Лариса Ворошилова
Женька и миллион забот

   Оно не то, чтобы конечно,
   но случись такое дело,
   и вот тебе, пожалуйста.

Глава 1, в которой ничего не подозревающая Женька собирается в отпуск

   Работником среднего звена является послушник, прошедший обучение, подготовку и стажировку под патронажем наставника из числа работников среднего звена и освидетельствованный экспертизой Выездной Комиссии Верховной Канцелярии по делам ментализации. (Кодекс Порядка, Статья 2, § I)

   Боялся он, страсть как боялся. Коленки тряслись, в животе крутило. Нагорит ему сегодня, как пить дать нагорит. Кирюшка в этом нисколько не сомневался, если уж Сам вызвал… После таких «вызовов» ряды работников среднего звена – как они именовались по всем номенклатурным спискам Верховной Канцелярии – кого-нибудь недосчитывали. Совсем еще недавно на его, Кирюшиной памяти, бесследно исчез Савелий. Просто был ангел, и нет его. То ли сослали. То ли распылили. Иной раз и не знаешь, что лучше – совсем исчезнуть или мотать срок домовым в местах «с повышенным уровнем энергозабора». Что это за места такие, Кирюшка хорошо себе представлял – не куда-нибудь в приятное местечко, за печку к бабушке, или городскую квартиру со всеми удобствами, а в какой-нибудь сиротский приют, в глубинке, или дом престарелых, или интернат для инвалидов. Где крыша течет, полы проваливаются, стены штукатурной паршой осыпаются, тараканы бегают прямо по тарелкам, а крысы до того разъелись на казенных харчах, что морды у них толще задов кошачьих.
   И ведь что, собственно, такого Савелий натворил? Да ничего. Просто Кодекс Порядка как следует прочитать не удосужился. И наверняка же потом оправдывался: мол, знать не знал, ведать не ведал… ан нет! Незнание Кодекса не освобождает от ответственности. Вот и сослали. Или распылили. Такой участи Кирюшка для себя не хотел.
   Он стоял посреди темного помещения – если эту пустоту вообще можно было назвать помещением, и невольно ежился от предчувствия грядущих неприятностей.
   Хозяин появился сразу. Не постепенно формируясь из ничего, а как бы в одно мгновение переместившись откуда-то из далека сразу сюда. И его… тело… а это иначе никак больше и назвать было нельзя, соприкоснулось с Кирюшкиным, горяче-колющей волной пронизав от мохнатых пяточек, до самой макушки. Ангел со страхом втянул головенку в плечи и закрыл глаза. Авось пронесет!
   Не пронесло.
   – Итак? Чем можешь похвастаться?
   Кирюша замотал головой, не открывая глаз. Страшно было до одури. Коленки затряслись крупной дрожью. Хотелось пасть на четвереньки и забиться куда-нибудь в угол… если бы это еще помогло.
   – Чего головой трясешь? Рассказывай!
   Голос был бесплотен, как и сам хозяин, явившийся устроить выволочку нерадивому работнику. Но внушал настоящий ужас.
   – Ничего у меня не получается! – неожиданно для себя выдавил Кирюшка, невольно поддаваясь панике. – Я стараюсь, стараюсь… а все мои труды насмарку!
   – Это почему же насмарку? – голос звучал спокойно, но легче от этого не становилось. – Тебе вверена одна… одна? – проконсультировался у кого-то хозяин, – одна живая единица. Молода, симпатична, талантлива, умница… умница? – в голосе прорезались нотки сомнения. – Нет? Ну, скажем, не полная… дура, чего же тебе еще? Ты с ней уже год как мучаешься, из-за тебя всю канцелярию на уши поставили. То тебе одно не так, то другое. Когда дело сделаешь?
   – Я не виноват! – запищал Кирюшка, точно его уже приговорили и вот-вот станут производить изъятие энергоформирующего материала. – Она сама мне мешает! Я ее в одну сторону толкаю, а она в другую тянет. А у нее аура – ого какая аура! И сила у нее…
   – Про ауру можешь не говорить, про силу тоже, – властно перебил хозяин. – Запомни, у тебя всего две недели. Если не справишься, разжалую в домовые. Понял?
   – Понял, – тяжело вздохнул Кирюшка.
   – Чего вздыхаешь? – казалось, голос слегка смягчился.
   – Да это я так, от расстройства, – обнаглев от отчаяния, пискнул ангел.
   – Расстраиваться будешь через две недели, если работу не выполнишь. Впрочем, я тебя тогда сам расстрою до невозможности. И запомни: делай, что хочешь, но только чтобы через две недели она у тебя счастливая была и при деле! Понятно?
   Кирюшка открыл было рот, собираясь сказать, что, мол, две недели – не срок, он уж вот год с ней мается, а толку – чуть да маленько. Но Хозяин и слушать не стал.
   – А теперь пошел вон.
   И дунул. Кирюшку вымело из пустоты, точно пылинку. Он смачно шмякнулся на пол прямо посреди гомонящей толпы. Дикий женский визг резанул по ушам. Ангел метнулся между ног, ища хоть какую-нибудь дырочку. Кто-то заполошно вскочил на стул, мимо пролетел и шлепнулся на пол кусочек сыра.
   – Бей ее! Бей! – голос гудел над головой, точно полковая труба. Что-то тяжелое хлопнуло за спиной. Кирюшка прибавил ходу. А вот и спасительная дырка. Он шмыгнул в нее, едва не застряв. Хлоп! Жесткая подошва туфли все-таки успела весьма чувствительно приложить по пушистому заду, одновременно проталкивая его внутрь.
   Фух! Слава Богу! Спасся! Кирюшка в изнеможении свалился в узком проеме, переводя дыхание. С этими проклятыми переходами всегда так. Становишься не просто видимым, но еще и уязвимым.
   – Упустили, – разочарованно констатировал чей-то тенорок. – Эх вы, мазилы!
   Ничего себе – мазилы! Кирюшка с досады потер круглый огузок, по которому пришелся весомый удар.
   – Тебе бы так по жопе, – недовольно проворчал ангел-хранитель.
   Люди в комнате явно готовились праздновать. Есть что, с тоской подумал Кирюшка. Вот если только завтра его патронируемая отправится в Москву, то фиг он сможет уже ей помешать.
   Хозяин дал ему две недели. Да какие там две недели? Нет у него их. Нет! Действовать надо прямо сейчас, немедленно, иначе – труба… вернее на всю жизнь поселишься за трубой. А еще, глядишь, и домик ему выделят – не ахти какой, постарее, да помшистее, да еще, не дай бог, со старыми домовыми… или остаточным энергетическим фоном… вот уж тогда точно Кирюшка намается по самые мохнатые уши.
   В голове сам собой стал складываться план действий. Нахрапом такое дело не возьмешь, это Кирьян уже понял. Тут нужна военная стратегия, хитрая, как Кутузовская в войне 1812-го года. Во-первых, не дать подопечной смыться. Это-то как раз особых вопросов не вызывало. Устроить можно. Во-вторых, лишить ее уютного местечка в рекламной фирме. Это тоже не проблема. В-третьих, найти ей такое занятие, которое бы соответствовало ее таланту… хм, вот это уже посложней. Кирюшка задумался, машинально почесывая ушко. И, в-четвертых, самое сложное, обеспечить личное счастье для отдельно взятого индивидуума. Тут поневоле призадумаешься. И все же, черт побери, ангел он или нет? У других восхождение начиналось с разряда домовых. Случайно появляясь на свет, слабыми, жалкими комочками энергии, они годами, а то и десятилетиями жили в лесах, в чащобах, укрывались по подвалам, питаясь эманациями, что называется «низкоментальных» существ – ну, жаб, там, разных, ящериц. Да, такое существование раем никак не назовешь. Да уж какой тут рай! Ад настоящий! Кирюшку аж передернуло при одной только мысли о тех грязных и низких эманациях, которыми этим бедолагам приходится питаться. А куда деваться? Жить-то хочется! Вот потому они потом так медленно и развиваются. Год за годом, столетие за столетием. И уж развившись до определенного уровня ментальности, становятся кто домовым, кто лешим, кто кикиморой, и уж потом, гораздо позже – ангелом-хранителем. И мечта каждого такого ангела стать эгрегором высшего порядка. Чтобы тебе и почет и уважение. У них и власти побольше, и опекаемых не десяток, и даже не сотня, а тысячи, а то и десятки тысяч. А уж попасть в Боги… Это тебе… это тебе просто как джек-пот… а ведь случалось, дослуживались…
   Впрочем, дело-то ведь не в почете и уважении. Это – дело десятое. Главное – чем ты сильней, тем больший объем энергетического эквивалента можешь переработать. Масштаб другой. Правда, и ответственности больше, но зато уж, став высшим эгрегором, можешь развернуться от всей души. Твори себе – ни тебе начальства, ни тебе проверок, ни…
   Кирюшка встряхнулся:
   – А, гори все синим пламенем, – он плюнул на ладошки и с азартом растер. – Делай, что хочешь? Ну, так я тебе вот что скажу: она у меня не то, что через две недели, она у меня через три дня будет счастливая до невозможности, не будь я ангелом-хранителем! И плевать мне на правила! Теперь я – сам себе правила!
//-- * * * --//
   В редакции рекламной компании царила оживленная суматоха. Накрывал столы, сдвинутые вместе в самом центре маленького, полуподвального помещения. Обычно здесь сидело всего четыре человека, а сейчас собралась целая орава. Кто-то перетаскивал с места на место стулья. Девчата нарезали всякие вкусности, еще пятнадцать минут назад принесенные из магазина, расположенного через дорогу. И всем естественно не терпелось поскорее сесть за стол, выпить и закусить.
   Повод был, даже целых три. Во-первых, День Первомая, который с советских времен еще никто не отменял. Как ни крути, а народ праздники любит, уважает и обязательно справляет независимо от средств, возможности и занятости. Во-вторых, вся контора «сидела на коробках», собираясь перебраться в более просторное помещение, можно даже сказать «офис» в самом центре города в одном из престижных деловых зданий. Уж это обязательно надо было отметить. В третьих, близилось лето, а лето у нас, как известно, один сплошной праздник. И, в-четвертых, Евгения Костырина, художник-дизайнер, собиралась в отпуск, да не просто в отпуск, а в Америку. С Америкой история была такая: одна бывшая русская дама, вышедшая замуж за американца, познакомилась с тамошней дамой, незамужней, и запудрила той мозги насчет того, как в России хорошо и здорово, а та возьми, да отправься в эту самую Россию слегка развлечься, а поскольку… ай, да что это я? Потом расскажу.
   Худощавая, черноволосая Женька развернулась и чуть было не столкнулась с Татьянкой, которая, водрузив на пышный бюст огромное блюдо с тяжелым тортом, величественно, точно линкор, проплывала мимо. Женька поднырнула под блюдо и облегченно вздохнула, почувствовав, что опасность миновала.
   Телефон зазвонил как всегда – некстати. Кто-то тут же отреагировал.
   – Женечка, это тебя!
   Женька с трудом протиснулась между шкафом и столом, рискуя снести тарелку с нарезанной тонкими ломтиками колбасы. И только собралась походя слямзить один из них, как получила нагоняй от бдительной Верочки:
   – Ну, ты, виновница, а ну-ка руки прочь…
   – Ой-ой-ой, какие мы строгие!
   – Женька, ну ты идешь? Человек же ждет! – кричала Валентина с другой половины комнаты, призывно потрясая телефонной трубкой над головой.
   – Женечка, у тебя что, кавалер завелся, да? – поинтересовалась любопытная Раиса, чей острый носик то и дело совался в чужие дела. Она раскладывала домашние огурчики по тарелкам – такие крохотные, аппетитно-зеленые, с нежными пупырышками, что если бы даже у нее никаких других достоинств и не имелось, за одни эти огурчики Раиску стоило терпеть в коллективе, но, конечно же, достоинства у нее имелись… ну, это как-нибудь в другой истории, ладно?
   – Голос женский, – тут же объявила Валентина во всеуслышание, снижая интерес к неведомому абоненту сразу до точки замерзания.
   Наконец, Женька протолкалась к телефону. Еще три месяца назад ослепительно белый аппарат, а теперь грязный, потертый и серый, красовался на старой тумбочке с зеркалом. Пользовались им все сотрудники компании – если маленькую фирму с общим штатом в пятнадцать человек вообще можно назвать компанией – безбожно часто и много. И сколько бы Палыч, как между собой называли начальника за глаза, ни шипел на них, женский коллектив умудрялся игнорировать все его стремления прекратить подобное безобразие. Подобные попытки однозначно рассматривались, как покушение на свободу слова.
   Женька машинально глянула на свое слегка кривоватое отражение в зеркале, поправила челку, приложила липкую трубку к уху – кто-то успел цапнуть ее сладкими руками – и рассеянно произнесла:
   – Слушаю!
   – Ой, Женечка, привет! – раздался на другом конце голос подруги ее детства, Ниночки Фелюжной, в ближайшем будущем Хлопковой. – Миленькая, как хорошо, что я тебя застала, ну ты просто не представляешь! Я тут туфли выбираю…
   – Погоди, погоди, – перебила ее Женька, снова заглядывая в зеркало и, послюнявив палец, закрутила выбившуюся прядку над левым ухом. – Ты откуда звонишь?
   – Из магазина, конечно, мне тут целую гору туфлей принесли. Я понимаю, понимаю, тебе сейчас некогда, уже, небось, столы накрываете, все-таки последний день перед отпуском, – затарахтела она в трубку, не давая Женьке опомниться. – Но мне твой совет нужен, ну прямо позарез… Понимаешь, туфельки – просто прелесть, острый носок, высокий каблучок, не очень широкий, но и не совсем тоненький…
   – Рюмочкой, что ли? – тут же встрепенулось Женька, немедленно присаживаясь на тумбочку и ненароком приминая под собой невесть как оказавшуюся здесь булку в полиэтиленовом пакете.
   – Что рюмочкой? – сразу же полюбопытствовала шустрая Татьянка, оказавшаяся рядом. Она не без труда выдернула из-под Женьки помятую булку с маком. – Что рюмочкой?
   – Каблуки, – одними губами проартикулировала Женька. – Туфли к платью подбирает.
   – Сейчас никто на рюмочках не носит, не модно, – проходя мимо, вставила Раиса. – На шпильках лучше…
   – Конечно, ноги ломать по нашим российским колдобинам, – тут же парировала Татьянка.
   – Зато они с длинными носами, – вставила Женька.
   – Это что, вот эти современные, длинноносые Буратино? – ужаснулась Татьяна, картинно хватаясь за грудь. – Фуй, уродство! Вот скажи же, уродство! – апеллировала она ко всем сразу и ни к кому в отдельности: – Ну, хочется тебе повыпендриваться – надень лыжи и пройдись по улице. Гораздо больше эффекта будет.
   – …носок узкий, вроде как итальянские, тут даже лейбл какой-то есть… погоди-ка, сейчас прочитаю… ой, да ладно… они такие все белые-белые, а впереди… – продолжала тарахтеть Ниночка на том конце провода.
   – А колодка устойчивая? Ты их как следует примерила?
   – Ой, Женечка, колодка просто прелесть! Я в них влезла, теперь вот даже вылезать не хочется. Геночка говорит…
   – Твой Геночка ни черта не смыслит в обуви, – безапелляционно заявила Женька.
   – Почему же это он ничего не смыслит? – тут же оскорбилась Ниночка.
   – Потому что, кроме самих модельеров, ни один мужик ни черта в этом не смыслит, – весьма резонно заметила Женька не допускающим возражения тоном. – Они на тебе? Потопай ногами! Потопала? Не слышу… ага, вот так-то лучше… Что? Что продавец говорит? Что ты топотишь, как стадо мамонтов? А ты его спроси, ему туда нашу Валентину не прислать? Она одна ему заменит не то, что стадо мамонтов – всю мезозойскую эру [1 - Тут, конечно, Женька наврала круто! Но мы ее винить не будем. Откуда у нее быть глубоким познаниям в истории, если в школе она ее не учила и постоянно прогуливала, а представление о биологии у неё сводилось к одному непреложному закону: всё, что бегает, прыгает, плавает и летает обязано плодиться и размножаться. На этом ее знания заканчивались.]! – Женька подождала, когда Ниночка осадит наглого продавца. – Теперь пройдись. Пятка не съезжает?
   – Татьянка, где булка с маком? – кричала с другого конца комнаты Верочка.
   Татьянка размахнулась и зашвырнула булку вместе с пакетом в самую гущу толчеи.
   – Отлично, а теперь повернись. Как это куда повернись? Вокруг себя повернись, балда! – продолжала командовать Женька. – Подойди к зеркалу, посмотри общий вид. Ты в платье? В каком? В том, лиловом? С глубоким декольте? А поверх платья что? – Женька шепотом выругалась, прикрыв мембрану ладонью, закатила глаза, потрясла головой, и только после этого вернулась к разговору: – Оно же тебе совсем не идет! А где твое оранжевое, в разводах? Что? Не влазишь? Растолстела? Мороженого с тортами меньше трескать надо…
   – ???
   – …да-да, вот-вот… Ладно, возьмусь я за тебя, ты у меня быстро дойдешь до состояния сухофрукта.
   – Да кому это надо? – возмутилась Татьяна. Она на правах подруги стояла рядом и прислушивалась к каждому слову. – Пусть ест, что хочет и толстеет, как вздумается. А эти мужики совсем озверели. Насмотрелись всяких шоу от Кутюрье, там же, на этих подиумах одни воблы дефилируют – суповой набор на выезде, – Татьянка презрительно хмыкнула, – так что нормальные бабы уже и не котируются. Всем одних вобл подавай. Тоже еще, любители пива.
   – Между прочим, – вставил со знанием дела Жорик, на минуту оторвавшись от игры, – в Европе уже в модели только фитнесисток берут. У них бампера знаете какие! – в его голосе слышалось неподдельное восхищение. – Моника Брандт да Сюзи Карри круче всех. Я вот в интернете один сайтик наковырял…
   – Слушай, ты, специалист по ковыряниям, не нарывайся, а то останешься без сладкого, – тут же остудила его пыл Татьянка, которой очень не понравилось, что какой-то там Жорик вот так, за здорово живешь, перебивает ее умные мысли. К тому же она терпеть не могла женщин, которые занимались каким-либо видом спорта. Она считала это занятие глупым, бессмысленным и… как бы это получше выразиться – попахивающим мужским шовинизмом. А мужской шовинизм Татьянка не переносила ни в каком виде, даже если это было простое замечание в маршрутке: «Девушка, закройте за собой дверь!» – Так вот… я чо хотела сказать-то? А! О! Вон, Сущевская, подала объявление в газету, мол, хочу познакомиться и всякое такое. Ну, встретились, ну, поговорили. Так ты представь, он ей заявляет: мол, тебе, барышня, не то, что на такси, на трамвае ездить нельзя. А еще лучше за этим трамваем бегать туда-обратно по всему городу, пока весь жир не стрясешь.
   Женька замахала рукой: не до того, мол. Но Татьянка не отставала:
   – Допохудалась у меня одна. Помнишь Шурку? Ну, маленькая такая… страшненькая… ой! Да знакомила я тебя с ней! На новый год… крашеная брюнетка… да платье на ней еще было такое, голубое, в искру, – Татьянку передернуло, – жуть! Так вот, ейный жених прямо в день свадьбы сбежал и даже записки не оставил.
   – Платье подбери, до колен подбери, – тем временем командовала Женька, деловито слушая подругу и кивая в такт словам: да, мол, жалко бабу, столько стараний, и все коту под хвост. – Та-ак! Мне кажется, нормально. Бери, – Женька снова зажала микрофон ладонью. – У Ниночки жених – что надо, не чета другим, такой не бросит, – со знанием дела заверила Женька. – Он ее любит. Хороший парень.
   – Все они хороши, пока спят носом к стенке, – констатировала Татьяна. Она считалась крупным специалистом по мужчинам вообще, и по свадьбам в частности. Успешно разведясь четыре раза за последние шесть лет, Татьяна выдала замуж уже не один десяток подруг, и в ее планах Женька давно фигурировала на первом месте, но пока безуспешно. – Сейчас мужика содержать вообще нерентабельно, – хмыкнула она презрительно. – Одни убытки, – она принялась загибать пальцы: – Вот смотри: жрет, как мастодонт. Храпит, как старый мерин. Налево гуляет, как заправский кобель. Да еще и воняет от него, как от козла.
   По всем описаниям получался настоящий зверинец. Любой зоопарк обзавидовался бы! Женька продолжала кивать. Ну да, Татьянка искренне считала себя передовой женщиной – ни один мужчина не задерживался в ее квартире дольше полугода, да и то, если бедолаге сильно повезет.
   – Это точно, – вставила Валентина, на секунду оторвавшись от сыра, который тонкими ломтиками раскладывала на тарелке. – Я вот что тебе скажу, Татьяна, не торопись опять замуж. Ты их четыре поменяла, и что? Хоть какой толк-то в этом есть? Все, как один – бестолковые! Вот мой, вроде как начальник цеха, ответственный человек, образование высшее, инженер, а ровно дите малое… нет, ты вот представь. Им на завод из техникума…
   – Из колледжа, – перебила ее со знанием дела Татьянка. – Это теперь так называется.
   – Ну да… из колледжа прислали группу студентов, это вот, перед новым годом случилось, сама помнишь, снегу тогда навалило – жуть… ну, на крыше цеха целый сугроб. Мой пошел к главному инженеру, говорит: мол, выдели человека снег убрать с крыши. Неделю надоедал. Ну, тот не поскупился, выделил студента, а какой он там, к черту, студент, пацану лет пятнадцать. Ну, представь, дали ему лопату в руки и загнали на крышу. А там ограждения нет, да еще крыша покатая, скользко. Мой проходит мимо и видит, как пацан лопатой на крыше машет. А внизу главный инженер стоит и за ним наблюдает – чисто кино. Ну, мой не удержался и говорит: мол, чего ты пацана на крышу загнал, а если он оттуда вниз головой тяпнется… Так главный его чуть не прибил. Разорался: иди тогда и сам убирай. Так мой ему – должность не позволяет авторитет ронять. Ну не дурак? – апеллировала она к Татьяне, которая, казалось, одна только это излияние и слушала с интересом. – Нашел с кем собачиться, с главным инженером? Надо же хоть какое-то понятие иметь: с кем вась-вась, а с кем – кусь-кусь. Еще бы пошел директору, в морду плюнул. – Валентина покачала головой. Татьянка внимала и беспрестанно кивала, поддерживая разговор. Даже Женька заслушалась, забыв и о Ниночке, и о туфлях. – И вообще, я тебе так скажу: за мужиками глаз да глаз нужен. Они как вместе мужской компанией собираются, ну, веришь ли, чисто малолетки в детском садике. Вот тока еще из песка куличики не лепят разве. А уж какая нынче молодежь… – она разочарованно махнула рукой, едва не запечатав ломтиком ароматного сыра прямо Татьянке по носу, – я и говорить не хочу. Бестолковая, одно слово.
   – Не такая уж бестолковая, – снова вставил свое веское слово Жорик. Был он субтилен, низок, с худосочными ляжками и отвислым брюшком, и служил в конторе так называемым системным администратором. Хотя, в сущности, чем он на самом деле занимался – никто представления не имел, поскольку весь женский коллектив видел только его лысеющий затылок, а его очкастые глаза все время таращились в монитор. Если его не донимали вопросами и проблемами, он только и делал, что кого-нибудь мочил, громил и гонял в компьютерных игрушках… – И не вся она такая.
   – А ты, халявщик, лучше помолчи, – взвилась Татьянка. – У нас тут женский разговор. Шел бы, погулял…
   Неизвестно, чем бы закончилась эта маленькая перебранка, если бы Женька не воззвала к порядку:
   – Девчонки, ну имейте совесть! Дайте с человеком поговорить!
   Все тут же занялись своими делами, Татьяна бросилась помогать Валентине, на короткое время в офисе наступила относительная тишина. Жорик вернулся к компьютерной игре, но процесс выколачивания мозгов и резание глоток никак не клеился, поскольку парень невольно отвлекался каждый раз, когда мимо его носа проносили какой-нибудь очередной деликатес. Его уже в сотый раз «мочили» не по-детски, и приходилось переигрывать. Женька снова вернулась к разговору с Ниночкой.
   – А рюши на платье их закрывать не будут? Как они, в оттенке не расходятся?
   – Атас! Геночка говорит…
   Но тут дикий, нечеловеческий вопль прорезал тишину. Татьянка подскочила, как сумасшедшая, тарелка с кусочками сыра взметнулась к потолку, а перепуганная сотрудница – ракетой на стул. Женька только успела заметить маленькую серую тень, скользнувшую между ног.
   – Бей ее! Бей! – заорала, как ненормальная Раиска, а Верочка тут же, точно старый полковой конь кинулась в атаку, на ходу стаскивая туфлю.
   Хлоп! Мимо, пока Верочка замахивалась вторично, серый пушистый комочек успел смыться, едва протиснувшись в щель между плинтусами. Бац! Напоследок гибкая подошва туфли пришлась по плинтусу…
   – Упустили, – разочарованно констатировал Жорик, на секунду отрываясь от игры. – Эх вы, мазилы!
   – Ну, ты, кавалер, между прочим, обеспечивать безопасность дам – это обязанности сильного пола, – укоризненно заметила Татьянка, опасливо слезая со стула и оглядываясь по сторонам. Сыра на тарелке не было. Отдельные ломтики попали на головы сотрудников, кое-что повисло на шкафу, кое-что долетело до пола.
   – А вот с этим я могу поспорить, – заявил Жорик, довольный тем, что затронули его любимую тему. Он развернулся на стуле-вертушке, удобно облокотившись на край стола и приготовившись со вкусом порассуждать. – Доказано, что женщины более выносливые, легче мужчин переносят ранения и потерю крови, они меньше болеют, дольше живут, – старательно загибал он костистые пальцы, – так что еще неизвестно, кто из нас – сильный пол. Может статься, вам нас надо беречь как зеницу ока, холить и лелеять…
   – Ну да, пока вы все не вымерли, точно мамонты, – вставила Женька с досадой и снова приложила трубку к уху.
   – Кто вымер? – озадаченно поинтересовалась Ниночка на том конце. Все ее мысли были заняты одной только свадьбой, и конкретно туфлями.
   – Да так, никто. Ну, так что там говорит твой Ге..?
   И в этот момент дверь распахнулась, и в комнату заскочил разъяренный начальник. Все замерли, как в немой сцене Гоголя. Явно запахло грозой.
   – Что это еще за вопли!? – полузадушено прошипел он с яростью, и казалось, будто его зеленый в разводах галстук сейчас сделает стойку, как кобра.
   – Мы ниче… – начала оправдываться Верочка, но он, словно не видя ее, уставился на Женьку, будто в комнате больше никого и не было.
   – Вы что себе позволяете? У меня, между прочим, заказчики сидят, – он обвел всех убийственным взглядом, затем снова уставился на Женьку, она неловко сглотнула и повесила трубку на рычаг, так и не попрощавшись с Ниночкой. – Костырина, вы мне нужны, зайдите ко мне в кабинет.
   Ну вот, подумала Женька, мне только неприятностей в последний день перед отпуском и не хватало. Она нервно улыбнулась.
   – Одну минутку, Валерий Палыч.
   – Никакой минуточки, немедленно, – прошипел он. – И захватите эскизы. Заказчик хочет посмотреть предварительные наброски, – он развернулся и зашагал по коридору обратно в свой кабинет.
   Женька кинулась к столу, открыла верхний ящик и застыла: набросков здесь, конечно же, не было.
   – Верунчик, где наброски?
   – В шкафу. Я их туда убрала.
   Женька в отчаянии чуть не застонала. Нет, ну почему, почему с ней всегда что-нибудь да приключается, почему даже сейчас она не может обойтись без неприятностей? Давно известно: если Верочка что-нибудь прятала, то наверняка и надолго. Хоть ОБХСС вызывай, чтобы с обыском приходили.
   – Ты же все равно уезжаешь, – Верочка небрежно махнула рукой, – проект откладывался…
   – Ты же знаешь, что у нашего Палыча семь пятниц на неделе. Теперь их что, с собаками и оперативниками из КГБ искать? Вот ведь подпольщица!
   – Ну знаешь! – тут же возмутилась Верочка, переходя от обороны к наступлению по всем фронтам, – да ты мне еще спасибо должна сказать! Разбросала тут свои наброски по всем столам! Ступить некуда. А я, между прочим, позаботилась.
   Женька сосредоточенно нахмурилась: что-то эта тирада ей сильно напоминала. Ах, да ладно. Сейчас не это главное.
   – Девчонки! Быстро! Все на поиски набросков! – призвала она на помощь дружный коллектив.
   – Вот пусть Верка и ищет, – заявила зловредная Раиса, снимая ломтик сыра с дверцы стоявшего у входа платяного шкафа, и демонстративно отправляя деликатес в рот.
   – Да ты чо, чокнулась, что ли? Ты видала, какой Палыч сегодня злой? – накинулась на нее Татьянка. – Хочешь, чтобы он нам всем тут сейчас пендюлей понавешал?
   – Лаворская, что за неприличности в культурном обществе! – поморщилась Верочка.
   – Это кто это у нас тут культурный? – сразу с ехидцей поинтересовалась Татьяна, оборачиваясь и вперяя полный сарказма взгляд в оппонентку. Всем было известно, что Татьяна считала культурными только гуманитариев, а вот Верочку Господь не сподобил родиться с талантом. Она была заурядным бухгалтером.
   – Девочки, девочки! – прикрикнула на них Валентина – большая, дородная, она напоминала баобаб, только мягкий и не в меру говорливый. – Давайте делом займемся. – Она подошла к шкафу и решительно распахнула его. И едва успела подставить руки под хлынувший сверху поток бумаги. Поток иссяк, только когда верхняя полка опустела. – Ну вот, половина проблемы решена, – невозмутимо прокомментировала Валентина, – отсюда и начнем…

   Минут через десять Татьянке стало очень интересно, что же, собственно, они ищут. Она невинно поинтересовалась.
   – Тебе же русским языком сказали: наброски! – вспылила Раиска.
   – Ну да, ты, старательная, а кто их кроме Женьки и Веры видел? Я лично – нет. Я вообще представления не имею, как они выглядят.
   Валентина с Лидочкой, для видимости разложив на полу какой-то эскиз, что-то тихонько обсуждали, в стороне от остальных.
   – Вот я ей и говорю: мне такое платье не пойдет. Не мой стиль, не мой цвет. А она мне: тебе ничего не пойдет, на тебе любое платье, как на корове седло. Нет, ну ты представь! Хамка!
   – Девчата, когда мы, наконец, за стол сядем? – с отчаянием в голосе воззвал Жорик. – Есть хочется.
   – Вас, мужиков, легче убить, чем прокормить, – даже не обернувшись, заметила Татьяна, продолжая рыться в целой куче бумаг. – Троглодиты несчастные.
   Снова зазвонил телефон. Она подскочила и схватила трубку.
   – Здравствуйте, Костырину можно позвать? – поинтересовался гнусаво-обиженный женский голос.
   – Она у начальника на совещании. Что передать? – Татьяна была не слишком вежлива, вот если бы это был приятный мужской баритон…
   – Передайте, пожалуйста, что звонила Нина…
   – А вот и она сама.
   Женька влетела в комнату, как сумасшедшая:
   – Девчата, ну, что-нибудь нашли?
   – Пока ничего.
   – О, Господи! – Женька в сердцах всплеснула руками.
   – Женька, тебя к телефону, – Татьяна подмигнула. – Кажется, снова твоя подружка.
   Женя со вздохом приложила трубку к уху.
   – Ой, Женечка, нас, кажется, разъединили, а мне так надо с тобой посоветоваться, так надо… – с места в карьер затарахтела Ниночка. – А у меня здесь…
   – Нинок, ты меня извини, ради бога, я очень занята. У нас здесь запарка. Давай я тебе немного позже перезвоню, ладно? Вот освобожусь… – и она положила трубку на рычаг. – Татьяна, дай-ка мне наброски, которые у тебя в руках… а то у нас тут заказчики сидят.
   – На кой шут они тебе, это же совсем другое… – оторопела Татьяна.
   – Да какая разница! Ты думаешь, они хоть что-нибудь понимают? – Женька закатила глаза и потрясла головой. – Уж больно ты высокого мнения о них, – она развернулась и направилась к двери, но в проеме неожиданно остановилась и через плечо бросила: – Да, кстати, если меня еще будут к телефону звать, скажи, что меня нет, была и вся вышла, понятно?
   – Куда? – поинтересовалась Татьянка.
   – На утруску и усушку! Угар и утечку! Девочки, ищите быстрее. Они там меня уже трясут, как грушу!
   – Слушай, да скажи ты им, что ты с сегодняшнего дня в отпуске, – посоветовала Лидочка.
   – Вот ты у нас секретарь, ты и скажи Палычу, он мне и так три раза отпуск откладывал, – огрызнулась Женька и снова убежала в кабинет начальника.
   Мысленно она уже была в отпуске, и не знала бедная Женька и не ведала, что именно сейчас, когда, казалось, все неприятности остались позади, пара мелких происшествий заставит ее навсегда отказаться от поездки, да мало того, коренным образом изменит весь уклад ее такой однообразной и, прямо надо сказать, скучной жизни.
//-- * * * --//
   Дмитрию не работалось. Катастрофически. Не шел текст, да и только. Хоть бери пистолет и стреляйся. Финальная сцена, развязка романа, и на тебе – сидит уже часа два и тупо пялится в последнюю страницу: «Шалый быстро выглянул из-за угла старого ржавого контейнера, окидывая территорию заброшенного склада цепким профессиональным взглядом. Затем обернулся к Горбуну и лишь отрицательно покачал головой. Край контейнера запоздало взорвался ржавым крошевом. Тупит снайпер. То ли новичок, то ли отвлекся на секунду. Шалый перемигнулся с Горбуном.
   – С водонапорки…
   Горбун молча кивнул, взвесив на лопатообразной ладони последнюю гранату. Шалый только головой покачал, нет, мол, не добросишь. Горбун мотнул подбородком в сторону цистерны с бензином. А что, может получиться неплохой отвлекающий маневр…»
   Стоп! Взгляд вернулся на несколько строк выше. Память услужливо подсказала, что эта «последняя граната» уже имела место быть. Писатель прошерстил текст, ну точно: вот она! Переделал. Вернулся к злополучной сцене… а сколько всего было гранат? Четыре? Снова пришлось перечитывать всю главу… Вот же мозготня!
   Но дальше цистерны с бензином текст не шел. Дмитрий нервничал. Обещал сдать роман еще месяц назад, и вот все никак не может закончить. Последняя глава осталась. А ведь еще вычитывать. Правда, в последнее время у него появился новый бета-ридер под ником «Гога», за неделю текст вылизывает до идеальной гладкости, и когда только мужик успевает? Ведь наверняка своих дел навалом… Стилистику правит, вычищает баги, находит мелкие ляпы, да что там говорить: не бета-ридер, а настоящая находка. Уже два месяца по мылу интересуется, когда же автор, наконец, роман закончит и ему переправит. А автор сидит за компом, репу чешет, и в голове ни одной умной мысли. День за днем одно и то же. И хоть бы какой сдвиг в сознании!
   Да, случается.
   Дмитрий вздохнул, поднялся с вертящегося стула, взял кружку с остатками кофе и направился в кухню. А зачем? Есть не хотелось. Пить – тоже. В душе гнездилась какая-то непонятная тоска. Вчера из издательства интересовались, когда роман будет готов. Последний роман из трилогии. Понятно: у них свои планы. А он подводит. Дали ему еще месяц, но если не уложится… Авторов много, молодых и талантливых в особенности. Здоровая конкуренция заставляет людей шевелить не только пятой точкой, но и мозгами. А читатель – человек капризный и изменчивый, ему же никакого дела нет – творческий кризис у писателя или просто работа надоела. Ему хочется новых романчиков почитать. А не будешь стараться, не будешь печататься регулярно, забудут, и станешь ты никому не нужным. От одной мысли об этом Дмитрию стало еще тоскливей. Он задумчиво потер подбородок, колкая щетина царапала пальцы. Побриться бы.
   И почему так получается? Начинаешь роман, ну всё, думаешь, вот теперь-то я точно напишу настоящий шедевр. А дойдешь до середины, и уже сюжет кажется избитым, и главный герой не такой, как хотелось бы, а к концу работы так вовсе потеряешь всякий интерес. Может, правы те, кто сразу несколько романов пишет? Надоел один, взялся за другой, всё какое-то разнообразие. Дмитрий так не умел. Мысли всегда концентрировались на чем-то одном. Все двадцать четыре часа в сутки.
   Это только с точки зрения читателя писатель работает, лишь пока за компьютером или за машинкой сидит. А на самом деле, рабочий день писателя ненормированный. Иной раз ночью подскакиваешь мысли записать. А то и до утра сидишь: то текст поправить надо, то сцену переделать в очередной раз. Вот когда читатель пробегает по тексту взглядом и зачитывается книгой, забывая о времени, тогда, считай, писатель свою задачу выполнил. А если взгляд за каждую мелочь цепляется, если весь текст из предложений на страницу, и, дойдя до середины, мысль теряешь, вот тогда сразу ясно: писателю до читателя дела нет. Мастерство в легкости, когда внутренняя работа не замечается. Иной раз вылизываешь текст, вылизываешь, а потом отдаешь бета-ридеру, и тот незамыленным взглядом с маху находит такие ляпы, что ходишь потом от стыда красный, как свекла.
   От досады Дмитрий поскреб затылок. Надо же какие «умные» мысли приходят в голову, когда работа не идет, хоть садись и пиши очередную статью. Но их Дима писал только когда впадал в депрессию. И раньше пессимизм еще можно было как-то оправдать. Жил с родителями, работал на заводе электриком, даже комнаты собственной не было. Печатал на машинке, родители шипели и ругались: «Зачем тебе эта дурь? Лучше бы женился. Лучше бы на вторую работу устроился! Лучше бы на даче грядки переполол…»
   А теперь-то с чего депрессия? Ведь не все так плохо. Книги его раскупаются, издательство готово печатать, квартиру купил. Правда, маленькую, старую, но свою. Отдельную. Чего еще желать? Пиши себе в свое удовольствие… Так нет же! Грянул кризис, когда не ждали. Еще Эдик в Москву уехал. Эдик «подрабатывал» литературным агентом. Совсем недавно Дима закончил писать один весьма необычный роман. Не фантастику, не детектив и не триллер, и даже не мистику, а нечто среднее между мифологией и философским трактатом с трагической концовкой, хотя сам ненавидел такие вот драмы. Не было в романе ни веселья, ни жизнеутверждающего начала. Только мрачность да безысходность. И чего вдруг его потянуло написать такую вещь, Дмитрий и сам не мог сказать. Просто хотелось попробовать себя в каком-нибудь ином жанре. Вот и написал, забросив основную работу. А теперь ступор напал.
   И главное: время потеряно, а еще неизвестно, возьмут роман в печать или нет. Тем более что подписался псевдонимом. И то, что роман понравился куче знакомых, вообще не показатель. Эх, был бы сейчас рядом Эдик, он бы наверняка нашел способ поднять настроение.
   Дмитрий снова провел пальцами по трехдневной щетине: всё, раз работа не идет, надо отвлечься. Бреюсь, одеваюсь и еду в центр, прогуляюсь по набережной, попью кофейку в уже облюбованной забегаловке, и встряхнусь немного, а еще лучше – отправиться в тренажерный зал. А то пропустил последние три тренировки. Так, решено. Сначала в зал, потом гулять!
   Эх, если бы только он мог видеть то, что недоступно обычному человеческому взгляду, он бы заметил развалившуюся на родимом диване незнакомую толстую голую тетку, державшую растопыренные веером карты.
   – А я твоего короля шестеркой козырной!
   – А у меня вот тебе, вот и еще раз – вот! – задорно кричал маленький старикашка, величиной с небольшую собачку, слюнявя пальцы и выдергивая карты из целого веера в руке. – На, держи!
   – Ой, напугал! – толстая баба басовито хохотнула, обнажая белые ровные зубы. – А вот – видел! И еще на! – с таким же азартом выкрикивала она, отбиваясь.
   – Слышь, – вдруг словно бы пришел в себя мужичок, – а может, ты того… подкинешь ему идейку-то! А то не ровен час…
   – Тьфу! Тьфу! Тьфу! – баба постукала костяшками пальцев себе по голове. – Не каркай. Это еще успеется. Я и так на него пять лет подряд пахала, как папа Карло. Обойдется. Пусть помучается. Ему полезно.
   Муза и домовой играли в карты, напрочь забыв о своих обязанностях.
//-- * * * --//
   Кирюшку одолевали два чувства: ликование по случаю успешно провернутой операции, и страх, что когда там, наверху, дознаются о том, какой фокус он выкинул, то в обязательном порядке применят к нему административные меры в полном соответствии с Кодексом Порядка. Мало того, что умышленно нанес материальный ущерб высокоментальной живой единице, так еще и раскаиваться не собирался. Кирюшка прислушался к внутренним чувствам. Раскаяния не обнаруживалось. АУ! Где ты? Нет его. Нет!
   Наверное, плохой из него ангел индивидуального довольствования. АИД, он и в Африке АИД. Кирюшка вздохнул. Пока он сам был послушником, то Игнат – тоже ангел-хранитель, только с большим стажем работы, заставлял его по струнке ходить. В меру хвалил, в меру ругал. Однажды даже применил физическую коррекцию. Кирюшку невольно передернуло при этом воспоминании. Пять лет он трудился под неусыпным руководством. Вот уж истинно: неусыпным. Как известно, ангелам спать некогда, да и незачем. Сущность у них иная. А вот работы – выше крыши, что называется. Пашешь сутки напролет, и никакой тебе благодарности ни со стороны высшего руководства Верховной Канцелярии, ни от высших эгрегоров, а уж о самих патронируемых и говорить нечего. С ними всегда хлопот полон рот. Не люди, а настоящие ходячие катастрофы! Сами себе зла желают. Только про гадости и говорят! И ладно бы только говорили, а то ведь если к ним в мысли заглянуть! Мама дорогая! Чего там только не найдешь! Пакость на пакости, и пакостью погоняет.
   Вот, например, встречаются три подружки, все такие милые, пушистые, беленькие, аж прямо дальше некуда – ну хоть ангельские крылышки к плечикам лепи. Воркуют втроем, голубушки. Друг другу комплименты отвешивают, обнимаются, целуются. А стоит одной уйти, и начинается:
   – Ой, да на ней эта кофточка, как на корове седло!
   – А прическа у нее – я у мамы вместо швабры!
   – Она вот всё мужиком своим хвастается, а что он из себя представляет? Видала я его – маленький, плюгавенький, кривоногий и волосатый весь, как гамадрил. Так если бы ещё зарабатывал прилично, а то так – задницей к одному креслу приклеился и сидит уже лет десять, и все на дачу скопить не может…
   Видели бы эти две дурочки, каких черных сущностей плодят! Самых-самых что ни на есть низших, безмозглых, безментальных, что называется, но уже злых и враждебных ко всему живому. И уж будьте покойны, рассорится эта красавица со своим плюгавым по какому-нибудь вздорному поводу, потому что сущности эти так просто жить на свете белом не могут. Им деятельность подавай – кипучую и плодотворную. А поскольку, раз появившись на свет, такая сущность уже сама собой пропасть не может, то этим же дурехам, которые просто так языками чесали, и аукнется. И начинаются у них сплошные неприятности: то начальник отругал, то ногу подвернула, то заболела, а бывает и того хуже – когда семья разваливается… а потом кричат: сглазили, сглазили! Кого наплодили, от того и страдаете. Этим безментальным ведь все равно, кому пакости делать, а питаются они исключительно отрицательными эманациями, потому как флуктуации от них для чернышей самые что ни есть аппетитные. Так бы эти черныши весь свет и заполонили, если бы ни работники среднего звена. Утилизируют низших, разматериализовывают, что называется. Работа сложная, кропотливая. Ее же – сущность – не просто отыскать, ее поймать требуется. Она же еще и извернуться норовит, локацию сменить, упрыгать в иное измерение, а то и вовсе окраску сменить. Но в бригадах по утилизации такие доки работают, не чета ангелам. Они свое дело на раз секут. Трудятся, не покладая… ну, будем говорить, рук. И ведь не справляются. Людей-то все больше становится.
   Эх, жаль: человек не может видеть энергетическую материю. А то бы сразу сообразил, какую дрянь на свет произвел. Была бы его, Кирюшкина, воля, он бы так сделал, чтобы каждый мог углядеть.
   Правда, надо отдать должное, не все такие уж плохие. Попадаются и приличные. Так только, слегка в корректировке нуждаются. Но даже с ними возни много. Ты ему подкидываешь, подкидываешь подсказки, а он, как бульдозер – прет вперед, ничего не разбирая. Ну, что твой слепой, только без палочки. И ведь разуй глаза-то! Куда прешь? Впереди стена! Лоб расшибешь! Нет, не видит! Ка-ак лбом навернется! Аж треск стоит… были бы мозги, получил бы сотрясение мозга. И хоть бы раз кто присмотрелся, прислушался. В народе это интуицией называют. Ну да, как же! Ангел во всю глотку орет, а они: интуиция!
   Вот, например: собралась патронируемая в магазин на другом конце города. А он (ангел, в смысле) – раз! – и дождь зарядил с утра. В качестве предупреждения. Так нет – ноги в руки, и вперед. Прется, под дождем, по грязи. Он ей следующее предупреждение: машина по луже проехала, грязью с ног до головы окатила. Тут бы ей домой повернуть. Опять прет дальше. Ругается на чем свет стоит, но прет. На остановку придет, маршрутки, как назло, ни одной! И даже после этого ее не остановить! Ну, сдастся ангел, плюнет и руки опустит. И, правда – чего шебаршиться, коли в патронируемом этой самой «интуиции» – что кислороду в космическом пространстве. А потом эта патронируемая припрется в магазин, а там того, чего хотела, и нет вовсе. А если и было, то кончилось. Потом руками разводит, говорит: день неудачный. Да он бы удачным стал, коли бы ты глаза разула да ушки на макушке держала. Но и это полбеды, что называется.
   Хуже, когда патронируемый только о плохом и думает. Увидел девушку: глаза косые, ноги кривые, попа толстая… Приятеля встретил: и улыбается он не так, и одет плохо, и беседу заводит не о том. Или, купил, к примеру, спальный гарнитур. Домой привез, и начинается: кровать недостаточно широкая, матрац не такой мягкий, как хотелось бы, в тумбочках места маловато… а вот у соседей какой гарнитур! Какие ковры! И серебра столового навалом! Вот бы мне! И начинает завидовать. Или: а почему это Ивана Ивановича Иванова назначили начальником отдела, а меня – нет? Чем я его хуже? Он же – форменный козел. Туп, глуп и блеет не по-нашему!
   А как начинает патронируемый кому-то завидовать, тут, считай, дело пропало. Не вывезешь его из ямы никакими средствами.
   Кирюшке еще повезло. Повезло во всех отношениях. Во-первых, на свет он появился сразу ангелом-хранителем, то есть со средней светлой ментальностью. Во-вторых, наставник ему попался толковый – Игнат. Где он теперь? Чьи-то грехи разгребает. В-третьих, послушником ему всего пять лет довелось побыть. Иные по сотни лет из послушничества выбраться не могут. Выездная Комиссия по ментализации, она ведь из таких спецов состоит, что еще не всякий даже заслуженный послушник освидетельствование пройти может. Десять шкур сдерут, пока статус повысят. В-четвертых, патронируемая у него легкая. Не злая, не завистливая, разумная, в меру талантливая, молодая… вот только аура у нее – что твой нимб у святого. Ей бы самой в эгрегоры. Но это, что называется, запрещено. Это только после распада материальной оболочки, а пока…
   …пока Кирюшка мучился с ней несказанно. Он и в самом деле волок ее к счастливому ЗАВТРА. Но Женька упиралась, как могла. Формировала собственные события. Только Кирюшка сделает все, как надо, только вздумает отдохнуть да расслабиться, ан глядь! – снова все сикось-накось. Это напоминало ему войну с переменным успехом. Только покажется, будто победа не за горами, как тут же на тебе бронебойными по флангам!
   К примеру, год назад, только он приглядел ей приличного парня с дуальной ментальностью, как эта дурында возьми и спишись со своей подружкой из Америки. Та ей и подсунула своего двоюродного братца. Теперь вот собралась в Америку ехать. А зачем? Только деньги зря протренькает. А счастья там никакого не найдет. Уж это-то Кирюшка точно знал. Да и не хотелось ему, если честно, тащиться туда. Это же сколько тысяч километров от родной локации! Уму непостижимо! Да и кто знает: отпустят ли его вместе с Женькой на место новой локации. Может статься, нет. А если так, то придется Кирюшке помахать лапой на прощание своей патронируемой, пустить в замызганный платочек скупую ангельскую соплю и утереться.
   Он набрал полную грудь воздуха и выдохнул, подняв целый фонтанчик пыли. Сидел он на конторском шкафу, в котором хранились многочисленные проекты, и никто здесь, конечно же, не думал убирать. Вот и приходилось ему пылью дышать. Это еще хорошо, тут домовой покладистый, иногда порядок наводит, а то бы эти живые Веды (как вы уже сами поняли, это понятие от сокращенного «высокоментальная единица») фиг чего нашли в таком перманентном бедламе.
   Кирюшка сверху вниз посмотрел на суетившихся женщин, которые уже готовились усесться за праздничный стол. Ничего, пусть веселятся, будет и на его улице праздник. А пока придется поработать.
   За следующие два часа ему еще предстояло устроить увольнение Костыриной. Как там говорится в «Кодексе Порядка»? Запрещено наносить моральный, материальный, физический ущерб? А вот вам, видали? Кирюшка задорно показал пустому потолку кукиш. Надо будет, так еще и не то сделает. Кирюшка хмыкнул и мгновенно переместился, поменяв локацию. Потревоженная его пушистой попой пыль наконец успокоилась и улеглась на законное место – досматривать свои пыльные сны.

Глава 2, в которой Ниночка едва не умирает от горя

   Веселое застолье, устроенное в честь нескольких праздников сразу, закончилось только к вечеру. Через час тряской и душной поездки в переполненной маршрутке, усталая и раздраженная Женька, наконец, добралась до дома. Поднявшись на пятый этаж, она вставила ключ в замочную скважину и с облегчением подумала: ну, вот и все, наконец-то этот долгий день кончился. Отшумел банкет, к которому они готовились чуть ли не неделю; сутолока и трескотня подружек ушли в прошлое. Впереди намечались выходные. Конечно, на праздники у них всегда веселая и шумная компания, но она – Женька – уже уедет в Москву, а оттуда в Соединенные Штаты, которые манили чем-то неизведанным и таинственным. Уж там-то у нее наверняка начнется новая жизнь… эх, мечты, мечты…
   Сейчас Женька переоденется, примет благословенный душ, завалится на постель в халатике почитать какой-нибудь детективчик, а как отдохнет от суеты и шума, возьмется собирать сумку – объемистую и увесистую, навроде бабушкиного сундука со старым тряпьем. Правда, у нее уже все давно сложено, но не мешает проверить кое-что, и… да, самое главное, сказать своим, что послезавтра отправляется в Москву. Женька ощущала, что в ее жизни начинается новый, неизведанный этап. Уж чего-чего, а разнообразие она любила. Ее всегда тянуло на что-нибудь новенькое и неизвестное: например, в поездку по Алтаю или на Красноярские Столбы… Теперь вот Америка! Женьке хотелось верить, что ее невезение когда-нибудь кончится, и дай Бог, кончится именно сегодня. И уже с завтрашнего дня ей начнет везти, как никому, все дела будут решаться сами собой, и жизнь, наконец, повернется к ней счастливой стороной. Она была в этом почти уверена… Вот только бы немного отдохнуть.
   Но когда она открыла дверь и вошла в прихожую, то сразу же услышала гомон голосов на кухне: у мамы, как всегда, сидели подружки. Женька стянула ветровку, повесила ее на вешалку, скинула кроссовки и тихонько, на цыпочках прошмыгнула в свою комнату – махонькую, с единственным окном, выходящим на глухую стену соседнего дома. В этой «бендежке», как называла ее сама Женька, с трудом втискивалась односпальная тахта, платяной шкаф, тумбочка с аквариумом – старым, страшным и давно нечищеным, в котором лениво шевелили обкусанными хвостами три снулые золотые рыбки, да полки с книгами, большая часть которых повествовала о художниках, живописи и тому подобном. По секрету скажем, что антресоли по самую завязку были забиты Женькиными рисунками. Художница уже давным-давно собиралась навести там порядок, да повыкидывать лишнее, но как-то времени не хватало… да и жалко было, жалко.
   Между тахтой и шкафом пространства оставалось только на одного человека, да и то не слишком крупного, такого, как сама Женька. А открытые створки так и вовсе перегораживали единственный проход. Женька давно мечтала купить шкаф-купе, но никак не могла денег на него накопить. Все-таки зарплата рядового художника в маленькой конторе провинциального городка далека от московской. Конечно, как все прочие, она мечтала о приличном заработке и о собственной квартире. Стоило только глаза закрыть, и ее живое воображение сразу рисовало шикарные апартаменты, высокие потолки, широкие светлые окна…
   Женька тяжело вздохнула и принялась переодеваться. Не с такой зарплатой мечтать о собственной квартире! Еще хорошо, что в свое время, занимая неплохую должность, ее отец получил эту трехкомнатную квартиру. А то бы куковать им в коммуналке. Впрочем, эта же самая должность довела отца до инсульта. Случилось это уже больше пятнадцати лет назад, с тех пор так и живут без кормильца. Но вспоминать о грустном в такой день не хотелось.
   Надо заметить, Женька вообще отличалась невиданным оптимизмом, стараясь в любой, даже самой плохой и отчаянной ситуации увидеть что-нибудь полезное для себя. Она уже накинула на плечи домашний халатик, когда дверь распахнулась и в комнату вошла мать – низенькая, но все еще стройная седовласая женщина, которую все ее подружки-ровестницы уважительно называли не иначе, как по имени отчеству – Валентина Георгиевна.
   – Женечка, а мы не слышали, как ты вернулась.
   – У тебя гости?
   – Да… вот, пришли, сидим, болтаем, в карты играем. Ты переодевайся и приходи к нам, поешь.
   При одной мысли о еде Женьке стало дурно, она отчаянно замахала рукой:
   – Не хочу. На работе наелась. У нас сегодня такой банкетище был, – она закатила глаза и потрясла головой, – праздник все-таки, сама знаешь, к тому же вся наша контора вскоре переезжает. Да, и самое главное: я послезавтра…
   Договорить она не успела, потому что из-за стенки послышался какой-то грохот, потом ругань и крики Марины – жены ее братца Юрика.
   – Что там такое? – Женька удивленно уставилась на мать. – Воюют? С переменным успехом?
   Мать махнула рукой:
   – Да нет, они сегодня мебельный гарнитур купили. Ладно, я к гостям пошла, и ты подходи.
   – Гарнитур!? – Женька так и присела, изумленно всплеснув руками, глаза ее загорелись. Вот это уже действительно интересно. Она тут же ринулась в комнату брата, на ходу пытаясь всунуть пуговицы в обтрепанные петли халата. Но на полпути остановилась. Черт побери, вспомнила Женька, она же до сих пор не сказала матери, что завтра собирается взять билеты на Москву!
   – Ма, – крикнула она вдогонку. – Ма, я послезавтра уез…
   В этот самый момент в дверь позвонили.
   – Женечка, открой пожалуйста, – откликнулась Валентина Георгиевна уже из кухни.
   Не вовремя кого-то черти принесли.
   Женька побежала открывать. По привычке, даже не спросив, и не заглянув в глазок, она распахнула дверь. На пороге стояла зареванная Ниночка. И одного взгляда, брошенного на ее убитую горем физиономию, было достаточно, чтобы понять – перед ней не просто зареванная Ниночка. Перед ней катастрофа и стихийное бедствие в одном лице.

   – Ниночка, что случилось? – это были единственные слова, которые успела выпалить Женька, потому как в следующую секунду Ниночка разразилась такими отчаянными рыданиями, что даже железобетонные стены старого дома едва не прослезились. Веселые голоса игроков на кухне смолкли, как по команде.
   – Женечка! – Ниночка зарылась лицом в руки и рухнула на спасительное Женькино плечо. – Этот него… ик… него-дяй… – с трудом выдавливала она из себя, заикаясь и пытаясь преодолеть рыдания, – …он на-ох-рал… наорал на меня… ой, не могу! – и она залилась слезами пуще прежнего.
   Женька почувствовала за спиной молчаливое напряжение. Она оглянулась, и обнаружила, что посмотреть на них сбежался народ со всей квартиры. В дверях кухни, вместе с хозяйкой квартиры, столпились несколько ее престарелых подружек. В коридоре, сложив пухлые руки на груди, словно египетский сфинкс, с деланно невозмутимым видом стояла Марина, перегородив собой все пространство от стены до стены – дородная дама чуть за тридцать. Ей в затылок дышал Юрик – брату Женьки было всего тридцать два, но выглядел он на все сорок, так как любил поваляться на кровати в любое время дня и ночи, уважал пиво с рыбкой, а занятия спортом презирал, и на предложения Женьки потягать гантельки для поднятия тонуса отвечал неизменно: «что я, дурак, что ли?» Сбоку от отца семейства выглядывала любопытная мордашка его вихрастого отпрыска – восьмилетнего Вадима. А из-за плеча Юрика торчала незнакомая пропитая физиономия тощего, как шпала субъекта – видимо, его приятеля, приглашенного для помощи в установке мебели.
   – Ты только не расстраивайся! – она погладила Ниночку по кудрявой, одуванчиковой головке. – Все будет хорошо. Успокойся. Пойдем ко мне в комнату, сейчас я налью тебе чаю, и ты успокоишься. А потом мне все расскажешь… по порядку…
   – Он меня дурой обозвал! – наконец прорвалось сквозь рыдание нечто членораздельное. Ниночка оторвалась от Женькиного плеча и, вытирая зареванное лицо, со следами туши на щеках, повторила: – Обозвал меня… ик… дурой. Пре-е-едс-тавляешь? Накану-ук-не свадьбы!
   И только сейчас она увидела зрителей, расположившихся в коридоре. Какую-то долю секунды ей понадобилось время, чтобы осмыслить происходящее.
   – Здра-асте, – любопытные сразу как-то неловко замялись, Валентина Георгиевна повела своих подруг обратно в кухню, а Юрик с женой и приятелем вернулись в зал, видимо, к своей свежекупленной стенке, заодно прихватив за ухо Вадима.
   Женька схватила подружку за руку и повлекла в свою комнату, облегченно вздохнув только после того, как усадила Ниночку на тахту и поплотней прикрыла за собой дверь в комнату. Сама она прислонилась к краю тумбочки и выжидающе уставилась на подругу, которая продолжала безутешно рыдать: постороннее участие придавало ей силы.
   – Что у вас там произошло? Только перестань плакать, – Женька, точно нянька, достала чистый носовой платок и вытерла подруге слезы. – Высморкайся, – менторским тоном приказала она. Ниночка беспрекословно подчинилась. Размазанная по щекам тушь теперь чернела на платке.
   Женька горестно вздохнула. Ниночка имела обыкновение краситься "французской" тушью, произведенной где-нибудь в Турции или Китае. Эта краска была действительно на удивление стойкой, в том смысле, что, раз попав на белье, ее уже невозможно было вывести оттуда никаким порошком. Все, подумала Женька, теперь платок, считай, только выкинуть. И тут же почувствовала укол совести: у ее лучшей подруги такое несчастье, прямо надо сказать – трагедия, а она печется о каком-то платке.
   – Ну, так что у вас произошло? Только рассказывай по порядку и толково.
   – Он обозвал меня дурой, – наконец произнесла несчастная довольно членораздельно. – Ты представляешь?! Это накануне свадьбы! А что будет потом? Нет, я решила, – Ниночка последний раз сморкнулась и отложила платок. – Я не выйду за него замуж. – Она решительно вскинула голову, и хотя в глазах по-прежнему сверкали слезы, вид у нее был неумолимый.
   Женька всплеснула руками:
   – Ну что ты все заладила: дура, дура, и так понятно, что… ой! – Женька вовремя захлопнула рот. – Что у вас там произошло? Из-за чего поругались-то?
   – Из-за фаты, – Ниночка старательно смотрела в сторону и часто-часто мигала, не давая слезам пролиться обильным дождем. – Он заявил, что с него хватит. Видите ли, он никогда не думал, какая я привередливая. Что у меня вздорный характер, и вообще я только и делаю, что ворчу и возмущаюсь, а я, между прочим, при нем и слова не могу вымолвить. Он мне рта не дает открыть. Ну, вот скажи, Женечка, у нас ведь в стране равноправие, правда? Ведь равноправие? – она умоляюще заглянула в Женькины глаза. – А он ведет себя, как самодур недорезанный… ой, – она снова икнула, – обозвал меня трескушкой и дурой, а я всего-то сказала, что…
   – Погоди, – перебила ее Женька. Она знала, что если Ниночке позволить бесконтрольно выговориться, то они никогда не доберутся до конца истории. Когда-то какой-то писатель, кажется французский… а, может, и нет… говорил, что легко начать роман и даже его продолжить, но вот закончить… на это требуется талант. Женька благодарила Бога, что Ниночка не берется за перо, ее романы были бы бесконечными, похлеще бразильских сериалов. – Погоди, ты же порвала фату, но у тебя есть очень даже миленькая шляпка…
   – Да как ты не понимаешь! Не хочу я шляпку! – в сердцах выкрикнула Ниночка, взмахнув рукой, грязный платок вспорхнул к потолку и плавно спланировал прямо в аквариум с золотыми рыбками. – Она будет мять прическу. А фата…
   – А фата, между прочим, длинная, довольно тяжелая и тоже будет мять прическу, – вставила Женька, сунув руку в аквариум и вынимая платок. Она машинально принялась его выжимать, черная вода грязной струйкой потекла на головы рыбкам. Такое приобщение к французской косметике их не порадовало. Вся троица мигом сбилась на дно, но Женька этого даже не заметила. – Глупости ты говоришь, милая моя! – заявила она безапелляционно, мысленно поймав себя на том, что сейчас подражает Татьянке. – Какая тебе разница: в чем идти под венец? Да хоть в домашнем халате и тапочках на босу ногу!
   – Может быть и так, но теперь это дело принципа! – запальчиво возразила Ниночка. – А этот негодяй… – Женька невольно поморщилась, вывешивая жеваный платок на холодную батарею, – …заявил, что таких приверед он еще не видел. А я ему сказала, что таких женихов, как он на базаре дюжина по рублю…
   – Так и сказала?! – ужаснулась Женька. Она плюхнулась на единственную маленькую табуретку, с хрустом подмяв под себя бумажный макет домика, который Вадим мастерил три дня. – Ой! – она приподнялась и вытащила пострадавшее произведение искусств. От него остались, как в песенке: только рожки да ножки.
   – Так и сказала, – с гордостью заявила Ниночка, вздернув курносый носик.
   – А он что?
   Ниночкина физиономия снова искривилась в кислой гримасе.
   – Он обозвал меня дурой, хлопнул дверью и ушел, – она умоляюще посмотрела на Женьку, но та была непреклонна.
   – Ты и в самом деле дура, мать моя. Ругаться с женихом накануне свадьбы!
   – А что же, по-твоему, я должна была все сносить? – От возмущения и обиды ее губки надулись, похоже, она снова собралась разреветься, и теперь уже с удвоенной силой. Женька вздохнула и укоризненно покачала головой.
   – Скажи спасибо, что он еще так долго терпел. Другой на его месте уже давно бы от тебя деру дал.
   – И это говоришь мне ты, лучшая подруга? – Ниночка никак не могла опомниться.
   – Да, подруга, да еще какая! Потому и говорю, – недовольно отрезала Женька. – Ты запомни такую простую истину: мужика никогда нельзя доводить до белого каления. Может твой Геночка и тряпка, но знаешь, в тихом омуте черти водятся.
   – Какие черти?! – переполошено округлила голубые глаза Ниночка, с ужасом прижимая руки к груди.
   – Это поговорка такая, – отмахнулась Женька. – Знаешь, тихонь так вообще нельзя злить – опасный народ. Молчит, молчит, а потом возьмет и отетенит утюгом по голове. Разве поймешь, что у него там… – Женька красноречиво постукала себя кулачком по лбу и тут же потерла это место, – …происходит.
   В глазах Ниночки загорелись огоньки страха. Губы задрожали, она вся подобралась, вобрала голову в плечи. Женька с сомнением посмотрела на подружку. Кажется, перестаралась.
   – Ты думаешь… он меня убить может?
   – Да ты что?! – Женька так и подскочила. Она и допустить не могла такой мысли! – Ну, ты и удумала, мать моя! Сама же говорила: он в тебе души не чает! Вот увидишь, все обойдется. Он еще будет у тебя в ногах валяться и прощения просить!
   – Когда? – сразу же оживилась Ниночка, словно Женька была всемогущей волшебницей, способной одарить ее вселенским счастьем.
   – Как только ты с ним помиришься, – заверила Женька, мысленно потирая руки. Она уже была уверена, что дело сделано, Ниночку она уговорила, и теперь только осталось…
   – А я теперь сама за него не пойду! – кукольное личико презрительно перекосилось. – Раз я для него дура, так вот пусть себе и ищет умную!
   Похоже, она уже реально рисовала в воображении эту сцену: как ее бывший жених валяется у нее в ногах, вымаливая прощения, а она, поруганная, но гордая, идет в ЗАГС под руку совсем с другим – красивым, умным, обаятельным… Нет, не идет! Он несет ее на руках! А шлейф платья…
   – Не дури! – грубо оборвала ее мечтания бестактная Женька. – Еще как пойдешь! Придумала: не пойду! Только попробуй! И вообще, марш умываться, сейчас позвоним ему на мобильник, и ты с ним поговоришь. Поняла? Спокойно, без криков и воплей. Попросишь у него прощения и все.
   – Я попрошу у него прощения?! – Ниночка едва не задохнулась. – И не подумаю! Пусть он просит у меня прощения!
   Опять двадцать пять! У Женьки начало иссякать терпение. Ей только не хватало лишних проблем накануне отъезда. Она уже, считай вся там – в Америке, а тут – бац! И сбежавший жених.
   – Доставай свой мобильник и звони! – Женька приподнялась и угрожающе нависла над страдалицей-невестой.
   – Нет у меня мобильника! – выкрикнула Ниночка плаксиво. – Я его дома оставила!
   – Как так оставила? Почему?
   – У меня на счету денег нет, – все таким же плаксивым тоном отпарировала Ниночка.
   – Ну, так пойдем, купим карточку…
   – Геночка уехал, денег не оставил, а у меня только мелочь. Мне до тебя на маршрутке пришлось добираться, – пожаловалась невеста, сложив губки бантиком. – Ты же знаешь, я терпеть не могу ездить на маршрутках… они такие душные, все толкаются… и потом, в них так опасно, я читала…
   – Но мобильник-то ты могла с собой взять? – вознегодовала Женька.
   – Так он разрядился, – отмахнулась Ниночка. – Я вообще не понимаю, как там что устроено, но два-три звонка сделаю, а уже счет заканчивается и этот… ну, который у него внутри…
   – Аккумулятор, – подсказала Женька.
   – Во-во, аккулюмятор… амулякатор… да тьфу ты! Ну, сама знаешь, что садится… Геночка его заряжать не успевает… неправильные какие-то телефоны, в самом деле.
   Женька вспомнила, как Ниночка сегодня днем звонила ей из магазина. Еще бы у нее деньги на счету не закончились! Столько трепаться!
   – Так ты ему даже домой не позвонила?! – поинтересовалась Женька.
   – Как же, не позвонила! Позвонила. А там его мамочка. А я ее боюсь страшно! – Ниночка снизила тон до интимного полушепота. – Она у него такая… такая…
   – Ну, какая? Живьем, небось, не съест? – отпарировала Женька, подскакивая и распахивая платяной шкаф. Здесь царил изумительный порядок. Опять мамочка постаралась. Женька тяжело вздохнула: теперь фиг что найдешь. Когда все вещи у нее валялись одним комком, она, не глядя, засунув руку в эту кучу, могла отыскать необходимую тряпку, но стоило только матери взяться за уборку, и все – капец порядку! Ничего не отыскать.
   Женька перевернула вверх дном две полки, переворошив целую груду белья, но джинсовой куртки не нашла.
   – Ма! Ма!
   Дверь приоткрылась, в проем просунулась седая голова Валентины Георгиевны:
   – Ты меня звала, Женечка?
   – Ма, где моя джинсовая куртка?
   – Женечка, она была такая грязная! Разве можно занашивать вещи до такой степени! – неловко впихиваясь в узкую, маленькую комнатенку, Валентина Георгиевна пылала праведным негодованием. – Ниночка, – апеллировала она к горе-невесте: – хоть бы ты ей сказала, что ли! Вот влезет в какую-нибудь вещь и носит и носит ее, до дыр, пока не истреплет всю. А потом ведь не достираешься. Я уже и замачивала, и в трех водах…
   – Ма! Короче, куртка где?
   – Постирала я ее. Она грязная была… Женечка, нельзя же так безалаберно обращаться с вещами.
   – А мобильник где?
   – Какой мобильник? – Валентина Георгиевна так и распахнула круглые светлые глаза.
   Женька почувствовала, как у нее слабеют ноги, она привалилась спиной к платяному шкафу:
   – Мобильник… – с трудом пролепетала она, – он у меня в кармане… в куртке…
   Валентина Георгиевна пару секунд смотрела на дочку непонимающе, потом всплеснула руками, на ее лице появилось то самое выражение, которое Женьке уже было знакомо по детству: «ну, я так и знала!»
   – Женечка! Ты же его всегда с собой берешь! Как же так!
   – Мама! Ты что, его постирала? – прошептала Женька, разом потеряв голос.
   – Женечка, я не знаю! Он же у тебя такой маленький… разве его в кармане ущупаешь?
   Ниночка всхлипнула, раз, другой и залилась слезами. Женьке и самой захотелось расплакаться. Этого «маленького», которого не ущупаешь, она купила всего месяц назад, грохнув на него две месячные зарплаты. Вообще-то в квартире у них стоял телефон – до недавнего времени – но АТС старая, связь отвратительная. Как не поднимешь телефонную трубку, а у тебя уже там две кумушки беседуют. Иногда Валентина Георгиевна часами подслушивала чужие разговоры. Много интересного узнавала. А то радио играет. И хорошо играет: громко, можно сказать – стерео! Вот и взялись старую линию переоборудовать. Женька ничего в этом не понимала, как не понимала и того, почему почти весь дом вот уже третий месяц сидит без телефонов. Одним словом, как и все в этой стране, делали ремонтники медленно, со вкусом и не торопясь. Видать, удовольствие получали. Сначала обещали сделать к апрелю, потом к майским праздникам, теперь вот еще откладывается на неопределенный срок. А поскольку Женька частенько звонила по делам, то пришлось раскошелиться на мобильник.
   Этот маленький был ее гордостью. Стального цвета, с широким цветным экраном… фотокамерой, плейером, калькулятором и даже с «голубым зубиком» в придачу (так, на всякий случай: вдруг все-таки повезет компьютер купить!) – душа радовалась! А теперь?!
   – Ты думаешь, с ним что-нибудь случилось? – неуверенно произнесла Валентина Георгиевна. – Я вон, помню, постирала брюки у отца, а там сотка лежала, так ей хоть бы что…
   Женька со стоном отлепилась от шкафа:
   – Где куртка? – упавшим голосом поинтересовалась она.
   – На балконе! Сейчас принесу.
   Валентина Георгиевна умчалась, шлепая задниками тапочек. Женька повернулась к Ниночке. Нет, сегодня явно день не из лучших, черт бы его побрал.
   Невеста сидела на диване, убитая горем, тыкала носом в кулачок и что-то мычала от расстройства чувств.
   – Вот! – Валентина Георгиевна принесла куртку. – Почти сухая!
   Женька запустила руку в кармашек и выудила мобильник. Нажала первый попавшийся номер. Телефон обиженно пискнул и… не сработал.
   – Купила, называется! Столько денег грохнула!
   – Женечка, ты не расстраивайся! – Валентина Георгиевна уже и не знала, как успокоить дочурку. Она гладила морщинистой ладонью Женьку по руке и уговаривала: – Может его починить еще можно? Я завтра съезжу к дяде Гоше… ты же знаешь, какой он умелец, он все, что угодно тебе починит… вон, когда у тети Раи сломался телевизор, он же починил! – Валентина Георгиевна говорила, обращаясь почему-то не к Женьке, а к Ниночке и та, как китайский болванчик, машинально кивала, вытаращив и без того большие круглые глаза. – А когда у меня кастрюля старая прохудилась… он же ее залатал…
   – Мама! Мобильник – это не телевизор, и не кастрюля! Его нельзя залатать! – Женька наступала на мать, словно собиралась ее укусить. – И стирать его нельзя, понимаешь? И выжимать в центрифуге тоже нельзя! Он на это не рассчитан!
   Валентина Георгиевна сразу же перешла в наступление:
   – Прекрати орать на мать! Как ты со мной разговариваешь? Нет бы, спасибо сказать. Я вон тебе порядок в шкафу навела, все вещи тебе перестирала, а вместо благодарности… – губы Валентины Георгиевны задрожали от обиды и негодования, а Ниночка ей почему-то вторила с тахты тихим шепотом:
   – Да… да…
   Женька тяжело вздохнула и опустилась рядом с Ниночкой. Долго на мать она злиться не могла. Злосчастный мобильник полетел в дальний угол.
   – Ладно, черт с ним, с этим мобильником! Заработаю, еще куплю.
   Валентина Георгиевна тут же оживилась, ее глаза радостно заблестели:
   – Все, девочки, хватит унывать, идемте чай пить, у нас там такая хорошая компания собралась. Только вас и ждем.
   – Мам, вообще-то мы звонить собирались… – начала было Женька, но Ниночка уже подскочила, кокетливо расправила юбочку и, словно танцуя, вышла в коридор.
   Нет, сегодня сумасшедший день, и, похоже, он никогда не кончится!
   Женька вздохнула, и решила, что сперва она переоденется, а уж потом и на кухню заглянет.
   Ох уж эта Ниночка, в своем репертуаре. Приехала к ней под конец дня, свалила на нее свои заботы, и привет – не кашляй! Откуда же позвонить-то? Спрашивать у Марины насчет мобильника было совершенно бессмысленно. Марина, будучи главой семейства, имела свою голову на плечах (уж простите за каламбур). Она категорически запрещала иметь «дебильник» Юре и Вадиму. Она где-то прочитала, что излучение таких телефонов очень плохо влияет на мозги в частности, и на здоровье в целом. Впрочем, она бы, конечно, нисколько не отказалась принять такой «дебильник» в качестве подарка, но покупать! Да Боже упаси! Только деньги тратить … да за ради чего, спрашивается? Юрика на работе она и без того могла достать в любой момент. Вадим же оставался под ее неусыпным надзором фактически двадцать четыре часа в сутки. Да и бабушка-то на что? И в школу отведет, и после уроков встретит. Так что… как говорится, нечего беспокоиться.

Глава 3, где Женька убеждается: за одного старого друга двух небитых дают… н-да!

