белые» и «красные» стали быстро использоваться обеими сторонами после вспышки Гражданской войны. (Примеч. авт.)]
   Те же самые люди, которые хотели уничтожить Советы и свергнуть Временное правительство в 1917 году, оказались единственными, кто был способен организовать Добровольческую армию и возглавить антибольшевистское сопротивление в Южной России во время Гражданской войны. Для них события 25 октября не были переломным моментом, они этого ожидали, и для них это стало всего лишь поводом сменить тактику в продолжающейся войне. Особые черты русского офицерского корпуса, неожиданные обстоятельства периода начала войны оставили свой отпечаток на всей Гражданской войне.
   Когда офицеры оказались в окопах Первой мировой войны, русская армия существовала по военным законам 1874 года, которые составляли важнейшую часть Великих реформ правления Александра II. Реформы ввели воинскую обязанность для всех, несмотря на социальный статус.
   Внедрение принципов универсальной военной службы было большим шагом на пути к созданию современного общества в России, что являлось необходимым для обороноспособности страны. Но закон о всеобщей воинской повинности сам по себе не мог сделать русскую армию такой же эффективной, как европейские. Эта реформа была частичной, так как демократические принципы законопроекта не были реализованы всецело. Мужчины из верхних слоев общества могли найти множество путей, чтобы избежать службы в армии, а если все-таки и служили, то очень недолгое время. Главной причиной слабости армии была отсталость самой России. У крестьян не было опыта обращения с современной техникой, несколько заводов не могли производить достаточно военного оборудования, а транспортная система страны не ограничивала военные перевозки.
   Русская аристократия XIX века не демонстрировала такой же заинтересованности в военной карьере, как немецкая или французская; карьера в армии и жизнь в высшем обществе не была одинаковой в глазах общественности, и офицеры не пользовались авторитетом. Также они получали настолько маленькое жалованье, что Деникин называл их «интеллигентным пролетариатом». Низкий уровень жизни, небольшие привилегии и антивоенные настроения интеллигенции сделали призыв в армию таким сложным, что там никогда не было достаточно офицеров. Согласно британскому военному атташе в России, сэру Альфреду Ноксу, в январе 1910 года существовало 5,123 свободной командной вакансии. Ситуация немного улучшилась в годы, предшествующие войне, но в июле 1914 года некомплект оценивался в 3 тысячи человек.
   Вечная нехватка офицеров дала возможность мужчинам из низших классов подняться вверх и в русской армии обрести социальную стабильность. Армия также привлекала сыновей солдат, которые тоже могли дослужиться до высоких постов. Сословная разношерстность офицерского корпуса была очевидна. Наблюдатели часто удивляются тому, что главные основатели Добровольческой армии, генералы М. В. Алексеев, Л. Г. Корнилов, А. И. Деникин, происходили из бедных семей. В этом нет ничего удивительного, если подумать, что при царе также были десятки других с похожим происхождением. Факт, что лидеры Белого движения не были аристократами, мог иметь огромное значение для Гражданской войны. Корнилов и Деникин могли воззвать к крестьянам, делая упор на свое происхождение. [6 - Корнилов сделал несколько таких попыток. В обращении к русскому народу 27 августа он написал: «Я, генерал Корнилов, сын казацкого крестьянина, объявляю для всех и каждого, что я ничего не хочу для себя, кроме сохранения великой России». (Примеч. авт.)]
   То, что это не удалось и позволило большевикам представить их как эксплуатирующий класс, было очень весомым первым политическим промахом Белого движения.
   Те офицеры, что происходили из бедных семей, вскоре перестали иметь что-либо общее с обычными невежественными крестьянами, из которых состояла армия. Как командиры, они должны были обучать солдат, но это обучение было очень поверхностным во времена царской России. Устройство армии способствовало тому, что простые люди и офицеры жили как будто в разных мирах. Офицеры и солдатская масса искусственно разделялись. Офицеры часто унижали своих подчиненных, которые в свою очередь питали ненависть к ним, что и вылилось в восстание 1917 года.
   Пока армия обладала высокой подвижностью, было бы преувеличением говорить, что социальные особенности и связи были не важны для быстрого успеха. Императорскую гвардию, например, берегли для того, чтобы дать жизнь новому поколению аристократии. Служба в гвардии была более приятной, чем в армейских частях, и продвигалась гораздо быстрее. Понятно, что некоторых это возмущало. Враждебность между гвардией и армейскими офицерами была настолько сильна, что пережила даже революцию 1917 года. В антибольшевистской армии Деникина гвардейцы все так же продолжали получать привилегии, что порождало ненависть и зависть у их оппонентов.
   Уровень подготовки офицеров активно повышался в первое десятилетие до войны.
   Николаевская академия Генерального штаба давала высшее военное образование в России. Академия была основана, как и многие военные учреждения в России, по немецкому образцу. Только лучшие офицеры, после нескольких лет службы в полку, могли поступить в эту академию. Ежегодно из 150 выпускников только 50 лучших получали назначение в Генеральный штаб, а остальные отправлялись в свои полки. Практически все главнокомандующие русской армией во времена мировой войны и Добровольческой армией были выпускниками Академии Генерального штаба. Эти выпускники поддерживали кастовый дух и берегли важные командные посты для следующих выпускников. Безусловно, офицеры Генерального штаба были наиболее талантливыми в русской армии, тем не менее другие офицеры завидовали их быстрому продвижению по службе. Так как многие высокие посты были заняты офицерами из Генерального штаба или гвардии, армейские офицеры чувствовали себя обделенными.
   Помимо военных предметов, в училищах Академии Генерального штаба изучали множество других дисциплин, в том числе историю и литературу. Строгий режим того времени прилагал огромные усилия, чтобы предотвратить распространение антиправительственных идей в военных организациях, иногда это доходило до абсурда. Например, в юнкерских училищах современная русская литература не преподавалась, так как ее идеи считались идеологически опасными.
   Несмотря на тот факт, что в военных учебных заведениях училась молодежь из тех же социальных слоев, что и в других образовательных учреждениях, и изучали они примерно те же предметы, атмосфера в них была иной. В то время термин «интеллигенция» не был синонимом радикализма, но тем не менее интерес среди студентов к социальным и политическим проблемам был очень высок, и революционная и антимонархистская агитация играла в студенческой жизни важную роль. Конечно, для этой агитации не было места в военной среде.
   Было бы неправильно утверждать, что офицерам прививался дух легитимизма или правой идеологии: они были политически пассивны. Деникин, проницательный и сочувствующий наблюдатель, писал:

   «Эти молодые люди [офицеры] пытались преодолеть все мировые проблемы, но делали это очень простым способом. С незапамятных времен они усвоили базовые вещи… Система ценностей для офицеров была предопределена как непоколебимый факт, не вызывающий ни сомнений, ни разногласий. „За веру, царя и отечество“. Часто это превращалось в анекдоты, часто правдивые, но не ставящие под угрозу саму идею. Отечество воспринималось с пылкостью и страстностью, как единый организм, включающий в себя страну и людей, без анализа, знания его жизни, без копания в темных глубинах его интересов… Молодых офицеров едва ли интересовали социальные вопросы, которые они считали чем-то странным и скучным. В жизни они их просто не замечали; в книгах страницы, касающиеся социальных прав, с раздражением переворачивались, воспринимались как нечто, мешающее развитию сюжета… Хотя, в общем, и читали они не много».

   Разногласия между офицерским корпусом и радикальной и либеральной интеллигенцией, которые продолжались десятилетиями, усугубились во время войны и революции, нанося вред всем сторонам, а также были нерациональными и абсолютно ненужными. Это явилось результатом не столько различной идеологии и целей, так как офицеров мало интересовала политика, а скорее результатом предубеждений и недопонимания. Интеллигенция, хорошо знакомая с западноевропейской историей, провела неправильную параллель между русскими и европейскими офицерами. Так как немецкие и французские офицеры часто бывали политически активны, интеллигенция относилась к пассивным русским офицерам с недоверием. Военные люди не выносили этого и отплачивали тем же. Офицеры, недолюбливая интеллигенцию, неодобрительно относились к политике вообще. Недостаток элементарного понимания политических проблем и недоверие к политикам – вот что характеризует каждое действие руководства Белого движения во время Гражданской войны. Результат оказался пугающим.
   Два месяца спустя после начала войны, в октябре 1914 года, русская армия насчитывала 2 миллиона 711 тысяч солдат и 38 тысяч офицеров. К маю 1917 года их число возросло до 7 292 600 солдат и 133 тысячи офицеров. Потери армии были гигантские: согласно оценке генерала Н. Н. Головина, количество захваченных в плен, раненых и убитых было 7 миллионов 917 тысяч; из них 107 тысяч офицеров. Из этих данных видно, что состав армии и офицерского корпуса сильно изменился во время войны. В кампаниях 1914 и 1915 годов большая часть офицеров выбыла из строя: весной 1915 года только одна треть офицеров из кадровой армии служила в пехоте. Офицеры запаса и солдаты, в основном образованные, прошедшие ускоренное обучение, пополнили офицерский корпус, осуществив необходимую замену убитых и раненых. Запасные офицеры получили неполную подготовку перед войной, одного года действительной службы было достаточно для того, чтобы стать офицером.
   Новые офицеры в огромной мере впитали в себя дух офицерского корпуса. Генералы, задающие тон, происходили из кадровых командиров. Но большой наплыв новых людей внес эмоциональные изменения в настроение офицерского корпуса. Эти люди были ближе к образованному обществу и обладали иным командным духом. Когда генералы влезли в политическую авантюру в период Временного правительства, новые офицеры не изъявили большого желания последовать за ними. Лидеры антибольшевистской армии во время Гражданской войны пожинали плоды офицерского разочарования: немногие, ставшие офицерами после 1914 года, хотели воевать под началом Алексеева и Корнилова. Возможно, одним объяснением этого нежелания является недостаток единства и сплоченности офицерского корпуса, появившийся в ходе войны и после революции.
   Очень сложно оценить качество военной подготовки русских офицеров по итогам действий армии в мировой войне. Когда русская армия встретилась с немецкой, такой же по численности, она потерпела поражение. Очевидно, что качество командования являлось только одним фактором, и точно не самым главным, повлиявшим на исход сражения. Недостаток оружия, невысокая подготовка русских солдат (которые часто не могли справиться с элементарными машинами) и огромные проблемы материально-технического обеспечения помешали бы любому гениальному тактику справиться с немецкой армией.
   Офицеры из Верховного командования приняли Февральскую революцию с неожиданным хладнокровием. Генерал М. В. Алексеев, [7 - Михаил Васильевич Алексеев, сын сверхсрочнослужащего солдата, родился в 1857 г. После окончания офицерской школы был назначен младшим офицером в 1876 г. и получил первый боевой опыт в Турецкой кампании в 1877–1878 гг. Алексеев сдал экзамены и поступил в Академию Генерального штаба только в 1893 г., но вскоре смог отличиться и в 1896 г. стал преподавать в этом престижном учреждении. Во времена Русско-японской войны служил начальником (хозяйственного) снабжения 3-й дивизии. После окончания войны вернулся в академию в качестве профессора военной истории. С началом мировой войны стал начальником штаба Н. И. Иванова, главнокомандующего Юго-Западным фронтом. Иванов, добрый и скромный, практически полностью попал под влияние энергичного начальника штаба. Когда 5 сентября 1915 г. сам царь занял пост главнокомандующего, то выбрал Алексеева начальником своего штаба. Николай, не имеющий никакого военного опыта, конечно, не мог руководить невероятно сложно устроенной армией из нескольких миллионов человек, и вся непосредственная ответственность легла на плечи Алексеева.Алексеев не был готов к такому сложному делу. Он понял, что теоретических военных знаний не хватает для того, чтобы руководить огромной армией, и что политические аспекты иногда бывают гораздо важнее военных. Сын бедного солдата оказался чужаком в высших кругах, но, находясь на таком посту, Алексеев доказал сам себе, что является человеком незаурядного ума, что его советы царю часто выходили за пределы чисто военных вопросов. Также Алексеев пытался нейтрализовать влияние Распутина.(Примеч. авт.)] начальник штаба Верховного главнокомандующего (1915–1917), помог убедить своего монарха отречься от престола.
   Главнокомандующие пятью фронтами – великий князь Николай Николаевич, генералы А. Е. Эверт, В. В. Сахаров, Н. В. Рузский и А. А. Брусилов – поддержали Алексеева. Генерал Л. Г. Корнилов, [8 - Лавр Георгиевич Корнилов родился в Усть-Каменогорске в 1870 г. В его венах текло немного казахской крови, что и повлияло на некоторые черты его характера. Он всегда гордился своими восточными корнями, и Восток действительно сыграл в его жизни важную роль. Его отец был казаком, дослужившимся до звания офицера, но его жалованье было настолько мало, что ему пришлось оставить службу и работать в местной администрации, чтобы прокормить свою большую семью.Лавр Георгиевич закончил офицерскую школу и служил в Туркестане перед тем, как поступить в Академию Генерального штаба в 1885 г. Позже он вернулся на Восток и принял участие в нескольких разведывательных экспедициях: летом 1899 г. он исследовал область китайского Туркестана и некоторые провинции Персии. С 1907 по 1911 г. Корнилов служил военным атташе в Китае, а в разгар мировой войны он командовал частью в 8-й дивизии Брусилова.Корнилов обладал необычной смелостью, которая вдохновляла его солдат, и харизмой, но был очень непокорный. Вскоре после начала войны, 10 сентября 1914 г., не подчинившись приказу, он не отступил, и его непослушание поставило под угрозу всю 8-ю дивизию. Три месяца спустя, без разрешения и предварительного плана, он провел вылазку, в результате которой потерял пленными 2 тысячи человек. Весной 1915 г., опять не подчинившись приказу, Корнилов не отвел войска и был ранен и захвачен в плен. Осенью 1916 г. он заслужил народное признание, так как стал первым русским генералом, сбежавшим из вражеского плена.Удачная попытка побега сделала его одним из героев войны: его принял император и наградил его орденом Святого Георгия 3-й степени. 15 марта 1917 г., на сессии Думы, Родзянко назначил Корнилова командующим Петроградским военным округом. Одним из последних деяний царя было одобрение этого назначения. (Примеч. авт.)] назначенный, одним из последних указов царя, командующим Петроградским военным округом, продемонстрировал мало преданности императорской семье: наделенный большой властью, именно он произвел арест царицы.
   Единство Верховного командования в решении отказаться от противостояния было серьезным: только генерал граф Келлер и хан Нахичеванский, два командующих корпусами, предложили своим войскам подавить революцию. После победы революции генерал Келлер предпочел уйти в отставку, а не присягать Временному правительству.
   Несмотря на известные монархические настроения, офицеры приняли революцию. И сделали они это не из-за республиканских убеждений. Попытка подавить революцию ради непопулярной императорской семьи противоречила их понятию патриотизма, так как они верили, что гражданская война, которая была бы неизбежна, уничтожила бы способность России противостоять внешним врагам. Они пожертвовали царем, чтобы продолжать войну.
   Если бы царь решил продолжать борьбу, то, возможно, нашлось бы много офицеров, поддержавших его, даже если бы противостояние было неизбежным. Но царь принял новый режим спокойнее. После отречения от престола он обратился к своим войскам так:

   «Выполняйте свой долг, защищайте наше великое Отечество, подчиняйтесь своему командованию, слушайте Временное правительство. Помните, что пренебрежение дисциплиной играет на руку нашим врагам».

   Несмотря на быстрое принятие офицерами революционных изменений, перспективы удачного сотрудничества между ними и новым режимом сначала были очень туманными. Недолюбливая офицеров, социалистические лидеры Советов, имеющие большое влияние на Временное правительство, рассматривали саму революцию как достояние. «Революционные демократы», так они сами себя называли, верили в две вещи: в продолжение войны и в гениальную социальную и политическую революцию. Они хотели преобразовать армию, следуя демократическим принципам. И в этом преобразовании они надеялись найти лекарство от всех болезней армии, которые становились все более и более очевидными. Они наивно полагали, что русские солдаты, став свободными, будут воевать лучше. С другой стороны, офицеры сразу забыли, что дезорганизация армии была и до начала войны, и обвинили в этом новый режим. Каждое проявление несостоятельности армии они воспринимали как доказательство губительного влияния новых реформ. Каждый, кто воспринимал свержение монархии как необходимую цену за успешное продолжение войны, почувствовал себя обманутым. Так как состояние армии ухудшалось, отношения между офицерами и представителями нового режима усугублялись взаимными обвинениями.
   За день до отречения Николая, 14 марта, Петроградский Совет рабочих и солдатских депутатов издал приказ № 1. Хотя приказ относился только к петроградским гарнизонам, его непосредственное влияние ощутила на себе вся армия. Приказ объявил, что в политических выступлениях воинские части подчиняются не офицерам, а Советам, в армии отменяются сословные титулы офицеров, вводится выборность командиров, солдатам предоставляются гражданские политические права, в ротах, полках создаются солдатские комитеты. Он позволял солдатам подчиняться приказам Военной комиссии Государственной думы, только если они не противоречат приказам Петроградского Совета (Временное правительство в то время еще не было сформировано).
   Из всех проектов Петроградского Совета этот был самым сомнительным. Троцкий назвал его «единственным достойным документом Февральской революции», в то время как офицеры считали, что публикация этого приказа будет способствовать разрушению армии. Значение этого документа все же преувеличено. Без сомнения, весь он пронизан духом неприязни к офицерам. И во время революционных событий в Петрограде офицеры просто-напросто потеряли контроль над своими солдатами и не могли восстановить авторитет. Никто не мог этого сделать за них.
   Приказ № 1 был только первым шагом изменения порядка в армии, за ним вскоре последовали другие. 28 марта обнародована Декларация о правах солдат, заканчивающаяся следующим: офицеры потеряли право иметь денщика, а право муштровать ограничено, в то время как солдатам было разрешено носить гражданскую одежду вне дежурства и получать почту и литературу без цензуры.
   Следующий шаг по демократизации армии был предпринят Временным правительством, которое учредило комиссию под начальством бывшего военного министра генерала А. А. Поливанова, чтобы определить ход дальнейших реформ. Комиссия утвердила большинство реформ, предложенных Советом. Чтобы легче провести их в жизнь, правительство устроило чистку Верховного командования: за несколько недель 150 офицеров оправились в отставку. Чистка имела сомнительные результаты: министерство уволило неспособных и тех, кто не желал сотрудничать с новым правительством, но в то же время Ставка (штаб главнокомандующего) и командующие фронтами провели свои чистки. Часто генералы и полковники увольнялись за то, что имели дружеские отношения с солдатскими комитетами, и Ставка считала их подхалимами. Нужно признать, что состав офицерского корпуса после чистки остался практически таким же, как и был до этого.
   В поисках панацеи серьезные изменения произошли и в Верховном командовании. До того как царь отрекся от престола, Верховным главнокомандующим был великий князь Николай Николаевич, но, так как революция в Петрограде приняла радикальный поворот, стало очевидно, что ему невозможно оставаться на своем прежнем посту. При сложившихся обстоятельствах премьер-министр Львов попросил Алексеева взять на себя эти обязанности, которые и так фактически он и выполнял. Алексеев согласился без энтузиазма: у него было плохо со здоровьем, он оценивал ситуацию реально и был настроен пессимистично. Временное правительство назначило генерала А. И. Деникина [9 - Антон Иванович Деникин родился во Влоцлавеке, в польской провинции, в 1872 г. Его отец, Иван Ефимович, родился крепостным и сдан своим хозяином в рекруты в возрасте 27 лет. Остаток своей жизни он провел в армии, где научился читать, писать, а со временем стал офицером. Хотя он провел 43 года в Польше и женился на полячке, говорившей лишь на ломаном русском, Иван Ефимович так и не выучил польский. Молодой Антон Иванович страстно отождествлял себя с отцом, с православием, с русской национальностью, и во времена Гражданской войны он стал одним из самых бескомпромиссных защитников единства России, не сочувствуя националистическим порывам малых народов.Антон Иванович поступил в военное училище в 1890 г. и в Академию Генерального штаба в 1895 г. Он участвовал в войне с Японией и к началу мировой войны был генералом, служившим в 8-й дивизии Брусилова. Он стал командиром Железной бригады, одной из лучших подразделений в русской армии, развернутой потом в Железную дивизию. Деникин проявил себя как отличный офицер и командир, хотя его должность не требовала принимать стратегических решений для многочисленных армий. (Примеч. авт.)] начальником штаба, что сильно оскорбило Алексеева, так как решение приняли, не посоветовавшись с ним.
   Несмотря на такое невпечатляющее начало, Алексеев и Деникин понравились друг другу и хорошо сработались. Деникин желал лишь одного: чтобы Верховный главнокомандующий чувствовал всю ответственность за своих подчиненных.
   Корнилов считал свое назначение командующим Петроградским военным округом катастрофой. Ему пришлось управлять самыми дезорганизованными, недисциплинированными войсками в русской армии, где Петроградский Совет рабочих и солдатских депутатов имел больший авторитет, чем он. Вскоре у него произошел конфликт с одним из лидеров Совета, и он потерял его доверие. Когда в начале мая демонстранты требовали отставки Милюкова, Корнилов хотел разогнать толпу при помощи своих солдат, но Совет отменил его приказ. После этого инцидента Корнилов не захотел оставаться в Петрограде и попросил А. И. Гучкова, военного министра, перевести его. Корнилов покинул столицу с горькими воспоминаниями и твердым убеждением, что только радикальными методами можно избавиться от того, что он называл анархией. Алексеев только что освободил генерала Н. В. Рузского, командующего Северным фронтом, от его обязанностей за «подхалимство», которое он объяснил желанием Рузского тесно сотрудничать с комитетами и комиссарами. Гучков хотел, чтобы Корнилов занял место Рузского, но Алексеев был так категорически против этого назначения, что даже угрожал отставкой. Так как Алексеев знал Корнилова лишь поверхностно, его несогласие не могло носить личный характер, он просто думал, что более молодой и менее опытный генерал не будет хорошим командующим. Без сомнения, этот инцидент сделал дальнейшее сотрудничество двух генералов очень сложным. Корнилов, будучи очень тщеславным человеком, не смог забыть этого. Он принял командование 8-й дивизией, чей командир, генерал Каледин, был уволен генералом Брусиловым, главнокомандующим Юго-Западным фронтом, за то, что отрицал демократизацию.
   В начале июня Временное правительство отправило в отставку Алексеева, поставив на его место генерала Брусилова, который был более всех других генералов оптимистично настроен касательно боеспособности революционной армии. Но ни реформы правительства, ни частые изменения руководящего состава не могли задержать процесс развала армии. Дисциплина ухудшалась, и порой доходило до того, что приказы не выполнялись вообще, а количество дезертиров росло невероятно.
   Плохо спланированное наступление, начавшееся 2 июля, стало важной вехой для русской армии. На активные действия частично вдохновила идея, что победа поднимет боевой дух армии. Наступление провалилось по двум причинам: из-за плохого планирования операции, но в основном из-за того, что русские солдаты отказались наступать. После незначительных успехов благодаря численному превосходству войскам вскоре пришлось отступить, и отступление это было стремительным. Временное правительство проиграло. Вместо того чтобы устранить дезорганизацию армии, новое наступление лишь усилило ее.
   Отношения между солдатами и офицерами усугублялись. Старая ненависть слуг к господам, крестьян к помещикам вылилась и на офицерство. Ни Советы, ни Временное правительство не агитировали солдат против командования; ненависть не нуждалась в этом. С первых дней революции солдаты не повиновались, а иногда и убивали своих офицеров, таких случаев становилось все больше и больше. Солдаты – крестьяне в форме – видели в своих начальниках уменьшенные копии эксплуататоров, сторонников ужасной войны, препятствие революции, которая должна принести избавление от страданий. Офицеров воспринимали как контрреволюционеров даже до того, как они стали отрицать цели и задачи революции. При таких обстоятельствах большевикам не стоило труда убедить солдат в том, что их командиры хотят возрождения монархии.
   Как офицеры могли бороться с этим? Как они могли защитить себя? Чтобы обвинить невежество крестьян, неспособность царя управлять войной, которая принесла столько горечи и страдания России, требовалось четкое понимание сложной политической ситуации и почти святое мученическое принятие несправедливой ненависти солдат. Вместо этого офицеры возложили ответственность за все свои проблемы на Временное правительство и Советы.
   Это было нечестно, так как «революционные демократы» были заинтересованы в сохранении армии. Это правда, что идея социализма не сработала, и только идеалисты с абсолютным непониманием армии и войны могли думать, что это сработает. Эти люди хотели заслужить доверие солдат, удовлетворив некоторые их требования. Но сказать, что такие методы были непрактичны, не то же самое, что сказать, будто у офицеров было лучшее решение. Насильственный метод, используемый офицерами с самого начала, был таким же нереальным, как и выполнение требований солдат. Так как если бы офицерам удалось заставить солдат выполнять приказы с самого начала, то Февральская революция не случилась бы. Заблуждения и метания офицерства стали более понятны благодаря делу Корнилова: когда насилие дает такой же маленький результат, как и социалистическая агитация, когда некоторые офицеры последовали за ним, но этого оказалось недостаточно.
   Для социалистов революция была настолько важна, насколько была важна победа в войне. Но для двух этих целей нужно было предпринять разные шаги, а социалисты не могли определить приоритеты. Офицеры не понимали дилемму социалистов, для них все, что противоречило интересам войны, считалось предательством. С их точки зрения, позиция большевиков имела столько же смысла, сколько и позиция Керенского. Брусилов писал:

   «Я могу понять отношение большевиков, когда они говорят „конец войне“, „мир сразу и за любую цену“, но я не понимаю тактику социалистов-революционеров и меньшевиков, которые, с одной стороны, хотят уничтожить армию, так как боятся угрозы контрреволюции, что говорит об их непонимании менталитета войск, а с другой – хотят удачного исхода войны».

   Сходство во взглядах офицеров и большевиков стало тем фактом, что многие офицеры императорской армии, среди них генерал Брусилов, считали приемлемым присоединиться к Красной армии во время Гражданской войны. После Октябрьской революции многие офицеры стали относиться к большевизму как к угрозе будущему России и в результате присоединились к Белому движению; но, даже сражаясь с армией Ленина, у некоторых из них не развилась ненависть к Ленину и его товарищам. И когда генерал Алексеев написал Брюсу Локкарту весной 1918 года, что он скорее будет сотрудничать с Лениным, чем с Савинковым и Керенским, это не было просто словами.
   В революционной обстановке 1917 года было совершенно естественно, что офицеры решили создать свою группу давления; они оказались медлительнее всех остальных группировок из-за того, что действия Совета походили на методы «революционной демократии». Необходимость согласованности действий становилась все более и более очевидной. Она вылилась в национальную офицерскую организацию, что впоследствии превратилось в постоянный институт. Казаки, георгиевские кавалеры и пленные, сбежавшие из вражеских лагерей, также входили в эту группу. Во времена мятежа Корнилова все эти организации его поддерживали, позднее они все сыграли большую роль в формировании Добровольческой армии.
   В 1917 году офицеры еще не стали контрреволюционерами, так как не хотели полного возвращения к самодержавию, они лишь отрицали порядок, рожденный революцией. Примером их стали генералы, которые твердо и бескомпромиссно противостояли Временному правительству. Деникин, будущий лидер Белого движения, первый заслужил уважение политиков правительства благодаря своим стремительным действиям. В мае Деникин стал главнокомандующим Западным фронтом, затем с июля Юго-Западным. В этой должности он участвовал в совещании в Ставке всех главнокомандующих 19 июля при Керенском. Длинная речь Деникина обо всех изменениях, произошедших в армии в марте, была, возможно, самой смелой и агрессивной. Он хотел отменить основные наказания, которые были введены, не иметь дела с комиссарами, вернуть былую власть офицерам и запретить в армии политическую деятельность. Корнилов, который не смог присутствовать на этой встрече, позднее написал Деникину: «Я прочитал доклад, который вы сделали для Ставки 19 июля, с глубоким и искренним удовлетворением. Я поддерживаю этот доклад обеими руками. Я снимаю перед вами шляпу и восхищаюсь вашей твердостью и смелостью. Я твердо верю, что с помощью Всевышнего мы удачно справимся с задачей перестройки нашей дорогой армии и возвращения ее былой мощи».
   Генерал Корнилов, вот кто стал великим героем разочарованных офицеров. Его взлет был невероятно стремительным: он командовал 8-й дивизией в течение месяца, он возглавлял Южный фронт только десять дней и уже 19 июля заменил генерала Брусилова и стал Верховным главнокомандующим русской армией. В свете дальнейших событий поддержка, которую он получал от политиков, кажется феноменом: сначала Гучков, затем Керенский поддерживали генерала, несмотря на протест профессиональных военных. Генералы утверждали, что, даже если Корнилов обладает военным талантом, в чем они сомневались, у него никогда не будет возможности проявить себя.
   Главным сторонником корниловского назначения на высокий пост был Керенский. Он осознал, что дезорганизация армии, ставшая результатом неудачных наступлений, требует немедленных действий. 19 июля на встрече Ставки ничего, кроме критики, не прозвучало. После жаркой речи Деникина Керенский пожал ему руку и сказал: «Спасибо, генерал, за вашу искреннюю речь». Факт, что Брусилов сотрудничал с революционными авторитетами, стал основной причиной его увольнения. Корнилов, с другой стороны, так как был ярым противником нового режима, казался именно тем человеком, который способен уничтожить введенные реформы. Его антипатия к политикам и его невероятная политическая наивность оказалась выгодна Керенскому, считавшему эти качества доказательством серьезности сильного человека. Керенский не боялся идей только что назначенного человека: всем было известно, что он не монархист и не хочет восстановления старого режима. Напротив, когда начали появляться разногласия, причиной их была не столько идеология, сколько глубокие предубеждения иного рода.
   То, что Корнилов был неудачным выбором Керенского, стало ясно практически сразу. Ссоры начались с первого дня, Корнилов оговаривал в качестве условий много пунктов, среди которых было признание ответственности только за ним одним. Деникин, также недолюбливая Корнилова, прекрасно понимал, что это значит:

   «Когда я прочитал эту телеграмму [телеграмма Корнилова Керенскому] в газете, я не сильно удивился первому условию, выполнение которого создаст очень необычную форму сюзеренитета в части Верховного командования до созыва Учредительного собрания».

   Временное правительство колебалось принять решение, попросту игнорируя это требование. Но вскоре Корнилов пригрозил отправить в отставку генерала В. А. Черемисова, назначенного командующим Юго-Западным фронтом, и Керенский был уже готов принять отставку. Но был переубежден Б. В. Савинковым, эсером, помощником военного министра. Под влиянием Савинкова Керенский сдался, и Черемисов не потерял свой пост.
   Корнилов появился на национальной сцене как раз тогда, когда необходимость в нем стала очень острой. Неоднородные группы общества были сильно недовольны порядком, порожденным революцией: землевладельцы боялись потерять свои земли, владельцы заводов волновались о сохранении своих заводов, но большинство русских патриотов считали, что распространяющаяся анархия помешает стране противостоять внешним врагам. Все, кто верил, что «более глубокая революция» подвергнет Россию опасности, смотрели на Корнилова как на яркого героя войны, не связанного со старым режимом, а поэтому не дискредитированного, как на человека решительных действий. Роль символа он играл еще до того, как начал предпринимать действия против Временного правительства.
   Керенский был готов принять многие требования Корнилова, так как, назначая его на высокий пост, надеялся в дальнейшем продолжить войну. Но генерал понятия не имел, с какими политическими проблемами пришлось столкнуться Временному правительству. Ему было недостаточно частичного возвращения к предреволюционному военному порядку; вместо этого он хотел полной ликвидации революционных реформ в армии. Внезапное народное признание, которым он пользовался, очень повлияло на его поведение. Он стал верить в свою миссию и в то, что может вмешиваться в невоенные материи. И что хуже всего, он сильно переоценил силы, поддерживающие его.
   Только защитники Корнилова думали, что их герой разбирается в политике и политических программах. Деникин писал:

   «Он, будучи суровым и прямолинейным солдатом, искренним патриотом, мало знал о людях, введенный в заблуждение правдой, лестью и долгим ожиданием того, что кто-то должен появиться. Все это вызвало в нем желание принести себя в жертву – он действительно верил в судьбоносную природу своего назначения».

   Не было никого, кто бы смог давать политические советы генералу. В компании искателей приключений, которые пользовались его политической наивностью, самой яркой и пользующейся дурной славой личностью был В. С. Завойко, который продолжал играть важную роль в антураже Корнилова во время Гражданской войны. Это Завойко писал приказы Корнилова, манифесты и даже письма; он владел ярким стилем, которым генерал восхищался.
   Точную дату, когда Корнилов решил предпринять попытку насильственных изменений, нельзя установить. Похоже, что примерно за неделю до первого заговора главнокомандующий решил, что необходимо подавить партию большевиков и разогнать Советы. Первое заговорщическое действие произошло 19 или 20 августа (Лукомский не помнит точную дату), когда Корнилов приказал генералу А. И. Крымову сосредоточить 3-й кавалерийский корпус в районе, с которого мог быть атакован Петроград. Лукомский цитирует Корнилова в своих мемуарах:

   «Пришло время положить конец всему этому. Пора схватить немецких агентов и шпионов с Аениным во главе, распустить Совет рабочих и солдатских депутатов и раскидать их далеко и надолго, чтобы они больше не смогли собраться вместе! Вы правы. Главной причиной моего решения переместить кавалерийский корпус – это как можно ближе приблизиться к Петрограду к концу августа. И если это демонстрация большевиков будет происходить, поступить с предателями России как они того заслуживают. Я намерен поставить во главу этой операции генерала Крымова. Я знаю, что, если возникнет такая ситуация, он не будет колебаться и вздернет всех членов Совета рабочих и солдатских депутатов. Что касается Временного правительства, я не собираюсь идти против него. Я надеюсь прийти к общему соглашению в последний момент. Но сейчас не стоит говорить об этом с кем бы то ни было, так как, если товарищ Керенский и особенно товарищ Чернов не согласятся с моим планом, все будет испорчено. Если я пойду на соглашение с Керенским и Савинковым, то смогу нанести удар по большевикам и без их согласия. Но после этого они первые будут благодарить меня за это, и появится возможность сформировать сильное правительство в России, не зависящее ни от каких предателей».

   Эти слова Лукомского убивают все сомнения, что Корнилов планировал распустить Советы даже без согласия Временного правительства и, таким образом, изменить политическую систему, установленную вследствие Февральской революции. Так как Лукомский играл видную роль в этом спектакле, он, конечно, хотел выставить Корнилова в хорошем свете. Таким образом, некоторые читают со скептицизмом о намерении Корнилова оставить Временное правительство после нанесения удачного удара. Хотя в этом есть смысл: генерал был невысокого мнения о Керенском, который после удара потерял бы всю власть. Существует доказательство, что Ставка фактически планировала убийство Керенского.
   Назначив сам себя посредником между Ставкой и правительством, князь В. Н. Львов, знавший о планах Ставки, хотел помирить Керенского и Корнилова и начал переговоры с ними обоими. В штабе Корнилова он считался агентом Керенского, которым он не был, и создавал впечатление, что Керенский сдастся без борьбы. Такое мнение, конечно, было предпочтительнее с точки зрения конспирации. Львов записал требования Верховного главнокомандующего в присутствии Корнилова, чтобы представить их Керенскому. Дальнейшее способствовало росту оптимизма Корнилова в успехе его рискованного предприятия. Савинков, еще один сторонник сотрудничества между Корниловым и Керенским, вручил Верховному главнокомандующему просьбу Керенского о кавалерийском корпусе для защиты Временного правительства от большевиков. В этом случае войска Корнилова могли войти в столицу без пролития крови. В свою очередь Керенский обговорил особое условие: командование не должно быть поручено генералу Крымову. Корнилов пообещал Савинкову, что войска поведет другой генерал, но, с другой стороны, не собирался снимать Крымова.
   Львов представил требования Корнилова Керенскому 8 сентября. Сразу после этого между Керенским и Корниловым состоялась беседа. При этом министр-председатель подыгрывал Львову, подтверждая, что требования, которые Керенский назвал ультиматумом, на самом деле исходят от Верховного главнокомандующего.
   Этой же ночью Керенский созвал заседание кабинета, на котором отправил в отставку всех министров-кадетов, чтобы обрести полную силу для подавления мятежа. Он телеграммой уволил Верховного главнокомандующего и приказал кавалерийскому корпусу, двигающемуся к Петрограду, остановить движение.
   Конспираторы Ставки ощутили, что их предали. После сообщений Львова, Савинкова, после личной беседы они верили, что Керенский, осознав опасность, исходящую со стороны большевиков, захочет отдать всю власть в руки Верховного главнокомандующего без борьбы. В планы Корнилова не входило уходить в отставку, и он приказал Крымову продолжать наступление. Тем временем политики-антисоциалисты и некоторые социалисты уговаривали Керенского уйти в отставку, чтобы достичь компромисса. Керенский, рассчитывая на Советы, которые обещали ему поддержку, отказался покинуть свой пост.
   Мятеж Корнилова потерпел крах невероятно быстро. Войска, подойдя к столице, из-за подстрекательства агитаторов Советов (среди которых были большевики) просто отказались бороться; железнодорожные рабочие остановили все поезда, работники почты не передавали телеграмм Корнилова; его союзники в столице посчитали его несостоятельным и бросили его. Корнилов, должно быть, чувствовал свою ответственность за постыдный провал. Это спорный вопрос, удалось ли бы ему справиться с Советами при поддержке Временного правительства, но, безусловно, он мог сделать свое положение намного прочнее. Он взял на себя ответственность за начало Гражданской войны, когда приказал Крымову продолжать наступление, хотя было очевидно, что он столкнется с серьезным сопротивлением, к тому же корпус Крымова был слабо экипирован. Без сомнения, офицеры и часть казаков готовы были бы сражаться, если бы их герой самолично возглавил войска.
   Когда все бросили Корнилова, лишь горстка генералов оставалась ему верна. Лукомский отказал Керенскому в просьбе возглавить русскую армию, оставшись верным своему командиру, как и все остальные постоянные члены Ставки, включая генерала И. П. Романовского. Командующие четырьмя фронтами объявили о своей солидарности с Верховным главнокомандующим: генерал В. Н. Клембовский, командующий Северным фронтом, как и Лукомский, отказался занять место Корнилова. Деникин вместе с Корниловым написал очень жесткое, бескомпромиссное письмо Керенскому. Но заслуженные генералы не могли повлиять на ход событий; их действия лишь усугубили ненависть, которую питали к ним солдаты.
   Задача утихомирить бунтующих генералов Ставки легла на плечи генерала Алексеева. Алексеев сочувствовал желанию Корнилова навести порядок в армии и стране насильственными методами, но публично не соглашался с ним ни по одному пункту, так как старый генерал не верил в возможность успеха. Осторожность Алексеева, без сомнения, огорчала Корнилова и являлась еще одной причиной, почему в дальнейшем двум лидерам Добровольческой армии было сложно сотрудничать. Возможно, отчужденность Алексеева объясняется тем, что он хотел стать компромиссным звеном между Керенским и Корниловым. К 12 сентябрю стало очевидно, что Корнилов потерпел поражение, и Алексеев взял на себя полномочия начальника штаба при новом Верховном главнокомандующем Керенском, чтобы сместить с должностей заговорщиков как можно более безболезненно. Старый генерал поехал в Могилев, чтобы лично произвести арест зачинщиков мятежа. Это был конец Корниловского мятежа.
   Все аспекты этого заговора до сих пор не выяснены. О роли Керенского в нем до сих пор спорят. Его враги утверждают, что он был в курсе дела и передумал лишь в последний момент, что он обманул Корнилова, чтобы избавиться от него. Многие историки сегодня обвиняют Керенского в том, что ему не удалось сработаться с генералом, и считают попытку Корнилова избавиться от Советов защитой от большевиков.
   Нам мало известно о политической и финансовой поддержке Корнилова во время организации мятежа. Ясно только, что большинство антисоциалистов знали о его подготовке и поддерживали его, но им было невыгодно компрометировать себя открытым участием в этом сомнительном предприятии.
   Можно обсуждать роль Керенского в этом представлении. Возможно, Керенскому была оказана помощь из-за границы, но все равно ясно, что Корнилов допустил политический промах. Он сильно переоценил свои силы, нечетко организовал заговор. Он провалился не только как политик, ничего не предложив русскому народу в тяжелое время войны, но и как военный.
   Последствия мятежа Корнилова были разрушительными для антибольшевистского движения. Предупреждение Ленина об опасности контрреволюции вдруг обрело смысл. За неделю напряженных событий большевики впервые созвали большинство представителей Петроградского и Московского Советов, активизируясь по всей стране. Из-за большевистского влияния росла ненависть солдат к своим офицерам, даже и к тем, кто не имел никакого отношения к мятежу.
   Последствия Корниловского мятежа сыграли важную роль в истории Гражданской войны. Антибольшевистские социалисты и офицеры никогда не доверяли друг другу, и при Временном правительстве это недоверие стало еще глубже. Но именно заговор Корнилова послужил причиной окончательного разрыва. Ни одна сторона не желала простить или забыть мнимые и реальные обиды, или, как они сами называли, «предательство». Без сомнения, главной причиной победы красных в Гражданской войне была недостаточная сплоченность в лагере их врагов.
   Заговор отделил офицеров даже от кадетов и октябристов, которые более или менее желали успеха Корнилову. Только одни офицеры выступали открыто и после неудачи считали предателями всех пособников, которые сбежали, не понеся никаких потерь. Возможно, это одна из причин того, что во время Гражданской войны на стороне белых было так мало гражданских.
   Заговор также способствовал образованию главного штаба антибольшевистского восстания, его составляла группа людей, немедленно начавшая готовить выступление после того, как Ленин захватил власть в Петрограде. За арестом Корнилова последовал арест Деникина и его коллег по командованию Юго-Западного фронта в Бердичеве. Деникин был несправедливо обвинен в участии в мятеже. На самом деле единственным его «преступлением» было проявление сочувствия Верховному главнокомандующему. Временное правительство назначило комиссию по расследованию во главе с военным прокурором И. С. Шабловским, который был плохо расположен к заключенным. Заключенные из Могилева и Бердичева были привезены в Быхов, недалеко от Могилева, где содержались относительно в комфортных условиях. Практически все заключенные в Быхове в дальнейшем сыграли ведущие роли в Добровольческой армии. Можно сказать, это началось со дня их ареста.
   Корниловский заговор способствовал тому, что генерал стал лидером Белого движения: он стал самым известным антибольшевиком в стране. Белое движение получило своего героя еще до начала Гражданской войны.
//-- Донские и кубанские казаки в 1917 году --//
   Добровольческая армия была организацией офицеров. Они создали армию, задали тон, определили идеологию и всегда занимали главенствующее место в ней. Однако основную военную мощь составляли не офицеры и русские солдаты, а донские и кубанские казаки. Казаки по своему социальному положению и идеологии отличались от офицеров и воевали против большевиков по своим личным причинам.
   Казаки являлись потомками свободных людей, сбежавших крепостных крестьян и искателей приключений, собравшихся между славянских областей Польши, России и татарских ханств. Ранее, в XV веке, они были серьезной угрозой политическому и социальному порядку на русском Юге. Но цари, собрав силы и умело используя политические средства, сумели взять под контроль хищных пограничных жителей. Однажды военная мощь казаков, которые являлись отличными бойцами, была обращена на охрану и расширение границ.
   В начале XVIII века казаки потеряли свою уже сформированную автономию. Центральное правительство больше не позволяло им самим выбирать своего атамана; вместо этого им становился генерал неказацкого происхождения, назначенный царем. Тем не менее они смогли оставить свое управление на станичном уровне. Их примитивное понимание политики стало причиной того, что их держали на хорошем счету во время Гражданской войны.
   Казаки, верные слуги царя против внешних и внутренних врагов, формировали привилегированное сословие: они должны были служить в армии двадцать лет, но в качестве компенсации получали земельные и налоговые привилегии. Они объединялись в одиннадцать сообществ (войск), среди которых Кубанское и Донское было наиболее значительным. Уровень жизни казаков был намного выше, чем крестьянский; они были сплочены и, что, возможно, более важно, гордились своим образом жизни.
   Ни в одной провинции Российской империи казацкое население не составляло большинства. Только 49 процентов от 4 миллионов жителей Дона и только 44 процента от 3 миллионов жителей Кубани были казаками. Так как Кубань и Дон были богатейшими аграрными районами России, то привлекали множество крестьянских поселенцев. Но даже если эти крестьяне жили в области Кубани или Дона поколениями, они все равно не могли войти в казацкое сословие и даже не могли рассчитывать на постоянное местожительство в этих районах. Они должны были хранить паспорта тех мест, где проживали их предки. Так как эти крестьяне всегда являлись соперниками казаков, их называли иногородние, что значит люди, прибывшие из других городов. Согласно переписи 1914 года, иногородние составляли 53 процента от жителей района Кубани. (Неказацкий остаток составлял основное население этих областей, калмыки в районе Дона, кавказские племена в районе Кубани.) Казаки были гораздо богаче, чем иногородние. На Дону иногородние владели лишь 10 процентами плодородной земли, на Кубани – 27 процентами. Участки земли, которыми владели иногородние, были очень маленькие: самые крупные составляли на Дону – 1,3 десятины, на Кубани – 1,5 десятины (1 десятина равна 2,7 акра). Большинству крестьян приходилось арендовать землю у казаков, а повышение цены аренды земли часто переносилось очень тягостно. Но даже когда, как любят уточнять советские историки, расслоение между казаками и неказаками уменьшилось и некоторые крестьяне стали богаче, чем некоторые казаки, неприязнь росла не между богатыми и бедными, а между казаками и иногородними.
   Крупная промышленная зона существовала на Дону, но не на Кубани. Индустриальные города Ростов и Таганрог и шахтный район Донецка были неотделимо связаны с жизнью Донского войска. Характерно, что не Ростов, один из самых крупных русских городов, бывший столицей Войска, а Новочеркасск контролировал казацкое войско. Большой процент рабочих промышленных городов происходил из семей иногородних: так как аренда на землю постоянно росла, иногородние сгонялись с земель. Понятно, что во время Гражданской войны города стали центрами антиказачьих, большевистских действий.
   Наследие привилегий военного сословия стало пережитком старины в XX веке, и обе революции 1917 года, разрушившие старый порядок, создали благоприятные условия для тех, кто хотел избавиться от пережитков прошлого. Иногородние больше всего желали получить казацкие земли, казаки же, понимая желание иногородних, осознавали, что защитить свой образ жизни они смогут, лишь держа русских крестьян под своим контролем. Поэтому Гражданская война на казацкой территории сильно отличалась от войны на других территориях России: в районах Кубани и Дона война шла не на жизнь, а на смерть между двумя группами населения. Поэтому в поисках союзников неудивительно, что казаки примкнули к белым, а иногородние – к большевикам.
   Февральская революция застала молодых казаков на фронте. (Их, в отличие от старых казаков, оставшихся дома, называли фронтовиками.) Казачьи части соблюдали дисциплину лучше остальных. Ими командовали казачьи офицеры, люди из такого же социального и культурного сословия, и разлад между казаками и офицерами, в отличие от русской армии, в казачьих частях не произошел. Временное правительство использовало самых дисциплинированных казаков для обеспечения безопасности, к примеру, именно они подавляли беспорядки в Петрограде в июле. Их действия под началом Временного правительства зарекомендовали казаков как преданных слуг власти.
   Пока казаки демонстрировали хорошую дисциплину, в отличие от остальных войск, но им все же не удалось избежать влияния революционной атмосферы. Усталость от войны и разочарование политикой правительства затронули и их, а пропаганда большевиков посеяла недовольство. Радикализм фронтовиков создал барьер, отделяющий их от старших казаков, продолжающих придерживаться старых принципов. Серьезные различия во мнениях между старшим и новым поколением казаков проявились после Октябрьской революции. Эта разобщенность поколений сильно препятствовала правительству в Новочеркасске и Екатеринодаре противостоять бешеной атаке большевиков.
   Жители Донского войска восприняли новости о Февральской революции с энтузиазмом. События в Петрограде породили надежды на лучшее, распространившиеся по всей стране, и казацкие территории не были исключением. Моментально враждебность между казаками и иногородними заметно снизилась.
   Представители различных социальных и политических организаций сформировали Донской Исполнительный комитет. Атаман барон Грабе, который получил эту должность только в 1916 году, отказался с ним сотрудничать и был смещен с этой должности и заменен Е. А. Волошиновым, временным атаманом.
   Атаман и Исполнительный комитет представляли хорошо организованную часть казачьего населения. Представители иногородних впервые встретились в мае, когда стало ясно, что перемирие между двумя частями населения окончилось. На собрании доминировали экстремисты, и на нем была принята резолюция об отмене всех казачьих привилегий. Так как эта резолюция не имела никаких немедленных результатов, то собрание быстро распустили, даже не выбрав ответственного лидера. Когда казачий парламент, Круг, вскоре вновь собрался, то был выбран атаман и правительство, без учета желаний русских крестьян. Февральская революция позже не внесла никаких изменений в статус иногородних, которые по-прежнему оставались жителями второго сорта.
   Круг выбрал атамана Алексея Максимовича Каледина, который, таким образом, стал первым с 1723 года демократически избранным лидером казаков. Это был прекрасный выбор. Каледину к моменту избрания исполнилось 55 лет. Он окончил Михайловскую артиллерийскую академию и Академию Генерального штаба. В течение мировой войны он заслужил репутацию одного из лучших командиров русской армии, став генералом от кавалерии.
   Каледин был консерватором; он не одобрял реформ, внедренных революцией в армейскую жизнь, более открыто, чем все остальное главнокомандование. Из-за его бескомпромиссного отношения Брусилов, командующий Юго-Западным фронтом, и уволил его. Каледин вернулся на свой родной Дон и как офицер самого высокого ранга стал кандидатом в атаманы. То, что казаки выбрали человека, уволенного из армии за несогласие с реформами революции, показывает настроения казаков, оставшихся дома.
   Каледин не был прекрасным руководителем; слишком беспокоясь о незначительных деталях, он не смог выработать четкую и ясную программу. Не был он и харизматичным политиком: касательно общественных дел он говорил мало и редко воодушевлял аудиторию, разводить демагогию он не любил. Но тем не менее был одним из самых заметных вождей антибольшевистского движения. Его преданность, высокие идеалы и самоотверженность вызывали глубочайшее уважение. Консервативный Каледин утвердил свое лидерство мгновенными переменами после Октябрьской революции: он убедил казаков принять представителей иногородних в качестве партнеров в войско. Его политика провалилась; убежденные антагонисты не были настроены идти на компромисс. Тем не менее, пытаясь объединить казаков и иногородних, Каледин проявил себя дальнозорким политиком.
   Атаман Каледин участвовал в московском собрании в августе и вызвал сенсацию, подготовив очень яркую речь. Он призывал правительство освободиться от «партийных и классовых организаций», под которыми он подразумевал Советы. Но самое важное, он хотел отменить советы и комиссариаты в армии, чтобы поставить армию выше политики. Речь Каледина сделала его героем среди антибольшевиков. Когда Корнилов решил пойти против Советов и Временного правительства, он рассчитывал на поддержку Каледина. Без сомнения, Каледин разделял взгляды Корнилова и был согласен с его программой, желая успешного исхода, но был просто не состоянии предложить серьезную помощь. Он руководил отдельной областью и едва сохранял лидерство у себя дома. Дон был окружен городами, где проживали рабочие, ненавидящие Корнилова, которые могли помешать казакам Каледина двинуться в Петроград на помощь Корнилову. После провала Корниловского мятежа Временное правительство хотело арестовать Каледина вместе с другими генералами. Круг решил встать на защиту Каледина, но вместо того, чтобы доказывать его невиновность перед Временным правительством, он настаивал на том, чтобы по старым казацким традициям суд над их атаманом позволили бы провести самим казакам. Но последующее судебное заседание было лишь формальностью: было заранее известно, что те, кто выбрал Каледина своим атаманом несколько месяцев назад, будут на его стороне против Керенского. А Временное правительство было слишком слабо, чтобы навязывать другое решение. Донское правительство и Круг продолжали кормить власть в Петрограде пустыми обещаниями. Таким образом, область Дона стала фактически полностью независимой.
   Отношения между иногородними и казаками продолжали ухудшаться. Самые бескомпромиссные вожаки иногородних обретали все большую популярность: антикалединское движение было особенно мощным в городах. Меньшевики и социалистические революционеры преобладали в Советах, но большевики тоже становились сильнее и там, и по всей стране. Июльские дни были провалом для большевиков, но мятеж Корнилова помог им возместить потери и обрести новых последователей. Среди рабочих Ростова и Таганрога меньшевики оставались сильной партией, но шахтеры Донецка попали под влияние большевиков. А самым важным, с точки зрения большевиков, было то, что они получили поддержку от полка, стоящего в районе Дона. Большинство солдат примкнули к большевикам, и с тех пор как Временное правительство разрешило голосовать солдатам, где бы они ни находились, мощь большевиков неудержимо росла.
   В ноябре 1917 года область Дона, как и вся остальная страна, была на грани гражданской войны.
   Социальная и политическая структура Кубани была похожа на донскую, и политические события 1917 года развивались там по тому же сценарию. В дальнейшем ситуация на Кубани стала сложнее из-за разлада между казаками.
   Кубанское казачье войско было своеобразным: оно возникло в 1860 году из черноморских казаков и «линейцев». Черноморские казаки были потомками казаков Запорожской Сечи. После распада Запорожской Сечи в 1775 году некоторые казаки бежали в Турцию, других Екатерина II поселила в Кубанской области. Эти люди сформировали свое войско и продолжали хранить свои украинские корни. В конце XVIII века Екатерина поселила донской казачий полк в верхней Кубани в качестве защиты от горских племен Северного Кавказа. Так как эти казаки проживали на территории, называвшейся линией между населенными землями и племенными землями, их прозвали «линейцами». Линейцы, говоря на русском языке, недолюбливали черноморских казаков, говоривших на украинском диалекте. Два казачьих общества так и не объединились.
   После Февральской революции политическая жизнь на Кубани была более благоприятной, чем в Донской области. Атаман Бабич оставил свой пост и покинул Екатеринодар. В апреле в столице провинции собралась ассамблея, на которой присутствовали представители и казаков, и иногородних. Казаки признали, что иногородние должны занять места в правительстве; иногородние сделали шаги к примирению, когда поддержали резолюцию, согласно которой земельный вопрос должен быть улажен так, чтобы не ущемлять интересы «работающих» казаков. Ассамблея выбрала Исполнительный комитет, в котором присутствовали представители обеих сторон.
   Дух примирения, порожденный Февральской революцией, прожил недолго. Иногородние настаивали на лишении казаков их привилегий, в то время как казаки боялись излишней демократии, которая могла наделить иногородних политической мощью. Между двумя сторонами населения компромиссы стали невозможны. Крупный разлад произошел в июле, когда казаки устроили митинг и сформировали свое войско, отменив при этом Исполнительный комитет.
   Уничтожение созданной организации сделало казаков сильнее в политическом отношении. Они сформировали свое правительство в Екатеринодаре, которое было призвано решать только специфические казачьи проблемы. Упразднение Исполнительного комитета сделало это правительство единственным эффективным органом власти в этом районе. Казачьи вожаки, вместо того чтобы пойти на уступки иногородним, пытались сохранить собственные привилегии и видели отличный способ сделать это, сотрудничая с другими казачьими войсками. Казачий федерализм быстро распространился и на территории Кубани.
   В Кубанской области не было выбранного атамана до октября 1917 года. Выборы положили начало соперничеству между линейцами и черноморскими казаками. Глава кубанского правительства А. П. Филимонов, линеец, был выбран атаманом 25 октября. Он был абсолютно не похож на атамана Каледина. Своей главной целью он всегда считал сохранить как можно больше того, что осталось от старого режима.
   Кубанская область не была промышленной, поэтому не было и рабочего класса. Но недальновидная политика казацких руководителей создала благоприятную почву для большевистской пропаганды среди крестьян. Накануне большевистской революции отношения между иногородними и казаками на Кубани были еще хуже, чем в Донской области.

