&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;Сергей&nbsp;Викторович&nbsp;Леонов<br>|<br>|&nbsp;&nbsp;Михаил&nbsp;Владимирович&nbsp;Пономарев<br>|<br>|&nbsp;&nbsp;Александр&nbsp;Мануэльевич&nbsp;Родригес<br>|<br>|&nbsp;&nbsp;История XX века: Россия – Запад – Восток<br>&nbsp;-------<br><br><h3>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Александр Мануэльевич Родригес, Сергей Викторович Леонов, Михаил Викторович Пономарев<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;История XX века: Россия – Запад – Восток<br></h3><br><h3>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Предисловие<br></h3>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Данная книга является первым в отечественной историографии учебным пособием, в котором освещаются и сопоставляются основные тенденции социально-экономического и политико-правового развития российского, западного и восточного общества в XX в. Особое внимание уделяется формированию региональных моделей экономической модернизации, эволюции социальных структур, реформированию государственно-политических систем и их идеологическому обоснованию.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Настоящее пособие – попытка преодолеть все еще характерную для отечественной историографии и учебных курсов недооценку компаративистского анализа, позволяющего углубить понимание общих и особенных черт исторического развития различных государств. В силу того что в разделах, посвященных Западу и Востоку, анализируется история десятков разнообразных государств и обществ нескольких континентов, а в разделе «Россия» – лишь одной страны, причем до сих пор недостаточно исследованной в сравнительно-историческом плане, они различаются по степени конкретизации материала и уровню обобщений.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В пособии содержится богатый фактический материал, обобщаются выводы отечественных и зарубежных исследователей, а по ряду проблем представлена авторская позиция. Оно будет полезно для систематизации знаний студентов, развития у них умения проводить сравнительный анализ исторических явлений и процессов. Каждый раздел завершают вопросы и задания для самопроверки, а всю книгу – повторительно-обобщающие вопросы и задания по курсу и список литературы.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Пособие адресовано студентам, обучающимся по направлению «Социально-экономическое образование», однако широкий исторический контекст позволяет рекомендовать его студентам-историкам для углубленного изучения курсов «История мировых цивилизаций», «Новейшая история зарубежных стран» и «Отечественная история». Оно может быть использовано для профессиональной подготовки аспирантов, учителей и преподавателей, а также представляет интерес для всех, кто хочет глубже разобраться в сложных событиях новейшей истории.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Книга подготовлена коллективом преподавателей Московского педагогического государственного университета.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Авторы разделов:<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;С. В. Леонов, д. и. н., проф. (раздел «Россия», «Заключение»); М. В. Пономарев, к. и. н., доцент («Введение», раздел «Запад», повторительно-обобщающие вопросы и задания); А. М. Родригес, д. и. н., проф. (раздел «Восток»).<br>
<br><br><h3>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Введение<br></h3>&nbsp;&nbsp;&nbsp;На рубеже XX–XXI вв. человечество вступило в один из самых динамичных и противоречивых периодов своего развития. Лейтмотивом радикального обновления всех сфер общественной жизни стал процесс глобализации – формирования общепланетарного экономического, политико-правового, социокультурного, информационного пространства.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Глобализация является результатом многовекового развития человеческого общества. Пройдя путь от Великих географических открытий до информационной революции конца XX в., пережив взлет и падение колониальных империй, множество региональных и мировых конфликтов, периоды религиозного и идеологического отчуждения, человечество подошло не только к пониманию общности судеб различных народов, но и к возможности выработки совместных стратегических решений, касающихся своего будущего. Интенсивное развитие мирового экономического, информационно-коммуникативного пространства, достижение консенсуса относительно общих принципов рыночного развития, упрочение системы международного права придали процессу глобализации прочный и долговременный характер. В то же время глобализация как никогда остро ставит вопросы о формах и пределах взаимной совместимости разных культур, о конфликтном характере социальной ассимиляции в условиях массовых миграций и культурного синтеза, о появлении феномена «стран-изгоев», о способности человечества создать эффективные ненасильственные формы самоорганизации и т. д. За всеми этими вопросами стоит, в сущности, одна ключевая проблема: можем ли мы говорить об общности магистральных тенденций исторического развития народов, цивилизаций, культур?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;На протяжении Нового и Новейшего времени основным вектором исторического развития являлся процесс модернизации. В широком смысле он представляет собой переход от традиционного общества к индустриальному, а в современную эпоху – к постиндустриальному (информационному). В ходе модернизации малоподвижное и закрытое общество трансформируется в открытое и динамичное, его сословно-корпоративная стратификация сменяется классовой, религиозное сознание и культура – преимущественно секуляризованными. Модернизация предполагает радикальное изменение всей системы существующих в обществе этических и поведенческих установок, мироощущения, образа жизни и мышления человека. В ходе ее происходит гражданская эмансипация личности.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Страны Запада первыми в XV–XVI вв. вступили на путь модернизации. Их исторический опыт был признан самым продуктивным, «классическим», а потому индустриальная модернизация долгое время признавалась «западным» путем развития. В то же время универсальность ее основных ориентиров, внутренней преобразующей логики дает основание рассматривать модернизационные процессы в качестве магистрального направления всемирно-исторического прогресса. В XX в. такая позиция привела к появлению теории «догоняющего развития» тех стран и регионов, которые уступали Западу в динамике становления индустриальной и постиндустриальной инфраструктуры.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Вместе с тем отождествлять модернизацию с «вестернизацией» значит упрощать сложнейшую проблему. В ходе «догоняющего развития», становления индустриального и постиндустриального общества происходит не только разрушение традиционных структур, форм общественных связей, но и их частичная ассимиляция. В основе модернизации лежит синтез социокультурного опыта, преемственность многих общественных институтов. Это придает модернизационным процессам качественную специфику, в том числе зависящую от региональных и цивилизационных условий, приводит к формированию различных моделей модернизации, существенно отличающихся по своим истокам, динамике и результатам.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Каждая страна выбирает свой путь модернизации, адекватный ее социокультурным, историческим особенностям. Вместе с тем большинство сущностных модернизационных процессов (индустриализация, урбанизация, изменение модели воспроизводства населения, распространение образования и т. д.) в том или ином виде проявляются во всех странах. Среди колоссального многообразия конкретных форм модернизации условно можно выделить два ее основных типа – органический и неорганический. Первый предполагает относительно сбалансированное и главным образом эволюционное становление индустриального общества (не исключающее, впрочем, и революций на ранних его стадиях), когда институциональные реформы лишь закрепляют уже произошедшие социокультурные изменения. Вектор модернизации в этом случае идет, как правило, «снизу», отражает преемственный исторический опыт. Второй тип (неорганический) основывается на искусственном форсировании процесса модернизации за счет реформ «сверху», обычно порожденных прямым, а чаще косвенным давлением (конкуренцией) более развитых стран. В ходе его происходит насаждение тех форм общественных отношений, которые еще не получили адекватной опоры в социально-экономической структуре, массовом сознании и зачастую противоречат социокультурной специфике общества.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Особенности органической и неорганической модернизации прежде всего бросаются в глаза при сравнении исторического развития Запада и Востока. Но даже в Европе далеко не всем странам была свойственна органическая модернизация. На протяжении XVПI–XIX вв. здесь сформировались три модели, или «эшелона», модернизации. Лидерами этого процесса являлись Великобритания и Франция – «сверхдержавы» Нового времени. По характеру общественного развития к ним были близки Нидерланды, Бельгия, Люксембург, Швейцария, а также Швеция и Дания. Эти страны представляли «первый эшелон» модернизации. Особую, близкую к нему группу составили на рубеже XIX–XX вв. британские доминионы – Канада, Австралия, Новая Зеландия. Уникальное место в «первом эшелоне» заняла еще одна бывшая переселенческая колония – Соединенные Штаты Америки. Эта страна отличалась ускоренным характером развития, однако формирование индустриальной системы не было здесь результатом форсированного, направляемого «сверху» реформаторского процесса, а прежде всего отражало специфику американского общества.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Ко «второму эшелону» модернизации относятся Германия, Австро-Венгрия, Италия, а по ряду параметров и Россия – страны, не только обладавшие большим экономическим, военно-политическим и культурным потенциалом, но и вставшие на этот путь еще в XVI–XVII вв. (а Италия – гораздо раньше). Однако становление капиталистических отношений, вытеснение традиционных социальных институтов, закрепление секуляризованной культуры носили здесь особенно конфликтный, а потому обратимый характер. В Германии и Италии переход к индустриальному типу развития долгое время сдерживался политической раздробленностью и прочностью сословных порядков. В Австро-Венгрии и России, огромных империях с разнородным этническим и конфессиональным составом населения, динамика модернизации ощутимо зависела от позиции правящих кругов. В Австро-Венгрии модернизационные процессы активизировались к концу XVIII в., а в России – во второй половине XIX в., когда технико-экономическое отставание привело ее к поражению в Крымской войне (1853–1856) и над страной нависла угроза потери статуса великой державы. В условиях завершения промышленного переворота, укрепления транснациональных экономических связей, колониального раздела мира, складывания военно-политических блоков страны «второго эшелона» вступили на путь ускоренных структурных реформ. Но это отнюдь не свидетельствовало о распространении «западнических» настроений или готовности признать собственную историческую «неуспешность». Напротив, принимая внешний «вызов», правящая элита пыталась укрепить позиции своих стран на международной арене, обеспечить условия для нового рывка модернизации. Поэтому реформаторская политика нередко сочеталась с пропагандой имперской державности и культурно-исторической самобытности.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Страны Восточной и Южной Европы, Латинской Америки составили на рубеже XIX–XX вв. «периферийную» зону евро-атлантического капитализма. Они постепенно втягивались в процесс модернизации, но не в результате крупномасштабных реформ, а прежде всего под влиянием укрепляющихся международных экономических связей. Поэтому переход к аграрно-индустриальному типу развития носил здесь локальный и замедленный характер.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Колониальные и зависимые страны Азии и Африки также можно рассматривать в качестве «периферийной» зоны процесса модернизации. Однако, в отличие от европейской и латиноамериканской «периферии», восточное общество обладало гораздо более сбалансированной и стабильной социальной инфраструктурой. Экономическая, политическая, мировоззренческая эмансипация личности на Востоке наталкивалась на сильное сопротивление традиционного уклада жизни и прочной ментальной основы общества. Религиозный фактор – ключевой в коммуникативной культуре любой традиционной цивилизации – на Востоке не обладал той внутренней противоречивостью и изменчивостью, которые были характерны для христианства (особенно западного). Специфика восточного феодализма, в том числе вассально-ленных отношений, положения духовного сословия, земельной собственности и городского уклада также способствовала формированию более консолидированного и инерционного в своем развитии социального пространства. Поэтому по мере включения в орбиту влияния ведущих западных держав страны Востока оказывались в ситуации не столько насильственной ломки традиционных институтов, сколько их медленной и сложной адаптации к новым условиям.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Таким образом, на рубеже XIX–XX вв. в мире активно развертывались модернизационные процессы, осуществлялся переход от традиционного к индустриальному типу развития. Однако существование разных моделей модернизации, неравномерность ее динамики в различных регионах мира, а также столкновение враждебных друг другу идеологических модернизационных проектов предопределили раскол мира на противоборствующие общественные системы. В их непримиримое соперничество было втянуто все человечество. Пережив коллапс двух мировых войн и более чем сорокалетнюю эпопею «холодной войны», мир в конце XX в. приблизился к более гармоничной и толерантной модели развития. Однако на пороге нового столетия надежды на преодоление системных и межцивилизационных конфликтов сменились новыми вызовами и рисками. Причиной многих из них стало противоречивое наследие прошлого – сосуществование общественных моделей со внешне схожими экономическими, а порой и политико-правовыми институтами, но совершенно разным историческим опытом, социокультурной и ментальной основой.<br>
<br><br><h3>&nbsp;&nbsp;&nbsp;I раздел<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Россия<br></h3><br><h3>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Глава 1<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;НЕЗАВЕРШЕННАЯ МОДЕРНИЗАЦИЯ (КОНЕЦXIX – НАЧАЛО XX в.)<br></h3><br><h3>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Российское общество перед вызовом индустриальной модернизации<br></h3>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Отечественная индустриализация в контексте мировой экономики. В начале XX столетия Россия переживала грандиозную трансформацию, связанную со стремительным формированием в преимущественно крестьянской, во многом еще патриархальной стране индустриального общества. Импульсами к ней послужили промышленный переворот 1850—1890-х гг. и Великие реформы Александра II. В 1880-х гг. Россия вступила на путь «современного экономического роста». Данное понятие употребляется для обозначения существенного, длительного и устойчивого роста производства валового внутреннего продукта на душу населения, производительности труда на фоне глубоких и быстрых изменений в структуре экономики и жизни общества в целом.<br>
<img border=0 src="i_001.png"><br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Индустриальная модернизация в России происходила позднее, чем в большинстве европейских стран. Промышленный переворот начался на 70–90 лет позже, чем в Англии, и на 20–50 лет – чем в континентальных западноевропейских державах (Франции, Бельгии, Германии, Австро-Венгрии, Швеции, Дании). Но из-за стремительности процесса индустриализации завершился промышленный переворот всего на 30–60 лет позднее. Примерно на столько же Россия запаздывала и с переходом к «современному экономическому росту».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Вместе с тем на мировом фоне Россия отнюдь не выглядела аутсайдером. Она завершила промышленный переворот, вступила в эпоху «современного экономического роста» раньше, чем страны Юго-Восточной Европы, Латинской Америки, Азии и Африки.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Лишь Япония, начав модернизацию более чем на полтора века позднее, чем Россия (важным этапом модернизации которой явились реформы Петра I), к «современному экономическому росту» перешла примерно в то же время, что и наша страна.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Таким образом, в целом Россия вписывалась в исторический процесс перехода к индустриальному обществу, и особенно в контексте других стран «второго эшелона» развития капитализма. Примечательно, что эпоха Великих реформ в России совпала с Гражданской войной в США (1861–1865), которая смела рабство в южных штатах и способствовала завершению индустриальной модернизации страны, а также с началом периода реформ Мэйдзи (1868), знаменовавшим переход Японии к масштабной модернизации. Это совпадение, отражавшее глубинные тенденции общемирового развития, наглядно демонстрировало промежуточное (хотя и не равноудаленное) положение России между Западом и Востоком.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Темпы роста и перспективы развития. В 1890-е гг. по темпам индустриального развития Россия опережала все ведущие державы. За десятилетие объем промышленного производства более чем удвоился, в то время как в Германии он вырос на 62 %, в США – на 38 %, в Великобритании – на 27 %. Тяжелая индустрия росла быстрее, чем легкая. Железнодорожная сеть увеличилась более чем в 1,7 раза. В начале XX в. из-за войн и революций социально-экономическое развитие страны шло крайне неравномерно. Поскольку российский «деловой цикл» определялся в основном европейским, в 1900–1903 гг. с Запада в страну пришел конъюнктурный кризис. Сильные удары по отечественной экономике нанесла неудачная война с Японией 1904–1905 гг. [1 - Затраты на нее превысили 3 млрд руб. золотом, что было почти вдвое больше всех бюджетных доходов государства в 1900 г.] и особенно революция 1905–1907 гг. Новый экономический подъем начался только в 1909 г. Он отличался значительными масштабами (в определенной степени это явилось следствием столыпинских реформ), но был прерван Первой мировой войной. Тем не менее за 13 лет российская промышленность более чем удвоила выпуск продукции. (Для сравнения: даже в быстро развивавшейся Германии за 21 предвоенный год объем промышленного производства вырос лишь в 1,5 раза.)<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В целом с пореформенного времени по темпам экономического развития Россия опережала ведущие европейские державы и уступала лишь США, Канаде, Австралии, Швеции и в отдельные периоды – Японии. Промышленное производство увеличилось за 1860–1913 гг. более чем в 12 раз, а национальный доход – в 3,8 раза. Россия широко привлекала иностранные кредиты и являлась крупнейшим на мировом рынке заемщиком (ее доля доходила до 11 %). Внешние долги составляли в 1913 г. 7,1 млрд руб. – 35 % национального дохода. Финансовое положение страны, особенно после введения золотого стандарта рубля в 1897 г., укреплялось. Ежегодный приток иностранных инвестиций вырос в 4,4 раза. Несмотря на разрушительную революцию и проигранную войну с Японией, доходы государственного бюджета за 1900–1913 гг. увеличились вдвое (более доходов все еще давала казенная винная монополия), расходы – в 1,8 раза. Дефицитный в XIX – начале XX в. суммарный (обыкновенный и чрезвычайный) бюджет в предвоенные годы стал сводиться с профицитом. Доля платежей по займам сократилась с 18,3 до 13,7 %. Рубль стал одной из самых твердых европейских валют.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Уровень благосостояния народа заметно повышался. В 1894–1913 гг. национальный доход на душу населения увеличился примерно в 1,5 раза (и это при самом высоком в Европе демографическом росте!); товаров в расчете на душу населения стало потребляться вдвое больше. Средняя продолжительность жизни выросла на 2 года (с 30,4 до 32,4 лет).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Иностранные экономисты, посещавшие Россию, дружно пророчили стране захватывающие перспективы, сопоставимые с теми колоссальными изменениями, которые происходили в США в последней трети XIX в., и предсказывали ей к середине XX в. экономическое и политическое доминирование в Европе. Некоторые современные исследователи также полагают, что если бы экономика царской России продолжала развиваться после Первой мировой войны на прежних основах, то страна сегодня входила бы в число крупных экономических держав, а уровень жизни населения был близок к европейскому.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В Первую мировую войну Россия оказалась в неблагоприятных условиях из-за того, что, в отличие от нее, другие воюющие державы уже перешли к индустриальному обществу. Если в России национальный доход на душу населения составлял 46 долл., то в Германии – 146, во Франции – 185, в Великобритании – 243 долл., а военные расходы страны были сопоставимы с Великобританией и уступали лишь Германии. К тому же война более чем втрое сократила экспорт, перекрыла иностранные инвестиции, что нанесло сильный удар по экономике.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Тем не менее в 1916 г. промышленное производство по сравнению с 1913 г. выросло по меньшей мере на 9,4 %. Было построено до 10 тыс. км железных дорог. Это означало, что царская Россия в Первую мировую войну имела положительную динамику общего объема промышленного производства. (СССР потребовалось 3 года после завершения Великой Отечественной войны, чтобы восстановить довоенный уровень.) С некоторым запозданием, но удалось перевести экономику на военные рельсы и обеспечить армию всем необходимым (разве что кроме тяжелой артиллерии). Продукция оборонных отраслей в 1916 г. превысила уровень 1913 г. в 2,7 раза, металлообрабатывающей промышленности – в 3, химической – в 2,5 раза. Таким образом, Россия сделала значительный шаг по пути дальнейшей индустриализации. Удельный вес тяжелой промышленности существенно вырос, уменьшилась технико-экономическая зависимость от западных держав.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;И все же нагрузки войны оказались слишком велики для российской экономики. С 1915 г. под их влиянием стала быстро расти инфляция, начались перебои на железнодорожном транспорте и в продовольственном снабжении городов. Однако развал экономики, острый экономический кризис начался лишь в 1917 г., после Февральской революции.<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Структурные особенности российской экономики. Доля страны в мировом промышленном производстве увеличилась с 3,4 % в 1881–1885 гг. до 5 % в 1896–1900 гг. и до 5,3 % в 1913 г. Накануне Первой мировой войны Россия по объему промышленного производства занимала 5 место в мире, а сельскохозяйственного – 1 место в Европе. В целом по совокупному объему производства она находилась на 4 месте в мире, значительно опережая Францию, лишь немногим уступая Великобритании и примерно на &nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br>/&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br> не дотягивая до Германии.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Однако если по абсолютным масштабам российская экономика являлась одной из крупнейших в мире, то по среднедушевым – относительно слаборазвитой. Из-за высокого естественного прироста населения среднегодовые темпы роста производства на душу населения вдвое уступали абсолютным приростам (3,25 %), составляя более 1,6 %. Это соответствовало мировым показателям, но не позволяло быстро ликвидировать отставание. В 1913 г. производство на душу населения составляло примерно 40 % французского и немецкого, 20 % английского и &nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br>/&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br> американского. По этому показателю из стран «второго эшелона» модернизации Россия превосходила лишь Японию, серьезно отставая даже от Испании, Италии и Австро-Венгрии.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Как и в развитых странах, в России росла концентрация производства и капитала. С последней четверти XIX в., и особенно с 1890-х гг., стали возникать монополии, главным образом в форме синдикатов. К 1914 г. их было уже более 150. Двенадцать банков сосредоточивали до 80 % всех банковских капиталов (по этому показателю Россия лишь немногим уступала Германии, где 9 берлинских банков контролировали 83 % банковского капитала). Концентрация рабочей силы в российской промышленности по некоторым параметрам превышала даже уровень США.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Вместе с тем индустриализация страны еще не завершилась. Ведущей отраслью оставалось сельское хозяйство, его доля в структуре национального дохода была почти вдвое больше, чем промышленности. Тяжелая индустрия развивалась быстрее легкой, но составляла примерно 40 % общего объема промышленного производства. Производительность труда среднего российского фабрично-заводского рабочего в 1908 г. в 3,5–4 раза уступала американскому. По объему внешнеторгового оборота страна занимала 7 место в мире, опережая Австро-Венгрию, Италию, но уступая даже Бельгии и Голландии.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Накануне Первой мировой войны в отечественной промышленности, строительстве, транспорте и связи было занято 11 % населения, в торговле, снабжении, общественном питании – 9 %, а в сельском хозяйстве – 75 %. Для сравнения: в ведущих западноевропейских странах такая доля занятых в сельском хозяйстве была в конце XVII в., а в канун Первой мировой войны она равнялась 37 % (в США – 27,5 %, в Японии – 60 %). Удельный вес работающих в промышленности в ведущих западноевропейских странах уже в конце XIX в. составлял от 30 (во Франции) до 51 % (в Великобритании), а в сфере услуг – от 21 (в Германии) до 40 % (в Великобритании).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Темпы и уровень урбанизации России в начале XX в. примерно соответствовали западноевропейским в XVIII – начале XIX в. [2 - К началу XXX в. по доле городского населения Россия едва достигала уровня Франции 1800 г. и не дотягивала до Англии середины XXVIII в. В XXVIII в. доля горожан в Европе, как правило, была менее 20 % населения. В 1800 г. она составляла: в Нидерландах – 35 %, в Англии – 23, во Франции – 13, в Германии – 10 %.] Даже к Первой мировой войне в российских городах жило лишь 15 % населения. По этому показателю Россия была ближе не к развитым странам (Италия – свыше 26 %; США и Франция – более 41; Германия – 56; Великобритания – 78 %), а к Ирану (12–15 %), Турции (15–18 %) и Португалии (16 %). Причем из-за наплыва крестьян-мигрантов доля коренных горожан составляла в среднем менее 60 %, а в столицах – чуть более 30 %.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Важнейшими проблемами российской индустриализации являлись относительная узость внутреннего рынка (вызванная низкой покупательной способностью крестьян), а также нехватка капиталов, порожденная исторической молодостью отечественной буржуазии и масштабами задач «догоняющей» индустриальной модернизации. Чтобы преодолеть нехватку капиталов и быстрее ликвидировать технико-экономическое отставание от ведущих держав (которое становилось угрожающим в условиях роста международной напряженности), государство, во-первых, активно вмешивалось в развитие экономики, ускоренно строя железные дороги, поощряя развитие тяжелой промышленности и прибегая к жесткому таможенному протекционизму, а во-вторых, широко привлекало иностранный капитал.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Государственноерегулирование было очень важным, но не главенствующим фактором экономического развития России в пореформенный период. По доле государственных расходов в национальном чистом продукте (9,7 %) Россия опережала все остальные страны, включая Японию (8,8 %). Но если в Японии более половины всех капиталов образовывалось за счет государственных капиталовложений, то для российской экономики они имели гораздо меньшее значение (за исключением железнодорожного строительства) и концентрировались прежде всего в военной отрасли и сфере управления. Причем в России государство играло противоречивую роль: с одной стороны, оно всемерно способствовало индустриализации, а с другой – регламентировало, ограничивало и в какой-то мере сдерживало развитие частного предпринимательства, консервировало архаичные порядки в деревне, а отчасти и в городе.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Важнейшим социальным последствием большой роли государства в экономике явилась диспропорция между уровнями развития российского капитализма и отечественной буржуазии. Из-за мощного государственного вмешательства в экономику, направленного на скорейшую индустриализацию, господства в деревне общины (поддерживавшейся до начала XX в. государством) и важной роли иностранного капитала (поощрявшегося государством) степень развития капитализма в стране существенно опережала уровень развития его «естественного социального носителя» – буржуазии. Относительная слабость отечественной буржуазии, замедленность ее классовой консолидации (хотя и не в такой мере, как на Востоке) стали одними из ключевых факторов, сделавших возможным «прерывание» капиталистической модернизации в 1917 г. и победу антибуржуазной альтернативы.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Инвестиционная привлекательность царской России и целенаправленная политика властей, прежде всего министра финансов С. Ю. Витте, обеспечили невиданный приток в страну иностранного капитала. Конкретная его доля все еще вызывает споры. По традиционным оценкам, примерно &nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br>/&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br> всех капиталов в российской промышленности того времени были иностранными. (В Индии в конце XIX в. – &nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br>/&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br> акционерных капиталов.) Однако Витте в 1900 г. определял долю иностранных капиталов примерно в &nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br>/&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br>. Даже в 1909–1914 гг., по подсчетам некоторых исследователей, они составляли до 60 % капиталов тяжелой промышленности и давали 55 % всех капиталовложений. По последним оценкам, валовые иностранные инвестиции составляли около 20 % внутренних накоплений, и это не выглядело необычным на фоне Канады, Австралии и даже США (в ранний период). Иностранные капиталовложения имели принципиально важное, нередко ведущее значение для развития машиностроения, металлургии, химии и ряда других отраслей, особенно тяжелой промышленности, но говорить об их решающей роли в экономике в целом, по-видимому, будет преувеличением.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Таким образом, хотя в некоторых аспектах структура российской экономики походила на другие рыночные экономики со схожим уровнем развития, специфической чертой явилась большая роль государства и иностранного капитала, что в начале XX в. было характерно, скорее, для восточных держав. В еще большей мере к таким чертам относилась неукорененность в деревне частной собственности на землю.<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Деревня. Россия являлась крупнейшим в Европе производителем сельскохозяйственной продукции и вторым после США экспортером хлеба, давая около &nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br>/&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br> его мирового экспорта. Под влиянием развития капитализма в сельском хозяйстве происходили существенные сдвиги. Применение машин в 1911–1913 гг. по сравнению с концом XIX в. увеличилось в 5,2 раза! С 1864–1866 по 1909–1913 гг. годовой сбор зерновых хлебов вырос в 2,7 раза, чистый сбор зерна на душу населения – на 26 %. В 1900–1913 гг. доход на душу сельского населения увеличился с 30 до 43 руб. Вместе с тем сельское хозяйство отличалось низким уровнем агротехники, а следовательно, невысокой продуктивностью и неустойчивостью. Периодические неурожаи порой вызывали голод среди крестьян (чего уже давно не было на Западе). Сохранявшиеся в деревне многочисленные элементы традиционного общества (так называемые феодальные и полуфеодальные пережитки), а до 1906 г. и политика правительства, направленная на скорейшую индустриализацию при сохранении крестьянской общины и строившаяся в какой-то мере за счет перекачивания ресурсов из деревни в промышленность, затрудняли приток капиталов в сельское хозяйство, создавали определенную диспропорцию в развитии аграрной и индустриальной сферы экономики.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В итоге сельское хозяйство развивалось медленнее и болезненнее, чем промышленность. Сами крестьяне, представители социалистических партий (а затем и советские историки) корень многочисленных проблем российской деревни усматривали в помещичьем землевладении. Между тем крестьянам принадлежало около 80 % всех удобных земель, они производили 92 % сельскохозяйственной продукции страны. Для сравнения: в Германии прусским латифундистам принадлежало более 22 % обрабатывавшихся земель, в Англии к концу XIX в. лишь 14 % таких земель возделывалось их владельцами, остальные же – арендовались!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;За пореформенный период дворянское землевладение сократилось практически вдвое. Крестьяне активно скупали помещичьи земли (приобретя в итоге более &nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br>/&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br> всех частных земель), а также арендовали до &nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br>/&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br> пашенных и сенокосных угодий, сохранявшихся еще у помещиков. В результате если в 1850-х гг. на долю помещиков приходилось до 22 % всех посевов, то в 1916 г. – более 11 %, а накануне Октябрьской революции – лишь 7,7 %! Таким образом, помещичье хозяйство играло второстепенную и быстро уменьшавшуюся роль в сельскохозяйственном производстве. (Схожая ситуация наблюдалась и во Франции накануне революции 1789 г., когда у аристократии оставалась лишь четверть земель.)<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Помещичье землевладение эволюционировало. Отработочная система (порожденная не только эпохой крепостничества, но и нехваткой капиталов, затруднявшей переход части помещиков к собственному крупному хозяйству) в той или иной мере еще сохранялась, но уже не имела решающего значения. По уровню развития капитализма, агротехники помещичье хозяйство опережало крестьянское, урожайность была на 20–25 % выше, чем у крестьян.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Важнейшей чертой, отличавшей Россию от всех западных держав и даже от Японии, являлась неукорененность в деревне частнособственнических отношений, господство общины, которая объединяла до 80 % надельных крестьянских земель и большинство населения страны. В то время как на Западе крестьянская община уже в XV–XVIII вв. стала клониться к упадку, а в некоторых странах и исчезать, в России (как и на Востоке) она продемонстрировала удивительную живучесть. До середины XIX в. это объяснялось особенностями исторического развития страны, и в том числе крепостным правом, а в пореформенную эпоху – политикой государства (поддерживавшего общину из фискальных соображений и с целью сохранения политико-административного контроля над крестьянством), а также сложным материальным положением крестьян: земельными «отрезками», выкупными платежами, нараставшим малоземельем в Центральной России и т. д.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Община помогала крестьянам выживать, оказывала поддержку слабым, но в то же время она сковывала индивидуальную инициативу, предпринимательство, затрудняла совершенствование агротехники и рост социальной мобильности крестьян. Будучи важнейшим институтом традиционного общества и уклада жизни, община в какой-то мере приспосабливалась к новым условиям, но в целом не вписывалась в процесс модернизации и постепенно разлагалась. Пока земель в общине было достаточно, она еще выполняла позитивные функции, спасала своих членов от разорения. Но из-за бурного роста населения общинный фонд быстро истощался, и тормозящая роль общины в развитии капиталистических отношений, повышении продуктивности сельского хозяйства все более возрастала. Дело усугублял и принятый в России порядок наследования, когда земля поровну делилась между сыновьями, в то время как в Западной Европе и в Японии она передавалась старшему сыну.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Низкий уровень агротехники и социальной мобильности крестьян, а также быстрый демографический рост привели к возникновению в Центральной России аграрного перенаселения, земельного голода. Если в 1860 г. на каждого крестьянина («душу мужского пола») приходилось 4,8 дес., то в 1900 г. – 3 дес. земли (вместе с «купчей»). На крестьянский двор в 1860 г. приходилось в среднем более 14 дес., а в 1905 г. – 11 дес. земли.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;С учетом роста урожайности размер «достаточных» земель для России равнялся 8–9 десятинам на двор, следовательно, о кризисе и обнищании деревни не могло быть и речи. Составляя 8 % от населения мира, российское крестьянство давало четверть всех зерновых хлебов и мирового экспорта сельскохозяйственной продукции! Даже полная ликвидация помещичьего и иного частного землевладения, как это подтвердила затем Октябрьская революция, не обеспечила существенного увеличения крестьянских наделов. Таким образом, решить аграрный вопрос без разрушения общины было невозможно.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Несмотря на многочисленные проблемы, российское сельское хозяйство развивалось темпами, соответствовавшими или даже превышавшими западноевропейские. Однако социальная напряженность в деревне росла. Земельный голод в Центральной России в сочетании с неурожаем и экономическим кризисом способствовал возобновлению с 1902 г. относительно массовых крестьянских волнений в деревне (которых она не знала с начала 1860-х гг.). С 1905 г. крестьяне активно участвовали в революции.<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Социальная структура российского общества на рубеже XIX–XX вв. Незавершенность модернизации в социальной сфере чувствовалась еще более ощутимо, нежели в экономике (на развитие которой в значительной мере влияли государственное предпринимательство и иностранный капитал). Одна из особенностей России заключалась в том, что формирование индустриального общества проходило в условиях необычайно высокого для европейских стран этого периода естественного прироста населения. Его численность за 1858–1914 гг. выросла почти в 2,4 раза: с 74,5 млн до 178,4 млн чел. (Для сравнения: население Франции за 100 лет – 1801–1901 гг. – увеличилось лишь в 1,4раза.) На Российскую империю приходилась примерно &nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br>/&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br> населения всей Европы. По количеству населения страна уступала только Британской империи (включая Индию), а также Китаю, существенно превосходя остальные державы. [3 - Население США составляло 97 млн, Германии – 67, Великобритании – 41,5, Франции – 39,8, Японии – 51,3 млн человек.] Высокие темпы роста населения наложили существенный отпечаток на российскую модернизацию. Они способствовали не только быстрому экономическому росту, но и явились причиной относительной замедленности урбанизации, сокращения прироста ВВП на душу населения, обострения земельного голода крестьян в Европейской России и усиления социальной напряженности.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В стране активно шло формирование классов, однако процессы классообразования еще не завершились, сословный строй сохранялся в виде не отдельных «пережитков», а системы. В отличие от индустриально-классовых обществ Запада в России существовало сословно-классовое общество переходного типа. Социальная структура носила «полюсный» характер. Буржуазия имела незначительный удельный вес, а доля среднего класса, который на Западе выступал основой общества, в России оценивалась лишь в 5,5 %. [4 - В Германии, по подсчетам ученых того времени, из 12 млн домашних хозяйств 6,5 млн, т. е. 54 % (!), относились к средним слоям («высшим» и «низшим»). Даже учитывая нетождественность критериев среднего класса, эти цифры показывают принципиальную разницу социальной структуры России и ведущих держав.] В то же время крестьяне, беднейшие мелкие хозяева, составляли около 80 % населения. Высока была и доля маргинальных групп. Эти особенности были вызваны как относительной «молодостью» капитализма, так и историческими традициями, в частности, отсутствием третьего сословия – свободных горожан.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Существование сословий с различными, а иногда и враждебными субкультурами и огромной имущественной дифференциацией между ними и внутри них затрудняло формирование не только среднего класса, гражданского общества, но и единой российской нации. В отличие от западных обществ и даже Японии для России была характерна слабая степень национальной самоидентификации (самоопределения), несформированность общенационального гражданского сознания, что во многом предопределило последующие социально-политические катаклизмы.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;У власти в России все еще находилось сословие дворян, численность которого равнялась 1,4 млн человек. Несмотря на ослабление своих экономических и политических позиций, потомственное дворянство к началу XX в. составляло 37 % чиновничества, более половины офицерского корпуса, а главное, почти весь высший эшелон чиновничества. Даже в 1913 г. среди министров и главноуправляющих дворян было 89 %, среди губернаторов – 97 %, среди депутатов IV Думы – 52,4 %. (В Англии, к примеру, в 1914 г. только 15 % членов палаты общин были благородного происхождения.)<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Молодая русская буржуазия еще не вполне сформировалась как класс, была слаба и в целом политически пассивна. Сила и влияние буржуазии в обществе существенно уступали уровню развития капитализма в стране из-за большой роли государства и иностранного капитала в экономике, а также из-за слабости сельской буржуазии, средних слоев и господства в массовом сознании антибуржуазных, традиционных стереотипов. Буржуазия не стояла у власти (хотя оказывала на нее влияние) и по меньшей мере до 1905 г. не очень-то к ней и стремилась, предпочитая решать свои предпринимательские задачи. Она быстро развивалась, но ее идентичность (классовое самосознание) полностью еще не сформировалась.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;К началу XX в. из 125,6 млн населения России индустриальных рабочих (т. е. занятых на крупных фабрично-заводских, горных, горнозаводских предприятиях и на транспорте) насчитывалось лишь 2,6 млн. (Впрочем, это примерно в 26 раз превосходило численность фабричных рабочих Китая.) Вместе с другими категориями лиц наемного труда, традиционно относимыми к рабочим (в том числе сельскохозяйственным), их было 12,2 млн (менее 10 % населения). К 1913 г. численность рабочих выросла в полтора раза: индустриальных – до 3,9 млн, а всех – до 18,2 млн человек.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Российские рабочие также еще не вполне оформились как класс. Если в Западной Европе рабочие формировались главным образом за счет бывших ремесленников и других городских слоев, то в России – в основном за счет крестьян. Потомственных рабочих было меньшинство. От 60 до 80 % к концу XIX в. и половина – к 1914 г. являлись рабочими в первом поколении, выходцами из деревни, и сохраняли тесную связь с ней. Даже в 1917 г. свыше 31 % рабочих имели землю.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Еще в конце XIX в. права рабочих были слабо защищены законодательно, тем более – политически, и они подвергались жестокой эксплуатации. Большинство из них не имели своего жилья. Продолжительность рабочего дня лишь в 1897 г. была ограничена 11,5 часами. Впрочем, это не выглядело тогда необычным – даже во Франции в конце XIX в. рабочий день продолжался 12 часов для мужчин и 10 часов для женщин.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В начале XX в. уровень жизни российских рабочих существенно вырос. Этот процесс был аналогичен тому, который происходил в Европе во второй половине XIX в., но в России он шел еще более быстро. В результате годовые заработки рабочих в 1913 г. по сравнению с началом столетия увеличились в 1,3 раза. Разрыв в размере средней заработной платы с ведущими державами (кроме США) сокращался, [5 - В 1913 г. номинальная среднемесячная зарплата российского рабочего была лишь в 1,7 раза меньше, чем французского, в 2,4 раза – немецкого и в 2,5 – английского рабочего. В 1880 г. эта разница составляла соответственно 1,8; 2,6 и 2,9 раза.] хотя производительность труда была существенно ниже. По потреблению мяса и хлеба в начале XX в. российский рабочий опережал английского. Фактическая продолжительность рабочей недели в 1880–1913 гг. уменьшилась с 74 до 57,6 часа, и Россия почти сравнялась с США, Германией (более 55 ч) и опередила Францию (60 ч). Началось введение элементов социального страхования.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Важнейшим фактором роста революционных настроений среди рабочих было, по-видимому, отсутствие у большинства из них своего жилья (они ютились в казармах и коммунальных квартирах) и бытовая неустроенность (у многих семьи остались в деревне). Выходцы из деревни ощущали себя в городе чужаками. Все это способствовало разрушению традиционного сознания.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Рост забастовок в начале XX в. объяснялся уже не экономическим подъемом, а размыванием господствовавших на предприятиях патриархально-патерналистских отношений между предпринимателями и рабочими. Трудящиеся стали требовать не только улучшения экономических условий (здесь наблюдался явный прогресс), но и недопущения грубости, насилия со стороны мастеров и заводского начальства и других вещей, не столь уж значимых для прежних, традиционных отношений, но вступавших в противоречие с пробуждавшимся чувством индивидуализма, собственного достоинства и профессионализма. В среде квалифицированных рабочих стала зарождаться мода на европеизированную одежду, формы досуга и стиль поведения, присущие представителям цензового общества (хотя при этом рабочие еще отказывались порой садиться за один стол с атеистами).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Однако зародившаяся было тенденция социокультурной интеграции части рабочих, городских «низов» и образованного общества наталкивалась на мощные препятствия в виде сословности, невысокого уровня грамотности, культуры и тяжелых условий жизни. Особо следует отметить относительную молодость рабочего класса, его стремительный рост и резко увеличившееся, благодаря огромной миграции, влияние деревни на город.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Все эти факторы затрудняли восприятие рабочими буржуазных ценностей, поддерживали живучесть традиционалистских стереотипов с их ориентацией на коллективизм и уравнительность, неприязнь к «барам» и т. д. На предприятиях воспроизводились некие подобия сельских общин с соответствующими представлениями о справедливом общественном устройстве и антикапиталистическими настроениями. Сохранявшиеся, но уже потерявшие свою цельность некоторые традиционные представления на фоне экономического кризиса начала XX в. создавали благоприятные условия для восприятия рабочими социал-демократической и эсеровской агитации. Первые крупные политические стачки явственно обозначили начало этого процесса.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Более 77 % населения Российской империи – до 97 млн человек – составляло крестьянство. Многочисленные пережитки традиционных отношений, господство общины затрудняли рост производительности труда, социальной мобильности крестьян, их дифференциацию. В Европейской России крестьяне страдали от выкупных платежей и относительного малоземелья. Все это в совокупности с растущим влиянием города и осуществлявшимся переходом от большой патриархальной семьи к малой, «современной» (в городе этот процесс был в основном завершен к началу XX в.) способствовало размыванию традиционных стереотипов массового сознания (хотя и более медленному, чем в городах) и росту социальной напряженности в деревне.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Своеобразие России придавало наличие особого социокультурного слоя – интеллигенции. Как и в восточных странах, она возникла под влиянием не столько развития капитализма, частного предпринимательства, сколько потребностей модернизирующегося государства в специалистах. Однако российская интеллигенция (особенно после того как она превратилась из дворянской преимущественно в разночинскую) оказалась во многом чуждой своему государству. Она страдала от затрудненности доступа к власти, самодержавно-бюрократического произвола, сознания отсталости России и тяжелого положения народа. В результате интеллигенция отличалась относительной небуржуазностью, восприимчивостью к моральным императивам и новым идеям, оппозиционностью к правительству и известным мессианством – претензией на роль посредника между властью и обществом. В условиях незавершенности формирования классов и слабости буржуазии именно интеллигенция брала на себя роль выразителя интересов всех основных социальных групп и общества в целом. Она активно втягивалась в политику, выступая катализатором антиправительственных настроений и политической нестабильности.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Особенности имперского устройства. Фактически с середины XVI в., а юридически с 1721 г. Россия являлась империей. Это обстоятельство являлось одной из важнейших отличительных черт российского общества, государства и отечественной истории. Российская «континентальная» империя существенно отличалась от западных «морских» империй, хотя они возникли почти в одно и то же время. В результате стремительной территориальной экспансии доля русских в населении страны, еще к середине XVII в. составлявшая 95 %, упала до 44,6 %. Отличительными чертами Российской империи являлись относительная веротерпимость и ограниченная национальная дискриминация нерусского населения. Последняя существенно затрагивала лишь некоторые народы (прежде всего, евреев, поляков и др.). В целом лояльность трону, знатное происхождение и профессионализм ценились выше, чем этническая или религиозная принадлежность. Более того, в противоположность западным империям в России, благодаря целенаправленной политике властей, многие нерусские («колониальные») народы в материальном и правовом отношении находились по сравнению с русскими в преимущественном положении!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Российская континентальная империя (подобно Австро-Венгерской и Османской) не вписывалась в индустриальную модернизацию и порожденные ею процессы демократизации и «восстания масс». Под влиянием развития капитализма у многих населявших ее народов росло национальное самосознание, получали популярность лозунги автономии или отделения от России. Таким образом, модернизация страны, позволяя сокращать отставание от Запада, в то же время вела к кризису империи, а в итоге и к ее крушению.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Империя явилась одним из важнейших источников мощи и влияния России, столетиями помогая ей сохранять, несмотря на экономическое отставание от Европы, порой проигранные войны и внутренние катаклизмы, статус великой державы. Вместе с тем она резко сужала для властей возможности преобразований, политического маневра, способствовала прерывистости реформационного процесса. Влияние имперского фактора на политику и менталитет населения во многом определило то, что Россия, в отличие от европейских держав (кроме Австро-Венгрии) и даже от Японии, так и не успела к началу XX в. завершить формирование гражданского общества, единой нации и гражданского (национального) сознания, а в 1917 и затем в 1991 г. претерпела развал государства и крупнейшие социальные катаклизмы.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Социокультурное развитие. Важнейшей чертой, отличавшей Россию от ведущих европейских держав и сближавшей ее со странами Востока, служил социокультурный раскол «низов» и «верхов» общества. Он восходил к XVII и особенно XVIII в. и был вызван нараставшим в ходе модернизации западным влиянием, а точнее, неравномерностью его распространения в обществе. В то время как дворянство и верхние городские слои постепенно европеизировались, подавляющая часть населения (крестьяне и городские низы) еще сохраняла приверженность традиционной, в основном православно-патриархальной культуре. Таким образом, в стране существовало по меньшей мере два принципиально разных типа культуры. Граница между ними стиралась медленно.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;К началу XX в. Россия, в отличие от стран Востока, имела высокоразвитую европеизированную элитную культуру и европейски образованный верхний слой населения. Вместе с тем, как и другие, в основном еще традиционные общества, страну отличал низкий уровень образования подавляющей части народа: более &nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br>/&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br> населения были неграмотными. В Европе только Румыния и Сербия имели более низкие показатели. Япония, где в 1872 г. было введено всеобщее начальное обучение, заметно обгоняла Россию. По грамотности населения Россия к началу XX в. находилась в целом на уровне западноевропейских держав XVII в. Но с пореформенного времени она демонстрировала очень высокие, даже по европейским меркам, темпы роста народного просвещения. За 60 лет (с 1857 по 1917 г.) грамотность сельских сословий увеличилась в 3 раза (с 12 до 36 %), а городских – в 1,7 раза (с 37 до 64 %). Численность студентов вузов менее чем за четверть века (1893794—1917) увеличилась в 5,4 раза (с 25 тыс. до 135 тыс.). Тем не менее даже накануне Первой мировой войны по грамотности населения Россия находилась на уровне западноевропейских стран XVIII в. (к 1914 г. были грамотны &nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br>/&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br> их граждан).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;С 1901 по 1913 г. число названий книжной продукции на русском языке выросло в 2,6 раза. По этому показателю и по количеству издаваемых книг Россия, несмотря на историческое отставание от европейских стран по грамотности населения, занимала 3 место в мире. Еще большими темпами росли тиражи и число газет. Чтение книг и газет в начале XX в. перестало быть монополией образованного общества, к нему постепенно приобщались простые горожане и даже крестьяне.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Массовое сознание населения России отличалось высокой религиозностью, монархизмом и политической пассивностью. Однако под влиянием урбанизации, роста социальной мобильности, образования и иных проявлений формировавшегося индустриального общества традиционное сознание стало постепенно разрушаться. Это обстоятельство, и особенно кризисные явления в православии, привели к «высвобождению» некоторого идейного пространства, которое и начало постепенно заполняться современными идеологиями. Они охватили лишь незначительное число населения, но это было принципиально новым явлением, свидетельствовавшим о политическом пробуждении общества. Причем если в большинстве западноевропейских стран господствующей идеологией стал либерализм, то в России этого не произошло. Определенной популярностью пользовались социалистические идеи, чему способствовал рост социальной напряженности и постепенная десакрализация монарха. Кроме того, несмотря на свое «западное» происхождение, они оказались близки некоторым традиционным стереотипам, национальному характеру своим радикальным, бескомпромиссным и коллективистским духом, универсализмом, стремлением к абсолютной справедливости, равенству, а в целом – определенным сходством с «евангельским христианством».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Лишь после широкого увлечения «передовой общественности» легальным марксизмом в середине 1890-х гг., а отчасти и благодаря ему среди интеллигенции стал все больше распространяться либерализм, приверженцами которого до той поры были главным образом немногочисленные дворяне-земцы. Распространение либеральных идей затрудняла относительная слабость, известная аполитичность потенциально важнейшего их носителя – буржуазии, а отчасти и политика властей, недооценивавших поначалу социал-демократов и легальный марксизм, но опасавшихся конституционализма. Главное же, идеология либерализма оказалась чуждой системе ценностей большинства населения: общинному крестьянству, в основном неграмотному, с его коллективистским образом жизни, недоверием к «барам» и рабочим – недавним выходцам из деревни, сохранявшим во многом традиционное сознание и жившим в стесненных материальных условиях. «Рабочая аристократия» составляла лишь 4 % рабочих (в 2–4 раза меньше, чем в Великобритании и Германии того периода). Таким образом, опорой либерализма в России служили главным образом верхние, образованные и европеизированные слои населения, народным массам эта идеология была чужда. Укорененность в народном сознании стереотипов традиционного общества (пусть и несколько видоизмененных), слабость либерализма и относительная популярность социалистических идей отличали Россию от большинства европейских стран и сближали с державами Востока.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Российская модернизация имела много общих черт с аналогичными процессами в других странах «догоняющего развития» не только второго, но и третьего «эшелона». Не случайно уровень ВВП на душу населения в России был близок к среднемировому. С Японией, например, страну сближала сильная позиция государства и иностранного капитала в развитии экономики и определенное перекачивание ресурсов из деревни в города. На Германию Россия походила незавершенностью аграрной революции, авторитарностью верховной власти и тем, что эта власть сумела в большей степени, чем в Японии, сохранить опору на дворянство, традиционные социальные слои, в то время как политическая роль буржуазии явно уступала ее экономическому значению. (Некоторые западные обозреватели начали даже говорить о зарождении в России экономики «вильгельмовского типа».) Специфическое имперское устройство сближало страну с Австро-Венгрией и Османской империей. Важными особенностями, «роднившими» Россию со странами Востока (исключая Японию), являлись господство в деревне не частного, а общинного землевладения, слабость буржуазии и распространенность традиционного массового сознания. Однако сплав всех вышеуказанных черт выделял Россию на фоне других стран и делал ее модернизацию особенно сложной.<br>
<br><br><h3>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Между реформой и революцией<br></h3>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Начало революционной эпохи. В отличие от европейских держав и даже от Японии, где уже в 1890 г. появился парламент, а в 1900 г. – первые партийные кабинеты, в России в начале XX в. все еще существовало самодержавие, не было конституции и парламента, политических свобод (слова, печати, собраний, шествий и др.), легальных партий и профсоюзов. Это вступало в противоречие с процессами бурного развития капитализма, формирования гражданского общества и вызывало рост оппозиционных, революционных настроений. Император Николай II не имел поначалу политической программы. Несмотря на масштабные изменения в стране и иные, чем у Александра III, отнюдь не авторитарные личные качества, он пытался придерживаться политики своего отца и сохранять самодержавие, соглашаясь лишь на некоторые социально-экономические реформы. Общественность, почувствовавшую возможность перемен, это удовлетворить не могло, и в России быстро росла социальная напряженность.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;С 1899 г. начались почти постоянные студенческие волнения. За вторую половину 1890-х гг. число рабочих забастовок (по сравнению с 1890–1894 гг.) выросло в 6,2 раза. С 1901 г., со знаменитой Обуховской обороны, они все чаще стали принимать политический характер. В 1901 г. возобновился революционный террор, а с 1902 г. – относительно массовое крестьянское движение. Страна вступала в революционную эпоху.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Под давлением общественности царь, казалось, решился изменить курс. 26 августа 1904 г., после убийства эсерами министра внутренних дел В. К. Плеве, на этот ключевой пост он назначил князя П. Д. Святополка-Мирского, который заявил о программе либеральных реформ. Однако в последний момент Николай II отверг его предложение о введении элементов представительного правления. 12 декабря 1904 г. царь пообещал некоторые реформы, но заявил «о непременном сохранении незыблемости основных законов империи». Это вызвало взрыв общественного недовольства, приблизивший страну к революции.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Исторический опыт подтверждает сложность осуществления серьезных политических (демократических) реформ в России. Будучи необходимыми для дальнейшего развития общества, они тем не менее сопровождаются ростом социально-политической напряженности и усилением центробежных сил. Цари, начиная по меньшей мере с Александра II, в отличие от «передовой» общественности, понимали, что демократизация империи, в которой русские составляли меньшинство населения, может привести к ее развалу. В декабре 1904 г. Николай II заявил, что политические преобразования могут дестабилизировать обстановку и превратить Россию в лоскутную Австро-Венгрию. «Конституция привела бы сейчас страну в такое положение, как Австрию. При малой культурности народа, при наших окраинах, еврейском вопросе и т. д. одно самодержавие может спасти Россию. Притом мужик конституции не поймет, а поймет только одно, что царю связали руки, тогда – я вас поздравляю, господа!» В апреле 1906 г. царь вновь заявил: «…если бы я был убежден, что Россия желает, чтобы я отрекся от самодержавных прав, я бы для блага ее сделал это с радостью».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Таким образом, под давлением обстоятельств император постепенно осознавал необходимость перемен. На серьезные политические реформы он не решился не столько из-за косности или нежелания поступаться самодержавной властью – Николай II не отличался властолюбием, – сколько из-за небезосновательных опасений, что они вызовут революцию, а в перспективе – распад империи (последнее стало важнейшим объективным ограничителем для политических реформ). К тому же царь вынужден был считаться с консервативной в большинстве правящей элитой. Но нерешительный, колеблющийся курс лишь усиливал недовольство в обществе, традиционно не прощавшем власти лишь одного – слабости.<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Российские партии. Основанная на ленинских оценках советская историография рассматривала партию как авангард соответствующего класса, как политически оформленную организацию самой активной части класса (слоя класса) и делила партии на пролетарскую (большевики), мелкобуржуазные (меньшевики, эсеры, Бунд и др.), буржуазно-монархические («Союз 17 октября», кадеты и т. д.) и помещичьи («Союз русского народа», черносотенцы). Однако классовый детерминизм грешил недооценкой относительной самостоятельности политической сферы и откровенной произвольностью оценок (из-за абстрактности понятия «классовый интерес»). В последние годы все большее признание получает классификация партий на основе идеологии. Согласно ей, отечественные партии делятся на социалистические, либеральные, традиционалистско-монархические (черносотенные) и национальные (преломлявшие ту или иную идеологию сквозь призму национальных, невеликорусских интересов).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Специфика социально-экономического, политического и социокультурного развития России наложила отпечаток на создание партий и партийную систему. В Западной Европе партии – в более или менее современном их понимании – начали создаваться в начале Нового времени (в Англии с XVII в., во Франции – с XVIII в.) на основе тех или иных социальных интересов, как правило, в связи с парламентскими, иными выборами и «справа – налево». В России, где капитализм запаздывал, партии начали появляться лишь к концу XIX в., причем в нелегальных условиях, при незавершенности классообразования и отсутствии выборов. (Хотя выборы в I Государственную думу способствовали оформлению многих партий и партийной системы в целом.) В результате партии складывались не столько «снизу», на основе различных социальных общностей, групп, корпораций, как это было на Западе или даже в Китае в период Синхайской революции, сколько привносились «сверху» – интеллигенцией. Взяв на себя роль выразителя интересов различных социальных групп, она создавала и «обслуживала» практически все партии. Объективно интеллигенция компенсировала отсутствие сильной, политически активной буржуазии, способной взять на себя лидирующую и консолидирующую роль в выражении насущных общественных потребностей.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Сам порядок образования российских партий был во многом противоположным западному. Первыми в 1880—1890-х гг. появились национальные партии («Пролетариат», Польская социалистическая партия и Социал-демократия Королевства Польского, армянские: «Гнчак» и «Дашнакцутюн», – Бунд – «Всеобщий еврейский рабочий союз в Литве, Польше и России» и т. д.). Этому способствовал начавшийся кризис империи, рост национального самосознания (особенно заметный на фоне незавершенности формирования классов и классовой самоидентификации), а также наличие в составе России народов с относительно высокой культурой и мощными заграничными диаспорами.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;На рубеже веков возникли социалистические партии: Российская социал-демократическая рабочая партия (РСДРП, 1898) и Партия социалистов-революционеров (ПСР, 1901). Руководящее ядро РСДРП составляла интеллигенция, а большинство членов – рабочие. Партия руководствовалась радикальным марксизмом, конечной ее целью являлся социализм. Его предполагалось достичь через буржуазную, затем – социалистическую революции и диктатуру пролетариата. В 1903–1904 гг., после своего II съезда, РСДРП раскололась на две фракции: большевиков (В. И. Ленин и др.) и меньшевиков (Ю. О. Мартов, Г. В. Плеханов и др.), которые были не только самостоятельны организационно, но и все более расходились в тактике, а впоследствии и в стратегии революционной борьбы.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Меньшевики отличались относительной (по сравнению с большевиками) умеренностью и ориентацией на опыт европейской социал-демократии. Вслед за ней они считали, что буржуазную и социалистическую революции разделяет длительный исторический промежуток. Радикалы-большевики, используя не только европейский опыт, но и отдельные народнические традиции, стремились максимально ускорить, подтолкнуть (с помощью мощной сверхцентрализованной партии) не только буржуазную, но и социалистическую революцию. Большевики отличались неразборчивостью в средствах (они считали нравственным все, что служит делу социализма). В 1917 г. эти фракции РСДРП избрали принципиально разную стратегию, фактически отказались от общей программы и тем самым окончательно оформились в самостоятельные партии.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Партия социалистов-революционеров, возглавляемая В. М. Черновым, объединяла не только представителей интеллигенции и рабочих (как РСДРП), но и крестьян (45 % состава партии). Она руководствовалась неонароднической идеологией – модернизированным народничеством. Эсеры признавали развитие в России капитализма и наличие классов, но полагали, что классы различаются по отношению не к средствам производства (как считали марксисты), а к труду и выступали от имени единого трудового класса, в который они включали и рабочих, и крестьянство, и «трудовую» интеллигенцию. Свою цель – социализм (понимавшийся как «царство всеобщего организованного труда на всеобщую пользу») эсеры предполагали достичь через социальную революцию, а затем – социализацию земли (т. е. изъятие ее из частной собственности, передачу общинам и уравнительное распределение между крестьянами); всемерное развитие кооперации, демократии и самоуправления трудящихся. Одним из средств революционной борьбы ПСР признавала индивидуальный террор. По своему составу и идеологии эсеры отличались от западноевропейских партий и напоминали некоторые позднейшие партии Востока.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Активизация социалистов подтолкнула создание традиционалистско-монархических организаций (поддерживавшихся властями), а также либеральных «Союза освобождения» и «Союза земцев-конституционалистов». Но соответствующие партии возникли лишь в 1905 г.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Конституционно-демократическая партия, которую возглавил П. Н. Милюков, представляла левый фланг либерализма и была наиболее радикальной из соответствующих партий Европы. В ее составе преобладала интеллигенция, особенно элитная: адвокатура, профессура и т. д. Хотя Ленин называл кадетов главной партией российской буржуазии, на самом деле они скептически относились к буржуазии, а некоторым из них не были чужды даже просоциалистические идеи. Стремясь сокрушить самодержавие, являвшееся, по их мнению, главным тормозом на пути модернизации страны, и не видя еще «врагов слева», кадеты выдвигали радикальные, но малореалистичные в тех условиях лозунги, ориентируясь на опыт самых передовых стран. Кадеты требовали создания правового государства в форме не просто конституционной, а парламентской монархии по английскому образцу, т. е. с правительством, ответственным перед парламентом, созыва Учредительного собрания и введения всеобщего избирательного права. В отличие от европейских либералов того времени они выдвигали не только политические, но и социальные требования: отчуждение части помещичьих земель в пользу крестьян, признание права рабочих на стачки, восьмичасовой рабочий день.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В том же 1905 г. оформилась право– или консервативно-либеральная партия – «Союз 17октября», возглавлявшаяся А. И. Гучковым. В ее составе было меньше, чем в партии кадетов, представителей интеллигенции, но гораздо больше буржуазии и либерально настроенных помещиков. Это обусловило более умеренные, прагматичные требования. Партия разделяла в целом политическую программу, изложенную в Манифесте 17 октября, и ориентировалась на создание конституционной монархии с законодательными, но сравнительно неширокими полномочиями парламента по немецкому образцу. Октябристы осуждали многие утопические требования кадетов, а тем более социалистов. Если кадеты были оппозиционны власти, то октябристы в основном поддерживали столыпинское правительство и его реформы. Таким образом, партия выступала за модернизацию страны при сохранении неприкосновенности частной собственности и сильной монархической власти. Цели октябристов отличались реалистичностью, но их уязвимым местом была объективная зависимость партии от успешности правительственных реформ.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;На волне черносотенных погромов, поднявшейся после Манифеста 17 октября 1905 г., возникла крайне правая традиционалистско-монархическая партия – «Союзрусского народа» (СРН), которую возглавил А. И. Дубровин. В Союзе состояло 350 тыс. человек, что было сопоставимо с общей численностью всех остальных российских партий! В руководстве СРН преобладали представители интеллигенции, дворянства, духовенства, а подавляющую часть его членов составляли монархически настроенные крестьяне, рабочие, мелкие торговцы и ремесленники. Суть идеологии партии выражала уваровская триада: самодержавие, православие, народность. СРН выступал за сохранение традиционных устоев государства, не признавал законодательной Думы и пытался активно бороться против революционеров, либералов, а отчасти и против «доморощенной буржуазии, зараженной гнилью Запада». Одним из главных лозунгов СРН был антисемитизм.<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Партийная система. Она сформировалась в основном в 1905–1906 гг. Примерно 150 партий представляли три основные направления, схожие с теми, что существовали на Западе: либеральное, консервативное и социалистическое. Дробностью и неустойчивостью партийная система России напоминала Францию и Италию. Однако качественно иным был уровень ее поляризации и диспропорциональности.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В России отсутствовали сильные консервативные партии. Правый политический фланг был представлен не консерваторами, а традиционалистско-монархическими партиями, черносотенцами. (Лишь после революции 1905–1907 гг. часть их начала болезненную, но так и не завершившуюся эволюцию к консерватизму.)<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Основные либеральные партии существенно уступали СРН и важнейшим социалистическим партиям по совокупной численности членов и местных организаций. Во всех Государственных думах (кроме второй – самой радикальной) либералы имели как относительное, так и абсолютное большинство. Но это не могло компенсировать узости их массовой базы.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Относительная слабость либералов, составлявших партийный центр (точнее, левый центр), и наличие мощных, непримиримо враждебных друг другу и либералам флангов, представленных социалистическими и традиционалистско-монархическими партиями, стали важными особенностями партийной системы России. Причем расколы СРН и быстрое ослабление черносотенцев после 1907 г. способствовали гипертрофированному развитию левого партийного фланга, представленного социалистами. В какой-то мере это напоминало Германию, где социал-демократическая партия была самой массовой в стране (более 1 млн членов) и набирала на выборах до 35 % голосов. Однако в Германии, в отличие от России, в начале XX в. не только были сильны консервативные партии, но и в среде социал-демократов все более распространялись реформистские настроения. Российские же социалистические партии по европейским меркам отличались радикализмом.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В целом партийная система царской России характеризовалась диспропорциональностью, высоким удельным весом несистемной оппозиции, стремившейся к разрушению существовавшего политического режима. Не случайно поэтому партии занимали приниженное (по сравнению с западными державами) положение в политической системе.<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Революция 1905–1907 гг. Подобно Англии второй половины XVI – первой половины XVII в., Франции XVIII в. и другим странам в предреволюционный период, Россия в пореформенную эпоху испытала стремительный экономический рост и крупные структурные сдвиги. Среди них демографический взрыв, более чем вдвое увеличивший численность населения и его плотность (в традиционных обществах одно это неизбежно ведет к потрясениям); повышение социальной мобильности и уровня образования масс, порождавшее интенсивную ломку прежних сословных перегородок и традиционного уклада жизни; постепенную замену больших, патриархальных семей (одного из краеугольных столпов прежнего образа жизни) малыми и т. д.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Все эти процессы вызывали социальную напряженность, «фрагментацию» общества и постепенное размывание традиционных стереотипов: религиозности (к 1917 г. резко сократилась доля исповедовавшихся и причащавшихся прихожан, в отдельных местностях – менее чем до 20 %), монархизма, послушания старшим и «начальству». Перечисленные явления затрагивали прежде всего города, но начали проникать и в деревню.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Из-за бурной индустриальной модернизации и незавершенности Великих реформ к началу XX в. в стране сформировались три основные группы противоречий: 1) между развивавшимся капитализмом (индустриальным обществом) и «пережитками» феодализма (структурами и нормами традиционного аграрного общества) в виде самодержавия, сословности, общины и т. д.; 2) внутри самого капитализма – между рабочими и буржуазией, которую в целом поддерживало государство; 3) национальные противоречия, связанные с активизацией национально-освободительного движения, т. е. с начавшимся кризисом империи. В этих условиях нарушение стабильности государственной власти было чревато революционным взрывом.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Одной из предпосылок российской революции (равно как и революций в Англии, во Франции, в Мексике и других странах) послужил конъюнктурный экономический кризис 1900–1903 гг., вызвавший снижение расценок на предприятиях и рост безработицы. К тому же кризис совпал с неурожаем 1901 г. Голод, охвативший 147 уездов, препятствовал отъезду безработных рабочих в деревню.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Ключевым фактором, обострившим существовавшие противоречия и приведшим в итоге к революции, была неудачная война с Японией 1904–1905 гг. Она дискредитировала власть, отвлекла на Дальний Восток значительную часть вооруженных сил и нанесла колоссальный удар по экономике страны. Очередные поражения русской армии прямо отражались на росте революционного движения в стране и на правительственной политике.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Несмотря на беспрерывные неудачи, российской армии все же удалось сорвать японский план скоротечной – в несколько недель – войны и к ее концу довести Японию до полного истощения сил. Решающим фактором поражения России послужила революция. Без нее, даже с учетом потери Россией флота, исход войны мог бы оказаться иным. Таким образом, война подтолкнула революцию, и революция же ее завершила.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Немаловажной предпосылкой революции послужил колеблющийся курс, провоцирующая общественность тактика властей (намекавших на возможность политических преобразований, но в итоге не соглашавшихся на них). «Весна Святополка-Мирского», породив взрыв общественных ожиданий, в итоге оставила их нереализованными и потому способствовала стремительному росту радикальных настроений в обществе.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Непосредственным импульсом к революции послужил расстрел 150-тысячной демонстрации в Петербурге, шедшей с петицией к царю 9 января 1905 г. Жестокая расправа (по официальным данным, 130 человек были убиты и 299 ранены) была вызвана рядом причин. Сказалась неприемлемость радикальных требований петиции (идея и многие положения которой были подсказаны левыми либералами, социал-демократами и эсерами); нежелание создавать прецедент того, что верховная власть поддалась пусть верноподданическому по форме, но явному давлению толпы (это грозило сделать подобные демонстрации периодическими и ввергнуть страну в хаос), а главное, просчеты и нескоординированность действий властей. (Впрочем, схожая в чем-то ситуация во Франции в 1775 г., когда король Людовик XVI все же вышел на балкон к пришедшему к нему народу и поговорил с ним, все же не предотвратила надвигавшейся революции.)<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;После Кровавого воскресенья по всей стране начались антиправительственные демонстрации, невиданный масштаб приобрели рабочие забастовки и революционный террор. (Только в 1906–1907 гг. было убито и ранено 9 тыс. должностных лиц.) Весной 1905 г. началось создание массовых, фактически антиправительственных общественных организаций, а также мощное крестьянское движение. С лета 1905 г. – с восстания на броненосце «Потемкин» – революционные настроения стали проникать и в армию. Высшим пиком революции явилась Всероссийская октябрьская политическая стачка. В ней участвовало более 2 млн человек, и она парализовала страну. На этой волне стали организовываться Советы рабочих и солдатских депутатов (первый Совет был создан в мае 1905 г.), количество которых стремительно росло.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Революция повергла власти в растерянность. Наряду с мерами по подавлению выступлений они почти сразу же начали политические маневры, причем с обострением ситуации их готовность к уступкам возрастала. 6 августа 1905 г. были опубликованы документы об учреждении и выборах в законосовещательную Государственную думу. До 1905 г. подавляющая часть общества встретила бы их с восторгом, но в условиях разгоравшейся революции этого оказалось уже недостаточно. Перед царем встала дилемма: или беспощадная диктатура, или серьезные политические уступки. На роль диктатора император прочил своего дядю – великого князя Николая Николаевича. Однако тот не только отказался от этого поста, но и настойчиво потребовал решительных реформ. В этих условиях 17 октября 1905 г. Николай II подписал манифест «Об усовершенствовании государственного порядка». В нем впервые в истории России провозглашались политические свободы (слова, печати, собраний, союзов и т. д.) и объявлялось о создании Государственной думы с законодательными правами.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Манифест 17 октября положил начало принципиальным сдвигам как в государственном устройстве России, так и в расстановке политических сил. От революции стала отходить буржуазия и часть интеллигенции. Возникли крупные либеральные партии: кадетов и октябристов. Впервые громко заявило о себе черносотенное движение, нацеленное на решительную борьбу с революционерами, либералами и на защиту самодержавия. В ходе прокатившихся по стране черносотенных погромов погибло более 1,6 тыс. человек. Царь впервые убедился в наличии у него массовой поддержки. Кроме того, заключение Портсмутского мира с Японией (23 августа 1905 г.) позволило начать переброску войск с Дальнего Востока на борьбу с революцией. В итоге революция медленно, с «попятными движениями», но начала идти на спад. Стремясь переломить эту тенденцию, социалисты в декабре 1905 г. подняли восстание в Москве (считавшееся в советской историографии высшим пиком революции). Но оно, как и ряд восстаний в других городах, не переросло локальных рамок. Все эти выступления были подавлены.<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Эволюция государственного строя. 27 апреля 1906 г. была созвана Государственная дума. Проправительственные партии набрали лишь &nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br>/&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br> голосов, а относительное большинство в Думе получили кадеты. Основным вопросом стал аграрный. Кадеты высказались за отчуждение части помещичьих земель. Другие законопроекты были еще более радикальными. В целом Дума оказалась неготовой к сотрудничеству с правительством. Депутаты гневно осуждали правительственные репрессии, но отказывались осуждать революционный террор. Через 72 дня после открытия Дума была распущена. В ответ 182 думца (в основном кадеты) подписали Выборгское воззвание, призывавшее население к гражданскому неповиновению, а социалисты устроили восстания в Свеаборге и Кронштадте.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;20 февраля 1907 г. открылась II Дума. Она оказалась еще более радикальной, чем первая. Так называемый левый блок, объединивший большевиков, меньшевиков, эсеров, трудовиков и других радикально настроенных депутатов, получил около 43 % мест. 3 июня 1907 г. Дума была распущена. Положение о выборах в нее – в нарушение Основных законов – было изменено (увеличено представительство от помещиков и сокращено – от крестьян, национальных окраин и рабочих). Сколько-нибудь широкой реакции со стороны революционных сил не последовало. Революция исчерпала себя. 3 июня 1907 г. считается днем ее окончания.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Вопрос о характере государственного строя России после 1905–1906 гг. остается дискуссионным. Часть исследователей, полагая, что власть царя была ограничена во многом формально, не считали Государственную думу парламентом и говорили о мнимом конституционализме или даже самодержавии. Большинство правоведов того времени и некоторые современные историки рассматривали Манифест 17 октября 1905 г. и Основные законы 1906 г. как конституцию, Государственную думу с реформированным Государственным советом как двухпалатный парламент, а монархию – как конституционную. Все чаще монархию называют «думской» или «дуалистической», тем самым подчеркивая ее отличие и от самодержавия, и от развитых конституционных монархий Запада (а заодно и уходя от вопроса о конституции и парламенте).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Между тем в Европе права представительных органов, круг их избирателей на ранней и исторически длительной стадии были ограничены еще более, [6 - Еще в 1831 г. доля избирателей в общей численности населения (старше 20 лет) составляла в Англии 3,8 %, а во Франции – 0,8 %.] однако их признавали парламентами. Полномочия российского монарха с 1905–1906 гг. были хотя и широки, но уже ограничены и законодательно, и институционно. Манифест 17 октября 1905 г. и Основные законы 1906 г. отразили качественные изменения в государственном строе России, свидетельствовавшие о постепенном признании законодательной Думы, разделения властей, основных политических свобод, легальных (в том числе оппозиционных) партий и т. д. Поэтому они могут считаться конституционными актами, Дума – парламентом, а Россия – пусть и специфической, но все же конституционной монархией. Она проходила период формирования, свою раннюю, противоречивую (дуалистическую) стадию, которая в значительной мере была адекватна уровню и особенностям развития страны. Не случайно многие черты этой думской монархии воспроизвелись впоследствии в постсоветской России.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Вместе с тем следует учитывать, что российское самодержавие и абсолютная монархия не были тождественными понятиями. Подобно ряду восточных монархий, российское самодержавие имело в какой-то степени сакральный характер. Представления о божественном происхождении царской власти разделяли как сами монархи, так и подавляющее большинство их подданных (когда эти представления исчезли, монархия и вся базировавшаяся на ней российская государственность рухнули). Сохранявшийся сакральный характер царской власти затруднял ее эволюцию. (В XX в., пожалуй, только Японии удалось решить эту проблему, но окончательно – лишь после проигранной Второй мировой войны.) Во многом поэтому Государственная дума не вписывалась в систему думской монархии и периодически (особенно в 1906–1907, 1915–1917 гг.) выступала центром притяжения оппозиционных сил, фактически разрушавших царский режим.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Конституционный строй может утвердиться, если и правительство, и оппозиция принимают правила игры. В России же часть монархистов стремилась к самодержавию, а интеллигенция – к демократической республике или парламентской монархии с символической верховной властью. Попытка разрешить эти противоречия и завершить экономическую и социально-политическую модернизацию России была предпринята П. А. Столыпиным.<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Движущие силы и итоги революции 1905–1907 гг. Эпоха революций началась в России более чем через полвека после того, как в Европе она практически завершилась. Во многом революция 1905–1907 гг. была схожа с европейскими революциями 1848 г., которые возглавлялись либералами и поддерживались всеми городскими слоями и в которых впервые заявили о себе рабочие. Однако активная роль рабочих, крестьянства, интеллигенции, наличие влиятельных социалистических партий сделали российскую революцию 1905–1907 гг. специфическим феноменом. Некоторые из этих особенностей (в том числе важнейшая роль крестьян) проявились затем в революциях на Востоке. Их эру и открыла российская революция. За ней последовали революции в Иране (1905–1911), Турции (1908), Китае (1911–1912) и Мексике (1910–1917).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Революция 1905–1907 гг. нанесла сокрушительный удар по престижу монархии и всей российской государственности, экономике и финансам. Она послужила одной из решающих причин поражения в войне с Японией и резко ослабила внешнеполитические позиции страны. (Это подтолкнуло к соглашению с Великобританией и тем самым – к оформлению Антанты.) Народные массы приобрели революционный опыт, почувствовали вкус борьбы с правительством. Социалистические партии превратились в массовые. Вместе с тем реформы, начатые в ходе революции (ограничение монархии, создание законодательной Думы, объединенного правительства, реорганизация Госсовета, введение политических свобод, легализация партий и профсоюзов, отмена выкупных платежей, столыпинские преобразования и т. д.), означали принципиально важный шаг по пути дальнейшей модернизации страны.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Как уже отмечалось, Первая российская революция в некоторых аспектах оказалась схожей с революцией 1848 г. в Германии. Потерпев поражение, обе они способствовали радикализации политики реформ. Возможно, стоит говорить даже не столько о поражении революции 1905–1907 гг., сколько о том, что она, подобно европейским революциям 1848 г., закончилась временным компромиссом (ни одна из политических сил не одержала победу). Революция не разрешила до конца тех противоречий, которые ее породили, но дала стране шанс преодолеть их в ходе начатых в 1905–1906 гг. масштабных преобразований.<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Столыпинские реформы. Решить сложнейшие задачи завершения капиталистической модернизации России и одновременно укрепления правительственной власти, борьбы с революционным движением выпало на долю П. А. Столыпина, назначенного в 1906 г. министром внутренних дел, а затем председателем Совета министров. Обладая незаурядными личными качествами и используя страх правящих кругов перед революцией, а поэтому поддержку императора, он разработал и попытался реализовать масштабную программу реформ.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Важнейшей из них была аграрная. Она была призвана разрешить так называемый земельный вопрос за счет быстрого роста продуктивности крестьянских хозяйств и создать новую социальную опору для реформированного государства в лице крестьян – собственников земли. Главным средством для этого служила ненасильственная ликвидация общины, утверждение в деревне господства частного землевладения. Указ от 9 ноября 1906 г. предоставил каждому крестьянину-домохозяину право выйти из общины и получить причитавшуюся ему землю в частную собственность (в виде отруба или хутора). Была активизирована деятельность Крестьянского банка и организовано содействие переселению крестьян за Урал. В своих основах столыпинская реформа совпадала с экономическими реформами, проводившимися в XIX – начале XX в. в ряде восточных стран и направленными на преобразование аграрных отношений и введение частной собственности на землю.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Столыпин предполагал также реорганизовать местное самоуправление, земство, суд и полицию, ввести всеобщее начальное образование и социальное страхование для рабочих. Предусматривалось осуществить реформу вероисповеданий, перевооружить и реорганизовать армию и флот. Комплекс преобразований охватывал большинство сфер жизни общества.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В итоге началась подготовка к введению всеобщего начального образования, появились важные элементы социального страхования для рабочих. Однако большинство задуманных Столыпиным реформ реализовано не было, а самые важные аграрные преобразования остались незавершенными. Из общины успело выйти 26 % крестьян, причем хутора и отруба создали лишь чуть более &nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br>/&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br> части крестьян. Количество земель, находившихся в частной собственности крестьян, в 1905–1915 гг. выросло более чем на 27 %, а все крестьянское землевладение – на 4 %. Переселились за Урал более 3 млн человек, что дало мощный импульс хозяйственному освоению Сибири. Позитивные сдвиги наметились и в сфере агротехники. Потребление минеральных удобрений в 1907–1913 гг. выросло в 2,6 раза!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Столыпинские реформы вызвали мощный экономический подъем. Он отличался не только своими темпами, но и системным характером. В отличие от подъема 1890-х гг. бурно росли и промышленность, и сельское хозяйство, стремительно поднимался уровень жизни населения. Национальный доход на душу населения за 1908–1913 гг. увеличился почти на 17 %.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Как оценить столыпинские аграрные преобразования? То, что более четверти крестьян за 10 лет вышли из общины, можно считать весомым результатом. Ведь речь шла о ненасильственной ликвидации древнейшего в России института, который в том или ином виде существовал более тысячи лет и охватывал большинство населения. (Насилием реформа явилась лишь в том смысле, что позволяла меньшинству крестьян выйти из общины вопреки мнению большинства – до &nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br>/&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br> крестьян укрепили землю в собственность против воли односельчан.) К тому же необходимо учитывать, что 6,2 млн крестьянских дворов – 67 % общинных хозяйств (!) – подали заявления о землеустройстве. Выдача акта о землеустройстве по закону от 29 мая 1911 г. превращала домохозяина в личного собственника отведенного ему участка, делая фактически не нужным выход из общины. Хотя Первая мировая война помешала этому процессу, к 1917 г. 56 % крестьян полностью или наполовину (перейдя фактически к подворной собственности) порвали с общиной или же оставались в ней, испытывая неудовлетворение общинными порядками. Для успеха реформы не хватило, возможно, десятка лет политической стабильности. К 1917 г. ей не удалось ликвидировать многочисленные противоречия в деревне. В чем-то она их даже усилила, поскольку к давнему антагонизму между крестьянами и помещиками прибавились и противоречия внутри крестьянства: между «частниками» и «общинниками».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Уязвимым местом столыпинских реформ оказалась не их «классовая ограниченность», а противоречие между объективной сложностью задач и кратким периодом их осуществления. Столыпин, вынужденный жесткими методами бороться с революцией, стал главной мишенью для террористов и в 1911 г. был убит. Из двух десятилетий, которые планировались на проведение преобразований, их инициатору довелось руководить ими лишь 5 лет. Важнейшей причиной торможения реформ было их недостаточное политическое обеспечение.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;По мере того как проходил страх перед революцией, поддержка Столыпина царем, правящей элитой стала ослабевать. В то же время реформаторский потенциал самого общества, значительная часть которого находилась в конфликте с верховной властью, оказался слишком слабым. Столыпин стремился опереться на III Государственную думу (1907–1912), которая, в отличие от двух предыдущих, благодаря изменению выборного законодательства оказалась в целом способной к конструктивному сотрудничеству с правительством. Однако многие реформаторские законопроекты, прошедшие через Думу, отклонялись Госсоветом (в котором были сильны правые настроения). Да и в самой Думе Столыпина поддерживали лишь октябристы да Всероссийский национальный союз (во главе с П. Н. Балашовым, В. А. Бобринским и В. В. Шульгиным). Он подвергался атакам не только со стороны социалистов и даже части либералов (особенно кадетов), но порой и со стороны крайне правых. Очередной раз обнаружилась незаинтересованность российского общества в реформах, его раскол и несформированность гражданского, общенационального сознания. Этим Россия походила на традиционные общества Востока, которые (кроме, пожалуй, Японии) с огромным трудом поддавались попыткам модернизации, а чаще всего проваливали их.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Столыпину удалось усмирить революционное движение, но корни социальной розни выполоть он не успел. Общее число стачечников с июля 1907 г. по 1910 г. включительно (1,1 млн) хотя и многократно уступало революционному периоду, но вдвое превосходило показатели 1901–1904 гг. (530 тыс. человек). С 1911 г. начался новый подъем стачечного и революционного движения. Социалистические партии, пережив резкое сокращение своих рядов и многочисленные расколы, сохранились и начали возвращать утраченные было позиции.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Объективно такая ситуация предъявляла высокие требования к качеству государственного управления и твердости правительственной власти. Но после убийства Столыпина темпы реформ существенно замедлились, усилились колебания верховной власти, ее авторитет в обществе вновь стал падать. Непоследовательная политика отражала не столько ностальгию царя по прежним временам (несмотря на мысли о ликвидации беспокойной Думы, Николай II не пошел на нарушение Основных законов даже в годы Первой мировой войны), сколько неудовлетворенность правящей, в основном дворянско-помещичьей, элиты сложившейся ситуацией, крайнюю сложность и болезненность данного этапа модернизации. По сути, требовалось сочетание противоположностей: сакральности верховной власти и избирательных процедур; определенной демократизации и в то же время сохранения политической стабильности и единства империи; стремления опереться на общество и слабости социальных, политических сил, заинтересованных в успехе той модернизации, которую начало правительство. Без Столыпина разрешить этот клубок сложнейших проблем и продолжить реформы царскому режиму не удалось.<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Российское общество в Первую мировую войну. Начало войны вызвало взрыв патриотических настроений в обществе. Нараставший вал рабочих забастовок тут же сошел на нет. Организованно прошла мобилизация. Оппозиция, казалось, исчезла. Почти все партии поддержали правительство. Интеллигенция и буржуазия по собственной инициативе создавали мощные общественные организации для помощи фронту, мобилизации частной промышленности (всероссийский земский и городской союзы, в 1915 г. – военно-промышленные комитеты и т. д.). Широкое участие буржуазии и общественности заметно ускорило медленный поначалу перевод экономики на военные рельсы. Ленинский лозунг поражения собственного правительства в войне не встречал понимания нередко даже в рядах самих большевиков.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Однако с 1915 г. вновь стало быстро расти революционное движение. В 1916 г. по числу стачечников (1 млн 86 тыс. человек) Россия превзошла Германию в 8,4 раза, Францию – в 26,5 раза! Отчасти это объяснялось ухудшением экономической ситуации и военными лишениями. Война принесла огромные человеческие жертвы. Погибло в итоге до 2,3 млн человек (больше потеряла лишь Германия), 2,4 млн человек (больше, чем у всех воевавших держав) находились в плену. В тылу стала расти инфляция, начались перебои с железнодорожным транспортом, продовольственным снабжением городов, население испытывало многочисленные бытовые трудности. Наблюдалась невиданная маргинализация общества. До 16 млн человек прошли за годы войны через армию, 5–7 млн были выселены из прифронтовой полосы, эвакуированы на восток. В каждом крупном городе возникали конфликты местного населения с беженцами. Запрет на продажу водки не только лишил мужскую, наиболее активную часть общества привычного средства отдыха, «социальной анестезии», но и нанес сильный удар по финансам. (На годовую выручку от продажи водки можно было вести войну более двух месяцев в 1914 г. или почти месяц в 1915 г.) Неэффективность организации этого мероприятия заставила народ лишний раз усомниться в силе и справедливости государства. Все это не могло не вызывать общественного недовольства.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Тем не менее, вопреки все еще бытующим стереотипам, острого экономического кризиса в дореволюционной России не было. Объем промышленного производства рос. Положение масс хотя и ухудшилось, но было существенно лучше, чем в Германии. Там была введена трудовая повинность для мужчин от 17 до 60 лет и карточная система, причем в 1917 г. дневная норма отпуска муки для населения была снижена до 170 г! В то время как в Германии царил «гениально организованный» голод, [7 - За войну от голода и недоедания в Германии умерло до 760 тыс. человек.] в царской России, несмотря на естественное в годы войны падение уровня жизни населения, не была даже введена карточная система, и хотя нараставшие перебои с продовольствием раздражали горожан, но голода не было. Доля мобилизованного в армию населения была примерно вдвое меньше, чем во Франции, в Великобритании и Германии. Однако именно в России революционное движение стало расти невиданными темпами.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Детонатором перелома в массовых настроениях послужили тяжелые поражения на фронте в 1915 г. Они вскрыли неподготовленность страны к длительной войне, шокировали общественность огромными (по тем меркам) потерями, развеяли иллюзии в скором и победоносном окончании войны, а главное, подорвали веру в силу царя и дееспособность государства. Невиданная дискредитация власти стала главным революционизирующим фактором. Дело заключалось не только в ее нераспорядительности, неумении своевременно обеспечить снабжение армии и навести элементарный порядок в тылу, пресечь невиданные по тем временам воровство и злоупотребления. Российское общество, еще не избавившись от традиционной авторитарно-патриархальной культуры, жаждало сильной руки. Во время войны, когда еще более усилилась централизация и была выстроена мобилизационная экономика, потребность в жестком управлении возросла многократно. Даже в демократической Франции с началом войны был принят закон о военном положении, по которому поддержание внутреннего порядка возлагалось на военные власти, свобода печати, собраний, демонстраций ликвидировалась, вводилась цензура, забастовки и демонстрации фактически запрещались, партии переставали действовать.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В России же власть демонстрировала отсутствие четкого курса и твердой воли. Государственное регулирование общественной жизни осуществлялось слабо и малоэффективно. Наблюдалась несогласованность действий военных и гражданских властей. С августа 1915 г. Николай II занял пост главнокомандующего. Но отсутствие царя в столице только ослабило центральную власть, усилило влияние непопулярной императрицы и камарильи, привело к еще большей нестабильности правительства. Власть не уважали и не боялись.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Едва ли не полстраны обсуждали темные деяния Г. Распутина, его необъяснимое политическое влияние и взаимоотношения с императрицей. Но Николай II не решился настоять на удалении «старца» из Петрограда. Все это окончательно подорвало доверие не только к царю, но и к монархии, государству, целям войны. В обществе распространились настроения озлобленности, апатии и уныния. Ситуацию усугубляли широко циркулировавшие слухи о том, что царь, царица-немка, «темные силы», окружившие трон, тайно вели сепаратные переговоры с Германией. (Хотя Николай II, официальные правительственные круги, все либеральные и правые партии отвергали идею сепаратного мира и были сторонниками «войны до победного конца».)<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;С 1915 г. оппозиционные настроения, неверие в дееспособность власти нарастали. И либералы, и даже часть правых, опасаясь, что царское правительство может привести Россию к поражению в войне и к новой революции, в августе 1915 г. создали «Прогрессивный блок», объединивший большинство думцев, и настойчиво требовали формирования правительства «общественного доверия». Император тасовал состав правительства, но упорно отказывался идти навстречу Прогрессивному блоку. В ответ оппозиция наращивала критику и антиправительственную пропаганду. Даже в ближайшем окружении монарха нарастало недовольство. Великие князья неоднократно советовали Николаю II отстранить Распутина и пойти на уступки Думе. В ночь на 17 декабря 1916 г. князь Ф. Ф. Юсупов, В. М. Пуришкевич и великий князь Дмитрий Павлович убили Распутина. Однако монархии это уже не помогло. Но и либералы не достигли цели, а в итоге лишь способствовали дальнейшей дискредитации царского режима, утверждению в массовом сознании мысли о необходимости скорейших и радикальных перемен, а тем самым, не желая того, – приближали революцию.<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Особенности модернизации царской России. Формирование в России индустриального общества началось позднее, чем в Европе, но шло быстрее и отличалось своеобразием. На Западе, где аграрный переворот предшествовал промышленному, завершение последнего означало создание основ индустриального общества. Вскоре продукция промышленности стала превалировать над сельским хозяйством, а городское население – над сельским. В России же все эти вехи формирования индустриального общества оказались разорванными, разнесенными по разным эпохам. К 1917 г. в стране уже два десятилетия как завершился промышленный переворот, но так и не завершился аграрный, &nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br>/&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br> населения составляли крестьяне. Более того, в отличие от европейских держав, где крестьянская община в середине XIX в. почти исчезла, в России она продолжала господствовать, препятствуя развитию в деревне капиталистических отношений.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;По мнению многих исследователей, российская экономика в конце XIX – начале XX в. носила переходный характер. По большинству показателей: производству на душу населения, доминированию сельского хозяйства в структуре экономики, низкому уровню урбанизации, образования, а также типу воспроизводства населения – дореволюционная Россия явно относилась к развивающимся странам. В 1913 г. ВВП на душу населения в стране был практически такой же, как в Мексике (1488 долл. [8 - Здесь и далее – в долларах США 1990 г.] против 1467), а в исторической ретроспективе – как в Германии 1850 г. (1476 долл.). Он был близок к среднемировому (1510 долл.), но в 2,3 раза уступал западноевропейскому (в среднем – 3473 долл.). С развивающимися и прежде всего восточными странами Россию сближали высокий уровень накоплений и низкая доля личного потребления, повышенная роль государства и иностранного капитала в развитии экономики, но особенно – господство в деревне общинного землевладения. Таким образом, экономика России представляла собой причудливый симбиоз отдельных черт, присущих так называемым странам «второго эшелона» модернизации, и множества особенностей, характерных для восточных стран.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;С ведущими западными державами Россию сближали большие абсолютные размеры экономики (четвертое место в мире); европеизированная культура и активные контакты с Европой (со стороны элиты и образованной части общества); тесная интеграция в систему международных отношений и статус одной из ведущих держав (расплатой за это послужило активное участие в Первой мировой войне); то что она была хотя и специфической, но империей (схожей не с Британской и Французской, а с Австро-Венгерской и Османской); гипертрофированная роль социалистических партий (причем, в отличие от Германии, где также присутствовала эта особенность, – весьма радикальных).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В то же время на страны Востока Россия походила незавершенностью индустриализации, формирования классов и гражданского общества; высоким естественным приростом населения; низким уровнем объема ВВП на душу населения, урбанизации и грамотности; неукорененностью в деревне частной собственности на землю; слабостью буржуазии, большой ролью государства и иностранного капитала в развитии экономики; несформированностью нации и общенационального сознания; феноменом интеллигенции и расколом ее на западников и «почвенников»; повышенной социально-политической напряженностью. Как в восточных странах, и начало масштабной модернизации царской России (в XVIII в.), и ее завершение (в 1917 г.) во многом были связаны с внешним фактором.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;То, что Россия объединяла в себе черты как европейского, так и восточного общества, придавало особую болезненность, конфликтность социально-политическому развитию страны. При этом в отличие, например, от Японии, которая в процессе модернизации в какой-то мере сталкивалась с похожими проблемами, страна проиграла войну 1904–1905 гг. и оказалась одним из основных участников Первой мировой войны.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Не осуществив в начале XX в. необходимых политических и социальных реформ, Россия пережила первую в своей истории революцию. В ходе нее вновь открылась возможность для реформирования и завершения модернизации. Но в итоге и эта возможность была упущена. Объективно рост международной напряженности и назревание мирового конфликта задавали высокий темп российской модернизации, ставили ее в жесткие временные рамки. Однако неготовность общества к структурным реформам, революционные потрясения, слабость власти, а в определенной мере и ее стремление к внешней, экономической и политической экспансии не позволили эффективно распорядиться «отпущенным» временем. Не успев завершить процессы индустриализации и создания гражданского общества, страна была втянута в Первую мировую войну, к которой была не готова и которая поставила ее на грань катастрофы.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Таким образом, подобно странам Востока (за исключением Японии), царская Россия не смогла кардинально трансформировать традиционные основы общественного строя, хотя процессы эти шли быстрыми темпами. Как и в этих странах (а также в европейских державах XVII–XIX вв.), в России незавершенные реформы, непоследовательный курс властей привели к революции, но она «осложнилась» мировой войной и сильными социалистическими традициями.<br>
<br><br><br><h3>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Глава 2<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;РОССИЯ НА ПЕРЕЛОМЕ (1917–1921)<br></h3><br><h3>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Февральская альтернатива<br></h3>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Февральская революция. Революция 1905–1907 гг. и незавершенные столыпинские реформы не позволили до конца разрешить те социальные и культурные противоречия, которые вызывали в России подъем революционного движения. Эти противоречия были обострены Первой мировой войной. Война дискредитировала и изолировала власть, озлобила и вооружила массы (лишь в действующей армии находилось 6,8 млн человек). К 1917 г., несмотря на явные сдвиги в обеспечении армии вооружением и Брусиловский прорыв (который стал самым успешным наступлением стран Антанты с начала мировой войны), недовольство правительством стало чуть ли не всеобщим. В стране и в армии, особенно в тыловых гарнизонах, падала дисциплина, росли революционные настроения. Эти тенденции были характерны и для других воюющих держав, но в России они приобрели качественно иной размах в силу незавершенности индустриальной модернизации и слабости власти.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Страх перед голодом в традиционных обществах определял поведение широких масс. Угроза нехватки зерна еще в XVIII в. приводила во Франции к беспорядкам и восстаниям. Поэтому примечательно, что импульсом к российской революции послужила задержка с подвозом продовольствия в Петроград. 23 февраля 1917 г. в столице начались стихийные манифестации и митинги протеста. В последующие дни число демонстрантов, бастовавших рабочих возрастало. Полиция оказалась перед ними бессильной. В ход были пущены войска, некоторые демонстрации – расстреляны. Многим казалось, что с революцией уже покончено. Однако с 26 февраля солдаты Петроградского гарнизона начали переходить на сторону революции, и это решило ее исход. 28 февраля столица полностью перешла в руки восставших. В других городах революция совершалась, как правило, «по телеграфу». Получив известие о свержении царского правительства, на местах свергали царскую администрацию.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Революция носила в основном стихийный характер и застала врасплох основные политические силы. Для либералов ситуация усугублялась роспуском IV Государственной думы. Но 27 февраля часть депутатов во главе с председателем Думы октябристом М. В. Родзянко образовала Временный комитет Государственной думы. На следующий день он объявил о взятии на себя функций «восстановления государственного и общественного порядка».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;27 февраля по инициативе меньшевиков был создан Петроградский совет рабочих депутатов (вскоре преобразованный в Совет рабочих и солдатских депутатов). Фактически он стал параллельным Временному комитету Думы органом власти. Уже в марте в России было создано около 60 °Cоветов рабочих, солдатских и крестьянских депутатов. Наряду с общественными исполнительными комитетами, Советы сыграли огромную роль в объединении революционных масс, «низов» общества.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;2 марта Временный комитет членов Государственной думы по соглашению с Петроградским советом образовал Временное правительство во главе с князем Г. Е. Львовым. Министрами стали известные и популярные в России либеральные деятели и один эсер – А. Ф. Керенский.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Император не находил твердой поддержки не только у народных масс, но даже у своего окружения и командующих фронтами. В этих условиях он не стал цепляться за власть. Стремясь успокоить страну и дать ей возможность продолжить войну, 2 марта 1917 г. Николай II отрекся от престола в пользу своего брата, великого князя Михаила Александровича. Но 3 марта 1917 г. тот испугался занять трон и призвал народ подчиниться Временному правительству и будущему Учредительному собранию. Так неожиданно пала российская монархия.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Февральская революция сплотила на время расколотое общество, объединив против царя революционные «низы» и буржуазию (и даже некоторых представителей императорской фамилии). События в России походили на многие западноевропейские революции XVII–XIX вв. Но, как и в большинстве из них, достигнутое объединение не могло быть прочным. Более того, в условиях мировой войны незавершенность формирования гражданского общества и падение монархии, являвшейся ключевым, интегрирующим элементом российской государственности и всего общества, привели к глубокому вакууму власти, длительному периоду нестабильности и к началу постепенного распада Российской империи.<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Новая расстановка политических сил. После Февральской революции перед обществом встали сложнейшие задачи: оно должно было выдержать своего рода экзамен на «гражданскую зрелость». В острейшей военной обстановке предстояло создать новую государственность, определить отношение к мировой войне, разрешить аграрный вопрос и обострившиеся национальные противоречия, стабилизировать социально-экономическое положение. Дальнейшее развитие России определялось тем, насколько и каким способом удастся решить эти насущные проблемы. В конечном счете этот выбор зависел от народа и господствующей в обществе политической культуры. Но непосредственно он обусловливался раскладом политических сил, сложным взаимодействием партий, правительственных, общественных организаций и их лидеров, пытавшихся выражать – сквозь призму своих идеологий – социальные интересы, а отчасти и воздействовать на них. Особенности расстановки политических сил оставляли немного шансов для утверждения стабильного демократического режима.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Вся система политических партий после Февраля резко сдвинулась влево. Весь ее правый фланг, который составляли традиционалистско-монархические партии, был разрушен. Большинство либеральных партий, включая октябристов и прогрессистов, тоже сошли с политической арены. В России осталась только одна массовая либеральная партия – кадеты, неожиданно для себя оказавшаяся самой правой, консервативной из крупных политических сил.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;С весны 1917 г. под влиянием революционной обстановки кадеты отказались от лозунга конституционной монархии, высказались за республику и «левый блок» с социалистическими партиями. Во главу угла своей программы они поставили «войну до победного конца», в то время как реформы предлагали отложить до Учредительного собрания. Консервативно-либеральный курс кадетов не имел широкой поддержки в народе. Социальные ожидания революционизированных масс, не желавших нести на себе все тяготы войны и стремившихся к немедленному осуществлению своих чаяний, простирались гораздо дальше того, что предлагали кадеты. Хотя их численность и выросла до 100 тыс. человек, но она была во много раз меньше, чем у основных социалистических партий.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Уничтожение монархии и черносотенных партий, служивших «противовесом» социалистическим партиям, вовлечение в политику широких революционизированных масс привело к колоссальному усилению социалистов. Более всего, примерно до 1 млн человек, выросла партия эсеров. Она привлекала народ радикальной аграрной программой, предусматривавшей конфискацию помещичьих земель и уравнительное распределение их среди крестьян, требованием федеративной республики (его эсеры выдвинули первыми из общероссийских партий) и, наконец, своим героическим ореолом самоотверженных борцов с царизмом.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Союзниками эсеров выступали меньшевики. Они уступали ПСР по численности (200 тыс. человек), но идейно доминировали в их блоке. Меньшевикам не удалось до конца преодолеть традиционную для них организационную и идейную разобщенность. В партии, помимо разных групп, существовали две крупные фракции: интернационалистов (Ю. О. Мартов) и оборонцев. Последние делились на правых (А. Н. Потресов) и наиболее многочисленных – «революционных», чьи лидеры (И.Г.Церетели, Ф.И.Дан) фактически возглавляли партию.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Меньшевики и эсеры исходили из того, что Россия еще не готова к социализму, и выступали за сотрудничество с либеральной буржуазией, за условную поддержку Временного правительства и давление на него для развития революции и скорейшего заключения мира. Они стремились к серьезным социальным преобразованиям в интересах трудящихся, но из-за боязни разрыва с кадетами и реставрации царизма вынуждены были согласиться с их отсрочкой до Учредительного собрания и пытались осуществить частные компромиссные реформы. Программа умеренных социалистов в наибольшей мере импонировала широким массам весной—летом 1917 г. Именно они доминировали в Советах, а поначалу и в профсоюзах, фабрично-заводских и солдатских комитетах.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Большевики и идейно, и организационно все более сближались с меньшевиками. Но приезд В. И. Ленина в Петроград 3 апреля 1917 г. положил конец этим тенденциям. Лидер большевиков выдвинул курс на социалистическую революцию через передачу власти Советам и установление в итоге диктатуры пролетариата и беднейшего крестьянства. Ленин исходил из убеждения в близости мировой революции («только под этим углом зрения мы и можем определять наши задачи») и в неспособности «буржуазного» правительства решить насущные проблемы (мир, земля, хлеб). В отличие от всех других лидеров, призывавших к компромиссам и консолидации, он взял курс на противопоставление большевиков и «пролетариата» остальным социально-политическим силам. Неудивительно, что, несмотря на заявление о мирном переходе к социалистической революции (через Советы), на Ленина посыпались небезосновательные обвинения в разжигании гражданской войны. Даже большевистское руководство поначалу не приняло ленинскую программу, сочтя переход к социалистической революции преждевременным. Лишь с трудом на VII Всероссийской (Апрельской) партийной конференции Ленину удалось в основном склонить на свою сторону РСДРП(б). В массах весной 1917 г. большевики не имели значительного влияния.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Таким образом, важной особенностью послефевральской России являлось доминирование социалистических партий на политической арене. Обособление радикальных сил, выступавших от имени народа и стремившихся к дальнейшему развитию революции, было характерно и для ряда других революций. Но, за исключением Французской революции 1789–1799 гг. и некоторых других, в Европе этим силам не удалось существенно повлиять на развитие событий, да и сами они никогда еще не выступали с позиций революционного марксизма.<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Временное правительство. Поначалу либеральное Временное правительство пользовалось популярностью. Невзирая на продолжавшуюся войну, оно осуществило радикальную демократизацию общества. Были провозглашены все мыслимые политические свободы, отменена смертная казнь, объявлена амнистия и т. д. Окончательно разрешить вопросы о власти, земле и другие ключевые проблемы предполагалось на всенародно избранном Учредительном собрании, созыв которого планировался сначала на лето, а затем на осень 1917 г.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Весной 1917 г. Временное правительство передало государству кабинетские и удельные земли, для подготовки аграрной реформы были созданы земельные комитеты. Было объявлено о введении государственной хлебной монополии (весь товарный хлеб подлежал продаже государству по твердым ценам) и карточной системы на основные продукты питания. Однако слабость власти и нараставшая инфляция не позволили как следует реализовать эти меры и стабилизировать продовольственное снабжение городов. Правительство узаконило возникшие на предприятиях выборные органы рабочих – фабзавкомы. Для достижения «классового мира» были созданы министерства труда и призрения (последнее взяло на себя функции бывших благотворительных обществ). На предприятиях явочным путем был введен восьмичасовой рабочий день, но правительство его не узаконило. Осуществлению земельной и других крупных социально-экономических реформ препятствовала война, консервативная позиция кадетов, но главным образом – угроза экономической и политической дестабилизации.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Временное правительство слабо контролировало ситуацию в стране и вынуждено было считаться с сильными и самостоятельными Советами, а также с общественными исполнительными комитетами, земствами и другими общественными организациями. Фактически в России существовало двоевластие (Временное правительство – Советы), а в каком-то смысле даже многовластие. Феномен двоевластия был следствием не только раздробленности власти, но и сохранявшегося глубинного раскола «верхов» и «низов» общества.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Стремясь обезопасить себя от контрреволюции и поддавшись давлению солдатских масс, Временное правительство провело радикальную «демократизацию» армии, включавшую чистку высшего командного состава, введение комиссаров для наблюдения за политической лояльностью офицеров, отмену смертной казни, военно-полевых судов и узаконение солдатских комитетов, ставших фактически параллельной властью. Все это привело к резкому падению дисциплины и разложению армии. За пять месяцев после Февральской революции число дезертиров в среднемесячном исчислении выросло в 5 раз! Кроме того, была ликвидирована старая полиция. Но новая милиция была слаба и ненадежна. Фактически ей противостояли формировавшиеся из рабочих дружин отряды Красной гвардии. Таким образом, Временное правительство лишилось надежных «силовых структур» и с трудом могло противостоять революционной стихии.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Ослабляло правительство и отсутствие прочной опоры на местах. Отстранение от власти руководителей старой администрации после Февраля 1917 г. и попытки опереться на земства, а затем на общественные исполнительные комитеты не позволили восстановить надежную «вертикаль власти». Отчасти это объясняется усилением роли Советов. Поддержка ими Временного правительства была условна. Нередко они предпринимали действия, шедшие гораздо дальше или вразрез с его политикой.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Роспуск 25 февраля 1917 г. IV Думы, лишивший либералов важнейшей их позиции, и фактическое отречение Михаила крайне затруднили формирование стабильной демократической власти и возможность маневра для Временного правительства, тем более в условиях продолжавшейся мировой войны. Сказалась слабость институционных основ российской демократии, социокультурный раскол «низов» и «верхов» общества и «неконсенсусная», конфликтная политическая культура, которая стала доминировать с началом революционной эпохи в России.<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Рост революционной стихии. Дискредитация Николая II и долгие годы пропаганды социалистов, либералов уверили часть населения в том, что самодержавие является главным тормозом на пути развития страны. Февральская революция и падение монархии вызвали в стране эйфорию. Казалось, началась захватывающая эпоха свободы. В обществе вспыхнули надежды на радикальное улучшение жизни и скорое решение всех наболевших проблем. Забастовки, сотрясавшие страну в 1916 г., весной 1917 г. резко сократились.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Однако материальное положение масс заметно не улучшилось. Напротив, социально-экономическая ситуация уже вскоре стала ухудшаться. Инфляция приобретала галопирующий характер (за год рубль обесценился в 7 раз). Началось падение производительности труда, а затем и реальной заработной платы рабочих, обострялась нехватка продовольствия. Угроза разрухи нависла над железнодорожным транспортом и городской инфраструктурой, быстро росла преступность. Предпринимательская активность падала. Причинами развертывавшегося экономического кризиса стали всеобщее резкое падение дисциплины и порядка; слабость, нестабильность власти; стремительная эскалация социальных требований масс в сочетании с фактическим введением восьмичасового рабочего дня. И все это – в условиях мировой войны, когда даже во Франции рабочий день на заводах составлял 12–14 часов!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Вышеуказанные факторы в полной мере проявились лишь к осени 1917 г. Но «лимит терпения» народа оказался невелик. Возросшие, но нереализованные ожидания масс уже с весны 1917 г. стали порождать настроения озлобленности и нетерпения. В этих условиях влияние большевиков с их простыми и радикальными лозунгами, обещавшими немедленное и полное удовлетворение всех чаяний «низов» в случае перехода власти к Советам и социалистической революции, начинало постепенно усиливаться. Послефевральская политическая стабильность оказалась мимолетной.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;После падения монархии исчез важнейший фактор, сплачивавший разнородные социально-политические силы. Как и в других революциях, только гораздо быстрее, после первоначального единения различных слоев общества оформлялись их социальные интересы, которые вступали в противоречие друг с другом. Если буржуазия требовала войны до победного конца и наведения порядка, то солдаты, особенно в тыловых гарнизонах, не хотевшие идти на фронт, – скорейшего мира, рабочие – повышения зарплат, крестьяне – раздела помещичьих земель. Все большую популярность приобретал лозунг передачи власти Советам, объединявший «низы». Из-за военных тягот, лишений и несформированности гражданского, национального сознания продолжавшаяся мировая война не стала фактором, консолидирующим общество. Напротив, рост антивоенных настроений, ускоренный разрушением монархических и тесно связанных с ним религиозных стереотипов массового сознания, послужил катализатором новых революционных выступлений.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;20—21 апреля 1917 г. в Петрограде произошли массовые антивоенные демонстрации вооруженных солдат и рабочих. Меньшевистско-эсеровские лидеры сумели разрядить взрывоопасную ситуацию. 5 мая было сформировано новое коалиционное правительство, в которое, наряду с либералами, вошли 6 социалистов. Однако возможности для реформ были ограничены коалицией с кадетами и мировой войной, поэтому принципиально положение не изменилось.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Уже 18 июня 1917 г. Петроград вновь потрясла крупнейшая антивоенная, а фактически антиправительственная демонстрация под лозунгами: «Долой войну!», «Вся власть Советам!». Правительство смогло выйти из этого кризиса благодаря начавшемуся наступлению на фронте и поддержке I Всероссийского съезда Советов рабочих и солдатских депутатов. Но передышка оказалась недолгой.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Отставка кадетов – министров Временного правительства 2 июля 1917 г. (в знак протеста против компромиссного соглашения с Центральной радой Украины, а фактически и против нерешительности правительства в борьбе с революционной стихией) спровоцировала взрыв недовольства солдатских и рабочих масс. Он активно подготавливался большевиками, стремившимися «проверить на прочность» Временное правительство. 3–4 июля Петроград охватили демонстрации и митинги. На улицы вышло 0,5 млн человек, включая вооруженных солдат и матросов. Фактически в городе происходило восстание. Подавить его удалось благодаря вызванным с фронта войскам и опубликованию документов о сотрудничестве большевистских лидеров с немецким генштабом. Речь шла уже не только об «опломбированном вагоне», в котором вожди большевиков проезжали из Швейцарии через воюющую с Россией Германию, но и о получении ими немецких денег. Ленин и другие руководители РСДРП(б) были обвинены в государственной измене.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Тогда неопровержимых доказательств финансирования большевиков немцами предъявить не сумели, но сейчас совокупность имеющихся данных позволяет говорить об этом с уверенностью. У большевиков и Германии совпали цели. Обе стороны стремились дестабилизировать обстановку в России: немцы – чтобы вывести ее из войны, а большевики – чтобы осуществить революцию. Получение от воевавшей с Россией Германии денег укладывалось в ленинскую тактику «использования межимпериалистических противоречий», а «общечеловеческой» морали вождь не признавал. (Впрочем, отчасти схожая ситуация наблюдалась и в ходе Русско-японской войны, когда отдельные радикальные группы брали от японцев деньги, и во время Французской 1789–1799 гг., и некоторых других революций.)<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;К осени 1917 г. в России быстро нарастал экономический и социально-политический кризис. В других воюющих странах тоже наблюдались кризисные явления. Во Франции, например, в 1917 г. кое-где происходили солдатские бунты, бастовало 300 тыс. рабочих. В голодающей Германии антивоенные выступления прокатились почти по всем промышленным центрам. Однако в России кризис был наиболее глубоким, а главное, накладывался на крайнюю слабость власти, отсутствие гражданского общества и дезориентированность народных масс. Поэтому он воспринимался особенно тяжело. Несмотря на наличие хлеба в деревне, на города надвигался голод. Хлебный паек в столицах был сокращен до полуфунта в день. В сентябре—октябре 1917 г. число бастовавших рабочих по сравнению с мартом—июнем увеличилось почти в 8 раз – до 2,5 млн. Дезертирство приобретало форму стихийной демобилизации армии. Большинство уездов Европейской России охватили крестьянские волнения, сопровождавшиеся грабежами и погромами имений. Примерно в 15 % волостей крестьяне взяли под контроль помещичьи земли. Ширились сепаратистские настроения в национальных окраинах. Интеллигенция находилась в смятении ввиду все более явного разрыва между ее идеалистическими лозунгами и неприглядной реальностью. Люди испытывали все возраставшую растерянность и апатию. Испытания свободой российское общество не выдерживало.<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Генезис большевистского режима как альтернатива мировому капитализму<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Октябрьская революция. Керенский, став 8 июля 1917 г. во главе Временного правительства, попытался укрепить власть. Была восстановлена смертная казнь в действующей армии, главнокомандующим был назначен решительно настроенный Л. Г. Корнилов, 24 июля создано второе коалиционное правительство. Однако стабилизировать обстановку не удавалось.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Сочтя, что «контрреволюция победила», Ленин призвал отказаться (затем он уточнил – временно) от мирного лозунга «Вся власть Советам!», поскольку Советы, по его мнению, «поддержали контрреволюцию». VI съезд РСДРП(б), проходивший полулегально 26 июля – 2 августа 1917 г., с определенными коррективами подтвердил ленинский курс на переход в перспективе к социалистической революции и вооруженному восстанию. Состоявшийся почти одновременно IX съезд партии кадетов призвал к жестким мерам по борьбе с революционной стихией, укреплению государственной власти и устранению политического влияния Советов.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В то время как правый и левый политические фланги все более поляризовались, «центр» (меньшевики и эсеры) раздирали внутренние противоречия. Мартов уже с июля выступал за создание однородного социалистического правительства (т. е. коалиционного правительства из социалистов). У эсеров быстро росло и оформлялось радикальное левое крыло (Б. Д. Камков, М. А. Спиридонова), которое на местах зачастую блокировалось с большевиками.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Чтобы остановить сползание России к хаосу и гражданской войне, 12 августа в Москве было созвано Государственное совещание (большевики в нем не участвовали). Но устранить разногласия не удалось. Меньшевики и эсеры по-прежнему выступали за сохранение Советов и за социальные реформы. Либералы, буржуазия требовали жестких мер по борьбе с революционной стихией, введения смертной казни в тылу, ликвидации Советов и войны до победного конца.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Все большую популярность приобретала идея диктатуры. На роль диктатора прочили генерала Корнилова. Поначалу его поддерживал и Керенский. 25 августа 1917 г. Корнилов двинул войска на Петроград и предложил Керенскому передать ему военную и гражданскую власть. Испугавшись, Керенский объявил его изменником. Кадеты не рискнули открыто поддержать Корнилова. Против «корниловщины» дружно выступили социалистические партии, Советы и революционизированные массы. Войска Корнилова были остановлены, сам он арестован. Но эта победа для Временного правительства оказалась пирровой.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Баланс сил был окончательно нарушен. После корниловского выступления начавшие было консолидироваться правые силы, способные противостоять большевикам, были разгромлены. Керенский, правительство и кадеты (связанные поначалу с Корниловым) – дискредитированы. В то же время большевики, активно участвовавшие в борьбе с «корниловщиной», были как бы «реабилитированы» в глазах масс и вновь стали обретать популярность. Под контроль РСДРП(б) перешли Советы Петрограда, Москвы и ряда других городов. Ленин с сентября 1917 г. настойчиво требовал вооруженного восстания, но ЦК не соглашался. Партийцы надеялись на то, что проходившее в Петрограде 14–22 сентября широкое Демократическое совещание создаст коалиционное социалистическое правительство с участием большевиков (им предполагалось отдать три министерских портфеля). Кроме того, приближался II Всероссийский съезд Советов рабочих и солдатских депутатов. Члены ЦК понимали, что большевики недостаточно сильны и могут победить лишь под флагом борьбы за власть Советов. Л. Д. Троцкий, ставший накануне Октября фактически вторым вождем в РСДРП(б), да и многие другие большевики считали, что в случае передачи съездом власти Советам разгон Временного правительства станет легкой технической задачей.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Действительно, власть так и не смогла оправиться после «корниловщины». Балтийский флот и солдаты Петроградского гарнизона (которых Керенский хотел послать на фронт) фактически не контролировались Временным правительством. Большинство ленинских аргументов в пользу немедленного восстания (о начинающейся мировой революции, «второй корниловщине», планах сдачи Питера немцам и др.) были фиктивными. Истинным, хотя открыто и не высказывавшимся мотивом было стремление к монополизации власти: без победоносного восстания съезд Советов передал бы власть не одной большевистской партии, а коалиционному социалистическому правительству. Этого и хотел избежать вождь.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Под его давлением (вплоть до ультиматума ЦК), а также из-за крушения надежд на Демократическое совещание и созданный им Временный совет Российской республики (Предпарламент) 10, а затем 16 октября 1917 г. ЦК РСДРП(б) после острых дискуссий все же решил начать подготовку восстания. Для этого (а формально для обороны столицы от немцев) был создан Военно-революционный комитет.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;24 октября 1917 г., стремясь предотвратить восстание, Керенский с кучкой верных ему юнкеров и казаков попытался занять типографию большевистской газеты «Рабочий путь». Но войска Военно-революционного комитета перешли в наступление и уже к утру 25 октября, почти не встречая сопротивления, захватили важнейшие объекты столицы. В ночь на 26-е после двух непродолжительных артиллерийско-ружейных обстрелов пал последний оплот Временного правительства – Зимний дворец. Большинство его защитников просто разбежались.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Незадолго до этого, вечером 25 октября 1917 г., начал работу II Всероссийский съезд Советов. Поначалу настроение депутатов было неустойчивым, и съезд поддержал предложение Мартова о прекращении кровопролития и начале переговоров для создания коалиционного общедемократического правительства. Но известие о взятии Зимнего дворца и уход со съезда большей части умеренных социалистов (не сумевших добиться осуждения большевиков) изменили обстановку. Съезд (а точнее, оставшиеся на нем депутаты) объявил о переходе власти к Советам и утвердил создание большевистского правительства – Совета Народных Комиссаров во главе с Лениным. Был принят Декрет о земле, представленный Лениным, но фактически воплотивший в себе близкую крестьянам эсеровскую аграрную программу. Он предусматривал уничтожение частной собственности на землю, а главное, конфискацию помещичьих и иных земельных владений и передачу их в уравнительное пользование крестьянам. Принятый съездом Декрет о мире имел главным образом пропагандистское значение и был направлен на подъем революционного движения в других странах.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Сами большевики, а тем более их противники часто называли Октябрьскую революцию переворотом. Действительно, события в Петрограде были настоящим переворотом. Он, в отличие от крупнейших европейских революций, планомерно готовился и был осуществлен сравнительно небольшой группой людей. Большинство горожан поначалу вообще не знали или не понимали, что творится. В более чем двухмиллионном городе, чей гарнизон (с пригородами) насчитывал 240 тыс. человек, где было 400 тыс. рабочих и более 20 тыс. красногвардейцев, в большевистском перевороте, по признанию Троцкого, участвовало до 25–30 тыс. человек (примерно столько же солдат были участниками июльского восстания 1917 г.). Однако переворот в Петрограде захватил и перевернул всю страну, послужив началом небывалой, крупнейшей в истории революции.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Не только многие современники событий 1917 г., но и все больше исследователей склоняются к тому, чтобы рассматривать их как единую революцию. Основаниями для этого служат хронологическая близость Февральской и Октябрьской революций, сходство основных социальных, политических сил и персоналий, многих тенденций развития, а также опыт Французской и некоторых иных революций, которые прошли ряд качественно разных стадий. Февральскую, Октябрьскую революции и Гражданскую войну правомерно рассматривать как составные части Великой российской революции 1917–1922 гг.<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Причины победы большевиков прежде всего коренились в незавершенности модернизации России и в остроте социально-политического и идеологического кризиса, нараставшего после Февральской революции. В стране сохранялись мощные пласты традиционного общества. В деревне господствовала общинная собственность на землю; народным массам, в большинстве своем еще неграмотным, была чужда европеизированная культура и ее социальные «носители»; в массовом сознании были сильны стереотипы общинной уравнительности, коллективизма, радикализма, неприятия богатых и образованных слоев. В результате революционная, коммунистическая идеология, понимавшаяся народом, как правило, на уровне лозунгов, порой соединялась с некоторыми особенностями традиционалистского менталитета, частично замещая религию.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В силу незавершенности и своеобразия российской модернизации буржуазия, средние слои были слабы. Поэтому слаб был и либерализм. (В еще большей мере все это было характерно и для стран Востока.) «Зажатые» между монархией и революционным движением, либералы могли добиться успехов лишь при поддержке – прямой или косвенной – одной из этих сил. Победа – не без участия либералов – Февральской революции кардинально изменила расстановку сил. Падение монархии, структурировавшей все Российское государство и общество, а также продолжавшаяся мировая война во многом предопределили дальнейший рост революционной стихии. «Европеизированные» либералы остались один на один с огромными, проникнутыми «традиционалистско-революционным» сознанием массами. Раскол властных структур снизил и без того малые шансы на установление в России стабильного демократического режима. Вынужденный союз кадетов с умеренными социалистами не позволил ни быстро реформировать страну, ни решительно бороться с революционной стихией. Временное правительство все более дискредитировалось. Привлекательной для масс альтернативы, кроме ожидания Учредительного собрания, либералы и умеренные социалисты предложить не сумели. Подавляющая часть населения, для которой верховная власть была традиционно чужда и далека, как и в Февральскую революцию, демонстрировала апатию и самоустранение от политики.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Рухнувшие после Февральской революции вековые устои, несформированность гражданского общества, продолжавшаяся мировая война, нараставший общенациональный кризис и слабость новой власти способствовали быстрой радикализации масс и превращению начавшей было формироваться демократии в безвластие и охлократию. Большевики, используя гибкую тактику и массированную демагогическую агитацию, сумели отразить и «простимулировать» эти настроения масс. Они решительно «оседлали» нараставшую революционно-анархическую стихию и использовали огромный заряд социальной ненависти, нетерпения, жажды уравнительной справедливости для прихода к власти и претворения в жизнь своей идеологической доктрины. При этом революция осуществлялась не под большевистскими, а под советскими, радикально-демократическими лозунгами (земля, мир, власть Советам, рабочий контроль на предприятиях) и потому объединила представителей и рабочих, и солдат, и крестьян, причем не только беднейших.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Хотя во многом Октябрьская революция явилась порождением западнической (марксистской) идеологии, она была направлена против европейской культуры, европеизированного культурного слоя и положила конец более чем двухсотлетнему процессу сближения России с Западом.<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Зарождение большевистского режима. Поскольку подавляющая часть партий осуждала Октябрьский переворот (исключение составляли левые эсеры, максималисты, анархисты) и все основные политические силы страны были против большевистского правления, новая власть, еще очень слабая, держалась главным образом на неустойчивой поддержке революционизированных рабочих и солдатских масс. Поэтому социально-экономические преобразования поначалу были направлены не только на реализацию доктринальной цели большевиков, но прежде всего на усиление их политического влияния.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Декрет о земле санкционировал массовый захват и раздел крестьянами помещичьих, монастырских и прочих земель. Их, правда, вопреки ожиданиям крестьянства, оказалось немного. К 1919 г. крестьянам досталось лишь 17,2 млн десятин земли. Прибавка составила &nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br>/&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br>, а на душу населения еще меньше – из-за массового наплыва в деревню городского населения, не утратившего связи с землей.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В городах в массовом порядке стал вводиться рабочий контроль над производством (явочным порядком этот процесс начался еще до Октябрьской революции). Уже с 17 ноября 1917 г. началась национализация предприятий. Некоторое усиление политических позиций большевиков к концу 1917 г. способствовало радикализации экономической политики, развертыванию «кавалерийской атаки на капитал». Для руководства социалистическими преобразованиями в экономике 2 декабря 1917 г. был создан Высший совет народного хозяйства. Началась широкая национализация промышленности, флота и банков. Учитывая негативный опыт Парижской коммуны 1871 г. (коммунары оставили Французский банк в руках «буржуазии»), уже в ходе Октябрьского переворота большевики захватили Государственный банк, а в декабре 1917 г. – крупные коммерческие банки, после чего были изданы декреты о национализации банков и конфискации их акционерных капиталов. 21 января 1918 г. ВЦИК аннулировал государственные займы, заключенные царским и Временным правительством. (К тому времени государственный долг составлял примерно 50 млрд руб., в том числе 12 млрд – внешний.)<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Кроме того, были отменены сословия и прежние чины, церковь отделена от государства, декретированы 8-часовой рабочий день, страхование на случай безработицы и болезни. Во многом эти шаги носили пропагандистский характер. «Демократические» декреты главным образом лишь узаконили то, что фактически было введено после Февральской революции, а основную часть «социальных» было трудно провести в жизнь из-за нараставшего экономического кризиса.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Эти меры, равно как и перераспределение земельных владений, в целом лежали в русле других европейских революций. Однако в отличие от них «общедемократические» мероприятия заняли в Октябрьской революции второстепенное место, а глубокие социально-экономические преобразования в городах придали ей беспрецедентный характер. Дальнейшую реализацию этих преобразований сдерживала слабость власти большевиков. Именно на укреплении власти и были сосредоточены их первоочередные усилия.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В ожидании близкой, как им казалось, мировой революции большевики сделали ставку на революционизированные массы. Развертывание под контролем большевиков самоуправления трудящихся позволяло, по мысли Ленина, быстро подавить сопротивление эксплуататорских классов и создать принципиально новое советское «государство-коммуну». Оно предоставляло широчайшие права «большинству» – трудящимся и выступало диктатором только по отношению к «меньшинству» – эксплуататорам. Предполагалось заменить постоянную армию всеобщим вооружением народа, свести до минимума роль чиновничества, сделать его полностью выборным, получающим зарплату не выше, чем средний квалифицированный рабочий. Стремясь раздуть революционно-экспроприаторский пыл масс, Ленин с успехом использовал лозунг «Грабь награбленное!».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Первое время ставка на массы себя оправдывала. На местах Советы брали власть. Рабочие и крестьяне участвовали в социально-экономических преобразованиях, подрывавших силу буржуазии и помещиков. Армия демобилизовывалась. 2 декабря 1917 г. большевики заключили перемирие с немцами. Всеобщая забастовка государственных служащих, многих отрядов интеллигенции, грозившая парализовать страну, была подавлена к весне 1918 г.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;С первых же дней большевики попытались ликвидировать свободу печати и развернули борьбу против остальных партий.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;27 октября 1917 г. был принят Декрет о печати, по которому уже в первые два месяца было закрыто до 150 оппозиционных газет.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;28 ноября СНК в связи с собранием членов Учредительного собрания и 100-тысячной демонстрацией в его поддержку объявил кадетов «партией врагов народа», аресты же их лидеров начались еще до этого.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В основе этой борьбы лежало стремление большевиков к практическому осуществлению социализма, которое не разделялось остальными партиями (кроме левых эсеров и отдельных маловлиятельных групп). К тому же этот курс (да и сам социализм, представлявшийся как «единая фабрика») требовал единого плана и сосредоточения функций по строительству нового общества в руках одного «архитектора» или «прораба». Все подталкивало большевиков к монополизации власти.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Вместе с тем по сравнению с другими радикальными силами, действовавшими в европейских революциях XVII–XIX вв., большевики отличались не только жесткостью доктринальных императивов, но и тем, что могли сочетать их с тактической гибкостью. Сложность борьбы с политической оппозицией и стремление к монополизации власти заставили Ленина усомниться в возможностях трудящихся, советских органов по нужному для большевиков подавлению «контрреволюции» и подтолкнули к созданию при Совнаркоме 7 декабря 1917 г. Всероссийской чрезвычайной комиссии по борьбе с контрреволюцией и саботажем (ВЧК). Уже спустя полгода она стала одним из ключевых институтов Советского государства. Масштабом и беспощадностью своих репрессий ВЧК наводила ужас на всю Россию.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Вскрывшаяся вскоре утопичность попыток замены постоянной армии «всеобщим вооружением народа» привела к созданию 15 января 1918 г. Рабоче-крестьянской красной армии (РККА). 29 мая 1918 г. она перешла от добровольного к принудительному принципу комплектования. Причем наркомвоендел (с марта 1918 г.) Л. Д. Троцкий, невзирая на сопротивление большевиков, взял курс на жесткую дисциплину и широкое привлечение в армию «военспецов» – бывших царских офицеров (для контроля над ними был введен институт комиссаров, а офицерские семьи объявлены заложниками). Это стало залогом боеспособности армии и ее быстрого роста.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Острота ситуации заставила большевиков не только бороться с другими партиями, но и искать среди них тактического союзника. 29 октября 1917 г. Исполком профсоюза железнодорожников под угрозой всеобщей забастовки потребовал прекратить военные действия (с 26 октября генерал П. Н. Краснов пытался овладеть Петроградом) и начать переговоры о создании однородного социалистического правительства. В ходе них большинство членов ЦК РСДРП(б) выступило за правительственную коалицию с умеренными социалистами. Когда после разгрома войск Краснова под нажимом Ленина переговоры были разорваны, примерно &nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br>/&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br> членов большевистского ЦК и до 30 % наркомов (Л. Б. Каменев, А. И. Рыков, В. П. Ногин и др.) в знак протеста вышли из состава ЦК и Совнаркома. Правительственный и внутрипартийный кризис был ликвидирован лишь 9 декабря 1917 г., когда после долгих переговоров левые эсеры вошли в состав СНК. Эта правительственная коалиция помогла большевистскому режиму выжить и разрешить острейшую проблему Учредительного собрания.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;II Всероссийский съезд Советов признал, что именно оно должно было окончательно решить аграрный вопрос и создать постоянные органы власти. Большевистский Совнарком считался временным – до созыва Учредительного собрания – правительством. После прихода к власти большевики не рискнули отменить выборы в Учредительное собрание. В результате первых в России всеобщих выборов &nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br>/&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br> всех голосов было подано за социалистические партии. Таким образом, это был первый в мире социалистический парламент! Но большевики набрали лишь 22,5 %, а больше всех голосов – 39,5 % – получили эсеры. Тем не менее большевики не собирались отдавать власть и отказываться от курса на мировую революцию и диктатуру пролетариата, в которых видели способ решения всех острейших общественных проблем.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Открывшееся 5 января 1918 г. Учредительное собрание проходило в чрезвычайной обстановке. Таврический дворец, где оно заседало, был плотно окружен войсками и заполнен матросами, солдатами, не скрывавшими своих большевистских симпатий и порой даже наводившими винтовки на не нравившихся им ораторов. Попытки меньшевиков и эсеров найти компромиссные решения были проигнорированы. Воспользовавшись отказом Учредительного собрания обсуждать ультимативно составленную Лениным «Декларацию прав трудящегося и эксплуатируемого народа», большевики (а через некоторое время и левые эсеры) покинули Таврический дворец. Оставшиеся делегаты под утро были выставлены из него караулом.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;III Всероссийский съезд Советов, проходивший 10–18 января 1918 г., одобрил разгон Учредительного собрания и принял «Декларацию прав трудящегося и эксплуатируемого народа», которая провозгласила в России Республику Советов, признала ее федеративный характер и законодательно утвердила задачу построения в стране социализма. Советы рабочих и солдатских депутатов были объединены с Советами крестьянских депутатов и последние оказались, по сути, под контролем большевиков и левых эсеров.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В результате углубилась политическая конфронтация, лозунг «Вся власть Учредительному собранию» послужил консолидации антибольшевистских сил. Расстрел крупных демонстраций в защиту Учредительного собрания в Петрограде, Москве и некоторых других городах явился одним из первых проявлений большевистских репрессий против широких масс.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Новой проблемой для большевиков стала угроза немецкого наступления. Ожидая скорую мировую революцию (а согласно марксистской теории, социализм мог победить лишь в случае «пролетарских» революций в нескольких странах), советская делегация затягивала начавшиеся 9 декабря 1917 г. переговоры с немцами о мире и использовала их для пробуждения антивоенных настроений в Европе. Когда германо-австрийская делегация в ультимативной форме потребовала заключения крайне тяжелого и унизительного договора, Ленин выступил за его подписание, объясняя это отсутствием сил, настроениями масс и необходимостью «мирной передышки» для сохранения советской власти. Против сепаратного мира выступили не только все российские партии, но и подавляющая часть большевиков. «Левые коммунисты» (Н. И. Бухарин, Н. Осинский, Е. А. Преображенский и др.), полагая, что в случае заключения мира Антанта все равно не даст «передышки» Советской России, призывали к революционной войне против Германии, надеясь подтолкнуть этим мировую революцию. Троцкий, признавая, что воевать Россия не может, тоже надеялся на революцию в Германии, а также на то, что немецкие войска уже не в состоянии наступать. (Если они все же начнут наступление, мир можно будет подписать, но уже под военным нажимом, избегая обвинений в отказе от своего лозунга всеобщего демократического мира и в нарушение союзнических обязательств.)<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В основе противостояния Ленина и большинства вождей РСДРП(б) по поводу сепаратного мира лежала не только проблема нехватки ресурсов для продолжения войны, но, как и в октябре 1917 г., вопрос о власти. Продолжение войны с Германией объективно создавало условия для сотрудничества с умеренными социалистическими партиями, а возможно, и для создания широкого коалиционного правительства, что ставило под вопрос курс на социализм. Этого и стремился избежать Ленин любой ценой.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;28 января 1918 г. наркоминдел Троцкий в ответ на ультиматум немцев заявил об отказе подписать мир, но в то же время о прекращении войны со стороны России. ВЦИК одобрил это решение, и 18 февраля немцы начали наступление, не встречая серьезного сопротивления. Только после этого и ультиматума Ленина о выходе его из ЦК и СНК большевистское руководство согласилось на подписание мира. Но немцы продолжили наступление и выдвинули новые, еще более тяжелые условия мира. После драматических дискуссий они были приняты. 3 марта 1918 г. в Брест-Литовске большевики подписали сепаратный мир. По нему от России отходили Польша, Прибалтика, часть Белоруссии, Украина, некоторые города в Закавказье (всего 780 тыс. км&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br> и 56 млн населения). Советская Россия обязывалась демобилизовать армию, флот и выплатить огромную, в 6 млрд золотых марок, контрибуцию.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Столь откровенное попрание национальных интересов страны ради доктринальных целей – сохранения своей власти как плацдарма для мировой революции – отличало большевиков даже от самых радикальных европейских революционеров XVII–XIX вв. Отличия эти были обусловлены как интернационалистической марксистской идеологией, так и несформированностью у широких масс гражданского (общенационального) сознания.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;После Брестского мира левые эсеры вышли из Совнаркома. Ни о каких соглашениях с умеренными социалистами уже не могло быть и речи. Более того, страны Антанты решили начать военную интервенцию в Россию.<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;От революционного романтизма к борьбе за выживание. Начатый Брестским миром поворот от «триумфального шествия советской власти» к прозаической и жестокой борьбе за существование в полной мере проявился во внутренней политике. Октябрьская революция и политика большевиков способствовали стремительному обострению экономического и социального кризиса. Национализация банков разрушила финансовую инфраструктуру и подорвала основы крупного и среднего предпринимательства, а отказ от выплаты государственных долгов изолировал страну от мирового хозяйства. Рабочее управление национализированными предприятиями и рабочий контроль на частных заводах, за редким исключением, оказались малоэффективными. Падала дисциплина, производительность труда, резко выросли хищения заводского имущества. Промышленное производство свертывалось, а безработица при «рабоче-крестьянском» правительстве увеличилась до 800 тыс. человек. В полное расстройство пришел железнодорожный транспорт. Местные Советы порой конфисковывали грузы, провозившиеся по их территории, и нередко игнорировали распоряжения из Москвы.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В городах начался голод. Дневная норма хлеба в промышленных центрах снизилась до 50—100 г, а нередко не выдавали и того, что вызывало порой голодные бунты. Причиной голода послужило не столько «отпадение» от Советской России хлебородных районов (Украины, Юга России и др.), сколько незаинтересованность крестьянства в продаже хлеба государству по неэквивалентно низким – из-за огромной инфляции – ценам и без соответствующего товарного покрытия (следствие падения промышленного производства и дезорганизации крупной торговли).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Весной 1918 г. поднялся вал недовольства народных масс большевиками. Несмотря на препоны властей и откровенные фальсификации при перевыборах, в Советах укрепляли свои позиции меньшевики, эсеры и левые эсеры. На предприятиях Петрограда, Москвы, Тулы, Харькова и других городов были созданы неподконтрольные большевикам собрания уполномоченных от фабрик и заводов. В апреле вспыхнуло восстание в Ижевске, в мае – в Самаре, в июне – в Тамбове. Забастовки и вооруженные выступления происходили в Петрограде и многих других городах.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Все это побудило Ленина скорректировать тактику. «Главным врагом социализма» он назвал не ослабленную буржуазию, а «мелкобуржуазную стихию». Вождь призвал приостановить «красногвардейскую атаку на капитал», т. е. дальнейшую национализацию промышленности, и развивать «госкапитализм» по примеру Германии (соединив советскую власть с «империалистическим» опытом военно-государственного регулирования экономики). Подразумевалось наведение элементарной дисциплины, «учета и контроля», а также внедрение передовых методов организации труда, отдельных элементов материального стимулирования, привлечение к сотрудничеству «буржуазных специалистов» и даже предпринимателей. Вместо курса на демократическое рабочее управление предприятиями вводилось жесткое единоначалие.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;За исключением централизации управления экономикой и привлечения на советскую службу старых специалистов (которым в большинстве своем просто некуда было деваться), ленинский план потерпел неудачу. Из-за существовавших экономических и политических условий буржуазия не могла пойти на сотрудничество с советской властью, а рабочий контроль все более дискредитировал себя. В результате масштабы национализации лишь возрастали: к марту 1918 г. было национализировано 836 предприятий, а с марта до конца июня 1918 г. – 1222.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В мае 1918 г. большевики ввели продовольственную диктатуру. Крестьяне обязывались теперь сдавать государству все «излишки» хлеба (а на деле – далеко не только излишки) по твердым, т. е. крайне низким, ценам, фактически бесплатно. Для насильственного изъятия хлеба у крестьян Наркомпрод получал чрезвычайные полномочия и свою продовольственную армию. Чтобы «политически подкрепить» эту меру, а заодно и ликвидировать «эксплуататоров-кулаков», был взят курс на раскол деревни и развертывание там гражданской войны. Создававшиеся с июня 1918 г. комитеты бедноты не только помогали изымать хлеб у крестьян, но и осуществили новый земельный передел, отняв у кулаков до 50 млн дес. земли – почти в 3 раза больше, чем у помещиков после Октября. Вся эта деятельность сопровождалась чудовищными беззакониями и уголовщиной. Она вызвала невиданную волну крестьянских восстаний. Только по неполным данным ВЧК, за 1918 г. (главным образом за вторую его половину) в 32 губерниях, где сохранялась советская власть, произошло 258 восстаний, т. е. по 8 восстаний на одну среднестатистическую губернию! С помощью массового террора, взятия и расстрелов заложников, конфискаций имущества и других репрессивных мер большевики сумели подавить эти восстания. Но с осени 1918 г. они вынуждены были начать ликвидацию ненавистных для крестьян комбедов. Крестьянская война против властей стала отныне важнейшим фактором Гражданской войны.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Так называемые социалистические преобразования в деревне, раскол крестьянства принципиально отличали Октябрьскую революцию от всех предшествовавших революций. Они способствовали перерастанию локальной гражданской войны в глобальную и придали ей небывало ожесточенный характер.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Централизация власти, свертывание «демократии для трудящихся» привели к падению роли Советов. Уже в марте 1918 г. на VII съезде РКП(б) была сформулирована официальная установка на передачу ряда функций Советов партии большевиков. Советы, в которых побеждали меньшевики и эсеры, разгонялись силой. Ни о какой выборности стремительно увеличившегося чиновничества, подконтрольности властей трудящимся не могло быть и речи. Все это совсем не походило на самоуправляющееся массами «государство-коммуну». Единственное, что оставалось от нее, – советская оболочка и удобное для большевиков слияние законодательных, исполнительных, а фактически и судебных функций. В народе коммуна стала расшифровываться как «кому на», а «кому нет».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Нараставшая централизация и развертывание массовых репрессий уже не только против эксплуататоров, но и против трудящихся стали для большевиков и методом решения хозяйственных проблем, и единственным средством компенсировать резкое сужение социальной базы с тем, чтобы любыми путями удержаться у власти. В феврале 1918 г. вводится смертная казнь (отмененная II съездом Советов), а с мая 1918 г. большевики начали массовый террор.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;По мере дальнейшего обострения обстановки и развертывания Гражданской войны он приобретал все больший размах.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В ответ на покушение на жизнь Ленина и убийство руководителя Петроградской ЧК М. С. Урицкого Совнарком 5 сентября 1918 г. официально ввел политику красного террора. Этот невиданный по своим масштабам террор осуществлялся по классовому принципу. Он обрушился не только и даже не столько на реальных противников большевистской диктатуры, участников сопротивления ей, сколько на целые социальные слои, «чуждые» новому режиму: буржуазию, царских офицеров и полицейских, чиновников, казаков, интеллигенцию и т. д. Крестьяне и рабочие, осмеливавшиеся высказывать недовольство советской властью, тоже попадали под топор террора, и в итоге именно «трудящиеся» стали его основными жертвами.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Начавшийся фактически весной 1918 г. и приобретший особый размах осенью этого года массовый террор, то усиливаясь, то несколько стихая, продолжался всю Гражданскую войну. Число его жертв неизвестно. Лишь за вторую половину 1918 г. он унес по меньшей мере 50 тыс. жизней. [9 - Хотя, по некоторым данным, только в Ярославской губернии, где произошли мощные антибольшевистские восстания, в 1918 г. было расстреляно 50,2 тыс. человек.] Это превзошло жертвы якобинского террора в ходе Французской революции 1789–1799 гг. (по некоторым оценкам, 40 тыс. человек). По данным специальной комиссии Деникина, возможно преувеличенным, за 1918–1919 гг. общее число жертв «красного террора» достигало 1,7 млн человек. Некоторые современные историки оценивают совокупное число жертв красного, белого и прочего террора в 1918–1922 гг. в 1,5 млнчеловек.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Курс на централизацию управления и массовый террор ускорили формирование однопартийной диктатуры. Брестский мир повлек выход левых эсеров из Совнаркома. 14 июня 1918 г. большевики исключили из Советов меньшевиков и эсеров. Единственной, кроме большевиков, крупной партией, легально действовавшей в Советской России до июля 1918 г., оставались левые эсеры.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Однако последствия унизительного сепаратного мира, политика большевиков по отношению к деревне и растущая монополизация власти вызывали у них все большее недовольство. 6 июля 1918 г. левыми эсерами, служившими в ВЧК, был убит немецкий посол Мирбах. Левые эсеры не стремились свергнуть советскую власть (как потом объявили большевики), они хотели разорвать Брестский мир и начать революционную войну с Германией, что должно было изменить и внутреннюю политику. Но события развернулись по-другому. Ф. Э. Дзержинский, пытавшийся задержать убийц, был арестован сам. Большевики в ответ арестовали левоэсеровскую фракцию на V съезде Советов (более 350 человек во главе с М. А. Спиридоновой), а это, в свою очередь, вызвало вооруженное выступление части левых эсеров. Но неорганизованные и пассивные действия предопределили их поражение. Большевики же воспользовались этим выступлением для разгрома своих недавних союзников и утверждения в Советской России фактически однопартийной диктатуры.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Военный коммунизм как новый тип развития. Однопартийная диктатура способствовала дальнейшей радикализации экономической политики Советского государства. Если большинству аспектов его прежней социально-экономической политики в какой-то мере можно было найти аналоги в опыте иных революций и воевавших в Первую мировую войну стран, да и сама эта политика еще не обрела сколько-нибудь целостной, завершенной формы, то к концу 1918 г. ситуация изменилась. Приобретавшая все большие масштабы и ожесточенность Гражданская война требовала создания огромной армии и максимальной мобилизации ресурсов в руках государства. Это подталкивало к дальнейшей централизации власти и распространению ее контроля на важнейшие сферы жизнедеятельности общества. Задачи, продиктованные чрезвычайной обстановкой, во многом совпали с марксистскими представлениями о социализме как о бестоварном, централизованном обществе, «единой фабрике». Все это, а также революции 1918–1919 гг. в Германии, Венгрии и революционное брожение в других европейских странах возродили у большевиков психологию революционного штурма, стремление непосредственно перейти к социализму, а в какой-то мере и к коммунизму, что привело к формированию к 1919 г. феномена военного коммунизма.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Его отличительными чертами были: фактически однопартийная диктатура с массовыми репрессиями; национализация крупной, средней, а отчасти даже и мелкой промышленности; продовольственная разверстка, сменившая в начале 1919 г. продовольственную диктатуру. Она тоже предусматривала принудительное изъятие продуктов у крестьян, но в соответствии с планом государственных заготовок, разверстанным по губерниям. Планы заготовок существенно превосходили возможности крестьянских хозяйств и привели к невиданному ограблению деревни, подрывавшему в итоге сами основы сельской экономики, а также к небывалому насилию над крестьянством. Большевики пытались даже насаждать в деревне коммуны (своего рода репетиция последующей коллективизации), но сопротивление крестьян сорвало эти планы.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Особенностью военного коммунизма стало эмиссионное финансирование бюджета (&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br>/&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br> доходов бюджета давала денежная эмиссия) и фактическая отмена налогов (если не считать продразверстки и многочисленных контрибуций). Следствием стала колоссальная инфляция, почти полное обесценение «советских дензнаков», а соответственно и заработной платы. К концу 1920 г. денежная зарплата московских рабочих по сравнению с 1913 г. увеличилась в 400 раз, а цены на потребительские товары – в 20 тыс. раз!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Гиперинфляция в сочетании с курсом большевиков на ликвидацию товарно-денежных отношений привела к господству уравнительного государственного распределения, к фактической замене денежных зарплат системой натуральных пайков и даже к подготовке отмены денег вообще (марксизм утверждал, что при коммунизме денег не будет).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;«Социальными новациями» военного коммунизма стали принудительная кооперация населения и обязательное членство в общественных организациях, отмена платы за коммунальные и некоторые другие услуги, введение всеобщей трудовой повинности, замена паспортов трудовыми книжками, милитаризация труда рабочих, создание трудовых армий и т. д. В ноябре 1919 г. СНК принял положение о рабочих дисциплинарных товарищеских судах, имевших право применять санкции вплоть до увольнения с предприятия и заключения в концентрационный лагерь. В отдельных городах в пылу коммунистического строительства большевики предпринимали попытки принудительного «обобществления», «национализации» женщин и «незамужних девиц».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Следствием сверхцентрализации управления и стремления, по выражению Ленина, «велениями пролетарского государства» непосредственно перейти к социализму и коммунистическому распределению стала небывалая бюрократизация. По некоторым оценкам, с 1917 по середину 1921 г. число госслужащих увеличилось более чем в 4 раза: с 576 тыс. до 2,4 млн человек. Количество чиновников в «рабоче-крестьянской» России более чем вдвое превышало численность рабочих. В 1920 г. более 40 % трудоспособного населения Москвы и Петрограда составляли служащие. (В то время как в Петербурге в 1910 г. их было менее 7 %.) Партия большевиков окончательно срослась с госаппаратом, став его стержневым элементом. В 1920 г. 53 % большевиков являлись служащими, на фабриках и заводах работали лишь 11 % коммунистов.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Таким образом, военный коммунизм представлял собой не только и не столько способ выживания большевистского режима в сложнейших условиях разрухи, Гражданской войны, сколько попытку непосредственного перехода к социализму и даже коммунизму с помощью широчайшего государственного принуждения и чрезвычайных методов. Именно поэтому, несмотря на широкое недовольство масс и периодические восстания, за военный коммунизм большевики держались до последней возможности. В 1920 г. Ленин с пафосом заявлял: «Все умрем, но свободы торговли не допустим!» Отныне военно-коммунистическая идеология стала квинтэссенцией большевистского духа и неотъемлемой частью последующей советской истории.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В других государствах Первая мировая война тоже дала толчок этатизации экономики, но идеология, оправдывающая и подталкивающая к этому (кейнсианство), возобладала лишь в 1930-е гг., после Великой депрессии. У большевиков же эти два фактора совпали. На них наложилась еще Гражданская война, а главное, коммунистическая доктрина имела принципиально иной, чем кейнсианство, характер и претендовала на кардинальное переустройство всего общества и мира в целом.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Объективно огромная роль государства и холистической, мессианской идеологии была свойственна традиционным – российскому и восточным – обществам. Эти черты были качественно модернизированы и развиты большевиками. Неудивительно, что их «прыжок в будущее» оказался в итоге «прыжком в прошлое».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Первоначальные заявления большевиков о стремлении к «подлинной» демократии, демократии «для трудящихся» остались пустыми декларациями. Напротив, их политика привела к свертыванию всякой демократии, даже советской, к формированию однопартийной диктатуры и бюрократической системы, качественно более мощной и жесткой, чем в царской России (и всех остальных странах Европы и Востока). Большевики не только реализовали те «антинародные» меры, которые предлагал Корнилов летом 1917 г. (введение смертной казни, милитаризация труда, устранение политического влияния Советов), но и на порядок превзошли их, превратив жесточайшее государственное принуждение и террор в важнейшие рычаги управления. Используя отдельные элементы государственного управления, появившиеся в ходе Первой мировой войны (принудительное синдицирование, государственный контроль за производством и распределением, всеобщая трудовая повинность и милитаризация труда, организация концлагерей, мощных спецслужб и т. д.), большевики качественно их развили и создали принципиально новый тип политического режима, несший в себе даже не зародыш, а костяк будущего тоталитаризма. Этот режим имел мессианскую направленность и рассматривался как прообраз государственности, которая утвердится во всем мире. Созданный в марте 1919 г. III Коммунистический интернационал, объединивший коммунистические и радикально-социалистические партии 21 страны, стал важнейшим орудием большевиков в разжигании мировой революции и «тиражировании» советского режима.<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Итоги Октябрьской революции и Гражданской войны. Быстрый и относительно малокровный поначалу Октябрьский переворот, начавшийся 24-го (по мнению части историков – 25-го) октября 1917 г., положил начало небывалой по своей ожесточенности и кро-вопролитности Гражданской войне, продолжавшейся до 1922 г. [10 - В советской историографии, стремившейся разъединить Октябрьскую революцию и Гражданскую войну и тем самым снять с большевиков ответственность за небывалое братоубийство, начало Гражданской войны датировалось весной—летом 1918 г. Это объяснялось тем, что с этого времени вооруженная борьба приняла широкий и крайне ожесточенный характер. Однако даже сам Ленин поначалу отождествлял Октябрьский переворот с гражданской войной. В январе 1918 г. на III съезде Советов в ответ на обвинения в развязывании гражданской войны он заявил: «Да… мы начали и ведем войну против эксплуататоров».]<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Жертвы и разорение, принесенные Октябрьской революцией и Гражданской войной, были беспрецедентны, не сопоставимы с революциями XVII—ХГХвв. В 1917–1922 гг. население страны сократилось на 12,7—15 млн человек. Из них 2 млн вынуждены были эмигрировать, а 10,7—13 млн человек погибли. Таким образом, число погибших в России в ходе Гражданской войны существенно превысило потери всех 38 стран, принимавших участие в Первой мировой войне (10 млн человек)! До этого самой кровопролитной считалась Гражданская война в США, в которой погибло примерно 540 тыс. человек, т. е. лишь каждый пятьдесят седьмой – пятьдесят восьмой житель. В ходе Французской революции 1789–1799 гг. погибло от 200 до 300 тыс. человек – 1 % населения. В России же погиб или эмигрировал каждый одиннадцатый-тринадцатый житель страны! В отличие от эмиграции времен Французской революции, 51 % которой составляли представители низших сословий, 25 % – духовенства и лишь 17 % аристократии, большинство русских эмигрантов были интеллигентами, чиновниками, офицерами, предпринимателями, и подавляющая их часть – в противоположность французам – домой так и не вернулась. Тем самым Россия, и особенно ее деловая, военная, административная и творческая элита, понесла невосполнимые потери.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В экономике потери были еще более очевидны. Промышленное производство сократилось, по оценкам, в 4–7 раз, продукция сельского хозяйства – в 1,5–2,5 раза. Чудовищная инфляция в Советской России побила все рекорды (по ее уровню страна уступала лишь проигравшей мировую войну Германии). Произошла деурбанизация. В результате Октябрьской революции и Гражданской войны был почти сметен (отчасти ассимилирован) тот относительно узкий европеизированный социокультурный слой, который возник в России после петровских реформ.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Октябрьская революция и Гражданская война стали проявлением острейшего системного кризиса российского общества. В нем переплелись кризис ранней индустриализации, присущий в свое время и западноевропейским странам; элементы кризиса зрелой индустриализации (нашедшие свое выражение в значительной политической роли рабочих); кризис Российской империи, а также международный кризис (Первая мировая война, рост революционных настроений в Европе). Сложность и масштабность конфликта обусловили всеобъемлющий и многоуровневый характер противоборства. Явившись порождением многообразных социальных, политических, национальных, культурных, религиозных противоречий, небывалой поляризации и фрагментации общества, а также мощного влияния мировой войны, Гражданская война способствовала небывалым изменениям во всех сферах общественной жизни. Окончательно рухнула Российская империя и прежняя социальная структура общества. Была сменена правящая элита, уничтожены целые сословия, социальные группы (дворянство, буржуазия, среднее и высшее чиновничество), а некоторые из них (офицерство, казачество и т. д.) частично уничтожены, расколоты и ассимилированы. Наблюдалась невиданная маргинализация и «атомизация» общества. Таким образом, государственность и социальная структура России пережили кровавую трансформацию.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Почему же именно красные оказались победителями в Гражданской войне? Слабая и не пользующаяся значительным влиянием в обществе российская буржуазия не смогла возглавить и объединить антибольшевистские силы. Они оставались раздробленными (белые, умеренные социалисты, зеленые, «националы» и т. д.). Даже в самом Белом движении отнюдь не было единства. Более того, из-за внутренней неоднородности и недостаточного «политического обеспечения» оно не смогло выработать четкой и привлекательной для народа политической программы. Его объединяла негативная цель – борьба с большевиками за спасение единой и неделимой России. Не выступая в целом за реставрацию царских порядков (хотя среди офицеров эти настроения были сильны), лидеры белых выдвинули лозунг «не предрешения» будущего общественного строя, который должно было определить новое Учредительное собрание или Земский собор. Признавая необходимость решения аграрного, рабочего, национального вопросов, белые правительства пытались разрабатывать компромиссные законопроекты, но так и не смогли сформулировать четкой позиции. (Исключением стало правительство Врангеля, но к тому времени исход Гражданской войны был уже предрешен.) Между тем роль позитивных лозунгов, идеологии в сплочении и мобилизации масс в Гражданской войне была велика. «Политизированные» красные, в отличие от «военизированных» белых, могли использовать эту козырную карту. Белые притягательной для широких народных масс альтернативы предложить не смогли.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Основная часть населения не жаловала ни белых, ни красных. С весны 1918 г. Советскую Россию периодически сотрясали крестьянские восстания и рабочие волнения. Белых встречали с надеждой, но вскоре, особенно после развертывания «реквизиций» и мобилизаций в армию, и против них начинались восстания. Поставленные Гражданской войной перед суровым выбором рабочие и отчасти крестьяне после колебаний сочли большевиков меньшим из зол (дали землю, воюют против прежних порядков, «буржуев», обещают невиданное «царство социализма»). Белые в глазах народа олицетворяли царские порядки, ненавистных бар.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Поддержка большевиков была ограниченной и условной. В крестьянской и в рабочей среде предпринимались настойчивые попытки поисков «третьего пути». Это проявлялось в массовом дезертирстве из обеих враждующих армий, в восстаниях, махновщине и движении зеленых. Свой «средний путь» искали меньшевики и эсеры. Но раскол общества, ожесточенность конфликта обрекали эти попытки на трагический исход.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Красные, в отличие от белых, сумели создать огромный госаппарат. Благодаря этому они могли эффективней концентрировать ресурсы, подавлять оппозицию и проводить массовые мобилизации в армию. Дезертирство из Красной армии было беспрецедентным, превышая, по минимальным данным, 3,5 млн человек. Однако колоссальный госаппарат путем непрерывных мобилизаций, репрессий, а отчасти и пропаганды позволил большевикам увеличить численность Красной армии с 0,3 млн человек весной 1918 г. до 2,3 млн к июлю 1919 г. и 4,4 млн человек к лету 1920 г. Хотя действующая армия не превышала 1,5 млн человек, это существенно превосходило силы белых. (У Колчака было около 400 тыс. человек, Деникина – 160 тыс., Юденича – 20 тыс., Врангеля – 44 тыс. человек.)<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;На стороне красных было и другое преимущество – центральное положение в России. (Примечательно, что Европейский Центр – оплот большевиков – составляли области, в которых ранее господствовало крепостное право.) Это позволяло большевикам не только маневрировать силами (до 70 % всех советских дивизий перебрасывались с одного фронта на другой), но и использовать мощный экономический потенциал региона: здесь находилось &nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br>/&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br> населения и подавляющая часть металлообрабатывающей промышленности страны. Территории, контролировавшиеся белыми, были менее экономически развитыми и в 4–5 раз менее населенными. Некоторые исследователи в этой связи проводят аналогию с Гражданской войной в США, в которой превосходство в населении, промышленности и транспорте явилось залогом победы Севера над Югом.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Важными факторами победы большевиков стали гибкая национальная политика и противоречия белых с национальными движениями и государствами, возникшими на развалинах Российской империи, а также запаздывание и неэффективность военной интервенции Антанты в Советскую Россию.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Беспрецедентным нажимом, ценой колоссальных жертв и разорения страны большевикам удалось «отвоевать» Россию и направить ее по социалистическому пути. Гражданская война наложила глубокий отпечаток на формирование и особенности большевистского режима. Победа в ней в какой-то мере легитимизировала советскую власть и представляемый ею вариант развития страны. Дорога для невиданного в истории социального эксперимента, начатого в октябре 1917 г., была расчищена.<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Октябрьская революция в контексте европейских революций. По времени, прошедшему после генезиса капитализма в стране – примерно 150 лет, Октябрьская революция была схожа с Английской буржуазной революцией XVII в. Однако по большинству параметров: широте вовлеченности масс, а соответственно, своему радикализму и кровопролитности; нерелигиозности идеологий; четкой социальной направленности и мессианству; влиянию на мир и революционное движение – она гораздо больше походила на Французскую революцию 1789–1799 гг.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Октябрьская революция произошла на той стадии экономического развития, когда по уровню ВВП на душу населения [11 - 1200–1500 долл.] Россия соответствовала другим странам периода революционных потрясений: Англии середины XVII в., США и Франции конца XVIII в., Германии 1848 г., Мексике 1911 г. Но, в отличие от великих революций Запада, Октябрьская произошла после промышленного переворота. При этом аграрный переворот, который на Западе предшествовал промышленному, в России завершен не был. В некотором смысле российская революция является «промежуточной» между европейскими и восточными революциями, многие из которых происходили до завершения и промышленного, и аграрного переворотов. Другими чертами, роднившими ее с революциями Востока, были слабость буржуазии, либерализма и огромная роль крестьянства.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Завершив к концу XIX в. промышленный переворот, Россия к 1917 г. имела более развитую, чем в западноевропейских странах накануне революций, индустрию и рабочий класс (пусть и не до конца еще сформированный), производство отличалось высокой концентрацией и даже было частично монополизировано. Последнее – в сочетании с усилением госрегулирования в годы Первой мировой войны – существенно облегчило установление государственного контроля над экономикой и переход к новой социально-экономической модели.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Классообразование тоже не было завершено, но по этому пути Россия к 1917 г. продвинулась дальше, чем соответствующие европейские страны XVI–XVIII вв. (и больше походила на Францию, Германию, Чехию 1848–1849 гг.). К тому же к началу XX в. успел завоевать популярность марксизм – идеологическое детище промышленного переворота, – теоретически обосновавший подобный переход. Более того, в отличие от Нидерландской (XVII в.), Английской (XVI в.) и Французской (XVIII в.) революций, Россия вступила в Октябрьскую революцию, уже имея сформированные, «проверенные в деле» и весьма радикальные партии. Таковых не было даже во Франции и в центральноевропейских странах перед революциями 1848–1849 гг. Непропорционально большое место в отечественной партийной системе занимали социалисты. После Февральской революции они уже явно преобладали и даже господствовали на политической арене.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Наличие сравнительно мощной, высококонцентрированной промышленности, молодого, тесно связанного с деревней, но уже имевшего революционные традиции рабочего класса и относительно слабой буржуазии, численно подавляющего общинного крестьянства с его уравнительным, коллективистским менталитетом, ненавистью к «барам», а также значительное распространение социалистических идеологий и создало ту гремучую смесь, взрыв которой, сдетонированный Первой мировой войной, падением монархии и начавшимся распадом империи, «запустил» российскую революцию гораздо дальше, чем европейские. В итоге, прервав прежнюю модернизацию, большевики попытались начать свою, альтернативную капиталистической.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В некотором смысле прообразом революций 1917 г. в России стала Французская революция 1870 г. и Парижская коммуна (1871), которые были вызваны военными поражениями. Хотя «внешний фактор» играл немаловажную роль во всех революциях, только с конца XIX в., и особенно в XX в., влияние войн на государства приобрело столь масштабный характер. Оно не сводилось лишь к расстройству финансов, падению жизненного уровня и дискредитации власти, а оказывало колоссальное влияние на все и на всех. Народ, особенно вооруженный, так или иначе получил «право голоса» не только в вопросах ведения войны, но и при решении других принципиальных проблем жизни общества. Поэтому революции 1917 г. в России и отчасти в Германии 1918 г. делал прежде всего «человек с ружьем», солдат и матрос. В России и в меньшей степени в Германии «внешний фактор» в виде мировой войны наложился на сложный, системный внутренний кризис, в котором противоречия ранней модернизации переплелись с элементами противоречий, присущими индустриальным обществам. Это и послужило одной из важнейших причин того, что вспыхнувшие в этих странах революции приобрели антикапиталистический характер (как в России) или по меньшей мере тенденции.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Масштаб преобразований в ходе Октябрьской революции был беспрецедентен. Подобно другим великим революциям, она изменила отношения собственности, состав элиты, но гораздо более радикально. В отличие от Французской революции 1789–1799 гг., которая лишь попыталась посягнуть на религию, Октябрьская провозгласила непримиримую борьбу с ней. Главной чертой, отличавшей российскую революцию от западноевропейских и сближавшей ее с некоторыми революциями на Востоке, было то, что она способствовала не укреплению, а разрушению ростков гражданского общества, не закату, а возрождению – в новых формах – традиционализма. Но по сравнению, например, с Иранской революцией 1979 г., традиционные формы победили в ней лишь частично и в трансформированном виде. Советская власть явилась результатом причудливого синтеза марксизма и индустриализма лишь с некоторыми элементами традиционного общества. Социализм объективно послужил новым, альтернативным капитализму путем формирования индустриального общества. В создаваемом обществе в преобразованном виде воспроизвелись глубинные черты российского типа феодализма. Некоторые историки называют социалистическую революцию «великой утопической авантюрой», которая не могла произойти ни в одной другой стране, кроме России. Вместе с тем она была бы невозможна без общеевропейских феноменов: мировой войны и социалистической (марксистской) доктрины.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Таким образом, глубокий социально-политический кризис, вызванный мировой войной и падением монархии, сильные революционные и социалистические традиции (последняя, идущая от Герцена, зародилась еще до начала промышленного переворота, а социалистические партии возникли в заметно отстававшей России лишь немногим позже, чем в ведущих европейских державах), относительная «небуржуазность» страны, несформированность гражданского общества и многочисленные элементы традиционного аграрного общества, сохранявшиеся как в социально-экономической сфере, так и в массовом сознании, – все это подтолкнуло Россию к поиску некапиталистического, альтернативного пути развития под руководством большевиков. Ценой жесточайшей диктатуры, массового террора и небывалых в истории жертв им удалось сохранить государственность, суверенитет страны, восстановить, пусть и не полностью (без Польши, Финляндии, Прибалтики, Бессарабии, западных районов Белоруссии и Украины), территорию бывшей Российской империи и создать в условиях кризиса рыночных отношений новую экономическую и социально-политическую модель, противостоявшую «мировому капитализму». Поскольку эта модель считалась «всемирно-историческим» достижением, революционная Россия, казалось, сумела реализовать народническую мечту и чуть ли не мгновенно превратиться из отсталой по сравнению с Западом страны в самую «передовую» в мире.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Пройдя еще более стремительную радикализацию, чем Французская революция 1789–1799 гг., и породив куда более масштабную и кровавую гражданскую войну, Октябрьская революция, в отличие от нее, не завершилась термидором. Тем не менее эта проблема вскоре встала перед большевиками.<br>
