Аркадий Аверченко
Сазонов

I

   Рукавов собирался пить чай.
   Он налил стакан, посмотрел его на свет и неодобрительно поджал губы.
   – Чаишко-то, кажется, мутноватый… Ох, уж эти меблированные комнаты! Ох, уж эта холостая жизнь!
   Дверь скрипнула. Рукавов оглянулся и увидел прижавшегося к притолоке и молча на него смотревшего Заклятьина.
   – А, здравствуйте! – равнодушно сказал Рукавов. – Вот приятный визит. Входите… Ну, как дома? Все благополучно? Чаю хотите?
   Заклятьин отделился от притолоки и сделал шаг вперед.
   – Я пришел только сказать вам, Рукавов, – держась рукой за сердце, сказал Заклятьин, – что людей, подобных вам, нужно убивать без милосердия, как бешеных собак. И, клянусь, я убью вас!
   Рукавов отставил налитый стакан. Брови его были нахмурены.
   – Слушайте, Заклятьин… Я не знаю, на чем вы там помешались и каким вздором сейчас наполнена ваша голова… Но об одном прошу вас: обдумывайте, что говорите! Даже в пылу гнева. Есть такие слова, о которых потом жалеешь всю жизнь. Садитесь. Что случилось?
   – Рукавов! Вы меня поражаете!
   – Чем? Наоборот, вы меня поражаете. Хотите чаю?
   – Рукавов! Берегитесь!
   Рукавов улыбнулся.
   – Хорошо. Только скажите – от чего. Тогда, может быть, я и буду беречься.
   Заклятьин скривил лицо и, взявшись руками за спинку стула, внятно отчеканил:
   – Я узнал, что вы находитесь в связи с моей женой, Надеждой Петровной.
   – Есть ложь смешная, есть ужасная, есть глупая. То, что вы, Заклятьин, говорите, – ложь третьей категории.
   Рукавов снова взялся за свой стакан и, размешивая сахар, бросил холодный взгляд на бледное, искаженное злостью лицо Заклятьина.
   – Это не ложь! Когда я уезжал в Москву, вас видели однажды выходящим от моей жены в восемь часов утра.
   – И это все? – сурово спросил Рукавов. – Стыдитесь! Извольте, я скажу вам: да, в восемь часов утра выходил от вас, но вошел я к вам в восемь без четверти. Просто забыл накануне вечером свою палку и зашел за ней. Уверен, что Надежда Петровна спала в это время сном праведницы.
   – Знаете ли вы, – злобно прошипел Заклятьин, – что я нашел у нее в столе записку от вас, правда, прямых указаний не дающую, но вы там называете мою жену на ты!
   Рукавов пожал плечами:
   – Какой же в этом ужас? Просто как-то в шаловливом настроении я назвал ее «ты» и теперь постоянно дразню ее этим. Мне было забавно, как она сердится.
   – Рукавов! – потупившись, тихо сказал Заклятьин. – Сегодня жена сама сказала мне, что вы ее любовник.
   Рукавов поднял одну бровь.
   – Вы… можете поклясться в этом?
   – Даю вам мое честное слово.
   – Ох, эти женщины, – усмехнулся Рукавов, качая головой. – Никогда не знаешь, как с ними держаться…
   Впрочем, вы не подумайте, что я отрицал давеча все только потому, что боялся вас. А просто не в моих правилах разглагольствовать о своих победах.
   – Еще бы, – угрюмо сказал Заклятьин. – Это так понятно! И тем не менее еще раз повторяю: берегитесь! Я убью вас.
   Рукавов пожевал губами.
   – Можно вам задать вопрос, но только совершенно серьезно? И вы отвечайте так же.
   – Да.
   – За что вы хотите меня убить?..
   – Вы разбили мою жизнь. Все мое счастье было в этой женщине – вы отняли ее!
   Рукавов погрузился в задумчивость.
   – Вот что, Заклятьин… Я вам сейчас возражу, но не потому, что желаю сохранить свою жизнь… Я понимаю – слишком глупо для меня было бы плакать и восклицать, прячась за стол: ах, не убивайте меня, ах, пощадите меня!.. В конце концов, жизнь – не такое уж важное кушанье. И на помощь я звать не буду… и из комнаты не выйду. Можете убить меня во всякую минуту. И тем не менее еще раз спрашиваю: чем я виноват?
