Русские сказки

Безногий и безрукий богатыри

   Задумал царевич жениться, и невеста есть на примете – прекрасная царевна, да как достать Много королей, и королевичей, и всяких богатырей её сватали, да ничего не взяли, только буйные головы на плахе сложили; и теперь ещё торчат их головы на ограде вокруг дворца гордой невесты. Закручинился, запечалился царевич; не ведает, кто бы помог ему?
   А тут и выискался Иван Голый – мужик был бедный, ни есть, ни пить нечего, одёжа давно с плеч свалилася. Приходит он к царевичу и говорит:
   – Самому тебе не добыть невесты, и коли один поедешь свататься, буйну голову сложишь! Лучше поедем вместе: я тебя из беды выручу и всё дело устрою – только обещай меня слушаться!
   Царевич обещал ему исполнять все его советы, и на другой же день отправились они в путь-дорогу.
   Вот и приехали в иное государство и стали свататься. Царевна говорит:
   – Надо наперёд у жениха силы пытать.
   Позвала царевича на пир, угостила-употчевала; после обеда начали гости разными играми забавляться.
   – А принесите-ка моё ружьё, с которым я на охоту езжу, – приказывает царевна.
   Растворились двери – и несут сорок человек ружьё не ружьё, а целую пушку.
   – Ну-ка, наречённый жених, выстрели из моего ружьеца.
   – Иван Голый, – крикнул царевич, – посмотри, годится ли это ружьё!
   Иван Голый взял ружьё, вынес на крылечко, пнул ногою – ружьё полетело далеко-далеко и упало в сине море.
   – Нет, ваше высочество! Ружьё ледащее, куда из него стрелять такому богатырю! – докладывает Иван Голый.
   – Что ж это, царевна? Али ты надо мной смеёшься? Приказала принести такое ружьё, что мой слуга ногой пнул – оно в море упало!
   Царевна велела принести свой лук и стрелу.
   Опять растворились двери, сорок человек лук со стрелою принесли.
   – Попробуй, наречённый жених, пусти мою стрелку.
   – Эй, Иван Голый! – закричал царевич. – Посмотри, годится ли лук для моей стрельбы!
   Иван Голый натянул лук и пустил стрелу; полетела стрела за сто вёрст, попала в богатыря Марка Бегуна и отбила ему обе руки. Закричал Марко Бегун богатырским голосом:
   – Ах ты, Иван Голый! Отшиб ты мне обе руки; да и тебе беды не миновать!
   Иван Голый взял лук на колено и переломил надвое:
   – Нет, царевич! Лук ледащий – не годится такому богатырю, как ты, пускать с него стрелы.
   – Что же это, царевна? Али ты надо мной потешаешься? Какой лук дала – мой слуга стал натягивать да стрелу пускать, а он тут же пополам изломился!
   Царевна приказала вывести из конюшни своего ретивого коня.
   Ведут коня сорок человек, едва на цепях сдержать могут: столь зол, неукротим!
   – Ну-ка, наречённый жених, прогуляйся на моём коне, я сама на нём каждое утро катаюсь.
   Царевич крикнул:
   – Эй, Иван Голый! Посмотри, годится ли конь под меня!
   Иван Голый прибежал, начал коня поглаживать, гладил, гладил, взял за хвост, дёрнул – и всю шкуру содрал.
   – Нет, – говорит, – конь ледащий! Чуть-чуть за хвост пошевелил, а с него и шкура слетела.
   Царевич начал жаловаться:
   – Эх, царевна! Ты всё надо мной насмешку творишь; вместо богатырского коня клячу вывела.
   Царевна не стала больше пытать царевича и на другой день вышла за него замуж. Обвенчались они и легли спать; царевна положила на царевича руку – он еле выдержать смог, совсем задыхаться стал.
   «А, – думает царевна, – так ты этакий богатырь! Хорошо же, будете меня помнить».
   Через месяц собрался царевич с молодой женою в своё государство ехать.
   Ехали день, и два, и три и остановились лошадям роздых дать. Вылезла царевна из кареты, увидала, что Иван Голый крепко спит, тотчас отыскала топор, отсекла ему обе ноги, потом велела закладывать лошадей, царевичу приказала на запятки стать и воротилась назад в своё царство, а Иван Голый остался в чистом поле.
   Вот однажды пробегал по этому полю Марко Бегун, увидел Ивана Голого, побратался с ним, посадил его на себя и пустился в дремучий, тёмный лес.
   Стали богатыри в том лесу жить, построили себе избушку, сделали тележку, добыли ружьё и зачали за перелётной птицей охотиться. Марко Бегун тележку возит, а Иван Голый сидит в тележке да птиц стреляет: той дичиною круглый год питались.
   Скучно им показалось, и выдумали они украсть где-нибудь девку от отца, от матери; поехали к одному священнику и стали просить милостыньку. Поповна вынесла им хлеба и только подошла к тележке, как Иван Голый ухватил её за руки, посадил рядом с собой, а Марко Бегун во всю прыть побежал, и через минуту очутились они дома в своей избушке.
   – Будь ты, девица, нам сестрицею, готовь нам обедать и ужинать да за хозяйством присматривай.
   Жили они втроём тихо и мирно, на судьбу не жаловались.
   Раз как-то отправились богатыри на охоту, целую неделю дома не бывали, а воротившись, едва свою сестру узнали: так она исхудала!
   – Что с тобой сделалось? – спрашивают богатыри.
   Она в ответ рассказала им, что каждый день летает к ней змей; оттого и худа стала.
   – Постой же, мы его поймаем!
   Иван Голый лёг под лавку, а Марко Бегун спрятался в сенях за двери.
   Прошло с полчаса, вдруг деревья в лесу зашумели, крыша на избе пошатнулася – прилетел змей, ударился о сырую землю и сделался добрым молодцем, вошёл в избушку, сел за стол и требует закусить чего-нибудь.
   Иван Голый ухватил его за ноги, а Марко Бегун навалился на змея всем туловищем и стал его давить; порядком ему бока намял!
   Притащили они змея к дубовому пню, раскололи пень надвое, защемили там его голову и начали стегать прутьями.
   Просится змей:
   – Отпустите меня, сильномогучие богатыри! Я вам покажу, где мёртвая и живая вода.
   Богатыри согласились.
   Вот змей привёл их к озеру; Марко Бегун обрадовался, хотел было прямо в воду кинуться, да Иван Голый остановил.
   – Надо прежде, – говорит, – испробовать.
   Взял зелёный прут и бросил в воду – прут тотчас сгорел. Принялись богатыри опять за змея; били его, били, едва жива оставили.
   Привёл их змей к другому озеру; Иван Голый поднял гнилушку и бросил в воду – она тотчас пустила ростки и зазеленела листьями. Богатыри кинулись в это озеро, искупались и вышли на берег молодцы молодцами: Иван Голый – с ногами, Марко Бегун – с руками. После взяли змея, притащили к первому озеру и бросили прямо вглубь – только дым от него пошёл!
   Воротились домой; Марко Бегун был стар, отвёз поповну к отцу, к матери и стал жить у этого священника, потому что священник объявил ещё прежде: кто мою дочь привезёт, того буду кормить и поить до самой смерти. А Иван Голый добыл богатырского коня и поехал искать своего царевича.
   Едет чистым полем, а царевич свиней пасет.
   – Здорово, царевич!
   Царевна увидала его, выскочила на крыльцо:
   – Ах ты, неслух! Кто тебе велел свиней гнать, когда ещё солнце не село? – И стала приказывать, чтоб сейчас же взяли пастуха и выдрали на конюшне.
   Иван Голый не стал дожидаться, сам ухватил царевну за косы и до тех пор волочил её по двору, пока не покаялась и не дала слова слушаться во всём мужа. После того царевич с царевною жили в согласии долгие годы, и Иван Голый при них служил.

Белая уточка

   Один князь женился на прекрасной княжне и не успел ещё на неё наглядеться, не успел с нею наговориться, не успел её наслушаться, а уж надо было им расставаться, надо было ему ехать в дальний путь, покидать жену на чужих руках. Что делать! Говорят, век обнявшись не просидеть.
   Много плакала княгиня, много князь её уговаривал, заповедовал не покидать высока терема, не ходить на беседу, с дурными людьми не водиться, худых речей не слушаться. Княгиня обещала всё исполнить.
   Князь уехал, она заперлась в своём покое и не выходит.
   Долго ли, коротко ли, пришла к ней женщина, казалось – такая простая, сердечная!
   – Что, – говорит, – ты скучаешь? Хоть бы на божий свет поглядела, хоть бы по саду прошлась, тоску размыкала.
   Долго княгиня отговаривалась, не хотела, наконец подумала: по саду походить не беда, – и пошла.
   В саду разливалась ключевая хрустальная вода.
   – Что, – говорит женщина, – день такой жаркий, солнце палит, а водица студёная так и плещёт, не искупаться ли нам здесь?
   – Нет, нет, не хочу! – А там подумала: ведь искупаться не беда!
   Скинула сарафанчик и прыгнула в воду. Только окунулась, женщина ударила её по спине.
   – Плыви ты, – говорит, – белою уточкой!
   И поплыла княгиня белою уточкой.
   Ведьма тотчас нарядилась в её платье, убралась, намалевалась и села ожидать князя.
   Только щенок вякнул, колокольчик звякнул, она уж бежит навстречу, бросилась к князю, целует, милует. Он обрадовался, сам руки протянул и не распознал.
   А белая уточка нанесла яичек, вывела деточек: двух хороших, а третьего – заморышка; и деточки её вышли – ребяточки.
   Она их вырастила, стали они по реченьке ходить, злату рыбку ловить, лоскутики собирать, кафтанчики сшивать, да выскакивать на бережок, да поглядывать на лужок.
   – Ох, не ходите туда, дети! – говорила мать.
   Дети не слушали; нынче поиграют на травке, завтра побегают по муравке, дальше, дальше – и забрались на княжий двор.
   Ведьма чутьём их узнала, зубами заскрипела. Вот она позвала деточек, накормила-напоила и спать уложила, а там велела разложить огня, навесить котлы, наточить ножи.
   Легли два братца и заснули; а заморышка, чтоб не застудить, приказала им мать в пазушке носить, – заморышек-то и не спит, всё слышит, всё видит.
   Ночью пришла ведьма под дверь и спрашивает:
   – Спите вы, детки, иль нет?
   Заморышек отвечает:
   – Мы спим – не спим, думу думаем, что хотят нас всех порезати: огни кладут калиновые, котлы высят кипучие, ножи точат булатные!
   – Не спят!
   Ведьма ушла, походила-походила, опять под дверь.
   – Спите, детки, или нет?
   Заморышек опять говорит то же:
   – Мы спим – не спим, думу думаем, что хотят нас всех порезати: огни кладут калиновые, котлы высят кипучие, ножи точат булатные!
   «Что же это всё один голос?» – подумала ведьма, отворила потихоньку дверь, видит: оба брата спят крепким сном, тотчас обвела их мёртвой рукой – и они померли.
   Поутру белая уточка зовёт деток: детки не идут. Зачуяло её сердце, встрепенулась она и полетела на княжий двор.
   На княжьем дворе, белы как платочки, холодны как пласточки, лежали братцы рядышком.
   Кинулась она к ним, бросилась, крылышки распустила, деточек обхватила и материнским голосом завопила:

     Кря, кря, мои деточки!
     Кря, кря, голубяточки!
     Я нуждой вас выхаживала,
     Я слезой вас выпаивала,
     Тёмну ночь недосыпала,
     Сладок кус недоедала!

   – Жена, слышишь небывалое? Утка приговаривает.
   – Это тебе чудится! Велите утку со двора прогнать!
   Её прогонят, она облетит да опять к деткам:

     Кря, кря, мои деточки!
     Кря, кря, голубяточки!
     Погубила вас ведьма старая,
     Ведьма старая, змея лютая,
     Змея лютая, подколодная;
     Отняла у нас отца родного,
     Отца родного – моего мужа,
     Потопила нас в быстрой реченьке,
     Обратила нас в белых уточек,
     А сама живёт-величается!

   «Эге!» – подумал князь и закричал:
   – Поймайте мне белую уточку!
   Бросились все, а белая уточка летает и никому не даётся; выбежал князь сам, она к нему на руки пала. Взял он её за крылышко и говорит:
   – Стань белая береза у меня позади, а красная девица впереди!
   Белая берёза вытянулась у него позади, а красная девица стала впереди, и в красной девице князь узнал свою молодую княгиню.
   Тотчас поймали сороку, подвязали ей два пузырька, велели в один набрать воды живящей, в другой – говорящей. Сорока слетала, принесла воды. Сбрызнули деток живящею водою – они встрепенулись, сбрызнули говорящею – они заговорили.
   И стала у князя целая семья, и стали все жить-поживать, добро наживать, худо забывать.
   А ведьму привязали к лошадиному хвосту, размыкали по полю: где оторвалась нога – там стала кочерга; где рука – там грабли; где голова – там куст да колода. Налетели птицы – мясо поклевали, поднялися ветры – кости разметали, и не осталось от ней ни следа, ни памяти!

Болтливая баба

   Жили-были муж с женой. Жена была страсть какая болтливая: утаить ничего не могла. Чего только ни услышит, в ту же минуту деревня знает.
   Пошёл мужик в лес. Стал волчью яму рыть и нашёл клад. Сам думает: «Ну как теперь быть? Как только жена про богатство дознается, сразу пойдёт по всей округе трезвон, дойдёт слух до нашего помещика – и прощайся с деньгами: всё отберёт».
   Думал, думал и придумал. Клад закопал, место приметил и пошёл домой. Дошёл до реки, осмотрел сеть, а в сети бьётся щука. Щуку вынул и дальше пошёл.
   Осмотрел по дороге капкан, что был на зайца ставлен, а в капкан заяц попал.
   Мужик зайца вынул, в капкан щуку сунул. А зайца отнёс да в сеть запутал.
   Пришёл вечером домой.
   – Ну, Татьяна, топи печь да напеки блинов побольше.
   – А чего так? Зачем на ночь глядя печь топить, кто вечером блины печёт? Вот ещё выдумал!
   – Не спорь, делай, что сказано. Знаешь, я клад нашёл, надо ночью деньги домой перенести.
   Жена рада-радёхонька. Живо печь затопила, стала блины печь.
   – Ешь, муженёк, покуда горячие.
   Мужик блин съест, а два да три в котомку, блин съест, а два да три в котомку – незаметно от жены. Жена не управляется печь.
   – Что сегодня так разъелся, блинов не напасёшься!
   – Так ведь путь не близкий, да и денег много, надо поплотнее поужинать.
   Набил мужик котомку блинами и говорит:
   – Ну, я сыт, ешь сама, да пойдём – надо торопиться.
   Идут они ночной порой, мужик опередил жену и стал из котомки блины доставать да на сучья вешать. Жена заметила на деревьях блины.
   – Ой, гляди-ка, гляди, на сучьях-то ведь блины!
   – А что удивительного? Разве ты не видала, как блинная туча прошла впереди нас?
   – Нет, не видала, я всё под ноги глядела, как бы за коренья не запнуться.
   – Зайдем-ка, – мужик зовёт, – тут у меня ловушка на зайца поставлена.
   Подошли к капкану, мужик вынул щуку.
   – Ой, муженёк, как это рыбина-то в заячью ловушку попала?
   – А ты что, не знаешь? Есть такие щуки – и по суше ходят.
   – А я и не знала. Коли бы своими глазами не увидела, никому бы не поверила.
   Пришли к реке. Жена говорит:
   – Где-то тут твоя сеть поставлена, давай поглядим. Вытащили сеть – а в ней заяц. Жена руками всплеснула:
   – Ой, батюшки! Чего это сегодня творится? В ячеях-то ведь заяц!
   – Ну, чего квохчешь, будто век не видала водяных зайцев, – мужик говорит.
   – То-то и есть, что не видала.
   В ту пору дошли до места. Мужик выкопал котёл, нагрёб денег по ноше, и отправились домой.
   Дорога пролегала возле барской усадьбы. Только они поравнялись с усадьбой, как слышат: «Ме-ге-ге… че-ге-гее…» – овцы блеют.
   – Ой, как страшно! Кто это? – шепчет баба. А мужик ей:
   – Бежим скорее, это нашего барина черти давят. Как бы они нас не заметили!
   Прибежали домой, насилу отдышались. Спрятал мужик деньги, стали спать ложиться.
   – Смотри, Татьяна, никому не сказывай про клад, а то худо будет.
   – Ой, что ты, да разве я скажу?
   На другой день встали поздно. Затопила баба печь, подхватила ведра, пошла по воду.
   У колодца соседки спрашивают:
   – Чего сегодня так поздно у тебя печь затопилась?
   – Ой, не говорите, ночью долго проходила, вот и проспала.
   – Да куда ты ночью ходила?
   – Муженёк-то ведь клад нашёл, ночью мы за деньгами и ходили.
   В тот же день по всей деревне только и разговору: «Татьяна с мужем клад нашли, две котомки деньжищ принесли».
   К вечеру дошла весть до барина. Приказал он мужику прийти.
   – Как ты смел от меня утаить, что клад нашёл?
   – Знать не знаю и ведать не ведаю ни о каком кладе, – отвечает мужик.
   – Не запирайся, – барин кричит, – твоя же баба и рассказала про клад. Мне всё известно!
   – Так ведь у моей бабы не все дома! Она такого наскажет, чего и век не бывало.
   – А вот увидим!
   И велел позвать Татьяну.
   – Нашёл твой муж клад?
   – Нашёл, нашёл!
   – Ходили с ним за деньгами ночью?
   – Ходили, ходили сей ночью, батюшка барин!
   – Вот, видишь, а ты говорил, знать ничего не знаешь про клад. Рассказывай, баба, как дело было.
   – Сперва шли всё лесом, а на сучьях-то кругом блины.
   – Какие такие блины в лесу?
   – Да из блинной-то тучи! Потом оглядели заячью ловушку, а там щука. Щуку вынули и дальше пошли. Дойдя до реки, вытащили сеть, а в ячеях-то заяц. Ну и зайца вынули. Недалеко от реки муж клад выкопал. Нагребли денег по котомке и обратно пошли. И как раз в ту пору мимо усадьбы проходили, как твою милость черти-то драли.
   Тут барин не стерпел, ногами затопал:
   – Вон отсюда, глупая баба!
   – Ну вот, – мужик говорит, – видите, что моей бабе верить ни в чём нельзя, я вот так век живу, мучаюсь.
   – Верю, верю тебе, ступай домой, – махнул рукой барин.
   Пошёл мужик домой, стал жить-поживать и до сих пор живёт да над барином посмеивается.

Василиса Прекрасная

   В некотором царстве жил-был купец. Двенадцать лет жил он в супружестве и прижил только одну дочь, Василису Прекрасную. Когда мать скончалась, девочке было восемь лет. Умирая, купчиха призвала к себе дочку, вынула из-под одеяла куклу, отдала ей и сказала:
   – Слушай, Василисушка! Помни и исполни последние мои слова. Я умираю и вместе с родительским благословением оставляю тебе вот эту куклу; береги её всегда при себе и никому не показывай; а когда приключится тебе какое горе, дай ей поесть и спроси у неё совета. Покушает она и скажет тебе, чем помочь несчастью・・. Затем мать поцеловала дочку и померла.
   После смерти жены купец потужил, как следовало, а потом стал думать, как бы опять жениться. Он был человек хороший; за невестами дело не стало, но больше всех по нраву пришлась ему одна вдовушка. Она была уже в летах, имела своих двух дочерей, почти однолеток Василисе, – стало быть, и хозяйка, и мать опытная. Купец женился на вдовушке, но обманулся и не нашёл в ней доброй матери для своей Василисы. Василиса была первая на всё село красавица; мачеха и сёстры завидовали её красоте, мучили её всевозможными работами, чтоб она от трудов похудела, а от ветру и солнца почернела; совсем житья не было!
   Василиса всё переносила безропотно и с каждым днем всё хорошела и полнела, а между тем мачеха с дочками своими худели и дурнели от злости, несмотря на то, что они всегда сидели сложа руки, как барыни. Как же это так делалось? Василисе помогала её куколка. Без этого где бы девочке сладить со всею работою! Зато Василиса сама, бывало, не съест, а уж куколке оставит самый лакомый кусочек, и вечером, как все улягутся, она запрётся в чуланчике, где жила, и потчует её, приговаривая: «На, куколка, покушай, моего горя послушай! Живу я в доме у батюшки, не вижу себе никакой радости; злая мачеха гонит меня с белого света. Научи ты меня, как мне быть и жить и что делать?» Куколка покушает, да потом и даёт ей советы и утешает в горе, а наутро всякую работу справляет за Василису; та только отдыхает в холодочке да рвёт цветочки, а у неё уж и гряды выполоты, и капуста полита, и вода наношена, и печь вытоплена. Куколка ещё укажет Василисе и травку от загару. Хорошо было жить ей с куколкой.
   Прошло несколько лет; Василиса выросла и стала невестой. Все женихи в городе присватываются к Василисе; на мачехиных дочерей никто и не посмотрит. Мачеха злится пуще прежнего и всем женихам отвечает: «Не выдам меньшой прежде старших!», а проводя женихов, побоями вымещает зло на Василисе.
   Вот однажды купцу понадобилось уехать из дому на долгое время по торговым делам. Мачеха и перешла на житьё в другой дом, а возле этого дома был дремучий лес, а в лесу на поляне стояла избушка, а в избушке жила баба-яга: никого она к себе не подпускала и ела людей, как цыплят. Перебравшись на новоселье, купчиха то и дело посылала за чем-нибудь в лес ненавистную ей Василису, но эта завсегда возвращалась домой благополучно: куколка указывала ей дорогу и не подпускала к избушке бабы-яги.
   Пришла осень. Мачеха раздала всем трём девушкам вечерние работы: одну заставила кружева плести, другую чулки вязать, а Василису прясть, и всем по урокам. Погасила огонь во всём доме, оставила одну свечку там, где работали девушки, и сама легла спать. Девушки работали. Вот нагорело на свечке, одна из мачехиных дочерей взяла щипцы, чтоб поправить светильню, да вместо того, по приказу матери, как будто нечаянно и потушила свечку.
   – Что теперь нам делать? – говорили девушки. – Огня нет в целом доме, а уроки наши не кончены. Надо сбегать за огнём к бабе-яге!
   – Мне от булавок светло! – сказала та, что плела кружево, – я не пойду.
   – И я не пойду, – сказала та, что вязала чулок, – Мне от спиц светло!
   – Тебе за огнём идти, – закричали обе. – Ступай к бабе-яге! – И вытолкали Василису из горницы.
   Василиса пошла в свой чуланчик, поставила перед куклою приготовленный ужин и сказала:
   – На, куколка, покушай да моего горя послушай: меня посылают за огнём к бабе-яге; баба-яга съест меня!
   Куколка поела, и глаза её заблестели, как две свечки.
   – Не бойся, Василисушка! – сказала она. – Ступай куда посылают, только меня держи всегда при себе. При мне ничего не станется с тобой у бабы-яги.
   Василиса собралась, положила куколку свою в карман и, перекрестившись, пошла в дремучий лес.
   Идёт она и дрожит. Вдруг скачет мимо неё всадник: сам белый, одет в белое, конь под ним белый, и сбруя на коне белая, – на дворе стало рассветать.
   Идёт она дальше, как скачет другой всадник: сам красный, одет в красное и на красном коне, – стало всходить солнце.
   Василиса прошла всю ночь и весь день, только к следующему вечеру вышла на полянку, где стояла избушка бабы-яги; забор вокруг избы из человечьих костей, на заборе торчат черепа людские, с глазами; вместо дверей у ворот – ноги человечьи, вместо запоров – руки, вместо замка – рот с острыми зубами. Василиса обомлела от ужаса и стала как вкопанная.
   Вдруг едет опять всадник: сам чёрный, одет во всё чёрное и на чёрном коне; подскакал к воротам бабы-яги и исчез, как сквозь землю провалился – настала ночь. Но темнота продолжалась недолго: у всех черепов на заборе засветились глаза, и на всей поляне стало светло, как среди дня. Василиса дрожала со страху, но, не зная куда бежать, оставалась на месте.
   Скоро послышался в лесу страшный шум: деревья трещали, сухие листья хрустели; выехала из лесу баба-яга – в ступе едет, пестом погоняет, помелом след заметает. Подъехала к воротам, остановилась и, обнюхав вокруг себя, закричала:
   – Фу-фу! Русским духом пахнет! Кто здесь?
   Василиса подошла к старухе со страхом и, низко поклонясь, сказала:
   – Это я, бабушка! Мачехины дочери прислали меня за огнём к тебе.
   – Хорошо, – сказала баба-яга, – знаю я их, поживи ты наперёд да поработай у меня, тогда и дам тебе огня; а коли нет, так я тебя съем!
   Потом обратилась к воротам и вскрикнула:
   – Эй, запоры мои крепкие, отомкнитесь; ворота мои широкие, отворитесь!
   Ворота отворились, и баба-яга въехала, посвистывая, за нею вошла Василиса, а потом опять всё заперлось. Войдя в горницу, баба-яга растянулась и говорит Василисе:
   – Подавай-ка сюда, что там есть в печи: я есть хочу.
   Василиса зажгла лучину от тех черепов, что на заборе, и начала таскать из печки да подавать яге кушанье, а кушанья настряпано было человек на десять; из погреба принесла она квасу, меду, пива и вина. Всё съела, всё выпила старуха; Василисе оставила только щец немножко, краюшку хлеба да кусочек поросятины. Стала яга-баба спать ложиться и говорит:
   – Когда завтра я уеду, ты смотри – двор вычисти, избу вымети, обед состряпай, бельё приготовь, да пойди в закром, возьми четверть пшеницы и очисть её от зёрен чернушки [1 - Чернушка – травянистое растение, семена которого используются как пряность в хлебопечении.]. Да чтоб всё было сделано, а не то – съем тебя!
   После такого наказу баба-яга захрапела; а Василиса поставила старухины объедки перед куклою, залилась слезами и обратилась к куколке:
   – На, куколка, покушай, моего горя послушай! Тяжёлую дала мне баба-яга работу и грозится съесть меня, коли всего не исполню; помоги мне!
   Кукла ответила:
   – Не бойся, Василиса Прекрасная! Поужинай, помолися да спать ложися; утро вечера мудренее!
   Ранёшенько проснулась Василиса, а баба-яга уже встала, выглянула в окно: у черепов глаза потухают; вот мелькнул белый всадник – и совсем рассвело. Баба-яга вышла на двор, свистнула – перед ней явилась ступа с пестом и помелом. Промелькнул красный всадник – взошло солнце. Баба-яга села в ступу и выехала со двора, пестом погоняет, помелом след заметает.
   Осталась Василиса одна, осмотрела дом бабы-яги, подивилась изобилью во всём и остановилась в раздумье: за какую работу ей прежде всего приняться. Глядит, а вся работа уже сделана; куколка выбирала из пшеницы последние зёрна чернушки.
   – Ах, ты, избавительница моя! – сказала Василиса куколке. – Ты от беды меня спасла.
   – Тебе осталось только обед состряпать, – отвечала куколка, влезая в карман Василисы. – Состряпай с богом, да и отдыхай на здоровье!
   К вечеру Василиса собрала на стол и ждёт бабу-ягу. Начало смеркаться, мелькнул за воротами чёрный всадник – и совсем стемнело; только светились глаза у черепов. Затрещали деревья, захрустели листья – едет баба-яга. Василиса встретила её.
   – Всё ли сделано? – спрашивает Яга.
   – Изволь посмотреть сама, бабушка! – молвила Василиса.
   Баба-яга всё осмотрела, подосадовала, что не за что рассердиться, и сказала:
   – Ну, хорошо! – Потом крикнула: – Верные мои слуги, сердечные други, смелите мою пшеницу!
   Явились три пары рук, схватили пшеницу и унесли вон из глаз. Баба-яга наелась, стала ложиться спать и опять дала приказ Василисе:
   – Завтра сделай ты то же, что и нынче, да сверх того возьми из закрома мак да очисти его от земли по зёрнышку, вишь, кто-то по злобе земли в него намешал! – сказала старуха, повернулась к стене и захрапела, а Василиса принялась кормить свою куколку. Куколка поела и сказала ей по-вчерашнему:
   – Молись Богу да ложись спать; утро вечера мудренее, всё будет сделано, Василисушка!
   Наутро баба-яга опять уехала в ступе со двора, а Василиса с куколкой всю работу тотчас исправили. Старуха воротилась, оглядела всё и крикнула:
   – Верные мои слуги, сердечные други, выжмите из маку масло!
   Явились три пары рук, схватили мак и унесли из глаз. Баба-яга села обедать; она ест, а Василиса стоит молча.
   – Что ж ты ничего не говоришь со мною? – спросила баба-яга. – Стоишь как немая!
   – Не смела, – отвечала Василиса, – а если позволишь, то мне хотелось бы спросить тебя кой о чем.
   – Спрашивай; только не всякий вопрос к добру ведёт: много будешь знать, скоро состаришься!
   – Я хочу спросить тебя, бабушка, только о том, что видела. Когда я шла к тебе, меня обогнал всадник на белом коне, сам белый и в белой одежде – кто он такой?
   – Это день мой ясный, – отвечала баба-яга.
   – Потом обогнал меня другой всадник – на красном коне. Сам красный и весь в красное одет; это кто такой?
   – Это моё солнышко красное! – отвечала баба-яга.
   – А что значит чёрный всадник, который обогнал меня у самых твоих ворот, бабушка?
   – Это ночь моя тёмная – все мои слуги верные!
   Василиса вспомнила о трёх парах рук и молчала.
   – Что ж ты ещё не спрашиваешь? – молвила баба-яга.
   – Будет с меня и этого; сама ж ты, бабушка, сказала, что много узнаешь – состаришься.
   – Хорошо, – сказала баба-яга, – что ты спрашиваешь только о том, что видала за двором, а не во дворе! Я не люблю, чтоб у меня сор из избы выносили, и слишком любопытных ем! Теперь я тебя спрошу: как успеваешь ты исполнять работу, которую я задаю тебе?
   – Мне помогает благословение моей матери, – отвечала Василиса.
   – Так вот что! Убирайся же ты от меня, благословенная дочка! Не нужно мне благословенных.
   Вытащила она Василису из горницы и вытолкала за ворота, сняла с забора один череп с горящими глазами и, наткнув на палку, отдала ей и сказала: – Вот тебе огонь для мачехиных дочек, возьми его; они ведь за этим тебя сюда и прислали.
   Бегом пустилась домой Василиса при свете черепа, который погас только с наступлением утра, и, наконец, к вечеру другого дня добралась до своего дома. Подходя к воротам, она хотела было бросить череп. «Верно, дома, – думает себе, – уж больше в огне не нуждаются». Но вдруг послышался глухой голос из черепа: «Не бросай меня, неси к мачехе!»
   Она взглянула на дом мачехи и, не видя ни в одном окне огонька, решилась идти туда с черепом. Впервые встретили её ласково и рассказали, что с той поры, как она ушла, у них не было в доме огня: сами высечь никак не могли, а который огонь приносили от соседей – тот погасал, как только входили с ним в горницу.
   – Авось твой огонь будет держаться! – сказала мачеха.
   Внесли череп в горницу; а глаза из черепа так и глядят на мачеху и её дочерей, так и жгут! Те было прятаться, но куда ни бросятся – глаза всюду за ними так и следят; к утру совсем сожгло их в уголь; одной Василисы не тронуло.
   Поутру Василиса зарыла череп в землю, заперла дом на замок, пошла в город и попросилась на житьё к одной безродной старушке; живёт себе и поджидает отца. Вот как-то говорит она старушке:
   – Скучно мне сидеть без дела, бабушка! Сходи, купи мне льну самого лучшего; я хоть прясть буду.
   Старушка купила льну хорошего; Василиса села за дело, работа так и горит у неё, и пряжа выходит ровная да тонкая, как волосок. Набралось пряжи много; пора бы и за тканьё приниматься, да таких бёрд [2 - Бёрдо – одна из основных частей ткацкого станка; гребень, через который пропускаются нити основы.] не найдут, чтобы годились на Василисину пряжу; никто не берётся и сделать-то. Василиса стала просить свою куколку, та и говорит:
   – Принеси-ка мне какое-нибудь старое бёрдо, да старый челнок, да лошадиной гривы; я всё тебе смастерю.
   Василиса добыла всё, что надо, и легла спать, а кукла за ночь приготовила славный стан. К концу зимы и полотно выткано, да такое тонкое, что сквозь иглу вместо нитки продеть можно. Вес выбелили, и Василиса говорит старухе:
   – Продай, бабушка, это полотно, а деньги возьми себе.
   Старуха взглянула на товар и ахнула:
   – Нет, дитятко! Такого полотна, кроме царя, носить некому; понесу во дворец.
   Пошла старуха к царским палатам да всё мимо окон похаживает. Царь увидал и спросил:
   – Что тебе, старушка, надобно?
   – Ваше царское величество, – отвечает старуха, – я принесла диковинный товар; никому, кроме тебя, показать не хочу.
   Царь приказал впустить к себе старуху и как увидел полотно – удивился.
   – Что хочешь за него? – спросил царь.
   – Ему цены нет, царь-батюшка! Я тебе в дар его принесла.
   Поблагодарил царь и отпустил старуху с подарками.
   Стали царю из того полотна сорочки шить; раскроили, да нигде не могли найти швеи, которая взялась бы их шить. Долго искали; наконец царь позвал старуху и сказал:
   – Умела ты напрясть и соткать такое полотно, умей из него и сорочки сшить.
   – Не я, государь, пряла и соткала полотно, – сказала старуха, – это работа приёмыша моего – девушки.
   – Ну так пусть и сошьёт она!
   Воротилась старушка домой и рассказала обо всём Василисе.
   – Я знала, – говорит ей Василиса, – что эта работа моих рук не минует.
   Заперлась в свою горницу, принялась за работу; шила она не покладаючи рук, и скоро дюжина сорочек была готова.
   Старуха понесла к царю сорочки, а Василиса умылась, причесалась, оделась и села под окном. Сидит себе и ждёт, что будет. Видит: на двор к старухе идёт царский слуга; вошёл в горницу и говорит:
   – Царь-государь хочет видеть искусницу, что шила ему сорочки, и наградить её из своих царских рук.
   Пошла Василиса и явилась пред очи царские. Как увидел царь Василису Прекрасную, так и влюбился в неё без памяти.
   – Нет, – говорит он, – красавица моя! Не расстанусь я с тобою; ты будешь моей женою.
   Тут взял царь Василису за белые руки, посадил её подле себя, а там и свадебку сыграли. Скоро воротился и отец Василисы, порадовался об её судьбе и остался жить при дочери. Старушку Василиса взяла к себе, а куколку по конец жизни своей всегда носила в кармане.

Ведьма

   Жил-был солдат, служил Богу и великому государю пятнадцать годов, ни разу не видался со своими родителями. На ту пору вышел от царя приказ отпускать рядовых для свидания со своими родственниками по двадцати пяти человек с роты; заодно с другими отпросился и наш солдат и отправился домой на побывку в Киевскую губернию.
   Долго ли, коротко ли – пришёл он в Киев, побывал в лавре, Богу помолился, святым мощам поклонился и пошёл на родину в ближний уездный город. Шёл-шёл, вдруг попадается ему навстречу красная девица, из того же уездного города дочь купеческая, собой знатная красавица.
   Известное дело: коли завидит солдат пригожую девку ни за что не пройдёт просто, а чем-нибудь да зацепит. Так и этот солдат: поравнялся с купеческой дочерью и говорит ей в шутку:
   – Эх, хороша девушка, да не объезжена!
   Отвечает красная девица:
   – Бог знает, служивый, кто кого объездит: либо ты меня, либо я тебя!
   Засмеялась и пошла своей дорогой.
   Вот приходит солдат домой, поздоровался с родными и крепко обрадовался, что всех их застал в добром здоровье. Был у него старый дедушка, белый как лунь, лет сто с хвостиком прожил. Стал ему солдат рассказывать:
   – Шёл я, дедушка, домой, и попалась мне навстречу знатная девица; я – грешный человек – так и так посмеялся над ней, а она мне сказала: «Бог знает, служивый: либо ты меня объездишь, либо я тебя!»
   – Ах, батюшки! Что ж ты наделал; ведь это дочь нашего купца – страшная ведьма! Не одного молодца свела она с белого свету.
   – Ну, я и сам не робкого десятку! Меня не скоро напугаешь; ещё поглядим, что Бог даст.
   – Нет, внучёк, – говорит дед, – если не станешь меня слушать, тебе завтра живому не быть.
   – Вот ещё беда!
   – Да такая беда, что ты этакой страсти и на службе не видывал…
   – Что ж мне делать, дедушка?
   – А вот что: приготовь узду да возьми толстое осиновое полено и сиди в избе – никуда не ходи; ночью она прибежит сюда, и если успеет прежде тебя сказать: стой, мой конь! – в ту ж минуту оборотишься ты жеребцом; она сядет на тебя верхом и до тех пор будет гонять, пока не заездит тебя до смерти. А если ты успеешь наперед сказать: «Тпр-ру! стой, моя кляча!», то она сама сделается кобылою, тогда зануздай её и садись верхом. Она понесёт тебя по горам, по долам, а ты знай своё – бей её осиновым поленом в голову, и до тех пор бей, пока не убьёшь до смерти!
   Не чаял солдат такой службы, а нечего делать – послушался деда: приготовил узду и осиновое полено, сел в углу и дожидается, что-то будет.
   В глухую полночь скрипнула дверь в сенях, и послышались шаги – идёт ведьма; только отворила дверь в избу, он тотчас и вымолвил: «Тпр-ру! стой, моя кляча!» Ведьма оборотилась кобылою; солдат зануздал её, вывел на двор и вскочил верхом. Понесла его кобыла по горам, по долам, по оврагам и всё норовит, как бы сбить седока долой; да нет! Солдат твердо сидит да то и дело по голове её осиновым поленом осаживает; до тех пор угощал её поленом, покудова с ног сбил, а после накинулся на лежачую, хватил ещё разов пять и убил её до смерти.
   Стало светать, он домой пришёл.
   – Ну, друг, как твоё дело? – спрашивает старик.
   – Слава Богу, дедушка, убил её до смерти.
   – Ладно! Теперь ложись спать.
   Солдат лёг и заснул крепким сном.
   Вечером будит его старик:
   – Вставай, внучек!
   Он встал.
   – Ну как же теперь-то? Ведь купеческая дочь померла, так отец её за тобой приедет – станет звать тебя к себе псалтырь читать над покойницей.
   – Что ж, дедушка, идти али нет?
   – Пойдёшь – жив не будешь, и не пойдёшь – жив не будешь! Однако лучше иди…
   – А коли что случится, куда я денусь?
   – Слушай, внучек! Когда пойдёшь к купцу, будет он тебя вином потчевать – ты не пей много, выпей сколько надобно. После того поведёт тебя купец в ту комнату, где дочь его во гробу лежит, и запрёт тебя на замок; будешь ты псалтырь читать с вечера до полуночи, а в самую полночь вдруг дунет сильный ветер, гробница заколыхается, крышка долой упадёт… Вот как эта страсть начнётся, ты скорей полезай на печь, забейся в угол и твори потихоньку молитвы; там она тебя не найдёт!
   Через полчаса приезжает купец и просит солдата:
   – Ах, служивый! Ведь у меня дочка померла, почитай над нею псалтырь.
   Солдат взял псалтырь и поехал в купеческий дом. Купец тому радёхонек, сейчас его за стол посадил и давай вином поить. Солдат выпил, сколько ему надобно, а больше не пьёт, отказывается. Купец взял его за руку, повел в ту комнату, где мёртвая лежала.
   – Ну, – говорит, – читай псалтырь!
   Сам вышел вон, а двери на замок запер.
   Нечего делать, принялся солдат за псалтырь, читал-читал, вдруг в самую полночь дунул ветер, гробница заколыхалась, крышка долой слетела; солдат поскорей на печь, забился в угол, оградил себя крестом и давай шептать молитвы. Ведьма выскочила из гроба и начала во все стороны кидаться – то туда, то сюда! Набежало к ней нечистых видимо-невидимо – полна изба!
   – Что ты ищешь?
   – Солдата: вот сейчас читал, да пропал!
   Черти бросились в розыски; искали, искали, все закоулки обшарили, стали на печь заглядывать… тут на солдатское счастье петухи закричали: в один миг все черти пропали, а ведьма зря на полу растянулась. Солдат слез с печи, положил её в гроб, накрыл как следует крышкою, и опять за псалтырь.
   На рассвете приходит хозяин, отворил двери:
   – Здравствуй, служивый!
   – Здравия желаю, господин купец!
   – Благополучно ли ночь провёл?
   – Слава Богу!
   – Вот тебе пятьдесят рублёв; приходи, друг, ещё ночку почитай!
   – Хорошо, приду!
   Воротился солдат домой, лёг на лавку и спал до вечера; проснулся и говорит:
   – Дедушка! Купец велел приходить другую ночь псалтырь почитать; идти али нет?
   – Пойдёшь – жив не будешь, и не пойдёшь – то же самое! Однако лучше иди: вина много не пей – выпей сколько надобно; а как ветер дунет, гробница заколыхается – тотчас в печь полезай! Там тебя никто не найдёт!
   Солдат собрался и пошёл к купцу: тот его посадил за стол и давай вином поить; после повёл к покойнице и запер дверь на замок.
   Солдат читал-читал, читал-читал; наступила полночь – дунул ветер, гробница заколыхалась, крышка долой упала; он поскорей в печь… Ведьма вскочила и начала метаться; набежало к ней нечистых – полна изба!
   – Что ты ищешь?
   – Да вот сейчас читал, да с глаз пропал! Найти не могу…
   Черти бросились на печь.
   – Вот, – говорят, – то место, где он вчера сидел!
   – Место тут, да его нету!
   Туда-сюда… вдруг петухи запели – нечистые сгинули, ведьма на пол повалилась.
   Солдат отдохнул немного, вылез из печи, положил купеческую дочь в гроб и стал псалтырь читать. Смотрит – уж светает, хозяин идёт:
   – Здравствуй, служивый!
   – Здравия желаю, господин купец!
   – Благополучно ли ночь прошла?
   – Слава Богу!
   – Ну, пойдём!
   Вывел его из той комнаты, дал сто рублёв денег и говорит:
   – Приходи, пожалуйста, почитай и третью ночь; я тебя не обижу.
   – Хорошо, приду!
   Воротился солдат домой.
   – Ну, внучек, что Бог дал?
   – Ничего, дедушка! Купец велел ещё приходить. Идти али нет?
   – Пойдёшь – жив не будешь, и не пойдёшь – жив не будешь! Однако лучше иди.
   – А коли что случится, куда мне спрятаться?
   – Вот что, внучек: купи-ка себе сковороду и схорони так, чтобы купец не видал; а как придёшь к купцу, станет он тебя вином дюже неволить; ты смотри много не пей, выпей, сколько снести можешь. В полночь, как только зашумит ветер да гробница заколыхается, ты в ту ж минуту полезай на печной столб и накройся сковородою; там тебя никто не сыщет!
   Солдат выспался, купил себе сковороду, спрятал её под шинель и к вечеру пошёл на купеческий двор. Купец посадил его за стол и давай вином поить; всячески его просит, улещает.
   – Нет, – говорит солдат, – будет; я своё выпил, больше не стану.
   – Ну, когда не хочешь пить, так ступай псалтырь читать.
   Привёл его купец к мёртвой дочери, оставил одного и запер двери.
   Солдат читал-читал, читал-читал – наступила полночь, дунул ветер, гробница заколыхалась, крышка долой упала. Солдат влез на столб, накрылся сковородой, оградился крестом и ждёт – что-то будет?
   Ведьма вскочила, начала всюду метаться; набежало к ней нечистых видимо-невидимо – полна изба! Бросились искать солдата, заглянули в печь.
   – Вот, – говорят, – место, где он вчера сидел!
   – Место цело, да его нет!
   Туда-сюда – нигде не видать!
   Вот лезет через порог самый старый черт:
   – Что вы ищете?
   – Солдата; сейчас читал, да с глаз пропал!
   – Эх вы, слепые! А это кто на столбе сидит?
   У солдата так сердце и ёкнуло, чуть-чуть наземь не упал!
   – И то он, – закричали черти, – только как с ним быть? Ведь его достать нельзя!
   – Вот нельзя! Бегите-ка раздобудьте огарок, который не благословясь зажжен был.
   Вмиг притащили черти огарок, разложили костер у самого столба и запалили; высоко ударило пламя, жарко солдату стало – то ту, то другую ногу под себя поджимает. «Ну, – думает, – смерть моя пришла!» Вдруг на его счастье петухи запели – черти сгинули, ведьма на пол повалилась, солдат соскочил с печного столба и давай огонь тушить. Погасил, убрал всё как следует, купеческую дочь в гроб положил, крышкою накрыл и принялся псалтырь читать.
   На рассвете приходит купец, прислушивается – жив ли солдат али нет? Услыхал его голос, отворил дверь и говорит:
   – Здравствуй, служивый!
   – Здравия желаю, господин купец!
   – Благополучно ли ночь провёл?
   – Слава Богу, ничего худого не видал!
   Купец дал ему полтораста рублёв и говорит:
   – Много ты потрудился, служивый! Потрудись ещё: приходи сегодня ночью да свези мою дочку на кладбище.
   – Хорошо, приду! – сказал солдат и бегом домой.
   – Ну, друг, что Бог дал?
   – Слава Богу, дедушка, уцелел! Купец просил побывать к нему ночью, отвезти его дочь на кладбище.
   Идти али нет?
   – Пойдёшь – жив не будешь, и не пойдёшь – жив не будешь! Однако надо идти; лучше будет.
   – Что же мне делать? Научи.
   – А вот что! Как придёшь к купцу, у него всё будет приготовлено. В десять часов станут с покойницей сродственники прощаться, а после набьют на гроб три железных обруча, поставят его на дроги [3 - Дроги – повозка.], в одиннадцать часов велят тебе на кладбище везти.
   Ты гроб вези, а сам в оба гляди: лопнет один обруч – не бойся, смело сиди; лопнет другой – ты всё сиди; а как третий лопнет – сейчас скачи через лошадь да сквозь дугу и беги задом. Сделаешь так, ничего тебе не будет!
   Солдат лег спать, проспал до вечера и отправился к купцу. В десять часов стали с покойницей сродственники прощаться; потом начали железные обручи нагонять; нагнали обручи, поставили гроб на дроги:
   – Теперь поезжай, служивый, с Богом!
   Солдат сел на дроги и поехал; сначала вёз тихо, а как с глаз уехал, припустил что есть духу. Скачет, а сам всё на гроб поглядывает.
   Лопнул один обруч, за ним другой – ведьма зубами скрипит.
   – Постой, – кричит, – не уйдешь! Сейчас тебя съем!
   – Нет, голубушка! Солдат – человек казённый; их есть не дозволено.
   Вот лопнул и последний обруч – солдат через лошадь да сквозь дугу и побежал задом. Ведьма выскочила из гроба и кинулась догонять; напала на солдатский след и по тому следу повернула к лошади, обежала её кругом, видит, что нет солдата, и опять в погоню. Бежала-бежала, на след напала и опять повернула к лошади… Совсем с толку сбилась, разов десять назад ворочалась; вдруг петухи запели, ведьма так и растянулась на дороге!
   Солдат поднял её, положил в гроб, заколотил крышку и повёз на кладбище; привёз, свалил гроб в могилу, закидал землёю и воротился к купцу.
   – Всё, – говорит, – сделал; бери свою лошадь.
   Купец увидал солдата и глаза выпучил:
   – Ну, служивый, я много знаю; об дочери моей и говорить нечего – больно хитра была; а ты, верно, и больше нашего знаешь!
   – Что ж, господин купец, заплати за работу.
   Купец вынул ему двести рублёв; солдат взял, поблагодарил его и пошёл угощать свою родню. На том угощенье и я был; дали мне вина корец, моей сказке конец.