<br><br><br><h3>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Глава 3<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;СОВЕТСКИЙ ТОТАЛИТАРИЗМ (1921–1991)<br></h3><br><h3>&nbsp;&nbsp;&nbsp;От «самотермидоризации» к тоталитарному государству<br></h3>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Переход к нэпу. На рубеже 1920–1921 гг. Советская Россия переживала невиданную разруху и голод. Однако не эти проблемы находились в фокусе внимания большевиков. Разгромив основные силы белых и, казалось бы, победоносно завершив Гражданскую войну в Европейской России, они неожиданно столкнулись с острейшим внутриполитическим кризисом. Едва ли не по всей стране заполыхали небывалые по массовости крестьянские восстания: в Тамбовской, Воронежской, Пензенской губерниях (так называемая антоновщина [12 - Восстание началось еще в августе 1920 г., его руководителем был А. С. Антонов. Численность его участников, по некоторым оценкам, была сопоставима с крупнейшими в российской истории восстаниями С. Разина и Е. Пугачева. Против восставших было брошено 100 тыс. красноармейцев, чекисты, артиллерия, бронеотряды и бронепоезда. Власти широко использовали взятие и казни заложников – членов семей и односельчан партизан. За укрывательство, помощь восставшим и хранение оружия расстреливали на месте, сжигали целые деревни. Тем не менее восстание продолжалось до лета 1922 г.]), в Западной Сибири, на Северном Кавказе, Дону, Украине и т. д. В феврале 1921 г. демонстрации и забастовки потрясли Петроград. Начались волнения на кораблях Балтийского флота и в Кронштадте, служившем некогда одним из оплотов большевиков. Матросы и солдаты требовали свободного переизбрания Советов, амнистии и демократических прав для представителей социалистических партий и трудящихся, а для крестьян – свободы распоряжаться плодами своего труда. Большевики расценили эти требования как покушение на свою власть и после кровавого штурма жестоко расправились с кронштадтцами.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Небывалые выступления крестьян, рабочих и солдат поставили большевистский режим на грань гибели и заставили его отказаться от военного коммунизма. Напуганный угрозой термидора, Ленин сделал вывод: «только соглашение с крестьянством может спасти социалистическую революцию в России, пока не наступила революция в других странах». В экономике нэп, начавшийся с марта 1921 г., выразился в некоторой либерализации, но в политической сфере преобладали иные тенденции.<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Оформление политической монополии большевиков. После перехода к нэпу был отменен ряд чрезвычайных мер периода военного коммунизма. В крупных центрах и в большинстве районов, не охваченных восстаниями, прекратился массовый террор. В 1922 г. ВЧК была реорганизована в Главное политическое управление (ГПУ), ее права урезаны (вскоре они вновь начали расширяться). Произошла демобилизация армии, ее численность сократилась на порядок – до 0,6 млн человек (в 1923 г.). Для экономии средств армию начали переводить на территориально-милиционную систему. Тем не менее существенной политической либерализации режима в целом не произошло.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Большевики восприняли нэп как тяжелое поражение, «крестьянский Брест». Однако вскоре партийные теоретики стали рассматривать нэп пусть как вынужденный, не прямой, подобный военному коммунизму, но тоже путь строительства социализма. Признавая недостаточность для этого экономических и культурных предпосылок в России, Ленин, однако, считал, что, опираясь на государство, можно со временем их восполнить и постепенно построить социализм. Это предполагало укрепление большевистской диктатуры. Поэтому он не согласился с мерами по некоторой либерализации режима, в пользу которых высказывались представители различных политических сил и даже некоторые большевики. Напротив, по инициативе Ленина был взят курс на ужесточение репрессий против оппозиции и на окончательное уничтожение еще оставшихся в стране небольшевистских партий и организаций: меньшевиков, эсеров, анархистов и т. д.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;С помощью повальных арестов, высылок за границу, чекистских провокаций и сфальсифицированного процесса над эсерами (1922) большевики уже в середине 1920-х гг. смогли в основном уничтожить остатки многопартийности. Таким образом, в стране оформилась политическая монополия большевистской партии. Все сколько-нибудь серьезные оппозиционные силы были разгромлены. Отныне политические баталии могли развертываться только внутри большевистской партии.<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Создание СССР. Провозгласив для поддержки революции в национальных районах принцип национального самоопределения и поощрив тем самым развал Российской империи, большевики в то же время не были сторонниками дробления государства. Они надеялись, что мировая революция быстро решит эту проблему и победивший пролетариат создаст всемирную республику Советов. В 1919–1920 гг. сложился «военно-политический союз» советских республик. Завершение Гражданской войны, переход к нэпу и попытки выхода из международной изоляции потребовали оформления государственно-правовых отношений, институализации большевистской власти.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В марте 1922 г. под нажимом центральных властей, невзирая на сопротивление части местных, прежде всего грузинских, коммунистов, была создана Закавказская Федерация. Это привело к дискуссии среди большевистского руководства по вопросу о принципах и формах объединения. В результате был отвергнут сталинский проект «автономизации», предусматривавший вхождение союзных республик в РСФСР на правах автономии. Победила, во всяком случае официально, ленинская идея союза равноправных республик, добровольно отчуждающих ряд своих суверенных прав в пользу общесоюзных органов. В декабре 1922 г. представители РСФСР, Белоруссии, Украины, Закавказской Федерации подписали союзный договор и объявили о создании Союза Советских Социалистических Республик. Принятая в 1924 г. Конституция предоставила республикам широкие права, вплоть до выхода из СССР.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Если юридически СССР был федеративным государством, то на практике – унитарным. Реальная власть в нем была сосредоточена в руках коммунистической партии, построенной на основах централизма. Все советские, государственные и общественные структуры подчинялись партийным органам. Суверенитет республик был фикцией. По существу, большевики воссоздали в модернизированной, советской форме (с новой коммунистической элитой, новым административно-государственным делением и определенной автономией национальных окраин) и в неполном виде (без Польши, Финляндии, Прибалтики, Бессарабии, Западной Украины и Западной Белоруссии) былую Российскую империю. Это было уникальным явлением в мире, только что пережившем распад последних континентальных империй: Австро-Венгерской и Османской.<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Внутрипартийная борьба и возвышение Сталина. Переход к нэпу сопровождался чисткой большевистской партии, в ходе которой было исключено 24,1 % ее состава. В 1921 г. решением X съезда<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;РКП(б) были запрещены фракции в партии (Ленин опасался ее раскола на крутом повороте к нэпу). Однако тяжелая болезнь Ленина, а затем и его смерть в 1924 г. резко активизировали борьбу за власть в партийном руководстве. Поскольку каждый из вождей имел своих сторонников и, как правило, выступал с той или иной политической или экономической программой, партию периодически сотрясали острые дискуссии. Их исход определялся закулисными маневрами большевистских лидеров, а главное, резко усилившимся партаппаратом и в какой-то мере органами госбезопасности.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Еще в 1921 г. развернулась дискуссия, а точнее, преследование «рабочей оппозиции» во главе с А. Г. Шляпниковым, требовавшей повышения роли рабочих в партии, управлении государством и широкой рабочей демократии. При этом по инициативе Ленина впервые в истории большевистской партии к борьбе с внутрипартийной оппозицией была привлечена ВЧК. В 1922 г. разгорелась дискуссия о принципах объединения советских республик.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В том же году Генеральным секретарем ЦК РКП(б) был избран И. В. Сталин. Этот преимущественно технический, обслуживавший Политбюро и ЦК пост (главы Секретариата) Сталин быстро превратил в ключевой политический центр. Он стал ведать подбором и расстановкой партийных и советских кадров (номенклатуры), контролем за исполнением, а затем и выработкой политических решений. В отличие от остальных вождей, Сталин основное внимание уделял не содержательным политическим и социально-экономическим проблемам, а укреплению личной власти, расстановке на ключевые посты своих людей. Большевистские лидеры не сразу разгадали амбиции Сталина. Лишь будучи уже тяжело больным, Ленин в «Письме к съезду» предложил снять Сталина с поста генсека. Но поскольку Ленин не только не сказал, кто его должен заменить, но и дал уничтожающие характеристики остальным лидерам партии, всерьез его указания не восприняли.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В 1923 г. Троцкий и группа старых большевиков подняли вопрос о свертывании внутрипартийной демократии и непомерном усилении роли партаппарата. Сталин вместе с Л. Б. Каменевым, Г. Е. Зиновьевым и другими лидерами развернул кампанию по дискредитации Троцкого – второго после Ленина вождя большевиков – и в 1923–1924 гг. смог его разгромить. В 1925 г., опираясь на Н. И. Бухарина (признанного теоретика партии), А. И. Рыкова (председателя Совнаркома) и др., Сталин разгромил Зиновьева и Каменева, попытавшихся воспрепятствовать стремительному возвышению своего былого союзника. В 1926–1927 гг. он, используя свое возросшее влияние и ОГПУ, уничтожил «объединенную оппозицию» (Троцкий, Каменев и Зиновьев).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Сосредоточение власти в руках Сталина повлекло за собой радикализацию как внутреннего, так и внешнеполитического курса. В начале 1920-х гг. надежды на скорую мировую революцию у большевиков стали таять. Не отказываясь от усилий по ее подталкиванию, они вынуждены были взять курс на нормализацию отношений с Западом и выход из международной изоляции. Решить накопившиеся проблемы разом, на Генуэзской конференции 1922 г., им не удалось (камнем преткновения послужил отказ от выплат внешних долгов, а главное – от компенсаций за национализированную иностранную собственность). Тогда большевики взяли курс на установление дипломатических отношений с каждой из держав в отдельности и уже к середине 1920-х гг. добились успеха.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;К концу 1920-х гг. надежды на мировую революцию вновь ожили (Великая депрессия 1929 г. укрепила их еще более). Сталин признал главным врагом не фашизм, а социал-демократию, мешавшую коммунистам штурмовать капитализм. Это углубило раскол европейского рабочего движения и не позволило объединить силы, способные остановить фашизм.<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Противоречия нэповской модели. Нэп позволил быстро восстановить страну и сохранить большевистскую диктатуру. Однако идеологизированный однопартийный режим объективно вступал в противоречие с рыночной в основе экономикой. По мере развития нэпа росла «новая буржуазия»: «нэпманы», «кулаки» – и большевики все дальше оказывались от своей заветной стратегической цели – социализма.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Из-за политико-идеологических соображений (и стремления сохранить свою социальную опору в лице номенклатуры, части рабочих и бедных крестьян) большевики ограничивали развитие крупного и среднего капитала и тем самым затрудняли рост экономики, накоплений, усиливали автаркию, внутренние диспропорции и социальное напряжение. Субъекты рыночной экономики, и в особенности нэпманы, зажиточные крестьяне, были политически бесправными. Хоть как-то гарантировать свою собственность, личную безопасность и преодолеть недостатки экономического механизма они могли лишь путем подкупа советских чиновников. Среди госаппарата, представителей правящей элиты росла коррупция. Психологически большевики, часть рабочих и бедных крестьян так и не смогли примириться с нэпом.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Противоречия нэпа требовали изменения либо «надстройки», т. е. постепенного «обуржуазивания» большевистской власти (или, по меньшей мере, пересмотра ее стратегии), либо «базиса» (ликвидации или резкого сужения рыночных отношений в экономике).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Исторический опыт показал, что эти противоречия, равно как и сама нэповская модель, отнюдь не являлись лишь советским феноменом. В той или иной мере они присущи и ряду развивающихся стран. По наличию монопольно правившего коммунистического режима и по уровню экономического развития СССР конца 1920-хгг. сопоставим с Китаем конца 1970—1980-хгг. Обе эти преимущественно крестьянские страны стояли перед проблемой завершения индустриализации. ВВП на душу населения составлял в СССР в 1930 г. 1448 долл., в Китае в 1980 г. – 1462 долл., а доля городского населения – соответственно 20 и 19,6 %. Тем не менее Китай выбрал постепенную, контролируемую компартией капитализацию (пусть и отрицаемую идеологически), а СССР – противоположный вариант. Сказались не только иные национальные традиции. У большевиков, которые самостоятельно, в отличие от китайских коммунистов, пришли к власти и почти не использовали национально-освободительную риторику (у КПК в ходе борьбы с японской оккупацией во Второй мировой войне и последующего воссоединения Китая она занимала приоритетное место), дорогу «назад», к капитализму, затрудняла небывало кровопролитная Гражданская война, с окончания которой прошло менее 7 лет. У них была сильна коммунистическая убежденность и не хватало печального опыта «реального социализма». У китайского руководства, начавшего реформы примерно через 30 лет после своей победы и создания КНР, глобальных идеологических амбиций, стремления к мировой революции, победе социализма во всем мире было уже меньше, в то же время присутствовали сильные национальные, «великокитайские» мотивы (отчасти из-за преимущественно мононационального состава страны). Качественно иным был и международный контекст.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Тем не менее выбор пути развития СССР вряд ли был жестко предопределен. Его решал не только объективный фактор – большевистские радикальные традиции и необходимость завершения индустриализации в не слишком-то благоприятных (из-за мирового экономического кризиса и нестабильности внешнеполитического положения СССР) международных условиях, но и субъективный – соотношение сил и борьба в правящей элите.<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;«Великий перелом». Стремление к построению социализма в стране и во всем мире, психологическое неприятие нэпа побуждали большевиков к сдерживанию развития частного предпринимательства, рыночных отношений. Дело усугублял и взятый ими курс на индустриализацию. Переход от восстановления к форсированному развитию тяжелой промышленности требовал огромных ресурсов, фактически за счет населения и в ущерб остальным секторам народного хозяйства. Все это усиливало вмешательство государства в экономику, вело к расстройству денежной системы (с таким трудом стабилизированной к середине 1920-х гг.) и даже к свертыванию некоторых нэповских механизмов. Окончательно «добил» нэп хлебозаготовительный кризис 1927–1929 гг., а точнее чрезвычайные, в духе военного коммунизма, меры, принятые властями для выхода из него, а затем и массовая коллективизация. Начал формироваться новый хозяйственный механизм, названный впоследствии административно-командной системой или мобилизационной экономикой. Он послужил основой для утверждения в стране тоталитарного режима.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Политической предпосылкой для «великого перелома» стала невиданная концентрация власти в руках Сталина. К тому времени он уже разгромил основные оппозиционные течения в партии. В 1928–1929 гг. Сталин использовал курс на форсированное строительство социализма для расправы над Бухариным и его сторонниками, которые хотя и поддержали его в предшествующей внутрипартийной борьбе, но имели собственные взгляды на пути социалистической модернизации, а потому были заклеймены как представители «правого уклона в ВКП(б)». Началась чистка партии, в ходе которой было исключено примерно 170 тыс. большевиков – 11 % состава партии. В 1930 г. Сталин сместил Рыкова с поста Председателя Совнаркома. Главой правительства был назначен не помышлявший о самостоятельной политической роли, преданный Сталину В. М. Молотов.<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Сталинский террор. Свертывание нэпа, а тем более коллективизация сопровождались дальнейшим расширением прав ОГПУ и возобновлением массовых репрессий. Прежде всего они обрушились на деревню: в связи с массовой коллективизацией были раскулачены, арестованы или погибли от репрессий и спровоцированного большевистской политикой голода 1932–1933 гг. от 13 до 16 млн крестьян. По сути, это было «второе издание» Гражданской войны. Репрессии затронули и городское население. Доля горожан, лишенных избирательных прав, увеличилась с 7,7 до 8,5 %. С 1928 г. развернулась кампания против «буржуазных специалистов». Были организованы сфальсифицированные политические процессы: «Шахтинское дело», по делу так называемой Трудовой крестьянской партии, «Инженерного центра» (или Промышленной партии), а также «Союзного бюро ЦК РСДРП» (меньшевиков). Кроме представителей старой, дореволюционной интеллигенции, обвиненных во «вредительстве», «шпионаже» и прочих подобных преступлениях, по подозрению в заговоре были арестованы тысячи бывших офицеров, служивших, причем, как правило, добросовестно, в Красной армии.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;После разгрома «правого уклона» начались хотя и ограниченные, но репрессии в большевистской партии. В ходе начатой в 1933 г. новой чистки ВКП(б) было исключено и «добровольно вышло» из ее рядов около &nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br>/&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br> состава партии.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Среди большевиков все больше зрело недовольство всевластием Сталина и проводимой им политикой. В начале 1934 г. при тайных выборах членов ЦК на XVII съезде ВКП(б) против него, по некоторым данным, было подано до 270 голосов. В кулуарах некоторые делегаты предлагали заменить Сталина на С. М. Кирова. 1 декабря 1934 г. Киров был убит при весьма загадочных обстоятельствах. (В дальнейшем из 1961 делегата съезда было репрессировано 1108, а из выбранного на нем ЦК – 70 %.) Сталин воспользовался убийством Кирова для подготовки новых массовых репрессий. От них пострадали все слои населения, в том числе и партийно-государственная элита, «старая партийная гвардия».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Сразу же был принят крайне ускоренный и упрощенный – без участия сторон и обжалования приговора – порядок ведения дел о терроре, к которому отныне относили едва ли не каждое крупное политическое дело. Партийным организациям было разослано закрытое письмо ЦК с требованием мобилизации всех сил на выкорчевывание «контрреволюционных гнезд». Коммунисты на партсобраниях вынуждены были отчитываться, сколько они разоблачили «врагов народа», «вредителей» и т. п. Всем республикам и областям давались задания по разоблачению «врагов народа». На местах развернули движение за «перевыполнение» этих страшных цифр. По принятому закону о наказании членов семей «изменников Родины» к уголовной ответственности стали привлекать и детей с 12 лет. В Москве, а затем и в других городах начались сфальсифицированные судебные процессы над видными большевистскими руководителями, на которых те обвинялись в самых чудовищных, немыслимых преступлениях и, как правило, приговаривались к смертной казни. Однако подавляющая часть репрессий осуществлялась путем массовых внесудебных расправ, так называемыми тройками. В их состав входили первые секретари партийных (республиканских, областных, городских, районных) комитетов, руководители исполкомов соответствующих Советов и органов НКВД. Репрессии вышли и за пределы СССР, обрушившись на Коминтерн, деятелей зарубежных компартий, а также резидентуры советской разведки. Пик террора пришелся на 1937–1938 гг., когда НКВД возглавлял Н. И. Ежов (его предшественник Г. Г. Ягода был снят, а затем расстрелян).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Точное число репрессированных неизвестно. Согласно справке НКВД, в 1937–1938 гг. только «за контрреволюционные преступления» было арестовано до 1,6 млн человек, из них 682 тыс. – расстреляны. По официальным данным, количество заключенных в лагерях и колониях (даже без учета тюрем) выросло со 179 тыс. в 1930 г. до 510 тыс. в 1934 г. и 1672 тыс. в 1939 г. К началу войны общее число заключенных, не считая высланных и «спецпоселенцев», составляло 2,2 млн человек. Совокупное же число репрессированных (включая арестованных, раскулаченных, расстрелянных, погибших от голода и т. п.) в период сталинского террора 1929–1953 гг. превысило, по некоторым оценкам, 20 млн человек. Порядок этой, естественно, приблизительной цифры коррелирует и с данными последних исследований демографов, которые выяснили, что потери населения между 1926 и 1937 гг., по самым минимальным подсчетам, составили 11 млн человек.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Причины беспрецедентного по своему размаху террора были разноплановы. Прежде всего они связаны со стремлением Сталина к абсолютной власти и уничтожению не только реальной, но даже потенциально возможной оппозиции. Глубинные причины террора коренились в самом курсе на строительство социализма, предполагавшем коллективизацию деревни, ликвидацию «эксплуататорских классов» и политической оппозиции, лишившем общество элементарных демократических прав, способных защитить его от произвола властей. Террор призван был нейтрализовать резко возросшую в результате «великого перелома» социальную напряженность путем запугивания масс и представления им «виновников» их бед в виде многочисленных «вредителей», «шпионов» и других «врагов народа».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Широкие репрессии против «старой партийной гвардии» (из 14 членов большевистского ЦК 1917 г., доживших до 1930-хгг., 11 человек были объявлены врагами народа) имели своей целью не только «приструнить» элиту, но и уничтожить людей, мешавших новому харизматическому вождю своей самостоятельностью, знаниями реальной большевистской истории, истинного места Сталина в ленинском руководстве и способов его продвижения наверх. Ликвидация части правящей элиты большевистской партии позволила вождю обновить ее за счет новых, лично преданных ему выдвиженцев.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Одной из немаловажных причин массовых репрессий было параноидальное стремление Сталина к ликвидации «пятой колонны», тех людей, социальных слоев, которые, как он полагал, могли выступить против его власти в случае войны. Этот метод он усвоил еще в Гражданскую войну, а в условиях роста международной напряженности в конце 1920-х и особенно в середине 1930-х гг. применил его вновь.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Спускаемые «сверху» разнарядки по арестам фактически означали массовый террор против невинных людей. Обстановка неописуемого ужаса, которую порождали колоссальные и немотивированные репрессии, буквально парализовала советское общество, сделала его восприимчивым к массированной пропаганде и «пластичным» к любым действиям властей.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;К концу 1930-х гг. внутриполитические задачи, которые преследовал своим террором Сталин, были в основном достигнуты. Сам он превратился в единоличного владыку огромной державы, в «непогрешимого», почти богоподобного вождя. Правящая элита была во многом обновлена и беспрекословно повиновалась вождю. Общество пережило невиданную трансформацию, в нем не осталось даже тени оппозиции. Ежов был снят со своего поста и расстрелян. Новым руководителем НКВД стал Л. П. Берия. Поскольку террор грозил окончательно дезорганизовать экономику и армию, с конца 1938 г. масштаб репрессий уменьшился. Тем не менее они продолжались вплоть до смерти Сталина.<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Создание тоталитарного государства. В 1936 г., перед началом самой острой волны репрессий, была принята новая Конституция СССР. Было объявлено, что в стране в основном построен социализм. В западной историографии и среди отечественных историков конца 1980 – 1990-х гг. шли дискуссии о том, чем являлся сталинизм: извращением марксистской теории или же ее логическим продолжением – и можно ли считать построенное к концу 1930-х гг. общество действительно социалистическим? Хотя до конца эти споры не завершены, по мере того как их политизированность падала, появлялось все больше аргументов в пользу того, что социализм в СССР все же был. Свершившимся фактом можно считать «обобществление» производства, были уничтожены частная собственность и «эксплуататорские» классы. Разумеется, это «обобществление» заключалось в тотальном огосударствлении общества, политическая власть и функции по распоряжению собственностью были отчуждены от народа и осуществлялись партийно-государственным аппаратом и лично Сталиным. Отсутствием частной собственности, колоссальной ролью государства, относительной уравнительностью, бесправием населения такая модель напоминала некоторые традиционные восточные деспотии. Но это было в основном уже индустриальное общество с грамотным (в большинстве) населением и принципиально иной, ориентированной на будущее (а не на прошлые традиционные образцы) идеологией. Как показал полувековой опыт реального социализма, осуществлявшийся более чем в полутора десятках различных стран, принципиально иных форм «обобществления» и «пролетарской» власти создать было невозможно.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Главная историческая задача, которая объективно решалась (и ценой колоссальных, непозволительных жертв была решена) в ходе строительства социализма, являлось ускоренное завершение модернизации России, форсированный переход от аграрного общества к индустриальному. В своей основе советское общество 1930-х гг. было закономерным результатом реализации марксистско-ленинской доктрины. Предполагавшиеся Марксом и Лениным социалистическая революция и диктатура пролетариата, упразднение товарного производства, рыночных отношений в новом обществе и отрицание ими «буржуазного» либерализма (в том числе гарантий личных прав, парламентской демократии и правового государства) не могли не привести к тоталитаризму. Вместе с тем некоторые конкретные формы советского общества и масштаб репрессий несли на себе отпечаток личности Сталина.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;На современном политическом языке государство, построенное в СССР к концу 1930-хгг., называют тоталитарным. Важнейшая его характеристика – максимально возможный контроль партии-государства над всеми сферами жизни общества. Предпосылками формирования в СССР государства такого типа явились не только обстановка в стране и большевистской партии в 1920—1930-х гг., но прежде всего Октябрьская революция, военно-коммунистические, а отчасти и многовековые российские традиции, связанные с гипертрофированной ролью государства, несформированностью гражданского общества, «антилиберализмом» массового общественного сознания и преобладанием в нем уравнительно-коллективистских начал.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Решив в основном внутренние задачи, сталинское руководство все более стало обращать внимание на внешнеполитические проблемы, тем более что ситуация в мире быстро накалялась.<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Между императивами безопасности и экспансионизма: сталинский режим в 1939–1941 гг. Одним из факторов оформления советского тоталитаризма стало обострение международной обстановки, связанное с победой нацизма в Германии в 1933 г. и стремительным ростом очагов агрессии в Европе и на Дальнем Востоке. При этом к закономерному беспокойству советского руководства за безопасность социалистического государства все более примешивалось стремление воспользоваться нараставшим конфликтом в Европе для собственной экспансии и расширения границ. После того как даже Великая депрессия не привела к победе в западных странах коммунистических сил, парадигма советской внешней политики начала эволюционировать от мировой революции к имперским устремлениям.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Нацистский режим в Германии тоже был нацелен на уничтожение существовавшей системы международных отношений и перекройку политической карты мира. Поскольку этот режим не претендовал на столь радикальную перестройку социально-экономической сферы, как в СССР, и не решал одновременно задачи индустриализации, то сформировать тоталитарное государство и мобилизационную экономику ему удалось гораздо быстрее, чем советскому. К тому же нацистская идеология отличалась крайним национализмом и явным экспансионизмом. В результате нацистский режим первым начал внешнюю экспансию, которая в итоге привела ко Второй мировой войне.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Примирить в этих условиях стремление, с одной стороны, избежать втягивания в большую войну, а с другой – «прирастить» территорию СССР было очень непросто. Но Сталин сделал свой выбор. Неудача создания в середине 1930-х гг. системы коллективной безопасности в Европе, трудный ход переговоров с Великобританией и Францией о взаимной помощи на случай агрессии весной—летом 1939 г. на фоне военных конфликтов с Японией на Дальнем Востоке 1938–1939 гг. подвигли его к заключению договора о ненападении с нацистской Германией 23 августа 1939 г. и разделу Европы на сферы влияния. Через неделю, 1 сентября 1939 г., Гитлер напал на<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Польшу, развязав Вторую мировую войну. В начальный период этой войны СССР выступал фактическим союзником Германии, поставляя ей сырье, стратегические материалы и совместно, согласно секретным приложениям к договорам о ненападении и «о дружбе и границах», деля Европу.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;17 сентября Красная армия вступила в еще сражавшуюся с нацистами Польшу и заняла западные области Украины и Белоруссии (составлявшие 51 % территории страны). В июне 1940 г., после разгрома Франции, с помощью Красной армии к СССР были присоединены Эстония, Латвия, Литва и Бессарабия. На присоединенных территориях тут же начались «социалистические преобразования» и политические репрессии. Высылкам и депортациям было подвергнуто по меньшей мере 1,4 млн человек – от 4 до 10 % населения. 30 ноября 1939 г. Советский Союз начал войну против Финляндии, но, встретив упорное сопротивление финнов и дружное международное осуждение, вынужден был довольствоваться лишь территориальными уступками.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Несмотря на внешне теплые отношения, противоречия между Германией и СССР постепенно нарастали. 31 июля 1940 г. Гитлер заявил своему военному руководству о том, что первоочередной задачей является война с СССР. 18 декабря 1940 г. план нападения на СССР, так называемый план «Барбаросса», был утвержден.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В СССР уже с конца 1938 – начала 1939 г. внутренняя политика стала определяться растущей угрозой втягивания СССР в глобальный военный конфликт. Предпринимались колоссальные усилия по форсированному развитию ВПК и Красной армии. 1 сентября 1939 г. был принят Закон о всеобщей воинской обязанности. Численность вооруженных сил с января 1939 г. по 22 июня 1941 г. выросла в 2,6 раза (с 1,9 до 4,9 млн человек)! Число орудий и минометов увеличилось с 56 до 118 тыс. (более чем в 2 раза), танков – с 18 до 23 тыс. (и это без учета находившихся в ремонте), самолетов – с 17,5 до 24,5 тыс. По количеству боевой техники Красная армия существенно превосходила все армии мира!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Однако колоссальная работа по повышению обороноспособности страны во многом сводилась на нет сталинским террором. Из-за него страна запоздала с подготовкой к войне. Всеобщая воинская повинность была введена лишь за год и 10 месяцев до Великой Отечественной войны. Резкое увеличение армии за столь короткий срок привело к острейшей нехватке подготовленного командного состава и падению выучки войск. Но главное, массовые репрессии «обезглавили» армию, уничтожив &nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br>/&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br> высшего командного состава.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;(Это несоизмеримо превышало потери высших советских военачальников в Великой Отечественной войне!) Массовому уничтожению подвергся средний и отчасти младший командный состав. Только в 1937–1938 гг. (а «чистки» в армии проводились с середины 1920-х гг.) было репрессировано примерно 40 тыс. командиров. Из 85 членов Военного совета при Наркомате обороны были репрессированы 76, из 5 маршалов – 3, из 16 командармов – 15, почти все командиры дивизий и бригад, около половины командиров полков! Почти полностью была разгромлена советская разведка. К 1941 г. только в сухопутных частях не хватало 67 тыс. командиров. Лишь 7 % командиров имели высшее военное образование, а &nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br>/&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br> находились на своих должностях менее года.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В середине 1930-х гг. советская школа военного искусства была одной из лучших в мире. Уже тогда успешно разрабатывалась теория современной маневренной войны с использованием крупных танковых и десантных соединений. В результате сталинских репрессий эта школа по большей части была уничтожена. В радикально обновленном военном руководстве возобладали стереотипы времен Гражданской войны.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Репрессии обескровили и военно-промышленный комплекс. Они дезорганизовали работу конструкторских бюро и военных заводов, затруднили принятие на вооружение новой техники. Многие выдающиеся конструкторы и инженеры были репрессированы. Некоторые из уцелевших работали затем в специально созданных конструкторских бюро – так называемых шарашках.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Советско-финляндская война наглядно показала низкую боеспособность Красной армии, вопиющие ошибки в ее управлении и боевой подготовке. После завершения войны произошла смена руководства Наркомата обороны, началась реорганизация армии. Ускорился выпуск новых образцов военной техники. Однако нехватка времени и сохранявшаяся в стране обстановка страха и подозрительности не позволили добиться качественных сдвигов в повышении боеготовности армии.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Все эти меры сопровождались массированной пропагандой, подготавливавшей население к грядущей войне. Престиж армии в обществе был необычайно высок. Царил культ авиации, многие из летчиков были национальными героями. Городская молодежь была охвачена массовым физкультурным движением, прыгала с парашютом, изучала стрелковое оружие и радиодело. Все знали, что война не за горами. Но с кем придется воевать, ясности не было. Антифашистская пропаганда после 23 августа 1939 г. была свернута. Напротив, гневно осуждались «империалисты», «поджигатели войны» из Великобритании и Франции, подчеркивалось «миролюбие» нацистской Германии и важность дружественных с ней отношений. Под влиянием нового курса среди городского населения возникла даже мода на немецкие имена.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В мае – июне 1941 г. в европейской части СССР была проведена скрытая мобилизация 800 тыс. призывников, к западным границам стали подтягиваться войска. Вместе с тем 14 июня 1941 г. сообщение ТАСС решительно опровергло «слухи» о готовящемся нападении Германии на СССР и подчеркнуло верность советского руководства договору о ненападении. Таким образом, и германское, и советское руководство, понимая неизбежность столкновения, активно к нему готовилось.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Испытание войной. Нападение нацистской Германии на СССР застало врасплох и самого Сталина, и страну в целом. По свидетельству Г. К. Жукова, на рассвете 22 июня 1941 г. Сталин не мог поверить, что вторжение немецких войск – не провокация, а начало страшной войны. В посланной войскам директиве подчеркивалось, чтобы, выбив с советской территории немцев, они не переходили границу СССР. Лишь 3 июля 1941 г., спустя полторы недели после начала Великой Отечественной войны, вождь набрался мужества обратиться к населению по радио. Назвав сограждан не только товарищами, но «братьями и сестрами», он впервые попытался объяснить дезориентированной стране, что речь идет о чрезвычайной опасности, о жизни и смерти Советского Союза.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Тем не менее уже с первых дней войны была развернута масштабная работа по отражению агрессии, перестройке государства на военный лад. Была создана Ставка Верховного Главнокомандования, которая сосредоточила стратегическое руководство войсками; Государственный комитет обороны, еще более централизовавший руководство страной и подчинивший его военным задачам; Совет по эвакуации и другие органы. Началась всеобщая мобилизация и перестройка экономики. Работа велась в напряженнейшем ритме, без выходных. При невыполнении приказов никакие смягчающие обстоятельства не учитывались, следовали суровые кары. Однако население страны, как правило, воспринимало драконовские меры с пониманием и не щадило сил для помощи армии.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Людские, материальные и территориальные потери СССР в Великой Отечественной не шли ни в какое сравнение с потерями в Первой мировой войне. За три с лишним года той войны Россия безвозвратно потеряла до 2,3 млн человек – меньше, чем Красная армия только за 6 месяцев 1941 г.! Беспрецедентные в мировой истории потери уже в первые недели войны, казалось, должны были неминуемо привести Советское государство к краху. Тем не менее оно устояло и, преодолев первоначальный шок, с колоссальными «издержками», но смогло использовать свои огромные мобилизационные возможности для отпора врагу.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Поначалу Сталин действовал в привычном для него духе и полагался главным образом на командный окрик и репрессии. Он взвалил вину за поражения на группу военачальников (Д. Г. Павлова, А. Д. Локтионова и др.) и расстрелял их. Опираясь на опыт Гражданской войны, Сталин ввел в армии институт комиссаров. Приказом Ставки попавшие в плен красноармейцы объявлялись изменниками. Семьи дезертировавших или плененных командиров подлежали аресту, а семьи солдат лишались государственных пособий. Даже оказавшихся в заложниках стали считать «пособниками» нацистов. С осени 1941 г. использовалась тактика «выжженной земли»: было предписано «разрушать и сжигать дотла все населенные пункты в тылу немецких войск на расстоянии 40–60 км в глубину от переднего края и на 20–30 км вправо и влево от дорог».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Политические репрессии продолжались на протяжении всей войны. Только генералов было арестовано 100 человек, из которых 63 погибли. (Из попавших в гитлеровский плен 72 советских генералов погиб лишь каждый третий.) За создание так называемых контрреволюционных организаций и антисоветскую агитацию было репрессировано 90 тыс. военнослужащих. В ГУЛАГе умерло от истощения и было расстреляно 600 тыс. человек. Репрессиям были подвергнуты целые народы. В 1941 г. были депортированы 1,2 млн немцев из Поволжья, других городов, а в 1943–1944 гг. и другие «неблагонадежные» народы: около 0,5 млн чеченцев и ингушей, более 160 тыс. калмыков и карачаевцев, 180 тыс. крымских татар, десятки тысяч балкарцев, турок, болгар, курдов и др. На новых, как правило, необустроенных местах в Сибири, Казахстане и Средней Азии смертность среди них составляла 20–25 %, а сколько еще погибло при выселении и транспортировке!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Таким образом, сталинский режим сохранил свои системообразующие черты. Но постепенно происходили некоторые изменения в его механизмах и в сознании руководства. Под влиянием острейшей ситуации 1941–1942 гг. Сталин стал чуть более гибким и внимательным к мнению своих подчиненных, прежде всего военных. Произошла широкая замена кадров. Многие выдвиженцы периода Гражданской войны и «большого террора» показали свою бездарность и, несмотря на личную преданность Сталину, были оттеснены на второй план или заменены выдвинувшимися в эти годы талантливыми полководцами и руководителями, способными самостоятельно принимать и реализовывать решения.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Во внутренней политике и официальной пропаганде под влиянием смертельной угрозы режиму появились новые мотивы. Фактически была реабилитирована Русская православная церковь (этому способствовала и необходимость улучшения отношений с союзниками). Сталин санкционировал выборы патриарха (которого у Русской православной церкви не было с 1925 г.), на местах начали создаваться новые приходы.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В Советском Союзе были возрождены некоторые атрибуты дореволюционной эпохи: гвардия, офицерство, погоны, «нереволюционные» ордена (Кутузова, Суворова, Нахимова и даже Александра Невского, хотя до революции последний был причислен к лику святых). Стали организовываться суворовские училища, во многом по образцу кадетских корпусов. Было введено раздельное обучение в школах, ученическая форма, подобная гимназической. В 1943 г. под давлением союзников был распущен Коминтерн. В 1944 г. вместо «Интернационала» был принят новый государственный гимн с имперскими мотивами, славившими «Великую Русь», «сплотившую навеки» советские республики.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В годы страшных испытаний советское тоталитарное государство, которое стало выразителем некоторых общенациональных интересов, начало пользоваться поддержкой небывалого числа советских людей. На оккупированной территории страны (к ноябрю 1942 г. – это 1,8 млн км&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br> и 73 млн человек – более 40 % населения СССР) ему противостоял нацистский оккупационный режим. Еще накануне нападения на СССР Гитлер заявил, что предстоящая война «будет сильно отличаться от борьбы на Западе, жестокость на Востоке слишком мягка для будущего». Война велась не только против властей, вооруженных сил, но и против народов нашей страны. Их нацисты относили к числу «неполноценных» и подлежащих массовому истреблению и ассимиляции. Генеральный план ОСТ, направленный на «экономическое освоение» и «колонизацию» оккупированных территорий, предусматривал «радикальное сокращение коренного населения путем запланированного голода и насильственного выселения». На работу в Германию было вывезено 5,4 млн человек, из них 2,2 млн погибли в неволе.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Одной из важных задач оккупантов стало привлечение к борьбе против советской власти самих граждан СССР. Для этого они использовали как агитацию, так и откровенный шантаж, а для военнопленных – угрозу смерти. В итоге до 1,5 млн советских граждан служили в военизированных частях (национальных, казачьих, в так называемой Русской освободительной армии) или же в полиции! Этот невиданный для России коллаборационизм был вызван не только стремлением людей выжить, спасти своих близких. Во многом это была реакция на сталинский массовый террор, варварскую коллективизацию и раскулачивание, затронувшие миллионы советских людей (нацисты активно использовали эти темы в своей пропаганде).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Тем не менее подавляющая часть населения хотя относилась к этим проявлениям сталинского режима негативно и находилась в тяжелом материальном положении, все же не поддалась на нацистскую агитацию, более того, помогала партизанам (хотя отношения с ними у населения при этом были далеко не безоблачными). Жестокость оккупационного режима сделала его противниками даже многих из тех, кто с надеждой встретил свержение советской власти. Несмотря на большие потери, численность вооруженных партизан с середины 1942 до конца 1943 г. выросла, по оценкам, в 4 раза: с 65 тыс. до более 250 тыс. человек. Общее количество партизан, по новым данным, составило 0,3–0,5 млн человек (их безвозвратные потери достигали 100 тыс. человек).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Намеренно жестокие условия оккупационного режима, непосильный труд, голод, инфекционные болезни при отсутствии элементарной медицинской помощи привели к гибели 4,1 млн человек. Кроме того, миллионы мирных людей погибли от немецких бомбежек, военных действий в прифронтовой полосе, от голода в осажденных городах и т. д. Общее количество погибшего в Великую Отечественную войну гражданского населения, даже по минимальным оценкам, составило 13,7 млн человек. Трагическая судьба ждала и советских военнопленных. Их число доходило до 5,7 млн, а по некоторым оценкам, и до 6,2 млн человек. 58 % из них – 3,3 млн человек – погибли в результате целенаправленного уничтожения, непосильного труда и голода. (Из 236 тыс. английских и американских военнопленных, находившихся на территории Германии, за годы войны погибли 8,5 тыс. человек – 3,5 %.)<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Великая Отечественная война стала не только проверкой, но и в некотором смысле высшей точкой развития советского тоталитаризма. Победа в войне послужила ему в качестве повторной (после Гражданской войны) легитимизации, упрочила его позиции в массовом сознании. Во многом это относилось и к мировому сообществу, авторитет и влияние СССР в котором резко выросли, и он превратился во вторую после США сверхдержаву. Великая Отечественная война наложила неизгладимый отпечаток на все советское общество. Отныне любые шаги, любые жертвы для укрепления обороноспособности страны вызывали понимание и поддержку широких слоев населения как в городе, так и в деревне.<br>
<br><br><h3>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Советский режим: от «заморозков» к «оттепелям»<br></h3>&nbsp;&nbsp;&nbsp;К апогею тоталитаризма. Война дала импульс изменению массового сознания. Она смела удушливую атмосферу 1930-х гг. и породила надежды на перемены в стране. К тому же миллионы людей (более 6,1 млн человек в составе действующей армии и 5,5 млн репатриантов) впервые побывали за границей и смогли сопоставить достижения европейской и советской цивилизации. Широкое сотрудничество с «империалистическими» странами, ставшими союзниками в борьбе с нацизмом, поколебало утвердившиеся стереотипы и вызвало интерес и симпатии к Западу. В целом люди чувствовали себя победителями и верили в то, что мирная жизнь будет совсем иной, чем прежде. Среди народа ходили слухи о предстоящем роспуске колхозов и даже ВКП(б).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Неясное, часто неосознанное стремление народа к свободе по большей части не доходило до критики социалистической системы. Отсутствие гражданского общества, страх и вколоченные идеологемы давали о себе знать. Исключение составляли присоединенные перед войной Прибалтика, Западная Украина и Западная Белоруссия, где до середины 1950-х гг. шла партизанская война против советского режима. (Только внутренние войска провели 55 тыс. оперативно-войсковых операций против партизан, нанеся им потери в 230 тыс. человек, в том числе 50 тыс. убитыми.) Но и в России отношение к начальству стало более критическим. Относительной радикальностью отличалось молодое поколение, которое было меньше подвержено страху и идеологическим догмам. В Москве, Воронеже, Свердловске, Челябинске и других городах возникли молодежные группы, которые занимали антисталинские, но, как правило, просоциалистические позиции.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Реформистские настроения проникали и в большевистскую элиту, обновленную в годы войны. В ходе выработки и закрытого обсуждения проектов новой Конституции СССР и Программы<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;ВКП(б) нередко звучали демократические предложения о децентрализации управления экономикой, расширении внутрипартийной демократии, ротации кадров. По существу, в различных слоях общества ставился вопрос о том, чтобы отойти от довоенной общественной модели.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Обострение социально-экономической, а отчасти и политической ситуации в 1946–1947 гг. поставило Сталина перед дилеммой: либо реформы, либо возвращение к довоенному сверхжесткому курсу. Он выбрал последнее. Сыграл свою роль его прошлый опыт и имперские амбиции, подтолкнувшие развертывание «холодной войны».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Оформившаяся в начале 1942 г. антигитлеровская коалиция стала одним из ключевых факторов победы во Второй мировой войне. Но после победы основная ее цель исчезла, противоречия между союзниками вышли наружу. Толчком к ожесточенной военно-политической конфронтации, балансирующей на грани третьей мировой войны, послужила борьба за передел послевоенной Европы. В результате весь мир оказался расколот на систему социализма, капитализма, а также колониальные страны. По мере обретения независимости последние все более становились ареной борьбы двух противоборствующих сторон.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Репрессии после Великой Отечественной войны вспыхнули с новой силой. Они обрушились не только на вооруженное подполье в западных районах СССР, но и на советских военнопленных, сумевших выжить в фашистских концлагерях. По официальным данным, из 1,8 млн вернувшихся из плена около 1 млн было направлено на службу в Красную армию, а 600 тыс. – в «рабочие батальоны» на стройки и в промышленность, до 340 тыс. – в лагеря НКВД. В 1946 г. прошли процессы по делам молодежных групп, обвиненных в «антисоветизме» и «терроризме», а всего было вскрыто более 3,5 тыс. «антисоветских организаций», в которых насчитывалось 20,6 тыс. человек. Развернулись репрессии и в армии, в том числе против ряда военачальников и генералов. Уже в 1945–1946 гг. за «контрреволюционные» преступления было осуждено около 250 тыс. человек. Росло число репрессий и по уголовным делам. По приговорам гражданских судов в 1945 г. было осуждено 0,84 млн человек, в 1946 – 1,1 млн, в 1947 – 1,3 млн, в 1948 г. – 1,1 млн человек. Причем жесткость наказаний нарастала. Если в 1940 г. народные суды приговорили на срок более 5 лет лишения свободы 2,1 % осужденных, то в 1946 – 4 %, а в 1948 г. – 29,2 %.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;С 1946 г. разгромной критике стали подвергаться некоторые представители творческой интеллигенции. В ходе развернутых властями погромных «дискуссий» по философии, биологии, языкознанию, политэкономии происходила травля ряда ученых. Некоторые науки и научные направления (генетика, кибернетика, психоанализ) вообще были осуждены как буржуазные. С конца 1948 г. началась кампания «по борьбе с космополитизмом», призванная вытравить из массового сознания интерес и симпатии к Западу, возникшие в военные годы, усилить идеологическую изоляцию страны, разжечь шовинистические и антисемитские чувства (под «безродными космополитами», как правило, подразумевались евреи), воссоздать образ внутреннего и внешнего врага. В 1949 г. были арестованы члены Еврейского антифашистского комитета, в который входили видные деятели советской науки и культуры.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Выбор политического курса и развертывание репрессий были тесно связаны с борьбой за власть, которую подтолкнула болезнь дряхлеющего вождя. В сталинском окружении старое поколение руководителей оттиралось на второй план, а в новом выделялись группировки Л. П. Берии – Г. М. Маленкова и «ленинградцев» (секретари ЦК А. А. Жданов и А. А. Кузнецов, председатель Госплана Н. А. Вознесенский и др.). Сталин искусно разжигал противоречия в высшей элите и манипулировал ею. В первые послевоенные годы он всячески выдвигал «ленинградцев». В то же время Берия был лишен поста наркома внутренних дел, а Маленков, член Политбюро и секретарь ЦК КПСС, отправлен в Среднюю Азию. Но после смерти Жданова в 1948 г. настроение вождя изменилось. В 1949 г. руководители ленинградской партийной организации были обвинены в «противопоставлении» центральным органам и в «антипартийности». В итоге «ленинградского дела» более 200 человек, в том числе Кузнецов и Вознесенский, были расстреляны. Объективно победе Берии и Маленкова способствовало то, что они возглавили ключевые сектора военно-промышленного комплекса, отвечая соответственно за атомный проект и реактивную технику (спецкомитеты № 1 и 2), и были больше нужны Сталину в условиях, когда «холодная война» грозила перерасти в «горячую» фазу. Но и их торжество оказалось мимолетным.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В противовес тандему Берии – Маленкова Сталин выдвинул Н. С. Хрущева (с 1949 г. секретарь ЦК и руководитель московской парторганизации) и Н. А. Булганина (заместитель Председателя Совета Министров). В 1951 г. началась чистка Министерства госбезопасности. По заданию Сталина подбирался компромат и готовилось устранение Берии, а также представителей старого поколения руководителей: В. М. Молотова, А. М. Микояна, Л. М. Кагановича, К. Е. Ворошилова и др. В 1952 г. началось «дело врачей». Большую группу медиков, включая руководство Кремлевской больницы, обвинили в заговоре с целью убийства – путем заведомо неправильного лечения – высших партийных руководителей. По всей стране были организованы митинги с требованиями смертной казни для «врачей-убийц». Публичный процесс над ними должен был стать началом масштабного витка массового террора в духе 1937 г. Смерть Сталина помешала этим планам. Но и за 1945–1953 гг. число заключенных только в лагерях и колониях ГУЛАГа (без тюрем) выросло с 1,5 до 2,5 млн человек. Кроме того, на спецпоселении в конце 1940-х гг. находилось 2,3 млн человек.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Сталинский тоталитарный режим, его идеология и атрибутика к концу 1940-х гг. претерпели заметную эволюцию. Вместо идей мировой революции, «пролетарского интернационализма» на первый план все более выходила идея русской, фактически имперской государственности. В 1946 г. Рабоче-крестьянская красная армия стала называться Советской армией. Наркоматы переименовали в министерства, ряду городов, названных в честь советских деятелей, были возвращены прежние названия (Орджоникидзе вновь стал Владикавказом, Ворошиловск – Уссурийском и т. д.). Возродилась форма для чиновничества, учащихся школ. Численность центральных ведомств (без силовых) по сравнению с 1940 г. выросла в 1950 г. на 17 %. Продолжился курс на негласную реабилитацию церкви, росло число действующих храмов.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В СССР все более проступали черты всепроникающего бюрократического режима с едва ли не абсолютным контролем партийно-государственного аппарата и лично Сталина над страной и ее гражданами. Культ вождя достиг своего апогея. Тяжелая, мертвящая все живое атмосфера парализовывала любую живую мысль и была нестерпима даже для высшей большевистской элиты.<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;«Оттепель». 5 марта 1953 г. умер Сталин. Отсутствие механизмов передачи власти, в течение трех десятилетий сосредоточенной не столько в партии и органах госбезопасности, сколько лично в руках диктатора, с его уходом вызвало длительный период политической нестабильности. Выбор путей дальнейшего развития страны определялся в результате ожесточенной борьбы за власть, развернувшейся в высшем руководстве, в партийно-государственной элите. Но общее направление – к некоторой демократизации режима, устранению «крайностей» сталинизма – было задано с самого начала.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Причины начавшейся «оттепели» коренились в явном перенапряжении советского общества, длительное время находившегося в состоянии постоянной мобилизации, борьбы с внутренними и внешними врагами. Результатом явилось невиданное разорение деревни, нищета подавляющей части населения, а также колоссальная по своим масштабам и неэффективная ГУЛАГовская экономика. Все эти факторы не только сдерживали дальнейшее развитие страны, но и грозили социальными потрясениями. Однако решающую роль в отходе от сталинского курса сыграло стремление партийно-государственной элиты обезопасить себя от возобновления массовых репрессий.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;После смерти Сталина власть перешла к так называемому коллективному руководству. Ключевую роль в нем играли Маленков – председатель Совета Министров СССР, Берия – первый заместитель председателя СМ СССР и министр внутренних дел и Хрущев – секретарь ЦК КПСС (с сентября 1953 г. – первый секретарь ЦК КПСС). Баланс сил внутри «коллективного руководства» был неустойчивым.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Маленков, который унаследовал от Сталина принципиально важный пост главы правительства и председательствовал на заседаниях Президиума ЦК, выступал в союзе с Берией. Они располагали самыми мощными рычагами власти и предлагали (причем главным образом Берия) радикальные меры по реформированию страны. Они высказались против культа Сталина, и уже вскоре его пропаганда стала свертываться. По инициативе Берии 27 марта 1953 г. была объявлена небывалая амнистия, в ходе которой было освобождено около 1 млн человек – до 40 % заключенных (главным образом уголовных), прекращено «дело врачей» и ряд других политических дел, ограничены права Особого совещания при МВД СССР и запрещены пытки арестованных. Берия предлагал резко расширить права союзных республик, передать часть полномочий партии государственным органам, а также отказаться от насаждения колхозов в Восточной Европе и от строительства социализма в Восточной Германии, объединив ее с Западной Германией в нейтральное государство.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Столь радикальный, неожиданный реформизм Берии был вызван прежде всего его информированностью о реальных проблемах советского общества. (Всепроникающая система МВД предоставляла ее руководителю разносторонние сведения.) Сказывались ум и энергия Берии, привыкшего быстро приспосабливаться к обстановке, новым задачам. Но главное, он, по-видимому, стремился «подчистить» свой кровавый имидж и утвердить себя в роли пусть пока и «неформального», но лидера страны.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Партийно-государственная элита ненавидела Берию и боялась его. Своей активностью, напористостью, радикализмом и пересмотром некоторых политических дел конца 1940 – начала 1950-х гг. (к которым он не имел прямого отношения, но в которых были замешаны Маленков и другие видные фигуры) он еще больше насторожил остальных членов «коллективного руководства» и вызвал подозрения в претензиях на единоличную власть.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Все это позволило Хрущеву и Маленкову объединить высшее руководство страны. 26 июня 1953 г. с помощью ряда высших военачальников Берия был арестован на заседании Президиума Совета Министров СССР (превращенного по ходу дела в заседание Президиума ЦК). Июльский (1953) пленум ЦК КПСС, используя традиционные клише, предъявил ему богатейший набор обвинений вплоть до подготовки государственного переворота и «шпионской деятельности» в интересах «мирового капитала». После непродолжительного для такого дела и во многом формального следствия в декабре 1953 г. Берия и ряд других руководителей НКВД—МГБ– МВД были приговорены к расстрелу.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Лидером «коллективного руководства» на время оказался Маленков. Хотя разоблачение Берии привело к дискредитации многих его реформаторских предложений, линия на некоторую демократизацию советского общества продолжилась. Была проведена чистка руководства и существенно ограничены полномочия МВД, ликвидированы чрезвычайные внесудебные органы: Особое совещание при МВД СССР, «тройки» и др. Верховный суд по протестам прокуратуры получил право пересматривать решения коллегий ОГПУ, «троек» и особых совещаний при НКВД, МГБ и МВД. В 1954 г. последовал пересмотр «ленинградского дела» (косвенно это был удар по причастному к нему Маленкову) и был создан Комитет государственной безопасности (КГБ). В ходе чисток личного состава к 1963 г. из него было уволено более 46 тыс. офицеров. Началась постепенная реабилитация осужденных на политических процессах 1930-х и начала 1950-х гг. С 1954 по 1962 г., по имеющимся данным, было реабилитировано 258 тыс. человек. Прекращение массовых репрессий и начало реабилитации привели к резкому уменьшению числа заключенных, осужденных за контрреволюционные преступления: в 1954 г. их было 468 тыс. человек, в начале 1956 г. – 114 тыс., а в апреле 1959 г. – лишь 11 тыс. человек.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В августе 1953 г. Маленков сформулировал курс на социальную переориентацию экономики и возрождение разоренной деревни, который был с энтузиазмом воспринят населением. Однако властные позиции Маленкова после разоблачения Берии и пересмотра «ленинградского дела» оказались ослабленными. Карательные органы были поставлены под контроль партии, а фактически – первого секретаря ЦК КПСС. Власть все более перемещалась из правительства в Секретариат ЦК, т. е. к Хрущеву. Маленков оказался не силен в аппаратных играх, допустил ряд просчетов. Социально-экономическими новациями и жесткой критикой бюрократизма он восстановил против себя подавляющую часть правящей элиты, аппарата. В январе 1955 г. на пленуме ЦК Хрущев обвинил Маленкова в многочисленных ошибках и стремлении к «дешевой популярности» у народа. Тот почти не сопротивлялся и покаялся в «ошибках». В феврале 1955 г. Маленков был освобожден с поста председателя правительства по «собственной просьбе».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Лидером «коллективного руководства» стал Хрущев. Невзирая на то, что сам он, как и все сталинское руководство, был причастен к репрессиям, борьба за укрепление своих позиций, а отчасти и определенный нравственный импульс, стремление освободиться от тяжкого сталинского наследия побудили его разоблачить перед партийной общественностью некоторые преступления и ошибки Сталина. 25 февраля 1956 г. на закрытом заседании XX съезда КПСС Хрущев неожиданно для делегатов выступил с докладом «О культе личности и его последствиях». (В нем были использованы некоторые материалы специальной комиссии Президиума ЦК, но в существенно переработанном и дополненном виде.) Раскрыв, пусть даже частично, правду о преступлениях вождя, Хрущев поверг в шоковое состояние партийную элиту, а затем и все советское общество, узнавшее вскоре о содержании доклада. Хотя в речи Хрущева, а тем более в последующем постановлении ЦК негативные явления в жизни советского общества были обозначены избирательно и объяснены трудными условиями социалистического строительства и отрицательными чертами личности Сталина, доклад произвел такое воздействие на умы, что возвращение к сталинскому режиму стало уже невозможным.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;После этого процесс реабилитации жертв политических репрессий приобрел невиданный масштаб. В 1957 г. было реабилитировано большинство народов, пострадавших от сталинского произвола: возвращены из ссылки и вновь получили автономию чеченцы, ингуши, калмыки, балкарцы, карачаевцы. (Права поволжских немцев и крымских татар восстановлены не были.) Потянувшиеся из лагерей и ссылок миллионы людей несли обществу страшную правду об «изнанке» сталинского режима. Развенчание Сталина, прекращение массовых репрессий и широкая (хотя и не завершенная) реабилитация жертв политических репрессий явились крупнейшим историческим достижением правления Хрущева.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Был сделан ряд шагов в направлении демократизации советского общества: отменены некоторые откровенно репрессивные статьи сталинского законодательства; расширены права союзных республик; предприняты попытки оживить местные Советы. Возникли новые общественные организации, многообразные формы общественного самоуправления (работавшие под партийно-государственным контролем). Начались масштабные экономические и социальные реформы.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Вместе с тем хрущевская эпоха сопровождалась повышением роли коммунистической партии. Если при Сталине она фактически не контролировала высшие правительственные, а тем более силовые структуры, которыми лично распоряжался вождь, то теперь этот контроль приобрел всеохватывающий характер. В 1953–1964 гг. число коммунистов выросло с 6,9 до 11,8 млн человек. Доля рабочих в КПСС в середине 1960-х гг. составляла 37 %, а служащих – более 46 %.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Значительная, если не подавляющая часть партийно-государственной номенклатуры и рядовых граждан не смогла примириться с низвержением фигуры Сталина, олицетворявшей для них все успехи и победы СССР (как реальные, так и мнимые). Десятки миллионов людей, привыкших верить Сталину едва ли не больше, чем самим себе, были дезориентированы, не хотели признавать страшную правду, ставившую под сомнение всю их прожитую жизнь. Острые дискуссии развернулись и за рубежом. В результате развенчание «культа личности Сталина» раскололо партийную элиту, все советское общество и даже международное коммунистическое движение и левую общественность на Западе.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Низвергнув Сталина и развернув радикальные реформы, Хрущев еще более восстановил против себя часть партийно-государственной элиты. Ее объединяло не столько неприятие резкой критики Сталина, сколько недовольство сосредоточением власти в руках Хрущева. 18 июня 1957 г. на заседании Президиума ЦК КПСС Маленков, Каганович и Молотов поставили вопрос о смещении Хрущева с поста первого секретаря. По некоторым данным, семью голосами против четырех это решение было принято. Но на стороне Хрущева выступила значительная часть обновленного ЦК, его аппарата, а главное – армия, возглавляемая Г. К. Жуковым, и КГБ, руководимый И. А. Серовым. На созванном с их помощью 22–29 июня пленуме ЦК КПСС противники Хрущева были разгромлены, выведены из состава ЦК, а их группа названа антипартийной.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В октябре 1957 г. был снят министр обороны Жуков, формально за «нарушения партийных принципов руководства Вооруженными силами», а на деле из-за своей самостоятельности и популярности. Новым министром обороны стал хорошо знакомый Хрущеву и куда более покладистый Р. Я. Малиновский. В марте 1958 г. Хрущев, оставаясь первым секретарем ЦК, занял пост председателя правительства.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Огромная концентрация власти не пошла на пользу стране. Используя общественный подъем и стремясь решить обострявшиеся экономические проблемы, Хрущев взял курс на строительство коммунизма. В 1961 г. на XXII съезде КПСС была принята новая (третья по счету) Программа КПСС, предусматривавшая построение в СССР материально-технической базы коммунизма за два десятилетия. Несмотря на очевидный утопизм, гигантские задачи вызвали заметный (хотя и кратковременный) всплеск энтузиазма. Этому способствовал и провозглашенный в Программе курс на повышение уровня жизни, демократизацию советского общества, замену государственного управления общественным самоуправлением. Идейно-теоретическую основу курса на демократизацию составляло положение о том, что государство диктатуры пролетариата в СССР переросло в общенародное государство.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Вместе с тем советский режим отнюдь не отказался от репрессий против тех, кто шел дальше того, что было «разрешено свыше», а уж тем более тех, кто осмеливался открыто протестовать. Протесты в те годы носили главным образом экономический характер. В октябре 1959 г. было подавлено массовое выступление рабочих «казахстанской Магнитки», возникшее на почве бытовой неустроенности. Продовольственные трудности и повышение цен на мясо и молоко в июне 1962 г. вызвали рабочие демонстрации и волнения в ряде городов Донбасса, Кузбасса и Центральной России. В основном дело ограничивалось стычками с милицией и переговорами. Но массовая демонстрация в Новочеркасске была расстреляна: 24 человека погибли, 30 – ранены, 105 участников демонстрации были осуждены, семеро из них приговорены к расстрелу.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Хрущевское руководство, взявшее курс на строительство коммунизма, не могло смириться с наметившимся в годы войны ростом влияния церкви. Хотя многие репрессированные священники были реабилитированы, а партийные деятели неоднократно встречались с высшими церковными иерархами, пытаясь использовать их для укрепления внешнеполитических позиций СССР, тем не менее с конца 1950-х гг. вновь резко активизировалась антирелигиозная пропаганда, ужесточился административно-репрессивный нажим на церковь, верующих, началось массовое закрытие храмов. Однако уничтожить церковь не удалось. С середины 1960-хгг. давление на нее начало ослабевать. Количество приходов стабилизировалось, с конца 1960-х гг., несмотря на все препоны и ухищрения властей, интерес народа к религии вновь стал расти.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Одним из следствий «оттепели» явилось зарождение в советском обществе «духовной оппозиции», поначалу малочисленной и сравнительно умеренной, но уже осмеливавшейся подавать свой голос публично. Во второй половине 1950-х гг. в СССР возник феномен «самиздата». Появились машинописные журналы, в которых публиковались литературные, исторические произведения, казавшиеся официальной цензуре слишком смелыми. Несмотря на периодические аресты «издателей», авторов и читателей, выпуск «самиздата» продолжался и дал импульс зарождению в СССР в 1960-х гг. диссидентского движения. Власть, видя, что «оттепель» приводит к нежелательным последствиям, периодически прибегала к «закручиванию гаек», «проработкам» и другим привычным политико-административным методам подавления.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В середине 1960-х гг. в элите и широких массах наблюдалось недовольство Хрущевым. Народ был озлоблен нехваткой продовольствия (перебои возникали даже с хлебом), курсом на ликвидацию личного подворья в деревнях и повышением розничных цен в 1962 г. (на следующий год после принятия Программы КПСС, провозгласившей курс на снижение цен). В армии Хрущеву не могли простить резкого, не всегда продуманного сокращения численности личного состава и обычных вооружений. Интеллигенция была разочарована непоследовательностью хрущевской политики, грубыми, бесцеремонными «разносами» ряда писателей и художников. Партийная элита, избавленная Хрущевым от страха репрессий, тем не менее была недовольна бесчисленными реорганизациями, порождавшими частую смену кадров и нестабильность ее положения, а также попытками Хрущева урезать ее привилегии и полномочия (ограничить срок пребывания на руководящих должностях, развернуть общественное самоуправление и т. д.). Значительная часть элиты и общества не смогла простить ему разоблачений Сталина. Хрущева дискредитировала явная непродуманность многих решений (разделение партийных, советских органов на промышленные и сельские, кампания по едва ли не повсеместному насаждению кукурузы и т. д.), а также противоречие его «приземленной», активной, импульсивной натуры с укоренившимся в массовом сознании традиционным стереотипом всезнающего, строгого и мудрого вождя – «небожителя».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Группа высших партийных и государственных деятелей, в основном выдвиженцев самого Хрущева, организовала заговор, в который вовлекла широкий круг номенклатуры. Они созвали расширенное заседание Президиума, а затем и пленум ЦК. 13 октября 1964 г. отдыхавшего в Сочи Хрущева срочно вызвали в Москву, ему предъявили ряд обвинений, и он был смещен со своих постов. В обществе отставку первого секретаря встретили с одобрением, и лишь немногие сознавали, что это конец «оттепели».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;«Оттепель» нанесла мощный удар по сталинскому тоталитаризму, подорвала некоторые его основы. С прекращением массовых репрессий и развенчанием Сталина тоталитарный режим начал постепенно разрушаться. Однако реформаторский потенциал советского общества оказался недостаточным не только для продолжения реформ, но даже для сохранения завоеваний «оттепели».<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;От стабильности к разложению. На октябрьском (1964) пленуме ЦК КПСС первым секретарем ЦК (с 1966 г. – генеральным секретарем) был избран Л. И. Брежнев. Он, по сути, стал выразителем интересов партийно-государственной номенклатуры. Господствующими в ее среде настроениями были неприятие хрущевских реформ, стремление к стабильности и комфортным для себя условиям. Несмотря на ностальгию по сталинским временам, большинство элиты понимало, что возвращение тех порядков создало бы для нее угрозу и вызвало неблагоприятный международный резонанс. Поэтому брежневское руководство, подготовив два проекта постановления о реабилитации Сталина (частичной и полной), не решилось их принять и ограничилось тихой, негласной реабилитацией «вождя народов». Восторжествовал сравнительно умеренный консервативный курс.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Причем в экономике поначалу еще сказывался новаторский импульс «оттепели». В 1965 г. по инициативе нового Председателя Совета Министров СССР А. Н. Косыгина были начаты экономические реформы. Однако уже к концу 1960-х гг. они стали свертываться, а внутриполитический режим – ужесточаться. Причиной послужили трудности в реализации реформ, дальнейшее укрепление властных позиций Брежнева, но особенно так называемая Пражская весна 1968 г.: экономические, а затем политические преобразования, проводившиеся чехословацкими коммунистами под лозунгом «социализма с человеческим лицом». Они вызвали рост антисоветских, антикоммунистических настроений и в итоге подтолкнули советское руководство к оккупации Чехословакии.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Основные усилия Брежнева были сосредоточены на укреплении собственной власти и постепенном устранении конкурентов из числа сподвижников по ниспровержению Хрущева. Отказ от реформ, стремление к стабильности, отмена норм обновления руководящих кадров и прежнего курса на развитие общественного самоуправления – все это вело к росту всевластия и бесконтрольности номенклатуры в центре и на местах.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Быстро свертывалась критика Сталина, процесс реабилитации жертв политических репрессий практически сошел на нет, ужесточалась цензура. Многие писатели, публицисты были лишены возможности публиковаться, ряд кинофильмов запрещался к показу. Стали подвергаться гонениям ученые – представители гуманитарных наук, чьи концепции расходились с официальными установками. Уже в 1965–1966 гг. состоялся первый после 1953 г. громкий политический процесс над писателями Ю. М. Даниэлем и А. Д. Синявским. В дальнейшем политические процессы проходили как в Москве, так и в других городах. В Уголовный кодекс была внесена статья, предусматривавшая уголовную ответственность за распространение слухов и информации, «порочащих» советский строй, которая стала важнейшим средством борьбы против инакомыслия. Неугодные режиму люди не только подвергались судебным преследованиям, но и принудительно помещались в психиатрические лечебницы, а некоторых высылали за границу.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Однако все эти меры не покончили с инакомыслием, а, напротив, способствовали оформлению диссидентского движения. Его «знаменем» стал академик А. Д. Сахаров (один из «отцов» советской водородной бомбы). Диссиденты пытались отстаивать права человека, политических заключенных, вскрывали нарушение властями конституционных норм, подписанных СССР документов ООН и других международных соглашений. Немногочисленное движение диссидентов явилось симптомом начавшегося разложения советского тоталитаризма. Несмотря на репрессии, оно сумело выжить и представляло моральную и идеологическую угрозу режиму.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Для обоснования своего курса брежневское руководство выдвинуло формулу обострения идеологической борьбы двух мировых систем, напоминавшую сталинский тезис об обострении классовой борьбы по мере продвижения к социализму. Главной идеологической новацией стала концепция развитого социализма. Она явилась реакцией на выявившийся к концу 1960-х гг. утопизм задач по строительству коммунизма. В 1967 г. Брежнев констатировал, что в СССР построено развитое социалистическое общество. Этот тезис позволял заполнить идеологический вакуум, «отодвинуть» задачу построения коммунизма в неопределенное будущее и в то же время зафиксировать «достижения» на этом пути. В 1977 г. была принята новая Конституция СССР, закрепившая монопольное положение КПСС в политической системе. Брежнев, оставаясь генеральным секретарем ЦК КПСС, занял пост Председателя Президиума Верховного Совета СССР.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В отличие от Сталина и даже от Хрущева Брежнев относительно осторожно пользовался властью. Если он сталкивался со сложной, трудноразрешимой проблемой, то предпочитал бездействовать. Однако со временем таких проблем становилось все больше, а по мере сосредоточения власти в своих руках и ухудшения здоровья Брежнев все меньше обращал на них внимания. Его примеру следовал партийный и государственный аппарат. В результате проблемы нарастали, а реальных мер для их решения не предпринималось. Напротив, пропаганда все громче трубила об успехах и славословила Брежнева. Он награждал себя все новыми наградами. Средний возраст членов Политбюро превысил 71 год. Не только для миллионов рядовых граждан, но и для части советской элиты все очевиднее становилась невозможность сохранения существовавшего в стране положения дел.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;После смерти Брежнева в ноябре 1982 г. генеральным секретарем ЦК КПСС стал Ю. В. Андропов, бывший председатель КГБ. Он был жестким защитником советской системы. При нем готовилось постановление ЦК о реабилитации Сталина, изучался вопрос о возвращении Волгограду прежнего названия. Почти полностью было разгромлено диссидентское движение. Резко обострились отношения с Западом.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Вместе с тем Андропов, в отличие от Брежнева, признал наличие в стране серьезных проблем. В ряде своих выступлений он поколебал отдельные идеологические догматы, блокировавшие возможность реформ. Однако, как вывести страну из предкризисного состояния, он не знал. Акцент был сделан на наведении дисциплины и порядка с помощью жестких административных мер, массовой замене руководящих кадров. За время своего недолгого правления Андропов сменил 18 союзных министров и 37 первых секретарей обкомов, крайкомов и ЦК союзных республик. Началось расследование некоторых крупных дел о коррупции. Несмотря на явные даже по советским меркам «перегибы» (доходившие до «облав» в кинотеатрах, парикмахерских, магазинах с целью выявления тех, кто прогуливал или незаконно уходил с работы), андроповский курс зародил в массовом сознании надежды на перемены в стране. Популярность Андропова во многом объяснялась тем, что его курс, обещая изменения, тем не менее во многом соответствовал стереотипам массового сознания советских людей с его традиционалистскими упованиями на «твердую руку», «решительные меры», наведение «порядка», борьбу с вороватыми «боярами» (номенклатурой).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В феврале 1984 г. генеральным секретарем ЦК КПСС был избран 72-летний и, по существу, смертельно больной К. У. Черненко. Он, в отличие от Андропова, не особенно стремился к этому посту и был выдвинут на него большинством Политбюро, не хотевшим перемен. Будучи ограниченно дееспособным и, естественно, не склонным к реформам, Черненко как нельзя лучше подходил для этого. Однако, несмотря на обозначившийся отход от преобразований (а отчасти и благодаря этому), в этот период происходило «дозревание» общественного сознания, даже в части элиты укреплялась мысль о необходимости перемен.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В каком-то смысле брежневская эпоха явилась реакцией на бурные, радикальные перемены и потрясения, которые советское общество едва ли не непрерывно претерпевало с конца 1920-х гг. В этом отношении она напоминала некоторые режимы, установившиеся после революций в Европе, Латинской Америке и на Востоке. Однако в силу особенностей тоталитарного, лишенного политической конкуренции режима наступившая стабильность быстро переросла в застой и привела к стремительному разложению системы. Поначалу, как и в ряде традиционных обществ Востока, выход из системного кризиса правящая элита искала на пути «возвращения» к истокам. Неудача андроповского курса с его тенденцией к «мягкому» неосталинизму привела к гораздо более радикальной, но совсем иной политике.<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Перестройка и крах советского социализма. 8 марта 1985 г. генеральным секретарем ЦК КПСС был избран М. С. Горбачев. В апреле 1985 г. на пленуме ЦК он провозгласил курс на ускорение социально-экономического развития. Добиться этого предполагалось за счет ускорения научно-технического прогресса и активизации «человеческого фактора». Последнее подразумевало наведение дисциплины и порядка, замену неэффективных руководителей, повышение ответственности кадров и их инициативы. Была развернута антиалкогольная кампания. В 1986 г. XXVII съезд КПСС принял новую редакцию Программы партии, провозгласившую курс на совершенствование социализма. Таким образом, ставка поначалу делалась на политико-административные меры, глубоких реформ не предусматривалось.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Предпринятые шаги изменили общественно-политическую атмосферу. Популярность молодого динамичного лидера стремительно росла. Но даже скромные преобразования входили в жизнь с трудом. Горбачев сталкивался с сопротивлением со стороны части высшего руководства, партийного и государственного аппарата, с «торможением», как он это называл, курса на ускорение. К тому же постепенно Горбачев стал осознавать глубину стоящих перед страной проблем. К необходимости изменения существовавших порядков подтолкнула и страшная катастрофа на Чернобыльской АЭС в апреле 1986 г., которая поначалу замалчивалась властями. Все это подвигло Горбачева к постепенной радикализации преобразований.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Уже с 1986 г. активно начал использоваться термин «перестройка», ставший в дальнейшем названием всей горбачевской политики. Январский (1987) пленум ЦК КПСС выдвинул на первый план уже не «ускорение», а курс на демократизацию и гласность. Была серьезно смягчена цензура, общество стало активно обсуждать острые, ранее запретные проблемы. Как и в годы хрущевской «оттепели», начался расцвет публицистики, но в еще больших, невиданных масштабах. Развернулась публикация ранее запрещенных или не издававшихся отечественных и зарубежных авторов. Попытка коммунистических консерваторов остановить сокрушающий вал гласности (сигналом к чему послужила публикация в 1988 г. письма Н. Андреевой «Не могу поступиться принципами») успехом не увенчалась. Падение монополии КПСС на информацию, допущение в советское общество пусть не свободы слова, но гласности, определенного плюрализма мнений привели к принципиальным изменениям в духовной сфере и стремительной радикализации общественных настроений. В массовом сознании начали рушиться социалистические ценности, вызревали идеи, подготавливавшие смену всей социальной модели в стране.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В июне 1987 г. на пленуме ЦК КПСС был утвержден проект первой с начала перестройки серьезной экономической реформы. В 1988 г. на XIX Всесоюзной конференции КПСС впервые за годы советской власти было принято решение о глубокой реформе политической системы (в ней, как было признано, коренились «механизмы торможения» преобразований). Пытаясь раскрыть потенциал социализма, в который он свято верил, идеалист Горбачев попытался соединить «социалистические ценности», в том числе однопартийность, с некоторыми политическими свободами, элементами либеральной доктрины. Был провозглашен курс на создание социалистического правового государства, разделение властей (КПСС подразумевалась в роли четвертой главной силы), реорганизацию Советов. В конечном счете эта реформа подорвала политическую монополию КПСС, ограничила всевластие партгосаппарата. Миллионы людей впервые познакомились с некоторыми идеями либерализма, начали формироваться новые, неподконтрольные властям политические структуры. В 1988 г. вера в «обновление социализма» и популярность самого Горбачева в обществе достигли своего пика.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Были нормализованы отношения с церковью. Празднование 1000-летия Крещения Руси в 1988 г. превратилось не только в религиозное, но и в общегосударственное торжество. По мере ослабления влияния коммунистической идеологии общественный интерес к религии, заполнявшей образовавшийся идеологический вакуум, быстро рос. В 1990 г. был принят закон «О свободе совести и религиозных организациях». Впервые в советской истории церкви были возвращены все права юридического лица, ее налогообложение приравнено к общественным организациям. За 1985–1990 гг. открылось 5,5 тыс. приходов различных конфессий.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Радикализация горбачевских преобразований была вызвана неэффективностью прежних программ и самой логикой преобразований, тем, что под влиянием гласности и демократизации массовое сознание быстро высвобождалось из-под влияния отживших стереотипов. В обществе стали появляться различные варианты реформ. Впервые за шесть с половиной десятилетий начали зарождаться новые, не контролируемые властями политические силы. С 1988 г. вслед за Прибалтикой во всех союзных и автономных республиках организовывались народные фронты – первые независимые массовые общественные организации, которые объединили сотни тысяч человек.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;С 1988 г., а в массовом порядке – с 1989–1990 гг. стали образовываться политические партии («Демократический союз», Демократическая, Республиканская партии и др.). Они отражали едва ли не весь спектр идеологий, но доминировали демократические, а по сути, антикоммунистические организации. В 1990 г. оформилась самая массовая общественно-политическая организация «Демократическая Россия», которая стала ведущей оппозиционной силой. В самой КПСС выделились различные направления: от демократического и социал-демократического до «марксистского». Каждая из политических сил предлагала свой вариант реформ. В целом демократические партии выступали за приватизацию государственной собственности, свободу личности и полноценную парламентскую демократию. Силы, ратовавшие за «обновление социализма», призывали к преимущественному развитию общественной собственности, коллективистских форм общественных отношений и самоуправления (о механизмах этих преобразований говорилось, как правило, в самом общем виде).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Реформированные и обновленные в ходе сравнительно демократических выборов 1989 и 1990 гг. Советы, которые Горбачев хотел использовать как новый двигатель перестройки, эффективный «помощник партии», приобрели определенную самостоятельность и шли порой гораздо дальше того, к чему было готово горбачевское руководство. Радикализации оппозиции в огромной мере способствовали бурные демократические преобразования в Восточной Европе, которые начались под влиянием советской перестройки и уже в 1989 г. привели к крушению там социалистических режимов. А это, в свою очередь, вызвало рост антикоммунистических настроений в СССР. Все чаще звучали требования ликвидации монополии КПСС на власть.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Ситуация обострялась. Нерешительность в осуществлении дальнейших преобразований вела к падению авторитета КПСС и к переходу инициативы от партийного аппарата к Советам и новым политическим партиям и движениям. Таким образом, в отличие от своего исторического предшественника – хрущевской «оттепели», перестройка сопровождалась смещением движущей силы реформационных процессов от центральной власти – на места, от коммунистической бюрократии – к массовым движениям, новым партиям. Это и обусловило иную судьбу горбачевских преобразований.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Процессы демократизации советского общества, инициированные Горбачевым, вырвались из-под контроля реформатора и стали реально угрожать его власти. Горбачев пытался лавировать, искать компромиссы. Однако он не собирался отказываться от своих демократических лозунгов, социализма и руководящей роли КПСС. Это не позволяло ни насильственно подавить оппозиционные силы, ни проводить радикальные реформы.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Разрушение политической монополии КПСС, марксистско-ленинской идеологии и всевластия КГБ к полной неожиданности для горбачевского руководства инициировало развал Советского государства. Демократизация общества и ухудшение экономического положения привели к тому, что межнациональные и региональные противоречия, подспудно копившиеся в течение десятилетий, вырвались наружу. С волнений в Якутске и Алма-Ате (1986) межнациональные отношения стали стремительно обостряться. Вскоре это вылилось в целую серию вооруженных, кровавых конфликтов, произошедших в Нагорном Карабахе, Сумгаите, Баку, Тбилиси, Ферганской долине и т. д.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;С конца 1980-х гг. начался «парад суверенитетов» союзных республик. Они стали объявлять о своей самостоятельности, приоритете своего законодательства над общесоюзным и не подчинялись указаниям центральных властей. Этот процесс начался в Прибалтике и Закавказье, а к началу 1990-х гг. дошел до крупнейшей и «системообразующей» республики– РСФСР. В мае 1990 г., вопреки усилиям горбачевского руководства, Б. Н. Ельцин, выступивший за радикализацию реформ, против непоследовательного курса руководства страны и масштабного «перекачивания» ресурсов из России в другие республики, был избран Председателем Президиума Верховного Совета РСФСР. 12 июня 1990 г. Съезд народных депутатов РСФСР 907 голосами – «за», при 13 – «против» и 9 воздержавшихся принял Декларацию о государственном суверенитете Российской Федерации.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Топчущийся на месте Горбачев, связанный «социалистическим выбором» и недоверием к демократам, подвергался резкой критике как справа, так и слева. Демократические силы осуждали его за нерешительность и непоследовательность, а консервативные – за «предательство дела социализма» и «буржуазное перерождение». Росло недовольство масс. Обострился конфликт между центром и республиками.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Не решившись принять предложения демократов, Горбачев все более стал склоняться к союзу с консерваторами. В январе 1991 г. в Вильнюсе была предпринята попытка отстранить от власти правительство Народного фронта и захватить телецентр, в ходе которой погибли 14 человек. Вскоре нечто подобное произошло в Латвии. В Москве прошли массовые митинги в поддержку прибалтов. 17 марта 1991 г. впервые в истории страны был проведен референдум. Более 70 % его участников из 9 союзных республик высказались за сохранение реформированного, обновленного СССР. Горбачев попытался развить успех и ввел в Москву войска. Однако массовые демонстрации и позиция Съезда народных депутатов РСФСР заставили его пойти на попятную и вывести войска.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Выявившаяся неэффективность дозированных силовых мер, неготовность Горбачева идти на масштабное насилие и дезавуировать свой имидж, а также массовые выступления в защиту демократии весной 1991 г. побудили его вновь изменить тактику. В Ново-Огареве, под Москвой, после острых дискуссий Горбачев и руководители 9 союзных республик (РСФСР, Украины, Белорусии, Узбекистана, Казахстана, Азербайджана, Киргизии, Таджикистана и Туркмении) сумели согласовать проект нового Союзного договора. Он означал резкую смену государственной модели, переход к действительно федеративному или даже конфедеративному государству. Предполагалась также радикализация реформ и широкая смена высших должностных лиц. Подписание договора намечалось на 20 августа 1991 г. Но все это не устраивало консервативную часть горбачевского руководства.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;18 августа 1991 г. президент Горбачев был изолирован на своей даче в Крыму и объявлен больным. Вице-президент Г. И. Янаев издал указ о своем вступлении в должность Президента СССР. В ночь с 18 на 19 августа был создан Государственный комитет по чрезвычайному положению в СССР (в него вошли Г. И. Янаев, премьер В. С. Павлов, министр обороны Д. Т. Язов, председатель КГБ В. А. Крючков, министр внутренних дел Б. К. Пуго и др.). ГКЧП объявил о введении в отдельных регионах чрезвычайного положения и о расформировании структур власти, действовавших вопреки Конституции СССР 1977 г. Была приостановлена деятельность оппозиционных партий и движений, запрещены митинги и демонстрации, установлен жесткий контроль над телевидением и некоторыми другими средствами массовой информации. В Москву были введены войска.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Хотя значительная часть общества и даже фрондирующих руководителей союзных республик восприняла эти события пассивно, явно или молчаливо выразив свою лояльность ГКЧП, российское руководство во главе с Ельциным решило сопротивляться. (Ему некуда было отступать, к тому же оно надеялось на общественную поддержку: 12 июня 1991 г. Ельцин более чем 57 % голосов избирателей был избран Президентом РСФСР.) В ответ на его призыв тысячи москвичей заняли оборону вокруг здания российского правительства, в ряде регионов также возникло движение сопротивления. Некоторые воинские части отказались выполнять решения ГКЧП. Путчисты растерялись. Они не ожидали серьезного сопротивления и не были готовы взять на себя ответственность за массированное насилие и неизбежные в этих условиях многочисленные жертвы. 21 августа чрезвычайная сессия Верховного Совета РСФСР поддержала руководство России. В тот же день его представители освободили из изоляции Горбачева. Члены ГКЧП были арестованы.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Провал августовского путча резко изменил расстановку сил. Реальная власть в России перешла к ельцинскому руководству. Коммунистическая партия, скомпрометированная участием членов своего руководства в перевороте, была запрещена. Большинство республик отказались от подписания Союзного договора. На Украине был проведен референдум, в ходе которого &nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br>/&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br> принявших в нем участие граждан высказались за независимость! СССР стремительно распадался. Желая окончательно избавиться от Горбачева и дискредитированного союзного центра, руководители России, Украины и Белоруссии собрались в Беловежской пуще, в Вискулях, и 8 декабря 1991 г. заявили о прекращении действия Союзного договора 1922 г. и о создании Содружества Независимых Государств (СНГ). Оно объединило 11 бывших союзных республик (без Грузии и Прибалтики). СССР прекратил существование. Его президент М. С. Горбачев ушел в отставку.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Таким образом, искренние попытки совершенствования социализма нарушили его системообразующие элементы – политическую монополию компартии, марксистско-ленинской идеологии и всевластие органов госбезопасности, подняли политическую активность масс. Это привело к неожиданному краху всей системы, а вместе с ней и порожденного ею Советского Союза. Он, подобно остальным империям, оказался несовместимым с политическими свободами для своих поданных. Крушение последней континентальной империи (реанимированной в советской форме большевиками и удерживавшейся ими почти семь десятилетий) стало платой за избавление от социализма, всепроникающего тоталитарного режима и от «холодной войны». Сохранить СССР на сколько-нибудь длительный срок без возвращения к тоталитаризму и, соответственно, к гражданской войне (причем даже не в югославском духе, а, учитывая наличие ядерного оружия во многих республиках, в гораздо более страшном), без нового противостояния с Западом было невозможно.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Многонациональность страны породила одно из важнейших отличий политического процесса в СССР по сравнению с реформируемым Китаем. Другое ключевое отличие коренилось в примерно вдвое старшем «возрасте» социализма в СССР, в результате чего он успел гораздо больше «переварить» и структуру экономики, и массовое сознание, глубоко укоренить марксистскую идеологию (в отличие от КНР, в котором до &nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br>/&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br> населения было занято в сельском хозяйстве и сохранились традиции конфуцианства). В силу этого начать рыночные реформы, не поколебав монополию компартии и марксизма-ленинизма, не произведя информационной революции, как это сделала горбачевская гласность, у нас вряд ли было возможно – подобного не допустила бы ни элита, ни широкие массы, воспитанные в духе непримиримой борьбы с мировым капитализмом. Примечательно, что советской перестройке предшествовали демократические процессы и переход к гражданскому правлению в целом ряде развивающихся стран: Аргентине, Турции, Бразилии и др. Сама перестройка, в свою очередь, подтолкнула «бархатные революции» в Восточной Европе, став, таким образом, одним из важнейших проявлений демократической, либеральной волны в мире.<br>
<br><br><br><h3>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Глава 4<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;НА ПУТИ СОЦИАЛИСТИЧЕСКОЙ МОДЕРНИЗАЦИИ (1921–1991)<br></h3><br><h3>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Российское общество: от частичной стабилизации к форсированной модернизации<br></h3>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Реформы нэпа. Первым радикальным шагом к новой экономической политике стало принятое в марте 1921 г. на X съезде РКП(б) решение о замене ненавистной для крестьян продразверстки продовольственным налогом. Он был не только гораздо меньше продразверстки (и даже ниже дореволюционных налогов и платежей крестьянских хозяйств), но и, главное, твердо установленным. Тем самым крестьяне получили материальный стимул для наращивания производства. Поначалу большевики не хотели допустить свободной торговли остававшимися у крестьян (после сдачи продналога) продуктами и пытались организовать товарообмен. Жизнь показала утопичность этой идеи. Тем более что разразившийся в 1921–1922 гг. страшный голод, унесший до 5 млн человеческих жизней, требовал неотложных мер. В результате уже к осени 1921 г. свободная торговля была разрешена. Это стало вторым крупным шагом на пути к новой экономической политике.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Кроме того, в первой половине 1920-х гг. были отменены некоторые чрезвычайные социально-экономические нормы военного коммунизма, разрешен наем рабочей силы, аренда земли и предприятий, вновь стало добровольным членство в потребительской кооперации. Была разгосударствлена мелкая, а во многом и средняя промышленность. Уже к концу 1923 г. у государства осталась лишь треть ранее национализированных предприятий. Но оно сохранило в своих руках крупную и часть средней промышленности, железнодорожный транспорт и монополию на внешнюю торговлю. Оставалась национализированной и земля. Так что ленинское определение нэпа как «госкапитализма в пролетарском государстве» имело под собой основу.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Был осуществлен ряд радикальных финансовых реформ. Важную роль в них сыграл наркомфин (1921–1926) Г. Я. Сокольников, опиравшийся на помощь старых, дореволюционных специалистов. Был воссоздан Государственный банк, возникла сеть кооперативных, коммунальных и иных банков. Таким образом, в нэповской России появилось некое подобие двухуровневой банковской системы. Преодолевая сопротивление значительной части политического и хозяйственного руководства, большевистские реформаторы смогли резко ограничить денежную эмиссию, ввести новую налоговую систему, ставшую основным источником бюджетных доходов, а также плату за коммунальные и транспортные услуги. В 1922–1924 гг. была проведена денежная реформа: введена твердая, конвертируемая валюта – золотой червонец, который постепенно вытеснил «совзнаки». Хотя уже в 1926 г. червонец потерял свою конвертируемость, гиперинфляция была подавлена, а финансовая система стабилизирована.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Все эти меры легализовали рыночные отношения, мелкое и среднее предпринимательство, раскрепостили (в определенных пределах) частную инициативу, и в результате экономика страны, казалось, окончательно превращенная в руины, стала стремительно восстанавливаться. В стране сформировался новый административно-рыночный хозяйственный механизм.<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Успехи и проблемы нэпа. Темпы восстановления промышленности и всей экономики были чрезвычайно высоки. Они позволили уже в 1928 г. достичь в основном довоенного уровня производства.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Это было сопоставимо с другими воюющими державами, хотя масштаб разрухи в России был на порядок больше. (Германская промышленность в 1928 г. впервые превысила довоенный уровень производства. Гораздо менее разоренная Франция сумела восстановить экономику в середине 1920-х гг.)<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Резко вырос и уровень жизни. Крестьяне стали лучше, чем до революции, питаться. Потребление мяса на душу населения в деревне выросло более чем вдвое по сравнению с 1917 г. Недовольство крестьян вызывал главным образом растущий «товарный голод». (Дефицит промышленных товаров для населения в первом полугодии 1926/27 хозяйственного года составлял 220 млн руб., а в первом полугодии 1927/28 г. – 500 млн руб.) Жизненный уровень, реальная зарплата рабочих тоже быстро росли, но оставались ниже, чем до 1914 г. (Только на частных предприятиях рабочие получали больше, чем до революции.) Бедственной была ситуация с жильем. Нередко на рабочего приходилось по 1,8–5 м&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br> жилой площади, многие не имели не только своего угла, но даже собственной кровати. Сложное материальное положение вынуждало советских рабочих бастовать, невзирая на угрозу репрессий. Лишь в 1926 г. состоялись 873 забастовки, в которых участвовало более 105 тыс. человек.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Таким образом, нэп позволил в короткие сроки – уже к концу 1920-х гг. – восстановить в основном экономику и резко поднять уровень жизни населения.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Платой за это послужило быстрое расслоение населения. Если в годы военного коммунизма безработица была практически ликвидирована, то с 1921 г. она стала быстро расти. К 1923 г. число безработных, зарегистрированных на биржах труда, превысило 0,6 млн, а к апрелю 1928 г. – 1,6 млн человек. Основным источником безработицы в СССР, в отличие от западных стран, являлось сельское население. С другой стороны, быстро росла и новая буржуазия – кулаки и нэпманы. На 1928 г. советская статистика насчитала таковых 6,8 млн человек. (Тем самым по сравнению с 1913 г. статистика фиксировала убыль «эксплуататорских классов» в 15,3 млн человек.) Расслоение общества и рост новой буржуазии усиливали социальную напряженность и создавали угрозу размывания социальной базы большевистского режима.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Еще одной проблемой стала непоследовательность в проведении нового курса. Сохранялся огромный государственный сектор, который в 1925/26 г. объединял более 64 % предприятий фабрично-заводской (условно говоря, крупной) промышленности и давал до &nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br>/&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br> ее валовой продукции. Частный сектор в промышленности составлял лишь 24 %. При этом производительность труда на государственных предприятиях была в целом вдвое ниже, чем на частных. Лишь в розничной торговле на долю частников даже в 1927 г. приходилось &nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br>/&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br> предприятий.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Из политических соображений большевики искусственно тормозили развитие крупного, а отчасти и среднего предпринимательства, не позволяли мобилизовывать частные капиталы для развития тяжелой промышленности. Более того, под давлением властей с 1926 г. частная промышленность не только перестала расти, но и начала постепенно свертывать производство. Политическое бесправие нэпманов и отсутствие гарантий их собственности порождали неуверенность в завтрашнем дне, заставляли существенно ограничивать производственные инвестиции, создавать «кубышки» на черный день, тратить огромные деньги на взятки, а также на кутежи, что еще более увеличивало ненависть к ним большевиков и неимущих. В итоге эффективность нэповской экономики была заметно ниже, чем дореволюционной.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Это относилось и к сельскому хозяйству. Октябрьская, как до нее и Французская революция 1789–1799 гг., привела к разрушению крупных, высокопроизводительных хозяйств и господству мелкотоварного, малопродуктивного и отсталого крестьянского землевладения (в 5,5 млн хозяйств по-прежнему использовалась соха). Кроме того, стремясь не растерять свою социальную базу, власти все больше освобождали от сельскохозяйственного налога беднейшие слои (в 1922/23 г. было освобождено 3 %, а в 1927 г. – уже 35 % хозяйств) и усиливали налогообложение зажиточных крестьян. Это тормозило дальнейший рост производства, препятствовало развитию крупных товарных хозяйств. Низкая товарность, а отчасти и увеличение потребления продуктов самими крестьянами способствовали тому, что экспорт зерна, служивший важнейшим источником валюты для Советского государства, сократился в 6 раз: с 12 млн т в 1913 г. до 2 млн т в 1925/26 и 1926/27 гг. Вследствие этого многократно сократились объемы импорта, в том числе оборудования, необходимого для модернизации промышленности.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Курс на автаркическое развитие (строительство социализма в одной, отдельно взятой стране), ограничение предпринимательства и монополия государства на внешнюю торговлю привели к изменению структуры экономики. В 1928 г. промышленность, сельское хозяйство, транспорт достигли довоенного уровня, а объем торговли не превышал 40 % прежних показателей. (Если в 1913 г. товарный экспорт и импорт составляли в сумме 21 % валового национального продукта России, то в 1928 г. – 6 % ВНП.)<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Отказ Советского государства от выплаты долгов царского правительства и компенсаций за национализированную иностранную собственность препятствовал притоку зарубежных капиталов, а ведь они являлись одним из ключевых факторов развития дореволюционной экономики. С начала 1920-х гг. начали создаваться иностранные концессии, но широкого развития они не получили. В 1927 г. их было лишь 65. За исключением нескольких горнодобывающих предприятий, размер концессий был невелик, и существенного влияния на развитие экономики они не оказывали.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Экономический рост в годы нэпа носил восстановительный характер. Во многом этим и объяснялись его высокие темпы. Однако по мере восстановления экономики они неизбежно снижались. Поскольку на широкий приток иностранного капитала большевистские власти рассчитывать не могли, а частные инвестиции в крупную, а отчасти и в среднюю промышленность искусственно блокировались ими, все явственнее становилась нехватка капиталов, особенно для развития тяжелой промышленности. Чтобы осуществить индустриализацию, приходилось все шире привлекать государственные ресурсы. Это вело к расстройству финансовой системы, макроэкономическим диспропорциям. К концу 1920-х гг. вновь стала быстро расти денежная эмиссия и, как следствие, инфляция. Из-за трудностей с хлебозаготовками и слухов о войне розничные цены на продовольствие в частной торговле в 1926/27 г. выросли на 40 %, а на следующий год – почти на 120 %. При этом дефицит продовольствия и промышленных товаров лишь нарастал.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В целом по мере восстановления народного хозяйства обострялись противоречия между рыночной в основе экономикой, требовавшей гарантий собственности и предсказуемой экономической политики, и монополизированной большевиками политической системой, по-прежнему нацеленной на строительство социализма и непосредственное управление экономикой; между нехваткой капиталов и стремлением властей к форсированной индустриализации.<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Свертывание нэпа и выбор экономического курса. В большинстве своем сталинское руководство так и не смирилось с нэпом. Однако свертывание нэпа подтолкнули не только политико-идеологические, но и экономические факторы, и в особенности хлебозаготовительный кризис 1927–1929 гг.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Зимой 1927/28 г. из-за неблагоприятных погодных условий, а главное – из-за низких заготовительных цен на зерно крестьяне продали мало хлеба государству. Невыполнение плана хлебозаготовок поставило под угрозу снабжение городов, армии и вызвало семикратное сокращение (с 2,1 до 0,3 млн т) хлебного экспорта – важнейшего источника доходов государства. Соответственно пострадал и импорт. В 1928 г. ввоз оборудования, столь необходимого для индустриализации, сократился по сравнению с 1913 г. вдвое, а предметов потребления – в 10 раз. В ответ сталинское руководство прибегло к насильственным методам: при отказе крестьян сдавать хлеб государству по низким заготовительным ценам к ним стали применять 107 статью Уголовного кодекса РСФСР о спекуляции и конфисковывать «излишки» зерна. Хлебный дефицит удалось ликвидировать.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Однако применение этой чрезвычайной, почти военно-коммунистической меры нанесло смертельный удар по нэпу. Более того, крестьяне повсеместно сокращали посевы зерновых, поскольку их производство стало невыгодным. На следующий год (1928/29) хлебозаготовительный кризис еще более обострился. В городах возникла угроза голода. С 1928 г., а централизованно – с 1929 г. для горожан стала вводиться карточная система распределения хлеба, а затем и других продуктов питания. Перед руководством страны встал вопрос: что же делать дальше?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Бухарин, Рыков и некоторые другие советские лидеры предлагали выйти из кризиса, не прибегая к «чрезвычайщине», а используя главным образом экономические методы. Они предложили повысить закупочные цены на хлеб, направить в деревню товары легкой промышленности, в случае необходимости (чтобы избежать голода в городах) даже закупить хлеб за границей, а также усилить налоговое обложение зажиточных слоев деревни.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Однако повышение закупочных цен на зерно требовало огромных ресурсов, поскольку государственные закупочные цены были примерно в 3 раза ниже рыночных. Найти такие средства можно было лишь за счет свертывания амбициозных программ советского руководства, и прежде всего индустриализации. Более того, предложенные Бухариным меры требовали первоочередного развития не тяжелой промышленности, а легкой, с тем чтобы удовлетворить возросший платежеспособный спрос деревни. Таким образом, фактически речь шла об отказе или о серьезной корректировке курса на ускоренное развитие тяжелой индустрии. Бухаринский вариант был уязвим и с политической точки зрения: в большевистской партии он мог быть расценен как уступка «кулачеству».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Определенные шансы у такого варианта все же были. Во время кризиса заготовок 1925/26 г., оказавшись в схожем положении, Политбюро пошло на повышение заготовительных цен и снижение темпов роста промышленности. То, что оно отказалось это сделать в 1927/28 г., объяснялось не столько остротой ситуации, сколько укреплением позиций Сталина, внешней простотой и политической выигрышностью его программы, а в какой-то мере и обострением международной обстановки, которое подталкивало советское руководство к форсированному развитию тяжелой и военной промышленности. К тому же вызванное мировым экономическим кризисом резкое сокращение торговли, рост протекционизма и падение цен на сельскохозяйственные продукты в конце 1920 – начале 1930-х гг. способствовали уменьшению советского экспорта.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Менее благоприятные условия для интеграции страны в мировую экономику (да еще на фоне неурегулированных проблем с выплатой внешних долгов и компенсаций за национализированную иностранную собственность) являлись одним из факторов, отличавшим СССР конца 1920-х гг. от Китая рубежа 1970—1980-х гг. СССР не мог в такой же мере рассчитывать на внешние рынки, а главное, он был лишен серьезных иностранных инвестиций, которые в Китае стали важным источником экономического подъема.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Сталин и его сторонники объясняли причины кризиса саботажем кулаков и неспособностью мелкотоварного крестьянского хозяйства обеспечить возраставшие потребности индустрии. Они призывали максимально ускорить развитие тяжелой промышленности за счет наращивания перекачки средств из деревни. Сталин заявлял, что советская политика по отношению к крестьянству предусматривает нечто вроде введения дани для финансирования социалистической индустриализации. («Если крестьянин платит дань, значит, он данник, эксплуатируемый и угнетенный», – говорил Бухарин, протестуя против «военно-феодальной» эксплуатации крестьянства.) В будущем за счет развития индустрии предполагалось технически перевооружить всю экономику.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Обеспечить канал для масштабной перекачки ресурсов из деревни в города, по мысли Сталина, могла только массовая коллективизация. Повсеместное создание крупных коллективных, а фактически государственных хозяйств повысило бы товарность сельскохозяйственного производства, а главное, позволило бы не увеличивать закупочные цены на зерно, так как рыночные отношения между деревней и городом были бы окончательно заменены административно-государственными. Предполагалось, что коллективизированная деревня по номинальным ценам обеспечит продовольствием, сырьевыми культурами город и экспорт, а также снабдит растущую индустрию почти бесплатной рабочей силой.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Таким образом, сталинский план позволял не только ликвидировать текущий кризис, но и создать надежный источник накоплений для ускоренной индустриализации, уничтожить «эксплуататоров-кулаков», «обобществить» деревню и установить над ней жесткий партийно-государственный контроль. По сути, речь шла о смене экономической модели развития, о переходе к ускоренной экономической и социальной модернизации или, как тогда говорили, о «наступлении социализма по всему фронту». Издержки сталинской программы форсированного строительства социализма, связанные с необходимостью массированного насилия над деревней, казалось, не шли в сравнение с ее преимуществами для «дела строительства социализма». Бухарин и его сторонники были объявлены «правым уклоном» в партии и разбиты.<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Массовая коллективизация. Она была начата в 1929 г. и сопровождалась заготовительной кампанией. Несмотря на отнюдь не лучший урожай, государство получило, а фактически реквизировало примерно в 1,6 раза больше зерна, чем в предшествующие годы. В результате невиданного насилия над крестьянами, мобилизации в деревню десятков тысяч городских активистов, шумной пропагандистской кампании темпы коллективизации нарастали. В декабре 1929 г. сталинское руководство объявило о переходе от ограничения кулачества к его ликвидации как класса. «Кулаков» арестовывали и высылали в Сибирь (в лучшем случае переселяли на другие, малоудобные или необрабатываемые земли), их имущество конфисковавылось и передавалось колхозам и беднякам-активистам. Главной целью этой кампании являлась не столько ликвидация «последнего эксплуататорского класса», сколько оказание нажима на деревню с целью заставить крестьян – под угрозой раскулачивания – вступать в колхозы. Кулаками объявлялись не только зажиточные крестьяне, но и середняки. В некоторых районах раскулачиванию подверглось до &nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br>/&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br> середняков. Случалось, что и бедные крестьяне, не желавшие вступать в колхозы или артели, объявлялись «подкулачниками», «кулацкими подголосками» или «врагами советской власти» и тоже подвергались репрессиям.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В результате массированного государственного насилия доля коллективизированных хозяйств выросла с 7 % в октябре 1929 г. до почти 59 % к марту 1930 г. Параллельно с коллективизацией переизбирались сельсоветы, ликвидировались рынки и закрывались церкви. В ответ заполыхали крестьянские восстания. Произошло примерно 14 тыс. массовых крестьянских выступлений, в которых участвовало более 3 млн человек. Для их подавления использовались не только силы ОГПУ, но порой и части Рабоче-крестьянской красной армии. Распространенной формой пассивного сопротивления крестьян стал массовый забой скота, чтобы не отдавать его в колхоз. В 1929/30 г. поголовье крупного рогатого скота сократилось почти на 15 млн голов, свиней – на &nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br>/&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br>. Это, в свою очередь, побуждало большевиков еще более наращивать темпы коллективизации деревни.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Вместе с тем, чтобы сбить волну крестьянских восстаний, грозивших перекинуться на преимущественно крестьянскую по своему составу армию, Сталин в марте 1930 г. вынужден был притормозить темпы коллективизации и осудить «перегибы» в колхозном движении, свалив всю вину за них на местные власти. Временное ослабление нажима на деревню и растерянность местных партийных и советских органов (добросовестно пытавшихся выполнять директивы центра, но оказавшихся виновными в «перегибах») привели к тому, что уже в марте 1930 г. из колхозов вышло 5 млн человек. К июлю 1930 г. доля коллективизированных хозяйств снизилась почти втрое – до 21 %. Однако вскоре кампания по коллективизации вновь активизировалась. К июлю 1931 г. доля коллективизированных хозяйств вернулась к уровню начала марта 1930 г., а к 1935 г. коллективизация была в основном завершена.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Сопровождавшая коллективизацию кампания хлебозаготовок 1930/31 г. дала государству 22 млн т зерна – примерно вдвое больше, чем в последние годы нэпа. Выкачать из деревни такое количества хлеба позволили не столько благоприятные погодные условия 1930 г., обеспечившие 20 % рост урожая, сколько колоссальное изъятие хлеба из колхозов. В 1931 г. урожай был существенно ниже, чем в 1930 г., – 69 млн т вместо 83,5 млн т. Но благодаря беспрецедентному нажиму государства объем хлебозаготовок вырос по сравнению с предыдущим годом. У колхозов изымали до трети урожая, а в некоторых районах, особенно на Украине, Северном Кавказе, Нижней Волге, – 40 % и более. Порой выгребали даже семенной хлеб. Столь существенное изъятие продуктов (в годы нэпа крестьяне продавали максимум 15–20 % урожая, остальное шло на потребление и семена) угрожало голодом и подрывало производство. Тем не менее план хлебозаготовок на 1932 г. был существенно повышен.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Чтобы подкрепить его политически и «приструнить» колхозников, не проявлявших, по мнению Сталина, должной сознательности, в августе 1932 г. был принят Закон об охране социалистической собственности, так называемый закон о пяти колосках. За хищение колхозного имущества вводился расстрел с конфискацией всего имущества (при смягчающих обстоятельствах – 10 лет заключения с конфискацией). Уже через полгода по этому закону было осуждено 103 тыс. человек, из них более 6 тыс. расстреляно. В совхозах и машинно-тракторных станциях были созданы чрезвычайные органы – политотделы, следившие за неукоснительным проведением «партийной линии». Чтобы лишить крестьян свободы передвижения, возможности массового бегства в города и установить над всем населением жесткий административный контроль, в 1932–1933 гг. была введена паспортная система. Колхозникам паспортов не выдавали, они могли их получить только с разрешения начальства.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Стремление властей выполнить план хлебозаготовок во что бы то ни стало, выгребая подчистую колхозные амбары и расплачиваясь с колхозами по ценам в 8—10 раз ниже рыночных, привело к страшному голоду 1932–1933 гг. «Голодомор» охватил Украину, Северный Кавказ, Поволжье, Казахстан и привел к гибели, по оценкам, от 7,2 до 10,8 млн человек. При этом государство не только не помогало голодающим, но продолжало экспортировать зерно и не выпускало крестьян из голодающих деревень в города. Публично же заявлялось, что никакого голода в СССР нет.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Человеческие и материальные потери в годы коллективизации были сопоставимы с потерями России в Гражданскую войну и многократно превосходили потери страны в годы Первой мировой войны. Было раскулачено от 5 до 6 млн человек. Учитывая арестованных, расстрелянных крестьян и погибших от «голодомора», жертвами сталинской коллективизации стали, по-видимому, 13–16 млн крестьян. Даже Сталин, явно незаинтересованный в оглашении истинной цены коллективизации, в порыве откровенности позднее признался У. Черчиллю, что она обошлась в 10 млн человек.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Производство продовольствия на душу населения в 1926–1939 гг. уменьшилось примерно на 15 %. Только за 1929–1932 гг. поголовье лошадей и крупного рогатого скота сократилось на &nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br>/&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br>, свиней – в 2 раза, овец и коз – в 2,5 раза. Даже в относительно благоприятном 1935 г., несмотря на рост посевных площадей, производство зерна снизилось на 15 % по сравнению с последними годами нэпа, продукции животноводства – примерно на 40 %. Уровень 1928 г. в основном был достигнут лишь через 10 лет – в 1937 г., и то далеко не во всем. Производство зерновых на душу населения, составлявшее в 1913 г. 727 кг, снизилось до 422 кг в 1929 г. и 448 кг в 1939 г. Дореволюционного показателя советскому сельскому хозяйству удалось достичь лишь в 1950– 1960-е гг.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Однако сталинский режим не считался с потерями. Ему нужно было прежде всего создать надежный канал перекачки ресурсов из деревни на финансирование индустриализации, а также установить жесткий политико-административный контроль над крестьянством. С этими задачами – ценой невиданных жертв и разорения деревни – большевики справились. В том же 1935 г. государство смогло изъять у крестьян до 45 % всей сельскохозяйственной продукции – примерно втрое больше, чем в 1928 г. Заготовки зерна многократно выросли, а государственные закупочные цены были существенно, порой в несколько раз ниже себестоимости. Тем не менее хлебный экспорт хотя и превышал по большей части нэповские показатели (составляя в 1930 г. – 4,8 млн, в 1931 г. – 5,2 млн, в 1932 г. – 1,8 млн т), но значительно уступал уровню 1913 г. (12 млн т).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Таким образом, путем небывалого насилия, используя отсутствие в деревне частной собственности на землю и неизжитые общинные традиции, сталинскому руководству удалось загнать крестьян в колхозы. Лишив их свободы передвижения (через введение паспортной системы) и заставив работать в колхозах, почти не получая вознаграждения, большевики получили ресурсы для форсированной индустриализации и создания колоссального по своим масштабам госаппарата. Платой за это явились не только невиданные людские и материальные потери, но и, по сути, вторичное закрепощение крестьянства. (Кстати, экспорт сельскохозяйственных продуктов, несмотря на крайне низкий уровень жизни населения, являлся особенностью экономики многих традиционных обществ, в том числе и в Восточной Европе в XVI–XVII вв.) Именно с того времени стимулы саморазвития деревни были подорваны, началась ее деградация и «раскрестьянивание»: крестьяне превращались в бесправных «поденщиков», работающих на земле по принуждению. Постоянным – на всю последующую советскую историю – признаком городской жизни стал дефицит продуктов питания, тех или иных предметов потребления и острейший «жилищный вопрос» в городах.<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Форсированная индустриализация. Индустриализация России началась с промышленного переворота (50—90-егг. XIX в.). Несмотря на то что до 1917 г. страна добилась больших экономических успехов, индустриализация не была завершена. Ведущей отраслью оставалось сельское хозяйство, доля тяжелой промышленности уступала легкой и пищевой. Сохранялась и определенная техническая зависимость от передовых держав (хотя в годы Первой мировой войны она существенно снизилась).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Большевики понимали необходимость завершения индустриализации. В 1920 г. Ленин провозгласил план электрификации России – ГОЭЛРО. Однако острейшая обстановка и отсутствие ресурсов не позволяли развивать тяжелую промышленность, напротив, она стремительно разрушалась. К тому же большевики надеялись на мировую революцию, помощь пролетариата Германии и других развитых стран.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Однако в 1925 г., когда стало ясно, что на близкую мировую революцию рассчитывать не приходится, сталинское руководство взяло курс на строительство социализма в одной, отдельно взятой стране. В условиях капиталистического окружения необходимость индустриализации, ускоренного развития тяжелой промышленности стала для большевиков проблемой выживания их режима. Только завершение индустриализации могло обеспечить экономическую и военно-политическую самостоятельность СССР и создать материально-техническую базу социализма в преимущественно крестьянской стране. В результате в 1925 г. был принят курс на ускоренную индустриализацию, всемерное развитие тяжелой промышленности и преодоление технико-экономического отставания СССР. В 1926/27 г. капиталовложения в промышленность выросли почти в три раза. Было начато строительство Днепрогэса, Турксиба и т. д.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Главной проблемой стал поиск ресурсов для индустриализации. Поскольку на иностранные инвестиции власти надеяться не могли, приток частных капиталов блокировался из-за политико-идеологических соображений, а государственная промышленность не могла дать значительных накоплений, найти необходимые ресурсы можно было только в деревне. Там жило около &nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br>/&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br> всего населения, сельское хозяйство отличалось высокой оборачиваемостью фондов и служило основным источником валютных поступлений за счет экспорта зерна. В годы нэпа ресурсы перекачивались из деревни через продналог и диспаритет цен на сельскохозяйственные и промышленные товары. Но такой путь в условиях рыночной в основе экономики вел к периодическим кризисам (1923, 1925, 1927–1929) и не обеспечивал масштабных накоплений. После свертывания нэпа основным каналом перекачивания ресурсов для индустриализации стали колхозы.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;По мере развертывания коллективизации сталинское руководство всемерно форсировало темпы индустриализации. В апреле 1929 г. на XVI партийной конференции из двух вариантов первого пятилетнего плана (на 1928/29—1932/33 гг.) был выбран самый напряженный – «оптимальный», хотя даже более умеренный «отправной» вариант предусматривал немыслимые задания. С ноября 1929 г. плановые задания неоднократно повышались. Как следствие, уже в 1930 г. из-за перебоев на транспорте, нехватки стройматериалов, сырья, топлива, оборудования и рабочей силы до 40 % капиталовложений были омертвлены в незавершенных объектах. Но Сталина не пугали колоссальные потери и неэффективность использования ресурсов. Списывая собственные просчеты на «саботажников», «вредителей», он по-прежнему требовал нереальных темпов индустриализации и выжимал из страны все соки.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Сталинский курс довершил разрушение нэповского хозяйственного механизма и привел к формированию административно-командной, или мобилизационной, экономики. Она была основана на широчайшем внеэкономическом принуждении, сверхцентрализации управления и директивном планировании. Важнейшим стимулом к труду стал не материальный интерес, как в годы нэпа, а страх, угроза репрессий. Массовый террор был неотъемлемой и важнейшей частью сталинского хозяйственного механизма. Дополнительным стимулом к труду и своеобразной идеологической анестезией, примирявшей с трудностями, падением уровня жизни, для части городского населения служил коммунистический энтузиазм, вера в «светлое будущее». Важнейшей целью новой экономической модели стала максимальная мобилизация материальных и людских ресурсов всей страны и концентрация их на форсированном развитии тяжелой промышленности, ВПК и иных приоритетных для сталинского руководства проектах, вроде Московского метрополитена. (Следствием такой политики явилось разрушение деревни, отставание легкой, пищевой промышленности и социальной сферы, падение уровня жизни и стремительный рост социальной напряженности.)<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В начале 1933 г. было объявлено о выполнении первой пятилетки за 4 года и 3 месяца. Однако, несмотря на беспрецедентную концентрацию ресурсов, достигнутую за счет беспощадного ограбления всей страны и распродажи за границу предметов культурного достояния (кроме СССР такое практиковала только нацистская Германия), на самом деле задания пятилетки были провалены. Производительность труда не только не увеличилась в 2,1 раза, как было запланировано, а снизилась. Задания на вторую пятилетку были несколько менее напряженными – сталинское руководство извлекло некоторые уроки, – но и ее полностью выполнить не удалось.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Тем не менее темпы индустриального развития были все же высокими. В 1928–1940 гг. в СССР было построено и реконструировано до 9 тыс. предприятий. Среднегодовые темпы промышленного роста хотя и не достигали официально объявленных 17 %, составляли 10,9 %. Доля сельского хозяйства в структуре производства сократилась в 2 раза. Промышленность стала ведущей отраслью экономики, а тяжелая индустрия явно превалировала над легкой. Этот индустриальный скачок, а также глубочайший в истории капитализма кризис 1929–1932 гг., последствия которого западные страны преодолели лишь к концу 1930-х гг., позволил СССР выйти на 2–3 место в мире по объемам промышленного производства (после США и, по-видимому, Германии).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Таким образом, в конце 1920—1930-хгг. была в основном завершена догоняющая импортозамещающая индустриальная модернизация. Этот рывок был осуществлен в чрезвычайно короткие сроки под флагом социализма и с использованием новых, необычных для западных стран механизмов: полностью огосударствленной мобилизационной экономики, широчайшего внеэкономического принуждения, тоталитарного режима с мессианской, холистической идеологией и невиданного по масштабам перераспределения ресурсов страны в промышленную и военную сферу. Это привело к чудовищным потерям и проблемам не только в экономике и обществе в целом, но и в самой индустриальной сфере.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Производство развивалось преимущественно экстенсивно. Прирост численности работающих порой даже опережал увеличение промышленной продукции. Производительность труда в промышленности почти не росла, а в 1928–1932 гг. сокращалась. Падение фондоотдачи и увеличение материалоемкости продукции в СССР в 1928–1941 гг. были существенно выше, чем в развитых капиталистических странах в аналогичный (по темпам роста и характеру структурных сдвигов) период конца XIX – начала XX в. Значительно усилилась диспропорциональность экономики. Это проявлялось в принципиально разных темпах развития промышленности и сельского хозяйства, тяжелой и легкой промышленности, военной и гражданской, производственной и социальной сфер, материального производства и уровня благосостояния населения. Обрабатывающие отрасли в основном были неконкурентоспособны.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Несмотря на свертывание рыночных отношений, огосударствление экономики и массовый террор, властям не удалось расправиться с черным рынком, на котором действовали не только кустари-одиночки, но и целые подпольные фирмы, чей оборот составлял порой миллионы рублей. Многие подпольные миллионеры делали свои состояния, работая в советской торговле.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Резко усилилась автаркия экономики. Поначалу ситуация казалась противоположной. Советское зерно рекой лилось на Запад. Импортные поставки в первую пятилетку обеспечивали до 75–80 % потребностей промышленности в оборудовании, а в довоенный период – не менее 50 %. В марте 1930 г. Политбюро решило пригласить не менее 14,7 тыс. иностранных специалистов на работу в СССР. В результате большинство индустриальных объектов строилось по американским образцам и с участием или под руководством иностранных специалистов. Среди них Кузнецкий и Магнитогорский металлургические комбинаты, Горьковский автомобильный, Челябинский тракторный заводы и т. д.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Но в итоге взяла верх противоположная тенденция. С конца 1920-х гг. советская экономика перестала зависеть от европейского экономического цикла. Иностранные специалисты надолго в СССР не задерживались, причем, уезжая, почти каждый из них давал зарок никогда больше сюда не возвращаться. Доля внешней торговли в ВНП сократилась с 6 % в 1928 г. до 1 % в конце 1930-х гг. (Уровня 5–6 % СССР удалось достичь лишь в 1960-е гг.) По оценкам западных исследователей, в период господства административно-командной экономики страна использовала лишь треть своего торгового потенциала. Схожие, хотя и более слабые тенденции к автаркии наблюдались и в экономике нацистской Германии.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В целом эффективность советской экономики резко упала. Среднегодовые темпы роста национального дохода (интегрального показателя развития страны) в 1928–1941 гг., по некоторым оценкам, составляли лишь 1 %.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Одной из примечательных черт советской экономики была нараставшая с конца 1920-х гг. милитаризация и создание огромного военно-промышленного комплекса. Последнее на деле и было важнейшей задачей индустриализации. К концу первой пятилетки мощности артиллерийских заводов по сравнению с 1928 г. увеличились в 6 раз, выпуск самолетов – в 4,5 раза. В годы второй пятилетки производство оборонной промышленности возросло в 2,8 раза.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;К началу Второй мировой войны советский военно-промышленный комплекс был сопоставим с английским, французским и германским, а по многим параметрам существенно их опережал. По числу танков СССР многократно превзошел не только Германию, но и все остальные страны мира, вместе взятые! В 1935–1937 гг. начался переход от территориально-кадровой к кадровой армии. Советские вооружения и военнослужащие прошли проверку в боях в Испании и на Дальнем Востоке в 1938–1939 гг. С 1939 по июнь 1941 г. доля военных расходов в бюджете выросла с 26 до 43 %. Форсированно увеличивались мобилизационные запасы. На востоке страны строились предприятия-дублеры. Прирост военной продукции втрое опережал средние темпы промышленного роста. Осваивался выпуск новых типов вооружений. Однако сохранявшаяся обстановка террора не позволяла эффективно использовать огромный ВПК, возможности страны для подготовки к войне.<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Социальная трансформация. Политика форсированной модернизации, «наступления социализма по всему фронту» породила второй – после Октябрьской революции и Гражданской войны – период глубоких и катастрофически резких изменений в социуме, в структуре советского общества. Урбанизация в СССР, в отличие от европейских стран, где она носила естественный и сравнительно плавный характер, была беспрецедентно ускорена сталинской индустриализацией и массовым бегством крестьян в города в результате варварской коллективизации и голода 1932–1933 гг. Всего лишь за 13 лет, с 1926 по 1939 г., численность горожан увеличилась почти в 1,9 раза – с 26,3 до 49 млн человек. Доля городского населения выросла с 17,9 до 29,3 %.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Тем не менее и в конце 1930-х гг. СССР еще существенно уступал западным странам. Уровень урбанизации страны оказался сопоставимым с Италией 1914 г. и уступал Австрии 1890 г. Но в то же время Советский Союз уже существенно превосходил Иран, Турцию и некоторые другие восточные страны, доля городского населения в которых до революции была приблизительно такой же, как в России.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Взрывная урбанизация заметно изменила состав горожан: 62,5 % прироста городского населения обеспечила миграция крестьян и до 20 % – преобразование сельских населенных пунктов в городские. В результате не столько город «переваривал», адаптировал крестьян, сколько крестьянская, а скорее, маргинальная психология захлестнула города. Женщины в массовом порядке вовлекались в индустриальное производство. Доля женского труда в промышленности только с 1929 г. по конец 1930 г. выросла с 10 до 23 %. (Адекватного развития социально-бытовой сферы, конечно, не последовало.) Таким образом, принципиальным следствием «великого перелома» стал гигантский всплеск социальной мобильности населения. Миллионы людей, вырванных из привычного социокультурного контекста, многочисленные «выдвиженцы», повысившие свой социальный статус (благодаря резкому увеличению кадровых потребностей государства и массовым репрессиям, «освобождавшим» сотни тысяч вакансий), с легкостью попадали под влияние манипуляций властей, массированной пропаганды и в значительной мере способствовали утверждению тоталитарного режима.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Форсированная модернизация крайне обострила социальные проблемы не только в деревне, но даже в городах и вызвала падение уровня жизни населения, сопоставимое с войной. Хотя средства пропаганды трубили о том, что советские рабочие живут лучше всех в мире, на самом деле их жизненный уровень был не только во много раз ниже, чем у рабочих западных стран, но даже уступал дореволюционному. С конца 1920-х гг. покупательная способность населения упала. Многие голодали, продавали или обменивали на барахолке личные вещи. С 1928–1929 гг. до 1935 г. существовала карточная система на продовольствие, а с 1931 по 1936 г. – и на непродовольственные товары. Это был яркий показатель экономического и социального кризиса, характерный лишь для военного времени, и то не для всех стран. Царская Россия даже Первую мировую войну (до 1917 г.) прожила без карточек!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Карточная система в СССР носила крайне иерархизированный, стратифицированный характер. Существовала сложнейшая система категорий снабжения, разделявшая советских граждан по социальному, производственному и географическому принципу. (Например, в Москве, жители которой составляли лишь 2 % населения страны, распределялось 15–20 % и более всех городских фондов промтоваров СССР.) Почти столь же стратифицированная карточная система была в нацистской Германии периода Второй мировой войны.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Таким образом, советские рабочие трудились не за деньги, а фактически за кусок хлеба. Отмена карточек на хлеб, затем на мясо и другие продукты, а с 1936 г. на промышленные товары принципиальных изменений в систему снабжения населения не внесла. В торговле были введены нормы отпуска товара в одни руки, а главное, во время голода 1936–1937 гг. и предвоенного кризиса 1939–1941 гг. вновь появились карточки на хлеб. По сути, это означало, что до Великой Отечественной войны социальная сфера советского общества так и не вышла из кризиса.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В итоге потребление мяса и мясопродуктов на душу населения снизилось с 31 кг в 1926–1928 гг. до 19 кг в 1934–1938 гг., что было в 2,5–3 раза меньше, чем в развитых странах. Даже в 1950–1953 гг. оно составляло лишь 26 кг, т. е. было примерно на уровне 1913 г. (24 кг). В 1937 г. на 100 человек производилось всего лишь двое часов, на 1000 человек – 4 патефона, по 3 велосипеда и швейные машины, 2 фотоаппарата и один радиоприемник. В переживавшей глубокий кризис Германии в 1932 г. на 1000 человек приходилось 66 радиоприемников, 8 легковых автомобилей (в США – соответственно 131 и 183). Зато производство алкогольных напитков на душу населения в СССР с 1929 по 1934–1938 гг. почти удвоилось, составив 4,3 л. (Этот показатель был в Великобритании в 4,3 раза, Германии почти в 4, во Франции в 1,5, а в США – в 1,1 раза меньше.)<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В 1928–1941 гг. розничные цены выросли более чем в 6 раз. По некоторым оценкам, реальная зарплата к 1937 г. достигла лишь 60 % от уровня 1928 г. Между тем в западных странах уже в 1935 г., несмотря на крупнейший в истории капитализма экономический кризис, по сравнению с 1913–1914 гг. реальная зарплата выросла в 1,2 – 10 раз! (В Германии она составила 123 %, во Франции – 483, в Великобритании – 143, в Финляндии – 997 %.) Причем если до войны страхование по безработице существовало лишь в Великобритании, то с 1920-х гг. оно было введено во многих европейских странах, в ряде стран с помощью государства начали строиться дешевые муниципальные жилища. В итоге наблюдавшийся еще до революции разрыв в оплате труда, уровне и качестве жизни российских и западных рабочих в 1930-е гг. резко увеличился. Это наглядно демонстрирует цену сталинской индустриализации даже для «привилегированных» по сравнению с крестьянами горожан.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Число несчастных случаев на производстве в СССР превышало дореволюционные показатели, жилищная проблема приобрела катастрофический характер. Население городов почти удвоилось, а массовое жилищное строительство развернуто не было. В 1932 г. в Новокузнецке на одного человека приходилось всего 1,27 м&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br>, а если исключить землянки и времянки, то 0,44 м&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br>. Некоторые рабочие, особенно в годы первой пятилетки, не имея места для ночлега, ночевали в цехах и на вокзалах.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Будучи поставленными на грань выживания, рабочие в конце 1920 – начале 1930-х гг. нередко вынуждены были, невзирая на суровые репрессии, прибегать к забастовкам. По данным ОГПУ, в 1929 г. в металлопромышленности произошло 67 забастовок, в текстильной промышленности – 66, а в первом квартале 1930 г. – 92 забастовки. На Урале в первом квартале 1932 г. плохое снабжение инициировало 10 забастовок. В целом уровень жизни населения, в конце 1920-х гг. приближавшийся к уровню 1913 г., вновь резко упал и даже к концу 1930-х гг., т. е. через 20 лет советской власти, так и не достиг дореволюционного!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Вместе с тем в социальной сфере наблюдались заметные, хотя и «точечные» достижения. В 1930 г. была ликвидирована безработица. (Единственной страной, которой удалось к концу 1930-х гг. повторить это достижение, стала нацистская Германия, также создавшая мобилизационную экономику.) В 1932 г. пенсии по старости стали выплачиваться всем рабочим. Число врачей на 10 тыс. населения с 1920 г. по 1939 г. выросло в 3,3 раза – до 7,9 человека. Тем самым в 4,4раза были превышены показатели 1913 г., и СССР вышел на уровень Германии. Советская пропаганда всячески эксплуатировала эти достижения и повышение жизненного уровня населения с середины 1930-х гг. Хотя этот рост не мог компенсировать чудовищный провал конца 1920– начала 1930-х гг., он все же создавал определенную позитивную динамику, благодаря чему миллионы советских людей (прежде всего, городской молодежи) попали под влияние массированной пропаганды и поверили в «светлые» перспективы страны и социализма.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;«Большой террор» 1937–1938 гг., война с Финляндией, ввод войск и советизация Западной Украины и Западной Белоруссии, Прибалтики и Бессарабии, а также форсированная подготовка к войне обострили экономические трудности. Сталин вынужден был сократить размах террора. В то же время власть прибегла к драконовским мерам по ужесточению дисциплины и увеличению рабочего времени. В 1938 г. для всех рабочих и служащих были введены трудовые книжки (в нацистской Германии – в 1935 г.), в 1939 г. – минимум обязательных трудодней для колхозников. С 1940 г. выпуск недоброкачественной продукции стал приравниваться к вредительству. Вместо семичасового был введен восьмичасовой рабочий день, вместо шестидневной недели – семидневная. Самовольный уход рабочих с предприятий, прогулы и опоздания на работу стали караться заключением в лагеря.<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Культурная революция. Сразу же после прихода к власти большевики попытались превратить культуру «из орудия капитализма в орудие социализма», т. е. создать новую, социалистическую культуру и воспитать «нового» человека. Были национализированы важнейшие «инфраструктурные» элементы культуры, просвещения, задавлена частная пресса. Развернулась невиданная по своим масштабам и н д о к т р и н а ц и я населения (внедрение марксистско-ленинской идеологии и революционное воспитание). Поскольку главным препятствием на этом пути было не влияние иных идеологий (в массах они не получили широкого распространения), а неграмотность большей части населения и сохранение, пусть и в существенно ослабленном виде, религиозного сознания, большевики попытались организовать массовое обучение грамоте и начать атаку на церковь (закрывали храмы, репрессировали священнослужителей и т. д.). Однако у них не нашлось достаточно сил, и они временно смирились с существованием чуждого им института. [13 - Русская православная церковь (РПЦ), которая в целом признала Февральскую революцию и 28 октября 1917 г. восстановила патриаршество, осудила Октябрьскую революцию и советскую власть. Тем не менее она не рискнула благословить белую армию, объяснив это невозможностью поощрения братоубийства, и объявила об отказе участвовать в политике.]<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Окончание Гражданской войны и переход к нэпу оказали благотворное влияние на культуру. Предшествующие традиции Серебряного века и бурные, но затихавшие изменения революционной эпохи привели к активному поиску новых форм, сюжетов, расцвету ряда художественных направлений и школ, некоторые из которых (советский авангардизм, конструктивизм и др.) оказали в дальнейшем заметное влияние на мировую культуру. Но от задач культурной революции, создания социалистической культуры и соответствующего новому обществу человека большевики не отказались. С 1922 г. при помощи ГПУ начал усиливаться контроль за интеллигенцией. За границу было выслано более 160 крупных деятелей науки и культуры, создан Главлит – цензурный комитет и т. д. Воспользовавшись страшным голодом, в 1922 г. власти обрушили удар на Русскую православную церковь. «…Мы должны именно теперь дать самое решительное и беспощадное сражение черносотенному духовенству и подавить его сопротивление с такой жестокостью, чтобы они не забыли этого в течение нескольких десятилетий», – писал Ленин. Развернулся антицерковный террор, жертвами которого стали около 20 тыс. человек. Внутри РПЦ с помощью ОГПУ было создано лояльное большевикам «обновленческое течение». Расколов церковь, большевики сумели поставить ее под свой контроль и в целом добиться политической лояльности духовенства.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;С середины 1920-х гг. давление власти на культуру усилилось, а с конца 1920-х гг., со свертыванием нэпа, началось наступление «на культурном фронте». Были созданы жестко контролируемые властями единые союзы писателей, композиторов, архитекторов и пр., стали пресекаться малейшие отклонения от партийной линии и принципа социалистического реализма. Десятки тысяч представителей творческой интеллигенции были репрессированы. Беспрецедентные усилия предпринимались для развертывания пропаганды, насаждения культа Сталина, веры в коммунистические идеалы и в успехи на пути строительства социализма. Тиражи газет выросли с 2,3 млн в 1913 г. до 38,4 млн в 1940 г. По числу экземпляров газет на 1000 человек населения СССР с 1930-х гг. вышел на уровень развитых стран конца XIX в. Вместе с тем наибольшие успехи были достигнуты в 1920-е гг., а в 1930-х гг. эти показатели стали сокращаться, и накануне Великой Отечественной войны СССР несколько отставал от Японии, Австрии и США.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;С 1929 г. началось новое наступление на церковь, сопровождавшееся массовым закрытием храмов и монастырей, репрессиями тысяч священнослужителей. Однако, несмотря на все усилия, добиться полной победы атеизма не удалось. Согласно материалам Всесоюзной переписи населения 1937 г., лишь 43 % взрослого населения СССР признали себя неверующими.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В 1920-х гг. дефицит средств сдерживал усилия по развитию народного образования. Через пункты ликвидации неграмотности (ликбезы) в 1920–1926 гг. прошло 5 млн человек. Но в целом доля грамотных в 1917–1926 гг. выросла не столь значительно – с 42,8 до 51,1 %. В 1930 г. по числу учащихся начальных и средних школ на 1000 человек населения (113) СССР находился на уровне Германии 1840 г. (113), Франции 1860 г. (108) и заметно уступал Японии 1914 г. (146). В 1930 г. была поставлена задача введения всеобщего начального (четырехлетнего) обучения и ликвидации неграмотности. Решить ее в основном удалось к концу 1930-х гг. Доля грамотных среди мужчин к 1937 г. составила 86 %, среди женщин – 66,2 %. По числу учащихся начальных и средних школ на 1000 человек населения (183) СССР к 1940 г. обогнал ряд европейских стран и уступал лишь Японии (195) и США (214). Это были существенные успехи.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Потребности индустриализации в специалистах способствовали стремительному росту высшего и среднего технического образования. Если в 1930 г. по числу студентов на 10 тыс. человек (17) СССР уступал Франции (19), Германии (20), Японии (28) и другим странам, то уже в 1940 г. он уже опережал их (42), отставая лишь от США (108). Благодаря увеличению финансирования, массовому созданию научно-исследовательских учреждений, а главное, сохранившемуся во многом прежнему научному потенциалу, заметных результатов удалось добиться в физике, химии, генетике, селекции и технике. Однако сталинский террор затронул тысячи ученых и конструкторов. Были разгромлены целые научные школы и направления в науке, прерваны разработки реактивных двигателей, ракетной, радиолокационной техники и др.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В результате культурной революции власти смогли установить жесткий контроль над духовной сферой общества. Большинство городского и часть сельского населения восприняли марксистско-ленинскую идеологию, появилась новая «социалистическая интеллигенция», возникла «социалистическая» культура. Тем самым были заложены основы «духовного воспроизводства» советского режима. По-видимому, это был первый в мире опыт столь массовой нерелигиозной индоктринации населения страны. Этот опыт использовали в дальнейшем тоталитарные режимы во многих странах.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Сталинская модернизация в международном контексте. Октябрьская революция в России, в отличие от великих революций в Западной Европе, не завершилась термидором. В годы нэпа произошла лишь частичная и временная «самотермидоризация» большевистского режима. Это создало основу для нового всплеска радикализма и переходу в конце 1920-х гг. к новой экономической и политической модели. Этот переход подтолкнула потребность в ускоренном завершении индустриализации, что, в свою очередь, было использовано для решения политических проблем и оформления тоталитарного государства. В короткие сроки сталинское руководство смогло в основном завершить индустриализацию и заложить основы индустриального общества. Ценой такой модернизации стали беспрецедентные людские и материальные потери, невиданное ограбление деревни, неэффективная структура экономики и падение жизненного уровня населения. При этом историческое отставание страны от передовых держав в развитии промышленности, в урбанизации и по ряду других показателей хотя и сократилось, но отнюдь не было преодолено. Во многом сохранялось, а в чем-то и нарастало отставание СССР не только от ведущих держав, но и от стран «второго эшелона» модернизации. По ВВП на душу населения в конце 1930-х гг. СССР на 10–30 % отставал даже от Японии и был близок Италии кануна Первой мировой войны.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Одним из важнейших результатов (а одновременно и рычагом) советской социалистической модернизации стало формирование тоталитарного государства. Если авторитарные политические режимы были распространены не только на Востоке и в Латинской Америке, но и в ряде стран Юго-Восточной Европы, то тоталитарные режимы возникли лишь в фашистских странах Европы, нацистской Германии и коммунистическом СССР. Начало их формированию положила Первая мировая война, а затем Великая депрессия, которая резко обострила внутреннюю ситуацию и привела к усилению государственного вмешательства в экономику. В СССР уровень огосударствления экономики достиг беспрецедентной величины. В отличие от фашистских стран, сохранивших основы рыночной экономики, в Советском Союзе рывок к индустриальному обществу сопровождался уничтожением рыночных отношений и сохранявшихся еще осколков гражданского общества. Это обусловило несравненно больший размах внутренних репрессий, крайнюю жестокость диктатуры по отношению к собственному народу.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Различия между тоталитарными режимами лежали прежде всего в идеологии, разной степени огосударствления экономической и социальной сфер (где сталинский СССР был вне конкуренции). Они коренились в объективных условиях России, Италии и Германии. В коммунистическом СССР, отличавшемся относительной простотой, однородностью социальной структуры общества и в то же время этнической разнородностью, акцент делался на классовую борьбу и построение принципиально новой социальной модели (что объективно совпадало и с потребностями завершения советской индустриальной модернизации). Поскольку форсированное создание основ индустриального общества шло за счет невиданного насилия, уничтожения частной собственности и всех элементов гражданского общества, то в СССР, как и в ряде восточных стран, в ходе модернизации в измененной, советской форме воспроизвелись многие черты традиционного общества. Самодержавие трансформировалось в «генсекодержавие», крепостное право – в сталинский колхозный строй; господство религии в духовной сфере – в монополию марксистско-ленинской идеологии; императивы пролетарского интернационализма, мировой революции – в имперские. В целом советский социализм качественно отличался от инерционных восточных деспотий. Тем не менее СССР, шедший, как объявлялось, в авангарде социального прогресса человечества, под маской индустриализма скрывал многие черты, присущие отсталым, традиционным обществам: всесильную деспотическую власть; неразделенность власти и собственности; колоссальную бюрократию; политически и социально пассивное, запуганное население; патернализм, доминирующую роль государства в общественных отношениях; «закрепощение сословий»; господство мессианской холистической идеологии, фактически заменившей религию, а также всепроникающий культ правителя; внеэкономическое принуждение в качестве важнейшего стимула к труду для большинства населения (прежде всего, крестьян); господство советской, а в основе старой, общинной уравнительности и регламентации труда, быта и отдыха, гипертрофию коллективистских начал и подавление личности и т. д.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Таким образом, если в Западной Европе модернизация привела к переходу от традиционного аграрного к индустриальному обществу, то в СССР в результате сталинской индустриальной модернизации черты традиционного общества в ряде сфер лишь усилились. В итоге, создав мощную тяжелую промышленность, крупнейший в мире ВПК и колоссальный, всепроникающий госаппарат, сталинское руководство решило ряд тактических проблем, но лишило общество, экономику гибкости, стимулов к саморазвитию и тем самым обрекло страну на стратегическое поражение в будущем.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В конце 1930-х гг., по мере решения внутренних проблем и обострения международной ситуации, результаты модернизации все более стали использоваться для решения внешнеполитических задач.<br>