Глава 2
НАЧАЛО БЕЛОГО ДВИЖЕНИЯ

   Значение событий 25 октября очевидны лишь в ретроспективе: бездействующие свидетели большевистского мятежа стали причиной следующего кризиса. Некоторые могут оспорить то, что политический захват большинства Советов в Петрограде и Москве, изолировавший Временное правительство, был наиболее значительным событием и что мятеж большевиков так и не уладил основную проблему – отсутствие правительства. Было просто избавиться от беспомощного Временного правительства, но было очень сложно успешно заменить его. Большевики все еще должны были доказать свою состоятельность.
   Даже с чисто военной точки зрения восстание было не таким жестким, как все последующие. В борьбе за Москву между 10 и 15 ноября около 500 большевиков погибло. 11 ноября юнкера и кадеты устроили мятеж в Петрограде с целью захватить телеграфную станцию и военного комиссара В. А. Антонова-Овсеенко. Но восстание провалилось, так как было плохо спланировано, а социал-революционные политики, стоящие за этим, не заручились поддержкой рабочих и солдат в столице. В итоге 200 человек погибли.
   Для большевиков попытки Керенского вернуть войска с фронта были еще опаснее. Экс-глава правительства в первую очередь обратился к генералу Черемисову, его бывшему protege! командовавшему Северным фронтом, который был стратегически выгодно расположен, будучи в непосредственной близости к Петрограду. Но Черемисов отказал в помощи. Возможно, он надеялся пойти на сделку с большевиками, возможно, он на самом деле понимал, что его солдаты не будут воевать, а может, он настолько разочаровался во Временном правительстве, что не видел больше причин идти против новой власти. Какими бы причины ни были, шансы Керенского вернуться на свой пост таяли день ото дня.
   Последними, воюющими за Керенского, были 700 казаков генерала П. Н. Краснова. То, что Керенскому пришлось обратиться к Краснову, человеку, имеющему непосредственное отношение к Корниловскому мятежу, демонстрирует крайнюю несостоятельность Временного правительства. Краснов, разумеется, преследовал другие цели, не относящиеся к восстановлению смещенного правительства, и независимо от исхода Керенский вряд ли бы вышел победителем из этого предприятия. Но крупного сражения так и не произошло. Казаки медленно двигались в столицу, встречая все большее и большее сопротивление со всех сторон. Так как казаки чувствовали изоляцию, сомнения по поводу их миссии росли, моральный дух падал, и, когда они неожиданно столкнулись с сопротивлением большевистских моряков, они отступили, и это отступление положило конец восстанию. Керенского заставили бежать, а Краснов попал в руки большевиков. Краснов и казаки пообещали не препятствовать новому режиму и были отпущены под честное слово. Краснову вскоре пришлось нарушить свое слово, сделал он это без особых угрызений совести. Но после такого успеха большевики впервые полностью завладели столицей, хотя на остальной территории страны их власть еще не была установлена.
   Горькие итоги Гражданской войны поднимают вопрос: что было сделано оппонентами большевиков? Они не могли оставаться в неведении: большевики никогда не скрывали своих намерений, армейские офицеры и политики долгое время говорили об опасности, исходящей от большевиков. Почему же тогда они дали время своим врагам набрать силу и захватить власть?
   Такое бессилие объясняется несколькими причинами. Последователи Корнилова, так же как и последователи Керенского, испытали глубокое разочарование в русских людях. Они понимали, что рабочие и крестьяне, а важнее всего, солдаты с оружием в руках, если и не были большевиками, то под влиянием пропаганды большевиков не стали бы воевать против нового режима. Чувство одиночества моментально ослабило сопротивление. Парадоксально, но растущие надежды большевистских противников сыграли на руку большевикам. Все в России, и не только, были уверены, что новый режим не просуществует долго. Антибольшевики верили, что скоро народ разочаруется, а партия, ответственная за анархию, уже не сможет его контролировать. Царь и демократические партии не смогли управлять страной; как сможет группа искателей приключений с диковинными идеями справиться с властью? Почему восстание провалилось?
   Возможно, самой важной причиной бездействия было общее непонимание природы большевизма. Было бы несправедливо обвинять очевидцев событий в ошибке суждений: большевизм, как мы понимаем его сейчас, в то время еще не существовал; партия была лишь в процессе осознания совершенно новой и неожиданной ситуации, ее руководство имело лишь призрачные идеи будущего режима. Оба крыла антибольшевистского движения, социалисты и офицеры, неправильно воспринимали своих оппонентов. Самой главной ошибкой социалистов было то, что они недооценили различия между собой и новым руководством. Меньшевики и социал-революционеры относились к большевикам как к очередной социалистической партии. Они возлагали большие надежды на выборы, так как считали, что народ отречется от партии, захватившей власть, а социалистическая партия, по их мнению, никогда бы не отказалась выполнить требование народа.
   Все, кто принадлежал к правому крылу, с одной стороны, были настолько ослеплены ненавистью к Керенскому и «революционной демократии», что не видели причин защищать Временное правительство от захватчиков. Прошло некоторое время, прежде чем они осознали, что новый режим еще хуже старого. Ошибки, часто совершаемые правыми, особенно офицерами, заставили воспринимать большевиков как немецких агентов.
   Сегодня мы знаем, что большевики получили помощь от врагов страны. То, что некоторые интересы большевиков и немцев, в том числе и свержение Временного правительства, совпадали, способствуют неверному суждению о сущности большевизма. У большевиков были свои планы, не имеющие никакого отношения к помощи немцам.
   Психологическая особенность заблуждений офицерства вполне понятна. Оно воевали три года, пожертвовав миллионами земляков. Чтобы иметь силы воевать, им приходилось верить в то, что исход войны будет решающим для их страны. Поэтому все их мысли были о том, что нужно для войны; они на все смотрели с точки зрения русско-германского противостояния; во всех бедах страны они обвиняли врага.
   Люди, возглавляющие антибольшевистское движение, моментально были сбиты с толку: обе задачи – бороться с иностранным и внутренним врагом – требовали разного поведения. Прежние взгляды заставляли их верить, что участие России в мировой войне гораздо важнее. Как они могли покинуть линию фронта, чтобы противостоять большевикам, в то время как армия защищала отчизну, хотя и формально? Как они могли показать своим солдатам плохой пример, ослушавшись приказа? Почему они должны были бросить все силы на борьбу с вражескими агентами, большевиками, и позволить реальному врагу одержать победу? Дилемма выбора между двумя врагами оставалась для армии в течение всей мировой войны. Но вскоре события распорядились так, что для офицеров стало невозможно продолжать войну с Германией. Тем не менее, хотя бы теоретически, армия всегда оставалась антинемецкой.
   Но важно помнить и тот факт, что не все и даже не большинство офицеров хотели продолжать войну с Германией. Многие были настолько истощены, что желали конца войны при любом раскладе. Именно офицеры первые воспользовались возможностью, предоставленной большевиками, покинуть армию и вернуться к своим семьям; единственное, чего они хотели, чтобы их оставили в покое, в дальнейшем они потеряли свое политическое значение. А те же, кто был настроен воевать с немцами, были готовы и воевать с большевиками.
   Во время прекращения военных действий с Германией у Ленина возникла идея захватить управление армией, и это изменило кардинальным образом отношение к нему офицеров. Очевидная невозможность продолжения войны с Германией стала одной из причин образования Белого движения и формирования Добровольческой армии.
//-- Падение Генерального штаба главнокомандующих и заключенные Быхова --//
   Осторожное поведение большевиков в первые недели отразилось и на их взаимоотношениях со Ставкой. Ленин и его коллеги понимали, что решающий поединок с верхами армии неминуем. Они прекрасно знали историю французской революции и боялись, что Могилев может стать русским Версалем. Но, несмотря на все свои страхи, в первые недели Ленин не хотел отправлять в отставку генерала Н. Н. Духонина, начальника штаба, который также временно исполнял обязанности Верховного главнокомандующего в отсутствие Керенского. Ленин откладывал последний ход так долго, как только мог.
   Опасения большевиков относительно Ставки не были беспочвенными: Могилев привлекал всех врагов нового режима. Керенский обратился за помощью к Духонину; генерал хотел помочь, но его приказы не выполнялись. Хорошо известные лидеры эсеров В. М. Чернов, Н. Д. Авксентьев и А. Р. Гоц приехали в Могилев и забавлялись идеей сформировать правительство под началом Чернова. Но потом решили, что такое действие будет преждевременным, так как надеялись, что Учредительное собрание, которое должно было состояться в январе, просто-напросто изберет большевиков. Они боялись, что решительные действия могут заставить партию передумать созывать собрание.
   Так как один обескураживающий доклад следовал за другим, политические и военные лидеры перестали быть активными. Свои последние дни в Могилеве они проводили на бесконечных заседаниях, на которых пытались решить, что же делать. Главная ответственность за бездействие лежит на генерале Духонине, который как командующий русской армией, был более всех способен возглавить сопротивление. Духонину, честному и умному офицеру, не хватало обаяния и решительности, необходимой для предводителя народного движения. Как и большинство офицеров, его парализовала мысль о возможности продолжения войны с Германией. Это идея казалось ему такой важной, что он не хотел ставить ее под угрозу, развязывая гражданскую войну.
   Главный вопрос, тревожащий Духонина, был в том, что он не знал, что же делать с заключенными в Быхове. Когда Временное правительство арестовало всех офицеров, участвовавших в Корниловском мятеже в сентябре 1917 года, оно поместило их в монастыре города Быхова, недалеко от Могилева, поручив их охрану Ставке. К моменту Октябрьского переворота все, за исключением пяти генералов – Л. Г. Корнилова, А. И. Деникина, А. С. Лукомского, И. Р. Романовского и С. Л. Маркова, – были отпущены на свободу. Духонин понимал, что освобождение последних генералов будет приравниваться к началу войны с большевиками, которые испытывали страх перед Корниловым. В противном случае он оставляет своих коллег в руках врагов. Духонин мешкал со своим решением в этой сложной ситуации.
   Заключение с самого начало было мифом. Текинский кавалерийский полк, находившийся в Быхове, был предан Корнилову, с радостью позволил бы бежать всем генералам, а по приказу мог даже попытаться арестовать Керенского. Но арестованные оставались в Быхове, надеясь, что их оправдает комиссия по расследованию. Удивительно, но они все еще колебались, даже когда большевики захватили власть.
   Даже ветераны-антибольшевики, заключенные в Быхове, не понимали важности политических изменений, произошедших вследствие Октябрьской революции. Они продолжали верить в возможность продолжения войны с Германией и поэтому отказывались демонстрировать неповиновение, чтобы не показывать дурной пример армии. Генералы Ставки теряли дорогое время в ожидании освобождения своих предводителей: мысль ослушаться была для них неприемлемой.
   Отношения между генералами в Быхове и в Ставке были неоднозначными. Теоретически, конечно, Духонин стоял выше Корнилова, но Корнилов пользовался таким уважением в Могилеве, с которым Духонин не мог конкурировать. Офицеры в Ставке продолжали называть Корнилова верховным, такой чести не удостаивался ни Керенский, действующий Верховный главнокомандующий, ни Духонин. С одной стороны, лишенные свободы ждали освобождения, а с другой – давали советы вышестоящему руководству, которые звучали как инструкции.
   Корнилов настаивал на том, чтобы Ставка не сдавалась без боя, и давал следующие рекомендации Духонину:

   «1. Расположите у Могилева один из чешских полков и один из польских.
   2. Займите Оршу, Смоленск, Жлобин и Гомель при помощи польского корпуса и казачьей батареи.
   3. Сконцентрируйте на линии Орша – Могилев – Жлобин все отряды Чехословацкого корпуса и одну или две самые лучшие казачьи дивизии под предлогом отправки в Петроград и Москву.
   4. Сконцентрируйте в этом же районе все английские и бельгийские танки с офицерами.
   5. Снабдите Могилев и соседние окрестности винтовками, боеприпасами, пулеметами…
   6. Наладьте тесную связь и придите к соглашению с атаманами Дона, Терека и Кубани…»

   Это письмо очень интересное, если учесть, что Корнилов был не в курсе дела и не понимал, что многие военные, на которых он возлагал большие надежды, не будут бороться с большевиками. Важно обратить внимание на тот факт, что в это время Корнилов обдумывал лишь военные действия, не имея никакого политического оружия против большевиков.
   Лукомский посылал инструкции Духонину, предлагая немедленно перевести Ставку в Киев. Там личная безопасность офицеров будет надежнее, а борьба с большевиками может продолжаться. Эту идея одобрил Дитерихс, но к полному согласию прийти так и не удалось, и Ставка продолжала бездействовать в самые решающие дни.
   Ссора между Ставкой и большевиками произошла на почве разногласий по поводу мирных переговоров. Духонин не мог пойти на компромисс, а Ленин больше не собирался медлить. 20 ноября Ленин отдал приказ начальнику штаба начать мирные переговоры с врагом. Духонин, все еще не желающий давать категоричный отказ, получил два дня на обдумывание серьезных вопросов. Но затем он окончательно заявил, что не собирается принимать участия в переговорах на мирной конференции, что сделало его отставку неизбежной. Ленин назначил прапорщика Н. В. Крыленко Верховным главнокомандующим, Крыленко моментально собрал небольшой отряд, состоящий преимущественно из моряков, и направился в Могилев с целью захвата Ставки.
   Крыленко покинул Петроград 24 ноября. На следующий день местный большевистский военный революционный комитет арестовал в Минске генерала Балуева. Отряд Крыленко подходил к Могилеву медленно, но без особой угрозы быть остановленным. Вплоть до последнего дня Духонин не мог решиться на серьезный шаг. Сопротивление становилось все более и более бесполезным, и солдаты отказывались выполнять приказы. Несмотря на приказ, мост на пути в Могилев так и не был взорван. Иностранцы, политики и некоторые офицеры покинули Могилев 2 декабря, за день до прибытия Крыленко. Духонин решил оставаться на месте.
   Решение вопроса, что делать с заключенными в Быхове, становилось неотложным. Выбранный комиссар от казачьего соединения, В. В. Шапкин, обратился к Дитерихсу с предложением, чтобы Корнилова переправили в Донскую область, где бы он мог быть спасен. Дитерихс издал приказ об освобождении Корнилова и вместе с Шапкиным повез его к Духонину на подпись. Шапкин так описывает это событие:

   «Мы застали Духонина одного в своем кабинете. Аитерихс молча передал ему приказ о переводе заключенных в Каменское на Дону. Прочитав его, Духонин какое-то время помедлил, но затем взял карандаш и решительно поставил свою подпись. Отдав бумагу обратно Дитерихсу, Духонин сказал: „Я только что подписал свой смертный приговор“».

   В течение следующего дня Духонин менял свое решение дважды. Всего лишь за день до приезда большевиков он послал полковника Кусонского в Быхов с сообщением о том, что генералы должны покинуть место своего заключения немедленно. За это решение он заплатил своей жизнью: 3 декабря солдаты-революционеры сняли Духонина с поезда и убили его. Крыленко, будучи не в состоянии предотвратить этот эксцесс, заявил, что ярость была следствием того, что Духонин позволил Корнилову сбежать.
   Пять выдающихся личностей зарождающегося Белого движения продолжали ждать решения вышестоящего командования. Корнилов, будучи совершенно спокойным, приказал преданному Текинскому полку подготовить бегство, но Деникин при поддержке других генералов уговорил Корнилова отложить это хотя бы на два дня. Корнилов согласился. При данных обстоятельствах заключенным ничего не оставалось, кроме как строить планы: фальшивые документы были уже готовы, а маршрут для текинцев обсуждался. Единогласно генералы решили, что следует отправиться в Донскую область, никто даже не думал о другом варианте. Они были уверены, что донское правительство, не подчинившееся Керенскому, должно помочь врагам большевизма.
   Все спланировав, генералы были готовы бежать в тот же день, когда придет разрешение. Марков, Лукомский, Романовский и Деникин путешествовали инкогнито, а Корнилов отказался прятаться и предпочел вести своих текинцев лично. Это решение оказалось импульсивным и плохо взвешенным. Большевики, вскоре обнаружившие, что их злейшие враги ускользают, могли потерять контроль и не найти людей, путешествующих инкогнито. Но генерала, ведущего за собой несколько сотен солдат, можно было легко вычислить.
   Поход был невероятно сложным. Всадники начали марш с целью как можно дальше уйти от Быхова: из семи ночей они отдыхали лишь четыре. Погода была очень холодной, а солдаты – плохо экипированы. У них было лишь смутное представление о том, что их ждет впереди. Когда после семи дней похода их догнали красные, это было слишком даже для преданного Текинского полка. Столкновение было не очень серьезным, даже когда лошадь Корнилова была убита прямо под ним. Красные обстреляли издали, а затем отступили. Тем не менее Корнилов собирался продолжать поход. Он театрально уговаривал свой полк, даже грозился совершить самоубийство, но не отступать: текинцы все равно отказались двигаться дальше. На следующий день Корнилов сел в поезд в одежде румынского крестьянина с паспортом на имя Лариона Иванова. 19 декабря будущий предводитель Добровольческой армии без особых сложностей прибыл в Новочеркасск.
   Путь других генералов не был таким опасным. Лукомский, одетый как немецкий поселенец, ехал через Могилев и Москву. Единственное неудобство, которое он испытал, было то, что ему пришлось сбрить усы и бороду. Романовский был младшим офицером, а Марков – простым солдатом. Полковник Кусонский посадил этих двоих на свой поезд до Киева, и оттуда они благополучно добрались до места назначения. Деникин притворился поляком и ехал один. Он стал генералом в самом начале войны и с того времени совсем забыл, что значит быть обыкновенным человеком. Так как он все время находился в армии, то мало знал о проблемах, волнующих большинство русских. Но во время этой поездки люди общались с ним как с равным. Он впервые почувствовал всю силу ненависти бедных к богатым. В своих мемуарах он отмечал, что такая ненависть не могла быть только результатом большевистской пропаганды; в этом были также виноваты условия, в которых жили крестьяне в прошлые века, и страдания, принесенные войной.
   Возможно, это непродолжительное, но близкое общение с русскими крестьянами и сформировало неоднозначное отношение Деникина к старому режиму. Он винил в неудачах родины всех людей, а не большевиков в частности. Никто из других представителей Белого движения не писал таких писем:

   «Теперь я простой „буржуй“, иногда на меня бросают косые взгляды, иногда взгляды полные ненависти, но чаще всего на меня просто никто не обращает внимания. Теперь я столкнулся с реальной жизнью, и меня это очень испугало. Прежде всего, я почувствовал ненависть ко всему, что социально или интеллектуально выше толпы, ко всему, что носит малейший оттенок роскоши, даже скучные побрякушки, являющиеся атрибутом другой культуры или того, что чуждо толпе. Это чувство выражает ненависть, накопленную веками, горечь, порожденную тремя годами войны, панику, посеянную революционными лидерами».

   Деникин, Марков и Романовский прибыли в Новочеркасск 5 декабря; Лукомский – на следующий день.
//-- Рождение Алексеевской организации --//
   Прибыв в Новочеркасск из Быхова, генералы обнаружили антибольшевистскую организацию офицеров, в конечном итоге сформировавшую Добровольческую армию. Название организации – Алексеевская – отражает ее природу: это детище одного человека – генерала Алексеева.
   Специфические черты этой организации объясняются последними месяцами Временного правительства. Очень немного известно о первых шагах Алексеева: он умер в 1918 году, и у большинства генералов не хватило времени написать мемуары. После Корниловского мятежа Временное правительство не доверяло офицерам, поэтому Алексеевской организации пришлось сохранять конспирацию, этим объясняется нехватка средств.
   Генерал начинал свое дело исключительно из благотворительных побуждений; он хотел помочь семьям офицеров, участвовавших в Корниловском мятеже, нуждающимся офицерам, которые просили его о помощи. Благодаря бывшей должности в штабе Ставки у него сохранились прекрасные связи с политиками, и он их использовал для привлечения средств. Его письмо к Милюкову, написанное в сентябре 1917 года, очень интересно тем, что в нем он просто угрожает некоторым промышленникам, что раскроет степень их участия в Корниловском мятеже, если они не выделят деньги семьям заключенных:

   «У меня к вам есть просьба. Я не знаю адресов товарищей Вышнеградского, Путилова и других. Но семьи заключенных существуют на грани смерти от голода. Чтобы их спасти, офицерскому комитету необходимо собрать 300 тысяч рублей. Я прошу этих людей срочно прийти им на помощь.
   Мы не можем бросить на произвол судьбы семьи тех, кто был связан с нами общим делом и идеей. Я покорно прошу вас взять на себя это ответственное задание и сообщить мне о результатах. Мы, офицеры, больше чем просто заинтересованы в этом.
   Необходимо сказать, что если дело немедленно не продвинется вперед, то будет проведено энергичное расследование, с целью выявить истинные обстоятельства, и за пять или семь дней дело будет передано в суд. Генерал Корнилов в суде опишет реальную картину всех приготовлений, всех участников [мятежа], чтобы показать русским людям, с кем он имел дело, со сколькими людьми он имел договоренность и как он, лишь с маленькой группой офицеров, брошенный всеми, отвечает за свои поступки перед судом».

   Мы не знаем, сколько денег удалось собрать Алексееву, но это обращение не оказалось напрасным, если учесть, что он смог помочь сотням пострадавших. Со временем эта организация приобрела и другие функции, помимо благотворительности, некоторые из них не отвечали законам Временного правительства. Например, Алексеев помог офицерам остаться в Петрограде, так как ему удалось уговорить его друзей-предпринимателей устроить их в качестве рабочих. В период революций организация офицеров имела политическое значение. Некоторые политики, например В. М. Пуришкевич, надеялись, что Алексеев использует своих офицеров для давления на Временное правительство, чтобы вести более консервативную политику. В этот период Алексеев принимал активное участие в политической жизни страны: он переписывался с такими антибольшевистскими лидерами, как атаман Каледин, укрепил связи со многими военными училищами, а также организовал еще одну так называемую Алексеевскую организацию в Москве.
   Но, несмотря на очевидную опасность и все разговоры о скором восстании большевиков, произошедшем 25 октября, генерал был глубоко потрясен, как и большинство его соотечественников. Борис Савинков, политик социал-революционер, враг красных, виделся с ним в день революции; к своему разочарованию, он увидел, что у Алексеева нет никакого плана действий. Военная сила, его команда офицеров, была слишком слаба, чтобы оказать вооруженное сопротивление.
   Алексеев инкогнито покинул Петроград 13 ноября и прибыл в Новочеркасск двумя днями позже. До того как покинуть Петроград, он попросил своего помощника, полковника Веденяпина, послать офицеров в столицу Донской области, как только он получит известие о его прибытии в этот город. Алексеев первый понял: чтобы бороться с большевиками, необходимо создать новую армию, а не пытаться сохранить старую.
   Алексеевская организация в Петрограде и Москве снабжала людей деньгами, фальшивыми документами и гражданской одеждой, чтобы сделать путешествия на юг безопаснее. Другая подобная организация, «Союз бежавших из плена», также играла важную роль в перевозке офицеров на юг. Медсестра М. А. Нестерович, связанная с организацией, ездила семь раз из Москвы в Новочеркасск, перевозя с собой сотни офицеров. Некоторые руководители, находящиеся вне подозрения, давали разрешение путешествовать сестре Нестерович со своими компаньонами.
   Как Алексеев справлялся с поставленной задачей в этот период, лучше всего видно в письме к Дитерихсу, квартирмейстеру Ставки, написанном 21 ноября, шесть дней спустя после его прибытия на Дон. В отличие от Корнилова он не относился к этому делу как к военному предприятию. Он доложил Дитерихсу, что уже готов связаться с журналистами и другими пропагандистами, и отметил, что необходимо потратить больше средств на пропаганду, чем на создание армии. Но больше всего другого Алексеев желал, чтобы Южная Россия стала базой для всех антибольшевистских операций.
   Главной целью этого письма было координирование военных планов с планами Ставки. Как и Корнилов, он хотел использовать Чехословацкий корпус против большевиков, но посчитал создание новой армии наиболее важной задачей. Алексеев осознавал, что будущая армия принципиально должна состоять из офицеров и быть добровольческой организацией. Он обратился к Дитерихсу с просьбой помочь снарядить его войска.
   Скоро стало ясно, что Алексеев был слишком оптимистично настроен. Одно разочарование следовало за другим: слишком мало офицеров откликнулись на его призыв, движение страдало из-за недостатка средств, и, что, наверное, самое грустное, население Новочеркасска и самой Донской области было настроено враждебно.
//-- Дон и Октябрьская революция --//
   Большевики и их враги внимательно следили за тем, как казаки отреагировали на Октябрьскую революцию. Многие верили, что если и существует сила, способная защитить Временное правительство, то это казачьи войска, воюющие за русский престол на протяжении веков. Но тем не менее в тяжелые дни даже они не смогли противостоять большевикам. Правительство в Петрограде понимало, что казаки не могут сражаться одни, им нужна поддержка артиллерии и пехоты, которой было неоткуда взяться. К тому же пропаганда большевиков разлагала некоторую часть казаков, поэтому офицеры не могли быть полностью уверены в их преданности. Совет Союза казачьих войск, самая мощная казачья организация, оказавшая когда-то поддержку Корнилову, был вынужден оставаться «нейтральным» во время восстания большевиков.
   Тем не менее многие возлагали большие надежды на казаков. Они верили, что если казаки не могут сражаться за закон и порядок на территории всей страны, то они, по крайней мере, будут защищать собственную землю. В своих землях они будут сохранять стабильность, а это, как рассуждали, даст антибольшевистской организации передышку и убежище, место для создания противодействующей силы. На самом деле они надеялись, что будущие белые предводители смогут сосредоточиться на казацкой земле, Донской области, чей атаман, генерал Каледин, был человеком консервативных убеждений.
   И в самом деле, атаман Каледин не разочаровал своих друзей. Он не сомневался в своем отрицательном отношении к большевизму, но вскоре осознал, что он беспомощен, так как нет войск, на которые он мог бы рассчитывать. 27 октября, сразу после того, как получил новости о революции в Петрограде, он, как глава войскового правительства, пригласил членов Временного правительства в Новочеркасск, чтобы присоединиться к ним в организации антибольшевистского восстания. В своей телеграмме он дал им гарантии безопасности во время пребывания в Донской области. Возможно, из-за этой телеграммы столица Дона была полна слухов о том, что приехал бывший председатель правительства Керенский. Эти слухи были ложными, так как Керенский решил не принимать гостеприимное приглашение своего бывшего политического врага Каледина. Приказ Каледина 31 октября также доказывает, что он переоценил свои силы. Он приказал 7-й казачьей дивизии занять Воронеж, как первый шаг борьбы с большевизмом. Дивизия так и не вышла за пределы Донской области, так как казаки, попавшие под влияние солдат, только что вернувшихся с фронта, решили просто разойтись. После этого инцидента Каледин снизил уровень поставленной задачи до защиты только своего войска.
   В Донской области, как и на территории всей России в это время, возвращающиеся с фронта массы солдат было очень сложно контролировать. Частично этой области просто не повезло, что именно через ее территорию проходили части, возвращающиеся с Кавказского фронта. Так как железные дороги не справлялись с нагрузкой, многим вернувшимся солдатам приходилось ждать в Ростове или Новочеркасске, что способствовало распространению беспорядков. Казачьи полки с запада также вскоре должны были прибыть. Сначала Каледин очень обрадовался, что они были более дисциплинированны, чем неказачьи, и он надеялся использовать их против большевиков. Эта надежда не сбылась, так как фронтовики не видели причин биться с большевиками, обещавшими скорое окончание войны. Каледин, покинувший фронт после Февральской революции, не понимал изменений, произошедших в сознании казаков. Прибытие каждого полка было очередным разочарованием для него, и он постепенно начал понимать, как много военной мощи ему не хватает.
   Возвращение неказачьих отрядов было на руку большевикам. Это не значит, что они были готовы воевать, но в своем большинстве они предпочитали Ленина Каледину. В декабре произошел очень интересный случай. Некий местный большевистский руководитель решил попробовать положить конец открытому сопротивлению правительства Новочеркасска и приказал 15-му пехотному полку 39-й дивизии, стоящему в Ставропольском крае, двинуться на областную столицу. Каледин поручил защиту 35-му казачьему полку 8-й дивизии. Но казаки и солдаты отказались сражаться друг с другом. Они расположились в нейтральной зоне по соглашению, и ни одна сторона не выполняла приказы офицеров стрелять. Этот инцидент, конечно, иллюстрирует как несостоятельность большевиков, так и слабость правительства Новочеркасска.
   В этой ситуации, когда солдаты отказывались сражаться, подразделения, выполняющие приказы, приобрели особую ценность. Недисциплинированные, как, например, моряки Черного моря, они все же способствовали огромному росту сил большевиков. Красные подразделения, сформированные из рабочих и шахтеров Донской области, также сыграли очень важную роль, несмотря на свою неопытность.
   Политическое значение шахтеров и рабочих не зависело от их численности. Причиной стало то, что только пролетариат взял в руки оружие, в то время как крестьянство – казаки и иногородние – оставались неподвижны. Рабочие трех самых крупных промышленных зон Дона (Ростов, Таганрог и Донецкий бассейн) ненавидели казачье правительство с Февральской революции. Шахтеры примкнули к большевикам. А среди рабочих Таганрога и Ростова меньшевики, ненавидящие Каледина почти так же, как и большевики, в октябре составляли большинство. После октябрьских событий влияние большевиков стало доминирующим. Затем выборы показали высокий рост представителей большевиков в Учредительном собрании, особенно среди рабочих. В Ростове партия большевиков набрала 25 569 голосов. За казаков проголосовало 14 248, за кадетов – 13 677, за социал-революционеров – 7565, а за меньшевиков – 4615.
   В войсковом правительстве большинство голосов получили казацкие кандидаты (640 тысяч), но их победа была призрачной: иногородние распределили свои голоса на две группы: за социал-революционеров (480 тысяч) и за большевиков (250 тысяч), обе партии отрицательно относились к привилегиям казаков. Если бы граница проходила между казаками и большевиками, то иногородние бесспорно присоединились бы к большевикам. В октябре 1917 года многие иногородние примкнули к большевикам, надеясь получить казацкие земли.
   Каледин мог рассчитывать только на старых казаков, фронтовики были вооружены, но ему не подчинялись. Казачье правительство надеялось побороть режим Ленина, но вскоре стало ясно, что оно даже не в состоянии подавить местных революционеров.
   Войско было фактически независимым с тех пор, как отказалось выдать Каледина Временному правительству. 20 ноября правительство формально объявило свою независимость до формирования нового законного правительства в России. Такое же решение было принято на третьем собрании Круга 15 декабря.
   Вот в такой нестабильной и недружелюбной политической обстановке генерал Алексеев начал создание своей армии. Присутствие Алексеевской организации вскоре стало неизменным фактором местной политики, и офицеры также стали играть важную политическую роль, оказывая поддержку Каледину в его борьбе с большевиками и их союзниками.
   Каледин разрешил приезжать офицерам и оставаться в госпитале в доме номер 39 на Барочной улице. Так как в этом госпитале не было пациентов, медицинский персонал делил с офицерами целое здание. Чтобы избежать трений с местным населением, Алексеев приказал своим последователям притворится ранеными и больными и не покидать госпиталь без его разрешения. 17 ноября армия состояла из 40 человек. Эти 40 человек составляли первый офицерский эскадрон, и эта дата, 17 ноября, позже стала днем рождения Добровольческой армии. Официальное зачисление в армию, однако, началось лишь в конце месяца. Добровольцы записывались на четыре месяца, им не платили жалованье, обещали лишь питание.
   Маленький отряд рос очень медленно, и к концу ноября составлял 300 человек. Создание организации было подвержено угрозе требования Каледина вывести ее с территории Дона в течение двух недель. Каледин, безусловно, разделял взгляды Алексеева, но находился под давлением своих казаков, которые думали, что большевики могут атаковать Донскую область, так как на ее территории нашли убежище их враги. Каледин предложил Алексееву Ставрополь и Камышин в качестве новых штабов. Но население этих городов было настроено еще враждебнее, и вряд ли малочисленной армии удалось бы выжить на неказацкой земле.
   Алексеев, вместо того чтобы планировать вывод войск, продолжал заниматься организационной работой. Он обратился за помощью к генералу Щербачеву, командующему Румынским фронтом, который, возможно, по причине удаленности от главных промышленных центров России был хуже всех организован. Щербачев отказался помочь Белому движению. Даже Рузский и Радко-Дмитриев, два других хорошо известных генерала мировой войны, проживающие на Северном Кавказе, отказались сотрудничать. Через сестру Нестерович Алексеев был на связи с бывшим военным министром Гучковым, считавшим развитие антибольшевистского движения в Сибири наиболее важным, но, несмотря на многочисленные обещания, данные Нестерович, он присылал лишь незначительные суммы.
   Нехватка средств среди огромного количества проблем Алексеева была наиболее значительной. Несмотря на прекрасные контакты с московскими и петроградскими богачами, в первые месяцы формирования армии он получил лишь несколько тысяч рублей. Офицеры жили в бедности. Полковник жаловался Нестерович, что офицеры приходят к нему с просьбой дать хотя бы пятьдесят копеек на папиросы, а он даже не в состоянии помочь им.
   Очень сильным было разочарование, когда в конце месяца армия насчитывала лишь 300 человек. Каледин не мог навести порядок с своих войсках и был вынужден обратиться за помощью к Алексееву. Офицеры-добровольцы выполняли роль полицейских. Они делились на маленькие отряды под командованием казачьих офицеров и выполняли задание, сталкиваясь с большими сложностями. На железнодорожных станциях они сдерживали солдат, требующих поездов нужного им направления, в станицах добровольцы защищали население от голодных дезертиров, пытающихся взять еду силой. За это правительство Дона платило офицерам и, что, возможно, более важно, вооружало их.
   Армия была плохо экипирована: в начале декабря, когда уже насчитывала около 600 офицеров, имела лишь 100 винтовок, а пулеметов не было вообще. Каледин был бы рад помочь, но не мог, так как все склады контролировались военными комитетами, враждебно настроенными к белым. Добровольцы получали винтовки и другую амуницию, в основном разоружая дезорганизованные отряды.
   Эти отряды были опасны для всех: и для Добровольческой армии, и для атамана Каледина. Объявление атамана о независимости было равносильно объявлению войны большевикам, и это привело к агрессивным действиям с обеих сторон. Первый ответный удар пришел со стороны шахтеров Макеевки, которые устроили забастовку, когда Каледин объявил Дон Советской республикой. Само по себе это не имело важного политического значения, но возникли сложности, когда началась забастовка: добыча угля снизилась настолько, что не хватало даже для нужд самой Донской области.
   1 декабря 272-й пехотный полк (неказачий) принял решение отказать в признании руководства донского правительства. Так как он располагался в Новочеркасске, последовал немедленный ответный удар. Два дня спустя Каледин обезоружил бунтующих при помощи алексеевских офицеров. Очень характерной чертой создавшейся ситуации было то, что этот полк позволил обезоружить и распустить себя без сопротивления и единого выстрела. Это событие имело важные последствия, касающиеся будущего добровольцев. Атаман осознал, что зависит от Алексеевской организации, и позволил остаться офицерам на территории Донской области сверх двухнедельного оговоренного срока.
   Новость о том, что большевики послали отряд Красной гвардии, чтобы занять область, создала ощущение кризиса в Новочеркасске. В условиях угрозы внешней атаки и внутренних беспорядков 5 декабря Каледин объявил военное положение. В своем манифесте Каледин особо обращался к рабочим, обещая, что их Советы не будут тронуты, если они не будут вмешиваться в происходящее, не касающееся их лично. Этот же манифест также обещал, что казачьи войска не будут пересекать границы Донской области.
   Большевики вели приготовления к сражению. В ноябре, при участии социал-революционеров и меньшевиков, они создали Военно-революционный комитет в Ростове. Большевистский Центральный комитет Ростова – Нахичевани послал к черноморским морякам в Севастополь делегацию, попросив их оказать им помощь в борьбе против Каледина. Как обычно, большевики могли рассчитывать на моряков. Корабли причалили в Ростове, и организация черноморских моряков послала телеграмму в Новочеркасск, требуя отменить военное положение в Ростове. В своей телеграмме матросы обвинили Каледина в том, что он прижимает крестьян (особенно иногородних), преследует шахтеров и поэтому не поставляет достаточно угля и продовольствия для России. Ростовский Военно-революционный комитет, вдохновленный поддержкой моряков, рассчитывая на помощь местных большевистских отрядов и батальонов рабочих, 9 декабря решил не признавать руководство войскового правительства. Это было восстание. Небольшевистские члены комитета были не согласны с таким решением и покинули его. Генерал Потоцкий, командующий небольшевистским городским батальоном, хотел распустить весь комитет, но оказался не в силах сделать это. Его казаки, не желающие сражаться, сложили оружие и бежали в Новочеркасск. Потоцкий был заключен в тюрьму с другими командирами его батальона. Большевики контролировали город в течение пяти дней.
   Тем не менее военное положение Каледина было сложным; после бесполезных переговоров с Военно-революционным комитетом он решил взять Ростов. Наступление, которое началось 9 декабря, может считаться неофициальным началом Гражданской войны. Это случилось в День святого Георгия, покровителя России, и многие считали это важным совпадением.
   Первое сражение пошло по старому сценарию: Каледин обратился к казакам, и они отказались подчиниться. Затем Каледин обратился за помощью к Алексеевской организации. Алексеев отдал всех своих офицеров в его распоряжение: 400–500 офицеров отправились из Новочеркасска в Ростов сражаться с большевиками. Количественно они уступали красным, тем не менее офицеры перехватили инициативу и выиграли. Победа была достигнута благодаря решительности и военным способностям. Успех белых офицеров вдохновил некоторые казачьи войска, участвовавшие во второй части операции, но главная заслуга принадлежит офицерам Алексеева. Сопротивление большевиков закончилось 15 декабря, наиболее значимые лидеры большевиков бежали, солдаты вернулись в свои бараки, а красногвардейцы вновь стали мирными гражданами.
   Каледин вошел в Ростов 15 декабря. Основные силы он потратил на восстановление мира, а не на искоренение большевизма. Он потребовал от рабочих сдачи оружия, и большинство подчинилось. Часть населения даже называла его освободителем. Каледин тем не менее не считал себя победителем:

   «Мне не нужны аплодисменты. Я не герой, и мой приезд не праздник. Я приехал в ваш город не как счастливый завоеватель. Была пролита кровь, и нам нечего радоваться. У меня нелегко на сердце. Я выполнил свой гражданский долг, и мне не нужны аплодисменты».

   Победа в Ростове продлила жизнь казачьему правительству. Атаман получил признание, и это было подходящее время для новых реформ.
   На заседании Круга самой важной темой было уравнивание статуса иногородних в правительстве. Так как Донская область являлась интегральной частью России, казачьи органы самоуправления рассматривались как агентство только по решению казачьих проблем. Продолжение такой политики после объявления независимости можно было бы назвать диктатурой одной части населения над другой. Влияние большевиков на неказацкое население было достаточно сильным, и, так как их представителей не было в правительстве, было трудно их контролировать.
   Этот вопрос очень жарко обсуждался. Самым убежденным борцом за равенство был казацкий социалист П. М. Агеев, его поддерживал С. Г. Елатонцев, член правительства. Фронтовики разделяли убеждения Агеева, но только по одной причине. Они верили, что благодаря этому можно достичь мира. Большинство представителей оппозиции были из Черкасской области, самой богатой на Дону и где казачьи земельные участки были самыми крупными. Богатые казаки боялись, что если иногородние займут места в правительстве, то земельная реформа урежет их права.
   Атаман, вернувшись из Ростова, обратился к Кругу. Его престиж был очень высок, когда он выражал свое мнение о равенстве довольно решительно. Он настаивал на том, чтобы иногородние заняли места в правительстве.
   Круг решил:

   1) отдать всю власть правительству войска до тех пор, пока не будет сформировано законное правительство России;
   2) отдать половину постов (восемь) в правительстве представителям неказацкого населения;
   3) созвать Учредительное собрание 11 января.

Глава 3
РОЖДЕНИЕ ДОБРОВОЛЬЧЕСКОЙ АРМИИ

   Победив большевиков в Ростове, их главном опорном пункте Донской области, армия Алексеева спаслась от неминуемой опасности. Она также заслужила признательность казачьего правительства, по крайней мере, оно стало относиться к Алексееву как к защитнику Дона. Тем не менее создание армии оставалось опасным по трем причинам. Во-первых, у Алексеева было слишком мало добровольцев и недостаточно средств. Во-вторых, тяжелый ближний бой ослабил Алексеевскую организацию. В-третьих, несмотря на тот факт, что армия спасла Дон от большевиков, местное население было все еще враждебно к ней настроено.
   С середины декабря до середины января в среднем 75–80 добровольцев в день прибывало в Донскую область. К концу этого периода Добровольческая армия состояла из 3 тысяч человек – небольшое количество, если учесть, что старая армия насчитывала несколько сотен тысяч офицеров в конце мировой войны.
   Такая реакция большинства офицеров стала горьким разочарованием для лидеров Белого движения, и кое-что они даже не могли объяснить в своих мемуарах. Пожалуй, наиболее частое объяснение, найденное в мемуарах, было то, что путешествие в Донскую область было очень опасным, и офицеры, готовые прийти на помощь, просто не могли добраться до Новочеркасска. Это объяснение не очень убедительное. Если даже некоторые хорошо известные генералы смогли приехать, иногда даже не пытаясь скрыть свое происхождение, то средний офицер наверняка бы смог сделать то же самое. Факт, что не было зафиксировано ни единого случая, что известный военный руководитель был арестован только потому, что его подозревали в желании присоединиться к генералу Алексееву. Контроль большевиков был слаб даже в столицах, и красные не смогли бы остановить поток офицеров, даже если бы подозревали, какая им угрожает опасность. Большевики освободили генерала Краснова, который вел армию против Петрограда, после недолгого заключения, и не было смысла препятствовать и другим офицерам. Это не значит, что Ленин и Троцкий были слишком самоуверенными, они просто не знали, с какой стороны ждать опасности.
   Мы не должны забывать, что большое число офицеров, живущих в Донской и Кубанской областях, куда переезжать было совсем не опасно, также не захотели вступить в Добровольческую армию. История набора в армию в ростовском бюро прекрасно иллюстрирует эту ситуацию. Бюро выросло из отряда организованного офицерами, проживающими в Ростове, во время недолгого правления большевиков в декабре. После поражения красных около двух сотен офицеров объединились вместе и выбрали генерала Черепова главой офицерского собрания, чтобы координировать его работу с казачьим правительством. Благодаря пониманию между Алексеевым и Калединым организация Черепова была предоставлена Алексееву. Таким образом, организация в Ростове становилась частью Алексеевской организации, и в городе открылось Бюро записи добровольцев. Так как большинство из отряда Черепова было заинтересовано лишь в местной победе, в это время многие покинули его.
   Набор в армию в Ростове шел очень медленно. Бюро набрало меньше добровольцев, чем число покинувших отряд Черепова, когда он стал частью Алексеевской организации. Руководители армии в Новочеркасске планировали сформировать Ростовский офицерский полк, но добровольцев для этого едва было достаточно, поэтому была создана Ростовская офицерская рота. Когда Добровольческая армия начала Кубанский поход, лишь одна треть от 200 человек Ростовской офицерской роты последовала за ней.
   Зачисление в армию во втором по величине городе Дона, Таганроге, шло еще более медленно. Там проживало около сотни офицеров, но за месяц работы бюро записалось в армию лишь 50. В Донской и Кубанской областях, а также в Минеральных Водах на Северном Кавказе проживали тысячи офицеров, но Алексеев напрасно взывал к ним. Он дважды ездил в Екатеринодар, но безуспешно.
   Объясняя неудачи добровольной мобилизации, Деникин ссылался на тот факт, что правительство Дона, охраняя автономию, не разрешило Алексееву и Корнилову объявить призыв в армию. Деникин, наверное, забыл тот факт, что Корнилов, игнорируя просьбы донского правительства, издал такой приказ 11 января 1918 года. Хотя если бы Корнилов издал этот указ месяцем раньше, то ситуация могла сложиться совсем по-другому.
   Некоторые историки считают, что тогда и позже офицеры не присоединились к Добровольческой армии, так как лидеры Белого движения не предложили позитивной идеологии. Утвержддение, касающиеся людской мотивации, кажется очень реалистичным, так как, возможно, продуманная программа увеличила бы число желающих вступить в армию. Но даже в перспективном будущем невозможно себе представить, что бы это была за программа. Некоторые, например лидеры армии, считали, что политическая программа ослабит армию, а консервативная, напротив, многих отпугнет.
   Призыв Алексеева и Корнилова оставался без ответа по тому же ряду причин, по которому казаки отказались воевать на стороне большевиков. После месяцев сплошных политических переворотов русские офицеры все еще хотели мира любой ценой. Добровольческая армия тем не менее требовала продолжения войны с Германией, и как предварительное условие – разгром большевистского режима. В нежелании продолжать войну с иностранным врагом обе стороны – офицеры и рядовые – сходились во мнениях. Возможно, набор рекрутов шел бы быстрей, если бы Корнилов и Алексеев поняли, что Россия уже не сможет занять свое место в мировой войне и что лучше сконцентрировать все силы на борьбе с большевиками. Но просить генералов отказаться от войны с иностранным врагом было бы равносильно просить их не быть самими собой. Алексеев и Корнилов считали большевиков немецкими агентами, и для них не было смысла бороться лишь против агентов.
   Офицеры, как в основном и все русские люди, не имели понятия, кто такие большевики и чего точно они хотят, но, так как они сильно устали от политических беспорядков Временного правительства, они подходили к делу таким образом: новые законы не могут быть такими же плохими, как несколько месяцев назад. Офицеры в Ростове мыслили точно так же, как и офицеры на территории всей России: они прожили в Ростове пять дней под началом большевиков, и все это время оставались на нейтральной стороне, их тоже не трогали. Из этого опыта они заключили, что большевики не причинят вред тем, кто не будет препятствовать им. Русские офицеры пассивно ждали, пока ураган Гражданской войны пронесется над их головой.
   Столь неожиданная реакция русских офицеров сильно повлияла на развитие Белого движения. Так как преобладающее большинство русских офицеров держались в стороне от Гражданской войны, то среди тех, кто присоединялся к белой армии, были и молодые, не вкусившие горечи войны. Первые добровольцы в Новочеркасске чувствовали себя ужасно, так как были в изоляции, и это сознание подрывало их моральный дух и увеличивало их страдания. Растущее же беспокойство, в свою очередь, вылилось в сильное желание действовать радикально.
   Так как к середине 1918 года добровольцев набралось мало, армии пришлось последовать примеру большевиков и ввести воинскую повинность. К тому времени армия занимала большей частью казачьи территории, поэтому призывались в основном казаки. Добровольческая армия стала преимущественно состоять из казаков, и этот факт сильно снижал ее мобильность; большинство казаков не хотели выходить за пределы своего Войска.
   Среди первых 3 тысяч добровольцев было, вероятно, лишь десять солдат, остальные были офицерами, кадетами и юнкерами. Когда генерал Черепов принес отчет о работе ростовского Бюро записи в армию, Корнилов посмотрел на список добровольцев и разразился смехом: «Здесь все офицеры, где же солдаты?» Солдат не было тогда, не появились они и потом. Эксперты поражались молодости добровольцев; даже шестнадцатилетним и семнадцатилетним было разрешено записываться. Если можно верить журналисту Б. Суворину, Алексеев жаловался ему таким образным языком: «Я уже вижу монумент, воздвигнутый в память об этих погибших детях – на голом камне разоренное гнездо орла с маленькими орлятами и надпись: „А где же были орлы?“»
   Отношение первых добровольцев к офицерам в Ростове, Новочеркасске и Таганроге, к тем, кто, по их мнению, уклонился от долга, было очень агрессивным. Добровольцы презирали офицеров, которые проводили свое время в кафе городов Дона, офицеры же, в свою очередь, относились к добровольцам пренебрежительно, называя их «оловянными солдатиками».
   Если Алексеев был разочарован слабой поддержкой офицеров, то еще больше причин расстраиваться у него было из-за поведения русских богачей, желающих отдавать свои деньги еще меньше, чем солдат – свою жизнь. Недостаток солдат-добровольцев и нехватка денег были взаимосвязанными проблемами: бедность армии отпугивала многих, желающих присоединиться, и одной из причин недостатка средств являлось то, что армия была такой маленькой, что никто не воспринимал ее всерьез.
   К несчастью, деньги стали поступать на счет Алексеева лишь в январе 1918 года, как происходило финансирование армии в первые месяцы, никто не знает. Нам известно лишь, что нелегальная, антикоммунистическая организация в Москве отправила от 500 тысяч до 800 тысяч рублей. Из закрытых источников Алексеев получил около 100 тысяч рублей. М. М. Федоров, бывший кадетский председатель Временного правительства и один из первых политиков, приехавший работать над созданием белой армии, добился соглашения, по которому от донского правительства Алексеев получал 25 процентов дохода Войска. Вот деньги, на которые пыталась выжить армия и из которых платили, хоть и очень скромное, жалованье ее бойцам в декабре 1917 года.
   Начиная создавать свою армию, Алексеев, прежде всего, рассчитывал на финансовую помощь союза Антанты. То, что его надежды не оправдались, было самым горьким разочарованием для деятелей антибольшевистского движения в России, которые оставались преданными этому союзу даже при таких сложных обстоятельствах. Тем не менее вряд ли кто-то может обвинить Запад в недостатке желания помочь. Даже в период после заключения Брест-Литовского договора, когда дипломаты Антанты пытались уговорить большевиков продолжать войну против Германии, эти же дипломаты пытались наладить связи и с Белым движением. Как и раньше, в ноябре, англичане планировали оказать помощь Каледину. 14 декабря британское правительство выделило 10 миллионов фунтов. Французы примерно в это же время планировали послать 100 миллионов франков. В путанице, благодаря которой до места назначения дошла лишь малая часть выделенных средств, виноваты не власти Антанты, а русские генералы.
   Алексеев получил лишь 300 тысяч рублей от полковника Фуше, французского представителя. Другого агента, капитана Бордса, послал генерал Бартело, командующий союзными войсками на Румынском фронте Антанты, из города Яссы, чтобы тот передал 7 миллионов франков через Фуше, но к тому времени, как Бордс прибыл в Новочеркасск, Добровольческая армия была уже на Кубани. Бордс послал 3 миллиона франков через Фуше в Москву, а сам продолжил с остальными деньгами безуспешные поиски белых на юге России.
   В конце 1917 года Новочеркасск стал одним из политических центров России. Среди десятков известных политических фигур, приезжающих в город, большинство было из партии кадетов. В Новочеркасске побывали П. Н. Милюков, бывший министр иностранных дел, практически руководитель партии, А. И. Шингарев, еще один бывший член Временного правительства, и князь Г. Н. Трубецкой. Для многих кадетских лидеров, например М. М. Федорова, К. Н. Соколова и А. В. Степанова, бывших членов Временного правительства, это было началом взаимодействия с Добровольческой армией, которое продолжалось все время ее существования. Среди известных политиков, посетивших Новочеркасск, были: М. В. Родзянко (октябрист и председатель 4-й Думы), П. Б. Струве, Б. В. Савинков, социал-революционер.
   Жизнь членов оппозиции в большевистской России была пока вне опасности (убийство Шингарева и Ф. Ф. Кокошкина в январе 1918 года можно считать исключением). Поэтому люди, приезжающие на юг, не бежали от опасности, они действительно хотели принять участие в антибольшевистском восстании. Главной целью присутствия политиков в Новочеркасске было помочь зарождающейся армии, наладить связи с русским обществом и использовать свое влияние для выделения ей денежных средств.
   Белая армия все еще сохраняла свою индивидуальность. Основные вопросы были еще не решены, и политики, конечно, хотели сделать свою помощь ощутимой. Главными вопросами были: кто встанет во главе армии и какую роль сыграют гражданские в Белом движении. Решение второго вопроса полностью зависело от того, чем закончится борьба за лидерство между Алексеевым и Корниловым.
   Корнилов приехал 19 декабря. Как отметил Деникин, с первого же момента стало понятно, что сотрудничество между Алексеевым и Корниловым не дастся легко. Их происхождение, личности и их последователи были совершенно разными, их прошлые совместные действия вызывали горькие воспоминания, они недолюбливали друг друга.
   Взгляды Алексеева были близки к взглядам кадетов. В качестве главнокомандующего Ставки он завел полезные связи с политиками. Безусловно, политики-кадеты, питая огромное уважение к старому генералу, хотели бы видеть его во главе армии. Эти же политики сильно сомневались в политической корректности Корнилова, которого обвиняли в неудачном государственном перевороте. Тем не менее именно Корнилов победил в этом соревновании, так как его поддержали офицеры. Русская армия в целом и, возможно, даже офицерская группа предпочла бы Алексеева, но армия, собранная в Новочеркасске, преимущественно состояла из непредставительных элементов, ярых врагов режима большевиков. Офицеры уважали Алексеева, но боготворили Корнилова.
   31 декабря состоялась важная встреча политиков и генералов, на которой решалось, кто поведет армию. Корнилов выдвинул ультиматум: если ему не дадут неограниченную власть, он уедет в Сибирь, где начнет создавать новую организацию. Все присутствующие на встрече понимали, что это серьезная угроза, потому что, если Корнилов уедет, большинство офицеров последуют за ним, и это станет концом Алексеевской организации. Политики на этой встрече предлагали компромисс, при котором Алексеев и Корнилов смогли бы разделить власть. Неограниченную власть можно было отдать в руки Корнилова, а политическими и финансовыми делами мог бы управлять Алексеев. Корнилов колебался. Он отверг предложение Алексеева отправиться на Екатеринодар и взять под начало кубанских офицеров и возобновил разговоры о поездке в Сибирь. В конечном итоге он принял предложение, когда представители московской антибольшевистской организации пригрозили прекратить финансовую помощь, если два генерала немедленно не договорятся. Неделю спустя Корнилов формально принял на себя командование армией, а Алексеевскую организацию переименовали в Добровольческую армию.
   Деникину поручили разработку конституции Добровольческой армии на основе соглашения 31 декабря. Этот документ был подписан генералами Алексеевым, Корниловым и Калединым и был первой попыткой учредить законное руководство на территории, контролируемой белой армией. Предложения Деникина были простыми, как и можно было ожидать от солдата-политика:

   1. Гражданское руководство, иностранные дела и финансы поручены генералу Алексееву.
   2. Военное руководство поручено генералу Корнилову.
   3. Управление Донской областью поручено генералу Каледину.
   4. Высшее руководство поручено триумвирату.

   Он решает все проблемы высшего значения. На встречах триумвир занимает председательское место и руководит обсуждением проблем.
   В это же время по инициативе М. М. Федорова был сформирован совет общественных деятелей в помощь генералу Алексееву в его работе по налаживанию контактов с иностранным руководством, русскими антибольшевистскими организациями, и прежде всего в изыскании денежных средств. Помимо Федорова в организации состояли такие известные политики, как П. Н. Милюков, Р. В. Струве, А. С. Белецкий и князь Г. Н. Трубецкой. Донское правительство уже сформировало организацию с подобными функциями, и, чтобы не работать над одними и теми же проектами, было решено перевести двух представителей – известных кадетских политиков Н. Е. Парамонова и М. П. Богаевского, близкого помощника атамана Каледина, – в совет.
   Разделение власти между триумвирами не работало. Черту, разделяющую военные, финансовые и политические материи, провести было сложно, и Корнилов постепенно де-факто присваивал себе все большую часть обязанностей Алексеева. Вскоре гражданские поняли, что в движении, где главенствующую позицию занимает Корнилов, они не смогут сыграть важную роль. Корнилов очень сильно недолюбливал политику и политиков. Это чувство было свойственно всем недалеким солдатам, особенно правым. Недоверие Корнилова к политикам было вызвано революцией. Как бывший военнопленный времен сражений с Австрией 1915–1916 годов, он выражался так: «Нужно вздернуть всех этих Милюковых». Теперь он с презрением относился к политикам в Новочеркасске, игнорируя их советы и избегая любого контакта, насколько это было возможно. Начальник штаба Корнилова, генерал Лукомский, писал, что единственной причиной передвижения армии в Ростов в январе 1918 года было желание Корнилова избавиться от общественных деятелей, собравшихся в казачьей столице. Так как Ростов находился ближе всего к линии фронта в то время, он надеялся, что политики не последуют за штабом в зону военных действий.
   Между Корниловым и Алексеевым постоянно возникали разногласия. 22 января капитан Капелька, офицер штаба Алексеева, проинформировал своего начальника, что слышал о планах Корнилова перевести армию в Ростов. Согласно информации Капельки, Корнилов хотел таким образом объявить себя диктатором. Алексеев срочно созвал генералов и политиков и пригласил Корнилова, чтобы тот объяснил ситуацию. Корнилов оскорбился и не явился на эту встречу. Деникин и Каледин приложили огромные усилия, чтобы помирить генералов. Корнилов был готов продолжать сотрудничество, только когда Алексеев извинится, и было принято решение, что гражданский совет отныне будет лишь давать советы.
   Несколько дней спустя произошел инцидент, обостривший разногласия между Алексеевым и Корниловым. Князь Девлет-Гирей, черкесский руководитель, прибыл в Ростов, чтобы предложить Корнилову сформировать армию из его людей. Для этого он попросил миллион рублей. Корнилову понравилась эта идея, и он одобрил план, но Алексеев категорически отказался давать так много денег на столь рискованное предприятие. Пытаясь успокоить Корнилова, он предложил дать 200 тысяч рублей, но Девлет-Гирей не согласился принять эту сумму.
   К этому времени отношения между двумя генералами настолько ухудшились, что они разговаривали друг с другом, только когда это было совершенно необходимо. Обычное общение происходило через переписку, хотя их кабинеты в Ростове, в доме Парамонова, находились рядом.
   Постоянные ссоры между представителями высшего руководства армии отравляли атмосферу в Ростове и Новочеркасске. В итоге даже младшее офицерство разбилось на два лагеря. Роман Гуль описывает ситуацию, ярко иллюстрирующую глубину этой проблемы:

   «В маленькой комнате прапорщики записывают людей, забирая их документы; мужчина спрашивает: „Кто может поручиться за вас?“ Я называю имя близкого друга генерала Корнилова, полковника Колчинского. Прапорщик делает гримасу, пожимает плечами и говорит сквозь зубы: „Ну он даже не принадлежит к нашей организации…“ Я сильно удивился и ничего не понял. Только потом полковник Колчинский объяснил мне, что офицеры бюро были партизанами Алексеева, а он был корниловцем. Между двумя этими лагерями шла скрытая война».

   Очень хочется попробовать найти разницу между идеологиями Алексеева и Корнилова. Многие историки, писавшие о Белом движении, объясняют это как противостояние между республиканским и демократическим элементом, с одной стороны, и консервативным и монархическим – с другой. Сложность состоит в том, что, пока одни историки считали Алексеева представителем консервативной идеологии, другие связывали его с республиканцами и демократами. Милюков, например, знавший лично обоих генералов, считал, что монархисты последуют за Корниловым, в то время как Алексеев навсегда останется сторонником Февральской революции. Деникин, знавший этих людей гораздо ближе, считал, что дело совсем в другом.
   Решение этой задачи такое: между политическими взглядами Корнилова и Алексеева на самом деле было немного различий. Под давлением Корнилов мог бы оказаться приверженцем республиканской формы правления, в этом Деникин был прав. Но взгляды Корнилова определялись не столько его политической идеологией, которая была достаточно простой, сколько его темпераментом, а по темпераменту он был радикалом. Его склонность к радикальным решениям делала его самым ярым врагом большевизма, вследствие чего Милюков считал его правым экстремистом.
   Именно в отношении к радикальным решениям и заключалась разница во взглядах двух генералов. Нестерович, связная между антикоммунистическими организациями и армией на юге, описывает инцидент, иллюстрирующий эту разницу. Тайная офицерская организация попросила ее узнать, как Алексеев относится к террористическим актам. Планировалось взорвать Смольный, штаб-квартиру большевиков, во время встречи главных их членов руководства. Случайно Нестерович заговорила об этом с Алексеевым при Корнилове:

   «Генерал Алексеев, как всегда, говорил тихим и спокойным голосом: „Никто не должен так поступать, потому что могут пострадать невинные люди. Это поселит страх в сердцах людей, жители Петрограда будут расплачиваться за это“. Но генерал Корнилов считал иначе; он сказал, что, устранив главных лидеров большевизма, будет проще уничтожить установленный режим. „Если придется сжечь половину России, – говорил он спокойно, – пролить кровь трех четвертей всего русского населения, на это можно пойти ради спасения России“».

   Слово Алексеева имело большой вес в организации, и операция в Смольном никогда не была проведена.
   Корнилов настаивал не брать пленных, и Добровольческая армия твердо придерживалась этого в первые месяцы своего существования. Ссылаясь на Красную армию, он сказал: «Не берите в плен этих преступников. Чем больше они будут бояться, тем более великой будет наша победа».
   Резко различаясь во взглядах на практическую политику, они имели такое же идеологическое мировоззрение, как и другие политики и генералы. Такое единодушие возникло на основе принятия фундаментальных идей Февральской революции. В то время в России было мало убежденных монархистов, они слишком устали за годы, прожитые в горечи. Оба, и Алексеев и Корнилов, были дискредитированы в глазах монархистов: Алексеев, так как уговорил царя отречься от престола, Корнилов, так как арестовал императорскую семью.
   В сложившейся ситуации было бы проще принять первый манифест Добровольческой армии, написанный 9 января. В нем говорилось, что армия будет воевать как против большевиков, так и против немцев. Вот что говорилось в манифесте о целях армии:

   «Новая армия будет защищать гражданские свободы, чтобы позволить хозяевам русской земли – русским людям – выражать через выбранное Учредительное собрание свою верховную волю. Все сословия, партии и другие группы населения должны подчиняться этой воле. Армия и все те, кто создал ее, должны безоговорочно подчиняться законной власти, назначенной Учредительным собранием».

   Политики Добровольческой армии овладели техникой избегать сомнительных результатов 1917 года под личиной уважения к Учредительному собранию. Подход Временного правительства был аналогичным. Армия должна была твердо придерживаться этого принципа в течение всего ее существования. Этот документ ссылался на Учредительное собрание, которое должно было собраться в Петрограде. Без сомнения, это собрание, преимущественно состоящее из социал-революционеров, было бы враждебно настроено против Корнилова так же, как и против Ленина. Неудивительно, что Добровольческая армия позже попыталась закрепить свои позиции, требуя новых выборов, так как все делегаты собрания победили на выборах нечестно. Так или иначе, споры по поводу необходимости новых выборов в Учредительное собрание стали основным камнем раздора между армией и антибольшевистскими социалистами, которые были вполне удовлетворены старыми результатами выборов.
   5 февраля Корнилов издал свой манифест. Он был еще более откровенным и прямым, чем предыдущий, но основная идея осталась прежней. Корнилов поддерживал программу кадетов: война должна продолжаться до победного конца, земельный вопрос должен решаться на Учредительном собрании, гражданские свободы, явившиеся результатом Февральской революции, должны быть сохранены. Два пункта нового манифеста заслуживают особого внимания. Корнилов хотел продолжать войну с армией, перестроенной по добровольческому принципу, – очень нереалистичное желание. В его манифесте также утверждалось, что Учредительное собрание, распущенное большевиками после 18 января, должно быть восстановлено.
   Скоро после написания манифеста Корнилова Добровольческая армия была вынуждена покинуть Ростов; таким образом, программа Корнилова никогда не была обнародована и не имела никакого политического значения. Важно то, что Корнилов написал ее. На это его вдохновил И. А. Добринский, авантюрист и сомнительная личность, которому не доверяло остальное руководство. По соглашению, подписанному Корниловым месяцем раньше, все политические вопросы должны решаться генералом Алексеевым. Мало того что Корнилов не посоветовался со старым генералом перед тем, как составлять свою политическую программу, предназначенную для широкой аудитории, он даже не потрудился поставить его в известность. Можно представить, как генерал Алексеев был потрясен и разозлен этим происшествием. Он послал помощника в соседнюю комнату с просьбой о копии манифеста. Корнилов послал копию документа, приложив к нему короткое письмо, в котором можно уловить нотку иронии:

   «В ответ на ваше письмо 1 февраля, № 13, по поводу информации, которую вы получили от доктора Н. С. Григорьева, о моей политической программе, хочу поставить вас в известность, что я не понимаю, какую именно программу имел в виду доктор Григорьев. Если он имел в виду „Быховскую программу“, то она напечатана в газетах. „Программа генерала Корнилова“ исходит из предыдущей. Она еще неусовершенствованная, и я опубликую ее тогда, когда, по моему мнению, придет время».

   Алексеев показал манифест и письмо Милюкову. Кадетский политик был возмущен еще больше. Он выразил свое отношение к происшедшему в письме к Алексееву, из которого видна вся горечь конфликта между руководством Добровольческой армии гораздо лучше, чем из любого другого документа:

   «Такая политическая тактика генерала Корнилова, к сожалению, не является происшествием или первой манифестацией. Она базируется на непринятии политических партий в целом, а это распространенная ошибка среди политических дилетантов. [Генерал Корнилов считал все политические партии несостоятельными, так как их действия „ограничены их программами“…] В то же время, опять же, как и все дилетанты, генерал Корнилов составляет свою собственную политическую программу, частично, что-то вроде партии… [Как и в августе 1917 года, когда генерал Корнилов горько разочаровал народ] Россия оказывается в руках той же самой группы руководства. Выражаясь словами программы генерала Корнилова, [Россия] опять в руках авантюристов».

   Милюков отметил, что, разработав свою программу в одиночестве, Корнилов пренебрег соглашением, которое составляло основу Добровольческой армии. Он предупредил, что если Корнилов опубликует свой манифест, то вся система поддержки и помощи Добровольческой армии развалится. И гораздо более важно то, что политические манифесты были тем, что связывает армию с социалистической оппозицией большевизму.
   Было бы ошибочно искать причины разногласий между офицерами и антибольшевистскими социалистами в их идеологиях. По сути, их программы совпадали по некоторым пунктам. В сложившейся ситуации можно предположить, что именно предубеждение и память о прежних столкновениях не позволяли двум группам объединиться, и это привело к негативным последствиям для обеих. Необходимо понимать, что большинство социалистов проявили ненамного больше мудрости, чем офицеры, им не удалось распознать глубину пропасти, разделяющей их и большевиков. Но среди социалистов были и исключения. Только такой выдающийся человек, как Б. В. Савинков, мог смирить свою гордость, чтобы предпринять отчаянные попытки объединить антибольшевистский лагерь.
   Карьера Савинкова сложилась самым необычным образом. Как террорист и социал-революционер, он участвовал в террористическом акте против министра внутренних дел Плеве в 1904 году. В ссылке он заслужил всеобщее признание как новеллист. Позже, во время Первой мировой войны, как энтузиаст, поддерживающий союз Антанты, вступил во французскую армию. После Февральской революции он вернулся в Россию и служил ближайшим помощником председателя правительства Керенского, пытаясь помирить его и главнокомандующего Корнилова. Что бы ни думали о его прошлом, нужно признать, что после Октябрьской революции он проявил подобающее государственному деятелю понимание необходимости сотрудничества между всеми врагами большевизма, также он был готов принести личные и идеологические жертвы ради этой цели. После падения Временного правительства Савинков наладил контакт с казачьим войском и офицерской организацией, также он поддерживал связь с украинскими националистами, врагами большевизма, хотя и осуждал украинский сепаратизм. Из Петрограда он выехал через Москву и Киев на Дон. Он пытался убедить других социалистов оказать помощь белым генералам, угрожая, что иначе генералы станут еще более консервативными. Савинков не надеялся одержать быструю победу, организовав всеобщее сотрудничество, но враждебность, которую он встретил в Новочеркасске, подтвердила его самые худшие опасения.
   Савинков и его помощник Вендзягольский приехали в Новочеркасск в конце декабря. Сначала Корнилов отказался от встречи с ним, даже разумный Каледин заставил Савинкова и Вендзягольского подождать, прежде чем сказал, что слишком занят и не может их принять. Позднее Каледин смягчил Корнилова и уговорил его принять социалистов. На встрече Корнилов произнес речь, он угрожал коммунистам, социалистам и демократам и обвинял русскую интеллигенцию – революционеров-демократов, Советы, комиссариаты – во всех бедах России. Переговоры Савинкова с Алексеевым прошли более успешно. Он поспорил, что Добровольческая армия не получит широкой поддержки без участия социалистов и будет ассоциироваться у всех со слепой контрреволюцией.
   Генералы не могли прийти к единому мнению и решить, какова будет роль Савинкова в Добровольческой армии. Каледин и Алексеев считали, что включение Савинкова в штат руководства армии ослабит недоверие казаков. Корнилов сначала был против любого сотрудничества, но позднее согласился с аргументами Алексеева, что, если Савинков создаст организацию отдельно, это нанесет вред армии. В отличие от Корнилова Деникина уговорить не удалось, он даже не явился на собрание, на котором присутствовал Савинков. Когда он встретил помощника Савинкова Вендзягольского, он отказался пожать ему руку. Также неприязнь Деникина к Савинкову разделял Лукомский. Как-то раз Лукомский спросил социал-революционера о возможности сотрудничества. Лукомский процитировал ответ Савинкова в своих мемуарах:

   «Генерал, я прекрасно знаю, что наши взгляды различаются. Но сейчас у нас одна цель и один путь – свергнуть большевиков и спасти Россию. В будущем, конечно, мы вновь станем политическими врагами, но в данный момент я однозначно заявляю и обещаю, что с моей стороны не будет ни одного действия, основанного на личном отношении и направленного против вас».