Ведьма и Солнцева сестра

   В некотором царстве, далеком государстве жил-был царь с царицей, у них был сын Иван-царевич, с роду немой. Было ему лет двенадцать, и пошёл он раз в конюшню к любимому своему конюху. Конюх этот сказывал ему всегда сказки, и теперь Иван-царевич пришёл послушать от него сказочки, да не то услышал.
   – Иван-царевич! – сказал конюх. – У твоей матери скоро родится дочь, а тебе сестра; будет она страшная ведьма, съест и отца, и мать, и всех подначальных людей; так ступай, попроси у отца что ни есть наилучшего коня – будто покататься, и поезжай отсюда куда глаза глядят, коли хочешь от беды избавиться.
   Иван-царевич прибежал к отцу и с роду впервой заговорил с ним; царь так этому возрадовался, что не стал и спрашивать, зачем ему добрый конь надобен. Тотчас приказал что ни есть наилучшего коня из своих табунов оседлать для царевича.
   Долго-долго он ехал; наезжает на двух старых швей и просит, чтоб они взяли его с собой жить. Старухи сказали:
   – Мы бы рады тебя взять, Иван-царевич, да нам уж немного жить. Вот доломаем сундук иголок да изошьем сундук ниток – тотчас и смерть придёт!
   Иван-царевич заплакал и поехал дальше. Долго-долго ехал; подъезжает к Вертодубу и просит:
   – Прими меня к себе!
   – Рад бы тебя принять, Иван-царевич, да мне жить остаётся немного. Вот как повыдерну все эти дубы с кореньями – тотчас и смерть моя!
   Пуще прежнего заплакал царевич и поехал всё дальше да дальше. Подъезжает к Вертогору, стал его просить, а он в ответ:
   – Рад бы тебя принять, Иван-царевич, да мне самому жить немного. Видишь, поставлен я горы ворочать; как справлюсь с этими последними – тут и смерть моя!
   Залился Иван-царевич горькими слезами и поехал ещё дальше.
   Долго-долго ехал; приезжает наконец к Солнцевой сестрице. Она его приняла к себе, кормила-поила, как за родным сыном ходила. Хорошо было жить царевичу, а всё нет-нет да и сгрустнётся: захочется узнать, что в родном дому деется. Взойдёт, бывало, на высокую ropy, посмотрит на свой дворец и видит, что всё съедено, только стены остались! Вздохнёт и заплачет.
   Раз этак посмотрел да поплакал – воротился, а Солнцева сестра спрашивает:
   – Отчего ты, Иван-царевич, нынче заплаканный?
   Он говорит:
   – Ветром в глаза надуло.
   В другой раз опять то же; Солнцева сестра взяла да и запретила ветру дуть.
   И в третий раз воротился Иван-царевич заплаканный; да уж делать нечего – пришлось во всём признаться, и стал он просить Солнцеву сестрицу, чтоб отпустила его, добра молодца, на родину понаведаться. Она его не пускает, а он её упрашивает; наконец упросил-таки, отпустила его на родину понаведаться и дала ему на дорогу щётку, грёбенку да два моложавых яблочка: какой бы ни был стар человек, а съест яблочко – вмиг помолодеет!
   Приехал Иван-царевич к Вертогору, всего одна гора осталась; он взял свою щётку и бросил во чисто поле: откуда ни возьмись вдруг выросли из земли высокие-высокие горы, верхушками в небо упираются, и сколько тут их – видимо-невидимо! Вертогор обрадовался и весело принялся за работу.
   Долго ли, коротко ли – приехал Иван-царевич к Вертодубу, всего три дуба осталось; он взял гребёнку и кинул во чисто поле: откуда что – вдруг зашумели, поднялись из земли густые дубовые леса, дерево дерева толще! Вертодуб обрадовался, благодарствовал царевичу и пошёл столетние дубы выворачивать.
   Долго ли, коротко ли – приехал Иван-царевич к старухам, дал им по яблочку; они съели, вмиг помолодели и подарили ему платочек: как махнешь платочком – станет позади целое озеро!
   Приезжает Иван-царевич домой. Сестра выбежала, встретила его, приголубила.
   – Сядь, – говорит, – братец, поиграй на гуслях, а я пойду – обед приготовлю.
   Царевич сел и бренчит на гуслях; выполз из норы мышонок и говорит ему человеческим голосом:
   – Спасайся, царевич, беги скорее! Твоя сестра ушла зубы точить.
   Иван-царевич вышел из горницы, сел на коня и поскакал назад; а мышонок по струнам бегает: гусли бренчат, а сестра и не ведает, что братец ушёл. Наточила зубы, бросилась в горницу, глядь – нет ни души, только мышонок в нору скользнул. Разозлилась ведьма, так и скрипит зубами, и пустилась в погоню.
   Иван-царевич услыхал шум, оглянулся – вот-вот нагонит сестра; махнул платочком – и стало глубокое озеро. Пока ведьма переплыла озеро, Иван-царевич далеко уехал. Понеслась она ещё быстрее… вот уж близко!
   Вертодуб угадал, что царевич от сестры спасается, и давай вырывать дубы да валить на дорогу – целую гору накидал! Нет ведьме проходу! Стала она путь прочищать, грызла, грызла, насилу продралась, а Иван-царевич уж далеко. Бросилась догонять, гнала, гнала, ещё немножко… и уйти нельзя!
   Вертогор увидал ведьму, ухватился за самую высокую гору и повернул её как раз на дорогу, а на ту гору поставил другую. Пока ведьма карабкалась да лезла, Иван-царевич ехал да ехал и далеко очутился.
   Перебралась ведьма через горы и опять погналась за братом… Завидела его и говорит:
   – Теперь не уйдёшь от меня!
   Вот близко, вот нагонит! В то самое время подскакал Иван-царевич к теремам Солнцевой сестрицы и закричал:
   – Солнце, Солнце! Отвори оконце.
   Солнцева сестрица отворила окно, и царевич вскочил в него вместе с конём.
   Ведьма стала просить, чтоб ей выдали брата головою; Солнцева сестра её не послушала и не выдала. Тогда говорит ведьма:
   – Пусть Иван-царевич идёт со мной на весы, кто кого перевесит! Если я перевешу – так я его съем, а если он перевесит – пусть меня убьёт!
   Пошли; сперва сел на весы Иван-царевич, а потом и ведьма полезла: только ступила ногой, так Ивана-царевича вверх и подбросило, да с такою силою, что он прямо попал к Солнцевой сестре в терема; а ведьма-змея осталась на земле.

Верлиока

   Жили-были дед да баба, а у них были две внучки-сиротки – такие хорошенькие да смирные, что дед с бабушкой не могли ими нарадоваться.
   Вот раз дед вздумал посеять горох; посеял – вырос горох, зацвёл. Дед глядит на него, да и думает: «Теперь буду целую зиму есть пироги с горохом». Как назло деду, воробьи и напали на горох. Дед видит, что худо, и послал младшую внучку прогонять воробьев. Внучка села возле гороха, машет хворостиной да приговаривает:
   – Кишь, кишь, воробьи! Не ешьте дедова гороху!
   Только слышит: в лесу шумит, трещит – идёт Верлиока, ростом высокий, об одном глазе, нос крючком, борода клочком, усы в пол-аршина, на голове щетина, на одной ноге – в деревянном сапоге, костылём подпирается, сам страшно ухмыляется. У Верлиоки была уже такая натура: завидит человека, да ещё смирного, не утерпит, чтобы дружбу не показать, бока не поломать; не было спуску от него ни старому, ни малому, ни тихому, ни удалому.
   Увидел Верлиока дедову внучку – такая хорошенькая, ну как не затрогать её? Да той, видно, не понравились его игрушки: может быть, и обругала его – не знаю; только Верлиока сразу убил её костылем.
   Дед ждал-ждал – нет внучки, послал за нею старшую. Верлиока и ту прибрал. Дед ждёт-пождёт – и той нет! – и говорит жене:
   – Да что они там опозднились? Пожалуй, с парубками развозились, как трещотки трещат, а воробьи горох лущат. Иди-ка ты, старуха, да скорей тащи их за ухо.
   Старуха с печки сползла, в углу палочку взяла, за порог перевалилась, да и домой не воротилась. Вестимо, как увидела внучек да потом Верлиоку, догадалась, что это его работа; с жалости так и вцепилась ему в волосы. А нашему забияке то и на руку…
   Дед ждёт внучек да старуху – не дождётся; нет как нет! Дед и говорит сам себе: «Да что за лукавый! Не приглянулся ли и жене парень чернявый? Сказано: от нашего ребра не ждать нам добра; а баба всё баба, хоть и стара!» Вот так мудро размысливши, встал он из-за стола, надел шубку, закурил трубку, помолился Богу, да и поплёлся в дорогу Приходит к гороху, глядит: лежат его ненаглядные внучки – точно спят; только у одной кровь, как та алая лента, полосой на лбу видна, а у другой на белой шейке пять синих пальцев так и оттиснулись. А старуха так изувечена, что и узнать нельзя. Дед зарыдал не на шутку, целовал их, миловал да слёзно приговаривал.
   И долго бы проплакал, да слышит: в лесу шумит, трещит – идёт Верлиока, ростом высокий, об одном глазе, нос крючком, борода клочком, усы в пол-аршина, на голове щетина, на одной ноге – в деревянном сапоге, костылём подпирается, сам страшно ухмыляется. Схватил деда и давай бить; насилу бедный вырвался да убежал домой. Прибежал, сел на лавку, отдохнул и говорит: «Эге, над нами строить штуки! Постой, брат, у самих есть руки… Языком хоть что рассуждай, а рукам воли не давай. Мы и сами с усами! Задел рукой, поплатишься головой. Видно тебя, Верлиока, не учили сызмала пословице: делай добро – не кайся, а делай зло – сподевайся! Взял лычко, отдай ремешок!»
   Долго рассуждал дед сам с собою, и наконец наговорившись досыта, взял железный костыль и отправился бить Верлиоку.
   Идёт-идёт и видит пруд, а на пруду сидит куцый селезень. Увидал деда селезень и кричит:
   – Так, так, так! Ведь я угадал, что тебя сюда поджидал. Здоров, дед, на сто лет!
   – Здорово, селезень! Отчего же ты меня поджидал?
   – Да знал, что ты за старуху да за внучек пойдёшь к Верлиоке на расправу.
   – А тебе кто сказал?
   – Кума сказала.
   – А кума почём знает?
   – Кума всё знает, что на свете делается; да другой раз ещё дело и не сделалось, а кума куме уж о том на ухо шепчет, а нашепчутся две кумы – весь мир узнает.
   – Смотри, какое диво! – говорит дед.
   – Не диво, а правда! Да такая правда, что бывает не только с нашим братом, а водится и промеж старшими.
   – Вот что! – молвил дед и рот разинул; а потом, опомнившись, снял шапку, поклонился куцему селезню и говорит: – А вы, сударь, знаете Верлиоку?
   – Как, как, как не знать! Знаю я его, кривого.
   Селезень поворотил голову на сторону (сбоку они лучше видят), прищурил глаз, поглядел на деда, да и говорит:
   – Эге! С кем не случается беда? Век живи, век учись, а все дурнем умрёшь. Так, так, так!
   Поправил крылья, повертел задом и стал учить деда:
   – Слушай, дедушка, да учись, как на свете жить! Раз как-то вот тут на берегу начал Верлиока бить какого-то горемыку. А в те поры была у меня за каждым словом поговорка: ах, ах, ах! Верлиока потешается, а я сижу в воде, да так себе и кричу: ах, ах, ах!.. Вот он, управившись по-своему с горемыкою, подбежал ко мне, да, не говоря худого слова, хвать меня за хвост! Да не на таковского напал, только хвост у него в руках остался. Оно хоть хвост и невелик, а все-таки жаль его… Кому своё добро не дорого? Говорят же: всякой птице свой хвост ближе к телу. Верлиока пошёл домой, да и говорит дорогою: «Постой же! Научу я тебя, как за других заступаться». Вот я и взялся за ум и с той поры, кто бы что ни делал, не кричу: ах, ах, ах! а всё придакиваю: так, так, так! Что же… И житьё стало лучше, и почету от людей больше. Все говорят: «Вот селезень – хоть куцый, да умный!»
   – Так не можешь ли ты, сударь, показать мне, где живет Верлиока?
   – Так, так, так!
   Селезень вылез из воды и, переваливаясь с боку на бок, словно купчиха, пошёл по берегу, а дед за ним. Идут-идут, а на дороге лежит бечёвочка и говорит:
   – Здравствуй, дедушка, умная головушка!
   – Здравствуй, бечёвочка!
   – Как живёшь? Куда идёшь?
   – Живу и так и сяк; а иду к Верлиоке на расправу; старуху задушил, двух внучек убил, а внучки были такие хорошие – на славу!
   – Я твоих внучек знала, старуху уважала; возьми и меня на подмогу!
   Дед подумал: «Может, пригодится связать Верлиоку!» – и отвечал:
   – Полезай, когда знаешь дорогу.
   Верёвочка и поползла за ними, словно змея. Идут-идут, на дороге лежит колотушка, да и говорит:
   – Здравствуй, дедушка, умная головушка!
   – Здравствуй, колотушка!
   – Как живёшь? Куда идёшь?
   – Здравствуй, колотушка!
   – Как живёшь? Куда идёшь?
   – Живу и так и сяк; а иду к Верлиоке на расправу. Подумай: старуху задушил, двух внучек убил, а внучки были на славу.
   – Возьми меня на подмогу!
   – Ступай, когда знаешь дорогу.
   А сам думает: «Колотушка и впрямь поможет».
   Колотушка поднялась, уперлась ручкой о землю и прыгнула. Пошли опять. Идут-идут, а на дороге лежит жёлудь и пищит:
   – Здравствуй, дед долгоногий!
   – Здравствуй, жёлудь дубовый!
   – Куда это так шагаешь?
   – Иду Верлиоку бить, когда его знаешь.
   – Как не знать! Пора уж с ним расплатиться; возьми и меня на подмогу.
   – Да чем ты поможешь?
   – Не плюй, дед, в колодезь – достанется водицы напиться; синица не велика птица, да все поле спалила. А ещё говорят: мал золотник, да дорог; велика Федора, да дура!
   Дед подумал: «А пускай его! Чем больше народу, тем лучше», – и говорит:
   – Плетись позади!
   Какое – плетись! Жёлудь так и скачет впереди всех. Вот и пришли они в густой, дремучий лес, а в том лесу стоит избушка. Глядят – в избушке никого нет. Огонь давно погас, а на шестке стоит кулеш. Жёлудь не промах – вскочил в кулеш, веревочка растянулась на пороге, колотушку положил дед на полку, селезня посадил на печку, а сам стал за дверью.
   Пришёл Верлиока, кинул дрова на землю и стал поправлять в печке. Жёлудь, сидя в кулеше, затянул песню:

     Пи… пи… пи!
     Пришли Верлиоку бить!

   – Цыц, кулеш! В ведро вылью – крикнул Верлиока.
   А жёлудь не слушает его, знай своё пищит. Верлиока рассердился, схватил горшок да бух кулеш в ведро. Жёлудь как выскочит из ведра, щёлк Верлиоку прямо в глаз, выбил и последний. Верлиока кинулся было наутёк, да не тут-то было – верёвочка перецепила его, и Верлиока упал. Колотушка с полки, а дед из-за дверей, и давай его потчевать; а селезень за печкой сидит да приговаривает: «Так, так, так!»
   Не помогли Верлиоке ни его сила, ни его отвага. Вот вам сказка, а мне бубликов вязка.

Волшебное кольцо

   В некотором царстве, в некотором государстве жил да был старик со старухой, и был у них сын Мартынка. Всю жизнь свою занимался старик охотой, бил зверя и птицу, тем и сам кормился, и семью кормил. Пришло время – заболел старик и помер. Остался Мартынка с матерью, потужили-поплакали, да делать-то нечего: мёртвого назад не воротишь. Пожили с неделю и съели весь хлеб, что в запасе был.
   Видит старуха, что больше есть нечего, надо за денежки приниматься, а старик-то оставил им двести рублей. Больно не хотелось ей начинать кубышку, однако сколько ни крепилась, а начинать нужно – не с голоду же умирать! Отсчитала сто рублей и говорит сыну:
   – Ну Мартынка, вот тебе сто целковиков, пойди попроси у соседей лошадь, поезжай в город да закупи хлеба. Авось как-нибудь зиму промаячим, а весной станем работу искать.
   Мартынка выпросил телегу с лошадью и поехал в город. Едет он мимо мясных лавок – шум, брань, толпа народу. Что такое? А то мясники изловили охотничью собаку, привязали к столбу и бьют её палками – собака рвётся, визжит, огрызается… Мартынка подбежал к тем мясникам и спрашивает:
   – Братцы, за что вы бедного пса так бьёте немилостиво?
   – Да как его не бить, – отвечают мясники, – когда он целую тушу говядины испортил!
   – Полно, братцы! Не бейте его, лучше продайте мне.
   – Пожалуйста, купи, – говорит один мужик шутя. – Давай сто рублей.
   Мартынка вытащил из-за пазухи сотню, отдал мясникам, а собаку отвязал и взял с собой. Пёс начал к нему ласкаться, хвостом так и вертит: понимает, значит, кто его от смерти спас.
   Вот приезжает Мартынка домой, мать тотчас стала спрашивать:
   – Что купил, сынок?
   – Купил себе первое счастье.
   – Что ты завираешься! Какое там счастье?
   – А вот он, Журка! – и показывает ей собаку.
   – Больше ничего не купил?
   – Коли б деньги остались, может, и купил бы, только вся сотня за собаку пошла.
   Старуха заругалась.
   – Нам, – говорит, – самим есть нечего, нынче последние поскребушки по закромам собрала да лепёшку испекла, а завтра и того не будет!
   На другой день вытащила старуха ещё сто рублей, отдает Мартынке и наказывает:
   – На, сынок! Поезжай в город, купи хлеба, а задаром денег не бросай.
   Приехал Мартынка в город, стал ходить по улицам да присматриваться, и попался ему на глаза злой мальчишка: поймал кота, зацепил верёвкой за шею и давай тащить на реку.
   – Постой! – закричал Мартынка. – Куда Ваську тащишь?
   – Хочу его утопить, проклятого!
   – За какую провинность?
   – Со стола пирог стянул.
   – Не топи его, лучше продай мне.
   – Пожалуй, купи. Давай сто рублей.
   Мартынка не стал долго раздумывать, полез за пазуху, вытащил деньги и отдал мальчику, а кота посадил в мешок и повёз домой.
   – Что купил, сынок? – спрашивает его старуха.
   – Кота Ваську.
   – А больше ничего не купил? – Коли б деньги остались, может, и купил бы ещё что-нибудь.
   – Ах ты дурак этакой! – закричала на него старуха. – Ступай же из дому вон, ищи себе хлеба по чужим людям!
   Пошёл Мартынка в соседнее село искать работу. Идёт дорогою, а следом за ним Журка с Васькой бегут. Навстречу ему поп:
   – Куда, свет, идёшь?
   – Иду в батраки наниматься.
   – Ступай ко мне. Только я работников без соглашения беру: кто у меня прослужил три года, того и так не обижу.
   Мартынка согласился и без устали три лета и три зимы на попа работал. Пришёл срок к расплате, зовёт его хозяин:
   – Ну, Мартынка, иди – получай за свою службу.
   Привёл его в амбар, показывает два полных мешка и говорит:
   – Какой хочешь, тот и бери.
   Смотрит Мартынка – в одном мешке серебро, а в другом песок, и задумался:
   «Эта шутка неспроста приготовлена! Пусть лучше мои труды пропадут, а уж я попытаю, возьму песок – что из того будет?»
   Говорит он хозяину:
   – Я, батюшка, выбираю себе мешок с мелким песочком.
   – Ну, свет, твоя добрая воля. Бери, коли серебром брезгаешь.
   Мартынка взвалил мешок на спину и пошёл искать другого места. Шёл, шёл и забрёл в тёмный, дремучий лес. Среди леса поляна, на поляне огонь горит, в огне девица сидит, да такая красавица, что ни вздумать, ни взгадать, только в сказке сказать. Говорит красна девица:
   – Мартын, вдовьин сын! Если хочешь добыть себе счастья, избавь меня: засыпь это пламя песком, за который ты три года служил.
   «И впрямь, – подумал Мартынка, – чем таскать с собою этакую тяжесть, лучше человеку пособить. Невелико богатство – песок, этого добра везде много!»
   Снял мешок, развязал и давай сыпать. Огонь тотчас погас, красная девица ударилась оземь, обернулась змеёю, вскочила доброму молодцу на грудь и обвилась кольцом вокруг его шеи. Мартынка испугался.
   – Не бойся! – сказала ему змея. – Иди теперь за тридевять земель, в тридесятое государство, в подземное царство, там мой батюшка царствует. Как придёшь к нему на двор, будет он давать тебе много злата, и серебра, и самоцветных камней. Ты ничего не бери, а проси у него с мизинного перста колечко. То кольцо не простое: если перекинуть его с руки на руку – тотчас двенадцать молодцев явятся, и что им ни будет приказано, всё за единую ночь сделают.
   Отправился добрый молодец в путь-дорогу. Близко ли, далеко ли, скоро ли, коротко ли – подходит к тридесятому царству и видит огромный камень. Тут соскочила с его шеи змея, ударилась о сырую землю и сделалась по-прежнему красною девицей.
   – Ступай за мной! – говорит красная девица и повела его под тот камень.
   Долго шли они подземным ходом, вдруг забрезжил свет – всё светлей да светлей, и вышли они на широкое поле, под ясное небо. На том поле великолепный дворец выстроен, а во дворце живёт отец красной девицы, царь той подземной стороны.
   Входят путники в палаты белокаменные, встречает их царь ласково.
   – Здравствуй, – говорит, – дочь моя милая! Где ты столько лет скрывалась?
   – Свет ты мой батюшка! Я бы совсем пропала, если бы не этот человек: он меня от злой, неминуемой смерти освободил и сюда, в родные места, привёл.
   – Спасибо тебе, добрый молодец! – сказал царь. – За твою добродетель наградить тебя надо. Бери себе и злата, и серебра, и камней самоцветных, сколько твоей душе хочется.
   Отвечает ему Мартын, вдовьин сын:
   – Ваше царское величество! Не требуется мне ни злата, ни серебра, ни камней самоцветных. Коли хочешь жаловать, дай мне колечко со своей царской руки с мизинного перста. Я человек холостой, стану на колечко почаще посматривать, стану про невесту раздумывать, тем свою скуку разгонять.
   Царь тотчас снял кольцо, отдал Мартыну:
   – На, владей на здоровье! Да смотри никому про кольцо не рассказывай, не то сам себя в большую беду втянешь!
   Мартын, вдовьин сын, поблагодарил царя, взял кольцо да малую толику денег на дорогу и пустился обратно тем же путём, каким прежде шёл. Близко ли, далеко ли, скоро ли, коротко ли – воротился на родину, разыскал свою мать-старуху, и стали они вместе жить-поживать без всякой нужды и печали.
   Захотелось Мартынке жениться; пристал он к матери, посылает её свахою.
   – Ступай, – говорит, – к самому королю, высватай за меня прекрасную королевну.
   – Эх, сынок, – отвечает старуха, – рубил бы ты дерево по себе, лучше бы вышло! А то вишь что выдумал! Ну зачем я к королю пойду? Известное дело, он осердится и меня и тебя велит казни предать.
   – Ничего, матушка! Небось, коли я посылаю, значит, смело иди. Какой будет ответ от короля, про то мне скажи, а без ответу и домой не возвращайся.
   Собралась старуха и поплелась в королевский дворец. Пришла на двор и прямо на парадную лестницу, так и прёт без всякого докладу. Ухватили её часовые:
   – Стой, старая ведьма! Куда тебя черти несут? Здесь даже генералы не смеют ходить без докладу…
   – Ах вы такие-сякие! – закричала старуха. – Я пришла к королю с добрым делом, хочу высватать его дочь-королевну за моего сынка, а вы хватаете меня за полы!
   Такой шум подняла! Король услыхал крики, глянул в окно и велел допустить к себе старушку. Вот вошла она в комнату и поклонилась королю.
   – Что скажешь, старушка? – спросил король.
   – Да вот пришла к твоей милости. Не во гнев тебе сказать: есть у меня купец, у тебя товар. Купец-то – мой сынок Мартынка, пребольшой умница, а товар – твоя дочка, прекрасная королевна. Не отдашь ли её замуж за моего Мартынку? То-то пара будет!
   – Что ты! Или с ума сошла? – закричал на неё король.
   – Никак нет, ваше королевское величество! Извольте ответ дать.
   Король тем же часом собрал к себе всех господ министров, и начали они судить да рядить, какой бы ответ дать этой старухе. И присудили так: пусть-де Мартынка за единые сутки построит богатейший дворец, и чтобы от того дворца до королевского был сделан хрустальный мост, а по обеим сторонам моста росли бы деревья с золотыми и серебряными яблоками, на тех же деревьях пели бы разные птицы. Да ещё пусть выстроит пятиглавый собор: было бы где венец принять, было бы где свадьбу справлять. Если старухин сын всё это сделает, тогда можно за него и королевну отдать: значит, больно мудрён. А если не сделает, то и старухе, и ему срубить за провинность головы.
   С таким-то ответом отпустили старуху. Идёт она домой – шатается, горючими слезами заливается. Увидала Мартынку, кинулась к нему.
   – Ну, – говорит, – сказывала я тебе, сынок, не затевай лишнего, а ты всё своё! Вот теперь и пропали наши бедные головушки, быть нам завтра казнёнными…
   – Полно, матушка! Авось живы останемся. Ложись почивать – утро, кажись, мудренее вечера.
   Ровно в полночь встал Мартын с постели, вышел на широкий двор, перекинул кольцо с руки на руку – и тотчас явились перед ним двенадцать молодцев, все на одно лицо, волос в волос, голос в голос.
   – Что тебе понадобилось, Мартын, вдовьин сын?
   – А вот что: сделайте мне к свету на этом месте богатейший дворец, и чтобы от моего дворца до королевского был хрустальный мост, по обеим сторонам моста росли бы деревья с золотыми и серебряными яблоками, на тех деревьях пели бы разные птицы. Да ещё выстройте пятиглавый собор: было бы где венец принять, было бы где свадьбу справлять.
   Отвечали двенадцать молодцев:
   – К завтрему всё будет готово!
   Бросились они по разным местам, согнали со всех сторон мастеров и плотников и принялись за работу: всё у них спорится, быстро дело делается.
   Наутро проснулся Мартынка не в простой избе, а в знатных, роскошных покоях; вышел на высокое крыльцо, смотрит – всё как есть готово: и дворец, и собор, и мост хрустальный, и деревья с золотыми и серебряными яблоками. В ту пору и король выступил на балкон, глянул в подзорную трубочку и диву дался: все по приказу сделано! Призывает к себе прекрасную королевну и велит к венцу снаряжаться.
   – Ну, – говорит, – не думал я, не гадал отдавать тебя замуж за мужичьего сына, да теперь миновать того нельзя.
   Вот, пока королевна умывалась, притиралась, в дорогие уборы рядилась, Мартын, вдовьин сын, вышел на широкий двор и перекинул своё колечко с руки на руку – и вдруг двенадцать молодцев словно из земли выросли:
   – Что угодно, что надобно?
   – А вот, братцы, оденьте меня в боярский кафтан да приготовьте расписную коляску и шестёрку лошадей.
   – Сейчас будет готово!
   Не успел Мартынка три раза моргнуть, а уж притащили ему кафтан; надел он кафтан – как раз впору, словно по мерке сшит. Оглянулся – у подъезда коляска стоит, в коляску чудные кони запряжены – одна шерстинка серебряная, а другая золотая. Сел он в коляску и поехал в собор. Там уже давно к обедне звонят, и народу привалило видимо-невидимо. Вслед за женихом приехала и невеста со своими няньками и мамками и король со своими министрами. Отстояли обедню, а потом, как следует, взял Мартын, вдовьин сын, прекрасную королевну за руку и принял закон с нею. Король дал за дочкой богатое приданое, наградил зятя большим чином и задал пир на весь мир.
   Живут молодые месяц, и два, и три. Мартынка, что ни день, всё новые дворцы строит да сады разводит.
   Только королевне больно не по сердцу, что выдали её замуж не за царевича, не за королевича, а за простого мужика. Стала думать, как бы его со света сжить. Прикинулась такою лисою! Всячески за мужем ухаживает, всячески ему услуживает да всё про его мудрость выспрашивает. Мартынка крепится, ничего не рассказывает.
   Вот как-то раз был Мартынка у короля в гостях, вернулся домой поздно и лег отдохнуть. Тут королевна и пристала к нему, давай его целовать-миловать, ласковыми словами прельщать – и таки умаслила: не утерпел Мартынка, рассказал ей про своё чудодейное колечко.
   «Ладно, – думает королевна, – теперь я с тобою разделаюсь!»
   Только заснул он крепким сном, королевна хвать его за руку, сняла с мизинного пальца колечко, вышла на широкий двор и перекинула то кольцо с руки на руку. Тотчас явились перед ней двенадцать молодцев:
   – Что угодно, что надобно, прекрасная королевна?
   – Слушайте, ребята! Чтоб к утру не было здесь ни дворца, ни собора, ни моста хрустального, а стояла бы по-прежнему старая избушка. Пусть мой муж в бедности остается, а меня унесите за тридевять земель, в тридесятое царство, в мышье государство. От одного стыда не хочу здесь жить!
   – Рады стараться, всё будет исполнено!
   В ту же минуту подхватило её ветром и унесло в тридесятое царство, в мышье государство.
   Утром проснулся король, вышел на балкон посмотреть в подзорную трубочку – нет ни дворца с хрустальным мостом, ни собора пятиглавого, а только стоит старая избушка.
   «Что бы это значило? – думал король. – Куда всё делось?»
   И, не мешкая, посылает своего адъютанта разузнать на месте: что такое случилось? Адъютант поскакал верхом и, воротясь назад, докладывает государю:
   – Ваше величество! Где был богатейший дворец, там стоит по-прежнему худая избушка, в той избушке ваш зять со своей матерью поживает, а прекрасной королевны и духу нет, и неведомо, где она нынче находится.
   Король созвал большой совет и велел судить своего зятя, зачем-де обольстил его волшебством и сгубил прекрасную королевну. Осудили Мартынку посадить в высокий каменный столб и не давать ему ни есть, ни пить – пусть умрёт с голоду. Явились каменщики, вывели столб и замуровали Мартынку наглухо, только малое окошечко для света оставили. Сидит он, бедный, в заключении, не ест, не пьёт день, и другой, и третий да слезами обливается.
   Узнала про ту напасть собака Журка, прибежала в избушку, а кот Васька на печи лежит мурлыкает. Напустилась на него Журка:
   – Ах ты подлец Васька! Только знаешь на печи лежать да потягиваться, а того не ведаешь, что хозяин наш в каменном столбу заточен. Видно, позабыл старое добро, как он сто рублей заплатил да тебя от смерти освободил. Кабы не он, давно бы тебя, проклятого, черви источили. Вставай скорей! Надо помогать ему всеми силами.
   Вот Васька соскочил с печки и вместе с Журкою побежал разыскивать хозяина. Прибежал к столбу, вскарабкался наверх и влез в окошечко:
   – Здравствуй, хозяин! Жив ли ты?
   – Еле жив, – отвечает Мартынка. – Совсем отощал без еды, приходится умирать голодной смертью.
   – Постой, не тужи! Мы тебя и накормим, и напоим, – сказал Васька, выпрыгнул в окно и спустился на землю. – Ну, брат Журка, ведь хозяин с голоду умирает! Как бы нам ухитриться да помочь ему?
   – Дурак ты, Васька! И этого не придумаешь. Пойдем-ка по городу. Как только встретится булочник с лотком, я живо подкачусь ему под ноги и собью у него лоток с головы. Тут ты смотри не плошай! Хватай поскорей калачи да булки и тащи к хозяину.
   Вот вышли они на большую улицу, а навстречу им мужик с лотком. Журка бросился ему под ноги, мужик пошатнулся, выронил лоток, рассыпал все хлеба да с испугу пустился бежать в сторону: боязно ему, что собака, пожалуй, бешеная – долго ли до беды! А кот Васька цап за булку и потащил к Мартынке; отдал одну – побежал за другой, отдал другую – побежал за третьей.
   После того задумали кот Васька да собака Журка идти в тридесятое царство, в мышье государство – добывать чудодейное кольцо. Дорога дальняя, много времени утечёт…
   Натаскали они Мартынке сухарей, калачей и всякой всячины на целый год и говорят:
   – Смотри же, хозяин! Ешь-пей да оглядывайся, чтобы хватило тебе запасов до нашего возвращения.
   Попрощались и отправились в путь-дорогу.
   Близко ли, далеко, скоро ли, коротко – приходят они к синему морю. Говорит Журка коту Ваське:
   – Я надеюсь переплыть на ту сторону. А ты как думаешь?
   Отвечает Васька:
   – Я плавать не мастак, сейчас потону.
   – Ну, садись ко мне на спину!
   Кот Васька сел собаке на спину, уцепился когтями за шерсть, чтобы не свалиться, и поплыли они по морю. Перебрались на другую сторону и пришли в тридесятое царство, в мышье государство.
   В том государстве не видать ни души человеческой, зато столько мышей, что и сосчитать нельзя: куда ни сунься, так стаями и ходят! Говорит Журка коту Ваське:
   – Ну-ка, брат, принимайся за охоту, начинай этих мышей душить-давить, а я стану загребать да в кучу складывать.
   Васька к той охоте привычен; как пошёл расправляться с мышами по-своему, что ни цапнет – то и дух вон! Журка едва поспевает в кучу складывать и в неделю наклал большую скирду.
   На всё царство налегла кручина великая. Видит мышиный царь, что в народе его недочёт оказывается, что много подданных злой смерти предано, вылез из норы и взмолился перед Журкою и Ваською:
   – Бью челом вам, сильномогучие богатыри! Сжальтесь над моим народишком, не губите до конца. Лучше скажите, что вам надобно? Что смогу, все для вас сделаю.
   Отвечает ему Журка:
   – Стоит в твоём государстве дворец, в том дворце живет прекрасная королевна. Унесла она у нашего хозяина чудодейное колечко. Если ты не добудешь нам того колечка, то и сам пропадёшь и царство твоё сгинет: всё как есть запустошим!
   – Постойте, – говорит мышиный царь, – я соберу своих подданных и спрошу у них.
   Тотчас собрал он мышей, и больших и малых, и стал выспрашивать: не возьмётся ли кто из них пробраться во дворец к королевне и достать чудодейное кольцо? Вызвался один мышонок.
   – Я, – говорит, – в том дворце часто бываю: днем королевна носит кольцо на мизинном пальце, а на ночь, когда спать ложиться, кладёт его в рот.
   – Ну-ка, постарайся добыть его. Коли сослужишь эту службу, не поскуплюсь, награжу тебя по-царски.
   Мышонок дождался ночи, пробрался во дворец и залез потихоньку в спальню. Смотрит – королевна крепко спит. Он вполз на постель, всунул королевне в нос свой хвостик и давай щекотать в ноздрях. Она чихнула – кольцо изо рта выскочило и упало на ковёр. Мышонок прыг с кровати, схватил кольцо в зубы и отнёс к своему царю. Царь мышиный отдал кольцо сильномогучим богатырям – коту Ваське да собаке Журке. Они на том царю благодарствовали и стали друг с дружкою совет держать, кто лучше кольцо сбережёт. Кот Васька говорит:
   – Давай мне, уж я ни за что не потеряю!
   – Ладно, – говорит Журка. – Смотри же, береги его пуще своего глаза.
   Кот взял кольцо в рот, и пустились они в обратный путь.
   Вот дошли до синего моря. Васька вскочил Журке на спину, уцепился лапами как можно крепче, а Журка в воду – и поплыл через море.
   Плывёт час, плывёт другой. Вдруг, откуда ни взялся, прилетел чёрный ворон, пристал к Ваське и давай долбить его в голову. Бедный кот не знает, что ему и делать, как от врага оборониться. Если пустить в дело лапы – чего доброго, опрокинешься в море и на дно пойдёшь; если показать ворону зубы – пожалуй, кольцо выронишь. Беда, да и только! Долго терпел он, да под конец невмоготу стало – продолбил ему ворон буйную голову до крови. Озлобился Васька, стал зубами обороняться – и уронил кольцо в синее море. Чёрный ворон поднялся вверх и улетел в тёмные леса.
   А Журка, как скоро выплыл на берег, тотчас же про кольцо спросил. Васька стоит голову понуривши.
   – Прости, – говорит, – виноват, брат, перед тобою: ведь я кольцо в море уронил!
   Напустился на него Журка:
   – Ах ты олух! Счастлив ты, что я прежде того не узнал, я бы тебя, разиню, в море утопил! Ну с чем мы теперь к хозяину явимся? Сейчас полезай в воду: или кольцо добудь, или сам пропадай!
   – Что в том прибыли, коли я пропаду? Лучше давай ухитряться: как прежде мышей ловили, так и теперь станем за раками охотиться; авось, на наше счастье, они нам помогут кольцо найти.
   Журка согласился; стали они ходить по морскому берегу, стали раков ловить да в кучу складывать. Большой ворох наклали! На ту пору вылез из моря огромный рак, захотел погулять на чистом воздухе. Журка с Васькой сейчас его слапали и ну тормошить его во все стороны!
   – Не душите меня, сильномогучие богатыри! Я – царь над всеми раками. Что прикажете, то и сделаю.
   – Мы уронили кольцо в море, разыщи его и доставь, коли хочешь милости, а без этого всё твоё царство до конца разорим!
   Царь-рак в ту же минуту созвал своих подданных и стал про кольцо расспрашивать. Вызвался один малый рак.
   – Я, – говорит, – знаю, где оно находится. Как только упало кольцо в синее море, тотчас подхватила его рыба-белужина и проглотила на моих глазах.
   Тут все раки бросились по морю разыскивать рыбу-белужину, зацапали её, бедную, и давать щипать клещами; уж они гоняли-гоняли её – просто на единый миг покоя не дают. Рыба и туда и сюда, вертелась-вертелась и выскочила на берег.
   Царь-рак вылез из воды и говорит коту Ваське да собаке Журке:
   – Вот вам, сильномогучие богатыри, рыбабелужина, теребите её немилостиво: она ваше кольцо проглотила.
   Журка бросился на белужину и начал её с хвоста уписывать. «Ну, – думает, – досыта теперь наемся!»
   А шельма-кот знает, где скорее кольцо найти, принялся за белужье брюхо и живо на кольцо напал. Схватил кольцо в зубы и давай бог ноги что есть силы бежать, а на уме у него такая думка: «Прибегу я к хозяину, отдам ему кольцо и похвалюсь, что один всё устроил. Будет меня хозяин и любить и жаловать больше, чем Журку!»
   Тем временем Журка наелся досыта, смотрит – где же Васька? И догадался, что товарищ его себе на уме: хочет неправдой у хозяина выслужиться. «Так врёшь же, плут Васька! Вот я тебя нагоню, в мелкие куски разорву!»
   Побежал Журка в погоню; долго ли, коротко ли – нагоняет он кота Ваську и грозит ему бедой неминучею. Васька усмотрел в поле берёзку, вскарабкался на неё и засел на самой верхушке.
   – Ладно! – говорит Журка. – Всю жизнь не просидишь на дереве, когда-нибудь и слезть захочешь, а уж я ни шагу отсюда не сделаю.
   Три дня сидел кот Васька на берёзе, три дня караулил его Журка, глаз не спуская; проголодались оба и согласились на мировую. Помирились и отправились вместе к своему хозяину Прибежали к столбу Васька вскочил в окошечко и спрашивает:
   – Жив ли, хозяин?
   – Здравствуй, Васька! Я уж думал, вы не воротитесь. Три дня, как без хлеба сижу.
   Кот подал ему чудодейное кольцо. Мартынка дождался глухой полночи, перекинул кольцо с руки на руку – тотчас явились к нему двенадцать молодцев:
   – Что угодно, что надобно?
   – Поставьте, ребята, мой прежний дворец, и мост хрустальный, и собор пятиглавый и перенесите сюда мою неверную жену. Чтобы к утру всё было готово.
   Сказано – сделано. Поутру проснулся король, вышел на балкон, посмотрел в подзорную трубочку: где избушка стояла, там высокий дворец выстроен, от того дворца до королевского хрустальный мост тянется, по обеим сторонам моста растут деревья с золотыми и серебряными яблоками. Король приказал заложить коляску и поехал разведать, впрямь ли всё стало по-прежнему или только ему это привиделось. Мартынка встречает его у ворот.
   – Так и так, – докладывает, – вот что со мной королевна сделала!
   Король присудил её наказать. А Мартынка и теперь живёт, хлеб жуёт.