<br><br><h3>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Экономика и общество в 1941–1945 гг<br></h3>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Мобилизация народного хозяйства. Нападение нацистской Германии и быстрое отступление Красной армии в 1941–1942 гг. нанесли колоссальный удар по экономике и привели к огромным людским и материальным потерям. В отличие от «благополучных» США (где в 1944 г. за счет перевода экономики на военные рельсы валовый общественный продукт более чем удвоился по сравнению с 1940 г.) и даже от находившейся в сложном положении Великобритании (которая тем не менее уже к весне 1941 г. увеличила военное производство в 2,5 раза и смогла обогнать Германию по выпуску боевых самолетов), общий объем производства и выпуск вооружений в СССР стремительно падали. Между тем даже до войны промышленная база Германии, включая экономический потенциал завоеванных стран, в 1,5–2 раза превосходила советскую. В начальный период войны СССР потерял многие из наиболее развитых экономически районов. В них проживало более 40 % населения и производилось примерно &nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br>/&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br> валовой промышленной продукции, в том числе 40 % электроэнергии и 60 % стали. В результате промышленность нацистской Германии стала превосходить возможности советской промышленности по меньшей мере в 3–4 раза. (К тому же она, в отличие от немецкой, не была переведена на военные рельсы.) Ликвидация этого диспаритета в сфере военного производства стала проблемой выживания Советского Союза.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;С первых дней войны началась перестройка управления, были введены в действие мобилизационные планы, экономика переводилась на военный лад. Постепенно патриотизм, терпение и самопожертвование народа, твердая воля политического руководства, а также особенности советской мобилизационной экономики (сверхцентрализм управления, директивное планирование, фактическое отсутствие личной свободы граждан), колоссальные природные и людские ресурсы стали приносить результаты. За счет запредельного напряжения всех сил народа страна превращалась в единый военный лагерь и мобилизовала все ресурсы для помощи фронту и военному производству.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В сложнейших условиях, нередко под обстрелами и бомбежками, в первые полгода войны из прифронтовых районов в Поволжье, на Урал, в Сибирь и Среднюю Азию было эвакуировано до 2,6 тыс. предприятий, из них более 1,5 тыс. крупных. В тыл было вывезено более 10 млн человек. Ничего подобного в мировой истории еще не было! Эвакуированные предприятия в рекордные сроки вводились в строй. Уже к середине 1943 г. в восточных районах СССР стало производиться более &nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br>/&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br> военной продукции страны. Таким образом, масштабная эвакуация и перевод экономики на военные рельсы послужили новым этапом индустриализации восточных районов СССР.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Благодаря народному героизму и максимальной концентрации всех ресурсов для обороны, уже во втором полугодии 1941 г., при падении в 2,1 раза промышленного производства, выпуск отдельных видов вооружений начал расти. Все в больших количествах выпускались новые образцы оружия и военной техники. В первой половине 1942 г. общее падение производства продолжалось, а по ряду показателей даже ускорилось. Тем не менее к июлю этого года удельный вес оборонной промышленности в валовом объеме производства составил около половины, а с учетом выполнения военных заказов предприятиями других, необоронных, наркоматов достиг 70–80 %. Впервые появилась, пусть и неустойчивая, но тенденция к увеличению промышленного производства. Таким образом, в середине – второй половине 1942 г. советская экономика была в основном переведена на военные рельсы.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Хотя Германия и ее союзники имели многократное экономическое превосходство, по производству основных видов вооружений СССР приблизился, а к концу 1942 г. и превзошел Германию. Это явилось важной предпосылкой для коренного перелома в Великой Отечественной войне. В 1943 г. военное производство в СССР выросло в 4,3 раза по сравнению с довоенным уровнем, в то время как в Германии – только в 2,3 раза. Производительность труда в военной промышленности с мая 1942 г. по май 1945 г. выросла более чем на 120 %, а себестоимость всех видов изделий по сравнению с довоенным уровнем сократилась примерно вдвое. С 1943 г. превосходство Советской армии в численности и количестве (а порой и в качестве) вооружений стало преобладающим. Всего за годы войны производство танков увеличилось в 7–8 раз, орудий – в 6–7 раз, минометного вооружения – в 8 раз, боеприпасов – почти в 4 раза.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Уже с 1944 г. советское руководство стало постепенно снижать производство отдельных видов вооружений. С 1943 г. была начата работа по восстановлению освобожденных районов. За годы войны было восстановлено 7,5 тыс. предприятий, 51 тыс. км железнодорожных путей, 6 тыс. больниц, отремонтировано и построено 17,9 млн м&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br> жилой площади. Однако это была лишь малая часть разрушенного. Не только в сельском хозяйстве, но и во всех отраслях промышленности, кроме оборонных, производство продукции было существенно, нередко в 1,5–2 раза меньше, чем в 1940 г.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;По некоторым оценкам, располагая в целом меньшим, чем Германия и оккупированные ею страны, промышленным потенциалом (производя в 3 раза меньше чугуна и стали, почти в 5 раз – угля и в 1,5 раза превосходя по добыче нефти), СССР произвел за годы войны почти вдвое больше техники и вооружений. В частности, в среднегодовом исчислении Советский Союз выпускал в 1,8 раза больше орудий, танков и самоходных артиллерийских установок, почти в 1,4 раза – самолетов, в 5,1 раза – минометов. Таким образом, СССР смог одержать экономическую победу над Германией. Этому способствовал беспримерный трудовой героизм, неприхотливость и стойкость людей, существенное преимущество в численности населения и природных ресурсах, а также сверхцентрализованный, мобилизационный характер советской экономики. (За счет большей концентрации ресурсов среднегодовое производство самолетов на 1 млн т стали в СССР было в 2,6 раза больше, чем в Германии, и в 3,2 раза – чем в США; бронетанковой техники – больше соответственно в 3 и 6,3 раза; орудий – в 4 и 7,7 раза.) Существенную роль сыграли и поставки союзников. В СССР поступило разнообразной продукции по меньшей мере на 9,2 млрд долл., в том числе 11,9 тыс. танков, 18,3 тыс. самолетов, 520 кораблей, 355 тыс. грузовых автомобилей, 2 тыс. паровозов, тысячи тонн цветных металлов, авиабензина, сотни тысяч тонн боеприпасов и продовольствия.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Однако выдающаяся военно-экономическая победа СССР во многом была достигнута за счет более резкого, чем в Германии, не говоря уже о Великобритании и США, падения невоенного производства и уровня жизни населения. Даже в нацистской Германии в начале 1942 г. производство товаров народного потребления, по некоторым данным, снизилось всего на 3 % по сравнению с довоенным временем. В СССР доля гражданской продукции в промышленности уже к концу 1942 г. сократилась до 36,1 %. В 1944 г. она выросла до 48,7 %, но даже в 1945 г. объем продукции легкой промышленности был ниже довоенного уровня на 38 %, а пищевой – на 50 %. Таким образом, характерные особенности советской мобилизационной экономики в годы войны проявились в наиболее полном, концентрированном виде.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Советское общество в годы войны. После начала Великой Отечественной войны народ, воспитанный официальной пропагандой на лозунгах, что война будет вестись на вражеской территории и малой кровью, ожидал известий о скором разгроме вторгнувшихся немецких войск и триумфальном походе Красной армии за границы СССР. Тем страшней и неожиданней были скупые официальные известия, из которых люди узнавали, а чаще догадывались о тяжелых боях и о быстром отступлении Красной армии.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;С первых же дней войны началась массовая запись в добровольцы. В армию было мобилизовано 29,6 млн человек. В России это составляло 19,2 % трудоспособных граждан, в Закавказье, Средней Азии и Казахстане – более 18 %, на Украине – 12,2 %, в Белоруссии – 11,7 %. Это был огромный удар по экономике и всему социуму. В деревне, например, к 1943 г. по сравнению с 1940 г. мужское трудоспособное население сократилось почти в 5 раз! В целом же трудоспособное население колхозов составляло менее 47 % от довоенного.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Средняя численность рабочих и служащих сократилась с 31,8 млн человек в первом полугодии 1941 г. до 18,2 млн к 1942 г. Доля подростков, молодежи выросла в 2,5 раза. Женщины в предвоенном 1940 г. составляли 38,5 % всех занятых в народном хозяйстве, в 1942 г. уже 53,4, а в 1943 и 1944 гг. – 57,4 %. В сельском хозяйстве доля женщин в 1943 г. превысила 70 %.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Несмотря на резкое ухудшение – в связи с массовыми мобилизациями – квалификации рабочей силы, выработка на одного рабочего в промышленности уже в 1941 г. оказалась на 10 % выше уровня 1940 г., в 1942 г. – на 30, а в 1944 г. – на 42 %. В оборонных отраслях этот прирост был вдвое больше. Это объяснялось не только высокой моральной мотивацией к труду, но и административными мерами.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Уже в конце июня 1941 г. был увеличен рабочий день, введены обязательные сверхурочные работы (1–3 часа), отменены отпуска. Зачастую стали отменяться и выходные. Для всех колхозников, независимо от возраста и здоровья, был повышен обязательный минимум трудодней. С 1942 г. трудоспособных колхозников, не выработавших без уважительных причин обязательного минимума трудодней, отдавали под суд. Бригадиров и председателей колхозов, уклонявшихся от проведения этой меры, также привлекали к судебной ответственности. Все трудоспособное население подлежало мобилизации на рытье окопов и другие оборонные работы. Самовольный уход с работы был воспрещен. Рабочие военной промышленности и некоторых других отраслей были объявлены мобилизованными на весь период войны.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Уже летом—осенью 1941 г. в городах стала вводиться карточная система. Однако, за исключением партгосноменклатуры и отдельных категорий работников оборонных производств, население получало по карточкам так мало продуктов, что это едва спасало от голодной смерти. Цены на рынках выросли на порядок по сравнению с довоенными и стали недоступны широким слоям населения.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Таким образом, в годы войны люди оказались в сверхтяжких, порой нечеловеческих условиях. Эти условия были гораздо хуже, чем в США, Великобритании, Германии и даже в некоторых оккупированных нацистами западноевропейских странах. Но народы нашей страны выдержали. Более того, основная масса населения не роптала на тяготы и лишения. Это объяснялось не только боязнью репрессий (а любые волнения, недовольство и тем более отдельные забастовки подавлялись беспощадно), но прежде всего патриотическими чувствами.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Для СССР победа в Великой Отечественной войне обошлась в 26,6 млн погибших. Величина этих жертв была беспрецедентна в истории и многократно превосходила потери во Второй мировой войне других стран. Они составляли: для Германии – 7,4 млн человек, Польши – 6 млн, Югославии – 1,7 млн, Франции – 0,6 млн, Великобритании – 375 тыс., США – 300 тыс. человек. Колоссальные потери были платой не только за разгром лучшей военной машины Европы, за нацистский геноцид и невзгоды военного времени. Сталинский режим не сумел должным образом подготовить страну к войне, позволил застигнуть ее врасплох и до последних победных дней не считался с людскими потерями для достижения своих целей.<br>
<br><br><h3>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Советская экономика на пути к системному кризису<br></h3>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Восстановление и развитие народного хозяйства в 1945–1953 гг. Великая Отечественная война унесла около 30 % национального богатства СССР. Было разрушено 1710 городов и поселков, 70 тыс. деревень. Производство зерна и хлопка упало в 2 раза, мяса – на 45 %. От голода и связанных с ним эпидемий в 1946–1948 гг. в СССР погибло до 2 млн человек. При этом в государственных резервах находилось от 12,7 до 24 млн т зерна, а экспорт зерна за границу в эти годы составил 4,4 млн т.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Таким образом, хотя подавляющая часть населения балансировала на грани выживания, усилия сталинского руководства были сосредоточены отнюдь не на спасении народа и облегчении его страданий, как это делали западные правительства. [14 - Во Франции, например, несмотря на тяжелое экономическое положение (производство промышленной продукции упало после оккупации на 62 %, сельского хозяйства – на 40, а среднегодовой рост цен в послевоенный период составлял 60 %), уже в 1945 г. была восстановлена 40-часовая рабочая неделя, введены двух-и трехнедельные оплачиваемые отпуска, к лету 1946 г. номинальная заработная плата работников промышленности увеличилась на 80 %, пенсии и семейные пособия – на 80—120 % и т. д.] Привычные стереотипы, а также императивы развертывавшейся «холодной войны» подтолкнули Сталина взять курс на первоочередное восстановление, развитие тяжелой промышленности и производство новых видов вооружений, не считаясь с бедственным положением народа.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Лучшие умы и ресурсы вновь были брошены на создание реактивной авиации, ракетной и радиолокационной техники, но главное – атомной бомбы. В результате небывалой концентрации ресурсов (атомный проект курировал всесильный Берия), усилий советских конструкторов и разведки, сумевшей выкрасть у американцев важные атомные секреты, ядерное оружие было создано в непредсказуемо короткие сроки – в 1949 г. В 1953 г. была испытана первая водородная (термоядерная) бомба, в 1947 г. создана первая советская баллистическая ракета (на основе немецкой ФАУ-2), а в 1953 г. – малогабаритный ядерный заряд, что открыло перспективы для размещения таких зарядов на ракетах. Началось масштабное перевооружение армии. В середине 1950-х гг. в основном завершилась ее моторизация. Предпринимались усилия по восстановлению и развитию флота, но он еще оставался «прибрежным».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Определенные успехи были достигнуты в промышленности. По официальным данным, в 1950 г. довоенный уровень был превышен на 73 % (вместо 52 % по четвертому пятилетнему плану). При этом тяжелая промышленность увеличила производство в 2 раза, а легкая – на 23 %. На самом деле четвертая пятилетка (1946–1950) оказалась не досрочно выполненной, как сообщало ЦСУ, а недовыполненной. (По данным Госплана СССР, по основным отраслям промышленности производство валовой продукции в 1950 г. составило лишь 91,6 % от плана.) Тем не менее за счет тяжелой индустрии темпы восстановления промышленности были все же велики и сопоставимы с ведущими европейскими державами, хотя многие из них меньше пострадали от войны. Если в СССР промышленность достигла (пусть и не превысив) довоенного уровня в 1948 г., то в Великобритании – в 1947 г., во Франции – в 1948 г., в ФРГ – в 1950 г.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Этому успеху способствовал самоотверженный труд людей и огромная концентрация ресурсов, достигнутая за счет «экономии» на жизненном уровне народа, сельском хозяйстве, легкой промышленности и социальной сфере. Немалую роль сыграли и репарации Германии (4,3 млрд долл.). Они обеспечили до половины оборудования, устанавливавшегося в промышленности, и подтолкнули научно-технический прогресс. Значительные ресурсы поначалу высвободила конверсия военного производства и демобилизация армии. В 1945–1948 гг. ее численность, по советским данным, уменьшилась почти в 4 раза: с 11,4 до 2,9 млн человек. В 1946 г. доля прямых военных расходов в бюджете сократилась до 24 % (против 32,6 % в 1940 г.). Однако конверсия продолжалась недолго. Уже с 1947 г. спад в отдельных военных отраслях сменился подъемом. С 1949 г. армия вновь стала стремительно расти и к середине 1950-х гг. насчитывала уже 5,8 млн человек, больше, чем накануне Великой Отечественной войны!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Успехи в промышленности и военном деле были достигнуты за счет жесткого административно-политического нажима на деревню, откровенного ограбления крестьян. Государство выкачивало из деревни сельскохозяйственную продукцию по заниженным ценам, усиливало налоговый пресс, не обращая внимания на бедственное положение крестьян. Если в 1940 г. средняя сумма налога на колхозный двор равнялась 112 руб., то в 1951 г. – 523 руб. Доходы от работы в колхозе составляли в среднем лишь 20,3 % денежных доходов крестьянской семьи, а 27,4 % колхозов в 1950 г. вообще не выдавали денег на трудодни. Таким образом, изнурительный труд в колхозе не столько обеспечивал крестьян, сколько давал им право кормиться, обрабатывая собственный приусадебный участок. Не имея паспортов, крестьяне не могли покинуть деревню, а за невыполнение определенной нормы трудодней им грозила судебная ответственность. Число осужденных за ненаработку обязательного минимума трудодней в 1945–1948 гг. превысило 821 тыс. человек.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В итоге в начале 1950-х гг. деревня только приблизилась к довоенному уровню, хотя по четвертому пятилетнему плану должна была его превзойти на 27 %. Урожайность зерновых в 1949–1953 гг. была ниже, чем в 1913 г. (соответственно 7,7 и 8,2 ц/га). Беспрецедентный административно-экономический нажим надломил советскую деревню. С 1950 г. численность сельского населения в стране стала сокращаться. В Великобритании, например, этот закономерный процесс начался на 100 лет раньше, однако в СССР он был ускорен и деформирован небывалым нажимом государства на деревню.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Избранный в СССР вариант форсированного восстановления с опорой на внутренние ресурсы (Западная Европа получила по плану Маршалла от США до 17 млрд долл.) и сверхконцентрация средств в тяжелой, военной промышленности замедлили повышение нищенского жизненного уровня населения. Это вызвало рост социальной напряженности. Его подтолкнул голод, возникший в результате засухи, беспощадного выкачивания государством продуктов из деревни и прекращения поставок американского зерна, а также отмена карточек и откровенно грабительская денежная реформа, проведенная в 1947 г.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В ходе реформы 10 старых рублей менялись на один новый. Но для вкладчиков сберкасс, т. е. в основном для элиты, обмен шел совсем по другим ставкам. Для имевших вклад до 3 тыс. руб. он производился 1:1; для тех, кто имел вклад от 3 до 10 тыс., – 3:2, а для вкладов более 10 тыс. – 2: 1. Наиболее пострадали от реформы не имевшие вкладов в сберкассах народные массы, и особенно крестьяне, часть которых сумела накопить за 1941–1946 гг. некоторые суммы, но держала их дома, опасаясь заявить о своих доходах.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Эти меры помогли стабилизировать финансовую систему (до &nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br>/&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br> денежной массы не было обменено), но ударили по широким массам, выкачав их скудные сбережения и сделав недоступными многие товары, продававшиеся теперь по коммерческим ценам. По расчетам Минфина СССР, осенью 1948 г. прожиточный минимум в Москве составлял 1933 руб. на человека в месяц. Такой среднемесячной заработной платы не имели даже высокооплачиваемые рабочие. По американским подсчетам, продовольственные товары в Москве стоили во много раз дороже, чем в Вашингтоне!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Тотальный дефицит продуктов и промышленных изделий сменился затовариванием магазинов и складов. Власти вынуждены были корректировать курс. В 1947–1950 гг. цены на товары массового спроса снижали 5 раз, что превратилось в мощнейшую пропагандистскую кампанию. В дальнейшем этот процесс «оторвался» от своей предыстории и отложился в массовом сознании как сталинский курс на регулярное снижение цен.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Заработная плата постепенно увеличивалась, но даже в городах уровень жизни 1940 г., по некоторым оценкам, был достигнут только в 1951 г., а уровень 1928 г. (который, в свою очередь, едва-едва приближался к уровню 1913 г.) – лишь в 1954 г. Крайне обострилась жилищная проблема. Однако вместо массового строительства жилья сооружались грандиозные объекты, типа заполярной железной дороги Салехард—Игарка, канала Волга—Дон (1952), крупнейших ГЭС на Волге, помпезных многоэтажек в Москве.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Несмотря на успехи в развитии тяжелой и военной промышленности, в целом экономическое отставание СССР от передовых держав не уменьшилось. Ключевой для характеристики экономического развития страны показатель – ВВП на душу населения – в царской России в 1913 г. составлял 66 % от уровня Германии и Франции, а в СССР в 1950 г. – соответственно лишь 55 и 46 %. По уровню урбанизации (44,7 %) СССР уступал Германии 1910 г.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Даже в 1959 г. по доле занятых в сельском хозяйстве (45,8 %) СССР не достиг уровня западноевропейских держав начала XX в. и лишь немногим опережал Францию 1900 г. по удельному весу работающих в промышленности (35,4 % против 30 %) за счет неразвитой сферы услуг. Тем не менее, за исключением данной сферы, по структуре занятости СССР приблизился к ведущим западноевропейским странам, где в промышленности трудилось 39–47 % населения, в сельском хозяйстве – 5—23 %, в секторе услуг – 38–50 %.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Таким образом, СССР начала 1950-х гг. и страны континентальной Европы начала XX в. находились на сопоставимых уровнях экономического развития. Их качественно отличала лишь экономическая модель, а следовательно, и доля государственных расходов в ВВП. Если в СССР в 1950 г. она составляла 58,9 %, то во Франции и в Германии 1913 г. – соответственно 8,9 и 17,7 %. В западных странах доля государственных расходов, близкая к СССР, была только в годы войны.<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;В поисках новой экономической стратегии (1953–1964). Сразу же после смерти Сталина «коллективное руководство» осуществило ряд мер по повышению жизненного уровня населения и определенной перестройке экономики. Берия дал указание о передаче ГУЛАГа Министерству юстиции, а строительных главков, находившихся в ведении МВД, – соответствующим министерствам. По его инициативе было прекращено строительство многих грандиозных, но экономически неэффективных сооружений поздней сталинской эпохи. 1 апреля 1953 г. было проведено самое крупное за послевоенный период снижение цен на продукты питания и потребительские товары.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В июле 1953 г. Маленков публично признал наличие серьезных экономических проблем. Он подчеркнул, что решающим фактором отставания сельского хозяйства является недостаточная материальная заинтересованность колхозников в увеличении производства. Обеспечение этой заинтересованности было признано «коренным вопросом» развития сельского хозяйства. В августе 1953 г. Маленков сформулировал новый курс, предусматривавший социальную переориентацию экономики и приоритетное развитие легкой промышленности. Это диктовалось не только политическими соображениями, стремлением заручиться поддержкой общества, но и экономическими факторами. Отставание легкой и пищевой промышленности вкупе со значительным снижением цен – в конце 1953 г. хлеб стоил в 3 раза дешевле, чем в 1948 г., – привело к росту дефицита товаров широкого потребления. Поскольку из политических соображений цены повышать было нельзя, ликвидировать дефицит, сбалансировать возросший платежеспособный спрос населения можно было лишь ускоренным развитием отраслей «группы Б». Ключевым направлением экономической политики стало возрождение разоренной при Сталине деревни. В 1954 г. были снижены обязательные поставки государству, списаны долги колхозов, уменьшены налоги с приусадебных участков и с продаж на рынке, в 1,5–5,5 раза повышены заготовительные цены на сельскохозяйственные продукты. Возросли капиталовложения и поставки техники в деревню, увеличились размеры приусадебных хозяйств.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Экономический курс Маленкова был настороженно воспринят партийно-хозяйственной элитой, воспитанной на стереотипе «тяжелая индустрия – любой ценой». Оппонентом Маленкова выступил Хрущев, отстаивавший «союз» тяжелой промышленности и сельского хозяйства. В подходах к решению проблем сельского хозяйства также наблюдались серьезные различия. По настоянию Хрущева важнейшим направлением увеличения производства зерна было признано освоение целинных и залежных земель в Казахстане, Поволжье и Сибири. К быстрым, радикальным шагам побуждали как особенности его одаренной, но импульсивной и не обремененной особым образованием личности, так и объективная потребность в более глубоких преобразованиях. От первоначальной ликвидации или смягчения «крайностей» сталинской экономики жизнь настоятельно подталкивала к переходу к новой системе управления народным хозяйством.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Даже частичное нарушение в 1953–1955 гг. известной целостности сталинской системы, построенной на тотальной централизации, беззастенчивом ограблении населения и жесточайшем, всепроникающем принуждении, вызвало новые проблемы. Из-за резкого роста дотаций легкой, пищевой промышленности и сельскому хозяйству, отмены принудительных займов у населения и развертывания социальных программ обострилось финансовое положение страны. Прекращение сталинских репрессий, отмена ряда драконовских норм законодательства привели к падению производственной дисциплины и росту «текучести» рабочей силы. Работники осмеливались теперь открыто выражать недовольство традиционной практикой произвольного повышения норм выработки на предприятиях. Увеличился неудовлетворенный спрос населения на товары, жилье и т. д. В декабре 1956 г. пленум ЦК вынужден был уменьшить задания шестой пятилетки по росту производства и производительности труда.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Решать обострившиеся проблемы можно было либо постепенно, эмпирически нащупывая контуры нового хозяйственного механизма, либо радикально, двигаясь к принципиально иной экономической системе. Этот путь в итоге и выбрал Хрущев. В силу особенностей обстановки и экономического мышления выработка новой экономической политики свелась к поискам своеобразного «философского камня», или, пользуясь ленинской формулировкой, «решающего звена в цепи». Таковыми поначалу были признаны массовые политико-экономические кампании (с 1954 г. – освоение целины, 1955 г. – максимальное расширение посевов кукурузы, 1957 г. – «мясные» и «молочные» кампании) и административные реорганизации.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Исходя из прежней логики «простых решений» и высказанных в предыдущие годы новых идей (децентрализация, усиление контроля снизу, сокращение аппарата управления, комплексное развитие территорий), Хрущев в 1957 г. настоял на внешне радикальной перестройке хозяйственного управления с преимущественно отраслевого на территориальный принцип. В итоге было упразднено более 140 союзных, союзно-республиканских и республиканских министерств и создано 105 территориальных органов: советов народного хозяйства.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Но эффект реформы проявлялся до тех пор, пока новые органы управления еще не сложились в устойчивую систему, пока сама логика развития административной системы не привела к укрупнению совнархозов и фактическому восстановлению ведомственно-отраслевой системы управления внутри территориальной. Таким образом, поскольку административно-командная система была сохранена, реформа лишь заменила недостатки отраслевой системы управления недостатками территориальной системы с ее отраслевой несбалансированностью, местническими тенденциями, вновь разбухшим аппаратом управления.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Вскрывшаяся недостаточность принимаемых мер заставила обратить внимание на выработку экономической стратегии. Поскольку умерщвленная в 1930 – начале 1950-х гг. советская экономическая мысль не могла дать конкретных рецептов, путеводной звездой хрущевских реформ стала идеология, утверждавшая в качестве высшей, стратегической цели построение коммунизма – идеального, фактически беспроблемного общества.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Хрущев, в отличие от Маленкова, попытался опереться не только на обновленный им партийно-государственный аппарат, но и на массы. Это диктовалось как политическими соображениями (стремлением к определенной независимости от аппарата), так и идеологическими. Будучи гораздо более, чем Сталин в последние годы жизни, восприимчив к марксистским постулатам, Хрущев полагал, что пробуждение социальной активности народа и привлечение его к управлению является залогом решения самых сложных проблем. Курс Хрущева органически вписывался в общественную атмосферу послесталинской «оттепели», с пробуждавшимися, хотя и весьма неопределенными надеждами, оптимизмом, энтузиазмом, верой в собственные силы и отражал традиционную для советского руководства психологию максимализма, «коммунистического штурма», убеждения в том, что «нет таких крепостей, которые не могут взять большевики».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Общественный подъем, наблюдавшийся во второй половине 1950-х гг., выразился в массовом выезде молодежи по «комсомольским путевкам» на освоение целины, различные стройки, развертывании «социалистического соревнования», многочисленных трудовых починах. Эти настроения подогревали изменения на международной арене, где укрепилось сообщество социалистических стран, рушилась колониальная система, десятки миллионов людей в третьем мире обращали свои взоры на СССР.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В этой обстановке в 1957 г. Хрущев выдвинул лозунг «Догнать и перегнать Америку». Хотя речь шла лишь о производстве мяса и молочных продуктов, этот лозунг положил начало глобальному хрущевскому «прыжку». В 1959 г. XXI съезд КПСС констатировал, что социализм в СССР одержал полную и окончательную победу и страна вступила в период развернутого строительства коммунизма. Вместо проваливавшейся шестой пятилетки на съезде был принят амбициозный семилетний план (на 1959–1965 гг.). Новая Программа КПСС предусматривала, что уже в 1970 г. СССР опередит западные державы по производству продукции на душу населения, а в 1980 г. построит материально-техническую базу коммунизма. Запуск на орбиту первого в мире космонавта в 1961 г. подкреплял уверенность, что для советского человека непосильных задач нет.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Главной экономической целью этого курса был поиск новых стимулов к труду взамен угасавшего после прекращения массовых репрессий и разоблачения Сталина страха и терявшего эффективность внеэкономического принуждения. Новым стимулом к труду Хрущев хотел сделать коммунистический энтузиазм. Энтузиазм масс в сочетании с дальнейшей демократизацией хозяйственного механизма, провозглашенным переходом от государственного управления к общественному самоуправлению казался ключом, позволяющим не только решить многочисленные текущие проблемы, но и реализовать главную, заветную цель всех коммунистов.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Поначалу грандиозность поставленной задачи нашла определенный отклик у части населения. Однако обострившиеся в начале 1960-х гг. продовольственные трудности и повышение розничных цен изменили общественные настроения и привели к падению популярности Хрущева. В поисках выхода он прибег к дальнейшим административным реорганизациям (разделению партийных, советских органов по производственному принципу – на промышленные и сельские), но это вызвало лишь дезорганизацию управления.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Вместе с тем в начале 1960-х гг. стала оживать экономическая мысль. Постепенно вызревали предложения о расширении использования экономического стимулирования как предприятий, так и работников. Эти идеи были затем использованы в косыгинской реформе 1965 г.<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Основные тенденции экономического развития в период «оттепели». Самые примечательные сдвиги в первые послесталинские годы начались в сельском хозяйстве. Под влиянием решений, ослабивших колоссальный государственный нажим на деревню, среднегодовые темпы развития сельского хозяйства в 1953–1958 гг. по сравнению с началом 1950-х гг. выросли в 5 раз: с 1,6 до примерно 8 %. Весомый вклад внесло поначалу освоение целинных и залежных земель (в 1954–1960 гг. было распахано до 42 млн га). В 1956–1958 гг. государство получило с целины более половины заготовленного хлеба. Доля капиталовложений в сельское хозяйство поднялась почти до &nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br>/&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br> по сравнению с &nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br>/&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br> в начале десятилетия. Денежные доходы колхозов за 1953–1958 гг. увеличились более чем втрое. Это было «золотое время» для колхозной деревни.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Однако оживление деревни оказалось мимолетным. Хрущев не смог сохранить экономический курс Маленкова, предполагавший бережное отношение к деревне, акцент на материальную заинтересованность колхозников в развитии производства, и сменил приоритеты на освоение целины (куда шло до трети капиталовложений в сельское хозяйство), «кукурузную» кампанию и другие «ударные» мероприятия, носившие подчас авантюрный характер. Но главное, на продолжение начатой в 1953–1954 гг. аграрной политики не хватало ресурсов. Из политических соображений руководство страны не решилось поднять розничные цены на продукты питания, с тем чтобы компенсировать примерно трехкратное увеличение заготовительно-закупочных цен на сельскохозяйственные продукты и иные масштабные дотации, полученные колхозами в 1953–1958 гг. Для государственного бюджета, и без того отягощенного массой расходов, это бремя оказалось слишком велико. Произведенная в 1958 г. реорганизация МТС с принудительным выкупом колхозами имевшейся в них техники хотя и позволила выкачать из деревни некоторые средства, тем не менее резко ухудшила финансовое положение хозяйств, а главное, не решила проблему инвестиций для сельского хозяйства. Другие административные реорганизации: укрупнение колхозов, преобразование части из них в совхозы и т. п., – а также запоздалое и ограниченное повышение розничных цен на мясо-молочные продукты в 1962 г. не могли принести существенных результатов и лишь обострили социальную ситуацию.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Глубинные причины кризиса сельского хозяйства коренились в том, что ликвидация сталинской системы репрессий способствовала разложению колхозного строя. Начавшаяся выдача паспортов крестьянам позволила им обрести свободу передвижения и в массовом порядке двинуться в города. Устранение угрозы репрессий за невыполнение нормы трудодней подорвало важнейший для колхозников стимул труда в «общественном хозяйстве». Данное обстоятельство, а также стремление приблизиться к полностью обобществленному коммунистическому хозяйству подтолкнули хрущевское руководство к попыткам ликвидировать личное крестьянское подворье. Но это не побудило колхозников лучше работать в колхозах, более того – нанесло деревне огромный удар и вытолкнуло новые миллионы крестьян в города.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Как следствие, в 1959–1964 гг. среднегодовые темпы роста сельскохозяйственного производства по сравнению с 1953–1958 гг. снизились в 5 раз, составив около 1,5 %, как и в начале 1950-хгг. Освоение целины, потребовавшее огромных инвестиций, хотя и дало первоначально отличные результаты, не смогло решить зерновой проблемы. Вскоре из-за эрозии почвы и засух урожаи на целинных землях стали падать.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В целом в 1953–1963 гг. валовой сбор зерна в СССР вырос более чем на 30 %. Посевная площадь зерновых при этом увеличилась больше чем на &nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br>/&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br>, а средняя урожайность – лишь на 6,4 % (с 7,8 до 8,3 ц/га). Это резко контрастировало с интенсивным развитием сельского хозяйства на Западе. Во Франции, например, с 1952 по 1968 г. урожайность пшеницы и ячменя выросла в 2 раза, кукурузы – в 3 раза. В то время как западные страны сталкивались с проблемой перепроизводства сельскохозяйственной продукции, в СССР сельское хозяйство развивалось в основном экстенсивным путем и не могло покрыть возросшего платежеспособного спроса населения. С 1958 г. импорт продуктов сельского хозяйства стал сравним с их экспортом, а в начале 1960-х гг. существенно превысил его. С 1963 г., когда правительство, чтобы избежать голода, закупило за границей более 12 млн т зерна на 1 млрд долл. (потратив 372 т золота – более трети золотого запаса страны), СССР стал регулярно в возраставших размерах ввозить зерно из-за границы.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Тем не менее ситуация на потребительском рынке обострялась. С прилавков исчезали мясо, масло, а нередко и хлеб. В 1962 г. советское руководство вынуждено было повысить розничные цены на мясо (на 30 %) и масло (на 25 %). Это вызвало массовые протесты населения, но дефицит продуктов питания не устранило. В 1963 г. хлебозаводы прекратили плановую выпечку батонов и булок, белый хлеб стал выдаваться только больным и школьникам.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Острая нехватка товаров массового спроса подтолкнула рост теневой экономики. Власти начали жестокую, вплоть до использования смертной казни, борьбу против «спекулянтов», «экономической преступности», но исправить ситуацию не смогли.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Вынужденное прекращение массированной перекачки ресурсов из деревни в города ликвидировало важнейший источник накоплений советской экономики, позволившей ей в свое время провести форсированную индустриализацию, послевоенное восстановление промышленности и городов. Более того, подорванное в результате этого сельское хозяйство само стало требовать огромных ресурсов как в виде прямых капиталовложений, так и в виде масштабного импорта продовольствия и превратилось отныне в постоянную «головную боль» советского руководства. Положение дел в сельском хозяйстве оказывало огромное негативное воздействие на экономику и общество.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В промышленности в середине 1950-х гг. произошло смягчение сталинского сверхцентрализма, децентрализация и определенная дебюрократизация управления. Расширились права союзных республик. В их ведение перешли 15 тыс. предприятий, ряд союзных министерств был реорганизован в союзно-республиканские. Ускоренными темпами развивалась легкая промышленность. Таким образом, в первые годы «оттепели» выбор экономического курса во многом определялся очевидностью первоочередных задач.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Одна из таких задач была связана с развертывавшейся в мире научно-технической революцией. Стремясь не отстать в гонке вооружений и в целом в соревновании с «системой капитализма», хрущевское руководство на XX съезде КПСС признало задачи ускорения научно-технического прогресса первоочередными. Освоение космоса, химизация и автоматизация народного хозяйства подкреплялись масштабными государственными программами. Была реорганизована Академия наук, создано ее Сибирское отделение. В Дубне в 1956 г. был организован Объединенный институт ядерных исследований, в котором работали ученые из разных стран. Число научно-исследовательских учреждений за 1950-е гг. выросло с 2,8 до 3,2 тыс., а научных работников – со 160 до 350 тыс. По количеству инженеров СССР почти вдвое обогнал США. В 1957 г. на космическую орбиту был выведен первый советский спутник, построен первый в мире атомный ледокол. В 1961 г. СССР впервые в мире осуществил полет человека в космос. Было завоевано лидерство и в ряде других областей (атомной энергетике, разработке установок непрерывной разливки стали, турбобуров, производстве искусственных алмазов и т. д.). Научно-технические достижения эпохи «оттепели» позволили добиться крупных успехов в развитии ВПК и перевооружении армии и заложили основу для будущего военно-стратегического паритета с США. Ускоренное развитие науки и техники, впервые в советской истории обеспечившее стране мировой приоритет в некоторых важных научно-технологических отраслях, явилось одним из крупнейших достижений «оттепели».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Преодолевая сопротивление военного руководства, Хрущев взял курс на форсированное развитие ракетно-ядерного оружия. На вооружение поступали межконтинентальные ракеты и бомбардировщики, началось строительство атомных подводных лодок и надводных ракетных кораблей. В 1959 г. был создан новый вид вооруженных сил – ракетные войска стратегического назначения.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Благодаря огромной концентрации ресурсов, таланту ученых и конструкторов СССР смог сократить отставание в стратегических силах от США. Атомная бомба появилась у США в 1945 г., а у СССР – в 1949 г., водородная бомба – соответственно в 1952 и 1953 гг.; межконтинентальный бомбардировщик – в 1948 и 1955 гг. Межконтинентальную ракету Советский Союз запустил первым, в 1957 г., а США – в 1958 г. Баллистическая ракета, запускаемая с подводной лодки, появилась у США в 1960 г., а у СССР – в 1964 г., твердотопливные баллистические ракеты соответственно в 1962 и 1966 гг.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Выдерживать гонку вооружений СССР мог лишь за счет перенапряжения всех сил общества. С целью экономии ресурсов, внешнеполитической пропаганды, а также под влиянием распространившейся после появления ядерного оружия теории о падении роли «обычных вооружений» хрущевское руководство развернуло массовые сокращения Вооруженных сил. Только в 1955–1958 гг. они были уменьшены более чем на 2,1 млн человек, т. е. на 37 %. В 1960 г. Хрущев внес предложение о сокращении армии еще на 1,2 млн человек, но обострение международной обстановки не позволило его реализовать.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Несмотря на резкое сокращение армии и флота, которое нанесло ущерб «обычным вооружениям», «холодная война» требовала огромных затрат, а ведь по своему экономическому потенциалу СССР существенно уступал США. Между тем в экономике со второй половины 1950-х гг. ситуация обострилась. Резерв «очевидных», «простых» решений, исправлявших прежние «перекосы», был исчерпан. Перевод управления экономикой с отраслевого на территориальный принцип дал лишь временный эффект, а последующие административные реорганизации и «идеологическое стимулирование» были актами отчаяния запутавшегося хрущевского руководства.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В результате высокие темпы роста советской промышленности стали постепенно снижаться. Их среднегодовые показатели составили в первой половине 1950-х гг. 8,7 %, во второй половине 1950-х гг. – 8,3, а в первой половине 1960-х гг. – 7 %. Быстро развивалось машиностроение, химия, но пищевая и легкая промышленность с конца 1950-х гг. стала испытывать все возраставшие трудности. Общее замедление темпов развития было связано с нараставшими проблемами в сельском хозяйстве и в советском хозяйственном механизме, не сумевшем разрешить ключевую проблему мотивации трудовой деятельности. Крупнейшие социальные программы, развернутые Хрущевым, тормозились хозяйственными трудностями.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;От стабилизации к кризису (1964–1985). После прекращения массовых репрессий, разоблачения «культа личности Сталина», а затем и развенчания Хрущева социалистическая экономика лишилась двух важнейших стимулов к труду: всепроникающего страха и коммунистического энтузиазма. Однако глобальное противостояние с «капиталистической системой» требовало высоких темпов развития, а опасение социальной напряженности внутри страны не позволяло отказаться от курса на дальнейшее повышение уровня жизни населения. Эти обстоятельства заставили брежневское руководство, в целом не склонное к реформам, продолжить преобразования в экономике. Было решено задействовать новый стимул – материальную заинтересованность, попытаться совместить административно-командную систему с элементами экономического стимулирования. Благо соответствующие идеи были высказаны советскими экономистами в начале 1960-х гг.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В 1965 г. по инициативе Косыгина начались экономические реформы. Были ликвидированы совнархозы и восстановлены промышленные министерства, управление народным хозяйством переведено с преимущественно территориального на отраслевой принцип. Но суть реформ заключалась в существенном расширении самостоятельности предприятий и усилении материального стимулирования как предприятий, так и работников. Было сокращено число директивно планируемых показателей. Чтобы заинтересовать предприятия в повышении качества товаров и сокращении продукции, не пользующейся спросом, наряду с объемом валовой продукции, был введен показатель стоимости реализуемой продукции. Предприятия и объединения переводились на хозяйственный расчет. Чтобы стимулировать инициативу, в их распоряжении оставлялась доля прибыли, из которой формировались фонды, предназначенные для развития производства, социальной сферы и поощрения работников. Вместо искусственного поддержания низких оптовых цен намечалось установить их на уровне, обеспечивавшем работу предприятий на началах хозрасчета.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Положения реформы входили в жизнь с трудом, а некоторые вообще не удалось реализовать. Предусмотренные первоначально прямые связи между предприятиями и оптовая торговля средствами производства введены не были из-за несовместимости с системой фондирования и разнарядок. В итоге хозрасчет оказался без материального обеспечения. Возросшая самостоятельность предприятий пришла в противоречие с полномочиями министерств и ведомств, жестким директивным планированием всего народного хозяйства и системой ценообразования, в частности, с установкой на стабильность розничных цен.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Многочисленные противоречия реформы можно было устранять, постепенно продвигаясь к рынку. Но это блокировалось политико-идеологическими факторами. Сам Косыгин был противником рынка и выступал лишь за усиление роли экономических регуляторов в социалистической, т. е. огосударствленной, директивно планируемой экономике. Брежнев хотя и понимал роль материальных стимулов, не был сторонником глубоких, сложных реформ. К тому же советскую элиту напугала Пражская весна (попытка чехословацкой компартии реформировать экономику, задействовать некоторые рыночные механизмы привела к политической дестабилизации). В итоге экономическая реформа в СССР стала свертываться.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Незавершенные косыгинские реформы дали определенный импульс экономике. По официальным данным, среднегодовые темпы роста промышленного производства в 1966–1970 гг. составили 8,5 % по сравнению с 8,6 % в 1961–1965 гг. Это свидетельствовало о приостановке наметившегося с 1950-х гг. замедления развития. (Но некоторые альтернативные оценки, напротив, свидетельствуют о снижении темпов промышленного роста с 7 до 4,5 %.) В любом случае эффект оказался временным. В 1970-е гг. темпы роста падали, диспропорции в экономике увеличивались. Из-за фиксированности цен, жестко регулируемых государством, предприятия стремились свертывать производство неприбыльной продукции и увеличивать выпуск прибыльной, более дорогой. Это привело к росту инфляции. Увеличилась доля средств предприятий, идущих на потребление в ущерб накоплению. В итоге в реформе 1965 г. стали видеть источник хозяйственных трудностей.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В 1979 г. была проведена своеобразная контрреформа, вновь усилившая централизацию управления экономикой и узаконившая возврат к детальному планированию и оперативному управлению предприятиями со стороны министерств и ведомств. Но это не могло предотвратить фактической стагнации. Даже по официальным, явно завышенным данным советской статистики, развитие экономики стремительно замедлялось (табл. 1).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Таблица 1. Среднегодовые темпы роста (%)<br>
<br><img border=0 src="i_002.png">&nbsp;&nbsp;&nbsp;В натуральном выражении объемы производства в ряде отраслей снижались. Фактически прекратился рост производительности труда.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Сельское хозяйство в 1965 г. также подверглось реформированию. Была предпринята попытка изменить механизм его управления за счет усиления материальной заинтересованности хозяйств, колхозников и рабочих совхозов в росте производства. План обязательных закупок зерна снизили и объявили неизменным на 10 лет, сверхплановые закупки должны были производиться по повышенным ценам. Был снят ряд ограничений с личных подсобных хозяйств. Однако акцент делался на увеличении капиталовложений, поставок техники и повышении роли Министерства сельского хозяйства в планировании и руководстве отраслью. Таким образом, преобразования в сельском хозяйстве отчасти напоминали меры 1953–1954 гг.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Поначалу принятые решения дали заметный эффект. Стоимость сельскохозяйственной продукции за восьмую пятилетку (1966–1970) выросла на &nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br>/&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br>, совокупная рентабельность совхозного производства составила 22 %, колхозного – 34 %. Однако с 1970-х гг. эти и другие показатели вновь стали быстро падать. Государство ответило беспрецедентным наращиванием капиталовложений, масштабными программами по развитию Нечерноземной зоны РСФСР, мелиорации земель, строительству огромных животноводческих комплексов, Продовольственной программой и др. В результате в одиннадцатой пятилетке (1981–1985) ввод основных фондов на селе вырос в 1,5 раза по сравнению с девятой (1971–1975). За 1970–1985 гг. поставки тракторов увеличились с 2 до 2,8 млн штук, грузовиков – с 0,86 до 1,33 млн, а минеральных удобрений (в пересчете на питательные вещества) – в 2,5 раза. Но все это уже не давало серьезной отдачи. Несмотря на огромные инвестиции, мелиорацию, поставки техники и удобрений, среднегодовой валовой сбор зерна в одиннадцатой пятилетке оказался меньше, чем в девятой, урожайность зерновых практически не выросла. Доля занятых в сельском хозяйстве сократилась с 25 % в 1970 г. до 19 % в 1988 г. Это соответствовало общемировым тенденциям, но, в отличие от западных стран, не было компенсировано опережающим или хотя бы адекватным ростом производительности труда. Даже по явно завышенным данным советской статистики, среднегодовые темпы роста сельскохозяйственного производства в 1966–1970 гг. составили 3,9 %, в 1971–1975 гг. – 2,5, в 1976–1980 гг. – 1,7, а в 1981–1985 гг. – 1 %. Сельское хозяйство переживало системный кризис.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Государству не удалось разрешить проблему материальной заинтересованности колхозников в наращивании сельскохозяйственного производства. К этому добавилось и отставание развития производственной инфраструктуры (дороги, хранилища и т. п.), механизации (70 % работников были заняты ручным трудом) и прогрессировавшее обезлюдение деревни. Из-за гораздо худших, чем в городах, социальных условий, более низкого уровня доходов только за 1970-е гг. сельское население уменьшилось с 105,7 до 98,8 млн человек, главным образом за счет молодых людей. Хотя на сельскохозяйственные работы, особенно на время уборки урожая, в порядке так называемой шефской помощи селу привлекалось до половины всех рабочих и служащих СССР(!), потери урожая составляли около 30 %. Хороший же урожай превращался для государства едва ли не в стихийное бедствие. Впрочем, такое случалось все реже.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Как следствие, закупки зерна за рубежом выросли с 2,2 млн т в 1970 г. до 45,6 млн т в 1985 г.; мяса соответственно со 165 тыс. до 857 тыс. т. Ввоз из-за границы продовольствия, ставший важнейшей статьей импорта, обескровливал советский валютный бюджет. В 1981 г. сельскохозяйственной продукции было импортировано на 21 млрд долл. (сельскохозяйственный экспорт с начала 1970-х гг. составлял 2–3 млрд долл. и по большей части носил характер бартера с социалистическими странами). Однако и колоссальный импорт не мог предотвратить быстрого ухудшения продовольственного положения в стране. С 1970-х гг. в разряд дефицита попали мясо, колбасы, а во многих районах и молочные продукты.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В основе кризиса лежали прежде всего результаты прежней аграрной политики (насаждение колхозов, беспощадное выкачивание ресурсов из деревни, попытки ликвидации личного подворья и т. д.). Кроме того, сказались просчеты в управлении этой сферой в брежневское время и объективная нехватка инвестиций, порожденная, в частности, нежеланием советского руководства повышать розничные цены на сельскохозяйственные продукты (из-за опасения социальных протестов), несмотря на увеличение закупочных цен на них и стремительный рост их себестоимости. Развитие аграрного производства хотя и не покрывало потребностей народного хозяйства, но требовало от государства все новых и новых дотаций, превращаясь в «черную дыру» советской экономики. Именно на селе наиболее ярко проявилась несостоятельность «социалистических методов хозяйствования».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В целом экономика СССР развивалась преимущественно экстенсивно, несмотря на постепенное исчерпание свободных ресурсов (прежде всего, трудовых) или их существенное удорожание (добыча и транспортировка полезных ископаемых). Как следствие, темпы роста быстро падали, началась стагнация.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Огромное деформирующее влияние на экономику и все советское общество оказывало масштабное наращивание военных расходов. Все лучшие людские, материальные и научно-технологические ресурсы страны были сосредоточены в ВПК. Благодаря перенапряжению экономики, нефтедолларам, а отчасти и тому, что американцы во второй половине 1960 – первой половине 1970-х гг. завязли в кровопролитной и дорогостоящей войне во Вьетнаме, был достигнут военно-стратегический паритет с США. Однако гонка вооружений продолжалась. Брежневское руководство, не ослабляя усилий в сфере стратегических вооружений, форсировало развитие военно-космических сил, начало вновь наращивать сухопутную армию, авиацию и флот. Военно-морской флот из преимущественно «прибрежного» стал океанским. В его составе появились авианесущие корабли. Подводный флот (главная ударная сила ВМФ) был самым крупным в мире. Некоторые системы советского стратегического и «обычного» оружия не имели аналогов в мире. По производству оружия всех видов (кроме кораблей) СССР превосходил 16 государств НАТО вместе взятых! Кроме того, Советский Союз оказывал огромную военную помощь более чем 30 развивающимся странам. По некоторым оценкам, с 1954 по 1987 г. она составила 125 млрд долл., а экономическая помощь – еще 40 млрд долл. Советские войска открыто или тайно вмешивались в десятки региональных войн и конфликтов, в них погибло в общей сложности 17,5 тыс. наших соотечественников.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Платой за военно-стратегические успехи стала сверхмилитаризация экономики. ВПК практически подмял ее под себя. Данные о реальных военных расходах тщательно засекречивались, порой их не знали даже секретари ЦК, ведавшие экономическими вопросами. По оценкам, советские военные расходы составляли 20–25 % ВВП, что примерно втрое превышало соответствующие показатели США, а тем более других западных стран. Милитаризацию экономики еще более усилила война СССР в Афганистане (1979–1989), ежегодно поглощавшая 3–4 млрд руб. Советское народное хозяйство просто не выдерживало колоссальных военных трат. Более того, к 1980-м гг. из-за отставания в научно-техническом развитии и экономических трудностей (усугубленных войной в Афганистане) в некоторых сферах стало намечаться отставание СССР в гонке вооружений, в неблагоприятную сторону изменялся и баланс сил в Европе.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Латать зияющие бреши в тонущей экономике и поддерживать видимость благополучия позволила массовая распродажа природных ресурсов. Благоприятные условия для этого создало освоение нефтяных, газовых месторождений Западной Сибири и 4-кратный скачок мировых цен на энергоносители в начале 1970-х гг. (В 1972 г. средневзвешенная цена на сырую нефть составляла 8,1 долл. за баррель, в 1974 г. – 33,1 долл.) Только за 1970-е гг. в страну поступило, по оценкам, 180 млрд нефтедолларов. Но эта колоссальная сумма была израсходована не столько на решение острейших структурных проблем экономики, сколько на военные нужды, закупки продовольствия, товаров массового спроса и другие текущие потребности.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Глубинные причины нараставших хозяйственных трудностей коренились прежде всего в кризисе мотивации к труду. В результате, по данным некоторых социологических исследований, в полную силу в СССР трудился лишь каждый третий работник.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Благодаря притоку нефтедолларов, доля расходов на науку в национальном доходе с 1970 по 1985 г. увеличилась с 4 до 5 %, а численность научных работников – с 0,9 до 1,5 млн человек. Однако хотя кадровый (количественный) потенциал советской науки в 1980-х гг. был лишь чуть ниже уровня США, число сфер, в которых мы опережали или шли вровень с американцами, сокращалось, и особенно в прикладных областях. США смогли высадиться на Луну, перейти к космическим кораблям многоразового назначения («шаттлам»), а в развитии электроники, компьютерных технологий опередили СССР на поколение.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;По мере дальнейшего развертывания научно-технической революции все более обнаруживалась невосприимчивость социалистической экономики к научно-техническому прогрессу. Среднегодовой прирост использованных в производстве изобретений и рационализаторских предложений неуклонно сокращался: в 1950-е гг. он, по некоторым подсчетам, составил 14,5 %, в 1960-е гг. – лишь 3, а в 1970-е гг. – всего 1,8 %. В итоге в производство внедрялась лишь &nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br>X&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br> часть изобретений (и то чаще всего лишь в рамках одного предприятия). Таким образом, если достижениями первого этапа научно-технической революции СССР, благодаря огромной концентрации ресурсов на сравнительно немногих передовых направлениях, в целом смог воспользоваться, то новый этап НТР, связанный с изобретением микропроцессоров, массовой компьютеризацией и т. п. и характеризовавшийся резким расширением «фронта» и темпов научных и технологических открытий, мало затронул советскую экономику. Несколько лучше ситуация складывалась в военных отраслях. Но даже и в них традиционная политика максимальной концентрации материальных и кадровых ресурсов стала давать сбои, так как эти отрасли все больше зависели от общего технологического уровня экономики, от эффективности хозяйственного механизма.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Между тем ведущие страны Запада уже в 1950—1960-х гг. начали переход к постиндустриальному обществу, которое в 1970—1980-хгг. вступило в новую, информационную стадию. В нем основным капиталом была уже не земля (как в аграрном обществе), не фабрики и заводы (как в обществе индустриальном), а информация. Это общество характеризовалось резким увеличением роли «непроизводственной» (по марксистской идеологии), и особенно образовательной, сферы, свертыванием традиционных отраслей промышленности – добывающей, металлургической и т. д. (с 1960—1970-х гг. численность занятых в промышленности Западной Европы сокращалась, росла почти исключительно сфера услуг), переходом к ресурсосберегающим и наукоемким технологиям (микроэлектронике, информатике, телекоммуникациям, биотехнологиям), индивидуализации потребления. В 1985 г. в США почти каждая пятая семья имела персональный компьютер (у нас же лишь немногие знали, что это такое), &nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br>/&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br> населения работали в сфере услуг (в СССР в «непроизводственных отраслях» было занято менее 27 % работников).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Таким образом, СССР по-прежнему развивался в рамках индустриального общества, делая упор на традиционные отрасли. Он занял первое место в мире по производству нефти, газа, стали, железной руды, минеральных удобрений, серной кислоты, тракторов, комбайнов, всего почти по трем десяткам показателей. Некоторые из этих достижений свидетельствовали о расточительном, неэффективном характере советской экономики. Например, отставая от США по производству зерна в 1,4 раза, СССР опережал их по выпуску тракторов в 6,4 раза, а зерноуборочных комбайнов – в 16 раз!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Но даже и в традиционных отраслях советская экономика отставала. При проверке в 1979–1980 гг. технического уровня почти 20 тыс. видов отечественных машин и оборудования выяснилось, что не менее трети из них нуждается в снятии с производства или коренной модернизации. По международным меркам экономика СССР (за исключением сырьевых отраслей) была неконкурентоспособна. Доля машин и оборудования в советском валютном экспорте (в развитые капиталистические страны) упала с 5,8 % в 1975 г. до 3,5 % в 1985 г. В общем объеме экспорта их доля сократилась с 21,5 % в 1970 г. до 13,9 % в 1985 г. В то же время доля энергоносителей поднялась с 15,6 до 53,7 %. До &nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br>/&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br> поступлений от экспорта советской нефти, нефтепродуктов и газа к концу 1970-х гг. уходило на покрытие отрицательного внешнеторгового сальдо по машинам и оборудованию.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;К началу 1980-х гг. советская экономика вошла в полосу стагнации. Попытки Ю. В. Андропова преодолеть нараставшие кризисные явления в экономике или хотя бы найти для этого действенные средства существенного результата не принесли.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Особенностью экономического развития СССР в 1964–1985 гг. являлся стремительный рост внешней торговли. Благоприятные условия для этого создала разрядка международной напряженности 1970-х гг., резкое повышение мировых цен на энергоносители и наращивание их экспорта из СССР. За 1970–1985 гг. экспорт нефти вырос с 66,8 до 129 млн т, а газа – с 3,3 до 79,2 млрд м&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br>. Немаловажное значение имел и курс советского руководства на максимально тесное экономическое сотрудничество, широкую производственную кооперацию с социалистическими странами, имевший как экономические, так и политические цели (сплотить «социалистический лагерь»). В результате внешнеторговый оборот СССР за 1970–1985 гг. вырос с 22,1 до 142,1 млрд руб. В структуре экспорта доминировали энергоносители и сырье, а в импорте – машины, оборудование, зерно и товары массового спроса. По ряду отраслей (прокатное оборудование, оборудование для химической, текстильной промышленности и т. д.) импорт обеспечивал подавляющую часть потребностей советской экономики. Таким образом, во второй половине 1960 – середине 1980-х гг. шло постепенное, во многом вынужденное преодоление автаркии советской экономики и ее интеграция (по ряду позиций) в мировое экономическое пространство. Это повышало зависимость экономики СССР от международной конъюнктуры, но одновременно создавало предпосылки для качественно новой попытки экономических преобразований в будущем.<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;От «совершенствования социализма» к смене социальной модели. Курс на ускорение социально-экономического развития страны, выдвинутый Горбачевым в апреле 1985 г., базировался на идеях, которые зрели в умах некоторых представителей советской элиты и экономистов с 1970-х гг. Он являлся реакцией на резкое падение темпов экономического развития СССР и увеличение научно-технологического разрыва с Западом, создававшего угрозу отставания в гонке вооружений. Импульсом к преобразованиям и могучим их катализатором послужило падение мировых цен на энергоносители. Средневзвешенная цена на сырую нефть, достигнув пика в 1980 г. – 66,1 долл. за баррель, к 1985 г. сократилась в 1,7 раза (до 39,3 долл.), а затем только лишь за год – еще более чем вдвое (до 19,9 долл. в 1986 г.). Все это обостряло экономическую ситуацию в стране и подталкивало новое руководство к неотложным действиям.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Курс Горбачева предусматривал всемерное ускорение научно-технического прогресса, техническое перевооружение машиностроения (а на его основе и всего народного хозяйства) и активизацию «человеческого фактора». Несмотря на свое «экономическое» название, курс носил прежде всего политический характер. О собственно экономических ресурсах, особенно о финансовых источниках ускорения, горбачевское руководство публично говорить избегало. Последующие его шаги показали, что оно явно недооценивало эти проблемы. О рыночных механизмах поначалу также не могло быть и речи.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Замена руководящих кадров, повышение ответственности и дисциплины работников сразу же дали эффект. В 1985–1986 гг. темпы роста производительности труда в промышленности и строительстве, по официальным данным, превысили среднегодовые показатели одиннадцатой пятилетки (1981–1985) в 1,3 раза. Вместе с тем политизированное горбачевское руководство, пренебрегавшее «сухими» экономическими расчетами, начало антиалкогольную кампанию. На активизацию «человеческого фактора» и престиж руководства она поначалу повлияла позитивно. Однако и без того скудная финансовая база «ускорения» была во многом подорвана. Ежегодный ущерб государственным финансам, по некоторым оценкам, составлял 10 млрд руб., т. е. более половины «официального» военного бюджета! Еще больше был разбалансирован потребительский рынок, мощный импульс получило самогоноварение, что спровоцировало дефицит сахара. В 1986 г. в новую редакцию партийной программы без серьезных подсчетов была внесена утопическая задача решить жилищную проблему к 2000 г. В том же году развернулась андроповская по своему духу кампания по борьбе с «нетрудовыми доходами», отражавшая веру горбачевского руководства в силу административных мер в борьбе с негативными социальными и экономическими явлениями.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В 1987 г. позитивный экономический импульс исчерпал себя. По западным оценкам, темпы прироста ВВП упали втрое. Долю накоплений в национальном доходе увеличить не удалось. Из-за падения цен на нефть пришлось прибегнуть к продаже части золотого запаса и снизить импорт потребительских товаров. Экономические трудности, а главное, скрытое сопротивление партгосаппарата (за два предшествующих десятилетия отвыкшего от встрясок и реформ) побудили Горбачева расширить массовую опору преобразований и начать серьезные социально-политические изменения, т. е. пойти «по стопам Хрущева».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В январе 1987 г. Горбачев первоочередной задачей назвал развитие гласности и демократизацию советского общества. Благодаря существенному ослаблению цензуры пресса обрела некоторую свободу и стала выразителем идей и настроений, не находивших места в монополизированных политических структурах. Общественное мнение, формируемое прессой и выдвинувшимися неформальными лидерами, так называемыми прорабами перестройки, превращалось в один из важных факторов экономической политики.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Постепенно горбачевское руководство пришло к пониманию необходимости не улучшений, а серьезных преобразований, смены существовавшей в СССР экономической модели. Важными, знаковыми шагами на этом пути стали законы об индивидуальной трудовой деятельности и о кооперации, принятые соответственно 19 ноября 1986 г. и 26 мая 1988 г., которые пусть и с многочисленными оговорками, но легализовали мелкое частное предпринимательство. Уже в 1988 г. индивидуальной трудовой деятельностью было занято 734 тыс. человек. Число кооперативов весной 1989 г. превысило 99,3 тыс. В них было занято до 2 млн человек, а через два года уже 7 млн человек – примерно 5 % активного населения. В основном кооперативы создавались в сфере услуг, производстве товаров народного потребления, строительстве и торгово-посреднической деятельности. Однако вскоре стали появляться и «кооперативные» коммерческие банки, а в 1990 г. были приняты законы об акционерных коммерческих обществах и о ценных бумагах, что свидетельствовало о стремительном укреплении ростков рыночной экономики в СССР.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Хотя подавляющее большинство партийно-государственной элиты и общества в целом встретило кооператоров и «частников» с недоверием, а нередко и неприязнью, частный сектор стал самой динамичной частью экономики. Он внес определенный вклад в удовлетворение огромного потребительского спроса. Во многом благодаря частной инициативе в СССР с конца 1980-х – начала 1990-х гг. началась компьютерная революция – массовое распространение персональных компьютеров (импортированных из других стран).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Вместе с тем, пользуясь ненасыщенностью рынка товаров и услуг, слабостью законодательного регулирования, новые предприниматели резко взвинчивали цены. Не имея, как правило, банковских кредитов, они активно занялись «отмыванием» капиталов теневой экономики (по оценкам, до 70–90 млрд руб. ежегодно) и быстро попадали под влияние растущей организованной преступности, сумевшей создать едва ли не тотальную систему рэкета частного бизнеса. Нажитые частными предпринимателями (прежде всего, в торгово-посреднической сфере) и «теневиками» деньги положили начало первоначальному накоплению капиталов.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Ростки рыночной экономики оставались не более чем ростками. Главные усилия горбачевского руководства, равно как и основные экономические проблемы, были сосредоточены в сфере государственной промышленности. В июне 1987 г. на пленуме ЦК КПСС было заявлено о начале экономической реформы. Она во многом была созвучна с реформой 1965 г., но в ряде аспектов более радикальная. Цель ее заключалась в переходе от преимущественно административных к преимущественно экономическим методам руководства, к управлению интересами и через интересы. Ключевыми лозунгами стали расширение самостоятельности предприятий, переход их на хозрасчет, самофинансирование и самоуправление. Эти идеи были заложены в Законе о государственном предприятии, принятом 30 июня 1987 г. Предприятия получили право выбирать себе директоров и самостоятельно планировать свою деятельность, основываясь на рекомендуемых, а не директивных заданиях, на контрактах с поставщиками и потребителями и на государственных заказах. Работа предприятия отныне должна была регулироваться не ведомствами, а долгосрочными экономическими нормативами.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Однако механизм этой реформы в целом не обеспечивал достижение декларированных целей. Не допускалась частная собственность в средней и крупной промышленности, сохранялась система министерств, бюрократически опекавших предприятия. При отсутствии рынка и частной собственности расширение прав предприятий не привело к соответствующему повышению их ответственности за результаты своей хозяйственно-финансовой деятельности. Напротив, резко вырос «групповой эгоизм». Существенное повышение доли прибыли, оставляемой предприятиям, способствовало свертыванию их капитальных вложений и росту фондов экономического стимулирования, т. е. стремительному увеличению заработной платы и «проеданию» ресурсов. Пользуясь малейшей возможностью, руководители предприятий взвинчивали цены, что дало импульс инфляции. В то же время, несмотря на объявленное самофинансирование, многие предприятия по-прежнему пользовались государственными субсидиями. Таким образом, директивные, плановые регуляторы промышленности были поколеблены, а рыночные так и не внедрены. Половинчатое, непродуманное реформирование, в очередной раз продемонстрировавшее скудость советской экономической мысли, и нерешительность горбачевского руководства не позволяли разрешить острейшие экономические проблемы и способствовали быстрому росту диспропорций, разбалансированности экономики.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Преобразования в сельском хозяйстве свелись к перестройке системы управления, некоторому расширению самостоятельности колхозов и совхозов и внедрению арендных договоров, т. е. предоставлению крестьянским семьям права брать землю в аренду на длительный срок и распоряжаться произведенной продукцией. По сути, это была попытка создать «социалистическое», т. е. без установления частной собственности на землю и подконтрольное государству, фермерство. Однако эти меры не дали существенных результатов. Создание управленческой суперструктуры – Государственного агропромышленного комитета, объединившего целый ряд министерств и ведомств, ведавших отраслью, не позволило добиться реального повышения самостоятельности, инициативы колхозов и совхозов. Обескровленная постоянным оттоком наиболее активного населения в города и «раскрестьяненная» деревня, из которой на протяжении шести десятилетий выбивался дух предпринимательства, слабо откликнулась на призыв развивать частную инициативу. Тем более что адекватных условий для этого создано не было. Крестьяне-арендаторы сталкивались с большими трудностями в финансировании, приобретении техники, с многочисленными бюрократическими преградами, а нередко и с враждебным отношением местных властей и даже своих односельчан. В итоге к лету 1991 г. хозяйства арендаторов охватывали лишь 2 % земли и 3 % поголовья скота.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В целом к концу 1980-х гг. стало очевидно, что стране угрожает социально-экономический кризис. В 1989 г. начало сокращаться сельскохозяйственное, а с конца года и промышленное производство. Но более всего обострились финансовые проблемы, традиционно считавшиеся советскими руководителями второстепенными по сравнению с «производством». Из-за недооценки этих проблем, стремления побыстрее ускорить экономическое развитие, решить острые социальные вопросы, а также из-за антиалкогольной кампании уже в первые годы перестройки был существенно нарушен макроэкономический баланс. Во многом этому способствовали и объективные причины: снижение мировых цен на нефть и непредвиденные расходы на ликвидацию последствий чернобыльской катастрофы (ее непосредственный ущерб оценивался в 8 млрд руб. – около 1,5 % национального дохода), а впоследствии и страшного землетрясения в Армении. В итоге среднегодовой дефицит платежного баланса в свободно конвертируемой валюте вырос с 2,2 млрд долл. в 1981–1985 гг. до 16,4 млрд долл. в 1986–1990 гг. Объем внешнего долга без учета задолженности странам СЭВ увеличился почти втрое: с 28,5 млрд долл. в 1985 г. до 84 млрд в 1991 г. Дефицит государственного бюджета (покрывавшийся обычно за счет сбережений населения в государственном Сбербанке) вырос с 1,7 % ВВП в 1985 г. до 10,3 % в 1990 г.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Это привело к инфляции, поначалу главным образом скрытой, проявившейся прежде всего в вымывании товаров с потребительского рынка и резком росте всяческих дефицитов. Тревожной приметой стало широкое введение карточек на продукты. Уже в 1989 г. рационирование сахара осуществлялось практически во всех регионах, масла – более чем в 60 %, мяса – в 40 % регионов. Ситуация продолжала обостряться и в 1991 г. По данным социологических опросов, половина респондентов не могли найти в свободной продаже ничего из основных продуктов питания, а 70 % испытывали сложности с «отовариванием карточек». Тотальный дефицит служил важнейшим фактором роста социальной напряженности и падения популярности Горбачева. С конца 1980-х гг. впервые за шесть десятилетий в СССР развернулись мощные рабочие забастовки, которые стали приобретать политический характер.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Благоприятные условия для проведения экономических реформ создавал новый внешнеполитический курс СССР – резкое улучшение отношений с западными странами и прекращение разорительной и непопулярной войны в Афганистане. В связи с потеплением международной обстановки и обострявшимися экономическими проблемами была скорректирована военная доктрина, которая стала основываться на принципе «оборонной достаточности». Началось сокращение численности армии и вывод войск из восточноевропейских стран. Все это позволило несколько облегчить бремя военных расходов. Тем не менее в 1990 г., даже по официальным, явно заниженным данным, они составляли не менее &nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br>/&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br> государственного бюджета.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;С 1986 г. удалось обеспечить невиданный в советской истории приток западных кредитов. Однако в большинстве своем они пошли не на решение структурных проблем, а на покрытие возраставшего дефицита госбюджета и потому не дали существенного эффекта. Ежегодные выплаты по внешнему долгу с 1989 г. стали непосильными для СССР, и страна впервые за многие десятилетия вынуждена была задерживать эти платежи.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Сокрушительный удар по советской экономике, основанной на строгом централизме, директивном управлении и детальном планировании, нанесла потеря КПСС монополии на власть. Переход политической инициативы от партийного аппарата к реформированным Советам, новым независимым движениям и партиям обернулся эскалацией социальных требований и популистских решений. Темпы роста зарплаты в 1988–1989 гг. по сравнению с 1986–1987 гг. увеличились вдвое. В 1990 г. на четверть возросли социальные пособия. Финансовая система страны явно не выдерживала этих нагрузок.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Но главные проблемы были связаны с начавшимся в 1988–1989 гг. постепенным распадом СССР. Он принял форму «парада суверенитетов» – явочного расширения союзными республиками своих полномочий, провозглашения ими приоритета собственных законов над союзными, игнорирования распоряжений центра (в том числе о перечислении налогов) и попытками самостоятельного поиска путей выхода из кризиса. Проводить единую экономическую политику из центра в таких условиях стало практически невозможно. Развал административно-командной системы управления, на которой все еще держалось советское народное хозяйство, предопределил неминуемую не только экономическую, но и политическую катастрофу.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Договориться с республиканским руководством и как-то стабилизировать экономическую ситуацию можно было за счет радикализации реформ, решительного перехода к рыночным отношениям. Однако Горбачев уже исчерпал свой «реформаторский ресурс». Хотя его коммунистические убеждения претерпели определенную эволюцию в сторону социал-демократизма, от социализма он отказываться не собирался и вместо решительных шагов к рынку предпочитал топтаться на месте, лавируя между различными силами.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Критическое положение в экономике и растерянность горбачевского руководства, не знавшего, что делать дальше, привели к развертыванию в 1989–1990 гг. широкой экономической дискуссии. В ходе нее еще остро ощущалась ограниченность экономических, «рыночных» знаний, но некоторые ее участники уже отошли от марксистских догматов. В октябре 1989 г. созданная при Совете Министров СССР комиссия по экономической реформе во главе с академиком Л. И. Абалкиным представила программу, в которой признала приоритет рынка над планом, необходимость свободных цен, конкуренции и конвертируемости валюты. Однако ее осуществление предполагало постепенность преобразований и политическую стабильность, что явно не соответствовало ситуации в стране. В феврале 1990 г. появилась более радикальная программа «400 дней», разработанная под руководством Г. А. Явлинского. Исходя из опыта польской «шоковой терапии», авторы предусматривали переход к рынку за 400 дней путем массовой приватизации, постепенной либерализации цен и т. д. К осени 1990 г. эта программа по заданию Горбачева и Ельцина была переработана под руководством академика С. С. Шаталина в «500 дней» и рассматривалась как возможная альтернатива правительственной. Несмотря на очевидный сегодня популизм и утопизм многих ее положений, она создавала условия для радикализации экономических реформ. По сути, речь шла о смене социально-экономической модели. К этому склонялось и общественное мнение. В 1991 г. 65 % населения поддерживало переход к рыночной экономике, а 37 % выступало за роспуск КПСС.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Однако Горбачев не решился утвердить «500 дней». Была принята выхолощенная, «компромиссная» программа. Шанс для начала реального выхода из экономического кризиса был утрачен. Несмотря на некоторые подвижки, союзное руководство фактически отказывалось от приватизации и других серьезных рыночных реформ. Чтобы спасти государство от финансовой катастрофы, был задействован последний «неприкосновенный» резерв.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Еще в мае 1990 г. Председатель Совета Министров СССР Н. И. Рыжков объявил о предстоящем повышении цен, но поднявшаяся волна возмущения вынудила правительство отступить. В январе 1991 г. новый премьер В. С. Павлов неожиданно провел денежную реформу в виде обмена 50 и 100-рублевых купюр. Однако конфискационный эффект оказался невелик (поскольку срок обмена купюр был продлен), а доверие к государству пошатнулось. Кроме того, в январе была отпущена большая часть оптовых цен, а в апреле 1991 г. правительство решилось, наконец, поднять цены на потребительские товары. Но экономический эффект был полностью нейтрализован масштабными увеличениями дотаций, зарплат и социальных выплат.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В итоге советскую сверхцентрализованную экономику реформировать не удалось, а ростки частной были еще очень слабы. Нараставший социально-экономический кризис и фактический распад государства заставили Горбачева договориться с рядом руководителей республик о заключении нового союзного договора и радикализации экономических реформ. Однако попытка государственного переворота в августе 1991 г. сорвала эти планы и привела к краху советской экономики.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Такой результат был во многом закономерен. Возможность экономических, рыночных реформ с сохранением диктатуры компартии по китайскому варианту в СССР блокировалась не только политико-идеологическими факторами и «холодной войной» с Западом, но самой структурой крупномасштабной индустриальной, урбанизированной экономики (в отличие от преимущественно крестьянского Китая конца XX в.), отсутствием в стране людей, знакомых на практике с опытом рыночного хозяйства, [15 - Грамотных экономистов-рыночников у нас практически не было, они лишь начали появляться в годы перестройки.] а также мощной заграничной диаспоры, готовой к широким инвестициям (что сыграло важнейшую роль в китайском «экономическом чуде»).<br>
<br><br><h3>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Советский социум в 1945–1991 гг<br></h3>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Демографическое развитие. Великая Отечественная война нанесла стране невиданные демографические потери. Если в начале 1941 г. население СССР составляло 198,8 млн человек, то в 1946 г. – 170,6 млн и даже в 1953 г. насчитывало лишь 188 млн человек. В результате массовой гибели мужчин, в большинстве своем находившихся в активном, трудоспособном возрасте, резко изменилась половозрастная структура общества, возникла «демографическая яма», которая сказывалась на воспроизводстве населения еще многие десятки лет.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;К 1959 г. численность населения СССР выросла до 208,8 млн человек (в том числе городского – до 100 млн, сельского – до 108,8 млн), а к 1989 г. – до 286,7 млн человек (городского – до 188,8 млн, а сельского – до 97,9 млн). В 1958 г. РСФСР, а в 1962 г. и страна в целом перешли важный рубеж: городское население стало превышать сельское. В 1989 г. в СССР оно составило почти 66 %. В середине 1980-х гг. доля рабочих по советской классификации выросла почти до 62 %, служащие сохраняли свой удельный вес примерно в 12 %, а крестьянство уменьшилось до 16 %. Нараставшая урбанизация являлась одним из ключевых процессов, определявших облик общества и происходившие в нем изменения.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Советская урбанизация отличалась от западной своими небывалыми темпами. Чтобы вдвое снизить долю занятых в сельском хозяйстве, СССР потребовалось 33 года (1929–1962 гг., когда эта доля упала с 83 до 40,5 %), а европейским державам на сопоставимом уровне развития – в 2–3 раза больше: Германии – 66 лет (за 1882–1948 гг., с 46,7 до 23,8 %), Франции – 79 лет (за 1879–1958 гг., с 47,7 до 23,5 %). Столь быстрые темпы урбанизации объяснялись прежде всего мощным вмешательством государства. Проводя форсированную индустриализацию, а затем и восстановление тяжелой промышленности, массовые мобилизации и перераспределение «рабочей силы» между отраслями и регионами, оно существенно деформировало естественный процесс урбанизации. Немаловажными факторами служили огромный разрыв в уровне, качестве жизни городского и сельского населения, что вызывало массовое бегство крестьян в города, а также экстенсивный характер развития промышленности. Даже в середине 1980-х гг. ручным трудом в ней было занято более 50 млн человек (40 %), и она испытывала постоянную нехватку рабочих рук. Стремительность советской индустриализации резко обостряла социальные проблемы в городах и в деревне (сельское хозяйство задыхалось от нехватки рабочих рук, а городская инфраструктура не выдерживала огромного наплыва мигрантов), способствовала маргинализации значительной доли населения, росту преступности и других негативных явлений.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Глубинные причины качественных сдвигов, происходивших в структуре населения, определялись так называемым демографическим переходом, характерным для всех индустриальных стран. В результате него в СССР утверждался, хотя и с некоторым опозданием, новый тип воспроизводства населения, близкий к тому, который господствовал во всех промышленно развитых городских обществах. Он характеризовался постепенным снижением рождаемости, резким падением смертности (особенно детской), заметным увеличением продолжительности жизни и доли пожилого населения. Его следствиями были растущие инвестиции в детей, развитие образования, дальнейшая эмансипация и самореализация женщин, демократизация семейных отношений и пр. К середине 1960-х гг. по сравнению с 1913 г. смертность в стране снизилась в четыре раза, ожидаемая продолжительность жизни выросла у мужчин почти вдвое, а у женщин – более чем вдвое.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Однако наивысшие показатели продолжительности жизни были достигнуты в 1964 г. Затем средняя продолжительность жизни в Советском Союзе, в отличие от других стран, не росла, а уменьшалась (табл. 2). Таким образом, до середины 1960-х гг. продолжительность жизни в СССР и ведущих западных державах сближалась, а затем разрыв вновь стал увеличиваться.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Таблица 2. Средняя продолжительность жизни мужчин и женщин<br>
<br><img border=0 src="i_003.png">&nbsp;&nbsp;&nbsp;Смертность в Советском Союзе не уменьшалась, как в других странах, а оставалась на одном уровне или росла. Если в 1960-х гг. коэффициент смертности на 1000 человек населения составил в СССР 7,4 %, то в 1980-е гг. – уже 10,3 %. (В США этот коэффициент снизился с 9,5 до 8,7 %; в Японии – с 7 до 6,2 %, и лишь в некоторых странах континентальной Европы, имевших «старую» возрастную структуру населения, данный индекс оставался стабильным.) Хотя младенческая смертность в СССР в 1980-е гг. по сравнению с 1950-ми гг. сократилась почти втрое, тем не менее она составляла 20,8 на 1000 человек населения – примерно вдвое выше, чем в ведущих державах (и втрое больше, чем в Японии). Приостановка снижения смертности за 1966–2000 гг. обошлась России примерно в 14 млн человеческих жизней.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;К началу 1980-х гг. Советский Союз, по оценкам, находился лишь на 35 месте в мире по продолжительности жизни, почти 50 стран имели более низкую детскую смертность. Естественный прирост населения в РСФСР более чем в полтора раза уступал общесоюзным показателям. Доля русских снижалась, и в 1979 г. они составили лишь 52,4 % от общей численности населения Советского Союза.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;На первую половину XX в., и особенно на советскую эпоху, пришлись наиболее активные фазы демографического перехода, который, как правило, сопровождается ускоренным ростом населения. Но в Советском Союзе демографический взрыв был сведен на нет колоссальными людскими потерями в катаклизмах революций, сталинской модернизации и Великой Отечественной войны. Хотя благодаря естественному приросту страна все же вышла из вызванного<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;войной демографического кризиса, шанс заметно увеличить население был упущен. Если в 1913 г. на долю Российской империи приходилось примерно 8 % мирового населения, а собственно России – 4,4 %, то в 1950 г. доля СССР не только не увеличилась (как должна бы в результате активной фазы демографического перехода), а уменьшилась, составив 7,1 %, а России – чуть более 4 %. В дальнейшем естественный прирост населения в стране быстро замедлялся, причем не только в силу характерного для соответствующего этапа экономического развития снижения рождаемости, но и сохранявшейся на довольно высоком уровне и даже возраставшей смертности и аномально низкой для индустриальных стран (особенно для мужчин) продолжительности жизни.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Особенно ярко все эти процессы проявились собственно в России. Лишь в 1955 г. РСФСР восстановила довоенную численность населения. Еще примерно десять лет – до второй половины 1960-х гг. – естественный прирост позволял не только увеличивать население, но и «отдавать» некоторую его часть в другие республики СССР.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Но затем, вследствие падения рождаемости, прекращения снижения смертности, а также постепенного старения населения естественный прирост начал быстро сокращаться. В 1964 г. коэффициент естественного прироста населения России впервые опустился ниже 10 на тысячу человек, в 1967 г. – ниже 7. С того времени он колебался от 5,5 до 6,5 на тысячу, лишь иногда выходя за эти пределы. В конце 1980-х гг. колебания сменились быстрым падением естественного прироста населения, а с 1993 г., когда его численность достигла своего исторического пика– 148,6 млн человек, коэффициент стал отрицательным, что и повлекло за собой общую убыль населения.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Сочетание необычно раннего (для соответствующего уровня экономического развития) снижения рождаемости, а также аномального для других стран прекращения роста и даже уменьшения продолжительности жизни заложили долгосрочную тенденцию к снижению прироста населения и сокращению его численности. Эти стратегические, крайне неблагоприятные для будущего страны факторы прежде всего явились платой за социалистическую модернизацию и Великую Отечественную войну. Кроме того, они отражали особенности экономического и социального развития СССР в 1945–1991 гг. Важнейшими среди них были продолжавшаяся урбанизация и рост образования населения, массовое вовлечение женщин в производство, недоразвитость социальной и особенно жилищной инфраструктуры, а также распространенность абортов и алкоголизма. [16 - По числу легальных абортов на 1000 человек (25,4) СССР в первой половине 1980-хгг. превосходил США в 4,5 раза, Японию – в 5,3, Великобританию – в 10,3 раза! Согласно имеющимся данным, потребление алкоголя (в пересчете на чистый спирт) на душу населения выросло в СССР более чем пятикратно: с менее чем 2 л в 1950 г. до свыше 10 л на рубеже 1970– 1980-х гг.]<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Советская деревня. Деревня долго не могла оправиться от колоссального урона, причиненного ей войной. Было разорено до 100 тыс. колхозов и совхозов, полностью или частично разрушено 70 тыс. сел и деревень. Десятки миллионов людей остались без крова и вынуждены были жить в землянках и остовах печей, сохранившихся на пепелищах домов. Доля мужчин 18–54 лет среди сельского населения сократилась по сравнению с довоенным уровнем более чем в 2,5 раза и составила всего 8 %.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Окончание войны и возвращение с фронта выживших солдат несколько смягчили ситуацию, но ненадолго. Именно за счет разоренной деревни сталинское руководство форсированно восстанавливало тяжелую промышленность, города и создавало новые вооружения. Власти еще больше усиливали внеэкономическое принуждение крестьянства. В 1947 г. Совет Министров СССР сохранил обязательный минимум трудодней, установленных на период войны. Доля колхозников, не выработавших норму трудодней в 1945–1946 гг. (в основном – женщин), превышала 8 %. В 1948 г. указ Верховного Совета СССР предписал выселять в отдаленные районы «лиц, злостно уклоняющихся от трудовой деятельности в сельском хозяйстве», т. е. главным образом не выполняющих нормы трудодней. Более того, после войны были сокращены площади личных приусадебных хозяйств, а налоги на крестьян увеличивались 4 раза. Положение деревни было близко к катастрофическому. До середины 1950-х гг. она не смогла до конца восстановиться от военного разорения. (В Западной Европе деревня тоже восстановилась позднее города, в начале 1950-х гг., но там это было обусловлено другими причинами.)<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;После смерти Сталина государственное давление на крестьян было резко ослаблено. Колхозная деревня стала оживать. Но вскоре ее ждали новые потрясения: освоение целины, «кукурузная» и «мясо-молочная» кампании, реорганизация МТС и т. д. Сильный удар по деревне нанес курс на ликвидацию личных подворий (в 1958–1963 гг. приусадебные участки сократились почти на &nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br>X&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br>). Сохранялся существенный разрыв в уровне и качестве жизни крестьян и горожан. В результате в 1946–1959 гг. сельское население России уменьшилось на 9,2 млн человек. В условиях, когда сельское хозяйство развивалось преимущественно экстенсивно, это была невосполнимая потеря.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Решения хрущевского руководства о выдаче крестьянам паспортов и распространении на них пенсионной системы означали окончательное падение сталинского крепостничества и обретение крестьянами равноправного статуса. С середины 1960-хгг. вновь стали быстро расти капиталовложения в сельское хозяйство, поставки техники и масштабы строительства. На крестьян была распространена гарантированная оплата труда, существенно выросли их денежные доходы. С 1970 по 1988 г. среднемесячная заработная плата занятых в сельском хозяйстве более чем удвоилась и почти сравнялась со средней по народному хозяйству (210,6 и 219,8 руб.). Обеспеченность радиоприемниками на 1000 человек сельского населения увеличилась со 149 до 262, телевизорами – с 88 до 276, магнитофонами с 6 до 87, холодильниками с 34 до 230, стиральными машинами с 71 до 170, мотоциклами с 29 до 86, а легковыми автомобилями – только за 1980–1988 гг. – с 27 до 52. Это был беспрецедентный со времен нэпа подъем жизненного уровня крестьян.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Но остановить прогрессирующую деградацию деревни не удалось. Отчасти это объяснялось ошибками в аграрной политике, приведшими к отставанию строительства дорог и жилья на селе (в десятой пятилетке – 1976–1980 гг. – его было построено меньше, чем в девятой, и даже в одиннадцатой – 1981–1985 гг. – не больше, чем в девятой), а также газификации, телефонизации и других элементов социальной инфраструктуры, неразвитости медицинского и бытового обслуживания. Труд советских крестьян был более тяжелый и гораздо менее механизированный, чем у рабочих, рабочий день – нередко ненормированный. Новая кампания по сселению крестьян из неперспективных деревень (в Нечерноземье таковыми были признаны более 70 %) еще более подтолкнула миграцию из деревни, и крестьянское население Нечерноземья за 1965–1982 гг. сократилось почти на 45 %. Между переписями населения 1959 и 1989 гг. в СССР исчезло 194,6 тыс. деревень. Села, особенно в Центральной и Северной России, опустели. До полумиллиона домов стояли заброшенными.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Глубинные причины кризиса деревни коренились в постепенном разложении колхозной системы, кризисе стимулов к труду: репрессивные меры были отменены, а материальной заинтересованности по-настоящему внедрить не удалось. В результате семи с лишним десятилетий безжалостных экспериментов партии-государства над деревней произошло ее «раскрестьянивание». В противоположность западным фермерам, чей труд и быт также, хотя и не настолько, отличались от городского, советские крестьяне не были хозяевами своей земли и своего труда. Их новые поколения все более теряли связь с землей и рассматривали себя как поденщиков, наемных рабочих. Уже в 1970 г. колхозников не имела своих коров и свиней, &nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br>/&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br> – овец. Остатки крестьянских традиций стремительно уходили в прошлое. Небывалое распространение получил алкоголизм, падала трудовая дисциплина, рушились моральные устои. Советская деревня, во всяком случае в Центральной России, вырождалась.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Примечательным событием горбачевской перестройки стало появление на селе первых фермеров и кооператоров. Новые формы хозяйствования, основанные на аренде государственных земель, встречали большие административные, финансовые, материально-технические препятствия, а зачастую и недоброжелательность со стороны колхозно-совхозного крестьянства. Тем не менее индивидуальный сектор быстро рос. В совокупности с «личными подсобными хозяйствами» сельского и городского населения в 1988 г. он производил примерно 60 % картофеля, более 50 % плодов и ягод, свыше 30 % овощей и до 30 % мяса.<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Городское население. Хотя советские горожане жили значительно лучше, чем крестьяне, в послевоенный период их положение было крайне тяжелым. 43 % рабочих и служащих половину и более всего заработка тратили на питание, причем еще многие годы после войны не могли наедаться досыта. Значительную долю заработной платы отнимали налоги и обязательные государственные займы, вычитавшиеся из зарплаты. Повседневной одеждой служили телогрейки, ватники, военные шинели и кирзовые сапоги. Отдельная квартира с минимальными коммунальными удобствами считалась роскошью.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;«Оттепель» привела к усилению социальной ориентации экономики и быстрому росту уровня жизни, не наблюдавшемуся со времен нэпа. Было осуществлено масштабное повышение доходов населения, отменены принудительные государственные займы, вдвое повышены пенсии. В 1953–1958 гг. заработная плата горожан росла ежегодно на 6 %. Потребление овощей и фруктов увеличилось в<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;3.4 раза, рыбы – в 1,9, мяса – в 1,5 раза. Рабочие и служащие были переведены на 7-часовой рабочий день. Впервые за годы советской власти развернулось массовое жилищное строительство. Городской жилищный фонд за 1955–1964 гг. увеличился в 1,8 раза. (Тем не менее преодолеть жилищный кризис не удалось из-за массового наплыва мигрантов из деревни.) Товарами массового потребления стали телевизоры, холодильники, велосипеды и т. д. Однако в начале 1960-х гг. из-за экономических трудностей темпы роста благосостояния населения замедлились, дефицит продовольственных и иных товаров обострился.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Развертывание масштабных социальных программ явилось одним из главных достижений «оттепели». По сути, Маленков, а за ним Хрущев пусть не очень удачно и последовательно, но пытались в советской форме реализовать существовавшее на Западе «общество потребления». Не случайно политические оппоненты Хрущева обвиняли его в «строительстве потребительского социализма» и резко критиковали лозунг: «Догнать и перегнать Америку по производству мяса и молока на душу населения». В действительности же «общество потребления» в СССР построить так и не удалось. Началось робкое движение в этом направлении, но тотальный дефицит жилья и товаров массового спроса в начале 1960-х и затем в 1980-е гг. отбрасывал общество назад.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;С послевоенных лет шло быстрое восстановление инфраструктуры образования, науки и культуры. Начался переход на обязательное семилетнее обучение. С 1956 г. была отменена плата за обучение, взимавшаяся до этого в старших классах и в вузах, полностью ликвидирована неграмотность. С 1958 г. началось введение всеобщего восьмилетнего образования, и к середине 1960-х гг. эта задача была выполнена. В крупных городах было введено 10-летнее обучение. В 1939–1959 гг. уровень образования (число лиц, имевших образование от неполного среднего и выше) вырос более чем в<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;3.5 раза. При этом разрыв в уровне образования сельских и городских жителей сократился с 4 до 2 раз. Это были крупные достижения, заложившие основу важного конкурентного преимущества не только СССР, но и современной России.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;С середины 1960-х гг. повышение уровня жизни приобрело новые масштабы. В 1970-е гг. эту динамику в какой-то мере позволял удерживать дождь нефтедолларов. Произошел явный сдвиг в развитии социальной инфраструктуры. Число специалистов в 1970–1985 гг. выросло более чем вдвое: с 6,9 до 14,5 млн человек, среднемесячная зарплата увеличилась со 122 до 190 руб., выросло потребление товаров, особенно легковых автомобилей, цветных телевизоров, пылесосов и т. д. Если в 1950-х гг. самым распространенным жильем горожан были многосемейные коммунальные квартиры, бараки и полуподвалы, то в 1980-е гг. уже более &nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br>/&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br> городских семей жили в отдельных квартирах или собственных домах.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;С 1970 до конца 1980-х гг. доля лиц с высшим и средним (в том числе полным и неполным) образованием выросла с 65,3 до более чем 90 %. Вместе с тем распространенным явлением стала погоня за «показателями». Образование начало отставать от требований научно-технического прогресса.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Экстенсивный характер советской экономики и нараставшие хозяйственные трудности ограничивали возможности решения социальных задач. Темпы роста благосостояния в 1970 – начале 1980-х гг. сокращались. Нарастала тенденция к уравнительности в оплате физического и умственного труда. Если в 1955 г. ИТР получали в среднем на 70 % больше, чем рабочие, то в 1985 г. – лишь на 10 %. Это вело к падению престижа инженерно-технических работников, учителей и ряда других профессий. Снижалась доля средств, шедших на социальные нужды. Хотя жилищная проблема стояла крайне остро (до 60 млн горожан нуждались в улучшении жилищных условий), удельный вес капиталовложений в жилищное строительство (к общему их объему) сократился с 17,7 % в 1966–1970 гг. до 15,1 % в 1981–1985 гг. Со второй половины 1970-х гг. практически прекратился рост жилищного строительства. Несмотря на увеличение абсолютных показателей, доля средств союзного бюджета, направлявшихся на развитие просвещения и здравоохранения, к 1985 г. упала ниже уровня 1940 г. (В западноевропейских странах за этот же период удельный вес расходов на социальное обеспечение вырос почти вдвое, в Голландии – в 2,8 раза!) Для обеспечения социальной стабильности власти сохраняли низкие цены на основные продукты питания за счет 20-кратного увеличения государственных дотаций (с 3,6 млрд руб. в 1965 г. до 73 млрд руб. в 1985 г.). В результате с конца 1960-х гг. советский бюджет, по современным оценкам, был дефицитным. Как следствие, возникла скрытая инфляция, проявлявшаяся в исчезновении товаров с полок магазинов. Опережение роста денежных доходов населения над предложением товаров и услуг обострило продовольственные трудности, способствовало увеличению дефицита товаров народного потребления. Советское общество стало обществом тотальных очередей и «блата» – неформальной системы доступа к услугам и товарам на основе личных знакомств, чаще всего сопряженных с коррупцией.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Целенаправленная политика властей и институт прописки, затруднявший территориальную мобильность, привели к тому, что жители Москвы и некоторых крупных городов имели несопоставимо лучшее снабжение, социальную и культурную инфраструктуру, чем подавляющая часть советского населения. Миллионы людей вынуждены были порой за сотни километров ездить туда за продуктами, товарами массового спроса, а также всеми правдами и неправдами стремились получить столичную прописку.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Неравный доступ к товарам и услугам – из-за наличия целой системы льгот, закрытых распределителей, территориальной дифференциации и того же «блата» – увеличил разрыв в уровне жизни основной массы населения и привилегированных слоев, прежде всего партийной и хозяйственной номенклатуры. Однако в целом, согласно некоторым оценкам, по уровню потребления на душу населения СССР занимал лишь 77 место в мире. Эти обстоятельства в сочетании с постепенным разрушением «социалистической морали» в обществе создали благоприятные условия для быстрого развития теневой экономики, т. е. подпольного предпринимательства, скрытых от государства приработков и т. д. В ней, по приблизительным оценкам, в той или иной мере было занято до 15 млн человек.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Все это способствовало постепенному разложению общества, утверждению двойной морали, двойных стандартов жизни – официальных и реальных. На фоне обострявшихся социальных проблем и увеличивающегося недоверия к власти росла апатия людей, деформировались моральные устои. Хотя официальная пропаганда убеждала, что уровень преступности снизился, и категорически отвергала существование коррупции, на самом деле все было совершенно иначе. Число только выявленных хищений в крупных и особо крупных размерах в 1971–1985 гг. выросло в 5 раз. Коррупцией были поражены целые отрасли, в первую очередь торговля и сфера услуг. В Москве, Закавказье, Средней Азии и ряде других регионов началось сращивание партийно-государственной номенклатуры с преступным миром.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;К началу 1980-х гг. кризис общества «развитого социализма» был уже очевиден правящей верхушке. Однако перестройка привела к неожиданному взрыву самодеятельности масс. Он проявился и в экономике – в возникновении кооператоров, т. е. легальных предпринимателей, первых фермеров, и особенно в политике – в создании не контролировавшихся властями партий, общественных организаций и в рабочих забастовках. В 1989 г. последние приобрели массовый и политизированный характер. С 1990 г. началось создание независимых профсоюзов. Все это происходило на фоне резкого ухудшения социально-экономического положения страны, распространения нормирования продуктов питания, так называемых карточек. Невиданный с 1917 г. всплеск национального движения и социальной активности масс на фоне прогрессирующей слабости, нерешительности центральной власти привел к краху Советского Союза, а вместе с ним и советского общества.<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Номенклатура. Примечательной особенностью правящей элиты СССР в 1930—1950-х гг. являлось ее масштабное периодическое обновление. До 1953 г. это было обусловлено политикой массовых репрессий и потерями в Великой Отечественной войне, а в период «оттепели» – сменой части сталинского руководства и многочисленными реформами, затрагивавшими управленческий аппарат. Избавившись от страха массовых репрессий, номенклатура почувствовала себя полновластной хозяйкой страны. Реформы Хрущева, его попытки сократить численность управленцев, ввести регулярную ротацию (обновление) руководящих кадров и урезать их привилегии дестабилизировали положение правящей элиты. Это способствовало ее консолидации на антихрущевских позициях, а в итоге – смене руководства страны.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;При Брежневе наступил «золотой век» номенклатуры. Новый генсек стал, по сути, выразителем ее интересов. В результате номенклатура по-прежнему не контролировалась «снизу», со стороны общества, контроль за ней «сверху» существенно ослаб, а ее привилегии существенно выросли. Руководствуясь «классовым подходом», коммунистическое руководство СССР последовательно проводило линию на деинтеллектуализацию политической элиты. Если в 1966 г. 70 % номенклатуры были выходцами из семей крестьян и неквалифицированных рабочих, то в 1981 г. таковых стало уже 80 %. К 1986 г. выходцы из семей интеллигенции, высококвалифицированных работников умственного труда составляли лишь 6 %! Эти тенденции резко контрастировали с характером эпохи: в западных странах утверждалось информационное общество, небывалое развитие получила наука и новые технологии. (В ФРГ, например, среди чиновников высокого ранга лишь 21 % составляли дети рабочих.) Тем самым усугублялось отставание СССР от ведущих держав, затруднялась адаптация страны к новой эпохе, осуществление осмысленных системных преобразований общества.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Возрастала замкнутость и окостенение элиты. Взятый Брежневым курс на «стабильность» обернулся номенклатурным застоем. В 1966 г. из Устава КПСС был изъят введенный при Хрущеве пункт о нормах обновления партийных организаций и предельных сроках пребывания на выборных должностях. Для «сталинской» номенклатуры, если судить по составу ЦК КПСС, было характерно перемещение в среднем каждые 2–3 года. С конца 1960-х гг. обновление руководящих кадров, так называемая вертикальная мобильность, резко замедлилось. До 1953 г. ее темпы составляли 8 лет, в 1954–1961 гг. – 9,в 1962–1968 гг. – 11, в 1969–1973 гг. – 14, 1974–1984 гг. – 18 лет. Приток кадров со стороны тоже почти прекратился. Лица, не входившие ранее в номенклатуру, составляли лишь 6 % партийной элиты! Это объективно усиливало в ней противоречия, что, в свою очередь, создавало предпосылки для последующих преобразований. Но в целом номенклатура окончательно превратилась в обособленную касту, очень далекую от народа.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В годы перестройки в большинстве своем она противилась переменам и в итоге оказалась неспособной ни выработать продуктивную концепцию преобразований, ни сохранить статус-кво. Номенклатура раскололась, и часть ее «второго эшелона», поддержав в той или иной мере рыночные и демократические преобразования, составила костяк правящей элиты новой России.<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Советская модернизация в сравнительно-историческом контексте. В результате социалистической модернизации был завершен переход страны к индустриальному обществу. По объему валового внутреннего продукта СССР занимал 2–3 место в мире. Качественно изменилась структура экономики. Доля работающих в сельском, лесном хозяйстве с 1913 по 1992 г. сократилась с 70 до 17 %, а занятых в промышленности, строительстве, коммунальном хозяйстве выросла до 36 %, в сфере услуг – до 47 %. Была сформирована мощная социальная, научная, культурная и спортивная инфраструктура. В освоении космоса, некоторых областях фундаментальной науки Советский Союз пусть ненадолго, но занял лидирующие позиции в мире, в стране не было безработицы. СССР стал второй после США супердержавой, контролировавшей значительную часть мира. Были созданы колоссальный военно-промышленный комплекс и армия, в результате чего удалось добиться военно-стратегического паритета с США. Таким образом, в ряде областей за период социализма Россия смогла достичь лучших показателей за всю свою более чем тысячелетнюю историю. Пожалуй, лишь в конце XVIII – начале XIX в. страна добивалась сопоставимых в ряде аспектов достижений (первое место в мире по выплавке металла, вторая после Великобритании супердержава и т. д.).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Однако плата за социалистическую модернизацию оказалась непомерно высокой. Утверждение, а затем и функционирование советской власти, мобилизационной экономики и тоталитарного государства потребовали колоссальных жертв. В 1917–1922 гг. население сократилось на 12,7—15 млн человек (включая 2 млн эмигрантов); число погибших от спровоцированного властями голода 1932–1933 гг. составило, по различным оценкам, от 7 до 10 млн человек; было раскулачено до 6 млн человек; в Великую Отечественную войну погибло около 27 млн человек; от голода 1946–1948 гг. умерло около 2 млн человек; число реабилитированных к настоящему времени жертв политических репрессий составило 4 млн человек. Совокупное число жертв репрессий при советской власти, даже по самым умеренным оценкам, превышало 20 млн человек!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Платой за социализм послужили едва ли не непрерывные войны и конфликты. В дореволюционную эпоху менее чем за 17 лет (1901–1917) произошло 4 войны и революции, которые заняли треть (менее 35 %) этого периода (5 лет и 10 месяцев). В них погибло до 3,7 млн человек, в среднем за год – до 213 тыс. человек. В советскую эпоху, менее чем за 74 года, произошло около 30 войн, крупных вооруженных конфликтов в самой стране и за ее пределами. Их общая продолжительность составила 51 год. Таким образом, почти &nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br>/&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br> советского периода страна с участием вооруженных сил воевала с внутренними или внешними врагами! В этих войнах и конфликтах погибло до 41 млн человек, в среднем за год – более чем по 0,5 млн человек, почти в два с половиной раза больше, чем в дореволюционный период.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Все эти войны, конфликты и «холодная война» с Западом вызвали сверхмилитаризацию общества. С 1930-х гг. и вплоть до конца существования СССР все лучшие умы и ресурсы были сосредоточены в военной сфере. ВПК поглощал до четверти ВВП. Сколько-нибудь длительное время подобную нагрузку ни одна экономика вынести не могла.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Успехи советской индустриализации и послевоенного восстановления базировались на откровенном ограблении деревни, масштабном выкачивании оттуда ресурсов. В итоге деревня была разорена, а внутренние стимулы ее развития подорваны. В результате, если дореволюционная Россия занимала 2 место в мире по экспорту сельскохозяйственной продукции, то СССР с 1960 г. стал одним из крупнейших в мире ее импортеров. Именно с 1960-х гг., когда приток ресурсов из деревни в города прекратился, начали нарастать те экономические трудности, которые в итоге привели социалистическую экономику к краху.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Невзирая на колоссальные жертвы и лишения, преодолеть отставание страны от передовых держав социалистическая модернизация не смогла. Советский Союз добился целого ряда выдающихся, но «точечных» достижений. В целом отставание страны от развитых держав существенно не уменьшилось, а в уровне жизни населения, учитывая аномально высокую долю накоплений и военных расходов в ВВП, недоразвитость потребительского сектора и сферы услуг, даже возросло. ВВП на душу населения (важнейший обобщающий показатель уровня экономического развития) в СССР в 1990 г. (5793 долл.) составлял 34 % от США, а в царской России в 1913 г. – 28 %. По подушевому ВВП Советский Союз не только не мог равняться с ведущими державами, но уступал даже Аргентине 1981 г. (7655 долл.), Греции 1972 г. (6327 долл.), Чили 1989 г. (6347 долл.) и т. д. Таким образом, присущая экономике царской России двойственность – высокие валовые объемы ВВП и низкие относительные, подушевые – в СССР лишь усилилась. По структуре занятости советская экономика даже в начале 1990-х гг. напоминала США 1950 г.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Неэффективность советской модернизации, пожалуй, наиболее ярко характеризует производство промышленной продукции на душу населения. По этому показателю СССР, несмотря на форсированную индустриализацию и ускоренное восстановление и развитие промышленности, – чему была принесена в жертву деревня и жизненный уровень всего общества, – почти не улучшил своего положения среди ведущих стран. (В 1913 г. царская Россия занимала 17 место, а в 1980 г. СССР – 16 место.)<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Поскольку переход к индустриальному обществу в СССР, в отличие от всех западных держав, сопровождался уничтожением гражданского общества, страна потеряла необходимую гибкость, способность адаптироваться к изменявшимся историческим условиям и оказалась заложником своего политического руководства, монополизированного коммунистической партией. В 1970—1980-е гг. ярко проявились негативные долгосрочные последствия избранной при Сталине модели индустриализации и типа экономики. Все более сказывался кризис мотивации к труду, невосприимчивость предприятий к научно-техническому прогрессу, давящий бюрократизм и окостенение управленческих структур. В итоге советское общество уже не могло вписаться в наступившую постиндустриальную эпоху и новый этап глобализации мира, а экономика и политический режим перестали устраивать урбанизированный, образованный советский социум, стремившийся (отчасти под растущим влиянием Запада) к массовому потреблению, информационной и иной открытости, а интеллигенция и народы ряда союзных республик – и к национальному самоопределению. Горбачевское руководство, пытавшееся претворить в жизнь идеалистический лозунг совершенствования социализма на основе ленинских «уроков», но не готовое, в отличие от Ленина, к массированному насилию над собственным населением, не смогло справиться с нараставшим клубком проблем.<br>
<br><br><br><h3>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Глава 5<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;В ПОИСКАХ НОВОЙ МОДЕЛИ ОБЩЕСТВЕННОГО РАЗВИТИЯ (1991–2006)<br></h3><br><h3>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Между свободой и державностью<br></h3>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Тернистый путь к демократии. Победа над ГКЧП застала врасплох не только коммунистов, но и пришедших в России к власти демократов. (В 1991 г. политическая элита обновилась наполовину за счет участников демократического движения, интеллигенции, а главное, «второго эшелона» партийных и советских работников.) Поначалу усилия ельцинского руководства были сосредоточены на ликвидации структур КПСС и борьбе за власть со слабевшим союзным центром. Сложнейшей задачей стало восстановление практически разрушенных после ликвидации КПСС, социалистического режима и распада СССР государственных институтов, формирование нового Российского государства. Тем не менее уже в октябре 1991 г. на Съезде народных депутатов России Ельцин заявил о программе радикальных рыночных реформ. Их инициатором и разработчиком стал вице-премьер российского правительства Е. Т. Гайдар. Острота социально-экономической ситуации и паралич госаппарата побудили его выбрать радикальный путь «шоковой терапии», успешно опробованной в Польше.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Начало реформ, и прежде всего либерализация цен, привели к быстрой ликвидации дефицита основных товаров и огромных очередей. Однако из-за небывалого роста цен катастрофически упал уровень жизни, произошло массовое обнищание населения. Политическая поддержка правительства Гайдара (он занял пост исполняющего обязанности премьера в июне 1992 г.) резко уменьшилась.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Единый демократический фронт, до осени 1991 г. объединенный фактическим неприятием руководящей роли КПСС, раскололся. Разнородность входящих в него сил, слабость и неоформленность либерального крыла стали очевидными. После провала августовского путча Ельцин не стал ликвидировать советскую систему и проводить парламентские выборы. Это сэкономило время, но во многом обусловило политическую слабость правительства. Большинство депутатов Верховного Совета России во главе с Р. И. Хасбулатовым перешли в оппозицию правительству и реформаторскому курсу. (Около четверти депутатов поддерживали его и почти столько же составляли «болото».) Ситуацию обостряло то, что, согласно действовавшему законодательству, Съезд народных депутатов и Верховный Совет обладали огромными полномочиями, не только законодательными, но отчасти и исполнительными.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Ведущей оппозиционной силой выступали так называемые национально-патриотические и поначалу преимущественно некоммунистические организации: Фронт национального спасения, Гражданский союз и др. Оппозицию объединяла жесткая критика правительства Гайдара – его называли «оккупационным». По сути, в 1992–1993 гг. в стране воспроизвелось двоевластие. Это тормозило ход реформ. Они продвигались медленнее, чем в посткоммунистических странах Восточной Европы, а политическая ситуация почти постоянно находилась на грани кризиса.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Ельцин вынужден был лавировать, идти на уступки Верховному Совету. Но это давало лишь краткую тактическую передышку, а недовольство стало перемещаться на самого президента. В декабре 1992 г. на VII Съезде народных депутатов его противостояние с оппозицией достигло критического уровня. Конфликт удалось приглушить принятием решения о референдуме по основным положениям новой Конституции и отставкой премьера. 15 декабря 1992 г. Гайдара сменил В. С. Черномырдин. Он, как вскоре выяснилось, умел находить компромиссы, обладал способностью к политическому лавированию, но отнюдь не был реформатором и не имел элементарных знаний рыночной экономики.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Экономические преобразования существенно замедлились, но нового обострения политической ситуации это не предотвратило. В марте 1993 г. на внеочередном Съезде народных депутатов был поставлен вопрос об импичменте президенту Ельцину. Однако набрать необходимое число голосов не удалось. 25 апреля был проведен референдум, в ходе которого большинство участников высказали доверие не только президенту, но и его экономическому курсу.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В то же время идея переизбрания Съезда народных депутатов не получила поддержку. Таким образом, результаты референдума явно укрепили позиции президента, но не позволили ликвидировать его противостояние с народными депутатами. Выходом могла стать скорейшая разработка новой Конституции. В конце июня проект был одобрен конституционным совещанием.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Между тем оппозиция радикализировалась. Ведущие позиции в ней постепенно заняли коммунисты. Они стали приходить в себя после провала августовского путча и запрета КПСС. Уже с конца 1991 г. начали возникать и приобретать популярность различные социалистические и коммунистические партии. Возрождению коммунистических сил способствовал социально-экономический кризис и решение Конституционного суда России 30 ноября 1992 г. Суд ушел от поставленного перед ним вопроса о конституционности существования КПСС и подтвердил правомочность не только указов Ельцина о запрете руководящих структур компартии, но и право коммунистов на объединение, создание организаций по территориальному принципу. В феврале 1993 г. оформилась Коммунистическая партия Российской Федерации. Ее возглавил Г. А. Зюганов. Она объединила в итоге свыше полумиллиона человек – больше, чем все остальные партии вместе взятые. В отличие от КПСС российские коммунисты меньше использовали марксистскую риторику и делали акцент на идее восстановления единой государственности, необходимости обеспечения порядка и социальной справедливости. КПРФ стала ядром «народно-патриотической» оппозиции.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;1 мая 1993 г. оппозиция организовала демонстрации, в ходе которых были спровоцированы уличные беспорядки. На одном из заключительных этапов Конституционного совещания официальные представители Верховного Совета отказались участвовать в дальнейшей работе. В ряды оппозиции открыто перешел вице-президент А. В. Руцкой. Надежда на возможность достижения компромисса таяла с каждым днем.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Общество было расколото и пребывало в растерянности. К июню 1993 г. более 40 % населения считали, что опасность наступления в стране полной анархии очень велика. Тем не менее, по данным социологических исследований, президент в глазах народа все же имел некоторый перевес над оппонентами. До 40 % опрошенных положительно относились к идее роспуска Съезда народных депутатов и Верховного Совета, против был 31 %.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;21 сентября 1993 г. президент Ельцин издал указ о роспуске Съезда народных депутатов, Верховного Совета и проведении в декабре 1993 г. референдума о новой Конституции, а также выборов в новые высшие законодательные органы – Государственную думу и Совет Федерации. Разразился острый политический и конституционный кризис. Верховный Совет отказался подчиняться указу. Конституционный суд признал его незаконным. Вице-Президент Руцкой депутатами Верховного Совета был приведен к присяге в качестве Президента РСФСР и начал формирование параллельного правительства. Однако внеочередной Съезд народных депутатов не набрал необходимого кворума. Ситуацию еще более накалила попытка группы вооруженных сторонников «народно-патриотической» оппозиции 23 сентября занять штаб Объединенных вооруженных сил СНГ, принесшая первые жертвы.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;29 сентября 1993 г. Ельцин потребовал от депутатов и других сторонников «народно-патриотических» сил покинуть Белый дом до 4 октября 1993 г. Последние попытки переговоров с участием патриарха Алексия II провалились. 2 октября в Москве начались демонстрации, вылившиеся в массовые беспорядки. 3 октября Руцкой и Хасбулатов призвали своих сторонников штурмовать мэрию, Останкинский телецентр, а затем и Кремль. Здание мэрии было захвачено, а штурм Останкино привел к массовому кровопролитию. Гайдар призвал москвичей выйти на улицы «на защиту демократии». Его призыву последовали тысячи людей, наглядно продемонстрировав поддержку президента и курса реформ. Президент Ельцин объявил в Москве чрезвычайное положение и после трудных переговоров с военными ввел в столицу войска. 4 октября началась вооруженная осада Белого дома. После обстрела из танковых орудий и ультиматума его защитникам со стороны группы «Альфа» оппозиционеры сдались и были арестованы. Деятельность Фронта национального спасения, некоторых оппозиционных средств массовой информации указами президента была прекращена.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;12 декабря 1993 г., вопреки призывам некоторых сил к бойкоту, состоялся референдум по новой Конституции и выборы в Государственную думу. Более чем 58 % голосов была принята новая Конституция. Она гарантировала частную собственность, широкие политические права и свободы граждан, федеративное устройство государства, разделение властей и в то же время огромные полномочия президента. Таким образом, в России конституировалась сильная президентская республика. Однако реальный расклад политических сил оказался иным.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;На выборах в Думу, проходивших по избирательным округам и по партийным спискам, неожиданно победила популистская, националистическая Либерально-демократическая партия В. В. Жириновского, получившая (по списку) до 23 % голосов. Это наглядно отразило сумятицу умов, воцарившуюся в обществе после октябрьских событий. Хотя с учетом выборов по округам гайдаровский «Демократический выбор России», претендовавший на роль «партии власти», провел в Думу больше депутатов, чем ЛДПР (76 против 63), это было расценено как его поражение. Сильные позиции в Думе заняли левые, и в первую очередь коммунисты.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Относительная стабилизация власти позволила продолжить (хотя и в урезанном, непоследовательном виде) осуществление некоторых экономических реформ и попытаться разрешить резко обострившиеся национальные и региональные проблемы. Процесс «суверинизации» республик, краев и областей начался еще с конца 1980-х гг. в результате демократизации общества, резкого ослабления КПСС и начавшегося развала Советского Союза. Ельцин, российское руководство, исходя из интересов борьбы с союзным центром и новообретенных демократических представлений, поощряли эти процессы, призывая регионы «брать» столько самостоятельности, сколько они смогут освоить. Застарелые, не решавшиеся десятилетиями проблемы выплескивались наружу. В октябре – ноябре 1992 г. разразился вооруженный осетино-ингушский конфликт, в ходе которого до 600 человек погибло, десятки тысяч людей стали беженцами.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Межнациональные и региональные проблемы выходили наружу в силу демократизации общественной жизни, социально-экономического кризиса, а также слабости и раскола российской власти. В результате Татария, Башкирия и некоторые другие республики объявили о своем суверенитете и даже поставили вопрос о выходе из России. 31 марта 1992 г. руководство России и большинства регионов (кроме Татарстана и Чечни) подписали Федеративный договор. Он носил компромиссный, во многом непоследовательный характер, однако позволил притормозить дезинтеграционные процессы. В феврале 1994 г. после длительных и сложных переговоров Татарстан, оговорив для себя ряд «эксклюзивных» условий, все же подписал договор о разграничении полномочий с российским центром.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Исключением стала Чечня. После провала ГКЧП, в сентябре 1991 г., в Чечено-Ингушетии была насильственно сменена власть. Республика разделилась, и Чечня объявила о выходе из состава России. Используя захваченное у российской армии оружие, чеченское руководство во главе с президентом Дж. Дудаевым сформировало свои вооруженные силы. Однако создать стабильную государственность и наладить собственную экономику Чечне не удалось. Она быстро превратилась в криминальный анклав. С ведома чеченских властей печатались фальшивые российские деньги, в массовом порядке использовались фальшивые авизо (нанесшие российской экономике ущерб более 0,3 млрд долл.), совершались вооруженные нападения на проезжавшие через Чечню поезда. (Только в 1993 г. было полностью или частично ограблено 559 поездов!) Быстро развивалась работорговля, участились случаи похищения людей с целью получения выкупа или даровой рабочей силы. Русскоязычное население Чечни подвергалось издевательствам, ограблению и «выдавливалось» из республики. Беженцев насчитывалось 200 тыс. человек – до 20 % всего населения. Криминальные «метастазы» из Чечни распространились по всей России. Почти в каждом крупном городе действовали чеченские преступные группировки, тесно связанные с Чечней и скрывавшиеся там в случае опасности.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В 1991–1993 гг. российское руководство, занятое рыночными реформами, острейшими социально-экономическими проблемами, а также политическим противостоянием президента и Верховного Совета, упустило ситуацию в Чечне. Но относительная стабилизация власти в 1994 г. и обозначившаяся угроза российскому влиянию на Кавказе подвигли Ельцина к решительным мерам. Тем более что разрешение чеченской проблемы казалось поначалу несложным делом, способным даже принести пропагандистские очки терявшему популярность президенту.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;После провала переговоров и неудачной попытки свергнуть режим Дудаева руками чеченской оппозиции части Российской армии и внутренних войск МВД начали 11 декабря 1994 г. военную операцию по разоружению «незаконных вооруженных формирований» и «восстановлению конституционной законности» в Чечне. Однако операция, планировавшаяся на три недели и рассчитанная главным образом на устрашение чеченцев, провалилась. Неготовность к серьезному сопротивлению и невысокая боеспособность молодой Российской армии, находившейся с начала 1990-х гг. в сложнейших условиях, привели к ряду поражений (самым серьезным из которых обернулся штурм Грозного в ночь 31 декабря 1994 г.) и тяжелым потерям. За всю войну они превысили 5,5 тыс. человек, а боевики, по оценкам, потеряли лишь 2,5–2,7 тыс. Постепенно армия все же добилась определенных успехов. Важнейшим препятствием для полной победы стала слабость государственной власти и неготовность российского общества к этой войне.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Непонимание сути конфликта, ужасы войны и тяжелые потери армии и гражданского населения (по оценкам, от 30 до 50 тыс. человек), широко освещавшиеся средствами массовой информации, привели к быстрой деморализации и расколу общества. Его значительная часть сочувствовала чеченским боевикам, видя в них «борцов за свободу». Между тем эти «борцы» в июне 1995 г. совершили террористический рейд на Буденновск (где захватили больницу и тем самым принудили премьера Черномырдина к переговорам), в январе 1996 г. – в дагестанский город Кизляр и село Первомайское. То, что большинству бандитов, совершавших столь дерзкие рейды, захватывавших мирных людей в заложники, удалось уйти от ответственности (из-за нескоординированности и неэффективности действий российской армии и спецслужб), еще более укрепляло уверенность людей в бессмысленности этой войны.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Эту проблему обостряла внутриполитическая ситуация. На выборах в Государственную думу 17 декабря 1995 г. победу одержала КПРФ, получившая 22,3 % голосов. С учетом своих одномандатников и союзников она практически стала контролировать Думу. Созданная к выборам «партия власти» – «Наш дом Россия» – получила лишь 10,1 % голосов, ЛДПР – 11,2, «Яблоко» – 6,9 %, а гайдаровский «Демократический выбор России» не преодолел пятипроцентный барьер. Таким образом, оппозиция, в которой преобладающей силой стали коммунисты, существенно укрепила свои позиции и открыто противостояла президенту и контролировавшейся им исполнительной власти. На президентских выборах 1996 г. она готовилась прийти к власти и кардинально поменять вектор социально-экономического и политического развития страны.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В тех условиях это казалось более чем вероятным. Президент стремительно терял популярность. Его рейтинг в начале 1996 г. составлял 2–4 %, и часть президентского окружения предлагала перенести выборы. Но в ходе острой борьбы было решено не нарушать Конституцию и идти на выборы. На президентских выборах 3 июля 1996 г. Ельцин набрал во втором туре 55 % голосов, лидер КПРФ Зюганов менее 41 %. Причины столь неожиданной для многих победы заключались прежде всего в том, что российские коммунисты, в отличие от своих восточноевропейских коллег, не эволюционировали в социал-демократов и потому вызывали в обществе опасения. В результате даже многие из тех, кто отнюдь не симпатизировал президенту, проголосовали за него, считая это меньшим из зол. Ельцина поддержала экономическая элита и значительная часть творческой интеллигенции. Все это позволило организовать беспрецедентную по своим масштабам предвыборную кампанию. Команде действующего президента удалось договориться с генералом А. И. Лебедем, который в первом туре голосования занял третье место. Получив пост секретаря Совета безопасности РФ, Лебедь призвал своих сторонников поддержать Ельцина.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Однако президент в очередной раз не смог в полной мере воспользоваться результатами своей победы. Важным фактором российской политической жизни стало резкое ухудшение здоровья Ельцина. Таким образом, после выборов страна так и не получила политической стабильности, определенности перспектив.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;На этом фоне новый секретарь Совета безопасности Лебедь развил активную деятельность. Уже в августе 1996 г. он подписал в Хасавюрте соглашение, завершившее первую чеченскую войну. Хотя формально вопрос о статусе Чечни был отложен до 2001 г., российские войска были полностью выведены с ее территории, и де-факто Чечня получила независимость. На ее территорию устремились наемники и религиозные экстремисты из стран Востока. В Чечне бурно развивалась криминальная экономика, связанная с контрабандой нефти и нефтепродуктов, производством и продажей наркотиков (по оценкам, ежегодная прибыль от этого промысла составляла 800 млн долл.) и работорговлей.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Хасавюртовские соглашения вызвали в России бурю противоречивых эмоций, но в целом общество с облегчением встретило завершение кровопролитной и непопулярной войны. Лебедь стал самым популярным политиком. Однако амбиции и инициативы генерала по реорганизации силовых структур, смене кадров, борьбе с преступностью и т. д. перессорили его с окружением Ельцина, с самим президентом и привели к скорой отставке.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Болезнь действующего президента подтолкнула оппозицию к новым попыткам отправить его в отставку по состоянию здоровья. 17 января 1997 г. это предложение было поставлено в Думе на голосование, но не прошло. Оппозиция продолжила свои атаки, тормозила и блокировала в Думе правительственные законопроекты.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Ухудшение здоровья президента, снижение его активности привели к резкому росту политического влияния отдельных его родственников, членов окружения и приближенных олигархов, так называемой семьи. Поддержав Ельцина на выборах, они теперь жаждали «вознаграждения». Таковым стали не только государственные посты, но и аукционы, в ходе которых наиболее «лакомые куски» государственной собственности за сравнительно небольшие суммы передавались в частные руки. Не ограничиваясь этим, некоторые олигархи стали явно претендовать на формирование политического и экономического курса страны. Оппозиция называла правление Ельцина семибанкирщиной.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В этом определении была доля правды. Из-за незавершенности экономических реформ и несформированности гражданского общества, слабости власти, вала коррупции и преступности демократическое содержание Конституции не могло еще реализоваться в полной мере. Политика не была отделена от бизнеса, а тот – от криминалитета и потому неизбежно приобрела «клановый» характер. Любая серьезная попытка рыночных реформ задевала те или иные экономические интересы олигархических групп, теневого капитала и вызывала жесткое противодействие на политическом и информационном уровне. Хотя сам Ельцин выступал за продолжение и активизацию экономических преобразований, часть его «клана», непосредственно вовлеченная в предпринимательство, нередко пыталась скорректировать их в своих интересах. Неудивительно, что по мере ослабления активности Ельцина, дальнейшего вовлечения бизнеса во власть и роста влияния коммунистической оппозиции осуществление рыночных реформ становилось все более рискованным делом.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В этих условиях правительство Черномырдина не спешило проводить серьезные экономические преобразования. Чтобы придать им динамизм, Ельцин в марте 1997 г. ввел в состав правительства «молодых реформаторов» (А. Б. Чубайса, Б. Е. Немцова, О. Н. Сысоева и некоторых других). Несмотря на активное сопротивление Думы, рыночные преобразования получили новый импульс. Однако при этом были задеты интересы могущественных олигархических групп. Против «молодых реформаторов» развернулась информационная война, Чубайс и некоторые его соратники были скомпрометированы, и им пришлось уйти в отставку. Осуществление рыночных реформ вновь затормозилось.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;23 марта 1998 г. Ельцин неожиданно отправил в отставку Черномырдина, который почти официально считался преемником президента. После острых дискуссий в Думе главой правительства был утвержден 35-летний С. В. Кириенко (незадолго до этого занявший пост министра топлива и энергетики). Демонстративно отдалившись от своих коллег – «младореформаторов», он тем не менее попытался продолжить рыночные реформы. Но политические позиции его правительства были слабы. Озабоченное валом текущих дел, шахтерскими забастовками, формированием собственной команды и программы, оно запоздало с принятием жестких мер по предотвращению быстро обострявшегося бюджетного и платежного кризиса. 17 августа 1998 г. правительство вынуждено было объявить дефолт, обернувшийся тяжелым ударом по экономике, уровню жизни населения и позициям власти. Финансовый и политический кризис стремительно обострялся, в стране росли панические настроения.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;23 августа Кириенко был отправлен в отставку. Главой правительства Ельцин – после неудачных попыток назначения Черномырдина – предложил Думе близкую ее левым и центристским фракциям кандидатуру Е. М. Примакова (министра иностранных дел, до этого руководителя Службы внешней разведки). Он был утвержден подавляющим большинством голосов.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Правительство Примакова было разнородно, включало в себя даже отдельных коммунистов и не имело внятной экономической программы. Но премьер удержался от популистских, антирыночных мер, которые рекомендовали близкие к нему экономисты. Более того, используя хорошие отношения с коммунистами, он смог добиться принятия Думой бездефицитного бюджета на 1999 г. На руку правительству сыграло начавшееся повышение цен на нефть на международном рынке и неожиданно быстрое оживление российской экономики после дефолта. В результате ситуация в стране стабилизировалась. Сам Примаков, не запятнанный коррупционными скандалами, с неторопливой речью, уверенными манерами внушал уважение широким слоям населения.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Однако самостоятельность Примакова, его тесные связи с левыми фракциями, а также взятый им курс на борьбу с «экономической преступностью», а фактически – с близкими к президенту олигархами восстановили против него окружение Ельцина и в итоге – самого президента. Невольно подтолкнули падение премьера его союзники, стремившиеся сместить президента и передать власть главе правительства. 14 октября 1998 г. Совет Федерации поставил вопрос о «добровольной отставке» Ельцина. В начале ноября Думе не хватило всего пяти голосов для принятия антиельцинского законопроекта «О медицинском заключении о состоянии здоровья Президента РФ». Весной 1999 г. в связи с разгоревшимся скандалом вокруг Генерального прокурора РФ Ю. И. Скуратова оппозиция Ельцину вновь активизировалась. Стало очевидно, что правящая элита раскололась. В ряды оппозиции открыто перешли многие губернаторы, включая мэра Москвы Ю. М. Лужкова, ей сочувствовала часть аппарата исполнительной власти, силовых структур. «Знаменем», объединявшим разнородную оппозицию, служила фигура Примакова. 12 мая 1999 г., накануне голосования в Думе по импичменту президенту, Ельцин неожиданно снял популярного премьер-министра. Думская оппозиция была дезорганизована и вновь не набрала необходимого числа голосов.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Новым премьером стал С. В. Степашин (незадолго до этого назначенный вице-премьером правительства Примакова). Понемногу новый, либерально настроенный премьер начал завоевывать авторитет в обществе. Но политическая ситуация продолжала обостряться. Оппозиция Ельцину ширилась и объединялась вокруг Примакова и его нового союзника Лужкова, создавших свои движения «Отечество» и «Вся Россия». Их поддержали некоторые олигархи. Им противостояли окружение Ельцина и другая часть олигархов. Эти группы развернули между собой ожесточенную политическую и информационную войну. В ней решался вопрос не только о власти, а соответственно, и собственности, но и о выборе пути дальнейшего развития страны. Президентская «партия» ориентировалась на продолжение рыночных реформ, а ее оппоненты – на усиление государственного регулирования всех сфер жизни общества. Степашин не проявил в этой ожесточенной, «грязной» войне должного рвения и твердости. Ельцин счел его неспособным стать настоящим лидером на парламентских и президентских выборах.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;5 августа 1999 г. президент снял Степашина и назначил новым премьером 46-летнего В. В. Путина (руководителя ФСБ и Совета безопасности). Населению Путин был совершенно не знаком, и общественность приняла очередную смену премьеров как признак окончательного разложения ельцинского режима. Однако вскоре общественное мнение изменилось.<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Новый курс. Через два дня после указа о назначении Путина премьером вооруженные формирования чеченцев и дагестанских ваххабитов вторглись на территорию Дагестана. Ельцин передал все полномочия по координации действий силовых структур Путину, и тот смог организовать вооруженный отпор. В ходе ожесточенных сражений в августе—сентябре боевики были разгромлены и отброшены в Чечню. За этим в сентябре 1999 г. последовала серия взрывов жилых домов в Буйнакске (где погибло 62 человека), Москве (226 человек погибших) и Волгодонске (17 человек погибших). Гибель более трехсот мирных жителей вызвала в обществе волну страха, паники и недоверия к российским спецслужбам.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;1 октября 1999 г., невзирая на протесты части политических сил, российские войска были введены в Чечню. Ожесточенное сопротивление боевиков вызвало серьезные потери (сопоставимые с потерями в первую чеченскую, а в ежегодном исчислении – в афганскую войну). Погибло от 10 тыс. до 20 тыс. человек мирного населения. Тем не менее общество встретило вторую чеченскую войну куда с большим одобрением, чем первую. К 2001 г. крупные вооруженные формирования боевиков были в основном разгромлены.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Рейтинг Путина, зарекомендовавшего себя в глазах общества дееспособным и решительным человеком, стремительно рос. Однако наиболее реальными кандидатами на победу в парламентских выборах (служивших, по сути, важнейшим этапом выборов президентских) по-прежнему выступали коммунисты и блок Примакова—Лужкова «Отечество – Вся Россия». Их поддерживали широкие слои региональной, часть федеральной элиты и некоторые олигархи, включая В. А. Гусинского и его телеканал НТВ. В противовес им президентским окружением было создано движение «Единство» во главе с популярным министром по чрезвычайным ситуациям С. К. Шойгу. Неформальным лидером движения стал Путин. Его растущая популярность и поддержка со стороны президентской администрации, части деловой элиты, большинства телеканалов обеспечили блестящую победу «Единству». На выборах в Думу 19 декабря 1999 г. оно набрало 23,3 % голосов, в то время как «Отечество – Вся Россия» – лишь 13,3, коммунисты – 24,3, либеральный «Союз правых сил» (С. В. Кириенко, Б. Е. Немцов и И. М. Хакамада) – 8,5, ЛДПР и «Яблоко» (во главе с Г. А. Явлинским) – примерно по 6 %.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Вечером 31 декабря 1999 г. президент Ельцин предпринял последний неожиданный ход. Он заявил о своей отставке и извинился перед народом за то, что не смог в полной мере выполнить своих обещаний, оправдать возлагавшиеся на него надежды. Исполняющим обязанности Президента РФ стал Путин. В марте 2000 г. на досрочных президентских выборах он одержал убедительную победу, выиграв уже в первом туре голосования. Подобный способ передачи власти, не встречающийся в западных демократиях и характерный скорее для некоторых развивающихся стран, наглядно показал, что, несмотря на огромный путь, пройденный Россией в 1990-е гг., дистанция, отделяющая ее от стабильной и развитой демократии, остается еще очень серьезной.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Новый президент заявил о своих приоритетах – укреплении государства и рыночных реформах в экономике. Были восстановлены отдельные элементы советской символики, в частности мелодия гимна СССР. Начался быстрый рост финансирования спецслужб и армии. С целью централизации власти, преодоления тенденций к региональному сепаратизму, координации деятельности правоохранительных органов на местах были организованы 7 федеральных округов. Законодательство республик, краев и областей было приведено в соответствие с Конституцией РФ и федеральными законами. В результате реформы Совета Федерации вместо губернаторов туда вошли представители регионов, избранные соответствующими законодательными собраниями. Это позволило начать процесс укрупнения регионов за счет ликвидации входивших в состав ряда краев и областей автономных национальных округов. Началась реформа государственной службы и правительства.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Была проведена реформа партийной и избирательной системы. В итоге отменены выборы по одномандатным округам, повышен порог голосов для прохождения в Думу партий, увеличены требования к численности их членов и региональных организаций, финансовой прозрачности их деятельности. Еще до окончательного вступления в силу всех новаций реформы количество партий резко сократилось, выросло влияние на них исполнительной (президентской) власти. На выборах в Государственную думу в 2003 г. партия «Единая Россия» получила 37,5 % голосов (по списку), вместе с «одномандатниками» и вступившими в партию депутатами она контролировала 306 мандатов, т. е. имела конституционное большинство. КПРФ набрала лишь 12,6 % голосов, а СПС и «Яблоко» вовсе не попали в Думу.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Стремительную централизацию и укрепление президентской власти подтолкнули страшные террористические акты в Москве в 2002 г. (захват чеченскими террористами зрителей и артистов мюзикла «Норд-Ост» в Театральном центре на Дубровке) и в городе Беслан в Северной Осетии в 2004 г. (захват школы с более чем 1200 детьми и взрослыми). После Беслана была фактически отменена выборность губернаторов и президентов субъектов Федерации. Теперь их стали выбирать региональные законодательные собрания по представлению президента. Другими элементами президентского курса, позволявшими говорить о формировании в России нового политического режима «управляемой демократии», стало установление контроля государства (прямого или через государственные или дружественные компании) над всеми информационно значимыми телеканалами и большинством печатных СМИ, а также борьба с некоторыми олигархами и начавшийся передел собственности.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Эпоха 1990-х гг. для России была отмечена невиданными после Февраля 1917 г. свободами. Однако они совпали с острейшим социально-экономическим кризисом, резким ослаблением государства, первоначальным накоплением капитала со всеми его негативными последствиями, валом преступности, исчезновением уже привычного статуса великой державы и потому оказались дискредитированы в глазах значительной части масс, тосковавших по «порядку» и «сильной руке».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Курс Путина, совпавший с фазой начавшегося восстановительного роста, быстрого увеличения мировых цен на нефть и ознаменованный централизацией государства, возрождением ряда имперских традиций, был с одобрением воспринят большинством общества, уставшим от смут и сохранившим многие традиционные «государственнические» стереотипы. Небывалую популярность Путина подтвердила его убедительная победа на президентских выборах 2004 г. (уже в первом туре).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В целом политическая ситуация в постсоветской России была куда более острой, чем в посткоммунистических странах Восточной Европы (за исключением Югославии). В 1991–1993 гг. фактически существовало двоевластие, затем страна пережила две кровопролитные чеченские войны, а с конца 1990-х гг. началась стремительная централизация власти, стали нарастать авторитарные тенденции. Эти особенности отражали как глубину социально-экономического кризиса, последствия распада Советского Союза, так и специфику политической культуры. Она отличалась гораздо большим влиянием коммунистических и авторитарно-патерналистских традиций, а также слабостью либеральных представлений и такого сплачивавшего общество фактора, каким в странах Центральной и Восточной Европы (ЦВЕ) послужил их европейский выбор, стремление максимально интегрироваться в европейские и трансатлантические структуры.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Ключевой проблемой для России вновь является вопрос о том, сумеет ли страна совместить укрепляющееся государство с гражданскими свободами и демократическими механизмами или же вновь повторит привычный цикл «реформы—контрреформы – социально-политические потрясения». Уровень ВВП на душу населения в стране (в 2005 г. – более 11 тыс. долл. с учетом паритета покупательной способности) приближается к нижней грани, за которой, как свидетельствует мировой опыт, становится возможным существование стабильных демократических режимов. Все зависит от правящей элиты и настроений широких масс.<br>
<br><br><h3>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Становление рыночной экономики<br></h3>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Начало рыночных реформ. В конце 1991 г. Россия находилась в преддверии экономического и социального коллапса. Ускорялся спад производства. В промышленности в 1990 г. он составил 1 %, а в 1991 г. – 8 %. Но главные проблемы создавал развал бюджетно-финансовой сферы. Дефицит союзного бюджета в 1991 г. превысил 20 % ВВП. Как следствие, инфляция к концу 1991 г. увеличилась до 25 % в неделю. Наблюдался тотальный дефицит продуктов питания. Даже в Москве начались перебои с хлебом. Валютные резервы Российской Федерации были полностью исчерпаны и к 1992 г. составили лишь 16 млн долл. В то же время платежи по обслуживанию долга достигли астрономической для тогдашней экономики суммы в 16,7 млрд долл.! В конце 1991 г. просроченная задолженность составляла уже 6 млрд долл. По данным социологических опросов, &nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br>/&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br> россиян к концу 1991 г. ожидали почти непреодолимые материальные трудности и перебои в снабжении продуктами, теплом, электроэнергией и транспортом. Нараставший развал экономики, ситуация со снабжением населения напоминали 1917 г.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Многие видные политики и экономисты отказывались брать на себя ответственность за распутывание грандиозного клубка острейших проблем, продвижение реформ, а главное, экономическое выживание страны. В этих условиях вице-премьером по экономике нового российского правительства был назначен 35-летний экономист Гайдар. Опираясь на политическую поддержку Ельцина, он начал радикальные рыночные реформы. Их содержание формировалось прежде всего с учетом катастрофического положения экономики и развала, недееспособности госаппарата. Сказался и неудачный опыт прежних, половинчатых попыток «мягкого» вхождения в рынок и в то же время завораживающий пример «шокотерапии» в Польше, распропагандированный рядом западных экономистов. Все эти факторы подтолкнули Гайдара сделать ставку на дерегулирование экономики и максимальное развитие рыночных отношений, на то, что они сами устранят гигантские диспропорции в народном хозяйстве и быстро (подразумевалось, до года) обеспечат макроэкономическую стабилизацию, заложат новые, эффективные стимулы саморазвития экономики. Ключевыми положениями программы стали: свободная торговля, либерализация цен и финансовая стабилизация, а также развертывание массовой приватизации государственной собственности.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Либерализация цен, начатая 2 января 1992 г., уже через считанные месяцы привела к нормализации потребительского рынка. В магазинах появились давно забытые товары, исчез дефицит и очереди. Вместе с тем скачок инфляции оказался непредсказуемо высоким. За год цены выросли в 24 раза! В результате были «съедены» как оборотные средства предприятий, так и сбережения населения. Среднемесячная реальная заработная плата сократилась на &nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br>X&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br>, а по другим оценкам, более чем вдвое. Особенно сильно пострадали «бюджетники» и пенсионеры, многие из которых вынуждены были тратить на продовольствие подавляющую часть своих доходов и при этом балансировать на грани выживания.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Правительство попыталось резко сократить эмиссионное финансирование бюджета, реорганизовать, приспособить к рыночным условиям налоговую систему, а также систему оплаты труда (была введена единая тарифная сетка из 18 разрядов). Была либерализована, хотя и не полностью, внешняя торговля. Началась широкая, преимущественно бесплатная «ваучерная» приватизация государственной собственности. Она не оправдала надежд населения на получение каких-либо серьезных дивидендов, ликвидных активов, но обеспечила начало беспрецедентного по своей массовости и скорости разгосударствления экономики. Из примерно 250 тыс. предприятий в частную собственность перешло около 47 тыс. Государство получило от этого 19 млрд руб. (0,6 % бюджетных расходов). Было создано примерно 160 тыс. фермерских хозяйств.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Таким образом, начало реформ дало противоречивые результаты. Россия смогла избежать экономического коллапса и сделать решающий шаг к рыночной экономике, в кратчайший срок произошла смена экономической модели. Но добиться бездефицитности бюджета и макроэкономической стабилизации не удалось. Цена реформ оказалась очень высокой. Произошло массовое обнищание населения. ВВП сократился почти на 15 %, промышленное производство – на 18 %.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Ситуацию усугубляли не только, а возможно, и не столько радикализм реформ, структурные особенности высококонцентрированной и монополизированной российской экономики, сколько несформированность нового государства, мощное политическое противодействие преобразованиям и непоследовательность правительственной линии. Административно-государственная, экономическая, финансовая системы России, начавшей радикальные реформы, и остальных стран СНГ еще не были разъединены. Верховный Совет и значительная часть формировавшейся правящей элиты были противниками гайдаровских реформ. Даже Центробанк России пытался проводить собственную политику. Из-за слабости политической поддержки правительство Гайдара смогло последовательно реализовывать свой курс лишь несколько месяцев. Уже в апреле 1992 г. под давлением оппозиции и директорского лобби оно вынуждено было смягчить денежную политику. Для преодоления возникшего кризиса неплатежей (их размер превысил 3 млрд руб.) предприятиям были выданы огромные кредиты, резко увеличилась денежная эмиссия. Как следствие, ежемесячная инфляция, снизившись с 300 % в январе до 7 % в июле 1992 г., вновь стала быстро расти, а курс рубля покатился вниз. Возглавивший в декабре 1992 г. правительство Черномырдин провозгласил курс на «мягкое вхождение в рынок».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В 1993–1996 гг. реформирование экономики затормозилось. Структурные реформы почти остановились. Бюджетно-денежная политика носила неустойчивый характер, сохранялась высокая инфляция. Для борьбы с ней правительство решило отказаться от денежной эмиссии как источника бюджетных доходов. Но из-за политической слабости и начавшейся чеченской войны оно не смогло сбалансировать бюджет. Для покрытия дефицита правительство стало выпускать Государственные казначейские обязательства (ГКО) и во все возраставших количествах производить заимствования на внутреннем рынке. Стремительно рос и внешний долг. Продолжился, хотя и постепенно снижаясь, спад производства. Но на этом фоне с 1995 г. начался пусть и незаметный вначале, но важный процесс роста факторной производительности (т. е. отношения совокупного выпуска к совокупным затратам, или иначе – выпуска на единицу затрат), свидетельствовавший о повышении эффективности экономики. Доля населения с доходами ниже черты бедности, по официальным данным, снизилась вдвое, но уровень социальной поляризации в России существенно вырос. Число безработных в 1994 г. превысило 10 млн человек.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Медленно и противоречиво, но реформирование экономики все же двигалось вперед. В 1993 г. была введена российская национальная валюта, затем – фиксированный курс рубля. Инфляция снижалась. Массовая приватизация не только не была свернута, но, напротив, еще более расширилась. С июля 1994 г. она перешла ко второму, «платному» этапу. К началу 1995 г. уже до 60 % ВВП производилось на негосударственных предприятиях. В этом году государство получило от приватизации 3408 млрд руб. (1,5 % бюджетных доходов). Как экономика, так и население постепенно адаптировались к рынку.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Примечательно, что народ встретил жесткие гайдаровские реформы («обворовавшие всю страну», как говорили оппоненты) без массовых волнений и беспорядков. Потери рабочего времени от забастовок, еще в 1990–1991 гг. сотрясавших общество, за 9 месяцев<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;1992 г. по сравнению с 1991 г. сократились в 6 раз! На этом фоне выступления и митинги в Москве и некоторых других городах выглядели поначалу исключением. Более того, до лета 1992 г., по данным некоторых опросов общественного мнения, популярность правительства и самого Гайдара даже росла. И лишь после нового витка инфляции, разбившей надежды на скорую стабилизацию, начался обратный процесс.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Распад СССР, резкая смена социальной модели и стремительное ухудшение материального положения вызывали у людей растерянность, психологический и идейный кризис. Однако постепенно социологи стали отмечать, что люди начали сосредоточиваться на частных, семейных делах, все более надеяться на себя и все меньше – на государство. В 1993 г. уже 70 % опрошенных были готовы рассчитывать на свои силы и лишь 18 % ждали помощи от государства. Вместе с тем усиливалась ностальгия по советским временам (что и позволило коммунистам вновь обрести массовую базу). К концу<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;1993 г. в 1,5 раза по сравнению с 1992 г. выросло число сторонников плановой экономики, в то время как число приверженцев рынка сократилось почти вдвое. Эти доли примерно сравнялись, а в 1994 г. количество предпочитавших доперестроечные времена стало превалировать. Но одновременно 70 % населения понимало, что возврат к прошлому невозможен. Если еще в 1989 г. самым выдающимся деятелем всех времен большинство называло Ленина, то в 1994 г. – Петра I.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Чтобы придать новый импульс экономическим преобразованиям, Ельцин в 1997 г. включил в правительство «молодых реформаторов». Активизация реформ и результаты предшествующей работы привели к тому, что в этом году впервые с 1990 г. прекратилось падение производства и был зафиксирован незначительный, но психологически важный рост ВВП. Доходы государства от приватизации предприятий выросли в 22,6 раза (до 18 781 млрд руб. – 5,8 % всех доходов бюджета). Была снижена инфляция, проведена деноминация рубля, более чем на 4 % выросли реальные доходы населения. (Впервые они заметно – на 6 % – выросли в 1996 г., но оппозиция связывала это исключительно с кампанией по выборам президента.)<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Появились признаки того, что, несмотря на экономические трудности, страна начинает, пусть противоречиво и «по частям», но эволюционировать к постиндустриальному, информационному обществу. Доля сферы услуг увеличилась с 37 % в 1980 г. до 51 % в 1996 г. В 1990–1997 гг. количество телефонных аппаратов в расчете на 100 семей выросло с 33 до 41 штуки, а автомобилей – почти вдвое – с 18 до 35 штук. (Впрочем, здесь мы отставали на эпоху: даже в не самой автомобилизированной Франции уже к концу 1960-х гг. большинство семей имели автомобили.) Быстро шла компьютеризация страны. В 1997 г. 3% семей имели персональные компьютеры, а в Москве ими обладала уже каждая десятая семья. Количество мобильных телефонов в 1995–1998 гг. выросло в 8 раз (с 93,2 до 770 тыс.).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Однако кризис в Юго-Восточной Азии, обвал мировых цен на нефть (до 8 долл. за баррель) и вывод западных капиталов с «развивающихся рынков», к которым относилась и Россия, поставили отечественную экономику перед серьезными испытаниями. Нарастала внутриполитическая нестабильность как следствие «олигархических» и «информационных» войн, смены главы кабинета, других кадровых перетрясок и шахтерских забастовок. В итоге структурные реформы почти не двигались, а главное, никак не удавалось сбалансировать бюджет. Государственный долг все более увеличивался. Наложение всех этих факторов (в основе которых лежало противоречие между относительно жесткой денежной и мягкой бюджетной политикой, обостренное резким ухудшением внешнеэкономической конъюнктуры) привело к кризису 17 августа 1998 г. С запозданием отреагировав на стремительное нарастание негативных тенденций, недавно созданное и политически слабое правительство Кириенко вынуждено было отказаться от фиксированного курса рубля, девальвировать его (резко расширив «валютный коридор»), а главное, объявить дефолт – отказаться от выплат по внутренним и отчасти внешним долгам.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Для экономики и общества в целом это обернулось новым шоком. Резко скакнула инфляция. ВВП сократился на 5,3 %, среднемесячная реальная зарплата – на 13,4 % в 1998 г. и еще на 23,2 % – в 1999 г. Доля населения с доходами ниже черты бедности вновь достигла 40 %. В стране возникла паника. Что делать, никто не знал. Говорили о крахе российских реформ, всерьез обсуждались планы перехода к мобилизационной экономике и другие экзотические варианты. Однако новое правительство Примакова сумело успокоить страну. Оно ограничило государственные расходы и благодаря сильным позициям в Думе впервые смогло принять бездефицитный бюджет, чем заложило важные предпосылки для финансовой стабилизации. Вопреки всем прогнозам, кризис привел к быстрому оздоровлению экономики. Из-за девальвации рубля резко сократился импорт, отечественные товары существенно увеличили свою конкурентоспособность. К тому же вскоре стали расти цены на нефть.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Все это привело к тому, что впервые в постсоветской России начался быстрый экономический подъем. В 1999 г. ВВП вырос на 6,4 %, в 2000 г. – на 10 %. Благодаря эффекту импортозамещения, бездефицитным бюджетам и хорошей международной конъюнктуре на нефть, газ, цветные и черные металлы, этому росту не помешали ни частая смена премьеров, ни новая война в Чечне, ни парламентские и президентские выборы. Более того, с постдефолтных времен началась консолидация элиты и всего общества.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;За 1992–1999 гг. Россия смогла перейти от социалистической (плановой и огосударствленной) к рыночной экономике. Пусть и в весьма несовершенном виде, но были созданы такие ее основополагающие институты, как частная собственность, конкурентная среда, финансовый рынок, рынок труда, банковский сектор, независимые средства массовой информации, начала формироваться независимая судебная система. Доля государственных расходов в ВВП упала с 51,3 % в 1990 г. до 34,1 % в 2001 г., почти достигнув уровня США и Японии.<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;От рыночных реформ к «частно-государственному партнерству».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Курс на укрепление государственности президент Путин поначалу сочетал с активизацией рыночных реформ и интеграцией с Европой. Благодаря большому «политическому ресурсу» президента и конструктивно настроенной Думе (где с 1999 г. впервые в постсоветское время правительство получило поддержку большинства депутатов), правительство М. М. Касьянова (1999–2004), поддерживая профицитный бюджет и избегая прямых государственных инвестиций в производство, продолжило линию на поощрение частной инициативы. В 2000–2002 гг. оно развернуло целый ряд крупных реформ, разработанных министром экономики Г. О. Грефом. В ходе налоговой реформы была введена «плоская» и одна из самых низких в Европе ставок подоходного налога в 13 %; отменены так называемые оборотные налоги (с продаж, в дорожный фонд); налог на прибыль был снижен до 24 %, единый социальный налог – с 36,5 до 26 %, НДС – с 20 до 18 % и т. д. Была начата реорганизация естественных монополий (РАО ЕЭС России и МПС), легализована купля и продажа земель несельскохозяйственного назначения, начата дебюрократизация экономики и судебная реформа. По масштабам рыночных реформ Россия опережала все страны СНГ, кроме Казахстана.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Все это в сочетании с необычайно высокой внешнеэкономической конъюнктурой (цены на нефть на международном рынке поднялись до 69 долл. за баррель) позволило продолжить экономический подъем. Рост ВВП составил в 2001 г. – 5,1 %, в 2002 г. – 4,7, в 2003 г. – 7,3, в 2004 г. – 7,2, в 2005 г. – 6,4, в 2006 г. – 6,7 %. Высокими темпами росли золотовалютные резервы и созданный для стерилизации «горячих» нефтяных денег Стабилизационный фонд. Фондовый рынок России, сформировавшийся лишь в середине 1990-х гг., увеличился на порядок. Индекс РТС, составлявший в 1995 г. 100 пунктов, в 2006 г. превысил 1900.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Тем не менее постепенно становилось очевидным, что поставленная Путиным задача «удвоения ВВП» в намеченные сроки нереализуема. Рост экономики до сих пор во многом носит восстановительный характер (после спада 1990-х). Его поддерживают главным образом чрезвычайно высокие цены на нефть и быстрое увеличение доходов населения, создавшие потребительский бум на российском рынке, а также развитие в стране банковского потребительского кредитования.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В то же время осуществление рыночных реформ вновь затормозилось. В 2004 г. премьер-министром стал М. Е. Фрадков. Президент использовал смену главы правительства для существенной коррекции экономической политики. Вместо институционных реформ, развития конкурентного рынка и частной инициативы был провозглашен курс на «частно-государственное партнерство», а по сути, на существенное усиление роли государства в экономике. Призыв к диверсификации экономики, во многом базирующейся на добыче энергоносителей, сырьевых отраслях, в значительной мере воплотился в прямые государственные инвестиции. Более того, начатая президентом борьба с рядом олигархов стала выливаться в передел собственности и даже фактическую реприватизацию ряда крупных сырьевых и машиностроительных компаний. Все это изменило деловой климат в стране и вновь поставило вопрос о выборе экономической модели, способов решения стоящей перед страной задачи постиндустриальной модернизации.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В целом экономический кризис в России оказался примерно вдвое более глубоким и продолжительным, чем в посткоммунистических странах Центральной и Восточной Европы. Там ВВП упал в среднем на 23 %, а в России (в 1991–1998 гг.) на 39 %. В странах ЦВЕ период падения производства продолжался в среднем 4–5 лет, а в России – около 9 лет (считая с 1990 г.). Все это было вызвано остротой ситуации к началу реформ и запущенностью проблем (кризис начался еще в 1989 г.); особенностями советской экономики (с ее милитаризацией, сверхконцентрацией производства и гипертрофированной ролью тяжелой промышленности), тем, что кризис совпал с распадом государства (СССР) и прежних управленческих структур, а главное, непоследовательностью в проведении преобразований. В 2000-х гг. по темпам экономического развития Россия превосходит большинство восточноевропейских государств. В 2007 г. в основном был преодолен спад производства и достигнут уровень 1990 г. Вместе с тем сохраняется большая зависимость от колебаний мировых цен на энергоносители, а масштабы несырьевого, тем более высокотехнологичного производства и экспорта (кроме продажи вооружений) остаются небольшими. Российская экономика имеет опасное сходство с латиноамериканской моделью с ее сильным прямым вмешательством государства в экономику, периодическими переделами собственности, массовой коррупцией и экспортно-сырьевой направленностью.<br>