   Савинков начал уставать от постоянных споров о своей личной роли и выдвинул ультиматум: если через два часа собрание генералов и политиков не примет его условия, он получает «свободу действий». Под этим он, возможно, подразумевал, что создаст свою собственную военную организацию. Ультиматум оказал эффект, и условия Савинкова были приняты. В результате в совет вошло четыре социалиста: Савинков, Вендзягольский и разрабатывающие соглашение о равенстве П. М. Агеев и С. П. Мазуренко.
   Соглашение с Савинковым не было таким значительным, как казалось на первый взгляд. Совет нечетко разделял права и цели, поэтому против Корнилова нельзя было предпринять никаких действий. Две или три недели спустя после организации совета армия ушла в Ростов, и там она была распущена. К этому времени Алексеев доверил Савинкову организацию пропаганды. Но так как ненависть офицеров к социалистам была очень сильной, ему не удалось справиться с поставленной задачей. Даже их жизнь, особенно жизнь Савинкова, была в постоянной опасности. Добринский и Завойко организовали покушение на Савинкова, и тому удалось выжить лишь благодаря своей смелости. Генерал Романовский, который согласно Вендзягольскому был единственным военным, понимающим важность сотрудничества с социалистами, посоветовал Савинкову и Вендзягольскому уехать, так как «здесь ваши враги сильнее, чем ваши друзья». Когда, в середине января, Алексеев попросил Савинкова поехать в Москву и представлять там Добровольческую армию, Савинков согласился. В это же время Вендзягольского послали в Киев.
   Краткое пребывание Савинкова в Добровольческой армии подтвердило, что раны, нанесенные Корниловским мятежом, очень глубокие. Офицеры не хотели сотрудничать с социалистами. В своих мемуарах Деникин обвиняет Савинкова в том, что ему не удалось выиграть в Москве в социалистических кругах, выступая за Добровольческую армию. Из истории пребывания Савинкова в Новочеркасске становится ясно, что не он единственный виновный.
   Малочисленная Добровольческая армия, ослабленная внутренними разногласиями, вынуждена была существовать в атмосфере ненависти. Рабочие, крестьяне и казаки по разным причинам и в разной степени недолюбливали офицеров, собранных в Новочеркасске. Большинство казаков не питали ненависти к большевикам, многие попросту хотели избежать Гражданской войны. Они утверждали, и не без причин, что, если бы не присутствие контрреволюционной армии, большевики бы покинули территорию Донской области в ближайшее время. Споры между казаками, касающиеся нейтралитета и местной автономии, и белыми офицерами, заинтересованными в том, чтобы Дон оставался их военной базой, возникли гораздо раньше, чем Алексеевская организация, и продолжались вплоть до окончания Гражданской войны.
   Каледин, преданный генерал Российской императорской армии, полностью поддерживал Алексеева и его офицеров, даже ценой растущей ненависти своих подчиненных. Чтобы избежать смещения атамана, а также в целях самосохранения (маленькая армия не смогла бы защитить себя от казаков), Алексеевская организация действовала в полусекретном режиме вплоть до экспедиции в Ростов в середине декабря. Но даже такая победа лишь слегка укрепила позиции армии на Дону. Поэтому атаману Каледину пришлось просить генералов покинуть Дон, хотя бы временно.
   Романовскому было разрешено оставаться в Новочеркасске, так как он был менее известен, чем другие генералы, или, может, потому, что его считали человеком более либеральных взглядов. Но Лукомскому пришлось уехать во Владикавказ, Деникину и Маркову – в Екатеринодар, по крайней мере, на какое-то время. После возвращения они также старались привлекать как можно меньше внимания, не носили форму. Приезд же Корнилова держался в тайне даже от офицеров в течение десяти дней.
   Генерал Алексеев осознавал всю важность хороших отношений с казаками и часто призывал своих подчиненных вести себя как можно вежливее и тактичнее. Предостережения Алексеева не подействовали. В белой армии испытывали горечь за то, что тяжкое бремя защиты Дона легло на их плечи, и эта горечь часто выливалась в агрессивное и провокационное поведение. Самым худшим примером стал план помощника генерала Корнилова Завойко по устранению Каледина и замещение его генералом Корниловым. Тревожная, беспокойная атмосфера в Новочеркасске не могла породить более ребяческий план, чем этот. Завойко не понимал, что казаки противостоят антикоммунистическому восстанию, что Каледин – друг, без которого армия вообще не существовала бы. Корнилов узнал о плане Завойко и приказал ему покинуть казачью столицу в течение двадцати четырех часов. Тем не менее слухи о заговоре Завойко дошли до атамана и вызвали объяснимое возмущение.
   Иногородние, неудивительно, были настроены по отношению к Алексеевской организации еще более враждебно, чем казаки. Каледин, который больше всего желал объединения населения Дона против большевиков и привел иногородних в правительство, обнаружил, что главным препятствием сотрудничества является то, что их представители не хотят присутствия антибольшевистской армии на территории Дона. Чтобы избавиться от предубеждения, заместитель Каледина М. П. Богаевский организовал встречу генерала Алексеева и представителей иногородних 31 января. Из описания очевидцев этой встречи становится ясно, что Алексеев произвел благоприятное впечатление на своих политических врагов. Он акцентировал особое внимание на том, что армия сотрудничает с политиками-социалистами, и назвал Плеханова, Аргунова, Савинкова и Вендзягольского друзьями армии. Алексеев отвечал на такие вопросы очень терпеливо и спокойно.

   «Если у вас, генерал, есть контакты, как вы говорите, с демократическими кругами, – продолжал Брыкин [представитель иногородних], – тогда почему члены вашей организации не сдерживают неуважительное отношение к ним и позволяют использовать такие выражения, как „Совет Собачьих Депутатов“?»

   Алексеев просил проявить снисходительность к поведению подчиненных, ссылаясь на их прежние страдания, и особо выделял то, что Добровольческая армия не будет вмешиваться в местную политику и что социалистам и иногородним нечего бояться. Дипломатичность Алексеева даже вызвала симпатию у некоторых членов руководства иногородних, но большинство все же оставались настроены непоколебимо враждебно.
   Одной из причин перемещения армии в Ростов было избавление от вмешательства донского правительства. Но если в Новочеркасске армия сталкивалась лишь со скрытой неприязнью, то в Ростове рабочие ненавидели белых так сильно, что главной проблемой стала защита офицеров.
   Армия вошла в Ростов 30 января. К этому времени население города знало, что прибытие туда красных – это лишь вопрос времени, и рабочие ждали коммунистов как освободителей. Весь город пытался предсказать исход после прихода большевиков. Все были уверены в том, что Белое движение потерпит поражение, ненависть рабочих к офицерам становилась все более яркой и открытой. Офицерам стало опасно гулять по улицам ночью. Был случай, когда на политическом съезде рабочий Батайска, пригорода Ростова, расправился с четырьмя безоружными офицерами. Более чем ранее Ростов был на грани кровавой бойни.
   Добровольческая армия не могла рассчитывать даже на поддержку зажиточных горожан. Правда, что они собрали 6,5 миллиона рублей (из которых Добровольческая армия получила лишь 2 миллиона) на борьбу с большевиками, но больше делать они ничего не желали. Комитет, созданный для защиты города, не принимал активных действий, и это злило белых офицеров, чувствующих непонимание и пренебрежение.
//-- Поражение --//
   Антибольшевистское движение находилось на территории Дона в постоянной опасности. И для этого было три причины: во-первых, рабочие Дона, страдающие от поражения своего восстания, которое они потерпели в Ростове; во-вторых, неудовлетворенные казаки, которые пренебрегали приказами Каледина и хотели создать собственное правительство; и в-третьих, Красная армия, одержавшая победу на Украине и теперь направляющаяся в Донскую область. Любая из этих группировок численно превышала Добровольческую армию и казаков, на которых мог положиться Каледин. Скоординированная атака трех составляющих неизбежно уничтожила бы Белое движение. Только недостаток дисциплины и взаимного сотрудничества врагов спас Добровольческую армию от неминуемой гибели. Красные командиры недооценили антибольшевистское движение, эта ошибка была непростительна.
   Судьба Добровольческой армии на Дону неразрывно связана с тем, что Каледину удалось сохранить власть. Большевики захватили бы Донскую область гораздо легче и быстрее, если бы не Добровольческая армия, Красная армия преуспела на Украине гораздо больше, чем на Дону, но малочисленная Добровольческая армия не могла защитить Дон без помощи казаков.
   Создание равноправного правительства не изменило поток недовольства, направленного против режима Каледина. Равенство существовало менее двух месяцев при неблагоприятных условиях, и этого короткого времени не хватило, чтобы изжить ненависть и недоверие казаков и иногородних, существовавшие многие десятилетия.
   Проект Учредительного собрания Донской области так и не воплотили в жизнь, частично из-за того, что северная часть Войска была во власти большевиков и туда не удалось послать делегатов, частично из-за того, что на встрече иногородних, в Новочеркасске 11 и 12 января, большинство враждебно отнеслось к идее равноправного правительства и к Каледину. Иногородние сражались с большевиками с большой неохотой, так как боялись, что это в будущем поспособствует становлению казацкой диктатуры. Прекрасно характеризует настроение иногородних то, что сорок из пятидесяти делегатов были большевиками, а социалисты братья Мазуренко, главные кандидаты в правительство, так и не были выбраны, поскольку их сочли людьми слишком умеренных взглядов. Встречи эти были невероятно бурными. Делегаты от большевиков постоянно прерывали речь Каледина и Богаевского криками: «Убийцы!» и «Заодно с контрреволюционерами». В результате уступок казаков (главной из них было обещание 3 миллионов десятин для иногородних и общую амнистию) большинство делегатов все-таки признали необходимость борьбы с большевиками. Тем не менее ни Каледину, ни Богаевскому не удалось предотвратить растущую неприязнь к Добровольческой армии.
   Несмотря на то что обе стороны – казаки и иногородние – желали сотрудничества, план не работал. Главной причиной неудачи было то, что министры нового правительства были лидерами без последователей; они ничего не могли сделать, чтобы заставить иногородних и казаков сражаться с большевиками. Собрания правительства были больше похожи на политические сборища, чем на обсуждение дел. Делегаты иногородних были ответственны за радикальный электорат, и по многим пунктам их мнение расходилось с мнением казацких министров. В свою очередь казаки воспринимали это как саботаж. Перед каждой сессией обе стороны – казаки и иногородние – решали, какие позиции они займут по тому или иному пункту. Так как у министров иногородних было меньше политического опыта, то получалось, что казацкие министры проводили все важные решения.
   Постепенно правительство теряло контроль над происходящим. Большевики спокойно могли находиться даже в Новочеркасске. А в середине января в столице были организованы революционные комитеты, имеющие связь с другими красными силами. Дошло даже до того, что большевики смогли выпускать собственную газету «Майдан» без препятствий со стороны правительства.
   Каледину пришлось признать, что существование казацких объединений с большевикам больше напоминало передовые отряды, нежели реальную защиту. Правительство по-прежнему имело 60 отрядов, но они были бесполезны. Когда солдаты начали продавать свое оружие, а иногда даже большевикам, самым мудрым решением было бы распустить созданные части.
   Единственной организацией, которая оставалась верной правительству, была группа партизан, состоящая, как и Добровольческая армия, из офицеров и юнкеров. Самым лучшим партизанским отрядом, состоящим из 150 человек, считался самый первый, сформированный есаулом В. М. Чернецовым 13 декабря в связи с восстанием большевиков в Ростове. Раньше Чернецов вел партизанские отряды, действовавшие в тылу врага во время Первой мировой войны. При Временном правительстве он командовал казачьим отрядом, брошенным на подавление восстания шахтеров Донецкого бассейна. Так как его отряд был главным орудием Каледина, его недолгие действия были очень активны. Он посылался во все уголки Войска, где нужно было защитить авторитет правительства.
   Практически уже бессильное правительство Каледина могло существовать только до тех пор, пока не встретило хорошо организованную оппозицию. Подгоняемые приближением советских войск, антикалединский казачий отряд, а также северные казаки из беднейшего района Войска 23 января решили создать Военно-революционный комитет в станице Каменской, где был сосредоточен 21 отряд, и провозгласили правительство Каледина свергнутым. Главой Военно-революционного комитета был выбран Ф. Г. Подтелков, а заместителем М. В. Кривошлыков.
   Новый революционный комитет не являлся большевистской организацией, так как оба – Подтелков и Кривошлыков – являлись левыми эсерами и не были связаны ни с Петроградом, ни с Красной армией. Их успех и популярность можно объяснить тем, что многие считали: раз контрреволюционный режим Каледина был свергнут, армия Корнилова была выброшена с территории Дона, а Советы и казаки могут сосуществовать. Интересен тот факт, что деятели революционного комитета были еще меньше последовательны в своих действиях, чем политики контрреволюции в Новочеркасске: в отличие от Каледина Подтелков ничего не говорил о том, что собирается отдать казацкие земли иногородним, а также не предпринимал никаких попыток одержать победу над иногородними и шахтерами в вооруженных столкновениях. Революционный комитет отказался от военной помощи, предложенной шахтерами, из-за того, что это может оказать плохое влияние на казаков. С точки зрения большевиков, между каменской организацией и правительством в Новочеркасске было лишь одно различие: Каледин отказывался признавать советскую власть.
   Осознавая ослабление своих позиций, Каледин организовал переговоры с Военно-революционным комитетом, которые прошли 28 января в Новочеркасске. Подтелков, возглавляющий каменскую делегацию, требовал неограниченной власти, ликвидацию Круга и партизанских отрядов, роспуска Добровольческой армии. В ответ атаман оспорил предупреждение комитета о том, что он будет представлять Дон, но пообещал переговорить с командованием надвигающейся Красной армии и попросил революционный комитет не нападать, пока эти переговоры не закончатся. Пока Подтелков, Кривошлыков и еще четверо их товарищей дискутировали с казацкими представителями правительства Новочеркасска, пришел доклад о том, что Чернецов заставил революционный комитет убраться из Каменской, а также занял железнодорожную станцию Миллерово. Так как две стороны договорились о прекращении огня в течение переговоров, делегация Каменской сочла поступок Чернецова предательством. Каледин не был человеком, способным нарушить свое слово, и было очевидно, что Чернецов поступил так без ведома атамана, но поскольку это все же произошло, дальнейшее сотрудничество стало невозможным.
   Рост враждебности к революционному комитету способствовал образованию двух фронтов: донские казаки из отряда Чернецова защищали Новочеркасск на севере от войск революционного комитета и на западе – от войск Красной армии. Несмотря на присутствие белых на обоих фронтах, численное превосходство красных было таким значительным, что их просто невозможно было остановить. Корнилов и Каледин часто обращались друг к другу за помощью, каждый считал, что ситуация на его фронте более угрожающая.
   Советские войска перехватили инициативу. После победы на Украине Дон стал для большевиков следующим местом боевых действий. В начале января Антонов-Овсеенко, завоеватель Украины, начал претворять свои планы в жизнь. Сначала он хотел объединить враждебно настроенные по отношению к Каледину группировки Дона, затем встретиться с небольшим красным отрядом под командованием Петрова, находящимся немного южнее Воронежа; в конечном итоге он планировал повернуть на юг и присоединиться к 39-й пехотной дивизии, расположенной на Северном Кавказе. Эта дивизия находилась под влиянием большевиков, и Антонов-Овсеенко надеялся использовать ее в будущих сражениях. 8 января Антонов-Овсеенко разделил советские войска на две группы: главные силы под командованием Сиверса повернули на юг, угрожая Ростову и Таганрогу, остальные под командованием Саблина пошли на восток, чтобы соединится с Петровым.
   Несмотря на невероятное численное превосходство Красной армии, захват Дона застопорился. Красные войска сражались без энтузиазма, а на одном фронте не сражались вовсе: как случилось в начале декабря с 39-й дивизией и 8-й казачьей дивизией, так и казачий отряд в Черткове и солдаты Петрова договорились о перемирии, и ни большевики, ни казачье руководство не могли этого предотвратить. Среди красных отрядов лишь отряд Сиверса был все еще боеспособен.
   Причиной возобновления фронтов можно считать образование Подтелковым Военно-революционного комитета и нарушение Чернецовым договора о перемирии. Сначала казаки Чернецова выступали прекрасно. С помощью батареи Добровольческой армии Чернецову удалось избавить Военно-революционный комитет от начальников их штаба, а 31 января в Лихой он нанес серьезные удары по войскам Саблина. Но это было последней победой Чернецова. 3 февраля он был окружен, и 100 его партизан были вынуждены сдаться. С голыми руками он напал на красного командира Подтелкова; в суматохе многим его партизанам удалось сбежать, но сам Чернецов был убит.
   После распада отряда Чернецова Саблин и Петров смогли объединиться без трудностей. Теперь у Каледина были лишь небольшие партизанские группы, и он больше не мог создать единую линию фронта. Новочеркасск остался без защиты.
   Пока начальники штаба Добровольческой армии находились в Новочеркасске, командование армии действовало согласно принципам невмешательства во внутренние дела Дона. Перемещение в Ростов изменило эту позицию. В районе Ростова и Таганрога авторитет атамана был лишь формальностью, и здесь Добровольческая армия свободно избрала линию поведения, отличную от позиции Каледина. В то время как Каледин тратил все силы на то, чтобы примирить разные слои населения, Добровольческая армия решила прижать рабочие организации. Ничья политика не оказалась эффективной: рабочие и иногородние были враждебно настроены по отношению к Каледину, а Добровольческая армия не была настолько сильна, чтобы справиться с оппозицией. Отсутствие сплоченности между начальниками штаба и атаманом только усугубляли ситуацию.
   Во второй половине января 10-тысячная армия Сиверса подошла к территории, контролируемой Добровольческой армией. В первом столкновении белые выиграли: 25 января на Матвеевом Кургане маленький хорошо дисциплинированный отряд полковника Кутепова заставил красные войска временно отступить.
   Тем не менее надежда Добровольческой армии удержать линию фронта была убита восстанием рабочих Таганрога 27 января. Так как заводы остановились и заработную плату прекратили выплачивать, атмосфера среди рабочих накалялась. Когда белый солдат убил рабочего Балтийского завода, похороны превратились в политическую демонстрацию с участием нескольких тысяч рабочих. Командование Добровольческой армии хотело предотвратить эту демонстрацию, но не хватило сил. Сражение, развернувшееся в городе, было не похоже ни на один бой с самого начала революции. Рабочие и солдаты стреляли друг в друга не по принуждению. Ожесточенность боев была первым проявлением природы Гражданской войны. О переговорах не шло даже речи. Когда у двенадцати рабочих закончились боеприпасы и они были захвачены, солдаты выкололи им глаза, отрезали носы и закопали живыми с мертвыми собаками. Другая сторона в долгу не осталась. Белые солдаты, окруженные в винном погребе, были сожжены живыми. Никому не удалось бежать.
   Кутепов, встретившись с Сиверсом, вынужден был послать подкрепление в Таганрог, но город все равно спасти не удалось. Добровольческая армия смогла выделить лишь 500 солдат, но этого было недостаточно, чтобы противостоять 5 тысячам вооруженных рабочих. Единственной надеждой армии было то, что боеприпасы врага закончатся, таким образом, судьба города зависела от исхода битвы за арсенал. Когда восставшие захватили арсенал, 200 выжившим добровольцам пришлось отступить. Таганрог оказался в руках бунтовщиков 2 февраля, а 3 февраля Сиверс продолжил свое наступление. Пять дней спустя отряд Красной армии и рабочие Таганрога объединились.
   Катастрофическое развитие военных действий заставило командование Добровольческой армией подготовить эвакуацию Дона. Командование считало, что для освобождения России от большевиков не имеет никакого смысла приносить в жертву армию во имя защиты Ростова и Новочеркасска. Решение Корнилова и Алексеева было прямым следствием нападения 39-й дивизии на Батайск. Эта дивизия, находящаяся под контролем большевиков с начала Октябрьской революции, была замешана в восстании против кубанского казацкого правительства. Тем не менее в первой половине февраля она была достаточно сильна, чтобы представлять угрозу Батайску, отрезая путь отступления Добровольческой армии.
   Каледин видел ситуацию по-другому, не так, как генералы в Ростове. Он был горько разочарован, когда впервые услышал о том, что Добровольческая армия, возможно, будет отступать с территории Дона. Он попросил Алексеева и Корнилова приехать в его штаб и обсудить дальнейшие действия, но 8 февраля военная ситуация была настолько неопределенная, что никто из руководства не захотел покинуть армию, и взамен был послан генерал Лукомский. Каледин узнал от Лукомского, что окончательное решение уже принято. Делегаты Добровольческой армии напрасно пытались убедить атамана присоединиться к походу на Кубань. 12 февраля Каледин собрал свое правительство, понимая, что ситуация безнадежна, и отказался от должности. Два часа спустя Каледин покончил собой выстрелом в сердце.
   Возможно, самоубийство атамана впечатлило казаков, и в антибольшевистском лагере прокатилась новая волна энтузиазма. Городская дума приняла на себя управление, но казаки станицы Новочеркасская вручили власть генералу А. М. Назарову, который, в отличие от Каледина, верил, что борьбу можно продолжать.
   По графику Круг должен был собраться 17 февраля. К этому времени большая часть Дона была занята большевиками, и о новых выборах не могло идти и речи. Так как на встрече присутствовали только те представители прежних Кругов, которые все еще находились в Новочеркасске, появилось название «малый Круг». Должен был состоятся еще и съезд иногородних, но этого не случилось, так как ни один их представитель не приехал на встречу, идея равенства умерла вместе с Калединым. Круг продемонстрировал непримиримое отношение к большевикам на первой же встрече, объявил всеобщую мобилизацию и послал делегацию к Добровольческой армии, уговаривая ее остаться и помочь сражаться с большевиками, так же на пост атамана был назначен Назаров.
   Когда 6-й казачий полк вернулся с фронта, все посчитали это чудом; отряд маршировал по улицам Новочеркасска хорошим строевым шагом; в нем не было создано ни комитетов, ни комиссариатов, и казаки горели желанием сражаться. Такая часть, воюющая с недисциплинированной Красной армией, могла принести спасение Дону. После долгих разговоров и празднований она была отправлена на фронт. Под влиянием нового всплеска энтузиазма Добровольческая армия отменила свое отступление и вновь послала генерала Лукомского, как своего постоянного представителя у казаков.
   То, что многие восприняли как новые всплески жизни на Дону, являлось, по сути, лишь предсмертными конвульсиями. Добровольческие организации, сформированные старыми казаками несколькими днями раньше, развалились. 6-й казачий полк, гордость войска, отправился на фронт 19 февраля, но двумя днями позже отказался сражаться. Круг, открытый вначале в таком бескомпромиссном настроении, вскоре послал делегацию Саблину, спрашивая, почему советские войска пришли на Дон, почему сражения продолжаются, хотя Каледин уже умер, а иногородние занимают посты в правительстве (хотя это было уже неправдой).
   20 февраля Назаров сообщил Добровольческой армии, что казаки не в состоянии продолжать оказывать сопротивление. Корнилов решил эвакуировать свою армию в ночь на 21 февраля. Эвакуация прошла гладко; 23 февраля армия пришла через Аксай в Ольгинскую, где перегруппировалась. Принимать решение о том, куда идти, было не нужно, так как большевики оставили свободным лишь одно направление.
   Лукомский пытался уговорить Назарова, как раньше пытался убедить Каледина присоединиться к походу Добровольческой армии, но атаман считал, что большевики не тронут нового представителя казаков.
   Сиверс вошел в Ростов 23 февраля. Саблин мог бы взять город в тот же день, но ждал, пока войска революционного комитета сделают это. Пока Круг обсуждал ответ Саблина 25 февраля, солдаты Военно-революционного комитета под командованием Голубова оккупировали Новочеркасск. Председатель Круга Волошинов и атаман Назаров были арестованы и казнены шесть дней спустя.
   Под предводительством атамана Попова полторы тысячи казаков покинули Новочеркасск и начали поход, который должен был продолжаться два месяца. Эвакуация происходила в большом беспорядке: многие казаки и офицеры, желающие присоединиться к походу, поняли это слишком поздно, когда маленькая армия уже ушла.
   Занятием Дона большевики завершили завоевание страны: к концу февраля 1918 года советское руководство было признано на всей территории России. Выстрел крейсера «Аврора» заявил о начале Октябрьской революции; казнь Назарова и Волошинова означала ее завершение.

Глава 4
ЛЕДЯНОЙ ПОХОД

   Время этого марша можно назвать героической эпохой Добровольческой армии. Успехи большевиков не прекращались, а Белое движение постоянно слабело, тем не менее несколько тысяч человек, покинувших Ростов в конце февраля 1918 года, оставались верны своей идее. Объединенные непримиримой ненавистью к врагу, они проявили чудеса военного искусства; мир видел немного таких малочисленных армий с таким боевым духом.
   Несмотря на все лишения, которые пришлось переносить, несмотря на ненависть, которую к ним питало местное население, они были сплочены. Ужасные страдания и удивительные победы того периода быстро стали легендой, а позднее сыграли важную роль в развитии Белого движения, объединяя командование и давая гордость их солдатам. Даже в эмиграции русские белогвардейцы черпали силу, вспоминая моменты величайшего героизма.

   В ретроспективе понятно, что большевики допустили огромный промах в том, что позволили Добровольческой армии покинуть Ростов. Город был окружен с трех сторон, а под лучшим командованием и с хорошей дисциплиной Красная армия могла бы полностью окружить город. В. А. Антонов-Овсеенко, главнокомандующий южными войсками, приказал 112-му полку занять Ольгинскую, таким образом отрезая пути отступления Добровольческой армии, но вместо выполнения приказа полк направился в Ставрополь, где и распался. Полторы тысячи казаков, принадлежавших к войску атамана П. Х. Попова, также сбежали из Новочеркасска из-за недисциплинированности в стане врага. В. С. Голубов не подчинился приказу Военно-революционного комитета преследовать Попова. Так как Антонов-Овсеенко был больше обеспокоен немецким вторжением на Украину, он не мог уделить достаточно внимания уничтожению остатков белых сил. Он надеялся, что на Кубани будет установлен мощный советский режим, а Добровольческая армия, не найдя места для военной базы, вскоре распадется.
   Основная часть Добровольческой армии покинула Ростов, направляясь на восток по северной стороне Дона, а отряд под командованием генерала Маркова пересек Дон в Ростове и пошел по другому берегу. Даже в самом начале похода армия не могла не заметить невероятно враждебного отношения к ней местного населения. Как первое место привала Корнилов выбрал станицу Аксайскую, и Деникину с Романовским пришлось договариваться с казаками в течение двух часов, так как, опасаясь ярости большевиков, они не хотели разрешить армии провести ночь в станице. Прежде чем разрешение было получено, генералы пообещали, что в станице не будут проходить боевые действия ни при каких обстоятельствах и что армия продолжит свой путь на следующее утро.
   23 февраля армия пересекла Дон у станицы Аксайской. Красногвардейцы не преследовали их, но два аэроплана сильно беспокоили тоненькую шеренгу солдат, передвигающуюся по льду. Аэропланы летели очень высоко, и бомбы, которые они бросали, падали, не нанося вреда. Самую большую опасность представляли участки тонкого льда, но переход прошел благополучно.
   Днем 23 февраля армия прибыла в станицу Ольгинскую. Настроение, которое было плохим во время ухода из Ростова, значительно повысилось из-за успешного форсирования реки. На данный момент можно было отдыхать в Ольгинской, не боясь неожиданных атак. Армия оставалась там четыре дня, дожидаясь казаков атамана Попова, планируя и организуя продолжение своего похода.
   Казаки Ольгинской были очень богатыми, так как их еще не коснулась ни война, ни революция, и оказали армии радушный прием, в отличие от жителей Аксайской. Делегация из пяти старых казаков явилась к Корнилову и спросила, чем они могут помочь. Растроганный этим предложением, Корнилов поручил генералу Богаевскому поговорить с представителями станицы. Казаки пообещали сотню пеших и пятьдесят всадников. Это предложение нельзя было назвать щедрым, учитывая большое население станицы. На следующий день появилось двадцать с лишним детей примерно четырнадцатилетнего возраста, ни одного взрослого мужчины среди них не было. Богаевский спросил их, зачем они пришли:

   «Ваши деды сказали вам, что вы отправляетесь в поход с кадетами и будете сражаться против большевиков? Нет, мы не согласны делать это [сказали они], и все они начали ругаться одновременно, счастливое выражение исчезло с их лиц. Ну [спросил Богаевский], у вас есть лошади, кто прислал их сюда? Напуганные, они перебивали друг друга, пытаясь объяснить, что они привели лошадей с водопоя. Они только что встретили старика, который сказал им прийти сюда, зачем, они не знают».

   Как оказалось, дети думали, что будет проходить парад. Ни один казак станицы Ольгинской не присоединился к Добровольческой армии.
   Корнилов объединил двадцать пять маленьких групп, некоторые из них состояли всего лишь из десяти человек. Он сформировал три полка и один батальон: Офицерский полк под командованием генерала Маркова, Корниловский полк под командованием капитана Нежеенцева и Партизанский полк, собранный в основном из остатков казацкого партизанского объединения под командованием генерала А. П. Богаевского. Генерал Боровский командовал батальоном, в состав которого входило несколько офицеров, зачисленных в Ростове. Кроме этих четырех групп, в которые вошли основная военная сила, у армии было несколько маленьких кавалерийских отрядов, состоящих преимущественно из донских казаков. Многие из этих казаков присоединились к армии здесь, в Ольгинской, сбежав из Новочеркасска. В Добровольческой армии также имелись артиллерийская батарея и технический отряд, состоящий из 200 чехов и словаков, присоединившихся к армии еще в Новочеркасске.
   В добавление к 4 тысячам военных в армии присутствовала тысяча гражданских лиц. Это были политики (такие как В. Н. Львов, Л. В. Половцев, Л. Н. Новосельцев), журналисты, профессора, жены офицеров и медсестры. Эта большая группа, неспособная к военным действиям, сильно тормозили армию.
   У солдат не было достаточно боеприпасов – у каждого было лишь несколько сотен патронов – примерно 600–700 патронов на восемь ружей. Отсутствие средств связи являлось причиной того, что армия была полностью отрезана от всего мира во время ледового марша. На генерале Эльснере, которому была доверена подготовка армии к походу в Ростове, лежала ответственность за некоторые ошибки. У него было много времени на организацию, и можно было бы взять с собой больше оружия и лошадей. С другой стороны, у Добровольческой армии было недостаточно денег. У генерала Алексеева было с собой 6 миллионов рублей, но армии приходилось платить, и платить много за продовольствие, которое она получала у местного населения.
   Очень сложно нарисовать четкую картину солдатской морали. Все описание исходит от участников действия, поэтому с их воспоминаний возникают героические образы, а не ворчанье и потеря веры, как часть сурового испытания. Хотя нет причин сомневаться, что боевой дух армии был в основном высок, за исключением, быть может, нескольких дней после эвакуации из Ростова. Офицеры безоговорочно верили своим предводителям и ненавидели своих врагов. Большинство из них предпочитало смерть плену Красной армии; было несколько случаев, когда раненые совершали самоубийство, и такие происшествия поднимали боевой дух армии. С другой стороны, неопределенность генералов насчет будущего, нежелание некоторых офицеров служить в качестве рядовых и постоянные политические споры, должно быть, пагубно влияли на моральный дух.
   Генералы не обсуждали со своими подчиненными решение, принятое в станице Ольгинской, о походе на Кубань. Поэтому ужасные слухи ходили о конечном пункте назначения: некоторые думали, что направляются в Сибирь, другие предполагали, что поворачивают в Центральную Россию, некоторые верили, что конечным пунктом будет Кавказ.
   В армии было слишком большое количество руководящих кадров, в конце кампании распределение рангов было таким: 3 генерала, 8 генерал-лейтенантов, 25 генерал-майоров, 199 полковников, 50 подполковников, 215 капитанов, 251 штабс-капитан, 394 лейтенанта, 535 корнетов, 688 прапорщиков, 364 унтер-офицера, 437 юнкеров, 235 капралов, 15 моряков, 148 человек медицинского персонала и 118 писарей. Многие полковники и капитаны служили в качестве рядовых, но некоторые отказывались. Например, Марков доверил командование артиллерийским дивизионом полковнику Борисову, но тот посчитал командование дивизионом ниже своего достоинства и отказался от назначения.
   Даже в этой пылкой антибольшевистской армии были политические разногласия, потому что неизбежно некоторые были более консервативны, чем другие. Алексееву пришлось вызвать к себе Деникина на второй день остановки в станице Ольгинской, чтобы попросить его предотвратить драку между студентами и офицерами, так как офицеры назвали студентов социалистами. Также были ссоры между военными по поводу того, можно ли винить императорскую семью в том, что Россия потерпела поражение в Первой мировой войне.
   Главное руководство армии провело совещания, чтобы определить, в каком направлении стоит продолжать свой путь. Некоторые предлагали идти в Сальские степи, обогнув реку Сал по левому берегу Дона, другие хотели вести армию в Екатеринодар, столицу Кубани. Генералы прекрасно понимали, что судьба всего Белого движения, возможно, зависит от этого решения, тем не менее, как это часто бывает на войне, решение необходимо было принять на основе неполной информации. Никто не знал, как обстоит дело с правительством Екатеринодара, могут ли Сальские степи обеспечивать продуктами питания 5 тысяч человек в течение неопределенного времени.
   Корнилов, что для него было вовсе нетипично, не имел никаких конкретных мыслей. Сначала он склонялся к идее идти в Сальские степи, но решил пересмотреть ее. Направляться в Екатеринодар хотели Алексеев с Деникиным. Кубань казалась им более надежным местом, так как они надеялись, что казаки присоединятся к Добровольческой армии, а потом Екатеринодар мог стать базой для организации более мощного антибольшевистского движения. Они утверждали, что Сальские степи не смогут принять многочисленную армию, и напоминали об опасности быть окруженными большевиками, так как они контролировали не только северный берег Дона, но и железную дорогу Царицын – Тихорецкая – Батайск. Безусловно, для людей, командующих большими армиями лишь короткое время, перед этим намучившихся горьким опытом мировой войны, окружение казалось катастрофой.
   Разумеется, предпочтения Алексеева объяснялись его дальновидностью и благоразумием. Мы знаем из его писем, что в то время он был настроен достаточно пессимистично. Он говорил со своими товарищами об организации большой армии в Екатеринодаре, но сам, возможно, думал о том, что ее придется распустить. Он хотел привести своих солдат на Кубань, чтобы им было легче, а если худшие опасения подтвердятся, то можно уйти на Кавказ.
   Генерал П. Х. Попов, который приехал со своими казаками 26 февраля и привез пять орудий, сорок пулеметов, настаивал на том, что его казаки не должны покидать свой родной Дон. Когда на всеобщем собрании было решено принять предложение Алексеева и Деникина, Попов отбыл на реку Сал. Это была большая потеря для Добровольческой армии, отряд Попова преимущественно состоял из всадников, в которых армия очень сильно нуждалась. 27 февраля армия и ее гражданская часть, 5 тысяч человек в общем, вышла из станицы Ольгинской. Они проходили от 25 до 35 километров в день. Дороги были грязные, идти было очень тяжело, но все, за исключением больных, продолжали путь. Очень часто армии не удавалось достать еду даже за деньги.
   Маршрут армии пролегал через Ставропольскую область, большую часть которой контролировали Советы большевиков. Первое сражение произошло 6 марта в Лежанке, на границе Ставропольской области и Кубани. Местный большевистский отряд, поддержанный солдатами 39-й дивизии, столкнулся с Добровольческой армией. Марков со своим полком неожиданно пересек маленькую речку Егорлык, и этот бросок так шокировал врага, что ему пришлось отступить. Тем не менее у Маркова не было кавалерии, и он не мог сразиться с большевиками. Большинство населения станицы должно была сочувствовать красногвардейцам, так как половине людей пришлось спасаться бегством от победной армии. В ходе сражения белым удалось взять в плен дюжину офицеров 39-й дивизии. Корнилов судил их военным судом, но суд отпустил их с условием того, что они пополнят ряды Добровольческой армии. Первая победа значительно подняла боевой дух армии, и скорость передвижения значительно возросла. [10 - По свидетельству Р. Гуля, после боя в Лежанке было расстреляно до 60 пленных. После чего офицерами в деревне был учинен самосуд. Потери белых составили: 3 человека убитыми, 17 – ранеными. В Лежанке осталось 507 трупов (Гуль Р. Ледяной поход. Белое движение: начало и конец. М., 1990). (Примеч. ред.)]
   9 марта армия вошла на территорию Кубани, где и обнаружила, что местные казаки, в отличие от донских казаков, дружелюбно настроены по отношению к белым. Часто продовольствие они получали бесплатно, но, что более важно, довольно много кубанских казаков вступили в армию. В станице Незамаевской ряды армии пополнили 140 рекрутов, а в Выселках – от 400 до 500.
   Самым опасным моментом похода было время, когда армии пришлось переходить железнодорожные пути. Особенно сложно было пересечь главную дорогу Владикавказ – Ростов. Белые пересекли опасную зону беззвучно ночью, в то время как чешский инженерный отряд разбирал рельсы. Когда солдаты переходили пути, они заметили вдалеке большевистский поезд с оружием, но ближе он не мог подъехать.
   На Кубани первое сражение произошло в станице Березанской 14 марта. Даже тогда белогвардейцы легко обратили в бегство своих врагов, но это сражение разочаровало добровольцев, так как их врагом оказались не большевики 39-й дивизии, а казаки и иногородние. Сход станицы, после того как до нее дошли слухи о походе белых, решил бороться с кадетами.
   Следующее сражение было куда серьезнее. В течение некоторого времени Корнилов пытался избежать встречи с большевистскими отрядами, потому что хотел добраться до Екатеринодара как можно быстрее, но теперь казацкая столица была уже недалеко, и он надеялся, что казацкое правительство поможет сдержать главные силы большевиков. Также у Добровольческой армии кончались боеприпасы, и не было другого выхода, кроме как взять их у врага. Белая разведка доложила, что на железнодорожной станции Кореновская они столкнутся лишь с тыловой частью красных, и этот доклад убедил Корнилова принять решение атаковать. Хотя эти данные были ложными, в Кореновской Добровольческая армия встретилась с 10 тысячами солдат. Бой, который последовал, был одним из самых кровопролитных: за четыре дня непрерывной схватки белые потеряли 400 человек. Не раз казалось, что они будут вынуждены отступить под напором гораздо более многочисленных большевиков. Добровольческая армия просто не могла позволить себе потерпеть поражение в то время. Корнилов использовал все запасы оружия, и в результате 17 марта белые заняли железнодорожную станцию и захватили оружейный склад.
   Радость победы была омрачена плохими новостями, полученными из станицы Кореновской: кубанское правительство и армия эвакуировались из Екатеринодара под давлением большевиков. Так как целью похода в Екатеринодар было присоединиться к Кубанской армии, то направление необходимо было менять. Деникин и Романовский считали, что армия должна продолжать идти в Екатеринодар, чтобы захватить город. Корнилов тем не менее решил иначе. Он считал, что для такого дела армия слишком слаба и измучена, вместо этого он хотел вести армию на юг от Кубани в черкесские аулы, где, он надеялся, она сможет отдохнуть и дождаться Кубанскую армию.
   Корнилов принял решение без учета важной информации о мощи и позиции врага и без малейшего понятия, где находится Кубанская армия. Двигаясь по направлению к Майкопу, решение сделать привал было огромной ошибкой, так как город стал крепостью большевиков, а левый берег Кубани был занят красными войсками. В то время, когда Корнилов больше всего хотел избежать боев, армии пришлось сражаться. Белые победили, но ценой тяжелых потерь. 22 марта измученная армия была на грани распада, но внезапно добровольцы услышали звук артиллерийского выстрела на расстоянии. Это означало – Кубанская армия где-то неподалеку. На следующий день в станице Филипповской армия изменила направление: вместо того чтобы идти на юг, она пошла на запад, чтобы соединиться с Кубанской армией в Покровском.
//-- Кубань и Октябрьская революция --//
   Социальные и политические условия на Кубани в ноябре 1917 года напоминали донские, и последствия большевистской революции были одинаковые в обоих Войсках. Но Кубани не посчастливилось иметь такого же Каледина, который бы старался объединить разные слои населения. А. П. Филимонов, избранный атаманом 25 октября, был ограниченным консерватором, который верил, что казаки должны сохранить все свои привилегии. Сразу же после революции представители казаков и иногородних попытались уладить разногласия, найдя компромисс. Было решено:
   1) всенародно избранные органы будут управлять Кубанью до созыва Учредительного собрания в России;
   2) местные органы самоуправления должны быть выбраны без разделения на казаков и иногородних;
   3) трое иногородних должно войти в правительство.
   Но из-за непоследовательности руководства казачьего парламента, который назывался Рада, соглашение так и не претворилось в жизнь.
   Правда, казаки смягчились немного позже и 25 января согласились создать равноправное правительство, в которое бы вошло столько же представителей казаков, сколько и крестьян. Но к этому времени было уже слишком поздно, авторитет правительства признавался лишь в Екатеринодаре и ближайших станицах. Обе стороны не доверяли друг другу, и в создавшихся условиях идея равенства потерпела крах еще раньше, чем это произошло на Дону. Население Кубани было еще больше разобщено, чем на Дону: иногородние воспринимали пропаганду большевиков, а казаки симпатизировали Белому движению.
   Филимонов и его товарищи возлагали большие надежды на казаков, вернувшихся с фронта; они думали, что фронтовики защитят их status quo перед иногородними и перед армией Ленина и Троцкого. Но, как и на Дону, вернувшиеся казачьи отряды распались вскоре после прибытия. Здесь тоже было много надежд и разочарований. 1-й Черноморский полк, в отличие от других, прибыл в Екатеринодар в прекрасном состоянии. Филимонов сразу же послал его сражаться против большевиков, чтобы овладеть некоторыми важными стратегическими пунктами. Полк не подчинился и вскоре был распущен.
   Очень скоро Кубань оказалась на грани анархии. 13 ноября правительство разоружило большевистскую артиллерийскую часть в столице, все это сопровождалось стрельбой, демонстрациями и общественными беспорядками. В станице Гулькевичи иногородние установили большевистский режим, и Филимонов отправил туда отряд, чтобы утвердить свою власть. Когда белые подошли к станице, Никитенко, местный большевистский лидер, признал себя преданным екатеринодарскому правительству, но как только войска отступили, Никитенко казнил представителей Филимонова.
   Главная угроза политической стабильности исходила от ближайшего Кавказского фронта. Напрасно Филимонов просил генерала М. А. Пржевальского, главнокомандующего Кавказским фронтом, остановить поток солдат. Генерал был бессилен, и один демобилизованный полк за другим входил на территорию Кубани. 39-я пехотная дивизия, покинув фронт, стала главным оплотом большевизма на Северном Кавказе, ее полки помогли установить советский режим в Тихорецкой, Торговой, Ставрополе, Кавказской и Армавире.
   Так как регулярные войска стали вести себя еще хуже, кубанское правительство решило создать против большевиков добровольческие отряды. Казаки не хотели зачисляться в них, и единственный отряд, который был создан, состоял из русских офицеров, которые прибывали на Кубань в большом числе. Сначала правительство колебалась, одобрять ли формирования подобного рода, так как четко понимало, что открытая поддержка офицеров заставит большую часть населения отвернуться от него. Но вскоре Филимонов решил поддерживать офицеров жалованьем размером в 100 тысяч рублей. Первый отряд, сформированный полковником Галаевым в середине декабря, уже к середине января насчитывал 200 добровольцев. Галаев, уважаемый и талантливый офицер, был убит в начале февраля в бою с большевиками.
   Второй добровольческий отряд насчитывал примерно 100 человек и был сформирован в конце декабря капитаном А. Л. Покровским, человеком, которому было суждено сыграть значительную роль в истории Белого движения. Покровский – один из русских пилотов мировой войны; он был невероятно храбр и решителен, но также очень амбициозен, зол и без моральных принципов – из того сорта людей, которые используют проблемные ситуации с выгодой для себя.
   Несколько сотен русских офицеров, конечно, несмотря на случайный успех, не могли предотвратить рост мощи большевиков. К январю большевики контролировали все главные железнодорожные направления на Кубань, таким образом отрезав все пути сообщения донского правительства с екатеринодарским. Для Каледина это стало большей потерей, так как Кубань поставляла ему военную амуницию, а теперь все поступления прекратились. Это было также плохо и для Добровольческой армии, так как перекрылся источник пополнения. Командование армии в Ростове послало 60 человек с капитаном Беньковским в Екатеринодар, чтобы наладить прерванную связь, но большевики обезоружили белогвардейцев в Тимашевской и отправили их в тюрьму Новороссийска.
   Новороссийск и Армавир стали главными центрами большевиков. Группировка Новороссийска первой бросила вызов правительству Екатеринодара, 30 января предъявив ультиматум, требуя, чтобы Рада признала правительство Петрограда и распустила все добровольческие формирования, в противном случае пусть готовится к взятию столицы Красной армией. Есть какая-то ирония в том, что в первом сражении защищать столицу Кубани пришлось только русским офицерам. Казаки, столько раз спасавшие Россию старого режима, нуждались в помощи, чтобы навести порядок в собственном войске.
   Белая армия насчитывала 700 добровольцев против 6 тысяч надвигающихся большевиков. Первое столкновение произошло 4 февраля в Энеме, в 20 километрах от Екатеринодара. Стремительные маневры белогвардейцев удивили красных, которые плохо защищались. Офицеры пленили и казнили красного командира Яковлева, а также захватили большое количество боеприпасов. Во втором сражении, которое произошло в Георгие-Афипской станице два дня спустя, белым опять удалось удивить и победить своих врагов. Серадзе, заменивший Яковлева, был ранен и захвачен в плен. Согласно версии большевиков, он был убит в госпитале; если верить белым, то он скончался по дороге в госпиталь.
   Покровский, победитель множества тяжелых боев, получил приглашение в Екатеринодар и получил звание полковника. Некоторые из его друзей, возможно и не без оснований, хотели, чтобы его назначили командующим Кубанской армией. В прошлом за несколько месяцев армия сменила трех командующих: двое ушли в отставку, так как не верили в успех и победу, а третий, И. Е. Гулиг, ничего не сделал в трудное время, и его недолюбливали из-за его тщеславия. Две победы продлили жизнь Кубанской армии. К. Л. Бардиж, хорошо известный казачий политик, набрал пополнение из казаков района Ейска и Тамани. Белому движению удалось организовать прочную линию фронта вокруг своей столицы. Филимонов созвал собрание представителей Рады и правительства 27 февраля, чтобы решить вопрос о должности Гулига. Участники выбрали Покровского, несмотря на то что Успенский, военный министр, очень возражал против этого и даже предпочел уйти в отставку.
   Когда Покровский приехал в Екатеринодар, чтобы получить назначение от атамана, ему пришлось оставить свои войска под командованием И. Каминского. В это время большевики начали наступление. Каминский, так как был пьян, отступил без боя и позволил большевикам 1 марта захватить Выселки. Безответственное поведение Каминского имело ужасные последствия: он поставил под угрозу линию фронта, и причиной этого стало поражение добровольческих отрядов, не так давно сформированных. Белые допустили просчет, и теперь стало ясно, что Екатеринодар уже нельзя удержать.
   Филимонов созвал собрание представителей гражданских и военных властей, чтобы решить, как поступить в чрезвычайной ситуации. Некоторые члены Рады спорили, что правительство должно быть распущено, что его члены должны вернуться в свои станицы и организовать антибольшевистское восстание. Другие, включая Л. Л. Быча, председателя правительства, и Н. С. Рябовола, председателя Рады, считали, что армия должна покинуть Екатеринодар и объединиться с Добровольческой армией, которая, как им было известно, ушла из Ростова. Собрание выбрало вторую альтернативу, и были сделаны все приготовления для эвакуации. Рябовол сформировал отряд из членов Рады, насчитывающий примерно 120–130 человек. 13 марта армия, примерно такого же состава, как и Добровольческая армия, покинула Екатеринодар. Правительство обратилось к жителям города с последней речью, ее патетический тон имел огромное значение:

   «Мы обращались к вам больше одного раза; мы взывали к вам в борьбе с анархией. Но к сожалению, вы, казаки и иногородние, вы поддались провокациям, были введены в заблуждение красивыми, но лживыми словами фанатиков и людей, продавших самих себя. Вы не помогли нам и не оказали поддержки, когда мы нуждались в этом, сражались, защищая Учредительное собрание, которое могло помочь спасти наше отечество. Вы не поддержали нас, когда мы сражались за наши права и за судьбу нашей родной земли. Вольно думать об этой глупости, но это правда: вы не смогли защитить своих собственных представителей».

//-- Ново-димитриевское соглашение и смерть Корнилова --//
   Взятие большевиками Екатеринодара способствовало распространению анархии по всей Кубани. Фронта не было. В одних станицах население было положительно настроено по отношению к изгнанному правительству, в других же уже приняли резолюцию большевиков. Как в средневековой Европе, армии не подчинялись центральной власти, играя друг с другом в жестокие игры. Корнилов и Покровский ничего не знали о силе, намерениях и расположении врага, и им просто чудом удалось объединиться. Ни у казаков, ни у Добровольческой армии не было плана на будущее; они были уверены, что большевизм просто не может победить, поэтому сосредоточились на том, чтобы пережить временные трудности.
   Для 5 тысяч беженцев из Екатеринодара, из них лишь 3 тысячи военных, поход начался с разочарований. Жители станицы Пензенской сбежали, так как боялись «кадетов». Но белогвардейцы, даже в таком подавленном настроении, не желали переговоров с большевиками. Бывшая Рада отказалась от предложения мира, которое внесла делегация из Екатеринодара, так как надеялась отвоевать столицу при помощи армии Корнилова.
   Следующие дни были проведены в бесцельном шатании от станицы к станице и постоянных собраниях, на которых решался маршрут похода. На этих собраниях кубанское руководство часто давало задний ход. 22 марта, например, политики и военные решили, что надо идти в Баталпашинск, на юг от Екатеринодара, на следующий день они двинулись в путь; но вечером 23 марта было решено повернуть к берегу Черного моря. Такая бесцельность сильно подрывала моральный дух армии. Сотни покинули армию, чтобы вернуться в Екатеринодар или в свои родные станицы. Кубанская армия и Рада были на грани полного распада.
   Поход к морскому побережью начался ночью, так как колонна хотела пройти незамеченной между двумя селениями, находящимися под влиянием большевиков. Чтобы идти было проще, казаки бросили большую часть своего имущества. Но им не удалось избежать боя; большевики атаковали их в станице Калужской. Пока продолжался бой, пришли новости, что Добровольческая армия находится в соседней деревне. Это вселило в Покровского силу и уверенность, они победили врага, одержав очень важную победу. Покровский был произведен в генералы для того, чтобы престижнее выглядеть в глазах командования Добровольческой армии, и вместе с начальником своего штаба В. Г. Науменко отправился в Шенджиий, чтобы встретиться с Корниловым.
   Обе армии ждали этой встречи неделями, считая ее своей последней надеждой. Все предполагали, что встреча представителей двух утомленных, отчаявшихся армий произойдет очень эмоционально. Ничего подобного. «Когда Покровский подошел к дому генерала Корнилова со своим конвоем, Корнилов вышел на крыльцо, а затем быстро вернулся в свою комнату», – писал Науменко, будучи очевидцем. Корнилов считал себя не просто командующим несколькими тысячами отчаянных солдат, но и представителем всей России, главнокомандующим всеми русскими армиями. В сложившихся обстоятельствах не шло и речи о том, чтобы принять как равного человека, который пару недель назад был лишь капитаном. Для этого необходим был протокол. Вместо Корнилова кубанскую делегацию приняли Романовский и Марков, пригласив ее на обед. Только после обеда Корнилов начал расспрашивать о последних событиях на Кубани и о Кубанской армии. Генерал Алексеев изложил Покровскому условия, при которых объединение их армий может произойти: 1) атаман должен подчиняться командующему Добровольческой армией; 2) кубанское правительство и Рада должны быть ликвидированы; 3) казачьи войска должны войти в добровольческие части. Покровский, будучи неказачьим офицером, особо не вникал в тонкости кубанского сепаратизма; тем не менее он был удивлен жестокостью этих требований. Он возразил, что Кубанская армия должна сохранить свою самостоятельность, что командование Корнилова лишь временно.

   «Алексеев разразился смехом: „Полковник, извините меня, я не знаю, как к вам обращаться, мы знаем, что солдаты чувствуют по этому поводу. Только вы не хотите преодолеть ваше тщеславие“. Корнилов резко сказал: „Единая армия – единое командование, другая ситуация для меня неприемлема. Пожалуйста, поставьте ваше правительство в известность“».

   Правительство доверило Покровскому вести переговоры о соглашении, но Корнилов и Алексеев требовали так много, что он не посмел взять всю ответственность на себя. Таким образом, окончательного решения на встрече принято не было.
   В руководстве кубанского лагеря согласия не было. Некоторые сепаратисты, такие как Н. С. Рябовол, считали, что будет лучше повести армию в горы, чем пожертвовать автономностью Кубани. Другие считали, что даже если две армии объединятся, то правительству и Раде лучше самим уйти в отставку, чем сотрудничать. Но в конце концов здравый смысл одержал верх, и 30 марта Кубань послала другую делегацию в Ново-Димитриевскую, чтобы договориться с командованием Добровольческой армии.
   На этот раз встреча была более радушной, и обе стороны пошли на компромисс. Соглашение было достигнуто по трем пунктам:
   1) Кубанская армия должна войти в состав Добровольческой армии;
   2) Законодательная Рада, войсковое правительство и войсковой атаман продолжают свою деятельность, всемерно содействуя военным мероприятиям командующего армией;
   3) командующий войсками Кубанского края с его начальником штаба отзывается в состав правительства для дальнейшего формирования постоянной Кубанской армии.
   Объединение вдвое увеличило армию и боевые запасы. Корнилов сформировал три бригады из 6 тысяч человек. Командующими этими бригадами Корнилов назначил генералов Маркова, Богаевского и Эрдели. Так как казаки привели с собой лошадей, то у Добровольческой армии впервые появилась возможность создать кавалерию, что в походных условиях имело огромное значение.
   После объединения казаки записывались в Добровольческую армию гораздо активнее, но из-за этого иногородние относились к ним еще более враждебно. Русские офицеры были фанатичными антибольшевиками и относились к бойцам Красной армии с невероятной ненавистью, но они не имели ничего против иногородних. Такое отношение не изменилось и после ново-димитриевского соглашения, когда казаки жестоко обращались с иногородними только потому, что они иногородние. Часто обстановка в антибольшевистском лагере было на грани местной гражданской войны.
   Ново-димитриевское соглашение было самым важном шагом на пути к перестройке армии и превращению ее в нечто совсем отличное от того, что было. Когда армия набиралась в Ростове и Новочеркасске, в ней было очень мало казаков. Первая группа, присоединившаяся к армии, была командой Богаевского, покинувшая Ростов вместе с Добровольческой армией. Затем сотни казаков хлынули в Новочеркасск, решив лучше уйти с Добровольческой армией в Ольгинскую, чем остаться с атаманом Поповым. По прибытии на Кубань казаки уже составляли одну треть всей армии. Потери в боях были велики, но благодаря новым пополнениям численность армии в Ново-Димитриевской была ненамного меньше, чем в Ольгинской. Новыми добровольцами были исключительно казаки. Так как точная цифра нам неизвестна, логично предположить, что до объединения половину Добровольческой армии составляли казаки. С другой стороны, войска Покровского также включали много неказаков. Хотя русские офицеры первыми вступили в добровольческие отряды в Екатеринодаре, к началу похода они составляли лишь меньшинство.
   В результате ново-димитриевского соглашения Корнилов, Деникин и Алексеев встали во главе армии, большую часть которой составляли казаки, но генералы не смогли правильно оценить значение этого факта. Они воспринимали казаков как обыкновенных русских и думали, что их жажда автономии просто демагогия. Типично для Алексеева то, что он объяснял требование независимости Кубанской армии тщеславием Покровского.
   В результате постоянных стычек между кубанскими сепаратистами и русскими офицерами обе стороны пришли к выводу, что ново-димитриевское соглашение необходимо расторгнуть. Было очевидно, что ни одной армии не удастся выжить отдельно друг от друга. И если после окончания Кубанской кампании казаки отделятся от армии, то тысячи или полторы тысячи оставшихся офицеров не хватит, чтобы сформировать новую армию. Так как Гражданская война продолжалась, армии обеих сторон росли. В конце 1917 года несколько сотен могли добиться значительных стратегических успехов, но к середине 1918 года это уже не имело большого значения. Хуже всего было то, что неказацкая армия на Дону или Кубани не могла расти. Белое движение вынуждено было использовать казаков или кануть в небытие. Но кубанские казаки, в свою очередь, также нуждались в превосходном военном руководстве, состоящем из лучших офицеров императорской армии. Без такого командования казакам бы не удалось сформировать армию, способную сопротивляться красным войскам.
   Обе стороны понимали всю важность взаимодействия и сделали необходимые выводы. Казачьи политики должны смягчить свои требования или, по крайней мере, отложить их до более благоприятного момента. Генералы Добровольческой армии должны реально оценить силу и стремления своих союзников и пойти на уступки, принимая во внимание их желание оставаться автономией. С другой стороны, они должны были приложить все усилия, чтобы избежать вовлечения в драку между казаками и иногородними.
   Самое страшное сражение произошло между первым и вторым собраниями представителей Кубанской и Добровольческой армий. Добровольческая армия, идущая из Шенджия в Ново-Димитриевскую, вынуждена была вступить в бой с большевиками. День, начавшийся с солнечного утра, вскоре стал дождливым, затем пошел снег, и стало очень холодно. Большевики начали обстрел с противоположного берега маленькой речушки, и единственным выходом подавить этот огонь для добровольцев было перейти реку в ледяной воде. Задача была выполнена, но с огромными потерями: многие офицеры обморозились до смерти. На следующий день добровольцы отомстили, захватив в плен семерых командиров большевиков.
   Так как армия Корнилова удвоилась, он решил, что пора приступить к выполнению главной задачи похода – захвата кубанской столицы. Ставки этого сражения были высоки: в случае успеха Белое движение сможет организовать военную базу, сформировать сильную казачью армию, в то время как его враги будут распоряжаться лишь нерегулярными отрядами. В случае же поражения существование Добровольческой армии будет под угрозой. Было слишком рискованно идти против вражеской армии в три или даже четыре раза большей по численности, но уверенность Корнилова была основана на череде победных сражений Кубанской кампании.
   Корнилов тщательно планировал операцию. Как часто происходило и ранее, ему удалось взять врасплох врага, перейдя реку Кубань западнее Екатеринодара в станице Елизаветинской. Полк генерала Казановича легко одолел маленькую группу большевиков, пытающихся помешать форсированию реки. Бригада Богаевского также удачно переправилась на другую сторону реки 8 апреля. Но Корнилов допустил ошибку. 10 апреля он срочно приказал начать атаку Екатеринодара, в то время как бригада Маркова еще не завершила переход реки.
   Сопротивление большевиков оказалось неожиданно ожесточенным. Нам неизвестна точная цифра численности красных в городе, но если верить белым, то их было около 18 тысяч. В этот раз Добровольческая армия сражалась до последнего, но большевики не отступили. Возможно, Красной армии поднимал боевой дух тот факт, что во время сражения в кубанской столице проходил I съезд Советов.
   Красным удалось отбить первую волну нападающих еще до того, как подоспела бригада Маркова. Координация между полками Добровольческой армии сразу же нарушилась. Казанович, например, продолжал наступать, надвигаясь на город, но потом обнаружил, что полк Корнилова не прикрывает его левый фланг, как ожидалось, и был вынужден отступить. Потери обеих сторон были велики. Добровольческая армия потеряла ряд доблестных командиров, среди них полковник Неженцев, наверное, ближайший друг Корнилова. Но потери большевиков превышали потери белых в пять или шесть раз. То, что было убито пятнадцать тысяч большевиков, свидетельствовало о том, что успех зависит не от преданности идее, а от военного искусства.
   12 апреля Корнилов созвал первый военный совет со времен Ольгинской. Участники были приглашены обсудить сложившиеся положение: план атаки против превышающего по численности и лучше экипированного противника провалился. Корнилов начал совещание в обычной своей манере, заявив, не спрашивая мнения других, что он собирается продолжать атаку. Деникин, Романовский и Богаевский посоветовали остеречься и отступить, но Быч с Филимоновым поддержали Корнилова. Марков не участвовал в обсуждении, тихонько похрапывая. После пробуждения он сказал, что не спал в течение сорока восьми часов, а раз даже он устал настолько, что не способен бодрствовать, то солдаты, должно быть, находятся в еще худшем состоянии. В конце концов совещание поддержало предложение Алексеева, что атака будет продолжена после однодневного отдыха.
   Согласно независимым свидетельствам генералов Деникина, Богаевского, Казановича, Корнилов не верил в успех операции, а считал это смертоносным предприятием. Он сказал Казановичу: «Конечно, мы все можем пасть здесь, но, я считаю, лучше умереть с честью. Отступить сейчас – значит начать медленно умирать. У нас нет ни еды, ни боевых припасов. Это будет похоже на медленную агонию».
   Корнилов был еще более откровенен с Деникиным. Деникин сказал:

   «– Лавр Георгиевич, почему вы так твердо стоите на своем? [Деникин спрашивал о предстоящей атаке.]
   – У нас нет другого выхода, Антон Иванович. Если нам не удастся захватить Екатеринодар, мне останется лишь пустить пулю себе в лоб.
   – Вы не можете сделать это. Это будет означать, что тысячи жизней были принесены в жертву напрасно. Почему бы нам не оставить Екатеринодар, отдохнуть, набраться сил, а потом организовать новую операцию? В случае неудачной атаки отступление вряд ли будет возможным.
   – Вы поведете их назад.
   Я встал и возбужденно сказал:
   – Ваше превосходительство! Если генерал Корнилов совершит самоубийство, никто не сможет отвести его армию – она окончательно погибнет».

