-------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|  Александр Николаевич Сенкевич
|
|  Скользящие тени
 -------

   Александр Сенкевич
   Скользящие тени

   Автор выражает огромную признательность Андрею Викторовичу Крючкову за поддержку в издании книги Оскару Рабину, любезно предоставившему свои рисунки для оформления


   Зазеркалье Александра Сенкевича

   Высшие формы поэзии, безусловно, отделяются от рефлекторной способности к стихописанию, с её попыткой всякий раз ставить «мировые рекорды», попыткой перепрыгнуть через себя в каждом последующем тексте. Всё высшее в мировой поэзии – это некий особый проект, подразумевающий купол идей и традиций над отдельными опусами. Тот, что Бродский условно называл «величием замысла». Тот, что Бунин идеально сформулировал, когда сказал: «Поэзия не в том, что мир поэзией зовёт, она в твоём наследстве, чем ты богаче им, тем больше ты поэт…».
   Судить всякого автора следует по законам, которые он сам себе вменил в обязанность. Это следует учесть обязательно при рассуждении о поэзии Александра Сенкевича. Многие его стихотворения не только посвящены определенным лицам, но обращены к ним, что совсем не одно и то же. В глубине таких посланий просматриваются некие отношения, даже коллизии, борьба чувств, связывающие автора послания и его адресата. Коллизии эти дружеские, или любовные, или приятельские, но они вовсе не однозначны. Зачастую они горько-ироничны, порой даже кажутся надрывно-обнажёнными. Кроме того, стихотворения эти – исповедь самого поэта.
   Чтение стихов Александра Сенкевича – увлекательное занятие. Главные качества его поэзии – это концентрация и совмещение. А как он этого добивается, остаётся его секретом.
   В одном и том же стихотворении, а иногда в одной и той же строфе он соединяет и отрывки напряжённой внутренней жизни, и детали – очень динамичные – внешнего мира, и парадоксальные мысли. Иногда отрывочные суждения, а зачастую – и это всего удивительнее – метафизические прорывы, попытки догадаться о причинах сущего.

     И устрашившись собственной души,
     которая с небытием сравнима,
     я был услышан, как хлопок в тиши,
     и обнажился, как актёр без грима.

   Вещность, чувственность, изощрённая зримость – вот главные истоки поэтики Александра Сенкевича. Как это, например, интересно сделано в стихотворении «Парижская встреча с Матиссом».

     Расслабленные женщины Матисса
     разбросаны, как розы на полу.
     Обманщицы, метресски и актрисы,
     коснёшься их – как сядешь на иглу.

   Как здесь бьётся пульс, это очарование самой жизни!
   Между стихами и реальностью никакого зазора, иногда кажется, что эти стихи – просто набросок, остановившееся мгновение, пойманное словами, как рыба сетью. Однако они скрепляются единством интонаций, неким всем им предшествующим и в них слышным размахом, единством лирического переживания. Это определяет и поэтику, чёткую, внятную и порой стремительную. Далёкие, например, восточные образы смыкаются в единое целое, не требующее буквальной расшифровки, но в своей естественной чистоте и простоте – вполне убедительное. Многие стихи обладают сильным и точным дыханием, да и весь поэтический строй у Александра Сенкевича, несмотря на сужающий границы жанр посвящений, обладает резким и, я бы сказал, выстраданным звуком. А звук – самая важная вещь в стихах.
   Но когда умолкает голос поэта, то переживаешь уже другое ощущение: из строк и строф, образов, суждений, догадок собралось нечто целое, даже цельное – это автопортрет его души в зеркале стиха. Но он тут, на поверхности, ещё дышит, колеблется, живёт, ещё не ушёл в глубину за амальгаму.
   Вот это и есть самое главное – не сама материя действительности, а её отражение, творческое отражение, но такое живое, что его можно, кажется, схватить рукой, – тёплое, цветное, как бы обрызганное соком существования.
   Это и есть поэзия.

   Евгений Рейн


   НЕНАСТЬЕ


   ПРОЗРЕНИЕ


     Однажды я сошёл на полустанке.
     Название запомнил —
     Карамыш.
     Осенний ветер теребил останки
     покрытых дранкой, чуть покатых крыш.
     И ветром тем,
     к себе его приблизив,
     в лес опустелый был я приведён.
     Там, словно рыба в чешуе из листьев,
     земля лежала, вспорота дождём.


     И вздрогнул я.
     Какая это низость,
     что смертен я, что жизни нет иной,
     а эта холодящая осклизлость —
     наступит срок – сомкнётся надо мной!
     И тишина.
     И омертвенье тканей.
     Распад меня. Но отчего же смерть
     не только страх, а боль, воспоминанье
     того, что было и что будет впредь?


     Воспрянут травы.
     В рост пойдут деревья.
     Придёт пора густых холодных рос.
     Потом зима… Ведётся так издревле.
     Но я не верю в ложь метаморфоз!
     О, до чего же праздная идея,
     её принять я сердцем не готов,
     что становлюсь я, в смерти холодея,
     лазурной каплей в ливне из цветов.


     А на земле размокшей и над нею
     резвился ветер, сотрясая глушь.
     Сужались, от испуга стекленея,
     зрачки лесных залубенелых луж.
     Казалось, ливень был над всей Сибирью,
     и ощутил я смертный свой удел.
     А воздух, отягчённый этой сырью,
     клубился вниз и хлопьями густел.

   1 9 9 5


   МОЛИТВА


     Не приведи, Господь,
     чтоб уцелела плоть,
     а светлая душа,
     как тёмный снег, сошла.

   1 9 7 3


   КАЛИФАМ НА ЧАС


     Самовлюблённейшие маги,
     вам всем пора бы на покой.
     Ведь жизнь мою, как лист бумаги,
     не исписать чужой рукой.
     И ваша злоба неуместна, —
     куда ей совладать со мной!
     Моя субстанция небесна,
     вы ж превратитесь в прах земной.



   ЭЛИКСИР


     Стоят предметы неподвижно,
     приземисты и тяжелы.
     И тишину, как сок, я выжму
     из прелой мякоти жары.
     Дойдя до сокровенной сути,
     где чудеса разрешены,
     смогу я сохранить в сосуде
     густые капли тишины.
     Чтоб осенью и даже после,
     когда ветра своё возьмут,
     открыть среди разноголосья
     покрытый плесенью сосуд.
     И слабым быть, и виноватым,
     и выпить всё, себя кляня.
     И станут эти капли ядом,
     а может быть, спасут меня.



   НОЧНЫЕ ЦВЕТЫ

   Инге Дроздовой


     Багровые цветы,
     как будто сгустки крови,
     что выхаркнула ночь
     на хрупкие кусты,
     смотрели на тебя
     с покорностью воловьей, —
     растениям чужда
     гордыня красоты.


     Плоть лепестков была
     нежна и беззащитна.
     Жужжал натужно шмель,
     роилась пчёлок рать…
     Мир стрекотал вокруг.
     И стало мне обидно,
     что я не в силах им
     бессмертье даровать.

   Б е н а р е с, я н в а р ь 2 0 0 4


   НАВАЖДЕНИЕ


     Ночь тиха, и тесен дворик,
     сух и жёсток кипарис.
     Где стоит, неприбран, столик,
     там возня и гонка крыс.
     Ты и я в подушку вжались,
     были целый день в раю,
     а теперь вот оказались
     рядом с бездной на краю.


     Там внизу мелькают тени
     и понять поди сумей —
     чьё там слышно шелестенье:
     то ли крыльев, то ли змей?
     Там дымится еле-еле
     гладь свинцово-мёртвых вод.
     Может, есть такое зелье,
     что всю нечисть изведёт?
     На крутом небесном склоне
     среди звёздной чехарды,
     может, в логово драконье
     потайные есть ходы?


     Мы укрылись, как улитки,
     затаились, как смогли.
     Где-то скрипнула калитка,
     что-то стукнуло вдали.

   1 9 7 8


   ССОРА


     Душа, ослабевшая к ночи,
     пугается, еле жива,
     когда разрываются в клочья
     тончайших словес кружева.
     Попав в наводнение брани,
     найти бы какой-нибудь кров.
     Растащат меня, как пираньи,
     зубастые полчища слов.


     И вдруг из глубин, из-под спуда
     послышится шорох небес.
     А может, идёт он оттуда,
     где с высью смыкается лес?
     Рассвет, как помазанник Божий,
     удержит размеренный шаг,
     ступая по бездорожью,
     где горки сползают в овраг.
     Там сумрак осядет холодный,
     и там же, внизу, как всегда,
     забьётся родник первородный,
     воспрянет живая вода.
     За этой целебной водицей
     слетятся с бледнеющих звёзд
     мои несуразные птицы:
     Гаруда [1 - В индуистской мифологии божественная птица.], Анка [2 - В иранской мифологии птица, похожая на сирену.], Алконост [3 - Сказочная птица с человеческим лицом, изображаемая на старинных русских лубочных картинках.].



   ЗА ГОРОДОМ


     Я в городе отвык давно
     от тишины и от деревьев.
     А в этом утре, словно в чреве,
     дремало светлое добро.
     И я не знал наверняка,
     во что оно вдруг перельётся —
     в улыбку, в радость или в солнце
     и кучевые облака.
     А зло?
     Про зло не говори.
     Оно, оформившись во что-то,
     хотело бы занять пустоты
     в душе, в сознанье и в крови.
     Но этим утром не найдя
     ни места для себя, ни силы,
     оно, явившись, испарилось,
     как брызги редкого дождя.

   1 9 6 7


   ПТИЦЫ


     1
     А птицы всё кричат, и голосист их плач.
     Вот-вот – и снимутся с насиженных гнездовий.
     Наступит срок опустошенья крови,
     коротких дней и долгих неудач.


     Трава пожухнет, и листва падёт,
     и станут ночи холоднее камня.
     Тогда луна блеснёт за облаками,
     как среди веток перезревший плод.
     И обмелеют речи и слова,
     лишившись вдруг высокого значенья,
     а вместо них останется молва —
     как суетности нашей облаченье.


     2
     Никак не отвяжусь от мысли,
     что прежде сделанное – зря,
     когда оранжевые листья
     впитает чёрная земля.
     Когда дожди так монотонны
     и неизбывны, не новы,
     и нет тепла, и нету дома,
     и нет бездонной синевы.


     И это будет долго длиться,
     тоской и скукой изводя,
     пока снежинки, словно птицы,
     не выпорхнут из-под дождя.
     И вмиг растают… Наготове
     другие, рвущиеся вниз.
     И станет вся земля гнездовьем
     беззвучных и замёрзших птиц.


     3
     Свою память неправдой мараем,
     ищем пламя в остывшей золе —
     и рождаемся, и умираем,
     словно птицы, на этой земле.
     Не достались нам крылья в наследство,
     но храним мы с рожденья зато
     за ветвистыми рёбрами сердце —
     нашей крови и духа гнездо.
     А случись что – его залатаем,
     но однажды, на чью-то беду,
     из живого гнезда улетаем
     в непонятную нам высоту.


     4
     И зависть к птицам у меня…
     Их крики, вольны и гортанны,
     в моей душе откроют раны
     и вмиг избавят от вранья.


     И зависть к птицам у меня…


     Они растают, как дымы
     над речками и над лесами, —
     им не опасно кольцеванье,
     что совершается людьми,
     для них не ставшее бедой,
     когда летят по белу свету,
     неся с собой земную мету
     и причащаясь высотой.

   1 9 7 0


   МЕЖСЕЗОНЬЕ


     Как стало скучно в этом доме!..
     Здесь по-другому всё, не так.
     Зима уже на переломе,
     и март приходит как антракт,
     весну почувствовав заране,
     готовя к выходу апрель.
     Тепло, как слабое дыханье,
     ещё идёт от батарей.


     Вокруг – ни то ни сё. И вроде
     характер мой сошёл на нет,
     и растворяюсь я в природе,
     как дождь, как облако, как снег,
     чтоб появиться снова к лету,
     оставив позади весну,
     и стать открытым и конкретным,
     как это дерево в лесу.

   1 9 6 8


   НЕСОВЕРШЕНСТВО ЧЕЛОВЕЧЕСКОГО РОДА


     Поэзия без мыслей
     мысли без поэзии
     настоящее без прошлого
     будущее без настоящего.


     Постоянная нехватка чего-то
     в мире божественного совершенства.

   1 9 9 0


   МУЗА


     За окном потоками струится
     птичий гомон и зелёный гул.
     К тем любовь сторицей возвратится,
     кто тебе на верность присягнул.


     Козьей шерстью выстилая ложе,
     опрокинешь в ангельскую тишь.
     Голосом, застенчивым до дрожи,
     душу изведёшь и истомишь.


     Губы пересмякшие, сухие
     облизнёшь горячим языком.
     И сорвётся с привязи стихия,
     та, с которой будто незнаком.


     Заиграют радужные пятна —
     это солнце вломится в альков.
     Жизнь моя темна и непонятна,
     как во мраке танец светляков.

   1 9 9 8


   СВОБОДА


     Этот отпуск – как на волю
     отпустили, в руки дав
     небо, озеро и поле
     и в придачу шум дубрав.
     Дали ветхую сторожку,
     в дождь – распутицу и грязь.
     Ночью – лунную дорожку,
     утром – солнечную вязь.
     Я живу здесь, отдыхая.
     Ночь читаю, сплю до двух.
     И во сне душа глухая
     обретает прежний слух.

   1 9 6 9


   ОСТРОВА

   Сергею Чепику


     Не тех, совсем не тех,
     влюбляясь, выбираю,
     не те, совсем не те им говорю слова.
     Надеюсь я (а зря!), что обернутся раем
     пустынные, как ночь, чужие острова,


     которые вдали —
     у гибельного края.
     Их враз не обойти и взглядом не объять.
     Чтоб ими овладеть, рискованно играю,
     а проигравшись в прах, игру веду опять.


     Вот так сейчас живу,
     пока земля сырая
     к себе не призовёт, зажав со всех сторон.
     Я в мир иной уйду, осатанев от грая
     назойливо-лихих, встревоженных ворон.


     Тогда и острова,
     как жизнь моя вторая,
     тихонько поплывут, чуть задевая дно,
     в распахнутую мглу, из памяти стирая,
     к чему привязан я, что полюбил давно.


     И в этот краткий миг
     раздрызга и раздрая
     между вчерашним днём и будущим моим
     почувствую я вдруг, сознание теряя,
     что я – уже не я, а божий пилигрим.

   2 0 0 2


   РЕМЕЙК СТИХОТВОРЕНИЯ ВЛАДИСЛАВА ХОДАСЕВИЧА «ПЕРЕД ЗЕРКАЛОМ»

   Н. А. Дардыкиной


     Разве тот, кто в полночные споры
     всю мальчишечью вкладывал прыть,
     это я, тот же самый, который
     на трагические разговоры
     научился молчать и шутить?

 В. Ходасевич. Перед зеркалом

     Взъерошенный птенец,
     уткнувшийся в межножье,
     вбирающий в себя неопалимый жар, —
     о, неужели тот юнец настырный, Боже,
     на самом деле я, а не ночной кошмар?
     О, неужели он, родившийся в неволе, —
     мой голос потайной, сквозная тень моя?
     Но чем сейчас живу – случайности и боли,
     ликующе-легко воспринимаю я.


     Среди угодий чувств, надсадных и смиренных,
     просторно мне расти некошеной травой.
     Клокочет кровь моя и, задыхаясь в венах,
     идёт с напрягом вверх дорогой круговой.
     Но в перемене дней, в чередованье трапез
     теряется моя божественная суть,
     и переходит страсть в размеренный анапест,
     и тропкою в лесу мой исчезает путь.


     И я опять один, наедине с Единым…
     Не гоношусь среди разнузданных растяп.
     Но кто-то там ещё, как за железным тыном,
     как в каменной горе – Кащея верный раб?
     О, неужели он и я – одно и то же?
     Такой же сумасброд, но кровожадно-злой.
     К нему не подойдёшь, с ним надо осторожно,
     дохнёт – и человек становится золой!


     Найти бы дом, где я растил бы дочь и сына,
     пылал бы где камин, царил бы где покой…
     И дымно-терпкий дух горящей древесины
     вбирал бы я в себя, лунатик и изгой.

   1 9 9 6


   СЛУЧАЙНОЕ ЗАСТОЛЬЕ


     Когда приезжих праздная ватага
     накроет, как накатная волна,
     кощунственным покажется мне благо
     вкушенья яств, испития вина.
     И я бегу случайного застолья.
     Бесчестен тот, кто выбран тамадой.
     Его слова как мёд. В них ни крупицы соли.
     И, как вино, разбавлены водой.