   Женька нарядилась в привычные джинсы и теплую кофточку. Весна весной, а вечера все же прохладные. Это тебе не Крым и не Черноморское побережье. Она совсем было приготовилась отправиться на поиски жениха, но когда зашла в кухню, оказалось, что Ниночка уже сидит за столом в окружении многочисленных гостей и непрерывно щебечет, очаровывая всех подряд. Пришлось сесть и выпить чаю вместе с остальными. За столом было шумно и суетно – соседки приставали с расспросами, Витек (приятель Юрика, уже под градусом, видимо, не только чай принимал) кривлялся и подмигивал, а Ниночка то начинала бурно кокетничать со всеми мужчинами подряд (если учесть что их было всего двое), то впадала в совершенное уныние и украдкой всхлипывала. Наверное, она представляла себе раскаивающегося Геночку, и это душераздирающее зрелище невольно вышибало слезу из ее прекрасных глаз. Марина хмурилась и нетерпеливо елозила на стуле, сурово поглядывая на муженька (одним словом – бдила!), а Валентина Георгиевна наперебой с Жанной Васильевной – эдакой благообразной старушкой с седьмого этажа – вовсю обсуждали соседку с восьмого, которая высаживала цветы на балконе и, каждый день, поливая их, устраивала потоп всем ниже живущим. Жанна Васильевна предлагала сходить в ЖЭУ и нажаловаться, а деятельная Валентина Георгиевна предлагала устроить товарищеский суд всем двором и показать мерзавке, почем фунт лиха, где раки зимуют и какова на внешность мать Кузьмы. Встрял и Вадим. Он предложил не совсем законный, но вполне эффективный способ: перебить все ее горшки из духового ружья. Осуществление этого боевого плана он, конечно же, брал на себя. Вот что значит – начитаться Конан Дойля. Но после душевной Марининой затрещины он временно угомонился.
   Успокаивало Женьку только одно, что дальше слов дело не пойдет. Уж свою мамочку она знала, как облупленную: языком почесать, повозмущаться и покричать – это тебе пожалуйста, но не более того. Поэтому она пропускала мимо ушей все ее энергичные заявления навести порядок во дворе.
   Напившись чаю, и, наконец, догадавшись посмотреть на часы, Женька вдруг ужаснулась. Темнело. Ниночку надо было немедленно отправить домой. Конечно, она могла бы просто распроститься с подругой, надавав ей на прощание кучу полезных советов и инструкций, но Женька чувствовала странную ответственность за это одуванчиковое создание. Вот уж пусть сначала выйдет замуж, думала она, а уж тогда можно будет спокойно вздохнуть. Эта мысль напомнила ей, что надо срочно позвонить Геночке и уладить дело.
   – Так, красавица, вставай и пошли, – хлопнула она Ниночку по колену. Та подскочила от неожиданности, едва не пролив горячий чай.
   – Куда? – ее наивно распахнутые голубые глазки были так чисты и невинны, что Женьке невольно стало стыдно за то, что она, такая грубая и неотесанная, во все суется со своими практическими взглядами и разрушает прекрасную романтическую идиллию.
   – Звонить. Ты что, уже забыла?
   – Ах, да! – Ниночка принялась выбираться из-за стола, всем наступая на ноги, толкаясь, пихаясь и извиняясь каждую секунду.
   Своим не слишком пышным бюстом она умудрилась едва не въехать в чайник, а вот нижним бампером чуть не припарковалась на колени Юрику. Но тут сработал профессионализм Марины, и она выпихнула смутительницу душевного спокойствия, наподдав ей сзади коленом. Ниночка ойкнула и вывалилась на свободное пространство у дверей, потирая мягкое место. Она оглянулась, и наткнулась на милую Маринину улыбку в тридцать два зуба. Ниночка хотела было возмутиться, но вовремя осознала, что ее душевная травма Марину мало растрогает.
   Женька ухватила подругу за руку и поволокла прочь от греха подальше. Уж одно хорошо, что та не стала сопротивляться и возмущаться. Ну, ничего, сейчас они поговорят с Геночкой по телефону, Ниночка извинится перед ним, и никаких проблем…
   Но проблемы возникли, да еще какие!
   Когда они спустились двумя этажами ниже и позвонили в дверь к Вере Семеновне – торговому работнику средних лет – дверь распахнулась, и на двух девушек обрушился шквал музыки, смеха и веселых голосов. Здесь отмечали завтрашний праздник, отмечали со вкусом, шиком и размахом. Даже стало как-то завидно: насколько же надо уметь расслабляться, чтобы вот так бацать от всей души!
   – Добрый вечер… э-э… – Женька слегка замялась. – Мы, наверное, не вовремя…
   – Же-енечка! – нараспев произнесла Вера Семеновна, накрашенный рот растянулся в улыбке. – Проходи! Проходи, моя хорошая!
   Она подхватила Женьку под руку и потащила в самую гущу гостей. Ниночка ошарашено наблюдала за таким приемом. Ей было и невдомек, с чего это вдруг Женьку здесь так чествуют. А все объяснялось довольно просто. Год назад Любочка – дочь Веры Семеновны – окончила художественную школу и решила поступать не куда-нибудь, а в Суриковское училище. Вот Женька и занималась с ней целых полгода. Любочка хромала по части рисунка, вернее, даже не хромала, а ползла по-пластунски, отклячив… ну, в общем, понятно, и этот полугодичный курс хоть и дался ей с большим трудом, но выправил кое-какие погрешности школьного образования. Конечно, Вера Семеновна расплачивалась с Женькой натурой, что называется, даже Юрик был в некотором шоке, когда полногрудая, необъятных размеров тетка притащила и с шиком поставила им на стол пол-литровую банку красной икры. В тот момент Юрик даже зауважал свою младшую сестренку.
   – О, кто к нам пришел! – завопил со своего места Николай Андреевич – муж Веры Семеновны – высокий и тощий. Он, словно жерновами, замахал костлявыми руками. – Штрафную им, штрафную!
   Женька не успела опомниться, как ей подсунули рюмку водки. После нескольких бокалов шампанского, которое до сих пор никак не желало выветриваться, несчастной Женьке совсем не улыбалось глотать подобную гадость, но, сколько она не сопротивлялась, попробовать все-таки пришлось.
   – Садитесь, садитесь! – муж с женой засуетились вокруг новых гостей, тут же отправив младшего сына за стульями к соседям.
   – Да мы только на минуточку! – в отчаянии вопила Женька, пытаясь объяснить ситуацию, но ее никто не слушал. – Мне бы позвонить!
   Через несколько секунд перед Женькой уже стояла полная тарелка салата. Нет, наверное, сегодня ей предстоит испить чашу до дна, ну что ж, гулять, так гулять…
   – Позвонишь, только сначала выпей и закуси, – скомандовала Вера Семеновна. – Ну, за здоровье наших новых гостей, это моя соседка, золотой человек, дай Бог ей здоровья, помогала Любочке готовиться к экзаменам. – Женщина вскинула рюмку и лихо опрокинула ее себе в рот.
   Последовать ее примеру Женька не рискнула, она лишь отпила и поставила на стол отвратное зелье, побыстрее запихнув в рот кусочек ветчины.
   Женька глянула в сторону Ниночки. Нет, более легкомысленного существа она просто не видела в своей жизни! Надо же, сидит, как ни в чем не бывало, и опять с кем-то лясы точит. И опять с мужчиной. Нет, ее поскорей надо выдать замуж. Может хоть семейная жизнь немного ее образумит.
   Женька решительно поднялась, отставив тарелку.
   – Вера Семеновна, можно я от вас позвоню, это срочно!
   Наверное, голос у Женьки и в самом деле был решительный, потому что хозяйка тут же закивала, упираясь двойным подбородком в грудь.
   – Конечно, Женечка, конечно.
   Женька схватила Ниночку за локоть и потащила в коридор, где на тумбочке стоял телефон. Вера Семеновна, будучи женщиной пробивной и шустрой, еще в далекие советские времена, едва въехав в эту квартиру, успела получить телефон, а потому АТС у нее была другая и реорганизация линии ее не коснулась.
   – Быстро, звони! – командным тоном распорядилась художница, подтаскивая горе-невесту к тумбочке.
   Ниночка обиженно надула губки, но номер набрала.
   – Здравствуйте… а Геночка дома? Да? Я? Что? Нет! О, Господи! – трубка выпала из ее рук, самостоятельно утвердившись на положенном месте. На лице Женькиной подруги было написано горе еще худшее, чем полчаса назад.
   – Ну, что еще случилось? – нетерпеливо теребила ее Женька.
   – Его нет дома, – упавшим голосом сообщила Ниночка. – Его мать меня обругала… за что? А Гена… Гена… – Она помолчала, и вдруг слезы навернулись на глаза. – Женечка, миленькая, у него другая женщина!
   – Не говори глупостей! – сразу же решительно отрезала Женька, уперев руки в бока. – Он же не какой-нибудь ловелас… – и тут ей в голову пришла отличная идея, она даже по лбу хлопнула себя: – Слушай, да мы с тобой полнейшие дуры! Скорее всего, он просто устроил мальчишник перед свадьбой! Созвал своих дружков и теперь веселится в каком-нибудь ресторане, а мы тут с…
   Слезы, как крупные градины катились по щекам Ниночки:
   – Он не… пьет! – наконец сумела выговорить она.
   – Да ты балда! При чем здесь: пьет или не пьет, мальчишник – это дело святое! – ее убежденность – во всяком случае, в тоне – передалась и Ниночке, та заплаканными глазами уставилась на подругу.
   – Ты… думаешь?
   – Да уверена! Ты знаешь телефон какого-нибудь его друга… ну, или с кем он там работает?
   – Знаю. Эдик.
   – Ну вот и звони этому Эдику.
   Ниночка, тут же воспряв духом, набрала очередной номер. Женька тоже прилипла ухом к трубке, не желая ничего пропускать. Но то, что она услышала в ответ, убило наповал даже ее.
   – Ну, девчонки, вы даете, – с мрачным сарказмом отозвался на другом конце провода хрипловатый мужской голос: – Довели парня! Да он ко мне приехал пьяный, обкуренный. Просидел целый час, рыдал. Сказал, что пойдет топиться!
   Трубка снова вывалилась из рук Ниночки. Она закатила глаза и побелела, как полотно. Женька едва успела ее подхватить. В коридор очень вовремя выплыла Вера Семеновна, держа в руках граненый стакан с чем-то прозрачным.
   – Какие-нибудь проблемы, девочки?
   – Вера Семеновна, спасайте! – умоляюще воскликнула Женька, всеми силами стараясь удержать Ниночку в вертикальном положении. Маленькая-маленькая, но тяже-олая, черт бы ее побрал!
   Опытная женщина, в отличие от художницы деликатничать не стала, она просто заставила Ниночку открыть рот и влила ей содержимое стакана.
   – Пей! Сразу полегчает, – приговаривала Вера Семеновна. – Это средство – что надо, хлопнул и порядок.
   Только тут Женька сообразила: что они влили Ниночке в рот! Она схватилась за стакан, но поздно, последние капли исчезли во рту. Ниночка крякнула и тяжело осела на пол. В ее взгляде мгновенно появилась отрешенная осоловелость.
   – Кажется, она здорово опьянела, – неуверенно резюмировала Женька.
   – Это потому, что не закусывала, – со знанием дела заметила Вера Семеновна, она на секунду нырнула обратно в комнату и вернулась с тарелкой, полной жареного мяса. – Давай, наворачивай. А то и впрямь окосеешь.
   Мудрое замечание, только пораньше бы его. Но делать нечего, что случилось, то случилось. Ниночка тупо уставилась на тарелку, в неожиданно наступившей короткой тишине стало слышно, как она бормочет себе что-то под нос. Не мудрено! И в рот не брать, а тут хлопнуть целый стакан водки! Конечно, ошалеешь. Даже Вера Семеновна была несколько озадачена. Похоже, она никак не ожидала такого эффекта, Женька подозревала, что для нее выпить стакан русского народного напитка, что для нее – чашку чаю.
   – Нам надо идти, – пожаловалась Женька, – у Ниночки неприятности. Понимаете, у нее на днях свадьба, а она сегодня с женихом поссорилась. Позвонили другу, а он говорит: пошел топиться…
   – Хо, кобыла с воза – бабе легче, – с энтузиазмом махнула рукой толстушка-хозяйка. – Ладно, говоришь, ее в себя привести надо? – и она крепкой рукой ухватила Ниночку за шиворот. – Пойдем, милочка, сейчас я из тебя конфетку буду делать, – и с этими словами она повлекла несчастную невесту в ванную комнату.
   Женька тяжело вздохнула и опустилась на пустующий стул. Неужели ее удел в жизни – постоянно наблюдать за чужими приключениями и подставлять собственное плечо? Почему все ее подруги куда-то разбегаются, как только она сама влипает в какую-нибудь передрягу? Вот в прошлом году, например, когда она пошла с туристической группой и по уши втюрилась в инструктора, который оказался просто изрядным ловеласом… Он так за ней ухаживал! Так ухаживал! Дарил цветы, руки целовал, чуть ли не на руках носил… а потом? А потом приехала его жена, и устроила им показательный скандал, за который Женьке до сих пор было стыдно, словно это она нарочно совращала несчастного. Вспоминать противно.
   А до этого, три года назад, Татьянка познакомила ее с таким мэном! Ну, прямо один сплошной двухметровый гламур! И что? Да ничего? Он потом сам женился на Татьянке, а Женьке только мягко намекнул, что не с ее рожей соваться в калашный ряд.
   Женька повернулась и посмотрела на свое отражение в зеркале: худенькая, несколько угловатая, с короткими темно-каштановыми волосами, носом пуговкой и темными глазами. Она больше походила на мальчишку. Но если подвести глаза, нанести румяна, накрасить губы… ну, одним словом, как говорит Валентина Георгиевна, не бывает некрасивых женщин, бывает нехватка косметики.
   Закончить свои размышления Женька не успела. Дверь ванной распахнулась. На пороге появилась обещанная «конфетка»: всклокоченная, мокрая Ниночка, с нее смыли остатки косметики, намочили голову, но теперь осоловелость в ее глазах сменилось философским равнодушием.
   – Ну, все, Вера Семеновна, спасибо вам, мы побежали! – недолго думая, Женька схватила подругу за локотки и потащила вон из квартиры.
   – Что теперь будем делать? – спросила она, когда подъездная дверь за ними с бешенным грохотом захлопнулась. – Где его искать?
   Ниночка икнула в пустоту.
   – Пить хочется, – поставила она Женьку в известность.
   – Ты и так уже напилась. Мне еще не хватало, чтобы тебя окончательно развезло. Ты представляешь, что будет с твоим Геночкой, когда он увидит тебя в таком виде? Да его удар хватит.
   Ниночка ярко себе представила эту сцену: Геночка хватается за сердце и валится на… куда? на дорогу? Или нет, лучше где-нибудь в комнате, и чтоб приглушенный свет матовых бра, кремовый ковер под цвет спущенных портьер, обрамленных по верхнему краю ламбрекеном…
   – Ты меня слышишь? – Женька потеребила пьяную Ниночку за рукав кофты, накинутой поверх летнего платья. – Ау?
   – Слышу, – убито согласилась та.

Глава 4, в которой две подружки ищут утопленника

   Пока две кумушки разговаривали с Эдиком по телефону, Кирюшка, взгромоздившись пушистой попой на самую высокую гору книг в квартире холостяка, наблюдал за разворачивающимся действием, получая от него немалое удовольствие, как ребенок, на последние деньги из копилки купивший билет в цирк. Теперь он даже и не жалел, что устроил такое представление для себя. Уж коли суждено ему куковать в домовых, то на последок хоть будет, что вспомнить. Парень оказался с изрядным чувством юмора, да и трудов больших не стоило заставить его схохмить. Большой любитель розыгрышей, Эдик с удовольствием устраивал всем своим знакомым и приятелям такие вот спектакли. Проблема заключалась в том, что те хотя бы морально были готовы к дурацким шуткам. А вот несчастная невеста, потерявшая голову от горя (хотя, если честно, не слишком большая разница – с головой она или без), совсем перестала соображать. Да еще и Женька повелась, как полная… ладно уж, не будем оскорблять наивную художницу. В конце концов, всякий может попасться на удочку.
   Вы думаете, Кирюшка устроил это только ради того, чтобы посмеяться над своей патронируемой? Ха! Была бы забота!
   У ангела были более далеко идущие планы. Но пока о них – ни-ни!
//-- * * * --//
   – Слушай, а может он того… пошутил? – озадаченно спросила Женька, продолжая теребить Ниночку за рукав кофты.
   – Кто?
   – Ну, Твой Геночка.
   Ниночка икнула и с обреченным видом покачала головой, словно уже наяву увидела труп жениха:
   – Нет, он не мог так пошутить. Он очень серьезный человек, он никогда не стал бы так… глупо разыгрывать…
   – Ну, так может, этот Эдик врет?
   Ниночка снова покачала головой:
   – Нет, я Геночку знаю, он если что-то решил…
   – Ну, тогда я не знаю! – Женька в отчаянии всплеснула руками, какая-то дворняжка, пробегавшая мимо подъезда, очумело шарахнулась от нее с поджатым хвостом. – Остается только звонить в милицию… – Женька задумчиво закусила губу. – Впрочем, милиция тут не поможет. Вот если бы он утопился неделю назад… Ладно, утопление спасающего… тьфу, опять переврала! Спасение утопающего – дело рук самого утопающего. Не вешай носа!
   Но Ниночка скорбно вздохнула:
   – Нет, если он решил…
   – Да что ты все заладила: решил да решил… – Женька схватила Ниночку за плечи и тряхнула ее, точно взбалтывая коктейль. Та, наконец, уставилась на подругу, а не куда-то в пустоту. – Давай посчитаем. Он просидел у Эдика целый час, стало быть, ушел от него всего минут двадцать назад… за такое время даже утопиться не успеешь, не говоря уже о том, что сначала нужно найти место, где можно утопиться.
   Но Ниночка была безутешна.
   – Ты Геночку не знаешь, – прошептала она трясущимися губами. – Он ничего на потом не откладывает. Если уж решил… топиться, – она с трудом выдавила это слово, словно кусок неразжеванной колбасы: —…то ни сомневаться, ждать не станет.
   – Так, хватит нюни распускать, – грубо отрезала Женька. Мысль о бездействии выводила ее из себя. Она принадлежала к той породе людей, которые в критическую минуту не могут сидеть, сложа руки, и ждать, когда судьба вывезет по кривой. Она без лишних рассуждений подхватила подругу под локоть и оглядела уже темный двор. Единственный подбитый фонарь стоял у мусорных баков, в которых кто-то подозрительно возился и переругивался на кошачьем языке. – Прекрати паниковать и пошли!
   – Куда? – совсем ошалела Ниночка, ничегошеньки не понимая. Это было домашнее существо, никогда не выходившее на улицу позднее пяти часов вечера. Темнота не просто ее пугала, а приводила в настоящий ужас, доходящий до ступора. И одна мысль о том, что в этот страшный вечер, когда ее жених пошел топиться, ей еще и предстоит таскаться по городу, заглядывать во всякие темные места и искать труп…
   – Как это, куда?! На набережную, естественно, к мосту! – выпалила Женька, которую ни ночь, ни темнота на улицах нисколько не смущали. Она всегда потешалась над советами милиции ходить только по хорошо освещенным улицам. Хотела бы она посмотреть на эти самые «хорошо освещенные улицы»… если они вообще существуют. Может, где-нибудь в Москве… – Где же он, по-твоему, должен топиться, не дома же в ванной… – и Женька энергично зашагала в сторону ближайшей автобусной остановки.
   – А я слышала, один мужчина своих жен топил в ванне, – испуганно сообщила Ниночка, у которой теперь на уме были одни покойники.
   Женька хмыкнула и почти бегом припустила по улице, а Ниночка, побоявшись остаться одна, кинулась за ней, звучно топая высокими точеными каблуками.
   – Говорят, он их смешил разными анекдотами, а когда они начинали хохотать… ой! – она так и шарахнулась от пожилого мужчины, который вышел им навстречу из-за угла, сама до смерти напугав несчастного старичка. Тот только укоризненно покачал головой, проворчав что-то недоброе себе под нос.

   Черное облачко отделилось от старика и потянулось шлейфом за двумя подружками. Кирюшка тут же вцепился в черныша, заграбастал его, попытался оторвать от Ниночкиного подола. Но тот держался крепко, чуя поживу – невеста-неудачница так и испускала густой поток страха. Глядишь, через пару минут, привлеченные сигналами одного безментального, сбегутся и остальные со всей округи. И тогда считай весь план насмарку. Ангел, натужно крякнув, раздавил низшего, брызнув в пространство остатками темной энергии. Они тут же рассыпались пылью, оседая на мостовую и тая, точно первый снег.

   – О чем я? – вдруг сбилась Ниночка, у которой от ужаса совсем память отшибло. – Ах, да. Он их смешил, а потом…
   Женьке сейчас было не до жутких историй. Она торопилась поскорей решить все Ниночкины проблемы и, наконец, вернуться домой, где ее ждала целая тонна неупакованных вещей, она только сейчас сообразила, что до сих пор не предупредила мать о своем отъезде. Ну и ладно, еще успеется…
   – … когда они заходились от хохота, он дергал их за ноги и топил, а они не могли вылезти…
   Женька издала страдальческий стон и остановилась на полном ходу, Ниночка с разбегу налетела на подругу:
   – Ой!
   – Ну что ты городишь? Что ты городишь? Какие ноги?
   Ниночка удивленно перевела взгляд на ноги подруги. Действительно, причем здесь ноги?
   – Нет, ну, я к тому говорю… что в ванне тоже можно утопиться… – пролепетала Ниночка, не понимая, почему Женька так сердится на нее. Она вообще не понимала, за что на нее сердиться? Она ведь всегда старается сделать, как лучше. Странно, что никто вокруг этого не замечает.
   – Но ты же не собираешься топить своего Геночку в ванне! – вспылила Женька.
   – Да бог с тобой! – Ниночка отмахнулась, перепугано попятившись. В короткое мгновение в ее живом воображении всплыла ясная картина: вот Геночка сидит в ванне, она подходит, хватает его за ноги и дергает… Ниночка болезненно поморщилась, Геночка как-то говорил, что еще два года назад занимался каратэ или у-шу или таэквандо… у него даже какой-то там пояс… нет, с каратистом лучше не связываться, мысленно решила для себя Ниночка, можно пяткой по физиономии получить. – Еще того не хватало! Он же меня покалечит, – машинально произнесла она вслух.
   – А уж если и собираешься, то хотя бы подожди, когда распишетесь, разбогатеете и купите квартиру, – не слушая подругу, съязвила Женька, ринувшись через перекресток. – По крайней мере, тогда хоть какая-то выгода будет от убийства.
   – Да не собираюсь я его убивать! – возопила Ниночка с таким отчаянием, что проходящая мимо толстая тетка невольно обернулась, а потом, прибавив шагу, быстро поспешила на другую сторону улицы, грузно переваливаясь с боку на бок, точно утка.
   Неизвестно, до чего бы еще договорились подруги, если бы в этот момент Женька не узрела автобус.
   – Быстро! – скомандовала она, и вприпрыжку припустила к остановке. Ниночка хоть и была на высоких каблуках, не отставала от нее.
   Автобус был набит битком, Женька с трудом втиснулась на заднюю площадку, а Ниночку затерли, и она едва не осталась на остановке. Двери уже стали закрываться, когда несчастная невеста вдруг осознала тот факт, что общественный транспорт сейчас уйдет без нее. По всей видимости, ужас перед угрозой остаться одной на темной улице придал ей столько мужества и сил, что растолкав мужчин, которые стояли впереди, она втиснулась на нижнюю ступеньку, и двери за ней захлопнулись, намертво прищемив подол платья.
   – Девушка, вы мне ноги отдавили! – кому-то пожаловался дородный гражданин в сероватом костюме тридцатых годов, Ниночка не могла видеть его лица, потому что стояла, уткнувшись носом в его пухлый зад, что ее совсем не радовало.
   – Извините, тесно, – послышался Женькин голос.
   Автобус затрясло по колдобинам, потом он стал разворачиваться, и бедную Ниночку уложило на двери. Толстый гражданин своими телесами опасно придавил ее к створкам. Автобус остановился, двери за спиной угрожающе разъехались, и Ниночку вместе с потоком выходящих вынесло на остановку.
   – Нам не здесь! – Женька суматошно махала руками. – Залазь обратно!
   Это было легче сказать, чем сделать. Ниночка ринулась к автобусу, и, наверное, осталась бы ни с чем, если бы не попала в самую гущу садящихся пассажиров…

   Кирюшка мгновенно сообразил, что надо сделать. Двое крепких верзил, оказавшихся по обе стороны от несчастной невесты, подходили для этого как нельзя лучше. Ангел одновременно тюкнул их по темечкам. Верзилы перемигнулись…

   Ниночка только почувствовала, как ее аккуратно подхватывают под локотки.
   – Посторонись! – взревел один из них. – Пропустите беременную женщину!
   Как ни странно, сработало. И в мгновение ока "беременную" внесли в автобус. Сердобольный народ, засовестившись, хоть и неохотно, но все-таки уступал дорогу.
   – Большое спасибо, – от чистого сердца поблагодарила Ниночка двух верзил, протискиваясь к Женьке.
   – Кто это там беременная? – поинтересовалась подруга, вытягивая шею и пытаясь заглянуть через плечи и головы стоявших пассажиров.
   – Я, – зарделась Ниночка.
   Женька едва поручень из рук не выпустила:
   – Что, правда?! – ее глаза от удивления округлились.
   Ниночка кивнула.
   – Уже целый месяц, – с гордостью отрапортовала она.
   Женька ошарашено уставилась на подругу. Это было нечто невероятное! Ну надо же, столько молчала! Ничего себе, выдержка! Обычно у Ниночки новости на языке не задерживались. А тут…
   – Только я не понимаю, я ведь никому не говорила, даже Геночке… – Ниночка наклонилась поближе к Женькиному уху: – Как ты думаешь, как эти двое узнали, что я беременная? Живота-то еще не видно.
   Женька так и прыснула в кулак.
   – Да ничего они не знали! Просто им надо было влезть в автобус, вот они тобой и прикрылись.
   – А-а, – разочарованно протянула Ниночка и уже с укоризной посмотрела на двух верзил. А она-то думала…

   Кирюшка обиженно хрюкнул и недовольно покачал пушистой головой. Да уж, не знали, как же! Вот наивные! Впрочем, чего с этих ведов взять…

   – Нам выходить, – Женька потащила подругу к двери. Наступая на ноги, толкаясь, а иногда продираясь ужом, они все-таки добрались до двери.
   Автобус остановился, потом что-то брякнуло и запахло паленым. Двери со скрежетом открылись.
   – Автобус сломался, дальше не пойдет. Прошу покинуть салон, – объявил шофер.
   Толпа, недовольно гудя, повалила из транспорта.
   – Хорошо, что мы уже приехали, – резонно заметила Женька, оглядываясь по сторонам. Центральная набережная тянулась на пару километров, вот бы еще знать: где в точности этому Геночке вздумается нырять в воду? Да уж, попробуй предсказать такое… – Интересно, куда идти?
   – Не знаю, – Ниночка была в полной растерянности. Это создание даже в спокойной, располагающей к размышлению, обстановке, и то не могла сконцентрировать больше двух мыслей. А уж в момент стресса от нее тем более нельзя требовать чего-то благоразумного. Но вечерняя прогулка по свежему воздуху явно пошла ей на пользу. Её философская осоловелость после стакана водки сменилось живым участием в происходящем. – Может, разделимся: ты пойдешь направо, я – налево? – неуверенно предложила она. – Или наоборот?
   – Как же мы разделимся, когда я твоего Геночку в глаза не видела, – нетерпеливо возразила Женька.
   Она и сама удивлялась, как это смогла допустить такое упущение. И не то, чтобы Ниночка прятала своего кавалера от подруг, совсем даже наоборот – бегала и всем хвасталась завидным женихом, просто Женьке всё некогда было с ним познакомиться. Всё дела, дела… и вот теперь ищи его…
   – Ты хоть фотографию-то с собой взяла? – запоздало спохватилась Женька.
   – А зачем? – резонно удивилась Ниночка. – Я его в лицо не узнаю, что ли?
   – Да, но я-то не знаю. Хоть бы мне показала, похвасталась, так сказать. А то ищи теперь кота в мешке.
   – Ой, мне как-то не до этого было, – Ниночка кокетливо поправила локон, стрельнув многозначительным взглядом в сторону молодого человека, внезапно оказавшегося в поле ее зрения.
   – Ну, тогда описывай его давай.
   – Чего? – Ниночка вся напряглась. – В каком смысле?
   – В смысле словесного портрета, – Женька помавала пальчиками: – ну, там, приметы всякие, знаешь, как преступников в милиции описывают?
   – Мой Геночка не какой-нибудь там преступник! – праведно возмутилась Ниночка, и задумалась: – Он такой высокий, в сером костюме, такого мышиного цвета, галстук темно-бардовый, рубашка голубоватая… ну, там, волосы такие, – она изобразило весьма неопределенное движение рукой, – лицо, глаза… – Ниночка запнулась и замолчала, не зная, что еще сказать.
   Дать толковое описание – это было выше ее способностей. Впрочем, если быть справедливым, Женька могла по пальцам перечесть своих приятелей, которые вообще по данной теме могли связать пару слов. Правда, имелся у нее знакомый художник, который мог одним эпитетом так охарактеризовать человека, что встретив его на улице, ты безошибочно его узнавал…
   – Да, в костюме, – немного подумав, подтвердила Ниночка. – Но он мог переодеться!
   Вот еще радости!
   – Во что?
   – В джинсовый костюм. Или ветровку надеть, – задумчиво дополнила портрет Ниночка.
   – Ты знаешь, сколько здесь на набережной молодых людей, высоких и в джинсовых куртках? – сердито поинтересовалась Женька. – У него какая-нибудь особенная примета есть?
   – Примета? – Ниночка нахмурилась, потом просияла: – Есть! У него вот тут, – она ткнула себя в низ живота, – большое родимое пятно!
   Женька тяжело вздохнула:
   – Ну, и как ты полагаешь, я должна его искать по этому пятну? Что, заставлять всех спускать штаны? Идем!
   Действительно, Ниночка как-то с трудом представляла, какая может последовать реакция, если подойти к незнакомому мужчине и попросить… это уже пахнет милицией, а милицию Ниночка боялась.
   Они спустились на набережную. Теплый весенний вечер выгнал всех жителей прогуляться и поразмяться на свежем воздухе. Праздношатающиеся неторопливо прохаживались вдоль берега быстрой речки, с интересом наблюдая за тем, как подходят и отходят катера.
   – Как ты думаешь, где его искать? – поинтересовалась Ниночка.
   – Откуда же мне знать…, – Женька внимательно вглядывалась в каждого молодого человека, – Смотри-ка, вон тот, это не он?
   – Кто? – Ниночка резко развернулась в ту сторону, куда показывала Женька. – Где?
   – Вон, у парапета стоит, девушек разглядывает.
   – С хохолком?
   – Где ты там у него хохолок видишь? На нем же адидасовская бейсболка.
   – Ну, правильно, а из-под козырька торчит челка, – согласилась Ниночка.
   – Да нет, это не челка, – возразила Женька, пристально вглядываясь в молодого человека сквозь темноту, с такого расстояния она и в самом деле не могла разглядеть, что у него торчит из-под козырька.
   Молодой человек обернулся, посмотрел на них и повернулся спиной.
   – А что же, по-твоему?
   – Фиг его знает, но судя по его прыщавой роже – рога, ветвистые, как у лося, – Женька оборвала себя и сердито посмотрела на Ниночку. – Мы сюда зачем пришли? Обсуждать молодых людей?
   – Разве? – удивилась Ниночка. – Ах, ну да.
   – Слушай, может, ты все-таки оглядишься по сторонам? А вдруг он где-нибудь здесь бродит.
   Ниночка огляделась, но никого не заметила.
   – Надо у кого-нибудь спросить, – заявила она решительно. И твердым шагом направилась к пожилой супружеской паре, которая стояла у самой воды. Старушка почему-то держала над головой открытый зонтик и что-то тихонько выговаривала мужу, который с отсутствующим видом таращился на подходящие катера и деловито кивал через равные промежутки времени. – Простите, пожалуйста, – услышала Женька, – вы здесь утопленника не видели?
   Нет, с этой ненормальной не соскучишься. Женька с извинениями оттащила подругу от перепуганных старичков.
   – Да ты что, совсем спятила? – напала она на Ниночку. – Ты же их до смерти напугала!
   Ниночка обиженно надула губки. Ну почему так всегда получается: хочешь как лучше, а получается как хуже. Никто не ценит ее стараний.
   – Так, ладно, здесь его точно нет. Давай рассуждать логически, – предложила Женька, отводя подругу в сторону от греха подальше.
   Ниночка старательно кивнула, но рассуждать логически, да еще в такой ситуации! Женька явно требовала от нее слишком много.
   – Если он действительно собрался топиться, станет ли он делать это на глазах у всех?
   – Не станет? – неуверенно спросила Ниночка.
   – Нет, – категорично мотнула головой художница. – Не станет.
   – Почему?
   – Ну, потому что кто-нибудь сразу же кинется его спасать, а значит, само самоубийство теряет смысл, правильно?
   – Правильно, – послушно кивнула Ниночка.
   – Значит, какой из этого следует вывод?
   – Какой?
   – Здесь он топиться не станет.
   – А где?
   – Откуда же мне знать! Где-нибудь в пустынном месте, где ему никто не сможет помешать. О! – Женьку неожиданно осенило. – Может у него какое-нибудь любимое место имеется? Ну, там, время провести…
   – Имеется, – без запинки обрадовано сообщила Ниночка: – Пивбар «Скунс».
   – Ну и как ты это себе представляешь? – Женька была готова убить собственную подружку. – Он что же, по-твоему, в пивной кружке топиться будет?
   – А что тут такого? – сразу заныла невеста, интуитивно ощутив, что опять ляпнула не то. – Ты спросила, я ответила. Наверное, его надо искать на мосту, – проявила эрудицию невеста.
   Но Женька такой смекалки не оценила:
   – На новом мосту ему тоже делать нечего, – безапелляционно заявила она.
   – Да?
   – Да. Кстати, он у тебя плавать умеет?
   – Не знаю… а если умеет… тогда не утонет? – с надеждой спросила Ниночка.
   Женька сосредоточенно сжала пальцами подбородок.
   – Как тебе сказать, он может привязать к шее камень, – заявила она. – Обычно так и делают. Если он утопится с камнем, тогда труп выплывет не сразу, а через несколько дней.
   – И что тогда? – ошарашено спросила Ниночка, у которой такие страшные подробности напрочь отшибли всякую способность мыслить самостоятельно.
   – Из этого следует, что надо пройтись по берегу и поискать…
   – Камень?
   – …дыру от камня. Двигаться будем вверх по течению, к старому мосту. А ну идем! – где-то глубоко в сознании Женьки понимала, что подобные рассуждения – полный бред, но ее словно кто-то под локоток толкал беспрерывно. Она чувствовала, что остановиться уже не в состоянии.
   И они двинулись по набережной туда, где кончались бетонные плиты и начинался голый берег, кое-где поросший редкими кустиками и недавно зазеленевшей травой.
   – Зря я надела туфли, – пожалела Ниночка, едва не ломая ноги на камнях. Но, конечно же, она лукавила. Она бы скорее себе шею свернула, чем надела кроссовки с джинсами. Она даже на пикники умудрялась выезжать в вечерних платьях, которые не переносили ни воды, ни пыли, ни тем более свежего загородного воздуха.
   Фонари кончились, темень стояла непроглядная. Женька всегда удивлялась: зачем освещать мостовую, по которой и без того можно спокойно пройти. Лучше бы освещали вот такие участки, где ноги можно сломать… Прямо сплошные колдобины, камни, и буераки… да, буераки реки-раки, руки ноги береги… а-а! в Африке… м-да… в полной темноте, ориентироваться им приходилось на ощупь и слух. Справа плескала вода, и только это определяло направление их поисков.
   – Ой, смотри-ка, – Ниночка ткнула пальцем в маленькую выемку под ногами.
   – Ну, это слишком уж маленькая, – Женька махнула рукой. – С таким камешком и кролика не утопишь, – заявила она так авторитетно, словно ей каждый день приходилось иметь дело с утопленниками.
   Ниночка с некоторым подозрением посмотрела на подругу.
   – Что? – тут же отреагировала Женька. – Никогда, клянусь мамой! Ни разу в жизни! Даже котят не приходилось топить, не то, что кроликов. И не смотри на меня так.
   Берег стал подниматься, им пришлось карабкаться на него, хватаясь за траву. Ноги скользили и утопали в мягкой, рыхлой земле. Взобравшись наверх, Женька только теперь почувствовала, насколько она все-таки устала.
   – Ой, смотри! – снова завопила Ниночка, и, судя по отчаянию в голосе, Женька ожидала увидеть труп.
   Но когда она оглянулась, то увидела не труп, а довольно приличную яму.
   – Ну и что?
   – Ты же сама сказала, что яма должна быть…
   – Но не до таких же размеров! – взорвалась уставшая Женька. – Да ты можешь себе представить, каким должен быть камень!? Твой Гена же его просто… не поднял бы! Он же не самый сильный человек планеты и не принимает участие в соревнованиях «Арнольд классик»!
   Ниночка растерянно пожала плечами. Да, действительно, такой камень если кому и под силу поднять, так только крану… да и то козловому, наверное.
   – К тому же, это просто канава, – пояснила Женька, наклоняясь и внимательно всматриваясь в черноту дыры под ногами. – Видишь, экскаватором выкопали.
   – Зачем? – подивилась наивная Ниночка.
   – Откуда я знаю! Может трубы прокладывали… Пойдем туда, – Женька махнула рукой вверх по течению. – Может, найдем что-нибудь…
   … или кого-нибудь… добавила она мысленно. А вот интересно, труп это «кто» или «что»?
   Они в полном молчании прошли еще сотню метров и остановились. Внизу плескалась вода, издали доносился гул города, здесь же стояла невероятная тишина.
   – Ну, куда мы теперь пойдем? – едва не плача, спросила Ниночка. Ей было холодно, сыро и страшно. Одна мысль, что они гоняются за покойником, приводила ее в ужас. Там, на набережной, среди людей, она еще чувствовала в себе некоторую уверенность, теперь же ее брала жуть. – Где искать? Ты что-нибудь видишь?
   – Провалиться мне на этом месте, если я зна… – Женька развернулась на пятках и… исчезла.
   Ниночка так и застыла с открытым ртом. Откуда-то снизу донесся сначала треск, потом какие-то шорохи.
   – Нина, спускайся сюда! – послышался Женькин голос.
   Ниночка сделала шаг, потом еще шаг… она ничего перед собой не видела.
   – Женечка, ты где?
   – Я здесь! – снова послышался снизу знакомый голос. – Да не бойся ты, спускайся.
   Закрыв глаза, словно приготовившись броситься в омут с головой, Ниночка шагнула и стремительно заскользила вниз. Она ойкнула, взмахнула руками от неожиданности и, потеряв равновесие, хлопнулась на пятую точку, съехав по осыпи. Внизу ее уже ждали крепкие Женькины руки.
   – Все, я больше не могу! – занудила Ниночка, теперь даже мысль о потерянном женихе не вселяла в нее мужество. – Я никуда не пойду! Я боюсь.
   – Здрасьте! – выпалила Женька. – Таскались по всему городу битый час, а теперь ты заявляешь, что больше никуда не пойдешь? Тебе жених нужен или нет?
   – Нужен… но искать я его больше не буду, – в голосе Ниночки прозвучала такая решимость, что Женька сразу поняла: все, ее теперь бульдозером с места не сдвинешь.
   Она плюхнулась рядом с Ниночкой на осыпь и подперла щеки руками, задумчиво уставившись в темноту.
   – Ну, хорошо, а что ты предлагаешь?
   – Пойти в милицию… – несмело произнесла Ниночка, чуть не плача.
   – Тогда вставай! – Женька поднялась. – Будем выбираться к старому мосту. А там посмотрим.
   Они еще довольно долго брели по темноте, спотыкаясь на камнях, оступаясь и, на чем свет стоит, ругая глупых женихов, которым накануне свадьбы вздумалось топиться.
   Они уже подошли почти к самому мосту, когда неожиданно Ниночка ткнула куда-то в темноту и надрывным шепотом произнесла:
   – Вон он!
   Женька уставилась в том направлении, куда показывала подруга. Ей далеко не сразу удалось разглядеть, что на ограждении моста, свесив ноги, сидит какой-то парень и неторопливо курит. Кончик сигареты то разгорался алым, то снова затухал. По мосту туда-сюда сновали редкие машины, но парень на них не обращал никакого внимания.
   – Ты уверена? – с сомнением поинтересовалась Женька.
   Но в Ниночкином голосе не прозвучало и нотки сомнения:
   – Да, это он! Неужели ты думаешь, я его не узнаю?!
   Она рванулась вперед, но Женька поймала ее за полу кофточки.
   – Погоди! Не ходи к нему!
   – Почему? – Ниночка ошалело уставилась на подругу.
   – Потому что будет лучше, если я сама к нему пойду и спокойно с ним поговорю. А то он сейчас в таком состоянии…
   – Он мой жених, – предъявила свои права несчастная невеста.
   – Да никто его у тебя отбивать и не собирается, – зло зашипела Женька. – Просто он сейчас расстроен, и не известно, как отреагирует на твое появление. А я – человек незнакомый… – Женька бросила взгляд на сидевшего на перилах парня. Опущенные плечи, и то, как он глубоко затягивался, как разгорался огонек его сигареты, все говорило о том, что сейчас он не в лучшем настроении. – Может статься, стоит тебе только подойти к нему, как он нырнет в воду, – зашептала она снова. – Что мне тогда делать?
   – Ну, я же рядом! – резонно возразила Ниночка.
   Женька только махнула рукой.
   – Одним словом, делай, как я тебе говорю. Я подойду, а ты стой подальше, где-нибудь… вон там, – она указала на раскидистое дерево у самого моста. – И следи за мной. Как только мне удастся с ним договориться, я тебе махну, – заговорщицким тоном сообщила Женька. – Хорошо?
   – Хорошо, – нехотя согласилась Ниночка.
   Женька вышла на дорогу и направилась прямиком к парню на перилах. Тот лишь оглянулся на нее, а затем снова отвернулся, уставившись на темную воду, быстро пробегавшую под ногами.
   – Добрый вечер! – набравшись мужества, выдавила Женька, подходя поближе.
   Парень удивленно оглянулся.
   – Добрый, – подтвердил он охотно.
   Женька насторожилась, в его тоне было нечто многообещающее.
   – А мы вас целый вечер разыскиваем, – решила начать с главного Женька.
   – Да? – немало удивился жених, слегка поворачиваясь к незнакомой девушке. Он был действительно высок, худощав, с темными волосами, подстриженными ежиком. И даже чуть длинноватый нос совсем его не портил. Женька внимательно присмотрелась к нему. Да, что ни говори, а у Ниночки есть вкус. Симпатичный субъект. – А кто это "мы"? – поинтересовался Гена.
   – Я и… моя подруга… – Женька запнулась, не решаясь атаковать слишком открыто. – Надеюсь, понимаете, о ком идет речь?
   – А-а-а, – разочарованно протянул парень. Он затянулся и некоторое время молчал. – А как вы меня нашли? – наконец спросил он скучным тоном.
   – Эдик сказал, что вы пошли топиться.
   – Эдик? – не поверил собственным ушам Гена. – И вы ему поверили? Да он со своими шутками… погодите, он резко повернулся к Женьке, на его лице появилась озабоченность и даже тревога. – Когда это он вам сказал?
   – Да вот, – Женька пожала плечами, – час назад, не больше.
   – По телефону?
   – Ну что вы, мы к нему домой заходили.
   – Так он что, до сих пор не уехал? – жених так и подскочил. Женька услужливо протянула руку, чтобы помочь ему перебраться через перила на мост. – Да у него же все мои доку…
   – Да вы так не вол… – начала было Женька, но в этот самый момент молодой человек потерял равновесие и, нелепо взмахнув руками, свалился в воду.
   Женька не раздумывая, перемахнула через перила и нырнула следом, совершенно забыв о том, что не умеет плавать. Вода бросилась ей навстречу, и единственное, что успела почувствовать несчастная Женька, как что-то больно ударило ее по ноге, потом черная холодная вода сомкнулась над ее головой, не давая вздохнуть. В следующую секунду ее выбросило на поверхность, она изо всех сил забарабанила по воде руками.
   – По… моги… те! – выплевывая изо рта остатки воды, завопила она.
   Геночка возвышался над ней, удивленно взирая на свою "спасительницу". Затем он схватил ее за шиворот, словно котенка, и поставил на ноги. Воды оказалось по грудь.
   – Зачем вы меня спихнули? – рассерженно спросил он.
   Женька от возмущения даже задохнулась: нет, ну какова наглость?! Она изо всех сил тут выбивается, спасает этого идиота, а он, видишь ли, заявляет, что она его спихнула?!
   – Я? Вас? Да я… да я… – от обиды и возмущения Женька даже говорить не могла. Она резко развернулась и направилась к берегу, но не успела сделать и шагу, как нога предательски подвернулась, боль пронзила ступню с такой адской силой, что Женька, вскрикнув, плюхнулась в воду, снова погрузившись с головой.
   Крепкие руки вытащили ее, правда, теперь уже не за шиворот.
   – Что случилось? – голос у Гены был озабоченный и даже немного виноватый.
   – Нога… – только и смогла простонать Женька, едва не закатывая глаза от боли.
   Он подхватил Женьку на руки и понес к берегу. Там уже бегала перепуганная Ниночка, она всплескивала руками и что-то беспрерывно причитала.
   – Эй, девушка! – заорал жених Ниночке. – У вас мобильник есть? Нет? Тогда бегите к телефонной будке, она здесь, неподалеку… вызовите скорую помощь. Ваша подруга ногу сломала!
   Боль и в самом деле была невыносима, но Женька сделала над собой усилия:
   – Как ты можешь с ней так разговаривать? Она ведь переживает? Я понимаю, ты расстроен, но нельзя же так к человеку относиться. Тем более, она беременна.
   – Поздравляю, – буркнул Геночка, без всякой радости в голосе. Он вышел на берег. Вода с него лилась ручьем. С Женьки тоже. Он осторожно усадил ее на мягкую землю.
   Женька с ужасом подумала о том, что приключение затягивается все больше, а вещи еще не сложены, дела не доделаны и вообще… еще ее вдруг стало беспокоить поведение самого жениха. Странный какой-то, честное слово. Невесту «девушкой» называет, обращается к ней на «вы», да и не пьян он вовсе… смутные подозрения, которые до сих пор никак не могли оформиться в ясную мысль, вдруг совершенно отчетливо подсказали, что Ниночка могла и ошибиться.
   Но выяснять было некогда. Жених принялся осматривать Женькину ногу и даже слегка пощупал ее.
   – Тут больно?
   – Нет.
   – А тут?
   – Нет.
   – А тут?
   – Ой!
   – Понятно. Это у вас не перелом, – сообщил он с важностью завзятого доктора. – Просто ушиб, или, скорее всего, вывих. Вы когда прыгали, ногой, случайно, не ударились о дно?
   – Не… знаю, – промямлила Женька. – Мне не до того было.
   Он сел рядом и полез в карман, вытащил пачку сигарет, из которых потоком хлынула вода.
   – Вот незадача! – мокрая пачка сигарет полетела в воду. – Послушайте, а зачем вы вообще ныряли, если плавать не умеете?
   – Я думала, ты… вы топиться собрались, – Женька все время сбивалась, не в силах сосредоточиться.
   – Ну, знаете! – изумился жених. – Плавать не умеете, а бросаетесь спасать, впервые такое вижу.
   – Да мы когда узнали, что ты собрался топиться, так чуть с ума не сошли! – потирая вывихнутую ногу, проворчала художница. – И как только я на такую дурацкую шутку повелась…
   – От Эдика чего угодно можно ожидать. Он вообще большой любитель пошутить. Он всех своих приятелей и знакомых разыгрывает. Кстати, "спасительница", тебя как зовут? – жених уже и сам перешел на «ты».
   – Женя.
   – А меня – Дмитрий, будем знакомы, – и он протянул руку для пожатия.
   Женька уставилась на "жениха".
   – Как это – Дмитрий? – её охватило такое праведное негодование, что даже боль в ноге забылась. Может, разыгрывает? Ниночка же недаром говорила, что у него никогда не поймешь: говорит он серьезно или шутит.
   – Ну, можешь звать меня просто: Дима.
   – Так ты не Гена? – выпалила Женька, инстинктивно отодвигаясь от молодого человека подальше. Но тут же боль в ноге прострелила с новой силой. Женька невольно зашипела.
   – Больно? – озабоченно поинтересовался Дима, слегка приподнимаясь.
   – Нормально, – отрезала Женька, жестом заставив молодого человека опуститься на землю.
   – А почему я должен быть Геной? – удивился незнакомец.
   – Потому что мы искали Гену, а не тебя! Понимаешь? Ниночка с ним поссорилась, а у них на днях свадьба. А Эдик сказал…
   – Да, я уже слышал, – кивнул Дима, – что Гена пошел топиться. А Ниночка, это кто?
   – Его невеста, которая побежала звонить.
   – А, понятно. Тогда ты-то чего за мной в реку прыгнула?
   – Как это чего? Ты же собрался…
   «Да, что-то не лепится, – подумала Женька, – как в сказке про белого бычка». Она невольно поморщилась. Уж скорей бы там Ниночка явилась. Нога болела нестерпимо.
   – Слушай, может нам выбраться на мост? – предложила она.
   – Здесь круто, я тебя не смогу на руках нести.
   – Да я сама дойду, ты только поддержи меня.
   Дмитрий отрицательно качнул головой.
   – Нет, не получится.
   Из темноты, наконец, выскочила Ниночка. У нее было такое выражение лица, словно за ней гнались все сорок разбойников и Али-Баба с лимонкой в зубах.
   – Женечка, ты жива? А Ге… – она уставилась на нового знакомого. – А где же Геночка?
   – Геночка – тю-тю! – красноречиво помахал ручкой Дмитрий.
   Рот у несчастной невесты округлился, она присела на полусогнутых, всплеснув руками:
   – Опоздали! – с ужасом выдохнула она.
   – Да перестань же ее пугать! – не вытерпела Женька. Она чувствовала, что еще одну Ниночкину истерику она просто не переживет. – Как тебе не стыдно! Ниночка, это не Геночка. Его здесь нет.
   – А где же он! – рассерженно потребовала Ниночка, упирая руки в бока, словно Женька прятала ее жениха у себя в мокрых джинсах.
   – Господи, да мы-то откуда можем знать! – негодующе выпалил Дмитрий, и Женьку сразу резануло это "мы". Какого черта? Она и видит-то его впервые в жизни, а он уже… клеится. Вот же шустряк!
   – Вы кто? – Ниночка сурово нахмурила редкие бровки.
   – Я? Ну, это с какой стороны посмотреть.
   – Со стороны фасада, конечно, – деловито вставила Женька. Нет, она совсем не собиралась нападать на этого незнакомца, он не сделал ей ничего плохого, просто она чувствовала необходимость проявить женскую солидарность. К тому же она оказалась в совершенно идиотском положении из-за всей этой свистопляски.
   – Со стороны фасада? – немало удивился Дмитрий. – Ну, это смотря, что вас больше всего интересует, – он скромно потупился, ковырнув землю носком мокрого ботинка.
   – Но-но! – строго осадила его Женька, – попрошу без всяких там намеков и грязных инсинуаций.
   – А, – разочарованно протянула свежевыкупанная жертва досадной случайности: – Вас мои анкетные данные интересуют? Пол мужской, тридцать два, холост, военнообязанный, не привлекался, не судим, не был, не имею…
   – Нина, ты скорую вызвала? – перебив бодрый рапорт, окликнула подругу Женька, которой уже стало совсем уж невыносимо сидеть здесь с двумя этими оболтусами.
   – Кажется, да, – неуверенно откликнулась беременная.
   – Кажется или да? – попыталась уточнить Женька, едва сдерживаясь. Ну, где же это видано, чтобы больного, усталого человека вот так, что называется, бросили на произвол судьбы. Ей вдруг стало обидно и за себя, и за медицинское обслуживание, и даже за всю страну, которая так наплевательски относится к родным гражданам. Куда же они там все провалились?
   Но тут со стороны дороги послышался ужасающий вой милицейской сирены. Машина неслась на полной скорости, на повороте перед мостом, визжа тормозами, она едва вписалась, чуть не навернув задним бампером по столбу. Женька не успела и рта открыть, как машина остановилась на мосту, и из нее выскочило четверо в камуфляжной форме с автоматами наперевес.
   – Господи! – простонала Женька, закатывая глаза. – Что ты им там наговорила?
   – Ой, не знаю! Я так волновалась…
   – Где труп? Где стреляли? Где разборки? – налетел на обалдевшую Ниночку строгий дядька с оружием.
   – Какой труп? Какая разборка? Никто не стрелял! – ошалело пролепетало несчастное создание.
   – Нет тут никакого трупа! – крикнула Женька, попытавшись подняться на ноги. Дмитрий подхватил ее под руки.
   – А зачем тогда нас вызывали? – дядька явно обозлился.
   – Мы думали… тут утопленник, – стала неловко оправдываться Ниночка.
   – А утопленник тю-тю, – снова помахал ручкой Дима, при этом едва не уронив Женьку, которая стояла на одной ноге.
   – Уплыл? – спросил дядька, наваливаясь объемистым животом на перила моста.
   – Нет, его, оказывается, и не было.
   – А вы там что делаете?
   – Купаемся.
   – В одежде? – дядька подозрительно покосился на Дмитрия. – А ну-ка предъявите ваши документы.
   – С удовольствием. Только вы нам помогите отсюда выбраться. У этой гражданки нелады с ногой, подвернула…

   Через десять минут они сидели в отделении милиции, хмурый дядька передал их из рук в руки не менее хмурому старшему лейтенанту – тщедушному, с впалой грудью. У него была здоровенная голова, узенькие покатые плечи, и погоны, явно не помещаясь, торчали в разные стороны, как миниатюрные крылышки. Того и гляди полетит, подумала Женька, но благоразумно оставила свои наблюдения при себе. Однако лейтенант отнюдь и не думал летать, наоборот, ходил он странно: вразвалочку, при этом все время обо что-нибудь задевал этими самыми «крылышками». У Женьки был один знакомый мастер спорта по боксу. Он тоже ходил, обо всё задевая чудовищно широкими плечами. Но тот хоть элементарно не вписывался в объемы косяков по габаритам. А когда однажды Женька с возмущением заметила, что просто даже неприлично иметь такие широкие плечи, тот с удовольствием и даже с гордостью заметил, что зато голова у него узенькая. Да, голова у него и в самом деле была узенькая, в отличие от лейтенантской. У этого совсем наоборот. Казалось даже странным, что он вообще способен ее держать на тоненькой, цыплячьей шейке. То-то она у него склонялась то на один бок, то на другой.
   – Итак, вы утверждаете, что никакого трупа не было, – добросовестно пытался разобраться в создавшейся ситуации доблестный работник милиции.
   – Ну, я же вам уже объяснила, – Женька поморщилась, потому что перебинтованная нога по-прежнему болела. Ей было холодно в мокрой одежде. Ей хотелось поскорее напиться чаю с малиновым вареньем и лечь в постель, а их держали тут и, похоже, не собирались отпускать. – Просто друг Гены глупо пошутил, а мы решили, что он действительно пошел топиться.
   – Кто пошел топиться? – нетерпеливо перебил Женьку лейтенант, пытаясь установить истину. Лучше бы он этого не делал!
   – Труп! Вам же говорят русским языком! – вспылила Ниночка. От этой хрупкой и маленькой особы даже трудно было ожидать подобного взрыва эмоций. – Вы думаете, мы что тут, шутки шутим? – Ниночка подскочила со скамейки и уставилась в упор на лейтенанта. – А если он уже захлебнулся? Если он уже умер, и его холодный труп уносит вниз по течению? А если его прибило где-нибудь у берега, и… – От этой картины, пришедшей в голову, Ниночка неожиданно осознала весь ужас ситуации: ее любимый умер и даже не узнал, что она ждет от него ребенка, она сделала такие страшные глаза, что лейтенант невольно опустился на стул. – Я же беременна! – жутким голосом сообщила она опешившему блюстителю порядка.
   – О Господи! – лейтенанта прошиб пот. Он снял фуражку и вытер мокрый лоб носовым платком. – Так он поэтому пошел топиться?
   – Что?!
   – Вы по телефону позвонили? – вовремя вмешалась Женька. Она чувствовала, еще секунда, и Ниночку прорвет, а если ее прорвет, то дырой в плотине это не ограничится. Вот тогда она уже точно выложит ему все, что думает, а это… Женька мысленно прикинула – минимум три года тюрьмы, во-первых, за оскорбление официального лица при исполнении служебных обязанностей в тяжелых условиях, приближенных к боевым – поскольку словесная баталия с Ниночкой могла бы приравняться к тяжелому бою в одиночку против взвода… нет, дивизии противника, во-вторых, за антиправительственную агитацию и подрыв демократических устоев общества. Нет, по всем прикидкам получалось восемь. Да, восемь и поражение в правах, со ссылкой в весьма отдаленные районы…
   – Позвонил.
   – И что вам сказали?
   – Сказали, что вашу просьбу передадут.
   – Так его что, до сих пор нет дома?! – снова взвилась Ниночка. – Боже! Наверное, его уже снесло вниз по течению, его труп едят рыбы! – она буквально рухнула на скамейку, и слезы хлынули из глаз двумя непрерывными потоками.
   Ну, все, Ниночка пустила в ход тяжелую артиллерию. Что же будет, когда она дойдет до ковровой бомбардировки или воздушного налета с выбросом десанта в тыл противника?
   В какую-то секунду старший лейтенант и в самом деле растерялся, но только на секунду, наверное, сказалась ежедневная закалка. Он вдруг вскочил со стула, расправив плечи (которые внезапно оказались не такими уж и узенькими), и по-армейски рявкнул так, что в окнах отделения звякнули стекла:
   – Отставить слезы!
   Женька вздрогнула. У лейтенанта неожиданно прорвался глубокий бас, на который раньше даже и намека не было. Ниночка икнула и замолчала. Поток слез моментально иссяк. Вот, оказывается, как ее надо приводить в чувство, подумала Женька.
   Дмитрий сидел рядом и только вздыхал. Ему тоже, как и Женьке было холодно, он хотел домой, но после ниночкиной атаки благоразумно помалкивал. У лейтенанта явно было не то настроение, которое необходимо для вежливых объяснений. Поэтому представитель сильного пола благоразумно отступил и дал возможность объясняться дамам, а поскольку Ниночка мощным нокаутирующим ударом была выведена из игры, то вся ответственность в очередной раз легла на Женькины плечи.
   Она вздохнула и принялась объяснять, как они отправились искать будущий труп, благоразумно упустив момент, когда Ниночку заставили выпить целый стакан водки. И чем ближе рассказ подходил к концу, тем сильнее Женька чувствовала, что вели они себя с Ниночкой, как редкостные идиотки. Красноречивый взгляд терпеливо слушавшего лейтенанта говорил о том же самом, видимо, лишь воспитание не позволяло ему выразить истинное отношение к Женькиной истории – простыми, но выразительными народным словами. Но в конечном итоге лейтенант смилостивился и приказал развезти всех по домам. И только к двенадцати часам ночи Женька оказалась в своей притихшей, сонной квартире, где Юрик, намаявшись со стенкой, уже улегся спать, вместе с женой и сыном, а бабушка, сходя с ума от беспокойства, глотала на кухне валериану лошадиными дозами и ругала свой характер.

Глава 5. Непрошенный гость, или ночное приключение…

   Нога болела, Женька возилась на кровати чуть ли не всю ночь, примериваясь и так, и этак, и, наконец, под утро, часа в три, задремала…
   Как вдруг ее разбудил тоскливый, всхлипывающий голос:
   – Не могу я больше так! – плаксиво прозвучало сквозь сон. – Сплошные отрицательные эмоции, – кто-то с чувством, трубно высморкался над самым ухом, и это уже было совсем нестерпимо.
   Женька широко открыла глаза, пытаясь вглядеться в темноту. Но куда там! Ни зги не видать.
   – Кто тут? – почему-то шепотом поинтересовалась она у темноты.
   – Да какая тебе разница, – гундосо отозвалась темнота с таким отчаянием в голосе, что самой захотелось разрыдаться.
   Женька потянулась к ночнику и включила его, мягкий свет крохотной лампочки под розовым абажуром осветил комнату, оставляя густую темноту по углам. Художница присела на кровати. Ей казалось, что голос звучал рядом, но на постели никого не оказалось. Она свесилась с кровати, заглянула под нее, едва не ткнувшись носом в старые тапки с обтрепанными задниками. «Надо бы новые купить», – мелькнуло в голове не к месту и не ко времени.
   – Эй, ты где?
   Под кроватью тоже никого не было. Женька села на постели, снова внимательно огляделась. Ей казалось, что нормальный человек, столкнувшийся с необъяснимым явлением, должен испытывать если не животный ужас, то, по крайней мере, страх. А то оно как-то даже и непорядочно. Тебя из темноты пугают потусторонними голосами, а ты, вроде как, и пугаться не собираешься. Но сколько Женька не прислушивалась к собственным чувствам, никакого страха в душе и в помине не было. У нее лишь укрепилось подозрение, что это опять проделки Вадима. Любит он пошутить.
   – Ну! Ты где? Выходи давай! – строгим голосом скомандовала она. – А то сейчас найду сама, по заднице нашпинделяю [2 - Нашпинделять – поколотить, отшлепать, побить, навалять, навешать, отлупить, отколошматить, отдубасить, вздуть, взгреть.]! Будешь знать в следующий раз, как разыгрывать.
   В дальнем углу комнаты на полу что-то зашевелилось. Темный, маленький комочек.
   – Вот так всегда! – огрызнулось нечто серое, похожее на не в меру упитанную крысу или морскую свинку. И нехотя направилось к Женьке, мелко перебирая короткими пушистыми лапками по паркету. Коготки отчетливо клацали в тишине ночи. – Сплошные угрозы. Стараешься, стараешься, из кожи вон лезешь, чтобы сделать для этих людей что-нибудь хорошее, и никакой тебе благодарности… – оно вытащило откуда-то платок и шумно сморкнулось, продолжая приближаться.
   Женька заворожено следила за неизвестным посетителем. Только когда существо выбралось в пятно света, она сумела его как следует разглядеть – маленькое, чуть больше крысы, бесхвостое, покрытое пушистой, серой шерстью, с большими черными глазами и носом-пуговкой… Оно ей кого-то напоминало. Но вот кого?
   – Ты кто? – это был первый и закономерный вопрос, который пришел ей в голову.
   – Кто-кто… – ворчливо произнес некто, он подобрался к постели, и в ту же секунду вспрыгнул на нее, ловко, одним неуловимым движением, точно кошка, что совсем не вязалось с его обликом ленивого увальня. – Ангел я. Вот кто.
   – Ангел? – оторопело переспросила Женька. На мгновенье забыв о боли в лодыжке, она машинально поджала ноги, словно боялась, что этот самый «ангел» сейчас вцепится ей зубами в пятку и утащит под кровать, а там… а что там? Пыль там, вот что. Уже больше недели без уборки.
   Существо по-прежнему передвигалось на задних лапах, надвигаясь по одеялу на нее. Черные блестящие глазки смотрели сердито и даже несколько раздраженно. Существо повело носиком из стороны в сторону, потом сморщилось и шумно чихнуло, в его передних лапках, очень похожих на крохотные ручки, появился платок, оно высморкалось. Женька узнала свой кружевной платок, который ей когда-то дарила Ниночка на день рождения.
   – А где же твои крылья? – не без сарказма поинтересовалась художница, складывая руки на груди.
   Существо село, тяжело вздохнуло, платок из лап исчез, как по мановению волшебной палочки:
   – В сущности, я уже давно перестал удивляться, – гнусавый голос в тишине комнаты прозвучал достаточно громко. – Знаете ли, все задают одни и те же вопросы, словно с фантазией не в порядке. Крылья! – оно хмыкнуло, саркастически перекосив мордашку. – Кому они нужны, эти крылья? Ну ладно, в средние века еще простительно… тогда ведь кто жил? – оно выжидающе уставилось на горе-хозяйку.
   – Кто? – похлопала глазами Женька.
   «Если это галлюцинация, то я сошла с ума». Эта мысль почему-то нисколько ее не смутила и не напугала. Шизофрения, факт. Или не факт?
   – Необразованные варвары, вот кто, – назидательно произнесло нечто, разводя лапки. – Тогда люди понятия не имели ни об астрале, ни о телекинезе, ни о левитации… а теперь как?
   – Как? – уже с любопытством поинтересовалась художница.
   – Все образованные, вот как. Книги умные читаете, фантастику всякую, фильмы смотрите… а сами! Тьфу! – существо смачно сплюнуло. Кажется, прямо на кровать.
   – Эй, ты, давай, не плюй, не у себя дома! – попыталась приструнить его Женька, но уверенности в голосе не прозвучало.
   Во-первых, до сих пор с ней ничего такого в жизни не случалось. Ну, не относилась она к категории людей, которые то с инопланетянами за здорово живешь беседуют, то Лох-Несское чудовище за хвост ловят… Вела она себя тихо и смирно… По крайней мере, ей самой до сих пор именно так и казалось. Во-вторых, Женька всегда считала себя вполне здравомыслящей девушкой. А любовь к фантастике – не криминал. За это никого в тюрьму не сажают, и потом, все она прекрасно понимала: одно дело, когда ты про приключения читаешь на страницах книги, а другое, когда эти приключения самым наглым образом лезут тебе прямо-таки в постель.
   – Как это не у себя дома? – мелкий аж шею вытянул, вылупив черные глаза. – А у кого, позвольте узнать?
   – Как «у кого»? – Женька свела брови на переносице. – У меня!
   – Ой, какие мы строгие, – существо отмахнулось, – может, ты мне еще и счет предъявишь за то, что пользуюсь твоей жилплощадью? – съехидничал он.
   – Но живешь же.
   – Да не живу, а мучаюсь, – существо сморкнулось, пошмыгало носом, – с вами мучаюсь. Была бы моя воля – давно бы локацию сменил. У вас же не квартира, а настоящий дурдом…
   – И сколько же ты живешь в этом «дурдоме»? – поинтересовалась Женя.
   – Да уж год.
   – И все это время ты тут подслушивал да подсматривал?
   – Ой, ой! Какие мы важные! Что ни разговор, так прямо государственная тайна, – с таким же ехидством отозвался ангел. – «Женечка, ты не расстраивайся! – очень писклявым голоском передразнил он Валентину Георгиевну, подражая её интонациям: – Я завтра съезжу к дяде Гоше… ты же знаешь, какой он умелец, он все, что угодно тебе починит… вон, когда у тети Раи сломался телевизор, он же починил!»
   – Ну-ка, ну-ка, повтори! – Женька нагнулась и ухватила тапочек, многозначительно помахав им в воздухе.
   Ангел заворожено уставился на предмет угрозы, потом хлюпнул носом, снова откуда-то выудил платок, сморкнулся, и только тогда гундосо сообщил:
   – Ты, как видно, Женечка, хоть и много читаешь, да только ничегошеньки в твоих мозгах не остается. Куцые они у тебя, как хвост у бобтейла.
   От такой наглости Женька чуть тапочку не выронила.
   – Ах ты… ах ты… – она ловила ртом воздух, лихорадочно соображая, что бы такого сказать обидного, но в голову, как назло, ничего не приходило. – Крыса облезлая, вот! – нашлась она, наконец. – Живет тут на дармовщинку, так еще и бакости… тьфу ты… какости… О, Господи! Пакости говорит!
   – Это я-то на дармовщинку? – ощерился мелкий, упирая крошечные кулачки в бока и воинственно бодая мохнатой головенкой воздух. – Да я тут тружусь, лап не покладая, чтобы кое-кому счастье устроить… а этот кое-кто… не будем тыкать пальцами…
   – Да я и без тебя счастье себе заработаю! Видали мы таких помощников! – взвинтилась Женька.
   – Знаем, не дураки, что это за счастье такое! Куда собралась? В Америку? А вот тебе твоя Америка! – выпалил ангел, свернув маленькими пальчиками крохотный шиш и покрутив им перед Женькиным носом.
   Тапочка просвистела в воздухе, сметая обидчика в темный угол. Женька, вытаращив глаза, захлопнула разинутый рот ладонью: жуть! До рукоприкладство дошло! Уж не убила ли она этого мальца? По гроб жизни себе этого не простит.
   Откуда-то из-за кровати помахал обсопливленный кружевной платочек. Ага! Живой! Женьке вдруг стало стыдно: ведь этот маломерок её элементарно провоцирует, а она поддается.
   Ангел снова выбрался на простыню, укоризненно покачал мохнатой головенкой и уселся, смешно растопырив задние лапки, передние сцепил пальчиками на круглом пузе, повел плечиками:
   – Ну, так и будешь от меня тапочками отмахиваться? – поинтересовался ехидно, и Женьке сразу стало стыдно. И в самом деле, чего это она на мелкого взъелась? Весовая категория у них слишком уж разная. – Или все же поговорим?
   – Извини, – замялась Женька, чувствуя себя не в своей тарелке. – Ну, ты понимаешь, я тут с этой Америкой…
   Мохнатый покивал.
   – Знаю я, знаю, – оборвал он ее совсем ненужные излияния. – И про Бэтт знаю, и про братца ее двоюродного, и про то, как ты деньги на поездку зарабатывала… все знаю, – мелкий тяжело вздохнул, – где уж нам, не знать… когда… ну… да…
   – Ты мне тут кукиш показываешь, а мне, между прочим, эта поездочка таких нервов стоила, – Женька тяжело вздохнула, – да легче в Думу прорваться, чем в эту долбанную Америку!
   – А она тебе нужна? – этот неожиданный вопрос заставил ее застыть с открытым ртом. – На кой она тебе, эта Америка? Ты думаешь, тебе там лучше будет?
   Только теперь Женька слегка озадачилась. Раньше ей такой вопрос вообще в голову не приходил. Вроде как все хотят в Америку, а она что ж, хуже что ли? Она почесала затылок, пожала плечами и… ничего умного в голову не пришло.
   – Ты же не миллиардерша, чтоб по всяким там Америкам и Швейцариям разъезжать, в гостиницах шикарных останавливаться и деньги направо и налево разбрасывать. У тебя что, денег – куры не клюют? – продолжал менторским тоном мелкий.
   Женька затрясла головой: нет, мол, не клюют… в смысле, ни кур, ни особых денег… да даже если бы и куры были…
   – А мне, между прочим, еще неизвестно, разрешат сменить локацию или нет. Может статься, что ты без меня в свою Америку покатишь?
   Женьку аж пробило от такого заявления. С секунду она ни слова не могла вымолвить, а потом:
   – Как это? – подала она голос. – Ты же сам сказал… что ты мне кто? – вопросила она. И сама же ответила. – Ангел хранитель. Ну так…
   – Э, милая моя. Я тебе не подчиняюсь. У нас свои институты эгрегориальной власти. Вот перед ними я и отчитываюсь.
   – Не поняла? Объясни толком.
   – Хранитель-то я, конечно, хранитель, – хмыкнул пушистый, поскреб затылок и тут же добавил: – Да только фронт работ не я определяю. Надо мной начальства знаешь сколько? Да чего я тебе тут рассказываю, – внезапно озлился мелкота. – Над тобой тоже, поди, немало начальства, и всякий норовит покомандовать. Так что забей ты на свою Америку! Ну, ее, к чертовой матери, а то останешься без ангела-хранителя…
   – Ну, ты даешь! – только и сумела выдавить Женька оторопело. – Ангел, а вон как ругаешься и богохульствуешь…
   Мохнатый шмыркнул носом и заправским движением подтер сопли:
   – Так это… ангел-то я, конечно, ангел… да только Богу на вашу ругань… – он явно было собрался сплюнуть, но припомнив тапочек, вовремя одумался: чем черт не шутит, а вдруг еще раз залепит? Летать по комнате ему явно не хотелось. – Ну, короче, не до вас ему, не до людей… у него под началом вся Вселенная, будь она неладна… вы здесь все хоть забогохульствуйтесь… ой! Как неприлично получилось! – и мелкий запечатал себе мордашку двумя крохотными пушистыми ладошками.
   Художнице тоже стало неловко, она поерзала на кровати, и ногу прострелила боль, о которой она совсем забыла, увлеченная нежданным ночным приключением.
   – А ты, конечно, большой специалист по богу? – не без сарказма поинтересовалась Женька.
   – Ой, вот не надо! Не надо! – повысил тон ангел. – Сарказм неуместен. Уж насчет Бога я побольше вашего знаю.
   – Тш! – приложила палец к губам Женька, вспоминая, наконец, что на дворе ночь, все спят. – Народ разбудишь.
   – А! – пушистый отмахнулся, – они теперь дрыхнут мертвым сном. Я их того! – и пушистый сделал неопределенный жест лапой.
   У Женьки внутри все оборвалось:
   – Убил? – выдохнула она перепугано.
   – Да ты что! – вылупил глаза кроха. – Бог с тобой! Спят они! Я их… ну… как это… усыпил.
   – Понятно, – Женька поелозила на постели, и боль вновь решила напомнить о себе, на сей раз, прострелив до самого колена. Художница невольно ойкнула, схватившись за вывихнутую лодыжку, и поморщилась. Тугая повязка давила, но все же хоть немного смягчала боль и не давала ноге двигаться.
   – Болит? – сочувственно поинтересовался пушистый, с любопытством вытягивая шею.
   – Болит, – честно призналась Женька, поглаживая ногу.
   Ангел покряхтел, отрывая пушистый задок, поднялся на кривоватые лапки и неторопливо, солидно, точно заправский доктор, подошел к Женьке поближе, потом вдруг остановился, с сомнением посмотрел на художницу и опасливо поинтересовался:
   – Не будешь тапочкой махаться?
   Женька энергично замотала головой. Пушистый подошел и стал разминать крохотные лапки. Сейчас он и вправду был похож на маститого массажиста, приступающего к работе. Положив обе ладошки на повязку, он стал возить ими, словно что-то собирая, потом резко вскинул ими вверх, Женька невольно вскрикнула. Было такое впечатление, будто из ноги что-то выдернули. Пушистый отвалился, растопырив лапки в разные стороны. Женька подергала ногой. Боли не было.
   – Ой, ну надо же! Не болит!
   Без ответа.
   – Слышишь? Не болит! Ух ты! – без ответа. – Ты как?
   Женька на четвереньках подобралась к пушистику и нависла над ним, внимательно всматриваясь в мордашку. Да только что там в ней разглядишь? Морда, она и в Африке морда.
   – Не мешай! – строго одернул ее ангел, не открывая глаз. – Отдыхаю я. Заправиться бы чем-нибудь. А то от вас не дождешься.
   – Заправиться? – Женька непонимающе вздернула брови. – Это как? Там у нас в холодильнике много чего есть… о! Холодец будешь? А еще пирожки…
   Пушистый открыл один глаз, левый, и Женька осеклась под его взглядом.
   – Вообще-то мы питаемся кое-чем другим… ну да ладно, тащи, что есть, будем есть, – он открыл второй глаз и сел на кровати, растопырив задние лапы. – Ну, чего стоим? Кого ждем? – поинтересовался он словами из рекламы.
   Женька дунула на кухню. Притащила холодец, соленые огурчики, три пирожка… Пушистый, унюхав запах съестного, заоблизывался, его черный носик принялся подергиваться из стороны в сторону, точно крохотный хоботок. Тарелку с холодцом он тут же подгреб к себе поближе, ловко орудуя суповой ложкой, а другой лапой уцепил пирожок с капустой… Не успела Женька сосчитать до десяти, как обжористый ангел уже смолотил все, что было подано к столу… э-э-э… к постели… если точнее.
   Женька с нескрываемым удивлением следила за его ночной трапезой. Ангел наелся от пуза, сыто отвалился и звучно рыгнул. Громко так, не по размеру.
   – Ой, извиняюсь, – нисколько не смущаясь, выдал мелкорослый нахал. – Теперь лучше. Можешь убрать, – барским тоном разрешил он.
   – Я тебе что, официантка? – беззлобно отпарировала Женька, но пустые тарелки все же убрала. Вот завтра утром будет переполоху, когда выяснится, что кто-то доел холодец. И как объяснять? Да никак. Не станет же она рассказывать, что у нее тут в комнате заблудившийся ангел квартируется? Женька представила, какими глазами на нее посмотрит мама. Да что мама, а Юрик – завзятый любитель холодца?
   – Тебя как звать-то, ангел?
   – Меня-то? – пушистый стрельнул на Женьку хитрым взглядом. – Кирюшкой.
   – Это от «кирять» что ли? – хохотнула художница, усаживаясь обратно на кровать.
   – Это что за грязные инсинуации? – тут же взбеленился ангел. – Уж не будем тыкать пальцами, да только некоторые здесь побольше моего иногда злоупотребляют…
   – Я что ли? – ужаснулась художница. – Ты чего врешь?! Когда это?
   – Да только вчера, забыла? Ты сколько выпила? Думаешь, я не знаю? Два бокала шампанского, рюмку вишневого ликера, рюмку рябиновой настойки, да еще под конец мартини, тьфу! – снова плюнул ангел. – Кто же так пьет? Уж взялась шампанского пить, так пей шампанское, не мешай… а рыбу… рыбу запивала ликером, – его передернуло так, что Женьке стало не по себе.
   – А чем же ее запивать-то, по-твоему? – недоуменно поинтересовалась она.
   – К рыбе надо подавать белое полусухое или сухое, – мечтательно закатывая глаза, сообщил Кирюшка. – И обязательно чтобы картошечку… рассыпчатую… с зеленым лучком и укропчиком…
   Женька облизнулась, и почувствовала, как рот наполняется слюной. Ну, чтоб он треснул, этот чертов Кирюшка! Если он и дальше так вкусно будет описывать, она, глядишь, не удержится, да натрескается. В Америке она так вкусно не покушает. У них там все больше пицца да хот-доги. Стоп!
   – Трам-там-тарарам! – Женька хлопнула себя по лбу с такой силой, что в голове зашумело.
   Кирюшка икнул и подпрыгнул от неожиданности.
   – Чего ты?
   – Забыла сказать своим, что уезжаю! – выдала Женька. – Из головы – вон.
   Кирюшка снова расслабился, лениво завалившись на одеяло.
   – Да никуда ты не поедешь, миленькая, – махнул он лапой.
   – Как это «не поедешь»? – Женька сразу насторожилась. Шли последние два месяца ее визы в США, и пропускать их она не собиралась. И так уже полгода откладывает поездку. – Что значит…
   Она оборвала себя на полуслове, внезапно сообразив, что эта мелкая пакость напрасно слов на ветер бросать не станет.
   – А ну-ка колись, что случилось? – Женька сузила глаза и свела брови на переносице. Ей казалось, что так она выглядит весьма внушительно.
   – Ну, во-первых, твои денежки, которые ты откладывала на поездку тю-тю! – ангел помахал лапкой. – Марина на них гарнитур купила. Правда, она их тебе отдаст, но только после праздников. А праздников у нас, – он быстро посчитал по пальцам, – целых одиннадцать дней, так что раньше следующей пятницы ты все равно никуда не поедешь. Во-вторых, Ниночкиного жениха вы еще не нашли. Вот когда найдете, тогда и посмотрим… – Кирюшка хихикнул, явно издеваясь над Женькой. – Она же твоя подруга, или как? Ты должна ей помочь?
   – Что значит «должна»? – Женьке снова захотелось взять тапочку и пришибить этого ангельского прохвоста. – Я никому ничего не должна. В конце концов, это ее жених, а не мой!
   – А ты не завидуй, – тут же осадил ангел.
   – Это я-то завидую?! Ха! Да видала я такого жениха в гробу и в белых тапочках! – Женька скорчила оскорбленную мину. – Да мне самой все эти женихи даром не нужны.
   – Ну да, конечно, – съехидничал Кирюшка, усаживаясь поудобней. – То-то Татьяна только и делает, что жениха тебе подыскивает. А брачное агентство, забыла?
   Женька вспыхнула. Удар ниже пояса. Да, она ходила в брачное агентство… это точно. И жениха себе искала, было дело. Женька до сих пор без стыда не могла вспомнить эту свою эпопею. И дернул же черт! Познакомилась тогда на свою голову с каким-то занудой-пацифистом, который учил ее жить, пока она от него не сбежала. Мороженным за все время знакомства – почти три месяца – всего один раз угостил, да и то, видать, пожалел, потому что простыла она с того мороженного и заболела по крупному. Температура подскочила, сопли… одним словом, полный набор приятных ощущений, ничего не скажешь.
   – Нечего мне в нос тыкать! Это когда было? Три года назад?
   Кирюшка примирительно махнул лапой.
   – Да ладно, я что? Я – ничего. Я так, к слову. Не в женихе дело… то есть, в женихе, конечно, только не в твоем, а в Ниночкином. Его найти надо. Обязательно. Ну не бросишь же ты подругу в таком… положении… – прозвучало вполне двусмысленно.
   Женька тяжело вздохнула и мысленно согласилась, что бросить Ниночку в такой ситуации было бы действительно настоящим свинством.
   – Ну, хорошо, а еще причины будут?
   – А то как же! – Кирюшка явно оживился. – Уже сегодня Палыч тебя уволит, и останешься ты без работы.
   – То есть как «уволит»?! – не поверила собственным ушам несчастная Женька. – Да чтобы Палыч… да никогда…
   – Да еще как! – поделился радостью ангел, похоже, в нем проснулся спавший по сию пору садист. – Сегодня вечером к Палычу придет в гости его старый друг, которому надо срочно пристроить своего сыночка на нехитрую должность. Вот Палыч и постарается ради старой дружбы. А тебе, уж прости, придется искать другую работу.
   – Только этого не хватало, – горестно вздохнула сразу поверившая Женька. – Где же я теперь должна работу искать…
   – Ну, это мы придумаем, можешь не сомневаться… – Кирюшка покровительственно хмыкнул.
   На минуту в комнате наступила зловещая тишина. У Женьки закралось подозрение, что все её неприятности – дело рук… в смысле, дело лап вот этого шустрого маломерка.
   – Уж не ты ли ко всему этому лапу приложил? – довольно-таки недобро поинтересовалась она.
   – Ну, как тебе сказать, – Ангел смущенно заелозил на кровати, отодвигаясь подальше от художницы. – Приложил… вообще-то… только ты это, того, тапочками не швыряйся, ладно?
   – За-че-е-ем?!! – вырвалось у Женьки, готовой разрыдаться.
   – Понимаешь, это… ну… так сразу и не объяснишь…
   – Да пошел ты со своими объяснениями, недомерок!
   Женька шлепнулась на живот и уткнулась носом в подушку, едва сдерживая слезы. Какой он, к черту, ангел? Это прямо диверсант-пакостник какой-то! А, может, ей все это только снится? Может, она и в самом деле сходит с ума?
   Женька подскочила и уставилась на пустую кровать. Ангела не было и в помине.
   – Кирюшка! – шепотом позвала она.
   Ответа нет.
   – Кирюшка! Ты где?
   Молчание.
   Ага, значит, приснилось все-таки, подумала расстроенная Женька.
   Она тяжело вздохнула, выключила ночник и легла, по привычке завернувшись в одеяло с головой. Она думала, что после всего пережитого теперь точно не сможет уснуть до самого утра, но в сон провалилась, точно в омут, едва голова коснулась подушки. А утром…