   Утром 13 апреля случайный снаряд убил Корнилова; он взорвался рядом с его штабом. Генерал Деникин, немедленно сформировавший временное командование, напрасно пытался держать смерть Корнилова в секрете. Новость оказала шокирующий эффект на войска, которые после пятидневного боя тяжело переживали поражение. Добровольческая армия оказалась на грани паники.
   Помимо Корнилова, Марков, человек достойный и невероятно храбрый, был, наверное, самым популярным среди добровольцев. Деникина знали относительно мало. Если его и знали, то только как командира Железной дивизии во время Первой мировой войны. Его принятие на себя командования не могло бы внести успокоения относительно будущего армии.
   Алексеев издал приказ о назначении Деникина командующим армией в тот же день, когда объявил о смерти Корнилова. Интересен тот факт, что он создал армию и был против того, чтобы ее возглавлял Корнилов, но сам не сделал ни единой попытки, чтобы самому возглавить ее. Может быть, потому, что поход подорвал его и без того ухудшающееся здоровье, и он чувствовал, что физически неспособен выполнять такую важную роль.
   Алексеев полностью доверял Деникину. Когда он был главнокомандующим при Временном правительстве, Деникин был начальником его штаба, и они прекрасно сработались. (К тому же Деникин ни разу не разочаровал его: в течение нескольких месяцев сотрудничество двух генералов происходило гладко; несмотря на временные разногласия, они никогда не теряли уважения друг к другу.) Старшие офицеры также питали к Деникину глубокое уважение. В последние месяцы Алексеев жил в тени Корнилова, который с ним никогда не советовался, а Деникин сам участвовал в разработке стратегии и стал вторым самым влиятельным человеком в армии. Для старших офицеров было очевидно, что место Корнилова должен занять именно Деникин.
   Очевидно, что Корнилов, будь он жив, погубил бы армию, пытаясь взять Екатеринодар. Деникин, который и раньше считал правильным отступить, понимал, что смерть командующего так сильно подорвала моральный дух, что победа просто невозможна. И он ни минуты не колебался, прежде чем отдать приказ об отступлении. После консультации с Филимоновым, Алексеевым и Романовским Деникин приказал возобновить поход 13 апреля. Так как путь был свободен лишь на север, ему не пришлось долго выбирать направление. У большевиков опять появилась прекрасная возможность уничтожить Добровольческую армию. Тем не менее Сорокину, красному командиру, не удалось серьезно прижать белых. Как писал Сухоруков, советский автор, «вместо того чтобы продолжать сражение с контрреволюционерами, что было бы все еще опасно, Сорокин вернулся в Екатеринодар, чтобы устраивать парады и демонстрации, выставляя тело Корнилова, которое было сожжено после ненужного спектакля».
   Деникин прекрасно знал об опасности, которая угрожала его армии, и вел себя соответственно, отдав приказ на отход как можно быстрее. Он провел несколько боев с небольшими большевистскими группами, но Добровольческой армии удалось избежать столкновения с основными силами красных. Чтобы ускорить движение, Деникин принял крайние меры. После кровавого сражения за Екатеринодар в Добровольческой армии было очень много раненых, и большой обоз очень замедлял марш армии. Деникин приказал 64 тяжелораненым с двумя врачами и тремя медсестрами остаться в станице Елизаветинской. После нескольких дней похода 119 раненых с врачами и медсестрами остались в станице Дядьковской. Позднее в станице Ильинской было оставлено 28 человек. Добровольческая армия освободила заложников, взятых в местах, где оставляли раненых. Решение оставлять раненых сильно подрывало моральный дух армии, но у Деникина не было другого выбора. Повозки, которые везли раненых, нужны были, чтобы повысить маневренность добровольцев. Согласно белым источникам, 136 человек из 211, оставленных в станицах и попавших в руки красных, выжили.
   В начале мая после нескольких небольших схваток и пересечения железнодорожных линий Добровольческая армия вернулась туда, откуда и была начата кампания в пограничные земли между Ставропольской областью, Доном и Кубанью. Ледяной поход закончился.
   Армия, начавшая поход с менее чем 4 тысячами штыков, теперь насчитывала 5 тысяч. Несмотря на почти непрекращающиеся бои, добровольцы имели практически то же количество боеприпасов, что и в начале похода, за счет трофеев, взятых у большевиков. Но армии не удалось достичь главной цели – освобождения Кубани. Она потеряла многих своих первых и лучших бойцов, а хуже всего то, что она потеряла Корнилова – человека, которого многие антибольшевики хотели бы видеть диктатором России.
   Тем не менее Ледяной поход был далек от провала. Присоединение многих казаков изменило характер армии, обеспечило ей в дальнейшем возможность роста. Но главным достижением похода было то, что армия выжила. Безусловно, одной из причин того, что армия не была уничтожена на Кубани, стала низкая дисциплина красных войск, хотя они были лучше экипированы и численно превосходили белых. Все же ошибки большевиков не умаляют героизма и успехов белых. Только смирение с самыми крайними лишениями смогло сохранить армию в самый сложный период Гражданской войны в конце весны 1918 года.
//-- Донская советская республика --//
   Когда Добровольческая армия вернулась с Кубани на Дон, то нашла обстановку там еще более враждебной, чем раньше. Коммунистический эксперимент, Донская советская республика, не увенчался успехом и смог сделать то, что не удалось Каледину, – заставить казаков восстать против большевизма.
   Донской советской республике не хватало руководства Ленина, она была ослаблена расколом на враждебные группировки, угрозой подхода немецкой армии, неясностью общей ситуации. Каледин потерпел поражение из-за противодействия местных большевистских организаций, из-за восстания Подтелкова и приближения Красной армии. Руководители Ростовского и Таганрогского революционных комитетов, а также казачьи руководители каменской группы осознали, что стали аутсайдерами. Подтелков, избранный Председателем СНК республики, был номинальной фигурой, не обладающей, по сути, никакой властью. Это не значит, что Красная армия пренебрегла выполнением задания Центрального комитета большевиков; но связь между Ростовом и Москвой была слабая, и командиры, такие как Сиверс, были достаточно независимы. Чтобы исправить такое положение, Антонов-Овсеенко, командующий южными войсками, попросил Ленина послать представителей центральной власти на Дон. Так как Ленину некого было туда направить, то он попросил Антонова-Овсеенко самому стать представителем Совета народных комиссариата (Совнаркома). Антонов-Овсеенко не мог прибыть на Дон, поэтому послал комиссара Войцеховского, который вместе с Сиверсом реально контролировал область. Войцеховский национализировал рудники и заводы, организовал изъятие продовольствия, вымогал деньги у буржуазии, став королем террора. Ростовский революционный комитет, особенно отдел Военно-революционного комитета Подтелкова, который переехал из Каменской в Ростов, был против политики Войцеховского; постепенно ссоры между двумя руководителями стали такими серьезными, что они не раз угрожали друг другу арестами.
   Есть доля иронии в том, что независимость Донской республики была провозглашена не при Каледине, когда Дон действительно был независим, а после прихода Красной армии, большинство бойцов которой не были местными уроженцами. 26 февраля Антонов-Овсеенко телеграммой сообщил Ленину, что казаки хотят самоуправления. Ленин не имел ничего против автономии Дона, но условием поставил то, что на съезде Советов должна быть выработана собственная программа аграрной реформы. Но события вынудили местное руководство пойти дальше, чем ожидал Ленин. Местный революционный комитет полагал, что независимая республика осложнит немцам оккупацию Дона. Поэтому революционный комитет 23 марта провозгласил Донскую советскую республику независимой, не дожидаясь съезда Советов.
   Большевики пытались создать новую гражданскую администрацию. Начиная с ростовской думы, они распустили все думы, и Военно-революционный комитет объявил выборы в местные и районные Советы. За исключением священников, купцов, полицейских и офицеров, все, кто достиг возраста двадцати одного года, могли принять участие в голосовании. Но в большинстве станиц выборы так и не состоялись. А где они прошли, обычно атаманы избирались председателями, таким образом, ничего не менялось, кроме названия.
   Съезд Советов в Ростове прошел 9 апреля. На нем обсуждалась земельная реформа и национализация, но главным вопросом было, должен ли Дон принимать условия Брест-Литовского мирного договора. Так как Дону угрожала немецкая армия, решение съезда имело национальное значение. И сторонники, и оппоненты мира с Германией понимали это. Поэтому большевики послали Орджоникидзе в Ростов, чтобы выступать на съезде за мир, а левые эсеры послали Камкова, бороться против. После нескольких дней споров большевики одержали победу: 348 голосов против 106, при этом многие воздержались. Вскоре немцы двинулись на Дон, и большевикам пришлось изменить свое решение и выступить в поддержку революционной войны.
   Жители Дона мало переживали по поводу резолюции съезда Советов или о том, останутся ли их атаманы председателями; для них советский режим стал символом террора и анархии. Сильнее всего этот террор проявился в двух большевистских оплотах: Ростове и Таганроге. В последние месяцы режима Каледина большевики получали огромную поддержку в этих городах Дона. Население ждало войска Красной армии как освободителей. Приход войск разрушил эту иллюзию за короткое время, и симпатии сменились страхом. Сразу начались аресты и казни.
   Жизнь офицеров оказалась в огромной опасности. Эти люди не присоединились к Добровольческой армии, несмотря на угрозы, и теперь им приходилось скрываться. Они осознали, что невозможно позволить себе роскошь «нейтралитета» во время Гражданской войны. Некоторое время спустя, когда белые вновь захватили Дон, эти офицеры пополнили ряды Добровольческой армии. Красный командующий Сиверс приказал, чтобы все принадлежащие к Добровольческой армии были казнены. Пока армия стояла в Ростове, многие учащиеся четырнадцати и пятнадцати лет записались в ее ряды, но, возможно, из-за запрета родителей не участвовали в Ледяном походе. И теперь эти дети должны были быть расстреляны. Военно-революционный совет отменил этот приказ, провозгласив, что никто моложе семнадцати не должен быть наказан. Тем не менее это не принесло никакого результата, так как штаб Сиверса игнорировал решения комитета.
   Террор был направлен даже на социалистические партии и на обычных рабочих. Например, видный меньшевистский лидер П. П. Калмыков был убит солдатами. 1 марта большевики прекратили выпуск меньшевистской газеты «Рабочее дело». Меньшевики решили поэкспериментировать и стали выпускать другую, «Рабочее слово», но она также спустя месяц была закрыта. 26 марта социал-революционеры и меньшевики покинули собрание Ростовского городского совета в знак протеста и более никогда туда не возвращались.
   Если бы даже штаб Сиверса захотел прекратить этот террор, а он не хотел, это было бы почти невозможно. Никакая сила не могла успокоить и призвать к порядку солдат расформированных отрядов, пришедших в Ростов с Украины, спасаясь от немцев. Они убивали иногда просто ради грабежа. Беспорядки были случайными и непредсказуемыми. В то время как офицерам и видным кадетским политикам удалось спрятаться и выжить, включая Милюкова, некоторые были убиты только потому, «что носили обувь такую же, как у солдат Добровольческой армии».
   Террор в Таганроге был еще кровавее. Ярость, с которой офицеры пытались подавить восстание в январе, оставила слишком горькие воспоминания. Десятки офицеров были арестованы и жестоко убиты. Среди арестованных офицеров был генерал Ренненкампф, участник Русско-японской войны и хорошо известный участник неудавшейся попытки государственного переворота в России в августе 1914 года. Из Петрограда поступило распоряжение предложить Ренненкампфу командование позицией на пути надвигающейся немецкой армии. Когда Ренненкампф отказался, Антонов-Овсеенко лично отдал приказ о его казни.
   Наверное, никакие поступки большевиков не вызывали такого всеобщего возмущения, как их отношение к церкви. 26 февраля они арестовали архиепископа Новочеркасска и держали его в тюрьме десять дней. Согласно комиссии по расследованию, организованной Добровольческой армией в 1919 году, было совершено пятнадцать убийств священников. Новые власти отменили церковные венчания и Закон Божий в школах. Большевики были отлучены от церкви. Хотя население Дона было охвачено страхом, оно нередко выходило на защиту священников.
   Казаки в своих станицах страдали гораздо меньше, чем городское население. Тем не менее именно они активно боролись с новым режимом и сыграли важную роль в его свержении. Казаки были разочарованы тем, что руководство их родным краем захвачено чужаками. Но важнее всего то, что большевики являлись угрозой их привилегиям. Даже до занятия Новочеркасска Саблин, один из командующих Красной армией, объявил представителям Круга: «Казачество, как отдельное и привилегированное сословие, должно быть ликвидировано». Большевики в дальнейшем вели себя в соответствии с объявленными намерениями. А съезд Советов, на котором преобладали иногородние, обсуждал планы изъятия казачьих земель.
   Известие, что фронтовики возвращаются в свои станицы, для казаков означало, что большевики станут слабее. Пока они находились на фронте, большевики могли влиять на них, но когда те же молодые люди вернутся в свои семьи, они скорее прислушаются к мнению своих родных, а старшие казаки никогда не любили большевиков.
   Антибольшевистское сопротивление началось в станицах в окрестностях Новочеркасска. Это был богатейший район, менее всего симпатизирующий большевикам, так как более всего пострадал от мародерства красных и организованному ими изъятию продовольствия, что породило ненависть, казаки часто убивали агентов большевиков даже в первые недели существования Советской республики.
   Первым знаком волны антибольшевистского восстания была измена В. С. Голубова. Голубов – храбрый солдат, но авантюрист и карьерист, чьей главной целью было стать атаманом. Он быстро уловил настроение казаков. В январе 1918 года он покинул атамана Каледина и присоединился к Подтелкову; это он вел войска, занявшие Новочеркасск. Большевики никогда полностью ему не доверяли и старались держать его подальше от Ростова. У них были причины к недоверию. Голубов не выполнил приказ Военно-революционного комитета разбить Попова, когда он и полторы тысячи его солдат бежали из Новочеркасска. Вместо этого Голубов взял в плен М. П. Богаевского, ближайшего друга и помощника атамана Каледина. Должно быть, у него были планы, как использовать своего пленника, так как он отказался выдать генерала ростовским властям.
   В начале апреля 1918 года Голубов открыто отвернулся от большевиков и отбыл в станицы в окрестностях Новочеркасска, чтобы найти добровольцев. Но к этому времени он был известен как человек, которому нельзя доверять. Казаки не отозвались, и когда большевики узнали о его деятельности, то 7 апреля выслали за ним небольшой отряд, поэтому ему пришлось спасаться бегством. Несколько дней спустя он стал первой жертвой восставших антибольшевистских казаков, которые не смогли простить его прошлого предательства.
   Восстание казаков было спонтанным, поэтому плохо спланированным. 10 апреля казаки обезоружили и убили отряд Красной армии, который занимался реквизицией в станице Кривянской, которая находилась всего в нескольких верстах к западу от Новочеркасска. На этот раз казаки не были удовлетворены своей «победой» и решили сформировать повстанческую армию. Своим командиром мятежники выбрали есаула Фетисова, так как он был единственным офицером, присутствующим на собрании. Первым его действием было то, что он послал гонцов в соседние станицы с просьбой о помощи. Через несколько дней 14 апреля он собрал отряд из 300–400 человек и решил сделать вылазку в Новочеркасск. Большевики ничего не знали о Фетисове и были застигнуты врасплох, отступив к Ростову без боя.
   Набег Фетисова был плохо спланирован. У него не было штаба, его казаки были плохо экипированы, и он не имел представления о будущем. Было ясно с самого начала, что казаки не смогут надолго удержать захваченные позиции, но затея была не бесполезна. Она дала возможность офицерам в Новочеркасске организовать движение, которое в дальнейшем сыграет главную роль в освобождении Дона, а также станет основой будущего правительства. 14 апреля Г. П. Янов, широко известный консервативный политик, сформировал «Совет Обороны» Донского края. Три дня спустя этот совет назначил К. С. Полякова командующим еще несуществующей казачьей армией, а С. Денисова – начальником штаба.
   Когда 17 апреля большевики атаковали сразу с двух направлений, от Ростова и Александровской, казаки не стали сражаться, как и большевики совсем недавно, и отступили к Кривянской. На следующий день, 18 апреля, армия передислоцировалась в станицу Заплавскую, где и произошло так называемое Заплавское сидение, которое продлилось до 8 мая, дата освобождения Новочеркасска. Мятеж быстро распространялся, и многие казаки приходили из соседних станиц, чтобы пополнить ряды белых. Армия Полякова, которая в начале пребывания в станице Заплавской насчитывала 4 тысячи человек, к 23 апреля насчитывала уже 6,5 тысячи человек. 21 апреля «Совет Обороны» Донского края преобразовали во Временное Донское правительство. К счастью для казаков, большевики оставались пассивны и позволили им заниматься своими делами.
   Заплавская армия была самой многочисленной из казачьих армий, но не была единственной. Сформировалась еще одна армия из 1000–2000 человек на левом берегу Дона. Из Сальских степей со своими войсками вернулся атаман Попов. Настроения казаков изменились, и те станицы, которые еще пару месяцев назад враждебно относились к белым, теперь встретили Попова как героя.
   Делегация от заплавской армии встретилась с Поповым 23 апреля в Константиновской. Встреча была не теплее той, что состоялась между Корниловым и Покровским. И. А. Поляков, член заплавской делегации, писал:

   «Если быть откровенным, то необходимо сказать, что встреча была очень болезненной. Они приняли нас холодно и неприветливо. Более того, они пытались представить наш приход как раскаяние грешников. Но что это были за грехи – нам не говорили. Особенно нас поразило то, что атаман и его свита… больше всего интересовались личными делами, чем общей обстановкой в Заплавской».

   С точки зрения Полякова, которая, вероятно, была правильной, атаман ревновал, так как армия была создана без его участия. Вероятно, было и то, что лидерам заплавской группы не нравилась идея, что им придется отказаться от своей независимости, признав власть атамана. Разногласия между казачьими лидерами ослабляли их армии и продолжались вплоть до взятия Новочеркасска.
   Тем не менее руководство заплавской армии и атаман пошли на компромисс. Гражданская власть оставалась в руках Временного правительства до созыва «Круга спасения Дона». Вся военная власть была отдана в руки Попова, который разделил войска на три группировки: «Южная группа» (заплавская группа) под командованием полковника Денисова и полковника И. А. Полякова, теперь начальника штаба; «Северная группа» под командованием полковника Семилетова; и «Задонская группа» под командованием Семенова.
   Заплавские казаки и Попов спорили по поводу стратегии. Казаки хотели взять Новочеркасск как можно быстрее; но вместо этого Попов взял полки «Южной группы», добавил их к «Северной группе» и 29 апреля атаковал Александровск-Грушевск. Атака, прошедшая неудачно в большей степени из-за низкой дисциплины, в дальнейшем сильно понизила авторитет Попова в «Южной группе».
   Дон состоял из трех политических частей, отличающихся друг от друга. В Ростовской и Таганрогской областях располагались промышленная зона и донецкие шахты, здесь преобладали поселения иногородних. Северный район был менее всего значителен в политическом плане. Он был отрезан от развитого юга, и долгое время жители этого края даже не знали, что большевики захватили власть в центре Дона. Самым сильным был сельский юг, где казаки доминировали над иногородними, так как были лучше организованы.
   Три армии Попова, конечно, состояли практически только из казаков. Они с трудом проводили различие между большевиками и иногородними. Даже существовали такие станицы, где казаки не видели причин присоединяться к антибольшевистской армии, вместо этого они сражались с врагом, находящимся поблизости, с ближайшими поселениями иногородних.
   Несмотря на быстрый рост повстанческой армии и ее успех, победа восставших была далека от полной. В конце апреля казаки были дисциплинированы не лучше, чем красноармейцы. После маленькой неудачи – а таких было много, так как казаки часто разбегались при виде наступления Красной армии, – некоторые полки захотели сдаться и начать переговоры с большевиками. Например, кривянских казаков с трудом удалось уговорить покинуть их станицу после поражения в Новочеркасске. Так как те же люди, кто боролись против Каледина, теперь повернулись против большевиков, их дух и идеи имели сходство с «революционными фронтовиками» декабря 1917 и января 1918 года. Это были яростные поборники равноправия. Например, офицерам не разрешалось носить погоны, их называли «господами офицерами», а не «ваше благородие». Многие офицеры не вступили в армию, так как не верили в ее успех. Самым известным из таких был генерал Краснов, скрывавшийся в станице Константиновской в это время. Когда представители армии попросили его принять командование, он ответил: «Я не верю в казаков и не хочу иметь с ними ничего общего». За это высказывание многие казаки так и не простили будущего атамана.

   Хрупкое равновесие воюющих сторон было нарушено появлением двух новых врагов советской власти: небольшой части полковника Дроздовского и, что более важно, немцев.
   К концу апреля немцы оккупировали практически всю Украину. Правительство Ленина верно предсказывало, что захватчики не остановятся у границ Украины, но было абсолютно невозможно остановить их наступление. Чичерин, советский комиссар иностранных дел, посылал телеграммы в Берлин, но все было бесполезно. 26 апреля немецкие войска вошли на территорию Дона из Луганска и стали угрожать Таганрогу. Москва хотела избежать войны любой ценой, но большевикам на Дону было чрезвычайно сложно сдерживать свои отряды. Они пытались заключить перемирие, обещая немцам, что отряды Красной армии, идущие с Украины, будут разоружены. В этом случае у немцев не будет повода атаковать их. Но когда бесплодные переговоры не смогли предотвратить оккупацию Дона 1 мая, большевики попытались организовать оборону, вопреки инструкциям Москвы, готовой пожертвовать Доном.
   Большевики вели тактику революционной войны, которую раньше поддерживали левые социал-революционеры и левые коммунисты. В Ростове красные призывали к всеобщей мобилизации. Они также планировали уговорить буржуазию принять участие в работах по строительству укреплений, а также собрать 3 миллиона рублей с ростовских богачей. Но ничего из этого сделать не удалось. Когда население осознало, что дни большевиков сочтены, те уже не могли навязывать свою волю. Подтелков, не заметивший, что настроения казаков изменились, поехал на север Войска, надеясь повторить свой подвиг, создать революционную казачью армию. Вместо того чтобы откликнуться на его призыв, 9 мая казаки захватили и повесили его вместе с его другом и помощником Кривошлыковым. Другие сопровождавшие его были расстреляны.
   Очевидно, что дни советского режима на Дону были сочтены. Ситуация, в которой оказались большевики, была безнадежна: Таганрог пал, Ростов остался незащищенным с запада. Большевики посылали эмиссаров к немцам, чтобы попытаться остановить их продвижение. 1 мая Орджоникидзе лично отправился в штаб к немцам, где ему объяснили, что главными целями немцев являются помощь Украине вновь обрести свои границы и оккупация Ростова. Немецкое намерение оккупировать промышленный район Донской области очевидно: они нуждались в донецком угле для военных целей и продовольствии, а также им было необходимо дружественно настроенное правительство.
   Приход немцев радикально изменил ход Гражданской войны в Южной России. Свергнув режим большевиков, немцы дали возможность Белому движению реорганизоваться. Первое наступление на Ростов тем не менее было начато не немцами, а полковником Дроздовским. Он сформировал часть, состоящую из тысячи человек (667 офицеров, 370 солдат, 14 врачей, священников и 12 медсестер), привел ее с Румынского фронта на Дон, чтобы воссоединиться с белой армией. Основатели Добровольческой армии рассчитывали на десяток таких Дроздовских, но были несколько разочарованы, поскольку поход так и остался одним из уникальнейших событий за всю историю Гражданской войны. Можно найти объективные причины, почему полковнику Дроздовскому удалось то, что никому другому не удавалось, но факт остается фактом: Дроздовский был выдающимся обаятельным человеком и с великими стремлениями.
   Русские части Румынского фронта были защищены от революционной агитации, поэтому они были гораздо меньше дезорганизованы и деморализованы. С помощью союза Антанты румынскому правительству удалось навести порядок не только в своих войсках, но и среди русских. Как и раньше в ноябре 1917 года, генерал Алексеев, прекрасно осознающий всю значимость русских офицеров на Румынском фронте, обратился за помощью к генералу Щербачеву, командующему фронтом. Хотя Щербачев послал Добровольческой армии эшелон медикаментов, он отказался сотрудничать с Алексеевым, так как надеялся организовать антигерманский и антибольшевистский Украинский фронт с помощью союзников Антанты. Впоследствии инициатива сформировать добровольческие подразделения для соединения их с офицерами Дона исходила не от Щербачева, а от полковника Дроздовского. В декабре политическая ситуация кардинально изменилась, когда Украинская рада начала переговоры с центральными властями, в результате чего отказалась от идеи формирования Украинского фронта. Теперь Антанта считала Добровольческую армию единственным средоточием сил против немцев, и Щербачев, имеющий тесные связи с дипломатами Антанты, также изменил свое мнение. Он решил помочь плану Дроздовского и 6 февраля поручил организацию подразделения генералу Кельчевскому. Тем не менее его формирование продвигалось медленно. В начале марта лишь 900 человек в Яссах и 800 человек в Кишиневе согласились участвовать в походе на Дон. На данном этапе румыны, опасаясь мести со стороны Германии, которая уже оккупировала их страну, запретили формировать организацию и требовали немедленного роспуска всех созданных частей. Генералы Щербачев и Кельчевский решили пойти на уступки. Дроздовский тем не менее думал иначе. Кишиневская группа под командованием генерала Белозора была распущена, но офицеры Дроздовского решили последовать за ним в поход против румын. Здесь видно отличие решительного лидера: одна группа распалась, в то время как другая, такого же размера и состава, нет. Драздовскому и его людям удалось обезоружить румын. В это время как раз шло заседание румынского парламента. Дроздовский расположил свои пушки у здания парламента, угрожая открыть огонь при первом же враждебном действии. Этого не потребовалось. Под давлением румын даже выделили поезда, чтобы перевести отряд в Кишинев и избавиться от него как можно быстрее. Здесь к группе Дроздовского присоединились люди Белозора, и начался длительный поход.
   Небольшая армия быстро пересекла территорию Украины, проходя 60–65 километров в день. В условиях всеобщего беспорядка тысяча штыков являлась значительной силой, поэтому ей легко удавалось побеждать небольшие группы большевиков, встречающихся на ее пути. Солдат, однако, терзала неопределенность, они не знали, что их ждет на Дону. Только к концу похода они узнали, что Добровольческая армия уже находилась на территории Дона, а Корнилов погиб. После этих новостей некоторые были так сильно потрясены, что покинули Дроздовского, но он привлек других.
   Полковника мучила дилемма, которая также была главной проблемой и самой Добровольческой армии: как белым офицерам относиться к немцам? Этот вопрос встал ребром, так как поход Дроздовского и наступление немцев совпали по времени. Рассуждения Дроздовского были похожи на рассуждения руководства Добровольческой армии.
   Все подразделение было организовано для борьбы с московской властью, но поход продолжался, и становилось все труднее и труднее верить в миф, что реальными врагами являются немцы. «Враг» прекрасно знал, что Дроздовский хотел присоединиться к Добровольческой армии, организации, которая была враждебно настроена по отношению к немцам. Немцы, в свою очередь, легко могли уничтожить дроздовцев, но они не только не попытались этого сделать, но и периодически предлагали свою помощь. Фактически, преследуя каждый свои цели, Дроздовский и немцы сотрудничали. Например, немецкие войска и люди Дроздовского прибыли к Днепру в одно и то же время, но договорились не мешать друг другу при переправе. Но затем большевики начали обстреливать немцев; не было ничего удивительного, что русские пытались их остановить. Без колебания Дроздовский атаковал большевиков, таким образом помогая немцам форсировать реку. Возникла неловкость, и Дроздовский понял, что необходимо объяснить подчиненным, после того как бой был окончен, что с немцами не было никакой договоренности и что белые обстреляли большевиков, так как приняли их за немецких шпионов. Но в сложившихся обстоятельствах это было бессмысленно. При другой встрече с австрийскими войсками австрийцы пожелали удачи русским. Немцы предложили помочь Дроздовскому взять Ростов, но тот отказался. А. В. Туркул, очевидец, писал: «Когда мы подошли со своими ранеными, немецкий полк приветствовал нас военным салютом, – затем он с чувством добавил: – Тогда мы все поняли, что война с Германией закончилась».
   Немцы и белые были сведены друг с другом не столько общими военными целями, сколько симпатией, основанной на общих ценностях и нормах. Русским офицером было легко уловить сходство; все, что им нужно было сделать, это сравнить немцев, украинцев, солдат Рады и большевиков. Стоит привести в пример цитату из дневника Дроздовского:

   «Между нами и немцами сложились странные отношения; мы вели себя как союзники, сотрудничали, помогали друг другу, и во всех наших столкновениях с украинцами они всегда оставались на нашей стороне. С другой стороны, один немец сказал, что те офицеры, которые не понимают, что между нами уже мир, остаются нашими врагами. Возможно, немцы не понимают наших разногласий с большевиками, не думают о наших скрытых целях или считают, что их достижение невозможно. Мы отвечаем им дотошной вежливостью. Один немец сказал: „Мы пытаемся помочь русским офицерам всеми способами, мы хотим бороться за них, в то время как они держатся от нас подальше, ведут себя как чужаки“.
   С другой стороны, отношения с украинцами у нас ужасные. Они постоянно требуют от нас чего-то, например не носите погоны; они боятся сражаться открыто; деморализованная банда постоянно пытается напасть сзади. Приказы их командования не делать ничего, что может нам повредить, но они их не выполняют. Некоторые из них были разбиты, но, когда мы ушли, они сбросили наш флаг, порвали его на мелкие кусочки и растоптали…
   Немцы – наши враги; мы ненавидим их, но уважаем. К украинцам же мы не испытываем ничего, кроме презрения, как к изменникам и бандитам».

   Дроздовский прибыл в Ростов 4 мая. Он имел лишь смутное представление о действительной обстановке на Дону и совсем ничего не знал о планах казаков Новочеркасска. Тем не менее он решил атаковать Ростов. Он хотел опередить немцев, чтобы овладеть боеприпасами, которые он надеялся там найти.
   Необдуманное рискованное предприятие, атака крупного города с тысячами жителей, прошло успешно, так как большевики, не зная о планах Дроздовского, и ожидали нападения немцев. Москва отдала приказ донским большевикам избегать сражений с немцами любой ценой. Поэтому при наступлении дроздовцев большевики в беспорядке отступили. Только на следующее утро они поняли свою ошибку и послали войска к Новочеркасску, чтобы вновь взять город.
   Южная армия казаков в Заплавской также планировала нападение на Новочеркасск. 1 мая казаки разгромили большевиков, которые были посланы против них, и эта победа вдохновила их на второе нападение на казачью столицу. На этот раз атака была хорошо спланирована. 3 мая Попов с неохотой дал согласие на операцию, наступление было назначено на 6 мая. Дроздовский ничего не знал о планах казаков, а они ничего не знали о его планах. Но примечательнее всего, казаки также ничего не знали о наступлении немцев.
   Денисову, который руководил операцией по взятию Новочеркасска, удалось захватить город, но большевики оказали неожиданное сопротивление; после дня непрекращающегося боя казаки поняли, что не смогут сохранить завоеванное. Только тогда штаб Денисова узнал о подходе немцев и Дроздовского. Начальник штаба Поляков немедленно послал гонца к Дроздовскому. Появление Дроздовского решило исход боя. Большевики потерпели поражение.
   6 мая немцы оккупировали Ростов без сопротивления. Командование Красной армии бежало в Царицын и организовало в этом городе свой штаб. Красная армия отступала с позором; сотни солдат остались в городе, так как потеряли связь со своими подразделениями. Немцы обезоружили их и отпустили.
   Таким образом, это положило конец существованию Донской советской республики.

Глава 5
ПЕРЕОСМЫСЛЕНИЕ

   Вторая половина весны и начало лета 1918 года было кризисным периодом для советского режима; его существование было поставлено под угрозу иностранной интервенцией, отечественной оппозицией и растущей анархией.
   Из трех пунктов последний был наиболее серьезным. В 1917 году Ленин и его товарищи провозгласили себя ярыми революционерами. Это значило, что они знали, как свергнуть один установленный порядок и как извлечь выгоду из последующих беспорядков. Взятие власти 25 октября мгновенно изменило цели большевиков: людям, которые призывали народ восстать против правительства, пришлось теперь самим занять место в кабинете министров. Заслугой Ленина является то, что он был таким прекрасным политиком, что смог совершить volte face [11 - Полный поворот (фр.).] и превратил своих товарищей из агитаторов в руководителей.
   Смена правительства привела к обострению проблем страны. Промышленное производство снизилось, железнодорожная сеть перестала выполнять свои функции, и хуже всего то, что дефицит хлеба, который наблюдался и при старом режиме, достиг катастрофической точки в начале лета 1918 года.
   От прежнего правительства большевиков отличала неспособность преодолеть хлебный кризис; голод продолжался до конца Гражданской войны и даже позже. Но большевики знали, как сохранить свою власть, избежать политических проблем в такой ситуации. Они приняли меры, чтобы уравновесить поставки, убеждая бедных брать у богатых. Этот метод заставил отвернуться от них богатые слои крестьянства, но в то же время помог создать образ большевиков, как людей, которые не позволят развиваться событиям по старому сценарию, как было при их предшественниках. Хотя большевики, в отличие от прежнего правительства, подавляли случайные голодные бунты и беспорядки с невероятной твердостью и жестокостью.
   «Революционный» террор шел рука об руку с отказом от тех положений коммунистической идеологии, которые были помехой объединению. Ленин, который несколько месяцев назад говорил, что вооруженные рабочие смогут управлять, теперь обратился к экспертам старого режима за помощью. Большевики использовали знания специалистов не только в перестройке экономики и управления, но и в таких тонких областях, как организация Красной армии.
   Но каким бы активным и гибким ни было большевистское руководство, разобщенность населения была так сильна, что это ставило в тот период под угрозу само существование режима. То, что большевиков не смогли тогда раздавить, можно объяснить лишь неуверенностью и слабостью их врагов.
   Хотя большевикам сразу удалось предотвратить немецкую оккупацию Петрограда и Москвы, подписав Брест-Литовский мирный договор, они понимали, что немцы могут и передумать, и тогда ни одна армия коммунистов не сможет их остановить. Немецкая политика по отношению к России в 1918 году была очень сложна и определялась долгими размышлениями и анализом. На тот момент Берлин не мог желать лучшего правительства, чем ленинское, так как никакое другое руководство не приняло бы условия Брест-Литовского мирного договора. Хотя в России и не было более или менее дееспособной армии, немцы чувствовали, что не обладают достаточной силой для оккупации всей страны. После долгих размышлений Берлин решил уничтожить Россию, как главного противника. Чтобы быть уверенными, что Российская империя не возродится, немцы позволили становление советского режима в самом центре страны, но на периферии они помогали, а иногда и сами создавали антикоммунистические правительства. В Финляндии, так же как и в Прибалтике и на Украине, немцы сделали возможным создание консервативных и националистических правительств.
   С точки зрения хода русской Гражданской войны из вновь созданных правительств украинское имело наибольшее значение. На Украине, в отличие от Центральной России, местные большевики не обладали такой властью, поэтому украинский парламент, Рада, смог объявить о независимости страны вскоре после Октябрьской революции. Раде не было суждено долго править страной, она не смогла доказать свою состоятельность перед местными и российскими большевиками. Тем не менее немцы решили в любом случае не допустить объединения последних и послали войска, которые с легкостью выгнали с Украины большевиков в конце апреля. В Киеве главой правительства они поставили генерала Скоропадского, который унаследовал исторический титул – гетман. Режим Скоропадского не пользовался популярностью среди населения и поддерживался в основном немецкими штыками. Чтобы подчеркнуть независимость Украины от России, режим пользовался национальными лозунгами, но в действительности Скоропадский, офицер Российской императорской армии, не хотел поддерживать крайние националистические стремления украинцев. Правительство Скоропадского помогало различным антибольшевистским организациям, и Киев вскоре стал одним из центров Белого движения.
   По большей части по географическим причинам страны Антанты не могли оказать ощутимую помощь своим русским союзникам в первой половине 1918 года. Хотя в марте 1918 года небольшой отряд британской морской пехоты высадился в Мурманске, а японцы высадились во Владивостоке, оба города были настолько удалены от главных центров страны, что присутствие иностранных войск не имело большого значения. В мае ситуация коренным образом изменилась, когда против большевиков повернули Чехословацкий корпус. Он был сформирован Временным правительством из военнопленных австрийской армии, чтобы сражаться против немцев. В отличие от русских чехи и словаки не потеряли желания воевать, и, когда это стало невозможным на Восточном фронте, они решили продолжить войну за независимость своей страны на Западе. Страны Антанты и чехи договорились о сложном и длительном пути через Сибирь. Чехи не достигли своей цели, так как в Сибири им пришлось сразиться с большевиками. При сложившихся обстоятельствах 50-тысячный корпус был реальной силой, способной победить Красную армию и взять под контроль Транссибирскую магистраль. Контроль над этой самой длинной железной дорогой сделал бы их хозяевами Сибири. Свергнув слабый большевистский режим на востоке, чехи дали возможность белым сформировать здесь антибольшевистский фронт, и в короткое время Сибирь стала главным полем сражения Гражданской войны.
   В первой половине 1918 года ситуация в стране казалось большевикам гораздо менее опасной, чем за ее пределами. Самая большая антибольшевистская русская армия – Добровольческая – была очень слаба и находилась далеко от центра. К своим политическим оппонентам, социалистам и либералам, большевики питали лишь презрение. Репрессии еще не начинались: в конце апреля 1918 года в Петрограде было лишь 38 политических заключенных, а кадетской газете «Речь» было разрешено издаваться до конца мая. Правительство просто не считало, что необходимы более жесткие действия. Созданные в Москве оппозиционные организации не обладали никакой властью, были неэффективными и бессильными. Две главные: «Правый центр», объединение представителей консервативной партии и либералов, в котором первые преобладали, и «Союз возрождения», в котором было несколько кадетов, но преимущественно он состоял из социал-революционеров.
   Ведущим лидером русского либерализма и социализма приходилось работать в очень сложной обстановке, они не замечали изменений, происходящих вокруг, не меняя при этом и свою политику. Они проводили время в бессмысленных спорах между собой, и их вклад в развитие антибольшевистского движения был практически незаметен.
   Одним из главных разногласий, разделяющих антибольшевистские организации, было отношение к созыву Учредительного собрания, которое было распущено большевиками в январе 1918 года. Эти организации были удовлетворены составом собрания и настаивали на его созыве после поражения большевиков. Консервативные партии, проигравшие на выборах в 1917 году, хотели новых выборов. Ни одна сторона не думала о том, что скоро в России вообще не будет никакого Учредительного собрания. Еще одним яблоком раздора стал вопрос о том, кто встанет во главе антибольшевистского движения. «Союз возрождения» считал, что его должны возглавить три человека, один из которых будет генералом, а «Правый центр» верил, что движением должен руководить один военный.
   Все антибольшевистские организации сходились в том, что необходимо продолжать войну и сотрудничать с Антантой. Но в конце весны 1918 года единодушие и по этому вопросу исчезло. Некоторые члены «Правого центра» (в основном ведущие лидеры старого режима) считали, что нужно обратиться к немцам за помощью и финансовой поддержкой. Левое крыло «Центра» считало это неприемлемым и сформировало новую организацию «Национальный центр».
   Следуя инструкциям Антанты, многие политики хотели принять помощь от кого угодно, чтобы избавиться от большевиков. Интересен тот факт, что те, кто раньше принадлежал к консервативной партии, теперь, в отличие от левых, были готовы принять помощь даже от немцев. Это разногласие, возможно, объясняется тем, что левые возлагали большие надежды на страны со стабильной политической системой. Раскол на тех, кто хотел сотрудничать с Антантой, и тех, кто – с Германией, привел к плачевным результатам. Люди, которые воевали с немцами годами, смотрели на тех, кто хотел просить немцев о помощи, как на предателей. Между этими двумя лагерями сотрудничество стало невозможным.
   К началу лета 1917 года Москва перестала быть центром антибольшевистского движения. С одной стороны, большевики укрепляли свой контроль в новой столице; с другой стороны, более перспективные возможности для борьбы появлялись на периферии, в Сибири, на Дону и Украине, так как там возникали новые политические центры. В Москве же из-за многочисленных разногласий антибольшевистские организации не сотрудничали между собой, хотя и поддерживали связь друг с другом. Когда большинство членов тайных организаций покинули Москву, географическая дистанция добавилась к политической. Под защитой чехов политики социалисты, члены «Союза возрождения», преобладали в Сибири, в то время как Киев, под немецкой оккупацией, привлекал сторонников сотрудничества с Германией, членов «Правого центра».
   Добровольческая армия, так или иначе связанная со всеми организациями, действовавшими в Москве, продолжала получать информацию из Киева, хотя и не всегда правдивую, о развитии событий в Сибири.
//-- «Круг спасения Дона» и первые месяцы правления атамана Краснова --//
   Из всех антибольшевистских организаций, созданных в середине 1918 года, именно донская первая сразилась с врагом. Донскому войску с помощью немцев удалось объединить сильную армию, способную освободить не только Область войска Донского, но и соседние области.
   Опыт жизни в Донской советской республике коренным образом изменил политические взгляды казаков. Теперь они понимали, что большевизм является угрозой не только их сословным привилегиям, но и всему их образу жизни. Тем не менее из этого понимания они не сделали тех выводов, что сделал Каледин несколько месяцев назад, о необходимости объединить все население на борьбу с Красной армией. После освобождения Новочеркасска казаки мало заботились о происходящем в Москве и в остальной России; мало того, они хотели раздавить иногородних, именно их они считали своими главными врагами. За красноречием казачьих вожаков часто скрывался страх жить по правилам иногородних. Поэтому идея объединения никогда больше не всплывала на поверхность. Иногородние стали людьми второго сорта, которые не играли никакой роли в правительстве и, за редким исключением, не служили в армии Дона.
   Временное Донское правительство, которое было сформировано еще до взятия Новочеркасска, возглавлял представитель консервативного движения Г. П. Иванов. Это правительство установило дружественные отношения с немецким командованием в Ростове, открыло посольство на Украине, отказало в подчинении Донской армии генералу Деникину, объявило о выборах в Круг, исключив при этом иногородних. Стоит перечислить действия правительства Иванова, так как именно в них можно найти зачатки политики будущего атамана П. Н. Краснова.
   Правительство начало свою работу при очень сложных обстоятельствах. Большая часть территории донского казачества была все еще оккупирована врагом; вся промышленность замерла; все связи были прерваны, так что даже правительство не имело представления о том, что происходит в ближайших районах; большевики сожгли все документы практически всех отделов. Заслугой Временного Донского правительства является то, что ему удалось созвать Круг всего лишь на пятый день после взятия Новочеркасска.
   «Круг спасения Дона» открылся 11 мая. В нем участвовало 130 делегатов, так как только станицы, не занятые красными, смогли послать своих представителей в Новочеркасск. Интеллигенция, которая всегда принимала активное участие в политике, теперь была представлена слабо, фронтовых же казаков было большинство. Этот Круг получил название «серый» из-за его структуры. На этот раз не было партий, выступления были короткие, само заседание длилось всего пять дней. Казаки решили упразднить календарь, который приняли большевики, восстановить старые формы обращения к офицерам, разрешили офицерам носить погоны. Круг хотел устранить не только все изменения, привнесенные большевиками, но и реформы Февральской революции.
   Главной задачей Круга стала подготовка к антибольшевистской войне. Он приказал казакам мобилизоваться на шесть лет, наделил атаманов станиц неограниченной властью на время войны и, что, наверное, самое важное, провозгласил принцип единоличного правления. Только после этих решений должны были состояться выборы человека, в руках которого будет сосредоточена вся власть.
   Взятие Новочеркасска не смягчило отношений между двумя лагерями внутри Донской армии; лидеры Заплавского сидения, или «Южная группа», и последователи атамана Попова яростно ненавидели друг друга. Генерал Денисов и Г. П. Иванов предложили кандидатуру П. Н. Краснова, чтобы предотвратить выборы Попова, который страстно желал занять этот пост. Краснов колебался, но 14 мая согласился выступить на Круге. Генерал был прекрасным оратором, четко чувствовал настроения слушателей, и его речь произвела на всех благоприятное впечатление. Он говорил о восстановлении казачьей экономики и политических привилегиях, об организации сильной армии, о создании сильного единого руководства, во главе которого будет стоять атаман. Возможно, Краснов, [12 - П. Н. Краснов родился в Петербурге в 1869 г. Его отец был генерал-лейтенантом. Краснов учился в Павловском военном училище, а затем в Академии Генерального штаба. Еще когда он был молодым офицером, ему удалось стать известным в военных кругах журналистом. Тогда же он нажил себе много врагов: будущий атаман писал, что Новочеркасск – это невыносимо скучное место, многие казаки так и не забыли этого высказывания. Когда началась Первая мировая война, он был всего лишь полковником, но вскоре его повысили до генерал-майора, сам себя он считал командующим несколькими разными дивизиями. В действительности он командовал лишь одной дивизией во время неудачной попытки 3-го корпуса генерала Крымова взять Петроград для Корнилова в сентябре 1917 г. После самоубийства Крымова Краснов принял на себя командование корпусом, который участвовал в защите Временного правительства во время Октябрьской революции. Из-за этого Краснов был арестован и освобожден через месяц под честное слово. После этого он выехал на Дон и жил в тени, пока Денисов и Иванов не предложили ему выступить на заседании Круга. (Примеч. авт.)] увидев, как подействовала его речь на окружающих, решил выставить свою кандидатуру на выборах.
   16 мая Круг выбрал его большинством голосов (107 голосов – за Краснова, 10 – против, 13 – воздержались).
   17 мая Краснов представил Кругу документ «Основные законы Всевеликого войска Донского», который состоял из 50 пунктов. Эти законы давали атаману неограниченную власть до созыва следующего Круга, а также утвердили принцип неприкосновенности частной собственности. Самым достопримечательным пунктом является пункт 24: «Впредь до издания и обнародования новых законов Всевеликое войско Донское управляется на твердых основаниях Свода законов Российской империи, за исключением тех статей, которые настоящими основными законами отменяются». Этот пункт сделал Краснова вторым белым лидером (после Скоропадского, который сделал то же самое несколькими неделями раньше). Таким образом, он отрекся от Февральской революции и открыто обозначил контрреволюционную позицию. Краснов подтвердил свои законы ультиматумом: если Круг захочет что-нибудь изменить, то он откажется от поста. Он образно описывает это в своих мемуарах:

   «Атаман ответил одному из членов Круга, который спросил его, возможно ли внести какие-либо изменения в основные законы: „Да, пункты 48, 49 и 50, касающиеся флага, герба и гимна. Вы можете предложить другой флаг, за исключением красного, другой герб, за исключением еврейской звезды Давида, и другой гимн, за исключением Интернационала“».

   Краснов начал свое управление с того, что оказал поддержку большинству казаков. В отличие от Каледина он почти всегда действовал в унисон с требованиями и желаниями своих избирателей, а в отличие от Филимонова, атамана Кубани, Краснову удавалось сохранить чувство собственного достоинства, имея дело с русскими и иностранцами. Если не политика, то уж его стиль был безошибочен: журналист и новеллист, он вносил оживление в скучную политику. Его историческое воображение было безгранично. Ему удавалось помогать казакам развивать чувство патриотизма и национализма, вводя такие названия, как Всевеликое войско Донское, такие термины были характерны для времен Петра Великого, или название его делегации на Украину – «зимовая станица», так казачьих представителей называли еще до петровских времен. Возможно, именно в этом Краснов нашел специфическое оружие против большевиков. Такое внимание к прошлому заставило казаков воспринимать борьбу с большевиками как войну за национальную свободу.
   Главным достижением руководства Краснова было удачное ведение войны с большевиками. Новый атаман унаследовал плохо экипированную армию, состоящую из 17 тысяч человек, страдающую от разногласий между командующими. Донская армия выросла из множества отдельных подразделений, которые все еще напоминали партизанские отряды, и задачей Краснова было навести в ней порядок и укрепить дисциплину. Так как его избрание стало победой для «Южной группы», атаман Попов вместе со своими близкими товарищами покинул свой пост, а генерал Денисов стал вторым командующим Краснова. Это решение стало постоянным источником споров среди других командующих. Одобрение мобилизации Кругом дало возможность атаману увеличить армию, финансовые проблемы должны были быть решены печатанием новых денег.
   Против большевиков развернулась борьба. Даже в мае, когда их армия насчитывала 70 тысяч солдат, их действия не были скоординированы, утомлены казачьими партизанскими набегами. Красная армия, теперь сражающаяся на враждебной территории, не могла смириться с потерей, и число ее жертв постоянно росло. С другой стороны, к середине июня Донская армия практически удвоилась и теперь насчитывала 40 тысяч человек. Немцы прикрывали ее на западе, а Добровольческая армия с юга, так что Краснов сосредоточился на движении с востока и севера. К концу августа почти вся территория Войска, за исключением пяти станиц, была освобождена. Благодаря успехам Краснова правительство Москвы стало воспринимать его как главного врага и летом 1918 года против него бросило свою самую большую армию.
   Главной причиной успехов Краснова была поддержка, которую он получал от немцев, но вскоре его прогерманские отношения стали источником разногласий. Его отношение к иностранным интервентам в корне отличалось от отношения к ним некоторых руководителей Добровольческой армии, из-за этого происходили частые ссоры. Никто не критиковал Краснова за его старания достичь modus vivendi [13 - Временное соглашение (лат.).] с Германией.
   Даже такой враждебно настроенный человек, как генерал Деникин, признавал, что Дон не может обойтись без немцев. Немецкие армии оккупировали большую часть Войска и многие крупные города, но казаки пока не имели никакого желания с ними воевать. К тому же атаман получил ясное поручение от своих избирателей установить связи с немцами: Временное Донское правительство провело переговоры с немецким командованием в Ростове, и Круг одобрил их результаты. Но Краснову не хватало политического и дипломатического опыта, поэтому он вел себя непредусмотрительно, имея дело с такими союзниками.
   Два дня спустя после его избрания, 18 мая, атаман написал первое письмо германскому императору. Письмо было безобидным – он всего лишь просил признать Дон независимым государством, пока не будет созвано Учредительное собрание, – но ошибкой Краснова было то, что предпочел иметь дело с самим императором, а не с его представителями.
   11 июля герцог Н. Н. Лейхтенбергский и генерал-майор Черячукин были посланы в Берлин вместе со вторым письмом. Это письмо Вильгельму вызвало большой переполох и усилило враждебность руководства Добровольческой армии. Фактически единственной важной частью письма была та, в которой атаман обещал сырье и продовольствие в обмен на военное снаряжение. Но атаман сказал больше. Он попросил содействовать присоединению к Донскому войску по стратегическим соображениям городов Камышина, Царицына и Воронежа, помочь разрешению спора между Украиной и Донским войском из-за Таганрога и его округа в пользу Войска. Взамен он пообещал соблюдать полный нейтралитет во время мировой борьбы народов и не допускать на свою территорию враждебные Германии вооруженные силы, что возмутило руководство Добровольческой армии, так как угрожало ее существованию. Манера письма демонстрировала не столько плохое понимание политики, сколько дурной вкус: «Два месяца борьбы доблестных донских казаков, которую они ведут за свободу своей Родины с таким мужеством, с каким в недавнее время вели против англичан родственные германскому народу буры, увенчались на всех фронтах нашего государства полной победой…» Было совсем не обязательно упоминать о войне англичан с бурами. Но Краснов поддался своей любви к риторике и продолжил перечислять другие войны:

   «Всевеликое войско Донское и прочие государства Доно-Кавказского союза не забудут дружеской услуги германского народа, с которым казаки бились плечом к плечу еще во время Тридцатилетней войны, когда донские полки находились в рядах армии Валленштейна, а в 1807 и в 1813 годах донские казаки со своим атаманом графом Платовым боролись за свободу Германии. За годы кровавой войны на полях Пруссии, Галиции, Буковины и Польши казаки и германцы взаимно научились уважать храбрость и стойкость своих войск и ныне, протянув друг другу руки, как два благородных бойца, борются вместе за свободу родного Аона».

   Письмо заканчивается следующими словами:

   «Тесный договор сулит взаимные выгоды, и дружба, спаянная кровью, пролитой на общих полях сражений воинственными народами германцев и казаков, станет могучей силой для борьбы со всеми нашими врагами. К Вашему Императорскому Величеству обращается с этим письмом не дипломат и тонкий знаток международного права, но солдат, привыкший в честном бою уважать силу германского оружия, а поэтому прошу простить прямоту моего тона, чуждую всяких ухищрений, и прошу верить в искренность моих чувств».

   Краснов был честен, когда сказал, что он не дипломат, но императору не стоило бы верить в «искренность его чувств». Атаман, заверяя в дружбе с Германией, поощрял сотрудничество Добровольческой армии с чехами, признанными врагами кайзера; он говорил о Доно-Кавказском союзе, которого, и он это прекрасно знал, не существовало. Ни один дипломат не вел себя так цинично, а хороший дипломат продемонстрировал бы больше такта и вкуса.
   Краснов не был марионеткой Германии, как Скоропадский. Часть Дона, которой он управлял, была освобождена его казаками, здесь он мог делать что считал нужным. Немецкие войска оккупировали Украину, чтобы получить как можно больше промышленного сырья и продовольствия, но идти в глубь России немецкое командование бы не рискнуло, так как считало свою армию слишком слабой для этого. При таких обстоятельствах письмо Краснова стало приятным сюрпризом для немцев, так как они получали политическое влияние и экономическую выгоду, не жертвуя человеческими жизнями.
   Так как политики в Берлине решили, что разделенная Россия лучше послужит интересам Германии, Дон стал играть важную роль в их планах. Из областей Российской империи Доно-Кавказский союз, который включал в себя Кубань, Терек, Астрахань и Северный Кавказ, был бы объединен прогерманским правительством Краснова.
   Идея сотрудничества с казачеством появилась еще до Краснова. Это планировалось еще во времена Каледина, хотя тогда речь и не шла об общих делах с Германией. Но план объединения Краснова был обречен: большая часть территории, которую он хотел включить в будущее «независимое» государство, все еще была занята большевиками или была под контролем тех, кто не разделял его прогерманской политики.
   В отличие от фантастического плана Доно-Кавказского союза, который не имел практического значения, обмен оружия на продовольствие и сырье был выгоден для обеих сторон: и для Германии и для Дона. За лето 1918 года немцы поставили большое количество военных материалов. За первые полтора месяца Дон получил 11 651 винтовку, 46 пушек, 48 пулеметов, 109 104 артиллерийских снарядов и 11 миллионов 500 тысяч патронов.
   Краснов быстро наладил сотрудничество с местным немецким командованием. 31 мая он участвовал в переговорах с представителями генерала фон Кнерцера, командующего в Ростове, а 18 июня с майором фон Стефани, представителем маршала Эйхорна, командующего немецкими войсками на Украине. 10 июля майор фон Кохенгаузен был назначен связным офицером между немецкой армией и донским правительством, после этого все важные переговоры происходили через него.
   Отношения все еще оставались дружественными. Немцы согласились покинуть оккупированный Донецкий бассейн, и обе стороны даже договорились о совместном наступлении на войска большевиков у Батайска. Тем не менее причины некоторых мелких разногласий между двумя армиями очень интересны. Так как границы были проведены весьма неопределенно, немцы иногда конфисковали продукты на территориях, которые казаки считали своими, и наоборот. Иронично, что немцы иногда даже оказывались защитниками населения от неуправляемых казаков. Например, майор фон Стефани обратился к атаману Краснову 27 мая с протестом:

   «26 мая в три часа дня в хуторе Русская староста и шестнадцатилетний подросток были подвержены сильным пыткам шести офицеров и девяти казаков, что теперь страдают от серьезных ранений; остальные жители также были жестоко избиты розгами. Казаки также не заплатили за реквизированных лошадей, седла, корм и продукты…»

   Стефани приводит в пример еще несколько случаев и добавляет:

   «Я обращаю внимание Вашего Превосходительства на тот факт, что конфискация прошла в деревнях, населенных неказаками; два небольших казачьих поселка неподалеку остались нетронутыми.
   В поселениях, находящихся под влиянием немецкой армии, солдатам запретили прикасаться к частной собственности населения…»

   Немцы также были виноваты. 29 мая атаман написал генералу фон Кнерцеру: «Немцы остановились в Малом Несветайске, забрали хлеб, мясо и яйца, лошадей и корм, не заплатив, и вели себя недопустимым образом…»
   Гетман Украины Скоропадский и атаман Краснов вели похожую политику и считали друг друга союзниками, торговля была взаимовыгодна, но нерешенные территориальные вопросы так и оставались преградой дружбе и тесному сотрудничеству. Спор между Доном и Украиной из-за Таганрога до сих пор является одним из абсурдных эпизодов Гражданской войны. Большевикам в то время принадлежали не только Петроград и Москва, но также и большая часть Дона; так как этот факт ставил под угрозу существование обоих «независимых» государств, очень сложно понять, как Краснов и Скоропадский могли уделять столько внимания вопросу, принадлежит ли Таганрог Украине или Дону. Единственным объяснением может быть то, что и гетман и атаман были плохими политиками и не могли отличить главное от второстепенного.
   Таганрог, промышленный город с небольшим казачьим населением, вошел в состав Дона лишь в 1888 году, и даже после этого имел мало общего с остальным Войском. Большевики положили начало спорам, когда непредусмотрительно в Брест-Литовске согласились с требованиями Германии признать Таганрог как часть Украины. С конца апреля именно от немцев зависело решение спора. Краснов и министр иностранных дел генерал А. П. Богаевский это прекрасно понимали и посылали письмо за письмом к немецким командующим на Дону с просьбами о поддержке. В то же время они командировали генерала Семенова, чтобы организовать милицию в городе, которая подчинялась бы донскому правительству. Но население не желало казачьего правительства и враждебно отнеслось к плану Краснова.
   Так как действия Семенова поставили под угрозу мир в Таганроге, немецкое командование попросило Краснова отозвать генерала. Краснов ответил в своей обычной манере:

   «Я прошу вас не обвинять генерала Семенова, даже если он предпринял необдуманные шаги в Таганроге. Он старый солдат, а не дипломат; он также страстный патриот, чье сердце не может смириться с тем, что отныне Таганрог принадлежит Украине. Как вы можете думать, что хоть кто-нибудь из казаков может смириться с этим? В 1855 году мой отец защищал Таганрог от англичан и не позволил им разместить свои войска на этой земле, тело моего отца похоронено на кладбище Таганрога…»

   Затем Краснов продолжал обвинять украинцев в том, что на территории Таганрога находятся большевики.
   Сначала немцы не хотели принимать ничью сторону в этом споре между Украиной и Доном. Но позже пришли к выводу, что правительство Краснова будет им выгоднее, чем правительство Скоропадского, а может, решение немцев явилось результатом дипломатии Краснова. Но 11 августа Скоропадский признал независимость Дона, а также, что Таганрог является частью Дона, все это стало следствием вмешательства немцев. Как жест доброй воли, немцы вывели свои войска с территории Таганрога в октябре, а город вошел в состав Войска.
   Кроме Таганрога, Краснов хотел присоединить города, которые никогда не принадлежали Войску. Генерал А. В. Черячукин, доверенное лицо атамана в Киеве, писал в своих мемуарах:

   «Не имеет значения, каким сильным желанием было расширение границ Дона, я считаю необходимым сказать о том, что включение Воронежа, который никогда раньше не принадлежал Дону, необязательно из-за стратегических соображений, и поднимет бурю возмущения на переговорах с украинцами. Кроме этого, включение Воронежа в состав Войска разозлит большевиков, а также усложнит защиту донских границ. Я не возражаю против присоединения таких важных стратегических пунктов, как Поворино, Камышин, Царицын или Ауганск, но я прошу атамана отказаться от мысли о Воронеже.
   Атаман согласился; тем не менее на карте, которая была издана раньше, Воронеж находится внутри наших границ. [Карта была приготовлена для делегации, отправляющейся в Киев]».