     За тостом тост. Так повелел обычай.
     Дымит мангал, и уголь раскалён,
     и тамада, напрягшись шеей бычьей,
     от посягательств сохранит канон.
     Но для чего? Чтоб слово стало ложью?
     И из живого превратилось в тлен?
     А род людской, влачась по бездорожью,
     был проклят вновь ещё на сто колен?

   1 9 7 9


   НОВАЯ ЖИЗНЬ


     Отощали мои друзья – учёные люди
     ведь в России цена знанию – копейка
     Куда дороже аренда
     помещений для банков и биржи
     расположенных на месте
     прежнего Общества «Знание»
     преобразованного ныне в гуманитарный фонд
     имени выдающегося учёного-просветителя
     и организатора советской науки
     академика Сергея Ивановича Вавилова.


     15 октября 1992 года
     в самом затейливом здании Москвы —
     Доме дружбы
     состоялся банкет в честь этого гуманитарного фонда —
     настоящее половодье вин и закусок.


     Сюда я попал случайно
     не каждый день ем и пью на халяву
     В результате этого роскошного банкета
     у меня значительно расширились знания о жизни.

   1 6 о к т я б р я 1 9 9 2


   ВЕЛИМИРУ ХЛЕБНИКОВУ

   Когда умирают люди – поют песни.
 В. Хлебников


     Умирают ветры – становится тише.
     Умирают тучи – проходят дожди.
     Умирают ночи – светлеет небо.
     Умирают люди – тяжелеет земля.

   1 9 6 8


   ИСТИНА

   Вадиму Кирсанову


     Она возникнет из низов,
     из-под пластов помойной дряни,
     опять откликнется на зов
     людей, которые заране
     представить даже не могли,
     какая в ней таится сила.
     Она крутой замес смесила
     из праха мёртвых и земли.
     И вот, когда наступит срок
     и Трубный Глас дойдёт до слуха,
     она, дитя любви и духа,
     всех нас, кто смирен и убог,
     введёт в Божественный чертог,
     в котором камень мягче пуха.

   1 д е к а б р я 1 9 9 7


   СОБРАТУ ПО ПЕРУ


     Качает жизнь то вверх, то вниз
     и накрывает мглой.
     Моё сознанье – компромисс
     меж небом и землёй.


     Ты сочиняешь, я творю,
     не окунаясь в ложь,
     и не живу по букварю,
     как ты давно живёшь.


     Меня как больно ни когти,
     я боль перемогу…
     А в остальном я – как и ты,
     и рухну на бегу.


     Со стороны мы близнецы,
     нас трудно различить.
     Нам вместе связывать концы
     и нить одну сучить.


     С тобой войдём в один поток.
     Я – первый, ты – за мной…


     Небесный скрестится уток
     с основою земной.

   1 9 9 7


   ПАМЯТИ ЦВЕТАЕВОЙ

   Ляг – и лягу. И благо. О, всё на благо!
   Как тела на войне —
   В лад и в ряд. (Говорят, что на дне оврага,
   Может – неба на дне!)
 Марина Цветаева


     На елманский язык перейду,
     не хочу завершить Едикулем.
     Не свалиться бы в мокрище кулем…


     Отогреть, оразумить звезду —
     бормочу, как в тифозном бреду.


     Пёстрый бык в мураву уволок,
     а была она пленной и тленной
     и ступила на шаткий порог,
     деревенский, обыкновенный,
     неминучий, как песня и рок.


     А над ней словно скопище блох…


     Слышен гул суховатый и мерный —
     это плещется звёздный поток
     присмиревшей в мгновенье Вселенной
     и, ласкаясь, касается ног.

   1 9 7 5


   КАРМА

   Святославу Бэлзе


     За разговором между чаем на эту тему и на ту
     я в этих людях ощущаю затягивающую пустоту.
     Вокруг шустрят шуты и нежить, толпятся жадно у клоак.
     Они хотят себя утешить хоть чем-нибудь, хоть кое-как.
     Они хотят отведать славы, отнять, что было у других.
     И как их пакостны забавы, и как опасен сговор их,
     злодейский, подлый и неправый… Людей не ставит ни во грош
     вся обнаглевшая орава болотистых и ржавых рож!


     Гогочет, бродит, куролесит, рычит поганый зоосад.
     И почему к ним в стаю лезем, входя в неистовый азарт?


     Какое нас гнетёт возмездье, за что нас наказал Господь?
     Но тянемся быть с ними вместе, единую почуяв плоть.


     Все наши прадеды и предки – ханжи, распутники, врали,
     как хищники в железной клетке, навечно заперты в крови,
     не чьей-нибудь, а нашей, нашей, которая течёт едва.
     И с этой тягостной поклажей идти вперёд не год, не два,
     а вечность, не теряя разум – какая силища нужна!


     А жизнь пропащая нежна… Нас воскрешает раз за разом.

   1 9 8 9


   ИНВЕКТИВА


     Не придавишь мышь копной,
     не размоешься обмылком…
     Зря стоите за спиной,
     я вас чувствую затылком.
     Что мне тычете в бока,
     не отнимите и силой
     ровный ветер, облака,
     крест дубовый над могилой,
     косогоры и прудки,
     речки, рощи и лесочки…
     Вы умишком коротки
     и уже дошли до точки.


     Разве сможете понять,
     становясь с годами вздорней,
     что земли родимой пядь
     палестин чужих просторней?

   1 9 8 7


   СКВОЗЬ СНЕГА

   Олегу Маслякову


     Мы шли, вплетая звук шагов
     в случайные напевы ветра.
     Тропинка посреди снегов
     была тверда и неприметна.
     Пустой вели мы разговор.
     И, опоясанный снегами,
     издалека, осев в тумане,
     к нам приближался косогор.
     Оплывший, будто воск свечи,
     и оттого вдруг ставший ниже,
     но с резким всплеском каланчи
     среди далёкого затишья.
     Он был как сказка наяву,
     и стало радостно до крика.
     К нему, как нитка к рукаву,
     пристала узкая тропинка.

   1 9 6 9


   МОЙ РУБИКОН


     Глядит со всех сторон
     заснеженное поле,
     окрашенное в тон
     потусторонней боли.
     Оно как знак невзгод
     и как моленье Богу.
     Восход… Закат… Восход…
     И мне пора в дорогу.
     Успеть бы пересечь
     пустое это поле —
     и будет чистой речь
     и непреклонной воля.

   М а й 2 0 0 1



   ТЕРНОВОЕ ЛОЖЕ


   ЭСКАПИЗМ


     Я беден и влюблён. И дожил до весны,
     преодолев зимы бессмысленные склоки.


     Привыкнуть бы быстрей к просторам новизны,
     ведь мы с тобой сейчас всё так же одиноки.


     Всё так же перезвон обыденных вещей
     в ушах стоит с утра до самой поздней ночи.
     А чуть глаза смежим – и чахнущий Кащей
     нам в душу наплюёт и что-то напророчит.


     Он нас с тобой, смеясь, разденет догола
     и выставит на смотр, рабами на продажу.
     По-прежнему хрупка Кащеева игла —
     я зайца догоню и утицу приважу!


     Над нашей головой – всё тот же Млечный Путь,
     поток горячих слёз страдающего Бога.
     Уедем насовсем с тобой куда-нибудь,
     такая здесь у нас тоска и безнадёга.


     Но тот же мир людей и на краю земли,
     и тот же гул людской, и те же зло и толки.
     Уйти бы от всего, как в море корабли,
     любая суша здесь – во власти барахолки.

   2 0 0 0


   Зелёные глаза во влажной поволоке

   З. С.


     Зелёные глаза во влажной поволоке —
     мой отшумевший день и неотвязный сон.
     Мои пути к тебе то круты, то пологи,
     а то уходят вниз. Куда-то под уклон.


     Ты – сумрачный пейзаж в тонах багрово-красных,
     предвестье тьмы ночной и умиранье дня,
     и слышится в тебе среди созвучий разных
     насторожённых птиц глухая воркотня.


     Приученный тобой к изысканности речи,
     я не хочу уже словесности иной.
     И проступает въявь – и зримее, и резче
     аморфный этот мир, покрытый пеленой.



   ЧТО ВО ВРЕМЯ КОРОНАЦИИ НАПОЛЕОН БОНАПАРТ НАШЕПТАЛ ЖОЗЕФИНЕ


     Ты поводишь капризно плечом
     и ступаешь навстречу, как пава.
     И не знаешь, зачем и почём
     эта громко кричащая слава.


     Ты нарочно роняешь слезу,
     словно вновь возвращаешься в детство.
     К океану тебя отвезу,
     там твоё зарождалось кокетство.


     На Мартинике вечный бедлам,
     отупенье от песен и плясок.
     Там распутство идёт по пятам,
     соблазняя цветистостью масок.


     Ты любого заставишь припасть
     к ручейку своего сладострастья,
     но мою не оспаривай власть,
     я уйду – и наступит безвластье.


     Я-то знаю, что женщины ум
     если слабость я вдруг обнаружу,
     заметёт, словно знойный самум,
     погребая не тело, а душу.



   ИДИЛЛИЯ

   В. П. Горемыкину


     Благодарю за дом: жилось в деревне проще.
     Он был прохладен днём, как маленькая роща.
     Он был ещё не стар и каждой стенкой ровен,
     а ночью тайный жар в нём исходил от брёвен,
     и падал свет свечи на роспись – хвост павлиний,
     на белизне печи мерцавшую, как иней,
     который, скажем, был не к месту и не к сроку,
     но холодок белил чуть затуманил охру.


     Благодарю за крик пугливых птиц под крышей,
     за стёртый половик зелёно-сине-рыжий,
     за тёплый полумрак бревенчатой подклети —
     там, словно древний маг, скрывался дух столетий.
     Я был им взят в полон немедленно и тотчас,
     и тут же скрылся в сон от пакостных пророчеств.


     А утром от небес внизу стелилась просинь,
     и шёл я полем в лес, где начиналась осень.

   1 9 7 4


   БУТЫЛОЧКА


     Какою ночью лунною,
     в какой тоске глухой
     и предали, и плюнули,
     на всё махнув рукой?
     И закружилась по полу
     бутылочка-бутыль,
     ворожея недобрая,
     обманчивая быль.


     Вертись, вертись, бутылочка,
     играй, играй с огнём.
     У нас такая выучка,
     что глазом не моргнём.


     По кругу бесконечному,
     что начертала жизнь,
     по памяти доверчивой,
     кружись, кружись, кружись!
     По лету, и по осени,
     и по зиме с весной.
     А что случится после,
     случится не со мной!


     Вертись, вертись, бутылочка,
     на полный оборот.
     Марина или Милочка —
     ну кто их разберёт!
     Вертись, вертись, хорошая,
     пока не надоест.


     Твоё прямое горлышко
     почти как Божий перст.

   1 9 6 7


   НАСТЫРНОСТЬ


     Не хочу, чтобы вновь возвращались,
     с кем по-доброму мы распрощались,
     с кем врагами не стали случайно,
     с кем друзьями не стали случайно…
     Но, крутя телефонные диски,
     мне звонит не далёкий, не близкий.
     Мне звонит он теперь ежечасно,
     а когда-то я с ним распрощался.
     До чего же бесцветна беседа,
     в которой ни мрака, ни света,
     в которой стоят междометья,
     словно вскрики «о, совесть имейте!».


     Всё скрипят телефонные диски…
     Мне звонит не далёкий, не близкий.

   1 9 6 8


   И для кого слова берёг


     И для кого слова берёг,
     выхаживал в тепле?
     Со злым лицом сидит зверёк
     в тебе, в тебе, в тебе.
     Ни приманить, ни выгнать прочь,
     ни вытолкать плечом…
     И не спасёт ни день, ни ночь
     того, кто обречён.

   1 9 6 9


   РАЗМЫШЛЕНИЯ У КАРТИНЫ «СОН» ГУСТАВА КУРБЕ


     Сумасбродная страсть лесбиянок.
     Апокалипсис жизни. И в нём
     этот мир выпадает из рамок
     и вовсю полыхает огнём.
     Это поступь тигриная плоти
     и огарок тягучего сна.


     Это сладость, которую пьёте,
     осушая колодцы до дна.
     Это звучная музыка тела,
     разговение после поста.
     И манящая тайна пробела,
     и вводящая в жар пустота.
     Это встреча грозы и покоя,
     первозданная смутная речь.
     Это что-то, конечно, другое,
     что исходит от бёдер и плеч
     и что дрожью струится по коже.
     Это правда, которой не ждём.
     Это дышит измятое ложе,
     лихорадочно бредит дождём.


     Только он и затянет куда-то:
     то ли вверх, то ли вниз, то ли вдаль,
     где глаза как цветные агаты,
     и где пахнет песками миндаль,
     и где небо – охапка сирени,
     и где воздух звенящ и лилов,
     и где кони кружат по арене,
     закусив удила облаков.



   В неизбывной тоске

   И. К.


     В неизбывной тоске,
     в непрерывном труде
     строил дом на песке,
     строил дом на воде.
     Чтобы крепко стоял,
     как деревья в лесу,
     перво-наперво взял
     голубую росу.
     И на ней замесил
     стародавнюю боль,
     что годами носил
     и не снял ворожбой.
     И на этот раствор
     положил кирпичи:
     Горе, Ложь и Раздор
     и Молчанье в ночи.

   1 9 6 8


   СЕТОВАНИЕ


     Ты не со мной: ведь я уже в годах.
     И, не найдя достойнейшей замены,
     ты спишь с тремя, но в разных городах
     они живут, обмылки ойкумены!

   2 0 0 0


   ИМПРОВИЗАЦИЯ В СТИЛЕ РЕТРО НА ТЕМУ ЗАЕЗЖЕННОЙ ПЛАСТИНКИ


     «Очнись ты, бога ради, куда тебя несёт?»
     Нет суеты во взгляде,
     и плотно сжатый рот
     мне не даёт надежды, что будет всё как встарь.
     «Опомнись, девка, нешто не твой я государь?!


     Не я ль с тобой намедни нацеловался всласть,
     как будто в раз последний?
     И над тобою власть
     имел такую, боже, что сам был поражён.
     Ты, душу растревожа, не лезла на рожон.
     Застенчивой на диво, вошла с опаской в дом,
     а то, что ты блудлива, открылось мне потом.


     Ты с жаром сумасшедшим,
     припав к чужим устам,
     шаталась по прибрежьям, таилась по кустам».
     Вот так живём, покуда везде одно и то ж:
     кому-то – сладость блуда, кому-то – в сердце нож.

   1 9 7 0


   Некогда возникшая из дымки

   И. Ким


     Некогда возникшая из дымки
     летнего распаренного дня,
     в облике всесильной невидимки,
     ты спасла и сберегла меня.
     Ты была моя любовь и вера,
     я твоею красотою жив.
     Ты теперь, как чёрная пантера,
     дремлешь рядом, чуть глаза смежив.
     Что осталось из того, что было,
     что, казалось, будет на года?


     Как смола из свежего распила,
     жизнь моя уходит в никуда.



   Когда же, робкая душа


     Когда же, робкая душа,
     ты обретёшь иную почву,
     из тела выйдешь, сокруша
     мешающую оболочку?!


     И вот преграды снесены,
     ты выбираешься на волю…
     Так стань, душа, стволом сосны
     и облаком над головою.

   1 9 7 2


   РАСКАЯНИЕ

   Зине


     Ты заронила чувство бытия,
     моей руки коснувшись ненароком,
     и содрогнулась, бедная: ведь я
     был весь захвачен страстью и пороком.
     Знать не хотел, что ходим все под Богом,
     в заботах праздных время проводя.
     Свобода воли ещё выйдет боком
     тому, кто, как строптивое дитя,
     иной забавы в жизни не найдя,
     себя толкает к проводу под током.
     Но разве кто-то верховодит роком?
     Ты затаилась за стеной дождя.
     Но я пришел… в раскаянье глубоком
     к тебе одной всего себя сведя.



   ОБЫКНОВЕННАЯ ИСТОРИЯ


     Любовь сотворив на обмане,
     решились с тобой на отъезд
     и, как шебаршные цыгане,
     сорвались с насиженных мест.


     Купив два купейных билета,
     попали за десять часов
     в август,
     на донышко лета,
     в город торжественный – Псков.