   – Вы обманули меня. Вы отняли у меня жену.
   Голос Заклятьина звучал торжественно и громко.
   – Я жену вашу не отнимал. Она сошлась со мной по своей воле.
   – Если бы не вы – мы были бы с ней по-прежнему счастливы.
   – А какая у вас гарантия – что не явился бы другой?
   – Рукавов! Вы ее оскорбляете!
   – Чем? Что вы, помилуйте… И в мыслях не имел. Только смотрите: мы оба рискуем стать в смешное положение. Говоря о другом любовнике, я хочу подчеркнуть, что я – человек, не блещущий никакими талантами и красотой, что я – самый заурядный человек. Не начнете же вы сейчас опровергать меня, доказывая, что я человек особенный, ошеломляющий, человек такого сорта, перед которым женщина устоять не может! Человеку, которого хотят убить, не говорят комплиментов!..
   – Хорошо! – поморщась, перебил его муж. – Допустим, что вы самый ординарный человек. Что же из этого следует?
   – А то, что ординарных людей тысячи. Не будете же вы всех их убивать.
   – Не буду. Но они ведь и не любовники жены.
   – Если один ординарный человек – любовник, то почему и другой не мог быть любовником? Лотерея!
   – В которой муж всегда проигрывает, – громко усмехнулся Заклятьин.
   – Утешьтесь! Если я женюсь – я тоже проиграю.
   – А вдруг не проиграете? Ведь это цинизм – так думать! Неужели не может быть семьи без измены?
   Рукавов встал, протянул вперед руку и взволнованно и быстро заговорил:
   – Нет! Прочной любви нет. Верности нет. Опровергайте меня примерами! Скажите мне: «Жена Петрова всю жизнь была верна мужу! Жена Сидорова так и умерла, храня супружескую верность!» Сотни таких случаев есть… тысячи! Верно! Но они моих слов не опровергают. Добавьте даже, что за женами Петрова и Сидорова волочились безуспешно десятки поклонников, что красавец Иванов предлагал этим верным женам все свое состояние, умница Карпов доказывал нелепость верности, вельможа Григорьев тщетно ослеплял этих жен своим могуществом и великолепием… Заклятьин! Слушайте меня, я вам скажу: это все пустяки… А Сазонова-то ведь и не было!
   – Какого… Сазонова? – машинально спросил Заклятьин.
   – Сазонова! Это я сейчас его выдумал, но Сазонов существует, и живет он, негодяй, в каждом городе: в Харькове, Одессе, Киеве, Новочеркасске!..
   – Какой Сазонов?
   – Вот какой: в Москве живут муж и жена Васильевы. Сорок лет прожили они душа в душу, свято блюдя супружескую верность, любя друг друга. И вот, несмотря на это, Заклятьин, вы не имеете права сказать: «Ах, это была идеально верная жена – мадам Васильева! За ней ухаживали десятки красавцев, а она все-таки осталась верна своему мужу…» – «Почему она осталась верна? – спрошу я вас. – Не потому ли, что сердце ее абсолютно не было способно на измену? Нет! Нет, Заклятьин! Просто – потому что Сазонов сидел в это время в Новочеркасске. Стоило ему только приехать в Москву, стоило случайно встретиться с семьей Васильевых – и все счастье мужа полетело бы к черту, развеялось бы, как одуванчик от ветерка. Так можно ли серьезно толковать о верности лучшей из женщин, если она, верность эта, зависит только от приезда Сазонова из Новочеркасска?
   – Но в таком случае, – нахмурился Заклятьин, – мы возвращаемся к тому, с чего я начал: Сазоновых этих нужно убивать, как бешеных собак!
   – Берегись! Вас тоже должны будут убить.
   – Меня? За что?
   – Потому что вы тоже – Сазонов для какой-нибудь женщины, живущей в Курске или Обояни. Может быть, вы никогда и не встретитесь с ней – тем лучше для ее мужа! Но вы – Сазонов.