&nbsp;//--&nbsp;* * *&nbsp;--//&nbsp;<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;В российской истории XX в. прослеживаются многие черты, схожие с другими странами. Причем если роль одного из ведущих участников двух мировых войн и системы международных отношений объединяет Россию прежде всего с западными державами, то процессы модернизации – со всеми странами мира. Вместе с тем у нас эти процессы носили специфический и во многом катастрофический характер.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В отличие от большинства западных стран модернизация царской России, опирающаяся на патерналистское государство, потерпела неудачу и закончилась распадом империи. Утвердившийся в ходе небывалого кровопролития советский режим, с невиданными потерями завершив индустриализацию, не смог справиться с постиндустриальной модернизацией. В итоге социалистическая модернизация, опиравшаяся на мобилизационную экономику и тоталитарное государство, также потерпела катастрофу и привела к краху социализма и развалу советской империи – Советского Союза.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;То, что в России модернизация прошла три качественно различные, разделенные эпохами глубоких общественных потрясений стадии: дореволюционную индустриальную, социалистическую индустриальную и нынешнюю постиндустриальную – является важной особенностью исторического пути страны в XX в. Прерывистость и болезненность модернизационного процесса, а также сохранение, пусть в трансформированном виде, существенных элементов традиционного общества, незавершенность формирования гражданского общества – все это объединяет Россию со странами Востока.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Как и в других традиционных, и прежде всего восточных, обществах, в России осознание необходимости структурных реформ шло с трудом и чаще всего с опозданием. Для своевременных преобразований требовалось не только соответствующее стремление верховной власти, но и поддержка элиты, а в какой-то мере и общества. Поскольку в России хронически этого недоставало (или же действия вышеуказанной триады были несинхронизированы), решающим толчком к началу большинства крупнейших реформ, как и в восточных странах, служил «внешний фактор», главным образом военные поражения. Основная часть петровских реформ была осуществлена под влиянием поражения под Нарвой, Великие реформы Александра II – после поражения в Крымской войне, столыпинские реформы – после проигранной Русско-японской войны (и начавшейся революции), и даже реформы 1990-х гг. можно рассматривать как реакцию на поражение СССР в «холодной войне». Более того, после первых успехов преобразования, не доведенные до логического завершения, как правило, сворачивались, начинались контрреформы. В итоге страна вновь вступала в эпоху потрясений. Это напоминает цикличность развития большинства стран Востока. Данный феномен обусловлен несформированностью гражданского общества, сохранением (пусть и в модифицированном виде) многих традиционных структур, имперских традиций, а следовательно, инерционностью страны. Все это порождало недостаток внутренних стимулов саморазвития российского общества, невостребованность реформ большинством элиты и общества.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Сейчас, в начале XXI столетия, после понесенных в первой половине XX в. колоссальных, исчисляющихся десятками миллионов жертв, провала двух модернизаций и спустя полтора десятилетия болезненных постсоциалистических реформ, страна по большинству социально-экономических показателей находится дальше от передовых держав, чем царская Россия начала XX в. Тогда она занимала 4 место в мире по валовому внутреннему продукту, а через столетие, в 2005 г., – в лучшем случае 10, вслед за Бразилией и Италией (и то, если рассчитывать ВВП по паритету покупательной способности валют), а в долларовом эквиваленте – 14 (вслед за Мексикой, Индией, Бразилией, Южной Кореей и др.). По ВВП на душу населения Россия и вовсе занимает 61–62 место в мире. Россия официально причисляется к числу развивающихся, в лучшем случае переходных экономик.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Этот провал прежде всего явился платой за беспрецедентный 74-летний социалистический эксперимент. Однако на это можно взглянуть и шире – как на специфический путь развития страны, который, как подметили исследователи, невзирая на все усилия, реформы и модернизации, в конце концов воспроизводит относительную отсталость. Согласно расчетам некоторых экономистов, за два последние столетия, несмотря на все эпохальные преобразования, революции, войны, форсированные индустриализации и прочие рывки, экономическое отставание России, а затем СССР от передовых западных держав оставалось почти неизменным, составляя примерно два поколения – 40–60 лет.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Таким образом, Россия в XX в. не смогла решить целый ряд фундаментальных проблем, которые в свое время преодолели все западные страны. Причины исторических неудач царской и советской модернизаций коренились прежде всего в их неприемлемой для XX столетия парадигме, основанной на доминировании государства над обществом и личностью, несформированности гражданского общества и гражданского (общенационального) сознания, а в какой-то мере – на внешнем экспансионизме и мессианстве. Все эти факторы не только привели (как и во многих восточных странах) к неудаче предыдущих модернизаций, но и серьезно осложняют нынешнюю, третью по счету, постиндустриальную модернизацию.<br>
<br><br><h3>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Вопросы и задания для самопроверки<br></h3>&nbsp;&nbsp;&nbsp;1. Каковы были особенности экономики, социальной и политической структуры дореволюционной России?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;2. В чем заключалась специфика российских партий и партийной системы в начале XX в.?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;3. Охарактеризуйте общие и специфические черты политического процесса в России в начале XX в. Каковы были их причины и последствия?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;А. Какое воздействие на российское общество оказала Первая мировая война? Что было общим и что особенным по сравнению с другими странами?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;5. Опишите общие и отличительные черты модернизации царской России. Чем они объяснялись и почему российская модернизация оказалась незавершенной?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;6. Каковы причины российских революций: 1905–1907 гг. и Февральской 1917 г.?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;7. Оцените шансы на формирование после Февральской революции стабильного демократического режима. Если такая возможность существовала, то почему она была упущена?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;8. Почему социалистическая революция победила именно в России, а не в более развитых странах Запада (как предполагал К. Маркс) или, напротив, в отстававших от них державах Востока?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;9. Каким образом большевики смогли удержаться у власти и победить в Гражданской войне?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;10. В чем суть феномена военного коммунизма? Можно ли найти ему исторические аналоги?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;11. Каковы были отличительные черты нэповской общественной модели, ее успехи и противоречия?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;12. Охарактеризуйте причины свертывания нэпа и суть массовой коллективизации.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;13. Что отличало советскую индустриализацию?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;14. Каковы были причины, масштабы и последствия массовых репрессий в СССР в конце 1920 – 1930-х гг.?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;15. Чем советское тоталитарное государство отличалось от других тоталитарных режимов и чем оно походило на них?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;16. Охарактеризуйте результаты форсированной социалистической модернизации. Каков, на ваш взгляд, общий баланс ее позитивных и негативных последствий?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;17. Почему СССР, столь напряженно готовившийся к войне, оказался на деле не готов к ней и понес беспрецедентные потери?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;18. В чем заключалось влияние Великой Отечественной войны на политический режим и советское общество?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;19. Каковы особенности восстановления и развития советской экономики в послевоенные годы?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;20. Чем была вызвана политическая борьба в советском руководстве в 1953–1964 гг.? Какие мотивы, кроме личных, присутствовали в ней и какие нереализованные альтернативы она несла?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;21. В чем суть и значение «оттепели»? Можно ли было сохранить ее завоевания?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;22. Какие важнейшие изменения произошли в советском обществе в 1945–1985 гг.?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;23. Каковы причины и основные проявления системного кризиса советского общества в 1970 – первой половине 1980-х гг.?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;24. Охарактеризуйте причины и особенности советской перестройки. Почему не был выбран «китайский вариант» реформ?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;25. В чем причины распада СССР в 1991 г.? Можно ли было сохранить союзное государство?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;26. Назовите особенности экономических реформ 1990-х гг. в постсоветской России. Каковы были их общие и специфические черты по сравнению с преобразованиями в странах Восточной Европы и в Китае?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;27. Охарактеризуйте основные тенденции и особенности политического процесса в России в 1991–1999 гг. и в начале XXI в.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;28. Каковы основные достижения и проблемы постсоветской модернизации?<br>
<br><br><br><br><h3>&nbsp;&nbsp;&nbsp;II раздел<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Запад<br></h3><br><h3>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Глава 6<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;ЭВОЛЮЦИЯ ИНДУСТРИАЛЬНОГО ОБЩЕСТВА В ПЕРВОЙ ПОЛОВИНЕ XX в<br></h3><br><h3>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Эпоха империализма<br></h3>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Особенности экономической модернизации западного общества на рубеже XIX–XX вв. К началу XX в. экономическое развитие стран Западной Европы и Северной Америки приобрело необычайно высокие темпы. В результате завершения промышленного переворота складывалась индустриальная экономическая модель, основанная на расширенном воспроизводстве, интенсивной рыночной конкуренции, использовании квалифицированной наемной рабочей силы, ускоренном технологическом прогрессе, устойчивом увеличении капиталоемкости производства. Революционное обновление технико-технологической и энергетической базы промышленности, а также стремительное развитие системы транспортных средств и путей сообщений впервые сделали реальным переход к массовому производству стандартизированной продукции. Важную роль в ускорении экономического роста сыграл процесс монополизации, основанный на концентрации производства и централизации капитала.<br>
<img border=0 src="i_004.png"><br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Тенденция концентрации производства была изначально присуща рыночной экономике. Укрупнение любого бизнеса, как правило, приводит к росту его конкурентоспособности. На ранних этапах модернизации дополнительным стимулом концентрации производства была узость отраслевой структуры экономики, обусловленная медленным ростом платежеспособного спроса и невысокими темпами накопления капитала. В такой ситуации реинвестирование сосредоточивалось преимущественно в уже сложившихся отраслях и охватывало действующие производственные единицы. Укрупнению капиталистических предприятий способствовало и складывание мирового рынка – мелкие предприятия попросту не имели шансов самостоятельно действовать на внешних рынках сбыта.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;На рубеже XIX–XX вв. возникли новые факторы, способствующие концентрации производства. Переход к промышленному использованию электроэнергии, создание разветвленной транспортной инфраструктуры, широкое внедрение в производство новейших технических достижений и конвейерной системы обеспечили крупным предприятиям необычайно высокую рентабельность. Но все эти изменения резко повысили уровень капиталоемкости производства. Создание промышленных гигантов и постоянное обновление технологической базы требовали такой финансовой мощи, которая превосходила возможности даже наиболее состоятельных инвесторов. Выход был найден благодаря широкому распространению акционерных обществ, позволявших аккумулировать капиталы мелких и средних собственников, направлять их на развитие ведущих отраслей экономики.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Значительно изменились и методы банковской политики. Обладание контрольным пакетом акционерного общества позволяло банку определять стратегию развития производства, масштабы и характер инвестиций. Тем самым происходило реальное сращивание банковского и промышленного капиталов – создавались мощные промышленно-финансовые группы. Прямое или косвенное участие банков в промышленных инвестициях увеличивало динамичность самого банковского капитала. Быстро росла дифференциация банковского сектора экономики. Все большая часть инвестиционного рынка переходила под контроль крупнейших банков.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Ускоренная концентрация производства и централизация капитала создали предпосылки для процесса монополизации. Само стремление предпринимателей к вытеснению конкурентов и завоеванию монопольного положения на рынке отнюдь не являлось чем-то необычным для рыночной экономики. Но на рубеже XIX–XX вв. монополии начали превращаться в доминирующую форму организации производства и капитала. Укрупнение производственных единиц сокращало число конкурирующих предприятий и повышало возможность согласованной политики производителей на рынке сбыта. Стремительно растущая капиталоемкость производства создавала высокий инвестиционный барьер для организации новых предприятий, что также уменьшало конкуренцию. Важным фактором монополизации стала уязвимость крупных предприятий с большим основным капиталом (горнодобывающих, нефтеперерабатывающих, металлургических, машиностроительных). Они оказались недостаточно маневренными, не успевали за быстрыми изменениями рыночного спроса и нуждались в дополнительных гарантиях конкурентоспособности. Именно отрасли тяжелой индустрии стали основным очагом образования монополий. Наконец, большую роль в монополизации сыграли банки, заинтересованные в получении контроля над целыми отраслями и способные обеспечить для этого необходимую финансовую базу.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Первые монополии – картели – представляли собой соглашения о регулировании объема производства, условий найма рабочей силы и сбыта продукции. При их заключении сохранялась полная производственная и торговая самостоятельность всех участников. Вскоре распространение получили монополистические договоры, предполагавшие создание единой системы сбыта, – синдикаты, а также тресты, основанные уже на единой системе производственного и торгового управления. Все эти формы монополий не ликвидировали финансовую самостоятельность их участников. В начале XX в. появились и первые монополии принципиально нового типа – концерны, создававшиеся вокруг головного предприятия (холдинга) и связывавшие своих участников централизованной системой финансирования, скоординированной производственной деятельностью (хотя не обязательно совместной), единой рыночной стратегией. В рамках концернов зачастую происходила диверсификация производства, но капитал оставался строго централизованным.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Рубежным в процессе монополизации стал циклический кризис перепроизводства 1900–1903 гг., когда мощная волна банкротств резко повысила удельный вес монополизированного сектора в экономике всех ведущих стран Запада. Свободная конкуренция была существенно ограничена. Естественно, что полная монополизация той или иной отрасли оставалась невозможной, но за контроль над многими отраслевыми рынками теперь боролись лишь несколько ведущих монопольных групп. Такая экономическая система получила название о л и г о п о л и и.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Монополизация способствовала беспрецедентному ускорению экономического развития ведущих стран Запада. Только за период одного цикла – с 1903 по 1907 г. – суммарная мощность промышленного производства выросла на 40–50 %. Был совершен рывок в технологическом переоснащении производства и расширении международных экономических связей. В рамках складывавшейся мировой экономической системы значительно возрос экспорт не только товаров, но и капитала. Только за первые 13 лет XX в. объем зарубежных капиталовложений крупнейших западных стран удвоился и достиг 44 млрд долл. Растущая потребность в поставках сырья и новых рынках сбыта заставила Великобританию, Францию, Германию, США, Россию, Италию, Японию вступить в острое колониальное соперничество. В течение двух-трех десятилетий на рубеже XIX–XX вв. ими были окончательно «поделены» огромные территории Африканского и Тихоокеанского регионов.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Объединение метрополий и зависимых стран в единое пространство инвестиционной и товарно-сбытовой политики крупнейших монополий, быстрое развитие трансконтинентальных и океанических коммуникаций, обеспечивших прямой экономический и политический контроль стран Запада над всеми регионами мира, переход к борьбе за колонии не только как объекты хозяйственной эксплуатации, но и сферы военно-стратегического влияния создали совершенно новые условия для модернизации самого западного общества.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Многие европейские политики, общественные деятели и публицисты определяли сущность происходящих событий как наступление эпохи империализма. Это понятие обозначало не только колониальное соперничество или производственную гигантоманию, но и мощную идеологическую экспансию, всеобщее распространение духа непримиримости и агрессивности. «Всюду торжествует империализм, – писал Р. Роллан в романе «Неопалимая купина». – Теократический империализм церкви, военный империализм торгашеских и мистических монархий, чиновничий империализм франкмасонских и алчных республик, диктаторский империализм революционных комитетов. Бедная свобода, ты не от мира сего!»<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Противоречия системы монополистического капитализма. Процесс монополизации, сопровождавшийся беспрецедентным наращиванием финансовой и производственной мощи, дал толчок ускорению социально-экономического развития стран Запада. Однако монополистическая модель рыночной конкуренции порождала глубочайшие противоречия. Наиболее заметным было ее негативное влияние на международные отношения. Втягиваясь в острое колониальное и торговое соперничество, ведущие страны мира оказались на пороге глобального империалистического конфликта. Но не менее разрушающим было влияние монополизации и на развитие самой капиталистической экономики. Средоточием системных противоречий, порожденных монополизацией, стало нарушение цикличности рыночных процессов.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Циклическая динамика экономического развития приобрела устойчивый характер после завершения промышленного переворота. Помимо краткосрочных колебаний уровня производства, связанных с текущим взаимодействием спроса и предложения, установилась преемственность четырех стадий так называемого делового цикла: на высшей стадии экономического подъема в той или иной отрасли, когда растущая масса продукции переставала находить на рынке платежеспособный спрос, начинался циклический кризис «относительного перепроизводства» с заметным падением уровня производства, сменявшийся, в свою очередь, периодом минимальной деловой активности (д е п р е с с и е й), выход из которого (о ж и в л е н и е) предварял новый этап производственного роста. Показательно, что переход от депрессии к оживлению, как правило, был связан с изменением ценовой политики ведущих производителей. Наиболее успешные предприниматели, чье финансовое положение было устойчивым, производство технологически более развитым, прибегали к кратковременному снижению сбытовых цен, что давало возможность вытеснить конкурентов и вернуться к положительной динамике производства. Подобный «ценовой» выход из кризиса не только обеспечивал начало новой стадии роста, но и значительно укреплял потенциал всей производственной системы. В привилегированном положении оказывались предприниматели, чей бизнес имел прочную инвестиционную и технологическую базу. Поэтому, несмотря на тяжелые социальные последствия циклических кризисов, каждый из них давал стимул дальнейшему наращиванию общей капиталоемкости производства и его техническому обновлению.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;К концу XIX в., помимо обычной динамики «деловых циклов», индустриальная экономическая модель оказалась подверженной и более долговременным периодам колебаний. Уже в следующем столетии их природу подробно исследовали экономисты Н. Д. Кондратьев и Й. Шумпетер. По фамилии Кондратьева долговременные циклы развития рыночной экономики получили название «кондратьевские волны». В основе таких циклов лежало не колебание рыночного спроса и предложения, а динамика накопления капитала. В первой фазе этого процесса происходит устойчивый подъем, связанный с наращиванием общей капиталоемкости производства. Периодические циклы перепроизводства не меняют эту общую тенденцию, но в условиях устойчивого накопления капитала начинает снижаться норма прибыли – экономика «перегревается». Наращивание производства и спроса некоторое время еще продолжается, но бизнес постепенно утрачивает прежнюю эффективность (т. е. привлекательную для инвесторов норму прибыли). Вскоре начинается и реальный спад деловой активности, сокращение темпов производственного роста. В этой фазе устойчивого спада происходит так называемый структурный кризис экономики.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Поскольку структурный кризис – результат «перенакопления» капитала, то он начинается позже, чем общая стадия спада. Однако этот кризис достаточно длительный и, как правило, охватывает два «деловых цикла». Кризисы перепроизводства, происходящие в это время, носят особенно разрушительный характер. И именно в этот период формируется готовность предпринимательского сообщества к коренным изменениям в организации производства, начинается внедрение новейших форм менеджмента, технических и технологических новаций. Без таких структурных изменений оказывается невозможным восстановить оптимальный уровень нормы прибыли. Причем, несмотря на революционные изменения производственной модели, фаза спада первоначально сменяется лишь еще более глубокой депрессией. Происходит постепенная и болезненная адаптации экономической системы к новой технологической базе и организационным формам производства. Лишь спустя несколько лет начинается оживление, перерастающее в уверенный подъем. Эта общая фаза роста длится примерно 20–25 лет, а в целом каждая «кондратьевская волна» охватывает приблизительно 50 лет.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Первый в истории индустриальной экономики структурный кризис произошел в 1815–1825 гг. Его динамика рассчитывалась Кондратьевым по материалам британской статистики. В ходе первого структурного кризиса сформировались предпосылки для перехода к фабрично-заводской производственной системе, тесно связанной с развитием акционерного капитала. Следующий структурный кризис пришелся на 1873–1883 гг. Именно с этого момента начинает формироваться система монополистического капитализма, сменившая «свободный рынок». Причем восстановить высокую норму прибыли позволила даже не сама монополизация, а прежде всего создание м а с с о в о г о п р о и з в о д с т в а. Эта производственная модель была ориентирована не столько на реальный дифференцированный рыночный спрос, сколько на максимизацию сбыта стандартизированной и поэтому относительно дешевой продукции. Для развертывания массового производства использовались новейшие технологические достижения в сферах добычи и переработки сырья, энергоснабжения и конвейерной организации производства, транспортировки продукции. Высокие инвестиционные затраты компенсировались последующим массовым сбытом. Однако уже вскоре выяснилось, что максимизация производства создает и принципиально новую модель конкуренции между самими производителями. Массовый сбыт по заниженным (демпинговым) ценам позволял крупнейшим производителям вытеснять конкурентов и добиваться монопольного господства на отраслевых рынках.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;На этапе борьбы за монопольное господство крупнейшие производители охотно шли на убытки, связанные с производством товарной массы, превышающей платежеспособный спрос. Впоследствии же они переходили в «наступление» и на потребителя – вводили завышенные (монопольные) цены. С учетом того, что массовое производство и изначально не соответствовало платежеспособному потребительскому спросу, все это самым радикальным образом нарушало естественный баланс между рыночным спросом и предложением. Относительное перепроизводство достигалось в считанные годы (так, например, после рубежного с точки зрения процесса монополизации кризиса 1900–1903 гг. следующий циклический кризис произошел уже в 1907 г.). Общая продолжительность «делового цикла» начала быстро сокращаться. Короткие периоды стремительного увеличения объемов производства сменялись все более заметным снижением деловой активности.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Нестабильность рыночной конъюнктуры еще больше усиливалась из-за влияния банковской системы. Акционерный капитал не только позволил аккумулировать огромные средства, необходимые для развертывания массового производства, но и создал феномен финансовой игры. В игру на биржевых курсах (спекулятивные операции с акциями) включились массы мелких и средних вкладчиков. Механизм котировки акций оказался под влиянием субъективных факторов, массовых настроений, искусных махинаций и в итоге превратился в настоящий детонатор финансовых взрывов.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Всю степень влияния монополизации на динамику рыночных процессов впервые продемонстрировал циклический кризис 1907 г., начавшийся в США. Он сменил рекордно короткий трехгодичный цикл подъема и оказался полной неожиданностью для производителей и потребителей. Первый толчок падению производства дал биржевой крах (единовременное массированное падение котировок акций). Эта особенность имела важнейшие последствия: резкое изменение инвестиционного климата почти одновременно вовлекло в кризис самые различные отрасли производства, а в силу высокой интернационализации банковской сферы финансовый кризис в США вызвал цепную реакцию и в других странах. В итоге циклический кризис 1907 г. впервые оказался не только межотраслевым, но и приобрел синхронную динамику во всех странах Запада. Что еще более важно, он продемонстрировал нарушение обычного «ценового» механизма выхода из кризиса. Крупные корпорации и сбытовые конторы уже не были заинтересованы в снижении цен для оживления сбыта, поскольку в условиях их монопольного господства на рынке такие убытки оказывались невосполнимыми и стратегически нецелесообразными. Если обычный производитель не мог позволить себе продолжительное время хранить товарную массу и был вынужден реализовывать продукцию по сниженной цене, то крупные корпорации были готовы даже совершенно остановить производство и сбыт, но сохранить достигнутый уровень монопольных цен. В итоге кризисное снижение уровня производства приобретало хронический характер, вызывало рост массовой безработицы и еще более заметное падение потребительского спроса. Экономика становилась «переохлажденной», т. е. предложение и спрос на рынке оказывались «замороженными» на минимальном уровне. Таким образом, монополизация блокировала естественные механизмы рыночной саморегуляции и создавала предпосылки для необычайно длительной и разрушительной депрессии.<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Динамика экономического развития ведущих стран Запада в первой трети XX в. Несмотря на нарастание системных противоречий в развитии монополизированной экономики, полоса циклического кризиса в 1907 г. была пройдена неожиданно быстро. Причиной стало мощное наращивание гонки вооружений. Мир приближался к глобальной империалистической войне. Ведущие страны Запада начали реализацию грандиозных военных программ, вызвавших спекулятивный инвестиционный бум в отраслях добывающей промышленности и машиностроения. Появление новых рабочих мест, в свою очередь, укрепило спрос на потребительском рынке. Начался общий подъем экономики, прерванный лишь кратковременным спадом в 1913 г. Но видимое благополучие скрывало все более искусственный характер экономической конъюнктуры, ее зависимость от политических факторов.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Неизбежным следствием милитаризации экономики ведущих стран Запада и крайнего обострения империалистического соперничества на международной арене стала начавшаяся в 1914 г. Первая мировая война. Ее длительность и масштабы намного превзошли самые худшие предположения. За четыре года на военную службу было призвано 74 млн человек. Более 10 млн из них погибли, около 20 млн получили ранения. Экономика воюющих стран была переориентирована на военное производство, которое не обеспечивало воспроизводство общественного капитала. Произошло резкое сокращение товарной массы и объема торговли. Так, мировая торговля сократилась в 1913–1920 гг. с 64,8 до 51,8 млрд долл. За годы войны было потоплено более 6 тыс. торговых судов. В континентальных странах Европы, территория которых стала театром военных действий, были разрушены сотни предприятий, дезорганизована система коммуникаций, существенно уменьшилось поголовье скота. На огромных территориях нарушилось экологическое равновесие, был поврежден почвенный покров. Суммарные военные расходы составили свыше 200 млрд долл. (около трети всех материальных ценностей человечества). При этом лишь две страны – США и Япония – смогли увеличить за эти годы свое национальное богатство (соответственно на 40 и 25 %). Великобритания потеряла в Первой мировой войне треть национального богатства, Франция – более четверти. Их противники понесли еще больший ущерб, что в сочетании с репарационными выплатами по условиям мирных договоров поставило их на грань экономической и социальной катастрофы.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Тяготы военного времени заставили воюющие страны резко увеличить степень вмешательства государства в экономические процессы. Помимо мобилизации для нужд армии трудовых ресурсов, транспорта и промышленных предприятий, активизировалась государственная инвестиционная деятельность, расширилась практика централизованного планирования, регулирования производства и трудовых отношений. В стратегически важных отраслях была ликвидирована или жестко ограничена свобода выбора рабочих мест, права профсоюзов на коллективные формы протеста, регламентирована длительность рабочего дня и условия труда, уровень оплаты. По мере затягивания военных действий воюющие государства были вынуждены ввести ограничения на экспортно-импортные операции, на потребление сырья и стратегических товаров. Потребление товаров населением регулировалось с помощью «твердых цен» и нередко карточной системы.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Радикально изменилась государственная политика в сфере денежного обращения. В связи с беспрецедентным увеличением военных расходов стремительно возрастала эмиссия бумажных денег, не обеспеченных золотым запасом и не размениваемых на золото. Фактически произошел отказ от золотого стандарта, который был утвержден еще в 1867 г. (по решению Парижской конференции 1867 г. предусматривалось обязательное определение золотого содержания каждой национальной валюты, установление соответствующего паритета валют и обеспечение режима их свободного обмена на золото). Экономика воюющих стран вынуждена была адаптироваться к растущим темпам инфляции и к государственному контролю над распределением валюты. Лишь Великобритания сохранила ограниченный обмен бумажных банкнот на золото в центральных банках. Широко распространенной практикой стало запрещение частным лицам вывозить золото за границу. Частные кредиторы были вытеснены из международной системы кредитования и заимствования центральными банками и государственными казначействами.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Активизация государственного регулирования в годы Первой мировой войны существенно изменила характер рыночных процессов. Государство начало не только оказывать законодательное воздействие на экономическую сферу, но и все чаще выступать в роли самостоятельного хозяйственного субъекта, а также непосредственного регулятора экономических отношений. Однако все эти процессы пока отражали лишь специфику военной конъюнктуры. Они не опирались на качественные изменения в рыночной инфраструктуре и носили чрезвычайный характер. Что особенно важно, тресты и концерны и в этот период сохраняли возможность монопольного ценообразования. Бюрократия активно вовлекалась в монопольную борьбу за государственные заказы. Поэтому после окончания войны возникли предпосылки для отказа от государственного регулирования и возвращения к прежней модели монополистической конкуренции.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В первые послевоенные годы происходила переориентация производств, работавших на военные нужды, восстанавливались прежние торговые связи, развертывались широкие инвестиционные программы частного бизнеса. В 1919 г. уверенность в долговременной благоприятной конъюнктуре вызвала спекулятивную горячку на фондовых рынках и настоящий промышленный бум. Однако платежеспособный спрос на рынке пока оставался небольшим, что и привело уже в 1920 г. к кратковременному кризису перепроизводства. На протяжении следующих двух-трех лет произошла окончательная стабилизация, а с 1923 г. начался уверенный экономический подъем.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Основной причиной экономического процветания в середине 1920-х гг. была деформация циклического развития мирового рынка. Военная конъюнктура способствовала смягчению структурных противоречий монополистической системы. Поток военных заказов, губительный для государственного бюджета, оживил крупный бизнес, связанный с производством вооружений, авиа– и автомобилестроением, химической и сталелитейной промышленностью, транспортным машиностроением и судостроением. Застой в отраслях, ориентированных на производство предметов массового потребления, образовал резкие диспропорции в экономическом механизме. Но тем самым сформировался и огромный рынок так называемого о т л о ж е н н о г о с п р о с а – потенциального повышенного спроса на потребительскую продукцию длительного пользования, которая по вполне понятным причинам не покупалась и не производилась в годы войны. «Отложенный спрос» стал основной причиной стремительного возрождения после войны отраслей легкой промышленности, бытового машиностроения. Необходимость же широкомасштабных восстановительных работ создавала повышенный спрос и на продукцию отраслей тяжелой промышленности. В итоге складывалась исключительно благоприятная рыночная конъюнктура, которая обеспечивала частным инвесторам минимальный предпринимательский риск почти на целое десятилетие.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Таким образом, в 1920-х гг. монополизированная экономика ведущих стран Запада, уже отягощенная системными противоречиями, получила возможность долговременного бескризисного развития. Последним препятствием оставалась дестабилизация финансовой системы. Международные конференции, организованные Лигой Наций в 1920 г. в Брюсселе и в 1922 г. в Генуе, утвердили комплекс мер по преодолению инфляции, в том числе возврату к золотому стандарту и практике свободного размена банкнот на золото. При этом был установлен двойной режим валютного обращения – золотослитковый и золотодевизный стандарты. З о л о т о с л и т к о в ы й стандарт предполагал покупку и продажу золота банками по фиксированной цене, установленной законом, при обязательном обмене банкнот только на золото в слитках, а не на монеты (тем самым для обмена требовалось единовременно предъявить достаточно большую сумму, что становилось препятствием для беспорядочного изъятия золота из обращения внутри страны). З о л о т о д е в и з н ы й  с т а н д а р т дополнил эту практику выдачей вместо золота «девизов» – международных платежных средств в виде банковских векселей, чеков, аккредитивов, подлежащих оплате за рубежом в иностранной валюте.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Помимо факторов «отложенного спроса» и дефляционной финансовой политики, большую роль в обеспечении экономического подъема 1920-х гг. сыграло совершенствование организационных основ производства, и прежде всего широкое внедрение фордовско-тейлоровской системы. Еще 1апреля 1913 г. на автомобильных заводах американского предпринимателя Г. Форда была запущена первая конвейерная линия с «инженерной организацией труда», разработанной Ф. Тейлором. В рамках конвейерного поточного производства происходило разделение всего производственного цикла на простейшие трудовые операции. Инженеры осуществляли тщательное наблюдение за производственным процессом и определяли на основе передового опыта последовательность действий работников, а также время, необходимое на каждую трудовую операцию. За счет максимального сокращения потерь рабочего времени и четкой специализации кадров достигалась очень высокая степень оптимизации труда.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Форд попытался разработать на основе тейлоровской системы и новую маркетинговую стратегию. Ставка была сделана не на получение монопольной сверхприбыли, а на продажу массовой стандартизированной продукции по доступным ценам и организацию с этой целью мощной рекламной кампании. Усилиями Форда символом американской «потребительской мечты» (и мечты вполне реальной) стал первый в истории массовый автомобиль «Форд-Т» – автомобиль «среднего американца». Конвейерное производство предельно удешевило эту модель, а время полной сборки сократилось благодаря «инженерной организации» до одного часа. К 1927 г. было выпущено 15 млн таких автомобилей.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В 1920-х гг. принципы организации производства и маркетинговая стратегия, разработанная Фордом, широко распространились в самых разных отраслях. В сочетании с другими факторами экономического подъема они обеспечили небывалое насыщение потребительского рынка. К 1929 г. суммарный объем мировой торговли достиг беспрецедентного уровня – 83,9 млрд долл. (129,5 % по сравнению с благополучным 1913 г. и 162 % по сравнению с 1920 г.). Одновременно резко возрос и масштаб монополизации рынка. Особенно заметно укреплялись позиции транснационального капитала. К концу 1920-х гг. международные картели и синдикаты контролировали более 40 % мирового торгового рынка напрямую и около 60 % с использованием косвенных методов.<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Структурный экономический кризис 1930-х гг. и предпосылки перехода к смешанной экономике. В 1929 г. стабильное развитие мировой капиталистической системы сменилось сокрушительным кризисом перепроизводства. Биржевой крах в США в октябре 1929 г. спровоцировал обвальный кризис мировой валютно-финансовой системы. Резкое снижение предпринимательской активности вызвало падение уровня производства и, как следствие, массовую безработицу. Фактически повторялся механизм кризиса 1907 г., но в более глобальном масштабе. Кризис стал всеобщим и универсальным, так как охватил все страны Запада и все отрасли. Он породил длительную депрессию, поскольку монополии отказывались от «ценового» выхода. И если в 1907 и 1913 гг. подобное положение было преодолено за счет благоприятной предвоенной конъюнктуры, то теперь этот фактор отсутствовал. Система монополистического капитализма явно давала сбои. Великая депрессия 1929–1933 гг. стала не только циклическим, но и структурным кризисом индустриальной экономики, который растянулся на целое десятилетие.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В конце 1932 г. в большинстве стран Запада была пройдена низшая точка циклического кризиса. За период с 1929 г. объем мирового промышленного производства сократился на 39 %, в том числе в Германии – на 45, в США – на 41, во Франции – на 23, в Великобритании – на 22 %. Суммарный уровень безработицы достиг 30 млн человек. Оптовые мировые цены на промышленные товары упали на &nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br>/&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br>, а объем международной торговли сократился с 83,9 до 62,6 млрд долл. Активные антикризисные меры, предпринимавшиеся правительствами, в том числе введение жесткого государственного контроля над банковской системой и биржами, активизация протекционистской таможенной политики и постепенный переход к гибкой валютно-финансовой политике, позволили улучшить ситуацию, но для решения структурных проблем монополизированной экономики этого оказалось недостаточно. К 1937 г. объем мирового промышленного производства вырос лишь на 5 % по сравнению с 1929 г., причем основную роль в этом сыграл впечатляющий рывок Германии и Италии, экономика которых подверглась коренной перестройке после прихода к власти нацистов и фашистов, а также успешное проведение «нового курса» президента США Ф. Рузвельта.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Политика Рузвельта стала первым опытом широкомасштабного антикризисного регулирования. Ее основу составило активное регулирование финансово-валютной системы, стимулирование промышленного капитала за счет инфляционной политики, регламентация «честных» правил конкуренции и найма, форм налогообложения, организация общественных работ и другие меры по борьбе с безработицей, поддержка сельского хозяйства через государственное финансирование фермерской задолженности, развитие системы социального обеспечения.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Несмотря на активные действия администрации Рузвельта, именно США наиболее серьезно пострадали во время нового кризиса перепроизводства, начавшегося в 1937 г. В течение двух лет общий объем мирового производства упал на 16 %. Стремительно росло перепроизводство сельскохозяйственной продукции, которая по сравнению с промышленной попала в увеличивающиеся «ценовые ножницы». Объем мировой торговли вновь снизился до 72,4 млрд долл. При этом в Великобритании, Бельгии и Скандинавских странах падение уровня производства оказалось относительно небольшим из-за того, что предыдущий кризис так и не сменился устойчивым подъемом. Нарушение «делового цикла» и переход в состояние нового кризиса сразу же из фазы депрессии наглядно продемонстрировали всю глубину структурных противоречий монополизированной экономики.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В 1938–1939 гг. экономическая ситуация в ведущих странах Запада начала постепенно улучшаться. Но наметившийся подъем был обусловлен развертыванием государственных военно-промышленных программ. Это касалось не только Германии, Италии и Японии, делавших ставку на развязывание мировой войны, но и демократических стран Запада. В 1937 г. в Великобритании была принята программа вооружений на 1,5 млрд ф. ст., а в 1938 г. – решение о создании стратегических запасов сырья и продовольствия. Тогда же правительство Э. Даладье во Франции начало финансировать «программу довооружений» (2 млрд фр.) и перешло к созданию «режима направляемой экономики», основанного на жестком государственном регулировании. Лишь в США администрация Рузвельта еще пыталась продолжать политику структурной перестройки, избегая милитаризации экономики. В 1938 г. здесь были предприняты активные меры по стимулированию производственного и потребительского спроса за счет дефицитного финансирования. Эта инфляционная политика привела к образованию уже в 1939 г. бюджетного дефицита в 2,2 млрд долл., но существенно повысила уровень занятости и впервые за десять лет обеспечила устойчивый рост производства.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Таким образом, в конце 1930-х гг. в большинстве стран Запада сложилась такая же ситуация, что и накануне Первой мировой войны, когда лишь милитаризация экономики позволила преодолеть нарастание кризисных явлений. Американский опыт стимулирующей политики оказался исключением, но очень важным для утверждения нового взгляда на роль государства в экономике. Теоретически эту проблему разрабатывал известный английский экономист Дж. Кейнс. В своих трудах он доказывал, что основные кризисные проблемы – хроническое снижение деловой активности и массовая безработица – порождаются структурными противоречиями в развитии современной экономики. Для их решения недостаточно обеспечить финансовую стабильность, поскольку развитие массового производства значительно опережает рост потребительского спроса. Необходима принципиально новая модель рыночных отношений, обеспечивающая не стихийный, а «организованный» баланс спроса и предложения.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В своих теоретических построениях Кейнс опирался на понятие «с о в о к у п н ы й с п р о с», объединяющее как потребительский, так и производственный (инвестиционный) спрос на рынке. Он полагал, что в идеале уровень совокупного спроса соответствует уровню общественных доходов. Однако эта схема не учитывает фактор сбережений. Традиционно считалось, что стремление людей сберегать часть доходов не только противоречит, но и способствует активному поведению на рынке. Кейнс же утверждал, что в современных условиях доля сбережений в общем уровне доходов начинает критически возрастать и становится препятствием для экономического роста. Причинами являются два «закона»: во-первых, «закон убывающей производительности капитала» (т. е. «перенакопление капитала» – снижение нормы прибыли и рост предпринимательского риска по мере увеличения общего объема капиталовложений); во-вторых, «основной психологический закон» (при достижении оптимального уровня благосостояния накопление становится для человека более сильным мотивом, чем дальнейшее увеличение доли личных расходов). Обе тенденции, по мнению Кейнса, предопределяют устойчивое снижение «э ф ф е к т и в н о г о спроса», т. е. реального инвестиционного и потребительского спроса на рынке.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Кейнс полагал, что государство может использовать целый комплекс мер для стимулирования «эффективного спроса». Так, снижение процентной ставки на кредиты (ставки ссудного процента) повышает привлекательность производственных инвестиций по сравнению с вложением денег в ценные бумаги. При необходимости государство может прибегать и к прямому стимулированию производства за счет бюджетных капиталовложений, адресного кредитования и дотирования предпринимателей, организации государственных закупок товаров и услуг, общественных работ. С другой стороны, средства государственного бюджета могут быть использованы для «социализации инвестиций», т. е. стимулирования потребительского спроса. Кейнс отмечал, что, помимо снижения налогового бремени на физических лиц и развития системы социального обеспечения, принципиально важный фактор – повышение уровня занятости, что естественным образом ведет к росту платежеспособного потребительского спроса.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Препятствием для проведения государством активной стимулирующей политики являлась опасность образования бюджетного дефицита и нарастания инфляции. Однако Кейнс считал, что в условиях массового производства эти риски блокируются «мультипликационным» эффектом экономического подъема. Мультипликатором он назвал «умножающее» воздействие государственного стимулирования на рост производственной и потребительской активности. Кейс доказывал, что вложения в любую из отраслей косвенно стимулируют увеличение занятости и потребления в других сферах. Поэтому для обеспечения «эффективного спроса» оправдано даже дефицитное финансирование государственных расходов. По мере увеличения общего объема производства и уровня занятости бюджетный дефицит компенсируется налоговыми поступлениями, а небольшая инфляция может оказаться даже полезной, поскольку она способна подорвать опасное для экономики «предпочтение ликвидности» (так Кейнс назвал психологическое стремление иметь запас наличных денег).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Идеи Кейнса стимулировали разработку принципиально новой стратегии экономического развития, получившей свое теоретическое обоснование уже после Второй мировой войны в работах неокейнсианцев А. Хансена, Е. Домара, Р. Харрода. Основной целью государственного регулирования признавалось не преодоление кризисных тенденций, а обеспечение максимальной динамики роста на каждой из стадий «делового цикла». Неокейнсианцы считали, что с помощью гибкой налогово-бюджетной и кредитно-денежной политики государство может обеспечить эффективный баланс спроса и предложения на рынке, в том числе массовую занятость и высокий уровень предпринимательской активности при сохранении стабильного валютного курса, низких темпов инфляции и умеренного бюджетного дефицита. Фактически речь шла о создании смешанной экономики, использовании государственного регулирования как важнейшего фактора интенсификации рыночных процессов.<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Влияние Второй мировой войны на социально-экономическое развитие западного общества. Структурная перестройка системы монополистического капитализма была ускорена необходимостью преодоления разрушительных последствий Второй мировой войны. В войне участвовало более 60 государств, население которых составляло свыше &nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br>/&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br> человечества. Более 55 млн человек было убито. Количество насильственно перемещенных лиц уже в 1943 г. превысило 30 млн человек, а к концу войны этот показатель приблизился к 50–60 млн. Суммарные материальные потери составили 316 млрд долл. Военные действия, проходившие на территории 40 государств, вызвали огромные разрушения промышленной инфраструктуры, жилищного фонда, транспортной сети. Была потеряна большая часть парка железнодорожных вагонов, автомобильного транспорта, уничтожен значительный тоннаж торгового флота, разрушены многие мосты, большие участки железных дорог и шоссе, портовые сооружения.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В европейских странах производство было полностью дезорганизовано в результате разрушения и демонтажа оборудования, потерь квалифицированных трудовых кадров, нарушения транспортной сети, а также изменения границ и массовых миграций населения. Запасы сырья полностью истощились. К 1946 г. объем промышленного производства в странах Европы составил 70 % от довоенного уровня, а в Германии, Италии и Польше – менее 50 %. Сокращение поголовья скота, уничтожение большей части орудий труда, колоссальный экологический ущерб привели к всеобщему упадку сельского хозяйства и создали реальную угрозу голода. Масса необеспеченных бумажных денег, практически неконтролируемая в годы войны эмиссия и рост внутреннего долга создали предпосылки для гигантской инфляции. В сочетании с моральным и физическим истощением населения все это угрожало не только экономической, но и гуманитарной катастрофой.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Менее болезненными итоги войны оказались для США, Канады, ряда нейтральных стран, а также государств Латинской Америки. Несмотря на ощутимые человеческие потери, а также мобилизацию более 12 млн американцев, промышленность США в годы войны пережила настоящий бум. Общий объем промышленного производства в 1939–1944 гг. вырос на 120 %. При увеличении государственного долга с 60 до 226 млрд долл. чистая прибыль частных компаний за тот же период составила 58,7 млрд долл. При этом занятость населения выросла на 20 %, что полностью решило проблему безработицы. Индекс ВНП без учета инфляции увеличился за период 1939–1945 гг. со 100 до 165 пунктов. Американские инвестиции за границей в это же время выросли с 12,5 до 16,8 млрд долл., национальный золотой запас увеличился в 1,5 раза и к 1949 г. составил уже 70 % от мировых запасов. Доллар окончательно превратился в наиболее устойчивую валюту на мировом финансовом рынке, а США уверенно претендовали на роль единоличного лидера западного мира.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Успехи латиноамериканских государств, Канады, нейтральных в годы войны Швеции и Швейцарии были менее весомы, однако стремительное расширение внешнеторговых связей, участие в широкомасштабных поставках сырья и продовольствия, финансовых операциях также способствовали позитивным изменениям в экономике этих стран. По динамике роста ВНП в течение 1938–1948 гг. Швеция и Швейцария вообще оказались на втором-третьем месте в мире после США (соответственно 133 и 125 пунктов от уровня 1938 г.).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Таким образом, Вторая мировая война значительно усилила те диспропорции, которые сложились в экономическом развитии стран Европы и Америки в первой половине XX в. Однако уже в годы войны были сделаны и важнейшие шаги, подготовившие стремительный экономический подъем Запада. В первую очередь это касалось перестройки международной валютно-финансовой системы. Для обсуждения этой проблемы в 1944 г. в Бреттон-Вудсе (США) под эгидой Объединенных Наций состоялась специальная конференция. По инициативе Д. Кейнса был принят проект об учреждении Международного банка реконструкции и развития (МБРР), призванного оказывать в послевоенные годы поддержку программам экономической модернизации в странах с рыночной экономикой. Американская делегация добилась и создания параллельной структуры – Международного валютного фонда (МВФ). В соответствии с уставом МВФ были введены строгие правила эмиссии и валютного обращения. Согласно этим правилам, любое государство, вступившее в МВФ, принимало на себя обязательства по закреплению курса национальной валюты на основе собственного золотого запаса или через другую «твердую» валюту. В любом случае национальные валюты включались в систему фиксированных паритетов с возможностью колебания не больше чем на 1 %. Новая валютно-финансовая система, получившая название Бреттон-Вуд-ской, обеспечила возможность для проведения жесткой антиинфляционной политики.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Не менее важным итогом экономического развития стран Запада в годы Второй мировой войны стало ускорение научно-технического прогресса и вовлечение государственных структур в системное регулирование экономических процессов. Несмотря на милитаризацию экономики, был совершен настоящий прорыв не только в технико-технологическом обновлении производства, но и во многих направлениях фундаментальных научных исследований. Что особенно важно, эти процессы происходили под непосредственным контролем государства и имели строго целенаправленный характер. В отличие от периода Первой мировой войны крупный корпоративный бизнес в США и Великобритании был вынужден принять новые условия во взаимоотношениях с государственной бюрократией. Что же касается большей части европейских государств, то разгром нацизма и фашизма превратился в настоящий «фильтр» для предпринимательского класса и предопределил его полную политическую лояльность по отношению к новым демократическим режимам. В итоге складывались условия для ускоренного формирования смешанной экономики, основанной на синтезе рыночных механизмов и государственного регулирования.<br>
<br><br><h3>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Эволюция социальной структуры индустриального общества<br></h3>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Особенности системы социализации в индустриальном обществе. Становление индустриальной экономической системы сопровождалось радикальной перестройкой социальной структуры западного общества. Традиционная «закрытая» система социализации личности, основанная на жесткой иерархии сословных групп и нормативной корпоративной этике, сменилась состязательным стилем жизни, растущим многообразием ценностных установок и поведенческих стереотипов. Человек получил возможность свободного или, по крайней мере, не регламентированного извне выбора образа жизни. Однако социальная идентичность, т. е. соотнесение собственного «Я» с определенными социальными сообществами и присущими им нормами поведения, так и не приобрела «открытого» характера. В обществе возобладали классовые формы социализации, связанные с антагонистическим противостоянием «труда» и «капитала».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Естественно, что социальное пространство индустриального общества не могло приобрести строгую биполярную структуру. Помимо классов предпринимателей и наемных работников, важную роль в нем по-прежнему играли традиционные социальные слои, в том числе аристократия, крестьянство, ремесленники, корпоративные категории городского населения (офицерство, чиновничество, учителя, врачи, адвокаты и пр.). Однако в общественном сознании безусловно преобладающими становились только два социальных типажа – буржуа и пролетарий.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Характерную эволюцию претерпел институт семейных отношений, играющий ключевую роль в системе социализации. Уже в конце XIX в. доминирующими культурно-демографическими моделями стали так называемые буржуазная семья и пролетарская семья.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Буржуазная семья как малая социальная группа была ориентирована на воспроизводство предпринимательской мотивации и психологии, аккумулирование «семейного капитала», обеспечение высокого образовательного уровня, укрепление привилегированного социального статуса с помощью брачных союзов. Образ жизни пролетарской семьи определялся полной зависимостью от положения главы семьи как наемного работника, ориентацией семьи на поддержание биологически необходимого уровня потребления, стрессовой психологической и физической нагрузкой на производстве и потребностью в специфических формах досуга, способных уравновесить ее. Характерно, что как в буржуазной, так и в пролетарской семье к концу XIX в. значительно снизилась роль этнических и конфессиональных факторов социализации.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В начале XX в. влияние классовых факторов на формирование социальной идентичности стало еще более заметным. Процесс монополизации, и в особенности централизации банковского сектора, привел к ослаблению средней и мелкой предпринимательской буржуазии, стиранию отраслевых отличий буржуазных групп, формированию внутриклассовой олигополической элиты. Одновременно шел процесс сближения буржуазных слоев со старой родовой аристократией, унификации жизненных стандартов и поведенческих стереотипов элитарных социальных групп, их идеологических ориентиров и духовной культуры. Все это создавало предпосылки для консолидации всех имущих слоев как единого класса, обладающего общими экономическими интересами и претендующего на политическое главенство в обществе.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Значительные перемены произошли к началу XX в. и в структуре рабочего класса. Из люмпенизированного аморфного слоя городской «трудовой бедноты» с низкой квалификацией и минимальной заработной платой рабочий класс превратился в мощную социальную группу, обладающую собственными мировоззренческими ценностями и способную организованно бороться за свои права. Технологическое обновление производства привело к оптимизации труда рабочих и повысило требования к их квалификации. Расширение фабрично-заводского законодательства и практики коллективных договоров, рост профсоюзного движения (только за полтора десятилетия перед Первой мировой войной – в 3–7 раз) привели к повышению общего уровня заработной платы и сокращению рабочего времени. Так, например, только в 1890–1910 гг. средняя продолжительность рабочей недели в ведущих странах Запада сократилась на 10–15 %. После Первой мировой войны начался постепенный переход к 8-часовому рабочему дню и 48-часовой рабочей неделе, появилась практика оплачиваемых отпусков для некоторых категорий рабочих. В итоге прежний революционно настроенный пролетариат, отличавшийся крайне негативным отношением к собственному социальному статусу, превратился в востребованный обществом класс наемных работников физического труда, заинтересованных в сохранении и улучшении своего социального и экономического положения.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;На фоне консолидации двух основных классов индустриального общества численность традиционных средних слоев быстро уменьшалась. Но все большую общественную роль приобретали «новые средние слои», состоявшие из лиц наемного нефизического труда. Эта категория включала немало профессиональных групп, которые и прежде занимали в обществе достаточно заметное положение, – юристов, врачей, учителей, банковских клерков, инженеров. Но если ранее все эти категории отличались ярко выраженной корпоративной идентичностью, то к началу XX в. они постепенно слились в единый социальный слой служащих, интегрированный в индустриальную производственную и социокультурную систему.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;По сравнению с рабочими служащие обладали рядом преимуществ: более устойчивым спросом на рынке труда (в силу высокой квалификации и образовательного уровня), меньшей продолжительностью рабочего времени, системой льгот, в том числе оплачиваемых отпусков, пенсий, пособий, относительной свободой в организации труда. Однако их организованность в защите своих интересов была значительно ниже, чем у рабочих. Постепенно сокращался и разрыв в уровне оплаты труда. Так, например, в США в начале XX в. заработная плата рабочих была в 2,5 раза меньше, чем у служащих, а к концу 1920-х гг. – только в 1,8 раза. Невысока еще была и внутренняя дифференциация служащих по уровню доходов и социально-производственному статусу.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Значительную эволюцию претерпели в этот период сельские слои населения. На смену традиционному крестьянству постепенно приходит фермерство. От крестьянского фермерское хозяйство отличалось более современной технической и технологической базой, а главное, связями с системой ипотечного кредитования и крупными сбытовыми компаниями. Рост производительности сельскохозяйственного труда разительно менял и демографическую модель сельского населения – на смену патриархальным многодетным крестьянским семьям, состоящим из нескольких поколений, приходили «малые» фермерские семьи, включавшие только супружескую пару и несовершеннолетних детей. Значительная часть выходцев из фермерских семей, а также разорившиеся крестьяне устремлялись в города. Благодаря этому в начале XX в. начался один из самых мощных витков урбанизации. В то же время фермерские семьи успешно усваивали многие черты городского образа жизни.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Итак, система социализации личности, сложившаяся в индустриальном обществе, носила ярко выраженный биполярный характер. Она впитала дух противостояния «имущих» и «неимущих» слоев, отражала несовместимость их мировоззренческих ориентиров, образа жизни, стиля мышления. Классовая конфликтность стала на рубеже XIX–XX вв. характерной чертой общественного сознания. Однако в действительности социальная структура населения в ведущих странах Запада так и не приобрела жестко поляризованного характера. По мере уменьшения численности и общественной роли традиционных социальных групп их нишу между предпринимательской элитой и рабочим классом заполняли «новые средние слои» и фермерство. Одновременно верхние слои в этой социальной пирамиде становились все более унифицированными по образу жизни и источникам доходов, а пролетарская масса сменялась квалифицированным рабочим классом.<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Эволюция собственности, трудовых отношений и предпринимательства в первой половине XX в. На протяжении первой половины XX в. социальная структура западного общества хотя и сохраняла прежний классовый характер, но претерпевала все более заметную эволюцию. Причиной стали изменения в системных социальных отношениях, обусловливавших классовый статус человека, – отношениях собственности и трудовых отношениях.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Изменение социальной роли института частной собственности было связано с тенденцией расширения состава собственников. Первый шаг в этом направлении был сделан уже на рубеже XIX–XX вв., когда быстрое развитие акционерного капитала привело к возникновению широкого слоя мелких вкладчиков. В экономическом плане такое «размывание собственности» являлось лишь основой для мощного витка централизации капитала, аккумулирования сверхмощных инвестиционных фондов. Но для преодоления классового антагонизма в социальной психологии оно имело очень важное значение. Такую же роль сыграло и распространение в 1920 – 1930-х гг. различных форм ассоциированного капитала. Пенсионные, страховые, потребительские фонды охватывали все большую часть населения и представляли собой «с о ц и а л и з и р о в а н н у ю» форму частной собственности. Схожую функцию имела и «с о б с т в е н н о с т ь р а б о т н и к о в» – та часть фонда заработной платы, которая напрямую зависела от уровня получаемой прибыли, снижения издержек производства или повышения качества продукции. После Второй мировой войны распространенной формой «собственности работников» стали акции тех предприятий, на которых они трудились (так называемая система участия).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;По мере становления смешанной экономики в середине XX в. наиболее заметные изменения претерпел институт частной собственности. Обычной практикой стал государственный контроль над приобретением, использованием и отчуждением собственности, участие государства в инвестиционных программах частного бизнеса, создание государственных предприятий в самых разных отраслях экономики. Тем самым происходило уже не «распыление», а социализация собственности. Пиком этого процесса стал переход к прямой социальной поддержке широких слоев населения со стороны государства в 1950 – 1960-х гг. Эта практика, по сути, представляла собой широкомасштабное перераспределение валового дохода в общенациональных интересах. Поскольку она основывалась на проведении особой налоговой и бюджетной политики, то юридические гарантии неприкосновенности частной собственности не нарушались. Но в отношении стратегически важных предприятий и даже целых отраслей нередко осуществлялись и программы национализации.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Многообразие форм собственности, основанное на сочетании частного, акционерного и ассоциированного капитала при растущем влиянии государственной (общенациональной) собственности, способствовало постепенному смягчению проблемы отчуждения наемных работников от средств производства. Уже в середине XX в. абсолютное большинство граждан оказалось если не в положении собственников, то, по крайней мере, сопричастным к тем или иным формам собственности. Тем самым классовое противостояние буржуазии и пролетариата окончательно ушло в прошлое. Не случайно, что сразу же после Второй мировой войны во многих странах Запада конституционно был закреплен социальный характер государства и общественная роль частной собственности.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Не менее значимым фактором преодоления классового противостояния стали изменения в характере трудовых отношений. С этой точки зрения принципиально важно, что ключевую роль в повышении жизненного уровня промышленных рабочих на Западе сыграла не только их солидарная классовая борьба, противопоставлявшая интересы работодателей и работников, но и эволюция самой рыночной системы. Решающее значение имело создание фордовско-тейлоровской организации труда.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Г. Форд доказывал, что конвейерное производство, организованное на научной основе, создает возможность для конструктивного сотрудничества рабочих и предпринимателей. Рентабельность производства, по его мнению, должна достигаться за счет оптимизации самого труда, а не минимизации заработной платы. Увеличение заработной платы должно быть адекватно росту квалификации работников, а также повышенной в условиях конвейера стрессовой нагрузке. Форд также подчеркивал, что сохранение заработной платы работников на уровне прожиточного минимума напрямую снижает эффективность любого крупного бизнеса: в таких условиях массовое производство не имеет платежеспособного спроса. Поэтому сотрудничество работодателей и работников в национальных масштабах может не только обеспечить общий рост эффективности производства и смягчение социальной напряженности, но и создать массовый потребительский спрос.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Быстрыми темпами росла внутренняя дифференциация наемных работников нефизического труда. Эта категория окончательно превратилась в основу «нового среднего класса», отличавшегося привилегированным имущественным положением и значительным общественным влиянием. В 1920-х гг. к «новому среднему классу» себя относило уже около 10 % населения развитых стран Запада. Помимо разнообразных категорий служащих, все большую роль в его составе играли инженерные кадры. Причем эта профессиональная группа, в свою очередь, раскололась на протяжении 1920 – 1930-х гг. на численно преобладающий слой «белых воротничков» (инженеры, занятые непосредственно на производстве) и элитарную группу менеджеров (управленцев).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Появление особого социально-профессионального слоя менеджеров было связано с изменением управленческой структуры массового производства. К началу XX в. сложились две типичные модели управления крупными корпорациями – у н и т а р н а я (централизованная структура, объединяющая специализированные отделы в единую административную «вертикаль») и д и в и з и о н а л ь н а я (децентрализованная структура, возглавляемая советом директоров, каждый из которых являлся руководителем того или иного относительно независимого подразделения – «дивизиона»). Дивизиональная структура получила широкое распространение после появления трестов и концернов, но она не позволяла эффективно определять стратегические задачи развития производства и оперативно реагировать на изменения рыночной конъюнктуры. Уже в конце 1920-х гг. концерны General Motors А. – П. Слоуна и Dupon П. – С. Дюпона впервые апробировали мультидивизио-нальную структуру управления. Она предполагала создание генеральной дирекции, в состав которой входили высшие менеджеры, не связанные лично ни с одним из подразделений и призванные обеспечить стратегическое планирование бизнеса, осуществлять внешний контроль над подразделениями компании, поддерживать конкуренцию между ними.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Если унитарная управленческая структура еще позволяла соединить функции владения и управления производством, то распространение дивизиональной и мультидивизиональной структур превратило высших менеджеров в реальную элиту предпринимательского класса. Параллельно росла значимость и среднего управленческого звена. Именно в 1920-х гг. зарождается «классическая» теория производственного менеджмента, родоначальником которой стал Г. Эмерсон. В отличие от фордовско-тейлоров-ской системы она не ставила эффективность производства в прямую зависимость от напряженности труда. Эмерсон сформулировал парадоксальный на первый взгляд критерий эффективности менеджмента: максимальные результаты при минимальных усилиях. При таком подходе менеджеры были призваны стать полноправными участниками производственного процесса и обеспечить не стандартизацию трудовых отношений, а их гибкость и вариативность.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Рост производственной и социальной значимости управленческих кадров отразился и на структуре доходов. На протяжении первой половины XX в. основным критерием имущественной дифференциации в элитарных слоях общества оставалась собственность на недвижимость. Но если в начале века основная часть крупных состояний была по-прежнему связана с переходящей по наследству земельной собственностью, то в 1920-х гг. земельные и лесные латифундии уже уступали по экономической значимости городской недвижимости. К середине XX в. основой крупных состояний окончательно стала собственность на индустриальные предприятия, финансовые и торговые структуры. При этом выходцы из элитарных слоев общества утратили мотивацию к светскому образу жизни и начали ориентироваться на производственную занятость в системе высшего менеджмента. Текущие доходы таких менеджеров были сравнимы с прибылью крупнейших акционеров и даже владельцев предприятий.<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;«Революция менеджеров». Новые формы стратификации западного общества. Начиная с 1920-х гг. социологи пытались осмыслить изменения, происходившие в социальной структуре индустриального общества. Первоначально основное внимание уделялось росту значимости управленческих кадров. Основоположник институционализма Т. Веблен в своих трудах доказывал, что этот процесс ведет к ненасильственному установлению режима технократии («режима трудового мастерства, управляемого техниками»). Он считал, что иерархичная система производственного управления, основанная на профессиональной компетенции, со временем охватит все сферы общественной жизни. В 1941 г. американский социолог Дж. Бернхем окончательно сформулировал тезис о «р е в о л ю ц и и менеджеров» – глобальном социальном перевороте, связанном с вытеснением класса капиталистов новой технократической элитой и заменой классовой борьбы на планомерное общественное развитие.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Выводы о глобальных последствиях «революции менеджеров» оказались преувеличенными. Однако они имели под собой немалые основания. Под влиянием процессов социализации собственности и дифференциации рынка наемного труда прежняя пирамидальная социальная структура, при которой буржуазно-аристократическая элита противостояла огромной пролетарской массе, сменилась ромбовидной моделью. Преобладающие в ней представители «новых средних слоев» вместе с высококвалифицированными рабочими и значительной частью фермерства составили особое социокультурное пространство, которое невозможно было идентифицировать как «буржуазное» или «пролетарское». Тем самым разрушалась биполярная система социализации личности. На смену ей приходил более гибкий социальный порядок, формирующийся вокруг статусных групп – с т р а т.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Первые шаги по осмыслению новой модели социализации были предприняты в середине XX в. американскими социологами У. Уорнером, Т. Парсонсом, К. Дэвисом, У. Муром, М. Тьюменом. Это поколение исследователей рассматривало страты как общности, членство в которых определяется стремлением самого индивида следовать определенному стандарту поведения, поддерживать определенный образ жизни и в конечном счете его собственными притязаниями на принадлежность именно к данной общности. Таким образом, становление новой социальной структуры индустриального общества значительно повышало значимость самоидентификации человека, его собственных социальных ориентиров, психологических и мировоззренческих установок.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;У. Уорнер в течение 1930-х гг. изучал жизнь разных слоев американского общества, а с 1941 г. начал публиковать многотомное издание «Янки-сити». Под этим вымышленным символическим названием он описывал «типичный» американский город – «сеть социальных отношений», своего рода зеркальное отражение нового общества. Уорнер предложил особую модель социальной иерархии, включающую «высший высший», «высший», «высший средний», «средний», «низший средний», «высший низший» и «низший» классы. Само понятие «класс», использованное Уорнером, имело относительный характер и обозначало совокупную характеристику уровня доходов и образования, моделей потребления, представлений о социальном престиже, этнической и религиозной принадлежности. Уорнер доказывал, что для принадлежности к такому классу человеку необходимо иметь не только определенный набор статусных признаков, но и ярко выраженную мотивацию, ощущение идентичности с этой группой. По мере повышения общего уровня жизни и смягчения социальных конфликтов именно такая психологическая установка превращалась в ключевой фактор социализации личности.<br>
<br><br><h3>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Проблемы политической модернизации западного общества в первой половине XX в<br></h3>&nbsp;&nbsp;&nbsp;«Закат Европы»: мировоззренческая революция на пороге Новейшего времени. Идеологическое пространство индустриального общества складывалось под влиянием разнородных и подчас весьма противоречивых факторов. Долгое время сохранялся патриархальный, традиционалистский характер общественного сознания. Даже в Англии, значительно опережавшей остальные страны Запада в динамике социально-экономической модернизации, конец XIX столетия вошел в историю как «викторианская эпоха» – символ чопорности, морализаторства, укорененности традиций и упорядоченности жизни. Несмотря на процесс секуляризации, христианские корни европейской культуры по-прежнему предопределяли важную роль церкви в общественной жизни. Государственно-политическая элита в большинстве стран континента еще носила сословно-корпоративный характер, а участие масс в политике сводилось к редким вспышкам протестных настроений.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Если поведенческие традиции, моральные ценности, правовая культура европейского общества развивались в эпоху модернизации достаточно инерционно, то в других сферах общественного сознания происходили более заметные перемены. Особенно это касалось мировоззренческих исканий интеллектуальной элиты общества. Естественнонаучные и философские изыскания, развитие социально-политических и экономических теорий, художественное творчество закладывали основы принципиально новой картины мира. Ее отличительными особенностями стали светский, рационально-механистический характер, строгая упорядоченность, ориентация на поиск «позитивных» закономерностей и причинно-следственных связей в развитии любых процессов и явлений.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Позитивистское философствование, зародившееся в научном сообществе, стало символом особого типа мышления и миропонимания, восторжествовавшего в европейской интеллектуальной элите в XIX в. Позитивизм предполагал возможность описания любых природных и социальных процессов с помощью немногочисленных, математически точных и непротиворечивых законов, постулируемых так же безапелляционно, как факт существования всемирного тяготения в теории Ньютона. Именно в такой логике в XIX в. происходило и формирование нового типа политической идеологии.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Под влиянием позитивизма в общественно-политической мысли закрепились идеалы научности, объективизма, прогрессизма. Сформировалось стойкое убеждение в универсальности путей общественного развития, единых для всего человечества. Этнической, национальной, конфессиональной, культурной специфике отдельных стран и народов отводилось второстепенное значение. Как следствие, прогрессистская идеология любого типа приобретала ярко выраженный мобилизационный и даже революционный характер. Она утверждала не только важность той или иной модели политического управления, но и необходимость преобразования всех сторон общественной жизни. Пафос исторического оптимизма придавал крайнюю безапелляционность, бескомпромиссность и жесткость доводам прогрессистов в диалоге с оппонентами.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Наиболее ярко черты прогрессистской идеологии отразились в классических концепциях либерализма и марксизма. В основу этих доктрин легли механистические представления о социальном порядке, идеи договорной природы власти и гражданского сообщества, материалистическая трактовка исторического процесса. Отражая мировоззренческие ориентиры ведущих классов индустриального общества, либерализм и марксизм апеллировали к принципу народного суверенитета и идее демократии как единственно легитимной модели политико-правового устройства. Торжество демократии рассматривалось ими лишь в качестве условия для решения еще более важной задачи – создания подлинно свободного общества. Категория «свободы» приобретала для либералов и марксистов не только политический, но и социальный смысл. Свобода трактовалась как безусловное общее благо и залог социальной справедливости, а освобождение – как основной ориентир общественного прогресса. При этом разное понимание природы и источников социальной справедливости, упование на индивидуалистическое или коллективистское начало общественной жизни, утверждение приоритета свободы личности или свободы «народных масс» решительно размежевывали либеральную и коммунистическую идеологию.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Социально-психологические противоречия, порожденные формированием индустриальной производственной системы и урбанизацией, привели к возникновению анархизма – первой протестной идеологии классического типа. В ней уникальным образом переплелись настроения отчаяния и оптимизма, нигилистическая непримиримость и нравственный идеализм, разочарование в публичной политике и жажда радикальных общественных преобразований, стремление к тотальному разрушению и вера во всеобщую гармонию и свободу. Социальную опору анархизма составляли маргинальные группы населения, которые утратили традиционный образ жизни, а к новой социальной среде приспосабливались с трудом. Им были свойственны эгалитарные представления о социальной справедливости, склонность к эмоциональным, иррациональным действиям, укорененная неприязнь к городскому образу жизни со всеми присущими ему социальными атрибутами и поведенческими установками.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В качестве альтернативы прогрессистской и протестной идеологии в XIX в. сформировалась доктрина классического, или охранительного, консерватизма. Основу консервативного стиля мышления составлял традиционализм – естественное для человека стремление сохранить и укрепить существующий социальный порядок как привычную среду обитания. В доиндустриальных обществах традиционализм существовал в качестве доминирующих умонастроений, стиля поведения, коммуникативной культуры. Идеалы традиционализма не требовали какого-либо иного обоснования, кроме веры в постоянство и конечное совершенство мироздания. Лишь в условиях модернизации европейского общества сложились предпосылки для формирования идеологической доктрины консерватизма, использующей язык рациональных аргументов и политической целесообразности. Но социальную опору охранительного консерватизма по-прежнему составляли представители тех социальных слоев, которые сохраняли сословно-корпоративную этику и приверженность религиозным мировоззренческим ценностям.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;К концу XIX в. идеологическое пространство западного общества приобрело завершенную форму. Противостояние прогрессистских и консервативных ценностей, либеральной и марксистской политических программ, «официальной» и протестной политических идеологий на первый взгляд создавало впечатление хаотичной идейной конфронтации. Однако в нем прослеживалась строгая объективная логика. Четырехполюсная социальная структура европейского общества, порожденная, с одной стороны, противостоянием доиндустриальных и индустриальных социальных слоев, а с другой – столкновением двух основных классов индустриального общества, получила целостное идеологическое оформление. Даже стихийное движение маргинальных групп оказывалось востребованным в этом политическом пространстве и адаптировалось к динамике развития государственно-правовой организации общества. В итоге XIX столетие парадоксальным образом вошло в историю Европы как период перманентных революционных потрясений, мощных общественных движений и, наряду с этим, как время преемственного государственного развития, консолидации политических элит, оформления партийной организации и системы парламентаризма, складывания основ электоральной модели политического процесса.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Эффективность сложившейся идеологической системы была столь велика, что и в XX в. концепции либерализма, марксизма, консерватизма, анархизма остались знаковыми векторами развития политической мысли. Но уже к началу Новейшего времени западное общество вступило в период острого мировоззренческого кризиса. Причина заключалась в глубинных противоречиях самого позитивистского, секуляризированного типа мышления.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Торжество прогрессистских идеалов подтолкнуло Запад к радикальному цивилизационному обновлению. Пройдя через эпоху революций, западное общество приобрело уникальную динамику социально-экономического и политического развития. К началу XX в. процесс модернизации охватил все мировое пространство. Но безапелляционная вера в общечеловеческий прогресс оказалась ловушкой. Новая западная культура, устремленная в будущее, насаждала негативное отношение к прошлому, агрессивное пренебрежение к традициям и устоям, объявленным «реакционными» и «архаичными». Это грозило разрушением всей общественной системы передачи нравственного и мировоззренческого опыта от поколения к поколению. Человек лишался духовного пространства, необходимого для осмысления собственной жизни, постижения глубинного смысла своего существования. К тому же, перестав видеть в себе творение Бога, человек Запада категорично объявил себя венцом эволюции и хозяином мира. Все это привело не к торжеству человеческого духа, а к утрате тех моральных ограничений, которые пестовали духовный мир личности на протяжении многих столетий.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Рациональная социальная философия, прагматизм и деловитость, возведенные в ранг общечеловеческих ценностей, деформировали психологический строй личности. Ключевыми ориентирами жизнедеятельности стали независимость, эффективность, благосостояние. Индустриальная система требовала от человека знаний, а не рассуждений, умелых действий, а не понимания смысла происходящего, передачи и восприятия информации, а не общения. Деловитость становилась непременным атрибутом социальной успешности. Провозглашая свободу и права человека приоритетной ценностью, новая западная культура парадоксальным образом пришла к отрицанию самобытности человеческой личности, к формализации всех проявлений общественной жизни.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Обостренное ощущение надвигающейся нравственной катастрофы сплотило блестящую плеяду европейских мыслителей и представителей творческой интеллигенции. В произведениях Ф. Ницше, А. Швейцера, Р. Генона, О. Шпенглера отразилось нарастающее разочарование в мировоззренческих идеалах Нового времени, предчувствие скорого распада сложившейся идеологической системы. [17 - В России наиболее ярко подобные ощущения отразились в творчестве Ф. И. Достоевского и Н. А. Бердяева.] В XX столетие Запад вступал в роли триумфатора, определяющего исторические судьбы человечества. Но сама западная цивилизация оказалась на пороге мировоззренческой революции.<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Формирование реформистской социальной идеологии. Символами радикального обновления идеологического пространства западного общества на рубеже XIX–XX вв. явились кризис классического либерализма и становление реформистской версии либеральной доктрины. Уязвимость идеологии классического либерализма была связана с так называемым негативным пониманием свободы человека. Проблема свободы воспринималась либералами прежде всего с точки зрения разрушения или ослабления любых институтов, способных подвергнуть личность насилию. Тем самым либеральная идеология провозглашала торжество «свободы от» – от диктата общества, от навязанных извне ценностей и условностей, любых внешних ограничений. Идеал свободного общества формировался, скорее, как моральный принцип, а не целостный проект общественного переустройства. Борьба за свободу превращалась для либералов в самоцель, затмевающую смысл этой борьбы – реальные интересы человека и общества. Как следствие, классический либерализм приобретал черты идеологического доктринерства и со временем превратился в предмет отвлеченного философствования интеллектуальной элиты. Для все большего числа людей торжество либеральных принципов ассоциировалось с системой капиталистической эксплуатации, классовым неравенством, космополитическим пренебрежением национальными и государственными интересами.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;На рубеже XIX–XX вв. на смену доктринерскому классическому либерализму пришла новая реформистская идеология – социальный либерализм. У его истоков стояли английские позитивисты И. Бентам и Д. – С. Милль. Именно Бентам сформулировал ключевой принцип любой реформистской политики: «Обеспечение наибольшего блага для наибольшего числа людей». Однако сторонники либерального реформизма подчеркивали, что приоритетом социальной политики должны оставаться интересы конкретного человека, а не абстрактных «народных масс».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Первую попытку привнести обновленные либеральные идеи в политическую жизнь предпринял лидер английской Либеральной партии У. Гладстон еще в 1870-х гг. Однако в полной мере принципы социального либерализма были сформулированы лишь в начале XX в. в программах президентов США Т. Рузвельта и В. Вильсона. В Великобритании распространение идеологии социального либерализма связано с деятельностью лидера Либеральной партии Д. Ллойд Джорджа.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Новое поколение либералов рассматривало свободу в качестве позитивного принципа общественной жизни, а не основы суверенитета личности. Они призывали не противопоставлять «свободного человека» обществу, а бороться за создание «свободного общества». Тем самым «свобода от» должна была смениться «свободой для», превратиться из символа независимости человека в основу справедливого социального порядка. Для этого общество было призвано обеспечить каждому человеку минимальные условия жизнедеятельности, позволяющие реализовать его способности и таланты, занять достойное место в общественной иерархии и получить адекватное вознаграждение за общественно полезный труд.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В концепции социального либерализма сохранилось крайне отрицательное отношение к уравнительным эгалитарным принципам, представление о важности индивидуальной инициативы и ответственности. Однако считалось, что общественное развитие невозможно без создания эффективной системы социального взаимодействия, обеспечения консенсуса между работодателями и наемными работниками, предоставления государству права на урегулирование общественных конфликтов. Первая мировая война заставила новое поколение либералов окончательно отказаться от тезиса о «священном характере» частной собственности. Огромные тяготы и испытания, выпавшие на долю воевавших стран и народов, требовали общенациональных усилий. «Все классы населения, люди любого положения и состояния должны нести свою часть общего бремени, – утверждал Д. Ллойд Джордж. – И если миллионы наших земляков добровольно рискуют своей жизнью, то те, кто не может пойти добровольцем, не должны ворчать, что им приходится отказываться от части своей собственности».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Итак, идеология социального либерализма не отрицала полярность классовой структуры индустриального общества, однако ориентировалась на достижение общественного согласия на основе взаимовыгодного сотрудничества всех классов. Большая роль отводилась государственным реформам в экономической и социальной сфере, в том числе антимонопольному регулированию, расширению трудового законодательства, системы социального страхования. Первые попытки встать на путь таких преобразований в ведущих странах Запада предпринимались уже в начале XX в., однако окончательное закрепление идеологии социального либерализма произошло после Великой депрессии 1930-х гг., на фоне триумфа кейнсианской экономической теории.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Реформистское течение сформировалось к началу XX в. и в русле социалистической идеологии. Мировоззренческие истоки социализма тесно связаны с утопическим идеалом общества, основанного на принципах всеобщей социальной справедливости, гармонии коллективного и индивидуального начала. Подобные идеи высказывались мыслителями самых разных эпох – от Т. Мора и Т. Кампанеллы до Ж. Мелье и Р. Оуэна. Под влиянием марксизма в XIX в. социалистическая идеология приобрела ярко выраженный политический характер и революционную направленность. К. Маркс и Ф. Энгельс доказывали, что буржуазный идеал свободы является гибельной иллюзией, поскольку до предела обостряет проблему отчуждения человека, способствует окончательному разрыву социальных связей и утрате солидарности в человеческих отношениях. Поэтому неизбежным становится всемирно-исторический революционный переворот – переход человечества к «постклассовому», коммунистическому типу общественного развития.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;На основе революционной марксистской доктрины в европейских странах сложилось мощное социал-демократическое движение. Но по мере становления социалистических партий их активность перемещалась в сферу общедемократических задач и экономических интересов рабочего класса – борьбу за всеобщее избирательное право и гражданское равноправие, расширение рабочего законодательства, введение 8-часового рабочего дня и повышение уровня заработной платы. Ведущие идеологи социал-демократии Р. Гильфердинг, Г. В. Плеханов, К. Каутский, П. Лафарг по-прежнему настаивали на революционном характере рабочего движения. Но политические задачи западной социал-демократии все больше расходились с доктринальными установками марксизма, а главное, менялось само общество. Классический марксизм опирался на представление об антагонистическом характере конфликта «труда» и «капитала», о непримиримом отношении пролетариата к буржуазному общественному строю. Но в начале XX в. пролетарская масса, которой «нечего было терять, кроме своих цепей», стала сменяться классом наемных работников, чей труд получал все более справедливое вознаграждение, а политическая роль в обществе становилась заметной и влиятельной. Новая организация капиталистического производства создавала основу для все более эффективного сотрудничества представителей разных классовых групп, а также для формирования «новых средних слоев», смягчающих биполярность капиталистического общества. В этих условиях западная социал-демократия начала переходить на платформу реформистской идеологии.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Основателем социал-реформизма стал Э. Бернштейн. В 1899 г. он опубликовал работу «Социальные проблемы», в которой впервые обосновал необходимость «ревизии» классического марксизма. Бернштейн считал, что политической задачей рабочего движения является не подготовка к мировой революции, а борьба за дальнейшую социализацию существующего общественного порядка. Внедрение в рыночную экономику принципов социальной справедливости (сокращение рабочего дня, увеличение заработной платы, рост социальных гарантий и т. п.) и солидарности (развитие рабочих ассоциаций, кооперативного и профсоюзного движения) рассматривалось Бернштейном как надежный способ преодоления классового характера капиталистического общества.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Большое значение Бернштейн придавал демократизации политической жизни. Он считал, что диктатура пролетариата является мифом, так как неизбежно породит диктатуру «клубных ораторов», поддерживаемую насилием. Демократия, по мнению Бернштейна, – единственно приемлемая для большинства населения форма правления. Необходимо лишь добиться равного распределения политических прав среди граждан, ликвидации любых форм элитарности и привилегированности.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Таким образом, социал-реформизм предполагал не вовлечение рабочих в революционное пролетарское движение, а выход рабочего класса из пролетарского состояния, укрепление экономической организации пролетариата, повышение его культурного уровня. Рабочие партии должны были бороться за лидирующие позиции в рамках парламентской системы, а не вопреки ей, использовать достигнутое влияние для совершенствования всего общественного устройства, а не для закрепления привилегий своего класса.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;После окончания Первой мировой войны раскол в международном рабочем движении приобрел характер жесткой идеологической конфронтации. Под руководством российских большевиков началось формирование коммунистического движения, объявившего себя наследником революционного марксизма. Партии социал-реформистского толка объединились в 1923 г. в Рабочий социалистический интернационал (РСИ). Принятые резолюции и Устав РСИ опирались на концепцию «демократического социализма». Основными целями социал-демократии были объявлены борьба за демократизацию политической системы и улучшение условий труда, противоборство с любыми формами политического экстремизма, включая большевизм и фашизм. Особое значение придавалось укреплению системы международных отношений под эгидой Лиги Наций. Под влиянием центристов в программных документах РСИ был сохранен тезис о классовом характере социал-демократического движения и его направленности на построение социализма. Но на практике социал-демократические партии полностью отказались от революционной стратегии и превратились в левый фланг парламентского партийно-политического спектра.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Третье направление реформистской идеологии сложилось в консервативном общественно-политическом лагере. Причем в его рамках изначально выделились две специфические доктрины – социальный консерватизм и либеральный консерватизм.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Возникновение социал-консервативной идеологии было связано, с одной стороны, с кризисом традиционных консервативных ценностей в условиях модернизации европейского общества, а с другой – с нарастанием противоречий в развитии самой индустриальной системы. В этой ситуации возникла необходимость в совершенно новой охранительной политической программе. На смену сословной элитарности и социальной инертности, свойственным классическому консерватизму, пришла пропаганда общенациональной консолидации, государственного патернализма, историко-культурного национализма, имперского величия.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Английский консерватор Б. Дизраэли разработал в этом ключе концепцию «торийской демократии» – классовой гармонии, основанной на патриотизме, империализме и социальном реформизме. Патриотические чувства и имперское «величие» Дизраэли рассматривал не в качестве средств манипулирования массами, а как выражение подлинного «духа нации», не имеющего классовых и сословных границ. Он призывал к возрождению национального единства с помощью патерналистской поддержки беднейших слоев со стороны богатых, укрепления роли самого государства в общественной жизни, «оздоровления» общественных нравов под влиянием церкви.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Показательным примером социал-консервативной идеологии является политика Отто фон Бисмарка. В объединенной «железом и кровью» Германии широко распространились националистические, имперские, пангерманские настроения. Бисмарк подчеркивал, что объединить нацию могут лишь великие цели, «всеобщий гнев», а также независимое правительство, действующее вопреки как «случайным голосованиям большинства», так и «влиянию двора и камарильи». Бисмарк отстаивал идеал государства, свободного от междоусобной борьбы партий и идеологического доктринерства любого типа. «Я придаю, – говорил он, – второстепенное значение тому, какова конституция – либеральна ли она, реакционна или же консервативна… Бывают времена, когда нужен либеральный режим, бывают времена, когда необходима диктатура».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Критика многопартийной демократии и профсоюзного движения, пропаганда имперского духа и сплочения нации во имя «великих целей», социальный патернализм под эгидой «сильного государства» составили основу политической программы социального консерватизма. Эти идеи нашли особенно широкую поддержку среди маргинальных групп населения, испытывавших сложности с социальной адаптацией. После Первой мировой войны идеология социального консерватизма все более заметно эволюционировала в сторону радикального национализма и этатизма, став питательной почвой для формирования фашистского движения.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Итак, возникновение социального консерватизма было связано с попытками сгладить противоречия процесса модернизации и преодолеть классовый раскол общества под знаменем идеологии общенационального единства. Доктрина либерального консерватизма, напротив, исходила из приоритета задач ускоренной модернизации. Либерал-консервативные идеи были широко распространены в политической элите Германии, Италии, Австро-Венгрии – стран, вступивших на рубеже XIX–XX вв. на путь «догоняющего развития», форсированного реформирования всех сфер общественной жизни (в их число входила и Россия).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Либерал-консерваторы доказывали, что процесс модернизации не имеет альтернативы, но он не связан с привнесением чуждых индивидуалистических ценностей, утверждением состязательного стиля жизни или неких универсальных ориентиров исторического прогресса. Переход к системным реформам рассматривался ими лишь в качестве ответа на внешние вызовы, как сугубо прагматичная политика, направленная на защиту национальных интересов в условиях обострения международной борьбы. Поэтому основным субъектом процесса модернизации либерал-консерваторы считали не гражданское общество, а государство. Кредо их политической программы емко выразил русский правовед Б. Н. Чичерин: «Либеральные меры и сильная власть».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Государственническая ориентация либерал-консервативной идеологии ярко отразилась в «теории элит», разработанной итальянскими и немецкими политологами Г. Моска, В. Парето, М. Вебером, Р. Михельсом. В основу их воззрений легло представление о существовании в любом обществе управляемого большинства и управляющего меньшинства, о естественности политического насилия, легитимированного традициями, харизмой властвующих лиц или правовой системой. С точки зрения «теории элит» даже либеральная демократия является системой элитарного властвования и отличается только открытым характером государственной элиты, состязательностью политического процесса. Любые попытки добиться непосредственного народовластия лишь создают предпосылки для распада государственности, торжества интересов толпы, не готовой к ответственности за свои решения.<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Идеологии «третьего пути». Мировоззренческий кризис европейского общества на рубеже XIX–XX вв. послужил толчком к формированию нескольких течений общественной мысли, получивших условное название идеологий «третьего пути».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Само понятие «третий путь» связано с зародившейся еще в конце XVIII в. традицией выделять в партийно-политической системе «левый» и «правый» лагерь. «Левый» первоначально образовали политические группировки революционно-либерального толка, а «правый» – консерваторы-монархисты. В дальнейшем «левыми» стали считаться любые прогрессистские идеологические доктрины, а «правыми» – охранительные. К началу XX в. инициатива в «левом» лагере перешла к рабочему революционному движению, а реформистские партии (от либералов до социал-демократов) с этого времени оказались «правыми». Так сформировался современный партийно-политический спектр – условное расположение партий и общественно-политических движений слева направо, отражающее степень радикальности предлагаемых целей и путей общественного прогресса.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Идея «третьего пути», зародившаяся на рубеже XIX–XX вв., была связана не с попытками найти центристский, «умеренный» вариант политической стратегии, а со стремлением выработать принципиально новую систему мышления и ценностных ориентиров. По образному выражению русского философа С. Л. Франка, такая идеология формировалась «по ту сторону правого и левого».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Главным бедствием современной цивилизации сторонники идеологий «третьего пути» считали отчуждение человеческой личности. Понятие «отчуждение» было очень популярным в середине XIX в., когда представители самых разных направлений общественно-политической и философской мысли пытались осмыслить нарастающую напряженность в межличностных отношениях. Так, М. Штирнер считал отчуждение результатом навязывания человеку любых социальных норм, Л. Фейербах – следствием неверного восприятия человеком собственной сущности, формирования у него неадекватного образа собственного «Я». К. Маркс полагал, что основанием отчуждения является «опредмечивание» человеческой деятельности в условиях товарного производства и капиталистического типа общественных отношений.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;На рубеже XIX–XX вв. многие европейские мыслители пришли к выводу, что причина отчуждения кроется в господстве политических идеологий. Острой критике подверглась социальная концепция марксизма, пробуждающая в человеке безликое и агрессивное «классовое чувство». Не меньшее неприятие вызвала либеральная концепция гражданского общества и правового государства, в рамках которой индивид рассматривался как носитель неких универсальных прав, не связанных с национальными, религиозными и культурными традициями. Попытки противопоставить искусственной полемике о путях политического освобождения человечества проблему духовной самобытности и органической целостности человеческой личности и дали толчок к формированию идеологий «третьего пути».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Сторонники идеологий «третьего пути» отстаивали идеал общества, основанного на принципах органической солидарности. Основой такого социального порядка должны были стать корпоративные сообщества – этнонациональные и конфессиональные (религиозные) группы, производственные и территориальные коллективы, община и семья. Подразумевалось, что принадлежность индивида к таким сообществам не может быть результатом рационального и целесообразного выбора. Напротив, рождаясь в определенной семейной, общинной, религиозной, этнокультурной среде, индивид становится личностью и приобретает те или иные интересы именно благодаря ее влиянию. Как следствие, теряет смысл противопоставление индивидуального и коллективного начал общественной жизни: человеческое «Я» формируется и раскрывается через корпоративное «Мы».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Идеал корпоративной органической солидарности, способной решить проблему отчуждения человека, был тесно связан с особой философско-мировоззренческой концепцией – витализмом (лат. vitalis – жизненный). Витализм, или «философия жизни», отрицал технократический, рационально-материалистический подход к пониманию сущности человека. В противовес западной культуре Нового времени выдвигалась идея иррационального, интуитивного понимания «глубинных основ» жизни. Личность человека рассматривалась как особый духовный феномен. Поэтому в проектах преобразования общества ключевая роль отводилась не экономическим или политическим реформам, а нравственному самосовершенствованию человека. Эта установка и сблизила на некоторое время совершенно разнородные идеологические течения – от христианского социализма и солидаризма до анархо-синдикализма и народничества.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Принцип органического солидаризма в сочетании с христианскими мировоззренческим ценностями лег в основу концепции социального католицизма, сформировавшейся на рубеже XIX–XX вв. под влиянием воззрений Римского Папы Льва XIII. В своих энцикликах он подверг критике не только идеи классовой борьбы и эгалитаризма, насаждаемые марксизмом, но и абсурдное, на его взгляд, стремление либералов распространить принцип свободы на все сферы общественной жизни. Лев XIII считал, что действительное решение социальных проблем возможно лишь на основе внутреннего тяготения человека к высшей истине и добру, воплощенных в Откровении Божьем. Религиозно-нравственное возрождение общества откроет путь и к социальной гармонии. При этом Лев XIII первым из понтификов подчеркивал, что церковь, «заботясь о духовных нуждах своих детей, не должна пренебрегать их временным, земным благополучием». Он считал, что нравственность не может быть противопоставлена материальному достатку, равно как принадлежность к «народу Божьему» не является препятствием для гражданской лояльности христиан по отношению к государству.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Основой христианского братства, по мысли Льва XIII, должны были стать новые профессиональные союзы, «сводящие ближе» предпринимателей и рабочих и в равной степени заботящиеся о повышении уровня «физического, духовного и экономического благосостояния, благочестия и нравственности». Не меньшую роль может сыграть государственная власть при условии ее христианского характера. Под христианским государством Лев XIII подразумевал не определенную форму правления, а власть, направленную на торжество справедливости и благополучие граждан. Государство, по его мнению, не может подменять церковь в ее пастырской миссии, но оно «обязано следовать обязанностям, связывающим его с Богом, путем публичного исповедания религии». Это означает необходимость отказа от представления о религии как частном деле человека и возложение на государство обязанностей по защите христианских ценностей. Именно Лев XIII впервые ввел понятие «христианская демократия», подчеркивая, что политическое единство общества может быть достигнуто на религиозно-нравственной основе, а не благодаря тому или иному устройству властных институтов. Идеи христианского солидаризма (социализма) получили большое распространение в России и Германии. [18 - Особенно большим интеллектуальным и духовным потенциалом обладал русский солидаризм начала XX в., развивавший духовные традиции православия. Его представители – Н. О. Лосский, С. Л. Франк, И. А. Ильин – являлись крупнейшими философами своего времени.]<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В начале XX в. сложилось и светское направление идеологии солидаризма. Французские экономисты Л. Буржуа и Ш. Жид, правовед Л. Дюги в своих трудах отталкивались от идеи «естественной солидарности», понимая под ней универсальную для любых форм жизни «взаимную зависимость всех частей одного и того же организма». Общественный организм отличается особым разнообразием внутренних элементов, а потому растущей конфликтностью и одновременно появлением все новых форм солидаризации. Естественная солидарность дополняется этическим долгом, затем – требованиями закона, экономической необходимостью. Задача современного общества, по мнению солидаристов, – формирование таких общественных институтов, которые бы не только исключили конфликтность в отношениях между людьми, но и достигли этого без применения насилия, на основе всеобщего консенсуса и взаимной заинтересованности. Такая установка сближала светский солидаризм с реформистскими идеями социального либерализма и социал-демократии.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В совершенно ином русле развивалось еще одно направление солидаристской идеологии – народничество (немецкий аналог термина «народничество» – Volkisch, «фёлькиш»). Понятие «народ» вошло в арсенал европейской социальной науки еще в XVII в., когда Г. Гроций, Р. Декарт, Б. Спиноза, Т. Гоббс разработали основы теории естественных прав человека и договорной гражданской общности. В XVIII в. французские и английские просветители закрепили толкование понятия «народ» в контексте концепции общественного договора, хотя все чаще использовали в таком значении понятие «нация». Так, например, Ж. – Ж. Руссо отличал народ от толпы как «особого рода ассоциацию, объединенную общим благом и политическим организмом». Но при этом народ, использующий свое право суверена и законодательствующий в качестве ассоциированной общности, Руссо называл нацией. В XIX в. западноевропейский национализм окончательно сложился как политическая программа, связанная с идеями демократии, парламентаризма, гражданского представительства и самоуправления. Понятие же «народ» с этого времени стало ассоциироваться в западноевропейской традиции лишь с этнокультурными сообществами, не имеющими права на суверенитет (ethnic group, ethnic community). Как афористично рассуждал Д. Мадзини, «каждой нации – государство, и только одно государство для целой нации».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Иначе понятие «народ» трактовалось в немецкой и русской интеллектуальной традиции XIX в. Народ (Volk), в отличие от «политических наций», рассматривался как сообщество людей, объединенных языковой культурой, духовными ценностями, укладом жизни. В Германии подобные идеи стали широко известны благодаря творчеству Р. Вагнера, Ф. Шиллера, И. Гёте. Гегель предложил использовать для характеристики духовного склада, создающего народное сообщество, особое понятие – «дух народа» (Volkergeist), а В. Гумбольдт, М. Лацарус и Х. Штейнталь заложили основы этнопсихологии как особой научной дисциплины. Народ трактовался ими как «совокупность людей, которые смотрят на себя как на один народ и причисляют себя к одному народу». Таким образом, «народообразующим» фактором считалась особая психологическая установка, возникающая под влиянием «духа народа».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Представление о народе как органическом сообществе, обладающем собственной «душой», характером, волей, исторической судьбой, приобрело яркий политический подтекст. Уже к концу XIX в. в Германии сложилось очень пестрое в организационном и идеологическом плане фёлькишское движение. Его представители отвергали идею договорного гражданского общества и естественных прав человека. Фёлькише доказывали, что только единый народный организм обладает правом определять пути развития, выступает связующим звеном между прошлым и будущим. Радикальная критика буржуазного образа жизни как ложного и чуждого национальным традициям сочеталась у них с пропагандой идеи «крови и почвы» – возрождения «истинно немецкого образа жизни» как в нравственном, духовном, так и в расово-биологическом, генетическом смысле.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Экстремистский национализм фёлькише тесно переплетался с антисемитскими идеями. Популярными среди них были и экспансионистские геополитические теории, связывавшие «пространственное движение» народов-государств с их «исторической борьбой», концепции пангерманизма, доказывающие исключительный характер германской этнонациональной культуры. Впитывая подобные идеи, фёлькишское движение превращалось в катализатор политического экстремизма в Германии, основу для зарождения фашистских и нацистских идей. [19 - Иную специфику народническая традиция приобрела в России. Идеи, связанные с восприятием народа в качестве особого организма, а «народной души» – как основы культурно-исторических типов, высказывались в XIX – начале XX в. многими русскими исследователями, в том числе К. Д. Кавелиным, Г. Г. Шпетом, Н.Я.Данилевским, П.И.Ковалевским. Однако политическое крыло русского народничества в большей степени формировалось под влиянием идей утопического социализма и революционной демократии. Принцип «единства крови» в его программе уступил место «почвенничеству» и «крестьянскому социализму». К началу XX в. русское народничество раскололось на революционное и либеральное (реформистское) течения. Ведущими идеологами первого из них стали П. Л. Лавров, П. Н. Ткачев, Н. К. Михайловский, а второго – Я. В. Абрамов, С. Н. Кривенко, В. П. Воронцов. Либеральное народничество тяготело к идеологии либерального консерватизма, а революционное выродилось в экстремистское движение, проповедующее принципы политического терроризма.]<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Еще одно направление общественной мысли солидаристского типа сформировалось на рубеже XIX–XX вв. в романских странах Европы. В основу его легли идеологические принципы синдикализма и анархизма.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Революционный синдикализм (греч. syndikos – действующий сообща) возник в рабочей среде как альтернатива идеям марксизма. Синдикалистские организации представляли собой межотраслевые союзы, координирующие забастовочную борьбу, пропагандистскую и агитационную деятельность, помощь безработным и жертвам производственного травматизма, просветительскую работу среди рабочих. Синдикалисты считали свою деятельность революционной, поскольку принципиально отказывались от идеи классового сотрудничества. Профсоюзы они рассматривали как систему социальной самоорганизации рабочих, которая в будущем способна стать основой всего общественного строя.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В начале XX в. синдикалистское движение раскололось на два течения. Первое из них образовали массовые профсоюзные организации, борющиеся за экономические права рабочих и укрепление парламентской демократии (ВКТ во Франции, САК в Швеции, тред-юнионы в англосаксонских странах и др.). Второе оказалось под влиянием идей анархизма.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Анархизм начала XX в. представлен двумя основными течениями – анархо-коммунизмом и анархо-синдикализмом. Духовным лидером первого из них стал П. А. Кропоткин. Анархо-коммунисты утверждали, что любые социальные и политические реформы обречены на провал, поскольку осуществляются государством и выгодны прежде всего господствующим классам. Торжество анархии они противопоставляли не только буржуазному государству, но и парламентаризму, многопартийности, демократии. Кропоткин доказывал, что представительное правление само по себе является угрозой личности, поскольку власть большинства оказывается не менее репрессивной, чем господство меньшинства. Идеалом анархо-коммунистов была революционная стихия, свободное самовыражение масс.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Стремление к более активной и организованной политической борьбе привело многих анархистов в синдикалистское движение. Так возник анархо-синдикализм. В идеологии синдикализма анархистов привлекали пропаганда самоуправленческого, безгосударственного общества, отрицание любой классовой диктатуры, осуждение буржуазного строя как средоточия зла и источника порабощения личности. Но в отличие от старых профсоюзных лидеров анархисты привнесли в синдикалистское движение идеологическую бескомпромиссность, стремление к революционной активности. Анархо-синдикалисты пропагандировали самые агрессивные формы протеста – стачки, демонстрации, бойкот, саботаж, видели в них эмоциональный взрыв угнетенной массы, ее творческую, непостижимую для разума жизненную активность. Особое значение придавалось насилию. Индивидуальный террор, взрывы в людных местах рассматривались как возможность «встряхнуть» общество, бросить вызов «ложным» гуманистическим ценностям, «сковывающим» жизненные силы масс, и дезорганизовать государственный строй, «лишающий народ воли».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Таким образом, в начале XX в. идеологии «третьего пути» достаточно четко разделились на две группы. Одну из них составили социально-христианское и солидаристское движения, представители которых критиковали существующий общественный строй, но принципиально отвергали идею его революционного, насильственного изменения. Уже во второй половине XX в. оба движения окончательно интегрировались в официальный партийно-политический спектр, причем христианско-социальная идеология превратилась в одну из опор современного консерватизма, а многие идеи солидаризма вошли в программные установки неолиберальных партий. Иначе сложилась судьба народничества и анархо-синдикализма. Эти движения с ярко выраженным протестным характером, пафосом тотального обновления общества на началах корпоративизма пользовались большой популярностью среди маргинальных групп населения. После окончания Первой мировой войны они сыграли заметную роль в эскалации общественной напряженности и формировании той революционной волны, которая ускорила создание тоталитарных режимов.<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Утверждение либеральной конституционной модели. Радикальная перестройка социального и идеологического пространства индустриального общества в первой половине XX в. сопровождалась реформированием государственно-правовой системы. В ведущих странах Запада этот процесс был сопряжен с формированием либеральной конституционной модели.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Первый опыт конституционного строительства относится к рубежу XVIII–XIX вв. Однако впоследствии в развитии конституционализма наступил спад. Причина заключалась в том, что создание конституционной системы предполагало не только смену формы правления, но и оформление гражданского общества, политическую эмансипацию личности. Требовалась сложнейшая перестройка всей правовой культуры общества, становление гражданского типа политического поведения, преодоление традиционных представлений о власти как основе неизменного, богоданного порядка вещей. Даже в ведущих странах Запада этот процесс растянулся на все XIX столетие. И чем успешнее он развивался, тем очевиднее становилась противоречивость идеологии конституционализма.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Изначально целью конституционного процесса являлась защита гражданского общества от угрозы тирании, а его основным субъектом неизменно провозглашался народ – как суверенное сообщество, учреждающее основы общественного строя и формирующее институты власти. Принцип народного суверенитета стал универсальным для любых конституционных моделей, придавая им демократический характер. Однако демократическая направленность конституционализма вступала в противоречие с его либеральной идеологической основой.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Либеральная конституционная доктрина опиралась на представление о естественном, т. е. прирожденном и неотчуждаемом праве человека на сохранение собственного «Я», независимого от чьих-либо мнений и суждений. Подразумевалось, что люди совершенно равны в своей естественной свободе и ограничены в правовом поведении лишь свободой других людей. Поэтому вся система общественных отношений рассматривалась не в качестве предустановленного социального порядка, а как результат компромисса различных интересов. Конституционное строительство представлялось фактом народного волеизъявления, но не солидарного участия народных масс в политическом процессе, а лишь необходимой основой самоопределения гражданского (т. е. договорного) сообщества.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Именно такой либеральный подход лег в основу конституционной системы США. Примечательно, что, несмотря на всю демократичность американского общества, американская конституционная модель оказалась очень элитарной. Провозглашая народ источником власти, «отцы-основатели» США полагали носителем власти лишь корпус избирателей – граждан, обладающих активным избирательным правом. Настороженное отношение к идее всеобщего избирательного права и длительное сохранение цензовых ограничений диктовались уверенностью в том, что эффективно участвовать в общественной жизни может лишь человек, способный принимать ответственные решения, обладающий в силу своей образованности необходимой политической грамотностью, в силу оседлости – интегрированный в реальные социальные структуры, в силу достаточного материального достатка – имеющий конкретные личные интересы и не склонный к опасному для общества радикализму. Тем самым в качестве полноправного гражданина рассматривался социально успешный индивид, доказавший достигнутым статусом свое умение распоряжаться свободой и заинтересованность в защите соответствующих принципов общественного устройства.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Основным объектом либерального конституционного регулирования оказывалась система государственной власти. Закрепление правового статуса личности ограничивалось провозглашением естественных прав и формированием института гражданства. В остальном действовал принцип «можно делать все, что не запрещено законом». Что касается государственной власти, то здесь, напротив, предполагалось использовать самое жесткое регулирование. Создавалось «государство – ночной сторож», т. е. система властных институтов с предельно ограниченными возможностями политического насилия по отношению к индивиду, предназначенная для активных действий лишь в экстремальных, чрезвычайных обстоятельствах. Политическое «ослабление» государства обеспечивалось ролевой автономией отдельных звеньев властной системы – разделением ветвей власти по принципу «сдержек и противовесов», закреплением независимости правосудия, созданием системы федерализма и регионального самоуправления.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В Европе идеи либерального конституционализма распространялись с трудом. С одной стороны, во многих странах сохранялись прочные монархические традиции, подкрепленные католической и лютеранской конфессиональной культурой. С другой, сам европейский либерализм носил доктринерский характер и не имел прочной социальной опоры. Поэтому первые республиканские режимы, создававшиеся в Европе, оказывались политически очень неустойчивыми – периодические всплески протестных выступлений народных масс сменялись периодами олигархической стагнации. Ситуация стала меняться лишь в начале XX в., когда с образованием «нового среднего класса» возникла основа для прочного демократического конституционного строительства. Первая мировая война сыграла в этом процессе ключевую роль – мобилизация всех материальных и политических ресурсов воюющих наций привела к росту гражданской активности населения, к появлению чувства взаимной ответственности у государственной элиты и масс. И если в странах, потерпевших поражение в войне, волна демократизации была лишь прелюдией к становлению авторитарной государственности, то в ведущих странах Запада впервые сложились условия для устойчивого гражданского консенсуса.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Формирование новой модели конституционализма происходило постепенно, без радикальной ломки сложившихся государственных систем. Опыт Великобритании, Швеции, Дании, Голландии, Бельгии показал, что демократизация возможна и при монархическом строе. Основой для привнесения принципов конституционализма в традиционную для Европы политическую систему стало обеспечение эффективного общественного контроля за властными структурами, избираемость ключевых лиц в государственной властной иерархии, гласность в деятельности государственных органов, признание гражданского равноправия и принципа верховенства права над политической волей властных институтов.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;По мере введения всеобщего избирательного права большую роль приобретало оформление многопартийной системы, способной придать парламентскому процессу стабильный и демократический характер. При этом первоначально становление многопартийности носило либеральный характер. Свободный порядок формирования партий, не требующий санкции со стороны властей, их открытое участие в избирательном и законотворческом процессе, гласность взаимоотношений партий с электоратом и открытая состязательность в межпартийной борьбе придали партийному строительству предельно неформальный характер. Либеральная модель конституционализма вообще не предполагала закрепление какого-либо особого статуса партий, поскольку их создание рассматривалось лишь как результат реализации основных гражданских и политических прав личности. Не случайно, что в странах с либеральными традициями конституционализма закрепилась двухпартийная система, а сами партии не имели массового членства и четких преемственных программных установок.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Эволюция многопартийной демократии в Европе в первой половине XX в. значительно изменила само представление о партийности. Решающим шагом стал выход на политическую арену рабочих партий, имевших массовое членство и ставящих перед собой стратегические цели в политической борьбе. Переход социал-демократии на реформистскую платформу и активное включение левых партий в парламентский процесс создали принципиально новую ситуацию и для остальных политических сил. Уже после окончания Первой мировой войны практически во всех странах Европы началась консолидация правых и центристских партий, формировались многопартийные коалиции, участники которых солидарно выступали как в ходе избирательных кампаний, так и в законотворческом процессе.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Несмотря на введение всеобщего избирательного права и заметную демократизацию общественной жизни, большинство партий сохранили так называемую электоральную организационную модель. Она предполагала состязательную борьбу за избирателя, а не обеспечение массового партийного членства и наличие большого числа партийных функционеров. Это резко повысило общественную значимость избирательных кампаний. Публичная предвыборная полемика постепенно превращалась в эпицентр политической жизни, тогда как законотворческий процесс все больше приобретал «технический» характер и оказывался полностью зависимым от действий крупнейших партий или правящих парламентских коалиций.<br>
<br><br><br><h3>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Глава 7<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;МОДЕЛИ УСКОРЕННОЙ МОДЕРНИЗАЦИИ В XX в<br></h3><br><h3>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Проблема «догоняющего развития» на рубеже XIX–XX вв<br></h3>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Успехи и противоречия ускоренной модернизации. В конце XIX в. ряд крупнейших держав Европы – Германия, Австро-Венгрия, Россия, Италия – вступили в период системных реформ, направленных на ускорение процесса социально-экономической и политической модернизации. В кратчайшие по историческим меркам сроки в этих странах была создана высокомонополизированная индустрия, завершилось складывание общенационального рынка, формирование разветвленной банковской системы. Начались радикальные преобразования в аграрном секторе. Бурно развивалась транспортная инфраструктура. В ведущих отраслях промышленности широко внедрялись новейшие технические и технологические достижения. Относительно невысокая внутриотраслевая конкуренция и ускоренная централизация производства способствовали быстрой монополизации экономической системы.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Уже к началу XX в. страны, вставшие на путь ускоренной модернизации, не только приблизились по уровню развития к лидирующим державам Запада, но и включились в борьбу за перераспределение сфер колониального влияния, геополитическое соперничество в Европе, гонку вооружений. Особенно заметными были успехи Германии, которая вышла на второе место по индустриальному развитию. К 1913 г. ее доля в мировом промышленном производстве достигла 16 %. Среднегодовые темпы роста немецкой экономики в 1870–1913 гг. составили 2,9 % (в США – 4,3 %, Великобритании – 2,2 %). Передовая технология и широкая механизация производства обеспечили беспрецедентные темпы роста производительности труда на германских предприятиях – ежегодно в среднем на 2,6 % (в США – 1,5 %, Великобритании – 0,6 %), относительно низкую себестоимость немецких товаров, их высокое качество. Как следствие, Германия на рубеже XIX–XX вв. превратилась в одного из ведущих экспортеров промышленной продукции. Только за период 1900–1903 гг. объем внешней торговли удвоился: объем экспорта вырос с 4,6 до 10 млрд марок, импорта – с 5,7 до 10,7 млрд марок. Германия активно включилась в мировой рынок разделения труда. В 1897 г. немецкие предприниматели участвовали в 40 международных соглашениях и картелях, в 1909 г. – уже почти в 100.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Рывок в наращивании экономической мощи Германии происходил на фоне ускоренной концентрации производства и централизации капитала. Ведущие отрасли экономики развивались на базе крупных монополистических объединений. Особенно увеличились темпы монополизации после циклического кризиса 1893 г. (до этого в течение года создавалось примерно 24 картеля, в 1893–1896 гг. возникло 260 картелей, в 1896–1900 гг. – 300). Накануне Первой мировой войны в немецкой промышленности существовало более 600 монополистических объединений. Опорой монополизированного производства была высокоразвитая финансово-банковская система. Еще в начале 70-х гг. XIX в. Германию охватила волна грюндерства – массового образования акционерных обществ, банков и страховых компаний, сопровождавшегося широкой эмиссией ценных бумаг и ростом биржевой активности. Это позволило в кратчайшие сроки аккумулировать огромные инвестиционные средства. В начале XX в. происходил быстрый процесс централизации капитала. К 1909 г. девять крупнейших банков сосредоточили 83 % всего капитала в стране.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Социально-экономическое и политическое развитие Италии и Австро-Венгрии на рубеже XIX–XX вв. оказалось не столь динамичным, но и здесь процесс модернизации шел ускоренными темпами. Почти триумфально проходило в эти годы становление японской экономической модели. Важнейшие системные реформы были осуществлены в России. Модернизационный рывок стран «второго эшелона» изменил соотношение сил на мировой арене и тем самым достиг своей основной цели. Но форсированная модернизация не могла привести к созданию сбалансированной социально-экономической системы. Все более очевидным становился разрыв между темпами роста производства и покупательной способностью населения. Отрасли, ориентированные на личное потребление (легкая, пищевая, текстильная), испытывали большие трудности со сбытом. Они отставали в капитализации производства, что замедляло темпы их технологического обновления и способствовало сохранению архаичных форм трудовых отношений. В целом в экономике стран «второго эшелона» сложилось причудливое сочетание элементов производственной культуры и предпринимательства, свойственных совершенно разным стадиям развития индустриальной экономической модели.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Особенно специфические формы в странах «второго эшелона» приняла модернизация сельскохозяйственной сферы. Ее основой стало не качественное обновление технико-технологической базы производства, а социально-экономическая дифференциация сельского населения, выделение зажиточной крестьянской верхушки, способной вести рентабельное хозяйство, и обезземеливание остальной части крестьянства. При отсутствии притока инвестиционных средств (в силу неразвитости системы кредита), сохранении децентрализованной патриархальной структуры сбыта сельскохозяйственной продукции основным источником прибавочного продукта становился труд батраков, наемных сезонных рабочих. Ситуация еще больше осложнялась из-за сохранения латифундий и остатков сословных привилегий крупных землевладельцев. В итоге в России, Италии и Австро-Венгрии аграрные регионы превратились в своеобразную «внутреннюю периферию», заметно отстающую по темпам развития от индустриальных центров.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Несбалансированная отраслевая структура, малая емкость внутреннего потребительского рынка и острая конкуренция в мировой торговле, незавершенность процесса складывания финансовой инфраструктуры делали экономику стран «второго эшелона» чрезвычайно зависимой от государственного патернализма. Государство выступало не только инициатором структурных преобразований, но и крупнейшим инвестором. Оно несло бремя огромных финансовых расходов, связанных с развитием транспортной инфраструктуры, инвестиционной поддержкой стратегически важных отраслей, проведением земельных реформ. Происходило сращивание финансово-банковского сектора с государственной бюрократией, что лишало экономику маневренности и препятствовало развитию эффективной рыночной инфраструктуры.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Результаты Первой мировой войны еще больше осложнили процесс ускоренной модернизации. Страны «второго эшелона» понесли самые значительные потери, усугубившиеся репрессивными решениями Парижской мирной конференции. Распад империй Гогенцоллернов, Габсбургов и Романовых, радикальная перекройка политической карты и волна революций в Европе подорвали исторически сложившуюся систему экономических связей. Приход к власти в России в 1917 г. партии большевиков стал прологом к опустошительной Гражданской войне. Германия, объявленная виновницей Первой мировой войны, лишилась значительных территорий и была поставлена условиями Версальского договора на грань экономической катастрофы. В еще более бедственном положении оказалась Австрия, превратившаяся в небольшое государство и лишившаяся связей с другими частями прежней империи Габсбургов. Немногим лучше было положение Италии, которая формально вошла в число победителей. Уже в 1922 г. здесь установился фашистский режим, взявший курс на экономическую автаркию.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Приход к власти в России большевиков, а в Италии – фашистов привел к созданию в этих странах тоталитарных политических систем и крупномасштабному огосударствлению экономики. В Германии и Австрии, несмотря на послевоенный революционный кризис, были сформированы демократические режимы и сохранена рыночная экономическая модель. Однако послевоенное восстановление сопровождалось огромными трудностями. Необходимо было фактически заново создавать систему транспортных коммуникаций и всю рыночную инфраструктуру, ликвидировать массовую безработицу и угрозу голода. Серьезной проблемой стала инфляция, принявшая в 1919–1922 гг. гипертрофированные формы. К тому же позиции национального капитала в этих странах были подорваны. После подписания Женевских протоколов (1922) и принятия плана Дауэса (1924) экономика Австрии и Германии оказалась под контролем международных банковских кругов. Ситуация стабилизировалась лишь во второй половине 1920-х гг., хотя социальное положение большей части населения так и осталось очень тяжелым. С наступлением же мирового кризиса в 1929 г. Германия и Австрия вновь оказались на грани экономической катастрофы.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Итак, в результате развертывания на рубеже XIX–XX вв. процесса ускоренной модернизации в странах «второго эшелона» произошла глубокая структурная перестройка всей экономической системы. В ходе этого форсированного, во многом искусственного рывка сложилась деформированная модель общественного развития. Ко всем противоречиям, присущим монополистической экономике, добавилась отраслевая и региональная несбалансированность, инвестиционный «голод», отсутствие платежеспособного внутреннего спроса, недостаточная мобильность рабочей силы, растущие социальные проблемы. Но особенно разрушительные последствия имели изменения в массовой психологии и общественном сознании.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Маргинализация общества в условиях «догоняющего развития». Ускоренная модернизация оказала крайне негативное воздействие на социальную структуру общества. Упрочение капиталистического характера экономики и вытеснение многоукладности подрывали положение многочисленных традиционных слоев населения. Росло число людей, утративших социальный оптимизм, перспективы на будущее. Буржуазия и промышленный пролетариат, несмотря на усиление их общественной роли, не могли служить противовесом этой негативно настроенной среде. Городская и сельская буржуазия еще не имела достаточной экономической мощи, чтобы претендовать на роль господствующего класса. В составе общественной элиты по-прежнему сохранялись сословные (дворянство, духовенство) и корпоративные (чиновничество, офицерство) группы. Рабочий класс, напротив, был минимально дифференцирован и представлял собой классический пролетариат ранней индустриальной эпохи. Высокий уровень эксплуатации и низкая профессиональная квалификация способствовали политизации профсоюзного движения и превращению пролетариата в агрессивно настроенный революционный класс.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В чрезвычайно сложном положении в условиях ускоренной модернизации оказалась интеллигенция. Она была вынуждена приспосабливаться к стремительному изменению общественных отношений, новым стандартам социального поведения, что вступало в противоречие с ее ролью хранительницы традиционных ценностных ориентиров, морально-этических принципов, конфессиональной культуры. Интеллигенция утрачивала корпоративный дух и превращалась в «прослойку» классового общества.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Помимо обострения классовой борьбы, в странах ускоренной модернизации зарождался еще один опаснейший социальный конфликт. В основе его лежали причины не столько экономического, сколько психологического характера. Растянувшиеся на несколько десятилетий реформы и революционные потрясения разрушили привычный образ жизни миллионов людей. Происходил насильственный распад традиционного общественного уклада, основанного на представлении о стабильности, культурной и нравственной обусловленности всего порядка вещей. На смену ему должны были прийти состязательный образ поведения, гибкость мышления и быстрота психологических реакций, деловитость и рационализм человека. Но результатом такого ментального надлома стала маргинализация общества.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Понятие «маргинальность» (лат. marginalis – находящийся на краю) характеризует тяжелую форму невроза, связанную с кризисом идентичности. Маргинальные реакции проявляются как устойчивое ощущение тревоги, неуверенности, беспомощности, «неприкаянности». Они обусловлены противоречием между внутренними установками человека и быстро меняющейся социальной средой.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Ускоренная «неорганическая» модернизация провоцирует в обществе массовые маргинальные реакции. Человек с традиционным типом сознания испытывает в таких условиях сильнейший стресс. Он болезненно воспринимает не только необходимость нести ответственность за собственную судьбу и включаться в жесткую конкуренцию, но и, прежде всего, распад единого морально-нравственного пространства, появление конкурирующих моделей поведения, пренебрежительное отношение к культурным традициям. Личная свобода, не выстраданная и завоеванная, а приобретенная в результате распада привычного социального порядка, ассоциируется для такого человека с одиночеством, изоляцией, порождает растерянность и разочарование. Социальная мобильность, индивидуальная успешность, состязательный стиль жизни отторгаются как явления «бездуховные», разрушительные с точки зрения нравственности и конфессиональной традиции.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Не находя понимания и поддержки в обществе, маргиналы все больше утрачивают реальность мировосприятия. Их неуверенность в себе и мечта о спокойной жизни без страха за будущее перерождаются в обостренную потребность подчиниться чему-нибудь властному, «истинному», безусловно значимому. Индивидуальная свобода и толерантный стиль отношений вызывают презрение и агрессивное неприятие. Маргиналы испытывают потребность в особых формах коллективной идентичности, способных создать иллюзию собственного величия и избавить от необходимости критически осмысливать происходящее. Поэтому психологически они легко объединяются в массу, тяготеющую к экстремистским формам национализма, религиозному и идеологическому фундаментализму.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Источник социальной напряженности маргинальная масса ищет в неких внешних силах. Наличие мифического образа врага избавляет от ощущения собственного бессилия. Для маргинала важно лишь «устоять», проявить несгибаемость, сохранить верность традициям, защитить «исторические завоевания». Неизбежный результат подобных настроений – распространение националистической ксенофобии, конфессиональных предрассудков и классовых предубеждений. Но маргинальность не может стать основой для подлинного возрождения национального духа или религиозных традиций. Для массы необходим образ «абсолютного врага» – безличный, воспринимающийся как тотальное воплощение зла, опасности, агрессии. Не случайно регионы «догоняющего развития» захлестнула волна этнических, конфессиональных и классовых конфликтов, острота которых превзошла самые страшные опасения современников. Оказалось, что маргинализация общества способна в кратчайшие сроки взорвать многонациональную государственность, вызвать чудовищные проявления жестокости по отношению к недавним соседям, спровоцировать межгосударственные и международные конфликты.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Первая мировая война поставила точку в формировании психологии «человека массы». Она была воспринята маргиналами как событие личной жизни, доказательство собственной исторической значимости. Пройдя через страшную бойню и окопную грязь, «человек массы» не возненавидел войну, а увидел в ней символ нравственного очищения и героического братства. На смену идеалам гуманности и разумности пришло иррациональное и даже мистическое ощущение естественности насилия. Культ силы, неразборчивость в средствах, жестокость, спокойное отношение к массовым убийствам стали обычными явлениями для сотен тысяч людей. В их сознании рождалось желание увидеть гибель «старого мира» с его «поддельной» культурой и «притворной» моралью. Показателен тот факт, что именно «фронтовое братство» послужило основой формирования экстремистских революционных движений, открывших путь становлению тоталитарных диктатур.<br>
<br><br><h3>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Вызов тоталитаризма<br></h3>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Формирование идеологий тоталитарного типа. Фашизм. На фоне углубления общественных противоречий, вызванных ускоренной модернизацией и последствиями Первой мировой войны, произошло формирование нескольких типов экстремистской политической идеологии. Многие представители протестного движения разделяли идеи революционного анархизма. Пафос тотального разрушения всего социального порядка находил широкий отклик в обществе. Однако в рядах анархистов оказывались по большей части деклассированные индивиды, утратившие как привычный образ жизни, так и само стремление к коллективной идентичности, бросавшие вызов обществу во имя абстрактных целей и обреченные на социальное одиночество. Они становились мощным детонатором революционных потрясений, однако не могли создать сколько-нибудь позитивную программу общественных преобразований.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Протестные движения, претендовавшие не только на разрушение «старого мира», но и на создание альтернативного общественного строя, формировались в русле трех идеологических доктрин: органического национализма, расизма и революционного марксизма. Их общей чертой было стремление доказать формальность и историческую обреченность либеральной демократии и конституционно-правовой государственности в отличие от неких «истинных» основ человеческих взаимоотношений. Дух протеста соединялся в их программах с обостренным ощущением собственной исторической правоты, безапелляционной уверенностью в «высшем» смысле своих политических идеалов. Именно такая гремучая смесь нигилистического бунтарства и романтического идеализма оказалась особенно привлекательной для маргиналов.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Наиболее распространенным порождением маргинализации общественного сознания стала идеология фашизма (ит. fascio – пучок). Свое название она получила по наименованию боевых отрядов итальянских националистов и ветеранов Первой мировой войны. Политические движения фашистского типа сформировались во многих странах Европы. Существенно отличаясь по степени массовости, идейного радикализма и притязаний на власть, они ориентировались на схожие программные установки.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Идеологическая система фашизма основывалась на пропаганде «органического» понимания жизни. «Для фашизма человек – это индивид, единый с нацией, Отечеством, подчиняющийся моральному закону, связующему индивидов через традицию, историческую миссию и парализующему жизненный инстинкт, ограниченный кругом мимолетного наслаждения, чтобы в сознании долга создать высшую жизнь, свободную от границ времени и пространства», – утверждал лидер итальянских фашистов Б. Муссолини.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Своих идеологических противников из либерально-пацифистского лагеря фашисты обвиняли в насаждении искусственных, формализованных принципов человеческих взаимоотношений. В противовес они выдвигали идеал тотальной борьбы, «долга совершенствования и завоевания». «Фашизм желает человека активного, со всей энергией отдающегося действию, мужественно сознающего предстоящие ему трудности и готового их побороть, – утверждал Муссолини. – Он понимает жизнь как борьбу, помня, что человеку следует завоевать себе достойную жизнь, создавая из себя самого орудие для ее устроения». В то же время фашисты отрицали идею классовой борьбы. Они утверждали, что марксистское пролетарское движение превращает людей в «статистов истории», происходит подмена общенародной солидарности, «длящейся в истории», искусственными конфликтами в сфере собственности и трудовых отношений. «Фашизм родился из разочарования в прежних политических и социальных системах, из искания новых путей и решительной переоценки обанкротившихся ценностей, – писал идеолог русского фашизма К. Родзаевский. – Фашизм как мировое движение стремится к переустройству современных либерально-демократических и социалистических государств на началах господства духа над материей (религии), нации и труда (социальной справедливости)».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Характеризуя специфику фашистского мировоззрения, один из идеологов итальянского фашизма Дж. Джентиле называл его «тотальной концепцией жизни». В программу итальянской фашистской партии вошло понятие «тотальное государство», как «государство, поглощающее всю энергию, все интересы и все надежды народа». [20 - Вскоре в американской политологии закрепилось производное понятие «тоталитаризм», которым характеризовались как фашистские, так и советская и нацистская политические системы.]<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Отношение к государству как тотальному воплощению народной воли стало наиболее характерным признаком фашистской идеологии. «Основное положение фашистской доктрины, – писал Муссолини, – это учение о государстве. Для фашизма государство представляется абсолютом, по сравнению с которым индивиды и группы только «относительное». Индивиды и группы «мыслимы» только в государстве. Фашистское государство имеет свое сознание, свою волю, поэтому и называется государством «этическим». Для фашизма государство не ночной сторож, занятый только личной безопасностью граждан. Государство является фактом духовным и моральным. Оно есть хранитель и блюститель народного духа, веками выработанного в языке, обычаях, вере. Государство есть не только настоящее, оно также прошедшее, но, главное, оно есть будущее».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Воплощением идеи тотальности фашистского государства был принцип вождизма. «Фашизм не является диктатурой, это диктатура – следствие фашизма, – рассуждал на эту тему французский философ профашистского толка П. – Д. Ла Рошель. – В Италии существовало целое движение, подъем целого поколения, искавшего и нашедшего фашизм, движение, которое выразилось в Муссолини… Вождь – это плод долгой череды усилий, это награда людям смелости и воли. Множество людей должны искать, думать, действовать, чтобы затем лучший из них, выдвинутый ими, в свою очередь заставил их самих устремиться вперед».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Опираясь на идею тотальности «народного» государства, фашисты стремились превратить все общество в единую корпоративную систему. «Фашизм создает новый социальный строй, построенный на принципах примирения классовых интересов посредством корпоративной системы», – отмечал К. Родзаевский. В качестве корпоративных групп фашисты рассматривали производственные коллективы, территориальные сообщества, религиозные общины, семью. Большое значение многие фашистские движения придавали возрождению религиозных ценностей. «Наша война – не гражданская война… это крестовый поход, война религиозная, – утверждал испанский диктатор Ф. Франко. – Все мы, кто ведет сражение, – солдаты Бога, и мы сражаемся не против людей, а против атеизма и материализма». Католическая церковь, естественно, осуждала любые формы политического экстремизма. Но фашистская программа построения корпоративного общества, основанного на надклассовой солидарности, была созвучна идеям социального католицизма первой половины XX в.<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;От «нордического мифа» и «консервативной революции» к идеологии национал-социализма. В совершенно ином русле формировалась идеология национал-социализма, которую исторически принято называть немецким фашизмом. В ней переплелись расизм и идеи «консервативной революции», возникшие в фёлькишской среде.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Расовая теория была чрезвычайно популярна в Европе на рубеже XIX–XX вв. Под влиянием исследований Ж. де Габино, Х. Чемберлена, Г. Клемма и С. Ешевского закрепилось представление о расах как особых биосоциальных сообществах, представители которых обладали генетически наследуемыми качествами поведения, мышления, внешнего облика и даже мировоззрения. «Раса – носитель всего, и личности, и государства, и народа, – утверждал немецкий расолог Ф. Ленц. – Из нее исходит все существенное, и она сама суть. Она не организация, а организм…»<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Представители немецкой расовой теории Г. Гюнтер, А. Розенберг, Л. Вольтман, Э. Крик, О. Рехе, О. Амон придали расологии не столько научный, сколько политический, пропагандистский характер. В их работах расовая идея превращалась в «миф крови», требующий радикальной перестройки человеческого существа. «Расовую душу нельзя потрогать руками, – писал А. Розенберг, – она воплощена в связанной кровью народности, увенчана и сплочена как эталон для сравнения в великих личностях. Эта целостность представляет собой не только «дух», а дух и волю, т. е. жизненную совокупность». Ту же мысль доказывал и Г. Гюнтер: «Впервые в мировой истории люди поняли причины величия и упадка народов. На основе этих знаний можно создать новый порядок в государстве и в личной жизни каждого человека. Грядет новая романтика – романтика расы. Она будет прославлять чистую нордическую кровь и создаст новые представления о добродетели и пороке».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В немецкой расологии центральной стала идея превосходства так называемой нордической расы. Принадлежность к этой расе определялась прежде всего по внешним признакам: продолговатой форме черепа, высокому росту, светлым волосам. Многие расологи утверждали, что представители «нордической расы» – потомки древних ариев. Смешивая языковые, этнокультурные и расовые признаки, они доказывали существование особой человеческой элиты, якобы несущей в себе «наследие предков». «Мир все больше признает германский феномен и превосходство нордической расы над всеми остальными, – писал К. Фердинанд. – Задача нордического духа заключается поэтому в обеспечении повсеместного проникновения по всему миру нордического стиля и принципов. Ничто не должно поколебать нашей уверенности в такой необходимой закономерности, даже если при этом нарушаются и ликвидируются основы других рас».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Пропаганда расового превосходства в сочетании с антисемитизмом и националистическим шовинизмом находила широкий отклик в фёлькишской среде. В ином духе идею народного единства, характерную для фёлькише, попытались выразить представители историко-органической философии О. Шпенглер, Меллер ван ден Брук, К. Шмитт, Э. и Ф. Юнгеры. Их воззрения получили название идеологии «консервативнойреволюции».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В своих размышлениях идеологи «консервативной революции» опирались на органическое понимание человеческого общества. Э. Юнгер предложил называть органическое единство «гештальтом» (нем. Gestalt – целостность), т. е. «целым, которое включает в себя больше, чем сумму своих частей». Он предсказывал наступление «новой эпохи», когда искусство, политика, наука окажутся под влиянием гештальтов – не в качестве формальных шаблонов мышления, а как высших, «тотальных» смыслов. Сам человек, по мысли Э. Юнгера, также является гештальтом, поскольку включает больше, чем сумму своих сил и способностей: «Он глубже, чем способен об этом догадываться в своих глубочайших мыслях, и могущественнее, чем может вообразить в самом мощном своем деянии». Э. Юнгер утверждал, что в обществе каждый человек помимо своей воли включен в иерархию гештальтов, благодаря которым получает «подлинность бытия», «мощь, богатство и смысл жизни». Народ же является венцом этой иерархии, ее творцом и творением.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Особого рода гештальтом братья Юнгеры и другие представители идеологии «консервативной революции» считали национальные сообщества. Национализм они определяли как глубинное, невыразимое во всей полноте чувство сопричастности к духовной сущности своего народа. «Национализм связан с определенными историческими силами, – писал Ф. Юнгер. – Он не борется против исторического сознания, напротив, он стремится вдохнуть в него новую жизнь. Он желает пробудить чувство трагической и героической полноты прошлого, усилить народное притязание на власть и увидеть в нем будущее». Отношение к нации с этой точки зрения является своего рода тайной и не может быть выражено в рациональных категориях. Без ощущения мистической сопричастности к народу любое сообщество людей остается механической массой.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В философских и публицистических произведениях братьев Юнгеров ярко отразился весь трагизм идеологии «консервативной революции». Так, блестящий литератор Э. Юнгер создал в своих романах и дневниках образ мировой войны как торжествующего абсурда и хаоса, гибели всех ценностей старого мира. Война рассматривалась им как переломный момент в истории общества – после нее уже невозможно мыслить прежними категориями добродетели и гуманизма. В то же время именно война способствовала, по мнению философа, пробуждению в народе истинного национального духа.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Большое впечатление на современников оказали философские труды О. Шпенглера, в том числе его книги «Закат Европы» и «Прусская идея и социализм». Предрекая угасание и гибель европейской цивилизации, Шпенглер рассуждал о тех «здоровых» силах общества, которые способны создать новое культурное ядро. В этой роли он видел прежде всего представителей «пруссачества, обновленного социализмом». Говоря о «прусском характере», Шпенглер акцентировал его «подлинно социалистический характер»: «Не «Я», но «Мы», коллективное чувство, в котором каждое отдельное лицо совершенно растворяется. Не каждый стоит за себя, а все за всех, с той внутренней свободой в высшем смысле – свободой повиновения, которая всегда отличала лучших представителей прусского воспитания».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Тема «национального социализма» поднималась и в концептуальной работе «Третий рейх» Меллера ван ден Брука (настоящее имя – Артур Меллер). Вслед за Шпенглером Меллер ван ден Брук рассуждал о борьбе «молодых народов», в том числе немцев, против «старых» наций дряхлеющей гуманистической Европы. Источником сил национального возрождения он считал немецкие традиции племенного сознания и немецкую имперскую идею. Причем «прусский дух», воплощенный в «активной и монолитной» государственности, Меллер ван ден Брук противопоставлял «аморфности», присущей, по его убеждению, остальным немцам. Сложившийся на прусской почве человеческий тип – стойкий, связанный прочными духовными узами со своим народом и готовый к самоотречению во имя «высших ценностей», – являлся для него прототипом немца, которого предстояло воспитать. Меллер ван ден Брук подчеркивал, что в основе политики должно лежать национальное воспитание, т. е. осознание немцами своей «сущности», с тем чтобы затем «наполнить ею» весь остальной мир. Грядущее торжество «немецкого духа» Меллер ван ден Брук называл Третьим рейхом (вслед за Священной Римской империей и империей Бисмарка).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Идея германской национально-консервативной революции на первый взгляд вполне сочеталась, с одной стороны, с расистским «нордическим мифом», а с другой – с фашистским идеалом тотального «народного» государства. Однако привнесение в историко-органическую философию принципов расизма создавало совершенно новую идеологическую доктрину. Основой исторического процесса провозглашался не сам народ, а мистическая «расовая душа», которая раскрывается в людях не благодаря их солидарности, а, напротив, через преодоление обыденных связей, воспитание «сверхчеловеческого» духа. «Мы исходим из того, что человек от природы – общественное существо, и в общественном бытии он подчинен законам развития расы, – рассуждал основатель «расовой педагогики» Э. Крик. – Но члены общества – это не безликие числа, каждый из них имеет свое назначение. Ни народ, ни тем более государство – это не личности. Личность – это только отдельный человек». Еще более жестко эту мысль впоследствии сформулировал Гитлер: «Так же как высшая раса призвана управлять низшими расами, так же и в рамках высшей расы власть должна принадлежать высшим личностям». Подобный подход открывал путь для рассуждений о необходимости расового «очищения» самого немецкого народа, о наднациональном, мировом характере будущего «расового порядка». Это и предопределило принципиальное отличие нацизма как от фёлькишской, так и от фашистской идеологии.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Понятие «нацизм» (национал-социализм) сформировалось достаточно случайно, когда в первые послевоенные годы в пестром конгломерате немецких протестных движений возникла Национал-социалистическая немецкая рабочая партия (НСДАП) под руководством А. Гитлера. Идеал национального социализма был популярен в Германии в те годы благодаря публицистическим работам О. Шпенглера и его единомышленников. Но гитлеровцы привнесли в эту идею ярко выраженный расовый и мистический, оккультный подтекст. В течение нескольких лет НСДАП проделала путь от синдикалистских лозунгов и фёлькишских идей до оголтелой пропаганды «тысячелетнего Рейха» арийской расы.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Свастика (древний мистический символ вечного движения солнца) стала официальной эмблемой нацистской партии, обозначающей соединение арийских традиций с героикой древнегерманских нибелунгов. Нацисты использовали множество ритуалов, в том числе салют поднятой вверх рукой, массовые факельные шествия. Вся эта символика, выражающая мистическое единство членов партии, имела большое идеологическое значение. Именно партия рассматривалась нацистами как торжество расового духа. «Партия вырабатывает определенный символ веры, и на основе этой программы мы строим строго централизованную организацию, которая одна только может принести победу нашему миросозерцанию», – утверждал Гитлер.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Как лидер партии, Гитлер считался «фюрером германской нации». Фюрерство, олицетворявшее идеологию вождизма, нацисты возвели в основной принцип духовной жизни каждого немца. Р. Гесс называл фюрерство моральным долгом. «При любых своих действиях задавайте себе вопрос: как поступил бы Вождь (каким вы себе его представляете), – писал он. – Это значит: в любой форме всегда быть слугой тотального национал-социализма Адольфа Гитлера, сознательно и от всего сердца, от начала и до конца быть последователем Вождя!»<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;После прихода к власти нацисты окончательно отказались от органической трактовки понятия «народ». Принцип «расовой чистоты» приобрел ключевое значение в нацистской идеологии. «Священное право, являющееся в то же время священной обязанностью: человек должен неусыпно заботиться о том, чтобы кровь его осталась чистой, ибо, только сохранив лучшую часть человечества, мы обеспечиваем возможность более высокого и благородного развития всего человечества на земле», – писал Гитлер.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Своей главной задачей нацисты провозглашали не торжество солидарных интересов немецкого народа, а создание мирового расового порядка. Германское государство поэтому не являлось для них «тотальным» воплощением «расовой души». В этой роли выступала партия и ее фюрер. «Правильный взгляд на государство заключается в том, что государство является не целью, а средством к цели, – утверждал Гитлер. – Правда, без государства нет высокой человеческой культуры; но само государство не является еще главным фактором культуры. Главным фактором является исключительно наличие расы, способной стать творцом культуры. Государство только сохраняет расу».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Принцип партийности и главенство наднациональных задач, связанных с созданием нового мирового порядка, сближали нацизм с идеологией большевизма. Появление большевизма на мировой политической арене было связано с расколом рабочего движения на два течения: социал-реформистское и революционное. В то же время большевистская идеология не была лишь продолжением революционных традиций марксизма. Подобно нацизму и фашизму, большевизм отразил парадоксальное стремление маргинальных групп не только уничтожить диктатуру «старого мира», но и создать еще более жесткий, тотальный «новый порядок». И если фашисты видели основой этого порядка «народное государство», то большевики и нацисты – «партию нового типа», способную возглавить «мировую революцию» и открыть новую эпоху всемирной истории.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Нацистская и большевистская идеологии изначально возникли как непримиримые политические противники. Но подлинную сущность этого противоборства емко сформулировал Ф. Хайек: «Национал-социализм и большевизм боролись за людей с определенным, схожим типом сознания и ненавидели друг друга, как ненавидят еретиков». Нацизм опирался на расовую мифологию, что с точки зрения марксизма являлось, как минимум, социальной демагогией. Но и большевизм, по справедливому рассуждению Бердяева, «воспринял не научную сторону марксизма, а его мессианскую, мифотворческую религиозную сторону, показал, как велика власть идеи над человеческой жизнью, если она тотальна и соответствует инстинктам масс». Большевизм, как и нацизм, привлек маргинальную массу не столько политическими идеями, сколько экстремистской энергетикой, фанатичной безапелляционностью, самозабвенной верой в абстрактные идеалы. «В большевизме есть здоровое, верное и вполне согласное с христианством понимание жизни человека как служения сверхличной цели, как служения не себе, а великому целому, – писал Бердяев. – Но эта идея искажается отрицанием самостоятельной ценности и достоинства каждой человеческой личности, ее духовной свободы. В большевизме эта идея приняла почти маниакальные формы и превращает человека в орудие и средство революции».<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Особенности авторитарных и тоталитарных политических режимов. Радикальное изменение политической карты Европы после Первой мировой войны и революционная война первых послевоенных лет вызвали появление политических режимов принципиально нового типа – авторитарных и тоталитарных диктатур.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Авторитаризм XX в. явился парадоксальным порождением секуляризации и демократизации общественного сознания. Традиционное представление о государственной власти как части богоданного порядка вещей уступило место идее национального суверенитета, права народа на политическое самоопределение. В общественно-политической жизни и конституционно-правовом строительстве акцент делался на решении «общенациональных» задач. Однако в большинстве стран Запада (как во «втором эшелоне», так и в «периферийных» регионах) становление гражданского общества и политическая эмансипация личности проходили гораздо медленнее, чем другие модернизационные процессы. Поэтому независимо от вспышек революционной активности масс перестройка монархической государственности шла в направлении персонификации власти, а не реального народовластия. Складывался «авторитарный синдром»: чем сильнее разрушались традиционные сословные институты и чем шире становилась возможность свободного народного волеизъявления, тем больше крепло желание увидеть во главе государства «сильную руку», способную навести «порядок». Причиной этого явления была патерналистская психология, укорененное отношение к власти как внешней по отношению к «простому народу» силе.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Уже первый опыт формирования новой авторитарной государственности (режимы Ю. Пилсудского в Польше, М. Хорти в Венгрии, М. Примо де Ривера в Испании) выявил характерные особенности этой политико-правовой модели. Ускоренный распад монархической государственности и сословного правопорядка сопровождался закреплением многопартийности и парламентаризма. Но эти институты носили формальный характер. Реальной опорой правящих режимов становились армейские круги и государственная бюрократия. Лояльность же народных масс носила сугубо морально-психологический характер и основывалась на феномене вождизма.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Харизматическая фигура вождя олицетворяла для масс величие и справедливость государства, его «народный дух». При этом степень реальной персонификации власти существенно разнилась. В тех случаях, когда диктаторский режим сохранял реформаторскую стратегию и пытался ускорить социально-экономическую модернизацию с помощью авторитарных методов, личная роль вождя значительно возрастала. Первым классическим примером такой «прогрессистской» диктатуры стал режим М. Примо де Ривера в Испании в 1920-х гг. Но в большинстве случаев авторитарные диктатуры проводили консервативную политику, и ярко выраженные лидеры, едва появившись, вскоре исчезали с политической арены. Нередко складывались даже «диктатуры без диктаторов», т. е. режимы, где за власть с переменным успехом боролось несколько кланов консервативной элиты.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В ином направлении шло государственно-правовое строительство в странах «второго эшелона», уже испытавших противоречивые последствия ускоренной модернизации и столкнувшихся с проблемой массовой маргинализации. Прорыв к власти экстремистских тоталитарных движений создавал здесь условия для формирования особого типа диктатур, не только использующих методы насилия, но и стремящихся подчинить государственную систему своим идеологическим целям.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В Италии, Австрии, Испании, Португалии, а также во Франции и в Норвегии (после поражения во Второй мировой войне) сформировались этакратические (фр. etat – государство) режимы. Их конституционная доктрина основывалась на фашистской идеологии. Источником власти и права провозглашался народ – неразделимое, органическое сообщество, объединенное исторической судьбой, этнической и конфессиональной культурой. Личность отдельного человека рассматривалась лишь как проявление «народной души». Поэтому фашистский конституционализм утверждал тотальность, всеохватывающую значимость «воли народа». Лишь благодаря своему нерасторжимому единству с народом индивид обретал «подлинную» свободу, гарантии прав и соответствующие обязанности перед обществом. Категория естественных прав и свобод человека, договорной принцип правоотношений, демократия как представительное правление большинства членов гражданского общества воспринимались не только как искажение истинных принципов политической жизни, но и прямой вызов интересам народа. «Врагом народа» объявлялся любой человек, противопоставляющий свое мнение «воле народе». Независимый образ мышления становился, таким образом, составом преступного деяния.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Политическая система фашистских режимов строилась на основе тотального огосударствления всех сторон общественной жизни. Государство принимало на себя всю полноту ответственности за определение путей общественного развития, обеспечение социальной справедливости и солидарности, защиту общенародных интересов во внутренней и внешней политике. Все подобные режимы формировались на основе жесткой централизации власти вокруг фигуры вождя. Причем в отличие от обычных авторитарных диктатур принцип вождизма сочетался здесь со строгой иерархией управленческих институтов. В эту систему входили представительные органы власти, государственная бюрократия, армия, органы государственного террора, фашистская партия и связанные с ней общественно-политические движения.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Стабильность фашистских режимов зависела прежде всего от умения вождя балансировать между всеми государственно-политическими институтами, использовать их влияние для укрепления своей личной власти. Опора на армию и бюрократию обеспечивала управляемость общества, хотя для борьбы с «антинародными элементами» создавалась и особая система государственного террора – полицейский контроль, политический следственный аппарат, концентрационные лагеря. Важным элементом бюрократической системы становились органы сословно-корпоративного представительства. Классическим примером может служить Конституция Австрии 1934 г., в соответствии с которой парламент был заменен Советом отраслевых корпораций. Подобные органы выполняли консультативные и совещательные функции.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Политическое представительство интересов народа была призвана осуществлять однопартийная система. Но в действительности фашистские партии так и не стали массовыми. Первоначально в их ряды вливались революционно настроенные маргинальные группы населения, а впоследствии – связанные с режимом чиновники, офицеры, служащие, предприниматели. Большая же часть населения оставалась вне прямого политического влияния режима. Поэтому очень важную роль в формировании общественного мнения приобретала позиция церкви.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В годы понтификата Пия XI католическая церковь недвусмысленно выражала поддержку тем действиям фашистских режимов, которые были направлены на создание корпоративного общественного порядка, укрепление института семьи, возрождение религиозного воспитания и образования. По мере спада экстремистских настроений в маргинальной среде этот фактор политической стабилизации становился все более значимым, а сами фашистские режимы эволюционировали в сторону консервативных диктатур.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Иная разновидность тоталитарных диктатур – партократическая – складывалась под влиянием нацистской и большевистской идеологии. В конституционно-правовой доктрине таких государств понятие «народ» сужалось до определенной социальной группы, которая объявлялась высшим субъектом правоотношений. Так, например, в Советской России и послевоенном Китае основанием общественного строя была провозглашена диктатура пролетариата. В Третьем рейхе в роли носителя народного суверенитета выступала та часть общества, которая отвечала критериям «расовой чистоты». Таким образом, конституционно-правовая доктрина имела двойственный характер: в ней утверждалась суверенность национального государства и в то же время вторичность государственной организации по отношению к партии, выражающей интересы лишь части населения.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В условиях партократических режимов, в отличие от этакратических, партия получала монополию власти, а ее организационная структура дублировала систему государственно-бюрократического и военного управления. Церковь, как носитель «конкурирующей идеологии», вытеснялась на периферию общественной жизни. Принцип партийности радикально менял и систему вождизма. Из единоличной диктатуры вождя она превращалась в иерархичную мобилизационную систему: партийные «вожди» появлялись на всех уровнях политической и социальной организации общества (вплоть до отдельных предприятий и уличных кварталов). Партийная система дополнялась многочисленными общественно-политическими организациями, которые охватывали практически все слои населения. Для некоторых категорий населения принцип партийности становился обязательной нормой (офицерский корпус, чиновничество, преподавательский состав). Под тотальный идеологический контроль попадало подрастающее поколение («гитлерюгенд» в Третьем рейхе, пионерская организация в СССР). Идеологические приоритеты появились и в деятельности репрессивного аппарата. Террор должен был не только карать «врагов народа», но и оказывать воспитательное влияние на лояльную часть общества. Таким образом, если партия превращалась в ядро государства, то спецслужбы становились оплотом партийной системы.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Итак, тоталитарные партократические режимы разительно отличались как от либерально-демократических, так и от фашистских. Эта модель государственности носила ярко выраженный мобилизационный характер, провоцировала гражданскую рознь и наднациональные мессианские устремления. Консолидация подобных режимов осуществлялась не для проведения сбалансированной социальной политики, а для подготовки к «тотальной войне», «мировой революции», «великому скачку». Становление политического режима Третьего рейха поставило не только Германию, но и весь мир на грань военного коллапса. В ходе Второй мировой войны нацизм был уничтожен объединенными усилиями СССР и стран западной демократии. Советская же политическая модель продемонстрировала возможность эволюции тоталитарных партократических режимов к авторитарному государственному строю.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Социально-экономическая модернизация в условиях тоталитарного развития. Формирование тоталитаризма было тесно связано с общим вектором «догоняющего развития» стран «второго эшелона». Встав на путь автаркии и противопоставив свой «исторический путь» западной либеральной демократии, тоталитарные режимы лишь ускорили модернизацию всех сфер общественной жизни.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Экономическая политика фашистских режимов была направлена на стимулирование производственного роста с помощью методов прямого государственного регулирования. Для этого использовались протекционистские таможенные тарифы, регулирование внешней торговли, сочетание запретов на импорт с экспортными субсидиями. Директивное планирование осуществлялось за счет разнообразных ограничений и льгот предпринимательской деятельности. Проводилась и активная инвестиционная политика. Быстрыми темпами рос государственный сектор в тяжелой индустрии, военно-промышленном секторе, транспортных коммуникациях. Но полного огосударствления экономики не происходило. Сохранялась правовая защищенность частной собственности, свобода ценообразования, независимость фондового рынка и рынка капиталов.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Фашистские государства осуществляли и активную социальную политику. Ее целью являлось создание корпоративной общественной системы, преодолевающей классовые противоречия. В основе корпоративного устройства, как правило, лежал сословно-отраслевой принцип. Так, например, Конституция Австрии 1934 г. провозгласила образование «христианского немецкого союзного государства, организованного по сословному принципу». В соответствии с ней в семи основных отраслях экономики создавались корпоративные организации, объединявшие как работодателей, так и рабочих. В Италии основой корпоративной системы стали организации предпринимателей и профсоюзы (синдикаты) наемных работников. В Испании и Португалии оформление корпоративной системы происходило на основе синдикалистского движения.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Формирование корпоративного социального строя меняло всю систему трудовых отношений. В Италии в 1927 г. была принята Хартия труда, закреплявшая солидаристскую направленность коллективных договоров (примирение интересов работодателей и работников, подчинение их высшим интересам производства). Хартия вводила широкий круг социальных и трудовых гарантий для работников, запрещала забастовки и локауты, учреждала государственный трудовой суд с арбитражными функциями. Во Франции также была разработана аналогичная Хартия труда. Основой ее стал закон от 26 октября 1941 г. «О социальной организации профессий»: профсоюзы превращались в корпоративные органы, объединенные в одну «профессиональную семью», подчиненные идее «объединения и гармонии интересов». Количество и состав корпораций устанавливались на основе единой классификации промышленности, торговли и профессий. Во главе каждой корпорации стояли «социальные комитеты», обеспечивавшие взаимовыгодное сотрудничество членов корпорации, но не занимавшиеся политической деятельностью. Государство осуществляло арбитражный контроль за деятельностью корпораций через систему трудовых трибуналов.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В нацистской Германии социально-экономическая политика имела существенную специфику. Здесь также создавалась сословно-отраслевая корпоративная система. Но она использовалась лишь для повышения управляемости общества. Основной задачей было не сглаживание социальных конфликтов, а мобилизация усилий всех групп населения для наращивания темпов экономического роста. Предприниматели, мелкобуржуазные слои, крестьянство, пролетариат, интеллигенция оказались в двойственном положении. Политическая лояльность обеспечивала этим категориям населения немалые преференции, но их экономическая и социальная активность была полностью подчинена воле государства и политической стратегии нацистской партии.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Крупные предприниматели в нацистской Германии пользовались выгодами государственной протекционистской поддержки, были защищены от забастовочного движения. Система государственных заказов снижала степень предпринимательского риска. Однако уменьшилась свобода предпринимательства, возможность получения сверхприбылей. Хозяин предприятия, лишенный права самостоятельно определять виды продукции и масштабы производства, условия найма и цену товаров, по сути, превратился в государственного чиновника. Мелкобуржуазные слои – ремесленники, торговцы, кустари – были защищены от конкуренции благодаря запрету на создание новых ремесленных мастерских и торговых точек, кроме того, они получили доступ к государственным заказам и кредитам. Но вся их деятельность также оказалась жестко регламентирована. В схожем положении находились и крестьяне. Создавалось сословие б а у э р о в – землевладельцев арийского происхождения. Им запрещалось дробить земельную собственность при наследовании, продавать и закладывать ее, но при этом они освобождались от долгов, налога на наследство и поземельного налога. Продукты сдавались в государственные приемо-сдаточные пункты по твердым ценам. Мелкое крестьянство, не входившее в эту систему, было обречено на разорение.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Наемные рабочие были лишены в Германии права на образование независимых профсоюзов, заключение коллективных договоров, борьбу за улучшение условий и оплаты труда. Заработная плата была заморожена на уровне 1932 г. Введение трудовых книжек затруднило переход на другие предприятия. В то же время государственное законодательство гарантировало общие для всех условия труда, ограничивало возможность увольнений. Резко сократилась безработица. Труд во благо нации пропагандировался как высшая гражданская обязанность каждого немца. Огромные масштабы приобрело имперское трудовое соревнование. В число важнейших официальных праздников вошел Национальный день труда – Первое мая. Действовала разветвленная система благотворительности. Для рабочих семей большое значение имела государственная поддержка материнства, создание государственной системы образования и воспитания, которая приняла на себя материальную заботу о детях.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Готовясь к войне за мировое господство, нацистское руководство добилось беспрецедентной централизации механизмов экономического развития. Помимо методов косвенного регулирования (поощрение частных инвесторов, субсидии нерентабельным производителям, налоговые льготы крупным фирмам), все большую роль играло прямое регулирование. Директивное планирование к 1939 г. охватило более 80 % общего объема производства. Для концентрации промышленного потенциала проводилась политика принудительного картелирования. Министр экономики получил исключительные полномочия по слиянию предприятий (любой формы собственности), их ликвидации, смещению управляющих и т. п. исходя из принципа «общественной необходимости».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Большинство немцев проявили лояльность к подобной политике. Одних устраивала возможность вырваться из прежней убогой и бесперспективной жизни, другие были слишком измучены многолетними кризисными переживаниями, страхами, неуверенностью в будущем. Те же, кто оказался в оппозиции, изолировались и «перевоспитывались» в концентрационных лагерях. Тотальному уничтожению подверглись те этнические и социальные группы, которые были объявлены угрозой для «расовой чистоты» немецкой нации, – евреи, цыгане, лица с психическими заболеваниями и нетрадиционной сексуальной ориентации.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Итак, внутренняя политика фашистских и нацистского режимов носила ярко выраженный мобилизационный характер, вела к формированию особой модели смешанной экономики с преобладающей ролью государства. Однако если в фашистских странах основы рыночной инфраструктуры не были разрушены и форсированная индустриализация лишь ускорила экономическую эмансипацию населения, то в Третьем рейхе все ресурсы нации были принесены в жертву подготовке к тотальной войне.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Социальная политика тоталитарных режимов также имела свои отличительные черты. Попытки фашистских партий создать сословно-отраслевую корпоративную систему, примирить «труд» и «капитал» под эгидой государства, усилить религиозно-патриотическую направленность образования, защитить патриархальные семейные ценности отвечали чаяниям маргинализированной части общества. По мере же сглаживания социальной конфликтности и продвижения по пути экономической модернизации фашистский строй мог эволюционировать в сторону консервативных авторитарных диктатур с последующей «мягкой» демократизацией. Подобную траекторию развития продемонстрировали Испания и Португалия: остатки фашистского строя сохранились в этих странах до середины 1970-х гг. Итальянский и французский фашизм оказался заложником агрессивной политики Третьего рейха, а австрофашистский режим вообще был уничтожен нацистской Германией.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Немецкое общество в период правления нацистов было подвергнуто «тотальной мобилизации» и расовой чистке. Достигнув впечатляющих успехов в экономической модернизации, нацизм обрек Германию на непримиримое противостояние со всем человечеством. Не случайно именно в борьбе с нацизмом возникла идея «объединенных наций», воплощенная в жизнь, несмотря на острые идеологические противоречия между СССР и либерально-демократическим Западом.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;После разгрома нацизма и его союзников в мире сохранились две «легальные» модели ускоренной модернизации – советского типа, основанная на коммунистической идеологии, но тяготеющая к переходу от тоталитарной к авторитарной государственности, и либеральная, предполагающая прагматичное развитие рыночной экономики без идейно-политической мобилизации общества.<br>