Волшебный конь

   В некотором царстве, в некотором государстве жил-был старик со старухою, и за всю их бытность не было у них детей. Вздумалось им, что вот-де лета их древние, скоро помирать надо, а наследника Господь не дал, и стали они Богу молиться, чтобы сотворил им детище на помин души. Положил старик завет: коли родит старуха детище, в ту пору кто ни попадётся первый навстречу, того и возьму кумом. Через сколько-то времени забрюхатела старуха и родила сына. Старик обрадовался, собрался и пошёл искать кума; только за ворота, а навстречу ему катит коляска, четвернёй запряжена; в коляске государь сидит.
   Старик не знавал государя, принял его за боярина, остановился и давай кланяться.
   – Что тебе, старичок, надобно? – спрашивает государь.
   – Да прошу твою милость, не во гнев будь сказано: окрести моего новорожденного сынка.
   – Аль у тебя нет никого на деревне знакомых?
   – Есть у меня много знакомых, много приятелей, да брать в кумовья не годится, потому что такой завет положен: кто первый встретится, того и просить.
   – Хорошо, – говорит государь, – вот тебе сто рублёв на крестины; завтра я сам буду.
   На другой день приехал он к старику; тотчас позвали попа, окрестили младенца и нарекли ему имя Иван. Начал этот Иван расти не по годам, а по часам – как пшеничное тесто на опаре подымается; и приходит ему каждый месяц по почте по сту рублёв царского жалованья.
   Прошло десять лет, вырос он большой и почуял в себе силу непомерную. В то самое время вздумал про него государь, есть-де у меня крестник, а каков он – не ведаю; пожелал его лично видеть и тотчас послал приказ, чтобы Иван – крестьянский сын, не медля нимало, предстал пред его очи светлые. Стал старик собирать его в дорогу, вынул деньги и говорит:
   – На-ка тебе сто рублёв, ступай в город на конную, купи себе лошадь; а то путь дальний – пешком не уйдёшь.
   Иван пошёл в город, и попадается ему на дороге стар человек.
   – Здравствуй, Иван – крестьянский сын! Куда путь держишь?
   Отвечает добрый молодец:
   – Иду, дедушка, в город, хочу купить себе лошадь.
   – Ну так слушай меня, коли хочешь счастлив быть. Как придёшь на конную, будет там один мужичок лошадь продавать крепко худую, паршивую; ты её и выбери, и сколько б ни запросил с тебя хозяин – давай, не торгуйся! А как купишь, приведи её домой и паси в зелёных лугах двенадцать вечеров и двенадцать утров по росам – тогда ты её узнаешь!
   Иван поблагодарил старика за науку и пошёл в город; приходит на конную, глядь – стоит мужичок и держит за узду худую, паршивую лошадёнку.
   – Продаёшь коня?
   – Продаю.
   – А что просишь?
   – Да без торгу сто рублёв.
   Иван – крестьянский сын вынул сто рублёв, отдал мужику, взял лошадь и повёл ко двору. Приводит домой, отец глянул и рукой махнул:
   – Пропащие деньги!
   – Подожди, батюшка! Авось на моё счастье лошадка поправится.
   Стал Иван водить свою лошадь каждое утро и каждый вечер в зелёные луга на пастбище, и вот как прошло двенадцать зорь утренних да двенадцать зорь вечерних, сделалась его лошадь такая сильная, крепкая да красивая, что ни вздумать, ни взгадать, разве в сказке сказать. И такая разумная – что только Иван на уме помыслит, а она уж ведает. Тогда Иван – крестьянский сын справил себе сбрую богатырскую, оседлал своего доброго коня, простился с отцом, с матерью и поехал в столичный город к царю-государю.
   Ехал он близко ли, далеко ль, скоро ли, коротко ль, очутился у государева дворца, соскочил наземь, привязал богатырского коня за кольцо к дубовому столбу и велел доложить царю про свой приезд. Царь приказал его не задерживать, пропустить в палаты без всякой задирки. Иван вошёл в царские покои, помолился на святые иконы, поклонился царю и вымолвил:
   – Здравия желаю, ваше величество!
   – Здравствуй, крестник! – отвечал государь, посадил его за стол, начал угощать всякими напитками и закусками, а сам на него смотрит-дивуется: славный молодец – и лицом красив, и умом смышлён, и ростом взял; никто не подумает, что ему десять лет, всякий двадцать даст, да ещё с хвостиком! «По всему видно, – думает царь, – что в этом крестнике дал мне Господь не простого воина, а сильномогучего богатыря». И пожаловал его царь офицерским чином и велел при себе служить.
   Иван – крестьянский сын взялся за службу со всею охотою, ни от какого труда не отказывается, за правду грудью стоит. Полюбил его за то государь пуще всех своих генералов и министров и никому из них не стал доверять так много, как своему крестнику. Озлобились на Ивана генералы и министры и стали совет держать, как бы оговорить его перед самим государем. Вот как-то созвал царь к себе знатных и близких людей на обед; как уселись все за стол, он и говорит:
   – Слушайте, господа генералы и министры! Как вы думаете о моём крестнике?
   – Да что сказать, ваше величество! Мы от него не видали ни худого, ни хорошего; одно дурно: больно хвастлив уродился. Уж не раз от него слыхивали, что в таком-то королевстве, за тридевять земель, выстроен большой мраморный дворец, а кругом превысокая ограда поставлена – не пробраться туда ни пешему, ни конному! В том дворце живёт Настасья – прекрасная королевна. Никому её не добыть, а он, Иван, похваляется её достать, за себя замуж взять.
   Царь выслушал этот оговор, приказал позвать своего крестника и стал ему сказывать:
   – Что ж ты генералам да министрам похваляешься, что можешь достать Настасью-королевну, а мне про то ничего не докладываешь?
   – Помилуйте, ваше величество! – отвечает Иван – крестьянский сын. – Мне того и во сне не снилося.
   – Теперь поздно отпираться; у меня коли похвалился, так и дело сделай; а не сделаешь – то мой меч, твоя голова с плеч!
   Запечалился Иван – крестьянский сын, повесил свою головушку ниже могучих плеч и пошёл к своему доброму коню. Говорит ему конь человеческим голосом:
   – Что, хозяин, кручинишься, а мне правды не сказываешь?
   – Ах, мой добрый конь! Отчего мне весёлому быть? Оговорило меня начальство перед самим государем, будто я могу добыть и взять за себя замуж Настасью – прекрасную королевну Царь и велел мне это дело исполнить, а не то хочет рубить голову.
   – Не тужи, хозяин! Молись Богу да ложись спать; утро вечера мудренее. Мы это дело обделаем; только попроси у царя побольше денег, чтобы не скучать нам дорогою, было бы вдоволь поесть и попить что захочется.
   Иван переночевал ночь, встал поутру, явился к государю и стал просить на поход золотой казны. Царь приказал выдать ему сколько надобно. Вот добрый молодец взял казну, надел на своего коня сбрую богатырскую, сел верхом и поехал в путь-дорогу.
   Близко ли, далеко ль, скоро ли, коротко ль, заехал он за тридевять земель, в тридесятое королевство, и остановился у мраморного дворца; кругом дворца стены высокие, ни ворот, ни дверей не видно; как за ограду попасть? Говорит Ивану его добрый конь:
   – Подождём до вечера! Как только стемнеет, оборочусь я сизокрылым орлом и перенесусь с тобой через стену. В то время прекрасная королевна будет спать на своей мягкой постели; ты войди к ней прямо в спальню, возьми её потихоньку на руки и неси смело.
   Вот хорошо, дождались они вечера; как только стемнело, ударился конь о сырую землю, оборотился сизокрылым орлом и говорит:
   – Время нам своё дело делать; смотри не давай маху!
   Иван – крестьянский сын сел на орла; орёл поднялся в поднебесье, перелетел через стену и поставил Ивана на широком дворе.
   Пошёл добрый молодец в палаты, смотрит – везде тихо, вся прислуга спит глубоким сном; он в спальню – на кроватке лежит Настасья – прекрасная королевна, разметала во сне покровы богатые, одеяла соболии. Засмотрелся добрый молодец на её красоту неописанную, на её тело белое, отуманила его любовь горячая, не выдержал и поцеловал королевну в уста сахарные. От того пробудилась красная девица и с испугу закричала громким голосом; на её голос поднялись, прибежали слуги верные, поймали Ивана – крестьянского сына и связали ему руки и ноги накрепко. Королевна приказала его в темницу посадить и давать ему в день по стакану воды да по фунту чёрного хлеба.
   Сидит Иван в крепкой темнице и думает думу невесёлую: «Верно, здесь мне положить свою буйную голову!» А его добрый богатырский конь ударился оземь и сделался малою птичкою, влетел к нему в разбитое окошечко и говорит:
   – Ну, хозяин, слушайся: завтра я выломлю двери и тебя освобожу; ты спрячься в саду за таким-то кустом; там будет гулять Настасья – прекрасная королевна, а я обернусь бедным стариком и стану просить у неё милостыни; смотри ж, не зевай, не то худо будет.
   Иван повеселел, птичка улетела. На другой день бросился богатырский конь к темнице и выбил дверь копытами; Иван – крестьянский сын выбежал в сад и стал за зелёным кустиком. Вышла погулять по саду прекрасная королевна, только поравнялась супротив кустика, как подошёл к ней бедный старичок, кланяется и просит со слезами святой милостыни. Пока красная девица вынимала кошелёк с деньгами, выскочил Иван – крестьянский сын, ухватил её в охапку, зажал рот так крепко, что нельзя и малого голосу подать. В тот же миг обернулся старик сизокрылым орлом, взвился с королевною и добрым молодцем высоко-высоко, перелетел через ограду, опустился на землю и сделался по-прежнему богатырским конём. Иван – крестьянский сын сел на коня и Настасью-королевну с собой посадил; говорит ей:
   – Что, прекрасная королевна, теперь не запрёшь меня в темницу?
   Отвечает прекрасная королевна:
   – Видно, мне судьба быть твоею, делай со мной, что сам знаешь!
   Вот едут они путём-дорогою; близко ли, далеко ль, скоро ли, коротко ль, приезжают на большой зелёный луг. На том лугу стоят два великана, друг дружку кулаками потчуют; избились-исколотились до крови, а ни один другого осилить не может; возле лежат на траве помело да клюка.
   – Послушайте, братцы, – спрашивает их Иван – крестьянский сын. – За что вы дерётесь?
   Великаны перестали драться и говорят ему:
   – Мы оба родные братья; помер у нас отец, и осталось после него всего-навсего имения – вот это помело да клюка; стали мы делиться, да и поссорились: каждому, вишь, хочется всё себе забрать!
   Ну, мы и решились драться не на живот, на смерть, кто в живых останется – тот обе вещи получит.
   – А давно вы спорите?
   – Да вот уж три года, как друг дружку колотим, а толку всё не добьёмся!
   – Эх вы! Есть из-за чего смертным боем драться. Велика ли корысть – помело да клюка?
   – Не говори, брат, чего не ведаешь! С этим помелом да с клюкою хоть какую силу победить можно. Сколько бы неприятель войска ни выставил, смело выезжай на встречу: где махнёшь помелом – там будет улица, а перемахнёшь – так и с переулочком. А клюка тоже надобна: сколько б ни захватил ею войска – всё в плен заберёшь.
   «Да, вещи хорошие! – думает Иван. – Пожалуй, пригодились бы и мне».
   – Ну, братцы, – говорит, – хотите я разделю вас поровну?
   – Раздели, добрый человек!
   Иван крестьянский сын слез со своего богатырского коня, набрал горсть мелкого песку, завёл великанов в лес и рассеял тот песок на все на четыре стороны.
   – Вот, – говорит, – собирайте песок; у кого больше будет, тому и клюка, и помело достанутся.
   Великаны бросились собирать песок, а Иван тем временем схватил и клюку, и помело, сел на коня – и поминай как звали!
   Долго ли, коротко ли, подъезжает он к своему государству и видит, что его крёстного отца постигла беда немалая: всё царство повоёвано, около стольного города стоит рать-сила несметная, грозит всё огнём пожечь, самого царя злой смерти предать. Иван – крестьянский сын оставил королевну в ближнем лесочке, а сам полетел на войско вражье; где помелом махнёт – там улица, где перемахнёт – там с переулочком! В короткое время перебил целые сотни, целые тысячи, а что от смерти уцелело, то зацепил клюкою и живьём приволок в стольный город. Царь встретил его с радостью, приказал в барабаны бить, в трубы трубить и пожаловал генеральским чином и несметной казною. Тут Иван – крестьянский сын вспомнил про Настасью – прекрасную королевну, отпросился на время и привёз её прямо во дворец. Похвалил его царь за удаль богатырскую, велел ему дом готовить да свадьбу справлять. Женился Иван – крестьянский сын на прекрасной королевне, отпировал свадьбу богатую и стал себе жить, не тужить. Вот вам сказка, а мне бубликов связка.

Горе

   В одной деревушке жили два мужика, два родных брата: один был бедный, другой богатый.
   Богач переехал на житьё в город, выстроил себе большой дом и записался в купцы; а у бедного иной раз нет ни куска хлеба, а ребятишки – мал, мала, меньше – плачут да есть просят. С утра до вечера бьётся мужик как рыба об лёд, а всё ничего нет.
   Говорит он своей жене:
   – Дай-ка пойду в город, попрошу у брата: не поможет ли чем?
   Пришёл к богатому:
   – Ах, братец родимый! Помоги сколько-нибудь моему горю; жена и дети без хлеба сидят, по целым дням голодают.
   – Проработай у меня эту неделю, тогда и помогу!
   Что делать? Принялся бедный за работу: и двор чистит, и лошадей холит, и воду возит, и дрова рубит. Через неделю даёт ему богатый одну ковригу хлеба:
   – Вот тебе за труды!
   – И за то спасибо! – сказал бедный, поклонился и хотел было домой идти.
   – Постой! Приходи-ка завтра ко мне в гости и жену приводи: ведь завтра мои именины.
   – Эх, братец, куда мне? Сам знаешь: к тебе придут купцы в сапогах да в шубах, а я в лаптях хожу да в худеньком сером кафтанишке.
   – Ничего, приходи! И тебе будет место.
   – Хорошо, братец, приду.
   Воротился бедный домой, отдал жене ковригу и говорит:
   – Слушай, жена! Назавтра нас с тобой в гости звали.
   – Как в гости? Кто звал?
   – Брат: он завтра именинник.
   – Ну что ж, пойдём.
   Наутро встали и пошли в город, пришли к богатому, поздравили его и уселись на лавку. За столом уж много именитых гостей сидело; всех их угощает хозяин на славу, а про бедного брата и его жену и думать забыл – ничего им не даёт; они сидят да только посматривают, как другие пьют да едят.
   Кончился обед; стали гости из-за стола вылазить да хозяина с хозяюшкой благодарить, и бедный тоже – поднялся с лавки и кланяется брату в пояс. Гости поехали домой пьяные, весёлые, шумят, песни поют.
   А бедный идет назад с пустым брюхом.
   – Дай-ка, – говорит жене, – и мы запоем песню!
   – Эх ты, дурак! Люди поют оттого, что сладко поели да много выпили; а ты с чего петь вздумал?
   – Ну, все-таки у брата на именинах был; без песен мне стыдно идти. Как я запою, так всякий подумает, что и меня угостили…
   – Ну пой, коли хочешь, а я не стану!
   Мужик запел песню, и послышалось ему два голоса; он перестал и спрашивает жену:
   – Это ты мне подсобляла петь тоненьким голоском?
   – Что с тобой? Я вовсе и не думала.
   – Так кто же?
   – Не знаю! – сказала баба. – А ну запой, я послушаю.
   Он опять запел: поёт-то один, а слышно два голоса; остановился и спрашивает:
   – Это ты, Горе, мне петь пособляешь?
   Горе отозвалось:
   – Да, хозяин! Это я пособляю.
   – Ну, Горе, пойдём с нами вместе.
   – Пойдем, хозяин! Я теперь от тебя не отстану.
   Пришёл мужик домой, а Горе зовёт его в кабак.
   Тот говорит:
   – У меня денег нет!
   – Ох ты, мужичок! Да на что тебе деньги? Видишь, на тебе полушубок надет, а на что он? Скоро лето будет, всё равно носить не станешь! Пойдём в кабак, да полушубок побоку…
   Мужик и Горе пошли в кабак и пропили полушубок. На другой день Горе заохало – с похмелья голова болит, и опять зовёт хозяина винца испить.
   – Денег нет, – говорит мужик.
   – Да на что нам деньги? Возьми сани да телегу – с нас и довольно!
   Нечего делать, не отбиться мужику от Горя: взял он сани и телегу, потащил в кабак и пропил вместе с Горем.
   Наутро Горе ещё больше заохало, зовёт хозяина опохмелиться; мужик пропил и борону, и соху.
   Месяца не прошло, как он всё спустил; даже избу свою соседу заложил, а деньги в кабак снёс.
   Горе опять пристаёт к нему:
   – Пойдем да пойдем в кабак!
   – Нет, Горе! Воля твоя, а больше тащить нечего.
   – Как нечего? У твоей жены два сарафана: один оставь, а другой пропить надобно.
   Мужик взял сарафан, пропил и думает: «Вот когда чист! Ни кола, ни двора, ни на себе, ни на жене!»
   Поутру проснулось Горе, видит, что у мужика нечего больше взять, и говорит:
   – Хозяин!
   – Что, Горе?
   – А вот что: ступай к соседу, попроси у него пару волов с телегою.
   Пошёл мужик к соседу.
   – Дай, – просит, – на времечко пару волов с телегою; я на тебя хоть неделю за то проработаю.
   – На что тебе?
   – В лес за дровами съездить.
   – Ну возьми; только не велик воз накладывай.
   – И, что ты, кормилец!
   Привёл пару волов, сел вместе с Горем на телегу и поехал в чистое поле.
   – Хозяин, – спрашивает Горе, – знаешь ли ты на этом поле большой камень?
   – Как не знать!
   – А когда знаешь, поезжай прямо к нему.
   Приехали они на то место, остановились и вылезли из телеги.
   Горе велит мужику поднимать камень. Мужик поднимает, Горе пособляет; вот подняли, а под камнем яма – полна золотом насыпана.
   – Ну, что глядишь? – сказывает Горе мужику. – Таскай скорей в телегу.
   Мужик принялся за работу и насыпал телегу золотом; все из ямы повыбрал до последнего червонца, видит, что уж больше ничего не осталось, и говорит:
   – Посмотри-ка, Горе, никак, там ещё деньги остались?
   Горе наклонилось:
   – Где? Я что-то не вижу!
   – Да вон в углу светятся!
   – Нет, не вижу.
   – Полезай в яму, так и увидишь.
   Горе полезло в яму; только что опустилось туда, а мужик и накрыл его камнем.
   – Вот этак-то лучше будет! – сказал мужик. – Не то коли взять тебя с собою, так ты, Горе горемычное, хоть не скоро, а всё же пропьёшь и эти деньги!
   Приехал мужик домой, свалил деньги в подвал, волов отвёл к соседу и стал думать, как бы себя устроить. Купил лесу, выстроил большие хоромы и зажил вдвое богаче своего брата.
   Долго ли, коротко ли – поехал он в город просить своего брата с женой к себе на именины.
   – Вот что выдумал! – сказал ему богатый брат. – У самого есть нечего, а ты ещё именины справляешь!
   – Ну, когда-то было нечего есть, а теперь, слава Богу, имею не меньше твоего; приезжай – увидишь.
   – Ладно, приеду!
   На другой день богатый брат собрался с женою, и поехали на именины; смотрят, а у бедного-то голыша хоромы новые, высокие, не у всякого купца такие есть! Мужик угостил их, употчевал всякими наедками, напоил всякими медами и винами. Спрашивает богатый у брата:
   – Скажи, пожалуйста, какими судьбами разбогател ты?
   Мужик рассказал ему по чистой совести, как привязалось к нему Горе горемычное, как пропил он с Горем в кабаке всё своё добро до последней нитки; только и осталось, что душа в теле; как Горе указало ему клад в чистом поле, как он забрал этот клад да от Горя избавился.
   Завидно стало богатому. «Дай, – думает, – поеду в чистое поле, подниму камень да выпущу.
   Горе – пусть оно дотла разорит брата, чтоб не смел передо мною своим богатством чваниться».
   Отпустил свою жену домой, а сам в поле погнал; подъехал к большому камню, своротил его в сторону и наклоняется посмотреть, что там под камнем. Не успел порядком головы нагнуть – а уж Горе выскочило и уселось ему на шею.
   – А, – кричит, – ты хотел меня здесь уморить! Нет, теперь я от тебя ни за что не отстану.
   – Послушай, Горе, – сказал купец, – вовсе не я засадил тебя под камень…
   – А кто же, как не ты?
   – Это мой брат тебя засадил, а я нарочно пришёл, чтоб тебя выпустить.
   – Нет, врёшь! Один раз обманул, в другой не обманешь!
   Крепко насело Горе богатому купцу на шею; привёз он его домой, и пошло у него все хозяйство вкривь да вкось. Горе уж с утра за своё принимается: каждый день зовёт купца опохмелиться; много добра в кабак ушло.
   «Этак несходно жить! – думает про себя купец. – Кажись, довольно потешил я Горе; пора б и расстаться с ним, да как?»
   Думал, думал и выдумал: пошёл на широкий двор, обтесал два дубовых клина, взял новое колесо и накрепко вбил клин с одного конца во втулку. Приходит к Горю:
   – Что ты, Горе, все на боку лежишь?
   – А что ж мне больше делать?
   – Что делать? Пойдём на двор в гулючки играть.
   A гope и радо. Вышли на двор. Сперва купец спрятался – Горе сейчас его нашло; после того черёд Горю прятаться.
   – Ну, – говорит, – меня не скоро найдёшь! Я хоть в какую щель забьюсь!
   – Куда тебе! – отвечает купец. – Ты в это колесо не влезешь, а то – в щель!
   – В колесо не влезу? Смотри-ка, ещё как спрячусь!
   Влезло гope в колесо; купец взял да и с другого конца забил во втулку дубовый клин, поднял колесо и забросил его вместе с (орем в реку.
   Гope потонуло, а купец стал жить по-старому, по-прежнему.

Горшок

   Жили-были мужик да баба. Оба были такие ленивые… Так и норовят дело на чужие плечи столкнуть, самим бы только не делать… И дверь-то в избу никогда на крюк не закладывали: утром-де вставай да руки протягивай, да опять крюк скидывай… И так проживём.
   Вот раз баба и свари каши. А уж и каша сварилась! Румяна, рассыпчата, крупина от крупины так и отваливается. Вынула баба кашу из печи, на стол поставила, маслицем сдобрила. Съели кашу и ложки облизали… Глядь, а в горшке-то сбоку да на донышке приварилась каша, мыть горшок надобно. Вот баба и говорит:
   – Ну, мужик, я своё дело сделала – кашу сварила, а горшок тебе мыть!
   – Да полно тебе! Мужиково ли дело горшки мыть! И сама вымоешь.
   – А и не подумаю!
   – И я не стану.
   – А не станешь – пусть так стоит! – сказала баба, сунула горшок на шесток, а сама на лавку.
   Стоит горшок немытый.
   – Баба, а баба! Надобно горшок-то вымыть!
   – Сказано – твоё дело, ты и мой!
   – Ну вот что, баба! Уговор дороже денег: кто завтра первый встанет да перво слово скажет, тому и горшок мыть.
   – Ладно, лезь на печь, там видно будет.
   Улеглись. Мужик на печи, баба на лавке. Пришла тёмна ноченька, потом утро настало.
   Утром-то никто и не встаёт. Ни тот, ни другой и не шелохнутся – не хотят горшка мыть.
   Бабе надо коровушку поить, доить да в стадо гнать, а она с лавки-то и не подымается.
   Соседки уже коровушек прогнали.
   – Что это Маланьи-то не видать? Уж всё ли поздорову?
   – Да, бывает, позапозднилась. Обратно пойдём – не встретим ли…
   И обратно идут – нет Маланьи.
   – Да нет уж! Видно, что приключилося!
   Соседка и сунься в избу. Хвать! – и дверь не заложена. Неладно что-то. Вошла, огляделась.
   – Маланья, матушка!
   А баба-то лежит на лавке, во все глаза глядит, сама не шелохнётся.
   – Почто коровушку-то не прогоняла? Аль нездоровилось?
   Молчит баба.
   – Да что с тобой приключилось-то? Почто молчишь? Молчит баба, ни слова не говорит.
   – Господи помилуй! Да где у тебя мужик-то?.. Василий, а Василий!
   Глянула на печь, а Василий там лежит, глаза открыты – и не ворохнётся.
   – Что у тебя с женой-то? Аль показалось?
   Молчит мужик, что воды в рот набрал. Всполошилась соседка: «Пойти сказать бабам!».
   Побежала по деревне:
   – Ой, бабоньки! Неладно ведь у Маланьи с Василием: лежат пластом – одна на лавке, другой на печи. Глазоньками глядят, а словечушка не молвят. Уж не порча ли напущена?
   Прибежали бабы, причитают около них:
   – Матушки! Да что это с вами подеялось-то?.. Маланьюшка! Васильюшка! Да почто молчите-то?
   Молчат оба что убитые.
   – Да бегите, бабы, за попом! Дело-то совсем неладно выходит.
   Сбегали. Пришёл поп.
   – Вот, батюшка, лежат оба – не шелохнутся; глазоньки открыты, а словечушка не молвят. Уж не попорчены ли?
   Поп бороду расправил – да к печке:
   – Василий, раб Божий! Что приключилось-то? Молчит мужик.
   Поп – к лавке:
   – Раба Божия! Что с мужем-то?
   Молчит баба.
   Соседки поговорили, поговорили – да и вон из избы. Дело не стоит: кому печку топить, кому ребят кормить, у кого цыплята, у кого поросята.
   Поп и говорит:
   – Ну, православные, уж так-то оставить их боязно, посидите кто-нибудь.
   Той некогда, другой некогда.
   – Да вот, – говорит, – бабка-то Степанида пусть посидит, у неё ребята не плачут – одна живёт.
   А бабка Степанида поклонилась и говорит:
   – Да нет, батюшка, даром никто работать не станет! А положи жалованье, так посижу.
   – Да какое же тебе жалованье положить? – спрашивает поп – да повёл глазами-то по избе.
   А у двери висит на стенке рваная Маланьина кацавейка, вата клоками болтается.
   – Да вот, – говорит поп, – возьми кацавейку-то. Плоха, плоха, а всё годится хоть ноги прикрыть.
   Только это он проговорил, а баба-то, как ошпарена, скок с лавки, середь избы стала, руки в боки.
   – Это что же такое? – говорит. – Моё-то добро отдавать? Сама ещё поношу да из своих рученек кому хочу, тому отдам!
   Ошалели все. А мужик-то этак тихонько ноги с печи спустил, склонился да и говорит:
   – Ну вот, баба, ты перво слово молвила – тебе и горшок мыть.

Гуси-лебеди

   Жили старичок со старушкою; у них была дочка да сынок маленький.
   Дочка, дочка! – говорила мать. – Мы пойдём на работу, принесём тебе булочку, сошьём платьице, купим платочек; будь умна, береги братца, не ходи со двора.
   Старшие ушли, а дочка забыла, что ей приказывали; посадила братца на травке под окошком, а сама побежала на улицу, заигралась, загулялась. Налетели гуси-лебеди, подхватили мальчика, унесли на крылышках.
   Пришла девочка, глядь – братца нету! Ахнула, кинулась туда-сюда – нету! Кликала, заливалась слезами, причитывала, что худо будет от отца и матери, – братец не откликнулся!
   Выбежала в чистое поле; метнулись вдалеке гуси-лебеди и пропали за тёмным лесом.
   Гуси-лебеди давно себе дурную славу нажили, много шкодили и маленьких детей крадывали; девочка угадала, что они унесли её братца, бросилась их догонять. Бежала, бежала, стоит печка.
   – Печка, печка, скажи, куда гуси полетели?
   – Съешь моего ржаного пирожка, – скажу.
   – О, у моего батюшки пшеничные не едятся!
   Печь не сказала.
   Побежала дальше, стоит яблоня.
   – Яблоня, яблоня, скажи, куда гуси полетели?
   – Съешь моего лесного яблока, – скажу.
   – О, у моего батюшки и садовые не едятся!
   Побежала дальше, стоит молочная речка, Кисельные берега.
   – Молочная речка, кисельные берега, куда гуси полетели?
   – Съешь моего простого киселика с молоком, – скажу.
   – О, у моего батюшки и сливочки не едятся!
   И долго бы ей бегать по полям да бродить по лесу, да, к счастью, попался еж; хотела она его толкнуть, побоялась наколоться и спрашивает:
   – Ёжик, ёжик, не видал ли, куда гуси полетели?
   – Вон туда-то! – указал.
   Побежала – стоит избушка на курьих ножках, стоит-поворачивается. В избушке сидит баба-яга, морда жилиная, нога глиняная; сидит и братец на лавочке, играет золотыми яблочками. Увидела его сестра, подкралась, схватила и унесла; а гуси за нею в погоню летят; нагонят злодеи, куда деваться? Бежит молочная речка, кисельные берега.
   – Речка-матушка, спрячь меня!
   – Съешь моего киселика!
   Нечего делать, съела. Речка её посадила под бережок, гуси пролетели. Вышла она, сказала: «Спасибо!» – и опять бежит с братцем; а гуси воротились, летят навстречу. Что делать? Беда! Стоит яблоня.
   – Яблоня, яблоня-матушка, спрячь меня!
   – Съешь моё лесное яблочко!
   Поскорей съела. Яблоня её заслонила веточками, прикрыла листиками; гуси пролетели. Вышла и опять бежит с братцем, а гуси увидели – да за ней; совсем налетают, уж крыльями бьют, того и гляди – из рук вырвут! К счастью, на дороге печка.
   – Сударыня печка, спрячь меня!
   – Съешь моего ржаного пирожка!
   Девушка поскорей пирожок в рот, а сама в печь, села в устьецо. Гуси полетали-полетали, покричали-покричали и ни с чем улетели.
   А она прибежала домой, да хорошо ещё, что успела прибежать, а тут и отец с матерью пришли.

Два Мороза

   Гуляли по чистому полю два Мороза, два родные брата, с ноги на ногу поскакивали, рукой об руку поколачивали.
   Говорит один Мороз другому:
   – Братец Мороз – Багровый нос! Как бы нам позабавиться – людей поморозить?
   Отвечает ему другой:
   – Братец Мороз – Синий нос! Коль людей морозить – не по чистому нам полю гулять. Поле всё снегом занесло, все проезжие дороги замело; никто не пройдёт, не проедет. Побежим-ка лучше к чистому бору! Там хоть и меньше простору, да зато забавы будет больше. Всё нет-нет да кто-нибудь и встретится по дороге.
   Сказано – сделано. Побежали два Мороза, два родные брата, в чистый бор. Бегут, дорогой тешатся: с ноги на ногу попрыгивают, по ёлкам, по сосенкам пощёлкивают. Старый ельник трещит, молодой сосняк поскрипывает. По рыхлому ль снегу пробегут – кора ледяная; былинка ль из-под снегу выглядывает – дунут, словно бисером её всю унижут.
   Послышали они с одной стороны колокольчик, а с другой бубенчик: с колокольчиком барин едет, с бубенчиком – мужичок.
   Стали Морозы судить да рядить, кому за кем бежать, кому кого морозить.
   Мороз – Синий нос, как был моложе, говорит:
   – Мне бы лучше за мужичком погнаться. Его скорее дойму: полушубок старый, заплатанный, шапка вся в дырах, на ногах, кроме лаптишек, ничего. Он же никак дрова рубить едет… А уж ты, братец, как посильнее меня, за барином беги. Видишь, на нём шуба медвежья, шапка лисья, сапоги волчьи. Где уж мне с ним! Не совладаю.
   Мороз – Багровый нос только подсмеивается.
   – Молод ещё ты, – говорит, – братец!.. Ну, да уж быть по-твоему. Беги за мужичком, а я побегу за барином. Как сойдёмся под вечер, узнаем, кому была легка работа, кому тяжела. Прощай покамест!
   – Прощай, братец!
   Свистнули, щёлкнули, побежали.
   Только солнышко закатилось, сошлись они опять на чистом поле. Спрашивают друг друга:
   – Что?
   – То-то, я думаю, намаялся ты, братец, с барином-то, – говорит младший, – а толку, глядишь, не вышло никакого, где его было пронять!
   Старший посмеивается себе.
   – Эх, – говорит, – братец Мороз – Синий нос, молод ты и прост. Я его так уважил, что он час будет греться – не отогреется.
   – А как же шуба-то, да шапка-то, да сапоги-то?
   – Не помогли. Забрался я к нему и в шубу, и в шапку, и в сапоги да как зачал знобить!.. Он-то ёжится, он-то жмётся да кутается; думает: дай-ка я ни одним суставом не шевельнусь, авось меня тут мороз не одолеет. Ан не тут-то было! Мне-то это и с руки. Как принялся я за него – чуть живого в городе из повозки выпустил. Ну, а ты что со своим мужичком сделал?
   – Эх, братец Мороз – Багровый нос! Плохую ты со мною шутку сшутил, что вовремя не образумил. Думал – заморожу мужика, а вышло – он же отломал мне бока.
   – Как так?
   – Да вот как. Ехал он, сам ты видел, дрова рубить. Дорогой начал было я его пронимать: только он всё не робеет – ещё ругается: «Такой, – говорит, – сякой этот мороз!» Совсем даже обидно стало; принялся я его пуще щипать да колоть. Только ненадолго была мне эта забава. Приехал он на место, вылез из саней, принялся за топор. Я-то думаю: «Тут мне сломить его». Забрался к нему под полушубок, давай его язвить. А он-то топором машет, только щепки кругом летят. Стал даже пот его прошибать. Вижу: плохо – не усидеть мне под полушубком. Под конец даже пар от него повалил. Я прочь поскорее. Думаю: «Как быть?» А мужик всё работает да работает. Чем бы зябнуть, а ему жарко стало. Гляжу – скидает с себя полушубок. Обрадовался я. «Погоди ж, – говорю, – вот я тебе покажу себя». Полушубок весь мокрёхонек. Я в него – забрался везде, заморозил так, что он стал лубок лубком. Надевай-ка теперь, попробуй! Как покончил мужик своё дело да подошёл к полушубку, у меня и сердце взыграло: то-то потешусь! Посмотрел мужик и принялся меня ругать – все слова перебрал, что нет их хуже. «Ругайся! – думаю я себе, – ругайся! А меня всё не выживешь!» Так он бранью не удовольствовался. Выбрал полено подлиннее да посучковатее, да как примется по полушубку бить! По полушубку бьет, а меня всё ругает. Мне бы бежать поскорее, да уж больно я в шерсти-то завяз – выбраться не могу. А он-то колотит, он-то колотит! Насилу я ушёл. Думал, костей не соберу. До сих пор бока ноют. Закаялся я мужиков морозить.
   – То-то!

Диво дивное, чудо чудное

   Жил-был богатый купец с купчихою; торговал дорогими и знатными товарами и каждый год ездил с ними по чужим государствам.
   В некое время снарядил он корабль; стал собираться в дорогу и спрашивает жену:
   – Скажи, радость моя, что тебе из иных земель в гостинец привезти?
   Отвечает купчиха:
   – Я у тебя всем довольна; всего у меня много! А коли угодить да потешить хочешь, купи мне диво дивное, чудо чудное.
   – Хорошо; коли найду – куплю.
   Поплыл купец за тридевять земель, в тридесятое царство, пристал к великому, богатому городу, распродал все свои товары, а новые закупил, корабль нагрузил; идёт по городу и думает: «Где бы найти диво дивное, чудо чудное?»
   Попался ему навстречу незнакомый старичок, спрашивает его:
   – Что так призадумался-раскручинился, добрый молодец?
   – Как мне не кручиниться! – отвечает купец. – Ищу я купить своей жене диво дивное, чудо чудное, да не ведаю где.
   – Эх ты, давно бы мне сказал! Пойдём со мной; у меня есть диво дивное, чудо чудное – так и быть, продам.
   Пошли вместе; старичок привёл купца в свой дом и говорит:
   – Видишь ли – вон на дворе у меня гусь ходит?
   – Вижу!
   – Так смотри же, что с ним будет… Эй гусь, подь сюды!
   Гусь пришёл в горницу. Старичок взял сковороду и опять приказывает:
   – Эй, гусь, ложись на сковороду!
   Гусь лег на сковороду; старичок поставил её в печь, изжарил гуся, вынул и поставил на стол.
   – Ну, купец, добрый молодец! Садись, закусим; только костей под стол не кидай, все в одну кучу собирай.
   Вот они за стол сели да вдвоем целого гуся и съели.
   Старичок взял оглоданные кости, завернул в скатерть, бросил на пол и молвил:
   – Гусь! Встань, встрепенись и поди на двор.
   Гусь встал, встрепенулся и пошёл на двор, словно и в печи не бывал!
   – Подлинно, хозяин, у тебя диво дивное, чудо чудное! – сказал купец, стал торговать у него гуся и сторговал за дорогие деньги. Взял с собой гуся на корабль и поплыл в свою землю.
   Приехал домой, поздоровался с женой, отдаёт ей гуся и сказывает, что с той птицею хоть всякий день некупленное жаркое ешь! Зажарь её – она опять оживёт!
   На другой день купец пошёл в лавки, а к купчихе полюбовник прибежал. Такому гостю, другу сердечному, она куды как рада! Вздумала угостить его жареным гусем, высунулась в окно и закричала:
   – Гусь, подь сюды!
   Гусь пришёл в горницу.
   – Гусь, ложись на сковороду!
   Гусь не слушает, нейдёт на сковороду; купчиха осердилась и ударила его сковородником – и в ту ж минуту одним концом сковородник прильнул к гусю, а другим к купцовой жене, и так плотно прильнул, что никак оторвать нельзя!
   – Ах, миленький дружок, – закричала купчиха, – оторви меня от сковородника, видно, этот проклятый гусь заворожён!
   Полюбовник обхватил купчиху обеими руками, хотел было от сковородника оторвать, да и сам прильнул…
   Гусь выбежал на двор, на улицу и потащил их к лавкам.
   Увидали приказчики, бросились разнимать; только кто до них ни дотронется – так и прилипнет!
   Сбежался народ на то диво смотреть, вышел и купец из лавки, видит – дело-то неладно: что за друзья у жены проявились?
   – Признавайся, – говорит, – во всем; не то навек так – сольнувшись – останешься!
   Нечего делать, повинилась купчиха; купец взял тогда – рознял их, полюбовнику шею накостылял, а жену домой отвёл да изрядно поучил, приговаривая:
   – Вот тебе диво дивное! Вот тебе чудо чудное!

Зимовье зверей

   Шёл бык лесом; попадается ему навстречу баран.
   Куды, баран, идёшь? – спросил бык.
   – От зимы лета ищу – говорит баран.
   – Пойдём со мною!
   Вот пошли вместе; попадается им навстречу свинья.
   – Куды, свинья, идёшь? – спросил бык.
   – От зимы лета ищу – отвечает свинья.
   – Иди с нами!
   Пошли втроём дальше; навстречу им попадается гусь.
   – Куды, гусь, идёшь? – спросил бык.
   – От зимы лета ищу – отвечает гусь.
   – Ну иди за нами!
   Вот гусь и пошёл за ними. Идут, а навстречу им петух.
   – Куды, петух, идёшь? – спросил бык.
   – От зимы лета ищу, – отвечает петух.
   – Иди за нами!
   Вот идут они путём-дорогою и разговаривают промеж себя:
   – Как же, братцы-товарищи? Время приходит холодное: где тепла искать?
   Бык и сказывает:
   – Ну, давайте избу строить, а то и впрямь зимою позамёрзнем.
   Баран говорит:
   – У меня шуба тёпла – вишь какая шерсть! Я и так прозимую.
   Свинья говорит:
   – А по мне хоть какие морозы – я не боюсь: зароюся в землю и без избы прозимую.
   Гусь говорит:
   – А я сяду в середину ели, одно крыло постелю, а другим оденуся, – меня никакой холод не возьмёт; я и так прозимую.
   Петух говорит:
   – И я тож!
   Бык видит – дело плохо, надо одному хлопотать.
   – Ну, – говорит, – вы как хотите, а я стану избу строить.
   Выстроил себе избушку и живёт в ней.
   Вот пришла зима холодная, стали пробирать морозы; баран – делать нечего – приходит к быку:
   – Пусти, брат, погреться.
   – Нет, баран, у тебя шуба тёпла; ты и так перезимуешь. Не пущу!
   – А коли не пустишь, то я разбегуся и вышибу из твоей избы бревно; тебе же будет холоднее.
   Бык думал-думал:
   – Дай пущу, а то, пожалуй, и меня заморозит, – и пустил барана.
   Вот и свинья прозябла, пришла к быку:
   – Пусти, брат, погреться.
   – Нет, не пущу; ты в землю зароешься, и так прозимуешь!
   – А не пустишь, так я рылом все столбы подрою да твою избу уроню.
   Делать нечего, надо пустить; пустил и свинью.
   Тут пришли к быку гусь и петух:
   – Пусти, брат, к себе погреться.
   – Нет, не пущу. У вас по два крыла: одно постелешь, другим оденешься; и так прозимуете!
   – А не пустишь, – говорит гусь, – так я весь мох из твоих стен повыщиплю; тебе же холоднее будет.
   – Не пустишь? – говорит петух. – Так я взлечу на чердак, всю землю с потолка сгребу; тебе же холоднее будет.
   Что делать быку? Пустил жить к себе и гуся и петуха.
   Вот живут они себе да поживают в избушке. Отогрелся в тепле петух и зачал песенки распевать. Услышала лиса, что петух песенки распевает, захотелось петушком полакомиться, да как достать его? Лиса поднялась на хитрости, отправилась к медведю да волку и сказала:
   – Ну, любезные куманьки, я нашла для всех поживу: для тебя, медведь, быка; для тебя, волк, барана; а для себя петуха.
   – Хорошо, кумушка, – говорят медведь и волк, – мы твоих услуг никогда не забудем! Пойдём же, приколем да поедим!
   Лиса привела их к избушке.
   – Кум, – говорит она медведю, – отворяй дверь, я наперёд пойду, петуха съем.
   Медведь отворил дверь, а лисица вскочила в избушку Бык увидал её и тотчас прижал к стене рогами, а баран зачал осаживать по бокам; из лисы и дух вон.
   – Что она там долго с петухом не может управиться? – говорит волк. – Отпирай, брат Михайло Иванович! Я пойду.
   – Ну, ступай.
   Медведь отворил дверь, а волк вскочил в избушку Бык и его прижал к стене рогами, а баран ну осаживать по бокам, и так его приняли, что волк и дышать перестал.
   Вот медведь ждал-ждал:
   – Что он до сих пор не может управиться с бараном! Дай я пойду.
   Вошёл в избушку; а бык да баран и его так же приняли. Насилу вон вырвался, и пустился бежать без оглядки.

Как барин овцу купил

   Жил-был мужик; имел у себя много овец. Зимним временем большущая овца объягнилась, и взял он её со двора в избу с ягнёночком. Приходит вечер. Едет барин, попросился к нему ночевать. Подошёл под окошко и спрашивает:
   – Мужик, пустишь ночевать?
   – А не будете ночью озоровать?
   – Помилуй! Нам бы только где тёмну ночку проспать.
   – Заезжай, барин.
   Въехал барин с кучером на двор. Кучер убирает лошадей, а барин в дом пошёл. На барине был огромный волчий тулуп. Вошёл в хату Богу помолился, хозяевам поклонился:
   – Здорово живёте, хозяин с хозяюшкой!
   – Добро пожаловать, господин!
   Сел барин на лавочку. Овца волчий тулуп увидала и глядит на барина; сама глядит, а ногой-то топ – и раз, да и два, да и до трёх. Барин говорит:
   – А что, мужичок, овца ногой топает?
   – Она думает, что ты волк, волчий дух чует. Она у меня волков ловит; вот нынешнюю зиму с десяток поймала.
   – Ах, дорого бы за неё я дал! Не продажна ли она? Для дороги мне она хороша.
   – Продажна, да дорога.
   – Эх, мужичок, да не дороже денег, у барина хватит.
   – Пожалуй, уважить можно.
   – А сколько она стоит?
   – Пятьсот рублей.
   – Помилуй, много! Возьми три сотенки.
   Ну, мужик согласился, продал. Барин ночь переночевал, на зорьке встал и в путь собрался; хозяину три сотенки отдал и овечку взял, посадил в санки и поехал. Едет. Идут навстречу три волка. Вот овца увидела волков, так и прыгает на санях. Барин говорит кучеру:
   – Надо пускать: вишь, как она раззадорилась. Сейчас поймает.
   А она боится.
   Кучер и говорит:
   – Постой немножечко, сударь, она раззадорится.
   Сверстались волки с ними ровно. Барин выпустил овцу; овца испугалась волков, в лес полетела, коротким хвостом завертела. Как волки за ней залились, только снег раздувается, а кучер за ней собирается. Поколе лошадушек выпрягал, в погоню за овцой скакал, волки овцу поймали и шкуру с неё содрали, сами в лес убежали.
   Кучер подскакал – овца на боку лежит, а её шкура содрана лежит. Подъезжает к барину. Барин его спрашивает:
   – Не видал ли чего?
   – Ах, сударь, хороша овца! Вся изорвалась, а волкам не поддалась.
   Мужичок три сотенки получил, сидит теперь, барину сказочки рассказывает, а три сотенки в кармане лежат.

Клад

   В некоем царстве жил-был старик со старухою в великой бедности. Ни много, ни мало прошло времени – померла старуха. На дворе зима стояла лютая, морозная.
   Пошёл старик по соседям да по знакомым, просит, чтоб пособили ему вырыть для старухи могилу; только и соседи, и знакомые, знаючи его великую бедность, все начисто отказали. Пошёл старик к попу; а у них на селе был поп куда жадный, несовестливый.
   – Потрудись, – говорит, – батюшка, старуху похоронить.
   – А есть ли у тебя деньги, чем за похороны заплатить? Давай, свет, вперед!
   – Перед тобой нечего греха таить: нет у меня в доме ни единой копейки! Обожди маленько, заработаю – с лихвой заплачу; право слово, заплачу!
   Поп не захотел и речей стариковых слушать:
   – Коли нет денег, не смей и ходить сюда!
   «Что делать, – думает старик, – пойду на кладбище, вырою кое-как могилу и похороню сам старуху».
   Вот он захватил топор да лопату и пошёл на кладбище; пришёл и стал могилу готовить: срубил сверху мёрзлую землю топором, а там и за лопату взялся. Копал, копал и выкопал котелок, глянул – а он полнехонько червонцами насыпан, как жар блестят! Крепко старик возрадовался: «Слава тебе, Господи! Будет на что и похоронить, и помянуть старуху». Не стал больше могилу рыть, взял котелок с золотом и понёс домой.
   Ну, с деньгами знамое дело – всё пошло как по маслу! Тотчас нашлись добрые люди: и могилу вырыли, и гроб смастерили; старик послал невестку купить вина и кушаньев, и закусок разных – всего, как должно быть на поминках, а сам взял червонец в руку и потащился опять к попу.
   Только в двери, а поп на него:
   – Сказано тебе толком, старый, чтоб без денег не приходил, а ты опять лезешь!
   – Не серчай, батюшка! – просит его старик. – Вот тебе золотой – похорони мою старуху, век не забуду твоей милости!
   Поп взял деньги и не знает, как старика принять-то, где посадить, какими речами умилить:
   – Ну, старичок, будь в надёже, всё будет сделано.
   Старик поклонился и пошёл домой, а поп с попадьёю стал про него разговаривать:
   – Вишь, говорят: беден, беден! А он золотой отвалил. Много на своём веку схоронил я именитых покойников, а столько ни от кого не получал…
   Собрался поп со всем причетом и похоронил старуху как следует.
   После похорон просит его старик к себе помянуть покойницу. Вот пришли в избу, сели за стол, и откуда что явилось: и вино-то, и кушанья, и закуски разные – всего вдоволь!
   Гость сидит, за троих обжирается, на чужое добро зазирается.
   Отобедали гости и стали по своим домам расходиться; вот и поп поднялся. Пошёл старик его провожать, и только вышли на двор, поп видит, что со стороны никого больше нету, и начал старика допрашивать:
   – Послушай, свет! Покайся мне, не оставляй на душе ни единого греха – всё равно как перед Богом, так и передо мною: отчего так скоро сумел ты поправиться? Был ты мужик скудный, а теперь, на поди, откуда что взялось! Покайся-ка, свет! Чью загубил ты душу, кого обокрал?
   – Что ты, батюшка! Истинною правдою признаюсь тебе: я не крал, не грабил, не убивал никого; клад сам в руки дался!
   И рассказал, как дело было.
   Как услышал эти речи поп, ажно затрясся от жадности; воротился домой, ничего не делает – и день и ночь думает: «Такой ледащий мужичишка и получил этакую силу денег. Как бы теперь ухитриться да отжилить у него котелок с золотом?»
   Сказал про то попадье; стали вдвоём совет держать и присоветали.
   – Слушай, матка! Ведь у нас козёл есть?
   – Есть.
   – Ну ладно! Дождёмся ночи и обработаем дело, как надо.
   Вечером поздно притащил поп в избу козла, зарезал и содрал с него шкуру – со всем, и с рогами, и с бородой; тотчас натянул козлиную шкуру на себя и говорит попадье:
   – Бери, матка, иглу с ниткою, закрепи кругом шкуру, чтоб не свалилась.
   Попадья взяла толстую иглу да суровую нитку и обшила его козлиною шкурою.
   Вот в самую глухую полночь пошёл поп прямо к стариковой избе, подошёл под окно и ну стучать да царапаться. Старик услыхал шум, вскочил и спрашивает:
   – Кто там?
   – Чёрт…
   – Наше место свято! – завопил мужик и начал крест творить да молитвы читать.
   – Слушай, старик! – говорит поп. – От меня хоть молись, хоть крестись – не избавишься; отдай-ка лучше мой котелок с деньгами, не то я с тобой разделаюсь! Ишь, я над твоим горем сжалился, клад тебе показал – думал: немного возьмёшь на похороны, а ты все целиком и заграбил!
   Глянул старик в окно – торчат козлиные рога с бородою: как есть нечистый! «Ну его совсем и с деньгами-то! – думает старик. – Наперёд того без денег жил и опосля без них проживу!»
   Достал котелок с золотом, вынес на улицу, бросил наземь, а сам в избу поскорее. Поп подхватил котёл с деньгами и припустился домой.
   Воротился.
   – Ну, – говорит, – деньги в наших руках! На, матка, спрячь подальше да бери острый нож, режь нитки да снимай с меня козлиную шкуру, пока никто не видал.
   Попадья взяла нож, стала было по шву нитки резать – как польётся кровь, как заорёт он:
   – Матка! Больно, не режь! Матка! Больно, не режь!
   Начнет она пороть в ином месте – то же самое! Кругом к телу приросла козлиная шкура.
   Уж чего они ни делали, чего ни пробовали, и деньги старику назад отнесли – нет, ничего не помогло: так и осталась на попе козлиная шкура.

Козёл

   В некотором царстве, в некотором государстве жил-был купец, и было у него три дочери. Построил он себе новый дом и посылает на новоселье ночевать старшую дочь, чтоб после рассказала ему, что и как ей во сне привидится.
   И привиделось ей во сне, что она выйдет замуж за купеческого сына.
   На другую ночь посылает купец на новоселье среднюю дочь: что ей привидится?
   И приснилось ей, что она выйдет замуж за дворянина.
   На третью ночь дошла очередь до меньшой дочери, послал и ту; и приснилось ей, бедняжке, что выйдет она замуж за козла.
   Перепугался отец, не велел своей любимой дочери даже на крыльцо выходить. Так нет вот, не послушалась, вышла! А козёл в это время подхватил её на высокие рога и унёс за крутые берега.
   Принёс к себе и уложил на полати спать. Поутру проснулась наша красавица, глядь – ан двор огорожен частоколом, и на каждой тычинке по девичьей головке; только одна тычинка простая стоит. Обрадовалась бедняжка, что смерти избежала.
   А слуги давно её будят:
   – Не пора, сударыня, спать, пора вставать, в горницах мести, сор на улицу нести!
   Выходит она на крылечко; летят гуси.
   – Ах вы, гуси мои серые! Не с родной ли вы со сторонушки, не от родного ли батюшки несёте мне весточку?
   А гуси ей в ответ:
   – С твоей-то мы со сторонушки, принесли-то мы тебе весточку: у вас дома сговор, старшую сестрицу твою замуж выдают за купеческого сына.
   Козёл с полатей всё слышит и говорит слугам:
   – Эй вы, слуги мои верные! Несите платья самоцветные, закладывайте вороных коней, чтоб три раза скакнули и были на месте.
   Принарядилась бедняжка и поехала; кони мигом привезли её к отцу. На крыльце встречают гости, в доме пир горой!
   А козёл в то время обернулся добрым молодцем и ходит по двору с гуслями. Ну как на пир гусляра не зазвать? Он пришёл в хоромы и начал выигрывать:
   – Козлова жена! Козлова жена!
   А бедняжка по одной щеке его хлоп, по другой хлоп, а сама на коней – и была такова!
   Приехала домой, а козёл уж на полатях лежит.
   Поутру будят её слуги:
   – Не пора, сударыня, спать, пора вставать, в горницах мести, сор на улицу нести!
   Встала она, прибрала всё в горницах и вышла на крылечко; летят гуси.
   – Ах вы, гуси мои серые! Не с родной ли вы со сторонушки, не от родного ли батюшки несёте мне весточку?
   А гуси в ответ:
   – С твоей-то мы со сторонушки, принесли-то мы тебе весточку: у вас дома сговор, среднюю сестрицу твою замуж выдают за дворянина богатого.
   Опять поехала бедняжка к отцу: на крыльце её гости встречают, в доме пир горой!
   А козёл обернулся добрым молодцем и ходит по двору с гуслями; зазвали его, он и стал выигрывать:
   – Козлова жена! Козлова жена!
   Бедняжка по одной щеке его хлоп, по другой хлоп, а сама на коней – и была такова!
   Воротилась домой; козёл лежит на полатях.
   Прошла ещё ночь; поутру встала бедняжка, вышла на крылечко – опять летят гуси.
   – Ах вы, гуси мои серые! Не с родной ли вы со сторонушки, не от родного ли батюшки несёте мне весточку?
   А гуси в ответ:
   – С твоей-то мы со сторонушки, принесли-то мы тебе весточку: у отца твоего большой стол.
   Поехала она к отцу: гости на крыльце встречают, в доме пир горой! На дворе гусляр похаживает, на гуслях выигрывает. Позвали его в хоромы; гусляр опять по-старому:
   – Козлова жена! Козлова жена!
   Бедняжка в одну щеку его хлоп, в другую хлоп, а сама мигом домой. Смотрит на полати, а там одна козлиная шкурка лежит: гусляр не успел ещё оборотиться в козла.
   Полетела шкурка в печь, очутилась меньшая купеческая дочь замужем не за козлом, а за добрым молодцем; стали они себе жить да поживать да добра наживать.