     И там, ни о чём не печалясь
     и даже не хмуря бровей,
     раз сорок с тобой обвенчались
     у стен крутолобых церквей.


     Потом на последние деньги
     тут же уехали прочь —
     и вскоре
     в глухой деревеньке
     настигла нас первая ночь.


     Уйти б от тревожащей смуты,
     от лживых и хитреньких слов
     в текущие долго минуты,
     в медовую гущу часов.


     Там кошка мурлыкала сказки,
     там глухо гудел керогаз.
     На утлой и тесной терраске
     встречала бессонница нас.
     Не в доме – и всё же при доме,
     не в правде —
     но не во лжи,
     мы жили в какой-то истоме,
     мы жили в какой-то глуши.


     Но рядом сентябрь-разлучник
     уже был во власти интриг.
     А холод, как вражий лазутчик,
     в широкие щели проник.
     Терпение наше иссякло,
     и стало нам вдруг тяжело,
     и мы, расплатившись с хозяйкой,
     оставили это жильё.


     Но в памяти держится стойко,
     словно упрямая блажь,
     дощатая эта пристройка,
     душевности зыбкий мираж.

   1 9 7 3


   ВОСТОЧНЫЙ УРОК

   И. К.


     Тогда зима была, и ночью,
     рассветный сумрак торопя,
     я изучал язык восточный,
     чтобы чуть-чуть понять тебя.


     А ты спала… В котором веке,
     среди премудростей каких?
     Во сне приподнимались веки,
     как створки раковин морских.
     Тебе вставать придётся рано,
     и ты спала, легко дыша…
     На дне какого океана
     вдруг стала жемчугом душа?


     Язык твой дик и непокладист
     и для чужих людей колюч —
     таинственных познаний кладезь,
     свободной речи чистый ключ.
     Язык гортанный и певучий,
     то нежный, то внезапно злой,
     насупленный, как будто туча
     над пересохшею землёй.


     Глядящий тяжело и косо
     с листов полуистлевших книг,
     где, словно снежные заносы,
     он письмена свои воздвиг.


     Я приучал его, как зверя,
     и я до тех пор не уснул,
     пока, исполненный доверья,
     меня он в губы не лизнул.

   1 9 6 8


   Глухие просят у немых


     Глухие просят у немых,
     как щедрой милостыни – слуха.
     Хлеб превращается во жмых,
     когда идёт закланье духа.
     Меж нами выросла стена,
     стена меж истиной и ложью.
     Моя любовь, моя жена
     меня спасает от безбожья.
     Спасает вновь от этих лиц
     и от комков летящей грязи.
     Под взглядом взбалмошных блудниц
     я обречён на мёртвоглазье,
     на скат стремительный во тьму,
     весёлый пир сменив на тризну.


     Но месть и злобу не приму
     и в колею себя не втисну.

   1 9 9 7


   ПРОГУЛКА

   Е. Т.


     Виднеется море за чащей,
     застылое, серого цвета.
     Идёт от него бередящий
     йодистый дух лазарета.
     А ты отчего-то не рада
     прозрачным, застенчивым звёздам
     и смотришь с широкой веранды,
     как птицы тоскуют по гнёздам.


     Пойдём со мной – верхом и низом,
     доверясь бездумно тропинке,
     по камням, сырым и осклизлым —
     не камни, а рыбы на рынке, —
     к белесой полоске прибоя,
     зарёванной до неприличия…


     Под самое небо рябое
     уносится облако птичье.


     И всё тут. И больше ни слова!
     А ветер столкнёт, как нарочно,
     распахнутость света дневного
     и вкрадчивость сини полночной.

   1 9 8 2


   ДЕПРЕССИЯ

   А. И.


     Вы мне опять безбожно врали,
     срезая с груши кожуру,
     а ваши губы вдруг увяли,
     как розы в летнюю жару.


     Гул с островерхих колоколен
     проплыл тревожно надо мной.
     Мой дух, который слаб и болен,
     теряя свет, сошёлся с тьмой.


     И я без истины и веры
     меж небом и землёй завис,
     где тупорылые химеры
     с тяжёлых крыш сползают вниз.

   П а р и ж, а п р е л ь 2 0 0 1


   ПОФИГИЗМ


     Молода ты… Ну и что же?
     У тебя тяжёлый нрав.
     От твоей исходит кожи
     пряный запах тёмных трав.


     Ночь в тебе, и ночь снаружи.
     Вскрикнешь резко – и молчок.
     Я скукожился от стужи,
     сжался в детский кулачок.


     И бродя по буеракам,
     взяв в охапку стынь и мрак,
     поделюсь с тобою благом
     быть никем и жить никак.

   П а р и ж, м а й 2 0 0 5


   РАЗЛАД

   Зинаиде С

   .

     Жара спадала, и с покатых гор
     клубилась вниз туманная прохлада,
     а ты смотрела на меня в упор,
     и было жутко от прямого взгляда.


     Так нарушался внутренний покой,
     ты напряглась, как ожидая шока.
     Нечаянно припав ко мне щекой,
     вдруг вскрикнула, как будто от ожога.


     Пригнул деревья ветра мощный шквал,
     разверзлись хляби, хлынули потоки…
     И я неловко руки целовал,
     о, как мгновенья эти были долги!


     Зачем с тобой попали в глухомань,
     туда сбежав, не размышляя, в спехе?
     От мокроты там расползалась ткань,
     на занавесках множились прорехи.


     И превращались в тучи облака,
     и небо тьмою покрывалось снова.
     Но ты была всё так же далека
     от слов моих и ливня затяжного.


     А этот дождь, как необъятный слон,
     шёл напролом дней восемнадцать кряду.
     И я впадал в неодолимый сон
     и находил в беспамятстве отраду.

   1 9 9 7


   ДЕРЕВЕНСКАЯ УТОПИЯ

   Аиде


     Вернись туда, где родилась, и там
     наполни всё животворящим смыслом.
     И вёдер звяканье разбудит по утрам —
     идут к колодцу бабы с коромыслом.


     Здесь всё живёт тягуче, не спеша,
     сверчок за печкой пилит спозаранку,
     а кот дородный, сохранив осанку,
     в прыжке мяукнув, закогтит мыша.


     В печи дыханье ровное огня,
     какой-то слабый писк из полумрака,
     и, заглушая фырканье коня,
     залает вдруг дворовая собака.


     Собачий лай услышат далеко.
     И эти звуки обжитого дома
     разбавит, как водою молоко,
     вороний карк, трескучий и огромный.


     Он словно здесь и сбоку, и вверху,
     ещё чуть-чуть – и вот он выше, выше…
     Потом ударит, снизившись, в стреху —
     и кажется, загромыхает крыша.


     Прольётся дождь, последний в эти дни,
     а там уже недалеко до снега.
     Ты здесь опять в объятиях родни,
     как будто в реку бросилась с разбега.

   2 0 0 4


   ГРЕХОПАДЕНИЕ


     Она играла в казино,
     до раннего утра играла.
     Я в том же зале пил вино
     из тёмно-синего бокала.


     Притвора, грешное дитя,
     она играла неумело
     и что-то втихомолку пела,
     другой защиты не найдя.


     Меж мрачных и ночных людей
     она сквозила лёгким светом,
     и я пошёл за нею следом
     на цыпочках, как лиходей.


     Вся недовольство и порыв,
     она с себя срывала платье,
     и для неё был край кровати
     покруче, чем речной обрыв.


     А я заученно твердил
     в каком-то скопческом задоре
     слова, что пишут на заборе…


     И сам себя в душе простил.

   1 9 9 7


   ИГРОК


     Твой муж за столом окончательно скис.
     Как всегда, ему щедро налили.
     А я, как настырно влюблённый Парис,
     тебя ублажаю игрою на лире.


     Пою, запинаясь, торжественный гимн,
     что-то о страсти и рае,
     пою о тебе и ревную к другим,
     мелодию перевирая.


     Тебе, околдованной мной, невдомёк,
     где правда, а где тут витийство.
     Среди миражей, недомолвок, морок
     быть искренним – самоубийство.


     Я – гость нежеланный на этом пиру,
     забавник и привереда,
     веду, не стесняясь, двойную игру,
     где проигрыш – та же победа.

   1 9 9 9


   ВЕРА

   З. С.


     Тучи, которые с ночи нависли,
     исчезнут в течение дня.
     Просветы в деревьях, как добрые мысли,
     наполнят надеждой меня.


     Всю жизнь находиться во вражеском стане —
     напрасный и тягостный труд.
     Расщелины скал, воспряв деревцами,
     уверенность мне придадут.


     Среди сотоварищей, бравых и праздных,
     крадусь осторожно, как вор.
     А в топях, недавно ещё непролазных,
     брусника раскинет ковёр.


     Родная моя, неужели не видишь,
     как солнцем струится ручей?
     Не там ли наш город, исчезнувший Китеж? —
     он скрыт от телесных очей.

   1 9 9 4


   ВЗГЛЯД В ПРОШЛОЕ


     Ты – женщина! Собою озаглавишь
     любой роман и мой продолжишь род.
     Жизнь зазвучит, но западанье клавиш
     мелодию внезапно оборвёт.


     А что с того? Она во мне клубится,
     как Млечный Путь, как утренняя мгла.
     Воркующая глухо голубица,
     насторожившись, развернёт крыла
     и взмоет вверх, божественная птица.
     И тут же, как послушная вода,
     уляжется, затихнет и смирится
     освобождённых звуков чехарда.


     Сойдёт покой на небо и на сушу,
     и, как всегда, надеясь на авось,
     из толщи смысла вырвется наружу
     мелодия, беспечная насквозь.
     И поплывёт, ныряя по ухабам
     моей судьбы, приспособляясь к ней…
     И не вернуть ни силой, ни нахрапом
     очарованья промелькнувших дней.

   1 9 9 9


   АНТИПОДЫ

   Елене Чукалиной


     Вы зрячая, а я почти слепой,
     меня своею меркою не мерьте.
     Случись со мной сердечный перебой —
     и я дотронусь пальцами до смерти,


     дабы, её на ощупь ощутив,
     услышать вдруг за роковым пределом
     какой-то неразборчивый мотив,
     нелепый спор между душой и телом.


     Вы – милая, а я совсем плохой.
     Смеётесь вы – я безутешно плачу,
     замызганный словесной шелухой
     и обречённый вновь на неудачу.


     Но жизнь в удачах – разве не ярмо?
     Мне кажется, сплошная скукотища.
     Чего ни съем – останется дерьмо,
     будь то духовная или иная пища.


     Вы – страстная, я – холоднее льда,
     плыву, как айсберг, в океане блуда.
     И это моя карма и беда,
     божественный призыв из ниоткуда.

   1 9 9 7


   ОСВОБОЖДЕНИЕ


     И я сбежал, как гимназистка с бала.
     Какое счастье быть с тобою врозь!
     И сразу хлынуло. Внезапно. Как попало.
     Столкнулось. Сбилось. Дальше понеслось.

   2 0 0 1


   НОСТАЛЬГИЯ

   З. С.


     На дом этот тихий я был не в обиде,
     в нём дни проводил, словно в ссылке Овидий.
     А в памяти чуткой скользили, как тени,
     бесстыдная страсть и любовь-наважденье.
     И я вспоминал этой страсти начало:
     как ты подо мной, словно чайка, кричала.
     Надорванный крик, мною загнанный в песни,
     потом возвращался подобно болезни.
     И Рижское взморье с отглаженным пляжем
     навечно осталось в сознании нашем.


     Ты обруч крутила на талии тонкой,
     старушка гуляла с облезлой болонкой.
     Шипела жаровня, там жарили что-то,
     и взахлёб хохотали два идиота.


     Тогда-то впервые подумал о смерти,
     о бездне надзвёздной и хрупкости тверди,
     о мире пустынном, бесплотном и странном,
     сравнимом с густеющим утром туманом.
     А дом выдвигался из дымки белесой,
     и ты мне казалась бездомной принцессой.


     В доме большом, несуразном и чинном
     я часто сидел перед старым камином,
     смотря, как огонь пробегал по поленьям…
     И был благодарен счастливым мгновеньям.
     Огонь, возбуждаясь, бледнел и терялся.
     Тепло растекалось до самой террасы.
     И я устремлялся за этим потоком,
     опять возвращаясь к забытым истокам.


     Но не было этого чуда в помине.
     Горящие угли утихли в камине.
     Превратились в золу, стали серою массой.
     И вновь сквозняки завладели террасой.

   1 9 9 8


   МЕТАФИЗИКА


     Исчезла ты, как исчезают все.
     Я спрашивал, а ты не отвечала.
     Трава мерцала в утренней росе,
     день начинался, и душа кричала.


     Не потому, что было больно ей,
     а потому, что в горе безразличья
     в ней проглянуло детское и птичье,
     без пуповины и земных корней.


     И этот завлекающий мираж,
     как зримый знак потусторонней яви,
     предстал в мгновенье мусором в канаве, —
     так повелела дьявольская блажь.


     И, устрашившись собственной души,
     которая с небытием сравнима,
     я был услышан, как хлопок в тиши,
     и обнажился, как актёр без грима.

   1 9 9 8


   Я на твою отдамся милость


     Я на твою отдамся милость,
     тебя увидев со спины.
     На этот раз ты мне явилась
     как отпущение вины,
     как избавленье от удушья…


     И, выступив из лунной мглы,
     магические полукружья
     засветятся, белым-белы.


     С податливостью голубиной
     я упаду в объятья сна.
     Но и во сне в свои глубины
     твоя затянет белизна,
     как в необъятные просторы,
     где жизни колкая стерня.


     И ложесна, разверзнув створы,
     в себя вберут всего меня.

   1 9 9 8


   Ты в масть поначалу легла

   Е. Ч.


     Ты в масть поначалу легла,
     как краплёная карта в колоде.
     Ты – заглохшая летом река,
     взбунтовав, разлилась в половодье.


     Ты – возникшая утром роса —
     чуть сверкнула и вмиг испарилась.
     Ты во мне, как трава, проросла,
     уповая на Божию милость.


     Ты концы и начала в себе
     ни сберечь, ни свести не сумела
     и в моей проскользнула судьбе,
     словно змейки проворное тело.


     Ты – далёкая звёздная стынь,
     ты – в горячих углях пепелище.


     Я теперь у индусских святынь
     распластался, паломник и нищий.


     И едою мне будет прасад [4 - Освященное приношение в индуистском храме.].
     Говорить о прозренье излишне,
     но нет в мире острее услад,
     чем служение Раме и Кришне [5 - Рама и Кришна – наиболее популярные, седьмая и восьмая из десяти аватар бога Вишну. Согласно представлениям индусов, аватары проявляются тогда, когда на Земле воцаряется хаос.].


     Эти трубы, ревущие в тьму,
     сон богов нарочито тревожа,
     и меня подготовят к тому,
     что у страсти – терновое ложе.

   1 9 9 9


   ТАИЛАНД. 26 ФЕВРАЛЯ


     Ты превратилась в смутный силуэт.
     Сплошное солнце выжгло плоть до тлена.
     Я выгляжу на все свои сто лет,
     но старше ты – бессмертная Елена.


     Ты первая среди других блудниц.
     Твой древний род идёт из Вавилона.
     И среди тысяч промелькнувших лиц
     ты вся сейчас – раскрывшееся лоно.


     В нём дышит всласть светящаяся тьма,
     космическая, влажная, парная,
     невидимое облако роняя
     на тех, кто сходит по тебе с ума.


     О Господи! Зачем мне бенефис?
     Несть им числа – и молодым, и старым,
     кто рухнул так же, головою вниз,
     навстречу тьме и адовым кошмарам.


     Кто над собою возвеличил страсть
     и правду снова приравнял к извету.


     Я падаю, но не могу упасть,
     ведь я привязан к солнечному свету.

   1 9 9 8


   ПАРИЖ В АВГУСТЕ

   Анне Бессоновой


     Расплавленные негою тела
     среди листвы казались эфемерны.
     Блажная жизнь струилась и текла,
     изнемогала, угасая мерно.
     И начиналось всё опять с азов:
     над ложем нашим нависает крыша,
     в мансарде дверь закрыта на засов,
     мы падаем в объятия Парижа.