Глава 6. И нет нам покоя ни ночью, ни днем…

   Утром Женьку разбудила настойчивая трель дверного звонка. Вадим кинулся открывать, шумно протопав голыми пятками, следом прошлепала Марина.
   – Я открою! Я открою! – весело кричал племянник. Собираясь на дачу, он всегда походил на радостного щенка, которому предстоит увлекательная прогулка по окрестностям. Женька отлично понимала, почему. Вадим и дома-то никогда сиднем не сидел. У него словно пионерская зорька в одном месте… не станем уж уточнять в каком именно, а на даче… такое раздолье! Крохотный, завалившийся на один бок, домик с большой натяжкой можно было вообще назвать дачей. Женька всегда представляла себе дачу, как нечто среднее между шикарным коттеджем нового русского и сельским пасторальным домиком в стиле à la russe. Эта же покосившаяся развалюха не подходила ни под какую классификацию, кроме… «развалюха». Глиняные стены воняли пылью, а в дождь от них несло грязью и сыростью. Сквозь щелеватый пол лезли мокрицы, комары и прочая «домашняя» живность. Насекомых Женька не то чтобы боялась, но особой любви к ним не питала. А посему предпочитала на дачу не ездить.
   Тем более, что кроме Вадима для всех остальных там всегда находилось невероятное количество разной работы: выкопать, закопать, перекопать, откопать, переполоть, выполоть, полить, залить, вылить, и так далее. Женька откровенно не понимала, как можно наслаждаться подобным «отдыхом». Руки по локоть в грязи, стоишь себе кверху… ну, понятно чем, спина сгорает на солнце, голову нещадно напекает, но загаром это назвать трудно.
   А посему Женька с ними старалась не ездить. Она считала себя настоящим городским жителем. Она не находила никакого удовольствия в отпугивании целого роя мух, которые с садистским наслаждением лезут тебе в рот и нос, в ухи и всякие другие органы чувств. Комаров Женька особенно не переваривала. Только спадет к вечеру жара, только солнышко зайдет за горизонт и спустится прохлада, развалишься в кресле под ветками яблони, приготовившись расслабиться и подышать мирным свежим воздухом, как тут же над ухом: з-з-з… а потом еще с другой стороны: з-з-з… Отмахиваешься от них, отмахиваешься, потом плюнешь и пойдешь в дом. А ночью какой-нибудь разведчик, из самых смелых и безбашенных: з-з-з-з… только средство от комаров и спасает.
   Сон прошел. Женька села на постели, удивленно хлопая глазами. Она помнила, что ночью ей приснился какой-то нелепый сон. Надо же… а вдруг не сон? Женька открыла тумбочку и сунула в ящик нос. Так и есть! То есть, нет! Денег – нет!
   Значит, все, что случилось ночью, ей не приснилось. Значит и Кирюшка был. Сейчас, когда сознание работало четко и ясно, случившееся ночью казалось настоящей галлюцинацией. Как в классике – по стене ползет утюг, ты не бойся, это – глюк…
   В коридоре послышались голоса, как видно, Вадим все же успел справиться с замком раньше, чем подошла Марина. Потом дверь в комнату открылась и в проем заглянула мама.
   – Женечка, ты не спишь? К тебе пришли.
   – Ко мне? – Женька в полном недоумении хлопала глазами. Это кого же принесло в такую рань? – Кто?
   – Ниночка.
   Женька чуть не застонала, но вовремя взяла себя в руки:
   – Ма, ты там ей чайку пока сообрази, а я оденусь.
   – Как нога?
   Женька высунула все еще забинтованную ногу из-под одеяла и покрутила ей, задрав выше головы. Ну, чисто Плисецкая!
   – Да нормально, не болит!
   – Вот, я же говорила! – обрадовалась мать. – Эта новая мазь творит чудеса.
   И она скрылась за дверью. «Ну да, мазь», – скептически хмыкнула Женька, выбираясь из постели. Если бы ни Кирюшка… почему-то мысль об этом странном «ангеле» вызвала в ней нечто вроде теплоты и симпатии. «Немного вздорный типус, но все-таки довольно славный», – подумала Женька, скидывая с себя ночную сорочку и натягивая привычные джинсы с кремовой водолазкой.
   Прямоугольник окна являл собой не слишком приятное зрелище серой кирпичной стены соседнего дома и таких же серых туч, нависших над городом. На даче сейчас совсем уж неуютно и сыро, Женьку невольно передернуло. Слава Богу, что ей туда ехать не придется. И уж коли ей не суждено сегодня отправиться в Москву, то она бы с огромным удовольствием провела этот день в тишине и спокойствии, с любимой книжкой в руках. Женька закончила одеваться, посмотрела на свое отражение в зеркале и тяжело вздохнула при мысли о Ниночке. Не выйдет поваляться кверху пузом. Придется тащиться через весь город и искать ее пропавшего жениха. Вот ведь незадача.
   – Да, затучилось небо, дождя не миновать! – раздалось за спиной.
   Женька резво обернулась. Прямо на подушке самым наглым образом сидел Кирюшка, закинув лапу на лапу и сомкнув пушистые пальчики под коленкой. Он оценивающе пялился на девушку, меряя ее профессиональным взглядом.
   – А…
   – Рот захлопни! – посоветовал ангел. – Ночью, значит, все было в порядке, а теперь что? Уже не рада?
   – А ты чего это подглядываешь? – сразу же нашлась Женька. – Это ещё что такое? – она наступала на ангела, размахивая ночной сорочкой. – Я вот тебе сейчас, как…
   Кирюшка кубарем скатился с кровати:
   – Ну и не надо! Ну и ничего тебе не скажу, раз ты такая противная! – выкрикнул он оттуда, не показываясь на глаза.
   Женька постояла несколько секунд, на какое-то мгновенье ей показалось, что она совсем уж сходит с ума. Это же надо: ангел-хранитель! Это у неё-то! А может он врет самым беззастенчивым образом? Может это от лукавого?
   Женьке захотелось перекреститься и сплюнуть через левое плечо. Но, во-первых, крещеной она не была, в Бога не верила, в церковь не ходила, а посему… а что, собственное, посему? Во-вторых, в приметы Женька тоже не верила. С детства. Ни в черных кошек, ни в пустые ведра… так что, вроде, и плевать было тоже ни к чему.
   – Эй, ты! – позвала она Кирюшку примирительно.
   Тот сразу же высунул пушистую головенку из-за кровати и уставился на неё черными бусинками глаз.
   – А тебя кто-нибудь, кроме меня, видеть может?
   – Ну, не знаю… наверное… если человек… как бы это сказать… верит…
   – А давай проверим.
   – Ну, уж нет. Ты во мне сомневаешься, думаешь, будто я – галлюцинация, вот и хочешь меня кому-нибудь показать. Я такие хитрости на раз секу… – похвастался он.
   – Ну и сиди здесь, а я пошла, – Женька закинула ночнушку в шкаф и вышла из комнаты.
   «Итак, во-первых, – рассуждала Женька мысленно, старательно чистя зубы и умываясь, – этот Кирюшка никакая не галлюцинация. Во-вторых, он и правда что-то знает, сказал же он про деньги. В-третьих, он материален, вон как уписывал холодец».
   Но вот последнее, как Женьке мнилось, было все-таки галлюцинацией. Бред какой-то. Ангел и холодец. Она на несколько секунд задумалась, глядя на свое отражение в зеркале, потом решительно покачала головой. Да нет, быть такого не может. Это уж ей точно приснилось.
   Не приснилось.
   – Где мой холодец? – тоном доморощенного трагика вопрошал Юрик. – Кто съел мой холодец? Вадим?!
   – Деточку обидели! – Женька закатила глаза.
   – Я не ел! – орал из своей комнаты сынуля.
   – Он спал! – принялась заступаться за любимого внука бабушка. – Он всю ночь спал!
   – А ты откуда знаешь? На часах стояла? – обнаглел от голода Юрик.
   – Не смей так с матерью разговаривать! – тут же вставила Марина из своей комнаты.
   – Может, это ты съела?
   Что-то гулко грохнуло, Марина прибежала из своей комнаты на кухню:
   – Я? Обалдел? – Марина вот уже пару месяцев сидела на «диете», правда, пока безрезультатно. Ей, как большинству замужних женщин предсреднего возраста в голову не приходило заняться пробежками или аэробикой. Самый легкий путь – диета и жиросжигающие панталоны на ночь. Правда, здесь возникали некоторые проблемы. Во-первых, панталоны стоили дорого. Семейный бюджет наличие данной вещи в гардеробе никак бы не предусматривал. Во-вторых, из-за отсутствия силы воли Марина смотреть не могла, как остальные члены семьи безнаказанно поедают всякие деликатесы в то время как она сама заваривает себе овсянку. Пару раз она попыталась и всех остальных посадить на такую вот «диету», однако Юрик быстро взбунтовался, и никакие ласковые слова, никакие уговоры и даже окрики не помогли. Ему отъетое пузо было дороже семейных уз.
   Ну, все, теперь этот любитель покушать не угомонится до тех пор, пока не узнает правду. Женька направилась прямиком на кухню и остановилась в дверях:
   – Я съела, я, и что теперь?
   Юрик вопросительно посмотрел на сестренку, открыл было рот, но заметив вызывающий взгляд, рот захлопнул.
   – Да нет, ничего, это я так…
   – Есть захотела, вот и съела.
   Ниночка сидела за столом, перед ней уже стояла большая кружка с горячим чаем, на тарелке стопка блинов. Новоявленная невеста поглощала их с бешенной скоростью, словно их у нее вот-вот отнимут. Женька ужаснулась. Если дело и дальше пойдет такими же темпами, то эта красавица к концу их поисков вообще не влезет ни в одно из своих платьев. И придется ей под венец идти не в свадебном наряде, а в мешке из-под картошки…
   – Ты что делаешь!? – скорчив грозную физиономию, заорала Женька.
   Ниночка хрюкнула, подавилась и закашлялась, краснея на глазах, то ли от натуги, то ли от стыда, что само по себе весьма сомнительно.
   – Мама! Я же сказала: чайку! – Женька решительно отставила тарелку с блинами от греха подальше.
   – Ей сейчас надо кушать за двоих! – весомо возразила бабушка, решительно приставляя тарелку обратно поближе к беременной невесте.
   Ага, Ниночка уже оповестила всех о своем «интересном» положении.
   – А я говорю: ей под венец идти, в платье не влезет! – гнула свое Женька, снова отставляя тарелку.
   Вбежал Вадим, цапнул пару блинов прямо со злосчастной тарелки и смылся, не успев получить подзатыльник от Марины.
   – А я говорю, пусть ест! – кипятилась мать, она напрочь забыла о плите и сковородке, на которой сейчас пеклось очередное произведение кулинарного искусства. – Влезет или не влезет, теперь это уже не важно! Ей надо ребенка кормить! А если её женишок бросит беременную невесту из-за того, что она прибавит пару килограмм… – и она снова попыталась придвинуть тарелку поближе к Ниночке. Женька упрямо вцепилась в другой край.
   – Какие там «пара килограмм», у нее же скоро попа будет, как у бегемота! – кричала Женька, не собираясь уступать матери.
   – Ага, – вставил Вадим, сунув нос в проем кухонной двери, он уже дожевывал стащенный блин и теперь примеривался к следующему, – и хвостиком будет крутить, как пропеллером – какашки разбрызгивать… я в «Мире животных» видел…
   – Иди отсюда, эрудит! – Марина наподдала ему по макушке.
   Не известно, чем бы закончилась эта баталия, если бы вопль Юрика не вывел их из состояния затяжного противостояния:
   – Мама! Горит!
   Валентина Георгиевна кинулась спасать изделие из теста. Столкнулась с Юриком, тот, едва успев удержаться на ногах, взмахнул рукой и снес с холодильника вазочку, Марина кинулась ее спасать…
   …в дверь позвонили. Не досмотрев, чем кончится дело на кухне, которая по габаритам была совершенно не приспособлена для нахождения в ней пяти взрослых особей, Женька кинулась в коридор. Кого же там еще черт несет?
   Черт принес Стёпу – субтильного «вьюношу лет тридцати» с отвислым брюшком, хлипкими коленями и клочковатой бородкой, которую сам он считал верхом мужественности. Стёпа, насколько Женька знала, был давно и безнадежно в нее влюблен, еще со школы. Жил он в соседнем подъезде, и Валентина Георгиевна частенько промывала дочери мозги на предмет – не сходить ли ей замуж за Стёпочку. Все-таки семья интеллигентная, мама в каком-то там институте работает – лаборанткой, папа – целый инженер на заводе. Стёпочка был единственным ребенком в семье – ненаглядное дитятко. Чем сей фрукт, вернее, сухофрукт занимался – не знал никто, во всяком случае, его мамаша старательно это от всех скрывала. Однако же непременно намекала, что Стёпочка её – великий гений, и ещё потрясет планету удивительным изобретением. Правда, слава Богу, или Аллаху! – планетотрясение откладывалось год за годом. Женька подозревала, что Стёпочка до сих пор нигде не работает, и сидит у родителей на шее. А насчет потрясения планеты, так это еще какой-то там древний обещал, Архимед, что ли. Типа – дайте мне только точку опоры… ага, щас! Разогнался!
   Стёпочка стоял в дверях в шлепанцах, в спортивном трико, замызганном и пузырящемся на коленях, в серой рубашке с короткими рукавами, и с букетом роз в руках. Ну, букет… это громко сказано, конечно. Три крохотные розочки вряд ли можно было бы назвать «букетом». Но даже это несколько озадачило Женьку.
   Она вопросительно воззрилась на Стёпочку.
   – Доброе утро, – проблеял хиляк, и его тонкие губы исказила заискивающая улыбка.
   – Привет, Стёпа, проходи, – Женька приглашающе махнула рукой, а что ещё оставалось делать?
   – Упс, – раздалось над самым ухом, – вот этого я не предусмотрел.
   Женька вздрогнула, но не более того. Похоже, ей придется привыкнуть к постоянному присутствию ангела.
   Стёпочка неуверенно ступил через порог и протянул Женьке свой «роскошный» букет.
   – Это тебе! – в его тоне прозвучала такая торжественность, что художница невольно насторожилась. Она торопливо цапнула букет:
   – Спасибо! Ты проходи, мы как раз собираемся завтракать, – и с этими словами она постаралась смыться на кухню, надеясь избежать неприятных объяснений, но Стёпа неожиданно проявил невиданную решительность:
   – Я пришел к тебе с официальным предложением! – выдал он.
   И тут в коридор сразу вывалилась вся семейка. Им тоже стало интересно: кто же там пришел в гости в такую рань, а как еще можно назвать начало десятого в воскресный день, когда всякому порядочному гражданину надлежит отсыпаться после праведного труда. И, конечно же, Валентина Георгиевна уловила краем уха фразу Стёпы.
   Женька стояла, чувствуя себя полной идиоткой, нервно теребя пальцами листья роз. Она представления не имела, как повести себя.
   – Стёпочка, здравствуй! – елейным голосом запела Валентина Георгиевна, расставляя руки и двигаясь по направлению к желанному гостю, словно бы собираясь заключить его в жаркие объятия. – Как мама?
   – Спасибо, все в порядке, – субтильный субъект неловко переступил с ноги на ногу. – Я того… пришел делать официальное предложение… руки и сердца…
   – Ни фига себе! – отозвался Юрик.
   – Слава Богу! – воскликнула Валентина Георгиевна.
   – Ну, начинается! – проворчала Марина, закатывая глаза. Ей явно не терпелось поскорее погрузить пожитки в машину и отправиться на дачу, а тут этот… субъект. Неужели для такого дела будней мало?
   – Я пришел официально сделать предложение вашей дочери, – повторил он, обращаясь почему-то только к Валентине Георгиевне, словно чувствуя в ней немалую поддержку.
   И в эту секунду от блинов, наконец, оторвалась зажравшаяся невеста.
   – Женечка! – возопила она восторженно, напрочь забывая о собственной трагедии. Она кинулась к подруге через весь коридор, обо что-то споткнулась, свалилась Женьке на руки, да так и повисла на её плечах. – Я так счастлива за тебя! – она безуспешно пыталась собрать ножки в кучку. – Поздравляю! Поздравляю! – Ниночка ухватила Женьку за руки и принялась их трясти, точно такса тряпку. Розовый букет мягко шлепал Женьку по носу – ощущение не из приятных. – А давай, я отложу свадьбу! Я уговорю Геночку! Мы обе свадьбы сыграем вместе! Хочешь? – обезумевшая от радости невеста тарахтела, как пулемет, не давая подруге вставить и слова. – А хочешь, я тебе свадебное платье подарю! А еще Алена тебе такую прическу сделает…
   Валентина Георгиевна умилённо утирала фартуком глаза, Марина стояла, уперев руки в бока и закатив глаза, Юрик таращился на свою младшую сестричку с нескрываемым любопытством, даже Вадим из гостиной высунул кудлатую голову с гулей на лбу. Из кухни потянуло гарью…
   И в этот момент Женьке вдруг стало совершенно плевать: обидит она этого Стёпочку или нет, станет ли дуться на неё мать…
   – Нет! – резко произнесла она, разворачиваясь к несостоявшему жениху и протягивая ему обратно измочаленный букет. – Извини, Стёпа, ты, конечно, парень хороший, но я тебя не люблю!
   Валентина Георгиевна сдавленно охнула, затыкая рот краем фартука. Марина облегченно вздохнула, Юрик почесал затылок. Стёпа пару раз мигнул, точно информация, поступая по длинному спинному мозгу, еще не совсем дошла до копчика, потом выдавил на лицо улыбочку:
   – Я понимаю, тебе подумать надо…
   – Нет, – отрезала Женька, сжигая за собой мосты. Она силой впихнула ему в руки букет, развернула за плечи и подтолкнула к двери. – Все, до свидания. У меня хлопот – полон рот…
   – Женечка, да как же ты можешь! – возопила мама, хватая Стёпочку за руку и оттаскивая на середину коридора. – Стёпочка, не обращай внимания. Это у нее от радости… сама не знает, что говорит! Пойдем, я тебя чайком напою… блинчиков покушаешь…
   – Нам с Ниной пора на поиски отправляться! – попыталась встрять Женька, но куда там! Валентина Георгиевна и слушать ничего не желала:
   – Ничего, мне твое счастье дороже.
   – Мама!
   – Что, мама? – наконец взбеленилась Валентина Георгиевна, готовая кинуться на дочь и вразумить ее любым способом, вплоть до рукоприкладства. – Тебе сколько лет? Восемнадцать? Все принца ждешь на белом коне? Или у тебя что, отбоя от женихов нету? – мама и в самом деле разошлась не на шутку. Даже сизая гарь, слоями тянувшаяся из кухни, уже не могла отвлечь ее от насущной проблемы. – Тебе давно пора замуж. Давно пора детей рожать.
   Марина скрылась в кухне, спасать сковородку, Юрик убрел в гостиную, втянув за собой любопытного Вадима. Но Ниночка так и стояла столбом, открыв рот от любопытства. Она таращила глаза и мелко трясла головой. То ли в знак согласия с Женькиной мамой, то ли с перепугу.
   – Чем тебе Стёпочка не нравится? Если влюблена в кого-то, так и скажи. Да только какая такая любовь в твоем возрасте? Тебе уже о том надо думать, как бы побыстрее замуж выскочить, не девочка, чай. Рада должна быть. Такой человек тебе предложение делает – не пьет, не курит, умница, эрудит, семья интеллигентная, – Стёпочка преображался на глазах, он приосанился, развернул плечи, и даже как-то ростом стал повыше. – А какой Стёпочка хозяйственный, – продолжала расхваливать жениха Валентина Георгиевна, – и мусор выносит, и ковры выбивает, и полы моет, и сготовить умеет…
   Стёпочка принялся поддакивать со знанием дела, на его лице уже была написана полная уверенность, что он ей своим предложением делает большое одолжение. Завидный жених, черт побери!
   – Да за такого любая с радостью пойдет! – наконец заключила Валентина Георгиевна, – а ты, счастья своего не понимаешь, сразу, с порога – нет! Да как ты могла!
   – Да! – похоже, Стёпочка уже был в полной уверенности, что Женька вообще не стоит его внимания. Вот еще пигалица! Он, такой завидный жених, себе пару и получше найдет!
   Женька застонала, закатив глаза. Ей только этого не хватало. А тут еще Ниночка встряла:
   – Миленькая, ну пожалуйста! – она снова ухватила подругу за руку и принялась ее трясти. – Не отказывай! Это же так здорово!
   Женьке хотелось крикнуть: да вы только посмотрите, кого вы мне предлагаете! Все в ней протестовало, однако пришлось взять себя в руки.
   – Ну, хорошо, хорошо, я подумаю! – возопила она, выхватывая у жениха розы, положенные ей по статусу невесты. – Идемте пить чай, мне некогда, нам с Ниночкой надо отправляться!
   Ниночка взвизгнула от счастья и чмокнула Женьку в щеку, Валентина Георгиевна повлекла засомневавшегося было Стёпочку в кухню.
   – Не переживай, – раздался над самым ухом знакомо нахальный голос ночного ангела, – я это дело улажу. Неделю он к тебе точно приставать не станет, а потом – либо ишак сдохнет, либо – шах дуба даст.
   Пару секунд Женька недоумевала, кого же в этой ситуации можно обозвать ишаком, но потом ей вдруг стало спокойно и легко от одной мысли, что рядом есть существо, которое действительно может позаботиться о ней. И даже его слегка склочный характер сути дела не менял.
   Завтрак прошел в «теплой, дружественной обстановке», Стёпочка, мелкими глотками прихлебывая горячий чай и в неимоверных количествах поглощая блинчики, поведал миру, что женщина, какая бы она ни была умная, никогда не сравнится в уме с мужчиной, и доказательство тому – вся история человечества. Марина суетилась, собирая вещи для дачи, и потому не особо вдавалась в суть проблемы, а то бы она ему в два счета доказала, кто голубая кость, а кто – так, не пришей кобыле хвост. Женька, скрежетала зубами, но молчала. Историю с деньгами, которые у нее без спроса слямзили родственнички, она решила не поднимать, не при людях же отношения выяснять. Ниночка внимала с открытым ртом, и даже блинчики поглощала через раз. Валентина Георгиевна, продолжая производить на свет все новые печеные изделия, беспрерывно поддакивала. Собственно, она и не слышала, о чем там повествовал Стёпочка, ей было важнее соглашаться с ним.
   Завтрак закончился только через час, Стёпочку наконец выставили, и когда Женька с Ниночкой вышли из подъезда дома, у художницы уже было такое ощущение, будто сейчас не одиннадцать часов утра, а давно за полдень.
   – Ну, где будем искать сегодня? – спросила она Ниночку, которая совершенно осоловела от съеденного и плохо соображала. Но всего через пару минут смысл вопроса все-таки дошел до ее сознания.
   – Поедем к его маме, – печально произнесла она. – Больше некуда.
   – А адрес ты знаешь?
   – Знаю, – так же уныло согласилась подружка.
   – Тогда – вперед! – Женьке хотелось верить, что это приключение все же закончится достаточно быстро.

Глава 7, которая приводит Женьку в гости

   – Кто там? – поинтересовался из-за двери раздраженный женский голос. – Попрошайкам не подаю!
   – Мы не попрошайки! – в отчаянии выкрикнула Ниночка, – Мы Гену ищем.
   За соседней дверью кто-то интенсивно завозился, явно подсматривали. Женька повернулась и показала глазку язык. Возня повторилась.
   – А чего от Геночки надо? – требовательно вопрошал недовольный голос из-за двери.
   – Понимаете… он ушел, и я его найти не могу… на работе его нет… – стала объяснять Ниночка, прижимая руки к груди.
   – Ясное дело, нет, – с ядовитым сарказмом отозвался голос из-за толстой двери. – Праздник все-таки.
   – Я вам вчера звонила… а вы…
   – А, так ты та самая прошмондовка, которая проходу не дает моему сыночку? – голос и вовсе озлился.
   Ниночка стрельнула отчаянным взглядом в сторону Женьки и вжала голову в плечи. Весь ее испуганный вид говорил: давай уберемся отсюда побыстрее! Но Женька доводам рассудка не вняла. Её словно черт за язык тянул.
   – Послушайте, может, вы все-таки откроете? А то не слишком удобно через дверь разговаривать.
   Молчание.
   – Вы меня слышите? – Женька постучала кулачком по косяку двери.
   – Я сейчас милицию вызову! – залязгали замки.
   Ниночка вцепилась в Женькин локоть и повисла на нем, как сочная груша на ветке:
   – Женечка, давай уйдем! Ну, ее, в самом деле! Я ее боюсь!
   – Ну, теперь хоть понятно, чего это твой Геночка так тебя оберегал и прятал подальше от мамочкиных глаз, – посочувствовала художница.
   – Уйдем, а?
   Но в этот момент дверь распахнулась. На пороге стояла маленькая, тщедушная женщина в длинном, засаленном розовом халате в синеватых разводах. Когда-то разводы были цветами, теперь они с трудом угадывались на блеклом фоне. Темные крашеные волосы с проседью были неряшливо пришпилены на макушке в растрепанную гулю. Тощая, цыплячья шея вытянулась, высокие скулы пылали боевым румянцем, запавшие карие глаза азартно блестели. Хозяйка дома, широко расставив ноги, загородила проем, словно на суверенитет ее квартиры покушались агрессоры в касках.
   – Ты, что ли, стучишь? – она уперлась взглядом в Женьку, поскольку Ниночка трусливо пряталась за ее спиной. – Иди, по башке себе постучи! Проваливай отсюда! А то вот я сейчас швабру возьму, да как отхожу…
   – А вы не кричите! – Женька дернула подбородком, наступая на тетку. Она и сама не ожидала от себя подобной прыти, но ее уже несло. – Мы не вас ищем, а Гену. А если его здесь нет, так и скажите. И нечего ругаться!
   – Да ты как со мной разговариваешь, соплячка! – брызнув слюной, взвизгнула тощая, выпучивая глаза. Она решительно шагнула вперед, как видно, не желая спускать обидчице. – Мало мне ученичков в школе, всю душу вымотали, так еще и эта… – женщина звучно постучала себя тощим кулаком по впалой груди, звук получился такой, будто пару раз встряхнули мешком с сухими костями. – Умные все стали! – продолжала неистовствовать худышка. – Выучили вас на нашу голову! Чего сюда приперлись? Геночку вам подавай? – она злобно сощурилась, выставив перед собой кукиш. – А это видели?
   Женька уже была не рада, что вообще сюда приперлась. И фиг бы с ним, с этим Геночкой. Куда он, к черту денется? Хотя, не удивительно, что с такой мамашей он и в самом деле может на себя руки наложить.
   – Валерианочки выпейте, – брякнула Женька, благоразумно давая задний ход. Ниночка за спиной всхлипывала в платочек и тоже пятилась, пока не уперлась пятой точкой в перила лестничной клетки.
   – А ну, вон отсюда! – учительница начальных классов со злости затопала тощими ногами в растоптанных шлепанцах. – Вон, я сказала!
   В этот момент дверь напротив открылась и из нее высунулась мужская щетинистая голова:
   – Слушайте, вы меня, конечно, извините, но не могли бы вы кричать потише, – достаточно вежливо попросил парень в линялых джинсах. – Я работаю, а вы тут…
   – Сегодня выходной! – тут же переключилась на него Геночкина матушка. – Моя квартира, что хочу, то и делаю! У нас свобода слова! А вы идите к себе и стучите на своем этом, как его… компьютере! Писака несчастный! Знаем мы, чего вы там пишите! Мерзости всякие! Сталина на вас нет! Развелось вас тут, как собак нерезаных…
   Парень открыл было рот, чтобы возмутиться, но тут его взгляд остановился на Женькином лице:
   – Вы? – изумленно выдохнул потревоженный «писака».
   – Ага, – кивнула не менее озадаченная Женька.
   – Что? – не поняла Ниночка, высовываясь из-за подружкиного плеча.
   – А, так вы друг друга знаете! – уперла руки в бока подозрительная учительница. – Так тут у вас настоящий заговор.
   Писатель, как был в одних джинсах, сделал шаг вперед, посильнее распахивая дверь. Сквозняк сыграл злую шутку. Хлоп! Дверь за спиной учительницы русского языка и литературы с грохотом захлопнулась. С секунду стояла гробовая тишина, а затем хилая интеллигентка разразилась таким потоком отборных ругательств, что Женьке захотелось исчезнуть куда подальше, а Ниночку внезапно потянуло в туалет.
   – Не зайдете? – приглашающе улыбнулся вчерашний знакомый.
   Он еще договорить не успел, а Ниночка рванула в спасительную квартиру с такой скоростью, будто за ней гналась стая волков. Женька же стояла и напряженно соображала – так ли уж это прилично, принимать приглашение малознакомого парня. Но ее никто не спрашивал, просто схватили за рукав джинсовой куртки и втянули внутрь. Дверь за спиной захлопнулась, отрезав вопли на лестнице. Ну и крикливая же эта мадам! Впрочем, чему удивляться? Это у нее профессиональное. Поди, перекричи тридцать глоток в классе.
   – Как же вы тут оказались? А чего с этой склочницей схлестнулись? Как нога? Болит? Не болит? Прошла? Надо же!
   Женька лишь успевала молча трясти головой в такт его словам.
   – Кофе? Чай? Водочки? Шампанского? Ликера? – парень уже отбирал у Женьки ее сумку, с улыбкой заглядывая в глаза.
   – А туалет у вас тут есть? – пискнула Ниночка.
   Новоиспеченный хозяин тут же повлек несчастную гостью в соответствующее заведение, на ходу отдавая указания оторопевшей Женьке:
   – Вы проходите в комнату… там вам удобней будет… я сейчас…
   Женька скинула туфли и вошла в маленькую комнатку, которая, как оказалось, выполняла роль кабинета, спальни и гостиной одновременно. Ну что ж, это только в современных сериалах у всех главных героев апартаменты не хуже американских, а сами герои – крутые пиплы, рангом не ниже, чем генеральные менеджеры… или как их там еще… ну, одним словом, оч-чень крутые! И денег у них – не меряно. В жизни все гораздо проще и плоше. Новый знакомый… как его там? Дмитрий, что ли? Жил так себе – ничего особенного. Старенькая однокомнатная квартира с облезлыми обоями. Маленький платяной шкафчик притулился в самом углу, диван, компьютерный столик… Девятнадцатидюймовый плоский экран невольно приковал Женькино внимание на несколько секунд. В компьютерах она мало чего понимала, но судя по монитору, да и системному блоку, весело перемигивающемуся на передней панели разноцветными огоньками, уж на это хозяин квартиры денег не жалел.
   Прямо на стене, поверх обойных аляповатых цветов, кто-то фломастером накарябал: «Если хочешь поработать, ляг, поспи, и все пройдет!» Женька хмыкнула, по достоинству оценив чувство юмора хозяина квартиры. Прямо на зеркале тоже красовалась надпись, сделанная почему-то губной помадой ярко-бардового цвета: «Крепись, создатель, я с тобой!» Почерки не совпадали. И если первое изречение еще как-то можно было понять, второе вообще не вписывались ни в какое понимание.
   Почти за шкафом, в самом углу виднелась дверь, то ли в другую комнату, то ли в кладовку. Все. Больше рассматривать особо было нечего, разве только полки с книгами. Не так уж и много, но вот верхняя была уставлена сплошь изданиями Дмитрия Сулихина. Женька улыбнулась. Приятно думать, что кому-то еще, кроме нее самой, нравятся его романы.
   Она машинально подошла к зеркалу, да так и застыла, приподняв руку к голове: на диване развалилась дородная деваха рубенсовских габаритов. Белесый толстый животик свешивался на покрывало, сама мадам лежала, чуть присогнув одну ногу, белая пухлая коленка смотрела в потолок, в руках у девки красовался бокал с чем-то красным, очень похожим на вино. Деваха была совершенно голая и совершенно бесстыдная, потому что, поймав на себе посторонний взгляд, она нисколько не смутилась, а в свою очередь уставилась на Женьку наглым пьяным взглядом.
   – Ну, и чего таращишься? – пьяно поинтересовалась деваха. – Что, музы никогда не видела?
   Женька резко обернулась к дивану лицом. Никого. Она снова уставилась в зеркало. Деваха исчезла вместе с бокалом вина. Бедная художница так и застыла на месте, от ужаса вытаращив глаза. Ну ладно, Кирюшка. С ним еще как-то можно мириться, но голые бабы… Это уже совсем никуда не годится. Она ущипнула себя за руку. Щипок получился весьма чувствительный.
   – Ну, как я, ловко придумал?
   – Ой! – Женька подпрыгнула на месте, хватаясь за сердце.
   Прямо на спинке дивана примостился ее шерстистый знакомый, развалившись вольготно, как барин в собственной спальне.
   – Это твоих рук дело? – зашипела на него Женька, тыча пальцем в зеркало.
   Кирюшка бросил взгляд поверх ее плеча в сторону зеркала и только лапкой махнул:
   – Ах, это! Да ну, что ты. Это же муза. Наглая, стервозная муза, зажралась, понимаешь… ну ничего, возьмусь я за нее, – в тоне ангела-хранителя не было и тени насмешки. – Я из нее человека сделаю… то есть не человека, то есть музу, только это… – Кирюшка озадаченно почесал пушистый затылок, подбирая подходящие слова.
   – Так она мне не привиделась? Она настоящая?
   – Она-то? – переспросил Кирюшка. – Еще какая настоящая, скажу я тебе. Раньше работала – будь здоров, а потом, как хозяину удача повалила, так работу забросила, обнаглела совсем. Некому, понимаешь, ее на путь истинный наставить…
   – Так она кто?
   – Муза. Му-за! – Кирюшка для большей убедительности помахал лапами, изображая не то крылышки, не то…
   – Какая муза? Муза же у творческих работников.
   – Ну да, а ты что думала? Я тебя к кому привел?
   – А почему у меня ее нет? – Женька уже чувствовала себя почти что оскорбленной. – Я, между прочим, тоже – творческий работник.
   – А я на что? – не на шутку обиделся Кирюшка. – Между прочим, ангел-хранитель это круче, чем муза. Муза что?
   – Что?
   – Тьфу, да растереть. Сколько знал муз, все какие-то, знаешь, с брачком, что ли, – он откровенно поморщился. – Вот и эта ни черта не желает работать. Хозяин, между прочим, сегодня работать не собирался, а собирался он отпраздновать выходной прогулкой по городу, а я его вдохновением обеспечил с самого утра… – Кирюшка схватился за голову и картинно закатил черные глазки так, что стали видны белки, – чуть мозги себе не сломал! – сообщил он доверительно. – Ну, знаешь, и тяжелая же это работа…
   Женька почти не слушала своего ночного визитера. Она с опаской прислушивалась к звукам, которые доносились из туалетной комнаты. Там раздавалась какая-то стукотня, журчание воды, плавно переходящие в глухие переговоры. Интересно, что там такого может быть особенного, в чем Ниночка никак не может разобраться? А может она уже, того, просочилась в канализацию, как у Стругацких?
   – И все это, между прочим, ради тебя! – Кирюшка обвинительно ткнул пальчиком в ее сторону.
   – Ради меня? – от возмущения Женька задохнулась. – Ну, знаешь, я тебя об одолжении не просила!
   – Ты что, все еще не поняла, к кому в гости попала?
   – И к кому же?
   Домовой не успел ответить. Озадаченный хозяин дома стоял в дверях, видимо, услышав часть разговора, и на его лице было написано полное недоумение. Женька скорчила невинную физиономию: а я тут ни при чем.
   – Вы извините… там возникли кое-какие трудности… – неуверенно произнес он заранее подготовленную фразу.
   Только теперь Женька как следует разглядела его. Парень был крепкий, как теперь говорят, прокаченный, но ничего лишнего. Словно заметив этот любопытный взгляд, он неловко, бочком подобрался к столу и торопливо цапнул со спинки стула футболку, натянул на себя.
   – Извините, что в таком виде… я это… тут… работаю, – и покраснел, быстро кликнув по клавиатуре и закрыв текстовый файл.
   Женька недоуменно хлопала глазами, ничего не понимая. Ну, работает человек, ну и ладно. Чего смущаться-то?
   – Чаю хотите? Или кофе?
   – Да не надо ничего, не беспокойтесь, – замахала руками Женька, мысленно самой себе поражаясь. – Вы нас извините, ради Бога, мало того, что скандал устроили… работать не дали, так еще теперь и кофе нас пои… – ну всё! Осталось только расшаркаться и подтереть пол перьями на шляпе.
   – Да что вы, пустяки. Мигом сделаю.
   И он вприпрыжку ускакал на кухню ставить чайник. Ниночка не появлялась. Точно, наверное, просочилась. Впрочем, от беременной женщины еще и не то можно ожидать. Что-то довольно крепко ткнуло ее в бок. Женька оглянулась. Кирюшка стоял на диване, широко расставив задние лапки, а передние уперев в бока. Его круглая мордашка выражала крайнюю степень недовольства.
   – А ну быстро! Встала и шагом марш в кухню! – скомандовал он.
   В Женьке все запротестовало. Ну, уж дудки! Может она бы и сама не прочь познакомиться с этим Димой, но вот так! Да ни за что на свете!
   – Слушай, ты, сваха! А не сходил бы ты далеко и без компаса…
   – Ну ладно! – черные глаза Кирюшки вспыхнули красными огоньками. – Не хочешь по-хорошему, будет по-плохому! Мята! – его шерстка вздыбилась при одном этом слове. – Полтергейст!
   Квартира заходила ходуном, люстра под потолком заплясала, мебель угрожающе затрещала и заскрипела. Женька ойкнула и мертвой хваткой вцепилась в край дивана.
   – Всё, всё! Уже иду!
   Жертва шантажа на полусогнутых засеменила в кухню, Дима стоял посреди кухни, застыв, точно изваяние, в одной руке держа грелку для чайника, в другой ложку.
   – Что это было? – тихим шепотом поинтересовался он. – Землетрясение?
   – Что? Где? – Женька состроила невинную мину.
   – Похоже, показалось…
   – Показалось, – торопливо заверила художница.
   Дима принялся сноровисто выкладывать все, что было вкусного из холодильника. Если честно, вкусного было не так уж и много: пара кексов, потрескавшееся от старости пирожное (1 шт.), лимоны (2 шт.), шоколадка (1 шт.) и один большой заварник с крепким чаем дожидался на столе.
   Женька облегченно вздохнула, эпизод с «землетрясением» благополучно спустили на тормозах, и опустилась на первую попавшуюся табуретку. Дима смущенно улыбнулся и развел руками:
   – Не думал, что у меня будут гости, вот и… чем богаты, тем и рады…
   – Да мы, собственно, не собирались чаи распивать… мы это… Гену ищем…
   Дима так и застыл с чайником в руках, на его лице отразилось искреннее недоумение:
   – Так вы Генку Хлопкова ищите?
   – Ну, да.
   – Так Ниночка – его невеста?
   – Ну, да, – односложно отвечала Женька.
   – И вы, стало быть, пришли к его матери… – Дима неожиданно замялся, – его матушке…
   – Ну, да.
   Женьке вдруг стало как-то неуютно, она заелозила на табуретке, та угрожающе затрещала под ней.
   – Это вы опрометчиво поступили, – сообщил Дима, разливая чай по огромным бокалам. – Нервная она и крикливая. Впрочем, современная школа кому хочешь нервы испортит, вы со мной согласны?
   – Ну, да.
   Заело, что ли? Она похлопала глазами, лихорадочно соображая, чего бы такого умного сказать.
   – А Гена, надо полагать, ей ничего о Нине не сказал?
   – Ну… да.
   Да что же это делается-то? У нее что, мозга за мозгу зашла?
   – Знаете, я вообще удивляюсь, что Генка решил жениться. Не сказать, что хорошо его знаю, я всего полгода как сюда переехал, но, по-моему, он мать свою боится до икоты. Терроризирует она его. Не представляю, как он собирается с женой жить в этой квартире… ну, если только не снимет отдельную. Однако такие расходы не по его зарплате.
   Женька насторожилась. Дима пододвинул ей кружку с чаем и сахарницу. Женька заворожено слушала парня и сыпала сахар в кружку ложку за ложкой.
   – А что не так с его зарплатой? – наконец выдала она нечто членораздельное.
   – Ну, он хоть и занимает должность младшего менеджера, но на самом деле, это ведь одна видимость, – Дима с сомнением посмотрел на Женьку.
   Та уставилась на свою кружку, в которой чай уже плескал через край.
   – Ой, извините, что-то я… того, задумалась немного, – она торопливо отодвинула от себя почти опустевшую сахарницу.
   – Постойте, так это вы меня с ним перепутали? – наконец догадался Дмитрий. На его лице сначала отразилась крайняя степень недоумения, потом даже некоторой заинтересованности. Он опустился на другой табурет, стоявший через стол. – Так вы, наверное, его ни разу не видели, да? – догадался он.
   – Ну, да… тьфу ты! Ниночка же видела! Уж она-то ошибиться не могла, – со знанием дела заявила Женька. – Не могла? – она вопросительно уставилась на недавнего знакомого в надежде, что он подтвердит ее уверенность. Но Дима лишь покачал головой:
   – Да мы с ним и близко не похожи, – заверил он.
   – А вот и я, – Ниночка вплыла в кухню, Дима подскочил, вежливо уступая ей свое место. Другого табурета в кухне не было, а посему хозяину квартиры пришлось стоять.
   Новоиспеченная невеста вальяжно опустилась на табурет и кокетливым движением отбросила челку со лба, стрельнув глазками в сторону Димы.
   – Вы – такой галантный кавалер! – сообщила она проникновенно. – Спасибо вам! Вы просто спасли меня! Честное слово!
   Женька закатила глаза. Она представления не имела, какой там этот Геночка на самом деле, но подозревала, что если он не будет держать свою жену в ежовых рукавицах, то сам же потом и пожалеет. Ниночка относилась к тому типу женщин, которые одним своим видом пробуждают в мужчине желание защищать это ангельское создание, умереть за него, но не дать в обиду. Проблема заключалась в том, что служить музой для таких романтических и поэтических отношений у Ниночки запала надолго не хватало. Она очень быстро разочаровывалась в очередном «рыцаре», охладевала к нему, поскольку все ее эмоции носили бурный, но непродолжительный характер, и в скором времени такому претенденту-неудачнику находилась замена.
   Женька еще удивлялась, что этот самый Геночка умудрился дотащить свою избранницу до Загса. Либо это действительно крутой мэн, гламурный до невозможности… либо… либо в Ниночке проснулись настоящие чувства.
   Ниночка продолжала болтать о чем-то незатейливом, по ходу дела уничтожая шоколадку, пирожное и все остальное, приготовленное для чаепития. А Дима, стоя за ее спиной, все время подавал Женьке какие-то знаки, смысл которых до нее дошел далеко не сразу:
   – Ой, – художница лихо отодвинула от себя кружку с чаем, – совсем забыла руки помыть, – она растопырила ладошки и уставилась на них, словно ожидая увидеть большие грязные бактерии. Но бактерии, как на зло, все попрятались по укромным уголкам – не углядишь. Дима тут же подхватил ее начинание:
   – Да, да, конечно, пойдемте, я вам покажу ванную комнату… – вот ведь, елки-палки, сама любезность!
   Он ловко обогнул стол, бросив обиженную Ниночку с ее пирожным, ухватил Женьку за локоть и поволок в ванную комнату едва ли не силой.
   – Вот, пожалуйста, – театральным тоном возвестил он как можно громче, – здесь мыло… если хотите жидкое мыло, хорошее…
   Ванная комната была такой же обшарпанной и облезлой, как и остальная квартира. Но едва пробежавшись взглядом по стеклянной полочке под зеркалом, Женька поняла, что этот парень и в самом деле тщательно следит за своим внешним видом: крем для бритья и после бритья, помазок, жидкое мыло в пузатой баночке, целая куча всяких других тюбиков и…
   – Отправьте куда-нибудь Ниночку! – трагическим шепотом сообщил он Женьке, одновременно для конспирации включая горячую воду. – Вот, пожалуйста, горячая вода! – заорал он ей на ухо. Женька шарахнулась и машинально ковырнула ухо указательным пальцем.
   – Спасибо большое! – подхватила она эту шпионскую игру. – Куда же я ее отправлю? – это шепотом.
   – Ну, не знаю. В магазин, что ли? – неуверенно предположил Дима. – Поговорить надо. – И уже в полный голос: – Если хотите, можете вытереть этим полотенцем, или нет, лучше вот этим… – и опять шепотом: – Это касается Гены.
   – Черт! Так и я знала, что с этим Геночкой будет что-нибудь не так! – вырвалось у Женьки.
   Она старательно домыла руки, и к концу этой гигиенической процедуры в ее голове совершенно отчетливо сформировался некий план действий. Уж она-то знала, как избавиться от Ниночки хотя бы на короткое время.
   – Останьтесь здесь! – шепотом скомандовала она и, встряхивая пальчиками, вырулила в кухню.
   Ниночка уже успела умять старое пирожное, шоколадку, подобралась к маленькой вазочке с печеньем. Но насладиться его незабываемым вкусом ей не удалось:
   – Слушай сюда, подруга, – деловито сообщила Женька, опускаясь одним коленом на табурет и опершись локтями на стол. – Ты сейчас быстренько находишь любой благовидный предлог и выметаешься отсюда минут так на двадцать, понятно?
   Ниночка так и застыла с открытым ртом:
   – Как это? – в ее взгляде сквозила неподдельная обида и полное недоумение. – Зачем это?
   – Да ты что, не соображаешь что ли? Этот Дима, ничего себе парень. Оставь нас один на один… ненадолго… ну, сама же понимаешь…
   Но Ниночка оказалась не такой дурочкой, как хотела казаться. Она вдруг вся скуксилась:
   – Я знаю, это касается Геночки! – неожиданно плаксивым тоном заявила она. – Он что-то тебе сказал про Геночку, да? У него другая женщина? Он уже женат? Разведен? Вдовец, жена в ванной захлебнулась…
   В кухню ввалился Дима. Еще заслышав гундосые Ниночкины нотки, он уже понял, что эту красавицу теперь бульдозером с места не сдвинешь. Ну что ж, раз хочет – пусть получит. В конце концов, может, он суется и не в свое дело, но скрывать чужую тайну ему теперь уже казалось совершенно бессмысленным.
   – Значит так! – Дима навис над готовой разреветься Ниночкой. – Никакой женщины у него нет. И не было! – страшным голосом объявил он. – И жена у него в ванне не тонула! А дело в том, что Гена ваш – бильярдист. Довольно хороший, и занимается этим… ну, так скажем, не совсем законно, поскольку… одним словом… хотел бы перейти в профессионалы, но… – и Дима развел руками.
   – Маменьки боится, – закончила за него Женька.
   – Именно!
   – И, стало быть, очень даже вероятно, что Геночка никуда не пропал, и не исчез, а просто отправился слегка поиграть… мало ли дел может быть у мужика…
   – А вдруг его похитили! – неожиданно разрушила весь этот розовый замок на песке беспокойная Ниночка. Она вцепилась в Димину руку, словно собиралась ее оторвать: – Его похитили, я знаю! Скажите! Вы же что-то от меня скрываете! Не надо ничего скрывать! Я выдержу даже самую страшную правду! – она теребила его руку, как такса крысу.
   – Аптечку! – крикнула Женька, которая уже чувствовала приближение неминуемой истерики. Она не обладала трубным гласом вчерашнего лейтенанта в отделении, и не надеялась, что ее воззвание к порядку возымеет хоть какое-нибудь действие. А успокоить Ниночку следовало. Во-первых, ради безопасности ее самой. Беременным вообще не рекомендуется нервничать. Лежи себе, хрусти леденцами, трескай яблоки и гоняй мужа то за солеными огурчиками, то за лимонами… Во-вторых, Ниночка в истерике – стихийное бедствие. Торнадо по сравнению с ней – детская игрушка. Считай, что полтергейст в этой отдельно взятой квартире им обеспечен. В-третьих… ну в третьих уже не понадобится, и первых двух причин хватит за глаза.
   Дима с трудом отобрал истрепанную руку, полез в шкафчик за аптечкой и поставил на стол маленькую коробочку. Женька сунула в нее нос и разочарованно чихнула. Как у любого здорового мужика, ни черта у него там не было: пара презервативов, бинт с ватой, йод, да бутылочка нашатыря. Женька с легкой досадой покосилась на хозяина дома. Тот смущенно улыбнулся и невинно пожал плечами.
   – Так, ясно, успокаивать ее нечем.
   – Нечем, – поддакнул Дима. – Но есть один способ решить сразу все проблемы.
   Женька на секунду уставилась на него, потом красноречиво чиркнула себя по горлу большим пальцем:
   – Нет человека, нет проблем?
   Ниночка икнула и замолчала.
   – Ну, не до такой степени радикально, – хмыкнул Дима, – но все же, весьма действенно, весьма…
   – Я не дамся! – неуверенно пролепетала Ниночка, у которой от страха мозги окончательно выпрямились в две параллельных извилины. – Я буду отбиваться.
   Женька презрительно фыркнула. Дима ушел в комнату и вернулся с крошечным мобильником. Женька сразу же вспомнила вчерашнюю неприятность. Если бы мама не постирала ее аппарат, она бы тоже сейчас была при телефоне.
   Дмитрий набрал быстрый номер.
   – А куда… – начала было Ниночка, но он ее заставил замолчать, строго вздернув указательный палец.
   – Анна Михайловна… добрый день… это Дима говорит… тут требуется ваша помощь… да… Генка… если можете… желательно побыстрее… что? Будете? Отлично, всего хорошего.
   Он отключил телефон и торжествующе глянул на двух озадаченных подруг:
   – И всего-то. Сказала: сейчас будет.
   В дверь позвонили.

Глава 8. Не все бабушки одинаковы

   Все трое дружно переглянулись. Дима с сомнением посмотрел на свой мобильник, который все еще держал в руках.
   – Не может быть, – тихим шепотом проинформировал он.
   – Ты кого там вызвал? – осторожно поинтересовалась Женька, – агента 007?
   – 00, – таким же заговорщицким тоном ответствовал ей Дима, отправляясь открывать дверь. Женька увязалась за ним. Ниночка осталась сидеть за столом, похоже, ее больше привлекали оставшиеся в живых кексы.
   Однако когда дверь открыли, все оказалось гораздо прозаичнее и проще. Никакого тебе агента Британской разведки, а просто Геночкина мама, которая застряла на лестничной клетке с захлопнутой дверью.
   В первую секунду Женька ее и не узнала: стоит такая милая, интеллигентная женщина средних лет, прямо-таки лучится доброжелательностью. Если бы еще минут двадцать назад эта дамочка не устроила на лестничной клетке безобразную сцену, едва не завершившуюся мордобоем, то никто бы не поверил, что это милое, пушистое создание способно вообще произнести хотя бы одно бранное слово.
   – Дмитрий Александрович… вы меня извините, ради бога, у меня дверь захлопнулась…
   Женька, выглянувшая из-за плеча Димы, узрела странную сцену у дверей учительницы. Двое совершенно пьяных лбов, едва стоявших на ногах, пытались эту самую дверь отколупнуть приличного вида ломиком. Один, с трудом попадая в щель между дверью и косяком, нервно тыкал острым концом ломика, а второй, хватая своего напарника за локти и мешая прицелиться, орал ему на ухо:
   – Поддевай! Поддевай ее с…! Мать твою! Поддевай!
   – Михалыч, не лезь! Михалыч, не лезь!
   Лоб со всей дури навалился на ломик, тот соскользнул. Навернувшись лбом об косяк, верзила не удержался и с матами свалился на пол, увлекая за собой Михалыча. Разом образовалась куча-мала. Женька никогда не думала, что всего два человека могут создать толпу.
   – Твою мать, Михалыч, я же тебе говорил!
   – Говорил он! – ворчливо откликнулся второй, с трудом поднимаясь на ноги.
   Дима тяжело вздохнул, вышел на лестничную клетку, отобрал у Михалыча ломик, подошел к косяку, осторожно ковырнул… дверь гостеприимно распахнулась.
   – Пожалуйста, – он сунул ломик обратно в руку бородатого Михалыча, который так и застыл, вылупив стеклянные глаза.
   – Ни хрена себе! – только и сумел выдавить он.
   – Спец, – с уважением заметил второй лоб, озадаченно почесывая затылок.
   Геночкина мамочка шмыгнула внутрь и быстро захлопнула за собой дверь, отгородившись от всего мира в своей добротной квартире.
   – Не понял? – очумел от наглости Михалыч, вопросительно воззрившись на Диму, по стечению обстоятельств оказавшегося крайним. – А бутылка?
   Парень развел руками, словно говоря: ну, а что же я-то могу поделать? Когда до второго лба дошло, что за все их старания в праздничный день они так и не увидят законного магарыча, он разразился таким каскадом матерных выражений, что Женька заслушалась. Она и думать не думала, что русский язык настолько богат непечатными выражениями. Но до конца насладиться этой нестандартной во всех отношениях лексикой ей не дал Дима. Он просто схватил ее за плечи и втолкнул в квартиру, захлопнув дверь. Правда, голос все еще слышался с лестничной площадки, но уже не так отчетливо. Парень заботливо повлек ее обратно в кухню, подальше от двух озлившихся мужичков.
   – А что там случилось? – Ниночка деловито стряхивала с пальчиков сладкие крошки. Похоже, она нисколько не жалела, что пропустила скандал на лестнице. За те несколько минут, пока Женька с Димой находились вне пределов видимости, несчастные кексы погибли смертью храбрых, пав жертвой ее аппетита. – Кто-то подрался? Эта фурия напала на Димочку?
   «Димочку!» Женька крякнула и опустилась на табурет. С каких пор новый знакомый приобрел уменьшительно-ласкательный суффикс? Нет, беда с этой красавицей! Скорей бы уж свадьба. От греха подальше. Может, когда на свет появится ребенок, это Божье создание успокоится.
   Но Дима-то! На Ниночку – ноль внимания, фунт призрения! Надо же! Этот парень сразу вырос в Женькиных глазах на целую голову.
   – Димочка, вы ей дали достойный отпор?
   Хозяин квартиры даже бровью не повел:
   – За меня можете не беспокоиться, – ледяным тоном произнес он, – за себя я умею постоять, – и он одарил Ниночку таким многозначительным взглядом, что та сразу как-то сникла.
   – Что-то мне нехорошо, – проинформировала она Женьку упавшим тоном.
   Женька уже собралась было отчитать ее за съеденные сладости, но Дима ее опередил:
   – В вашем положении это не удивительно. Идемте, – он подхватил ее под руку и потащил в комнату. – Сейчас вы приляжете, и вам станет гораздо лучше.
   Ниночка приоткрыла было рот, собираясь возразить, но новый знакомый, похоже, чикаться с ней не собирался. Он просто оттащил ее в комнату, уложил на диван и прикрыл пледом.
   – Поспите, – командным тоном отдал он распоряжение, – а через полчаса мы вас разбудим.
   Женька прихлебывала крепкий сладкий чай из кружки и прислушивалась к капризному голосу Ниночки из комнаты:
   – Я что-то не хочу спать. Разве я могу уснуть, когда мой жених, возможно, на грани жизни и смерти…
   Женька чуть не подавилась. А когда она пару минут назад флиртовала с хозяином квартиры, она о женихе думала? Однако Дима проявил незаурядную стойкость. Разжалобить его было невозможно.
   Маленький кулачок постучал Женьку по ноге.
   – Да, да, войдите, – шепотом отреагировала та, даже не глянув в сторону настырного ангела. Ну что за напасть? Когда же он от нее отвяжется?
   – Ты так и будешь от меня нос воротить? – он стоял на полу, широко расставив задние лапки, а передними обхватив круглое пузо. Оно у него подозрительно раздулось.
   – Эй! А чего это ты так растолстел, интересно?
   – А что же мне, по-твоему, с голоду помирать? – Кирюшка сощурил черные глазки. – Вы тут чаи распиваете, а мне, значит, нельзя? Ты скажи спасибо, что я тебя вообще сюда затащил…
   – Так ты здесь харчевался? – взвинтилась Женька. – Да ты не Кирюшка, ты Объедалкин!
   – Я Объедалкин? Да на себя-то посмотри…
   В этот момент в кухню вошел Дмитрий, старательно прикрыв за собой дверь:
   – Ну вот, уложил нашу беременную, – потирая руки, произнес он. – А хотите чего-нибудь перекусить? У меня там в холодильнике еще оставалась колбаса и немного икры… а хотите, водочки выпьем… ну… – Дима густо покраснел под пристальным Женькиным взглядом, – за знакомство, так сказать.
   – Да нет, спасибо… знаете ли…
   Дмитрий решительно распахнул двухметровый холодильник, который ни своими габаритами, ни ослепительной новой белизной никак не вписывался в обшарпанную обстановку старой кухни.
   – Так, где-то тут у нас… – Дима замолчал, озадаченно уставившись на пустую полку, где стояло лишь блюдечко и пустая банка из-под икры.
   – Свинья! – не удержавшись, прошипела Женька.
   – Простите? – Дима повернулся к ней, она тут же изобразила на лице виноватую улыбку:
   – Я говорю, ничего не надо, чаю попьем и… того, хватит…
   Дима закрыл дверцу холодильника, опустился на табурет, продолжая молчать. В его голове, как видно, происходил некий мыслительный процесс по оценке съеденных ценностей.
   – А теперь давай колись, – Женька сама того не заметив, перешла на «ты», – кого ты там вызвал?
   – Анну Михайловну, – коротко ответил он, словно это должно было о чем-то говорить.
   Женька ждала продолжения, но его не последовало.
   – И? Она кто? Агент Британской разведки?
   – Лучше. Она агент нашей разведки. Бабушка Геннадия.
   Женька похлопала глазами, мало что понимая.
   – Дима, или ты перестанешь говорить загадками, или… – она решительно тряхнула головой.
   – Все, все, уже рассказываю! – парень успокаивающе выставил вперед руки, он был явно озадачен. Оно и понятно – от женщин можно ожидать чего угодно: непредсказуемые существа. – Анна Михайловна – герой войны, сначала в партизанском отряде, потом, когда уже в сорок третьем наступление пошло, попала в разведывательную роту, много раз за линию фронта ходила, языков брала… Ну, в общем, героическая женщина.
   Никакой насмешки в тоне Дмитрия не прозвучало. Это несколько озадачивало. Обычно молодое поколение с некоторым скептицизмом и цинизмом относилось к подвигам стариков. Мол: когда это было! Да если и было, то быльем поросло! Видали мы таких героев. Не понимает мелкота, что пулять по виртуальным юнитам, это не то, что по настоящим солдатам. Можно и пулю в репу схлопотать. И главное – не перезагрузишься.
   – А чем она нам помочь может? – насторожилась Женька.
   – О! – Дмитрий вздернул голову: – Ты эту даму не видела! Вот увидишь – поймешь! Это такая женщина! – он многозначительно потряс кулаком. – Нам с тобой фору сто очков вперед даст. Она Генку в раз вычислит.
   – Ты думаешь, Гена в самом деле попал в беду?
   Дима пожал плечами:
   – Не знаю, но если попал, то без Анны Михайловны нам не справиться.
   Женька закусила губу, размышляя над этими словами. Ей даже стало интересно, что же это за бабушка такая, о которой с таким почтением и восторгом отзывается парень… хотя, к черту, какой он парень? Он уже мужчина, взрослый и вполне зрелый…
   Да, так что там про бабушек? Женька постаралась вернуть мысли в нужное русло. Ах, да! Бабушки. Ей до сих пор казалось, что бабушки все какие-то стандартные. То ли она с ними дел мало имела, то ли выработался стереотип: обязательный платочек, очки на носу, трясущиеся руки и дрожащий голос. Такой Божий одуванчик не то, что помочь им, сам в помощи нуждался. Женьке очень хотелось верить, что Анна Михайловна окажется именно такой, какой ее описал Дмитрий.
   Но реальность превзошла все ожидания.
   – Ну, вот и приехала! – радостно сообщил Дмитрий, когда за окном раздался пронзительный визг тормозов. Чей-то женский голос завопил, потом дверца хлопнула, послышалась перебранка.
   Дмитрий и Женька, не сговариваясь, кинулись к окну и прилипли лицами к стеклу. Заехав на тротуар двумя передними колесами, рядом с подъездом красовался небесной голубизны москвич. Вернее, он когда-то таковым был, пару десятков лет назад. Теперь краска облиняла чуть ли не до грязно-серого, по лобовому стеклу живописно растянулась замысловатая трещина, похожая на извив молнии. Субтильная в оранжевом парике старушка, далеко и с чувством посылала здоровенную, дородную тетку мощных габаритов. Было видно, что столь значительная разница в весовых категориях ее совсем не смущает.
   Женька вопросительно глянула на Диму.
   – Это и есть Анна Михайловна? – несколько ошалело поинтересовалась она.
   – Ага! – он не отрывал взгляда от этой «старушки».
   Женька подергала его за локоть.
   – А ты уверен, что это следовало делать? Ну, я ничего против не имею… но, все-таки пожилой человек… и всякое такое… Мы же не знаем, что на самом деле случилось там с Геной, а вдруг ей плохо станет или как…
   – Не переживай, все будет сделано наилучшим образом. Сама увидишь.
   В дверь позвонили. Дима бросился открывать. Женька запоздало похлопала глазами и двинулась следом. Интересно, это у нее теперь роль такая – ходить за ним хвостом?
   Клацнул замок.
   – А, Димочка! – раздался жизнерадостно-бодрый женский голос. Если бы Женька в точности не знала, что ожидается старушка, она бы подумала, что его владелица – девчонка лет восемнадцати, не старше. – Как работается? Уже сдал? Нет? А когда? Ты давай не тяни, в конце концов, мы все ждем.
   Женька выплыла в прихожую, старушка в рыжем парике… да нет, не парике. Свои у нее были волосы, факт! Крашеные, правда, но свои! Густые, короткие, кудряшка к кудряшке. Старушка выгребала какие-то свертки из хозяйственной сумки.
   – Это вот здесь колбаска. Только сразу все не съедай… знаю я тебя… как засядешь за свой компьютер, так лень что-нибудь сготовить… одни бутерброды… Салют, зелень… – кивнула она Женьке и, без всякого перехода продолжала инструкции: – Это вот копченая курица, здесь салат в вазочке, сегодня или завтра обязательно надо съесть… так, теперь, тут пироги… эти, треугольные, с капустой, эти – сладкие, как ты любишь, с яблоками, а тут беляши…
   Женька сглотнула, чувствуя, как рот наполняется слюной. Дима неловко оглядывался на нее, принимая один пакет за другим, он уже был затарен под самый подбородок.
   – Анна Михайловна, да не надо… – неловко увещевал он старушку: – Зачем же такие траты… я все…
   – Ша, зелень! – резко отмахнулась от него старушка, складывая и убирая сумку. – Надо же поддерживать отечественную литературу. А то всякие тут приходят в гости, – она просверлила Женьку взглядом до самого спинного мозга, художнице захотелось от стыда сквозь пол провалиться, – а как что приготовить, да позаботиться о человеке, так накось – выкуси!
   Женьке срочно захотелось пролить на несчастного труженика отечественной литературы свои самые искренние заботы.
   – Давайте помогу! – кинулась она к Диме, хватая у него с рук пару пакетов.
   – Да что ты! Я сам справлюсь – в новом знакомом явно проснулась хозяйская любезность и крайней степени галантность, он качнулся назад, Женька потянулась, запуталась в ногах и, уже падая, ухватилась за Димин локоть. Оба полетели на пол, взметнув фонтан свертков к потолку.
   Когда грохот утих, в дверях появилась заспанная Ниночка. Увидев Женьку на полу рядом с Димой, она сначала обиделась, надув губки, а потом любопытство все же взяло верх:
   – Ой, а что это вы тут делаете?
   – Изображают брейк-данс, – пояснила словоохотливая старушка, собирая с пола рассыпавшиеся свертки. – Чего застыли, собирайте и за стол.
   Дмитрий, пунцовый от смущения, поднялся с пола, заодно помог Женьке.
   – Анна Михайловна, знакомьтесь, это Женя…
   Художница присела в книксене, как какая-нибудь новоявленная институтка, смутилась, покраснела.
   – Понятно, – коротко ответствовала фронтовая героиня, сунув Женьке собранные пакеты. – А это кто такой лупоглазый? – она повернулась в сторону Ниночки.
   – Это Ниночка, – представила ее Женька. – Генина… э-э…
   – Подружка, – закончила за нее Анна Михайловна, критическим взглядом оглядывая невесту. – Так, так!
   Ниночка, пришпиленная к месту этим взглядом, растеряла остатки сообразительности. Она стояла, прижав руки к груди, и глупо улыбалась, хлопая голубыми глазами. Несколько секунд длилось напряженное молчание. Женька, чувствуя, как в воздухе запахло грозой, быстро смылась в кухню, разом вывалив все пакеты на стол.
   – И давно это… вы с ним живете? – строгий голос Анны Михайловны прозвучал слишком уж требовательно. С Ниночкой так обращаться было нельзя. Это нежное существо не выносило никакой грубости, ни в каком виде.
   – Полгода, – проблеяла несчастная невеста, но тут в ней проснулись остатки былой гордости: – А мы, между прочим, пожениться собирались!
   – Та-ак!
   Женька метнулась обратно в гостиную: спасать подружку. В коридоре ее ждало довольно забавное зрелище: Анна Михайловна, уперев руки в бока и вздернув подбородок, внимательно разглядывала невесту, а Ниночка, пытаясь спрятаться за косяк, норовила прижаться к стенке.
   – А может чайку! – попытка Дмитрия разрядить обстановку ни к чему не привела. Героическая бабуля даже не взглянула в его сторону.
   – А ты ему уже сказала? – наконец поинтересовалась Анна Михайловна, сузив черные глаза, отчего от внешних уголков по вискам рассыпались мелкие морщинки.
   – Сказала? – еще чаще захлопала глазами Ниночка. – О чем…
   – О том, что беременна, – Анна Михайловна наступала, не давая невесте опомниться. Ниночка выпала в осадок окончательно и надолго. Женьку переклинило. Дима явно был озадачен. Целую минуту длилось жуткое молчание.
   – А что? Уже видно, да? – наконец плаксиво пролепетала Ниночка, выползая в коридор и глядя на свое отражение в зеркале, что висело у самого входа. Она посмотрела на свой живот, потом повернулась боком и снова полюбовалась. Ничего. Ровная плоскость… ну, если не считать пары-тройки лишних кг, которые уже довольно отчетливо стали обозначаться на талии… эх! Каких трудов ей стоило убрать их! Сколько часов в спортивном зале! Сколько денег и усилий! И вот – на тебе! Стоило только забеременеть…
   – Анна Михайловна, откуда вы узнали? – Дима явно недоумевал. Но в его голосе звучало даже не столько озадаченность, сколько восхищение.
   – А ты сам-то подумай, литератор! Я сорок лет акушеркой работала, поди сама вижу, – отрезала она. – Так, ладно. Пошли на кухню, чай хлебнем, да разберемся, что у вас тут стряслось, – безапелляционно заявила старушка, на ходу вытаскивая из нагрудного кармана пиджака пачку сигарет. – А с тобой, – ткнула она спичечным коробком в сторону Ниночки, – красавица, у нас будет особый разговор.
   Ниночка перестала таращиться на свое отражение в зеркале и судорожно сглотнула. Похоже, она только сейчас осознала, какую ответственность она взваливает на свои плечи, выходя замуж за Геночку. Женьке стало ее жалко. С такими двумя дамами в качестве бесплатного приложения к браку, ей станет многих трудов ужиться хотя бы с одной из них.
   – Гена пропал, вот в чем дело, – сообщил Дима.
   Анна Михайловна, возглавлявшая шествие, резко затормозила, и Дима с размаху налетел на старушку.
   – То есть, как это «пропал»? – еще незажженная папироса во рту подпрыгивала и дергалась. Анна Михайловна профессионально отточенным движением перебросила ее из одного уголка в другой: – Это он из-за тебя, красавица? Узнал, что ты беременная, и сбежал? Поганец! Вот поганец! Он уже однажды такое вытворил, и теперь опять!
   Ох, лучше бы она этого не говорила! Ниночка привычно закатила глаза и…

Глава 9, в которой Женька… а, да что там, и так все понятно

   Несчастную невесту уложили на диван и укрыли пледом, Женька суетилась вокруг нее, брызгала ей в лицо холодной водой и все успокаивала, Дмитрия погнали в аптеку за валерианой.
   – Валерианку только в таблетках! – в такт удаляющегося топота кричала ему в лестничный проем Анна Михайловна наставительно. – Беременным спиртовой настой противопоказан!
   «Где ты вчера была, бабуля?» – мелькнуло у Женьки в голове. Несчастное не родившееся еще дите вчера наверняка нарезалось под самую завязку вместе с матушкой.
   Потом на лестничной клетке стали разворачиваться ужасающе непредсказуемые события. Сначала лязгнул замок, потом послышался визгливый голос Геночкиной мамаши. Интеллигентная дамочка истерически верещала что-то нечленораздельное, и Женьке было не по себе от одной мысли, что бедной и несчастной невесте не слишком повезло с будущими родственниками.
   Потом обе дамы ввалились в квартиру Димы, продолжая выяснять отношения.
   – Да как он смел? – потрясая руками, взывала к высшим силам хлипкая интеллигентка. – Я его кормила, поила, холила и лелеяла… и вот она – благодарность. Мать променять на какую-то потас…
   – А ты что, хотела, чтобы твой милый Геночка так и сидел возле твоей юбки? – ядовито поинтересовалась Анна Михайловна, оттирая дочь подальше от дивана и несчастной Ниночки, которая благоразумно спряталась под пледом и не смела высунуть оттуда нос. – Пора бы ему уже и мужчиной стать! А то носишься с ним, как полоумная.
   – Я полоумная? – взвилась учительница. – На себя-то посмотри! Нет, люди! Вы только гляньте, старухе восемьдесят, а она замуж собралась! Да за кого? За немца! – она смачно сплюнула. – Это на старости-то лет!
   – А что же, по-твоему, если человек пожилой, то у него и счастья в жизни не должно быть? – в свою очередь оскорбилась Анна Михайловна, переходя в наступление по всем фронтам. – То-то на тебя смотрю: первый муж был дурак, второй – разиня, третий – лентяй, четвертый – алкаш… а не слишком ли ты разборчива, красавица? До чего дожила, – Анна Михайловна надвинулась на дочь и ухватила ее за гулю на затылке, – всего пятьдесят, а ты на каргу старую похожа! За собой не следишь!
   – Не тронь! Не тронь! – кричала та во все горло, пытаясь стряхнуть крепкие старческие пальцы со своей прически.
   Женька так и замерла, во все глаза таращась на семейную сцену. Никогда раньше ей видеть не доводилось, чтобы две старушки переходили к рукопашной. Еще чуть-чуть и…
   Но в эту минуту Анна Михайловна и в самом деле отпустила, гуля расплелась, густые темные волосы, слегка присыпанные сединой, упали почти до поясницы.
   – Мне на себя времени не хватает, потому что всю себя только Геночке посвятила! – размахивая руками, наступала крикливая мамаша. – И свою личную жизнь не устроила потому же…
   – Да не потому ты свою личную жизнь не устроила, – уже слегка остыв, отмахнулась от нее пенсионерка-ветеранка, – что за Геночкой бегала, точно привязанная, а потому, милая моя, что ума тебе не хватило понять: дети, точно гости – приходят и уходят, а мы остаемся. И нечего на меня глазами сверкать. Умный человек жизнь ребенку не посвящает, а просто любит его. Гена уже взрослый, а ты ему все: сладенький мой, Генулечка, пусик, цыпленочек… а у него уже самого скоро ребенок появится, вон, невеста беременная, – и Анна Михайловна махнула рукой в неопределенном направлении.
   – Это она, что ли, беременная? – Генина мама уставилась на Ниночку, которая было высунулась из-под пледа, но тут же благоразумно спряталась обратно. – А ну-ка, ты, симулянтка! Выходи… – она попыталась сдернуть с Ниночки плед, но Женька и Анна Михайловна, точно коршуны, кинулись защищать несчастное создание.
   Через пятнадцать минут вернувшись из аптеки, Дмитрий застал жуткую картину настоящего семейного скандала:
   – Я тебе не дам портить жизнь моему внуку! – сердито трясла маленьким сухим кулачком Анна Михайловна.
   – Сумасшедшая старуха! Да тебя в дурдом сдать пора! На себя-то посмотри! Это Геночка с тебя пример берет! Да вы только посмотрите на эту пенсионерку! – апеллировала Геночкина мама к оторопевшей Женьке и совсем уж павшей духом Ниночке. – Из нее же песок сыпется! На покой пора, а она – туда же! Замуж!
   – Дамы! Дамы! – вклинился между ними Дима, специально поднимая на уровень глаз довольно увесистый тортик. – Давайте-ка не будем ругаться… давайте-ка лучше в спокойной семейной обстановке попьем чайку с тортиком…
   Геночкина матушка тут же замолчала, словно осеклась. Ее взгляд так и прикипел к вожделенному десерту. Ниночке не понадобилась никакая валериана. Она проворно выбралась из-под пледа и резво, словно боясь, что раздача сладкого пройдет без нее, порскнула в кухню.
   Молчаливое шествие двинулось следом, впереди величественно шел Дмитрий, неся предмет примирения. Расселись, откуда-то взялась еще одна табуретка, для Женьки поставили ящик, хозяин дома на правах хозяина дома остался на своих двоих, налили чаю, разрезали торт. Пока Анна Михайловна дулась на дочь, а та бросала укоризненные взгляды на мать, никто не решался затеять разговор. И когда на тарелке остался последний кусочек, настал момент истины: перемирие или продолжение военных действий?
   Женьке очень хотелось, чтобы приключения сегодняшнего дня поскорее закончились. Надоело ей мотаться по городу с Ниночкой в поисках жениха, хотелось отдохнуть в своей комнате под аккомпанемент какой-нибудь умиротворяющей мелодии, одной из тех, что поднимает настроение и стабилизирует умственную деятельность. Рамштайн, например.
   – Зинаида Викторовна, вы извините, что вмешиваюсь, но нам необходимо решить одну проблему. Ради нее, собственно, мы и собрались, – начал Дмитрий мирные переговоры.
   – Если вы имеете в виду женитьбу моего сына, – сухо парировала учительница, которая к этому времени уже успела привести волосы в порядок, снова заколов их на затылке – то я – против. Гена никогда не умел разбираться в людях. Я его всегда предупреждала, что его окрутит и оженит какая-нибудь вертихвостка, вроде вот этой… – и она метнула на Ниночку уничижительный взгляд. Но былого запала в нем уже не просматривалось. Как видно, кое-что подтаяло в ледяной душе Снежной Королевы. Подтаяло, и потекло.
   Ниночка икнула и сконфуженно зарылась лицом в ладони, когда вся компания обратила свой взор на виновницу ссоры.
   – Я сейчас! – она подскочила и исчезла в ванной.
   – Генину женитьбу мы сейчас обсуждать не будем, – твердо заявила Анна Михайловна, решительно прихлопнув ладонью по столу. – Это их решение. Один раз ты уже заставила его отказаться от девушки, которую он любил, второй раз – не выйдет. Я не позволю.
   Зинаида Викторовна хотела было возразить, даже рот открыла, но Анна Михайловна не дала ей говорить:
   – Жить они будут у меня, так спокойней и разумней. Я все равно, по всей видимости, скоро уеду… так что моя квартира останется в их распоряжении. И если ты думаешь, будто кому-то нужна твоя драгоценная жилплощадь, то можешь не переживать. Живи и наслаждайся жизнью…
   И тут произошло то, чего никто не ожидал в принципе. Гарластая училка вдруг вся скуксилась, ну, совсем как Ниночка, и, обведя всех полным отчаяния, взглядом, трясущимися губами произнесла:
   – Да что вы надо мной, издеваетесь, что ли? Я же совсем одна останусь! Как же я…? – договорить она не успела, потому что громкие рыдания заглушили последние слова.
   Ниночка появилась в проеме дверей совершенно ошарашенная и подавленная. Сразу выяснилось, что чужих слез она не выносит ни в каком виде. Ее губы тоже затряслись, глаза увлажнились, и уже через пару секунд рыдающего полку прибыло.
   Дмитрий так и замер с открытым ртом. Уж он-то точно не мог понять: с чего это две дамы решили устроить потоп в его квартире.
   Геночкина мама приподняла голову, живописно сморкнувшись в подол облинялого халата, красными глазами немигающе уставилась на беременную невесту, которая, притулившись к стене, ревела и скорбно покачивала одуванчиковой головой.
   – А ты-то с чего ревешь? – строго поинтересовалась она.
   – Жа-алко-о! – растягивая гласные, проревело ангельское создание, которое умилялось от одного вида котят и плакало над слезливыми мелодрамами.
   – Кого жалко-то? – опешила учительница, забыв про нос, зажатый подолом.
   – Ва-ас… Вы такая несчастная… Геночка вас так любит… – рыдания Ниночки с каждой секундой набирали обороты, словно бы внутри у нее раскручивалась динамо-машина. – Он говорит… вам в жизни не везло… и работа у вас такая… нервная… А еще он говорит, что вы очень строгая… – Ниночка оторвала ладони от заплаканного лица и повернулась к онемевшей компании, которая так и не решалась нарушить эту душещипательную сцену. Или носощипательную?
   Женька уже чувствовала, как в носу засвербело, предательские слезы стали и у нее наворачиваться на глаза.
   – …строгая, но справедливая… он так хочет вам помочь… а вы… вы…
   Женька перевела взгляд на Геночкину маму. Потрясенная женщина, похоже, не дыша, слушала это удивительное признание, зажав нос подолом, в ее глазах уже светилось не отчаяние и обида, а что-то светлое и такое чистое… такое чистое… в богатом воображении художницы почему сразу же возникла стойкая ассоциация с рекламой стирального порошка.
   – …вы все боитесь его обренемить… обринемать… – Ниночка окончательно запуталась, безнадежно махнула рукой и решительно закончила: – помощи не хотите от него принять… а он уже взрослый мужчина… он на ногах самостоятельно стоит – вот! – и с этим воплем Ниночка кинулась куда-то в коридор.
   Компания за столом недоуменно переглянулась. Из коридора послышалась возня, что-то шмякнулось на пол, посыпалось, потом Ниночка вбежала обратно, держа в руках маленькую пластиковую карточку:
   – Вот! Геночка мне такой подарок сделал на свадьбу! Такой подарок! На этой карточке сто пятьдесят тысяч!
   – Долларов?
   – Евро?
   Хором ахнули Дима и Женька.
   – Рублей! – оскорбилась Ниночка, окинув виновников опроса возмущенным взглядом – Дмитрия и Женьку. – Он говорит, что еще и не такие деньги может заработать, – она больше не плакала, слава Богу, в ее тоне уже стали прослушиваться негодующие нотки. – Он хороший, он вас жалеет. Он знает, что если уйдет от вас, то вам тяжело будет. Потому он вас и не бросал. А еще Геночка говорит, что вас расстраивать нельзя. Что у вас сердце слабое. Он потому и меня с вами не стал знакомить…
   Геночкина матушка неожиданно бросила теребить распухший нос и призывно протянула вперед руки:
   – Деточка моя!
   Ниночка кинулась лобызнуть свекровь и угодила прямиком в ее объятия. Женька с ужасом осознала, что сейчас пойдут титры под завывание индийской мелодии. Прислушалась. Музыки не предвиделось. На несколько мгновений в обшарпанной кухне наступила тишина, перемежаемая лишь тихим шмыганьем со стороны невестки и свекрови. Будущих.
   – Так, ладно, – Анна Михайловна легонечко пристукнула по столешнице твердой, точно дерево, маленькой ладошкой. – Теперь рассказывайте по порядку, что, как, где, почему и зачем.
   Ниночка оторвалась от будущей родственницы и увидела, что вопрошающие взгляды любопытной компании направлены на нее одну.
   Она глупо улыбнулась – ну, это ей не привыкать стать – и…
   – А можно я того… в туалет?
   Женька стрельнула взглядом на хозяина дома. За его спиной, прямо на холодильнике отплясывал лезгинку довольный донельзя Кирюшка.