Кот и лиса

   Жил-был мужик; у него был кот, только такой шкодливый, что беда! Надоел он мужику. Вот мужик думал-думал, взял кота, посадил в мешок, завязал и понёс в лес. Принёс и бросил его в лесу: пускай пропадает! Кот ходил-ходил и набрёл на избушку, в которой лесник жил; залез на чердак и полёживает себе, а захочет есть – пойдет по лесу птичек да мышей ловить, наестся досыта и опять на чердак, и горя ему мало!
   Вот однажды пошёл кот гулять, а навстречу ему лиса, увидала кота и дивится: «Сколько лет живу в лесу, а такого зверя не видывала». Поклонилась коту и спрашивает:
   – Скажи, добрый молодец, кто ты таков, каким случаем сюда зашёл и как тебя по имени величать?
   А кот вскинул шерсть свою и говорит:
   – Я из сибирских лесов прислан к вам бурмистром, а зовут меня Котофей Иванович.
   – Ах, Котофей Иванович, – говорит лиса, – не знала про тебя, не ведала; ну, пойдём же ко мне в гости.
   Кот пошёл к лисице; она привела его в свою нору и стала потчевать разной дичинкою, а сама выспрашивает:
   – Что, Котофей Иванович, женат ты али холост?
   – Холост, – говорит кот.
   – И я, лисица, – девица, возьми меня замуж.
   Кот согласился, и начался у них пир да веселье.
   На другой день отправилась лиса добывать припасов, чтоб было чем с молодым мужем жить; а кот остался дома. Бежит лиса, а навстречу ей попадается волк и начал с нею заигрывать:
   – Где ты, кума, пропадала? Мы все норы обыскали, а тебя не видали.
   – Пусти, дурак! Что заигрываешь? Я прежде была лисица-девица, а теперь замужняя жена.
   – За кого же ты вышла, Лизавета Ивановна?
   – Разве ты не слыхал, что к нам из сибирских лесов прислан бурмистр Котофей Иванович? Я теперь бурмистрова жена.
   – Нет, не слыхал, Лизавета Ивановна. Как бы на него посмотреть?
   – У! Котофей Иванович у меня такой сердитый: коли кто не по нём, сейчас съест! Ты смотри, приготовь барана да принеси ему на поклон; барана-то положи, а сам схоронись, чтоб он тебя не увидел, а то, брат, туго придётся!
   Волк побежал за бараном.
   Идёт лиса, а навстречу ей медведь и стал с нею заигрывать.
   – Что ты, дурак, косолапый Мишка, трогаешь меня? Я прежде была лисица-девица, а теперь замужняя жена.
   – За кого же ты, Лизавета Ивановна, вышла?
   – А который прислан к нам из сибирских лесов бурмистром, зовут Котофей Иванович, – за него и вышла.
   – Нельзя ли посмотреть его, Лизавета Ивановна?
   – У! Котофей Иванович у меня такой сердитый: коли кто не по нём, сейчас съест! Ты ступай, приготовь быка да принеси ему на поклон; волк барана хочет принести. Да смотри, быка-то положи, а сам схоронись, чтоб Котофей Иванович тебя не увидел, а то, брат, туго придётся!
   Медведь потащился за быком.
   Принёс волк барана, ободрал шкуру и стоит в раздумье: смотрит – и медведь лезет с быком.
   – Здравствуй, брат Михайло Иваныч!
   – Здравствуй, брат Левон! Что, не видал лисицы с мужем?
   – Нет, брат, давно дожидаю.
   – Ступай, зови.
   – Нет, не пойду, Михайло Иваныч! Сам иди, ты посмелей меня.
   – Нет, брат Левон, и я не пойду.
   Вдруг откуда не взялся – бежит заяц. Медведь как крикнет на него:
   – Поди-ка сюда, косой черт!
   Заяц испугался, прибежал.
   – Ну что, косой пострел, знаешь, где живёт лисица?
   – Знаю, Михайло Иванович!
   – Ступай же скорее да скажи ей, что Михайло Иванович с братом Левоном Иванычем давно уж готовы, ждут тебя-де с мужем, хотят поклониться бараном да быком.
   Заяц пустился к лисе во всю свою прыть. А медведь и волк стали думать, где бы спрятаться. Медведь говорит:
   – Я полезу на сосну.
   – А мне что же делать? Я куда денусь? – спрашивает волк. – Ведь я на дерево ни за что не взберусь! Михайло Иванович! Схорони, пожалуйста, куда-нибудь, помоги горю.
   Медведь положил его в кусты и завалил сухим листьем, а сам влез на сосну, на самую-таки макушку, и поглядывает: не идёт ли Котофей с лисою?
   Заяц меж тем прибежал к Лисицыной норе, постучался и говорит лисе:
   – Михайло Иванович с братом Левоном Иванычем прислали сказать, что они давно готовы, ждут тебя с мужем, хотят поклониться вам быком да бараном.
   – Ступай, косой! Сейчас будем.
   Вот идёт кот с лисою. Медведь увидал их и говорит волку:
   – Ну, брат Левон Иваныч, идёт лиса с мужем; какой же он маленький!
   Пришёл кот и сейчас же бросился на быка, шерсть на нём взъерошилась, и начал он рвать мясо и зубами и лапами, а сам мурчит, будто сердится: «Мало, мало!» А медведь говорит:
   – Невелик, да прожорист! Нам четверым не съесть, а ему одному мало; пожалуй, и до нас доберётся!
   Захотелось волку посмотреть на Котофея Ивановича, да сквозь листья не видать! И начал он прокапывать над глазами листья, а кот услыхал, что лист шевелится, подумал, что это мышь, да как кинется и прямо волку в морду вцепился когтями.
   Волк вскочил, да давай бог ноги, и был таков. А кот сам испугался и бросился прямо на дерево, где медведь сидел.
   «Ну, – думает медведь, – увидал меня!» Слезать-то некогда, вот он положился на божью волю да как шмякнется с дерева оземь, все печенки отбил; вскочил – да бежать! А лисица вслед кричит:
   – Вот он вам задаст! Погодите!
   С той поры все звери стали кота бояться; а кот с лисой запаслись на целую зиму мясом и стали себе жить да поживать, и теперь живут, хлеб жуют.

Крошечка-Хаврошечка

   Вы знаете, что есть на свете люди и хорошие, к есть и похуже, есть и такие, которые Бога не боятся, своего брата не стыдятся: к таким-то и попала Крошечка-Хаврошечка. Осталась она сиротой маленькой; взяли её эти люди, выкормили и на свет божий не пустили, над работою каждый день занудили, заморили; она и подаёт, и прибирает, и за всех и за всё отвечает.
   А были у хозяйки три дочери большие. Старшая звалась Одноглазка, средняя – Двуглазка, а меньшая – Триглазка; но они только и знали у ворот сидеть, на улицу глядеть, а Крошечка-Хаврошечка на них работала, их обшивала, для них и пряла и ткала, а слова доброго никогда не слыхала. Вот то-то и больно – ткнуть да толкнуть есть кому, а приветить да приголубить нет никого!
   Выйдет, бывало, Крошечка-Хаврошечка в поле, обнимет свою рябую корову, ляжет к ней на шейку и рассказывает, как ей тяжко жить-поживать:
   – Коровушка-матушка! Меня бьют, журят, хлеба не дают, плакать не велят. К завтрему дали пять пудов напрясть, наткать, побелить, в трубы покатать.
   А коровушка ей в ответ:
   – Красная девица! Влезь ко мне в одно ушко, а в другое вылезь – всё будет сработано.
   Так и сбывалось. Вылезет красная девица из ушка – всё готово: и наткано, и побелено, и покатано.
   Отнесёт к мачехе; та поглядит, покряхтит, спрячет в сундук, а ей ещё больше работы задаст. Хаврошечка опять придёт к коровушке, в одно ушко влезет, в другое вылезет и готовенькое возьмёт принесёт.
   Дивится старуха, зовет Одноглазку:
   – Дочь моя хорошая, дочь моя пригожая! Доглядись, кто сироте помогает: и ткёт, и прядёт, и в трубы катает?
   Пошла с сиротой Одноглазка в лес, пошла с нею в поле; забыла матушкино приказанье, распеклась на солнышке, разлеглась на травушке; а Хаврошечка приговаривает:
   – Спи, глазок, спи, глазок!
   Глазок заснул; пока Одноглазка спала, коровушка и наткала и побелила. Ничего мачеха не дозналась, послала Двуглазку. Эта тоже на солнышке распеклась и на травушке разлеглась, матернино приказанье забыла и глазки смежила; а Хаврошечка баюкает:
   – Спи, глазок, спи, другой!
   Коровушка наткала, побелила, в трубы покатала, а Двуглазка всё ещё спала.
   Старуха рассердилась, на третий день послала Триглазку, а сироте ещё больше работы дала.
   И Триглазка, как её старшие сёстры, попрыгала-попрыгала и на травушку пала. Хаврошечка поёт:
   – Спи, глазок, спи, другой! – а об третьем забыла. Два глаза заснули, а Третий глядит и всё видит, всё – как красная девица в одно ушко влезла, в другое вылезла и готовые холсты подобрала. Всё, что видела, Триглазка матери рассказала; старуха обрадовалась, на другой же день пришла к мужу:
   – Режь рябую корову!
   Старик так, сяк:
   – Что ты, жена, в уме ли? Корова молодая, хорошая!
   – Режь, да и только!
   Наточил ножик…
   Побежала Хаврошечка к коровушке:
   – Коровушка-матушка! Тебя хотят резать.
   – А ты, красная девица, не ешь моего мяса; косточки мои собери, в платочек завяжи, в саду их рассади и никогда меня не забывай, каждое утро водою их поливай.
   Хаврошечка всё сделала, что коровушка завещала: голодом голодала, мяса её в рот не брала, косточки каждый день в саду поливала, и выросла из них яблонька, да какая – боже мой! Яблочки на ней висят наливные, листочки шумят золотые, веточки гнутся серебряные; кто ни едет мимо – останавливается, кто проходит близко – тот заглядывается.
   Случилось раз – девушки гуляли по саду; на ту пору ехал по полю барин – богатый, кудреватый, молоденький. Увидел яблочки, обратился к девушкам:
   – Девицы-красавицы! – говорит он. – Которая из вас мне яблочко поднесёт, та за меня замуж пойдёт.
   И бросились три сестры одна перед другой к яблоньке. А яблочки-то висели низко, под руками были, а то вдруг поднялись высоко-высоко, далеко над головами стали. Сёстры хотели их сбить – листья глаза засыпают, хотели сорвать – сучья косы расплетают; как ни бились, ни метались – ручки изодрали, а достать не могли.
   Подошла Хаврошечка, и веточки приклонились, и яблочки опустились. Барин на ней женился, и стала она в добре поживать, лиха не знавать.

Летучий корабль

   Жили-были старик да старуха. У них было три сына – два старших умниками слыли, а младшего все дурачком звали. Старших старуха любила – одевала чисто, кормила вкусно. А младший в дырявой рубашке ходил, чёрную корку жевал.
   – Ему, дурачку, всё равно: он ничего не смыслит, ничего не понимает!
   Вот однажды дошла до той деревни весть: кто построит царю корабль, чтоб и по морям ходил и под облаками летал, – за того царь свою дочку выдаст. Решили старшие братья счастья попытать.
   – Отпустите нас, батюшка и матушка! Авось который-нибудь из нас царским зятем станет!
   Снарядила мать старших сыновей, напекла им в дорогу пирогов белых, нажарила-наварила курятины да гусятины:
   – Ступайте, сыночки!
   Отправились братья в лес, стали деревья рубить да пилить. Много нарубили-напилили. А что дальше делать – не знают. Стали они спорить да браниться, того и гляди, друг дружке в волосы вцепятся.
   Подошёл тут к ним старичок и спрашивает:
   – Из-за чего у вас, молодцы, спор да брань? Может, и я вам какое слово на пользу скажу?
   Накинулись оба брата на старичка – слушать его не стали, нехорошими словами обругали и прочь прогнали. Ушёл старичок.
   Поругались ещё братья, съели все свои припасы, что им мать дала, и возвратились домой ни с чем… Как пришли они, начал проситься младший:
   – Отпустите теперь меня!
   Стали мать и отец отговаривать его да удерживать:
   – Куда тебе, дурню, – тебя волки по дороге съедят!
   А дурень знай своё твердит:
   – Отпустите – пойду, и не отпустите – пойду!
   Видят мать и отец – никак с ним не сладишь.
   Дали ему на дорогу краюху чёрного сухого хлеба и выпроводили вон из дому.
   Взял дурень с собой топор и отправился в лес. Ходил-ходил по лесу и высмотрел высокую сосну: верхушкой в облака эта сосна упирается, обхватить её впору только троим.
   Срубил он сосну, стал её от сучьев очищать. Подошёл к нему старичок.
   – Здравствуй, – говорит, – дитятко!
   – Здравствуй, дедушка!
   – Что это, дитятко, ты делаешь, на что такое большое дерево срубил?
   – А вот, дедушка, царь обещал выдать свою дочку за того, кто ему летучий корабль построит, я и строю.
   – А разве ты сможешь такой корабль смастерить? Это дело мудрёное, пожалуй, и не сладишь.
   – Мудрёное не мудрёное, а попытаться надо: глядишь, и слажу! Вот и ты кстати пришёл: старые люди бывалые, сведущие. Может, ты мне что и присоветуешь? Старичок говорит:
   – Ну, коли просишь совет тебе подать, слушай: возьми-ка ты свой топор и отеши эту сосну с боков: вот этак!
   И показал, как надо обтёсывать.
   Послушался дурень старичка – обтесал сосну так, как он показывал. Обтёсывает он, диву дается: топор так сам и ходит, так и ходит!
   – Теперь, – говорит старичок, – обделывай сосну с концов: вот так и вот этак!
   Дурень старичковы слова мимо ушей не пропускает: как старичок показывает, так он и делает. Закончил он работу, старичок похвалил его и говорит:
   – Ну, теперь не грех передохнуть да закусить малость.
   – Эх, дедушка, – говорит дурень, – для меня-то еда найдётся, вот эта краюха чёрствая. А тебя-то чем угостить? Ты небось не угрызешь моё угощение?
   – А ну-ка, дитятко, – говорит старичок, – дай сюда свою краюху!
   Дурень подал ему краюху. Старичок взял её в руки, осмотрел, пощупал да и говорит:
   – Не такая уж чёрствая твоя краюха!
   И подал её дурню. Взял дурень краюху – глазам своим не верит: превратилась краюха в мягкий да белый каравай.
   Как поели они, старик и говорит:
   – Ну, теперь станем паруса прилаживать!
   И достал из-за пазухи кусок холста. Старичок показывает, дурень старается, на совесть всё делает – и паруса готовы, прилажены.
   – Садись теперь в свой корабль, – говорит старичок, – и лети, куда тебе надобно. Да смотри, помни мой наказ: по пути сажай в свой корабль всякого встречного!
   Тут они и распрощались. Старичок своей дорогой пошёл, а дурень на летучий корабль сел, паруса расправил. Надулись паруса, взмыл корабль в небо, полетел быстрее сокола. Летит чуть пониже облаков ходячих, чуть повыше лесов стоячих…
   Летел-летел дурень и видит: лежит на дороге человек – ухом к сырой земле припал. Спустился он и говорит:
   – Здорово, дядюшка!
   – Здорово, молодец!
   – Что это ты делаешь?
   – Слушаю я, что на том конце земли делается.
   – А что же там делается, дядюшка?
   – Поют-заливаются там пташки голосистые, одна другой лучше!
   – Экой ты, какой слухменный! Садись ко мне на корабль, полетим вместе.
   Слухало не стал отговариваться, сел на корабль, и полетели они дальше.
   Летели-летели, видят – идёт по дороге человек, идёт на одной ноге, а другая нога к уху привязана.
   – Здорово, дядюшка!
   – Здорово, молодец!
   – Что это ты на одной ноге скачешь?
   – Да если я другую ногу отвяжу, так за три шага весь свет перешагну!
   – Вот ты какой быстрый! Садись к нам.
   Скороход отказываться не стал, взобрался на корабль, и полетели они дальше.
   Много ли, мало ли пролетели, глядь – стоит человек с ружьём, целится. А во что целится – неведомо.
   – Здорово, дядюшка! В кого это ты целишься – ни зверя, ни птицы кругом не видно.
   – Экие вы! Да я и не стану близко стрелять. Целюсь я в тетерку, что сидит на дереве верст за тысячу отсюда. Вот такая стрельба по мне.
   – Садись с нами, полетим вместе!
   Сел и Стреляло, и полетели все они дальше. Летели они, летели, и видят: идёт человек, несёт за спиною большущий мешок хлеба.
   – Здорово, дядюшка! Куда идёшь?
   – Иду добывать хлеба себе на обед.
   – На что тебе ещё хлеб? У тебя и так полон мешок!
   – Что тут! Этот хлеб мне в рот положить да проглотить. А чтобы досыта наесться, мне надобно сто раз по столько!
   – Ишь ты какой! Садись к нам в корабль, полетим вместе.
   Сел и Объедало на корабль, полетели они дальше. Над лесами летят, над полями летят, над реками летят, над сёлами да деревнями летят.
   Глядь: ходит человек возле большого озера, головой качает.
   – Здорово, дядюшка! Что это ты ищешь?
   – Пить хочется, вот и ищу, где бы напиться.
   – Да перед тобой целое озеро. Пей в своё удовольствие!
   – Да этой воды мне всего на один глоточек станет.
   Подивился дурень, подивились его товарищи и говорят:
   – Ну, не горюй, найдётся для тебя вода. Садись с нами на корабль, полетим далеко, будет для тебя много воды!
   Опивало сел в корабль, и полетели они дальше. Сколько летели – неведомо, только видят: идёт человек в лес, а за плечами у него вязанка хвороста.
   – Здорово, дядюшка! Скажи ты нам: зачем это ты в лес хворост тащишь?
   – А это не простой хворост. Коли разбросать его, тотчас целое войско появится.
   – Садись, дядюшка, с нами!
   И этот сел к ним. Полетели они дальше.
   Летели-летели, глядь: идёт старик, несёт куль соломы.
   – Здорово, дедушка, седая головушка! Куда это ты солому несёшь?
   – В село.
   – А разве в селе мало соломы?
   – Соломы много, а такой нету.
   – Какая же она у тебя?
   – А вот какая: стоит мне разбросать её в жаркое лето – и станет враз холодно: снег выпадет, мороз затрещит.
   – Коли так, правда твоя: в селе такой соломы не найдёшь. Садись с нами!
   Холодило взобрался со своим кулем в корабль, и полетели они дальше.
   Летели-летели и прилетели к царскому дворцу. Царь в ту пору за обедом сидел. Увидел он летучий корабль и послал своих слуг:
   – Ступайте спросите: кто на том корабле прилетел – какие заморские царевичи и королевичи?
   Слуги побежали к кораблю и видят – сидят на корабле простые мужики.
   Не стали царские слуги и спрашивать у них: кто такие и откуда прилетели. Воротились и доложили царю:
   – Так и так! Нет на корабле ни одного царевича, нет ни одного королевича, а все чёрная кость – мужики простые. Что прикажешь с ними делать?
   «За простого мужика нам дочку выдавать зазорно, – думает царь. – Надобно от таких женихов избавиться».
   Спросил он у своих придворных – князей да бояр:
   – Что нам теперь делать, как быть?
   Они и присоветовали:
   – Надо жениху задавать разные трудные задачи, авось он их и не разгадает. Тогда мы ему от ворот поворот и покажем!
   Обрадовался царь, сейчас же послал слуг к дурню с таким приказом:
   – Пусть жених достанет нам, пока наш царский обед не кончится, живой и мёртвой воды!
   Задумался дурень:
   – Что же я теперь делать буду? Да я и за год, а может быть, и весь свой век не найду такой воды.
   – А я на что? – говорит Скороход. – Мигом за тебя справлюсь.
   Отвязал ногу от уха и побежал за тридевять земель в тридесятое царство. Набрал два кувшина воды живой и мёртвой, а сам думает: «Времени впереди много осталось, дай-ка малость посижу – успею к сроку возвратиться!»
   Присел под густым развесистым дубом, да и задремал…
   Царский обед к концу подходит, а Скорохода нет как нет.
   Загоревали все на летучем корабле – не знают, что и делать. А Слухало приник ухом к сырой земле, прислушался и говорит:
   – Экой сонливый да дремливый! Спит себе под деревом, храпит вовсю!
   – А вот я его сейчас разбужу! – говорит Стреляло. Схватил он своё ружьё, прицелился и выстрелил в дуб, под которым Скороход спал. Посыпались с дуба жёлуди – прямо на голову Скороходу. Проснулся тот.
   – Батюшки, да, никак, я заснул!
   Вскочил он и в ту же минуту принёс кувшины с водой:
   – Получайте!
   Встал царь из-за стола, глянул на кувшины и говорит:
   – А может, эта вода не настоящая?
   Поймали петуха, оторвали ему голову и спрыснули мёртвой водой. Голова вмиг приросла. Спрыснули живой водой – петух на ноги вскочил, крыльями захлопал, «ку-ка-реку!» закричал.
   Досадно стало царю.
   – Ну, – говорит он дурню, – эту мою задачу ты выполнил. Задам теперь другую! Коли ты такой ловкий, съешь со своими сватами за один присест двенадцать быков жареных да столько хлебов, сколько в сорока печах испечено!
   Опечалился дурень, говорит своим товарищам:
   – Да я и одного хлеба за целый день не съем!
   – А я на что? – говорит Объедало. – Я и с быками и с хлебами их один управлюсь. Ещё мало будет!
   Велел дурень сказать царю:
   – Тащите быков и хлебы. Будет есть!
   Привезли двенадцать быков жареных да столько хлебов, сколько в сорока печах испечено. Объедало давай быков поедать – одного за другим. А хлебы так в рот и мечет каравай за караваем. Все возы опустели.
   – Давайте ещё! – кричит Объедало. – Почему так мало припасли? Я только во вкус вошёл!
   А у царя больше ни быков, ни хлебов нет.
   – Теперь, – говорит он, – новый вам приказ: чтобы выпито было зараз сорок бочек пива, каждая бочка по сорока вёдер.
   – Да я и одного ведра не выпью, – говорит дурень своим сватам.
   – Эка печаль! – отвечает Опивало. – Да я один всё у них пиво выпью, ещё мало будет!
   Прикатили сорок бочек-сороковок. Стали черпать пиво вёдрами да подавать Опивале. Он как глотнёт – ведро и пусто.
   – Что это вы мне вёдрами подносите? – говорит Опивало. – Этак мы целый день проканителимся!
   Поднял он бочку да и опорожнил её зараз, без роздыху. Поднял другую бочку – и та откатилась. Так все сорок бочек и осушил.
   – Нет ли, – спрашивает, – ещё пивца? Не вволю я напился! Не промочил горло!
   Видит царь: ничем дурня нельзя взять. Решил погубить его хитростью.
   – Ладно, – говорит, – Выдам я за тебя свою дочку, готовься к венцу! Только перед свадьбой сходи в баню, вымойся-выпарься хорошенько.
   И приказал топить баню. А баня-то была вся чугунная.
   Трое суток баню топили, докрасна раскалили. Огнём-жаром от неё пышет, за пять саженей к ней не подойти.
   – Как буду мыться? – говорит дурень. – Сгорю заживо.
   – Не печалься, – отвечает Холодило. – Я с тобой пойду!
   Побежал он к царю, спрашивает:
   – Не дозволите ли и мне с женихом в баню сходить? Я ему соломки подстелю, чтобы он пятки не испачкал!
   Царю что? Он дозволил: «Что один сгорит, что оба!»
   Привели дурня с Холодилой в баню, заперли там. А Холодила разбросал в бане солому – и стало холодно, стены инеем подёрнулись, в чугунах вода замёрзла.
   Сколько-то времени прошло, отворили слуги дверь. Смотрят, а дурень жив-здоров, и старичок тоже.
   – Эх, вы, – говорит дурень, – да в вашей бане не париться, а разве на салазках кататься!
   Побежали слуги к царю. Доложили: так, мол, и так. Заметался царь, не знает, что и делать, как от дурня избавиться.
   Думал-думал и приказал ему:
   – Выстави поутру перед моим дворцом целый полк солдат. Выставишь – выдам за тебя дочку. Не выставишь – вон прогоню!
   А у самого на уме: «Откуда простому мужику войско достать? Уж этого он выполнить не сможет. Тут-то мы его и выгоним в шею!»
   Услышал дурень царский приказ – говорит своим сватам:
   – Выручали вы меня, братцы, из беды не раз и не два… А теперь что делать будем?
   – Эх, ты, нашёл о чём печалиться! – говорит старичок с хворостом. – Да я хоть семь полков с генералами выставлю! Ступай к царю, скажи – будет ему войско!
   Пришёл дурень к царю.
   – Выполню, – говорит, – твой приказ, только в последний раз. А если отговариваться будешь – на себя пеняй!
   Рано поутру старик с хворостом кликнул дурня и вышел с ним в поле. Раскидал он вязанку, и появилось несметное войско – и пешее, и конное, и с пушками. Трубачи в трубы трубят, барабанщики в барабаны бьют, генералы команды подают, кони в землю копытами бьют… Дурень впереди стал, к царскому дворцу войско повёл. Остановился перед дворцом, приказал громче в трубы трубить, сильнее в барабаны бить.
   Услышал царь, выглянул в окошко, от испугу белее полотна стал. Приказал он воеводам своё войско выводить, на дурня войной идти.
   Вывели воеводы царское войско, стали в дурня стрелять да палить. А дурневы солдаты стеной идут, царское войско мнут, как траву. Напугались воеводы и побежали вспять, а за ними вслед и всё царское войско.
   Вылез царь из дворца, на коленках перед дурнем ползает, просит дорогие подарки принять да с царевной скорее венчаться.
   Говорит дурень царю:
   – Теперь ты нам не указчик! У нас свой разум есть!
   Прогнал он царя и не велел никогда в то царство возвращаться. А сам на царевне женился.
   – Царевна – девка молодая да добрая. На ней никакой вины нет!
   И стал он в том царстве жить, всякие дела вершить.

Лиса, заяц и петух

   Жили-были лиса да заяц. У лисицы была избёнка ледяная, а у зайчика лубяная; пришла весна красна – у лисицы растаяла, а у зайчика стоит по-старому. Лиса попросилась у зайчика погреться, да зайчика-то и выгнала. Идёт дорогой зайчик да плачет, а ему навстречу собаки:
   – Тяф, тяф, тяф! Про что, зайчик, плачешь?
   А зайчик говорит:
   – Отстаньте, собаки! Как мне не плакать? Была у меня избёнка лубяная, а у лисы ледяная, попросилась она ко мне, да меня и выгнала.
   – Не плачь, зайчик! – говорят собаки. – Мы её выгоним.
   – Нет, не выгоните!
   – Нет, выгоним!
   Подошли к избёнке:
   – Тяф, тяф, тяф! Поди, лиса, вон!
   А она им с печи:
   – Как выскочу, как выпрыгну, пойдут клочки по заул очкам!
   Собаки испугались и ушли.
   Зайчик опять идёт да плачет. Ему навстречу медведь:
   – О чем, зайчик, плачешь?
   А зайчик говорит:
   – Отстань, медведь! Как мне не плакать? Была у меня избёнка лубяная, а у лисы ледяная; попросилась она ко мне, да меня и выгнала.
   – Не плачь, зайчик! – говорит медведь. – Я выгоню ее.
   – Нет, не выгонишь! Собаки гнали – не выгнали, и ты не выгонишь.
   – Нет, выгоню!
   Пошли гнать:
   – Поди, лиса, вон!
   А она с печи:
   – Как выскочу, как выпрыгну, пойдут клочки по заул очкам!
   Медведь испугался и ушёл.
   Идёт опять зайчик да плачет, а ему навстречу бык:
   – Про что, зайчик, плачешь?
   – Отстань, бык! Как мне не плакать? Была у меня избёнка лубяная, а у лисы ледяная; попросилась она ко мне, да меня и выгнала.
   – Пойдём, я её выгоню. – Нет, бык, не выгонишь! Собаки гнали – не выгнали, медведь гнал – не выгнал, и ты не выгонишь.
   – Нет, выгоню.
   Подошли к избёнке:
   – Поди, лиса, вон!
   А она с печи:
   – Как выскочу, как выпрыгну, пойдут клочки по заулочкам!
   Бык испугался и ушёл.
   Идёт опять зайчик да плачет, а ему навстречу петух с косой:
   – Кукуреку! О чём, зайчик, плачешь?
   – Отстань, петух! Как мне не плакать? Была у меня избёнка лубяная, а у лисы ледяная; попросилась она ко мне, да меня и выгнала.
   – Пойдём, я выгоню.
   – Нет, не выгонишь! Собаки гнали – не выгнали, медведь гнал – не выгнал, бык гнал – не выгнал, и ты не выгонишь.
   – Нет, выгоню!
   Подошли к избёнке.
   – Кукуреку! Несу косу на плечи, хочу лису посечи! Поди, лиса, вон!
   А она услыхала, испугалась, говорит:
   – Одеваюсь…
   Петух опять:
   – Кукуреку! Несу косу на плечи, хочу лису посечи! Поди, лиса, вон!
   А она говорит:
   – Шубу надеваю.
   Петух в третий раз:
   – Кукуреку! Несу косу на плечи, хочу лису посечи! Поди, лиса, вон!
   Лисица выбежала; он её зарубил косой-то и стал с зайчиком жить да поживать да добра наживать. Вот тебе сказка, а мне кринка масла.

Лисичка-сестричка и волк

   Жили себе дед да баба. Дед говорит бабе:
   – Ты, баба, пеки пироги, а я запрягу сани да поеду за рыбой.
   Наловил рыбы и везёт домой целый воз. Вот едет он и видит: лисичка свернулась калачиком и лежит на дороге. Дед слез с воза, подошёл к лисичке, а она не ворохнётся, лежит себе как мёртвая.
   – Вот будет подарок жене! – сказал дед, взял лисичку и положил на воз, а сам пошёл впереди.
   А лисичка улучила время и стала выбрасывать полегоньку из воза всё по рыбке да по рыбке, всё по рыбке да по рыбке. Повыбросила всю рыбу и сама ушла.
   – Ну старуха, – говорит дед, – какой воротник привёз я тебе на шубу!
   – Где?
   – Там на возу – и рыба, и воротник.
   Подошла баба к возу: ни воротника, ни рыбы – и начала ругать мужа:
   – Ах ты, такой-сякой! Ты ещё вздумал обманывать!
   Тут дед смекнул, что лисичка-то была не мёртвая. Погоревал, погоревал, да делать нечего.
   А лисичка собрала всю разбросанную рыбу в кучку, уселась на дорогу и кушает себе. Приходит к ней серый волк:
   – Здравствуй, сестрица!
   – Здравствуй, братец!
   – Дай мне рыбки!
   – Налови сам да и кушай.
   – Я не умею.
   – Эка, ведь я же наловила! Ты, братец, ступай на реку, опусти хвост в прорубь, сиди да приговаривай: «Ловись, рыбка, и мала, и велика! Ловись, рыбка, и мала, и велика! Ловись, рыбка, и мала, и велика!» Рыбка к тебе сама на хвост нацепится. Да смотри, сиди подольше, а то не наловишь.
   Волк и пошёл на реку, опустил хвост в прорубь и начал приговаривать:
   – Ловись, рыбка, и мала, и велика! Ловись, рыбка, и мала, и велика!
   Вслед за ним и лиса явилась; ходит около волка да причитывает:
   – Ясны, ясны на небе звёзды! Мёрзни, мёрзни, волчий хвост!
   – Что ты, лисичка-сестричка, говоришь?
   – То я тебе помогаю.
   А сама, плутовка, поминутно твердит:
   – Мёрзни, мёрзни, волчий хвост!
   Долго-долго сидел волк у проруби, целую ночь не сходил с места, хвост его и приморозило; пробовал было приподняться: не тут-то было!
   «Эка, сколько рыбы привалило – и не вытащишь!» – думает он.
   Смотрит, а бабы идут за водой и кричат, завидя серого:
   – Волк, волк! Бейте его, бейте его!
   Прибежали и начали колотить волка – кто коромыслом, кто ведром, кто чем попало. Волк прыгал, прыгал, оторвал себе хвост и пустился без оглядки бежать.
   «Хорошо же, – думает, – уж я тебе отплачу, сестрица!»
   Тем временем, пока волк отдувался своими боками, лисичка-сестричка захотела попробовать, не удастся ли ещё что-нибудь стянуть. Забралась в одну избу, где бабы пекли блины, да попала головой в кадку с тестом, вымазалась и бежит. А волк ей навстречу:
   – Так-то учишь? Меня всего исколотили!
   – Эх, волчик-братик! – говорит лисичка-сестричка. – У тебя хоть кровь выступила, а у меня мозг, меня больней твоего прибили: я насилу плетусь.
   – И то правда, – говорит волк, – где уж тебе, сестрица, идти, садись на меня, я тебя довезу.
   Лисичка села ему на спину, он её и повёз.
   Вот лисичка-сестричка сидит да потихоньку напевает:
   – Битый небитого везёт, битый небитого везёт!
   – Что ты, сестрица, говоришь?
   – Я, братец, говорю: «Битый битого везёт».
   – Так, сестрица, так!

Лихо одноглазое

   Жил кузнец припеваючи, никакого лиха не знал.
   – Что это, – говорит кузнец, – никакого я лиха на веку своём в глаза не видал! Хоть посмотрел бы, какое там такое лихо на свете.
   Вот и пошёл кузнец лиха искать. Шёл, шёл, зашёл в дремучий лес; ночь близко, а ночевать негде и есть хочется. Смотрит по сторонам и видит: неподалёку стоит большущая изба. Постучал – никто не отзывается; отворил дверь, вошёл – пусто, нехорошо. Забрался кузнец на печь и лег спать не ужинавши.
   Стал было уже засыпать кузнец, как дверь отворилась, и вошло в избу целое стадо баранов, а за ними Лихо – баба огромная, страшная, об одном глазе. Понюхало Лихо по сторонам и говорит:
   – Э, да у меня, никак, гости; будет мне, Лиху, что позавтракать: давненько я человеческого мяса не едала.
   Вздуло Лихо лучину и стащило кузнеца с печи, словно ребёнка малого.
   – Добро пожаловать, нежданный гость! Спасибо, что забрёл; чай, ты проголодался и отощал, – и щупает Лихо кузнеца, жирен ли, а у того от страха все животики подвело.
   – Ну, нечего делать, давай сперва поужинаем, – говорит Лихо.
   Принесло большую вязанку дров, затопило печь, зарезало барана, убрало и изжарило.
   Сели ужинать. Лихо по четверти барана за раз в рот кладёт, а кузнецу кусок в горло не идёт, даром что целый день ничего не ел. Спрашивает Лихо у кузнеца:
   – Кто ты таков, добрый человек?
   – Кузнец.
   – А что умеешь ковать?
   – Да всё умею.
   – Скуй мне глаз!
   – Изволь, – говорит кузнец, – да есть ли у тебя верёвка? Надо тебя связать, а то ты не дашься; я бы тебе вковал глаз.
   Лихо принесло две верёвки: одну толстую, а другую потоньше. Кузнец взял верёвку потоньше, связал Лихо да и говорит:
   – А ну-ка, бабушка, повернись!
   Повернулось Лихо и разорвало верёвку.
   Вот кузнец взял уже толстую верёвку скрутил бабушку хорошенько.
   – А ну-ка, теперь повернись!
   Повернулось Лихо и не разорвало верёвок.
   Тогда кузнец нашёл в избе железный шкворень [4 - Шкворень – стержень, являющийся вертикальной осью передка повозки.], разжёг его в печи добела, поставил Лиху на самый глаз, на здоровый, да как ударит по шкворню молотом – так глаз только зашипел. Повернулось Лихо, разорвало все верёвки, вскочило как бешенное, село на порог и крикнуло:
   – Хорошо же, злодей! Теперь ты не уйдёшь от меня!
   Пуще прежнего испугался кузнец, сидит в углу ни жив ни мёртв; так всю ночку и просидел, даром что спать хотелось. Поутру стало Лихо выпускать баранов на пашню, да всё по одному: пощупает, точно ли баран, хватит за спину да и выкинет за двери. Кузнец вывернул свой тулуп шерстью вверх, надел в рукава и пошёл на четвереньках. Лихо пощупало: чует – баран; схватило кузнеца за спину да и выкинуло из избы.
   Вскочил кузнец, перекрестился и давай Бог ноги. Прибежал домой, знакомые его спрашивают:
   – Отчего это ты поседел?
   – У Лиха переночевал, – говорит кузнец. – Знаю я теперь, что такое лихо: и есть хочется, да не ешь, и спать хочется, да не спишь.

Мальчик с пальчик

   Жил себе старик со старухою. Раз старуха рубила капусту на пироги, задела нечаянно по руке и отрубила мизинный палец; отрубила и бросила за печку. Вдруг послышалось старухе, кто-то говорит за печкой человеческим голосом: «Матушка! Сними меня отсюда». Изумилась она, сотворила честной крест и спрашивает:
   – Ты кто таков?
   – Я твой сынок, народился из твоего мизинчика. Сняла его старуха, смотрит – мальчик крохотный-крохотный, еле от земли видно! И назвала его Мальчик с пальчик.
   – А где мой батюшка? – спрашивает Мальчик с пальчик.
   – Поехал на пашню.
   – Як нему пойду, помогать стану.
   – Ступай, дитятко.
   Пришёл он на пашню:
   – Бог в помочь, батюшка!
   Осмотрелся старик кругом.
   – Что за чудо! – говорит. – Глас человеческий слышу, а никого не вижу. Кто таков говорит со мною?
   – Я – твой сынок.
   – Да у меня и детей сроду не бывало!
   – Я только что народился на белый свет: рубила матушка капусту на пироги, отрубила себе мизинный палец с руки, бросила за печку – вот я и стал Мальчик с пальчик! Пришёл тебе помогать – землю пахать. Садись, батюшка, закуси чем Бог послал да отдохни маленько!
   Обрадовался старик, сел обедать; а Мальчик с пальчик залез лошади в ухо и стал пахать землю; а наперёд отцу наказал:
   – Коли кто будет торговать меня, продавай смело; небось – не пропаду, назад домой приду.
   Вот едет мимо барин, смотрит и дивуется: конь идёт, соха орет, а человека нет!
   – Этого, – говорит, – ещё видом не видано, слыхом не слыхано, чтобы лошадь сама собой пахала!
   – Что ты, разве ослеп! – отозвался ему старик. – То у меня сын пашет.
   – Продай его мне!
   – Нет, не продам; нам только и радости со старухой, только и утехи, что он!
   – Продай, дедушка! – пристает барин.
   – Ну, давай тысячу рублёв – твой будет!
   – Что так дорого?
   – Сам видишь: мальчик мал, да удал, на ногу скор, на посылку лёгок!
   Барин заплатил тысячу, взял мальчика, посадил в карман и поехал домой. А Мальчик с пальчик напаскудил ему в карман, прогрыз дыру и ушёл.
   Шёл-шёл, и пристигла его тёмная ночь; спрятался он под былинку подле самой дороги, лежит себе, спать собирается. Идут мимо три вора.
   – Здравствуйте, добрые молодцы! – говорит Мальчик с пальчик.
   – Здорово!
   – Куда идёте?
   – К попу.
   – Зачем?
   – Быков воровать.
   – Возьмите и меня с собой!
   – Куда ты годишься? Нам надо такого молодца, чтоб раз дал – и дух вон!
   – Пригожусь и я: в подворотню пролезу да вам ворота отопру.
   – И то дело! Пойдём с нами.
   Вот пришли вчетвером к богатому попу; Мальчик с пальчик пролез в подворотню, отворил ворота и говорит:
   – Вы, братцы, здесь на дворе постойте, а я заберусь в сарай да выберу быка получше и выведу к вам.
   – Ладно!
   Забрался он в сарай и кричит оттуда во всю глотку:
   – Какого быка тащить – бурого али чёрного?
   – Не шуми, – говорят ему воры, – тащи какой под руку попадётся.
   Мальчик с пальчик вывел им быка что ни есть самого лучшего; воры пригнали быка в лес, зарезали, сняли шкуру и стали делить мясо.
   – Ну, братцы, – говорит Мальчик с пальчик, – я возьму себе требуху: с меня и того будет.
   Взял требуху и тут же залез в неё спать, ночь коротать; а воры поделили мясо и пошли по домам.
   Набежал голодный волк и проглотил требуху вместе с мальчиком; сидит он в волчьем брюхе живой, и горя ему мало! Плохо пришлось серому! Увидит он стадо, овцы пасутся, пастух спит, и только что подкрадется овцу унести – как Мальчик с пальчик и закричит во всё горло: «Пастух, пастух, овечий дух! Ты спишь, а волк овцу тащит!» Пастух проснётся, бросится на волка с дубиною да притравит его собаками, а собаки ну его рвать – только клочья летят! Еле-еле уйдёт сердешный!
   Совсем отощал волк, пришлось пропадать с голоду.
   – Вылези! – просит волк.
   – Довези меня домой к отцу, к матери, так вылезу, – говорит Мальчик с пальчик.
   Побежал волк в деревню, вскочил прямо к старику в избу; Мальчик с пальчик тотчас вылез из волчьего брюха задом, схватил волка за хвост и кричит:
   – Бейте волка, бейте серого!
   Старик схватил дубинку, старуха другую и давай бить волка; тут его и порешили, сняли кожу да сынку тулуп сделали. И стали они жить-поживать, век доживать.