     Я говорил… О чём? И сам не знал.
     А ты шептала, задыхаясь: «Где мы?!»
     Белесый город уходил в астрал,
     в себя впитав блаженный дух богемы.
     С ним уходил весь бедствующий люд,
     до дна испивший чашу Монпарнаса.
     Все те, кто там тогда нашёл приют,
     сейчас уже исчезнувшая раса.
     И этот мир, что был суров и нищ,
     воспринимался лёгким и забавным.
     И овцы отделялись от козлищ,
     и тайное вдруг становилось явным.


     Нагретый воздух прелостью пропах.
     В нём были тяжесть и угрюмость леса.
     И Эйфелева башня в кружевах
     взлетала вверх, преодолев железо.



   ВОСПОМИНАНИЕ

   З. С.


     Нет, не может это чудо,
     как случайная простуда,
     окончательно пройти.
     Разорваться, грохнув круто,
     как хлопушка конфетти.


     Это было, было, было!
     Изнутри как током било,
     успокоилось не враз.
     Сгнили прочные стропила —
     кровля рухнула на нас.


     Помнишь – Пушкинские Горы?
     Как таились, словно воры,
     среди топей и лесов?
     И увидели просторы
     из давнишних детских снов!


     Как случайно уцелели
     среди разной канители,
     как себя превозмогли
     и пришли к желанной цели —
     к чувству неба и земли.



   ИГРА


     Она и я – безрадостен итог.
     Игра велась азартно и без правил.
     И кто б меня тогда предостерёг,
     и кто б её на путь иной направил?


     Я жил в те дни легко и наобум,
     всего себя отдавший своеволью,
     подобный ветру чёрных Каракум,
     который пахнет пропылённой солью.


     Она была… А кем она была?
     Свечой в шандале, медном и старинном.
     Потом она, растаяв, оплыла
     и обожгла горячим стеарином.


     И не осталось от неё следа,
     и не вернёшь – уже минули сроки.
     И крошево расколотого льда
     барахтается в грязевом потоке.

   Н о я б р ь 2 0 0 6


   СМЕРТЬ ОДАЛИСКИ
   Живописный этюд


     Когда была ты в сумасшедшем доме,
     в больничный парк я шёл на рандеву.
     Там кони синие на запылённом фоне
     жевали жадно красную траву.


     Вниз головой ходили человеки
     и падали в разверзнутые рвы.
     А ты, уйдя на время от опеки,
     плыла поверх некошеной травы.


     Кружились стаей нервные вороны,
     и мглою наливались облака.
     Деревьев растопыренные кроны
     поглаживала мощная рука.


     Садилось солнце, подсыхали лужи,
     с небес бесстрастных кто-то дул в трубу.
     Мертвец в могиле, озверев от стужи,
     перевернулся с грохотом в гробу.


     Вчерашний день перелетел, как птица,
     в мгновенья эти и уткнулся в даль.
     Напоминала шумная больница
     кричащий страстью, чувственный сераль.


     В себе смешав бессонницу гашиша
     и опия дурманящий пригляд,
     ночной гарем всё становился тише
     и погружался в сумеречный ад.


     А ты плыла, сплетаясь жадно с дымом,
     с налётным ветром и вечерней тьмой.
     Следил я взглядом тихим, нелюдимым,
     как возвращалась ты к себе домой.



   АКВАРЕЛЬ ПО-СЫРОМУ

   Анне Бессоновой


     И, смотря во мрак глубокий, долго ждал я, одинокий,
     Полный грёз, что ведать смертным не давалось до того.
     Всё безмолвно было снова, тьма вокруг была сурова,
     Раздалось одно лишь слово: шепчут ангелы его.
     Я шепнул: «Линор» – и эхо повторило мне его,
     Эхо, – больше ничего.

 Эдгар По. Ворон (Перевод В. Брюсова)

     Отраженье ивы вешней на воде реки неспешной,
     извиваясь и змеясь,
     застревает по теченью, и тогда из вязкой черни
     возникает буквиц вязь.
     Что за странное посланье? Наважденье или тайна?
     Автор кто? Кто адресат?
     До чего ж теченье плавно, не хватает только фавна
     и чарующих наяд.
     Но поможет разве тайна, что связала, как преданье,
     жизнь и смерть и нас с тобой,
     осознать, что стало с нами? Одурманенные снами,
     мы пошли другой тропой,
     а не той, что в раннем детстве с отчим домом по соседству
     заводила нас туда,
     где свистели паровозы, у лица жужжали осы,
     зазевался – и беда!


     Содрогалось поднебесье, и теряли тучи в весе —
     дождь исторгся проливной.
     Трепетала вся окрестность, уходила в неизвестность,
     покрываясь пеленой.
     Эта оторопь земного возвращалась часто снова,
     до безумья доводя.
     Всё туманилось в загадках, и таилась в тёмных кадках
     масса плотного дождя.
     Для меня любовь – загвоздка, то легка и вдруг громоздка,
     здесь она – и вмиг везде.
     Дайте время – лопнут почки и проступят, словно точки
     на эмалевой воде.
     Или капли дождевые ненароком, как живые,
     выскользают из-под туч?
     Распадаются на брызги, устрашает грохот близкий,
     как обвал небесных круч.


     Тишину с тончайшим слухом оглушат долбящим звуком, —
     содрогнётся глухомань.
     Испугаемся, и охнем, и в объятиях обсохнем,
     уходя, как всё, – за грань!


     Жизнь,
     для нас ты – многоточье, от насилья вечной ночи
     защищает нагота.
     Ты для всех спасённых – ниша, чем ты выше, тем мы ниже,
     ты страдаешь, как и та,
     что стояла преклонённо, зачарованно, без стона
     у подножия Креста.

   И ю л ь – а в г у с т 2 0 0 7


   ПОЗАВЧЕРАШНИЙ ДЕНЬ


     Любовь как присутствие духа,
     быть может, заставит меня
     бежать из привычного круга,
     от мыслей вчерашнего дня,
     в котором с улыбкою кроткой
     я пью вечерами вино
     и с молодой идиоткой
     хожу как безумный в кино.



   Облако, светлая детская сказка


     Облако, светлая детская сказка,
     застыло, как неба посмертная маска.


     А ты убегаешь,
     не можешь иначе…
     Остался пока лишь
     твой голос горячий.
     Уходишь ты просто,
     доверясь кому-то.
     Уходишь, как звёзды
     уходят под утро.



   ПРЕЛЮДИЯ


     Ни в чём мы не виноваты.
     За годом проходит год.
     В любви не ищите правды,
     а неправда любовь убьёт.
     В доме пустом гулко,
     чуть-чуть приоткрыта дверь.
     Глиняными фигурками
     молча сидим теперь.
     Молча ещё играем
     и знать не хотим того,
     что каждое слово – камень
     и кто-то бросит его.

   1 9 6 9


   ДНЕВНИКОВЫЕ ЗАПИСИ


     1
     С какой же стати, чего ради
     так между нами повелось?
     На час встречаемся в мансарде,
     а ночь придёт – и снова врозь.
     А были бы чуть-чуть подольше,
     пооткровенней, понежней,
     какой бы вымученной ложью
     пришлось бы говорить о ней.


     2
     От любви нашей мало толку,
     не надеемся на неё.
     Я – обманщик, а ты – актёрка,
     наизусть говорим враньё.
     Кто ты мне? Ни жена, ни невеста.
     Просто встретились наши пути.
     Отойти невозможно от текста
     и к чему-то другому прийти.

   1 9 6 9


   ВСКРИК


     «…Люблю тебя… Ревную… Не могу…
     …И никогда я не прощу измену…
     …Не прошибить мне головою стену…
     …Не пробежать в нехоженом снегу…


     …………………………………………………!»


     Ох, этих слов убийственный набор.
     Они мертвы. Их слушать нет резона.
     Скорей под душ, под брызжущий напор
     воды, в которой пузырьки озона!

   1 9 9 9


   Дрогнет свет и обомрёт


     Дрогнет свет и обомрёт,
     вероятно, с перепугу.
     Жизнь идёт наоборот,
     против стрелки, но по кругу.
     Что ни сделаю – всё ляп,
     что ни шаг – опять проклятье…


     Мой коварный эскулап,
     не хочу в твои объятья!



   Ты – жажда вечная отмщенья


     Ты – жажда вечная отмщенья,
     но жертвуешь собой опять.
     Ты – многоводное теченье,
     оно не повернётся вспять.


     Ты – вожделенья повитуха.
     Ты – майя, дымка, пелена…
     И плоть теряет твёрдость духа
     тобой напившись допьяна.


     То близко ты и вдруг далёко.
     Что ты ни делаешь – игра.
     Ты – невидальщин подоплёка,
     и сходится с горой гора.


     Какое бы уподобленье
     я для тебя ни подобрал,
     не обойдёт тебя паденье,
     как слабой памяти провал.


     Не обойдут ни боль, ни горе,
     и, может быть, когда-то стыд,
     как лампа в тёмном коридоре,
     тебя, пронзивши, осветит.

   2 0 0 0


   И зачем мне эта женщина дана


     И зачем мне эта женщина дана,
     как из камня возведённая стена.
     словно птица, вдруг прервавшая полёт,
     словно небо, превратившееся в лёд.


     В тёмном небе звёзды дальние близки,
     ночью любят нелюбимых от тоски.

   1 9 7 1



   ОКОЧЕНЕВШАЯ ЖИЗНЬ


   БЕЗУМИЕ


     Я, потерявший чувство бытия
     по прихоти капризного уродца,
     наверно, впрямь порожняя бадья,
     висящая под воротом колодца.


     Цепь загремит, как среди неба гром,
     срываясь вниз – туда, где ночь сырая.
     Я заскольжу, дрожа и замирая,
     по вертикали и, столкнувшись с дном,


     почувствую, как дышит зазеркалье,
     как от него исходит холодок…
     И тут же звёздный и чужой поток
     меня затянет в потайные дали.


     Там – низость человеческой орды,
     среди которой совесть одиночек
     как рябь на глади дремлющей воды,
     как зыбь песков, – тут виден Божий почерк!


     Но эта пестрядь знаков не к тому,
     чтоб устрашать масштабами иного,
     а для того, чтобы, войдя во тьму,
     найти в ней отзвук бытия земного.

   2 0 0 0


   …А в том больном бомонде


     …А в том больном бомонде,
     в котором ты как рыба,
     я был ещё не в моде
     и не того калибра,
     чтоб сделаться канвою
     для праздных разговоров,
     вождём или главою
     актёрок и актёров.


     О, жажда лицедейства,
     когда себя корёжим,
     дабы воспеть злодейство
     и приобщиться к рожам.


     Что было прежде болью,
     Божественным дерзаньем,
     духовному подполью
     пойдёт на растерзанье.

   1 9 7 1


   ОПАСНОСТЬ


     Он говорит: «Пойдёшь сюда —
     и всем надеждам крах!»
     Он думает, моя судьба —
     птенец в его руках.
     И почему ему дано
     вот так повелевать?
     Захочет – выпустит в окно,
     где тишь и благодать.


     А может быть другой исход.
     Тогда средь бела дня
     в лебяжий пух, в сухой помёт
     он превратит меня.

   1 9 8 2


   МЕТАМОРФОЗА


     Я изменился. Не понять,
     как и зачем я изменился,
     какой-то дух во мне томился,
     я захотел его унять —
     не потому ли изменился?
     В своих поступках я винился,
     но также поступал опять.
     И не сошёл с ума, не спился
     и мог ночами крепко спать —
     не потому ли изменился?

   1 9 8 1


   Молчать, пока не выйдет случай


     Молчать, пока не выйдет случай,
     пока не ослабеет гнёт,
     и звук – зародыш всех созвучий —
     травить, как нежеланный плод.


     Но ты в тревогах успокойся
     и тайным мыслям не перечь.
     Судьба людей имеет свойство
     витиеватой быть, как речь.

   1 9 8 0


   НА ПЕРЕПУТЬЕ


     Куда мне идти? Впереди ни души и ни света…
     Что ни сделаю я, придётся опять не ко дню.
     И меня завернут в запоздалое лето,
     словно в мокрую простыню.

   1 9 8 1


   СТИХОТВОРЧЕСТВО

   Юрию Жарову


     Спугнули стих, он был вот здесь,
     птенец, заморыш желторотый.
     Под самым сердцем, у аорты,
     готовый выплеснуться в песнь.
     И что осталось?.. Так, следы…
     От клюва и когтистых лапок.
     Что делать мне? Улечься на бок,
     уйти в сонливость от беды?
     И пробудиться как-нибудь,
     заслышав монотонный присвист,
     и в перья белые, как в известь,
     лицо и руки обмакнуть.



   ИЗ ЦИКЛА «ЛЕГЕНДА ОБ ИВАНЕ ГРОЗНОМ»


     1. Юность
     К чему обиды, битвы, споры?
     С невозмутимостью жреца
     царь взял в галоп, вонзились шпоры
     в крутые стати жеребца.
     Скакать от бед и от печалей
     в страну удачи и добра,
     припав губами к гриве чалой
     с росистым блеском серебра.
     И как бы Русь ни одичала,
     он возлюбил её тогда.
     Неслись перед его очами
     деревни, сёла, города.
     И россиянки были, боже! —
     белей парного молока.
     И тень царя на них легла,
     но это было много позже.


     2. Совет царю Малюты Скуратова
     Храни себя в себе, храни!
     Есть ты, а есть ещё они.
     Глазами при тебе кадят,
     ты утопи их, как котят.


     3. Одиночество
     Горит свеча, трещат поленья.
     В чужой бревенчатой избе
     царь пишет книгу о правленье,
     царь пишет книгу о себе.


     Как он старательно напрягся,
     чтоб стать подобием Христа.
     И, словно плаху, ставит кляксу
     на голой площади листа.
     И жилы на руках набухли.
     Он помнит много лиц и дат.
     И смотрит пристально на буквы,
     как перед боем на солдат.


     И пишет царь для поколений,
     тиранам опыт свой даря…
     И сухо щёлкают поленья,
     как будто выстрелы в царя.


     4. Опричники
     Свет небесный на землю не падал,
     обходил стороною её.
     И луну, как смердящую падаль,
     облепило кругом вороньё.


     В темноте, как в разлившейся жиже,
     приходилось подолгу плестись,
     и углами топорщились крыши,
     словно крылья увязнувших птиц.


     Дом чужой словно крепкий орешек.
     Стерегущим его исполать.
     Знай одно, душегуб и кромешник,
     в этом доме тебе не бывать.
     И не спать на подушках лебяжьих,
     а идти, куда верность велит.
     На царёвой безудержной блажи,
     может быть, пол-России стоит.


     А другая её половина
     далека от опасных затей
     и во многих изменах повинна,
     но невинна по крови своей.
     Всё закружится в этом разгуле,
     от избы до боярских палат.


     Ночь такая – что звёзды уснули,
     ночь такая – что люди не спят.

   1 9 6 3


   ИСПОВЕДЬ

   Оскару Рабину


     В утробе у мира, гниющей и грубой,
     я сам искажён, как селёдка под шубой.


     Себя раставосив и сбросив в отбросы,
     теперь я как шип истлевающей розы.


     Теперь я спаситель всемирных помоек,
     ко всем истязаньям привычен и стоек.


     Мое бытие как обрывки газеты,
     в них новости дня и бессвязность беседы.


     И делят меня, словно хлеба краюху,
     все те, кто набился в мою развалюху.


     Мои прегрешенья, голодные волки,
     сбиваются в стаю на мёрзлом просёлке.


     Я буду, как агнец, растерзан и съеден,
     став темой для злых мерзопакостных сплетен.


     Меня поминая распитием водки,
     дружбаны расставят давнишние фотки.


     На них я наивный и робкий ребёнок,
     и письками пахнет от ветхих пелёнок.


     Но вот я состарюсь, и в скорби минутной
     вся жизнь прожитая покажется мутной.


     И шквалистый ветер, усердствуя яро,
     меня закружит, как цыганку из «Яра».

   2 0 0 7


   Москва. Июль. Мертвым-мертво


     Москва. Июль. Мертвым-мертво.
     Весь город к вечеру загажен.
     И сплевывает день в метро
     шатающихся граждан.

   1 9 8 7


   ЧУГУННЫЙ КАТОК


     Мне шепчет на ухо Венера,
     фырчит зловещая звезда,
     что убывает в людях вера
     и люди мчатся в никуда.
     Кружат их адские метели,
     а кто твердил: «Мы не рабы!» —
     легли в ледовые постели,
     в неосвященные гробы.


     А на того, кто жив остался,
     платок накинув на роток,
     летит, как парусник по галсу,
     всё подминающий каток.