<br><br><h3>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Социалистическая и либеральная модели ускоренной модернизации во второй половине XX в<br></h3>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Особенности социалистической модели модернизации в странах Восточной Европы. На рубеже XIX–XX вв. Восточноевропейский регион представлял собой континентальную «периферию». Процесс утверждения капиталистических отношений и развития гражданского общества носил здесь особенно замедленный характер. Основная часть населения была дистанцирована от политической жизни, консервативна с точки зрения экономической и социальной мотивации, ориентирована на эгалитарные и патерналистские идеалы. В первой половине XX в. модернизационные процессы значительно ускорились, но фатальную роль сыграли две мировые войны. Восточноевропейские страны очутились в эпицентре геополитического противостояния и военных действий. Их границы не раз подвергались радикальным изменениям. Демографические потери, экономическая разруха, социально-психологический стресс носили почти катастрофический характер.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В условиях «холодной войны» Восточная Европа оказалась за «железным занавесом». Уже к 1948–1949 гг. во всех странах региона возникли просоветские режимы. Начался период «построения основ социализма». При этом строительство социализма советского образца существенно отличалось от построения иных моделей «догоняющего развития». Была поставлена задача социализации всей общественной структуры в духе марксистско-ленинского классового подхода, в том числе ликвидации частнособственнической эксплуатации, обеспечения преобладания наемного труда и его максимального обобществления, поэтапной ликвидации многоукладности. Экономическая эффективность реформ была принесена в жертву. Основная роль отводилась искоренению «нетрудовых элементов», закреплению нового типа социальной мотивации, эгалитарных морально-этических норм. Важными факторами становились ускоренный темп преобразований и абсолютные количественные показатели роста. Стремительное тотальное преобразование всей социально-экономической системы рассматривалось как залог наименее болезненного перехода к справедливому и эффективному общественному устройству (в китайской практике этот подход получил характерное название «великий скачок»).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Основными направлениями экономической политики в период «построения основ социализма» стали индустриализация, национализация промышленности и банковского сектора, коллективизация сельского хозяйства, формирование новой управленческой и распределительной системы. Национализация первоначально охватила предприятия тяжелой промышленности и банковский сектор. Но уже к началу 1950-х гг. она распространилась практически на все отрасли производства. Доля государственной собственности в промышленности уже тогда составила более 90 %. Преобразования в сельском хозяйстве несколько отставали по темпам от индустриализации. Основной формой коллективизации агарного сектора в эти годы стало так называемое формальное кооперирован и е: из-за недостатка инвестиций «коллективизировалась» лишь организация крестьянского труда при сохранении устаревшей технической и технологической базы. Государство распространило контроль на весь рынок капиталов и ценных бумаг, а затем и полностью ликвидировало в этой сфере частную инициативу. Произошел отход от принципов рыночного ценообразования. Планирование экономического развития приобрело жесткий, директивный характер. Оно стало основываться на физических объемах продукции (так называемые валовые показатели) и полностью игнорировало реальный денежный эквивалент производимой продукции.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;К середине 1950-х гг. Восточная Европа достигла существенных успехов в «догоняющем развитии». Был совершен рывок в наращивании промышленного потенциала и модернизации социальной структуры населения. В масштабах региона завершился переход к индустриально-аграрному типу развития. Однако стремительный рост производства сопровождался увеличением отраслевых диспропорций. Создаваемый экономический механизм был во многом искусственным, не учитывал региональную специфику. Экономический рост осуществлялся на экстенсивной основе, т. е. за счет увеличения количества рабочей силы, энергии и сырья. Формировалась «мобилизационная» система экономических отношений, в которой вертикальная командно-административная структура заменяла действие горизонтальных рыночных связей. Неизбежным следствием стала бюрократизация управления экономикой, появилась скрытая коррупция. Чрезвычайно низкой оказалась и социальная эффективность этой экономической системы.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Начало политических перемен в СССР в середине 1950-х гг. дало толчок пересмотру реформаторской стратегии. Наибольшие изменения произошли в Польше, Венгрии, Чехословакии, ГДР, Югославии – странах, в которых индустриализация и экономическая эмансипация населения успешно развивались еще в межвоенный период. По мере ослабления политического контроля со стороны<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Москвы в руководстве местных коммунистических партий активизировались сторонники отказа от форсированных реформ и создания более сбалансированной социально-экономической модели. Однако попытки построения «социализма с человеческим лицом» не увенчались успехом. В их основе лежала идея привнесения в социалистическую экономику элементов рыночных отношений и смягчения административного регулирования. Ставка делалась на усиление личной трудовой мотивации, раскрепощение экономического поведения человека. Но эти шаги не сопровождались изменением форм собственности. Сохранялся жесткий государственный контроль над ценообразованием и внешней торговлей, бюрократическое распределение фондовых средств. Трудовые отношения полностью регулировались государственным законодательством. В результате динамичные и предприимчивые работники, откликнувшиеся на новации, оставались зависимыми от административной системы.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;По мере углубления реформ становилось очевидно, что создание «социалистического рынка» невозможно без освобождения от бюрократической и идеологической опеки. Необходимо было осуществить переход к самостоятельному развитию рыночного сектора, децентрализации и коммерциализации инвестиционной сферы, правовому оформлению рыночного типа трудовых отношений. Но отказ от государственной монополии в этих вопросах требовал пересмотра самих основ коммунистической идеологии, а фактически означал крах самого социализма. Символом перелома в истории восточноевропейского социализма стали события Пражской весны 1968 г., когда руководство чехословацкой компартии попыталось перейти от экономических реформ к политическим. Лишь вторжение войск Организации Варшавского договора остановило этот процесс. В последующие годы восточноевропейские страны, как и сам Советский Союз, оказались в полосе «застоя» – инерционного социально-экономического развития на фоне все большего обострения социально-психологического кризиса общества.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Последняя серия социалистических реформ была проведена в восточноевропейских странах во второй половине 1980-х гг. по аналогии с советской перестройкой. Схожими оказались и причины их поражения. По сути, «перестроечные» реформы представляли собой новый рывок в «догоняющем развитии». Источниками «ускорения» считались децентрализация государственного управления экономикой, переход на принципы самофинансирования и самоокупаемости производства. Однако неэффективность «социалистического рынка» уже доказал провал реформ 1960-х гг. К тому же «догонять» теперь пришлось страны Запада, уже вступившие на путь постиндустриального развития, в том числе создания инновационной модели производства, эффективного сочетания крупного и малого бизнеса, перехода к ресурсо– и энергосберегающим технологиям. Попытка социалистических стран выстоять в экономическом соревновании лишь за счет административных реформ и поверхностного влияния на трудовую мотивацию населения была обречена на провал. А их стремление активизировать экономическую модернизацию при помощи политических реформ, введения многопартийности и обеспечения идеологического плюрализма лишь ускорили развал социалистической системы.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В конце 1980-х гг. волна «бархатных революций» уничтожила монополию коммунистических партий в странах Восточной Европы и открыла эру либерально-демократического развития. В то же время эпоха социализма сыграла огромную роль в процессе ускоренной модернизации восточноевропейского общества. Несмотря на создание деформированной экономической модели и насаждение чуждой для большей части общества коммунистической идеологии, социалистическое строительство позволило закрепить индустриальный тип развития, обеспечить высокие темпы научно-технического прогресса, завершить сложнейший процесс урбанизации и подготовить условия для становления институтов гражданского общества. Чтобы завершить постсоциалистические преобразования, странам Восточной Европы понадобилось лишь одно десятилетие. В 2004 г. большинство из них вступили в Европейский союз (ЕС, Евросоюз).<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;«Новые индустриальные страны» Латинской Америки как модель ускоренной модернизации. Переход латиноамериканских стран к индустриальному типу развития отличался заметной спецификой по сравнению как с ведущими странами Запада, так и с восточноевропейской «периферией». Капиталистический уклад был достаточно глубоко укоренен в их экономике еще с эпохи колониализма. Богатейшие природные ресурсы превращали Латиноамериканский регион в источник экспорта продовольствия, энергоносителей, руды, драгоценных металлов, леса. Важное значение имели и социокультурные особенности бывших «переселенческих колоний», позволившие им органично воспринять западную модель политических отношений и социальной идеологии, правовую и конфессиональную культуру. Однако вплоть до середины XX в. модернизация латиноамериканского общества носила локальный характер. Общественное сознание оставалось патриархальным. Система социализации личности основывалась на принадлежности человека к «закрытым» социальным группам – этносу, общине, клану, церковному приходу. Урбанизированный образ жизни, новый тип мотивации и ценностных установок распространялись среди немногочисленных групп населения, связанных с экспортными отраслями. Социальная защищенность и успешность представителей этой «компрадорской» прослойки полностью зависели от внешних факторов – прочности внешнеторговых связей и позиций иностранного капитала, политического и даже военного давления со стороны «великих держав».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Локальность модернизационных процессов стала источником растущей социальной напряженности в латиноамериканском обществе. Правда, за исключением Мексики, являвшейся в начале XX в. объектом наиболее агрессивной экспансии американского капитала, все страны региона избежали опасности массовой маргинализации и фашизации общества. Постоянным дестабилизирующим фактором стало возникновение немногочисленных, но чрезвычайно активных экстремистских группировок левого и правого толка. Быстро росла политическая роль армии. Основная часть населения не была вовлечена в публичную политику, но оказалась подверженной «авторитарному синдрому». В результате уже с 1920-х гг. Латиноамериканский регион втянулся в длительную полосу военных путчей и революционных восстаний. Националистический прогрессизм соседствовал с олигархической консервативностью, военно-авторитарные и революционные диктатуры – с патриархальными культами местных «каудильо» и кланово-корпоративными отношениями «клиентелы».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В 1930-х гг., в период нарастающей политической нестабильности и резкого ухудшения мировой конъюнктуры, латиноамериканские страны начали втягиваться в полосу экономической стагнации. Однако в следующем десятилетии ситуация радикально изменилась. Оставаясь нейтральными в годы Второй мировой войны и обладая богатой ресурсной базой, эти страны смогли активно включиться в систему мировой торговли. В этих благоприятных условиях в Бразилии, Аргентине, Мексике, Чили начались и первые системные экономические реформы.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Модель индустриализации, сформировавшаяся в ведущих латиноамериканских странах, получила название «и м п о р т о з а м е щ а ю щ а я». Ее особенностью было создание предприятий обрабатывающей промышленности по мере постепенного вытеснения с местных рынков тех импортных изделий, которые ранее оплачивались выручкой от сырьевого и продовольственного экспорта. Таким образом, источником индустриализации становилась переориентация части экспортных доходов со сферы потребления на инвестиционные нужды.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Первая стадия реформ пришлась на 1940—1950-е гг. В этот период наиболее активно развивались отрасли, производящие потребительские товары кратко– и среднесрочного пользования (текстильная, швейная, кожевенная, обувная, деревообрабатывающая и пр.). Но потенциал импортозамещающей индустриализации быстро истощался. Для развертывания тяжелой индустрии не хватало ни инвестиционной, ни технологической базы. Низким оставался и уровень внутреннего платежеспособного спроса.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Возникновение хозяйственных диспропорций заставило большинство латиноамериканских стран в конце 1950—1960-х гг. изменить стратегию модернизации. Ставка была сделана на приоритетное развитие специализированных отраслей промышленного производства, имеющих рынки сбыта за рубежом. Доходы от такой экспортно ориентированной индустриализации направлялись на модернизацию всей экономической инфраструктуры, в том числе и сельского хозяйства. Во многих латиноамериканских странах проводились социальные реформы, призванные обеспечить мобильность населения, повысить уровень трудовой культуры, а также увеличить платежеспособный потребительский спрос.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Обновленная стратегия модернизации получала яркое идеологическое обоснование. Показательным примером стало распространение в Аргентине идей хустисиализма (исп. justicia– справедливость), известных также как идеология перронизма (по имени генерала Х. – Д. Перрона). Перронизм представлял собой концепцию «особого» аргентинского пути развития, объединения нации во имя преодоления отсталости, укрепления суверенитета страны, построения общества социальной справедливости. Стратегия перронизма предполагала проведение сбалансированной индустриализации, широкомасштабных социальных реформ, развертывание синдикалистского (профсоюзного) движения, укрепление «национального капитала», сочетание вождизма с элементами прямой демократии.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Своевременный переход от импортозамещающей к экспортно ориентированной индустриализации позволил латиноамериканским странам не только сохранить высокие темпы промышленного роста, но и окончательно закрепить индустриальную общественную модель, преодолеть компрадорские традиции и «периферийный» характер развития. К началу 1970-х гг. в ведущих странах региона процесс ускоренной модернизации фактически завершился. Именно тогда за ними закрепился термин «новые индустриальные страны» (НИСы). В 1970-х гг. «вторую волну» НИСов образовали страны Юго-Восточной Азии (ЮВА).<br>
<br><br><br><h3>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Глава 8<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;ТРИУМФ И КРИЗИС «ОБЩЕСТВА ПОТРЕБЛЕНИЯ»<br></h3><br><h3>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Научно-техническая революция и «государство благосостояния»<br></h3>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Динамика экономического развития стран Запада в конце 1940 – 1960-х гг. Несмотря на катастрофические последствия Второй мировой войны, для восстановления экономики западных стран потребовалось сравнительно немного времени. Основными проблемами были острый недостаток промышленных товаров, продовольствия, жилья и транспорта, необходимость социальной адаптации демобилизованных солдат и перемещенных лиц, а также глубокий финансовый кризис. Ограниченное предложение потребительских товаров в сочетании с растущей денежной массой породило сильнейшую инфляцию, которая, в свою очередь, подрывала инвестиционный рынок и превращалась в основное препятствие для восстановления всей экономической инфраструктуры.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Для преодоления финансового кризиса в большинстве западноевропейских стран в 1946–1948 гг. были проведены денежные реформы, направленные на регламентацию деятельности банков, систематизацию эмиссии, обеспечение полной конвертируемости национальных валют и их частичную девальвацию. Эти меры помогли стабилизировать ситуацию, но ограничивали возможность проведения активной стимулирующей политики. Выход из создавшегося положения был найден благодаря американской программе инвестиционной поддержки, так называемого плана Маршалла.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Заинтересованность США в восстановлении западноевропейской экономики была обусловлена рядом причин, в том числе стремлением закрепить свое военно-политическое господство и завоевать рынки сбыта. За годы войны американская экономика достигла «перегретого» состояния. Высокий уровень производства, занятости и инвестиционной активности не соответствовал ограниченной емкости внутреннего потребительского рынка. Для преодоления надвигающегося кризиса перепроизводства США еще в начале 1940-х гг. были вынуждены перейти во взаимоотношениях со своими союзниками от экспорта по схеме cash and carry (на основе предварительной оплаты товаров) к системе lend and lease (передача материалов и вооружений взаймы и в аренду). В 1947 г. ситуация стала критической. В связи с засухой и неурожаем валютные резервы западноевропейских стран были использованы для закупок американской пшеницы, что почти полностью приостановило импорт промышленных товаров и оборудования из США. В этих условиях американская администрация выдвинула инвестиционный план «восстановления и развития Европы». Впервые этот проект представил в своей речи 5 июня 1947 г. государственный секретарь США Дж. Маршалл, а реализация его началась в 1948 г.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;За четыре года реализации плана Маршалла западноевропейские государства получили помощь в объеме 17 млрд долл. (более &nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br>/&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br> этой суммы пришлось на Великобританию, Францию, ФРГ и Италию); 70 % поставок (потребительские товары, продовольствие, топливо) осуществлялось в виде дотаций, а не займов. Денежные средства, полученные от реализации этих товаров, использовались европейскими правительствами для укрепления бюджета и борьбы с инфляцией. Две другие группы товаров – промышленное оборудование и сырье – поставлялись на основе международных займов и под финансовые гарантии правительства США. Для получения помощи по плану Маршалла европейские правительства были вынуждены снизить таможенные тарифы на американский импорт и ограничить программы по национализации промышленности.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Реализация плана Маршалла создала необходимые условия для финансовой стабилизации и начала промышленной реконструкции в западноевропейских странах. Уже в 1951–1952 гг. объем производства здесь вышел на довоенный уровень, а к середине 1950-х гг. превысил его по основным отраслям промышленности на 60–70 %, а в сельском хозяйстве – на 20–30 %.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;После завершения послевоенного восстановления страны Запада вступили в период беспрецедентного по масштабам и интенсивности экономического роста. С 1948 по 1971 г. промышленное производство ежегодно увеличивалось в среднем на 6,5 %. Динамично развивались наиболее перспективные, в том числе капиталоемкие, отрасли. Быстро насыщался потребительский рынок. В этих условиях совершенно необычным явлением стало «исчезновение» циклических кризисов. На смену классическим кризисам перепроизводства (с резким уменьшением инвестиционной активности и используемых производственных мощностей, ростом безработицы и падением совокупного спроса) пришли р е ц е с с и и – периоды плавного снижения основных макроэкономических показателей при сохранении общего вектора экономического роста.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Первая послевоенная рецессия 1948–1949 гг. была вызвана краткосрочными колебаниями на инвестиционном рынке и почти не сказалась на наращивании темпов экономического роста. Две последующие рецессии (1951–1952 и 1957–1958 гг.) вообще были связаны с политическими, а не экономическими процессами – рынок болезненно отреагировал на военные кризисы в Корее и Египте. В 1960-е гг. характер экономического развития стран Запада практически не изменился. Правда, рецессия 1967–1968 гг. уже продемонстрировала некоторые тревожные тенденции, в том числе увеличение инфляции и бюджетного дефицита. Но в целом устойчивый экономический рост продолжался до начала 1970-х гг.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В этот период произошло относительное выравнивание уровня развития стран Запада. Если в первые послевоенные годы положение ФРГ, Италии, Австрии казалось катастрофическим, то уже к началу 1950-х гг. они практически догнали своих соседей. Причинами такого «экономического чуда» стали относительная дешевизна рабочей силы при ее высокой квалификации, колоссальный отложенный спрос на рынке потребительских товаров, более позднее включение в гонку вооружений, коренное обновление производственных мощностей, разрушенных в годы войны, на основе новейших технологических достижений. В целом «экономическое чудо» 1950-х гг. завершило длительный процесс ускоренной модернизации, продолжавшийся в этих странах почти столетие.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В конце 1960-х гг. США сохраняли роль экономического лидера, но и Западная Европа уже превратилась в один из ведущих центров мирового производства. Если в 1955 г. совокупный ВВП (валовой продукт, учитывающий и доходы от иностранных капиталовложений на территории страны) шести ведущих после США стран составлял 74 % от американского ВВП, то в 1970 г. – уже 114 %. За 1950—1960-е гг. среднегодовой прирост промышленной продукции составлял в США 4 %, тогда как в ФРГ и Италии – 7,4 %. Заметный рывок совершили и «малые» страны Европы, в том числе страны Бенилюкса (Бельгия, Нидерланды и Люксембург, образовавшие в 1948 г. таможенный союз, а в 1958 г. экономический союз) и Скандинавские страны. Очень высоких темпов роста достигли страны Южной Европы (Португалия – 6,2 %, Испания и Греция – по 7,5 % в год). Универсальной для всего Запада стала и сама модель смешанной экономики.<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;«Государство благосостояния». Переход к стимулирующему государственному регулированию экономики был предопределен последствиями структурного кризиса 1930-х гг. и «кейнсианской революции» в политэкономии. Военная конъюнктура первой половины 1940-х гг. и задачи послевоенного восстановления лишь ускорили этот процесс. Но вплоть до начала 1950-х гг. в экономической стратегии стран Запада преобладала так называемая пассивная антициклическая политика. Она предполагала первоочередную необходимость стабилизации валютно-финансового рынка, упорядочение денежной эмиссии и выпуска ценных бумаг, преодоление крайних форм монополизма и резких колебаний спроса и предложения на рынке, обеспечение конверсии производства.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Из-за острого недостатка товарной массы и сырья в европейских странах пришлось прибегнуть к жесткому ограничению личного и производственного потребления. Даже во Франции и в Великобритании распределение по карточкам было отменено лишь в 1947–1948 гг. Но именно эти трудности заставили правительства западных стран впервые перейти к системной социальной политике. Так, например, лейбористское правительство К. Эттли, пришедшее к власти в Великобритании в 1945 г., ввело гарантированную выплату пенсий по возрасту для всего населения, создало единую государственную систему здравоохранения, начало крупномасштабные реформы в области образования и жилья. В кратчайшие сроки в стране было возведено более 1 млн муниципальных домов. В тот же период единая государственная система страхования была создана во Франции. Чтобы преодолеть демографический спад, французское правительство стало регулярно выплачивать семейные пособия. Социал-демократическое правительство П. Ханссона в Швеции осуществило в 1945–1946 гг. реформу пенсионного обеспечения, ввело обязательное больничное обслуживание, значительно расширило практику выдачи ссуд под жилищное строительство.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В 1950-х гг. экономическая стратегия в западных странах существенно изменилась. Основной целью стало обеспечение стабильного экономического роста с помощью методов дефицитного финансирования, т. е. за счет роста внутреннего государственного долга. Государственные капиталовложения использовались для развития сферы НИОКР (научных исследований и опытно-конструкторских разработок), транспортной инфраструктуры, средств связи, энергосистем, наукоемких отраслей промышленности. Таким образом, государство контролировало отрасли с низкой степенью рентабельности, но важные со стратегической точки зрения. К концу 1960-х гг. в государственном секторе экономики европейских стран сосредоточивалось уже до всех капиталовложений и 9 % занятого населения. В Италии госсектор обеспечивал 14 % ВНП, во Франции и в Великобритании по 12, в ФРГ – 11 %.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Помимо развития государственного сектора экономики, осуществлялась и инвестиционная поддержка частного бизнеса. В 1960 – первой половине 1970-х гг. государственные капиталовложения составляли в Великобритании 45 % от общенациональных, в Италии – 36, США – 30, во Франции – 25 %. Основная часть этих затрат была связана со стимулированием технологического прогресса, обеспечением занятости, поощрением прогрессивных форм трудовых отношений.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Непосредственное участие государства в развитии производственной инфраструктуры дополнялось централизованным планированием экономического развития. Основной формой являлось индикативное (рекомендательное) планирование. Оно было направлено на косвенное стимулирование стратегически важных направлений экономического роста с помощью особых ориентирующих прогнозов, информирующих предпринимателей о перспективных инвестиционных сферах и эффективных методах рыночной политики. Во многих странах Европы активно использовалось и директивное планирование. Директивные планы представляли собой комплекс мер по обеспечению устойчивого экономического развития, в том числе по законодательному регулированию трудовых отношений и условий инвестиционной деятельности, антитрестовскому регулированию, введению определенных схем налогообложения, норм амортизации оборудования, целевому субсидированию НИОКР и финансированию системы профессиональной подготовки, участию государственных служб в системах коммерческой информации и т. п.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В 1960-х гг. произошла новая корректировка экономической стратегии. Если ранее основной задачей являлось использование государственных ресурсов для ускорения производственного развития, то теперь приоритетным стало стимулирование платежеспособного потребительского спроса, в том числе обеспечение высокого уровня доходов трудящихся и расширение всей социальной инфраструктуры.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В области регулирования трудовых отношений были предприняты меры по упорядочению организации рабочего времени. Это позволяло не только ограничить норму эксплуатации, но и расширить право трудящихся на отдых. К 1960-м гг. в ведущих западных странах была введена нормативная рабочая неделя (39–41 ч) при 9– 11 праздничных днях в год и оплачиваемом отпуске примерно в 23–25 дней. Расширилась практика государственного контроля над минимальным уровнем доходов. При установлении фиксированного минимума заработной платы государство постепенно стало исходить не из физического, а из социального минимума прожиточных средств. В США, например, гарантированный федеральным законодательством минимум почасовой заработной платы был увеличен в 1948 г. с 40 до 72 центов, в 1958 г. – до 1долл., в 1961 г. он составлял 1,25 долл., в 1968 г. – 1,6 долл.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Государство поддерживало практику заключения коллективных трудовых договоров. Право трудящихся на коллективные договоры, на участие в управлении, а также гарантии длительности рабочего дня, оплачиваемого отпуска, запрет дискриминации в области трудовых отношений во многих странах были закреплены даже в конституциях.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Большую роль в повышении уровня доходов трудящихся сыграли профсоюзы. Профсоюзное движение в послевоенные годы превратилось практически в полноправного партнера бизнеса. В различных странах Европы и Америки доля членов профсоюзов колебалась в среднем от 25 до 70 % от общего количества наемных работников. В большинстве отраслей профсоюзам удавалось жестко контролировать условия труда. Основным средством для этого оставалась практика заключения коллективных договоров.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Благодаря активности профсоюзного движения и государственному регулированию трудовых отношений, суммарный уровень заработной платы начал быстро расти не только в денежном эквиваленте, но и по отношению к иным формам доходов. Если в 1950 г. доля трудового дохода в ВНП ведущих индустриальных стран составляла 54 %, то к 1980 г. она достигла 71–73 %.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Важнейшие изменения произошли в социальной инфраструктуре. С 1950 по 1970 г. в западноевропейских странах доля социальных расходов в ВНП выросла с 12 до 21,5 %. Основной целью социальной политики являлось обеспечение доступности услуг в сфере здравоохранения и образования, социального страхования. От предоставления льготной медицинской помощи неимущим слоям населения большинство стран Запада перешло к созданию общенациональных программ страховой медицины, а также бесплатному оказанию важнейших медицинских услуг. Бесплатным стало и всеобщее 10—12-летнее среднее образование.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В сфере социального страхования широкое распространение получила так называемая скандинавская модель. Ее особенностью был переход от страхования отдельных категорий работающих ко всеобщему, а также особый порядок финансирования страховых фондов – за счет общих налоговых поступлений. Подобная модель закрепилась в Скандинавских странах, Великобритании, Ирландии, Швейцарии, Италии. В ФРГ, Австрии, Люксембурге использовалась модель страхования, основанная на паритетных вкладах государства, предпринимателей и работников. Во Франции, в Бельгии, Нидерландах сохранилась прежняя дотационная система страхования, основой которой являлись добровольные организации взаимопомощи.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Развитие социальных программ обеспечивалось не только прямым бюджетным финансированием, но и благодаря расширению полномочий местных и региональных органов. Это касалось прежде всего жилищного строительства, благоустройства городов, расширения транспортной инфраструктуры, развития школьного образования. Во многих странах Европы значительная часть налоговых поступлений была направлена на финансирование муниципальных программ. Так, например, в ФРГ и Швейцарии доля поступлений в центральный бюджет сократилась в 1955–1979 гг. соответственно с 47 до 32 и с 41 до 21 %.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Переход к неокейнсианской экономической стратегии способствовал созданию в странах Запада смешанной экономики, основанной на балансе частной и общенациональной собственности, сотрудничестве крупного корпоративного бизнеса и государства в инвестиционной политике и регулировании трудовых отношений, обеспечении планомерного экономического роста и высокого уровня жизни. Активная социальная политика «государства благосостояния» получила разнообразное идеологическое обоснование в концепциях неолиберализма, социал-демократии и христианской демократии. Но ее экономическая целесообразность зависела прежде всего от обеспечения широкого платежеспособного спроса, необходимого для преодоления циклических колебаний. В итоге рыночная экономика стран Запада не подверглась огосударствлению, но для ее устойчивого развития было необходимо системное государственное регулирование.<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Научно-техническая революция. Важным фактором экономического роста в послевоенные десятилетия стала радикальная перестройка технологической базы производства. Поскольку этот процесс был неразрывно связан с фундаментальными научными открытиями, он получил емкое название научно-технической революции (НТР).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Предпосылки НТР складывались на протяжении первой половины XX в. и были связаны с завершением электрификации производства, формированием современной транспортной и коммуникационной инфраструктуры, массовым переходом к конвейерной организации труда. В тот же период были сделаны и фундаментальные научные открытия – явление радиоактивности, волновые свойства электрона, квантовая модель атома, аппарат квантовых расчетов, теория относительности. Происходило становление так называемой неклассической научной картины мира, основанной на признании относительности методов и результатов познания, необходимости междисциплинарного синтеза, отказа от идеи преобладания линейных причинно-следственных связей в природных и социальных процессах. Это обусловило развертывание перспективных исследований в смежных областях наук: биохимической, астрофизической, химико-физической, экономико-географической, социально-экономической, историко-психологической.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В 1940-х гг. развитие научно-технологической базы производства было деформировано военной конъюнктурой. Но в то же время война способствовала мощному рывку в разработке новейших технологий в машиностроении, авиационном производстве, приборостроении, химическом производстве, а также ускоренному внедрению технических новаций в производственный процесс. В дальнейшем многие достижения военно-промышленного комплекса были с большим эффектом использованы в самых разных отраслях производства. Особую роль сыграл накопленный в годы войны опыт сосредоточения финансовых, интеллектуальных, административных, сырьевых, энергетических ресурсов для прорыва в развитии стратегических направлений научно-технического прогресса.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В послевоенные годы магистральным направлением НТР являлась комплексная механизация и автоматизация производства. В ходе ее сформировалась четырехзвенная производственная машинная система – к орудиям труда, источникам энергии и связующим их механизмам добавилось автоматическое управление, сердцевиной которого стала электронно-вычислительная машина (ЭВМ). Впоследствии ЭВМ стали также называть компьютерами (англ. computer – вычислять).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Первые компьютеры, работавшие на электронных лампах, были созданы в США во второй половине 1940-х гг. Для ввода информации в них использовались перфокарты – картонные карточки с комбинацией отверстий, набитых по определенному коду. Это позволило отказаться от огромных рулонов бумажной ленты, на которых ранее распечатывались данные, и унифицировать труд операторов. Набор правил, по которым «умные машины» считывали информацию с перфокарт, получил название «программное обеспечение» (sofware).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;С середины 1950-х гг. для производства компьютеров стали использоваться транзисторы – миниатюрные электрогенераторы из полупроводниковых кристаллов. Это значительно уменьшило размеры ЭВМ и потребление ими электроэнергии. Началось серийное промышленное производство ЭВМ и их использование для оснащения производства станками с программным управлением, автоматизированными конвейерными линиями, робототехникой. Бесспорным лидером по коммерческому использованию ЭВМ оставались США. В 1960 г. здесь функционировало уже 4267 «умных машин». В США размещались и крупнейшие производители компьютерной техники – концерны IBM, Intel, Hewlett Packard.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Не менее революционные изменения в технологической базе производства произошли благодаря успехам химической и физической науки. Начался переход к производству новых продуктов с заранее заданными свойствами. На смену механическим формообразовательным макропроцессам в производстве пришли электроэнергетические и физико-химические микропроцессы, происходящие на молекулярном и атомном уровне.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Важную роль в переоснащении производства сыграло развитие энергетики. [21 - Первая атомная электростанция была введена в эксплуатацию в СССР (1954).] К 1970 г. уже 10 % электроэнергии в Великобритании вырабатывалось на АЭС, в ФРГ и во Франции – 3 %, в США – 2 %.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Развертывание НТР отразилось на характере сельскохозяйственного производства, дав толчок «второй аграрной революции». При общем сокращении площади обрабатываемых земель американским и западноевропейским фермерам удалось значительно увеличить выпуск продукции. Это произошло благодаря интенсификации процесса обработки земли и технологии животноводства, комплексной механизации аграрного сектора, росту капиталоемкости сельскохозяйственного производства. Значительно расширилось применение искусственных удобрений – пестицидов, гербицидов, инсектицидов. Так, во Франции использование нитратных удобрений увеличилось с 186 тыс. т в 1946 г. до 846 тыс. т в 1966 г. Реальные результаты начали приносить селекционные исследования в области растениеводства и животноводства. Широкая поддержка со стороны государства, в том числе закупки сельхозпродукции у производителей по твердым ценам, компенсирующим потери от неблагоприятной рыночной конъюнктуры, обеспечивала устойчивый приток капитала в аграрный сектор. Все это позволило в 1960-х гг. впервые за долгое время уравнять темпы развития сельского хозяйства и промышленности.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Столь же бурно в этот период развивалась транспортная инфраструктура и сфера услуг. Автоматизация управления движением, механизация погрузочно-разгрузочных работ, использование электровозов и тепловозов на двигателях внутреннего сгорания, специализация подвижного состава разительно видоизменили железнодорожный транспорт. Во многих странах началось создание скоростных региональных транспортных сетей. Метро превратилось в наиболее доступный способ массовых пассажирских перевозок в мегаполисах. Столь же быстро менялся и автомобильный, воздушный, трубопроводный транспорт. С 1958 г. в мире стало производиться более миллиона автомобилей в год. В этот период общий рост уровня потребления впервые позволил семьям среднего достатка, в которых работали оба супруга, иметь два автомобиля. Тем самым автомобиль одержал окончательную победу над городским общественным транспортом. После создания в 1949 г. первых реактивных пассажирских авиалайнеров воздушное пассажирское сообщение также превратилось в доступный и относительно дешевый вид услуг. В 1969 г. первый полет совершил «Боинг-747», способный вмещать до 500 человек.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Символом мощи человеческого гения стало начало космической эры. В 1957 г. в СССР был запущен первый искусственный спутник Земли, а после полета Ю. Гагарина в 1961 г. началось освоение космоса человеком. Спустя восемь лет американец Н. Армстронг ступил на поверхность Луны. Космические полеты очень скоро начали использоваться в коммерческих целях. Еще в 1960 г. в США были запущены первые спутники, обеспечивавшие телефонную связь, а в 1962 г. на орбиту был выведен и первый телевизионный спутник. Это означало настоящую революцию в средствах связи и стало прологом к формированию мирового информационного пространства.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Стратегические направления НТР – компьютеризация, освоение космоса, использование новых источников энергии, создание искусственных материалов – предопределили движение научно-технического прогресса на десятилетия вперед. В то же время НТР была неразрывно связана с эволюцией индустриальной модели массового производства и, несмотря на революционные изменения в самых разных сферах, не могла изменить экономическую сущность этой ресурсозатратной системы. Решающим фактором экономического роста по-прежнему оставалось экстенсивное наращивание производственных мощностей и товарных потоков, основанное на увеличении нормы капиталовложений, привлечении все большего количества рабочей силы, возрастании энергоемкости производства. Показательно, что в 1951–1973 гг. в ведущих странах Запада объем капиталовложений составлял 24 % от ВВП, что значительно превышало данные не только за предыдущие периоды, но и статистику конца XX в.<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Эволюция рыночной инфраструктуры в эпоху НТР. Научно-техническая революция способствовала дальнейшей концентрации производства и централизации капитала. Малый и средний бизнес оказался совершенно неконкурентоспособным в условиях резкого роста капитало– и наукоемкости производства. Поэтому уже с 1950-х гг. началась новая мощная волна «слияний», а точнее, поглощения промышленных компаний более крупными корпорациями.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Преобладающей формой корпоративного бизнеса оставались концерны, но появилась и совершенно новая модель монополистических объединений – конгломераты (лат. conglomerates – собранный). Ее отличительной чертой стала максимальная в н у т р е н н я я диверсификация, т. е. автономность подразделений, освоение совершенно разных видов производства и сфер капиталовложений, максимальное расширение ассортимента продукции. Конгломеративная форма позволяла снижать степень предпринимательского риска, аккумулировать средства, получаемые от самых разнообразных видов производственной и коммерческой деятельности, на стратегически важных направлениях, а также добиваться эффекта «внутреннего рынка» – обеспечивать конкуренцию между внутренними подразделениями при сохранении единства стратегического планирования.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Особой разновидностью конгломератов стали транснациональные корпорации (ТНК). Значительная часть их производственных мощностей и продаж приходилась на зарубежные филиалы. К середине 1970-х гг. в мире насчитывалось уже свыше 11 тыс. ТНК. На их долю приходилось &nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br>/&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br> общего объема промышленного производства стран Запада, 60 % внешней торговли, 80 % технологических разработок. Деятельность ТНК ускорила либерализацию мирового товарообмена, международную производственную интеграцию и формирование мирового инвестиционного рынка. Немалую роль в этих процессах сыграло и Генеральное соглашение по тарифам и торговле (ГАТТ) – специальная организация, созданная в 1948 г. под эгидой ООН, в которую вошли 128 стран мира. Они стремились упорядочить и снизить таможенные пошлины, обеспечить свободную и справедливую конкуренцию на мировом рынке.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;ТНК не только завоевывали новые рынки сбыта за счет внешнеторговой экспансии, но и развивали производство в зарубежных странах. Это явление было сравнительно новым для мировой экономики. Вплоть до биржевого краха 1929 г. зарубежные капиталовложения обеспечивались либо крупнейшими банками в виде кредитных займов, либо специализированными трастовыми компаниями, которые финансировали те или иные объекты в зарубежных странах, но уступали управление ими местному бизнесу на основе «доверительных соглашений» (трастовых договоров). В период структурного кризиса 1930-х гг. крупнейшие промышленно-финансовые группы перешли к практике «портфельных» инвестиций, пытаясь получить долю собственности в зарубежных предприятиях. А после Второй мировой войны ТНК стали все чаще использовать прямые инвестиции, которые обеспечивали полный контроль над зарубежными предприятиями. Если в середине XX в. на такую форму капиталовложений приходилось 25 % мирового инвестиционного рынка, то к началу 1990-х гг. – уже около 80 %.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Быстрое расширение экономического пространства, в котором действовали крупнейшие корпорации, требовало пересмотра методов рыночной конкуренции. Вплоть до 1930-х гг. основным средством конкурентной борьбы оставалась ценовая политика. Массовому потребителю предлагался очень узкий выбор стандартизированной продукции, отличавшейся не столько по ассортименту и качеству, сколько по цене. Именно такую модель конкуренции пропагандировал Г. Форд, впервые доказавший, что в условиях массового производства выгодно «продавать дешево». Однако по мере насыщения потребительского рынка и его диверсификации ситуация разительно менялась. Появились группы потребителей, которые отдавали предпочтение более дорогим, но качественным или престижным товарам. Причем среди них были представители как элитарных слоев общества, так и растущего среднего класса. Потребительский спрос начал отражать не только уровень достатка, но и эстетические предпочтения потребителей, их психологические особенности, этнокультурную принадлежность. Возникла потребность в особых методах конкуренции, связанных не с ценовой политикой, а с целенаправленным рекламным воздействием на потребителя.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Еще в начале XX в. американские экономисты назвали методы активного стимулирования сбыта м а р к е т и н г о м (англ. market – рынок). Первоначально маркетинговая политика была связана только с обеспечением максимальных объемов продаж («массовый маркетинг»). Лишь к середине XX в. появляется «товарно-дифференцированная» модель маркетинга, направленная на изучение отдельных сегментов рынка и активное стимулирование спроса разных групп потребителей. Первым ярким примером использования новейших маркетинговых методов стало поражение «автомобильного короля» Г. Форда в дуэли с хозяином концерна General Motors А. Слоуном. Форд делал ставку на выпуск «народного автомобиля» – однотипной, максимально дешевой продукции. Слоун же предположил, что потребителям уже недостаточно просто приобрести товар, их интересует качество и престижность покупки. Переориентация General Motors на производство различных модификаций автомобилей, в том числе и дорогих элитарных марок, позволила значительно потеснить «форд» на американском, а затем и на мировом рынке.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В условиях потребительского бума 1960-х гг. методы маркетинговой политики вновь изменились – закрепилась «целевая», или «концентрированная», модель маркетинга, основанная на комплексных, стратегических программах развития бизнеса. Ключевая роль отводилась рекламной индустрии, которая позволяла не только учитывать диверсификацию потребительского рынка, но и активно формировать потребительский спрос, быстро переориентировать производство в зависимости от самых разнообразных факторов.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Переход к активной маркетинговой политике завершил «революцию менеджеров». Из инженеров, отвечающих за рациональную организацию производственного процесса, менеджеры окончательно превратились во влиятельную управленческую категорию. На основе идей Г. Эмерсона была создана комплексная теория менеджмента. В трудах А. Файоля, Л. Гьюлика, Дж. Муни, Л. Урвика менеджмент рассматривался как система административной политики, направленной на всестороннее повышение эффективности производства и сбыта, обеспечение лояльности и трудовой дисциплины персонала, постоянный мониторинг рынков сбыта и прогнозирование перспектив развития бизнеса, определение рыночной стратегии.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Особое направление в теории менеджмента создал психолог из Гарвардского университета Э. Мейо. Его концепция получила название «менеджмент человеческих отношений», поскольку опиралась на представление о межличностных отношениях как ключевом факторе производства. Мейо доказал, что, наряду с объективными факторами повышения производительности труда (организацией производства, условиями труда, заработной платой), огромное влияние на персонал оказывают психологические факторы, в том числе неформальные отношения между работниками. Поэтому, добиваясь создания особой атмосферы сотрудничества на производстве, формируя «командный дух» и используя авторитет неформальных лидеров, можно значительно повысить эффективность трудовых ресурсов и всего производства в целом.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Теория менеджмента, разработанная Э. Мейо, получила известность как «неклассическая». Она пришла на смену классическому административному менеджменту Г. Эмерсона и его последователей и во многом предвосхитила развитие трудовых отношений в конце XX в. Однако воззрения всех первых теоретиков менеджмента от Ф. Тэйлора и Г. Форда до А. Файоля и Э. Мейо имели общую особенность: четкое противопоставление управленческой элиты и персонала. При всей своей специфике их концепции были направлены на решение одной задачи – отбора наиболее эффективных методов контроля над производственным процессом и трудовыми ресурсами. Таким образом, эффективность производственной системы ставилась в зависимость не от личностного развития человека, а от рационализации управления его трудом, поведением или эмоциями.<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Структурный экономический кризис 1970-х гг. Беспрецедентный экономический рост на протяжении почти четверти века при отсутствии циклических кризисов и стабильном повышении уровня жизни абсолютного большинства населения породил представление о том, что индустриальная система вступила в длительный период процветания. Однако в середине 1970-х гг. эта иллюзия развеялась. Все началось с «нефтяного шока» 1973 г. Арабские страны, занимавшие ведущие позиции в Организации стран – экспортеров нефти (ОПЕК), приняли решение о резком повышении цен на нефть в знак протеста против израильской экспансии на Ближнем Востоке. Только в октябре 1973 г. цены выросли с 3 до 11,65 долл. за баррель (159 дм&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br>). Над экономикой стран Запада нависла угроза глобального энергетического кризиса.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Резкое подорожание нефти привело к росту себестоимости продукции и услуг практически во всех отраслях. Когда имевшиеся товарные запасы истощились, произошел настоящий «взлет» оптовых и розничных цен. Как следствие, менее чем через год после «нефтяного шока» начался классический кризис перепроизводства – впервые после 1938 г. Вызванное им снижение уровня производства в 1974 г. составило в США 15 %, в Италии и во Франции – 14, в ФРГ – 8, Великобритании – 7 %. Значительно увеличилась безработица, что, в свою очередь, еще больше сократило потребительский спрос и снизило уровень инвестиционной активности.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Особенность кризиса 1974 г. – быстрое ухудшение конъюнктуры именно в передовых, науко– и капиталоемких отраслях. Под ударом оказались предприятия и компании, связанные со всемирно известными крупнейшими корпорациями и банками. Поэтому кризис 1974 г. не стал обычным «фильтром», отсеивающим наименее конкурентоспособных производителей. Он породил общую долговременную стагнацию индустриальной производственной системы.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В 1976–1979 гг. в странах Запада наметился экономический подъем, несравнимый, однако, по темпам с динамикой предыдущих лет – в среднем 2,4 % в год. По-прежнему были сильны инфляционные процессы, высок уровень безработицы. Вскоре случился и второй «нефтяной шок»: после свержения в 1979 г. шахского режима в Иране и начала ирано-иракской войны страны ОПЕК повысили цены на нефть до 34 долл. за баррель. На этот раз особенно сильно пострадали развивающиеся страны. Их внешняя задолженность выросла к концу 1981 г. до беспрецедентной суммы – 530 млрд долл. Ведущие страны Запада оказались в более выигрышном положении. Большая часть доходов стран ОПЕК была размещена на депозитах в западных банках, что позволило компенсировать потери за счет увеличения банковских процентных ставок. Но эти меры не могли предотвратить наступление нового циклического кризиса в 1980–1981 гг. Уровень падения производства составил 7–8 %.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Растянувшаяся почти на десятилетие стагнация производства была отягощена совершенно необычным явлением – снижение деловой активности сопровождалось не уменьшением, а ростом инфляции (впоследствии это явление было названо стагфляцией). Постоянный инфляционный фон образовался еще в 1950—1960-х гг., но тогда уровень инфляции достигал 2–3 % в год (ползучая инфляция). В начале 1970-х гг. он начал приближаться к 8—10 % (интенсивная инфляция), а затем перешагнул и 10 %-ную отметку (галопирующая инфляция). Причиной такого явления стал не спад производства, а долговременное использование кейнсианских методов регулирования – стимулирования совокупного спроса посредством дефицитной бюджетной политики, создания «избыточных» кредитных денег (использования различных форм кредита, опережающего реальный рост доходов населения). В итоге инфляция начала развиваться по спирали: эмиссия денежных знаков вызывала рост цен, а это, в свою очередь, требовало увеличения денежной массы, новый виток эмиссии порождал очередную волну инфляции.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Преодолеть стагфляцию с помощью государственного регулирования было чрезвычайно сложно. Особенно острой проблемой становился б ю д ж е т н ы й д е ф и ц и т – устойчивое превышение государственных расходов над доходами. Из европейских стран только Швеции удавалось сохранять положительное сальдо бюджета. В Италии удельный вес государственного долга по отношению к ВВП за период 1970–1976 гг. вырос с 29 до 60 %, в Австрии – с 19 до 30 %, в ФРГ – с 18 до 27 %. Энергичные меры позволили правительствам ряда стран улучшить сальдо бюджета в 1970-х гг., но государственный долг практически нигде не был ликвидирован. Так, например, в Нидерландах удельный вес долга в ВВП сократился за это время с 68 до 39 %, в Великобритании – с 86 до 62 %.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Обеспечение внешнего и внутреннего долга требовало привлечения все больших средств. Если в середине 1960-х гг. доля неторговых платежей в международных расчетах составляла 60 %, то к концу 1970-х гг. она уже достигла 80 %. В ведущих странах Запада проблема бюджетного дефицита хотя бы отчасти решалась за счет роста процентных ставок банковских кредитов. А вот развивающиеся страны оказались просто не в состоянии обеспечивать растущий внешний долг. Складывались предпосылки для глобального кризиса неплатежей по задолженности коммерческим банкам, что, в свою очередь, наносило удар по экономике ведущих индустриальных стран.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Развитие инфляционных процессов подорвало Бреттон-Вудскую международную валютно-финансовую систему еще до наступления пика кризисных процессов. Первым симптомом стало падение фунта стерлингов в 1967–1968 гг. Снижение его золотого содержания на 14 % вызвало цепную реакцию в 25 странах Британского Содружества, закреплявших курс своих национальных валют через паритет с фунтом стерлингов. Спустя полтора года та же ситуация повторилась после снижения французским правительством золотого содержания франка на 11 % и последовавшего затем падения курсов национальных валют 14 африканских стран, входящих в «зону франка». Стремительно ухудшались и позиции доллара. К 1970 г. из-за растущей диспропорции платежного баланса золотой запас США сократился до 11 млрд долл., тогда как долларовые суммарные накопления за границей (причем только в государственных и коммерческих банках) уже достигали 50 млрд. Во избежание дефолта президент Р. Никсон был вынужден в 1971 г. официально объявить о временной приостановке обмена долларов на золото. После этого во многих странах были введены «плавающие» (нефиксированные по отношению к доллару) курсы национальных валют. Бреттон-Вуд-ская валютно-финансовая система распалась.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В декабре 1971 г. под эгидой МВФ было заключено «Смитсоновское соглашение», согласно которому пересматривалось прежнее соотношение национальных валют, в том числе впервые после 1934 г. был девальвирован доллар. Смягчился порядок изменения паритетов национальных валют, была легализована практика «двойного валютного рынка», апробированная во Франции (стабилизация «коммерческого курса» национальной валюты через ее золотое содержание и систему валютных паритетов при одновременном введении «плавающего» курса валюты на внутреннем рынке). Но сложная система расчетов, возникающая в таком случае, не могла способствовать стабилизации валютно-финансового рынка. Участники «Смитсоновского соглашения» приняли решение о подготовке крупномасштабной реформы, призванной заменить Бреттон-Вуд-скую систему. Однако нарастание кризисных явлений в мировой экономике сделало решение этой задачи невозможным. После «нефтяного шока» 1973 г. «Смитсоновское соглашение» было фактически ликвидировано. «Плавание» валют превратилось в постоянную практику. В октябре 1974 г. МВФ принял решение об окончательной либерализации мирового финансового рынка. Только за последующие пять лет амплитуда колебания валютных курсов выросла до 20 %.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;К концу 1970-х гг. стало очевидно, что нарастание кризисных явлений не может быть объяснено лишь последствиями «нефтяных шоков», несбалансированностью спроса и предложения. Индустриальная производственная система вступила в полосу очередного структурного кризиса, порожденного более глубокой тенденцией – перенакоплением капитала. Его первые признаки появились еще на рубеже 1960—1970-х гг., когда начал замедляться прирост производительности труда, повысились удельные издержки производства (т. е. издержки производства начали расти быстрее, чем цены на готовую продукцию). В то же время основной показатель относительного перенакопления – снижение нормы прибыли – долгое время не проявлялся вследствие широкомасштабного вмешательства государства в экономическую сферу. Стимулирующая налоговая политика, льготное изменение нормы процента, прямое инвестирование со стороны государства, а также прямое или косвенное стимулирование потребительского спроса позволяли сохранять общий объем прибыли на достаточно высоком уровне. К тому же крупные корпорации, не желая терять рынки сбыта, до последней возможности пытались компенсировать снижение эффективности производства ускоренным ростом его объема. Но когда в середине 1970-х гг. из-за «нефтяного шока» резко осложнилась экономическая конъюнктура, остановить снижение нормы прибыли было уже невозможно.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Итак, два циклических кризиса перепроизводства 1974 и 1981 гг. выявили углубляющийся структурный экономический кризис. Модель смешанной экономики, основанная на сочетании массового производства, монополистической конкуренции и неокейнсианских методов государственного регулирования, не только не позволяла преодолеть кризисные тенденции, но во многом их провоцировала. Для восстановления эффективной нормы прибыли требовалась радикальная перестройка инвестиционной политики, организационной структуры предпринимательства и производства.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Историческая роль структурного кризиса 1970-х гг. оказалась особой. Он завершил не только очередную «кондратьевскую волну», но и трехвековой тренд развития индустриальной экономики, связанный с периодической сменой ресурсозатратных моделей производства и предпринимательства (мануфактурный капитализм, фабрично-заводской акционерный капитализм, монополистический капитализм, смешанная экономика). На протяжении всего этого времени прослеживалась общая тенденция – каждая структурная перестройка лишь приводила к новой волне наращивания капиталоемкости и энерговооруженности производства, расширению сырьевой базы и трудовых ресурсов. В эпоху НТР этот процесс достиг своего пика, поскольку для обеспечения экономического роста была задействована даже государственная система, а ресурсное пространство индустриальной экономики приобрело планетарные масштабы. Поэтому новый кризис подвел черту под всей историей ресурсозатратной экономической модели. Запад оказался на пороге «постиндустриальной эры».<br>
<br><br><h3>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Кризис «общества потребления» и социальные предпосылки перехода к постиндустриальному типу развития<br></h3>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Социальная структура «общества потребления» и ее противоречия. Процессы, происходившие в индустриальном обществе на протяжении первой половины XX в., получили дальнейшее развитие в эпоху «государства благосостояния». Классовое противостояние буржуазии и пролетариата окончательно ушло в прошлое, сменившись растущим многообразием форм собственности и трудовых отношений. Формирующаяся сложная иерархия страт опиралась на численное преобладание среднего класса, в составе которого оказались не только наемные работники нефизического труда («белые воротнички»), но и наиболее успешные категории промышленных рабочих, а также представители фермерства.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В период НТР численность «белых воротничков» росла особенно быстро. Так, например, в США при общем увеличении занятости на производстве в 1955–1980 гг. с 63 до 97,3 млн человек доля «белых воротничков» выросла с 24,6 до 50,8 млн человек, а работников физического труда – с 38,4 до 46,4 млн человек. В самой категории «белых воротничков» происходила все более заметная дифференциация статусных групп, отличавшихся не только уровнем дохода, но и характером производственной деятельности, степенью административного влияния, образом жизни, культурными предпочтениями.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Еще более заметной была дифференциация рабочего класса. Рост наукоемкости производства под влиянием НТР привел к «усложнению рабочей силы» – появлению «работников преимущественно физического труда», обладавших высоким уровнем образования и профессиональной подготовки. Однако существовала и противоположная тенденция. В условиях комплексной автоматизации конвейерного производства увеличивалась роль проектирования и технологических разработок, но значительная часть производственного труда распадалась на все более локальные, достаточно примитивные по характеру операции. Поэтому наряду с высококвалифицированными работниками индустриальная система востребовала рабочих со средней и даже низкой квалификацией.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Большую роль в дифференциации рынка труда сыграли миграционные и гендерные факторы. Широкий приток иностранной рабочей силы и все более широкое вовлечение женщин в общественное производство позволили сгладить демографические потери 1940-х гг. Первая волна массовых миграций началась еще в послевоенные годы. В основном это были лица, насильственно перемещенные в условиях военных действий, немецкоязычное население из Восточной Пруссии, Польши, Чехословакии, Венгрии, а также европейские реэмигранты из колоний. В 1950-х гг. усилились эмиграционные потоки из Южной в Северную и Западную Европу, а затем в эти регионы устремились «гастарбайтеры» из развивающихся стран (нем. Gastarbeiter – рабочий-иммигрант). Активная миграция рабочей силы уже в 1960-х гг. привела к формированию этнических диаспор. Так, например, турки, греки и югославы работали преимущественно в ФРГ, североафриканцы, португальцы и испанцы – во Франции, итальянцы – в Швейцарии, ФРГ и во Франции. Суммарная численность иностранной рабочей силы в Европе в этот период достигла 7,5 млн человек, а среднее количество перемещавшихся в поисках работы лиц составляло около 800 тыс.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Вовлечение женщин в общественное производство началось еще в годы Первой мировой войны, а в период Второй мировой войны приобрело массовый характер. Причем в 1950-хгг., в отличие от 1920-х гг., не произошло возвращение к патриархальным гендерным отношениям. Причина заключалась уже не столько в недостатке рабочей силы, сколько в эмансипации самих женщин, их стремлении к равноправному статусу. Этот процесс затронул не только рынок труда, но и семейные отношения. Женщины успешно осваивали активные социальные роли и оказывали все большее влияние на традиционно «мужские» сферы общественной жизни.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Изменение гендерных отношений и рост инокультурной трудовой иммиграции способствовали усложнению рынка труда и всей социальной структуры общества. Социализация человека все больше определялась не формальными признаками, связанными с наличием или отсутствием собственности, характером труда и уровнем заработной платы, а его стремлением к самоидентификации, поиску собственного социального пространства, восприятием того или иного стиля жизни. Большую роль в этом сыграла и социальная политика «государства благосостояния».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;По мере становления смешанной экономики происходило насыщение потребительского рынка и относительное выравнивание уровня благосостояния. Впервые в истории подавляющее большинство людей получили от общества гарантированный минимум пищи и одежды, доступные услуги в области образования и здравоохранения, помощь в решении жилищной проблемы. В таких условиях социальная активность человека направлялась не на конкуренцию в борьбе за выживание или за гарантии выживания для потомства, а на достижение определенного уровня жизни, т. е. особой модели потребительского поведения. Степень престижности уровня жизни и становилась основой социального статуса личности.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Статусная престижность воспринималась обществом как система распределения благ, непосредственный результат социальной борьбы. Однако в действительности этот фактор социализации имел прежде всего социально-психологический, а не материальный характер. Борьба за престиж порождалась стремлением человека не столько приобрести те или иные атрибуты материального быта, сколько предстать в глазах окружающих в определенной социальной роли, обеспечить желательное социальное окружение. Но в эпоху расцвета «государства благосостояния» привычные категории престижности «среднего класса» – наличие собственного жилья и автомобиля, гарантии образования для детей, доступность культурного досуга и т. п. – оказались уже недостаточными для такой социальной самоидентификации. Поэтому все большую роль приобретала манера одеваться, интерьер жилища и район его расположения, кулинарные пристрастия, марка автомобиля, товарный знак покупаемой продукции. Статусная престижность таких элементов потребления не имела объективной основы, она складывалась под влиянием общественных настроений, традиций и все чаще – рекламной индустрии. Психологический феномен рекламы позволял стимулировать потребительский спрос и, более того, активно влиять на его направленность, закреплять обозначившиеся различия статусных групп в качестве социально значимых стереотипов.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Под влиянием нового потребительского поведения разительно изменилась вся система стратификации индустриального общества. Потребительские пристрастия не только разделяли разные слои общества, но и были вполне соотносимы между собой. Они выстраивали очень зримое и внутренне логичное пространство социального ранжирования. Любой человек мог легко определить в этом пространстве собственную «ступень» и получал очевидные ориентиры для движения «вверх» по социальной лестнице. Границы между стратами становились все более условными, а их преодоление не требовало радикального изменения сферы профессиональной деятельности или статуса собственника. Чтобы соответствовать «своему кругу» либо бороться за вхождение в более престижную страту, нужно было лишь следовать определенным правилам потребительского поведения. И если в 1950-х гг. эта система социализации еще напрямую зависела от экономической успешности индивида, его доходов от собственности или востребованности на производстве, то в 1960-х гг. по мере общего роста уровня доходов эта зависимость начала утрачиваться. Широко распространенным явлением стал потребительский кредит, позволявший приобретать статусные признаки образа жизни в долг. Как следствие, потребительский бум охватил все общество и превратил образ жизни «среднего класса» в массовый.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Торжество «общества потребления» явилось прологом к его кризису. Достигнутый высокий уровень общественного благосостояния почти полностью уничтожил предпосылки классовой борьбы «труда» и «капитала». Но в недрах «общества потребления» рождался почти столь же острый социальный конфликт. Освобождая человека от необходимости бороться за выживание, «общество потребления» помещало его в жесткие ролевые рамки. При этом условная, почти ритуальная борьба за престижность потребительской корзины становилась нелепой карикатурой на принципы социальной состязательности и «здоровой конкуренции». В обществе усиливалась социальная инфантильность, совершенно не свойственная западной культуре. Складывались предпосылки необычайно острого конфликта «отцов» и «детей». Если представители старшего поколения, хорошо помнившие тяготы военного времени, легко адаптировались к «обществу потребления», то молодежь воспринимала состязание в престижности потребления как совершенно бессмысленное, обвиняла «отцов» в преклонении перед «буржуазными ценностями».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Выходцы из иммигрантских слоев, обладавшие самобытной этнической и конфессиональной культурой, вообще оказались за пределами новой системы социального ранжирования. В классовой структуре индустриального общества они занимали вполне определенную ступень в силу своей занятости и уровня профессиональной компетенции, а потому могли постепенно адаптироваться к общепринятым нормам поведения и взаимодействия. Но в «обществе потребления» иммигранты становились чуждой и совершенно закрытой социальной группой, поскольку обладали собственным образом жизни и критериями социальной престижности. Уже во втором поколении выходцы из стран третьего мира, как правило, не желали адаптироваться в окружающем обществе и замыкались в рамках этнических диаспор.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Итак, система социализации, построенная на основе потребительских стандартов, оказалась крайне противоречивой. Она провоцировала либо социальную инфантильность, либо взрыв протестных настроений, стремление противопоставить свою этническую, половую, возрастную, культурную идентичность общепринятым нормам и правилам поведения. Уже на рубеже 1960—1970-х гг. ведущие страны Запада оказались втянутыми в острый общественный конфликт, символом которого стало формирование контркультуры.<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Контркультура: новые формы социализации и протестного поведения. Понятие «контркультура» вошло в обиход в конце 1960-х гг. в США. Его впервые употребил преподаватель хэйвудского колледжа Т. Рожак, опубликовавший в 1969 г. книгу «Создание контркультуры». «Молодежный протест нашего времени, – писал Рожак, – выходит за рамки идеологии и достигает уровня сознания, пытающегося преобразовать самые глубинные чувства». Он полагал, что протестная культура молодежи направлена на разрушение не только технократической культуры, но и самой «социальности» технократического общества. Ее противник – это «абсолютное зло», поскольку, увлекшись своим «показным потребительством», «поколение отцов» подвело человечество к опасной черте: над ним нависла угроза ядерного самоуничтожения, утраты всех моральных ценностей, расового геноцида.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В 1970 г. в свет вышло концептуальное исследование Ч. Рейча «Зеленеющая Америка». В этой книге понятие «контркультура» ассоциировалось с революционным рождением «третьего типа» сознания. «Сознание I», по Рейчу, сформировалось на протяжении XIX в. и отразило мечту о всеобщем благосостоянии, основанном на индивидуальном труде и самоограничении. На смену ему в XX в. пришло «Сознание II», отводящее ключевую роль в обеспечении общественного и индивидуального блага научному прогрессу, техническому оснащению труда, системной организации и планированию всех сфер жизни. Подобные установки позволяли отдельному человеку достичь высокого положения в обществе, а всему обществу – быстро поднять уровень благосостояния. Но ценой такого рывка становится забвение гуманистических ценностей, права человека быть самим собой. Рейч утверждал, что наступает эпоха «Сознания III» – освобождения личности – неповторимой, честной и не приемлющей насилие по отношению к себе и другим. Он доказывал, что подобные изменения не могут быть результатом политического выбора. Революция сознания происходит вследствие «изменения индивидуальных жизней», а потому первоначально распространяется именно на сферу культуры. Молодежную «альтернативную» музыку Рейч считал наиболее ярким и важным проявлением такой культурной революции.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Рок-музыка стала главным символом контркультуры. Диск-жокею Элану Фриду из Кливленда принадлежит авторство слова, которое стало символом «новой музыки», – «рок-н-ролл» (игра слов, напоминающая фразу из популярной песенки тех лет: «Мы будем качаться, мы будем вертеться»). Ошеломляющий триумф «Beatles» превратил рок-музыку в мощное культурное явление, но пока еще в рамках массовой культуры «общества потребления». Первыми «гуру» роковой контркультуры стали музыканты из «Rolling Stones». Эта группа была создана Миком Джаггером в 1962 г. в Лондоне и обратила на себя внимание скандальными выходками на концертах, нарочито небрежным внешним видом. Длина волос «рокеров» стала с тех пор предметом особого осуждения защитников общественной морали.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Многие рок-музыканты не только использовали имидж бунтарей, протестующих против общественных нравов, но и привносили соответствующие акценты в свое творчество. Вскоре зародилось и новое музыкальное направление – хард-рок. Его музыкальная концепция была построена на «неистовом» инструментальном сопровождении в сочетании с напористым, «жестким» вокалом. Многие хард-роковые группы в своих композициях использовали «иррациональные» элементы (мистику, оккультизм, сатанизм).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;На волне шумного успеха «тяжелой» музыки сформировалось наиболее радикальное течение рока, проповедующее экстремистские идеи. Его лидером стала группировка «Белые пантеры», созданная в США в 1968 г. Дж. Синклером. «Наша программа – это культурная революция при помощи тотальной атаки на культуру, – утверждалось в манифесте «Белых пантер». – Наша программа – это рок-н-ролл, наркотики и секс на улицах. Это программа по освобождению всех и каждого. Мы дышим революцией. Мы – ведомые ЛСД маньяки всей Вселенной. Рок-н-ролл – это острие нашего боевого копья…»<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Формула «секс, наркотики и рок-н-ролл» получила широкое распространение во время «молодежного бунта» конца 1960-х гг. Сексуальная и психоделическая революции стали такими же символами протестного движения, как и рок-музыка. В пропаганде сексуальной свободы особенно большую роль сыграло движение хиппи (термин «хиппи» принадлежит американскому писателю М. Фаллону, тогда как сами хиппи предпочитали называть себя «прекрасными людьми» – beautiful people). Это движение сформировалось на основе сан-францисской «Лиги сексуальной свободы» и организации «Сторонники легализации марихуаны». Помимо пропаганды свободной любви хиппи поддерживали антивоенное движение, разделяли идеи пацифизма и экологизма. Употребление легких наркотиков природного происхождения рассматривалось ими как способ духовного раскрепощения, ухода из мира «лжи, лицемерия и обмана».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Особым направлением протестной контркультуры стал феминизм. Первоначально усилия феминисток сосредоточились на требованиях предоставления женщинам юридической самостоятельности и избирательного права (движение суфражисток на рубеже XIX–XX вв.). Образовалось и весьма влиятельное социалистическое крыло феминистического движения. Его представительницы Ш. Гилман, Э. Голдман, М. Инмэн, К. Цеткин, А. М. Коллонтай выступали против эксплуатации женщин в капиталистическом обществе. В их представлении борьба за равенство полов была неразрывно связана с революционным классовым движением.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Переломным моментом в развитии феминизма стала публикация трудов С. де Бовуар, в том числе ее концептуальной работы «Второй пол» (1949). Де Бовуар пыталась доказать, что основным препятствием к женской свободе являются не юридические ограничения или экономическая эксплуатация, а существующая в обществе система социализации женщин. Широко известна ее фраза: «Женщиной не рождаются, ею становятся». Де Бовуар считала, что женщина способна обладать такой же духовной свободой и социальной ответственностью, как и мужчина, если преодолеет собственный гендерный образ, откажется от условностей поведения, связанных с физиологическими особенностями.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Идеи С. де Бовуар послужили основой для формирования в 1960-х гг. мощного феминистского движения. Его лидер Б. Фридан в книге «Загадка женственности» утверждала, что путь к решению женского вопроса лежит через «демифологизацию женственности», отказ от представления об «особых», «исключительных» функциях женщины. Альтернативную позицию заняли представительницы радикального феминизма. Они считали необходимым бороться не за равноправие женщин с мужчинами, а за особую защищенность женщин во враждебном «мужском» обществе, за формирование женского сообщества с собственной культурой.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Итак, при всем разнообразии «контркультурных» явлений и процессов их объединял ярко выраженный протестный характер, стремление противопоставить общепринятым нормам социализации человека альтернативные и нарочито воинствующие формы поведения. За этим фрондерством скрывался поиск особого образа жизни – глубоко личностного, эмоционально окрашенного, непротиворечивого в своих ценностных ориентациях и поведенческих мотивах. В этом качестве контркультура противостояла не только стереотипам «общества потребления», но и всей нормативной, формализованной социальной традиции Нового и Новейшего времени. Контркультура способствовала формированию принципиально новой системы социализации личности, основанной не на приобретении человеком тех или иных материальных или символических статусных признаков, а на его эмоциональном действии, ценностных суждениях, нерегламентированном со стороны общества самоощущении. В окончательной форме эта модель социализации сложится уже на рубеже XX–XXI вв.<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Западная футурология о системном кризисе и перспективах развития индустриального общества. Перспективы радикальной перестройки индустриального общества стали предметом научного анализа задолго до наступления системного кризиса конца 1960—1970-х гг. Если в рамках теории «революции менеджеров» западные социологи пытались осмыслить перераспределение общественного влияния между социальными группами, то с 1950-х гг. они обратили внимание на изменение «социального характера» современного человека.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Понятие «социальный характер» первым детально разработал Д. Рисман. Он доказывал, что на протяжении всей истории человечества доминировал один и тот же социальный тип – человек, усваивающий и воспроизводящий комплекс традиций. В Новое время на Западе возник новый «социальный характер», отличительными чертами которого были критическое осмысление общественного опыта и выработка индивидуальных способов решения тех или иных задач. А в XX в., по мнению Рисмана, возник уже третий социальный тип – появляется человек, вообще не нуждающийся в «опыте поколений», ориентированный на революционное преобразование всего жизненного уклада. Правда, в действительности такой «социальный характер» полностью зависим от ситуативных внешних факторов, от господствующей в обществе политической идеологии или потребительских настроений. Основным носителем его становится «средний класс», а все общество приобретает свойства толпы, массы, подверженной манипулированию.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Теорию «массового общества» разрабатывали многие западные социологи, психологи и экономисты. Обобщая этот опыт, Г. Блумер предложил четыре основных критерия, отличавших современное индустриальное общество: массовость (производства, культуры, коммуникаций, демографических процессов и миграций), публичность (повышение социальной значимости публичного, но анонимного поведения человека в роли избирателя и потребителя), гетерогенность (растущее многообразие социальных ролей и институтов), конфликтность (конфликт ценностей, постоянная конкуренция между основными институтами, группами интересов). Блумер доказывал, что все эти симптомы свидетельствуют не об упадке, а о растущей системной несбалансированности «массового общества», о дестабилизации его социальной структуры.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;К совершенно иным выводам подводила теория «массового общества» Э. Шилза. Он указывал, что в традиционных обществах и даже на ранних стадиях модернизации социальная интеграция достигалась лишь на уровне политической, церковной, военной и культурной элиты. Роль масс в истории была незначительной. В современном обществе она существенно меняется. Политическая стабильность зависит от взаимодействия государственной элиты и граждан, экономическое процветание связано с массовым производством, и даже культура приобретает массовый характер. При этом массы не просто усваивают господствующий в обществе порядок, а активно участвуют в его создании. Поэтому, как полагал Шилз, по мере становления «массового общества» имущественные, религиозные, этнические, культурные различия не исчезают, они преодолеваются вследствие повышения уровня социальной интеграции. Благосостояние достигается не за счет борьбы и конфликтов, а благодаря универсализации жизненных стандартов и бюрократической управляемости общества.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Идея гибели «старого капитализма» с присущим ему социальным неравенством и конфликтностью, кризисами и диспропорциями развития стала особенно популярной в 1960-х гг. Впечатляющий экономический рывок и развертывание НТР, беспрецедентный альянс государства и корпоративного бизнеса, рост уровня жизни и исчезновение антагонистического конфликта «труда» и «капитала» позволили западным социологам и политологам сделать вывод о наступлении эпохи «нового индустриального общества». В трудах М. Ориу, Дж. Гэлбрейта, Дж. Бьюкенена, У. Ростоу, Дж. – М. Кларка, Р. Арона всесторонне анализировались истоки этого феномена и его перспективы. Особое значение придавалось переходу от спонтанного общественного развития к упорядоченному целенаправленному прогрессу, движущей силой которого должны были стать крупные корпорации и государственная бюрократия.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Дж. Гэлбрейт в книге «Новое индустриальное общество» (1967) отмечал, что в каждом обществе существует особый фактор, обеспечивающий динамику и направленность социального развития. В традиционном обществе это землевладение и землепользование, в индустриальном – капитал, а в «новом индустриальном обществе» – инженерно-управленческие знания. Гэлбрейт доказывал, что научно-технический прогресс не только способствует экономическому расцвету, но и меняет сущность властных отношений. Вслед за «революцией менеджеров» на производстве корпоративные принципы управления проникают во все сферы общественной жизни. В результате возникает основа для реализации общенациональных интересов и создания «общества изобилия».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Попытка Гэлбрейта в русле технократического подхода доказать наступление качественно нового этапа в развитии индустриального общества и преемственность этого процесса с предыдущими стадиями была типична для футурологии 1960-х гг. Эта идея выразилась в распространении понятий с характерным префиксом «пост-»: «постбуржуазное», «посткапиталистическое», «постиндустриальное» общество.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Сам термин «постиндустриализм» был введен в научный оборот еще в начале XX в. А. Кумарасвами, автором работ по доиндустриальному развитию азиатских стран. В 1958 г. Д. Рисман реанимировал этот термин, использовав его в заглавии одной из статей, а в 1959 г. профессор Гарвардского университета Д. Белл впервые всесторонне обосновал теорию постиндустриального общества. В итоговом варианте концепция Белла была отражена в книге «Грядущее постиндустриальное общество» (1973). Белл принципиально отказывался выделить какой-либо доминирующий фактор, характеризующий переход от индустриального к постиндустриальному обществу. Он считал, что этот процесс развивается по нескольким «осям» – от преобладания промышленности к преобладанию сферы услуг, от господства собственников к господству носителей знаний, от доминирования прикладных наук к возрастанию роли фундаментальных, комплексных исследований и т. д. В итоге постиндустриальное общество формируется как плюралистичная и открытая социальная система, при которой насилие и конфликты уступают место сотрудничеству.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Тема постиндустриального конфликта подробно разработана в трудах А. Турена. Он предостерегал от чрезмерного увлечения идеей «сервисного» общества и считал, что в современных условиях социальная конфликтность не исчезает, а меняет свою сущность.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В индустриальном обществе, по его мнению, социальный конфликт представлял собой борьбу рабочего класса против власти, так как любая власть основывалась на собственности. Поэтому конфликты в таком обществе носили революционный, антисистемный характер. В постиндустриальном обществе конфликт предпринимателей и работников уже не является борьбой за власть, поскольку власть не сопряжена с собственностью. Конфликт превращается во внутрисистемный, его цель – не изменение существующего социального порядка, а улучшение собственного статуса в рамках этого порядка. Турен доказывал, что это открывает путь к институционализации конфликтов в постиндустриальном обществе, к оформлению своего рода «социального контракта» между обществом и лояльным индивидом. Состязательность же между «группами интересов» концентрируется в системе политической демократии и получает строго организованный характер.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Одну из наиболее известных концепций постиндустриального общества разработал Э. Тоффлер. Его книга «Третья волна» была опубликована уже в 1980 г., когда изучение новейших форм индустриального общества утратило прежний оптимистический пафос, а технократические иллюзии были рассеяны структурным кризисом мировой экономики. Как и многие его предшественники, Тоффлер принципиально противопоставлял традиционное общество («сельскохозяйственные цивилизации», или «первую волну»), индустриальное общество («вторую волну») и современную социальную систему («супериндустриальное общество», или «третью волну»). Однако его оценки перехода от второй к третьей «волне» существенно изменились по сравнению с концепцией Белла.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Тоффлер считал, что в современном обществе унификация жизненных средств и мотивов сменяется их дифференциацией, все большим разнообразием и сочетанием материалистической и нематериалистической мотивации. На смену капиталу и труду как основным факторам производства приходят информация и гибкая организация, что, в свою очередь, приводит к замене ускоренного технологического прогресса более сбалансированным социокультурным развитием. Вместо стандартизированного массового производства преобладает многообразие товаров и услуг. Столь же вариативным стал труд, а также вся система социальных отношений. Массовые социальные явления уступают место мобильным социальным группам с меняющимся, гибким поведением. Поэтому и бюрократизация общественного строя неизбежно сменяется адхократией – ситуативной организацией общественных сил, необходимой для решения конкретных задач.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Итак, теории постиндустриального общества отличались крайним разнообразием методологических оснований и социальных прогнозов. Но независимо от этого сама идея постиндустриализма была связана с попытками осмыслить изменение ресурсной базы индустриального общества, определить ключевые факторы его трансформации и сформировать представление о «постиндустриальном барьере» – своего рода «пропуске» из Новой истории в «Современность». Эта схема анализа оказалась очень уязвимой. Во первых, она строилась на жестком противопоставлении традиционного и индустриального общества, что изначально предполагало еще больший отрыв постиндустриальной системы от традиционных моделей социализации личности. Во вторых, специфика постиндустриальных отношений рассматривалась на антитезе – как преодоление индустриальных форм, а не формирование самодостаточной общественной системы, имеющей собственные истоки и логику развития. Поэтому при всем своем футурологическом пафосе каждая из теорий постиндустриального общества создавалась именно в категориях индустриализма, отражала насущные проблемы и актуальные тенденции развития позднего индустриального общества. Когда в последней четверти XX в. начался принципиально новый этап модернизации, популярность постиндустриальных теорий резко уменьшилась. На смену им пришли концепции информационного общества.<br>
<br><br><h3>&nbsp;&nbsp;&nbsp;«Либеральный консенсус»: эволюция системы политической демократии в эпоху «холодной войны»<br></h3>&nbsp;&nbsp;&nbsp;«Либеральный консенсус» и идеология «государства благосостояния». Драматические события, произошедшие на мировой арене в середине XX в., привели к заметной перестройке идеологического пространства и политической системы западного общества. Вторая мировая война была порождена не только геополитическим соперничеством великих держав, но и столкновением трех идеологических доктрин – нацизма, коммунизма и либеральной демократии, – каждая из которых опиралась на особое представление о путях исторического развития человечества, основах общественного строя и характере взаимоотношений народов.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Борьба с нацизмом впервые заставила ведущие страны Запада встать на путь не только военно-политического и экономического, но и идеологического сотрудничества. Этот опыт был совершенно необычным даже с учетом исторической и культурной близости англосаксонских народов. Ведь речь шла не только о борьбе с общим противником, но и о построении послевоенного мирового порядка. В новой системе международных отношений принцип национального суверенитета должен был соседствовать с солидарной волей «объединенных наций». Впервые этот вопрос был поставлен на встрече Ф. Рузвельта и У. Черчилля в августе 1941 г. в бухте Арджентиа. По итогам ее была принята Атлантическая хартия, заложившая основы геополитической идеологии атлантизма.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В Атлантической хартии заявлялось, что после уничтожения нацистской тирании должен быть установлен мир, обеспечивающий безопасность всем нациям и «свободное бытие всех людей», гарантировано право всех народов на свободный выбор формы правления. В Декларации Объединенных Наций, принятой 1 января 1942 г. Великобританией, США, СССР и Китаем, также было подчеркнуто, что победа над нацизмом является необходимым условием «защиты жизни, свободы, независимости и религиозной свободы, а также прав человека и справедливости». Присоединение к этой либеральной декларации Советского Союза диктовалось стремлением укрепить антигитлеровскую коалицию. Но и в дальнейшем концепция ООН строилась именно на либерально-демократических принципах, в духе концепций естественных прав человека и народного суверенитета. Для западных стран это означало не только идеологическую победу над нацизмом, но и торжество либеральных ценностей в качестве общечеловеческих. Кроме того, идеологи атлантизма подчеркивали историческую роль Запада как «колыбели свободы» и обосновывали глобальную ответственность «атлантических» держав за судьбы мира.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;После разгрома нацизма мир разделил «железный занавес». Начался новый виток идеологической конфронтации. Объявив «крестовый поход против коммунизма», политическая элита западных стран сделала ставку на дальнейшую консолидацию общественного мнения на основе либерально-демократических ценностей. Идея «защиты свободы» стала не только расхожим пропагандистским слоганом, но и важнейшей частью политической культуры западного общества. Сложился своеобразный «либеральный консенсус» всех ведущих политических сил, специфика программных установок тех или иных партий и общественных движений являлась лишь дополнением к базовым принципам либеральной демократии – признанию приоритета прав и свобод личности, правового характера государственности, договорного принципа общественных отношений. Огромную мобилизующую роль играл и образ врага – гротесковое, нарочитое представление о советской «империи зла».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Логика «либерального консенсуса» привела к быстрому сближению всех политических сил, разделявших реформистские идеи социального либерализма и либерального консерватизма. На этой основе в послевоенные годы произошло становление целого ряда течений общественной мысли, получивших общее название «неолиберализм».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;При широком разбросе мнений о целях и масштабах государственной политики идеологи неолиберализма были едины в признании государства не «неизбежным злом», а главенствующим общественным институтом, влияние которого должно распространяться на все сферы жизни. Речь, естественно, не шла о тотальном огосударствлении общества. Неолибералы рассматривали государственное регулирование как управление ненасильственными способами, стимулирование общественных процессов, а не политическое принуждение. Изменение роли государства связывалось ими не с торжеством новой идеологии, а с результатом естественной эволюции самого общества, когда на смену сословной корпоративности и индивидуалистической конкуренции приходит сложное сочетание индивидуальных, групповых, общенациональных и даже общечеловеческих интересов. В этом динамично меняющемся социальном пространстве государство призвано выступать не управленцем, а «интегратором» и «коммуникатором». Оно должно активно стимулировать саморазвитие общества, не подменяя силой закона естественные механизмы прогресса.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В работах неолибералов Дж. Гэлбрейта, У. Ростоу, Г. Мюрдаля, М. Ориу, А. Турена всесторонне анализировался феномен «нового индустриального общества», сменившего «старый капитализм». Основной целью политического развития в этих условиях провозглашалась уже не защита естественных прав человека, а достижение «всеобщего благоденствия».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Термин «общественное благоденствие» впервые предложил шведский неолиберал К. Мюрдаль. В работе «За пределы государства благоденствия» он пытался доказать, что сочетание рыночных принципов с государственным регулированием позволяет «привести экономику в соответствие с интересами большинства граждан», не используя насилие и не нарушая принципы справедливости. Мюрдаль считал, что необходимым условием становления «государства благосостояния» является последовательная демократизация, передача части административных и даже политических функций общественным коллективам и местным органам самоуправления. «Расширяющийся народный контроль» должен был стать гарантией социальной гармонии.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Французский правовед М. Ориу разработал неолиберальную теорию плюралистической демократии. Он доказывал, что, анализируя современные политические процессы, необходимо рассматривать не взаимоотношения личности и государства, а взаимодействие социальных институтов и сообществ. «Социальные институты, – утверждал ученый, – представляют собой организации, включающие в себя людей, а также идею, идеал, принцип, которые служат своего рода горнилом, извлекающим энергию этих индивидов». Ключевую роль Ориу отводил корпоративным институтам (государству, церкви, профсоюзам, ассоциациям), которые позволяют интегрировать воедино сообщества людей, общественные институты и социальные идеи. Одновременно Ориу подчеркивал, что плюралистическая демократия может существовать только при наличии активной воли индивидов. «В динамичной концепции социальной жизни, – утверждал он, – это означает, что усилия индивидов являются действием, тогда как усилия групп – противодействием, призванным уравновесить действия индивидов».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Становление концепции «государства всеобщего благоденствия» превратило неолиберализм не только в ведущую идеологическую доктрину западного общества, но и в универсальную основу государственной политики. Но тем самым началось выхолащивание самой либеральной идеологии, ее мировоззренческого потенциала. Неолиберальная политическая стратегия все больше вступала в противоречие с либеральными духовными ценностями. Не случайно, что в неолиберальном лагере быстро нарастали технократические настроения и скептическое отношение к роли идеологии в жизни общества. Французский политолог Р. Арон даже сформулировал тезис о «конце идеологии» в развитом индустриальном обществе. Под идеологией он подразумевал спекулятивные попытки объяснить историческое движение общества, основываясь на каких-либо конкретных схемах и теориях. Арон считал, что, поскольку технократизм и бюрократизм не нуждаются в таком смысловом объяснении, то их господство в современном обществе и означает «гибель идеологии».<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Перестройка партийно-политической системы в послевоенном обществе. Несмотря на триумф неолиберализма в послевоенном обществе, политические партии либерального толка переживали очевидный упадок. В новых политических реалиях они оказались в роли центристских, перейдя на позиции прагматического технократизма. Немалое число государственных чиновников, экспертов, аналитиков и политтехнологов рекрутировалось именно из неолиберального лагеря, но для формирования влиятельных общенациональных политических партий подобного толка не хватало ни массовой социальной базы, ни идеологической самобытности. Единственным заметным явлением в этом секторе «политического поля» оставалось республиканское движение во Франции, лидером которого с 1960-х гг. стал В. Жискар д'Эстен. В годы его президентства (1974–1981) влияние либеральных политических сил в Европе достигло своего пика за весь послевоенный период.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Основу левой части партийно-политического спектра образовали социал-демократические партии. Их идеологическая платформа по-прежнему основывалась на принципах демократического социализма. В 1951 г. социал-демократические партии Европы объединились в Социалистический интернационал (Социнтерн). Его лидеры К. Бевин, К. Шумахер, К. Реннер, Дж. Сарагат отвергали не только идею диктатуры пролетариата и революционную стратегию рабочего движения, но и классовый подход к анализу общественных проблем. Политическая стратегия социал-демократии все больше тяготела к неолиберальному проекту «государства благосостояния».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Заметное влияние на идеологию послевоенной социал-демократии оказала теория «плюралистической демократии». У истоков ее стояли представители английского фабианского движения и «гильдейского социализма» начала XX в. В развернутой форме теория «плюралистической демократии» была представлена в 1930-х гг. в трудах лейбориста Г. Ласки, а впоследствии развита Р. Далем и Д. Стречи. Идея «плюралистической демократии» опиралась на представление о существовании в обществе множества социальных групп, постоянно меняющих свой состав. Поэтому никакого устойчивого большинства, способного создать ту или иную форму классовой демократии, не существует. Демократия, по мнению «плюралистов», представляет собой динамичный процесс «борьбы интересов», в результате которого власть переходит к группам, способным достичь компромисс и взаимодействовать в ходе конкурентной борьбы с другими группами.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В 1970-х гг. идеологическая программа Социнтерна претерпела некоторые изменения. В. Брандт, У. Пальме, Б. Крайский, Ф. Миттеран, Ф. Гонсалес попытались придать социал-демократическому движению более современный, динамичный характер. Кризис «государства благосостояния», снижение активности рабочего профсоюзного движения, геополитические изменения на мировой арене заставляли социал-демократические партии искать новые формы деятельности. В программных установках Социнтерна обновление политического курса связывалось прежде всего с поддержкой национально-освободительных движений в странах третьего мира, укреплением международно-правовой системы, проведением политики разоружения. Однако во внутренней политике социал-демократические партии оставались приверженными принципам государственного регулирования и социального патернализма. В 1980-х гг. это привело к «кризису идей» в социал-демократическом лагере. Показательным стал провал «левого эксперимента» во Франции – попытки проведения крупномасштабных реформ после прихода к власти в 1981 г. Социалистической партии во главе с Ф. Миттераном. В остальных странах Запада в эти годы развертывалась «неоконсервативная революция», на полтора десятка лет поставившая социал-демократов в оппозицию.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Крайний фланг левого лагеря образовали в послевоенные годы коммунистические партии. Традиции антифашистского сопротивления и финансовая поддержка со стороны СССР привели к появлению влиятельных коммунистических партий во Франции, в Италии, Греции. В других странах Запада коммунистическое движение играло на политической арене незначительную роль. К тому же коммунистические партии оказались заложниками «холодной войны» – даже образуя крупные парламентские фракции, коммунисты оставались в изоляции и не могли реально влиять на законотворческий процесс. Лишь Французская коммунистическая партия в 1970 – начале 1980-х гг. сумела выйти за рамки протестного движения, но ценой идеологического компромисса с социалистами. После начала советской перестройки и развала СССР европейское коммунистическое движение окончательно переродилось в маргинальное политическое явление.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В конце 1960-х гг. в странах Запада возникли и так называемые новые левые движения. Их основу составили многочисленные молодежные группировки, выступавшие против «буржуазных ценностей», «общества потребления», засилья технократической элиты, ограничения свободы самовыражения. Масштабные политические акции «новых левых» были достаточно редкими. Лишь во Франции во время «красного мая» 1968 г. и в США на фоне недовольства войной во Вьетнаме сложились массовые политические молодежные движения.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Французские «новые левые» образовали движение гошистов (фр. gauche – левый). В него влились группировки троцкистов, анархистов, маоистов, объединенные критикой «буржуазного строя» и политиков из «поколения отцов». Гошисты считали, что парламентаризм и многопартийная избирательная система служат прикрытием для господства олигархической буржуазии, а возрождение подлинной демократии возможно только при условии тотального разрушения существующих порядков. Их лозунгом стало «требование невозможного» – проведение акций протеста, исключающих какой бы то ни было компромисс с властями.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Репутацию признанных идеологов «новых левых» снискали философы из «Франкфуртской школы» – М. Хоркхаймер, Т. Адорно, Г. Маркузе, Э. Фромм, в чьих работах идеи неофрейдизма и неомарксизма сочетались с жесткой критикой «общества потребления». Но в действительности идеи «новых левых» практически не подлежали рациональной систематизации и концептуальному осмыслению. Их основу составил бунтарский пафос, парадоксальное сочетание социального нигилизма и чувственной экспрессии, особая знаковая, символическая культура. Показательным брендом протестного движения «новых левых» стал знаменитый портрет Эрнеста Че Гевары, превратившегося из кубинского «архангела революции» в секс-символ молодежной контркультуры.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Еще более разнообразным в идеологическом отношении был правый фланг партийно-политического спектра. Само понятие «правой», т. е. охранительной, идеологии оказалось к середине XX в. размытым. В англосаксонских странах в роли «правых» выступали консервативные партии, которые еще с 1920-х гг. окончательно перешли на ультралиберальные позиции. Эта странная на первый взгляд метаморфоза имела вполне определенные причины. После того как в странах Запада восторжествовала этика рыночных отношений, сложилось динамичное гражданское общество, завершилась секуляризация массового сознания, а за человеком было признано неотъемлемое право самостоятельно определять свою судьбу и нести полную ответственность за свой выбор, предметом «охранения» стали не монархические, сословные или конфессиональные традиции, а «естественное», «изначальное» состояние общества. В итоге американский и английский консерватизм впитывал самые ортодоксальные идеи классического либерализма и противостоял в этом качестве уже новому, реформаторскому либерализму.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В послевоенные годы англосаксонские «правые» партии (Республиканская партия в США, Консервативная партия в Великобритании) постепенно отказались от ультралиберальных идей и перешли к прагматичной поддержке политики «государства благосостояния». Этот курс не получил какого-либо особого концептуального обоснования. А вот в идеологической нише ультралиберального консерватизма сформировалось особое течение общественной мысли – либертаризм.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;У истоков либертарной идеологии стояли экономисты Ф. фон Хайек и Л. фон Мизес. Отличительной чертой их политических воззрений была агрессивная критика любого государственного вмешательства в естественный ход общественного развития. Либертаристы считали, что рыночная свобода, равно как и свобода политическая, правовая, духовная, не может быть «частично ограниченной». Социалистическое, фашистское или любое иное «регулируемое общество» развивается по принципиально иным законам, нежели свободное. Встав на путь регламентации общественных отношений, «правительство должно будет наращивать цепь ограничений и регулирования и по этому пути шаг за шагом дойдет до того, что все свободы индивидуума исчезнут» (Мизес).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В качестве альтернативы «регулируемому обществу» либертаристы называли «спонтанный порядок» – преобладание индивидуальной инициативы, состязательности, нерегламентированных, естественно сложившихся норм и правил. Они подчеркивали, что «спонтанный порядок» отнюдь не означает торжества анархии и хаоса в общественных отношениях. «Главнейший принцип, лежащий в основании индивидуалистической системы, состоит в том, что она использует всеобщее признание некоторых универсальных принципов как средство создания порядка в общественных делах», – утверждал Хайек.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В период расцвета «государства благосостояния» либертаризм не получил широкого распространения даже в англосаксонских странах. В континентальной Европе эволюция консервативной идеологии вообще приобрела иную направленность. Решающее значение имел раскол консервативной мысли на либеральное и социальное течения.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Либеральный консерватизм изначально являлся реформистской идеологией и в середине XX в. сыграл большую роль в «либеральном синтезе». Присущие ему идеи «управляемой демократии» и «теории элит» были востребованы идеологами неолиберализма.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Социальный консерватизм, напротив, опирался на идеи, совершенно противоречащие «либеральному синтезу», – органического народного единства, этнокультурного национализма, государственного патернализма, имперского величия. С 1920-х гг. этот идеологический арсенал использовался фашистским движением, а после Второй мировой войны почти на четверть века оказался дискредитированным в глазах европейской общественности. Единственным исключением стала идеология голлизма, зародившаяся во французском движении Сопротивления.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Благодаря неоспоримой роли Ш. де Голля в борьбе против нацизма и фашизма, его ярко выраженный национализм, обращение к идее надклассовой органической солидарности, критика многопартийности и парламентаризма не воспринимались как реанимация фашистских идей. Впрочем, после создания режима Пятой республики с исключительно широкой компетенцией президента и официально провозглашенной идеологией «величия Франции» многие американские, английские и советские политики открыто упрекали де Голля в авторитаризме и патернализме. Голлисты же апеллировали к идеям органической демократии, считая, что любой иной подход угрожает национальному единству и обрекает страну на политическую стагнацию.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Франция воспринималась голлистами как вневременное сообщество французов – и живших в прошлом, и живущих ныне, и будущих поколений. Поэтому принцип «величия Франции» в их трактовке означал не пропаганду шовинизма и ксенофобии, а признание безусловного приоритета общенациональных интересов. Либеральная модель парламентаризма рассматривалась де Голлем как одна из причин коррозии государственной власти. В противовес «режиму партий» он предлагал вернуться к «прямой демократии», подразумевая под ней получение «мандата власти» непосредственно от народа как парламентом, так и президентом. Преобладание же президента в системе разделения властей должно было гарантировать политическое единство нации.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Голлизм не только возродил традиции социального консерватизма, но и придал им современное звучание. За десятилетний период политической монополии голлистов Франция совершила мощный рывок в формировании социально-экономической системы «государства благосостояния» и развертывании научно-технической революции, перешла к активной неоколониальной политике. Однако именно модернизация французского общества быстро сокращала социальную базу голлизма. Символом его краха стали массовые студенческие волнения во время «красного мая» 1968 г. в Париже. Новое поколение французов отвергло идеологию государственного патернализма.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Более успешным политическим «проектом» оказалось христианско-демократическое движение, занявшее идеологическую нишу консерватизма в большинстве западноевропейских стран. Впрочем, эволюция идеологии католицизма оказалась не менее сложной, нежели идей органической демократии и этнокультурного национализма. Папа Римский Пий XI, понтификат которого пришелся на период 1922–1939 гг., активно пропагандировал принципы христианского солидаризма, корпоративизма и субсидиарности. Под корпоративизмом он подразумевал внутреннюю солидарность каждой из социальных групп, препятствующую классовой конфронтации. Принцип субсидиарности означал право индивидов проявлять инициативу и собственными силами достигать успеха, не нарушая при этом единство всего социального организма и не отвергая помощь общества. Все эти идеи оказались созвучными той политике, которую проводили фашистские режимы в Австрии, Италии, во Франции, в Испании, Португалии. Пий XI достаточно недвусмысленно выражал одобрение их действиям, а вот по отношению к «безбожным» режимам в СССР и нацистской Германии занял самую бескомпромиссную позицию.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В годы Второй мировой войны позиция католической церкви существенно изменилась. Папа Пий XII (1939–1958) приложил все усилия, чтобы сохранить общественное влияние церкви в этот сложнейший период истории. Впервые связав социальную доктрину католицизма с проблемой защиты прав и достоинства личности, Пий XII подчеркивал, что эта задача не может быть решена усилиями ни государства, ни самого человека. Он утверждал, что личность может раскрыться лишь в семье и общине, «наделяющих человека волей к ответственности». Перенос тех принципов взаимоотношений, которые характерны для семьи и общины, на уровень нации и государства Пий XII определил как принцип социального персонализма.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;На фоне явной либерализации официальной доктрины католической церкви в западноевропейских странах начало складываться широкое движение христианской демократии. Наиболее успешными партиями подобного толка стали западногерманские Христианско-демократический союз (ХДС) К. Аденауэра и Христианско-социальный союз (ХСС) Ф. – Й. Штрауса, итальянская Христианско-демократическая партия А. Де Гаспери, французское Народно-республиканское движение Р. Шумана, бельгийская Социально-христианская партия П. Спаака. Основу программных установок христианской демократии составили идеи парламентаризма и социальной ответственности государства, солидаризма и субсидиарности.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Концепцию корпоративизма христианские демократы отвергли, а субсидиарность трактовали как правовой принцип, призванный обеспечить свободное развитие гражданского общества. Почти все христианско-демократические партии были межконфессиональными и отказывались от прямого сотрудничества с церковью. Христианская идеология рассматривалась ими как отражение общечеловеческих, а не конфессиональных ценностей.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Итак, правый политический лагерь, сложившийся в странах Запада после Второй мировой войны, оказался идеологически раздробленным и даже конфликтным. Его основу составили партии и движения социал-консервативного, либертарного, государствен-нического христианско-демократического толка. В своем большинстве они поддерживали политику «государства благосостояния», но пытались придать ей не столь явный технократический характер, подчеркнуть важность религиозных и общечеловеческих ценностей, национальных исторических традиций, политической преемственности.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;На крайнем правом фланге партийного спектра находились радикальные группировки «новых правых», появившиеся на политической арене в конце 1960 – 1970-х гг. «Новые правые» возродили идеи этнокультурного национализма, расизма, антисемитизма, из-за чего их идеология нередко характеризовалась как неофашизм. Но в отличие от фашистского корпоративизма и этатизма «новые правые» выражали лишь бунтарские настроения маргинализированных групп населения. Они апеллировали к чувствам «простых людей», выражали присущую маргиналам тягу к «сильной руке» при одновременном недоверии к «политикам» и «бюрократам». Представителями «новых правых» стали Национальный фронт Ж. – М. Ле Пена во Франции, Партия республиканцев в Германии, Партия свободы в Австрии, Лига Севера и Итальянское социальное движение в Италии. Особую нишу заняло молодежное движение скинхедов и близкие к нему экстремистские группировки футбольных фанатов.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Активизация «новых левых» и «новых правых» группировок на рубеже 1960 – 1970-х гг. впервые обозначила принципиально новую конфигурацию партийного спектра. Помимо обновленного размежевания правого, центристского и левого политических лагерей, начало складываться противостояние «традиционных партий» и протестных общественных движений. Первые были интегрированы в систему парламентской демократии и, несмотря на острое идеологическое соперничество, оказывались тесно связанными друг с другом едиными правилами электоральной борьбы, общим информационным пространством, унифицированной стилистикой «официальной» политической пропаганды. Протестные движения, напротив, образовали пространство своеобразной политической контркультуры, бросали вызов всей существующей системе общественных отношений. И если по мере углубления кризиса индустриального общества «традиционные партии» начинали испытывать все более заметный «кризис идей», то активность протестных движений лишь нарастала.<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Особенности конституционного строительства в странах Запада после Второй мировой войны. «Либеральный консенсус», сложившийся в западном обществе в период борьбы против нацизма и коммунизма, а также формирующаяся социально-экономическая система «государства благосостояния» предопределили окончательное торжество идей конституционализма.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Во второй половине XX в. государственно-правовое строительство было тесно связано с развитием многопартийной демократии и парламентаризма, закреплением широкого круга прав и свобод человека, реализацией принципа разделения властей, регионализма, правового и социального государства. Классическими конституциями подобного типа стали Основной закон ФРГ (1949), Конституция Италии (1947), конституции Четвертой (1946) и Пятой (1958) республик во Франции, а также конституции Греции (1975), Португалии (1976), Испании (1978). По характеру регулирования общественных отношений и конституционно-правовой доктрины к этой же модели тяготеет и конституционное законодательство парламентских монархий в Дании, Швеции, Нидерландах, Норвегии, Люксембурге, Бельгии, формирование которого происходило поэтапно на протяжении XIX–XX вв.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Конституционная модель, сложившаяся в странах Запада во второй половине XX в., получила название смешанной, или либерально-этатистской. С либеральной традицией ее сближало признание приоритетной значимости естественных прав человека и равенства людей в правах на свободу. Подчеркивалось преобладание в обществе договорных правоотношений, а также необходимость построения правового государства, надежно защищенного от угрозы авторитаризма. С другой стороны, либерально-этатистский конституционализм существенно изменил трактовку принципа народного суверенитета. Народ рассматривался в качестве реального субъекта правоотношений. Защита общенародных (общенациональных) интересов стала основной задачей государства, утратившего тем самым роль нейтрального арбитра по отношению к гражданскому обществу. Субъектами конституционно-правовых отношений признавались и основные социальные общности – этнические, конфессиональные, региональные, профессиональные сообщества, половозрастные группы, а также семья.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Таким образом, на смену представлению о свободном характере развития гражданского общества пришло понимание сложного взаимодействия индивида, основных социальных групп, общества и государства. Поэтому конституции либерально-этатистской модели были направлены не только на защиту индивида от дискриминации, но и на формирование вокруг него целостного правового пространства. Естественные права и свободы, гарантированные международным законодательством, сохранили свою значимость. Но конституционно-правовой статус личности теперь основывался на широком круге прав и обязанностей, предполагающих отношения взаимной ответственности между индивидом и государством.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Из-за изменения характера правового регулирования конституционное законодательство утрачивало декларативный характер и оказывалось тесно связанным с реальной практикой общественной жизни. Задачами конституционного строительства становились обеспечение социальной солидарности, сотрудничества различных слоев общества, формирование здоровой и безопасной среды обитания, защита идеологического и культурного плюрализма, свободы совести, равноправия всех видов собственности, права на труд и на образование, свободы научной, художественной и иной творческой деятельности.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Распространение прямого конституционно-правового регулирования на все сферы общественных отношений позволяло не только закрепить широкий круг прав и обязанностей личности, но и сформировать целостную систему ролевых отношений в гражданском обществе, преодолеть спонтанность его развития. Тем самым конституционное право превратилось в инструмент моделирования определенного социального порядка. Конституционная доктрина приобретала ярко выраженную идеологическую и политическую направленность, а установленная в ней иерархия целей общественного развития формировала компетенцию социального государства.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Расширение компетенции государства на все сферы жизни общества заставило пересмотреть либеральную трактовку принципов представительной демократии и разделения властей. При сохранении трех классических ветвей власти (исполнительной, законодательной, судебной) система их разделения утрачивала строго пропорциональный характер. Вместо «сдержек и противовесов» формировался определенный эпицентр важнейших властных полномочий. Классическим примером такого подхода является конституционная модель ФРГ, где главенствующей политической фигурой стал канцлер – глава правительства и лидер парламентского большинства. Французская конституция 1958 г. образовывала такой же мощный эпицентр власти вокруг избираемого посредством прямых общенародных выборах президента.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Отказ от доктрины «сдержек и противовесов» позволял создавать необходимую правовую основу для проведения целенаправленной активной государственной политики. Но усиление политических полномочий основных органов государственной власти потребовало обеспечения эффективного контроля над их действиями. Эту функцию выполняла система конституционного правосудия. Ее принципы сформулировали в 1920 г. австрийские юристы Х. Кельзен и Ш. Эйзенман. В отличие от либеральной модели, в которой органами конституционного правосудия являлись суды общей инстанции, в европейских странах создавались специализированные Конституционные суды. Они не имели полномочий в сфере текущей правоприменительной практики и концентрировали свои усилия на контроле за действиями государственной власти.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Большое значение для упрочения либерально-этатистского конституционного правопорядка имела деятельность политических партий. Обновленная конституционная доктрина отрицала и тоталитарный опыт однопартийной монополии, и либеральное понимание партийной жизни как спонтанного проявления политической инициативы граждан. В условиях концентрации власти и проведения активной социальной политики партии становились ключевыми субъектами не только политического процесса, но и осуществления государственных властных функций. Поэтому в новых конституционных системах их деятельность подлежала детальному регулированию и жестким ограничениям в вопросах финансирования, организационного построения, пропаганды радикальных политических идей.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В странах с либерально-этатистской конституционной моделью не получила развитие двухпартийная система, основанная на взаимном сдерживании двух лидирующих партий. На политической арене неизменно присутствовало несколько активных общенациональных партий, реально претендующих на «вхождение во власть». На первый взгляд это свидетельствовало о последовательной децентрализации партийной системы и значительном идейно-политическом плюрализме в обществе. Однако в действительности многопартийность была направлена на концентрацию политического процесса. Каждая из партий стремилась создать себе прочную, преемственную социальную базу и выдвигала идеологическую программу, призванную консолидировать ее электорат. В этих условиях гражданская активность человека проявлялась не в реализации индивидуальных прав на свободу слова и совести, а в выборе «своей» партии.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Конституционное регулирование избирательного процесса могло искусственно менять масштаб «самоопределения» граждан в рамках партийно-политического спектра. При введении пропорциональной избирательной системы шанс закрепиться «во власти» получали даже небольшие партии, представлявшие интересы локальных социальных групп. Вектор политического интереса отдельного человека смещался тем самым к насущным проблемам собственной жизни. Переход к мажоритарной, или смешанной, избирательной системе, особенно с высоким барьером прохождения партий во второй тур выборов, позволял «укрупнить» масштаб политического диалога, предоставлял дополнительные преимущества партиям, выражающим общенациональные интересы.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В целом либерально-этатистская конституционная модель оказалась достаточно эффективной в условиях становления «государства благосостояния» и глобализации политических процессов во второй половине XX в. В несколько измененном виде она была реализована и в странах Латинской Америки, и во многих странах Азии и Африки, завоевавших независимость.<br>
<br><br><br><h3>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Глава 9<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;СТАНОВЛЕНИЕ ИНФОРМАЦИОННОГО ОБЩЕСТВА<br></h3><br><h3>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Инновационная экономика: путь в XXI век<br></h3>&nbsp;&nbsp;&nbsp;«Неоконсервативная волна»: социально-экономические реформы 1980-х гг. и их итоги. Кризис ресурсозатратной экономической стратегии и неокейнсианских методов государственного регулирования вызвал всплеск интереса к альтернативным экономическим теориям – монетаризму и «теории предложения» (supply-side economics).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Основатель теории монетаризма М. Фридмен предложил рассматривать экономическое пространство как пересечение двух относительно автономных секторов: «реальной экономики» и денежной сферы. В «реальной экономике» (сфере воспроизводства) господствуют естественные рыночные факторы – динамика нормы прибыли, занятость, спрос, предложение. Но их нормальное функционирование зависит от стабильности денежной сферы. И если вмешательство государства в «реальный сектор» нежелательно, то его участие в финансовой стабилизации крайне необходимо.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Ключевым инструментом финансовой политики монетаристы считали регулирование объема денежной массы. Они доказывали, что увеличение платежеспособного спроса стимулирует производителей, но в то же время переизбыток денежной массы порождает инфляцию. Поэтому следует разделять «ожидаемую» и «непредвидимую» инфляцию. Если первая связана со свободным рыночным взаимодействием спроса и предложения, то вторая представляет собой деформированный рост цен, порожденный государственным регулированием, монополизацией, деятельностью профсоюзов и иными «неестественными» факторами. Задача государства – максимальное снижение уровня «непредвидимой» инфляции, но не административными мерами, а с помощью укрепления рыночной инфраструктуры и отказа от дефицитного финансирования социальных программ.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Так же дифференцированно монетаристы предлагали подходить к проблеме безработицы. По их мнению, стремление обеспечить полную занятость лишь наносит вред рыночной экономике. «Равновесная безработица», отражающая динамику рыночного спроса на рабочую силу, и «естественная безработица», связанная с миграцией рабочей силы и изменением требований к профессиональной подготовке, являются важными факторами повышения эффективности производства. В условиях циклических кризисов образуется «вынужденная безработица», которая негативно влияет на экономическую конъюнктуру. Но гораздо больший вред наносит, по мнению монетаристов, «кейнсианская безработица». Ее источник – государственная политика, направленная на перераспределение общественного дохода и обеспечение «всеобщего благосостояния». На практике эти действия лишь провоцируют социальное иждивенчество и подрывают эффективность рыночной экономики.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;«Теория предложения» представляла собой комплекс практических рекомендаций по проблемам долгосрочного экономического развития. Основы ее разработали американские экономисты<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;А. Лаффер, Р. Риган, М. Фелдстайн. Они рассматривали государственное регулирование как угрозу естественным механизмам рыночной экономики, призывали отказаться от прогрессивного налогообложения, снизить налоговые ставки на доходы, капитал и заработную плату, свернуть значительную часть государственных социальных программ для ликвидации бюджетного дефицита и повышения трудовой активности населения.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Рекомендации монетаристов и представителей «теории предложения» легли в основу экономической политики, проводимой в 1980-х гг. в большинстве стран Запада. Поскольку наиболее ярким примером ее стали действия республиканской администрации Р. Рейгана в США и консервативного кабинета М. Тэтчер в Великобритании, то вся эта волна реформ получила название «неоконсервативная революция». Схожие с «рейганомикой» и тэтчеризмом преобразования осуществляли западногерманские христианские демократы, итальянские и испанские социалисты, французские неоголлисты.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Неоконсерваторы не отказались от государственного вмешательства в экономику, но сделали ставку на развитие рыночной инфраструктуры, а не стимулирование совокупного спроса. Ключевую роль в их реформах играла целевая поддержка тех форм бизнеса, которые имели высокую степень предпринимательского риска. К этой категории были отнесены наукоемкие отрасли производства и малый бизнес.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В 1979–1992 гг. в ведущих странах Запада государство обеспечивало уже до половины всех расходов на НИОКР, а их суммарные величины росли колоссальными темпами (в США – с 56,6 до 161 млрд долл. в год, в Германии – с 12,5 до 36,1 млрд долл., во Франции – с 8 до 25,2 млрд долл., в Великобритании – с 8 до 20,2 млрд долл.). Но речь не шла о бюрократизации сферы НИОКР. Основная часть государственных инвестиций реализовывалась частным бизнесом на конкурентной основе. Широко практиковалась выдача грантов и заключение прямых контрактов на разработку новых технологий, предоставление государственных гарантий для коммерческих займов, связанных с развитием наукоемких отраслей производства, целевое финансирование программ НИОКР и предоставление налоговых льгот для их реализации.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Стимулирование малого бизнеса также происходило главным образом за счет налоговых льгот. Малые и средние предприятия оказались очень эффективными в условиях апробации новейших технологий, гибкой корректировки рыночной стратегии. Но они были крайне уязвимы в конкуренции с крупными корпорациями, не имели собственной инвестиционной базы и выхода на мировой рынок. Поддержка со стороны государства позволяла уменьшить степень предпринимательского риска в сфере малого бизнеса и обеспечить ее бурное развитие.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Особое значение неоконсерваторы придавали поощрению трудовой и предпринимательской активности. В качестве основных методов использовались сокращение налогов и снижение уровня прогрессивности налоговой шкалы. Так, в США в период правления Р. Рейгана предельная (высшая) налоговая ставка снизилась почти на 30 %. Предполагалось, что более равномерное распределение налогового бремени среди населения создаст стимулы для экономической активности, а общее сокращение налогов подорвет уравнительные, иждивенческие настроения в обществе. В сочетании с государственной поддержкой новаторских производств и малого бизнеса такая политика должна была обеспечить оживление предпринимательского духа в самых широких слоях населения.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Успех структурных реформ во многом зависел от способности неоконсервативных правительств преодолеть инфляцию и добиться стабилизации бюджетно-денежной сферы. Основными антиинфляционными мерами стали ужесточение контроля над денежным обращением и кредитной политикой, сокращение расходной части государственного бюджета и политика приватизации. Приватизация государственных предприятий освобождала бюджет от затрат на их модернизацию, а получаемые финансовые средства использовались для ликвидации государственного долга. С этой же целью осуществлялось частичное свертывание социальных бюджетных программ, коммерциализация системы здравоохранения и образования, отказ от крупномасштабных программ жилищного строительства. Право на пособия по безработице теперь предоставлялось только лицам, официально зарегистрировавшимся на бирже труда и имеющим определенный стаж работы перед увольнением. При сохранении достаточно высоких размеров таких пособий (в США – 50 % средней заработной платы, во Франции – 40 %, в ФРГ – более 60 %) были значительно уменьшены сроки их выплат. Освободившиеся средства направлялись на расширение системы профессиональной переподготовки. Это должно было ликвидировать причину массовой безработицы.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Результаты социально-экономических реформ 1980-х гг. достаточно противоречивы. Неоконсерваторам удалось резко снизить уровень инфляции, решить проблему государственного долга и бюджетного дефицита. Значительно активизировался частный инвестиционный рынок, стабилизировался уровень занятости. Структурный кризис был преодолен, хотя темпы экономического роста уступали «золотому» послевоенному двадцатилетию (табл. 3).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Таблица 3. Рост ВВП на душу населения (в %)<br>