Марья Моревна

   В некотором царстве, в некотором государстве жил-был Иван-царевич; у него было три сестры: одна Марья-царевна, другая Ольга-царевна, третья Анна-царевна. Отец и мать у них померли; умирая, они сыну наказывали:
   – Кто первый за твоих сестёр станет свататься, за того и отдавай – при себе не держи долго!
   Царевич похоронил родителей и с горя пошёл с сёстрами во зелёный сад погулять. Вдруг находит на небо туча чёрная, встает гроза страшная.
   – Пойдёмте, сестрицы, домой! – говорит Иван-царевич.
   Только пришли во дворец – как грянул гром, раздвоился потолок, и влетел к ним в горницу ясен сокол, ударился сокол об пол, сделался добрым молодцем и говорит:
   – Здравствуй, Иван-царевич! Прежде я ходил гостем, а теперь пришёл сватом; хочу у тебя сестрицу Марью-царевну посватать.
   – Коли люб ты сестрице, я её не удерживаю – пусть с Богом идёт!
   Марья-царевна согласилась; сокол женился и унёс её в своё царство.
   Дни идут за днями, часы бегут за часами – целого года как не бывало; пошёл Иван-царевич с двумя сёстрами во зелёный сад погулять. Опять встаёт туча с вихрем, с молнией.
   – Пойдёмте, сестрицы, домой! – говорит царевич.
   Только пришли во дворец – как ударил гром, распалася крыша, раздвоился потолок, и влетел орёл; ударился об пол и сделался добрым молодцем:
   – Здравствуй, Иван-царевич! Прежде я гостем ходил, а теперь пришёл сватом.
   И посватал Ольгу-царевну.
   Отвечает Иван-царевич:
   – Если ты люб Ольге-царевне, то пусть за тебя идёт; я с неё воли не снимаю.
   Ольга-царевна согласилась и вышла за орла замуж; орёл подхватил её и унёс в своё царство.
   Прошёл ещё один год; говорит Иван-царевич своей младшей сестрице:
   – Пойдём, во зелёном саду погуляем!
   Погуляли немножко; опять встаёт туча с вихрем, с молнией.
   – Вернёмся, сестрица, домой!
   Вернулись домой, не успели сесть – как ударил гром, раздвоился потолок и влетел ворон; ударился ворон об пол и сделался добрым молодцем: прежние были хороши собой, а этот ещё лучше.
   – Ну, Иван-царевич, прежде я гостем ходил, а теперь пришёл сватом; отдай за меня Анну-царевну.
   – Я с сестрицы воли не снимаю; коли ты полюбился ей, пусть идёт за тебя.
   Вышла за ворона Анна-царевна, и унёс он её в своё государство.
   Остался Иван-царевич один; целый год жил без сестёр, и сделалось ему скучно.
   – Пойду, – говорит, – искать сестриц.
   Собрался в дорогу, шёл-шёл и видит – лежит в поле рать-сила побитая. Спрашивает Иван-царевич:
   – Коли есть тут жив человек – отзовись! Кто побил это войско великое?
   Отозвался ему жив человек:
   – Всё это войско великое побила Марья Моревна, прекрасная королевна.
   Пустился Иван-царевич дальше, наезжал на шатры белые, выходила к нему навстречу Марья Моревна, прекрасная королевна:
   – Здравствуй, царевич, куда тебя Бог несёт – по воле аль по неволе?
   Отвечал ей Иван-царевич:
   – Добрые молодцы по неволе не ездят!
   – Ну, коли дело не к спеху, погости у меня в шатрах.
   Иван-царевич тому и рад, две ночи в шатрах ночевал, полюбился Марье Моревне и женился на ней.
   Марья Моревна, прекрасная королевна, взяла его с собой в своё государство; пожили они вместе сколько-то времени, и вздумалось королевне на войну собираться; покидает она на Ивана-царевича всё хозяйство и приказывает:
   – Везде ходи, за всем присматривай; только в этот чулан не моги заглядывать!
   Он не вытерпел, как только Марья Моревна уехала, тотчас бросился в чулан, отворил дверь, глянул – а там висит Кощей Бессмертный, на двенадцати цепях прикован.
   Просит Кощей у Ивана-царевича:
   – Сжалься надо мной, дай мне напиться! Десять лет я здесь мучаюсь, не ел, не пил – совсем в горле пересохло!
   Царевич подал ему целое ведро воды; он выпил и ещё запросил:
   – Мне одним ведром не залить жажды; дай ещё!
   Царевич подал другое ведро; Кощей выпил и запросил третье, а как выпил третье ведро – взял свою прежнюю силу, тряхнул цепями и сразу все двенадцать порвал.
   – Спасибо, Иван-царевич! – сказал Кощей Бессмертный. – Теперь тебе никогда не видать Марьи Моревны, как ушей своих! – и страшным вихрем вылетел в окно, нагнал на дороге Марью Моревну, прекрасную королевну, подхватил её и унёс к себе.
   А Иван-царевич горько-горько заплакал, снарядился и пошёл в путь-дорогу: «Что ни будет, а разыщу Марью Моревну!»
   Идёт день, идёт другой, на рассвете третьего видит чудесный дворец, у дворца дуб стоит, на дубу ясен сокол сидит. Слетел сокол с дуба, ударился оземь, обернулся добрым молодцем и закричал:
   – Ах, шурин мой любезный! Как тебя Господь милует?
   Выбежала Марья-царевна, встретила Ивана-царевича радостно, стала про его здоровье расспрашивать, про своё житьё-бытьё рассказывать. Погостил у них царевич три дня и говорит:
   – Не могу у вас гостить долго; я иду искать жену мою, Марью Моревну, прекрасную королевну.
   – Трудно тебе сыскать её, – отвечает сокол. – Оставь здесь на всякий случай свою серебряную ложку: будем на неё смотреть, про тебя вспоминать.
   Иван-царевич оставил у сокола свою серебряную ложку и пошёл в дорогу.
   Шёл он день, шёл другой, на рассвете третьего видит дворец ещё лучше первого, возле дворца дуб стоит, на дубу орёл сидит. Слетел орёл с дерева, ударился оземь, обернулся добрым молодцем и закричал:
   – Вставай, Ольга-царевна! Милый наш братец идёт.
   Ольга-царевна тотчас прибежала навстречу, стала его целовать-обнимать, про здоровье расспрашивать, про своё житьё-бытьё рассказывать. Иван-царевич погостил у них три денька и говорит:
   – Дольше гостить мне некогда; я иду искать жену мою, Марью Моревну, прекрасную королевну.
   Отвечает орёл:
   – Трудно тебе сыскать её; оставь у нас серебряную вилку: будем на неё смотреть, тебя вспоминать.
   Он оставил серебряную вилку и пошёл в дорогу.
   День шёл, другой шёл, на рассвете третьего видит дворец лучше первых двух, возле дворца дуб стоит, на дубу ворон сидит. Слетел ворон с дуба, ударился оземь, обернулся добрым молодцем и закричал:
   – Анна-царевна! Поскорей выходи, наш братец идёт.
   Выбежала Анна-царевна, встретила его радостно, стала целовать-обнимать, про здоровье расспрашивать, про своё житье-бытьё рассказывать. Иван-царевич погостил у них три денька и говорит:
   – Прощайте! Пойду жену искать – Марью Моревну, прекрасную королевну.
   Отвечает ворон:
   – Трудно тебе сыскать её; оставь-ка у нас серебряную табакерку: будем на неё смотреть, тебя вспоминать.
   Царевич отдал ему серебряную табакерку, попрощался и пошёл в дорогу.
   День шёл, другой шёл, а на третий добрался до Марьи Моревны. Увидала она своего милого, бросилась к нему на шею, залилась слезами и промолвила:
   – Ах, Иван-царевич! Зачем ты меня не послушался – посмотрел в чулан и выпустил Кощея Бессмертного?
   – Прости, Марья Моревна! Не поминай старого, лучше поедем со мной, пока не видать Кощея Бессмертного; авось не догонит!
   Собрались и уехали. А Кощей на охоте был; к вечеру он домой ворочается, под ним добрый конь спотыкается.
   – Что ты, несытая кляча, спотыкаешься? Али чуешь какую невзгоду?
   Отвечает конь:
   – Иван-царевич приходил, Марью Моревну увёз.
   – А можно ли их догнать?
   – Можно пшеницы насеять, дождаться, пока она вырастет, сжать её, смолотить, в муку обратить, пять печей хлеба наготовить, тот хлеб поесть, да тогда вдогонку ехать – и то поспеем!
   Кощей поскакал, догнал Иван-царевича:
   – Ну, – говорит, – первый раз тебя прощаю за твою доброту, что водой меня напоил; и в другой раз прощу, а в третий берегись – на куски изрублю!
   Отнял у него Марью Моревну и увёз; а Иван-царевич сел на камень и заплакал.
   Поплакал-поплакал и опять воротился назад за Марьей Моревною; Кощея Бессмертного дома не случилось.
   – Поедем, Марья Моревна!
   – Ах, Иван-царевич! Он нас догонит.
   – Пускай догонит; мы хоть часок-другой проведём вместе.
   Собрались и уехали.
   Кощей Бессмертный домой возвращается, под ним добрый конь спотыкается.
   – Что ты, несытая кляча, спотыкаешься? Али чуешь какую невзгоду?
   – Иван-царевич приходил, Марью Моревну с собой взял.
   – А можно ли догнать их?
   – Можно ячменю насеять, подождать, пока он вырастет, сжать-смолотить, пива наварить, допьяна напиться, до отвала выспаться да тогда вдогонку ехать – и то поспеем!
   Кощей поскакал, догнал Ивана-царевича:
   – Ведь я ж говорил, что тебе не видать Марьи Моревны, как ушей своих!
   Отнял её и увёз к себе.
   Оставался Иван-царевич один, поплакал-поплакал и опять воротился за Марьей Моревною; на ту пору Кощея дома не случилось.
   – Поедем, Марья Моревна!
   – Ах, Иван-царевич! Ведь он догонит, тебя в куски изрубит.
   – Пускай изрубит! Я без тебя жить не могу.
   Собрались и поехали.
   Кощей Бессмертный домой возвращается, под ним добрый конь спотыкается.
   – Что ты спотыкаешься? Али чуешь какую невзгоду?
   – Иван-царевич приходил, Марью Моревну с собой взял.
   Кощей поскакал, догнал Ивана-царевича, изрубил его в мелкие куски и положил в смолёную бочку; взял эту бочку, скрепил железными обручами и бросил в синее море, а Марью Моревну к себе увёз.
   В то самое время у зятьёв Иван-царевича серебро почернело.
   – Ах, – говорят они, – видно, беда приключилась!
   Орёл бросился на сине море, схватил и вытащил бочку на берег, сокол полетел за живой водою, а ворон за мёртвою. Слетелись все трое в одно место, разбили бочку, вынули куски Ивана-царевича, перемыли и сложили как надобно. Ворон брызнул мёртвой водою – тело срослось, соединилось; сокол брызнул живой водою – Иван-царевич вздрогнул, встал и говорит:
   – Ах, как я долго спал!
   – Ещё бы дольше проспал, если б не мы! – отвечали зятья. – Пойдём теперь к нам в гости.
   – Нет, братцы! Я пойду искать Марью Моревну.
   Приходит к ней и просит:
   – Разузнай у Кощея Бессмертного, где он достал себе такого доброго коня.
   Вот Марья Моревна улучила добрую минуту и стала Кощея выспрашивать. Кощей сказал:
   – За тридевять земель, в тридесятом царстве, за огненной рекою живёт баба-яга; у ней есть такая кобылица, на которой она каждый день вокруг света облетает. Много у ней и других славных кобылиц; я у ней три дня пастухом был, ни одной кобылицы не упустил, и за то баба-яга дала мне одного жеребёночка.
   – Как же ты через огненную реку переправился?
   – А у меня есть такой платок – как махну в правую сторону три раза, сделается высокий-высокий мост, и огонь его не достанет!
   Марья Моревна выслушала, пересказала всё Ивану-царевичу и платок унесла да ему отдала.
   Иван-царевич переправился через огненную реку и пошёл к бабе-яге.
   Долго шёл он не пивши, не евши. Попалась ему навстречу заморская птица с малыми детками. Иван-царевич говорит:
   – Съем-ка я одного цыплёночка.
   – Не ешь, Иван-царевич! – просит заморская птица. – В некоторое время я пригожусь тебе.
   Пошёл он дальше; видит в лесу улей пчёл.
   – Возьму-ка я, – говорит, – сколько-нибудь медку.
   Пчелиная матка отзывается:
   – Не тронь моего мёду, Иван-царевич! В некоторое время я тебе пригожусь.
   Он не тронул и пошёл дальше; попадает ему навстречу львица со львёнком.
   – Съем я хоть этого львёнка; есть так хочется, аж тошно стало!
   – Не тронь, Иван-царевич, – просит львица. – В некоторое время я тебе пригожусь.
   – Хорошо, пусть будет по-твоему!
   Побрёл голодный, шёл-шёл – стоит дом бабы-яги, кругом дома двенадцать шестов, на одиннадцати шестах по человечьей голове, только один незанятый.
   – Здравствуй, бабушка!
   – Здравствуй, Иван-царевич! Почто пришёл – по своей доброй воле аль по нужде?
   – Пришёл заслужить у тебя богатырского коня.
   – Изволь, царевич! У меня ведь не год служить, а всего-то три дня; если упасёшь моих кобылиц – дам тебе богатырского коня, а если нет, то не гневайся – торчать твоей голове на последнем шесте.
   Иван-царевич согласился; баба-яга его накормила-напоила и велела за дело приниматься.
   Только что выгнал он кобылиц в поле, кобылицы задрали хвосты и все врозь по лугам разбежались; не успел царевич глазами вскинуть, как они совсем пропали. Тут он заплакал-запечалился, сел на камень и заснул.
   Солнышко уже на закате, прилетела заморская птица и будит его:
   – Вставай, Иван-царевич! Кобылицы теперь дома.
   Царевич встал, воротился домой; а баба-яга и шумит, и кричит на своих кобылиц:
   – Зачем вы домой воротились?
   – Как же нам было не воротиться? Налетели птицы со всего света, чуть нам глаз не выклевали.
   – Ну, вы завтра по лугам не бегайте, а рассыпьтесь по дремучим лесам.
   Переспал ночь Иван-царевич; наутро баба-яга ему говорит:
   – Смотри, царевич, если не упасёшь кобылиц, если хоть одну потеряешь – быть твоей буйной головушке на шесте!
   Погнал он кобылиц в поле; они тотчас задрали хвосты и разбежались по дремучим лесам. Опять сел царевич на камень, плакал, плакал, да и уснул. Солнышко село за лес; прибежала львица:
   – Вставай, Иван-царевич! Кобылицы все собраны.
   Иван-царевич встал и пошёл домой; баба-яга пуще прежнего, и шумит и кричит на своих кобылиц:
   – Зачем домой воротились?
   – Как же нам было не воротиться? Набежали лютые звери со всего света, чуть нас совсем не разорвали.
   – Ну, вы завтра забегите в сине море.
   Опять переспал ночь Иван-царевич, наутро посылает его баба-яга кобылиц пасти:
   – Если не упасёшь – быть твоей буйной головушке на шесте.
   Он погнал кобылиц в поле; они тотчас задрали хвосты, скрылись с глаз и забежали в сине море; стоят в воде по шею. Иван-царевич сел на камень, заплакал и уснул. Солнышко за лес село, прилетела пчёлка и говорит:
   – Вставай, царевич! Кобылицы все собраны; да как воротишься домой, бабе-яге на глаза не показывайся, пойди в конюшню и спрячься за яслями. Там есть паршивый жеребёнок – в навозе валяется, ты укради его и в глухую полночь уходи из дому.
   Иван-царевич встал, пробрался в конюшню и улёгся за яслями; баба-яга и шумит, и кричит на своих кобылиц:
   – Зачем воротились?
   – Как же нам было не воротиться? Налетело пчёл видимо-невидимо со всего света и давай нас со всех сторон жалить до крови!
   Баба-яга заснула, а в самую полночь Иван-царевич украл у неё паршивого жеребёнка, оседлал его, сел и поскакал к огненной реке. Доехал до той реки, махнул три раза платком в правую сторону – и вдруг, откуда ни взялся, повис через реку высокий, славный мост. Царевич переехал по мосту и махнул платком на левую сторону только два раза – остался через реку мост тоненький-тоненький!
   Поутру пробудилась баба-яга – паршивого жеребёнка видом не видать! Бросилась в погоню; во весь дух на железной ступе скачет, пестом погоняет, помелом след заметает. Прискакала к огненной реке, взглянула и думает: «Хорош мост!» Поехала по мосту, только добралась до средины – мост обломился и баба-яга чубурах в реку; тут ей и лютая смерть приключилась!
   Иван-царевич откормил жеребёнка в зелёных лугах; стал из него чудный конь.
   Приезжает царевич к Марье Моревне; она выбежала, бросилась к нему на шею:
   – Как тебя Бог воскресил?
   – Так и так, – говорит. – Поедем со мной.
   – Боюсь, Иван-царевич! Если Кощей догонит, быть тебе опять изрубленным.
   – Нет, не догонит! Теперь у меня славный богатырский конь, словно птица летит.
   Сели они на коня и поехали.
   Кощей Бессмертный домой ворочается, под ним конь спотыкается.
   – Что ты, несытая кляча, спотыкаешься? Али чуешь какую невзгоду?
   – Иван-царевич приезжал, Марью Моревну увёз.
   – А можно ли их догнать?
   – Бог знает! Теперь у Ивана-царевича конь богатырский лучше меня.
   – Нет, не утерплю, – говорит Кощей Бессмертный, – поеду в погоню.
   Долго ли, коротко ли – нагнал он Иван-царевича, соскочил наземь и хотел было сечь его острой саблею; в те поры конь Ивана-царевича ударил со всего размаху копытом Кощея Бессмертного и размозжил ему голову, а царевич доконал его палицей. После того наложил царевич груду дров, развёл огонь, спалил Кощея Бессмертного на костре и самый пепел его пустил по ветру.
   Марья Моревна села на Кощеева коня, а Иван-царевич на своего, и поехали они в гости сперва к ворону, потом к орлу, а там и к соколу. Куда ни приедут, всюду встречают их с радостью:
   – Ах, Иван-царевич, а уж мы не чаяли тебя видеть. Ну, да недаром же ты хлопотал: такой красавицы как Марья Моревна во всём свете поискать – другой не найти!
   Погостили они, попировали и поехали в своё царство; приехали и стали себе жить-поживать, добра наживать да медок попивать.

Мудрая жена

   В некотором царстве, в некотором государстве жил в деревушке старик со старухою; у него было три сына: два – умных, а третий – дурак. Пришло время старику помирать, стал он деньги делить: старшему дал сто рублей и среднему – сто рублей, а дураку и давать не хочет: всё равно даром пропадут!
   – Что ты, батька, – говорит дурак. – Дети все равны, что умные, что дурак; давай и мне долю.
   Старик дал и ему сто рублей. Умер отец, похоронили его. Вот умные братья собрались на базар ехать быков покупать; и дурак поднялся. Умные купили быков, а он кошку да собаку привёл. Через несколько дней старшие братья запрягли своих быков, хотят в дорогу ехать; смотря на них, и меньшой собирается.
   – Что ты, дурак! Куда собираешься? Али людей смешить?
   – Про то я знаю! Умным – дорога, и дуракам – путь не заказан.
   Взял дурак собаку да кошку, взвалил мешок на плечи и пошёл из дому. Шёл, шёл, на пути большая река, а заплатить за перевоз нет ни гроша; вот дурак долго не думал, набрал хворосту сделал на берегу шалаш и остался в нём жить. Начала его собака по сторонам промышлять, краюшки хлеба таскать, – и себя не забывает, и хозяина с кошкой кормит. Плыл по той реке корабль с разными товарами. Дурак увидал и кричит:
   – Эй, господин корабельщик! Ты в торг едешь, возьми мой товар из половины.
   И бросил на корабль свою кошку.
   – Куда нам этого зверя? – смеются корабельные работники. – Давайте, ребята, его в воду спустим.
   – Эх вы какие, – говорит хозяин, – не трожьте, пускай эта кошка у нас мышей да крыс ловит.
   – Что ж, это дело!
   Долго ли, коротко ли – приплыл корабль в иную землю, где кошек никто и не видывал, а крыс да мышей столько было, как травы в поле. Корабельщик разложил свои товары, стал продавать; нашёлся и купец на них, закупил всё сполна и позвал корабельщика.
   – Надо магарыч пить; пойдём, – говорит, – я тебя угощу!
   Привёл гостя в свой дом, напоил допьяна и приказал своим приказчикам стащить его в сарай: «Пусть-де его крысы съедят, всё его богатство мы задаром возьмём!» Стащили корабельщика в тёмный сарай и бросили наземь; а с ним всюду кошка ходила, так привыкла к нему – ни на шаг не отстаёт. Забралась она в этот сарай и давай крыс душить, душила, душила, этакую кучу накидала! Наутро приходит хозяин, смотрит – корабельщик ни в чём невредим, а кошка последних крыс добивает.
   – Продай, – говорит, – мне твоего зверя.
   – Купи!
   Торговаться-торговаться – и купил её купец за шесть бочонков золота.
   Воротился корабельщик в своё государство, увидал дурака и отдаёт ему три бочонка золота. «Экая пропасть золота! Куда мне с ним?» – подумал дурак и пошёл по городам да по сёлам оделять нищую братию; раздал два бочонка, а на третий купил ладану, сложил в чистом поле и зажёг: воскурилось благоухание и пошло к Богу на небеса. Вдруг является ангел:
   – Господь приказал спросить, чего ты желаешь?
   – Не знаю, – отвечает дурак.
   – Ну, ступай в эту сторону; там три мужика землю пашут, спроси у них – они тебе скажут.
   Дурак взял дубинку и пошёл к пахарям. Приходит к первому:
   – Здравствуй, старик!
   – Здравствуй, добрый человек!
   – Научи меня, чего б пожелать мне от Господа.
   – А я почём знаю, что тебе надобно!
   Приходит к другому, опять спрашивает:
   – Скажи, старик, чего бы лучше пожелать мне от Господа?
   – А мне почём знать!
   Приходит к третьему пахарю, спрашивает у него:
   – Скажи ты, старче!
   Старик отвечает:
   – Коли тебе богатство дать, ты, пожалуй, и Бога забудешь; пожелай лучше жену мудрую.
   Воротился дурак к ангелу.
   – Ну, что тебе сказано?
   – Сказано: не пожелай богатства, пожелай жену мудрую.
   – Хорошо – говорит ангел. – Ступай к такой-то реке, сядь на мосту и смотри в воду; мимо тебя всякая рыба пройдет – и большая и малая; промеж той рыбы будет плотичка с золотым кольцом – ты её подхвати и брось через себя о сырую землю.
   Дурак так и сделал; пришёл к реке, сел на мосту, смотрит в воду пристально – плывёт мимо рыба всякая, и большая и малая, а вот и плотичка – на ней золотое кольцо вздето; он тотчас подхватил её и бросил через себя о сырую землю – обратилась рыбка красной девицей:
   – Здравствуй, милый друг!
   Взялись они за руки и пошли; шли, шли, стало солнце садиться – остановились ночевать в чистом поле. Дурак заснул крепким сном, а красная девица крикнула зычным голосом – тотчас явилось двенадцать работников.
   – Постройте мне богатый дворец под золотою крышею.
   Вмиг дворец поспел, и с зеркалами, и с картинами. Спать легли в чистом поле, а проснулись в чудесных палатах. Увидал тот дворец под золотою крышею сам государь, удивился, позвал к себе дурака и говорит:
   – Ещё вчера было тут место гладкое, а нынче дворец стоит! Видно, ты колдун какой!
   – Нет, ваше величество! Всё сделалось по Божьему повелению.
   – Ну, коли ты сумел за одну ночь дворец поставить, ты построй к завтрему от своего дворца до моих палат мост – одна мостина серебряная, а другая золотая; а не выстроишь, то мой меч – твоя голова с плеч!
   Пошёл дурак, заплакал. Встречает его жена у дверей:
   – О чём плачешь?
   – Как не плакать мне! Приказал мне государь мост состроить – одна мостина золотая, другая серебряная; а не будет готов к завтрему, хочет голову рубить.
   – Ничего, душа моя! Ложись-ка спать; утро вечера мудренее.
   Дурак лёг и заснул; наутро встаёт – уж всё сделано: мост такой, что в год не насмотришься! Король позвал дурака к себе:
   – Хороша твоя работа! Теперь сделай мне за единую ночь, чтоб по обе стороны моста росли яблони, на тех яблонях висели бы спелые яблочки, пели бы птицы райские да мяукали котики морские; а не будет готово, то мой меч – твоя голова с плеч!
   Пошёл дурак, заплакал; у дверей жена встречает:
   – О чём, душа, плачешь?
   – Как не плакать мне! Государь велел, чтоб к завтрему по обе стороны моста яблони росли, на тех яблонях спелые яблочки висели, птицы райские пели и котики морские мяукали; а не будет сделано – хочет рубить голову.
   – Ничего, ложись-ка спать; утро вечера мудренее.
   Наутро встаёт дурак – уж всё сделано: яблоки зреют, птицы распевают, котики мяукают. Нарвал он яблоков, понёс на блюде к государю. Король съел одно-другое яблочко и говорит:
   – Можно похвалить! Этакой сласти я ещё никогда не пробовал! Ну, братец, коли ты так хитер, то сходи на тот свет к моему отцу-покойнику и спроси, где его деньги запрятаны? А не сумеешь сходить туда, помни одно: мой меч – твоя голова с плеч!
   Опять идёт дурак да плачет.
   – О чём, душа, слёзы льёшь? – спрашивает его жена.
   – Как мне не плакать! Посылает меня государь на тот свет – спросить у его отца-покойника, где деньги спрятаны.
   – Это ещё не беда! Ступай к королю да выпроси себе в провожатые тех думных людей, что ему злые советы дают.
   Король дал ему двух бояр в провожатые; а жена достала клубочек.
   – На, – говорит, – куда клубочек покатится – туда смело иди.
   Вот клубочек катился, катился – и прямо в море: море расступилось, дорога открылась; дурак ступил раз-другой и очутился со своими провожатыми на том свете.
   Смотрит, а на покойном королевском отце черти до пекла дрова везут да гоняют его железными прутьями.
   – Стой! – закричал дурак.
   Черти подняли рогатые головы и спрашивают:
   – А тебе что надобно?
   – Да мне нужно слова два перекинуть вот с этим покойником, на котором вы дрова возите.
   – Ишь что выдумал! Есть когда толковать! Этак, пожалуй, у нас в пекле огонь погаснет.
   – Небось поспеете! Возьмите на смену этих двух бояр, ещё скорей довезут.
   Живой рукой отпрягли черти старого короля, а вместо него двух бояр заложили и повезли дрова в пекло. Говорит дурак государеву отцу:
   – Твой сын, а наш государь, прислал меня к твоей милости спросить, где прежняя казна спрятана?
   – Казна лежит в глубоких подвалах за каменными стенами; да сила не в том, а скажи-ка ты моему сыну: коли он будет королевством управлять так же не по правде, как я управлял, то и с ним то же будет! Сам видишь, как меня черти замучили, до костей спину и бока простегали. Возьми это кольцо и отдай сыну для большего уверения…
   Только старый король покончил эти слова, как черти уж назад едут:
   – Но-но! Эх, какая пара славная! Дай нам ещё разок на ней прокатиться.
   А бояре кричат дураку:
   – Смилуйся, не давай нас; возьми, пока живы!
   Черти отпрягли их, и бояре воротились с дураком на белый свет.
   Приходят к королю; он глянул и ужаснулся: у тех бояр лица осунулись, глаза выкатились, из спины, из боков железные прутья торчат.
   – Что с вами подеялось? – спрашивает король.
   – Были мы на том свете; увидал я, что на вашем покойном отце черти дрова везут, остановил их и дал этих двух бояр на смену; пока я с вашим отцом говорил, а черти на них дрова возили.
   – Что ж с тобою отец наказал?
   – Да велел сказать: коли ваше величество будет управлять королевством так же не по правде, как он управлял, то и с вами то же будет. Вот и кольцо прислал для большего уверения.
   – Не то говоришь! Где казна-то лежит?
   – А казна в глубоких подвалах, за каменными стенами спрятана.
   Тотчас призвали целую роту солдат, стали каменные стены ломать; разломали, а за теми стенами стоят бочки с серебром да с золотом – сумма несчётная!
   – Спасибо тебе, братец, за службу! – говорит король дураку. – Только уж не погневайся: коли ты сумел на тот свет сходить, так сумей достать мне гусли-самогуды; а не достанешь, то мой меч – твоя голова с плеч!
   Дурак пошёл и заплакал.
   – О чем, душа, плачешь? – спрашивает у него жена.
   – Как мне не плакать! Сколько ни служить, а всё голову сложить! Посылает меня государь за гуслями-самогудами.
   – Ничего, мой брат их делает.
   Дала ему клубочек, полотенце своей работы, наказала взять с собою двух прежних бояр, королевских советников, и говорит:
   – Теперь ты пойдёшь надолго-надолго: как бы король чего злого не сделал, на мою красоту не польстился! Пойди-ка ты в сад да вырежь три прутика.
   Дурак вырезал в саду три прутика.
   – Ну, теперь ударь этими прутиками и дворец и меня самоё по три раза и ступай с Богом!
   Дурак ударил – жена обратилась в камень, а дворец в каменную гору. Взял у короля двух прежних бояр и пошёл в путь-дорогу; куда клубочек катится, туда и он идёт.
   Долго ли, коротко ли, близко ли, далеко ли – прикатился клубочек в дремучий лес, прямо к избушке. Входит дурак в избушку, а там старуха сидит.
   – Здравствуй, бабушка!
   – Здравствуй, добрый человек! Куда Бог несёт?
   – Иду, бабушка, поискать такого мастера, чтобы сделал мне гусли-самогуды: сами бы гусли играли, и под ихнюю музыку все бы волей-неволей плясали.
   – Ах, да ведь этакие гусли мой сынок делает! Подожди немножко – он ужо домой придёт.
   Немного погодя приходит старухин сын.
   – Господин мастер! – просит его дурак. – Сделай мне гусли-самогуды.
   – У меня готовые есть; пожалуй, подарю тебе, только с тем уговором: как стану я гусли настраивать – чтоб никто не спал! А коли кто уснёт да по моему оклику не встанет, с того голова долой!
   – Хорошо, господин мастер!
   Взялся мастер за работу, начал настраивать гусли-самогуды; вот один боярин заслушался и крепко уснул.
   – Ты спишь? – окликает мастер.
   Тот не встаёт, не отвечает, и покатилась голова его по полу Минуты две-три – и другой боярин заснул; отлетела и его голова с плеч долой. Ещё минута – и дурак задремал.
   – Ты спишь? – окликает мастер.
   – Нет, не сплю! С дороги глаза слипаются. Нет ли воды? Промыть надобно.
   Старуха подала воды. Дурак умылся, достал шитое полотенце и стал утираться. Старуха глянула на то полотенце, признала работу своей дочери и говорит:
   – Ах, зять любезный! Не чаяла с тобой видеться; здорова ли моя дочка?
   Тут пошло у них обниманье-целованье: три дня гуляли, пили-ели, прохлаждалися, а там наступило время и прощаться. На прощанье мастер подарил своему зятю гусли-самогуды; дурак взял их под мышку и пустился домой.
   Шёл, шёл, вышел из дремучего леса на большую дорогу и заставил играть гусли-самогуды: век бы слушал – не наслушался!.. Попадается ему навстречу разбойник.
   – Отдай, – говорит, – мне гусли-самогуды, а я тебе дубинку дам.
   – А на что твоя дубинка?
   – Да ведь она не простая; только скажи ей: эй, дубинка, бей-колоти – хоть целую армию, и ту на месте положит.
   Дурак поменялся, взял дубинку и велел ей убить разбойника. Дубинка полетела на разбойника, раз-другой ударила и убила его до смерти. Дурак взял гусли-самогуды и дубинку и пошёл дальше.
   Приходит в своё государство. «Что, – думает, – мне к королю идти – ещё успею! Лучше я наперёд с женой повидаюсь». Ударил тремя прутиками в каменную гору – раз, другой, третий, и явился чудный дворец; ударил в камень – и жена перед ним. Обнялись, поздоровались, два-три слова перемолвили; после того взял дурак гусли, не забыл и дубинку и пошёл к королю. Тот увидал. «Эх, – думает, – ничем его не уходишь, всё исполняет!» Как закричит, как напустится на дурака:
   – Ах ты, такой-сякой! Вместо того чтобы ко мне явиться, ты наперёд вздумал с женой обниматься!
   – Виноват, ваше величество!
   – Мне из твоей вины не шубу шить! Уж теперь ни ни за что не прощу… Подайте-ка мой булатный меч!» Дурак видит, что дело к расплате идет, и крикнул: «Эй, дубинка, бей-колоти!» Дубинка бросилась, раз-другой ударила и убила злого короля до смерти. А дурак сделался королем и царствовал долго и милостиво.

Никита Кожемяка

   В старые годы появился невдалеке от Киева страшный змей. Много народа из Киева потаскал в свою берлогу, потаскал и поел. Утащил змей и царскую дочь, но не съел её, а крепко-накрепко запер в своей берлоге. Увязалась за царевной из дому маленькая собачонка. Как улетит змей на промысел, царевна напишет записочку к отцу, к матери, привяжет записочку собачонке на шею и пошлёт её домой. Собачонка записочку отнесёт и ответ принесёт.
   Вот раз царь и царица пишут царевне: узнай-де от змея, кто его сильней. Стала царевна от змея допытываться и допыталась.
   – Есть, – говорит змей, – в Киеве Никита Кожемяка – тот меня сильней.
   Как ушёл змей на промысел, царевна и написала к отцу, к матери записочку: есть-де в Киеве Никита Кожемяка, он один сильнее змея. Пошлите Никиту меня из неволи выручить.
   Сыскал царь Никиту и сам с царицею пошёл его просить выручить их дочку из тяжёлой неволи. В ту пору мял Кожемяка разом двенадцать воловьих кож. Как увидел Никита царя – испугался: руки у Никиты задрожали, и разорвал он разом все двенадцать кож. Рассердился тут Никита, что его испугали и ему убытку наделали, и, сколько ни упрашивали его царь и царица пойти выручить царевну, не пошёл.
   Вот и придумал царь с царицей собрать пять тысяч малолетних сирот – осиротил их лютый змей, – и послали их просить Кожемяку освободить всю русскую землю от великой беды. Сжалился Кожемяка на сиротские слёзы, сам прослезился. Взял он триста пудов пеньки, насмолил её смолою, весь пенькою [5 - Пенька – волокна стеблей конопли, которые добывают путём долгого (до 2-х лет) отмачивания конопляной массы в проточной воде. Волокна конопли отличаются особой прочностью.] обмотался и пошёл.
   Подходит Никита к змеиной берлоге, а змей заперся, брёвнами завалился и к нему не выходит.
   – Выходи лучше на чистое поле, а не то я всю твою берлогу размечу! – сказал Кожемяка и стал уже брёвна руками разбрасывать.
   Видит змей беду неминучую, некуда ему от Никиты спрятаться, вышел в чистое поле.
   Долго ли, коротко ли они бились, только Никита повалил змея на землю и хотел его душить. Стал тут змей молить Никиту:
   – Не бей меня, Никитушка, до смерти! Сильнее нас с тобой никого на свете нет. Разделим весь свет поровну: ты будешь владеть в одной половине, а я – в другой.
   – Хорошо, – сказал Никита. – Надо же прежде межу проложить, чтобы потом спору промеж нас не было.
   Сделал Никита соху в триста пудов, запряг в неё змея и стал от Киева межу прокладывать, борозду пропахивать; глубиной та борозда две сажени [6 - Сажень – старая русская мера длины, равная трём аршинам (2,13 м).] с четвертью. Провел Никита борозду от Киева до самого Чёрного моря и говорит змею:
   – Землю мы разделили – теперь давай море делить, чтобы о воде промеж нас спору не вышло.
   Стали воду делить – вогнал Никита змея в Чёрное море, да там его и утопил.
   Сделавши святое дело, воротился Никита в Киев, стал опять кожи мять, не взял за свой труд ничего. Царевна же воротилась к отцу, к матери.
   Борозда Никитина, говорят, и теперь кое-где по степи видна: стоит она валом сажени на две высотою. Кругом мужички пашут, а борозды не распахивают: оставляют её на память о Никите Кожемяке.

Пастушья дудочка

   Жили в одном селе старик да старуха, бедные-пребедные, и был у них сын Иванушка. С малых лет любил он на дудочке играть. И так-то он хорошо играл, что все слушали – наслушаться не могли. Заиграет Иванушка грустную песню – все пригорюнятся, у всех слезы катятся. Заиграет плясовую – все в пляс идут, удержаться не могут.
   Подрос Иванушка и говорит отцу да матери:
   – Пойду я, батюшка и матушка, в работники наниматься. Сколько заработаю – всё вам принесу.
   Попрощался и пошёл.
   Пришёл в одну деревню – никто не нанимает. В другую пришёл – и там работники не нужны.
   Пошёл Иванушка дальше.
   Шёл-шёл и пришёл в дальнее село. Ходит от избы к избе, спрашивает, не нужен ли кому работник.
   Вышел из одной избы мужик и говорит:
   – Не наймёшься ли ты овец пасти?
   – Наймусь, дело не хитрое!
   – Не хитрое оно, это так. Только у меня такое условие: если хорошо пасти будешь – двойное жалованье заплачу. А если хоть одну овечку из моего стада потеряешь, ничего не получишь, прогоню без денег!
   – Авось не потеряю! – отвечает Иванушка.
   – То-то, смотри!
   Уговорились они, и стал Иванушка стадо пасти.
   Утром чуть свет уйдёт со двора, а возвращается, когда солнце сядет.
   Как идёт он с пастбища, хозяин с хозяйкой уже у ворот стоят, овец считают:
   – Одна, две, три… десять… двадцать… сорок… пятьдесят…
   Все овцы целы!
   Так и месяц прошёл, и другой, и третий. Скоро надо с пастухом рассчитываться, жалованье ему платить.
   «Что это? – думает хозяин. – Как это пастух всех овец сберегает? В прошлые годы всегда овцы пропадали: то волк задерёт, то сами куда забредут, потеряются… Неспроста это. Надо посмотреть, что пастух на пастбище делает».
   Под утро, когда все ещё спали, взял хозяин овчинный тулуп, выворотил его шерстью наружу, напялил на себя и пробрался в хлев. Стал среди овец на четвереньки. Стоит дожидается, когда пастух погонит стадо на пастбище.
   Как солнышко взошло, Иванушка поднялся и погнал овец. Заблеяли овцы и побежали. А хозяину хоть и трудно, только он не отстаёт – бежит вместе с овцами, покрикивает:
   – Бя-бя-бя! Бя-бя-бя!
   А сам думает: «Теперь-то я всё узнаю, выведаю!». Думал он, что Иванушка его не приметит. А Иванушка зорким был, сразу его увидел, только виду не подал – гонит овец, а сам нет-нет и стегнёт их кнутом. Да всё метит прямо хозяина по спине!
   Пригнал овец на опушку леса, сел под кусток и стал краюшку жевать.
   Ходят овцы по полянке, щиплют траву. А Иванушка за ними посматривает. Как увидит, что какая овца хочет в лес забежать, сейчас на дудочке заиграет. Все овцы к нему и бегут.
   А хозяин всё на четвереньках ходит, головой в землю тычется, будто траву щиплет.
   Устал, утомился, а показаться стыдно: расскажет пастух соседям – сраму не оберёшься!
   Как наелись овцы, Иванушка и говорит им:
   – Ну, сыты вы, довольны вы, теперь и поплясать можно!
   Да и заиграл на дудочке плясовую.
   Принялись овцы скакать да плясать, копытцами постукивать! И хозяин туда же: хоть и не сыт и не доволен, а выскочил из середины стада и давай плясать вприсядку. Пляшет, пляшет, ногами разные штуки выделывает, удержаться не может!
   Иванушка всё быстрее да быстрее играет. А за ним и овцы, и хозяин быстрее пляшут.
   Уморился хозяин. Пот с него градом так и катится. Красный весь, волосы растрепались… Не выдержал, закричал:
   – Ой, батрак, перестань ты играть!.. Мочи моей нет!
   А Иванушка будто не слышит – играет да играет!
   Остановился он наконец и говорит:
   – Ой, хозяин! Ты ли это?
   – Я…
   – Да как же ты сюда попал?
   – Да так, забрёл невзначай…
   – А тулуп зачем надел?
   – Да холодно с утра показалось…
   А сам за кусты, да и был таков. Приплёлся домой и говорит жене:
   – Ну, жена, надо нам поскорее батрака выпроводить подобру-поздорову, надо ему жалованье отдать…
   – Что так? Никому не отдавали, а ему вдруг отдадим…
   – Нельзя не отдать. Он так нас осрамит, что и людям не сможем показаться.
   И рассказал ей, как пастух заставил его плясать, чуть до смерти не уморил.
   Выслушала хозяйка и говорит:
   – Настоящий ты дурень! Нужно же тебе было плясать! Меня-то он не заставит! Как придёт, велю ему играть. Посмотришь, что будет.
   Стал хозяин просить жену:
   – Коли ты такое дело затеяла, посади меня в сундук да привяжи на чердаке за перекладину чтоб мне вместе с тобой не заплясать… Будет с меня! Наплясался я утром, чуть жив хожу.
   Хозяйка так и сделала. Посадила мужа в большой сундук и привязала на чердаке за перекладину А сама ждёт не дождётся, когда вернётся батрак с поля.
   Вечером, только Иванушка пригнал стадо, хозяйка и говорит ему:
   – Правда ли, что у тебя такая дудка есть, под которую все пляшут?
   – Правда.
   – Ну-ка поиграй! Если и я запляшу – отдадим тебе жалованье, а не запляшу – так прогоним.
   – Хорошо, – говорит Иванушка, – будь по твоему.
   Вынул он дудочку и стал плясовую наигрывать.
   А хозяйка в это время тесто месила. Не удержалась она и пошла плясать. Пляшет, а сама переваливает тесто с руки на руку А Иванушка всё быстрее да быстрее, всё громче да громче играет. И хозяйка всё быстрее да быстрее пляшет.
   Услыхал дудочку и хозяин на чердаке. Стал в своём сундуке руками да ногами шевелить, поплясывать. Да тесно ему там, всё головой о крышку стукается. Возился, возился да и сорвался с перекладины вместе с сундуком. Прошиб головой крышку, выскочил из сундука и давай по чердаку вприсядку плясать! С чердака скатился, в избу ввалился. Стал там вместе с женой плясать, руками да ногами размахивать!
   А Иванушка вышел на крылечко, сел на ступеньку, всё играет, не умолкает. Хозяин с хозяйкой за ним во двор выскочили и ну плясать да скакать перед крыльцом.
   Устали оба, еле дышат, а остановиться не могут. А глядя на них, и куры заплясали, и овцы, и коровы, и собака у будки.
   Тут Иванушка встал с крыльца да, поигрывая к воротам пошёл. А за ним и все потянулись.
   Видит хозяйка – дело плохо. Стала упрашивать Иванушку:
   – Ой, батрак, перестань, не играй больше! Не выходи со двора! Не позорь перед людьми! По-честному с тобой рассчитаемся! По уговору жалованье отдадим!
   – Ну нет! – говорит Иванушка. – Пусть на вас добрые люди посмотрят, пусть посмеются!
   Вышел он за ворота – ещё громче заиграл. А хозяин с хозяйкой со всеми коровами, овцами да курами ещё быстрее заплясали. И крутятся, и вертятся, и приседают, и подпрыгивают!
   Сбежалась тут вся деревня – и старые и малые, смеются, пальцами показывают…
   До самого вечера играл Иванушка. Утром получил он своё жалованье и ушёл к отцу, к матери. А хозяин с хозяйкой в избу спрятались. Сидят и показаться людям на глаза не смеют.

Пёрышко Финиста – ясна сокола

   Жил-был старик, у него было три дочери: большая и средняя – щеголихи, а меньшая только о хозяйстве радела. Сбирается отец в город и спрашивает у своих дочерей: которой что купить? Большая просит:
   – Купи мне на платье!
   И средняя то ж говорит.
   – А тебе что, дочь моя любимая? – спрашивает у меньшой.
   – Купи мне, батюшка, пёрышко Финиста – ясна сокола.
   Отец простился с ними и уехал в город; большим дочерям купил на платье, а пёрышка Финиста – ясна сокола нигде не нашёл. Воротился домой, старшую и среднюю дочерей обновами обрадовал.
   – А тебе, – говорит меньшой, – не нашёл пёрышка Финиста – ясна сокола.
   – Так и быть, – сказала она, – может, в другой раз посчастливится найти.
   Большие сёстры кроят да обновы себе шьют, да над нею посмеиваются; а она знай отмалчивается. Опять собирается отец в город и спрашивает:
   – Ну, дочки, что вам купить?
   Большая и средняя просят по платку купить, а меньшая говорит:
   – Купи мне, батюшка, пёрышко Финиста, ясна сокола.
   Отец поехал в город, купил два платка, а пёрышка и в глаза не видал.
   Воротился назад и говорит:
   – Ах, дочка, ведь я опять не нашёл пёрышка Финиста – ясна сокола.
   – Ничего, батюшка; может, в иное время посчастливится.
   Вот и в третий раз собирается отец в город и спрашивает:
   – Сказывайте, дочки, что вам купить.
   Большие говорят:
   – Купи нам серьги.
   А меньшая опять своё:
   – Купи мне пёрышко Финиста, ясна сокола.
   Отец купил золотые серьги, бросился искать пёрышко – никто такого не ведает; опечалился и поехал из городу. Только за заставу, а навстречу ему старичок несёт коробочку.
   – Что несёшь, старина?
   – Пёрышко Финиста – ясна сокола.
   – Что за него просишь?
   – Давай тысячу.
   Отец заплатил деньги и поскакал домой с коробочкой.
   Встречают его дочери.
   – Ну, дочь моя любимая, – говорит он меньшой, – наконец и тебе купил подарок; на, возьми!
   Меньшая дочь чуть не прыгнула от радости, взяла коробочку, стала её целовать-миловать, крепко к сердцу прижимать.
   После ужина разошлись все спать по своим светёлкам [7 - Светёлка – комната.]; пришла и она в свою горницу, открыла коробочку – пёрышко Финиста – ясна сокола тотчас вылетело, ударилось об пол, и явился перед девицей прекрасный царевич. Повели они меж собой речи сладкие, хорошие. Услыхали сёстры и спрашивают:
   – С кем это, сестрица, ты разговариваешь?
   – Сама с собой, – отвечает красна девица.
   – А ну, отопрись!
   Царевич ударился об пол – и сделался пёрышком; она взяла, положила пёрышко в коробочку и отворила дверь. Сёстры и туда смотрят, и сюда заглядывают – нет никого!
   Только они ушли, красная девица открыла окно, достала пёрышко и говорит:
   – Полетай, моё пёрышко, во чисто поле; погуляй до поры до времени!
   Пёрышко обратилось ясным соколом и улетело в чистое поле.
   На другую ночь прилетает Финист ясный сокол к своей девице; пошли у них разговоры весёлые. Сёстры услыхали и сейчас к отцу побежали:
   – Батюшка! У нашей сестры кто-то по ночам бывает; и теперь сидит да с нею разговаривает.
   Отец встал и пошёл к меньшой дочери, входит в её горницу, а царевич уж давно обратился пёрышком и лежит в коробочке.
   – Ах вы, негодные! – накинулся отец на своих больших дочерей. – Что вы на неё понапрасну взводите? Лучше бы за собой присматривали!
   На другой день сёстры поднялись на хитрости: вечером, когда на дворе совсем стемнело, подставили лестницу, набрали острых ножей да иголок и натыкали на окне красной девицы.
   Ночью прилетел Финист – ясный сокол, бился-бился – не мог попасть в горницу, только крылышки себе обрезал.
   – Прощай, красна девица! – сказал он. – Если вздумаешь искать меня, то ищи за тридевять земель, в тридесятом царстве. Прежде три пары башмаков железных истопчешь, три посоха чугунных изломаешь, три просвиры [8 - Просвира – в православном культе пшеничный хлебец из крутого теста, употребляемый в религиозных обрядах.] каменных изгложешь, чем найдёшь меня, добра молодца.
   А девица спит себе: хоть и слышит сквозь сон эти речи неприветливые, а встать-пробудиться не может.
   Утром просыпается, смотрит – на окне ножи да иглы натыканы, а с них кровь так и капает. Всплеснула руками:
   – Ах, Боже мой! Знать, сестрицы сгубили моего друга милого!
   В тот же час собралась и ушла из дому Побежала в кузницу, сковала себе три пары башмаков железных да три посоха чугунных, запаслась тремя каменными просвирами и пустилась в дорогу – искать Финиста, ясна сокола.
   Шла-шла, пару башмаков истоптала, чугунный посох изломала и каменную просвиру изглодала: приходит к избушке и стучится:
   – Хозяин с хозяюшкой! Укройте от тёмной ночи.
   Отвечает старушка:
   – Милости просим, красная девица! Куда идёшь, голубушка?
   – Ах, бабушка! Ищу Финиста – ясна сокола.
   – Ну, красна девица, далёко ж тебе искать будет!
   Наутро говорит старуха:
   – Ступай теперь к моей середней сестре, она тебя добру научит; а вот тебе мой подарок: серебряное донце, золотое веретёнце; станешь кудель [9 - Кудель – пучок вычесанного льна, пеньки или шерсти, приготовленный для пряжи.] прясть – золотая нитка потянется. – Потом взяла клубочек, покатила по дороге и наказала вслед за ним идти. – Куда клубочек покатится, туда и путь держи!
   Девица поблагодарила старуху и пошла за клубочком.
   Долго ли, коротко ли, другая пара башмаков изношена, другой посох изломан, ещё каменная просвира изглодана; наконец прикатился клубочек к избушке. Она постучалась:
   – Добрые хозяева! Укройте от тёмной ночи красну девицу.
   – Милости просим! – отвечает старушка. – Куда идёшь, красная девица?
   – Ищу, бабушка, Финиста – ясна сокола.
   – Далёко ж тебе искать будет!
   Поутру даёт ей старушка серебряное блюдо и золотое яичко и посылает к своей старшей сестре: она-де знает, где найти Финиста – ясна сокола!
   Простилась красна девица со старухою и пошла в путь-дорогу; шла-шла, третья пара башмаков истоптана, третий посох изломан, и последняя просвира изглодана – прикатился клубочек к избушке. Стучится и говорит странница:
   – Добрые хозяева! Укройте от тёмной ночи красну девицу.
   Опять вышла старушка:
   – Поди, голубушка! Милости просим! Откуда идёшь и куда путь держишь?
   – Ищу, бабушка, Финиста – ясна сокола.
   – Ох, трудно, трудно отыскать его! Он живёт теперь в этаком-то городе, на просвирниной* дочери там женился.
   Наутро говорит старуха красной девице:
   – Вот тебе подарок: золотое пялечко [10 - Пяла, пялечко – пяльцы.] да иголочка; ты только пялечко держи, а иголочка сама вышивать будет. Ну, теперь ступай с Богом и наймись к просвирне в работницы.
   Сказано – сделано. Пришла красная девица на просвирнин двор и нанялась в работницы; дело у ней так и кипит под руками: и печку топит, и воду носит, и обед готовит. Просвирня смотрит да радуется.
   – Слава Богу! – говорит своей дочке. – Нажили себе работницу и услужливую, и добрую: без наряду всё делает!
   А красная девица, покончив с хозяйскими работами, взяла серебряное донце, золотое веретёнце и села прясть: прядет – из кудели нитка тянется, нитка не простая, а чистого золота. Увидала это просвирнина дочь:
   – Ах, красная девица! Не продашь ли мне свою забаву?
   – Пожалуй, продам!
   – А какая цена?
   – Позволь с твоим мужем ночь перебыть.
   Просвирнина дочь согласилась. «Не беда! – думает. – Ведь мужа можно сонным зельем опоить, а чрез это веретёнце мы с матушкой озолотимся!»
   А Финиста – ясна сокола дома не было; целый день гулял по поднебесью, только к вечеру воротился. Сели ужинать; красная девица подаёт на стол кушанья да всё на него смотрит, а он, добрый молодец, и не узнаёт её. Просвирнина дочь подмешала Финисту – ясну соколу сонного зелья в питьё, уложила его спать и говорит работнице:
   – Ступай к нему в горницу да мух отгоняй!
   Вот красная девица отгоняет мух, а сама слезно плачет:
   – Проснись-пробудись, Финист – ясный сокол! Я, красна девица, к тебе пришла; три чугунных посоха изломала, три пары башмаков железных истоптала, три просвиры каменных изглодала да всё тебя, милого, искала!
   А Финист спит, ничего не чует; так и ночь прошла.
   На другой день работница взяла серебряное блюдечко и катает по нём золотым яичком: много золотых яиц накатала! Увидала просвирнина дочь.
   – Продай, – говорит, – мне свою забаву!
   – Пожалуй, купи.
   – А какая цена?
   – Позволь с твоим мужем ещё единую ночь перебыть.
   – Хорошо, я согласна!
   А Финист – ясный сокол опять целый день гулял по поднебесью, домой прилетел только к вечеру Сели ужинать, красная девица подаёт кушанья да всё на него смотрит, а он словно никогда и не знавал её. Опять просвирнина дочь опоила его сонным зельем, уложила спать и послала работницу мух отгонять. И на этот раз, как ни плакала, как ни будила его красная девица, он проспал до утра и ничего не слышал.
   На третий день сидит красная девица, держит в руках золотое пялечко, а иголочка сама вышивает – да такие узоры чудные! Загляделась просвирнина дочка.
   – Продай, красная девица, продай, – говорит, – мне свою забаву!
   – Пожалуй, купи!
   – А какая цена?
   – Позволь с твоим мужем третью ночь перебыть.
   – Хорошо, я согласна!
   Вечером прилетел Финист, ясный сокол; жена опоила его сонным зельем, уложила спать и посылает работницу мух отгонять. Вот красная девица мух отгоняет, а сама слёзно причитывает:
   – Проснись-пробудись, Финист – ясный сокол! Я, красна девица, к тебе пришла; три чугунных посоха изломала, три пары железных башмаков истоптала, три каменных просвиры изглодала – всё тебя, милого, искала!
   А Финист – ясный сокол крепко спит, ничего не чует.
   Долго она плакала, долго будила его; вдруг упала ему на щеку слеза красной девицы, и он в ту ж минуту проснулся:
   – Ах, – говорит, – что-то меня обожгло!
   – Финист – ясный сокол! – отвечает ему девица. – Як тебе пришла; три чугунных посоха изломала, три пары железных башмаков истоптала, три каменных просвиры изглодала – всё тебя искала! Вот уж третью ночь над тобою стою, а ты спишь – не пробуждаешься, на мои слова не отзываешься!
   Тут только узнал её Финист – ясный сокол и так обрадовался, что сказать нельзя. Сговорились и ушли от просвирни.
   Поутру хватилась просвирнина дочь своего мужа: ни его нет, ни работницы! Стала жаловаться матери; просвирня приказала лошадей заложить и погналась в погоню. Ездила-ездила, и к трём старухам заезжала, а Финиста – ясна сокола не догнала: его и следов давно не видать!
   Очутился Финист – ясный сокол со своею суженой возле её дома родительского; ударился о сыру землю и сделался пёрышком. Красная девица взяла его, спрятала за пазушку и пришла к отцу.
   – Ах, дочь моя любимая! Я думал, что тебя и на свете нет; где была так долго?
   – Богу ходила молиться.
   А случилось это как раз около святой недели. Вот отец со старшими дочерьми собираются к заутрене.
   – Что ж, дочка милая, – спрашивает он меньшую, – собирайся да поедем; нынче день такой радостный.
   – Батюшка, мне надеть на себя нечего.
   – Надень наши уборы, – говорят старшие сёстры.
   – Ах, сестрицы, мне ваши платья не по кости! Я лучше дома останусь.
   Отец с двумя дочерьми уехал к заутрене; в те поры красная девица вынула своё пёрышко. Оно ударилось об пол и сделалось прекрасным царевичем. Царевич свистнул в окошко – сейчас явились и платья, и уборы, и карета золотая. Нарядились, сели в карету и поехали.
   Входят они в церковь, становятся впереди всех; народ дивится: какой-такой царевич с царевною пожаловал?
   На исходе заутрени вышли они раньше всех и уехали домой; карета пропала, платьев и уборов как не бывало, а царевич обратился пёрышком.
   Воротились и отец с дочерьми.
   – Ах, сестрица! Вот ты с нами не ездила, а в церкви был прекрасный царевич с ненаглядной царевною.
   – Ничего, сестрицы! Вы мне рассказали – всё равно что сама была.
   На другой день опять то же; а на третий, как стал царевич с красной девицей в карету садиться, отец вышел из церкви и своими глазами видел, что карета к его дому подъехала и пропала.
   Воротился отец и стал меньшую дочку допрашивать; она и говорит:
   – Нечего делать, надо признаться!
   Вынула пёрышко; пёрышко ударилось об пол и обернулся царевичем. Тут их и обвенчали, и свадьба была богатая! На той свадьбе и я был, вино пил, по усам текло, во рту не было.