     И как нам выскользнуть,
     друг милый,
     из-под чугунного катка?
     От колыбели до могилы
     тропинка жизни коротка.

   1 9 8 5


   Я себя навряд ли сберегу


     Я себя навряд ли сберегу.
     Душа хиреет, и дряхлеет тело.
     То ли жизнь я свою проглядел на бегу,
     то ли жизнь меня проглядела.

   1 9 8 3


   ПОЭТАПНАЯ РЕАБИЛИТАЦИЯ


     Выпускали…
     Выпускали стрекоз…
     Выпускали стрекоз на мороз.

   1 9 8 4


   ПЕТЕРБУРГ


     Вороний грай разбудит поутру.
     О чём вещает птиц косноязычье,
     которые слетаются к Петру,
     и в грош не ставя всё его величье?
     Сошёл туман тяжёлый на Неву,
     деревья стынут в пелене молочной,
     и в мороси, промозглой и морочной,
     тебя увидеть трудно наяву.

   2 0 0 6


   ПОДРАЖАНИЕ М. Ю. ЛЕРМОНТОВУ


     Прощай, забитая Россия,
     cтрана бандитов и бомжей,
     где гонят истину взашей,
     где каждый выскочка – мессия,
     и где тошнит от типажей.

   1 9 9 6


   ОСЛЕПЛЕНИЕ


     Наследство их из рода в роды
     Ярмо с гремушками да бич.

 А. С. Пушкин


     Здесь постоянно ночь как день,
     а день – как будто мрак кромешный.
     Для них он человек потешный,
     кто тень наводит на плетень.


     Он верил сам, что им сродни,
     хотя был с ними разной крови,
     и всё ему казалось внове
     в азарте пошлой болтовни.


     Как он пытался уловить
     черты лица в застылой маске
     и выдернуть из мёртвой сказки
     реальности живую нить.


     Он был как червь у их подошв.
     Вот почему его простили
     и, развлекаясь, не пустили,
     как тварь дрожащую, под нож.


     Как он мечтал найти приют,
     где люди вольны и степенны,
     а здесь и камни вопиют,
     и стены двинулись на стены.


     И среди этой чехарды
     он вдруг опомнился однажды,
     когда услышат выкрик: «Наш ты
     или из вражеской орды?»


     На нём нет крови и вины,
     а есть тяжёлый гнёт возмездья
     и тишь московского предместья,
     задворки низменной войны,
     где поле битвы – огород,
     а острый нож – клочок бумаги…


     Но как уйти от этих орд,
     в какие дебри и овраги,
     в какие дальние скиты,
     в какое скрыться поднебесье?
     Как ни страдай и как ни бейся,
     а всё равно вокруг – скоты!

   С е н т я б р ь 2 0 0 6


   КУКЛЫ

   Стелле Гайле


     На улице Авоту, в Риге,
     я жил в зачарованном доме.
     В нём слышались всхлипы и вскрики,
     а я находился как в коме
     среди разнаряженных кукол,
     стоявших с потерянным видом.
     Там кто-то призывно мяукал,
     а кто-то, поддавшись обидам,
     забился, расплакавшись, в угол.
     Но были стоявшие в нишах,
     водившие дружбу с амуром,
     бывавшие прежде в Парижах,
     носившие платье с турнюром.
     То были гламурные девы
     с причёсками в стиле барокко,
     в искусстве своём королевы,
     исчадье страстей и порока.
     Вращали глазами пустыми
     и тут же по-девичьи робко
     чихали, как будто простыли,
     в платки из индийского хлопка.

   Р и г а, 1 9 д е к а б р я 2 0 1 0


   НА ВЫСТАВКЕ Г. В. ЯКУЛОВА


     Кафе. Театр. Бистро и скачки.
     Приезд на рысаках домой…
     История как после спячки
     зевает всласть передо мной.


     Постель пестра, как маскарад.
     Кровать – бассейн под балдахином,
     куда (который раз подряд)
     ныряют, как в угаре винном.
     Наутро, вынырнув назад,
     опохмелятся апельсином
     и до смерти заговорят.


     В прихожей скинутый бурнус
     как дразнит яблоком зелёным.
     Лиловый отсвет нежных бус
     вдруг отзовётся тихим стоном…
     И в полумраке обозлённом
     спадёт, как зной, тяжёлый груз.


     О, эти выскребки подполья,
     с идеей вбитой, будто гвоздь,
     летящие куда-то сквозь,
     на вражью милость, на авось,
     согнув конечности до боли,
     с желанием принять неволю,
     чтоб безмятежнее спалось.

   1 9 7 4


   ДВОЙНИК


     Кто глядит в упор из зазеркалья
     тёмным и размытым двойником?
     Выскочка, проныра и каналья,
     он со мной встречается тайком.


     Он не первый, но и не последний,
     кто меня тревожит и томит.
     До чего ж его безумны бредни,
     полные надуманных обид.


     До чего же он непроницаем,
     у него не кожа, а броня.
     Он идёт, как будто гул с окраин,
     внешне весь похожий на меня.


     Им одним исхожен и истоптан
     новый путь, свернувший на межу.
     Он продаст и в розницу, и оптом
     всё, чем я на свете дорожу.


     Хитрован, мазурик и приблуда,
     он текуч и зыбок, как вода.
     И когда-то взявшись ниоткуда,
     он уйдёт однажды в никуда.

   2 0 0 6


   ВЕЧНЫЙ ВОПРОС


     Ну чем заняться мертвецу,
     что было бы ему к лицу,
     найти какое дело,
     чтоб кровь не охладела?
     Тоску какую побороть,
     чтобы распавшаяся плоть,
     стеснённая могилой,
     совсем не стала хилой?


     Ну чем заняться мертвецу?
     Вся жизнь его пришла к концу.

   2 0 0 9


   ФАНТОМНОЕ ПОСТИЖЕНИЕ КАРТИНЫ КЛОДА МОНЕ «ПОСЛЕ ЛАНЧА» (1873–1876), МУЗЕЙ Д’ОРСЕ, ПАРИЖ

   Ренэ Герра


     Забытое дитя на крошечной лужайке,
     ещё он слишком мал, ему не осознать,
     что много лет спустя, главарь преступной шайки,
     он раззадорит чернь, чтоб изничтожить знать.


     Взопревший день скользит по облакам к закату,
     и тянет от реки приятным холодком.
     Гостей сегодня тьма. Смеются до упаду,
     и мать с отцом сидят, как принято, рядком.


     В такой семье ничто не предвещает бури.
     Вот слышны чья-то речь и хлопанье ладош.
     И кругом голова… От одури до дури
     идти так далеко, что трезвым не дойдёшь.


     Зашёлся криком он, взыскующий вниманья,
     но не услышат плач сквозь гомон голосов.
     За здравие царя, рисуясь и шаманя,
     поднимет кто-то тост из полустёртых слов.


     Как всё же жарок день!
     А он как будто брошен,
     не до него сейчас. Полно других забот.
     И будет плач его во много раз помножен
     на ужас тех людей, которых он убьёт.


     И наконец затих… Чего добьёшься криком?
     Уж если он забыт – так, значит, поделом.
     В могуществе своём, почти равновеликом,
     добро и зло в него входили, словно в дом.


     Ещё он здрав умом и не сошёл с катушек.
     Уселся на траве у самого стола
     и строит что-то там из деревянных чушек,
     то ль с колоннадой храм, то ль бастионы зла.

   2 0 0 9


   СТИХИ О ПОЛЫНЬ-ТРАВЕ


     Есть друзья, и есть застолье. Есть никчёмные слова.
     Разметалась в диком поле горькая полынь-трава.
     И в часы душевной смуты в ожиданье новых благ
     всё тревожит неотступно терпкий привкус на губах.


     Что за бабушкины сказки?! Что за глупость и надлом?!
     Разделив питьё по-братски, восседаем за столом.
     От бесплодных наших споров закружится голова.
     На невиданных просторах поднялась полынь-трава.


     В нашем бдительном народе (как душою ни криви!)
     всё её считают вроде объясненьем в нелюбви.
     Посреди всего веселья, посреди шумихи всей
     я оглядываюсь – все ли, все ли целы из друзей?


     За окном, взвиваясь в злобе, ветер носится вдали
     и зелёное надгробье пригибает до земли.
     Где-то там меж тьмой и светом возникает долгий вой,
     словно стелется под ветром чей-то голос неживой,
     чей-то хрип, почти угасший, но тревожащий покой,
     то ли дружий, то ли вражий, то ли вовсе никакой:
     «До тебя нам нету дела, здесь все заняты места,
     оставайся вне предела как не помнящий родства!»


     Что случилось? Я не знаю. Но у самого стола
     суматоха озорная, словно в чувство привела.
     Рассуждать в подобном роде мне, скажу вам, не с руки:
     кровь беснуется в аорте, крутит красные круги.

   1 9 6 5


   ГОРЬКАЯ ДОЛЯ

   Олегу Савостюку


     Здесь закрыты плотно ставни
     и на дверь наброшен крюк.
     Даже друг мой стародавний
     не откликнется на стук.
     Здесь любые переходы
     длятся долгие года,
     люди, семьи и народы
     попадают в никуда.
     Здесь закон – кастет и ножик,
     сила, наглость и нахрап.
     Тот, кто вечности заложник,
     голодранец здесь и раб.
     Здесь под сильным ходит слабый.
     Стыд не дым, глаза не ест.
     Здесь венчают розу с жабой
     и насилуют невест.
     Здесь отравленная пища
     и свинцовая вода.
     Здесь моё, твоё жилище
     вплоть до Страшного суда.

   1 9 9 3


   ПРЯМОТА СЛОВА КАТЮШИ Т


     Трёхлетняя девочка простодушно считает:
     мошенники – те, кто ездят в машинах,
     наркоманы (она произносит накарманы) —
     те, кто воруют
     армяне – кто служат в армии.


     Она убеждена,
     что на площади Дзержинского
     надо крепко держаться.

   1 9 7 8


   ВЕЧНАЯ ЗАБОТА


     Который год в надуманном экстазе
     бессмертное российское ворьё
     не вытащит из непролазной грязи
     имперское величие своё.

   2 0 0 9


   ОСКОЛКИ ПОВСЕДНЕВНОСТИ
   В духе жестокого романса


     Он убежал и в дикой злобе
     тебя на всех углах честил,
     а ты в нервическом ознобе
     лишилась разума и сил,
     и во все тяжкие пустилась,
     и в мир другой перетекла,
     где жизни горечь и постылость,
     как груда битого стекла.


     Каким-то потаённым лазом
     ты, исхитрившись, заползла
     туда, где, не моргнувши глазом,
     зарежут спьяну, не со зла,
     а ради выверта – такого,
     что трудно словом передать.


     Проныра! Курица! Корова!
     Куда ты лезешь, твою мать!

   1 м а я 2 0 1 0


   Они идут – все низменной породы


     Они идут – все низменной породы,
     идут толпой, и жалок их прикид.
     Кликуши, оборванцы, обормоты,
     кто для Творца прозрачен и открыт.


     У них в руках лопаты, крючья, биты,
     они как вихрь и всё вокруг сметут.
     И среди них, кричащий и небритый,
     кто первым начинает самосуд.


     Они шагают к пирровой победе
     и бьют себя с неистовостью в грудь.
     Моя страна! Неужто в этом бреде
     твоя судьба и твой последний путь?

   С е н т я б р ь 2 0 0 6


   ОДА КОТУ, КОТОРЫЙ ЖИВЁТ В ПАРИЖЕ В КВАРТИРЕ КИРЫ САПГИР


     Твои зрачки струятся желтизной, —
     горят леса в глухих верховьях Нила.
     А может, прежде в них похоронила
     богиня Бастет [6 - В Древнем Египте – богиня любви, брака и плодородия, изображалась в виде женщины с головой кошки.] нестерпимый зной,
     когда ты с ней у вечных пирамид
     часами вёл пространные беседы
     о кознях тех, кто вмиг накличет беды
     на весь ваш род. Его судьба хранит.
     Те существа пред вами мельтешат.
     И застят свет, и не дают покоя…
     У них одно желание благое:
     плодить бесцельно сереньких мышат.


     Всё это было много лет назад,
     когда на трон взвели Тутанхамона.
     Сейчас сказали б, что во время оно,
     но до сих пор тебя мышата злят.


     Ступаешь ты, как будто на балу,
     медлительно, неслышно и вальяжно,
     и, оглядев свои владенья важно,
     приляжешь, растянувшись, на полу.


     Ты – воплощенье дикой красоты,
     чего б ни сделал – ты всегда прощаем.
     Опять прыжок – и бьётся чашка с чаем,
     а ты сухим выходишь из воды.

   2 0 0 6


   НЕЗАВИДНОЕ БУДУЩЕЕ


     Неужто вашей смерти ждём как откровенья,
     учителя, собратья по перу?
     Сегодня вас призвали ко двору,
     а завтра мы – по сути ваши тени,
     начнём жиреть, и разжигать хотенье,
     и расширять домашнюю нору,
     преобразив душевное горенье
     в случайную и тёмную игру.

   1 9 7 2


   ОБЫКНОВЕННАЯ БИОГРАФИЯ


     Моего первого учителя языка хинди
     звали Евпаторий Тихоныч.


     Это редкое имя
     было ему дано в честь знаменитого курорта.
     Тихон промышлял извозом
     никогда не бывал на юге
     но зато представлял будущее
     как прекрасный берег теплого моря
     с вечнозелёными пальмами и уходящими вдаль полями овса.
     Называя своего сына Евпаторием
     он неосознанно верил в магию слова
     а также в идею прогресса.


     Евпаторий уважал отца.
     Еще ребёнком приподнимался на цыпочках
     и заглядывал отцу в рот – понимающе и подобострастно.
     Эта привычка быть выше себя
     стала его второй натурой
     определила жизнь.


     Вместо одноимённого курорта Евпаторий попал на войну
     был контужен под Сталинградом
     до сих пор не пришёл в себя
     слегка заикается
     и волнуясь
     отрывается на десять сантиметров
     от земли
     а выше не может – мешает осколок в бедре.


     Евпаторий Тихоныч
     не затерялся в бурных тревогах и превратностях
     двадцатого века
     не канул
     во тьме и безгласии сталинской эры
     не мирволил кому не надо
     не потакал
     не пособничал и не утверждал пагубных мыслей.
     Понимал:
     всякому дню довлеет злоба его.


     Евпаторий Тихоныч
     страстно
     тянулся к знаниям
     поступил в языковой институт
     и там чуть было не пропал
     из-за пропасти мозголомной работы
     но вовремя остановился у самого края бездны:
     воспарил на десять сантиметров.
     И в связи с этим удивительным даром
     был направлен на стажировку за три моря —
     в Индию
     к йогам.


     Там однажды Евпаторий Тихоныч
     по случаю тезоименитства посла СССР и визита Хрущёва
     воспарил на полметра.
     Был замечен
     обласкан
     оформлен
     на заметную должность.


     Будучи на видном посту
     Евпаторий Тихоныч
     не поступал с бухты-барахты
     не валил через пень колоду
     был осмотрителен
     и работящ.
     Составил
     торгово-базарный русский-хинди словарь
     и разговорник
     для командировочных и туристов —
     незаменимый помощник в приобретении нужных вещей.
     Позднее этот словарь и разговорник
     зубрили несколько поколений студентов
     (и я в том числе)
     находя в нём не только оттенки смысла
     но и новые вещи.


     За время работы в Индии
     Евпаторий Тихоныч
     приобрёл необходимый лоск и солидность
     чтобы покупать алмазы из копей царя Соломона в ЮАР.


     Эти алмазы
     а также сапфиры изумруды рубины
     сегодня лежат
     в манной крупе гречке рисе перловке
     в различных жестяных банках
     в кухне квартиры
     на шестом этаже девятиэтажного дома
     в Тёплом Стане
     в Москве
     подальше от воровских завистливых глаз.


     В шестидесятые годы
     Евпаторий Тихоныч
     преподавал хинди
     по своему разговорнику.
     В результате его педагогической деятельности
     один из нас стал преподобным отцом
     другой – непойманным вором
     третий – диссидентом.
     Остальные
     бежали от языка хинди
     кто куда.


     До сих пор никого не нашли.


     Во время застоя
     и повального пьянства
     Евпаторий Тихоныч научился
     двигаться в приподнятом состоянии
     над всякой поверхностью
     включая водную
     в любом направлении.
     И однажды
     перейдя
     таким образом
     Москву-реку
     оказался в цирке —
     левитация входила в моду.