Глава 10, где бабулька-детектив сталкивается с первыми трудностями

   Допрос Ниночки проводился долго и с пристрастием. Уж что-что, а расспрашивать пленных немцев бабулька умела. Анна Михайловна, беспрерывно затягиваясь папиросой, деловито кивала и задавала все новые и новые вопросы. Стали всплывать такие подробности совместной жизни внука с невесткой, о которых Женька даже представления не имела. Поначалу опасались, что Геночкина мамаша начнет по привычке возмущаться, но она, как ни странно, вела себя паинькой.
   – Так, понятно, – наконец произнесла Анна Михайловна в наступившей тишине, – будем искать.
   Будем-то оно, конечно, будем, да только выяснилось вдруг, что никто, собственно, даже представления не имеет, где работал Генка. Было лишь известно, что это довольно крупная компания, занимавшаяся торговлей недвижимости, а вот где она находилась, этого-то как раз не знал никто.
   Ниночка уж было закручинилась, когда Анна Михайловна быстро нашла решение:
   – Сейчас, – она сходила в коридор, достала из дамской сумки вполне приличный мобильник – вот тебе и бабушка! – и быстро набрала какой-то номер.
   Вся компания прислушивалась к ее разговору, адрес выяснили на раз, проблема возникла сразу же после этого: все желали ехать. И каждый выдвигал свою причину.
   – Вам может понадобиться мужская сила, – настаивал Дмитрий.
   – Я его мать! Имею право! – аргументировала свою кандидатуру Генина мама.
   – А я, между прочим, мать его детей… – пискнула Ниночка, но поймав недоуменные взгляды на своей скромной персоне, тут же стушевалась: – …в будущем…
   – А мне сегодня все равно делать нечего, – вставила неизвестно зачем Женька, и тут же узрела Кирюшку, который из-за спины Димы показывал ей задорно вздернутый большой палец: типа, так держать, подруга!
   – Ну ладно, решим так: со мной поедет только Женя и Дима. Вы обе, кумушки, останетесь дома, будете ждать нашего звонка. Как только найдем, отрапортуем.
   – Но я… – начала было Зинаида Викторовна.
   – У тебя нервы ни к черту, – сообщила ей Анна Михайловна, и страшным голосом добавила дочери: – И сердце слабое!
   Возразить было нечего. Зинаида Викторовна и сама частенько козыряла своими болячками, по большей части мнимыми.
   – Да к тому же, надо за Ниночкой присмотреть, – Анна Михайловна безошибочно нашла аргумент, против которого не попрешь. – Она как-никак ребенка ждет, твоего внука, – с нажимом произнесла она. – Если я ее с собой потащу, мало ли что в дороге приключиться может, растрясет…
   Больше уговаривать не пришлось. При одной мысли, что беременная может растрясти ребенка…
   – Ладно! Ладно! – хором закричали обе кумушки с завидным единодушием.
   Сборы были произведены в быстром темпе, за пять минут. Женька с Анной Михайловной едва успели спуститься вниз и открыть машину, как Дмитрий их догнал. Он просто надел джинсовый костюм с черной рубашкой, да удобные кроссовки. Он сразу же сел на переднее сидение.
   Женька привычно полезла на заднее. В машине братца она всегда там только и сидела. Во-первых, Марина никогда бы не позволила ей сидеть рядом с водительским креслом (эту привилегию с первого дня покупки машины она присвоила себе: кому как не ей отдавать распоряжения и командовать – куда ехать и как?). И, во-вторых, Женька где-то и когда-то слышала, что на заднем сидении безопасней. Случись непредвиденное столкновение, (а по тому, как лихачила старушка, не вызывало ни малейших сомнений, что такое может стрястись рано или поздно) пассажир на заднем сидении имел некоторые шансы остаться в живых. Тьфу, тьфу, тьфу – конечно!
   – Ну что, поехали? – поинтересовалась бабуля, когда дверца за Женькой захлопнулась. – Ремни пристегнуть, будет трясти.
   Обещание Анна Михайловна сдержала, потому как с места в карьер рванула задним ходом, в буквальном смысле сдернув передние колеса с тротуара. Они лихо вырулили из двора на проезжую часть, едва не свернув угол квадратной клумбы, и напоследок с чувством гуднув собаке, перебегавшей дорогу перед самыми колесами. Вот это и называется: лиха беда – начало!
   – Так, заедем кое-куда, – деловито сообщила бабуля, – затариться надо. Мало ли сколько времени займет разведка.
   – Точно, – согласился Дмитрий. – А мне минералки.
   Некоторое время ехали молча.
   – Ты когда работу-то сдашь? – наконец спросила Анна Михайловна, ни к кому не обращаясь. Однако ее вопрос заставил Диму неуютно заелозить на переднем сидении.
   – Да не знаю даже…
   – Что, работа не клеится?
   – Не клеится, – с горечью признался парень.
   – Обещал еще два месяца назад, – напомнила старушка.
   – Обещал, – совсем уж вымученно согласился несчастный. Женьке сразу стало его жаль. Ну, надо же: сидит, мучается, а чего мучается-то? Объяснил бы кто. Хм… кажется, старушенция что-то говорила про несчастного труженика отечественной литературы? Литературовед, что ли? Или писатель? Ух ты…
   – Так, наверное, уже и сроки прошли?
   – А то!
   – А контракт?
   – Да я и не подписывал пока, – голос Димы становился все более унылым. Ему явно не хотелось беседовать на неприятную для него тему.
   Женька с заднего сидения внимательно прислушивалась, разве только вот еще уши не растопырила в виде локаторов, впрочем, не забывая крепко держаться за ручку двери. Машину швыряло и подбрасывало изрядно.
   – Ну, а чего тянешь-то? – с некоторым возмущением поинтересовалась боевая старушенция.
   – А смысл? Подпишу, а потом буду работу гнать к сроку? Я так не могу.
   – Нет, ты посмотри на него, работу он в срок сдать не может. В наши времена за такое расстреливали. Хороший стимул, правда?
   – Ну, так это в ваши времена, – вяло отбрыкивался Дмитрий, теперь он походил на снулую рыбку, которой шевелиться лень. – Мне последнее время что-то совсем не работается. Ни сил, ни идей, ни одной умной мысли.
   – Вот и приехали! – и Анна Михайловна ловко вывернула на стоянку перед большим супермаркетом. Машин здесь оказалось не так уж и много, но место, куда приткнуться, нашли не сразу. – Все вместе не пойдем! – командовала бывшая разведчица. – Ты, – она указательным пальцем пришпилила Женьку к месту, – будешь сидеть здесь и машину охранять. Задача понятна?
   – Понятна, – в ответ на командный тон Женьке захотелось отсалютовать старушке по полной форме, вытянувшись во фрунт, помешала крыша машины.
   Парочка ушла в направлении магазина. Женька проводила их взглядом…
   Чья-то крепкая рука легла ей на колено. Женька взвизгнула и обернулась. Глаза ее полезли на лоб. Рядом с ней сидел незнакомец. В белом. В смысле, здоровенный парень – писаный красавец, был почему-то завернут в простыню по самую шею. И больше вроде как ничего на нем не было. С картинно-мужественной физиономии на Женьку с томным интересом взирали глаза темно-синего цвета, обрамленные густыми длинными ресницами, да еще волосы кудрявые и светлые, как у куклы Барби – ну прямо хоть сейчас рекламируй Мейбилин! А рука… рука, мощная, толщиной в ствол крепкого дерева, высовываясь из-под простыни, лежала на Женькином колене. По-хозяйски.
   Откуда взялся – непонятно, стука дверцы она не слышала. Жуть какая-то. Мистика.
   – Ты кто? – оторопело выдохнула Женька.
   Здоровяк вскинул голову, отбрасывая с высокого лба заблудившиеся на нем кудряшки, и надменно проговорил знакомым писклявым голоском:
   – Ничего себе! Главное, сколько ты им не талдычь, все мимо ушей! Это не люди, а бараны какие-то…
   Контраст вышел разительный. Здоровенный мужик и писклявый голос совершенно не вязались друг с другом.
   – Кирюшка?! – Женька невольно рассмеялась, тревога сразу отпустила.
   Красавец зарделся.
   – Ну, слава Богу, узнала. Что, моя новая внешность тебе не по душе? Знаю, знаю… ты у нас особенная, красавцев не любишь и не жалуешь… – он пожал накаченными плечами. – Фуй! Да как тебе не стыдно! – Кирьян снова зарделся, его синие с поволокой глаза возмущенно уставились на патронируемую. – Как ты себе такое даже помыслить могла! Извращенка! Ты как себе это представляешь?
   – Чего? – непонимающе захлопала совсем не роскошными, а самыми обыкновенными ресницами художница.
   – Да ладно тебе! Не придуряйся! У тебя все твои мысли на физиономии написаны большими красными буквами! – Кирюшка продолжал густо краснеть. И даже слегка задымился, видимо, от чрезмерного смущения. Потянуло гарью.
   – Кстати, коли ты ко мне в таком виде явился, то крылья где? – завела старую песню Женька, ловко сменив тему.
   Красавец сразу успокоился и скорбно вздохнул.
   – Сама подумай хоть раз. Крылья в такой боливар не влезут. Если их изображать, как положено, то у них размах будет не меньше двадцати метров… – ангел скосил синие глаза к носу и принялся что-то подсчитывать, но потом махнул рукой: – да ладно. Не сбивай с мысли… я к тебе по делу явился.
   – И по какому же? – Женька уже поняла, что просто так этого мерзавчика не заставишь отцепиться. И уж коли ему что-то от нее надо, то ты тут хоть тресни напополам, а своего он добьется точно. Даром, что ли, ангел?
   – Чего я хотел-то? – Кирьян задумался, сосредоточенно теребя мужественной рукой красивый, с ямочкой, подбородок.
   Вот ведь везет, подумала Женька раздосадовано, всем, наверное, ангелы как ангелы попадаются, а ей и тут непутевый достался. Этакий склеротический красавчик.
   – А! Вот чего! – вспомнил Кирюшка. – Так до тебя дошло, с кем я тебя познакомил, или все еще нет, горе луковое?
   – А может, перестанешь ходить вокруг да около, и говорить намеками? Давай, выкладывай, что хотел, и брысь отсюда. Сейчас Дмитрий с Анной Михайловной вернуться. Не хватало тебя еще здесь обнаружить.
   – Ну, меня они все равно не увидят, – синеглазый красавец уставился на Женьку насмешливо. – А без намеков я не могу, без них неинтересно. Забавно смотреть, как у некоторых мысли под черепушкой ворочаются. Тяжело так, со скрипом.
   – В лоб ему, что ли, стукнуть, – задумчиво проворила Женька, словно бы рассуждая сама с собой.
   – Да ладно тебе, тоже мне, нашлась любительница руки распускать. Ну, давай-ка, вспомни вчерашний вечер.
   – Ну?
   – Чего ну? Не нукай, не запрягала. Нукать я буду. А ты вспоминай. Вспомни отделение милиции.
   – Ну? Тьфу ты. Да вспомнила, вспомнила. И дальше что? – У Женьки возникла ощущение, что она и в самом деле упустила нечто важное. О чем ей следовало бы немедленно вспомнить.
   – Он свою фамилию называл, когда протокол составляли? – и ангел улыбнулся во все тридцать два зуба, или сколько там у них, у ангелов…
   Засмотревшись на его явно голливудскую улыбку, Женька потеряла дар речи вместе со способностью соображать. В голове крутилась единственная мысль: вот это красавец!
   Белозубая улыбка тут же слиняла с лица, красавец нахмурился:
   – Ты не о том думаешь, балда! Вспомни, какую он фамилию называл!
   – Как же ты меня достал, – вздохнула Женька.
   – Быстрее вспоминай! – рявкнул ангел с такой силой, что стекла в старом москвиче задребезжали. – Они уже там все взяли и подходят к кассе! Ну!
   – Се… Си… Са… Су… – Женька чувствовала, что еще немного, и она точно вспомнит эту проклятую фамилию. Но вчера-то ей было не до нее. Мокрая, уставшая, замерзшая, с больной ногой… – Сулихин. Дмитрий Сулихин, – она недоуменно глянула на ангела.
   Радостная физиономия с ямочками на щеках растворилась в воздухе как призрачное облачко дыма. Женька с выпученными глазами сидела на сидении и не могла прийти в себя. Ну и дура же она! Да где же были ее мозги. Конечно, Дмитрий Сулихин! Не однофамилец, не тезка! А именно тот самый!
   Женька с силой хлопнула себя ладонью по лбу. Конечно! Вот почему он так торопливо убрал текстовый файл. Вот откуда у него муза, у этого творческого работника. Вот почему Анна Михайловна спрашивала его, когда же он закончит новую работу.
   Бросило в жар. Она уже года четыре как с нетерпением ждала выхода каждой его книги. Она даже не надеялась с ним познакомиться. Она думала, что такие мэтры литературы обязательно должны жить в столице, и вдруг… это было не просто чудо, это было волшебство на грани фантастики. Ей захотелось выскочить на стоянку и попрыгать на одной ножке или покричать во все горло что-нибудь типа: ура! Но она усилием воли сдержала этот порыв. Еще не хватало! Люди сновали туда-сюда. Все такие серьезные, важные. И тут она со своими прыгалками на одной ноге.
   – Ну что, никого подозрительного мимо не пробегало?
   Анна Михайловна открыла переднюю дверцу, передала Женьке вместительную сумку, едва ли не с верхом затаренную всякими съестными припасами.
   – Нет, никого, – бодро отрапортовала художница, состроив предельно честную физиономию и с новым интересом разглядывая Дмитрия, и не подозревавшего, что ему в затылок дышит заядлая фанатка его произведений.
   – Тогда пристегиваемся, поедем с ветерком, – распорядилась Анна Михайловна, опускаясь на сиденье и захлопывая дверцу. – «Конявин и Ко» на другом конце города, а успеть надо быстро, до вечера. Всем все ясно?
   – Всем ясно! – отозвалась Женька, невольно глянув на свободное место рядом… она бы до сих пор представления не имела, с кем имеет дело, если бы Кирюшка не вправил ей мозги на место. Спасибо, мелкий.
   Машина рванула с места и, визжа на повороте, выскочила на улицу, едва вписавшись между БМВ и мэрсом. Женька невольно зажмурилась. Старушка неслась с такой скоростью, словно за ней гналась вся милиция страны. Если не врежемся в первый же столб, промелькнуло в голове художницы, то, может быть, останемся живы.
//-- * * * --//
   А в это время Ниночка с Зинаидой Викторовной сидели на кухне за чаем… ну, это мы врем, конечно, не за чаем они сидели, а за бутылкой вина, которая оказалась по случаю в холодильнике, и обсуждали свое скорбное женское житье-бытье.
   – Нет, все-таки мужики – это другая планета! – рассуждала Зинаида Викторовна со знанием дела. – Вот я, четыре раза была замужем и что? – она воззрилась на Ниночку. Та только качнула головой, едва не подавившись колбасой. – Ничего хорошего. Первый был дурак дураком. В доме ни черта сделать не умел. Гвоздя не мог вбить. Влюбилась я в него по уши, ну как же! Душа компании! На гитаре побренчать, анекдоты рассказывать – вот это он с удовольствием. На это у него талант. Да только весь его ум и талант на то и ушел. Деньги у него не держались, – она махнула рукой, залпом осушила бокал белого вина, точно водку, и продолжала с горечью: – Пошлю его в магазин, так он вместо того, что нужно для хозяйства, обязательно какую-нибудь никчемную ерунду купит.
   – Это он специально! – вставила Ниночка. Выпив всего пару глотков, она уже была изрядно пьяна, однако суть разговора пока что не теряла.
   Зинаида Викторовна с интересом уставилась на свою будущую невестку.
   – Как это «специально»?
   – Ну, это чтобы его больше никакой другой домашней работой не загружали… – пояснила Ниночка. – Да многие так делают. Я про это статью читала. Раз испортят дело, два, глядишь – на третий раз уже никто и не попросит.
   Зинаида Викторовна не на шутку задумалась. Ей почему-то такая мысль в голову не приходила.
   – Я бы сама до такого тоже не додумалась, – откровенно призналась Ниночка. – У меня одна знакомая есть – парикмахер-стилист, Алена, вот я вам скажу женщина! Красавица, умница, золотые руки, – перечисляла Ниночка, загибая пальцы один за другим. – Свой бизнес, она этих мужей поменяла… – она махнула рукой, словно давая понять, что и пальцев не хватит, – и ни один ее мизинца не стоит. А все с претензиями. То не так, да это не эдак. Один за ее счет почти два года жил. Она на работу с раннего утра, у нее же бизнес, за ним глаз да глаз. Домой вечером приходит, а он даже в магазин не удосужится сходить…
   – Да, вот такой мой третий и был, – подперев рукой голову, начала повествовать Зинаида Викторовна в пустоту, – все ему принеси, подай… все сидел в кресле, развалясь, как барин, задницы своей толстой не мог оторвать… у меня Геночка тогда сильно болел, я ему все время уделяла, да еще работа адская, ученики эти… чертовы… – учительница вздохнула с таким надрывом, что в пору свежий носовой платок вынимать, – …каждый день эти проклятые тетради, эти поурочные планы… а еще у нас тогда была такая завуч, о! Вот уж стерва, так стерва. Посреди урока могла заявиться и устроить проверку – есть у тебя поурочный план или нет. Представляешь?
   Ниночка не представляла, но исправно кивала, делая вид, будто понимает. Она от всего этого была настолько далека, что и вообразить себе трудно. За свою жизнь она работала всего пару месяцев, да и то сразу после окончания курсов секретарш. Устроил ее туда один знакомый, но толку от этой занятости не вышло никакого. Было ей тогда всего восемнадцать, и ее одуванчиковая головка уже тогда была забита не проблемами работы, а женскими вопросами. Рассеянная была Ниночка до невозможности: документы путала, забывала принять звонки и ответить на них по-человечески, забывала напомнить шефу о важных встречах, а то и вовсе у нее все из рук валилось… Не удивительно, что от нее быстренько избавились при первой же возможности.
   – …а детишки! – Зинаида Викторовна смачно хлопнула рукой по столу. – Это же не детишки, это исчадья ада! А я со своими истрепанными нервами и дома вкалываю, и на работе… И никакой благородности ни от кого не дождешься!
   – Истинная правда, – Ниночка вцепилась зубами в очередной кусок.
   – Этот… козел! Другого слова не подберу, делать ничего не желал. Он, видишь ли, на работе мозги перегружает. Он, видишь ли, мировые проблемы решает! Мне до его мировых проблем, как до Луны. Работал в каком-то НИИ, зарплата – тьфу! На неделю только и хватает. А претензий! У него гастрит… у него головные боли… у него геморрой… – Зинаида Викторовна все больше и больше заводилась.
   – Господи, до чего же вы несчастная, – невнятно проговорила Ниночка с набитым колбасой ртом. – Мужики эти, они же вашего мизинца не стоят! – она для верности отмерила пару сантиметров на мизинце, потом передумала и передвинула метку поближе к ногтю. – Вот всегда так: лучшие годы им отдаешь, а потом где она – благодарность? Где? – Ниночка с возмущением уставилась на учительницу, словно та эту самую благодарность в карман к себе спрятала. – Нет! И не дождешься! Мы для них готовим, стираем, убираем, детей рожаем, воспитываем их, а потом только одни упреки слышим. Геночка вон, туда же, меня дурой и трескушкой обозвал, – пожаловалась она будущей свекрови.
   – Да быть того не может! – недоверчиво вытаращила глаза учительница. – Он у меня такой воспитанный, такой галантный! Я от него сроду плохого слова не слышала!
   – А вот и обозвал! – настаивала Ниночка. – И из-за чего? Из-за чего? Мелочь! Фата порвалась, я ему говорю: мол, надо другую, а он мне: ничего страшного – в шляпке пойдешь! Они, эти мужики, ни вот сколечко нас женщин не понимают! – и Ниночка снова отмерила на пальце, но уже не пару сантиметров, а всего несколько миллиметров. – Вот хоть бы вас взять!
   – А что «меня»? – профессионально насторожилась учительница.
   – Вы – такая женщина элегантная, даже красивая, а одеваетесь плохо, за собой не ухаживаете. Не бережете вы свою фигуру, вам бы о внешности подумать… вы еще молодая совсем…
   – Да что фигура, – Зинаида Викторовна только отмахнулась, – она у меня с молодости такая. Даже когда беременная была, и то не поправлялась. В маму пошла. Та тоже всю жизнь худенькая. У нее в роду все такие. Да только кому же это оценить?
   – А вам? – Ниночка аж подпрыгнула на стуле от нетерпения и возмущения, – вам самой! Да в первую очередь. Если женщина себе не нравится, как же она может понравиться кому-то ещё? Если женщина себя не любит, то кто же её полюбит?
   И тут её осенило, да так, что Ниночка прямо со стула соскочила и побежала доставать свою записную книжку, с которой никогда не расставалась.
   – Знаю! Знаю! – кричала она на ходу, тем самым совсем уж ошеломив несчастную учительницу. – Знаю, что мы сегодня будем делать! – Ниночка прибежала с записной книжкой, схватила Геночкину мамочку за рукав халата и поволокла в комнату, к телефону. Она быстро набрала номер: – Алло? Алена? Привет. Ты на работе? У тебя время свободное для меня найдется? Ага! Так! Отлично. Да тут, понимаешь, надо мою… свекровь к моей свадьбе подготовить… ну, сама понимаешь… стрижечка… покраска, укладка… там… всякое такое… ага… ага…
   – Я стричься не буду! – категорически заявила Зинаида Викторовна, впиваясь обеими руками в заветную гулю на затылке, словно ничего дороже у нее в этой жизни не было.
   Ниночка отмахнулась от нее, по-прежнему не отрываясь от трубки:
   – Да, Алена… что? И массажист? По полной программе? Отлично! А одежда? Сводим? Куда? Ох, вот это ты отлично придумала… и я заодно себе чего-нибудь выберу… в пределах какой суммы? Сто пятьдесят… да нет, зачем же… рублей… все, пока, едем…
   Ниночка положила трубку на рычаг и с триумфом посмотрела на притихшую Геночкину матушку:
   – Собирайтесь, Зинаида Викторовна, нас будут ждать.
   – Я стричься не собираюсь! – еще раз для верности заявила учительница, но решительности в ее тоне уже не было.
   – У Алены в салоне стоит компьютер, сначала сделаем вашу фотографию, подберем прическу, цвет волос, а потом начнем действовать. Так что, выберете то, что вам больше понравится, – Ниночка развела руками.
   Может, в бытовых вопросах она и была полной дурочкой, но уж что касается женской красоты, то тут она кому угодно могла сто очков форы дать.
   – У меня денег на все это нет, – вяло протестовала будущая свекровь. Она и сама чувствовала, что дело заключалось не в деньгах. Просто ей было страшно решиться на подобные перемены. Изо дня в день видя в зеркале одно и то же отражение, она, хоть и констатировала, что давно превратилась в облезлую клячу, но привыкла к этому, и подсознательно менять что-либо не хотела… вернее, хотела бы… но чисто теоретически…
   Ниночка со своей идеей самым неожиданным образом нарушила эту порочную практику. И теперь Зинаида Викторовна цеплялась за малейший предлог:
   – Нет, я не могу ехать. А вдруг они там Геночку найдут!
   – Ничего, у меня мобильник есть. Правда, на счет еще деньги положить надо, но ничего, положим. Женька мой номер знает, если что, позвонит и сообщит. Все, поехали. Собирайтесь. Да, и заодно, пойдемте-ка я посмотрю ваш гардероб.
   И только тут вдруг Зинаида Викторовна осознала, что еще не известно, кто кого возьмет в оборот: она будущую невестку, или наоборот.

Глава 11, в которой ангел наглеет все больше и больше

   Анна Михайловна лихо рулила по городу, и Женьке все казалось, что вот-вот за их спинами послышится милицейская сирена, а потом их остановят, заставят выйти… ну, а дальше ее бурное воображение рисовало сцены из многочисленных фильмов про доблестную милицию. Что-то вроде: «Стоять! Руки на капот! Не двигаться!»
   Не забывая вовремя крутить баранку, бабуля еще умудрялась о чем-то почти шепотом переговариваться с Дмитрием. Женька старательно прислушивалась, но ничего не могла разобрать. Старая машина, времен последнего ледникового периода ревела, жужжала, фыркала, и создавалось такое впечатление, будто оседлали они не москвичонка, а какую-то адскую зверюгу. К тому же в салоне все дребезжало, и Женьке иной раз становилось до жути страшно: а вдруг эта древняя колымага развалится?
   И тут ее снова кто-то пихнул в бок.
   Это, конечно, же был Кирюшка, на сей раз, слава Богу, в своем привычном обличии.
   – А чо, тетя? – залихватски копируя блатную шантрапу, спросил он: – Поездочка – ништяк?
   – Ты что, совсем обалдел? – зашипела на него Женька, косясь взглядом в сторону двух своих спутником на передних сидениях.
   – Да плевать! – Кирюшка барином расселся, попытавшись закинуть ногу на ногу, но не получалось. Машину жестко подкидывало на ухабах, а поскольку старому мэру было не до рытвин на дорогах, а кандидату на эту должность еще не дали себя проявить, то стояли колдобины, яко бойцы невидимого фронта: насмерть. Ничто их не брало: ни бульдозеры, ни горы щебня, ни асфальтоукладчики. Поэтому Кирюшку немилосердно подбрасывало. И если у Женьки еще хватало веса притормаживать полет, то ангел-хранитель, несмотря на отсутствие крыльев, порхал едва ли не по всему салону. – Они меня все равно… не видят… и не слышат, – в перерывах между подбрасываниями выдавал он задорно.
   – А чего ты за нами-то поперся? – Женьке приходилось говорить шепотом.
   – Как это «чего»? – оскорбился в самых святых чувствах ангел. – Я ангел или где? Я обязан за тобой присматривать. И развлекать.
   И без предупреждения заорал на всю машину:

     По прямой извилистой дороге
     Через горы, реки, напрямик
     На машине ехали уроды
     Вез их бесколесый грузовик!

   В первую секунду Женька заткнула уши, во вторую зашипела змеей, а в третью… в третью дала прорваться гневу:
   – Это мы-то уроды?
   – А кто говорит, что вы уроды? – тут же нашелся ангел. И, как ни в чем не бывало, продолжал:

     За рулем у них сидел безрукий,
     А безногий жал на тормоза.
     Им слепой указывал дорогу,
     А глухой сигналил без конца…

   – Откуда ты берешь эти пакости? Ты же ангел! – попыталась усовестить его Женька. – В тебе же божественного должно быть…
   Кирюшка презрительно хмыкнул:
   – Много ты знаешь, чего во мне должно быть, а чего – нет.
   И снова заорал благим матом:

     Вдруг на повороте вышла банда,
     Грузовик пришлось остановить.
     И немой глухому что-то крикнул
     А безрукий поднял дробовик.

   – Да замолчи же ты! Замолчи! – уже не выдержала Женька. Сама того не осознавая, она заорала во все горло.
   Машина резко затормозила, художницу швырнуло вперед и приложило лбом о спинку переднего сидения. Старушка и Дмитрий обернулись одновременно:
   – Что слу… – хором было начали они, но так и замерли. У Женьки внутри все оборвалось. Она проследила их взгляды и поняла: это полный привет, как сказали бы пингвины из известного мульта! Ей хотелось зажмуриться и бежать отсюда куда подальше. Пока глюки только у нее, это глюки индивидуального пользования, с ними еще как-то можно бороться. А вот если…
   «Если» оправдалось на все сто процентов, даже на сто двадцать.
   – А это кто? – первой пришла в себя Анна Михайловна. Бывшая разведчица, как видно, за свою жизнь испытала столько, что уже ничем смутить ее было просто невозможно. – Что за бесплатный пассажир? Откуда родом? Что за приблудный? Колись! Быстро! Пока я методы не применила!
   Женька обернулась, исключительно посмотреть, как этот пройдоха будет выкарабкиваться из создавшейся ситуации. Пройдоха, надо сказать, и сам был немало потрясен.
   – Упс! – выдавил он, вытаращив черные глазенки. – Ни фига себе! Приехали! Это как? – и он с совершенным непониманием воззрился на Женьку, которая и сама ничегошеньки сообразить не могла. – С какого перепугу они-то меня видят?
   – И слышат, – категорично завершила старушка. – Ну, так будешь колоться, или мне тебя расколоть, как гнилой орех?
   На Кирюшкином лице… э-э, морде, появилась глупая, растерянная улыбка, но он тут же нашелся: весь скуксился, большие черные глаза наполнились неизвестно откуда взявшимися слезами.
   – Тётенька, пожалуйста, Христа ради, не прогоняйте! – умоляющим речитативом запричитал он, сложив на груди передние лапки, в которых откуда-то вдруг оказался Женькин скомканный замызганный платок. – Я без мамы, без папы, круглая сирота. Крыши над головой нет. Гонят отовсюду! Меня, маленького, всяк обидеть норовит, вот и прибился к вашей компании… а вы такая добрая… можно я того, в машине жить буду? – заискивающе прогундосил он, заглядывая старушке в глаза.
   Но Анну Михайловну не проведешь. Даром что ли на фронте за языками ходила, и допросы в боевых условиях устраивала?
   – Ври, да не завирайся, – откликнулась она строго, сводя крашеные брови к переносице. – Давай-ка, по-хорошему выкладывай, кто такой. А то я к тебе допрос с пристрастием применю.
   – А с пристрастием, это как? – осторожно поинтересовался Кирюшка, разом избавляясь от хорошо наработанного плаксивого нытья завзятого попрошайки.
   – Это когда я к тебе со всей страстью своей души, – прозвучало многообещающе.
   Кирюшка даже рожу скорчил. Анна Михайловна неожиданно выудила откуда-то шоколадку и протянула ангелу. Его лапка мелькнула в воздухе, и вот он уже зашелестел фольгой, вид у него, надо сказать, был и в самом деле донельзя довольный.
   – Вот, я тебе скажу, человек! Настоящий человек, – восхищенно выпалил он, по-свойски толкнув Женьку в бок. – Не то, что некоторые, – добавил он с укоризной в голосе. – Не будем тыкать пальцами. Тапочками не бросаются!
   – Ага, красавица, – Анна Михайловна подняла взгляд на художницу. – Так ты этого сироту знаешь? Чего молчишь?
   – Ангел это, – с усилием выдавила Женька, которая в этот момент чувствовала себя первым кандидатом на отдельную палату в отделении для буйных в психиатрической лечебнице. – Ангел-хранитель. Мой, личный. Личный? – переспросила она у Кирюшки.
   Тот лишь кивнул, с совершенно невероятной скоростью поглощая шоколадку. Он уже вымазался лакомством весь от лап, до ушей.
   – Познакомилась с ним только сегодня ночью. Берется устроить мое личное счастье, – при этих словах Дмитрий почему-то хмыкнул. – Любит поесть, нахален…
   – Не…непьявда… – с полным ртом попытался возмутиться ангел.
   – …зовут Кирюшей… – Женька задумалась. – Больше ничего не знаю.
   – Больше не знают о нем ничего, – продекламировала Анна Михайловна знаменитый стих Маршака.
   – Да, еще он внешность умеет менять. Он тут мне, пока вы в магазин ходили, настоящим ангелом явился, – Женька вспомнила небесно-синие глаза, волевой с ямочкой подбородок, крепкие руки…
   – Эй, красавица! – Анна Михайловна пощелкала пальцами прямо перед ее носом. – Окстись, милая! Это же ангел.
   Женьке стало совестно. И чего это она, в самом деле. Это ж не человек. Она стрельнула взглядом в сторону Дмитрия. Вот это более подходящая кандидатура для личного счастья.
   – Ты, – старушка-разведчица ткнула сухим, как деревяшка, пальцем в сторону ангела. Тот так и замер, с набитым ртом, выпучив черные глаза. – Времени у нас нет, поэтому будешь рассказывать по дороге. Только не вздумай врать.
   – Жнаю… жнаю… у ваш там свясь… ш аштралом… – прочавкал он, едва не давясь.
   – Чего ты там шамкаешь? – насторожилась старушка.
   – Да это я так… к шлову…
   Он проглотил последний кусочек злосчастной шоколадки. Анна Михайловна тронула машину с места и рванула с такой скоростью, словно… ну, вы помните. Дмитрий развернулся к Женьке спиной, хотя чувствовалось, что Кирюшка его занимает гораздо больше, чем вид проносившихся мимо достопримечательностей родного города.
   Ангел же самым возмутительным образом скомкал обертку от лакомства (ни с кем не поделился, гад!) и… сунув лапу куда-то сквозь дверцу машины, выкинул мусор на дорогу.
   – Ну, наглец! – искренне возмутилась Женька. – Чего соришь? Вот из-за таких, как ты, у нас не город, а помойка!
   – А я что? – тут же развел лапами плутоватый ангел. – Могу и так! – в его лапках вдруг появилась скомканная обертка от шоколадки, он весь встряхнулся, она вспыхнула ослепительной вспышкой и… исчезла.
   Перепачканный шоколадом… нет, уже совершенно чистый Кирюшка, сидел рядом с Женькой, глядя на нее невинно-наивными глазами.
   – Ни фига себе! – только и смогла промолвить художница. Фантастика.
   – Да ладно! – Кирюшке явно польстило удивление, с каким было сказано это: «ни фига себе!» – Конверсия. Подумаешь! У нас даже работники низшего звена и то так умеют. Стравливать переизбыток энергии в каверны – дело плевое. Первичные навыки, что называется, без этого наша работа – не работа…
   – Эй ты, сирота! Хватит фейерверки запускать, – окликнула Анна Михайловна. – Давай, рассказывай все, как на духу.
   Кирюшка поерзал на сидении, поудобней умащиваясь, погладил оттопыренное пушистое пузо, поскреб за ухом… но тут вдруг сообразил, что уж лучше поскорее начать рассказ, а то как бы подзатыльник не схлопотать. Женьку он не боялся, а вот Анна Михайловна была женщиной строгой, могла и отвесить. А ее сухонькая рука только на вид казалась легкой, а на деле…
   И он поведал все, как на духу. Чего только бедная Женька про свою родню не узнала! Оказывается, пра-пра-пра… (какая-то там Бог весть в каком поколении) …бабка ее была слепой крестьянкой – правда, не с рождения слепая, а после тифа – так вот бабка эта силой обладала невероятной… не в смысле там вместо домкрата телегу приподнять или кобылу на горб взвалить, а в смысле вылечить хворь какую, нечистого прогнать, и прочее… было у нее двое детей, так когда вся община на нее ополчилась и хату подпалила, пришлось ей собрать в переметную суму все, что от хозяйства осталось, взять детей за руки, да и уйти в леса… там и жила… жила долго, дожила аж до ста восемнадцати лет… А дети, как выросли, оставили старушку одну, помирать… дочь замуж вышла, сын женился, да только оба счастья так и не нажили… мыкались по свету и они, и их дети, точно грешники неприкаянные… а уж когда революция грянула…
   Он бы и дальше с чувством живописал биографию давно умершей старушки, а заодно всех ее потомков, если бы Анна Михайловна не перебила его самым беспардонным образом:
   – Ну, ты, сирота, язык у тебя длинный. Отрежу. Говори по существу.
   «Сирота» призадумался, но, слава Богу, препираться со старой разведчицей не решился – себе дороже. Он пару секунд соображал, что же такого сказать по существу, и нашелся-таки:
   – Мать она мне, – заявил он, ткнув пальцем в сторону Женьки.
   Женька от такой наглости дар речи потеряла, Дмитрий сдавленно хихикнул, Анна Михайловна процитировала:
   – Родила царица в ночь не то сына, не то дочь…
   – Не мышонка, не лягушку, а неведому зверушку, – подхватил Дмитрий полным иронии голосом.
   – Это я-то – неведома зверушка? – возмущенно завопил Кирюшка, подскакивая на задние лапы и упирая передние в бока. Зря он это сделал. Потому как в этот самый момент машину изрядно тряхнуло на очередной колдобине, и несчастный ангел полетел вверх тормашками. Если бы Женька не успела его поймать… он бы точно вписался в крышу пушистой макушкой.
   – Ты, знаешь что, не ори, а объясни все толком, – усаживая его обратно рядом с собой, попросила Женька, которая только-только отошла от столбняка. – Как это я тебе мать? В каком смысле?
   – В энергетическом, конечно! – тут же возмутился Кирюшка, – а вы-то что подумали? Сила в тебе, как в твоей пра-пра-… ну, короче, прародительнице, скумекала? Ты, небось, уже и забыла, как меня на клочке бумаги нарисовала?
   – Опаньки! – только и сумел выдать завзятый писатель, с любопытством оборачиваясь к сладкой парочке. – Все интересней и интересней.
   – Когда это? – Женька оторопело уставилась на ангела-хранителя.
   – Пять лет назад!
   – Как это «пять лет назад»? – тут же поймала ангела на слове Женька. – Ты же говорил, что только год у меня в квартире живешь!
   – Это я год тебя патронирую, самостоятельно, в качестве ангела-хранителя, – охотно пояснил Кирюшка, – а до того еще обучение проходил.
   – Так вы еще и обучение проходите? – заинтересовался Дима.
   – А то как же! – Кирюшка почувствовал собственную значимость. – Без обучения никак нельзя. Это только книжки можно писать без специального образования, – уколол пушистый нахал. – А вот людей патронировать без обучения никак нельзя.
   – Эй, ты, ангел, – тут же откликнулась Анна Михайловна, заступаясь за писателя. – Ты давай по существу дела.
   – Да, – подхватила Женька нетерпеливо. – Нарисовала и что?
   – Нарисовала и закинула за шкаф, этот рисунок, между прочим, там так и валяется. А еще говорит, что в комнате убирает как следует, врет она, врет, – Кирюшка принялся обвинительно тыкать в ее сторону пальцем, почему-то обращаясь к Диме.
   Женька почувствовала, как к лицу приливает кровь.
   – Это я-то не убираю?! Я не убираю? – она готова была этого паршивого ангела на месте раздавить. – Да я… да я…
   – Эй, спорщики, уже приехали. Мне одну вещичку взять надо дома, а вам всем перед походом посетить некоторое заведение.
   – Холодильник? – с надеждой предположил шустрый Кирюшка.
   – А тебе бы только по чужим холодильникам тырить! – мстительно выдала Женька.
   – А, так это ты мои продукты слямзил? – без особой обиды поинтересовался Дмитрий. Похоже, он уже привык к мысли, что вокруг него разворачиваются самые невероятные события.
   – А чего сразу «слямзил»? – оскорбился Кирюшка.
   Они въехали во двор, и машина остановилась, клюнув передним бампером. Дмитрий тут же вышел из машины, обежал ее и галантно открыл заднюю дверцу, выпуская Женьку. Однако выйти ей сразу не удалось. Разговор развернулся самым неожиданным образом.
   – Я твои продукты реквизировал для пользы дела. Подзаправиться требовалось, – принялся оправдываться ангел, обращаясь к писателю. – А ты думаешь, легко целых три часа подряд обеспечивать тебе вдохновение? Вообще-то, это не моя обязанность. А твоей музы.
   – Так у меня что, и муза есть? – изумился Дмитрий, придерживая рукой дверцу машины и одновременно перекрывая выход.
   Женька посмотрела на ангела, потом на писателя.
   – Есть, есть. Но она – свинья этакая, совсем зажирела и обнаглела. Лежит себе на диване, пузом кверху, вино дует да дрыхнет…
   Женька старательно покивала. Вот уж тут-то Кирюшка нисколько не врал. Видала она эту толстомордую…
   – Стоп! – вдруг скомандовал Дмитрий, и в его голосе прорезались те самые повелительные нотки, какие обычно отличают людей сильных и волевых. Кирюшка так и застыл на месте, ухватившись лапой за спинку заднего сидения. – Это ты про какое такое вдохновение говоришь? Что-то я не понял.
   – Ну, это… – ангел скорчил рожицу, типа: я тут ни при чем! Никто не виноват, а уж моя хата до такой степени с краю, что прямо-таки и в бинокль не разглядишь. – Ты же ведь собирался гулять идти… типа: праздник отметить, пивка попить, Вовану позвонить, стрелку забить… поколбаситься…
   – Ну? – Дмитрий сощурился, что твой Штирлиц.
   – А теперь сам рассуди: кабы ты пошел гулять, то с ней бы не встретился, – и он самым хамским образом ткнул пальцем в сторону Женьки.
   Дмитрий бросил взгляд на пунцовую от стыда художницу, и ошалело почесал затылок.
   – Ладно, это я понимаю…
   – Да ничего ты не понимаешь! Чего б ты понимал-то? – Кирюшка перешел в наступление. – Мне, если хочешь знать, дали две недели, чтобы вот ей, ей, – его указательный палец вновь принялся обвинительно тыкать в сторону Женьки, – этой вот высокоментальной единице счастье устроить, – он принялся загибать крохотные пальцы, – пробить ей канал в будущее, да еще и обеспечить радикальные изменения судьбы. А её перспектива, между прочим, – он тянул шею вперед и наступал на писателя, точно тот был виноват во всех смертных грехах, – связана с тобой… с тобой, с тобой! – и на сей раз указующий перст тыкал в сторону Димы. – Да ты хоть знаешь, что она все твои книги прочитала, что у нее четыре альбома одних только рисунков по ним сделано… да ты хоть знаешь, какой фурор будет, если все это издать… тебя издать, балда! Тебя! Да с её рисунками! Да ты хоть понимаешь, какое тебя будущее ждет?
   Дмитрий озадаченно хмыкнул, глядя на Женьку как-то по-новому.
   – Ну, видишь? – Кирюшка обратился к Женьке, которая уже давно пыталась вставить слово, открывая и закрывая рот беззвучно, точно рыба. – Видишь? Он – не против! А ты чего против имеешь, а?
   Ангел надвинулся на нее с таким остервенением, точно вот-вот в нос вцепится.
   – Да я-то тут причем?! – огрызнулась Женька, прекрасно понимая, что дай этому огрызку волю, так он всех дохлых собак на нее навешает вместе с мамонтами, которые вымерли после ледникового периода. – У меня же работа! Я тружусь, аки пчелка! Тружусь, не покладая рук! Между прочим, это ты меня работы лишить собираешься!
   – На фиг тебе эта работа? На фиг тебе эта Америка?
   – А ты что, в Америку ехать собралась? – встрял любопытный Дмитрий. Но тут же получил по самое «не хочу»:
   – Да! – хором заорали ему в лицо осатаневший в конец ангел и Женька. – И не ваше это дело! – кричала художница, переводя возмущенный взгляд с ангела на Дмитрия. – Моя судьба, что хочу с ней, то и делаю!
   – А вот тебе! – орал Кирюшка, складывая так хорошо зарекомендовавшую себя фигуру из трех пальцев. – Видала?!
   – Хватит ругаться! – влез писатель, руками растаскивая спорщиков, которые так и норовили схлестнуться в рукопашной. – Хватит! Оба замолчали! Быстро! Раз-два!
   Оба замолчали, удивленно уставившись на невольного рефери.
   – Немедленно прекратите. Вы оба кого угодно с ума сведете своими спорами.
   Анна Михайловна уже выбралась из машины и стояла, ожидая, когда же пассажиры наругаются вдосталь и соизволят покинуть транспортное средство.
   – Кирьян, ты лучше скажи, последнее время мне совсем не пишется. Веришь? Ни одной полезной мысли в голове. Это что ж получается, муза виновата?
   – А то кто ж? – развел лапами ангел.
   – А ты вопросом на вопрос не отвечай, – влезла Женька, которая не на шутку разозлилась и готова была с кулаками наброситься на собственного ангела. – Тебя по делу спрашивают!
   – А я по делу и отвечаю, – окрысился Кирюшка. – Убери ее отсюда, а то я за себя не отвечаю! Вот как выйду сейчас из себя! В прямом смысле! Тогда я ей точно ментальную инвалидность обеспечу!
   – Женя! Дай ты ему объяснить все, как есть. Можешь ты не встревать? – попросил Дмитрий, по-прежнему не давая ей выйти из машины.
   – Он, между прочим, мой ангел хранитель! – тут же оскорбилась художница, она вертела головой, давай отпор на два фронта. – Я его породила…
   – Да только убить тебе меня не удастся! – зловредный Кирюшка высунул длинный, розовый язык. – Тоже мне, ума палата, ключ потерян!
   Диме вновь пришлось их разнимать.
   – Да дай же нам, двум мужчинам, спокойно побеседовать!
   – Действительно! Двое мужчин разговаривают, женщина – не встревай! – добил несчастную художницу Кирюшка.
   На такой выпад Женьке и в самом деле ответить было нечем.
   – Ну и не надо! Раз вы такие! Раз вы так! То я вас… мне на вас…
   Анна Михайловна с интересом наблюдала за всей этой сценой со стороны и не вмешивалась, хотя, вероятно, ей ничего не стоило разобраться со всеми троими, навешав всем элементарно-эффективные подзатыльники.
   Женька демонстративно вперила взгляд в спинку переднего кресла, поджала губы и сложила руки на груди. Ну, прямо оскорбленная невинность, да и только!
   – Так что же мне с этой музой делать? Мне же роман сдавать, а у меня вдохновения, ну веришь ли, ни в одном глазу.
   Кирьян пристально заглянул в глаза писателю. Однако не найдя там действительно ни одной гениальной мысли, даже несколько приуныл.
   – Да уж, это точно, – проворчал он, тяжело вздохнув. – Гнал бы ты ее от себя, – деловито посоветовал Кирьян. – Тебе от нее только одни неприятности. За ней, заср… мерзавкой, никакого пригляду. Творческое дело – штука тонкая. Его же менталями не измеришь, верно? Муза ведь, если что, может отбояриться, мол, знать ничего не знаю, ведать не ведаю, это у меня патронируемый такой тупой. А я работаю, не покладая мозгов, – Кирюшка моргнул и замолчал. Ему вдруг пришло на ум, что еще совсем недавно приблизительно так же пытался отбояриться он сам. Ему стало стыдно. Он сконфуженно замолчал.
   – Ну, хорошо, если я тебя вижу, то почему никогда не видел ее? – весомый довод.
   – Потому что видишь ты меня только благодаря ей, – ангел ткнул Женьку в бок.
   Та тут же постаралась надавать ангелу по шеям, но промахнулась.
   – Аура у нее мощнецкая, – выкрикивал ангел, скача по всему салону и ловко увертываясь от Женькиных кулачков, – если ее слегка потренировать, она бы тут… ого-го каких дел наворочать могла, – Кирюшка явно хвастался. В определенной степени, ему и самом деле льстило, что у него такая патронируемая веда. Действительно высокоментальная, а не какая-нибудь там просто живая единица, которая, точно корова, только о том и думает, где бы да как пожрать…
   – Я вас долго буду ждать? – ввинтился в их такой замечательный разговор ехидный голос Анны Михайловны. Как видно, ждать ей все же надоело. Да и прохожие уже стали заглядываться на подозрительную парочку, которая беседовала весьма странным образом.
   Женька полезла наружу, заторопилась, зацепилась ногой за что-то, стала подниматься и… рухнула прямо в объятия Дмитрия, который оказался истинным джентльменом, с готовностью подставившим руки. Жертва чужих происков вырвалась из крепких мужских рук, разгневанно обернулась и погрозила кулаком довольному Кирюшке, сидевшему верхом на спинке переднего сидения. Уж она-то точно знала, чьих это рук дело.
   Квартирка у Анны Михайловны преподнесла немалые сюрпризы. В коридоре на стене висели: а) приличного вида велосипед; б) скакалка; в) хула-хуп; г) ролики; – вот это уже вызывало не просто недоумение, а настоящее изумление. Как ни крути, а наши старушки, привыкшие за годы Советской власти вести себя тихо и мирно, ну никак не могли вписаться в подобный интерьер.
   – Я люблю на велосипеде ездить, – охотно пояснила Анна Михайловна, заметив удивленный Женькин взгляд и отвисшую челюсть. – Всю жизнь некогда было. Семья, заботы, работа. А вышла на пенсию, и сразу столько свободного времени появилось. Вот лет десять лет тому назад научилась крутить педали. Соседский мальчишка научил. А теперь вот на роликах пытаюсь научиться. И челюсть захлопни, а то отвалится.
   Немаловажное замечание.
   – Туалет без меня найдете, – махнула старушка рукой, не слишком деликатничая со своими гостями.
   Подобный антураж почему-то на Диму впечатления не произвел, наверное, он уже давно привык к чудачествам старушки. Квартирка была однокомнатная, маленькая, чистенькая и аккуратненькая, насколько успела разглядеть Женька, проскальзывая по коридору, и мельком сунув любопытный нос в дверь комнаты. Но на столе стоял компьютер. Анна Михайловна подошла, включила, и пока Женька посещала некоторое заведение, чем-то там занималась.
   Рандеву произошло в том же коридоре. Поверх легкой кофточки старушка накинула джинсовую ветровку, к тому же сменила привычные туфли на дешевые, но очень даже незаменимые в бытовом плане кроссовки.
   – Дитер письмо прислал, спрашивает, как идут дела. Чиркнула ему пару строк, от тебя привет передала, – бросила Анна Михайловна Диме. Вот это старая разведчица… да какая она, к черту старая! Старый, это когда маразм крепчает, а склероз на оба полушария. Эта дама в возрасте – иначе ее даже язык не поворачивался назвать, похоже, к числу стариков себя не относила. Что-то не больно ее смущает сей компьютер. Мылом перекидывается с Германией. Все бы так. Наверное, лет через сто это станет нормой. Пока – экзотика. – Он уже собрался, визу получил, теперь осталось только билет купить. Хороший парень, если бы я ему тогда в челюсть прикладом не засветила, да в плен не взяла…
   Анна Михайловна мечтательно заулыбалась, как видно, припоминая далекие года своей ушедшей молодости. Но быстро вернулась от грез на грешную землю и многозначительно пообещала Диме:
   – Приедет, я тебя с ним познакомлю. Он тебе понравится.
   Дмитрий несколько смутился:
   – Да как-то неудобно, у вас тут такие дела… я, вроде как, ни при чем…
   – Еще как при чем! – заверила Анна Михайловна, ласково похлопав его по спине. – Ну что, все собрались? Эй, сирота? Ты как? Готов отправиться в путешествие?
   Светлое облачко пронеслось мимо них, скользнув прямо сквозь дверь.
   – Вот и отлично. Поехали.
//-- * * * --//
   Кирюшка, по-прежнему сидя на заднем сидении, всю дорогу не умолкал, прямо словесный понос на ангела напал: то начинал травить анекдоты, а то стишки декламировать. Однако это словотворчество в один момент прервала Анна Михайловна, строго предупредив:
   – Ты, сирота, давай, язык не распускай. А то отлучу от транспортного средства, и поплетешься за нами на своих… двоих… или четырех… сколько их у тебя?
   – Да, собственно, у меня их вовсе нет, – нисколько не обиделся ангел-хранитель, демонстративно шевеля пальчиками. – Это же так, видимость одна. Я же энергетический.
   – Ну да, рассказывай, энергетический, – хмыкнула Женька. – А кто холодец стрескал, за здорово живешь? А кто Диме холодильник обчистил?
   – Да ладно, я не в обиде, – миролюбиво заметил писатель, напрочь испортив педагогическое воздействие.
   Кирюшка тут же показал Женьке язык и состроил «нос».
   – Ты лучше скажи, а это правда, что есть феи, джинны, лешие, кикиморы… ну, нечисть всякая? – поинтересовался Дмитрий. Его, как специалиста по данному вопросу весьма интересовала истинность подобных явлений.
   – Это почему же сразу «нечисть»? – искренне обиделся Кирюшка. – Они, между прочим, не меньше нашего работают. – Вы, люди, очень уж обзываться любите.
   – Извини, малый. Я до этого дня знать не знал, что в мире и в самом деле существуют такие… э-э… как бы это сказать…
   – Начнем с того, что феи вообще не из той оперы, – наставительно заметил ангел. – А остальные…
   – А остальные? – подхватил Дмитрий с любопытством. Ему явно не терпелось заполучить свеженькую информацию из первых рук, коли выпала такая оказия.
   – Ну, как сказать… – Кирюшка на секунду задумался. Он бы мог свободно войти в астрал и выдать всю информацию, хранящуюся там, но, во-первых, тогда бы эти трое вряд ли чего поняли. Все-таки, астрал есть астрал, в него со свиным рылом и соваться нечего. А, во-вторых, согласно Кодексу Порядка это делать категорически запрещено. Вот он и чесал затылок, соображая, что же можно рассказать, а чего нельзя. И, наконец, решился: – В какой-то степени – правда… ну, не все, конечно… кикиморы, домовые, лешие, водяные, русалки – это все низшие энергосущности, скажем, низкоментальные. Никакой серьезной работы им не доверишь. Так только – омут где охранять, в реке порядок наводить, за лесом следить… домовые все больше по квартирам, да по домам специализируются… но есть домовые, кто в бомжи подался, на станциях живут, в подвалах прячутся… теми соответствующая комиссия занимается. Непорядок это.
   – А откуда же они берутся? Ну, все эти домовые и прочие? – Дмитрий обернулся, ему страсть как было неудобно сидеть затылком к лобовому стеклу, но любопытство победило.
   – Да из низших сущностей же и берутся… из безментальных, – Кирюшка выдал эту фразу таким тоном, словно это само собой разумеется – непреложный факт, который всякому дураку известен. – Ведь эти низшие, мы их еще «чернышами» зовем, или «кляксами», они же людьми порождаются … – и, заметив недоуменный взгляд писателя, снисходительно пояснил: – Ну, например, позавидовал кто-то кому-то, или злое слово сказал, подумал худо, и вот она – безментальная низшая энергосущность… на свет появилась и сразу кушать… кушать… – Кирюшка потешно загребал ручонками воздух, с каждой секундой раздуваясь все больше. – А питается-то она не чем-нибудь, а эманациями живых единиц. Ладно, если низкоментальных – ну там, рептилий всяких, змей, насекомых… хуже, если среднементальных – животных, млекопитающих…
   Аудитория внимала, затаив дыхание. Даже Анна Михайловна как-то до странности медленно и аккуратно вела машину, то ли боялась растрясти ценного гостя, то ли просто сироту заслушалась.
   – А те, что посильней, да поноровистее, за высокоментальными охотятся, то есть, за людьми. Они в Верховной Канцелярии числятся как «высокоментальные живые единицы», одно слово: веды. С них и энергии стрясти можно гораздо больше, да и очаги ментального напряжения они формируют сильные. Тогда этим чернышам и вовсе раздолье. Где какая ругань, скандал, драка, а того паче резня или мордобой, вот там их и ищи…
   – Веды? – несмело перебила его Женька, тоже заслушавшись. – Высокоментальные живые единицы? А «живые» куда подевались?
   – «Живые» просто опускаются, – Кирюшка покровительственно хихикнул. – Не в этом главное. Есть ведь еще и неживые. Вот помрешь, станешь неживой. Но высокоментальной-то ты останешься по-прежнему.
   Женька пару раз хлопнула ресницами, вникая в суть нарисованной картины.
   – Это что же получается, что все эти разговоры о душе…
   – Ну, душа там, не душа, – помахал лапами Кирюшка, – а только на тонком плане что живой, что умерший человек – без разницы. Все одно – высокоментальная единица. И всех делов.
   – Ничего себе! – хором выдали Дмитрий и Женька.
   – Так вот, пока вы, люди, бегаете тут по земле живые… и… ну, скажем прямо, не всегда совсем здоровые, то своими поступками, мыслями, чувствами порождаете безментальных. Вот потому-то я и сказал, что ты меня породила…
   – Но ты-то не клякса! – возмутилась Женька.
   – Так и ты – не корова с куриными мозгами, – тут же парировал Кирюшка. (Услужливое и богатое воображение художницы моментально нарисовало живописную картину коровы с куриной головой: впечатляющее зрелище!) – Я же тебе говорю, кляксы порождаются в результате низменных чувств: зависти, злобы, ненависти, похоти… а мы – работники среднего звена, мы – ангелы индивидуального довольствования, сокращенно АИДы. До такого состояния этим безментальным иной раз несколько сот лет расти надо. Это я один – такое исключение… ну, – Кирюшка вдруг замялся, – не один я, конечно. Бывали такие случаи в истории человечества. Но редко, – он многозначительно вздернул пальчик в воздух. – Редко! Такие, как я, сразу среднементальными на свет появляются.
   – Ты про домовых говорил… – напомнила Женька.
   – А муза – тоже среднементальная? – встрял Дмитрий, глаза у него горели.
   – Ну, де-юре, – Кирюшка скорчил скептическую рожицу: – а де факто, не дотягивает она, если честно. Тут ведь какое дело: либо ты вверх тянешься, либо тебя вниз сносит…
   – Как по эскалатору… – вставил Дима.
   – Вот-вот, вверх по ведущей вниз лестнице, – уточнил Кирюшка. – А творческая работа, я уже объяснял, ее менталями не измеришь.
   – А домовые, домовые, – нетерпеливо теребила его Женька, оскорбленная тем, что вот он – ее ангел-хранитель, а сам на нее ноль эмоций, фунт презрения. Это-то как называется?
   – Похоже, сегодня я тебя перехвалил, – заявил Кирюшка, в упор уставившись на Женьку. – Это я насчет «коровы с куриными мозгами».
   – А подзатыльник? – тут же вкрадчивым тоном поинтересовалась Женька.
   – Эх, – сокрушенно вздохнул Кирюшка. – Сплошные репрессии. Ладно, объясняю особо непонятливым еще раз. Домовые и прочие низовые работники из низших безментальных и появляются. То есть, живет на свете такая клякса, лопает и лопает себе энергию: там ухватит кусочек, в другом месте… и чем дольше живет, тем больше у нее ментальности накапливается… ну, не совсем так, – Кирюшка поводил передними лапками в воздухе, подбирая нужное слово, – оно ведь как, иной раз присосется такой низший к веду с сильной и здоровой аурой, так за пару лет ментальным станет… а те, что питаются эманациями низкоментальных… те и несколько столетий подряд могут оставаться низшими…
   Женька вдруг почувствовала, как у нее медленно, но верно начинает ехать крыша. Может этот умник, писатель, и всё понимал, но у нее информация в голове не могла откладываться с такой скоростью. К тому же её мучила одна мысль, которая то и дело неуловимо ускользала от сознания, не желая оформиться в конкретный вопрос.
   Женька попыталась сосредоточиться: итак, если есть безментальные, и среднементальные, то, стало быть есть и высокоментальные… а если высокоментальные живые единицы – это люди…
   – Стоп! – заорала она во весь голос. – Стоп!
   Дима и ангел мгновенно заткнулись, ошеломленно уставившись на Женьку.
   – Так это что же получается, если человек помирает… он ангелом может стать или кто там у вас высокоментальный?
   – Ну, вообще-то да… может, – с некоторым смущением заявил Кирюшка. – Только не каждый. Только у кого светлая ментальность…
   Женька поморщилась:
   – Ой, только вот не надо – темные, светлые… наслушались, насмотрелись…
   – Так ты же сама про ангелов спрашиваешь, – пожал крохотными плечиками Кирюшка. – А эгрегор вообще может быть каким угодно. И питаться чем угодно. Все ведь от патронируемого зависит. Какого эгрегора себе создал, или выбрал, или подключился, тот его и курирует.
   Женька почувствовала, что у нее совершенно мозга за мозгу заходит.
   Спасла ее Анна Михайловна.
   – Ну, вот, ребятки, и приехали…
   До фирмы «Конявин и Ко» добрались без приключений.

Глава 12. Опять о празднике, поскольку дело это святое!

   А в это время в салоне красоты разворачивалась баталия, равных которой не случалось в истории отечества со времен Курской дуги.
   – Да что же вы ко мне свои ножницы тянете! – кричала будущая Ниночкина свекровь, отбиваясь от девушки-мастера, которая так и норовила отрезать длинные темные волосы, прореженные сединой. – Я же сказала: не дам стричь! Укладку сделайте, и все. И красить не дам. Вот еще!
   – Да вам не идут темные длинные волосы! – уговаривала ее Алена – хозяйка салона красоты. Впервые в жизни она сталкивалась с такой упрямой и несговорчивой особой. – Уж поверьте мне! Наши мастера на международных конкурсах призовые места занимали, они стилисты-профессионалы. А вы менять себя не хотите. Вот посмотрите на меня, – Алена сделала оборот на триста шестьдесят градусов, давая возможность старой училке как следует разглядеть свою внешность. – Вы думаете, я всегда такой была?
   Ниночка стояла за спиной Зинаиды Викторовны и только нервно кивала в такт Алениным словам. Хозяйка салона и в самом деле производила невероятное впечатление, и дело было даже не в прекрасной фигуре и длинных ногах, таких сейчас пруд пруди, на улицу выйдешь: каждая вторая – обладательница. Да и смазливой куколкой Алену тоже не назовешь. Крупные черты лица, веснушки вокруг носа, слишком широкие скулы… если все рассматривать по отдельности, то ничего особенного, так себе, как говорится: третий сорт – еще не брак. Но! Но заключалось в Алене нечто неуловимое, некая изюминка, некое обаяние, которое сводило воедино все мелкие черты, создавая общую привлекательную картину: пепельные волосы до плеч, чёлка, аккуратно подстриженная на скос, мастерски подведенные глаза, подкрашенные светлой помадой губы… да и одета она была превосходно: строго, элегантно и одновременно с шармом. Тоже, вроде, ничего особенного, но впечатляло. Как сказал милый сердцу Зинаиды Викторовны Александр Поп [3 - ПОП (Pope) Александр (1688–1744), английский поэт. Стихотворный трактат «Опыт о критике» (1711) – манифест английского просветительского классицизма. Ироикомическая поэма «Похищение локона» (1712), пасторальная поэма «Виндзорский лес» (1713), сатира «Дунсиада» (1728), философско-дидактическая поэма «Опыт о человеке» (1732-34); переводы поэм Гомера.] «Мы постигаем красоту вещей в гармонии, в единстве их частей» [4 - «Опыт о критике» в переводе А.Л.Субботина].
   – Вы полагаете, я всегда такой была? – Алена вздернула превосходно загнутые, тонкие брови. – Ниночка, принеси альбом, ты же знаешь, где он лежит…
   – ???
   – На моем столе, в кабинете, справа. Сейчас мы Зинаиду Викторовну будет агитировать и уговаривать.
   Нина упрыгала за альбомом.
   – Нет, – упрямая учительница стояла на своем, – не дам резать. Да вы что, в самом деле? Я их почти всю свою жизнь растила! – она с нескрываемой любовью погладила волосы, которые сейчас длинными прядями падали на плечи и спину. – Да ни за что! Ни в коем случае. И не уговаривайте.
   Нина прибежала с альбомом. Алена раскрыла его и положила перед Зинаидой Викторовной.
   – Вот, смотрите, мы очень часто фотографируем женщин до и после. Смотрите, смотрите!
   Учительница недоверчиво уставилась в альбом. На первой же странице она обнаружила фотографию Алены.
   – А где же ваша вторая фотография?
   – Вот! – и Алена ткнула пальцем в серую, неприметную моль с обвислыми патлами рыжеватого цвета и кустистыми бровями.
   Незыблемая стена уверенности, в течение долгих лет так старательно возводимая училкой вокруг цитадели собственного «Я», слегка пошатнулась и дала трещину.
   – Это вы? – усомнилась учительница, тыча в фотографию.
   – Я, только до того, как поменяла внешность, – Алена незаметно подмигнула Ниночке, а та в ответ пальцами изобразила ОК. – Вы дальше смотрите.
   Зинаида Викторовна принялась листать альбом. Перемены с женщинами происходили разительные. Но это ее вдохновляло лишь наполовину. Ради чего, собственно, ей все это делать? Вернее, ради кого?
   – Но если я постригусь, покрашу волосы… мне ведь тогда придется делать это каждый месяц…
   – Ну, в общем, да. Корни отрастают довольно быстро… так что процедуру приходится повторять если не раз в месяц, то хотя бы раз в полтора месяца.
   Учительница резко отложила альбом.
   – Нет, так не пойдет. У меня времени на это нет. Просто я сейчас в отпуске, а в сентябре снова выйду на работу, и тогда уж мне будет не до причесок, и не до макияжа…
   Стена незыблемой уверенности благополучно восстановила равновесие, и стала заращивать возникшую было опасную трещину.
   Так, один-один, пока ничья, но Алена сдаваться не собиралась. Она и не таких уламывала. Впрочем, можно задаться вопросом: а какое дело Алене до Зинаиды Викторовны? Ну не хочет старая училка менять внешность, не хочет становиться красивой, ну так и черт бы с ней! Пусть катится на все четыре стороны! Ну конечно! Ага! Вот прям! Для Алены Зинаида Викторовна представляла собой идеальную модель будущей постоянной клиентки. Во-первых, пятидесятилетняя женщина явно не обладала особым вкусом, а потому сама не могла привести себя в порядок, тут ей требовались не просто профессионалы, а в каком-то смысле даже психологи. Во-вторых, эта измученная жизнью училка готовилась стать не кем-нибудь, а свекровью лучшей Алениной подруги. А по словам Ниночки, Зинаида Викторовна была женщиной глубоко несчастной, одинокой и… как бы это помягче сказать? Озлобленной на весь мир, на людей и на судьбу. А отсюда и отвратительный, склочный характер. Алене требовалось немедленно уговорить учительницу привести себя в божеский вид. Пятьдесят лет – еще не крышка гроба. Она еще и замуж успеет сходить. А когда своя личная жизнь появится, так перестанет за сына цепляться, и мешать ему спокойно жить.
   Одним словом, были у Алены далеко идущие планы, да и расходы Ниночка обещала оплатить щедро. Почему бы не постараться? Вот тут стоп! Не вздумайте вешать на Алену ярлык меркантильности. Во-первых, она безнес-вумен. Во-вторых, как русская пословица гласит, дружба дружбой, а денежки – врозь.
   – Зинаида Викторовна, вы ведь еще совсем молодая женщина. Вам еще только пятьдесят…
   – Пятьдесят два, – ворчливо поправила ее вредная клиентка, но Алена даже внимания не обратила:
   – Да разве в этом дело? Вы на себя в зеркало посмотрите! У вас прекрасная фигура! Вы худенькая, стройная, ни одного килограмма лишнего жира. Мне бы такую фигуру!
   Зинаида Викторовна с сомнением окинула хозяйку салона вопросительным взглядом.
   – Да вы хоть знаете, сколько времени я провожу в спортивном зале? Три раза в неделю по два часа! Только потому и сохраняю фигуру. А вам Бог дал! Нина говорила, вы четыре раза были замужем, а счастья так и не нашли. А может ваш принц еще впереди. Может он ждет вас за соседним углом…
   Трещина совсем срослась, стена восстановилась, училка в кресле надулась, точно жаба.
   – Не собираюсь я замуж. Мне только этого не хватало! – Она резко встала, обратно заматывая волосы в калачик на затылке. – Эти мужики, все они одинаковые! Как ухаживают, так песни петь горазды, а как дело до дела доходит, так в кусты.
   Зинаида Викторовна одернула полинялое старое платье:
   – Все, я ухожу. – Сухо сообщила она будущей невестке. – Хочешь – оставайся. А у меня еще дел по горло.
   Ниночка бросила на Алену такой умоляющий взгляд, от которого хозяйке салона стало и вовсе не по себе:
   – Хорошо, Зинаида Викторовна, замуж вы не хотите. Я понимаю. Но для себя! Вы только представьте, к вашей внешности в школе давно привыкли. Вам ученики уже наверняка даже какое-нибудь прозвище обидное придумали, а тут вы первого сентября приходите: красивая, молодая… да ваша завучиха, как пить дать, от зависти повесится, и директриса локти грызть будет!
   Зинаида Викторовна остановилась на полпути к двери. Замерла. Ниночка с Аленой переглянулись.
   – Ладно, – хорошенько подумав, решила учительница. Она повернулась к двум красавицам. – Делайте, что хотите, но если только вы меня изуродуете…
   Алена облегченно вздохнула, мысленно помолившись всем Богам сразу. Ниночка тихо, про себя, взвизгнула от счастья. Второй раунд они все же выиграли.
//-- * * * --//
   «Конявин и Ко» располагалась в шикарном современном здании с зеркальными стеклами, конечно, не в самом центре города, но все же не на отшибе, а в перспективном и развивающемся районе, который, как болтали некоторые языки, в скором времени обещал стать настоящим центром. Когда-то бывший пустырь теперь разросся не только жилыми, но и административными зданиями, они поднимались к небу, точно грибы после теплого дождика. Женька с трудом представляла, сколько может стоить аренда квадратного метра на этой территории. Вообще, ее всегда умиляли компании, предлагавшие выкупить квадратные метры в строящихся домах. Стоили такие метры столько, сколько Женька получала за три месяца непрерывной работы по двенадцать часов в сутки. И скажите на милость: сколько бы ей пришлось копить на такую квартиру? Лет двести? Она ведь не олигарх, не мафиози, наживающийся на наркотиках и проституции…
   Женька тяжело вздохнула и постаралась поскорее прогнать прочь подобные мысли. Она вышла из машины и, пока Анна Михайловна закрывала все двери, стояла и любовалась этим зданием.
   С одной стороны, Женька не особо завидовала людям, которые умеют зарабатывать деньги – «делать», как это принято говорить. Злило ее другое, что сама она была слишком уж труслива. Она бы давно могла отправиться на «вольные хлеба», как неоднократно говаривала Татьянка, да все духу не хватало. В конторе у Палыча платили сущий мизер. И никакой тебе перспективы в будущем. С таким заработком она не то, что на квартиру, на косяк от двери не заработает. А посему ей и дальше придется коротать свои дни с мамой, братом и его семейкой. Нет, против Марины или Вадима она ничего не имела, но иногда так хотелось тишины, покоя! Ей временами казалось, что живи она одна – все бы повернулось по-другому. Бросила бы она свою постылую работу и принялась малевать картины. И будь, что будет! Но маму она любила, даже немного побаивалась где-то глубоко в душе, и расстраивать не хотела. А Валентина Георгиевна все время только и талдычила: «держись за место, работай, старайся, вот пенсия наступит, что будешь делать?» Господи, да ей до пенсии этой еще дожить надо!
   – Чего застряла, красавица? – спустила ее с небес на землю Анна Михайловна. – Пошли, – и старушка смело направилась к зданию.
   Женька заозиралась по сторонам, но Кирюшки уже и след простыл.
   Первое же препятствие оказалось непреодолимым. Красивая стеклянная дверь была наглухо заперта, и только коробочка переговорного устройства оставляла слабую надежду. Анна Михайловна взяла на себя инициативу, нажав на кнопку. Из динамика немедленно раздался густой мужской бас:
   – Слушаю.
   – Скажите, в офисе «Конявин и Ко» кто-нибудь есть?
   – Никого нет, все офисы закрыты. Нерабочий день. Приходите после праздников.
   И отключился. Все. Приехали. Скорее всего, даже если бы охранник им открыл и впустил внутрь, это бы ничегошеньки не дало.
   Но Анна Михайловна не унималась.
   – Слушаю, – голос был на удивление ровен и вежлив. Видать давно работает мужик на этом месте – привык.
   – А не подскажете, как имя-отчество Конявина? Это ведь он владелец фирмы?
   – Конявин Герман Валентинович, – ответствовал невозмутимый охранник.
   – А как нам его найти? Не подскажете?
   – Не подскажу.
   – А если мы очень-очень попросим.
   – Послушайте, гражданка, я не имею права выдавать такую информацию.
   – Ну, тогда мы сейчас прорываться будем. С боем, – честно предупредила бабушка. – С соответствующим артобстрелом и выдвижением вперед танковой дивизии.
   – Да я сейчас милицию вызову.
   – Вызывай, милый, вызывай, – Анна Михайловна вытащила мобильник. – Последний раз предупреждаю, не откроешь, через пять минут сюда высадят десант спецназа. Вот это я точно обещаю!
   Женька внимала, открыв рот и растопырив уши. Ну и бабка! Недаром через линию фронта за «языками» ходила. Боевая! Дима наблюдал за развитием событий с легкой улыбкой на лице. Похоже, он нисколько не боялся, к тому же все это его весьма забавляло. Интересно, все писатели-фантасты такие? Или это только он один такой – исключительный?
   За дверью послышалась возня, потом щелкнул замок, и на пороге появился охранник – двухметровый громила в камуфляжке. Его лапища демонстративно лежала на кобуре. Однако Анну Михайловну это нисколько не смутило. Она поманила его сухоньким пальчиком, и, когда охранник ступил вперед, слегка наклонившись, ухватила его за ухо, подтянула к себе и принялась что-то быстро ему шептать.
   Сколько Женька не напрягала слух, расслышать ничего не удалось. Старушка шептала профессионально. Когда старая разведчица отшептала, охранник деловито кивнул и молча удалился, а через минуту вернулся с листком бумаги. Торжественно вручил Анне Михайловне и… отдал честь.
   – Рот захлопни, – посоветовала старушка Женьке, проходя мимо. – Едем. – Она помахала листочком, точно флагом, – теперь у нас есть адресок.
   – Только вы с ним там поосторожней. Не любит он… сюрпризов… ну, понимаете, да? – раздалось от двери.
   – Не боись, – старушка обернулась и пальцами изобразила ОК, – министр путей сообщения сообщает – все путем. Разведка своих не выдает.
   С тем и утопали обратно к машине. И уже усевшись на заднее сидение, Женька сумела, наконец сформулировать собственную гениальную идею:
   – Ничего себе! Это как?
   – Каком кверху! – ответствовала старушка, ожидая, когда погрузится Дима. А Дима, решив поменять локацию, уселся рядом с Женькой. – Секреты знать надо.
   – Что же вы ему там нашептали? Он аж в лице изменился.
   – Я ему там загнула душещипательную историю из бразильского сериала, – разоткровенничалась Анна Михайловна.
   – Зачем? Не проще ли было просто рассказать ему правду?
   – Сразу видно: в разведке не служила, – констатировала факт Анна Михайловна. – Никогда не выдавай врагу реальную информацию о себе. Это первая заповедь. Ври, как умеешь. Чем глупее – тем убедительней. Вот скажи, чего ждут от старушки? – неожиданно спросила она.
   Женька даже не нашлась, что сказать. Задумалась не на шутку: и правда – чего?
   – Ну, не знаю…
   – Что она глупа, маразматична, сентиментальна, слезлива, и иногда агрессивна, – загибала сухие пальцы Анна Михайловна. – Что она сидит дома, смотрит сериалы, ну, может, в карты или домино пару раз сыграет с такими же маразматическими слезливыми сентименталками, как она. Копается на даче, балует внуков и дальше собственного носа не видит. Да, кстати, старый анекдот, но я его люблю: выходят две старушки из подъезда, одна у другой спрашивает: «Ты не помнишь, Нюся нас кофем угощала?» – «А мы что, были у Нюси?»
   Женька невольно рассмеялась, представив себе подобную сцену. Дима лишь сдавленно хмыкнул, то ли опасаясь кого-нибудь обидеть, то ли уже слышал этот анекдот. Однако Анна Михайловна продолжала, как ни в чем не бывало:
   – Вот чего от нее ждут. Этот, конечно, поумней оказался, меня сразу раскусил, ни одному слову не поверил, хитрый, чертяка, – последнее замечание старушка произнесла с заметным удовольствием.
   Женька едва не онемела:
   – Так… так зачем же он нам помогать стал?
   – В людях ты не разбираешься, вот что, красавица, – с некоторым апломбом заметила разведчица. – Мужик – что надо, одно слово, правильный мужик, я бы с таким в разведку пошла, ни секунды бы не сомневалась, а Герман этот… дерьмо он, видать…
   – Хм, – вежливо кашлянул Дима.
   – Не кашляй, – строго оборвала его Анна Михайловна, – я вещи своими именами называю. Не любят, видать, этого Германа здесь. Вот и весь сказ. Теперь нам надо чесать к нему домой, может, и застанем его там. А, может, и нет.
   Машина тронулась с места, Женька почувствовала, как между Димой и ей втиснулось мягкое, пушистое тельце.
   – Привет, я тут. Можно ехать, – ангел подозрительно облизывался и встряхивал пальчиками, точно только что отобедал.
   – Ты опять чужую еду тырил? – попыталась напустить на себя строгость Женька. Наверное, удавалось ей это плохо, поскольку наглый ангел ее нисколечко не испугался.
   – А чего ей пропадать-то? – сразу же возмутился Кирюшка. – Три дня народ еще гулять будет, а там такие пирожные… – он мечтательно закатил глазки-бусинки и погладил себя по раздувшемуся пузу.
   Ничего себе, энергосущность! – подумала Женька. Вот он сидит – мягкий, пушистый, точно зверек, наглый, как казанская сирота, такой же настырный и такой же хитрый. Ангел, называется!
   – Но, но, прошу без оскорблениев! – тут же выпалил Кирюшка, сурово погрозив Женьке пальцем. – Я все твои пакостные мыслишки секу на раз…
   Хлоп! Хлоп! Женькина ладошка звучно хлопала по сидению, и все мимо. Ей так и хотелось пришлепнуть эту падлу, но падла оказалась на редкость увертливой и шустрой.
   – Без рукоблудства, пожалуйста! Без рукоблудства! – орал ангел, каждый раз растворяясь в воздухе и появляясь то на спинке переднего сидения, то на коленках Димы, то на задней полке за сидением.
   Женька вертелась юлой, но за поганцем не успевала. Поймал его Дмитрий, он просто ловко ухватил ангела поперек туловища и прижал к себе.
   Хлоп!
   – Ой, а мне-то за что? – возопил Дима, поглаживая травмированное колено.
   – А чего ты его защищаешь! – отрезала Женька.
   – Это называется «мужская солидарность», – вставил Кирюшка, – вам, женщинам этого не понять! Вот!
   – Вы мне там надежду отечественной литературы не обижайте! – вставила строгим тоном Анна Михайловна, которая, хоть и не видела, что творится на заднем сидении, но, похоже, держала руку на пульсе всех событий.
   – Какой же ты мужчина! – окрысилась Женька, даже не обратив внимания на предупреждение старой разведчицы. – Ты же эта… как ее… энергосущность, вот!
   – И что теперь? – Кирюшка вскинул мордашку, потешно корча рожицу. – А ты что ж думаешь, будто мужчина тот, на ком брюки? Держи карман шире! – и Кирюшка сложил кукиш.
   Да что ж это такое? Этот нахал еще долго будет ее оскорблять? Никакого пиетета!
   – Эй, сирота, не ори, – предупредила Анна Михайловна, ловко проскакивая на желтый свет. – Лучше бы рассказал нам чего-нибудь веселенького.
   – Да пожалуйста.
   Женька демонстративно сложила руки на груди, надулась и приготовилась изображать оскорбленную невинность.
   Кирюшка начал, обращаясь к ней:

     Жаба-жаба, где твой хвост?
     Где твоя щетина?
     Где твой вертикальный рост,
     Глупая скотина?