<br><img border=0 src="i_005.png">&nbsp;&nbsp;&nbsp;И все же, несмотря на очевидную экономическую эффективность, неоконсервативные реформы вызвали неоднозначную реакцию в обществе. Резкий поворот экономической стратегии, ломка привычной модели социального обеспечения и трудовых отношений оказались слишком болезненными. Особенно пострадали те слои населения, которые привыкли к системе государственных социальных гарантий, к стабильному росту уровня жизни. Под влиянием изменившихся общественных настроений «неоконсервативная волна» уже в первой половине 1990-х гг. сменилась более сбалансированной экономической стратегией.<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Информационная революция. «Нефтяные шоки» и стагфляция 1970-х гг. привели к резкому сокращению спроса на ресурсоемкие виды товаров и услуг. Началась ускоренная разработка и внедрение более экономичных форм производства, требующих меньших затрат сырья и энергии. Так, например, в США только в 1973–1986 гг. за счет технических нововведений потребление бензина средним автомобилем сократилось с 17,8 до 8,7 л/100 км. Подобные новации затронули практически все отрасли производства, что вызвало обострение конкуренции и снижение общего уровня цен на рынке сырья и энергоносителей. Пик этого процесса пришелся на первую половину 1980-х гг., когда индекс мировых цен на тридцать наиболее употребляемых сырьевых товаров снизился на 74 %. Таким образом, неоконсервативные реформы совпали по времени с формированием ресурсосберегающей модели экономического развития. Многие аналитики связывали выход из структурного кризиса мировой экономики именно с этими тенденциями. Однако уже в начале 1990-х гг. стало очевидно, что структурная перестройка производства зависит как от сокращения ресурсной базы, так и от информационной революции – внедрения нового поколения компьютерных технологий.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Толчком к информационной революции послужило создание компьютерных процессоров, смонтированных на базе микросхем – «чипов» (англ. chip – осколок). Количество транзисторов, размещаемых в таких интегральных электронных схемах, увеличивалось, что, в свою очередь, позволяло увеличивать быстродействие компьютерной техники и объем электронной памяти. Одновременно размер и стоимость компьютеров значительно уменьшились. Появились и новые принципы «компьютерной архитектуры» – упрощенный способ ввода информации с применением клавиатуры и «мыши», использование дисплея для ее визуального восприятия и дисководов для оперативного обмена информацией между компьютерами. Принципиально изменились требования к интерфейсу, т. е. знаковой системе «общения» пользователя с компьютером. На смену текстовому интерфейсу, основанному на сложных наборах букв, цифр, знаков пунктуации, пришел графический, при котором пользователю необходимо лишь указать «мышью» на ту или иную картинку-символ. Этот стандарт положил начало развитию новой компьютерной культуры – дружественной по отношению к пользователю, тем самым преодолевался психологический стресс от общения человека с машиной.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Первый персональный компьютер (РС), полностью соответствующий новым стандартам, создали инженеры С. Джобс и С. Возняк. Джобс стал и первым разработчиком графического интерфейса. Но главную роль в информационной революции сыграли программисты Б. Гейтс и П. Ален из Microsoft. В 1975 г. они создали популярный код программирования «Бейсик», в 1981 г. – операционную систему MS-DOS (Microsoft Dirsk Operating System), а в 1985 г. – операционную среду Windows с целым набором прикладных программ (Excel, Access, Word, Power Point). Использование этих программных продуктов не только упростило эксплуатацию компьютерной техники, но и позволило решить проблему несовместимости операционных систем (т. е. технологий управления микропроцессором и обработки введенных в компьютер данных).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В первой половине 1980-х гг. сложился стратегический альянс трех корпораций – Microsoft, IBM и Intel. Компьютеры, созданные на базе процессоров Intel с использованием технологической «архитектуры» IBM и программного обеспечения Microsoft, не только стали «законодателями мод», но и почти монопольно господствовали на отраслевом рынке. Эпоха громоздких промышленных ЭВМ окончательно ушла в прошлое. Инженерам Intel удавалось примерно каждые 18 месяцев увеличивать количество транзисторов на поверхности «чипа» в 2 раза (что в 2 раза ускоряло и быстродействие компьютеров). С середины 1990-х гг. началось производство компьютеров Pentium, скорость которых уже в миллион раз превышала быстродействие первых ЭВМ. Относительная стоимость компьютеров снизилась в 1983–1996 гг. с 300 до 0,14 долл. за каждый мегабайт памяти.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Важнейшее значение для информационной революции имело создание систем компьютерного сетевого обмена. Первым опытом в этой сфере стала разработка в США в 1960-х гг. компьютерной сети АРПАнет (ARPAnet, Advanced Research Projects Agency), предназначенной для связи правительственных и военных учреждений в условиях ядерной войны. Ее особенностью была возможность использования самых различных средств компьютерного обмена (вплоть до обычных телефонных линий), а также универсальной системы ввода и считывания информации TCP (Transmission Control Protocol – протокол управления передачей сообщений). В середине 1980-х гг. Национальный научный фонд США (National Scientific Found – NSF) использовал ту же технологию для создания сети НСФнет, объединившей информационные ресурсы пяти крупнейших компьютерных центров страны. А в 1990-х гг. началось быстрое развитие международной информационной сети, получившей название Интернет.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Технологическая универсальность Интернета обеспечивалась благодаря использованию единого протокола TCP (в современном виде он получил название TCP/IP, где буквы IP взяты из английских слов Internet Protocol). Эта информационная сеть использовалась для пересылки электронной почты (e-mail). К концу 1990-х гг. появилась возможность общения в Интернете в режиме «реального времени». Но подлинное рождение Всемирной паутины (World Wide Web, WWW) произошло после изобретения европейскими инженерами Т. Бернерс-Ли и Р. Кайо гипертекстовой технологии – системы автоматического поиска информации на сетевых «страничках» (сайтах). Специальные поисковые серверы (мощные компьютерные системы, хранящие и пересылающие сетевую информацию) стали осуществлять каталогизацию всех данных. Тем самым формировалось глобальное саморазвивающееся информационное пространство, не подлежащее административному и политическому контролю.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Развертывание информационной революции радикально изменило отраслевую структуру и технологическую базу современной экономики. Сфера услуг впервые в истории обогнала по темпам роста промышленность и вышла на ведущее место по динамике инвестиций и численности занятых (около &nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br>/&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br> от общего числа). В США в 1990-х гг. в сфере услуг работало уже 73 % всех занятых, в том числе 80 % работников умственного труда и 87 % кадров с высшей квалификацией. Все большее значение приобретали информационные услуги – как специализированные, основанные на использовании новейшей компьютерной технологии (создание информационных баз данных и систем телекоммуникации, проведение сложных расчетов, обработка аудио– и видеоинформации, мультимедийное моделирование различных ситуаций), так и в системе образования, профессиональной подготовки, здравоохранения, культурного досуга. Традиционные виды услуг, связанные с розничной торговлей, бытовым обслуживанием, административным контролем, развивались не столь динамично.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В области промышленного производства информационная революция привела не только к перераспределению капиталов и трудовых ресурсов между отраслями, но и к формированию совершенно новых межотраслевых направлений: механотроники (использование промышленных роботов, станков с числовым программным управлением), технотроники (формирование систем автоматизированного промышленного проектирования, автоматизированных рабочих мест), телематики (создание производственных коммуникационных сетей, информационных систем проектирования, мониторинга, маркетинга). Внедрение множества технических новаций способствовало быстрому росту производства в машиностроении и металлообработке. Доля этих отраслей в общем объеме продукции обрабатывающей промышленности выросла в 1970 – 1990-хгг. с 37 до 42 %. Еще более высокими темпами развивались наукоемкие отрасли производства, в том числе электронное и транспортное машиностроение, авиакосмическая и химическая промышленность. Потребности индустрии информационных услуг создавали бурно растущий рынок компьютерной, множительной техники (копировального оборудования, печатающих устройств, сканеров), оборудования для систем связи. В отраслях же легкой и пищевой промышленности темпы развития, напротив, устойчиво снижались. Еще меньше влияние информационной революции сказалось на сельском хозяйстве. Его доля в мировом производстве сократилась за последнюю треть XX в. с 7,4 до 5 %.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Не менее важным проявлением информационной революции стал переход к электронным системам финансово-денежного обращения, в том числе банковским услугам с использованием микропроцессорных пластиковых карточек, биржевым торгам на основе телекоммуникационных сетей связи, «виртуальным» торговым услугам в Интернете. Такая практика первоначально воспринималась как вспомогательные услуги. Но в начале 2000-х гг. стало очевидно, что развитие глобального электронного рынка существенно меняет сам характер товарно-денежных отношений и привычную цикличность экономических процессов.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Формирование инновационной модели экономического роста. Распространение современных компьютерных технологий способствовало не только обновлению технологической базы производства, но и переходу к принципиально новым формам поиска, переработки и преобразования информации. Информация начала рассматриваться как ключевой ресурс экономического роста. Естественно, что само по себе накапливание информации не может заменить материальное, «вещественное» производство. Но современные способы анализа и обмена информацией качественно изменяют все экономическое пространство. Упорядоченность и целенаправленность развития производства достигаются теперь не за счет централизованного административного регулирования, а благодаря программированию и прогнозированию, осуществлению постоянного мониторинга, моделированию различных производственных ситуаций. Использование компьютерной технологии почти полностью исключает из стадии проектирования изготовление опытных образцов. Тем самым проектирование приобретает виртуальный характер, что не только сокращает издержки, но и значительно расширяет возможности творческого поиска. К тому же благодаря глобальной информационной системе резко ускорился обмен знаниями. Появилась возможность быстро осваивать новейшие достижения и сосредоточивать огромный интеллектуальный потенциал на наиболее перспективных направлениях научно-производственного прогресса.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Информатизация общественного производства привела к формированию на рубеже XX–XXI вв. инновационной модели экономического роста. И н н о в а ц и я – это комплексный процесс создания, распространения и использования технических, технологических, организационных и иных новшеств. От обычных нововведений инновационный процесс отличается планомерным характером, направленностью на перспективу, тесной взаимосвязью фундаментальных и прикладных разработок, проектирования и экспериментальной апробации. В этом смысле инновационный характер может носить человеческая деятельность практически в любой сфере жизни. В области научно-промышленных исследований инновационный процесс позволяет впервые в истории перейти от накапливания отдельных технических и организационных нововведений к планомерной смене поколений техники и технологии. Новаторство превращается в неотъемлемую черту любого производства. Конкурентная борьба все в большей степени перемещается с товарных рынков в исследовательскую область, сферу НИОКР. Соперничество в материализации новых идей и открытий, в скорости и эффективности их коммерческого внедрения вытесняет традиционную ценовую конкуренцию.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Инновационное предпринимательство стирает грань между различными стадиями и направлениями общественного воспроизводства. Оно представляет собой целостную систему действий, направленных на разработку, освоение и реализацию технических и коммерческих нововведений. Инновационный процесс охватывает не только все этапы жизненного цикла любого изделия (от возникновения идеи до ее рыночного внедрения), но и дальнейшее совершенствование качества товара, его потребительских свойств, а также научно-исследовательские и конструкторские разработки новых поколений продукции.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В условиях инновационной экономики научно-технические исследования, производственное проектирование и планирование, инвестиционная деятельность, организация экспериментального и массового производства, коммерческая реализация теснейшим образом взаимосвязаны. Предприниматели вынуждены руководствоваться не только критериями качества продукции, но и понятием «жизненный цикл» каждого изделия, исходить из того, что ни одно нововведение не может обеспечить коммерческий успех на длительный период времени. Многие виды продукции морально устаревают уже на ранней стадии массовой реализации. Поэтому насущными задачами становятся построение гибкой системы производства, основанной на постоянном обновлении технологической базы и номенклатуры товаров, ускоренное внедрение результатов научно-технических и опытно-конструкторских исследований.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Огромную роль в формировании инновационной модели экономического роста сыграло возрождение малого и среднего бизнеса. К этой категории за рубежом относят предприятия с числом рабоающих до 100–500 человек и годовым объемом продаж до 5—50 млн долл. Традиционная для малого бизнеса уязвимость (нехватка стартового капитала, трудность выхода на мировой рынок, ограниченные возможности маркетинга) компенсируется его большей маневренностью на рынке, простотой системы управления, минимальной конфликтностью в трудовых отношениях, готовностью к рискованным нововведениям, возможностью быстро перепрофилировать производство и адаптировать его к смене потребительских настроений, социально-экономическим, демографическим и культурным особенностям конкретного региона.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Малый бизнес – это своего рода антипод стандартизированного массового производства, сфера экономической деятельности с очень высокой степенью индивидуализации труда, творческой свободы и самореализации работников. Этот сектор обеспечивает маневренность, пластичность современной экономики, высокий уровень инновационной активности. Потребляя лишь 2–5 % от общей суммы расходов на НИОКР, он обеспечивает до 50 % всех нововведений, поступающих на мировой рынок. Таким образом, эффективность новаций на малых предприятиях значительно выше. По данным Национального научного фонда США, в 1990-х гг. на каждый доллар, вложенный в НИОКР фирмой с численностью работающих до 100 человек, осуществлялось нововведений в 4 раза больше, чем на предприятиях с числом занятых 100—1000 человек, и в 24 раза больше, чем на предприятиях, где занятость превышала 1000 человек.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Возросшая в условиях инновационной экономики роль малого бизнеса не свидетельствует об упадке крупного предпринимательства. Ограниченность финансовых и производственных ресурсов не позволяет мелким предприятиям обеспечить многосерийное производство новых продуктов. Поэтому массовый рынок по-прежнему является «зоной ответственности» крупного, преимущественно транснационального, капитала. В 1990-х гг. под непосредственным управлением крупных корпораций находилось более &nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br>/&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br> всех производственных активов мира, &nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br>/&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br> внешнеторгового оборота и 80 % массово внедряемых новых технологий. Но традиционные модели массового производства оказываются неэффективными в условиях инновационной экономики. Это заставляет крупные корпорации переходить от стратегии вытеснения малого бизнеса к сотрудничеству с ним. Формы такого взаимодействия различны – от прямого производственного кооперирования (в конце XX в. более 50 % стоимости готовых изделий крупных компаний формировалось за счет поставок комплектующих изделий и услуг малых компаний) до разнообразных франчайзерских отношений.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Система франчайзинга сформировалась в 1960-х гг. как практика продажи лицензий на использование торговой марки фирмы. В современных условиях франчайзинг превратился в разветвленную систему взаимосвязей крупных корпораций с тысячами мелких поставщиков, дилеров и дистрибьютеров. Корпорации, выступающие в роли франчайзеров, снабжают «дочерние» фирмы (франчайзи) товарами, технологией, оказывают маркетинговые услуги, но предписывают формы, сроки и регион действий. Франчайзи, сохраняющие полную юридическую и финансовую самостоятельность, получают возможность соединить выгодные особенности малого маневренного бизнеса с технологической мощью поддерживающих их крупных корпораций. Подобный альянс позволяет значительно уменьшить степень предпринимательских рисков в условиях быстро меняющейся рыночной конъюнктуры. В начале XXI в. более половины продукции на мировом рынке реализовывалось через систему франчайзинга.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Формирование инновационной модели экономического роста заставило пересмотреть и принципы внутренней организации корпоративного бизнеса. Конгломераты с характерной для них максимальной автономией внутренних подразделений и широкой производственной специализацией были очень эффективными в условиях структурного экономического кризиса 1970-х гг. Но в эпоху информационной революции они не смогли обеспечить сосредоточение финансовых и научно-промышленных ресурсов на наиболее перспективных направлениях производства. Возникла необходимость создания смешанной организационной модели производства, соединяющей преимущества конгломератов и концернов. Решением этой проблемы стал переход к сетевой корпоративной структуре.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Сетевая модель корпорации, подобно конгломератам, основывается на преобладании горизонтальных связей. Разделение труда в такой системе не регулируется жесткой административной иерархией и сохраняет значительную вариативность. Но в отличие от муль-тидивизиональной структуры во взаимоотношениях внутренних подразделений корпорации не действует рыночный принцип. Напротив, обеспечивается тесная координация и кооперация их действий. Это позволяет добиваться реализации единых стратегических целей корпорации при сохранении специфики каждого подразделения.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Гибкость рыночной стратегии современных корпораций достигается не прорывом на новые отраслевые рынки, а растущим многообразием ассортимента базовой продукции, ее моделей и модификаций, повышением уровня качества и сервисного обслуживания. Информационная революция привела к укреплению взаимосвязи маркетинговой деятельности с НИОКР. Разработка долговременной стратегии на рынке осуществляется в качестве опережающего заказа для производства, а перспективные технологические идеи внедряются в маркетинговые программы еще на стадии их доработки и экспериментального апробирования.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Использование информационных технологий в маркетинговой деятельности позволяет перейти от традиционной рекламы к активному диалогу с потребителем. Массовый спрос, ориентированный на общепризнанные, престижные атрибуты потребительской корзины, сменяется дифференцированными запросами, которые отражают социокультурную специфику той или иной страны или региона, возрастной или социальной группы. В структуре потребительского спроса все большую роль играют личностные факторы, стремление к самореализации, поиску собственного стиля жизни.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Итак, развитие информационных технологий и формирование на этой основе инновационной модели экономического роста радикально меняют весь характер общественного производства. От жесткого выбора между ресурсозатратной и ресурсосберегающей моделями общество переходит к информационной экономике с «нелимитированной» ресурсной базой. Основным «нелимитированным» ресурсом является информация, поскольку при потреблении она не истощается, а накапливается. Знания не ограничены пространством, они неотчуждаемы в качестве товара, не имеют предельного объема и не подвержены перепроизводству. Структура их себестоимости уникальна – основная часть издержек приходится на предварительный период разработки, тогда как себестоимость массово потребляемых информационных ресурсов непропорционально мала. В информационной экономике принципиально меняется и роль «человеческого фактора». Из носителя (пассивного пользователя) информации человек превращается в ее творца (активного пользователя). Способность к моделированию, прогнозированию, синтезу информации становится ключевым критерием профессионализма. Динамика экономического роста оказывается тесно связанной с творческими, креативными способностями человека.<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Противоречия глобализованной экономики и поиск стратегии устойчивого развития. Преодоление структурного кризиса и формирование новой, динамичной модели экономического роста существенно активизировали процессы на мировом рынке. Только на протяжении 1980-х гг. мировой экспорт увеличился на &nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br>/&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br>, а к 1999 г. он превысил показатели конца 1970-х гг. уже в 2 раза. Средние ежегодные темпы прироста мирового экспорта составили в этот период 6–8 %, что не уступало «золотому десятилетию» 1960-х гг. Параллельно с увеличением объемов мировой торговли происходила ее структурная перестройка. На протяжении двух последних десятилетий XX в. удельный вес сырья и продовольствия в мировой торговле снизился почти втрое. Доля изделий обрабатывающей промышленности, напротив, значительно выросла и достигла 80 %. На первое место среди экспортируемых товаров в стоимостном отношении вышла компьютерная техника и ее программное обеспечение (11 %).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Необычайно широкой стала номенклатура экспортируемых товаров. Продукция производственного и потребительского назначения, представленная в конце 1990-х гг. на мировом рынке, насчитывала свыше 20 млн видов. Причем эта статистика не учитывала огромное количество промежуточных форм изделий и полуфабрикатов, на поставки которых приходилось не менее &nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br>/&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br> всего импорта. Еще одной особенностью развития мирового товарообмена стало увеличение экспорта и импорта услуг. Если в начале 1970-х гг. обращение в этом сегменте мирового рынка составляло 80 млрд долл. в год, то к середине 1990-х гг. оно превысило 1 трлн долл.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Столь же стремительно рос и мировой инвестиционный рынок. Если в 1980 г. общий объем прямых заграничных капиталовложений составил 450 млрд долл., то в 1990 г. – уже 1,7 трлн долл., а в 1997 г. – 3 трлн долл. Не столь быстро, но устойчиво возрастала роль ссудного капитала (международной системы коммерческого кредита). В общей структуре экспорта капитала доля облигационных займов увеличилась с 10 % в середине 1970-х гг. до 40 % в середине 1990-х гг., доля акций – с 5 до 35 %. Суммарный объем рынка акционерного капитала только за первую половину 1990-х гг. увеличился в 2 раза и превысил рубеж в 20 трлн долл. Характерно, что, несмотря на бурное развитие малого и среднего бизнеса, мировой инвестиционный рынок остался высокоцентрализованным. В конце 1990-х гг. из 3 трлн долл. прямых заграничных капиталовложений 2,7 трлн долл. обеспечивалось производственными и финансовыми структурами транснациональных корпораций. Причем &nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br>/&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br> этой суммы приходилось на 100 крупнейших транснациональных корпораций, каждая третья из которых была американской.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Важным фактором развития мирового рынка стала либерализация валютно-денежной сферы. На конференции МВФ в Кингстоне (Ямайка) в январе 1976 г. было объявлено о создании новой международной валютной системы. Членам МВФ предлагалось не использовать золото в качестве эквивалента стоимостного содержания национальных валют. На смену «золотому стандарту» должна была прийти более гибкая система валютного регулирования – «специальных прав заимствования» (СДР), т. е. международных кредитных резервов, находящихся под коллективным управлением. Курс СДР рассчитывался по «стандартной корзине» – суммарному курсу пяти национальных валют (американский доллар – 39 %, немецкая марка – 21, японская иена – 18, французский франк – 11, английский фунт стерлингов – 11 %).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Однако попытка превратить СДР в универсальное средство международных расчетов не удалась. В конечном счете лишь три страны – Ливия, Мьянма и Сейшельские Острова – сохранили «привязку» своих национальных валютных резервов к СДР. Всего из 181 государств – членов МВФ фиксированные курсы национальных валют сохранили 66 стран, в том числе в 21 стране курс валюты был жестко «привязан» к доллару, в 14 странах – к французскому франку. В большинстве государств были установлены свободно «плавающие», т. е. коммерческие, курсы валют. Это резко усилило позиции доллара в качестве международной расчетной единицы. Только в конце 1980 – начале 1990-х гг. за пределы США было вывезено более 100 млрд долл. наличными. По оценкам американских экспертов, к середине 1990-х гг. за границей находилось уже примерно &nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br>/&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br> 100-долларовых купюр и &nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br>/&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br> 50-долларовых.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Либерализация валютно-денежной политики и переход к коммерческому определению курсов национальных валют привели к превращению валютного рынка в сферу специализированного бизнеса. В 1990-х гг. по объему операций валютный рынок уже существенно превзошел рынок облигаций и акций. Ежедневный объем сделок на нем составлял 1,2–1,4 трлн долл., тогда как по облигационным займам – 500–700 млрд долл., а по акциям – 100–150 млрд долл.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Необычайная активизация международных валютно-финансо-вых операций была обусловлена рядом причин. Во-первых, сказалась огромная емкость внутренних фондовых рынков новых индустриальных стран и стран с переходной экономикой, повышение общей капиталоемкости производства, развитие межотраслевой и региональной инфраструктуры. Прямые транснациональные капиталовложения уже не могли обеспечить достаточный приток средств для удовлетворения всех этих потребностей. Во-вторых, мощными стимулами развития международной валютно-финансовой системы стали проблема бюджетных дефицитов, необходимость привлечения государствами дополнительных средств для обслуживания внутреннего и внешнего долга. В-третьих, корпоративные инвесторы (пенсионные и страховые фонды, финансовые компании), специализирующиеся на выпуске ценных бумаг, начали активно теснить на международном фондовом рынке банковский капитал. В-четвертых, благодаря внедрению современных электронных технологий, средств коммуникации и информатизации сформировалась принципиально новая инфраструктура рынка капиталов, способная обеспечить финансовые операции глобального масштаба.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Либерализация мирового валютно-финансового рынка стала одним из важных факторов преодоления структурного кризиса и формирования инновационной модели экономического роста. Однако вскоре этот процесс превратился в катализатор новых кризисных потрясений. В условиях свободного «плавания» валют и мгновенных перемещений капиталов на электронном фондовом рынке мировая финансовая система попала в зависимость от разнообразных неэкономических рисков. Резкие колебания процентных ставок и валютных курсов все чаще стали происходить под влиянием политических событий, обнародования разнообразных аналитических прогнозов, целенаправленных «вбросов» коммерческой информации. Порожденные этими явлениями массированные передвижения капиталов, вплоть до панического «бегства» из тех или иных регионов или отраслей, влекли за собой скачкообразные и непрогнозируемые изменения рыночной конъюнктуры.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Со временем обнаружилось нарастающее несоответствие между масштабами развития «реальной экономики» и международной финансовой системы. Либерализация валютных потоков, гигантский импорт капиталов для финансирования бюджетных дефицитов, спекуляции недвижимостью в период «приватизационной горячки», спекулятивная игра на курсах ценных бумаг в системах электронных торгов создали «ножницы» между производственными показателями и их финансовыми значениями. Если в 1990 г. в денежные спекуляции было вовлечено 600 млрд долл. ежедневно, то в 1996 г. уже 1 трлн долл., что в 29–30 раз превышало стоимость продаваемых товаров вместе с услугами. К концу 1990-х гг. на каждый доллар, обращавшийся в мировой «реальной экономике», приходилось от 20 до 50 долл., циркулировавших в финансовой сфере. Таким образом, мировая финансовая система превращалась в спекулятивное пространство.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Первым сигналом, свидетельствующим о взрывоопасности мирового финансового рынка, стал «черный понедельник» 19 октября 1987 г. В этот день на Нью-Йоркской бирже произошло падение индекса Доу-Джонса (курса котировки акций ведущих промышленных компаний) на 25 % (причем на протяжении предыдущих полутора недель он уже снизился на 30 %). Этот биржевой обвал не повлек за собой промышленный кризис, поскольку был вызван противоречиями в валютной политике США, Японии и европейских стран. Но его влияние на экономическую конъюнктуру было чрезвычайно негативным.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;На рубеже 1980—1990-хгг. распад социалистической системы и последовавшая за ним «перестройка» мирового экономического пространства еще больше активизировали спекулятивную горячку на мировом финансовом рынке. Развязка наступила в октябре 1997 г., когда в Гонконге произошло резкое падение акций высокотехнологических компаний. В считанные дни кризис распространился на фондовые рынки всех стран Азиатско-Тихоокеанского региона (АТР). Причиной был прежде всего структурный дисбаланс в развитии финансовых систем этих стран, их оторванность от «реального», производящего сектора экономики, коррумпированность, спекулятивная перенасыщенность рынка ссудного капитала. В условиях глобальной финансовой системы «азиатский кризис» быстро перерос в мировой. Новый «черный понедельник» 29 октября 1997 г. потряс Нью-Йоркскую биржу. Резкое падение курса акций произошло на фондовых биржах в Лондоне и Франкфурте-на-Майне. Лихорадка на фондовых рынках сопровождалась скачками валютных курсов, оттоком капиталов из зон рискового бизнеса, сворачиванием деятельности международных трастовых и холдинговых компаний. В 1998 г. глубокий финансовый кризис разразился в России, а в конце 1990-х гг. в Латинской Америке.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;События второй половины 1990-х гг. подвели черту под спекулятивным инвестиционным бумом и наглядно показали угрозу «перегрева» мировой экономики. Однако возврат к административному регулированию валютно-финансовых операций был уже невозможен. Мировое сообщество стало искать новые методы обеспечения устойчивого экономического развития.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Помимо несбалансированности мирового экономического развития, необходимость выработки стратегии устойчивого развития была обусловлена радикальными геополитическими изменениями после окончания «холодной войны», переходом многих стран к рыночной модели, возникновением глобальных проблем в гуманитарной и техногенной сферах. На протяжении 1990-х гг. сложилось два основных подхода к решению этой задачи. Первый из них получил название «вашингтонский консенсус», поскольку опирался на разработанную экспертами МВФ еще в 1980-х гг. антикризисную программу для стран третьего мира и реанимированную в 1995 г. по инициативе администрации Б. Клинтона. Лейтмотивом «вашингтонского консенсуса» стала неолиберальная модель глобализации, утверждающая своеобразный экономический стандарт для XXI в.: широкая приватизация, «монетарная» денежно-финансовая и налоговая политика, отказ от таможенного протекционизма, всемерное развитие мировой рыночной инфраструктуры, обеспечение свободного обмена товаров и услуг.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Важнейшим шагом в реализации «вашингтонского консенсуса» стало создание в 1995 г. на базе ГАТТ Всемирной торговой организации (ВТО). В отличие от ГАТТ, входившей в систему ООН, ВТО стала полностью автономной международной организацией со стройной внутренней структурой. В нее вступили 130 государств, обеспечивающих свыше 90 % мирового товарообмена. Стратегической задачей ВТО была объявлена поэтапная либерализация мировой торговли, основанная на балансе между национальными, региональными и интернациональными экономическими интересами. Уже во второй половине 1990-х гг. благодаря этой организации удалось добиться отмены таможенных пошлин на 40 % мирового промышленного импорта.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Выработка альтернативного варианта стратегии устойчивого развития была связана с активизацией интеграционных процессов. К концу XX в. в мире сформировалось уже более 80 региональных торговых и экономических организаций, в том числе латиноамериканские экономические зоны – Карибский общий рынок (КАРИКОМ) и Общий рынок стран Южного конуса (МЕРСОКУР), Североамериканская ассоциация свободной торговли (НАФТА), Тихоокеанская конференция по экономическому сотрудничеству и Азиатско-Тихоокеанское экономическое сотрудничество (АПЕК), зона свободной торговли Объединения юго-восточных азиатских наций (АСЕАН), трансазиатская Организация экономического сотрудничества (ОЭС) и Центрально-азиатское региональное содружество (ЦАРС).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;По-прежнему очень влиятельной силой в мировой экономике оставалась Организация стран – экспортеров нефти. Многие участники ОПЕК являются лидерами созданной в 1945 г. Лиги арабских государств (ЛАГ), а в 1971 г. выступили инициаторами образования Организации исламской конференции (ОИК). На основе ОПЕК, ЛАГ и ОИК, а также их дочерних организаций (Исламского банка развития, Исламского центра развития торговли, Исламского фонда солидарности) образовалась разветвленная межгосударственная система, координирующая экономические и политические действия арабских стран на мировой арене.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Примером наиболее продвинутого интеграционного сотрудничества является система европейских сообществ. Она начала формироваться еще с 1952 г. на базе Европейского объединения угля и стали (ЕОУС), а также созданных в 1957 г. Европейского экономического сообщества (ЕЭС) и Европейского агентства по атомной энергии (Евроатом). В 1992 г. в соответствии с Маастрихтским договором был создан Европейский союз, объединивший систему европейских сообществ с интеграционными структурами в области единой внешней политики, безопасности и правосудия. Тем самым от создания «общего рынка» (т. е. обеспечения свободного передвижения товаров, капиталов и рабочей силы) европейские страны перешли к формированию наднационального экономического и политико-правового пространства.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В 1990-х гг. под эгидой ЕС произошло поэтапное формирование Экономического и валютного союза (ЭВС). В 1993–1994 гг. были предприняты меры по обеспечению полной свободы передвижения капиталов, координации экономической и эмиссионной политики стран ЕС, установлению тесных связей между их центральными банками. В 1994–1998 гг. происходило организационно-правовое становление институтов, призванных обеспечить проведение единой валютной политики, в том числе создание Европейского валютного института (ЕВИ) и Европейского центрального банка (ЕЦБ).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Тогда же началась разработка единых критериев стабильности национальных валютно-финансовых систем, были окончательно введены в действие Шенгенские соглашения об отмене таможенного и визового контроля на внутренних границах стран Евросоюза. Наконец, в 1999–2002 гг. произошло введение единой европейской валюты – евро – с изъятием из обращения национальных валют.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;С созданием ЭВС возникла возможность выработки долговременной стратегии экономического развития стран Евросоюза. Эта задача обсуждалась на Лиссабонском саммите Европейского совета в марте 2000 г. По итогам саммита была принята «Лиссабонская стратегия», предусматривавшая превращение Евросоюза к 2010 г. в самый конкурентоспособный и высокотехнологичный экономический центр мира при сохранении «европейской социальной модели». Достижение такой претенциозной цели связывалось с пятью основными задачами: обеспечением высокой конкурентоспособности европейской промышленности, созданием «динамичной экономики, основанной на знаниях», увеличением занятости «вплоть до полного решения проблемы безработицы», обеспечением «социального единства», улучшением экологической среды. В рамках этих направлений было разработано более 120 конкретных инновационных проектов и программ развития. Несмотря на то, что реализация «Лиссабонской стратегии» оказалась сопряжена с большими трудностями, руководство Европейского союза рассматривает ее как ключевое направление интеграционного процесса в начале XXI в.<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Динамика мирового экономического развития на рубеже XX–XXI вв. В первой половине 1990-х гг. мировая экономика развивалась под влиянием нескольких новых факторов. Во-первых, в ведущих странах Запада завершились неоконсервативные реформы. Их позитивный потенциал уже был реализован, а неоднозначные социальные последствия вызывали все большее общественное недовольство. Во-вторых, произошел распад СССР, что в сочетании с «бархатными революциями» в странах Восточной Европы и развертыванием рыночных реформ в Китае уничтожило биполярный характер не только системы международных отношений, но и мировой экономики. В-третьих, начали сказываться последствия информационной революции и формирования инновационной модели экономического роста, либерализации мирового валютно-финансового рынка и создания единого информационного пространства. Процесс глобализации обеспечил тесную взаимосвязь всех этих явлений, но одновременно придал мировой экономике очень уязвимый характер.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В 1991–1992 гг. в ведущих странах Запада была зафиксирована первая после структурного кризиса рецессия. При сохранении общей тенденции роста производства его темпы ощутимо замедлились и составили около 1,5–2 % в год. Причины рецессии во многом были связаны с политическими событиями – после вторжения иракских войск в Кувейт в сентябре 1990 г. спекулятивная цена на нефть достигла 56 долл., а затем в течение месяца держалась на уровне 45 долл. Но поскольку ажиотажный спрос быстро спал, нового «нефтяного шока» не произошло.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В середине 1990-х гг. экономика Запада достигла среднего за последнюю четверть XX в. уровня роста – 3,5 % в год. Решающую роль сыграл приход к власти плеяды политиков, предложивших пересмотреть социально-экономическую стратегию, – Б. Клинтона в США, Л. Жоспена во Франции, Э. Блэра в Великобритании, Г. Шредера в ФРГ, Р. Проди в Италии. Возродилась идея смешанной экономики, но не в неокейнсианском духе, а на основе сугубо прагматичной политики.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Ключевую идею обновленной экономической стратегии сформулировал Б. Клинтон, призвавший соотечественников «не только пользоваться сегодняшним процветанием, но и инвестировать гораздо больше в процветание завтра». Решившись на существенное повышение налогов, американская администрация направила финансовые потоки на развитие «высоких технологий», коммуникационных систем, социальной инфраструктуры. Схожую стратегию избрали и правительства европейских стран, где особенно активизировалась социальная политика. Ассигнования на нее выросли до половины расходной части бюджета. Однако принципы осуществления социальной политики значительно изменились по сравнению с эпохой «государства благосостояния». Был отвергнут принцип всеобщего социального обеспечения как средства стимулирования массового потребительского спроса. Социальная поддержка приобрела целевой характер, упростились механизмы ее доставки, ужесточился контроль за нецелевым использованием и злоупотреблениями. Во многих европейских странах была продолжена политика коммерциализации образования и здравоохранения, начатая неоконсерваторами. Но вместо приватизации ставка делалась на привнесение в эти сферы рыночных методов оказания услуг, практики менеджмента, привлечение частного бизнеса на контрактной основе.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Расширение государственных расходов на НИОКР и социальную сферу потребовало пересмотра прежних монетарных принципов бюджетной политики. Американскими экономистами была разработана концепция «сбалансированного бюджета», направленная на преодоление извечной дилеммы: «твердые деньги при пассивном бюджете либо активный бюджет при сильной инфляции». Средством покрытия бюджетного дефицита стали государственные займы на рынке ссудного капитала. Подобная мера позволила наращивать бюджетные расходы без образования инфляционного фона. Но одновременно рос и государственный долг. Для решения этой новой проблемы американскому правительству уже в 2000-х гг. пришлось пойти на «ослабление» доллара – относительное снижение его рыночной стоимости по сравнению с евро.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Учитывая неоднозначные последствия стратегии «сбалансированного бюджета», европейские правительства попытались решить проблему бюджетного дефицита более традиционным способом – сохраняя умеренный инфляционный фон. Гарантией от гиперроста инфляции должны были стать жесткие контрольные меры со стороны Евросоюза. По инициативе ФРГ странами «зоны евро» был заключен Пакт стабильности и роста. Это соглашение установило правило, согласно которому инфляция в любой из стран Евросоюза не должна превышать 1,5 % по отношению к уровню, достигнутому тремя странами с наибольшей стабильностью цен, а дефицит госбюджета допускался в переделах 3 % ВВП. Эти меры позволили сохранить финансовую стабильность в период увеличения расходов на социальные проекты. Но с начала 2000-х гг. даже ведущие страны Евросоюза стали испытывать сложности с соблюдением установленных параметров бюджетной политики.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Ухудшение экономической конъюнктуры первоначально не вызывало тревожных опасений. В 1995–1997 гг. наблюдался умеренный рост мирового производства (в целом около 2 % в год). Высокими темпами развивалась экономика США. В 1997 г. рост ВВП здесь составлял 3,9 %, безработица упала ниже 5 % (впервые за четверть века), инфляция стала ниже 2 % (минимальный уровень за 30 лет). Настоящий экономический бум переживали страны Юго-Восточной Азии. Вполне успешно проходили постсоциалистические реформы в странах Восточной Европы. В соответствии с логикой «кондратьевской волны» темпы экономического роста должны были возрастать и в дальнейшем. Однако ситуация неожиданно начала развиваться в другом направлении.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В ноябре 1997 г. произошел биржевой крах в Юго-Восточной Азии, переросший в 1998 г. в мировой финансовый кризис. Его последствия могли быть очень тяжелыми, если бы не неожиданное падение цен на нефть. В итоге годовой рост производства в 1998 г. составил 2,2 %, а в 1999 г. достиг 3,1 %. Но затем нефтяной рынок вновь начало лихорадить. К марту 2000 г. цена на нефть поднялась почти на 40 % и достигла максимального за последние 9 лет уровня – 34 долл. за баррель. Несмотря на то что страны ОПЕК приняли решение об ограничении объема добычи нефти и сумели снизить цену до 25 долл. за баррель, рост производства замедлился. Увеличились и региональные диспропорции экономического развития. Все более депрессивным становилось состояние японской экономики. После финансового кризиса в полосе экономического спада оказалась Россия и латиноамериканские страны. Европа переживала сложный период адаптации к единой валюте. Однако за счет мощного рывка Китая и Индии в наращивании производства, а также стабильного положения США общий рост мировой экономики не только продолжился, но и достиг в 2000 г. 4%-ной отметки.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Террористический акт в Вашингтоне 11 сентября 2001 г. еще больше усугубил нервозную обстановку на мировом рынке. Начались спекулятивные колебания цен на нефть и курсов ценных бумаг. Целые отрасли пострадали от психологического шока, вызванного угрозой терактов (туризм, авиаперевозки, самолетостроение). В итоге темпы мирового экономического роста снизились в 2001 г. до 1,4 %, а объем мировой торговли уменьшился на 0,2 %.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Наступление рецессии во многом было приостановлено благодаря активной антикризисной политике США, в том числе снижению процентной ставки по федеральным фондам до самого низкого уровня за последние 40 лет – с 6,5 до 1,75 %. В марте 2002 г. американское правительство разработало целый пакет налоговых льгот общей стоимостью 93 млрд долл. Однако после начала антитеррористических операций в Афганистане и Ираке конъюнктура на мировом рынке вновь осложнилась. Нагрузка на американский бюджет резко возросла. Впервые после войны во Вьетнаме военные расходы увеличились только за один год на 20 %.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Для поддержания деловой активности и увеличения экспорта правительство США отказалось от сохранения «твердого» доллара. С мая 2002 г. по май 2003 г. курс евро по отношению к доллару вырос на 26 %, что не только существенно изменило ситуацию на мировом финансовом рынке, но и вызвало замедление роста европейской экономики. Эти трудности усугубились спекулятивным спросом на нефтяном рынке. Преодолев в сентябре 2004 г. барьер в 45 долл. за баррель, цены на нефть достигли весной 2005 г. невиданного уровня – 56–57 долл. за баррель, а осенью – 61–65 долл. за баррель. В последующем ажиотаж на нефтяном рынке не спадал. В апреле 2006 г. был побит исторический ценовой рекорд в 70 долл. за баррель. Тем не менее позитивная динамика экономического развития сохранилась. Общий рост мирового производства составил в 2004 г. 3,8 %, а в 2005 г. – 3,2 %. Объемы мировой торговли увечились в 2004 г. на 10,2 %, в 2005 г. – на 6,2 %.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Итак, на рубеже XX–XXI вв. мировая экономика оказалась в условиях нестабильного и нелинейного роста, увеличившейся региональной несбалансированности, высокой зависимости от политических рисков и спекулятивных изменений конъюнктуры. Информационная революция существенно изменила циклический характер рыночных процессов. На смену длительным трендам научно-технического обновления и капитализации производства, образовывавшим «кондратьевские циклы», приходит более сложная динамика развития. Экономические процессы все в большей степени зависят от политических и социокультурных реалий. Основным ресурсом экономического роста и в то же время основным источником рисков становится «человеческий капитал».<br>
<br><br><h3>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Эволюция социальной структуры западного общества на рубеже XX–XXI вв<br></h3>&nbsp;&nbsp;&nbsp;«Человеческий капитал» – основной ресурс инновационной экономики. Под влиянием информационной революции произошла глубокая структурная перестройка рынка труда. Так, например, в США в 1970–1996 гг. число занятых в сфере услуг возросло с 49 млн до 95,6 млн человек, т. е. на 102 %. Это составило 74 % общей занятости в стране. Практически во всех странах Запада в этот период наблюдалось перераспределение рабочей силы между отраслями промышленного производства, квалифицированные кадры сосредоточивались в наиболее наукоемких, перспективных отраслях. Возрождение малого и среднего бизнеса способствовало децентрализации рынка труда. Уже к началу 1990-х гг. в США на таких предприятиях работало около 45 % от общего числа занятых, в Японии – почти 80 %. Выросла доля гибких форм занятости, таких, как неполный рабочий день, надомная работа и др. Широкое распространение получила дифференцированная система оплаты труда. «Нестабильные элементы» заработной платы (премии, бонусы, дополнительные услуги, различные виды страхования, образовательные программы) достигли &nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br>/&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br> от общей суммы оплаты труда.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Изменение системы трудовых отношений было вызвано не только перестройкой отраслевой структуры экономики, но и новыми требованиями к самой производственной деятельности. Чикагский экономист Т. Шульц предложил использовать для характеристики участия человека в современном инновационном производстве термин «человеческий капитал». В эру информационной революции способность к проявлению инициативы, творческий подход к делу, гибкая реакция на новые производственные ситуации становятся важнейшими критериями профессионализма. От работника, кроме применения определенных навыков, все чаще требуется способность отказываться от привычных трудовых действий, пересматривать собственную модель поведения, адаптироваться к быстро меняющейся конъюнктуре. Поэтому «ч е л о в е ч е с к и й к а п ит а л» представляет собой не только производственный потенциал работника, но и совокупность личностных мотиваций, стереотипов, интересов, переживаний, влияющих на производственную деятельность.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;П. Друкер, Д. Мак-Грегор, Ф. Херцберг, Р. Лайкерт и другие современные теоретики менеджмента обращают особое внимание на проблемы личностной мотивации работника, поощрения духа сотрудничества и трудовой морали. Причем если классические концепции менеджмента рассматривали человека лишь как объект тех или иных управленческих решений, то теперь акцент переносится на активное вовлечение самого работника в формирование производственной среды. Причина заключается в том, что в условиях инновационной экономики творческий, креативный потенциал человека становится частью основного капитала. Высококвалифицированный работник оказывается в положении «менеджера собственного труда». От его способности самостоятельно принимать решения и добровольно менять привычные трудовые навыки зависит перспективное развитие бизнеса. Тем самым нарушается привычная линейная зависимость между капитальными затратами и конечной прибылью. Активная творческая мотивация работника не может быть обеспечена только высоким уровнем заработной платы и технической вооруженности труда. Эффективность «человеческого капитала» напрямую зависит от социальных и мировоззренческих потребностей людей, их готовности относиться к труду как к возможности личностной самореализации.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Современный менеджмент предлагает немало способов активизации креативных способностей работников, обеспечения партнерской производственной атмосферы. Большое значение придается внедрению элементов самоуправления, участию специалистов различного профиля и уровня в консультациях и управленческих совещаниях, переходу от системы контрактной аттестации работников к их планомерному переобучению. Все это повышает свободу производственной деятельности при одновременном росте индивидуальной ответственности работников. Наряду с этим возрастает и социальная ответственность бизнеса. Очевидно, что «инвестиции в человека» подчинены совершенно иной логике, нежели обычные капиталовложения. Необходимы расходы не только на профессиональную подготовку работника, но и на его общее образование, охрану здоровья, различные формы рекреации, поддержку семейных отношений. По сути, вся базовая подготовка современного работника ведется вне зависимости от контрактных условий труда, без прямого влияния работодателей. Поэтому ведущую роль в формировании «человеческого капитала» играет не столько бизнес, сколько все общество, берущее ответственность за социализацию личности, повышение ее образовательного и культурного уровня.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Становление новой производственной культуры происходило на протяжении 1980 – 1990-х гг. К концу этого периода реструктуризация рынка труда практически завершилась. Межрегиональная и межотраслевая миграция рабочей силы значительно уменьшилась. Но одновременно выяснилось, что рынок труда приобрел устойчивую биполярную форму. Оформились две совершенно разные модели трудовых отношений, специфика которых не совпадает с традиционным разделением на «синие» и «белые воротнички».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Один из полюсов современного рынка труда образует так называемая с л о ж н а я р а б о ч а я с и л а. К этой категории относятся не только менеджеры и программисты, но и рабочие, техники, персонал сферы услуг. Их всех объединяет способность совершенствовать свои профессиональные навыки, менять в случае необходимости виды производственной деятельности, легко адаптироваться к новым производственным ситуациям. Элиту «сложной рабочей силы» образуют работники с ярко выраженными креативными способностями, ориентированные на творческий, инновационный режим производственной деятельности, индивидуальную ответственность за ее результаты.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Противоположный полюс рынка труда образуют работники «и н д у с т р и а л ь н о г о» т и п а, чья профессиональная деятельность основана на шаблонных операциях, т. е. на воспроизводстве устоявшихся технологических схем. Значительная их часть имеет достаточно высокий уровень квалификации, но обладает пассивной мотивацией и ориентирована на привычные, неизменные формы производственной деятельности. Низший слой этой профессиональной категории составляют работники физического труда, не имеющие высокой квалификации. Их численность в современной экономике невелика, но востребованность сохраняется.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Каждому из двух основных секторов рынка труда присуща своя динамика уровня занятости, условий труда и его оплаты. Что особенно важно, в каждом из них складывается особый тип производственной культуры. Мотивация работников «индустриального» типа по-прежнему связана с уровнем материального вознаграждения, потребностью в стабильной занятости, в сохранении привычных и комфортных условий труда. Саму производственную деятельность такие работники воспринимают лишь как обязанность, обеспечивающую материальный достаток.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;«Постиндустриальный» тип работника («сложная рабочая сила») отличается не только высоким профессионализмом. Его востребованность связана с особыми личностными качествами, нравственными, психологическими, интеллектуальными установками. Использование информационных технологий, новейших моделей менеджмента и маркетинга предъявляет исключительно высокие требования к интеллекту, уровню абстрактно-логического и эмоционально-образного мышления работника. Инициативность, творческий подход к делу и умение находить альтернативные решения производственных проблем, способность к оптимизации собственных действий, позитивное отношение к инновациям и готовность критически осмысливать предыдущий опыт становятся обязательными критериями профессионализма. Как следствие, для такого человека труд из средства «иметь» превращается в способ «быть», т. е. в сферу самовыражения, самореализации. Инновационная профессиональная деятельность оказывает мощное обратное воздействие на личность работника, способствует развитию его коммуникативной культуры, мотивации к самосовершенствованию. Усиливается способность к манипулированию различными типами информации, адаптации в нестандартных ситуациях, возрастает социальный оптимизм, личностная открытость.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Каждый из складывающихся типов производственной культуры не только востребован современной экономикой, но и опирается на специфические модели социального поведения. Поэтому новая структура рынка труда оказывает решающее влияние на всю систему социализации личности и стратификации современного общества.<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Особенности социализации личности и стратификации общества в «информационную эпоху». Под влиянием информационной революции классовая структура, присущая индустриальному обществу, окончательно распадается. Причем если на протяжении большей части XX в. этот процесс был связан с «размыванием собственности» и преодолением антагонистического противостояния «труда» и «капитала», то в начале XXI в. ключевое значение приобрела проблема самоидентификации человека, свободного выбора своей социальной роли и способов самовыражения. Процесс социализации личности оказался лишенным жесткого регламентирующего влияния со стороны общества. Но он не утратил системного характера. Информационная революция не разрушила, а, напротив, даже укрепила социальную дифференциацию общества. Существенно изменился лишь ее критерий – на смену отношениям собственности, а также статусным моделям потребительского поведения пришло различие в информационно-коммуникативной компетенции личности.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Социальная успешность в современном обществе сопряжена не с владением неким объемом знаний или открытым доступом к информационным ресурсам, а прежде всего со способностью осуществлять свободный поиск информации, критически и творчески осмысливать ее, создавать новые информационные продукты. Подобные умения тесно связаны с мировоззренческими и психологическими особенностями личности. Их эффективная реализация невозможна без склонности человека к постоянному саморазвитию, самосовершенствованию. Поэтому обновленная система стратификации общества отражает не только различие в социальном статусе и поведенческих моделях, но и в ценностных установках, сугубо личностных ориентациях.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Для обозначения нового типа социальной мотивации в западной науке используется понятие «э к с п р е с с и в и з м». Оно характеризует такие ценности, как свободное творчество, духовная независимость, приоритет самовыражения перед социальным статусом, поиск внутреннего удовлетворения, стремление к новому опыту, тяга к самосовершенствованию. Э. Тоффлер предложил называть подобную мотивацию постэкономической системой ценностей, поскольку в ее рамках традиционные материалистические критерии успешности (уровень заработной платы или величина потребительской корзины) уже не являются главенствующими.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Развивая эту идею, Р. Инглегарт создал концепцию постматериалистической мотивации. «Постматериалисты исповедуют ценности, которые не благоприятствуют их экономическому успеху, – утверждает Инглегарт. – Они направляют значительную часть своей энергии на обеспечение иных благ, нежели доход, – в первую очередь таких, как качество жизни. В своей личной жизни они делают акцент на работу интересную, осмысленную, осуществляющуюся в контакте с близкими по духу людьми». Согласно данным Стэнфордского исследовательского института, постматериалистическую жизненную позицию уже в середине 1970-х гг. занимали примерно 5–6 млн взрослых американцев, а в конце 1990-х гг. – около 45 млн, т. е. до 24 % взрослого населения страны.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Постматериалистическая система ценностей способствует активизации творческого потенциала человека, формированию готовности и способности к креативным решениям практически в любой области. Это превращает «постматериалистов» в наиболее ценную часть «человеческого капитала». Складывается своего рода парадокс – люди, отдающие предпочтение нематериальным ценностям, все чаще становятся лидерами в сфере бизнеса и производства, политики и культуры. Что особенно важно, человек, ориентированный на приоритеты духовного роста и творческой самореализации, внутренне защищен от давления социальной системы. И эта доля свободы и независимости превращает его в инициативную силу, способную не только противостоять внешнему диктату, но и предъявлять обществу собственные требования, приводить социальную действительность в соответствие со своим видением. Залогом этого права на лидерство становится не контроль над материальным богатством, а прежде всего личностные качества «постматериалистов», их мироощущение, психологические характеристики, формируемые благодаря высокому образовательному уровню и интеллектуальному потенциалу.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Утверждение постматериалистической модели социальной мотивации – решающий фактор становления информационного общества. Впрочем, первоначально повод говорить о наступлении «информационной эры» дал революционный прорыв в развитии компьютерных технологий. Понятие «информационное общество», введенное Ф. Махлупом и Т. Умесао, акцентировало роль информации как важнейшего производственного ресурса. Но уже к концу 1990-х гг. стало очевидным, что информационная революция создала не только новый технологический уклад, но и новую социокультурную реальность. Для ее характеристики все чаще используется понятие «виртуальность».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В середине 1980-х гг. Дж. Ленье первым назвал иллюзорный мир, возникающий в результате мультимедийных имитаций, виртуальной реальностью. В исследованиях А. Крокера, М. Вэйнстайна, М. Кастельса, Ф. Хэмита, Д. В. Иванова сформирована целостная концепция виртуальной реальности как сложного имитационного пространства, не имеющего собственной онтологической сущности, но оказывающего многогранное воздействие на все сферы человеческой деятельности. Виртуальное пространство представляет собой своего рода «буферную реальность», которую каждый человек наполняет собственным смыслом, ощущениями, образами.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Виртуализация тех или иных сфер человеческой деятельности тесно связана с внедрением мультимедийных технологий, но еще в большей степени зависит от изменения способов и мотивов коммуникативного взаимодействия людей. Благодаря системе брендинга информационные образы товаров и услуг превратились в важнейшую часть их себестоимости. Франчайзинг использует в качестве товара образ самой фирмы-производителя. Еще более заметный феномен – виртуализация политической сферы. Технологии паблик рилейшнз (public relations, PR) превратили политический процесс в подобие виртуального политического рынка, где «продаются» и «покупаются» образы политиков, партий, программ и событий. Политические имиджи постепенно превращаются из «предвыборного» товара в постоянный элемент властных отношений. С их помощью виртуально моделируются самые различные компоненты политического процесса. Схожие процессы виртуализации происходят и в других сферах – постмодернистском искусстве, мультимедийной массовой культуре, постнеклассической науке, «нетрадиционных» семейных отношениях, сетевых интернет-сообществах и пр.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Очевидно, что все перечисленные явления могут существовать только в условиях интенсивного информационного обмена, основанного на использовании передовых мультимедийных технологий. Уровень виртуализации той или иной сферы общественных отношений напрямую зависит от способов создания, преобразования и потребления информации. Однако виртуализация придает совершенно новый характер человеческому мировосприятию. Она сопряжена с тотальной экспансией информационных потоков, вытесняющих привычные «смыслы», установки, ценности.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Современный человек формируется как личность в медианасыщенной среде. Он погружен в океан информации. Причем вместо пространных, взаимосвязанных, систематизированных информационных «полос» он сталкивается с короткими «вспышками информации» – аудиовизуальными клипами, числовыми рядами, новостными текстами, «обрывками теорий», которые не укладываются в прежние границы представлений и знаний. Нередко этот информационный поток содержит противоречащие и даже взаимоисключающие сведения, а общее количество информации возрастает в геометрической прогрессии. В итоге человек оказывается перед необходимостью вольно или невольно, осознанно или интуитивно адаптировать получаемую информацию к собственным представлениям, придавать ей некую смысловую стройность, «достраивать» непротиворечивую реальность окружающего мира. Именно так и рождается феномен виртуализации. Он связан не столько с технологическим, сколько с информационным влиянием на людей, а главное, предполагает субъективное «проектирование» окружающего мира самим человеком.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Виртуализация картины мира провоцирует игровое восприятие действительности. Анализ современной общественной практики с точки зрения «игровой семантики» – одна из наиболее характерных черт постмодернистской философии. В трудах Ж. – Ф. Лиотара, Ж. Бодрийяра, А. Турена, Ж. Делеза всесторонне рассматриваются социальные и мировоззренческие аспекты этого феномена. Игра становится одним из наиболее популярных символов бытия человека в виртуальной реальности. В эпоху повального увлечения компьютерными «стрелялками» и «стратегиями» это не вызывает удивления. Но игровой компонент культуры имеет более глубокую природу. Еще в начале XX в. Й. Хёйзинга разработал концепцию игровой деятельности как одного из основных архетипов человеческого самовыражения и взаимодействия. Он же ввел в социальную антропологию термин «Homo ludens» («человек играющий»).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Становление информационного общества существенно меняет характер игровой деятельности. Классическая игра резко отличается от «обыденной жизни» местом действия и продолжительностью, протекает внутри своего пространства, которое обозначается сценарием. В информационном обществе, в котором царит «утрата смыслов», а виртуальная знаковая культура приобретает собственное бытие, игра все больше проникает в реальность. Homo ludens становится вполне реальным социальным типажом, причем имеющим немалые преимущества. Такой человек в меньшей степени отягощен грузом исторически и социально обусловленных стереотипов, он обладает более мобильными реакциями и способен манипулировать любыми пластами информации. Ощущение «неполной реальности мира», характерное для игровой концепции жизни, порождает раскрепощенность социального поведения, относительную легкость адаптации к новым условиям, способность к гибкому моделированию социальных ролей, творческому использованию окружающей реальности, манипулированию людьми и информацией.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Распространение игровой концепции жизни в обществе разительно изменяет всю систему стратификации. Формируются целые сообщества, основанные на симуляции образов «Я» и «Мы». Смоделированная идентичность таких сообществ может основываться на самых произвольных комбинациях социальных признаков – гендерных, возрастных, этнических, конфессиональных, культурных, идеологических. Она подвержена быстрым изменениям. «Игровая» социализация индивида представляет собой не усвоение групповых ценностей или норм поведения, а построение определенного личностного имиджа. Причем в отличие от статусных признаков, основанных на престижности того или иного стиля жизни, имидж нельзя просто «выбрать». Под имидж невозможно «подстроиться», как под модный образ поведения или потребления. Он – результат социального творчества индивида. Имидж может быть сконструирован из различных атрибутов потребления или занятости, распространенных в обществе, но является прежде всего средством самовыражения, самопрезентации человека.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В имиджевой модели социализации особую значимость имеют неформальные межличностные связи. По своей сути имидж отражает свободное самоопределение человека, но социальную значимость он приобретает лишь при условии активного коммуникативного взаимодействия. «Иметь имидж» означает не только заявить окружающим о своем личном стиле жизни, но и быть услышанным. Таким образом, имидж требует от человека не позерства, а постоянной и напряженной социальной рефлексии. Складывается парадоксальная закономерность – чем активнее человек стремится к поддержанию собственного имиджа, тем больше он зависим от интенсивного общения с окружающими. Возникает и обратная зависимость – чем плотнее информационное пространство и интенсивнее общение, тем глубже человек втягивается в процесс симуляции своей идентичности, тем чаще он вынужден дополнять и корректировать свое «Я», выстраивать свой образ в глазах все большего числа людей.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Итак, в информационном обществе способность моделировать и поддерживать собственный имидж оказывается важнее, чем наличие престижных атрибутов того или иного стиля жизни. Формирование имиджа становится ключевым в социальных притязаниях человека, в поиске социального окружения. Как следствие, в обществе растет число многообразных поведенческих моделей, закрепляется ценностный и мотивационный плюрализм. Под воздействием этих факторов меняется вся система стратификации. Различия между стратами приобретают все большую гибкость, многомерность, фрагментарность, они становятся почти эфемерными. На смену нормативной, предписывающей социализации человека приходит спонтанная самоорганизация социальных групп. Стройная институциональная структура общества сменяется интенсивными коммуникативными связями. По выражению Н. Лумана, общество становится «коммуникативным». Но парадокс ситуации заключается в том, что укрепление коммуникативной основы социальных отношений отнюдь не стабилизирует современное общество.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Распространение игровой концепции жизни и имиджевой модели поведения, социальная успешность их приверженцев (заметная и в политической, и в экономической, и в культурной сферах) создают угрожающий разрыв между «социально реальным» и «социально виртуальным». Происходит «размывание» привычных категорий идентичности, основанных на групповой солидарности и культурных традициях. Из коммуникативной культуры вытесняются исторически сформировавшиеся формы общения. Традиция начинает восприниматься как искусственное ограничение свободного самовыражения человека, а не сосредоточение культурного опыта поколений. Все это может трактоваться как глобальный ценностный и мотивационный кризис. Однако суть происходящей метаморфозы не в фатальной ценностной дезориентации современного человека. В информационном обществе происходит переход к совершенно новой системе самоидентификации, позволяющей свободно моделировать собственное «Я» из многообразных информационных ресурсов окружающего мира, конструировать собственную идентичность, а не искать ее в сопричастности тем или иным сообществам и культурным традициям.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Способность к свободной, «игровой» самоидентификации – одно из проявлений так называемого креативного мышления. Человек с креативным мышлением видит в многообразии окружающей реальности хаотичную, деструктурированную среду, лишенную предустановленных правил и жесткой внутренней логики. Информационное пространство превращается для него в неисчерпаемый поток к л и п о в – модульных единиц информации, предельно динамичных, изменчивых, необязательных, относительно независимых друг от друга, подлежащих свободному отбору и комбинированию. Сознание такого человека вольно или невольно «вытесняется» в сферу интуитивного творчества – оно попадает в пространство симуляции образов, моделирования виртуальной реальности. Поэтому необходимым условием для социального творчества становится не преемственность опыта, не энциклопедическое обобщение знаний, а постоянная смена впечатлений, непрерывное обновление «ресурсной базы». Таким образом, креативность мышления оказывается в прямой зависимости от ускоренного темпа жизни, от формирования все новых ситуаций и раздражителей, от многообразия «клиповой культуры».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Современная политическая, экономическая и научная элита с успехом рекрутирует людей с креативным мышлением. Но это неизбежно раскалывает общество, поскольку на другом социальном полюсе оказываются те категории населения, которые могут считаться аутсайдерами «виртуального мира». Их составляют люди с традиционной системой мышления и мировосприятия. Они не только не обладают определенным образовательным цензом или уровнем профессиональной компетенции, но и не готовы, прежде всего психологически, к происходящим переменам. Их маргинализация обусловлена устойчивым недоверием к мультимедийным технологиям, отсутствием психологического комфорта при использовании новейшей техники, а главное – неспособностью постоянно генерировать новые знания, интенсивно участвовать в коммуникативных процессах, пересматривать устоявшиеся представления. Это люди, которые предпочитают «закрытое» социальное пространство, испытывают чувство комфорта, опираясь на привычные и знакомые категории целесообразности, полезности, допустимости тех или иных шагов и реакций. Необходимость подвергать сомнению собственные знания и убеждения, менять ролевые и ценностные установки вводит таких людей в состояние стресса.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Распространенное убеждение в том, что подобные социально-психологические проблемы могут быть решены благодаря широкому распространению современной информационной культуры (своего рода «компьютерному всеобучу»), глубоко ошибочно. При столкновении с виртуальной реальностью личность, не готовая к открытому, «игровому» диалогу с внешней средой, испытывает растущую потребность в строгих, непротиворечивых, безапелляционно воспринимаемых «смыслах» и «истинах». Происходит своеобразная психологическая инфляция. Не имея возможности освоить окружающую социокультурную реальность, человек начинает транслировать на нее свои собственные представления и ожидания. И по мере того как окружающий мир становится более сложным и изменчивым, человек традиционного типа все активнее стремится к воссозданию наиболее привычных, традиционных форм взаимодействия – семейных, религиозных, этнокультурных. Современная дискуссия об угрозе «утраты исторической памяти» и «разрушения культурного наследия», о «столкновении цивилизаций» и «религиозных войнах» наглядно иллюстрирует фобии людей с традиционным типом сознания.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Инстинктивно защищаясь от потока новой информации, человек традиционного типа приобретает такие черты, как скрытность, подозрительность, инфантильность. Он охотно верит в широкое распространение заговоров, тем более что представления о господстве неких тайных сил, о царящих в обществе обмане и лжи компенсируют его собственную неуспешность. Спасаясь в калейдоскопе насущных, повседневных проблем, подобные люди предпочитают не замечать принципиальные изменения окружающего мира или расценивать новые явления как бессмысленные, не имеющие практического значения фантазии. Но именно они оказываются наиболее доступным объектом информационного манипулирования. Люди с традиционным типом мышления легко и восторженно воспринимают любые образы, имитирующие «подлинный смысл». Они нуждаются в «образе врага» и ощущении собственной «исторической правды». Спекуляция на подобных настроениях вовлекает общество в борьбу за возрождение «традиционных ценностей». Все эти кризисные тенденции находят отражение в идейно-политической эволюции современного западного общества.<br>
<br><br><h3>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Кризис политической демократии в информационном обществе<br></h3>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Идеология «неоконсервативной революции». Кризис неолиберальных и социал-демократических концепций «государства благосостояния» способствовал возрождению общественного интереса к консервативной идеологии. В 1970-х гг. сформировалось принципиально новое течение политической мысли, сочетавшее идеи либертаризма, либерального консерватизма и культурного национализма. Этот причудливый идеологический синтез в англосаксонских странах получил название «неоконсерватизм». В континентальной<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Европе к подобной идеологии начали тяготеть христианско-демо-кратические и республиканские партии. Во Франции на позиции неоконсерватизма перешло неоголлистское движение под руководством Ж. Ширака.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Решающую роль в становлении американского неоконсерватизма сыграла группа политологов и социологов, объединившихся вокруг журналов «Commentary» и «The Public Interest». В публикациях Р. Солоу, Н. Глейзера, И. Кристола, Дж. Уилсона пропаганда индивидуалистической этики сочеталась с идеями социокультурного традиционализма, призывами вернуться к «первоосновам западной цивилизации», возродить «американский образ жизни». Критикуя любые проявления патернализма и иждивенчества, неоконсерваторы доказывали, что сами по себе идеи социальной солидарности и справедливости отнюдь не противоречат интересам личности. Необходимо лишь отказаться от эгалитарной идеологии и попытаться обеспечить вместо иллюзорного равенства социальных благ равные и честные условия социальной конкуренции. В этом случае индивидуальная предприимчивость и ответственность станут надежным основанием для прогресса всего общества, а социальная солидарность будет проявляться не в подавлении гражданских свобод, а в защите человеческого достоинства и права на личный выбор.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Особенностью американского неоконсерватизма было сочетание либертарных идей с почти пуританским морализаторством. Ярким примером таких воззрений стала программа президента-республиканца Р. Рейгана. Этот бывший голливудский актер сумел в самой образной и доходчивой форме выразить смысл неоконсервативной идеологии – призыв понять личную ответственность каждого человека перед Богом, обществом и самим собой. Торжество этих духовных ценностей рассматривалось американскими неоконсерваторами как основа национального единства, путь к возрождению «духа нации». Поэтому их патриотическая риторика зачастую переходила в открытую проповедь имперской сверхдержавности.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В британской Консервативной партии идеи «нового консерватизма» зародились еще в 1950-х гг., когда группировка «Одна нация» во главе с А. Модом, Я. Маклеодом, Р. Модлингом и Э. Пауэллом выступила против технократического правительственного курса. Ключевой идеей «новых консерваторов» стала «демократия собственников», т. е. общественный строй, в основе которого лежит эффективная координация гражданских и государственных институтов, сочетание личной инициативы и силы общественного мнения, неприятие социального иждивенчества.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Во второй половине 1970-х гг. идеи «нового консерватизма» были возрождены внутрипартийной группировкой тори, во главе которой стояли К. Джозеф и А. Шерман. Большую роль в этом сыграла деятельность философско-политического кружка «солсберианцев» под руководством Р. Скрутона (почитателей идейного наследия известного политика конца XIX в. маркиза Р. Солсбери). В публикациях Скрутона и его единомышленников принципы неоконсерватизма противопоставлялись как патриархальному консерватизму, так и любым версиям либеральной идеологии.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Британские неоконсерваторы считали свободу необходимым условием личной ответственности и динамичности индивида, но доказывали, что личность не может быть подлинно свободной вне исторически сложившегося сообщества. Индивидуальная успешность каждого человека является частью исторически сложившегося и внутренне иерархичного социального организма. Поэтому противопоставление интересов личности и общества, равно как и эгалитарная политика, направленная на искусственное сглаживание социального неравенства, спекулятивны и опасны. Индивидуализм лишает человека естественного для него социального пространства, а эгалитаризм не позволяет стимулировать тех людей, которые способны принести наибольшую пользу обществу и поэтому должны занять в нем лидирующее положение.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Сочетание индивидуальной ответственности и социокультурных традиций определяет, по мнению британских неоконсерваторов, и политическое поведение граждан. «Каждое общество зависит от уважения гражданином порядка, часть которого он формирует, и самого себя как части этого порядка, – писал Скрутон. – Это чувство выражается в патриотизме, уважении к закону, в лояльности к лидеру». Неоконсерваторы считали, что нельзя противопоставлять гражданское общество и государство. Государство призвано олицетворять собой то национальное культурное наследие, которое формирует свободного и успешного гражданина. Его власть основана на безусловном авторитете закона и моральной традиции. Поэтому если вся сила государства направлена на поощрение энергичного и ответственного поведения граждан, превращение прагматичных усилий каждого в идеологию национального успеха, то такое государство не может быть политически слабым и нейтральным по отношению к гражданскому обществу.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Триумфом британского неоконсерватизма стали годы правления «железной леди» М. Тэтчер. Политическая программа тэтчеризма основывалась на сочетании принципа индивидуальной ответственности с пропагандой национального единства. «Использование стремления человека к собственному благу лучше всего позволяет удовлетворить потребности всех людей», – утверждала Тэтчер. Одновременно она придавала большое значение традиционным викторианским ценностям – трудолюбию и бережливости, уважению к семье и религии, лояльности к закону и социальному порядку. Политика Тэтчер была направлена на решительную модернизацию британского общества при самой активной роли культурного наследия. Этот синтез, по мнению неоконсерваторов, мог создать новый тип общественного идеологического консенсуса в противовес обанкротившемуся неолиберализму.<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;В поисках «третьего пути». В 1980-хгг., благодаря успешному проведению структурных общественных реформ, неоконсерваторы добились полной политической монополии в большинстве стран Запада. Однако уже вскоре ситуация радикально изменилась. Сделав ставку на активизацию наиболее динамичных, предприимчивых и успешных слоев общества, неоконсерваторы подготовили собственное поражение. Их безапелляционное морализаторство, идеологическая конфронтация, нарочито жесткий, почти авторитарный стиль политического руководства вызывали раздражение именно у тех категорий граждан, которые должны были стать надежной опорой неоконсервативной политики. Кроме того, определенная часть общества вообще была не готова отказаться от социальных гарантий и ратовала за более сбалансированный государственный курс. В этих условиях инициатива перешла к партиям левоцентристского толка, предложившим новую версию идеологического консенсуса – идею «третьего пути».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Инициатором дискуссии о возрождении идеи «третьего пути» стал лидер британских лейбористов Э. Блэр. Его поддержали глава немецких социал-демократов Г. Шредер и президент США Б. Клинтон, представитель Демократической партии. В отличие от корпоративных и виталистских идеологий, сформировавшихся на рубеже XIX–XX вв., современная концепция «третьего пути» была основана на признании стремления людей к свободному выбору образа жизни, индивидуальному успеху и автономии в обществе. Однако предполагалось, что эти мотивы сочетаются с потребностью в безопасном и этически комфортном социальном окружении. В современном мире развиваются два взаимоисключающих процесса – глобальная информационная революция и растущее влияние этнокультурных, религиозных, гендерных факторов групповой идентичности. Поэтому ни одна из «больших идей» – левая или правая – не способна обеспечить общественный консенсус. Выбор должен быть сделан в пользу «третьего пути» – идеологии реализма и прагматизма.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Методологическую основу концепции «третьего пути» разработал английский социолог Э. Гидденс, опубликовавший в середине 1990-х гг. книгу под названием «Третий путь: будущее социал-демократии». Гидденс полагал, что современный «третий путь» не может быть программой конкретных действий «новых социалистов» или «новых лейбористов». Эта идея, скорее, символизирует стремление всех социал-демократических партий пересмотреть свои программные положения после падения советской системы. Гидденс определял «третий путь» как современный прогрессивизм, который является наследником социал-демократического ревизионизма Э. Бернштейна и К. Каутского. «Третий путь» с этой точки зрения – это не «средний путь», не попытка найти золотую середину между социальным этатизмом и рыночным фундаментализмом. Он представляет собой левоцентристский проект модернизации социал-демократии, направленный на решение двух ключевых проблем: возвращение после долгого перерыва социал-демократических партий к власти и поиск выхода из кризиса, в котором оказалась социально-экономическая модель развития, основанная на идеях кейнси-анства.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Сторонники современной идеи «третьего пути» считают, что государство должно сохранить социальный характер, но не в качестве политического института, реализующего тот или иной идеологический проект. Обеспечить безопасность и устойчивое развитие, социальный оптимизм и динамичность можно лишь признав взаимную ответственность государства и гражданина, тесную взаимосвязь представителей различных поколений, социальных групп, религиозных объединений, этнических диаспор. «Сегодняшнее поколение американцев должно определить, что означает быть американцем, – утверждал Б. Клинтон. – Давайте возьмем на себя больше ответственности не только за самих себя и за свои семьи, но и за нас всех вместе и за нашу страну».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Идея «третьего пути» легла в основу современных программных установок европейских социал-демократических партий. В «Программе принципов» (1989) Социал-демократической партии Германии (СДПГ) основными ценностями современного демократического социализма назывались свобода, справедливость и солидарность. Свобода трактовалась как естественная потребность каждого человека, требующая «освобождения от унизительной зависимости, от нищеты и страха» и предполагающая «возможность развивать индивидуальные способности, а также ответственно участвовать в общественной и политической жизни». Особо подчеркивалось, что шанс на свободу может использовать только человек, уверенный в своей социальной защищенности. Поэтому обеспечение в обществе справедливости и равных возможностей рассматривалось в качестве гарантии, а не ограничения индивидуальной свободы.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Принцип справедливости в соответствии с программой СДПГ предполагал равенство граждан в правах на уважение их достоинства и социальную защиту, равные возможности участия в общественно-политической жизни, одинаковые требования закона, а также равную доступность образования, профессиональной подготовки и культуры. Подчеркивалось, что «равные возможности не означают единообразия, а дают простор для развития индивидуальных способностей всех людей». Основной гарантией утверждения справедливого общественного порядка называлась солидарность – «готовность людей поддержать друг друга, выходя за рамки правовых обязательств», стремление общества обеспечить свободу каждого гражданина. Главная роль в обеспечении социальной справедливости отводилась демократическому государству. Демократия рассматривалась как «форма существования свободы», предполагающая готовность и способность людей «к восприятию своей ответственности». Подразумевалось, что демократическое государство должно основываться на равных правах и обязанностях всех граждан, подчинении государственной деятельности праву и закону, всемерном развитии гласности, активной роли профсоюзов, церкви и религиозных общин, органов местного самоуправления. «Государство должно проводить в жизнь демократию и социальную справедливость в обществе и в экономике и гарантировать необходимую для этого открытость процесса принятия и исполнения решений, – отмечалось в программе СДПГ. – Оно не может, однако, решать все общественные проблемы. Кто предъявляет к нему слишком высокие требования, тот способствует бурному расцвету бюрократии, которая работает все менее эффективно и которую трудно контролировать и финансировать. Мы против огосударствления общества».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;На этих же принципах основывались обновленные программные установки Французской Социалистической партии. Ее лидер Л. Жоспен сумел под лозунгом левого реализма создать в 1990-х гг. «розово-красно-зеленую коалицию» (социалистов, коммунистов, экологистов).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В Италии в 1990-х гг. идеи «реалистической» политики отстаивала коалиция «Олива» под руководством Р. Проди. Не подвергая сомнению эффективность рыночных отношений в экономической сфере, эти политические силы призывали отказаться от создания «рыночного общества», критиковали неолиберальную модель глобализации, выступали за всемерное развитие «социального пространства».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В британской Лейбористской партии под руководством Э. Блэра была разработана концепция «нового лейборизма». В новой редакции устава, принятой в 1995 г., Лейбористская партия определялась как «демократическая и социалистическая», ориентирующаяся на создание «справедливого общества», основанного на динамизме и конкуренции, обеспечивающего равенство возможностей и гарантии против бедности. Из устава были исключены положения о приоритете общественной собственности на средства производства. Само понятие «социализм» стало рассматриваться прежде всего в этическом плане, как идеал оптимального взаимодействия индивида и общества, а не проект определенного общественного устройства.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Пик популярности идеи «третьего пути» пришелся на конец 1990-х гг. Но уже к началу следующего десятилетия со всей очевидностью выявилось, что эта концепция так и не стала идеологическим ориентиром XXI в. Сторонники «третьего пути» фактически размежевались на две группы, одну из которых составили общественные деятели и интеллектуалы, тяготеющие к антиглобалистскому и коммунитаристскому движениям, а вторую – политики, вынужденные искать прагматичные компромиссы с набирающим силу новым поколением консерваторов. Красноречивой иллюстрацией этого раскола стал отход от безусловной поддержки «нового лейборизма» Э. Гидденса, одного из главных архитекторов этой концепции. В 2003 г. в коллективной монографии «Прогрессивный манифест» он выступил за переосмысление политики британского правительства. В «Прогрессивном манифесте» предложено обогатить «третий путь» двумя другими концепциями – «встроенного рынка» и «государства-гаранта». Гидденс считает, что рынок должен быть «встроен» в культурную, правовую матрицу конкретного общества, функционировать на основе механизмов доверия. С точки зрения «встроенного рынка» нет необходимости руководствоваться идеей минимального вмешательства государства. Государство может стать в такой ситуации гарантом действия рыночных механизмов и, более того, выступить гарантом и координатором самого общественного порядка. Подобная версия идеологии «третьего пути» сближается с современной трактовкой социал-консервативной идеологии.<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Современный социальный консерватизм. Альтернативный общенациональный проект предлагает новое поколение консерваторов. Окончательно отказавшись от либертарного пафоса, современные правоцентристские партии выступают в поддержку принципов культурного национализма в сочетании с умеренным социальным патернализмом.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Показательную эволюцию претерпели программные установки Республиканской партии США. Победа на выборах 2000 и 2004 гг. Дж. Буша-младшего во многом была обеспечена ставкой на те идеи, которые традиционно защищали противники республиканцев из Демократической партии, – усиление государственного регулирования в сфере образования и медицины, защита окружающей среды, решение проблем иммигрантов, женщин, молодежи. Буш емко назвал свои воззрения «сострадательным консерватизмом». «Я убежден, что консервативная философия – это философия сострадания, освобождающая каждую личность для максимальной реализации своего потенциала, – утверждал он. – Наша страна должна быть процветающей. Но процветание должно иметь цель – надо сделать так, чтобы американская мечта затронула каждое готовое к этому сердце. Цель процветания – это никого не оставить в стороне… никого не оставить позади».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Возрождение традиций социал-консервативной идеологии не рассматривается американскими республиканцами в качестве шага к воссозданию «государства благосостояния». Целью своей политики они провозглашают достижение национального единства, пробуждение «национального духа», укрепление общественной морали. Большое значение придается пресечению сексуальной вседозволенности, осуждению гомосексуализма и порнографии, ограничению практики абортов, ужесточению контроля над употреблением спиртных напитков молодежью, борьбе против наркомании. После трагических событий 11 сентября 2001 г. консервативную Америку захлестнула волна патриотических настроений. Несмотря на сомнительные результаты «антитеррористической войны», идея «ответственности за судьбы мира» стала преобладающей в умонастроениях американского общества. Как заметил С. Хантингтон, «в начале нового тысячелетия американские консерваторы приняли идею Америки как империи и согласились с тем, что предназначение США– перестраивать мир в соответствии с американскими ценностями».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Европейские правоцентристские партии не апеллируют к великодержавным идеям, но не менее активно выступают за укрепление общественной морали, возрождение культурных традиций и формирование на этой основе современной национальной идеологии. Все большую значимость приобретает в связи с этим деятельность католической церкви.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Избрание на Святой престол в 1978 г. польского кардинала Й. Войтылы, под именем Иоанна Павла II, открыло новую эпоху в истории католицизма. Критикуя тоталитарные и неолиберальные идеологические проекты как причину духовного порабощения человека, Иоанн Павел II призывал к возрождению религиозно-нравственных основ общественной жизни. Он подчеркивал, что нигилизм и циничность создают иллюзию вседозволенности, но в действительности лишь разрушают человеческую личность. Вера же подразумевает понимание человеком собственной ответственности, а поэтому открывает путь к деятельному, позитивному участию человека в преобразовании общества.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Огромное значение Иоанн Павел II придавал идее экуменизма – духовного единства всех христианских конфессий. Он считал, что в рамках экуменического диалога необходимо перенести акцент с теологической полемики на проблемы оздоровления общества – усиление роли христианства в защите прав и достоинства человека, укрепление нравственных основ общественной и частной жизни, сохранение семейных ценностей, решение экологических проблем, урегулирование межнациональных конфликтов, преодоление угрозы войны и терроризма.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В 2005 г. Папой Римским, под именем Бенедикта XVI, был избран немецкий кардинал Й. Ратцингер, что продемонстрировало усиление консервативных настроений в католической среде. Он не раз заявлял о непримиримой позиции церкви по вопросам абортов и эвтаназии («смерти из милосердия»), однополых браков. Бенедикт XVI выступил с критикой современной государственной политики, считая, что под прикрытием идеи свободы европейское общество перешло к агрессивному секуляризму: «Мир политики следует своим законам и идет своим путем, исключив Бога, как не имеющего отношения к нашей жизни. То же самое происходит в мире коммерции, экономики и в частной жизни. Бог остается в тени. Но общество, абсолютно исключающее Бога из своей жизни, разрушает само себя. Настало время признать, что человеческую свободу можно пережить лишь как свободу, разделенную с другими в общей ответственности».<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Коммунитаризм и новые формы протестного движения. Консолидация политического истеблишмента под эгидой «идеологии реализма» и общенационального единства активизировала деятельность неформальных общественных движений. В идеологическом плане наиболее примечательным среди них является коммунитаризм.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Первыми теоретиками коммунитаризма стали М. Сэндел и Ч. Тэйлор, критиковавшие любые попытки сформировать «социальное пространство» с помощью государственной политики. Они доказывали, что такие дилеммы, как «справедливость или свобода», «коллективизм или индивидуализм», «социальная стабильность или социальный динамизм», изначально являются ложными. Поэтому государственная идеология, направленная на построение той или иной модели социальных отношений, лишь усиливает конфликтность в обществе, провоцирует распад естественно возникших социальных связей. Альтернативой является обеспечение устойчивого общественного развития на основе принципов «локальной демократии» и «социальной экологии».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Идея локальной демократии заключается в переходе от системы отношений «человек – государство» к отношениям «коммюнити – государство». К о м м ю н и т и – это полуавтономные социальные сообщества, основанные на общности интересов и ценностей их членов. Они более гибкие и динамичные, чем бюрократические структуры или корпоративные группы, а потому быстрее реагируют на новые потребности индивидов, обеспечивают человеку возможность самовыражения и служат противовесом как государственному этатизму, так и корпоративному сепаратизму. «Ценности каждой коммюнити не наносят ущерба единству общества, поскольку не вступают в противоречие с базовыми ценностями общества», – утверждает американский коммунитарист А. Этциони.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Коммунитаристы подчеркивают, что масштаб «локальной демократии» бывает различным. Эта система отношений может строиться не только на «низовом», региональном уровне, но и охватывать широкие наднациональные образования (практический пример – это политико-правовое устройство Европейского союза). Главное заключается в том, что индивид приобретает двойственную гражданскую идентичность: он лоялен и по отношению к своему национальному государству, и к коммунитарному сообществу. Подобная структура гражданских отношений обеспечивает защищенность человека, поскольку в случае конфликтной ситуации исключает политическое и правовое насилие со стороны того или иного общественного института.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Формирование коммунитарного порядка, по мысли идеологов коммунитаризма, позволит привнести в жизнь общества принципы социальной экологии. Под этим подразумевается создание оптимальной для индивида социальной среды, выполняющей как инновационную, так и адаптационную функцию. Отражая стремление человека к самореализации, свободному поиску комфортного социального окружения, коммюнити превращается в институт адаптации человека к быстро меняющемуся миру. При этом в системе социальных связей актуализируются наиболее привычные и естественные формы идентичности – этнические, половозрастные, конфессиональные, социокультурные. Вследствие этого коммунитаризм в значительной степени консервативен, но в то же время он противостоит охранительному консерватизму, препятствующему переменам в социальной сфере и государственной политике. Удовлетворяя естественные потребности человека в социальном взаимодействии, раскрывая его духовные потребности, коммунитаризм способствует динамичному и ненасильственному развитию всего общества.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Стремление коммунитаристов преодолеть противоречие между свободой индивида и его социальной ответственностью, совместить принципы групповой автономии с сохранением социальной стабильности и культурной преемственности привело в их лагерь самые разнообразные политические силы. К коммунитаризму тяготеют некоторые христианско-демократические партии, левые группировки, отошедшие от социал-демократии, профсоюзные, феминистские, экологические движения.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В конце 1990-х гг. лейтмотивом неформальных общественных движений стал протест против глобализации. Координация действий антиглобалистов началась в 1998 г. после совещания в Женеве, на котором было принято решение о создании международной гражданской коалиции «Глобальное народное действие» (People's Global Action). Основные требования антиглобалистов сводились к списанию долгов развивающихся стран, усилению налогового бремени на крупный капитал, выработке новых правил международного кредита, передаче под контроль общества природных ресурсов, демократизации политической жизни, отказу от военного насилия на международной арене.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Идеи антиглобалистов тесно перекликались с лозунгами экологистов и пацифистов, принципами коммунитаризма. Но в их рядах оказалось и немало представителей леворадикальных молодежных движений, экстремистских группировок троцкистского и маоистского толка, анархистов. На протяжении нескольких лет антиглобалисты проводили массовые протестные акции в самых разных городах мира. Первой из них стала «битва за Сиэтл» – 50-тысячная демонстрация, сорвавшая саммит Всемирной торговой организации в ноябре 1999 г. Вслед за ней в этом же году последовали акции в Мельбурне и Давосе во время заседаний Всемирного экономического форума, в Вашингтоне и Праге – по случаю заседаний Всемирного банка и МВФ, в Виндзоре (Канада), где проходил саммит Организации американских государств, в Ницце в декабре 2000 г., когда там проходила встреча глав государств и правительств Европейского союза. Кульминацией протестного антиглобалистского движения стали беспрецедентные по размаху массовые демонстрации в Генуе в 2001 г., приуроченные к встрече глав государств «Большой восьмерки». По разным оценкам, в них участвовали от 200 до 300 тыс. человек. Все эти выступления сопровождались столкновениями с силами правопорядка, актами насилия и вандализма.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В дальнейшем активность антиглобалистов пошла на спад. Власти западных стран сумели выработать достаточно эффективные меры по блокированию массовых беспорядков во время крупных международных саммитов. Но потенциал протестного движения не исчерпан. Показательным примером стал политический кризис 2005–2006 гг. во Франции, связанный с провалом референдума по европейской конституции, массовыми волнениями среди арабской и студенческой молодежи. Эти события продемонстрировали не только расширение состава участников протестного общественного движения, но и неготовность государственно-политической элиты к диалогу с ним. Политический процесс явно выходит за рамки предвыборной конкурентной борьбы между партиями и их полемики в парламенте. Вся система политической демократии оказалась в состоянии острого кризиса.<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Эпоха паблик рилейшнз: крах политической демократии или возрождение общественного договора? Причины современного кризиса политической демократии неоднозначны. На протяжении последних лет устойчиво снижается доверие граждан к любым институтам, обладающим теми или иными атрибутами публичной власти, – партиям, бюрократии, судам, армии, полиции, профсоюзам, корпоративному бизнесу, церкви, телевидению. Все чаще государственная элита обвиняется в непрофессионализме и коррупции, манипулировании общественным мнением. Однако служит ли эта тенденция свидетельством краха самого принципа политической демократии?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Идея демократии изначально отражала потребность общества в обеспечении преемственной и упорядоченной сменяемости власти по мере изменения запросов граждан и в особенности при возникновении социальных конфликтов. В то же время демократическое государство не может подчиняться требованиям маргинальных групп, реагировать на спекулятивные изменения общественных настроений. Поэтому система политической демократии формировалась на протяжении XVIII–XIX вв. как весьма элитарная модель политического процесса, защищенная не только от узурпации власти клановыми группировками, но от властных притязаний «толпы».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В XX в. понимание сущности демократии значительно изменилось. Постепенное преодоление антагонистического противостояния «труда» и «капитала», общий рост уровня жизни, преобладание в социальной структуре среднего класса с присущими ему стандартными потребностями в сфере материальных и духовных благ изменили роль политических институтов в жизни общества. Под демократичностью государства теперь понималось не умелое преодоление гражданских конфликтов, а учет социальных запросов большинства населения в текущей политике. Демократия, таким образом, стала «народной» и «социальной». Но одновременно она все меньше оставалась «политической».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Кризис политической демократии приобрел наиболее радикальные формы в странах с тоталитарными режимами, в которых торжество принципов «народной» и «социальной» демократии сопровождалось последовательным разрушением всех институтов гражданского общества. Но и в либеральных странах Запада ведущие политические силы в 1930—1960-х гг. вполне открыто проповедовали идеалы «управляемой демократии» и корпоративного общества. Лишь столкновение с нацизмом и длительная «холодная война» с советским блоком позволили приостановить нарастающее разочарование в идеалах политической демократии. Более того, пафос противостояния тоталитарным режимам создал в западном обществе своего рода «демократический консенсус», устойчивое восприятие демократии в качестве символа западного образа жизни, важнейшей ценности, которая должна быть любой ценой укоренена в мировом масштабе.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Итак, во второй половине XX в. сложилось явное противоречие между официальной идеологией западного общества, основанной на признании общечеловеческой ценности политической демократии, и последовательной реализацией принципов социальной демократии во внутренней политике «государства благосостояния». С окончанием «холодной войны» это противоречие стало очевидным. Утратив глобального противника в лице «советской империи зла», западное общество лишилось и идеи «крестового похода» во имя демократии, которая была для него объединяющим фактором на протяжении последних десятилетий. Возникла необходимость осмысления демократии как социального принципа, а не абстрактной общечеловеческой ценности, перехода от политического общественного консенсуса к социальному согласию. Все основные идеологические проекты конца XX – начала XXI в. были связаны с решением именно этой задачи. Неоконсерваторы и сторонники «третьего пути» из левых партий, социал-консерваторы и коммунитаристы при всей существенной разнице своих политических программ исходят, в сущности, из одной и той же идеи – возрождения «реальной» социальной основы общественных отношений. Все более явное сближение программных установок ведущих партий свидетельствует о том, что общественный консенсус в этом вопросе найден. Тем самым идеал социальной демократии оказался как никогда близок к реализации в западном обществе. Но переход к прагматичной политике «реализма» провоцирует фатальную нехватку политических идей. Достижение общенационального единства на основе взвешенной и сбалансированной социально-экономической политики не укрепляет, а парадоксальным образом разрушает стабильность политической демократии. Эта система утрачивает свою состязательную основу, а с ней – ценностный, идеологический пафос. Попытки создать новый тотальный образ врага, мобилизуя общество на борьбу с мировым терроризмом или странами-изгоями, либо апеллировать к религиозным или этнокультурным истокам национальных сообществ лишь свидетельствуют о глубине мировоззренческого кризиса политической демократии.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;«Эрозия» современной политической демократии тесно связана и с более глубокой проблемой – кризисом идентичности в информационном обществе, снижением роли всех традиционных институтов социализации. Семья, система образования, этнические и религиозные сообщества, гражданские объединения и политические партии все в меньшей степени способны транслировать на индивида упорядоченные ценностные установки и культурный опыт. Происходит утрата «культурного контекста». Человек все чаще ощущает себя в необычной, непредсказуемой ситуации, нуждается в выработке собственной оценки, критическом восприятии поступающей извне информации. Вместо того чтобы соотносить свое «Я» с устоявшимися социокультурными и идеологическими категориями, современный человек пытается найти ответы в своих ощущениях, собственном мнении. Залогом социальной успешности становится способность к открытому диалогу с окружающим миром, убедительному позиционированию своих взглядов при одновременной готовности подвергнуть их критическому анализу и переосмыслению. В этих условиях возрастает значимость информационно открытых, плюралистичных и толерантных институтов социализации – средств массовой информации, разнообразных неформальных сообществ, интернет-культуры.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Информационная открытость современного общества на первый взгляд должна способствовать укреплению системы политической демократии. Деятельность властей любого уровня становится «прозрачной», более зависимой от общественного мнения. Расширяются возможности самоорганизации гражданского общества, неформального вовлечения людей в политические процессы, свободного выражения взглядов и мнений. Но существует и иная тенденция. В условиях нарастающего информационного прессинга, распада привычных нравственных категорий и моделей поведения растет число людей, не способных воспользоваться мировоззренческой свободой, нуждающихся в комфортной и стабильной социокультурной среде. Это люди, которые не всегда стремятся отгородить себя от новой информации, но предпочитают «встраивать» ее в собственные стереотипы, в привычные образы «добра» и «зла». Именно они склонны обвинять государственную элиту в предательстве «народных интересов», коррупции и непрофессионализме, но в то же время оказываются неспособными к ответственному гражданскому поведению, легко становятся объектом политического манипулирования.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Столь же неоднозначно информационная революция влияет на политическую элиту. В современном обществе доступ к власти обеспечивается прежде всего умением работать с информацией – системно анализировать информационные ресурсы, творчески использовать их для решения нестандартных задач, обеспечивать доступную и эффективную презентацию собственных проектов. Поэтому современная политическая элита уже вышла за пределы государственно-партийной бюрократии и крупного бизнеса. Ее важной частью стало пестрое сообщество разного рода консультантов, аналитиков, публицистов, издателей, журналистов, продюсеров. Их объединенными усилиями создается та информационная среда, в которой разворачиваются политические процессы. Но сам новый политический класс оказывается столь же зависимым от этой среды, как и его «массовый зритель».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В условиях раскола общества на мозаичные, быстро эволюционирующие социокультурные сегменты власть вынуждена быть толерантной, а точнее, «политкорректной», идеологически безликой. Она не может использовать привычные идеологические методы мобилизации масс без риска взорвать хрупкое социальное равновесие, спровоцировать волну ксенофобии или экстремизма. Она все реже может опереться и на право «легитимного насилия», поскольку такие действия более не подкреплены идеологическим консенсусом. Поэтому власть вынуждена прибегать к новым формам воздействия на гражданское общество, превращать политический процесс в гибкую систему социального управления, т. е. использовать особые технологии «связей с общественностью» – паблик рилейшнз.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Система PR является организационно-управленческой практикой, широко распространенной в самых разных сферах. Политический PR направлен на активную мобилизацию общественного мнения для решения тех или иных задач, стоящих перед властью. Поэтому технологии паблик рилейшнз зачастую характеризуют как манипулирование общественным мнением, «промывку мозгов». Но в их основе лежит прежде всего особая коммуникативная культура, а не информационное подавление.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Власть, которая желает быть услышанной и понятой, должна вести диалог с общественностью в категориях, предельно понятных, очевидных и близких к самоощущению отдельно взятого человека. Интенсивное подавляющее воздействие на общественное сознание может принести кратковременный эффект, но угрожает власти стратегическим провалом. Эффективная система PR, таким образом, должна основываться не на методах политической пропаганды, а на формировании широкого информационного контекста принимаемых властных решений. Воздействие на человека осуществляется в этом случае на уровне подсознательно воспринимаемых символов, образов, эмоций, а поэтому оказывается в конечном счете гораздо более действенным, нежели рациональное убеждение или насильственное принуждение.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;При широкомасштабном и постоянном использовании методов PR вокруг власти образуется особое коммуникативное пространство, в котором вынуждены действовать все политические партии и движения – как правящие, так и оппозиционные. Быстро растет роль визуальных факторов политической коммуникации. Телевизионная хроника событий в самых разных частях света, сформированные в СМИ имиджи государственных и общественных деятелей, виртуальные диалоги и репортажи «с места событий» создают информационную квазиреальность. Под напором виртуального политического пространства начинает преображаться и система реальных властных отношений. Происходит заметная персонификация власти. Система PR востребует предельно «очеловеченные» политические образы, обладающие ярким психологическим подтекстом. Имидж лидера вытесняет партийные программы и манифесты. Удачная фраза, сказанная в прямом эфире, может оказать на электорат большее влияние, чем многие месяцы «партийного строительства». Возрастает и цена неудачно смоделированного внешнего имиджа, публично совершенной ошибки, двусмысленной фразы, необдуманного действия. Те партии и политики, которые не успевают освоиться в этой квазиреальности, вытесняются на периферию общественной жизни.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Таким образом, система PR предоставляет государственно-политической элите огромные возможности влияния на общество, но предъявляет к ней и очень высокие требования, в частности, наличия развитой коммуникативной культуры, заставляет ориентироваться на малейшие колебания общественного мнения. В этом качестве использование технологий паблик рилейшнз является признаком не краха, а дальнейшего развития политической демократии. Но в условиях социальной инфантильности граждан, распространения маргинальных настроений, стремления сохранить привычные стереотипы и мифы система PR превращается в средство манипулирования гражданским обществом и способна окончательно подорвать его демократическую основу.<br>
&nbsp;//--&nbsp;* * *&nbsp;--//&nbsp;<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Триумфально вступив в эпоху глобализации, западное общество достаточно неожиданно для себя оказалось в условиях нарастающего социально-политического кризиса. В начале XXI в. страны Запада столкнулись не только с вызовом «мирового терроризма», но и с мощным всплеском протестного движения. Провал референдума по европейской конституции в 2005 г. во Франции и в Нидерландах поставил под вопрос само будущее Евросоюза. В 2006 г. политические кризисы во Франции и в Венгрии едва не переросли к отрытые гражданские конфликты. Избирательные кампании 2006 г. в Италии и Германии выявили нарастающий идейный паралич политической элиты. Дискредитация в глазах общественности Дж. Буша-младшего и Э. Блэра стала лейтмотивом внутриполитического кризиса в США и Великобритании.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Подобные события не могут быть осмыслены в категориях конфронтации «новых» и «старых» социальных сил, в контексте межпартийной борьбы или столкновения противоборствующих идеологических программ. В основе современного общественно-политического кризиса лежит сложный процесс адаптации западного общества к инновационному характеру развития, мощному информационному прессингу и клиповой фрагментарности постмодернистской культуры. Эпоха модернизации с ее четко очерченными идеалами прогресса, технократическим характером социального развития, идеологическим «либеральным консенсусом», институциональной сбалансированностью конституционной демократии для западного общества завершена. Символичны в этом плане попытки постмодернистских интеллектуалов объявить «конец истории». Такой вывод принципиально не подразумевает никакого ответа на вопрос о характере современной эпохи. Современность оказывается «открытым проектом», лишенным какой бы то ни было линейной направленности и «внутреннего» теологического смысла, основанным на многообразии впечатлений и напряженной рефлексии.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Рефлексивный характер современной социальной культуры и ее предельная пластичность не могут восприниматься как временные издержки переходного этапа общественного развития. В современном медианасыщенном обществе человек вынужден постоянно «терять» свою идентичность с тем, чтобы вырабатывать ее вновь и вновь. Уже, казалось бы, найденный мировоззренческий ответ, сформированный «Я-образ» рассыпается всякий раз, когда окружающее информационное пространство образует новые фантомы «образов», «смыслов», «рисков» и «угроз». При всей своей виртуальности этот информационный прессинг вынуждает человека не только заново переосмысливать окружающую реальность, но и постоянно выстраивать собственное «Я». Поэтому даже в тех случаях, когда поиск идентичности происходит на основе наиболее привычных культурных кодов и символов, речь не может идти о воссоздании традиционных социальных связей. Попытки блокировать влияние современной информационной культуры под лозунгами «истинной веры», национальной самобытности, «этнической чистоты» способны создать лишь видимость консолидации общества. Паразитируя на иррациональных страхах перед меняющимся миром, такая псевдоохранительная политика пестует в человеке ксенофобию, априорное недоверие к «другим» и в конечном счете усиливает социокультурный хаос.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Направленность современной политики на мировоззренческую унификацию общества и отчуждение его от «иного» цивилизационного опыта служат лишь толчком для еще более глубоких внутрисистемных конфликтов. Но существует ли альтернатива такому курсу? Попытки противопоставить охранительной политике либерально-глобалистский «вашингтонский консенсус» обречены на провал – в обозримой исторической перспективе человечество не способно преодолеть границы исторически сформировавшихся цивилизационных моделей. Однако характер воздействия на человека традиционных институтов и ментальных структур можно существенно изменить. Традиции должны перестать быть закрытым каналом трансляции на человека тех или иных социальных норм, мировоззренческих установок, поведенческих стереотипов, т. е. воссоздания строго определенного типа личности. В условиях открытого информационного пространства они могут превратиться в важнейшую часть постмодернистской клиповой культуры. Если в обществе торжествует дух толерантности и взаимного уважения, многообразие традиций сформирует вокруг человека предельно многогранное, но неконфликтное социокультурное пространство, создаст неисчерпаемый информационный ресурс для свободной самоидентификации. Именно такое мультикультурное общество будет способствовать развитию креативной личности, обладающей высокой коммуникативной культурой, динамичным и критичным мышлением, социальным оптимизмом, готовностью к творческому саморазвитию.<br>
<br><br><h3>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Вопросы и задания для самопроверки<br></h3>&nbsp;&nbsp;&nbsp;1. Почему современники называли рубеж XIX–XX вв. эпохой империализма?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;2. Охарактеризуйте роль процесса монополизации в социально-экономическом развитии западного общества в первой трети XX в.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;3. Как менялась социальная стратификация западного общества на протяжении первой половины XX в.?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;4. Что такое «революция менеджеров»?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;5. Какие модели реформистской идеологии сложились в начале XX в.?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;6. Раскройте понятие «идеология третьего пути». Какими по своему характеру, на ваш взгляд, являются подобные идеологические доктрины: реформистскими или революционными?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;7. Какие особенности развития государственно-правовой системы и политического процесса в странах Запада обусловлены реализацией идеи конституционализма?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;8. Как изменилось развитие стран «второго эшелона» под влиянием стратегии ускоренной модернизации?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;9. Какие явления и процессы характеризуются понятием «маргинализация общества»?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;10. Сформулируйте тезисы, раскрывающие мировоззренческое содержание идеологий тоталитарного типа.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;11. Какую специфику приобрело развитие общества в условиях авторитарных и тоталитарных политических режимов?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;12. Раскройте понятие «новые индустриальные страны». Для характеристики каких общественных процессов оно используется?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;13. Какое влияние Вторая мировая война оказала на политическое, социальное, экономическое развитие западного общества?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;14. Охарактеризуйте динамику экономического развития западного общества в период становления и расцвета «государства благосостояния».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;15. Какую роль сыграла научно-техническая революция в формировании модели смешанной экономики?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;16. Как отразилось становление «государства благосостояния» на изменении партийно-политического спектра в странах Запада?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;17. Какие особенности социальной структуры западного общества во второй половине XX в. позволили определить его как «общество потребления»?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;18. С какими тенденциями общественного развития было связано появление футурологических теорий постиндустриального общества?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;19. Сравните последствия структурных экономических кризисов 1930-х и 1970-х гг.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;20. Какие общественные процессы получили название «неоконсервативная революция»?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;21. Сформулируйте основные характеристики инновационной модели экономического роста. Какую роль в становлении этой модели сыграло распространение современных информационных технологий?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;22. Охарактеризуйте динамику мирового экономического развития на рубеже XX–XXI вв.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;23. Почему в условиях глобализации особую актуальность приобрел вопрос выработки стратегии устойчивого развития?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;24. Какие особенности социализации личности и стратификации общества в «информационную эпоху» вы считаете наиболее значимыми?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;25. Почему переход к информационному обществу сопровождается кризисом системы политической демократии?<br>
<br><br><br><br><h3>&nbsp;&nbsp;&nbsp;III раздел<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Восток<br></h3><br><h3>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Глава 10<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;СТРАНЫ АЗИИ И АФРИКИ НА РУБЕЖЕ XIX–XX вв<br></h3><br><h3>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Возникновение колониальной системы империализма<br></h3>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Феномен колониализма: истоки современного миропорядка. Колониализм вошел в историю как особый период общественного развития человечества. Колониальные структуры на Востоке просуществовали большую часть XX в., и по сей день последствия колониализма (неоколониализм, некоторые аспекты глобализации) оказывают огромное воздействие на все общественные процессы, происходящие на постколониальном пространстве. Прологом колонизации стали Великие географические открытия, начало которым было положено экспедициями Васко да Гамы и Христофора Колумба в конце XV в. С эпохи Великих географических открытий история человечества начала впервые приобретать всемирный характер. Мир был объединен в ходе формирования системы мирового капиталистического хозяйства (МКХ) и единого экономического пространства, в рамках которых небольшая группа государств превратилась в метрополии (государства Европы, США, позже – Япония), а подавляющее число стран мира (страны Азии, Африки, Центральной и Южной Америки) – в зависимые, т. е. колонии и полуколонии.<br>
<img border=0 src="i_006.png"><br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Собственно, колониализм как таковой не был изобретением развивающегося капитализма, так же как европейские конкистадоры не были первооткрывателями феномена колонизации. В предыдущие исторические эпохи также существовали – иногда в течение многих столетий – крупные колониальные империи (египетская в XVI–XI вв. до н. э., иранская в «VI–IV вв. до н. э., римская в I в. до н. э. – IV в. н. э., китайская, монгольская, османская, а также империи доколумбовой Америки). Основное отличие состояло в более высоком организационно-технологическом базисе европейской колонизации (опиравшейся на результаты культурно-научных достижений XVI–XVIII вв. и промышленной революции), а также в ее абсолютных и относительных «размерах». Таким образом, именно европейский капитализм осуществил насильственное объединение мира в рамках формирующейся системы мирового колониального хозяйства.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Колониальная система, связав воедино мир, одновременно разделила его на две группы стран: метрополии и колонии. На одной стороне оказалось небольшое количество наций капиталистических государств, на другой – подавляющее большинство народов мира. За счет последних в значительной степени происходило развитие капитализма в метрополиях.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Во-первых, ценности и сокровища, экспроприированные колонизаторами, вывозились в метрополии и только там превращались в капитал. Для ограбленных стран это была ничем не возмещаемая потеря, подрывавшая их хозяйство. По далеко не полным данным самой английской Ост-Индской компании, англичане за первые 100 лет своего господства в Индии (1757–1857) вывезли оттуда ценностей более чем на миллиард фунтов стерлингов. Разумеется, эти ценности добывались не столько посредством незначительной торговли, сколько путем прямой эксплуатации территорий и захвата огромных богатств. Не менее показателен пример ограбления Америки. Только в один из многих испанских портов – Севилью в 1503–1660 гг. было открыто (не считая контрабанды) ввезено из американских колоний 185 т золота и 16 886 т серебра!<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Во-вторых, грандиозная экспроприация земли, произведенная колонизаторами, ни в одной из колоний не привела к возникновению новых, более совершенных форм производства в сельском хозяйстве или промышленности. Наоборот, усилилась феодальная эксплуатация, что повлекло за собой разрушение производительных сил и гибель миллионов человек. Так, например, голод 1770 г., явившийся прямым следствием грабительской налоговой политики англичан, унес треть населения богатого и многолюдного Бенгала – свыше 10 млн человеческих жизней. Так же действовали и другие колонизаторы: хищничество голландцев привело к обезлюдению целых областей на Яве – большая часть населения вымерла, уцелевшие бежали в горы.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Важную роль в первоначальном накоплении капитала за счет народов Востока сыграло установление европейцами своего господства на новом морском пути из Европы в Индию, а также на путях из Индии на Дальний Восток. Именно во второй половине XVII в. более быстрый, безопасный и дешевый путь вокруг Африки завоевал окончательное преимущество над старыми путями караванной и морской торговли, соединяющими Индию через Персидский залив и Персию с бассейном Черного и Средиземного морей. Таким образом, в руки европейцев перешла монополия прибыльной торговли между Индией и Европой. Это нанесло сильный удар по богатым торгово-ремесленным городам Азии и Африки, тем более что европейцы не ограничились монополизацией индо-европейской торговли, а со временем захватили почти всю морскую международную торговлю.<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Колониальная система империализма. С 70-х гг. XIX в. начался новый период развития капитализма – период перерастания старого «свободного» в монополистический, т. е. империализм. Между ведущими промышленными державами развернулась острая конкурентная борьба за сферы и регионы наиболее выгодного помещения капитала, а также рынки сбыта товаров.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В последней трети XIX в. завершилась эпоха создания огромных колониальных империй, самой крупной из которых стала Британская империя, раскинувшаяся на громадных пространствах от Гонконга на Востоке до Канады на Западе. Весь мир оказался поделенным, на планете почти не осталось «ничейных» территорий. Великая эпоха европейской экспансии закончилась. В ходе множества войн за раздел и передел территорий европейские народы распространили свое господство почти над всем миром.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Завершение территориального раздела мира в последней трети XIX в. означало вместе с тем окончательное превращение колониальной системы домонополистического капитализма в колониальную систему империализма. Главной и решающей особенностью этой системы являлось то, что она охватила всю территорию земного шара, стала неотъемлемой частью мирового капиталистического хозяйства. Колониальная система империализма включала в себя как к о л о н и и в собственном смысле слова, т. е. страны и территории, лишенные какой бы то ни было формы самоуправления, так и полуколонии, в том или ином виде сохранившие свои традиционные системы управления. Стран-полуколоний было немного, и их суверенитет носил формальный характер. Опутанные сетью неравноправных договоров, кабальных займов и военных союзов, они оказывались в зависимости от промышленно развитых стран. По своей социально-экономической структуре полуколонии не отличались от колоний. В условиях империализма ярко проявилась тенденция к полному закабалению зависимых стран, превращению полуколоний в колонии.<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Вывоз капитала в колонии и зависимые страны. Превратив большинство стран мира в колонии и полуколонии, монополии получали там огромные сверхприбыли путем жестокой эксплуатации труда сотен миллионов населения зависимых стран. Эти страны продолжали служить рынками сбыта, источниками сырья, поставляли почти даровую рабочую силу, но новой и со временем главной формой колониального порабощения стал вывоз капитала, он же превратился в одну из важнейших закономерностей существования монополистического капитализма.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Вывоз капитала в колонии и зависимые страны осуществлялся в различных формах. Широкое распространение получили кабальные займы, предоставляемые банками империалистических держав правительствам зависимых стран. В колониях, например в Индии, соглашения о займах заключали колониальные власти, а оплачивались они за счет налогов, выбиваемых из населения. Займы не только приносили высокие прибыли банкам метрополий, но и приводили к установлению финансового контроля над странами-должниками. Создавалось такое положение, когда банки контролировали целые страны. Именно в их руках сосредоточивались главные нити экономической, а следовательно, и политической жизни страны. Банки непосредственно владели многими предприятиями, контролировавшими вывоз сырья, добычу полезных ископаемых и, как, например, в Индонезии, установили опиумную и водочную монополию. В Корее японский банк играл роль государственного банка, он выпускал банкноты и облигации, совершал валютные и казначейские операции. Такую же роль играл в Египте так называемый Национальный банк, активы которого находились в Лондоне. В закабаление Турции и Ирана огромную лепту внесли англо-французский Османский банк, английский Шахиншахский банк, американо-английский Шанхайский банк и др. К началу XX в. только Великобритания имела 50 колониальных банков, а число их отделений в различных городах превысило 5 тыс. Банки не только управляли экономикой зависимых стран – они определяли и политику их правительств.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Вывоз капитала никоим образом не ослаблял вывоза товаров. Обычно при заключении займов кредиторы оговаривали для себя наиболее выгодные условия торговли. В начале XX в. значительно выросла роль колоний как рынков сбыта изделий фабричной промышленности метрополий, и этот же период отмечен заключением новых неравноправных договоров, подчинением таможенной политики интересам метрополий. В то же время сохраняли силу и старые капитуляции (неравноправные договоры).<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Методы колониальной эксплуатации эпохи империализма. Монополии империалистических стран скупали за бесценок или захватывали земли в колониях и полуколониях, создавая плантации необходимых им сырьевых и продовольственных культур. Так, в руках английского капитала очутилась большая часть чайных плантаций Индии, голландские монополии владели обширными плантациями в Индонезии. Экспроприация земель приобрела особо широкий размах в Африке. В частности, французы огнем и мечом провели колонизацию Алжира, используя различные махинации, захватили обширные земельные массивы в Марокко и Тунисе.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Дальнейший процесс превращения стран Азии и Африки в источники сырья для капиталистической промышленности подрывал основы натурального хозяйства и при этом связывал эти страны с мировым рынком, насильственно втягивал их в МКХ. Метрополии диктовали своим колониям характер и способ ведения сельского хозяйства, переводя его на производство выгодных им культур. Многие зависимые страны специализировались на выращивании одной культуры в ущерб всем остальным. Так, например, Ассам, Цейлон, Ява стали районами выращивания чая. Бенгалию англичане специализировали на производстве джута, Ирак поставлял им ячмень, страны Северной Африки – оливки, Вьетнам – рис, Уганда – хлопок, Египет также превратился в хлопковое поле для английской текстильной промышленности. В то же время многие из этих стран лишились собственной продовольственной базы.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Важным объектом вложения капиталов в колониях и зависимых странах оставалось строительство железных дорог, портов, телеграфных линий, имевших огромное военно-стратегическое значение, а также служивших орудием колониальной экспансии. Такую роль, например, сыграло строительство немецкими монополиями Багдадской железной дороги; только в Южно-Африканском Союзе, в бельгийских и французских колониях было проложено свыше 7 тыс. миль железных дорог. Интересам колонизаторов служил прорытый на территории Египта Суэцкий канал.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В колониях и зависимых странах создавались также иностранные промышленные предприятия, в первую очередь в добывающей промышленности. Колонизаторы интенсивно захватывали источники сырья. С этой целью широкое распространение получили различные концессии, предоставляемые монополиям. Нередко территория концессии, недра которой можно было эксплуатировать бесконтрольно, становилась своеобразным государством в государстве. Такой была, в частности, концессия Англо-персидской (будущей Англо-иранской) нефтяной компании в Иране. На территориях иностранных концессий в Китае державы имели свои органы власти, суды и полицию. Нефть, уголь, руды, редкие металлы, фосфаты – все переходило в руки иностранных монополий. Создавались многочисленные компании по эксплуатации недр, по разведке полезных ископаемых. Нефтяные компании захватывали основные нефтеносные районы в арабских странах, Иране, Индонезии. Иностранцы присваивали монопольное право на добычу и продажу соли в Египте, Индии, во Вьетнаме, в Турции. Богатейшие алмазные и золотые россыпи в Индии, африканских странах перешли в руки английских, французских и бельгийских компаний.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Иностранные компании господствовали не только на внутреннем рынке, но и контролировали внешнюю торговлю стран Востока. Само по себе превращение зависимой страны в страну монокультуры и в источник сырья не было столь эффективным для финансового капитала без господства в сфере экспортных и импортных операций. И каждая империалистическая держава, ввозящая капиталы, огромную их часть вкладывала во внешнюю торговлю. Анализ структуры ввоза и вывоза товаров колониальных и зависимых стран показывает громадное преобладание в экспорте сырья, а в импорте – фабричных товаров. Так, в Индии на рубеже XIX–XX вв. половину ввоза составляли английские хлопчатобумажные ткани, а три четверти вывоза – колониальное сырье и продовольствие. В Египте основными статьями импорта были хлопчатобумажные ткани и продовольствие, экспортировался главным образом хлопок. На Филиппинах 90 % всего вывоза составляли сахар, пенька, кокосовые орехи и табак. Этот список можно продолжать долго. Очевидно следующее: во внешнеторговых отношениях между метрополиями и зависимыми странами господствовала система неэквивалентного обмена. Низкие цены на готовые товары приносили иностранным монополиям максимальные прибыли. Население колоний и полуколоний подвергалось двойному ограблению.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Империализм консервировал в колониях и зависимых странах феодальные пережитки. Хотя в конце XIX в. в большинстве стран Азии и некоторых странах Африки натуральное хозяйство было подорвано и в деревню проникали товарно-денежные отношения, эксплуатация лишенного земли крестьянства по-прежнему носила феодальный или полуфеодальный характер. Не только свои помещики, но и монополии империалистических государств эксплуатировали крестьянство Азии и Африки полуфеодальными методами. На плантациях, принадлежавших иностранному капиталу, рабочие, по сути, находились на положении полурабов-полукрепостных (подробнее об этом будет сказано позже). Стремясь сохранить колонии и зависимые страны в качестве своих аграрно-сырьевых придатков, империалистические державы использовали в этих целях господство землевладельцев и другие пережитки Средневековья. Проникновение иностранного капитала сопровождалось усилением феодальной эксплуатации крестьянства. Империалистический гнет тесно переплетался с феодальным.<br>
<br><br><h3>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Политическое развитие восточных обществ в условиях колониальной зависимости<br></h3>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Колониализм. В широком смысле слова к о л о н и а л и з м – это важное явление всемирно-исторического значения, включавшее в себя хозяйственное освоение пустующих либо слабозаселенных земель, оседание на заморских территориях мигрантов, которые приносили с собой привычную для них организацию общества, труда и быта и вступали в сложные отношения с местным населением, находившимся, как правило, на более низкой ступени развития. В каждом случае складывалась конкретная ситуация, очень часто зависящая от уникального стечения обстоятельств. Но при всем том существовали и некоторые общие закономерности, позволяющие свести феномен колониализма к нескольким основным вариантам.<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Основные варианты колониализма. Один из них – постепенное освоение отдаленных чужих, но пустующих либо слабозаселенных земель поселенцами-колониалистами. Местное население при этом обычно оттеснялось на окраинные и худшие земли, где оно постепенно вымирало, частично истреблялось и ассимилировалось. Так были освоены и заселены Северная Америка, Австралия, Новая Зеландия. В какой-то степени этот механизм был апробирован и в южно-африканских республиках буров. На этих землях со временем возникали государственные образования по европейской модели – той самой, что была перенесена европейцами-мигрантами как единственно возможная.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Еще один вариант – миграция новопоселенцев в районы со значительным местным населением, находившимся на ранних стадиях развития государства в рамках развивавшихся социально-политических структур и цивилизационных традиций. Однако, как правило, такие традиции хотя и уходили в глубь веков, оказывались непрочными и локально ограниченными, что в немалой степени объясняет ту легкость, с которой слабые ростки государственности были уничтожены колонизаторами.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Наиболее яркий пример колонизации данного типа – общества Южной и Центральной Америки. Там колонизация привела к другим результатам, чем в Австралии или Северной Америке. Не слишком большое процентное отношение переселенцев из Европы (испанцев и португальцев) по сравнению с местными индейцами и ввезенными африканскими неграми (как результат – преобладание мулатов и метисов), иные традиции, низкий исходный уровень развития привели к тому, что сложившиеся в Латинской Америке формы социальных отношений оказались гибридными. Второй вариант колониализации не вел к быстрому развитию колоний. Испанские и португальские колонизаторы сами были выходцами из феодальных обществ, и синтез феодального католицизма с традиционным общественным укладом индейцев не способствовал появлению и развитию передовых форм производства и т. п. Но и этот вариант имел определенный прогрессивный потенциал благодаря наличию пусть небольшой, но игравшей свою роль европейской частнопредпринимательской традиции.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Следующий, третий, вариант – колонизация районов с неблагоприятными для европейцев условиями обитания. В этих нередких случаях местное население независимо от его численности было преобладающим. Европейцы оказывались лишь малочисленным компонентом, как это имело место повсюду в Африке, в некоторых регионах Азии (например, в Индонезии), Океании. Эти регионы отличались слабостью, а то и полным отсутствием политической администрации и государственности. Это открывало широкие возможности колонизаторам легко и с минимальными потерями не только укрепиться на чужих землях, создавая системы форпостов, портов, торговых колоний и кварталов, но и захватить всю местную торговлю. В некоторых случаях под контроль колонизаторов очень быстро попадало также практически все хозяйство прилегающих районов, что позволяло навязать регионам или странам свою волю, свой принцип рыночных связей, используя систему неравноправных договоров. Со временем такая форма колониализма перерастала в иную – политическое господство.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Последний, четвертый, вариант оказался наиболее типичным для большинства стран Востока. Это те случаи, когда колонизаторы попадали в страны с развитой многовековой структурой и богатой традицией государственности. В создании будущей модели и механизма колониального владычества большую роль играли различные обстоятельства: и представление европейцев о богатстве той или иной страны, и степень развития капитализма в будущей метрополии, и характер кризисных явлений, включая политическую раздробленность будущей колонии. Но пока те или иные страны, испытавшие на себе данный вариант колониализма, еще не стали политически подчиненными метрополии (это произойдет в основном лишь в XIX в.), характерным для них следует считать следующее: колонизаторы в таких странах являлись меньшинством, которое действовало в условиях достаточно развитого колониального общества, управляемого местными правителями и живущего по собственным законам.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В рамках данного варианта колонизаторы не могли создать ни структуру по европейской модели (как в первом), ни смешанную (гибридную) структуру (как во втором), ни просто доминировать благодаря своей мощи и направить по желаемому пути жизнь отсталого местного населения, как то было в Африке, на островах пряностей (Малайский архипелаг) и т. п. (вариант третий). Здесь можно было лишь активно развивать торговлю и получать выгоду за счет неэквивалентного рыночного обмена. Но при этом, что весьма существенно, европейцы, за редкими исключениями, должны были платить наличными, золотом и серебром. Хотя в качестве платы принималось также европейское оружие и некоторые другие товары, восточный рынок тем не менее не нуждался в том, что европейцы до XIX в. могли ему предложить. Вот здесь-то и начали действовать механизмы насильственного проникновения в страну (капитуляции и др.), с помощью которых осуществлялся захват внутреннего рынка, устанавливался экономический диктат, получавший со временем также и политическое оформление.<br>
<br><br><h3>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Мировое политическое пространство в начале XX в<br></h3>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Метрополии и зависимые страны. К началу XX в. весь мир был практически поделен между великими державами. Это было достигнуто в результате «больших» и «малых» колониальных войн и неравноправных договоров.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В Азии шесть стран (и то лишь формально) сохраняли независимость и видимость управления своими монархами (а не колониальной администрацией): Китай, Сиам (Таиланд), Непал, Афганистан, Персия (Иран) и Неджд (в центре Аравии); в Африке – Эфиопия. Китай находился в полуколониальной зависимости и был поделен на сферы влияния Великобританией, Францией, Германией, Россией и Японией. Непал фактически был зависим от британско-индийской империи. Персию поделили на негласные «зоны интересов» Великобритания и Россия. Сиам был опутан режимами капитуляций, навязанными Великобританией (1832, 1856), Францией (1856), а позднее и другими капиталистическими странами. Афганистан, разгромивший английские армии в ходе 1-й и 2-й англо-афганских войн, все-таки вынужден был признать контроль англичан (частично купленный) над своей внешней политикой. К тому же со второй половины XIX в. эмират испытывал все усиливающееся политическое и экономическое давление со стороны не только Великобритании, но и России.<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Метрополии и колонии. Колониальными владениями Великобритании являлись острова Кипр и Мальта в Средиземном море, порт Аден у входа в Красное море (в зависимости от Великобритании были также некоторые арабские княжества, расположенные на побережьях и островах Индийского океана и Персидского залива), Индия, Цейлон (современная Шри-Ланка), Бирма, Малайя (с Сингапуром), Северное Борнео (современный Калимантан) и Бруней, множество островов в Тихом океане, в Африке – Британское Сомали, Кения, остров Занзибар, Уганда, Родезия, Бегуанленд (современная Ботсвана), Нигерия, Золотой Берег (современная Гана), Сьерра-Леоне, Гамбия; Судан попал под совместное управление (кондоминиум) Великобритании и Египта. Далее Великобритания владела островом Св. Елены и в Америке островами Тринидад, Тобаго, Ямайка, Багамскими и Бермудскими островами, Британской Гвианой (современная Гайана), Британским Гондурасом и др. Ряд бывших английских колоний, где число выходцев из Англии намного превышало численность сохранявшегося аборигенского населения, получил статус доминионов в составе Британского Содружества наций с правом самостоятельных международных отношений. Это были Канада, Ньюфаундленд (в 1946 г. войдет в состав Канады), Южная Африка (в 1961 г. выйдет из Содружества), Австралия и Новая Зеландия.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В колониальные владения Франции входили: в Азии – Французский Индокитай (современные Вьетнам, Лаос и Камбоджа), порт Пондишера в Индии, в Африке – Тунис, Алжир, Марокко (с сохранением формальной власти турецкого султана), Французская Западная Африка (современные Сенегал, Мали, Кот-д'Ивуар, Буркина-Фасо, Бенин, Нигер), на Красном море – Джибути, далее – Французская Экваториальная Африка (современные Чад, Центральноафриканская Республика, Конго, Габон), в Индийском океане – остров Мадагаскар и другие острова, в Тихом океане – острова Новая Каледония, Таити, Туамоту и ряд других, в Америке – Французская Гвиана.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Соединенные Штаты владели Филиппинами, островом Гуам и частью Самоа в Тихом океане, а также Пуэрто-Рико в Карибском море и зоной Панамского канала. В Западной Африке неграми из США была основана Либерия. Колониальными владениями Италии были Триполитания, Киренаика и Феццан (Ливия), Эритрея и Итальянское Сомали в Африке, остров Родос и Додеканесские острова в Эгейском море. Португалия владела Азорскими островами (полностью португализированными), островами Зеленого Мыса, Португальской Гвинеей, Анголой, Мозамбиком, портом Гоа в Индии, Восточным Тимором в Индонезии. От колоний Испании остались незначительные территории в Западной Африке, Канарские острова, Испанская Гвинея. Колонией Голландии (Нидерландов) была богатая Нидерландская Индия (современная Индонезия), а также половина острова Новая Гвинея и Нидерландская Гвиана. Колониальными владениями Дании были Форрерские острова, Исландия (с самоуправлением) и несколько островов в Карибском море.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Особый случай представляло собой Бельгийское Конго (современный Заир). С 1876 по 1908 г. оно принадлежало не Бельгийскому королевству, а лично королю Бельгии Леопольду II, организовавшему «Международную комиссию для исследования и цивилизации Центральной Африки». В результате цивилизаторской миссии захваченная территория подверглась колониальному разорению, а население – поголовной рабовладельческой эксплуатации, в следствие чего численность его за 30 лет сократилась наполовину.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Наконец, колониальные приобретения Германии сводились к Юго-Западной Африке (территория современной Намибии), небольшой колонии Того, Камеруну, Германской Восточной Африке, в состав которой входили Руанда-Урунди (современные Руанда и Бурунди) и Танганьика (большая часть современной Танзании), к части острова Новая Гвинея и островам на Тихом океане, из которых большое стратегическое значение имели острова северо-восточной части океана и часть Самоа.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Не так легко установить ту часть владений Австро-Венгрии, которую можно считать колониальной. На австро-венгерской территории жили чехи, словаки, русины (западные украинцы), поляки, немцы, румыны, словенцы. Со второй половины XIX столетия в империи начался подъем национально-освободительного движения населявших ее народов. Кроме того, с 1878 г. Австро-Венгрия объявила о своем протекторате над Боснией и Герцеговиной, считавшейся турецкой и населенной сербами (православными), хорватами (католиками) и босняками (мусульманами), что еще более обострило этноконфессиональную ситуацию.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Таким образом, к концу Нового – началу Новейшего времени окончательный колониальный раздел мира [22 - Установить пределы собственно колониальных владений России трудно, так как они примыкали к исконно русской территории или к давно русифицированной, как Сибирь. Все же, несомненно, нерусскими владениями были Польша (кроме частей, отошедших в свое время к Пруссии и Австро-Венгрии), автономная Финляндия, все Закавказье и Туркестан, т. е. вся Средняя Азия, а также современный Казахстан. К нерусским владениям империи относились и прибалтийские губернии, отошедшие к России от Польши и Швеции. Нерусской считали свою территорию украинцы, однако не в границах будущей советской Украины: преимущественно русскоязычной была Новороссия (Черноморское побережье, по сути, отнятое русскими у Османской империи), восточные регионы были в значительной мере заселены русскими (включая казаков).] состоялся: в ближайшем будущем предстоял его кровавый передел.<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Борьба за передел колониальных владений. Острое соперничество держав сопровождало всю историю существования колониальной системы. Но особенно оно обострилось на стадии преобразования капиталистической системы колониализма в империалистическую, чему способствовало перерастание свободного капитала в монополистический в наиболее развитых странах Запада. Именно соперничество держав, нараставшие между ними противоречия вызывали два взаимосвязанных процесса: политические и военные конфликты, с одной стороны, и сложные системы колониальных соглашений за счет народов Востока – с другой. В частности, Франция согласовывала свои завоевания в Африке с Великобританией, Португалией, Бельгией и Германией.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Бельгия и Германия также проводили активную колониальную политику в Африке. Франция сдала ряд своих позиций в Египте Великобритании и за это получила ее тайное согласие на захват Туниса и подготовку захвата Марокко. Иногда подобные соглашения между колониальными державами включали в себя «размен» теми или иными странами и регионами. Но зачастую, когда страна представляла особый интерес для многих колонизаторов, прибегали к делению ее на сферы влияния. Так, Китай был поделен на целый ряд сфер влияния с участием не только европейских держав, но и США, и даже присоединившейся позже (конец XIX в.) к «колониальному клубу» Японии. Сиам в конце концов был поделен на британскую и французскую, а Иран на британскую и русскую сферы влияния.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В конце XIX – начале XX в. произошли первые империалистические конфликты – предвестники будущих мировых войн. Это Испано-американская война (1898), Англо-бурская война (1899–1902) и Русско-японская война (1904–1905). Предпосылки и причины этих войн формировались, естественно, в предшествующий период, а сами они непосредственно связаны с начавшимся в последней трети XIX в. перерастанием в наиболее развитых странах свободного капитализма в монополистический и первыми попытками колониального передела.<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Первые империалистические конфликты. Испано-американская война началась с волнений местного населения на принадлежавшем Испании острове Куба в Карибском море. Американское правительство посчитало, что жестокие репрессии, предпринятые в 1898 г. испанской колониальной администрацией, нарушают доктрину Монро [23 - Доктрина Монро – внешнеполитическая программа правительства США, провозглашенная в 1823 г. в послании президента США Дж. Монро Конгрессу, препятствовала приобретению европейскими державами колониальных территорий на американском континенте и их вмешательству во внутренние дела независимых американских государств.] и права человека. США послали к берегам Кубы броненосец «Мэйн», но он взорвался или был взорван в кубинском порту. Это и стало поводом к Испано-американской войне. Американцы не только установили независимость Кубы от Испании (фактически под своим протекторатом), но, кроме того, захватили остров Пуэрто-Рико, находящийся вблизи южных берегов США, и высадили свои войска в порту Манилы на Филиппинских островах – азиатском владении Испании. Американцам понадобилось три года, чтобы подавить сопротивление филиппинцев и вынудить вождя народного сопротивления Атинальдо сдаться. Одновременно с этим американцы низложили последнюю королеву Гавайских островов Лилиуокалани (1893) и затем включили острова в состав США в качестве «территории» (1900; с 1959 – штат). В 1899 г. произошел раздел еще одной группы островов Тихого океана – Самоа – между Германией и США. Так Соединенные Штаты вошли в число колониальных держав.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Англо-бурская война имела долгую предысторию. В Южной Африке, недалеко от мыса Доброй Надежды, в 1652 г. голландцами была создана Капская (Кейптаунская) колония. В начале XVIII в. ее население составляло около 3 тыс. человек, половина из которых были рабами. Белые поселенцы именовались «бурами» (букв. «крестьянами»). Буры говорили на местной разновидности голландского языка – африкаансе. [24 - Позднее бурами (африканерами) стали называть народ – потомков голландских, французских и немецких колонистов.]<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В 1795 г. Капская колония была захвачена британцами, номинально действовавшими от имени нидерландского принца (Вильгельма Оранского), бежавшего в Англию от республиканцев. Вскоре начались конфликты между британскими властями и местными поселенцами. В 1835 г. 12 тыс. буров покинули колонию и вместе со скотом и цветными слугами-рабами потянулись на север, в степи, за пределы власти англичан (так называемый Великий трек). В 1852–1854 гг. они основали две собственные республики – Оранжевую и Трансвааль.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Ситуация резко обострилась, когда в 1867 г. были обнаружены алмазы в долинах рек Оранжевой и Вааль, а в 1870 г. большие залежи золота в Витватерсранде в Трансваале. Население этих республик в следующую четверть века увеличилось почти в четыре раза, строились железные дороги, города быстро росли. Добыча алмазов и золота скоро перешла в руки англо-голландских монополий. Великобритания требовала контроля над внешней политикой Трансвааля, затем начала переброску войск в Южную Африку. В 1899 г. буры и англичане почти одновременно предъявили друг другу ультиматумы. Разразилась война. Вначале буры имели успех, но англичане бросили в бой дополнительные войска (отчасти из Австралии, Новой Зеландии и Канады). К осени 1900 г. Трансвааль был завоеван.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Главным положением мирного договора было признание бурами суверенной власти Великобритании, в остальном условия были довольно благоприятными для них: не было ни суровых процессов, ни контрибуций, концлагеря были распущены. Трансвааль и Колония Оранжевой реки, так же как Капская колония и Наталь, получили самоуправление, во главе их встали бурские генералы. Уже в Новейшее время (1910) все четыре колонии были объединены в Южно-Африканский Союз; по настоянию буров цветное и черное население не получило право голоса.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Драматические события колониального соперничества держав происходили и на Дальнем Востоке. Китай при маньчжурской династии стал легкой добычей капиталистических держав. В 1839–1844 и 1856–1860 гг. крупнейшие западные страны военной силой навязывали китайцам капитуляции. В последующие годы они стали получать концессии на постройку железных дорог, преимущественное право инспектирования китайских гаваней, заключали с Китаем новые неравноправные договоры; продолжал ввозиться опиум. Территория Китая была разделена на сферы интересов.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В 1894–1895 гг. произошла война между Китаем и Японией из-за претензий Китая на господство в Корее. Китайско-маньчжурские войска были разбиты модернизированной японской армией. Япония заняла Ляодунский полуостров, а также важные пункты по дороге на Пекин. По мирному договору, заключенному в Симоносе-ки, Китай признал независимость Кореи и уступил Японии Ляодун, Пескадорские острова, Тайвань и должен был заплатить большую контрибуцию. Однако под давлением России, Франции и Германии Япония оставила Ляодун.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Китаю навязали «режим капитуляций», был выторгован ряд портов. Германии досталась бухта Цзяочжоу с портом Циндао. Великобритания получила Вэйхайвэй, расширила свои захваты на полуострове Коулун и заняла остров Гонконг. Франция приобрела Гуанчжоу на Квантунском полуострове, Россия – Люйшунь (Порт-Артур) и Далянь (Дальний) на полуострове Ляодун. Все это формально – в аренду на 25–99 лет. Россия получила также право на постройку железной дороги через Маньчжурию, сокращавшую путь до Владивостока и Порт-Артура. В зоне железной дороги фактическая власть принадлежала России.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Все эти события на Дальнем Востоке стали прологом третьего межимпериалистического конфликта – Русско-японской войны. Поводом к войне послужило приобретение близкими к российскому правительству дельцами лесных концессий на реке Ялу – на корейской территории, в которой была более чем заинтересована Япония. В ночь с 8 на 9 февраля 1904 г. главный японский флот напал на Порт-Артур. Японцы потопили несколько крупных кораблей и организовали плотную блокаду гавани. Одновременно началась сухопутная война на Маньчжурском фронте и на периферии осажденного Порт-Артура. Несмотря на то, что в Маньчжурию ежемесячно перебрасывалось по 30 тыс. солдат, русские войска были разгромлены в боях под Ляояном и Мукденом. Русский флот потерпел тяжелое поражение в Цусимском проливе. По Портсмутскому договору 1905 г. Россия уступила Японии полуостров Ляодун, Южный Сахалин, отказалась от притязаний на Корею и вывела войска из Маньчжурии. Русские корабли, затопленные на рейде Порт-Артура и в корейских портах, в том числе знаменитый «Варяг», были подняты японцами и служили в японском флоте.<br>
<br><br><br><h3>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Глава 11<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;РАЗВИТИЕ АГРАРНОЙ И ГОРОДСКОЙ ЭКОНОМИКИ В УСЛОВИЯХ КОЛОНИАЛЬНОЙ ЗАВИСИМОСТИ<br></h3><br><h3>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Традиционные формы сельского хозяйства и эксплуатации аграриев<br></h3>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Плантационное колониальное хозяйство. Основой экономики стран Востока всегда служило сельское хозяйство, в котором было занято более &nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br>/&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br> населения и долго сохранялись традиционные методы и способы организации производства. Естественно, что многие важные перестройки в аграрных структурах и системе земледелия, проводимые колониальными властями с целью поощрения развития колониального хозяйства, прямо или опосредованно затрагивали весь социально-экономический и демографический комплекс колоний.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Методы формирования аграрного сектора колониальных стран были разнообразны, но все они сводились к двум основным тенденциям: первая – перевод традиционных общинно-крестьянских хозяйств на выращивание экспортных культур, создание мелкотоварного производства в экспортном секторе, а затем на базе возникающей в ходе колониального развития земельной собственности и аренды земли крупного производства помещичьего типа; вторая – насаждение крупного производства плантационного типа.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Иностранное плантационное хозяйство раньше и быстрее других модифицировалось и постепенно превращалось в современное капиталистическое предприятие. Его развитие способствовало становлению капиталистического уклада в колониях.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Плантации, появившиеся в XVII–XIX вв. на Молукках, а позже – в других районах Юго-Восточной Азии, были малочисленны. Только в первой половине XX в. началось активное освоение не использовавшихся ранее земель и внедрение новых технических культур. Возникла целая система плантационного хозяйства на Цейлоне, Филиппинах, в Индии, Индонезии, Бирме, Египте, Малайе и в других странах. Под плантации отводились огромные земельные массивы, расчищенные от джунглей, осушенные от болот или обводненные при помощи оросительных систем, включавших сложные инженерно-строительные сооружения: дамбы, плотины, каналы, насосные станции и т. д. Плантации «обрастали» инфраструктурой: железными и шоссейными дорогами, складскими помещениями, жилыми строениями для рабочих, а впоследствии – современными предприятиями по первичной переработке продукции.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Появление подобных комплексов представляло, по сути, прямое импортирование капитализма в восточные страны. Для строительства и содержания крупных плантационных хозяйств использовались как современные технические средства и квалифицированные кадры, так и в значительной степени низкооплачиваемый ручной труд – законтрактованные кули, [25 - Кули (тамильск., букв. – заработки) – низкооплачиваемые неквалифицированные рабочие в Индии и ряде других восточных стран.] плантационные и подсобные рабочие и местное население (вчерашние крестьяне-арендаторы, лишившиеся традиционных занятий и средств существования). Иными словами, в восточных обществах в конце XIX в. зарождается, а в первой половине XX в. уже активно действует колониально-капиталистический синтез – своеобразное колониальное разделение труда в рамках системы «метрополии – зависимые страны».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Выше уже говорилось о насильственном приспосабливании сельского хозяйства колоний к экспортным нуждам метрополий. Но особо следует отметить, что в зависимых странах с этого времени стали производить в больших количествах экспортные культуры, которые прежде здесь вообще не возделывались: чай в Индии, кофе в Индонезии, каучуковые практически во всех странах Южной и Юго-Восточной Азии. Увеличилось во много раз производство известных местных растений, таких, как хлопчатник, джут, сахарный тростник, табак, кокосовая и масличная пальма, виноград, цитрусовые, и других, также предназначавшихся на экспорт.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В некоторых странах Востока, например в Египте, земельные компании организовывали многоотраслевое хозяйство, специализирующееся на производстве фруктов, овощей, хлопчатника, кроме того, в них выращивали зерновые, кормовые травы, создавали крупные животноводческие фермы, строили заводы по переработке продукции. Так, в Алжире в сельском хозяйстве доминирующим постепенно становилось крупнокапиталистическое, широкомасштабное и высокодоходное хозяйство, ориентированное на рынок метрополии.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;При организации плантационных хозяйств у акционерных обществ и частных лиц возникали немалые трудности, связанные с наймом рабочих. Массовый рынок рабочей силы и лиц наемного труда в странах Востока только начинал формироваться, и поэтому обычно на плантациях были заняты законтрактованные рабочие, сезонники-мигранты из менее развитых районов или сопредельных стран (например, из Китая и Индии в странах Юго-Восточной Азии).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Администрация плантаций, если это были крупные хозяйства, основанные акционерным капиталом, или владельцы средних и мелких плантаций все дела и расчеты вели не с рабочими, а с главными вербовщиками, с которыми оформляли договоры на поставку кули. Кули, подписав контракт и получив аванс, попадал в кабальную зависимость к вербовщику до истечения срока договора. Формально система контрактации кули была отменена лишь в конце 20-х гг. XX в., но фактически продолжала действовать и позже.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Хотя плантационное хозяйство и производило по преимуществу только товарную продукцию, на первых порах оно не было ни чисто капиталистическим, ни частью местной (национальной) экономики. Рабочие на плантациях по многим показателям еще не могли рассматриваться как лица свободного найма, а продукция целиком вывозилась в метрополию, поначалу даже не подвергаясь первичной обработке. Но в целом иностранным земельным компаниям было легче организовать хозяйство на капиталистической основе, нежели местным крупным и средним землевладельцам, которые и землей-то все еще обладали на условиях добуржуазного права, а эксплуатация крестьян и арендная плата в их владениях сохраняли в своей основе полуфеодальные черты.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Постепенно все более проявлялась тенденция к интеграции крупных плантационных хозяйств с местной экономикой по линии воспроизводства, обмена и потребления. Но ощутимое взаимодействие между иностранным (современным) и местным (традиционным, аграрным) секторами колоний началось после Второй мировой войны. В рассматриваемый период капиталистическое колониальное хозяйство, созданное на базе акционерного капитала и иммиграционной рабочей силы, довольно продолжительное время развивалось бок о бок с существовавшими докапиталистическими хозяйственными структурами.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Рост крупного плантационного хозяйства, безусловно, обеспечивался иностранным капиталом, что влекло за собой однобокость развития хозяйства. Тяжелыми были социально-экономические последствия: аграрное перенаселение, изъятие огромных земельных угодий под плантации из традиционного сектора, пауперизация вчерашних общинников и крестьян-арендаторов. Но в то же время этот процесс олицетворял собой в целом прогрессивную тенденцию становления развитых форм капитализма в колониях. Со временем, по мере интеграции в местную экономику, плантационное хозяйство (особенно к концу колониального периода) стало производить основную массу сельскохозяйственной продукции на экспорт и заняло значительное место в экономике этих стран.<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Мелкотоварное крестьянское хозяйство. Наиболее распространенным для крестьянских хозяйств в первой половине XX в. являлся смешанный тип экономики, когда одновременно производились товарные культуры и продовольствие для собственного потребления. Подобное совмещение производства было вынужденным, так как внутреннее разделение труда и национальный рынок оставались неразвитыми.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Развитие товарно-денежных отношений в азиатской деревне было неразрывно связано с производством товарных культур. Это могли быть выращиваемые для рынка либо традиционные продовольственные и технические культуры (пшеница, рис, хлопчатник, джут и т. д.), либо совсем новые экспортные культуры (кофе, чай, табак, опийный мак, сахарный тростник и др.). Выращивание продуктов на экспорт практиковалось крестьянами с конца XIX в., но широкий и повсеместный характер стало приобретать в начале XX в. Денежные средства крестьянам были необходимы для уплаты ренты, налогов, возраставших год от года долгов, ростовщических процентов, для покупки или аренды земли, приобретения промышленных товаров и предметов потребления, потребности в которых формировались под влиянием Запада. Все это заставляло крестьян возделывать культуры, имевшие спрос в метрополии и на мировом рынке, и реализовывать их через посреднический механизм на внешнем рынке.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Со временем в связи с увеличением задолженности и ростом всевозможных выплат (в том числе по ипотеке) крестьяне начали продавать и другие сельскохозяйственные продукты, предназначенные ранее для собственного потребления. Они стали больше заниматься огородничеством, садоводством, домашними подсобными промыслами, отходничеством. Экспортные культуры полностью поступали на внешний рынок (до развития местной промышленности), а продовольствие – отчасти на внешний и местные рынки для снабжения горожан и внутреннего товарообмена. Поэтому с начала XX в. во многих странах Востока в товарный оборот вовлекалась все большая часть сельскохозяйственной продукции.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Неуклонному росту доли сельскохозяйственной продукции, поступавшей на местные рынки, в немалой степени способствовало увеличение новых групп городского населения, миграции и отходничество сельских жителей, увеличение числа батраков, поденщиков, рабочих на плантациях.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В ряде стран Востока мелкотоварное крестьянское производство на экспорт приняло массовый характер, особенно в тех районах, где имелись обширные не обрабатывавшиеся ранее земельные угодья. Но, несмотря на это, там не возникали мелкотоварные крестьянские хозяйства, что в значительной степени было обусловлено отсутствием частной собственности на землю.<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Консервативный характер капиталистического развития крестьянских хозяйств. Колониальное и зависимое положение стран Востока, низкий уровень развития производительных сил, империалистическая и ростовщическая эксплуатация при сохранении и даже ужесточении традиционного для восточных деспотических режимов внеэкономического изъятия из крестьянских хозяйств прибавочного и большей части необходимого продукта практически исключали демократический путь развития капитализма. Наоборот, в сельском хозяйстве он развивался по консервативному пути, что предопределило разрастание промежуточных социально-экономических структур застойного характера и колоссальный рост пауперизированного населения, превращающегося в устойчивый социальный конгломерат национального общества.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Крестьянин, собственник или арендатор, чаще всего становился не сельским предпринимателем-фермером, ведущим хозяйство по-капиталистически, прибыльно и самостоятельно реализующим свою продукцию на рынке, а закабаленным арендатором, должником, вынужденным отдавать производимый продукт за бесценок, в счет погашения долгов.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В этих условиях сформировалась целая социальная группа «непосредственных эксплуататоров». Они использовали методы первоначального накопления – разорение мелких производителей через денежную кабалу и экспроприацию у них земли с последующей сдачей ее в издольную аренду – и, кроме того, угнетали крестьян через торговое посредничество и ростовщические ссуды. К этой группе принадлежали верхние слои крестьянства, мелкие помещики, обуржуазившиеся крупные помещики, представители городских слоев: всевозможные торговцы, ростовщики, купцы, скупщики, агенты иностранных фирм. Они появились с развитием экспортного производства и не только осуществляли связь между непосредственными производителями товарной продукции и иностранными компаниями, но также брали на себя функции первоначального накопления, выкачивая из восточной деревни сырье и продовольствие по монопольно-низким ценам, лишая крестьянское хозяйство необходимых фондов расширенного воспроизводства.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В деревне торгово-ростовщические операции сочетали с собственным трудом в земледелии зажиточные крестьяне и часть кулачества, появившиеся в результате разложения старого, относительно однородного крестьянства. Генетически они были связаны с верхними слоями крестьян и деревенско-общинной администрацией. Кулачество не было единым, однородным. Некоторые его представители, имевшие предпринимательскую жилку, применяли капиталистические формы хозяйствования. Другие вели хозяйство полуфеодальными методами, которые по мере усиления издольной кабальной эксплуатации зависимых крестьян приобретали новые черты. В ряде стран с развитием торгового земледелия кулачество в экономическом отношении стало представлять значительную силу, постепенно превращаясь в крестьянскую буржуазию.<br>
<br><br><h3>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Новые формы землевладения и хозяйства «промежуточного» типа<br></h3>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Помещичье землевладение и его новые формы. Наряду с формированием мелкой крестьянской буржуазии господствующей тенденцией для многих стран Востока стало развитие «п о м е щ и ч ь е г о» капитализма – крупного землевладения, которое, как кулацкое хозяйство, по-разному приспосабливалось к коммерческим условиям производства и неодинаково участвовало в новой хозяйственной деятельности.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;«Помещичья» модель развития капитализма в сельском хозяйстве Востока, в которой доминировали земельная рента и крестьянская кабала, т. е. различные формы аренды, пусть даже несколько модернизированные (фиксированные, денежные, полуиздольщина и т. п.), но лишавшие крестьян-арендаторов основной доли производимой продукции и самостоятельности в хозяйствовании, в востоковедческой литературе называется консервативной. Для нее характерны низшие и наихудшие из западных форм развития капитализма в аграрной сфере. Но даже эта, пусть и наихудшая модель, применительно к Востоку первой половины XX в. с его колониальным и застойным типом развития являлась свидетельством формирования нового типа производства.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Помещик, крупный землевладелец или его управляющий, предоставив крестьянам небольшие участки земли в аренду, тягловый скот, некоторые орудия труда, семена и т. д., начинал осуществлять контроль над производством и даже выполнять некоторые организаторские функции. Теперь они не всегда ограничивались только сбором ренты, долгов и ростовщических процентов, и это существенно меняло положение землевладельца и арендатора. Расширение организаторских функций и прав землевладельца привело к развитию издольного хозяйства переходного, или «промежуточного», типа. Так в восточных странах появились специальные поселения арендаторов (в Египте – эзбы, на Филиппинах – баррио и т. д.), где судьбы жителей вершил землевладелец, обладавший большой экономической и политической властью, подкрепленной все еще не утратившими своего значения традиционными связями.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Такая тенденция развития представляла собой затяжную, осложненную средневековыми пережитками и сословными привилегиями колониально-капиталистическую эволюцию стран Востока. Синтез традиционных и современных элементов при этом был не столь заметен и ощутим. Его формирование шло замедленными темпами, порой этот синтез даже трудно обнаружить и выделить, так как новые современные процессы и явления принимали привычную, более приемлемую для местной социальной среды форму.<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Издольное хозяйство «промежуточного» типа. Насильственная интеграция экономики колоний и зависимых стран с МКХ способствовала появлению уже упоминавшихся выше хозяйств переходного типа. В них сочетались элементы феодальных, полуфеодальных и раннекапиталистических производственных отношений. Это еще не были чисто капиталистические хозяйства, хотя их владельцы и занимались буржуазным предпринимательством.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Хозяйства переходного типа удовлетворяли возросшую потребность капиталистического рынка в традиционных для стран Востока сельскохозяйственных культурах (к ним относились хлопчатник, опийный мак, табак, кокосовая пальма, рис, пшеница и т. д.) либо внедряли новые технические культуры (кофе, какао, чай, сахарный тростник, каучуконосы). Возделывали все эти культуры крестьяне на небольших земельных участках, арендованных у различных собственников на кабальных условиях. Особенности издольной аренды и способы деления урожая создавали полуфеодальным собственникам (учитывая их монополию на землю, воду и бесправие земледельцев) благоприятные возможности для присвоения дополнительной продукции. Эксплуатация крестьян через систему издольной аренды, сохранявшей пережитки феодальной зависимости, усугублялась возраставшим с развитием товарно-денежных отношений торгово-ростовщическим гнетом.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Когда помещик участвовал в организации своего производства, перенимая капиталистические методы ведения хозяйства, часть своих доходов он вкладывал в землю, повышал ее рентабельность. В этом случае помещик выступал как предприниматель, желающий получить прибыль на вложенный капитал. Подобное новое издольное хозяйство получило распространение в Египте и на Филиппинах, однако в большинстве стран Востока по-прежнему преобладали хозяйства старого типа. Новый тип издольщины воплощал в себе противоречивые социально-экономические признаки, но служил этапом на пути обуржуазивания некоторых прослоек крупных земельных собственников.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Издольное хозяйство могло развиваться в двух направлениях: арендатор либо превращался в собственника земли и других средств производства (для чего были необходимы коренные преобразования частнособственнических отношений), либо лишался средств производства и остатков хозяйственной самостоятельности и становился батраком или даже поденщиком, а владелец издольного хозяйства организовывал обработку своей земли с использованием труда сельскохозяйственных рабочих.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В первой половине XX в. сильнее стала проявляться вторая тенденция, но и ее действие было замедленным. Масштабы чисто помещичьего предпринимательства оставались ограниченными, хотя уже в межвоенный период к капиталистическому хозяйствованию переходили и крупные и мелкие землевладельцы. Помещичьи хозяйства, в которых часть накоплений земельной ренты превращалась в капитал и широко применялся труд наемных рабочих (преимущественно крестьян-отходников) и машинная техника, стали создаваться в 1920—1930-е гг. практически во всех странах Востока. Но существенный рост «помещичьего» капитализма обозначился лишь после Второй мировой войны.<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Изменения в структуре земледелия. Новые формы собственности.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Особо следует отметить, что все рассмотренные выше процессы в аграрной сфере, как и в целом развитие торгового земледелия на Востоке, сопровождались в XX в. (особенно после Первой мировой войны и буржуазных революций) серьезными изменениями в структуре землевладения, в правовом (юридическом) и реальном положении многочисленных претендентов на владение и пользование землей. Синтез традиционных и современных элементов частного землевладения, как и особенности его становления, были различными. Общая же тенденция заключалась в том, что прежнее феодальное, арендно-бюрократическое, или обычное, право на землю, «условное владение» за службу, «вечная аренда» общинных земель и т. п. в ряде более развитых районов заменялись частной буржуазной земельной собственностью. Это происходило явочным порядком, когда крестьян сгоняли с общинных земель, или завуалированно – через систему регистрации земель.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Купля-продажа земли становилась обычным делом, что способствовало концентрации земельной собственности. Значительная часть государственных и общинных земель (иногда земли, некогда принадлежавшие свергнутым династиям, незанятые общинные земли или земли племен) перешла в собственность феодальной аристократии, высших чиновников, торгово-ростовщической буржуазии, духовенства, иностранных компаний и частных лиц иностранного происхождения. В результате расхищения и распродажи земель государства и крестьянских общин в странах Востока фактически установилось господство частного земельного права, но в малонаселенных и изолированных районах еще долго сохранялось общинное землевладение.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Повсюду учреждение института частной собственности на землю (юридически, законодательно или экономически, на практике) сопровождалось сокращением численности крестьян-собственников, распространением разных видов аренды, в том числе и предпринимательской. Тем не менее земля на Востоке превращалась в товар (отчуждаемую собственность) намного раньше, чем производственные и хозяйственные отношения становились чисто буржуазными. Возникший в восточной деревне капитализм был результатом колониально-капиталистического насильственного синтеза. Ему не предшествовало исчезновение кабальных форм найма батраков и отработок за долги, отмирание клановых устоев, ликвидация разного рода средневековых препон на пути превращения частной собственности в буржуазную, не говоря уже о радикальной чистке сферы землевладения и землепользования от всех элементов феодализма.<br>
<br><br><h3>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Развитие буржуазных отношений в городской экономике<br></h3>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Запад и традиционная промышленность Востока. Воздействие капиталистического Запада на традиционную промышленность Востока было противоречивым и неоднозначным. Промышленный переворот в Западной Европе начался с текстильного производства. Импорт дешевых фабричных изделий промышленности в восточные страны вызвал там сокращение общего объема кустарного хлопчатобумажного производства. Прежде всего пострадало прядение, так как наплыв машинной пряжи сделал этот промысел невыгодным и неконкурентоспособным. Ввозилась импортная пряжа западного фабричного производства, и крестьяне забрасывали собственный ручной прядильный промысел.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Этот первый своеобразный синтез традиции и современности в промышленном производстве колониальных стран существовал достаточно долго, вплоть до начала XX в. Такое положение, когда мелкие производители использовали пряжу не домашнего производства, а фабричную, поставляемую капиталистическими предприятиями (первоначально из метрополий, а затем и местными фабриками), губительно сказалось не только на домашнем прядении, но и на ручном ткачестве. Появившиеся местные текстильные фабрики постепенно вытесняли ткачей-ремесленников. Наиболее быстрыми темпами этот процесс шел в Индии, где в 1911 г. фабрики, на которых работало примерно 8 % общего числа занятых производством хлопчатобумажных тканей, давали более половины выпускаемой в стране продукции такого рода.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Разумеется, проникновение капитализма в традиционную восточную экономику не было всеобщим явлением и не происходило повсеместно в такой последовательности, как в классической колониальной стране – Индии. Там, наряду с разрушением ремесленного хлопчатобумажного производства, еще во второй половине XIX в. были созданы первые местные мастерские по производству пряжи и хлопчатобумажных тканей. Основывали эти предприятия как местные купцы, нажившие капиталы на торговле опиумом и хлопком, так и английские капиталисты. Первоначально фабричная продукция, особенно пряжа, шла в Китай, однако с начала XX в. она стала поступать на внутренние рынки Индии, но уже в виде готовых тканей.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В ряде стран Востока, оказавшихся к началу XX в. в прямой или косвенной зависимости от развитых капиталистических стран, в отличие от Индии, не было прямых иностранных инвестиций в производственную сферу и там не возник синтез восточного ручного труда и европейского фабрично-заводского производства. В таких странах кустарная промышленность долго сохраняла свое доминирующее положение в текстильной, пищевой и во многих других традиционных отраслях, например ковровой в Иране. А в Китае к 1911 г. ручное промышленное производство поставляло на внутренний рынок около 80 % необходимых населению тканей. Здесь иностранный капитал не выступал в роли организатора производства.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Во французских колониях эксплуатация населения базировалась на налоговом ограблении, системе низких закупочных цен на экспортную продукцию и ссудном капитале, что ограничивало приток любых капиталов (и европейского, и местного) в сферу материального производства. Например, во Вьетнаме французский колониализм не смог создать значительный современный или синтезированный капиталистический уклад в промышленности. На протяжении всего периода колониального господства во Вьетнаме в ряде отраслей промышленности преобладало ремесленное производство. Перед Второй мировой войной ремесленники производили 84 % шелковых и 75 % хлопчатобумажных тканей, потребляемых в стране, а к началу 1930-х гг. доля фабрично-заводской и мелкой промышленности не превышала 6 % стоимости валового продукта.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Развитию местного производства в странах Юго-Восточной Азии мешала своеобразная система взаимозависимости колониального капитала метрополии, китайского торгового капитала и местного мелкого производства, которая сложилась к 1920-м гг. в некоторых отраслях хозяйства. Во Вьетнаме, например, местные французские фабрики (мелкоткацкие, хлопчатобумажные, сахарные, чайные, спиртоводочные, рисоочистительные и др.) попытались монополизировать скупку сырья и снабжение им местных производителей. В ряде отраслей (прежде всего, в шелкоткацкой) они не достигли больших успехов, так как производители предпочитали свободно распоряжаться своей продукцией, используя старые каналы. Зато в хлопчатобумажной промышленности французские прядильни, работавшие на импортном сырье, обеспечивали пряжей не только вьетнамских ткачей, но и хлопкоткацкие мануфактурные мастерские. Отрезанные от рынка сырья, мануфактуры, по сути, становились отделениями местной французской фабрики. Особенно интенсивно подобную политику колониальный капитал проводил перед Второй мировой войной и во время нее.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Отношения между французской фабрикой и вьетнамскими мануфактурами не были прямыми. В роли посредников выступали китайские торговые предприниматели, осуществлявшие систематическую раздачу сырья мелким производителям. В этой ситуации для местной буржуазии оставалась роль или субпосредника, или мелкого предпринимателя, причем она вступала в конфликт с китайским капиталом. Это усиливало ее компрадорскую направленность и зависимость от буржуазии метрополии.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В целом на Востоке действию сильной конкуренции промышленного капитала и сокращению общего объема производства и занятости вслед за ручным прядением и ткачеством подверглись многие традиционные промыслы. Это и сахароварение, и производство красителей, фарфора, простой и лакированной бумаги, зонтов, циновок, скобяных изделий, ручная металлообработка и т. п. Постепенно также исчезли ремесла, обслуживавшие исключительно феодальную знать, ее вкусы и потребности, т. е. традиционные, работавшие исключительно на заказ.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Но, наряду с разрушением высокохудожественных промыслов, в которых преобладал квалифицированный, виртуозный ручной труд многочисленных городских ремесленников, в восточных странах в конце XIX в., и особенно в начале XX в., постепенно внедрялись новые нетрадиционные формы производства, организации и финансирования, в том числе механизированные предприятия, оптовый сбыт, банки, акционерные общества, управляющие агентства и многие другие компоненты и институты капиталистического воспроизводства.<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Иностранный сектор в многоукладной экономике Востока. Возникновение и развитие иностранного сектора экономики, в который входили созданные зарубежным капиталом промышленные, горнодобывающие, транспортные, банковские, коммунальные предприятия, свидетельствовали о становлении колониально-капиталистического синтеза в несельскохозяйственных отраслях производства. «Пересаженные» на восточную почву развитые капиталистические отношения, опиравшиеся на машинную индустрию, не только подверглись сильному воздействию традиционных социальных и экономических структур, но и сами оказывали на них существенное трансформирующее влияние, намного большее, нежели внешняя торговля и экспортное земледелие. Эти отношения стали мощным стимулом роста национального частного промышленного предпринимательства. На Востоке на месте прежде монолитной единообразной докапиталистической структуры стала формироваться многоукладная система хозяйства: рядом с количественно преобладавшим традиционным способом производства появились элементы капиталистического производства двух разновидностей – современного машинного (современный капитализм) и национального (первоначально в основном мануфактурно-раздаточный капитализм). Синтез старого и нового в промышленности и других отраслях хозяйства, коренящийся в невозможности быстрого и широкого преобразования низших форм производства, в XX в. превращается в ведущее направление колониально-капиталистического и зависимого развития.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Новые виды производства, отрасли хозяйства, и особенно механизация труда на Востоке, в отличие от Запада, осваивались в «обратной последовательности». Если в странах Западной Европы и Северной Америки машины первоначально стали применяться в промышленности, то в странах Востока – на транспорте. Паровое судоходство, железные дороги и телеграф первыми проникли в колониальные и зависимые страны. Такая последовательность определялась как особенностями развития колониальной и зависимой периферии, так и экономическими и военно-политическими потребностями метрополий. На Западе, начиная с Англии, появление усовершенствованных текстильных станков способствовало развитию отраслей хозяйства, связанных с металлургической и металлообрабатывающей промышленностью, а затем и машиностроения, что в конце концов привело к техническому перевооружению и переоборудованию всех промышленных предприятий. На Востоке машинное производство не было продуктом самостоятельного, внутреннего и последовательного развития. Фабричные формы в готовом виде «пересаживались» извне и не влекли за собой глубоких перестроек в структуре доминирующего количественно ремесленного дофабричного и даже домануфактурного производства, а потому не могли вызвать немедленную замену домашнего производства фабрично-заводской промышленностью. Традиционное ранне-мануфактурное хозяйство не было подготовлено к внедрению инородных производственных и технических форм, их освоению, восприятию и применению. Машинное производство, первыми представителями которого оказывались иностранные фабрики или местные, но работавшие на импортном оборудовании, наслаивались на ремесленное и раннемануфактурное производство, причем последнее в таких странах, как Индия, Китай, Египет, еще не окрепло, а в других – Вьетнаме, Бирме, Малайе и т. д. – и не развивалось.<br>