Петушок – золотой гребешок

   Жили-были кот, дрозд да петушок – золотой гребешок. Жили они в лесу, в избушке. Кот да дрозд ходят в лес дрова рубить, а петушка одного оставляют.
   Уходят – строго наказывают:
   – Мы пойдём далеко, а ты оставайся домовничать, да голоса не подавай; когда придёт лиса, в окошко не выглядывай.
   Проведала лиса, что кота и дрозда дома нет, прибежала к избушке, села под окошко и запела:

     Петушок, петушок,
     Золотой гребешок,
     Масля на головушка,
     Шёлкова бородушка,
     Выгляни в окошко,
     Дам тебе горошку.

   Петушок и выставил головку в окошко. Лиса схватила его в когти, понесла в свою нору.
   Закричал петушок:

     Несёт меня лиса —
     За тёмные леса,
     За быстрые реки,
     За высокие горы…
     Кот и дрозд, спасите меня!..

   Кот и дрозд услыхали, бросились в погоню и отняли у лисы петушка.
   В другой раз кот и дрозд пошли в лес дрова рубить и опять наказывают:
   – Ну, теперь, петух, не выглядывай в окошко, мы ещё дальше пойдём, не услышим твоего голоса.
   Они ушли, а лиса опять прибежала к избушке и запела:

     Петушок, петушок,
     Золотой гребешок,
     Масляна головушка,
     Шёлкова бородушка,
     Выгляни в окошко,
     Дам тебе горошку.

   Петушок сидит помалкивает. А лиса – опять:

     Бежали ребята,
     Рассыпали пшеницу,
     Курицы клюют,
     Петухам не дают…

   Петушок и выставил головку в окошко:
   – Ко-ко-ко! Как не дают?!
   Лиса схватила его в когти, понесла в свою нору.
   Закричал петушок:

     Несёт меня лиса
     За тёмные леса,
     За быстрые реки,
     За высокие горы…
     Кот и дрозд, спасите меня!..

   Кот и дрозд услыхали, бросились в погоню. Кот бежит, дрозд летит…
   Догнали лису – кот дерёт, дрозд клюёт, и отняли петушка.
   Долго ли, коротко ли, опять собрались кот да дрозд в лес дрова рубить. Уходя, строго-настрого наказывают петушку:
   – Не слушай лисы, не выглядывай в окошко, мы ещё дальше уйдём, не услышим твоего голоса.
   И пошли кот да дрозд далеко в лес дрова рубить. А лиса – тут как тут: села под окошечко и поёт: Петушок, петушок,

     Золотой гребешок,
     Масляна головушка,
     Шёлкова бородушка,
     Выгляни в окошко,
     Дам тебе горошку.

   Петушок сидит помалкивает. А лиса – опять:

     Бежали ребята,
     Рассыпали пшеницу,
     Курицы клюют,
     Петухам не дают…

   Петушок всё помалкивает. А лиса – опять:

     Люди бежали,
     Орехов насыпали,
     Куры-то клюют,
     Петухам не дают…

   Петушок и выставил головку в окошко:
   – Ко-ко-ко! Как не дают?!
   Лиса схватила его в когти плотно, понесла в свою нору, за тёмные леса, за быстрые реки, за высокие горы…
   Сколько петушок ни кричал, ни звал – кот и дрозд не услышали его. А когда вернулись домой – петушка-то нет.
   Побежали кот и дрозд по Лисицыным следам. Кот бежит, дрозд летит… Прибежали к Лисицыной норе. Кот настроил гусельцы и давай натренькивать:

     Трень, брень, гусельцы,
     Золотые струночки…
     Ещё дома ли Лисафья-кума,
     Во своём ли тёплом гнёздышке?

   Лисица слушала, слушала и думает:
   «Дай-ка посмотрю – кто это так хорошо на гуслях играет, сладко напевает».
   Взяла да и вылезла из норы. Кот и дрозд её схватили – и давай бить-колотить. Били и колотили, покуда она ноги не унесла.
   Взяли они петушка, посадили в лукошко и принесли домой.
   И с тех пор стали жить да быть, да и теперь живут.

По щучьему веленью

   Жил-был старик. У его было три сына: двое умных, третий – дурачок Емеля.
   Те братья работают, а Емеля целый день лежит на печке, знать ничего не хочет.
   Один раз братья уехали на базар, а бабы, невестки, давай посылать его:
   – Сходи, Емеля, за водой.
   А он им с печки:
   – Неохота…
   – Сходи, Емеля, а то братья с базара воротятся, гостинцев тебе не привезут.
   – Ну, ладно.
   Слез Емеля с печки, обулся, оделся, взял вёдра да топор и пошёл на речку.
   Прорубил лёд, зачерпнул вёдра и поставил их, а сам глядит в прорубь. И увидел Емеля в проруби щуку. Изловчился и ухватил щуку в руку:
   – Вот уха будет сладка!
   Вдруг щука говорит ему человечьим голосом:
   – Емеля, отпусти меня в воду, я тебе пригожусь.
   А Емеля смеётся:
   – На что ты мне пригодишься?.. Нет, понесу тебя домой, велю невесткам уху сварить. Будет уха сладка.
   Щука взмолилась опять:
   – Емеля, Емеля, отпусти меня в воду, я тебе сделаю всё, что ни пожелаешь.
   – Ладно, только покажи сначала, что не обманываешь меня, тогда отпущу.
   Щука его спрашивает:
   – Емеля, Емеля, скажи – чего ты сейчас хочешь?
   – Хочу, чтобы вёдра сами пошли домой и вода бы не расплескалась…
   Щука ему говорит:
   – Запомни мои слова: когда что тебе захочется – скажи только: «По щучьему веленью, по моему хотенью».
   Емеля и говорит:
   – По щучьему веленью, по моему хотенью – ступайте, вёдра, сами домой…
   Только сказал – ведра сами и пошли в гору. Емеля пустил щуку в прорубь, а сам пошёл за вёдрами.
   Идут вёдра по деревне, народ дивится, а Емеля идёт сзади, посмеивается… Зашли вёдра в избу и сами стали на лавку, а Емеля полез на печь.
   Прошло много ли, мало ли времени – невестки говорят ему:
   – Емеля, что ты лежишь? Пошёл бы дров нарубил.
   – Неохота…
   – Не нарубишь дров, братья с базара воротятся, гостинцев тебе не привезут.
   Емеле неохота слезать с печи. Вспомнил он про щуку и потихоньку говорит:
   – По щучьему веленью, по моему хотенью – поди, топор, наколи дров, а дрова – сами в избу ступайте и в печь кладитесь…
   Топор выскочил из-под лавки – и на двор, и давай дрова колоть, а дрова сами в избу идут и в печь лезут.
   Много ли, мало ли времени прошло – невестки опять говорят:
   – Емеля, дров у нас больше нет. Съезди в лес, наруби.
   А он им с печки:
   – Да вы-то на что?
   – Как – мы на что?.. Разве наше дело в лес за дровами ездить?
   – Мне неохота…
   – Ну, не будет тебе подарков.
   Делать нечего. Слез Емеля с печи, обулся, оделся. Взял верёвку и топор, вышел во двор и сел в сани:
   – Бабы, отворяйте ворота!
   Невестки ему говорят:
   – Что ж ты, дурень, сел в сани, а лошадь не запряг?
   – Не надо мне лошади.
   Невестки отворили ворота, а Емеля говорит потихоньку:
   – По щучьему веленью, по моему хотенью – ступайте, сани, в лес…
   Сани сами и поехали в ворота, да так быстро – на лошади не догнать.
   А в лес-то пришлось ехать через город, и тут он много народу помял, подавил. Народ кричит: «Держи его! Лови его!» А он, знай, сани погоняет. Приехал в лес:
   – По щучьему веленью, по моему хотенью – топор, наруби дровишек посуше, а вы, дровишки, сами валитесь в сани, сами вяжитесь…
   Топор начал рубить, колоть сухие дрова, а дровишки сами в сани валятся и верёвкой вяжутся. Потом Емеля велел топору вырубить себе дубинку – такую, чтобы насилу поднять. Сел на воз:
   – По щучьему веленью, по моему хотенью – поезжайте, сани, домой…
   Сани помчались домой. Опять проезжает Емеля по тому городу, где давеча помял, подавил много народу, а там его уж дожидаются. Ухватили Емелю и тащат с возу, ругают и бьют.
   Видит он, что плохо дело, и потихоньку:
   – По щучьему веленью, по моему хотенью – ну-ка, дубинка, обломай им бока…
   Дубинка выскочила – и давай колотить. Народ кинулся прочь, а Емеля приехал домой и залез на печь.
   Долго ли, коротко ли – услышал царь об Емелиных проделках и посылает за ним офицера – его найти и привезти во дворец.
   Приезжает офицер в ту деревню, входит в ту избу, где Емеля живёт, и спрашивает:
   – Ты – дурак Емеля?
   А он с печки:
   – А тебе на что?
   – Одевайся скорее, я повезу тебя к царю.
   – А мне неохота…
   Рассердился офицер и ударил его по щеке. А Емеля говорит потихоньку:
   – По щучьему веленью, по моему хотенью – дубинка, обломай ему бока…
   Дубинка выскочила – и давай колотить офицера, насилу он ноги унёс.
   Царь удивился, что его офицер не мог справиться с Емелей, и посылает своего самого набольшего [11 - Набольший – начальник, старший, распорядитель.] вельможу:
   – Привези ко мне во дворец дурака Емелю, а то голову с плеч сниму.
   Накупил набольший вельможа изюму, черносливу, пряников, приехал в ту деревню, вошёл в ту избу и стал спрашивать у невесток, что любит Емеля.
   – Наш Емеля любит, когда его ласково попросят да красный кафтан посулят, – тогда он всё сделает, что ни попросишь.
   Набольший вельможа дал Емеле изюму, черносливу, пряников и говорит:
   – Емеля, Емеля, что ты лежишь на печи? Поедем к царю.
   – Мне и тут тепло…
   – Емеля, Емеля, у царя тебя будут хорошо кормить-поить, – пожалуйста, поедем.
   – А мне неохота…
   – Емеля, Емеля, царь тебе красный кафтан подарит, шапку и сапоги.
   Емеля подумал-подумал:
   – Ну, ладно, ступай ты вперёд, а я за тобой вслед буду.
   Уехал вельможа, а Емеля полежал ещё и говорит:
   – По щучьему веленью, по моему хотенью – ну-ка, печь, поезжай к царю…
   Тут в избе углы затрещали, крыша зашаталась, стена вылетела, и печь сама пошла по улице, по дороге, прямо к царю.
   Царь глядит в окно, дивится:
   – Это что за чудо?
   Набольший вельможа ему отвечает:
   – А это Емеля на печи к тебе едет.
   Вышел царь на крыльцо:
   – Что-то, Емеля, на тебя много жалоб! Ты много народу подавил.
   – А зачем они под сани лезли?
   В это время в окно на него глядела царская дочь – Марья-царевна. Емеля увидал её в окошке и говорит потихоньку:
   – По щучьему веленью… по моему хотенью – пускай царская дочь меня полюбит…
   И сказал ещё:
   – Ступай, печь, домой…
   Печь повернулась и пошла домой, зашла в избу и стала на прежнее место. Емеля опять лежит-полёживает.
   А у царя во дворце крик да слёзы. Марья-царевна по Емеле скучает, не может жить без него, просит отца, чтобы выдал он её за Емелю замуж. Тут царь забедовал [12 - Бедовать – жаловаться, плакаться.], затужил и говорит опять набольшему вельможе:
   – Ступай, приведи ко мне Емелю живого или мёртвого, а то голову с плеч сниму.
   Накупил набольший вельможа вин сладких да разных закусок, поехал в ту деревню, вошёл в ту избу и начал Емелю потчевать.
   Емеля напился, наелся, захмелел и лег спать. А вельможа положил его в повозку и повёз к царю.
   Царь тотчас велел прикатить большую бочку с железными обручами. В неё посадили Емелю и Марью-царевну, засмолили и бочку в море бросили.
   Долго ли, коротко ли – проснулся Емеля, видит – темно, тесно:
   – Где же это я?
   А ему отвечают:
   – Скучно и тошно, Емелюшка! Нас в бочку засмолили, бросили в синее море.
   – А ты кто?
   – Я – Марья-царевна.
   Емеля говорит:
   – По щучьему веленью, по моему хотенью – ветры буйные, выкатите бочку на сухой берег, на жёлтый песок…
   Ветры буйные подули. Море взволновалось, бочку выкинуло на сухой берег, на жёлтый песок. Емеля и Марья-царевна вышли из неё.
   – Емелюшка, где же мы будем жить? Построй какую ни на есть избушку.
   – А мне неохота…
   Тут она стала его ещё пуще просить, он и говорит:
   – По щучьему веленью, по моему хотенью – выстройся, каменный дворец с золотой крышей…
   Только он сказал – появился каменный дворец с золотой крышей. Кругом – зелёный сад: цветы цветут и птицы поют. Марья-царевна с Емелей вошли во дворец, сели у окошечка.
   – Емелюшка, а нельзя тебе красавчиком стать?
   Тут Емеля недолго думал:
   – По щучьему веленью, по моему хотенью – стать мне добрым молодцем, писаным красавцем…
   И стал Емеля таким, что ни в сказке сказать, ни пером описать.
   А в ту пору царь ехал на охоту и видит – стоит дворец, где раньше ничего не было.
   – Это что за невежа без моего дозволения на моей земле дворец поставил?
   И послал узнать-спросить: «Кто такие?» Послы побежали, стали под окошком, спрашивают.
   Емеля им отвечает:
   – Просите царя ко мне в гости, я сам ему скажу.
   Царь приехал к нему в гости. Емеля его встречает, ведёт во дворец, сажает за стол. Начинают они пировать. Царь ест, пьёт и не надивится:
   – Кто же ты такой, добрый молодец?
   – А помнишь дурачка Емелю – как приезжал к тебе на печи, а ты велел его со своей дочерью в бочку засмолить, в море бросить? Я – тот самый Емеля. Захочу – всё твое царство пожгу и разорю.
   Царь сильно испугался, стал прощенья просить:
   – Женись на моей дочери, Емелюшка, бери моё царство, только не губи меня!
   Тут устроили пир на весь мир. Емеля женился на Марье-царевне и стал править царством.
   Тут и сказке конец, а кто слушал – молодец.

Пойди туда – не знаю куда, принеси то – не знаю что

   Жил-был некоторый купец, весьма богат: имел при себе сына на возрасте. Вскоре купец помер. Оставался сын с матерью, стал торговать, и пошли его дела худо: ни в чём-то ему счастья не было; что отец три года наживал, то он в три дня терял, совсем проторговался, только и осталось от всего богатства – один старый дом. Знать уж такой бездольный уродился! Видит добрый молодец, что жить и питаться стало нечем, сел под окном на лавочке, расчесал буйну голову и думает: «Чем мне кормить будет свою голову и родную матушку?»
   Посидел немного и стал просить у матери благословения. «Пойду – говорит, – наймусь к богатому мужику в казаки». Купчиха его отпустила.
   Вот он пошёл и нанялся к богатому мужику – на всё лето порядился за пятьдесят рублёв; стал работать – охоты хоть много, да ничего не умеет: что топоров, что кос переломал, привёл хозяина в убыток рублёв на тридцать. Мужик насилу додержал его до половины лета и отказал. Пришёл добрый молодец домой, сел на лавочку под окошечко, расчесал буйну головушку и горько заплакал: «Чем же мне кормить будет свою голову и матушкину?»
   Мать спрашивает:
   – О чём, дитя моё, плачешь?
   – Как мне не плакать, матушка, коли нет ни в чём счастья? Дай мне благословение; пойду, где-нибудь в пастухи наймусь.
   Мать отпустила его.
   Вот он нанялся в одной деревне стадо пасти и рядился на лето за сто рублёв; не дожил и до половины лета, а уж больше десятка коров растерял; и тут ему отказали. Пришёл опять домой, сел на лавочку под окошечко, расчесал буйну головушку и заплакал горько; поплакал-поплакал и стал просить у матери благословения. «Пойду, – говорит, – куда голова понесёт!» Мать насушила ему сухарей, дала мешок и благословила сына идти на все четыре стороны. Он взял мешок и пошёл куда глаза глядят; близко ли, далеко ли – дошёл до другого царства. Увидал его царь той земли и стал спрашивать:
   – Откуда и куда путь держишь?
   – Иду работы искать; всё равно – какая б ни попалась, за всякую рад взяться.
   – Наймись у меня на винном заводе работать; твоё дело будет дрова таскать да под котлы подкладывать.
   Купеческий сын и тому рад и срядился с царём за полтораста рублёв в год. До половины года не дожил, а почти весь завод сжёг. Призвал его царь к себе и стал допытываться:
   – Как это сделалось, что у тебя завод сгорел?
   Купеческий сын рассказал, как прожил он отцовское имение и как ни в чём таки ему счастья нет:
   – Где ни наймусь, дальше половины срока не удается мне выжить!
   Царь пожалел его, не стал за вину наказывать; назвал его Бездольным, велел приложить ему в самый лоб печать, ни подати, ни пошлины с него не спрашивать, и куда бы он ни явился – накормить его, напоить, на ночлег пустить, но больше одних суток нигде не держать.
   Тотчас по царскому приказу приложили купеческому сыну печать ко лбу; отпустил его царь.
   – Ступай, – говорит, – куда знаешь! Никто тебя не захватит, ничего с тебя не спросят, а сыт будешь.
   Пошёл Бездольный путём-дорогою; куда ни явится – никто у него ни билета, ни пашпорта не спрашивает, напоят, накормят, дадут ночь переночевать, а наутро со двора в шею гонят.
   Долго ли, коротко ли бродил он по белу свету, случилось ему в тёмный лес зайти; в том лесу избушка стоит, в избушке старуха живёт. Приходит к старухе; она его накормила-напоила и добру научила:
   – Ступай-ка ты по этой дорожке, дойдёшь до синя моря – увидишь большой дом; зайди в него и сделай вот так-то и так-то.
   По сказанному, как по писаному, пустился купеческий сын по той дорожке, добрался до синя моря, увидал славный большой дом; входит в переднюю комнату – в той комнате стол накрыт, на столе краюха белого хлеба лежит. Он взял нож, отрезал ломоть хлеба и закусил немножко; потом взлез на печь, спрятался за дровами, сидит – вечера дожидается.
   Только вечереть стало, приходят туда тридцать три девицы, родные сестрицы, все в один рост, все в одинаковых платьях и все равно хороши. Большая сестра впереди выступает, на краюху поглядывает.
   – Кажись, – говорит, – здесь русский дух побывал?
   А меньшая назади отзывается:
   – Что ты, сестрица! Это мы по Руси ходили да русского духу и нахватались.
   Сели девицы за стол, поужинали, побеседовали и разошлись по разным покоям; в передней комнате осталась одна меньшая, тотчас она разделась, легла на постель и уснула крепким сном. Тем временем унёс у неё добрый молодец платье.
   Рано поутру встала девица, ищет – во что бы одеться: и туда и сюда бросится – нет нигде платья. Прочие сёстры уж давно оделись, обернулись голубками и улетели на сине море, а её одну покинули. Говорит она громким голосом:
   – Кто взял моё платье, отзовись, не бойся! Если ты старый старичок – будь мой дедушка, если старая старушка – будь моя бабушка, если пожилой мужичок – будь мой дядюшка, если пожилая женщина – будь моя тётушка, если же молодой молодец – будь мой суженый.
   Купеческий сын слез с печки и подал ей платье; она тотчас оделась, взяла его за руку, поцеловала в уста и промолвила:
   – Ну, сердечный друг! Не время нам здесь сидеть, пора в путь-дорогу собираться, своим домком заводиться.
   Дала ему сумку на плечи, себе другую взяла и повела к погребу; отворила двери – погреб был битком набит медными деньгами. Бездольный обрадовался и ну загребать деньги пригоршнями да в сумку класть. Красная девица рассмеялась, выхватила сумку, вывалила все деньги вон и затворила погреб. Он на неё покосился:
   – Зачем назад выбросила? Нам бы это пригодилось.
   – Это что за деньги! Станем искать получше.
   Привела его к другому погребу, отворила двери – погреб был сполна серебром навален. Бездольный пуще прежнего обрадовался, давай хватать деньги да в сумку класть; а девица опять смеётся:
   – Это что за деньги! Пойдём, поищем чего получше.
   Привела его к третьему погребу – весь золотом да жемчугом навален:-Вот это так деньги, бери, накладывай обе сумки.
   Набрали они золота и жемчуга и пошли в путь-дорогу.
   Близко ли, далеко ли, низко ли, высоко ли – скоро сказка сказывается, не скоро дело деется – приходят в то самое царство, где купеческий сын на заводе жил, вино курил. Царь его узнал:
   – Ах, да это ты, Бездольный! Никак ты женился, ишь какую красавицу за себя выискал! Ну, коли хочешь – живи теперь в моём царстве.
   Купеческий сын стал с своей женой советоваться, она ему говорит:
   – Нам всё равно, где ни жить; пожалуй, и здесь останемся.
   Вот они и остались жить в этом царстве, завелись домком и зажили ладком.
   Прошло немного времени, позавидовал их житью-бытью ближний царский воевода, пошёл к старой колдунье и говорит ей:
   – Послушай, бабка! Научи, как бы извести мне купеческого сына; называется он Бездольным, а живёт вдвое богаче меня, и царь его жалует больше бояр и думных людей, и жена у него красота ненаглядная.
   – Ну что ж! Пособить этому делу можно: ступай к самому царю и оговори перед ним Бездольного: так и так, дескать, обещается он сходить в город Ничто, принести неведомо что.
   Ближний воевода – к царю, царь – за купеческим сыном:
   – Что ты, Бездольный, по сторонам хвастаешь, а мне ни гу-гу! Завтра же отправляйся в дорогу: сходи в город Ничто, принеси неведомо что! Если не сослужишь этой службы, то жены лишу.
   Приходит Бездольный домой и горько-горько плачет. Увидала жена и спрашивает:
   – О чём плачешь, сердечный друг? Разве кто тебе обиду нанёс, али государь чарой обнёс, не на то место посадил, трудную службу наложил?
   – Да такую службу, что трудно и выдумать, а не то что исполнить; вишь, приказал мне сходить в город Ничто, принести неведомо что!
   – Нечего делать, с царём не поспоришь; надо идти!
   Принесла она ширинку [13 - Ширинка – короткое полотнище ткани во всю ширину; платок, полотенце, скатерть (обычно с шитьём).] да клубочек, отдала мужу и наказала, как и куда идти. Клубочек покатился прямёхонько в город Ничто; катится он и полями чистыми, и мхами-болотами, и реками-озерами, а следом за ним Бездольный шагает.
   Близко ли, далеко ли, низко ли, высоко ли – стоит избушка на курьей ножке, на собачьей голяшке. «Избушка, избушка! Повернись к лесу задом, ко мне передом». Избушка повернулась; он отворил дверь на пяту; зашёл в избушку – сидит на скамье седая старуха:
   – Фу-фу! Доселева русского духу слыхом не слыхано, видом не видано, а нынче русский дух сам пришёл. Ну, добрый молодец, вовремя явился; я ведь голодна, есть хочу; убью тебя да скушаю, а живого не спущу.
   – Что ты, старая чертовка! Как станешь есть дорожного человека? Дорожный человек и костоват и чёрен; ты наперёд баньку истопи, меня вымой-выпари, да тогда и ешь на здоровье.
   Старуха истопила баню; Бездольный вымылся, выпарился, достал женину ширинку и стал лицо утирать.
   – Откуда у тебя эта ширинка? Ведь это моя племянница вышивала!
   – Я твою племянницу замуж взял.
   – Ах, зять возлюбленный! Чем же тебя потчевать?
   Наставила старуха всяких кушаньев, всяких вин и медов; зять не чванится, не ломается, сел за стол и давай уплетать. Вот старуха накормила его, напоила, спать повалила; сама возле села и стала выспрашивать:
   – Куда идёшь, добрый молодец – по охоте аль по неволе?
   – Уж что за охота! Царь велел сходить в город Ничто, принести неведомо что.
   Поутру рано разбудила его старуха, кликнула собачку.
   – Вот, – говорит, – тебе собачка; она доведёт тебя в тот город.
   Целый год странствовал Бездольный, пришёл в город Ничто – нет ни души живой, всюду пусто! Забрался он во дворец и спрятался за печку. Вечером приходит туда старик сам с ноготок, борода с локоток:
   – Эй, Никто! Накорми меня.
   Вмиг всё готово; старик наелся-напился и ушёл.
   Бездольный тотчас вылез из-за печки и крикнул:
   – Эх, Никто! Накорми меня.
   Никто накормил его.
   – Эй, Никто! Напои меня.
   Никто напоил его.
   – Эй, Никто! Пойдем со мной.
   Никто не отказывается.
   Повернул Бездольный в обратный путь; шёл-шёл, вдруг навстречу ему человек идёт, дубинкою подпирается.
   – Стой! – закричал он купеческому сыну. – Напои-накорми дорожного человека.
   Бездольный отдал приказ:
   – Эй, Никто! Подавай обед.
   В ту ж минуту в чистом поле стол явился, на столе всяких кушаньев, вин и медов – сколько душе угодно. Встречный наелся-напился и говорит:
   – Променяй своего Никто на мою дубинку.
   – А на что твоя дубинка пригодится?
   – Только скажи: эй, дубинка, догони того-то и убей до смерти! – она тотчас настигнет и убьёт хошь какого силача.
   Бездольный поменялся, взял дубинку, отошёл шагов с пятьдесят и вымолвил:
   – Эй, дубинка, нагони этого мужика, убей его до смерти и отыми моего Никто.
   Дубинка пошла колесом – с конца на конец повёртывается, с конца на конец перекидывается; нагнала мужика, ударила его по лбу, убила и назад вернулась.
   Бездольный взял её и отправился дальше; шёл-шёл, попадается ему навстречу другой мужик: в руках гусли несёт.
   – Стой! – закричал встречный купеческому сыну – Напои-накорми дорожного человека.
   Тот накормил его, напоил досыта.
   – Спасибо, добрый молодец! Променяй своего Никто на мои гусли.
   – А на что твои гусли пригодятся?
   – Мои гусли не простые: за одну струну дёрнешь – сине море станет, за другую дёрнешь – корабли поплывут, а за третью дёрнешь – будут корабли из пушек палить.
   Бездольный крепко на свою дубинку надеется.
   – Пожалуй, – говорит, – поменяемся!
   Поменялся и пошёл своей дорогою; отошёл шагов с пятьдесят и скомандовал своей дубинке; дубинка завертелась колесом, догнала того мужика и убила до смерти.
   Стал Бездольный подходить к своему государству и вздумал сыграть шутку: открыл гусли, дёрнул за одну струну – сине море стало, дёрнул за другую – корабли под стольный город подступили, дернул за третью – со всех кораблей из пушек пальба началась. Царь испугался, велел собирать рать-силу великую, отбивать от города неприятеля. А тут и Бездольный явился:
   – Ваше царское величество! Я знаю, чем от беды избавиться; прикажите у своего ближнего воеводы отрубить правую ногу да левую руку – сейчас корабли пропадут.
   По царскому слову отрубили у воеводы и руку и ногу; а тем временем Бездольный закрыл свои гусли – и в ту ж минуту куда что девалось; нет ни моря, ни кораблей! Царь на радостях задал большой пир; только и слышно: «Эй, Никто! Подай то, принеси другое!»
   С той поры воевода пуще прежнего невзлюбил купеческого сына и всячески стал под него подыскиваться; посоветовался со старой колдуньею, пришёл на костыле во дворец и сказывает:
   – Ваше величество! Бездольный опять похваляется, будто может он сходить за тридевять земель, в тридесятое царство, и добыть оттуда кота-баюна, что сидит на высоком столбе в двенадцать сажен и многое множество всякого люду насмерть побивает.
   Царь позвал к себе Бездольного, поднёс ему чару зелена вина.
   – Ступай, – говорит, – за тридевять земель, в тридесятое царство, и достань мне кота-баюна. Если не сослужишь этой службы, то жены лишу!
   Купеческий сын горько-горько заплакал и пошёл домой; увидала его жена и спрашивает:
   – О чём плачешь? Разве кто тебе обиду нанёс, али государь чарой обнёс, не на то место посадил, трудную службу наложил?
   – Да, задал такую службу, что трудно и выдумать, не то что выполнить; приказал добыть ему кота-баюна.
   – Добро! Молись спасу да ложись спать; утро вечера мудренее живёт.
   Бездольный лег спать, а жена его сошла в кузницу, сковала ему на голову три колпака железные, приготовила три просвиры железные, клещи чугунные да три прута: один железный, другой медный, третий оловянный. Поутру разбудила мужа:
   – Вот тебе три колпака, три просвиры и три прута; ступай за тридевять земель, в тридесятое царство, за котом-баюном. Трех вёрст не дойдёшь, как станет тебя сильный сон одолевать – кот-баюн напустит. Ты смотри – не спи, руку за руку закидывай, ногу за ногой волочи, а иной раз и катком катись; а если уснёшь, кот-баюн убьёт тебя!
   Научила его, как и что делать, и отпустила в дорогу.
   Долго ли, коротко ли, близко ли, далеко ли – пришёл Бездольный в тридесятое царство; за три версты стал его сон одолевать, он надевает три колпака железные, руку за руку закидывает, ногу за ногой волочит, а то и катком катится; кое-как выдержал и очутился у самого столба. Кот-баюн прыг ему на голову, один колпак разбил и другой разбил, взялся было за третий – тут добрый молодец ухватил его клещами, сволок наземь и давай сечь прутьями; наперво сёк железным прутом, изломал железный – принялся угощать медным, изломал медный – пустил в дело оловянный; этот гнется, не ломится, вкруг хребта увивается. Кот-баюн начал сказки сказывать: про попов, про дьяков, про поповых дочерей: а купеческий сын не слушает, знай его нажаривает. Невмоготу коту стало; видит, что заговорить нельзя, и возмолился:
   – Покинь меня, добрый человек! Что надо, всё тебе сделаю.
   – А пойдешь со мною?
   – Куда хошь – пойду!
   Бездольный выпустил кота-баюна; кот позвал его в гости, посадил за стол и наклал хлеба целые вороха. Бездольный съел ломтя три-четыре, да и будет! В горло не лезет. Заворчал на него кот, зауркал:
   – Какой же ты богатырь, коли не сможешь супротив меня хлеба съесть?
   Отвечает Бездольный:
   – Як вашему хлебу не привык; а есть у меня в сумке дорожные русские сухарики – взять было их и закусить на голодное брюхо!
   Вынул железную просвиру и словно глодать собирается.
   – А ну, – просит кот-баюн, – дай-ка мне отведать, каковы русские сухари.
   Купеческий сын дал ему железную просвиру – он всю дочиста сглодал, дал ему другую – и ту изгрыз, дал ему третью – он грыз-грыз, зубы поломал, бросил просвиру на стол и говорит:
   – Нет, не смогу! Больно крепки русские сухари!
   После того собрался Бездольный и пошёл домой; вместе с ним и кот отправился.
   Шли-шли, шли-шли и добрались куда надо; приходят во дворец, царь увидал кота-баюна и приказывает:
   – А ну, кот-баюн! Покажи мне большую страсть.
   Кот свои когти точит, на царя их ладит; хочет у него белу грудь раздирать, из живого сердце вынимать. Царь испугался и стал молить Бездольного:
   – Уйми, пожалуйста, кота-баюна! Всё для тебя сделаю.
   – Закопай воеводу живьём в землю, так сейчас уйму.
   Царь согласился; тотчас подхватили воеводу за руку да за ногу, потащили на двор и живьём закопали в сыру землю. А Бездольный остался жить при царе; кот-баюн их обоих слушался, Никто им прислуживал, и жили они долго и весело. Вот сказка вся, больше сказывать нельзя.

Серебряное блюдечко и наливное яблочко

   Жили-были старик и старуха. Было у них три дочери. Старшая и средняя дочки – нарядницы [14 - Нарядница – девушка, которая любит нарядно одеваться.], затейницы, а третья – молчаливая скромница.
   У старших дочерей сарафаны пёстрые, каблуки точёные, бусы золочёные. А у Машеньки сарафан тёмненький, да глазки светленькие. Вся краса у Маши – русая коса, до земли падает, цветы задевает. Старшие сёстры – белоручки, ленивицы, а Машенька с утра до вечера всё с работой: и дома, и в поле, и в огороде.
   И грядки полет, и лучину колет, коровушек доит, уточек кормит. Кто что спросит, всё Маша приносит, никому не молвит слова, всё сделать готова.
   Старшие сёстры ею помыкают, за себя работать заставляют. А Маша молчит.
   Так вот и жили. Как-то раз собрался мужик везти сено на ярмарку Обещает дочерям гостинцев купить. Одна дочь просит:
   – Купи мне, батюшка, шёлку на сарафан.
   Другая дочь просит:
   – А мне купи алого бархату.
   А Маша молчит. Жаль стало её старику:
   – А тебе что купить, Машенька?
   – А мне купи, родимый батюшка, наливное яблочко да серебряное блюдечко.
   Засмеялись сёстры, за бока ухватились.
   – Ай да Маша, ай да дурочка! Да у нас яблок полный сад, любое бери, да на что тебе блюдечко? Утят кормить?
   – Нет, сестрички. Стану я катать яблочко по блюдечку да заветные слова приговаривать. Меня им старушка обучила за то, что я ей калач подала.
   – Ладно, – говорит мужик, – нечего над сестрой смеяться! Каждой по сердцу подарок куплю.
   Близко ли, далеко ли, мало ли, долго ли был он на ярмарке, сено продал, гостинцев купил. Одной дочери привёз шёлку синего, другой бархату алого, а Машеньке серебряное блюдечко да наливное яблочко. Сёстры рады-радёшеньки. Стали сарафаны шить да над Машенькой посмеиваться:
   – Сиди со своим яблочком, дурочка…
   Машенька села в уголок горницы, покатила наливное яблочко по серебряному блюдечку, поёт-приговаривает:
   – Катись, катись, яблочко наливное, по серебряному блюдечку, покажи мне и города, и поля, покажи мне леса и моря, покажи мне гор высоту и небес красоту, всю родимую Русь-матушку.
   Вдруг раздался звон серебряный. Вся горница светом залилась: покатилось яблочко по блюдечку, наливное по серебряному, а на блюдечке все города видны, все луга видны, и полки на полях, и корабли на морях, и гор высота, и небес красота: ясно солнышко за светлым месяцем катится, звёзды в хоровод собираются, лебеди на заводях песни поют.
   Загляделись сёстры, а самих зависть берёт. Стали думать и гадать, как выманить у Машеньки блюдечко с яблочком.
   Ничего Маша не хочет, ничего не берёт, каждый вечер с блюдечком забавляется. Стали её сёстры в лес заманивать:
   – Душенька-сестрица, в лес по ягоды пойдём, матушке с батюшкой землянички принесём.
   Пошли сёстры в лес. Нигде ягод нету, землянички не видать. Вынула Маша блюдечко, покатила яблочко, стала петь-приговаривать:
   – Катись, яблочко, по блюдечку, наливное по серебряному, покажи, где земляника растёт, покажи, где цвет лазоревый цветёт.
   Вдруг раздался звон серебряный, покатилось яблочко по блюдечку, наливное по серебряному, а на блюдечке все лесные места видны, Где земляника растёт, где цвет лазоревый цветёт, где грибы прячутся, где ключи бьют, где на заводях лебеди поют.
   Как увидели это злые сёстры – помутилось у них в глазах от зависти. Схватили они палку суковатую, убили Машеньку, под березкой закопали, блюдечко с яблочком себе взяли. Домой пришли только к вечеру. Полные кузовки грибов-ягод принесли, отцу с матерью говорят:
   – Машенька от нас убежала. Мы весь лес обошли – её не нашли; видно, волки в чаще съели.
   Говорит им отец:
   – Покатите яблочко по блюдечку, может, яблочко покажет, где наша Машенька.
   Помертвели сёстры, да надо слушаться. Покатили яблочко по блюдечку – не играет блюдечко, не катится яблочко, не видно на блюдечке ни лесов, ни полей, ни гор высоты, ни небес красоты.
   В ту пору, в то времечко искал пастушок в лесу овечку, видит – белая березонька стоит, под березкой бугорок нарыт, а кругом цветы цветут лазоревые. Посреди цветов тростник растёт.
   Пастушок молодой срезал тростинку, сделал дудочку. Не успел дудочку к губам поднести, а дудочка сама играет, выговаривает:
   – Играй, играй, дудочка, играй, тростниковая, потешай ты молодого пастушка. Меня, бедную, загубили, молодую убили, за серебряное блюдечко, за наливное яблочко.

   Испугался пастушок, побежал в деревню, людям рассказал.
   Собрался народ, ахает. Прибежал тут и Машенькин отец. Только он дудочку в руки взял, дудочка уж сама поёт-приговаривает:
   – Играй, играй, дудочка, играй, тростниковая, потешай родимого батюшку. Меня, бедную, загубили, молодую убили, за серебряное блюдечко, за наливное яблочко.
   Заплакал отец:
   – Веди нас, пастушок молодой, туда, где ты дудочку срезал.
   Привёл их пастушок в лесок на бугорок. Под берёзкой цветы лазоревые, на берёзке птички-синички песни поют.
   Разрыли бугорок, а там Машенька лежит. Мёртвая, да краше живой: на щеках румянец горит, будто девушка спит.
   А дудочка играет-приговаривает:
   – Играй, играй, дудочка, играй, тростниковая. Меня сёстры в лес заманили, меня, бедную, загубили, за серебряное блюдечко, за наливное яблочко. Играй, играй, дудочка, играй, тростниковая. Достань, батюшка, хрустальной воды из колодца царского.
   Две сестры-завистницы затряслись, побелели, на колени пали, в вине признались.
   Заперли их под железные замки до царского указа, высокого повеленья.
   А старик в путь собрался, в город царский за живой водой.
   Скоро ли, долго ли – пришёл он в тот город, ко дворцу пришёл.
   Тут с крыльца золотого царь сходит. Старик ему земно кланяется, всё ему рассказывает.
   Говорит ему царь:
   – Возьми, старик, из моего царского колодца живой воды. А когда дочь оживёт, представь её нам с блюдечком, с яблочком, с лиходейками-сёстрами.
   Старик радуется, в землю кланяется, домой везёт скляницу с живой водой.
   Лишь спрыснул он Марьюшку живой водой, тотчас стала она живой, припала голубкой на шею отца. Люди сбежались, порадовались. Поехал старик с дочерьми в город. Привели его в дворцовые палаты.
   Вышел царь. Взглянул на Марьюшку Стоит девушка, как весенний цвет, очи – солнечный свет, по лицу – заря, по щекам слезы катятся, будто жемчуг, падают.
   Спрашивает царь у Марьюшки:
   – Где твоё блюдечко, наливное яблочко?
   Взяла Марьюшка блюдечко с яблочком, покатила яблочко по блюдечку, наливное по серебряному Вдруг раздался звон-перезвон, а на блюдечке один за одним города русские выставляются, в них полки собираются со знамёнами, в боевой строй становятся, воеводы перед строями, головы перед взводами, десятники перед десятками. И пальба, и стрельба, дым облако свил – всё из глаз сокрыл.
   Катится яблочко по блюдечку, наливное по серебряному А на блюдечке море волнуется, корабли, словно лебеди, плавают, флаги развеваются, пушки палят. И стрельба, и пальба, дым облако свил – всё из глаз сокрыл.
   Катится яблочко по блюдечку, наливное по серебряному, а на блюдечке всё небо красуется; ясно солнышко за светлым месяцем катится, звёзды в хоровод собираются, лебеди в облаке песни поют.
   Царь на чудеса удивляется, а красавица слезами заливается, говорит царю:
   – Возьми моё наливное яблочко, серебряное блюдечко, только помилуй сестёр моих, не губи их за меня.
   Поднял её царь и говорит:
   – Блюдечко твоё серебряное, ну а сердце – золотое. Хочешь ли быть мне дорогой женой, царству доброй царицей? А сестёр твоих ради просьбы твоей я помилую.
   Устроили они пир на весь мир: так играли, что звёзды с неба пали; так танцевали, что полы поломали. Вот и сказка вся…

Сестрица Алёнушка и братец Иванушка

   Жили-были старик да старуха, у них была дочка Алёнушка да сынок Иванушка.
   Старик со старухой умерли. Остались Алёнушка да Иванушка одни-одинёшеньки.
   Пошла Алёнушка на работу и братца с собой взяла. Идут они по дальнему пути, по широкому полю, и захотелось Иванушке пить.
   – Сестрица Алёнушка, я пить хочу!
   – Подожди, братец, дойдем до колодца.
   Шли-шли – солнце высоко, колодец далеко, жар донимает, пот выступает. Стоит коровье копытце полно водицы.
   – Сестрица Алёнушка, хлебну я из копытца!
   – Не пей, братец, телёночком станешь!
   Братец послушался, пошли дальше.
   Солнце высоко, колодец далеко, жар донимает, пот выступает. Стоит лошадиное копытце полно водицы.
   – Сестрица Алёнушка, напьюсь я из копытца!
   – Не пей, братец, жеребёночком станешь!
   Вздохнул Иванушка, опять пошли дальше.
   Солнце высоко, колодец далеко, жар донимает, пот выступает. Стоит козье копытце полно водицы.
   Иванушка говорит:
   – Сестрица Алёнушка, мочи нет: напьюсь я из копытца!
   – Не пей, братец, козлёночком станешь!
   Не послушался Иванушка и напился из козьего копытца.
   Напился и стал козлёночком…
   Зовет Алёнушка братца, а вместо Иванушки бежит за ней беленький козлёночек.
   Залилась Алёнушка слезами, села под стожок – плачет, а козлёночек возле неё скачет.
   В ту пору ехал мимо купец:
   – О чём, красная девица, плачешь?
   Рассказала ему Алёнушка про свою беду.
   Купец ей говорит:
   – Поди за меня замуж. Я тебя наряжу в злато-серебро, и козлёночек будет жить с нами.
   Алёнушка подумала, подумала и пошла за купца замуж.
   Стали они жить-поживать, и козлёночек с ними живёт, ест-пьёт с Алёнушкой из одной чашки.
   Один раз купца не было дома. Откуда ни возьмись, приходит ведьма: стала под Алёнушкино окошко и так-то ласково начала звать её купаться на реку.
   Привела ведьма Алёнушку на реку. Кинулась на неё, привязала Алёнушке на шею камень и бросила в воду.
   А сама оборотилась Алёнушкой, нарядилась в её платье и пришла в её хоромы. Никто ведьму не распознал. Купец вернулся – и тот не распознал.
   Одному козлёночку всё было ведомо. Повесил он голову, не пьёт, не ест. Утром и вечером ходит по бережку около воды и зовет:

     Алёнушка, сестрица моя!..
     Выплынь, выплынь на бережок…

   Узнала об этом ведьма и стала просить мужа – зарежь да зарежь козлёнка…
   Купцу жалко было козлёночка, привык он к нему. А ведьма так пристаёт, так упрашивает, – делать нечего, купец согласился:
   – Ну, зарежь его…
   Велела ведьма разложить костры высокие, греть котлы чугунные, точить ножи булатные.
   Козлёночек проведал, что ему недолго жить, и говорит названому отцу:
   – Перед смертью пусти меня на речку сходить, водицы испить, кишочки прополоскать.
   – Ну, сходи.
   Побежал козлёночек на речку, стал на берегу и жалобнёхонько закричал:

     Алёнушка, сестрица моя!
     Выплынь, выплынь на бережок.
     Костры горят высокие,
     Котлы кипят чугунные,
     Ножи точат булатные,
     Хотят меня зарезати!