   Как и предвидел генерал Черячукин, невероятная идея Краснова стала источником спора с украинцами. Еще один донской делегат, генерал Н. А. Свечин, в Киеве увидел в кабинете гетмана карту «Украина», которая включала в себя не только Таганрог, но и Ростов, Донецк, всю Кубань и даже Новороссийск. Но, несмотря на все эти разногласия, отношения с Украиной у Краснова были гораздо более гладкими и простыми, чем с руководителями Добровольческой армии.
//-- Добровольческая армия и станицы Мечетинская и Егорлыкская --//
   Когда Добровольческая армия закончила свой Ледяной поход, она создала свои штабы в станицах Мечетинской и Егорлыкской. Здесь, южнее Ростова и Новочеркасска, армия была защищена от противника победами Донской армии и слабостью Красной армии на Кубани. Эти месяцы были достаточно пассивны с военной точки зрения, зато их можно было посвятить достижению некоторых политических целей. В декабре и январе все думали, что большевистский режим мгновенно развалится, и главной задачей Ледяного похода было лишь выживание Добровольческой армии. Но теперь же генералам стало ясно, что необходимо организовывать восстание, а поэтому нужно налаживать связи с казаками, Антантой и Германией и политическими организациями. Решения, принятые в этот период, повлияли на ход Гражданской войны.
   Теперь Донская армия была гораздо сильнее, чем Добровольческая, поэтому Деникин мог переместиться в Ростов или Новочеркасск только с согласия Краснова. Но Деникин тем не менее предпочел неудобство остаться в станице, что являлось помехой дальнейшему набору пополнения, чем сотрудничать с германофилом Красновым. Он лишь отослал больных и раненых в городские больницы. К тому же дислокация двух армий вдали друг от друга способствовала бы уменьшению ссор между ними.
   После огромных испытаний Ледяного похода десятки, возможно, даже сотни покинули армию, так что она сократилась. Многие донские казаки, присоединившиеся к добровольцам в феврале, теперь предпочли воевать под началом Краснова. Среди них был и генерал А. П. Богаевский, командир одного из трех отрядов, ставший теперь министром иностранных дел Войска. Другие вступали в армию только на четыре месяца и теперь имели право уйти по домам. Также многие учащиеся, вставшие под знамена похода, теперь хотели вернуться в свои семьи.
   Но вскоре новые пополнения более чем восполнили потери. Немецкая оккупация Украины и других частей России заставила прибыть многих, кто раньше оставался в стороне. Большинство из них пришли из городов Дона. Эти люди хотели избежать участия в Гражданской войне, но период Донской советской республики дал им понять, что остаться нейтральными просто невозможно. Самую большую группу привел полковник Дроздовский, участвовавший в освобождении Новочеркасска. За время пребывания на Дону его отряд из тысячи человек вырос до двух с половиной тысяч. Краснов, чьи отношения с Деникиным были довольно натянутыми, хотел уговорить Дроздовского организовать независимую армию, которая будет координировать действия с его частями. Но полковник отказался от предложения и 8 июня объединил свою маленькую армию с войсками Деникина. Объединение войск стало великим событием для белых, а прибытие двух с половиной тысяч военных дало новую надежду, что многие русские офицеры в дальнейшем также присоединятся к Деникину. Ветераны Кубанской кампании смотрели с удивлением и завистью на своих товарищей: они были экипированы гораздо лучше и больше были похожи на солдат.
   Из-за увеличения численности Деникин переформировал свою армию, разделив ее на три части. Генералы Марков, Боровский и полковник Дроздовский были назначены командующими пехотными дивизиями, генерал Эрдели – кавалерийской дивизией. К середине июня армия насчитывала от 9 до 10 тысяч солдат.
   Вся власть была сконцентрирована только в руках Деникина. Хотя русское общество по-прежнему считало Алексеева руководителем армии, фактически он становился все более и более фигуральным. Его и без того плохое здоровье было сильно подорвано тяжелыми условиями Ледяного похода, он уже не мог выполнять ту работу, которую с легкостью выполнял еще пару месяцев назад. Между двумя лидерами не было никакого соперничества за власть, поэтому они гармонично сотрудничали. Деникин уважал старого генерала и всегда относился к нему с почтением.
   В середине июня Алексеев переехал в Новочеркасск частично из-за своего здоровья, частично потому, что надеялся оттуда наладить политические связи со всей страной. Его ухудшающееся здоровье и растущая нерешительность сильно ослабили его влияние в Мечетинской. Его уговорили выдвинуть монархические лозунги; он несколько раз менял свое решение по поводу необходимости второй Кубанской кампании; он даже допускал мысли о сотрудничестве с Германией. Так как Алексеев все время колебался, а Деникин нет, в результате принималась всегда линия Деникина.
   Чтобы привлечь политическую и финансовую поддержку, Алексеев сформировал политический отдел в Новочеркасске. Этот отдел не сыграл большой роли. Его задачи так и не были четко определены, он неизбежно дублировал часть работы и имел много разногласий со штабом армии. Эти разногласия стали такими серьезными, что поставили под угрозу доверие между Алексеевым и Деникиным.
   Ни штаб армии в Мечетинской, ни политический отдел Алексеева не принес много пользы. Мечетинская не привлекала политиков, как и Новочеркасск раньше до Ледяного похода, как и Екатеринодар после освобождения в августе, – такую ситуацию Деникин считал удовлетворительной. Когда Родзянко, бывший председатель Думы, предложил Деникину созвать представителей четырех Дум, главнокомандующий категорически отказался. Он пытался держать политиков как можно дальше от армии.
   Но попытка сохранить армию вне политики во время Гражданской войны не удалась. Главной политической проблемой Деникина было решить, придерживаться или нет монархической позиции. С самого начала армия привлекала большое количество правых экстремистов и реакционеров. Опыт Ледяного похода, так как его участникам приходилось большей частью действовать во враждебном окружении, оставил горькие воспоминания, которые и стали источниками экстремизма. В начале лета 1918 года примерно 80–90 процентов неказачьего сегмента армии являлись монархистами. Они создавали тайные общества, носили царские награды и атрибутику.
   Деникин испытал давление монархистов – некоторых рядовых и даже командиров, например Дроздовского, который принадлежал к одному из тайных обществ. Такие разные люди, как лидер кадетской партии П. Н. Милюков, монархист В. В. Шульгин (сыгравший важную роль в отречении царя от престола) и генерал А. С. Лукомский, давали один и тот же совет. Алексеев склонялся прислушаться к совету монархистов, но Деникин был твердо уверен, что будущее устройство России должно решаться на Учредительном собрании.
   Твердость Деникина сослужила большую службу антибольшевистскому движению. Ассоциация Добровольческой армии с умершим царским режимом в дальнейшем привлекла многих союзников, например большую часть русских крестьян, от отношения которых зависел успех.
   У Деникина имелось несколько важных аргументов против монархизма, но он также не поддерживал созыв Учредительного собрания. Он сам лично предпочитал конституционную монархию, но никогда не позволял своим взглядам влиять на что-либо, так как верил, что его маленькая армия не имеет права решать такие важные вопросы за русских людей.
   Разногласия между командованием армии усугублялись. Без сомнения, кто-то покинул армию, так как был не согласен с провозглашенными принципами, а многие офицеры сражались бы с большим энтузиазмом под царским знаменем. Если бы Корнилов был жив, этой проблемы не существовало бы. Его авторитет среди войск был абсолютным, поэтому никаких недовольств бы не возникло. Деникин был не таким обаятельным руководителем, и в прошлом его заслуги не были так значительны. Чтобы исправить ситуацию, вместе с Алексеевым в середине мая он издал «Декларацию Добровольческой армии».
   «1. Добровольческая армия борется за спасение России путем: а) создания сильной дисциплинированной и патриотической армии; б) беспощадной борьбы с большевиками; в) установления в стране единства и правового порядка.
   2. Стремясь к совместной работе со всеми русскими людьми государственно мыслящими, Добровольческая армия не может принять партийной окраски.
   3. Вопросы о формах государственного строя являются последующими этапами, они станут отражением воли русского народа после освобождения от рабской неволи и стихийного помешательства.
   4. Никаких сношений с немцами, ни с большевиками. Единственно приемлемые положения: уход из пределов России первых и разоружение и сдача вторых».
   Два руководителя решили обсудить политические вопросы со своими товарищами, для этого они 18 мая устроили собрание, на котором присутствовали все офицеры. Алексеев говорил об опасности сотрудничества с Германией, а Деникин говорил о монархизме:

   «У России есть мощная армия, солдаты которой знают, как умирать и как побеждать. Но когда солдаты начинают задумываться о стратегии, о войне и мире, о монархии или республике, армия разваливается. Кажется, именно это сейчас и происходит. Нашей единственной задачей является борьба за освобождение России от большевиков, но многих не устраивает такая позиция. Они требуют немедленно поднять флаг монархии. Зачем? Чтобы разделить нас на лагеря и начать междоусобную войну? Чтобы три тысячи человек ставропольской милиции, с которыми мы сейчас ведем переговоры и которые против монархии, присоединились к Красной армии? Как мы, маленькая горстка людей, имеем право решать судьбу нашей страны без ее согласия, без согласия русских людей?»

   Таким же опасным разногласием, каким был спор между монархистами и республиканцами, было разногласие между донскими и кубанскими казаками и вождями армии. Даже несмотря на наплыв русских офицеров в мае и июне, 50–70 процентов армии составляли кубанские казаки, а офицеры и казаки принадлежали к разным мирам. Деникин воспринимал проблему казачьего сепаратизма с удивительным равнодушием: он распустил казачьи подразделения, он унизил казаков, поставив их ниже офицеров, а также выступал против любого проявления независимой политики Рады и кубанского правительства.
   Но Рада не испугалась: она послала делегацию к Скоропадскому, невзирая на недовольство Добровольческой армии. Переговоры тем не менее не принесли никакого результата. Украинское правительство согласилось поддержать Кубань только при условии, что Кубань войдет в состав Украины. Делегаты отказались от предложения частично из-за прогерманской ориентации Киева, частично из-за того, что понимали: их собственное правительство безнадежно слабое.
   Кубанские лидеры также имели дела непосредственно с Красновым. Из-за германофильской политики Краснова представители Кубани не одобрили его план Доно-Кавказского союза, и сотрудничество между донскими и кубанскими казаками никогда не было тесным. Кубанские казаки не могли найти лучших союзников, чем Добровольческая армия. Но этот союз был условным; казаки присоединились к Добровольческой армии не потому, что разделяли ее идеологию и цели, а потому, что только эта организация обещала быстрое освобождение их родной земли.
   Близорукость, характеризующая отношение Деникина к казачьей части своей армии, еще яснее видна в его отношении к атаману Дона, генералу Краснову. Личные черты генералов были прямо противоположными: Деникин – скромный, упрямый, совершенно честный и немного туповатый, в то время как Краснов – тщеславен и расчетлив. Между ними сразу возникла взаимная неприязнь, и, что самое неприятное, эти чувства влияли на все их действия и поступки.
   Тем не менее неправильно сводить конфликт между Доном и Добровольческой армии к конфликту двух людей, так как он зародился еще до того, как Краснов стал атаманом. Когда в начале мая Деникин получил известия об освобождении Новочеркасска казачьей армией, он послал генерала Кислякова наладить контакт с антибольшевистским Доном. Доклад Кислякова разочаровал Деникина. Временное правительство Новочеркасска вежливо, но твердо отказалось от предложения Деникина объединить их силы, также стало ясно, что казаки не разделяют враждебного отношения Деникина к немцам.
   Деникин наблюдал за событиями в Новочеркасске с растущим беспокойством. Он несправедливо обвинял Краснова в появлении казачьего национализма, который играл большую роль во всех решениях «Круга спасения Дона». Его раздражали показные манифестации этого национализма, новый флаг и гимн. Еще больше он был поражен изменениями атмосферы в Новочеркасске, исключение иногородних из правительства Войска, возвращение к системе царских времен.
   Первая встреча генерала Краснова и командования Добровольческой армии состоялась 28 мая в станице Манычской. Добровольческую армию представляли генералы Алексеев, Деникин, Романовский и атаман Филимонов, вместе с Красновым были генерал Богаевский и полковник Бикадоров. Встреча началась в час дня и продолжалась до позднего вечера и проходила в атмосфере враждебности. Для ее участников стало ясно, что и речи не может идти о тесном сотрудничестве Деникина и Краснова, которое существовало между Алексеевым и Калединым несколько месяцев назад. Каледин, который был на десять лет старше Деникина, имел репутацию одного из лучших генералов русской армии во время войны, уже командовавший дивизией в 1914 году. Деникин, человек строгой морали, воспринимал бы Каледина как равного и не предпринимал бы попыток подчинить его себе. Краснова же он считал выскочкой. Он так и не понял, что революционная обстановка все перевернула; даже когда он нуждался в Краснове гораздо больше, чем атаман в нем, возможно, он считал его своим подчиненным, читая ему лекции и указывая ему, что делать. Краснова такое отношение возмущало. В своих мемуарах он писал, что сказал Деникину, что не потерпит его тон, так как он «больше не генерал теперь, а глава пяти миллионов человек».
   Встреча в станице Манычской не прошла бесследно. Краснов обещал выделить Добровольческой армии 6 миллионов рублей из банка Ростова, а также продолжать поставлять немецкое снаряжение; он позволил открыть бюро по набору в армию в Новочеркасске и Ростове, обещал медицинскую помощь всем больным и раненым. Добровольческая армия взамен обещала защищать Дон от большевиков с юга. Без сомнения, Добровольческая армия выиграла гораздо больше от этого соглашения; так как большевики на Кубани были очень слабы, поэтому вряд ли бы решились напасть.
   По всем же остальным вопросам руководство Добровольческой армии и донская делегация разошлись во мнениях. Деникин снова поднял вопрос об объединении командования, что, по сути, означало подчинение большей по численности Донской армии Добровольческой. Атаман, естественно, не был в этом заинтересован. Деникин возмущался, что немецкие солдаты в Батайске постоянно нападают на солдат Добровольческой армии и на казаков. Краснов пообещал, что этого больше не повторится, но был очень раздражен, так как считал все это ложью. С одной стороны, Добровольческая армия получала оружие с Украины, с разрешения оккупирующих ее немцев; с другой стороны, Деникин не только сам не хотел иметь дело с немцами, но еще и призывал к этому Украину и Дон. Краснов так описал ситуацию несколько месяцев спустя на встрече Круга: «Да, да, джентльмены, репутация Добровольческой армии чиста и безупречна. А я, донской атаман, беру грязные немецкие снаряды и пули, мою их в чистом Дону и отдаю их чистыми Добровольческой армии. Стыд за это дело остается со мной». Горечь и сарказм замечания Краснова дает полную картину истинного отношения к руководству Добровольческой армии. Главной целью встречи в Манычской было скоординировать стратегию двух армий. По этому вопросу, который будет детально описан в следующей главе, соглашение так и не было достигнуто.
   После встречи в Манычской отношения продолжали ухудшаться и далее. Так как немцы стали вести политику против Добровольческой армии, они заставляли Краснова не только прекратить оказывать поддержку антигерманской армии, но и обезоружить ее и распустить или, по крайней мере, заменить генералов Алексеева, Деникина и Романовского на более покладистых. Краснову делает большую честь то, что он не только не принял этого предложения, но и продолжал помогать Добровольческой армии оружием и деньгами. Давление немцев заставляло Краснова еще больше раздражаться непримиримостью Деникина и его непониманием всех сложностей обстановки. Деникин, в свою очередь, был по-прежнему невысокого мнения о Краснове и волновался, что атаман выполнит требования немцев и предпримет шаги против добровольцев.
   Так как Добровольческая армия и донское правительство придерживались разных направлений в международной политике и разных идеологий, было неизбежным то, что они привлекали последователей из противоположных лагерей. Большое число казаков, которых не устраивал консерватизм Краснова, предпочли перейти в Добровольческую армию. С другой стороны, более консервативные взгляды Краснова беспокоили Деникина, так как он помнил о том, что монархист полковник Дроздовский предпочел присоединиться к армии Краснова.
   Одной из главных проблем двух армий стали непрекращающиеся ссоры между казаками и офицерами в Новочеркасске. Даже когда Добровольческая армия старалась держаться подальше от города, многие офицеры находили разные причины, чтобы только не оставаться в ужасно скучной станице Егорлыкской или Мечетинской. Казаки ненавидели своих союзников, а офицеры не переносили проявлений казачьего сепаратизма.
   У Деникина сложились особо плохие отношения с тридцатидвухлетним генералом Денисовым, командующим Донской армией. Денисов хотел, чтобы Деникин воспринимал его как равного себе, а этого командующий Добровольческой армией вынести не мог. Денисов постоянно шутил над Добровольческой армией, и, конечно, рано или поздно, эти шутки доходили до Деникина. На одном светском мероприятии в присутствии донских офицеров Добровольческой армии Денисов назвал добровольцев «бродячими музыкантами». Это выражение по каким-то причинам сильно задело Деникина. Позже, когда донское руководство попыталось реабилитировать себя в глазах союзников, Добровольческая армия сравнила их поведение с поведением проститутки, которая пытается продать себя тому, кто заплатит больше. Денисов ответил совершенно справедливо: «Если Донское войско – проститутка, продающая себя тому, кто может заплатить, то Добровольческая армия – сутенер, который живет и питается тем, что она зарабатывает».
   Как и во времена создания Добровольческой армии, недостаток денежных средств вновь стал одной из главных проблем. Для содержания армии из 10 тысяч человек необходим был миллион рублей в неделю. Запасов Алексеева хватало лишь на первое время. Алексеев по этим причинам даже хотел распустить армию. 23 мая он написал Милюкову: «Без денег – с болью в сердце и со страхом за всех солдат – я вскоре буду вынужден распустить армию».
   Недостаток средств препятствовал набору пополнения. Добровольческая армия открыла свои центры во многих крупных городах, освобожденных немцами от большевиков, но работа этих центров была очень ограничена нехваткой денег. Из-за бедности армия с трудом могла конкурировать с другими антибольшевистскими организациями (например, Южная армия или Астраханская армия), которые прекрасно были обеспечены немецкими деньгами.
   Главным источником денег было донское правительство, источник очень унизительный для высших командиров армии. Алексеев пытался обратиться к богачам Ростова, но результат оказался скудным. Также неудачной оказалась и попытка получить деньги через связи Милюкова в Киеве; Милюков настоятельно порекомендовал ему принять условия сотрудничества с Красновым. В середине мая Алексеев послал двух эмиссаров в Вологду, чтобы попросить помощи у дипломатов европейских союзников. Через несколько недель армия получила 10 миллионов рублей от французов, что явилось самой крупной суммой, выделенной Антантой.
   Кроме того, в середине мая генерал Б. Казанович поехал в Москву в сопровождении А. А. Ладышинского, чтобы заключить финансовые контракты. Хотя основная миссия Казановича не была выполнена, все же поездка была не бесполезна, так как были налажены контакты с московскими политическими кругами, которые были разорваны во время Ледяного похода.
   Казанович был весьма разочарован тем, что увидел в Москве. Он приехал в то время, когда консервативные политические круги все больше понимали необходимость принятия немецкой помощи. Например, известный при царе политик и бывший министр сельского хозяйства Кривошеин сказал ему, что без немецкой поддержки ничего нельзя сделать, что офицеры, живущие в Москве, не должны присоединяться к Добровольческой армии, а должны попытаться свергнуть большевиков с помощью Германии.
   Казанович присутствовал на заседании «Правого центра», на котором, после долгих страстных дебатов по поводу отношения к немцам, единство организации исчезло. Вскоре после этого появился «Национальный центр». По идеологии эта организация была ближе всех остальных Добровольческой армии. М. М. Федоров, руководитель этой организации, даже предлагал Казановичу примкнуть к ним. Генерал тем не менее решил, что он, как представитель Добровольческой армии, не может поддерживать одну организацию в борьбе с другой. Его отношения с «Национальным центром» ухудшились, когда он попытался наладить контакт напрямую с французами. Организация утверждала, что все общение с иностранными представителями должно вестись только через нее. (Казанович не обратил внимания на протест Федорова и получил полмиллиона рублей через французское консульство в Москве.)
   Казанович встретился со многими людьми, представителями всех антибольшевистских организаций. У генерала возникло впечатление, что ни одна из этих группировок не обладает необходимой решительностью и смелостью, чтобы действовать, и что Добровольческая армия не должна ждать от них помощи. В конце июня он решил вернуться на юг.
   Так как политический центр антибольшевистского движения переместился из красной Москвы в оккупированный немцами Киев, связи Добровольческой армии с политическими кругами наладились. Гонцы и делегации постоянно ездили из Мечетинской в украинскую столицу. В то же время армия подвергалась сильному давлению, направленному на то, чтобы изменилось отношение к немцам. Многие из тех людей, которые придерживались монархических взглядов, теперь просили Деникина хотя бы относиться к захватчикам не так враждебно. Краснов, главный поставщик военных материалов, также пытался сделать все, чтобы заставить увидеть ситуацию в ином свете. Но самым главным источником давления были сами офицеры Добровольческой армии. Совершенно справедливо воспринимая большевиков единственными своими врагами, они не хотели разделять враждебность по отношению к немцам.
   Один раз, когда Деникин обратился к собранным офицерам, чтобы обозначить свою позицию в отношении монархизма, Алексеев упомянул об опасности немецкой ориентации. Когда Алексеев назвал немцев «врагами такими же злыми и беспощадными, как и большевики», один из офицеров прервал его: «Если они и враги, то самые воспитанные». Алексеев продолжил говорить о том, что сотрудничество с немцами для них неприемлемо с моральной точки зрения.
   Почему Алексеев и Деникин не последовали примеру Краснова и еще десятка политиков и не обратились к немцам за помощью? Без сомнения, они искренне верили в безоговорочную победу Антанты, но эта уверенность была основана только на чистой вере, так как они обладали неточной информацией о том, что происходит на Западном фронте. Отношения генералов к немцам объясняется их честностью и антигерманскими предубеждениями. Они верили, что Россия связала свою судьбу со странами Антанты. (Вот почему Деникин был сильно разочарован, когда получил лишь половину того, что просил у союзников в 1919–1920 годах.) Он ненавидел немцев. Всю свою жизнь Деникин считал, что именно Германия втянула Россию в Первую мировую войну.
   Очень сложно найти связь между либеральными взглядами Деникина и его верой в союз Антанты. Деникин никогда ничего не говорил по этому поводу, но, возможно, его симпатия к Англии и Франции объясняется тем, что ему нравились их политические и социальные системы.
   Так же как и раньше, Временное правительство Керенского не могло решить, что же важнее: «углублять революцию» или продолжать войну, так и лидеры Добровольческой армии не могли решить: бороться с большевиками или продолжать войну. Они считали большевиков агентами Германии, это характеризует их как людей, не разбирающихся в политике и дипломатии.
   С самых первых месяцев оккупации Южной России немцы, безусловно, пытались добиться хороших отношений с Добровольческой армией. Сложно сказать, каким образом они собирались сделать это. Но отдельные немцы выражали свою симпатию к антибольшевистским офицерам очень много раз, а также демонстрировали уважение к русским. Так как Добровольческая армия больше не угрожала интересам Германии, они были готовы закрыть глаза даже на антантофильские лозунги Алексеева и Деникина. Например, Добровольческая армия открыла бюро зачисления в армию в Киеве под начальством полковника Рязанского, который отослал в Мечетинскую сотни солдат. Немецкие власти не давали разрешения на открытие бюро, но и не мешали его работе, просто притворились, что ничего не замечают. Без сомнения, немцы знали, что часть военной амуниции, которую они регулярно поставляют Краснову, идет в Добровольческую армию, враждебно настроенную к ним. Деникин и Алексеев не могли ожидать лучшего отношения от своих «врагов».
   Внезапные жесты доброй воли немцев смущали Деникина и Алексеева. Они получали выгоду от поведения немцев и подумали, что необходимо оправдать себя в их глазах. Руководство армии объясняло это тем, что оружие, полученное от Краснова, берется у большевиков, а значит, это русское оружие. Вряд ли нужно напоминать, что далеко не все оружие было взято у большевиков.
   Однажды в Новочеркасске генералу Алексееву пришлось встретиться с немецким представителем в присутствии атамана Краснова. Алексеев не шел ни на какие компромиссы. Он избегал отвечать на вопросы немца: «Будет ли Добровольческая армия негласно сотрудничать с Германией и держать в тайне свою симпатию к союзу Антанты?» Когда он отказался даже пообещать, что его армия не будет помогать чехам, немец встал и сказал: «В таком случае вы встретитесь с немецкими войсками».
   Человеком, который сделал очень многое, чтобы примирить немцев и Добровольческую армию, был П. Н. Милюков, лидер партии кадетов, старый друг Алексеева. Милюков провел несколько месяцев в Ростове, занятом большевиками, и планировал вернуться в Москву после ее оккупации немцами. Дисциплинированность немецких войск, становление пронемецких правительств в лице Скоропадского и Краснова произвели впечатление на него. Он начал верить, что меры, предпринятые немцами в Киеве против большевиков, помогут и в Москве. Даже если бы немцы отказались, Милюков думал, что создание независимого правительства на периферии России под немецкой защитой поможет организовать базу национального антибольшевистского движения. Он считал очень важным единство движения, а так как Германия оккупировала значительную часть империи, он понимал, что такое единство можно достичь лишь под защитой немцев.
   Милюков, чья прогерманская ориентация была далека от раболепия Скоропадского и беспринципного подхалимства Краснова, все еще пользовался авторитетом среди русских антибольшевиков, а поэтому его переориентировка имела огромное значение. Он мог оказать влияние на многих своих друзей-политиков, даже на генерала Алексеева. Он решил ехать в Киев, вместо Москвы, чтобы наладить контакт с немецким командованием. Перед отъездом он поставил в известность Алексеева о своих намерениях. Хотя Алексеев попросил его помочь киевскому представителю, полковнику Рязанскому, Милюков считал, что поедет в Киев сам в качестве представителя Добровольческой армии.
   Кадетский политик пытался примирить немцев и командование Добровольческой армии. В Киеве у Милюкова состоялось несколько разговоров с немецким дипломатом майором Хаасом на разные темы, в том числе и о Добровольческой армии. Хаас выразил сомнение по поводу способности Добровольческой армии освободить Москву, сказал, что, если вожди армии будут настаивать на своем антигерманском настроении, белогвардейцам придется отступить. Чтобы добиться хорошего расположения немцев, Милюков притворился, что обладает информацией о намерениях армии изменить свою политическую линию.
   В своих письмах к Алексееву Милюков всегда изображал немцев в лучшем свете, писал о том, что видит признаки, что они пойдут против большевиков. Тем не менее произошедшее не ответило ожиданиям Милюкова. В июле немцы были обеспокоены успехами чехов, которые заявляли, что Антанте удастся восстановить Восточный фронт. Принимая в расчет эти изменения, а также антантофильскую ориентацию Добровольческой армии и возможность Деникина объединиться с чехами, немцы поняли, что Берлину угрожает опасность. 9 июля немцы категорически запретили набор в Добровольческую армию и приказали арестовывать всех офицеров, принадлежащих к этой организации. Некоторые офицеры действительно были арестованы, но спустя некоторое время все-таки отпущены на свободу, но дальнейшая работа бюро была исключена.
   Так как немцы поняли, что не смогут одержать победу над руководством Добровольческой армии, они решили создать отдельные белые армии, чтобы привлечь русских офицеров. Этот шаг нанес серьезный удар по Добровольческой армии. Две армии, обеспеченные немцами, Астраханская и Южная, использовали монархические лозунги, которые привлекли сотни офицеров. Ни одна из них не стала серьезной силой; организаторы Южной армии, герцог С. Г. Лейхтенбергский и М. Е. Акацатов, и организатор Астраханской армии, князь Тундутов, не смогли найти талантливых командующих. Две армии стали жертвами обстоятельств; у них был огромный штаб, но мало солдат. Тем не менее создание этих двух армий нанесло сильный удар Добровольческой армии, так как лишило ее потенциального пополнения.
   Милюков осознал, что его попытка примирить немцев и Добровольческую армию не удалась. В начале июля он написал Алексееву, что если немцы сейчас войдут в Москву, то сделают это как союзники большевиков, что они будут склоняться разделить Россию на части, потому что только так смогут обеспечить свою безопасность.
   Немцы были раздражены таким предупреждением Милюкова. Германский посол на Украине сказал Скоропадскому, что Милюков предложил сместить его. Раздраженный гетман сначала хотел арестовать лидера кадетов, но не сделал этого из-за яростного протеста кабинета министров. Чтобы не подвергать жизнь опасности, Милюков решил покинуть Киев.

Глава 6
КАМПАНИИ

   В результате разногласий 25 мая 1918 года между Чехословацким корпусом, направленном из Европейской России во Владивосток, и советскими войсками развернулись бои. Корпусу удалось свергнуть большевиков в нескольких крупных городах вдоль Транссибирской железной дороги с невероятной быстротой.
   Столкновение большевиков и чехословаков можно считать началом Гражданской войны. Из-за нехватки продовольствия, иностранных врагов, распространяющейся анархии советский режим существовал в постоянном кризисе с самого начала. Угроза его существованию не была только военной. Красногвардейцы с трудом могли называться армией. После того как они помогли уничтожить императорскую армию, они малоуспешно попытались создать новую, на добровольных началах. Единственной причиной того, что им удалось выжить в этот период, было только то, что их враг был еще слабее их.
   Л. Д. Троцкий стал народным комиссаром по военным делам 13 марта 1918 года, и результатом его работы стало улучшение качества Красной армии. Практически сразу он внедрил военных специалистов, бывших императорских офицеров. Но поворотный момент наступил позже, в результате чехословацкого мятежа. Москва решила отменить принцип добровольности и ввела воинскую повинность сначала на территориях с советским режимом. 1 августа Красная армия насчитывала 331 тысячу солдат, через месяц, 5 сентября, – 550 тысяч, а к концу года – уже миллион.
   В случайных сражениях, проходивших в первые месяцы после Октябрьской революции, участвовали лишь небольшие отряды. Часто большевики пользовались своим контролем главных железнодорожных линий, и им удавалось победить более дисциплинированного, но меньшего по численности врага. Начало Гражданской войны с лета 1918 года означало, что теперь появились линии фронта, а сражения будут происходить между растущими армиями.
//-- Споры в Царицыне и 2-й Кубанский поход --//
   Так совпало, что встреча генералов Краснова и Деникина для координации стратегии состоялась во время чехословацкого мятежа. На заседании в Манычской 28 мая было выдвинуто два предложения: Краснов хотел, чтобы Добровольческая армия пошла на Царицын, но Деникин сказал, что его армия должна освободить Кубань, а не поворачивать на восток. Выбрать Царицын или Екатеринодар как следующую цель было самым главным решением, которое пришлось принять Добровольческой армии за весь 1918 год. Дальнейший ход Гражданской войны зависел от этого решения. Стратегическая важность Царицына была очевидна: город был одним из самых главных железнодорожных узлов России; там находилось несколько военных заводов, построенных во время Первой мировой войны, а также много рабочих, представлявших потенциальный источник пополнения для Красной армии. Во второй половине 1918 года Царицын стал главной ареной действий Гражданской войны. Донская армия осадила город в то же самое время, когда антибольшевики в Сибири достигли ощутимых успехов. Будут ли объединены Восточный и Южный фронты, зависело от исхода сражения в Царицыне. Для белогвардейцев было бы очень выгодно создать единый фронт, большевики, в свою очередь, делали все, чтобы предотвратить это. Фактически за всю Гражданскую войну белогвардейцам так и не удалось объединить два главных фронта.
   Однако в конце мая все эти изменения нельзя было предвидеть. На встрече в станице Манычской атаман Краснов сказал:

   «Движение на Царицын при том настроении, которое замечено в Саратовской губернии, сулит добровольцам полный успех. В Саратовской губернии уже начались восстания крестьян. Царицын даст генералу Деникину хорошую чисто русскую базу, пушечный и снарядный заводы и громадные запасы всякого войскового имущества, не говоря уже о деньгах. Добровольческая армия перестанет зависеть от казаков. Кроме того, занятие Царицына сблизило бы, а может быть, и соединило бы нас с чехословаками и Дутовым [атаманом уральских казаков] и создало бы единый грозный фронт. Опираясь на войско Донское, армии могли бы начать свой марш на Самару, Пензу, Тулу, и тогда донцы заняли бы Воронеж…»

   Чтобы представить взятие Царицына в более привлекательном свете, Краснов пообещал отдать командование казачьими войсками Деникину, таким образом положив начало реализации принципа единого командования белыми войсками, который всегда много значил для Деникина.
   Краснов не мог привести более весомых аргументов, так как 28 мая еще невозможно было оценить значение победы чехов в Сибири, а также знать о наступательных действиях уральских казаков атамана Дутова, так как начались они два дня спустя. Но какие бы аргументы он ни приводил, было очевидно, что он считает взятие Царицына самым важным стратегическим шагом. У атамана также была еще одна причина уговорить командование Добровольческой армии. Как следует из его речи 14 мая на заседании Круга, он считал, что Царицын должен войти в состав Дона. Он боялся, что казаки не захотят выходить за границы своего Войска, а значит, без помощи Деникина ему никогда не удастся взять город.
   Деникин не просто не хотел соглашаться с Красновым, его очень разозлило то, что атаман посмел предложить ему такую стратегию. С пылкой страстью и неубедительной логикой он утверждал, что его армия не может идти на Царицын, так как там может встретиться с немцами. Краснов пытался убедить его, что немцы дальше Усть-Бело-Калитвенской станицы (несколько километров на восток от Каменской) не пойдут, но Деникин оставался неприступен. До конца жизни военные историки винили Деникина за его решение, принятое в Манычской. Его защита всегда была слабой: позже он говорил, что немцы бы не позволили его армии объединиться с Чехословацким корпусом и что было бы глупо позволить немцам оккупировать богатую Кубань. Позже он отмечал, что необходимо захватить черноморские порты, чтобы через них установить связь со странами Антанты.
   Доводы Деникина были такими слабыми, что их невозможно воспринимать всерьез. Прежде всего, у него не было причин думать, что немцы пойдут дальше на восток. Разумнее было предположить, что они скорее пойдут на Кубань, чтобы установить контакт с прогерманской Грузией. Конечно, присутствие нескольких тысяч добровольцев не остановило бы их. Поход армии на восток был бы лучшей гарантией удаления из-под сферы влияния немцев. Также, если бы страны Антанты выиграли войну, им бы не составило труда наладить контакт с белой армией, где бы она ни находилась.
   Некоторые считают, что у Деникина были и другие причины выбрать следующим пунктом назначения Кубань. Либо он понимал это и ему стыдно было признаться в этом Краснову, либо он просто чувствовал, что не может идти на Царицын, так как его армия не последует за ним. Он пообещал кубанским казакам, что освободит их родную землю. Он хотел сдержать свое обещание, но, даже несмотря на доверие к нему, казаки могли принудить его. Алексеев, в отличие от Деникина, утверждал, что казаки не пойдут в Царицын, а без них Добровольческая армия не сможет противостоять большевикам. Другие генералы соглашались с ним, так как никто не верил в удачу Царицынской операции.
   Но стратегия Гражданской войны не может оцениваться лишь с военной точки зрения. Деникин принял верное решение, так как понимал, что в мае 1918 года в России не существует войск, способных бороться с большевиками, кроме казаков. Из его действий и между строк его высказываний видно, что он мало верил в русский народ. Его армия наладила контакт с иногородними Кубани и Дона, и он все еще мог найти поселения русских крестьян, где его приняли бы хорошо. Он верил, что решающая битва с большевиками еще впереди, и не ошибся. Если бы он рискнул покинуть казачью территорию, даже если бы его малочисленная армия последовала за ним, ему бы не удалось создать такую же большую армию, как за последние месяцы на Кубани.
   Генерал Алексеев был еще более пессимистично настроен, чем Деникин. После возвращения в Новочеркасск он не переставал думать о благоразумии новой Кубанской кампании. Он колебался не потому, что хотел попробовать взять Царицын, а потому, что взятие Екатеринодара казалось ему таким же опасным. Он написал Милюкову и Деникину о своих страхах, но к тому времени, как Деникин получил письмо, его армия уже направлялась в Екатеринодар.
   Когда 22 июня Добровольческая армия начала 2-й поход на Кубань, условия его сильно отличались от начала Ледяного похода. В этот раз армия состояла не из беженцев, в спешке покидающих город, а из солдат с определенной целью и военной стратегией.
   Численное превосходство Красной армии на Северном Кавказе, территории, которую Деникин хотел завоевать, было значительным. Против 8 или 9 тысяч добровольцев у Красной армии было 75 тысяч солдат. То, что такая многочисленная армия вскоре потерпела поражение, объясняется хорошей подготовкой белых войск, постоянными ссорами между красными командующими, а также помощью немцев, один раз неразумно оказанной белогвардейцам.
   Красные ошибочно считали немцев большей угрозой Северному Кавказу, чем Добровольческую армию. Когда немцы оккупировали Украину, Таганрог, Ростов, а потом Батайск, некоторые части большевиков отступили в Ейскую область. 11 июня 6400 красных под командованием С. Кловно совершили нападение на Таганрог со стороны Азовского моря. Это был сумасшедший поступок; армия моментально потерпела поражение, и это поставило под германскую угрозу позиции Красной армии на Кубани. Более того, это сильно повлияло на отношения между Москвой и Берлином, так как всю ответственность за это нападение, ввиду нарушения условий Брест-Литовского мирного договора, немцы возложили на правительство Ленина. Чичерин, комиссар по иностранным делам, немедленно приказал прекратить наступление и начать мирные переговоры, но это было бесполезно, так как к тому времени, как телеграмма дошла, советские войска уже были разбиты. В результате этого необдуманного действия красным пришлось сконцентрироваться на борьбе с немцами в то время, как Добровольческая армия начала свой поход. А. И. Автономов, главнокомандующий красными войсками на Северном Кавказе, к концу мая был снят со своей должности, так как не смог сотрудничать с советским гражданским руководством в Екатеринодаре. За должность Автономова боролись два командира – И. Л. Сорокин и К. И. Калнин, – победил последний. В середине июня Калнин с 10 тысячами красноармейцев разместился в районе Торговой и Тихорецкой. Именно им и пришлось сразиться с Добровольческой армией. А около Ростова с немцами встретились самые лучшие советские войска под командованием Сорокина. Сорокин жестоко отомстил своему удачливому конкуренту: он не подчинился приказу и не послал подкрепление. Героизм добровольческих войск и их командования заслуживает восхищения, но их победа над превосходящим противником объясняется отсутствием дисциплины и порядка в Красной армии.
   Во время Ледяного похода белогвардейцы прилагали все усилия, чтобы избегать железнодорожных путей, которые являлись для них источником опасности. На этот раз Деникин избрал другую стратегию. После того как он оставил одни полк сзади, чтобы прикрыть тыл армии от Сорокина, он неожиданно атаковал станцию Торговая, которая находилась на железнодорожной линии Царицын – Екатеринодар. Добровольцы захватили Торговую 25 июня, но ценой жизни генерала Маркова, одного из лучших командиров. Захватив станцию, Добровольческой армии удалось перерезать единственную дорогу, связывающую Кубань с Центральной Россией.
   Следующее важное сражение произошло в Белой Глине. В этот раз, как в первом походе, белогвардейцы натолкнулись на враждебно настроенное местное население. Когда 6 июля им удалось захватить станицу, впервые добровольцы призвали в армию большое количество людей из 5 тысяч захваченных пленных. Большевики в беспорядке отступили к Тихорецкой.
   Главнокомандующий Калнин лично руководил защитой Тихорецкой, которая являлась железнодорожным узлом всего Северного Кавказа. Понимая всю степень опасности, он обратился к Сорокину за помощью, но тот не подчинился, вместо этого напав на полк Покровского, который Деникин оставил, чтобы защитить тыл. Так как Покровскому удалось сдержать врага, Калнин остался в Тихорецкой и рассчитывал только на свои силы.
   Деникин готовился к операции в Тихорецкой со своей обычной тщательностью: после того как угроза красных войск Сорокина была устранена, дивизия Боровского атаковала Тихорецкую с юга; дивизия Эрдели окружила Тихорецкую с севера, отрезав связь Калнина с Сорокиным.
   Когда Тихорецкая пала 14 июля, результаты были необычно велики. Белые захватили место самой крупной концентрации большевистских войск, овладели оружием, амуницией, подвижными составами, а также получили контроль над главной железной дорогой центральной области. Войска Сорокина оказались зажаты между немцами – на севере, Добровольческой армией – на юге. Так как казаки жаждали освободить свои родные земли и вступали в армию в огромном количестве, большевики запаниковали. 15 июля Калнин появился на заседании Центрального исполнительного комитета Северо-Кавказской республики и признался, что он не знает, как остановить Деникина. Также он посоветовал, что пост командующего должен занять Сорокин.
   Прежде чем Деникин смог захватить Екатеринодар, ему пришлось столкнуться с отдельными отрядами большевиков на юге и северо-западе. Боровский с 3 тысячами солдат атаковал Кавказскую и захватил ее. В то же самое время Деникин направил основные силы Добровольческой армии – около 10 тысяч человек под командованием Эрдели, Покровского и Кутепова – против Сорокина. Белогвардейцы образовали широкий фронт против армии Сорокина и заставили ее отступить к Екатеринодару. Деникин приказал взорвать железнодорожный мост в Кущевке, на линии Екатеринодар – Ростов, что по каким-то причинам не сделали ранее большевики. Так как железная дорога служила связью с донскими казаками, Краснов разозлился из-за поступка Деникина и послал своего представителя генерала Смагина, чтобы попросить Добровольческую армию отремонтировать мост. Но просьба Краснова была проигнорирована.
   Так как Екатеринодарская операция обещала быть успешной по всем показателям, 27 июля Деникин направил ядро войск в город. Но Сорокин перехватил инициативу. Ему удалось реорганизовать свою побежденную армию в Тимашевской и занять Кореновскую, что стало сюрпризом для Добровольческой армии. Этот маневр разделил белые войска на две части, так как передовые отряды под командованием Дроздовского уже были на пути к Екатеринодару. Сражение в Кореновской длилось одиннадцать дней. Разделенная Добровольческая армия была на грани развала; некоторые дивизии потеряли более 30 процентов состава. Большевики уже считали себя победителями и еще в разгаре битвы назначили Сорокина командующим всеми красными войсками на Северном Кавказе. Но белые неожиданно выиграли сражение, и 7 августа Сорокин сдал Кореновскую и начал отступать к Екатеринодару.
   Большевики не имели возможность вновь перегруппировать свою армию, чтобы защищать кубанскую столицу; некоторые приказы Сорокина не были выполнены, несколько отрядов отступили без разрешения. 16 августа белогвардейцы вошли в Екатеринодар. Деникин тактично ждал на железнодорожной станции, пока Кубанская рада и правительство не вошли в город, и лишь потом последовал за ними. На церемонии празднования победы военные руководители и кубанские политики твердо решили вместе продолжать борьбу с большевиками.
//-- Сражение за Царицын --//
   Период с мая по июль 1918 года шел чередой непрерывных побед Донской армии. Казаки быстро мобилизовались, и к концу июля их армия насчитывала 40 тысяч штыков и сабель, что примерно равнялось численности Красной армии, с которой им пришлось воевать. Казаки, борющиеся за освобождение, были прекрасными бойцами и к началу июня достигли успехов на всех фронтах. Самым опасным был фронт за железнодорожной линией Лихая – Царицын. Казакам удалось образовать его, когда Добровольческая армия заняла Торговую и Великокняжескую на железной дороге Царицын – Тихорецкая. Таким образом, все главные железные дороги между красными войсками в Царицыне и другими советскими армиями были перерезаны.
   Положение большевиков стало очень сложным. Поражения на Дону совпали с появлением нового антибольшевистского фронта, созданного восставшими чехами и уральскими казаками под началом атамана Дутова. Таким образом, во второй половине 1918 года большевикам пришлось сражаться на двух главных фронтах, которые они считали очень важными и посылали туда равные по численности и мощи войска.
   В середине июля С. К. Минин, И. В. Сталин и К. Е. Ворошилов сформировали военный совет Северо-Кавказского округа, чьей главной задачей была организация обороны Царицына. Также на нем лежала ответственность за все красные части на Северном Кавказе, включая те, что встретились с Добровольческой армией. Ворошилову, как командующему Южным фронтом, удалось сформировать армию из остатков Донской и Украинской советских армий и рабочих Царицына. К концу июля Царицынской фронт был укреплен.
   Во второй половине 1918 года ситуация на злосчастном Царицынском фронте несколько раз менялась. К концу августа большевики почувствовали себя достаточно сильными, чтобы начать первую серию контратак на три главные железнодорожные линии. Эти наступления оказались удачными; Краснов приказал отступить части своих войск к Воронежу, использовал все резервы, и к середине сентября Ворошилов был остановлен, а линия фронта возвращена на то место, где и была месяц назад. В начале октября Царицын был окружен. Еще раз большевики провели полную реорганизацию армии, приняли меры по укреплению обороны и улучшению управления войсками. Генерал Сытин был назначен командующим Южным фронтом, который был разделен на шесть армий. Четыре из них сражались против казаков Дона: 7-я и 8-я – в районе Воронежа, 9-я – в районе Тамбова, 10-я, под личным командованием Ворошилова, – в Царицыне.
   Важную роль сыграла подошедшая с Северного Кавказа Стальная дивизия Д. П. Жлобы, спасшая Царицын. Дивизия принадлежала 11-й армии Сорокина. Жлоба покинул Северо-Кавказский фронт вопреки приказу начальника; его уход доставил много неприятностей, позволив Деникину взять Армавир. Пятнадцать тысяч солдат совершали свой поход ночами, преодолев расстояние в 650 километров за такое короткое время, что их появление в Царицыне застало врага врасплох. Краснов позже обвинял Деникина в том, что тот не помешал Жлобе, называя это предательством, но красный командир был таким талантливым, что белогвардейцы ничего не знали о его передвижениях. 15 октября Жлоба атаковал врага с тыла и заставил его отступить. Его дивизию соединили с 10-й армией, а Царицынский фронт еще раз был стабилизирован.
   В ноябре на северной границе Войска произошло одно из самых серьезных сражений. Боеспособность 8-й и 9-й красных армий была гораздо ниже 10-й, но к ноябрю численное превосходство начало приносить результаты. Казаки вновь окружили Царицын, один раз в декабре и последний раз в середине января. Но боевой дух казаков падал, большевистская пропаганда опять начала действовать, и казачья армия переставала справляться с растущей Красной армией. К концу 1918 года у Краснова было 50 тысяч солдат, а у его врага 130 тысяч. В январе 1919 года Красной армии удалось отбросить казаков обратно к линии фронта.
   Главной причиной поражения Донской армии, кроме огромного численного превосходства противника, было нежелание казаков сражаться за пределами своего Войска. Период непрекращающихся побед совпал со сражениями, которые происходили на их родной территории. Этот вопрос был выдвинут на заседании Круга в начале сентября: «Я хочу поговорить лишь на одну тему. Мы всегда придерживались одного принципа, мы не отдадим то, что наше, и нам не нужно то, что не принадлежит нам…» Краснову удалось убедить Круг, что города, граничащие с Войском – Царицын, Камышин, Балашов, Поворино, Новохоперск, Калач и Богучар, – должны быть взяты.
   Красные разработали свою стратегию, принимая во внимание всю перспективу Гражданской войны, а казаки думали лишь о своем родном Войске. Красная армия сосредоточила свои лучшие части в Царицыне, так как понимала важное стратегическое значение этого города, а казаки настаивали на освобождении северных районов своего Войска, что стратегически было гораздо менее значимо.
   Донское военное и гражданское руководство, за исключением Краснова, разделяло эту позицию. Поляков и Денисов, ближайшие военные помощники Краснова, не обладали ни знанием, ни опытом, который заставил бы их мыслить более масштабно. Армейский штаб регулярно получал доклады от разных казачьих командиров, но информации о других антибольшевистских фронтах не было. Они даже почти ничего не знали о последней фазе мировой войны. Провал немцев в октябре, который моментально отразился на ситуации на Дону, оказался для них полным сюрпризом.
   Когда Краснову стало ясно, что Деникина и Алексеева невозможно убедить в необходимости взять Царицын, атаман решил организовать свою собственную антибольшевистскую, неказачью армию. В этом деле, как и во многих других, он получил помощь от немцев. Именно немцы, вследствие чехословацкого мятежа, решили предоставить антибольшевистским офицерам альтернативу присоединения к антантофильской Добровольческой армии. Они финансировали формирование трех небольших независимых армий. Самая большая из них армия союза «Наша Родина» была сформирована в Киеве герцогом Лейхтенбергским и Акацатовым; полковник Манакин командовал группой офицеров в Саратове; а князь Тундутов возглавил астраханских казаков. Задачей атамана было объединить эти три армии в одну, которая бы называлась Южная армия.
   Одной из основных проблем Краснова стало найти достойного генерала, способного возглавить эту армию. После того как он отверг кандидатуры генералов Головина, Щербачева, Драгомирова, атаман остановился на Н. И. Иванове, который был главнокомандующим Юго-Западным фронтом во время мировой войны. Иванов, старый и нерешительный человек, совершенно не подходил для этой роли, поэтому стал лишь инструментом в руках умного атамана.
   Южная армия так и не стала значительной военной силой. Она привлекла в свои ряды авантюристов, преступников и людей, не желающих рисковать своей жизнью. Краснов так описывает свое первое впечатление о только что прибывших добровольцах из Киева:

   «Здесь атаман и Н. И. Иванов произвели смотр приезжим и убедились в том, что союз „Наша Родина“ работал в целях не военного, боевого дела, но политики. В „корпусе“ едва насчитывалось 2 тысячи человек. Из них не более половины боеспособных, остальные были священники, сестры милосердия, просто дамы и девицы, офицеры контрразведки, полиция (исправники и становые), старые полковники, расписанные на должности командиров несуществующих полков, артиллерийских дивизионов и эскадронов, и, наконец, разные личности, жаждущие должностей губернаторов, вице-губернаторов и градоначальников, с более или менее ярким прошлым».

   К октябрю армия насчитывала 20 тысяч ртов, которых необходимо было кормить, из них лишь 3 тысячи боеспособных. Оказалось, что офицеры, серьезно настроенные сражаться, уже присоединились к Добровольческой армии.
   Краснов назначил Семенова, одного из армейских офицеров, «управляющим» Воронежской губернией (частью территории, которая была уже освобождена), а полковника Манакина «управляющим» Саратовской губернией. Оба они были авантюристами. Семенов выдавал себя за генерала, но никогда не был на фронте; он привык жить в роскоши и в конце концов сбежал с тремя с половиной миллионами рублей. Князь Тундутов после окончания войны приехал в Екатеринодар и напал на Краснова, обвиняя его в прогерманской политике, несмотря на тот факт, что немного раньше сам считался близким другом кайзера.
   Можно сказать, что Южная армия принесла вред антибольшевистскому движению. Фанатичные реакционные взгляды офицеров, настойчивые требования, которые они предъявляли, заставили крестьян принять большевиков как избавителей в январе 1919 года. Южная армия самостоятельно не одержала ни одной победы. В конце декабря, когда одно поражение следовало за другим, она была распущена, а тысяча человек из ее состава со временем смогла присоединиться к Добровольческой армии.
//-- Разногласия в Добровольческой армии --//
   Взятие Екатеринодара 16 августа было одним из самых важных достижений за всю историю существования Добровольческой армии: оно дало белогвардейцам свою собственную первую военную базу. Раньше до июля 1918 года они могли распасться в результате одного решительного сражения, но своя база давала возможность расширить военные действия, проводить операции за 150 километров друг от друга. Политическое значение Добровольческой армии сильно возросло к середине августа. Ранним летом 1918 года центром антибольшевистских действий были Москва и Киев, к концу года Екатеринодар стал политической столицей Белой России.
   Деникин, де-факто глава области, приобрел много новых и сложных обязанностей, таких как создание местной администрации, налаживание связей с другими антибольшевистскими организациями, принятие земельных реформ. Но обладание большей территорией дало ему также возможность увеличить свою армию.
   Одним из первых приказов Деникина в Екатеринодаре был призыв на военную службу двух категорий иногородних и десяти категорий казаков. В результате армия насчитывала к середине сентября от 35 до 40 тысяч человек. Затем в течение нескольких месяцев численность армии оставалась практически неизменной, так как потери в сражениях на Кубани и Северном Кавказе были такими тяжелыми, что новобранцы не могли их восполнить. Фактически армия перестала быть добровольческой, а название оставалось лишь по традиции. Те, кто вступил в армию только на четыре месяца, теперь могли выбрать: служить без временного ограничения или покинуть строй в течение семи дней. В ноябре Деникин предпринял еще один шаг, призвав всех офицеров в возрасте до сорока лет, проживающих на территории, занятой Добровольческой армией.
   Очень важным источником пополнения являлся захват военнопленных. Так как обе стороны объявили призыв в армию, различия в социальном плане двух армий, которые были значительны в первые месяцы после октября 1917 года, постепенно уменьшались. С точки зрения преданности и надежности между призванными новобранцами и военнопленными, присоединившимися к армии, большой разницы не было. Белые сформировали отдельные подразделения из захваченных в плен солдат, и эти подразделения не бездействовали во время сражений. Генерал Врангель так описывает зачисление в армию военнопленных:

   «Я приказал 370 большевикам выстроиться в линию. Они все были офицерами, и некоторых я уже расстрелял. Затем я сказал остальным, что они тоже заслуживают смерти, но я позволю тем, кто сбился с истинного пути, искупить свое предательство, потому что хочу дать шанс ответить за свое преступление и доказать преданность своей стране. Им сразу же было выдано оружие, а две недели спустя их отправили на линию фронта, где они сражались с великой храбростью. Позднее этот батальон прославился, став самым лучшим из всей армии».

