   Пьер Жильяр
   При дворе Николая II
   Воспоминания наставника цесаревича Алексея

ВСТУПЛЕНИЕ

   В сентябре 1920 года, пробыв в Сибири три долгих года, я наконец смог вернуться в Европу. Я все еще мучительно переживал страшную драму, свидетелем которой стал. И одновременно не переставал восхищаться чистотой и искренней верой тех, кто стал жертвой трагедии. Поскольку в течение многих месяцев был полностью оторван от внешнего мира, я не был знаком с последними публикациями о государе Николае II и его семье. Однако я очень скоро обнаружил, что в этих публикациях не было главного – точности, и, хотя их авторы ссылались на очень солидные источники, данные, которые они приводили, были часто ошибочны или, по крайней мере, неполны в том, что касалось императорской семьи. В большинстве же своем эти публикации представляли собой собрание нелепиц и лжи. [1 - Чтобы дать вам некоторое представление о том, что я имею в виду, приведу такой пример: в одной из этих книг (которая основана на свидетельских показаниях очевидца событий драмы, разыгравшейся в Екатеринбурге, что гарантирует ее достоверность) приводится описание моей собственной смерти! Все остальное – такого же рода вымысел. Все, кого интересуют подробности конца правления Николая II, должны всенепременно прочитать замечательные работы М. Палеолога, посла Франции в России. (Здесь и далее примеч. авт.)]
   Мне было откровенно неприятно читать некоторые из них. Мое негодование не имело границ, когда я, к своему изумлению, понял, что вся эта ложь с удовольствием проглатывается читающей публикой.
   Я считал своим долгом восстановить нравственный облик русских монархов, и эта обязанность требовала всей моей честности и справедливости. В своей книге я пытаюсь описать драму жизни, – драму, которую я сразу же почувствовал за внешним блеском русского двора и которую лично узнал, когда волею обстоятельств находился рядом с царской семьей. Екатеринбургская трагедия была не чем иным, как исполнением безжалостной судьбы, завершением одной из самых трогающих душу историй, которые когда-либо знал мир.
   Очень мало людей знали об этой тайной печали, но с исторической точки зрения ее значимость трудно переоценить. Болезнь цесаревича отбросила тень на весь последний период правления царя Николая II, и это многое объясняет. Подспудно она явилась одной из главных причин его падения, потому что только она сделала возможным появление Распутина и привела к роковой изоляции царской семьи, которая жила в своем замкнутом мирке, полностью погрузившись в драму, которую надо было тщательно скрывать от посторонних глаз.
   В этой книге я попытался вернуть Николая II и его семью к жизни. Моя цель – быть абсолютно беспристрастным и сохранить полную независимость суждений в описании событий, очевидцем которых я был. Возможно, в своем поиске правды я даю в руки их врагов лишние козыри, но я искренен. Надеюсь, что моя книга покажет их такими, какими они были, ведь в них меня привлекло не императорское величие и окружавший их блеск, но благородство ума и твердость духа, которую они продемонстрировали в этих трагических обстоятельствах.
   Пьер Жильяр

Глава 1
МОИ ПЕРВЫЕ УРОКИ ПРИ ДВОРЕ (осень 1905 г.)

   Осенью 1904 года я принял предложение стать учителем французского при дворе принца Сергея Лейхтенбергского.
   Отец моего ученика принц Георг Лейхтенбергский был внуком Евгения де Богарне; по матери, великой княгине Марии Николаевне, дочери Николая I, он был кузеном царя Николая II.
   В то время вся семья жила в небольшом поместье на берегу Черного моря. Там они провели всю зиму. Именно там их застали трагические события 1905 года, и именно там они пережили много страшных часов во время восстания на Черноморском флоте, обстрела побережья, целой череды погромов и последовавших за ними актов насилия. С самого начала Россия повернулась ко мне своей ужасной, угрожающей стороной. Но это оказалось лишь прелюдией к тем ужасам и страданиям, которые были у нее для меня в запасе.
   В начале июня семья поселилась на Сергиевской даче, в Петергофе. Этот особняк принадлежал принцу. Мы только что покинули пустынный берег Южного Крыма с его пыльными кипарисами и маленькими татарскими деревушками, прилепившимися к склонам гор. Контраст между этим унылым пейзажем и великолепными видами берегов Финского залива был разителен.
   Петергоф в свое время был любимой резиденцией Петра Великого. Именно там он отдыхал от тяжелых трудов, коих у него было немало, – как раз в это время строился Санкт-Петербург, город, который по его велению, как по мановению волшебной палочки, поднялся на болотах у устья Невы. Этому городу предстояло стать достойным соперником величайших столиц Европы.
   Все в Петергофе напоминает о его создателе. Во-первых, это Марли, где Петр время от времени жил, – маленький домик на кусочке суши, разделяющей два великих озера. Во-вторых, это Эрмитаж, где он любил устраивать приемы для своих ближайших сподвижников; на этих приемах вино всегда лилось рекой. В-третьих, это Монплезир, здание в голландском стиле с террасой, выступающей над морем. Это была его любимая резиденция. И наконец, Большой дворец, который со всеми своими прудами и парками мог вполне соперничать с Версалем.
   Все эти здания, за исключением Большого дворца, производят впечатление заброшенных, пустынных сооружений, которые вернуть к жизни могут только воспоминания о прошлом.
   Царь Николай II унаследовал от предков любовь к этому великолепному месту и каждое лето привозил сюда свою семью; они жили в небольшом дворце в Александрии, который стоял в глубине парка, вдали от назойливых любопытных глаз.
   Семья принца Лейхтенбергского все лето 1905 года провела в Петергофе. Между Александрией и Сергиевской дачей движение замирало только на ночь, ведь царица и принцесса Лейхтенбергская были близкими подругами. Тогда я впервые имел возможность увидеть членов императорской семьи.
   Когда истек срок моего контракта, мне было предложено остаться наставником моего подопечного и одновременно давать уроки великим княжнам Ольге Николаевне и Татьяне Николаевне, двум старшим дочерям царя Николая II. Я согласился и после непродолжительной поездки в Швейцарию в начале сентября вернулся в Петергоф.
   В день первого урока с великими княжнами за мной заехала императорская карета, которая отвезла меня в Александрию, где жили царь и его семья. Несмотря на наличие одетого в ливрею кучера, императорский герб на дверцах кареты и на распоряжения относительно моего приезда (которые, без сомнения, были), оказалось, что попасть в резиденцию их величеств вовсе не легко. Меня остановили у парковых ворот и только после продолжительных выяснений личности и цели визита пропустили внутрь. Повернув за угол, я довольно скоро увидел два небольших кирпичных здания, соединенные крытым переходом. Если бы карета не остановилась, мне бы и в голову не пришло, что я уже добрался до пункта назначения.
   Меня провели в небольшую комнату на втором этаже, убранную в сдержанном английском стиле. Дверь отворилась, и в комнату вошла царица, держа за руки дочерей, Ольгу и Татьяну. Любезно поприветствовав меня, она села за стол и предложила мне место напротив нее. Дети уселись по обоим концам стола.
   В то время царица была еще очень красивой женщиной. Она была высока, стройна, а осанка ее поражала благородством и достоинством. Но все это отходило на второй план, стоило вам взглянуть ей в глаза – эти говорящие серо-голубые глаза, в которых отражались все эмоции ее чувствительной души.
   В то время Ольге, старшей из великих княжон, было десять лет. У нее были светлые волосы, блестящие шаловливые глаза и слегка вытянутый нос. Она изучающе смотрела на меня, словно пыталась найти брешь в моей броне. Во всем облике этого ребенка было столько чистоты и искренности, что не полюбить ее было невозможно.
   Второй дочери, Татьяне, было восемь с половиной лет. У нее были золотистые волосы. Она была более хорошенькой, чем сестра, однако производила впечатление менее открытого, искреннего и порывистого ребенка.
   Урок начался. Я был поражен, если не сказать – потрясен, простотой сцены, которую представлял себе совсем иначе. Царица внимательно слушала мои объяснения и замечания. У меня было такое ощущение, что я не давал урок, а сдавал экзамен. Разница между ожидаемым и реальностью выбила меня из колеи. К тому же я почему-то считал, что мои ученицы будут лучше владеть французским, чем это оказалось на самом деле. Я подобрал упражнения, которые оказались для них сложноваты. Подготовленный мной урок оказался бесполезен, и мне пришлось импровизировать на ходу. Наконец, к моему великому облегчению, раздался бой часов, и моим мучениям пришел конец.
   В течение нескольких следующих недель царица присутствовала на всех моих уроках и проявляла к ним живейший интерес. Очень часто, когда девочки уходили, мы разговаривали с ней о новейших методиках обучения иностранным языкам. Меня поражало, насколько разумны были ее доводы.
   В моей памяти навсегда запечатлелся урок, который я дал дня за два или за три до подписания манифеста в октябре 1905 года, результатом которого стал созыв Думы. Царица сидела на низком стуле возле окна. Мне сразу показалось, что она чем-то озабочена. Несмотря на все усилия, ее лицо выдавало внутреннее волнение. Она старалась сосредоточиться на нашем занятии, но скоро снова погрузилась в невеселую задумчивость. Ее взгляд снова стал отрешенным.
   Как правило, когда заканчивался урок, я закрывал книгу и ждал, когда царица поднимется и тем самым разрешит мне уйти. На этот же раз, несмотря на воцарившееся молчание, царица не пошевелилась и продолжала сидеть, погруженная в свои мысли. Минуты шли, дети начали ерзать и переговариваться. Я снова открыл книгу и начал читать. Только через четверть часа, когда одна из великих княжон подошла к матери, та вышла из оцепенения.
   Через несколько месяцев царица поручила одной из своих фрейлин, княжне Оболенской, заменить ее на моих уроках. Тем самым она положила конец испытанию, которому так долго меня подвергала. Должен признаться, это было для меня большим облегчением. В присутствии княжны Оболенской я чувствовал себя гораздо свободнее, к тому же она охотно помогала мне. И все же эти первые месяцы запомнились мне живейшим интересом, который царица проявляла к образованию и воспитанию детей. Вместо холодной, высокомерной императрицы, о которой я так много слышал, я был удивлен, увидев женщину, со всей серьезностью относящуюся к своим материнским обязанностям.
   Тогда же я научился по некоторым признакам понимать, что сдержанность, которую очень многие принимали за высокомерие и из-за которой она нажила себе столько врагов, была результатом природной робости, маской, открывающей ее чувствительную душу.
   Я приведу только один пример, наглядно иллюстрирующий тот интерес, который проявляла царица к воспитанию своих детей, и важность, которую она придавала уважительному отношению детей к их учителям. Когда она присутствовала на моих уроках, входя в комнату, я всегда видел учебники и тетради, аккуратно сложенные и приготовленные для моих учениц, так что мне ни разу не приходилось ждать ни минуты. И позже все осталось точно так же. Со временем к моим первым ученицам Ольге и Татьяне присоединились Мария (в 1907 году) и Анастасия (в 1909 году), когда им исполнилось по девять лет.
   Здоровье царицы, уже подорванное беспрестанной тревогой за жизнь цесаревича, мешало ей пристально, как раньше, следить за образованием дочерей. В то время я не понимал, что кроется за ее внешним безразличием, и был склонен осуждать ее за это, но скоро понял, как глубоко заблуждался.
   В 1909 году я перестал быть наставником принца Сергея Лейхтенбергского. Это позволило мне проводить больше времени при дворе.

Глава 2
АЛЕКСЕЙ НИКОЛАЕВИЧ. ПОЕЗДКИ В КРЫМ (осень 1911 г. – весна 1912 г.) И СПАЛУ (осень 1912 г.)

   Царская семья обычно проводила зиму в Царском Селе, прелестном маленьком городке в 30 милях к югу от Петергофа. Он расположен на возвышенности, на самом верху которой стоит Большой дворец, любимая резиденция Екатерины II. Недалеко от него находится гораздо более скромное здание, Александровский дворец, наполовину скрытый деревьями парка, изобилующего небольшими искусственными прудами. Царь Николай II сделал его одной из своих постоянных резиденций после трагических событий января 1905 года.
   Царь и царица занимали первый этаж одного из крыльев дворца, а дети жили на втором. В центральном корпусе располагались кабинеты, а во втором крыле жили отдельные члены свиты.
   Именно там я впервые увидел цесаревича Алексея Николаевича, которому тогда было полтора года от роду. Вот как это произошло. В тот день я, как всегда, отправился в Александровский дворец, куда обязанности призывали меня несколько раз в неделю. Я как раз заканчивал урок с Ольгой Николаевной, когда в комнату вошла царица с сыном и наследником на руках. Она подошла к нам, очевидно желая показать того члена семьи, с которым я еще не был знаком. Я видел, что ее переполняла радость матери, самое заветное желание которой наконец исполнилось. Она была горда и счастлива. Цесаревич был прелестным ребенком – с милыми кудряшками и огромными серо-голубыми глазами, обрамленными густыми, загнутыми ресницами. У него был вид здорового, цветущего ребенка, а когда он улыбался, на пухлых щечках появлялись очаровательные ямочки. Когда я подошел, в его глазах появилось испуганное выражение, и мне не сразу удалось уговорить его протянуть мне свою крошечную ручку.
   В этот момент я увидел, как царица судорожно прижала к себе малыша, как мать, которая, как все матери, боится за жизнь своего ребенка. Но у нее это движение выдало тайное дурное предчувствие. Оно было столь явным, что не могло ускользнуть от моего внимания. Очень скоро я понял его причину.
   В последующие годы у меня было много возможностей видеть Алексея Николаевича, который часто убегал от своего денщика и врывался в комнату сестер. Правда, его довольно скоро уводили оттуда. Но иногда эти его «набеги» вдруг прекращались, и я его не видел довольно продолжительное время. В такие периоды во дворце поселялись тревога и уныние. У моих учениц это проявлялось в глубокой печали, которую они тщетно пытались скрыть. Когда я спрашивал, в чем дело, они уклончиво отвечали, что Алексею Николаевичу нездоровится. Из других источников я знал, что он подвержен некоей болезни, о характере которой мне никто ничего не говорил.
   Как я уже говорил, когда в 1909 году я был освобожден от обязанностей наставника принца Сергея Лейхтенбергского, я смог уделять больше внимания великим княжнам. Я жил в Санкт-Петербурге и приезжал в Царское Село пять раз в неделю. Хотя число уроков, которые я давал, значительно увеличилось, успехи моих учениц были не такими, как мне хотелось бы. Дело в том, что царская семья несколько месяцев подряд проводила в Крыму. Я очень жалел, что у них не было гувернантки-француженки, потому что, когда они возвращались из Крыма, выяснялось, что они очень многое позабыли. Госпожа Тютчева, их русская гувернантка, несмотря на всю преданность семье и превосходное знание языков, просто не в состоянии была уследить за всем. Чтобы решить эту проблему, царица и попросила меня сопровождать семью, когда они уезжали из Царского Села на долгое время.
   Впервые в таком качестве я посетил вместе с царской семьей Крым осенью 1911 года. Я жил в Ялте вместе со своим коллегой, господином Петровым, профессором русского языка, которого также попросили не прерывать занятий. Каждый день мы отправлялись в Ливадию и давали там уроки своим подопечным.
   Нас вполне устраивала такая жизнь, потому что все свободное от занятий время мы были предоставлены сами себе и наслаждались красотами «русской Ривьеры». При этом, заметьте, нам не надо было соблюдать правила придворного этикета.
   Весной следующего года семья снова провела несколько месяцев в Крыму. Нас с господином Петровым поселили в маленьком домике в парке в Ливадии. Мы питались вместе с несколькими офицерами и придворными. К обеденному столу их величеств были допущены только наиболее приближенные к семье и немногие гости. К вечерней трапезе не допускался никто посторонний.
   Однако через несколько дней после нашего приезда императрица пожелала (как я впоследствии предположил) проявить свое уважение к тем, кому доверила образование детей, и повелела придворному камергеру пригласить нас к императорскому столу.
   Я был очень тронут этим проявлением доброты и благодарен, однако совместные обеды с императорской семьей были почетной, но очень нелегкой обязанностью – по крайней мере, в самом начале. Правда, следует отметить, что в обычные дни правилам придворного этикета следовали не слишком строго.
   Мои ученицы, кажется, тоже уставали от этих длительных обедов, и мы всегда были рады вернуться в нашу комнату для занятий – к урокам и простым, дружеским отношениям. Алексея Николаевича я видел редко. Он почти всегда кушал вместе с царицей, которая обычно оставалась в своих покоях.
   10 июня мы вернулись в Царское Село, и вскоре после этого императорское семейство отправилось в Петербург, а оттуда – в ежегодный круиз по фьордам Финляндии на яхте «Штандарт».
   В сентябре 1912 года семья отправилась в Беловежскую Пущу, [2 - Беловежская Пуща – императорские владения в Гродненской губернии. Эта пуща и Кавказ – единственные места, где водятся зубры, или европейские бизоны. Они все еще обитают в этих лесах, площадь которых составляет более 3 тысяч акров.] где они провели две недели, а затем – в Спалу, [3 - Спала – древние охотничьи угодья польских королей.] где хотели пробыть подольше. Мы с Петровым присоединились к ним в конце сентября. Вскоре после этого императрица попросила меня начать заниматься и с Алексеем Николаевичем. Наш первый урок с ним состоялся 2 октября в присутствии его матери. Тогда мальчику было восемь с половиной лет. Он не знал ни слова по-французски, и сначала мне было довольно трудно заниматься и просто общаться с ним. Скоро наши занятия прервались на некоторое время, так как мальчик, который с самого начала показался мне не вполне здоровым, был вынужден остаться в постели. И я, и мой коллега были потрясены его бледностью и тем, что его носили на руках, как будто он не мог ходить. [4 - Обычно его носил на руках Деревенко, бывший матрос императорской яхты «Штандарт», который был приставлен к цесаревичу несколько лет назад.] Очевидно, болезнь, которой он страдал, обострилась, и его состояние ухудшилось.
   Несколько дней спустя поползли слухи о том, что состояние цесаревича внушает серьезные опасения и что из Петербурга были вызваны профессора Раухфусс и Федоров. Тем не менее жизнь продолжалась, охоты следовали одна за другой; гостей было еще больше, чем всегда.
   Однажды вечером великие княжны Мария Николаевна и Анастасия Николаевна разыграли две небольшие сценки из «Bourgeois Gentilhomme» – зрителями были их величества, ближайшие придворные и несколько гостей. Я выполнял обязанности суфлера, спрятавшись за ширмой, которая одновременно служила кулисами. Слегка вытянув шею, я мог видеть, как царица, сидевшая в первом ряду, улыбалась и оживленно разговаривала с соседями.
   Когда представление закончилось, я вышел из боковой двери и оказался в коридоре прямо напротив комнаты Алексея Николаевича, откуда донесся стон. Неожиданно я заметил, что царица вскочила и побежала к комнате цесаревича. Я отшатнулся, давая ей пройти, но она, кажется, даже не заметила моего присутствия. У нее был отсутствующий вид – она явно была охвачена паникой. Я вернулся в столовую. Там все были оживлены и веселы. Лакеи в ливреях разносили гостям легкое угощение. Все смеялись и шутили. Вечер был в полном разгаре.
   Через несколько минут вернулась царица. Она вновь надела на себя маску счастливой и беззаботной матери и заставила себя улыбаться собравшимся. Но я заметил, что император, по-прежнему участвовавший в общей беседе, занял позицию, с которой можно было наблюдать за дверью. И еще я увидел, какой отчаянный взгляд бросила ему царица, войдя в комнату. Час спустя я вернулся к себе в комнату, глубоко опечаленный всем виденным, – я вдруг понял всю трагедию этой двойной жизни.
   Тем не менее, хотя состояние больного ухудшалось, жизнь в целом не претерпела внешних изменений. Единственное – мы все реже видели императрицу. Что касается императора, то ему удавалось скрывать свою тревогу, и он продолжал участвовать в охотах, а на обеды по вечерам по-прежнему собирались многочисленные гости.
   17 октября из Санкт-Петербурга наконец прибыл профессор Федоров. Вечером мне удалось лишь мельком увидеть его. Он выглядел очень озабоченным. Назавтра был день ангела Алексея Николаевича. По этому случаю была проведена церковная служба, но более никаких праздничных мероприятий не планировалось. Все без исключения следовали примеру их величеств и всеми силами пытались скрыть свою обеспокоенность и даже тревогу.
   19 октября у больного резко поднялась температура. Во время обеда императрица послала за профессором Федоровым. 20 октября Алексею Николаевичу стало еще хуже. Однако на обеде присутствовало несколько гостей. На следующий день граф Фредерикс попросил у императора разрешения опубликовать бюллетень о состоянии здоровья наследника престола. В тот же день первый бюллетень был отправлен в Санкт-Петербург.
   Таким образом, потребовалось вмешательство высшего сановника двора, чтобы было решено признать серьезность положения Алексея Николаевича.
   Почему царь и царица подвергли себя этой мучительной процедуре? Почему они заставляли себя появляться среди гостей с улыбками на лице, в то время как их единственным желанием было неотлучно находиться рядом со своим тяжелобольным сыном? Причина тому была проста: они не хотели, чтобы мир узнал о природе болезни наследника, и считали это, как я уже смог убедиться, государственной тайной.
   Утром 22 октября у цесаревича температура поднялась до 40 градусов. Однако к полудню боли постепенно уменьшились, и доктора смогли приступить к более тщательному обследованию больного, который ранее категорически отказывался от этого под предлогом невыносимых страданий.
   В три часа пополудни в лесу был отслужен церковный молебен. На нем присутствовали крестьяне из соседних областей.
   Начиная с предыдущего дня дважды в день возносились молитвы за здоровье наследника престола. Поскольку в Спале не было церкви, в парке вскоре после нашего приезда разбили палатку с переносным алтарем. Там днем и ночью нес службу священник.
   Через несколько дней, в течение которых нас всех мучили дурные предчувствия, наступил кризис, после чего здоровье цесаревича постепенно пошло на поправку. Это был очень долгий и медленный процесс. Однако мы чувствовали, что повод для беспокойства не исчез, хотя перемены к лучшему были налицо. Поскольку состояние больного требовало постоянного наблюдения врачей, профессор Федоров послал за доктором Деревенько. [5 - Этот человек был однофамильцем Деревенко, матроса, о котором я уже упоминал на страницах этой книги, что явилось причиной многих недоразумений.] С тех пор он неотлучно находился при цесаревиче. В это время в газетах очень много писали о болезни юного наследника, причем теории выдвигались самые невероятные. Я лично узнал правду несколько позже – из уст самого доктора Деревенько. Данный кризис был вызван падением Алексея Николаевича в Беловежской Пуще. Пытаясь выйти из лодки, он ударился о ее борт левым бедром, что вызвало обильное внутреннее кровотечение. Он уже поправлялся, когда неосторожное поведение в Спале внезапно осложнило ситуацию. В паху образовалась опухоль, которая чуть не спровоцировала серьезную инфекцию.
   16 ноября уже можно было думать о том, чтобы с величайшей осторожностью, но без риска для жизни перевести ребенка из Спалы в Царское Село. Там императорская семья и провела всю зиму.
   Состояние Алексея Николаевича требовало постоянного врачебного наблюдения. После болезни в Спале у него временно атрофировались нервы левой ноги, из-за чего он ее не мог самостоятельно вытянуть. Был необходим массаж и ортопедические упражнения, и со временем все это позволило вернуть ноге былую гибкость и подвижность.
   Не стоит даже и говорить, что при этих обстоятельствах я и думать не мог о возобновлении занятий с цесаревичем. Так продолжалось до лета 1913 года.
   Обычно каждое лето я ездил в Швейцарию. Но в тот год императрица сообщила мне перед отъездом, что по возвращении я стану наставником Алексея Николаевича. Известие породило во мне смешанное чувство радости и беспокойства. Я был горд, что мне оказали столь высокое доверие, но, честно говоря, побаивался сопряженной с ним ответственности. Я чувствовал, что не имею морального права отказываться от столь почетной и трудной задачи, поскольку при данных обстоятельствах я мог воздействовать (хотя бы немного) на интеллектуальное развитие мальчика, который в один прекрасный день станет правителем одного из мощнейших государств Европы.

Глава 3
Я ПРИСТУПАЮ К СВОИМ ОБЯЗАННОСТЯМ НАСТАВНИКА. БОЛЕЗНЬ ЦЕСАРЕВИЧА (осень 1913 г.)

   Я вернулся в Петербург в конце августа. Императорская семья была в это время в Крыму. Я получил соответствующие инструкции от управляющего императорским двором и отправился в Ливадию, куда прибыл 3 сентября. Когда я увидел Алексея Николаевича, он был очень бледен и худ. Его состояние все еще оставляло желать много лучшего. Он принимал горячие грязевые ванны, которые врачи прописали ему и которые считал очень утомительными.
   Естественно, я ждал вызова императрицы, желая получить лично от нее все указания и пожелания относительно моей работы. Однако на обедах она не присутствовала, да и вообще ее не было видно. Через Татьяну Николаевну она лишь проинформировала меня, что, пока продолжается курс лечения, о регулярных занятиях с Алексеем Николаевичем не может быть и речи. Она также хотела, чтобы мальчик привык ко мне, поэтому просила меня сопровождать его на прогулках и вообще проводить с ним как можно больше времени.
   После этого у меня состоялся длительный разговор с доктором Деревенько. Он сообщил, что наследник страдает гемофилией – наследственным заболеванием, которое передается из поколения в поколение по женской линии, но только мальчикам. Он также сказал мне, что малейшая царапина может привести к смерти мальчика, поскольку его кровь не сворачивается, как у нормальных людей. Более того, стенки его вен и артерий столь тонки, что любой удар может спровоцировать их разрыв и вызвать обильное кровотечение.
   Вот такой ужасной болезнью страдал Алексей Николаевич. Его жизнь была под постоянной угрозой. Падение, носовое кровотечение, простой порез – пустяки для обычного ребенка – могли закончиться для него самым фатальным образом. Все, что можно было сделать в этой ситуации, – это неусыпно держать его под присмотром, особенно в раннем детстве, [6 - Примерно 85 процентов больных гемофилией умирают в раннем детстве и юности. С возрастом риск смертельного исхода уменьшается. И это легко объяснимо. Взрослый человек знает, как соблюдать необходимые меры предосторожности, поэтому случаи травм довольно редки. Хотя гемофилия – болезнь неизлечимая, это не мешает многим больным ею доживать до вполне почтенного возраста. Дети Алексея Николаевича не были бы подвержены этой болезни, так как она передается только по женской линии.] и по возможности не допускать никаких происшествий или несчастных случаев. Именно поэтому по совету докторов к нему были приставлены бывшие матросы Деревенко и Нагорный в качестве личного слуги и телохранителя соответственно. Они по очереди неотлучно находились при нем.
   Мои первые контакты с мальчиком прошли не очень-то легко. Я должен был говорить с ним только по-русски. К тому же мое положение было весьма неопределенным: я не имел никаких прав и соответственно – никаких возможностей контролировать его.
   Как я уже сказал, сначала я был растерян и разочарован тем, что не имел никакой поддержки от императрицы. Прошел целый месяц, прежде чем я получил от нее соответствующие указания. У меня было такое ощущение, что она не хотела вставать между мной и сыном. Это во многом осложняло мою задачу, но с другой стороны, в этом, возможно, было и некоторое преимущество: освоившись в новой должности, я стал чувствовать себя свободнее. В то же время у меня бывали моменты отчаяния, когда я совершенно не верил в успех и даже был готов отказаться от возложенной на меня миссии.
   К счастью, в докторе Деревенько я нашел мудрого советчика, чья помощь была просто неоценимой. Он убедительно просил меня проявлять терпение и говорил, что из-за постоянной опасности для жизни мальчика и религиозного фатализма, который развился у императрицы, она полностью положилась на волю случая и предпочитала не вмешиваться в ход событий, полагая, что это лишь причинит ребенку лишние страдания, если уж ему все равно суждено умереть. Она не считала возможным уговаривать его принять меня.
   Конечно, я и сам понимал, что обстоятельства складываются не лучшим образом, но все равно лелеял надежду, что когда-нибудь здоровье моего подопечного улучшится.
   Серьезная болезнь, от которой цесаревич едва оправился, сказалась на его состоянии: он был очень слаб и раздражителен. В это время он не терпел замечаний и исправлений. Он вообще не привык к дисциплине. В его глазах я был человеком, назначенным, чтобы требовать от него работы и внимания. Моей задачей было приучать его к порядку и послушанию. К целой толпе прислуги и людей, присматривающих за ним, от которых он спасался бездельем, добавился новый вид контроля, лишавший его и этого последнего убежища. Он понимал это скорее интуитивно, чем осознанно. Я ощущал исходившую от него молчаливую враждебность, которая иногда принимала форму открытого противостояния.
   На мне лежал тяжкий груз ответственности, потому что при всем старании исключить возможность несчастного случая не удавалось. В первый же месяц таких инцидентов было три.
   Со временем я почувствовал, что мой авторитет в его глазах растет. Царственный ученик все чаще стал доверять мне свои сокровенные мысли, и это давало надежду, что со временем наши отношения перерастут в дружеские.
   Чем больше он открывал мне свою душу, тем лучше я понимал его характер и скоро пришел к убеждению, что было бы крайне несправедливо отказывать в праве на надежду ребенку, обладающему столь редкими качествами.
   В то время Алексею Николаевичу было девять с половиной лет, и для своего возраста он был довольно высок. У него было удлиненное лицо с правильными чертами, золотистые с медным отливом волосы и большие, как у матери, серо-голубые глаза. Он обожал жизнь и радовался ей, когда это было возможно, и был жизнерадостным, подвижным ребенком. Вкусы его не отличались изысканностью, и он не получал ложного удовольствия от того, что был наследником престола. Он вообще об этом не думал, а самым большим его удовольствием было играть с сыновьями матроса Деревенко (оба они были моложе его).
   У него был острый и пытливый ум. Иногда он удивлял меня своими совсем не детскими вопросами. Мне не составляло труда поверить, что те, кто должен был по долгу службы приучать его к дисциплине, подпадали под его обаяние и не могли противиться его желаниям. Под маской маленького капризного существа я обнаружил очень доброго, чувствительного к страданиям других и нежного ребенка. И это не удивляло меня – ведь он сам знал, что такое страдание. Когда я убедился в этом, то преисполнился надеждой на будущее. И все же моя задача была бы во много раз легче, если бы не окружение цесаревича.
   Как я уже говорил, у меня сложились отличные отношения с доктором Деревенько. Однако по одному вопросу наши точки зрения не совпадали. Я считал, что постоянное присутствие матроса Деревенко и его помощника Нагорного вредит ребенку. Любое вмешательство извне в ход событий, когда ребенку могла угрожать опасность, как мне казалось, мешало воспитанию у цесаревича силы воли и наблюдательности. Сколько он (возможно) приобретал в смысле безопасности, столько же он мог потерять в реальной дисциплине. Я полагал, что было бы лучше дать ему больше свободы и приучить искать в себе самом необходимые силы, чтобы сдерживать собственные порывы или необдуманные действия.
   К тому же всякого рода происшествия по-прежнему случались. Было просто невозможно оградить и защитить его от всего на свете. Чем строже мальчика контролировали и опекали, тем больше раздражения это вызывало и тем более унизительным ему казалось. Соответственно, возрастал риск, что ребенок научится лгать и изворачиваться, чтобы ускользать от всевидящих стражей.
   Это был верный путь превратить физически слабого ребенка в абсолютно бесхарактерное создание, не умеющее контролировать свои поступки и не имеющее нравственного стержня, без которого так трудно пройти жизненный путь.
   Я говорил об этом с доктором Деревенько, но он до того боялся внезапного обострения болезни и так остро ощущал груз ответственности, лежавший на нем как на враче, что я никоим образом не мог убедить его принять мою точку зрения.
   Окончательное решение вопроса оставалось за родителями: только они могли принять решение, которое могло иметь для ребенка самые серьезные последствия. К моему изумлению, они целиком и полностью согласились со мной и сказали, что готовы взять на себя всю ответственность за риски этого эксперимента. Без сомнения, они прекрасно понимали, какой вред наносит ребенку существующая система, и, любя его до самозабвения, пошли на риск, чтобы не позволить ему превратиться в бесхарактерного человека, не имеющего душевной твердости.
   Сам Алексей Николаевич был от этого решения в полном восторге. Общаясь со своими ровесниками, он и без того уже страдал от неусыпной опеки и контроля. Он клятвенно пообещал мне оправдать оказанное ему доверие.
   Тем не менее, хотя я был уверен в правильности своей точки зрения, в тот момент, когда его родители дали свое согласие на эксперимент, меня обуял страх. Казалось, я предчувствовал, что со всеми нами произойдет…
   Сначала все шло хорошо, и я уже почувствовал себя немного свободнее, когда вдруг случилось то, чего я боялся больше всего. Цесаревич находился в комнате для занятий. Он стоял на стуле и вдруг пошатнулся и упал, ударившись правым коленом об угол какого-то предмета мебели. На следующий день он не смог ходить. Еще через день подкожное кровотечение усилилось, и опухоль, образовавшаяся под коленом, распространилась на всю ногу. Под давлением тока крови кожа огрубела, что вызвало дергающие боли, усиливавшиеся с каждым часом.
   Я был в ужасе, но ни царь, ни царица ни в чем не упрекали меня. Напротив, они, казалось, хотели сделать все возможное, чтобы помешать мне отказаться от задачи, которую болезнь моего ученика сделала столь опасной. Как будто желая своим примером заставить меня взглянуть в лицо неизбежному и сделать меня своим союзником в борьбе, которую они так долго вели, они делились своими тревогами, и делали это с трогающей сердце добротой.
   С самого начала приступа болезни императрица находилась у постели сына. Она ухаживала за ним, окружая его нежной заботой и любовью и пытаясь по возможности облегчить его страдания. Император навещал сына каждую свободную минуту. Он пытался успокоить и развеселить мальчика, но боль была сильнее, чем ласки матери или рассказы отца, и Алексей снова начинал стонать и плакать. То и дело открывалась дверь, и в комнату на цыпочках входила одна из великих княжон и целовала младшего брата, наполняя комнату атмосферой свежести и здоровья. На мгновение мальчик раскрывал огромные серые глаза, обведенные темными кругами, и почти сразу же снова закрывал их.
   Однажды я наблюдал мать у изголовья больного. Он провел очень беспокойную ночь. Доктор Деревенько нервничал, так как кровотечение все не останавливалось, а температура поднималась. Воспаление распространилось дальше, а боли усилились. Цесаревич жалобно стонал. Его голова покоилась на руке матери, а мертвенно-бледное лицо изменилось до неузнаваемости. Временами он переставал стонать и повторял одно слово: «Мама». В этом слове было выражено все его страдание и отчаяние. Мать целовала его лоб, волосы и глаза, как будто прикосновения ее губ могли облегчить страдания и удержать жизнь, которая покидала его. Подумайте только о мучениях этой матери, бессильной свидетельницы страданий своего сына, – матери, которая знала, что именно она является их причиной, что именно она «наградила» его болезнью, с которой не может справиться современная наука. Теперь только я понял темную трагедию ее жизни. Как легко теперь восстановить этапы этого долгого испытания.

Глава 4
ЦАРИЦА АЛЕКСАНДРА ФЕДОРОВНА

   Императрица Александра Федоровна, в девичестве Алиса Гессенская, четвертый ребенок в семье великого герцога Людвига Гессенского и Алисы Английской, младшей дочери королевы Виктории, родилась в Дармштадте 6 июня 1872 года. Она очень рано потеряла мать и в основном воспитывалась при английском дворе. Очень скоро она стала любимейшей из внучек королевы Виктории, которая перенесла на белокурую Аликс всю любовь, которую испытывала к ее матери. [7 - Королева Виктория не любила немцев, а особенно не любила императора Вильгельма II. Эту нелюбовь она передала своей внучке, которая всегда предпочитала Англию Германии. Но она оставалась преданной друзьям и родственникам, оставшимся в Германии.]
   В возрасте 17 лет юная принцесса приехала в Россию, в гости к своей старшей сестре Елизавете, которая была замужем за великим князем Сергеем Александровичем, братом царя Александра III. Принцесса принимала активное участие в жизни двора, появлялась на приемах и балах, где сразу обратила на себя внимание.
   Все считали ее возможной партией для наследника престола, но вопреки всеобщему ожиданию Алиса Гессенская вернулась в Дармштадт, а о свадьбе не было сказано ни слова. Может, ей самой не нравилась эта идея? Остается фактом, что пять лет спустя, когда пришло официальное предложение, она колебалась, прежде чем дала положительный ответ.
   Как бы то ни было, но летом 1894 года в Дармштадте состоялась помолвка, после чего был нанесен визит ко двору английской королевы. Что касается наследника русского престола, то он сразу после этого вернулся на родину. Через несколько месяцев Алисе пришлось срочно отправиться в Ливадию, где умирал Александр III. Она присутствовала при его кончине, а затем сопровождала гроб с телом покойного в Петербург.
   С Николаевского вокзала гроб был перевезен в Петропавловский собор. Это был хмурый ноябрьский день. Вдоль улиц, по которым по грязи и снегу двигался траурный кортеж, собралась огромная толпа. Стоящие в толпе женщины крестились, и были слышны испуганные голоса: «Она пришла к нам с гробом. Она несет нам несчастье».
   Действительно, казалось, будто с самого начала следом за той, которую в детстве за легкость характера и красоту называли «солнышком», по пятам идет печаль.
   26 ноября, то есть менее чем через месяц после смерти Александра III, в самый разгар траура состоялось бракосочетание наследника престола и Алисы Гессенской. Через год она произвела на свет первого ребенка – девочку, которую назвали Ольгой.
   Коронация молодых правителей России состоялась 14 мая 1896 года. Судьба, казалось, уже коснулась их своей печатью. Навсегда останется в памяти, что празднества по случаю коронации были омрачены ужасным инцидентом, повлекшим за собой гибель множества людей. Крестьяне, приехавшие со всех концов страны, собрались на Ходынском поле – их было несметное количество: ожидалась раздача подарков. Из-за плохой организации мероприятия началась паника, и более двух тысяч человек погибли в давке.
   Когда на следующее утро царь и царица отправились на Ходынское поле, они еще ничего не знали об ужасной трагедии. Им сказали правду, только когда они позднее вернулись в город, да и то не всю правду. Неужели эти люди не понимали, что тем самым лишают императорскую чету возможности проявить скорбь и сочувствие и делают их поведение одиозным, потому что они, как казалось, остались равнодушны к страшному несчастью?
   Следующие несколько лет были годами безоблачного счастья. Казалось, судьба перестала испытывать их.
   И все же перед молодой царицей стояла непростая задача. Она должна была понять, что значит быть императрицей, к тому же при дворе с жесткими нормами этикета, где царили интриги и фаворитизм. Привыкшая к простой и спокойной жизни в Дармштадте и испытавшая при чопорном английском дворе ограничения, обычные для молодой и популярной принцессы, прибывшей с визитом, она, должно быть, чувствовала себя как лодка в бушующем море, среди новых обязанностей и непривычных условий существования. Чувство долга и страстное желание посвятить себя благополучию миллионов людей, чьей царицей она стала, подстегивали ее амбиции, но она умела обуздывать свои порывы.
   Единственным ее желанием было завоевать сердца своих подданных. К сожалению, она не знала, как продемонстрировать это, а природная застенчивость, от которой она всегда страдала, не давала возможности проявить добрые намерения. Скоро она поняла, что неспособна добиться симпатии и понимания. Ее открытая и порывистая натура вошла в противоречие с холодными условностями двора. Ее начинания разбивались о стену равнодушия и инертности, [8 - Она искренне стремилась облегчить долю бедных женщин, открывая родильные дома и больницы. Она также надеялась открыть ряд профессиональных училищ.] а когда в обмен на откровенность она надеялась получить преданность и добрую волю, ответом ей была лишь внешняя, показная вежливость и придворное подобострастие.
   Несмотря на все усилия, ей не удалось стать просто дружелюбной и научиться искусству милостивого, но поверхностного общения со своими подданными. Проблема в том, что царица всегда и во всем была искренней. Каждое слово было выражением ее истинных чувств. Однако, видя, что ее понимают и оценивают превратно, она вновь пряталась в свою раковину. Ее природная гордость была уязвлена. Она все реже появлялась на приемах и официальных церемониях, которые считала невыносимо скучными и глупыми. Она стала держаться со сдержанной отчужденностью, которую принимали за высокомерие и презрительное отношение к другим. Но те, кто общался с ней в минуты отчаяния, знали, какая чувствительная душа и жажда любви прятались за внешней холодностью. Она со всей искренностью приняла православие, ставшее для нее источником утешения в беде и тревоге, но самым главным в ее жизни была семья, без которой она не чувствовала себя счастливой.
   Вслед за Ольгой Николаевной родились еще три чудесные здоровенькие дочери, ставшие отрадой родителей. Однако это счастье было неполным, потому что в их сердцах жило еще одно тайное желание – иметь сына и наследника. Рождение Анастасии Николаевны, младшей из великих княжон, оказалось огромным разочарованием – а годы все шли. Наконец 12 августа 1904 года, в самый разгар Русско-японской войны, царица родила долгожданного сына. Радость родителей не знала границ. Казалось, все печали остались позади и перед ними открылась дорога к счастью.
   Увы! Передышка была недолгой, за ней последовали новые несчастья. Сначала бойня в январе у Зимнего дворца, память о которой преследовала их до самого конца; затем заключение позорного мира с Японией. В эти тяжелые дни единственным утешением был их горячо любимый сын, но – опять увы! – скоро выяснилось, что он болен гемофилией. С этого момента жизнь матери превратилась в мучительную агонию. Она знала, что это за страшная болезнь: от нее умерли ее дядя, один из братьев и двое племянников. С детства она слышала об этой ужасной болезни, против которой люди бессильны. Теперь ею был болен ее единственный обожаемый сын. Смерть следовала за ним по пятам, готовая поймать в свои когтистые лапы. Но она должна бороться! Она должна любой ценой спасти его! Невозможно, чтобы наука оказалась бессильной! Должен быть способ спасти его, и он должен быть найден! Доктора, хирурги – за советом обращались ко всем, но каждый раз лечение оказывалось бесполезным.
   Когда несчастная мать поняла, что люди бессильны ей помочь, она обратилась к Богу. Только Он мог сотворить чудо! Поэтому она должна заслужить Его вмешательство. Она и по натуре-то была набожна, а теперь окунулась в православие со всем пылом и решимостью.
   Жизнь при дворе сделалась строгой, если не сказать – суровой. Праздники устраивались редко, число публичных мероприятий, на которых должна была появляться царская чета, свели к минимуму. Семья постепенно стала жить в изоляции от двора, в своей скорлупе.
   Тем временем после каждого приступа мальчик вновь возвращался к жизни, забывал о своих страданиях и опять становился живым и веселым ребенком. В эти периоды было невозможно поверить, что он смертельно болен. Каждый раз, когда царица видела его румянец, или слышала веселый смех, или наблюдала за его шалостями, ее сердце преисполнялось надеждой, и она говорила: «Бог услышал меня. Он, наконец, сжалился надо мной». Затем болезнь снова проявляла себя, вновь ввергала ребенка в пучину боли и страданий и подводила к границе жизни и смерти.
   Проходили месяцы, долгожданное чудо не совершалось, а безжалостные приступы болезни следовали один за другим. Молитвы не приносили спасения. Последняя надежда рушилась. Бесконечное отчаяние наполняло сердце царицы. Казалось, весь мир ополчился на нее. [9 - Постоянный страх за жизнь мужа и сына повышал ее нервозность.]
   Именно тогда возле нее появился простой сибирский крестьянин Распутин и сказал: «Верь в силу моих молитв, верь в мою помощь, и сын твой будет жить!»
   Мать уцепилась за надежду, которую он дал ей, как тонущий хватается за протянутую руку, она поверила в него всем сердцем. Кстати, она долгое время была убеждена, что спаситель России и народа из народа же и придет. Она решила, что этот мужик послан Богом, чтобы спасти того, кто был надеждой всей нации. Сила ее веры довершила остальное, и путем простейшего самовнушения, которому способствовали некоторые совпадения, она убедила себя, что жизнь ее сына находится в руках этого человека.
   Распутин отлично понял душевное состояние отчаявшейся матери, надломленной неравной борьбой и, казалось, исчерпавшей лимит человеческого страдания. Он знал, как наилучшим способом воспользоваться этим, и с дьявольской изобретательностью сумел соединить собственную жизнь (по крайней мере, в представлении императрицы) с жизнью этого ребенка.
   Эту власть Распутина над царицей невозможно понять, если не знать, какую роль в религиозной жизни православного мира играют подобные люди – не священники и не монахи (хотя иногда Распутина ошибочно называют монахом), но так называемые странники или старцы.
   Странник – это богомолец, который странствует от монастыря к монастырю в поисках истины и живет на подаяния верующих. Так он может пройти всю Российскую империю, ведомый своими идеями или привлекаемый святостью того или иного места или человека.
   Старец – это аскет, который обычно живет в монастыре или иногда в изоляции от мира. Он является неким путеводителем душ, к которому приходят в моменты беды и отчаяния. Очень часто старец – это бывший странник, который отказался от прошлой жизни и принял обет провести остаток жизни в молитве и размышлении.
   Достоевский дает такое определение старца в «Братьях Карамазовых»: «Старец – это берущий вашу душу, вашу волю в свою душу и свою волю. Избрав старца, вы от своей воли отрешаетесь и отдаете ее ему в полное послушание, с полным самоотрешением. Этот искус, эту страшную школу жизни обрекающий себя принимает добровольно в надежде после долгого искуса победить себя, овладеть собою до того, чтобы мог, наконец, достичь, через послушание всей жизни, уже совершенной свободы, то есть свободы от самого себя, избегнуть участи тех, которые всю жизнь прожили, а себя в себе не нашли».
   На земле старец – страж правды и идеала. Он также хранитель священных традиций, которые должны передаваться от старца к старцу, пока не установится царство справедливости и света.
   Некоторые из этих старцев поднялись до совершенно удивительных высот и стали святыми православной церкви.
   Влияние этих людей, которые существуют как неофициальное духовенство, все еще весьма значительно в России. В провинции оно подчас даже сильнее, чем влияние монахов и священников.
   Обращение царицы в православие было актом подлинной веры. Православие полностью отвечало ее духовным потребностям, а ее воображение, должно быть, поразили архаичные и в чем-то наивные обряды. Она приняла православие со всей страстью неофита. В ее глазах Распутин обладал святостью и достоинством настоящего старца.
   Такова была природа чувств, которые царица испытывала к Распутину, – чувств, столь в извращенном виде преподносимых общественности.
   Судьбе было угодно, чтобы тот, кто нес на себе печать святости, оказался подлым и низким созданием и чтобы, как мы увидим ниже, пагубное влияние этого человека стало одной из главных причин событий, приведших к смерти людей, которые считали его своим спасителем.