     Вплоть до недавнего времени
     Евпаторий Тихоныч
     демонстрировал с ошеломляющим успехом
     атракцион «Советский Иисус».


     Евпаторий Тихоныч преумножил своё состояние
     и уже в наши дни
     открыл кооперативную юридическую контору
     под странным циничным названием
     «Везём-вывезем».


     Надсмеялся над нами
     но
     уважил
     память отца.

   1 9 8 7


   ФАНТАСМАГОРИЯ

   Кате Володиной


     В твоём лесу гоморра и содом:
     взбесились блошки, бабочки, букашки.
     Кто пьёт, смакуя, Ballantine’s со льдом,
     кто хлещет водку из походной фляжки.


     Хозяйка – ты. Устроила приём
     для живности. Под разноцветным тентом.
     Как жук упился дармовым абсентом,
     ни рассказать, ни описать пером.
     Там соблазнял усами таракан,
     перепугав до нервной дрожи мошек.
     И там, спасаясь от приблудных кошек,
     сороконожки плюхнулись в стакан.


     Разнообразных тварей кутерьма
     в моих глазах двоилась и рябила.
     Из тьмы ветвей выскакивали рыла;
     казалось, миг – и я сойду с ума.


     А ты смеялась, бедная Лулу,
     и танцевала, наперёд не зная,
     что замышляет вся братва лесная
     тебя подать на сладкое к столу.



   ЧУДО НА ПСКОВЩИНЕ


     За Макаркиной лядиной мужичок жил нелюдимый,
     странноватый мужичок.
     Был на нём немного длинный, видно, очень им любимый
     весь в заплатках пиджачок.
     Пиджачок когда-то модный, для деревни не пригодный,
     на причудливых застёжках и затейливых крючках.
     В холода всегда холодный, а в жару ужасно потный,
     удивительно свободный – главным образом, в плечах.
     То ли время было злобным, непонятным и ознобным,
     то ли ветры тормошили, донимали сквозняки,
     но был часто он озябшим и совсем нерасторопным,
     а внутри него, ругаясь, копошились двойники.


     Был один двойник огромным, с басом важным и загробным,
     он обычно в полночь ровно голосище подавал:
     «Гнали нас, как быдло, скопом. По дорогам и по тропам,
     на тяжёлую работу, на погибель, за Урал.
     Шёл я долго, шёл я много, телогрейка вся промокла,
     и, упав, прижался к насту обмороженной щекой.
     И кричала птица Жога, над снегами взмыв высоко,
     ворошила клювом солнце, словно угли кочергой.
     И казалась даль бескрайней, но никто не знал заране,
     что ни дереву, ни камню, если нас настигнет смерть,
     не стоять на зыбкой грани, разделившей мирозданье
     на бесформенные хляби и спасительную твердь».


     Речь отчаянная смолкла. Затерялась, как иголка,
     между пышных междометий и раскатистых «ура».
     Облизнулся волк на волка, но не видя в речи толка,
     подытожила ворона по-коровьему: «М-у-у-р-р-а-а!»


     И тогда из пади волчьей, из посюсторонней ночи
     кто-то властно и ехидно произнёс как по складам:
     «Всё придумано нарочно, исторически неточно,
     и за эту ахинею и копейки я не дам.
     И при чём тут ритуалы, колокольные удары,
     полустёртые надгробья и по мёртвым фимиам?
     Страх какой-то Божьей кары, предрассудок этот старый,
     послабленье и отрада незначительным умам.


     А великие провидцы, чтобы с бесконечным слиться,
     составляли завещанье, по которому свой труп
     отдавали на поживу зверю дикому и птице
     из отряда плотоядных или родственных подгрупп.
     Я добром прошу: поймите! Это вам не фифти-мити,
     и меня, прошу, не злите, не трепитесь языком!
     Может быть, истлели нити, что связали ряд событий,
     и предстал в дискретном виде исторический закон».


     Ох, уж эти разговоры! Словно каменные горы,
     словно огненные реки, постоянный недосып!
     Это свары, это ссоры, подозрительные взоры
     и гремящее паденье рассыпающихся глыб.


     Жить бы тихо, тихо, тихо. Безалаберно, безлико.
     Кто совсем не вяжет лыка – может, тот и златоуст.
     По лесам растёт черника, и похож чуть-чуть на психа
     разметавшийся под ветром, потерявший листья куст.


     В тишину, как в сладкозвучье, заведёт досадный случай.
     Лес со всех сторон обступит и обхватит, словно гроб.
     И возникнет непонятно звук дремотный и тягучий
     среди топей непролазных и сомкнувшихся чащоб.

   1 9 7 2


   ПСЕВДОГОТИКА

   Андрею Крючкову


     Казалось, он пришёл из мрака,
     страж адских врат и нелюдим.
     Он для неё был вроде мага,
     шаталась рядышком ватага
     чертей и фурий, пьяных в дым.
     А в ней гудел отвратный гимн…
     Как туалетная бумага,
     она шуршала перед ним!


     Он в людоедстве был сатир,
     его снедала похоть казней.
     Назвав святилищем сортир,
     войну переиначив в мир,
     он полагал, что жизнь прекрасней,
     когда в ней каждый наг и сир.
     Он всех кормил зловещей басней:
     кто ангел света – тот вампир.


     Он был не просто душегуб,
     в нём дух клубился инфернальный,
     и жертва превращалась в труп
     под взвой парадно-бодрых труб,
     чтоб не казалась смерть банальной.
     В коварстве вовсе не был глуп
     и создал культ свой эпохальный,
     который возводился в куб
     толпой, покаянно влюблённой
     в него, как будто был он бог.
     И с ним, как с новою иконой,
     шагал к блаженству people оный,
     ложась смиренно под каток.
     Неумолимая, как рок,
     предстала ложь.
     Мир заоконный
     стал отстранённее морок.


     Та ложь была усладой веры,
     как соль земли, как ширь небес,
     как запах бойни, мёртвость серы,
     и рядом с нею все химеры
     вдруг получили смысл и вес.
     В неё входили, словно в лес,
     и пропадали там…
     Сверх меры
     возрос к неправде интерес.


     Она ж на шабаше была,
     как этикет велит, раздета.
     Погибла там и поплыла
     туда, где корчились тела
     под серой тряпкою рассвета.


     Стояло огненное лето,
     и в голове пожары зла
     метались, как обрывки бреда.

   А в г у с т 2 0 1 0


   Пить и пить эту жизнь, словно брагу


     Пить и пить эту жизнь, словно брагу,
     и не знать ничего про итог,
     впопыхах заносить на бумагу
     звонкий ливень звучаний и строк.
     Нищебродить с гулящим народом,
     выдавать за пророчества трёп,
     снисходительно и мимоходом
     привечая других недотёп.

   2 0 0 0


   Когда душа мертва, а ты ещё не мёртв


     Когда душа мертва, а ты ещё не мёртв,
     но жизнь уже над бездною повисла,
     к чему тебе понять, как горек мёд
     и сладки слезы?..
     В этом нету смысла!

   1 9 7 1



   РЕТРОСПЕКТИВА


   ДЕВЯТНАДЦАТЫЙ ВЕК

   Владимиру Никифорову


     Девятнадцатый век был самозабвенно
     влюблён
     в прекрасное завтра
     считал
     что существует окончательное знание
     способное выправить неисправимое
     и исправно служить людям
     вечно!


     Влюблённый в будущее и науку
     девятнадцатый век
     весело шагал по прямой дороге познания
     изредка пугая себя готическими романами
     и совсем не думая об истории
     не понимая что её ветер
     меняет не только мысли
     но и самих людей.


     Девятнадцатый век
     жил заблуждением
     что учёность и нравственность —
     одно и то же
     Эта уверенность досталась
     ему в наследство
     от предыдущего века
     вместе с лозунгом
     «свобода равенство братство».


     Девятнадцатый век
     нёс веку двадцатому
     с барабанным боем
     свою юношескую любовь
     через наполеоновские войны
     через холеру и оспу
     через мировые империи
     и новые колониальные захваты
     пока однажды не споткнулся
     об «Анти-Дюринг» Ф. Энгельса
     да и того не заметил.


     В России
     как известно
     любовь всеобъемлюща
     даже при крепко закрытых границах
     она не знает границ.


     У нас
     безудержная фантазия
     превращающая
     воду – в вино
     вино – в женские слёзы
     слёзы – в алмазы души…


     Недаром у Бенкендорфа
     были основания изречь
     что будущее России
     превосходит самые смелые ожидания.


     Своим оптимизмом
     он парадоксально предвосхитил
     сны Веры Павловны
     в которых
     нержавеющие крыши домов
     берегли
     неизнашивающиеся вещи.


     В этих видениях
     воздушные фантазии
     теснили каменной глыбой
     сковывал движение
     пронизывающий холод
     навязчивой одинаковости.


     Тошно от вечного счастья
     превращающего здоровых людей
     в паралитиков.


     А в итоге?


     Вековечная мечта чиновника
     выбиться в люди
     предстала человеком
     с выбитыми мозгами
     и избитыми мыслями.


     Героям Чернышевского жилось лучше —
     их грела надежда:
     что есть у немногих – будет у всех.

   1 9 8 6


   ПЕСЕНКА О Н. И. ГРЕЧЕ


     Николай Иваныч Греч,
     литератор подрукавный,
     слог имел округло-плавный
     и хотел добро сберечь.
     Вот какой был благонравный
     Николай Иваныч Греч.


     О каком добре шла речь —
     до сих пор вопрос коварный,
     канул он в пыли ломбардной,
     и ответа не извлечь.
     В общем, был проныра явный
     Николай Иваныч Греч.


     Сколько мыслей бросил в печь,
     пренебрёг стезёю славной,
     чтобы жить идеей главной,
     что детишек надо сечь.
     Человек был ординарный
     Николай Иваныч Греч.


     Знал: игра не стоит свеч,
     если есть костюм исправный,
     а для всех порядок равный —
     обоюдоострый меч.
     Жил с размашкою шикарной
     Николай Иваныч Греч.


     Голова слетала с плеч
     всякой шушеры базарной.
     Но в скандалец кулуарный
     мог раскидчиво завлечь,
     весь в наградах, светозарный,
     Николай Иваныч Греч.


     Не любитель тайных встреч,
     он в шумихе ресторанной,
     возглашая тост заздравный,
     был готов в могилу лечь.


     До чего же был забавный
     Николай Иваныч Греч!

   1 9 7 9


   ПРАПАМЯТЬ


     Коня пущу безбрежной степью,
     на продувной сквозняк попав,
     и приобщусь великолепью
     прозрачных звёзд и влажных трав.
     Среди кочевников опять я,
     пасти стада – великий труд.
     И меднокожих жён объятья
     меня совсем с ума сведут.


     Когда ж любовь идёт от Бога,
     спадает страсть, как ночью зной.
     И снова скучная дорога…
     Тяжёл и душен мир земной.


     Моя прапамять встрепенётся,
     я вспомню, как в моём роду
     угрюмый вождь по ходу солнца
     уже однажды вёл орду.
     Лежала степь черно и плоско,
     устав от топота коней,
     и тёмно-красные полоски
     вспухали, как рубцы, на ней.

   2 0 0 0


   КРИЗИС


     В позднюю осень войдя,
     пакостно, скучно и кисло, —
     в поднизях тусклых дождя
     тёмное небо нависло.
     Не растерявшись, луна
     в тучах находит прореху,
     Застит глаза пелена,
     и возвращаться не к спеху
     в дом, где я долго живу,
     словно на краешке света.
     Грезит почти наяву
     память ушедшего лета.

   1 9 9 8


   ЕВРАЗИЯ


     Наследник родового байства,
     живу в степях у многих жён,
     где дух весёлый разгильдяйства
     на всём пространстве утверждён.
     Где обжигает жаром блуда
     из непроглядных бездн и ям.
     Сюда придя невесть откуда,
     счёт не ведут ночам и дням.
     Здесь всё вокруг – моё и Божье.
     Здесь насмерть бьют и пьют до дна.


     Простор. Кочевья. Бездорожье.
     И вечный топот табуна.

   2 0 0 0


   НОВЫЙ, 1967 ГОД


     К оконной привалившись раме,
     один, отторгнутый от всех,
     смотрю, как ветер гонит снег
     замысловатыми кругами.
     Он будто делает расчёт
     миров, неведомых доселе,
     чтобы устроить через год
     в бездонном небе новоселье.
     Ему совсем не тяжело
     творить, не ведая творенья.
     Как неустроенно жильё,
     в котором мы проводим время!
     Но здесь тепло. Боготворя
     земных вещей материальность,
     смотрю, как ветер января
     из снега лепит нереальность.

   1 9 6 7


   УДОЖНИКАМ ФРАНЦУЗСКОЙ РЕВОЛЮЦИИ

   Е. А. Черняевой


     Зачем вы летите, повесы,
     на жар поминальных свечей,
     когда ещё свежи порезы
     от остро-мятежных речей?


     Зачем вам величья картины,
     к чему ваш восторженный визг,
     когда уже нож гильотины
     над вами, сверкая, завис?


     Зачем вам признанье плебея
     и ложь триумфальных ворот,
     когда, веселясь и робея,
     толпа вас со свету сживёт?


     Зачем вам крамольные книги?
     Смешна ваша детская прыть,
     когда вас фанаты интриги
     по-своему будут кроить.


     И разве прокрустово ложе
     смирит ваш заносчивый пыл?


     С падшими знаться негоже
     тем, кого Бог возлюбил.



   ПРОГУЛКИ С ЗИНАИДОЙ ГИППИУС


     Полудева-полумальчик,
     ты полсвета напрягла.
     А в глазах твоих маячит
     ночи бархатная мгла.
     И в тебе, такой невзрачной,
     чёрт-те что вдруг сопряглось:
     тишина рутины дачной,
     взрывы звёзд и просто злость.
     И, казавшись неприметной,
     ты была как в ножнах меч.
     Натянув поводья ветра,
     загнала б до смерти смерч.
     Колобродила нередко,
     словно ведьма по лесам.
     И на ленточке лорнетка
     очень шла к твоим глазам.
     Вся в себе и в жестах резких,
     и в желаньях невпопад.
     Жизнь твоя как в арабесках
     дома вычурный фасад.

   Я н в а р ь 2 0 0 2


   Вся нация смеётся над вождём


     Вся нация смеётся над вождём,
     над старостью его и над гортанным рыком.
     А он талдычит что-то о великом
     и убеждает: «Родина – ваш дом!»
     Что убеждать? В отечестве худом
     не сыщешь и тряпицы для заплатки.
     Как мы на жертвоприношенья падки!
     И на закланья сходимся гуртом.


     Но я хотел сказать вам не о том,
     а о другом – далёком и туманном,
     о чём-то неизбывном, богоданном,
     подёрнутом заиндевелым льдом.

   1 9 7 9


   ПАРИЖСКАЯ ВСТРЕЧА С МАТИССОМ

   Татьяне Горичевой


     Расслабленные женщины Матисса
     разбросаны, как розы на полу.
     Обманщицы, метресски и актрисы,
     коснёшься их – как сядешь на иглу.


     Они – всего начало и развязка.
     Легки как пух. Их можно просто сдуть.
     Что для других – нелепица и маска,
     для них – и откровение, и суть.


     А в стороне застыли бабы-трефы,
     тяжёлые и крепкие, как сны,
     преображённые Матиссом в горельефы, —
     он их лепил, бесстыжих, со спины.


     Но есть ещё – и в рюшечках, и в бантах,
     как между туч светящийся зазор.
     Они пройдут тихонько на пуантах
     и превратятся в красочный узор.

   Ф е в р а л ь – м а р т 2 0 0 2


   МЕЗАЛЬЯНС
   И.А.Бунин и Г.Н.Кузнецова

   Ренэ Герра


     Смотрелись вы как любящая пара,
     соединяя иногда собой
     шкварчанье красок местного базара,
     долины тихость, и морской прибой,
     и похотливый переквак лягушек,
     ночную перекличку соловьёв,
     и стук глухой вином налитых кружек,
     и то, что не имеет вовсе слов.


     Казалась ты заносчивой и шалой,
     знать не хотела, что грядёт обвал.
     Дом на горе, с годами обветшалый,
     приняв тебя, тебя и ревновал.


     Что есть любовь?
     Что есть любовь до гроба?
     По крайней мере, не страстей накал.
     В пространстве дома дух гелиотропа
     присутствовал
     и ноздри щекотал.