   В октябре Деникин совершил ошибку, издав приказ о том, что захваченные офицеры будут подвергаться наказанию. Это заставило многих офицеров передумать дезертировать из армии большевиков, к тому же это было совсем не нужно, так как фактически офицеров наказывали редко, вместо этого их прощали и принимали обратно в армию. Поступив наоборот, большевики вели тонкую пропаганду, привлекая и офицеров и солдат перейти к ним из лагеря противников.
   Главным следствием призыва в армию стало то, что если и до Кубанской кампании в армии было казачье большинство, то теперь ее переполняли казачьи войска. Лидеры казачьего сепаратизма, понимая, что белая армия состоит в основном из казаков, что Краснов хотел освободить Дон без помощи Деникина, считали, что Кубанская армия должна освободить Войско и защитить его от большевиков. Они также настоятельно требовали разделить армию. К несчастью, ново-димитриевское соглашение не точно определяло этот пункт. Один пункт утверждал, что две армии должны объединиться, другой упоминал «командующего Кубанской армией». Согласно интерпретации казачьих политиков в марте они согласились признать генерала Корнилова временным главой армии, а не командующим единой Добровольческой армией. По их мнению, смерть Корнилова аннулировала мартовское соглашение.
   К этому времени стратегия Деникина и интересы кубанских политиков совпадали, так как все они желали освобождения Кубани. Обе стороны спрашивали себя: будет ли единство интересов объединять их и после достижения поставленной цели? Деникин и его советники сомневались, что независимая Кубанская армия захочет идти на Москву, а кубанские политики боялись, что Добровольческая армия вместе с ее казачьей частью однажды покинет Войско на милость большевиков.
   Деникин считал требования сепаратистов угрозой всему антибольшевистскому движению. Он, должно быть, понимал, что армия, состоящая из нескольких тысяч русских офицеров, окажется незначительной силой в сравнении с огромной Южной армией генерала Иванова. Он считал независимую Кубанскую армию первым шагом к независимости Кубани, а с этим он примириться никак не мог. Он очень хотел верить, что сепаратистские требования выдвигаются лишь несколькими десятками безответственных руководителей. Когда Л. Л. Быч, глава кубанского правительства, сказал на заседании, что пришло время организовывать отдельную армию, и обвинил командование Добровольческой армии в том, что оно нарочно расформировывает казаков по отдельным подразделениям, вместо того чтобы позволить им сформировать свое собственные, Деникин покинул собрание, сказав: «Я не позволю смятения среди моих храбрых казаков».
   Если бы казачьи политики объединились, они бы смогли одержать верх над несколькими русскими офицерами, и армия бы распалась, положив конец всему Белому движению в Южнной России. Но, к счастью для Деникина, атаман Филимонов, линеец, нашел союзников среди русских офицеров против черноморских казаков, которые превалировали и в Раде и в правительстве. Филимонову удалось сохранить единство армии, встав на сторону Деникина против Быча и председателя Рады Рябовола, которые оба являлись сепаратистами. На заседании Рады 2 октября атаман защитил Добровольческую армию, твердо заявив, что, если органичная связь между кубанцами и добровольцами разорвется, это приведет к разрушению обоих. Когда атаман не смог предотвратить принятие Радой резолюции о разделении армии в декабре 1918 года, он стал делать все, что в его силах, чтобы саботировать это решение. К счастью для него, выбранный Радой полевой атаман Науменко, не будучи сепаратистом, всячески помогал атаману.
   Деникин не сделал ничего, чтобы уладить разногласия с кубанским правительством. Он мог демонстрировать жесты доброй воли: сформировать казачьи дивизии, доверить их казачьим офицерам; наделить казачьих офицеров большей властью; но важнее всего, он мог хотя бы на словах признать кубанскую автономию. Не сделав ничего из этого, он усугубил и без того серьезную проблему, которая достигла апогея к 1919 году, и в результате ему пришлось распустить Раду.
   То, что армия состояла преимущественно из казаков, вызывало проблемы не только сепаратистского характера, но также разногласия, связанные с разницей происхождения, образом жизни, идеологией, способами ведения боя. Эти различия были очень заметны в спорах по поводу ведения партизанских действий в ходе антибольшевистских сражений.
   Те же самые споры происходили и на более высоком уровне среди большевиков, которые были серьезно ослаблены постоянными ссорами между сторонниками «революционной войны» и постоянными военными структурами с «военными специалистами» (бывшими царскими офицерами). Среди большевиков, выступающих за принципы классовой борьбы, Троцкому пришлось использовать всю свою власть и твердость, чтобы установить военную дисциплину в «партизанщине».
   В отличие от Белого движения Красную армию формировали бывшие императорские офицеры, которые задавали ей тон, им было легче воевать согласно принципам, в которые они верили всю свою жизнь. Тем не менее эти принципы не всегда имели отношение к Гражданской войне. Очевидно, что обе стороны нуждались в организации и традиционной дисциплине. Так же как генералы старой армии чувствовали себя неуютно в штабе большевиков, так и некоторые казаки чувствовали себя не в своей тарелке среди советников Деникина.
   Самым энергичным и знаменитым белым казачьим партизаном был А. Г. Шкуро. Шкуро, кубанскому казаку, было только тридцать один год в 1918 году, но он уже стал полковником за необычайную храбрость во время Первой мировой войны, когда он командовал казачьим партизанским отрядом в тылу врага. Вернувшись с фронта, он узнал о растущих антибольшевистских настроениях среди казаков и в конце апреля 1918 года решил сформировать партизанский отряд. Вскоре после этого он был арестован большевиками, но в то время, когда красные больше боялись немцев, чем местных «контрреволюционеров», Автономов, командующий армией большевиков на Северном Кавказе, освободил его в обмен на обещание помочь в борьбе с иностранными захватчиками. Шкуро принял мандат большевиков о формировании партизанского отряда, но предал их без колебаний, набрав казаков против них, а не против немцев. Его отряд вначале насчитывал десять человек, он сформировался в конце мая в предгорьях Кавказа. Отряд быстро рос, поэтому и друзья и враги думали, что он гораздо больше, чем есть на самом деле. Впечатление мощи привлекало других, и в конце месяца Шкуро был достаточно силен, чтобы совершить нападение на город Кисловодск. Конечно, не шло речи о том, чтобы удержать город, и он отступил, забрав награбленное. Этот и другие набеги вдохновляли казаков на восстание. Вскоре появились и другие отряды, некоторые из которых Шкуро удалось объединить. Через некоторое время он командовал бригадой из нескольких тысяч человек.
   Когда Шкуро получил известия о том, что Деникин захватил Тихорецкую, он решил признать власть Добровольческой армии. Некоторые из его казаков были против и решили вернуться в свои родные станицы, но Шкуро все-таки удалось убедить большинство в том, что в одиночку они не смогут освободить Кубань. Когда он решил нанести визит в штаб Деникина, то был весьма разочарован. Он понял из разговора с Деникиным, что старый генерал не имеет четкого понятия о целях своего движения. Но разочарование было взаимное. Офицеры, окружающие Деникина, не признавали достижения и методы Шкуро, а также пренебрежительно относились к партизанской армии, которая смогла взять, но не удержать город. Также они не поддерживали метод конфискации, который считали просто мародерством.
   Деникин оказался в сложной ситуации. Шкуро считался одним из самых известных героев Белого движения. О нем ходили легенды, и его нельзя было так просто сместить. С другой стороны, генералы императорской армии очень возмущались, что человек, который был в их глазах больше вором, чем солдатом, может получить высокий командный пост. Когда Шкуро занял важный город в Ставрополье, Деникин подумал, что он не сможет его удержать, и послал полковника Улагая принять командование на себя. Шкуро был, очевидно, задет этим, но подчинился субординации, отказавшись от командования. В отличие от штаба Добровольческой армии Кубанская рада считала его героем и в декабре 1918 года настояла на том, чтобы Деникин произвел Шкуро в генералы. Время шло, а взаимное недоверие партизан и офицеров не исчезало.
   Генерал Покровский был еще одним неотесанным выскочкой в глазах кадровых офицеров. Он не был казаком, но вел свою армию во время Ледяного похода и установил тесные связи с Радой и правительством. Он был талантливым командиром, но также интриганом и садистом. Даже Шкуро был шокирован многочисленными приказами о повешении, изданными генералом. В своих мемуарах он описывает, как Покровский пытался убедить его: «Ты, брат, я слышал, либерал и вешаешь слишком мало людей. Я попрошу своих людей приехать сюда и помочь тебе с этим». Во время завтрака Покровский внезапно открыл дверь, позволив увидеть Шкуро повешенных пленных, при этом сказав: «Это тебе для улучшения аппетита».
   Кроме того, Покровский хотел стать атаманом. Однажды он пытался убедить Шкуро арестовать тех членов Рады, которые мешали его планам, говоря Шкуро, что приказ об аресте шел от Деникина. Несмотря на антипатию к Деникину, он почувствовал подвох Покровского, но такого человека сложно было отправить в отставку, так как он был очень популярен среди простых казаков.
   Добровольческая армия начинала как организация кадровых офицеров, и постепенно стало очень сложно решить проблему повышения, которая была очень важна для всех офицеров. Сложность заключалась в большом количестве критериев. Высшие посты занимали все бывшие заключенные Быхова, все, кто участвовал в Корниловском мятеже. Офицеры, принимавшие участие в первых кампаниях, также получили неплохие назначения. Они укрепляли командный дух, поэтому косо смотрели на всех новичков, которые присоединились к ним только тогда, когда появились шансы на успех. Деникин не мог и не хотел смещать офицеров, которые хоть и занимали невысокие должности во время войны, но доказали свою преданность в самые тяжелые времена, например генерал Е. Н. Масловский, бывший штабной генерал Кавказского фронта, генерал Ирманов, командующий войсками против турок, и многие другие. Они чувствовали, что не должны занимать посты за свои прошлые заслуги. Именно эти люди и стали главными врагами молодых Шкуро и Покровских. Все знали, что донское и украинское правительства, а также Южная армия свободно награждали высокими званиями. Как могли эти звания приравниваться к полученным в старой армии? Деникин создал комиссию, чтобы уладить эту проблему и расследовать истории старших офицеров, прежде чем их назначать, но эта комиссия не могла угодить всем.
   Получилось так, что, пока Деникин поддерживал казачьих партизан, многие думали, что он скрывает антиаристократические предубеждения. Поэтому он решил отменить все особые привилегии бывших офицеров гвардии. Таким образом, Деникин нажил новых врагов.
//-- Северо-Кавказские кампании, осень 1918 года --//
   Хотя падение Екатеринодара было серьезным ударом по Советской республике на Северном Кавказе, ее армия не потерпела полного поражения. Успех белогвардейцев объясняется не столько впечатляющим героизмом, сколько растущим беспорядком и отсутствием дисциплины в красном лагере. Красная армия практически подготовила свое самоубийство; белым фактически нужно было лишь вышибить стул из-под человека, который уже склонил голову на грудь.
   Осенью 1918 года политическая ситуация на Северном Кавказе напоминала анархию, царившую на территории остальной Советской России шесть месяцев назад. Партнеры большевиков, левые эсеры, становились во все более резкую оппозицию против большевиков, открыто критиковали мирную политику Ленина с Германией и были насильно выведены из правительства после намеренного убийства немецкого посла графа Мирбаха в Москве 6 июля. На Северном Кавказе их коалиция в вопросе о продолжении войны с Германией просуществовали дольше. На I съезде Советов Северного Кавказа в Екатеринодаре 5 июля было принято решение о создании Северо-Кавказской советской республики, выбран президиум из пяти большевиков и четырех эсеров. Так как Деникин вел свою армию против кубанской столицы, 131 делегат (из 365) проголосовал за возобновление войны с Германией. Но самым главным отличием было то, что если в Москве и Петрограде в результате жесткой политики большевикам удалось навести порядок, то на Северном Кавказе республика без столицы и армия без штаба оставалась в полном хаосе.
   3 октября Северо-Кавказская армия стала 11-й Красной армией, но в ней не удалось провести реформы Троцкого по повышенной боеспособности. Московское правительство оставалось номинальным, частично из-за того, что единственная связь осуществлялась через Астрахань и Царицын и была недостаточной, частично из-за того, что большевики были слишком заняты, чтобы обращать внимание на театр военных действий, который они считали второстепенным. 11-я армия была еще более бедно экипирована, чем другие красные войска; и даже когда Москве удалось выделить и послать ей некоторое снаряжение, Сталин передумал и отправил груз в Царицын. В армии не имелось «военных специалистов», поэтому ее часто называли «партизанщина», так что, когда Троцкий хотел найти яркий пример губительного влияния отсутствия дисциплины, он всегда говорил об 11-й армии.
   К концу августа красные войска насчитывали от 70 до 80 тысяч солдат, которые были разделены на несколько отдельных армий, согласно оценке белых: 1. Сорокин имел 15 тысяч человек, с которыми он отступил от Екатеринодара в междуречье рек Лабы и Кубани. 2. На Таманском полуострове под командованием Матвеева было такое же количество бойцов. 3. Армавир защищало от 6 до 8 тысяч человек. 4. В Ставрополе сосредоточилось от 8 до 10 тысяч. Остальные распределились по территории Невинномысской, района Минеральных Вод и в Майкопе. Удивительно, но после поражения в июле и августе численность всех красных частей увеличилась, так как многие иногородние опасались победы Добровольческой армии. В октябре, когда большевики наконец смогли сосчитать своих солдат, получилось 124 427 человек. Именно белые впервые объявили призыв в армию, большевики же не следовали их примеру вплоть до ноября.
   Самым лучшим красным формированием была Таманская армия, хотя и ее также иногда называли «партизанщина». Ее с трудом можно было назвать армией в традиционном значении, скорее это было несколько недостаточно спаянных отрядов. Когда Сорокину пришлось покинуть Екатеринодар, советские войска на Таманском полуострове оказались изолированными. В это время Украинский пехотный полк под командованием И. И. Матвеева, группа под командованием Е. И. Ковтюха и Северо-Кубанский кавалерийский полк Софонова объединились и сформировали Таманскую армию, выбрав своим командиром Матвеева. Матвеев сразу же начал длинный, тяжелый, но относительно успешный поход, который увековечен в романе Серафимовича «Железный поток». Целью Матвеева было объединить свою армию с армией Сорокина. Когда армия двигалась на юг по Черноморскому побережью, к ней присоединилось 20 тысяч иногородних.
   Деникин предвидел, что Матвеев попытается соединиться с войсками Сорокина. Чтобы этому помешать, он послал несколько полков под командованием полковника Колосовского остановить красных, а также дивизию под командованием Покровского в район Майкопа, чтобы удержать два вражеских соединения на расстоянии друг от друга. Тем не менее Матвееву удалось избежать столкновения с Колосовским и разбить Покровского в Белореченской 11 сентября. К тому времени, как Деникин смог послать подкрепление, было уже поздно. Удивительно, что последняя помеха к объединению войск появилась в самой армии Сорокина. Штаб Сорокина обладал очень скудной информацией о военной ситуации в регионе, поэтому не знал, что на подходе к ним – дружественная армия, более того, он даже не знал о ее существовании. Среди солдат Сорокина ходили слухи о «Черной армии», которая победит и белых и красных. Когда солдаты Сорокина поняли, что к ним подходит армия, они сожгли мосты на реке Лабе и открыли огонь по своим.
   Обстрел своих товарищей был характерной чертой для войск Сорокина. Командующий потерял свой авторитет из-за постоянных поражений, и бойцы часто не выполняли его приказы. Центральный исполнительный комитет, высший орган власти Северо-Кавказской советской республики, который переехал в Армавир после падения Екатеринодара, также потерял к нему доверие. Однажды комитет не смог защититься от мародерства и лишился своих денег.
   Казалось, что прибытие Таманской армии станет поворотным моментом. Новые и более дисциплинированные войска служили щитом, за которым Сорокин мог навести порядок в своих частях. В это время впервые ему удалось наладить контакт со всеми красными армиями на Северном Кавказе, и они все признали его авторитет, по крайней мере, на словах.
   Центральный исполнительный комитет, переехавший из Армавира в Пятигорск, решил последовать примеру других красных армий и сформировать Революционный военный совет. Его возглавил И. В. Полуян, Сорокин был лишь одним из четырех членов, тем не менее командующий доминировал в новой организации. Хотя РВС многого достиг (наладил снабжение, провел перепись армии, организовал регулярную бухгалтерию), он не смог излечить армию от главной болезни – болезни разногласия между командующими, предлагающими разные стратегии.
   Деникин, который, в отличие от красных, всегда придерживался одной стратегии, никогда не терял инициативы. Его смелый план заключался в том, чтобы окружить главные силы врага с востока, запада и севера и выбросить их с Северного Кавказа. Этот план подразумевал рассредоточение белых войск и походы на большое расстояние, но он так хорошо сработал, что после нескольких важных побед к концу сентября большевики практически полностью были окружены. Это, конечно, было теоретическим окружением, так как Красная армия была гораздо больше и могла легко прорваться в любом направлении.
   У Матвеева и Сорокина были разные решения по прорыву из окружения. Хотя они и сошлись во мнениях, что главной целью является объединение с 10-й Красной армией, которая в то время сражалась за Царицын, их методы по достижению этой цели различались. Матвеев хотел захватить Кавказскую. Взяв Кавказскую, красноармейцеы могли бы стать угрозой для Екатеринодара или пройти через Тихорецкую по железнодорожной линии в Царицын к 10-й армии. Сорокин, с другой стороны, планировал нанести главный удар на северо-восток, дать решающий бой в Ставрополе. Затем он хотел идти к Владикавказу, потом встретиться с казаками Терека перед тем, как идти к Царицыну.
   Сложнно сказать, чей план был лучше. Сорокин попытался его выполнить, но провалился, но это, конечно, не значит, что другой план принес бы победу. Матвеев предсказывал, что в случае выполнения плана Сорокина армия будет уничтожена в Калмыцких степях. Так как он предвидел такую возможность, то отказался выполнять приказы командующего. Сорокин, почувствовавший угрозу своему авторитету, решил действовать драконовскими методами. 7 октября он убедил РВС арестовать и казнить командующего Таманской армией. Это действие положило начало серии казней и террористических актов, которые сильно подорвали боеспособность красных войск. Прежде всего, расстрел Матвеева оказал ужасное воздействие на солдат Таманской армии, так как Матвеев был очень популярным командиром. Также Революционный военный совет, который был лишь частично ответственен за казнь, испугался растущей власти командующего и начал планировать его устранение. Сорокин, однако, оказался быстрее. Когда до него дошли слухи о том, что от него хотят избавиться, он арестовал всех четырех членов РВС и расстрелял 21 октября. Затем он начал террор в Пятигорске, который был необычным даже по меркам Гражданской войны. Пострадали как большевики, так и антибольшевики; невиновные заложники, включая генералов Радко-Дмитриева и Рузского, были казнены, и даже большевистским организациям пришлось уйти в подполье. Центральный исполнительный комитет бежал из Пятигорска в Невинномысскую, где фракция большевиков 27 октября объявила Сорокина предателем и вне закона. Командующий направился в Ставрополь, где в это время шли бои. Он попытался найти поддержку у армии против Исполнительного комитета. Тем не менее 2 ноября он был задержан и убит людьми Матвеева.
   Связь между изменчивостью военных успехов и беспорядками в большевистском лагере очевидна. Когда после прибытия Таманской армии в войсках Сорокина было наведено подобие порядка и создан Революционный военный совет, красногвардейцы выигрывали сражение одно за другим, давая понять, что «стратегическое окружение» имеет небольшое значение. 26 сентября Таманская армия вновь заняла Армавир, который был потерян, когда Жлоба отступил без приказа. 28 сентября Сорокин выбросил генерала Боровского из Невинномысской и даже нашел достаточно сил, чтобы послать отряд во Владикавказ, чтобы помочь Терекской Советской республике в борьбе с восставшими казаками. Победы большевиков заставили Деникина изменить стратегию. Вместо того чтобы сужать круг, он сконцентрировал главные силы на области Армавира и Ставрополя. Было очевидно, что именно здесь решается судьба Северного Кавказа.
   7 октября, в день казни Матвеева, Сорокин приказал Таманской армии начать операцию по взятию Ставрополя. Основная атака на город началась 23 октября, в ней участвовало 50 тысяч солдат. Глубокой ночью 29 октября Таманская армия одержала победу над дивизией Дроздовского, защищавшего город, на следующий день она полностью освободила Ставрополь.
   Победа в Ставрополе была главным успехом красных, и впервые Деникин забеспокоился о стабильности своего фронта.
   Большевики не могли продолжать свои наступательные операции, и Ставрополь стал жертвой анархии. Солдаты в городе ждали приказов командующего, но никто не появлялся. Эти дни, впустую потраченные красноармейцами и с пользой проведенные белогвардейцами, стали поворотным моментам в сражениях за Северный Кавказ. Деникин послал подкрепление Дроздовскому, которому удалось окружить город к 11 ноября. Таманской армии удалось прорвать окружение, но 14 ноября Ставрополь пришлось сдать. Бои продолжались до 20 ноября, когда большевистский фронт окончательно пал. Остатки Красной армии бежали на Терек, где большевики пытались подавить казачье восстание.
   К концу ноября 1918 года командование Добровольческой армии оценило военную ситуацию как перспективную. Новости о победе Антанты на Западном фронте поселили надежду в антибольшевистских сердцах по всей России, но особенно в лагере Деникина, который всегда оставался преданным союзникам. Хотя армия понесла тяжелые потери в результате двадцатиоднодневного сражения за Ставрополь, потери большевиков были гораздо больше. Не только Таманская армия, но и 11-я армия так и не смогла оправиться. Даже когда белогвардейцы страдали от разразившейся эпидемии, их враги пострадали от нее гораздо сильнее, так как имели худшие санитарные условия, испытывая недостаток медикаментов.
   Добровольческая армия так и не достигла выполнения своей главной цели – освобождения Северного Кавказа, но белогвардейцы были близки к полной победе. В начале января обезглавленные лучшие войска Красной армии были практически уничтожены. Белая контратака окончательно победила армию Советской республики Северного Кавказа.

Глава 7
ПОЛИТИКА ДОБРОВОЛЬЧЕСКОЙ АРМИИ

//-- Конституция Добровольческой армии --//
   Взятие Екатеринодара 16 августа стало поворотным моментом в истории политического устройства Добровольческой армии. С самого начало ее существования финансы, отношения с иностранными государствами и политические вопросы решались генералом Алексеевым и несколькими его помощниками. После Ледяного похода генерал организовал маленький военно-политический отдел в Новочеркасске. Но армия росла, ее бюджет тоже должен был увеличиваться. После серии побед ее слава распространилась, и она получила ведущую роль в национальной антибольшевистской борьбе, которая теперь требовала налаживания контактов с другими антибольшевистскими организациями. Так как теперь армия занимала обширную территорию, на нее легла ответственность за организацию местной власти. В сложившейся ситуации неформальное руководство политическими делами Алексеева стало неуместным.
   В Екатеринодаре политики Добровольческой армии обсудили несколько проектов создания административного аппарата и конституции, но прошло много времени, прежде чем удалось воплотить их в жизнь. Одним из главных препятствий было то, что здоровье Алексеева постоянно ухудшалось, и никто не хотел брать на себя инициативу в его отсутствие, так как это могло означать падение его авторитета. Реализация проектов также была замедлена из-за враждебного отношения кубанских политиков, которые считали, что создание администрации с национальной претензией как-то помешает суверенитету Войска.
   Среди всех обсуждаемых проектов план В. В. Шульгина был самым значительным. Шульгин, убежденный монархист, пользующийся полным доверием генерала Алексеева благодаря прежним заслугам, приехал в Екатеринодар в августе. Его влияние сильно возросло, когда генерал А. М. Драгомиров присоединился к Добровольческой армии. Драгомиров, командующий армией во время мировой войны и близкий друг генерала Алексеева, сразу стал одним из трех влиятельнейших лиц в армии, после Деникина и Алексеева. Перед тем как приехать на Кубань, генерал Драгомиров вместе с Шульгиным работал в различных антибольшевистских организациях в Киеве.
   Шульгин был очень удивлен тем, как халатно и неаккуратно велись дела. Позже он выразил свои впечатления: «Я обнаружил, что ситуация не соответствует той роли, что должна играть Добровольческая армия: генерала Алексеева окружали лишь молодые адъютанты, которые не могли правильно составить даже простейшие официальные бумаги». Чтобы исправить ситуацию, Шульгин начал внедрять свой план. Его друг Драгомиров сыграл важную роль в обсуждении, и именно он показал набросок создания административного органа генералу Алексееву 31 августа. Алексеев одобрил его, не внес никаких изменений, но этот документ не был издан, дабы избежать обострения отношений с кубанским правительством. Среди прочих пунктов проект утверждал:

   «Особое совещание имеет целью:
   а) разборку всех вопросов, связанных с восстановлением органов государственного управления и самоуправления в местностях, на которых распространяется власть и влияние Добровольческой армии;
   б) обсуждение и подготовку законопроектов по всем отраслям государственного устройства как местного значения по управлению областями, вошедшими в сферу влияния Добровольческой армии, так и в широком государственном масштабе по воссозданию России в ее прежних пределах;
   в) налаживание связей со всеми частями бывшей Российской империи, их правительствами и партиями для совместной работы по воссозданию великодержавной России;
   г) восстановление контактов со странами Антанты и выработке стратегии совместных с ними действий против Центральных держав и большевистского режима;
   д) организацию сношений с представителями держав Согласия, выяснение местонахождения и установление связи со всеми видными государственными и общественными деятелями, а также представителями торговли, промышленности и финансов для привлечения их к решению текущих вопросов и в нужную минуту к самому широкому государственному строительству;
   е) привлечение вышеперечисленных людей к работе по немедленному решению текущих проблем».

   Документ определял одиннадцать государственных ведомств по отраслям управления: государственного устройства, внутренних дел, дипломатическо-агитационного, финансового, торговли и промышленности, продовольствия и снабжения, земледелия, путей сообщения, юстиции, народного просвещения и государственного контроля. Не было отдела по военным делам. По мнению Шульгина, целью Особого совещания было не руководить Белым движением, а дополнять штаб Добровольческой армии, выполняя неприятные, но необходимые гражданские обязанности. Все, что генералы считали главным, то есть все, что касалось армии, оставалось в юрисдикции штаба.
   Председателем Особого совещания являлся Алексеев, а его заместителями – последовательно Деникин, Драгомиров и Лукомский. По проекту существовали «большие» (по наиболее серьезным вопросам) и «малые» (по вопросам, требующим скорейшего решения) заседания Особого совещания. Алексеев должен был председательствовать на «больших» заседаниях, собираемых для решения наиболее серьезных вопросов общегосударственного характера и рассмотрения проектов законов, касающихся нескольких ведомств. На «малых» заседаниях, где предполагалось рассматривать срочные текущие вопросы, должен был председательствовать Деникин. На «больших» заседаниях должны были присутствовать главы всех ведомств, а на «малых» заседаниях присутствовали только те, в чьей компетенции было решение конкретных вопросов.
   Создание Особого совещания происходило медленно. Будучи тяжелобольным, Алексеев не мог участвовать в работе организации. Деникин, лично выступающий против Сорокина, также не мог уделить Особому совещанию достаточно внимания. Самой главной проблемой стал выбор глав ведомств, так как в Екатеринодаре было мало политиков, подходящих на эту роль.
   В середине сентября генерал Драгомиров, который все чаще заменял Алексеева, доверил двум кадетским адвокатам, профессору К. Н. Соколову и В. А. Степанову, разработку конституции Добровольческой армии. Профессиональным экспертам предстояло выполнить двойную работу: сформулировать принципы власти Добровольческой армии и согласовать права кубанского правительства с правами командования Добровольческой армии. Как упоминал в своих мемуарах Соколов, вторая задача была гораздо сложнее первой. Соколов и Степанов работали в доме П. М. Каплина, кубанского кадетского адвоката, который в это же время разрабатывал кубанскую конституцию. Конституция Добровольческой армии была подготовлена за относительно короткое время, и после нескольких обсуждений с Драгомировым, Шульгиным, Лукомским Деникин ее принял 4 октября.
   Генералы, так же как и политики, хотели власти; главным принципом конституции должна была быть верховная и неограниченная власть лидера армии. Но для Соколова и Степанова это задача была сложной, так как для неограниченной власти требовался диктатор. В сложившейся ситуации Алексеев не имел никакой должности, а Деникин был лишь командующим армией. По сути, вся власть принадлежала Деникину, но именно Алексеева считали главой движения. Это не беспокоило Деникина, и ситуация всех устраивала.
   Но написанная конституция не могла сохранить прежнее устройство; высшая власть должна быть отдана либо в руки Деникина, либо в руки Алексеева. Руководство армии знало, что Алексеев не проживет долго, его скорая кончина часто обсуждалась, но даже если он выздоровеет, старому генералу не хватит сил занять место предводителя целого движения. Хотя Соколов и Степанов не смогли решить эту важную и сложную задачу, они уладили проблему необычным способом. Первый пункт конституции гласил: «Верховная власть в регионе, контролируемом Добровольческой армией, принадлежит верховному лидеру Добровольческой армии». Под этим они подразумевали Алексеева. В скобках было добавлено: «Командующему Добровольческой армией»; здесь, конечно, имелся в виду Деникин.
   Смерть Алексеева 8 октября, спустя четыре дня после принятия Деникиным конституции, разрешила эту дилемму. Деникин стал называться главнокомандующим Добровольческой армии.
   Второй параграф конституции гласил: «В регионе, контролируемом Добровольческой армией, законы, принятые по всей российской территории до 25 октября, должны оставаться в силе, с некоторыми поправками».
   Этот параграф был самым главным во всей конституции. Она признает законы, действовавшие на территории России до 25 октября 1917 года, то есть признает Февральскую революцию. Конституция гарантировала свободу религии, печати, собраний, неприкосновенность собственности. Ни одно из решительных заявлений белого лагеря не было таким фундаментальным. Деникин признал законность реформ, в то время как Скоропадский и Краснов поступили иначе, а большинство его последователей, будучи монархистами, яростно ненавидели правительство Керенского. Таким образом, он проявил смелость.
   Следующий параграф содержал следующее: «Все жители России, независимо от национальности, социального статуса и религии, имеют одинаковые права. Особые права и привилегии, которыми обладают казаки, остаются неприкосновенными».
   Здесь очень хорошо видна дилемма, вставшая перед составителями документа. С одной стороны, они знали современные тенденции, и было бы опасно вставать на сторону казаков перед иногородними в местной гражданской войне. С другой стороны, судьба армия целиком зависела от поддержки казаков, поэтому нельзя было упразднять их особые привилегии. Поэтому второе предложение параграфа противоречит первому.
   Другие параграфы части первой и второй включают перечень законов, обещающих свободу религии, печати, собраний, исключение ареста без законного расследования. Десятый параграф, последний во второй части, касается частной собственности: «Частная собственность неприкосновенна. Принудительное лишение недвижимой собственности при необходимости интересов области или общества должно происходить в соответствии с законом и компенсироваться».
   В программах белых правительств о земле говорилось туманно и двусмысленно. Параграф о «неприкосновенности собственности» в конституции Добровольческой армии мог рассматриваться как объявление аграрной реформы недействительной. На территориях, занятых белыми армиями, нередки были случаи возвращения крестьянской земли помещикам, этот пункт лишил крестьян надежды когда-либо вернуться на свою землю.
   Третья часть являлась уточнением к первому параграфу; в нем перечислялись права главнокомандующего Добровольческой армией. Главнокомандующий нес ответственность за вооруженные силы, проводил международные переговоры, издавал законы и постановления, ведал финансами, назначал на высокие посты, имел право прощать преступников и объявлять военное положение.
   Четвертая часть касалась Особого совещания. Именно в ее основу легли наброски Шульгина. Один из параграфов гласил, что совещание является исключительно консультативным собранием, а также не имеет никаких прав, кроме как советовать главнокомандующему. Главнокомандующий выбирает не только председателя совещания, но и также глав ведомств, которые будут отчитываться только перед ним самим. Соколов и Степанов не сохранили деление на «большие» и «малые» заседания по плану Шульгина, а также внесли некоторые изменения в планы ведомств, заменив военно-морское ведомство на ведомство государственного устройства. Пятая часть состояла только из одного параграфа, утверждающего, что судебные органы на территории под контролем Добровольческой армии будут базироваться на уже существующих законах.
   Шестая часть была посвящена ограничениям кубанской автономии и была наиболее противоречивой.
   Параграф 25. Субъекты, находящиеся под юрисдикцией законодательных и административных властей Кубанской области, следующие: 1. Местная политика. 2. Надзор за прессой, собраниями и обществами согласно законам, принятым на этой территории. 3. Санитария и медицина. 4. Местное самоуправление. 5. Тюрьмы. 6. Установление и сбор местных налогов. 7. Состояние путей сообщения местного значения. 8. Местная торговля и промышленность. 9. Провиант для населения. 10. Сельское хозяйство. 11. Образование, с учетом государственного языка (русского). 12. Контроль над местными правительственными и общественными организациями.
   Параграф 26. Для того чтобы выполнять все вышеперечисленные положения, кубанское правительство во главе с атаманом может сформировать следующие ведомства: 1. Внутренних дел. 2. Финансов. 3. Путей сообщения. 4. Торговли и промышленности. 5. Дел Кубанского войска. 6. Продовольствия. 7. Сельского хозяйства и эксплуатации земель. 8. Образования. 9. Контроля.
   Параграф 27. Следующие вопросы не находятся в юрисдикции кубанских властей: 1. Международные контакты. 2. Командование вооруженными силами. 3. Уголовные и гражданские законодательные органы, судебная система и судебные процессы. 4. Почта и телеграф. 5. Пути сообщения государства или международные. 6. Вопросы валюты, государственные кредиты, тарифная политика и торговля. 7. Прямое и косвенное обложение налогом ради национальных нужд и государственных монополий. 8. Торговый флот и порты. 9. Законодательные органы, касающиеся акционерных компаний и торговой технологии.

   Деникин не хотел обнародовать конституцию без предварительного одобрения кубанского правительства. Шестая часть конституции не имела особого значения, кроме того, что в общих очертаниях говорила об ограничениях власти, которыми Добровольческая армия хотела наделить кубанское правительство. (Отношения с кубанским правительством будут описаны в следующей главе.)
   Принятие этого документа не внесло никаких изменений в жизнь армии. Неудивительно, что Билль о правах часто игнорировался; в смутное время Гражданской войны и речи не могло идти о полной свободе печати и собраний. Незаконные аресты также не стали более редкими. Конституция не повлияла на авторитет Деникина; власть, которой он стал обладать, была и без этого документа. Параграфы, касающиеся кубанской автономии, не имели шанса быть одобренными ее правительством и Радой, а Деникин не имел ни возможности, ни желания насаждать их силой. Особое совещание начало свою работу, но оставалось крайне неэффективным органом.
   Тем не менее конституция является очень интересным и ценным историческим документом, так как отражает идеи и ход мыслей лидеров Добровольческой армии. Соколов и Степанов были убежденными кадетами, поэтому документ также отражает идеологию их партии. Самое интересное то, что оба кадетских адвоката подходили Деникину и всем остальным генералам; они разделяли одни и те же взгляды. Деникин, кроме всего прочего, был и всегда оставался либералом.
   Белое движение не провозгласило цели, а его лидеры отказывались говорить о будущем России. Больше всего оно хотело создания правового государства. Эта цель была слишком прогрессивной для XIX и начала XX века, а в условиях Гражданской войны просто неуместной. Чтобы понять противоречия главного документа Белого движения, созданного всего лишь после года сражений, нужно сравнить его с простейшим заявлением большевиков, обещавшим землю и мир сразу же после того, как они получат власть. Красные, в отличие от белых, знали, как использовать настроения русских людей.
//-- Особое совещание --//
   После смерти генерала Алексеева Деникин стал верховным главой Добровольческой армии как на словах, так и на деле. Так как Деникин должен был выбирать членов Особого совещания, а они отвечали только перед ним, то работа совещания целиком зависела от его действий. К несчастью, он не обладал ни темпераментом, ни образованием, необходимыми для той роли, что ему выпала. Он не понимал, что исключительные обстоятельства требуют исключительных методов. Н. И. Астров, современник и член Особого совещания, писал: «Провал был еще более трагичен, так как верховный руководитель был и оставался безумно преданным русской национальной идее, самоотверженный, бескорыстный, честнейший человек, но… не в своей тарелке в революционной атмосфере. То же самое относится и к людям, окружавшим его». Одним из главных недостатков Деникина была его провинциальность. Советский историк писал: «Штамп провинциальности стоял на всех деяниях и взглядах Деникина. Он никогда не был центровой русской личностью. Он занял центральное положение в контрреволюции только потому, что был одним из главных участников мятежа Корнилова. После смерти Корнилова и Алексеева власть оказалась в руках Деникина…»
   Главнокомандующему просто не хватало знания политики, чтобы выбрать себе лучших помощников. Будучи скромным человеком, он признавал свое невежество: «Благодаря обстоятельствам моей жизни и военной службе в основном на периферии [России] раньше у меня было мало контактов с политическим миром и общественными деятелями, поэтому у меня не хватает опыта, чтобы выбрать людей на высокие посты администрации. Я пользовался таким методом: когда ко мне приходили кандидаты правых убеждений, я задавал им „левые“ вопросы, и наоборот».
   Деникин часто жаловался, что ему недостает ответственных и способных людей в администрации. Эти жалобы справедливы. Многие политики уклонялись от своего долга, не помогали Добровольческой армии воссоздать Россию, в которую они верили. Некоторые из них предпочли изгнание, другие не хотели пачкать свою репутацию сотрудничеством с белой армией, нести ответственность за ее промахи и бездумные действия.
   Но виновато в этом было не командование армии. За малым исключением, старшие генералы разделяли предубеждения военных против политиков и интеллигенции в целом. Именно армия никогда не думала назначать гражданских на ответственные посты. Особое совещание было слабой организацией. У него не было прав, и оно редко обсуждало действительно важные проблемы. Тем не менее даже в такой организации военные преобладали. В списках членов Особого совещания всегда сначала перечислялись имена офицеров, независимо от того, кем они являлись.
   Известные деятели не хотели заниматься мелкой работой, и к ним относились как в Екатеринодаре. Шульгин, человек энергичный и творческий, имеющий огромное влияние на верхи армии, не смог занять место в Особом совещании. Номинально он числился членом «без портфеля», но на заседаниях не присутствовал. Вскоре он выехал сначала в Яссы, затем в Одессу. Как и Милюков, он понял, что ему нечего делать на заседаниях Особого совещания. Это был порочный круг: не доверяя политикам, офицеры не давали им высокие посты, поэтому их занимали лишь второстепенные люди. За небольшим исключением, гражданские участвовали в работе Особого совещания, но были лишены инициативы.
   Председателем Особого совещания был генерал Драгомиров. А его первыми членами – Лукомский, глава военно-морского ведомства; В. А. Лебедев – торговли и промышленности; Е. П. Шуберский – путей сообщения; И. А. Гейман – финансового; генерал-лейтенант А. А. Макаренко – юстиции; А. Нератов (до приезда С. Д. Сазонова) – дипломатического; А. Степанов – государственного контроля. Ведомство внутренних дел было предложено Астрову, но он отказался. Он присутствовал на заседаниях, но не занимал официального поста; таким образом, место главы ведомства внутренних дел оставалось свободным в течение четырех месяцев. Генерал-лейтенант Санников, вернувшийся в конце октября, занял место главы ведомства по снабжению. Лукомский редко посещал заседания, и его место занимал его заместитель, генерал Вахмитинов.
   Н. И. Астров, либеральный кадет, так описывал заседания в своих мемуарах:

   «Главы ведомств в спешке докладывали о своих „делах“, по большей части говорили о незначительных вещах, отвечали на вопросы Драгомирова и молча садились. Некоторые не вмешивались в обсуждения и молчали, как будто эти обсуждения их не касались. Казалось, что решения принимаются не Особым совещанием, а его председателем. Очень редко бывало, что кто-нибудь из членов задаст вопрос или выскажет свое мнение. А. А. Нератов, глава дипломатического ведомства, вообще не участвовал в обсуждениях. Гейман, глава финансового ведомства, бывший министр финансов, производил комическое впечатление. Присутствие генерала Макаренко в качестве главы ведомства юстиции просто не имело смысла. Но самое смешное впечатление производил В. А. Лебедев. Я помню этого господина на заседании 1-й Аумы. Тогда он был расторопным юнцом. Никто не знал, откуда он, кто его назначил, какую роль он выполнял в Думе. Но он всегда появлялся там, где нужно, когда нужно посылал кого-то за чем-нибудь, искал что-то…»

   Читая журнал Особого совещания, невозможно не согласиться с описанием Астрова. Удивительно, но советники никогда не обсуждали вопросы высокой политики. В ноябре и декабре 1918 года центральной проблемой были отношения Добровольческой армии с атаманом Красновым, но на заседаниях об этом не говорилось ни слова. Совет не обсуждал земельную реформу, не планировал привлечение рабочих, игнорировал иностранную политику. Чаще всего участники обсуждали проблемы финансов, снабжения и торговли. Они тратили много времени на пустяки: рассуждали, будет ли преподаваться в ставропольских школах старая или новая орфография (характерно, что они выбрали старую), затрагивали проблемы почтовой службы, решали, покупать или нет какую-то модель техники.
   Надо сказать, что Астров не сильно отличался от своих коллег. Он также готовил доклады и делал замечания, касающиеся только местного самоуправления. Первое заседание Особого совещания прошло 11 октября. С этого момента и до конца года совещание проходило двадцать один раз. Деникин участвовал только в двух. Он лишь читал журнал заседаний и делал замечания по некоторым пунктам. Если он что-то не одобрял, то это был конец без дальнейших обсуждений.
   Совещание проходило по вторникам и пятницам в 18.30 по петроградскому времени (все организации Добровольческой армии работали по петроградскому времени). Кроме официальных встреч, члены совещания собирались на квартире главнокомандующего каждый вечер в среду. Главной целью этих дополнительных встреч было проинформировать гостей о военной и политической ситуации в неформальной обстановке. В первые недели участвовали лишь главы ведомств, но позже помощники также стали приглашаться, что, по мнению Соколова, мешало прежней тесной связи.
   Конституция наделила главнокомандующего неограниченной властью, поэтому Особое совещание оказалось беспомощной организацией, но из этого нельзя заключать то, что Деникин в одиночку управлял всем движением. Скромный, общительный, очень талантливый и умный человек, Деникин не мог стать диктатором. Ему не хватало ревностного отношения к власти, что заставляет некоторых лидеров интересоваться любым вопросом и каждой мелкой деталью. Ближайшие друзья и военные советники Деникина, генералы Драгомиров, Лукомский и Романовский, имели огромное влияние.
   Когда Деникин покидал Екатеринодар, чтобы инспектировать войска, что случалось достаточно часто, Драгомиров и Лукомский участвовали в переговорах от его имени и принимали важные решения. Так как у них были лучше налажены контакты с политиками и они разбирались в политике гораздо лучше, чем Деникин, то играли важную роль в важных назначениях на высшие посты. Сложно сказать, насколько они были независимы в своих решениях. Если верить Астрову, уважение, которое они питали к Деникину, было лишь притворством, и они часто поступали вопреки его желаниям. Оба, и Астров и Винавер, известный либеральный политик-кадет, считали Лукомского ненадежным и хитрым. Стоит вспомнить ярость Деникина, когда Лукомский встал на сторону Врангеля в споре в 1920 году, когда главнокомандующий чувствовал себя преданным.
   Драгомиров и Лукомский придерживались более правых взглядов, чем Деникин и гражданские члены Особого совещания. Оба они были монархистами, но никогда особо не афишировали свои убеждения, так как не считали это целесообразным. Лукомский неоднократно советовал Деникину принять условия монархистов. Какую бы роль они ни играли, без сомнения, Лукомский и Драгомиров заставляли армию вести правую политику.
   Гораздо сложнее определить характер влияния генерала И. П. Романовского, самой таинственной фигуры Белого движения. Практически все испытывали к нему антипатию по разным причинам. Согласно одному мнению, либералы считали его членом крайне правой антисемитской организации «Черная сотня», а правые считали его масоном. Именно правые настолько ненавидели его, что даже настаивали на том, чтобы Деникин отправил его в отставку, хотя Романовский был его лучшим другом. Он умер в 1920 году, не пав жертвой большевиков, а от пули белого офицера в Константинополе.
   О его политике и его характере бытуют противоречивые мнения. Деникин считал его самым либеральным членом из военных в Особом совещании; Соколов полагал, что он не придерживается более левых взглядов, чем остальные, просто он был более интеллигентный. Социалист Вендзягольский думал, что он монархист, прекрасно осознающий необходимость взаимодействия антибольшевистских войск; Милюков просто называл его «слабаком».
   Скорее всего, взгляды Романовского были чуть более либеральными, чем его товарищей, что делало его ближе к Деникину. Возможно, злоба и нападки на него объясняются неодобрением некоторых офицеров либеральной политики Деникина. Им легче обвинять советника, поэтому Романовский стал для них козлом отпущения. Кроме его политических убеждений, он заслужил эту роль за свои личные промахи; к тому же он практиковал непотизм, что приводило в бешенство офицеров-карьеристов; почти все его современники считали его надменным.
   Он пользовался властью, оказывая влияние на Деникина. Как начальник штаба, он сопровождал Деникина на всех важных встречах и переговорах, смело высказывал свое мнение по поводу тех или иных споров. Его начальник испытывал к нему сильное чувство привязанности. Соколов отмечал, что в голосе Деникина была необычная теплота и нежность, когда он говорил о своем ближайшем помощнике и друге. Он часто вставлял в беседу такие слова: «в результате разговора с Иваном Павловичем» или «мы с Иваном Павловичем решили». Должно быть, Деникин радовался, что смог найти в военных кругах человека, который разделял его политические взгляды; он ценил преданность своего друга, но больше восхищался его легендарной храбростью. В своих мемуарах он пишет: «Я не трусливый человек и часто находился под обстрелом, но я никогда не видел человека более спокойного, чем Иван Павлович. Если бы граната оторвала ему ноги, он не моргнул бы глазом и не прервал бы предложение, которое начал. Когда пули пролетали над его головой, он был спокоен, как у себя в кабинете».
   Когда Деникин получил пост главнокомандующего Вооруженными силами Южной России в декабре 1918 года, после объединения с Донской армией, он хотел доверить командование Добровольческой армией генералу Романовскому. Начальник штаба раздумывал в течение целого дня и в конце концов предпочел остаться на своем прежнем посту. Вместо него Деникин назначил Врангеля.
//-- Местные власти, финансы и пропаганда --//
   Лидерам армии было не по вкусу решать серьезные политические вопросы, поэтому они постоянно откладывали их так долго, насколько было возможно. Некоторые вопросы тем не менее все же приходилось решить. Один из них касался реорганизации местного правительства на территории под контролем армии. Так как армия сражалась и на Дону и на Кубани, проблема была относительно проста: правительство казачьего Войска берет на себя ответственность и за завоеванные деревни иногородних, и за освобожденные казачьи станицы. Такое снятие с себя ответственности подкрепило превосходство казаков над иногородними.
   Но когда добровольцы освободили большие территории в Ставрополе и причерноморской области, армия должна была отвечать за организацию и работу местного правительства. Деникин пытался снять с себя эти обязанности, временно присоединив эти районы к Кубани. Но это стало невозможно из-за плохого отношения местного населения к казачьим законам. Когда Деникину пришлось посылать туда управляющих, вместо гражданских он выбрал военных: полковника Глазенапа – в Ставрополь, полковника Кутепова – в Новороссийск. В условиях Гражданской войны, когда государственный аппарат с трудом выполнял свои функции, а система связи была очень ненадежной, эти люди получили неограниченную власть.
   Администрация Кутепова не была либеральной, но Глазенап и его заместитель генерал Уваров открыто установили реакционный режим в Ставрополе. Они игнорировали созданные органы самоуправления, вместо этого обратившись за помощью к бывшим царским властям. Вопреки конституции Добровольческой армии, они аннулировали законы Временного правительства, забрали землю у крестьян и вернули ее помещикам, приказали убивать преступников без суда на месте захвата.
   До Гражданской войны Ставрополье было радикальной губернией; кандидаты несоциалисты получили здесь меньше, чем одну тридцатую часть мест в Учредительном собрании, и население враждебно приняло Добровольческую армию. В подобной ситуации политические действия реакционной администрации имели страшные последствия. Когда Деникин узнал о том, что происходит в Ставрополе, он сместил генерала Уварова, но вред Добровольческой армии уже был нанесен, и устранить его было не так легко.
   Еще хуже ситуация обстояла на уездном уровне. Деникин был куда либеральнее, чем другие старшие офицеры в его армии, и его спокойная политика оказывала большое влияние на Екатеринодар. Но в отдаленных районах и городах, где действовали агрессивные контрреволюционные офицеры, насаждали более реакционные порядки, чем одобренные Деникиным и самой Добровольческой армией. Слишком усердные офицеры наказывали местную власть и за сотрудничество с большевиками, и даже за такую мелочь, как регистрация внецерковных браков.
   Возможно, главной неудачей командования армии в губерниях была ее неспособность защитить местное население от мародерства. Н. И. Астров, выдающийся кадет и человек, разбирающийся в проблемах местных правительств (земств), разговаривал с Деникиным о поведении солдат в деревнях и городах, которые грабят население и обращаются с ним очень жестоко. Деникин, будучи в курсе проблемы, попросил Астрова подготовить земскую реформу. В то же время он жаловался: для того чтобы прекратить мародерство, ему придется повесить некоторых офицеров, в первую очередь – генерала Покровского, а когда-то он писал: «Покровский совершает чудеса».
   19 ноября Особое совещание приказало Астрову и генералу Лукомскому подготовить проект по наведению порядка в земствах. Астров сформировал комитет и пригласил экспертов помочь, но, как он считал, сам по себе проект не подействует. Все язвы были связаны с болезнями самого Белого движения, а базовые изменения он ввести не мог. Он предложил разделить военную и гражданскую власть, которую предполагал отдать в руки гражданским лицам, положить конец насильственным конфискациям и распустить мародерствующие войска. Белогвардейцам так и не удалось решить все эти проблемы.
   Вскоре после взятия Екатеринодара в августе члены «Земского и Городского союза» приехали в город, надеясь послужить антибольшевистскому делу. Земский и Городской союз был организацией с очень длинной и богатой историей в лучших традициях либерализма. Многие из вновь прибывших в Екатеринодар были членами партии социал-революционеров и, очевидно, предпочли бы работать на сибирское антибольшевистское правительство, в котором к тому времени большинство мест занимали социалисты из «Союза возрождения». Но им была нужна финансовая поддержка Добровольческой армии, а армии нужна была помощь экспертов в местном управлении. Таким образом, на этой жизненно необходимой базе на некоторое время было налажено взаимное сотрудничество.
   Раскол начался, как только генералы обнаружили, что политики, получая финансовую помощь, намеревались проводить свою собственную политическую линию. 18 октября на заседании Особого совещания Лукомский доложил, что армия не будет продолжать сотрудничество с Юго-Восточным комитетом, организацией, созданной Земским и Городским союзом. Позже совещание пригласило четырех членов комитета на свое следующее заседание, чтобы обсудить разногласия, но компромисса достигнуть не удалось.
   Особое совещание требовало, чтобы организация «Земгор» состояла только из политиков, чтобы деньги, полученные от армии, были потрачены только в интересах армии, чтобы Юго-Восточный комитет принял представителей Добровольческой армии, как полноправных членов своей организации. Социалисты сочли эти условия неприемлемыми, и все сотрудничество прекратилось.
   Ситуация с финансами и снабжением армии в результате завоевания Кубани и большей части Северного Кавказа заметно улучшилась. Кубань была одной из богатейших сельскохозяйственных областей России, и население, иногда по доброй воле, иногда по принуждению, легко могло прокормить армию.
   Армия имела несколько источников дохода: вклады ростовского банка, кубанское правительство, дань, собранная с населения, завоеванного белой армией, продажа военных трофеев и новые напечатанные деньги. Во второй половине 1918 года самым главным источником оставался ростовский банк, который регулярно высылал деньги в Екатеринодар. Следующим по важности было кубанское правительство, которое отдавало процент от своего годового дохода.
   Продажа собственности, конфискованной у врага, и подати, собранные у потерпевших поражение, приносили армии больше вреда, чем пользы. Командование армии требовало огромных взносов у завоеванных общин. Например, город Белая Глина должен был платить два с половиной миллиона рублей в качестве наказания. Это был не лучший способ расположить к себе враждебно настроенное население. Часто население было просто не в состоянии собрать огромные суммы, которые от них требовали, поэтому армия, сильно страдая от последствий неудачной политики, не получала вообще никаких денег.
   Судьба военных трофеев стала серьезным источником разногласий между Добровольческой армией и кубанским правительством. В условиях Гражданской войны, когда обе стороны испытывали недостаток в экипировке, захваченное оружие и амуниция имели огромную ценность. Кубань, не имеющая своей армии, считала само собой разумеющимся отдавать эти материалы добровольцам. Но, кроме военных трофеев, армия захватила много всего другого, и кубанское правительство требовало все, что было взято у врага на территории Войска. Алексеев оспаривал это право, утверждая, что большая часть имущества большевиков была собственностью тыла бывшего Кавказского фронта, таким образом, все, что было конфисковано у большевиков, является российской национальной собственностью. Тем не менее он был согласен отдавать трофеи кубанскому правительству при условии, что оно возьмет на себя снабжение всей армии. Это условие, конечно, не было принято кубанским правительством, поэтому вопрос оставался открытым.
   Казаки традиционно воспринимали вопрос о трофеях в более широком смысле: они грабили не только вражеские склады, но и деревни иногородних, противостоявшие им. Вопреки приказам из штаба, Шкуро и Покровский отдавали награбленное своим отрядам, а иногда даже казакам из ближайших станиц. Здесь необходимо отметить, что поведение кубанских казаков очень похоже на действия донских. Краснов не прилагал никаких усилий, чтобы сдержать своих людей, и даже подталкивал их к этому. Например, он пообещал, что взятие Царицына сулит щедрую награду.
   Еще перед взятием Екатеринодара Алексеев и Деникин организовали комитет, контролирующий продажу захваченного имущества врага. Они назначили Н. Парамонова председателем, и он выбрал Ростов и Новочеркасск в качестве своих штабов. 17 августа Парамонов был арестован за «антикрасновские» действия, и комитет так и не выполнил свои функции. Согласно Деникину, комитет продал товаров на сумму в несколько миллионов рублей, но армия получила лишь миллион.
   Основание Особого совещания и ведомства финансов под началом И. А. Геймана навело порядок в системе финансового управления, а принятие финансового плана способствовало совершенствованию использования имеющихся ресурсов. На заседании Особого совещания 11 октября было решено подготовить бюджет на следующие три месяца. Месяц спустя было решено организовать государственный банк. (Это было одно из нескольких решений, принятых без одобрения председателя совещания, генерала Драгомирова.) Начальным капиталом банка должны были стать 500 миллионов напечатанных рублей. Совещание хотело, чтобы они выглядели как можно более похожими на бывшие царские деньги. Тем не менее по разным техническим причинам печатание началось лишь во второй половине 1919 года.
   Жесткая инфляция усложнила дальнейшее планирование. Прожиточный минимум рос, и армии приходилось постоянно увеличивать жалованье. В конце 1918 года всего за несколько месяцев цены выросли вдвое. И донское и кубанское правительства платили гораздо более высокое жалованье, чем Добровольческая армия, а это очень влияло на ее моральное состояние.
   Сохранение претензии на неделимую Россию было главной целью финансовой и торговой политики Особого совещания. Для того чтобы ввести единую валюту, тарифы, банковское дело и торговые пошлины, армия пошла на переговоры с правительствами Крыма, Дона и Кубани, но эти переговоры оказались безрезультатны. Новые правительства хотели проводить независимую политику, а это усугубляло царивший хаос. В 1919 году в Южной России в обращении было огромное количество разных валют: царские деньги, советские, Временного правительства, украинские, крымские, донские, деньги Добровольческой армии. Причина неудачи согласования финансовых систем кроется в неспособности Добровольческой армии достичь единства в антибольшевистском деле.
   Неэффективная пропаганда была еще одним слабым звеном в Белом движении. Хотя пропагандистский аппарат был реорганизован, работал он все равно недостаточно четко. В сентябре 1918 года генерал Алексеев учредил Осведомительно-агитационное агентство (Осваг), которое должно было предоставлять информацию штабу армии о политическом и военном положении России и заграницы и распространять идеи Добровольческой армии. Этот орган начал с трудом выполнять свои функции под начальством С. С. Чахотина, человека, сведущего в вопросах пропаганды. Во время формирования Особого совещания Осваг входил в ведомство дипломатии. Он отражал взгляды руководства Екатеринодара, согласно которым главной целью пропаганды было не влиять на мнение местного общества, а привлекать иностранные инвестиции.
   Абсурдность сочетания иностранной и отечественной пропаганды вскоре стала очевидной, и Особое совещание прекратило это, но только для того, чтобы организовать нечто подобное. Новое информационное бюро, которое целиком находилось под начальством генерала Драгомирова, должно было налаживать связи только с прежними частями Российской империи.
   То, что работа этого бюро была неудовлетворительной, свидетельствует тот факт, что Особое совещание вскоре приказало М. М. Федорову проследить, каким образом пропаганда может быть усовершенствована. В конце концов совещание решило сформировать отдел пропаганды, который впервые возглавил донской кадет Н. Е. Парамонов. Так как он верил в необходимость объединения всех врагов большевизма, он нанял социалистов и евреев, которых много собралось в Екатеринодаре. Вскоре он осознал, что не может сотрудничать с армией, и после двух недель работы ушел в отставку.
   Не раньше чем в феврале 1919 года этот отдел обрел постоянного начальника в лице К. Н. Соколова. Он открыл местные офисы в нескольких городах, наладил выпуск газет и нанял агентов. Одной из самых действенных операций отдела было учреждение комиссии по расследованию большевистских злодеяний, которую возглавил Мейнгардт, бывший мировой судья Москвы. Комиссия также включала юристов, политиков, военных, священников и представителей Антанты. Их присутствие должно было показать заинтересованность иностранной аудитории.
   Несмотря на прилежную работу Соколова, белая пропаганда так и не стала эффективной; причиной стал недостаток творческого потенциала и опыта, но больше всего виновата была базовая слабость Белого движения – отсутствие ясной идеологии.
//-- Добровольческая армия в русском политическом спектре --//
   Одним из наиболее часто высказываемых утверждений Деникина было то, что армия находится вне политики. В одном из своих выступлений он говорил:

   «Добровольческая армия, на своем тернистом пути, жаждала поддержки всех национальностей – широкой группы населения. Она не могла быть инструментом в руках какой-нибудь одной политической партии или организации. Если бы это произошло с Русской национальной армией, то внутри этой армии росло бы недовольство, неудовлетворенность, политическое соперничество. Так как армия живет по своим традициям, она не может придерживаться других идей. Мы говорим прямо и открыто: „Будь правым или левым, но люби наше славное отечество и помоги нам спасти его“».

   Принцип зависимости от всех легко можно назвать принципом независимости. Армия отказывалась от поддержки левых, чтобы не принимать поддержку правых, и наоборот. Правые и левые интерпретировались очень широко. Все социалисты считались слишком левыми для армии, и всех, кто открыто выступал за монархистов – политиков, невоенных, – Деникин считал слишком правыми. Такой подход сужал круг тех, кого бы с распростертыми объятиями встретили в Екатеринодаре.
   Случай с Милюковым можно назвать очень интересным, так как было непонятно, правых или левых взглядов он придерживался. Выдающийся лидер кадетов верил в конституционную монархию, но был согласен с Деникиным, что решение вопроса о государственном устройстве можно отложить. Возможно, что правые относились к нему неоднозначно из-за его участия во Временном правительстве, а левые – из-за его монархических взглядов и его прежних отношений с немцами. Любой известный политик имеет оппонентов. Именно по этой причине Особое совещание в основном состояло из ничтожеств. Деникин часто жаловался на эгоизм политиков, которые отказываются ему помочь. Но сам он отверг столько предложений от разных организаций, что вряд ли кто-то сочувствовал его положению.
   Для Деникина «быть вне политики» значило не просто не принимать партийного значка или тесного сотрудничества с какой-либо одной партией; это также значило избегать всех спорных национальных вопросов. В первые месяцы после большевистской революции не было никакой политической программы. Позже руководство все еще надеялось, что антибольшевистские лозунги и вера в Антанту затронут сердца широких слоев русского народа. Тогда определение целей армии могло ограничить привлекательность движения.
   Но к тому времени, когда Деникин встал во главе армии, он должен был уже понять, что национальное единство отсутствует; Добровольческая армия, намеренно или нет, стала придерживаться определенной политической идеологии в сознании людей. Вопрос заключался в том, формулировать ли четко эту философию или нет. Если этого не сделать, то белогвардейцы позволят большевикам определять программу за них, и, разумеется, в этом случае она не будет казаться привлекательной.
   Политическая философия Деникина была схожа с кадетской, и в общем ему удалось положить свои идеи в основу всей армии. Крестьяне, что удивительно, прекрасно понимали идеологические различия между партией кадетов и солдатами Деникина и называли их всех «кадетами», пользуясь игрой слов, так как и выпускников военных кадетских училищ и членов Конституционно-демократической партии можно было назвать одним словом. Была доля иронии в том, что партия, пропагандирующая демократию и конституциализм, ассоциировалась с мародерствующими солдатами Гражданской войны. Военным также было не по душе это сравнение, так как крестьяне покушались на принцип армии, стоящей выше всех политических партий.
   Осенью 1918 года политическая ситуация в антибольшевистской России была невероятно сложной. В Сибири, Крыму, Киеве и Екатеринодаре огромное количество старых и новых политических организаций, многие из них со смутными и противоречивыми программами, ссорились друг с другом по поводу главных и второстепенных вопросов. Деникин был прав в своем суждении, что ни одна их этих группировок не имела значительного влияния за пределами узкого круга интеллигенции, а их обсуждения мало касались реального хода событий. (Деникин так и не смог понять, что те же самые политики могли сослужить хорошую службу Добровольческой армии в качестве управляющих и агитаторов, если бы он только знал, как привлечь и использовать их.)
   Большинство людей в России радовались, что окончание войны в Европе перешло в новую стадию Гражданской войны. Чтобы разобраться в новой ситуации, преодолеть разногласия, обсудить, как страны-победительницы могут лучше помочь антибольшевистскому движению, 16 ноября в маленьком румынском городке Яссы была созвана конференция представителей Белого дела. На конференции мало чего удалось достичь, и в истории Добровольческой армии она мало что значила. Но на ней был представлен весь спектр антибольшевистской общественности, стоит кратко рассказать о ней, так как она отражает отношение разных политических партий к Добровольческой армии в то время.
   Армию представляли только два человека, сыгравшие в обсуждениях лишь небольшую роль. Одним из организаторов конференции был В. В. Шульгин, который, надо сказать, был болен. Другой делегат, генерал Гришин-Алмазов, прибыл на конференцию только 30 ноября, когда ее уже перенесли из Ясс в Одессу. Он лишь недавно вернулся из Сибири, поэтому имел смутное представление о целях и принципах Добровольческой армии. Роль Добровольческой армии в антибольшевистской войне была центральным вопросом, поэтому в сложившихся обстоятельствах армию защищали посторонние.
   Делегаты в Яссах сформировали отдельные группы, отвечающие только за себя. На конференции были представлены три самые крупные и мощные организации: правый «Совет государственного объединения России», центристский «Национальный центр» и левый «Союз возрождения России».
   Предшественником «Совета государственного объединения» было совещание членов законодательных палат, которое было основано консервативными политиками в Киеве ранней весной 1918 года. Это была монархическая организация, но многие ее члены придерживались прогерманской ориентации. Организация взяла на себя формирование «широкого национального фронта», результатом и стал «Совет государственного объединения». Так как в этом принимали участие только правые группировки, его с трудом можно было назвать широкой коалицией. Совещанию членов законодательных палат удалось привлечь пять групп: 1) представителей православной церкви; 2) членов Сената царских времен; 3) некоторые земства (местные органы самоуправления); 4) представителей промышленных, коммерческих и финансовых кругов; 5) представителей помещичьих организаций.
   «Совет государственного объединения» послал В. И. Гурко и Н. Н. Шебеко, прежнего императорского посла в Вене, в Екатеринодар в начале ноября, чтобы наладить контакт с Добровольческой армии. Встреча была полна разочарований. Гурко и Шебеко думали, что целью антибольшевистского движения должно быть восстановление дореволюционной России, но философию, с которой они столкнулись в Екатеринодаре, за аполитическим фасадом показалась им размытой версией большевизма. Они сетовали на влияние кадетских политиков, так как в их глазах эти люди скомпрометировали себя, участвуя во Временном правительстве.
   Из Екатеринодара Гурко и Шебеко отправились в Яссы. На конференции «Совет государственного объединения» поддержал кандидатуру великого князя Николая Николаевича, бывшего главнокомандующего русской армией, на пост руководителя антибольшевистского движения. Н. В. Савич, член партии октябристов, утверждал, что великий князь очень популярен среди крестьян и других слоев населения, в то время как Деникин неизвестен за пределами офицерского круга. Позиция «Совета государственного объединения» была такова: только человек, «стоящей над политикой», может уладить существующие разногласия между антибольшевистскими лидерами (Деникиным, Красновым и Скоропадским). Совет хотел пойти на компромисс и принять действительную власть Деникина, если будет признано превосходство великого князя Николая Николаевича и установлен монархический принцип.
   Среди всех участников конференции представители «Национального центра» ближе всего были к взглядам Добровольческой армии. Основу «Национального центра» составляли члены партии «Народная свобода». 28 октября кадеты организовали заседание в Екатеринодаре, которое назвали районным заседанием, хотя, по сути, оно охватывало интересы всего очага антибольшевистского сопротивления, за исключением Сибири. Кроме вопросов иностранной политики и монархизма, на заседании обсуждалось отношение партии к Добровольческой армии. За исключением Винавера и Панина, которых беспокоила правая ориентация армии и боязнь, что связи с ней заставят отвернуться от партии большинство русских людей, все остальные члены заседания одобрили политику Деникина.
   Деникин скрыто следил за работой заседания. 2 ноября его посетил Астров, которому он в шутку выразил разочарование, что кадеты украли его программу. На самом деле критика Деникина была справедлива. Партия принесла бы больше пользы открытой и дружеской критикой.
   Двое старых друзей Добровольческой армии, П. Н. Милюков и М. М. Федоров, выступали в Яссах, утверждая, что Белое движение должно признать полную власть Деникина. По их мнению, оппозиция Краснова и Скоропадского не имеет значения, так как победа Антанты изменит взгляды гетмана на Добровольческую армию, а Краснова можно просто снять с поста. Согласно кадетам, в Добровольческой армии установлено руководство, и союз Антанты предпочтет видеть во главе армии Деникина, а не великого князя, приверженца монархии. Они также сомневались, что у великого князя Николая Николаевича хватит способностей возглавить национальное восстание.
   На конференции в Яссах самой критичной по отношению к Добровольческой армии был «Союз возрождения». Союз преимущественно придерживался социалистических взглядов и всю свою работу сосредоточил в Киеве, где подпольно действовал против правительства гетмана Скоропадского.
   Хотя многие лидеры социалистов проживали в Екатеринодаре, они не принимали участия в действиях Добровольческой армии. Офицеры и солдаты, воспринимающие всех левых как большевиков, относились к ним с недоверием. Когда политики, в основном кадеты, решили сформировать политический центр в Екатеринодаре при содействии Добровольческой армии, большинство кадетов, опасаясь реакции офицеров, решили не привлекать к сотрудничеству социалистов. Ни один социалист никогда не был членом Особого совещания.
   К тому времени как состоялась встреча кадетов в Екатеринодаре, некоторые из них уже обменялись мнениями с социалистами, находящимися в городе. Споры сконцентрировались на роли Добровольческой армии в антибольшевистском движении. Против аргументов кадетов, защищающих армию, конечно, социалисты делали ударение на том, что реакционная Добровольческая армия никогда не может расположить к себе население и навсегда останется изолированной военной силой. Таким образом, они утверждали, что антибольшевистское движение должно быть организовано при участии политических партий.
   В начале ноября, как следствие случая с Г. И. Шрейдером, отношения между социалистами и Добровольческой армией сильно обострились. Шрейдер, бывший городским головой Петрограда в период Временного правительства и член партии народных социалистов, издавал социалистическую газету «Сын Отечества» в Екатеринодаре. Газета была закрыта, а Шрейдер был арестован. Винавер так описывает это происшествие:

   «Я помню, как поздней ночью ко мне прибежала женщина, которую я не знал, с маленьким мальчиком. Это были жена Шрейдера и его сын. Расстроенная, со слезами на глазах, она рассказала мне, что мужа только что арестовали по приказу, полученному от Добровольческой армии. Никто не знал причин и даже не мог догадаться о них. В газете не печатали ничего запрещенного, а Шрейдер не принимал участия в политической жизни. Мы, петербуржцы, хорошо помним Шрейдера, когда, будучи в Петрограде, он бесстрашно боролся с большевиками, за что и был ими арестован. После своего освобождения он участвовал в антибольшевистских организациях. После ссор и безуспешных попыток освободить его нам удалось выяснить, что произошло. Шрейдер был виноват в том, как оказалось, что в августе 1917 года, во время противостояния Временного правительства и Корнилова, Петроградская дума издала указ против Корнилова, под которым стояла его подпись».

   Оба кадетских политика, Астров и Винавер, ходатайствовали за Шрейдера, и его освободили, но ему пришлось уехать из Екатеринодара, а его газета была закрыта.
   Случай имел грандиозные последствия. Это отпугнуло социалистов от сотрудничества с Добровольческой армией. Кроме того, не только Шрейдер, но и все остальные социалисты были настроены против Корнилова в 1917 году. Арест явно невиновного человека был просто политической вендеттой, отразившейся и на кадетах. Астров, раздумывавший о принятии предложения Деникина о вступлении в должность главы ведомства по иностранным делам в Особом совещании, решил не иметь никаких официальных связей с армией. Этот инцидент также плохо повлиял на отношения армии с кубанским правительством, которое полагаю, что только оно имеет право закрывать газеты в губернской столице.
   Было предсказуемо и вполне понятно, учитывая прошлое, что представители социалистов в Яссах не поддерживали кандидатуру Деникина. И. И. Бунаков-Фундаминский, член «Союза возрождения», утверждал, что если Деникин должен быть признан военным лидером антибольшевистского движения на Юге, то национальное руководство должно состоять из трех: военного, кадета и политика-социалиста. По его мнению, только такой триумвират мог привлечь большую часть населения. Милюков отстаивал позицию Деникина как перед социалистами, так и перед правыми. Он утверждал, что опыт Временного правительства показал, что коалиционное правительство не будет эффективно. Диктатура Деникина уже существует, говорил он, и все антибольшевистские партии должны признать ее.
   Конференция в Яссах не привела ни к каким результатам. Ее провал отразил все разногласия между политическими партиями по поводу организации антибольшевистского сопротивления. Монархисты и те, кто был готов отложить вопрос о государственном устройстве, смогли помириться гораздо быстрее, чем социалисты и антисоциалисты. Добровольческая армия и кадеты, представляющие точку зрению армии в Яссах, ничего не предложили социалистам взамен их помощи. В плане по организации антибольшевистского сопротивления социалистам не было отведено места.
   Деникина не беспокоила ограниченность поддержки. Он не приложил никаких усилий, чтобы привлечь политиков, не шел ни на какие компромиссы. После визита Гурко в Екатеринодар Лукомский был готов принять условия «Совета государственного объединения», так как боялся, что Добровольческая армия останется одна. Деникин писал Лукомскому: «Добровольческая армия не должна стать оружием в руках политической партии, особенно партии с нечеткой ориентацией… То, что они предлагают, сейчас уже было предложено Родзянко в Мечетинской. Вооруженная сила никогда не останется одна. Она всегда будет желаемой!»
   Последние два предложения лучше всего доказывают неодобрение Деникиным политиков. Он не понимал, что, так же как политики нуждаются в солдатах, солдаты нуждаются в политиках. Они нужны им даже больше, чтобы помочь привлечь на их сторону большинство русских людей. Но Деникин никогда не считал это их задачей. Он ждал поддержки от людей просто потому, что считал свое дело правым. Заключать сделки, находить компромиссы, получать поддержку взамен обещаний, пытаться понять, чего хотят люди, и согласовывать их желания со своей программой – все это Деникин считал абсолютно нечестным. Он боролся за то, во что верил, и думал, что следовать за ним – долг всего русского народа.