Глава 5
РАСПУТИН

   В предыдущей главе я счел долгом остановиться на событиях, которые имели место до того, как я стал наставником цесаревича, потому что только они могли объяснить причины, по которым Распутин вообще мог появиться на сцене и иметь такое влияние на царицу.
   Возможно, мне стоило бы ограничиться в своей книге лишь теми событиями, в которых я принимал непосредственное участие. Но в этом случае многое в моем рассказе останется неясным. В настоящей главе я вновь вынужден отойти от правила, которое я сам определил для себя. Если я хочу, чтобы читатель меня понял, я должен немного рассказать о жизни Распутина и попытаться отделить факты, ставшие частью истории, от многочисленных легенд, возникших вокруг этого человека.
   Примерно в 150 верстах от Тобольска находится маленькая деревушка Покровское. Она затеряна среди болот на берегах Тобола. Там и родился Григорий Распутин. Его отца звали Ефим. Как у многих крестьян того времени, фамилии у него не было. Жители деревни, в которой он был пришлым, дали ему прозвище Новый.
   Его сын Григорий в юности ничем не отличался от сверстников, молодых парней, чьим уделом была бедность. Подобно многим из них, он добывал себе на жизнь воровством и грабежами… Однако скоро он выделился из толпы ровесников – его отличала бесшабашность, безрассудство и неуправляемость. Скоро к нему намертво прилепилась фамилия Распутин – искаженная форма слова «распутник».
   Очень часто крестьяне сибирских деревень зарабатывали на жизнь тем, что сдавали лошадей внаем путешественникам и служили им проводниками и кучерами. Однажды Распутину довелось сопровождать священника в монастырь в Верхотурье. Священник разговорился с ним, был поражен его природными способностями, своими вопросами заставил признаться в своей бесшабашной и бунтовской жизни и взял с него клятву отдать свою жизненную энергию служению Богу. Все это произвело на Григория такое глубокое впечатление, что он, казалось, возжаждал бросить воровство и разбой. Он довольно долгое время прожил в монастыре в Верхотурье и начал посещать святые места по соседству.
   Когда он вернулся в свою деревню, то выглядел совсем другим человеком. Односельчане с трудом узнавали в этом суровом и сдержанном мужике бывшего участника всех самых скандальных происшествий. Он ходил из деревни в деревню, неся туда слова добра и веры и зачитывая всем желающим отрывки из священных книг, которые знал наизусть.
   Люди, доверчивостью которых он так искусно пользовался, скоро объявили его пророком, человеком, обладающим сверхъестественными способностями, в частности умением творить чудеса. Чтобы понять столь быструю трансформацию, следует вспомнить, что Распутин обладал странной силой не столько убеждения, сколько гипноза и то, что в России люди склонны поддаваться влиянию всякого рода чудотворцев и колдунов.
   Однако, судя по всему, добродетель новоявленного святого не служила защитой от плотских соблазнов, и скоро он вновь ударился в разгул. Правда, он жестоко каялся в своих прегрешениях, но это не мешало ему грешить. Уже тогда он обнаруживал смесь мистицизма и эротомании, которая делала его очень опасным человеком.
   Несмотря ни на что, слава о нем широко распространилась. За ним посылали из самых разных мест, причем не только из Сибири, но и всей России.
   Наконец странствия привели его в Санкт-Петербург. Там в 1905 году он познакомился с архимандритом Феофаном, который решил, что разглядел в нем признаки истинной набожности и глубокого смирения. Он счел Распутина «отмеченным Богом» и ввел в высшие круги столицы, причем слава Распутина бежала впереди него.
   Ему не составило труда завоевать доверие посвященных, потому что утонченность делала их суеверными и восприимчивыми к магнетизму его личности. В самой природной грубости Распутина они находили лишь забавную специфику «человека из народа», простого мужика. Они восхищались наивностью этой простой души…
   Очень скоро Распутин приобрел неограниченную власть над своей новой паствой. Он стал завсегдатаем светских салонов некоторых представителей высшей аристократии Санкт-Петербурга. Его принимали даже члены царской семьи и говорили о нем немало хвалебных слов царице. Больше ничего и не требовалось. Распутин был представлен ко двору ближайшей подругой ее величества по рекомендации архимандрита Феофана. Этот факт следует особо отметить и не забывать о нем. Эта рекомендация в течение многих лет будет его «охранной грамотой».
   Мы видим, как Распутин играл на отчаянии царицы и сумел связать неразрывными узами свою жизнь с жизнью цесаревича, а также обрести власть над его матерью. Казалось, что каждое его появление приносит мальчику облегчение, что усиливало его вес и укрепляло веру в его силы.
   Однако через некоторое время неожиданно свалившаяся слава вскружила Распутину голову. Он решил, что его положение достаточно прочно, забыл об осторожности и вернулся к скандальному образу жизни. Однако делал он это так искусно, что долгое время о его частной жизни ничего не было известно. Лишь постепенно просочились слухи о его оргиях.
   Сначала против «старца» возвышали свой голос немногие, но скоро их стало больше, а голоса их зазвучали громче и увереннее. Первой разоблачить самозванца попыталась госпожа Тютчева, наставница великих княжон. Ее попытки разбились о слепую веру царицы. Среди обвинений, которые она выдвигала против Распутина, были и такие, которые она в своем негодовании не потрудилась проверить, и их недостоверность была для царицы очевидной. Понимая свое бессилие и предполагая, что скоро лишится должности, она тем не менее попросила, чтобы Распутина не пускали на этаж, где жили дети.
   Вмешался царь, и ее величество уступила. Не потому, что ее вера ослабела, но только ради спокойствия и в интересах человека, который, по ее мнению, был ослеплен собственной страстью и верой.
   Хотя в то время я был всего лишь одним из преподавателей великих княжон – это было зимой 1910 года, – Тютчева сама рассказала мне об этом споре и его последствиях. [10 - Отношения между царицей и Тютчевой уже никогда не стали такими, как раньше, и весной 1912 года она ушла со своей должности.]
   Должен признаться, что в то время я был далек от веры во все рассказы о Распутине.
   В марте 1911 года враждебность к Распутину приобрела невероятные размеры, и «старец» счел за благо исчезнуть на какое-то время и дать буре успокоиться. Он отправился в паломничество в Иерусалим.
   По возвращении в Санкт-Петербург осенью того же года он понял, что о нем вовсе не забыли, и ему пришлось отражать атаки со стороны бывшего покровителя епископа Гермогена, который грозил ему страшными карами и вырвал обещание держаться подальше от двора, поскольку само его присутствие компрометировало императора и императрицу.
   Не успел он уйти от епископа, который в своем гневе поднял на него руку, как сразу же бросился к своей влиятельной покровительнице госпоже Вырубовой, близкой подруге царицы. В результате епископ был сослан в монастырь.
   Столь же тщетными оказались усилия архимандрита Феофана, который не мог простить себе, что в какой-то степени способствовал возвышению Распутина, ручаясь перед царем и царицей за его нравственность. Он, как мог, пытался теперь показать его истинное лицо, но эти усилия привели лишь к удалению самого Феофана от двора.
   Распутин сумел выставить двух епископов низкими интриганами, которые якобы хотели использовать его как инструмент для достижения своих целей, а когда из этого ничего не вышло, попытались уничтожить его.
   «Простой сибирский крестьянин» стал серьезным противником, в котором полное отсутствие моральных принципов «удачно» сочеталось с необыкновенными способностями к интригам. Обладая собственными осведомителями, имея своих людей при дворе и в правительстве, при появлении нового врага он сразу же начинал хитроумно заманивать того в ловушку, вынуждая нанести первый удар.
   Под видом предсказаний он сообщал, что скоро станет объектом нового нападения. При этом он был достаточно умен, чтобы прямо не называть своих врагов. Поэтому, когда наступал момент атаки, рука, наносящая удар, была уже не столь сильной и точной. «Старец» даже часто выступал в защиту тех, кто нападал на него, с показным смирением заявляя, что эти испытания необходимы для развития его души.
   Был и еще один фактор, способствовавший тому, что царь и царица слепо верили ему до самого конца: они привыкли, что все, кого они удостаивали особым вниманием, оказывались в центре интриг и скандалов. Они знали, что одно их покровительство уже делало людей объектами зависти и злобы. В результате – они были убеждены, что их благосклонность к этому странному мужику непременно вызовет шквал ненависти и ревности и сделает его жертвой ужасных интриг.
   Однако скандал разразился там, где его не ждали: в среде священнослужителей. О нем говорили в политических и дипломатических кругах, о нем даже упоминали в своих выступлениях депутаты Думы.
   Весной 1912 года граф Коковцов, тогда премьер-министр, решил обсудить этот вопрос с царем. Дело было крайне деликатное, поскольку влияние Распутина в особенной степени распространялось на церковь и царскую семью. Это были именно те сферы, в которых царь не допускал вмешательства министров.
   Граф не сумел ни в чем убедить царя, но тот все же понял, что необходимо сделать некоторые уступки общественному мнению. Вскоре после отъезда их величеств в Крым Распутин покинул Санкт-Петербург и растворился в просторах Сибири.
   Однако его влияние было такого рода, что даже расстояние не было ему помехой. Напротив, его вес в глазах царя и царицы лишь увеличился.
   Как и раньше, между ним и царской семьей шла оживленная переписка (через госпожу Вырубову).
   Отсутствующий Распутин был даже влиятельнее, чем Распутин во плоти. Его психологическое влияние было основано на глубокой вере, поскольку нет предела самообману тех, кто готов верить любой ценой. Вся история человечества служит тому доказательством.
   Однако сколько страданий и несчастий принесла эта трагическая слепота!

Глава 6
ЖИЗНЬ В ЦАРСКОМ СЕЛЕ. МОИ УЧЕНИКИ (зима 1913/14 г.)

   Улучшение состояния здоровья Алексея Николаевича после того ужасного приступа, о котором я уже говорил, также приписывали Распутину.
   Стоит вспомнить, что обострение болезни совпало с резкой сменой образа жизни цесаревича, за которую я так ратовал. Поэтому я в какой-то степени чувствовал себя виноватым.
   Я оказался в очень трудном положении. Когда я принимал то очень серьезное решение, конечно же осознавал, какие опасности оно таит в себе. Но тогда я считал себя достаточно сильным, чтобы противостоять им. Однако испытание действительностью оказалось столь ужасным, что я просто обязан был задуматься, продолжать ли мне начатое. И все же я был уверен, что другого варианта у меня нет и не было.
   Через два месяца – цесаревич всегда выздоравливал медленно – царь и царица приняли решение продолжить тот эксперимент, который мы начали, несмотря на все возможные риски.
   Доктор Боткин [11 - Боткин Е.С. – сын знаменитого профессора Сергея Боткина, придворный врач.] и доктор Деревенько придерживались противоположного мнения, но подчинились решению родителей, хотя оно существенно усложняло их и без того безмерно трудную задачу.
   Они всегда были настраже на случай нового кризиса, и, когда несчастье произошло, им было особенно трудно бороться за жизнь мальчика, поскольку они понимали, насколько неэффективными средствами для лечения болезни располагали. Когда после ночных бдений они наконец-то с радостью увидели, что ребенок вне опасности, то улучшение его состояния приписывалось не их заботе и усилиям, а чудесному вмешательству Распутина! Но в них не было ложной гордости или зависти, потому что ими двигало чувство глубочайшей жалости к несчастным родителям и страдающему ребенку, которому в его десять лет пришлось вынести больше, чем любому взрослому.
   Из-за болезни Алексея Николаевича мы пробыли в Крыму дольше обычного и вернулись в Царское Село лишь в декабре.
   Жизнь там была более «семейной», чем в других резиденциях царской семьи. За исключением дежурной фрейлины и командира «сборного» гвардейского полка, [12 - Охрана царя. В этот полк входили представители разных гвардейских полков.] свита не жила в самом дворце. И обычно семейные завтраки, обеды и ужины проходили спокойно и тихо, если, конечно, в гости не приезжал кто-то из членов семьи. Занятия [13 - В это время мой ученик изучал русский, французский, арифметику, историю, географию и Закон Божий. Английским он начал заниматься позже, а немецкий не изучал вообще.] начинались в 9.00, с 11.00 до 12.00 мы делали перерыв: ездили в карете, катались в санях или на машине, после чего возобновляли занятия и трудились до часу дня. Во второй половине дня мы, как правило, часа два проводили на свежем воздухе. Великие княжны и царь (когда был свободен) присоединялись к нам, и Алексей Николаевич играл с ними, катаясь на ледяной горке, которую мы соорудили у края озера. Он также любил играть с осликом Ванькой, которого запрягал в сани, и с собакой Джоем, забавным маленьким спаниелем с короткими ножками и длинной шелковистой шерстью, ниспадавшей до самой земли.
   Ванька был существом с необыкновенно развитым интеллектом и даже со своеобразным чувством юмора. Когда еще только обсуждалась идея о том, чтобы подарить Алексею Николаевичу ослика (или пони), связались со всеми торговцами лошадьми в Санкт-Петербурге, но – безрезультатно. Наконец цирк Чинизелли нехотя согласился расстаться с этим умнейшим животным, который стал слишком стар, чтобы выступать. Так Ванька появился при дворе и, кажется, сразу привязался к детям. Он был очень забавным и знал бессчетное число цирковых трюков. Он самым тщательнейшим образом выворачивал ваши карманы в надежде найти что-нибудь вкусненькое. Особенно ему нравились тянучки, которые он жевал, закрывая от удовольствия один глаз, как старый янки.
   Эти животные играли очень большую роль в жизни Алексея Николаевича, поскольку других развлечений в его жизни было мало. Кроме того, у него практически не было друзей. Сыновья матроса Деревенко, его постоянные товарищи по играм, были намного младше его и не имели ни соответствующего образования, ни воспитания.
   Иногда его двоюродные братья и сестры проводили с ним воскресенья и дни рождения, но это случалось редко. Я часто беседовал с царицей, пытаясь убедить ее как-то изменить ситуацию. Она попыталась под моим давлением делать это, но опять-таки безрезультатно.
   Конечно, болезнь, от которой страдал мальчик, затрудняла выбор его потенциальных товарищей. К счастью, как я уже сказал, сестры любили играть с ним. Они вносили в его жизнь элемент молодого веселья, которого ему так недоставало.
   Во время послеобеденных прогулок царь, который вообще любил ходить пешком, обычно обходил парк вместе с одной из дочерей, но иногда присоединялся и к нам. Именно с его помощью мы достроили огромную снежную крепость, над которой работали несколько недель.
   Алексей Николаевич был центром этой сплоченной семьи, средоточием любви и надежд. Сестры боготворили его, а для родителей он был источником гордости и радости. Когда он бывал здоров, во дворце все преображалось. Все и вся, казалось, купались в солнечном свете. Обладая от природы счастливым характером, он мог бы вполне успешно и равномерно развиваться, если бы не его болезнь. Каждый приступ означал для него недели, а то и месяцы постоянного наблюдения врачей. А если кровотечение было сильным, то за этим следовал длительный период анемии, когда он просто не мог заниматься. Поэтому в нашем (вернее, моем) распоряжении были только промежутки между приступами. И, несмотря на его живой ум, процесс обучения шел довольно тяжело.
   Великие княжны были очаровательны – воплощение свежести и здоровья. Вряд ли где-то еще можно было найти четырех сестер со столь различными характерами и темпераментами. Несмотря на это, они были единым целым, и одновременно каждая из них оставалась яркой индивидуальностью, со своими особенностями. Из первых букв своих имен они составляли общее имя ОТМА, под которым часто дарили подарки и которым подписывали письма, написанные одной из них по поручению и от имени всех.
   Думаю, читатели простят мне, если я вспомню здесь несколько эпизодов, связанных с этими очаровательными девушками. Я помню их во всей красоте и искренней пылкости юности. Я бы даже сказал, что они еще не переступили грань, отделяющую юность от детства. Они пали жертвами ужасной судьбы как раз тогда, когда их ровесницы вступали в девичество.
   Старшая, Ольга Николаевна, обладала удивительно живым умом. Она была рассудительной и в то же время инициативной, отличалась независимостью суждений. Сначала наши отношения строились трудно, но впоследствии они сделались сердечными и доверительными. Она все схватывала буквально на лету и всегда умудрялась взглянуть на вещи под совершенно неожиданным углом зрения. Я хорошо помню, как на одном из наших занятий по грамматике, когда я объяснял свойства глагола и правила употребления вспомогательных глаголов, она внезапно прервала меня:
   – Я поняла, месье. Вспомогательные глаголы – это слуги смысловых. И только бедный «avoir» должен все делать сам.
   Помимо учебников она много читала. Когда она стала старше, то каждый раз, давая ей книгу, я помечал на полях те отрывки и главы, которые ей следовало пропускать. Обычно я давал ей краткое изложение этих мест. Свои действия я объяснял ей трудностью текста или тем, что он совершенно неинтересен.
   Однажды моя оплошность стоила мне нескольких неприятных мгновений, но благодаря рассудительности царя этот неприятный инцидент завершился лучше, чем я ожидал.
   Ольга Николаевна читала «Отверженных» [14 - «Отверженные» – роман В. Гюго. В описываемом эпизоде в ответ на предложение сдаться командир Старой гвардии Наполеона выругался.] и дошла до описания битвы при Ватерлоо. В начале урока она протянула мне список слов, которые не поняла, как это было у нас заведено. К своему крайнему удивлению, я увидел там слово, которое всегда ассоциируется с именем офицера, который командовал гвардией. Я был уверен, что не забыл о своих обычных предосторожностях. Я попросил у нее книгу, чтобы удостовериться в этом, и понял свою ошибку. Чтобы избежать щекотливого объяснения, я вычеркнул злополучное слово и вернул список великой княжне.
   – Но вы же вычеркнули как раз то слово, о котором я вчера спросила у папа! – воскликнула она.
   Меня словно обухом по голове ударили.
   – Что?! Вы спросили…
   – Да, и он поинтересовался, где я услышала это слово, и затем сказал, что это очень сильное слово, которое не стоит повторять, хотя в устах того генерала оно было прекраснейшим словом французского языка.
   Несколько часов спустя я увидел царя, когда тот гулял в парке. Он отвел меня в сторону и очень серьезно сказал:
   – Вы учите моих дочерей очень любопытным словам, месье…
   Я начал было объяснять ситуацию, но запутался в словах. Царь рассмеялся и прервал меня:
   – Не беспокойтесь, месье. Я в общем-то понял, что произошло, поэтому и сказал дочери, что это одна из самых сильных похвал во французской армии.
   Татьяна Николаевна была довольно сдержанной и уравновешенной. Она обладала сильной волей, но была менее откровенна и импульсивна, чем ее старшая сестра. Она не блистала талантами, но это компенсировалось усидчивостью и терпением. Она была очень хорошенькой, но в ней не было того очарования, которым отличалась Ольга Николаевна.
   Татьяна Николаевна была любимицей матери. Не то чтобы ее сестры меньше любили мать, но Татьяна знала, как окружить ее ненавязчивым вниманием, и никогда не давала воли свои капризам. Благодаря своей внешности и достоинству, с которым она держалась, она затмевала сестру, а последняя и сама, не думая о себе, отодвигалась на второй план. Несмотря на это, сестры были искренне привязаны друг к другу. Между ними было всего 18 месяцев разницы, что способствовало их близости. Их звали «большой парой», а Марию Николаевну и Анастасию Николаевну – «маленькой парой».
   Мария Николаевна была чудесной девочкой, довольно высокой для своего возраста, настоящим воплощением здоровья. У нее были большие карие глаза. Ее вкусы были весьма простыми. По натуре она была очень доброй девочкой, чем ее сестры частенько пользовались, называя ее «маленьким толстым щенком». Она действительно своим великодушием и преданностью напоминала собаку.
   Анастасия же Николаевна была довольно остра на язык. У нее было хорошо развитое чувство юмора, и стрелы, выпущенные ею, частенько попадали в самые уязвимые места. Можно сказать, что она была «несносным ребенком», но с годами этот недостаток стал менее заметен. И еще она была чрезвычайно ленива, что, правда, в какой-то степени компенсировалось ее одаренностью. Она отлично говорила по-французски и была неплохой актрисой, как я убедился, когда мы вместе с девочками разыгрывали сценки из комедии. Удивительно живой ребенок, она столь заразительно радовалась, что некоторые придворные стали называть ее «солнышком», как когда-то при английском дворе называли ее мать.
   А в общем-то все можно выразить гораздо проще: очарование этих детей было в их простоте, искренности, свежести и врожденной доброте.
   В их глазах мать, которую они обожали, была непогрешима. Лишь Ольга Николаевна иногда проявляла независимость суждений, вообще же дочери окружали мать вниманием и заботой. По собственной инициативе они организовали свою жизнь так, чтобы кто-нибудь из них был постоянно «на дежурстве» при матери. Когда царица болела, та из дочерей, которая была «на дежурстве», даже не выходила на свежий воздух.
   Их отношения с царем были превосходны. Он был для них и царем, и отцом, и другом одновременно.
   Они чувствовали к нему абсолютное доверие и искреннюю любовь и привязанность. Разве он не был тем, перед которым склонялись в поклоне министры, высшие иерархи церкви, великие князья и даже их мать? Разве не его отцовское сердце было открыто для их печалей и проблем? Разве не он вдали от любопытных глаз с молодой искренностью делил с ними их заботы?
   За исключением Ольги Николаевны, великие княжны были весьма посредственными ученицами. Во многом это объяснялось тем, что царица упорно отказывалась брать дочерям гувернантку-француженку. Безусловно, она не хотела, чтобы кто-то вставал между ней и дочерьми. В результате они читали по-французски, да и сам язык им нравился, но они так и не смогли научиться бегло говорить на нем. [15 - Ее величество говорила с ними по-английски, а царь – только по-русски. С придворными царица говорила по-французски или по-английски. Она никогда не разговаривала по-русски (хотя говорила на нем вполне удовлетворительно), кроме случаев, когда ее собеседник не знал никакого другого языка. За все время моей жизни при дворе я ни разу не слышал, чтобы кто-то из них говорил по-немецки, кроме как в случаях крайней необходимости – например, на приемах.]
   Из-за того, что здоровье царицы было не слишком хорошо, на образование дочерей обращали меньше внимания, чем хотелось бы. Болезнь Алексея Николаевича подорвала сопротивляемость ее собственного организма. В периоды обострения она не щадила себя и проявляла незаурядную энергию и мужество. Когда же опасность отступала, природа брала свое, и она, бывало, неделями лежала на софе, абсолютно измученная и лишенная сил.
   Ольга Николаевна не оправдала надежд, которые я возлагал на нее. Ее ум не сумел найти неких элементов, необходимых для ее развития. Вместо того чтобы идти вперед, она начала отставать. У ее сестер не было особого вкуса к учебе, их способности были скорее практическими.
   В силу обстоятельств все четверо скоро научились быть самодостаточными и искать утешения в собственной душе. Очень немногие так легко приспособились бы к той жизни, которая выпала им, – к жизни, лишенной внешних радостей и замкнутой в узком кругу семьи.

Глава 7
ВЛИЯНИЕ РАСПУТИНА. ВЫРУБОВА. МОИ ЗАБОТЫ НАСТАВНИКА (зима 1913 г.)

   Болезнь Алексея Николаевича не могла не сказаться на жизни императорской семьи – все ее члены находились в состоянии постоянного напряжения. Одновременно усилилось влияние Распутина. Тем не менее жизнь в Царском Селе текла столь же спокойно и гладко, как раньше, – по крайней мере, внешне.
   В то время я еще очень мало знал о «старце» и где только возможно пытался найти хоть какую-то информацию, на основании которой мог бы сформулировать свое мнение об этом человеке. Его личность очень интересовала меня. Но это было очень нелегко. Дети никогда не упоминали имени Распутина и в моем присутствии избегали даже малейшего намека на его существование. Я понял, что таковы были указания царицы. Без сомнения, она опасалась, что, будучи иностранцем и не православным, я буду не в состоянии понять чувства, которые испытывала она и вся ее семья по отношению к «старцу». Именно эти чувства заставляли их почитать его как святого. Наложив на детей своеобразный обет молчания, она тем самым позволяла мне игнорировать Распутина, или, другими словами, выразила желание, чтобы я вел себя так, как если бы я ничего не знал о Распутине. Тем самым она лишила меня возможности пополнить ряды противников человека, даже имени которого я не знал.
   Основываясь на сведениях, почерпнутых из других источников, я убедился, что в жизни цесаревича Распутин играл незначительную роль. Несколько раз доктор Деревенько пересказывал мне забавные замечания, которые цесаревич делал о Распутине в его присутствии. Распутин будоражил его воображение и разжигал любопытство, но влияния на мальчика он не имел.
   После демарша Тютчевой Распутин больше не показывался на этаже великих княжон, а цесаревича он навещал очень редко.
   Без сомнения, власти боялись, что я когда-нибудь могу столкнуться с Распутиным, поскольку комнаты, которые я занимал, примыкали к апартаментам моих учеников. Поскольку я просил личного слугу цесаревича информировать меня о малейших деталях жизни мальчика, то Распутин не мог видеть его без моего ведома. [16 - Именно так я узнал, что с 1 января 1914 года до дня своей гибели в декабре 1916-го Распутин видел цесаревича только три раза.]
   Дети видели Распутина, когда он бывал у их родителей, но даже в то время его визиты были нечастыми. Бывало, он не появлялся при дворе целыми неделями и даже месяцами. Его все чаще видели у госпожи Вырубовой, в ее небольшом доме неподалеку от Зимнего дворца. Царь и наследник почти никогда не бывали в этом доме, поэтому их встречи были редки.
   Как я уже говорил, Вырубова была посредницей между царицей и Распутиным. Именно она переправляла «старцу» адресованные ему письма и привозила его ответы (обычно устные) во дворец.
   Отношения Вырубовой с ее величеством были очень близкими. Вырубова бывала у своей царственной подруги почти каждый день. Эта дружба длилась много лет. Вырубова очень рано вышла замуж. Ее муж был негодяем и отъявленным пьяницей, и скоро молодая жена всем сердцем возненавидела его. Они расстались, и Вырубова нашла облегчение и утешение в религии. Несчастья роднили ее с царицей, которая сама так много страдала в жизни и стремилась утешить подругу. Молодая женщина, пережившая так много, вызывала в ней глубокую жалость. Скоро Вырубова стала доверенным лицом царицы, а доброта, которую царица проявляла к ней, сделала молодую женщину ее верной рабой.
   Вырубова была очень сентиментальна и склонна к мистицизму, а ее безграничная преданность царице таила в себе опасность, потому что была оторвана от всякого чувства реальности и более походила на слепое обожание.
   Царица не могла сопротивляться такой яростной и искренней привязанности. Несмотря на свое положение, она хотела иметь друзей – и чтобы это были только ее друзья. Ее устраивала только та дружба, где она была доминирующей стороной. Ответом на ее доверие могло быть только полное самоотречение. Она не понимала, что неразумно поощрять демонстрацию такой фанатичной преданности.
   У Вырубовой был ум ребенка, и ее печальный жизненный опыт обострил чувства, но не прибавил ей рассудительности. Не обладая особым умом и проницательностью, она полагалась исключительно на эмоции и действовала под влиянием момента. Она судила о людях и событиях интуитивно, но зачастую это суждение было верным. Одного взгляда ей хватало, чтобы составить мнение о человеке. Она делила людей на «хороших» и «плохих», а если вернее, на «друзей» и «врагов».
   Вырубова действовала не в корыстных интересах, но из искренней преданности императорской семье и желания помочь ей. Она пыталась держать царицу в курсе всего происходящего, заставить ее разделить свои собственные симпатии и антипатии и через нее влиять на ход событий при дворе. В реальности, однако, она была лишь слепым орудием в руках группы беспринципных негодяев, которые использовали ее в своих закулисных играх. Она была не способна вести хитроумные политические интриги или ставить какие-то конкретные цели. Более того, она даже не могла догадаться, что за игру вели те, кто пользовался ею в своих интересах. Будучи абсолютно безвольной, она подпала под влияние Распутина и стала при дворе его самой яростной сторонницей. [17 - «Чрезвычайная следственная комиссия», возглавляемая Керенским, установила лживость донесений о ее отношениях с Распутиным. В этой связи интересно упомянуть отчет господина Руднева, одного из членов этой комиссии: «То, что он говорит, было подтверждено при взятии Царского Села отрядом полковника Коровниченко».]
   Я не встречал «старца» ни разу с тех пор, как занял свою должность, но однажды все-таки встретил его, когда выходил из дворца. У меня была возможность хорошенько рассмотреть его, пока он снимал пальто. Он был очень высокого роста, с худым, как будто изможденным лицом и проницательными серо-голубыми глазами под кустистыми бровями. У него были длинные волосы и длинная же борода, как у простого крестьянина. Одет он был в русскую косоворотку из голубого шелка, подпоясанную кушаком, в мешковатые черные штаны и высокие сапоги.
   Это была наша единственная встреча, но от нее у меня остался какой-то неприятный осадок. В те короткие мгновения, когда наши глаза встретились, у меня появилось ощущение, что я вижу зловещее и злобное существо.
   Шли месяцы, и я с удовольствием наблюдал за тем, какие успехи делал мой воспитанник. Он привязался ко мне и пытался оправдать мое доверие. Мне все еще приходилось бороться с его ленью, однако ощущение того, что количество свободы, предоставляемой ему, целиком и полностью зависело от того, как он пользовался этой свободой, укрепляло его волю и стремление и далее упорно работать.
   К счастью, та зима выдалась спокойной, и после приступа в Ливадии серьезных осложнений со здоровьем Алексея Николаевича не было.
   Конечно, я знал, что это лишь небольшая передышка, но я видел, что Алексей Николаевич изо всех сил пытается обуздать свой импульсивный и вспыльчивый характер, который стал причиной нескольких серьезных происшествий. Я даже подумал, что его болезнь (а она была действительно страшной!) может стать моим союзником в формировании характера мальчика и поможет ему сделаться хозяином своей жизни и отшлифовать его характер.
   Это было для меня большим утешением, но я не строил иллюзий относительно того, насколько трудна задача, стоявшая передо мной. До этого я даже не подозревал, насколько окружение цесаревича сопротивлялось моим усилиям и даже саботировало их. Мне приходилось бороться с подобострастием слуг и глупым обожанием некоторых из окружавших его людей. Меня всегда очень удивляло, что Алексей Николаевич, в силу природной чистоты и неиспорченности своего характера, не поддавался соблазну чрезмерных похвал, которые слышал от своего окружения.
   Я помню случай, когда во дворец приехала группа крестьян из одной из губерний Центральной России с подарками цесаревичу. Вся группа состояла из трех человек. По команде Деревенко они упали перед Алексеем Николаевичем на колени, чтобы предложить ему привезенные дары. Я заметил, что мальчик смутился и покраснел. Когда мы остались с ним наедине, я спросил, нравится ли ему, когда люди стоят перед ним на коленях.
   – Конечно нет. Но Деревенко сказал, что все должно быть именно так!
   – Это ерунда, – ответил я. – Даже государь не любит, когда перед ним становятся на колени. Почему вы не заставите Деревенко перестать настаивать на этом?!
   – Я не знаю. Я не смею.
   Я поднял этот вопрос в разговоре с Деревенко, и мальчик явно обрадовался, когда его освободили от этой церемонии.
   Однако самая главная проблема заключалась в том, что он был изолирован от других людей, и в том, каким образом был организован его учебный процесс. Я понимал, что это неизбежно, но такое образование делало его неполноценным существом в том смысле, что он был лишен в юности самых обычных вещей. Образование, которое получает любой наследник престола, искусственно, тенденциозно и догматично. Часто оно отличается догматизмом и прямолинейностью катехизиса.
   Тому есть несколько причин: во-первых, ограниченный выбор учителей, тот факт, что их свобода выражения регламентирована условиями официальной жизни; во-вторых, их почтение перед высоким положением ученика и, наконец, то, что за очень короткое время они должны проходить со своим учеником обширную программу. Это неизбежно означает, что они ограничиваются самыми общими формулами. Они знакомят ученика с основными положениями и мало думают над тем, чтобы развить его любознательность, склонность к анализу и умение ставить под сомнение полученный результат. Они стремятся избегать всего, что может вызвать неуместный вопрос ученика и разбудить в нем вкус к нетрадиционным приемам обучения.
   Более того, ребенок, воспитанный в таких условиях, лишен чего-то, что играет жизненно важную роль в формировании его личности и убеждений. Он лишен знания, которое приобретается в школе, которое проистекает из самой жизни, свободного общения со сверстниками, непосредственного наблюдения за людьми и событиями и влияния окружающей среды в целом. Короче говоря, такому ребенку не хватает всего того, что с течением лет развивает чувство реальности и способность критически относиться к себе и окружающему миру.
   При таких обстоятельствах человек должен обладать исключительными способностями, чтобы увидеть окружающие события и вещи в реальном свете, научиться четко мыслить и стремиться к верным целям.
   Он оторван от жизни. Он не может представить себе, что происходит за стенами, на которых для его удовольствия нарисованы фальшивые картинки.
   Все это очень беспокоило меня, но я знал, что мне не удастся изменить столь плачевное положение вещей. Дело в том, что в русской императорской семье существовала традиция, согласно которой у наследника трона, когда ему исполнялось 11 лет, появлялся воспитатель, который должен был направлять обучение и воспитание наследника. Обычно этим воспитателем был военный, поскольку карьера военного считалась лучшей для будущего государя. Пост воспитателя обычно занимал генерал или бывший начальник какого-нибудь военного училища. Это был чрезвычайно высокий пост в смысле власти и привилегий, с ним связанных. Но самое главное – дело было во влиянии, которое этот человек мог оказывать на наследника, влиянии, которое часто сказывалось в первые годы его правления.
   Таким образом, выбор воспитателя был предметом особой важности. От этого зависело, в каком направлении пойдет образование и воспитание Алексея Николаевича, и я ожидал этого события с надеждой и тревогой.

Глава 8
ПОЕЗДКИ В КРЫМ И РУМЫНИЮ. ВИЗИТ ПРЕЗИДЕНТА ПУАНКАРЕ. ГЕРМАНИЯ ОБЪЯВЛЯЕТ ВОЙНУ (апрель – июль 1914 г.)