   – Это я – жаба? Это я – скотина? – Женька готова была убить этого маленького засранца.
   Дима хохотал, Анна Михайловна молча улыбалась, внимательно следя за обстановкой на дороге и не забывая вовремя крутить руль своей боевой колымаги.

     Жаба смотрит как утюг —
     Не соображает…
     Тюк ее ботинком, тюк…
     Гадость-то какая…. [5 - Авторство неизвестно.]

   Кирюшка для полной убедительности пару раз пнул лапой воздух, точно изображая, каким именно образом он пинает эту несчастную скотину… в смысле – жабу.
   Женька разобиделать окончательно и бесповоротно. Ладно, этот гад издевается, он над ней измывается с тех самых пор, как появился сегодня ночью, но эти-то двое… они-то чего? И главное – никакой тебе моральной поддержки!
   – Да перестань же ты! – принялся уговаривать ее Дима. – Он же шутит. Ведь шутишь? – за Женькиной спиной он показал достаточно весомый кулак задиристому ангелу. Пройдоха не растерялся:
   – А то! Конечно, шучу! Ты же моя патронируемая, я не могу причинить тебе физического, морального или энергетического вреда. Так в Кодексе Порядка записано, а я Кодекс Порядка чту… – Кирюшка врал, не краснея, и сам себе удивлялся: раньше у него такого завидного качества не проглядывалось.
   – Ладно, не обижаюсь я, – наконец смилостивилась Женька, ощущая, что еще пара минут, и она, в самом деле, почувствует себя самой разнесчастной особой на всем белом свете. А там и до потопа недалеко. – Ты лучше дальше расскажи.
   – А на чем я остановился? – Кирюшка живо завертел мохнатой головой.
   – Ты про чернышей рассказывал, – напомнил Дима.
   – А, да, так вот, все зависит от того, чью энергетику такой черныш потребляет. Если это будут такие же безментальные, как он – насекомые, например, то может под корягой в лесу хоть тысячу с лишним лет просидеть, а вырасти не вырастит нипочем. Если же к среднементальным присосется, – Женька невольно поморщилась, услышав это слово, – к птицам, млекопитающим и так далее, то, может, через пару столетий обретет свою низкую ментальность, и тогда его уже можно брать в низшие работники. В домовые, кикиморы, лесовики, мары, водяные и прочие… он тогда уже и сам кое-что соображает…
   Женька искренне старалась вникнуть во все, что рассказывал ангел-хранитель. Правда, если уж честно, не интересовали ее все эти низкоментальные. Ее ангелы-хранители интересовали. Но перебивать рассказ ей не хотелось, тем более что остальная компания слушала с большим интересом, да и ехать, судя по всему, было еще довольно долго.
   – Если же черныш рядом с человеком вертится… то очень быстро ментальности набирается – пять-шесть лет, и готово… такие, как правило, в домовые идут. Им с человеком интересно…
   – Почему же они иногда так враждебно себя ведут? – поинтересовался Дима.
   – Да ничего подобного. Просто домовому пообщаться хочется, вот и шалит. А люди, между прочим, сами виноваты, – Кирюшка задорно вытер лапой нос – и откуда у ангела сопли? – Обращали бы на них побольше внимания, разговаривали бы с ними, подарки бы дарили, и все в порядке.
   – Тебе еще и подарки! – проворчала Женька. – Может, тебе косточку собачью купить? – съехидничала она.
   – Зачем это? – обиделся Кирюшка. – Нешто я собака? И потом, я ведь не про себя, я ведь про домовых. Домовому ведь главное не то, что ты ему подарила, а сам факт. Ты ведь с подарком, особенно если он от чистого сердца сделан, часть своей энергетики даришь, а ему это – как бальзам на душу. Нет, домовых любить надо… уважать… – Кирюшка закатил глазки, на его мордашке появилось странное выражение блаженства, словно было в его жизни такое вот подношение…
   – А откуда же тогда полтергейст? – поинтересовался Дима. – Ведь иной раз до пожара доходит.
   – Полтергейст… – как-то совсем уж мечтательно пропел Кирюшка, и вдруг, выпучив глаза, заорал трубным голосом: – Мята! Полтергейст!
   Машина запрыгала и задергалась, точно припадочная. Анна Михайловна едва успела дать по тормозам и прибиться к бордюру. Несчастный москвич клюнул носом и замер, Кирюшка сидел на заднем сидении, разинув рот, потом сконфуженно обхватил пузо мохнатыми лапками:
   – Опаньки! – выдавил он. – Прошу прощения! Замечтался.
   Анна Михайловна бросила на него свирепый взгляд через плечо:
   – Ты что ж, сирота, делаешь? А если бы мы в столб со всего маху вписались? Поубивать нас решил?
   – Я нечаянно! – заныл прохиндей, умоляюще складывая лапки, – тетенька! Не гоните! Как же я без вас? Сирота, как есть круглая сирота! Ни папы…
   – Ну, ну, хватит, сирота. Рот закрой и не ной. Гнать тебя никто не собирается, только в следующий раз с шутками поаккуратней.
   Так и ехали под ненавязчивые повествования Кирюшки о том, откуда и почему берутся всякие кляксы и как с ними бороться. Дорога была неблизкая – аж за город, поэтому наслушались всякого. Женька и думать не думала, что в ее таком простом и ясном мире случаются настолько странные и непростые вещи.
   – Ведь, собственно, почему нельзя придаваться унынию, жадничать, злиться, завидовать? – продолжал наставительно вещать Кирюшка. – А потому. Все эти эмоции и рождают клякс. И чем злее народ, чем хуже ему, тем больше таких вот безментальных. А теперь представьте: вот вы задумали что-то сделать, все усилия приложили, постарались на славу, уже сложили лапки, и сидите – ждете, когда же вам манна небесная на голову свалится. А тут вдруг – хлоп! – щелчок получился так натурально, что Женька аж подпрыгнула на сидении. – И оказывается, что все расстроилось. А почему? Да потому, что все эти черныши разом кинулись уничтожать плоды ваших трудов.
   – Вот гады! – рассерженно выпалила Женька. – Что же вы их, паразитов, не давите? – она явно была настроена весьма воинственно.
   Дима был настроен более мирно, его волновал другой вопрос:
   – А зачем они это делают?
   – Вот! – Кирюшка наставил на него пальчик, прицокнув языком. – Сразу видно – привык человек конструктивно мыслить… в корень, что называется, зрит. Уважаю! Молодца! Так держать! Медаль ему на пузо! – затарабанил Кирюшка, но вовремя опомнился и сбавил темп. – Как бы это объяснить… – ангел на пару секунд задумался. И в самом деле, это ему все ясно и понятно, а им – ведам? Им-то откуда знать что, да как? Они-то живут, точно слепые, ничего не видят, ничего не замечают. – Прежде чем событие сформируется на материальном уровне, – осторожно начал пояснять он, – должен обязательно появиться очаг ситуативного напряжения соответствующей энергоемкости. Заметьте: соответствующей. Ни больше, ни меньше.
   – А что будет, если меньше? – полюбопытствовал Дима.
   – Ничего, энергии не хватит на материализацию события, – пожал плечами Кирюшка, – а вот если больше… если больше, то плохо, тогда эгрегору среднего порядка обязательно придется излишки стравливать в энерго-каверну. А это дело хлопотное, муторное и опасное. При этом главное – технику безопасности соблюдать…
   – Ну, так и что там с этими кляксами? – напомнила нетерпеливая Женька.
   – Они тут же слетаются со всех сторон к очагу и начинают пожирать энергию, и только.
   – ???
   – Питаются они так. А в результате происходит забор энергии, необходимой для реализации ситуации на материальном уровне. Если у человека эгрегор сильный… ну, вроде меня, – скромно похвастался Кирюшка, – то не страшно, разгонит малявок, как нечего делать. А если эгрегор слабенький… ну, тогда может и не справиться. Они ведь, когда стаей налетают, могут оказаться и посильней в общей-то массе…
   – Вот гады… – прокомментировала художница, вспоминая те самые случаи, когда вдруг ни с того, ни с сего начинали рушиться, казалось бы, вполне реальные и отработанные планы. Летели к черту договоренности, и все шло в буквальном смысле наперекосяк. – Давить их надо, и всех делов. Как тараканов.
   – Так ведь они не виноваты, – принялся заступаться Кирюшка. – Они же не понимают, что вред приносят. Им просто кушать хочется.
   – Ну да, как тем инопланетным зверюгам, которые народ жрали и яйца откладывали, – проворчала Женька, вспомнив знаменитый фильм. – А так – милашки, ну прямо белые и пушистые…
   – Ну, перестань, Женечка, – Дмитрий примирительно похлопал ее по руке. – Не сердись…
   – Опаньки! – всплеснул руками Кирюшка. – Уже «Женечка»! Ай да я! – и он запрыгал и закружился на одной ножке, прихлопывая в ладоши. – Ай да я! Ай да Пушкин, ай да сукин сын!
   – Вот видишь, видишь! – воскликнула Женька, обвинительно тыча в ангела пальцем. – Он мне всякие каверзы устраивает, а я ему потакать должна… это же не ангел, это же диверсант-садист…
   – Я не садист, и не диверсант! – исступленно заорал Кирюшка, тут же принимая боевую стойку. – Я, между прочим, изо всех сил стараюсь твое счастье устроить, а ты упираешься всеми четырьмя… Навоображала себе всякой ерунды, а главного в жизни не видишь! Счастье твое – вот оно, вот, – и он обеими лапами принялся тыкать в Диму, который пару раз моргнул и слегка покраснел. Ну не мужчина мечты, а какая-то стыдливая институтка из девятнадцатого века. – И черныши тут вовсе ни при чем. Я их уже давно разогнал. Нет их тут, нет, – он демонстративно нырнул под сидение, и Женька торопливо поджала ноги, – эй! Безментальные! Вы где? – Кирюшка высунулся, легко вспрыгнул на спинку переднего сидения: – Я – твой эгрегор, я, и никто больше. И, стало быть, будет так, как я скажу.
   – А скажи, у всех людей есть эгрегоры? – попытался остудить пыл спора Дима.
   – Да мне и даром не нужен такой эгрегор! – вскипела Женька, никого не слушая. – Пакостник!
   – Нет, не у всех. Есть неподключенные, – пытался объяснить Кирюшка, но Женька его перебивала, не давая говорить:
   – Нашелся тут Ангел-хранитель, вот еще! Кто тебя просил? Кому это надо? Жрет только, да пузом кверху валяется… да полтергейсты всякие устраивает…
   – А у верующих вообще свои эгрегоры. Но это уже эгрегоры высшего порядка, – продолжал объяснять Кирюшка. – Таким людям ангелы-хранители и не нужны. Они просто идут в церковь или в молельный дом, и там «подключаются» или, как мы говорим «канал пробивают»…
   – Таких, как ты, ссылать надо, в места повышенного энергозабора, чтобы жизнь людям не портили! – неожиданно выдала Женька, сама толком не осознав, что же она такое сказала.
   – Упс! – Кирюшка ошарашено запечатал рот обеими лапами, вытаращившись на свою патронируемую. Такой пакости он от нее никак не ожидал. – Вышла-таки! – наконец заключил он, отлепив ладошки ото рта.
   Женька недоуменно похлопала глазами, ничегошеньки не понимая.
   – Куда вышла-то? – поинтересовался любопытный Дима.
   – В астрал, ясное дело, – прозвучало это как нечто само собой разумеющееся.
   – В астрал? – скептически переспросила художница. – В астрал?
   – Ну да. А откуда же у тебя тогда такая информация? Это, между прочим, информация закрытая, разглашению не подлежит. На ней весь Кодекс Порядка основан. А ты вот так вот запросто – раз, и догадалась, да? Да мозги у тебя не те, чтобы вот так вот запросто…
   – Ах ты! – Женька в который раз безуспешно попыталась поймать негодника, но тот сгинул и тут же материализовался за Диминой широкой и надежной спиной. – Это у меня-то мозги…
   – А что, нету их, да? – тут же высунулся пакостник, показывая язык.
   Дмитрий ухватил Кирюшку за ухо, легко отодрал от себя и посадил между собой и Женькой. Ангел вел себя безобразно: визжал, плевался, дергался и норовил укусить крепкую руку.
   – Ша, зелень, кончай орать, – неожиданно резко осадила их Анна Михайловна, останавливая машину.
   Впереди, метрах в двухстах виднелась развилка, и за рядами деревьев красовался двухэтажный особняк – красивый, помпезный и такой добротный, словно строили его на века.
   – Приехали, – заявила Анна Михайловна, глуша мотор и оборачиваясь к спорщикам. – Похоже, это и есть особняк Германа… Германа. Какие будут предложения?
   – Я туда не пойду! – неожиданно плаксиво заявил ангел, со страхом вжимаясь в спинку сидения. Казалось, он даже размерами стал гораздо меньше.
   – Это почему же?! – тут же налетела на него Женька, у которой еще пока не пропал запал воинственности.
   – А в зеркальце-то глянь на дом, – пискнул Кирюшка. – Глянь, может, тогда хоть немного поумнеешь.

Глава 13. Сикось-накось, выкусь – накось!

   Женька и глянула. Однако то, что она там увидела, ее совершенно не обрадовало и не успокоило. Красивый помпезный особняк в зеркальце выглядел, по меньшей мере, устрашающе: серые стены, казалось, дрожали и колыхались, точно живые, деревья вокруг почему-то были не зеленые, а багрово-красные, точно на них пролили кровь, а крыша… крыша представлялась чем-то черным, как гигантский рой мух.
   Женьку невольно передернуло.
   – Что там? – поинтересовался Дима.
   – Ничего хорошего, – проворчала художница, захлопывая пудреницу и поспешно пряча ее обратно в карман джинсов. – Опасно туда идти… вот что, – она глянула на нахохленного Кирюшку, который за все это время не произнес ни словечка. И она, как могла, пересказала все, что сумела разглядеть.
   Анна Михайловна слушала внимательно, даже заставила повторить кое-какие детали, потом повернулась к ангелу:
   – Ну, сирота, ты-то чего молчишь? Ты хоть объяснить-то нам можешь?
   – Могу, – тяжело вздохнул ангел-хранитель. – Чернышей там много, так много, что мне одному с ними никак не справиться. И настроены они агрессивно, и управляет ими какой-то эгрегор… мощный эгрегор… тоже ангел-хранитель… только сильный… – в его голосе появились нотки истерики.
   – Ну, ну! – строго осадила его Анна Михайловна. – Отставить панику!
   Женьке тоже хоть немного стало легче. По крайней мере, командный голос у старушки был отработан отлично.
   – В чем, собственно, проблема-то?
   – Замышляют они там что-то нехорошее. Очень. Народу в доме много, – Кирюшка замолчал, закатывая глаза, – двадцать семь человек. И все вооружены. К разборке они готовятся. А мы здесь совсем некстати. Опасно.
   – Разведка нужна, – заключила Анна Михайловна. – План такой, я проникаю на территорию врага и выведываю, что там происходит…
   – Ну, уж нет! – с неожиданной решимостью перебил ее Дима. – На разведку пойду я. Я – все-таки мужчина. В конце концов, Генка – мой приятель…
   – А я – его бабушка, – возразила Анна Михайловна. – Меня никто ни в чем не заподозрит. А с тобой разговаривать не станут. Поколотят… и все дела…
   – А может… – начала было Женька, но ее никто не слушал.
   – Анна Михайловна, да вы поймите, вам туда никак нельзя… если там и в самом деле опасно, то лучше уж вы бы посидели в машине… если что, вызвали бы милицию…
   – А может… – снова начала Женька.
   – Нет, уж лучше ты, Дима, посиди в машине. Меня они тронуть не посмеют… – последнее она произнесла с большой долей сомнения. – Если не полные подонки. К тому же у меня есть один козырь…
   – А может… – в третий раз начала Женька, но тут, наконец, встрял ангел.
   – Все замолчите, – рявкнул ангел, перекрывая общий шум. – Слушайте меня внимательно. Сейчас вы все втроем посидите в машине. Посидите и подождете, а я пока, ладно уж, так и быть, сбегаю на разведку. И пока я не вернусь, чтобы никто с места не двигался. Ясно?
   И не дав никому опомниться, Кирюшка просто исчез.
   Трое ведов не сговариваясь, молча переглянулись. Анна Михайловна хмыкнула, но комментировать не стала. Они знать не знали, что камеры наружного наблюдения, расположенные на нескольких деревьях рядом с развилкой, уже засекли потрепанный и облезлый москвич. И бдительная охрана взяла их на заметку.
//-- * * * --//
   Недавно оборудованный по последнему слову техники шикарный кабинет в пятьдесят квадратных метров с прекрасным компьютером, дорогим письменным столом, камином и мраморной полкой над ним, сейчас совершенно не радовал. Не радовала ни весна, ни птички за окном, а пасмурная погода и низкие тучи, готовые пролиться дождем соответствовали настроению. Герман Валентинович мерил великолепный ковер широкими шагами, расхаживая из угла в угол и нервно теребя двойной подбородок. В дверь робко постучали, он остановился, вскинулся:
   – Какого черта? Кто там еще? – его когда-то красивое лицо давно оплыло и растолстело, Герман ни в чем не любил себе отказывать, особенно в выпивке и в еде.
   Одна створка двери чуть приоткрылась, и в кабинет заглянула жена: невысокая, располневшая женщина с карими, коровьими глазами.
   – Лапушка, может, перекусишь чего-нибудь? – просительно обратилась она к мужу. Но Муж явно был не в настроении:
   – Пошла вон, дура! Дверь закрой с той стороны! Курица!
   «Курица» торопливо прикрыла за собой створку, облегченно вздохнув, и на цыпочках бросилась прочь, подальше от греха. В таком состоянии его лучше не трогать. Хорошо ещё не швырнул в неё чем-нибудь тяжелым.
   – Дрянь старая! – сцедил Герман, злым взглядом дырявя закрытую дверь.
   Диана для него и в самом деле была старой дрянью, которая портит прелести жизни. Когда-то она ему даже нравилась, но теперь он без содрогания не мог вспомнить все эти сюсюканья, поцелуйчики и бесконечные объятия… а еще этот дурацкий вопрос: милый, о чем ты сейчас думаешь? Уж точно не о ней. Вероятно, ему давно следовало бы развестись, однако тесть еще имел связи, мог и пакость устроить. Но удерживало его совсем не это. В конце концов, и на старого маразматика нашлась бы управа. Просто Диана служила ему отличной ширмой. Герман любил девочек, особенно молоденьких, аппетитных, с круглыми попками и куриными мозгами. Из тех, кто читает только женские журналы о красоте и моде, и путают Ирак с Ираном, совсем как Джордж Буш-младший.
   Пока у него печать в паспорте, романы на стороне его ни к чему не обязывали. Он мог сколько угодно жаловаться на свою жену, но вот развестись… Фига с два! Она терпела все его похождения, пьяные выходки, и даже к побоям относилась с некоторым философским смирением – бьет, значит любит. Герман и сам понимал, что среди своих любовниц вряд ли найдется хоть одна, которая стала бы все это сносить.
   Выбирал он себе по большей части несостоявшихся топ-моделей или просто смазливых девочек, приехавших из сел и деревень покорять областной центр. На Москву у них денег не было. Эти простушки-красавицы спали с ним и мечтали: как бы отбить его у жены и затащить его в Загс. Обломись! Игра такая. Герман всем рассказывал слезливую историю о том, что жену давно не любит, однако бросить ее не может, поскольку у неё неизлечимое заболевание, жить ей осталось всего ничего, а бросать на произвол судьбы умирающую – последнее дело. Вот когда помрет… Сама того не ведая, Диана «помирала» уже лет десять. Узнала бы – очень удивилась.
   К тому же, соберись он разводиться, возникли бы определенные проблемы. Ну, хотя бы потому, что большая часть бизнеса была записана на Диану. Юристы приносили ей на подпись бумаги, она подмахивала их, не глядя, а если что… ну, понятно. Герман, вроде как, и ни при чем. Кроме того, будучи тертым калачом, Герман прекрасно понимал, что ни одна из тех дур, с таким энтузиазмом прыгающих в его постель, в жены не годится. На старости лет лосем с развесистыми рогами ему становиться совсем не улыбалось. Да и внимания они все требовали, а ухаживать-то некогда. Все – дела, дела. Вот и сейчас, в праздничный день, он пытался решить проблему, с которой надлежало разобраться уже давным-давно.
   Еще вчера днем он отправил этого младшего менеджера, это полное ничтожество… как его там? Хлопков что ли – встретиться с нужным человеком и передать кое-какие документы. Следом за ним отправил людей. Нужных людей. Двоих. Не поскупился. И на тебе – до места назначенной встречи этот кретин не доехал. Пропал, как сквозь землю провалился. Сам, как договаривались, не позвонил. Дальше – хуже. В пять утра Герман взял зазвонивший мобильник лишь затем, чтобы услышать об успешных результатах «операции», но два кретина наперебой принялись сумбурно и бестолково тарахтеть про какого-то бомжа, которого, просидев в засаде целую ночь, едва не замочили вместо младшего менеджера. Принялись ныть и жаловаться: мол, устали, всю ночь грязь месили, ноги отваливаются, не евши, не пивши, недоспавши… младший менеджер словно испарился… никто ничего не знает… никто его не видел, не слышал, не нюхал… одним словом, нет его, и все тут… да еще и машину пришлось бросить – в угоне она уже вторые сутки, глядишь, менты сцапают…
   Герман от души обматерил двух идиотов и пообещал бошки им поотвинчивать, если задание не выполнят. На вопрос, откуда же им взять младшего менеджера, он только рявкнул в трубку: ищите! И только отключив мобильник, он, наконец, осознал, каких кретинов нанял его помощник. Впрочем, это было даже к лучшему. Такие идиоты лишних вопросов задавать не станут, вникать в суть проблемы – тем более. А по завершении операции, его люди просто тихонько уберут их обоих. И чем больше они засветятся, тем лучше. Пусть милиция выйдет на их след, а там и концы в воду.
   За год «совместной» работы Герман уже изучил натуру Хлопкова. Безвольное ничтожество. Конявину даже в голову не могло прийти, что младший менеджер о чем-то заподозрил и смылся, оставив шефа с носом. Доверялись младшему менеджеру самые мелкие и никчемные дела, однако, при всем при том, этот Кролик оказался невольным свидетелем некоторых моментов, которые ему, как Герману казалось, лучше было бы и вовсе не знать. Поэтому, когда потребовался свеженький подкидной труп, Конявин нисколько не сомневался, кого определить на эту «должность». Он убивал сразу двух зайцев (уж простите за этакий каламбур) – сажал на крючок Костика Штуку и убирал нежелательного свидетеля. Вот он и отправил своего растяпу-помощничка с мнимым поручением и письмом в запечатанном конверте на встречу с несуществующим человеком, якобы решить проблему с карьером.
   Карьер! Этот проклятый, трижды клятый карьер!
   Яблоко раздора. Именно из-за него и началось открытое противостояние.
   Карьер стоил денег, и немалых. Белая глина в нем обладала невероятной лечебной силой. Издавна в него со всей округи собирались замужние бабы, которым бог не дал детей. Пара сеансов бальнеотерапии, как сейчас это называется, и глядишь – понесла. Мужиков эта глина тоже лечила. Конявин на собственном опыте убедился. Возрастные проблемы после пяти сеансов рассосались сами собой.
   Конявин всеми правдами и неправдами желал заполучить этот карьер в собственность. Уже и партнеров за рубежом заверил, что все, мол, тип-топ, на мази… а тут встрял Костик Штука… черт бы его побрал. Сначала Герман попытался откупиться, но Костик уперся. Затем Герман предложил равное партнерство, но и тут его ждало сплошное разочарование. Костик, не привыкший ни к каким компромиссам, и на сей раз не собирался уступать. Потом в ход пошли угрозы, но на Костика такие меры не действовали. К тому же, слабых точек у Штуки не было… или, вернее, почти не было… оставалось только дискредитировать его в глазах общественности. Конявинские парни два месяца подряд рыли носом землю, но ничего не нашли. Чист Костик оказался, на удивление, но чист. Правда, были в его биографии сомнительные моменты, но их в качестве улик в суде не предъявишь. А вот убийство на него повесить – милое дело. И мотивы есть, и средства, и главное – все улики уже готовы, три месяца готовилось мероприятие. Пока разберутся, пока утихнет скандал… а Герман уже приплатил кому надо, чтобы скандал пошумней устроить… глядишь, будет Костику не до карьера и не до бизнеса вообще.
   Теперь план срывался. Пропал Кролик, нет его. А нет трупа, нет и дела. Герман дал себе времени до трех часов дня, если к этому времени ничего не изменится, тогда в действие вступит план «б». Да, существовал такой план, но Герман не без основания полагал, что пускать подобный козырь в ход – себе дороже. Не хотелось ему действовать таким образом. И не потому, что давили на совесть моральные принципы, а потому, что тогда Костик Штука из оппонента по бизнесу превращался в кровного врага, а врагов Костик уничтожал. Всех, без малейшего сожаления.
   Герман и сам прекрасно понимал, что если дело дойдет до серьезных разборок, то он останется в проигрыше. Но деньги… деньги светили не просто большие, а гигантские, и западные партнеры уже дали понять, что если он, Конявин, не в состоянии справиться с мелкими трудностями, то они найдут более деятельного и весомого партнера. При одной мысли об этом Герман начинал зубами скрежетать, аж эмаль трескалась.
   Звонок мобильника застал его врасплох. Он так и замер посреди кабинета, поднося телефон к уху:
   – Слушаю. Да. Что? Все обшарили? Твою мать… кто-нибудь его видел? Нет? И что? Твою мать! Ищите! Понятно? Да мне плевать! Не сделаете, как договорились, вы оба – покойники! Шеи сверну, как нечего делать!
   Он вырубил мобильник и швырнул его на стол, затем подошел к бару, открыл его, налил себе целый стакан коньяка и залпом запрокинул содержимое в рот. Крякнул. Последние сомнения отпали. Он снова взял мобильник, набрал номер телефона, длинные гудки раздражали, но вот, наконец, в трубке прорезался мужской голос:
   – Слушаю?
   – Значит так, если в три не дам отбой, начинай действовать. Понял?
   – С зачисткой?
   – С зачисткой. Только тихо. Вывезешь, подержишь пару дней, выдвинешь условия, а потом… когда я свои дела утрясу, сам знаешь, не мне тебя учить.
   Герман вырубил мобильник и с сомнением посмотрел на бар. Хотелось выпить еще стакан, но он усилием воли себя сдержал. Напиваться перед делом не хотелось. Если запасной план сработает, как надо, то сегодня вечером, самое позднее, ночью, ему через подставных лиц предстоит вести переговоры с самим Костиком Штукой. Конечно, Штуку можно было просто убрать – нет человека, нет проблем, но контракт подписан. И только сам Костик может отказаться от выгодной сделки. А вот когда он подпишет документы… тогда руки-то и развяжутся.
   Герман хитро прищурился, черные глаза блеснули, он криво усмехнулся:
   – Мы еще с тобой поговорим, Штука. Думаешь, загнал меня в угол? Хрен тебе на постном масле.
   Настроение улучшилось. Он вызвал горничную. Та явилась мгновенно, словно под дверью ждала, вытянулась по стойке смирно, тупо глядя прямо перед собой.
   – Обед готов?
   – Да, Герман Валентинович, только вас дожидаются.
   Конявин прошел мимо, запустив широкую лапищу под короткую юбку девушки:
   – Вот и отлично, – он ухватил ее пальцами за трусики и поволок за собой. Горничная шла нервно, на выпрямленных ногах, точно на ходулях, холодея от страха, но сопротивляться не смела.
   В коридоре он натолкнулся на жену.
   – Герочка, там стынет, – умоляюще проныла она, опустила взгляд, увидела его руку, запущенную в трусы горничной, потемнела лицом, на глаза навернулись слезы. Она сглотнула, хотела что-то добавить, но закрыла рот, боясь разреветься.
   – Ну, так какого черта ты ждешь? – возмутился хозяин дома, продолжая тащить за трусы, как на буксире, побелевшую от ужаса и готовую свалиться в обморок девчонку. – Идем обедать.
   Но спокойно пообедать ему не дали. Едва Герман уселся за стол, взял вилку и принялся ковыряться в бифштексе, как явился охранник и, наклонившись к самому уху хозяина, сообщил:
   – Мы засекли возле дома машину, в ней трое, приехали разыскивать младшего менеджера Геннадия Хлопкова.
   Герман дернул щекой, раздраженно швырнул вилку в тарелку и поднял взгляд на охранника:
   – И что? Представления не имею, где это ничтожество болтается. Гони их в шею! И не смей меня больше отвлекать по пустякам. Понятно?
   Охранник молча кивнул и двинулся к дверям, когда Конявин вдруг передумал:
   – Эй, ты… значит так, веди их в гостиную, я их приму, – пролаял он, вновь берясь за вилку. – У меня кое-какие мысли появились. А ты пока давай, выдели двух человек, пусть отъедут в машине за развилку и там ждут. Как только эти красавцы отсюда выйдут и поедут по своим делам, пусть следят за ними, не спуская глаз. – Конявин провел рукой по лысеющей голове и хитро прищурился. – Есть план. А эти пусть подождут, пообедаю, выйду к ним. Все понял?
   – А какую машину брать?
   – Что? – Конявин явно углубился в собственные мысли.
   – Какую машину брать?
   – Джип, естественно, – гавкнул он, выкатывая глаза. – Что, первый день замужем? Давай, топай, – он перевел взгляд на жену, сидевшую напротив. – Чего уставилась, корова? Жри давай и помалкивай, – отдал распоряжение глава фирмы, возвращаясь к прерванному обеду.
//-- * * * --//
   А в это время в салоне красоты Зинаида Викторовна наконец открыла глаза и…
   – О Господи! – первые слова, которые сорвались с ее губ за последние полтора часа.
   Из зеркала на нее смотрела вполне даже обаятельная, белокурая моложавая женщина, модно подстриженная, а заодно сбросившая сразу десять лет жизни. Зинаида Викторовна перевела взгляд на свое линялое, старое платье… Боже! До какой же степени оно не вязалось с образом красоты и молодости! Такое барахло, купленное в секонд-хенде, только старухам носить. А ведь она-то теперь не старуха! Да какая там, к черту, старуха! Совсем еще молодая женщина! Слезы сами запросились наружу, в носу защипало. Железобетонные нервы учительницы стали рассыпаться пеплом, откуда-то из глубин души на свет божий выглянула прежняя Зиночка, восемнадцатилетняя хохотушка и кокетка.
   Внезапно вспомнилась детская любовь, первый неопытный и робкий поцелуй губами-трубочками в сыром темном подъезде соседнего дома. Угловатый мальчик с вечными прыщами на щеках, таскавший за ней тяжелый портфель, забитый учебниками…
   Насладиться воспоминаниями не дали. Оборвали их самым грубым манером.
   – Так, – Алена деловито развернула кресло на себя. – Ну что ж, неплохо для начала. – Она окинула учительницу строгим, профессиональным взглядом, уловив краем глаза, как Ниночка восторженно вздернула вверх большой палец. Не то слово! Из этой дамочки можно сделать настоящую красавицу. Были бы деньги да желание. Правильно же говорят, что нет некрасивых женщин, есть недостаток косметики.
   – Для начала? – переспросила Зинаида Викторовна…
   – Зиночка, можно я буду вас так называть? – Алена даже не спрашивала, а утверждала, разворачивая учительницу обратно спиной к зеркалу. – Это только начало. Теперь нам надо как следует почистить вам лицо, сделать маску, массаж и макияж. Кожа у вас сухая, поры маленькие, это ваше счастье. Угрей нет.
   – А чистить, это как? – учительница нервно поерзала в кресле, сроду она не обращала внимания на собственную внешность, да и времени на это не было. Все хлопоты, хлопоты… – Паром?
   – Ну что вы, вам такой метод не подойдет. Только кожу испортим. Ультразвуком. Да вы не беспокойтесь, больно не будет, ну что, делаем?
   Зинаида Викторовна почему-то перевела вопросительный взгляд на Ниночку, которая в качестве группы поддержки присутствовала на процедуре стрижки и окраски волос. Та энергично закивала. И в самом деле: чего же останавливаться на середине пути? Уж коли идти, так до конца. А иначе и затеваться не стоило.
   – Да уж, ладно, давайте, делайте… – но в голосе помолодевшей на десять лет женщины уже не прозвучало того пессимизма, какой слышался раньше. Она вдруг почувствовала, что в ней просыпается вкус к мероприятиям такого рода.

Глава 14. Вот уж действительно – все относительно!

   Веки набрякли кровью, налились свинцом, голова раскалывалась, тело болело так, точно его пинали всю ночь напролет. Это было первое, что ощутил Геннадий Хлопков, после того, как его мутное сознание выбралось из черных лабиринтов небытия. «Господи, я что, умер? Ну, ты тормоз! – голос, прозвучавший в голове, показался чужим и насмешливым. – Ты сам-то прикинь – разве мертвые могут соображать? Хотя… хм, да, что-то я тоже торможу малость… – в голосе прорезались нотки сомнения. – Да, от кого поведешься, от того и заразишься. Скоро тоже стану таким же тормозом». Голос внутри головы показался совсем уж нестерпимым. Мало всех неприятностей, еще и это! Гена попытался двинуться, но лишь застонал от боли. Руки и ноги свело. Слушаться конечности категорически отказывались, но дольше лежать на мокрой земле тоже было никак нельзя.
   Ни удивления, никаких иных эмоций не возникло. Только пустота, точно все внутренности вынули, оставив вакуум. Он плохо помнил, что с ним происходило накануне. Помнил, как поругался с Ниночкой, помнил звонок от шефа, помнил, как приехал к нему на виллу, как ему вручили конверт с письмом, помнил… нет, дальше ни черта не помнил, будто ножом отрезало. Что-то он должен был сделать, куда-то поехать, с кем-то встретиться, что-то передать, что-то очень важное… письмо? Письмо.
   Геннадий с трудом разлепил веки и, не меняя положения, оглядел поляну, на которой лежал на спине. Сквозь густой полог зеленой листвы проглядывалось хмурое небо, похожее на ватное одеяло – серое, грязное, беспросветное; от него веяло промозглостью. Геннадий приподнялся на локте, подтянулся и сел, прислонившись к стволу. И только теперь понял, что его так мучило – холод. Его раздели, остались одни трусы, зеленые, с белыми рыбками. Остальное… от одного лишь усилия припомнить события вчерашнего вечера в голове запульсировала боль, Геннадий приложил ладонь к горячему лбу. В душе начала рождаться паника. «Тихо! – голос вновь выплыл из ниоткуда. И на сей раз в нем прорезались строгие, даже командирские нотки. Геннадий никогда не служил в армии – откосил, что называется, мамочка постаралась, – но ему всегда казалось, что именно таким вот тоном сержанты должны дрессировать рядовой состав. Рядовым ему себя чувствовать не хотелось. Хотелось – генералом. – Эк ты куда хватил, дружок! – голос вновь перешел на насмешливый тон. – Тебе до генерала, как мне до… до кого же? Ну, допустим, до эгрегора высшего порядка. Во! Так, ладно, не квасся! Жив – и ладно! Конявину спасибо скажи».
   Почему он должен был благодарить за свои неприятности именно Конявина, Гена не знал, и знать не желал. На данный момент его планы так далеко не распространялись. Сейчас ему лишь хотелось каким-то образом выкарабкаться из леса, найти помощь и добраться до города…
   Он принялся старательно растирать замерзшие плечи и руки, затем повертел головой, размял шею, потом с напряжением, прикладывая немалые усилия, помахал руками. Уже лучше. Попытался подняться. Получилось не сразу. Пришлось ухватиться за ветку. Ноги слушались с трудом. Еще бы! Полежи-ка целую ночь под дождем! Это ж тебе не Сочи и не Крым. Средняя Полоса, черт бы ее побрал! Тут ночи прохладные, а он – в одних трусах. Как марафонец-рекордсмен.
   Эта неожиданная мысль вдруг развеселила Гену, он глухо рассмеялся, но тут же закашлялся. Тело до сих пор было мокрым после ночного дождя, а вот в горле изрядно пересохло. Хоть бы глотнуть чего-нибудь. Горяченького! Кофе, например! Крепкого, сладкого, со сливками! Он так явственно представил себе чашечку этого бодрящего напитка, что невольно сглотнул. «Ага, размечтался! – тут же встрял голос. – Ты это… двигай, давай! А то не успеешь!» – и замолчал.
   Хлопков нахмурился, прислушиваясь к внутренним ощущениям. Может, он в результате всего еще и с ума сошел? Может, у него шизофрения? «Обойдешься! – тут же вставил словоохотливый голос. – Это ты от армии закосил, а от судьбы не закосишь!»
   Геннадий мотнул головой, отбрасывая эти назойливые мысли. Потом будет думать, сначала надо выбраться из леса. Он заозирался по сторонам, одновременно прислушиваясь к звукам. Будучи на все сто процентов городским жителем, он представления не имел, как ориентироваться по сторонам света. Какие-то обрывки информации услужливо всплыли в памяти: солнце (он с сомнением посмотрел на серые тучи, грозившие разразиться очередным дождиком), мох на северной стороне ствола (он с еще большим сомнением глянул на дерево, гостеприимно приютившее его на целую ночь), что там еще? Компас? Компаса не было. Были только трусы. И еще… лес… птички… их разноголосица доносилась со всех сторон. Потом откуда-то сверху донесся рев взлетающего самолета. Ага, значит от города недалеко. И то хорошо. Но вот куда идти?
   Хлопков прислушался. Сначала ему показалось, что это одни лишь слуховые галлюцинации, но справа и в самом деле проехала машина. Большая. Похоже, грузовик. Ага, вот оно!
   – Йес! – Геннадий хотел было изобразить известный всем жест, но, оторвавшись от ветки дерева, чуть не припечатался сопаткой прямо в землю.
   И все же, если рядом проходит дорога, значит, есть шанс выбраться. Нетвердой поступью он двинулся в этом направлении, шипя и ругаясь при каждом шаге. Босые ступни, привыкшие к комфортным кроссовкам и ботинкам, не желали терпеть влажную траву, острые камешки, и сучки. В особенности раздражала земля, налипавшая на ноги. Он шел, как кошка после дождя, с брезгливостью встряхивая ногами при каждом шаге, высоко их задирая, точно это могло спасти его от грязи и мокроты.
   Хлопков пробирался сквозь лес и думал, насколько же ему не повезло. Во-первых, поругался с Ниной. Ну, допустим, тут виноватым он себя не считал. В конце концов, эта… балда сама устроила ему скандал. И из-за чего? Из-за какой-то там фаты! Да Боже мой! Вот выберется он из этого пакостного леса, он ей десять таких фатов… фат… ну, одним словом, километр тюля ей купит, пусть хоть вся в него замотается с головы до ног. Во-вторых, совершенно некстати пришлось это внезапное задание от Конявина. Черт бы его побрал! Пойди туда, не знаю куда, принеси то, не знаю, что… впрочем, принести он должен был письмо… хоть это Гена вспомнил в точности, а вот куда его направлял Конявин? Вот тут в сознании всплывал один большой вопросительный знак – гигантский, жирный такой, хвостиком помахивал в пустоте и дразнился, показывая язык… впрочем, чего это он? Какой же у вопросительного знака язык? Ладно, будем считать, воображение разыгралось. В-третьих, судя по теперешнему его положению, задание он не выполнил, письмо не довез… или довез? Нет, вероятней всего, не довез, стало быть, важное письмо до адресата не дошло. Словесное послание тоже не добралось по назначению… Хлопков даже замер на месте. Ага, значит, Конявин, все-таки еще что-то просил передать на словах…
   Он сделал еще шаг, ударился большим пальцем о камень, прятавшийся в траве, схватился за ушибленное место, шипя, точно змея, и принялся скакать по поляне на одной ноге…
   Вжик! Красная машина ярким вихрем пронеслась всего в пяти метрах. Забыв об ушибленном пальце, о колючках, о кустах, которые сплошной стеной росли по обочине дороги, Хлопков бросился к спасительному тракту, надеясь, что завидев его в таком плачевном положении, хоть кто-нибудь окажет ему помощь.
   Вот ведь подсуропило! Ни тебе денег, ни мобильника… позвонить неоткуда… да к тому же, он знать не знает, и ведать не ведает, где его выбросили эти двое… двое?
   Он прислушался к собственным воспоминаниям, вернее, их отсутствию, и вдруг осознал, что парней и в самом деле было двое. Вот только лиц их он не помнил, хоть убей! «И не надейся! – голос вновь возник в голове, зазвучав даже отчетливей и громче, чем раньше. – Помирать тебе еще рановато. Тебе, во-первых, надо конявинские планы разрушить. Во-вторых, на Ниночке жениться, она, как-никак, беременна от тебя. В третьих…
   – Стоп! – вдруг прошептал Геночка, замирая на полдороге, – то есть как это: беременная? А я почему ничего не знаю?
   «Так это, не сказала пока. Не успела. Но факт – беременная. Так что тебе помирать никак нельзя. Ты через восемь… – голос на секунду засомневался, – … да, через восемь месяцев отцом станешь. – Девочка у тебя родится».
   – А почему не мальчик? – требовательно спросил Хлопков.
   «Ага, щас! – злорадно выпалил голос. – Разогнался! Губоскатку французскую купи, пока магазины не закрылись! Сына ему! Ты наследника-то еще поди, заслужи. Понял?»
   – Ну, знаешь, это уж вообще ни в какие ворота… – пробормотал ошарашенный Геннадий.
   И вдруг вся эта сцена показалась ему полным бредом. Это же надо: стоит посреди леса, мокрый, голый, замерз до окоченения, и сам с собой разговаривает, нет, ну точно шизофрения! Этого только не хватало.
   «Да иди ты! Какая там шизофрения! – вспылил голос. – Ты меня всякими обидностями не обзывай, понял? А то сейчас как… короче, если хочешь стать профессиональным бильярдистом, делай, что я говорю. А то… а то… – голос явно задумался, и в друг как заорал, да так, что черепная коробка чуть не треснула: – А ну давай шевели задницей! Они уже близко! Совсем близко! Дуй, говорю!»
   Кто там близко и почему надо «дуть», разбираться Хлопков не стал, да и не особо хотелось. Голос явно был не в духе. Уж лучше слушаться. И он вновь двинулся вперед, с удвоенной силой заработав руками и ногами.
   Продравшись сквозь кусты, он ступил на обочину грунтовой дороги, еще влажной после ночного дождя. Лес вплотную подбирался к обочине, деревья так и тянули ветви навстречу друг другу, стремясь преодолеть возникшее между ними препятствие. Чуть дальше дорога делала резкий поворот вправо, уходя за пригорок. Вот теперь бы еще хоть кого-нибудь остановить и спросить, в каком направлении город.
   – Ну, а теперь-то что? – Гена задал вопрос вслух. Но голос не откликался. То ли, наконец, благополучно убрался из головы, то ли и в самом деле был просто галлюцинацией.
   Первая легковушка, лихо вильнув, прибавила газу. Какой-то старый дачник со своей женой, завидев зеленые с белыми рыбками трусы, дал деру так, что древний жигуленок едва не надорвался, завывая на все лады, будто тип в трусах кинется догонять. А Хлопков не решился, расставив руки, изображать из себя непреодолимое препятствие. Слишком разные у них весовые категории: у машины и у него. Он только тяжело вздохнул, но не сильно расстроился. Жертва аферы и сам знал, что мало кто отважится вот так запросто, посреди леса, остановиться перед раздетым до трусов гражданином. А вдруг в кустах целая банда прячется? И ломиком не отмахнешься.
   КамАЗ тоже не остановился, а только обдал Гену удушливым дымом и скрылся за поворотом, надрывно ревя мотором. Парень, невольно нюхнув выхлопа, закашлялся, на глаза навернулись слезы.
   Еще раз – вжик! Черный джип мелькнул перед глазами с такой скоростью, что Хлопков не успел проголосовать. Впрочем, даже если бы и успел, все равно бы не стал. Такие машины не останавливаются, им нет никакого дела до зеленых трусов с белыми рыб… из-за поворота на медленной скорости, задом, выезжал обратно черный джип. Гена замер, почти не дыша. Неужели!
   Машина поравнялась с ним, остановилась, дверцы открылись, вылезли два парня. Одеты просто, без наворотов, без болтов на пальцах, без золотых цепей на дубовых шеях… впрочем, и шеи у них были самые обыкновенные. Вот только оба в камуфляжной форме и куртках, у обоих цепкий взгляд. Один, что пониже ростом и костистей, смотрел с прищуром, уголки губ кривились. Второй – постарше и повыше, прокаченный на все сто, смотрел открыто, голубые глаза излучали откровенное любопытство. Огибая машину и подходя ближе, он насмешливо, но без издевки, поинтересовался:
   – Слышь, парень, ты у нас кто, эксгибиционист, что ли?
   – Нет, не эксгибиционист, – Хлопков старался говорить уверенно, но голос предательски дрожал. Во-первых, от холода – он все пытался кутаться в собственные руки, но хлипкие мощи нисколько не грели, во-вторых, от страха. Мало ли братков шастает по округе – закопают живьем, никто ведь не дознается.
   Голубоглазый хмыкнул, откинул рукой полу куртки, демонстрируя кобуру на боку.
   – А чего тогда в таком виде?
   – Обобрали меня… – с запинкой произнес Геннадий, вопросительно глядя на голубоглазого. Ему почему-то казалось, что здесь все решает именно этот верзила. – Вчера… и здесь бросили…
   – Та-ак, понятно, – протянул голубоглазый, и его тон не сулил ничего хорошего. Геннадий невольно поежился и сделал шаг назад, готовый в любую секунду сигануть обратно в кусты. Уж лучше в лесу, под деревцем, чем… – Ты посмотри, опять Комлюк за старое взялся.
   Жилистый кивнул, не отрывая взгляда от зеленых трусов потерпевшего, затем мотнул подбородком своему напарнику:
   – Так, давай, звони Виталию, пусть отправит группу. Комлюк уже всю округу достал. Константин Николаевич его уже дважды предупреждал. Надо этому безобразию положить конец.
   – А если майор… – начал было голубоглазый. Но худощавый лишь перевел на него тяжелый взгляд черных, прищуренных глаз, и здоровяк коротко кивнул:
   – Правильно, кто крышует, тот и ответ держит, – похоже, эти двое понимали друг друга и без слов.
   Он полез в нагрудный карман куртки, достал мобилу.
   – А ты не стой, давай, забирайся на заднее сидение, там плед, слева, бери и кутайся. Что, всю ночь под дождичком валялся? – черноглазый усмехнулся. – Павел, – неожиданно представился он, протягивая руку для пожатия.
   – Геннадий, – отозвался жертва аферы, пожимая узкую, крепкую и жесткую, точно деревяшка, ладонь.
   – Давай, давай, не стой. – Павел подтолкнул Хлопкова, помогая сесть в машину. Плед нашелся сразу. Он был теплый, мягкий, похожий на медвежью шкуру. В салоне пахло кожей, черные сидения приятно поскрипывали. Пока голубоглазый о чем-то там договаривался по мобильнику, Павел откуда-то достал бутылку армянского коньяка, налил почти полный стакан и протянул Гене.
   – Пей.
   – Да я… – начал было тот, всеми правдами и неправдами пытаясь отбояриться от нежданного угощения. – Того… не пью…
   – Язвенник что ли?
   – Да нет… я это…
   Голубоглазый открыл переднюю дверцу джипа:
   – Трезвенник?
   – Ну… вроде того…
   – А ты нос зажми и выпей, как лекарство, – посоветовал Павел, настойчиво предлагая стакан.
   Хлопков так и сделал. По горлу пронеслась раскаленная волна, ударила в желудок, голова моментально закружилась. Ему тут же сунули что-то под нос, он даже не понял, что именно, нюхнул, но ощутил лишь запах чеснока. Сглотнул весь кусок разом, и тут же перед глазами все поплыло.
   – Слышь, парень, – окликнул его голубоглазый, садясь на водительское кресло. – Тебя вообще кто-нибудь ищет? Может, позвонишь кому?
   – Да… это… – мысли разбегались в разные стороны, как белые рыбки на трусах, угнаться за ними не представлялось возможным, тело все больше наливалось теплом и тяжестью, и бороться с этим у Хлопкова не хватало ни силы, ни воли, – невесте… того… ик… поругался…
   Да, внятное объяснение, ничего не скажешь.
   – А, так ты с невестой поругался! – голубоглазого, так и оставшегося безымянным, почему-то развеселила ситуация. – Отправился развеяться, вот тут-то тебя Комлюк и накрыл со своим подельником… ты еще спасибо скажи, что жив остался. Они, как видно, тебе в спиртное… чего ты там пил? Пиво? Они тебе в пиво дряни какой-то добавили. От их отравы, случается, люди мрут.
   – Я вообще-то… ик!.. не пью… ик!.. это я нечаянно…
   – Ты хоть номер своей невесты-то помнишь? – обернулся к нему с переднего сидения Павел.
   Хлопков поднатужился, уж больно заковыристый вопросик оказался. Сколько у него невест было? Три что ли? Или две?
   – Не, это только маман может сказать… она моим невестам счет ведет…
   Голубоглазый фыркнул. Жилистый схватил Геннадия за плечо и тряхнул как следует:
   – Ну и долбануло же тебя! Я не про это, у нее мобильник есть?
   – Есть.
   – Так я про его номер говорю… вот же тормоз.
   Голубоглазый усмехнулся:
   – Да он не тормоз, он задний газ.
   – Я не задний… ик!.. я это…
   – Одним словом, дитя цивилизации, не помнишь, – констатировали черные с прищуром глаза. – А мамаши своей телефон помнишь?
   – Помню… только у меня мобилы нет… – он попытался развести руками, но плед, спеленавший его по рукам и ногам, не дал.
   – Да мобилу мы тебе дадим, не вопрос, – покровительственно откликнулся голубоглазый, включая зажигание. Мотор заурчал ровно, мощно. Машина плавно тронулась с места, набирая скорость. – Фамилия-то твоя как? Где работаешь?
   – Геннадий Хлопков… а работаю в компании… ик!.. Конявина… ик… младшим менежредом… межренедом… мереж… что-то я того, пьяный маленько…
   – Опаньки! – рука Павла с мобильником замерла на полпути, потом он повернулся спиной к жертве аферы и дернул головой в сторону напарника. – А ну-ка дуй домой! С этим разобраться надо.
   Последние его слова Геннадий услышал, словно сквозь вату. Сон навалился тяжелой подушкой, несчастная жертва аферы только успел подумать, что надо бы все-таки позвонить Ниночке и успокоить ее, а то еще всю милицию переполошит. С нее станется.
   Происходило это в восемь часов утра. И не знал несчастный везунчик Геннадий Хлопков, что в тот момент Ниночка, все еще лежа в постели, размышляла про себя: то ли ей отправиться в салон красоты, и привести себя в порядок перед свадьбой, то ли идти отлавливать сбежавшего жениха. Минут пятнадцать ее одолевали самые противоречивые сомнения, а затем она все же пришла к выводу, что случись жениху сбежать, то никакой марафет уже больше не понадобится. И она, решительно сбросив с себя пуховое одеяло, приступила к делу.
//-- * * * --//
   Самого дома Хлопков разглядеть не успел. Успел заметить только гигантские ворота, крепкого деда с винтовкой на плече, да здоровенного мохнатого кобеля, который, едва не выворачивая цепь из стены, рвался «познакомиться» с заезжим гостем. Затем его вытащили из джипа и первым делом запихнули в горячую ванну. А потом, совершенно разморенный, в шикарном кремовом халате с барского плеча, Геннадий Хлопков сидел на диване с кружкой крепчайшего черного кофе.
   Только тогда сознание вновь заработало. Интересно, а куда это его привезли?
   Он окинул взглядом шикарную гостиную… или не гостиную, одним словом, комнату, где один диван, на котором он изволил сидеть, стоил тысяч пятьсот. На стенах красовались картины: пейзажи. Ни натюрмортов, ни портретов. Да и работы были выдержаны все в едином стиле. То ли дизайнер постарался, то ли хозяин сам подбирал. Если сам…
   «Сам, сам! У Костика Штуки вкус – дай Бог каждому!» – вернулся вредный внутренний голос.
   Костик Штука? Геннадий едва не подавился горячим кофе. Вот черт! Как же его угораздило? Костик Штука и Конявин всегда были на ножах. А он кто? Так – разменная монета! Хлопков посильней вжался в мягкий диван, спать расхотелось. В мозгу билась только одна примитивная мыслишка: влип, влип, влип…
   «Да успокойся ты! Я тебе плохого не посоветую! – голос звучал насмешливо и снисходительно одновременно, будто он знал нечто такое, чего ему – Геннадию Хлопкову – знать не положено. – Не трясись. Константин Николаевич Демидов – человек с понятиями. Никого просто так не убирает. А если убирает, то за дело. А ты перед ним пока еще никак не провинился. Но будешь дергаться, тебе же хуже. И запомни: хочешь из… ну… короче, из задницы выбраться, доверься Павлу. Демидов – твой единственный шанс».
   – А теперь давай, рассказывай, – Павел появился словно из ниоткуда, уселся напротив него в шикарное, глубокое кресло, подавшись корпусом вперед и опершись локтями на расставленные колени.
   – А что рассказывать? – кофе начал действовать с реактивной скоростью. В голове значительно прояснилось, и мысли стали принимать оформившиеся очертания.
   «Ты не кобенься! – не слишком деликатно посоветовал голос. Геннадий, глотнувший горячий кофе, так и поперхнулся. – Рассказывай все, что помнишь. И про Ниночку, и про скандал, и про задание Конявина, и про письмо. А то не видать тебе своей судьбы! Хочешь стать профессиональным бильярдистом? Ну, так, вот твой шанс!»
   Хлопков представления не имел, как одно связано с другим, однако ничего иного ему не оставалось. Павел сидел хмурый и сосредоточенный, а за его спиной стоял голубоглазый, многозначительно положив правую руку на плоскую кобуру на поясе.
   – А позвонить можно? – гундосо заныл Геннадий. – У меня там невеста… она беременная… ей нервничать нельзя, а я вчера с ней поцапался… малость… – под пристально холодным взглядом Павла его голос звучал все тише и тише, пока совсем не умолк.
   Хлопков вздохнул и приступил к рассказу.
   Павел слушать умел, прервал только однажды, когда речь зашла о письме. Он резко вздернул указательный палец, заставив Геночку замолчать, затем вытащил мобильник и принялся кому-то звонить.
   – Так, новые подробности возникли. Кроме всех прочих вещей – письмо.
   – В желтом конверте! – вставил Гена с готовностью, отхлебывая кофе. Кружка быстро опустела. – А можно мне еще? – обратился он к голубоглазому. Тот кивнул, взял кружку, ушел.
   – Нашли? – поинтересовался Павел, лицо его прояснилось. – Что у тебя украли? – это уже Хлопкову.
   Тот торопливо принялся перечислять, описывая во всех подробностях. Не забыл упомянуть и машину, служебную, которой пользовался по разрешению самого Конявина.
   Павел все это передавал собеседнику на другом конце связи, когда список иссяк, парень коротко кивнул:
   – Так… так… есть? Гони сюда. С Комлюком? Пусть Константин Николаевич решает.
   Вернулся голубоглазый с еще одной кружкой кофе. Геннадий от такого обслуживания чувствовал себя почти счастливым. Вот еще бы позвонить…
   – А можно я позвоню? Ниночке?
   Павел убрал мобильник в карман и лишь коротко дернул головой:
   – Извини, друг. Нельзя. Пока Константин Николаевич не прибудет, пока все не прояснится, никаких звонков. Конявин и так нам кучу неприятностей доставил. Так что, не обессудь. Борис за тобой пока приглядит, а у меня дела. Ты только не вздумай что-нибудь отколоть. Боря, парень хоть и смирный, но сюрпризов не любит. А во дворе Пачо-террорист бегает. Тебе с ним лучше не встречаться, уж поверь мне.
   – Пачо-террарист? – не поверил собственным ушам Гена. Услужливое воображение тут же нарисовало бородатого дядьку в чалме и засаленном халате, крест-накрест перепоясанного пулеметной лентой – фильмов про басмачей в детстве насмотрелся. – Это кто?
   – Это кавказская овчарка.
   Геннадию сразу представилась кавказская овчарка, крест-накрест перепоясанная… а потом он вспомнил мохнатого кобеля у ворот.
   – А почему террорист-то? – удивился младший менеджер.
   – А потому, что от тех, кто с ним пообщается, остаются только клочки, – улыбчиво и с охотой пояснил Павел. – Как от террориста с поясом шахида. Так, ладно, ребята. Я вас оставляю. Мне пора, – он деловито хлопнул себя по коленям и поднялся с кресла. – Не скучайте. Скоро буду.
   Скучать не пришлось. Сначала немногословный Борис поволок Геннадия завтракать. Затем, плотно откушав, решили на пару чем-нибудь заняться.
   – Ну, хочешь, книжку почитай, что ли, – лениво предложил Борис, встряхивая перед носом увесистым томом. – Я вот читаю. Мне нравится.
   Хлопкова чтиво – «Маятник Фуко» Умберто Эко – не заинтересовало. Философия вообще не была его коньком. Его больше привлекал бильярд. Он поскреб затылок и только задумчиво протянул:
   – Н-да…
   – А что, книжка хорошая, умеет человек писать, – сразу же заступился за произведение Борис.
   Они сидели в небольшой комнате с двумя диванами и книжными полками. Насколько Геннадий успел заметить, имелась здесь литература сугубо профессионального толка: про оружие, руководство по рукопашному бою, несколько книг о телохранителях, о науке выживания, по собаководству и прочая, и прочая, и прочая.
   – Что-то я здесь классики не вижу, – заметил младший менеджер, удобно развалившись на диване. Диван был мягкий, упругий, и хотя до хозяйского не дотягивал, но все же поваляться на нем так и хотелось.
   – Классику мы у Константина Николаевича из библиотеки берем, – охотно пояснил Борис, усаживаясь напротив.
   – А он – не против?
   Конявин о Костике говорил много, и все, что говорил, литературным языком назвать было трудновато. Поэтому в воображении Геннадий рисовал Штуку чем-то вроде зэковского пахана на выезде. Он по наивности своей полагал, что у такого человека и телохранители должны быть соответствующие – громилы, навроде шкафов с антресолями. А громилы, к его изумлению, оказались интеллектуалами, классику читают, русский язык знают прилично, изъясняются, как культурные люди, и это уж совсем не вязалось с образом «пахана», который до сего дня устойчиво занимал место в голове младшего менеджера.
   – Против? Да ты что! Он только рад. У него все телохранители, между прочим, с высшим образованием. Даже кто и был без, заставил пойти учиться. Мы-то тут в основном, его дом да прилегающую территорию охраняем, а вот Мишане и Игорьку пришлось языки учить. Константин Николаевич ведь частенько за рубежом бывает, ну, само собой, у него свои переводчики и синхронисты имеются, но телохранителям тоже не помешает. Мало ли какая ситуация возникнет. А вдруг какая-нибудь шайка прямо у них под носом будет договариваться, а они и знать не знают.
   Борис аккуратно отложил книгу и криво усмехнулся.
   – Мишаня у нас три языка знает, а Игорь – два.
   – Ничего себе! – только и сумел выдавить Гена. Он озадаченно почесал затылок. Это уж ни в какие рамки не лезет. – Телохранители – полиглоты. Твою мать, прямо как у президента!
   – Смотря у какого, – вновь усмехнулся Борис. – Если у нашего только. У американского телохранители все-таки нашим не чета, – он с гордостью расправил плечи.
   – Понятно. А эта комната – для телохранителей?
   – Ну конечно, так тебя туда и пустили! – кривая ухмылка Бориса стала еще шире. – Это просто комната для отдыха. Здесь и прислуга может отдохнуть, если надо.
   Геннадий заелозил на диване. Ничего себе! Если бы Конявин своим подчиненным такие условия создавал, от него бы люди не бежали. Впрочем, Конявин – человек из другого теста. Его только прибыль интересует. Станет он заниматься образованием телохранителей, как же! Он в свою гвардию каких-то отморозков набирает. Хлопков до сих пор помнил, как один из телохранителей весьма чувствительно врезал ему под ребра, так, забавы ради. А когда он скрючился от боли, все трое ржали, как жеребцы. Им, вишь, смешно стало. Пошутили. Добрые дяденьки.
   – Я смотрю, вы своего шефа как китайского императора охраняете, – с нескрываемым уважением бросил Хлопков.
   Кривая ухмылка сползла с лица Бориса.
   – Во-первых, никогда не называй Константина Николаевича шефом. Во-вторых, охраняем лучше. В то время профессиональных телохранителей не было. Сейчас служба охраны работает куда эффективней. Уж можешь мне поверить.
   – Ну да, у президентов вон какая охрана, – произнес Геннадий. – Думаю, не один раз им приходилось под пули кидаться.
   – Не тот телохранитель хорош, который клиента от пули спас, а тот, который не дал врагу выстрелить. Понял?
   Хлопков сообразил, что ляпнул глупость. Не стоило вообще затрагивать эту тему. И в самом деле: ну что он – младший менеджер – может соображать в охранном деле?
   – А охраняем мы Константина Николаевича с такой бдительностью потому, что он – клиент повышенного риска.
   – Как это?
   – А так. Бизнесмен крупного масштаба. Не всем его деятельность нравится. Некоторые, как твой Конявин, норовят палки в колеса вставить. Хотя, если честно, твой Конявин, по сравнению с Константином Николаевичем, что твоя Моська против слона. Так, пешка разменная в чужой игре.
   – Вы его всегда так… уважительно называете? По имени-отчеству?
   – Всегда, – решительно отбрил Борис.
   Заработала рация, висевшая у Бориса на поясе.
   – Пошел на второй обход.
   – С богом, Петрович.
   – Тунгуса не кормили?
   – Кормили, – отозвался Борис.
   – Тогда лады. Я его с собой возьму. А то в прошлый раз хулиганы у западной стороны через забор какой-то дряни накидали, все кусты потравили, пакостники. Поймаю, ноги повыдергиваю.
   – Бери. Только с цепи не спускай. А то знаю я тебя, так и норовишь на волю выпустить.
   – Эх, мне бы этого Тунгуса да в сорок втором, я бы немцам-то…
   – Ладно, Петрович, держи меня на связи, но эфир не засоряй.
   – Лады.
   Борис отключил рацию и вновь повесил на пояс.
   – А кто этот Петрович? – Геннадию стало любопытно. – Ему уж, наверное, лет восемьдесят, если воевал? Чего же такого… пожилого человека на такой опасной должности держите?
   Борис только улыбнулся.
   – Петрович-то? Да он нас всех вместе взятых стоит. И не восемьдесят ему уже, а почти все девяносто. Он Великую Отечественную от звонка до звонка прошел. В Берлине побывал. Он – снайпер. У него до сих пор зрение такое, что со ста метров в монету попадает. Да и на слух он стреляет – дай Бог каждому. Ему цены нет. А старик он еще крепкий, правда, на склероз последнее время жаловаться стал, – Борис снова усмехнулся. – А работает здесь потому, что пенсия не слишком большая, он же к регулярным войскам только в конце войны присоединился. А потом что-то у него там не заладилось, то ли документы потеряли, то ли перепутали что… – Борис сокрушенно развел руками, – не признали его ветераном войны, а по инстанциям бегать, да доказывать – не по нему это. Гордый.
   – Понятно.
   – Мужик правильный, только с норовом, – продолжал объяснять Борис. – Он в прошлом году нашему Константину Николаевичу такого наговорил… хм… ну, знаешь, такое в книжках не напечатают… одним словом, выволочку ему устроил.
   – За что?
   – Да за то, что собак держат из рук вон плохо. Был тут у нас один… – в нотках Бориса прорезалась злость, – коз-зел! – с чувством сцедил он сквозь зубы. – Собак обворовывал, гад, бил их. Так хитрый, сволочь, бил втихую, чтобы никто не заметил. Ну да Петрович-то у нас глазастый, углядел. Вот и попытался своими силами за собак заступиться, а тот крепкий такой, здоровый… ну, не вышло у Петровича ничего… так он к Константину Николаевичу жаловаться пошел… а у того тогда неприятности кое-какие вышли, не до собак, что называется, ну, он и отмахнулся… вроде как пообещал вопрос решить, и забыл… вот Петрович-то и осерчал. Второй раз поймал Константина Николаевича, когда тот на машине из ворот выезжал и прилюдно его таким матом обложил, что сапожник бы обзавидовался.
   – И что?
   – Ничего. Выслушал, извинился, что вовремя меры не принял… ну и убрали эту сволочь…
   – Уволили что ли? – уточнил Гена.
   – Ну, вроде того, – с нехорошей ухмылкой протянул голубоглазый. – Только вот уже почти год у собак смотрителя нет… Павел уж кучу народу перебрал, да все не то… Одного даже кинолога взяли… да что-то, видимо, человек попался не слишком хороший… собаки на него кидались, не слушались… а Тунгус, так его вообще чуть не порвал, наши ребята вовремя прибежать успели. Одним словом, не вышло ничего. Теперь вот один Петрович и территорию охраняет, и за собаками догляд держит, но силы-то не те. Куда ему. Не молоденький.
   – А откуда такого Тунгуса взяли? – полюбопытствовал Геннадий.
   Борис откинулся на спинку дивана и улыбнулся:
   – Да два года назад Константин Николаевич по Красноярскому Краю путешествовал, ну вот один лесник ему и подарил… щеночка. С виду лайка, только хвост не кренделем. А вот замашками… Лаять – не лает, сразу кидается, вроде и не большой, а мощный, как танк. У него, понимаешь, мать – лайка, оленегонная, а отец – волк. Одним словом, с собаками он не слишком дружит, хотя вон с Пачо-террористом общий язык нашел. Иногда из одной миски едят. А из людей, кроме Петровича, вообще никого к себе не подпускает.
   Они бы и дальше вели приятную беседу, если бы дверь не открылась, и на пороге не появилась средних лет женщина в темных брюках и светлой рубашке. В руках она держала швабру с тряпкой, а за порогом стояло ведро.
   – Так, мальчики, извините, что побеспокою, только мне убрать здесь надо. Пошли бы вы погуляли.
   Геннадий с готовностью вскочил, Борис неторопливо поднялся, они вышли в коридор. Дверь за их спинами закрылась. Борис задумчиво глянул на нежданного посетителя, что-то прикинул в уме:
   – Может мне тебя того… – в голубых глазах Бориса появилось сомнением.
   – Чего? – насторожено поинтересовался Геннадий.
   – Спать уложить? А то Константин Николаевич еще не скоро приедет.
   – Да не хочу я спать, – спать и в самом деле не хотелось ничуточки. Как видно, крепкий кофе все-таки сделал свое дело.
   – И то верно, скоро ребята прибудут с Комлюком и твоими вещами, надо, чтобы ты их опознал. Может, тогда, в шахматы… правда, я в них не очень…
   – А бильярд у вас есть? – с надеждой в голосе поинтересовался Хлопков.
   – Бильярд? – казалось, Борис даже удивился. – Есть. А ты умеешь?
   – Ну… как сказать… учусь, – застеснялся Геннадий. Лучше бы не стеснялся.
   Когда через час, в очередной раз разбивая Бориса наголову, Геннадий на секунду отвлекся от игры, то только тогда заметил, что подтянулось еще несколько человек посмотреть на «спеца». Слухи расходились быстро. А еще через двадцать минут игру пришлось на время приостановить, поскольку явились ребята с его вещами, пригнали казенную машину и знакомый конверт. Желтый, с надломленным уголком.
   – Тот? – уточнил Борис, помахивая конвертом перед носом Хлопкова.
   – Тот.
   Борис без зазрения совести надорвал его, прочел документ, крякнул и протянул «хозяину»:
   – На-ка, прочти!
   Хлопков и прочел. После чего его дружно отпаивали… вы думаете валерьянкой? Ха, валерьянка – это успокоительное для женских нервов, а мужчины водочкой стресс снимают или коньяком. А стресс имел место быть, потому как, хоть Геннадий и отличался немалым легкомыслием, но дураком не был, и в два приема сообразил, каким именно образом Конявин собирался его подставить.
   Дело принимало серьезный оборот. Улыбка сползла с лица Бориса, да и шуточками он сыпать перестал, а вытащил мобильник и позвонил.
   – Константин Николаевич, необходимо ваше присутствие… да, немедленно… тут у нас объявился человек Конявина… понятно… понятно… не, на этот раз не придется. Ждем. – Затем Борис делал второй звонок. – Рахим? Прочеши со своими ребятами весь район у деревни Конюшино, особенно у автовокзала, прошерсти дороги, трассу, шоссе, ведущую в город, ну сам знаешь. Нужно найти двух парней с оружием… представления не имею. Документы проверяй у всех подряд… ищи что-нибудь необычное… брошенную машину… они могут быть на числящейся в угоне… да, собак возьми… они наверняка подадутся в сторону города, понял? – отдав распоряжения, сунул мобильник обратно в нагрудный карман, и уже серьезно посмотрел на Гену.
   – Да, парень, повезло тебе несказанно. Конявин твой – урод, каких мало. Лежать бы тебе сейчас трупом… ты этому Комлюку с его подельником еще спасибо должен сказать.
   – Спасибо, – шепотом выдавил совершенно подавленный Хлопков. Эйфория от побед за бильярдным столом моментально улетучилась. Только теперь он понял, что обратной дороги нет. Мосты-то сожжены.