II

   Заклятьин оперся локтями о стол, положил голову на руки и застонал:
   – Где же выход? Где выход?!
   – Успокойтесь, – участливо сказал Рукавов, гладя его по плечу. – Хотите чаю?
   – Боже мой! Как вы можете говорить так хладнокровно?..
   – Да ведь чай-то пить все равно нужно, – улыбнулся Рукавов. – Он был мутноватый, но теперь отстоялся. Я вам налью, а?
   – Ах ты, Господи… Ну, давайте!!
   – Вам два куска сахару? Три?
   – Три.
   – Крепкий любите?
   – Рукавов! Где же выход?
   – У вас же был выход, – тихо усмехнулся Рукавов. – Когда вы пришли давеча, помните. Хотели убить меня, как бешеную собаку.
   – Нет, – серьезно сказал Заклятьин. – Я вас убивать не буду. Она больше виновата, чем вы.
   – И она не виновата… Слабые, хрупкие, глупые, безвольные женщины! Мне их иногда до слез жалко… Привяжется сердцем такая к одному человеку, уж на подвиг готова, на самозаклание. И своего, задушевного – ничего нет. Все от него идет, – все ее мысли, стремления, все от Сазонова. Все с его барского плеча. Охо-хо!..
   Заклятьин выпил свой чай, прошелся раза два по комнате и, круто повернувшись к дивану, упал ничком на него.
   – Рукавов, – проскрежетал он. – Я страдаю. Научите, что мне делать!
   Рукавов подсел к нему, одной рукой обнял его плечи, а другой – стал ласково, как ребенка, гладить по коротко остриженной голове.
   – Бедный вы мой… Ну, успокойтесь. Делать вам ничего не нужно. Жену я у вас заберу, потому что, если бы даже она и осталась у вас, то какая же это будет жизнь? Одно мученье. Вы будете мучить ее ревностью, она вас – ненавидеть… Что хорошего? Постарайтесь развлечься, встречайтесь с другими женщинами, увлекайтесь ими. Вы человек неглупый, интересный… Гораздо интереснее меня – клянусь вам, что говорю это совершенно серьезно… Всего-то моего и преимущества перед вами, что я – Сазонов, которого угораздило приехать из Новочеркасска. Лежите смирненько, милый. Ну, вот. Встретите вы еще хорошую, душевную женщину, которая приголубит вас по-настоящему…
   Плечи Заклятьина судорожно передернулись.
   – Я Надю никогда не забуду.
   – Ничего-о, миленький… забудете, – мягко, простодушно протянул Рукавов. – Это сейчас, когда чувствуется вся острота обиды и разочарования, кажется, что горе такое уж большое, такое безысходное… А там обойдется, дальше-то. Ну, конечно, если уж вам под сердце тоска и злость подкатит до того, что будет нестерпимо, ну – убейте меня. Только что ж… Если хорошенько вдуматься – ведь это не поможет, не имеет никакого смысла… Злости против меня у вас нет, а раз нет злости – не нужно и преступление…
   Сумерки обволакивали комнату.
   В тихом воздухе долго звучали тихие слова:
   – Не плачьте, миленький. Вы большой, взрослый мужчина – нехорошо. Это только женщина может убиваться до смерти, стенать, теряя любимого человека, – потому что у женщины ничего другого, кроме жизни сердца, не имеется. А мы, мужчины – творцы красоты жизни, творцы ее смысла – должны считать свои сердечные раны такими же царапинами, как и те, которыми награждает нас судьба в других случаях. Удержите ваше сердце от терзаний – мужчина должен уметь сделать это. Попробуйте пить даже первое время, попробуйте наскандалить как-нибудь поудивительнее, чтобы это перебросило вас в другую колею. И не смотрите на весь мир так, как будто он – неловкий слуга, не сумевший услужить вам и поэтому достойный презрения и проклятий. Используйте его получше и умирайте попозже. Через год вы забудете все ваше несчастье наполовину, через пять лет – совсем, а к старости и имени-то вашей бывшей жены не вспомните… Так стоит ли из-за этого терзаться? Вы хотели убить меня… Не беспокойтесь, умру и так, своею смертью, и она умрет, и вы… Все умрем… И даже могилки наши одинокие исчезнут с лица земли – новая жизнь пронесется над ними – и ни одна душа не будет знать о трех людях, о трех незначительных букашках, которые когда-то волновались, любили и страдали…
   Рукавов говорил странные, сбивчивые, мало выражавшие его мысли слова, но тон их был мягок, ласков и любовен; печальные слова плыли по комнате и смешивались с печальными сумерками.
   Заклятьин полежал еще немного с закрытыми глазами, потом вздохнул, встал с дивана, обнял Рукавова, поцеловал его и, нашарив в темноте шляпу, ушел.

Аркадий Аверченко Сазонов

I

II

Аркадий Аверченко
Сазонов