   Весной 1914 года императорская семья, как и в прошлые годы, отправилась в Крым. 13 апреля мы прибыли в Ливадию. День был очень яркий и солнечный. Мы были ослеплены светом, который заливал высокие крутые скалы, маленькие татарские деревушки, прилепившиеся к склонам гор, и белые мечети, возвышавшиеся на фоне старых кипарисов на местных кладбищах. Контраст с привычным нашему взору пейзажем был столь разителен, что эта давно знакомая нам страна казалась совершенно волшебной и даже нереальной.
   Эти весенние дни в Крыму были отдохновением после долгой, тяжелой петербургской зимы, и мы с нетерпением ждали их.
   Под предлогом переезда мы сделали себе небольшие каникулы и использовали выпавшие нам несколько дней, чтобы насладиться этой великолепной природой. Затем возобновились регулярные занятия. Как и раньше, нас сопровождал господин Петров.
   В последние месяцы здоровье Алексея Николаевича улучшилось. Он заметно вырос и выглядел очень хорошо, так что настроение у всех было приподнятым.
   8 мая царь, желавший сделать сыну подарок, решил, что мы должны воспользоваться одним особенно солнечным днем, чтобы посетить Красную скалу. Мы отправились туда на машине – царь, цесаревич, офицер охраны и я. Матрос Деревенко и дежурные казаки ехали в другой машине. Мы медленно поднимались по склону гор среди величественных сосен, чьи стволы устремлялись ввысь и терялись в шапке из хвои. Скоро мы добрались до цели нашего путешествия – огромной скалы, возвышавшейся над долиной. Создавалось впечатление, что она проржавела от времени.
   День был таким чудесным, что царь решил ехать дальше. Мы спустились по северному склону горы. Вокруг было еще довольно много снега, и Алексей Николаевич с удовольствием катался по нему. Он бегал вокруг нас, то и дело скользя, катаясь по снегу, снова поднимаясь и снова падая через две секунды. Казалось, его живая натура никогда раньше не имела возможности до конца искупаться в этом удовольствии. Царь с видимым удовольствием следил за сыном. Было очевидно, как он счастлив, что здоровье сына улучшилось и к нему вернулись силы и жажда жизни. И все же его преследовал страх того, что с мальчиком может что-то случиться, и он то и дело пытался умерить пыл сына. Хотя он никогда вслух не говорил о болезни, которой страдал его сын, она была источником его вечных тревог и печалей.
   День близился к вечеру, и нам было жалко расставаться с горами и собираться в обратный путь. Всю поездку царь был в великолепном настроении. Создавалось впечатление, что каникулы, устроенные им сыну, доставили и самому ему невыразимое удовольствие. Он на несколько часов ускользнул от постоянного внимания к своей персоне и от своих обязанностей. Эта поездка была абсолютно неподготовленной, поэтому он сумел ускользнуть даже от всевидящего ока дворцовой полиции, которая постоянно находилась рядом, оставаясь при этом незаметной. Эту самую полицию царь ненавидел от всей души. Но на этот раз он сумел несколько часов побыть простым смертным и выглядел отдохнувшим и счастливым.
   В обычное время царь нечасто общался с детьми. Работа и требования придворной жизни не позволяли ему уделять детям столько внимания, сколько он хотел бы. Он переложил все обязанности по воспитанию детей на жену, а те короткие моменты, которые мог уделять семье, предпочитал полностью отдавать общению с близкими, оставляя позади все тревоги и печали. В эти минуты он хотел быть свободным от тяжкого груза ответственности, лежавшего на его плечах. Он хотел быть только мужем и отцом.
   В последующие несколько недель ничто не нарушало монотонности нашей жизни.
   Примерно в конце мая появились слухи о помолвке Ольги Николаевны и принца Кароля Румынского. Ей в это время было 18 лет. Родители с обеих сторон высказывались в пользу этого союза, который был весьма желателен и по политическим мотивам. Я знал, что господин Сазонов, министр иностранных дел России, делал все возможное, чтобы помолвка состоялась и чтобы окончательная договоренность была достигнута во время визита императорской семьи в Румынию.
   В начале июня мы как-то были одни с Ольгой Николаевной, и вдруг она спросила меня со всей присущей ей доверчивостью и прямотой, которые были следствием давно установившихся между нами доверительных отношений:
   – Скажите мне правду, месье… Вы ведь знаете, зачем мы едем в Румынию?
   После минутного замешательства я ответил:
   – Думаю, это визит вежливости, ответный визит на приезд к нам короля Румынии.
   – Ну, это официальная причина, а как насчет настоящей? Мне не положено знать об этом, но уверена, что все об этом говорят и вы тоже в курсе дела.
   Я кивнул, и она продолжала:
   – Хорошо! Но ведь если я не захочу, ничего не произойдет? Папа обещал не заставлять меня… и я не хочу покидать Россию.
   – Но ведь вы могли бы приезжать сюда, как только захотите.
   – И все равно я буду иностранкой в собственной стране. Я русская и буду ею всегда!
   13 июня мы сели на императорскую яхту «Штандарт» и на следующее утро прибыли в Констанцу, крупный румынский порт на Черном море, где должны были состояться праздничные мероприятия. На берегу нас с воинскими почестями встречал пехотный полк, а на горе была установлена артиллерийская батарея, чтобы произвести в нашу честь салют. На всех кораблях были подняты государственные флаги.
   На берегу их величества встречали король Румынии, королева Елизавета и вся королевская семья. После официальных представлений мы пошли в собор, где епископ Нижнего Дуная провел службу. В час дня члены царствующих семей встретились за обедом в «узком семейном кругу», в то время как остальных членов российской делегации принимал премьер-министр Румынии. Царствующим особам накрыли столы в павильоне, который королева приказала выстроить у головной части пирса. Это была одна из ее любимых резиденций, где она проводила значительную часть времени. Она любила часами сидеть, «слушая море», на террасе, которая словно «висела» между небом и землей, и только чайки нарушали ее одиночество.
   В полдень их величества устроили ответный прием на борту «Штандарта», а затем посетили грандиозный бал.
   В восемь вечера мы все собрались на банкет, который был устроен в прекрасном зале, выстроенном специально для этой цели. Он был великолепно украшен. На стенах и потолках, покрытых лепниной, были разбросаны маленькие лампочки, создавая причудливые контуры букетов цветов. Это было изысканным сочетанием линий и цвета и, безусловно, радовало глаз.
   Царь, с королевой Елизаветой по одну руку и принцессой Марией – по другую, сидел в самом центре длинного стола, за которым разместилось 48 гостей. Царица сидела напротив него, места по бокам занимали принцы Кароль и Фердинанд. Ольга Николаевна сидела рядом с принцем Каролем и отвечала на все его вопросы с присущей ей искренностью. Остальные великие княжны, которым не очень-то удавалось скрыть скуку от всего этого мероприятия, придвинулись ко мне и то и дело, хитро подмигивая, обращали мое внимание на сестру.
   Ближе к концу трапезы король поднялся, чтобы произнести тост в честь русского царя. Он говорил по-французски, но с сильным немецким акцентом. Царь ответил ему тоже по-французски. Когда трапеза завершилась, мы направились в другую комнату, где их величества еще некоторое время общались с гостями. Те, кто не удостоился такой чести, сразу же начали собираться в группы – по близости интересов или по воле случая. Банкет закончился раньше обычного, так как «Штандарт» должен был в тот же день отплыть из Констанцы. Через час корабль вышел в море.
   На следующий день я узнал, что планам на брак Ольги Николаевны не суждено сбыться. По крайней мере, помолвка была отложена. Ольга Николаевна одержала победу. [18 - Кто мог предвидеть, что если бы это бракосочетание все-таки состоялось, то она избежала бы страшной участи, уготованной ей?]
   Утром 15 июня мы прибыли в Одессу. Царь провел смотр войск местного гарнизона, которым командовал генерал Иванов.
   На следующий день мы на несколько часов заехали в Кишинев (Бессарабия), чтобы присутствовать при открытии памятника Александру I, а 8 марта вернулись в Царское Село. Двумя днями позже государя посетил король Саксонии, который приехал поблагодарить его за принятие звания почетного полковника одного из его гвардейских полков. Во время визита перед дворцом состоялся парад русских войск. Это было официальное мероприятие по случаю кратковременного визита короля. 23 июня он покинул Петербург. [19 - Через несколько недель король Саксонии оказался единственным коронованным лицом в Германской Конфедерации, за исключением великого герцога Гессенского, брата императрицы, который пытался не допускать разрыва отношений с Россией. Он никоим образом не хотел, чтобы его имя ассоциировалось с применением военной силы против страны, гостем которой он только что был. Однако это не помешало ему разразиться самыми яростными речами в адрес России, когда война была уже объявлена.]
   Вскоре после этого мы уехали в Петергоф, откуда 14 июля отправились в небольшой круиз по фьордам Финляндии. «Александрия» [20 - «Александрия» – маленькая весельная яхта на паровом ходу. Посадка «Штандарта» была слишком большой, что не позволяло ему войти в мелкие воды Петербурга.] доставила нас из Петергофа в Кронштадт, где нас уже ожидал «Штандарт». Когда мы поднимались на борт корабля, цесаревич неудачно прыгнул и ударился лодыжкой об основание лестницы, ведущей на палубу. Сначала я подумал, что это небольшое происшествие не приведет к серьезным осложнениям, однако к вечеру у мальчика начались боли, и состояние его быстро ухудшилось. Все указывало на то, что нас ждет серьезное обострение болезни.
   Когда я проснулся утром, мы были в самом сердце финского фьорда. Место было просто необыкновенное: ни с чем не сравнимое по своей красоте море чистейшего изумрудного цвета, обрамленное белыми гребешками волн, разбросанные там и сям островки из красного гранита, увенчанные шапками сосен, чьи гордые стволы взмывались в небо и поблескивали на солнце. Вдалеке виднелся берег – длинная полоса желтого песка и простирающийся до самого горизонта лес.
   Я спустился в каюту Алексея Николаевича. Он провел очень тяжелую ночь. При нем неотлучно находились царица и доктор Деревенько, но они были бессильны облегчить его страдания. [21 - Такое внутреннее кровотечение особенно болезненно, когда поврежден сустав.]
   День прошел в унынии и тянулся очень медленно. Еще накануне я заметил, что придворные как-то взбудоражены. Я спросил полковника Д., в чем дело, и узнал, что на Распутина было совершено нападение и его жизнь в опасности. Он уехал в Сибирь две недели назад и по приезде в свою родную деревню Покровское получил несколько ударов ножом в живот. Нападавшей была молодая женщина. Раны могли оказаться смертельными. На борту корабля царило возбуждение, все шепотом обсуждали случившееся и выдвигали самые невероятные версии. Однако разговоры смолкали, едва только на горизонте появлялся кто-либо, в ком можно было подозревать сторонника Распутина.
   Все втайне надеялись, что наконец-то избавятся от его тлетворного влияния, но никто не осмеливался слишком явно выражать свою радость. У зловещего мужика, казалось, было девять жизней, и вполне вероятно было, что он выживет. [22 - Распутина отвезли в больницу в Тюмени, где его оперировал специалист, приехавший из Петербурга. Операция прошла успешно, и уже через неделю его жизнь была вне опасности. Его выздоровление сочли чудом. Казалось, этого человека не брали ни огонь, ни сталь, словно он находился под прямой защитой Всемогущего.]
   19-го мы вернулись в Петергоф, куда вскоре должен был прибыть президент Французской республики. Наш круиз был прерван по этому поводу, а возобновить его мы смогли только после его отъезда. В последние два дня состояние Алексея Николаевича несколько улучшилось, но ходить он еще не мог, поэтому с яхты его снимали на руках.
   На следующий день в Кронштадтскую гавань прибыл крейсер «La France» с президентом Франции на борту. Царь лично встречал его. В Петергоф они вернулись вместе, и господина Пуанкаре проводили в отведенные для него покои во дворце. Вечером в его честь был дан обед, на котором присутствовала и царица со своими фрейлинами.
   Президент Французской республики был гостем Николая II четыре дня, в течение которых было проведено много официальных мероприятий. Президент произвел на царя самое благоприятное впечатление, в чем, к своему удовольствию, я смог лично убедиться при следующих обстоятельствах.
   Господина Пуанкаре пригласили позавтракать вместе с царской семьей, причем он был единственным гостем за столом. Его без всяких формальностей ввели в узкий семейный круг Александрии.
   Когда трапеза завершилась, ко мне пришел цесаревич и с гордостью показал ленту ордена Почетного легиона, которую только что получил от высокого гостя. Затем мы вышли в парк, и через несколько минут к нам присоединился царь.
   – Знаете ли вы, что я разговаривал с господином Пуанкаре о вас? – сказал он в своей обычной легкой манере. – Он говорил с Алексеем и спросил меня, кто научил его французскому языку. Он замечательный человек, с великолепным интеллектом и к тому же – отличный собеседник. Это всегда полезно; но больше всего мне понравилось то, что в нем ничего нет от дипломата. [23 - Царь обычно говорил, что дипломатия – это искусство из белого сделать черное. Кстати, однажды он процитировал мне определение, которое дал слову «посол» Бисмарк: «Это человек, которого послали в другую страну, чтобы лгать на благо своей собственной страны». И затем он добавил: «Слава богу, не все они прошли подготовку в его школе, но у дипломатов есть настоящий дар осложнять самые простые вопросы».] Он абсолютно откровенен и говорит, что думает. Этим он сразу же завоевывает ваше доверие. Если бы мы могли обойтись без дипломатических ужимок, человечество давно сделало бы огромный шаг вперед.
   23 июля президент покинул Кронштадт и направился в Стокгольм. Перед отъездом он дал обед в честь их величеств на борту «La France».
   На следующий день мы с изумлением узнали, что еще накануне Австрия предъявила Сербии ультиматум. [24 - Австрия отложила объявление ультиматума до того времени, когда известие об этом просто не могло достичь Петербурга до отъезда Пуанкаре.] Днем в парке я случайно встретил царя. Он был серьезен, но не казался встревоженным.
   25 июля в Царском Селе в присутствии царя состоялось заседание Чрезвычайного Совета. Было решено проводить твердый курс на мирное урегулирование конфликта. При этом Россия должна была поддерживать свой статус великой державы. Печатные издания разразились гневными публикациями в адрес Австрии.
   В последующие дни тон этих публикаций стал еще более резким. Австрию обвиняли в стремлении уничтожить Сербию. Россия не могла позволить этого. Она никак не могла допустить господства Австро-Венгрии на Балканах. На кону стояла честь страны.
   Но в то время как страсти разгорались, а дипломаты приводили в движение неповоротливую махину своих многочисленных департаментов, из Александрии в Сибирь, где в Тюмени от своей раны выздоравливал Распутин, летели отчаянные письма и телеграммы. [25 - Зимой 1918 года, когда я был в Тюмени, я видел копии этих телеграмм. Позже мне не удалось еще раз ознакомиться с их текстом.] Все они были выдержаны в одной тональности: «Мы в ужасе – война стала почти реальностью. Вы тоже думаете, что это возможно? Молитесь за нас. Помогите нам своим советом».
   Распутин отвечал, что войны надо избежать любой ценой, если руководство страны не хочет навлечь на династию и империю еще более ужасные вещи.
   Этот совет полностью совпадал с заветным желанием царя, чей миролюбивый настрой не подлежал сомнению. Надо было видеть его в ту ужасную неделю июля, чтобы понять, какие нравственные муки он испытывал. Но пришел момент, когда амбиции Германии и ее пренебрежение общественным мнением неизбежно должны были закалить его в борьбе с собственными сомнениями и заставить принять жесткое, но неизбежное решение.
   Несмотря на все предложения о посредничестве и на то, что русское правительство предложило урегулировать конфликт, начав прямые переговоры между Санкт-Петербургом и Веной, 29 июля мы узнали, что в Австрии объявлена всеобщая мобилизация. На следующий день мы узнали о бомбардировке Белграда, а еще через день Россия также объявила всеобщую мобилизацию. Вечером того же дня граф Пуртале, посол Германии в России, проинформировал господина Сазонова, что его правительство дает России два дня, чтобы свернуть мобилизацию. В случае невыполнения этого условия Германия ответит мобилизацией собственной армии. [26 - Германский Генштаб прекрасно знал, что ввиду чрезвычайной сложности проведения мобилизации (огромная территория, неразвитость железных дорог и т. д.) она не могла быть остановлена, не вызвав при этом полного паралича всех служб, а значит, она не могла быть возобновлена в течение трех недель. Фора в три недели обеспечивала Германии быструю победу.]
   Двенадцать часов, данные Россией, истекали в полдень 1 августа (это была суббота). Однако граф Пуртале появился в Министерстве иностранных дел только вечером. Его провели к Сазонову, и там он официально вручил ему ноту, в которой Германия объявляла войну России. Было десять минут девятого. Непоправимый шаг был сделан.

Глава 9
ЦАРСКАЯ СЕМЬЯ В ПЕРВЫЕ ДНИ ВОЙНЫ. ПОЕЗДКА В МОСКВУ (август 1914 г.)

   В тот момент, когда в кабинете министра иностранных дел в Петербурге разыгрывалась эта историческая сцена, царь, царица и их дочери присутствовали на вечерней службе в маленькой церкви в Александрии. За несколько часов до этого я видел царя и был потрясен его изможденным видом. Мешки под глазами, которые всегда появлялись, когда он уставал, стали еще заметнее. Теперь он страстно молил Бога отвести войну, которая, по его мнению, была близка, но не неизбежна.
   В этой искренней и простой вере проявлялась вся его натура. Рядом с ним была царица с тем же выражением страдания на лице, которое я так часто видел, когда она сидела у изголовья сына. В ту ночь она тоже горячо молилась, как будто могла этим «прогнать» дурной сон…
   Когда служба окончилась, их величества и великие княжны вернулись в Александрию. Было почти восемь вечера. Перед тем как идти обедать, царь прошел в свой кабинет, чтобы прочитать сообщения, принесенные во время его отсутствия. Именно тогда он узнал об объявлении войны Германией. Он коротко поговорил со своим министром по телефону и попросил его как можно скорее приехать в Александрию.
   Тем временем в столовой его ждали царица и великие княжны. Ее величество, обеспокоенная долгим отсутствием мужа, попросила Татьяну Николаевну позвать отца, и в тот же момент он вошел. Он был бледен и сразу же сообщил им об объявлении войны. Несмотря на все усилия, голос выдавал его волнение. Услышав ужасное известие, царица заплакала, а за нею – и дочери. [27 - Я узнал об этом от Ольги Николаевны, которая на следующее утро подробно описала мне эту сцену.]
   В девять часов в Александрию прибыл Сазонов. Они долго беседовали с царем наедине, затем царь принял сэра Джорджа Бьюкенена, посла Великобритании.
   Я снова увидел царя только на следующий день, когда он после обеда зашел поцеловать цесаревича [28 - Алексей Николаевич не вполне оправился от последствий недавнего инцидента, когда снова ухудшил свое состояние, поведя себя очень неразумно. Из-за этого он не смог поехать с родителями в Санкт-Петербург, что было для них настоящим ударом.] перед тем, как ехать в Зимний дворец на торжественную ассамблею, на которой он по традиции должен был выступить с обращением к своему народу, в котором говорилось, что Россия объявляет войну Германии. Он выглядел еще хуже, чем накануне, глаза его лихорадочно блестели. Он сказал мне, что только что узнал, что германские войска вошли в Люксембург и атаковали французскую таможню еще до объявления войны Франции.
   Здесь я хотел бы привести выдержки из моего дневника. Эти записи я сделал в те дни.

   «Понедельник, 3 августа. Сегодня утром царь пришел в комнату Алексея Николаевича. Он не похож на себя. Вчерашнее мероприятие переросло в мощную манифестацию. Когда он появился на балконе Зимнего дворца, люди, собравшиеся на площади, упали на колени и запели гимн Российской империи. Энтузиазм людей показал царю, что это будет, без сомнения, война всего русского народа.
   Я знаю, что вчера в Зимнем дворце царь принес торжественную клятву не заключать мир, пока хоть один вражеский солдат будет оставаться на русской земле. Принеся эту клятву перед всем миром, Николай II подчеркнул характер этой войны. Это война до конца; на карту поставлено само существование России.
   Сегодня царица долго беседовала со мной. Она пылала негодованием после того, как узнала, что по приказу Вильгельма II вдовствующая императрица не смогла продолжить свою поездку в Санкт-Петербург и была вынуждена отправиться из Берлина в Копенгаген.
   – Можно ли представить себе, что монарх арестовывает императрицу? Как он мог опуститься до этого?! Он до неузнаваемости изменился с тех пор, как к власти пришла партия милитаристов, ненавидящих Россию. Но я уверена, что его против воли заставили начать войну. Его втянул в эту авантюру кронпринц, который открыто возглавил пангерманских милитаристов и, судя по всему, не одобряет политику, проводимую отцом. Это он заставил отца пойти на такой шаг.
   Я никогда не любила Вильгельма – он неискренен. Он тщеславен и всегда изображает из себя комедианта. Он упрекал меня за то, что я ничего не делаю для мании, и делал все возможное, чтобы вбить клин между Россией и Францией, хотя я никогда не считала, что это идет России на пользу. Он никогда не простит мне этой войны. [29 - не могу сказать, что царица как-то по-особому относились к Франции, стране, с которой у нее не было ни кровных уз, ни общности темперамента. Она не понимала французский менталитет и слишком серьезно воспринимала литературные эскапады наших «имморалистов». С другой стороны, она искренне восхищалась великой поэзией XIX века.]
   Вы знаете, что государь позавчера вечером получил от него телеграмму? Ее доставили за несколько часов до объявления войны. В этой телеграмме требовали незамедлительного ответа, который только и мог предотвратить страшное несчастье. Он опять пытался таким образом обмануть государя, если только телеграмму не задержали в Берлине те, кто желал этой войны.
   Вторник, 4 августа. Германия объявила войну Франции. Я также слышал, что в Швейцарии тоже объявлена мобилизация. Был в консульстве и получил предписание о моем отъезде.
   Среда, 5 августа. Повстречался с царем в парке. Не скрывая удовольствия, он сказал мне, что в результате нарушения нейтралитета Бельгией Англия вступила в союз со странами, противостоящими Германии и Австро-Венгрии. Нейтралитет же Италии кажется прочным.
   Мы уже выиграли одно дипломатическое сражение. За этим последует и победа на поле боя, и благодаря помощи Англии победа придет раньше, чем мы думаем. Германии противостоит вся Европа, за исключением Австрии. Наглость и деспотизм германских правителей стали непереносимы даже для их союзников. Возьмите, к примеру, итальянцев.
   Сегодня вечером у меня был еще один долгий разговор с царицей, которая и слышать не хотела о моем отъезде в Швейцарию.
   – Это смешно! Да вы и не доберетесь туда. Сообщение между странами прервано.
   Я сказал, что достигнута договоренность между французским посольством и швейцарским представительством и что мы должны ехать все вместе через Дарданеллы.
   – Проблема в том, что если у вас и есть шанс (очень маленький!) попасть домой, то вот вернуться сюда у вас уже не будет никакой возможности до самого конца войны. А раз Швейцария не будет воевать, то вы будете просто, ничего не делая, сидеть дома.
   В этот момент доктор Деревенько вошел в комнату. В руке у него был листок бумаги с сообщением о том, что Германия нарушила нейтралитет Швейцарии.
   – Опять! Они, должно быть, сошли с ума! – вскричала царица. – Они совсем голову потеряли!
   Поняв, что теперь не сможет меня удержать, она оставила свои попытки уговорить меня и мягко заговорила о родственниках, которые не получат от меня известий еще довольно долго.
   – Я сама ничего не знаю о своем брате, – добавила она. – Где он? В Бельгии или на границе Франции? Я даже и подумать боюсь о том, что с ним и где он. Император Вильгельм может отомстить мне, послав его на русский фронт. Он вполне способен на такой чудовищный поступок! Что за ужасная война! Сколько зла и страданий она принесет… Что станет с Германией? Какое унижение и какое падение уготованы для нее? И все это за грехи Гогенцоллернов – их идиотскую гордость и непомерное честолюбие. Что случилось с Германией моего детства? У меня сохранились такие счастливые и поэтические воспоминания о детстве, проведенном в Дармштадте, и друзьях, которые там были у меня. Однако, когда я позже приезжала туда, Германия казалась мне совершенно другой страной, – страной, которую я никогда не знала… Я не находила общих мыслей и чувств практически ни с кем, за исключением друзей моих давно ушедших дней. Пруссия уничтожила Германию. Немцы были обмануты. В их сознание стали вживляться ростки ненависти и мщения, что совершенно несвойственно их природе. Борьба будет ужасной, и человечеству предстоит пройти через невиданные страдания…
   Вторник, 6 августа. Сегодня утром я ездил в город. Нарушение нейтралитета Швейцарии пока официально не подтверждено и считается маловероятным. Через Дарданеллы проехать невозможно, поэтому наш отъезд откладывается, и мы пока не знаем, когда это произойдет. Неопределенность нервирует и мучает меня.
   Воскресенье, 9 августа. Царь сегодня еще раз беседовал со мной. Разговор был долгим. Как и раньше, он говорил с той откровенностью и доверительностью, которую можно объяснить чрезвычайными обстоятельствами, в которых мы оказались. Раньше ни царь, ни его жена не обсуждали со мной политические вопросы, но из ряда вон выходящие события последних дней и тот факт, что я непосредственно связан со всеми их тревогами и бедами, что я стал близким им человеком, привели к тому, что на некоторое время условности этикета и придворной жизни перестали для нас существовать.
   Сначала царь рассказал мне о торжественном заседании Думы, которое состоялось накануне. Он поделился со мной тем, насколько его порадовал решительный и полный достоинства подход депутатов к сложившейся ситуации и их искренний патриотизм.
   – Депутаты вели себя самым достойным образом. Дума выразила настрой всей страны, ведь вся Россия болезненно переживает оскорбления, нанесенные Германией… Теперь я с уверенностью смотрю в будущее. Я сделал все, что было в моих силах, чтобы не допустить эту войну, и я готов пойти на любые уступки, не роняя при этом достоинства и чести страны. Вы не можете себе представить, как я рад, что с неопределенностью покончено. Я никогда не переживал более тяжелых дней, чем те, которые предшествовали началу войны. Я уверен, что сейчас в России начнется настоящий подъем, как в великие дни 1812 года.
   Среда, 12 августа. День рождения Алексея Николаевича. Сегодня ему исполнилось десять лет.
   Пятница, 14 августа. Великий князь Николай Николаевич, [30 - Он был внуком Николая I. Сразу после объявления войны он был назначен главнокомандующим русской армии.] главнокомандующий русской армии, отбыл на фронт. Перед отъездом из Петергофа он приехал в Александрию, чтобы передать царю первый трофей этой войны: автоматическое ружье, захваченное у немцев во время одной из стычек, которыми ознаменовалось начало военных действий на Восточно-Прусском фронте.
   Суббота, 15 августа. Вчера вечером сказали, что мне официально разрешено не возвращаться в Швейцарию. Мне сказали, что это результат действий, предпринятых в Берне господином Сазоновым по просьбе ее величества. В любом случае я сомневаюсь, что находящиеся здесь швейцарцы смогут покинуть страну.
   Императорская семья отправится 17 августа в Москву, где царь, согласно древнему обычаю, испросит у Бога благословения для себя и своего народа в этот трагический момент.
   Понедельник, 17 августа. Прибытие их величеств в Москву было одним из самых впечатляющих и трогательных событий, которые я когда-либо видел.
   После торжественной встречи на вокзале царский кортеж двинулся к Кремлю. На площадях и улицах города собрались толпы людей, люди забирались на крыши магазинов и ветви деревьев. Они забирались в витрины магазинов, собирались на балконах и высовывались из окон домов. Нескончаемый перезвон несся над Москвой, и одновременно тысячи людей запели русский гимн, мощный и прекрасный, исполненный истинной веры и самого глубокого и чистого чувства:

     Боже, царя храни!
     Сильный, Державный,
     Царствуй во славу,
     Во славу нам.

   Стоя у церковных дверей, через которые можно было видеть трепещущее пламя горящих перед образами свечей, облаченные в праздничные одежды священники с распятиями в руках благословляли проезжающего мимо царя. Вот гимн смолк и зазвучал снова, взмывая к небу, словно молитва:

     Боже, царя храни!

   Процессия подъехала к Иверским воротам. [31 - Это ворота, через которые цари всегда въезжали в Кремль, прибывая в Москву. Они ведут из города прямо на Красную площадь, которая расположена у восточной стены Кремля.] Царь вышел из экипажа и по традиции вошел в часовню, чтобы поцеловать чудотворную икону Иверской Божьей Матери. Он вышел, сделал несколько шагов и затем остановился, возвышаясь над многочисленной толпой. Его лицо было суровым и сдержанным. Он стоял, не двигаясь и прислушиваясь к голосу своих подданных. Казалось, он и его народ были единым целым. Он снова мог слышать биение сердца России…
   Затем он повернулся лицом к часовне, перекрестился, надел фуражку и медленно пошел к экипажу, который исчез за старыми воротами и направился к Кремлю.
   Сегодня Алексей Николаевич опять жалуется на боли в ноге. Сможет ли он завтра ходить, или его придется нести, когда их величества направятся в собор? Царь и царица в отчаянии. Мальчик уже не смог присутствовать на церемонии в Зимнем дворце. Так всегда случается, когда ему надо появиться на публике. Можно быть заранее уверенным, что что-нибудь помешает ему. Кажется, его преследует злой рок.
   Вторник, 18 августа. Когда Алексей Николаевич утром обнаружил, что не может ходить, он впал в отчаяние. Состояние его было ужасным. Их величества все же решили, что он будет присутствовать на церемонии. Его понесет на руках один из казаков царя. Это было огромным разочарованием для родителей, которые никак не хотят, чтобы среди их подданных распространился слух о том, что наследник престола нездоров.
   В 11 часов, когда царь появился на верхней ступени Красного крыльца, огромная толпа, собравшаяся на площади, устроила ему грандиозный прием. Он медленно спустился по лестнице с царицей под руку и во главе длинной процессии медленно прошел по мосткам, соединяющим дворец с Успенским собором, и под крики ликующей толпы вошел в церковь. Митрополиты Киевский, Петербургский и Московский, а также другие представители высшего духовенства присутствовали на церемонии. Когда служба закончилась, члены императорской семьи по очереди подошли к священным реликвиям и поцеловали их. Затем они преклонили колени перед могилами патриархов. После этого отправились в Чудов монастырь, чтобы поклониться могиле святого Алексея.
   Их величества давно вернулись во дворец, а люди все приходили и приходили на площадь в надежде увидеть их снова. Даже несколько часов спустя там можно было видеть сотни людей.
   Четверг, 20 августа. Воодушевление народа растет день ото дня. Кажется, что жители Москвы так горды от того, что с ними – их царь, что хотят как можно дольше удержать его проявлениями своей горячей любви. Демонстрации становятся все более спонтанными, шумными и выразительными.
   Каждое утро мы с Алексеем выезжаем на машине на прогулку. Как правило, мы едем на Воробьевы горы, откуда открывается потрясающий вид на долину реки Москвы и на город царей. Именно отсюда Наполеон смотрел на Москву, перед тем как войти в город. Вид действительно восхитительный. Внизу, у подножия холма, расположен Новодевичий монастырь, со своей укрепленной стеной и шестнадцатью мощными башнями. Чуть далее виден священный город с его 450 церквями, дворцами, парками, монастырями, золочеными куполами и бесчисленными крышами самых причудливых цветов и форм.
   Когда утром мы возвращались с нашей обычной прогулки, толпа была столь плотной, что шофер был вынужден остановиться в одном из узких переулков Якиманки. В основном толпа состояла из простонародья и крестьян, которые приехали в город за покупками или в надежде увидеть царя. Не успели мы остановиться, как толпа взревела в одном порыве: „Наследник!.. Наследник!..“ Толпа надвинулась на нас, окружила со всех сторон, и мы, можно сказать, оказались пленниками этих мужиков, рабочих, приказчиков и мелких купцов, которые толкались, кричали, отчаянно жестикулировали и вообще вели себя как одержимые, пытаясь получше разглядеть цесаревича. Постепенно некоторые женщины и дети осмелели, влезли на подножку машины и стали просовывать руки внутрь. Когда кому-то из них удавалось дотянуться до мальчика, они торжествующе кричали: „Я дотронулся до него… Я дотронулся до наследника!..“
   Алексей Николаевич, напуганный этим проявлением слепого обожания, сидел в глубине машины. Он был бледен и несколько озадачен этой неожиданной встречей со своими будущими подданными. Их любовь к нему начинала принимать экстравагантные формы, которые были ему в диковину. Он немного успокоился, когда увидел добрые улыбки окружавших его людей, но все равно его смущало то, что он неожиданно для себя оказался в центре внимания и не знал, что делать и говорить.
   Я уже лихорадочно думал (не без доли тревоги), чем все это может закончиться. Дело в том, что поскольку ни время, ни маршрут поездки нельзя было знать заранее, то полиция ничем не могла нам помочь. Я начал опасаться, что мы можем столкнуться с каким-нибудь неприятным инцидентом.
   К моему глубокому облегчению, откуда-то появились двое городовых – они были огромного роста, свистели в свои свистки и что-то кричали. Толпа сразу же успокоилась – это была беспрекословная и не задающая лишних вопросов покорность русского мужика. Толпа отхлынула и выпустила нас из своего кольца. Затем я велел Деревенко, который следовал в другой машине, ехать вперед, и так нам удалось вырваться на простор.
   Пятница, 21 августа. Перед возвращением в Царское Село их величества решили посетить Свято-Троицкий монастырь, наиболее известную святыню России после всемирно знаменитой Киево-Печерской лавры. Поезд довез нас до небольшой станции Сергиево, оттуда мы добрались до монастыря на машине. Этот монастырь, раскинувшийся на вершине холма, можно было бы принять за укрепленную крепость, если бы белые башни и золоченые купола не указывали на его истинное предназначение. За свою долгую историю этот оплот православной церкви не раз подвергался нападениям врагов, самым знаменитым из которых была шестимесячная осада монастыря тридцатитысячной польской армией в начале XVII века.
   Подобно Москве и городам Верхней Волги, этот монастырь является местом, где прошлое соседствует с настоящим. Он вызывает к жизни образы русских бояр, великих князей московских, а также первых царей и словно рисует картины исторической эволюции русского народа.
   Императорская семья присутствовала на богослужении, а затем преклонила колени перед мощами святого Сергия, основателя этого монастыря. Затем архимандрит передал царю икону, написанную на фрагменте гроба одного из самых почитаемых в России святых. В старину этот образ всегда сопровождал царей в военных кампаниях. По приказу царя икону отправляют в Генштаб и помещают в полевую часовню главнокомандующего.
   Царь, царица и их дети посетили маленькую церковь Святого Никона, а затем провели несколько минут в древней резиденции русских патриархов. Поскольку времени у нас было мало, мы решили отказаться от посещения скита, который находится недалеко от монастыря. В соответствии с традицией, которой все еще следуют в России, некоторые отшельники строят себе скиты в подземных клетушках с укрепленными стенами. Они живут в молитвах и соблюдают строгий пост до самого конца жизни в полной изоляции от всего мира. Щель, сквозь которую им передают пищу, – это единственный способ их общения с внешним миром.
   Императорская семья попрощалась с архимандритом и покинула монастырь в сопровождении толпы монахов, которые окружили машины».

Глава 10
ПЕРВЫЕ ШЕСТЬ МЕСЯЦЕВ ВОЙНЫ

   22 августа мы вернулись в Царское Село, где царь должен был провести некоторое время перед отъездом в Генеральный штаб. Дела первостепенной важности требовали его присутствия поблизости от столицы.
   Несмотря на то что на его плечах лежал непомерный груз ответственности, царь никогда не демонстрировал такой твердости характера, решительности и сознательной энергии, как в этот начальный период войны. Никогда его личное влияние на ход событий не было таким заметным. Казалось, он посвятил всего себя единственной задаче – привести Россию к победе в войне. Мы чувствовали, что его вдохновляют некая внутренняя сила и отчаянная решимость победить врага, и его воодушевление передавалось всем, с кем он общался.
   По натуре царь был застенчивым и сдержанным человеком. Он принадлежал к категории людей, которые все время сомневаются, потому что слишком робки, и которые не могут навязывать другим свои решения, потому что слишком мягки и чувствительны. Он не верил в себя и считал себя неудачником. К сожалению, его жизнь доказала, что он в общем-то не так уж и ошибался. Отсюда его сомнения и колебания. Но на этот раз, казалось, он в корне изменился. Что придавало ему уверенности?
   Во-первых, царь считал, что его дело – правое и святое. События конца июля позволили ему разглядеть лицемерие Германии, жертвой которого он чуть не пал. К тому же он чувствовал небывалое единение со своим народом. Поездка в Москву показала ему, как популярна эта война в народе и как народ высоко оценивает его твердую и исполненную достоинства позицию, укрепившую престиж страны в глазах всего мира. Энтузиазм масс никогда не проявлялся столь ярко и очевидно. Он чувствовал, что за ним стоит вся страна, и надеялся, что политическая напряженность, которая исчезла перед лицом общей опасности, не проявится с новой силой до окончания войны.
   Поражение при Зольдау в Восточной Пруссии произошло через несколько дней после его прибытия в Москву, но не поколебало его уверенности. Он знал, что причиной этого ужасного поражения было то, что войска не были полностью подтянуты к месту сражения, а армия генерала Самсонова была вынуждена слишком быстро выдвигаться на территорию Германии, чтобы оттянуть на себя часть войск противника и тем самым облегчить положение русских войск на Западном фронте. Неделю спустя равновесие было восстановлено: русские войска одержали победу при Марне. Было неправильным осуждать или принижать значение жертвы, которая спасла Францию и в конечном итоге – Россию. Действительно, тот же результат мог бы быть достигнут меньшей кровью, и никто не снимает вину с высшего командования русской армии, но это был один из тех несчастных случаев, которые всегда случаются в начале военной компании.
   Таким образом, царь сохранил свою уверенность и энергию. В самом начале войны, несмотря на возражения многих влиятельных лиц, он ввел сухой закон. Этот шаг означал резкое сокращение притока денег в казну государства, и это – в то время, когда деньги были нужны, как никогда. Но его вера была сильнее, чем все возражения. Он также лично высказался за смещение непопулярных в народе министров и замену их на людей, пользовавшихся доверием Думы. Таким образом, он стремился подчеркнуть свое желание наладить более тесное сотрудничество с представителями народа.
   3 октября царь отправился в Генштаб, где провел три дня. Затем, после краткого визита в войска, в районе Бреста и Ковно, он вернулся в Царское Село.
   С тех пор он периодически ездил на фронт и во внутренние районы страны, инспектируя большие участки фронта, станции и военные госпитали, заводы, то есть фактически все, что играло хоть какую-то роль в этой войне.
   Царица с самого начала посвятила себя заботе о раненых и решила, что великие княжны Ольга Николаевна и Татьяна Николаевна должны помогать ей в этом деле. Все трое прошли курсы подготовки медицинских сестер и ежедневно по нескольку часов в день ухаживали за ранеными, которых направляли в Царское Село. Ее величество (иногда вместе с царем, а иногда только с двумя дочерьми) несколько раз посещала отделения Красного Креста в небольших городах Западной и Центральной России. По ее предложению были организованы военно-полевые госпитали, а также медицинские поезда, специально приспособленные для того, чтобы эвакуировать раненых в тыл. До появления этих поездов эвакуация раненых происходила очень медленно. Ее примеру последовали очень многие: никогда раньше частная инициатива не проявлялась с таким размахом.
   Наконец в Москве был созван Земский собор, который должен был решить проблему аккумулирования всех ресурсов страны для отпора врагу. [32 - В 39 административных единицах России исполнительным органам оказывали существенную помощь местные собрания (земства), которые защищали экономические интересы правительства, занимались строительством школ, больниц и т. д. Существовали также районные земства внутри этих же самых административных единиц.] Под влиянием энергичных, не имевших личной заинтересованности участников собора он превратился в мощный инструмент, распоряжавшийся огромными ресурсами и имевший возможность оказать правительству неоценимую помощь.
   По размаху и патриотическому подъему это движение не имеет себе равных в русской истории. Война превратилась в настоящую Отечественную войну.
   Сентябрь был отмечен попеременными победами и поражениями на фронте. В Восточной Пруссии за поражением под Танненбергом последовало еще одно поражение на Мазурских полях, где германские войска еще раз продемонстрировали свое превосходство. С другой стороны, в Галиции русские войска взяли Лемберг и продолжили наступление, нанеся ощутимые потери австрийской армии, которая откатилась к Карпатам. В октябре немцы пытались взять Варшаву, но их яростные атаки разбились о великолепную оборону русских. Потери с обеих сторон были очень тяжелыми.
   В декабре царь посетил Кавказ, где действовала Южная армия. Он очень хотел хоть немного времени провести с войсками, которые в самых сложных условиях сражались против турецких дивизий, сконцентрировавшихся на армянской границе. По возвращении он в Москве присоединился к царице. Детей также привезли туда. Царь посетил военные училища, а также вместе с ее величеством и детьми несколько раз объехал госпитали и лечебные учреждения города.
   За пять дней, которые мы провели в Москве, я увидел, что энтузиазм людей был столь же велик, как и в августе, и все глубоко сожалели, что их величества покинули древнюю столицу Московии: царь отправился в штаб-квартиру Генерального штаба, а остальные члены его семьи – в Царское Село.
   После новогодних праздников царь возобновил регулярные поездки на фронт. Армия готовилась к крупному наступлению, которое должно было начаться в марте.
   Всю зиму здоровье цесаревича было вполне удовлетворительным, и занятия с ним были регулярными. В начале весны ее величество проинформировала меня, что они с мужем решили, что ввиду сложившихся обстоятельств на некоторое время следует ликвидировать должность воспитателя. Вопреки моим ожиданиям, на мои плечи возложили ответственность за здоровье и воспитание цесаревича. К тому же я должен был изыскать возможности для пополнения пробелов в его образовании. Я полагал, что мне абсолютно необходимо отдалить его от обычного окружения, хотя бы на несколько часов в день, и попытаться наладить его контакты с внешним миром. Я попросил и получил из Генштаба карту страны и планировал совершить несколько поездок на автомобиле, которые позволили бы нам познакомиться с районом, расположенным в радиусе 20 километров от Царского Села. Мы выезжали сразу после обеда и часто останавливались в деревнях, чтобы понаблюдать за работой крестьян. Алексей Николаевич любил задавать разные вопросы, и они отвечали ему с добродушной простотой и откровенностью русского мужика. При этом они не имели ни малейшего представления о том, с кем разговаривают.
   Мальчика очень интересовали и привлекали железнодорожные линии, пересекавшие пригороды Санкт-Петербурга. Он живо интересовался деятельностью маленьких железнодорожных станций, мимо которых мы проезжали, и работой бригад, ремонтировавших пути и мосты.
   Дворцовая полиция была встревожена нашими поездками, во время которых мы выезжали за пределы охраняемой зоны, особенно когда они заранее не знали о нашем маршруте. Меня попросили соблюдать существующие правила, но я пренебрег ими, и поездки продолжались. Затем полиция несколько изменила свою тактику, и когда бы мы ни выезжали из парка, всегда видели следующую за нами машину. Алексею Николаевичу доставляло несказанное удовольствие сбивать их со следа, и иногда нам это даже удавалось.
   Однако самым важным для себя я считал поиск друзей наследнику престола. Эта проблема была, пожалуй, самой трудной. К счастью, обстоятельства сложились таким образом, что в какой-то степени мне удалось решить эту задачу. У доктора Деревенько был сын примерно одного возраста с Алексеем Николаевичем. Мальчики познакомились и очень скоро стали лучшими друзьями. Ни одно воскресенье, ни один выходной или праздник не проходили без того, чтобы они не встретились. В конечном итоге они стали видеться каждый день, и Алексей Николаевич даже получил разрешение ходить в дом доктора Деревенько, который жил в небольшой усадьбе поблизости от дворца. Он там проводил всю вторую половину дня со своим новым другом в скромной обстановке буржуазной семьи. Это нововведение подверглось жесткой критике, однако их величества предпочли не вмешиваться. Они были столь просты и неприхотливы в своей частной жизни, что не могли не поощрять таких же принципов у своих детей.
   Тем не менее война уже внесла весьма существенные изменения в нашу жизнь во дворце. Она всегда была весьма аскетичной, а сейчас эта аскетичность чуть ли не удвоилась. Царь часто отсутствовал. Царица и две старшие дочери почти всегда ходили в форме сестер милосердия и делили время между посещениями госпиталей и многочисленными обязанностями, вытекающими из их заботы о раненых. Когда началась война, царица была очень утомлена. Не думая о последствиях, она посвятила всю себя этой работе со всем пылом и энтузиазмом, которые привносила во все, что делала. Казалось, она черпала силы в выполнении той благородной задачи, которую взяла на себя. Она как будто обнаружила, что эта работа удовлетворяла ее стремление к самоотдаче, и это помогло ей хотя бы на время забыть о беспокойстве и дурных предчувствиях, связанных с болезнью Алексея Николаевича.
   Еще одним результатом начала войны (столь же желаемым, сколь и неожиданным) было возвращение Распутина. В конце сентября он вернулся из Сибири, полностью оправившись от своих ужасных ран. Однако все указывало на то, что после возвращения он находился в некотором забвении. В любом случае его визиты становились все более редкими. Действительно, Алексею Николаевичу той зимой было настолько лучше, что не было нужды обращаться к Распутину за помощью.
   Но при этом его власть оставалась огромной. У меня появилось доказательство этого некоторое время спустя, когда Вырубова едва не погибла в железнодорожной катастрофе. Она была при смерти, когда ее вытащили из-под обломков разрушенного вагона и привезли в Царское Село. В ужасе царица поспешила к постели женщины, которая была чуть не единственным ее другом. Там же оказался Распутин, за которым спешно послали. В этой катастрофе царица увидела еще одно доказательство злого рока, который преследовал всех, кого она любила. Когда она встревоженно спросила Распутина, будет ли Вырубова жить, тот ответил: «Бог вернет ее вам, если она нужна вам и стране. Если же ее влияние дурно, то Он заберет ее к себе. Я не претендую на то, чтобы знать Его волю».
   Следует признать, что это было очень умно с его стороны. Если бы Вырубова выздоровела, то он заслужил бы ее вечную благодарность, поскольку выздоровление означало бы благородство ее помыслов и влияния на царицу. Если бы она умерла, то ее величество увидела бы в ее смерти доказательство неисповедимости путей Господних, и быстрее утешилась бы. [33 - Вырубова выжила, но ее выздоровление было долгим и тяжелым, и она навсегда осталась инвалидом.]
   Вмешательство Распутина помогло ему восстановить свое влияние, но торжество было недолгим. Ощущалось, что что-то изменилось и он уже не играет такой важной роли, как раньше. Я был рад заметить это, особенно после того, как поговорил о «старце» с послом Швейцарии в Петрограде. [34 - Указом от 31 августа 1914 года Петербург был переименован в Петроград.] Информация, которую он мне дал, не оставляла сомнений в реальном характере Распутина. Как я и подозревал, он был мистиком, обладавшим некими возможностями воздействия на психику людей. Он был человеком неуравновешенным, который по очереди удовлетворял свои земные желания и реализовывал некие видения и был в состоянии сменять ночи оргий на недели религиозного экстаза. Однако до этого разговора я не представлял себе, какое значение придавалось влиянию Распутина на политику не только в российских кругах, но и в зарубежных представительствах в Петрограде. Это влияние во многом преувеличивалось, но сам факт того, что оно могло существовать, был вызовом общественному мнению. Присутствие этого человека при дворе казалось непонятным и отвратительным всем тем, кто знал о его оргиях. Я хорошо понимал, что все это наносило ущерб престижу их величеств и давало их врагам оружие, которое рано или поздно могло быть использовано против них.
   Эта проблема разрешилась бы, только если бы Распутин исчез или был в достаточной степени дискредитирован. Но какая сила могла сделать это? Я знал, что лежало в основе той власти, которую он имел над царицей, и поэтому не мог не бояться восстановления его влияния при соответствующих обстоятельствах.
   Первые шесть месяцев войны не принесли желаемых результатов, и все указывало на то, что нас ждет долгая и тяжелая борьба. Могли возникнуть неожиданные осложнения, поскольку продолжение военных действий не могло не сказаться на экономической ситуации в стране и не вызвать всеобщее недовольство и даже беспорядки. Царь и царица были очень обеспокоены этим.
   Как всегда в моменты тревоги и неопределенности, они черпали столь необходимый им душевный комфорт в религии и в своих детях. Великие княжны восприняли ставшую более суровой жизнь при дворе с присущей им простотой и добрым юмором. Сама их жизнь, полностью лишенная всего того, что так нравится молодым девушкам, подготовила их к этой перемене. Когда началась война, Ольге Николаевне было девятнадцать лет, а Татьяне Николаевне только что исполнилось семнадцать. Они никогда не бывали на балу. Они были только на двух или трех приемах, которые устраивала их тетя, великая княгиня Ольга Александровна. После начала военных действий ими овладела единственная мысль – они хотели хоть как-то облегчить жизнь своих родителей, окружив их любовью, которая проявлялась в трогательной и нежной заботе о них.
   Если бы только мир знал, каким примером истинной любви и родственной духовной близости была царская семья! Как мало людей знали об этом! Ведь эти семейные узы никогда не выставлялись напоказ.