<br><br><h3>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Новые формы синтеза западной и восточной промышленности<br></h3>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Внедрение западных средств производства в местную промышленность. В колониальный период на Востоке активно внедрялись механические устройства и усовершенствованное на Западе оборудование. Первоначально перевооружались такие отрасли обрабатывающей промышленности, как хлопчатобумажная, джутовая, сахарная, мукомольная, шерстяная, шелкоткацкая, позже, лишь в XX в., – электротехническая, металлургическая, химическая, цементная и др. При этом оборудование и машины для местных промышленных предприятий ввозили из метрополии и других индустриальных стран.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Этот промышленный синтез метрополии и колонии сохранялся в большинстве колоний всю первую половину XX в., а в некоторых странах вплоть до обретения суверенитета после Второй мировой войны. Лишь в период независимого развития начиналось строительство предприятий, производящих средства производства, и осуществление планов индустриализации.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Основная доля иностранных инвестиций в колониальную экономику в XX в. направлялась в добывающую промышленность, сельское хозяйство, инфраструктуру, торговлю, кредит и лишь незначительная часть – в обрабатывающую промышленность.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Новые, современные формы производства и отношения в промышленности, торговле, кредите в странах Востока стали формироваться только с началом широкого вторжения иностранного капитала и механизации производства. Прежде всего они появились на транспорте, коммуникациях, на территориях иностранных концессий, в европейских поселениях типа сеттльментов, в портовых городах, в промышленном и гражданском строительстве. Впоследствии усовершенствованные орудия труда и механические двигатели стали использоваться в горнодобывающей, обрабатывающей промышленности, а также в сельском хозяйстве.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Если в конце XIX в. при непосредственном участии иностранного капитала, научно-технических западных кадров и специалистов возникали фабрики и заводы по переработке минерального сырья и сельскохозяйственной продукции, предприятия по производству сахара, хлопчатобумажных тканей и т. д., то с начала XX в. появляются электростанции, сталелитейные, цементные и другие заводы. Иногда это были довольно многочисленные, порой крупные капиталистические предприятия, но чаще – небольшие фабрики, заводы, мастерские либо в традиционных отраслях, либо в новых, появившихся под влиянием Запада или спроса мирового рынка.<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Незавершенность промышленного переворота и докапиталистические формы городского производства. В XX в. усилившаяся колониальная экспансия в экономике и развитие собственных капиталистических отношений ускорили на Востоке еще один важный процесс – урбанизацию: рост городов и увеличение численности городского населения. В позднеколониальный период появились новые крупные торгово-промышленные центры, а многие традиционные города теряли прежний облик и превращались в центры «промышленного отходничества» и миграции сельского населения. Утверждался современный городской образ жизни, складывалась городская инфраструктура; нетрадиционные элементы более наглядно проявлялись во внешнем облике городов, в сфере занятости населения и в социальной структуре.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Правда, необходимо отметить, что, несмотря на формирование капиталистического уклада в промышленности, в странах Востока в первой половине XX в. промышленный переворот не завершился ни в его социально-экономической, ни в технической области. Местные капиталистические предприятия так и не заняли лидирующие позиции ни по числу занятых, ни по объему производимой продукции. На них господствовали низшие формы промышленного производства, и им не удалось завоевать решающие позиции на внутреннем рынке.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Страны Востока постоянно зависели от импорта машинного оборудования – средств производства и необходимых потребительских товаров – средств потребления. Например, в Бирме с 1869 по 1937 г. производство риса возросло в стоимостной оценке с 24 млн до 258,9 млн рупий, или более чем в 10 раз. На столько же увеличился за этот период и экспорт риса. В стране постоянно наращивались темпы производства как старой, так и новой продукции, казалось бы, таким образом создавались необходимые условия для общего экономического роста, интеграции национальной экономики, развития внутреннего рынка. Но ничего подобного в больших масштабах не произошло. Бирма, экспортируя большую долю производимой продукции в Европу, Америку, Африку (в 1937 г. на 120 млн рупий) и в Азию (на 371,4 млн рупий), ввозила потребительские товары, включая продовольствие, ткани, шерсть, обувь, промышленное и техническое оборудование, и, следовательно, была зависима от внешней торговли, основные рычаги которой находились в руках метрополии.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Бирма не единственный пример, когда количественный рост производства не обусловил столь же больших качественных сдвигов. Французский империализм превратил Вьетнам в поставщика риса на полуколониальный китайский рынок. До начала 1930-х гг. Китай оставался не только главным для Вьетнама рынком сбыта риса, но и основным поставщиком промышленных изделий и некоторых видов продовольствия. Его доля в импорте этой колонии Франции еще в 1918 г. составляла 41 % и продолжала возрастать. Но в 1932 г. Франция окончательно монополизировала импорт Вьетнама – ее доля составила 80 %. Вьетнам стал вторым после Алжира рынком сбыта французских хлопчатобумажных тканей и другой продукции.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;На протяжении всей первой половины XX в. в странах Востока сохранялись в довольно значительных пропорциях докапиталистические формы несельскохозяйственного производства – ручное ткачество, прядение, плетение, ручное изготовление керамической посуды, различных орудий труда из металла и дерева – и низшие формы капиталистического производства (которые, впрочем, не будут изжиты и в послеколониальное время).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Современное фабрично-заводское производство, финансово-кредитные учреждения, банки, торговые фирмы, новые виды транспорта насаждались «сверху» и принадлежали исключительно национальному капиталу (частному и акционерному). Формирование местной буржуазии и современного национального промышленного производства было вторичным (производным) и происходило за счет подключения к капиталистическому предпринимательству в промышленных сферах компрадоров, сотрудничавших с иностранным капиталом, торговцев, ростовщиков, бюрократов, обуржуазившихся землевладельцев (новый тип помещика, называемый иногда в литературе либеральным помещиком). В целом не наблюдалось массового роста мелкотоварного производства в промышленности – генезиса капитализма «снизу». Ремесленники оставались мелкими товаропроизводителями, и их превращение во владельцев мастерских, например, происходило крайне редко.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Демократический путь развития капитализма «снизу» в результате широкого включения в него ремесленников и представителей всех разновидностей домашней промышленности блокировался.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;С одной стороны, его развитию препятствовала деятельность метрополий в колониях и индустриально-развитых стран в полуколониях (в первую очередь их промышленным производством и контролем над внешней торговлей). С другой – предпринимательством местных привилегированных социальных слоев, которые в изменившихся условиях либо сотрудничали с иностранным капиталом (институт компрадорства), либо самостоятельно на свой страх и риск открывали и осваивали новые виды деятельности в сфере промышленности, финансов, кредита и т. п. Нередко при этом формирующаяся (в том числе и таким образом) местная буржуазия вестернизировалась, меняя свое прежнее мировоззрение, поведение, образ жизни.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Синтез современного и традиционного в промышленности осуществлялся, как и в аграрном секторе, не столько спонтанно, в процессе естественного поступательного развития, при котором столкновение, взаимодействие старого и нового происходили органично и закономерно, сколько посредством насильственного включения промышленных отраслей колонии в систему капиталистических мирохозяйственных связей, а также насаждения в колониях «сверху» современного фабрично-заводского производства в промышленности, строительстве, на транспорте, внедрения капиталистических методов эксплуатации рабочего класса, буржуазной системы управления и т. д.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Взаимодействие и взаимосвязь, а впоследствии синтез современного и традиционного были поэтому не везде перспективными и успешными. Новое появлялось и распространялось, подчиняя, вытесняя традиционное или сосуществуя с ним, прежде всего в крупных городах или специальных европейских поселениях, осуществлявших связи (промышленные, торговые, административные и т. п.) с метрополией, а также на побережье, где развивалась промышленность, инфраструктура и экспортное земледелие. Традиционное из-за ограниченных контактов с привнесенным современным удерживалось, а порой «замыкалось» во внутренних глубинных районах, мало связанных с территориями, подвергшимися трансформации. В этих отдаленных районах и провинциях доминировали традиционное производство, прежний образ жизни, старые системы образования, социальных отношений, ценностей, управления. Традиционное и современное как бы имели свои своеобразные территориально-географические, экономические и социальные границы в воспроизводстве общественной жизни практически на протяжении всего XX в.<br>
<br><br><br><h3>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Глава 12<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;ЭКОНОМИЧЕСКОЕ РАЗВИТИЕ В ПОСТКОЛОНИАЛЬНЫХ УСЛОВИЯХ<br></h3><br><h3>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Наследие колониальной экономики<br></h3>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Многоукладного экономики и особенности развития восточного капитализма. В послевоенный период большинство стран Востока по-прежнему испытывало на себе давление иностранного капитала, сохранялись многие особенности синтеза элементов капиталистического производства с традиционной многоукладностью экономики. С момента достижения независимости развитие капитализма ускорилось.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Сохранение различных укладов в странах Востока обусловлено спецификой зарождения и развития капитализма в бывших колониях и полуколониях. После завоевания независимости в развивающихся странах, как и в послереволюционной России, существовало пять типов экономических укладов: 1) докапиталистический (патриархальное, натуральное, полуфеодальное и феодальное хозяйства); 2) мелкотоварное и мелкокапиталистическое производство, основанное преимущественно на ручном труде; 3) частнохозяйственный капитал (мастерские, фабрики и т. п.); 4) государственный капитализм; 5) иностранный капитал.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;До промышленного переворота и перехода к фабрично-заводскому производству (XIX в.) колонизаторы не могли оказывать существенное влияние на социально-экономическое развитие подвластных стран. Они использовали их лишь как источник колониальной добычи. На Востоке сохранялись родоплеменные, рабовладельческие и феодальные отношения. Промышленная революция привела не только к изменению форм эксплуатации колоний, но и к возрастающему воздействию колонизаторов на их экономику. Обмен товарами между метрополиями и колониями способствовал ускоренному развитию в колониальных странах товарно-денежных отношений, на базе которых начали возникать первые ростки капиталистического предпринимательства. Однако, едва зародившись, восточный капитализм сразу встретился с двумя препятствиями – феодализмом и иностранным капиталом, стремившимся подчинить начавшиеся процессы своим интересам. Перед лицом столь сильных врагов в национальном капитализме проявились две сравнительно самостоятельные тенденции, одну из которых представляла мелкая и мельчайшая буржуазия (чаще всего предбуржуазия) спонтанного происхождения, а другую – привилегированная, тесно связанная с иностранным капиталом «верхушечная» буржуазия.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В эпоху империализма капитализм стал усиленно «пересаживаться» в колонии, что ускорило их развитие. Переплетаясь и частично сливаясь, привнесенный и местный капитализм образовывали своеобразный симбиоз, в котором сохранялись специфические черты местного предпринимательства. Новые и все более передовые методы капиталистического производства навязывались колониям и полуколониям «сверху». В результате к моменту освобождения в странах Востока возникла многослойная структура экономики и общества, в котором «старые» отношения сохранялись и продолжали существовать.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;К основным условиям развития восточного капитализма можно отнести следующие: 1) отсутствие свободной конкуренции; 2) колониальный грабеж, препятствовавший закономерным процессам капиталистической эволюции, в том числе первоначальному накоплению капитала; 3) воздействие колонизаторов, сначала влиявших на социально-экономическую обстановку колоний в нужном им направлении, а затем навязывавших «передовые» формы капиталистического производства в условиях сохранения «старых» хозяйственных отношений; 4) «перепрыгивание» закономерных этапов генезиса капитализма до возникновения новых видов предпринимательства; 5) сравнительно краткосрочный период капиталистической эволюции.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;После завоевания странами Востока политической независимости их капиталистическое развитие неизмеримо ускорилось. Но оно шло не путем вызревания передовых форм предпринимательства внутри развивающихся государств, а преимущественно путем заимствования «новых» видов капитализма на Западе и укрепления «верхушечного» капитала с помощью государства.<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Типичные виды капитализма в послевоенный период. В результате своеобразного развития капитализма, а также воздействия империалистических государств в странах Востока образовалось три основных вида капитализма: 1) растущий «снизу», 2) развивающийся преимущественно «сверху», 3) государственный капитализм.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Капитализм, растущий «снизу», из недр мелкотоварного производства – наиболее массовый, в известном смысле «демократический» капитализм, составляющий материальную основу существования многочисленных слоев, прослоек, групп и подгрупп мелкой буржуазии и мелкобуржуазных кругов. При анализе мелкокапиталистического производства исследователи часто сталкиваются с большими трудностями. Дело в том, что это предпринимательство не только весьма подвижно, но и очень плохо учитывается буржуазной статистикой. Причем критерии определения «мелкого производства» весьма разнообразны. В Индии, например, к мелкой промышленности относятся предприятия с числом занятых от 50 до 100 человек. В Индонезии и Турции в эту же категорию включаются предприятия, на которых занято менее 10 рабочих и отсутствует механический двигатель.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Если привести все эти критерии к одному среднему, то мелкая промышленность должна состоять из предприятий с числом рабочих не более 50 человек, капиталом, не превышающим 10 тыс. долл., и с преобладанием ручного труда. В экономике развивающихся стран мелких промышленных предприятий абсолютное большинство. Они составляют не менее &nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br>/&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br> всех промышленных объектов практически любой восточной страны, но их продукция, как правило, не превышает 30 % общего объема производства.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Предприятия низших форм капиталистического производства (ремесленно-мануфактурные) крайне неустойчивы, нередко они находятся на грани разорения из-за конкуренции фабричного производства, отсутствия поддержки со стороны государства, нехватки средств, сырья. Однако в то время как одни из них исчезают, другие появляются, но уже в другом месте. Такая подвижность обусловлена незавершенностью процесса первоначального накопления капитала и процесса вызревания современных форм капитализма, сохранением полунатурального и мелкотоварного укладов. Это свидетельствует о том, что развитие капитализма «сверху» все время продолжается, охватывая значительные слои населения, различные отрасли промышленности и сельскохозяйственное производство.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Следует отметить, что в последние годы в странах Востока в связи с развитием крупного предпринимательства активизировался процесс зарождения мелкой буржуазии. Создание крупных предприятий, как правило, сопровождается не только разорением «самостоятельных» производителей, но и появлением мелкой буржуазии, непосредственно связанной с крупным капиталом и как бы продолжающей «на дому» заводское производство.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Доходы буржуазии ряда стран Востока распределяются следующим образом: на крупную и крупнейшую буржуазию, которая составляет около 1 % от общего числа капиталистов, приходится 60–70 % всех прибылей, на среднюю – около 20 %, а на мелкую, составляющую почти 90 % численности всей буржуазии, – только 10–15 %. Часто этот доход намного меньше заработной платы квалифицированного рабочего. Как условия развития мелкого предпринимательства, так и его положение в системе производства способствуют росту недовольства мелких собственников, их антагонизма с крупной буржуазией.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Капитализм, развивающийся преимущественно «сверху», – крупный и монополистический капитал стран Востока. Этот капитал играет решающую роль в экономике развивающихся стран, несмотря на то, что мелкое предпринимательство численно растет быстрее.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Вместе с тем такой капитализм в развивающихся странах имеет ряд особенностей. Главная состоит в том, что он является следствием заимствования местными предпринимателями форм организации бизнеса и эксплуатации рабочего класса, распространенных в развитых капиталистических странах. Этот капитализм составляет «надстройку» над слаборазвитой экономикой, не прошедшей еще всех этапов эволюции от менее развитых форм предпринимательства к более развитым.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Крупный и монополистический капитал во многих сравнительно развитых государствах Африки (Нигерия, Берег Слоновой Кости, Сенегал и др.) уже достаточно проявил себя. Наиболее прочные позиции у него в Индии, Пакистане, Турции, Таиланде, Малайзии и некоторых других странах. Тенденция к образованию подобного капитала существует практически во всех капиталистически развивающихся странах Азии и Африки. Бюрократическая буржуазия, экономическое господство которой в значительной мере базируется на политической власти узкого круга частных предпринимателей или их ставленников, также является лишь разновидностью восточного монополистического капитала (Индонезия, Тайвань, Южная Корея и т. д.), формирующегося под руководством и контролем коррумпированного бюрократического государства.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В Индии в середине 1970-х гг. действовало около 75 монополистических групп, 20 крупнейших из которых возглавлялись корпорациями «Бирла», «Тата», «Мафатлал», «Сингхания», «Скиндия», «Тхапар» и др. Каждая группировка объединяла десятки компаний, действовавших в подавляющем числе отраслей промышленности, сельском хозяйстве, финансах, торговле. Объем производства предприятий, принадлежавших индийским монополиям, исчислялся в 1975/76 г. миллиардами рупий («Бирла» – 15,2 млрд, «Тата» – 12,1 млрд и т. д.), прибыль (после вычетов налогов) достигала сотен миллионов рупий. С 1972 по 1982 г. активы 20 крупнейших монополий страны и подчиненных им корпораций увеличились с 28,8 до 89,9 млрд рупий.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;По сведениям индийских источников, на долю монополий приходится около 100 % производства алюминия, автомобилей, оборудования для цементной промышленности, шарикоподшипников и синтетического каучука, более 90 % оборудования для производства хлопчатобумажной продукции, холодильников, искусственного волокна и автопокрышек, свыше 60 % производства ферромарганца и стальных труб, 70 % оборудования для производства сахара, электромоторов и цемента, более 60 % тракторов, трансформаторов, радиоприемников, швейных машин и бумаги, 50 % оборудования для бумажной промышленности, производства каустической соды, велосипедов и т. д. Индийские монополистические группы контролируют многие частные банки страны, они не только установили монополию на экспорт целого ряда товаров в зарубежные страны, но и успешно вкладывают капиталы в соседних государствах.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В Пакистане местный монополистический капитал возглавляют 6 групп: «Хабибы», объединяющие 45 компаний (сумма активов – около 7 млрд рупий), «Сайголы» – 28 компаний (6 млрд), «Адамджы» – 21 компания (3 млрд), «Дауды» – 21 компания (1,5 млрд), «Шейх М. М. Исмаила» – 35 компаний (1 млрд), «Фанси» – 46 компаний (около 1 млрд рупий). По утверждению пакистанских ученых, экономическая власть в стране концентрируется в руках 20 семейств, которые контролируют 70 % цензовой промышленности, 99 % всех страховых фондов и 80 % общей суммы банковских операций.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В Турции сравнительно небольшая группа частных компаний, составляющая около 3 % от общего числа акционерных обществ страны, контролирует 80–85 % акционерного капитала и присваивает ежегодно минимум 80 % доходов всех компаний. Верхушку этой группы составляют 25–30 обществ (из 6 тыс. имеющихся в стране), среди которых наиболее крупные «Коч холдинг», «Сабанджи холдинг», «Чукурова холдинг», Деловой банк и др. Каждая из ведущих компаний контролирует десятки акционерных обществ, большинство из которых монополизировали производство и сбыт определенных видов товаров, их реализацию, кредитные и страховые операции и т. д. В 1960– 1970-е гг. в Турции окончательно сформировался государственно-монополистический капитализм (ГМК), который, разумеется, имеет многие специфические черты.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;О мощи ведущих турецких монополистических групп можно получить представление из сообщения газеты «Тюркие постасы», которая писала, что сумма запродаж 500 крупнейших турецких фирм составляла в 1981 г. 2,6 трлн лир, а доходные статьи государственного бюджета в том же году – 1,5 трлн лир. Сумма запродаж фирмы В. Коча исчислялась 2533 млн долл. По оценкам американской прессы, ведущие турецкие монополии («Коч холдинг» и «Сабанджи холдинг») занимают ныне 186 и 189 места среди 500 крупнейших корпораций мира.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Монополистический капитал успешно действовал в дореволюционном Иране (до 1979 г.), где 45 семейств контролировали 85 % компаний. Ведущими группами монополистического капитала были концерн «Шахрияр» (владелец Али Резаи), общества «Мелли», «Парс», «Хавар», «Сепента» и т. д. Иранские монополии контролировали производство и сбыт металлов, проката, бытовых приборов, обуви, автомашин, хлопчатобумажных тканей, искусственного волокна, предметов бытовой химии и т. д. Ежегодные прибыли крупнейших промышленно-финансовых объединений Ирана, по официальным сведениям, превышали 30 %.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Аналогичные тенденции наблюдались и в других перечисленных выше странах. В наиболее экономически развитых из них можно отчетливо наблюдать слияние не только промышленных и банковских компаний и образование финансового капитала, но и переплетение последнего с государственными корпорациями и формирование государственно-монополистического капитализм а. Такой капитализм (разумеется, имеющий национальные особенности) возник в результате взаимодействия крупного частного капитала стран Востока, государственного капитализма и в ряде случаев – иностранного капитала, как правило, в форме транснациональных корпораций. ГМК на Востоке появился в результате слияния национальных монополий с государством, что дало ряд преимуществ и выгод национальным корпорациям, которые тем самым вступали в соперничество с ТНК и банками, а также с капитализмом, растущим «снизу».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Становление ГМК в странах Востока имеет свои особенности. Он возникает в сравнительно экономически отсталых странах в условиях незавершенности закономерных процессов капиталистической эволюции, преобладания низших форм капиталистического производства, особенно в сельском хозяйстве. В большинстве случаев государство выступает организатором национальных монополий, оказывает им всестороннюю помощь и поддержку. При этом монополизация капитала опережает рост монополий в сфере материального производства.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Нередко возникновение ГМК стимулирует военно-бюрократическая государственная элита, заинтересованная в увеличении прибылей путем внедрения новейших форм организации бизнеса и форм эксплуатации трудящихся. Так, в Иране национальный ГМК возник в результате деятельности проамериканского шахского режима, и, естественно, он оказался «надстройкой» над слаборазвитой экономикой страны. В Саудовской Аравии решающую роль в становлении ГМК сыграл феодально-абсолютистский режим, получающий огромные доходы от продажи нефти. Аналогичная ситуация имеет место в Кувейте, Омане, Бахрейне, Катаре, Объединенных Арабских Эмиратах. Возникновение ГМК изменяет экономическое положение государств и классовую структуру, влияет на социальное развитие общества.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Сравнительный анализ статистических источников стран, в которых возникли национальные монополии и ГМК, свидетельствует о том, что степень концентрации производства и капитала, прежде всего банковского, а также мощь крупнейших монополий достигли в них приблизительно одинакового уровня. В Индии, Пакистане, Турции и Таиланде основная часть национального банковского капитала контролируется практически двумя-пятью банками. Национальные монополии здесь достаточно мощные. Они достигли такого уровня развития, когда в состоянии оказывать давление на экономику не только своей, но и некоторых сопредельных стран.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Например, в 1973 г. индийские монополии действовали в 27 государствах и вели совместные операции с монополиями Великобритании, Канады, США, Ирландии, Ирана, Сингапура, Таиланда, ФРГ, Шри-Ланки и т. д. В каждом из этих государств действовали смешанные компании. Монополистический капитал афро-азиатских стран стремится к сотрудничеству с империалистическими монополиями, к получению от них помощи, кредитов, лицензий и т. д. Так, около 20 монополистических групп Индии в 1970-х гг. находились под контролем иностранного капитала. Монополистический капитал Турции и Пакистана взаимодействует с империалистическими монополиями, которые помогли ему наладить производство автомашин, тракторов, химических товаров, радиоэлектроники, вооружения и т. д. В союзе с местным монополистическим капиталом ТНК проникли в химическую, металлургическую, машиностроительную, автомобильную, самолето– и вертолетосборочную, атомную, уранодобывающую и другие отрасли промышленности многих стран Востока. Таким образом, монополистический капитал стран Азии и Африки стал главным союзником империализма и проводником его политики в своих государствах.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Вместе с тем следует отметить, что монополистический капитал стран Востока генетически был (и частично остается) больше связан не со сферой производства, а со сферой обращения – с кредитом и торговлей. Если в странах Европы образование финансового капитала происходило по мере концентрации промышленного и банковского капиталов, их постепенного переплетения, то на Востоке банковский капитал играл ведущую роль. В настоящее время в этих странах крупнейшие банки являются подлинными «верховными правителями» не только в торгово-финансовой области, но и в промышленности, на которую эти учреждения распространяют свое влияние и контроль. По масштабу и характеру кредитных операций взаимодействия с государством, принадлежности уставного капитала банков можно определить как уровень развития местного предпринимательства, так и степень самостоятельности национального капитала.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Банковский капитал не только наиболее удобная и прибыльная сфера деятельности для национального капитала, но и самая концентрированная, что ставит этот капитал в особо привилегированное положение. Именно поэтому правящие круги многих «молодых» стран, как правило, наиболее тесно связаны с банковским капиталом и контролируемыми им торгово-финансовыми предприятиями (торговыми и посредническими компаниями, страховыми и кредитными обществами и т. п.).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Банковский капитал имеет потенциально большие возможности вступать в деловые отношения с империалистическими монополиями, становиться посредником между ними и национальными предприятиями, превращаться в «партнера» международных монополий. Вследствие этого в некоторых развивающихся странах именно банки и крупные торговые фирмы чаще всего используют империалистические методы организации деятельности. Эти обстоятельства учитываются международными монополиями, которые охотнее всего вступают в соглашение именно с банками стран Азии и Африки.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Итак, для современного крупного и монополистического капитала стран Востока характерны следующие основные черты: концентрация и централизация прежде и скорее всего не в производительных отраслях, а в области банковского дела и торговли; стремление к связям с иностранными монополиями путем привлечения финансовой и технической помощи из-за границы; стремление использовать помощь и поддержку национального государства и государственных организаций в своих интересах для установления и укрепления монопольного положения в любой сфере деятельности; применение как самых отсталых, так и новейших методов организации производства.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В условиях недостаточной зрелости товарно-денежных отношений, сохранения значительных пластов малопроизводительных укладов монополия в кредитно-финансовой и торговой сферах, а затем и в промышленном производстве может быть установлена и при сравнительно незначительном (по абсолютным размерам) денежном капитале, если тот концентрируется в руках одного человека или семьи, пользуется поддержкой государства или иностранного капитала. Это часто становится причиной особо ожесточенной борьбы между различными группировками буржуазии за влияние на государственный аппарат.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Распространяя свое влияние, крупный капитал и монополии играют огромную роль в формировании структуры национального капитализма стран Востока. Монополистическая надстройка, с одной стороны, представляет собой как бы «самостоятельный» вид эволюции национального капитала, а с другой – подавляет капитализм, развивающийся «снизу», на базе мелкотоварного производства. Таким образом, создается тугой узел сложнейших и острейших противоречий между отдельными ветвями капиталистической эволюции. Противоречия усиливаются по мере распространения капиталистических отношений на все новые и новые районы и сферы деятельности.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Огромную роль в странах Востока играет также государственный капитализм. Практически он встречается на Востоке везде, где есть капитализм и где государство так или иначе сотрудничает с этим капитализмом, выступает стимулятором или регулятором его зарождения и развития.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Доля государственных инвестиций в развивающихся странах, составлявшая в 1950-х гг. примерно 25–35 % общей суммы капиталовложений в экономику, в конце 1960-х гг. выросла до 45–55 %. При довольно значительных по странам колебаниях удельного веса государственного сектора в народном хозяйстве в общем в нем занято 10–25 % самодеятельного населения и вырабатывается 5—30 % валового национального продукта. В Индии, например, удельный вес государственного сектора в основном капитале в 1956–1961 гг. составлял 15 %, в 1960–1961 гг. – 25,6 %, в 1975–1976 гг. – около 52,1 %. В начале 1970-х гг. инвестированный капитал государственных обществ в совокупности достигал 45 % капитала всех компаний Индии. На долю государства приходилось 62 % выпуска чугуна, 45 % проката, 68 % производства цинка, 77 % удобрений, 48 % выпуска станков, 52 % добычи нефти и т. д. После национализации (по закону от 19 июля 1969 г.) банков с депозитами свыше 500 млн рупий доля государственного сектора в организованной кредитной системе страны возросла и достигла почти 84 % по активам и депозитам. Эти показатели намного выше соответствующих данных по такой стране, как Турция, где в это же время активы государственных банков составляли примерно 65 % всех банковских активов страны.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Главное отличие государственного капитализма стран Востока от ГМК состоит в том, что первый в значительной мере выполняет важнейшую функцию по защите национальной экономики от проникновения империалистических монополий и созданию максимально благоприятных условий для развития местного предпринимательства, в то время как второй есть результат «перезрелости» капитализма империалистических стран и целиком поставлен на службу монополиям. Тем не менее в некоторых капиталистически развивающихся странах Востока, как уже говорилось, государственный капитализм вступает в тесное взаимодействие с местным монополистическим капиталом и начинает приобретать черты ГМК.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Наконец, отличие государственного капитализма стран Востока от госкапитализма в условиях диктатуры пролетариата (советской власти) состоит в качественно иной политической основе его зарождения и развития. Некоторые формы и функции такого госкапитализма, несомненно, и сегодня существуют в странах Азии и Африки. Многие буржуазные общественные деятели и ученые не скрывают, что исторический опыт СССР и теоретические разработки советских ученых сыграли важнейшую роль в целенаправленной политике молодых государств в области экономики, особенно в планировании экономического развития.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Таким образом, своеобразие государственного капитализма в странах Востока определяется существующей там экономической ситуацией и специфическими политическими условиями. Государство в странах с отсталой экономикой в век научно-технической революции и ускоренного развития производительных сил не может не вторгаться в сферу экономики, не выступать инициатором, организатором, стимулятором развития национальной промышленности, модернизации сельского хозяйства. То, какие классы или коалиции каких социальных прослоек используют государственный капитализм для отстаивания экономической самостоятельности и укрепления своих позиций, зависит от общей социально-политической обстановки в каждой конкретной стране, расстановки классовых сил и характера государственной власти. В большинстве стран Востока мелкая буржуазия по своему положению ближе к рабочим и крестьянам, чем к средней и тем более крупной буржуазии. Иначе обстоит дело в нефтедобывающих странах, прежде всего в аравийских монархиях. Однако повсеместно мелкая буржуазия, так же как средняя и крупная, считает, что она нуждается в защите от пролетариата и крестьянства и поэтому выступает сторонницей «сильной власти». Такую власть в этих странах чаще всего представляет офицерство.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Вообще государство никогда не препятствовало развитию частного предпринимательства и не сдерживало его, хотя темпы, формы и методы воздействия на него менялись, иногда они были направлены против отдельных представителей или групп буржуазии.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В целом государство и правящие круги с помощью госкапитализма могут содействовать скорейшему устранению докапиталистических пережитков в экономике, развитию национального предпринимательства, укреплению экономической самостоятельности и политической независимости. Государственный капитализм в известной мере позволяет решить сложную проблему накоплений, увеличить емкость внутреннего рынка, более эффективно использовать резервы для развития современных отраслей промышленности, внедрять новейшие методы организации производства, ускорить подготовку квалифицированных кадров и даже поднять уровень жизни населения и т. д.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Рост государственно-капиталистического сектора и активность государства в экономике наблюдаются практически во всех странах Востока. Это стало для них типичным явлением.<br>
<br><br><h3>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Основные модели современного экономического развития<br></h3>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Особенности экономического развития стран Востока. Экономическое развитие стран Азии и Африки во второй половине XX в. – процесс крайне противоречивый и неравномерный. За последние десятилетия значительно изменился сам облик Востока. Конечно, и раньше восточный мир не был единым и однородным, страны Востока существенно различались по уровню развития, культуре, религиям и многому другому. Но при этом всегда было нечто общее, что отличало Восток от Запада. Это общее – господство командно-административной системы в экономике, принижение роли свободной частной собственности, зависимый и слаборазвитый рынок, бесправное положение подданных. Рассмотрим основные модели, в рамках которых осуществляется экономическое развитие стран Востока: японскую, индийскую, африканскую, марксистскую.<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Японская модель развития. К группе стран, объединяемьгх в рамках данной модели, относятся Япония, Южная Корея, Сингапур, Тайвань и Гонконг (присоединенный в 1997 г. к Китаю, но сохранивший свои экономические стандарты, согласно знаменитому лозунгу Дэн Сяопина: «Одна страна, две экономики»), а также с некоторыми оговорками ряд стран Юго-Восточной Азии, прежде всего Индонезия и Таиланд.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Эти страны зримо сближаются с еврокапиталистическим стандартом по многим основным параметрам: для них характерно полное, практически абсолютное господство рынка и свободная конкуренция частных собственников. Здесь важно оговориться, что речь идет отнюдь не о примитивной базарной конкуренции мелких частников, отбивающих друг у друга покупателей или заказчиков. Такого рода ситуация была нормой для капиталистического рынка на более ранних этапах его формирования. В современном мире он представляет собой явление гораздо более сложное. Велика здесь и патронирующая роль государства, и контролирующая роль системы налогов, пошлин, банковских процентов и учетных ставок и т. д.; огромную роль играет искусство маркетинга и мощных капиталистических объединений, в том числе ТНК. Словом, современный рынок – очень сложное и весьма развитое финансово-экономическое хозяйство, к регулированию которого во всех странах, включая самые развитые капиталистические, так или иначе причастно государство (впрочем, речь не идет о госкапитализме как секторе хозяйства, а только о патронирующе-контролирующей функции власти, способствующей созданию наиболее благоприятного режима для своих, но в то же время приемлемого для всех других). Чем более развит рынок, тем эффективнее он влияет на экономику страны. Рынок, соответствующий данной модели, не терпит посторонних иноструктурных вкраплений. Чем больше развит государственный (госкапиталистический) сектор со всеми присущими ему элементами неэффективного хозяйствования, тем меньший эффект дают рыночные связи, а экономика сталкивается с большими трудностями.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Оптимальным примером решения этих сложных проблем является Япония. Государство здесь напоминает чуткий барометр, моментально реагирующий на экономические затруднения и принимающий почти автоматически меры, необходимые для регулирования рынка. Не будучи само втянуто в экономику через какие-либо госкапиталистические предприятия, оно тем не менее осуществляет хозяйственное регулирование посредством экономической политики. И за счет этого японская экономика приобретает дополнительные очки в конкуренции с другими.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Государство в Японии давно, по меньшей мере с послевоенного времени, является инструментом для обеспечения эффективного функционирования хозяйства страны, но при этом сохраняет за собой все остальные функции, необходимые для нормального развития общества. Главное, оно перестало быть традиционно-восточным и стало едва ли не более государством еврокапиталистического типа, чем страны Западной Европы или США. И это справедливо не только в отношении государства, но и для многих остальных элементов еврокапиталистической структуры, включая институты демократии, правовые да и многие другие стандарты. Но что характерно, при всем том Япония не перестала быть Японией: оставив по многим показателям позади себя передовые государства Европы, она не потеряла своего лица, осталась страной Востока, причем в этом ее сила и даже преимущество перед Европой. Пример тому – достаточно гармоничное сотрудничество «труда» и «капитала», о чем свидетельствуют высокая дисциплина труда и отсутствие забастовок (корни такого сотрудничества социопсихологически и институционально восходят к нормам конфуцианства). В общем, Япония – убедительный пример гармоничного и во многих отношениях весьма удачного, едва ли не оптимального синтеза традиции и новаторства в современном мире.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;По пути Японии сегодня идут и некоторые другие страны. Для всех них, что и позволяет отнести их к японской модели, свойственно господство рыночных отношений и вовлечение подавляющего большинства населения в сферу такого рода связей. Характерно и укрепление системы государственного воздействия. Наиболее заметен такого рода процесс в Южной Корее. В свое время государство восточно-автократического типа здесь, как и на Тайване, немало сделало для трансформации традиционной структуры и приспособления населения к существованию в условиях рыночной экономики. Как только успехи на этом пути были достигнуты (что прежде всего проявилось в значительном улучшении уровня жизни), автократическое государство как силовой административный институт стало отходить на задний план, уступая место более подходящим для эффективного функционирования рыночной экономики демократическим институтам. Разумеется, при этом Корея осталась Кореей, так же как и населенные китайцами автономно существующие территории (Тайвань, Гонконг) не утратили своего «китайского» лица. И тем более сохранили свою самостоятельность Таиланд и Индонезия, что выражается в существовании многих прежних традиций, норм и принципов жизни.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Важнейшим обстоятельством является то, что те традиции данных обществ, которые могли помешать модернизации их структур, ослаблены или видоизменены. Те же, что не мешали этому процессу, сохранились, пусть подчас и в несколько измененной форме. Но все же именно влияние традиции позволяет этим странам сохранить самобытность, хотя это уже иная традиция: не та, что задавала тон веками, а та, что гармонично слилась с наиболее важными элементами западнокапиталистической структуры. Именно это и привело к синтезу, т. е. к созданию качественно нового стандарта. Феномен современного синтеза (в отличие от навязанного ранее колониального) и является определяющей характеристикой стран японской модели.<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Индийская модель развития. Вторая, индийская, модель значительно отличается от первой, японской, тем, что развивающиеся подобным образом страны крайне неоднородны. К ним относится большая группа стран Азии и Северной Африки: Индия, Пакистан, Бангладеш, Иран, – а также большинство арабских стран, например, Египет, Алжир. Их объединяет то, что они достаточно успешно развиваются по западнокапиталистическому пути развития, но во многом сохранили свою традиционную внутреннюю структуру (что качественно отличает эти страны от государств японской модели развития).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Практически это значит, что заметная часть страны и ее населения (речь преимущественно о городах, хотя и не только о них) уже существует в рамках новой, трансформированной по капиталистическому образцу экономики, что в масштабах государства в целом активно функционируют важные элементы еврокапиталистической структуры – многопартийная система, демократические процедуры, европейского типа судопроизводство и т. п., но в то же время большая часть населения, подчас подавляющее его большинство, по-прежнему ведет привычный образ жизни и лишь едва затронута нововведениями и переменами. И хотя обе части активно контактируют друг с другом, они остаются обособленными и живут каждая по своим законам, составляя, однако, единый организм.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Налицо упоминавшийся уже применительно к колониальным структурам недавнего прошлого феномен симбиоза, или колониального синтеза. Суть его в том, что сохраняется какая-то грань, незримо, но жестко отделяющая одних, преодолевших барьер традиции, от других, которым пока что не удается это сделать. Такая грань существовала везде, в том числе и в странах первой модели. Но там ее удалось сравнительно быстро преодолеть, здесь же это сделать сложнее в силу глубины традиции, ее религиозно-цивилизационного фундамента. Для того чтобы эта грань исчезла, необходимо время и благоприятные обстоятельства.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В любой из стран данной модели активно идет процесс экономического роста, укрепляются многие элементы структуры европейского типа, но этому мешают экономическая отсталость сельского населения, социопсихологические стереотипы массового сознания и связанные с ними жесткие формы социального бытия. Особенно это заметно в Индии с ее системой общин и каст и в странах ислама.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Какова динамика развития стран этой группы? Для всех них характерно заметное поступательное движение в сторону постепенного сближения с европейской моделью капитализма. В частности, это хорошо прослеживается на примере, хотя и медленного, изменения роли государства в экономике, что особенно заметно там, где государство традиционно наиболее сильно, прежде всего в странах ислама. Дело в том, что усиление влияния еврокапиталистического сектора экономики и упрочение позиций политической, правовой и иной культуры европейского типа ведет к постепенному отказу от командно-административных и бюрократических методов управления.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Вариантом второй модели следует считать примыкающую к странам этой группы, но по ряду важных параметров отличную от нее группу арабских нефтедобывающих монархий (Саудовская Аравия, Кувейт, Бахрейн, Катар, Оман, Объединенные Арабские Эмираты). Здесь тоже симбиоз, тоже резкое, даже бросающееся в глаза сосуществование двух секторов хозяйства, двух частей населения в пределах каждого из государств, но, в отличие от стран первой группы той же модели, нет заметных признаков «европеизации» производства и занятых в нем рабочих и управляющих. Симбиоз построен не просто на контрасте, но и как бы на сепарации, сознательном отделении коренного населения (или по меньшей мере его большинства) от современного сектора хозяйства и соответствующей ему инфраструктуры (то и другое функционирует в основном благодаря усилиям мигрантов, тогда как местное население выступает преимущественно в качестве получателей ренты).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Как в целом следует расценивать положение стран индийской модели? Общее для всех них то, что они в принципе находятся в состоянии определенного равновесия, устойчивой стабильности. Экономика их если и не процветает, то во всяком случае вполне может обеспечить существование государства и народа. В регулярной помощи эти страны не нуждаются, и у них даже есть определенные перспективы экономического роста. От стран первой, японской, модели их отделяет определенная дистанция, несмотря на то что по доходу на душу населения некоторые нефтедобывающие страны (это относится не только к арабским монархиям и Ливии, но и, например, к Брунею) могут соперничать с той же Японией. Дело ведь не только и не столько в доходе, сколько во внутренней структуре, в динамичности самой модели. Следует отметить и политическую стабильность, характерную для большинства стран второй модели. Определенное беспокойство связано с демографической проблемой, особенно ощутимой в Индии, крупнейшей из всех стран этой группы. Пока что успехи «зеленой революции» (реформ, направленных на оздоровление экономики) в Пенджабе и некоторых других районах, развивающихся по еврокапиталистическому образцу, позволяют компенсировать резкий рост населения, хотя миллионы жителей все еще находятся буквально на грани голода. Естественно, что при любом неблагоприятном повороте событий положение может резко ухудшиться.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;И все-таки, при всех оговорках, положение стран, развивающихся в рамках индийской модели, достаточно устойчиво. В некоторых из них намечается тенденция к преодолению ситуации симбиоза, к перерастанию колониального синтеза в современный.<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Африканская модель развития. Для стран этой модели, – а они численно преобладают, да и по количеству населения, особенно с учетом темпов прироста, весомы, – типично не столько развитие и тем более стабильность, сколько отставание и кризис. Именно здесь отставание наиболее заметно и ситуация наименее перспективна. К странам этой модели относится подавляющее большинство африканских государств, некоторые страны исламского мира, в частности Иордания, Йемен, Афганистан и Бангладеш, а также такие бедные азиатские страны, как Лаос, Камбоджа, Бирма и т. п.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Хотя в большинстве этих стран западный капитализм достаточно развит, но все же он представляет собой лишь незначительный сектор в традиционной мелкотоварной экономике. В строгом смысле слова применительно к странам этой модели тоже можно говорить о симбиозе, ибо сосуществование современного и традиционного секторов очевидно. Но если в странах индийской модели симбиоз как феномен сопровождается внутренней устойчивостью и явной позитивной динамикой в сторону укрепления экономической базы и даже развития по направлению к будущему современному синтезу, то в странах африканской модели положение иное. Лишь немногие из них со временем и при благоприятном стечении обстоятельств имеют шансы передвинуться в ряды стран индийской модели, т. е. добиться некоторой внутренней устойчивости и самообеспечения. В большинстве своем страны африканской модели обречены на отставание, причем разрыв между ними и развитыми странами долго еще, видимо, будет только возрастать.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Причины этого очевидны: здесь и низкий исходный уровень развития, и отсутствие либо слабость имеющегося религиозно-цивилизационного фундамента, и скудость природных ресурсов, во всяком случае таких, которые, как нефть, могли бы легко приносить доход. Видимо, следует принять во внимание и некоторые другие факторы, сыгравшие свою негативную роль. Но сказанного вполне достаточно, чтобы уяснить ситуацию: перед нами феномен некомпенсируемого существования, неспособности к самообеспечению или в ряде случаев образец примитивного хозяйства, способного гарантировать существование на полупервобытном уровне. Речь, разумеется, идет не столько об уровне цивилизованности (в ряде стран, например, в Бангладеш и Бирме, этот уровень достаточно высок), сколько об уровне жизни населения, уровне потребления.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Важно учесть и еще одно обстоятельство. Там, где такой уровень привычен и где феномен потребительства не слишком известен, как, например, в Афганистане, экономические проблемы не очень остры – несмотря даже на внутренние междоусобицы. Хуже обстоит дело там, где демонстрационный эффект, т. е. связанное с законами капиталистического рынка энергичное стимулирование потребления, достиг внушительных размеров при невозможности обеспечить население теми товарами, которые в обилии на рынке и которые оно желало бы иметь. Драматический разрыв между желаемым и возможным рождает эффект иждивенчества, естественное стремление потреблять, не производя эквивалента. Частично такой разрыв покрывается за счет кредитов, но при этом угрожающими темпами растет задолженность, что рано или поздно приводит к прекращению кредитования и к еще более острому несоответствию между предложением свободного рынка и покупательной способностью населения.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Если принять во внимание, что именно в наиболее отсталых странах едва ли не наивысший темп прироста населения, то ситуация предстанет еще более напряженной и еще менее обнадеживающей. Отсталость и нищета угрожающими темпами не только воспроизводятся, но и увеличиваются абсолютно; то и другое здесь явно выходит из-под контроля. И хотя природные катаклизмы (наводнения, засухи и сопутствующий им массовый голод) нередко уносят миллионы жизней, абсолютный рост бедности и нищеты, особенно в Африке, продолжается. И это проблема проблем, причем не только для Африки, но и для всего мира.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Единственный выход – массированная целенаправленная политика искусственного форсирования развития, ориентированная на постепенное втягивание в экономику рыночного сектора все большего количества местного населения. Нужно создавать рабочие места, вести работу по социопсихологической перестройке массового сознания. Тому и другому способствуют большие города, число и размеры которых, в частности в Африке, быстро увеличиваются. И это несколько обнадеживает. Но не слишком: нужны долгие десятилетия целенаправленных и дорогостоящих усилий для достижения хоть сколько-нибудь заметных позитивных результатов. Очевидно, рано или поздно необходимость таких усилий для всеобщего блага будет осознана в мире. Нельзя сказать, что сейчас на это мало обращают внимание. Существует немало исследований, авторы которых предлагают свои рекомендации. Создано множество фондов и программ под эгидой ООН, ее специализированных учреждений или других организаций, ставящих своей целью содействовать развитию отсталых стран, прежде всего африканских. Ставится вопрос о финансировании такого рода программ за счет предполагаемого сокращения расходов на военные цели и направления части высвободившихся средств в фонд помощи отсталым странам.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Видимо, кое-что для собственного спасения могут сделать и сами отсталые страны, особенно богатые природными ресурсами. Региональные проекты, любые формы межнациональной и межгосударственной интеграции способны принести определенную пользу, концентрируя усилия на наиболее выгодных и результативных направлениях развития. Но, учитывая такого рода возможности, следует сознавать, что проблема кризиса развития и даже просто выживания населения большинства стран африканской модели остается пока еще очень острой.<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Марксистская модель развития. Вплоть до недавнего времени этой модели развития следовало больше восточных стран, чем сейчас. С 1975 по 1989 г. одной из самых одиозных стран марксистской модели являлась Камбоджа, называвшаяся в те годы Кампучией. После начала «обвала» коммунистической идеологии в Восточной Европе в стране была восстановлена монархия и государство получило старое название. Еще дольше, с 1921 по 1992 г., в социалистический лагерь стран марксистской идеологии входила Монголия, накрепко привязанная к СССР. После распада Советского Союза Монголия объявила себя парламентской многопартийной республикой (1992).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В число стран, где установились марксистско-социалистические режимы, включали также Анголу и Эфиопию. С некоторыми оговорками их по-прежнему относят к марксистской модели. Однако главными и подлинными представителями этой группы стран всегда были Китай, Северная Корея и Вьетнам.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В настоящее время руководство КНР (да и Вьетнама) все время подчеркивает, что ориентируется на строительство социализма. Правда, на данном этапе речь идет преимущественно о роли социальных гарантий и об ограниченности функций рынка и частной собственности. Китай и Вьетнам сохраняют полный контроль государства над экономикой и практически всеми типами инфраструктуры.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Главный вопрос заключается в будущей динамике развития: будет ли сохраняться строгий принцип централизованного контроля над рынком и частной собственностью. С одной стороны, не исключена модель развития, при которой предприятия коллективной собственности вполне гармонично превратятся в подобие обычных фирм с юридическим лицом и правом независимого от контроля поведения на свободном рынке. В таком случае Китай и Вьетнам очень скоро могут стать в ряд и даже возглавить страны индийской модели, быть еще одним вариантом развития в ее рамках.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;С другой стороны, оставаясь странами социалистическими, Китай и Вьетнам уже накопили огромный экономический потенциал и являются (особенно Китай) объектами крупных западных инвестиций. Возможно, им удалось найти модель, адекватную их социокультурным особенностям, которая, в отличие от схожего с ней советского нэпа, может послужить основой для стабильного и долговременного развития.<br>
<br><br><br><h3>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Глава 13<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;ЭВОЛЮЦИЯ ГОСУДАРСТВЕННЫХ И ПОЛИТИЧЕСКИХ СТРУКТУР ВОСТОЧНЫХ ГОСУДАРСТВ<br></h3><br><h3>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Война и послевоенный передел мира<br></h3>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Зависимые страны и метрополии. Объявление великими державами друг другу войны означало автоматическое вступление в нее и их колоний. Вступление, а вернее, насильственное втягивание колоний и полуколоний в войну имело для народов Азии и Африки далеко идущие последствия.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Во-первых, на территории многих афро-азиатских стран развернулись военные действия. Так, в ноябре 1914 г. турецкие войска вторглись в Иран, стремясь создать здесь базу для военных операций против России. Однако русские войска в ходе Сарыкамышской операции нанесли мощный удар туркам, которые не смогли оправиться от него в течение всего 1915 г. Сильные бои разгорелись в Месопотамии (Ираке), где в 1916 г. англичане потерпели поражение от турецких войск в Кут-эль-Амаре, а весной 1917 г. английские войска взяли Багдад. Бои развернулись также в Палестине, Сирии, Ливане и т. д. Военные действия за пролив Дарданеллы продолжались до 30 октября 1918 г., т. е. до подписания перемирия между Турцией и Антантой.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;На Африканском континенте после подавления антианглийского восстания буров в Трансваале и Оранжевой Республике в декабре 1914 – январе 1915 г. военные действия были перенесены на территорию Юго-Западной Африки. Бои здесь длились до июля 1915 г., когда германские войска прекратили сопротивление.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Того в 1914 г. почти без сопротивления заняли англо-французские войска. В Камеруне же бои длились до 1916 г. Остатки немецких войск пробились в Испанскую Гвинею. По Версальскому договору Того и Камерун были поделены между Великобританией и Францией.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В Восточной Африке – в Кении и Уганде – военные действия начались в августе 1914 г. и продолжались с переменным успехом до конца 1915 г. В 1916 г. англичане собрали силы и перешли в наступление, захватив Руанду и Западную Танганьику. В ноябре 1917 г. соединенные силы Великобритании, Бельгии и Португалии добились окончательной победы. В боевых действиях на стороне союзников участвовало более 300 тыс. человек, главным образом местное население. Тысячи жителей Танганьики, Руанды, Бурунди и других стран отдали свои жизни за чуждые им интересы империалистов. Танганьика после войны отошла к Великобритании, Руанда и Бурунди достались Бельгии.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Во-вторых, в годы Первой мировой войны колонии служили главной тыловой базой, источниками сырья, людских ресурсов и даже поставщиками промышленных товаров для воюющих метрополий. Так, по неполным данным, во Французской Западной Африке непосредственно в армию было призвано 220 тыс. человек, а во Французской Экваториальной Африке – 20 тыс. Из призванных более 70 % сражались на фронтах Первой мировой войны, главным образом в Европе, минимум 15 % из них погибли.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Особенно много местного населения гибло на принудительных работах по сооружению военных объектов. Так, в 1915–1916 гг. в Бельгийском Конго было мобилизовано в армию большое число мужчин; женщины работали на плантациях с дополнительной нагрузкой, а мужчины, не попавшие в армию, трудились в качестве носильщиков. Десятки тысяч африканцев на своих плечах доставляли боеприпасы, продовольствие, медикаменты в действующую армию к побережью Индийского океана. Тысячи носильщиков погибли в джунглях и болотах.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Британский империализм в качестве своей экономической и военно-стратегической базы использовал Индию. Большое число индийцев участвовало в боях на Ближнем Востоке. По расходам на войну Индия занимала после Англии второе место в Британской империи. Возросшие налоги, обязательные военные займы, принудительная мобилизация в армию – все это тяжелым бременем легло на плечи индийского народа. Индия снабжала английскую армию продовольствием, хотя в самой стране был голод. За 1913–1919 гг. из Индии было вывезено 5,2 млн т продовольствия.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В-третьих, Первая мировая война привела к резкому ухудшению экономического положения стран Азии и Африки. Там, где проходили военные действия, мирное население подвергалось беспощадному грабежу властей, войск, временных правителей. У крестьян производились массовые реквизиции продовольствия, скота, зерновых и т. д. Их труд широко использовался на строительстве военных объектов, дорог, для обслуживания военных частей. Повсеместно катастрофически росли цены. Многие товары вообще исчезли из продажи в связи с прекращением или сокращением их импорта. Пострадали даже страны, далекие от театра военных действий: произошли резкие сбои в экономическом развитии, нарушились мировые экономические связи.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Особенно тяжелые последствия война имела для втянутых в нее азиатских стран. Наиболее показателен пример Турции, экономика которой была полностью разрушена. Посевные площади на территории собственно Турции за 1914–1917 гг. сократились в два с лишним раза, поголовье скота уменьшилось с 45,4 до 19 млн голов. Сбор табака упал с 50 до 18,5 тыс. т, хлопка – с 24 до 2 тыс. т. Добыча каменного угля снизилась в 5 раз, втрое вырос государственный долг – он достиг 500 млн лир. Расходы государственного бюджета составляли 75 млн лир, почти в 3,5 раза превышая доходы. Цены выросли в 10–15 и более раз. Так, цена на хлеб во время войны поднялась в 12 раз, на рис – в 15 раз, на масло – в 13 раз и т. д.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Однако рост цен на продукты питания не давал какого-либо выигрыша крестьянству, поскольку цены на промышленные товары выросли еще больше. Инфляция приносила выгоды спекулянтам, крупным предпринимателям, помещикам, сосредоточившим в своих руках большие запасы продовольствия.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В-четвертых, в годы войны серьезно ухудшилось положение трудящихся стран Азии и Африки. Они страдали как от экономических последствий войны, так и от прямых разрушений в ходе боев жилищ и хозяйственных построек, а кроме того также от сопровождавших войну голода, разрухи, эпидемий и т. д. Так, в 1915–1916 гг. сотни тысяч жителей Ливана, Сирии, Палестины, Ирана оказались на грани голодной смерти. Повсеместно вспыхивали эпидемии тифа и других болезней. В это время в Сирии и Ливане умерли десятки тысяч людей. В 1917 г. в Сирии от голода и болезней погибла десятая часть населения. Разразившаяся в 1918 г. эпидемия гриппа («испанки») унесла в странах Азии и Африки миллионы жизней. В Индии, здоровье населения которой было ослаблено вследствие постоянного недоедания, тяжелого труда и отсутствия элементарных санитарных условий и медицинской помощи, только учтенные жертвы этой эпидемии составили 7 млн человек.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Таким образом, война принесла народам Азии и Африки невиданные и неслыханные разрушения, массовое обнищание, страдания, потери, муки голода, болезней, экономические тяготы и т. д. Вместе с тем экономическая разруха, тяжелейшие бедствия народов не препятствовали, а наоборот, часто способствовали социально-экономическим сдвигам в странах Востока, обогащению некоторых кругов буржуазии, спекулянтов, сосредоточению в их руках огромных денежных средств, которые они могли использовать в своих интересах после окончания военных действий. Политические и социально-экономические изменения, произошедшие в странах Азии и Африки, имели далеко идущие последствия.<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Итоги Парижской мирной конференции. С 18 января 1919 г. по 21 января 1921 г. в Париже проходила мирная конференция. Великобритания, США, Франция и Италия – «Большая четверка» – приступили к послевоенному «урегулированию», иными словами, к дележу военной добычи. На Парижской мирной конференции державы-победительницы разработали положение о международной организации – Лиге Наций – и одобрили ее устав. 14 февраля 1919 г. в торжественной обстановке государства подписали Устав Лиги Наций, его текст был включен в мирные договоры. Под прикрытием Лиги Наций, которая, согласно уставу, должна была способствовать развитию сотрудничества между народами и гарантировать им мир и безопасность, был произведен раздел колоний между странами-победительницами. Мандаты на управление имели три категории.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;К первой категории были отнесены провинции Османской империи, за которыми признавалось безусловное право на получение независимости. Но длительность переходного этапа, необходимого для создания на подмандатной территории системы самоуправления, должна была определить страна-мандатарий. До окончания переходного этапа она также обязывалась предоставить коренному населению значительную автономию в вопросах религиозной, языковой, культурной политики, а также проводить политику «открытых дверей» в экономической сфере. К этой категории мандатов были отнесены права Франции на Сирию и Ливан, Великобритании – на Палестину, Трансиорданию, Месопотамию (Ирак).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Во вторую категорию попали бывшие колонии Германии в Центральной Африки, которые не получили гарантий независимости. Мандатарий сосредоточивал здесь всю полноту законодательной и административной власти, но возлагал на себя ответственность за отмену рабства, пресечение практики «крайней эксплуатации» коренного населения, ограничение набора коренного населения в вооруженные формирования, контроль за распространением оружия и алкоголя, развитие системы образования и здравоохранения. Кроме того, мандатарий обязывался проводить политику «открытых дверей» в экономической сфере. На таких принципах Франция получила право на управление частью Того и Камеруна, Великобритания – оставшейся частью Того и Камеруна, а также Германской Восточной Африкой (Танганьикой), Бельгия – регионом Руанда-Урунди.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В третью категорию вошли бывшие германские колонии на островах Тихого океана, в Юго-Западной и Юго-Восточной Африке, которые практически превращались в колониальные владения стран-мандатариев. На мандатариев не возлагались какие-либо обязательства, в том числе не предполагалась и политика «открытых дверей». К этой категории подмандатных территорий были отнесены Новая Гвинея (мандат Австралии), Западная Самоа (мандат Новой Зеландии), остров Науру (мандат Великобритании), Марианские, Каролинские, Маршалловы острова (мандат Японии), Юго-Западная Африка (мандат Южно-Африканского Союза).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Мандатная система пропагандировалась лидерами Лиги Наций как принципиально новый шаг во взаимоотношениях ведущих мировых держав и народов Востока, как преодоление традиций колониализма и переход к поддержке позитивного развития отсталых регионов, включению их в «лоно человеческой цивилизации». Но в действительности речь шла о переделе колониальных владений между странами-победительницами. Особенно значительно расширились колониальные владения Великобритании и Франции. Деловые и политические круги США, Японии и Италии считали распределение мандатов несправедливым, не учитывающим реальное соотношение экономического и военно-политического потенциала ведущих держав мира.<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Антиколониальная борьба и рост самостоятельности колоний.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Попытки стран-метрополий укрепить и расширить свое влияние на Востоке наталкивались на растущее сопротивление народов Азии и Африки. Третья англо-афганская война завершилась отступлением английского экспедиционного корпуса из Афганистана в 1919 г. В последующие годы Афганистан, а также Иран и Турция сумели укрепить свой международный суверенитет. Большую роль в этом сыграла поддержка со стороны СССР. Во многих регионах Азии и Африки ширилось антиколониальное движение. Восстание в Египте в 1919 г. заставило Великобританию отказаться от протектората над этой страной, сохранив лишь контроль над Суэцким каналом. На протяжении всего межвоенного периода не утихала антиколониальная борьба в Южном Китае, Индии и Ливии, в 1918–1919 гг. восстание против колонизаторов произошло в Индонезии, в 1920 г. – в Ираке, в 1921–1926 гг. – в Марокко, в 1925–1927 гг. – в Сирии.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;По мере роста национально-освободительного движения и обострения внутриполитических проблем в самих метрополиях создавались предпосылки для пересмотра принципов колониальной политики. Первый шаг в этом направлении был сделан Великобританией, единственной страной, располагавшей крупными «белыми» переселенческими колониями.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Рост экономической и политической самостоятельности «белых» колоний заставил британское правительство еще с конца XIX в. начать правовую реформу имперского устройства. Наиболее развитым переселенческим колониям было предоставлено право на самоуправление и соответствующий статус доминиона (англ. dominion – владение). В 1867 г. доминионом стала Канада, в 1901 г. – Австралийский Союз, в 1907 г. – Новая Зеландия. На военной имперской конференции 1917 г. Канада, Австралия и Южно-Африканский Союз добились принятия резолюции о необходимости признания доминионов в качестве «автономных государств Имперского Содружества». На той же конференции генерал А. Сматс, представитель Южно-Африканского Союза, предложил и новое название для формирующегося межгосударственного объединения – Британское Содружество наций. Официально этот термин впервые появился в резолюции имперской конференции 1918 г., а окончательно был закреплен в договоре 1921 г. о создании ирландского доминиона.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Принципы Содружества наций были сформулированы на имперской конференции 1926 г. Содружество было определено как «свободное объединение Соединенного Королевства и доминионов Канады, Австралии, Новой Зеландии, Южной Африки, Ирландского свободного государства и Ньюфаундленда». Критерием членства стал статус доминиона. Поэтому колонии, включая Индию, получившую с 1917 г. право участвовать в имперских конференциях, в Британское Содружество наций не вошли.<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Палестинский вопрос в межвоенный период. После Первой мировой войны британской дипломатии пришлось столкнуться с решением еще одной сложнейшей проблемы постколониального урегулирования – палестинским вопросом. Идея возвращения евреев на «историческую родину» в Палестину (Сион) имела религиозные корни и длительную предысторию, но особую актуальность приобрела с конца XIX в. В 1860 г. в Париже был организован Всемирный израильский союз – первая международная организация сионистского толка. В августе 1897 г. в Базеле состоялся первый конгресс<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Всемирной сионистской организации. Сионистское движение провозгласило своей целью создание предпосылок для превращения Палестины в еврейское государство.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Переселению евреев в Палестину мешали два обстоятельства – власть над этой провинцией Османской империи и противодействие местного арабского населения. Первая из этих проблем разрешилась с распадом Османской империи, решить вторую сионисты полагали, опираясь на поддержку Великобритании. В 1916 г. Великобритания и Франция подписали секретный договор о разделе разваливающейся Османской империи. Согласно этому договору, палестинский регион отходил в сферу влияния Великобритании. Спустя год позиция британского правительства была заявлена официально. 2 ноября 1917 г. министр иностранных дел Великобритании А. Бальфур направил лорду Л. Ротшильду, покровителю сионистских организаций, послание, которое стало известно как «Декларация Бальфура». В этом документе признавалось право евреев на создание в Палестине еврейского «национального очага» и заявлялось о готовности британского правительства «приложить все усилия к облегчению достижения этой цели».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;На Парижской мирной конференции представителям сионистских организаций удалось убедить делегации ведущих держав, и прежде всего американскую, в необходимости международно-правового решения палестинской проблемы. Но поскольку США в дальнейшем отстранились от формирования мандатной системы и деятельности Лиги Наций, то практическое решение этого вопроса целиком перешло в руки британского правительства. Окончательно британский мандат на Палестину был оформлен в июле 1922 г. Однако к этому времени выяснилось, что Великобритания занимает отнюдь не безоговорочно просионистскую позицию. Британское правительство было заинтересовано и в благожелательном отношении местного арабского населения. Еще в годы войны британские политики завязали контакты с влиятельными арабскими лидерами, главным образом с шейхом Мекки Хусейном. Пытаясь получить поддержку арабов в ходе боевых действий против Турции, англичане обещали признать право местного населения на создание независимой Арабской Конфедерации. В послевоенные годы британское правительство попыталось найти приемлемый компромисс между интересами евреев-переселенцев и арабов. В 1922 г. было принято решение об отделении Трансиордании от Палестины и создании на ее территории независимого королевства под управлением эмира Абдаллы. В самой Палестине англичане рассчитывали создать условия для притока еврейских переселенцев, но не для образования их моноэтнического государства. Такая позиция не устроила ни евреев, ни арабов. В 1920 – 1930-х гг. Палестина стала очагом острых этнических и конфессиональных конфликтов. Решить эту проблему британская администрация так и не сумела.<br>
<br><br><h3>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Страны Востока накануне и в годы Второй мировой войны<br></h3>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Новая расстановка политических сил. Выход к началу 1930-х гг. на политическую авансцену Германии, Италии и особенно Японии в качестве соперников традиционных колониальных держав (Великобритании, Франции, Голландии, США) обострил ситуацию на Востоке. Державы «оси» Берлин—Рим—Токио жаждали нового передела мира, либо потерпев неудачу (как Германия), либо не получив «своего» в итоге мировой войны (как Япония и Италия). Они стремились настроить население колоний в свою пользу или проектом «сферы сопроцветания Азии» (лидеры Японии), или, объявляя о своем «покровительстве исламу» (Гитлер в Германии, Муссолини в Италии, а после 1936 г. – генерал Франко в Испании). Государства «оси» засылали свою агентуру практически во все страны Востока, поддерживая националистические партии и группировки оружием, деньгами, привлекая их вождей на свою сторону и направляя военных и политических инструкторов. Не везде, однако, эти усилия давали плоды, ибо жестокости японской военщины в Маньчжурии и Китае, а итальянской – в Ливии (особенно после прихода Муссолини к власти в 1922 г.) и в Эфиопии в 1935–1936 гг., как и захват Италией мусульманской Албании в 1939 г., негативно воспринимались на Востоке. Тем не менее определенных результатов державы «оси» все же добились. Основные националистические партии Марокко, Алжира, Туниса, Египта прислушивались к германо-итальянской пропаганде в печати и на радио. В результате целые таборы (полки) из марокканцев, набранных в основном за пределами испанской зоны Марокко, приняли участие в мятеже генерала Франко против Испанской республики в 1936–1939 гг. Часть феодалов Ливии поддержала Муссолини и содействовала формированию подразделений ливийских арабов в составе итальянской армии. Королевский двор Египта, связанный с королевской семьей Италии, фактически потворствовал итальянцам в Египте, в том числе после вступления войск Италии в Египте в 1940 г.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В Палестине Германия действовала через немецких колонистов и поддержала восстание палестинских арабов против англичан в 1936–1939 гг. Лидер восстания муфтий Иерусалима Хадис Амин аль-Хусейни впоследствии оказался в Берлине, как и видный деятель Ирака Рашид Али аль-Гайлани. Став премьер-министром, Гайлани проводил в 1940–1941 гг. политику, во многом неугодную Великобритании, а в апреле—мае 1941 г. возглавил антибританское движение, опиравшееся на прогермански настроенное руководство иракской армии. Еще одним стимулом антибританских настроений аль-Хусейни, аль-Гайлани, многих националистов Сирии, Ливана и Египта была поддержка Великобританией в 1917–1939 гг. европейской колонизации Палестины и планов сионистов по созданию здесь своего государства. В 1939 г. Лондон отказался от односторонней ориентации на сионистов, стал играть на противоречиях между ними и арабами Палестины. Однако большинство арабов Палестины и других стран продолжали считать позицию англичан просионистской, тем более что военизированные формирования сионистов с началом Второй мировой войны были включены в британскую армию на Ближнем Востоке.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Вступление Великобритании и Франции в войну 3 сентября 1939 г. первоначально сказалось лишь на ужесточении колониальных порядков. Военные действия на Востоке развернулись после вступления в войну Италии летом 1940 г. Бои в Сомали, Судане, Эфиопии и Египте уже весной 1941 г. привели к разгрому итальянских войск и утрате Италией своих позиций на северо-востоке Африки. Однако переброшенный в Ливию германский «Африканский корпус» генерала (впоследствии – фельдмаршала) Роммеля, прозванного «лисой пустыни», позволил державам «оси» удержать ее и вскоре возобновить наступление на Египет. Германия планировала захватить Ближний Восток, пользуясь поддержкой сочувствующей части арабских националистов, а также монархических кругов Египта, Ирана и Афганистана, оплетенных сетью германо-итальянской агентуры. Но у Роммеля не было для этого сил, так как главный удар Германия наносила с июня 1941 г. по СССР. Кроме того, заключенный вскоре союз между Великобританией и СССР привел в сентябре 1941 г. к оккупации Ирана британскими и советскими войсками.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Отвлечение основной части войск Германии и Италии на советско-германский фронт позволило англичанам сначала остановить наступление Роммеля недалеко от Александрии, а потом нанести ему в октябре 1942 г. решающий удар под Эль-Аламейном. Италогерманская армия вынуждена была отступать, очистив Египет, а в январе 1943 г. оставив и Ливию – последнюю итальянскую колонию на севере Африки. Бои в Тунисе в марте—мае 1943 г. закончились капитуляцией итало-германских войск.<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Страны Востока во Второй мировой войне. По согласованию с Германией и Италией их союзница Япония также вступила в войну. Еще летом 1941 г. японцы навязали свою оккупацию французским властям Индокитая (современные Вьетнам, Лаос и Камбоджа), а в декабре 1941 г. нанесли удар по колониям Великобритании, Голландии и США. В январе 1942 г. они заняли всю Малайю, в марте – Индонезию и Бирму, в апреле завершили оккупацию Филиппин, в мае – вышли к границам Индии. Столь быстрым успехам Японии способствовал ряд факторов: отличная подготовка японской армии, с 1904 г. постоянно совершенствовавшей свои боевые качества, предпринятая заранее пропагандистская обработка населения колоний, умелое использование его антиимпериалистических настроений и привлечение на сторону Японии части местных националистов. В войсках Великобритании, Голландии и США более половины состава (до 230 тыс. солдат) были местными жителями. Однако им доверяли не полностью, поэтому они были плохо вооружены и обучены, не очень рвались в бой за интересы своих колониальных хозяев и нередко переходили на сторону японцев. Еще одним фактором, обусловившим успех Японии, было формирование японцами таких воинских соединений, как Армия независимости Бирмы (выросшая с 4 до 50 тыс. добровольцев за короткий срок), Индийская национальная армия. Лидеры этих армий – Аун Сан и Субхас Чандра Бос – пользовались авторитетом в своих странах и, давно разочаровавшись в перспективе достижения независимости с согласия англичан, приняли сторону Японии. В Индонезию японцы вступили, размахивая национальными флагами этой страны, и вскоре привлекли к сотрудничеству видных лидеров, таких, как Ахмед Сухарто, освобожденный ими из голландской тюрьмы. На всех оккупированных японцами территориях велась «кампания трех А» под лозунгом: «Япония – лидер Азии, покровитель Азии, светоч Азии».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Борьба против японской оккупации развернулась не сразу, а после того как местные националисты поняли, что японцы – лишь более хитрые и изощренные колонизаторы, чем империалисты Запада. Первые ростки антияпонского сопротивления появились во Вьетнаме еще в июле 1941 г. В дальнейшем, по мере все большего проявления хищнических методов эксплуатации и начала свирепых репрессий оккупантов, очаги сопротивления стали возникать повсюду. Этому способствовали массовые казни недовольных, жестокие расправы с ними, гибель десятков тысяч военнопленных и принудительно завербованных на стройках и других работах военного характера, а также высокомерное и оскорбительное обращение оккупантов с жителями Юго-Восточной Азии. С марта 1942 г. на Филиппинах действовала партизанская армия «Хукбалахап». В том же году антияпонские отряды стали возникать в Малайе и Индонезии, а также внутри созданной японцами Армии обороны Бирмы.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Стремясь погасить пламя освободительной борьбы, Япония прибегла к маневрам. Она создала весной 1943 г. «комитеты по подготовке независимости» в Рангуне и Маниле, а 1 августа 1943 г. объявила Бирму «полностью независимым государством» во главе с марионеточным правительством. В октябре то же самое было проделано в Филиппинской Республике. Однако эти и другие маневры не смогли ликвидировать движение сопротивления, оно продолжалось вплоть до военного краха Японии в августе 1945 г.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Вторая мировая война потрясла Восток не меньше, чем Первая. В боях участвовало громадное число азиатов и африканцев. Только в Индии было призвано в армию 2,5 млн человек, во всей Африке – около 1 млн человек (а еще 2 млн обслуживали нужды армии). Огромны были потери населения в ходе боев, бомбардировок, репрессий (в тюрьмах и лагерях): за годы войны погибло 10 млн китайцев, 2 млн индонезийцев, 1 млн филиппинцев. Неимоверны были бедствия населения, разрушения и убытки в зонах военных действий. Но, несмотря на тяжелые последствия войны, несомненны и ее позитивные результаты.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Народы колоний, наблюдая поражения армий колонизаторов, сначала западных, а потом японских, навсегда расстались с мифом об их непобедимости. В годы войны как никогда четко определились позиции разных партий и лидеров. Самое же главное – выковалось и созрело массовое антиколониальное сознание, что сделало необратимым процесс деколонизации Азии. И хотя борьба за достижение независимости еще потребовала ряда лет упорного сопротивления попыткам традиционных колонизаторов вернуть «все старое», жертвы, принесенные народами Востока во Второй мировой войне, не были напрасны. В первое пятилетие после окончания войны добились независимости почти все страны Южной и Юго-Восточной Азии и Дальнего Востока.<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Система ООН и колониальный вопрос. Рубежным событием в формировании системы ООН стало проведение конференции союзников по антигитлеровской коалиции в Думбартон-Оксе (22 августа – 28 сентября 1944 г.). К этому времени уже была достигнута договоренность о том, что в организации будет сохранен свой «круг избранных» – постоянных членов Совета Безопасности. Ни у кого не вызывало сомнений, что эту роль сохранят США, СССР и Великобритания. Было также решено предоставить постоянное место в Совете Безопасности Франции и Китаю (последнему – по инициативе американской дипломатии). Совет Безопасности возложил на себя беспрецедентные полномочия. Предполагалось, что он сможет предпринимать усилия по урегулированию международных конфликтов, невзирая на позицию их участников. Единственным «ограничителем» применения силы становилось вето постоянных членов Совета Безопасности. Это значительно усиливало роль США и СССР в решении колониальных конфликтов в послевоенном мире.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Во время встречи с Черчиллем на Мальте в январе 1945 г. Рузвельт заявил о своем намерении всемерно укреплять сотрудничество с СССР. Он вел сложную дипломатическую игру. С одной стороны, Великобритания продолжала оставаться стратегическим союзником США. Но, с другой стороны, советско-американское сотрудничество позволяло добиться глобальной перестройки мирового политического пространства. СССР, не являясь колониальной державой, мог бы стать надежным гарантом новой международной системы. Уже на Крымской конференции (4—11 февраля 1945 г.) Сталин поддержал Рузвельта в вопросе об опеке ООН над колониальными территориями. Реакция Черчилля была негодующей: он заявил, что не допустит вмешательства в дела Британской империи.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Несмотря на разногласия между союзниками, процесс создания ООН шел быстрыми темпами. Учредительная конференция проходила с 25 апреля по 26 июня 1945 г. в Сан-Франциско. Единственным вопросом повестки дня была разработка Устава ООН, который официально вступил в силу 24 октября 1945 г. Британская делегация пошла на уступки по вопросу о системе опеки. Но всеобъемлющей концепции, которую желал видеть Рузвельт, не получилось – опека распространилась пока лишь на острова Тихого океана. Однако с политической и правовой точки зрения чрезвычайно важным стало образование двух категорий мандатных территорий: на так называемые стратегические районы распространялась опека Совета Безопасности, тогда как опеку остальных обеспечивала Ассамблея ООН через специализированный Совет по опеке.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Принцип выделения особых «стратегических районов», приоритетное право контроля над которыми имели постоянные члены Совета Безопасности, станет важнейшим политическим оружием англоамериканской дипломатии в послевоенном мире.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Уже вскоре после создания ООН период позитивного сотрудничества западных союзников с СССР завершился. Мир вступил в эпоху «холодной войны». США в качестве основополагающих принципов внешней политики стали использовать «доктрину Трумэна», обосновывавшую право на повсеместное американское вмешательство с целью недопущения распространения «мирового коммунизма». Складывание двухполюсного (биполярного) мирового порядка, торжество принципов блоковой стратегии на несколько десятилетий придали деятельности ООН достаточно формальный характер. Многие ее решения лишь закрепляли результаты политического диалога «сверхдержав» или фиксировали точки их разногласий. В полной мере это касалось и колониального вопроса.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Система опеки первоначально была распространена лишь на 11 небольших территорий (преимущественно в Азиатско-Тихоокеанском регионе). Сам правовой статус опеки при этом предполагал сохранение за мандатарием безусловного права на управление данной территорией и обеспечение равных прав остальных членов ООН в экономической, социальной и торговой сферах. При этом особо оговаривалась ответственность мандатария за «поощрение прав человека и основных свобод без различия расы, пола, языка и религии». Тем самым система опеки превращалась в средство модернизации, проводимой на основе рыночной экономики и правовой системы западного образца. В роли мандатариев выступали Великобритания, Австралия, США, Франция и Италия.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Помимо опекаемых территорий, Устав ООН закрепил существование «несамоуправляющихся территорий», что, по сути, легали-зовывало колониальную систему. В 1946 г. восемь государств – Австралия, Бельгия, Дания, Франция, Нидерланды, Новая Зеландия, Великобритания и США – подали список управляемых ими территорий, которые они считали «неготовыми к самоуправлению» (всего были названы 72 такие территории). Характерно, что в данном случае Устав ООН уже не требовал от управляющих стран способствовать политике «свободы рук» или внедрять универсальный стандарт прав и свобод личности. Напротив, предполагалось, что способствовать социальному и экономическому прогрессу «несамоуправляющихся» народов следует на основе сохранения их культурных традиций, а расширение самоуправления ставилось в зависимость от «специфических обстоятельств» и «разных ступеней развития».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Таким образом, западные страны-метрополии получили гарантии политико-правовой и экономической закрытости своих владений.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Крах колониальной системы произошел лишь под воздействием широкого национально-освободительного движения народов Востока. В 1960 г., когда распад колониальных империй уже стал фактом, Генеральная Ассамблея ООН приняла Декларацию о предоставлении независимости колониальным странам и народам. В ней заявлялось, что «подчинение народов иностранному владычеству, господство и эксплуатация являют собой отрицание основных прав человека, противоречат Уставу Организации Объединенных Наций и препятствуют продвижению к миру и сотрудничеству во всем мире», а также то, что «должны быть незамедлительно приняты меры для передачи всей власти народам этих территорий, находящихся под опекой, и несамоуправляющихся или других территорий, которые еще не получили независимости, в соответствии со свободно выраженной ими волей и желанием, без каких бы то ни было условий или оговорок и независимо от расы, религии или цвета кожи, с тем чтобы предоставить им возможность пользоваться полной независимостью и свободой». В 1963 г. Генеральная Ассамблея одобрила пересмотренный список «несамоуправляющихся территорий» (включавший теперь 64 территории, поскольку остальные уже завоевали или получили независимость). В список входили и две остававшиеся на тот момент подопечными территории (Науру и Тихоокеанские острова). Позднее (1965) в него были включены Французский Сомалиленд (современный Джибути) и Оман, Коморские острова (1972) и Новая Каледония (1986). С 1960 по 1990 г. самоуправления добились 53 территории.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;По мере распада мировой колониальной системы ООН активизировала свои действия по поддержке социально-экономического и культурного развития стран Востока. Предпринимались огромные усилия для борьбы с нищетой и голодом, решения демографических проблем, развития систем образования и коммуникаций. Но выполнение ключевой задачи ООН – миротворчество и обеспечение безопасности – долгое время было затруднено из-за конфронтации «сверхдержав». Исключение составило лишь активное участие ООН в решении палестинской проблемы.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;14 мая 1948 г. Великобритания отказалась от мандата на Палестину, полученного еще от Лиги Наций, а еврейское население Палестины объявило о создании государства Израиль. Ответом стали военно-террористические действия со стороны арабов-палестинцев. Насилие было временно приостановлено в результате перемирия, к которому призвал Совет Безопасности ООН. Наблюдение за выполнением его условий осуществлял назначенный Генеральной Ассамблеей специальный посредник, которому помогала группа военных наблюдателей. В 1949 г. было учреждено Ближневосточное агентство ООН для помощи палестинским беженцам. После очередной вспышки арабо-израильского конфликта в 1956 г. был создан и первый полноправный миротворческий корпус – Чрезвычайные вооруженные силы ООН (ЧВС ООН). Но урегулировать ближневосточный конфликт так и не удалось.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Скандальным оказалось вмешательство ООН в урегулирование корейского конфликта. Корейский вопрос рассматривался Генеральной Ассамблеей в 1947 г. Попытки ООН с помощью выборов восстановить в Корее единое государство оказались безуспешными, и в 1948 г. там появились два отдельных правительства. Вскоре под давлением американской дипломатии Генеральная Ассамблея ООН приняла решение о необходимости вывода оккупационных сил и создала Комиссию Организации Объединенных Наций по Корее. В июне 1950 г. США и Комиссия по Корее информировали ООН, что Республика Корея подверглась нападению вооруженных сил Северной Кореи. Совет Безопасности рекомендовал государствам – членам ООН «оказать Республике Корея необходимую помощь для отражения нападения и восстановить в этом регионе мир и безопасность». Советский Союз, не присутствовавший на заседании Совета Безопасности в знак протеста против участия в нем представителей свергнутого чанкайшистского правительства Китая, объявил это решение незаконным. Тем не менее для участия в боевых действиях в Корее были созданы так называемые международные силы под объединенным командованием, уполномоченные выступать под флагом ООН (с юридической точки зрения их действия не являлись миротворческой операцией ООН, требующей согласия всех постоянных члена Совета Безопасности).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;ООН получила возможность более активно проводить миротворческие операции лишь с конца 1950 – начала 1960-х гг. (в Ливане в 1958 г., Конго в 1960–1964 гг., Новой Западной Гвинее в 1962–1963 гг., Йемене в 1963–1964 гг., на Кипре с 1964 г., в Доминиканской Республике в 1965–1966 гг. и др.). Особенно выросло значение миротворческих операций ООН в 1990-х гг., после того как с распадом СССР разрушилась система «сдерживания» двух «сверхдержав». Однако эффективность подобных действий по-прежнему вызывает немало сомнений. В начале 2000-х гг. все большую инициативу в «урегулировании» локальных конфликтов в Азии и Африке проявляет НАТО.<br>
<br><br><h3>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Распад колониальной системы империализма<br></h3>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Общие особенности антиколониальной борьбы. Процесс крушения мировой колониальной системы империализма продолжался более четверти века. В абсолютном большинстве стран Востока народы вынуждены были вести длительную, упорную борьбу за право независимого существования. Особенно сложной и кровопролитной она была в странах, вставших на путь социализма (Китай, Вьетнам, Корея, Кампучия, Лаос). Ожесточенная антиимпериалистическая борьба развернулась и в тех странах Азии и Африки, где освободительное движение возглавляла национальная буржуазия. В ходе этой борьбы шло размежевание классовых и политических сил, зрело национальное самосознание народов, росла их политическая активность. Провозглашение независимости бывших колоний империализма означало завершение важнейшего этапа национально-освободительных революций в странах Азии и Африки – борьбы за политическую самостоятельность.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;После Второй мировой войны почти во всех странах Востока к власти пришли представители национальной буржуазии. В большинстве стран Востока в момент провозглашения независимости были созданы буржуазные республики. Поскольку на Востоке национальная буржуазия была пестра и многообразна, постольку и государственная власть отличалась большим разнообразием. Если у власти оказывались представители мелкой национальной буржуазии, то они часто объявляли о своем стремлении строить «национальное» социалистическое государство, под которым понимался социализм мелкобуржуазного толка – корпоративная организация общества, национализация иностранной и крупной собственности, особенно банков, и использование ее в интересах государства или мелких собственников. Оказавшиеся у власти представители крупной национальной буржуазии также стремились к национализации иностранного капитала, банков, но при этом опирались на поддержку крупного предпринимательства. Однако и те и другие заявляли, что руководствуются интересами народа, его нуждами и потребностями. Любая антиправительственная деятельность объявлялась антинародной. Под этим или подобными предлогами буржуазные правители стремились установить всесторонний контроль над рабочим классом, обрабатывая его идеологически, сужая его возможности выступать на политической арене самостоятельно, отстаивать свои экономические и политические интересы и права.<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Борьба Индонезии за независимость. Как уже упоминалось, распад колониальной системы в послевоенный период длился более четверти века. В числе первых стран, ставших независимыми, была Индонезия. 17 августа 1945 г. в Джакарте А. Сухарто, возглавлявший Комитет по подготовке независимости, провозгласил республику. Он же стал ее первым президентом. На следующий день была принята конституция, создано национальное правительство, созван временный парламент. В соответствии с конституцией важные для государства и жизни народа отрасли производства объявлялись государственной собственностью, равно как земля, вода и природные богатства. Кроме того, предусматривалась возможность установления контроля государства над деятельностью иностранных монополий, равенство всех граждан, право на труд, образование, свобода союзов, слова, печати, вероисповедания и т. д. Эти положения были внесены в конституцию под давлением левых сил, наиболее активными среди которых были коммунисты.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Провозглашение республики фактически означало призыв ко всеобщему восстанию, так как в это время Индонезия находилась еще под японской оккупацией. Терпя поражение на всех фронтах, Япония пыталась создать «независимое» марионеточное индонезийское государство, с тем чтобы использовать его богатства в своих целях. Естественно, что такая «независимость» не получила бы признания у англичан и голландцев, которые искали лишь предлог, чтобы начать интервенцию.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Восстание началось практически повсеместно. Повстанцы разоружали японские части, захватывали их оружие, формировали боевые отряды. Это было движение, в котором участвовали почти все классы и слои населения. Рабочие захватывали иностранные предприятия и объявляли их собственностью государства. Активизировалось молодежное движение. В стране создалось своеобразное двоевластие: одновременно с японской администрацией и армией действовали республиканские национальные комитеты и их вооруженные отряды. Но индонезийцам предстояло еще многие годы бороться за свою свободу и независимость.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В сентябре 1945 г. в Индонезии высадились английские войска, якобы для разоружения японских подразделений, а на самом деле они начали постепенную оккупацию страны. Вместе с англичанами прибыли голландские отряды, которые поддерживались и снаряжались американцами. В конце октября англичане и голландцы захватили ряд стратегических пунктов и портов страны (Джакарту, Бандунг, Семаранг и др.). 10 ноября 1945 г. английские войска пытались штурмом овладеть городом Сурабайя, но получили отпор от плохо вооруженных и необученных индонезийских отрядов. Сражение длилось две недели и имело огромное моральное значение для народа Индонезии.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Широкое сопротивление захватнической политике, протесты международной общественности заставили правительство Нидерландов начать переговоры. Великобритания, занимавшая проголландскую позицию, выступала на этих переговорах в качестве посредника. В ноябре 1946 г. было, наконец, парафировано так называемое Лингаджатское соглашение (вступило в силу в марте 1947 г.), по которому в рамках Нидерландско-Индонезийского Союза создавались Соединенные Штаты Индонезии. Республика получила военную передышку и международное признание. Но уже в январе<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;1947 г. Нидерланды и союзные с ней колониальные державы начали блокаду Республики Индонезия, надеясь экономическими методами заставить ее пойти на уступки. Но и блокада не принесла империалистам желаемых результатов.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В июле 1947 г. Нидерланды начали открытую войну против Индонезии. Хорошо вооруженная и обученная голландская армия встретила упорное сопротивление. В защиту Индонезии выступило международное общественное мнение. Голландцы вынуждены были пойти на перемирие. Однако подписанное в начале 1948 г. Ренвилское соглашение было крайне тяжелым для республики. В конце<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;1948 г., воспользовавшись резким обострением внутриполитической обстановки в Индонезии (в связи с провокационными действиями буржуазного правительства Хатты против всех левых сил), голландцы вновь перешли в наступление и захватили важнейшие центры страны; началась так называемая вторая колониальная война Голландии против Индонезии. Президент и большинство членов парламента были арестованы и вывезены с Явы. Лишь после долгой и упорной партизанской войны голландцы были вытеснены из большинства районов и оказались в полной изоляции.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В августе 1949 г. в Гааге открылась конференция «круглого стола», в ходе которой Республика Индонезия вновь получила признание Нидерландов. По решению конференции она вместе с 15 марионеточными штатами вошла в Республику Соединенные Штаты Индонезии. В августе 1950 г. штаты добровольно слились с республикой, а голландцы в конце концов вынуждены были признать политический суверенитет страны.<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Война на Филиппинах. В трудной и тяжелой борьбе завоевывал свободу народ Филиппин. Партизанская армия «Хукбалахап», созданная коммунистами, вела долгие и упорные бои с японскими оккупантами. Когда в октябре 1944 г. американские войска высадились на Филиппинах, значительная часть страны (остров Лусон) была уже освобождена самими филиппинцами. Командовавший американскими войсками генерал Д. Макартур начал «освобождение» страны с арестов борцов за свободу и насаждения колониальных порядков. Естественно, что его деятельность вызвала повсеместное сопротивление народа. В ходе борьбы против американских оккупантов в 1945–1946 гг. на Филиппинах возник Демократический альянс, в который вошли основные патриотические организации страны, в том числе Коммунистическая партия Филиппин, «Хукбалахап», Национальный крестьянский союз и др. Главными требованиями альянса были: национальная независимость, аграрная реформа, индустриализация страны. В июле 1946 г. США были вынуждены пойти на объявление Филиппин суверенной республикой, но с условием сохранения на 99 лет на ее территории своих военных баз и «специалистов».<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Провозглашение независимости Индии. Острый кризис в послевоенные годы переживала Британская колониальная империя. Ширилось национально-освободительное движение. Доминионы, внесшие немалый вклад в военную победу, требовали все больше независимости. Катализатором пересмотра политических и организационных основ Британского Содружества наций стал индийский вопрос.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;На переговорах вице-короля с лидерами Индийского национального конгресса (ИНК) и Мусульманской лиги в Симле летом 1945 г. англичане предложили создать ответственный перед короной и парламентом Всеиндийский исполнительный совет (кабинет министров), но при условии формирования этого совета не по политическому, а по религиозному принципу. Это предложение было отвергнуто обеими индийскими партиями. С начала 1946 г. британское правительство окончательно утратило контроль над ситуацией в Индии. В межэтнических столкновениях гибли сотни человек. Весной 1946 г. правительство К. Эттли было вынуждено без предварительных условий предоставить Индии статус доминиона. Лидер ИНК Джавахарлал Неру сформировал Исполнительный совет, в который представители Мусульманской лиги войти отказались. В стране вновь начались индо-мусульманские столкновения.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;К лету 1947 г. вице-король Льюис Маутбаттен выработал план раздела Индии на два доминиона – Индию и Пакистан. Сам Маутбаттен стал генерал-губернатором Индии, а пост генерал-губернатора Пакистана впервые в истории страны занял представитель небелой расы – Мухаммед Али Джинна. 15 августа 1947 г. в Дели и Карачи было официально объявлено о создании двух независимых государств, добровольно вошедших в Британское Содружество. 13 февраля 1948 г. последние британские воинские подразделения покинули Индостан.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Провозглашение независимости Индии положило начало новому этапу в эволюции Британского Содружества наций. Вместо понятия «британский подданный» закрепляется новое – «гражданин Содружества». С 1947 г. термин «доминион» стал все чаще заменяться на «член Содружества» (из официальных документов термин «доминион» был исключен в 1952 г.).<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Народные движения в Бирме и на Цейлоне. В 1948 г. продолжилась цепная реакция освобождения колоний. В этом году независимость получили Цейлон и Бирма.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В Бирме всенародное восстание против японских оккупантов началось в марте 1945 г. Восстанием руководила Антифашистская лига народной свободы (АЛНС), возглавляемая национальным героем Бирмы Аун Саном. В лиге, объединявшей различные партии, в том числе Коммунистическую партию Бирмы, состояло более 200 тыс. человек. Ей подчинялись также десятки тысяч партизан и регулярные национальные войска. В августе 1945 г. почти вся Бирма была очищена от японских оккупантов. Попытки Великобритании восстановить свой контроль над этой страной не увенчались успехом. В январе 1947 г. британское правительство на переговорах в Лондоне с представителями АЛНС вынуждено было признать ее право на независимость. В апреле 1947 г. в Бирме состоялись выборы в Учредительное собрание, которые принесли бесспорную победу представителям Антифашистской лиги. Они и создали национальное правительство Бирманского Союза. Несмотря на организованное колониальной агентурой убийство Аун Сана и нескольких членов правительства, была разработана и 24 сентября 1947 г. принята конституция, а 4 января 1948 г. торжественно провозглашена независимость Бирманского Союза.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Образование суверенного государства Бирмы имело важнейшее политико-правовое значение как прецедент. Учредительное собрание решило провозгласить Бирму независимой суверенной республикой. Поскольку принятие новым государством республиканской формы правления исключало членство в Содружестве, британский парламент принял в декабре 1947 г. Акт о независимости Бирмы, согласно которому она стала независимой республикой вне рамок Содружества.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В 1948 г. Великобритания предоставила такой же статус «независимого и самоуправляющего» доминиона Цейлону. К власти здесь пришло пробританское правительство Объединенной национальной партии, что позволило почти на десятилетие сохранить экономическое и военно-политическое влияние бывшей метрополии. Но становилось очевидным, что с образованием республиканских государств на британском постколониальном пространстве возникла необходимость кардинальной перестройки всей правовой основы Содружества.<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Реорганизация имперского пространства Великобритании. В 1949 г. в Лондоне состоялась конференция премьер-министров стран Содружества. На ее решения существенно повлияло заявление индийского лидера Дж. Неру о намерении Индии стать суверенной, независимой республикой, но оставаться в Содружестве. В Лондонской декларации конференция провозгласила отказ от прежнего принципа «общей верности короне». Отныне английский король олицетворял собой лишь символ свободной ассоциации независимых государств-членов и в этом качестве – главы Содружества. Конференция провозгласила, что Содружество объединяет свободных и равных членов. Само объединение государств отныне именовалось не Британским Содружеством наций, как было установлено конференцией 1926 г. и Вестминстерским статутом, а Содружеством наций.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Несмотря на попытки реорганизовать бывшее имперское пространство, британское правительство продолжало сталкиваться с крупными вспышками национально-освободительного движения, выливавшимися время от времени в открытые гражданские конфликты. Экономические трудности вызвали в 1948 г. волну народных выступлений в Гане (Золотой Берег). Всплеск политической активности наблюдался и в Центральной Африке, в том числе в Северной Родезии (Замбии), Южной Родезии и Ньясаленде (Малайи). Конфликт носил здесь расовый характер. В Южной Африке по результатам выборов 26 мая 1948 г. к власти пришла Националистическая партия, поставившая своей целью проведение в жизнь политики апартеида, или «разделения рас». Националистические выступления в Малайе потребовали активного вмешательства британского правительства. Коммунистические повстанцы-партизаны, большую часть которых составляли китайцы, совершали вооруженные нападения на служащих каучуковых плантаций и полицию, разрушили здания правительственных учреждений. 18 июня 1948 г. в Малайе был введен режим чрезвычайного положения; британские войска быстро ликвидировали очаги волнений.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Под влиянием нарастающей мощи национально-освободительного движения британское правительство было вынуждено ускоритьреформы в Содружестве наций. В 1952 г., как уже упоминалось выше, было принято окончательное решение об исключении понятия «доминион» из всех официальных документов Содружества и введении понятия «гражданин Содружества» (вместо понятия «британский подданный»). С 1957 г., когда представители первого самостоятельного африканского государства (Ганы) начали посещать конференции премьер-министров, Содружество стало «многорасовым». В дальнейшем концепция «многорасовой ассоциации» (multiracial association) получила официальное закрепление в документах Содружества. Была закреплена и особая процедура приобретения независимости бывшими британскими колониями. После предварительного согласования вопроса на конференции с участием представителей метрополии и претендующего на независимость государства английский парламент принимал соответствующий закон (Акт о независимости). В нем содержатся стандартные формулировки о приостановке действия на территории нового независимого государства британских законов, определяется новая форма правления этого государства. Конституция нового государства должна была быть обнародована в форме королевского «приказа в Совете». Получившее независимость государство имело право обратиться с просьбой о принятии его в Содружество. Для положительного решения требовался консенсус всех государств-членов.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Правовая реформа способствовала радикальному обновлению состава Содружества наций. Из «старых» членов Содружества к этому времени осталось только четыре – сама Великобритания, а также Канада, Австралия и Новая Зеландия. Ирландская республика вышла из состава Содружества в 1949 г., ЮАР – в 1961 г., Ньюфаундленд присоединился в 1949 г. к Канаде в качестве ее десятой провинции. Бирма так и не изъявила желания стать членом Содружества. Индия вошла в организацию, оговорив свободу выбора формы правления. Пакистан, войдя в Содружество, в 1972 г. покинул его, а в 1989 г. вновь присоединился. В 1957 г. членами Содружества стали Малайзия и Гана, в 1960 г. – Нигерия, в 1961 г. – Кипр, Сьерра-Леоне, Танзания, в 1962 г. – Тринидад и Тобаго, Ямайка, Уганда, в 1963 г. – Кения, в 1964 г. – Мальта, Замбия (бывшая Северная Родезия), Малави (бывший Ньясаленд), в 1965 г. – Гамбия, Сингапур, в 1966 г. – Барбадос, Гайяна, Ботсвана, Лесото, в 1968 г. – Маврикий, Свазиленд, Науру, в 1970 г. – Западное Самоа, Тонга, Фиджи (в 1987 г. вышли из состава Содружества), в 1972 г. – Бангладеш, в 1973 г. – Багамские Острова, в 1974 г. – Гренада, в 1975 г. – Папуа—Новая Гвинея, в 1976 г. – Сейшельские Острова, в 1978 г. – Доминика, Соломоновы Острова, в 1979 г. – Сент-Люсия, Сент-Винсент и Гренадины, Тувалу, Кирибати, в 1980 г. – Вануату, Зимбабве, в 1981 г. – Белиз, Антигуа и Барбуда, в 1983 г. – Сент-Кристоф и Невис, в 1984 г. – Бруней. С просьбой о членстве в Содружестве не обращались получившие независимость Судан, Сомали, Камерун, Мальдивские Острова, Южный Йемен, Кувейт, Объединенные Арабские Эмираты.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Вступление в Содружество бывших азиатских, африканских, центрально-американских колоний Великобритании нарушало первоначальные идеологические основы этой организации, возникшей как объединение метрополии и «белых» поселенческих колоний, обладающих статусом доминиона. Но именно благодаря этому процессу Великобритании удалось сохранить значительное влияние на Африканском континенте и достаточно эффективно перейти здесь к политике неоколониализма.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Иначе развивались события на Среднем и Ближнем Востоке. После принятия иранским правительством в 1951 г. решения о национализации нефтяной промышленности дипломатические отношения между Ираном и Великобританией были разорваны. Великобритания выступила инициатором экономической блокады Ирана. Британский ВМФ устроил военную демонстрацию в иранских территориальных водах. Однако США не поддержали эту акцию и выступили инициатором переговоров о формировании нового международного консорциума по разработке иранских нефтяных месторождений. Великобритании пришлось довольствоваться лишь ролью одного из их участников.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В начале 1950-х гг. обострилась ситуация вокруг Египта. В октябре 1951 г. египетское правительство приняло решение об аннулировании договора 1936 г. о кондоминиуме над Суданом и о Суэцком канале. Судан был объявлен неотъемлемой частью Египта. Но идти на открытый конфликт с Великобританией король Египта Фарук Фарук не решался. Начались длительные переговоры, во время которых английские войска подавляли стихийные выступления местного населения. После переворота в Каире в июле 1952 г. революционное правительство Гамаль Абделя Насера объявило о готовности предоставить Судану право самоопределения, что и было зафиксировано в англо-египетском соглашении 1953 г. Спустя полтора года, 19 октября 1954 г., удалось заключить договор о судьбе Суэцкого канала. В соответствии с ним британские войска должны были быть эвакуированы в течение 20 месяцев.<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Распад французской колониальной империи. Столь же стремительно происходил и распад французской колониальной империи. Правительство Франции пыталось перевести процесс в русло постепенных реформ. В соответствии с конституцией Четертой республики было провозглашено создание Французского Союза. В его состав вошли Франция, ее заморские департаменты и территории, а также ассоциированные государства и территории – Того, Камерун, Новые Гебриды, Марокко, Тунис, Индокитайская федерация. Главой Союза являлся президент Франции. Образовывалась Ассамблея Французского Союза, состоящая наполовину из депутатов, избранных колониальными народами, и наполовину – из депутатов метрополии. Все жители Французского Союза получили союзное гражданство. В конституции особо оговаривалось, что «изменение статуса территорий и их переход в другую категорию может быть осуществлен только на основе соответствующего голосования Национальным собранием после консультаций с местными ассамблеями и Ассамблеей Французского Союза».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В отличие от Британского Содружества Французский Союз оказался мертворожденным проектом. Сказалась и политическая нестабильность режима Четвертой республики, и противодействие местной администрации в колониях, и все более широкое национально-освободительное движение народов бывших колоний. Уже в мае 1945 г. колониальные власти жестоко подавили восстание в Алжире. Полтора года спустя аналогичные события повторились на Мадагаскаре, где число жертв среди коренного населения превысило 80 тыс. человек.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Фатальное значение для Четвертой республики имело начало вооруженного конфликта в Индокитае. 19 августа 1945 г. руководитель вьетнамской повстанческой армии Хо Ши Мин провозгласил создание независимого государства Вьетнам. Несмотря на подписание французским и вьетнамским правительствами договора о признании вьетнамской республики как независимого государства, входящего во Французский Союз, уже вскоре колониальная администрация поддержала образование марионеточной Республики Кохинхины. С ноября 1946 г. на территории Индокитая начались военные действия. Они растянулись на семь лет. В начале 1950-х гг. на фоне корейского конфликта военные действия в Индокитае приобрели особую ожесточенность. Постепенно инициатива перешла к вьетнамцам. Переломное значение имела многомесячная осада французского укрепрайона Дьенбьенфу. Еще до ее завершения на Берлинском совещании министров иностранных дел Франции, Великобритании, США и СССР в январе—феврале 1954 г. было достигнуто соглашение о созыве в апреле 1954 г. в Женеве специального совещания по вопросу о восстановлении мира в Индокитае. После капитуляции гарнизона Дьенбьенфу 7 мая 1954 г. исход кампании и женевских переговоров был предрешен. 21 июля 1954 г. были заключены Женевские соглашения, согласно которым в Северном и Южном Вьетнаме образовывались суверенные государства с границей по 17-й параллели. Франция обязалась вывести вооруженные силы с территории Индокитая.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В начале 1950-х гг. резко обострились отношения между Францией и ее протекторатами в Северной Африке – Тунисом и Марокко, входившими во Французский Союз на положении «присоединившихся государств». В октябре 1951 г. тунисское правительство выступило с требованием обеспечения полного суверенитета государства. Французская администрация ответила волной репрессий, направленных против активистов националистической партии «Нео-Дестур». Был арестован премьер-министр местного правительства Шеник, убит генеральный секретарь профсоюзов Туниса Хашед. В Тунисе началась партизанская война.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Столь же радикальный поворот получили события в Марокко. В декабре 1952 г. здесь была запрещена деятельность националистической партии «Истикляль» и Марокканской коммунистической партии. Французское правительство фактически поддержало низложение легитимного султана Мохаммеда бен Юсефа.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В 1954 г. волна национально-освободительного движения захлестнула Алжир, в стране был образован Фронт национального освобождения. В 1955 г. французский парламент был вынужден ввести в Алжире чрезвычайное положение.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В марте 1956 г. Франция признала независимость Марокко и Туниса. Алжирская проблема была значительно сложнее. В Алжире проживало более 1 млн «евроалжирцев», выходцев из Франции и других европейских стран. «Евроалжирцы» считали себя подлинными хозяевами страны, да и в массовом сознании французского общества Алжир ассоциировался с собственной территорией. Все попытки французского правительства урегулировать алжирскую проблему правовыми методами не принесли успеха. В Алжире ширилась гражданская война. 13 мая 1958 г. Комитет общественного спасения, представлявший интересы алжирских «ультра», объявил о принятии всей полноты власти в Алжире. Угроза путча ускорила приход к власти во Франции генерала Ш. де Голля. Урегулирование алжирского вопроса растянулось еще на несколько лет. 8 января 1961 г. референдум во Франции поддержал право Алжира на самоопределение. Это подтолкнуло алжирских «ультра» к попытке государственного переворота. 22 апреля при поддержке части армейских соединений, дислоцированных в Алжире, они захватили власть в столице страны и объявили о низложении президента Франции. Однако путч был быстро подавлен. После почти годичных переговоров 18 марта 1962 г. французское правительство подписало Эвианские соглашения об условиях самоопределения Алжира и принципах будущих франко-алжирских отношений. После проведения в Алжире референдума 1 июля 1962 г. французское правительство официально заявило о признании независимости этой страны.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Деголлевская конституция 1958 г. преобразовала Французский Союз во Французское Сообщество, члены которого признавались суверенными государствами, имеющими право на свободный выход и получение полной независимости. В ходе референдумов страны – члены Союза определи и формулу своего участия в Сообществе: Гвинея сразу же высказалась против участия и 1 октября 1958 г. стала независимым государством. Уже вскоре начался выход из Сообщества и других стран-участниц. В январе 1960 г. независимость получил Камерун, чуть позже – Того и другие государства, входившие в состав Французской Экваториальной и Западной Африки. Всего в течение 1960 г., названного «год Африки», независимыми стали 14 бывших французских колоний в Африке. Конституционные положения о Сообществе были окончательно отменены в 1995 г.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Развал Французского Сообщества не стал крахом французской политики в третьем мире. Де Голль был убежден, что эпоха традиционного колониализма завершилась. Основой отношений с получившими независимость странами Азии и Африки он считал экономическое сотрудничество и укрепление морального авторитета Франции как страны, готовой поддержать волю любого народа на самоопределение. Голлизм сформировал основы французской неоколониальной политики, использующей имидж страны как «третьей силы», противостоящей «сверхдержавам». В рамках этого курса Франция во второй половине 1960-х гг. отказалась от произраильской политики на Ближнем Востоке, признала де-юре Китайскую Народную Республику, выступила против агрессивных действий США в Доминиканской Республике и осудила их вооруженное вмешательство во Вьетнаме.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Итак, в 1960-х гг. XX в. мировая колониальная система, создававшаяся веками и являвшаяся символом экономической и военно-политической мощи Запада, рухнула под напором национально-освободительного движения народов Азии и Африки. Сказались и изменения, произошедшие в самом западном обществе. Послевоенная политическая и деловая элита западных стран склонялась к использованию новых методов экономической эксплуатации мирового пространства, получивших название неоколониализма.<br>
<br><br><h3>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Становление современных политических структур. Развитие государственности<br></h3>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Особенности восточных обществ и поиски суверенитета. Развитие государственности и становление современных политических структур в странах Востока имеют принципиальные отличия от известных нам западных моделей. В значительной степени это обусловлено особенностями развития капиталистических отношений в метрополиях (Запад) и зависимых странах (Восток).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Во-первых, на Востоке историческая эволюция традиционного способа производства прервалась вследствие насильственного воздействия внешних факторов: прямого – чужеземного завоевания (классический колониальный вариант) или косвенного – угрозы завоевания, ограничения суверенитета и экономической экспансии (полуколониальный подвариант). В результате традиционный способ производства и уклад жизни постепенно оттеснялись на периферию общества, часть же его принудительно вовлекалась в синтез (качественно при этом модифицируясь) с иностранным капиталом.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Нельзя, конечно, утверждать, будто на Западе фактор чужеземного насилия не влиял на процесс трансформации и синтеза общественных структур. Нередко военное завоевание играло решающую роль в генезисе феодализма, а наполеоновские войны и оккупация способствовали ускорению капиталистического развития некоторых территорий Европы. Особенность колониальных завоеваний заключалась в том, что они привели к возникновению таких всемирно-исторических феноменов, как колониальная система, колониальный синтез и связанное с последним разделение труда в мировых масштабах. В результате было блокировано взаимодействие восточных обществ между собой.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Во-вторых, колониальный синтез отличался тем, что он начинался «сверху», т. е. с надстроечного политического этажа общества. Колониальная администрация или опутанная сетями неравноправных договоров местная власть не только сами первыми испытывали на себе влияние такого синтеза, но и были главными орудиями и инициаторами реализации этого процесса в экономической и социальной жизни, в области культуры и идеологии.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В-третьих, колониальный синтез отличается особой пестротой и многоплановостью. Если в странах Западной Европы переход от феодального общества, раздробленности и междоусобиц к абсолютистской централизации сопровождался формированием более или менее однородных по национально-этническому составу и уровню общественно-экономического развития государств, то в большинстве стран Востока в период становления колониализма картина была иной. С одной стороны, они существенно различались между собой по уровню развития, с другой – границы конкретных колониальных владений также охватывали территории, неоднородные в экономическом (от первобытно-общинного строя до позднего феодализма) и этническом отношении. К этому следует добавить своеобразие политики колониальных администраций и форм иностранного предпринимательства разных метрополий. Все это обусловило многоликость восточных обществ и многообразие путей формирования государственности в постколониальный период.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В-четвертых, генезис колониального синтеза, а также все последующие сколько-нибудь значительные его трансформации, вплоть до обретения колониями независимости, определялись в первую очередь степенью развития метрополий. Если их переход в фазу промышленного капитализма обусловил потребность в окончательном оформлении колониального синтеза с его специфической формой разделения труда между колонией и метрополией, то вступление в стадию монополистического капитализма и вывоза капитала стимулировало прямые промышленные инвестиции в колониях, т. е. развитие современных форм предпринимательства (синтез иностранного предпринимательства и местной рабочей силы), национального предпринимательства, мелкобуржуазных форм торгово-промышленной деятельности, образование национальной интеллигенции, появление современных форм общественно-политических движений и тому подобные явления, так или иначе влияющие на политическое и государственное становление. Все эти особенности образования и развития синтеза имели своим конечным следствием формирование комбинированного, или многоукладного, общества, состоящего из многих компонентов. Разумеется, в разных странах Востока соотношение этих компонентов накануне обретения независимости было весьма неодинаковым, что также сказывалось на особенностях государственного и политического становления того или иного восточного общества.<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Национально-государственная интеграция в странах Востока. Достижение политической независимости странами Востока явилось важной исторической вехой в их развитии. Однако, вопреки надеждам некоторых национальных лидеров и чаяниям масс, сама по себе политическая независимость не стала, да и не могла стать панацеей от вековой отсталости и всех прочих бед, связанных с колониальным прошлым.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Политические национально-освободительные революции и утверждение национальной государственности – те определяющие предпосылки, без которых невозможно было даже приступить к решению задачи преодоления многоукладности общества на современном Востоке. При этом надо учитывать, что ни политическая революция, ни установление национальной государственности не могут сами по себе изменить характер общества – для этого требуется целая историческая эпоха.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Что представляет собой комбинированное общество? Это общество, характеризующееся весьма слабой внутренней интегрированностью. Взаимосвязь между его компонентами обеспечивается лишь: 1) внешними по отношению к ним самим силами (относительно автономная политическая надстройка или политическое насилие); 2) общностью территориально-географического фактора – существованием в рамках одного государства и 3) несущественными, или вторичными, общественными связями, т. е. такими, разрыв которых не нарушает их внутренней сущности (например, если традиционный и иностранный сектора очень слабо связаны между собой и сосуществуют в качестве автономных укладов, то прекращение их частных и случайных связей не приводит ни к закрытию иностранного предприятия, ни к разрушению внутренней жизни традиционного сектора).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В момент обретения независимости скрепляющий фактор колониального политического насилия сменяется фактором морально-политической сплоченности вокруг национального руководства, в котором фокусируются разнородные по сути, но единые в своих антиколониальных устремлениях силы многоукладного общества. Эта сплоченность может действовать по инерции еще некоторое время после достижения независимости, но отнюдь не беспредельно. Истоки центробежных тенденций кроются в разнородности компонентов комбинированного общества и усиливаются в период независимого развития. Это побуждает национальные правительства заняться разработкой стратегии национально-государственной интеграции, нацеленной на превращение многоукладного общества в национально-целостное, т. е. в такой общественный организм, все компоненты которого однородны в общественно-экономическом и социально-политическом плане.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Послевоенная история ряда стран Востока показала, что некоторые национальные руководители и правительства пытались решить указанную задачу (а за одно и проблему своей собственной легитимности) лишь при помощи законодательных и идейно-пропагандистских мер. Национальное руководство практически всех стран Востока, развивавшихся по пути капитализма, стремилось создать (по собственной инициативе или по подсказке бывшей метрополии) современное буржуазное государство. Национально-интегрированное общество, по сути дела, декларировалось, и миф этот поддерживался шумными пропагандистскими кампаниями. Однако реальное, многоликое общество требовало конкретных свидетельств способности своих правительств выражать многоплановые интересы. Но так же как ранее почти все европейские страны после первых буржуазных революций, современные страны Востока с первого дня независимости столкнулись с феноменом несоответствия реального многоукладного общества рамкам официально провозглашенной национально-государственной общности. В этом и по сей день заключается одна из основных проблем абсолютного большинства правительств восточных государств.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Становление современных буржуазных государств Запада являлось логическим завершением естественно-исторического процесса зарождения элементов будущего буржуазного гражданского общества еще в недрах умирающего феодализма и дальнейшего его развития в условиях первой фазы капитализма. В результате складывались национально-интегрированные гражданские общества, т. е. на определенном этапе в целом совпадали рамки реального и гражданского общества, когда основная часть членов реального общества осознавала себя в первую очередь гражданами данного государства, в то время как принадлежность к более узким и местным обществам и группам отходила на второй план, а в некоторых случаях и исчезала вовсе.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Иначе обстояло дело на Востоке, где традиционно государство было всем, а гражданское общество находилось в аморфном состоянии. Образование современных буржуазных государств в странах Востока (независимо от конкретных их форм) шло «сверху»: они возникали либо в результате политических национально-освободительных революций, либо благодаря сделке бывших метрополий с верхушкой господствующих классов. Законодательно утверждающаяся буржуазная государственность в освободившихся странах Востока не могла быть ничем иным, как заимствованным извне каркасом – это была лишь форма без соответствующего сущностного содержания.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Дело в том, что в общественной структуре современных стран Востока наличествуют два разных типа традиционного уклада. Это колониальный синтез и архаический, доколониальный уклад. Казалось бы, колониальный синтез не совсем правомерно относить к традиционному укладу, поскольку он является результатом проникновения иностранного капитала, т. е. буржуазных отношений, и соответствующей трансформации некоторой части местных элементов. Стало быть, его логичнее было бы рассматривать в качестве современного явления. Так, очевидно, и обстояло бы дело, если бы процесс воздействия метрополии на колонии и полуколонии сводился лишь к обычной вестернизации, т. е. к буржуазной модернизации по западному образцу. Но вестернизация в данном случае была необычной и осуществлялась в колониальной форме. Иными словами, эта колониальная модель вестернизации стимулировалась и вообще была всецело связана с чужеземной эксплуатацией. Вот почему с момента появления национального уклада колониальный синтез, несмотря на его внутреннюю буржуазную ориентированность, не мог уже рассматриваться как современная модель, так как ему противостояла теперь национальная экономика. И именно для расчистки путей развития этого современного общества потребовались, в частности, антиколониальные освободительные политические революции.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Ко второму, архаическому, укладу относятся все те общественные структуры, которые были традиционными еще до начала формирования колониального синтеза. В основном они сохранились до обретения независимости, поскольку метрополии не смогли (а часто и не хотели) «перемолоть» все традиционные уклады колоний и полуколоний. Поэтому официальному государству приходится бороться на два фронта: 1) против традиционного хозяйства, из которого оно непосредственно выросло, т. е. колониального синтеза; 2) против традиционного хозяйства, которое сохранилось еще с доколониальных времен и которое лишь под давлением изменяющейся обстановки вовлекается в процессы модернизации.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Таким образом, конечная цель одна – буржуазная модернизация и национально-государственная интеграция, но процессы синтезирования, при помощи которых эта цель достигается, протекают в двух разных руслах. Все это и обусловливает особенно значительную роль государства в современных странах Востока. Оно призвано играть активную формирующую или созидательную роль практически во всех слоях общества, в экономическом базисе (в том числе в качестве непосредственного агента производственных отношений, выполняющего функции организации и управления производством), в национально-этнической ситуации, в социальной структуре, во всей системе политической надстройки (в частности, достраивая и перестраивая собственный гражданский и военно-полицейский аппарат).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Вся эта активная и разносторонняя деятельность необходима для преодоления многоукладности и включения масс населения, живших в рамках архаичных традиционных секторов и традиционного колониального синтеза, в панораму современного гражданского общества. Причем отсутствие всеобщей, скрепляющей и цементирующей гражданской жизни национальные правительства и лидеры пытались и пытаются компенсировать внедряемой «сверху» политической жизнью.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;У стран Востока, в которых после достижения независимости установилась заимствованная форма современного государства – парламентская республика, а это большинство колониальных стран Востока (за исключением авторитарных, социалистических и монархических), не оказалось адекватной экономической и социальной базы, национально-этнической структуры и даже достаточных элементов для конструирования собственного (т. е. государственного) аппарата управления. Возникновение новых форм государственности в таких условиях не означало установления всеобщего и реального контроля государства над традиционными секторами общества. Огромные социальные группы продолжают жить своей, относительно замкнутой жизнью и руководствуются иными ценностными ориентирами, чем те, что предписываются официальными властями.<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Колониальное наследие в государственных структурах после достижения независимости. Получившие независимость молодые государства не могли сразу уничтожить сложившееся колониальное разделение труда. Для этого требовался довольно длительный переходный период (странам как капиталистической, так и социалистической ориентации) и преобразовательная деятельность правительства и всего общества. Эта деятельность в странах, идущих по капиталистическому пути развития, начинается прежде всего с процесса дальнейшей модификации колониального синтеза.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Главное изменение, которое привносит независимость в процессы модификации синтеза, заключается в ликвидации колониальной администрации как составной части политической надстройки метрополии, т. е. ликвидации политического механизма насильственной ориентации политического развития в антинациональном направлении. Вместо этого появляется новый механизм – национальная государственность. Бывшая «двунациональная» (метрополия – колония) государственность оказывается разорванной, и колониальный синтез осуществляется теперь не внутри единой государственности имперского типа, а между двумя типами политически самостоятельных государств. Уже этим политическим актом кладется начало модификации традиционного колониального синтеза в неоколониальный.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;На первых этапах независимого буржуазного развития происходят важные изменения, связанные с утверждением национальной государственности. Они заключаются в перегруппировке структурных компонентов комбинированного общества. Национальный уклад (государственный и частный) занимает господствующее положение. Конечно, в этот период большинство развивающихся стран еще не могут полностью отказаться от привлечения иностранного капитала. Однако по мере укрепления национальной буржуазии и общего изменения соотношения сил происходит процесс вынужденной перестройки иностранного капитала. Он все чаще соглашается теперь на более выгодные для молодых национальных государств формы и условия функционирования: ликвидация колониальной системы, создание смешанных компаний с преобладающим участием национального капитала, внедрение более прогрессивных подрядных форм и т. п. – и вынужден считаться с национальной стратегией развития соответствующих стран.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Во многих отношениях аналогичным образом обстоит дело в сфере политической (а также культурной) национализации. Однако можно создать, например, «национальный» госаппарат или армию, но если ключевые посты или реальное право принятия важнейших решений все еще принадлежит иностранным советникам и лицам проимпериалистической ориентации, то вряд ли в таком случае приходится говорить о завершении национализации госаппарата. Или другой пример. Если вся работа «национального» информационного агентства базируется на западных источниках информации и соответствующих методах ее обработки и подачи, то нельзя, очевидно, говорить о полной национализации службы информации. При всем своеобразии вопроса сказанное выше во многом относится и к привнесенной колонизаторами христианской религии. Процесс ее приспособления к местным условиям включает не только подготовку священнослужителей, ведение богослужения на родном языке, но прежде всего содержательную переориентацию всей деятельности церкви на защиту национально-государственных интересов.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Итак, основные элементы колониального синтеза сохраняются и проявляются даже после обретения колониями независимости. Однако независимость дает начало длительному процессу отмирания колониализма или, что одно и то же, изживания неоколониализма.<br>
<br><br><h3>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Геополитическое развитие Востока во второй половине XX в<br></h3>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Политические проблемы на Дальнем Востоке. Восток второй половины XX в. постепенно превратился из зависимого объекта колониальной и неоколониальной политики Запада в самостоятельную силу на международной арене. Тем не менее западные державы стремились и в новых условиях сохранить и даже упрочить свои позиции в странах Востока, привязать их, опутав сетью соглашений о техническом, военном, культурном и прочем сотрудничестве. Если же это не помогало или не получалось, они, и в первую очередь США, не колеблясь, прибегали к насилию, вооруженной интервенции, экономической блокаде и прочим средствам давления в духе традиционного колониализма. Однако многие перемены, явившиеся прямым следствием новой расстановки сил, приняли необратимый характер. Наиболее кардинально это проявилось на Дальнем Востоке.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Потерпевшая поражение Япония капитулировала и на десятилетия утратила статус великой державы и способность влиять на страны региона. Более того, она была оккупирована войсками США и стала объектом целенаправленной политики американцев по социальной и экономической модернизации, культурной и технологической вестернизации. То же самое произошло и на юге Корейского полуострова. США спешили занять место Японии везде, где только могли. Однако разгром советскими войсками японской Квантунской армии создал условия для расширения и укрепления «освобожденных» районов Китая, контролировавшихся коммунистами, для вооружения и оснащения (как за счет СССР, так и путем передачи трофейного японского оружия) Народно-освободительной армии Китая (НОАК), созданной руководством Коммунистической парии Китая (КПК). К концу 1945 г. «освобожденные» районы занимали почти четверть территории Китая (главным образом на севере) с населением в 150 млн человек. И хотя национальное правительство Чан Кайши с помощью США сумело захватить большую часть ранее оккупированной японцами территории, позиции КПК, безусловно, усилились. В дальнейшей весьма острой борьбе за власть КПК проводила гибкую политику, включавшую переговоры и с правящей партией гоминьдан, и непосредственно с США, а также с самыми разными силами, недовольными диктатурой Чан Кай-ши. США явно переоценили способность чанкайшистского режима разгромить КПК. Но всемерно его укрепляя, они все же не решились (во многом под воздействием СССР и в результате соглашения с СССР и Великобританией о невмешательстве в Китае от 1945 г.) на непосредственную интервенцию. Их вооруженные силы, размещенные на территории Китая, не участвовали в боях, что позволило НОАК разгромить развалившуюся армию Чан Кайши (большинство ее солдат сдались в плен или перешли на сторону НОАК): КПК опиралась преимущественно на крестьянство, но сумела привлечь на свою сторону наиболее активные слои населения, прежде всего рабочих, нейтрализовать средние слои и буржуазию (которые также были недовольны Чан Кайши), изолировать, разложить и деморализовать сторонников режима, в основном чиновничество и бюрократический капитал.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Победа китайской революции, завершившаяся провозглашением 1 октября 1949 г. Китайской Народной Республики (КНР), имела огромное значение для всего Востока. Она привела коммунистов к власти в самой большой по населению стране мира. США и Запад в целом сделали из всего случившегося надлежащие выводы, взяв курс на максимальное силовое противодействие распространению влияния СССР и КНР, с одной стороны, и на технико-экономическую и социокультурную модернизацию зависимых от них стран Востока – с другой.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Существенно повлияла на развитие международных отношений и война в Корее. В 1945 г. после разгрома японской Квантунской армии советские войска заняли Северную Корею, где коммунисты и их союзники, впоследствии объединившиеся в Трудовую партию Кореи (ТПК), пришли к власти. Корея стала первой в послевоенной мировой практике разделенной страной. И коммунисты на севере, и созданный американцами антикоммунистический режим на юге претендовали на объединение под своей эгидой всего полуострова. Властные амбиции подкреплялись классовой и идеологической враждой. СССР и США в условиях начавшейся в 1946 г. «холодной войны» старались извлечь выгоду из создавшегося положения, поощряя своих союзников на полуострове, оказывая им политическую, экономическую и военную помощь. Рано или поздно это должно было привести к прямому столкновению, особенно после утраты американцами в 1949 г. монополии на ядерную бомбу, победы коммунистов в соседнем с Кореей Китае и активизации национально-освободительного движения на юго-востоке Азии.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Война, вспыхнувшая в Корее в июне 1950 г., шла с переменным успехом. С самого начала США превратили ее в масштабный интернациональный конфликт, вмешавшись в него от имени ООН. Однако, когда возникла реальная угроза оккупации Северной Кореи, на стороне северокорейцев выступила КНР. Официально китайские войска в Корее назывались дивизиями народных добровольцев, но на деле это была регулярная армия КНР. Американцы не решились распространить войну на территорию Китая. В результате КНР и Северная Корея при политической, экономической и военно-технической помощи СССР выстояли против США, Южной Кореи и подразделений некоторых стран (Австралии, Турции и др.), присланных в Корею под флагом ООН. Война, принявшая затяжной характер, завершилась в 1953 г. возвращением сторон к исходным рубежам.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;После прекращения войны в Корее политика США в регионе, в сущности, строилась на всемерном противопоставлении Севера и Юга Корейского полуострова, как и континентального Китая, где образовалась КНР, острову Тайвань, ставшему с 1949 г. убежищем Чан Кайши и его партии гоминьдан. Чтобы извлечь из этого противопоставления не только политические и военно-стратегические, но и экономические выгоды, США оказывали Южной Корее и Тайваню максимальную военную, финансовую и техническую помощь, осуществляли в их экономику значительные капиталовложения, стремясь превратить их в процветающие «витрины вестернизации».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Наибольший успех эта политика США имела в Японии, которая сумела неплохо «заработать» на войне в Корее благодаря выполнению гигантских американских военных заказов и снабжению войск США и их союзников на юге Кореи (в том числе и после 1953 г.).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Таким образом, главная политическая проблема на Дальнем Востоке в течение всей второй половины XX в. заключалась в противостоянии КНР и Тайваня, Юга и Севера Кореи. Наряду с этим постепенно, особенно к 1980—1990-мгг., обострялся спор между СССР и Японией по поводу принадлежности южной группы Курильских островов, которые в 1945 г. вошли в состав СССР, но в Японии продолжали считаться «северными территориями». По договору 1951 г. Япония от них отказалась, но кому они принадлежат, оговорено не было.<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Юго-Восточная Азия: от национального освобождения к социальной стабильности. После капитуляции Японии Юго-Восточная Азия была буквально захлестнута волной освободительных революций. В Индонезии еще до капитуляции Японии национальный лидер страны А. Сухарто изложил 1 июня 1945 г. «пять принципов» («Панча сила») будущего индонезийского государства: 1) «национализм» (т. е. единство и независимость), 2) «интернационализм» (т. е. международное равноправие и сотрудничество), 3) «демократия» (подразумевались народное представительство и свобода мнений),<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;4) «всеобщее благосостояние» (т. е. экономическое равенство) и<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;5) «вера в Бога», в конкретных условиях страны трактовавшаяся как веротерпимость. Эти принципы, включенные в конституцию Республики Индонезия, сохранили свое значение вплоть до конца XX в., причем не только для Индонезии, а Сухарто после освобождения страны еще 20 лет оставался ее главой.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;2 сентября 1945 г. глава Национального комитета освобождения и руководитель компартии Индокитая Хо Ши Мин провозгласил создание Демократической Республики Вьетнам (ДРВ). Народные комитеты были созданы и в тех регионах Малайи, которые контролировала партизанская антияпонская армия. Однако отсутствие организованного движения в масштабах всей страны, особенно среди коренных малайцев, и пестрота национального состава населения (самой активной частью которого были китайцы и индийцы) не позволили создать независимое правительство до возвращения в страну британских войск.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В дальнейшем англичане, французы, голландцы попытались восстановить во всех странах, освобожденных от японской оккупации, довоенный статус-кво, что вызвало ожесточенное вооруженное сопротивление, вылившееся в длительные национально-освободительные войны. Эта борьба продолжалась в Индонезии до 1949 г., во Вьетнаме – до 1954 г., в Малайе – до 1957 г. В других странах ЮВА также имели место военные столкновения, но они были либо подчинены политической борьбе, либо носили характер внутренних конфликтов между различными политическими, социальными и этническими группировками. Разумеется, колонизаторы всячески поощряли эти конфликты, надеясь вбить клин между разными частями народа той или иной страны и сохранить тем самым свои позиции в качестве якобы «беспристрастного арбитра». Но их намерения довольно быстро вышли наружу. Лидер патриотов Бирмы Аун Сан говорил еще в 1946 г.: «Если Англия и Америка, объединившись, вздумают диктовать свои условия, Россия и многочисленные мелкие государства сплотятся, чтобы не допустить этого».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Надежды на СССР тогда возлагали не только коммунисты. Националисты Бирмы, Индонезии и других стран в своих выступлениях ссылались на Ленина, приводили примеры из жизни СССР. Это объяснялось, с одной стороны, небывалым ростом мирового авторитета СССР после победы над Германией и Японией в 1945 г., а с другой – поисками моделей послевоенного устройства в условиях революционной ситуации. Сказывалось, конечно, и влияние местных коммунистов, за годы войны усилившихся политически, идеологически и в количественном отношении. На эмоционально-житейском уровне большое значение имел многонациональный характер СССР и даже наличие среди его руководства лиц восточного происхождения, начиная с Иосифа Сталина.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;СССР пытался противостоять США и вообще западным державам на Востоке, опираясь прежде всего на компартии, в том числе на созданные коммунистами вооруженные силы. Но это оправдало себя только в Китае и во Вьетнаме, где эти силы были тесно связаны с широкими массами и направлялись влиятельными и хорошо организованными партиями, проводившими самостоятельную и гибкую политику. На севере Кореи значительная доля успеха местных коммунистов объяснялась мощной поддержкой и всесторонней помощью СССР и Китая. Что же касается других стран, то здесь компартии не добились поставленных перед ними целей. Они потерпели тяжелое поражение в Индонезии в 1948–1949 гг., на Филиппинах в 1952 г., в Малайе – к середине 1950-х гг. Во многом это объяснялось их малочисленностью, изолированностью от большинства населения, тактической незрелостью, механическим выполнением инструкций из Москвы (или позже из Пекина), нередко (например, в Малайе или Таиланде) преобладанием в рядах коммунистов китайцев, отношение к которым у местных жителей не всегда было однозначным.<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Движение афро-азиатской солидарности. В послевоенные годы на Востоке постепенно возникает и становится мощной идейной и политической силой движение неприсоединения ни к одному из сложившихся на мировой арене военно-политических блоков. Одним из духовных отцов этого движения был президент Югославии И. Броз Тито, управлявший страной 36 лет (1944–1980) и за эти годы добавивший к своему образу героя антифашистского сопротивления в Европе (1941–1945) и авторитет международного лидера высокого уровня. Не желая подчиняться диктату Сталина, но и не отказываясь от принципов социализма, которые он интерпретировал по-своему, а не согласно сталинским догмам, Тито вывел Югославию из «лагеря социализма», который он называл «восточным блоком». Но, вопреки обвинениям Москвы в его адрес, он не примкнул к «западному блоку», т. е. к США и их союзникам, а решил не присоединяться ни к кому. Тито сделал ставку на молодые государства Востока, вышедшие после 1945 г. на мировую арену, прежде всего на Индию и Китай – великие державы Востока, принадлежавшие к разным цивилизациям и разным социальным системам, но одинаково заинтересованные в мирном урегулировании острых межгосударственных противоречий политического, идеологического, экономического, военного и территориального характера, унаследованных и от колониальной эпохи, и от Второй мировой войны. К тому же в середине 1950-х гг., когда зародилось движение неприсоединения, только что закончились войны в Корее и во Вьетнаме (1954), обострились противоречия КНР с Тайванем, продолжались военные действия в Малайе, ухудшилась обстановка в Средиземноморье.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;У Индии были свои причины стоять на позициях миролюбия и нейтралитета. Страна еще помнила историю индо-мусульманской резни, в обстановке которой (летом 1947 г.) родилась независимость Индии и Пакистана. При этом в Индии остались миллионы мусульман, а также сикхов, христиан, буддистов и представителей других религий. Многоконфессиональная и многонациональная страна 180 языков, мусульманское население и мусульманское окружение которой (Пакистан, Иран, Афганистан, Малайзия, Индонезия) враждебно относились к курсу на формирование светского государства, Индия была к тому же обременена множеством социальных и экономических проблем, затруднявших преодоление традиционализма. В свою очередь, Китай, ощущая себя великой державой и желая избавиться от имиджа «только союзника» СССР, стремился выйти на мировую арену в новой роли и желательно единым фронтом с другими странами Азии, на лидерство в которой он всегда претендовал.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Переговоры 1954–1955 гг. между И. Броз Тито, главой Индии Дж. Неру и премьером Госсовета КНР Чжоу Эньлаем привели к созыву в апреле 1955 г. в городе Бандут (Индонезия) первой конференции глав государств и правительств 39 стран Азии и Африки. Конференция подтвердила курс, как тогда говорили, «позитивного нейтрализма»: неприсоединение к военным блокам, поддержка освободительной борьбы народов еще сохранившихся к тому времени колоний, антиимпериализм и антиколониализм, взаимное уважение и невмешательство в дела друг друга. В декабре 1957 – январе 1958 г. в Каире прошла экономическая конференция 45 стран Азии и Африки. На ней было решено создать постоянные органы движения афро-азиатской солидарности. Организационное оформление этого движения произошло на конференции в Конакри (Гвинея) в апреле 1960 г., где был принят устав движения и сформулированы его цели – «объединять и согласовывать борьбу народов Азии и Африки против империализма и колониализма, ускорять освобождение народов и обеспечить их экономическое, социальное и культурное развитие».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Разумеется, интересы афро-азиатских стран порой вступали в противоречие. С 1959 г. стали ухудшаться отношения между Индией и КИР из-за оккупации китайскими войсками Тибета и бегства в Индию главы буддистов далай-ламы. В начале 1960-х гг. усилилось противоборство Индонезии и Малайзии из-за территориальных споров, которые разделяют многие молодые государства Востока. Индо-пакистанские войны 1966 и 1971 гг. привели к образованию на месте Восточного Пакистана независимого государства Бангладеш, до предела накалили разногласия из-за Кашмира и гипотетического проекта сикхского государства Халистан, поддержанного Пакистаном.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Ухудшение китайско-индийских отношений сопровождалось сближением Китая с Пакистаном и резким обострением с 1963 г. отношений КНР и СССР. Вызванное в основном внутренними событиями в Китае (особенно знаменитой «культурной революцией» 1966–1975 гг.), это обострение было также связано с разногласиями в мировом коммунистическом движении и в тактике борьбы с США, но особенно – со стремлением Китая стать супердержавой наряду с СССР и США. В 1969 г. кризис привел к военному конфликту между СССР и КНР на пограничном острове Даманский. Это было первое вооруженное столкновение между социалистическими странами.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Вьетнам, расколотый с 1954 г. на Южный и Северный, болезненно переживал синдром разделенной страны. Внутренние неурядицы на более богатом «капиталистическом» Юге постоянно стимулировали Север к вмешательству с целью объединить страну силой. Дабы отвратить эту угрозу, США стали оказывать поддержку южновьетнамскому режиму, элиту которого составляли бюрократическая буржуазия, компрадоры и милитаристы из армии, сколоченной американской военной миссией. Но поскольку всего этого оказалось недостаточно, США в 1964 г. начали войну против ДРВ. Более 9 лет, с 1964 по 1973 г., они буквально стирали Северный Вьетнам с лица земли, уничтожая воздушными бомбардировками города и села, сжигая напалмом посевы и леса, отравляя почву и людей различными ядами. Однако северовьетнамцы, имевшие опыт антияпонского и антифранцузского сопротивления, сплоченные национальной и партийной дисциплиной, руководимые харизматическим вождем Хо Ши Мином и получавшие значительную поддержку от СССР и КНР, выстояли. Более того, они продолжали различными путями забрасывать на юг свои отряды и оказывать всемерную помощь южновьетнамским партизанам.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В конце 1973 г. война формально была прекращена. США согласились вывести свои войска из Южного Вьетнама на основе сохранения статус-кво. Но кардинально не была решена ни одна из проблем. Поэтому, когда весной 1975 г. сложилась новая обстановка и войска северян двинулись на юг, они без особого труда овладели всем Южным Вьетнамом. Армия Юга, превосходившая северян чуть ли не вдвое по численности, вооружению и оснащению за счет США, что было предметом гордости Вашингтона, почти сразу развалилась, так как защищаемый ею режим не пользовался поддержкой народа и был безнадежно скомпрометирован политикой коллаборационизма.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Объединение Вьетнама и падение (не без его помощи) проамериканских режимов в соседних Лаосе и Камбодже привело к превращению Вьетнама в «малую державу», что вызвало обострение китайско-вьетнамских отношений и привело к военному столкновению между КНР и Вьетнамом в 1977 г. Китай, уже вступивший тогда в более прагматичную «эру Дэн Сяопина», тем не менее не прочь был продемонстрировать свои великодержавные амбиции и претензии на лидерство в Азии. Этому стремились помешать и СССР, и США, что не могло не сказаться самым негативным образом на афро-азиатской солидарности.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Движение афро-азиатской солидарности объективно ослаблялось также и афгано-пакистанскими противоречиями. Пакистан активно вмешался в дела Афганистана после апрельской революции 1978 г. в этой стране, и особенно после ввода в декабре 1979 г. советских войск в Афганистан. Дело было не только в «антиисламском», с точки зрения пакистанцев, характере установившейся в Афганистане власти, опиравшейся на помощь СССР. Пакистан был заинтересован в поддержании нестабильности в Афганистане, так как сильное афганское правительство могло поставить вопрос о принадлежности его северо-западных территорий, населенных пуштунами (или патанами), т. е. афганцами. Пакистан охотно вмешался в афганские события. Они дали ему возможность задействовать вне своей территории многих недовольных «лишних людей», переключить внимание хотя бы части народа с внутренних проблем на внешние, получить огромные денежные и материальные средства на вооружение, оснащение и подготовку моджахедов (как своих, так и приезжих), а также – дипломатическую, политическую и иную поддержку от США, Саудовской Аравии, многих исламских стран.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Война в Афганистане, помимо пагубных последствий для самой этой страны и для СССР (в дальнейшем), самым негативным образом сказалась на афро-азиатской солидарности. К началу 1980-х гг. уже умерли основатели этого движения (Тито, Неру, Чжоу Эньлай, Сухарто), и в Азии и Африке не было, за редкими исключениями (вроде Индиры Ганди и сменившего ее Раджива Ганди в Индии), авторитетных международных лидеров, способных погасить пламя межгосударственных, религиозных, этнических и политических конфликтов. Более того, столь заметная в 1950—1960-е гг. антиимпериалистическая солидарность стран Востока стала подменяться их объединением по этническому («все арабы», «все тюрки», «все китайцы», включая хуацяо, т. е. многочисленные китайские общины в различных странах), религиозному («все мусульмане», «все католики», «все шииты») или конъюнктурно-политическому принципу. Ярким примером последнего и было сплочение в борьбе против вмешательства СССР в Афганистане, кроме разных группировок афганской оппозиции, также Пакистана и его союзника Китая (тем самым «успокаивавшего» мусульман Синцзяна), Саудовской Аравии и ожесточенно соперничавшего с ней за гегемонию в мире ислама (более конкретно – в зоне Персидского залива) хомейнистского Ирана, США и во многом не согласной с ними Западной Европы, а также десятков тысяч мусульманских добровольцев, отнюдь не симпатизировавших США и Европе. Эти добровольцы буквально из всех стран ислама (например, Алжира, Марокко, Йемена), часто вопреки воле своих правительств, добирались до Пакистана, проходили там обучение в специальных лагерях и на военных базах, после чего сражались в Афганистане. Все это, как и их содержание (не менее 1,5 тыс. долларов в месяц на человека), оплачивалось в основном американскими и саудовскими фондами, а также за счет специальных пожертвований и сборов среди мусульман, в том числе многочисленной и в основном зажиточной диаспоры в Европе.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Только из арабских стран были переправлены и вооружены до 30 тыс. моджахедов. После вывода советских войск из Афганистана в 1989 г. большинство моджахедов фактически стали профессиональными наемниками и участвовали в военных действиях на стороне мусульманских боевиков в Алжире, Боснии, Египте, Косово, Таджикистане и Чечне. Силу их агрессивного напора, фанатизма и привычки решать все проблемы путем вооруженного насилия испытали на себе и европейцы, и американцы. Правда, в США акты вооруженного террора исламо-экстремистов носили единичный характер. Однако в Европе, особенно во Франции, где проживает свыше 4 млн мусульман, взрывы в метро и угоны самолетов были в 1990-е гг. яркой приметой времени и одной из причин социальной напряженности.<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Арабские революции и соперничество сверхдержав. Арабский мир вступил во вторую половину XX в. еще оставаясь в узах колониальной зависимости. На территории почти всех арабских стран (за исключением Сирии, Ливана, Йемена и Саудовской Аравии) находились иностранные войска, многие из этих стран (Алжир, Судан) были колониями, другие являлись таковыми фактически, находясь под протекторатом Великобритании или Франции. Июльская революция 1952 г. в Египте, свергнув монархию, открыла путь к освобождению. По образцу руководившего ею «Общества свободных офицеров» были созданы соответствующие организации и в других арабских странах. В некоторых из них (в Ираке в 1958 г., в Йемене в 1962 г., в Судане и Ливии в 1969 г.) им удалось осуществить революции по аналогичному сценарию. Но и там, где расклад сил был иным и события развивались по-другому, влияние египетской революции было значительным. Оно стимулировало начало вооруженной борьбы патриотов Туниса (1952), Марокко (1953) и Алжира (1954), способствовало позитивным сдвигам в Сирии и Иордании (1954–1955). Лидер Египта Гамаль Абдель Насер, добившийся вывода из страны английских войск, национализации Суэцкого канала и провозгласивший своей целью единство арабов, получил звание «чемпиона арабского национализма». Лозунг имевшей филиалы в разных арабских странах Партии арабского социалистического возрождения (ПАСВ) – «Арабская нация едина, а ее миссия вечна» – становился все более популярным в арабском мире.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Запад, прежде всего Великобритания и Франция, увидели в революционном Египте и его влиянии угрозу своим интересам на Ближнем Востоке, тем более после того, как Египет принял участие в Бандунгской конференции, выступил вместе с Сирией против военных блоков и стал одним из столпов движения афро-азиатской солидарности. Национализация Суэцкого канала подорвала одну из важнейших позиций англо-французского капитала, ранее владевшего каналом, а поддержка Насером палестинских фидаев (партизан) вызвала негативную реакцию Израиля. Закономерным следствием этого стала англо-франко-израильская агрессия против Египта в октябре—ноябре 1956 г. Ее провал резко повысил авторитет Египта и лично Насера в арабском мире. Это привело к сближению с ним добившихся независимости в 1956 г. Марокко, Туниса и Судана, а также Сирии, образовавшей совместно с Египтом в феврале 1958 г. единое государство – Объединенную Арабскую Республику (ОАР).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;За присоединение к ОАР выступили также национально-патриотические силы Ливана и Ирака, поднявшие восстание против своих прозападных правительств в мае—июле 1958 г. Пытаясь сохранить контроль над регионом, США высадили свои войска в Ливане, а Великобритания – в Иордании. Однако в Ираке восстание армии вылилось в «бессмертную революцию 14 июля», которая свергла в стране монархию и поставила у власти генерала Абу аль-Керима Касема, возглавлявшего подготовившее эти события тайное «Общество свободных офицеров» (по образцу египетского). Но отношения между ОАР и Ираком не сложились. Генерал Касем отстранил своего заместителя Абд ас-Саляма Арефа, выступавшего за присоединение к ОАР, и стал преследовать пронасеровские группы в Ираке, в том числе местный филиал ПАСВ, опираясь на коммунистов и курдских националистов. В ответ начались гонения на коммунистов ОАР, что обострило ее отношения с СССР, до этого момента безоговорочно поддерживавшего Насера. Однако эта размолвка была недолгой, особенно после выхода Сирии из ОАР в 1961 г.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Президент США Д. Эйзенхауэр выдвинул еще в январе 1957 г. доктрину, согласно которой США должны были «заполнить вакуум», образовавшийся на Ближнем Востоке в связи с уходом Великобритании и Франции из регионов своего традиционного влияния. Ряд стран, в том числе Ливан, Тунис, Иордания, приняли эту доктрину, опасаясь все возраставшего влияния Насера и помогавшего ему СССР. Собственно в противодействии этому влиянию и был смысл доктрины Эйзенхауэра. Три принципа лежали в основе ближневосточной политики США после Второй мировой войны: 1) борьба против влияния СССР; 2) защита Израиля всеми средствами; 3) обеспечение своего господства над нефтью региона. И если по вопросу об Израиле достичь взаимопонимания с арабами было сложно, то в остальном США добились многого. Поэтому и СССР, и ОАР не имели иного выбора, как действовать сообща. Они старались совместно поддерживать движение афро-азиатской солидарности, особенно в 1960 г., который получил название «год Африки», поскольку именно тогда обрело независимость большинство африканских стран. СССР и ОАР поддержали также революции в Алжире и Йемене.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В Алжире восстание в ноябре 1954 г. вылилось в освободительную войну против французского режима. Руководивший войной Фронт национального освобождения (ФНО) пользовался поддержкой исламского арабского мира, СССР и других стран социализма. В 1959 г. Франция признала право алжирцев на самоопределение. Но только в марте 1962 г. были подписаны мирные соглашения, прекратившие гражданскую войну в Алжире и давшие возможность его жителям 1 июля 1962 г. проголосовать за независимость.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В том же году «свободные офицеры» свергли монархию в Йемене и провозгласили республику. Но это явилось лишь началом многолетней (примерно до 1970 г.) войны племен, составляющих большинство населения Йемена, с республиканским режимом и помогавшей ему в 1962–1967 гг. египетской армией. Война закончилась компромиссом, сохранившим в рамках республики известную автономию племен. Параллельно этим событиям в 1967 г. произошло свержение колониального режима в Южном Йемене, с 1839 г. находившемся под властью англичан. Здесь после нескольких лет борьбы с местными феодалами, а также внутри политической элиты нового государства утвердился с 1969 г. режим социалистической ориентации – наиболее откровенный союзник СССР.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Египет во главе с Насером не смог установить свою гегемонию в арабском мире. Приход ПАСВ к власти в 1963 г. в Сирии и Ираке, вопреки ожиданиям сторонников арабского единства, не привел к ее достижению. С ПАСВ Сирии Насер быстро вступил в конфликт, ПАСВ Ирака была тогда же отстранена от власти, а новый правитель генерал Абд ас-Салям Ареф, ориентировавшийся на Египет, погиб весной 1966 г. Его преемник дистанцировался от Египта, в 1968 г. иракская ПАСВ стала выступать не за сотрудничество, а за соперничество с Египтом и Сирией. Наиболее тяжелым ударом для Насера, да и для всего арабского мира, стало поражение в июньской войне 1967 г. Тогда армия Израиля, пользуясь многолетней помощью США и основных разведслужб Запада, а также фактором внезапности нападения, за 6 дней разгромила вооруженные силы Египта, Сирии и Иордании, оккупировав при этом Синайский полуостров, Западный берег реки Иордан и Голанские высоты.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Вместе с тем июнь 1967 г. возродил к жизни Палестинское движение сопротивления (ПДС). В 1948 г. при образовании государства Израиль из 1350 тыс. арабов Палестины 780 тыс. человек стали беженцами, они жили в палаточных лагерях ООН на территории Иордании, Сирии, Ливана и Египта. Остальные, большинство которых проживали на западном берегу реки Иордан и в секторе Газа, так же как и беженцы, были возмущены и самим фактом раздела Палестины, и вопиюще несправедливым его характером (согласно решению ООН от 22 ноября 1947 г., евреи, т. е. примерно треть населения, получали 56 % территории страны), но особенно арабо-израильской войной 1948–1949 гг., завершившейся установлением контроля Израиля на 80 % территории Палестины. Со временем стали создаваться отряды фидаев, нападавшие на Израиль. Их действия логично вписывались в идеологию арабского национализма и арабского единства, которую проповедовали Насер и ПАСВ. К палестинским фидаям присоединялись и представители других арабских народов – от алжирцев и сирийцев до йеменцев и иракцев. В 1964 г. возникла Организация освобождения Палестины (ООП), стремившаяся политически объединить всех борцов за возрождение в Палестине арабского государства.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Июнь 1967 г. означал окончательный крах надежд палестинцев и на ООН, и на арабские страны. Поэтому они решили действовать сами, развернув с июля 1967 г. партизанскую войну на оккупированных Израилем территориях. После того как израильтяне вытеснили их оттуда, они продолжили эту войну на линиях перемирия, тем более что Израиль также наносил удары, особенно по Египту, через эти линии. За 1967–1969 гг. личный состав политических кадров ПДС вырос в 30 раз, численность его вооруженных сил – в 150 раз, степень их оснащения оружием, финансовой и другой обеспеченности – примерно в 300 раз. Все это происходило на фоне небывалого подъема патриотизма среди палестинцев, где бы они ни находились, и кем бы они ни были.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Подъем ПДС в 1967–1970 гг. арабы назвали палестинской революцией. Она была использована арабскими правительствами для ликвидации послеиюньского шока 1967 г. и включения ПДС в контекст общеарабского противоборства с Израилем. Все арабские страны в 1973 г. признали ООП «единственным представителем» арабов Палестины и предоставили ей полные права члена Лиги арабских государств, а Генеральная Ассамблея ООН приняла в ноябре 1974 г. резолюцию, в которой признавалось право палестинского народа на самоопределение, национальную независимость и суверенитет. Последующие события, однако, сильно затруднили проведение в жизнь этой резолюции. С 1975 г. ПДС оказалось втянутым в длительную гражданскую войну в Ливане, одной из причин которой было нежелание правых кругов ливанской христианской буржуазии терпеть присутствие ПДС в стране. В 1982 г. Израиль, совершив вторжение в Ливан, вынудил отряды ПДС покинуть его пределы. Однако и на этот раз военное ослабление ПДС не привело к падению его политического авторитета. Более того, начавшееся в 1987 г. движение мирного сопротивления палестинцев (интифада) на оккупированных территориях поставило под вопрос господство Израиля в захваченных им районах.<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Подъем исламизма в последней четверти XX в. В интифаде палестинцев, наряду с ООП и другими силами ПДС, приняли участие и организации исламистов. Это не было случайным. Долгая, начиная с 1920-хгг., борьба палестинских националистов стала к началу 1980-х гг. казаться бесплодной, что и привело к выходу на авансцену борьбы в Палестине различного толка исламистов, считавших, что лишь помощь всех мусульман мира поможет палестинцам. Их ядро составили активисты организации ХАМАС («Харакат аль-мукавама аль-исламийя», т. е. Движение исламского сопротивления), поддерживаемые Ливией и Саудовской Аравией. В 1980—1990-х гг. Израиль считал ХАМАС своим главным противником. И это имело свой резон.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Ислам более консервативен, чем другие религии, менее склонен к новшествам, в большей степени регулирует и контролирует жизньверующих, препятствуя ее модернизации или, по крайней мере, тормозя этот процесс. Поэтому страны ислама всегда более твердо противостояли вестернизации (широко воспринятой в Японии, Южной Корее и многих странах ЮВА) и более непримиримо были настроены в отношении западного военно-политического гегемонизма, экономической и культурной экспансии. В XIX в. и в начале XX в. это выражалось в панисламизме (т. е. стремлении объединить всех мусульман, чтобы достойно противостоять неверным), потом в различных мусульманских учениях и течениях, совмещавших ислам с национализмом, а с середины XX в. – в исламском фундаментализме. Политическим идеалом последнего является создание в каждой стране «исламского государства», конституцией которого будет Коран, хозяйственным идеалом – «исламская экономика», регулируемая шариатом, [26 - Шариат – мусульманское право, сложившееся в IX в.] а социальным идеалом – мусульманская община (умма), основанная на солидарности и взаимовыручке верующих. Эта утопия стала весьма популярной среди примерно 1 млрд мусульман в 70 странах, включая Россию и многие республики СНГ.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Первые выступления исламских фундаменталистов произошли уже в 1950-е гг. (в Египте), в 1960—1970-е гг. они активизировались в Алжире и Сирии. Главная причина исламского фундаментализма кроется в стремлении мусульман найти объяснение своим бедам в забвении Корана и шариата, в засилье «плохих» («озападнившихся») мусульман, прибегающих к «бид'а» («вредным новшествам»). Наиболее последовательно эти идеи воплотились в жизнь в Иране во время «исламской революции» 1978–1979 гг. Она завершилась заменой шахской монархии Исламской Республикой Иран. Вскоре исламский фундаментализм распространил свое влияние по всему Востоку – от Марокко и Сенегала до Филиппин и СССР, в который эти идеи проникали через Иран и Афганистан. Война в Афганистане чрезвычайно усилила авторитет исламо-экстремистов и в этой стране, и в соседнем Пакистане, и среди миллионов мусульман Индии, а с 1980-х гг. возросло прямое влияние Ирана на шиитов Ливана, создавших «Хесболлах», или «Хезболла» (по-арабски «Хизб Аллах», т. е. Партия Аллаха). С помощью денег, оружия и инструкторов из Ирана эта партия стала основной силой, противостоящей Израилю на юге Ливана.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Исламисты действовали (и действуют) практически во всех странах Ближнего Востока. В 1980-е гг. им удалось усилить активность ХАМАС в Палестине, установить свой идеологический контроль над военными режимами в Йемене и Судане, сильно повлиять на близкое к ним руководство Ливии.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В Египте, где их деятельность жестоко (и эффективно) преследовалась Насером, они получили возможность легализоваться и даже процветать при президенте Садате (1970–1981), который в юности сам был исламистом. Однако сближение Садата с Израилем в 1977–1979 гг., вызвавшее бурю негодования во всем арабском мире, оттолкнуло от него фундаменталистов. Именно их боевики убили Садата осенью 1981 г. Новый президент Хусни Мубарак, сам не раз бывший объектом покушений исламистов, повел с ними жестокую борьбу. Однако в Египте они сильны, имеют значительные капиталы, тайные склады оружия и разветвленное подполье. В их ассоциации («Гамаат исламийя») объединены миллионы людей. Поэтому они легко организуют манифестации и забастовки. В схватках исламистского подполья с полицией обычно гибнут десятки мирных жителей. Примерно те же методы исламисты пытались использовать в Марокко и Тунисе, но потерпели неудачу.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Наиболее тяжкие последствия подъем исламизма имел в Алжире. Уже в 1964 г. здесь была распущена фундаменталистская ассоциация «Аль-Киям» («Ценности»), через несколько лет она возродилась, но вскоре снова попала под запрет. С 1979 г. среди молодежи началось движение «братьев-мусульман» и «сестер-мусульманок», которые проповедовали аскетизм, отказ от современного образа жизни, строгое соблюдение предписаний Корана и шариата в быту и повседневной жизни. От митингов и шествий они начиная с 1980 г. перешли к захвату мечетей и созданию собственных «диких» мечетей, требуя учредить «исламское государство». После 1989 г. движение легализовалось: были организованы 4 исламистские партии, в том числе Исламский фронт спасения (ИФС), насчитывавший в 1990 г. до 3 млн сторонников. Одержав победу на муниципальных выборах, фронт усилил нажим на правящую партию ФНО, дискредитировавшую себя и распадавшуюся на глазах. Парламентские выборы в декабре 1991 – январе 1992 г. должны были принести исламистам полную победу. Однако правящая элита, сплотившись вокруг верхушки армии, отменила в январе 1992 г. результаты первого тура выборов и ввела в стране чрезвычайное положение. Между ней и ушедшим в подполье ИФС началась беспощадная война, в которой уже к лету 1996 г. погибло свыше 50 тыс. человек, включая сотни иностранцев (в том числе 30 французов и 12 россиян), так как исламисты провозгласили своей целью ликвидацию «всех неверующих на мусульманской земле». По жестокости алжирские исламо-террористы превзошли всех прочих, вырезая целые деревни и сжигая людей заживо, в том числе женщин и детей. Наиболее «прославились» этим алжирские «ветераны Афганистана», создавшие Исламскую вооруженную группировку (ИВГ).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В ходе войны ИФС и его военный филиал (а также скрывающееся за рубежом руководство) стали с 1993–1994 гг. проявлять готовность решить все путем переговоров. Однако на деле они утратили контроль за боевиками, действующими по указке более десятка возникших в подполье и малоизвестных организаций, а также своих полевых командиров, нередко самовольно связывавшихся с контрабандистами, наркодельцами и прочими уголовниками, а также с иностранной агентурой. В Алжире открыто обвиняли Саудовскую Аравию, Иран и Судан в помощи экстремистам, особенно головорезам из ИВГ (в их рядах, как выяснилось позже, сражались добровольцы из Афганистана, Судана, Египта, Ливии, Туниса и Марокко, многие из которых попали в плен).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;К моменту постепенного затухания военных действий (примерно к 1998 г.) назывались разные цифры потерь – от 62 до 100 тыс. человек. В любом случае это трагедия Алжира, из которого к тому же вынуждены были эмигрировать тысячи людей, опасавшихся за свою жизнь. Несмотря на относительную стабилизацию положения (парламентские выборы с участием 39 партий в конце 1997 г., выборы президента в апреле 1999 г.) и стремление большинства алжирцев прекратить войну, бойня продолжалась и на исходе XX в.<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Восток после распада СССР. Распад СССР и блока социалистических стран радикально изменил геополитическую ситуацию на Востоке и создал новые условия для эволюции политических и идеологических структур Азии. Во-первых, социалистические режимы в Азии, оставшись без прикрытия, вынуждены были приспосабливаться к совершенно иной ситуации. На ортодоксальных позициях осталась лишь Северная Корея, а КНР и Вьетнам вступили (во многом – еще до 1991 г.) на путь рыночных преобразований. То же самое относится к Лаосу и Камбодже, хотя положение в них несколько сложнее. Во-вторых, многие страны, в которых установились режимы «социалистической ориентации», просто отказались от нее, особенно это не афишируя. Они сменили ее на «капиталистическую ориентацию», что выразилось в большей свободе частного предпринимательства и сближении со странами развитого капитализма, но, как правило, внутренний строй этих государств менялся мало, сохранялись сильные позиции госсектора в экономике. Впрочем, в большинстве случаев эти процессы начались еще до 1991 г., например, в Египте, Ираке, Алжире, Сирии, Бирме.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Перед всеми странами Востока после распада СССР встала задача восполнить экономическую и техническую помощь, ранее шедшую из СССР (как бы мала она ни была), за счет усиления связей с Западом, обычно с США, ФРГ или бывшими колониальными метрополиями. Увеличился поток трудовых и прочих мигрантов – уроженцев Востока в развитые страны Запада. Миграция и раньше была велика, но носила более ориентированный характер: магрибинцы ехали во Францию и другие франкоязычные страны (Бельгию, Швейцарию, Канаду), турки – в Германию и т. д. Ныне эти потоки ширятся, скрещиваются, дробятся. Появилась значительная арабская эмиграция в Великобритании и Скандинавии, иранская – в Испании и во Франции, турецкая – во Франции и в Скандинавии. Индийцы и тайцы, ранее ехавшие лишь в Великобританию, теперь направляются и в другие страны Европы. Именно поэтому 1990-е гг. стали не только временем усиления влияния Запада на Востоке, но и периодом обострения межнациональных противоречий как на Востоке, так и на Западе.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Проигранная (столь недальновидно начатая) война СССР в Афганистане стимулировала возникновение новой зоны наркоторговли – «Золотого полумесяца», объединившего Иран, Пакистан и Афганистан. Действующие здесь наркокартели, пользуясь экономическими трудностями афганцев и жителей Средней Азии, определенной прозрачностью границ стран СНГ после 1991 г. и политической нестабильностью в регионе, наладили доставку наркотиков через центральноазиатские страны в Россию и Европу. Наркобизнес, давно превзошедший по прибыльности иные виды криминального предпринимательства, стал важным фактором социально-политической ситуации в государствах «Золотого полумесяца» и граничащих с ними республик СНГ. Он затягивает в свои сети не только криминальные структуры, но и определенные круги буржуазии, бюрократии, работников силовых ведомств и таможен как на Востоке, так и на Западе. Усиливается его дестабилизирующее воздействие на экономическую, политическую, социальную жизнь многих стран, в том числе государств Центральной Азии и России, а также на психологическое состояние населения.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Важнейшим результатом распада СССР стал резкий взлет этно-национального сепаратизма. На постсоветской территории он затронул многие регионы от Черного и Каспийского морей до Поволжья и Тянь-Шаня. Этнонациональные конфликты на территории СССР, начавшись с 1988 г., выливались со временем в затяжные войны (в Нагорном Карабахе, Абхазии, Таджикистане) или в перманентные столкновения (грузин с осетинами, осетин с ингушами, русских и украинцев с крымскими татарами). Русские и русскоговорящие оказались в отделившихся от России республиках СНГ и в Прибалтике в положении бесправного, а то и преследуемого меньшинства. «Исход» этих жителей из мест боев или этнических погромов не только стал частью трагедии народов бывшего СССР, но и во многом испортил отношения между ними, подорвал или вообще прервал экономические, культурные и другие жизненно важные связи.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Война в Афганистане привела к наплыву в эту страну боевиков из арабских стран, Турции, Ирана, Пакистана. Но после распада СССР большинство этих людей, превратившихся в военных профессионалов-наемников, отправились в различные «горячие точки» СНГ или в распадавшуюся в 1991–1997 гг. Югославию, на помощь мусульманам Боснии, воевавшим с сербами и хорватами. Позже эти боевики стали помогать албанцам в Косово.<br>