   Алёнушка из реки ему отвечает:

     Ах, братец мой Иванушка!
     Тяжёл камень на дно тянет,
     Шёлкова трава ноги спутала,
     Жёлты пески на груди легли.

   А ведьма ищет козлёночка, не может найти и посылает слугу:
   – Пойди найди козлёнка, приведи его ко мне.
   Пошёл слуга на реку и видит: по берегу бегает козлёночек и жалобнёхонько зовет:

     Алёнушка, сестрица моя!
     Выплынь, выплынь на бережок.
     Костры горят высокие,
     Котлы кипят чугунные,
     Ножи точат булатные,
     Хотят меня зарезати!

   А из реки ему отвечают:

     Ах, братец мой Иванушка!
     Тяжёл камень на дно тянет,
     Шёлкова трава ноги спутала,
     Жёлты пески на груди легли.

   Слуга побежал домой и рассказал купцу про то, что слышал на речке. Собрали народ, пошли на реку, закинули сети шелковые и вытащили Алёнушку на берег. Сняли камень с шеи, окунули её в ключевую воду, одели её в нарядное платье. Алёнушка ожила и стала краше, чем была.
   А козлёночек от радости три раза перекинулся через голову и обернулся мальчиком Иванушкой.
   Ведьму привязали к лошадиному хвосту и пустили в чистое поле.

Сказка об Иване-царевиче, жар-птице и о сером волке

   В некотором было царстве, в некотором государстве был-жил царь, по имени Выслав Андронович. У него было три сына-царевича: первый – Димитрий-царевич, другой – Василий-царевич, а третий – Иван-царевич. У того царя Выслава Андроновича был сад такой богатый, что ни в котором государстве лучше того не было; в том саду росли разные дорогие деревья с плодами и без плодов, и была у царя одна яблоня любимая, и на той яблоне росли яблочки все золотые.
   Повадилась к царю Выславу в сад летать жар-птица; на ней перья золотые, а глаза восточному хрусталю подобны. Летала она в тот сад каждую ночь и садилась на любимую Выслава-царя яблоню, срывала с неё золотые яблочки и опять улетала. Царь Выслав Андронович весьма крушился о той яблоне, что жар-птица много яблок с неё сорвала; посему призвал к себе трёх своих сыновей и сказал им:
   – Дети мои любезные! Кто из вас может поймать в моём саду жар-птицу? Кто изловит её живую, тому ещё при жизни моей отдам половину царства, а по смерти и всё.
   Тогда дети его царевичи возопили единогласно:
   – Милостивый государь-батюшка, ваше царское величество! Мы с великою радостью будем стараться поймать жар-птицу живую.
   На первую ночь пошёл караулить в сад Димитрий-царевич и, усевшись под ту яблонь, с которой жар-птица яблочки срывала, заснул и не слыхал, как та жар-птица прилетала и яблок весьма много ощипала. Поутру царь Выслав Андронович призвал к себе своего сына Димитрия-царевича и спросил:
   – Что, сын мой любезный, видел ли ты жар-птицу или нет?
   Он родителю своему отвечал:
   – Нет, милостивый государь-батюшка! Она эту ночь не прилетала.
   На другую ночь пошёл в сад караулить жар-птицу Василий-царевич. Он сел под ту же яблонь и, сидя час и другой ночи, заснул так крепко, что не слыхал, как жар-птица прилетала и яблочки щипала. Поутру царь Выслав призвал его к себе и спрашивал:
   – Что, сын мой любезный, видел ли ты жар-птицу или нет?
   – Милостивый государь-батюшка! Она эту ночь не прилетала.
   На третью ночь пошёл в сад караулить Иван-царевич и сел под ту же яблонь; сидит он час, другой и третий – вдруг осветило весь сад так, как бы он многими огнями освещён был: прилетела жар-птица, села на яблоню и начала щипать яблочки. Иван-царевич подкрался к ней так искусно, что ухватил её за хвост; однако не мог её удержать: жар-птица вырвалась и полетела, и осталось у Ивана-царевича в руке только одно перо из хвоста, за которое он весьма крепко держался. Поутру лишь только царь Выслав от сна пробудился, Иван-царевич пошёл к нему и отдал ему пёрышко жар-птицы.
   Царь Выслав весьма был обрадован, что меньшому его сыну удалось хотя одно перо достать от жар-птицы. Это перо было так чудно и светло, что ежели принести его в тёмную горницу, то оно так сияло, как бы в том покое было зажжено великое множество свеч. Царь Выслав положил то пёрышко в свой кабинет как такую вещь, которая должна вечно храниться. С тех пор жар-птица не летала в сад.
   Царь Выслав опять призвал к себе детей своих и говорил им:
   – Дети мои любезные! Поезжайте, я даю вам своё благословение, отыщите жар-птицу и привезите ко мне живую; а что прежде я обещал, то, конечно, получит тот, кто жар-птицу ко мне привезёт.
   Димитрий и Василий царевичи начали иметь злобу на меньшего своего брата Ивана-царевича, что ему удалось выдернуть у жар-птицы из хвоста перо; взяли они у отца своего благословение и поехали двое отыскивать жар-птицу А Иван-царевич также начал у родителя своего просить на то благословения. Царь Выслав сказал ему:
   – Сын мой любезный, чадо моё милое! Ты ещё молод и к такому дальнему и трудному пути непривычен; зачем тебе от меня отлучаться? Ведь братья твои и так поехали. Ну, ежели и ты от меня уедешь, и вы все трое долго не возвратитесь? Я уже при старости и хожу под Богом; ежели во время отлучки вашей Господь Бог отымет мою жизнь, то кто вместо меня будет управлять моим царством? Тогда может сделаться бунт или несогласие между нашим народом, а унять будет некому; или неприятель под наши области подступит, а управлять войсками нашими будет некому.
   Однако сколько царь Выслав ни старался удерживать Ивана-царевича, но никак не мог не отпустить его по его неотступной просьбе. Иван-царевич взял у родителя своего благословение, выбрал себе коня и поехал в путь, и ехал, сам не зная, куда едет.
   Едучи путем-дорогою, близко ли, далеко ли, низко ли, высоко ли, скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается, наконец приехал он в чистое поле, в зелёные луга. А в чистом поле стоит столб, а на столбу написаны эти слова: «Кто поедет от столба сего прямо, тот будет голоден и холоден; кто поедет в правую сторону, тот будет здрав и жив, а конь его будет мёртв; а кто поедет в левую сторону, тот сам будет убит, а конь его жив и здрав останется». Иван-царевич прочёл эту надпись и поехал в правую сторону, держа на уме: хотя конь его и убит будет, зато сам жив останется и со временем может достать себе другого коня. Он ехал день, другой и третий – вдруг вышел ему навстречу пребольшой серый волк и сказал:
   – Ох ты гой еси, младой юноша, Иван-царевич! Ведь ты читал, на столбе написано, что конь твой будет мёртв; так зачем сюда едешь?
   Волк вымолвил эти слова, разорвал коня Ивана-царевича надвое и пошёл прочь в сторону.
   Иван-царевич весьма сокрушался по своему коню, заплакал горько и пошёл пеший. Он шёл целый день и устал несказанно и только что хотел присесть отдохнуть, вдруг нагнал его серый волк и сказал ему:
   – Жаль мне тебя, Иван-царевич, что ты пеш изнурился; жаль мне и того, что я заел твоего доброго коня. Добро! Садись на меня, на серого волка, и скажи, куда тебя везти и зачем.
   Иван-царевич сказал серому волку, куда ему ехать надобно; и серый волк помчался с ним пуще коня и чрез некоторое время как раз ночью привёз Ивана-царевича к каменной стене не гораздо высокой, остановился и сказал:
   – Ну, Иван-царевич, слезай с меня, с серого волка, и полезай через эту каменную стену; тут за стеною сад, а в том саду жар-птица сидит в золотой клетке. Ты жар-птицу возьми, а золотую клетку не трогай; ежели клетку возьмёшь, то тебе оттуда не уйти будет: тебя тотчас поймают!
   Иван-царевич перелез через каменную стену в сад, увидел жар-птицу в золотой клетке и очень на неё прельстился. Вынул птицу из клетки и пошёл назад, да потом одумался и сказал сам себе: «Что я взял жар-птицу без клетки, куда я её посажу?» Воротился и лишь только снял золотую клетку – то вдруг пошёл стук и гром по всему саду, ибо к той золотой клетке были струны приведены. Караульные тотчас проснулись, прибежали в сад, поймали Ивана-царевича с жар-птицею и привели к своему царю, которого звали Долматом.
   Царь Долмат весьма разгневался на Ивана-царевича и вскричал на него громким и сердитым голосом:
   – Как не стыдно тебе, младой юноша, воровать! Да кто ты таков, и которыя земли, и какого отца сын, и как тебя по имени зовут?
   Иван-царевич ему молвил:
   – Я есмь из царства Выславова, сын царя Выслава Андроновича, а зовут меня Иван-царевич. Твоя жар-птица повадилась к нам летать в сад по всякую ночь, и срывала с любимой отца моего яблони золотые яблочки, и почти всё дерево испортила; для того послал меня мой родитель, чтобы сыскать жар-птицу и к нему привезти.
   – Ох ты, младой юноша, Иван-царевич, – молвил царь Долмат, – пригоже ли так делать, как ты сделал? Ты бы пришёл ко мне, я бы тебе жар-птицу честию отдал; а теперь хорошо ли будет, когда я разошлю во все государства о тебе объявить, как ты в моём государстве нечестно поступил? Однако слушай, Иван-царевич! Ежели ты сослужишь мне службу – съездишь за тридевять земель, в тридесятое государство, и достанешь мне от царя Афрона коня златогривого, то я тебя в твоей вине прощу и жар-птицу тебе с великою честью отдам; а ежели не сослужишь этой службы, то дам о тебе знать во все государства, что ты нечестный вор.
   Иван-царевич пошёл от царя Долмата в великой печали, обещая ему достать коня златогривого.
   Пришёл он к серому волку и рассказал ему обо всём, что ему царь Долмат говорил.
   – Ох ты гой еси, младой юноша, Иван-царевич! – молвил ему серый волк. – Для чего ты слова моего не слушался и взял золотую клетку?
   – Виноват я перед тобою, – сказал волку Иван-царевич.
   – Добро, быть так! – молвил серый волк. – Садись на меня, на серого волка; я тебя свезу, куда тебе надобно.
   Иван-царевич сел серому волку на спину; а волк побежал так скоро, аки стрела, и бежал он долго ли, коротко ли, наконец прибежал в государство царя Афрона ночью. И, пришедши к белокаменным царским конюшням, серый волк Ивану-царевичу сказал:
   – Ступай, Иван-царевич, в эти белокаменные конюшни (теперь караульные конюхи все крепко спят!) и бери ты коня златогривого. Только тут на стене висит золотая узда, ты её не бери, а то худо тебе будет.
   Иван-царевич, войдя в белокаменные конюшни, взял коня и пошёл было назад; но увидел на стене золотую узду и так на неё прельстился, что снял её с гвоздя, и только что снял – как вдруг пошёл гром и шум по всем конюшням, потому что к той узде были струны приведены. Караульные конюхи тотчас проснулись, прибежали, Ивана-царевича поймали и повели к царю Афрону. Царь Афрон начал его спрашивать:
   – Ох ты гой еси, младой юноша! Скажи мне, из которого ты государства, и которого отца сын, и как тебя по имени зовут?
   На то отвечал ему Иван-царевич:
   – Я сам из царства Выславова, сын царя Выслава Андроновича, а зовут меня Иваном-царевичем.
   – Ох ты, младой юноша, Иван-царевич! – сказал ему царь Афрон. – Честного ли рыцаря это дело, которое ты сделал? Ты бы пришёл ко мне, я бы тебе коня златогривого с честию отдал. А теперь хорошо ли тебе будет, когда я разошлю во все государства объявить, как ты нечестно в моём государстве поступил? Однако слушай, Иван-царевич! Ежели ты сослужишь мне службу и съездишь за тридевять земель, в тридесятое государство, и достанешь мне королевну Елену Прекрасную, в которую я давно и душою и сердцем влюбился, а достать не могу, то я тебе эту вину прощу и коня златогривого с золотою уздою честно отдам. А ежели этой службы мне не сослужишь, то я о тебе дам знать во все государства, что ты нечестный вор, и пропишу всё, как ты в моём государстве дурно сделал.
   Тогда Иван-царевич обещался царю Афрону королевну Елену Прекрасную достать, а сам пошёл из палат его и горько заплакал.
   Пришёл к серому волку и рассказал всё, что с ним случилось.
   – Ох ты гой еси, младой юноша, Иван-царевич! – молвил ему серый волк. – Для чего ты слова моего не слушался и взял золотую узду?
   – Виноват я пред тобою, – сказал волку Иван-царевич.
   – Добро, быть так! – продолжал серый волк. – Садись на меня, на серого волка; я тебя свезу, куда тебе надобно.
   Иван-царевич сел серому волку на спину; а волк побежал так скоро, как стрела, и бежал он, как бы в сказке сказать, недолгое время и, наконец, прибежал в государство королевны Елены Прекрасной. И, пришедши к золотой решётке, которая окружала чудесный сад, волк сказал Ивану-царевичу:
   – Ну, Иван-царевич, слезай теперь с меня, с серого волка, и ступай назад по той же дороге, по которой мы сюда пришли, и ожидай меня в чистом поле под зелёным дубом.
   Иван-царевич пошёл, куда ему велено. Серый же волк сел близ той золотой решётки и дожидался, покуда пойдёт прогуляться в сад королевна Елена Прекрасная. К вечеру, когда солнышко стало гораздо опускаться к западу, почему и в воздухе было не очень жарко, королевна Елена Прекрасная пошла в сад прогуливаться со своими нянюшками и с придворными боярынями. Когда она вошла в сад и подходила к тому месту, где серый волк сидел за решёткою, – вдруг серый волк перескочил через решётку в сад и ухватил королевну Елену Прекрасную, перескочил назад и побежал с нею что есть силы-мочи. Прибежал в чистое поле под зелёный дуб, где его Иван-царевич дожидался, и сказал ему:
   – Иван-царевич, садись поскорее на меня, на серого волка!
   Иван-царевич сел на него, а серый волк помчал их обоих к государству царя Афрона. Няньки и мамки и все боярыни придворные, которые гуляли в саду с прекрасною королевною Еленою, побежали тотчас во дворец и послали в погоню, чтоб догнать серого волка; однако сколько гонцы ни гнались, не могли нагнать и воротились назад.
   Иван-царевич, сидя на сером волке вместе с прекрасною королевною Еленою, возлюбил её сердцем, а она Ивана-царевича; и когда серый волк прибежал в государство царя Афрона и Ивану-царевичу надобно было отвести прекрасную королевну Елену во дворец и отдать царю, тогда царевич весьма запечалился и начал слёзно плакать. Серый волк спросил его:
   – О чём ты плачешь, Иван-царевич?
   На то ему Иван-царевич отвечал:
   – Друг мой, серый волк! Как мне, доброму молодцу, не плакать и не крушиться? Я сердцем возлюбил прекрасную королевну Елену, а теперь должен отдать её царю Афрону за коня златогривого, а ежели её не отдам, то царь Афрон обесчестит меня во всех государствах.
   – Служил я тебе много, Иван-царевич, – сказал серый волк, – сослужу и эту службу. Слушай, Иван-царевич: я сделаюсь прекрасной королевной Еленой, и ты меня отведи к царю Афрону и возьми коня златогривого; он меня почтёт за настоящую королевну. И когда ты сядешь на коня златогривого и уедешь далеко, тогда я выпрошусь у царя Афрона в чистое поле погулять; и как он меня отпустит с нянюшками и с мамушками и со всеми придворными боярынями и буду я с ними в чистом поле, тогда ты меня вспомяни – и я опять у тебя буду.
   Серый волк вымолвил эти речи, ударился о сыру землю – и стал прекрасною королевною Еленою, так что никак и узнать нельзя, чтоб то не она была. Иван-царевич взял серого волка, пошёл во дворец к царю Афрону, а прекрасной королевне Елене велел дожидаться за городом. Когда Иван-царевич пришёл к царю Афрону с мнимою Еленою Прекрасною, то царь вельми возрадовался в сердце своём, что получил такое сокровище, которого он давно желал. Он принял ложную королевну, а коня златогривого вручил Иван-царевичу. Иван-царевич сел на того коня и выехал за город; посадил с собою Елену Прекрасную и поехал, держа путь к государству царя Дол мата. Серый же волк живёт у царя Афрона день, другой и третий вместо прекрасной королевны Елены, а на четвёртый день пришёл к царю Афрону проситься в чистом поле погулять, чтоб разбить тоску-печаль лютую. Как возговорил ему царь Афрон:
   – Ах, прекрасная моя королевна Елена! Я для тебя всё сделаю, отпущу тебя в чистое поле погулять.
   И тотчас приказал нянюшкам и мамушкам и всем придворным боярыням с прекрасною королевною идти в чистое поле гулять.
   Иван же царевич ехал путём-дорогою с Еленою Прекрасною, разговаривал с нею и забыл было про серого волка, да потом вспомнил: «Ах, где-то мой серый волк?» Вдруг откуда ни взялся – стал он перед Иваном-царевичем и сказал ему:
   – Садись, Иван-царевич, на меня, на серого волка, а прекрасная королевна пусть едет на коне златогривом.
   Иван-царевич сел на серого волка, и поехали они в государство царя Долмата. Ехали они долго ли, коротко ли и, доехав до того государства, за три версты от города остановились. Иван-царевич начал просить серого волка:
   – Слушай ты, друг мой любезный, серый волк! Сослужил ты мне много служб, сослужи мне и последнюю, а служба твоя будет вот какая: не можешь ли ты оборотиться в коня златогривого на место этого, потому что с этим златогривым конем мне расстаться не хочется.
   Вдруг серый волк ударился о сырую землю – и стал конем златогривым. Иван-царевич, оставил прекрасную королевну Елену в зелёном лугу, сел на серого волка и поехал во дворец к царю Дол мату И как скоро туда приехал, царь Долмат увидел Ивана-царевича, что едет он на коне златогривом, весьма обрадовался, тотчас вышел из палат своих, встретил царевича на широком дворе, поцеловал его в уста сахарные, взял его за правую руку и повёл в палаты белокаменные.
   Царь Долмат для такой радости велел сотворить пир, и они сели за столы дубовые, за скатерти браные; пили, ели, забавлялись и веселились ровно два дни, а на третий день царь Долмат вручил Ивану-царевичу жар-птицу с золотою клеткою. Царевич взял жар-птицу, пошёл за город, сел на коня златогривого вместе с прекрасной королевной Еленою и поехал в своё отечество, в государство царя Выслава Андроновича.
   Царь же Долмат вздумал на другой день своего коня златогривого объездить в чистом поле; велел его оседлать, потом сел на него и поехал в чистое поле; и лишь только разъярил коня, как он сбросил с себя царя Долмата и, оборотясь по-прежнему в серого волка, побежал и нагнал Ивана-царевича.
   – Иван-царевич! – сказал он. – Садись на меня, на серого волка, а королевна Елена Прекрасная пусть едет на коне златогривом.
   Иван-царевич сел на серого волка, и поехали они в путь. Как скоро довёз серый волк Ивана-царевича до тех мест, где его коня разорвал, он остановился и сказал:
   – Ну, Иван-царевич, послужил я тебе довольно верою и правдою. Вот на сем месте разорвал я твоего коня надвое, до этого места и довёз тебя. Слезай с меня, с серого волка, теперь есть у тебя конь златогривый, так ты сядь на него и поезжай, куда тебе надобно; а я тебе больше не слуга.
   Серый волк вымолвил эти слова и побежал в сторону; а Иван-царевич заплакал горько по сером волке и поехал в путь свой с прекрасною королевною.
   Долго ли, коротко ли ехал он с прекрасною королевной Еленою на коне златогривом и, не доехав до своего государства за двадцать вёрст, остановился, слез с коня и вместе с прекрасною королевною лег отдохнуть от солнечного зною под деревом; коня златогривого привязал к тому же дереву, а клетку с жар-птицею поставил подле себя. Лежа на мягкой траве и ведя разговоры полюбовные, они крепко уснули.
   В то самое время братья Ивана-царевича, Димитрий и Василий царевичи, ездя по разным государствам и не найдя жар-птицы, возвращались в своё отечество с порожними руками; нечаянно наехали они на своего сонного брата Ивана-царевича с прекрасною королевною Еленою.
   Увидев на траве коня златогривого и жар-птицу в золотой клетке, весьма на них прельстились и вздумали брата своего Ивана-царевича убить до смерти. Димитрий-царевич вынул из ножен меч свой, заколол Ивана-царевича и изрубил его на мелкие части; потом разбудил прекрасную королевну Елену и начал её спрашивать:
   – Прекрасная девица! Которого ты государства, и какого отца дочь и как тебя по имени зовут?
   Прекрасная королевна Елена, увидев Ивана-царевича мёртвого, крепко испугалась, стала плакать горькими слезами и во слезах говорила:
   – Я королевна Елена Прекрасная, а достал меня Иван-царевич, которого вы злой смерти предали. Вы тогда б были добрые рыцари, если б выехали с ним в чистое поле да живого победили, а то убили сонного и тем какую себе похвалу получите? Сонный человек – что мёртвый!
   Тогда Димитрий-царевич приложил свой меч к сердцу прекрасной королевны Елены и сказал ей:
   – Слушай, Елена Прекрасная! Ты теперь в наших руках; мы повезём тебя к нашему батюшке, царю Выславу Андроновичу, и ты скажи ему, что мы и тебя достали, и жар-птицу, и коня златогривого. Ежели этого не скажешь, сейчас тебя смерти предам!
   Прекрасная королевна Елена, испугавшись смерти, обещалась им и клялась всею святынею, что будет говорить так, как ей велено. Тогда Димитрий-царевич с Василием-царевичем начали метать жребий, кому достанется прекрасная королевна Елена и кому конь златогривый? И жребий пал, что прекрасная королевна должна достаться Василию-царевичу, а конь златогривый Димитрию-царевичу. Тогда Василий-царевич взял прекрасную королевну Елену, посадил на своего доброго коня, а Димитрий-царевич сел на коня златогривого и взял жар-птицу, чтобы вручить её родителю своему, царю Выславу Андроновичу, и поехали в путь.
   Иван-царевич лежал мёртв на том месте ровно тридцать дней, и в то время набежал на него серый волк и узнал по духу Ивана-царевича. Захотел помочь ему – оживить, да не знал, как это сделать. В то самое время увидел серый волк одного ворона и двух воронят, которые летали над трупом и хотели спуститься на землю и наесться мяса Ивана-царевича. Серый волк спрятался за куст, и как скоро воронята спустились на землю и начали есть тело Ивана-царевича, он выскочил из-за куста, схватил одного воронёнка и хотел было разорвать его надвое. Тогда ворон спустился на землю, сел поодаль от серого волка и сказал ему:
   – Ох ты гой еси, серый волк! Не трогай моего младого детища; ведь он тебе ничего не сделал.
   – Слушай, Ворон Воронович! – молвил серый волк. – Я твоего детища не трону и отпущу здрава и невредима, когда ты мне сослужишь службу: слетаешь за тридевять земель, в тридесятое государство, и принесёшь мне мёртвой и живой воды.
   На то Ворон Воронович сказал серому волку:
   – Я тебе службу эту сослужу, только не тронь ничем моего сына.
   Выговоря эти слова, ворон полетел и скоро скрылся из виду. На третий день ворон прилетел и принёс с собой два пузырька: в одном – живая вода, в другом – мёртвая, и отдал те пузырьки серому волку. Серый волк взял пузырьки, разорвал воронёнка надвое, спрыснул его мёртвою водою – и тот воронёнок сросся, спрыснул живою водою – воронёнок встрепенулся и полетел. Потом серый волк спрыснул Иван-царевича мёртвою водою – его тело срослося, спрыснул живою водою – Иван-царевич встал и промолвил:
   – Ах, куды как я долго спал!
   На то сказал ему серый волк:
   – Да, Иван-царевич, спать бы тебе вечно, кабы не я; ведь тебя братья твои изрубили и прекрасную королевну Елену, и коня златогривого, и жар-птицу увезли с собою. Теперь поспешай как можно скорее в своё отечество; брат твой, Василий-царевич, женится сегодня на твоей невесте – на прекрасной королевне Елене. А чтоб тебе поскорее туда поспеть, садись лучше на меня, на серого волка; я тебя на себе донесу.
   Иван-царевич сел на серого волка; волк побежал с ним в государство царя Выслава Андроновича, и долго ли, коротко ли, – прибежал к городу.
   Иван-царевич слез с серого волка, пошёл в город и, пришедши во дворец, застал, что брат его Василий-царевич женится на прекрасной королевне Елене: воротился с нею от венца и сидит за столом.
   Иван-царевич вошёл в палаты, и как скоро Елена Прекрасная увидала его, тотчас выскочила из-за стола, начала целовать его в уста сахарные и закричала:
   – Вот мой любезный жених, Иван-царевич, а не тот злодей, который за столом сидит!
   Тогда царь Выслав Андронович встал с места и начал прекрасную королевну Елену спрашивать, что бы такое то значило, о чём она говорила.
   Елена Прекрасная рассказала ему всю истинную правду, что и как было: как Иван-царевич добыл её, коня златогривого и жар-птицу, как старшие братья убили его сонного до смерти и как стращали её, чтоб говорила, будто всё это они достали.
   Царь Выслав весьма осердился на Димитрия и Василия царевичей и посадил их в темницу; а Иван-царевич женился на прекрасной королевне Елене и начал с нею жить дружно, полюбовно, так что один без другого ниже единой минуты пробыть не могли.

Сказка про Ивана – крестьянского сына и чудо-юдо

   В некотором царстве, в некотором государстве жили-были старик и старуха, и было у них три сына. Младшего звали Иваном. Жили они – не ленились, без устали трудились. Разнеслась вдруг в том царстве-государстве весть: собирается чудо-юдо поганое на их землю напасть, всех людей истребить.
   Затужили старик со старухой, загоревали, а сыновья и говорят:
   – Пойдём мы на чудо-юдо, будем с ним биться насмерть.
   Старик со старухой снарядили сыновей в дальнюю дорогу. Взяли братья мечи булатные, котомки с хлебом-солью, сели на добрых коней и поехали.
   Ехали они, ехали и приехали в какую-то деревню. Смотрят – кругом ни одной живой души нет, стоит одна маленькая избушка. Вошли братья в избушку. Лежит на печке старая старуха.
   – Добрые молодцы, куда путь держите?
   – Мы, бабушка, на реку Смородину, на калиновый мост. Хотим с чудом-юдом сразиться, на свою землю не допустить.
   – Молодцы, за доброе дело взялись!
   Переночевали братья у старухи, а на утро отправились снова в путь-дорогу.
   Подъезжают к самой реке Смородине, к калиновому мосту. По всему берегу лежат мечи да луки поломанные, кости человеческие.
   Нашли братья пустую избушку и решили переночевать в ней.
   – Ну, братья, – говорит Иван, – заехали мы в сторону чужую, дальнюю, надо нам ко всему прислушиваться да приглядываться. Давайте по очереди в дозор ходить, чтоб чудо-юдо через калиновый мост не пропустить.
   В первую ночь отправился в дозор старший брат. Прошёл он по берегу, посмотрел за реку Смородину – всё тихо, никого не видать. Лёг под ракитов куст да и заснул.
   А Ивану не спится. Как пошло время за полночь, взял он свой меч булатный и отправился к реке Смородине. Смотрит – под кустом старший брат спит.
   Не стал Иван его будить, спрятался под калиновый мост.
   Вдруг на реке воды взволновались, на дубах орлы закричали – подъезжает чудо-юдо о шести головах. Выехало оно на середину калинового моста – конь под ним споткнулся, чёрный ворон у него на плече встрепенулся, позади него чёрный пёс ощетинился.
   Говорит чудо-юдо шестиголовое:
   – Ну что, слуги мои верные! Или чуете Ивана-крестьянского сына здесь? Так он ещё не родился, а если и родился, так на бой не сгодился: я его на одну руку посажу, другой прихлопну!
   Вышел тут Иван – крестьянский сын из-под моста и говорит:
   – Не хвались, чудо-юдо поганое! Давай-ка лучше силы пробовать.
   Вот сошлись они, да так ударились, что кругом земля застонала.
   Иван – крестьянский сын с одного взмаха снёс мечом чуду-юду три головы.
   Кричит чудо-юдо:
   – Дай мне передохнуть!
   – У тебя, чудо-юдо, три головы, а у меня одна. Вот как будет у тебя одна голова, тогда и отдыхать станем.
   Снова они сошлись, снова ударились.
   Иван-крестьянский сын отрубил чуду-юду и последние три головы. Рассёк туловище на мелкие части, побросал в реку Смородину, а шесть голов под калиновый мост сложил. После того в избушку вернулся и спать лёг.
   На другую ночь отправился в дозор средний брат. Походил он, посмотрел по сторонам, потом забрался в кусты и заснул.
   Иван и на него не понадеялся. Как пошло время за полночь, взял он острый меч и пошёл к реке Смородине. Спрятался под калиновый мост и стал караулить.
   Вдруг на реке воды взволновались – подъезжает чудо-юдо о девяти головах. Вышел Иван ему навстречу – на бой вызвал.
   Как взмахнул Иван своим булатным мечом, так и снёс у чуда-юда шесть голов. А чудо-юдо ударило – по колена Ивана в сырую землю вогнал. Захватил Иван горсть песку и бросил своему противнику в глазищи. Пока чудо-юдо глазищи протирал, Иван срубил ему и остальные головы. Потом рассёк туловище на мелкие части, побросал в реку Смородину, а девять голов под калиновый мост сложил. Сам в избушку вернулся, лёг и заснул.
   Утром приходит средний брат.
   – Видал ли ты за ночь чего? – спрашивает Иван.
   – Возле меня ни муха не пролетала, ни комар не пищал.
   – Раз так, пойдёмте со мной, братья, я вам и комара, и муху покажу!
   Привёл Иван братьев под калиновый мост, показал им чудо-юдовы головы. Застыдились братья.
   На третью ночь собрался идти в дозор сам Иван.
   Я, – говорит, – на страшный бой иду, а вы, братья, как услышите мой свист, выпустите моего коня и сами ко мне на помощь спешите.
   Пришёл Иван – крестьянский сын к реке Смородине. Только пошло время за полночь, выехало чудо-юдо о двенадцати головах. Все двенадцать голов свистят, огнём пышут. Конь чуда-юда о двенадцати крылах, шерсть у коня медная, хвост да грива железные.
   Вышел из-под калинового моста Иван – крестьянский сын.
   – Это ты, Иван! Зачем пришёл? – спрашивает чудо-юдо.
   – Я с тобой насмерть биться, от тебя, проклятого, добрых людей избавить! – ответил Иван, размахнулся своим острым мечом и срубил чуду-юду три головы. Чудо-юдо подхватил эти головы, провёл по ним своим огненным пальцем, к шеям приложил – и тотчас все головы приросли.
   Плохо пришлось Ивану: чудо-юдо свистом его оглушает, огнём жжёт, ударами по колена в сырую землю вгоняет.
   Собрался Иван с силами, размахнулся ещё раз и срубил чуду-юду шесть голов. Чудо-юдо подхватил свои головы, провёл огненным пальцем, к шеям приложил – опять головы приросли. Кинулся он на Ивана – забил его по пояс в сырую землю.
   В третий раз размахнулся Иван – крестьянский сын, срубил чуду-юду девять голов. Чудо-юдо подхватил их, провёл огненным пальцем, к шеям приложил – головы опять приросли. Бросился он тут на Ивана и вогнал его в землю по самые плечи…
   Снял Иван свою шапку и бросил в избушку. От того удара вся избушка зашаталась. Тут только братья проснулись, открыли конюшню, спустили коня, а следом за ним и сами Ивану на помощь побежали.
   Прискакал Иванов конь, стал бить чудо-юдо копытами. А Иван выбрался из земли, изловчился, отсёк чуду-юду огненный палец и давай рубить ему головы. Все сшиб, туловище на мелкие кусочки покрошил, в реку Смородину побросал.
   Прибежали тут братья, отвели Ивана в избушку, умыли, накормили, напоили и спать уложили.
   Рано утром Иван встал и отправился к чудо-юдовым каменным палатам. Сидят в тех палатах три чудо-юдовы жены да мать, старая змеиха, замышляют, как Ивану отомстить. Послушал их речи Иван – крестьянский сын и вернулся к братьям.
   Собрались братья и поехали домой. Едут они степями, едут лугами. А день такой жаркий да знойный, пить хочется. Смотрят братья – стоит колодец. Говорят они Ивану:
   – Давай остановимся, холодной водицы попьём.
   Соскочил Иван с коня и принялся колодец мечом рубить. Завыл колодец, заревел дурным голосом. Тут спустился туман, жара спала – и пить не хочется.
   Поехали братья дальше. Долго ли, коротко ли ехали – увидели яблоню. Соскочили братья с коней, хотели было яблоки рвать, а Иван давай яблоню мечом под самый корень рубить. Завыла яблоня, закричала…
   Сели братья на коней и поехали дальше.
   Ехали они, ехали, сильно утомились. Смотрят – разостлан на траве ковер узорчатый. Хотели братья полежать на том ковре, а Иван им ни словечка не сказал, снял свой кушак и на ковер бросил. Вспыхнул кушак пламенем и сгорел – ничего не осталось.
   Подошёл Иван к ковру, изрубил его на кусочки и говорит:
   – И колодец, и яблоня, и ковер – всё это чудо-юдовы жены были. Хотели они нас погубить, да не удалось им: сами погибли!
   Поехали братья дальше.
   Вдруг небо потемнело, ветер завыл, земля загудела: летит сама старая змеиха. Разинула пасть от неба до земли – хочет Ивана с братьями проглотить. Видит Иван – беда неминучая, припустил коня во всю прыть, а братья – за ним. Смотрят – стоит кузница, а в ней кузнецы работают.
   Пустили кузнецы братьев, за ними закрыли двенадцать железных дверей и двенадцать кованых замков.
   Подлетела змеиха к кузнице и кричит:
   – Кузнецы, отдайте мне Ивана с братьями.
   А кузнецы ей в ответ:
   – Пролижи языком двенадцать железных дверей, тогда и возьмёшь!
   Принялась змеиха лизать железные двери. Лизала-лизала – одиннадцать дверей пролизала. Осталась одна, последняя дверь…
   Устала змеиха, села отдохнуть. Тут Иван – крестьянский сын выскочил из кузницы, схватил змеиху да со всего размаха ударил её о камни. Рассыпалась змеиха на мелкие кусочки, а ветер их во все стороны развеял. С тех пор все чуда-юда да змеи в том краю исчезли – без страха люди жить стали.
   А Иван-крестьянский сын с братьями вернулся домой к отцу, к матери. И стали они жить да поживать, как прежде поле пахать, рожь да пшеницу сеять.

Снегурочка

   Жил-был крестьянин Иван, и была у него жена Марья. Жили Иван да Марья в любви и согласии, вот только детей у них не было. Так они и состарились в одиночестве. Сильно они о своей беде сокрушались и только глядя на чужих детей утешались. А делать нечего! Так уж, видно, им суждено было.
   Вот однажды, когда пришла зима да нападало молодого снегу по колено, ребятишки высыпали на улицу поиграть, а старички наши подсели к окну поглядеть на них. Ребятишки бегали, резвились и стали лепить бабу из снега. Иван с Марьей глядели молча, призадумавшись. Вдруг Иван усмехнулся и говорит:
   – Пойти бы и нам, жена, да слепить себе бабу!
   На Марью, видно, тоже нашёл весёлый час.
   – Что ж, – говорит она, – пойдём, разгуляемся на старости! Только на что тебе бабу лепить: будет с тебя и меня одной. Слепим лучше себе дитя из снегу, коли Бог не дал живого!
   – Что правда, то правда… – сказал Иван, взял шапку и пошёл в огород со старухою.
   Они и вправду принялись лепить куклу из снегу: скатали туловище с ручками и ножками, наложили сверху круглый ком снегу и обгладили из него головку.
   – Бог в помощь! – сказал кто-то, проходя мимо.
   – Спасибо, благодарствуем! – отвечал Иван.
   – Что ж это вы поделываете?
   – Да вот, что видишь! – молвит Иван.
   – Снегурочку… – промолвила Марья, засмеявшись.
   Вот они вылепили носик, сделали две ямочки во лбу, и только что Иван прочертил ротик, как из него вдруг дохнуло теплым духом. Иван второпях отнял руку, только смотрит – ямочки во лбу стали уж навыкате, и вот из них поглядывают голубенькие глазки, вот уж и губки как малиновые улыбаются.
   – Что это? Не наваждение ли какое? – сказал Иван, кладя на себя крестное знамение.
   А кукла наклоняет к нему головку, точно живая, и зашевелила ручками и ножками в снегу, словно грудное дитя в пеленках.
   – Ах, Иван, Иван! – вскричала Марья, задрожав от радости. – Это нам Господь дитя даёт! – и бросилась обнимать Снегурочку, а со Снегурочки весь снег отвалился, как скорлупа с яичка, и на руках у Марьи была уже в самом деле живая девочка.
   – Ах ты, моя Снегурушка дорогая! – проговорила старуха, обнимая своё желанное и нежданное дитя, и побежала с ним в избу.
   Иван насилу опомнился от такого чуда, а Марья была без памяти от радости.
   И вот Снегурочка растёт не по дням, а по часам, и что день, то всё лучше. Иван и Марья не нарадуются на неё. И весело пошло у них в дому. Девки с села у них безвыходно: забавляют и убирают бабушкину дочку, словно куколку, разговаривают с нею, поют песни, играют с нею во всякие игры и научают её всему, как что у них ведётся. А она смышленая: всё примечает и перенимает.
   И стала она за зиму точно девочка лет тринадцати: всё разумеет, обо всём говорит, и таким сладким голосом, что заслушаешься. И такая она добрая, послушная и ко всем приветливая. А собою она – беленькая, как снег; глазки что незабудочки, светло-русая коса до пояса, одного румянцу нет вовсе, словно живой кровинки не было в теле… Да и без того она была такая пригожая и хорошая, что загляденье. А как, бывало, разыграется она, так такая утешная и приятная, что душа радуется! И все не налюбуются Снегурочкой. Старушка же Марья души в ней не чает.
   – Вот, Иван! – говаривала она мужу. – Даровал-таки нам Бог радость на старость! Миновалась-таки печаль моя задушевная!
   А Иван говорил ей:
   – Благодарение Господу! Здесь радость не вечна, и печаль не бесконечна…
   Прошла зима. Радостно заиграло на небе весеннее солнце и пригрело землю. На прогалинах зазеленела мурава, и запел жаворонок. Уже и красные девицы собрались в хоровод под селом и пропели:
   – Весна-красна! На чём пришла, на чём приехала?..
   – На сошечке, на бороночке!
   А Снегурочка что-то заскучала.
   – Что с тобою, дитя моё? – говорила не раз ей Марья, приголубливая её. – Не больна ли ты? Ты всё такая невесёлая, совсем с личика спала. Уж не сглазил ли тебя недобрый человек?
   А Снегурочка отвечала ей всякий раз:
   – Ничего, бабушка! Я здорова…
   Вот и последний снег согнала весна своими красными днями. Зацвели сады и луга, запел соловей и всякая птица, и всё стало живей и веселее. А Снегурочка, сердечная, ещё сильней скучать стала, дичится подружек и прячется от солнца в тень, словно ландыш под деревцем. Ей только и любо было, что плескаться у студёного ключа под зелёною ивушкой.
   Снегурочке всё бы тень да холодок, а то и лучше – частый дождичек. В дождик и сумрак она веселей становилась. А как один раз надвинулась серая туча да посыпала крупным градом, Снегурочка ему так обрадовалась, как иная не была бы рада и жемчугу перекатному. Когда ж опять припекло солнце и град взялся водою, Снегурочка поплакалась по нём так сильно, как будто сама хотела разлиться слезами, – как родная сестра плачется по брату.
   Вот уж пришёл и весне конец; приспел Иванов день. Девки с села собрались на гулянье в рощу зашли за Снегурочкой и пристали к бабушке Марье:
   – Пусти да пусти с нами Снегурочку!
   Марье не хотелось пускать её, не хотелось и Снегурочке идти с ними; да не могли отговориться. К тому же Марья подумала: авось разгуляется её Снегурушка! И она принарядила её, поцеловала и сказала:
   – Поди же, дитя моё, повеселись с подружками! А вы, девки, смотрите, берегите мою Снегурушку… Ведь она у меня, сами знаете, как порох в глазу!
   – Хорошо, хорошо! – закричали они весело, подхватили Снегурочку и пошли гурьбою в рощу Там они вили себе венки, вязали пучки из цветов и распевали свои весёлые песни. Снегурочка была с ними безотлучно.
   Когда закатилось солнце, девки наложили костёр из травы и мелкого хворосту, зажгли его и все в венках стали в ряд одна за другою; а Снегурочку поставили позади всех.
   – Смотри же, – сказали они, – как мы побежим, и ты также беги следом за нами, не отставай!
   И вот все, затянувши песню, поскакали через огонь.
   Вдруг что-то позади их зашумело и простонало жалобно:
   – Ау!
   Оглянулись они в испуге: нет никого. Смотрят друг на дружку и не видят между собою Снегурочки.
   – А, верно, спряталась, шалунья, – сказали они и разбежались искать её, но никак не могли найти. Кликали, аукали – она не отзывалась.
   – Куда бы это девалась она? – говорили девки.
   – Видно, домой убежала, – сказали они потом и пошли в село, но Снегурочки и в селе не было.
   Искали её на другой день, искали на третий. Исходили всю рощу – кустик за кустик, дерево за дерево. Снегурочки всё не было, и след пропал. Долго Иван и Марья горевали и плакали из-за своей Снегурочки. Долго ещё бедная старушка каждый день ходила в рощу искать её, и всё кликала она, словно кукушка горемычная:
   – Ау, ау, Снегурушка! Ау, ау, голубушка!..
   И не раз ей слышалось, будто голосом Снегурочки отзывалось: «Ау!». Снегурочки же всё нет как нет! Куда же девалась Снегурочка? Лютый ли зверь умчал её в дремучий лес, и не хищная птица ли унесла к синему морю?
   Нет, не лютый зверь умчал её в дремучий лес, и не хищная птица унесла её к синему морю; а когда Снегурочка побежала за подружками и вскочила в огонь, вдруг потянулась она вверх легким паром, свилась в тонкое облачко, растаяла… и полетела в высоту поднебесную.