Глава 11
ОТСТУПЛЕНИЕ РУССКОЙ АРМИИ. ЦАРЬ СТАНОВИТСЯ ГЛАВНОКОМАНДУЮЩИМ. РАСТУЩЕЕ ВЛИЯНИЕ ЦАРИЦЫ (февраль – сентябрь 1915 г.)

   Несмотря на успехи русской армии в Галиции осенью 1914 года, весной 1915 года ситуация оставалась очень неопределенной. Обе стороны готовились к возобновлению борьбы, прелюдией к которой были сражения января и февраля. Если говорить о русской армии, то, казалось, было сделано все возможное, чтобы усилить ее боеспособность и обеспечить беспрерывное снабжение боеприпасами и амуницией. По крайней мере, царь, полагаясь на донесения, которые он получал, думал, что это именно так. Он возлагал все свои надежды на успех весенней кампании.
   Австрийцы первыми перешли в наступление, но русские отчаянно контратаковали, и скоро их превосходство стало ощутимым по всему фронту. В первой половине марта русские войска закрепили свой успех. 19 марта они взяли крепость Перемышль. Они захватили гарнизон крепости и значительный запас оружия. В стране с ликованием встретили известие об этой победе. 21 марта царь вернулся из штаб-квартиры Генштаба. Он был в приподнятом настроении. Неужели война наконец-то начала складываться в пользу России?
   В середине апреля русские дивизии стояли на гребне Карпатской гряды и угрожали занять богатейшие равнины Венгрии. Австрийская армия была на последнем издыхании. Но все эти успехи были достигнуты ценой огромных потерь, а бои в горах продолжались в условиях невыносимо тяжелых даже для победителя. Продолжающиеся военные действия начали сказываться на численности и структуре населения. Стало очевидным, что высокие цены на продукты питания и плохие дороги почти парализовали экономическую жизнь страны. Необходимо было без промедления искать выход из этой ситуации.
   Однако Германия не могла оставаться равнодушной к разгрому австрийской армии и, как только она осознала опасность, сразу же решила не допустить этого всеми доступными способами. Несколько германских соединений были переброшены на восток от Кракова. Командование ими было поручено генералу Макензену, который должен был начать наступление на фланги российской армии и попытаться отрезать от остальных войск армию, действующую в Карпатах. Наступление началось в первые дни мая, и под давлением немцев русская армия, расквартированная в Западной Галиции, была вынуждена отступить на восток. Она должна была признать потерю Карпат, завоевание которых досталось столь дорогой ценой, и спуститься на равнину. Войска сражались с необыкновенным мужеством, но им катастрофически не хватало оружия и амуниции.
   Отступление продолжалось. 5 июня была сдана крепость Перемышль, а 22 июня – Лемберг. К концу месяца вся Галиция – эта исконно славянская земля, взятие которой наполнило сердца русских такой радостью, – была оставлена российскими войсками.
   Тем временем германские войска начали массированное наступление в Польше и стали быстро продвигаться на восток, несмотря на упорное сопротивление русских. Это был очень тяжелый период. Весь русский фронт подвергся атаке и в нескольких местах под давлением австро-германской армии был прорван. Люди хотели знать, кто виноват в этой катастрофе. Они требовали назвать виновных и наказать их.
   Подобное развитие событий стало страшным ударом для царя. Это был настоящий шок: ничего подобного он не ожидал. Однако он не опустил руки. 25 июня он уволил военного министра генерала Сухомлинова, чья преступная халатность привела к тому, что армия не имела запасов оружия, боеприпасов и амуниции. 27-го он созвал заседание Генерального штаба, на котором присутствовали все министры. На повестке дня стоял один вопрос: как поднять дух страны, как мобилизовать все ее силы и ресурсы на борьбу не на жизнь, а на смерть против ненавистного врага?
   Было решено созвать сессию Думы. Первое заседание Думы состоялось 1 августа, в годовщину объявления войны Германией России. Твердая и мужественная позиция, занятая Думой, способствовала тому, что взбудораженная общественность несколько успокоилась. Однако, призвав всю нацию сплотиться для защиты Отечества, Дума потребовала найти и наказать виновных. Через несколько дней царь назначил «следственную комиссию», чтобы определить, кто ответственен за позор страны.
   Тем временем наступление Германии в Польше продолжалось. 5 августа русские войска оставили Варшаву и отошли на правый берег Вислы. 17 августа пал Ковно. Под натиском врага сдавались одна за другой все русские крепости. Казалось, врага остановить уже невозможно. К концу августа вся Польша оказалась в руках немцев.
   Поражения русской армии приобрели масштаб катастрофы, что угрожало самому существованию страны. Сможем ли мы остановить вражескую орду, или нам придется повторить ситуацию 1812 года и отойти в глубь территории, отдав часть русской земли неприятелю? Неужели все принесенные жертвы были напрасны?
   Страна стонала из-за оттока мужчин на фронт и постоянных сборов денег и продовольствия в пользу армии. Сельскому хозяйству катастрофически не хватало рабочих рук и тягловой силы. В городах непрерывно росла стоимость жизни из-за дезорганизации работы железных дорог и притока беженцев. Из уст в уста передавались самые пессимистические новости. Говорили о предательстве, саботаже и т. д. Русское общественное мнение, переменчивое и склонное к преувеличению как в радости, так и в печали, погрузилось в пучину самых мрачных ожиданий.
   Именно в этот момент, когда Россия переживала острейший кризис, Николай II решил взять на себя командование русской армией.
   В течение нескольких месяцев царица уговаривала царя решиться на это, но он отклонял ее предложение, не желая смещать великого князя с поста, на который сам же и назначил его. Когда началась война, его первой мыслью было возглавить русскую армию, но, поддавшись уговорам министров, он решил оставить эту столь милую его сердцу идею. Царь всегда жалел об этом, и теперь, когда немцы взяли Польшу и продвигались по русской земле, он посчитал преступлением оставаться вдали от фронта и не принимать активного участия в защите своей страны.
   11 июля царь вернулся из Ставки и провел в Царском Селе два месяца. Там он и принял это важное для себя решение. Я хочу передать разговор, который состоялся у нас с ним 16 июля. Этот разговор ясно показывает, какие идеи вдохновляли его в это время. В тот день мы с Алексеем Николаевичем гуляли в парке, и он присоединился к нам и начал рассказывать сыну о последней поездке на фронт. Затем, повернувшись ко мне, он сказал:
   – Вы не представляете, как тяжело быть вдали от войск. Кажется, что здесь все высасывает из меня энергию и лишает воли и решимости. Повсюду ходят какие-то нелепые и страшные слухи и рассказы, и им все верят. Людей здесь не интересует ничего, кроме интриг и всякого рода мистики; на первом плане у них только свои низменные интересы. На фронте солдаты сражаются и умирают за свою страну. Там всеми владеет единственная мысль – решимость победить любой ценой. Все остальное забыто, и, несмотря на все наши потери и отступления, все уверены в победе. Все, способные носить оружие, должны быть сейчас в армии. Если же говорить обо мне, то никогда я так не спешил вновь оказаться вместе с моими солдатами. [35 - То же самое чувство двигало им, когда он сказал после отречения одному из офицеров своей охраны: «Только подумайте: я больше не царь, а мне даже не дают возможности сражаться за свою страну». Эти слова, произнесенные от всей души, показывают, что он чувствовал в этот момент.]
   Царица смогла воспользоваться таким настроем мужа. Она твердо решила преодолеть все трудности, но двигали ею несколько другие соображения. Она страстно желала отстранения от командования войсками великого князя Николая, которого она обвиняла в попытках погубить репутацию и престиж царя и в тайной подготовке дворцового переворота, который служил бы его собственным интересам. Основываясь на определенного рода информации, полученной от Вырубовой, она была убеждена, что Генштаб – центр заговора, целью которого был захват царицы в отсутствие мужа и заточение ее в монастырь.
   Царь же, напротив, был полностью уверен в верности великого князя Николая. Он считал его неспособным на преступление, но вынужден был признать, что великий князь участвовал в заговоре против царицы. Тем не менее он не поддавался на уговоры царицы до тех пор, пока внутреннее стремление встать во главе своих войск не переросло в веление совести. Личным участием в общей борьбе он надеялся показать всему миру, что это будет война до последнего солдата, и доказать, что уверен в конечной победе России. В этот трагический момент он считал своим долгом поставить на карту свою жизнь и личную судьбу, а как глава государства – взять на себя весь груз ответственности. Своим присутствием в войсках он надеялся восстановить доверие, поскольку их дух был подорван чередой поражений; солдаты устали сражаться с врагом, чья сила главным образом состояла в превосходстве в вооружении.
   Несмотря на последние события, престиж великого князя Николая все еще был очень велик. В этот первый год войны он доказал и свой характер, и железную волю. Тот факт, что он был снят со своего поста в период поражений, свидетельствовал о том, что именно на него возложили ответственность за эти поражения. Его отстранение от командования неизбежно рассматривалось как наказание, в равной степени несправедливое и оскорбительное для него. Царь прекрасно все понимал, но все-таки пошел на этот шаг – против своей воли, как, впрочем, многое из того, что он делал. Сначала он хотел оставить великого князя при Генштабе, но это поставило бы экс-главнокомандующего в неловкое положение. Царь решил назначить его генерал-губернатором Кавказа и главнокомандующим войсками, сражавшимися против турок.
   Царь передал решение взять в собственные руки Верховное командование армией своим министрам. Это произошло на совете, который собрался в Царском Селе за несколько дней до его отъезда в Генштаб. Новость ошеломила всех присутствующих, и они изо всех сил пытались убедить царя изменить решение, указывая на то, что оно может иметь серьезные последствия для положения в стране: ведь глава государства будет проводить большую часть времени в Ставке, в 500 километрах от столицы. Они напомнили ему о его бесчисленных обязанностях и просили не взваливать на свои плечи дополнительный груз. В качестве последнего довода они заявили, что в столь критический момент царю не стоит становиться во главе войск. В случае нового поражения он мог сам стать объектом критики, что могло подорвать его престиж и власть.
   Но царь был непоколебим. Некоторые члены его ближайшего окружения предприняли еще несколько попыток переубедить его, но им это не удалось, и 4 сентября вечером он отбыл в Могилев, где в то время находилась Ставка. На следующий день он подписал приказ, которым объявлял войскам, что лично возглавил командование. В конце он собственноручно приписал: «С непоколебимой верой в милосердие Божие и твердой уверенностью в победе мы выполним свой священный долг по защите Отечества и никогда не позволим врагу топтать нашу землю».
   Он повторил клятву, которую принял в самом начале войны, и тем самым поставил на кон свою корону.
   Во Франции и Англии известие об этом было воспринято с удивлением и не без опаски. Однако этот его поступок расценили как клятву, которой Россия (в лице царя) связывала себя с Антантой. Это было как раз в тот момент, когда серия военных неудач послужила толчком к зарождению сепаратистских настроений. Все ведущие газеты стран Антанты подчеркивали важность принятого царем решения. Выражалась надежда, что оно поднимет дух русского войска и будет способствовать победе в войне. Русские газеты пестрили восторженными статьями, однако на самом деле поначалу мнения относительно разумности принятого решения резко разделились. В самой армии, как мы увидим, присутствие царя способствовало подъему духа войска и придало новый импульс военной кампании.
   Когда-нибудь история покажет, каковы были политические и военные последствия этого шага, который, без сомнения, со стороны царя являлся актом мужества и веры.
   Как я и боялся, очевидное безразличие, с которым относились к Распутину зимой, было временным явлением. Во время майских поражений русской армии его влияние опять возросло и даже стало еще сильнее, чем было. Впрочем, это легко объяснимо. В начале войны и царь, и царица были полностью захвачены одной идеей – идеей спасения России – и часами упивались мыслью о том, как они любят свой народ и как народ отвечает им взаимностью. Это ощущение единства монархии и народа наполняло их сердца надеждой. Они искренне верили, что являются центром общенационального движения, охватившего всю Россию. События следующих месяцев не поколебали их мужества и решимости. Они сохранили веру в то, что весеннее наступление приведет к победе русского оружия.
   Последовавшая за этим катастрофа на театре военных действий погрузила их в пучину отчаяния. В своем горе царица не могла не обратиться за моральной поддержкой к тому, кого уже считала не только спасителем сына, но и представителем всего русского народа, ниспосланным Богом, чтобы спасти Россию и императора.
   Неверно полагать, что личные амбиции или жажда власти заставили царицу начать вмешиваться в политику. Она боготворила своего мужа так же, как боготворила своих детей, и пределу ее преданности любимым не было. Ее единственным желанием было оказаться полезной царю в его тяжелой работе и помогать ему советом.
   Убежденная, что самодержавие является единственной формой правления, подходящей для России, царица полагала, что любая уступка требованиям либералов – преждевременна. По ее мнению, необразованные массы русского народа может повести за собой только царь, с личностью которого ассоциируется вся полнота власти. Она была убеждена, что для русского мужика царь является символом единства, величия и славы России, главой государства и помазанником Божьим. Посягать на его власть (даже частично!) означало подорвать веру русского крестьянина и навлечь самые ужасные несчастья на страну. Царь должен не только править – он должен управлять государством твердой и сильной рукой.
   К этой новой задаче царица подошла с той же решимостью, мужеством и – увы! – с той же слепотой, которые она в полной мере проявляла в борьбе за жизнь своего сына. Но по крайней мере, она была последовательна и логична в своих ошибках. Уверенная, что единственная опора династии – народ и что Распутин избран Богом (ведь она же была свидетельницей действия его молитв!), она твердо верила, что этот простой мужик может использовать свою сверхъестественную силу, чтобы помочь империи и царю.
   Хитрый и проницательный, Распутин никогда не давал советов в политических вопросах – в лучшем случае он осторожно предостерегал. Он всегда старался быть в курсе того, что происходило при дворе, быть в курсе личных переживаний царя и его жены. Поэтому, как правило, его пророчества отвечали тайным желаниям царицы и подтверждали их. Фактически не могло быть сомнений в том, что именно она вдохновляла «прорицателя», но, так как ее желания интерпретировались Распутиным, в ее глазах они приобретали вид откровения.
   Перед войной влияние царицы на решение политических вопросов было эпизодическим. Обычно оно ограничивалось требованием удалить от двора всякого, кто проявлял враждебность к «старцу». В первые месяцы войны в этом смысле ничего не изменилось, однако после поражений русской армии весной 1915 года, а в особенности после того, как царь принял на себя командование войсками, царица стала играть все большую роль в делах управления государством, поскольку она хотела помочь мужу, который взвалил на свои плечи груз непомерной ответственности. Она была измучена и больше всего на свете хотела мира и покоя, но по собственной воле пожертвовала личным комфортом во имя того, что считала своим священным долгом.
   Сдержанная и в то же время импульсивная, царица, а прежде всего – жена и мать, никогда не была счастлива за пределами своего домашнего очага. Она была хорошо образованна, артистична, любила искусство. Ей нравилось мечтать и философствовать, и очень часто она полностью уходила в свои мысли и переживания. Однако она моментально выходила из этого состояния погруженности в себя, как только чувствовала приближение опасности. И тогда она бросалась на противника со всем пылом страстной натуры. Она обладала прекрасными человеческими качествами и всегда стремилась к достижению самых высоких идеалов. Но страдания сломили ее. Она стала лишь тенью себя прошлой, и у нее часто случались периоды мистического экстаза, во время которых она теряла всякое чувство реальности. Примером тому может служить ее вера в Распутина.
   Именно поэтому в своем желании спасти мужа и сына, которых она любила больше жизни, она своими руками выковала оружие их гибели.

Глава 12
НИКОЛАЙ II – ГЛАВНОКОМАНДУЮЩИЙ РУССКОЙ АРМИИ. ПРИЕЗД ЦЕСАРЕВИЧА В СТАВКУ. ПОЕЗДКИ НА ФРОНТ (сентябрь – декабрь 1915 г.)

   Великий князь Николай покинул Ставку 7 сентября, через два дня после прибытия туда царя. Он отправился на Кавказ в сопровождении генерала Янушкевича, который незадолго до этого был сменен на посту начальника Генерального штаба генералом Алексеевым. Военные, возлагавшие большие надежды на Алексеева, с удовлетворением восприняли эту новость. Именно Алексеев разрабатывал план военной кампании в Галиции осенью 1914 года, а будучи командующим Северо-Западным фронтом, еще раз доказал свой военный талант. Сейчас на него была возложена огромная ответственность: в результате наступления германской армии русские войска оказались в очень тяжелом, можно даже сказать – критическом положении, и от решений, которые он должен был принять, зависело будущее и армии, и всей России. С самого начала царь дал ему полную свободу в планировании и проведении военных операций. Свою роль император видел в том, чтобы своей властью «прикрывать» его и нести полную ответственность за его действия.
   Через несколько дней после того, как Николай II встал во главе русской армии, ситуация внезапно изменилась к худшему. Немцы, которые сконцентрировали крупные силы к северо-западу от Вильно, сумели прорвать фронт, и теперь их кавалерия действовала в тылу русской армии, угрожая отрезать ее от остальной страны. 18 сентября мы, казалось, были на краю гибели.
   Благодаря предпринятой тактике и героизму войск катастрофы удалось избежать. Это было последнее усилие врага, который сам, как оказалось, вырыл себе могилу. В начале октября русские войска добились некоторых успехов над австрийцами, постепенно фронт сомкнулся и закрепился на отвоеванных позициях.
   Это ознаменовало окончание долгого отступления, начавшегося еще в мае. Несмотря на все свои усилия, германские войска так и не смогли довести наступление до победного конца. Русская армия уступила врагу большую территорию, но избежала полного разгрома.
   6 октября царь на несколько дней вернулся в Царское Село, и было решено, что Алексей Николаевич отправится вместе с ним на фронт: царь считал необходимым показать наследника войскам. Царица подчинилась этому решению, понимая его необходимость. Она знала, как тяжело ее муж переживал одиночество, ведь в один из самых трудных моментов своей жизни он оказался вдали от семьи, которая была главным утешением его жизни. Она знала, каким счастьем было бы для него присутствие рядом сына. Тем не менее ее сердце сжималось при мысли, что сын уезжает от нее. Они разлучались впервые в жизни, поэтому легко представить, на какую жертву пошла эта женщина. Каждый раз, оставляя его хотя бы на несколько минут, она даже не знала, увидит ли еще его живым.
   Мы отбыли в Могилев 14 октября, и царица с великими княжнами пришли на вокзал проводить нас. Когда я прощался с ее величеством, она попросила писать ей каждый день, сообщая новости о сыне. Я обещал исполнить ее просьбу.
   На следующий день мы остановились в Риге, где царь хотел устроить смотр войскам, которые были отведены с линии фронта и расквартированы поблизости. Все эти части принимали участие в тяжелых боях в Галиции и Карпатах, и их личный состав уже два или три раза был почти полностью заменен. Однако, несмотря на ужасные потери, полки гордо промаршировали перед царем. Конечно, они уже несколько недель отдыхали за линией фронта, и у них было время оправиться от усталости и лишений. Это был первый раз, когда царь в роли главнокомандующего проводил смотр войскам. Теперь они видели в нем и императора, и своего Верховного главнокомандующего. Приняв парад, царь подошел к солдатам и поговорил с несколькими из них, задав вопросы о тех тяжелых сражениях, в которых они принимали участие. Алексей Николаевич был рядом с отцом, внимательно вслушиваясь в рассказы людей, которые совсем недавно глядели в лицо смерти. Он напряженно слушал их, стараясь не пропустить ни слова. Его присутствие рядом с царем вызвало неподдельный интерес у солдат. Когда он ушел, они начали шепотом обмениваться впечатлениями – они говорили о его возрасте, росте, внешности и т. д. Но самое большое впечатление на них произвел тот факт, что на цесаревиче была форма рядового, ничем не отличавшаяся от их собственной.
   16 октября мы прибыли в Могилев, небольшой белорусский провинциальный город, куда великий князь Николай перевел Ставку Верховного главнокомандования во время наступления германской армии два месяца назад. Царь поселился в доме губернатора на крутом левом берегу Днепра. Он расположился на первом этаже в двух довольно больших комнатах, в одной из которых был его кабинет, а в другой – спальня. Походная постель Алексея Николаевича была поставлена рядом с постелью отца. Меня и нескольких сопровождающих царя военных разместили в местном Дворянском собрании, переданном в распоряжение Генерального штаба.
   Время мы проводили примерно следующим образом. Каждое утро в половине девятого царь ехал в Генеральный штаб. Обычно он оставался там до часа дня, и я пользовался его отсутствием, чтобы работать с Алексеем Николаевичем в царском кабинете, который мы были вынуждены превратить в класс из-за недостатка места. Затем мы обедали в главной зале губернаторского дома. Каждый день за столом собиралось около тридцати человек, включая генерала Алексеева, его адъютанта, глав военных миссий стран Антанты, членов свиты и нескольких офицеров, бывших в Могилеве проездом. После обеда царь занимался неотложными делами, а около трех часов дня мы отправлялись на автомобильную прогулку.
   Когда мы отъезжали на некоторое расстояние от города, то останавливались и около часа гуляли. Больше всего нам нравился сосновый бор, в самом центре которого располагалась маленькая деревенька Сосновка, где 19 июля 1812 года армия маршала Даву встретилась с войсками генерала Раевского. [36 - Французская армия, идя на Москву, захватила Могилев 19 июля, и маршал Даву несколько дней жил в том же самом доме, в котором сейчас разместились царь и цесаревич.]
   По возвращении с прогулки царь снова брался за бумаги, а Алексей Николаевич готовил уроки в кабинете отца. Однажды, когда я, как обычно, присутствовал там, царь обернулся ко мне и заметил:
   – Если бы мне кто-нибудь сказал, что однажды я буду подписывать манифест об объявлении войны Болгарии, я бы назвал этого человека сумасшедшим. Но вот этот день настал. Я подписываю этот документ против своей воли, поскольку уверен, что болгарский народ был обманут своим королем и сторонниками Австрии, но большинство болгар по-прежнему дружески относятся к России. Национальный дух скоро возродится, и они осознают свою ошибку, но будет слишком поздно.
   Этот эпизод наглядно показывает, какую простую, абсолютно неприхотливую жизнь мы вели в Ставке, и ту близость, которая появилась между нами в этих экстраординарных обстоятельствах.
   Поскольку царь очень хотел посетить войска вместе с цесаревичем, мы направились на фронт 24 октября. На следующий день мы прибыли в Бердичев, где к нашему поезду присоединился генерал Брусилов, командующий Юго-Западным фронтом. Через несколько часов мы прибыли в Ровно. Именно в этом городе генерал Брусилов разместил свою штаб-квартиру. Мы должны были вместе с ним ехать к месту концентрации его войск. Поехали машиной, так как нам предстояло более 20 миль. Когда мы выехали из города, к нам присоединилась эскадрилья аэропланов и сопровождала нас, пока мы не увидели длинные ряды соединений, раскинувшиеся за лесом. Через минуту мы были уже там. Царь прошел мимо выстроенных для встречи императора войск вместе с сыном. Затем вызвал из рядов офицеров и солдат, которых наградили за храбрость, и вручил им Георгиевские кресты.
   Не успела церемония награждения закончиться, как уже стемнело. На обратном пути царь, узнавший от генерала Иванова, что рядом находится полевой госпиталь, решил заехать туда. Мы попали в уже темный лес и скоро разглядели маленькое здание, слабо освещенное красным светом зажженных факелов. Царь с Алексеем Николаевичем вошли в дом, и царь подошел к раненым и стал расспрашивать их о здоровье. Его неожиданное появление в столь поздний час, да еще в непосредственной близости от линии фронта, вызвало всеобщее изумление. Один рядовой, которого только что перевязали и вновь положили на кровать, не отрываясь смотрел на государя и, когда тот склонился над ним, поднял здоровую руку и дотронулся до его одежды, чтобы удостовериться, что перед ним действительно царь, а не призрак. Прямо за спиной отца стоял Алексей Николаевич, который был глубоко тронут теми страданиями, которые увидел вокруг себя.
   После этого мы сели в поезд и сразу же отправились на юг. На следующее утро мы уже были в Галиции. Ночью мы пересекли бывшую австрийскую границу. Царь горел желанием поздравить войска, беспримерное мужество которых позволило им закрепиться на чужой территории даже при катастрофической нехватке оружия и боеприпасов. В Богдановке мы сошли с поезда и поднялись на плато, где были собраны части полков армии генерала Щербачева. Когда смотр войск закончился, царь, несмотря на возражения свиты, посетил Печерский полк, который был расположен в 5 километрах от линии фронта, в месте, вполне доступном для вражеской артиллерии. Затем мы вернулись к нашим машинам, которые оставили в лесу, и отправились в армию генерала Лечицкого, что располагалась в 50 километрах.
   Когда мы возвращались домой, стемнело и опустился густой туман. Мы заблудились и дважды возвращались к месту, откуда уехали. Лишь после долгих блужданий мы наконец-то выехали к железнодорожному полотну, правда, в 25 километрах от того места, где оставили свой поезд. Еще через 2 часа мы пустились в обратный путь к Ставке.
   Из этой поездки в войска царь вынес самые благоприятные, обнадеживающие впечатления. Он впервые вступил в непосредственный контакт со своими войсками и был рад, что сумел собственными глазами убедиться (особенно на линии огня) в прекрасном состоянии боевых частей и в боевом настрое офицеров и солдат.
   Мы вернулись в Могилев вечером 27 октября, а на следующее утро туда прибыли ее величество и великие княжны. Во время этого путешествия царица с дочерьми останавливались в нескольких городах – в Твери, Пскове и Могилеве, чтобы посетить военные госпитали. В Могилеве они пробыли с нами три дня, а затем вся семья направилась в Царское Село, где царь должен был провести несколько дней.
   Я намеренно так подробно остановился на этом первом путешествии, в которое царь взял своего сына, и, чтобы не повторяться, лишь кратко расскажу о тех поездках в войска, которые мы совершили в ноябре.
   9 ноября мы покинули Царское Село. 10-го были уже в Ревеле, где царь посетил эскадру подводных лодок, которая только что прибыла туда. Толстый слой льда покрывал лодки сверкающей коркой. Там также стояли две британские субмарины, которые с большим трудом вошли в воды Балтики и успели уже потопить несколько германских кораблей. Царь вручил Георгиевский крест одному из командиров.
   На следующий день мы провели несколько часов в Риге, которая представляла собой нечто вроде передового бастиона, выдвинутого к линии врага. Там мы познакомились с полками сибирских стрелков, которые считались одними из лучших частей русской армии. Они гордо промаршировали перед царем, отвечая на его приветствие традиционным: «Рады служить вашему императорскому величеству» – и троекратным «ура!».
   Через пару дней мы были в Тирасполе, маленьком городке в 100 километрах от Одессы, где царь устроил смотр частям армии генерала Щербачева. После смотра войск царь, желавший выяснить для себя размер потерь, понесенных войсками, попросил командиров, чтобы подняли руки только те солдаты, которые были в составе своих частей с самого начала военной кампании. Командиры отдали соответствующий приказ, но над тысячами голов появилось лишь несколько рук. Были и такие части, где руки не поднял ни один человек. Это произвело огромное впечатление на Алексея Николаевича. Впервые он столкнулся с реальностью войны – ее страшной и жестокой правдой.
   На следующий день, 22 ноября, мы отправились в Рении, небольшой город на Дунае, на границе с Румынией. Там было собрано огромное количество оружия, боеприпасов и амуниции, поскольку этот город был базой речных пароходов, занимавшихся транспортировкой самых разных грузов для несчастных сербов, которые из-за предательства Болгарии оказались жертвами австро-германского нашествия.
   На следующий день царь произвел смотр знаменитой Дикой дивизии, одержавшей немало побед в недавней кампании. Дивизия располагалась возле Балты в Подолии. Там же стояли части кубанских и терских казаков, чьи меховые шапки придавали им немного устрашающий вид. Когда мы собрались в обратный путь, вся эта огромная масса всадников внезапно двинулась вперед и заняла позицию по обеим сторонам дороги. Затем они пришпорили лошадей и галопом, поднимаясь по склонам холмов и спускаясь в долины, сметая все на своем пути, сопровождали нас до железнодорожной станции. В этой яростной скачке люди и лошади слились в единое целое, а за всем этим наблюдали величественные Кавказские горы. Это зрелище было и величественным, и устрашающим одновременно, и в нем проявились все кровожадные инстинкты дикого народа.
   Мы вернулись в Ставку только 26 ноября, проехав практически по всему фронту, протянувшемуся от Балтики до Черного моря.
   10 декабря мы узнали, что царь намеревается посетить гвардейские полки, которые стояли на границе Галиции.
   В день нашего отъезда, 16 декабря, у Алексея Николаевича, который накануне подхватил простуду, пошла носом кровь из-за частого отсмаркивания. Я вызвал профессора Федорова, [37 - Профессор Федоров сопровождал царя в его поездках, после того как тот возложил на себя обязанность главнокомандующего. Доктора Деревенько и Боткин оставались в Царском Селе.] но тот не смог полностью остановить кровотечение. Несмотря на это, мы отправились в путь, поскольку уже были сделаны все приготовления к приезду царя. Ночью мальчику стало хуже: поднялась температура, и он очень ослабел. В три часа ночи профессор Федоров, чувствуя свою ответственность за жизнь цесаревича, решил разбудить царя и убедить его вернуться в Могилев, где можно было обеспечить наследнику надлежащий уход.
   На следующее утро мы уже были на пути обратно в Ставку, однако состояние ребенка стало столь серьезным, что решили везти его в Царское Село. Царь заехал в Генеральный штаб и провел два часа, беседуя с генералом Алексеевым. Затем он присоединился к нам, и мы немедленно отправились в путь. Наше путешествие было особенно тягостным, потому что состояние больного все время ухудшалось. Мы вынуждены были несколько раз останавливать поезд, чтобы переодеть больного. Матрос Нагорный поддерживал Алексея Николаевича в постели, потому что тот не мог самостоятельно сидеть. Несколько раз он впадал в забытье, и я боялся, что конец уже близок.
   Однако к утру ему стало немного лучше и кровотечение уменьшилось. Наконец мы доехали до Царского Села. Было 7 часов утра. Царица, которая была вне себя от тревоги и отчаяния, встречала нас на перроне вместе с великими княжнами. С величайшими предосторожностями больного перенесли во дворец. Докторам удалось зафиксировать рубец, который образовался на месте разрыва кровеносного сосуда. И опять царица приписала улучшение состояния своего сына молитвам Распутина и по-прежнему была убеждена, что только вмешательство «старца» спасло ее сына.
   Царь пробыл с нами несколько дней, но он горел желанием поскорей вернуться на фронт, поскольку хотел воспользоваться относительным затишьем, чтобы посетить войска и наладить с ними контакт.
   Поездки на фронт имели большой успех. Присутствие царя в войсках вызывало небывалый энтузиазм, причем не только среди солдат, но и среди крестьян, которые при любой остановке поезда стекались к нему со всех сторон в надежде хоть одним глазком взглянуть на своего государя. Царь был уверен, что его усилия приведут к возрождению патриотических чувств и верности лично ему. Недавние встречи с солдатами и офицерами убедили его, что это ему удалось. Сопровождающие разделяли эту убежденность. Было ли это лишь иллюзией? Тот, кто отрицает саму вероятность этого, совсем не знает русский народ и не имеет ни малейшего представления о том, как сильны в мужике монархические настроения.

Глава 13
ЦАРЬ В ДУМЕ. КАМПАНИЯ В ГАЛИЦИИ. НАША ЖИЗНЬ В СТАВКЕ. РАСТУЩЕЕ НЕДОВОЛЬСТВО В ТЫЛУ (1916 г.)