     А ты была общительна, вальяжна,
     приманчива и чуткая на слух.
     Твоя душа распевчиво и влажно
     врывалась в шелестение старух.


     Он шёл с тобoй по бездорожью леса,
     то в стороне, то ближе, то рядком…
     Причудница, распутница, принцесса,
     ты станешь вскоре Грасским дневником! [7 - В Грасском дневнике Г. Н. Кузнецова рассказывает о годах, проведённых рядом с Иваном Буниным.]



   ПАРАДОКС

   Вильяму Бруи


     Революции пожирают собственных детей
     до тех пор пока не подавятся внуками
     которые становятся вегетарианцами.


     Не потому ли в земной биосфере
     возникают озоновые дыры —
     зияющие проломы в небесной тверди
     шальные глаза Сатаны.

   1 9 9 6


   ПЛАЧ ПО РОССИИ РОТМИСТРА ФОСТИКОВА ИЗ КАЗАЧЬЕГО ПОЛКА В ОТРЯДЕ ГЕНЕРАЛА А. Г. ШКУРО

   Светлане Прожогиной


     Что нам клясться Родине в верности до гроба,
     будем с нею вместе, и сойдя во гроб.
     Намело нас, русских, целые сугробы,
     а растаем, боже мой! – вызовем потоп.


     Воздух позабытый хвойного покрова
     полоснёт по сердцу лезвием ножа.
     Стоит ли изгоям возвращаться снова
     в годы окаянные, что разъела ржа?!


     По каморкам памяти всё, что сокровенно,
     прячем и спасаем от напора зла.
     Нас судьба неверная, ошалев, наверно,
     за грехи имперские в жертву принесла.


     Каждый ошельмован, выжат и изжёван…
     Остаётся разве что напоследок нам
     припадать с надеждой к образам и жёнам,
     маяться тоскою по своим корням.


     Кровью мы повязаны, как верёвкой крепкой.
     Но конец увидим, как бы ни вилась.
     Время лечит раны и, занявшись лепкой,
     перелепит в будущем самозванцев власть.

   П а р и ж, 2 0 0 9



   ГЛУБОКОЕ НЕБО


   ПАМЯТИ ЗОИ КОНСТАНТИНОВНЫ БЭЛЗА


     Скользя по скату горизонта,
     твоя посмертная душа,
     как затихающая нота,
     до слуха моего дошла.


     Скорей всего, в небесных кущах
     душа в тоске занемогла,
     поскольку даль времён грядущих
     тягучая покрыла мгла.


     С ожесточённым любопытством
     я наблюдал, как из-за туч,
     нависших сумрачным бесстыдством,
     пробился, ослепляя, луч.


     Так на страдальцев неутешных,
     которых в дольнем мире – рать,
     погрязших в помыслах мятежных,
     нисходит Божья благодать.



   НА ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ ХУДОЖНИКА СЕРГЕЯ ЧЕПИКА


     Теряя силу, свет дымился,
     как перемазанный в угле.
     И в этой сумеречной мгле,
     казалось, мир остановился.


     И всё равно мы будем те,
     кто, утопая в липком мраке,
     не поддаётся темноте,
     как белоснежный лист бумаги.
     Кто, пересилив боль тоски,
     преображает всё на свете:
     тяжёлых красок многоцветье
     в почти бесплотные мазки
     и этот воздух, что волною
     накатит и коснётся рук
     и, превратившись в склизкий звук,
     вдруг станет ниткою льняною.


     И мы, доживши лет до ста,
     не растеряем веру в чудо,
     в ту жизнь, что, взявшись ниоткуда,
     заполнит пустоту холста.

   П а р и ж, 2 4 и ю л я 2 0 0 9


   ДАВИД


     1
     Как долго глину Бог месил,
     а нас слепил на скору руку.
     Нет ни желания, ни сил
     из рода в род брести по кругу.


     2
     Там каждый род стоял особняком,
     в чужие лица глядя исподлобья,
     и каждый жил в сумятице, бегом,
     всё, что вокруг, уродуя и гробя.


     Когда же Голиаф, свиреп и рыж,
     сиял пред ним, как солнце в медном тазе,
     взметнулся из пращи речной голыш
     и великану угодил в межглазье.


     Он шёл к любви сквозь тысячи застав,
     через трясины, хляби и потоки…
     Свою гордыню властно обуздав,
     обрёл себя, потерянного, в Боге.


     3
     Поэзия возносит к облакам,
     и, потерявши землю под ногами,
     небесными продутый сквозняками,
     к совсем другим пристану берегам.


     И вот тогда с заоблачных высот
     увидев мир с уродливой изнанки,
     а в нём людей, что, злобясь от забот,
     себя ведут, как скорпионы в банке,
     я вспомню, как молоденький пастух
     своей игрою на простецкой лютне
     смягчил Саула очерствелый дух,
     и смуту внёс в размеренные будни,
     и стал певцом, идущим напролом.


     В азарте страстном веры и прорыва
     он прозвучал раскатистей, чем гром.
     Пропетый им восторженный псалом
     по сердцу бил, как по лицу крапива.
     И почивал Господен дух на нём,
     что силы дал, прозренье и величье.


     Для всех других сменялся день за днём,
     не изменяя тусклого обличья.

   И ю н ь 2 0 0 8


   ГОСПОДНЯ ХАРИЗМА


     Мир людей, сумасшедший и тленный,
     эту вечно мятежную плоть,
     как кипящий огонь во Вселенной,
     сохранил, усмиряя, Господь.
     И всегда так, отныне и присно
     и, я верю, во веки веков
     защитит нас Господня харизма
     от самих себя – злейших врагов.
     Защитит и с такою же силой,
     продлевая кому-то года,
     всё равно всех загонит в могилу,
     а оттуда – кто знает куда?

   2 0 0 8


   ПРЕДЧУВСТВИЕ


     Кто я для вас? Изгой и фантазёр,
     духовный самозванец и подкидыш.
     Я, как латынь, которую на идиш
     перевели и превратили в сор.


     Теперь одно мне место – под забор,
     к земле, всех подминающей, поближе!
     Быть может, там, среди могильной жижи,
     откроются и правда, и простор.


     А если мною сказанное вздор,
     бессмыслица и поруганье Бога?
     Я – сухостой, что бросили в костёр,
     я – в никуда разбитая дорога.


     Всё это так… А Спаса ярый взор?
     Его к любви взывающее око?
     Оно то близко, то совсем далёко,
     и бьёт не вскользь, а прямо и в упор.



   ПАМЯТИ КОНСТАНТИНА ПОЛОЗОВА


     1. Летоосень
     Когда туманов белизна
     разбавит темень фиолета,
     когда, опухшее от сна,
     на сквозняках продрогнет лето,
     тогда, да, именно тогда,
     предвосхищая волю Божью,
     стояче-вязкая вода
     подёрнется предсмертной дрожью,
     и запылает тёмный бор,
     дремучий, девственный и тесный,
     и, не найдя себе подпор,
     прогнётся низко свод небесный.
     Тогда, да, именно тогда
     предвестьем тьмы и запустенья
     сойдёт на души немота,
     поблекнут листья и растенья.


     Как размягчение ума,
     как рыхлость прежде твёрдых дёсен,
     наступят вскоре летоосень
     и многоснежная зима.


     2. Светопреставление
     По осени туманы окружат
     мерцающей и зыбкою оградой,
     и выльется на голову ушат
     небесной влаги, светло-мутноватой.
     И этот дождь под хриплый вскрик ворон,
     разводы в лужах наобум рисуя,
     омоет тех, кто смертью осквернён,
     кто прожил жизнь нахраписто и всуе.
     Коснётся дождь артезианских вод,
     что хлынут вверх, венчая Кали-Югу [8 - Кали-Юга – в ведийской и индуистской мифологии четвёртая эра в развитии человечества, «тёмный», «грешный» век.],
     а также тех, чьи души наперёд
     причислены к Божественному кругу.


     И запоёт осипшая свирель,
     моря и сушь вздымая и корёжа,
     и всё живое в мрачную купель
     провалится. И мы с тобою тоже.


     О, как Земля опасна и тесна!
     Но я не верю в тьму и умиранье.


     В сладчайший миг зачатия и сна
     возникнет жизнь, неведомая ране.



   СОНЕТ


     Что делать без друзей? К чему тогда пиры
     и жарких слов искусные узоры?
     Расшиты ими наши разговоры,
     как ферязи Ивановой поры.


     Мой стол накрыт, и вымыты полы.
     Я жду друзей. Они приедут скоро,
     чтоб отогреть застуженное горло
     глотком вина из старой пиалы.


     Моей жене, что в юрте рождена,
     та пиала в приданое дана.
     На пиале по кругу письмена:


     «Тогда лишь будет дружба спасена,
     когда в ответ на сказанную ложь
     ты молча пьёшь и снова молча пьёшь».

   1 9 6 6


   НЕЯСНЫЕ ТЕНИ


     В четыре часа или в восемь,
     а может быть, в два пополудни
     затеяла поздняя осень
     постыдные шашни и плутни.
     И впрямь, ни во что не вникая,
     как ум потерявшие люди,
     природа предстала нагая,
     бесстыжая в сраме и блуде.


     Стояла сосна долговязо
     и вдруг завалилась на кровлю.
     Разбилась китайская ваза,
     как брызнула тёмною кровью.
     Шершавое тело дракона
     тотчас превратилось в обломки.
     В углу покосилась икона,
     а я оказался у кромки
     прибоя.


     И волны забвенья
     катились, и, радуясь встрече,
     возникли неясные тени,
     как мира иного предтечи.



   МАГИЯ ЧИСЕЛ


     Что за разгадку таит этот ряд
     чисел, приравненных к Богу?
     Может быть, эллинов древний обряд
     нас просветит понемногу.


     А может быть, Бог – разумнейший Тот,
     с берегов полноводного Нила, —
     «Книгу мёртвых» пред нами слегка развернёт,
     и разверзнется смертных могила.


     К чему ты стремишься, мечтаешь о ком? —
     прогоркла духовная пища.
     От края до края, во весь окоём,
     простёрлись сплошные кладбища.


     Был ты Осирис, а стал как Кащей,
     опять породнился со змеем.
     Мы – чужестранцы и в тайны вещей
     вряд ли проникнуть посмеем.


     Тайна влечёт снегопадом в тиши,
     крутою волною нависла.
     А в беспризорных скитаньях души
     нам в помощь – зловещие числа.


     О, неизменная суть теорем,
     но прав ли пифагореец?
     Семь умножаем на девять, затем
     нули добавляем, как перец…


     И варево это нутро обожжёт…
     День Судный, возможно, приснится.
     Тогда на последний взойдём эшафот
     и встанем под Божью десницу.


     Прими нас, о Господи, и обреки
     на славу и человечность.
     Мы – берега потаённой реки,
     которой название – вечность.



   СОН

   Ю. А. Сенкевичу


     Я был отчасти не в себе,
     стакана три пришлось на брата,
     и ночь провёл на канапе
     времён походов Бонапарта.


     Нелепый и ужасный сон
     меня держал в своей орбите:
     я был убит и отвезён
     в пески, к Великой пирамиде.


     И Солнце-бог, древнейший Ра,
     вонзил меж глаз моих стрекало.
     И мощь небесного костра
     в меня, кипя, перетекала,


     дабы навеки хладный труп
     и дух Вселенной были слиты.
     Я чувствовал дыханье с губ
     меня спасающей Исиды [9 - Исида – в Древнем Египте богиня плодородия, воды и ветра, символ женственности.].


     И Сириус в созвездье Псов,
     пылая явственно и строго,
     откликнулся на робкий зов,
     который вдруг душа исторгла.



   Всё ближе, и ближе, и ближе

   Алевтине Губачёвой


     Всё ближе, и ближе, и ближе
     дыхание мертвенных вод.
     О, где они, церкви Парижа
     с узорчатой медью ворот?!
     И где они, смутные тени,
     отдавшие Божьи дары
     за сладостное паденье
     в бездонные тартарары?
     Под рокот тягучий органа
     и солнечный всплеск витражей
     затихнет сердечная рана
     и кровь заструится живей.
     Я выйду из церкви на площадь,
     сыгравши со смертью вничью.
     И площадь меня прополощет
     и втянет в свою толчею.

   Ф е в р а л ь 2 0 0 2


   СЛОВО ВОИНА ХАНА УЗБЕКА

   Михаилу Синельникову


     Я веру свою не порушу
     и, в собственных мыслях винясь,
     как дождь, изливающий душу,
     не рухну в тяжёлую грязь,
     а сквозь дождевую завесу
     увижу отрадные сны:
     я смело иду по урезу
     кипящей и дикой волны.
     Сверкают чужие доспехи,
     и тонут в пучине враги…


     Добраться б скорее до Мекки,
     а там уж – Аллах, помоги!



   РАДОСТЬ


     Зимнее безоблачье,
     хрусткий снег и лёд.
     И бровей ознобочный,
     крыльевой разлёт.
     Выпал отсвет розовый,
     всё запорошив…
     В этой жизни бросовой,
     слава Богу, жив!

   1 9 7 8


   СТРАХ


     Жив одной не будешь бранью.
     Где бы Слово обрести?
     Не вернуться б в прозябанье,
     в камень только б не врасти!

   1 9 8 7


   ПРИКОСНОВЕНИЕ ВЕЧНОСТИ


     Жизнь хрупка и ненадёжна,
     и проходит как во сне,
     и, как ветхая одёжа,
     расползается на мне.
     Мне уже она не впору.
     Гаснут свечи, кончен бал.
     Я к небесному простору
     приобщился… и пропал.
     И почти забытый Богом,
     потерявший отчий кров,
     растворился ненароком
     среди туч и облаков.
     Силой, властью и богатством
     или чем-нибудь иным
     залатать мне не удастся
     превратившееся в дым.

   2 0 0 0


   ПОХОРОНЫ ДРУГА


     Обвинён был – не в этом дело,
     что облыжно – не в этом суть.
     Кто-то душу изъял из тела,
     бесконечно тебя везут.
     И навечно сковала застылость,
     ты теперь ни на что не глядишь.
     Пустота ли, как сон, навалилась,
     или сам окунулся в тишь?
     Далеко ли ещё до ямы,
     до провала у мраморных плит?
     Почему мы не едем прямо,
     как событие это велит?
     А плутаем у снежных завалов,
     оставаясь в черте городской.
     От старинных застав и вокзалов
     нас поток оттесняет людской.


     Оболочка твоя наносная
     расползётся, как ветошь, – вдруг.
     Вот беда – никогда не узнаем,
     возвратимся ль на этот круг?


     Возвратимся ли в эти толки,
     в пересуды и болтовню?


     Как мгновенья последние долги…
     Подожди! Я тебя догоню!

   1 9 6 7


   ПРЕДВИДЕНИЕ


     Среди поблекших, хмурых стен,
     наверно, умирать придётся,
     где ночь, как кошка, подкрадётся…
     Прыжок – и взят я в вечный плен.


     Как совладать с кошачьей прытью?
     Отпрыгнуть прочь и уцелеть?
     И жить свободно, по наитью.
     Как прежде жил – так жить бы впредь!

   2 0 0 9


   Часы текут обычной чередой…


     Часы текут обычной чередой…
     О, колдовская сила циферблата!
     И я, как все, за роковой чертой
     вдруг окажусь, откуда нет возврата.
     Я в самом деле выбился из сил,
     ослабший воин из могучей рати,
     и чувствую: восставши из могил,
     меня зовут духовные собратья.
     Не выскользнуть из омертвелых рук.
     Мурашки страха пробегут по коже…
     Когда и кем замкнётся жизни круг,
     я не узнаю ни сейчас, ни позже.



   Я рухну на бегу


     Я рухну на бегу,
     заснув самозабвенно.
     Так в детстве спят в стогу,
     лицом зарывшись в сено.


     О, этот вечный сон,
     провал без дна и края.
     Он пуст и невесом,
     меня в себя вбирая.


     Сольюсь я с пустотой
     до полного распада,
     и будет жизнь простой,
     а большего не надо.

   Я н в а р ь 2 0 1 0


   РОЖДЕНИЕ ЦВЕТКА


     Позимком тронутые почки
     остекленели. Тесно им
     в морозом пахнущих сорочках,
     в ледовых люльках. Поясним,
     откуда эти рецидивы
     зимы, что лезет на рожон,
     когда с весной вопрос решён.
     Но вот случилось это диво:
     апрель от места отрешён.