Глава 15, в которой все идет своим чередом

   Звонок застал Костика Штуку, а по паспорту – Константина Демидова, в другом городе. Он находился в офисе одного из представительств собственного банка и подписывал важные документы. Ему не нравилось, когда кто-то или что-то прерывало работу, однако взглянув на экран мобильника с высветившимся на нем номером, он тут же ответил на звонок.
   – Да, слушаю. – Константин знал, что Борис просто так звонить не станет, значит, стряслось нечто-то из ряда вон выходящее. Поскольку никаких приятных сюрпризов ожидать не приходилось, то Штука законно опасался, что случилась неприятность. – Это настолько важно? – он бросил взгляд на электронные часы, стоявшие на его столе, – выезжаю немедленно, через четыре часа буду. Держи его у себя, глаз с него не спускай, только не переусердствуй, а то знаю я тебя. Еще запрешь к Тунгусу в вольеру, как того бородатого в прошлый раз… Все, уже выезжаю.
   Он подписал последний документ, управляющий подхватил бумаги и спрятал в сейф. Костик поднялся из кресла и направился к двери, на ходу застегивая пиджак. Два телохранителя тут же сорвались со своих мест, один проскочил вперед, второй вышел следом, замыкая цепочку.
   Водитель, едва завидев фигуру хозяина в дверях, включил зажигание. По одному только виду Константина Николаевича он быстро сообразил, что теперь не до вопросов. Стоило лишь всем троим разместиться на сидениях, как он дал по газам, выводя машину со стоянки и плавно вписываясь в оживленный уличный поток.
   – Домой, Алексей, – тихо скомандовал Константин, откидываясь на спинку. Он был хмур и деловит. – И как можно быстрее.
   – Сделаем, Константин Николаевич, – с готовностью откликнулся водитель, – вот только из города выйдем…
   Машина рванула с места, набирая бешеную скорость. Однако Костика это нисколько не волновало. Он прекрасно знал, что никакого ДТП произойти просто не может. В конце концов Алексей – настоящий профессионал. Бывший гонщик, экстримал. За свою жизнь ему столько пришлось пережить, и столько погонять, что вождение машины у него в крови. Кто лучше профессионала может справиться с работой?
   Костик доверял людям, которых нанимал.
   Уж что-что, а Штука в людях умел разбираться. По крайней мере, ему хотелось в это верить. Иной раз, затевая какую-нибудь сделку, он интуитивно ощущал, что дело не чисто. Он бы и сам не мог определить: что и как. Но чувствовал. И одного этого всегда было довольно: он либо отказывался от сделки совсем, либо начинал копать. Как правило, дело вскрывалось с душком.
   Иногда же Костику начинало казаться, что у него есть некий ангел-хранитель, который строгим взором следит за всеми его действиями и бережет от неприятностей. Если бы он мог видеть то, что видела Женька, он бы вмиг разглядел силу, которая его старательно оберегает. Но, увы, такой способностью Костик Штука не обладал, и знать не знал, как так получается, что ему почти всегда везет. И главное – почему?
   Впрочем, жизнь у него, как и у большинства людей, представляла собой полосатую зебру. Но белых полосок больше, да и толще они, толще. А черных – ну есть они, конечно, как же без них? Но, раз-два и обчелся. А вообще, если честно, судьба у него сложилась замысловатая. Такие загогулины иной раз выписывала, что просто диву даться можно.
   Когда-то, двадцать четыре года назад, Костик Штука окончил Педагогический институт, факультет русского языка и литературы. И был он наивным и чистым мальчиком, мечтавшим всю жизнь посвятить просвещению молодого поколения. Но столкнувшись с реальными трудностями и нелегкими буднями учительской карьеры, он быстро сообразил, что самым большим его достижением на педагогическом поприще может стать только директорское кресло. Но даже это лучезарное будущее омрачилось реальной обыденностью. Отрабатывая положенные три года в интернате на краю затрапезного поселка городского типа, он стал свидетелем того, как за здорово живешь посадили директора, который мешал воровать вышестоящему начальству. Такой жизненный опыт его не грел.
   Конечно, существовал и другой путь – в аспирантуру. Учиться, получать мизерное пособие, которого едва бы хватало на еду. Опять сидеть у отца на шее, писать кандидатскую, потом докторскую и тогда, возможно, его бы взяли преподавать в университет, в котором работал и его отец. Но… заковыка заключалась в том, что большого желания учиться дальше у Костика не имелось, а отец, будучи человеком крайне принципиальным, наотрез отказывался утроить судьбу сына. Николай Егорович и без того возмущался по поводу многочисленных халявщиков, которым докторские и кандидатские писал их университетский лаборант Кирилл, естественно, не забесплатно.
   Вот тогда-то Костик и понял, что ловить ему в науке нечего. Профессорское звание отца служило хорошим примером – оклад невысокий, пронырливая секретарша со смазливым личиком и то больше зарабатывает. Разве только взятки со студентов брать. Школа и наука отпали сами собой. Костик зашел в тупик. Но тут грянула перестройка, с ее вседозволенностью и свободой слова. Костик словно только того и ждал. Его неуемная душа просто требовала размаха. И он размахнулся.
   Дела завертелись с такой скоростью, что в глазах рябило. Ему не просто везло, его и в самом деле будто ангел какой хранил. Всех тех, кто вместе с ним начинал бизнес, давно уже не было рядом. Кого банально пристрелили в разборках, кто разорился, кто просто сломался… но Костик Штука держался. Ни разу не побывав в тюрьме, он, тем не менее, пользовался достаточно весомым авторитетом в криминальной среде. Всегда вежливый и предупредительный, никогда не повышая тона, он умел настоять на своем. Даже с заклятыми врагами он всегда разговаривал крайне корректно, и требовал того же от всех своих подчиненных. В его доме работали самые исполнительные охранники, самые вышколенные горничные, самые толковые и улыбчивые юристы.
   Штукой же Костика прозвали за то, что, как он сам любил говаривать, начал он свое дело со штуки баксов, которую частично наскреб, продав кое-какие вещи, частично взял взаймы у своего дяди под большие проценты. Больше никому и ничем Костик обязан не был. Он придерживался правила Воланда из «Мастера и Маргариты»: никогда ни у кого ничего не проси, особенно у того, кто сильней. Сами придут и все дадут.
   И Костику давали. Просто не могли не дать. Дела он всегда вел исключительно корректно, даже налоговая не находила, к чему придраться. Конкуренты его опасались и старались не связываться. Крыши ему никогда не требовалось, и со всякими там рэкетирами и отморозками он справлялся на раз-два. Все знали, что Костик никогда не нарывается на скандалы и неприятности, но обиды не спустит. Кто его обидит – трех дней не проживет. И все, кто в свое время каким-то образом пытался Костика притеснить или кинуть, очень быстро поплатились за собственную наивность и самомнение. В этом отношении Штука был неумолим.
   Сейчас, в свои сорок шесть, Костик Штука в городе считался вторым человеком после губернатора. Даже мэр вытягивался перед ним во фрунт и норовил улыбнуться полюбезней: еще бы, едва ли не половина городского бюджета зависела от этого крепкого, приземистого человека средних лет, стриженного под ежик.
   Костик был неприлично богат, до отвращения порядочен с партнерами, и при всем том обладал одним несомненным достоинством – был холост. Он считался самым завидным женихом, на которого точили зубки все местные красавицы. Хищницы разного рода всеми правдами и неправдами проникали на презентации, корпоративные вечеринки, открытия и закрытия, конференции, симпозиумы и сабантуйчики, в которых Костик принимал участие. Они так и норовили своими длинными ножками и тугими попками пробить себе дорожку если не к сердцу этого человека, то, по крайней мере, к его кошельку. Но Костик Штука потому и был Штука, что сам по себе являлся товаром штучным, а не ширпотребом, как говорится. На него не действовали ни томные взгляды, ни разрезы до бедер, ни декольте до пупа. Нет, они, конечно же, действовали, но в том-то вся и штука, что уж больно рассудительным был Костик. Всегда. И дело считал превыше всего.
   Конечно, женщин в его жизни хватало. Все разные и одинаковые одновременно. Сейчас, например, в его доме жила красавица Виалетта – топ-модель местного разлива, с безупречной фигурой, куцыми мозгами и замашками свинолиса. Амбиции у нее были невиданные. Она мечтала не только переехать в Москву и красоваться на обложках всех новомодных глянцевых журналов, но еще и стать актрисой, возомнив себя более великой, нежели Сара Бернар.
   В сущности, устроить ей карьеру Костику не представляло особого труда. Загвоздка заключалась в том, что он придерживался одного категоричного принципа: не важно, что ты делаешь, важно – как ты это делаешь. Прекрасно понимая, что эта Виалетта, по паспорту Людмила, бездарна, как овца, он просто опасался выводить ее на небосклон отечественного кинематографа. Его совсем не грела перспектива выслушивания претензий в свой адрес. Авторитет важней. К тому же, и без этой Виалетты-Людмилы в отечественных фильмах и на эстраде мелькало слишком много посредственности, а будучи эстетом, Костик просто не желал брать на себя ответственность, пополняя их ряды.
   Однако настырная фотомодель постоянно напоминала ему о своих несбывшихся мечтах, пилила его, дулась, уговаривала, даже пыталась шантажировать собственным уходом. Но Костик оставался глух. И вот совсем недавно, когда она в очередной раз закатила ему скандал, он все же не выдержал, и высказал вслух все, что о ней думал на самом деле. Начистоту.
   Виалетта обиделась страшно, неделю с ним не разговаривала, демонстративно рыдала, отказываясь садиться за стол (типа, голодовку объявила). Эта красавица Ильфа и Петрова не читала. Камеры наблюдения фиксировали, как она воровато таскает продукты из холодильника, пока хозяина нет дома. А потому Костик прекрасно осознавал цену ее голодовки и в ус не дул.
   Но в последнее время красавица стала раздражать его сверх меры, и её склочный характер был лишь внешней причиной. Существовала еще одна, знали о которой считанные единицы, да и те предпочитали помалкивать.
   Два месяца назад, решив облагодетельствовать областную библиотеку, Демидов прикупил для этого не слишком богатого заведения целый вагон современной литературы. Естественно, что его пригласили на торжественное празднование этого знаменательного события. Даже речь заставили произнести. Ну что ж, ему не привыкать. Положение обязывает, что называется. В тесном кругу, среди сотрудников – в основном, женщин – с бокалом шампанского в руке, Костик принялся речь толкать о важности культуры и просвещения. А пока толкал, все косился на одну из женщин. Вроде бы ее лицо показалось ему знакомым. Даже имя в памяти всплыло – Вероника. Минут десять распинался, заливался соловьем, а сам лихорадочно соображал: где видел? Кто такая?
   И все-таки вспомнил, где и когда видел эти большие карие глаза. Пятнадцать лет назад. В этой же самой библиотеке. Учился он тогда в университете, второе экономическое образование получал. А записался сюда потому, что информации и литературы катастрофически не хватало. Это теперь едва ли не в каждом доме – компьютер, интернет под рукой, качай – не хочу! А тогда, в книжных магазинах – только разносортица, хороших учебников днем с огнем не найдешь. Здесь он с этой Вероникой и встретился. Она ему тогда понравилась: толковая девушка. Правда, не красавица, ноги не от ушей, не блондинка, не топ-модель. А он как раз со своей очередной подружкой поругался, вот и завертелся роман.
   Правда «романом» их короткие отношения назвать было трудно. Встречались редко: он работал, учился, целыми днями в разъездах, вечера – за учебниками; она – днем в библиотеке, вечерами подрабатывала переводчицей, кому контрольную сделать, кому – тесты написать, кого к экзаменам подготовить. Зато каждое свидание – событие. Обсуждали литературу, он читал наизусть Блока и Хайяма, она с упоением обсуждала Кафку и Трумэна Капоте. Он водил ее в рестораны, заваливал цветами, а она – девушка не его круга – стеснялась, неловко улыбалась и заверяла, что все это лишнее.
   А через шесть месяц она вдруг сама позвонила ему и сказала, что очень благодарна ему за все, но лучше бы им теперь не встречаться, у нее жизнь кардинально изменилась, и пусть он на нее не обижается, поскольку он – перспективный и успешный бизнесмен, а кто она такая?
   Но Костик обиделся. И звонить больше не стал. И даже не потому, что его задело это упоминание о разнице в положении, а скорее из-за неоправданных подозрений. Ну да, он уже тогда был известен в городе своими постоянными романами: частыми и непродолжительными. А Вероника – в возрасте, тут не до романов, тут бы хоть какой стабильности. Может, встретила того самого, единственного и любимого… ну, вероятно, не такого уж любимого, но зато надежного, и послала его – Костика Штуку – ко всем чертям. Женщины часто так делают: встречаются с двумя, чтобы, значит, был вариант. А уж если с тремя – так совсем хорошо.
   Костику совсем не хотелось быть одним из вариантов.
   Со временем обида, конечно, прошла. И теперь, на этом импровизированном банкете в его честь, он спокойно подошел к Веронике, стал расспрашивать о жизни, о делах. И вдруг оказалось, что никакого единственного и любимого нет, и никогда не было. А был и есть сын, которому вот уже четырнадцать. У Костика все внутри похолодело. Сдавив непослушными пальцами хрупкий фужер с шампанским, поинтересовался, словно бы в шутку: так, может, он и есть отец мальчика? Вероника спрятала взгляд и попросила не беспокоиться: им хорошо живется, родители помогают, она, как и раньше, подрабатывает, одним словом…
   Ушел с того банкета Костик на ватных ногах, с тоскливой пустотой в груди. Всю ночь не спал, нарезал круги по кабинету, нервно курил сигареты одну за другой (вогнав все окружение в тихую панику и состояние близкое к предынфарктному). А на утро вызвал к себе Виктора Львовича, своего начальника службы безопасности, и всё ему выложил. Седовласый невозмутимо выслушал сердечные откровения начальника, похмурил брови и попросил не торопиться.
   – То есть как: «не торопиться»? – не поверил собственным ушам Костик. – Пацан и так без отца четырнадцать лет живет.
   – А если это ловушка? А если это не ваш сын? Если это происки конкурентов?
   – Я Веронику знаю, она бы не стала лгать, – набычился Костик.
   – Возможно, – кивнул Виктор Львович. – Могу даже предположить, что это правда. Но пара недель ничего не решит. А мы пока кое-что выясним. Сегодня я пришлю вам врача, будем устанавливать отцовство, – и начальник службы безопасности поднялся с кресла, захлопывая свой знаменитый блокнот в кожаном переплете.
   – Думаю, это излишне. В отцовстве я уверен.
   Виктор Львович остановился в дверях кабинета, обернулся, лицо было суровым:
   – Или вы мне дадите исполнять мои обязанности, Константин Николаевич, или увольняйте.
   Коротко и ясно. Больше разговоров не было. Дело обстряпали по-тихому. Под видом медосмотра в школе взяли образцы ДНК. Оказалось: да, сын. И только потом Костик позвонил Веронике, попросил встретиться. Свидание должно было пройти на «нейтральной территории», то есть в центральном парке, на лавочке под кленом. Костик ждал чего угодно: обвинений в свой адрес, претензий, ссоры… но все вышло совсем иначе.
   – Знаешь, ты прости меня, – Вероника неловко улыбнулась. Она была одета простенько, но со вкусом. Длинные каштановые волосы забраны в хвост на затылке. Карие, глубоко посаженные глаза смотрели несколько виновато. Никакой косметики, никаких длинных ногтей, только слегка подкрашенные губы. Ладная фигурка, невзрачное на первый взгляд, личико, и только седые волоски на висках выдавали возраст. – Просто мне уже тогда тридцать два стукнуло, и все одна, одна… все как-то замуж не получалось выйти… а тут ты… ну, вот я и решила, если уж не суждено замужем побывать, то хоть ребенка рожу… – она нервно комкала платок, сидя на самом краешке скамейки, и Костик почему-то впервые в жизни почувствовал себя полным подонком, хотя ни в чем и не был виноват. – Я понимаю, это эгоизм. Нельзя ребенка рожать «для себя», у ребенка семья должна быть… Миша меня часто спрашивал, почему у него папы нет, а я отвечала, что папа у него есть, только он очень далеко и приехать не может… ну, сам понимаешь, вру… а потом спрашивать перестал, и…
   – Почему раньше не сказала? Я бы обязательно помог, – Костик был хмур и деловит, как никогда. Старательные телохранители несли вахту в нескольких метрах, бдительно следя за редкими прохожими. В основном это были мамаши с колясками.
   Вероника повела плечами, словно сбросив с них невидимую тяжесть:
   – Не хотела. Ты ведь меня не просил этого ребенка рожать. Да и потом, нам хватает. Я подрабатываю, перевожу тексты, курсовые делаю, родители помогают… обходимся. Да и о какой помощи ты говоришь? Я тебе сама за Мишу благодарна… мне, кроме него в жизни больше ничего не нужно…
   – Ну, хорошо, – Костик отбросил эмоции и заставил себя мыслить прагматично. – Отбирать у тебя сына я не собираюсь. Но он – мой ребенок. Имею я право принимать участие в его воспитании?
   – Конечно, Костя, это твое право. Только… – она слегка замялась, – пожалуйста, подарками не балуй. Я знаю, ты – человек обеспеченный, но… Миша к этому не привык, да и не надо бы его… – Вероника замолчала, так и не закончив. И он понял: «покупать». – И еще, надо как-то объяснить, почему тебя не было целых четырнадцать лет…
   Костик почувствовал, как гора сваливается с плеч:
   – Ну, насчет этого можешь не беспокоиться. Найду выход.
   И он нашел. Даром что ли заканчивал педагогический! История получилась такой душещипательной, что кабы сама Вероника не знала правды, разрыдалась бы горючими слезами. Было в ней все: и злые наветы соперницы, и конкуренты, и рэкетиры, и шантаж… Костик размахнулся не на шутку, сюжетец сочинил такой, что любой автор бразильских сериалов от зависти бы сдох.
   Однако четырнадцатилетний пацан на эту откровенную муть не купился.
   – Мам, чайку поставь, пожалуйста, – карие глаза – совсем как у Вероники – с недетской серьезностью воззрились на мать.
   Вероника улыбнулась и удалилась на кухню, оставив сына с отцом. Она и сама понимала: двум мужчинам есть о чем поговорить.
   Несколько секунд в комнате стояла тишина. Миша сидел в кресле напротив – серьезный и деловитый. Костик вглядывался в его лицо и видел себя в детстве, только в каком-то улучшенном варианте, а еще – прищур глаз, интонации, жесты, все напоминало отца. То есть Николая Егоровича.
   – Слушай, – начал мальчишка, подняв карий взгляд на нежданного отца, – я тебе, конечно, за все это, – он мотнул головой в сторону многочисленных подарков, которые коробками громоздились едва ли не до потолка, – очень благодарен. Особенно за компьютер, но знаешь… ты только в голову не бери, ладно? Мало ли с кем чего не случается по молодости. Я все понимаю. За четырнадцать лет ты о ней уже, небось, забыл, а тут – на тебе, ребенок…
   Вот тут-то Костик и почувствовал, что все его педагогическое образование и трехлетний опыт работы в школе можно с чистой совестью спустить в унитаз. Он даже не нашелся, что ответить. Он сидел в кресле, хмурился, корчил умную рожу и напрягал мозги, чувствуя, как лоб покрывается испариной. Легче корпорацией руководить, чем вот так… словно перед прокурором.
   – Ты не парься, – мальчик говорил рассудительно и спокойно. От четырнадцатилетнего подростка вообще было трудно ожидать подобного здравомыслия, но уж очень быстро повзрослел этот пацан. Да какой он, к черту, пацан? Считай, что мужчина. – На шею вешаться не станем, я подрабатываю, дедушка с бабушкой помогают, да и мама на двух работах… в принципе, хватает, – Миша повел плечом, совсем как дед. – Так что, подарки нам делать не обязательно. Только ты маме голову не забивай, ладно? Ей и без тебя хлопот хватает.
   Костик нахмурился, неловко кашлянул, и в комнате на минуту воцарилась мертвая тишина.
   – И еще, я предупредить хочу, если ты попытаешься меня отсудить, то не надейся. Я с тобой жить не стану. Все равно сбегу, никакая охрана не поможет.
   Лицо Костика пошло пятнами, ладони вспотели.
   – У меня этого и в мыслях не было, – хрипло выдавил он, чувствуя, что оправдывается. – Просто все эти четырнадцать лет я ничего не знал… мне Вероника ни словом не обмолвилась. Но тебе же нужен отец… – прозвучало это не слишком убедительно.
   – Да мне и с дедом хорошо. Мы с ним на рыбалку ездим, у него на даче в речке лещи водятся. А еще он меня научил машину водить… только ты… маме не говори. Узнает, заругается.
   – Ну, а в школе как дела? – снова прокашлявшись, поинтересовался Костик, пытаясь перевести разговор на нейтральную тему.
   – Нормально.
   – Не обижают?
   Миша улыбнулся:
   – Не очень-то меня обидишь. Я, если надо, могу и сдачи дать. Все-таки на каратэ хожу.
   – Ясно. А кроме каратэ интересы какие-нибудь еще есть?
   – Паркур. Только у нас в городе ни одной школы нет. Это ж не Москва и не Париж.
   – Паркур? – непонимающе переспросил Костик.
   – Ну, это такой вид спорта. Его придумал француз, Дэвид Белль, это… ну, если коротко, бег с преодолением препятствий.
   – Бег с препятствиями что ли? – не поверил собственным ушам Костик. Услужливое воображение сразу же нарисовало картинку: полный стадион народу и по дорожке, перепрыгивая через барьеры, несутся спортсмены. Вот уж не думал, что такой вид спорта изобрели французы.
   Миша снова улыбнулся, почти снисходительно.
   – Это не то, о чем ты подумал. На пальцах сразу и не объяснишь: видеть надо. Может, покажу когда. Я хоть и не большой спец, но кое-что уже умею.
   Костик открыл было рот, но тут Миша глянул на часы:
   – Ты извини, конечно, но уже девять, а у меня режим. Я в десять ложусь. Перед школой пробежка, и тренировка часа на полтора… – и Маши поднялся, давая понять, что разговор окончен.
   В тот вечер Костик приехал домой и дал распоряжение своему личному секретарю собрать информацию о паркуре. Залезли на форумы, скачали материал. Костик посмотрел и ужаснулся. Нет, конечно, он в детстве и сам не был пай-мальчиком: и по заборам лазил, и по гаражным крышам прыгал, но чтобы вот так… со здания на здание, на высоте девятиэтажного дома! Он половину ночи смотрел записи одну за другой, захватывало дух, вызывало восхищение и одновременно безотчетный ужас. Хотелось стать таким же молодым, как его сын, вновь ощутить прилив энергии, бьющей через край. И чтобы никаких забот, никаких заседаний, никаких стратегических планов по выведению очередного завода из ямы банкротства… никаких конкурентов в виде Конявина и иже с ним.
   Однако где-то глубоко в душе Костик чувствовал, что именно это и есть его собственный паркур: никаких запретов, каких ограничений. Есть лишь препятствия, которые приходится преодолевать. И дело даже не в деньгах…
   Кстати, насчет денег. С его капиталом он мог позволить себе многое, и в первую очередь – позаботиться о сыне. Хочет заниматься паркуром? Да нет проблем. Найти пару-тройку хороших трениров-паркуристов, оплатить им работу, построить полигон… или как он там называется…
   Костик глянул на часы и хмыкнул: шесть утра. За плотными шторами и наглухо закрытыми жалюзи даже рассвета не заметил. Такое с ним в последний раз случалось лет эдак пятнадцать назад, когда готовился к зачетам и экзаменам в университете. Ну что ж, зато ночь с пользой провел. Он вызвал Екатерину, велев ей приготовить крепкий сладкий кофе, а затем поднял с постели личного секретаря, дав задание собрать весь материал по интересующей его теме.
   Через неделю данные собрали, один из экономистов все это просчитал, и на стол Контантина Демидова лег пухлый отчет со всеми цифрами. Что ж, вполне реальный проект. Недорого, и сердито, паркуристы народ неприхотливый.
   Он и сам себе удивлялся, с чего это вдруг в нем проснулись родительские чувства. Ведь не видел он пацана четырнадцать лет, и ничего – жил себе не тужил в свое удовольствие, любовниц менял, как перчатки, развлекался… а тут – на тебе.
   Видимо, настал момент, когда жизнь пора изменить. Ему хотелось привезти в свой дом сына, нанять ему самых лучших учителей, устроить его в самую лучшую школу, завалить его подарками, в особенности тем, чего сам в детстве был лишен. Куда еще девать эти чертовы деньги, в могилу с собой не унесешь.
   Более того, Костик вдруг ощутил себя по-настоящему взрослым. Ну, нет, он и до этого вроде как считал себя мужчиной средних лет, однако теперь мир точно перевернулся. Он возложил на свои плечи обязанность заботиться об этом ребенке, и осознание именно этого непреложного факта дарило ему некоторое тепло, которого раньше в душе не было в помине. Но как теперь быть с самой Вероникой?
   Костик нюхом чуял, что она не из тех женщин, которые кидаются на богатых мужиков. И уж коль скоро она все эти четырнадцать лет молчала, проявляя завидную самостоятельность, то уговорить ее перебраться к нему будет весьма непросто. В прошлом он завел с ней короткий роман только потому, что поругался со своей предыдущей пассией. И все. Короткая интрижка от расстройства чувств. Не более. Четырнадцать лет назад он вообще не задумывался, какой должна быть женщина. Более всего он ценил в существах слабого пола не покладистый характер, ум, преданность и рассудительность, а совсем иные качества. Он не собирался жениться, как не собирался до самого недавнего времени, а теперь… теперь он вдруг к собственному огорчению понял, что пропустил в жизни очень большую и довольно интересную главу, которая могла бы перевернуть всю его судьбу.
   Правда, поправить никогда не поздно. И заняться исправлением ошибки стоило в самое ближайшее время. Вот только бы еще с Конявиным и его покровителями разобраться. Прижать их как следует. А то совсем охамели.
   Вот об этом всем и размышлял Константин Николаевич Демидов, сидя на заднем сидении своего «Хюндай» и рассеянно наблюдая за тем, как мимо с огромной скоростью мелькают дома, улицы, люди… Ему до них не было никакого дела. Впрочем, как и им – до него.
//-- * * * --//
   А двумя часами позже описываемых событий…
   По лесу шли двое, пробираясь напролом, через кусты и заросли. Впереди шел здоровяк с бычьей шеей, каких обычно называют – шкаф с антресолями. Бритый наголо, крепкий и могучий, как древнерусский богатырь, он, пыхтя, точно паровоз, прокладывал просеку. Следом за ним, не слишком утруждаясь, шел стройный паренек лет двадцати пяти. Они проломились сквозь последние кусты и вышли на обочину грунтовой дороги.
   – Все, ждем, – отдал распоряжение парень, в изнеможении смахивая со лба пот. – Давай-ка перетрем кое-что.
   Фил устал, хотелось есть, пить, но больше всего – курить. Сигареты кончились. Да еще Щека ныл, как дитя малое:
   – Слышь, Фил, а может, хрен с ним, с этим Германом, а? – Валька Щекин (это тот, что шкаф с антресолями), по прозвищу Щека, просительно заглядывал в лицо своему напарнику, и хотя был он на голову выше Сереги Филипенко, и на метр шире в плечах, из них двоих Фил считался за старшего. И сейчас Филипок напряженно размышлял, и от всего этого начинала нестерпимо болеть голова.
   Казалось бы, чего размышлять-то: дело плевое – встретить клиента и навсегда успокоить. Труп не прятать, оставить на месте, а к нему подкинуть пару предметов – зажигалку и золотую запонку. И только. Правда, до сих пор ни Филу, ни Щеке ни разу убивать не доводилось. Не то, чтоб Фил был уж слишком большим моралистом, нет, но как-то старался от мокрых дел держаться подальше. А тут вляпался. Задолжал. И ведь по глупости, мать твою! По глупости! Долг рос с каждым днем, проценты набегали немалые, а отдавать все равно придется. Рано или поздно. Лучше – рано, само собой. А заплатить Герман обещал щедро. Очень щедро. За такое-то ерундовое дело?
   Но именно это-то и настораживало. Во-первых, обычно привыкший жмотничать, Герман на сей раз даже не торговался. Во-вторых, кое-что услышанное в разговоре между охранниками заставило Фила призадуматься не на шутку. Сначала он даже решил, что им заказали человека Штуки. Потому и деньги хорошие. Но едва им издали показали этого субтильного, Фил сразу признал в нем конявинского работничка. И поначалу подумалось, вроде как провинился чем-то этот Кролик. Но тогда почему свои не уберут по-тихому? Руки марать не хотят? Боятся? Это с каких пор конявинские отморозки боятся мокрухи?
   Когда же Филу всучили запаянный пакетик с «уликами», вот тут-то все и стало на свои места. Герман бесспорно хотел кого-то подставить. И этот кто-то явно был Штукой, поскольку свара у них вышла не на шутку. А вот связываться с Костиком Штукой Филу никак не хотелось. Он и так прикидывал, и эдак. За вчерашний вечер мозги сломал. И под конец решил: не станет конявинского помощничка убивать. А возьмет его в оборот, доставит к Костику Штуке со всеми «уликами», вот тогда и разговор будет другим. А то выполнят они задание, замочат пацана, а на них потом с трех сторон охоту устроят. И уж если менты капать не слишком станут, то конявинские парни, да люди Штуки их в покое по гроб жизни не оставят.
   Но план сорвался. Кролик на встречу не явился, а бомжа, который под горячую руку попался, они не тронули, сунули в лапу сторублевку и отправили за водкой. Щека даже удивился: с чего это Фил таким добреньким сделался.
   Но Щеке с его короткими мозгами да двумя параллельными извилинами знать дальнейшие планы было совсем не обязательно.
   – Слышь? Чо делать-то будем? – напомнил о себе Щека.
   Мимо на скорости пронесся бардовый москвичонок, до самой крыши заляпанный грязью, обдав двух друзей мутными брызгами из лужи.
   Серега вздрогнул и машинально облизнул пересохшие губы. То ли этот холодный душ, то ли реплика Щеки вывела его из ступора, заставив принять решение.
   – Так, слушай, Щека, ты наш разговор с Германом помнишь?
   – Ну! – Щека боднул бычьей головой, взгляд маленьких серых глаз буравил приятеля сосредоточенно и непонимающе.
   – Помнишь, мы еще когда вышли, ты удивился, чего это, мол, хозяин, так расщедрился?
   – Ну! – Щека навис над Серегой.
   Тонкий, костлявый палец взлетел к самому носу:
   – Не собирался он нам платить, сечешь? У нас ведь какая договоренность была? Дело сделали, съездили куда надо, деньги у человека получили – и гуляй казак в чистом поле…
   – Нет, погоди, какой казак? – не понял Валентин. В его бритой голове происходили некие процессы, ни озвучить, ни выразить словами которые он никак не мог – слов бы не хватило.
   – Да это я так, к слову, – поморщился «интеллигентный» Серега, он вздернул голову, отбрасывая челку со лба: – Не в этом дело. Ты в суть вникай. Нас убрать собирались, – он сделал паузу, давая своему не слишком сообразительному напарнику осознать, что к чему.
   Щека осознал:
   – Вот ведь гад! – с чувством выдохнул Валентин.
   Мимо пронеслась еще одна машина, с последующим душем. Двое парней, матерясь, отошли на безопасное место. Когда поток ругательств иссяк, Щека потер небритую щеку и, как-то по-детски, дуя губы, спросил:
   – А делать-то нам теперь чего?
   – Давай обмозгуем, – предложил Серега, хотя прекрасно понимал, что мозговать придется ему одному. – Герман нас уберет по любому. Мы для него – лишние свидетели. Значит…
   – Надо ноги делать, – с готовностью предложил Щека.
   – А куда? У тебя такое местечко есть? – Серега вопросительно уставился на напарника.
   Щека горестно покачал головой, бычья шея поворачивалась с трудом.
   – Вот и у меня нет. Стало быть…
   – Стало быть, надо найти этого менеджера и… – Щека ударил кулаком о лапатистой ладони.
   – Да нас по любому уберут, – стараясь не раздражаться, терпеливо повторил Фил. – Надо делать ноги, это ты прав. Вот только вопрос: в какую сторону. Что от нас ждет Герман?
   – Ну… как это… – Щека замялся, так далеко в будущее его мысли не простирались.
   – Он ждет, что мы пупок рвать станем, найдем менеджера и прихлопнем его. А если не получится, то с повинной к Герману двинемся. Вот он чего от нас ожидает… вот тут-то нам каюк и настанет.
   – А мы?
   – А мы двинемся к Костику Штуке. Вот смотри, – он вытащил из кармана накрепко запаянный полиэтиленовый пакет с зажигалкой и золотой запонкой. – Это нам дал Герман, так?
   – Ну? – в ответе Щеки было не столько утверждения, сколько вопрос.
   – Ладно – запонка, черт с ней, ее кто угодно носить может, а вот ты на зажигалку посмотри, – и Фил сунул под нос своему приятелю пакет.
   Тот долго лупал глазами, таращась на зажигалку и совершенно не врубаясь, что, собственно, от него хотят.
   – Ну, зажигалка, как зажигалка, – наконец сделал вывод он.
   Зажигалка и в самом деле была самая обыкновенная – стального цвета, неприметная, вот только с обеих сторон на ней были выгравированы инициалы: КД, инициалы вензелистые, заковыристые, ну, одним словом, как в старых аристократических российских домах было принято.
   – Смекаешь? – Фил вопрошающе заглядывал в глаза партнеру, но у того от бессонной ночи и всех этих заморочек последняя извилина выпрямилась. Он страдальчески наморщил лоб, напрягая мозги, но ни одной мысли в его серых глазах так и не отразилось. Зато на бычьей шее вздулись вены от усилий.
   – КД, то есть Константин Демидов. Мерекаешь? Костик Штука. – Фил еще раз встряхнул пакетиком, а затем бережно убрал его во внутренний карман куртки. – Вот кого Герман подставить хотел. Да и Генка этот у него же менеджером работает, он двух зайцев одним выстрелом собирался прищучить. Менеджера этого убрать, как видно, тот ему поперек дороги встал. А главное, – Фил многозначительно вздернул указательный палец в воздух, одним этим движением совершенно завладев вниманием Щеки, – Костика подставить. Как дело будет сделано, то нас… – он чиркнул себя по горлу большим пальцем. Щека невольно сглотнул. В его маленьких, глубоко посаженных глазках, прорезалась злость. – И ты понимаешь, продумал он все круто. Если дело не выгорит, то менты на нас выйдут. Он, вроде как, ни при чем. Кто ж нам поверит. Да и купленных там… пристрелят при попытке к бегству или при сопротивлении милиции… А если выгорит…
   – То люди Штуки обязательно дознаются, – неожиданно закончил за него Щека, нервно поскребывая щеку толстыми, как сардельки, пальцами.
   Мимо пролетел шмель, нет, не пролетел… Щека сноровисто поймал его рукой, запечатал в коробочку двумя ладонями и встряхнул, прислушиваясь к тому, как пушистое насекомое жужжит и бьется внутри тесной тюрьмы. На круглом лице Щеки отразился восторг и умиление.
   – Да брось ты, не до шмеля!
   Щека горестно вздохнул и распечатал лопатообразные ладони. Шмель, жужжа, унесся прочь.
   – Так вот, я чего сказать-то хочу, не прятаться нам надо. Смекаешь?
   – А чо? – в глазах Щеки появился азарт. – Устроим Герману войнушку? – с надеждой в голосе предложил он, невольно берясь за пистолет, висевший на поясе.
   – Не, – Фил мотнул головой, точно отбрасывая последние сомнения. – Нам вдвоем с Германом не сладить, людей у него много. Мы себе другого папу найдем.
   – Кого?
   – Костика Штуку! К нему сейчас и двинем. Если… тьфу, тьфу, тьфу… – Серега с чувством сплюнул через левое плечо, – все обойдется, то мы к нему под крылышко пристроимся. А если он нас возьмет под свое покровительство, то никакой Герман нас не достанет. Осознал? – Серега с удовольствием и от души ткнул приятеля кулаком в бронированный живот. Тот даже не шелохнулся.
   – А если этот… Штука… разозлится и сам нас… – Щека характерно полоснул себя ребром ладони по шее.
   – Костик Штука – мужик с понятиями. Его даже на зоне уважают.
   – И ты вот так вот запросто пойдешь и ему все выложишь? – не поверил собственным ушам Щека.
   – Не я, мы, – подытожил разговор Фил и решительно повернулся к дороге.
   – А ты хоть знаешь, куда ехать? – Щека явно чувствовал себя не в своей тарелке. Это если кому голову проломить, или там в общей драке поучаствовать – это тебе сколько угодно, с удовольствием. А напрягать мозги Щеке было трудно.
   – Ты не стой, ты давай машину лови, – скомандовал ему Фил.
   Щека и поймал. Заслышав издали шум мотора, он просто вышел на середину дороги, вытащил пистолет и пару раз пальнул прямо перед колесами какого-то захудалого жигуленка, в котором сидел перепуганный очкарик-толстомордик и две телки на заднем сидении. Одна постарше, другая помладше.
   Жигуленок остановился, визжа тормозами. Перепуганные пассажиры так и замерли, выпучив глаза. Вся троица явно в одну секунду попрощалась с белым светом. Щека всунул голову на бычьей шее прямо в открытое окно рядом с водителем, застывшим с сигаретой в одной руке и с выпученными с перепуга глазами, и гулко пробасил на весь салон:
   – Слышь, командир, нас тут подбросить надо… – он красноречиво помахал пистолетом прямо перед носом очкарика, – а мы… того… в долгу не останемся… не обидим, – и он бросил взгляд на молодую телку, что сидела на заднем сидении, почему-то вцепившись побелевшими пальцами в корзинку и боясь ворохнуться.
   Серега только глаза закатил и помотал головой. Боец из Щеки, конечно, хороший, ничего не скажешь. Если кому мозги вышибить – все вопросы к нему, но вот с людьми он точно разговаривать не умеет. Да и откуда? Впрочем, теперь уж все равно. Главное – транспортное средство надыбали. Набегали тучи, собирался дождь, и им совершенно не светило еще раз промокнуть до нитки, как ночью.

Глава 16. Когда-нибудь доводилось спасать ангела? Нет? Ну, это напрасно!

   – Ну, уж нет, – едва не во все горло кричала Женька, так и норовя выскочить из машины, – я его там не брошу! Он мой ангел! Он у меня один! Его там сейчас…
   – А я тебя никуда не пущу! – в ответ кричал Дима, взяв на себя неблагодарную роль защитника. Сидя на переднем сидении, он пытался удержать разбушевавшуюся не на шутку художницу. – Там опасно! Ты сама видела!
   – Видела! Потому я его там не брошу! Он один, а их – много! Они его на куски порвут! Сожрут и не подавятся!
   – Зачем же так драматизировать! Ничего ему не будет. Он же все-таки ангел! – взывал к разуму Дмитрий.
   Анна Михайловна сидела за рулем, неторопливо попыхивая папироской, и даже не думала вмешиваться в увлекательный процесс неравной борьбы.
   – А я говорю, они его порвут, как Тузик грелку! – еще больше кипятилась Женька. Она пыталась вырваться из крепкого захвата, однако пальцы у Димы оказались на удивление сильными, и железные тиски никак не удавалось расцепить. – И останусь я одна, без ангела! Мне его жалко!
   – Ты же говорила, что он гад ползучий, что он…
   – Да я… да ты… да я тебя! – и тут Дима, к собственному изумлению огреб по самое не хочу, поскольку Женька, окончательно рассвирепев, саданула ему по лбу кулаком. Совершенно не ожидая такого подвоха, несчастный литератор разжал-таки пальцы. Женька машинально рванулась в сторону, дверца гостеприимно распахнулась, и художница вывалилась из машины прямо носом в мокрую землю, ткнувшись лбом в чьи-то черные башмаки военного образца с литой подошвой и железными набойками по ранту. Грозные такие башмаки, да и сам обладатель выглядел внушительно. Ну, чисто идол каменный!
   Женька вскочила, как ошпаренная, машинально стирая с лица грязь и отряхивая испачканные коленки. Дмитрий стал медленно выбираться из машины, потирая ушибленный лоб.
   – Что надо, дядя? – Женька снизу вверх смотрела на квадратно-челюстного здоровяка, который лениво пережевывал что-то и внимательно оглядывал всю троицу вместе и по отдельности. Он мог бы убить ее одним ударом могучего кулака, но почему-то Женьке было сейчас плевать. Уж очень она разозлилась.
   – Это вам что тут надо? – флегматично поинтересовался «дядя».
   – Ой, ребятки, только не ругайтесь и не кричите, – старушка выбралась из машины, почему-то тяжело опираясь на трость, которая взялась у нее неизвестно откуда. Затем бабулька подошла к охраннику, прихрамывая на правую ногу. Что-то раньше такой хромоты Женька не замечала. – Дайте бабушке сказать. Совесть имейте. – Женьке сразу стало стыдно, она невольно сделала пару шагов в сторону, уступая место старушке-разведчице. – Я тут внучка своего ищу, – это уже верзиле. – Он у твоего шефа работает младшим менеджером. Может твой Конявин знает, где его искать? А то, понимаешь, у него свадьба на носу, а он деру дал в неизвестном направлении. Может, просто от невесты удрал… – охранник тут же запечатлел вопросительный взгляд на Женькиной фигуре. – Да нет, невеста не она, это так, старую бабушку взялись сопровождать, ну, сам понимаешь, в возрасте я… сердце… то да сё… – она гулко покашляла, точно рудничный рабочий, пятьдесят лет проведший под землей. Получилось убедительно. – Вдруг в дороге кондрашка хватит… ну, не дай Бог, конечно. Вот и попросила… а невеста, она беременная, ей волноваться никак нельзя, – Анна Михайловна помолчала. – Вот мы и приехали к твоему шефу… как его… – Анна Михайловна вся сморщилась, точно у нее внезапно разболелись разом все зубы. – Герману…
   – Валентиновичу, – закончил за нее охранник. Ему вдруг стало неловко, что вот он – такой крепкий, молодой, здоровый, держит на улице бабульку, которая на ладан дышит.
   – Да, кхе, кхе, – старушка с театральным пафосом побила себя в хилую грудь. – Ой, сынок, с войны этот кашель ко мне привязался. С детства курю. Веришь? Еще когда по лагерям мыкалась… – она достала из кармана ветровки носовой платок, звучно сморкнулась, вытерла слезящиеся глаза, и от одного этого Женьке захотелось разрыдаться. – Вот все легкие-то и прокурила. Ты, дружок не кури… не надо, курить – здоровью вредить…
   Охранник внимал с пиететом и только молча мигал.
   Женька стояла, слушала и тихо млела от этого спектакля. Нет, ну бабулька-то! Это же целый кладезь премудрости! Это же Малый Театр вместе с тем, который на Таганке, и имени… кого там? Вторая Гоголева [6 - ГОГОЛЕВА Елена Николаевна (1900-93), российская актриса, народная артистка СССР (1949), Герой Социалистического Труда (1974). С 1918 в Малом театре (Панова – «Любовь Яровая» К. Тренева, герцогиня Мальборо – «Стакан воды» Э. Скриба, Надежда Монахова – «Варвары» М. Горького и др.). Государственная премия СССР (1947, 1948, 1949).]! Ей бы на подмостки…
   – Так это, миленький, помоги бабушке, уж я и не знаю, где искать-то его, – старушка ухватила охранника за пуговицу камуфляжки, старческие пальцы с удивительной сноровкой принялись теребить ниточку. Деваться детине теперь было и вовсе некуда. – Ты только узнай, может твой начальник задание какое ему дал? Может, услал куда? Мало ли. Я же понимаю, бизнес, это такое дело хлопотное! Вон у меня в Саратове внучатый племянник – тоже бизнесмен, так веришь ли, ночами не спит! Все думает, думает! Гляди, голову скоро вовсе сломает! И жаль ведь его, бедного, ну куда ему! А ведь с другой-то стороны – у него же детишки. Трое. У тебя дети-то есть? Двое? Ну, ты еще молодой, поди в школе учатся? Ой, а школа-то нынче стала какая дорогая!
   Что она несет? Женька уже была готова встрять в этот монолог и оборвать его самым хамским образом. А вот охранник, с каждой минутой тупея все больше, похоже, совсем перестал что-либо соображать. Он только кивал головой.
   – Ой, – вдруг спохватилась Анна Михайловна. – Что ж это я! Опять меня не туда понесло… уж ты меня прости, старую дуру, – она, наконец, перестала крутить пуговицу, которая повисла на единственной ниточке. Охранник еще несколько секунд смотрел тупо перед собой, потом достал из нагрудного кармана камуфляжной формы рацию и куда-то там выше по инстанции доложил о прибытии незваных гостей. Гостям не слишком обрадовались, обещали доложить хозяину, а пока попросили подождать.
   Женька нервно приплясывала на месте, ей не терпелось поскорее попасть в дом. Она и думать не желала, что будет, если вдруг им дадут от ворот поворот. Пойдет на приступ. Дмитрий хмуро сидел на переднем сидении и обмозговывал ситуацию. Она ему оч-чень не нравилась. А вот Анна Михайловна, кажется, и в ус не дула. В смысле… если учесть, что усов у нее в помине нет… ну, прямо, само спокойствие. Стоит, опершись на тросточку, папироску смолит и на охранника бросает изредка хитрые взгляды, словно все про него знает, все ведает, только выдавать не желает.
   Наступившая тишина показалась нескончаемо долгой. Наконец сработала рация.
   Выслушав инструкции, охранник мотнул квадратной челюстью в сторону особняка:
   – Герман Валентинович вас примет, – и приглашающе выставил руку.
   – Только ты, будь ласков, приставь кого-нибудь за машинкой моей присмотреть, а то места тут безлюдные, лишишь старушку транспортного средства, – Анна Михайловна говорила буднично и спокойно, точно о чем-то обыденном, – веришь ли, огорчусь невероятно, – мало того, что прозвучало это двусмысленно, так и еще и многообещающе.
   Словно нутром почуяв, что в таком разе беды ему не миновать, охранник повернулся к воротам, кому-то махнул, из сторожки выскочил другой, похожий на первого, как брат-близнец. Клон, наверное. (А говорят, ученым только овцу удалось клонировать. Враки!) Занял позицию у машины, бдительным взором окидывая вверенную ему территорию.
   Для начала Дмитрия старательно обыскали, Женьку только заставили вывернуть карманы, на Анну Михайловну и вовсе внимания никто не обратил – ну, старушка, да и старушка – божий одуванчик. Кабы они знали, на что конкретно способен этот «одуванчик», ее бы конвоировали до гостиной целым взводом автоматчиков с собаками, да и то еще неизвестно, кому бы после этого худо стало.
   Непрошеных гостей повели в дом.
   Дом впечатлял не столько своими габаритами, сколько теми излишествами и роскошествами, которые в малых дозах производят неизгладимое впечатление, а в больших количествах режут взгляд аляповатостью и дурным вкусом. В Женьке сразу же заговорил профессионал, едва войдя в гостиную и окинув взглядом аховый интерьер, она тут же пришла к выводу, что дизайнером здесь и не пахнет, а если и пахнет… то скорее воняет. Воняет? Она старательно принюхалась, нет, показалось… да нет, не показалось… вонь… отовсюду вонь…
   Квадратно-челюстной охранник остановился:
   – Велено ждать здесь, – несколько виновато произнес он, словно он извинялся за вынужденное ожидание и отсутствие удобств.
   В гостиной, как ни странно, не наблюдалось ни одного стула, ни диванчика, ни даже паршивой табуретки. Одним словом: пешком постоишь! Дима и Женька могли без особых трудностей перенести такое испытание, но вот старушка была явно не в том возрасте, когда долгое ожидание можно коротать на своих двоих. (Это мы-то с вами хорошо знаем, что этой старушке все нипочем). А ожидание явно обещало затянуться. Хозяин сего дома не относился к той категории людей, кои спешат навстречу своим гостям, тем более незваным.
   – Извините, – обратился к охраннику Дмитрий, – а нельзя ли хотя бы стул для Анны Михайловны? Ну, понимаете, она уже старенькая…
   Квадратно-челюстной оторвался от своих размышлений, одарил заступника старушки пронзительным взглядом и, вытащив уже знакомую рацию, отдал кому-то распоряжение. Через минуту прибежала горничная, таща стул. Анна Михайловна всех поблагодарила, долго расшаркивалась, выдала завалящий комплимент горничной, от которой не привыкшая к знакам внимания девушка заалела, яки переходящее знамя трудовой доблести. Потом минуты две умащивалась на стуле, как курица на насесте.
   Охранник, которого, наконец, оставили в покое, стоял посреди гостиной, расставив ноги и сомкнув руки в замок, его неуловимо-серые глаза цепко следили за каждым движением гостей.
   Женька же задыхалась. Мало того, что ее терзали самые неприятные предчувствия, так еще и вонь вокруг стояла такая, что хоть противогаз натягивай. Однако, похоже, никто ничего такого не ощущал.
   – Ты чего-нибудь чуешь? – шепотом поинтересовалась она у Дмитрия, который стоял рядом.
   Писатель озадаченно посмотрел на нее, мелко потряс головой и скорчил недоуменную физиономию:
   – В каком смысле?
   – Ну, кажется… воняет? Амбре… – и чтобы ясней стало, Женька помахала перед носом ладошкой.
   Дима с шумом втянул носом воздух:
   – Да нет…
   – Да или нет?
   – Нет, не воняет! – прошипел Дима, косясь на охранника.
   Тот молча испепелил их возмущенным взглядом, но вступать в разговор посчитал ниже своего достоинства.
   Анна Михайловна обернулась к сладкой парочке:
   – Прекратите шептаться. Потом поворкуете.
   Женька обиженно замолчала, но вонь становилась все невыносимей с каждой минутой. Она вдруг почувствовала, как тошнота подступает к горлу.
   – Извините, – начала она несмело, – что-то меня мутит… можно мне… ну… в дамскую комнату…
   Квадратно-челюстной смерил ее взглядом, хотел было что-то сказать, но в этот момент в гостиную вышел еще один охранник.
   – Слышь, Ферт, проводи молодую даму в дамскую комнату, – распорядился он.
   Ферт, оказавшийся скользким типом костлявого вида, с прилизанными черными волосами, точно приклеенными к черепу, и маслянистым, бегающим взглядом, только осклабился:
   – Чево?
   – В туалет для прислуги девушку проводи, – перевел с русского на русский охранник. Как видно, такое уже случалось не первый раз – привык.
   – А ей чо здесь, типа вокзальный туалет, что ли? – передернул тонкими губами Ферт.
   – Я бы вас попросил… – тут же вступился за художницу Дмитрий, но охранник лишь сделал в его сторону жест рукой: мол, не суйся.
   – Слышь, Ферт, ты делай, чего тебе говорят. Может, ей хреново? Наблюет, я тебя лично заставлю с тряпкой за ней здесь все подтирать. Усек?
   Еще бы не усек! Кому ж охота тряпкой махать?
   Женька стояла, зажав нос и стараясь дышать через раз. Ее и вправду мутило страшно.
   – Ладно, телка, двигай за мной… – благосклонно мотнул головой Ферт, направившись куда-то по боковому коридору.
   – И не смей приставать! – понеслось ему в спину. – Узнает хозяин, открутит тебе кое-что, что болтается без надобности.
   Ферт, как и было велено, проводил художницу до туалета, даже не пристал ни разу, то ли посчитал, что ничего лишнего «без надобности» у него не болтается и не стал рисковать, то ли ее зеленая физиономия, кислая, как тухлая капуста, его не вдохновляла на какие-либо поползновения. Идти пришлось через весь дом, в другое крыло, и все это время Женька зажимала нос, задерживая дыхание.
   – Слышь, телка, – остановился Ферт, указуя на шикарную дубовую дверь. – Быстрей давай.
   Туалет для прислуги… несмотря на не слишком обещающее название, это должно было быть куда лучше вокзальных санузлов. Однако когда Женька ступила на порог и закрыла за собой дверь, то едва не обомлела. Вот это туалет так туалет! Всем туалетам… Кафельные стены с какой-то замысловатой вязью растительного рисунка персикового цвета. Шикарный кран над шикарной раковиной, с таким же живописным зеркалом в невообразимо роскошной раме (такой шедевр только в Эрмитаже выставлять – на зависть прижимистым иностранцам: вот, мол, как наш народ живет! Смотрите, завидуйте, я – гражданин Российской Федерации!) Душевая кабинка матового стекла. Ряд полотенец на специальных вешалках: подобранный в тон и по размеру – от самого большого (слона завернуть можно) и до крошечного – разве только раз сморкнуться! Жалость-то какая – соплей нет! И главное произведение искусства – розовый унитаз! Если в этом доме туалет для прислуги ТАКОЙ, то у хозяина дома он должен быть, по меньшей мере, из золота. Но проверять не хотелось. Еще пропадет бриллиантовая гайка от золотого унитаза, а потом загремишь ты по статье на зону за вредительство и нанесение ущерба достоянию государства.
   Залюбовавшись на такое зрелище, Женька не сразу сообразила, что давно перестала дышать через рот. Она принюхалась. Воняло здесь гораздо меньше, считай, что и вовсе не воняло. Художница бросила взгляд в сторону окна. Матовое стекло в переплете пластиковой рамы не давало выглянуть на улицу, над ним журчала сплит-система. Женька вдохнула поглубже, тошнота сразу ушла, как и не бывало.
   Несколько мгновений она стояла, наслаждаясь возможностью просто дышать. Про такой тривиальный и всегда привычный процесс нашего организма мы обычно даже и не думаем. Ну, есть воздух, это само собой разумеется. Но ведь известно: без еды человек способен прожить около сорок дней. Без воды – пять (ну, от силы, неделю!) дней. А вот без воздуха… пробовали? Получилось? Нет? А то!
   Женька быстренько открыла кран, сполоснув лицо, с садистским наслаждением выдавила целую пригоршню жидкого мыла себе в ладонь, тонкий запах дорого парфюма поплыл по туалету. Как следует умывшись, Женька вытерлась самым большим полотенцем, явно банным. Вот так им! Пусть теперь стирают!
   А потом задумалась.
   Женька не была откровенной дурой, может так, слегка взбалмошной, но уж не дурой. Поэтому все-таки сообразила, что вонь, которую ощущает ее нос, совсем не физическая вонь, это нечто такое… ну, магическое, что ли. Никто, кроме нее, этой вони не чувствовал. И, стало быть, связано это было с тем миром, в котором обитал Кирюшка. Кстати! Кирюшка! Куда же это он подевался?
   Женька заозиралась по сторонам. Шикарный персикового цвета кафель, душевая кабинка матового стекла, раковина под тон стен, зеркало… ангела в ближайшем пространстве не наблюдалось.
   – Кирюшка! Ты где? – позвала Женька полушепотом, боясь, как бы Ферт за дверью не услышал. Еще решит, что девка совсем рехнулась. – Кирюша! Миленький! Ты где? Отзовись!
   Тишина. И что теперь делать? И тут ее стукнуло: а зеркало-то на что? Она быстро вытащила свою пудреницу, открыла…
   Кафельные стены персикового цвета, душевая кабинка, раковина… зеркало… кабинет… письменный стол, ковер, аляповатые картины на стене… и черный, копошащийся клубок в центре комнаты… и в этом клубке проскальзывает махонькое светлое пятнышко, похожее на искорку.
   Пудреница блямкнулась о кафельный пол, разлетевшись вдребезги. Женька обернулась к зеркалу над раковиной. Отражение исчезло, в раме, точно в окне, совершенно отчетливо проступал вид кабинета, в котором… в котором эти грязные, мерзкие черныши убивали ЕЕ ангела-хранителя!
   Совершенно не соображая, что делает, она бросилась не к двери, как подсказала бы логика, а к зеркалу, замолотив кулачками по гладкой поверхности.
   – Кирюша! Миленький! Держись!
   Ах, если бы она только могла, как Алиса, пройти сквозь эту отражающую плоскость! Если бы она только…
   Кулаки провалились. Потеряв точку опоры, Женька, перегнувшись через раковину, повалилась вперед, едва успев машинально выставить руки. Пол мягко шмякнул ее в лицо ворсистым ковром. В голове загудело, ударил хор… даже не голосов, а чего-то более мощного, чувств, эмоций… отголосков боли, отчаяния, агрессии…
   Женька вскочила, яростно шипя, точно рассерженная кошка, и бросилась вперед, грудью налетая на этот копошащийся черный комок. Теперь она отчетливо видела его без всякого зеркала, вот только справиться с ним ей было не под силу. Эти мелкие твари расступались перед ней, и тут же смыкались, окутывая ее, вместе с Кирюшкой. А Кирюшка… от него осталась лишь крошечный желтый комочек, который метался из стороны в сторону, на него нападали, раз за разом отрывая от него яркие блестки, которые блекли на глазах, затухая внутри прожорливых чернышей.
   Женька, яростно ругаясь, металась по всему кабинету, размахивая руками. Лишь бы их разогнать! Она все пыталась ухватить крохотный, светящийся комочек, но эти кляксы, точно рой прожорливых черных мух, налетали скопом, ослепляя. Внутри черепа бился едва ощутимый пульс, что-то вроде едва различимого стона боли.
   – Оставьте его! Уйдите! Пошли вон! – Женька разбрасывала их руками и ногами, гоняя по всему кабинету, но вот ей, наконец, удалось схватить светящийся комочек. Она закрыла его двумя ладонями, тесно прижав его к груди. Вот и все! Она спасла его!
   И, о ужас! Черная, копошащаяся масса хлынула на нее, проникая сквозь ладони. Женька физически ощущала, как тает маленький комочек, так надежно спрятанный в ее руках. Да что же это?
   Отчаяние и чувство бессилия охватили ее с такой силой, что ни о чем уже больше не думая, Женька остановилась посреди комнаты и:
   – А-а-а-а! – дикий, отчаянный визг понесся по всему дому, вырубая все камеры слежения и прочую технику. По всему дому мигнул и погас свет. – А-а-а-а! – Зажмурившись, Женька визжала, переходя в ультразвук. – А-а-а-а!
   Вспышка. Взрыв. Это было, как удар молотом. Ее отшвырнуло к стене. Она даже не поняла, что, собственно произошло. Но когда открыла глаза, копошащейся братии не было. Не было и вони. Не было ничего. Только где-то снизу слышались встревоженные голоса охранников, да топот быстрых шагов по лестнице. Создавалось впечатление, будто по ступенькам несется не несколько человек, а стадо мамонтов. Ждать, когда эти разъяренные монстры ворвутся в кабинет, Женька не стала.
   Она отлепила ладони от груди, глянув на пульсирующий желтоватый комочек, затем подбежала к зеркалу и…
   … нырнула в раковину головой, пребольно ударившись лбом о розовый край. Шипя от злости, сползла на пол, в дверь молотили.
   – Эй, телка! – орал за дубовой дверью нервозный Ферт. – Слышь, открывай, давай!
   Женька глянула в зеркало. Изображение кабинета исчезло, вместо него на нее с той стороны плоскости смотрело бледно-зеленое, насмерть перепуганное лицо, встрепанные волосы торчали в разные стороны, на лбу наливалась краснота. Хорош вид, ничего не скажешь!
   Она отперла дверь, и Ферт едва не ввалился в туалет.
   – Чего вам? – накинула она на него, не давая опомниться. Лучшая защита – нападение. – Мне тут плохо! – орала Женька, наступая на охранника. – Меня сейчас как стошнит!
   От такой угрозы Ферт попятился, давая пройти. Женька с замирающим от страха сердцем шагнула в темный коридор, продолжая прижимать ладонью к груди пульсирующий комочек. «Господи! Только бы выбраться отсюда! Господи! Только бы его спасти!» – эта навязчивая мысль колотилась в сознании толчками, точно птица в клетке. Женька, неверующая Женька, ни во что не верующая, в этот самый момент обращалась к тому, в кого никогда не верила!
   В длинном коридоре ни зги не видать, как в гробу. Одной рукой прижимая к себе остатки несчастного Кирюшки, пострадавшего в неравной борьбе с ордами чернышей, второй она с трудом нащупывала стену, в полной тьме прокладывая себе дорогу. Ферт сопел сзади, не решаясь что-либо предпринять. Он только ухватил Женьку за локоть. Во-первых, он головой отвечал за эту телку. А вдруг свет вырубили специально? А вдруг эта проныра, бледная, как поганка, – засланная диверсантка? А вдруг… мыслей крутилось много, и все оч-чень неприятные! Если он ее в темноте упустит, Конявин ему сопатку на бок свернет, это как два пальца об асфальт. Во-вторых, ну… боялся Ферт. Темноты боялся. Боялся до одури. До зеленых чертиков. Еще с детства. Он даже из дома не выходил в темное время суток. А если выходил, то только с кем-нибудь покрупней, посолидней. И уж меньше всего он мечтал вот так вот наедине с неизвестно кем остаться в темном коридоре… а вдруг у этой красавицы нож в джинсах? А вдруг… Что же они до сих пор свет не могут включить? Он шел вперед, продвигаясь мелкими шагами, держась за Женькин локоть, как утопающий держится за спасительную соломинку, и думал только о том, как бы побыстрее выбраться в гостиную, где есть окна.
   – Да не сопи ты так! – полуобернувшись, прошептала ему через плечо Женька. – Мне тоже страшно.
   Ферт крякнул и… и страх пропал.
   – Да это… я и не боюсь.
   Впереди слышались многочисленные голоса. Кто-то со второго этажа отдавал распоряжения. Топот ног и явная неразбериха.
   Что же случилось? Почему света-то нет?
   Фух, наконец-то! Впереди показался светлый проем. Женька прибавила шагу, потом они еще раз свернули и…
   Дмитрий стоял на прежнем месте, рядом, на стуле, спокойная, как сфинкс, сидела Анна Михайловна. Квадратно-челюстной стоял напротив, теперь держа в руках пистолет.
   – А чего случилось-то? – спросила Женька у всех вместе, и в то же время ни к кому особо не обращаясь.
   Дмитрий пожал плечами.
   – Свет у них вырубило, – безмятежным тоном прокомментировала Анна Михайловна. – Во всем доме разом.
   – Ну и что, бывает, – Женька недоуменно пожала плечами.
   – У нас здесь свой генератор, – снизошел квадратно-челюстной. – Мало этого, всю аппаратуру вырубило.
   По лестнице спустился какой-то тип, сложил губы сердечком и заявил, что у Германа Валентиновича много работы, ему некогда принимать незваных гостей, а где его сотрудник, он и сам представления не имеет. Еще вчера отправил нерадивого менеджера на встречу с клиентом, а тот как в воду канул. Салют всем, пишите письма мелким почерком.
   Троица повздыхала и убралась восвояси, несолоно хлебавши. Впрочем, Женька была только рада. Откуда-то изнутри подкатила слабость. Ноги вдруг стали ватные, и едва добравшись до машины, она плюхнулась на заднее сидение, все еще прижимая к груди крохотную драгоценность.
   – Ну что? – обернулась к ней Анна Михайловна с водительского кресла, когда квадратно-челюстной, проводив их до машины, утопал обратно в особняк.
   Женька молча отлепила ладонь от груди, демонстрируя то, что осталось от Кирюшки.
   – Дело дрянь! – прокомментировала старая разведчица.
   Маленький светящийся комочек таял на глазах. У Женьки заблестели глаза, задрожал подбородок, в носу защипало. И ту на нее навалилась тяжесть и усталость. Стало вдруг все безразлично.
   – И что теперь делать? – задал закономерный вопрос Дмитрий.
//-- * * * --//
   Сначала Любаша сидела, ни жива, ни мертва. Эти двое, особенно здоровенный шкаф, усевшийся рядом с ней и совсем придавивший обеих женщин, напугали ее несказанно. Она знать не знала, что люди могут вот так запросто останавливать машины, пуляя прямо перед колесами. Потом жилистый вытащил из кармана куртки смятую карту, развернул ее и потыкал пальцем. Оказалось, ехать надо аж в Павловку. До нее было езды не меньше часа, да еще в другую сторону, стало быть, на дачу они теперь доберутся только к вечеру, если доберутся… вот в этом «если» и заключалась вся заковыка…
   Муж попытался было возразить, но шкаф, недвусмысленно похлопав его ладонью по темечку, внятно изложил пару причин, по которым несчастному интеллигенту лучше не возникать, пока «дяди добрые»… Любаша приуныла.
   Первые пятнадцать минут ехали в совершенной тишине, только старуха справа все время сопела и беспрестанно елозила, норовя выкроить себе жизненное пространство. Бегемот сидел слева от Любы, упершись макушкой в крышу машины, обеих дам он зажал так, что те и двинуться не могли. Однако, сняв влажную после дождя куртку, верзила предстал перед ней в майке без рукавов, и только теперь она увидела ужасающей мощи мускулы на его руках. Любаша то и дело косилась на этого монстра и, прислушиваясь к собственным ощущениям, с удивлением замечала, что ей очень даже приятно сидеть рядом с таким вот… самцом! Она бросила взгляд на толстого, очкастого мужа-интеллектуала, который работал в НИИ, курил, много сидел за компьютером, портя зрение, и сроду не занимался никакими видами спорта, кроме, разве что, шахмат… впрочем, в шахматы Любаша не играла, и потому спортом эту игру не считала. Но вот этот рядом сидящий экземпляр…
   – Интересно, а в честь кого это Павловку так назвали? – неожиданно озадачился вопросом «экземпляр». Спросил он просто так, чтобы разбавить уже начинавшую его раздражать тишину. Фил только хмыкнул и дернул плечом: не знаю, мол, да и какая разница. А вот водитель откликнулся весьма охотно. Ему, как видно, хотелось покрасоваться интеллектом.
   – Вообще-то у нас в России знаменитых Павловых много.
   – А, это тот… который мичуринец что ли? – проявил свою эрудицию Шкаф. Видать, антресоли заработали.
   – Какой мичуринец? – не понял Серега, оборачиваясь к другу.
   – Ну, как его… который всякие там яблоки, груши выводил…
   – Балда, это Мичурин и был, – Серега хохотнул и отвернулся, следя за дорогой.
   – Ну почему же, вы меня извините, – с ехидцей в голосе начал водитель, – но в России жил Николай Васильевич Павлов, знаменитый ботаник, умер… кажется в 1971 году… – эрудит лишь слегка запнулся, но почему-то Сереге показалось, что заминка эта была отрежессирована. – А еще был Валентин Сергеевич, политический деятель, в 1958 году работал в финансовых органах, а еще Дмитрий Сергеевич, академик, ихтиолог; а еще Иван Николаевич, график, народный художник…
   – Ни фига себе! – восхитился Щека.
   Очкарик приосанился, в очередной раз затянулся, выпустил в воздух сизоватую струйку дыма, и даже его плешивый затылок засиял самодовольством.
   – Это же надо! Столько Павловых знаменитых… а я одного только и знал.
   Очкарик сразу как-то съежился. Оказывается, восхищались отнюдь не им. Но тут же вновь приосанился, когда в зеркальце заднего вида поймал на себе восторженный взгляд собственной жены. Да, гордиться и в самом деле было чем. Это точно. Пусть эти тупые качки попробуют осилить столько информации, сколько ему довелось в свое время. Мозги надсадят! Но «тупые качки» не слишком расстраивались по поводу чужой эрудиции. Казалось, им было вообще плевать: эрудит он там или нет. Пистолет не просто уравнивал возможности, он даже давал им весьма солидное преимущество. К тому же, сколько бы там он ни хорохорился, а все же инстинкты брали свое, и он со все возрастающей ревностью и раздражением ловил заинтересованные Любашины взгляды, которые она все чаще бросала на сидевшего рядом с ней бегемота.
   Мысли одна мрачней другой полезли в голову, от этого он даже затягиваться стал чаще и глубже, смоля одну сигарету за другой. А Шкаф, как нарочно, специально прижимался к его жене все плотней и плотней. Вот ведь пакость! Нет, чтобы на переднее сидение сесть, рядом с ним! Так нет, пристроился поближе к женщинам!
   Занятый своими мыслями, он не заметил очередной колдобины, машину тряхнуло. Любаша невольно заерзала, шкаф сразу же отреагировал:
   – Ты уж это… потерпи чуток, лады? – он попытался поплотней прижаться к дверце, но она угрожающе заскрипела. – Слышь, командир, тачка у тебя это… хилая какая-то… того и гляди развалится.
   – Уж какая есть, – зло процедил водитель. Он принадлежал тому трусоватому складу людей, которые пасуют перед любой открытой опасностью, но стоит ей миновать, хотя бы только явно, они тут же, точно шавки кидаются с лаем. – Она же не рассчитана шкафы возить.
   – А, – понимающе протянул Щека. – Ну да, ясное дело. Куда ей.
   Водитель заскрипел зубами. Будь его воля, он бы вытряхнул нежданных пассажиров прямо на дорогу. Нечего им делать в его машине! Но с вооруженными людьми ему связываться не хотелось. Правда, будь они даже безоружны, он бы тоже вряд ли справился. Особенно со шкафом.
   – Простите, а можно спросить? – Любаша зарделась, голос дрожал, она как-то смотрела передачу по телевизору, так там специалист говорил, что террористов, которые захватили вас в заложники, злить нельзя, но уж больно было ей любопытно. Щека тут же повернул к ней бритую голову:
   – Да чего уж там, спрашивай, конечно! – и то, как он обращался к ней на «ты», и весь его добродушный тон… ну, никак не тянул он на террориста, вот Любочка и осмелела.
   – А скажите, у вас такие… мускулы… – она чуть запнулась, еще больше покраснев, – вы давно качаетесь?
   Машину подкинуло на колдобине с такой силой, что если бы мощная рука Щеки не приобняла за плечи барышню, то она бы наверняка врезалась головой в крышу машины. Она бросила благодарный взгляд на Валентина и только сильней сжала корзинку, прикрытую голубой тряпочкой. Вероятно, содержимым она дорожила.
   – Эй, брателло, ты поаккуратней! Даму растрясешь, – подал зычный голос Щека. И тут же ответил Любочке: – Четыре раза в неделю. Пять лет уже.
   – Ну, умные люди найдут чем заняться и без железа, – тут же откликнулся со своего места очкастый муженек, окончательно расхрабрясь.
   Серега, сидевший на переднем сидении рядом с ним, невольно обернулся, бросил многозначительный взгляд на своего напарника и рассмеялся.
   – Слышь, Валька, один – ноль, в его пользу, чем ответишь?
   – А чего отвечать-то? – незлобливо изумился Щека, пожав могучими плечами. – В человеке все должно быть гармонично. И прекрасно, это еще этот… как его… ну, наш классик… – он пощелкал пальцами, роясь в памяти, – ну, который еще доктором был… а, во, Чехов сказал! Какой к фигу от интеллекта толк, если сдохнешь ты в сорок лет от инфаркта или инсульта? Мне вот Бог ума не дал, – он почему-то повернулся к Любочке, точно ища поддержки. Пожилая дама, приплюснутая к другой дверце машины, чего-то там зашипела. Недовольно так зашипела, не хуже змеюки. – А я и не в обиде! – заключил Щека. – Бог никому ничего в избытке не дает: кому-то интеллекту вагон и маленькую тележку, – он вполне определенно мотнул подбородком в сторону водителя, – кому-то силу…
   – Один – один, – прокомментировал Фил весело.
   Любочка снова бросила восхищенный взгляд на Валькину руку, которая была размерами с ее ногу. Уж она-то могла оценить такое «произведение культуризма». Сама она регулярно ходила в спортивный зал, занималась аэробикой. Правда, свекровь ругалась, ворчала и пилила, по ее мнению уж лучше бы Любаша помыла посуду, подтерла лишний раз полы или там… ну, не знаю уж, сготовила что-нибудь вкусненькое. Но Любаша, будучи от природы девушкой шустрой и жизнерадостной, все женские обязанности и без того исполняла своевременно, а ворчание свекрови пропускала мимо ушей. Да и кто же станет всерьез относиться к бредням старой мамаши, которой никакой невесткой не угодишь, ибо считает она вполне искренне и от души, что чадо ее, дитятко ненаглядное – светоч и надежда Отечества, гениален от пеленок, красив, аки Давид, силен, аки Самсон, умен, аки Ломоносов, да к тому же богат, аки Абрамович. В то же время дитятко желал жену видеть красивой, подтянутой, в форме, что называется. И пусть сам он не блистал никакими особыми талантами, однако же его самолюбию весьма льстило, когда где-нибудь на пляже на Любашину точеную фигуру в купальнике мужчины очень даже заглядывались. В такие моменты он смотрел на нее и думал: вот это все мое! И даже прощал ей двухразовое посещение фитнесс-центра по соседству с домом. Он знать не знал, что Любочка там не только занимается, но еще и по сторонам оглядывается, замечая вокруг себя весьма и весьма представительных образчиков мужской породы.
   – Простите, а у вас размер бицепса какой? Ой! – это старуха со всей дури ткнула ее локтем в бок.
   – Сорок восемь, это в спокойном состоянии, – с гордостью похвастался Щека, он даже было вознамерился его продемонстрировать в «надутом» состоянии, но побоялся, что обеих дам просто вынесет из легковушки на полном ходу. Тесно все-таки.
   – А это что, много? – недовольно пискнула со своей стороны явно оскорбленная до глубины души старушонка, уж очень болезненно воспринимая всю эту тему. Она уже видела, что сравнение с очкариком не в его пользу. И это несказанно ее злило.
   – Это очень много! – заверила ее Любочка.
   – Нет, ну многие там заявляют, мол: и пятьдесят восемь и даже шестьдесят, – продолжал Щека, с удовольствием ударившись в привычные для него рассуждения. – Да только я так скажу: ерунда это все! Мерить надо в спокойном состоянии, а не в «надутом». А то если я после тренировки, да если еще особо на бицепс приличную нагрузку дам… так все пятьдесят и выйдет.
   – Да ерунда! – откликнулся со своего места муженек. От несказанного расстройства он курил одну сигарету за другой, даже не замечая, как тают запасы. – Глупости все это. В жизни есть вещи и поважней бицепсов и всяких там трицепсов. Интеллект важней всего. Вся история человечества доказывает это, – похоже, он сел на любимого конька и слезать с него не собирался. Ему бы еще шашку в руки и гранату в зубы… Ну прям чисто поборник интеллектуализации всей страны. – Александр Македонский малыми силами разбивал такие армии, которые были раз в десять больше его. А почему? Да потому, что блистал интеллектом! – очкарик даже забыл затянуться. Так увлекся лекцией. – Тактик и стратег был – мировая слава! А Архимед! А Леонардо да Винчи! А Ломоносов! – продолжал перечислять научный работник.
   – Слыхал, Щека? Два – один, в его пользу, чем ответишь?
   – А ты-то сам к ним какое отношение имеешь? – недоуменно уставился в затылок муженька шкаф. – Сам-то ты кто? Ломоносов чо ли? Или этот… как его… Архимед? Ты сам-то чего изобрел?
   Фил уже открыто хохотал:
   – Два – два. Пока ничья.
   – Между прочим, женщины в мужчине в первую очередь ум ценят! – взбесился очкарик.
   – Да, – вставила дама, отлепив нос от стекла дверцы. – Именно.
   – Три – два, – прокомментировал Серега, забавляясь все больше и больше. Такой веселой поездки он давно не помнил.
   – Ну да, – охотно согласился Валька, – это если ничего другого у мужика нет. Ты-то сам чем можешь похвастаться?
   – Я, между прочим, в НИИ работаю.
   – И чего? Зарплата большая? Нобелевка светит? Или, может, на симпозиумы каждые полгода катаешься? Или ты, типа того, безвозмездно работаешь…
   – Три – три! – Фил явно взял на себя роль рефери. – Четвертый раунд! – он входил в азарт. – Бздын! Бздын! Это, значит, гонг… типа…
   – Между прочим, я эрудит, на любой вопрос могу ответить… ну, или почти на любой… – очкарик принялся нервничать с удвоенной силой. Он уже даже не смолил, а коптил, по-черному, как старорусский паровоз. – Я являюсь председателем общества эрудитов нашего НИИ, – принялся он перечислять. Загибать пальцы не удавалось, поскольку левой рукой он держал руль, а в правой была зажата злосчастная сигарета. – Я почетный член общества книголюбов, имею разряд по шахматам и шашкам…
   Казалось, Щека слушал, затаив дыхание, аж рот открыл от изумления.
   – И вообще, природа создала мужчину именно для того, чтобы он развивал цивилизацию и двигал вперед прогресс… – завершил очкарик пафосно.
   – Понятно, – протянул Щека, озадаченно помяв небритую щеку лопатообразной пятерней. – Ну, так, а какого же хрена ты тогда хвастаешься-то? Выходит, коли тебя природа таким сотворила, так ты просто долг свой исполняешь. Так исполняй и заткнись.
   Серега чуть вдвое не сложился от хохота. В зеркале заднего вида Валька отлично видел, как перекосилось и без того кривая от ненависти физиономия водителя. Видать последнее замечание все-таки проело его до печенок.
   Машина нервно задергалась. Дама у окна шипела и что-то бормотала. Отхохотав и вытерев слезы, Серега повернулся к Щеке:
   – Ну, Валька, ну дал! Я от тебя такого не ожидал, честное слово. Все, хватит…
   – А все качки – тупые! – вставил свое веское слово интеллектуал, совершенно охамев. Как видно, злость и обида до такой степени стукнули в голову, что мозги враз отключились.
   – Хватит, я сказал, – уже безапелляционным тоном остановил его Сергей. – Поцапались и хватит.
   – А вас Валентином зовут? – в наступившей неловкой тишине спросила Любочка и тут же снова получила локтем под ребро.
   – Ой!
   – Слышь, мамаша, – внезапно ощерился Щека. Людей он не любил, в особенности вредных, а посему, хоть и был вполне мирным парнем, но такого безобразия потерпеть не мог. Эта барышня ему нравилась. Было в ней что-то такое правильное, уютно-домашнее. – Ты ее под ребра не тычь, поняла? Еще раз так сделаешь, высажу!
   Фил перестал встревать в разговор. Конечно, его забавляли все эти перепалки на заднем сидении, но он вновь принялся бдительно следить за дорогой, а заодно и за шофером. Стоит только этому очкарику отмочить какой-нибудь номер, и Фил его сам замочит, даже не поморщится. Людей Серега не любил так же, как и Щека. Вот только добродушием таким не отличался.
   – А тебя-то как?
   – Люба.
   – Класс! – отреагировал Щека, расплываясь в улыбке. – Правильное имя. А то всякие там Агнессы, Анжелы, Ванессы, Авроры, Виалетты… вот же уроды, поназовут детей черт знает какими именами…
   Серега обернулся и удивленно уставился на напарника. Раньше такой болтливости он за Щекой не замечал. Видно, девчонка ему и в самом деле понравилась. Беда! Вообще-то она – дама замужняя. Еще не хватало, чтобы из-за этого у них проблемы возникли. Ну ладно, ехать еще долго. На месте разберутся. Если что, они ее изымут. В конце концов, Вальке давно пора жениться. Этот остолоп и девушки-то до сих пор себе не завел. Все ему не то, да не так. Все ему хотелось какую-нибудь особенную да вот эдакую… но не стерву, и не меркантильную… и не дуру, не с претензиями, и чтоб с понятиями девчонка была, и чтоб… одним словом, если эти «чтоб» выстроить в одну линию, хватило бы как раз до Сахалина. Да, и самое главное: чтоб обязательно красавица. Ну, вроде Синди Кроуфорд или Сандры Баллок… правда, Любашу красавицей можно было назвать с большо-ой натяжкой. Круглое личико, коса соломенного цвета в руку толщиной, голубые глаза, большие, широко распахнутые со светлыми и длинными ресницами, и главное – веснушки. Все лицо, и даже шея в веснушках. Точно красавицей не назовешь. Может, где-то и когда-то веснушки считались признаком красоты, да только не у нас и не сейчас. До Синди Кроуфорд ей пилить и пилить. Но Вальке она понравилась.
   – А ты где работаешь-то?
   – Да вообще-то учительница, – Люба скромно потупила взор. – В начальных классах. Ну, знаете, письмо, чтение, арифметика, рисование… даже пение… Сейчас вот в отпуске, на дачу ехали… с мужем… – добавила она неуверенно. Свекруха с той стороны зашипела, опасаясь пихнуть невестку в бок. – И со све… с мамой…
   Щека только ухмыльнулся. Так, ясно. Маменькин сынок, видать, за мамочкину спину и прячется. Чуть что – мама помоги. А мама и рада стараться.
   – И давно замужем-то?
   – Три года.
   – А дети есть?
   Улыбка сползла с Любашиного лица. Как видно, Валька затронул болезненную тему.
   – Разве в детях счастье? – тут же со злостью откликнулся муженек, продолжая нервно смолить сигарету за сигаретой. Он уже выкурил одну пачку и принялся за вторую.
   – Ага, стало быть, нет.
   – И не надо! – влезла в разговор свекровь.
   Щека не знал, что Любаша вот уже два года подряд бегает по врачам, но все, как один заявляют: здорова. Почему детей нет – никто не знает. А муженек к врачам идти отказывается, мол, он тоже здоров, как лошадь, и плевать он хотел на всяких там пилюлькиных. Но сама Любочка не знала, что в детстве муж ее переболел свинкой, и теперь детей элементарно иметь не может, а свекровь благоразумно молчала и делала вид, будто ни она, ни сынуля здесь вообще ни при чем.
   – Что толку от этих огрызков? – продолжала противная старуха. – Корми их, одевай, обувай, а вырастут – и никакой тебе благодарности.
   Валька нахмурился. Ему такие рассуждения ох как не нравились. Возник большой соблазн высадить вредную старуху прямо тут, на дороге, но боялся, что если на нее милиция наткнется, то вряд ли им дадут добраться до Костика Штуки. А может ее того… нет, не стоит. Женщина все-таки. К женщинам Щека относился по-особому, даже вот к таким вредным старушенциям… но эту конкретную бабку он бы не задумываясь высадил прямо посреди леса.
   – Ничего, и без детей проживут, – заключила старуха. – И вообще, жена для мужа жить должна. Заботиться о нем, рук не покладая. Даром что ли говорят «замужем», за мужем, стало быть. А то современные девки тоже слишком много воли взяли. Муж им не хорош, всё амбиции, да претензии. Друзья, компании… – вот с этим бы Щека еще мог согласиться, если бы… если бы утверждения не принадлежали злой и вредной старухе. – У нас в семье такое не приветствуется, – важно заметила свекровь. – А то вон… взяла моду – по фитнессам всяким бегать. Лучше бы о мужике своем побеспокоилась.
   – Мама! – с некоторой укоризной в голосе отозвался на эту тираду водила, однако чувствовалось, что эта выволочка – всего лишь привычный эпизод в череде таких вот неприятных разговоров. И более того, такое явное унижение жены при посторонних ему очень нравится, потому как повышает его самооценку.
   – Что, «мама»! – свекровь поерзала, словно курица на яйцах, ей явно хотелось устроить разнос всем и каждому: – Не так что ли? Что ж я не вижу, что ли, как на нее мужики чужие пялятся? Ты вот ей потакаешь, мол, ходи в этот фитнесс, а что ж тут хорошего? Раньше без этого жили, и ничего. И здоровей были.
   – И подыхали в тридцать, – задумчиво, точно вслух сам с собою, промолвил Щека.
   Серега с переднего сидения вновь хохотнул:
   – Как там, у Гоголя: «вошла старушка лет сорока»?
   Свекровь стрельнула взглядом в сторону Щеки, потом на своего сына, камень (да что там камень, булыжник целый!), явно брошенный в ее огород, она не заметила.
   – Да, а что? Народные пословицы, они мудрые. В них что говорится? Бабий век – сорок лет. Баба – не курица… – она на мгновенье замолчала, прокручивая в голове давно известную пословицу. Сообразила: – А, вот: курица – не птица, баба – не человек. Так-то вот. – Она вновь поелозила, еще сильнее зажимая Любашу, которая и так едва ли не завернулась в собственные плечи. Сидеть ей было явно неудобно. К тому же, ладно бы стыдили дома, без посторонних, а то вдруг взялась уму-разуму учить, когда в машине два мужика. Стало обидно.
   Щека покосился на Любашу, ее большие, голубые глаза наполнились слезами, губы тряслись.
   – А ну-ка ты, старуха, заткнулась, быстро! – неожиданно тихим, проникновенным тоном посоветовал он. – Я тебя сейчас на полном ходу выкину из машины! А то тебе далеко за сорок, гляди: зажилась!
   Муженек резко дал по тормозам, Фил выхватил пистолет:
   – Не вздумай ерепениться, парень, – в его голосе прорезались такие ледяные нотки, от которых мурашки забегали по спине. – Я тебя одной левой урою, понял? А если будешь дурить, то дальше поедешь в багажнике… в лучшем случае. А то и высадим, вместе с твой дражайшей мамашей. И успокоим. Навсегда. Усек?
   Очкарик похлопал глазами, шмыгнул носом, пораскинул мозгами и сообразил, что и в самом деле ерепениться – себе дороже.
   Он дал по газам, машина рванула вперед.
   – И не дергайся. Езжай с нормальной скоростью. Если менты нас остановят за превышение скорости, ты первый станешь трупом, – Филу было не до шуток. Он продолжал держать ствол у виска водителя, который, пыхтя и потея, все-таки старался взять себя в руки. Он мысленно материл все на свете: проклятую дачу, свою мать, которая видишь ли никак не может забыть сельские корни, этот поганый день, дорогу, двоих ублюдков… и эту Любочку, черт бы ее побрал! И почему, интересно, к ней так люди тянутся? И что в ней такого? Глупа, дурнушка, недотепа косорукая, если бы еще наследницей была, или из приличной семьи, а так – не пришей к кобыле хвост…
   Фил, наконец, убрал ствол. На несколько секунд в машине повисла напряженная тишина. И вдруг:
   – Мяу? – раздалось из корзинки, которую Любочка держала на коленках. Голубая тряпочка зашевелилась. Щека изумленно уставился на корзинку.
   – А это у вас кто? Кошечка? – его круглое лицо расплылось в счастливой улыбке.
   – Котенок, девочка, – с готовностью откликнулась молодая женщина.
   – Можно? – Щека осторожно приподнял тряпочку и вынул маленькую киску, которая спросонья таращилась по сторонам и недоуменно принюхивалась к незнакомой руке, державшей ее. Самая обычная кошечка – серая с белым. Пруд пруди таких кошек на наших российских улицах. Но Щека умилился едва ли не до слез. – Ах ты моя красавица! – напевно тянул он, заглядывая в медово-желтые кошачьи глаза. – Сколько ей? Два?
   – Два месяца.
   Он с нежностью прижал котенка к себе, заботливо накрыв маленькую киску широкими ладонями.
   – Слышь, командир, кончай воздух отравлять! – вдруг с некоторой злостью в голосе выдал Щека. Он вытянул вперед гигантскую лапищу, сгреб горящую сигарету прямо изо рта водителя и выкинул ее в приоткрытое окно. – Тут, между прочим, дамы… две дамы, – поправился он, поочередно скосив глаза на молодую женщину и котенка. И тут же поймал на себе влюбленный взгляд Любаши.
   Серега только закатил глаза и покачал головой. Все, влип Валька, влип.

Глава 17. Когда топор судьбы рубит ствол событий, щепки летят так, что только берегись!