   25 декабря царь один вернулся в Ставку и три дня спустя на границе Галиции провел смотр гвардейским дивизиям, которые сконцентрировались там в преддверии мощного наступления. Он жалел, что с ним не было Алексея Николаевича, поскольку хотел представить наследника гвардейцам. После этого царь вернулся в Могилев.
   К концу 1915 года военное положение русских войск значительно улучшилось. Армия воспользовалась месяцами затишья, которые последовали за мощным германским наступлением в сентябре 1915 года, и благодаря тому, что страна располагала огромными людскими ресурсами, армия могла быстро восполнить потери, понесенные во время отступления. Немцы опять лишились награды, которую сами себе обещали, – награды, которую, казалось, обеспечили им их успехи в начале кампании. Они все больше сомневались в своей способности сломить упорное сопротивление русских. Поэтому теперь они прибегли к изощренной пропаганде и хитроумным интригам, чтобы возбудить в тылу России недовольство правящим курсом, которое помогло бы им в достижении поставленной цели. В лице царя они видели препятствие, мешавшее реализации этих задач. Это препятствие должно было быть устранено.
   Взяв на себя командование войсками и поставив, таким образом, на кон свою корону, царь, по сути, лишил врагов всякой надежды на примирение. Теперь власти в Берлине знали, что Николай II будет поддерживать союзников до самого конца и что все попытки решить проблему путем переговоров разобьются о его несгибаемую решимость продолжать войну до самого конца. Они также знали, что царь был единственным связующим звеном между различными партиями империи и что, если это звено исчезнет, в стране не останется никакой организованной силы, способной предотвратить распад страны и анархию.
   Поэтому Генеральный штаб германских войск полностью посвятил себя решению новой задачи: подорвать престиж монархии и срежиссировать свержение русского царя. Чтобы достичь этой цели, необходимо было скомпрометировать царя в глазах его народа и союзников. В России у Германии была разветвленная разведывательная и агентурная сеть, перед которой была поставлена задача: распространить среди русских людей слух о том, что царь хочет покончить с войной и заключить с Германией сепаратный мир.
   Царь решил покончить с этими интригами раз и навсегда и предельно ясно изложить свои намерения. 2 января в Замири, где он инспектировал войска генерала Куропаткина, он завершил свое обращение к войскам следующим заявлением: «Не бойтесь! Как я уже не раз заявлял в начале войны, я не пойду на подписание мирных соглашений, пока мы не выдворим последнего вражеского солдата с нашей земли. Я также не буду подписывать мирный договор без предварительных консультаций с нашими союзниками, с которыми нас связывают не только официальные договоренности, но и искренняя дружба и кровь, пролитая за общее дело».
   Таким образом, Николай II в присутствии всей армии подтвердил ту торжественную клятву, которую дал 2 августа 1914 года и позднее – в качестве главнокомандующего армией. Правительство сделало все возможное, чтобы придать царской речи максимальную гласность, поэтому ее опубликовали во всех газетах и начали распространять в войсках и в тылу.
   В январе и феврале Николай II продолжил регулярные поездки на фронт и в Ставку (Новый год он встретил в Могилеве) и вернулся в Царское Село 24 февраля, накануне открытия сессии Думы. За пять дней до этого пришли известия о взятии Эрзерума, который долгое время оставался оплотом сопротивления турецких войск. Россия ликовала. Это была действительно важная победа, и наступление Кавказской армии активно продолжалось.
   Наутро после прибытия царь осуществил свое намерение и отправился вместе с братом, великим князем Михаилом, в Таврический дворец, где в тот день Дума должна была возобновить свою работу. Это было первое посещение царем Думы, и в политических кругах этому событию придавалось особое значение. Оно свидетельствовало о страстном желании царя наладить более тесное сотрудничество с представителями народа, и этот шаг был воспринят с большим энтузиазмом, потому что доверие к правительству было подорвано поражениями на фронтах и обвинениями, предъявленными бывшему военному министру генералу Сухомлинову.
   По прибытии в Таврический дворец императора встретил председатель Думы Родзянко. Он проводил императора в Екатерининский зал, где тот присутствовал на богослужении в ознаменование взятия Эрзерума. Затем, обратившись к депутатам, царь выразил полное удовлетворение тем, что он находится среди них, и уверенность в том, что в трагические дни, переживаемые Россией, они объединят свои усилия и будут вместе работать на благо страны. Депутаты восторженными выкриками приветствовали слова государя.
   Царь обошел все помещения дворца и затем покинул его. Через полчаса председатель Думы, открывая сессию, закончил свою речь следующими словами: «Неразрывная связь между государем и его народом, которая является залогом процветания Российской империи, теперь еще более упрочена. Эта хорошая новость наполнит огромной радостью сердца всех людей даже в самых отдаленных уголках страны. Она придаст мужества нашим храбрым солдатам, защитникам нашей Родины».
   В тот памятный день казалось, что государь, министры и представители народа объединены одной мыслью – победить любой ценой.
   В тот же вечер царь направился в Государственный совет, который в тот день также возобновил свою работу. Затем он вернулся в Царское Село, откуда следующим утром отбыл в Ставку. Это было время наступления на Верден, и Россия должна была подключиться к военным действиям, чтобы отвлечь на себя часть германских войск. Поэтому было решено тоже перейти в наступление.
   Оно началось 15 марта в районе Двинска и Вильно, и сначала русским войскам сопутствовал успех. Однако продвижение вперед шло медленно, поскольку германские войска оказывали упорное сопротивление. Из-за оттепели дороги были практически непроезжими. Солдаты с трудом пробирались сквозь грязь и болота. Атака захлебнулась в начале апреля, но принесла свои плоды, поскольку оттянула в этот район крупные немецкие соединения.
   После обильного кровотечения, которое угрожало его жизни в декабре, Алексей Николаевич был еще очень слаб. Он несколько окреп лишь к началу февраля, однако царица по опыту знала, что опасность еще не миновала, поэтому намеревалась оставить его в Царском Селе, пока не установится хорошая погода.
   Мне такое решение царицы было даже на руку, потому что наши длительные поездки на фронт не могли не сказаться на образовании цесаревича. [38 - Здесь я хочу рассказать о небольшом эпизоде, случившемся в начале весны, когда царь был в Царском Селе в перерыве между поездками на фронт. Этот эпизод показывает, какие чувства царь испытывал к Германии и пытался привить их своему сыну. В тот день цесаревич играл в саду. Там же были царь и великие княжны. Цесаревич скользнул за спину младшей из сестер, которая не видела его, и бросил ей в спину круглый снежок. Отец видел это. Он подозвал к себе мальчика и сурово отчитал его: «Стыдись, Алексей! Ты ведешь себя как немец, нападая на свою жертву сзади, когда она не имеет возможности защищаться. Это позорно и трусливо! Оставь такое поведение тем, кому оно подходит, – немцам».]
   Мы вернулись в Ставку только 17 мая. Царю пришлось оставаться там безвыездно довольно долгое время. Через две недели после нашего приезда – 4 июня – армия генерала Брусилова начала наступление в Галиции. Оно закончилось полной победой русских войск, а в последующие дни они развили свой успех. Под давлением русского наступления австрийский фронт дрогнул и отодвинулся к Лембергу. Число пленных было огромно. Скоро положение австрийцев в районе Луцка стало критическим. Новости об этой прекрасной победе были с энтузиазмом восприняты в Ставке. Однако для царя это был последний повод для радости.
   После возвращения в Ставку наша жизнь шла по тому же распорядку, что и в предыдущие приезды, хотя я больше не давал цесаревичу уроков в кабинете его отца, а делал это на небольшой веранде, которую мы превратили в класс, или в большой палатке в саду (она же служила нам и столовой). Именно там обедал царь в жаркую погоду. Мы воспользовались чудесными летними днями, чтобы поехать покататься по Волге на маленькой яхте, предоставленной нам Министерством путей сообщения.
   Иногда к нам с короткими визитами приезжали царица и великие княжны. Они жили в том же поезде, в котором прибыли сюда, но присоединялись к царю за обедом и ездили с нами на экскурсии. Царь, в свою очередь, ужинал с царицей и проводил часть вечера в семейном кругу, когда у него выдавалась свободная минута. Великим княжнам очень нравились эти (на их вкус, очень краткие) поездки в Могилев, которые вносили хоть какое-то разнообразие в их монотонную и аскетичную жизнь. Здесь у них было гораздо больше свободы, чем в Царском Селе. Как это часто бывает в России, станция Могилев расположена далеко от города, почти в чистом поле. Великие княжны проводили свободное время, посещая семьи крестьян в близлежащих деревнях или семьи железнодорожных служащих. Их простые манеры и природная доброта завоевывали сердца людей, а поскольку они обожали детей, их можно было часто видеть в окружении местных ребятишек, которых они непременно щедро одаривали конфетами.
   К сожалению, из-за поездки в Могилев нам пришлось прервать регулярные занятия с Алексеем Николаевичем. Да и на его здоровье она сказалась не самым лучшим образом. Впечатлений было слишком много для его эмоциональной натуры. Он стал нервным, раздражительным и абсолютно не мог сосредоточиться на занятиях. Я высказал царю свои соображения. Он признал, что мое беспокойство вполне обоснованно, но сказал, что, возможно, эти отрицательные моменты в какой-то степени компенсируются тем, что мальчик становится более раскованным и смелым, и тем, что ужасы, которые он видел во время этой поездки, на всю жизнь внушат ему отвращение к войне.
   Однако чем дольше мы оставались на фронте, тем сильнее во мне росла уверенность, что пребывание в Ставке вредит цесаревичу. Мое положение становилось все более трудным, и в двух или трех случаях мне пришлось проявить жесткость по отношению к мальчику. У меня было ощущение, что царь не в полной мере разделял мою позицию и не поддерживал меня в той степени, в какой мог бы. За последние три года я очень устал – у меня не было отпуска с сентября 1913 года, – поэтому я решил попросить дать мне отпуск на пару недель. Мне на смену приехал мой коллега Петров, и 14 июля я покинул Ставку.
   Как только я приехал в Царское Село, царица сразу же вызвала меня к себе, и у нас состоялся долгий разговор. В его ходе я пытался наглядно показать ей, сколь неблагоприятны для Алексея Николаевича были эти поездки на фронт. Она ответила, что и его величество, и она сама вполне отдавали себе отчет в этом, но считали, что лучше временно пожертвовать образованием сына (и даже подвергнуть риску его здоровье!), чем лишать его того положительного, что он приобрел, живя в Могилеве. С поразившей меня откровенностью она сказала, что сам царь всю жизнь страдал от врожденной робости. К тому же он (как и все наследники престола) до вступления на престол находился в тени своего отца и был плохо подготовлен к обязанностям главы государства после скоропостижной смерти Александра III. Царь в свое время поклялся не повторять этих ошибок при воспитании своего сына.
   Я понял, что столкнулся с хорошо продуманным и осознанным решением и вряд ли мог повлиять на него. Тем не менее было решено, что Алексей Николаевич должен возобновить регулярные занятия в конце сентября и что мне будет оказана помощь в работе.
   Когда наш разговор подошел к концу, царица уговорила меня остаться ужинать. За столом я был единственным гостем. После ужина мы прошли на террасу. Это был чудесный летний вечер – теплый и тихий. Ее величество прилегла на софу. Она и две ее дочери вязали шерстяные вещи для солдат. Две другие великие княжны вышивали. Естественно, Алексей Николаевич был основным предметом разговора. Они без устали задавали мне вопросы о том, что он сказал или сделал. В этом тихом домашнем кругу я провел целый час, внезапно оказавшись допущенным туда, куда придворный этикет доступ мне запрещал.
   В последующие дни я навещал старых знакомых и старался восстановить отношения, вынужденно прерванные из-за моих поездок на фронт. В столице я был знаком с людьми из разных общественных слоев и скоро понял, что в последние месяцы в общественном сознании и мнении произошли далеко идущие изменения. Люди уже не ограничивались нападками на правительство, но все чаще атаковали лично царя.
   С того памятного дня 22 февраля, когда Николай II появился в Думе с искренним стремлением к примирению, разногласия между монархом и представителями народа лишь усилились. Царь долго размышлял над тем, идти или нет на либеральные уступки, которых от него требовали.
   Он считал, что для таких реформ выбрано неподходящее время и их опасно предпринимать в самый разгар войны. Не то чтобы он цеплялся за свои полномочия самодержца, поскольку сам был воплощением скромности и простоты, но он боялся, что столь радикальные изменения, предпринятые в такой критический момент, могут привести к непредсказуемым последствиям. Когда 22 февраля царь заявил, что счастлив находиться среди представителей своего народа, он говорил чистую правду. Приглашая их объединить усилия на благо страны в трагический период ее истории, он призывал их забыть политические разногласия и сосредоточиться на главной цели – победе и вере в своего царя до конца войны.
   Почему в тот день он не дал торжественного обещания даровать стране либеральные свободы, когда это позволят обстоятельства? Почему не попытался восстановить своими действиями то доверие к себе, которое, как он чувствовал, начал терять? Ответ прост: окружающие его люди не давали ему понять, что на самом деле происходит в стране.
   Визит царя в Таврический дворец породил в сердцах людей огромные надежды. Эти надежды не сбылись, люди очень скоро убедились, что все останется по-прежнему. Вновь разгорелся конфликт с правительством.
   Требования стали более жесткими, а обвинения – более серьезными. Напуганный лживыми донесениями тех, кто злоупотреблял его доверием, царь стал считать оппозиционные настроения в Думе результатом революционной агитации. Он полагал, что может восстановить свой авторитет мерами, которые лишь еще больше разожгли всеобщее недовольство.
   Однако центральным объектом нападок была царица. В обществе ходили самые ужасные слухи о ее неподобающем поведении, и им верили даже те, кто раньше с презрением и негодованием их отвергал. Как я уже сказал, присутствие при дворе Распутина наносило все больший урон престижу монархии и давало пищу для самых невероятных и злобных комментариев. Но критики не ограничивались нападками на частную жизнь царицы. Ее открыто обвиняли в симпатиях к Германии; предполагалось, что эти ее чувства могли представлять опасность для России. Слово «предательство» еще не было произнесено, однако все указывало на то, что подобные подозрения зародились во многих головах. Я знал, что это было результатом германской пропаганды и интриг. [39 - К концу 1915 года я был полностью уверен в этом.]
   Однажды в доме своих друзей я познакомился с молодым офицером, чьи политические пристрастия были на стороне монархии. Он со все возрастающим негодованием рассказал нам, что по распоряжению царицы некто доставляет подарки и деньги немецким офицерам, которые лечатся в том же госпитале, где лежал он сам. Этот посланец царицы даже не заходил в палаты, где лежали русские офицеры. Пораженный этой историей, я попросил рассказать ее подробнее. Было начато расследование. Оно полностью подтвердило историю, рассказанную мне, но оказалось невозможным найти человека, который с помощью подложных документов заставил официальных лиц поверить в то, что он прибыл с миссией по распоряжению царицы. Лишь по чистой случайности я столкнулся с одной из многочисленных провокаций, организованных немецкими шпионами на немецкие деньги.
   Выше я уже говорил, что осенью 1915 года берлинское правительство осознало, что никогда не сможет победить Россию, пока та будет объединена вокруг своего государя. С этого момента правительством Германии овладела единственная идея – спровоцировать революцию, которая повлечет за собой падение Николая II. Поскольку организовывать нападение на царя было весьма затруднительно, немцы сконцентрировали свои усилия на дискредитации императрицы. Эта кампания была отлично спланирована и скоро начала приносить результаты. Они не останавливались ни перед чем. Они использовали старую стратегию, нанося удары по монарху в лице его ближайшего окружения. Конечно, всегда легче испортить репутацию человека, если этот человек – женщина, и к тому же иностранка. Понимая, какую пользу можно извлечь из того факта, что императрица – германская принцесса, они весьма умно поступили, высказав предположение, что царица предательница. Это был лучший способ скомпрометировать ее в глазах всей страны. В некоторых частях России обвинения упали на благодатную почву и стали мощным оружием в руках врагов династии.
   Царица знала о том, какая кампания развернута против нее, и это причиняло ей невероятную боль: ведь она всем сердцем приняла эту страну, новую веру и новый народ, и сделала она это со всей страстью своей пылкой натуры. Она была русской по своей природе, равно как она была православной по убеждениям. [40 - Сейчас, когда я пишу эти строки, я считаю, что мои слова полностью подтверждаются следующим отрывком из статьи Палеолога, посла Франции в Петрограде («Ле Монд», 15 марта 1921 года): «Я не раз слышал, что царицу, когда она была на троне, обвиняли в симпатиях, расположенности и помощи Германии. Несчастная женщина не заслужила этих обвинений, о которых она знала и которые очень расстраивали ее». Александра Федоровна никогда не была немкой ни по духу, ни по характеру. Далее он говорит: «Ее образование, воспитание и интеллектуальное и моральное развитие происходили под влиянием английского духа. Она была англичанкой, если говорить о ее внешности и манере держаться: с большой долей сдержанности и даже пуританства, непоколебимой и даже воинствующей совестью и некоторыми чисто личными свойствами характера. По крайней мере, это – все, что осталось в ней от Запада. Основа ее характера была целиком и полностью русской. Несмотря на эти ужасные россказни, которые ходят вокруг ее имени, я ни на минуту не сомневаюсь в ее патриотизме. Она страстно любила Россию».]
   Пребывание вдали от линии фронта помогло мне понять, сколь губительна была эта война для страны. Разруха и лишения вызывали всеобщее недовольство. Не хватало стали. Не было топлива (особенно зимой!), его просто невозможно было достать. То же самое касалось продуктов, а стоимость жизни продолжала расти с пугающей быстротой.
   11 августа я вернулся в Ставку, встревоженный и огорченный увиденным. Приятно было сознавать, что в Могилеве атмосфера резко отличалась от петроградской, и чувствовать позитивное влияние тех, кто оказывал упорное сопротивление «пораженческим» настроениям в стране. Тем не менее власти были очень озабочены сложившейся политической ситуацией, хотя с первого взгляда это и не очень бросалось в глаза.
   Алексей Николаевич с радостью меня встретил (он мне регулярно писал, пока я отсутствовал), а царь чрезвычайно любезно приветствовал меня. Таким образом, я мог поздравить себя с тем, что поступил правильно, оставив своего ученика на некоторое время. Я возобновил занятия с ним с удвоенной энергией. Тем временем к нам присоединился наш английский коллега, мистер Гиббс. К тому же господин Петров по-прежнему был с нами, поэтому занятия вновь приобрели регулярный характер.
   На фронте бои прекратились на севере и в центре. Они продолжались только в Галиции, где русские войска по-прежнему оказывали давление на австрийцев, чей разгром был бы неизбежен, если бы не помощь Германии.
   Однако кампания 1916 года убедила русский Генштаб, что они никогда не прорвут оборону врага, пока не будет достаточно артиллерии. Отсутствие этих войск не давало возможности развить успехи, полученные благодаря мужеству войск и его численному превосходству над противником. Оставалось ждать от союзников материальной помощи, доставка которой задерживалась из-за дефицита транспортных средств.
   Поражения австрийских войск повлияли на положение Румынии. Эта страна все больше склонялась к союзу с Антантой, но все еще колебалась, выбирая наиболее удобный момент для выхода на арену политических и военных действий. Русский министр в Бухаресте прикладывал все усилия, чтобы вынудить Румынию определиться с выбором. [41 - Только позже я узнал, что, чтобы преодолеть сопротивление румынских властей, министр иностранных дел России Штюрмер, сменивший на этом посту Сазонова, обещал Румынии направить туда русские войска. Он не консультировался по этому вопросу со Ставкой.]
   Наконец 27 августа Румыния объявила войну Германии. Ее положение было очень трудным, так как она находилась на крайнем левом фланге обширного русского фронта, от которого была отделена Карпатами. Она подвергалась под угрозе нападения австро-германских войск с севера и с запада. Существовала также угроза нападения с тыла со стороны Болгарии. Именно так все и произошло, и начало октября было отмечено отступлением, которое закончилось почти полной оккупацией Румынии.
   Как только опасность этого стала очевидной, русский Генштаб предпринял меры, чтобы оказать помощь румынской армии, однако расстояния были слишком велики, а коммуникации армии наполовину разрушены. К тому же Россия не могла позволить себе ослабить свой фронт, поскольку в случае крайней необходимости она не смогла бы вовремя вернуть на прежнюю дислокацию войска, отправленные в Румынию. Однако под давлением царя туда было направлено все возможное подкрепление. Вопрос заключался лишь в том, успеют ли эти части прибыть туда вовремя, чтобы спасти Бухарест.
   1 ноября мы вернулись в Царское Село. Катастрофа, произошедшая на Румынском театре военных действий, произвела на всех огромное впечатление, и ответственность за нее была возложена на министра иностранных дел. В начале года Штюрмер сменил Горемыкина на посту председателя Совета министров. Его назначение было воспринято всеми крайне негативно, к тому же он стал делать одну ошибку за другой. Именно в результате его интриг Сазонов, принесший стране много пользы в качестве министра иностранных дел, был вынужден подать в отставку, и Штюрмер поспешил занять его место, оставаясь при этом главой правительства.
   Его действия вызывали такую же ненависть, как и его имя. Предполагалось, что он держался у власти исключительно благодаря влиянию Распутина. Некоторые заходили еще дальше в своих предположениях, обвиняя его в прогерманских настроениях и подозревая его в желании заключить сепаратный мир с Германией. [42 - Когда-нибудь историки установят, какую роль играл Штюрмер. Если даже он на самом деле не способствовал сближению с Германией, хотя все указывало на это, он в любом случае нанес стране непоправимый вред своей преступной небрежностью и полным отсутствием моральных принципов.] Николай II скомпрометировал себя, оставляя в правительстве министра, которого все подозревали в измене. Оставалось только надеяться, что царь в конечном итоге поймет, что его в очередной раз обманули; но мы боялись, что это произойдет слишком поздно, когда уже ничего нельзя будет исправить. [43 - Само образование монарха оставляет его абсолютно неподготовленным к решению стоящих перед ним задач. К тому же просто невозможно впоследствии хоть как-то возместить этот недостаток. Чем большую роль он играет в управлении, тем меньше знает, что на самом деле происходит. Чтобы отдалить его от своего собственного народа, ему представляют лишь выхолощенные, искаженные или вообще фальшивые донесения. Никто не может даже представить себе, как велика власть окружения монарха и как непобедимо равнодушие бюрократии, погрязшей в своих собственных кулуарных делах. Какую бы твердость мысли и воли ни проявлял монарх в поисках правды, удавалось ли это ему хоть когда-нибудь? Наполеон сам прошел жесткую школу жизни и возвысился до императорского трона благодаря своему гению и цепкости, но и он повторил судьбу всех правителей. В последние годы своего правления знал ли он, что на деле происходит во Франции? Обладал ли он все еще чувством реальности?]

Глава 14
ПОЛИТИЧЕСКИЙ КРИЗИС. УБИЙСТВО РАСПУТИНА (декабрь 1916 г.)

   Политическая обстановка в стране становилась все более напряженной, и мы чувствовали приближение бури. Недовольство охватило все слои общества, так что в печати, даже несмотря на жесткую цензуру, стали открыто писать об этом. Партийные пристрастия делались все более отчетливыми, но в одном все были единодушны: пора положить конец всевластию Распутина. Все считали его зловещим советником двора и возлагали на него ответственность за несчастья, которые переживала страна. Его обвиняли во всех смертных грехах и объявили чудовищем, способным на все мыслимые и немыслимые злодеяния. Для многих он был самим дьяволом-антихристом, чье пришествие на землю предвещало еще более страшные несчастья.
   Царь долгое время сопротивлялся влиянию Распутина. Сначала он терпел его, потому что не хотел и боялся подорвать веру в него царицы, – веру, благодаря которой она только и жила. Он не хотел удалять Распутина от двора, потому что, если бы Алексей Николаевич умер, в глазах матери Николай II был бы убийцей собственного сына. Тем не менее он относился к «старцу» с осторожной сдержанностью и лишь в самом конце стал разделять взгляды жены. Было предпринято много попыток раскрыть ему глаза на истинное лицо Распутина и добиться удаления того от двора. Доверие царя к Распутину было поколеблено, однако полностью убедить его не удалось. [44 - Иногда казалось, что судьба бережет Распутина. Один раз царю передали документ, в котором были подробно описаны утехи и излишества, которым предавался Распутин. Читая документ, царь заметил, что в день и час, когда якобы происходило одно из описанных событий, Распутин находился в Царском Селе. Более ничего не требовалось, чтобы царь решил, что все факты, приведенные в отчете, подтасованы.]
   6 ноября мы покинули Царское Село и после кратковременного пребывания в Могилеве отправились в Киев, где царь должен был навестить вдовствующую императрицу. Он провел два дня в обществе матери и нескольких своих родственников, которые изо всех сил пытались объяснить ему, насколько серьезно его положение, и убедить принять самые радикальные меры для исправления ситуации. Царь очень серьезно отнесся к полученным там советам. Он никогда не выглядел столь озабоченным. Обычно он умел держать себя в руках, но в этот раз его нервозность прорвалась наружу, и он пару раз был весьма груб с Алексеем Николаевичем.
   Мы вернулись в Ставку 12-го, и через несколько дней Штюрмер был снят со своего поста, ко всеобщему нескрываемому облегчению. Царь доверил пост председателя Совета министров А. Трепову, который был известен как сторонник умеренных и разумных реформ. К несчастью, интриги продолжались. Немцы хвастались, что все это – лишь начало крупных неприятностей, и удвоили свои усилия, сея семена сомнения и подозрительности повсюду и пытаясь окончательно скомпрометировать двор в глазах народа.
   Трепов просил царя снять министра внутренних дел Протопопова, чье полное бессилие и близость к Распутину сделали его крайне непопулярным. Председатель Совета считал, что никогда не сможет сделать ничего полезного, пока этот министр остается на своем посту, поскольку политики всех рангов объявили о своем бессилии и отказались взять на себя ответственность за дальнейшее развитие событий.
   Мужественная инициатива патриотов – Сазонова, Кривошеева, Самарина, Игнатьева и Трепова (их, конечно, было гораздо больше) – не получила поддержки. Если бы интеллигенция страны сплотилась вокруг этих людей, можно было бы вполне законным путем отвести надвигающуюся опасность. Но они не получили ожидаемой поддержки. Критиканство, интриги, соперничество личностей и партий помешали этому союзу, который только и мог спасти ситуацию.
   Если бы этот союз состоялся, он представлял бы собой силу, которая могла нейтрализовать влияние Распутина и его приспешников. К сожалению, очень немногие понимали это. Большинство покинуло этот союз по причине неразрешимых противоречий, а уйдя с поля боя, оставили его всякого рода авантюристам и интриганам.
   Они даже не пытались облегчить груз, лежавший на плечах людей, которые понимали опасность и пытались спасти царя, пусть и помимо его воли, и поддержать гибнущий режим до конца войны.
   Сначала царь согласился с предложениями Трепова, но под влиянием царицы изменил мнение и не смог принять решения. Его так часто обманывали, что он не знал, кому мог доверять. Он чувствовал себя одиноким и всеми покинутым. Он не щадил себя, но груз, который он возложил на свои плечи, был непосилен. Он и сам понимал это. Отсюда – его мягкость по отношению к царице и тот факт, что он все чаще подчинялся ее воле.
   Тем не менее многие решения, которые он принял в 1915 году, и его февральский визит в Думу в 1916-м показывают, что тогда, по крайней мере, он мог сопротивляться ее желаниям, когда знал, что это – на благо страны. Только осенью 1916 года он окончательно подпал под ее влияние и то лишь потому, что был измучен постоянным напряжением двойной роли монарха и главнокомандующего и растущей изоляцией и не знал, что делать, чтобы как-то изменить ухудшающуюся с каждым днем ситуацию. Если бы в тот момент умеренные партии поддержали его, он, возможно, нашел бы в себе силы продолжить сопротивление.
   Сама же царица искренне верила, что Протопопов был единственным человеком, способным спасти Россию, по словам Распутина разумеется.
   Протопопов остался на своем посту, и Трепов, понимая свое бессилие, предпочел сам подать заявление об отставке.
   8 декабря мы вернулись в Царское Село. Ситуация с каждым днем обострялась. Распутин знал, что над ним собираются тучи ненависти, и боялся покидать свою маленькую квартирку в Петрограде. Ненависть к нему достигла точки кипения, страна ждала освобождения от его влияния и надеялась, что кто-нибудь избавит ее от этого воплощения зла. Однако Распутина хорошо охраняли. Он был под защитой полиции, которая днем и ночью вела наблюдение за его домом.
   Я не думаю, что Распутин являлся германским агентом в обычном значении этого слова, но, безусловно, он был мощным орудием в руках германского Генштаба, который был жизненно заинтересован в продлении жизни столь ценного союзника. Распутин был окружен германскими шпионами, которые одновременно и охраняли его. Немцы нашли в нем чудесное орудие для компрометации двора и на все 100 процентов использовали его.
   Очень многие (в том числе и лучшие друзья царицы) пытались раскрыть ей глаза на истинный характер Распутина. Однако все их усилия разбивались о ее слепую веру. В этот критический момент великая княгиня Елизавета Федоровна [45 - Великая княгиня Елизавета Федоровна организовала в Москве церковную общину и была ее попечительницей. Она жила там, удалившись от мира, и посвящала все свое время молитвам и добрым делам.] решила предпринять последнюю попытку спасти сестру. Она приехала из Москвы, намереваясь провести несколько дней в Царском Селе с родными, которых так любила. Она была на 9 лет старше сестры и чувствовала к ней почти материнскую нежность. Стоит напомнить, что именно в ее доме останавливалась молодая принцесса в свой первый приезд в Россию. Именно она помогала Александре Федоровне мудрыми советами и окружала ее всяческим вниманием, когда та взошла на русский престол. Она и раньше часто пыталась разъяснить царице истинное положение вещей, но тщетно. Но на этот раз Елизавета Федоровна надеялась, что Бог даст ей силу убеждения, которой ей не хватало раньше, и поможет отвести катастрофу, которая, как она чувствовала, уже приближалась.
   Когда великая княгиня приехала в Царское Село, она сразу же поговорила с царицей, стараясь силой своей любви убедить трезво взглянуть на вещи и умоляя прислушаться к ее предостережениям ради своей семьи и страны. Однако никто не мог поколебать доверие царицы к «старцу». Она понимала, какие чувства заставили сестру пойти на этот шаг, но ее огорчало, что сестра верила всей этой, на ее взгляд, клевете, цель которой состояла лишь в одном – погубить «старца». Поэтому она попросила сестру больше никогда не поднимать этот вопрос. Когда великая княгиня попыталась настоять на своем, царица прекратила разговор. Попытка Елизаветы Федоровны не принесла успеха.
   Через несколько часов, глубоко опечаленная, великая княгиня отправилась в Москву. Царица с дочерьми проводили ее до станции. Сестры попрощались. Конечно, нежная привязанность, существовавшая между ними с детства, никуда не делась, но они понимали, что между ними пролегла трещина. [46 - Я знаю все эти детали со слов Милли Шнайдер, которая была чтицей царицы. Раньше она жила в доме великой княгини Елизаветы, которая всегда любила ее.]
   Им больше не суждено было встретиться.
   18 декабря мы снова отправились в Могилев. Ситуация на фронте изменилась к худшему. Только что были получены новости о сдаче врагам Бухареста – это известие повергло всех в уныние. Казалось, сбываются самые мрачные прогнозы. Судя по всему, Румыния была потеряна.
   Мы все были подавлены и ощущали смутное беспокойство, которое обычно испытывают люди перед лицом надвигающейся опасности или катастрофы. Начались разговоры о грядущей буре.
   И вдруг, как гром среди ясного неба, до нас дошло известие об убийстве Распутина. [47 - С обстоятельствами смерти Распутина можно познакомиться в газетных публикациях того времени. Я вкратце обрисую их. Его смерть стала результатом заговора, в котором участвовал великий князь Дмитрий Павлович, кузен царя, князь Юсупов, чья жена была племянницей Николая II, Пуришкевич, депутат Думы от монархической партии, и доктор Лазаверт. Своим участием в заговоре великий князь хотел показать, что это – не восстание против царя, а только выполнение приговора, вынесенного народом человеку, которого он считал виноватым в злоупотреблении доверием монарха. Распутин был убит ночью 30 декабря. Князь Юсупов заехал за ним на машине очень поздно вечером и привез к себе домой. Сначала они пытались отравить его, но, поскольку яд действовал очень медленно, князь Юсупов и Пуришкевич застрелили его. Труп бросили в Неву. Тело Распутина нашли только через два дня.] Это было 31 декабря, и в тот же день мы отправились в Царское Село.
   Я никогда не забуду, что почувствовал, когда увидел царицу. Несмотря на все усилия, ее лицо выдавало муки, которые она испытывала. Она была безутешна. Ее идол был свергнут. Единственный, кто мог спасти ее сына, сам был мертв. Теперь, когда его не стало, была возможна любая катастрофа, любое несчастье. Начался период ожидания, – мучительного ожидания неизбежного горя.

Глава 15
РЕВОЛЮЦИЯ. ОТРЕЧЕНИЕ НИКОЛАЯ II (март 1917 г.)

   Распутина не стало. Страна была отомщена. Несколько храбрецов взяли на себя уничтожение человека, которого все проклинали. [48 - Конечно, я говорю о той части населения, которая активно выражала свое настроение. Основные массы о нем не знали и знать не хотели, а те, кто все-таки знал о его существовании, были настроены к нему вполне благосклонно. Многие считали его смерть актом мщения со стороны придворных, которые просто-напросто ревновали к нему. «Первый раз кто-то из нас приблизился к царю, и то он убит придворными», – говорили они. Для обычных мужиков самыми большими преступниками были те, кто встал между монархом и его народом и мешал ему распространять свою благосклонность на простых людей. Была очень популярна поговорка: «Жалует царь, да не жалует псарь», в которой крестьяне выражали свою веру в доброго царя и его злых придворных.] Можно было надеяться, что после этого взрыва гнева напряженность немного спадет. К сожалению, этого не случилось. Напротив, борьба между царем и Думой разгорелась с новой силой.
   Царь был убежден, что в сложившихся обстоятельствах все уступки с его стороны будут расценены как проявление слабости.
   Эти уступки не уничтожили бы причины недовольства – военных неудач и связанных с этим лишений, но значительно ослабили бы его авторитет и, возможно, ускорили бы революционный процесс. Думская оппозиция громко заявляла о бессилии правительства и никак не способствовала улучшению ситуации.
   Трения стали еще более ожесточенными, а интригам не было конца – и это в то время, когда только выступление всех разумных сил единым фронтом могло нейтрализовать губительное влияние Протопопова.
   Нужны были всеобщие усилия, чтобы отвести надвигающуюся катастрофу. Это означало, что высшие слои общества должны были доказать, что могут проявить столько же самоотречения, сколько и просвещенного патриотизма, и в эти трагические дни подобных действий от них вполне можно было ожидать.
   Как получилось, что никто в России не знал того, что в Германии знали все, – что революция немедленно отдаст страну в руки ее врагов? В своих «Военных мемуарах» Людендорф пишет: «Я всегда мечтал о том, чтобы в России свершилась революция, которая сняла бы с нас груз вины. Вечная иллюзия! Сегодня революция произошла совершенно неожиданно. Я почувствовал, что с моих плеч свалился тяжелый груз». [49 - Людендорф. Военные мемуары. Т. II. О чем Людендорф не упоминает, так это о том, что Германия неустанно трудилась над тем, чтобы эта революция свершилась так неожиданно.]
   Немцы были единственным народом в Европе, который знал Россию. Они знали Россию лучше, чем сами русские. Они давно знали, что царский режим, со всеми его недостатками, только и мог продлить сопротивление, которое оказывала им Россия. Они знали, что после падения монархии Россия будет в их полном распоряжении. И они не останавливались ни перед чем, чтобы ускорить это падение. Именно поэтому существовавший режим надо было сохранить любой ценой. Говорили, что революция неизбежна. Ее можно было избежать только немедленным принятием конституции. Но суть в том, что причудливая судьба, которая ранее сделала слепыми монархов, теперь сделала слепым весь народ.
   В то же время царь был движим двумя чувствами (и его политические враги знали это), под которыми могла подписаться вся Россия. Одним из этих чувств была любовь к своей стране, а вторым – его абсолютная решимость продолжать войну до конца. Во всеобщей слепоте, которая была результатом партийных пристрастий, люди не понимали, что, несмотря ни на какие факторы, царская клятва и приверженность делу победы были главными нравственными активами русского народа. Они не понимали, что только царь мог привести страну к победе и спасти ее от поражения. Причем здесь я говорю не о Николае II лично, а о монархе вообще.
   Положение царя было чрезвычайно трудным. Для крайне правых, которые считали, что компромиссное соглашение с Германией было единственным путем к спасению, царь был непробиваемым препятствием, и он должен был уступить место новому монарху. Для крайне левых, которые желали победы, но победы без царя, он был препятствием, которое уберет с пути революция. Пока последние пытались подорвать основы монархии активной пропагандой на фронте и в тылу, играя тем самым на руку германцам, умеренные партии заняли самую опасную и при этом типично русскую позицию – позицию ничегонеделания. Они пали жертвами того славянского фатализма, который означал ожидание событий и надежду на вмешательство некоей сверхъестественной силы, которая направит их деятельность на благо общества. Они ограничивались пассивным сопротивлением, потому что не понимали, что своей тактикой губят страну.
   В целом общество стало слепым инструментом Германской империи. Самые тревожные слухи, которые распространялись со страшной скоростью и которым верили, создали в тылу сильные антимонархические и антивоенные настроения, атмосферу недоверия и подозрительности, которая не замедлила сказаться и на настроении солдат на передовой. Все расшатывали центральную ось рассыпающейся политической системы, и никто не попытался поддержать ее, пока еще было время. Все было сделано для того, чтобы ускорить революцию, и ничего – чтобы избежать ее последствий.
   Забыли, что Россия состоит не только из 15–20 миллионов человек, готовых к парламентской форме правления, но еще и из 120–130 миллионов крестьян, по большей части грубых и необразованных, для которых царь все еще был помазанником Божьим, кого Бог выбрал, чтобы тот направлял судьбы Великой России. Привыкший с самого рождения к тому, что в начале молитвы священник упоминает имя царя, простой мужик не мог не приписывать ему божественные качества. [50 - Разве эта идея не нашла свое отражение в популярной поговорке, которая свидетельствует о простой вере русского крестьянина и его чувстве бессилия: «До Бога высоко, а до царя далеко»?]
   Царь не был главой русской церкви. Он был ее защитником, но после того, как Петр Великий ликвидировал патриаршество, люди стали считать его воплощением и божественной, и земной власти. Конечно, это было ошибкой, но именно это мнение пережило века. Именно эта двойственность личности царя привела к тому, что царизм так много значил для простых людей. А поскольку русские люди склонны к мистицизму, то этот второй фактор был не менее важен, чем первый. Ведь в сознании простого мужика автократия была неотделима от православия.
   Русская революция изначально не могла носить исключительно политический характер. В той или иной форме она обречена иметь и религиозную подоплеку. Когда разрушился старый режим, он неизбежно создал такой вакуум политического и религиозного сознания русского народа, который потянул за собой крах всего общественного организма. Для простого крестьянина царь был воплощением мистических представлений и в каком-то смысле осязаемой реальностью, которую невозможно заменить политическим лозунгом, который будет для него невнятной абстракцией. Вакуум, созданный падением царского режима, русская революция должна была заполнить волной насилия, которую не может контролировать ни одно государство. Существовал риск того, что все это закончится политическим и религиозным хаосом или полной анархией.
   Поскольку революцию жаждали и ждали, необходимо было принять меры, чтобы избежать ее случайного, незапланированного начала. Даже в мирное время это было бы крайне рискованно, а во время войны допустить стихийное начало революции было бы просто преступным. Мы, иностранцы, склонны судить о России по ее правящим классам, с которыми в основном имеем дело. Эти классы достигли того же уровня культуры и цивилизации, что и мы. Но мы часто забываем о миллионах практически диких и невежественных людей, которые понимают лишь простейшие чувства и идеи. Примером такой простейшей идеи был фетиш царской власти.
   Посол Британии в России, получавший информацию от русских политиков, чей патриотизм не подвергался сомнению, но которые видели Россию такой, какой хотели видеть, а не такой, какой она была на самом деле, позволил ввести себя в заблуждение. В недостаточной степени учитывались особые условия, которые делали Россию религиозным, политическим и социальным анахронизмом, к которому неприменимы западноевропейские рецепты и стандарты. Забыли, что в любой воюющей стране начальная стадия революции почти всегда приводит к ухудшению ее позиции на фронте и ослаблению народного духа, который так важен в войне. Для России это было тем более верно. Антанта сделала ошибку, [51 - Людендорф преувеличивает роль Антанты в русской революции, когда пишет: «В марте 1917 года революция, дело рук Антанты, свергла царя». Конечно, это революционное движение было поддержано союзниками, но это не было исключительно делом их рук. «Революция означала крушение военной мощи России, ослабила Антанту и намного облегчила нам нашу задачу. Генштаб сразу смог сократить расходы на войска и амуницию и реже менять соединения на фронте». И далее: «В марте и апреле 1917 года только русская революция спасла нас, несмотря на наши победы в Эйсне и Шампани» (Людендорф. Военные мемуары. Т. II).] полагая, что движение, начавшееся в феврале 1917 года, носило народный характер. Ничего подобного – в нем участвовали только правящие классы. Народные массы были в стороне от всего этого. Неверно считать, что народный взрыв привел к свержению монархии. Напротив, падение монархии вызвало ту огромную волну, которая захлестнула Россию и чуть не затопила соседние страны.
   Таким образом, по признанию самих немцев, если бы не произошла русская революция, война закончилась бы осенью 1917 года, и миллионы людей остались бы в живых. Понимаем ли мы, какую силу мог иметь Версальский договор, подписанный членами Антанты и Россией в том числе? Погрязшая в пороке Германия не смогла бы уйти от поражения. Последствия русской революции (большевизм) бросили Россию в руки Германии. Она там до сих пор и находится. Германия в состоянии и одна мобилизовать свои огромные ресурсы. Но именно в России Германия собирается нанести ответный удар по Антанте.
   После возвращения из Ставки царь весь январь и февраль пробыл в Царском Селе. Он чувствовал обострение политической ситуации, но все еще не терял надежды. Страна агонизировала. Она устала от войны и страстно желала мира. Оппозиция росла день ото дня, буря приближалась, но, несмотря ни на что, Николай II надеялся, что патриотические чувства возобладают над растущим пессимизмом и что никто не рискнет подвергать опасности ход войны, которая так дорого обходилась стране из-за поспешных и непродуманных действий.
   Он все так же твердо верил в русскую армию. Он знал, что из Франции и Англии поступает помощь в вооружении и амуниции, которая должна была улучшить условия, в которых приходилось сражаться русским солдатам. Он также возлагал большие надежды на новые части, сформированные зимой. [52 - Россия занималась реорганизацией армии, в результате чего увеличилось число дивизий и улучшилось снабжение армии вооружениями.] Он был уверен, что его армия будет готова включиться весной в наступление союзных войск, которое должно было нанести Германии смертельный удар и спасти Россию; еще несколько недель – и победа осталась бы за ним.
   И все же царь не торопился покинуть Царское Село: так беспокоила его политическая обстановка в стране. С другой стороны, он считал, что слишком уж медлить с отъездом не стоит, потому что полагал своим долгом вернуться в Ставку. В четверг 8 марта он отбыл в Могилев, куда приехал на следующее утро.
   Едва он покинул столицу, как проявились первые признаки восстания в рабочих кварталах. Забастовали заводы, и в последующие дни забастовки охватили весь Петроград. Зимой жители Петрограда жестоко страдали от холода и недостатка продовольствия, и не было никаких признаков улучшения ситуации. Правительство не сумело придумать ничего, что могло бы хоть как-то смягчить обстановку, а меры, предпринятые полицией (по приказу Протопопова), – столь же жестокие, сколь и преступные – вызвали всеобщее негодование. Были задействованы даже войска.
   Поскольку все боевые части были на фронте, в Петрограде оставались только войска, проходившие переподготовку, а их лояльность была в значительной мере подорвана активной антиправительственной пропагандой. Были случаи дезертирства, а через три дня все части одна за другой перешли на сторону восставших. К 13 марта весь город был в руках революционеров, а Дума начала формирование Временного правительства.
   Сначала мы, находясь в Могилеве, не имели представления об истинном положении вещей в Петрограде. Но 10 марта генерал Алексеев и несколько офицеров из свиты царя попробовали раскрыть ему глаза на происходящее и убедить немедленно даровать стране свободы, которые давно требовали от него.
   Но Николай II в очередной раз был обманут неполными и неточными донесениями нескольких невежественных членов своей свиты [53 - Профессор Федоров, понимая, что час промедления уменьшает возможность предотвращения катастрофы, решил найти генерала В., который был одним из видных офицеров царского штаба. Он нашел офицера за совершенно мирным занятием: тот вбивал в стену гвоздь, чтобы повесить на него картину. Федоров поделился с ним своими страхами и умолял встретиться с царем немедленно. Но генерал назвал профессора «маньяком» и продолжил заниматься своим «важным» делом.] и не последовал их разумному совету.
   К 12 марта скрывать истинную правду от царя было уже невозможно; он понял, что необходимы чрезвычайные меры, и решил вернуться в Царское Село.
   Ночью 12-го числа императорский поезд отбыл из Могилева, но когда мы через 24 часа прибыли на станцию Малые Вишеры, то узнали, что станция Тосно в 35 милях от Петрограда – в руках восставших и попасть в Царское Село невозможно. Нам ничего не оставалось, кроме как вернуться назад.
   Царь решил направиться в Псков к генералу Рузскому, главнокомандующему Северным фронтом. Туда он прибыл вечером 14-го. Когда генерал рассказал ему о последних событиях в Петрограде, царь поручил проинформировать Родзянко, что готов пойти на любые уступки, если, по мнению Думы, это успокоит страну. Ответом было следующее: «Слишком поздно».
   Было ли так на самом деле? Революционное движение пока что ограничивалось Петроградом и его окрестностями; несмотря на всю пропаганду, царь все еще пользовался большим авторитетом в армии, равно как среди крестьян. Может быть, введения конституции и помощи со стороны Думы было достаточно, чтобы восстановить популярность Николая II, какой он пользовался в начале войны?
   Ответ Думы поставил царя перед выбором: отречение от престола или поход на Петроград во главе частей, оставшихся ему верными. Последнее означало гражданскую войну в момент, когда России угрожал внешний враг. Николай II не раздумывал и утром 15 марта передал генералу Рузскому телеграмму, которой извещал председателя Думы о своей готовности отречься от престола в пользу своего сына.
   Через несколько часов он вызвал профессора Федорова в свой вагон и сказал:
   – Скажите мне откровенно, Сергей Петрович. Болезнь Алексея неизлечима?
   Профессор Федоров, хорошо понимая важность того, что он скажет, ответил:
   – Наука говорит, что эта болезнь неизлечима. Тем не менее те, кто болен ею, иногда доживают до вполне преклонного возраста. В любом случае все зависит от воли случая.
   Царь покачал головой и грустно проговорил:
   – Это именно то, что говорила мне царица. Ну, если так и Алексей никогда не сможет служить своей стране так, как я хотел бы того, мы имеем право оставить его себе.
   Он принял решение, и, когда из Петрограда прибыли представители Временного правительства и Думы, он вручил им Манифест об отречении, который заранее подготовил и в котором отрекался от русского престола от своего имени и от имени сына в пользу своего брата, великого князя Михаила Александровича.
   Я привожу здесь текст этого документа, который своим благородством и патриотизмом, сквозившими в каждой строке, вызвал восхищение даже врагов царя:

   «МАНИФЕСТ ОБ ОТРЕЧЕНИИ ЦАРЯ НИКОЛАЯ II
   Милостью Божьей мы, Николай II, император Всея Руси, царь Польский, великий князь Финляндский и прочая. Сообщаем всем нашим верноподданным: в эти дни ужасной борьбы с врагом, который уже три года пытается навязать нам свою волю, Бог пожелал, чтобы Россия столкнулась с новым суровым испытанием. Напряженность у нас дома может иметь роковые последствия, мы имеем в виду то, каков будет исход этой тяжелейшей войны. Судьбы России, честь нашей героической армии, благополучие нашего народа и само будущее нашей дорогой Родины требуют, чтобы война велась до победного конца любой ценой.
   Наш жестокий враг делает последние усилия, он истощен, и настал подходящий момент, когда наша славная армия при поддержке доблестных союзников разобьет врага раз и навсегда.
   В эти дни, когда под вопрос поставлено само существование России, мы полагаем, что должны следовать голосу нашей совести и способствовать более сплоченным усилиям всего народа и концентрации всех ресурсов страны для быстрейшего достижения победы.
   По этим причинам в полном согласии с Государственной Думой мы считаем своим долгом отречься от престола и сложить с себя верховную власть.
   Не желая разлучаться с возлюбленным сыном нашим, мы передаем власть по наследству нашему брату, Великому князю Михаилу Александровичу, и благословляем его. Мы призываем его править в полном согласии с представителями народа, заседающими в законодательных органах, и принести священную присягу от имени нашего возлюбленного отечества.
   Мы обращаемся ко всем нашим верноподданным, заклиная их исполнить свои патриотический и священный долг и подчиниться своему государю в этот печальный для нашей страны момент. Мы просим их помочь ему и представителям народа направить российское государство на путь славы и процветания.
   Да поможет России Господь».