     Собрался, видимо, Совет
     бюрократических кикимор —
     природы пакостный послед.
     Капелью певший зыбкий свет
     похолодел и словно вымер.
     От этих злых метаморфоз
     вдруг смрадный дух ударил в нос.


     Скудельный день протянет ноги.
     Его ночные холода
     погрузят впопыхах на дроги
     и увезут невесть куда.


     Зима затормозила соки,
     и почки здесь кусками льда
     висят. Но в сердцевине почек
     хранится клейкое гнездо.
     Оно как раз и будет то,
     что воплотится в листный очерк.

   1 9 7 4


   МЛАДЕНЧЕСТВО


     Ребёнком, надувая щёки,
     со всей природою на ты,
     я простирал свои ручонки
     туда, где свет из узкой щёлки,
     клубясь, касался темноты.


     Не знал я доброго и злого,
     не знал, где люди, где дома.
     А на моих ладошках снова
     перемещались свет и тьма.


     И я смеялся, я смеялся,
     ещё не ведая беды.
     А свет тревожно изменялся
     до невозможной темноты.


     И в тот момент, когда потухла
     полоска белого огня,
     протестом света, горем духа
     плач раздирал всего меня.

   1 9 7 9


   АВТОЭПИТАФИЯ


     Теперь меня на свете нет.
     Во мрак сошедши чёрный,
     я возродился как поэт
     и умер как учёный.
     Не отличаясь прямотой,
     я не петлял, как заяц.
     И прожил жизнь не как святой,
     но и не как мерзавец.



   Мне б жить вчера и быть восточным ханом

   Мурату Ауэзову


     Мне б жить вчера и быть восточным ханом,
     сидеть в шатре, брать женщин, пить кумыс.
     И медленно, как ветер над барханом,
     песок времён передвигала б мысль.

   1 9 6 4


   ПРОЩАЛЬНЫЕ СЛОВА


     1
     До горизонта себя оголив,
     надрывна шумящая ширь океана.
     Окаянная жизнь, и гребцы окаянны,
     и утлая лодка нарвётся на риф.


     Что нас бережёт? Сумасшедший наив,
     и вера нелепая в мощь истукана,
     и Библии святость, и мудрость Корана,
     а может быть, щедрость отеческих нив?


     Себя почему ты не смог уберечь,
     плывя к горизонту, живя по наитью?
     Ты голову сам же подставил под меч.


     Навсегда пресеклась совершенная речь…
     Для заблудших ты был ариадниной нитью,
     для живущих мечтою – одним из предтеч.


     2
     Оцепенела вокруг тишина,
     Зарубцевалась, как рваная рана.
     Почему ты ушёл неоправданно рано?
     Между царством живых и усопших – стена.
     Блаженная смерть – неразгаданный миф,
     это дверь в обновлённое Богом пространство,
     там елей состраданья, и мёд постоянства,
     и вечного мира прилив и отлив
     смывает приметы земного тиранства,
     взаимной любовью рабов одарив.



   ПАМЯТИ ДЭНА ФЛАВИНА, АМЕРИКАНСКОГО ХУДОЖНИКА


     Среди белесых стен
     Дэном Флавином
     был зажжён
     свет истины
     прежде
     зашоренной
     хламом
     повседневной жизни.

   2 0 0 7


   Я чувствую себя водой в реке

   Владимиру Соколову, другу-философу


     Я чувствую себя водой в реке,
     как уходящий в вечность Леонардо.
     Что жизнь моя? Она – в черновике.
     Кто перепишет набело? Не надо
     мне чуда ждать. Смиряюсь с тем, что есть.
     Того, что есть, – отпущено сверх меры.
     Я мир услышал как Благую Весть,
     О, дай мне, Господи, терпения и веры!




   МЕДИТАТИВНЫЕ ИМПУЛЬСЫ


   ПРИОБЩЕНИЕ К КРИШНЕ


     Вы, закосневшие в злобе и вере,
     в безверье и спеси,
     услышьте напевы простецкой свирели
     из мелколесья.


     Оглохли вы, что ли, от боли,
     от страха и скуки?
     В этих напевах земное раздолье
     и звёздные звуки.


     Вы в музыке грузной поднаторели,
     угробили праздник.
     Беспечно играет на тонкой свирели
     мальчишка-проказник.
     Пастух, или Бог, или просто прохожий —
     а всё-таки диво!
     Не злобой, – ознобом струится по коже
     мотив за мотивом.
     Это мелодия льётся и льётся,
     не оборвётся…


     На солнцепёке, рядом с колодцем
     громче зайдётся.

   В р и н д а в а н, И н д и я, 1 9 8 7


   БАЛЛАДА О СВЯТОМ ПОХОДЫКЕ
   По индийским мотивам

   Леониду Воронину


     По разбухшим от ветра пескам
     он идёт, исступлённо вещая,
     свои силы вконец истощая;
     струйки пота текут по вискам.


     По барханам скользяще-крутым
     он идёт, пропылённый и потный,
     словно ветер, от века свободный,
     словно в небо струящийся дым.


     Он по углям пройдёт босиком.
     Что ему огневые откосы,
     где по ступицу вязнут колёса
     и глаза засыпает песком!..


     А за ним, но чуть-чуть стороной
     лошадь тащит с трудом колымагу,
     распивают там пьяную брагу
     музыкантишка с девкой срамной.


     Так и едут они день за днём
     вслед за этим святым походыкой
     по пустыне, безлюдной и дикой,
     полыхающей рыжим огнём.


     Доберутся они как-нибудь
     до забытого богом жилища,
     где в тандуре [10 - Тандур – глиняная печь для выпечки хлеба и приготовления мяса.] готовится пища
     и где можно прилечь и вздремнуть.


     Пусть и временный, всё-таки кров —
     это тропка к далёкому дому.
     Обитатели ветхих шатров
     не откажут в приюте святому.


     И постелют потёртый ковёр,
     но на нём не поблекли узоры:
     это в страсти столкнулись озёра
     и лавины заснеженных гор.


     Но как только удушливый жар
     под рассветной звездой охладится,
     зазвучит, пробуждаясь, ситар
     и тотчас протрезвеет девица.


     И тогда полоумный святой,
     истощённый, седой и лохматый,
     запоёт стародавние мантры [11 - Мантра – в индийской традиции священное изречение, в более широком смысле – магическое заклинание.],
     причащая себя высотой.


     И послышится тут же, как стон,
     как напев приглушённый из чащи,
     голосок, ручеёчек журчащий, —
     это девка поёт в унисон.


     Это дева поёт, словно тьма
     оживает, светясь и мерцая.
     Это зрелище ада и рая,
     от которого сходят с ума,


     от которого в горле комок,
     как при первом любовном свиданье.
     Что держалось под спудом и в тайне,
     приоткрыл на мгновение Бог.


     А назавтра, лишившись угла,
     она снова взахлёб захохочет
     и поедет туда, где из ночи
     вырастает белесая мгла,
     где при свете взошедшей зари
     заклинает святой неустанно:
     всё, что было и есть, – пузыри
     на безбрежной груди океана.


     Он, заветов прадедовских страж,
     постигает великое чудо:
     всё земное – скользящий мираж,
     и пришло неизвестно откуда.

   А п р е л ь 2 0 0 4


   По лунному лучу, как по канату

   Елене Блаватской


     По лунному лучу, как по канату,
     ходила ты, раскачиваясь. Вниз
     смотреть боялась. Над тобой навис
     безмерный Космос, как бумага, мятый.
     Исподтишка из-за земных кулис
     я наблюдал за звёздной эскападой.
     В сравненье с тьмой ты представлялась из
     папье-маше – ожившая монада…


     Когда-нибудь и ты получишь приз
     от Всеблагого – ощущенье ада!



   БАЛАДА О ГОСТИНИЦЕ «КАСЛ» [12 - От Castle – замок (англ.).] И О НАС С ТОБОЙ

   Велте Кривмане


     Тяжёл и смраден дух
     людского океана.
     Затягивает вниз
     застойная вода.
     Уехать бы туда,
     где, солнцем осиянна,
     восстала из земли
     высокая гряда.
     У горного хребта,
     над гималайской кручей
     гостиница стоит
     уже немалый срок.
     Я здесь опять с тобой
     и, с детства невезучий,
     все горести свои
     собрал и превозмог.
     Гостиница парит
     над пропастью, как будто
     её перенесли
     с земли на облака.
     А издали она —
     ларец из перламутра
     и в солнечных лучах
     воздушна и легка.
     Гостиница тиха,
     как за закрытой дверью.
     Здесь паузы царят
     и не скрипит кровать.
     Гостиница полна
     любви и суеверья,
     и я не знаю, что
     ещё о ней сказать.
     Ах да! Здесь по утрам
     не видно постояльцев,
     а если они есть,
     лежат на самом дне.
     И на руках моих
     уже не хватит пальцев,
     чтоб сосчитать все дни
     с тобой наедине.
     Меж небом и землёй
     мы радужные звенья.
     Но, кроме нас самих,
     кому мы здесь нужны?
     По комнатам пустым
     влачится привиденье —
     несчастная душа
     загубленной княжны.
     Когда-то – ох давно! —
     быть может, на рассвете
     её любимый здесь
     лишился головы.
     Она ушла за ним…
     И разве страсти эти
     не более чем гул
     разнузданной молвы?!
     И разве мы с тобой,
     повенчанные ветром,
     два мотылька в ночи,
     что бьются о стекло?
     И я себе кажусь
     заносчивым и вредным,
     а время для чудес,
     наверно, истекло.

   Г и м а л а й с к а я д о л и н а К у л л у,
   И н д и я, о к т я б р ь 2 0 0 3


   МЕДИТАЦИЯ НА ТЕМУ «КАМАСУТРЫ»


     И нежно-матовый туман,
     наполненный теплом и лаской,
     стал для меня душевной встряской:
     увидел я свеченье пран [13 - Прана – в классической индийской философии обозначение жизни во всех её земных проявлениях. Человек, воспринявший прану, познаёт все силы Вселенной – духовные и физические.]
     живых существ. Из хмари вязкой
     раскрылся лотосом Бутан.



   МАЙЯ [14 - Иллюзия, скрывающая от человека истинную реальность, как трактует одна из школ индийской философии.]

   Елене Павловской


     Вокруг вольготно птицам и зверью
     любой породы и различной масти.
     Исторгнув семя в юную зарю,
     стихает ветер – силы нет для страсти.


     Мир предстаёт то грузный, то сквозной,
     то вдруг бесплотный, словно невидимка.
     Сгущает воздух пепельная дымка,
     облагородив перламутром зной.


     Мне кажется, что я впадаю в бред.
     Мои движенья грубы и корявы.
     Лимонно-мутный, как потоки лавы,
     перед глазами пенится рассвет.
     А к вечеру разлившийся туман
     смывает краски и стирает тени.
     О, неужели эта жизнь – обман,
     иллюзия, морока, наважденье?
     Вдали я слышу приглушённый вой,
     то ли звериный, то ли человечий.
     И звёзды, словно огненные печи,
     пылают, вознесясь над головой.

   М а х а в а л и п у р а м, И н д и я


   РИШИКЕШ


     Мы стоим, где причалены лодки
     и где вклинилась в реку коса.
     Этот миг мимолётно-короткий,
     словно пыль, что туманит глаза.


     Для меня приготовлены вёсла
     и отвязана лодка уже.
     Почему я, меняя ремёсла,
     ничего не нашёл по душе?


     И зачем мы с тобою застряли
     в этой богом забытой дыре?
     Чья-то тень промелькнула в астрале,
     испарившись, как снег в октябре.


     Всё, что будет, смиренно приемлю.
     Но куда мне отсюда грести?
     Высыпается струйкой на землю
     моя жизнь, как песок из горсти.

   И н д и я, 8 а п р е л я 2 0 0 7


   РАЗМЫШЛЕНИЯ У ВОРОТ РЕЗИДЕНЦИИ ДАЛАЙ-ЛАМЫ В ДХАРМАСАЛЕ


     Себя в себе самом легко уничтожая,
     зачем мне фимиам и приторный елей?
     Блаженны будут те, кому страна чужая
     земли своих отцов желанней и теплей.
     С ума бы не сойти, а, ставши вольной птицей,
     себе бы подчинить всё небо целиком.
     Благословенны те, кто вдоволь смог напиться
     бесстрастным, неродным, колючим языком.


     Обычаи свои забыв до безобразья,
     иду, куда ведёт беспутная стезя,
     иду как чумовой, ища в пустейшей фразе
     какой-то тайный смысл, который знать нельзя.
     И дни, как сухари, в одно мгновенье схрумкав,
     пью золотистый чай из чашки голубой.


     Везучи будут те, кто в хоре недоумков
     свой голос сохранят, останутся собой.

   И н д и я, 1 9 9 9


   НАНДИ У ХРАМА ШИВЫ


     Стёсанный временем
     каменный бык
     притулился у храма.


     Он словно валун у реки —
     истаяла форма.


     Я
     наклонившись
     услышал:
     дышит
     жарко и мерно
     тысячелетний неумирающий бык.

   Н а г г а р, И н д и я, м а р т 2 0 0 6


   НИРВАНА

   А. С. Спиваковской


     Ты ни там и ни здесь,
     ты, наверно, нигде, —
     и любовь разошлась
     как круги по воде.
     Даже ветер притих.
     Абсолютная тишь.
     Ты – никто и ничто,
     ниоткуда глядишь.
     Никакие к тебе
     не подходят слова.
     Это с бездны надзвёздной
     снялись покрова,
     это свет угасает,
     но тьмы не видать.
     Это счастье моё
     и моя благодать.

   М а н а л и, И н д и я, 6 м а я 2 0 0 4


   МЕДИТАЦИЯ НА БУДДИЙСКУЮ ТЕМУ ПУСТОТЫ

   Велте К.


     Часы остановились в этом доме,
     и тишина – как ночь на ипподроме.
     Налётный вихрь сгустившегося мрака
     свет промокнул, как влажная бумага,
     задев тебя стремительно и властно.
     Ты ж вся была как облако соблазна.
     И стала вдруг, как небеса, бездонна,
     смахнув с себя подобие хитона.


     Слегка рукою прикрывая чресла,
     стояла рядом и затем исчезла.



   ПРЕОДОЛЕНИЕ ПОМРАЧЕНИЙ СОЗНАНИЯ, ИЛИ ОБРЕТЕНИЕ ДУХОВНЫХ ОЧЕЙ


     Меня к себе влекут цвета: зелёный, синий, красный…
     Их оглушила немота в тиши благообразной.


     Они затравленно молчат, как в рот воды набрали,
     и так похожи на волчат, что пленниками стали.
     Они глядят глаза в глаза, – я вижу их воочию.
     Как их опять вернуть в леса, в родную стаю волчью?


     Я знаю колдовской секрет и голос им открою:
     зайдётся криком красный цвет, в лицо мне брызнув кровью.


     И я скажу и не совру, что, став бесстрастно-чёрствым,
     на жизнь смотрю, как на игру, занявшись чудотворством,
     а прежде был настолько глуп, что, зло в себе карая,
     поверил в гром небесных труб и приобщенье к раю,
     поверил в то, что гнёт тоски преодолею делом…


     Вдруг молчаливо, как пески, цвета сомкнутся в белом,
     а я, ослепнув на свету внезапно и надолго,
     в себе открою Пустоту как дивный образ Бога.

   1 9 9 8


   ДИАЛОГ ГУРУ И ЧЕЛА В ЭПОХУ КАЛИ-ЮГИ [15 - Чела – ученик, воспитанник гуру (индуизм).]


     Ч е л а. Как реку, меня не надо,
     стремглав, поворачивать вспять.
     Как жить с ощущением ада —
     любить и всё время лгать?


     Г у р у. Ты всякую ложь во спасенье
     гони, сокрушаясь, прочь.
     Ты сам, как вода в бассейне,
     меняешься через ночь.


     Ч е л а. Я лгу, чтобы стало проще
     в общении и любви
     и чтобы запели в роще
     уснувшие соловьи.


     Г у р у. О Господи, разве в этом
     мудрость и воля Твоя?
     В мире людей отпетом
     услышишь ли соловья?


     Усохли зелёные кроны
     и вымер обильный край.
     Вороны и вороны,
     и неумолчный грай.

   1999


   ОМ


     Как я люблю сидеть у водопада,
     совсем один – и никого вокруг,
     пока воды гремящая громада
     не истончится в первозданный звук.