Глава 8
«ВЕЛИКАЯ, ЕДИНАЯ, НЕДЕЛИМАЯ РОССИЯ»

   Среди всех политических неудач Белого движения ни одно не было таким серьезным, ни одно не имело таких разрушительных последствий, как неспособность антибольшевистских правительств и организаций работать совместно. Добровольческая армия сражалась за «единую и неделимую» Россию, но возникшие новые государства – Украина, Грузия, Дон, Кубань – в разной степени жаждали автономий. Конфликт между федералистами и централистами никогда не был улажен; после окончания Гражданской войны они обвиняли друг друга в победе коммунизма, и, без сомнения, обе стороны были правы. Деникин, к примеру, писал, что если бы Грузия приняла его программу, то в 1921 году не страдала бы от оккупации Красной армии. Деникин, возможно, был прав, но ему даже не пришло в голову, что если бы он пошел на компромисс с федералистами и сепаратистами, то Добровольческая армия обрела бы большую мощь.
   Отношение к сепаратистским настроениям, установление национальных границ являлось главной проблемой Добровольческой армии с самого начала ее существования. Это было даже больше, чем проблема отношений, она включала в себя множество политических разногласий. Белое движение всегда страдало от недостатка позитивных целей. Добровольцы часто не могли более четко обозначить цель их движения, чем сказав, что они сражаются за Россию. Национализм не привлекал крестьян, которые мало задумывались о границах России, но он помогал сражаться тем солдатам в армии Деникина, которые верили, что борются за воскрешение и славу своего отечества, а не за классовые интересы.
   Антибольшевистскому движению просто не повезло, что возрождение национализма среди русских офицеров совпало с новым чувством отождествления с частью народа – естественный результат падения центральной власти. Они тоже нуждались в национализме, как в силе сплоченности, которая вдохновит их на борьбу с русскими большевиками.
   Деникин не был более слеп, чем другие антибольшевистские руководители, но был и не более дальновиден. Он разделял предубеждения и неправильные представления тех, кто окружал его. Только выдающийся лидер, поднявшийся над всеми предрассудками, имел бы шанс победить большевиков; Деникин таким человеком не был.
//-- Кубань --//
   Армия наладила связи со всеми новыми правительствами, которые образовались на периферии Российской империи, но отношения с Кубанью были самыми сложными. В Екатеринодаре существовало два правительства: штаб Добровольческой армии и правительство Кубанского войска. Так как каждое из них считало свои полномочия более широкими, чем другое хотело признавать, атмосфера в кубанской столице была постоянно отравлена ссорами и разногласиями. Из-за соседства и взаимозависимости двух групп постоянные стычки между ними весьма вредили всему Белому движению.
   Кубанский режим, установленный после освобождения Войска, сильно напоминал антибольшевистский Дон. Казачий национализм, выполняющий роль движущей силы в борьбе с большевиками, также представлен был и на Кубани. В обеих областях жертвами националистической борьбы стали иногородние; только их дискриминация на Кубани была немного менее вопиющей.
   20 августа, спустя всего лишь несколько дней после освобождения столицы, кубанское правительство объявило выборы в Раду. Избирательный закон давал право голосовать казакам, членам горских племен (горцам), членам общин коренного населения. Последняя группа включала в себя иногородних, но, как ни странно, они были богаче и зажиточнее, поэтому их вполне устраивал ход вещей. Этот избирательный закон лишал права голосовать большинство населения: иногородние, которые составляли 52 процента всего населения области, на выборах были представлены лишь 10 процентами.
   Так как было затронуто кубанское население, Гражданская война выливалась в борьбу между казаками и иногородними. Поскольку казаки считали всех русских крестьян большевиками, даже те иногородние, которые сначала испытывали мало симпатии к большевиками, потом были вынуждены примкнуть к красным только для того, чтобы защитить себя. Есть доля иронии в том, что судьбу России решал и исход войны между двумя слоями населения далекой провинции.
   Рада, впервые заседавшая в октябре, серьезно обсуждала вопрос об исключении всех иногородних из Войска. Один представитель, Толкунов, зашел так далеко, что предложил их всех убить. Это было слишком даже для председателя Л. Л. Быча; он хотел лишь их изгнания. Ни Рада, ни правительство не учитывали тот факт, что они действуют в интересах меньшинства. Например, когда Рада решила основать в Екатеринодаре политехнический институт, туда не принимались иногородние.
   Власти Екатеринодара проводили эгоистичную и узколобую политику, но ситуация в станицах была еще хуже, так как их атаманы относились к русским крестьянам как к побежденным врагам. Сушков, кубанский министр образования, человек, основавший политехнический институт, которого можно охарактеризовать не иначе как проиногородний, выступил в Раде:

   «Жгучая ненависть кубанского казачьего населения вылилась на всех иногородних. Пострадали даже невинные дети. Сражаясь с отцами, которые были заражены большевизмом, казаки не пощадили их детей: во многих станицах дети иногородних исключались из школ… Невинные иногородние учителя страдали только потому, что были иногородними».

   Добровольческая армия и кубанское правительство спорили по множеству вопросов, многие из них незначительные, но нет записей о том, что армия была против такого обращения с иногородними, их русскими земляками. Армия и казаки заключили союз за счет неказачьего населения Войска. Армия не могла позволить отвернуться от казаков, поэтому в иногородне-казачьем конфликте она приняла сторону казаков. Но белые генералы могли, по крайней мере, воспользоваться своим влиянием и удержать своих союзников от наиболее ужасных деяний. Вместо этого они молчаливо приняли формулу, что сочувствие иногородним неразрывно связано с красными. Армия никак к ним не относилась, она никогда не отделяла себя от кубанского правительства в том, что происходило.
   Казачье поведение, прискорбное с моральной точки зрения, можно объяснить концепцией Гражданской войны, согласно которой крестьяне, жаждущие земли и отмены сословных привилегий, были их врагами. Они хотели победить их любой ценой. Добровольческая армия имела национальные претензии, и сбрасывать со счетов поддержку, которую могут оказать крестьяне, было ошибкой. Когда в ноябре 1919 года белый фронт пал, последний удар был нанесен нестабильностью в тылу. Крестьяне часто помогали красным партизанам, этим белые расплатились за свою прежнюю политику. Если бы Деникин встал на сторону иногородних в конфликте с кубанским правительством, распад его движения не был бы таким внезапным и непоправимым.
   Кубанские казаки унаследовали старую традицию ограниченного самоуправления и простой формы демократии. Их политические взгляды были более левыми, чем взгляды русских белогвардейцев: монархизм мало привлекал кубанцев, а в ходе Гражданской войны социалисты продолжали играть важную роль в Раде и правительстве. Почему генералы доверяли социалистам в кубанском правительстве, как нигде больше? Казаки, с другой стороны, не одобряли «реакционность» руководства Добровольческой армии. Неудивительно, их отпугивали генералы Лукомский и Драгомиров, убежденные монархисты.
   Среди двух групп казаков черноморские казаки, которые и посылали социалистов в Раду, придерживались более левых взглядов, чем линейцы. Будучи этнически ближе к украинцам, они хотели наладить дружественные отношения с социалистами и националистами антибольшевистской группы украинцев под начальством Петлюры. Это посеяло беспокойство и испуг среди белых генералов, которые были настроены против Петлюры так сильно, как будто он был большевиком. Украинский вопрос стал главным яблоком раздора. Сложно определить степень сепаратистских настроений черноморских казаков, но ясно одно: их лидеры хотели примкнуть к Украине, образовав при этом что-то вроде федерации, или установить независимость Кубани. Так как численность черноморских казаков была больше численности линейцев, они доминировали в политической жизни области, контролируя и Раду и правительство.
   Политики линейцев были либералами, а не социалистами; они хотели сохранить связь с Россией, желая лишь автономии. (Как отмечал Деникин, среди казачьих политиков не было приверженцев консервативной партии.) В лице атамана Филимонова они занимали место в кабинете Войска.
   Добровольческая армия извлекла большую выгоду из разделения на казачьи группы. Деникин и его советники посчитали позицию линейцев более родственной, менее враждебной, чем их оппонентов, и он постоянно поддерживал атамана против Рады и правительства. Филимонов, в свою очередь, поддерживал армию против сепаратистов. Ему тем не менее необходимо было быть осторожным в своей проармейской политике, так как слишком тесное взаимодействие со штабом могло привести к политическому самоубийству. Когда армия предпринимала активные действия во вред черноморским казакам, он часто молчал, вместо активной поддержки армии. Это была очень сложная позиция, и очень часто обе стороны, и сепаратисты и белые генералы, были недовольны Филимоновым.
   Лидеры Добровольческой армии часто использовали линейцев в качестве посредников между собой и сепаратистами. Работая над конституцией армии, Соколов и Степанов установили контакт с линейцами, многие из которых были кадетами. В доме П. М. Каплина составители конституции обсуждали ограничения кубанской автономии с политиками линейцев Ф. С. Сушковым, А. И. Литовником и атаманом Филимоновым.
   Казаки отказывались принимать принцип диктатуры. Они утверждали, что Белое движение станет лучшей альтернативой большевикам, если будет учитывать желания большинства населения.
   Неудачные обсуждения между линейцами и гражданскими представителями армии, которые были более дипломатичны и спокойны, должны были насторожить Деникина. Он должен был понять, что будет сложно найти компромисс, удовлетворяющий и казаков, и армейских офицеров. Казаки пообещали разработать контрпредложения к конституции, но так никогда и не предоставили своих проектов.
   По инициативе Деникина 29 октября Особое совещание сформировало комитет по пересмотру отношений с Кубанью. М. С. Воронков, Ф. Ф. Зилер и В. А. Харламов являлись членами этого комитета. Доклад, который они подготовили, не содержал ничего нового. В нем перечислялись следующие пункты:

   1) армия должна настаивать на принципе единого командования;
   2) должно существовать одно правительство с полномочиями вести переговоры с союзом Антанты;
   3) Добровольческая армия не должна провозглашать диктатуру без предварительного соглашения с кубанским правительством;
   4) лидеры Добровольческой армии должны обладать неограниченной властью в решении военных и дипломатических вопросов;
   5) необходимо, прежде всего, достигнуть соглашения с Кубанью; эта же модель может быть использована в переговорах с Тереком, Доном, Крымом, Украиной и Грузией;
   6) вопрос будущего федерального устройства России не должен обсуждаться с кубанскими представителями.

   Воронков, Зилер и Харламов начали переговоры с кубанским правительством на основе принципов, представленных в докладе на Особом совещании. Эти переговоры, как и многие другие до этого, не принесли никаких результатов.
   Таковы были отношения между кубанским правительством и Добровольческой армией к 10 ноября, когда Рада собрала экстренное совещание. Состав этого собрания был похож на состав «Круга спасения Дона»: большинство из 500 делегатов были простыми казаками с маленьким политическим опытом. Возможно, поэтому Рада приняла серию громогласных, но противоречивых резолюций.
   К тому времени Деникин проводил операцию в Ставрополье и просил, чтобы открытие Рады было отложено до его возвращения. Рада пошла на компромисс: Рада начнет свою работу по расписанию, но формально будет открыта, когда Деникин сможет присутствовать на заседании. 14 ноября Верховный главнокомандующий обратился к собранию, по мнению многих, это было лучшее и наиболее эффектное выступление за всю его жизнь. Вернувшись с победного сражения, он говорил о самопожертвовании и лишениях его добровольцев. Он умолял о сохранении единства армии в формировании антибольшевистского фронта: «Не должно быть Добровольческой, Донской, Кубанской и Сибирской армий. Должна быть Объединенная русская армия, с единым фронтом и единым командованием, в которой русские люди обладают всей мощью и ответственностью…» Он ничего не сказал о кубанском сепаратизме: «Добровольческая армия включает в себя две вооруженные силы и опытных политиков – всех, кто хочет единую, неделимую Россию, новое государственное устройство, борьбу с врагами России, объединенное правительство для защиты интересов России на будущей мирной конференции».
   Несмотря на его частично провокационную речь, аудитория аплодировала с энтузиазмом. Спикер пришел к выводу, что его необычная идея была верной: простые казаки мало беспокоились о сепаратизме, который входил только в планы политиков. Но дальнейшие события вскоре разочаровали его. Представитель «Украинского национального союза», социалистическо-националистической организации, обратился к Раде с совершенно противоположной речью и получил такую же овацию.
   За этим последовало худшее. 23 и 24 ноября Л. Л. Быч, председатель правительства, защищал его политику в двух длинных выступлениях, после которых он представил на рассмотрение основные положения для голосования. Они были таковы:

   1. Независимые правительства будут формироваться на территории бывшего Российского государства и получать верховную власть. Это необходимый шаг в самозащите.
   2. Главной целью этих правительств будет борьба с большевизмом, которая находится в самом разгаре в Центральной и Северной России.
   3. Для успешного сопротивления необходимо создать единый фронт с единым командованием за как можно короткое время.
   4. Необходимо создать единое правительство, из южных российских правительственных организаций, к приближающейся мирной конференции. В целях международного представительства это правительство должно быть создано, не дожидаясь организации федерального устройства на территориях, освобожденных от анархии.
   5. Для достижения целей, упомянутых в пунктах 3 и 4, необходимо создать Южно-Русский союз на федеральной основе.
   6. Перестройка России возможна лишь в форме Всероссийской федерации.
   7. Кубанская область войдет в состав Российской федерации как член.
   8. Кубанская рада, сражаясь с большевизмом, борется за принципы суверенитета людей.
   9. Выбор будущей формы государственного устройства России, при участии населения Кубанской области, должен быть принят на Всероссийском Учредительном собрании после новых выборов.

   Эти цели содержали некоторые противоречия, неточности и особые формулировки. Русским националистам не понравилось такое упоминание Северной и Центральной России. Из выступления Быча было непонятно, какой властью должны обладать кубанское правительство, Южно-Русский союз и еще не созданная Южно-Русская федерация.
   К тому же политика Быча поставила под угрозу основные интересы Добровольческой армии. В наиболее важных вопросах Быч пошел на компромисс: он признал необходимость принципа единого командования и не упомянул об отделении Кубанской армии. Из-за противоречий, которые позволяли по-разному интерпретировать некоторые высказывания, армия могла бы оказаться в выгодном положении в переговорах с кубанским правительством. Упоминания о Российской федерации касались далекого будущего, поэтому его можно было просто игнорировать.
   Бесспорно предложения Быча отражали взгляды большинства казаков Войска. Рада приняла их без единого голоса против, а из 500 делегатов лишь 17 воздержались. Столкнувшись с таким безоговорочным одобрением политики Быча, гордость подсказывала, что армия должна проглотить эту горькую пилюлю молча. Но Деникин и его коллеги решили по-другому. Они могли стерпеть притеснения русских крестьян, иногородних, но разговоры о федеральной России были слишком оскорбительными. Лукомский, глава делегации армии к Раде, покинул собрание сразу после голосования, с одобрения Деникина. Этот поступок произвел впечатление не только на собрание, но и на общественное мнение в Екатеринодаре. Казаки восприняли это как раскол между двумя организациями антибольшевистского движения и стали бояться последствий. Покровский и Шкуро усугубили эти страхи, объявив Раде, что, по их мнению, Войско не сможет защитить себя, если Добровольческая армия покинет Кубань.
   Слухи распространялись по Екатеринодару, и они имели некоторые основания. Покровский хотел насильно распустить Раду и пытался уговорить Шкуро помочь ему. Деникин, узнав о намерениях Покровского, возразил против такого шага и этим спас Раду и правительство. Однако Деникин решил отвергнуть действия Покровского только после длительного колебания. Он говорил генералам Драгомирову и Лукомскому:

   «Это вопрос не решительности, а холодного расчета факторов, таких как военно-политическая ситуация и состав армии. [Предположительно он имел в виду большой процент казаков.] Возможно, тем не менее, что я ошибаюсь. Если вы сейчас мне скажете, что насильственные меры приведут к желаемым результатам, я завтра же распущу кубанское правительство с помощью Корниловского полка».

   Оба генерала посоветовали не принимать насильственные меры, поэтому ничего не произошло, но факт, что Деникин все же обдумывал такой вариант, показывает всю серьезность кризиса.
   Быч не ожидал таких серьезных возражений против своей политики со стороны Добровольческой армии, и развившийся кризис застал его врасплох. Он пытался найти пути примирения. В компании атамана Филимонова и спикера Рады Рябовола он посетил штаб и попросил защиты от возможных попыток переворота. Деникин и особенно Драгомиров воспользовались случаем и прочитали лекцию казачьим государственным деятелям об ошибочности их политики. Они пообещали помочь им при условии, что они изменят свою позицию. Положение Быча было слабо даже в правительстве: линейцы винили его в кризисе, так как он не объявил свои цели в министерстве, прежде чем обнародовать их в Раде. Поэтому в сложившейся ситуации Бычу пришлось принять эти условия.
   В беседе с Романовским 29 ноября он согласился, что два его первых положения должны рассматриваться скорее как утверждения, чем как политическая основа. Романовский и Быч также согласились, что армия и кубанское правительство должно начать переговоры, чтобы исправить отношения. Для этого обе стороны организовали комитет из 16 членов.
   Рада избрала кубанских представителей: И. Л. Макаренко был главой делегации, которая состояла и из черноморских казаков (большинство) и из линейцев. Деникин выбрал Лукомского, возглавившего делегацию армии. Это был характерный недипломатический выбор, принимая во внимание тот факт, что казаки сильно недолюбливали Лукомского и обиняли его в начале кризиса, так как именно он ушел с заседания Рады. Делегация армии состояла из 11 военных представителей, только Астров, В. Ф. Зилер, А. А. Нератов, Соколов и Ковалевский были гражданскими. Перевес консервативных генералов исключал возможность компромисса.
   Переговоры проходили в течение десяти дней, но ни одна сторона не меняли свою твердую точку зрения. Представители армии требовали абсолютной власти для главнокомандующего и признания кубанского авторитета только как добровольного подарка армии. Казаки, с другой стороны, утверждали, что после победы большевистской революции не было создано центральной власти, поэтому новые правительственные организации, которые появились на периферии России, должны заботиться о себе сами. Согласно этой точке зрения Российское государство не может быть перестроено только по соглашению между уже созданными организациями. Разногласия между двумя сторонами явились результатом базовых различий в отношениях к организации всего антибольшевистского движения. Споры не принесли никаких результатов: Добровольческая армия продолжала отвергать требование Рады о разделении армии, а кубанские политики отказывались признавать ограничение своей власти согласно конституции Добровольческой армии.
   Было что-то ребяческое в этой конференции. Кубанские политики, люди провинциального происхождения и взглядов, настаивали на соблюдении протоколов национальных конференций. Две делегации сели за разные столы напротив друг друга, также стол был предназначен для «президиума», включающего председателей и секретарей. Разгорелся длительный спор по поводу методов голосования и выбора секретарей. Этот инцидент так описан Соколовым:

   «Один из спикеров упомянул, что Добровольческая армия взяла на себя функции государства. Голос с кубанского стола сказал: „Государство без территории!“ С нашего стола ему ответили: „Как насчет Черноморской области?“ На что С. Ф. Манжул сказал: „Да, выигранной кубанскими казаками!“ Это подняло волну беспокойства. Генерал Лукомский со злостью объявил, что не может присутствовать на заседании, где оскорбляют Добровольческую армию, и ушел».

   Но вскоре, конечно, Лукомский вернулся, и переговоры продолжились, но ни одна сторона не хотела уступать ни на йоту. Вопрос об отделении Кубанской армии убедил всех собравшихся, что дальнейшие обсуждения бесполезны. Генералы не только отказывались позволить формирование отдельной армии, они даже не хотели признать право кубанских казаков, которое всегда признавалось царским правительством, сражаться в отдельных частях. Конференция закончилась, а ни одно соглашение так и не было заключено. Представители армии даже не появились на последнем заседании, вместо этого кратко изложив свою позицию в письменной форме и послав ее кубанской делегации. После обмена оскорблениями на бесполезной конференции отношения между кубанцами и штабом стали еще хуже.
   18 декабря окружная Рада приняла конституцию, основанную на положениях Быча: она призывала к созданию федеральной России и представляла Кубань частью этой федерации. К этому времени Быч и Филимонов боролись за место атамана, Рада переизбрала Филимонова; скорее всего, делегаты очень опасались реакции Добровольческой армии в случае назначения Быча.
   Сушков, линеец, сформировал новое правительство, в котором участвовали многие друзья Добровольческой армии. Тем не менее смена правительства не уладила разногласия, существовавшие между казаками и добровольцами. Сила командования Добровольческой армии делала сепаратистов более рассудительными, но она не меняла их взглядов. В 1919 году отношения ухудшались и далее и в конце концов привели к роспуску Рады и казни некоторых кубанских политиков Добровольческой армии.
//-- Дон --//
   К тому времени как собрался Большой круг в конце августа, популярность атамана Краснова достигла своей вершины. Его армия победно сражалась, а немцы оказывали ему моральную и материальную поддержку. Он был героем для большинства делегатов, собравшихся в Новочеркасске 29 августа на открытие Круга. Краснов выступил с оптимистической речью, а его слушатели полностью согласились с ним. Круг, признав его заслуги, присвоил ему звание генерала от кавалерии.
   Но предзнаменования грядущей катастрофы уже начали появляться. Конечно, Донской армии удалось очистить область от большевиков, но это было достигнуто с максимальными затратами усилий. В то время как Красная армия быстро росла, Донская армия не могла найти новобранцев. Когда казаки достигли границ своего Войска, их моральный дух упал, и Краснов жаловался Кругу на неповиновение и недостаток боевого духа в войсках.
   Единство в лагере казачьих политиков, достигнутое во время заседаний «Круга спасения Дона», быстро разрушалось. Сначала враги Краснова действовали против него скрытно. Они перехватили и обнародовали его секретное письмо к кайзеру Вильгельму, что вызвало возмущение и нанесло вред его популярности. После этого его оппоненты стали более решительны. Они обвиняли Краснова в его тайном монархизме и консерватизме, в тесном союзе с Германией, а также винили его в плохих отношениях Дона с Добровольческой армией.
   Краснов обладал еще меньшим терпением по отношению к своим оппонентам, чем кадровые офицеры по отношению к политикам. Практически все лидеры антибольшевистского движения недолюбливали политиков и имели тенденцию ставить знак равенства между всеми политиками, интеллигентами и социалистами, но порицание Красновым интеллигенции было особенным. Когда он перечислял четырех своих врагов, первое место он отдавал интеллигенции, которая, по его мнению, ставила интересы партии выше интересов отечества. (Другими врагами были генерал Деникин, иностранцы и большевики. «Последних я боюсь меньше всего, так как я сражаюсь против них открыто, и они не притворяются моими друзьями».) Он сравнивал августовское заседание Большого войскового Круга с «Кругом спасения Дона» в мае не в пользу первого, так как на Большом войсковом Круге присутствовало больше интеллигенции. Им было нелегко угодить: на Большом войсковом Круге лишь 11 процентов делегатов имели высшее образование, а 18 процентов – среднее образование. Очевидно, что даже такой маленький процент был слишком велик для атамана.
   Краснов вел дела с политиками в высокомерной манере. После долгих замен он выслал М. В. Родзянко, бывшего председателя Государственной думы, с территории Дона. Когда немцы арестовали Н. Е. Парамонова, известного кадетского политика, атаман не приложил никаких усилий, чтобы его освободить. С военной оппозицией он тоже не церемонился: генерал Попов, генерал Семилетов, известный партизанский вожак, генерал Сидорин и полковник Гущин были смещены со своих постов. Большинство этих военных и политиков оказались в Екатеринодаре, где и продолжили свои антикрасновские действия в убежище, под крылом Добровольческой армии.
   Резкие нападки Краснова на политиков и интеллигенцию не смогли победить оппозицию, а в действительности даже увеличили симпатию к ней. Отказавшись сотрудничать с политиками, Краснов заставил их примкнуть к оппозиции. Оппозиция придерживалась левых убеждений. Интересен тот факт, что когда донские левые казаки обратились к командованию Добровольческой армии за помощью, ситуация на Кубани была противоположной; левые казаки жестко отвергали политику армии. Но по сравнению с Красновым армия была в более выгодном положении.
   Пока Круг заседал, оппозиция набирала силу. Выборы председателя Круга были первой победой оппозиции. В. А. Харламов, кадет, бывший профессор истории Московской теологической академии, интеллигент и по названию и по определению, набрал большинство голосов.
   Пред Кругом стояло две основные задачи: разработать конституцию и избрать атамана. Конституция, принятая 28 сентября и опубликованная 17 октября, провозгласила Дон независимой республикой. Круг провозгласил принцип суверенитета и наделил верховной властью избранных представителей. Самым жарко обсуждающимся вопросом было ограничение власти атамана: Краснов хотел расширить свои полномочия, но его оппоненты требовали большей степени «коллективной власти». Краснов резко возражал против ряда положений, Круг внес некоторые изменения, но в конце концов атаман все равно получил меньше, чем хотел.
   Выборы атамана привлекли внимание даже за границей Войска. Круг стал полем боя оппонентов и сторонников генерала Краснова. Оппозиция пыталась отложить выборы на как можно больший срок, надеясь к тому времени набраться сил.
   Немцы посчитали оппозицию Краснову опасной для себя, поэтому решили помочь атаману против его политических врагов. Немецкое вмешательство зашло дальше, чем просто поддержка атамана на выборах. Майор фон Кохенгаузен также помогал ему удержать ту власть, что пытался ограничить Круг. Методы немецкого вмешательства были разными: от ненавязчивой пропаганды до грубых угроз. Незадолго до заседания Круга германские войска отступили от Таганрога, что сильно подняло престиж Краснова, так как оправдалась верность его прогерманской политики. В то же самое время немцы начали отпускать из плена захваченных на войне донских казаков. Другие методы не были такими мягкими. Майор фон Кохенгаузен писал генералу Денисову:

   «По поручению высшего германского командования имею честь сообщить Вам следующее: происшедшее за последние дни показывает, что на Круге имеется стремление ограничить власть атамана. Ввиду чего предвидится опасность, что будет образовано правительство со слабою властью, которая не сможет в достаточной мере противостоять многочисленным внутренним и внешним врагам донского государства.
   Так как, с другой стороны, высшее командование может находиться в хороших отношениях только с таким государством, которое по конструкции своего правительства даст уверенность быть сильным и защитить свою свободу, оно [высшее германское командование] видит себя вынужденным до тех пор, пока это обстоятельство является сомнительным, временно воздержаться от всякой поддержки оружием и снаряжением. Применение этого решения продолжится до тех пор, пока не будет выбран атаман, в котором высшее германское командование будет уверено, что он поведет политику донского государства в направлении, дружественном Термании, и который будет облечен Кругом полнотою власти, необходимой для настоящего серьезного момента.
   Я прошу, Ваше Превосходительство, сообщить об этом еще сегодня же Его Высокопревосходительству донскому атаману, к которому высшее германское командование питает самое полное доверие, а также сообщить господину Председателю Совета министров генерал-лейтенанту Богаевскому».

   Другими словами, фон Кохенгаузен предупреждает, что, пока атаману не будет позволено и дальше вести свою прогерманскую политику, поддержка будет прекращена. Так как Донская армия зависела от немецкого оружия, это письмо сыграло важную роль в убеждении делегатов пойти на уступки атаману.
   Кроме Краснова, серьезным кандидатом на пост атамана был генерал-лейтенант А. П. Богаевский. Он обладал репутацией антантофила и пользовался полной поддержкой Добровольческой армии. Фон Кохенгаузен дал понять Краснову, что немцы не потерпят выбора Богаевского.

   «Немецкое высшее командование не хочет вмешиваться во внутреннюю политику Дона, но не может умалчивать, что ослабление власти атамана вызовет менее дружеское отношение к Дону немцев.
   Высшее германское командование просит Вас потребовать немедленного выбора атамана, которым, несомненно, будете избраны Вы, Ваше Высокопревосходительство (судя по всему тому, что нам известно), чтобы скорее приняться за работу и твердо вести Всевеликое войско Донское к устроению его.
   Далее получено известие, что генерал-лейтенант Богаевский в одном из заседаний Круга, на котором Ваше Высокопревосходительство не присутствовали, осуждал Вашу деятельность и все большое строительство на Дону в этот короткий срок приписывал исключительно себе. В другом заседании он пытался оспорить речь генерала Черячукина, который беспристрастно описал положение дел на Западном фронте. Генерал Богаевский выражал сомнение в окончательной победе немцев и указывал на близкое создание союзнического Восточного фронта. На вывод наших войск из Таганрога он указал, как на последствие наших неудач на Западном фронте, между тем как с нашей стороны это было только доказательством наших дружеских и добрососедских отношений».

   Немецкое вмешательство достигло своей цели: генерал Богаевский не стал баллотироваться на пост атамана, и Круг выбрал Краснова. На силу оппозиции показывает тот факт, что из 338 делегатов за Краснова проголосовало лишь 234. Даже несмотря на то что Богаевский ретировался, 70 голосов было отдано за него. (Один голос получил Янов, остальные воздержались.)
   Краснов винил в своих проблемах с Кругом Добровольческую армию. Но это было нечестно. Деникин послал генерала Лукомского в Новочеркасск как представителя, так как Добровольческая армия пользовалась уважением среди донских казаков, ее представители были хорошо приняты, а иногда даже имели некоторое влияние. Но Добровольческая армия не хотела ограничивать власть атамана и не препятствовала Краснову на выборах. Интересно, что фон Кохенгаузен и Лукомский стремились к одной и той же концовке. Деникин дал Лукомскому следующие инструкции:

   «1. Единая твердая власть, не связанная никакими коллегиями, необходима.
   2. Круг должен обязать будущего атамана к прямому, честному и вполне доброжелательному отношению к Добровольческой армии.
   3. Раскол среди политических партий на Дону, новые потрясения, подрыв и умаление атаманской власти совершенно не желательны.
   Поэтому, если оппозиция не имеет прочной почвы под ногами и сильных кандидатов и считает нужным поддержать кандидатуру генерала Краснова, возражений со стороны Добровольческой армии не будет при соблюдении пункта 2.
   4. Так как личная политика генерала Краснова совершенно не соответствует позиции, занятой Добровольческой армией, то активной поддержки (например, публичное выступление с соответствующей речью, официозный разговор и т. п.) оказывать отнюдь не следует.
   Изложенное в пункте 3 надлежит сообщить доверительно отдельным видным представителям оппозиции.
   5. Выделение отдельных частей Добровольческой армии на Царицынский фронт пользы не принесет, а среди разнородных элементов донских ополчений, астраханских организаций могло бы вызвать чреватые последствия. На Дону остались неиспользованными части новой Донской армии; длительность их подготовки значительно больше, чем мобилизованных Добровольческой армии».

   Деникин и его коллеги не любили Краснова и его политику, также имели очень хорошие отношения с генералом Богаевским, который участвовал в Ледяном походе в качестве одного из уважаемых командиров. Они не одобряли прогерманской ориентации Краснова, поддерживая антантофильские взгляды Богаевского, но для них было неприемлемо влиять на политику, скрыто сотрудничая с оппозицией. Это противоречило их моральным принципам; по их мнению, интригуют лишь жалкие политики.
   За месяцы, прошедшие после переизбрания атамана и поражения немцев на Западном фронте, произошли некоторые изменения в отношениях Добровольческой армии и донским правительством. Военные успехи и рост численности армии возвысили Деникина в глазах окружающих; с другой стороны, удача отвернулась от Краснова. На заседании Круга Богаевский упомянул об эвакуации немецких войск из Таганрога, поэтому донское руководство теперь допускало мысль о возможном поражении немцев в европейской войне. Они прекрасно понимали, что в этом случае вес и положение в обществе Добровольческой армии возрастут. По этой причине стиль писем атамана стал менее требовательным и более просительным. Он написал Лукомскому 3 ноября:

   «Тогда скажите мне, по вашему мнению, имею ли я право при сложившихся обстоятельствах прекратить поставку оружия и снаряжения, отпустив синицу из рук и дожидаясь журавля в небе?
   Поверьте мне, политики и журналисты, слетевшиеся в Екатеринодар, как вороны, не спасут Россию. То, что сейчас происходит в Екатеринодаре, похоже на январские и февральские события в Новочеркасске. Говорить о будущем России – самой России еще рано. Никому не стоит делить шкуру неубитого медведя. Для каждого из нас в одиночку очень сложно – практически невозможно – убить этого медведя. Мы должны объединиться.
   Нам необходимо поговорить и понять друг друга».

   Баланс в противостоянии Деникина и Краснова, который медленно склонялся в сторону Деникина, окончательно перевесился в результате поражения немецкой армии в Европе.
//-- Украина --//
   В 1919 году в Ростове Добровольческая армия начала распространять маленький памфлет, называвшийся «Краткая история отношений Добровольческой армии и Украины». После высказывания о том, что целью Добровольческой армии является восстановление объединенной России, в памфлете говорилось следующее:

   «Таким образом, все попытки людей или партий внести раскол среди русских людей или создать тот или иной район будут рассматриваться как предательство. Основываясь на данной позиции, Добровольческая армия не признала законность существования Малороссии под властью гетмана Скоропадского, который воспользовался войсками врага России с целью создания независимого украинского государства».

   Деникин не одобрял множество вещей в режиме гетмана Скоропадского: гетман окружил себя политиками, которых Деникин твердо считал реакционерами, его власть опиралась на немецкие штыки. Но что Деникина возмущало больше всего остального, так это стремление украинского правительства образовать независимое государство. Он не мог понять, что не Скоропадский вызывал желание независимости у украинцев, он всего лишь выражал это стремление. Памфлет Добровольческой армии выражал крайне безосновательную надежду, что «после опыта прошлых лет идея украинской независимости (украинство), не свойственная людям, навсегда забудется в Малороссии». Вероятно, русским националистам больше не на кого было надеяться на Украине, кроме как на бывшего царского генерала Скоропадского.
   Как показали дальнейшие события, любая альтернатива Скоропадскому была бы хуже с точки зрения Добровольческой армии. Украинские националисты устраивали постоянные нападки на гетмана, так как ставили под вопрос его преданность идеи независимой Украины и полагали, что правительство замедляет процесс «украинизации». Когда режим Скоропадского пал, новое правительство заняло куда более крайнюю националистическую позицию. Деникин прекрасно знал о политических проблемах Скоропадского, но принять гетмана как меньшее зло шло вразрез с его политическими убеждениями. Деникин делил всех на друзей и врагов, а Скоропадский относился ко второй категории.
   Кроме пустого порицания режима Скоропадского, Добровольческая армия не вела никакой политики с Украиной. С одним исключением, ни Деникин, ни Алексеев не принимали попыток наладить контакт с правительством в Киеве; исключением было одно письмо, которое Деникин написал Скоропадскому, с просьбой освободить агента Добровольческой армии, полковника Рязанского, которого арестовали немцы. Деникин не обращался к Скоропадскому как к главе государства, он «обратился к нему как один генерал к другому». Возможно, именно это и задело Скоропадского; в любом случае он не ответил.
   Ни украинское правительство, ни Добровольческая армия просто не могли забыть о существовании друг друга. У них было слишком много взаимных соприкосновений. Для армии Киев являлся одним из главных источников пополнения, а также станцией на линии связи с Москвой. Успех или неудача вербовочного центра Добровольческой армии зависели от доброй воли или, по крайней мере, терпимости правительства в Киеве. Украинское правительство не принимало серьезных мер против вербовки (за исключением немецкого давления, которое усилилось в конце лета 1918 года), так как многие россияне, проживающие в Киеве, считали Алексеева и Деникина лидерами антибольшевистского движения, а украинскому правительству не хотелось терять их поддержку. Кроме того, хоть Скоропадский и не одобрял специфическую политику Деникина, он не мог не симпатизировать Добровольческой армии.
   Другая точка соприкосновения касалась будущего Кубани. Скоропадский хотел присоединить Кубань к Украине. Большинство кубанских казаков также видели будущее Войско федеральной частью независимой Украины. Рябовол, один из самых убежденных сепаратистов, спикер Рады, в июне возглавил делегацию в Киев. Переговоры не принесли никаких результатов, так как представители социалистов в казачьей делегации не разделяли консервативную политику Скоропадского, а также его прогерманскую ориентацию. Правительство Киева оказало бы помощь только при условии, что Кубань станет автономной, а не федеральной частью Украины. Алексеев и Деникин с подозрением отнеслись к этим переговорам, а Алексеев обвинял Раду в том, что она ведет такие разговоры, а также пытается вести независимую иностранную политику. В июне 1918 года между командованием Добровольческой армии и кубанскими политиками произошла первая крупная ссора. Последние настаивали на том, чтобы русские генералы не давили на представителей от народа. Отношения армии с Кубанью стали очень напряженными.
   У Алексеева и его коллег были причины подозревать намерения Скоропадского относительно Кубани. Украинцы хотели предотвратить распространение контроля Добровольческой армии над областью. Киевское правительство хотело переправить 15 тысяч солдат под командованием генерала Натиева через Азовское море, чтобы захватить Екатеринодар до прихода Добровольческой армии. Но русские министры в украинском военном министерстве отложили этот план на такой срок, чтобы Деникин успел занять кубанскую столицу. Похоже, что Деникин так и не узнал о намерениях Скоропадского, так как в своих мемуарах, перечисляя все «грехи» гетмана, об этом он даже не упоминает.
   Консервативное националистическое правительство Украины не могло пережить поражение Германии. Перед Скоропадским встала дилемма: он мог попросить поддержки у крайних украинских националистов, большинство из которых были социалистами, или просить помощи у консервативных русских, проживающих на Украине. Образование гетмана и его взгляды на жизнь вынудили его принять второе решение, даже несмотря на то что оно противоречило его националистической программе. Эта политика, основанная на факте немецкого поражения, должна была исправить отношения с Деникиным. Скоропадский понимал, что союз Антанты считает Деникина во главе антибольшевистского движения, следовательно, русские офицеры, живущие в Киеве, в чьей поддержке он остро нуждается, не будут бороться против него без одобрения Деникина. Отказавшись от идеи независимой Украины в пользу федерации с Россией, Скоропадский попросил атамана Краснова быть посредником между ним и Деникиным. Краснов встретился со Скоропадским 2 ноября в Скороходове, между Полтавой и Харьковом, в присутствии германских представителей. Главной темой обсуждения на этой встрече были отношения с Добровольческой армией. Гетман попросил Краснова созвать конференцию, на которой бы присутствовали представители Добровольческой армии, Дона, Кубани, Украины, Грузии и Крыма, с целью обсудить организацию единого антибольшевистского сопротивления. Чтобы подкупить Деникина, Скоропадский предложил материальную и финансовую помощь.
   Добровольческая армия не была заинтересована в проведении такой конференции; там считали, что нет смысла ни в том, чтобы идти на компромисс, сотрудничая с германофилом Скоропадским, ни в том, чтобы вести переговоры с Крымом и Грузией, так как в этом случае это означало бы признание их независимости. 10 ноября Лукомский ответил на письмо Краснова, написав, что конференция пройдет только в случае признания единого командования генерала Деникина и при условии, что на конференции не будут присутствовать представители Грузии.
   Скоропадский также пытался установить прямой контакт с Екатеринодаром. В середине сентября он послал Шидловского, бывшего члена Государственного совета, в армейский штаб с предложением финансовой и материальной помощи при условии, что Добровольческая армия объявит себя нейтральной по отношению к Германии. Деникин отверг это предложение, не придав ему особого значения.
   Нарастающая сила Национального союза Петлюры и Винниченко беспокоила Деникина. (Ситуация на Украине в конце 1918 года более подробно будет обсуждаться в следующей главе.) Националистическая политика Скоропадского, его консервативный режим казались ему отвратительными, но Петлюру он считал большевиком. Дальнейшая гражданская вражда на Украине отравляла отношения армии с кубанскими казаками. Петлюровское понимание социализма сыскало много единомышленников среди черноморских казаков. Казаки и добровольцы обвиняли друг друга во вмешательстве в Гражданскую войну на Украине.
   В конце ноября, по просьбе атамана Краснова, Деникин послал дивизию под командованием Май-Маевского в Донецк с приказом укрепить левый фланг донского антибольшевистского фронта. Быч немедленно выразил протест: «Добровольческая армия послала войска против Украины. Если они поддержат правительство гетмана, то это поставит в затруднительное положение нас, казаков. Я не могу поддержать правительство этого буржуя [Скоропадского]».
   Добровольческая армия арестовала Поливана, секретаря украинской делегации на Кубани, а две недели спустя, в ноябре, она арестовала барона Боржинского, посла, по обвинению в сговоре с войсками Петлюры. Эти аресты глубоко потрясли кубанских политиков, так как они продемонстрировали, что кубанский суверенитет был лишь одним названием. Аресты произошли сразу после кризисов, возникших между Добровольческой армией и Радой после предложений Быча. При сложившихся обстоятельствах казачьи политики не посмели бросить вызов авторитету армии.
   В результате победы стран Антанты на Западе и растущих беспорядков на Украине участие Добровольческой армии в жизни Украины сильно возросло к концу года. Командование армии имело все больше влияния на русских офицеров, проживающих на Украине, которым было суждено сыграть важную роль в Гражданской войне на Украине.
//-- Грузия --//
   Постоянное чередование отношений между Добровольческой армией и меньшевистским правительством Грузии составляет лишь крошечную часть невероятно сложной истории Гражданской войны. Тем не менее эти отношения заслуживают нашего внимания, так как объясняют природу и степень различия между врагами большевиков. В микрокосме грузино-добровольческих отношений можно понять, почему антибольшевикам было так сложно договориться между собой. Две группы лидеров не могли быть дальше друг от друга по политическим взглядам: грузинское правительство поддерживалось немцами, придерживалось социалистических принципов, провозгласило независимость; Добровольческая же армия настаивала на принципе неделимой России, порицала социализм, оставалась верной союзу Антанты. При искусном управлении государственными делами разрушительного столкновения можно было бы избежать, несмотря на все эти различия, но, как часто случалось в белом лагере, именно искусного управления государством и не хватало.
   Жители Закавказья не приняли большевистскую революцию. Развал Турецкого фронта, который явился результатом падения Временного правительства, грозил большой опасностью этой области: грузины и армяне, исторические враги турок, остались беззащитными. Политики сформировали федеральное правительство, Закавказский комиссариат, в которое входили грузины, армяне, азербайджанцы и русские, для того чтобы немедленно устранить возникшие проблемы и организовать что-то вроде обороны. Это правительство осуждало большевистскую революцию. Ввиду будущих событий необходимо упомянуть, что в то время сепаратистские настроения не существовали, а фактическая независимость правительства досталась в наследство от центральной русской власти.
   Брест-Литовский мирный договор стал причиной необходимости продекларировать независимость. Правительство пошло на это после долгих исканий, так как закавказские политики традиционно занимали позицию против сепаратизма; но это необходимо было сделать, чтобы избежать дипломатических сношений с правительством Ленина, которое, согласно Брест-Литовскому договору, отдало туркам большие территории, населенные грузинским и армянским населением. Из-за прямо противоположных интересов Закавказская Федерация вскоре распалась, а Азербайджан, Армения и Грузия провозгласили свою независимость.
   Среди грузинских политиков преобладали меньшевики. Их правительство внедрило программу социальной реформы: она разделила сословия и национализировала крупные отрасли промышленности. Республика Грузия вскоре нашла союзника против сильного внешнего врага, Турции. Этим союзником, что удивительно, стала Германия. В своих мемуарах генерал Людендорф объясняет германскую политику по отношению к Грузии следующим образом:

   «Во время переговоров в Батуми [переговоры между Турцией и Закавказской Федеральной республикой] представители Грузинской республики подошли к генералу фон Лоссу с просьбой о защите у Германии. Генерал ответил следующее: „В 1915 и 1916 годах мы пытались набирать грузинских добровольцев в Армении, но безуспешно. При этом нам пришлось иметь дело с влиятельными грузинами. Я могу только приветствовать эти связи, а также просьбу Грузии о защите у Германии. В этом случае мы получим доступ к минеральным ресурсам Кавказа, независимо от Турции, а также получим рабочих для строительства железной дороги в Тифлисе. Последнее имеет огромную важность для сражений в Северной Персии. В конце концов, мы должны попытаться укрепить свои силы, подняв грузинские войска, которые можно использовать против Англии. Кроме того, мы не можем предсказать трудности, с которыми можем столкнуться со стороны Добровольческой армии, под командованием генерала Алексеева на Северном Кавказе“».

   С точки зрения отношений Добровольческой армии с Грузией последнее предложение этой цитаты самое важное, так как показывает, что немцы предполагали использовать грузин против белых, если возникнет необходимость (она так и не возникла). В обширных материалах германского иностранного архива нет доказательств, что немцы когда-либо пытались убедить грузинское правительство не налаживать сердечные отношения с Алексеевым и Деникиным.
   Как бы грузинские меньшевики ни относились к немцам, республика отчаянно нуждалась в их помощи; они представляли собой единственную силу, способную защитить от турок. Германское командование заставляло турок подписать приемлемый мирный договор с Грузией. Вскоре прибыли немецкие войска и завладели самыми важными дорогами и железнодорожными линиями. Немцы вели себя гораздо лучше в этой стране, чем в других, оккупированных ими областях, и выполняли свою главную функцию – защитить от ненавистных турок. Поэтому местное население воспринимало их скорее как освободителей, чем как оккупантов.
   Грузинское государство хотело оставаться нейтральным в Гражданской войне. Меньшевики не могли симпатизировать ни целям Белого движения, выраженным Алексеевым и Деникиным, ни Ленину и Троцкому. Троцкий был абсолютно прав, упрекая Грузию в том, что их «нейтральность» шла на руку белым. Причина пристрастности грузинской политики очень проста; красные представляли для Грузии большую угрозу, чем царские генералы с несколькими десятками тысяч солдат. Руководство в Тифлисе это прекрасно понимало: грузины несправедливо притесняли местных большевиков и сразу же стали сражаться с Красной армией после столкновения с ней в начале мая 1918 года.
   После захвата Кубани Красная армия пошла на юг к берегу Черного моря. Это встревожило грузин, которые, подписав мирный договор с Турцией, в спешке послали свои войска против большевиков. Грузины также вооружили кубанских казаков, и вместе они успешно провели ряд боев: к середине июля заняли Туапсе.
   В эти месяцы грузинское правительство не проводило никакой политики по отношению к Добровольческой армии. Из-за сложностей коммуникаций в военное время ходили лишь слухи о возникновении антибольшевистской армии под командованием Алексеева и Корнилова. Большое число русских офицеров осталось в Тифлисе после развала Кавказского фронта. Меньшевистское правительство давало приют этим людям и даже платило жалованье. Когда офицеры узнали о сражениях Добровольческой армии, многие из них захотели присоединиться к ней; правительство ничего не имело против, но немецкое командование в Тифлисе, под началом генерала Кресса фон Крессенштейна, враждебно относилось к этим офицерам и препятствовало их отъезду. Доклады Кресса фон Крессенштейна в министерство иностранных дел часто содержали жалобы на русских офицеров, которые, по его мнению, обвиняли правительство в прогерманской политике. Некоторые могут задуматься, почему при таких обстоятельствах Крессенштейн не способствовал отъезду офицеров из Грузии. Те, кому действительно хотелось присоединиться к антибольшевистскому движению, удалось первыми покинуть Грузию.
   Грузинское население узнало об успехе 2-го Кубанского похода Добровольческой армии только в августе, после падения Екатеринодара. Чтобы наладить контакт, Деникин послал Е. В. Масловского, бывшего квартирмейстера Кавказского фронта, который знал многих грузин во время своей службы в Туапсе. Из мемуаров Масловского становится ясно, что Добровольческая армия сотрудничала с Грузией с большой осторожностью и недоверием. Деникин просто недостаточно разбирался в политических нюансах, чтобы понять: грузинской альтернативой прогерманской ориентации была турецкая оккупация. Не понимал он также и сложных мотивов, объясняющих грузинский сепаратизм. Деникин был встревожен тем, что грузины взяли Туапсе, даже несмотря на тот факт, что захватили они этот город, выбив большевиков. Туапсе был конечным пунктом нефтепровода, идущего из Каспийского нефтяного месторождения, а также конечной железнодорожной станцией на Майкопской железной дороге. Деникин хотел, чтобы этот город находился под контролем Добровольческой армии.
   Желание армии контролировать территорию было гораздо сильнее и больше, чем возможность сделать это; Деникин хотел бы захватить Черноморское побережье на границе с Грузией, но мог отправить с Масловским лишь 25–30 казаков. В это время белые яростно сражались с большевиками в предгорьях Кавказа, и Деникин просто не мог выделить большое количество войск. У рассудительного Масловского его миссия вызывала сомнения; он считал, что Добровольческая армия, вместо того чтобы попытаться оккупировать как можно большую территорию, должна сотрудничать с Грузией. Он также считал более разумным встретиться и переговорить с правительством в Тифлисе, чем с местным командованием в Туапсе. Деникин с ним не согласился; он не желал посылать делегацию в город, находящийся под немецкой оккупацией.
   Масловский прибыл в Туапсе 31 августа и был великолепно принят. Генерал Мазниев, командующий грузинским гарнизоном, занимал несколько важных постов на европейском фронте во время мировой войны и считал себя русским патриотом. Он продолжал носить награды, которые получил на службе у царя. Мазниев очень хотел сотрудничать с Добровольческой армией, даже если бы ему пришлось отказаться от своего поста, став представителем русской армии.
   В это время войска большевиков под командованием Матвеева угрожали Туапсе. С помощью грузин, снабдивших оружием, Масловский мобилизовал офицеров, проживающих в городе, и сформировал небольшой отряд из 120 человек. Пока большевики подходили, грузины панически отступали к Сочи. И только крошечный отряд продолжал сопротивление. Умелой тактикой офицерам этого отряда удалось убедить врага в том, что он встретился с реальной силой. Таким образом, большевики стали готовиться к затяжному сражению и потеряли драгоценное время. После тяжелого боя белым удалось эвакуировать город. Матвеев не был заинтересован в победе над ними или в стычке с грузинами; его целью было соединение с большевистской армией под командованием Сорокина, которая в это время находилась в окрестностях Майкопа. После того как большевики пошли дальше к Майкопу, Масловскому удалось вновь занять Туапсе с помощью всего лишь сотни офицеров. Таким образом, он выполнил свою сложную миссию с неожиданной помощью большевиков, а важный черноморский порт стал контролироваться Добровольческой армией. Грузинская армия тем временем оставалась в Сочи, а Мазниев в одиночестве прибыл в Туапсе, где был принят как гость.
   Эпизод в Туапсе не испортил хорошие отношения между Мазниевым и Масловским, так как оба человека понимали важность дружеского сотрудничества. Они обсуждали несколько возможностей: Грузия нуждалась в зерне, которое могла предоставить территория, находящаяся под властью Добровольческой армии, а добровольцы нуждались в амуниции, которая оставалась на территории Грузии по окончании войны с Турцией. Масловский убедил генерала Романовского в телеграмме послать зерно Грузии в кредит как знак доброй воли. По словам Мазниева, это произвело благоприятное впечатление на правительство, которое, в знак благодарности, отправило в Черноморский район бронированный поезд для Добровольческой армии. Масловский немедленно переправил поезд в Майкоп, где добровольцы сражались с Красной армией.
   Первые месяцы истории отношений между Добровольческой армии и Грузией были лучшими. Контакт был поручен двум людям, которые, к счастью для обеих сторон, знали, как нужно правильно поступить. Когда контакт был налажен на высоком уровне, картина радикально поменялась. В сентябре грузинская делегация, состоящая из Е. П. Гегечкори, министра иностранных дел, и генерала Г. И. Мазниева, прибыла в Екатеринодар для переговоров. Они имели огромное значение, так как именно на них должны были определиться отношения между ведущими лидерами антибольшевистского движения. Стоит в деталях разобрать протокол заседания, так как он четко показывает, что участники плохо разбирались в искусстве управления государством. Утверждения, высказанные некоторыми участниками дебатов, выдают образ мыслей людей, которым было доверено возглавлять антибольшевистское движение.
   Грузинский визит на территорию, контролируемую белыми, начался плохо: когда они приехали в черноморский порт Новороссийск, военный управляющий, полковник Кутепов, не прибыл встретить делегацию. На вокзале в Екатеринодаре их также не встретил кто-либо высокого ранга. Хуже всего было то, что министру иностранных дел Грузии пришлось ждать два дня, прежде чем командование армии смогло его принять. Безусловно, такой неучтивый прием охладил представителей нового независимого государства, которые, возможно, из-за своего нового государственного статуса очень чувствительно относились к правилам дипломатического этикета. Масловский, частично предвидевший такие проблемы, попросил свое начальство организовать хороший прием гостям, но его просьбу не приняли во внимание.
   Переговоры проходили 25 и 26 сентября. Добровольческую армию представляли генералы Алексеев, Деникин, Драгомиров, Лукомский и Романовский и гражданские Шульгин и Степанов; Быч и Воробьев, которые были едва ли больше чем просто наблюдатели, представляли кубанское правительство. На второй день к дискуссиям присоединился кубанский атаман, генерал Филимонов.
   Поведение генерала Алексеева на этой конференции, должно быть, объясняется его тяжелой болезнью, которая спустя две недели унесла его жизнь: он был груб и непреклонен. Если Алексееву можно найти хоть какое-то оправдание, то поведение других представителей армии, последовавших дурному примеру старого генерала, непростительно. Принимающая сторона постоянно шокировала своих партнеров по переговорам, что только отравляло атмосферу. Читая протокол, трудно понять, почему Алексеев и Деникин вообще согласились на переговоры, если чувствовали такую ненависть.
   Только первые два или три предложения приветственной речи Алексеева содержали дружеские слова: Алексеев безоговорочно признал независимость Грузии. (Хотя после провала переговоров это «признание» также было отменено.) Затем он начал долгую тираду, нападая на Грузию за разные «грехи». Он высказал два упрека: грузины плохо относились к России в целом и к русским офицерам в частности, а также сотрудничали с Германией. Гегечкори возмущенно выразил протест:

   «Что же касается обвинений грузинского правительства в преследовании русских офицеров, то, в качестве официального представителя Грузинской республики, считаю долгом категорически заявить, что это обвинение совершенно несправедливо. Куда как не в Грузию во время гонений, постигших офицеров в России, стали со всех концов ее стекаться офицеры… И с гордостью могу здесь засвидетельствовать, что в то время, когда почти вся Россия была охвачена кошмаром самосудов, только у нас, в Грузии, благодаря сознательности масс и работе политических руководителей, не было ни одного случая насилия и самосуда над русскими офицерами».

   Это заявление не удовлетворило русских генералов, и они продолжили обсуждение. Очевидно, Гегечкори не собирался отказываться от своих немецких союзников; он принял без обсуждения разумное условие Алексеева, что, если будет заключено торговое соглашение и армия пошлет зерно в Грузию, оно не должно быть переправлено в Германию. В феврале 1919 года, когда лидеры Добровольческой армии хотели получить помощь Англии в борьбе с Грузией, они подготовили меморандум для англичан, в котором правда была искажена. Они сказали, что причиной провала в Екатеринодаре было нежелание грузин гарантировать, что русское зерно не будет реэкспортировано.
   Много времени было потрачено не на переговоры, а на обмен колкостями по поводу тех или иных событий. Тон белогвардейских генералов больше подходил для криминальных обвинителей, чем для дипломатов, ищущих союзников. Алексеев обвинял грузин в вещах, которые они просто не в состоянии были исправить:

   «Они [русские] ухлопали на Кавказ такие суммы, которые трудно себе представить. А во время войны было много собрано на Кавказе русского имущества, и это все русская копейка. И железные дороги, которые строились, разве каждая верста их не наша, русская? И неужели все собранное на Кавказе из центра России, случайно очутившееся там, должно перейти к грузинам, армянам и татарам, несмотря на то что это привезено из центра и собиралось трудами великорусского мужика?..»

   Что Алексеев хотел от грузин, чтобы они выдернули рельсы и отправили их обратно в Россию?
   Шульгин отвел Гегечкори роль отвлекающего маневра в погибающей Российской империи, в то время как хороший дипломат сделал бы все, чтобы избежать упоминания прежних разногласий и ошибок. Шульгин открыто заговорил о предательстве, что, по сути, сделало дальнейшее сотрудничество русских белогвардейцев и грузинских меньшевиков очень сложным. Далее Шульгин заявил, что с севера на добровольцев нажимают большевики, с запада немцы, с востока, с занятием Баку, турки и немцы, а с юга в это время начинает нажим Грузия, а потом задал прямой вопрос: участвует ли в этой комбинации окружения и давления Добровольческой армии Грузия? Такой враждебной вопрос не требовал ответа, так как грузинская армия сотрудничала с кубанскими казаками и даже с Добровольческой армией, сражаясь против большевиков, и даже послала бронированный поезд.
   Алексеев впал в тихую ярость, когда начал обсуждать этот подарок: «Генералу Масловскому был выделен бронированный поезд, но в поезде все, что только можно, было разрушено и испорчено. Такое отношение грузинских офицеров нельзя назвать преданным». Мазниев ответил, что генерал Масловский поставил свою подпись на документе, в котором говорилось, что поезд находится в хорошем состоянии. В том, что пулеметы на этом поезде не боеспособны, обвинять грузинское правительство было со стороны Алексеева более чем просто нетактично.
   Вопрос, решая который переговоры провалились, касался обладания Сочинским округом. Грузинская армия оккупировала Сочи весной 1918 года, защищая его от большевиков. Впервые вопрос о том, должен ли находиться этот округ под властью Добровольческой армии или Грузии, был поднят в середине сентября. Социал-революционеры и меньшевики, преобладающие среди сочинских городских политиков, считали Добровольческую армию диктаторской и монархической организацией и не имели никакого желания попасть под ее правление. Они подготовили резолюцию, в которой просили Грузию временно присоединить к себе округ.
   В Сочинском округе грузинское население составляло меньшинство (11 процентов), которое Гегечкори озвучил как 22 процента. Из пятидесяти деревень всего лишь одна состояла преимущественно из грузин. Без сомнения, Грузия не имела никаких прав на Сочи. Утверждение Гегечкори, что Грузия должна сохранить город из-за его стратегического значения, практически не имело смысла; конечно, Добровольческая армия имела больше шансов защитить Сочи, чем Грузия.
   Гегечкори и Мазниев приехали в Екатеринодар с четкими инструкциями настаивать на сохранении Сочи за Грузией. Грузинская позиция была такова: республика присоединяет к себе Сочинский округ лишь временно и вернет его России, когда будет создано единое государство. Грузия не признавала Добровольческую армию способной говорить за всю Россию, поэтому отказалась решать вопрос с границами. В пылком монологе Гегечкори назвал Добровольческую армию частной организацией, что сильно обидело генералов. (Сложно понять почему: Добровольческая армия никогда не называла себя всероссийской национальной организацией.)
   Могло сложиться впечатление, что обе стороны использовали вопрос о принадлежности Сочи как повод прекратить переговоры. Подсознательно генералы и социалисты не хотели приходить к соглашению, но они не могли признать неудачу только потому, что пулеметы на подаренном поезде не действовали.
   Если бы главной целью лидеров Добровольческой армии было выбросить грузин из Сочи, они могли бы выбрать худшую тактику. Их жестокие нападки на грузинских представителей, которые временами были ad hominem, [14 - Переход на личность, аргумент, касающийся личных качеств, а не доводов собеседника (лат.).] не позволили грузинам пойти на компромисс.
   Авалишвили, грузинский дипломат, считал, что молодая республика не хотела отступать под давлением, так как полагала, это неблагоприятно повлияет на их престиж Никто не просил Алексеева отказываться от Сочи от имени всего русского народа; вопрос касался временного управления, и это уж точно не являлось препятствием главной цели Белого движения – борьбы с большевиками. С точки зрения интересов Добровольческой армии ей было бы выгодно, чтобы грузины находились в Сочи: малочисленной белой армии не пришлось бы выделять солдат для сдерживания большевиков.
   Весь второй день переговоров был полностью посвящен сочинскому вопросу. После бесполезных пререканий, в ходе которых стало ясно, что ни одна сторона не уступит ни на йоту, Алексеев закрыл заседание следующими словами:

   «Мы как-нибудь проживем и будем продолжать нашу работу, а вы будете в зависимости от тех районов России, которые могут вам давать хлеб и многое другое. Немцы могут дать вам немного, но постоянный источник для вас – это здесь. Как мне ни тяжело все это говорить, я заявляю, что при отсутствии положительного решения по главному вопросу считаю совещание закрытым».

   Заседание в Екатеринодаре определило новую модель будущих отношений. История этих отношений – однообразная серия пограничных столкновений, а иногда даже серьезных, крупномасштабных боев. Вскоре после переговоров отношения весьма усугубились. Грузинское правительство сместило со своего поста генерала Мазниева, так как его пророссийская ориентация была дискредитирована. На его пост назначили генерала Вашакидзе, если верить Масловскому, человека недалекого. Тифлис приказал Вашакидзе не иметь никаких дел с представителями Белого движения. Вскоре грузины заменили его генералом Кониевым, негласным оппонентом примиренческой политики Мазниева.
   Деникин приказал Масловскому напасть на Сочи. Масловский считал приказ своего командующего совершенно ошибочным; он его не выполнил и попытался убедить Деникина передумать. Приказ был отменен, но неделю спустя главнокомандующий решил все-таки вернуться к первоначальному плану и заменил Масловского полковником Колоссовским, который атаковал грузин со своим маленьким отрядом, но был оттеснен. Деникин часто делал промахи, доверяя сложное задание малочисленным силам.
   К тому времени Деникин начал подозревать, что немцы уговаривают Грузию занять твердую позицию против белых. Это подозрение возникло не на пустом месте. Кресс фон Крессенштейн поставил в известность Берлин о переговорах только 17 октября, через месяц после самого события. Через посла Иоффе в Берлине Советы пытались убедить немцев помешать сотрудничеству между Грузией и белыми. На самом деле германское министерство иностранных дел впервые узнало о переговорах из доклада Иоффе. Из немецкого ответа Иоффе становится ясно, что Берлин не был в этом заинтересован. Именно грузинский министр внутренних дел Рамишвили обратился к Крессу фон Крессенштейну с просьбой о помощи в борьбе с Добровольческой армией. К этому времени фронт на Балканах развалился, а Германия потерпела поражение в войне. Тем не менее слухи о победоносных успехах Антанты не были подтверждены в Тифлисе, поэтому немецкие представители обещали помочь Рамишвили.
   Поражение немцев повлияло на ход Гражданской войны в целом и на отношения между грузинами и Добровольческой армией в частности. Деникин предполагал, что англичане, которые должны были занять место немцев в Закавказье, накажут грузин за их предательство. Грузия, с другой стороны, помня о принципе Вильсона о самоопределении, рассчитывала, что союз Антанты окажет поддержку их государству. Но обеим сторонам пришлось разочароваться.
   Англичане были куда более амбициозны, чем немцы: бывшие оккупанты не хотели ничего больше, как содействовать своим собственным насущным интересам. Англичане же, наоборот, надеялись примирить всех лидеров антибольшевистского движения, так как понимали, что это необходимо для свержения большевистского режима. Но им не удалось ничего сделать: в 1919 году отношения между Грузией и Добровольческой армией стали гораздо хуже, чем год назад. В этом не были виноваты интервенты; никакая посторонняя сила не смогла бы примирить антагонистов. Тем не менее англичан можно обвинить в непостоянстве. Их представители в Екатеринодаре, сначала генерал Пуль, затем генерал Бриггс, а в конце генерал Холман, поняли позицию Добровольческой армии и стали сторонниками Белого движения в то время, как другие представители в Тифлисе часто поддерживали Грузию. Причиной противоречивой политики была плохая связь и промахи центрального управления. Такая политика, естественно, отчуждала обе стороны.
   Стремительная атака Колоссовского, обстановка, ни мирная, ни военная, создали затишье на некоторое время. Относительное спокойствие закончилось, когда отступили немцы. Грузины и армяне стали бороться друг с другом за освобождение от турок. Эта война заставила отступить грузинские войска на несколько километров к Черноморскому побережью, а Добровольческая армия заняла несколько деревень, не сделав ни одного выстрела.
   В 1919 году на грузинской границе бои часто возобновлялись, а иногда, как в феврале и апреле, становились очень ожесточенными. Добровольческая армия так никогда и не была спокойна за свой тыл. Грузины часто мешали белогвардейцам, провоцируя беспорядки в тылу Добровольческой армии. Они также позволяли красным отрядам, теснимым белыми, отдыхать на своей территории.
   Нет сомнения, что политика Добровольческой армии по отношению к Грузии способствовала поражению белых в Гражданской войне.