   Царь ушел. Германия была на пороге своей величайшей победы, однако ее плоды еще могли ускользнуть от нее. Они ускользнули бы от нее, если бы здравомыслящая часть населения вовремя опомнилась и сплотилась вокруг великого князя Михаила, который по желанию брата должен был стать конституционным монархом в полном смысле этого слова. Ничто не мешало столь желанному сплочению, потому что Россия еще не оказалась во власти одного из тех народных движений, которые лишены всякой логики и увлекают страны в пучину неизвестности и неопределенности. Революция пока что была делом жителей Петрограда, большинство из которых не задумываясь сплотились бы вокруг нового правителя, если бы пример им подали Временное правительство и Дума. Армия, в которой все еще была сильна дисциплина, также представляла собой серьезную силу. Что касается основной части населения, то она не имела ни малейшего представления о том, что происходило.
   Этот последний шанс предотвратить катастрофу был потерян из-за жажды власти и страха перед экстремистами. Через день после отречения царя великий князь Михаил, действуя по совету всех (за исключением двух) членов Временного правительства, тоже отказался от престола и предоставил Учредительному собранию определить будущую форму правления страны.
   Непоправимый шаг был сделан. Устранение царя оставило в умах масс пустоту, которую заполнить было нечем. Они остались наедине с судьбой – неуправляемый корабль, брошенный на милость волн, – и искали идеал, какой-то объект, в который можно верить и который может заменить то, что они потеряли. Вокруг них был только хаос.
   Чтобы завершить начатую разрушительную работу, Германия должна была только снабдить Ленина и его соратников достаточным запасом денег и «забросить» их в Россию. Ленин и его друзья никогда даже не мечтали о том, чтобы говорить с крестьянами о демократической республике или народном собрании. Они знали, что это было бы пустым сотрясением воздуха. Новые пророки, они пришли проповедовать идею священной войны и пытались завлечь в свои ряды миллионы необразованных крестьян учением, в котором благороднейшие заповеди Христа были сплетены в единое целое с наихудшей демагогией. Это было учение, которому благодаря евреям, этим адептам большевизма, было суждено войти в сознание того самого простого мужика и разрушить страну.

Глава 16
ЦАРЬ НИКОЛАЙ II

   Желая попрощаться со своими войсками, Николай II покинул Псков 16 марта и вернулся в Ставку. Он пробыл там до 21-го, живя, как и раньше, в доме губернатора и каждый день принимая донесения генерала Алексеева. Вдовствующая императрица Мария Федоровна приехала к Николаю из Киева и оставалась до самого его отъезда в Царское Село.
   21 марта в Могилев приехали представители Временного правительства и Думы. Они поручили генералу Алексееву сообщить царю, что по распоряжению Временного правительства он находится под арестом и что они должны препроводить его в Царское Село. К поезду царя был прицеплен вагон представителей новой власти, и в тот же вечер все отправились в Царское Село.
   Перед отъездом из Ставки Николай II настоял на том, чтобы попрощаться с войсками и обратиться к ним с приказом:

   «8 марта 1917 года № 371
   Я обращаюсь к солдатам, которые так дороги моему сердцу, в последний раз. С тех пор, когда я оставил российский престол от своего имени и от имени своего сына, власть перешла к Временному правительству, которое было сформировано по инициативе Думы.
   Да поможет ему Бог на дороге к славе и процветанию. Да поможет Бог вам, мои героические солдаты, защитить наше Отечество от жестокого врага. Уже два с половиной года вы выносите все тяготы службы, было пролито много крови, были приложены неимоверные усилия, и теперь пришел час, когда Россия и ее славные союзники сломят сопротивление врага единым общим порывом.
   Эта война должна быть доведена до победного конца. Тот, кто думает сейчас о мире или желает его в этот момент, является предателем своей страны и отдает ее в руки врага. Я знаю, что каждый солдат, достойный так называться, думает так же, как и я.
   Выполняйте свой долг, защищайте нашу дорогую и славную Родину, подчиняйтесь Временному правительству, следуйте за его руководителями и помните, что любое невыполнение вами своего долга играет на руку врагу.
   Я твердо убежден, что безграничная любовь, которая живет в вашем сердце к нашей великой родине, не умерла. Да благословит вас Бог, и пусть святой Георгий приведет вас к победе!
   Николай. Начальник Генерального штаба Алексеев».

   В этот печальный, трагический момент царем владело только одно желание – облегчить правительству, свергнувшему его, решение стоящих перед ним задач. Он боялся лишь одного: что произошедшие события могут отрицательным образом повлиять на боеспособность армии и этим может воспользоваться враг.
   По распоряжению военного министра этот приказ так и не был доведен до сведения войск!
   Почему судьба распорядилась так, что царь Николай II должен был отречься от престола в начале XX века и в один из самых трагических моментов русской и мировой истории? Обладая замечательными личными качествами, он был воплощением всего самого благородного, что есть в русском характере. Но он был слабым человеком. Он всегда оставался рабом данного им слова, превыше всего ценя в людях верность. Его верность союзникам, которая, вероятно, и явилась одной из причин его гибели, доказывает это наилучшим образом. Он презирал дипломатические уловки и не был борцом. Поэтому события просто-напросто сломали его.
   Николай II был скромным и даже робким человеком; он не имел достаточной уверенности в себе и своих силах – отсюда все его проблемы. Как правило, интуитивно он знал правильное решение. Жаль только, что он редко следовал своему первому порыву и не доверял интуиции, потому что не верил в свои силы. Он спрашивал совета у тех, кого считал более компетентными, и с этого момента не мог контролировать стоявшие перед ним проблемы. Он колебался между исключающими друг друга вариантами их решения и часто выбирал именно тот, который лично ему был менее симпатичен.
   Царица знала, насколько нерешительным был ее муж. Как я уже отмечал, она считала своим священным долгом помогать ему в его тяжелой работе. Ее влияние на царя было огромно и почти всегда неудачно; она сделала политику предметом личных пристрастий и влияния личностей; слишком часто поддавалась собственным симпатиям и антипатиям, а также влиянию своего ближайшего окружения. Импульсивная по натуре, она была подвержена эмоциональным всплескам, которые заставляли ее безоглядно доверять лишь тем, кого сама она считала искренне преданными стране и династии. В данном случае я имею в виду Протопопова.
   Царь всегда стремился быть справедливым и поступать правильно. Если иногда ему это не удавалось, то вина за это лежит на тех, кто окружал его и делал все, чтобы скрыть от него правду и изолировать его от народа. Все его благородные порывы разбивались о сопротивление всевластной бюрократии или намеренно саботировались теми, кому он полностью доверял и кому поручал воплощение своих идей. Он считал, что личная инициатива, пусть даже самая мощная и имеющая самые добрые намерения, – ничто по сравнению с высшими силами, которые и направляют ход событий. Отсюда – та мистическая отрешенность, которая заставляла его плыть по течению жизни и не пытаться самому направлять ее. Это – одна из характерных особенностей русской натуры.
   Он был бы абсолютно счастлив, если бы мог жить как обычное частное лицо, но ему была предначертана другая судьба, и он покорно принял ношу, возложенную на него Богом. Он любил свой народ и свою страну со всей силой своей натуры; он любил всех своих подданных, в том числе тех самых униженных и невежественных мужиков, чью долю искренне желал улучшить.
   Какой трагической была участь этого монарха, чьим единственным желанием было быть ближе к своему народу и мечта которого так и не исполнилась. [54 - Николаю II и его жене Александре Федоровне очень не повезло в том смысле, что они взошли на престол, когда были очень молоды. Подобно Людовику XVI и Марии-Антуанетте, они могли бы сказать: «Храни и защищай нас, Господь! Мы воцарились слишком молодыми!»]
   История в конечном итоге воздаст ему должное. Что только не писали о Людовике XVI во время Французской революции! Какие только обвинения не бросали в его адрес! Существовал ли хоть один заговор, жертвой которого он не был? Однако сегодня французские дети учат, что «он был добрым и честным и желал всем только добра» (Малет. Революция и империя. С. 312). То же самое произойдет и с Николаем II, c той только разницей, что он пал жертвой своей преданности стране, потому что отвергал возможность любого компромисса с врагом.

Глава 17
ВЗГЛЯД НА РЕВОЛЮЦИЮ ИЗ АЛЕКСАНДРОВСКОГО ДВОРЦА. ВОЗВРАЩЕНИЕ ЦАРЯ В ЦАРСКОЕ СЕЛО

   Когда в Пскове и Могилеве происходили трагические события, о которых я рассказал в предыдущих главах, царица с детьми, оставаясь в Александровском дворце, проводили дни в страхе и беспокойстве.
   Как мы знаем, охваченный тревожными предчувствиями, царь лишь после долгих колебаний решил 8 марта 1917 года покинуть Царское Село и отправиться в Ставку.
   Его отъезд был страшным ударом для царицы, потому что к страхам, порожденным политической напряженностью в стране, добавилось беспокойство за Алексея Николаевича, который вот уже несколько дней лежал в постели с корью, и его состояние усугублялось всевозможными осложнениями. Помимо всего, заболели и три великие княжны, и помочь матери было некому, кроме Марии Николаевны.
   10 марта мы узнали, что в Петрограде начались вооруженные столкновения между полицией и демонстрантами.
   Нехватка продовольствия породила недовольство беднейших слоев города. Все началось с небольших шествий, но скоро на улицы вылились толпы возмущенных людей, требующих хлеба.
   Я понимал, что у ее величества что-то было на уме, потому что, вопреки своему обыкновению, она свободно рассуждала о политических событиях и сказала мне, что Протопопов обвинил социалистов в ведении активной пропаганды среди железнодорожных служащих с целью помешать обеспечению города продовольствием.
   11-го ситуация стала критической и стали поступать крайне тревожные известия. Толпа прорвалась в центр города, а войска, которые были вызваны накануне, оказывали очень слабое сопротивление.
   Я слышал, что по указу императора сессия Думы была прервана, но ввиду крайней серьезности положения Дума проигнорировала указ и решила сформировать Исполнительный комитет, в чьи задачи входило наведение порядка.
   На следующий день столкновения возобновились с новой силой и восставшие сумели захватить арсенал. К вечеру я узнал (мне об этом сказали по телефону из Петрограда), что отдельные части нескольких полков гвардии – Павловского, Преображенского и др. – перешли на сторону восставших. Эта новость ошеломила царицу. Она с прошлого вечера находилась в крайне нервозном состоянии и понимала, что над всеми нами нависла опасность.
   Эти два дня она провела, разрываясь между комнатами дочерей и комнатой Алексея Николаевича, состояние которого ухудшилось, и по-прежнему делала все, чтобы скрыть от больных мучающее ее беспокойство.
   Утром 13 марта в 13.00 царица знаком попросила меня пройти в соседнюю комнату. Я в это время как раз входил в комнату Алексея Николаевича. Она сказала мне, что столица, по сути, находится в руках революционеров и что Дума только что сформировала Временное правительство во главе с Родзянко.
   – Дума оказалась в этот раз на высоте, – сказала она. – Я думаю, она поняла опасность, нависшую над страной, но боюсь, что уже поздно. Сформирован революционный комитет, который отказывается принимать власть Временного правительства. Я только что получила телеграмму от царя, в которой говорится, что он будет здесь в шесть утра, но он хочет, чтобы мы отправились в Гатчину [55 - Гатчина – еще одна императорская резиденция в 12 милях к юго-западу от Петрограда.] или в другое место, чтобы встретиться с ним.
   Были отданы все необходимые распоряжения. Ее величество мучили ужасные сомнения. Она проинформировала Родзянко о том, что состояние ее сына и дочерей очень серьезно, но он ответил: «Когда горит дом, больных вывозят из него первыми».
   В 4 часа доктор Деревенько вернулся из госпиталя и сказал нам, что железные дороги вокруг Петрограда – в руках восставших, поэтому уехать мы не можем и вряд ли царь сможет добраться до нас.
   Около 9 вечера баронесса Буксгевден вошла в мою комнату. Она только что узнала, что гарнизон Царского Села сложил оружие, а на улицах слышна стрельба. Она собиралась сказать об этом царице, которая находилась рядом с дочерьми. Кстати, она именно в этот момент вышла из комнаты, и баронесса обрисовала ей положение вещей. Мы подошли к окнам. Мы увидели генерала Рейзена, который занял позицию напротив дворца во главе двух батальонов. Я также увидел несколько моряков охраны и казаков из эскорта. Парковые ворота были особенно хорошо укреплены: к ним с четырех сторон были подтянуты вооруженные люди, готовые в любой момент начать стрельбу.
   В этот момент мы услышали еще одну новость: восставшие движутся в нашем направлении и только что убили одного из дворцовых служащих в нескольких сотнях метров от дворца. Звуки стрельбы приближались, вооруженное столкновение казалось неизбежным. Царица была в ужасе от того, что кровопролитие может произойти прямо на ее глазах. Вместе с Марией Николаевной она вышла и призвала всех соблюдать спокойствие. Она умоляла вступить в переговоры с мятежниками. Это был ужасный момент, мы затаили дыхание в тревожном молчании. Единственная ошибка – и кровопролитие стало бы неизбежным. Однако в ситуацию вмешались офицеры, и переговоры начались. Восставшие прислушались к словам своих бывших командиров, и на них также повлияла решимость войск, оставшихся верными царю, стоять до конца.
   Постепенно всеобщее возбуждение несколько улеглось, и утром до нас дошли официальные распоряжения Временного правительства, которые положили конец ужасной ситуации.
   Днем ее величество послала за великим князем Павлом и спросила у него, не знает ли он, где сейчас царь. Великий князь ничего не знал. Когда царица задала ему вопрос о сложившемся положении вещей, он ответил, что, по его мнению, спасти ситуацию могло бы лишь незамедлительное введение конституции. Царица разделяла эту точку зрения, но ничего не могла сделать, поскольку с прошлого вечера не могла связаться с мужем.
   Весь день 15 марта прошел в напряженном ожидании. В 3.30 утра доктору Боткину позвонил член Временного правительства, чтобы узнать о состоянии здоровья Алексея Николаевича (впоследствии мы узнали, что в городе ходили слухи о его смерти).
   Следующий день не принес царице облегчения. Последние известия от мужа она получила три дня назад, и сейчас ее мучило собственное бездействие. [56 - Никто даже и представить себе не может, как настрадалась царица за эти дни, когда она сидела у постели больного сына и не получала известий от мужа. Она исчерпала до дна все запасы терпения и выдержки, но за эти дни в ней появилась и та удивительная и сияющая кротость, которая поддерживала ее и ее семью до самого последнего дня.]
   К концу дня до дворца дошло известие об отречении царя. Царица отказывалась в это верить, но вскоре приехал великий князь Павел и подтвердил эту информацию. И все же она не верила. Только когда великий князь сообщил ей все подробности произошедшего, она смирилась с очевидным фактом. Накануне царь отрекся от престола в пользу своего брата, великого князя Михаила.
   Императрица дошла до такого отчаяния, какое трудно себе представить, но все же мужество не покинуло ее. В тот же вечер я увидел ее в комнате Алексея Николаевича. На ее лицо было страшно взглянуть, но сверхъестественным усилием воли она заставила себя, как обычно, пройти в детскую, чтобы дети, которые ничего не знали о том, что произошло с момента отъезда царя в Ставку, ничего не заподозрили.
   Поздно ночью мы узнали, что великий князь Михаил отрекся от престола и что судьба России будет решена на заседании Учредительного собрания.
   На следующее утро, когда я вошел в комнату Алексея Николаевича, я увидел там царицу. Она была спокойна, но очень бледна. Казалось, за последние несколько дней она очень похудела и постарела.
   Днем ее величество получила телеграмму от царя, в которой он пытался успокоить ее и развеять ее страхи, а также сообщал, что находится в Могилеве, ожидая приезда вдовствующей императрицы.
   Прошло три дня. В половине одиннадцатого утра 21 марта ее величество вызвала меня к себе и сообщила, что Временное правительство направило в Царское Село генерала Корнилова, чтобы отныне царь и она сама находились под арестом, что те, кто не хочет оставаться здесь на положении заключенных, должны покинуть дворец до четырех часов дня. Я ответил, что решил остаться с ними.
   – Царь возвращается завтра. Алексею необходимо все рассказать. Вы сделаете это? А девочкам я все скажу сама.
   Было легко видеть, что она безмерно страдает, когда думает о том, как будут переживать девочки, узнав об отречении отца. К тому же девочки были больны, и печальные новости могли ухудшить их состояние.
   Я пошел к Алексею Николаевичу и сказал, что завтра утром царь возвращается из Могилева и больше не вернется туда.
   – Почему?
   – Ваш папа больше не хочет быть главнокомандующим.
   Его это очень опечалило, потому что он очень любил эти поездки в Ставку.
   Через пару минут я продолжил:
   – Знаете, Алексей Николаевич, ваш папа больше не хочет быть царем.
   Он посмотрел на меня изумленно, пытаясь по моему лицу понять, что произошло.
   – Что? Почему?
   – Он очень устал, и к тому же в последнее время у него было очень много проблем.
   – Да, конечно. Мама говорила мне, что какие-то люди остановили его поезд, когда он хотел приехать сюда. Но разве потом папа не будет снова царем?
   Тогда я сказал ему, что царь отрекся от престола в пользу великого князя Михаила, который также отказался от царствования.
   – Но кто же тогда будет царем?
   – Не знаю. Скорее всего, никто…
   Ни слова о себе. Ни единого намека на свои права наследника престола. Он был очень возбужден, щеки его пылали.
   Он помолчал немного, а потом сказал:
   – Но если не будет царя, то кто же будет править Россией?
   Я объяснил, что было сформировано Временное правительство и что оно будет управлять государством, пока не соберется Учредительное собрание, и тогда, возможно, его дядя Михаил взойдет на трон.
   И опять я был поражен скромностью мальчика.
   В 4 часа дня двери дворца закрылись. Мы были пленниками! Сборный полк охраны был заменен на полк из гарнизона Царского Села, и солдаты на посту должны были не охранять, а сторожить нас!
   В 11 утра 22 марта в сопровождении князя Долгорукого прибыл царь. Он сразу же прошел в детскую, где его ждала царица.
   После обеда он пришел в комнату Алексея Николаевича, где в это время находился и я, и приветствовал меня с обычной любезностью. Однако по его бледному, изможденному лицу было видно, что во время своего отсутствия он безмерно страдал.
   Таким образом, несмотря на сложившиеся обстоятельства, возвращение царя было праздником для всей семьи. Царица и Мария Николаевна, равно как и остальные дети, испытывали мучительные сомнения и страх: никто не знал, что ждет царя. Но в эти минуты испытания они были вместе, и это давало им силы и душевный комфорт. Казалось, их беды уменьшились, а их безграничная любовь друг к другу была той силой, которая помогала им смело глядеть в лицо страданиям.
   Несмотря на все свое самообладание, которое было столь характерно для царя, он не смог скрыть свои переживания, однако в кругу семьи немного расслабился и успокоился. Он провел с семьей большую часть дня, в остальное время читал или прогуливался с князем Долгоруким. Сначала ему запрещали выходить в парк, но разрешали гулять в небольшом саду, прилегающем ко дворцу. Там все еще было в снегу и повсюду стояли часовые.
   Царь принял все эти ограничения с изумительным спокойствием и величием. Ни слова упрека не сорвалось с его губ. Дело в том, что все его существо переполняла единственная страсть, которая была даже сильнее уз, связывающих его с семьей, – любовь к Родине. Мы чувствовали, что он готов простить все тем людям, которые подвергали его унижениям, если бы только они смогли спасти Россию.
   Царица большую часть времени проводила в шезлонге в комнате великих княжон или с Алексеем Николаевичем. Тревоги и эмоциональное напряжение полностью истощили ее, но после возвращения царя она обрела душевный покой и предавалась своим собственным мыслям, мало разговаривала и наконец сдавалась усталости и необходимости отдохнуть. Она была рада, что ей не надо больше бороться и что можно полностью посвятить себя тем, кого любит.
   Теперь она волновалась только за Марию Николаевну, которая заболела гораздо позже своих сестер, и ее состояние было очень тяжелым из-за воспаления легких вирусного происхождения. Вообще у нее было отличное здоровье и все для того, чтобы выздороветь. Она также была жертвой собственной преданности. Эта семнадцатилетняя девушка не щадила себя во время революционных событий. Она была главным утешением и подспорьем матери. В ночь на 13-е она нашла в себе смелость выйти вместе с ней к солдатам и стоять на холоде, хотя чувствовала, что уже начинает заболевать. К счастью, остальным детям было уже лучше, и они выздоравливали.
   Судя по всему, наше заточение в Царском Селе не обещало быть долгим, и ходили разговоры о скорой отправке нас в Германию. Но проходили дни, а наш отъезд все откладывался. Дело в том, что Временное правительство должно было пойти на контакт с крайне правыми и постепенно почувствовало, что власть ускользает из его рук. А мы были всего в нескольких часах езды поездом от финской границы, единственным препятствием была необходимость проезда через Петроград.
   Если бы власти действовали решительно и тайно, не составляло бы большого труда провезти императорскую семью до одного из финских портов, а оттуда – в любую зарубежную страну. Но они боялись взять на себя ответственность, и никто не хотел скомпрометировать себя. Еще раз судьба оказалась на страже.

Глава 18
ПЯТИМЕСЯЧНОЕ ЗАТОЧЕНИЕ В ЦАРСКОМ СЕЛЕ (март – август 1917 г.)

   Императорская семья оставалась в Царском Селе до августа 1917 года. Все эти пять месяцев я вел дневник о нашей жизни. Думаю, вы поймете, что из деликатности я не могу полностью привести его здесь. Я бы хотел как можно меньше упоминать на этих страницах людей, которые еще живы. Однако я переступлю через это правило, описывая ситуации, которые бросают свет на характер царя и его семьи или их чувства в период этого долгого заточения.

   «Воскресенье, 1 апреля. Алексей Николаевич чувствует себя значительно лучше. Сегодня утром мы ходили в церковь, где были также их величества, княжны Ольга и Татьяна и некоторые придворные, которые делили с нами заточение. Когда священник произнес молитву за успех русской армии и союзников, царь и царица преклонили колени, и все собравшиеся последовали их примеру.
   Несколько дней назад, когда я уходил из комнаты Алексея Николаевича, встретил десятерых солдат, которые топтались в коридоре. Я подошел к ним и спросил, что они хотят.
   – Мы хотим видеть наследника.
   – Он в постели, и видеть его нельзя.
   – А других?
   – Они тоже нездоровы.
   – А где царь?
   – Я не знаю.
   – Он еще выйдет?
   – Не знаю, но послушайте, уходите отсюда. Здесь больные, и шум им мешает.
   Они ушли – на цыпочках и очень тихо переговариваясь между собой. И это солдаты, которых изображали нам как необузданных революционеров, ненавидящих своего бывшего царя.
   Вторник, 3 апреля. Сегодня во дворец впервые приехал Керенский. Он обошел все комнаты, проверил все посты, где стояли часовые, желая лично удостовериться, что нас хорошо охраняют. Перед отъездом он довольно долго беседовал с царем и царицей.
   Среда, 4 апреля. Алексей Николаевич пересказал мне содержание беседы между Керенским и их величествами. Керенский вошел и представился:
   – Я генерал-прокурор Керенский.
   Затем он пожал всем руки. Повернувшись к царице, он сказал:
   – Королева Англии просит сообщить ей о положении бывшей царицы.
   Ее величество густо покраснела. Ее первый раз назвали бывшей царицей. Она ответила, что у нее все в порядке, но ее, как всегда, беспокоит сердце. Керенский продолжал:
   – Я довожу до конца все, что начинаю. Таково мое правило. Я хотел увидеть все своими собственными глазами, чтобы потом доложить обо всем в Петрограде. Так будет лучше и для вас.
   Затем он попросил царя пройти с ним в соседнюю комнату, поскольку хотел поговорить с ним один на один. Он вошел в комнату первым, царь последовал за ним.
   После отъезда Керенского царь рассказал нам, что, как только они остались одни, Керенский сказал:
   – Вы знаете, что мне удалось добиться отмены смертной казни?.. Я сделал это, несмотря на то что многие мои товарищи умерли как мученики за свои убеждения.
   Пытался ли он таким образом показать свое великодушие и намекал, что спас царя, хотя последний вовсе не заслуживал этого?
   Затем он говорил о нашем отъезде, который, по его словам, пытался организовать.
   Когда? Где? Как? Он и сам не знал и попросил не обсуждать этот вопрос.
   Это было тяжелым ударом для Алексея Николаевича. Он еще не до конца понял их новое положение. Он впервые видел, как его отцу приказывают и тот подчиняется этим приказам.
   Следует отметить, что Керенский приехал во дворец в одном из личных автомобилей царя, который вел шофер из императорского гаража.
   Пятница, 6 апреля. Царь сказал мне, что информация, публикуемая в прессе, беспокоит и расстраивает его. Это конец армии; нет больше ни субординации, ни дисциплины. Офицеры боятся своих подчиненных, а те, в свою очередь, шпионят за ними. Чувствовалось, что гибель армии, которая была ему так дорога, причиняет ему невыносимую боль.
   Воскресенье, 8 апреля. После службы Керенский объявил царю, что вынужден поселить его и царицу отдельно, – они будут жить раздельно, а видеть ее он сможет только за трапезами и при условии, что говорить они будут только по-русски. Чай они также могут пить вместе, но в присутствии офицера и без всяких слуг!
   Немного позже царица подошла ко мне в состоянии глубочайшего волнения и сказала:
   – Только подумайте – они так разговаривают с царем и играют в эти дешевые игры после его самопожертвования и отречения от власти, на которое он пошел, чтобы не допустить гражданской войны! Как низко, как отвратительно! Царь не допустил бы, чтобы из-за него пролилась хоть капля русской крови! Он всегда был готов отречься от престола, если бы это пошло на пользу России! – Через мгновение она продолжила: – Да, все так, но это тоже надо выдержать.
   Понедельник, 9 апреля. Я узнал, что Керенский сначала намеревается изолировать царицу, но ему указали, что бесчеловечно разлучать мать с больным ребенком, тогда он решил изолировать царя.
   13 апреля, Страстная пятница. Вечером вся семья отправилась причащаться.
   Суббота, 14 апреля. Утром, в половине десятого, заутреня и обедня. Вечером, в половине двенадцатого, все пошли в церковь на всенощную. На ней присутствовали генерал Коровиченко и три офицера охраны. Служба длилась до двух часов, а потом мы пошли в библиотеку, чтобы обменяться традиционными поздравлениями. По русскому обычаю, царь похристосовался со всеми присутствующими, включая коменданта и офицеров гвардии, которые остались с ним. Они не могли скрыть своих эмоций.
   Затем мы заняли свои места вокруг стола, чтобы разговеться. Их величества сидели друг напротив друга. За столом нас было 17 человек, включая двух офицеров. Великие княжны Ольга и Мария не присутствовали за столом, равно как не было с нами и Алексея Николаевича. Некоторое оживление в начале трапезы постепенно угасло, и разговор сам собой увял. Его величество был особенно неразговорчив.
   Воскресенье, 15 апреля, Пасха. Мы в первый раз вышли с Алексеем Николаевичем на террасу дворца. Чудесный весенний день.
   Вечером в 7 часов состоялась вечерняя служба наверху в детских комнатах. Нас было всего 15 человек. Я заметил, что царь торжественно перекрестился, когда священник произнес молитву во здравие Временного правительства.
   На следующий день, так как погода все еще очень хорошая, мы вышли в парк, где нам теперь разрешается дышать воздухом, в сопровождении офицеров гвардии и часовых.
   Желая немного размяться, мы развлекались тем, что расчищали запруды ото льда. Вдоль ограды выстроились гражданские люди и солдаты, которые наблюдали за нашей работой. Через некоторое время к царю подошел офицер охраны и сказал, что комендант гарнизона Царского Села предупредил его, что он опасается враждебных акций и даже покушения на жизни членов императорской семьи, и просил бы нас уйти от пруда. Царь ответил, что он ничего не боится и что эти добрые люди нисколько не мешают ему.
   Среда, 18 апреля. Когда бы мы ни выходили из дворца, нас всегда окружают вооруженные солдаты под командованием офицера и следуют за ними. Мы похожи на осужденных под охраной надзирателей. Инструкции, которые получают солдаты, меняются ежедневно, а возможно, это офицеры толкуют их каждый день по-своему!
   Сегодня, когда мы возвращались во дворец после прогулки, дежурный часовой, стоявший на воротах, остановил царя и сказал: „Вы не можете пройти внутрь“.
   Тут вмешался сопровождавший нас офицер. Алексей Николаевич вспыхнул, когда увидел, что солдат остановил отца.
   Пятница, 20 апреля. Теперь мы регулярно выходим на прогулку дважды в день: утром с одиннадцати до полудня и днем с половины второго до пяти. Мы все собираемся в овальном зале и ждем, когда придет офицер охраны и отопрет ворота, ведущие в парк. Мы выходим; дежурный офицер и солдаты следуют за нами и несут караул, когда мы приступаем к работе. Царица и великие княжны Ольга и Мария все еще не покидают своих комнат.
   Воскресенье, 22 апреля. Нам запрещено ходить к пруду; мы должны находиться поблизости от дворца и не выходить за пределы, определенные для нас.
   Вдалеке мы видим толпу людей, глазеющих на нас.
   Среда, 25 апреля. Керенский вновь приезжал во дворец. Доктор Боткин воспользовался этим, чтобы спросить, нельзя ли перевезти императорскую семью в Ливадию из-за состояния здоровья детей. Керенский ответил, что в данный момент это абсолютно невозможно. Отношение Керенского к царю изменилось: оно совсем не то, что было раньше. В нем больше нет высокомерия судьи. Видимо, он начинает понимать, что такое царь, и склоняется перед его моральным превосходством, как и все, кто когда-либо общался с ним. Керенский обратился к средствам массовой информации с просьбой прекратить кампанию против царя и царицы. Их инсинуации лишь разжигают пламя ненависти. Керенский чувствует свою ответственность перед пленниками. Но пока ни слова не произнесено о нашем отъезде за границу. Это лишний раз доказывает его бессилие.
   Воскресенье, 29 апреля. Вечером я долго беседовал с их величествами по поводу занятий Алексея Николаевича. Мы должны найти какой-то выход из положения, потому что других наставников, кроме меня, у нас нет. Царь собирается лично заниматься с сыном историей и географией, а царица займется религиозным воспитанием цесаревича. Остальные предметы будут распределены между баронессой Буксгевден (английский), мадемуазель Шнайдер (математика), доктором Боткиным (русский) и мной.
   Понедельник, 30 апреля. Сегодня утром царь приветствовал меня словами: „Доброе утро, дорогой коллега“ – он только что дал Алексею Николаевичу свой первый урок. То же самое спокойствие, то же стремление быть как можно внимательнее к тем, кто делит с ним заточение. Он – пример и поддержка для всех нас.
   Я дал Татьяне Николаевне статью в „Journal des Debats“ от 18 апреля 1917 года за подписью А.Г. (Август Говен), чтобы она дала ее родителям почитать.
   Очевидно, режим, во власти которого мы сейчас находимся, становится все более жестким и даже жестоким.
   Вторник, 1 мая. Россия впервые празднует Первое мая. Мы слышим звуки оркестров и видим колонны демонстрантов, проходящих мимо ограды парка.
   Сегодня вечером царь вернул мне журнал со статьей, где идет речь о его отречении. Он сказал, что царица с удовольствием прочитала эту статью, которая пыталась быть справедливой по отношению к царю. Тон этой статьи был отличен от тона английских газет.
   Четверг, 3 мая. Сегодня вечером царь сказал мне, что в последние несколько дней новости были не очень хорошими. Экстремистские партии требуют, чтобы Франция и Италия объявили о своей готовности заключить мир „без аннексий и контрибуций“. Количество дезертиров растет с каждым днем, армия тает на глазах. Окажется ли Временное правительство достаточно сильным, чтобы продолжить войну? Царь с большим интересом следит за событиями; он обеспокоен, но все еще надеется, что страна соберется с силами и останется верной союзникам.
   Воскресенье, 13 мая. Мы второй день копаем грядки на одной из лужаек парка. Начали со снятия верхней части грунта. Помогали все: и семья, и мы, и слуги, которые вот уже некоторое время выходят на прогулки вместе с нами. Даже несколько солдат охраны пришли помочь нам!
   Последние несколько дней царь выглядит очень озабоченным. Когда мы возвращались с прогулки, он сказал мне: „Судя по всему, Р-ий должен будет уйти. Он просил начать наступление (теперь об этом просят, а не отдают приказы). Комитет солдатских депутатов отказался. Если это так, это конец! Какое унижение! Оставаться в обороне и не атаковать равно самоубийству! Союзники потерпят из-за нас поражение, а потом придет и наша очередь“.
   Понедельник, 14 мая. Царь вернулся к нашему вчерашнему разговору и добавил: „Что дает мне хоть небольшую надежду, так это наша склонность все преувеличивать. Не могу поверить, что наша армия на фронте в таком ужасном состоянии, как они это представляют; она не могла так низко пасть за два месяца“.
   Четверг, 17 мая. Кажется, правительственный кризис, который длился уже две недели, разрешился. Новости из Петрограда носят уже менее тревожный характер. Новый Совет министров, куда теперь вошли несколько представителей солдат и рабочих, возможно, сумеет укрепить свой авторитет и власть. Тем временем анархия приобретает массовый характер.
   Суббота, 19 мая. День рождения царя (ему исполнилось сорок девять лет). Церковная служба и поздравления.
   Воскресенье, 27 мая. Уже несколько дней нам выделяют очень мало дров, поэтому везде очень холодно. Госпожа Нарышкина (старшая фрейлина двора) заболела, и сегодня ее отослали из дворца: состояние ее здоровья требовало ухода, которого здесь ей никто не мог обеспечить. Она в отчаянии оттого, что покидает нас, потому, что прекрасно знает, что ей не разрешат вернуться.
   Суббота, 2 июня. Мы каждый день работаем на огороде, поливаем его из шланга и по очереди пропалываем грядки.
   Воскресенье, 10 июня. Несколько дней назад дети играли на острове (искусственном островке посередине паркового озера). Алексей Николаевич учился обращаться со своим маленьким ружьем, которое он очень ценит и бережет, потому что его подарил царю, когда тот был маленьким, его отец. К нам подошел офицер. Он сказал, что солдаты решили отобрать у цесаревича это ружье и направляются к нам, чтобы сделать это. Услышав это, Алексей Николаевич положил свою игрушку и подбежал к царице, которая сидела на траве невдалеке от нас. Через несколько минут пришел дежурный офицер с двумя солдатами и потребовал сдать „оружие“. Я попытался вмешаться и объяснить им, что это – не настоящее оружие, а всего лишь игрушка. Однако это не помогло: они забрали его. Алексей Николаевич разрыдался. Царица попросила меня предпринять еще одну попытку убедить солдат, но и это не принесло никакого результата. И они ушли, забрав с собой свой „трофей“.
   Через полчаса дежурный офицер отвел меня в сторону и попросил сказать цесаревичу, что ему очень неприятно, что пришлось сделать это. После безуспешных попыток разубедить солдат в правильности их действий он предпочел пойти с ними, чтобы не допустить никакой грубости с их стороны.
   Полковник Кобылинский [57 - Полковник Кобылинский незадолго до этого сменил полковника Коровиченко в должности коменданта дворца.] пришел в негодование, узнав об этом инциденте, и по частям принес игрушку
   Алексею Николаевичу, который с тех пор играл с ней только в своей комнате.
   Пятница, 15 июня. Мы, наконец, закончили работы по обустройству нашего огорода и остались очень довольны сделанным: огород выглядел великолепно. У нас там растут все овощи, которые только можно себе представить, и даже 500 кочанов капусты. Слуги также разбили себе огород на своей стороне дворца, где могут выращивать все, что только захотят. Мы помогали им вскапывать его – и царь тоже.
   Теперь, когда работы в огороде закончились, мы, чтобы занять свободное время, попросили разрешения срубить засохшие деревья в парке и получили его. Теперь мы переходим с места на место в сопровождении неотступно следующей за нами охраны. Мы постепенно становимся весьма искусными лесорубами. Теперь мы сможем заготовить на зиму достаточное количество дров.
   Пятница, 22 июня. Поскольку после болезни у великих княжон выпало много волос, их решили постричь наголо. Когда они выходят в парк, то надевают на голову шарфы и косынки, чтобы скрыть сей печальный факт. Когда я собрался сфотографировать их, они по знаку Ольги Николаевны внезапно сдернули косынки. Я стал возражать, но они настаивали и очень развеселились, представив, какими выйдут на фотографиях. А еще они очень хотели посмотреть на негодование родителей при виде таких фотографий. Иногда у них бывают вспышки такого хорошего настроения. Молодость побеждает все испытания.
   Воскресенье, 24 июня. День идет за днем, они все похожи друг на друга: уроки – прогулки; уроки – прогулки. Сегодня утром царь рассказал мне об очень забавном инциденте, который разнообразил монотонность нашего заточения.
   Вчера вечером в Красном зале он читал вслух царице и великим княжнам. Вдруг около 11 часов в комнату вошел чрезвычайно взволнованный чем-то слуга и объявил, что комендант просит о немедленной беседе с царем. Царь решил, что, должно быть, в Петрограде произошло что-то очень серьезное: как раз тогда ожидалось проведение вооруженной манифестации большевиков против Временного правительства. Царь приказал ввести к нему коменданта. Офицер вошел, но не один, а в сопровождении еще двух офицеров. Он объяснил, что был вызван по сигналу часового, который из парка заметил, что из комнаты, где сидела вся семья, подавали сигналы красными и зелеными огоньками. Всеобщее изумление. Какие сигналы? Что все это значит? Царь и царица пришли в великое возбуждение. Офицер приказал плотно завесить шторы – было удушающее жарко – и собрался уйти. В этот момент все и разъяснилось. Вошел еще один офицер и объяснил следующее: великая княжна Анастасия сидела на подоконнике и что-то шила. Каждый раз, наклоняясь, чтобы взять что-нибудь со стола, она загораживала (а затем открывала) две лампы с красным и зеленым абажурами, при свете которых читал царь. Офицер в смущении удалился.
   Понедельник, 2 июля. Мы узнали, что в направлении Тернополя началось наступление и оно успешно развивается.
   Вторник, 3 июля. Божественная литургия в честь военных успехов, которые кажутся прологом к большим победам. Сияющий царь принес Алексею Николаевичу вечернюю газету и зачитал ему коммюнике.
   Четверг, 12 июля. С фронта поступают не очень хорошие новости. Наступление, начавшееся так удачно, оборачивается против русских.
   Воскресенье, 15 июля. Ничего нового, вся та же самая рутина. Единственное развлечение – прогулки на воздухе. Очень жарко, и Алексей Николаевич уже несколько дней купается в пруду. Для него это огромное удовольствие.
   Среда, 9 августа. Я узнал, что Временное правительство приняло решение перевезти отсюда императорскую семью. Куда – неизвестно, это держится в тайне. Мы все надеемся, что нас перевезут в Крым.
   Суббота, 11 августа. Нам сказали, что мы должны запастись теплой одеждой. Значит, повезут нас не на юг. Очень жаль.
   Воскресенье, 12 августа (30 июля по новому стилю). По просьбе царицы из церкви Знамения нам принесли чудотворную икону Божьей Матери. Наш отъезд назначен на завтра. Полковник Кобылинский признался мне под большим секретом, что нас повезут в Тобольск.
   Понедельник, 13 августа. Нам велено быть готовыми к отъезду к полуночи. Отправление поезда назначено на час ночи. Прощаемся с детским островом и с нашим огородом. Незадолго до часа ночи все собрались в овальном зале, забитом нашим багажом. Великий князь Михаил прибыл вместе с Керенским и имел непродолжительную беседу с царем, который был очень рад увидеться с братом перед отъездом.
   Поезд, на котором мы должны ехать, еще не пришел: судя по всему, какая-то проблема с железнодорожниками в Петрограде. Они заподозрили, что императорскую семью везут в Петроград. Ожидание длится много часов и становится все более утомительным. Сможем ли мы вообще уехать? Крайне сомнительно. (Кстати, этот инцидент показал полное бессилие Временного правительства.) Наконец около пяти часов нам объявили, что все готово. Мы попрощались с теми из наших товарищей по несчастью, которые не могут ехать с нами. [58 - Там были граф и графиня Бенкендорф, чьи преклонный возраст и плохое состояние здоровья не позволили им следовать за нами; баронесса Буксгевден, которая осталась из-за болезни и должна была присоединиться к нам в Тобольске, и несколько слуг. Керенский спросил царя, хочет ли он, чтобы кто-то заменил графа Бенкендорфа. Царь ответил, что был бы очень рад, если бы его заточение разделил с ним генерал Татищев. Узнав об этом желании царя, генерал Татищев позволил себе лишь привести кое-какие свои дела в порядок и через несколько часов с одним лишь чемоданом в руке отправился в Царское Село. Мы увидели его уже в поезде в момент отправления. У генерала Татищева при дворе не было никакой должности: он был одним из многочисленных друзей царя, друзей по оружию.] У нас сердце разрывается при мысли о том, что мы покидаем Царское Село, с которым нас связывает столько воспоминаний. И этот отъезд в неизвестность отмечен глубокой печалью.
   Когда наши машины выезжали из парка, нас окружил отряд кавалерии, который и сопровождал нас до небольшой станции Александровка. Мы заняли свои места в купе, которые, кстати, очень комфортабельны.
   Прошло полчаса, и поезд медленно тронулся. Было без десяти шесть».