Соль

   В некоем городе жил-был купец, у него было три сына: первый – Фёдор, другой – Василий, а третий – Иван. Жил тот купец богато, на своих кораблях ходил в чужие земли и торговал всякими товарами.
   В одно время нагрузил он два корабля дорогими товарами и отправил их за море с двумя старшими сыновьями. А меньшому сыну ничего не доверял по торговле.
   Вот как узнал меньшой сын, что его братья за море посланы, тотчас явился к отцу и стал у него проситься в иные земли – себя показать, людей посмотреть.
   Купец долго не соглашался:
   – Ты и головы домой не привезёшь! – но всё же и ему дал корабль с самым дешёвым грузом: с брёвнами, тёсом и досками.
   Собрался Иван в путь-дорогу, отвалил от берега и скоро нагнал своих братьев.
   Плывут они вместе по синему морю день, другой и третий, а на четвёртый поднялись сильные ветры и забросили Иванов корабль в дальнее место, к одному неведомому острову.
   – Ну, ребята, – закричал Иван корабельным работникам, – приворачивайте к берегу!
   Пристали к берегу, он вылез на остров, приказал себя дожидаться, а сам пошёл по тропинке; шёл, шёл и добрался до превеликой горы, смотрит – в той горе не песок, не камень, а чистая русская соль.
   Вернулся назад к берегу, приказал работникам все бревна и доски в воду покидать, а корабль нагрузить солью.
   Как скоро это сделано было, отвалил Иван от острова и поплыл дальше.
   Долго ли, коротко ли, близко ли, далеко ли – приплыл корабль к большому богатому городу, остановился у пристани и якорь бросил.
   Иван – купеческий сын сошёл в город и отправился к тамошнему царю бить челом, чтобы позволил ему торговать по вольной цене; а для показу понёс узелок своего товару – русской соли.
   Тотчас доложили про его приход государю; царь его позвал и спрашивает:
   – Говори, в чём дело – какая нужда?
   – Так и этак, ваше величество! Позволь мне торговать в твоём городе по вольной цене.
   – А каким товаром торги ведёшь?
   – Русской солью, ваше величество!
   А царь про соль и не слыхивал: во всём его царстве без соли ели. Удивился он, что такой за новый, небывалый товар?
   – А ну, – говорит, – покажи!
   Иван – купеческий сын развернул платок; царь взглянул и подумал про себя: «Да это просто-напросто белый песок!» И говорит Ивану с усмешкою:
   – Ну, брат, этого добра у нас и без денег дают!
   Вышел Иван из царских палат весьма печален, и вздумалось ему: «Дай пойду в царскую кухню да посмотрю, как там повара кушанья готовят – какую они соль кладут?»
   Пришёл на кухню, попросился отдохнуть маленько, сел на стул и приглядывается. Повара то и дело взад-вперед бегают: кто варит, кто жарит, кто льёт, а кто на сковороде яйца бьёт.
   Видит Иван – купеческий сын, что повара и не думают солить кушанья; улучил минутку, как они все из кухни повыбрались, взял да и всыпал соли, сколько надобно, во все ествы и приправы.
   Наступило время обед подавать; принесли первое кушанье. Царь отведал, и оно ему так вкусно показалось, как никогда прежде; подали другое кушанье – это ещё больше понравилось.
   Призвал царь поваров и говорит им:
   – Сколько лет я царствую, а никогда так вкусно вы не готовили. Как вы это сделали?
   Отвечают повара:
   – Ваше величество! Мы готовили по-старому, ничего нового не прибавляли; а сидит на кухне тот купец, что приходил вольного торгу просить, уж не он ли подложил чего?
   – Позвать его сюда!
   Привели Ивана – купеческого сына к царю.
   – Виноват, царь-государь! Я русскою солью все ествы и приправы сдобрил; так в нашей стороне водится.
   – А почём соль продаёшь?
   Иван смекнул, что дело на лад идёт, и отвечал:
   – Да не очень дорого: за две меры соли – мера серебра да мера золота.
   Царь согласился на эту цену и купил у него весь товар.
   Иван насыпал полон корабль серебром да золотом и стал дожидаться попутного ветра; а у того царя была дочь – прекрасная царевна, захотелось ей посмотреть на русский корабль, и просится она у своего родителя на корабельную пристань. Царь отпустил её.
   Вот она взяла с собой нянюшек, мамушек и красных девушек и поехала русский корабль смотреть. Иван – купеческий сын стал ей показывать, как и что называется: где паруса, где снасти, где нос, где корма, – и завёл её в каюту; а работникам приказал живо якоря отсечь, паруса поднять и в море выходить. И как было им большое поветрие, то они скоро ушли от того города на далёкое расстояние.
   Царевна вышла на палубу, глянула – кругом море. Иван – купеческий сын начал её утешать, уговаривать. Царевна скоро улыбнулась и перестала печалиться.
   Долго ли, коротко ли плыл Иван с царевною по морю, нагоняют его старшие братья; узнали про его удаль и счастье и крепко позавидовали; пришли к нему на корабль, схватили его за руки и бросили в море, а после кинули промеж себя жребий, и старший брат взял царевну, а средний – корабль с серебром и золотом.
   И случись на ту пору, как сбросили Ивана с корабля, плавало вблизи одно из тех брёвен, которые он сам же покидал в море. Иван ухватился за то бревно и долго носился с ним по морским глубинам; наконец прибило его к неведомому острову.
   Вышел он на землю и пошёл по берегу. Попадается ему навстречу великан с огромными усами, на усах рукавицы – вачеги – висят: после дождя сушит.
   – Что тебе здесь надобно? – спрашивает великан.
   Иван рассказал ему всё, что случилось.
   – Хочешь, я тебя домой отнесу? Завтра твой старший брат на царевне женится; садись-ка ко мне на спину.
   Взял его, посадил на спину и побежал через море; тут у Ивана с головы шапка упала.
   – Ах, – говорит, – ведь я шапку сронил!
   – Ну, брат, далеко твоя шапка – вёрст с пятьсот назади осталась, – отвечал великан.
   Принёс он его на родину, спустил наземь и говорит:
   – Смотри же, никому не хвались, что ты на мне верхом ездил; а похвалишься – худо тебе будет.
   Иван – купеческий сын обещал не хвалиться, поблагодарил великана и пошёл домой.
   Приходит, а уж там все за свадебным столом сидят. Как увидала его прекрасная царевна, тотчас выскочила из-за стола, бросилась на шею.
   – Вот, – говорит, – мой жених, а не тот, что за столом сидит!
   – Что такое? – спрашивает отец.
   Иван ему рассказал про всё, как он солью торговал, как царевну увёз и как старшие братья его в море спихнули.
   Отец рассердился на старших сыновей, согнал их со двора долой, а Ивана женил на царевне.
   Начался у них весёлый пир; на пиру гости подпили и стали хвастаться: кто силою, кто богатством, кто молодой женой. А Иван сидел, сидел да спьяна и сам похвастался:
   – Это что за похвальбы! Вот я так могу похвалиться: на великане через море верхом проехал!
   Только вымолвил – в ту же минуту является у ворот великан:
   – А, Иван – купеческий сын, я тебе приказывал не хвалиться мною, а ты что сделал?
   – Прости меня! – говорит Иван – купеческий сын. – То не я хвалился, то хмель хвалился.
   – А ну покажи: какой-такой хмель.
   Иван приказал привезть сороковую бочку вина да сороковую бочку пива; великан выпил и вино и пиво, опьянел и пошёл всё, что ни попалось под руку, ломать и крушить. Много недоброго натворил: сады повалял, хоромы разметал! После и сам свалился и спал без просыпу трое суток.
   А как пробудился он, стали ему показывать, сколько он бед наделал; великан страх как удивился и говорит:
   – Ну, Иван – купеческий сын, узнал я, каков хмель; не пей, не хвались же ты мною отныне и до веку.

Три царства – медное, серебряное и золотое

   В то давнее время, когда мир Божий наполнен был лешими, ведьмами да русалками, когда реки текли молочные, берега были кисельные, а по полям летали жареные куропатки, в то время жил-был царь по имени Гopox с царицею Анастасьей Прекрасною; у них было три сына-царевича.
   Сотряслась беда немалая – утащил царицу нечистый дух. Говорит царю больший сын:
   – Батюшка, благослови меня, поеду отыскивать матушку.
   Поехал и пропал, три года про него ни вести, ни слуху не было.
   Стал второй сын проситься:
   – Батюшка, благослови меня в путь-дорогу, авось мне посчастливится найти и брата, и матушку.
   Царь благословил; он поехал и тоже без вести пропал – словно в воду канул.
   Приходит к царю меньшой сын Иван-царевич:
   – Любезный батюшка, благослови меня в путь-дорогу; авось разыщу и братьев, и матушку.
   – Поезжай, сынок!
   Иван-царевич пустился в чужедальнюю сторону; ехал, ехал и приехал к синю морю, остановился на бережку и думает: «Куда теперь путь держать?»
   Вдруг прилетели на море тридцать три колпицы [15 - Колпица – болотная птица семейства ибисовых отряда аистоподобных.], ударились оземь и стали красные девицы – все хороши, а одна лучше всех; разделись и бросились в воду.
   Много ли, мало ли они купались – Иван-царевич подкрался, взял у той девицы, что всех краше, кушачок и спрятал за пазуху.
   Искупались девицы, вышли на берег, начали одеваться – одного кушачка нет.
   – Ах, Иван-царевич, – говорит красавица, – отдай мой кушачок.
   – Скажи прежде, где моя матушка?
   – Твоя матушка у моего отца живёт – у Ворона Вороновича. Ступай вверх по морю, попадётся тебе серебряная птичка, золотой хохолок – куда она полетит, туда и ты иди.
   Иван-царевич отдал ей кушачок и пошёл вверх по морю; тут повстречал своих братьев, поздоровался с ними и взял с собою.
   Идут они вместе берегом, увидали серебряную птичку, золотой хохолок, и побежали за ней следом. Птичка летела, летела и бросилась под плиту железную, в яму подземельную.
   – Ну, братцы, – говорит Иван-царевич, – благословите меня вместо отца, вместо матери; опущусь я в эту яму и узнаю, какова земля иноверная, не там ли наша матушка.
   Братья его благословили, он сел на рели [16 - Рели – здесь подъёмное устройство.], полез в ту яму глубокую и спускался ни много, ни мало – ровно три года; спустился и пошёл путём-дорогою.
   Шёл-шёл, шёл-шёл, увидал медное царство; во дворце сидят тридцать три девицы-колпицы, вышивают полотенца хитрыми узорами, – городами с пригородами.
   – Здравствуй, Иван-царевич! – говорит царевна медного царства. – Куда идёшь, куда путь держишь?
   – Иду свою матушку искать.
   – Твоя матушка у моего отца, у Ворона Вороновича; он хитёр и мудр, по горам, по долам, по вертепам, по облакам летал! Он тебя, добра молодца, убьёт! Вот тебе клубочек, ступай к моей средней сестре – что она тебе скажет. А назад пойдёшь, меня не забудь.
   Иван-царевич покатил клубочек и пошёл вслед за ним. Приходит в серебряное царство; там сидят тридцать три девицы-колпицы. Говорит царевна серебряного царства:
   – До сих пор русского духа было видом не видать, слыхом не слыхать, а нынче русский дух воочию проявляется! Что, Иван-царевич, от дела лытаешь, [17 - Лытать – избегать (устар.).] али дела пытаешь?
   – Ах, красная девица, иду искать матушку.
   – Твоя матушка у моего отца, у Ворона Вороновича; и хитёр он, и мудр, по горам, по долам летал, по вертепам, по облакам носился! Эх, царевич, ведь он тебя убьёт! Вот тебе клубочек, ступай-ка ты к меньшой моей сестре – что она тебе скажет: вперёд ли идти, назад ли вернуться?
   Приходит Иван-царевич к золотому царству; там сидят тридцать три девицы-колпицы, полотенца вышивают. Всех выше, всех лучше царевна золотого царства – такая краса, что ни в сказке сказать, ни пером описать. Говорит она:
   – Здравствуй, Иван-царевич! Куда идёшь, куда путь держишь?
   – Иду матушку искать.
   – Твоя матушка у моего отца, у Ворона Вороновича; и хитёр он, и мудр, по горам, по долам летал, по вертепам, по облакам носился. Эх, царевич, ведь он тебя убьёт! На тебе клубочек, ступай в жемчужное царство: там твоя мать живёт. Увидев тебя, она возрадуется и тотчас прикажет, чтобы подали няньки-мамки тебе зелена вина. А ты не бери; проси, чтоб дала тебе трехгодовалого вина, что в шкафу стоит, да горелую корку на закусочку Не забудь ещё: у моего батюшки есть на дворе два чана воды – одна вода сильная, а другая малосильная; поменяй их местами и напейся сильной воды.
   Долго царевич с царевной разговаривали и так полюбили друг друга, что и расставаться им не хотелось; а делать было нечего – попрощался Иван-царевич и отправился в путь-дорогу.
   Шёл, шёл, приходит к жемчужному царству Увидала его мать, обрадовалась и крикнула:
   – Мамки-няньки! Подайте моему сыну зелена вина.
   – Я не пью простого вина, подайте мне трехгодовалого, а на закуску горелую корку.
   Выпил трехгодовалого вина, закусил горелою коркою, вышел на широкий двор, поменял чаны местами и принялся сильную воду пить.
   Вдруг прилетает Ворон Воронович; был он светел, как ясный день, а увидал Ивана-царевича – и сделался мрачней тёмной ночи; опустился к чану и стал тянуть бессильную воду.
   Тем временем Иван-царевич пал к нему на крылья; Ворон Воронович взвился высоко-высоко, носил его и по долам, и по горам, и по вертепам, и облакам и начал спрашивать:
   – Что тебе нужно, Иван-царевич? Хочешь – казной наделю?
   – Ничего мне не надобно, только дай мне посошок-пёрышко.
   – Нет, Иван-царевич! Больно в широки сани садишься.
   И опять понёс его Ворон по горам и по долам, по вертепам и облакам. Иван-царевич крепко держится; налёг всею своей тяжестью и чуть-чуть не обломил ему крылья. Вскрикнул тогда Ворон Воронович:
   – Не ломай ты мои крылышки, возьми посошок-пёрышко!
   Отдал царевичу посошок-пёрышко; сам сделался простым вороном и полетел на крутые горы.
   А Иван-царевич пришёл в жемчужное царство, взял свою матушку и отправился в обратный путь; смотрит – жемчужное царство клубочком свернулось да вслед за ним покатилось.
   Пришёл в золотое царство, потом в серебряное, а потом и в медное, взял повёл с собою трёх прекрасных царевен, а те царства свернулись клубочками да за ними ж покатились. Подходит к релям и затрубил в золотую трубу.
   – Братцы родные! Если живы, меня не выдайте.
   Братья услыхали трубу, ухватились за рели и вытащили на белый свет душу красную девицу, медного царства царевну; увидали её и начали меж собою ссориться: один другому уступить её не хочет.
   – Что вы бьётесь, добрые молодцы! Там есть ещё лучше меня красная девица.
   Царевичи опустили рели и вытащили царевну серебряного царства. Опять начали спорить и драться; тот говорит:
   – Пусть мне достанется!
   А другой:
   – Не хочу! Пусть моя будет!
   – Не ссорьтесь, добрые молодцы, там есть краше меня девица.
   Царевичи перестали драться, опустили рели и вытащили царевну золотого царства. Опять было принялись ссориться, да царевна-красавица тотчас остановила их:
   – Там ждёт ваша матушка!
   Вытащили они свою матушку и опустили рели за Иваном-царевичем; подняли его до половины и обсекли верёвки. Иван-царевич полетел в пропасть, крепко ушибся и полгода лежал без памяти; очнувшись, посмотрел кругом, припомнил всё, что с ним приключилось, вынул из кармана посошок-пёрышко и ударил им об землю. В ту ж минуту явилось двенадцать молодцев.
   – Что, Иван-царевич, прикажете?
   – Вынесите меня на вольный свет.
   Молодцы подхватили его под руки и вынесли на вольный свет. Стал Иван-царевич про своих братьев разведывать и узнал, что они давно поженились: царевна из медного царства вышла замуж за среднего брата, царевна из серебряного царства – за старшего брата, а его наречённая невеста ни за кого не идёт. И вздумал на ней сам отец-старик жениться; собрал думу, обвинил свою жену в совете со злыми духами и велел отрубить ей голову; после казни спрашивает он царевну из золотого царства:
   – Идёшь за меня замуж?
   – Тогда пойду за тебя, когда сошьёшь мне башмаки без мерки.
   Царь приказал клич кликать, всех и каждого выспрашивать, не сошьёт ли кто царевне башмаков без мерки?
   На ту пору приходит Иван-царевич в своё государство, нанимается у одного старичка в работники и посылает его к царю:
   – Ступай, дедушка, бери на себя это дело. Я тебе башмаки сошью, только ты на меня не сказывай.
   Старик пошёл к царю:
   – Я-де готов за эту работу взяться.
   Царь дал ему товару на пару башмаков и спрашивает:
   – Да справишься ли ты, старичок?
   – Не бойся, государь, у меня сын чеботарь.
   Воротясь домой, отдал старичок товар Ивану-царевичу; тот изрезал товар в куски, выбросил за окно, потом растворил золотое царство и вынул готовые башмаки:
   – Вот, дедушка, возьми, отнеси к царю.
   Царь обрадовался, пристаёт к невесте:
   – Скоро ли к венцу ехать?
   Она отвечает:
   – Тогда за тебя пойду, когда сошьёшь мне платье без мерки.
   Царь опять хлопочет, сбирает к себе всех мастеровых, даёт им большие деньги, только чтоб платье без мерки сшили. Иван-царевич говорит старику:
   – Дедушка, иди к царю, возьми материю, я тебе платье сошью, только на меня не сказывай.
   Старик поплёлся во дворец, взял атласов и бархатов, воротился домой и отдал царевичу Иван-царевич тотчас за ножницы, изрезал на клочки все атласы и бархаты и выкинул за окно; растворил золотое царство, взял оттуда что ни есть лучшее платье и отдал старику:
   – Неси во дворец!
   Царь радёхонек:
   – Что, невеста моя возлюбленная, не пора ли нам к венцу ехать?
   Отвечает царевна:
   – Тогда за тебя пойду замуж, когда возьмёшь старикова сына да велишь в молоке сварить.
   Царь не задумался, отдал приказ – ив тот же день собрали со всякого двора по ведру молока, налили большой чан и вскипятили на сильном огне.
   Привели Ивана-царевича; начал он со всеми прощаться, в землю кланяться; бросили его в чан: он раз нырнул, другой нырнул, выскочил вон – и сделался таким красавцем, что ни в сказке сказать, ни пером написать. Говорит царевна:
   – Посмотри-ка, царь! За кого мне замуж идти: за тебя ли, старого, или за него, доброго молодца?
   Царь подумал: «Если и я в молоке искупаюсь, таким же красавцем сделаюсь!»
   Бросился в чан и сварился в молоке.
   А Иван-царевич поехал с царевной из золотого царства венчаться; обвенчались и стали жить-поживать, добра наживать.

Упырь

   В некотором царстве, в некотором государстве был-жил старик со старухою; у них была дочь Маруся. В их деревне был обычай справлять праздник Андрея Первозванного: соберутся девки в одну избу, напекут пампушек и гуляют целую неделю, а то и больше.
   Вот дождались этого праздника, собрались девки, напекли-наварили, что надо; вечером пришли парубки с сопелкою, принесли вина, и началась пляска, гульба – дым коромыслом! Все девки хорошо пляшут, а Маруся лучше всех. Немного погодя входит в избу такой молодец – что на поди! Кровь с молоком! Одет богато, чисто.
   – Здравствуйте, – говорит, – красные девицы!
   – Здравствуй, добрый молодец!
   – Гулянье вам!
   – Милости просим гулять к нам!
   Сейчас вынул он кошель полон золота, послал за вином, за орехами, пряниками – разом всё готово; начал угощать и девок, и ребят, всех оделил. А пошёл плясать – любо-дорого посмотреть! Больше всех полюбилась ему Маруся; так к ней и пристаёт.
   Наступило время по домам расходиться. Говорит этот молодец:
   – Маруся! Поди, проводи меня.
   Она вышла провожать его; он и говорит:
   – Маруся, сердце! Хочешь ли, я тебя замуж возьму?
   – Коли бы взял, я бы с радостью пошла. Да ты откуда?
   – А вот из такого-то места, живу у купца за приказчика.
   Тут они попрощались и пошли всякий своей дорогою. Воротилась Маруся домой, мать её спрашивает:
   – Хорошо ли погуляла, дочка?
   – Хорошо, матушка! Да ещё скажу тебе радость: был там со стороны добрый молодец, собой красавец, и денег много; обещал взять меня замуж.
   – Слушай, Маруся: как пойдёшь завтра к девкам, возьми с собой клубок ниток; станешь провожать его, в те поры накинь ему петельку на пуговицу и распускай потихоньку клубок, а после по этой нитке и узнаешь, где он живёт.
   На другой день пошла Маруся на вечерницу и захватила с собой клубок ниток. Опять пришёл добрый молодец:
   – Здравствуй, Маруся!
   – Здравствуй!
   Начались игры, пляски; он пуще прежнего льнет к Марусе, ни на шаг не отходит. Уж время и домой идти.
   – Маруся, – говорит гость, – проводи меня.
   Она вышла на улицу, стала с ним прощаться и тихонько накинула петельку на пуговицу; пошёл он своею дорогою, а она стоит да клубок распускает; весь распустила и побежала узнавать, где живёт её названый жених? Сначала нитка по дороге шла, после потянулась через заборы, через канавы и вывела Марусю прямо к церкви, к главным дверям. Маруся попробовала – двери заперты; пошла кругом церкви, отыскала лестницу, подставила к окну и полезла посмотреть, что там деется? Влезла, глянула – а названый жених стоит у гроба да покойника ест; в церкви тогда ночевало мёртвое тело. Хотела было потихоньку соскочить с лестницы, да с испугу не остереглась и стукнула; бежит домой – себя не помнит, всё ей погоня чудится; еле жива прибежала!
   Поутру мать спрашивает:
   – Что, Маруся, видела того молодца?
   – Видела, матушка!
   А что видела, того не рассказывает. Вечером сидит Маруся в раздумье: идти или нет на вечерницу?
   – Ступай, – говорит мать, – поиграй, пока молода!
   Приходит она на вечерницу, а нечистый уже там. Опять начались игры, смехи, пляска; девки ничего не ведают! Стали по домам расходиться; говорит нечистый:
   – Маруся! Поди, проводи меня.
   Она нейдет, боится. Тут все девки на неё накинулись:
   – Что с тобой? Или застыдилася? Ступай, проводи добра молодца!
   Нечего делать, пошла – что Бог даст! Только вышли на улицу, он её и спрашивает:
   – Ты вчера к церкви ходила?
   – Нет!
   – А видела, что я там делал?
   – Нет!
   – Ну, завтра твой отец помрёт!
   Сказал и исчез.
   Вернулась Маруся домой грустна и невесела; поутру проснулась – отец мёртвый лежит. Поплакали над ним и в гроб положили; вечером мать к попу поехала, а Маруся осталась: страшно ей одной дома. «Дай, – думает, – пойду к подругам». Приходит, а нечистый там.
   – Здравствуй, Маруся! Что не весела? – спрашивают её девки.
   – Какое веселье? Отец помер.
   – Ах, бедная!
   Все тужат об ней; тужит и он, проклятый, будто не его дело. Стали прощаться, по домам расходиться.
   – Маруся, – говорит он, – проводи меня.
   Она не хочет.
   – Что ты – маленькая, что ли? Чего боишься? Проводи его! – пристают девки.
   Пошла провожать; вышли на улицу.
   – Скажи, Маруся, была ты у церкви?
   – Нет!
   – А видела, что я делал?
   – Нет!
   – Ну, завтра мать твоя помрёт!
   Сказал и исчез.
   Вернулась Маруся домой ещё печальнее; переночевала ночь, поутру проснулась – мать лежит мёртвая. Целый день она проплакала, вот солнце село, кругом темнеть стало – боится Маруся одна оставаться; пошла к подругам.
   – Здравствуй! Что с тобой? На тебе лица не видать! – говорят девки.
   – Уж какое моё веселье! Вчера отец помер, а сегодня мать.
   – Бедная, несчастная! – жалеют её все.
   Вот пришло время прощаться.
   – Маруся! Проводи меня, – говорит нечистый.
   Вышла провожать его.
   – Скажи, была ты у церкви?
   – Нет!
   – А видела, что я делал?
   – Нет!
   – Ну, завтра ввечеру сама помрёшь!
   Маруся переночевала с подругами, поутру встала и думает: что ей делать? Вспомнила, что у ней есть бабка – старая-старая, уж ослепла от долгих лет. «Пойду-ка я к ней, посоветуюсь».
   Отправилась к бабке.
   – Здравствуй, бабушка!
   – Здравствуй, внучка! Как Бог милует? Что отец с матерью?
   – Померли, бабушка!
   И рассказала ей всё, что с нею случилось. Старуха выслушала и говорит:
   – Ох, горемычная ты моя! Ступай скорей к попу, попроси его: коли ты помрёшь, чтоб вырыли под порогом яму, да несли бы тебя из избы не в двери, а протащили б сквозь то отверстье; да ещё попроси, чтоб похоронили тебя на перекрёстке – там, где две дороги пересекаются.
   Пришла Маруся к попу, слёзно заплакала и упросила его сделать всё так, как бабушка научила; воротилась домой, купила гроб, легла в него – и тотчас же померла. Вот дали знать священнику; похоронил он сначала отца и мать Маруси, а потом и её. Вынесли Марусю под порогом, схоронили на раздорожье.
   В скором времени случилось одному боярскому сыну проезжать мимо Марусиной могилы; смотрит – а на той могиле растёт чудный цветок, какого он никогда не видывал. Говорит барич своему слуге:
   – Поди, вырой мне тот цветок с корнем; привезём домой и посадим в горшок: пусть у нас цветёт!
   Вот вырыли цветок, привезли домой, посадили в горшок и поставили на окно. Начал цветок расти, красоваться.
   Раз как-то не спалось слуге ночью; смотрит он на окно и видит – чудо свершилось: вдруг цветок зашатался, упал с ветки наземь – и обратился красной девицей; цветок был хорош, а девица лучше! Пошла она по комнатам, достала себе разных напитков и кушаний, напилась-наелась, ударилась об пол – сделалась по-прежнему цветком, поднялась на окно и села на веточку.
   На другой день рассказал слуга баричу, какое чудо ему в ночи привиделось.
   – Ах, братец, что ж ты меня не разбудил? Нынешнюю ночь станем вдвоём караулить.
   Пришла ночь – они не спят, дожидаются. Ровно в двенадцать часов цветок начал шевелиться, с места на место перелетать, после упал наземь – и явилась красная девица; достала себе напитков и кушаний и села ужинать. Барич выбежал, схватил её за белые руки и повёл в свою горницу; не может вдоволь на неё насмотреться, на красоту её наглядеться.
   Наутро говорит отцу, матери:
   – Позвольте мне жениться; я нашёл себе невесту.
   Родители позволили.
   Маруся говорит:
   – Я пойду за тебя только с тем уговором, чтобы четыре года в церковь не ходить.
   – Хорошо!
   Вот обвенчались, живут себе год и два, и прижили сына. Один раз наехали к ним гости; подгуляли, выпили, и стали хвалиться своими жёнами: у того хороша, у другого ещё лучше.
   – Ну, как хотите, – говорит хозяин, – а лучше моей жены во всём свете нету!
   – Хороша, да некрещёна! – отвечают гости.
   – Как так?
   – Да в церковь не ходит.
   Те речи показались мужу обидны; дождался воскресенья и велел жене наряжаться к обедне.
   – Знать ничего не хочу! Будь сейчас готова!
   Собрались они и поехали в церковь; муж входит – ничего не видит, а она глянула – сидит на окне нечистый.
   – А, так ты вот она! Вспомни-ка старое: была ты ночью у церкви?
   – Нет!
   – А видела, что я там делал?
   – Нет!
   – Ну, завтра у тебя и муж, и сын помрут!
   Маруся прямо из церкви бросилась к своей старой бабушке. Та ей дала в одном пузырьке святой воды, а в другом живущей и сказала, как и что делать.
   На другой день померли у Маруси и муж и сын; а нечистый прилетел и спрашивает:
   – Скажи, была у церкви?
   – Была.
   – А видела, что я делал?
   – Мёртвого жрал!
   Сказала да как плеснёт на него святой водою – он так прахом и рассыпался. После взбрызнула живущей водой мужа и сына – они тотчас ожили и с той поры не знали ни горя, ни разлуки, а жили все вместе долго и счастливо.

Хрустальная гора

   В некотором царстве, в некотором государстве жил-был царь, у царя было три сына. Вот дети и говорят ему:
   – Милостивый государь-батюшка! Благослови нас, мы на охоту поедем.
   Отец благословил, и они поехали в разные стороны.
   Младший сын ездил, ездил и запутался; выезжает на поляну, на поляне лежит палая лошадь, около этой падали собралось много всяких зверей, птиц и гадов.
   Поднялся сокол, прилетел к царевичу, сел ему на плечо и говорит:
   – Иван-царевич, раздели нам эту лошадь: лежит она здесь тридцать три года, а мы всё спорим, а как поделить – не придумаем.
   Царевич слез со своего доброго коня и разделил падаль: зверям – кости, птицам – мясо, кожа – гадам, а голова – муравьям.
   – Спасибо, Иван-царевич! – сказал сокол. – За эту услугу можешь ты обращаться ясным соколом и муравьем всякий раз, как захочешь.
   Иван-царевич ударился о сырую землю, сделался ясным соколом, взвился и полетел в тридесятое государство; а того государства больше чем наполовину втянуло в хрустальную ropy.
   Прилетел прямо во дворец, оборотился добрым молодцем и спрашивает придворную стражу.
   – Не возьмёт ли ваш государь меня на службу?
   – Отчего не взять такого молодца?
   Вот он поступил к тому царю на службу и живёт у него неделю, другую и третью. Стала просить царевна:
   – Государь мой батюшка! Позволь мне с Иваном-царевичем на хрустальной горе погулять.
   Царь позволил. Сели они на добрых коней и поехали.
   Подъезжают к хрустальной горе, вдруг, откуда ни возьмись, выскочила золотая коза.
   Царевич погнал за ней; скакал, скакал, козы не добыл, а воротился назад – и царевны нету! Что делать? Как к царю на глаза показаться?
   Нарядился он таким древним старичком, что и признать нельзя, пришёл во дворец и говорит царю:
   – Ваше величество! Найми меня стадо пасти.
   – Хорошо, будь пастухом; коли прилетит змей о трёх головах – дай ему три коровы, коли о шести головах – дай шесть коров, а коли о двенадцати головах – то отсчитывай двенадцать коров.
   Иван-царевич погнал стадо по горам, по долам; вдруг летит с озера змей о трёх головах:
   – Эх, Иван-царевич, за какое ты дело взялся? Где бы сражаться доброму молодцу, а он стадо пасёт! Ну-ка, – говорит, – отгони мне трёх коров.
   – Не жирно ли будет? – отвечает царевич. – Я сам в суточки ем по одной уточке, а ты трёх коров захотел… Нет тебе ни одной!
   Змей осерчал и вместо трёх захватил шесть коров; Иван-царевич тотчас обернулся ясным соколом, снял у змея три головы и погнал стадо домой.
   – Что, дедушка, – спрашивает царь, – прилетал ли трёхглавый змей, дал ли ему трёх коров?
   – Нет, ваше величество, ни одной не дал!
   На другой день гонит царевич стадо по горам, по долам; прилетает с озера змей о шести головах и требует шесть коров.
   – Ах ты, чудо-юдо обжорливое! Я сам в суточки ем по одной уточке, а ты чего захотел! Не дам тебе ни единой!
   Змей осерчал, вместо шести захватил двенадцать коров; а царевич обратился ясным соколом, бросился на змея и снял у него шесть голов.
   Пригнал домой стадо, царь и спрашивает:
   – Что, дедушка, прилетал ли шестиглавый змей, много ли моё стадо поубавилось?
   – Прилетать-то прилетал, но ничего не взял!
   Поздним вечером оборотился Иван-царевич в муравья и сквозь малую трещинку заполз в хрустальную гору, смотрит – в хрустальной горе сидит царевна.
   – Здравствуй, – говорит Иван-царевич, – как ты сюда попала?
   – Меня унёс змей о двенадцати головах, живёт он на батюшкином озере. В том змее сундук таится, в сундуке – заяц, в зайце – утка, в утке – яичко, в яичке – семечко; коли ты убьёшь его да достанешь это семечко, в те поры можно хрустальную гору извести и меня избавить.
   Иван-царевич вылез из той горы, снарядился пастухом и погнал стадо.
   Вдруг прилетает змей о двенадцати головах:
   – Эх, Иван-царевич! Не за своё ты дело взялся: чем бы тебе, доброму молодцу, сражаться, а ты стадо пасёшь… Ну-ка отсчитай мне двенадцать коров!
   – Жирно будет! Я сам в суточки ем по одной уточке, а ты чего захотел!
   Начали они сражаться, и долго ли, коротко ли сражались – Иван-царевич победил змея о двенадцати головах, разрезал его туловище и на правой стороне нашёл сундук: в сундуке – заяц, в зайце – утка, в утке – яйцо, в яйце – семечко.
   Взял он семечко, зажёг и поднёс к хрустальной горе – гора растаяла.
   Иван-царевич вывел оттуда царевну и привёз её к отцу, отец возрадовался и говорит царевичу:
   – Будь ты моим зятем!
   Тут их и обвенчали; на той свадьбе и я был, мёд-пиво пил, по бороде текло, в рот не попало.

Царевна-змея

   Ехал как-то казак путём-дорогою и заехал в дремучий лес; в том лесу на проталинке стоит стог сена. Остановился казак отдохнуть немножко, лёг около и закурил трубку; курил, курил и не видал, как заронил искру в сено.
   Сел казак на коня и тронулся в путь; не успел и десяти шагов сделать, как вспыхнуло пламя и весь лес осветило. Оглянулся казак, смотрит – стог сена горит, а в огне стоит красная девица и говорит громким голосом:
   – Казак, добрый человек! Избавь меня от смерти.
   – Как же тебя избавить? Кругом пламя, нет к тебе подступу.
   – Сунь в огонь свою пику я по ней выберусь.
   Казак сунул пику в огонь, а сам от великого жару отвернулся.
   Тотчас красная девица оборотилась змеёю, влезла на пику, скользнула казаку на шею, обвилась вокруг шеи три раза и взяла хвост в зубы.
   Казак испугался; не придумает, что ему делать и как ему быть.
   Провещала змея человеческим голосом:
   – Не бойся, добрый молодец! Неси меня на шее семь лет да разыскивай оловянное царство, а приедешь в то царство – останься и проживи там ещё семь лет безвыходно. Сослужишь эту службу, счастлив будешь!
   Поехал казак разыскивать оловянное царство. Много ушло времени, много воды утекло, на исходе седьмого года добрался до крутой горы; на той горе стоит оловянный замок, кругом замка высокая белокаменная стена.
   Поскакал казак на гору, перед ним стена раздвинулась, и въехал он на широкий двор. В ту ж минуту сорвалась с его шеи змея, ударилась о сырую землю, обернулась душой-девицей и с глаз пропала – словно её не было.
   Казак поставил своего доброго коня на конюшню, вошёл во дворец и стал осматривать комнаты. Всюду зеркала, серебро да бархат, а нигде не видать ни единой души человеческой.
   «Эх, – думает казак, – куда я заехал? Кто меня кормить и поить будет? Видно, придётся помирать голодною смертью!»
   Только подумал, глядь – перед ним стол накрыт, на столе и пить и есть – всего вдоволь; он закусил и выпил и вздумал пойти на коня посмотреть. Приходит в конюшню – конь стоит в стойле да овёс ест.
   – Ну, это дело хорошее: можно, значит, без нужды прожить.
   Долго-долго оставался казак в оловянном замке, и взяла его скука смертная: шутка ли – завсегда один-одинёшенек! Не с кем и словечка перекинуть. Вздумалось ему ехать на вольный свет; только куда ни бросится – везде стены высокие, нет ни входу, ни выходу. За досаду то ему показалося, схватил добрый молодец палку, вошёл во Дворец и давай зеркала и стекла бить, бархат рвать, стулья ломать, серебро швырять: «Авось-де хозяин выйдет да на волю выпустит!» Нет, никто не является.
   Лёг казак спать. На другой день проснулся, погулял-походил и вздумал закусить; туда-сюда смотрит – нет ему ничего!
   «Эх, – думает, – сама себя раба бьет, коль нечисто жнёт! Вот набедокурил вчера, а теперь голодай!»
   Только покаялся, как сейчас и еда, и питьё – всё готово!
   Прошло три дня; проснулся казак поутру, глянул в окно – у крыльца стоит его добрый конь осёдланный. Что бы такое значило? Умылся, оделся, взял свою длинную пику и вышел на широкий двор. Вдруг откуда ни взялась – явилась красная девица:
   – Здравствуй, добрый молодец! Семь лет окончилось – избавил ты меня от конечной погибели.
   Знай же: я королевская дочь. Унёс меня Кощей Бессмертный от отца, от матери, хотел взять за себя замуж, да я над ним насмеялася; вот он озлобился и оборотил меня лютой змеёю. Спасибо тебе за долгую службу! Теперь поедем к моему отцу; станет он награждать тебя золотой казной и камнями самоцветными, ты ничего не бери, а проси себе бочонок, что в подвале стоит.
   – А что за корысть в нем?
   – Покатишь бочонок в правую сторону – тотчас дворец явится, покатишь в левую – дворец пропадёт.
   – Хорошо, – сказал казак.
   Сел он на коня, посадил с собой и прекрасную королевну; высокие стены сами перед ними раздвинулись, и поехали они в путь-дорогу.
   Долго ли, коротко ли – приезжает казак с королевной к королю.
   Король увидал свою дочь, возрадовался, начал благодарствовать и даёт казаку полны мешки золота и жемчугу.
   Говорит добрый молодец:
   – Не надо мне ни злата, ни жемчугу; дай мне на память тот бочоночек, что в подвале стоит.
   – Многого хочешь, брат! Ну, да делать нечего: дочь мне всего дороже! За неё и бочонка не жаль. Бери.
   Казак взял королевский подарок и отправился по белу свету странствовать.
   Ехал-ехал, попадается ему навстречу древний старичок. Просит старик:
   – Накорми меня, добрый молодец!
   Казак соскочил с лошади, отвязал бочонок, покатил его вправо – в ту же минуту чудный дворец явился. Взошли они оба в расписные палаты и сели за накрытый стол.
   – Эй, слуги мои верные! – закричал казак. – Накормите-напоите моего гостя.
   Не успел вымолвить – несут слуги целого быка и три котла питья. Начал старик есть да похваливать; съел целого быка, выпил три котла, крякнул и говорит:
   – Маловато, да делать нечего! Спасибо за хлеб и за соль.
   Вышли из дворца; казак покатил свой бочонок в левую сторону – и дворца как не бывало.
   – Давай поменяемся, – говорит старик казаку, – я тебе меч отдам, а ты мне бочонок.
   – А что толку в мече?
   – Да ведь это меч-саморуб: только стоит махнуть – хоть какая будь сила несметная, всю побьёт! Вот видишь – лес растёт; хочешь, пробу сделаю?
   Тут старик вынул свой меч, махнул им и говорит:
   – Ступай, меч-саморуб, поруби дремучий лес!
   Меч полетел и ну деревья рубить да в сажени класть; порубил и назад к хозяину воротился. Казак не стал долго раздумывать, отдал старику бочонок, а себе взял меч-саморуб, сел на коня и вздумал к королю вернуться. А под стольный город того короля подошёл сильный неприятель; казак увидал рать-силу несметную, махнул на неё мечом:
   – Меч-саморуб! Сослужи-ка службу: поруби войско вражье.
   Полетели головы… И часу не прошло, как вражьей силы не стало. Король выехал казаку навстречу, обнял его, поцеловал и тут же решил выдать за него замуж прекрасную королевну.
   Свадьба была богатая; на той свадьбе и я был, мёд пил, по усам текло, во рту не было.

Царевна-лягушка

   В некотором царстве, в некотором государстве жил да был царь с царицею; у него было три сына – все молодые, холостые, удальцы такие, что ни в сказке сказать, ни пером написать; младшего звали Иван-царевич.
   Говорит им царь таково слово:
   – Дети мои милые, возьмите себе по стрелке, натяните тугие луки и пустите в разные стороны; на чей двор стрела упадёт, там и сватайтесь.
   Пустил стрелу старший брат – упала она на боярский двор, прямо против девичья терема; пустил средний брат – полетела стрела к купцу на двор и остановилась у красного крыльца, а на том крыльце стояла душа-девица, дочь купеческая; пустил младший брат – попала стрела в грязное болото, и подхватила её лягуша-квакуша.
   Говорит Иван-царевич:
   – Как мне за себя квакушу взять? Квакуша не ровня мне!
   – Бери! – отвечает ему царь. – Знать, судьба твоя такова.
   Вот поженились царевичи: старший на боярышне, средний на купеческой дочери, а Иван-царевич на лягуше-квакуше. Призывает их царь и приказывает:
   – Чтобы жёны ваши испекли мне к завтрему по мягкому белому хлебу.
   Воротился Иван-царевич в свои палаты невесел, ниже плеч буйну голову повесил.
   – Ква-ква, Иван-царевич! Почто так кручинен стал? – спрашивает его лягуша. – Аль услышал от отца своего слово неприятное?
   – Как мне не кручиниться? Государь мой батюшка приказал тебе к завтрему изготовить мягкий белый хлеб.
   – Не тужи, царевич! Ложись-ка спать-почивать; утро вечера мудренее!
   Уложила царевича спать да сбросила с себя лягушечью кожу – и обернулась душой-девицей, Василисой Премудрою; вышла на красное крыльцо и закричала громким голосом:
   – Мамки-няньки! Собирайтесь, снаряжайтесь, приготовьте мягкий белый хлеб, каков ела я, кушала у родного моего батюшки.
   Наутро проснулся Иван-царевич, у квакуши хлеб давно готов – и такой славный, что ни вздумать, ни взгадать, только в сказке сказать! Изукрашен хлеб разными хитростями, по бокам видны города царские и с заставами.
   Благодарствовал царь на том хлебе Ивану-царевичу и тут же отдал приказ трём своим сыновьям:
   – Чтобы жёны ваши соткали мне за единую ночь по ковру.
   Воротился Иван-царевич невесел, ниже плеч буйну голову повесил.
   – Ква-ква, Иван-царевич! Почто так кручинен стал? Аль услышал от отца своего слово жёсткое, неприятное?
   – Как мне не кручиниться? Государь мой батюшка приказал за единую ночь соткать ему шёлковый ковёр.
   – Не тужи, царевич! Ложись-ка спать-почивать; утро вечера мудренее!
   Уложила его спать, а сама сбросила лягушечью кожу – и обернулась душой-девицей, Василисою Премудрою; вышла на красное крыльцо и закричала громким голосом:
   – Мамки-няньки! Собирайтесь, снаряжайтесь шёлковый ковёр ткать – чтоб таков был, на каком я сиживала у родного моего батюшки!
   Как сказано, так и сделано. Наутро проснулся Иван-царевич, у квакушки ковёр давно готов – и такой чудный, что ни вздумать, ни взгадать, разве в сказке сказать. Изукрашен ковёр златом-серебром, хитрыми узорами.
   Благодарствовал царь на том ковре Ивану-царевичу и тут же отдал новый приказ, чтобы все три царевича явились к нему на смотр вместе с жёнами.
   Опять воротился Иван-царевич невесел, ниже плеч буйну голову повесил.
   – Ква-ква, Иван-царевич! Почто кручинишься? Али от отца услыхал слово неприветливое?
   – Как мне не кручиниться? Государь мой батюшка велел, чтобы я с тобой на смотр приходил; как я тебя в люди покажу!
   – Не тужи, царевич! Ступай один к царю в гости, а я вслед за тобой буду, как услышишь стук да гром – скажи: «Это моя лягушонка в коробчонке едет».
   Вот старшие братья явились на смотр с своими жёнами, разодетыми, разубранными; стоят да с Ивана-царевича смеются:
   – Что ж ты, брат, без жены пришёл? Хоть бы в платочке принёс! И где ты этакую красавицу выискал? Чай, все болота исходил?
   Вдруг поднялся великий стук да гром – весь дворец затрясся; гости крепко напугались, повскакивали со своих мест и не знают, что им делать; а Иван-царевич говорит:
   – Не бойтесь, господа! Это моя лягушонка в коробчонке приехала.
   Подлетела к царскому крыльцу золочёная коляска, в шесть лошадей запряжена, и вышла оттуда Василиса Премудрая – такая красавица, что ни вздумать, ни взгадать, только в сказке сказать! Взяла Ивана-царевича за руку и повела за столы дубовые, за скатерти браные.
   Стали гости есть-пить, веселиться; Василиса Премудрая испила из стакана да объедки себе за левый рукав вылила; закусила лебедем да косточки за правый рукав спрятала. Жёны старших царевичей увидали её хитрости, давай и себе то ж делать. После, как пошла Василиса Премудрая танцевать с Иваном-царевичем, махнула левой рукой – сделалось озеро, махнула правой – и поплыли по воде белые лебеди; царь и гости диву дались. А старшие невестки пошли танцевать, махнули левыми руками – забрызгали, махнули правыми – кость царю прямо в глаз попала! Царь рассердился и прогнал их нечестно.
   Тем временем Иван-царевич улучил минуточку, побежал домой, нашёл лягушечью кожу и спалил её на большом огне. Приезжает Василиса Премудрая, хватилась – нет лягушечьей кожи, приуныла, запечалилась и говорит царевичу:
   – Ох, Иван-царевич! Что же ты наделал? Если б немножко ты подождал, я бы вечно была твоею; а теперь прощай! Ищи меня за тридевять земель, в тридесятом царстве – у Кощея Бессмертного.
   Обернулась белой лебедью и улетела в окно.
   Иван-царевич горько заплакал, помолился Богу на все на четыре стороны и пошёл куда глаза глядят.
   Шёл он близко ли, далеко ли, долго ли, коротко ли – попадается ему навстречу старый старичок:
   – Здравствуй, – говорит, – добрый молодец! Чего ищешь, куда путь держишь?
   Царевич рассказал ему своё несчастье.
   – Эх, Иван-царевич! Зачем ты лягушью кожу спалил? Не ты её надел, не тебе и снимать было!
   Василиса Премудрая хитрей, мудреней своего отца уродилась; он за то осерчал на неё и велел ей три года квакушею быть. Вот тебе клубок; куда он покатится – ступай за ним смело.
   Иван-царевич поблагодарил старика и пошёл за клубочком. Идёт чистым полем, попадается ему медведь.
   – Дай, – говорит, – убью зверя!
   А медведь провещал ему:
   – Не бей меня, Иван-царевич! Когда-нибудь пригожусь тебе.
   Идёт он дальше, глядь, – а над ним летит селезень; царевич прицелился из ружья, хотел было застрелить птицу, как вдруг провещала она человечьим голосом:
   – Не бей меня, Иван-царевич! Я тебе сама пригожусь.
   Он пожалел и пошёл дальше. Бежит косой заяц; царевич опять за ружьё, стал целиться, а заяц провещал ему человечьим голосом:
   – Не бей меня, Иван-царевич! Я тебе сам пригожусь.
   Иван-царевич пожалел и пошёл дальше – к синему морю, видит – на песке лежит, издыхает щука-рыба.
   – Ах, Иван-царевич, – провещала щука, – сжалься надо мною, пусти меня в море.
   Он бросил её в море и пошёл берегом.
   Долго ли, коротко ли – прикатился клубочек к избушке; стоит избушка на куриных лапках, кругом повёртывается. Говорит Иван-царевич:
   – Избушка, избушка! Стань по-старому, как мать поставила, – ко мне передом, а к морю задом.
   Избушка повернулась к морю задом, к нему передом. Царевич взошёл в неё и видит: на печи, на девятом кирпичи, лежит баба-яга, костяная нога, нос в потолок врос, сама зубы точит.
   – Гой еси, добрый молодец! Зачем ко мне пожаловал? – спрашивает баба-яга Ивана-царевича.
   – Ах ты, старая хрычовка! Ты бы прежде меня, доброго молодца, накормила-напоила, в бане выпарила, да тогда б и спрашивала.
   Баба-яга накормила его, напоила, в бане выпарила; а царевич рассказал ей, что ищет свою жену Василису Премудрую.
   – А, знаю! – сказала баба-яга. – Она теперь у Кощея Бессмертного; трудно её достать, нелегко с Кощеем сладить: смерть его на конце иглы, та игла в яйце, то яйцо в утке, та утка в зайце, тот заяц в сундуке, а сундук стоит на высоком дубу, и то дерево Кощей как свой глаз бережёт.
   Указала яга, в каком месте растёт этот дуб; Иван-царевич пришёл туда и не знает, что ему делать, как сундук достать? Вдруг откуда не взялся – прибежал медведь и выворотил дерево с корнем; сундук упал и разбился вдребезги, выбежал из сундука заяц и во всю прыть наутёк пустился; глядь – а за ним уж другой заяц гонится, нагнал, ухватил и в клочки разорвал. Вылетела из зайца утка и поднялась высоко-высоко; летит, а за ней селезень бросился, как ударит её – утка тотчас яйцо выронила, и упало то яйцо в море. Иван-царевич, видя беду неминучую, залился слезами; вдруг подплывает к берегу щука и держит в зубах яйцо; он взял то яйцо, разбил, достал иглу и отломил кончик: сколько ни бился Кощей, сколько ни метался во все стороны, а пришлось ему помереть! Иван-царевич пошёл в дом Кощея, взял Василису Премудрую и воротился домой. После того они жили вместе и долго, и счастливо.