<br><br><br><h3>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Глава 14<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;ЭВОЛЮЦИЯ СОЦИАЛЬНОЙ СТРУКТУРЫ В СТРАНАХ ВОСТОКА<br></h3><br><h3>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Основные направления социального развития<br></h3>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Многоукладность и социальное многообразие. Классовая структура стран Востока намного сложнее, чем структура развитого капиталистического общества. Недавний колониальный гнет, своеобразное развитие капитализма в молодых государствах, сохранение значительных пластов малопроизводительных укладов, пережитков феодализма – все это накладывает на нее особый отпечаток.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Развивающиеся страны отличаются от развитых капиталистических именно тем, что процесс классообразования в них еще не завершился, а границы между классами очень подвижны и изменчивы. Наряду с формирующимися классами, на Востоке сохраняются также многочисленные слои, группы и подгруппы населения, не поддающиеся четкой классификации.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Вторая половина ХХв. была отмечена особенно резким убыстрением социального развития стран Востока. Речь идет не только о зарождении новых социальных слоев, классов, прослоек и категорий, но и об изменении качества самого общества. Печать модернизации и даже вестернизации все более определяла социальный облик Востока, который тем не менее по-прежнему отличался пестротой и многообразием.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Однако к концу столетия в восточном обществе отчетливо проявились качественные изменения. В нем увеличилась доля современных, модернизированных структур и соответственно уменьшилась доля традиционных, архаичных структур. Модернизация любого восточного социума (сельской общины, региона или землячества, города или отдельного его квартала, этноконфессии или входящего в нее религиозного братства) осуществлялась как через «капитализацию», т. е. развитие частного предпринимательства и рынка, так и путем насаждения государством «сверху» более современных методов хозяйствования, политической и производственной культуры, новейших технологий и организации труда. Как правило, на практике имело место и то и другое. Но «капитализация» преобладала там, где инициатива принадлежала иностранному капиталу (почти во всех колониях или бывших колониях) или где успел заявить о себе национальный капитал (например, в Индии, Турции, Египте до 1952 г. и после 1970 г.). Модернизация «сверху» характерна для стран с военными или революционными режимами, в частности Бирмы, Индонезии, Египта 1952–1970 гг., Сирии. Но и во втором случае огосударствление экономики всегда было неполным и объективно преследовало цель защищать слабую национальную промышленность от внешних конкурентов, поддерживая местное предпринимательство, находившееся в трудной стадии становления.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Несмотря на большие успехи в развитии экономики, рост промышленности, крупного предпринимательства в городе и производительности труда в деревне, в большинстве стран Востока преобладало сельское население. Однако наблюдался и рост числа горожан. Так, по подсчетам отечественных экономистов, удельный вес городского населения в развивающихся странах вырос с 19,4 % в 1950 г. до 32,4 % в 1980 г. Около &nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br>/&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br> населения развивающихся стран – сельские жители, хотя это справедливо не для всех государств. В Индии, например, городское население в конце 1990-х гг. составляло около 25 %, а в Турции – более 40 %. Неизменно возрастает численность сельского населения, переселяющегося в города. В послевоенный период из деревень в города переселилось в странах Азии, Африки и Латинской Америки 220 млн человек.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В 1980-х гг. около 25 % горожан составляли лица, ушедшие из деревни за последние 20 лет, а 15 % – те, кто покинул деревню за последние 10 лет. В результате городское население оказалось весьма пестрым по своему составу, религиозной, групповой, этнической, кастовой и прочей принадлежности.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Неуклонно растет численность лиц наемного труда и их удельный вес в общей массе населения. В Азии они составляют 40–50 % самодеятельного населения, в государствах Тропической Африки – около 10 %.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В большинстве развивающихся стран Востока основная масса городского населения – ремесленники, мелкие товаропроизводители, рабочие и владельцы мелких предприятий, в которых господствует ручной труд. По численности в крупной промышленности сосредоточено часто меньше рабочих и работников, чем в мелкой. Существенно выросло число занятых в торговле, сфере обслуживания, на транспорте, где обычным явлением стала неполная занятость.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Этнические проблемы. Во многих странах Азии и Африки до сих пор сохранились традиционные общности: племена, мелкие этносы или этноконфессиональные общины, сословные группы и социокультурные коллективы. Их влияние, особенно на менталитет и психологию людей, даже экономически и организационно давно живущих вне традиционных отношений, еще прослеживается всюду на Востоке – от Марокко и Сенегала до Китая и Филиппин.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В Марокко исторически сформировавшееся в XIII–XVII вв. сословие «фаси» (потомки мусульман, изгнанных из Испании) постепенно образовало экономическую и духовную элиту страны; в XX в. вместе с арабской аристократией оно составило верхушку бюрократии и бизнеса. С 1930-х гг. им противостоят «суси» – выходцы из берберов южной области Сус, разрушающие монополию «фаси», но преобладающие пока что в средних и низших слоях буржуазии, чиновничества и интеллигенции. И те и другие имеют свои политические партии, культурные ассоциации, органы печати и рычаги влияния на монарха.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Этнонациональный вопрос – один из важнейших на Востоке. Берберы в Алжире и Ливии, курды в Турции, Сирии, Ираке и Иране, азербайджанцы в Иране, туркмены, узбеки и таджики в Афганистане, патаны (пуштуны) в Пакистане, многочисленные меньшинства в Мьянме, монголы, тюрки и тибетцы в Китае, хуацяо во всей Юго-Восточной Азии, тамилы в Шри-Ланке, так же как арабы на западе Африки, а индийцы на ее востоке и юге – все они надеются на создание собственных национальных государств. Но решение этнического вопроса осложняется наличием проблемы конфессиональной, наиболее остро она проявляется в положении южан в Судане, коптов в Египте, христиан на всем Ближнем Востоке, шиитов – в Ливане и Ираке, исмаилитов – в Афганистане и Таджикистане, мусульман и сикхов – в Индии, мусульман – в Китае и Республике Филиппины.<br>
<br><br><h3>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Рабочий класс: структура и состав<br></h3>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Особенности формирования. Рабочий класс на Востоке, в целом проходивший те же стадии становления, что и западный пролетариат, обладает тем не менее ярко выраженной спецификой. Из-за общей экономической отсталости и замедленного развития капитализма, обусловленных влиянием колониальной и феодально-помещичьей эксплуатации, положение пролетариата в странах Востока было еще более тяжелым, а его становление как нового класса восточного общества растянулось на долгий срок.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Главной формой эксплуатации рабочего класса на Востоке было получение абсолютной прибавочной стоимости как западными, так и местными предпринимателями. В первой половине XX в. продолжительность рабочего дня на предприятиях достигла максимального уровня: в среднем она колебалась от 12 до 14 часов. При этом самый длинный рабочий день был на наиболее технически оснащенных, электрифицированных предприятиях. Сильная задолженность ростовщикам, которые взимали 50–75 % годовых, также оказывала серьезное влияние на положение рабочих, усугубляя сложность их существования.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Жесточайшая эксплуатация в промышленности была возможна, в частности потому, что основную массу фабричного пролетариата на Востоке в то время составляли выходцы из обедневших слоев крестьян и ремесленников. Большинство из них еще не порвали связь с деревней, в которой жили их семьи и куда они, как правило, возвращались сами. Однако в эти годы уже стал образовываться слой постоянных фабричных рабочих.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Рабочий класс в целом можно разделить на следующие основные группы: 1) предпролетарии (разорившиеся крестьяне, пришедшие в город на заработки, ремесленники города и деревни, мелкие товаропроизводители, ищущие заработок и время от времени нанимающиеся на работу); 2) промышленный пролетариат (рабочие фабрично-заводской промышленности, ремесленно-мануфактурный пролетариат, рабочие добывающей промышленности); 3) сельскохозяйственный пролетариат (постоянные рабочие-механизаторы, постоянные плантационные рабочие, сезонные рабочие – отходники, поденщики и т. д.); 4) лица, занятые в сфере обслуживания (рабочие транспорта и связи, рабочие, занятые в торговле, на погрузочно-разгрузочных работах и т. д., работники сферы обслуживания).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В некоторых странах Востока существует и особая категория рабочих – рабочие-эмигранты, которых судьба в поисках хлеба и заработков забросила за рубежи своей родины. Это, например, тунисцы, марокканцы, алжирцы во Франции; турки в ФРГ, Австрии, Швеции, Швейцарии, Ливии, Голландии; индусы и пакистанцы, а также африканцы в Англии; палестинцы, пакистанцы, корейцы в нефтедобывающих аравийских монархиях и т. д. Таких рабочих насчитываются миллионы. Их юридическое положение на чужбине весьма неопределенно. Как правило, они заняты на самых тяжелых и низкооплачиваемых работах, подвергаются дискриминации, жестоким методам эксплуатации и угнетения. Эти люди – постоянные кандидаты на увольнение по первому требованию хозяина.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Преемственность рабочего класса на Востоке крайне незначительна и составляет всего несколько поколений (два-три). Во многих странах (особенно африканских) большинство рабочих встали к станку недавно и сохранили остатки крестьянской психологии. Многие из них вообще еще не порвали связи с деревней, особенно сезонники в сахарной и других отраслях промышленности. Велик удельный вес рабочих с наделом, которые не прекращают заниматься земледелием.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В Африке формированию и повышению квалификации кадрового пролетариата мешают сохраняющиеся племенные пережитки, традиционные отношения подчинения вождям и старейшинам племен. Очевидно, именно к такой категории рабочих можно отнести отмеченное отечественными экономистами явление, когда большие массы людей острее и непосредственнее ощущают свои связи с кастой, племенем и другими социальными общностями, чем с классом.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Но хотя формирование современного рабочего класса в странах Востока по-прежнему происходит за счет разорившихся крестьян и ремесленников, новое поколение пролетариата в большинстве своем грамотно, политически ориентировано. Приходя на заработки в город, ныне сельский житель может слушать радио, читать газеты, интересуется международными событиями, вопросами идеологической борьбы и т. д. Это уже не темный и забитый крестьянин колониального периода.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Социологические исследования, проведенные в некоторых развивающихся странах, свидетельствуют, что более половины крестьян мечтают о постоянной работе на фабрике или заводе, 80–90 % сельских жителей хотят, чтобы их дети учились в школе и институте на врача, инженера, юриста и т. д. и постоянно проживали в городе. Даже служители культа (муллы и др.) лишь в 20 случаях из 100 пожелали, чтобы их дети шли по стопам своих отцов.<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Численность. В 1980-х гг. общая численность лиц наемного труда в несоциалистических странах Азии достигла 150 млн, а Африки – 33,5 млн человек (19,7 % экономически активного населения). По мнению отечественных африканистов, общая численность африканского рабочего класса к началу 1980-х гг. достигла 24 млн человек, что составляло 14 % экономически активного населения континента. Однако этот показатель был различен в разных странах и регионах. В ЮАР он составлял 43 %, в арабских странах Северной Африки – 32,4 %, в странах Тропической Африки – лишь 7,4 %. Повсеместно растет численность наемных рабочих. После Второй мировой войны их количество увеличилось в среднем в 2,5–3 раза.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Рабочий класс стран Азии и Африки составляет только 5–8 % всего и 15–20 % трудоспособного населения. Однако его общеполитическая роль в той или иной стране не определяется численностью, поскольку пролетариат сосредоточивается в решающих отраслях экономики, в главных промышленных и административных центрах страны, связан с наиболее передовым производством и в массе своей культурнее, организованнее, чем другие слои трудящихся. После достижения независимости формирование рабочего класса ускорилось даже в самых отсталых с точки зрения классовой структуры государствах: Саудовской Аравии, Эфиопии, Афганистане, Ливане, Непале и т. д. В них темпы роста пролетариата, как правило, намного превышают темпы роста населения.<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Структура пролетариата. Серьезные изменения происходят и в структуре рабочего класса: увеличивается удельный вес промышленных рабочих в общей массе трудящихся по найму. Так, в Индии они составляли к началу 1990-х гг. 60 % всех работающих, в Пакистане – 30, в Турции – 60, в Иране – 40 %. Возникновение в странах Азии и Африки новых отраслей промышленности (металлургической, химической, электротехнической и пр.) ведет к росту числа рабочих, занятых на предприятиях по производству средств производства.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Среди промышленных рабочих довольно быстро возрастает число и удельный вес квалифицированных и кадровых рабочих, особенно на предприятиях государственного сектора. Квалифицированные рабочие и техники составляли к концу 1970-х гг. от до всех лиц, занятых в промышленности в странах Азии и Африки. Ввод в эксплуатацию фабрик и заводов со значительным числом рабочих обусловил повышение степени концентрации рабочей силы. Так, в Индии в 1980-х гг. от 60 до 90 % всех рабочих, занятых на предприятиях металлургии, машиностроения, химической, цементной промышленности трудились на крупных заводах (с численностью не менее 2,5 тыс. человек). В отраслях легкой промышленности (сахарная, табачная, чайная, текстильная, кожевенная и др.) примерно 30–40 % рабочих были заняты на предприятиях с числом работающих не менее 1000. Остальные трудились на средних (100– 1000 человек на каждом) или мелких (10–49 человек) предприятиях. На последних работали 15–20 % всех занятых в промышленности.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Сельскохозяйственные рабочие – наиболее многочисленная, но в то же время самая отсталая и обездоленная часть рабочих. В Малайзии, Шри-Ланке, Республике Филиппины, в ряде стран Африки они составляли в конце XX в. 50–70 % всех рабочих. Плантационные рабочие, т. е. наиболее квалифицированные и организованные, все еще находятся в меньшинстве (около 20 % общего числа сельских пролетариев).<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Экономическое положение рабочего класса в странах Азии и Африки было и продолжает оставаться очень тяжелым. Даже по официальным данным, заработная плата рабочих в большинстве из них составляла в начале 1990-х гг. в лучшем случае 30–35 % крайне скромного прожиточного минимума средней семьи. Она в пять и более раз ниже заработной платы рабочих-европейцев. При этом доля расходов на питание в развитых государствах составляет примерно 30 % заработной платы рабочего, а в странах Азии и Африки – 60–70 %.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Особенно тяжело сказывается на положении рабочих безработица. Наличие огромной массы безработных (в ряде стран число безработных и полубезработных намного превышает число занятых) ведет к усилению эксплуатации, бесправию, сохранению архаических форм угнетения, давлению «улицы» на общественную жизнь и политическую стабильность.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В последней четверти XX в. в странах Азии и Африки выросла роль массовых организаций трудящихся. Повсюду стали действовать профсоюзы, в которых состояло 15–20 % всех лиц наемного труда (в Азии 25–30 млн человек). Примерно половина организованных в профсоюзы рабочих состоит во Всемирной федерации профсоюзов (ВФП), остальные входят в состав Международной конфедерации свободных профсоюзов (МКСП), в религиозные, христианско-демократические и прочие организации.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Несмотря на отмеченные выше изменения в составе численности и положении пролетариата стран Азии и Африки, он еще недостаточно сформировался как класс, что обусловлено особенностями постколониального развития. Прежде всего, пролетариат развивающихся стран все еще относительно немногочислен. В фабрично-заводской промышленности занята сравнительно небольшая его часть.<br>
<br><br><h3>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Буржуазия: облик и специфика<br></h3>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Особенности формирования восточной буржуазии. Буржуазия стран Азии и особенно Африки по своему составу чрезвычайно пестра. При выяснении места и роли этого класса в обществе необходимо учитывать как его многообразие и специфические интересы отдельных слоев, так и взаимоотношения с рабочим классом и другими классами и слоями восточного общества.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Специфика развития капитализма на Востоке предопределила и особенности буржуазии как класса. Уже в ходе формирования буржуазии происходило ее расслоение. Один слой образовался из торговокомпрадорских кругов, верхушки помещичьего класса; другой – из мелких предпринимателей. Буржуазию развивающихся стран можно подразделить на монополистическую, крупную, среднюю, мелкую и бюрократическую. Все перечисленные слои буржуазии появляются как бы изолированно друг от друга и в большинстве случаев так же изолированно существуют в обществе, что свидетельствует о незаконченности процесса классообразования. Мелкая буржуазия, за редчайшим исключением, не перерастает даже в среднюю, которая остается «самостоятельной» прослойкой предпринимателей. Если крупная буржуазия в развитых капиталистических странах – то же, что и монополистическая, то на Востоке – это разные слои буржуазии.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Различается буржуазия и по виду деятельности: торговая, промышленная, банковская, сельскохозяйственная, посредническая. И опять-таки в западных государствах часто невозможно выделить подобные слои. На Востоке же все они сохраняют свои специфические черты именно потому, что капитализм там еще полностью «не созрел» и не охватил до конца все стадии оборота капитала. Однако чем быстрее идет капиталистическое развитие стран Азии и Африки, тем форсированнее происходит образование восточной буржуазии как единого класса.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Процесс формирования национальной восточной буржуазии, как и других новых групп капиталистического общества, обладал рядом специфических отличий от классического генезиса западной промышленной буржуазии. На него влияли следующие факторы: 1) немногочисленные восточные промышленники вышли (как упоминалось выше) из рядов компрадоров, купцов и ростовщиков, что побуждало их и в дальнейшем заниматься торговлей; 2) восточная буржуазия была тесно связана с помещичьим классом и вкладывала значительные средства в покупку земельной собственности; 3) слабость восточной буржуазии заключалась также в ее глубокой зависимости от буржуазии метрополий, это определялось тем, что все основные структуры экономической жизни восточных стран (даже в постколониальный период) – банки, кредиты, морской и железнодорожный транспорт, правительственные заказы и т. д. – находились в руках капиталистических кругов бывших метрополий.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;На почве развития капитализма неминуемо обострялись противоречия между восточной буржуазией и западной, но зачастую не в меньшей степени – с народом своей страны.<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Монополистическая буржуазия. Капитализм на Востоке стал развиваться во второй половине XX в. намного быстрее, чем в первой. Но шло это развитие разными путями и потоками, принимало различные формы и питалось из разных источников. В 1970—1980-х гг. под влиянием транснациональных корпораций происходило активное формирование крупных предприятий, оснащенных новейшей техникой, использующих самую квалифицированную и высокооплачиваемую рабочую силу. Однако господство ТНК ограничивалось в основном наиболее прибыльными (например, нефтедобывающей) или технически авангардными (например, электронной) отраслями. И именно в этих отраслях позиции международных монополий начали теснить национальные монополии государств Востока, появившиеся вначале в Японии, Индии, Египте, Южной Корее.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Южнокорейские «чеболи», т. е. монополии семейно-кланового типа, стали возникать уже в 1950-е гг. В 1980 г. полсотни «чеболей» давали до 10 % ВВП страны, а в 1990 г. – до 16 %. Объем их продаж тогда составил 130 млрд долларов, причем 60 % этой суммы пришлось на 5 «чеболей» во главе со знаменитым «Самсунгом», крупнейшим концерном в сфере электронной, тяжелой и нефтехимической промышленности. Его владелец Ли Кун Хи за счет постоянного внедрения новейших научно-технических достижений добивался роста производительности труда в отдельные годы на 25–27 %, неуклонно наращивая объемы производства и продаж, а также создавая свои филиалы за пределами страны. В частности, сборку телевизоров осуществляют его предприятия в 20 странах, включая Словакию. Концерн «Тэу», уступая «Самсунгу» по объему продаж (26 млрд долл. против 49 млрд в 1991 г.), охватил более широкий круг отраслей, включая машиностроение и автостроение. Его продукция теснит продукцию известных японских «дзайбацу» (монополистических трестов) на рынках самой Японии! Кстати, все «чеболи», сотрудничая и с «дзайбацу», и с западными ТНК, постоянно стремятся занять второе после японцев место. В 1995 г. из 100 крупнейших компаний Азиатско-Тихоокеанского региона, наряду с американскими и японскими, было 6 южнокорейских и 13 тайваньских.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Тайвань благодаря своим банкирам, судовладельцам и коммерсантам стал вторым после Японии крупнейшим кредитором в мире. Он осуществляет крупномасштабные инвестиции практически во все страны Дальнего Востока и Юго-Восточной Азии.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В Индии буржуазия, пожалуй, первой на Востоке достигла стадии монополистического капитала. Межкорпоративные инвестиции, переплетение интересов различных фирм, власть «контролирующих семей» над множеством предприятий самого разного профиля превратили элиту индийской буржуазии в своеобразного «коллективного монополиста». Уже в 1960-е гг. в экономике страны ведущее место заняли 75 монополистических групп во главе с богатейшими семействами Таты, Бирлы, Мафатлала, Тхапара, сохранившими и даже усилившими свои позиции к 1990-м гг. Семи из этих групп принадлежали &nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br>/&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br> индийских инвестиций за рубежом, в том числе 40 % из них – группе «Бирлы», заграничные активы которой превышали ее активы в Индии.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Таким образом, деятельность индийских монополистов, так же как и японских или корейских, носила международный характер и охватывала весь регион от Бирмы и Малайзии до Африки. В то же время есть примеры активности египетских монополистов (в частности, Османа Ахмеда Османа) в Индии и Юго-Восточной Азии.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Монополии Индии связаны и с западными ТНК: в лидировавшей в 1993–1996 гг. компании «Хиндустан Левер» 51 % акций – у англоголландской ТНК «Юнилевер». Вместе с тем индийские монополии теснили везде на Востоке своих конкурентов за счет дешевизны рабочей силы, оплата которой в 1990-е гг. составляла около 5 % оплаты работников соответствующей квалификации на Тайване.<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Бюрократия и бюрократическая буржуазия. Помимо монополистической буржуазии, повсюду на Востоке чрезвычайно сильна бюрократическая буржуазия. Финансово-экономическая мощь монополий (как иностранных, так и национальных) позволяет им ставить себе на службу значительную часть государственной бюрократии. Ее представители во главе предприятий госсектора (достаточно сильного в большинстве стран Востока), как правило, связаны с частным капиталом и действуют в интересах крупной, особенно монополистической, буржуазии. В 1960-х гг. в Индии из 339 высших управляющих госсектора 136 представляли крупный бизнес, а 55 сочетали (несмотря на формальный запрет) государственную службу с частным предпринимательством. Высокие оклады верхушки бюрократии (уже в 1960-е гг. они превосходили минимальную зарплату в госсекторе Египта в 30 раз, Индии – в 64 раза, Пакистана – в40 раз, Бирмы – в 32 раза) с учетом всех льгот, добавок и дополнительных выплат составляли огромные суммы. В 1960-е гг. доход среднего предпринимателя в Индии был 1–4 тыс. рупий в месяц, а у министра или высшего бюрократа – от 5 до 7 тыс. рупий. Кроме того, крупные бюрократы, помимо прямых хищений из казны и взяток, ухитрялись торговать различными лицензиями, льготами, разрешениями, патентами, выдачей госкредитов, освобождением от налогов и т. п.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Обращая все свои законные и незаконные доходы в капитал, бюрократия тем самым становилась бюрократической буржуазией, концентрировавшей в своих руках и власть, и богатство. Она не заинтересована в развитии производства, так как для этого необходимо реинвестировать хотя бы часть прибылей, более того – опасается любых перемен, способных ослабить ее господство. В ее среде процветает коррупция и фаворитизм. Сотни менеджеров госсектора в Индии, Индонезии, Малайзии, Пакистане, Тунисе, Турции в 1960– 1980-е гг. либо были, либо становились на деле представителями бюрократического капитала, неотделимого от застоя и черного рынка. По некоторым подсчетам, подобная «паразитическая» буржуазия уже в 1960—1970-х гг. присваивала до 30 % национального дохода в Индонезии и до 40 % – в некоторых арабских странах. Многие главы государств – Садат в Египте, Сухарто в Индонезии, Маркос в Республике Филиппины – активно стимулировали процесс обуржуазивания бюрократии. В Египте головокружительно быстрое обогащение этих, как их называли, «жирных котов» привело к тому, что в 1980-е гг. там около 500 семейств владели собственностью, оценивавшейся не менее чем в 10 млн египетских фунтов.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В Индонезии «кабиры» (капиталисты-бюрократы) с 1970-х гг. стали переходить к чисто предпринимательской деятельности, а их место заняли родственники президента Сухарто и связанные с ним выходцы из военной и чиновничьей элиты, наделившие правившего более 30 лет президента титулом «отец развития». Все возглавляемые ими 12 монополистических групп были тесно связаны с капиталом местных хуацяо, меньше – с японским или американским капиталом. На Филиппинах подобное же положение заняли «крони», т. е. «дружки» из окружения диктатора Маркоса. В Малайзии так называемая государственная, или «политическая», буржуазия была образована в основном выходцами из малайской аристократии и бюрократии, при поддержке государства старавшихся вытеснить ранее захватившую экономическое господство крупную буржуазию хуа-цяо. В Таиланде то же самое пыталась осуществить «королевская» буржуазия, тесно связанная с семьей монарха. Но силу китайского капитала в этой стране в основном поставила себе на службу верхушка армии, образовавшая своеобразную военно-бюрократическую буржуазию.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Военные фракции бюрократической буржуазии возникли и в других странах – Южной Корее, Индонезии, Пакистане, Бирме, Египте, Ираке. Они также задавали тон в Южном Вьетнаме и других странах Индокитая в 1964–1975 гг. Военная бюрократия при этом постепенно эволюционировала в частнопредпринимательскую буржуазию (как в Таиланде, Индонезии, Египте) либо в административную и партийно-политическую бюрократию (как в Сирии и Алжире, Бирме и Ираке). Тем более что военно-бюрократические режимы нередко терпели крах или вследствие военного поражения (в Южном Вьетнаме), или по экономическим причинам (в Индонезии).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В еще сохранившихся кое-где на Востоке монархиях – в Марокко, Иордании, бывшем шахском Иране (до 1979 г.), в Брунее и арабских государствах Персидского залива возникла особая социальная общность – феодально-бюрократический капитал (ФБК). Это, пожалуй, наиболее мощная группа правящих элит. Ее представители использовали методы экономического и внеэкономического принуждения, а также преимущества знатного происхождения и наследственного правления, патриархально-кланового и религиозного авторитета, освященного обычаем и традицией. Эта прослойка сильна в Марокко, где несколько крупных феодальных семейств образуют ядро элиты бюрократии и верхушки бизнеса. В Саудовской Аравии к ней относится правящий клан Саудидов – 7 тыс. эмиров и 5 тыс. принцесс. Большинство из них, невзирая на знатное происхождение, занимаются административно-управленческой, хозяйственной, военной и предпринимательской деятельностью (в том числе – в качестве представителей ТНК и прочих иностранных фирм). ФБК доминирует также в Кувейте, Катаре, Омане, Объединенных Арабских Эмиратах и некоторых других странах.<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Средняя и мелкая буржуазия. Традиционный груз социальной и социокультурной архаики во многом мешает процессам модернизации Востока, особенно процессу формирования и развития демократического капитала, т. е. мелкого и среднего предпринимательства удачливых мелких торговцев, разбогатевших ремесленников, зажиточных крестьян и даже бывших рабочих, особенно часто сколачивавших состояние во время эмиграции в Европу или в зону Персидского залива, где нередко встречались палестинцы и египтяне с пакистанцами и южнокорейцами. Мелкие и средние предприятия всегда преобладали на Востоке, несмотря на гигантоманию, которой страдали многие индустриализирующиеся страны. В Египте в 1960– 1970-е гг. 94 % предприятий имело менее 10 работников каждое. В Сирии мелкими были 97 % предприятий, в Ливане – более 99 %, в Индии – до 75 %. Во многих странах тем не менее предприятия этого растущего снизу демократического капитала давали до 50 % всей промышленной продукции и объединяли под своей эгидой до 39 % всех занятых в промышленности.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Долгое время одной из главных коллизий социального развития Востока была борьба между демократическим и бюрократическим капиталом. Это объяснялось многими причинами: засильем иностранной буржуазии, особенно ТНК, подчинявших себе афро-азиатскую бюрократию и связанные с ней паразитические и компрадорские группировки; привычкой бюрократических элит, особенно опиравшихся на феодалов и военных, управлять самовластно и произвольно; своекорыстием бюрократической буржуазии, стремившейся все держать под своим контролем и перекрывавшей все пути роста национального предпринимательства «снизу», устанавливая высокие налоги и проводя искусную политику различных льгот и субсидий.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Лишь подрыв или устранение влияния триединого блока ТНК, инонационального (или компрадорского) капитала и местных бюрократических групп прозападного толка открывали возможности роста демократического капитала. В ряде стран (Марокко, Алжир, Сирия) правящие элиты в 1960– 1970-е гг. сами скорректировали курс государственной политики и начали поощрять мелкое и среднее предпринимательство.<br>
<br><br><h3>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Средние слои городского общества и феодалы<br></h3>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Характеристика средних слоев. Под средними слоями понимаются лица, не владеющие средствами производства, но обладающие образованием, знаниями и квалификацией, необходимыми в современном обществе. В основном их составляют интеллигенция, служащие, офицерство, студенчество и т. д. Промежуточные слои представлены мелкими собственниками средств производства (как городскими, так и сельскими). В социально-экономическом смысле это категория переходная, расположенная между наемным трудом и бизнесом. Они как бы «врастают» в национальный капитализм. Вместе с тем в конкретных условиях многоукладности восточного общества именно промежуточные слои наименее модернизированы и наиболее связаны с традицией, общинностью, характеризуются этнической, конфессиональной и региональной ограниченностью.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Политическое и социальное развитие Востока в рассматриваемый период постоянно стимулировало рост средних слоев. Их нехватка на первых порах компенсировалась инонациональными и приезжими кадрами. Например, в Египте в 1947 г. 18,6 % лиц с высшим образованием составляли иностранцы (а среди всего населения страны иностранцев было менее 1 %). В Алжире даже в 1966 г. иностранцев среди высших технических кадров было в 5,5 раза больше, чем алжирцев. В дальнейшем, однако, удельный вес иностранцев неуклонно снижался как в общей численности жителей любой страны Востока, так и в средних слоях. В то же время наблюдался бурный рост почти всех категорий средних слоев. В Египте только за период 1960–1976 гг., т. е. за годы наиболее интенсивной индустриализации, численность лиц свободных профессий и технических специалистов увеличилась с 224 тыс. до 725 тыс. человек (т. е. с 3,2 % до 7,5 % всего самодеятельного населения), количество административно-управленческих кадров – с 35 тыс. до 109 тыс. человек (с 0,5 до 1,1 %), конторских служащих – с 324 тыс. до 704 тыс. человек (с 4,7 до 7,3 %). Иными словами, доля средних слоев (преимущественно городских) возросла в Египте за 16–17 лет с 8,4 до 15,9 %, т. е. почти вдвое.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Соответствующие темпы роста средних слоев были характерны и для других стран Востока. В Иордании число лиц с высшим образованием в 1953–1967 гг. увеличилось впятеро – с 3163 до 15 657 человек и в дальнейшем продолжало неуклонно расти. В Марокко только госаппарат в 1956–1970 гг. возрос с 35 тыс. до 200 тыс. человек, вследствие чего количество чиновников здесь в полтора раза превысило количество квалифицированных рабочих. В Алжире число служащих госаппарата в 1961–1970 гг. увеличилось с 30 тыс. до 285 тыс. человек, в Сирии (1960–1989) – со 128 тыс. до 431 тыс. человек.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Улучшение качества образования и потребности развивающейся экономики определили ускоренный рост числа специалистов самого разного профиля практически всюду в Азии: в Индии (1971–1981) с 4834 тыс. до 7094 тыс. человек (на 47 %), в Индонезии (1971–1980) с 884 тыс. до 1917 тыс. (на 72 %), в Иране (1966–1976) – с 203 тыс. до 557 тыс. (на 174 %), в Малайзии (1970–1979) – со 129 тыс. до 246 тыс. (на 89 %), на Филиппинах (1970–1980) – с 284 тыс. до 559 тыс. человек (на 97 %). Конечно, не все выпускники вузов могут считаться представителями современных средних слоев, в частности – проживавшие вне городов. Например, «чистых» горожан среди них в 1970-е гг. в Индонезии было не более 700 тыс., на Филиппинах – около 300 тыс., в Таиланде – около 150 тыс., в Малайзии до 90 тыс. человек. Однако сельский учитель или врач был, пожалуй, более «современен», чем встречавшиеся и среди горожан представители духовенства, различных семейств знати, феодальные идеологи и вероучители, главы сект, братств, тайных обществ и т. п., причисляемые обычно к традиционной интеллигенции консервативного типа.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Безусловно, к средним слоям относится научно-техническая интеллигенция (2328 тыс. человек в Индии к концу 1970-хгг., 1218 тыс. в Индонезии, 1084 тыс. на Филиппинах, 708 тыс. в Турции, 218 тыс. в Иране, 101 тыс. в Пакистане, 20 тыс. в Таиланде). Однако при этом надо помнить, что в конкретных условиях афро-азиатского мира инженеры и физики, врачи и адвокаты, учителя и студенты обособлены от вековых традиций: религии, племенных обычаев и клановых связей. Почти во всех странах Востока сохранились так называемые традиционные социальные общности, не имеющие аналогов на Западе. Наиболее типичные из подобных общностей – касты в Индии, но есть они и среди индийцев за рубежом и даже среди мусульман Пакистана и Бангладеш. Профессиональный характер каст (их ориентация на разные занятия – ткачество, забой скота, исполнение музыки и т. п.) ныне во многом дополняется (и заменяется) взаимоподдержкой, сплоченностью, материальной, финансовой и прочей взаимопомощью.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В Индии и Пакистане только в 1960-е гг. насчитывалось до 14 торгово-ростовщических каст, богатая верхушка которых объединила вокруг себя, особенно через кредитные и жилищные кооперативы, сеть фондов, школ и больниц, до 15 млн человек, в основном лавочников и служащих. В то же время низшие касты и «хариджаны» (неприкасаемые) составляли от &nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br>/&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br> до &nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br>/&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br> жителей деревни, постоянно пополнявших городские низы. То, что их приниженное положение освящено тысячелетней традицией, несколько смягчает социальное недовольство и укрепляет кастовую солидарность независимо от положения человека в нетрадиционной, модернизированной структуре современного общества.<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Городское население. Важной чертой социальных процессов второй половины XX в. на Востоке была ускоренная урбанизация. Если в 1950 г. среди 10 сверхкрупных городов мира были лишь 3 восточных (Токио – 6,7 млн человек, Шанхай – 5,3 млн, Калькутта 4,4 млн), то в 1990 г. их было уже 5 (Токио – 18,1 млн человек, Шанхай – 13,3 млн, Калькутта – 11,8 млн, Бомбей – 11,2 млн, Сеул – 11 млн). В 1950–1985 гг. городское население стран Азии и Африки росло ежегодно на 3,6–4,2 % (при 2–2,5 % естественного прироста). В городах Азии к 1990 г. проживало 975 млн человек, т. е. треть населения континента. На западе Азии в этом же году горожане составляли 63 % населения, на севере Африки – 45 %.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В основном население городов увеличивалось за счет мигрантов из деревень, преимущественно – разорившихся бедных крестьян, которые и в городе, как правило, не находили работы, поскольку процесс распада традиционных сельских структур и коллективов обгонял процесс становления современных, новых отраслей экономики. Да этим отраслям и не требовалось так много свободной рабочей силы, к тому же неквалифицированной. Наплыв сельских мигрантов в города, а также разорение и обнищание коренных горожан (ремесленников, мелких торговцев, потерявших работу наемных работников) приводили к разрастанию городского «дна», низших слоев горожан – люмпенов и пауперов. Даже тем из них, кто не потерял надежду вернуть себе прежнее положение и не утратил профессиональных трудовых навыков, было почти невозможно возродиться к новой жизни.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Экономика Востока в течение всей второй половины XX в. никак не могла встать на ноги из-за нехватки средств. Довольно быстро почти у всех молодых государств Востока образовалась колоссальная задолженность либо бывшим метрополиям, либо крупным международным банкам, либо государствам-кредиторам (Японии, Тайваню, США и др.). Наращивавшиеся с каждым годом грабительские проценты все более отдаляли перспективу освобождения от долговой кабалы. В большинстве стран Востока постоянная нехватка капиталов (их было вообще мало, да и национальной буржуазии выгоднее было инвестировать их в экономику развитых стран), ресурсов (которые было более прибыльно продать) и квалифицированной рабочей силы (ее проще было импортировать, чем обучить) не давала возможности развернуть ускоренное экономическое развитие. Ввиду этого лишь незначительная часть населения (главным образом те, кто эмигрировал в Европу и Америку) могла преодолеть отсталость и приобщиться (обычно при участии иностранного капитала или в рамках госсектора) к модернизации и даже вестернизации. Уделом же основной массы оставалась безработица, нищета и полная бесперспективность. По разным данным, пауперы и люмпены, а также прочие социальные низы (в основном городские) составляли в 1960—1980-х гг. от 20 до 40 % населения Азии, Африки и Латинской Америки. Образовав мощный (от &nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br>X&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br> до &nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br>X&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br> всех горожан) пласт городского населения афро-азиатского мира, пауперы и люмпены редко испытывали влияние более развитых классов и слоев (кадрового пролетариата, интеллигенции), как правило, они сливались с другими обездоленными группами – беднейшими ремесленниками, самыми низкооплачиваемыми служащими, неквалифицированными рабочими. Эти отчаявшиеся, озлобленные люди часто прибегали к крайним формам социального протеста.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Сложившееся положение имело важные последствия для жизни Востока. Во-первых, беднейшие слои города давили на всю социальную пирамиду, искажая нормальные отношения между ее «этажами», т. е. классами и слоями, размещавшимися на разных ступенях социальной иерархии. Во-вторых, городские низы составили основу всех массовых экстремистских движений второй половины века. Достаточно привести в качестве примера события 1978–1979 гг. в Иране, где только в крупных городах тогда насчитывалось до 1,5 млн маргиналов (т. е. лиц, выброшенных из экономической, социальной, иногда – просто из более или менее человеческой жизни). Именно они стали базой «исламской революции» Хомейни, изгнавшей шаха и учредившей в Иране исламскую республику. В Египте, где даже в столице сельские мигранты, в основном ставшие городскими маргиналами, составляли в 1970-е гг. более половины (56 %) жителей, они образовали обширную питательную среду религиозного экстремизма (именно поэтому он является важнейшим фактором социальной жизни).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В середине XX в. маргиналы были также основой левого экстремизма, анархизма, троцкизма, коммунизма, преимущественно – в форме маоизма. Они пользовались значительным влиянием в Китае у основной массы хуацяо таких угнетенных народов, как палестинцы и курды, в некоторых фракциях турецкой и иранской оппозиции, а также во всей Юго-Восточной Азии. Однако после разгрома в 1965 г. крупнейшей в ЮВА компартии Индонезии и отхода от лево-экстремистов основной части хуацяо в Малайзии, Таиланде, на Филиппинах и в странах Индокитая, после ослабления в ходе многочисленных расколов коммунистического движения в Индии большинство маргиналов перешли от лево-экстремизма к реакционному консерватизму, преимущественно религиозного характера. Начиная с конца 1970 – начала 1980-х гг. они – главная опора исламских фундаменталистов Ирана, Сирии, Ливана, Бангладеш, Турции, Туниса, Алжира и других стран.<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Феодалы в современном мире. Феодалы на Востоке (за исключением некоторых государств, например, Афганистана и Непала) сохранили социальное влияние лишь в составе более широких общностей: ФБК, феодальной бюрократии или духовенства. В социально-хозяйственном отношении феодалов, как и «чистого» феодализма, на Востоке уже нет. Однако феодальные структуры и отношения, феодальные представления и обычаи, феодальные традиции и мышление еще сохранились, как правило, тесно переплетаясь с патриархальными, буржуазными и прочими.<br>
<br><br><br><h3>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Глава 15<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;МОДЕРНИЗАЦИЯ ОБЩЕСТВЕННОЙ МЫСЛИ: РЕЛИГИОЗНЫЕ И ПОЛИТИЧЕСКИЕ ИДЕОЛОГИИ<br></h3><br><h3>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Страны Востока в современном мировом и идеологическом пространстве<br></h3>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Место стран Востока в складывающейся мировой цивилизации. В XX в. проявились и продолжают действовать две мощные, но противоположные по характеру общечеловеческие тенденции: интеграция в планетарное суперобщество и сопротивление могущественных дезинтеграционных сил. Сложился мировой рынок и единое информационное поле, существуют международные и наднациональные политические, экономические, финансовые институты и идеологии. Народы Востока активно участвуют в этом процессе. Бывшие колониальные и зависимые страны получили относительную независимость, но стали вторым и зависимым компонентом в системе «многополюсный центр – периферия». Это было обусловлено тем, что модернизация восточного общества в колониальный и постколониальный периоды проходила под эгидой Запада.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Впрочем, в силу неравномерности развития компонентов мировой системы под влиянием меняющихся потребностей научно-технического и технологического прогресса, экологических ограничений на хозяйственную деятельность человека неизбежно происходит перемещение мировых центров – экономических, финансовых, военно-политических. Возможно, придет время, когда направление эволюции мировой цивилизации будут определять страны Востока. Но пока доминантой складывающейся мировой цивилизации остается Запад. Его сила опирается на сохраняющееся превосходство производства, науки, технологии, организации экономической жизни в целом.<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Общее в модернизации общественного сознания стран Востока. Страны Востока, несмотря на явные различия между ними, объединяет колониальное и полуколониальное прошлое, а также периферийное положение в мировой экономической системе. Кроме того, их сближение с Западом в социокультурном плане происходит медленнее, чем восприятие достижений научно-технического прогресса и универсализация, особенно в сфере материального производства. И это естественно, потому что менталитет народа, его традиции в одночасье не меняются. Иными словами, при всех национальных различиях страны Востока до сих пор роднит наличие определенной совокупности ценностей материальной, интеллектуальной и духовной жизни.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Повсюду на Востоке модернизация имеет общие черты, хотя каждое общество модернизируется по-своему и каждое получает свой результат. Но при этом западный уровень материального производства и научных знаний остается для Востока критерием современного развития. В восточных странах прошли проверку как западные модели рыночной экономики, так и вульгаризированные социалистические. Соответствующие воздействия испытала идеология и философия восточных обществ. Причем современное не только сосуществует с традиционным, образует с ним синтезированные и симбиозные формы, но и противостоит ему.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Одна из особенностей общественного сознания на Востоке заключается в мощном влиянии религии, религиозно-философских доктрин, традиций как выражения социальной инертности. Выработка современных взглядов происходит при противоборстве целей и идеалов, при противостоянии традиционного, обращенного в прошлое шаблона жизни и мысли, с одной стороны, и современного, ориентированного на будущее, отмеченного научным рационализмом – с другой.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Осмысление результатов взаимодействия между Востоком и Западом остается крайне важным для восточной общественности. Западный образ жизни и мыслей все более становится нормой для горожанина в странах Востока.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Соотношение между традиционным и современным неоднозначно. Новое не только усваивается или отвергается обществом. Оно не только сосуществует со старым, но и активно взаимодействует с ним. Одни традиции умирают, другие остаются как органичный элемент жизни общества. Заимствованные идеи, теории, нормы, сохранив или утратив изначальную форму, обычно получают новое содержание, отражающее специфику места и времени. Стереотипы индивидуального и группового сознания и поведения синтезируются так, что интернациональное все больше становится частью национального. При этом мыслящей элитой и генератором новых идей в странах Востока является национальная интеллигенция. Ее большая часть старается объективно, взвешенно подходить к культурным ценностям двух миров в интересах прогрессивного развития восточного общества при сохранении национального своеобразия. Она сознает, что национальная культура несет в себечастицы иных культур и потому объективно отражает ценности общечеловеческой цивилизации.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Так, например, в 1975 г. министр информации Республики Филиппины в своем циркуляре констатировал, что филиппинская культура – это итог многовековых внешних влияний, которые смешивались, приобретая филиппинскую природу. Это малайская матрица, на которую наложились элементы индийской, китайской, арабской, испанской, мексиканской и североамериканской культуры.<br>
<br><br><h3>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Религиозная реформация и модернизация<br></h3>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Религиозный фактор в общественном сознании постколониального Востока. Роль религии как веры и ритуала по-прежнему велика не только на Востоке, но и на Западе. Но для Востока в значительно большей степени важно ее значение как идеологии и системы ценностей, кодекса социальной справедливости. Во многих странах религиозная мысль в большой мере определяет состояние общественного сознания.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В настоящее время отмечается некоторый рост влияния религиозного фактора на восточное общество. Это результат ответной реакции общественного сознания на избыток модернизации и секуляризацию предшествующего периода. В целом же религиозные установки перестают быть критерием истины. Традиционные, в том числе религиозные, предписания утратили роль единственного или главного регулятора отношений между людьми.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;«В нашу жизнь вторгся современный мир, который увлек за собой молодежь, и теперь у нее не осталось времени на религию», – заявил знаменитый монах-езид [27 - Езидизм – религия, исповедуемая езидами (народ, относящийся к индоевропейской языковой группе). Объединяет элементы монотеизма, язычества, зороастризма и астральных культов.] Баба Шауши. Ученые монахи в Таиланде утверждают, что многие буддийские монахи любят роскошь, не придерживаются не только буквы, но и духа канонов, что большинство из них пришли в сангху, [28 - Сангха – буддийская община.] чтобы решить свои экономические проблемы, а не в поисках истины. Газета радикальной мусульманской ориентации в Турции сетовала в начале 1980-х гг.: «В то время как 95 % турецких газет пропагандируют западный образ жизни, материальную заинтересованность, азартные игры, алкоголь, секс, может быть только 5 % изданий отстаивают исламский образ жизни, но противник и этого не может перенести».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В этих констатациях и страхах много преувеличений. За атеизм часто принимают результат секуляризации сознания, хотя это необязательно означает путь к безбожию. На деле же для образованной молодежи и новой интеллигенции характерно представление о непротиворечивости мирского и священного, разума и веры.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Секуляризм как совокупность идей, суть которых – освобождение государства, общества и личности от господства духовенства, был результатом модернизации. В Европе секуляризация произошла в ходе естественного развития буржуазного общества, на Востоке – в процессе направленной модернизации. Поэтому там она относительно слабо выражена, принимает различные формы, лишена радикализма.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Отличительная черта современного Востока – чередование периодов усиления и снижения влияния религии и религиозных институтов на человека, общество, политику. Попытки осуществить модернизацию по западному образцу почти повсеместно сопровождались заметным упадком влияния религии, особенно в 1950– 1960-е гг. В ходе борьбы за свободу национализм оттеснил религиозный фактор за кулисы политической сцены. Народы Востока боролись за независимость преимущественно под националистическими, а не религиозными лозунгами, и в освободившихся странах были установлены светские, а не теократические режимы. Для религии как регулятора общественной жизни, казалось, не оставалось места. Дж. Неру считал религию крайне консервативной и даже реакционной силой и был против вмешательства религиозных деятелей в политику. Бывший иракский лидер Саддам Хусейн утверждал, что баасизм – идеология Партии арабского социалистического возрождения – является новой светской идеологией, признающей свободу совести, и считает недопустимым вмешательство священнослужителей в политику.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;С конца 1970-х гг. наблюдается значительное усиление интереса к религии. Интеллигенцию привлекает морально-этическая сторона религии, а государство стремится использовать ее в своих целях. В Юго-Восточной Азии повышается внимание к культу святых, появляются новые христианские и буддийские секты. В Японии из 3 тыс. опрошенных в 1979 г. 41 % считали, что религия необходима, чтобы человек жил счастливо.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В последней четверти XX в. произошел феноменальный рост политического значения ислама. При этом надо также учитывать исключительность исламской доктрины, основанной на абсолютном единобожии и предлагающей верующему всеохватный кодекс поведения. Еще в середине 1960-х гг. духовенство не внушало ни малейшего уважения арабской молодежи. Совсем иное дело в конце 1970-х гг. Исламисты пришли к власти в Иране и Судане, во многих мусульманских странах идет исламизация общественной жизни. Выборы в Алжире в 1995 г. принесли победу радикальной и исламской Партии спасения. На парламентских выборах в Турции в 1996 г. большого успеха добилась исламистская Партия благоденствия.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Несмотря на относительно быстрое распространение научного знания и современного образа мыслей, традиционные религии до сих пор остаются основой для значительной части мировоззренческих концепций и социальных теорий. Общественно-политические взгляды нередко облекаются в традиционную форму или как-то соотносятся с религиозной доктриной. По словам профессора Калькуттского института ядерной физики А. – К. Чакраварти, «даже поверхностное ознакомление с индуистской философией убеждает в том, что современные ученые, в сущности, открывают заново идеи, которые были концентрированно изложены провидцами ведической эпохи. Научная конференция в египетском университете города Эль-Минья в 1989 г. приняла решение «исключить из учебной программы философские учения, не согласующиеся с мусульманской религией».<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;«Модернизаторы» и «охранители». Огромное влияние на общественно-политическую мысль в странах Востока оказала реформаторская деятельность новой интеллигенции. Суть религиозного реформаторства конца XIX – начала XX в. – переосмысление традиционных представлений под лозунгом возврата к первоосновам религиозной доктрины или религиозно-философского учения с позиций рационализма, очищение их от многовековых наслоений и искажений.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Реформаторство отражало назревшую необходимость трансформации религиозного сознания, с тем чтобы оно могло безболезненно приспособиться к быстро меняющимся условиям жизни восточных обществ. В богословско-юридическом отношении почти все последователи и приверженцы реформаторства являются фундаменталистами: они отталкиваются от основополагающих религиозных текстов или древних канонических книг и часто отказываются от тех толкований, которые даны позднесредневековыми авторитетами. Но с социально-политической точки зрения они делятся на «модернизаторов» и «охранителей» – антагонистов и в социальном, и в политическом плане.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;«Модернизаторы» пытаются примирить науку и религиозную веру, социальные идеалы и морально-этические предписания религиозных доктрин с действительностью через санкционирование научного знания священными текстами и канонами. Они – поборники современного прогресса с национальной спецификой. «Модернизаторы» нередко призывают к преодолению антагонизма между религиями и допускают возможность их сотрудничества.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Задача «охранителей» – переосмысление действительности, современных социокультурных и политических структур в духе священных текстов. Они утверждают, что не религии должны приспосабливаться к современному миру с его пороками, а обществу необходимо «перестроиться» в соответствии с основным религиозным принципом. Фундаменталистам – «охранителям» присущи нетерпимость и «поиск врагов». Успехи радикальных фундаменталистских движений во многом объясняются тем, что они указывают человеку на конкретного врага, «виновника» всех его бед.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Процесс модернизации религиозного сознания, хотя и неравномерный, – характерная черта нашего времени. При всем том безусловную власть над массами сохраняют традиционные формы религии. Принципиальные противники перемен в богословско-юридической сфере, впрочем, также вынуждены на практике допускать их, прибегая к казуистике и расширенному толкованию священных текстов и древних книг. [29 - Один из главных постулатов буддизма – не убий. Чтобы оправдать использование препарата ДДТ против насекомых, разъясняется, что после обработки помещения насекомые умирают сами по себе и человек не виновен в их гибели.] Стремление традиционистов вписаться в современность с грузом старых представлений приводит к столкновению их с «модернизаторами», которых они осуждают как людей по меньшей мере заблуждающихся.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Реформаторские идеи распространены преимущественно среди образованных городских слоев населения. Ниже рассматриваются характерные черты реформаторско-модернистского направления в исламе, индуизме, буддизме, конфуцианстве и иудаизме.<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Ислам. Последователи мусульманского реформаторства ищут все новые аргументы, чтобы доказать совместимость веры и разума. По мнению египетского богослова-реформатора Хасана аль-Халиля, противоречия между наукой и религией не может быть, потому что<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Бог сотворил и веру, и науку. Он даже считает допустимым цитирование Корана в научных трудах в качестве аргумента. В такой форме наука якобы станет доступной всем. Но встречаются и парадоксальные суждения. Например, согласно концепции «антропологической теологии», выдвинутой одним из лидеров левых мусульман в Египте Хасаном Ханафи, Бог – это аспект бытия человека: он не есть, но как бы есть, проявляя себя только в деятельности людей. Бог – это прогресс.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Радикального фундаментализма модернизаторского толка придерживается ливийский лидер Муамар Каддафи. Единственной основой ислама он считает Коран, подлежащий интерпретации в духе времени и обстоятельств жизни общины. Более того, Каддафи заявляет, что приверженность священным текстам не является обязательным условием веры, потому что у каждого человека свое отношение к Богу и обществу.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;И «модернизаторы» и «охранители» опираются на коранический принцип «шура» (совещательность). Но первые толкуют его как предписание избрать представительный образ правления, конституционализм, демократию современного типа и т. д. Что касается «охранителей», то они отвергают все формы западной демократии (как и вообще все западное), поскольку «суверенитет – у Бога», из чего следует никчемность законодательных институтов, неприятие секуляризма, недопустимость деятельности политических партий.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Среди «охранителей» есть умеренные и радикалы-максималисты. Первые проповедуют фундаменталистский ислам, ратуют за нравственную революцию в духе Корана, создание гипотетического государства по раннеисламскому образцу. Вторые стремятся к власти, очищению общества от скверны и установлению господства шариата с помощью разнообразных методов политической борьбы, подчас террора.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Общая точка зрения исламистов – «охранителей» фундаменталистского толка отражена в позиции получившей широкую известность организации «Братья-мусульмане». В ее основе утверждение Хасана аль-Банны, что цикличное движение истории вступило в фазу, когда мусульмане будут руководить миром, ибо, как сказано в Коране, «мусульмане суть рекомендатели для слабого человечества».<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Индуизм. Наиболее ярким выразителем модернистской тенденции в индуизме стал Мохандас Карамчад Ганди, прозванный Махатмой – «Великой душой». Ему удалось сделать древние принципы основой концепции борьбы индийцев за социальную справедливость и политическую независимость. Отталкиваясь от представления о том, что в каждом человеке есть частица Высшего Духа, Ганди говорил о равенстве всех перед Богом, который является воплощением морально-этического идеала и совершенной истиной. Он учил, что для постижения божественной истины человеку необходимо самосовершенствоваться, встать на путь самопожертвования, борьбы с несправедливостью, терпимости и ненасилия.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Современные последователи реформаторов расширительно в духе времени толкуют традиционные представления индуизма. В частности, менее категоричными стали их утверждения о приоритете духовного начала над материальным, о незыблемости кастовой системы, подвергается сомнению учение о переселении душ, которое объективно сдерживает стремление к изменению жизненных условий, переосмысливается понятие кармы, поскольку-де человеку воздается по заслугам уже в земной жизни. Тем самым индуизм, ориентированный на индивида, по существу, выводящий человека за пределы интересов общества, приобретает не свойственные ему черты: признается особое достоинство физического труда, подчеркивается общественная значимость социально-активной личности.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Последователь Ганди Винаба Бхаве толковал положение индуизма о помощи низших каст высшим как установку для верующего оказывать услуги всем людям; карму, которая в классическом индуизме связана прежде всего с ритуальными действиями, трактовал как долг человека совершать добрые дела для всех; положение о Брахмане – высшей и всеобъемлющей реальности – как принцип всеобщего равенства, а бхати (любовь к Богу) – как любовь к человечеству.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В наше время эту линию продолжил видный философ и политик Сарвспалли Радхакришнан. Он выдвинул концепцию вечной и универсальной «религии веры» мистического богопостижения. Философ исходил из того, что сутью всех религий является духовность, достижение такого состояния, когда духовное начало человека соединяется с универсальным духом, высшим источником, первоэлементом божественного, или Бога, который есть суть духовного опыта. «Религия духа», по мнению Радхакришнана, полностью согласуется с наукой, дополняет ее и будучи идеальной, основанной на категориях любви и ненасилия, становится катализатором социальной активности.<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Буддизм. Модернизация – один из аспектов возрождения буддизма, которое началось в конце XIX в. и получило новый толчок в связи с отмечавшимся в 1954–1956 гг. 2500-летием перевоплощения Будды. Если «охранители», неотрадиционалисты, приверженцы консервативного течения в возрожденческой мысли интерпретируют современность с позиций классического буддизма, не ждут обретения мудрости и духовного освобождения в земной жизни, то «модернизаторы», напротив, дают современное научно-рациональное толкование основных положений учения, стремясь к тому, чтобы буддийский мир стал современным. Они особенно внимательны к тем сторонам учения, которые совместимы со светскими идеями и прогрессивным развитием общества. «Модернизаторы» выступают за упрощение и удешевление ритуала, преодолевая упорное сопротивление «охранителей».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Традиционно монахам запрещается заниматься политической деятельностью. Однако этот запрет неоднократно пытались обойти. Так, кампучийские буддисты, объясняя в 1970-х гг. свою активность, заявляли: «Монахи должны подражать Будде, а Будда трудился не только ради своего благополучия, достижения нирваны, но ради счастья всего мира». Для революционеров Лаоса не существовало противоречия между учением Будды Гаутамы, указывающим путь, который позволяет человеку избежать страданий, и революцией во имя народного счастья.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Кульминацией буддийского возрождения в Шри-Ланке стало движение Сардовайя Шрамадана, возникшее в 1958 г. под влиянием учения Ганди. Его цель – построение общества на буддийско-индуистских принципах равенства, взаимности, любви, духовного пробуждения личности как условия духовного пробуждения общества и мира. Универсальное учение Будды члены общины использовали с тем, чтобы снять межобщинную напряженность в стране. В буддийских храмах, в христианских церквах, в мечетях, переходя из деревни в деревню, они служили литургии, включая в них компоненты разных религий.<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Конфуцианство. В последние десятилетия отмечаются попытки возрождения конфуцианства. В начале XX в. китайская интеллигенция настороженно относилась к конфуцианству: с ним прочно связывалось представление о застойности, засилье бюрократии, консерватизме. В 1960-х гг., когда проводилась кампания под лозунгом «Пусть расцветают сто цветов», в дебатах по проблемам истории конфуцианская концепция «жэнь», что можно перевести как гуманизм, рассматривалась с марксистских позиций.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Во время «культурной революции» 1966–1976 гг. конфуцианство подвергалось критике со стороны радикалов, считавших его опорой всего старого, отжившего. Но в конце 1970-х и в 1980-х гг. одним из важнейших предметов дискуссий стала традиционная культура. Власть апеллировала к ней в интересах укрепления своих позиций, интеллигенция – в поисках национальной идентичности. Традиционное наследие, прежде всего конфуцианское учение, пересматривается в духе времени. Американский ученый китайского происхождения Ли Цзэкоу утверждал, что сочетание достижений западной цивилизации с китайской традицией это и есть тот путь, который может привести к развитию западного цивилизационного ядра.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Сейчас в Китае есть решительные противники конфуцианства. Например, известный писатель Шао Янсан в 1988 г. призывал полностью отказаться от этого первоэлемента национальной культуры и психологии, чтобы расчистить путь к прогрессу, созданию сильного и богатого демократического и цивилизованного Китая. Но есть и решительные защитники конфуцианства. Исследователь традиционной философии Чжан Дайянь писал в 1991 г., что конфуцианство может сильно способствовать процессу модернизации страны, потому что в нем делается упор на нравственное воспитание человека, необходимость сплочения людей, социальный долг и личную ответственность каждого за положение дел в стране.<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Иудаизм. Специфическую форму приняло реформаторское движение в иудаизме в силу, прежде всего, особого положения еврейской диаспоры. Оно зародилось в Германии как «хаскала» – еврейское просветительство. Его цель – включение еврейской культуры в общемировую, сохранение древнееврейского языка и литературы, распространение светского образования наряду с религиозным и т. п. Движение реформаторов иудаизма ориентировано не на пересмотр религиозной догматики, а на решение мирских проблем евреев. В его основе была идея, согласно которой иудаизм, чтобы сохраниться в качестве живой религии, должен изменяться в духе времени.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;«Мы можем сказать без колебаний, – заявил один из лидеров реформаторского движения, – что подлинным импульсом к приведению религиозной жизни в соответствие с требованием времени является необходимость не столько удовлетворить религиозные требования времени, сколько обеспечить соответствующее представительство евреев без иудаизма и без иудаистской культуры».<br>
<br><br><h3>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Становление и развитие политической идеологии<br></h3>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Государственно-национальная идеология. Официальная, государственно-национальная идеология – это декларированная или фактически определяющая правительственный курс система концепций и взглядов по вопросам государственности, политической власти и социально-экономического развития.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Официальные идеологии и программы, лежащие в основе государственной политики, – результат взаимодействия различных этносов, религиозных, сословно-классовых групп (как бы ни расходились их интересы), представляющих всю нацию. Один из авторов Рукуннегары – официальной идеологии Малайзии – А. Газали определяет нацию как ассоциацию людей, имеющих одно подданство и преданных государству. Власть объявляет себя защитницей общего интереса, как она его понимает, и это ее понимание закладывается в государственную политику.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Отсутствие государственной идеологии или ее противоречие принципам общенационального согласия мешает интеграции, поддержанию стабильности, реализации национальных программ и т. п. Дальновидные лидеры осознают это, другие приходят к пониманию путем «проб и ошибок».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Государственная идеология, которую формулируют правящие круги, непременно опирается на национальную идею – представление якобы подавляющего большинства народа, обитающего в определенных политических границах, об общих целях и жизненных интересах. Государственная идеология нередко меняется со сменой правителей, тогда как национальная идея является долговременным фактором.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Официальные идеологии очень активны. Власти используют мощный арсенал средств обработки населения для формирования национального самосознания через мифологизацию официальной идеологии, т. е. такие понятия, как «родина», «монархия», «социальная утопия» и т. д., возводятся в ранг святынь.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Десятки государств на Востоке имеют свою историю, свое видение мира и национальных проблем, меняющееся в зависимости от обстоятельств. Этим обусловлено множество официальных доктрин и программ. Но в основе всего этого разнообразия вне зависимости от типа государственности и политического режима в постколониальный период лежит формула «четырех С»: 1) стабильность властных структур; 2) стабильность национального бытия; 3) стабильность экономического роста; 4) стабильность социальной сферы.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Государственно-политическая детерминанта современных официальных идеологий, провозглашенных или не провозглашенных в официальных документах, – национализм всех оттенков, сочетающийся с авторитаризмом или демократией. Их можно условно отнести к двум основным категориям, которые, однако, редко встречаются в чистом виде. Это идеологии национального прагматизма (как демократического, так и авторитарного толка) и концепции так называемых идеологических государств, а также близкие к ним концепции «особого пути».<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Идеология национального прагматизма. В Японии до начала 1990-х гг. господствовала идея создания «общества благоденствия японского типа» на национально-либеральной основе. Страна прошла путь от шовинизма военного времени, обожествления государственности к политическому либерализму и открытости по отношению к Западу (1945–1960). После поражения во Второй мировой войне у японцев возникло чувство неполноценности, азиатской отсталости. Последовавший затем феноменальный экономический рост сопровождался нарастанием националистических и антиамериканских настроений. В конце 1970-х гг. японское правительство создало идеологическую платформу национального единства. Возродилось стремление к лидерству в мировом сообществе и даже возникла идея сделать Японию центром мировой цивилизации, образцом высокоэффективного общества.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В Южной Корее господствует идеология «чучхесон» («сам себе хозяин»), суть которой в опоре на собственные силы. Теоретики «чучхесон» подчеркивают исключительность южнокорейского пути развития. К факторам, определяющим эту исключительность, относят национальный дух, национальное единство, уникальность национальной культуры. Власти видят в принципе «чучхесон» основу корейской формы демократии, основные черты которой – примат единовластия (характерного для конфуцианской доктрины) и торжество идеи национализма. Упор делается на сохранение культурных национальных ценностей и необходимость революционного преобразования человека в целях сплочения нации, построения сильного государства, опирающегося на самобытность и бескомпромиссный суверенитет.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Малайзия исповедует прагматизм «рукуннегары» (основы государственности), провозглашенной официальной доктриной в 1970 г. Главной задачей государства признано формирование единой малайской нации. Своеобразие страны состоит в том, что малайцы составляют менее половины населения, а наиболее состоятельная и активно предпринимательская его часть – это китайцы и индийцы. Доктрина утверждает примат национальных интересов, ставит целью поддержание демократического образа жизни, построение прогрессивного общества. В ней заявлено намерение создать общество равных возможностей, без эксплуатации и с непредвзятым отношением к культурным ценностям всех народов Малайзии. Таким образом, речь идет о модернизации при сохранении национальных особенностей.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В Индонезии целью революции было создание независимого процветающего государства и справедливого общества («все для всех») на основе модернизации страны. Кредо государственной идеологии сформулировал первый президент Сухарто в форме пяти принципов «панча сила». Они, как уже указывалось, включают: 1) национализм во имя сплочения населения; 2) интернационализм как форму гуманизма, предполагающую равноправие и братство между народами; 3) международное сотрудничество, демократию как суверенитет народа; 4) процветание в духе идеи социальной справедливости; 5) веру в единого Бога, – что позволяет в известной мере обеспечивать и мирное сосуществование конфессий, и проведение секулярной политики. Эти принципы до сих пор не утратили своего значения, хотя с изменением политического режима менялись приоритеты элементов формулы «панча сила», да и само их понимание.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В основе официальной идеологии Индии после обретения ею независимости лежал курс, намеченный Дж. Неру, – государственный национализм. Это означало решающую роль государства в определении основных направлений развития во имя достижения национальных целей, а именно: образования единой нации в федеративном секулярном государстве с парламентской демократией и смешанной экономикой, опирающемся на собственные силы; обеспечения преобладания государственного сектора в жизненно важных областях экономики и в перспективе построение социалистического общества на основе принципов, заложенных в конституции. После смерти Неру постепенно возобладала тенденция к либерализации экономической жизни.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Кемализм – официальная национально-либеральная идеология Турции. Ее сформулировал первый президент республики Кемаль Ататюрк. В основе кемализма лежат шесть принципов: 1) республиканизм, 2) национализм, 3) народность (неприятие идеи классового разделения общества), 4) этатизм (государственное планирование и контроль за проектом развития), 5) лаицизм и 6) революционность. Руководящая идея – национальное государство европейского типа. Все турецкие правящие режимы клянутся в верности курсу Ататюрка, хотя и меняют его в соответствии с требованиями времени. Уже в 1950-х гг. Турция отказалась от государственного патернализма по отношению к обществу, был сделан выбор в пользу свободного рынка, хотя борьба «государственников» и «рыночников» продолжается.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В современных монархиях – Брунее и Таиланде, Камбодже и Марокко – государственная идеология зиждется на триаде «родина (нация) – вера – монарх».<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Государства «правящих идеологий». К «идеологическим» следует отнести государства, созданные во имя реализации наднациональной идеи или руководствующиеся ею. Это государства, исповедующие идеи панисламизма, арабского национализма, сионизма и т. д., а также страны, избравшие в качестве государственной идеологии догматизированный и вульгаризированный марксизм.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В результате революции 1978–1979 гг. была образована Исламская Республика Иран. В основе ее государственной идеологии лежит выдвинутая аятоллой Хомейни в 1971 г. концепция «велаят-с-факих» – правление мудрого мусульманского законоведа, который должен вести общество по предначертанному Аллахом пути к идеалу – «государству ислама», не знающему ни социального, ни экономического, ни национального неравенства.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В Пакистане воплощается в жизнь индостанская разновидность мусульманского национализма, отталкивающегося от представления о мусульманах Индии как о полноправной нации, имеющей право на государственность. Доминантами его официальной идеологии в момент образования государства (1947) были: исламское правительство, исламское государство, исламская конституция, хотя никто точно не определил, что это такое. Однако, как и в других подобных государствах, политика строилась на прагматизме, направленном на укрепление национального единства, модернизацию и т. д. В «Резолюции о целях», которая легла в основу Конституции Пакистана, говорится, что суверенитет во Вселенной принадлежит Богу, а верховная власть передана им государству.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;К «идеологическим» государствам относятся Сирия и Ирак. Их идеология баасизма провозглашает следующие цели: арабское единство, свобода, социализм во имя возрождения арабской нации.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Израиль с момента своего образования в 1948 г. существует под знаменем сионизма – националистической идеологии, стержнем которой является представление о мировом еврействе как едином народе, который должен воссоединиться на Земле обетованной. Здесь будет создано социалистическое общество с «нормальной» общественной пирамидой.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;К «идеологическим» государствам примыкают также страны, избравшие особый, «третий» путь развития (Индия, Таиланд, Бирма и др.). Это попытка найти альтернативу как капитализму, так и социализму. Они обещают «земной рай» в духе социальных установок религиозных доктрин, религиозно-философских учений, древних книг, национальных традиций. Подобные идеологии существуют в разных странах Востока, часто конкурируя с официальными, иногда приобретая ранг «государственных».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;На конференции «Тунисско-германский диалог» (февраль 1984 г.) представитель Туниса Абдель Ваххаб Бухдиба говорил: «Наш опыт развития показывает, что нас не могут удовлетворить идеалы, которые на деле являются высшими европейскими идеалами, которые вы так или иначе пытаетесь навязать нам или, по крайней мере, сделать привлекательными в наших глазах». Западные модели развития, по словам бывшего президента Алжира Бен Беллы, потерпели фиаско в третьем мире и даже на самом Западе.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Идеологи «особого», или «третьего», пути критикуют также советскую, китайскую и другие модели социализма и концепцию «социалистической ориентации», не приемлют широкую национализацию средств производства, жесткое планирование в области экономики, ограничения предпринимательской инициативы, политический радикализм и пр.<br>
<br><br><h3>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Наднациональные идеологии, или панидеологии, на Востоке<br></h3>&nbsp;&nbsp;&nbsp;В идеологической и политической борьбе в афро-азиатских странах широко используются наднациональные идеологии, или панидеологии, такие, как панисламизм, панарабизм, пантюркизм, евразийство и т. п. Они возводят в абсолют подлинное или мнимое единство крупных общностей на территориальной, расовой, этнокультурной или религиозной основе. Почти все эти идеологии зародились в первой половине XX столетия, но со временем значительно видоизменились.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Панисламизм, сохранив антиколониальный и антиимпериалистический потенциал, в неменьшей степени стал политической идеологией движений социального протеста. Панарабизм, как идеология борьбы арабов за независимость, используется отдельными арабскими странами для достижения государственно-национальных целей. Пантюркизм, ранее превратившийся из политической идеологии в концепцию культурного национализма, снова выходит на политическую арену. Паназиатизм, который был орудием японского гегемонизма, возрождается под лозунгом «Азиатизация Азии», призванным сплотить азиатские страны в борьбе за новый экономический передел мира между центрами силы. Одними из таких центров все более уверенно становятся Дальний Восток и Юго-Восточная Азия.<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Панисламизм. При господстве национализма в мире панисламизм не может иметь полного и долговременного успеха. Доминанта национальных интересов, столкновение честолюбивых правителей и политических лидеров не только превращают в химеру идею планетарного «государства ислама», но и затрудняют даже возможность реального единства действий мусульманских стран. Тем не менее до сих пор панисламистские лозунги созвучны настроениям тех, кто идеализирует раннеисламскую общину и видит в ней воплощение мечты о справедливости. Панисламизм вдохновляет мусульманские сепаратистские движения или служит идеологическим прикрытием сил, борющихся за власть, привилегии и гегемонию в арабском мире. Но, может быть, важнейшая политическая функция панисламизма сегодня состоит в формулировании объективной потребности мусульманских стран сплотиться на основе общих интересов в крупные политические, экономические, военные блоки.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В современном панисламизме, ориентированном на планетарную исламскую общину, существуют разные подходы к вопросу о путях и методах достижения цели. Одни его лидеры придерживаются экстремистских взглядов, призывая и даже утверждая необходимость насилия, другие избирают путь воспитания личности, духовной переориентации мусульманина на возрождение общины Мухаммеда, третьи сначала добиваются внедрения шариата как поведенческого кодекса для общества (к примеру, политика исламизации в Иране и Пакистане).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Обращает на себя внимание то, что «всемирное государство ислама» в большинстве случаев воспринимается как желанная, но отдаленная цель. Сейчас, когда широкое распространение получил мусульманский национализм, признающий приоритет исламских, а не национальных целей, в рамках национальных государств панисламизм часто ориентируется на образование «государства ислама» в отдельно взятой стране, считая это шагом на пути к планетарной общине.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Директор института политических наук в Исламабаде Хуришид Амин пишет: «Мы можем принять идею национального государства в качестве отправной точки… потому что это реальность сегодняшнего мира. Сейчас мы не помышляем о халифате как унитарном государстве. Мы стремимся к содружеству мусульманских народов в качестве шага к более полному единству». Бывший советник по делам образования в Пакистане Абдул Хакк добавляет: «Пакистан может привести мусульманские страны к образованию всемирной конфедерации со столицей в Мекке». Абдалла Самман, богослов из Саудовской Аравии, утверждает, что «…у мусульманина есть малая родина – страна, в которой он рожден, и великая родина – «государство ислама»».<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Сионизм. Это крайне националистическая идеология и политическое движение, отталкивающееся от представления о евреях как богоизбранном народе, облеченном особой миссией. Оно начиналось как светское. Один из его лидеров и первый президент государства Израиль Хаим Вейцман в предисловии к книге «Сионизм и будущее евреев», изданной в 1916 г., писал: «Полвека тому назад некоторые дальновидные русские евреи стали понимать опасность дезинтеграции еврейства в силу того, что евреи усваивают чужие идеи и нравы. Они поняли, что единственное лекарство против этой болезни – это возможность образовать новый центр для евреев на их исторической родине, где они будут жить свободными, на своей земле, развиваться в русле современной жизни, не утрачивая своей индивидуальности».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Религиозные сионисты добиваются торжества Торы на земле Израиля. Они считают, что еврейская диаспора утрачивает свою духовную сущность, которую можно восстановить лишь на Земле обетованной. При этом конечной целью должно быть государство Израиль в границах всех территорий, которые некогда находились под контролем евреев, а не только тех, которые Бог обещал Аврааму.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Однако иудаизм не следует отождествлять с еврейским национализмом. Религиозные еврейские ультрарадикалы (крайние ортодоксы и фундаменталисты) выступали против секулярного политического сионизма, против образования евреями государства Израиль в Палестине. Они считают, что возродить Израиль может только Мессия, а государство, созданное людьми, неминуемо будет иметь светский характер. Такова, например, группа «Наторей карта» («Стражи городов»). Максималисты-романтики утверждают, что Бог рассеял избранный им народ, чтобы он служил «дрожжами прогресса». Высшей целью сионистского движения должно быть, по их мнению, не воссоединение евреев на земле предков, а духовное и моральное возрождение еврейского народа; территориальное и языковое единство, государственность не обязательны, потому что Всевышний возложил на евреев миссию указывать человеку путь к единству. Поэтому образование государства Израиль есть «трагическое нарушение Божьей воли»: оно должно быть воссоздано только Мессией.<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Панарабизм. Арабский национализм переживает кризис. Последний пик активности панарабистов пришелся на вторую половину 1950-х – 1960-е гг. В то время арабская общественность с энтузиазмом воспринимала панарабистские лозунги. Это была реакция на неоколониализм, появление государства Израиль, разгром арабских стран в войне 1948 г., ее питали горечь поражения и жажда реванша. Успехи национально-демократических революций в Азии, провал трехсторонней англо-франко-израильской агрессии против Египта в 1956 г. и образование Объединенной Арабской Республики в составе Египта и Сирии, казалось, открывали перспективы реализации панарабской модели.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;С конца 1960-хгг., после поражения арабов в «шестидневной войне» с Израилем, после смерти признанного вождя панарабистского движения Гамаль Абделя Насера (1970), и особенно после заключения сепаратного мира между Египтом и Израилем в 1979 г., влияние арабского национализма как политической концепции общеарабского действия и идеологического оружия вновь упало. Усилились регионалистские тенденции, частные сиюминутные интересы возобладали над общеарабскими и долговременными. Даже нерешенность палестинской проблемы не ослабила остроты кризиса панарабизма.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Проблемы арабского национализма в современном варианте, его социальные, политические, исторические аспекты наиболее полно освещены идеологами ПАСВ (правящей партии в Сирии и Ираке), для которой он является теоретической основой, в частности, в работах одного из ее основателей Мишеля Афляка. В центре панарабизма – представление об арабах как народе, на котором лежит «вечная миссия» обновления человечества, чья жизнь – образец для подражания. Баасисты (БААС – арабская аббревиатура ПАСВ) считают, что национальные узы важнее всех прочих связей. Они ратуют за образование унитарного арабского государства, поскольку арабы составляют единую нацию – политическую и культурную общность, а также потому, что их «вечная миссия» может быть реализована только в том случае, если они будут объединены.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Идее сплочения, порожденной общностью интересов арабских стран, языка, культурного наследия и т. п., противостояли государственный национализм, гегемонистские устремления некоторых лидеров, различие политических режимов и нерешенность межарабских проблем, разница в уровнях развития, идеологические расхождения. Последние возобладали. Хабиб Бургиба (бывший президент Туниса) вынужден был констатировать: «Единство арабского мира – миф».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Вместе с тем для большей части националистов политическое объединение арабов в той или иной форме остается идеальной целью. С распадом в 1961 г. ОАР и другими неудавшимися попытками интеграции в арабском мире оно все больше рисуется как конфедерация. Даже баасисты, для которых арабское единство является политической целью, признали необходимым учитывать суверенность каждого арабского государства. Современный панарабизм служит инструментом государственной политики. Его девиз – «необходимость»: необходимость объединения рынков, экономического, культурного, военного сотрудничества, совместных усилий для защиты интересов всех арабских стран и каждой в отдельности.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Даже пламенный поборник арабского единства, ливийский лидер М. Каддафи, отвечая на вопрос корреспондента «Правды»: «Реально ли сегодня арабское единство?» – сказал коротко: «Единство необходимо». Он говорил не о реальности воплощения идеи, а о необходимости. Министр иностранных дел Саудовской Аравии принц Сауд аль-Фейсал в мае 1995 г. заявил: «Достижению арабского единства мешает прежде всего недооценка значения ислама для арабов, недопонимание ими значения единства как наилучшего способа противодействовать вызовам, которые история бросила их независимости и развитию».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;При всем том в результате борьбы за независимость, свободу, национальное достоинство, а также бурного роста национального самосознания у части населения арабских стран сложилось устойчивое представление о принадлежности к единой нации, о «большой родине» от Атлантического океана до Персидского залива наряду с «малой родиной», где человек осознает себя не только арабом, но и ливанцем, египтянином, алжирцем, иорданцем и т. д. Единство понимается как синтез многообразия, как сочетание частного и общего, соединение религиозного национализма с панарабской идеей.<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Тюркизм и пантюркизм. В 1990-х гг. в Турции, особенно после вступления советской армии в Баку в 1990 г., активизировались сторонники тюркизма – идеи культурной общности тюркских народов и пантюркизма – концепции их духовного и политического объединения. Возродилась даже идея о «Великом Туране» – мировой державе под эгидой турок.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Развал СССР и появление на его территории ряда независимых тюркоязычных государств (Азербайджана, Казахстана, Узбекистана и др.), крайне нуждавшихся в политической поддержке и инвестициях, открыли широкие перспективы для усиления турецкого влияния, прежде всего потому, что едва ли не все они берут за образец турецкую модель развития.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В турецком обществе появляются лица, испытывающие ностальгию по временам величия Османской империи, среди них возрождаются пантюркистские иллюзии. Они разделяют, в частности, идеи противника кемализма (кемалистская концепция противостоит пантюркизму) Риза Нури, который считал, что тюркские народы должны быть объединены в конфедерацию под эгидой турок. Его единомышленник Нихаль Атсиз писал в 1950 г.: «Турок – это тот, кто верит, что тюркская нация превыше всего, почитает ее национальную историю и готов жертвовать жизнью за идеи тюркизма».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;С конца 1950-х гг. в Турции действует крайняя националистическая партия антиамериканской и антисионистской направленности, которая сейчас называется Партия националистического действия. Она выступает за объединение тюркских народов под девизом «Да хранит Аллах тюрка», за мощную в военном отношении, экономически независимую «великую стомиллионную Турцию», государство, которое со временем установит свое господство в мире.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В 1993 г. в турецком городе Анталия состоялся Конгресс дружбы и братства тюркских государств и общин, выступающих за укрепление политических и культурных связей между тюркскими народностями. На фоне всплеска экстерриториального национализма в республиках бывшего СССР наблюдается спорадическое проявление тюркского национализма. В Узбекистане с 1992 г. выходит журнал «Турон тарихи» («История Турана – страны тюрков»). Партия «Апаш» в Казахстане не признает существование отдельных тюркских этносов – все они тюрки и только. Пантюркистские настроения особенно отчетливо проявляются в Азербайджане, прежде всего в программе Народно-демократической партии Азербайджана, выступающей за светское государство пантюркистской ориентации.<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Паназиатизм. В 1960-х гг. появились первые признаки оживления паназиатизма – в форме консолидации азиатских народов на расовой основе. Дань паназиатизму как концепции единства цели и действий азиатских народов в борьбе против неоколониализма и империализма отдал Дж. Неру. В соответствии с этой идеей азиатские народы должны объединить свои усилия «в политической, экономической и культурной областях, с тем чтобы Азия стала нашей собственной сферой интересов».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;О жизненности паназиатизма, в частности на Филиппинах, свидетельствует популярность Кларо Ректо, националиста, пропагандировавшего в 1960—1970-х гг. лозунг «Азия для азиатов». Для Ректо «великим уроком и великим образцом для подражания» была Япония, как пионер паназиатизма до Второй мировой войны. После войны, когда у японцев прошла горечь военного поражения и вызванное этим чувство неполноценности, японская экономика стала серьезной угрозой могуществу США и Европы. Фактически в новой форме воскрешалась старая концепция «Великой восточной сферы процветания» под эгидой Японии.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Популярный лозунг современных националистов «Азиатизация Азии» – также вызов западной либерально-демократической модели общественного устройства: Азия противопоставляет западному индивидуализму патерналистскую форму власти в интересах общества. По мнению сингапурского министра информации и искусства Джорджа Йоу, рождается новая цивилизация на базе конфуцианства, даосизма и буддизма махаяны. «Азиатизация Азии», характерная прежде всего для стран Азиатско-Тихоокеанского региона, развивалась параллельно и отчасти в русле формирования общественной мысли стран так называемого третьемирского сознания, которое особо проявило себя в 1960– 1970-е гг.<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;«Третьемирское» сознание. Общность национально-государственных интересов афро-азиатских стран в некоторых сферах их отношений с другими народами, в первую очередь с индустриально развитыми государствами Европы и Америки, обусловила относительное сходство представлений о месте третьего мира в общепланетарном сообществе.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Как подчеркивают авторы книги «Общественная мысль развивающихся стран», взятый в самом общем виде феномен общественной мысли развивающихся стран выражает протест зависимой, неравноправной, лишенной права на саморазвитие миросистемной общности, ее борьбу за субъективность, за равнозначимость с другими общностями того же порядка.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Общественному сознанию бывших колониальных народов свойствен европоцентризм, ощущение своей неполноценности и периферийности. В ходе национально-освободительной борьбы развивалось национальное самосознание, но и в период независимости эти народы испытывали чувство ущемленности, ощущали свое неравноправие. Это подкрепляется зависимостью большинства стран Азии и Африки от Запада в сфере науки, новейших технологий, широкой экспансией на Восток западного образа жизни. В результате, естественно, сформировалось понимание органичной связи между империализмом и неоколониализмом, необходимости изменения положения дел в мире, в котором существуют эксплуатируемые нации. Складывалось представление, что главное противоречие эпохи – противоречие между империализмом и неоколониализмом.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;На Востоке это противоречие наиболее четко сформулировал Мао Цзэдун, который в 1974 г. выдвинул концепцию «трех миров». Он говорил о том, что, наряду с высокоразвитыми капиталистическими странами и СССР, существуют слаборазвитые страны третьего мира, причиной всех бед которых является империализм. Для третьего мира при капитализме нет будущего. Видный баасистский деятель Мухаммед Джунди пишет, что противоречия с империализмом являются фундаментальными; араб уже только потому, что он араб, ощущает страдание всей своей нации, эксплуатируемой империализмом. В эпоху империализма основным является противоречие между угнетенными нациями всего мира и мировой буржуазией, а не внутри отдельно взятой страны.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Общность интересов привела к осознанию единства целей и, следовательно, необходимости объединения усилий. В 1950-х гг. среди стран третьего мира возникло движение неприсоединения, которое, по словам Индиры Ганди, было «продолжением духа несотрудничества с колониализмом». В эпоху «холодной войны» это движение давало неприсоединившимся странам возможность политического и экономического маневра. Появились блоки, союзы, организации стран третьего мира для защиты общих интересов: Организация африканского единства, «Группа 77», Лига арабских государств, Ассоциация государств Юго-Восточной Азии и т. п. В последней трети XX в. активизировались идеи экономического сотрудничества, коллективной опоры на собственные силы, появились движения за новый экономический порядок.<br>
&nbsp;//--&nbsp;* * *&nbsp;--//&nbsp;<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;С высоты начавшего отсчет третьего тысячелетия отчетливо видится, что человечество (и вместе с ним восточные общества) вступило в новую фазу своего исторического развития. Но при этом на Востоке и поныне сохраняются общества трех типов: посткапиталистические, коммунистические, т. е. «казарменного социализма», и общества третьего мира, не вышедшие из предшествующих фаз исторического процесса. Характерной чертой данной стадии развития явилось всеобщее предоставление независимости колониям. Еще в середине XX в. началась полномасштабная интернационализация экономических процессов на фоне развертывания научно-технической революции. Преобладание прямых зарубежных капиталовложений в экономику восточных стран создало особый тип монополии – транснациональные корпорации. Завоевание ТНК мировых рынков оказало огромное влияние на общественное развитие стран Азии и Африки. Именно с этого времени начинается новый виток массированного ввоза капитала в развивающиеся страны, реальная транснациональная кооперация. Особенно эффективным оказался перенос ресурсоемких производственных операций в развивающиеся страны с подходящей сырьевой базой.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Наиболее эффективно интернациональная модель производства развивалась в странах Юго-Восточной Азии. Уже в 1970—1980-х гг. возникла группировка новых индустриальных стран, достигнувших значительных успехов в индустриализации и активно включившихся в международное разделение труда («маленькие драконы» – Гонконг, Сингапур, Тайвань, Республика Корея и «маленькие тигры» – Малайзия, Индонезия, Таиланд и Филиппины). В течение нескольких предыдущих десятилетий феноменальный рывок в модернизации и наращивании национального экономического потенциала переживала Япония. Стабильна и финансовая ситуация в нефтедобывающих странах Азии.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В то же время огромные экономические проблемы испытывают страны так называемой Черной Африки. Количество людей, живущих в нищете южнее Сахары, выросло за последние 20 лет с 164 до 314 млн человек.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Особенностью современного облика Востока является наличие разных политических режимов (включая монархические, тоталитарные и вполне демократические) и сложная социальная структура населения. Эта сложность обусловлена тем, что при быстрой эволюции новых групп населения (интеллигенции, офицерства, новой бюрократии, лиц свободных профессий, национальной буржуазии, пролетариата) на Востоке сохранились многие традиционные уклады и группы людей (феодалы, зависимые крестьяне, ремесленники, кочевники, даже остатки рабства в сфере услуг). Таким образом, облик Востока представляется гораздо более многогранным, многообразным по сравнению с западным миром. Огромен сырьевой и демографический потенциал стран Азии и Африки. Безусловно, в ближайшем будущем будет постоянно увеличиваться их роль в мировой экономике, культуре и геополитике.<br>
<br><br><h3>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Вопросы и задания для самопроверки<br></h3>&nbsp;&nbsp;&nbsp;1. Охарактеризуйте колониализм как особый период общественного развития человечества. Раскройте особенности колониальной системы, методы колониальной эксплуатации, общие закономерности и основные варианты колониализма эпохи империализма.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;2. Рассмотрите динамику развития аграрной экономики от традиционных к новым формам собственности. Какие изменения произошли в структуре земледелия в условиях колониальной зависимости?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;3. В чем проявилась противоречивость воздействия капиталистического Запада на традиционную промышленность Востока?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;4. Как и под воздействием каких факторов происходило формирование многоукладной экономики Востока? Какое место в ней занял иностранный сектор?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;5. Почему, несмотря на внедрение западных средств производства в местную промышленность, в странах Востока в первой половине XX в. не завершился промышленный переворот?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;6. Охарактеризуйте типичные виды капитализма в странах Востока в послевоенный период. Какие особенности развития восточного капитализма проявились в постколониальных условиях?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;7. В чем заключается своеобразие государственного капитализма в странах Востока?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;8. Сформулируйте главные характеристики основных моделей современного экономического развития стран Востока. Каковы их принципиальные отличия?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;9. Сравните последствия для развития народов Азии и Африки Первой и Второй мировых войн.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;10. Как происходило создание международно-правовой системы ООН? Какое место в ней заняли страны Востока?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;11. Чем был вызван и каким образом происходил распад колониальной системы империализма?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;12. Как отразилось колониальное наследие на государственных структурах стран Востока после обретения колониями независимости?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;13. Каковы трудности национально-государственной интеграции и становления гражданского общества в странах Востока?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;14. Назовите факторы, которые способствовали возникновению движения афро-азиатской солидарности. Какие противоречия возникли в этом движении и почему?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;15. В чем проявился и чем был вызван подъем исламизма в последней четверти XX в.?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;16. Какое влияние оказал распад СССР на изменение геополитической ситуации на Востоке?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;17. Охарактеризуйте основные направления социального развития стран Востока во второй половине XX в.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;18. Каковы специфические черты восточной национальной буржуазии как класса по сравнению с западной буржуазией? Что мешает процессу формирования средней и мелкой буржуазии в странах Азии и Африки?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;19. Раскройте понятие «средние слои городского общества». Каковы особенности средних слоев городского общества стран Востока?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;20. Почему во второй половине XX в. в странах Востока наблюдался значительный рост низших слоев городского населения? Каковы последствия этого социального процесса?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;21. Какое место страны Востока занимают в современном мировом идеологическом пространстве?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;22. Назовите главные направления религиозной реформаторской мысли в странах Востока. Каковы характерные черты реформаторско-модернистского направления в основных восточных религиях?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;23. Охарактеризуйте процесс развития политической мысли Востока в XX в. Какую роль сыграла в нем государственно-национальная идеология?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;24. Раскройте общие и отличительные черты идеологий национального прагматизма, возникших в странах Востока во второй половине XX в.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;25. Какие страны современного Востока можно отнести к государствам «правящих идеологий»? Перечислите особенности каждой из них.<br>
<br><br><br><br><h3>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Заключение<br></h3>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Процессы модернизации за XX век кардинально изменили облик мира. Ни одно столетие не может сравниться с прошедшим веком по масштабам и скорости изменений. Человечество пережило две мировые войны, становление и падение мировой системы социализма, крушение колониальных империй, невиданный рост в экономической, научной и технологической сферах.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Страны Запада вступили в стадию постиндустриального развития. Социальное государство разрешило многие конфликты, потрясавшие западное общество еще в первой трети XX в. Завершение «холодной войны» ликвидировало непосредственную угрозу ядерного самоуничтожения человечества. Однако с глобализацией появились новые проблемы: международный терроризм, угроза распространения ядерного оружия, социально-экономическое неравенство, а в какой-то мере даже и цивилизационный раскол Запада и Востока и др.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В большинстве стран мира изменения, которые принесла модернизация, не привели к стабильности и процветанию. В России две попытки модернизации, разрешившие ряд проблем, в итоге все же закончились провалом и обернулись для народа невиданными жертвами и лишениями. Социализм в нашей стране не только не справился с вызовом постиндустриального, информационного общества, но и не смог создать более высокую, чем при капитализме, мотивацию к труду, а соответственно, и его производительность (что даже классики марксизма считали решающим обстоятельством для победы нового строя). Невзирая на наличие ряда привлекательных сторон (отсутствие безработицы, относительное социальное равенство, бесплатная медицина и здравоохранение), социализму не удалось ни добиться сопоставимого с развитыми странами уровня жизни населения, ни обеспечить элементарные демократические права и свободы. Попытка реформировать его, предпринятая Горбачевым, напротив, привела к краху социализма и распаду СССР. Несмотря на выдающиеся, но точечные достижения (фундаментальная наука и образование, космос, военно-стратегический паритет и статус второй после США мировой державы) социалистическая модернизация не смогла в целом уменьшить экономическое отставание от Запада. Напротив, в начале XXI столетия страна приступает к новой постиндустриальной модернизации, имея по большинству экономических показателей худшие позиции в мире, чем 100 лет назад.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Весьма болезненными оказались попытки модернизации и для большинства развивающихся государств. Среди них выделились новые индустриальные страны, достигшие значительных успехов в развитии экономики и усилившие свое влияние в мире. Существенные сдвиги происходят и во многих других странах всех континентов. Тем не менее поиск собственных путей, моделей модернизации, сочетающих требования глобализации с национальными особенностями, в большинстве стран еще далеко не завершился.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Основной урок прошедшего столетия, пожалуй, заключается в признании растущего многообразия путей и результатов модернизации. Провал попыток насильственного утверждения той или иной модели заставляет отказаться от взгляда на историю как своего рода селекцию наиболее «правильных», эффективных форм общественного развития. Разнообразие, множественность исторических путей, поиск синтеза глобальных императивов и традиционных культур и составляют основной вектор современного общественного развития. Вместе с тем XX столетие наглядно продемонстрировало, что попытки решать новые проблемы старыми средствами – массированным государственным принуждением – обречены на провал.<br>
<br><br><h3>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Повторительно-обобщающие вопросы и задания<br></h3>&nbsp;&nbsp;&nbsp;1. Какие явления и процессы, на ваш взгляд, наиболее ярко характеризуют специфику мирового экономического развития на рубеже XIX–XX вв.?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;2. Каковы причины и последствия процесса монополизации? Какие аргументы можно привести в доказательство эффективности этого процесса для развития экономической системы или, напротив, его пагубности?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;3. Проанализируйте приведенные в таблице статистические данные. Какие выводы о специфике социально-экономического развития ведущих стран Запада на рубеже XIX–XX вв. можно сделать на их основе? Принимала ли, на ваш взгляд, участие в борьбе за колониальный передел мира Россия? Как рост колониальной экспансии отражался на историческом развитии стран Азии и Африки?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Таблица. Размеры колониальных владений крупнейших стран Запада<br>
<br><img border=0 src="i_007.png"><br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;4. Сравните приведенные ниже высказывания. Что объединяет, на ваш взгляд, все эти определения сущности империализма? Можно ли считать какое-либо из них исчерпывающим?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;&#9830; «Империализм – это политическая система, якобы представляющая сочетание принципа народовластия с учреждениями единоличного правления» (Словарь Брокгауза и Ефрона).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;&#9830; «Империализм – политическое течение, стремящееся к имперскому правлению» (Словарь Ларусс).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;&#9830; «Империализм – это политика колониальной экспансии» (Энциклопедический словарь братьев Гранат).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;&#9830; «Империализм – это паразитический, загнивающий и умирающий капитализм, характеризующийся решительной ролью монополий в хозяйственной жизни, слиянием банковского капитала с промышленным, вывозом капитала, а также стремлением к экономическому и территориальному разделу мира» (В. И. Ленин).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;&#9830; «Империализм является результатом трех равнозначных факторов: внеклассового национального патриотизма, распространения христианства и торговых интересов» (К. Хейс).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;&#9830; «Империализм есть продукт высокоразвитого индустриального капитализма. Он состоит в стремлении всякой индустриальной нации присоединить к себе все большую область аграрного характера» (К. Каутский).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;&#9830; «Империализм так же стар, как и его природа. Он порождается стремлением построить великое государство мирового значения посредством завоевания или колонизации» (Г. Стеффен).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;&#9830; «Империализм есть политическое выражение процесса накопления капитала в его конкурентной борьбе за неподеленные районы с многочисленными некапиталистическими производителями» (Р Люксембург).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;5. На основе изученного материала составьте схему, отражающую особенности социальной структуры общества в развитых индустриальных странах Запада, странах, вступивших на путь ускоренной модернизации на рубеже XIX–XX вв. (включая Россию), и колониальных странах Востока. Определите с ее помощью основные «зоны конфликтности», сложившиеся в обществе на рубеже XIX–XX вв.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;6. Почему, на ваш взгляд, развертывание процесса модернизации на рубеже XIX–XX вв. в странах «второго эшелона» привело к массовой маргинализации общества, а в странах латиноамериканской «периферии» и колониальных странах Востока – к формированию достаточно узкого компрадорского слоя населения?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;7. Что было общего и что особенного в модернизации царской России в начале XX в. по сравнению с западными странами? Почему эта модернизация была прервана?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;8. Сопоставьте причины экономического подъема 1920-х гг. в России и в ведущих странах Запада. Что между ними общего и в чем специфика? Какую роль социально-экономические преобразования 1920-х гг. сыграли в процессе модернизации российского и западного общества? Являлся ли период 1920-х гг. значимым для модернизации восточного общества?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;9. Какие особенности советской модели модернизации вы можете выделить? В чем заключались ее успехи и чем был обусловлен ее крах? Могла ли и в какое время наша страна выбрать модель модернизации, схожую с китайской (конца 1970 – 2000-х гг.)? Ответ обоснуйте.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;10. Какие факторы вызвали распространение реформистской политической идеологии в первой половине XX в.? Были ли эти факторы универсальными или они имели существенную специфику в западном и восточном обществе? Какие реформистские политические идеологии этого периода вы считаете наиболее значимыми с исторической точки зрения?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;11. В каких произведениях мировой художественной литературы и кинематографа, на ваш взгляд, наиболее ярко отражены особенности революционного процесса, охватившего в начале XX в. Россию, а также многие страны Запада и Востока? Попытайтесь составить несколько психологических портретов людей этой «революционной эпохи».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;12. Чем отличаются, на ваш взгляд, понятия «тоталитаризм» и «тоталитарная идеология»? Какие типы тоталитарных режимов вы знаете? Черты тоталитарной идеологии присущи только тем доктринам, которые связаны с формированием подобных режимов, или их можно обнаружить и в некоторых других идеологических концепциях?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;13. Сравните приведенные ниже высказывания современников о сущности фашизма. Чем объясняется, на ваш взгляд, такое разнообразие трактовок? Попытайтесь сгруппировать эти высказывания в зависимости от их идеологической направленности.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;&#9830; «Фашизм – результат бунта мелкой буржуазии, задавленной в схватке между крупным капиталом и рабочим движением» (Л. Лонго).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;&#9830; «Фашизм – это несанкционированное законом насилие со стороны капиталистического класса» (А. Грамши).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;&#9830; «Фашизм носит имя, само по себе ничего не говорящее о духе и целях этого движения. Fascio означает «объединение» или «союз», так что фашисты – это «союзники», а фашизм должен означать «союзничество»» (Ф. Шотгефер).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;&#9830; «Если итальянскому фашизму удалось с таким громадным успехом и с пользой для дела реорганизовать жизнь целого народа, то это произошло только потому, что у него была своя великая идея» (А. Гитлер).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;&#9830; «Фашизм был тенью или, скорее, уродливым ребенком коммунизма» (У. Черчилль).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;&#9830; «Нацизм не что иное, как коричневый большевизм, а большевизм можно соответственно квалифицировать как красный фашизм» (Ф. Боркенау).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;&#9830; «Всероссийская Фашистская партия борется за Фашистскую корпоративную Россию, в которой государственная власть – надклассовая и независимая, основной своей обязанностью почитает осуществление национальных интересов, защиту свободы, труда и мощи России, объединение народов России в сознании их общей принадлежности к единой Великой Российской Нации… одним словом – жертвенное служение Нации» (из программы Всероссийской Фашистской партии).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;&#9830; «Большевизм, или коммунистическая диктатура, является левым фашизмом, тогда как фашизм, или консервативная диктатура, является правым большевизмом» (Л. Стурцо).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;&#9830; «Для оправдания фашизма достаточно единственной заслуги – срывания всех масок. В фашистской стране не говорят о Левых и Правых. Остается лишь смертельная борьба капитализма с социализмом» (П. ДриёЛа Рошель).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;&#9830; «Фашизм родился из разочарования во всех прежних политических и социальных системах. Фашизм создает новый социальный строй, построенный на принципе примирения классов посредством корпоративной системы» (К. Родзаевский).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;&#9830; «Фашизм – это открытая террористическая диктатура самых шовинистических и самых империалистических элементов финансового капитала» (Г. Димитров).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;&#9830; «Фашизм есть духовная концепция, возникшая из общей реакции против ослабляющего материалистического позитивизма XIX в. Фашизм желает человека активного, со всей энергией отдающегося действию, мужественно сознающего предстоящие ему трудности и готового их побороть. Он понимает жизнь как борьбу, помня, что человеку следует завоевать себе достойную жизнь, создавая прежде всего из себя самого орудие (физическое, моральное, интеллектуальное) для ее устроения» (Б. Муссолини).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;14. Сравните причины Первой и Второй мировых войн и их последствия для России (СССР), стран Запада и Востока. Результаты анализа отразите в виде таблицы. Сделайте итоговый вывод о том, как эти войны повлияли на развитие всемирно-исторического процесса в XX в.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;15. Составьте схему «Основные этапы процесса деколонизации». Обоснуйте выбор событий или процессов, с которыми связаны начало и завершение процесса деколонизации. В какой степени, на ваш взгляд, феномен деколонизации был порожден спецификой исторического развития восточного и западного общества?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;16. Какие факторы предопределили усиление роли государственного регулирования в развитии мировой экономики в середине XX в.? Как вы считаете, это явление было связано преимущественно с экономическими процессами или оно в большей степени отражало политическую конъюнктуру? Обоснуйте свой ответ фактами из истории СССР, стран Запада и Востока.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;17. Писатель Г. Уэллс писал о «новом курсе» Ф. Рузвельта: «Мне кажется, что в Соединенных Штатах речь идет о глубокой реогранизации, о создании планового, т. е. социалистического, хозяйства». Насколько, на ваш взгляд, был прав знаменитый фантаст? Чем могли быть вызваны подобные рассуждения? Сравните их с мнением Дж. Неру, который в 1920-х гг. высказал идею о неразрывной связи борьбы колониальных и зависимых стран за суверенитет с внутренними социалистическими преобразованиями.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;18. Определите специфику концепции социального государства в свете идеологических доктрин социализма, неолиберализма, фашизма, христианской демократии, восточных идеологий «особого пути». Какие из этих доктрин предполагали возможность построения социального правового государства?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;19. В период расцвета «государства благосостояния» в странах Запада и «оттепели» в СССР многие интеллектуалы высказывали идею конвергенции – постепенного сближения и даже слияния капиталистического и социалистического общества. Какие основания существовали для подобных выводов и насколько, на ваш взгляд, они были правомерны?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;20. Известный социолог XX в. Э. Тоффлер писал о современной экономике: «Часто заменить вещь дешевле, чем ее отремонтировать. Ускорение технологического развития приводит к тому, что все больше улучшений происходит за короткие интервалы времени и в экономическом смысле часто выгоднее строить на короткие сроки, чем на долгие». Как подобные изменения, на ваш взгляд, отражаются на поведении людей и их взаимоотношениях?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;21. Чем различаются понятия «циклический кризис перепроизводства» и «структурный экономический кризис»? Какую роль сыграла циклическая динамика развития рыночной экономики в мировой истории XX в.? Как изменилась циклическая динамика экономического роста в начале XXI в.?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;22. Какие идеологические доктрины были распространены в западном и восточном обществе на рубеже XIX–XX и XX–XXI вв.? Составьте две соответствующие схемы. Как изменение «идеологического пространства» западного и восточного общества связано с эволюцией социальной структуры? К какой из этих моделей исторического развития тяготеет, на ваш взгляд, Россия?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;23. Какие идеие неолиберализма, либерального и социального консерватизма, либертаризма, христианской демократии, фашизма, коммунизма, анархизма наиболее актуальны в современном обществе? Торжество каких из них может, по вашему мнению, укрепить международную стабильность и способствовать развитию межцивилизационного диалога, а какие являются потенциальной угрозой?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;24. Для каких общественно-политических движений, сформировавшихся в XX в., на ваш взгляд, принципиально важной являлась тема исторического наследия и преемственности поколений? Всегда ли ярко выраженный «исторический» компонент программных установок политических партий и движений сочетался с идеей национального единства?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;25. Э. Фромм в книге «Бегство от свободы» утверждал: «Кризис демократии угрожает каждому современному государству. При этом совершенно несущественно, под каким знаменем выступают враги человеческой свободы. Если на свободу нападают во имя антифашизма, то угроза не становится меньше, чем при нападении во имя самого фашизма». Согласны ли вы с таким утверждением? Существует ли угроза фашизма в современном обществе и какие средства допустимы в борьбе с ней? В русле такой постановки вопроса сравните еще один тезис Фромма: «Если мы хотим бороться с фашизмом, то мы должны его понимать» и высказывание русского философа С. Франка: ««Объяснить» зло значило бы «обосновать» и тем самым «оправдать» зло».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;26. Найдите в Интернете информационные ресурсы (сообщения, сайты, форумы и т. п.), имеющие «официальный» и «протестный» характер. По каким признакам вы их определили?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;27. Какие явления и процессы позволяют сделать вывод о кризисе политической демократии в современном обществе? Можно ли привести аргументы, доказывающие противоположную точку зрения?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;28. Н. Макиавелли считал, что «великой целью государственного искусства должна быть устойчивость, которая перевешивает все остальное, ибо она гораздо ценнее, чем свобода». Как вы считаете, подтверждает ли история XX в. это утверждение или она доказывает, что свобода человека может быть эффективным основанием общественного строя? Как можно оценить с этой точки зрения высказывание митрополита Смоленского и Калининградского Кирилла: «Неотъемлемые права и свободы человека, как политические, так и социальные, культурные и иные, могут реально работать и стать действительно универсальными только в том случае, если эти ценности будут соединены с системой морали, если понятие нравственной ответственности личности будет включено в корпус прав и свобод человека»?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;29. Назовите современные тенденции общественной жизни, которые можно считать проявлением процесса глобализации. Какое влияние, на ваш взгляд, оказывают подобные явления на развитие общества? Способствуют ли они стабилизации общественных отношений или их более динамичному развитию, укреплению социального согласия или нарастанию конфликтности в обществе?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;30. Подберите примеры высказываний политиков и общественных деятелей, пропагандирующих идеи глобализма и критикующих их. Чем отличается характер аргументации, используемой глобалистами и антиглобалистами?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;31. Назовите по пять важнейших событий политической, социальной, экономической, культурной истории XX в. Обоснуйте свой выбор. Можно ли сделать вывод о решающем значении какой-либо из этих сфер общественных отношений для развития динамики всемирно-исторического процесса?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;32. На основании изученного материала составьте обобщающую схему «Основные модели модернизации в XX в.» и краткий комментарий к ней.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;33. Немецкий философ XX в. В. Беньямин сформулировал один из самых известных и парадоксальных тезисов о роли истории в человеческой памяти: «Наше понимание истории – это понимание победителей». Как вы думаете, является ли отношение современного общества к истории XX в. «пониманием победителей»?<br>
<br><br><h3>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Рекомендуемая литература<br></h3><br><h3>&nbsp;&nbsp;&nbsp;РАБОТЫ ОБЩЕГО СОДЕРЖАНИЯ<br></h3>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Авторитаризм и демократия в развивающихся странах / отв. ред. В. Г.Хорос. М., 1996.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Алексеева Т. А. Современные политические теории / Т. А. Алексеева. М., 2000.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Алмонд Г. Сравнительная политология сегодня: Мировой обзор /<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Г. Алмонд, Дж. Пайэлл, К. Стром, Р. Далтон. М., 2002.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Антология мировой политической мысли: в 5 т. М., 1997.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Антология мировой правовой мысли: в 5 т. М., 1999.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Бек У. Что такое глобализация / У. Бек. М., 2001.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Валлерстайн И. Анализ мировых систем и ситуация в современном мире / И. Валлерстайн. М., 2001.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Гайдар Е. Гибель империи. Уроки для современной России / Е. Гайдар. М., 2006.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Глобальное сообщество / под ред. А. И. Неклесса. М., 2002.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Гренвилл Дж. История XX века / Дж. Гренвилл. М., 1999.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Джонсон П. Современность: в 2 т. / П. Джонсон. М., 1995.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;История мировой экономики / под ред. Г. Б. Поляка, А. Н. Марковой. М., 1999.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;История политических и правовых учений / под ред. В. С. Нерсесянца. М., 2004.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Козловский В. В. Модернизация: от равенства к свободе / В. В. Козловский, А. И. Уткин. СПб., 1995.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Куртуа С. Черная книга коммунизма. Преступления. Террор. Репрессии /С. Куртуа, Н. Верт, Ж. – Л. Панне, А. Пачковский, К. Бартошек, Ж. – Л. Марголен. М., 1999.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Лебедева М. М. Мировая политика / М. М. Лебедева. М., 2006.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Лукашук И. И. Глобализация, государство, право, XXI век / И. И. Лукашук. М., 2000.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Макаренко В. П. Главные идеологии современности / В. П. Макаренко. Ростов-н/Д., 2000.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Мельянцев В. А. Восток и Запад во втором тысячелетии: экономика, история и современность / В. А. Мельянцев. М., 1996.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Мир в XX веке / под ред. А. О. Чубарьяна. М., 2001.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Практика глобализации: игры и правила новой эпохи / под ред. М. Г. Делягина. М., 2000.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Сморгунов Л. В. Современная сравнительная политология / Л. В. Сморгунов. М., 2002.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Сравнительное изучение цивилизаций / сост. Б. С. Ерасов. М., 1998.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Стародубровская И. В. Великие революции от Кромвеля до Путина /И.В.Стародубровская, В.А.Мау. М., 2001.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Уткин А. И. Глобализация: процесс и осмысление / А. И. Уткин. М., 2001.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Федотова В. Г. Модернизация другой Европы / В. Г. Федотова. М., 1997.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Федотова В. Г. Типология модернизаций и способов их изучения / В. Г. Федотова // Вопросы философии. 2000. № 4.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Хантингтон С. Политический порядок в меняющихся обществах / С. Хантингтон. М., 2004.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Хантингтон С. Столкновение цивилизаций / С.Хантингтон. М., 2003.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Хобсбаум Э. Эпоха крайностей. Короткий двадцатый век. 1914–1991 / Э. Хобсбаум. М., 2004.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Чилкот Р. – Х. Теории сравнительной политологии. В поисках парадигмы / Р. – Х. Чилкот. М., 2001.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Эйдрен Ч. – Ф. Сравнительный анализ политических систем / Ч. – Ф. Эйдрен. М., 2000.<br>
<br><br><h3>&nbsp;&nbsp;&nbsp;К ПЕРВОМУ РАЗДЕЛУ «РОССИЯ»<br></h3>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Алексеева Л. История инакомыслия в СССР / Л. Алексеева. М., 1992.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Будницкий О. В. Терроризм в российском освободительном движении: идеология, этика, психология (вторая половина XIX – начало XX в.) / О. В. Будницкий. М., 2000.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Булдаков В. Красная смута. Природа и последствия революционного насилия / В. Булдаков. М., 1997.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Верт Н. История советского государства. 1900–1991 / Н. Верт. М., 1992.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Вишневский А. Серп и рубль: консервативная модернизация в СССР / А. Вишневский. М., 1998.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Власть и реформы: От самодержавной к Советской России / В. М. Паниях, Е. В. Анисимов, А. Н. Цамуталин и др. М., 2006.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Волкогонов Д. Ленин. Политический портрет: в 2 кн. / Д. Волкогонов. М., 1994.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Волкогонов Д. Троцкий. Политический портрет: в 2 кн. / Д. Волкогонов. М., 1997.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Гавров С. Н. Модернизация во имя империи: Социокультурные аспекты модернизационных процессов в России / С. Н. Гавров. М., 2004.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Гайдар Е. Т. Долгое время. Россия в мире: очерки экономической истории / Е. Т. Гайдар. 2-е изд. М., 2005<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Гейфман А. Революционный террор в России. 1894–1917 / А. Гейфман. М., 1997.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Государственная безопасность России: история и современность. М., 2004.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Грегори П. Экономический рост Российской империи (конец XIX – начало XX в.). Новые подсчеты и оценки / П. Грегори. М., 2003.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Демографическая модернизация России, 1900–2000 / под ред. А. Вишневского. М., 2006.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Драма российской истории: большевики и революция / под ред. А. Н. Яковлева. М., 2002.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Другая война: 1939–1945 / под общ. ред. Ю.Н.Афанасьева. М., 1996.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Зубкова Е. Ю. Общество, вышедшее из войны: русские и немцы в 1945 г. / Е. Ю. Зубкова. М., 1996.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Зубкова Е. Ю. Послевоенное советское общество: политика и повседневность. 1945–1953 / Е. Ю. Зубкова. М., 2000.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Ивницкий Н. А. Коллективизация и раскулачивание (начало 30-х гг.) / Н. А. Ивницкий. М., 1996.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Иоффе Г. Семнадцатый год: Ленин, Керенский, Корнилов / Г. Иоффе. М., 1995.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Каппелер А. Р. Россия – многонациональная империя. Возникновение. История. Распад / А. Р. Каппелер. М., 1997.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Каспэ С. Империя и модернизация: Общая модель и российская специфика / С. Каспэ. М., 2001.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Конквист Р. Большой террор: в 2 ч. / Р. Конквист. Рига, 1991.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Коэн С. Бухарин: политическая биография / С. Коэн. М., 1989.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Кудров В. М. Советская экономика в ретроспективе: опыт переосмысления / В. М. Кедров. М., 2003.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Кудрявцев В. Политическая юстиция в СССР / В. Кудрявцев, А. Трусов. М., 2000.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Лацис О. Перелом. Опыт прочтения не секретных документов / О. Лацис. М., 1990.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Леонов С. В. Рождение советской империи: государство и идеология 1917–1922 / С. В. Леонов. М., 1997.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Литвин А. Л. Красный и белый террор в России. 1918–1922 / А. Л. Литвин. М., 2004.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Малиа М. Советская трагедия. История социализма в России. 1917–1991 / М. Малиа. М., 2002.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Малышева Е. М. Испытание. Социум и власть: проблемы взаимодействия в годы Великой Отечественной войны 1941–1945 гг. / Е. М. Малышева. Майкоп, 2000.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Малышева О. Г. Думская монархия: рождение, становление, крах: в 2 ч. / О. Г. Малышева. М., 2001.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Медведев Р. А. Н. С. Хрущев: политическая биография / Р. А. Медведев. М., 1990.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Медведев Р. А. О Сталине и сталинизме / Р. А. Медведев. М., 1990.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Мельтюхов М. И. Упущенный шанс Сталина. Советский Союз и борьба за Европу: 1939–1941 / М. И. Мельтюхов. М, 2000.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Миронов Б. Н. Социальная история России периода империи: в 2 т. / Б. Н. Миронов. СПб., 2003.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;НЭП: взгляд со стороны: Сборник / сост. В. В. Кудрявцев. М., 1991.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Ольденбург С. С. Царствование императора Николая II / С. С. Ольденбург. М., 1992.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Ослунд А. Россия: рождение рыночной экономики / А. Ослунд. М., 1996.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Ослунд А. Строительство капитализма: Рыночная трансформация стран бывшего советского блока / А. Ослунд; под ред. И. М. Осадчей. М., 2003.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Осокина Е. А. Иерархия потребления: о жизни людей в условиях сталинского снабжения. 1928–1935 гг. / Е. А. Осокина. М., 1993.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Пайпс Р. Русская революция: в 2 т. / Р. Пайпс. М., 1994.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Пайпс Р. Россия при большевиках / Р. Пайпс. М., 1997.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Пихоя Р. Г. Советский Союз: История власти 1941–1991 / Р.Г. Пихоя. М., 1999.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Политическая история: Россия – СССР – Российская Федерация: в 2 т. / К. В. Кулешов, О. В. Волобуев, В. В. Журавлев, В. В. Шолохаев. М., 1996. Т. 2.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Политические партии России: история и современность: учеб. для ист. и гуманит. вузов / ред. А. И. Зевелев. М., 2000.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Политические партии России. Конец XIX – первая треть XX в.: энциклопедия. М., 1996.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Попов В. П. Экономическая политика советского государства.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;1946–1953 гг. / В. П. Попов. М.; Тамбов, 2000.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Предпринимательство и предприниматели России от истоков до начала XX века / гл. ред. А. К. Сорокин. М., 1997.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Протасов Л. Г. Всероссийское Учредительное собрание: история рождения и гибели / Л. Г. Протасов. М., 1997.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Рабинович А. Большевики приходят к власти / А.Рабинович. М., 1991.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Семиряга М. И. Коллаборационизм. Природа, типология и проявление в годы Второй мировой войны / М. И. Семиряга. М., 2000.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Советское общество: возникновение, развитие, исторический финал: в 2 т./ под ред. Ю. Н. Афанасьева. М., 1997.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Такер Р. Сталин: путь к власти. 1879–1929. История и личность / Р. Такер. М., 1990.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Тюкавкин В. Г. Великорусское крестьянство и столыпинская аграрная реформа / В. Г. Тюкавкин. М., 2001.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Улам А. Большевики. Причины и последствия переворота 1917 г. / А. Улам. М., 2004.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Фельштинский Ю. Крушение мировой революции. Брестский мир. Октябрь 1917 – ноябрь 1918 г. / Ю. Фельштинский. М., 1992.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Фишер Л. Жизнь Ленина: в 2 т. / Л. Фишер. М., 1997.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Хоскинг Дж. Россия и русские: в 2 кн. / Дж. Хоскинг. М., 2003. Кн. 2.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Цакунов С. В. В лабиринте доктрины: Из опыта разработки экономического курса страны в 1920-е гг. / С. В. Цакунов. М., 1994.<br>
<br><br><h3>&nbsp;&nbsp;&nbsp;КО ВТОРОМУ РАЗДЕЛУ «ЗАПАД»<br></h3>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Альтематт У. Этнонационализм в Европе / У. Альтематт. М., 2000. Андерсон П. Размышления о западном марксизме / П. Андерсон. М., 1991.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Базарбаев Б. В поисках истинного либерализма / Б. Базарбаев. М., 1994.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Бек У. Общество риска на пути к другому модерну / У. Бек. М., 2000.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Белл Д. Грядущее постиндустриальное общество / Д. Белл. М., 1999.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Бьюкенен П. Правые и не-правые / П. Бьюкенен. М., 2006. Бьюкенен П. Смерть Запада / П. Бьюкенен. М., 2003.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Валлерстайн И. Конец знакомого мира / И. Валлерстайн. М., 2003.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Валлерстайн И. После либерализма / И. Валлерстайн. М., 2003.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Величко А. М. Христианство и социальный идеал / А. М. Величко. М., 2000.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Випперман В. Европейский фашизм в сравнении / В. Випперман. М., 2000.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Восточноевропейский социализм: становление режима, попытки его модификации, причины краха: сб. ст. / отв. ред. В. В. Марьина, Ю. С. Новопашин. М., 1992.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Гароди Р. Марксизм в XX веке / Р. Гароди. М., 1994.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Гидденс Э. Социология / Э. Гидденс. СПб., 2005.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Гонсалес Хусто Л. История папства: в 2 т. / Л. Гонсалес Хусто. СПб., 2002. Т. 2.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Грей Д. Поминки по Просвещению / Д. Грей. М., 2003.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Дарендорф Р. Современный социальный конфликт / Р. Дарендорф. М., 2002.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Джорхадзе И. Демократия после модерна / И. Джорхадзе. М., 2006.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Западноевропейские страны: Особенности социально-экономических моделей / отв. ред. В. П. Гутник. М., 2002.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Зидентоп Л. Демократия в Европе / Л. Зидентоп. М., 2004.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Иванов Д. В. Виртуализация общества / Д. В. Иванов. СПб., 2002.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Иноземцев В. Л. Расколотая цивилизация / В.Л.Иноземцев. М., 1999.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Иноземцев В. Л. Современное постиндустриальное общество: природа, противоречия, перспективы / В. Л. Иноземцев. М., 2000.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Информационное общество / сост. А. Ларионов. СПб.; М., 2004.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;История менеджмента / под ред. В. Д. Валового. М., 1997.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Йоас Х. Креативная личность / Х. Йоас. СПб., 2005.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Кастельнес М. Информационная эпоха / М. Кастельнес. М., 2000.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Койл Д. Секс, наркотики и экономика: Нетрадиционное введение в экономику / Д. Койл. М., 2004.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Костина А. В. Массовая культура как феномен постиндустриального общества / А. В. Костина. М., 2004.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;КоукерК. Сумерки Запада / К. Коукер. М., 2000.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Кравченко А. И. История менеджмента / А. И. Кравченко. М., 2004.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Красильщиков В. А. Превращение доктора Фауста (развитие человека и экономический прогресс Запада) / В. А. Красильщиков. М., 1994.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Левикова С. И. Молодежная субкультура / С. И. Левикова. М., 2004.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Лисовский С. Ф. Избирательные технологии: история, теория, практика / С. Ф. Лисовский, В. А. Евстафьев. М., 2000.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Лукач Д. Конец двадцатого века и конец эпохи модерна / Д. Лукач. СПб., 2003.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Луман Н. Реальность массмедиа / Н. Луман. М., 2005.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Массовая культура: современные западные исследования: сб. ст. / пер. и ред. В. В. Зверева. М., 2005.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Медушевский А. Н. Сравнительное конституционное право и политические институты / А. Н. Медушевский. М., 2002.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Медушевский А. Н. Теория конституционных циклов / А. Н. Медушевский. М., 2005.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Мир нашего завтра: Антология современной классической прогностики / ред. – сост. И. В. Бестужев-Лада. М., 2003.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Национальные модели информационного общества / под ред. Е. Л. Вартанова. М., 2004.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Новая постиндустриальная волна на Западе / под ред. В. Л. Иноземцева. М., 1999.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;От аграрного общества к государству всеобщего благосостояния: Модернизация Западной Европы с XV в. до 1980-х г.: учеб. пособие для студентов / Г. А. Дидерикс, И. Т. Линдблат, Д. И. Ноордам; науч. ред. Т. Л. Моисеенко-Доорн. М., 1998.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Партии и партийные системы современной Европы: пробл. – тем. сб. / отв. ред. В. П. Любин. М., 1994.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Политические институты на рубеже тысячелетий: ХХ XXI вв. / К. Г. Холодковский, В. И. Борисюк, Г. И. Вайнштейн и др. Дубна, 2001.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Полякова Н. Л. XX век в социологических теориях общества / Н. Л. Полякова. М., 2004.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Почепцов Г. Г. Как становятся президентами: избирательные технологии XX века / Г. Г. Почепцов. Киев, 1999.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Религия и церковь в западном обществе XX в.: сб. ст. / отв. ред. О. В. Чернышова. М., 1992.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Салмин А. Современная демократия / А. Салмин. М., 1997.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Согрин В. В. Либерализм Запада XVII–XX вв. / В. В. Согрин,<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;А. И. Патрушев, Е. С. Токарева, Т. М. Фадеева. М., 1995.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Сорокин П. А. Социальная и культурная динамика / П. А. Сорокин. М., 2006.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Ствулка Дж. Мыло, секс и сигареты: история американской рекламы / Дж. Ствулка. СПб., 2002.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Сурова Е. Э. Европеец «отчужденный»: персоналистская личность / Е. Э. Сурова. СПб., 2004.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Сурова Е. Э. Глобальная эпоха: полифония идентичности / Е. Э. Сурова. СПб., 2005.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Тоталитаризм в Европе XX в.: из истории идеологий, движений, режимов и их преодоления / Я. С. Драбкин, Н. П. Комолова, А. О. Чубарьян и др. М., 1996.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Тоталитаризм: что это такое?: (исслед. зарубеж. политологов): сб. ст., обзоров, реф. пер.: в 2 ч. М., 1993.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;ТоффлерЭ. Метаморфозы власти / Э. Тоффлер. М., 2001.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Тоффлер Э. Третья волна / Э. Тоффлер. М., 1999.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Тоффлер Э. Шок будущего / Э. Тоффлер. М., 2001.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Ученова В. В. История рекламы / В. В. Ученова, Н. В. Старых. СПб., 2002.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Уэбстер Ф. Теории информационного общества / Ф. Уэбстер. М., 2004.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;ФишерВ. Европа: экономика, общество и государство. 1914–1980 / B. Фишер. М., 1999.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Флорида Р. Креативный класс: люди, которые меняют общество / Р. Флорида. М., 2005.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Фромм Э. Бегство от свободы / Э. Фромм. М., 1990.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Фукуяма Ф. Великий разрыв / Ф. Фукуяма. М., 2003.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Фукуяма Ф. Конец истории и последний человек / Ф. Фукуяма. М., 2004.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Фукуяма Ф. Наше постчеловеческое будущее / Ф. Фукуяма. М., 2004.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Хабермас Ю. Философский дискурс о модерне / Ю. Хабермас. М., 2003.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Хантингтон С. Кто мы? / С. Хантингтон. М., 2004.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Хантингтон С. Третья волна. Демократизация в конце XX века / C. Хантингтон. М., 2003.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Хёффнер Й. Христианское социальное учение / Й. Хёффнер. М., 2001.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Элиас Н. Общество индивидов / Н. Элиас. М., 2001.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Юэн С. PR! или умение раскручивать: социальная история паблик рилейшнз / С. Юэн. М., 2006.<br>
<br><br><h3>&nbsp;&nbsp;&nbsp;К ТРЕТЬЕМУ РАЗДЕЛУ «ВОСТОК»<br></h3>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Абашидзе А. Х. Арабская хартия прав человека / А. Х. Абашидзе, И. А. Абдалла // Правоведение. 2000. № 1.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Абдуллахи А. На пути к исламской реформации / Ахмед Ан-Наим Абдуллахи. М., 1999.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Арабские страны: проблемы социально-экономического развития: сб. ст. / отв. ред. В. А. Исаев, А.О. Филоник. М., 1995.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Арабский мир в конце XX века: материалы I конф. арабистов / отв. ред. Б. Г. Сейранян, А. О. Филоник. М., 1996.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Арабский мир: Три десятилетия независимого развития / А. Г. Вирабов, И. Д. Звягельская, Н. А. Иванов и др. М., 1990.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Афанасьев Н. Н. Идеология терроризма / Н. Н. Афанасьев // Социально-политический журнал. 2001. № 6.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Афро-азиатский мир: проблема цивилизационного анализа: в 2 вып. М., 2004.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Барач Д. Дэн Сяопин / Д. Барач. М., 1989.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Ближний Восток и современность: сб. ст. М., 1996. Вып. 1.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Ближний Восток и современность: сб. ст. М., 2003. Вып. 19–20.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Бразгаускас А. А. Этнос, политика и государство в современной Индии / А. А. Бразгаускас. С. М., 1990.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Великие мыслители Востока: выдающиеся мыслители, филос. и религ. произведения Китая, Индии, Японии, Кореи, ислам. мира: очерки / под ред. Я. П. Макгрила. М., 1999.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Внешнеполитические и идеологические проблемы в странах АТР. М., 2004.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Восток: история, филология, экономика: сб. ст.: в 2 вып. М., 2004.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Гаджиев К. С. Либерализм: история и современность / К. С. Гаджиев // Новая и новейшая история. 1995. № 6.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Гаджиев К. С. Политическая философия / К. С. Гаджиев. М., 1999.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Государство на Древнем Востоке. М., 2004.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Данилов В.И. Эволюция политических систем на Востоке (Иран, Пакистан, Турция: традиции и демократизация) / В. И. Данилов, О. В. Плешов, Л. Е. Скляров. М., 1999.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Жаринов К. В. Терроризм и террористы / К. В. Жаринов. Минск, 1999.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Жаров В. А. Официальные идеологические доктрины: Индонезия,<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Малайзия, Филиппины / В. А. Жаров. М., 1995.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Ислам и политика / под ред. Г. В. Мироновой. М., 2001.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Капитонов К. А. Ближний Восток в лицах / К. А. Капитонов. М., 1998.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Кожушко Е. П. Современный терроризм / Е. П. Кожушко. Минск, 2000.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Корнеев М. Я. Африканские мыслители XX века /М. Я. Корнеев. СПб., 1996.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Ланда Р. Г. Социология современного Востока / Р. Г. Ланда. М., 2006.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Левин З. И. Общественная мысль на Востоке в постколониальный период / З. И. Левин. М., 1999.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Левин З. И. Развитие общественной мысли на Востоке / З. И. Левин. М., 1993.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;ЛетневА. Б. Общественная мысль в Западной Африке (1918–1939)<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;/ А. Б. Летнев. М., 1984. Малушков В. Г. Поиски путей реформации в исламе / В. Г. Малушков, К. А. Храмова. М., 1991.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Малышева Д. Исламско-фундаменталистский проект в реалиях современного мира / Д. Малышева // Мировая экономика и международные отношения. 1999. № 7.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Мамут Л. С. Этатизм и анархизм как типы политического создания / Л. С. Мамут. М., 1989.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Микаэлян Н. Ф. Общественно-политические движения и религиозная традиция в Индии и Пакистане / Н. Ф. Микаэлян. М., 1989.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Мусульманские страны. Религия и политика (70–80 годы): сб. ст. / отв. ред. А. В. Малашенко, Й. Музикарис. М., 1991.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Национализм в современной Африке / Б. А. Валериков, Н. И. Высоцкая, Л. О. Голден и др. М., 1983.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Плешков О. В. Ислам и демократия / О. В. Плешков. М., 1996.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Реза Годс М. Иран в XX веке: Политическая история / М. Реза Годс. М., 1994.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Религия и секуляризм на Востоке: сб. ст. / отв. ред. Л. Р. Полонская. М., 1999.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Сапронова М. А. Арабский Восток: власть и конституция / М. А. Сапронова. М., 2001.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Сила-Новицкая Т. Г. Культ императора в Японии: мифы, история, доктрины, политика / Т. Г.Сила-Новицкая. М., 1990.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Социальный облик Востока / отв. ред. Р. Г. Ланда. М., 1999.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Турция. Современные проблемы экономики и политики: сб. ст. / отв. ред. Е. И. Уразова. М., 1997.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Ушаков В. А. Иран и мусульманский мир / В. А. Ушаков. М., 1999.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Френкель М. Ю. Негритюд / М. Ю. Френкель // Африка: энциклопедический справочник. М., 1987. Т. 2.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Цветкова Н. Н. Иностранный частный капитал в странах Востока и глоболизация / Н. Н. Цветкова. М., 2004.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Чичеров А. И. Дж. Неру и независимая Индия / А. И. Чичеров. М., 1990.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Шагаль В. Э. Арабский мир: пути познания / В. Э. Шагаль. М., 2001.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Эволюция восточных обществ: синтез традиционного и современного / Э. Н. Галич, А. В. Гордон, А. В. Журавский и др. М., 1984.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Эволюция традиционных институтов в колониальной и постколониальной Африке: материалы науч. конф. «Африка: о-ва, культуры, языки», С. Петербург, 5–7 мая 1999 / отв. ред. И. В. Следневский, А. Д. Саватеев. СПб., 2001.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Энтин Л. М. Конституционно-правовой механизм осуществления внешней политики государств / Л. М. Энтин. М., 1986.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Энтин Л. М. Политические системы развивающихся стран: государство и политические партии в странах Азии и Африки / Л. М. Энтин. М., 1978.<br>
<br><br><br>