Глава 19
НАШЕ ЗАТОЧЕНИЕ В ТОБОЛЬСКЕ (август – декабрь 1917 г.)

   Каковы были причины того, что Совет министров принял решение отправить императорскую семью в Тобольск?
   Трудно дать однозначный ответ на этот вопрос. Когда Керенский говорил царю о предполагаемом переезде, он объяснил его необходимость тем, что Временное правительство решило предпринять самые решительные меры против большевиков; это, безусловно, привело бы к некоторому периоду беспорядков и вооруженных конфликтов, жертвой которых могла стать императорская семья.
   Поэтому было заявлено, что долг Временного правительства (и Керенского лично) – обезопасить царя и его семью. Было и другое мнение: говорили, что это – проявление слабости правительства перед экстремистами, которые, видя, что настроения в армии начинают сдвигаться в пользу царя, потребовали выслать его в Сибирь. Так или иначе, наше путешествие из Царского Села в Тобольск проходило во вполне комфортных условиях и без каких-либо видимых происшествий.
   Отбыв из Царского Села 14 августа в 6 утра, мы добрались до Тюмени (ближайшей к Тобольску железнодорожной станции) вечером 17-го и через несколько часов сели на борт парохода «Русь».
   На следующий день мы проехали родную деревню Распутина, и вся семья, собравшись на палубе, могла видеть дом «старца», который выделялся на фоне других изб. В этом событии не было ничего удивительного для них, потому что Распутин предсказывал его, и судьба вновь подтвердила его пророческие слова.
   19-го, к концу дня, мы неожиданно увидели в излучине реки очертания кремля, который возвышался над Тобольском, и час спустя прибыли на место.
   Дом, где мы должны были разместиться, был еще не готов, поэтому несколько дней мы вынуждены были провести на борту парома, а в наш новый дом въехали только 26 августа.
   Семья заняла весь первый этаж губернаторского дома, который был очень просторен и удобен. Придворные разместились в доме Корнилова, одного из богатейших купцов Тобольска. Этот дом был расположен на другой стороне дороги, напротив нашего дома. Охрана состояла из солдат бывших стрелковых полков императорской семьи, которые приехали с нами из Царского Села. Они были под началом полковника Кобылинского, благороднейшего человека, который всем сердцем привязался к нам; он делал все, что мог, чтобы облегчить нашу участь.
   Сначала условия нашего содержания в Тобольске мало чем отличались от тех, в которых мы жили в Царском Селе. У нас было все самое необходимое. Но царь и дети страдали от нехватки двигательной активности. Их физические нагрузки ограничивались работой в небольшом огороде и во дворе, который был обнесен высоким забором. Дворик был очень маленьким, и там за ними могли наблюдать солдаты, чьи бараки выходили на отведенные нам «хоромы». С другой стороны, окружение царя и слуги были несколько свободнее, чем в Царском Селе (по крайней мере, вначале), и им разрешалось выходить в город или ближайшие окрестности.
   В сентябре комиссар Панкратов прибыл в Тобольск. Его послал сюда Керенский. Его сопровождал заместитель Никольский – как и он сам, бывший политический ссыльный. Панкратов был весьма образованным и знающим человеком с мягким характером. В общем, типичный просвещенный фанатик. Он произвел на царя приятное впечатление и впоследствии даже привязался к детям.
   А вот Никольский был низкой и жестокой личностью. Ограниченный и упрямый, он все свое время посвящал тому, чтобы создавать нам всяческие неудобства. Сразу же после прибытия он потребовал от полковника Кобылинского, чтобы всех нас сфотографировали. Когда полковник возразил, что это – лишнее, поскольку солдаты и без того знают нас в лицо, он ответил: «Они же заставляли нас делать это в старые времена. Теперь пришла наша очередь». Его приказ был выполнен, и с тех пор мы носили с собой наши личные карточки с фотографией и номером владельца.
   Сначала церковные службы проводились в доме, в большом зале на первом этаже. Настоятель церкви Вознесения, дьякон и четыре монахини из Ивановского монастыря имели разрешение проводить службы. Однако там не было освященного алтаря, и потому было невозможно проводить обедню. Это было серьезным испытанием для семьи. Наконец, 21 сентября, в праздник Рождества Богородицы, пленникам разрешили первый раз пойти в церковь. Это очень обрадовало их, однако такая радость выдавалась им нечасто. В такие дни мы вставали очень рано и, собравшись во дворе, шли через маленькие ворота, ведущие в общественный парк, который пересекали, проходя между двумя рядами солдат. Мы всегда посещали главную службу утром и почти всегда были в церкви одни: всякие посторонние в это время в церковь не допускались. По дороге в церковь и обратно я часто видел, как люди крестились или падали на колени, когда мимо них проходили их величества. В целом жители Тобольска все еще были преданы императорской семье, и нашим охранникам приходилось неоднократно разгонять их, когда они собирались под нашими окнами, снимали шапки или крестились, проходя мимо дома.
   Тем временем наша жизнь шла по накатанным рельсам, и, мобилизовав все наши ресурсы, мы сумели возобновить занятия с цесаревичем и двумя младшими княжнами. Уроки начинались в 9 часов. Затем с 11 до 12 мы делали перерыв для прогулки, во время которой к нам присоединялся царь. Поскольку класса здесь не было, уроки обычно проходили на первом этаже – в большом зале, а иногда в комнате Алексея Николаевича или моей. Я жил в цокольном этаже, в бывшем кабинете губернатора. В час мы собирались на обед. Царица, когда она чувствовала себя плохо, часто ела у себя в комнате с Алексеем Николаевичем. Около двух дня мы снова шли гулять и гуляли или играли до 4 часов дня.
   Царь очень страдал от недостатка физической нагрузки. Полковник Кобылинский, которому мы пожаловались на это неудобство, велел доставить несколько березовых бревен, а также закупил топоры и пилы, и мы смогли сами заготавливать дрова для кухни и печи. Это было одним из наших главных развлечений на свежем воздухе во время пребывания в Тобольске, и даже великие княжны научились весьма ловко управляться с пилами.
   После чая занятия возобновлялись и длились до половины седьмого. Ужинали мы на час позже, а после ужина шли в большой зал выпить кофе. Нас всех приглашали провести вечер в кругу семьи, и скоро это вошло у нас в привычку. Мы устраивали какие-нибудь игры и представления, чтобы как-то разнообразить монотонность наших дней. Когда сделалось совсем холодно и находиться в большом зале стало решительно невозможно, мы нашли себе пристанище в соседней комнате, которая использовалась их величествами как гостиная и была единственной по-настоящему комфортабельной комнатой в доме. Пока великие княжны вышивали или играли с нами, царь часто читал нам вслух. Царица регулярно играла партию или две в безик с генералом Татищевым, а затем занималась своими делами или просто отдыхала в кресле. В этой семейной атмосфере мы проводили долгие зимние вечера, затерянные в бескрайних просторах Сибири.
   Во время своего пребывания в Тобольске мы были практически оторваны от внешнего мира и не знали, что происходит в стране. Письма доходили до нас нерегулярно и с большим опозданием. Из прессы в нашем распоряжении была только какая-то местная газетенка, отпечатанная на оберточной бумаге, которая сообщала «новости» не самой первой свежести, да и то в сильно искаженном или урезанном виде.
   Царь тем не менее жадно следил за событиями в стране. Он понимал, что Россия движется к краху. У него появилась небольшая надежда, когда генерал Корнилов предложил Керенскому пойти на Петроград и положить конец большевистскому движению, которое приобретало все более и более угрожающие формы. Как же велико было его разочарование, когда Временное правительство отвергло этот единственный шанс на спасение! Он видел в этом предложении единственную возможность избежать надвигающейся катастрофы. Тогда я впервые услышал от царя сожаление о том, что он отрекся от власти. Он пошел на это в надежде, что люди, желавшие избавиться от него, смогут довести войну до победного конца и спасти Россию. Он тогда боялся, что его отказ спровоцирует начало гражданской войны перед лицом внешнего врага, и не хотел, чтобы по его вине пролилась хоть капля русской крови. Но разве не вслед за этим на арене появился Ленин и его пособники, платные агенты Германии, чья преступная агитация уничтожила армию и подорвала устои страны? Теперь ему было мучительно больно видеть, что его отречение было напрасным и что своим отказом от трона в интересах страны он на деле принес ей страшный вред. Эта мысль не давала ему покоя, преследовала его и, наконец, переросла в постоянное нравственное беспокойство и отчаяние.
   Примерно 15 ноября мы узнали, что Временное правительство пало и большевики взяли власть. Однако это событие не сразу сказалось на нашем положении. Им пришло в голову вспомнить о нашем существовании только через несколько месяцев.
   Недели шли, а новости, доходящие до нас, становились все печальнее. Однако нам было очень трудно следить за событиями и оценивать их значение, потому что имевшаяся в нашем распоряжении информация не позволяла понять их причины и в полной мере оценить последствия. И даже если нам удавалось получать хотя бы примерное представление о том, что происходит в России, Европа оставалась для нас закрытой книгой.
   Тем временем идеи большевиков начали оказывать свое разрушительное воздействие на дух солдат, которые охраняли нас и которые до того весьма настороженно относились к большевикам. Наша охрана состояла в основном из людей, которым идеи большевизма были чужды. Это были солдаты 1-го и 4-го полков, которые были наиболее лояльно настроены по отношению к императорской семье, в особенности – к детям. Великие княжны, чья непосредственность была их главным оружием, очень любили разговаривать с этими людьми, которые, казалось, так же были связаны с прошлым, как и они сами. Они расспрашивали их о семьях, родных деревнях или боях, в которых они принимали участие во время Великой войны.
   Алексей Николаевич, который все еще был для них «наследником», также завоевал их сердца, и они старались развлечь мальчика и доставить ему удовольствие. Отдельный отряд 4-го полка, который в основном состоял из унтер-офицеров, проявлял особую любовь к членам царской семьи, которым всегда было приятно видеть на дежурстве этих добрых людей. В эти дни царь с детьми тайком приходили к ним на вахту, и там они играли в шашки и разговаривали с людьми, чье поведение всегда было предельно корректным.
   Как же они однажды удивились, когда увидели на пороге комиссара Панкратова, который смотрел на эту сцену с нескрываемым удивлением. Увидев его недоумение, царь жестом пригласил Панкратова войти и сесть за стол. Но комиссар, очевидно, решил, что он здесь будет лишним; пробормотав что-то невразумительное, он развернулся и быстрым шагом вышел из помещения.
   Как я уже говорил, Панкратов был фанатиком революции, но у него были твердые гуманитарные принципы. Он не был плохим человеком. Вскоре после появления в Тобольске он организовал занятия для солдат, где их знакомили с либеральными идеями. Он лично делал все, чтобы развить в них чувство патриотизма и гражданского сознания. Однако эти усилия обернулись против него самого. Убежденный противник большевизма, он в действительности готовил для него почву и распространял его идеи. Как мы еще увидим, ему было суждено самому стать первой жертвой своих усилий.
   Солдаты 2-го полка с самого начала отличались революционными настроениями. Еще в Царском Селе они доставляли пленникам немало неприятных моментов. Большевистский переворот лишь добавил им ощущения своей безнаказанности и наглости. Они сформировали «солдатский комитет», который поставил своей целью ужесточить условия содержания царской семьи. Постепенно к этому комитету перешли полномочия полковника Кобылинского. Мы получили доказательство злонамеренности этого комитета, когда в конце декабря (по старому стилю) к нам приехала баронесса Буксгевден. Они делила с нами заточение в Царском Селе, и только состояние здоровья не позволило ей покинуть его вместе с нами. Как только баронесса выздоровела, она с разрешения Керенского направилась в Тобольск. Однако комитет запретил ей поселиться в губернаторском доме, и баронесса нашла себе жилье в городе. Это было большим огорчением для царицы и всей семьи, которые с нетерпением ждали ее прибытия.
   Так мы подошли к Рождеству.
   Царица и великие княжны уже много недель собственными руками готовили для всех подарки. Ее величество связала несколько шерстяных жилетов и раздала их слугам. Таким внимательным и даже трогательным отношением она хотела выразить свою благодарность этим людям, которые остались верными семье.
   24 декабря священник пришел в дом для рождественской службы. Все собрались в большом зале. Дети предвкушали наше удивление при виде «сюрприза», который они приготовили для нас. Мы все считали себя частью одной большой семьи. Мы старались забыть о наших проблемах, чтобы насладиться минутами мирного праздника в узком семейном кругу.
   На следующий день мы пошли в церковь. По знаку священника дьякон затянул «Многие лета» (молитву за здравие императорской семьи). Солдаты потребовали прекратить молитву. Этот инцидент омрачил светлые воспоминания, которые этот день мог бы оставить в наших сердцах. Он также добавил раздражения в отношение к нам солдат, и надзор за нами ужесточился.

Глава 20
КОНЕЦ ТОБОЛЬСКОЙ ССЫЛКИ (январь – май 1918 г.)

   1 (14) января 1918 года я вновь взялся за дневник, который перестал вести, когда нас перевезли в Тобольск. Я приведу несколько отрывков из него, как это уже делал, описывая нашу жизнь в Царском Селе.

   «Понедельник, 14 января (1 января по старому стилю). Сегодня утром мы ходили в церковь, где первый раз служил новый священник. Отец Василий (об этом инциденте я рассказал в предыдущей главе) был переведен архиепископом Гермогеном в Абалатский монастырь.
   Вторник, 15 января. В два часа дня состоялось заседание комитета нашего гарнизона. Ста голосами против 85 было решено запретить ношение эполетов и погон офицерами и солдатами.
   Четверг, 17 января. Полковник Кобылинский пришел к нам сегодня утром. Он предпочитает носить гражданскую одежду вместо военной без знаков различия.
   Пятница, 15 января. Священник и хор [59 - Четыре монахини, которые приходили, чтобы петь, в самом начале, позже были заменены хором одной из тобольских церквей.] прибыли в три часа. Сегодня Крещение, а новый священник первый раз служит в доме.
   Когда пришла очередь Алексея Николаевича целовать крест, протянутый священником, последний наклонился и поцеловал его в лоб. После обеда генерал Татищев и князь Долгоруков пришли просить царя снять эполеты с формы, чтобы избежать враждебного поведения солдат. Сначала казалось, что царь откажется, но, обменявшись взглядом и несколькими словами с царицей, он взял себя в руки и подчинился требованию ради семьи.
   Суббота, 19 января. Сегодня утром мы ходили в церковь. На царе была кавказская бурка, которую обычно носят без эполетов. Алексей Николаевич прятал свои эполеты под башлыком. Сегодня царица по просьбе царя (и от своего имени) пригласила меня с этого времени пить чай вместе [60 - На этом чаепитии присутствовали графиня Гендрикова, генерал Татищев, князь Долгоруков, мадемуазель Шнайдер и доктор Деревенько. Теперь я единственный живой свидетель этих событий.] с ними, когда я не занят своими уроками. Поэтому в 10 часов, когда княжны ушли, я остался с их величествами (Алексей Николаевич всегда отправляется спать в 9 часов).
   Понедельник, 21 января. Прошлой ночью был сильный снегопад. Мы начали строить снежную крепость.
   Пятница, 25 января. День рождения Татьяны Николаевны. Литургия в доме. Чудесный зимний день, солнечно, 15 градусов мороза. Как обычно, продолжали строить снежную крепость. Солдаты охраны пришли помочь нам.
   Среда, 30 января. Сегодня дежурили солдаты из лояльно настроенной по отношению к нам части 4-го полка. Царь с детьми провел с солдатами несколько часов.
   Суббота, 2 февраля. 30 градусов ниже нуля. Князь Долгоруков и я заливали водой снежную гору. Мы принесли 30 ведер воды. Было так холодно, что вода замерзала прямо в ведре. От ведер с водой и снежной горки шел пар. Завтра дети смогут начать кататься с этой горки.
   Понедельник, 4 февраля. Говорят, ночью температура упала до 37 градусов ниже нуля. Очень сильный ветер. В комнате княжон невыносимо холодно, как в ледяном доме.
   Среда, 6 февраля. Сегодня солдатский комитет постановил заменить Панкратова каким-то большевистским комиссаром из Москвы. Наши дела становятся все хуже и хуже. Судя по всему, между Советской Россией и Германией, Австрией и Болгарией больше нет состояния войны. Армия будет распущена, но Ленин и Троцкий еще не подписали мирный договор.
   Среда, 13 февраля. Царь сказал мне, что началась демобилизация армии, уже распущены несколько призывных наборов. Все старые солдаты (то есть дружески расположенные к нам) скоро покинут нас. Царя это очень удручает. Эти перемены могут сказаться на нас самым плачевным образом.
   Пятница, 15 февраля. Уже уехало несколько солдат. Они тайно пришли попрощаться с царем и его семьей.
   Вечером за чаем с их величествами генерал Татищев с откровенностью, вызванной сложившимися обстоятельствами, сказал, что удивлен атмосферой любви и близости, существующей в царской семье. Царь, улыбнувшись царице, сказал: „Вы слышите, что сказал генерал“.
   Затем, с обычной для него смесью легкого юмора и иронии, он добавил: „Вы мой товарищ по оружию, Татищев, и вы имели много возможностей наблюдать за нашей жизнью. Если даже вы так мало знали о нас, то как же мы можем упрекать газеты за то, что они пишут о нас?“
   Среда, 20 февраля. Царь говорит, что немцы взяли Ревель, Ровно и т. д. и продолжают наступление по всему фронту. Очевидно, что это сильно огорчает его.
   Понедельник, 25 февраля. Полковник Кобылинский получил из Москвы телеграмму, где говорится, что с 1 марта Николай Романов и его семья должны получать солдатский паек и каждый член семьи будет получать 600 рублей в месяц из доходов от их личного имущества. До этого времени расходы по нашему содержанию оплачивались государством. Поскольку семья состоит из 7 человек, ее содержание обойдется в 4200 рублей в месяц. [61 - В то время рубль стоил примерно 1/5 от его обычной стоимости.]
   Вторник, 26 февраля. Его величество попросил меня помочь ему вести счета и составить бюджет семьи. Он немного сэкономил от денег, выдаваемых на „предметы личной гигиены“.
   Среда, 27 февраля. Царь, шутя, заметил, что поскольку все вокруг создают комитеты, то он назначит меня главой комитета по управлению его собственной общины. „Комитет“ этот будет состоять из генерала Татищева, князя Долгорукова и меня. Днем мы провели первое „заседание“ и пришли к выводу, что необходимо сократить штат слуг. Это очень неприятно. Нам придется уволить 10 человек, у некоторых из которых в Тобольске семьи. Когда мы сообщили об этом их величествам, мы увидели, какую боль доставило им это решение. Они должны расстаться со слугами, чья преданность обернется для них нищетой.
   Пятница, 1 марта. В силу вступает новый порядок нашей жизни. С сегодняшнего дня из нашего рациона исключены масло и кофе как предметы роскоши.
   Понедельник, 4 марта. Солдатский комитет постановил сломать снежную горку, построенную нами (детям она доставляла безмерное удовольствие!), потому что царь и царица забрались на нее, чтобы посмотреть на отъезд солдат 4-го полка. Каждый день приносит новые неприятности царской семье и их окружению. Уже долгое время нам разрешают выходить только в сопровождении солдата. Вероятно, скоро мы лишимся и этого.
   Вторник, 5 марта. Вчера солдаты с видом побитой собаки (ведь они чувствовали, что поступают низко!) начали ломать снежную горку. Дети безутешны.
   Пятница, 15 марта. Горожане, узнав о нашем положении, находят способы передать нам яйца, конфеты и даже деликатесы.
   Воскресенье, 17 марта. Сегодня Масленица. Все веселятся. Под нашими окнами туда-обратно ездят сани; звон колокольчиков, звук губных гармошек и песен… Дети с завистью наблюдают за всеобщим весельем. Они начали скучать в заточении и тяготятся им. После того как разломали снежную горку, их единственным развлечением стало вышивание и выпиливание.
   Высокомерие солдат и их наглость по отношению к нам невозможно себе даже представить: уехавшим на замену присланы отвратительного вида молодые люди.
   Несмотря на свое ужасное положение, которое ухудшается с каждым днем, их величества все еще лелеят надежду на то, что их верные друзья попытаются как-то освободить их. Никогда еще ситуация не была более благоприятной для побега, потому что в Тобольске нет представителей большевистского правительства. С помощью полковника Кобылинского, который и так уже на нашей стороне, можно было бы легко усыпить бдительность наших наглых, но не очень-то умелых стражей. Все, что для этого требуется, – это организованные и решительные действия извне. Мы неоднократно говорили царю, что необходимо быть готовым к любому повороту событий. Он же настаивает на двух условиях, которые серьезно осложняют дело: он и слышать не хочет о том, чтобы семья разлучалась или покидала Россию.
   Однажды царица сказала мне в этой связи: „Я никогда не покину Россию, потому что мне кажется, что уехать за границу – это значит порвать нашу последнюю связь с прошлым, которое умрет для нас навсегда“.
   Понедельник, 18 марта. Первую неделю поста семья будет, как обычно, посвящать церковному говению. Утром и вечером – служба в церкви. Поскольку различные занятия препятствуют посещениям хора, царица и великие княжны поют вместе с дьяконом.
   Вторник, 19 марта. После обеда мы обсуждали Брест-Литовский мир, который только что был подписан. Царь был очень подавлен и сказал: „Это – позор для России; этот договор – самоубийство. Я никогда и представить себе не мог, что император Вильгельм и германское правительство пожмут руки предателям. Но я уверен: этот договор не пойдет им на пользу; он не спасет их от гибели!“
   Немного позже, когда князь Долгоруков заметил, что газеты обсуждают пункт договора, в котором немцы требовали передать им царскую семью, царь вскричал: „Это либо оскорбление, либо попытка дискредитировать меня!“
   А царица негромко добавила: „После всего того, что они сделали государю, я скорее предпочту умереть в России, чем быть спасенной Германией!“
   Пятница, 22 марта. В четверть десятого, после вечерней службы, все отправились на исповедь – дети, слуги, придворные и, наконец, их величества.
   Суббота, 23 марта. Из Омска прибыл отряд из сотни красноармейцев; это первые большевики, которые будут нести гарнизонную службу в Тобольске. Мы упустили свой последний шанс убежать. Однако его величество говорит мне, что у него есть основание полагать, что среди этих людей могут быть офицеры, пошедшие туда на службу; он также утверждает, не раскрывая мне источник своей информации, что в Тюмени находятся 300 офицеров.
   Вторник, 9 апреля. Большевистский комиссар, прибывший сюда с отрядом из Омска, настоял на том, чтобы ему дали осмотреть дом. Солдаты нашей охраны отказали ему в этом. В связи с этим полковник Кобылинский нервничает и опасается конфликта. Принимаем меры предосторожности: вводим патрулирование, удваиваем число часовых. Очень беспокойная мысль.
   Среда, 10 апреля. Полный сбор нашей охраны, на котором прибывший комиссар-большевик раскрывает свои полномочия. Он имеет право в 24 часа расстрелять любого, кто не подчиняется его приказам, причем без суда и следствия. Солдаты позволили ему войти в дом.
   Пятница, 12 апреля. Алексей Николаевич снова прикован к постели, так как со вчерашнего дня у него сильная боль в паху из-за растяжения. Он очень хорошо себя чувствовал всю зиму. Остается надеяться, что ничего серьезного у него нет.
   Солдат из нашего отряда, которого направляли в Москву, вернулся сегодня и привез полковнику Кобылинскому распоряжение ЦИК большевистского правительства усилить надзор за нами. Генерал Татищев, князь Долгоруков и графиня Гендрикова должны быть переведены в наш дом и находиться там на положении пленников. В меморандуме также объявлялось о прибытии комиссара, наделенного чрезвычайными полномочиями, в сопровождении отряда солдат.
   Суббота, 13 апреля. Все, кто пока еще живет в доме Корнилова, – графиня Гендрикова, мадемуазель Шнайдер, князь Долгоруков и Гиббс [62 - Когда начиналось таяние снегов, через реку было невозможно перебраться. Паром начинал ходить лишь некоторое время спустя.] – переезжают в наш дом. На свободе остаются только доктора Боткин и Деревенько. Со вчерашнего дня боли у Алексея Николаевича усилились.
   Понедельник, 15 апреля. Вчера и сегодня Алексея Николаевича мучают сильные боли. Это один из самых серьезных приступов гемофилии.
   Вторник, 16 апреля. Полковник Кобылинский, офицер стражи и несколько солдат приходили в дом с обыском. Они изъяли у нас кинжал царя, который он носил со своей казачьей формой.
   Понедельник, 22 апреля. Сегодня из Москвы прибыл комиссар с небольшим отрядом; его фамилия – Яковлев. Он показал свои документы коменданту и солдатам. Вечером он пил чай с их величествами. Все очень обеспокоены. Его прибытие рассматривается как недобрый знак, туманный, но вполне реальный.
   Вторник, 23 апреля. В 11 часов пришел комиссар Яковлев. После осмотра всего дома он пошел к царю, который сопроводил его в комнату Алексея Николаевича, который по-прежнему лежал в постели. Не увидев царицу, которая была еще не готова принять его, он пришел еще раз немного позже с полковым доктором и во второй раз посетил Алексея Николаевича (он хотел, чтобы его врач подтвердил, что мальчик действительно болен). Когда он уходил, он спросил у коменданта, много ли у нас багажа. Значит ли это, что мы скоро уедем?
   Среда, 24 апреля. Мы все в состоянии отчаяния и напряженности. Чувствуем себя забытыми всеми, предоставленными самим себе и отданными на милость этого человека. Возможно ли, что никто и пальцем не пошевелит, чтобы спасти императорскую семью? Где те, кто остался верен царю? Почему они медлят?
   Четверг, 25 апреля. Около трех часов дня, когда я проходил по коридору, я увидел двух рыдающих слуг. Они сказали мне, что Яковлев пришел сообщить царю, что забирает его. Что происходит? Я не осмеливаюсь подняться наверх без приглашения и возвращаюсь к себе в комнату. Почти сразу же в дверь постучала Татьяна Николаевна. Она была в слезах и сказала, что ее величество просит меня. Я последовал за ней. Царица была одна, очень расстроенная. Она подтвердила услышанное мной, что Яковлев увозит царя в Москву. Отъезд намечен на завтра.
   – Комиссар говорит, что никто не причинит царю вреда и что если кто-то желает его сопровождать, то он не возражает. Я не могу отпустить его одного. Они хотят, как это было уже раньше, разлучить его с семьей…
   – Они хотят управлять им, заставив его беспокоиться о семье… Царь им нужен; они понимают, что лишь он представляет Россию… Вместе мы сможем эффективнее сопротивляться им, и я должна быть рядом с ним в минуты испытаний… Но мой мальчик еще болен… А вдруг будет какое-то осложнение… О боже, какое мучение! Первый раз в жизни я не знаю, что делать; я всегда испытываю воодушевление, когда должна принимать решение, но сейчас я даже думать не могу… Но Бог не позволит увезти царя; этого просто не может быть и не будет. Я уверена, что сегодня начнется оттепель…
   Тут вмешалась Татьяна Николаевна:
   – Но, мама, если папа должен ехать, то, что бы мы ни говорили, нам надо принять какое-то решение…
   Я поддержал Татьяну Николаевну, сказав, что Алексею Николаевичу лучше и что мы будем заботиться о нем…
   Очевидно, царица мучилась от своей нерешительности; она ходила взад-вперед по комнате и продолжала говорить – скорее себе, чем нам. Наконец она подошла ко мне и сказала:
   – Да, так будет лучше; я поеду с царем; я доверяю Алексея вам…
   Несколько минут спустя вошел царь. Царица подошла к нему со словами:
   – Все решено; я поеду с тобой, и Мари – тоже.
   Царь ответил:
   – Очень хорошо, если ты хочешь, пусть будет так. Я вернулся в свою комнату, и весь день прошел в сборах. Предполагалось, что князь Долгоруков и доктор Боткин будут сопровождать их величества, равно как и Чемодуров (камердинер царя), Анна Демидова (горничная царицы) и Седнев (лакей княжон). Было решено, что их будут сопровождать восемь офицеров и солдат нашей охраны.
   Всю вторую половину дня семья провела у изголовья Алексея Николаевича.
   Вечером, в половине одиннадцатого, мы поднялись наверх, чтобы выпить чаю. Царица сидела на диване вместе с двумя дочерьми. Они были заплаканы, и глаза опухли от слез. Мы делали все возможное, чтобы скрыть нашу печаль и хотя бы внешне сохранить спокойствие. Мы знали, что если не выдержит один, то за ним последуют и все остальные. Царь и царица были спокойны и собранны. Совершенно очевидно, что они готовы к любым жертвам, они готовы даже отдать свою жизнь, если Бог в его непостижимой мудрости потребует этого ради благополучия страны. Они были, как никогда, добры и внимательны ко всем нам.
   И это чудное спокойствие и их незыблемая вера словно передались нам.
   В половине двенадцатого в большом зале собрались все слуги. Их величества и Мария Николаевна попрощались с ними. Царь обнял на прощание каждого мужчину, а царица – каждую женщину. Почти все были в слезах. Их величества удалились, а мы все спустились в мою комнату.
   В половине четвертого во дворе загремели повозки. Это были самого ужасного вида тарантасы. [63 - Тарантасы – повозки, которые в основном использовались крестьянами. Они состояли из большой корзины из ивовых прутьев, которая крепилась к двум длинным оглоблям, служившим рессорой. Сидений там нет. Пассажир сидит или лежит прямо на полу.] Только один из них был крытым. Мы нашли в сарае немного соломы и постелили ее на дно повозок. В ту, которая была предназначена для царицы, мы постелили тюфяк.
   Мы поднялись к их величествам, которые в это время как раз выходили из комнаты Алексея Николаевича. Их величества и Мария Николаевна попрощались с нами. Царица и княжны плакали. Царь внешне был спокоен, у него даже нашлось слово ободрения для каждого из нас; он обнял нас на прощание. Царица, прощаясь, умоляла меня остаться наверху с Алексеем Николаевичем. Я отправился в его комнату: он лежал в постели и плакал.
   Через несколько минут мы услышали скрип колес. Княжны прошли мимо комнаты Алексея Николаевича, направляясь к себе, и я услышал, что они рыдают…
   Суббота, 27 апреля. Человек, который вез царицу на первом отрезке пути, передал записку от Марии Николаевны: дороги очень плохие, условия, в которых находятся путешественники, – ужасные. Как перенесет это путешествие царица? И перенесет ли? Как все это ужасно!
   Воскресенье, 28 апреля. Полковник Кобылинский получил телеграмму, в которой говорится, что в субботу вечером наши путешественники благополучно добрались до Тюмени.
   В большом зале была сооружена „походная часовня“, где священник сможет отслужить обедню, потому что здесь есть освященный алтарь.
   Вечером пришла вторая телеграмма: „Все в порядке. Как мальчик? Да благословит вас Бог“.
   Понедельник, 20 апреля. Дети получили письмо от царицы из Тюмени. Путешествие очень утомительное. Лошади идут по грудь в воде. Несколько раз ломались колеса.
   Понедельник, 1 мая. Алексей Николаевич встал с постели. Нагорный отнес его в кресло на колесиках. Теперь его можно вывозить на солнце.
   Вторник, 2 мая. От их величеств нет никаких новостей с тех пор, как они покинули Тюмень. Где они? Ко вторнику они уже должны были добраться до Москвы!
   Пятница, 3 мая. Полковник Кобылинский получил телеграмму, где говорится, что они все еще в Екатеринбурге. Что могло случиться?
   Суббота, 4 мая. Канун Пасхи. Все очень грустно. Мы в очень подавленном настроении.
   Воскресенье, 5 мая. Пасха. Новостей по-прежнему нет.
   Вторник, 7 мая. Наконец дети получили письмо из Екатеринбурга: у них все в порядке, но непонятно, почему их задержали там. Между строк мы ясно читаем, через какие муки они проходят!
   Среда, 8 мая. Офицеры и солдаты, сопровождавшие их величества, вернулись из Екатеринбурга. Они говорят, что по прибытии туда царский поезд был окружен красногвардейцами и царь с царицей и Марией Николаевной находятся под арестом в доме Ипатьева. [64 - Дом, принадлежавший богатому купцу этого города.] Князь Долгоруков в тюрьме, а их самих выпустили только через два дня.
   Суббота, 11 мая. Полковника Кобылинского удалили от нас, и мы остались в распоряжении Тобольского Совета.
   Пятница, 17 мая. Солдат нашей охраны заменили на красногвардейцев, прибывших из Екатеринбурга по приказу комиссара Родионова, который пришел за нами. Генерал Татищев и я полагаем, что нам следует оттянуть наш отъезд как можно дольше. Но княжны так хотят снова увидеть родителей, что мы не имеем морального права противиться их желанию.
   Суббота, 18 мая. Обедня. По приказу комиссара священника и монахинь раздели и обыскали.
   Воскресенье, 19 мая (6 мая по старому стилю). День рождения царя… Наш отъезд назначен на завтра. Комиссар не разрешает священнику прийти к нам. Он также запретил княжнам запирать на ночь двери.
   Понедельник, 20 мая. В половине двенадцатого мы покинули дом и взошли на борт „Руси“. Это тот самый пароход, на котором царь и царица приплыли сюда 8 месяцев назад. Баронессе Буксгевден разрешили ехать с нами. В пять часов мы покинули Тобольск. Комиссар Родионов запер Алексея Николаевича в его каюте вместе с Нагорным. Мы запротестовали: ребенок болен, и доктор должен в любую минуту иметь к нему доступ.
   Среда, 22 мая. Сегодня утром мы прибыли в Тюмень».