Глава 9
ДОБРОВОЛЬЧЕСКАЯ АРМИЯ И ОКОНЧАНИЕ МИРОВОЙ ВОЙНЫ

//-- Россия, ноябрь 1918 года --//
   Никто в России не сомневался, что окончание мировой войны в Европе повлияет на ход Гражданской войны. Удивительно, но известия о поражении Германии способствовали одинаковому росту оптимизма как у белых, так и у красных.
   Коммунизм все еще был крайне интернациональным движением. Большевистские лидеры, всегда считавшие Германию центром мирового социализма, приняли начало немецкой революции за знаки рассвета новой эры. Русские не уважали, не симпатизировали социалистам, пришедшим к власти в Берлине 9 ноября, но коммунистическое сознание, привыкшее проводить параллели, стало воспринимать Эберта как германского Керенского. Люди, которые большую часть своей жизни провели за разговорами о революции и теперь доведшие страну до бедности, крепко ухватились за мысль, что красная Германия вскоре присоединится к коммунистической России, чтобы сформировать непобедимый блок в Европе. Материальным доказательством интернационального энтузиазма стало предложение вагонов, груженных зерном, для голодающего германского пролетариата от еще более голодающих русских.
   Нельзя сказать, что Ленин и его товарищи не задумывались о возможной опасности интервенции Антанты. Они верили в идею пролетарского интернационализма, но ждали, что вскоре им бросят совместный вызов Франция и Англия. Тем не менее они оставались оптимистами.
   Помимо грандиозных планов мировой революции, большевики хотели немедленно воспользоваться отступлением немецких войск, захватив ранее оккупированные ими территории России. 13 ноября советское правительство аннулировало Брест-Литовский мирный договор, а в последующие месяцы Красная армия с легкостью продвинулась на Украину, Белоруссию и даже на территории Прибалтийских государств.
   У белых тем не менее тоже были причины быть оптимистами. Союз Антанты был вовлечен в Гражданскую войну с самого ее начала, и теперь казалось, что степень его участия возрастет. Нужды европейской войны определялись первыми шагами интервенции: антигерманская коалиция была убеждена, как оказалось неправильно, что необходимо создать второй фронт, чтобы выиграть войну. После подписания Брест-Литовского мирного договора 3 марта обнаружилось, что большевики не будут принимать участия в войне, поэтому страны Антанты стали активно поддерживать Белое движение. Они высадились в Архангельске, чтобы охранять военные материалы, которые они послали для ведения войны, надеясь, что Чехословацкий корпус в Сибири, возможно при поддержке японцев и американцев, станет ядром, вокруг которого может быть сформирована новая русская антигерманская армия.
   Тем не менее из-за проблем тыла и снабжения их вклад был ограничен. Добровольческой армии удалось получить лишь немногое. Так как немцы контролировали Украину, Черное море и Кавказ, наладить снабжение армии Деникина из-за границы было просто невозможно. Хотя богатые казачьи районы имели огромное стратегическое значение во время Гражданской войны, страны Антанты больше интересовали север и Сибирь. Они боялись, что военные материалы и снаряжение, полученные русскими от Антанты, могут попасть в руки врага.
   В ноябре 1918 года Деникин был почти уверен, что скоро армии, победившие немцев, придут ему на помощь. Он не просил об интервенции как об услуге, он слепо верил, что наказать большевиков – это долг Франции и Англии. Он полагал, что Антанта поймет так же четко, как и он, что большевики являются агентами немцев, что позволить Ленину остаться в Кремле значит окончить мировую войну, так и не победив. Добровольческая армия была сформирована для того, что продолжить участие в мировой войне, а свержение большевизма рассматривалось только как средство на пути к этой цели. И теперь Деникин ждал, что Антанта будет сражаться с большевиками с таким же усердием, с каким он сам сражался против немцев. В 1919 году Добровольческая армия отказалась сотрудничать с Германией, а в 1919 году такое же разумное требование Деникин предъявил к союзу Антанты, но он плохо понимал его мотивацию и давление, под которым приходилось действовать, поэтому отношения между ними начали портиться.
   Но главное разочарование ждало впереди. В период после окончания войны белогвардейцы получили большую выгоду от помощи Антанты, одним из важных моментов было поднятие боевого духа. Деникин особенно много выиграл от этого. Факт, что страны Антанты признали его ведущим лидером в Южной России, помог создать видимость единства в антибольшевистском лагере. Неожиданное падение прогерманского правительства создало вакуум в Киеве, Одессе и Крыму, поэтому Добровольческая армия смогла расширить сферу своего влияния практически сразу.
   Сразу после окончания мировой войны в Сибири произошли важные политические изменения. К сентябрю 1918 года Чехословацкому корпусу удалось завоевать практически всю Сибирь, но оказалось, установить свое эффективное правление на территории гораздо сложнее, чем свергнуть слабое правительство большевиков. Независимо от чехословаков, из политического хаоса возникло два конкурирующих правительства: левое в Самаре, состоящее из некоторых членов распущенного Учредительного собрания, стремящееся к власти над всей Россией, и более правое в Омске, называвшее себя Сибирским областным правительством. В середине сентября, с подсказки чехословаков, оба правительства решили пойти на компромисс и образовать Директорию из пяти членов: двух социал-революционеров из Самары, двух представителей из Омска и генерала Болдриева, солдата, приверженца либеральных взглядов.
   Директория была основана на непростом компромиссе: она не должна была отчитываться перед Учредительным собранием, хотя могла созвать его, если 250 человек могли быть собраны вместе к 1 января 1919 года или 170 человек к 1 февраля 1919 года. Новое правительство не обладало реальной властью, так как не существовало административного аппарата. Так как настроения офицеров в Сибири становились все более и более консервативными, Директория оказалась изолированной от единственной активной антибольшевистской силы. Когда группа офицеров 18 ноября захватила всех социал-революционеров, никто не был удивлен.
   Военные называли адмирала А. В. Колчака Верховным правителем. Колчак, человек с явным недостатком политического опыта, был еще более безнадежным политическим дилетантом, чем его коллеги в Южной России. Его назначение было скандальным, его политическая и военная стратегия – недальновидной, его успехи слишком недолговечны и мимолетны, а его окончательный провал обещал быть более скорым, чем Деникина. Важным итогом Октябрьского переворота стало доказательство того, что офицеры и социалисты ни при каких обстоятельствах и нигде не смогут работать вместе, а русский политический спектр был крайне неэффективен в горькие годы Гражданской войны.
   Лидеры Добровольческой армии обладали скудной информацией о сложной политической обстановке на востоке. Они были шокированы, когда узнали, что Директория состоит из социалистов и собирается вновь созвать распущенное Учредительное собрание. В начале октября генерал Болдриев предложил Добровольческой армии взять Царицын и таким образом приблизить объединение двух фронтов. Добровольческая армия в то время вела сражения в Ставрополье, и Деникин не собирался следовать совету Болдриева, как и не последовал совету атамана Краснова, предложившего такую же стратегию в мае.
   Новости о наступлении Колчака были восприняты в Екатеринодаре с огромным удовлетворением, это способствовало подъему воодушевления в первые месяцы после окончания мировой войны.
//-- Первые контакты со странами Антанты --//
   Генерал А. С. Санников, только что вернувшийся из Ясс, 25 октября доложил Особому совещанию о своей встрече там с представителями Антанты. Он получил заверения по всем пунктам, более всего волнующих вождей Добровольческой армии: иностранные представители заявили, что считают Деникина человеком, вокруг которого должно объединиться все антибольшевистское движение, и пообещали материальную поддержку. Они также признали, что военное снаряжение, оставленное русской армией на Румынском фронте, является национальной собственностью, а поэтому на законном основании принадлежит императорской армии, то есть Добровольческой армии. Савинков, находясь в Яссах, также провел удовлетворительную беседу с премьер-министром Румынии Ионом Братиану, который предложил обменять военную амуницию на зерно, в котором Румыния отчаянно нуждалась.
   Английский и французский послы в октябре могли предложить помощь лишь в общих чертах. Некоторое время спустя другой представитель Добровольческой армии, генерал Д. Г. Щербачев, смог получить более многообещающие заверения. Он был командующим русской армией на Румынском фронте, поэтому во время своей службы он установил прекрасные отношения с английскими и французскими генералами. Он всегда оставался сторонником антантофильской ориентации, а после того как русский фронт рухнул, решил остаться в Румынии. Даже до окончания войны генерал Алексеев доверил Щербачеву представлять Добровольческую армию перед странами Антанты. Щербачев намеревался уехать в Париж и выполнять свою работу там, но его беседа с генералом Бертелло, назначенного французами для подготовки интервенции, была такой многообещающей, что он решил остаться в Яссах.
   15 ноября Щербачеву удалось написать письмо Деникину, в котором он изложил, что желания Бертелло совпадают с желаниями белых генералов в мельчайших деталях, упомянув, что Бертелло пользуется полным доверием премьера Клемансо. Он перечисляет эти пожелания в своем письме:

   «1. Двенадцать дивизий должны быть посланы для оккупации Южной России как можно скорее. Одна из них должна отправиться в Одессу в ближайшем будущем.
   2. Дивизии будут французскими и греческими.
   3. По рекомендации Антанты и генерала Бертелло я буду принимать участие в принятии всех решений.
   4. Военная база Антанты будет размещена в Одессе; Севастополь также должен быть оккупирован.
   5. Генерал д'Ансельм будет начальником штаба в Одессе и примет на себя командование силами Антанты. Я также останусь в Одессе, мне будут помогать люди, которых вы знаете.
   6. В настоящее время генерал Бертелло будет находиться в Бухаресте вместе с главными начальниками штаба.
   7. Независимо от оккупации Одессы и Ставрополя, которая, без сомнения, должна уже состояться к тому времени, как придет это письмо, страны Антанты быстро оккупируют Киев, Харьков, Кривой Рог, Донецкий бассейн, Дон и Кубань, чтобы дать возможность Добровольческой и Донской армиям объединиться, а также чтобы избавить их от крупномасштабных военных операций.
   8. Под прикрытием оккупации Антанты необходимо немедленное формирование русской армии в Южной России во имя создания великой и единой России…
   9. Большое количество всех видов оружия, военного снаряжения, танков, железнодорожного и дорожного оборудования, самолетов будет доставлено в Одессу, главную базу Антанты.
   10. По поводу финансовой помощи Антанты должен быть разработан отдельный план».

   В своем письме 20 ноября и с подробным изложением беседы с Бертелло Щербачев был переполнен оптимизмом. Он полагал, что характер сотрудничества русских со странами Антанты будет таким же, как и во время мировой войны: полное равенство в командовании, страны Антанты не будут предпринимать никаких решительных действий на территории России без предварительного обсуждения с представителями Добровольческой армии.
   Английские и французские морские эскадры вошли в воды Черного моря так скоро, как только смогли. 23 ноября представители Антанты высадились в Новороссийске и двинулись в Екатеринодар, куда прибыли 3 декабря. Генерал Ф. С. Пуль, английский представитель, и лейтенант Эрлих, француз, убедили свое начальство, что их страны и Добровольческая армия преследую одну и ту же цель – создание единой и неделимой России. Чтобы достигнуть этой цели, страны Антанты помогут сформировать единый Южный русский антибольшевистский фронт под командованием генерала Деникина. Армия и население Екатеринодара встретили гостей с радостью и энтузиазмом. Никто теперь не сомневался, что Гражданская война не продлится долго, так как страны, которые победили могущественную Германскую империю, без проблем справятся с большевиками.
   Вдохновленный столькими обещаниями с разных сторон, 3 декабря Деникин решил написать генералу Франше д'Эспере, французскому командующему Восточным театром военных операций, начальнику Бертелло. Глава Добровольческой армии писал не как проситель, а как равный, консультирующийся по поводу стратегии. Он предвидел, что следующие военные действия развернутся на территориях, освобожденных от германской оккупации. Он хотел превратить эти районы, в первую очередь Украину, в военные базы, с которых можно было бы нанести удар по Москве. Он предложил странам Антанты послать 18 пехотных дивизий и 4 кавалерийских, добавив: «Эти войска будут использованы для прикрытия и защиты наших приготовлений. Они не будут участвовать в военных действиях…» Деникин приложил к этому письму список военных материалов, в которых он более всего нуждался и надеялся получить их от французов.
   Примерно в середине декабря в Екатеринодаре надежды на удачную иностранную интервенцию начали таять. Доклады о быстрой эвакуации немцев добавили нервозности. Войска Антанты еще не прибыли, чтобы занять место немцев, и Деникин боялся, что этой возможностью смогут воспользоваться большевики. Была доля иронии, хотя едва ли это понимали белогвардейцы, в том, что те русские, что всегда считали большевиков немецкими агентами, теперь хотели, чтобы немецкие войска подольше оставались оккупирующими войсками для того, чтобы предотвратить большевистскую экспансию. 7 декабря Деникин телеграфировал Франше д'Эспере и попросил его ускорить ввод войск на Украину. Он не получил ответа ни на телеграмму, ни на свое предыдущее письмо. Неделю спустя Добровольческая армия попросила страны Антанты хотя бы остановить эвакуацию немцев с территории Харьковской области.
   Прошло некоторое время, и кроме оккупации Одессы и Севастополя французскими войсками 18 декабря страны Антанты больше ничего не выполнили из оговоренного плана интервенции. Деникин еще не знал, что Клемансо наложил вето на проект Бертелло – Щербачев. Бертелло, возможно, из-за неловкости, возможно, из-за надежды, что Клемансо может еще передумать, ничего не говорил о происшедшем Щербачеву в течение двух недель и даже после этого выразился так, как будто проект не отменили, а всего лишь отложили на некоторое время. До февраля 1919 года не прибыло никаких материалов, а после они уже были присланы англичанами, а не французами.
   Одно разочарование следовало за другим. Становилось понятно, что страны Антанты не удовлетворятся просто поддержкой Добровольческой армии, им необходимо вести независимую политику в России. Французы поддерживали украинских сепаратистов, которых Деникин считал смертельными врагами, а британцы помогали новым кавказским государствам. Когда страны Антанты захватили русский Черноморский флот у немцев, они не передали его Добровольческой армии, как требовал Деникин. В Одессе французы перехватили гражданскую власть у представителей Добровольческой армии, и просьбы Деникина попросту игнорировались.
   Но самым большим разочарованием было то, что страны Антанты никогда не пользовались силой. У них не было ни возможности – их люди устали от войны, общественное мнение не было единым, – ни желания вести крупномасштабные сражения, чтобы победить большевиков. Деникин чувствовал себя преданным.
//-- Формирование делегации для Парижской мирной конференции --//
   Еще до соглашения о перемирии, подписанного в Компьене 8 ноября, антибольшевистские политики начали переговоры по вопросу, каким образом Россия будет представлена на предстоящей мирной конференции. Все прекрасно понимали, что интересам страны можно нанести вред, если послать несколько независимых антибольшевистских организаций; таким образом, это понимание давало уникальную возможность лидерам Добровольческой армии. Ни одна другая организация не могла взять на себя формирование единой делегации: Добровольческая армия не была запятнана сотрудничеством с Германией, а другая антибольшевистская организация, единственная с национальной претензией, сибирская, в то время была погружена в свои внутренние проблемы. Лидеры Добровольческой армии не воспользовались возможностью и не смогли доказать свое лидерство в Белом движении, поэтому делегация, отправившаяся в Париж, не пользовалась популярностью среди русских антибольшевистов и уважением за границей.
   Первые приготовления к формированию делегации были проведены в октябре 1918 года. Краснов, осознав, что Германия потерпела поражение в войне, понял, что необходимо обратиться к Добровольческой армии для налаживания международных отношений, и приказал министру иностранных дел, генералу А. П. Богаевскому, обсудить этот вопрос в Екатеринодаре. В письме к Деникину Богаевский настаивал на том, что Дон должен быть представлен на предстоящей мирной конференции. Деникин, в своем ответе на это письмо, уклонился от прямого ответа, подчеркнув, что посылать необходимо человека, хорошо известного в Европе. Он посчитал этот момент подходящим, чтобы поднять вопрос о единстве командования, что, по сути, было просто синонимом подчинения Донской армии своей власти.
   Особое совещание впервые обсуждало представительство на 25 октября. То, что Деникин уделял этому вопросу особое внимание, доказано тем фактом, что он присутствовал на этом заседании. На совещании обсуждался не только состав делегации, но и политическая линия, которой следовало придерживаться в Париже. Были приняты следующие решения: 1. Россию должна представлять одна делегация. 2. Делегация должна состоять из организаций, которые: а) отказывались признать Брест-Литовский мирный договор; б) сражались за единую Россию. 3. Все мирные договоры должны быть признаны незаконными, а российская собственность, захваченная немцами, должна быть возвращена. 4. Немцы должны освободить все территории, которые они оккупировали. 5. Важные стратегические районы, ранее оккупированные немцами, должны быть теперь заняты русскими или временно войсками Антанты. 6. Немцы должны немедленно освободить военнопленных. 7. Немцы должны признать принцип единого Российского государства и, вследствие этого, прекратить любую поддержку большевиков.
   Таким образом, Особое совещание в принципе признало необходимость участия других антибольшевистских организаций в формировании делегации. На самом деле такой вывод был неизбежен. Не во власти лидеров в Екатеринодаре было помешать Дону и Кубани, не говоря уже о Грузии, Украине и множестве других новых правительств, послать своих дипломатов в Париж. Единственным способом избежать этого был компромисс, удовлетворяющий всех.
   М. М. Винавер, либеральный кадетский лидер, который в это время находился в Екатеринодаре в связи с кадетской конференцией, представил Особому совещанию план формирования комитета по разработке иностранной политики и организации российского представительства в Париже. Винавер, будучи федералистом, хотел создать ряд комитетов, чтобы отразить сложившиеся отношения внутри антибольшевистского лагеря. Согласно его плану Добровольческая армия имела бы четыре комитета, Директория в Уфе – три, Украина – два, Кубань, Дон и Крым – по одному представителю в комитете, работающему под началом Деникина. Особое совещание приняло этот план, но Деникин потребовал внесения существенных изменений: он хотел шесть голосов за армию, а вместо себя как председателя предлагал бывшего императорского министра иностранных дел С. Д. Сазонова, который к тому времени был главой ведомства по иностранным делам. Наиболее примечательным является то, что Деникин хотел наделить комитет правом накладывать вето на решения. Это последнее изменение плана Винавера лишало этот план raison d'etre. Если на решение большинства будет наложено вето Деникина, тогда новое правительство не будет принимать никакого участия в решении проблем зарубежной политики.
   Этот план так и не был приведен в действие. Казалось, что лидеры Добровольческой армии просто потеряли терпение, необходимое для решения таких важных вопросов. Они не приложили никаких условий, чтобы установить контакт с Уфой или Украиной. Дон и Кубань не согласились с тем, что от них будет лишь по одному представителю против шести от Добровольческой армии, поэтому отказались от участия в проекте. Винавер, покинувший Екатеринодар с убеждением, что его вызовут, когда комитет будет собран, так больше и не имел никаких отношений с Добровольческой армией.
   Вернувшись к своему предыдущему решению в конце декабря, главнокомандующий и Особое совещание назначили С. Д. Сазонова представителем России в Париже, полностью отказавшись от попытки создать объединенную делегацию. Это имело ужасные последствия: как и следовало ожидать, Крым, Дон и Кубань послали своих представителей, цели которых иногда пересекались. Разлад в антибольшевистском лагере был продемонстрирован перед всем миром, а Добровольческая армия упустила возможность принять на себя лидерство.
   Выбор Сазонова был частично неудачным. В общественном сознании он ассоциировался с политикой царизма. На самом деле он действительно был убежденным монархистом, а будущее России мог представлять только в соответствии с ее прошлым. Также он не испытывал никаких симпатий к пограничным народам. Бывший министр иностранных дел императорской России был централистом, который видел в федерализме лишь попытку ослабить государство и не собирался идти ни на какие уступки. Клемансо, человек, очень прислушивавшийся к общественному мнению, не просто отказался иметь с ним дело, но и предостерег Совет десяти. Послав Сазонова в Париж, Добровольческая армия напрасно создала образ монархической организации.
//-- Основание вооруженных сил Южной России: соглашение с Доном --//
   Поражение Германии было тяжелым ударом для донских казаков, в частности для политического имиджа атамана Краснова. Отступление немецких войск с территории Украины значило, что левый фланг Дона остался незащищенным в то время, как казакам с трудом удавалось сдерживать Красную армию на северной и восточной границах своего Войска. Те донские политики, что были не согласны с прогерманской политикой атамана Краснова, теперь требовали его отставки.
   Но Краснов был не из тех людей, что могли легко смириться с поражением. Неудача немцев на Балканах дала понять, что ему придется сменить «ориентацию». Со своей характерной «гибкостью» он попытался спасти ситуацию. 19 ноября он послал Г. П. Иванова в того же генерала Сазонова в Яссы, чтобы наладить контакт с генералом д'Эспере. Вместо д'Эспере донские делегаты нашли генерала Бертелло и передали ему письмо атамана. Это письмо было типичным продуктом литературной эквилибристики Краснова, очень похожим на то раннее письмо, что он написал германскому императору. Он заявил, что только союз Антанты может спасти Россию от большевизма, и перечислил все блестящие битвы Антанты. Он мудро заменил прежние примеры битв: вместо упоминания о сотрудничестве с Наполеоном или об Англо-бурской войне, он вспомнил сражение 1914–1916 годов, когда русские, а главное, казачьи армии «спасли Францию».
   Он понимал, что союз Антанты поддержит Деникина, поэтому главной целью письма было спасти самого себя. Он также сделал совершенно нереальное предложение назначить командующим Южной армией генерала Д. Г. Щербачева или Н. И. Иванова. Конечно, если бы даже союз Антанты и захотел сместить генерала Деникина, человека, остававшегося верным и преданным Англии и Франции, ради прогерманского Краснова, они просто были бы не в состоянии сделать этого. Наиболее примечательным было то, что ни Иванов, ни Щербачев не хотели занять место Деникина, поэтому в итоге Краснову пришлось сдаться. Основанием для такой слепой ненависти Краснова к Деникину было его желание вверить командование антибольшевистской армией Иванову, человеку, чей опыт он мало ценил и которому удалось проявить себя неспособным управлять даже небольшой и злополучной Южной армией.
   Казачьим делегатам оказали очень холодной прием. Антанта только что наладила контакт с лидерами Добровольческой армии, поняв и приняв точку зрения Деникина по поводу единого командования. Нападки Иванова и Сазонова на Деникина произвели на Бертелло такое плохое впечатление, что он даже отказался посылать представителей в Новочеркасск.
   Несмотря на то что Краснов делал все возможное, чтобы не оказаться под властью Деникина, он отчаянно нуждался в помощи Добровольческой армии. Немцы эвакуировались с территории Украины, а войска Антанты все еще не появились. Казачьим армиям пришлось занять важные стратегические города, такие как Луганск и Мариуполь, до прихода большевиков, чтобы сохранить стабильность на фронте. Для этого Краснов послал полки из царицынского сектора, тем самым отказавшись от взятия этого города в ближайшем будущем. Позже в ноябре тем не менее ему пришлось обратиться в Екатеринодар за помощью. Впервые он попросил бронепоезд и тяжелое оружие, а позже – прислать ему солдат.
   Изменения в отношениях между Добровольческой армией и Доном заставили Деникина яростнее бороться за единое командование. Он всегда придерживался этого принципа, и сейчас он чувствовал, что пришло время воплотить его в жизнь. Он выделил кое-какое военное снаряжение для атамана и послал дивизию под командованием Май-Маевского сражаться в Донецкий бассейн, но Краснов понимал, что ощутимая помощь Добровольческой армии будет оказана только в том случае, если он признает главенство Деникина. Краснов колебался, пытался отсрочить принятие важного решения. 26 ноября он послал в Екатеринодар делегацию, чтобы обсудить важные проблемы, но предупредил своих представителей, генерала Полякова, Свечина и Грекова, что следует обходить вопрос о подчинении Добровольческой армии. Поэтому переговоры не принесли никаких плодов, а две стороны просто повторили старые аргументы. Кроме признания необходимости, что Россию на мирной конференции должна представлять единая делегация, к другим соглашениям так и не пришли.
   Именно интервенция Антанты способствовала дальнейшему развитию зашедшим в тупик отношений между Деникиным и Красновым Представители Антанты четко дали понять, что поддерживают позицию Деникина. Генерал Пуль был особенно настойчив. Один раз он дошел до того, что прямо спросил Деникина, хочет ли тот, чтобы Антанта силой заставила Краснова уйти в отставку «ради всеобщего блага». Деникин рассудительно отказался. В знак недовольства политикой Краснова в течение некоторого времени Франция и Англия не делали попыток наладить прямой контакт с Новочеркасском. Только 8 декабря несколько невысоких по рангу английских и французских офицеров посетили столицу Дона. Краснов, человек со склонностью к театральности, организовал прием, который произвел хорошее впечатление на иностранцев, доложивших об этом своим начальникам, находящимся в Екатеринодаре. Этот доклад тем не менее не изменил позиции английских и французских офицеров, прикомандированных к штабу Добровольческой армии.
   Так как военное положение Донской армии в дальнейшем усугубилась, а оппоненты Краснова среди донских политиков винили его в неприятностях Войска, он решил обратиться к генералу Пулю. Он послал англичанину письмо, в котором просил его изучить достижения Дона лично. Он не мог удержаться и не упомянуть «интриганов в Екатеринодаре», которые его оклеветали. Как и в предыдущем своем письме к генералу д'Эспере, он написал, что единое командование должно быть вверено кому-либо, за исключением генерала Деникина.
   Так как жалобы одного русского генерала на другого произвели на Бертелло плохое впечатление, они разозлили и генерала Пуля. За дипломатически вежливыми фразами ответа Пуля любой сможет разглядеть презрение, которое он питал к атаману.

   «Если я принужден буду возвратиться и донести своему правительству, что между русскими генералами существует зависть и недоверие, это произведет очень тяжелое впечатление и, наверно, уменьшит вероятность оказания помощи союзниками. Я бы предпочел донести, что Ваше Превосходительство проявили себя столь великим патриотом, что готовы поступиться собственными желаниями для блага России и согласиться служить под начальством генерала Деникина».

   Также в этом письме Пуль говорил о том, что его правительство поручило ему наладить контакт с генералом Деникиным, который, по мнению английского правительства, являлся вождем русской национальной армии, сражающейся с большевиками. Таким образом, Пуль давал понять, что не может признать независимую власть ни одной другой армии в Южной России. Тем не менее Пуль изъявил желание встретиться с Красновым в неформальной обстановке. Еще одним ударом для атамана было то, что Пуль писал, что генерал Драгомиров, представитель генерала Деникина, также будет присутствовать на этой встрече.
   Встреча прошла в станице Кущевке 26 декабря. Ее начало было очень неприятным. На железнодорожном вокзале Кущевки поезд Пуля, следовавший из Екатеринодара, и поезд Краснова, идущий из Новочеркасска, оказались примерно в одно время. Пуль, пытаясь избежать впечатления, что это официальный визит, что, в свою очередь, могло быть воспринято как некая форма признания независимости Дона, хотел, чтобы Краснов пришел в его вагон. Краснов наотрез отказался. Он сказал одному из помощников генерала Пуля:

   «Передайте генералу Пулю, что я являюсь выборным главою свободного пятимиллионного народа. Ему не нужны ни ваши пушки, ни ружья, ни амуниция – он имеет все свое, и он убрал от себя большевиков. Завтра он заключит мир с большевиками и будет жить отлично. Но нам нужно спасти Россию, и вот для этого-то нам нужна помощь союзников, и они обязаны ее оказать. С генералом Пулем будет разговаривать суверенный глава сильного и могучего народа, и он требует к себе известного уважения. Генерал Пуль обязан явиться ко мне. Я не замедлю с ответным визитом к нему».

   Два поезда стояли на путях друг возле друга к великому соблазну любопытных. Время тянулось напряженно; помощники бегали между поездами, надеясь, что хотя бы одна сторона уступит. Наконец, атаман приказал прицепить паровоз к своему поезду, он решил ехать обратно в Ростов. К нему явился переводчик генерала Пуля полковник Звягинцев и сказал, что генерал Пуль согласен придти для переговоров в вагон к атаману.
   Это принесло Краснову некоторое удовлетворение. В течение трехчасовой беседы Драгомиров, от имени Деникина, требовал полного подчинения донских войск. Пуль поддерживал Драгомирова. Краснов, осознав, что его борьба обречена на поражение, попытался спасти то, что еще было возможно: он согласен признать подчинение своей армии главнокомандующему Добровольческой армией, но она должна войти в нее как совершенно самостоятельное формирование. Он хотел, чтобы отношения между казачьими войсками и штабом Добровольческой армии строились не иначе как через атамана. Это предложение было неприемлемым для Добровольческой армии, которая не хотела, чтобы Донская армия вошла в Добровольческую армию не как нечто целое, а подчинилась полностью, как когда-то кубанские казаки.
   Значение встречи в Кущевке было таким: атаман понял, что он не может ждать помощи из-за границы, пока не примет условия Деникина. Генерал Щербачев, вернувшийся из Румынии в Екатеринодар, пользовался как доверием Краснова, так и Деникина, поэтому взял на себя обязанность их примирить.
   8 января 1919 года Щербачев подготовил встречу на железнодорожном вокзале в Торговой. Атаман Краснов, генералы С. В. Денисов, И. А. Поляков, А. А. Смагин представляли Дон; Деникин, Драгомиров, Романовский и Энгельке представляли Добровольческую армию. Щербачев также входил в состав делегации Добровольческой армии, но, по сути, был нейтральным посредником. Знаменательно то, что в разговоре не участвовали кубанские казаки; возможно, русские генералы боялись, что кубанские казаки могут поддержать позицию Краснова. То, что кубанские представители не присутствовали на такой важной конференции, насторожило атамана Краснова. Он начал думать, что, как только он примет условия Деникина, с ним перестанут считаться.
   Но казаки были не в том положении, чтобы сопротивляться. Пока вопрос единого командования никак не мог решиться, большевики одерживали победы, и к январю 1919 года они грозили вторгнуться на территорию Войска. Чем дольше атаман выжидал, тем меньше казаки сопротивлялись большевикам и тем слабее становилась его позиция на переговорах.
   По ряду вопросов соглашение было достигнуто сразу. Краснов согласился с решением общих финансовых вопросов, иностранных дел, железнодорожного устройства, почтовой службы и управления юстиции. Он сказал, что Дон окажет финансовую поддержку объединенным армиям и, таким образом, сможет участвовать в решении всех финансовых вопросов. Можно было предвидеть то, что возникшие споры касались самого положения казачьих войск в составе объединенной армии. Казаки хотели сохранить степень автономности, а Деникин требовал полного подчинения. Обсуждение двух вопросов спровоцировало острые ссоры: Краснов настаивал на сохранении права назначать офицеров в Донской армии, тогда как русские генералы считали это нарушением принципа единого командования; также Добровольческая армия хотела получить право на военную собственность и снаряжение, оставшееся на Донском фронте, в то время как казаки хотели оставить это себе.
   Много времени было потрачено на взаимные обвинения. Донские делегаты, понимая, что потерпели поражение в долгом соперничестве с Добровольческой армией, постоянно вспоминали старые обиды. Повторно они обвиняли лидеров Добровольческой армии в том, что они приютили их политических врагов, что усугубляли раскол на Дону. Самым непреклонным казачьим генералом был генерал Денисов. Как-то он не выдержал.

   «Единое командование Добровольческой армии! – сказал Денисов. – Покажите казаку хорошо сорганизованные сильные добровольческие части на его Донском фронте, покажите их перевес над ним, и он примет единое командование русского генерала. А пока он знает 100-тысячную Донскую армию, 30-тысячную Кубанскую армию и только 10 тысяч добровольцев-офицеров, он никогда не поймет, почему он должен подчиняться добровольцам, – он, принесший все в жертву защиты и спасения Родины. Вы настолько не стесняетесь с казаками, что ни одного кубанца не пригласили на наше совещание».

   Переговоры постоянно заходили в неизбежный тупик. Два раза, видя бесплодность добиться искреннего признания единого командования в его лице, Деникин хотел прекратить переговоры, но всякий раз генералы Щербачев и Смагин его останавливали. На встрече не удалось решить все поставленные проблемы, и она закончилась приказом генерала Деникина и ответным приказом атамана Краснова, противоречащим первому. Приказ Деникина был краток:

   «Приказ главнокомандующего Вооруженными силами Южной России: с согласия атаманов Всевеликого Донского войска и Кубани я беру на себя командование всеми сухопутными и морскими силами, действующими в Южной России.
Генерал-лейтенант Деникин».

   Конечно, Филимонов, не присутствующий на заседании, не мог выразить своего согласия. Атаман отдал свой собственный приказ:

   «Объявляя этот приказ главнокомандующего Вооруженными силами на Юге России Донским армиям, подтверждаю, что по соглашению моему с генералом Деникиным конституция Всевеликого войска Донского, Большим войсковым Кругом утвержденная, нарушена не будет. Достояние Дона, вопросы о земле и недрах, условия быта и службы Донской армии этим командованием затронуты не будут, но делается это с весьма разумною целью достижения единства действий против большевиков».
Донской атаман, генерал от кавалерии Краснов.

   Таким образом, ни одна сторона не сдалась. Деникин категорически не признавал конституцию Дона и автономию Донской армии. Что будет с военным снаряжением, оставшимся на Донском фронте, и кто будет иметь право назначать офицеров в Донской армии, оставалось открытыми вопросами. Все надеялись, что эти проблемы будут решены в будущем. Обе стороны были недовольны этим сомнительным договором: Драгомиров боялся, что приказ Краснова аннулирует приказ Деникина, а Денисов сказал, что Краснов подписал смертный приговор Донскому войску.
   Даже в такой сомнительной форме соглашение в Торговой имело грандиозные последствия. Донская армия оказалась под командованием людей, стремящихся к национальной цели, которые не были бы удовлетворены защитой лишь границ Войска, а хотели освободить Москву, Петроград и всю страну от большевиков. Территория, контролируемая Деникиным, сильно увеличилась; объединение дало возможность более эффективно использовать ресурсы и войска до сих пор разделенных армий. Добровольческая армия пополнилась казачьими кавалерийскими полками, а Донской фронт был укреплен добровольческой пехотой. Объединение двух армий дало возможность выработать крупномасштабную стратегию, что очень пошло на пользу Белому движению.
   Формирование вооруженных сил Южной России сделало необходимым полную реорганизацию армии. Основная масса Добровольческой армии, сражавшаяся на Северном Кавказе, стала Кавказской Добровольческой армией под командованием генерала Врангеля. Кроме Кавказской Добровольческой армии и Донской армии, под командование Деникина попала Крымская армия и добровольческий отряд Одессы. Объединение Донской и Добровольческой армий стало новой главой в истории Белого движения Южной России; это движение стало набирать силу и стало более сложным.
   Капитуляция Краснова перед Деникиным не спасла его политическую карьеру, а также не решила важных проблем Дона. Главной причиной принятия Красновым единого командования было обещание быстрой помощи союза Антанты, но Антанта его разочаровала. Ситуация на фронте стала быстро ухудшаться; дисциплина так низко пала, что приказы атамана часто вообще не выполнялись, а войска покидали поле боя. Подчинение атамана Деникину не утихомирило его политических оппонентов на Круге. Они заявляли, что пока «германофил» Краснов не будет отправлен в отставку, Антанта не пошлет помощь. Аргумент на самом деле был неверен, все переговоры со странами Антанты происходили через штаб в Екатеринодаре, но казакам он казался убедительным.
   Между Деникиным и Красновым было высказано слишком много острых слов, чтобы они после этого смогли вместе успешно работать. Краснов был очень уязвлен своим поражением, к тому же его окружали такие люди, как Денисов и Поляков, которые были еще более фанатичными врагами генерала Деникина, чем он сам. Деникин, с другой стороны, не мог простить Краснова за то, что тот пытался восстановить против него Франше д'Эспере и Пуля. Когда Краснов попросил Деникина поддержать его перед своей оппозицией на Кругу, Деникин помочь не захотел. Он заявил, что разногласия на Кругу – это внутренние дела Войска, в которые он не хочет вмешиваться.
   Проблема в конце концов была решена отставкой Краснова. Круг, собранный 14 февраля, требовал отставки Денисова и Полякова. Краснов правильно расценил это требование как отсутствие веры в его руководство. Он сказал оппонентам, что если они будут настаивать на отставке его ближайших помощников, то он умывает руки. Собрание проголосовало против него.
//-- Распространение влияния Добровольческой армии: Киев, Одесса и Крым --//
   В первый год своего существования Добровольческая армия была региональной организацией, несмотря на свои национальные претензии. Но внезапно, после прекращения военных действий на Западе, ее влияние сильно возросло в результате серии побед, моральной поддержки стран Антанты, германской эвакуации и объединения с Донской армией.
   За 1918 год тысячи русских офицеров бежали от советского режима на территории, контролируемые немцами, на Украину и в Крым. Добровольческая армия рассматривала этих людей как потенциальных бойцов, поэтому послала к ним своих доверенных представителей, чтобы те собрали их и уговорили идти на Кубань. Таким образом, были сформированы небольшие полки, состоящие из офицеров, которые номинально являлись членами Добровольческой армии, но из-за плохой связи были практически полностью отрезаны от главных сил. Из-за отсутствия власти, причиной которого стало быстрое германское отступление, эти отрезанные команды имели огромное значение, так как действовали они от имени Добровольческой армии, поднимая ее авторитет во время невероятно запутанной Гражданской войны на Украине и Крыму.
   Как только поражение Германии в Первой мировой войне стало очевидным, гетман Скоропадский, так же как и атаман Краснов, попытался сохранить свой режим, сменив политику. Он надеялся добиться хорошего расположения стран Антанты, уволив тех министров кабинета, что больше всех скомпрометировали себя, сотрудничая с немцами. Но недовольство режимом Скоропадского было слишком велико, и его враги стали действовать так быстро, как только могли. В апреле 1918 года немцы уничтожили Раду, сочтя ее действия слишком радикальными. Теперь ведущие фигуры распущенной Рады сформировали социалистический и националистический Украинский национальный союз, во главе которого встала Директория из пяти человек. Директория организовала свою штаб-квартиру в Белой Церкви, находящейся всего в 80 километрах от Киева. Армия, возглавляемая Семеном Петлюрой, очень быстро росла и стала представлять серьезную угрозу для Скоропадского.
   Гетман, находясь в отчаянном положении, возлагал все свои надежды на русских офицеров, проживающих на Украине. Ради них он пренебрег идеей украинского национализма. 19 ноября он назначил командующим своими армиями генерала графа Келлера, человека, который придерживался таких монархических взглядов, что отказался служить и под началом Временного правительства, и под началом генерала Деникина. Келлер, видимо, ошибочно понимал свое назначение. Он считал, что должен стать диктатором и немедленно внести серьезные политические изменения: он окружил себя реакционными политиками и провозгласил Украину частью неделимой монархической России.
   Так как почти вся небольшая украинская армия перешла на сторону Петлюры, армия Келлера состояла преимущественно из русских офицеров. В сложившейся ситуации для него было жизненно важно наладить сотрудничество с генералом Ломновским, представителем Деникина в Киеве. Деникин, встревоженный быстрым ростом украинской национальной армии, с неохотой дал свое согласие офицерским отрядам, сформированным под эгидой Добровольческой армии, сражаться против Петлюры. Но так как связь между Екатеринодаром и Киевом была неустойчивой, ответственность за решение о командовании офицерами легла на Ломновского. Его дилемма заключалась в том, что, поддержав Келлера, он отождествит Россию с реакционным и монархическим режимом. С другой стороны, он понимал, что любая альтернатива режиму Скоропадского и Келлера будет еще хуже. Ломновский решил дилемму, подчинив офицерские отряды графу Келлеру, без объявления, что эти отряды являются частью Добровольческой армии и без флага армии. Ломновский, слабый и нерешительный человек, не имея авторитета среди офицеров, не был убедителен, поэтому многие офицеры предпочли покинуть свои отряды, нежели сражаться за Скоропадского.
   Служба Келлера продлилась недолго. 26 ноября Скоропадский отправил его в отставку за «превышение полномочий» и заменил его генералом князем Долгоруковым. Но это замена оказалась еще хуже. Долгоруков разделял политические взгляды Келлера и был самой недипломатичной личностью. Сразу после того, как он принял на себя командование украинскими войсками, отношения с Добровольческой армией сильно ухудшились. Он не признавал власть представителей Добровольческой армии и вместо того, чтобы убеждать, просто объявил призыв всех офицеров в армию. Киевские кадета усугубляли ситуацию, распуская слухи, что Ломновский хочет занять место Долгорукова. Долгоруков, естественно, был обеспокоен этим и, чтобы сохранить свой авторитет, 6 декабря приказал арестовать Ломновского. Этот арест сослужил хорошую службу Добровольческой армии, так как теперь офицеры могли защищать Киев от Петлюры и в то же время не ассоциировать себя с реакционной политикой Скоропадского и Долгорукова. Из-за постоянных протестов консервативных деятелей Долгоруков вскоре освободил Ломновского, который согласился продолжить сотрудничество.
   Но дни режима Скоропадского были сочтены. Нескольким тысячам русских офицеров, оставшихся сражаться за него, едва хватало сил поддерживать порядок в Киеве. На территории остальной страны его режим просто-напросто исчез. Из-за своей ненависти к Скоропадскому тысячи крестьян присоединились к войскам Директории. Не важно как дезорганизованы и недисциплинированы были эти войска, их численное превосходство было таким, что их невозможно было остановить. 14 декабря, после прихода к соглашению с немцами, которые хотели поскорее закончить свою эвакуацию и потому обещали сохранять нейтралитет, армия Директории под командованием генерала Коновальца вошла в украинскую столицу, встретив там лишь очаговое сопротивление. Полторы тысячи русских оказались в заключении в Педагогическом музее; у них отобрали оружие, и они считались военнопленными. Украинские националисты, которые не хотели противоречий с союзом Антанты, обращались с пленными офицерами очень хорошо. Парадоксально, но именно немцы оказывали самую существенную поддержку русским военнопленным, предлагая всем желающим выехать в Германию. Многие офицеры из Педагогического музея воспользовались этой возможностью; другие же отбыли в Одессу и там присоединились к добровольческим формированиям, а некоторым даже удалось попасть через Дон на Кубань и присоединиться к основным войскам.
   Победа войск Директории положила конец влиянию Добровольческой армии в Киеве. Следующее сражение на Украине происходило между Директорией и большевиками. В этом сражении Добровольческая армия не встала ни на одну сторону.

   Пока Одесса была все еще оккупирована австрийцами и немцами, представителем Деникина, адмиралом Ненюковым был сформирован добровольческий отряд, состоящий из полуторы тысячи солдат. Перед Ненюковым встала та же дилемма, что и перед Ломновским, и разрешилась она точно так же: когда войска Петлюры угрожали городу, он временно отдал свои войска в подчинение генералу Бискупскому, военному управляющему Скоропадского. Но русские офицеры одни были не в состоянии защитить Одессу, а украинцы не хотели сражаться против Директории. 8 декабря добровольцы послали Деникину телеграмму с просьбой о помощи, но Добровольческая армия, которая в это время сражалась на Северном Кавказе, только что отправила дивизию Краснову и уже больше не могла выделить ничего. При сложившихся обстоятельствах Бискупский капитулировал, и 11 декабря петлюровцы вошли в город без боя.
   Несколько отрядов польского легиона, которые оказались в Одессе, спасли русских от судьбы киевских добровольцев. Поляки оцепили часть города как «нейтральную зону», где русские войска смогли перегруппироваться. В. В. Шульгин и генерал Гришин-Алмазов, представляющие Добровольческую армию на конференции Яссы – Одесса, принимали активное участие в реорганизации. Позже Шульгин уговорил Ненюкова передать командование Гришину-Алмазову, которого он считал энергичным молодым человеком, более подходящим для такого задания.
   17 декабря давно обещанные французские оккупационные войска высадились в Одесском порту. Затем добровольцы с помощью французской поддержки с моря очистили город от украинских войск, значительно превосходящих по численности.
   Таким образом, французская оккупация стала для добровольцев наиболее выгодной: сразу же в день прибытия интервенты объединились с ними, чтобы сражаться против украинцев. Принеся относительно небольшие жертвы, власть Деникина распространилась на один из главных городов Южной России, который обещал стать основным источником пополнения и связывающим звеном с остальным миром.
   Всплески надежды и оптимизма периодически возникали за все время существования Добровольческой армии. А вот причин разочарования стоит коснуться особо. Французы лишь смутно понимали всю сложность ситуации в России, и у них не было согласованной политики. Они не понимали глубину разногласий внутри антибольшевистского лагеря. Их командиры прибыли в Россию с расплывчатыми инструкциями поддержать всех патриотов России, и они понятия не имели, что существует так много разных понятий слова «патриотизм». Бориу встал на сторону Добровольческой армии, но в январе его место занял генерал д'Ансельм, интерпретирующий полученные инструкции по-другому и планирующий наладить контакты с Директорией. Он тщетно пытался сделать все, чтобы помирить сторонников Деникина и приверженцев Директории, поддерживая то одну сторону, то другую. Генерал д'Ансельм сместил Гришина-Алмазова с поста в военном правительстве и назначил своего начальника штаба, полковника Фриденберга. Факт, что французы не воспринимают Добровольческую армию как единственного законного наследника императорской России, вызвал глубокое разочарование в Екатеринодаре.
   Но главным разочарованием для белогвардейцев стало то, что французы не хотели сражаться. Моральный дух в их войсках был невероятно низким, у них никогда не было достаточно людей, чтобы принимать участие в серьезных операциях или попытаться расширить сферу своего влияния, оккупировав большую территорию. Из-за недостатка воли к борьбе французское пребывание в Южной России скорее было катастрофой.

   Генерал С. Сулкевич был вторым Скоропадским, только в Крыму. Он поддерживал землевладельцев, пытающихся вернуть свои земли, потерянные в 1917 и 1918 годах, также он сотрудничал с оккупационными войсками, посылая продовольствие в Германию. Уже зная, что эвакуация немцев неизбежна, и осознавая, что ему не хватает местной поддержки, 17 ноября Сулкевич обратился к Деникину с просьбой о помощи. Деникин не имел ни желания, ни возможности помогать прогерманскому генералу.
   С точки зрения Добровольческой армии политическая ситуация в Крыму была куда более выгодней, чем на Украине. Здесь альтернативой прогерманскому, консервативному режиму был не социалистический и сепаратистский, а либеральное кадетское правительство, с которым армия легко смогла бы найти общий язык. Так как немцы в спешке отступали, Сулкевич, найдя свое положение безнадежным, мирно передал бразды правления С. С. Криму, кадетскому политику, избранному организацией «Крымские земства». Крим назначил своим министром иностранных дел М. М. Винавера, который в то время находился в Екатеринодаре. Винавер воспользовался возможностью и уговорил Деникина послать полк в Крым в знак поддержки нового правительства. (На самом деле было отправлено лишь 600 солдат, но позже помощь увеличилась до четырех с половиной тысяч.) По просьбе Винавера Деникин опубликовал указ для населения Крыма, в котором обещал, что добровольцы не будут вмешиваться в местные дела и не будут использовать реакционные методы.
   Когда французские войска высадились в Одессе, они также высадили десант и в Севастополе. Деникин предполагал, что французы защитят полуостров, и послал своих солдат, только чтобы воодушевить офицеров. Так как Крым был самым популярным местом, где скрывались тысячи офицеров, бежавших из большевистской России, надежды Деникина были велики. Но, так же как Киев и Одесса, Крым сильно его разочаровал.
   Набор привлек лишь нескольких добровольцев. Генерал Корвин-Круковский, представитель Деникина, издал приказ о всеобщей мобилизации офицеров. Кадетское правительство восприняло его как нарушение обещания армии не вмешиваться в местные дела и выразило протест. Деникин разозлился и отправил Корвин-Круковского в отставку, но он был разочарован поступком правительства и считал, что теперь набор пополнения стал невозможен. Отношения между кадетами и добровольцами постепенно ухудшались. Кадетам лишь в Крыму за всю Гражданскую войну удалось сформировать свое собственное правительство, и теперь они хотели воплотить в жизнь либеральные и демократические принципы своей партии. Они верили, что сослужат великую службу России, если смогут доказать, что их принципы работают на практике. Они позволили социалистическим организациям работать открыто – на самом деле некоторые социалисты вошли в правительство – и использовали немногочисленные войска, чтобы избавиться от большевиков. Это был сложный период, чтобы устанавливать либеральный режим. Солдаты Добровольческой армии, чье число на Крымском полуострове сильно увеличивалось, были приведены в ярость тем, что они называли «слабостью» правительства и часто пренебрегали его желаниями. Слабо обоснованные реакционные взгляды офицеров, их мародерство неизбежно дискредитировали кадетов, которые из-за пассивности французов полностью зависели от поддержки Добровольческой армии.
   Когда в апреле 1919 года французы отступили, добровольческие войска были слишком слабы, чтобы защищать Крым, и правительство не пользовалось авторитетом. Большевики захватили полуостров с относительной легкостью.

Заключение

   Окончание войны в Европе положило начало новому периоду русской Гражданской войны, периоду, характеризующемуся высокой степенью вовлеченности сторон. Падение прогерманских правительств и возрастающая иностранная интервенция расширили зоны сражений, теперь они происходили на территориях, до этого момента нетронутых. Но интервенция лишь ускорила развитие тенденций, ранее уже существовавших.
   В первые месяцы после революции большевиков на обеих сторонах были лишь небольшие армии. Большевики не могли себе позволить иметь больше чем 50 тысяч вооруженных ко времени своей победы, и даже в середине 1918 года лишь 50 тысяч чехословаков контролировали Сибирь. Преобладающее большинство русских людей не желали ничего, кроме того, чтобы избежать вовлечения в междоусобицу. Между январем и апрелем 1918 года в Петрограде набралось только 18 тысяч добровольцев, вдохновленных призовом Ленина: «Социалистическое отечество в опасности!», готовых защищать новый режим от иностранных и отечественных врагов. В этот же период только один из ста бывших царских офицеров примыкал к Белому движению. Их неприятие происходящего было так велико, что должно было неизбежно побудить их к этому шагу. Так как большевики пытались установить свой режим на территории всей страны, борьба прямо касалось всех слоев населения. Поскольку обе стороны объявили военный призыв, то во второй половине 1918 года все больше и больше людей стали осознавать, что остаться в стороне от войны невозможно.
   Конец 1918 года стал поворотным моментом в судьбе Добровольческой армии. Перед армией стояла сложная, но очень важная задача: очистить Северный Кавказ от большевиков для того, чтобы таким образом обеспечить себе надежный тыл и иметь возможность пойти на север в 1919 году. 8 января 1919 года в ее состав вошли донские казаки, которые сыграли значительную роль в походе на Москву осенью того же года. Также армия была вовлечена в Гражданскую войну на Украине и в Крыму. Она участвовала в процессе создания местной администрации и политических институтов.
   Число солдат в Добровольческой армии за 1918 год увеличилось десятикратно, и лишь такой рост ее состава мог сделать победу реальной. Но отрицательным аспектом появления такого количества новых бойцов стало то, что ее однородность исчезла. Казаки, вступившие в армию во время 1-го и 2-го Кубанских походов, преследовали другие цели, в отличие от добровольцев, прибывших в Новочеркасск в конце 1917 года. А мобилизованные крестьяне не разделяли ни взглядов офицеров, ни взглядов казаков.
   1918 год стал для Добровольческой армии периодом успехов и ощутимых достижений. Армия выросла, территория, находящаяся под ее контролем, увеличилась, она приобрела национальное и даже международное значение. Семена, брошенные в 1918 году, дали богатый урожай на следующий год, так как поход на Москву был бы невозможен без предварительной подготовки. Изучение политической линии армии в 1918 году дает возможность понять причины ее поражения. В военном отношении добровольцам удалось сотворить чудо, но они полностью провалились в политическом. Достижения блестящих военных кампаний ощущались сильно и сразу, а цену за политические промахи пришлось заплатить позже.
   Возможно, одним из главных успехов армии стало ее выживание в невероятно тяжелые времена Ледяного похода. Немного армий такого же состава в мировой истории добились бы так много и в таких же тяжелых условиях, как Добровольческая армия в период с февраля по май 1918 года. В эти месяцы, и некоторое время после, белогвардейцы громили большевиков, в несколько раз превосходящих по численности. Армия одерживала победу, так как ее командиры хотели этого, а ее солдаты с готовностью шли на риск, отдавая свою жизнь. Хотя можно найти этому и другое объяснение: большевистские войска на Северном Кавказе были дезорганизованы, плохо экипированы, им не хватало достойных командиров. В последние же годы войны белогвардейцам пришлось столкнуться с гораздо лучше подготовленными армиями.
   Но исход гражданской войны не может решаться лишь военным фактором. Если война – это продолжение дипломатии, то гражданская война – это продолжение политики. Лидеры Добровольческой армии были настолько плохими политиками, что не понимали даже природу войны, которую вели. Они не разбирались в политике до такой степени, что даже считали, что ее просто можно игнорировать. Такое поведение, основанное на самообмане, стало причиной катастрофы.
   Хороший политик знает и может выразить свои цели, он знает, как и когда идти на компромисс, он может реально оценить баланс сил и отличить достижимое от недостижимого. По этому критерию лидеры Добровольческой армии провалились.
   Их неспособность определить реальные цели была, возможно, главной причиной провала. В первый период Гражданской войны было бы очень хорошим шагом принять политическую программу. Генералы считали, что более конкретная цель, чем просто сражаться с немцами и большевиками, как их агентами, станет помехой развитию широкого национального фронта. Но время шло, и этот аргумент все больше терял смысл. Национальное единство, очевидно, так и не проявилось, а армия, вопреки желаниям ее верхов, стала ассоциироваться с реакционностью в общественном сознании. Отказавшись решать щекотливые вопросы, генералы сыграли на руку своему врагу. Армия даже не попыталась завоевать доверие большинства русских людей, крестьянства. В борьбе казаков с иногородними добровольцы всегда становились на сторону казаков. В 1918 году армия не провела ни одной земельной реформы. Ленин же, наоборот, опубликовал Декрет о земле в первый же день советского правления. Наверняка Ленин бы с легкостью разрешил крестьянам захватить землю, в то время как Деникин не мог придерживаться такой политики, так как получал основную поддержку от консерваторов, среди которых были помещики. Но, даже учитывая сложное положение Деникина, можно сказать, что он сделал далеко не все, чтобы нейтрализовать негатив в армии и завоевать одобрение неприсоединившихся.
   Ни один другой промах не был так значителен, как неспособность Деникина объединить антибольшевистский лагерь. Так как генералы часто поддавались личным антипатиям, даже в командовании армии не было единства. Корнилов и Деникин ненавидели друг друга и не могли работать вместе. Некоторые считают, что главной причиной неудавшегося сотрудничества между Доном и Добровольческой армией была несовместимость личностей Деникина и Краснова. (Ленин и Троцкий, чьи отношения до 1917 года были не лучше, чем отношения между Корниловым и Алексеевым, все же смогли достичь компромисса: Троцкий безоговорочно признавал власть Ленина, а Ленин в свою очередь закрывал глаза на ошибки прошлого Троцкого. Конечно, Троцкий и Сталин не любили друг друга еще больше, чем Деникин с Красновым, но у большевиков была общая идеология, которая объединяла их, и Ленин, чья власть признавалась всеми.)
   Генералы также не склонялись ни вправо, ни влево: монархист Гурко и социалист Савинков покинули штаб добровольцев одинаково разочарованными. Деникин, следуя своей негибкой политической линии, ни с кем не шел на компромисс, его мало кто поддерживал. (Приходит на ум визит крестьянского анархиста Нестора Махно к Ленину. Различия в образовании, целях и темпераментах Ленина и Махно были больше, чем у Деникина и Гурко, Алексеева и Савинкова, но Махно покинул Москву с сильным желанием работать с новым режимом, и во время Гражданской войны анархистские банды нанесли белогвардейцам гораздо больший вред, чем красным.)
   Изучение Белого движения в Южной России – это анализ разногласий. Конечно, не вся вина за отсутствие единства должна пасть на плечи лидеров Добровольческой армии. После падения Российской империи национальные меньшинства, живущие на периферии, фактически получили независимость. Эти люди исповедовали национализм, который был raison d'etre для их новых независимых государств и единства, необходимого для борьбы с большевиками.
   Таким образом, новые правительства были введены в заблуждение своими же лозунгами и забыли, что, только сотрудничая между собой, они смогут защитить свою независимость. Националистические страсти стали причиной яростных споров между Доном и Украиной, по поводу владения Таганрогом, а постоянные войны между кавказскими республиками вдохновили Грузию несправедливо желать присоединить к себе Сочи.
   Но вина генералов в Екатеринодаре была больше, чем всех правительств новых независимых государств. Именно Добровольческая армия должна была объединить антибольшевистский лагерь, так как являлась единственной организацией, преследующей национальные цели, но Деникин и его соратники были еще больше ослеплены узким национализмом, чем правительства в Новочеркасске, Тифлисе и Киеве. Так как армия не представила политической программы, ее цель нельзя было определить конкретнее, чем сражение за «единую и неделимую Россию». Русский национализм, оплот Белого движения, только встревожил казаков, украинцев и грузин. Отказ от помощи грузин вследствие конфликта из-за Сочи был просто неадекватным, в перспективе всероссийской войны. Неспособность отличить главное от второстепенного, недостаток понимания положения других, отказ идти на компромисс сделали невозможным объединение антибольшевистского лагеря под командованием Добровольческой армии.
   Не больше мудрости генералы проявили и в отношениях с иностранцами. Они никогда не скрывали своей ненависти к Германии; это не дало им возможность извлечь выгоду из германской помощи, отпугнуло потенциальных соратников, которые слишком серьезно воспринимали намерение сражаться с немцами и которые не хотели этого делать. Как оказалось, Германия проиграла войну, и, возможно, Добровольческая армия выиграла оттого, что так бескомпромиссно к ней относилась. Но похоже, что если бы результат войны был другим, то эти люди высоких идеалов вряд ли бы изменили свою политику. Другой стороной медали было самодовольство, заставившее Екатеринодар так сильно зависеть от стран Антанты. Слишком большие надежды привели к горькому разочарованию и плохим отношениям с представителями Англии и Франции. Люди, с трудом понимающие проблемы России, о международных делах знали еще меньше.
   Военные оказались плохими политиками, так как их образование и воспитание не подготовило к задачам, которые им пришлось решать. Настроения в последние годы XIX века сделали их подозрительными к интеллигенции, которая воспринималась только как радикальная и революционная, поскольку, как воспитанники военных училищ, они отрицали не только радикализм, но и политику в целом. Пропасть между интеллигенцией и политиками, с одной стороны, и офицерами – с другой еще больше углубилась во времена Временного правительства: офицеры и политики обвиняли друг друга в своих неудачах. Предубеждения вождей Добровольческой армии против политиков уходили корнями в прошлое так далеко, что гражданские не назначались ни на какие ответственные посты в ее администрации. Белое движение в Южной России оставалось единственной чисто военной организацией.
   Часто говорят, что самой серьезной болезнью Белого движения было отсутствие идеологии. Но как можно было ожидать, что офицеры смирятся с презрением к политике и безоговорочно примут созданную политическую и социалистическую систему? Для офицеров революция и Гражданская война были трагедией не только потому, что была уничтожена Россия, которую они любили, но еще и потому, что им пришлось столкнуться с социальными и политическими вопросами. Неудивительно, что во всех сложных ситуациях они не могли найти лучшей цели, чем сражаться за Россию, и воспринимали своих оппонентов как немецких агентов. Поэтому вся ненависть вылилась на тех, кто разрушил их священный и привычный мир, – на социалистов и коммунистов.
   Возможно, белогвардейцам было суждено потерпеть поражение в Гражданской войне в любом случае. Возможно, ни один самый дальновидный лидер не смог бы одержать победу над крестьянством. Возможно, было немыслимо объединить все антибольшевистские силы страны, так как разница в менталитете и целях была слишком большой. Скорее всего, у Белого движения, ведомого заурядными личностями, неспособными подняться над своими предубеждениями, никогда и не было шанса.

Питер Кенез Красная атака, белое сопротивление. 1917–1918

Вступление

Глава 1 DRAMATIGUE PERSONNAGE: [2 - Действующие лица (фр.).] ОФИЦЕРЫ И КАЗАКИ

Глава 2 НАЧАЛО БЕЛОГО ДВИЖЕНИЯ

Глава 3 РОЖДЕНИЕ ДОБРОВОЛЬЧЕСКОЙ АРМИИ

Глава 4 ЛЕДЯНОЙ ПОХОД

Глава 5 ПЕРЕОСМЫСЛЕНИЕ

Глава 6 КАМПАНИИ

Глава 7 ПОЛИТИКА ДОБРОВОЛЬЧЕСКОЙ АРМИИ

Глава 8 «ВЕЛИКАЯ, ЕДИНАЯ, НЕДЕЛИМАЯ РОССИЯ»

Глава 9 ДОБРОВОЛЬЧЕСКАЯ АРМИЯ И ОКОНЧАНИЕ МИРОВОЙ ВОЙНЫ