   – И что теперь делать? – задал закономерный вопрос Дмитрия.
   – Как это: «что делать»! – искренне возмутилась Анна Михайловна, одаривая его самым возмущенным взглядом. – Спасать его, вот что делать.
   – А как?
   – Эй, подруга, не спи, – старушка помахала сухой ладонью перед глазами Женьки. Та с видимым усилием вытаращилась на эту руку, внимательно следя за быстрыми движениями: ну прямо пациент на сеансе гипноза. – Ты говорила, он все, что нипоподя ест. Так?
   – Так, – снулая рыбка открыла рот, выдавив пару звуков.
   – Эй, красавица, прекрати спать, открывай сумку с припасами, вон она стоит, справа от тебя, запусти его туда, пусть полакомится, чем придется.
   Женька с трудом выполнила указания. Пульсирующий, едва шевелящийся комочек с трудом сполз с ладони и… мгновенно нырнул в головку сыра. Ну, прямо чисто мышка. Две секунды, и сыра нет. Потом он прошелся по остальным продуктам, выбирая, что повкусней и посытней. Ну, надо сказать, Женька и раньше знала, что у этого ангела губа – не дура.
   Через пять минут из шевелящейся сумки выполз толстый, отъетый Кирюшка, с оттопыренным пузом и лоснящейся шерсткой. На его нахально-сиротской мордахе было написано такое недвусмысленное удовольствие, что даже ругаться не хотелось.
   – Ик! – он звучно икнул, похлопал себя по пузу и обвел компанию косоватым взглядом: – А чо, ребятки, классный поход получился, а?
   – Да он пьян! – первым догадался Дима.
   – Ага, – согласился Кирюшка, с трудом вставая на задние лапы. – В голову… ну, да… – он призадумался, – в голову. Торкнуло, как у вас, людей, говорят.
   – Значит так, зелень, поехали отсюда от греха подальше, – распорядилась Анна Михайловна, поворачиваясь к рулевому колесу. – А по дороге, красавица, ты мне все расскажешь. Что у тебя случилось. Что ты там делала и почему визжала.
   – Так это она визжала? – не поверил собственным ушам Дима.
   – А то кто же, – охотно откликнулась старая разведчица, включая зажигание. Машина в привычно рьяном темпе рванула с места.
   – Так она же в туалете была, – возразил писатель. – А кричали на втором этаже…
   – Уж ты мне поверь, это она кричала, – Анна Михайловна начинала сердиться, она уже выехала на пустую дорогу и гнала, как курьерский поезд – только кустики мелькали.
   Женька почти не слышала этой перепалки, голоса доносились откуда-то издали и приглушенно, точно сквозь вату. Она с трудом моргала, силясь держать глаза открытыми. Ей вдруг нестерпимо захотелось спать. На веки словно пудовые гири навесили, а тело стало тяжелым, как чугунная болванка. Салон машины плыл и рябил, как картинка в ненастроенном телевизоре.
   – Да нет, как же она могла кричать на втором этаже, когда этот Ферт повел ее совсем в другую сторону! – закипал Дмитрий.
   – Не зли старуху! – неожиданно выкрикнула Анна Михайловна. – Уж не знаю, как она умудрилась попасть на второй этаж, но только кричала она! Она!
   – Женечка, не умирай! – вдруг вклинился в их перепалку истошный вопль ангела. – Миленькая, что же я без тебя делать буду!
   Анна Михайловна резко дала по тормозам. Дмитрия бросило вперед, он едва не стукнулся головой о переднюю панель.
   Когда они обернулись, Женька без движения, закатив глаза, боком лежала на заднем сидении. Кирюшка шлепал мягкими лапами по бледным щекам своей патронируемой, силясь привести ее в чувство.
   – Не умирай! Я же без тебя пропаду!
   – Эй, сирота, – окликнула его Анна Михайловна, – ты не вопи, а объясни толком.
   – Умирает она! – взвизгнул ангел. – Она, когда меня спасала, всю энергию потратила.
   – А продукты у нас кончились? – не к месту поинтересовался Дмитрий, совершенно ошарашенный.
   – Да ей продукты не помогут. Ей биополе восстанавливать надо! А я сейчас не могу, слабый еще! Да мне бы и энергии не хватило! – в запале орал ангел. – А тут поблизости ни одного знахаря, ни одной колдуньи! Да и какие тут к черту колдуньи! И медицина ваша ей тоже не поможет!
   – Отставить панику! – командным голосом осадила его Анна Михайловна. – Говори, что делать! Ты ангел-хранитель, или петушок на палочке!? Куда ехать, где искать знахаря? Ну!
   И это ее суровое «ну!» возымело действие гораздо лучше, нежели любые уговоры. Кирюшка шмыркнул сопливым носом, успокоено опустился рядом с Женькой и деловито кивнул:
   – По дороге, прямо, до большого дерева с раздвоенной верхушкой, если ехать быстро, минут за сорок доберемся…
   – Вот, совсем другое дело! – похвалила старушка. Послушная ее железной воле машина рванула с такой скоростью, что несчастного писателя припечатало к спинке кресла на ближайшие сорок минут.
   Никто из них даже не обратил внимания, как из-за развилки, густо заросшей с обеих сторон высоким кустарником, вырулил джип. И почесал следом на приличном расстоянии.
//-- * * * --//
   А в это время в конявинском доме творился настоящий Бардак (почему с большой буквы? Да потому что Бардак случился обвальный и всеобъемлющий). Генератор не желал заводиться ни в какую, техника отказала. Света – ни в одном глазу, в смысле ни в одной лампочке. Вся конявинская армия тут же была поставлена под ружье, хозяин дома бегал зеленый, как крокодил, скалился, рычал, на всех кидался, больше всех досталось Диане: полезла успокаивать мужа и схлопотала оплеуху. Ферт тоже получил в рыло за косой взгляд в сторону хозяина, но, сколько Герман ни злился, а поделать ничего не мог. Он даже не мог позвонить своим людям и вызвать их на подмогу, поскольку разрядились все аккумуляторы и батарейки, мобильники и рации сдохли. Он, было, собрался отправить двоих съездить к Шафиру, но и машины не желали заводиться. Его такой богатый гараж, с тремя лимузинами и двумя Мерседесами оказался не более чем свалкой металлолома. И вот тут-то Конявин напугался по-настоящему. Он вдруг реально ощутил, что значит оказаться без благ цивилизации. К тому же он опасался, что все это – происки его врагов и приготовился к массированной атаке по всему периметру особняка. Вскрыли тайник в подвале, под его чутким руководством квадратно-челюстной лично раздавал всем гранатометы, автоматы, пистолеты, гранаты, дробовики и прочее снаряжение.
   Если честно, всего этого хватило бы вооружить целый партизанский отряд человек этак в пятьсот. Такому богатому арсеналу цены бы не было в годы войны.
   Больше всего всех, и самого Конявина в первую очередь, пугала неизвестность. Сначала вроде бы кто-то слышал женский визг в кабинете на втором этаже, потом там рвануло. Что рвануло? Непонятно. Когда охранники прибежали, все стояло на своих местах, ничего не пропало, только на полу и на потолке ясно обозначились два горелых пятна. Больше ничего. Теперь даже запасной генератор не желал работать, надо было срочно подключаться к основной городской линии, но электрика в доме не оказалось, а вызвать тоже не представлялось никакой возможности.
   Через пятнадцать минут беготни и полного шухера (спасибо крепким и забористым словечкам, которые так и сыпались в адрес подчиненных!) вся команда заняла позиции, разместившись в коридорах, у окон и всюду, где только нашелся лишний угол. Все, как один, были готовы отразить внезапную атаку.
   Дом замер в ожидании. Двух горничных заперли в подсобке. Диана сама закрылась в собственной спальне, приложив смоченное холодной водой полотенце к распухшей щеке.
   Герман лично засел в засаде, взяв под прицел входную дверь. Хотя с трудом представлял: какому дураку хватит глупости ломиться с фасада. Прошла минута, две… пять… десять. Ничего. Тишина и покой, только птички поют за окнами, тучи собираются, готовые разразиться дождем. Напряжение росло.
   Апчхи!
   В тишине застывшего в ожидании дома этот чих прогремел, как звук стартового пистолета. Герман вздрогнул, нечаянно нажав на спусковой крючок. Бабах! Вся его армия мгновенно открыла огонь на поражение, пуляя в белый свет, как в копеечку, кто – куда и как придется.
   Пока хозяин орал, призывая прекратить огонь, пока до безголового большинства дошло, что никто, собственно, на них нападать даже и не собирается, пока хватило ума остановиться… одним словом, весь евроремонт, который Конявину обошелся в кругленькую сумму, теперь можно было считать благополучно погребенным под большой могильной плитой. По дому словно Чингисхан прошелся. Разнесенные вдребезги вазы, стены – в решето, дубовая мебель ручной работы испорчена безвозвратно, щепки по всему полу, срезанные автоматной очередью лохмотья тяжелых гардин. Вынесенные стекла… «Идиоты, подонки, сволочи, недоноски и кретины» – были самыми безобидными эпитетами, которыми наградил своих охранников разъяренный хозяин дома. Остальные были до такой степени непечатными, что повторять стыдно.
   Ему бы, дураку, радоваться, что никто из подручных не сообразил разрядить гранатомет. Вот бы шороху навели!
   Конявин выстроил всю свою братию в гостиной и принялся орать, допрашивая: кто же все-таки так некстати чихнул под руку. Дураков не нашлось. Никто не признался. Со злости Герман переколотил одну за другой оставшиеся вазы и пообещал вычесть стоимость ремонта из их зарплаты, чтобы впредь неповадно было портить хозяйское имущество.
   Народ призадумался. Народ озадачился. И у некоторых возникло резкое желание поскорее сделать ноги, а то глядишь: и в самом деле вычтет из зарплаты, которую и без того платит не слишком регулярно.
   И это была только первая неприятность. О второй Герман узнал несколько позже, а пока…
   – Ура? – шепотом и несмело предложил кто-то, когда свет в доме мигнул и зажегся. Значит, генератор все-таки либо сам заработал, либо сумели завести.
   Разом заработала сигнализация, телефоны и мобильники включились, и от этой мистики Конявину стало едва ли не хуже, чем когда дом погрузился в полную тишину.
   Первым делом он бросился в кабинет проверять компьютер. Компьютер работал нормально, ничего не пропало. Код доступа никто не взламывал, вся информация тоже была на месте. Одним словом – ничего страшного.
   Он заставил охранников обойти дом и прилежащую территорию и обыскать все сверху донизу. Но ничего подозрительного не нашли. Ему доложили лишь о том, что куда-то подевалась Диана.
   – Ну и хрен с ней, с этой безмозглой курицей, – констатировал исчезновение супруги Конявин. – Побегает и обратно придет.
   Но тут на него свалилась новость куда серьезней: дежурный охранник, сидевший за пультом управления и следивший за камерами еще до светопреставления, вдруг доложил, что проблема, похоже, каким-то краем касается гостьи, которую шеф так и не принял. По его утверждению девица, попросившаяся в туалет, и была источником визга в кабинете Конявина, более того, попала она туда, вывалившись из зеркала. Конявин с каменным выражением выслушал это сообщение, а затем первым делом заставил его дыхнуть. Не учуяв ничего подозрительного, для профилактики врезал в челюсть, чтобы в следующий раз не разыгрывал дурацких шуток. Но когда его с обиженным видом пригласили посмотреть запись… Герман засомневался и… насторожился.
   И уже ознакомившись с результатами записи камеры, впал в совершенную прострацию. Он просто вытаращил глаза и, глядя невидящим взглядом в пустоту, только совершенно отчетливо и тихо повторял:
   – Этого не может быть! Этого не может быть! Этого не может…
   С этого самого момента везенье Конявина, которое никогда не изменяло ему, резко отвернулось и удалилось в неизвестном направлении, махнув на прощанье рукой. Наступила черная полоса, о приближении которой он пока еще не догадывался. И дело даже было не в том, что в какой-то момент фортуна изменила ему, а просто целый рой безментальных низших, которые берегли его и поддерживали, перестал существовать в принципе. И теперь, когда он остался без малейшей поддержки на тонком плане, ему ничего хорошего не светило. Конявин бы очень сильно удивился, узнав, что какой-то глупый девичий визг положил конец не только его карьере, но и спокойной жизни в целом.
   Из долгосрочного оцепенения его вывел квадратно-челюстной:
   – Шеф, так чо делать-то будем?
   «Шеф» перевел пустой взгляд на своего помощничка, в глазах блеснула злость:
   – Перебить все зеркала! Все! Чтобы ни одна сволочь не забралась! И быстро по машинам! Вернуть! Быстро! Бегом! Скоты! Я вам за что плачу?! Вернуть их всех немедленно! Живыми и невредимыми! И не сметь мне устраивать побоище!
   – Так, это… – невнятно икнув, подал кто-то несмелый голос, – … вы же двоих послали за ними следить… может, того… связаться с ними?
   – Ну так свяжитесь! – заорал во всю глотку Конявин, мгновенно багровея и сжимая от ярости кулаки. – И вон! Пошли все вон!
   Охранники кинулись в разные стороны, как тараканы.
//-- * * * --//
   – Вон дерево с верхушкой! – выпалил Дмитрий, возбужденно тыча пальцем в сторону лысой поляны, посреди которой и стояло это раздвоенное кряжистое дерево.
   – Вижу, вижу!
   – Сворачивай налево! – взгромоздившись пушистой попой на спинку водительского сидения, командовал Кирюшка. – Давай, гони, на скорости проскочим! А то не удержу я её!
   Дмитрий обернулся. Кирюшка за последние несколько минут стал тощим и линялым, курносый черный носик нервно дергался, а ушки, круглые, точно у маленького медвежонка, беспрерывно поворачивались, как локаторы. То ли ангел к чему-то прислушивался, то ли… время от времени он запускал пушистую лапу в сумку со съестными припасами и что-нибудь запихивал себе в рот, проглатывая, не глядя, прямо с упаковкой. Диме стало жутко: а вдруг заворот кишок получит? Но возражать не стал. Не тот случай.
   – Давай, давай! Гони!
   Анна Михайловна послушно дала по газам и резко повернула руль. Машина, подскочив на какой-то ухабине, влетела на поляну.
   – Давай туда, между двух березок!
   – Не проскочим! – вставил Дмитрий, хватаясь за ручку на дверце машины.
   – Не боись, зелень, доверься профессионалу!
   Дмитрию вдруг подумалось, что случись Анне Михайловне родиться в теперешние, сумасшедшие времена, да еще и мужчиной, она бы, наверное, стала гонщиком. Уж больно она любила скорость. Она и ездить-то нормально не умела: машина у нее либо стоит, либо несется, как сумасшедшая.
   Вжик! Березы проскочили с двух сторон впритирку. На секунду показалось, будто свет померк, но тут же стало светло, машина неслась по бетонному шоссе, по встречной полосе, и на нее с угрожающей скоростью надвигался КамАЗ, басовито гудя. Бросив машину вправо, Анна Михайловна не рассчитала, легковушку занесло, поволокло по бровке, приближался крутой поворот, а за ним… пропасть! Машина, визжа тормозами, продолжала нестись по бетону, оставляя за собой черные следы колес. И вот уже склон, легковушка передними колесами валится вниз, переворачивается…
   – А-а-а!
   Что, испугались? Кто сказал, что у страха глаза велики? Найдите его и плюньте в его наглые, бесстыжие зенки. У страха глаза навыпучку!
   Впрочем, зря боялись, ничего такого не случилось, выскочили они, на первый взгляд, все на ту же поляну, да только не ту: ни березок, ни дерева с раздвоенной верхушкой. Анна Михайловна плавно затормозила, затем стала сдавать назад, чтобы выбраться на шоссе.
   – Кирьян, ты куда нас завез?
   – Все путем. Выбираемся на шоссе, и дуем по солнцу.
   Только теперь старая разведчица и Дмитрий обратили внимание, что куда-то подевались тучи, противная мелкая морось исчезла, голубое небо пестрит нежными, пушистыми облачками, а солнце… солнце почему-то вдруг светит от самого горизонта.
   – Не понял? Вечер что ли? – Дима повернулся к ангелу-хранителю.
   – Ну, здесь – да.
   – Так, ребята, некогда разбираться. Надо красавицу спасать. Сирота, сколько ехать?
   – Если быстро, то минут пятнадцать, может, двадцать.
   – Ясно. Гоним.
   Все повторилось сызнова, то есть: колдобины, ухабы, тряска, а потом сумасшедшая гонка по дороге, Кирюшка все так же, заняв позицию на спинке водительского кресла, командовал, как генерал на передовой:
   – Вперед. Лужу обогни, там острые камни… теперь налево. Вон у той развилки, где указатель, видишь… те? Нам направо… во-он тот куст видишь… те? От него подальше держись.
   Куст торчал у самой дороги, чудовищный и страшный. Разлохмаченный шипастыми ветками в разные стороны. Но пугал даже не его вид, и не чудовищные размеры, пугала окраска: синюшно-бардовые (точно застарелые синяки) листья – большие, развесистые, словно лопухи, с зазубренными (как у пилы) краями, и гигантских размеров цветы – телесного цвета. И вокруг всего этого вились целые рои мух.
   – Окна! Окна закрыть! Быстро! Налетят – фиг выгонишь! – продолжал давать ценные указания Кирюшка со знанием дела.
   Анне Михайловне было не до куста, ее волновала дорога, по которой она гнала. А вот Дмитрий… Дмитрию очень даже стало интересно: что же это за куст такой? Конечно, ботаником он не был – во всех отношениях – биологию в школе учил, но, преподавание, как и все остальное, оставляло желать лучшего, а посему… один вид такого куста несколько его озадачил. Озадачили и мухи. Они отличались не просто слоновьими размерами, они смачно шлепались о лобовое стекло, а затем, словно желая отомстить, гнались за машиной… правда, слава Богу, не долго.
   – Они кусаются? – Дима красноречиво потыкал пальцем в сторону черного роя мух.
   – Не. Они – не. А вот куст – еще как! Налево, налево! – тут же заорал ангел, едва успев отдать команду. Надо отдать должное реакции Анны Михайловны: машину бросило влево, всех остальных – вправо. Диму щекой припечатало к стеклу дверцы.
   Когда крутой поворот прошли без ушибов, переломов и шишек, оставалось лишь мечтать, чтобы эта поездка побыстрее закончилась.
   – Теперь прямо! Гони… те! – в минуты волнения Кирюшка переходил с Анной Михайловной на «ты», но вовремя вспоминал о необходимом пиетете. А то рассердится старушка, и впрямь отлучит от транспортного средства. С нее станется.
   И очень скоро показались дома какой-то деревни.
   – Второй дом справа, такой маленький, деревянный, под соломенной крышей…
   – Уже…
   Машина затормозила у самого забора: низенького, ветхого и такого кривобокого, что того и гляди – завалится. Затормозила как всегда настолько резко, что несмотря на всю свою готовность, Дмитрий все же клюнул носом, едва не впечатавшись в лобовое стекло.
   Почему-то у калитки их уже ждала сухонькая бабка, стояла она в старомодной юбке полиняло-красного цвета, в серой рубахе, больше похожей на мешковину, голову же прикрывал веселого вида платочек. Но вот сама бабка вида была самого бандитского. Черный прищур глубоко посаженных, маленьких глаз под кустистыми дремучими бровями не обещал ничего хорошего. Поджатые губы тоже не сулили радушного приема, а уж руки, упертые в бока, так и вовсе знаменовали собой факт крайнего недовольства. Точно бабку оторвали от решения государственных проблем.
   – Чегой-то приперлись? – ворчливо поинтересовалась хозяйка затрапезной избушки, едва Анна Михайловна открыла дверцу машины и выбралась наружу. – Не собираюсь я ее лечить. Пущай катится ко всем чертям, – и вредная бабка махнула сухой рукой. – А ты! – она уставилась на Кирюшку, – я тебе говорила, чтобы тута не показывался? Говорила?
   – Говорила, – расстроено пискнул ангел, продолжая сидеть на спинке кресла, как собака на заборе.
   – А говорила я тебе, чего с тобой сделаю, коли опять появишься? – бабка стала засучивать рукава серой, холщевой рубахи.
   Дмитрий выбрался наружу, затем вытащил Женьку и теперь стоял, держа ее на руках.
   – Анна Михайловна, открывайте калитку, – спокойным, ровным тоном скомандовал он.
   Разведчица крякнула и двинулась к забору.
   – А ну не трожь! – взвилась хозяйка. – Чегой-то ты лезешь? Не твое, небось!
   Дмитрий со своей ношей подошел вплотную.
   – А мы все равно отсюда не уйдем, пока вы ее не вылечите, – заявил он.
   Хозяйка глянула на писателя, потом на Анну Михайловну:
   – Тока вот что я вам скажу, рыбы мои, покуда вы мне за нанесенный ущерб не заплатите, я и пальцем не пошевелю.
   – Какой ущерб? – старая разведчица обернулась и бросила взгляд на Казанскую сироту, который, что-то насвистывая себе под нос, старательно смотрел в другую сторону и всем своим видом изображал полную непричастность к таким обвинениям.
   – Энтот вот… прохвост, мне в запрошлом годе всю мяту, подлюка, с огорода стырил. Да еще и сушеную прихватил цельных два мешка, – она обвинительно указала на ангела-хранителя.
   Кирюшка тут же взъярился:
   – Там мяты-то было! Два мешка! Ха! На одну понюшку! Да не мешки вовсе, а кро-о-охотные мешочки! Там и горсточки-то не набралось…
   – Да ты кому другому рассказывай, плесень застарелая! – в руках бабки откуда ни возьмись появилась метла, она двинулась вперед, калитка перед ней приглашающе распахнулась сама собой. Воинственная старушенция явно собралась обломать орудие дворового производства об голову вороватого ангела.
   – Так, без лишних разговоров, – резко остановила колдунью Анна Михайловна, заступая ей дорогу, – этот вопрос мы уладим. Нам теперь вот её надо спасать, – она мотнула головой в сторону Женьки, которая до сих пор не приходила в сознание.
   Ангел-хранитель устроил совсем уж безобразную сцену. Выпрыгнув из машины, он плюхнулся на колени, молитвенно сложил лапки на груди и пополз, оставляя после себя дорожку из потока слез:
   – Тетенька, не губите! Спасите, Христа ради! Я же без нее и часа не проживу! Я же молодой! У меня вся жизнь впереди! Мне еще жить да жить!
   Из соседних дворов стали высовываться любопытные, уж больно интересно посмотреть: что там за шум такой.
   – Ить я же сирота круглая! Ни мамки, ни папки! Лихими людьми обиженный! Старыми домовыми лупленный! Я же тока как лучше хотел! Я ить не за ради баловства… а исключительно дела для. Не губите душу высокоментальную! Пожалейте работника среднего звена! Не попустите высылки в места повышенного энергозабора!
   Бабка пожевала губами, постреляла негодующими взглядами в сторону Кирюшки и… уступила.
   – Ладно уж, заходьте! – метла испарилась, словно ее и не было. – А ты, – она ткнула сухим пальцем в сторону прохвоста, – и на порог не вздумай сунуться! Враз спущу в энергосберегающую каверну, посидишь там с полвека, одумаешься!
   Калитка за ними захлопнулась сама собой. Но на это чудо уже никто внимания не обратил. Вся компания прошествовала через двор в дом. Соседи, потеряв интерес и поняв, что драки или там хорошей доброй перебранки не предвидится, вновь занялись своими делами.
   Кирюшка вскочил с колен, взвился в воздух, на лету изобразив классический американский «йес!» затем, ловко перемахнув через улицу, метнулся в первый же попавшийся дом, и, стуча и громыхая, принялся его обследовать на предмет чего бы пожрать. Местный домовой было высунулся из печки, посмотреть, кто это там шороху наводит, но завидев среднементального, быстро убрался восвояси, от греха подальше. Кирюшку в этой деревне уже знали, и связываться с этим казанским сиротой не желали.
//-- * * * --//
   Шофер лихо рулил, напарник, сидевший рядом, для верности вытащив пистолет и держа его в полной боевой готовности на коленях, внимательно вглядывался в дорогу. Преследуемая машина мелькала впереди.
   Зазвонил мобильник. Через несколько секунд скупого разговора оба получили новое задание: захватить машину и вернуть всех троих.
   – Гони. Герман приказал вернуть всех живыми и невредимыми, – в голосе парня прорезался азарт, он деловито проверил обойму и снял пистолет с предохранителя.
   Шофер прибавил газу. Хонда шла ровно и плавно даже по ухабинам. Что уж там говорить: старый советский «Москвич» – не конкурент хорошей японской машине.
   Они выскочили на прямой участок дороги, когда знакомая легковушка сворачивала на поляну.
   – Уроды! Засекли! Теперь уйти попытаются!
   – Не уйдут, – квадратно-челюстной был спокоен, как удав на солнцепеке. – Они по лесу на своей машине не проедут. А вот мы проедем.
   Они обогнули заросли, которые подходили вплотную к дороге, водитель повернул в сторону дерева с раздвоенной вершиной. Машина впереди, не снижая скорости мелькнула между двумя березами и… исчезла…
   – Тормози!
   Машина затормозила в угрожающей близости от густых зарослей кустарника. Оба конявинских охранника заозирались по сторонам.
   – Не понял! – пробормотал напарник. – Куда машина-то подевалась? Мы же ее, вроде, из виду не теряли.
   Он вытащил мобильник, нажал быстрый номер. Ничего. Одни длинные гудки, а потом…
   – Слышь, Петро, как это? – он протянул мобильник напарнику. Тот глянул, хмыкнул.
   Он в первую же секунду заметил то, чего не заметил кореш: поляна другая, и этого странного факта он объяснить не мог никак.
   А в это время Конявин, нервозно меряя кабинет торопливыми шагами, ждал от своих подчиненных хоть какого-нибудь результата. Но мало того, что эти уроды умудрились упустить опасную троицу – прочесали всю округу и ни фига не нашли, так еще и двое помощников пропало. Как в воду канули.
   – Ну, вернутся, я им, сволочам, по пистону вставлю… – шипел Конявин, не ведая, что уже больше никогда не увидит ни квадратно-челюстного Петра, ни его напарника – Виктора.
   Были ребята… и сплыли.
//-- * * * --//
   Геннадий Хлопков в очередной раз в пух и прах разносил очередную жертву. В биллиардной собралась толпа любопытствующих. Яблоку негде было упасть, все, кому нечем было заняться, пришли посмотреть на неравный бой. Точнее – избиение младенцев – вот более подходящее описание. Шушукались. Кто-то лез с советами, Борис крякал, потел, азарт рос, потом он понял, что ему явно ничего не светит, и отдал кий кое-кому неугомонному. Но и этот неугомонный оказался в луже, по самую маковку.
   Через полчаса весть о небывалом бильярдисте разнеслась не только по всему дому, но и по близлежащей территории. Даже Петрович, на пару минут бросив дежурство, прибежал полюбоваться, как охранников одного за другим разделывают под орех. Хорошо хоть Пачо-террариста с собой не прихватил. Потом все же вспомнил про обязанности и ушел на очередной обход территории. Конечно, узнай Виктор Львович – начальник службы безопасности – о такой вопиющей безалаберности, он бы всем подряд головы поснимал.
   На самом интересном месте единственный оставшийся охранник сообщил по рации, что у ворот творится нечто совершенно непонятное. Какая-то безобразная сцена с мордобоем и применением огнестрельного оружия.
   Борис вытащил из кобуры свою любимую «Гюрзу». Тяжеловатая по сравнению со многими другими пистолетами, «Гюрза» имела два преимущества: во-первых, била до ста метров против среднестатистических пятидесяти, а во-вторых, в магазин вмещалось восемнадцать патронов. А для Бориса при его росте, весе и силе какие-нибудь лишние двести граммов пистолетного веса ровным счетом ничего не значили. Отдав по рации всем охранникам в доме готовность номер один, Борис выскочил на крыльцо.
   Пачо, едва не выворачивая скобу якорной цепи из бетонного столба, с басовито-хриплым лаем рвался порвать остановившийся поблизости москвичонок, а если не порвать, то хотя бы колеса пооткусывать. Сцена, которая предстала перед Борисом, с первого же мгновения показалась крайне подозрительной. Итак:
   Здоровенный парень, с бритой головой (шкаф с антресолями, вроде самого Бориса) и толстый очкарик, побагровевший от усердия и пыхтящий, как паровоз) кружили друг вокруг друга, в запале поливая друг друга такими забористыми и цветистыми эпитетами, что любой литератор бы обзавидовался. При этом молодая женщина почему-то пряталась за спиной у шкафа, прижимая к груди маленькую корзинку, накрытую голубой тряпочкой, а третий парень с пистолетом в руках и заплывшим глазом откровенно целился в какую-то старуху, которая наскакивала на него, размахивая сухими руками и норовя либо ударить по голове обидчика, либо пнуть.
   С секунду Борис размышлял, как поступить. В голове роились не самые приятные мысли. Это могло быть: а) инсценировкой с целью отвлечения внимания; б) просто попыткой привлечь внимание с дальнейшей целью проникновения на территорию дома Константина Николаевича; в) элементарной ссорой с применением огнестрельного оружия.
   Правда, парень пока пистолет в ход не пускал, но кто даст гарантию, что все не закончится перестрелкой? Что в ближайших кустах не сидит целый взвод автоматчиков, держащих на прицеле все окна, двери и крыльцо?
   – Всем оставаться на своих местах! – распорядился Борис по рации, затем вскинул пистолет и выстрелил в воздух три раза подряд.
   Пятеро главных действующих лиц разыгравшейся сцены повели себя по-разному. Старуха с воплем сиганула в ближайшие кусты. Парень с пистолетом тут же бросился на землю, даже не попытавшись взять под прицел Бориса. Шкаф присел, рукой пригибая женщину и заслоняя ее собой. А вот очкарик так и застыл на месте, вытаращившись в сторону дома, на его круглом лице было написано такое недоумение, что впору было озадачиться вопросом: а всё ли в порядке с мозгами у этого кретина?
   Борис спокойно сошел с крыльца, неторопливо продефилировал к воротам, все еще держа «Гюрзу» наизготовку. Парень с заплывшим глазом поднялся, деловито отряхнул колени и сунул пистолет за пояс. Борис скривился. Таких вещей он не признавал и не понимал. Непрофессионально, неграмотно, и к тому же опасно. Оружие все-таки лучше носить в кобуре.
   Шкаф тоже выпрямился, по-прежнему закрывая собой женщину, а очкарик… очкарик внезапно что-то простонал и повалился на землю, закатывая глаза. Старуха выскочила из кустов, бросаясь к своему ненаглядному чаду:
   – Ироды! Ребенка напугали! – заполошно орала она. – Дитятко мое! Не умирай! Что же я без тебя делать-то буду! – и тут же: – Вот я вам! – затрясла она кулаком в сторону Бориса. – В суд на вас подам! До министра дойду! Чтобы знали, как народ пугать! Наели ряхи-то! Обворовали людей, жируете…
   Парень с пистолетом одарил ее презрительным взглядом, потрогал разливавшийся синяк под глазом и невольно поморщился.
   – Валите вы оба отсюда! – пророкотал здоровяк. – А то схлопочешь сейчас.
   Только теперь Борис заметил у него пистолет. Тогда почему не стрелял? И даже вытащить не попытался.
   – Без невестки не поеду! – орала старуха. – А ты-то, ты-то! – обращалась она к молодой женщине, по-прежнему прятавшейся за спину здоровяка. – Три года тебя холили и лелеяли…
   – А ну взяла свою жабу и пошла вон отсюда! – наконец разъярился верзила, грудью наступая на старуху. Поскольку весовые категории были явно неравные, и не в пользу бабки, та предпочла все же отступить. Борис представления не имел, что случится с этой вздорной старухой, если здоровяк отетенит ее по голове своим кувалдообразным кулаком. Он как-то слышал, что у знаменитого боксера Валуева удар в четыре тонны, и нисколько не сомневался, что у этого – не меньше… а если и меньше, то не на много.
   Обморочная «жаба» и его мамаша тут же оказались в машине, дверца захлопнулась, захлебываясь пылью, взревел мотор… через секунду, когда пыль улеглась, ни машины, ни сладкой парочки.
   – Что происходит? – Борис обращался к сухощавому парню, безошибочно определив его за главного в этой троице.
   Тот, не подходя ближе, лишь развел руками, как бы давая понять, что применять оружие не намерен.
   – Нам необходимо поговорить с Константином Николаевичем Демидовым.
   – Я за него.
   – Не пойдет, – мотнул головой парень. Он медленно сунул руку в карман джинсовой куртки, вытащил запаянный целлофановый пакетик и протянул его Борису, поворачивая и давая осмотреть его со всех сторон.
   В пакетике была запаяна золотая запонка с дымчатым топазом и зажигалка. Борис прищурился.
   – Откуда у вас это?
   – А если ты крыса? – вопросом на вопрос ответил парень. – Зови хозяина.
   – Его нет. Придется подождать. А пока пистолеты на землю и медленно отошли на десять шагов.
   – Мяу?
   Женщина высунулась из-за спины верзилы и смущенно улыбнулась:
   – Ой, извините, у меня тут кошечка…
   – Кошечку можете оставить на руках. Корзинку тоже на землю, – безапелляционно заявил Борис и поднес к уху рацию: – Андрей, ко мне, быстро, с металлоискателем. Остальным оставаться на своих местах.
   Девушка, не девушка, хоть целый табун девушек, а он привык исполнять свои обязанности. Никому никаких поблажек. В конце концов, на подобных ошибках люди и срезаются.

Глава 18. Ну, елки-моталки! Опять – двадцать пять!

   Никогда прежде Зинаида Викторовна не думала, что массаж лица – такая удивительно приятная штука. Она чуть не уснула, пока ловкие пальцы опытной массажистки успокаивали ее нервы. Потом над ее лицом взялись работать всерьез. Вот тут-то учительница, в жизни не пользовавшаяся косметикой, осознала: насколько сложно и многотрудно это дело. Ей-то казалось, что все эти смазливые накрашенные куколки – просто счастливицы, которым повезло иметь приличную внешность, но на деле оказалось, что в принципе из любой женщины (ну, скажем так, не слишком уж страшной и со средней комплекцией) можно и в самом деле сделать если и не красавицу, то вполне симпатичную и даже очаровательную особу, было бы желание.
   Когда минут через сорок Зинаиде Викторовне дали возможность посмотреть на себя в зеркало, то эмоции настолько хлынули через край, что она и в самом деле чуть не разревелась, как последняя дура. Вовремя удержалась, вспомнив о накрашенных ресницах и подведенных глазах.
   – Ну что ж, по-моему, неплохо, – задумчиво резюмировала Алена, откладывая кисть и по-прежнему строгим взглядом оценивая проведенную работу.
   Неплохо? Неплохо?!!
   Да Зинаида Викторовна и в молодости так шикарно не выглядела. Всю жизнь в нужде, три раза замужем и ни одной приличной свадьбы, вспомнить нечего. Так, расписались по-быстрому, лишь бы штамп в паспорте поставить. А тут… тут какая-то совершенно незнакомая женщина, холеная, красивая, очаровательная, брутальная, как сейчас любят говорить. От прежней внешности не осталось ничего… нет, вру, осталось – старое, линялое платье.
   Зинаида Викторовна сидела в кресле, с трудом открывая и закрывая рот, точно рыба, выброшенная на берег. У нее и в самом деле было такое ощущение, будто воздуха не хватает.
   – Ну вот, а я искала женщину постарше для показа весенней коллекции, – произнесла Алена, точно бы размышляя вслух. – Зиночка, не откажетесь? У нас тут через две недели показ будет, а у нас нет никого… среднего возраста.
   Учительница закрыла рот, поморгала, старательно прогоняя слезы, и недоуменно воззрилась на хозяйку салона красоты.
   – Вы о чем?
   – Об одежде.
   Учительница ошарашено уставилась на Алену, не веря собственным ушам:
   – О какой одежде?
   – Обыкновенной, – хозяйка салона пожала плечами. – Ладно, мы это потом обговорим, надеюсь, договоримся. А теперь, девочки, быстренько, подскочили, подхватили попки и вперед…
   Ниночка, всё это время сидевшая на стуле рядом, молча поднялась. Она не спускала восхищенного взгляда со своей будущей свекрови. Она так боялась эту строгую училку… раньше боялась. Теперь от скандальной старухи не осталось и следа. Да, все-таки внешность сильно обязывает, я вам скажу! Нет, конечно, среди красавиц тоже встречаются всякие, чего уж греха таить, но уж лучше быть умной, доброй и красивой, чем глупой, злой и уродливой! А злой и глупый человек, уж каким бы он красивым ни был, рано или поздно все равно станет уродливым, потому как характер всегда отражается на лице.
   Сама же Зинаида Викторовна была шокирована еще больше. Во-первых, одним только предложением Алены. Во-вторых, ее впервые за последние тридцать лет назвали девочкой. Она поднялась с кресла, внимательно присмотрелась к своему отражению и… впервые за последние десять лет улыбнулась. Поймала восхищенный взгляд Ниночки и тут же смутилась, вспомнив безобразную сцену на лестничной площадке сегодня утром. И в самом деле, чего она привередничает? Нормальная невестка ей досталась. Ну, не умница. Подумаешь! Зато не будет мужу в глаза тыкать, что и как делать, не будет соваться, куда не надо…
   – Так, девочки, чего стоим? Кого ждем? – поинтересовалась Алена, подхватывая изящную сумочку и доставая оттуда мобильник. – Поехали, сейчас, Зиночка, мы вас одевать будем. Сама я, правда, не слишком большой профессионал в этом деле, но есть у меня один стилист…
   – А куда же я в таком виде? – засомневалась Зинаида Викторовна, брезгливо, двумя пальцами оттягивая подол линялого платья. – Мне теперь и в трамвай-то стыдно сунуться…
   – Да вы не переживайте, мы на машине, – ослепительной улыбкой успокоила ее Алена.
   – А куда? Сегодня же праздник… наверное, никто не работает…
   – А мы позвоним, – Алена продемонстрировала мобильник-выручалку, – нам откроют. И даже проконсультируют.
   Зинаида Викторовна зарделась. Никогда никто ради нее еще магазин в праздничный день не открывал.
   – Ну, я не знаю, а удобно ли? – что это с ней? С каких это пор она превратилась в интеллигентную, стеснительную даму? Куда подевалась крикливая, сварливая старуха со вздорным, скандальным характером?
   – Удобно! – заверила Алена. – Идем! – и она почти силой выпихнула двух женщин из косметического кабинета.
   Уже через час от прежней училки не осталось и следа. Зинаида Викторовна… да что это я? Зиночка! Превратилась в милую, очаровательную женщину средних лет, одетую неброско, но изысканно и со вкусом. На самом деле, Алене особого труда не пришлось прикладывать. Войдя во вкус, Зиночка сама быстро во всем разобралась и обращалась к продавцу-консультанту только ради каких-нибудь незначительных деталей.
   – Вот теперь вы точно готовы встретить своего принца! – воскликнула Алена, вместе с двумя кумушками: свекровью и невесткой, выходя из магазина.
   О, если бы она только знала, сколь пророческими окажутся ее слова! Но ни она, ни тем более Ниночка в этот момент знать не знали, и ведать не ведали, что вся их жизнь повернется совсем иначе в ближайшие сорок минут. И всему виной – все та же Алена. Потому как она посмотрела на свой мобильник и удивленно вздернула брови:
   – Девочки, а не сходить ли нам куда-нибудь отобедать?
   – Правильно, – тут же откликнулась Зинаида… Зиночка, стараясь держаться ровно и не свалиться с высоких каблуков. Раньше ей и в голову не приходило, насколько сильно туфли на высоком каблуке влияют на походку. Теперь же она просто не могла себе позволить сутулиться. Такая красавица и вдруг впалая грудь и спина – дугой, это же чистый нонсенс! Поэтому она поневоле держала осанку, к своему удивлению обнаружив куда-то давно пропавшую грудь! Ощущения были весьма непривычными, неожиданными и… даже приятными. – Я здесь неподалеку знаю одну пельменную… ну, не ахти как готовят там, зато не очень дорого, – ставила она со знанием дела, и тут же уловила немного насмешливый взгляд Алены.
   – Ну что вы! Таким молодым и очаровательным дамам с изысканными вкусами нечего делать в какой-то привокзальной забегаловке, – Алена даже апеллировала не к учительнице (так и хочется сказать «бывшей», но это мы вперед забегаем), а к Ниночке, которой тоже очень хотелось не просто шикануть, но произвести на будущую свекровь приятное впечатление. Конечно, если разобраться, пожилая женщина (язык не поворачивается ее так называть) уже и без того была благодарна своей будущей невестке за то внимание и заботу, которая так внезапно свалилась на ее голову. Никогда прежде о ней никто так не заботился, и уж тем более не делал ей таких дорогих и оригинальных подарков.
   На личную жизнь она давно махнула рукой, поскольку всегда ей внушали, что красотой и умом она не отличается, мужья ей попадались все не те и не такие, как надо. Перенеся всю свою заботу на сына, эта, когда-то милая и добрая женщина, постепенно стала превращаться в ворчливую и сварливую каргу. Она во всем видела только плохое, и именно поэтому не желала делить своего дорого «малыша» с какой-то там прошмандовкой. Она заранее знала, что Геночку обязательно окрутит хищница, охотница за чужими квартирами и состоянием. О внуках она думала с ужасом, поскольку, работая в школе, натерпелась от деток всякого.
   За последние пару лет она ощущала, как день за днем сыночек все больше отдаляется от нее. Сначала она пыталась его к себе привязать «болезнями», Мольер с его «Мнимым больным» отдыхает. А когда поняла, что этот затасканный прием на сына не действует, вернее, действует, но лишь отчасти, то стала затевать скандалы. Контролировала сына по десять раз на дню, звонила на работу, надоедала, требовала отчета за каждую проведенную вне дома минуту. Другой бы от такой мамаши давно сбежал, но поскольку Геннадий был от природы мягким человек, то стоически терпел.
   От расстройства чувств Зинаида Викторовна даже пыталась с головой уйти в работу. Но и там ее ждало полное разочарование. Взаимоотношения складывались не самым лучшим образом, ученики баловались и не слушались, директор и завуч беспрерывно требовали всяких планов: поурочных, годовых, четвертных. Постоянные комиссии из вышестоящих организаций тоже оптимизма и нервов не добавляли. Одним словом: со всех сторон – один сплошной негатив.
   Она ни о чем не мечтала, ни к чему не стремилась. Ей лишь хотелось как-нибудь доработать до пенсии, и… а что дальше, Зинаида Викторовна и сама не могла бы сказать.
   Пенсия ей представлялась эдакой Аркадской идиллией: бежать никуда не надо, торопиться не надо, спи себе целый день, да отдыхай пузом кверху. Ну, прямо как по старой русской сказке. И спи себе отдыхай! И только в короткие минуты просветления ее вдруг посещала мысль, что выйдя на пенсию, она окончательно превратится в старую развалину, никому не нужную, больную и ворчливую. Более того, так за всю жизнь не заведя себе никакого хобби, она представления не имела, чем займет такую прорву свободного времени.
   Она любила читать, безумно любила. Но, во-первых, будучи по образованию лингвистом, предпочитала если не классику, то, по крайней мере, хорошо написанные, добротные романы. Не всякую там дурацкую фантастику, не детективы, и не дамскую лабуду. Это она вообще за литературу не считала. Вот Толстой, Достоевский, Кафка, Сартр, Гельвеций – вот это писатели так писатели! Ради таких вот шедевров, Зинаида Викторовна сама выучила три иностранных языка. Поначалу чтение в оригинале давалось с огромным трудом. Но чем больше она проникала в сложности и красоты других языков, тем больше ее это занятие увлекало. Она записалась в библиотеку, брала книги на английском, итальянском и французском. Правда, итальянской литературы было совсем уж мало. Все упиралось в денежный вопрос: откуда взять деньги на хорошие книги учительнице, у которой зарплата чуть больше прожиточного минимума? Проблема. У Геннадия она деньги не хотела брать принципиально, полагая, что молодому человеку и самому не мешает иметь на карманные расходы.
   Она никогда не думала о себе, о собственной внешности, и о том, насколько это важно. Ей всегда представлялось, будто такой глупостью занимаются только пустоголовые куклы Барби с куриными мозгами и интеллектом пятилетнего ребенка.
   И вот теперь, совершенно преобразившись внешне, и взглянув на себя новую в зеркало, она вдруг ощутила настоящий шок. Раньше на нее оттуда смотрело нечто старое, неприкаянное и злое – бесполое. А сейчас она видела перед собой не просто женщину, шикарную женщину – утонченную и изысканную. (Чего уж греха таить, это Зинаида Викторовна слегка загнула! Не случается таких радикальных перемен за столь короткий срок.) И эта старая училка вдруг с удивлением поняла, что ей плевать на пенсию. Что, в сущности, жизнь только начинается, и, что бы там не случилось в дальнейшем, она больше не станет превращаться в страшное чучело. Она ощутила себя той Зиночкой – восемнадцатилетней хохотушкой – которая благополучно погребла свой оптимизм и жизнь под ворохом перманентного недовольства всем и вся. Ей вдруг расхотелось ворчать, хамить и ругаться. Напротив, эти две молодые девушки рядом с ней казались ей симпатичными и приятными.
   Вот в таком приподнятом настроении она позволила себя погрузить в машину и отвезти в один из лучших ресторанов города, который хоть и находился на окраине, однако ж считался самым дорогим и престижным.
   – Послушайте, Алена, это ведь ваш салон красоты?
   – Мой.
   – И магазин ваш? Как же вам пришло в голову начать собственное дело? – Зинаида Викторовна и вправду была в полном недоумении. Она всегда искренне считала, что любой бизнесмен – ворюга и гад, достойный сырой камеры в тюрьме и крепкого замка на решетках. Алена никак не подпадала под этот образ ворюги. – И самое главное, как вам такое удалось?
   – О, – кажется, сама того не подозревая, Зинаида Викторовна затронула любимую Алёнину тему. – Эта такая занятная история! За дело я взялась еще лет десять тому назад, и, верите ли, ничего не получалось. Я вообще всегда считала себя какой-то невезучей. А тут – прямо хоть караул кричи, – начала хозяйка салона и магазина с невероятным энтузиазмом, выводя машину со стоянки. В отличие от Анны Михайловны водила Алена аккуратно и осторожно, – как ни старалась – все из рук валится. И в личной жизни никакой радости. Мужики мелькали, как картинки в калейдоскопе. А еще пару раз меня вообще элементарно кинули. Осталась без денег, в долгах, как в шелках… ну, тут мне Женька и подвернулась.
   – Женька? – удивленно переспросила Зинаида Викторовна. – Эта та, что подружка моей… э-э… Ниночкина подружка?
   – Ну да. Она самая.
   Ниночка, сидя на заднем сидении энергично закивала, но две дамы впереди её подтверждения не заметили.
   – Она что же, такая богатая?
   – Богатая?
   – Она вам деньгами помогла?
   Алена неожиданно рассмеялась.
   – Да что вы! Лучше. Так уж получилось, что депрессия на меня навалилась. Скажу я вам, такая депрессия, что хоть бери моток бельевой веревки и вешайся. Ну, тут Женька и говорит: давай, мол, я тебе твой портрет напишу. Не за деньги, конечно… какие деньги, когда я тогда в подселении жила. Квартиру пришлось продать. Бывший муж долгов наделал и сбежал, а на меня наехали. Говорят: либо отдавай долг, либо сыну горло перережем. Вот и пришлось квартиру продавать.
   – Ужас какой! А при чем же здесь портрет?
   – Просто Женька мой портрет написала. Он теперь у меня в спальне висит. Можете себе представить, с какой физиономией я ей позировала? Но портрет она написала вообще другой. Я на нем счастливая и… даже не знаю как выразиться… такое впечатление, будто он весь светится изнутри… вот всё с того момента и началось. Случайно встретила нужного человека, случайно разговор зашел, случайно деловое предложение сделал…
   Мотор «Пежо» тихо, но мощно урчал. Колеса нежно шуршали по асфальту, машина с легкостью ретивого мустанга покрывала километр за километром. А Зинаида Викторовна слушала рассказ, забыв обо всем.
   – Поначалу я даже не верила. Вот, думаю, сейчас белая полоса, а потом все опять наперекосяк пойдет. Но с тех пор словно бы ангел-хранитель у меня появился. Знаете, ни одной сорванной сделки, никаких рэкетиров, никаких наездов. Даже муж прежний объявился, узнал о случившемся, деньги вернул. Правда, сейчас у него своя семья, двое малышей, но с Дениской он встречается. Чем может, помогает. Да и моя личная жизнь налаживаться стала. Вот замуж собираюсь. Но, как я подумаю обо всем этом, мне все же кажется, что началось мое счастье именно с портрета.
//-- * * * --//
   Первой КПП прошла молодая женщина. Андрей самым тщательным образом обыскал ее металлоискателем, но ничего не нашел. Бориса это успокоило лишь наполовину. Никто не даст гарантии, что под платьем эта милая дурнушка не навешала на себя килограмма два пластиковой взрывчатки, а то, что двести грамм тротила убивает всех людей в комнате в двадцать четыре квадратных метра, он знал не понаслышке, и испытывать такой способ проверки на собственной шкуре совсем не хотелось. Поэтому тут же вызвали Екатерину, та, без умолку болтая, словно ничего не произошло, повлекла красавицу с косой в отдельную комнату для личного досмотра.
   – Да ты не обижайся, – с легким украинским акцентом тараторила Екатерина, заталкивая женщину в какую-то крохотную комнатенку, пустую, как старая картонная коробка, – Хозяин у нас дюже строгий! Веришь, никому не доверяет! Собственную тень, и ту допрашивает на предмет злых умыслов… а уж нас, прислугу… да Боже мой… а мне и не жалко. Что, от меня убудет, чи шо? Я вот здесь у вас в России нелегально живу уж лет пять, так я тебе вот что скажу: хлебнула я – по уши самые! Уж у каких я только хозяев не работала! Одни придирки, а платили – тьфу! – она смачно плюнула, со знанием дела обыскивая женщину и продолжая стрекотать: – Да как Константин Николаевич исправно платит, дак пусть бы себе обыскивал хоть лично да каждый день… я только – за. Он же холостяк! К нему женщины в очередь выстраиваются, лишь бы с ним ночку провести! А то глядишь: приметит, да еще поди понравишься… – и так далее, и тому подобное.
   Слушая эту ненавязчиво-глупую болтовню, никому бы и в голову не пришло, что Екатерина – никакая не украинка, а бывшая уголовница, отсидевшая пять лет за убийство своего сожителя. Знала она и умела много. Талантов у нее было и того больше. А уж как она метко стреляла и пользовалась холодным оружием, так многие мужчины завидовали. Была она пышногруда, крутобедра, а осиная талия заставляла оглядываться на нее не только мужчин, но и представительниц женского пола, которые при виде такой красоты не мерли от зависти только по причине зловредности. Хотя с другой стороны, мода на высоких, тощих «унисексоток», так старательно навязанная средствами массовой информации, все же больше действовала на женские умы, а не на мужские. Те по-прежнему предпочитали если не «рубенсовских и бальзаковских пышек» с их дородными и дебелыми телесами, то уж по крайней мере женщин с округлыми формами. Конечно, попадались и среди мужского населения такие, кто тощие мощи какой-нибудь топ-модели почитал за святые мощи. Однако Екатерина с ее неотразимыми формами очень часто пользовалась ими, и иной раз легкое, отточенное движение бедра на повал сражало намеченного заранее представителя сильного пола, поражая его в самое сердце и давая женщине возможность воспользоваться всеми преимуществами своего привилегированного положения. Более того, при всех своих качествах, была Екатерина отменным психологом, и с одного взгляда, словно опытная цыганка, с точностью определяла как ей вести себя с тем или иным человеком. Эта Любаша, добрая, наивная и бесхитростная, представлялась ей даже не объектом тренировки, а так, чем-то вроде развлечения.
   Не переставая дурить голову, Екатерина за пару минут проверила все, вплоть до косы, старательно перебрала волосы, досмотрела даже котенка, заглянув киске под хвост. От чего Любаша покраснела, как помидор. И все это время бойкая бабенка ни на секунду не умолкала, продолжая молоть языком.
   – А я гляжу, классно ты пристроилась! – она лихо подмигнула растерявшейся не на шутку Любочке, и по-свойски толкнув ее в бок. – Твой-то – вон какой! – она руками изобразила слона средних габаритов: в комнату бы точно не вошел.
   И вновь Любаша зарделась:
   – Да не муж он мне. Я с ним только вот часа как полтора познакомилась. Мужа свекровь увезла…
   Екатерина вытаращилась, всплеснула руками и едва не контузила своим:
   – Ой, же мне! Везет тебе, подруга! Да кабы мне такого-то! – она помогла Любаше оправить платье, а затем предложила чисто по-женски: – Слухай-ка, я такие истории страсть как люблю! Расскажи а! Ну, расскажи! – и с этими словами, выпихнув Любашу из пустого помещения, поволокла ее куда-то дальше, по коридору в свою комнату, расположенную на половине прислуги. Котенок все это время вел себя на удивление тихо и смирно, только таращился по сторонам золотисто-медовыми глазюками.
   Вторым сквозь створ ворот прошел невысокий парень, с ним никаких эксцессов не произошло. И уж в последнюю очередь – здоровяк, прихватив пустую корзинку. Вот тут возник инцидент, объяснения которому Борис сразу даже и найти-то не сумел. Пачо-террорист, рвавшийся перегрызть глотку любому, кто переступал границу вверенной ему территории, вдруг замолк, потом завилял хвостом и…
   – Собачка! – здоровяк прямо в проеме ворот рухнул на колени, и Пачо, словно всю жизнь только этого и ждал, ринулся к нему… Борис вскинул пистолет, Андрей предупреждающе вскрикнул… Пачо попал прямиком в медвежьи объятия верзилы, и, скуля от переизбытка счастья, принялся облизывать лицо незнакомца. Здоровяк мял и теребил огромного пса, чесал пузо, шептал на ухо какие-то нежности и ласковости: одним словом – полная идиллия. Создавалось такое впечатление, будто встретились два старых друга… закадычных.
   Борис, тихо офигевая от такой картины, озадаченно крякнул, убрал «Гюрзу» в кобуру и только теперь ощутил холодную испарину на лбу. Если сегодня еще намечаются сюрпризы, то лучше бы им быть приятными. А то уже явный перебор.
   Здоровяка с трудом оторвали от «собачки», Пачо с огромными усилиями стали втроем оттаскивать от внезапного объекта неожиданной любви. Пес не давался. Пес не желал уходить. Пес упирался всеми четырьмя, кряхтел, но с места не трогался. Но стоило только верзиле ласково проворковать:
   – Иди на место, красавец! – и Пачо послушно, словно вышколенный ребенок без разговоров, направился в будку, бросая на охранников такие живописно-укоризненные взгляды, от которых хотелось пойти и удавиться. Теперь уже офигел не один Борис, а все, кто стал невольным свидетелем этого чуда, включая и Петровича, который как раз в этот самый момент появился из-за дома, ведя на коротком поводке Тунгуса.
   Собако-волк ломанулся навстречу верзиле, приветственно виляя хвостом (чего сроду не случалось).
   – Собачка! – верзила призывно раскинул руки, вновь приготовившись бухнуться на колени.
   Но второй раз лобызаться парню не дали, а довольно грубо запихали в дом и заперли от греха подальше входную дверь, чтобы вдруг не побежал обратно. Затем каждого досмотрели отдельно – ни документов, ни другого какого оружия, ни, тем более, взрывчатки. С парнем, что назвался Сергеем Филипенко, особых хлопот не возникло. А вот верзила, по кличке Щека, все нудил: где Любаша, да куда киску подевали. О киске беспокоился в особенности. Борис, досматривавший его лично, ошизел от такого расклада окончательно и бесповоротно. Он даже не знал, что думать: то ли у парня не все дома, то ли придуривается. Но уж если придуривается, то больно ловко и артистично – не подкопаешься.
   Когда досмотр был закончен, а Екатерина, охая и ахая, выведала у Любаши все подробности нехитрого приключения, всех троих препроводили в специальную комнату в подвале. Путь лежал мимо биллиардной, и в открытый дверной проем Фил углядел Геннадия Хлопкова, младшего конявинского менеджера, известного ему по фотографии. В первую секунду Сереге резко подурнело. Во вторую, слегка пораскинув мозгами, он сообразил, что паниковать пока рано, надо дождаться результатов «собеседования», а что собеседование будет долгим, он не сомневался, потому как и их история не так уж коротка.
   Комната оказалась совершенно пустой, за исключением двух диванов, стоявших у противоположных стен. Щеку, Фила и Любашу посадили на один. Борис с Андреем и Егором – на противоположном.
   – Итак, сразу предупреждаю, у нас оружие, и мы не побоимся его применить, если понадобится, – Борис был совершенно откровенен, хотя и здоровяк с его собачьими обниманиями, и его явная подруга с котенком на руках вызывали симпатию. А вот Сергей Филипенко, казался человеком не таким простым. – В этой комнате натыкано много камер, оператор за пультом ведет запись всего нашего разговора, и если с нами что-то случится, то живыми вам отсюда не выйти.
   Фил скупо кивнул. Щека потер щеку. Женщина недоуменно глянула в сторону Бориса, потом на его пистолет в руке и, виновато улыбнувшись, поплотней прижала котенка к груди, словно собиралась защищать его от пуль.
   – Рассказывайте по порядку, времени у нас много. Обстоятельно и обо всем.
   Эту трудную миссию Фил взвалил на свои плечи, Щеке не доверил: кому-то, может, медведь на ухо наступил, а этому мордовороту – на язык. Обычно из него клещами слова не вытянешь. А если и вытянешь, то что-нибудь невразумительное. Это только в машине вдруг он, резко прибавив в мозгах, принялся заводить умные разговоры.
   Поэтому Фил не торопясь и обстоятельно рассказал обо всем: о договоре с Конявиным, об обещанных деньгах, об улике, которую они должны были подкинуть на место преступления, о слухах, что ходили между конявинскими людьми про подкупленных журналистов и милиции… рассказал даже о Любаше, о ее муже и о том, как ее по приезде попытались изъять у вздорной семейки. Отсюда и безобразная сцена. Отсюда и синяк у Фила под глазом – не успел вовремя пистолет вытащить. Одним словом: поведал все, как на духу. Впрочем, он с самого начала не собирался ничего скрывать – себе дороже.
   Он только боялся, что люди Костика Штуки посчитают все это дешевой шуткой. Однако ничего смешного охранники в такой ситуации не нашли, более того: показалась она им весьма неприятной и угрожающей. Борис внимательно оглядел «улики» в запаянном пакетике. А потом дверь открылась, и в комнату вошли двое: седовласый мужчина лет этак пятидесяти пяти в прекрасном сером костюме, явно сшитом на заказ, и молодой парень в камуфляже с мягким, но пронизывающим прищуром, стянутыми в ниточку губами и холодным выражением на скуластом лице. Вот тогда-то и начался настоящий допрос. Стоя рядом с диваном и непринужденно опираясь на спинку, седовласый принялся задавать вопросы. И Филу сразу стало ясно, что впервые в жизни ему довелось столкнуться с настоящим профессионалом.
//-- * * * --//
   Еще много лет назад, когда только-только пошли первые деньги, и многие из друзей Штуки, понакупив себе вилл и дач на Канарах, быстренько стали спускать халявные бабки в кабаках да казино, Костик, на удивление всем, деньги пустил в оборот, беспрерывно расширяя производство. Обнищавшие, разоренные заводы и предприятия, словно сами сыпались к нему в руки, он скупал их по смехотворной цене, кого надо подмазав, кого надо припугнув.
   Дело разворачивалось на удивление бойко, и в смутный период, когда большинство граждан страны остались с пустыми карманами и разбитыми надеждами, Костик вдруг оказался обладателем немалого состояния (+ несколько заводов, + две фабрики по пошиву всякой разной одежды, + три рынка, + сеть магазинов, + банк со множеством филиалов по всей стране…), которым требовалось управляться споро и с умом. Как один человек способен управиться со всем этим хозяйством? Так же, как некогда Генри Форд управлял автомобильной империей.
   Поскольку никакого иного ума у Костика под рукой не оказалось, кроме его собственного, то приходилось справляться самому. А педагогическое гуманитарное образование необходимых знаний не давало. Более того, изрядно вредило, потому как классическая литература (в особенности русская) воспевала чувства светлые, изысканные и возвышенные, сиречь в повседневной жизни никоим образом не применимые. А требовался не просто ум, рассудительность и хватка, но специализированные знания. Вот тогда-то Костик, насмешив всех кур в округе (как выяснилось, смеялись куры зря), отправился учиться на экономиста, да не на какое-нибудь там заочное отделение, а на самое что ни на есть дневное, однако же без отрыва от производства. Хлопот прибавилось, лекции, конспекты, курсовые… ни одной работы он не заказал за деньги. Все делал сам, даже пресловутый английский с дурацкими тестами на трех страницах. Над ним потешались все: начиная от приятелей, которые все в толк не могли взять – на кой черт успешному бизнесмену, которому и без того деньги мешками сами собой в карман сыплются, еще и какое-то там университетское образование, и заканчивая сокурсниками. Ну, согласитесь, не всякий день увидишь, как на каком-нибудь семинарском занятии рядом с тобой пыхтит дяденька тридцати пяти лет. Водку пить и ходить по баням с голыми девочками стало и вовсе некогда. Вот тогда-то прежние друзья и отпали, а новых Костик так и не сумел себе завести. Да при его положении все больше попадались не друзья и приятели, а люди, которым был нужен его толстый кошелек. И потому Константин Николаевич Демидов выбирал себе друзей осмотрительно и осторожно.
   Костик еще и потому был Штука, что собственным принципам не изменял. Однажды решив бросить пить, он и в самом деле не пил… ну, почти. Мало этого, частенько, когда позволяло время, тягал железки или наматывал километры на беговой дорожке и при этом успевал работать по восемнадцать часов в день.
   Кое-кто откровенно удивлялся: да как же вообще можно получать удовольствие от жизни, если не пить, не курить, не гулять… как в том старом анекдоте про коммуниста, которого вызывают на партком и спрашивают:
   – Ты ради партии можешь бросить курить?
   – Могу.
   – А пить?
   – Могу.
   – А по бабам гулять?
   – Могу.
   – А жизнь отдать?
   – А на хрена мне такая жизнь?
   Но если бы эти кое-кто получше знали Костика, то поняли бы, что этот аристократ и гурман умел найти наслаждение во всем, даже в плохой погоде. Он любил повторять слова Асадова: «Кто умеет в буднях быть счастливым, тот и впрямь счастливый человек!»
   И Костик, как ни странно, был счастлив. Он находил удовольствие во всем: в том, как под его руководством разоренный завод начинал давать качественную продукцию и становился на ноги, в том, что почти каждый год он поднимал зарплату рабочим; в бесконечных поездках по стране в поисках новых связей и заказчиков, в рутине бухгалтерского дела… И в то же время умел Костик красиво отдыхать. Он наслаждался тонким ароматом вина, неторопливо выпитым за обедом, запахом хорошего мужского одеколона, тонкой и радостной музыкой Моцарта, строками великой классической поэзии… бесхитростными и грубоватыми страницами современного боевика…
   Костик любил литературу. Не что-то отдельно взятое, а вообще всю. Он читал много и запоем. За день мог одолеть толстенный детектив, за вечер прочитать фантастический боевик, ему нравился сам процесс чтения и впитывания информации. Книг он скупал много и часто, и делал это по двум причинам. Во-первых, отрешившись от привычных развлечений, его ум требовал некой отдушины. Поскольку ни теннис, ни охота, ни рыбалка с ее водкой и банями, его не привлекали, а казино и ночные клубы он считал местами общего пользования, то чтение оставалось одним из самых доступных и безобидных. Во-вторых, получив два высших образования, Костик считал себя обязанным и дальше развивать ум и эрудицию. Книги, в особенности хорошие, давали и то, и другое. И при всем при этом он хранил завидную верность классической литературе.
   Конечно, он нисколько не презирал всякого, кто не читал Кафку, Пастернака или Сартра, поскольку, будучи далеко не дураком, он прекрасно понимал: во-первых, не каждому в жизни выпадает шанс приобщиться к подобному высокому искусству. Во-вторых, люди по сути своей разные. Кому-то милее провода, штырьки, чипы, платы… кому-то нехитрая игра в подкидного и забивание козла вечером после работы с друзьями под пиво и сакраментальную воблу. Кого-то хлебом не корми – дай поохотиться за грибами с лукошком наперевес. Иной жизни сей фанат грибного дела для себя не мыслит. А есть такие, кто от телевизора оторваться не в состоянии. Костик понимал, что в обществе нужны все: глупые, умные, пофигисты, параноики, трудоголики, тунеядцы… да что перечислять, стоило только повнимательней посмотреть вокруг. Такого понасмотришься!
   Сам же Костик знал наизусть стихи Набокова и Асадова, Окуджавы и Высоцкого он мог декламировать их часами. Он их даже не учил, просто имея феноменальную зрительную память, он с легкостью ребенка запоминал все, что ему казалось интересным.
   Одним словом, был Костик Штука эстетом и интеллектуалом. И того же требовал от всех своих подчиненных. Попасть к нему на работу было почти невозможно. И не только потому, что Штука отличался изрядной подозрительностью и проверял каждого, даже взятого по протекции. А уж по протекции тем более. В его загородном доме были всюду установлены скрытые камеры, иногда в самых неожиданных местах. Из своего кабинета он мог следить за всем, что происходит в доме и за его пределами без особого труда. Он знал про своих подчиненных все. Он знал, например, что Алексей когда-то был отличным гонщиком, потом попал в аварию, провалялся по больницам полгода: поврежденный позвоночник, полная неподвижность. Медленное и страшное умирание. Жена его бросила. Зачем молодой и привлекательной женщине связывать судьбу с полутрупом? И вот тут-то, то ли от горя, то ли от злости в нем словно бы проснулось второе дыхание. Превозмогая боль, делал ежедневные упражнения, занимался, в кровь изгрызая себе губы. По ночам кричал от кошмаров, и через год пошел. Сам. На костылях.
   Набившая оскомину история, одна из множества, которые случаются по всему миру. Но тот, кто пережил подобное, знает, что это настоящий подвиг, и совершить его способен тот, кто изнутри переплавил себя и собственный характер. Теперь у Алексея другая жена, ребенок, он счастлив и вновь за рулем.
   А вот Борис когда-то пил, запойно, страшно. От него ушла жена, забрав двух детей. Просто сбежала, не оставив даже адреса. После того, как он бросил профессиональный бокс и превратился в круглый ноль без палочки, этому сильному физически человеку не хватило элементарной силы воли и мужества. А потом, когда очнулся, пришел в себя, оказалось, что еще и подсел на наркотики.
   Но в какой-то момент, внезапно осознав, что происходит, просто бросил. «Завязал», как говорят. Включил силу воли, когда-то сделавшую из обычного паренька чемпиона по боксу. И поезд жизни, постукивая колесами на стыках, перешел на другую колею. Через год к Борису вернулась жена с детьми.
   Странно, но все, кто окружал Костика, были людьми далеко не простой судьбы. Вот хоть бы взять Петровича. Старику почти девяносто, а он еще крепок и бодр. Всю семью в войну потерял, пока партизанил, немцы двух дочек в Германию угнали, а жену расстреляли. Он до сих пор себе этого простить не может. Уж сколько лет прошло, а он так и не женился – бобылем живет.
   И за всех них Костик ощущал ответственность, точно это были не просто его подчиненные, нанятые им для работы, а близкие и понятные ему люди, которые никогда его не подведут и костьми лягут в случае надобности. Костик только надеялся, что такой надобности не возникнет. Еще бы разобраться с теми, кто стоит за Конявиным, и подуськивают этого урода, как шавку… впрочем, потом появится еще кто-нибудь, какой-нибудь другой «Конявин», который станет палки в колеса вставлять. Костик, хоть и не был рьяным верующим, однако же где-то глубоко в душе был убежден – и такие подонки нужны, иначе заснет общество, перестанет существовать, и заглохнет инстинкт самосохранения у людей. Он и теперь-то дремлет. Гляди – совсем заснет, вечным сном. Тогда и катастрофы никакие не помогут, потому, как мертвого, сколько ни буди – не добудишься.
   Впрочем, мысль эта принадлежала не ему, натолкнулся он на нее в одной из книг Дмитрия Сулихина, натолкнулся совершенно случайно, и с тех пор читал все его романы, с нетерпением ожидая выхода очередного произведения. Писал парень ёмко, интересно и образно, не утратив чувство языка, без всяких этих новомодных «он был слишком уставшим, чтобы что-то делать», от чего Костика откровенно воротило. После прочтения первого же произведения, он собрал всю информацию об авторе, и с удивлением узнал: проживает Дмитрий не в столичной Москве, а пососедству, земляк, как говорится.
   В душе Костик гордился своей перепиской с писателем по интернету, правда под ником, и импонировало ему даже то, что в последней книге дали его статью о творчестве автора и критический анализ произведения, правда, опять-таки, под псевдонимом. С последними двумя романами Костик познакомился гораздо раньше, чем они вышли в издательстве. Писатель прислал ему их задолго до отправки в редакцию для вычитки. Костик ночами, чтобы не дай бог никто не узнал, вычитывал их, правил, заносил в сноски замечания. И был горд одним тем, что обе книги вышли в его «редакции».
   Правда, знал об этом только сам писатель и Костик. Сулихин даже написал своему восторженному почитателю благодарственное письмо и выразил желание на развороте книги объявить своему добровольному помощнику огромную благодарность на всю Россию. Но Костик скромно отклонил подобное предложение. В качестве бета-тестера светиться ему никак не улыбалось.
   И все это: и загородный дом, и свою работу, и маленький, уютный мирок, – он не собирался отдавать на растерзание всяким там «конявиным». Более того, после звонка Бориса появились у Костика собственные идеи превентивного удара. А то некоторые мелкие паразиты – крысы на двух ногах – нюх потеряли и совсем оборзели! Никакого дуста на них не напасешься! Костик взялся за мобильник…
   Впрочем, чего это все про Костика, да про Костика, есть же еще и Женька…
//-- * * * --//
   Бесчувственную Женьку складировали на крохотный жесткий топчан за ситцевой занавесочкой веселенькой расцветочки в крохотной комнатке. Дмитрий, полагая, что бабка, точно фельдшер какой, станет пострадавшую осматривать, да всякое такое, двинулся было к двери, но вредная старуха моментально отреагировала:
   – Куды? А ну стоять!
   Дмитрий так и замер, в сущности, совершенно не понимая, с чего это вдруг старуха так раскомандовалась.
   – Неча по чужой хате шастать.
   – А, да я не в этом смысле, – догадался писатель. – Я думал, вы ее осматривать будете.
   – А чего тут осматривать-то? – старуха небрежно махнула рукой в сторону пострадавшей. – Ты чего-нибудь видишь?
   Сначала Дмитрий несколько раз недоуменно мигнул, потом нахмурился.
   – Нет. А что я должен видеть?
   – То-то, касатик, что не видишь, – вздохнула бабка. Анна Михайловна, стоявшая в сторонке, в разговор даже и не вмешивалась. – Вот и я не вижу. А должна бы. Ладно – ты. Ты – человек пришлый, у вас там всё – не как у людей. Но тут-то, тут-то ты должон всё видать. А не видишь. А почему?…
   – А может, вы ее всё же сначала вылечите? – Дмитрий хмуро и требовательно воззрился на старуху сверху вниз. Он и сам не представлял, каким бы таким образом сумел наказать зловредную старуху, но чувствовал, что совершенно к этому готов. Он даже удивился собственной решительности.
   – Э-э, милай! Да ты втрескался! То-то я гляжу, у вас биоэнергетика дуалится.
   Услышь он такую заумь от какого-нибудь академика, он бы удивился и восхитился такому глубокому познанию. Ученые любят изъясняться заумно и непонятно. И чем непонятней – тем умней! Но от бабки! От знахарки! Вот уж и в самом деле не ожидал.
   – Кошелку-то захлопни, – посоветовала бабка медовым голосом. – Да глаза разуй, писака.
   Писака разул и… увидел…
   То, что он увидел, его совсем-совсем не порадовало. Женька лежала на топчане, окутанная грязно-серым свечением… вернее даже не свечением, а какими-то поблескивающими лохмотьями, которые непрерывно двигались, завихрялись, исчезали, точно протуберанцы в солнечной короне. А вот бабка, бабка светилась ослепительно-белым, с некоторым желтоватым отливом… она точно вся была упакована в плотный кокон, с ног, до головы. И весь ее вид напоминал гигантское веретено, тонкий шип которого уходил куда-то вверх, в потолок… однако Дима подозревал, что на потолке это дело никак не заканчивается.
   Он в растерянности обернулся на Анну Михайловну, бывшая разведчица стояла, окутанная переливами небесно-голубого. Весь ее кокон был искажен и напоминал не веретено, а плохую шутку горшечника, который, взявшись лепить из сырой глины кувшин, загнул его такой буквой зю, что хоть сейчас же на выставку авангардистов неси. Да и «шипа», уходящего вверх, у Анны Михайловны не было.
   Его же собственная аура представлялась ничем не лучше, только не небесно-голубого, а какого-то грязновато-зеленого цвета. Он озадаченно почесал затылок.
   – Однако! – только и сумел произнести писатель. Приключения с каждой минутой становились все интересней и интересней.
   – Ладно, сопли подотри, отошли и не мешаем, – распорядилась бабка, закатывая рукава холщевой рубахи.
   Она склонилась над Женькой, наложила обе ладони на область солнечного сплетения и… светящийся кокон прикоснулся к грязно-серым ошметьям, субстанция поплыла, перетекая от одного живого тела, к другому. Протуберанцы зашевелились активней, заклубились, возвращая прежнюю форму, хоть и искаженной, но все же целостной ауры.
   Старуха выпрямилась, убирая руки, от них потянулась тонкая ниточка, точно мед с ложки, а затем и она оборвалась. Знахарка полюбовалась на плоды своей деятельности, отряхивая сухие, морщинистые ладошки друг о дружку. Женька вздохнула полной грудью, щеки порозовели.
   – Эх, поправить бы, – философски рассудила знахарка, коротко замахнулась и… врезала Женьке по уху.
   – Да вы что же делаете? – возмутился Дмитрий, едва не рванувшись вперед.
   Зеленовато-желтая аура всколыхнулась и приобрела достаточно правильные контуры веретена.
   Бабка повернулась к писателю, смерила его строгим взглядом:
   – А ты рот-то не разевай, – посоветовала она, опуская рукава рубахи. – Гляди: рассердишь, возьму грех на душу, загну раком…
   Дима покраснел.
   – Да не тебя… балда. Биополе.
   Старуха махнула на него рукой, точно на безнадежно больного.
   – Все, айда чай пить.
   – А Женя?
   – А чего ей сделается-то? – удивилась знахарка. – Полежит еще минут десять, да сама встанет. А мы покуда почаевничаем, да потолкуем.
   Звучало заманчиво и многообещающе.
//-- * * * --//
   Из ресторана вышли только через час, пока заказывали, пока лакомились самыми изысканными деликатесами, Алена без умолку рассказывала о Женьке, о том, что могла бы художница немалые деньги зарабатывать своими картинами. И прочая, и прочая…
   – Ну все, девочки, я побежала, у меня еще куча дел. Если хотите, я вас довезу…
   – Да мы погуляем, – тут же откликнулась Зинаида Викторовна. – Здесь недалеко книжный магазин есть, хочу зайти.
   – Так ведь сегодня же праздник! – немало удивилась Ниночка.
   – Он всегда открыт.
   – Ну и ладно. Не буду надолго прощаться, надеюсь, еще увидимся! – Алена махнула рукой, села в машину и уехала.
   Еще бы! Эта хитрюга, расплатившись за всех троих, нисколько не разорилась. Уж теперь она точно знала, что эта Зинаида Викторовна от нее никуда не денется. Через месяц придет, как миленькая.
   Но не торопитесь осуждать Алену. Дружба дружбой, а денежки – врозь, как говорит пословица. А свое дело она знала на все сто.
   – Ну что, идем?
   – Идем, – тяжело вздохнула Ниночка. Во-первых, она объелась. Последние пару недель на нее напал такой жор, что хоть волком вой. Трескала все подряд, особенно сладкое. Она и сейчас заказала себе на десерт мороженое с суфле и два пирожных. Теперь ей двигаться совсем не хотелось, клонило в сон, хотелось прилечь где-нибудь на кровать, приткнуться щечкой к подушке, и… посопеть в две дырочки часов так пять-шесть. Во-вторых, книги Ниночка не любила. Вот совсем. То есть – совершенно. Нет, читать она умела, но у нее и в школе-то были проблемы с литературой и русским языком. Стоило ей только книгу взять в руки и – на тебе, глаза сами собой закрывались, клонило в сон. Вот модные глянцевые журналы для женщин – это совсем другое дело. Их Ниночка прочитывала от корки до корки, выучивала, и хранила, как зеницу ока. Если бы ни случайные заработки Геночки, который изредка подрабатывал игрой в бильярд, то он бы точно на таких журналах разорился. Поэтому слегка беременная дама с не очень большим энтузиазмом отнеслась к идее учительницы отправиться в книжный магазин. Однако, памятуя о советах психолога в одном из прочитанных журналов, она с готовностью согласилась сопровождать Зинаиду Викторовну хоть на край света.
   Магазинчик располагался в подвале жилого дома, ступеньки в него вели узкие и крутые, и пахло здесь плесенью и старой штукатуркой, которая перхотной пылью ссыпалась с потолка на бетонную лестницу. Ниночку сразу замутило, однако она, зажав нос и рот ладошкой, и стараясь дышать через раз, решила стоически перенести любые испытания, выпавшие на ее нелегкую женскую долю.
   Они вошли в маленькое, тесное помещение, уставленное многочисленными книжными полками, проходы между которыми были такими узкими, что двум почитателям литературы и развернуться-то было негде.
   – А, Зинаида Викторовна, добрый день, с праздником вас! – тут же поприветствовал их продавец и владелец магазина в одном лице.
   – Ой, спасибо. И вас с праздником, – зарделась учительница, ощущая на себе восторженно-удивленный взгляд старого знакомого. Такими взглядами ее не баловали даже в молодости.
   – Великолепно выглядите! Настоящая светская дама! Целую ваши ручки! – сухопарый старичок с лысиной, обрамленной пушистым венчиком седых волос, церемонно поклонился, прижимая правую руку к сердцу. Однако поцеловать ручку не потянулся.
   – А это моя будущая невестка, – не к месту и не ко времени, окончательно смутившись, представила Зинаида Викторовна.
   – Барышня! – еще один поклон. Однако ручки целовать не стал даже на словах. – Мои искренние поздравления! Чем обязан вашему посещению? Изволите что-нибудь выбрать для чтения?
   – Да! – решительно выпалила Зинаида Викторовна. – Хочу сделать заказ, – она стрельнула взглядом на Ниночку, и той вдруг стало как-то неуютно. Она, конечно, предполагала, что Геночкина карточка сильно «похудеет» после их похода к Алене, но уж не предполагала что так сильно. А теперь она забеспокоилась, что заказ книг грозит оставить ее вообще без копейки.
   – О, буду рад помочь. Что же вас интересует? – хозяин магазина взял ручку, приготовившись записывать.
   – Итак, пишите… – с радостным энтузиазмом начала учительница.
   Ниночка сразу поскучнела, через десять минут ей поплохело, а через пол часа она поняла, что зря позволила втравить себя в такую авантюру…
   Список уже приближался к пятой странице, когда мелодичный колокольчик оповестил, что в магазин вошел еще один клиент. Зинаида Викторовна повернулась посмотреть просто так, ради любопытства и… обомлела. О таком счастье она и помыслить себе не могла. Перед ней стоял сам Николай Денисович Демидов – профессор словесности, преподаватель университета, написавший немало трудов и монографий по теории лингвистики. Она читала их все, даже несколько раз посещала его открытые лекции в университете. Но увидеть его вот так просто – в магазине. Без толпы студентов…
   Нет, такой шанс она упустить просто не могла! Она бы потом до конца своих дней не простила себе. И если светила русской словесности не захочет с ней знакомиться, то уж без его автографа она отсюда точно не уйдет!
   Через полчаса они все втроем выходили из магазина, беседуя, словно старые приятели. Ниночка брела позади, забытая всеми, а два знатока лингвистики спорили с немалым пылом, при этом Николай Денисович говорил скупо, емко и сдержанно, а вот Зинаида Викторовна распалилась не на шутку.
   – Да ну нет! Нет! Ни в коем разе не соглашусь с вами. Да что же это за литература такая? Не литература это вовсе! Уж позвольте мне высказать свое мнение до конца. Литература предполагает богатство стилистических приемов, глубину раскрытия образов, детализацию… а в вашей фантастике где всё это? Где? Да ну нет, Николай Денисович, голубчик, фантастику читать все равно, что промокашку пережевывать…
   – Нет, уж, позвольте с вами не согласиться, – седоволосый солидный профессор, одетый хоть и в старый, но все же с иголочки, костюм, пытался спорить деликатно, чтобы не дай бог не задеть чувства этой привлекательной и умной женщины. – Любая литература выполняет определенные функции, и в первую очередь поучительные. Не станете же вы утверждать, что вся литература только для того и пишется, чтоб показать красоты языка? Уж вам бы и в голову не пришло читать произведение изысканное и даже красивое, однако скучное по своей идеи, по сюжету и бедными характерами, похожими на картонку. Никакая красивость языка не оправдала бы существование такого сочинения. Да что же я вам доказываю? – воскликнул он, неожиданно останавливаясь.
   Зинаида Викторовна тоже остановилась, а Ниночка, зазевавшись, налетела на будущую свекровь, отдавив ей пятки. Однако та даже внимания не обратила.
   – Вы хоть Шекспира возьмите, хоть Толстого, хоть Достоевского, да пусть даже и Стейнбека – ведь в первую-то очередь идеи, милая Зинаида Викторовна, сюжет с его непростыми переплетениями параллельных повествований, со сложными и совершенно неоднозначными характерами. Верите ли, когда читал «Братьев Карамазовых», плакал. И ведь не только от того, что у Достоевского слог прекрасен, прост и емок, ведь сюжет, сюжет какой! Вы так про фантастику говорите, потому, как хорошей фантастики не читали… у нас теперь все больше хороших авторов молодых и талантливых появляется. И идеи отменные, и повествование размашистое, не мелочатся. Да и слог… ну, слог иногда оставляет желать лучшего, так ведь, что же вы хотите? Литературных факультетов у нас в стране мало. Русский язык в школах преподают скверно, а в университетах не на то упор делают… – он подхватил Зинаиду Викторовну под руку и повлек ее дальше по инерции, продолжая её убеждать. Она внимала, не отрывая восхищенного взгляда от этого седоволосого, умного мужчины. Ах, если бы только он встретился ей лет эдак двадцать назад! Верно, и вся жизнь ее тогда переменилась.
   Ниночка, прижав ладошку к потолстевшему после сытного обеда животу, тащилась позади этой парочки и с тоской соображала: на сколько же затянется этот разговор и чем вообще грозит закончиться эта внезапная встреча?
   Она знать не знала, что закончится это только часов эдак через пять, после таких жутких приключений, которые ей сроду переживать не доводилось.