Глава 21
ЕКАТЕРИНБУРГ. УБИЙСТВО ИМПЕРАТОРСКОЙ СЕМЬИ В НОЧЬ С 16 НА 17 ИЮЛЯ 1918 г

   По прибытии в Тюмень 22 мая нас под усиленной охраной посадили на специальный поезд, который должен был доставить нас в Екатеринбург. Нас с моим воспитанником при посадке в поезд разлучили. Меня вместе с остальными поместили в вагон 4-го класса под охраной часовых. Ночью мы прибыли в Екатеринбург. Поезд остановился, не доезжая до станции.
   Около 9 часов утра к поезду подогнали несколько повозок, и я увидел, как к вагону, где ехали дети, подошли четверо мужчин.
   Через несколько минут я увидел, как мимо моего окна прошел Нагорный с больным ребенком на руках. Позади него шли великие княжны, нагруженные дорожными кофрами и маленькими сумками с личными вещами. Я попытался выйти, но меня грубо оттолкнули внутрь вагона.
   Я вернулся к окну. Татьяна Николаевна шла последней, неся свою маленькую собачку и с трудом волоча тяжелый коричневый чемодан. Шел дождь, и я видел, как ее ноги утопали в грязи. Нагорный пытался прийти к ней на помощь, но его грубо оттолкнул один из комиссаров. Несколько минут спустя повозки с детьми направились к городу.
   И я даже не подозревал, что никогда больше не увижу их, этих людей, среди которых провел столько лет! Я был уверен, что за нами вернутся и мы все вновь будем вместе.
   Но часы шли, а за нами никто не возвращался. Наш поезд отогнали на станцию. Я видел, как увезли генерала Татищева, графиню Гендрикову и мадемуазель Шнайдер. Немного погодя пришла очередь Волкова, камердинера царицы, лакея Труппа и маленького Леонида Седнева, мальчика 14 лет, который был помощником на кухне.
   За исключением Волкова, который позже смог бежать, и маленького Седнева, которого просто пощадили, никто из тех, кого в тот день увезли, не ушел живым из рук большевиков.
   Мы все еще ждали чего-то. Что происходит? Почему они не пришли за нами? Мы выдвигали самые невероятные гипотезы, когда в 5 часов пришел Родионов, который приезжал за нами в Тобольск, вошел в наш вагон и сказал, что мы здесь никому не нужны и, значит, свободны.
   Свободны? Что это? Почему? Нас разлучают с остальными? Значит, все кончено! Возбуждение, которое поддерживало нас до сих пор, уступило место глубокой депрессии. Что делать? Каким должен быть (и будет) следующий шаг? Самые разные мысли одолевали нас.
   Даже сегодня я не могу понять, что двигало большевиками, когда они решили спасти нашу жизнь. Например, почему графиню Гендрикову увезли в тюрьму, а баронесса Буксгевден осталась на свободе? Почему они, а не мы? Они выбирали по именам или по должностям? Загадка!
   Все последующие дни мы с моими коллегами ходили в английское и швейцарское консульства [65 - Я должен отдать должное мужественному поведению британского консула, господина Престона, который не побоялся пойти на открытый конфликт с большевистскими властями, рискуя при этом своей жизнью.] – французского здесь не было. Ведь пленникам надо было помочь любой ценой. Двое консулов несколько успокоили нас, сказав, что уже приняты кое-какие меры и что, по их мнению, непосредственной опасности ничьей жизни нет.
   Я ходил мимо дома Ипатьева, но мог видеть из-за высокого деревянного забора только окна. Я еще не потерял надежды войти внутрь, поскольку доктор Деревенько, которому разрешили навещать мальчика, слышал, как доктор Боткин от имени царя просил комиссара Авдеева разрешить мне присоединиться к ним. Авдеев ответил, что проконсультируется по этому вопросу с Москвой. Тем временем мы с моими товарищами, за исключением доктора Деревенько, который поселился в городе, ютились в вагоне 4-го класса, в котором приехали сюда. Нам было суждено провести в нем более месяца!
   26-го нам приказали покинуть территорию Пермского правительства, которая включала в себя Екатеринбург, и незамедлительно вернуться в Тобольск. Были приняты меры, чтобы у нас на всех остался лишь один документ. Это было сделано, чтобы мы держались все вместе и чтобы облегчить надзор за нами. Однако поезда уже не ходили. В Сибири набирало силу антибольшевистское движение русских и чешских добровольцев, [66 - В мае 1918 г. чехословацкие войска, состоявшие из бывших военнопленных и не без помощи Керенского превратившиеся в две сильные дивизии, растянулись вдоль Транссибирской магистрали между Самарой и Владивостоком. В это время готовилась переброска этих войск во Францию. Германский Генштаб попытался помешать соединению этих войск с силами союзников и приказал большевикам разоружить их. Вслед за ультиматумом, который был отвергнут чехами, начались стычки между их войсками и большевистскими отрядами, которыми руководили германские офицеры. Русская Добровольческая армия поспешила соединиться с чешскими войсками. Именно таким было начало движения, зародившегося в Омске и захватившего всю Сибирь.] и пути были зарезервированы для проезда военных составов, которые спешно перебрасывались в Тюмень. Это означало для нас очередную задержку.
   Однажды, когда мы с доктором Деревенько и мистером Гиббсом прогуливались возле дома Ипатьева, увидели две машины, окруженные красногвардейцами. К своему ужасу, мы увидели в первой машине Седнева (камердинера княжон), а возле второй – Нагорного. Он поставил ногу на подножку, поднял голову и увидел меня. Несколько мгновений он не отрываясь смотрел на нас, а затем без единого жеста, который мог бы выдать нас, сел в машину. Мы увидели, что машины двинулись по направлению к тюрьме.
   Эти чудесные люди вскоре были расстреляны; их единственное преступление состояло в том, что они не смогли скрыть негодования, когда увидели, что комиссары сорвали со стены небольшую золотую цепь со святыми образами, которые висели над кроватью Алексея Николаевича.
   Прошло еще несколько дней, и мы узнали от доктора Деревенько, что в просьбе, сделанной от моего имени, было отказано.
   3 июня наш вагон прицепили к одному из многочисленных поездов с голодающими из России, которые ехали в Сибирь в надежде найти себе здесь пропитание. Мы отправились в Тюмень, куда после долгих скитаний прибыли 15 июня. Через несколько часов я был арестован, и меня заставили подать заявление на визу, которую было необходимо получить мне и моим спутникам. Только по счастливому стечению обстоятельств мне удалось освободиться из-под ареста, и вечером я вернулся в свой вагон, где ждали мои товарищи. Все следующие дни прошли в волнениях и тревоге; мы старались ничем не привлекать к себе внимания. Возможно, нас спасло только то, что мы затерялись среди беженцев, заполнивших железнодорожный вокзал в Тюмени, и нас никто не заметил.
   20 декабря белые, как называли все антибольшевистские войска, взяли Тюмень и спасли нас от рук фанатиков, которые чуть было не сделали нас своими жертвами. Через несколько дней в газетах появились фотокопии листовок, расклеенных на улицах Екатеринбурга, где говорилось, что в ночь с 16 на 17 июля был приведен в исполнение смертный приговор, вынесенный бывшему царю Николаю II Романову, и что царица с детьми была увезена в безопасное место.
   Наконец, 23 июля пал и Екатеринбург. Как только сообщение между городами было восстановлено (а это заняло немало времени, так как железнодорожное полотно было сильно повреждено), мы с мистером Гиббсом поспешили в город, чтобы найти императорскую семью и тех из наших товарищей, кто оставался в Екатеринбурге.
   Через два дня после приезда туда я впервые попал в дом Ипатьева. Я прошел по комнатам первого этажа, которые служили им тюрьмой. Там все было в страшном беспорядке. Было очевидно, что здесь пытались уничтожить следы пребывания недавних постояльцев. Из печей выгребли всю золу и так и оставили ее на полу. Среди золы валялось много мелких, наполовину сгоревших предметов: зубных щеток, заколок, пуговиц и т. д. Среди них я нашел осколок ручки от щетки для волос, на котором можно было разглядеть инициалы царицы – А.Ф. (Александра Федоровна). Если правда, что пленников увезли, они, должно быть, уехали без всего, даже самого необходимого, например предметов туалета.
   Затем я заметил на стене возле окна в комнате их величеств любимый амулет императрицы – свастику, [67 - Свастика – это индийский религиозный символ, состоящий из креста с равными концами, повернутыми влево.] которую она вешала везде, чтобы отвести несчастье. Она нарисовала ее карандашом и внизу поставила число «17 (30) апреля» – день, когда они попали в этот дом. Такой же символ, но уже без даты, был нарисован на обоях на уровне кровати, которую занимала либо она сама, либо Алексей Николаевич. Но в главном мои поиски ни к чему не привели: я так и не нашел ни одного намека на то, что с ними и где они сейчас.
   Я спустился в полуподвальный этаж, большая часть которого находилась ниже уровня земли. Охваченный дурными предчувствиями, я вошел в комнату, где, возможно (я еще сомневался в этом!), они встретили свою смерть. Комната выглядела зловеще. Свет попадал в нее лишь сквозь зарешеченное окно, которое находилось на уровне человеческого роста. На стене и на полу виднелись следы от пуль и картечи. С первого взгляда было ясно, что там произошло ужасное преступление и были убиты несколько человек. Но кто? Как?
   Теперь я был убежден, что царь погиб, а если так, то вряд ли царица пережила его. В Тобольске, когда за царем пришел комиссар Яковлев, я видел, как она бросилась туда, где, по ее мнению, опасность была наибольшей. Я видел, как она, измученная нравственными страданиями и мучительными размышлениями, разрывалась между своими чувствами матери и жены и покинула больного ребенка, последовав за мужем, которому угрожала опасность. Так что, вполне возможно, они и умерли вместе от рук своих мучителей. Но дети?! Неужели они тоже убиты?! Я не мог поверить в это. Все мое существо восставало против этого, но все в комнате указывало на то, что здесь было много жертв. А значит…
   Все последующие дни я продолжал свои поиски в Екатеринбурге и его окрестностях – везде, где я надеялся отыскать хоть малейший ключ к разгадке. Я беседовал в монастыре с отцом Сторожевым, который провел последнюю службу в доме Ипатьева в субботу 14 июля, то есть за два дня до ужасной ночи. Увы! Он тоже ничего не знал и почти не надеялся на их чудесное спасение.
   Расследование шло очень медленными темпами. Оно началось в чрезвычайно тяжелых условиях, потому что между 17 и 25 июля у большевиков было достаточно времени, чтобы уничтожить почти все следы преступления.
   Сразу после взятия Екатеринбурга белыми военные власти выставили вокруг дома охрану и началось судебное расследование, однако все следы были столь искусно запутаны, что разобраться в них было решительно невозможно.
   Самое важное свидетельство было представлено крестьянами из деревни Коптяки, что в 30 километрах к северо-западу от Екатеринбурга. Они показали, что ночью с 16 на 17 июля большевики оцепили и заняли поляну в лесу недалеко от деревни и оставались там несколько дней. С собой крестьяне принесли несколько предметов, найденных в заброшенной штольне, недалеко от которой были видны следы огня. Несколько офицеров посетили эти два места и нашли другие предметы, которые, как и первые, принадлежали членам императорской семьи.
   Вести расследование было поручено Ивану Александровичу Сергееву, члену екатеринбургского трибунала. Оно шло обычным путем, однако сталкивалось с очень серьезными трудностями. Сергеев все больше склонялся к тому, чтобы признать факт смерти всех членов императорской семьи. Однако тела их еще не были найдены, а показания некоторых свидетелей подтверждали гипотезу о том, что царицу и детей перевезли в другое место. Эти показания, как мы впоследствии установили, были инспирированы агентами большевиков, задачей которых было пустить следствие по ложному следу. Частично они достигли своей цели, потому что Сергеев потерял драгоценное время и не скоро понял, что идет по ложному следу.
   Прошло несколько недель, но они не принесли никакой новой информации. Тогда я решил вернуться в Тюмень, потому что жизнь в Екатеринбурге была слишком дорогой. Однако перед отъездом я заручился обещанием Сергеева немедленно связаться со мной, если в ходе следствия выяснятся новые важные факты.
   В конце января 1919 года я получил телеграмму от генерала Жане, которого знал еще по Могилеву, где он был главой французской военной миссии при русском Генштабе. Он пригласил меня к себе в Омск. Через несколько дней я покинул Тюмень, и 15 февраля прибыл в военную миссию, присланную Францией в помощь Омскому правительству. [68 - Союзники решили использовать антибольшевистское движение, набиравшее силу в Сибири, и задействовать все еще находившиеся там чехословацкие войска, создав на Волге новый фронт борьбы с германо-большевистскими войсками. Этот фронт должен был отвлечь на себя германские войска, высвобожденные из боевых действий после подписания Брест-Литовского мира. Именно поэтому Англия и Франция направили свои гражданские и военные миссии в Сибирь. В это время главой антибольшевистского правительства в Омске был адмирал Колчак.]
   Адмирал Колчак, понимая историческую важность расследования исчезновения императорской семьи и желая знать его результат, поручил генералу Дитерихсу привезти ему из Екатеринбурга копии показаний свидетелей и всех других материалов. 5 февраля он вызвал к себе Николая Алексеевича Соколова, следователя по особо важным делам, и предложил ему вести это дело. Два дня спустя министр юстиции поручил ему продолжить работу Сергеева.
   Именно тогда я и познакомился с господином Соколовым. На нашей первой же встрече я понял, что уже сделал выводы и надежды у него больше нет. Я не мог поверить в этот ужас.
   – Но дети… дети! – вскричал я.
   – Детей постигла та же судьба, что родителей. У меня нет ни малейшего сомнения на этот счет.
   – А тела?
   – Необходимо провести раскопки на той самой поляне, думаю, там мы найдем ключ к разгадке, потому что не может быть, чтобы большевики потратили три дня и три ночи, только чтобы сжечь несколько предметов одежды.
   Увы! Эти предположения скоро подтвердились показаниями одного из убийц – Павла Медведева, который был схвачен в Перми. Поскольку в это время Соколов был в Омске, его допрос вел Сергеев в Екатеринбурге. Он официально подтвердил, что царь, царица и пятеро детей, доктор Боткин и трое слуг были убиты в подвале дома Ипатьева в ночь с 16 на 17 июля. Однако он не мог или не хотел сказать, что стало с телами убитых.
   Я работал с Соколовым несколько дней; затем он уехал в Екатеринбург завершать расследование, начатое Сергеевым.
   В апреле генерал Дитерихс (который возвращался из Владивостока, куда был направлен адмиралом Колчаком с секретной миссией) присоединился к нему. С этого времени расследование пошло быстрыми темпами. Были допрошены сотни людей, и, когда растаял снег, начались широкомасштабные работы в районе заброшенной штольни, где жители деревни Коптяки нашли вещи, принадлежащие членам императорской семьи. Была тщательно исследована штольня угольной шахты. Зола и земля с определенного места на поляне были просеяны сквозь сито, а вся поляна тщательно осмотрена. Им удалось определить места, где были разожжены два больших костра, и вроде бы следы третьего. Эта тщательная работа дала свои результаты: были сделаны открытия чрезвычайной важности.
   Посвятив себя целиком этой работе и проявляя удивительное терпение и усердие, Соколов смог за несколько месяцев восстановить все обстоятельства преступления с удивительной точностью.

Глава 22
ОБСТОЯТЕЛЬСТВА ПРЕСТУПЛЕНИЯ, УСТАНОВЛЕННЫЕ СЛЕДСТВИЕМ

   На следующих страницах я опишу обстоятельства убийства императорской семьи в том виде, как я их знаю из показаний свидетелей. Из шести толстых томов, в которых собраны все материалы следствия, включая результаты осмотра вещественных доказательств, я выбрал самые основные факты этой драмы, в подлинности которых, увы, уже нет сомнений. Когда я читал эти документы, у меня создалось впечатление, что я тону в этом отвратительном кошмаре, но я не считаю себя вправе подробно описывать все эти ужасы.
   Примерно в середине мая 1918 года Янкель (Яков. – Примеч. пер.) Свердлов, председатель Исполнительного комитета в Москве, уступая давлению германских властей, [69 - Целью Германии было восстановление монархии в пользу царя или цесаревича при условии, что Брест-Литовский договор будет признан имеющим законную силу и Россия станет союзницей Германии. Благодаря твердой позиции Николая II этот план провалился. Возможно, царь таким образом пал жертвой своей верности союзникам.] послал в Тобольск комиссара Яковлева, чтобы обеспечить переезд императорской семьи в Москву или Петроград. Выполняя эту задачу, он столкнулся с сопротивлением, которое изо всех сил пытался преодолеть (по крайней мере, так доказано следствием). Это сопротивление было организовано правительством Урала, штаб-квартира которого находилась в Екатеринбурге. Именно оно расставили ловушку, которая помогла схватить императора по дороге в Москву. Однако, кажется, установлено также, что этот план был тайно одобрен в Москве. Более чем вероятно, что Свердлов играл в этом деле двойную роль: притворившись, что уступает требованию барона фон Мирбаха, он на деле договорился с большевиками в Екатеринбурге, чтобы те не выпустили царя из города. Тем не менее, как это ни покажется странным, решение о том, что царь должен быть задержан в Екатеринбурге, было принято в одно мгновение. В два дня купец Ипатьев был выселен из своего дома, и началось возведение укрепленного деревянного забора вокруг дома, высота которого доходила до уровня второго этажа. Именно сюда 30 апреля были привезены царь, царица, великая княжна Мария Николаевна, доктор Боткин и трое сопровождавших их слуг, а также Анна Демидова, горничная царицы, Чемодуров, камердинер царя, и Седнев, лакей великих княжон.
   Сначала охрана была сформирована из выбранных наугад солдат, которые часто сменялись. Позже в охрану были набраны исключительно рабочие заводов Зиссерта и фабрики братьев Злоказовых. Они находились под командованием комиссара Авдеева, коменданта «дома особого назначения», как называли дом Ипатьева.
   Условия содержания царской семьи были гораздо жестче, чем в Тобольске. Авдеев был пьяницей, который не сдерживал своих низменных инстинктов и при пособничестве своих подчиненных проявлял недюжинную изобретательность, придумывая все новые унижения для тех, кто оказался в его власти. У них не было другого выхода, кроме как смириться с лишениями, подавить свое раздражение и подчиниться приказаниям и капризам этих низких, грубых негодяев.
   Прибыв в Екатеринбург 23 мая, цесаревич и три его сестры были немедленно отвезены в дом Ипатьева, где их ожидали родители. После мучительной разлуки воссоединение было для них огромной радостью, несмотря на все печальные обстоятельства настоящего и неопределенность будущего.
   Через несколько часов привезли также Харитонова (повара), старого Труппа (лакея) и маленького Леонида Седнева. Генерала Татищева, графиню Гендрикову, мадемуазель Шнайдер и камердинера царицы Волкова сразу же отправили в тюрьму.
   24 мая Чемодурова, который внезапно заболел, положили в тюремный госпиталь; там о нем просто забыли, и таким образом он избежал смерти.
   Еще через несколько дней были куда-то увезены Нагорный и Седнев. Число оставшихся в заточении резко сократилось. К счастью, доктор Боткин, чья преданность царской семье была вне подозрений, остался в доме Ипатьева вместе с несколькими слугами, чья верность прошла испытание временем: Анной Демидовой, Харитоновым, Труппом и маленьким Леонидом Седневым. В эти дни жесточайших страданий присутствие доктора Боткина было большим утешением для пленников: он делал для них все, что мог, служил посредником между ними и комиссарами и, как мог, старался оградить их от оскорблений охраны.
   Царь, царица и цесаревич занимали угловую комнату, выходившую окнами на площадь и на Вознесенский проезд; великие княжны жили в соседней комнате; ведущая туда дверь была снята. Сначала, когда там еще не было постели, они спали прямо на полу. Доктор Боткин спал в гостиной, а горничная царицы – в комнате, выходившей окнами на сад и Вознесенский проезд. Остальные пленники разместились на кухне и в передней.
   И без того плохое здоровье Алексея Николаевича усугубилось усталостью от путешествия; большую часть дня он лежал, и, когда они выходили подышать воздухом, царь выносил его на руках в сад.
   И семья, и слуги питались вместе с комиссарами, которые жили на том же этаже. Пленники, таким образом, находились в постоянной, непосредственной близости от этих грубых людей, которые почти все время были пьяны.
   Дом был окружен вторым бревенчатым забором и превращен в настоящую крепость – тюрьму. Часовые стояли и внутри, и снаружи, пулеметы были установлены и внутри дома, и в саду. В комнате коменданта – первой от входа – жил комиссар Авдеев, его адъютант Москвин и несколько рабочих. Остальные охранники жили в подвале, но люди часто поднимались наверх и вламывались в комнаты императорской семьи. Пленников и в их мужестве поддерживала глубокая вера, которая в Тобольске вызывала искреннее восхищение всех окружающих и которая давала им силу и спокойствие, с которым они глядели в лицо своим страданиям. Они уже почти целиком были оторваны от мира. Царица и великие княжны часто пели религиозные хоралы, которые, помимо их воли, воздействовали на души охранников.
   Постепенно их охранники несколько «гуманизировались» благодаря постоянному контакту со своими пленниками. Они были поражены их простотой, покорены их мягкостью и благородством, подавлены их спокойным достоинством и скоро оказались в подчинении у тех, кто целиком и полностью находился в их власти. Постоянно пьяный Авдеев был обезоружен таким величием духа; он все более осознавал всю низость своего положения и поведения. На смену первоначальной ожесточенности этих людей пришла искренняя жалость к пленникам.
   Советская власть в Екатеринбурге состояла из:
   а) регионального Совета Урала, который, в свою очередь, состоял из 30 членов под председательством комиссара Белобородова;
   б) президиума – исполнительного органа, в который входили несколько человек: Белобородов, Голощекин, Сыромолотов, Сафаров, Войков и т. д.;
   в) Чрезвычайки – это широко распространенное название Чрезвычайной комиссии по борьбе с контрреволюцией и спекуляцией, центральный орган которой находился в Москве, а отделения – по всей России. Это огромная организация, лежащая в основе режима Советов. Каждое отделение получает приказы непосредственно из Москвы и выполняет их своими силами. Любая Чрезвычайка имеет в своем распоряжении сеть германских агентов, обычно военнопленных, латышей, китайцев и т. д., которые на деле являются не кем иным, как высокооплачиваемыми палачами.
   В Екатеринбурге Чрезвычайка была очень мощной и влиятельной организацией. Наиболее заметными ее членами были комиссары Юровский, Голощекин и т. д.
   Авдеев находился в непосредственном подчинении у других комиссаров, членов президиума и Чрезвычайки. Они очень скоро заметили, как изменились чувства стражи по отношению к своим пленникам, и решили принять решительные меры. В Москве тоже ощущали беспокойство, как следует из телеграммы, направленной Белобородовым Свердлову и Голощекину (который тогда был в Москве):

   «Сыромолотов только что отбыл в Москву, чтобы организовать соответствующие инструкции из центра. Беспокойство излишне. Беспокоиться не о чем. Авдеев отозван. Москвин арестован. Авдеева сменил Юровский. Внутренняя охрана заменена».

   Эта телеграмма датирована 4 июля.
   В этот день Авдеев и его адъютант Москвин были арестованы, и их места заняли Юровский (еврей) и его подчиненный Никулин. Охрана, сформированная, как уже было сказано, из русских рабочих, была переведена в дом Попова, стоявший рядом с домом Ипатьева.
   Юровский привел с собой 10 человек – почти все они были германо-австрийские военнопленные, – «выбранных» из числа исполнителей Чрезвычайки, и жизнь пленников стала сплошным мучением.
   «Дом особого назначения» стал отделением Чрезвычайки. Прибывшие с Юровским сформировали внутреннюю охрану, а внешняя охрана все еще оставалась прерогативой русских рабочих.
   В это время Москва уже приняла решение: императорская семья должна умереть. Приведенная выше телеграмма подтверждает это. Направленный в Москву Сыромолотов должен был вернуться вместе с Голощекиным и привезти с собой указания от Свердлова. Тем временем Юровский вел подготовительную работу. Несколько дней подряд он совершал верховые прогулки в окрестностях города. Видели, как он искал там место, наиболее подходящее для его планов, – там он должен был избавиться от тел. И этот же самый человек с непередаваемым цинизмом садился у изголовья цесаревича.
   Проходит несколько дней; возвращаются Голощекин и Сыромолотов. Все готово.
   В воскресенье 14 июля Юровский вызывает священника, отца Сторожева, и разрешает провести службу. Пленники уже приговорены к смерти, и им нельзя отказать в отправлении религиозных потребностей.
   На следующий день отдает приказ перевести маленького Леонида Седнева в дом Попова, где расквартированы русские часовые.
   16-го, около семи вечера, он приказывает своему доверенному лицу Медведеву (он руководил русскими рабочими) принести ему 12 наганов, которыми были вооружены русские охранники. Когда его приказ был выполнен, он сказал Медведеву, что императорская семья будет убита той же ночью, и поручил ему позже проинформировать об этом русскую охрану. Медведев сообщил им об этом в 10 вечера.
   Вскоре после полуночи Юровский входит в комнату, занятую членами императорской семьи, будит их вместе с их приближенными и велит им приготовиться следовать за ним. Якобы их должны перевести в другое, более безопасное место, потому что в городе начались волнения, а пока им будет лучше оставаться на нижнем этаже.
   Они собрались очень быстро. Они берут с собой лишь некоторые личные вещи, несколько подушек и затем по внутренней лестнице спускаются во двор, откуда входят в подвал. Впереди идут Юровский и Никулин, за ними следуют царь с Алексеем Николаевичем на руках, царица, великие княжны, доктор Боткин, Анна Демидова, Харитонов и Трупп.
   Пленники остаются в комнате, указанной Юровским. Они убеждены, что повозки или машины, которые должны увезти их, скоро прибудут, но, поскольку ожидание может затянуться, просят дать им стулья. Им приносят три стула. Цесаревич, который не может стоять из-за больной ноги, садится посередине комнаты. Царь занимает место возле него, доктор стоит справа и чуть позади. Царица садится у стены (справа от двери, через которую они вошли), недалеко от окна. На ее стул и на стул Алексея Николаевича положили по подушке. Позади матери стоит одна из дочерей, вероятно Татьяна. В углу на той же стороне стоит Анна Демидова с двумя подушками в руках. Остальные княжны стоят, прислонившись к самой дальней от двери стене. Справа в углу – Харитонов и старый Трупп.
   Ожидание затягивается. Внезапно в комнату снова входит Юровский с семью австро-немцами и еще двумя своими подручными – Ермаковым и Вагановым, уполномоченными оперативниками Чрезвычайки. Здесь же и Медведев. Юровский выходит вперед и говорит царю: «Ваши люди пытались спасти вас, но потерпели неудачу, и мы вынуждены убить вас». Он быстро вскидывает пистолет и в упор стреляет в царя, который сразу же падает замертво. Это – сигнал для всех остальных. Каждый из убийц выбрал для себя жертву. Юровский оставил царя и царицу себе. Для большинства пленников смерть была мгновенной, но Алексей Николаевич еще слабо стонет. Юровский добивает его выстрелом из своего пистолета. Анастасия Николаевна только легко ранена и начинает кричать, когда к ней приближается убийца. Ее убивают штыком. Анна Демидова тоже только ранена благодаря подушкам, которые она держала в руках. Она мечется по комнате и в конце концов падает под ударами штыков убийц.
   Показания свидетелей дали возможность следствию восстановить эту ужасную картину до мельчайших деталей. Этими свидетелями были Павел Медведев, [70 - Медведева схватили в Перми, взятой антибольшевистскими войсками в феврале 1919 года. Он умер месяц спустя в Екатеринбурге от тифа. По его словам, он лишь присутствовал при этой драме и не стрелял сам. (Стоит заметить, что другие свидетели утверждают обратное.) Это – классический прием всех убийц.] один из убийц, Анатолий Якимов, который присутствовал при этом, хотя и отрицает этот факт, и Филипп Проскуряков, который описал эту сцену со слов очевидцев. Все трое были охранниками в доме Ипатьева.
   Когда все заканчивается, комиссары снимают с убитых все украшения и относят тела к грузовику, который стоит во дворе между двумя деревянными заборами.
   Они торопятся закончить все до зари. Погребальная процессия пересекает еще спящий город и направляется к лесу. Комиссар Ваганов едет впереди, чтобы не допустить встречи со случайными прохожими.
   Когда они приближаются к поляне, которую наметили для себя, он видит едущую навстречу телегу с крестьянами. Это едет женщина из деревни Коптяки, которая вместе с сыном и невесткой направляется в город торговать рыбой. Он приказывает им развернуться и ехать домой. Чтобы убедиться, что его приказ выполнен, он едет вместе с ними и под страхом смерти запрещает им оборачиваться. Однако женщина успевает заметить большой темный предмет, движущийся вслед за всадником. Вернувшись в деревню, она рассказывает об увиденном. Озадаченные крестьяне отправляются на поиски и натыкаются возле леса на кордоны часовых.
   Наконец с большим трудом машина добирается до места. Тела кладут на землю и частично раздевают. Именно тогда комиссары и нашли драгоценности, которые княжны прятали у себя под одеждой. Они сразу же хватают их, но в спешке теряют несколько предметов. Тела расчленяют и кладут на кучи хвороста, который обливают бензином и поджигают. То, что не поддается огню, уничтожается при помощи серной кислоты. В течение трех дней и трех ночей убийцы под руководством Юровского заметают следы своего преступления. 175 килограммов серной кислоты и 300 литров бензина сделали свое дело.
   Наконец 20 июля все закончено. Убийцы прячут следы от костров, а золу сбрасывают в шахту и развеивают пепел по ветру, чтобы ничто не выдало тайны этого страшного места.
   Почему эти люди так старались скрыть следы своего преступления? Почему, называя себя слугами правосудия, они прятались, как загнанные звери? И от кого, собственно, они прятались?
   Павел Медведев в своих показаниях дает ответ на эти вопросы. После того как преступление было совершено, Юровский подошел к нему и сказал: «Оставь часовых снаружи на случай непредвиденных осложнений». Все последующие дни часовые продолжали нести вахту по периметру пустого дома, как будто ничего не произошло, как будто за деревянными стенами по-прежнему обитали пленники.
   Те, кто ничего не должен был знать о случившемся, – это русские люди. Именно их надо было во что бы то ни стало обмануть.
   Это доказывает еще один факт: 1 июля были специально убраны из дома Ипатьева Авдеев и русская охрана. Комиссары больше не доверяли рабочим с завода Зиссерта и с фабрики братьев Злоказовых, которые поддерживали их и даже сами изъявили желание «сторожить Николая». Комиссары знали, что никто, кроме наемных убийц, преступников или иностранцев, не согласится выполнить столь низкое поручение. Такими убийцами стали: Юровский (еврей), Медведев, Ваганов, Ермаков, Никулин (бывшие заключенные) и семеро австро-немцев.
   Да, они прятались именно от русских людей, которым, по их словам, служили. Совершенно ясно, чего они боялись – их мести.
   Наконец 20 июля они решили объявить о смерти императора. Вот листовка, где говорится об этом:

   «Р е ш е$7
   Президиума местного Совета рабочих, к рестьянских
   и солдатских депутатов Урала.
   Ввиду того что чехословацкие банды угрожают столице советского Урала – Екатеринбургу и что коронованный преступник может уйти от наказания (только что раскрыт заговор, имевший своей целью спасение царской семьи), Президиум Совета, выполняя волю народа, постановил признать бывшего царя Николая Романова виновным в кровавых преступлениях перед народом и приговорить его к расстрелу.
   Решение Президиума было приведено в исполнение в ночь с 16 на 17 июля.
   Семья Романова перевезена в более безопасное место.
   Президиум Совета рабочих, крестьянских и солдатских депутатов Урала.
   Р е ш е$7
   Президиума Центрального исполнительного комитета России от 18 июля сего года. Центральный Исполнительный комитет Совета рабочих, солдатских и крестьянских депутатов в лице его председателя одобряет действия Президиума Совета Урала.
   Председатель ЦИК Я.Свердлов».

   В этом документе упоминается о вынесении смертного приговора Николаю II якобы Президиумом Совета депутатов Урала. Это ложь! Мы знаем, что решение было принято в Москве Свердловым, а его указания были переданы Юровскому Голощекиным и Сыромолотовым.
   Рукой Юровского водил Свердлов, и оба они были евреями.
   Царю не выносили смертного приговора. Более того, его даже не судили! Да и кто мог бы его судить?! Он просто был убит! А как же насчет царицы, детей, доктора Боткина и троих слуг? Но разве это имеет значение для убийц? Они уверены в своей безнаказанности: убила пуля, огонь уничтожил, а земля скрыла то, что не смог поглотить огонь. Их не мучила совесть. Никто из них не хотел об этом говорить; они были объединены общим позором.
   Эти люди ошибались.
   После многих месяцев блуждания впотьмах следственная комиссия предприняла тщательное изучение места происшествия в лесу. Была изучена каждая пядь земли, и в конце концов угольная шахта, грунт поляны и трава в непосредственной близости от места убийства раскрыли свои тайны. Следователи обнаружили множество мелких предметов, втоптанных в землю, идентифицировали и классифицировали их. Среди них были:
   – пряжка с ремня Николая Романова, фрагмент его головного убора, медальон, где всегда хранилась фотография царицы (правда, сама она исчезла), который царь постоянно носил с собой, и т. д.;
   – любимые серьги царицы (одна из них была сломана), фрагменты ее одежды, стекло от очков, которое можно было узнать по характерной форме, и т. д.;
   – пряжка от ремня цесаревича, несколько пуговиц, фрагменты его плаща и т. д.;
   – множество мелких предметов, принадлежавших княжнам: фрагменты бус, обувь, пуговицы, крючки, кнопки и т. д.;
   – шесть металлических планшеток от корсета – в данном случае важна цифра «шесть». Это очень важное число, если вспомнить число погибших женщин: царица, четыре княжны, Анна Демидова;
   – вставные зубы доктора Боткина, осколки его очков, пуговицы и т. д.;
   – обугленные кости и фрагменты костей, наполовину уничтоженные кислотой и со следами какого-то режущего инструмента (лопаты), пули – без сомнения, те, которые остались в телах погибших, и довольно большое число расплавленного свинца.
   Этот список – увы! – не оставлял надежды на спасение царской семьи и раскрывал ужасные подробности этой сцены. Комиссар Волков ошибался; мир теперь знает о том, что они сделали с ними.
   Тем временем убийцы начали чувствовать себя не очень-то уютно. Агенты, которых они оставили в Екатеринбурге, чтобы сбить следствие со следа, сообщали им о ходе расследования. Когда они поняли, что скоро правда раскроется и весь мир узнает о произошедшем, они испугались и попытались переложить ответственность за свои преступления на других. Именно тогда они обвинили во всем социалистов-революционеров; они утверждали, что те замыслили и привели в исполнение это преступление, чтобы скомпрометировать большевиков. В сентябре 1919 года ими были арестованы 28 человек, ложно обвиненных в убийстве императорской семьи. Пятеро из них были приговорены к смерти и казнены.
   Этот отвратительный фарс свидетельствует о цинизме этих людей, которые без колебаний послали на смерть невинных людей, но не взяли на себя ответственность за одно из самых отвратительных преступлений в истории человечества.
   Остается только упомянуть о трагедии в Алапаевске, которая тесно связана с преступлением в Екатеринбурге. Речь идет о гибели нескольких других членов императорской семьи.
   Великая княгиня Елизавета Федоровна, сестра царицы, великий князь Сергей Михайлович, кузен царя, князья Иван, Константин и Игорь – сыновья великого князя Константина, и князь Палей, сын великого князя Павла, были арестованы весной 1918 года и увезены в маленький городок Алапаевск, расположенный в 150 верстах от Екатеринбурга. Монахиня Варвара Яковлева, компаньонка великой княгини, и Ф. Ремез, секретарь великого князя Сергея, разделили их участь. Их тюрьмой стало школьное здание.
   Ночью с 17 на 18 июля, через 24 часа после екатеринбургской трагедии, их увезли за 12 верст от Алапаевска. Там, в лесу, их и убили. Тела бросили в штольню заброшенной шахты, где их и нашли в октябре 1918 года под слоем земли, который накрыл их после взрыва гранаты.
   При вскрытии выяснилось, что застрелен был только великий князь Сергей, но следствие так и не смогло установить, как именно были убиты остальные жертвы. Вероятно, они пали под ударами прикладов.
   Это беспримерное по своей жестокости преступление было делом рук комиссара Сафарова, члена Екатеринбургского президиума, который действовал исключительно по приказу из Москвы.
   Через несколько дней после взятия Екатеринбурга, когда в городе был восстановлен порядок, а мертвые были похоронены, недалеко от тюрьмы мы обнаружили еще два тела. В карманах одного из них мы нашли расписку на 6000 рублей, выписанную на имя гражданина Долгорукова. По описанию свидетелей, это был князь Долгоруков. Есть все основания полагать, что тело второго человека принадлежало генералу Татищеву.
   Они оба умерли за царя. Однажды еще в Тобольске генерал Татищев сказал мне: «Я знаю, что я не сумею выйти отсюда живым. Я могу просить только об одном – чтобы меня не разлучали с царем и чтобы я мог пойти за ним на смерть». Даже в этом ему было отказано.
   Графиня Гендрикова и мадемуазель Шнайдер были увезены из Екатеринбурга через несколько дней после смерти царской семьи. Они были отправлены в Пермь и там расстреляны в ночь с 3 на 4 сентября. Тела их были найдены и опознаны в мае 1919 года.
   Что касается Нагорного и лакея Алексея Седнева, то их убили в пригороде Екатеринбурга в начале июня 1918 года. Их тела были найдены на месте казни два месяца спустя.
   Все они, начиная с генерала и заканчивая лакеем, без колебаний пожертвовали своими жизнями и смело встретили смерть. Матрос Нагорный, простой украинский крестьянин, мог спасти свою жизнь, сказав одно лишь слово. Он только должен был отречься от своего царя. Но он не произнес ни слова.
   Долгое время с простой и искренней верой они служили тем, кого любили, тем, кто мог внушить всем окружающим такую любовь, такое мужество и готовность к самопожертвованию.

Эпилог

   Лето 1919 года было отмечено крупным отступлением, которое несколько месяцев спустя привело к падению правительства адмирала Колчака. Красные войска снова взяли Пермь и угрожали Екатеринбургу. Работа, начатая в урочище близ деревни Коптяки, была приостановлена. 12 июля Н. Соколов решил уехать в Омск. Там он провел август и затем, поняв, что ситуация ухудшается, отправился в Читу, в то время как я остался в Омске.
   Через несколько недель после его отъезда во Французскую военную миссию пришли двое мужчин и попросили разрешения поговорить со мной. Они сказали, что генерал Д. должен сообщить мне что-то очень важное, и умоляли пойти и встретиться с ним. Мы сели в машину, которая ждала нас у дверей, и скоро я был у него.
   Генерал Д. сообщил, что хотел бы показать мне мальчика, который утверждает, что он – цесаревич. Я знал, что по Омску ходили слухи о том, что цесаревич жив. Он якобы объявился в маленьком алтайском городке, жители которого с энтузиазмом приветствовали его. Более того, Колчак получил телеграмму, в которой его просили поддержать цесаревича.
   Опасаясь, что подобные обстоятельства могут привести к серьезным последствиям, адмирал отдал распоряжение привезти «цесаревича» в Омск. Генерал Д. вызвал меня, полагая, что мои показания разрешат эту проблему и положат конец новой легенде.
   Дверь соседней комнаты слегка приоткрылась, и я смог незамеченным разглядеть мальчика, который был выше и крепче, чем цесаревич. Его матросский костюм, цвет волос и прическа смутно напоминали Алексея Николаевича. На этом сходство заканчивалось.
   Я сообщил генералу Д. о своих выводах. Затем мальчика представили мне. Я задал ему несколько вопросов по-французски – он молчал. Когда мы стали настаивать на ответе, он сказал, что понял вопрос, но предпочитает говорить только по-русски. Затем я обратился к нему на русском. Это тоже не привело к результату. Он сказал, что будет отвечать только лично адмиралу Колчаку.
   Так я волей случая столкнулся с первым из самозванцев, которых, без сомнения, будет великое множество. И они, без сомнения, станут источником волнений и брожения умов среди невежественного, но доверчивого русского крестьянства.
   Кстати, вскоре после моего отъезда «цесаревич» признался в обмане.

   В марте 1920 года я встретился в Харбине с генералом Дитерихсом и Н. Соколовым.
   Туда они, как и я, попали после падения Колчака. Они были сильно взволнованы, поскольку ситуация в Маньчжурии становилась день ото дня напряженнее. Ожидалось, что КВЖД в любой момент может оказаться в руках большевиков. Большевистские шпионы уже начали заполнять вокзал и его окрестности. Что было делать с материалами следствия? Где они могли бы быть в безопасности? Перед отъездом Верховного комиссара Британии в Пекин генерал Дитерихс и Н. Соколов обратились к нему с просьбой взять в Европу все документы и то, что осталось от императорской семьи. Он обратился за соответствующими инструкциями к правительству своей страны. Ответ не приходил очень долго. Когда он пришел, он оказался… отрицательным!
   Тогда я обратился лично к генералу Жане и проинформировал его о сложившейся ситуации. [71 - Французская военная миссия была переведена на восток и в тот момент базировалась в Харбине.]
   «Я готов помочь вам, – сказал он. – Я могу сделать это под свою ответственность, поскольку нет времени связываться по этому вопросу с правительством. Не может быть и речи о том, чтобы французский генерал отказался спасти то, что осталось от человека, бывшего верным союзником Франции. Попросите генерала Дитерихса дать мне письменный запрос, в котором будет выражена уверенность в моем согласии; я сочту любое сомнение личным оскорблением».
   Письмо было послано, и генерал Жане договорился с генералом Дитерихсом по всем вопросам передачи драгоценных предметов лицу, названному Дитерихсом.
   Два дня спустя генерал Дитерихс, два старших офицера и я взвалили на плечи тяжелые кофры и понесли их к поезду генерала Жане, который стоял на некоторым расстоянии от станции. Мы уже приближались к нему, когда появились какие-то люди и попытались остановить нас. Не отвечая на их крики, мы прибавили шаг. К счастью, мы были уже недалеко от поезда, где нас поджидали выставленные генералом часовые.
   Наконец все данные расследования были в безопасности. Как оказалось – вовремя, потому что за нами уже следили. Час спустя мы тайком выскользнули из вагона и, петляя между составами, вернулись к себе.
   На следующий день генерал Дитерихс принес генералу Жане коробку с останками семьи Романовых.
   Это было 19 марта 1920 года.
   Теперь ничто не удерживало меня в Сибири. Я знал, что выполнил свой долг перед теми, с кем меня связывали горькие воспоминания. Прошло более двух лет с того дня, как я расстался с ними в Екатеринбурге.
   Екатеринбург! Когда я покидал Россию, я снова пережил все впечатления, все моменты нашей жизни, все воспоминания, которые будило во мне это слово. Екатеринбург стал для меня синонимом отчаяния, которое я испытал, поняв тщетность моих усилий, жестокого расставания с людьми, для которых этот город стал последним пристанищем. Там они прожили два ужасных месяца, которые закончились встречей с вечностью.
   Это был период, когда Германия твердо рассчитывала добиться полного триумфа и полагала, что победа уже недалеко. Пока Вильгельм «братался» с большевиками, его армии вновь двинулись на Париж.
   В эту эпоху полного коллапса в России существовало два очага сопротивлении. С одной стороны, это была небольшая армия добровольцев под командованием генерала Алексеева, которая отчаянно боролась против советских полков, усиленных германскими офицерами. С другой – пламя веры поддерживал заточенный в темнице император. В опоре на императрицу он отказывался идти на какие-то уступки или компромиссы. Им не оставалось ничего иного, кроме как пожертвовать своими жизнями. Они были готовы сделать это, но не уступить врагу, который разрушил страну и посягнул на ее честь.
   И смерть пришла, но она не смогла разлучить тех, кого жизнь соединила навеки, и взяла всех семерых, объединенных одной любовью и одной верой.
   Я полагаю, что события говорят сами за себя. Все, что я мог бы добавить к этому, было бы литературным излишеством.
   Однако я хочу сказать лишь одно: невозможно представить себе, чтобы эти жертвы оказались напрасными. Я не знаю, когда это случится и как, но в один прекрасный день, когда жестокость изживет себя в своей слепой ярости, человечество почерпнет из воспоминаний о страданиях этих людей ту силу, которая даст ему надежду на нравственное возрождение.
   Но при этом, как бы ни стремились к этому сердца и каким бы справедливым ни казалось отмщение, сама мысль о новом кровопролитии была бы оскорблением их памяти.
   Царь и царица погибли, считая, что принимают мученическую смерть ради своей страны. Их величие нельзя измерить престижем императорского достоинства, но только нравственными высотами, до которых они поднялись. Они стали великой силой, идеалом; и в самом их страдании мы видим волнующее свидетельство той чистоты духа, о которую разобьется любое насилие и которая побеждает даже в смерти.

Пьер Жильяр При дворе Николая II Воспоминания наставника цесаревича Алексея

ВСТУПЛЕНИЕ

Глава 1 МОИ ПЕРВЫЕ УРОКИ ПРИ ДВОРЕ (осень 1905 г.)

Глава 2 АЛЕКСЕЙ НИКОЛАЕВИЧ. ПОЕЗДКИ В КРЫМ (осень 1911 г. – весна 1912 г.) И СПАЛУ (осень 1912 г.)

Глава 3 Я ПРИСТУПАЮ К СВОИМ ОБЯЗАННОСТЯМ НАСТАВНИКА. БОЛЕЗНЬ ЦЕСАРЕВИЧА (осень 1913 г.)

Глава 4 ЦАРИЦА АЛЕКСАНДРА ФЕДОРОВНА

Глава 5 РАСПУТИН

Глава 6 ЖИЗНЬ В ЦАРСКОМ СЕЛЕ. МОИ УЧЕНИКИ (зима 1913/14 г.)

Глава 7 ВЛИЯНИЕ РАСПУТИНА. ВЫРУБОВА. МОИ ЗАБОТЫ НАСТАВНИКА (зима 1913 г.)

Глава 8 ПОЕЗДКИ В КРЫМ И РУМЫНИЮ. ВИЗИТ ПРЕЗИДЕНТА ПУАНКАРЕ. ГЕРМАНИЯ ОБЪЯВЛЯЕТ ВОЙНУ (апрель – июль 1914 г.)

Глава 9 ЦАРСКАЯ СЕМЬЯ В ПЕРВЫЕ ДНИ ВОЙНЫ. ПОЕЗДКА В МОСКВУ (август 1914 г.)

Глава 10 ПЕРВЫЕ ШЕСТЬ МЕСЯЦЕВ ВОЙНЫ

Глава 11 ОТСТУПЛЕНИЕ РУССКОЙ АРМИИ. ЦАРЬ СТАНОВИТСЯ ГЛАВНОКОМАНДУЮЩИМ. РАСТУЩЕЕ ВЛИЯНИЕ ЦАРИЦЫ (февраль – сентябрь 1915 г.)

Глава 12 НИКОЛАЙ II – ГЛАВНОКОМАНДУЮЩИЙ РУССКОЙ АРМИИ. ПРИЕЗД ЦЕСАРЕВИЧА В СТАВКУ. ПОЕЗДКИ НА ФРОНТ (сентябрь – декабрь 1915 г.)

Глава 13 ЦАРЬ В ДУМЕ. КАМПАНИЯ В ГАЛИЦИИ. НАША ЖИЗНЬ В СТАВКЕ. РАСТУЩЕЕ НЕДОВОЛЬСТВО В ТЫЛУ (1916 г.)

Глава 14 ПОЛИТИЧЕСКИЙ КРИЗИС. УБИЙСТВО РАСПУТИНА (декабрь 1916 г.)

Глава 15 РЕВОЛЮЦИЯ. ОТРЕЧЕНИЕ НИКОЛАЯ II (март 1917 г.)

Глава 16 ЦАРЬ НИКОЛАЙ II

Глава 17 ВЗГЛЯД НА РЕВОЛЮЦИЮ ИЗ АЛЕКСАНДРОВСКОГО ДВОРЦА. ВОЗВРАЩЕНИЕ ЦАРЯ В ЦАРСКОЕ СЕЛО

Глава 18 ПЯТИМЕСЯЧНОЕ ЗАТОЧЕНИЕ В ЦАРСКОМ СЕЛЕ (март – август 1917 г.)

Глава 19 НАШЕ ЗАТОЧЕНИЕ В ТОБОЛЬСКЕ (август – декабрь 1917 г.)

Глава 20 КОНЕЦ ТОБОЛЬСКОЙ ССЫЛКИ (январь – май 1918 г.)

Глава 21 ЕКАТЕРИНБУРГ. УБИЙСТВО ИМПЕРАТОРСКОЙ СЕМЬИ В НОЧЬ С 16 НА 17 ИЮЛЯ 1918 г

Глава 22 ОБСТОЯТЕЛЬСТВА ПРЕСТУПЛЕНИЯ, УСТАНОВЛЕННЫЕ СЛЕДСТВИЕМ