Глава 19. Мед пить – не огород городить

   – А вот скажите, бабушка…
   – Экий внучёк нашелся! – ехидно отреагировала бабка, обращаясь даже не к нему, а к Анне Михайловне, которая лишь молча кивнула, отхлебывая душистый ромашковый чай. Пили по-старинке, по-купечески, из блюдец, вкусно примакивая в крепкий, терпкий чай большие куски колотого, серовато-желтого сахара. Золотисто-желтый липовый мед, прозрачный, точно слеза, разносил по дому летний аромат, от которого начинала кружиться голова, а перед глазами так и вставала картинка дивного луга с его веселым разнотравьем. – У меня таких внучков… вона, полна деревня! – пояснила знахарка. – Да и чего это ты ко мне во множественном числе обращаешься? Меня поди не полк, и даже не взвод какой. Одна я, как есть одна.
   – Извините… а как же к вам обращаться?
   – Агафья, – старуха пожала плечами.
   – Я так понимаю, мы ауру видеть можем. И вы её видите…
   – Вот, опять заладил, – прихлопнула бабка сухой ладонью по столу. – Уж который раз тебе говорю: не выкай ты мне.
   – Хм… гм… Агаша, эту ауру все видеть могут?
   – Ишь ты! Куды хватил. Да кабы все-то видели, может, не дурили бы люди друг друга, да не мошенничали, да не крали бы. Она же, всякая глупая, али какая другая поганая мыслишка, на ауре отражается, деформирует её. А после болеет человек. Иной раз си-ильно скручивает. Говорят, в прежние дни, до раздела-то, всякий увидеть мог. Потому люди чистые были, не лгали, не мошенничали. А теперь не видят.
   – Но вы… ты же видишь? И мы видим.
   – Так вы-то особенные. Кому попало портал не откроется. Это уж известно всякому. Абы кто-то через него не пройдет.
   – Так мы в другой мир попали, да? – в голосе Димы прозвучало столько надежды, что кто бы другой так и не стал разочаровывать писателя с планеты Земля, но только не вредная старуха. Ей на его разочарования – тьфу да растереть!
   – Экий ты прыткий, как я погляжу, касатик! Другой мир! – уж казалось бы, куда еще ехидней, ан нет! Старческий голос исходил таким сарказмом, что в пору со стыда сквозь пол провалиться. – Тебе до другого мира-то… – старуха открыла рот, но вдруг резко его запечатала сухой, костистой ладонью. – Не, не стану вслух говорить, а то еще чего доброго именно это с тобой и стрясется, – пояснила она, отрывая ладонь ото рта.
   Диме было невдомек, о чем подумала старуха. Однако его богатое писательское воображение тут же нарисовало кучу вариантов, ему стало не по себе. Он невольно покосился на Анну Михайловну, но старая разведчица и в ус не дула: попивала себе чаек потихоньку, медком баловалась, да не забывала сахар макать. Ее, вроде как, этот разговор и вовсе не касался, однако Дима был уверен: ее зоркий взгляд фиксирует каждую деталь, а еще очень даже цепкий ум запоминает каждое слово, даже произнесенное вскользь и мимолетом.
   – Не в другом мире ты, милый, а в том же самом, да только с изнанки, во как, – старуха отхлебнула чаю, заела медком, и только тогда принялась объяснять дальше. – Ты зеркало-то видал когда-нибудь?
   – Конечно.
   – Вот наши миры – навроде зеркала. С одной стороны – лицевая сторона, в которую, стало быть, глядеться можно, а с другой – темная. В неё не поглядишься. Ею, вишь, зеркало завсегда к стене вешают, да тока без энтой темной стороны зеркала-то не будет! – старуха развела руками.
   Дмитрий оживился, заелозив на лавке:
   – Ясно, так значит, я из лицевой стороны попал…
   – Мания величия у тебя, касатик, – осадила его зловредная бабка, и по поверхности ее светящегося веретена пошли гулять желтоватые протуберанцы, всколыхнулись, точно плазменные вихри и опали. – Это с нашей стороны зеркало завсегда лицевой стороной, а ваша сторона – изнанка.
   – Почему?
   – По кочану, – коротко и емко ответствовала старуха. – Что ж ты мне такие вопросы-то задаешь? Я-то откель знаю? Уж так с издревле повелось. Вишь, раньше-то эти два мира навроде как оба лицевыми были. Народ-то по ним и шастал туды-сюды, а после случилось чего-то, вот ваш в перекос и пошел. Затемнел. Так ведь энтот проклятущий перекос на нашей действительности сказывается. Раньше-то одинаково было, что у вас, что у нас. А теперь вроде как отходют они друг от дружки-то. Природных порталов-то все меньше, да и не всякий в них попасть может. Люди в астрал так и вовсе разучились выходить, эгрегоров своих не видят, низкоментальных не чувствуют, среди вас еще пока рождаются с нормальными способностями, так ведь единицы… э, – старуха махнула рукой, – коли как-нибудь не исправить, так и вовсе разойдутся. Вот тут-то конец света и наступит, – она произнесла эти слова так спокойно и буднично, точно уже двадцать раз переживала этот самый «конец света», а одним меньше, одним больше – да какая, в сущности, разница? – Изнанка-то от лицевой как отойдет совсем, так оба мира и порушатся.
   – И что, это скоро должно произойти? – обеспокоился Дмитрий. В отличие от Анны Михайловны, был он молод, дожить собирался лет эдак до ста, плодотворно работать и творить, и конец света в его планы никак не входил.
   – Да кто ж его знает? – беззаботно пожала плечами Агафья. – Это же навроде лавины: в геометрической прогрессии возрастает. Коли так дальше пойдет, ну… лет через пятьдесят… – она прищурилась, задумалась, что-то прикидывая в уме, – а может и через тридцать… так ведь коли бы все хотели, так изнанка-то искажений не давала. Так ведь это же надобно, чтобы каждый человек осознавал, понимаешь ты?
   Дмитрий только молча кивнул. Он забыл о чае, о сахаре, о вкусном, ароматном меде. Забыл обо всем. Он ничуть не сомневался, что в старухиных словах нет ни слова лжи.
   – А как же они захотят, когда ничего знать не знают, и ведать не ведают. И живут, все больше, как Бог на душу положит… – знахарка подумала и удрученно покачала седой головой. – Так кабы еще так-то! А то ведь и вовсе никак!
   – Так что же, через пятьдесят лет Земле конец? – дрогнувшим голосом поинтересовался Дмитрий. В его голове никак не укладывалось, что вот так за чаем можно обсуждать такие страшные вещи.
   Бабка презрительно фыркнула:
   – Да кабы Земле, милый! Я же говорю – миру. А стало быть, и Вселенной…
   – Ничего себе! А как же это исправить?
   – Экий ты репей! Чего бабку старую вопросами донимаешь? Нешто я – астрал? – знахарка вскипятилась, сурово сведя торчащие пучками брови к переносице. Бородавка на рыхлом носу и та покраснела от негодования. – Да и в астрале такого не сыщешь. Это надо выше выходить. А выше только эгрегоры высшего порядка могут. Да и то, ежели реинкарнированные.
   – Как это?
   Но ответить Дмитрий не успел, потому как в проеме двери появилась Женька. Живая, здоровая, даже веселая.
   – Ой, а где это мы? – удивленно воскликнула она, глянула на хозяйку. – Здравствуйте…
   – И эта туды же… – проворчала противная бабка, однако ж Дима заметил, как радостно сверкнули ее темные живые глаза под кустистыми бровями.
   – Ну что, спящая красавица? – поинтересовалась Анна Михайловна, впервые за все это время вступив в разговор. – Как себя чувствуешь?
   Женька почему-то посмотрела на свои ноги в носках, пошевелила пальцами, потом перевела взгляд на Дмитрием:
   – Спасибо, хорошо… только я ничего не помню… – она несмело, бочком подошла к столу, опустилась на лавку, рядом с писателем, – помню, как вышли из конявинского дома, помню, как в машину сели… больше ничего не помню… а вы тут чай пьете?
   – Ясно, – замогильным голосом изрекла бабка. Перед ошеломленной Женькой в раз возникла кружка душистого травяного чая. Художница невольно отпрянула назад, едва с лавки не свалившись. – Ты это… не шарахайся, а давай, бери ложку, вона хлеб на столе, бери, медом мажь, отъедайся. Тебе теперь после таких приключениев всенепременно подкрепиться надо. А в меду энтом углеводов много, в раз усвоятся.
   – Так у нас же в машине целый запас! – Женька недоуменно уставилась на Анну Михайловну.
   – Был, – мрачно констатировала та. – Кирюха слопал.
   – А, так этого пакостника Кирюхой звать! – бабка нехорошо так заулыбалась.
   – А где он? Я его хоть успела спасти? – завертела головой Женька.
   – Ты, красавица, мажь, мажь, да ешь, ешь! – медовым голосом проворковала знахарка. – Спасти-то ты его успела, да тока пока шваль всякую разгоняла, всю силу свою потратила. Пришлось тебя подлатать малость, а то померла бы…
   – Ой, спасибо, – Женька, уже совершенно освоившись в чужом доме, намазывала на хлеб липовый мед, заодно торопливо пробуя горячий чай. – Так ангел где?
   – Да ты, красавица, не суетись. Ничего этому мерзавцу не сделается. Тока сюда ему ходу без моего ведома нету. Как в запрошлом годе он нам тут устроил светопреставление, так я на дом заклятие-то от него лично и наложила. Он теперь рази тока забор поломать сможет. И то сказать: горазд он у тебя пакости стряпать…
   Женька слушала незнакомую бабку во все уши, запихивая в рот половину куска разом. Хлеб был деревенский, подовый, только недавно испеченный, еще сохранивший в себе тепло русской печи. Да и мед был на славу.
   – Он же в запрошлом годе почитай чуть не пол деревни едва до обморока не довел, – повествовала старуха. – Он же, пакостник…
   Дверь с грохотом распахнулась, все невольно вздрогнули и повернулись посмотреть: что же там случилось? А случился там невысокий, согбенный годами дедок в рыжей кепке, линяло-серой рубахе и синих штанах.
   – Агашка! – заорал он с порога, обращаясь к хозяйке. – Энтот ирод опять возвернулся! Твоих рук дело, али чо? Он же ить опять всю деревню взбаламутит! Ты в окно-то глянь! Аль на улицу выйди!
   Весь квартет, побросав ложки, чашки и недогрызанные куски сахара, кинулся вон, глядеть: чего опять учудил бесстыжий ангел.
   И уже, столпившись у калитки, они едва все дружно не почесали затылки: учудил так учудил, ничего не скажешь.
//-- * * * --//
   Виалетта-Людмила проснулась поздно, широкая кровать, застланная атласными простынями, располагала к неге и покою. Вставать и в самом деле не хотелось, однако, надо бы. Красавица бросила ленивый взгляд на часы. Так, ясно. Она представления не имела, куда уехал Костик, дома он не ночевал, но обожал преподносить сюрпризы. Зачастую малоприятные. Иногда он являлся домой в самый неподходящий момент.
   Она решительно отбросила одеяло, спустив на густой, ворсистый ковер ручной работы шикарные, роскошные (ну, остальные эпитеты подберете сами) ноги от ушей. Затем ловким движением сбросила вышитую ночнушку, и не спеша, поступью истинной королевы направилась в душ. На ходу нажав кнопку вызова горничной, чтобы за двадцать минут, пока она будет нежиться под теплыми, ласковыми струями душа, та успела привести спальню в порядок, заправить постель и убрать вещи.
   Мурлыча что-то несуразное себе под нос (а несостоявшаяся топ-модель очень любила заниматься этим делом и искренне полагала, будто удается ей это на славу), Виалетта приняла душ и, не вытираясь, а лишь замотавшись в махровую простыню, вышла в уже прибранную спальню, и принялась неторопливо одеваться. Вернее, выбирать, что бы ей такое надеть. Она открыла шкаф-купе и принялась придирчиво осматривать вещи, висевшие на плечиках.
   На пол полетела атласная блузка малинового цвета, купленная две недели назад, затем платье с плиссированным лифом – черное, строгое и в то же время элегантное, но… его Виалетта покупала на недавнем показе моды в Москве. Тоже не годится.
   Таким образом она перебрала весь гардероб, и пришла к неутешительному выводу, что надеть ей, в сущности, совершенно нечего. Она недовольно хмыкнула. Ох уж эти мужики, желают, чтобы их дамы выглядели шикарно и со вкусом, а сами сроду не почешутся, пока им пинка хорошего не дашь.
   Она могла по пальцам перечесть те случаи, когда Костик возил её по магазинам. Зачастую она ездила сама… вернее, её возил Костиков шофер. Но как же это унизительно! Каждый раз просишь этого стриженого урода дать ей машину и человека! И ведь пакость такая, не желает ей покупать машину! Или хоть бы из своих что-нибудь выделил! Ведь стоят в гараже, пылятся. Да и второй шофер целыми днями ерундой мается. Так нет же. Видишь ли, у ребят и без того много дел. Видишь ли – заняты! Это чем же они, интересно, заняты?
   Вон, Оксанка, подружка её, так та устроилась – дай Бог каждому! Пусть не такой богатый, зато сразу на ней женился, свадьбу отгрохали – зашибись! Пятьсот приглашенных! Припомнив эту шикарную свадьбу, припомнив подарки, которые жених подарил невесте, Виалетта почувствовала, что от зависти и злости скулы сводит. Вот ведь гадство! Теперь Оксанка разъезжает на своем «Пежо», а она тут валандается – не пришей кобыле хвост, так еще и подачки выпрашивает, точно каждый раз к нему в карман без спросу залазит. И ведь был бы карман тощий! А то куры денег не клюют! Куда только он их девает? Жрет что ли? И каждый раз, как только она начинает заводить разговор о Канарах или о вилле где-нибудь в Италии, так он сразу: «У меня все деньги в деле», и конец разговору.
   Да и это бы она пережила. Так ведь он, козел эдакий, ей даже карьеру не желает обеспечить. Уж если не хочет на ней жениться, так хоть бы продвинул в нужном направлении. И главное: ему ведь это ничего не стоит. Ну, само собой, кого надо задобрит, на кого надо нажмет, и вся недолга. Многие только рады будут оказать услугу такому авторитетному и влиятельному человеку. Так нет, уперся и ни в какую. Черт бы его побрал! Как она только не пыталась его уговорить: и лаской, и постелью, и капризничала, и дулась… даже голодовку объявляла…
   Окончательно разозлившись, испортив настроение на весь оставшийся день, Виалетта всё же выбрала себе незатейливое платьишко за полторы тысячи долларов. Затем тщательно расчесав длинные, каштановые волосы, которыми невероятно гордилась и всякий раз всем норовила продемонстрировать во всей красе, она сунула ноги в босоножки на высоких шпильках и стала спускаться по лестнице, вновь позвонив горничной.
   Вот, еще одна придурь Костика. Никаких завтраков в постель. Еще только сойдясь с ним, она однажды попыталась это проделать – насмотрелась американских фильмов. А горничная ей в ответ: «Извините, в этом доме не принято подавать завтрак в постель», и убралась. У Виалетты при одном этом воспоминании совсем упало настроение, ниже плинтуса. И ведь что самое мерзкое, если б никто не знал! А то, когда подцепила Костика и переехала в его шикарный особняк, всем своим подругам растрезвонила. Еще противная Верка ей тогда сказала с вызовом: «А спорим, Костик на тебе не женится!» И ведь поспорила, дура! Поспорила! Хватило же ума! Тогда она была настолько в себе уверена, что даже и не сомневалась: пара месяцев, и Костик падет к ее длинным, шикарным ногам. И тут промахнулась, не только через два месяца, но и через год не повел под венец. Так и живет у него приживалкой.
   Настроение, и без того опущенное ниже плинтуса, вообще скатилось до уровня канализации и сточных вод. Ну, ничего, Костик еще пожалеет, что обошелся с ней, как со скотиной. Она ему отомстит. Виалетта молча злорадствовала, рисуя в своем наивно-примитивном воображении, как разоренный Костик Штука, в обрывках лохмотьев, ползает перед ней на коленях и пытается поймать ее нежную, тонкую руку для поцелуя. Но, конечно же, она его ни за что не простит. Она, гордо подняв голову, переступит через него и пойдет дальше… а дальше… воображение рисовало шикарный лимузин и громилу-шофера, который, подобострастно кланяясь своей хозяйке, открывает перед ней дверцу…
   Нет, еще лучше, сначала этого жлоба разорят, потом посадят, как и обещал Конявин, и уж потом она явится к нему тюрьму и расскажет ему о своей изобретательной мести…
   С этими упоительными мечтаниями в голове несбывшаяся топ-модель спустилась на первый этаж и направилась в столовую, слегка закусить, чем Бог послал. Она прошла мимо биллиардной, в которой почему-то столпилась прислуга, в том числе и кухарка Надя. За биллиардным столом разыгралась яростная баталия, парень, который громил шофера-бездельника, показался ей чем-то смутно знаком. Однако в первое мгновенье Людмила-Виалетта не придала этой мысли особого значения. Ну знаком, ну и ладно. Она только со злостью подумала, что этот паршивый шофер, который якобы вечно занят, мог бы слегка поработать и на нее.
   Она уже направлялась в столовую, когда вдруг ее ошарашила мысль. Она вспомнила, где видела этого нескладного парня с кием. У Конявина! Это был конявинский младший менеджер! О Господи! Только этого не хватало!
   Людмила бросилась обратно в спальню, к мобильнику. Надо было немедленно предупредить Германа. Черт знает, чем это все может закончиться. Уж чего-чего, а разоблачения ей хотелось меньше всего. Узнай Костик Штука правду, закопает ее где-нибудь в лесу под раскидистым деревцем.
   – Герман! Это Виалетта…
   – Ты что, совсем сдурела мне звонить напрямую? – послышался в трубке раздраженный конявинский голос.
   – Здесь твой младший менеджер… что? О, Господи, прекрати ругаться! Откуда я знаю, как он сюда попал. Попал и все. Что? Связь плохая…
   – Убирайся оттуда! – заорал в трубку Конявин во все горло. – Быстро! Вещи не бери, заподозрят. Кидай деньги в сумочку и делай ноги…
   Виалетта-Людмила, совершенно ошеломленная, отключила мобильник, подскочила с кровати и принялась лихорадочно бегать из стороны в сторону. Господи! Да неужели же все это придется бросить? Ему, этому козлу, легко говорить: ничего не бери! То есть как это «ничего не бери»? Столько вещей, и все останется здесь? Для кого?
   Так, спокойно, Людмила! Спокойно!
   Топ-модель усилием воли взяла себя в руки. Еще не все потеряно. Да, оставаться никак нельзя… стоп! А почему, собственно, нельзя? Ах, ну да, этот чертов младший менеджер мог ее видеть с Германом… наверняка видел, доложит Костику, и всё – заказывай гроб с цветочками.
   Ладони вспотели. Только теперь Людмила вдруг осознала, что совершила непоправимую глупость. Во-первых, когда давила на Костика. Во-вторых, когда связалась с этим мерзким Конявиным. Ведь он ее бросил, считай, что бросил! А заливал-то! Нет, все-таки, все мужики – козлы и сволочи! Как затащить бабу в постель, так хорохорятся да хвосты распускают, как петухи гамбургские, а как взять на себя ответственность – так дудки! Не дождешься!
   Так, стоп, опять она не о том думает. Ноги делать надо. Людмила быстро, впопыхах начала переодеваться, напялила брючный костюм, выходные туфли подороже на высоком тонком каблуке, покидала в сумочку все золотые украшения, сумочка распухла, как щеки запасливого хомяка… остановилась не секунду, оглядев спальню придирчивым взглядом… ах, если бы можно было упаковать пять-шесть чемоданов! Но нельзя, линять надо, пока Костик не вернулся.
   Сердце кровью обливалось при одной мысли, чего она лишилась по милости этого поганого Конявина. Ей, в сущности, даже в голову не приходило, что во всех своих бедах виновата сама.
   Нет, не стоит жалеть. Она – настоящая красавица. Молода, очаровательна, она еще найдет себе богатого и молодого.
   Виалетта выскочила из спальни пулей и понеслась вниз по лестнице, мечтая только об одном – оказаться как можно дальше от этого проклятого дома. В конце концов, ей еще надо обналичить все деньги с карточки, чтобы Костик не успел заморозить счет. Вот будет смеху, если при всех неприятностях она еще останется без копейки!
   Занятая насущными проблемами, Виалетта неудачно ступила на крутую ступеньку, высокий каблук предательски подвернулся, девушка вскрикнула, теряя равновесие, она попыталась было ухватиться за перила, но красивые наращенные ногти лишь скользнули по полированному дереву…
   Топ-модельные ядреные матюги разнеслись по всему дому. К концу ее героического спуска кувырком почти весь персонал сбежался полюбоваться на шикарные ноги, мелькавшие в воздухе и послушать любезный русской душе забористый мат.
//-- * * * --//
   Едва успев переговорить с Виалеттой, Герман набрал другой номер:
   – Слушай внимательно, начинай действовать по плану. Только момент выжди. Не торопись. Я хочу, чтобы ты все сделал чисто и аккуратно. Ты понял? Что? То есть как: «людей не хватает»? Так, ладно, посылаю к тебе пятерых моих ребят. Все. Как только сделаешь дело, позвонишь, доложишь. Все понял? Не мямли! Урод! Я тебе не за это деньги плачу! А мне плевать! Это твои проблемы!
   Конявин вырубил мобильник и со злостью запустил им в стену. Несчастный телефон врезался в перегородку и разлетелся вдребезги. Герман поднял злой взгляд на двух охранников, которые по стойке смирно стояли перед его сиятельным взором.
   – Ну, нашли ее?
   – Обшарили всю округу. Никто ничего не видел, – развел руками один из них, заранее вбирая голову в плечи, точно собака, которая вот-вот получит кулаком по лбу.
   – Уроды! Вы что, эту курицу найти не в состоянии? Куда она могла деться? Ведь не пешком же ушла? Кто-то же ее наверняка подвозил!
   Старательные работнички только молча мотали головами.
   – Идиоты, комнату осмотрите, переверните все! Что пропало? Документы? Паспорт?
   И снова две башки замотались из стороны в сторону.
   – Куда она без документов и денег может деться?
   – А у отца она не объявлялась? – робко поинтересовался самый смелый.
   Герман аж зарычал от злости.
   – Да нету её там! Нету! Только что звонил! Пошли вон, ищите! И пока не найдете живой или мертвой, не возвращайтесь!
   Оба шустряка с такой скоростью ломанули на выход, что по нечайности застряли в дверях.
   Конявин вернулся к своему привычному занятию: нервному хождению по кабинету, хрустя подошвами домашних тапок по битому зеркалу. После полнейшего погрома горничной и без того забот хватало.
   Черт побери! Всё сегодня идет кувырком. Сначала он не придал особого значения исчезновению жены, а потом вдруг испугался, испугался не на шутку: а вдруг эта идиотка затеет развод? Ну вдруг! Ведь половина бизнеса на ней держится, правда, формально. Что же, он теперь всё это с ней делить станет? В дела эта тыква никогда не вникала, принесут ей документы – подпишет. И гуляй, Маша! Ох, лучше бы избавиться от нее как-нибудь! Конявин заходил еще быстрее, сам того не осознавая. Но не сейчас, сейчас ему проблем с Костиком Штукой хватает. А вот когда с этим поганцем разделается, когда карьер заполучит, вот тогда и за жену возьмется. Но убрать её надо так, чтобы комар носа не подточил… хотя, может, через пару минут сама домой прибежит, прощенье просить… Он, конечно, по доброте душевной, её, дуру, простит…
   Конявин скривил рожу. Боже, да что же это за день сегодня такой: все наперекосяк!
//-- * * * --//
   Было от чего открыть кошелку.
   Гигантский столб света бил с небес, и в этих самых небесах парил ангел, его сверкающе-белые крылья, развернувшись во всю длину, создавали впечатление чего-то ужасающе мощного и карающего. И воздев мускулистую руку с жезлом над головой, ангел вещал:
   – И приидет царствие Его на Земле, аки на Небесах, и свершится суд Его над душами высокоментальных живых, и воздастся каждому по деяниям и помыслам его, – вещал ангел трубным гласом, а собравшийся деревенский люд, глазея на это сногсшибательное зрелище, тихонько млел, пооткрывав рты. – И станет милость Его над всеми, кто соблюдал заповеди Его, и падет кара Его на всех, кто бесправедно дни свои жил, ибо…
   Чего «ибо» – никто так и не узнал, потому как Женька наконец вышла из столбняка, и представление с этого момента гарантированно накрылось медным тазом:
   – Кирьян! А ну иди сюда! Хватит народ баламутить!
   Знахарка хмыкнула. Дмитрий рассмеялся.
   Ангел в небесах развернул суровый лик в сторону патронируемой:
   – Смертная…
   Больше ни единого слова Кирьян произнести не успел. Женька его затоптала морально:
   – Это ты кому говоришь «смертная»? Паршивец ты ментальный! Я тебя, понимаешь, спасала, чуть копыта не откинула, а он мне «смертная»! – передразнила она опешившего ангела. – Да я тебе, паразиту, сейчас сопатку на бок сверну! Я не погляжу, что ты ангел, я тебе сейчас так впаяю: мало не покажется! Отрастил себе перья и думает, что круче всех! Кура-переросток! Бройлер недощипанный! – Женька так разъярилась, что с чувством погрозила ангелу кулачком. По правде говоря, кулачок-то был невелик – с мелкое яблоко… да только от него вдруг к ангелу потянулась серовато-желтая пелена, густея на глазах и превращаясь в нечто вроде… огненного шара…
   Кирюшка шарахнулся в сторону с такой прытью, какую от него и ожидать-то было трудно. Шар полыхнул, грохнуло. Земля под ногами зашаталась.
   Женька так и замерла с поднятым кулаком. Он дымился тонкой струйкой, улетавшей в воздух. Толпа бурно поаплодировала, потом погомонила: мол, вот это зрелище, вот это крутизна! Кажный день бы смотрели, да душу радовали!
   – Эх, силища-то! – с ясно читаемой завистью прокомментировал полусогнутый дедок в рыжей кепке, почесывая затылок.
   – Эй, ведьма, слышь, кулак-то убери от греха подальше. А то ишшо чего набедокуришь, – сухая ладонь похлопала по левому плечу.
   И только это прикосновение вывело Женьку из ступора. Она изумленно повернулась к знахарке:
   – Это что было? Фокус такой, что ли?
   – Фокус? – знахарка поправила платочек на голове, пожевала сморщенными губами воздух и укоризненно покачала головой: – Экая ты! Фокус! Ты глянь, чего натворила-то! – ее рука указывала в том направлении, где еще совсем недавно парил зарвавшийся ангел.
   Женька перевела взгляд, и ей временно поплохело. В воздухе витало тяжелое, темное марево, медленно колышась в потоках вечернего воздуха. В земле же образовалась довольно большая воронка, занимавшая теперь пол улицы.
   – Теперича к энтому месту дня три подходить нельзя, – вздохнула старуха. – Экие вы, право слово, баламуты. Что ты, что ангел твой.
   Кирюшка уже в привычном мохнатом виде просунул пушистую голову сквозь щербатые доски покосившегося забора и с любопытством прислушивался к разговору.
   – Так это что, я натворила?
   – А то кто ж! – всплеснула руками знахарка. – Тут у нас, это тебе не у вас! У нас тут все взаправду. Разозлилась – на тебе, получи. Скажешь чего-нибудь человеку нехорошее, то и случится. Тут у нас менталонасыщенность от двухсот пятидесяти до трехсот сорока восьми менталей на кубометр! – старуха вздернула костистый палец в воздух прямо перед Женькиным носом, точно указующий жезл милицейский, разве только не полосатый.
   Художница недоуменно поморгала, поскольку знать не знала, много это или мало.
   – Много это, много! – старуха вдруг сложила сухонькую руку в кулак и постучала трескучими костяшками Женьке по лбу: – Ты сама-то сообрази! У вас-то там, менталей двадцать на кубометр живой органики, не больше, так и то, уровень-то год от году падает. Глядишь: вовсе на нет сойдет, вот тады миры и разойдутся. Тут конец света-то и настанет.
   Женька невольно потерла лоб, Анна Михайловна только покачала головой, как видно, конец света ее совсем не радовал. Дедок в рыжей кепке приглушенно хохотнул, хлопнув ладонями по полусогнутым коленям. Дима же явно получал удовольствие от происходящего. У него и вид был такой, будто он в цирк пришел на клоунов смотреть.
   – А ты, писака, не скалься! Не скалься! – тут же обрушилась на него вредная старуха. – Лыбиться-то нечему! Оно, конечно, сразу-то не случится, это тебе не цунами какое… да тока такими-то темпами, так лет через пятьдесят грянет беда, и уж тогда всемирный потоп лужицей вам всем покажется. Никакой Ной не поможет. Тебя, может, тогда и на свете-то не будет… – старуха закатила глаза, что-то прикидывая в уме, потом потрясла седой головой, – да не… должон еще быть живой… да тока тебе не о себе, а об сыне своем думать надобно. Писака.
   У писаки вытянулось лицо.
   – О каком сыне? – озадаченно поинтересовался Дима. – У меня, вроде, нет…
   – Нет, так будет, – уверенно заявила бабка.
   Дима скорчил недоверчивую мину. Женька прыснула в ладошку.
   – А ты не хихикай, ведьма! Энто и тебя касается.
   – Меня? А меня-то с какого боку?
   Бабка почему-то стрельнула взглядом в сторону пушистой башки, что так и торчала между досками забора. Дальше ангел заходить не решался. Заклятье действовало безотказно.
   – А ты догадайся с трех разов, образованная! – с едким сарказмом в голосе предложила знахарка, хитро прищуриваясь.
   Женька похлопала глазами, перевела взгляд на смущенного Диму… Ну знаете! Это уже чересчур! Мало того, что этот падла-диверсант ментальный ее сватает самым наглым образом, так теперь еще и бабка! Да сколько же можно?
   Художница уже было рот открыла, но старуха ее осадила:
   – И неча пасть разевать! – проворчала знахарка. – А ты, Захар, ступай к себе, у нас тут сурьезный разговор предстоит. Не твоего это ума дело.
   Дедок послушно поправил рыжую кепку и засеменил прочь, старательно обходя висящее в воздухе темное марево. Как видно Агафью в деревне уважали и слушались.
   – Все, кончай базар. Идем чаевничать. Небось уж и самовар остыл, – скомандовала старуха.
   – А как же я? – прогундосил ангел, напоминая о своем существовании. Он изо всех сил тянул шею, однако дальше положенного продвинуться не мог, как ни старался.
   – Да уж ладно, так и быть, ступай в дом, но коли чего натворишь… – старуха погрозила пальцем, – вот уж я тебя тогда! – однако особой суровости в ее угрозе не слышалось. То ли отходчивая бабка попалась, то ли шкодливый Кирюшка все же был ей по сердцу.
   Ангел светлым облачком просвистел мимо, с такой скоростью прошмыгнув в избу, будто за ним гнались все кляксы в округе. Если вы думаете, будто Кирюшка осознал, принял к сведению и исправился, то глубоко ошибаетесь. Кирюшка не был бы Кирюшкой, если бы и на сей раз не отчебучил номер похуже прежнего.
   Стоило только всем рассесться по своим местам, только знахарка вскипятила самовар (приложив ладони к его круглым, пылающим медью, бокам), только Дима отпил пару глотков душистого чаю, а Женька пошире открыла рот, стремясь запихнуть побольше кусочек хлеба с медом как…
   …на чердаке громыхнуло, все тут же вскинули головы, уставившись в потолок и благоразумно вжав головы в плечи, хотя, конечно, случись крыше обвалиться, эта мера вряд ли бы оказалась эффективной.
   Женька с перепугу утопила чайную ложечку в банке с липовым медом, Анна Михайловна едва не поперхнулась ромашковым чаем, а Дмитрий… Дмитрий только широко улыбнулся. Хотя забавляться было не с чего. Гул пошел по всей избе, стены сначала мелко затряслись, а потом и вовсе бревна заходили ходуном. Полетела с гвоздей и вешалок нехитрая старушечья одежонка, забрякала посуда. Полки так и пустились в пляс. Стекла задребезжали, угрожая покончить жизнь самоубийством, и даже короткие ситцевые занавесочки – веселые такие, в яркий мелкий цветочек – задергались с таким остервенением, будто в дьявольской пляске зашлись.
   – Ах ты ж… – первой пришла в себя хозяйка дома.
   Ее точно ветром сдуло с лавки, в руках тут же появилась уже знакомая метла. Дом гулял, ходил ходуном, все трещало, скрипело и грозило обрушиться на несчастные головы незадачливых путешественников.
   – Ну, я тебя сейчас! – послышался голос старухи откуда-то уже с чердака. Дом перестал трястись, зато над головами развернулась настоящая баталия с киданием тяжелых предметов и перестановкой мебели. Потолок затрясся, на головы и в глаза посыпалась штукатурка и пыль. Вся троица тут же принялась отряхиваться и отплевываться.
   Шлеп! Комок чего-то совершенно бесформенного плюхнулся на столешницу, расколов сахарницу с рафинадом, банка с медом и утопленной в нем ложкой пустилась было в свободный полет через маленькую кухоньку, но далеко улететь ей не дал Дима, проявив чудеса сноровки.
   – А ну лови эту падлу! – орала откуда-то сверху разгневанная старушенция, колотя ручкой метлы в пол… в смысле, в потолок… – Этот гад опять мне домового споил!
   У «падлы» тут же прорезались задние лапы, голова и прочие принадлежности. Падла разинула рот пошире и завопила истошно, на всю избу, точно сирена:

     Идём, блудём мы с Пяточком.
     Куда? Большой секрет!
     А как придём и наблудём,
     Так всем – большой привет!

   Кирьян замаршировала по столу, лихо отпинывая все, что попадалось на пути, а попадалось много чего: чашки с недопитым чаем, заварник, блюдечки… все это разлеталось в разные стороны, просвистывая над головами успевших благоразумно пригнуться присутствующих.
   – Да он опять пьян! – открыл Америку Дмитрий.
   – Еще бы не пьян! – закричала старушка, торопливо спускаясь по лестнице. – Он же, охальник эдакий, мне опять всю мяту испоганил… ить она ж теперь из-за него, паразита энергетического никакого действия иметь не будет…
   Дима схватил Кирюшку поперек туловища и сунул его себе в нагрудный карман куртки. Поганец пару секунд дергался и вырывался, потом обмяк и угомонился.
   Женька вылезла из-под стола, который послужил ей отличным укрытием, когда потолок начал ходить ходуном, Анна Михайловна, сохраняя дзен-буддистское спокойствие, принялась наводить порядок в кухне.
   Пока все вещи водрузили на надлежащие места, пока осколки перебитой посуды выбросили, мусор подмели, утопленную ложку героически спасли от утопления… пока вновь заварили чай… прошло не меньше получаса, и все это время Кирюшка смирно сидел в Димином кармане, не смея нос высунуть наружу.
   И когда уже все вновь уселись за стол, круглая пушистая мордашка, сконфуженная и полная истого раскаяния, появилась из нагрудного Диминого кармана:
   – Я, это… того… прощения прошу, – виновато выдавил ангел, бросая на Женьку вопросительные взгляды.
   – Вот ить шкода! – сокрушенно покачала головой знахарка. – Ну, какая хозяйка, такой и ангел, чего уж тут-то… – и она в совершенном бессилии развела руками.
   Женька в третий раз за день едва не поперхнулась чаем.

Глава 20, где поезд событий на всех парах несется по рельсам судьбы

   Виалетта-Людмила сидела на своей роскошной постели, зареванная, беспрерывно шмыгая носом и даром переводя одноразовые носовые платки, которых по комнате было разбросано целая тонна.
   – Жжет! Жжет! – вопила она, капризно дергая ногами всякий раз, когда горничная Екатерина пыталась прижечь ей йодом разодранную коленку. – Сволочь! Ты что, специально мне делаешь больно?
   – Да ведь прижечь надо! Заражение может пойти! – сердито кричала в ответ Екатерина. В доме горничных было целых три, две из них Виалетту боялись, как черт ладана, а вот Екатерина, ха! она за свою жизнь и не такого видала. С этой капризной, своевольной дурой она не слишком церемонилась. Была бы ее воля, она бы эту стерву отсюда в два счета выставила. Эх, жаль, Константин Николаевич на таких вот телок падок. Сюда бы приличную хозяйку.
   – Господи! Как я теперь в город поеду? Мне в город надо! Срочно! – вопила Виалетта, вздевая руки к потолку.
   И в самом деле, неуклюжая топ-модель, за один-единственный спуск по лестнице умудрилась: 1) сломать два длиннющих ногтя; 2) ободрать коленку (сама не заметила обо что); 3) набить синяк на лоб; 4) подвернуть ногу. К тому же болела левая рука, особенно локоть. В таком виде не то, что на прием, на кухню и то не покажешься – помидоры засмеют.
   – Дался тебе этот город! Опять по бутикам таскаться, деньги растренькивать? – выпалила Екатерина, и, воспользовавшись тем, что длинные руки топ-модели оказались заняты воздеванием, она быстро и ловко припечатала ватку с йодом на разодранное место.
   Виалетта огласила дом таким каскадом нецензурной брани, что только заслушаться можно.
   Коленка и в самом деле болела. Ну что же за день такой! Все – шиворот навыворот! Злило буквально все: и этот злополучный конявинский менеджер, черт его знает как оказавшийся в доме Костика, и грубая ругань Германа, и это кувыркание по ступенькам, и собравшаяся толпа обслуги, оказавшаяся свидетелем ее «падения», и хамство Екатерины. Эта наглая горничная раздражала ее с самого начала. Виалетта даже пыталась уговорить Костика уволить зловредную бабу, но куда там! Все вопросы к Виктору Львовичу, будто Виктор Львович Отец и Бог в одном лице. А этот интеллигентный старый хрыч чёрта с два внемлет просьбам. Молча выслушал ее требование, нахмурился и заявил, что если у Виалетты имеются какие-либо претензии к Екатерине, пусть оформит их в письменном виде, в трех экземплярах и с гербовой печатью. Потом развернулся и ушел. Виалетта даже не сразу сообразила, что ее элементарно опустили ниже плинтуса, только вежливо и интеллигентно. И одно это воспоминание сейчас причиняло боли гораздо больше, нежели разодранная коленка.
   Виалетта даже попыталась встать, но тут же поняла, что получила нешуточные повреждения. Подвернула лодыжку – вон как нога распухла! Да и болит нестерпимо. Куда теперь попрешься с такой ногой? Оставалось только улечься в постель, обложиться подушками, потребовать себе завтрак в комнату и вообще, вести себя, как капризный ребенок, гоняя горничных по пустякам. Попробовали бы они ей не угодить!
   И еще, надеяться на русский авось! Может, все-таки этот чертов младший менеджер ее не вспомнит! Сохранялась еще такая слабенькая надежда. Тогда, глядишь, еще можно вывернуться. Лежа на подушках, закутанная в одеяло, Людмила лихорадочно соображала: вроде, следов нигде не оставила, сработала чисто. Даже из мобильника удалила запись о звонке.
   Ха! Знать не знала Людочка, какую свинью ей подложил Костик! Знала бы, ни за какие коврижки не согласилась бы сотрудничать с Конявиным, даже под страхом смертной казни.
   А тем временем Борис и Виктор Львович, закрывшись от посторонних глаз в кабинете Константина Демидова, держали совет. Допрос всех свидетелей дал совершенно определенную картину, которая отнюдь не утешала. Во-первых, Конявин собирался подставить Константина Николаевича, готово было все: милиция, журналисты, и даже улики. Во-вторых, в доме явно присутствовал вражеский шпион, который эти улики благополучно доставил неприятелю. Кто? Вычислить не представлялось возможным. Пока, во всяком случае. Но этот кто-то имел неограниченный доступ к личным вещам Константина Николаевича. Еще раз со всей тщательностью допросили Геннадия Хлопкова, оторвав его от обожаемого бильярда. Поинтересовались: не случалось ли с ним за последние несколько дней каких-либо странных происшествий. Геннадий долго ломал голову, припомнил кучу разных случаев, как то: мужик плюнул на ботинок, двое подозрительных возле дома вечером прикурить попросили, толстая тетка с двумя авоськами долго шла за ним, когда он с Ниночкой прогуливался по парку… еще несколько раз кто-то номером ошибался. При этом почему-то номер назывался именно его мобильника, вроде как познакомилась с парнем, он дал этот телефон, просил позвонить… Какой женский голос? Как это «какой»? – Геннадий откровенно недоумевал. Женский, и точка!
   Высокий, низкий, грудной, с хрипотцой, воркующий, гнусавый, монотонный, звонкий, певучий… одним словом Виктор Львович на память перечислил почти все эпитеты к слову «голос», собранные в словаре Горбачевич и Хабло. Гена задумался, но поскольку в русском языке он был слаб, то ничего толком сказать не сумел. Зацепок никаких. Когда же Виктор Львович поднял все входящие звонки, то стало ясно, что за последние сутки дважды Геннадию звонили с запасного сотового Демидова, который на всякий случай всегда лежал в нижнем ящике стола.
   Виктор Львович с Борисом тут же отправились в кабинет, достали его, включили, проверили. Целых пять звонков и две SMSки странного содержания. Стало быть, какая-то женщина звонила и даже не потрудилась удалить записи. На небрежность не походило. Наоборот. Явно старались оставить следы. Для кого? Для милиции? Ну конечно. Обнаружат труп, при нем мобильник. Быстро вычислят, кто и откуда звонил. И выходит, что младший менеджер Конявина работал не на своего шефа, а на его конкурента, с которым, надо полагать, повздорил, чего-то не поделил, и словил пулю в затылок. Уже кое-что. А дальше вопрос решался чисто технически.
   Под подозрение попали сразу четыре женщины: Екатерина, еще две горничные и сама Виалетта – несчастная топ-модель с разодранной коленкой и опухшей лодыжкой.
   Далее действия двух опытных сыщиков были запрограммированы до безобразия: отправились в штаб охраны, который располагался в подвале совершенно неприметного сарайчика на задворках Демидовской усадьбы, охранника, дежурившего прошлым вечером, не оказалось – сменился, зато почти сразу отыскали кассеты с записью наблюдения. В кабинет заходили двое: Екатерина – приносила вечерние газеты, и Виалетта. На пленке хорошо было видно, как, воровато оглядываясь, топ-модель забралась в нижний ящик стола, достала сотовый, включила и позвонила. Все.
   Виктор Львович, еще продолжая смотреть запись, достал собственный мобильник и позвонил Демидову. Сообщение было коротким:
   – Константин Николаевич, ситуация серьезная. Требуется ваше присутствие. Немедленно. В доме крыса, – и отключился.
   Борис недовольно хмыкнул. Потом посмотрел на график дежурства, висевший на стене:
   – Антон, ты сегодня утром сменил Володина?
   – Да.
   Борис покачал головой:
   – Завтра, когда явится на дежурство, передай, чтобы зашел ко мне.
   Лицо здоровяка не обещало ничего хорошего. Антон и сам понимал, что охранник обязан был немедленно доложить о том, что в кабинет шефа кто-то входил и рылся в столе. Но, скорее всего, Володин, как всегда, сидел за компом и резался с «сталкера». Сталкер хренов! Его уже раз предупреждали, теперь вышвырнут. Чисто по-человечески парня было жаль, но Демидов платил прилично, исправно, и законно требовал неукоснительно исполнять обязанности. В работе охранника нет мелочей. Любая оплошность может стоить жизни клиенту. А потерять такого клиента, как Костик Штука – подписать себе смертный приговор, и как профессионалу, и как человеку вообще. Во-первых, за Костиком Штукой стояли немалые силы, которые, случись что с Демидовым, по всей строгости уголовного закона спросят со всех, кто обязан был его защищать. Во-вторых, Виктор Львович и сам был профессионалом. В свое время служил у министра, имел два образования, и в людях умел разбираться. И такой прокол считал собственной виной.
   Виалетта у него всегда числилась на подозрении, но Константин Николаевич мало того, что позволил этой аферистке жить в его доме, так ещё и не велел её трогать. Напрасно.
   Конечно, девушку проверили, подняли всё её прошлое, вплоть до трехлетнего возраста, однако ничего криминального не нашли. Но это еще не повод успокаиваться. Мало ли что могли упустить?
   Первое время за ней старательно следили. Екатерина в том числе. Однако тоже ничего. Обычная телка из тех, что с амбициями, но без мозгов. Когда эта красотка успела стакнуться с Конявиным, совершенно непонятно. Хотя, возможностей представлялось множество. Разве за ней уследишь, если она что ни день: то на приеме, то на вечеринке, то по массажистам бегает, то в бассейн, то в салоне красоты торчит по четыре часа кряду. Не будет же шофер её всюду пасти, да и кто ж его туда пустит!
   Виктор Львович недовольно поджал губы и хмуро посмотрел на Бориса.
   – Гнать нас надо, вот что, – сухо произнес начальник службы безопасности, посмотрев на экран мобильника, который все еще держал в руках. – Плохо работаем, – констатировал он, мысленно отмечая, что минут через тридцать Константин Николаевич будет уже дома. – Из рук вон плохо. Такие проколы в работе не допустимы. – До Виалетты у Константина Николаевича было много женщин, но для них он обычно снимал квартиры, а здесь… словно черт за ногу дернул. И ведь предупреждал его Виктор Львович, просил, так нет – нашла коса на камень. Уперся Константин. То ли и в самом деле девушка настолько понравилась, то ли просто надоело по квартирам мыкаться, а может, и возраст. С возрастом у мужчин часто появляется желание семью завести: остепениться, ощутить домашний уют, но какой уж тут уют? Вот и прохлопали.
   Борис насуплено молчал и соображал, что делать дальше. Хотелось побежать в спальню этой… эпитеты подбирались самые нелицеприятные… и расписать красавице рожу фонарями, чтоб по тёмным улицам ходить светло было. Но бить женщин Борис считал последним делом. Мало того, Константин Николаевич не одобрил бы.
   – Так что, увольняем Володина?
   – Да, подыщи приличную кандидатуру. Но собеседование я проведу сам. Борис, единственный раз доверил тебе нанять человека, и прокол. Если повторится, собирай вещи, – приятный баритон звучал вкрадчиво и тихо. Но уж лучше бы матерная брань, чем вот такой вежливый выговор! Виктор Львович спрятал мобильник в нагрудный карман дорогого, сшитого на заказ пиджака.
   Борис поджал губы и тяжело вздохнул. Было о чем задуматься.
   А в это самое время Константин Николаевич сидел на заднем сидении мчащегося с бешеной скоростью джипа и думал о своем.
   Виктор Львович пришел к нему работать девять лет назад. Смутные времена уже вроде как миновали, однако всякой мрази двуногой почему-то не убавлялось. Впрочем, на этот счет у Костика Штуки имелось свое мнение, но об этом как-нибудь в следующий раз. Прошли времена откровенных наездов, рэкетиров и шантажистов, некоторых перестреляли в разборках, некоторых пересажала милиция (сколько бы грязи на нее ни лили, а свою работу многие из них исполняют исправно), но новое поколение крыс двуногих стало вести себя хитрее. Затаились, стали действовать исподтишка. Тихой сапой.
   Войнушки не устраивали, а нанимали убийц. Когда бизнес у Костика пошел в рост, многим хотелось поживиться за его счет. Первое нападение устроили рэкетиры еще в начале девяностых, явились с бейсбольными битами в его кафе (тогда оно у него было единственным) и устроили там погром, избив двух официанток и бармена.
   Вот тогда Костик и понял, что обойтись совсем без разборок не получится. В конце концов, спасение утопающего – дело рук самого утопающего. Он сколотил собственную команду и ответил ударом на удар. Удар получился предельно адекватный, поскольку врезал Костик не по пешкам, которыми управляли со стороны, а по самому хозяину.
   В течение последующих нескольких лет на него неоднократно пытались совершить покушения. Первый раз только случайность спасла его от пули: споткнулся на ровном месте. Вот тогда-то Костик не на шутку задумался об охране собственной персоны. Черт с ними, с этими деньгами! Останется в живых – ещё заработает. А вот трупу уже деньги не понадобятся. В гроб их не положишь, и карточкой на том свете не попользуешься. Только не подумайте, будто Костик так уж дорожил жизнью, деньгами и благами, которыми окружил себя.
   Нисколько.
   Более того, дом, что Константин Демидов для себя когда-то построил за городом, был по меркам новых русских весьма скромным – только самое необходимое. Но, принципами Костик никогда не поступался и никого не боялся.
   Еще в детстве, будучи, малорослым и хлипким от рождения, он частенько дрался с пацанами куда крупнее и сильнее его. А однажды, когда ему было тринадцать, пятеро подростков постарше вышли на него, с чувством горделивого превосходства помахивая железными прутьями.
   – Ну ты, червяк вонючий, – прыщавый тинэйджер, сделавший шаг навстречу, явно ошизевая от собственной крутости, – давай, карманы выворачивай, и сумку давай сюда… а то мы тебя сейчас слегка покалечим…
   Костик бросил сумку на землю и прищурился, затем обвел всех пятерых взглядом, словно примериваясь к чему-то, и тихо, но очень отчетливо произнес:
   – Хорошо, покалечите. Только пока вы меня все вместе будете калечить, я одному из вас успею глотку порвать. Ну, кто первый?
   Парни переглянулись. Избивать по-настоящему и тем более калечить этого «червя вонючего» никому из них было не интересно. Просто брали на понт. Но понты получились совершенно неожиданные. От этого маломерка веяло такой самоуверенностью и такой нескрываемой холодной яростью, будто он не шкет-недоросток, а мастер кун-фу.
   Они поспешили ретироваться в кусты, так и не рискнув напасть на маломерка. Если бы Костик тогда прочел книги о самураях и ниндзя, он бы очень удивился, что именно такую вот «холодную ярость» методом тренажа и психотехники вырабатывает в себе каждый воин, отучаясь бояться смерти. Мастер любого единоборства сказал бы, что Костик, как ни странно, несмотря на свое хлипкое телосложение от природы, имеет дух настоящего воина, для которого не существует ни смерти, ни жизни.
   Во времена Советского Союза такая литература была под запретом. Ее тайком перепечатывали на пишущих машинках (экая архаика!), передавали из рук в руки, зачитывали до дыр. И, конечно же, Костик, папа которого, будучи профессором, преподавал иностранные языки, не имел ни малейшего представления ни об ушу, ни о каратэ, ни о прочих восточных единоборствах, учениях и философиях. Однако Николай Егорович хоть и был занят лекциями в университете и разными научными работами, все же принимал живейшее участие в воспитании сына, почитая наипервейшим долгом сделать из него человека порядочного. Он много раз повторял и вдалбливал маленькому Костику, что есть принципы и вещи, ради которых можно и нужно отдать жизнь. И если он только позволит хоть кому-нибудь издеваться над собой, вытирать ноги, марать собственную честь в грязи, то никогда не станет никем, кроме ничтожества.
   Когда Костик занялся бизнесом, и дела пошли в гору, среди знакомых поползли самые разные и весьма неприятные слухи. И в самом деле, кто же порадуется, если сосед по подъезду купил новую машину или сделал евроремонт в квартире? Вот насмешили! Самое безобидное, что могут сказать: «Наворовал! Денег куры не клюют!», а остальное оставляю на ваше воображение. Николай Егорович как-то раз зазвал сына на чай и откровенно с ним побеседовал. Этому седому профессору, живущему на мизерную зарплату преподавателя университета, было достаточно одного честного слова. Сыну он доверял.
   Поэтому когда начались конкретные и опасные наезды, Костик боялся не того, что его самого могут убить. Он боялся больше всего за отца, это во-первых. Во-вторых, поскольку конкретных наследников у Костика не было (о малолетнем Мише он тогда и слыхом не слыхивал), и в ближайшем будущем не ожидалось, то оставить все хозяйство на произвол судьбы было неразумно. Константин Демидов, приученный нести на своих плечах ответственность не только за себя, но и за всех, с кем имел дело, отлично понимал, что в данном случае тоже несет ответственность за всех, кто у него работает. Не только горничных, охранников, шоферов, секретарей и прочих, с кем доводилось иметь дело лично каждый день. Но всех вообще: вплоть до последнего сторожа на самом маленьком предприятии, или уборщицы технических помещений на фабрике по пошиву рабочей одежды.
   Случись с ним непредвиденное, налаженное производство пойдет под откос. Предприятия начнут уходить с молотка, а новый хозяин еще не известно, станет возиться с маловыгодным производством или снесет все к чертовой матери и построит на этом месте лабораторию по изготовлению синтетических наркотиков. Костик не переоценивал собственные силы, но прекрасно понимал, что только его крепкая рука и цепкий ум, на пару с отменной интуицией (не кастрированной за долгие годы учебы в школе и университете) позволяют ему волочь все это хозяйство, как бурлак волочет лодку по реке.
   Костик просто не имел права рисковать собой. Он нанимал телохранителей, но то ли он что-то делал не так, то ли они работали плохо, покушения сыпались одно за другим. В него стреляли, его взрывали вместе с машиной, подкладывали взрывчатку в офис, в кейс, пытались травить… три охранника за это время погибли. Уже никто не желал идти работать к Костику в телохранители. Дураков не находилось подставляться под пули. А тут еще начались крупные разборки сразу между несколькими криминальными группировками. Костик встрял между ними нечаянно, сам того не ведая.
   Но тут то ли фортуна повернулась лицом, то ли черная полоса миновала: один его старый приятель художник-классик посоветовал обратиться к Виктору Львовичу, который к тому времени как-то нечаянно остался не у дел (это уж потом стало ясно, что сам ушел). Созвонившись с ним и договорившись о встрече, Костик представлял себе эдакого двухметрового бугая с накаченной шеей и чудовищными руками. А увидел высокого, статного, седовласого мужчину лет пятидесяти, в прекрасно сшитом по фигуре костюме серовато-стального цвета, в белоснежной рубашке и галстуке с золотой заколкой. Из них двоих именно Виктор Львович больше по виду тянул на приличного бизнесмена.
   К тому времени Костик уже начал впадать в состояние тихой паники, поскольку чувствовал над головой дамоклов меч. Виктор Львович внимательно его выслушал, а случилось это в небольшом ресторанчике на набережной, летом, и сквозь огромные, начисто вымытые окна, была видна река и плывущие по ней катера и теплоходы. Красота, да и только!
   – Одним словом, мне нужен хороший начальник службы безопасности. За деньгами дело не станет, – подытожил рассказ о своих проблемах Костик.
   При этом Виктор Львович почему-то нахмурился, словно упоминание о деньгах его задело.
   – Скажите, для чего вам капиталы?
   Этот неожиданный вопрос заставил Костика не на шутку задуматься. Он с секунду соображал: не галлюцинации ли у него? С чего бы вдруг этому Виктору Львовичу задавать подобные вопросы?
   – Вообще-то я для другого вас хотел нанять… – начал было Костик, но новый знакомый его внезапно осадил:
   – Послушайте, Константин Николаевич, я не работаю на абы кого. И с абы кем дел не имею. Я не стану работать с вами, – это слово он произнес с нажимом, – если ваш бизнес связан с мафией или криминалом, если вы отмываете деньги или торгуете наркотиками, держите проституток или занимаетесь вымогательством. Я не дешевый адвокат, который берется защищать кого угодно, лишь бы платили. Если вы зарабатываете деньги ради самих денег, мне тоже нечего делать рядом с вами. Поверьте, я много о вас слышал, и не всегда самое лестное.
   Седовласый откинулся на спинку кресла, взял бокал с минеральной водой, отпил из него, вновь поставил на белоснежную скатерть и выжидающе воззрился на Костика.
   В первую секунду захотелось вмазать этому седовласому в морду. В эту гладко выбритую, интеллигентную морду, которая ничего не выражала, будто ее обладатель и вовсе ничего не чувствовал. Потом порыв утих, и Костик вдруг осознал, что, пожалуй, впервые за всю свою жизнь столкнулся с человеком настолько неординарным, настолько уверенным в себе, что одна его манера поведения совершенно выбивала из колеи. Хорошо это или плохо? Костик не знал. Он знал другое, вернее чувствовал: этот человек – истинный профессионал. Мало того, он – талант, а талант Костик уважал.
   И он рассказал Виктору Львовичу всё, о бизнесе, о проблемах, о мечтах. О том, как намеревался создать сеть предприятий и магазинов, организовать нормальные рынки и при этом не обидеть нищих фермеров, которым собственную продукцию девать некуда. Рассказал и о том, как собирался построить пару бесплатных школ для одаренных детей, как помочь интернатам для инвалидов… одним словом, рассказ этот занял часа полтора, и все это время седовласый ни разу рта не открыл. Он слушал. А потом поднялся из-за стола, откланялся и обещал позвонить.
   Потом, до самого утра Костик недоумевал и поверить не мог, что взял и выложил незнакомому человеку самое сокровенное. Прошел день, два… от Виктора Львовича никаких известий. Костик уже начал думать, что поступил весьма опрометчиво, доверившись первому встречному, но на третий день… на третий день Виктор Львович сам явился к Костику в дом, да, да, в тот самый особняк, в котором Штука жил и теперь. Будущий начальник службы безопасности приехал неожиданно, заявил, что намерен здесь работать, и пошел осматривать прилегающую к дому территорию, что-то быстро чиркая в толстом блокноте с переплетом из черной кожи. Затем с таким же старанием он осмотрел весь дом от крыши до подвала и выдал рекомендации на десяти страницах. Надо заметить, рекомендациями это можно было назвать чисто условно, поскольку, как ни крути, весь список требований надлежало исполнить в самые кратчайшие сроки.
   Затем, оторвав Костика от работы и затащив его в кабинет, Виктор Львович недвусмысленно дал понять «клиенту», насколько слабо у него поставлено дело охраны. До сего дня Костик и предположить не мог, что отдельный колодец с автономной подачей воды, генератор, фильтры по очистке воздуха, решетки на окнах, периметральная сигнализация и прочие прелести – столь уж необходимые атрибуты мирского бытия.
   Дом пришлось перестраивать кардинальным образом. И дело даже было не в решетках на окнах, и не в вездесущих скрытых камерах наблюдения. Пришлось перестроить подвал, вырыть отдельный тоннель до штаба охраны, который разместили под полом старого сарайчика у дальней стены, примыкающей к лесу. Лаз шел дальше, за холм, в овраг, и там потайной выход крылся в густом кустарнике, надежно прикрытый замаскированным люком. Такие меры предосторожности казались Костику чрезмерными. Разве только на случай войны. Но выяснилось, что это только начало.
   Виктор Львович, походив вместе с Костиком пару дней и понаблюдав за его работой, вновь затащил будущего работодателя в кабинет и откровенно заявил, что охрана ни к черту не годится.
   – У вашей охраны мягкий стиль, – пояснил он своим вкрадчивым, тихим голосом, – а вы – клиент повышенного риска. Да, ваши охранники не выставляют себя напоказ, но при вашей деятельности, связях и возможностях, это лишний повод для нападения. После нашего с вами разговора в ресторане я два дня собирал о вас сведения. Накопал немало интересного, – и с этими словами Виктор Львович выудил из кожаной папки и положил на стол листов пятьдесят убористого текста, отпечатанного десятым шрифтом. Костик похлопал глазами, его такой вариант ведения дел весьма впечатлил. Он вскинул брови, поджал губы и… покраснел. Впервые в жизни. – Здесь всё, – продолжал Виктор Львович, гладя руку на листы. – Начиная с детского садика, и до сегодняшнего дня. Чем болели в детстве, на что имеется аллергия, сколько раз ходили к врачам, какие заведения любите посещать, что предпочитаете есть и пить… с кем романы заводили, кто вас окружает, с кем заключали сделки, какие и на какие конкретно суммы. – Виктор Львович был невозмутим, как египетский сфинкс. – Пришлось, конечно, покопаться, но уж извините, такова работа.
   – А… а зачем? Ну… нет, я понимаю… но, зачем же до такой степени?
   – Послушайте, Константин Николаевич, вы многим, как кость в горле, простите за грубое выражение. Про вас и так ходят не самые лицеприятные слухи, будто бы вы собираетесь чуть ли всю страну к рукам прибрать. Я вот здесь ознакомился с некоторыми вашими проектами и перспективами на ближайшие десять лет, – седовласый столь же невозмутимо похлопал ладонью по черной кожаной папке, делая вид, будто не замечает, какое при этом сделалось лицо у Костика Штуки. – Если у вас все получится, то ваши капиталы если и не удвоятся, то весьма прибавят в весе. А дальше? Я полагаю, вы намерены выйти на самые верхи?
   Костик нахмурился и поджал губы. Ему совсем не нравилось, что какой-то посторонний человек вот так запросто просчитывает все его шаги на десять ходов вперед. Да и откуда у Виктора Львовича вдруг оказались все эти разработки?
   – Только не надо удивляться, каким образом я все это достал, – седовласый слегка прищурился и потыкал жестким пальцем по переплету папки. – Ваши люди работают в высшей степени безответственно. Причем некоторых уже перекупили конкуренты. Так что не удивляйтесь, что у вас из-под носа перехватывают сделки, которые вы готовили не один месяц. Промышленный шпионаж развит во всем мире. История показывает, что страна, позже всех включившаяся в гонку экономического развития, чаще всего в силу объективных причин очень быстро начинает опережать своих конкурентов. Возьмите Японию, Южную Корею, Китай. Эти страны очень скоро вытеснят с рынка сбыта старые развитые страны с мощной инфраструктурой. Уже вытесняют. То же самое ждет и Россию. Правда в нашей стране сказываются некоторые национальные особенности, но уверяю вас, промышленный и экономический шпионаж у нас развит не хуже, чем в Соединенных Штатах или Германии. В ход идет все: подкуп, переманивание специалистов, шантаж, похищения и даже внедрение своих людей в ближайшее окружение. Мало того, некоторые криминальные группировки тоже хотели бы убрать вас с дороги. И уж они-то не постесняются в средствах.
   Костик слушал во все уши. Когда он учился в университете, ни один преподаватель экономики не рассказывал таких вещей. Время было другое. Он вдруг понял, что в лице Виктора Львовича обрел не только отменного начальника службы безопасности, но еще и очень эрудированного и умного человека, с которым найдутся общие темы для разговоров. Однако выглядеть на его фоне зеленым пацаном не хотелось, поэтому Костик принял осанистый вид и деловито кивнул.
   – Виктор Львович, я вам доверяю на все сто процентов. Даю вам карт-бланш. Если вы считаете, что кого-то необходимо уволить, значит, этот человек будет уволен без промедления.
   – Дело не только в этом, – лицо седовласого нисколько не изменилось, однако в темных глазах под седыми бровями появились задорные искорки. – Необходима полная реорганизация управления. – Он снова выудил из толстой папки листы бумаги, положил их перед Костиком и накрыл ладонью, – здесь все мои замечания и рекомендации. Вам надлежит в ближайшие два дня с ними ознакомиться и утвердить. – Он поднялся и слегка склонил голову. – Честь имею, – он старомодно откланялся и вышел, аккуратно закрыв за собой тяжелую дверь кабинета.
   Костик взял в руки листы с убористым шрифтом и вдруг осознал, что, если разобраться, Виктор Львович – страшный тип. За несколько дней он прибрал к рукам и его самого – Костика – и весь его бизнес. Если и дальше дело пойдет такими же темпами, то в скором времени, не Костик будет командовать своими подчиненными, а Виктор Львович.
   И настораживало еще одно – они так и не оговорили зарплату нового начальника службы безопасности. Но это, как видно, Виктора Львовича нисколько не волновало.
   Вот с таким смешанным чувством смущения и подозрений Костик принялся штудировать те рекомендации, которые предоставил ему седовласый. Засиделся до пяти часов утра, загонял горничную, каждый час заказывая себе крепкий черный кофе, однако к началу рабочего дня у него сложился совершенно отчетливый план действий.
   За последующие девять лет Костик Штука ни разу не пожалел, что взял на работу Виктора Львовича.

   …Именно в эту минуту Виктор Львович, отозвав в сторону Екатерину, давал ей четкие указания своим вкрадчивым, тихим голосом:
   – Не спускайте с нее глаз, следуйте за ней, куда бы она не пошла. Прислушивайтесь к каждому слову. Понятно?
   Екатерина молча кивнула. Она была благодарна Виктору Львовичу, который когда-то взял ее в этот дом на нехитрую должность горничной, невзирая на темное прошлое. Для него она готова была сделать все, что угодно.
   – Ступайте, и запомните – никому ни слова. Минут через двадцать приедет Константин Николаевич, тогда и решим, что с ней делать.
   Екатерина хотела было заправским движением большого пальца перечеркнуть собственное горло, но одно лишь присутствие Виктора Львовича отбивало охоту шутить. Если уж совсем откровенно, эта женщина, не боявшаяся никого и ничего, не склонившая головы даже в зоне, слегка побаивалась этого интеллигентного, всегда такого вежливого, пятидесятипятилетнего мужчину. И еще, она бы никогда себе в том не призналась, но он ей безумно нравился. Нравился как человек, как мужчина. Но она и Виктор Львович – две вещи несовместные, это и ежу понятно. И если такой аристократ когда-нибудь выберет себе пару, то, конечно же, не ее – Катьку Мясорубку.
   – Хорошо, сделаю.
   – Ступайте.
   Екатерина развернулась и направилась к спальне Виалетты, подать ей сок, фрукты, цветы, забросать топ-модель таблетками и… оделить красавицу такой долей тепла и заботы, чтоб она под ее тяжестью встать не смогла.
   Виктор Львович проводил женщину пристальным взглядом. Обернись горничная в этот момент, она была бы весьма удивлена выражением его лица.
//-- * * * --//
   – Вот что, сердешная, ты со своим ангелом-то разберись. Приструни как следует. Твой все-таки, ни чей ишшо. Ты хоть представление имеешь, что он учудить может в нетверезом виде? – знахарка уставилась на Женьку, сердито буравя художницу взглядом маленьких, глубоко посаженных глаз. – Да ить он же в таком состоянии всю деревню нашу в каверну скинет – не почешется. Ему ить это – плевое дело!
   – Как это «в каверну»? В какую «каверну»? – переспросила незадачливая художница, ничегошеньки не понимая.
   – В какую, в какую, – передразнила бабка гнусаво. – Знамо дело в какую, в пространственную. Он же ить, паршивец, с чистой энергией работает. Ну, навроде, как ваши атомные электростанции, тока на кварковом уровне. Он же любой предмет, какой ни на есть, может аннигилировать.
   Женька озадаченно уставилась на «паршивца». Паршивец сидел на столе, раскинув лапы, и сконфуженно вырисовывал в лужице чая крохотным пальчиком какую-то загогулину.
   – Ить он же какой-никакой флуктуативный энергосброс произведет, так нам после него хлебать – не расхлебать. Ить он же, пакостник, эдакий, за прошлом годе чего утворил-то? – старуха вопросительно уставилась на высокоментальную живую единицу в лице Женьки Костыриной. – Он ить нам цельный пруд взял да и стравил в каверну эту проклятущую. Ить этот пруд-то – самая что ни на есть полезная вещь в хозяйстве! И тебе вода чистая, а уж какая в нем рыба-то водилась! Рыба-то! И щука тебе, и карасики, и плотва… Мужики-то наши, что ни день, так рыбачить ходили. И ведь не переводилось! Иной год до того на рыбу урожайно, что по всей деревне в бочки солили на зиму. Так мы пруд энтот опосля всем миром оттудова выковыривали. Так ить его ж рази за просто так оттудова изымешь? Ни коли! Пространственные вектора локации сместились, он тепереча в аккурат вровень с колокольней висит, над площадью базарной. Мало того, что мы им и попользоваться-то не можем, так протекать стал! А как дожди! Так и вовсе сладу с ним нет! Льется через край!
   Наверное, у всей троицы был настолько ополоумевший вид, что бабка снизила накал страстей.
   – И все вот энтот пакостник виноват, – знахарка потыкала в сконфуженного ангела пальцем.
   Если б ни повышенная шерстистость морды, ангел бы, наверное, зарделся, как институтка.
   – Я ить что? Рази не понимаю? Ну, молодой ишшо, неопытный. Так не шали! Ведь нанюхался мяты: всю деревню взбаламутил. Тетке Матрене корову на крышу взгромоздил. Бедная Пеструня так на крыше полдня и сидела, обнявши трубу, покуда наши мужики ее за хвост оттудова не стащили! Деду Тарасу в нюхательный табак перцу напихал, а на огороде все, что ни росло, на метр в землю увел. Гуляй-Певуну баян попортил. Он ить теперь не играет – ревет тока, будто слон больной. Да по нашим-то временам, ангела-то вашего в места повышенного энергозабора за один только пруд полагается сослать. Так мы что? Нешто мы не понимаем? Даже жаловаться не стали. А коли нажаловались бы?
   Кирюшка закрыл мордашку лапками, уткнувшись носом в ладошки, повалился на столешницу и… разрыдался.
   Бабка замолкла, озадаченно кхекнула и… даже не нашлась, что сказать, а потом вдруг подпрыгнула и куда-то ретиво кинулась, через секунду вернувшись с баночкой:
   – В баночку, пожалуйста, в баночку! – зачастила знахарка, подсовывая Кирюшке емкость.
   Остальная троица несколько озадачилась таким поведением хозяйки дома. В конце концов, ангел – это вам не какая-нибудь неврастеничка-мазохистка, готовая истязать себя рыданиями при виде собачки, ковыляющей на трех лапах.
   – Да что же вы делаете!? – первой возмутилась Женька, кидаясь на защиту родного Кирюшки. Как-никак, а ангел-то её! Она сгребла пушистое создание со стола, оградив его собственными объятиями от назойливого приставания бабки. Однако сконфузить знахарку было трудновато:
   – Да вы хоть знаете, что это за ценность такая – ангельские слезы?! – накинулась она на всю троицу разом, размахивая перед тремя носами пустой полулитровой банкой. – Да им же цены нет! Да ежели их собрать, да выпарить, да соль по делу употребить…
   – Так что же, по-вашему, его теперь до истерики доводить? – вскинулась Женька.
   – Да! – вторил ей Кирюшка, громко сморкаясь в старый, замусоленный платок.
   Анна Михайловна, скромно молчавшая до сего момента, неожиданно поднялась с лавки и решительно отстранила Женьку, заставив ее сесть. Старая разведчица была торжественна и царственна, как вдовствующая королева на официальном приеме.
   – Значит так, мы вам крайне благодарны за то, что вы Женю спасли…
   – Да! – вставил Кирюшка, еще раз для убедительности сморкнувшись.
   – Верно! – поддакнул Дима со своего места.
   – … мы вам очень благодарны за чай, угощение и приют, но обижать гражданина ангела мы вам не позволим. А ваш поступок с баночкой попахивает меркантилизмом…
   Дима с Женькой обратили внимание, как светящийся кокон старухи стал бледнеть и меркнуть. Уходящий в небо луч замерцал нервно и пульсирующе. Не к добру.
   – … вы, простите, этой солью что, торговать намерены?
   Знахарка стояла бледная, разведя руки, баночка в ее старческих пальцах мелко подрагивала. Бабка открывала и закрывала рот, как рыба, выброшенная на берег, однако ж не произносила ни звука.
   – …какая же вы знахарка? – обвинительный тон Анны Михайловны быстро перешел в негодующий. – Вы что же, ради собственной выгоды, готовы чужими слезами торговать? Да кто вы после этого?
   – Вот, вот, именно! – крохотный пальчик ангела тыкал в сторону хозяйки дома.
   – Разве порядочные люди так поступают?
   Бабка, наконец, сообразила, что против четырех разгневанных персон никак не устоит. Только биополе подпортит, и вся недолга. Она сноровисто спрятала баночку за спину и принялась оправдываться, точно школьница, которую учительница застукала за рассматриванием картинок для взрослых:
   – Да я же не за ради себя! Я же за ради дела! Да и это… уж коли такая оказия – плачет он, так грех слезами-то не воспользоваться. А слезы-то ангельские, они ведь какую ни на есть болячку, любую выведут, – хитрая старуха без замаха запузырила баночку куда-то в угол, та врезалась в стену и со звоном покончила жизнь самоубийством, не вынеся такого поношения в свой адрес. – Прощения, конечно, прошу! Извиняюсь, да тока не я его до слез-то довела…
   – А кто? – Женька хоть и испытывала к бабке благодарность, но все же спускать не желала.
   – Так ить совесть…
   – Какая такая совесть? – Женька нахмурилась.
   Анна Михайловна удивилась, а Дима скептически хмыкнул, выражая совершенно очевидное сомнение в подобном утверждении.
   – Это у него-то совесть? – не поверила Женька, уставившись на хитрую Кирюшкину рожицу. Тот глупо улыбнулся и округлил черные, как пуговицы, глаза, куда-то подальше запихнув обсопливленный платок. – Какая у ангела совесть, Бог с вами. Тем более у этого ангела, – произнесла она с нажимом. – Вы на морду-то его поглядите! Так, ладно. Давайте прекратим ненужные прения. Давайте совет держать.
   – Какой-такой совет? – сразу оживилась бабка, затягивая потуже платочек под подбородком и усаживаясь на скамью.
   Все сразу воззрились на Женьку, точно на военачальника, который, явившись в штаб армии, готов выложить перед собравшимися офицерами план боевых действий. Если разобраться, именно так все и обстояло, поскольку речь шла не о какой-нибудь там ерунде, а о пруде… да, да, о том самом злополучном пруде, который «запрошлом годе» прохвост Кирюшка умудрился стравить в пространственную каверну.
   – Ах, вот ты о чем! – знахарка облегченно вздохнула, словно тонну груза с плеч долой. – Так это, я рази не говорила, уж послали за одним сведущим человеком, обещался прибыть, пруд на место вернуть…
   – Зачем же посылать, когда Кирюшка его может на место поставить, – возразила Женька. – Ведь можешь? – поинтересовалась она у ангела задним числом.
   Ангел сразу поскучнел, скорчил тоскливую рожу и принялся чего-то там ковырять.
   – Можешь или нет? – насупилась Женька.
   – Ну… это… теоретически… могу… – неуверенно промямлил Кирюшка.
   – То есть как это «теоретически»? – сурово сведя крашеные брови к переносице, поинтересовалась старая разведчица. – Как пакостить – так это тебе за милую душу, а как исправлять – так в кусты. Ну, уж нет! Давай, делай! И поехали, а то дел еще много. Гену искать надо.
   Знахарка так и зашлась в хохоте, хлопая себя сухими, костистыми ладонями по коленям:
   – Ну же… насмешили… так вы что ж, человека ищите?
   – Чего ж тут смешного? – не поняла Анна Михайловна. – У меня со вчерашнего дня внук пропал, до сих пор отыскать не можем.
   – Так чего ж его искать-то? – всплеснула руками Агафья, затем вытерла набежавшие на глаза слезы и махнула в сторону Кирюшки: – Энтот паршивец, он чо ли вам не сказал? Он же ить в астрал выход имеет. Ему вашего внука найти… тьфу да растереть!

Глава 21. Ладушки, ладушки, где были? У бабушки!

   – Это правда? – Женька обвинительно уставилась на своего незадачливого ангела, который вдруг с такой скоростью рванул со стола куда-нибудь подальше, что если бы ни Дима, этому нахалу опять удалось куда-нибудь улизнуть. Но писатель проявил особую бдительность и сграбастал Кирюшку за шкурку, вздернув его в воздух, чтоб не трепыхался. Но вредный ангел дергался, сучил лапами, норовя удрать, однако – не тут-то было!
   – Я тебя спрашиваю, это правда? – сурово повторила Женька, она даже с лавки встала и теперь возвышалась над ангелом, уперев руки в бока.
   Кирюшка обвис в Диминой руке, как тряпочка, и сдался:
   – Правда, – еле слышно просипел он.
   – Так за каким же фигом ты нас заставил тащиться через весь город? Да еще сюда затащил? Ты, вообще, совесть имеешь… ах, да! Какая там, к черту совесть! Ты же, свинтус, этакий, чуть меня не пришиб! И все ради чего? Если ты мог с самого начала… – Негодованию Женьки не было предела. И вдруг ее запоздало осенило. Она изумленно перевела взгляд на Дмитрия, потом снова на Кирюшку. – Ах вон оно что. Так ты все сводничаешь, стараешься, чтобы с Димой я побольше времени провела, так? А там Генка, может, уже концы отдал, пока ты нас без спросу женихаешь? Так что ли тебя понимать?
   – Прекрати! Прекрати! – вдруг закричал Дима, обнимая ангела руками и прижимая его к себе, точно защищая от разгневанной хозяйки.
   Женька перевела на него недоумевающий взгляд и выпучила глаза: чего это он?
   – Ты посмотри, что творишь!
   Кирюшка стал маленьким, пульсирующим комочком, чуть больше того, которого она только недавно выудила из лап клякс.
   – О, Господи! – Женька так и плюхнулась обратно на лавку, ноги не держали.
   – Это вот дурь всё твоя бабья! – тут же встряла Агафья, тормоша ее за рукав – ты ить сил-то своих знать не знаешь и ведать не ведаешь. Ты ить его изничтожить могешь за здорово живешь! А я-то за прошлом годе, все голову ломала, чего это ангел-то такой непутевый. Так – весь в хозяйку. – Знахарка тяжело вздохнула, махнув сухой старческой рукой. – Ить в тебе ж ума-то, ровно в кролике каком, – и она стукнула Женьку по лбу костяшками скрюченных пальцев. Дима едва сдержался от смеха, Анна Михайловна очень серьезно и укоризненно покачала рыжей головой.
   – Да, Женечка, вот она, сила эмоций. Теперь понимаешь, почему сердиться ни на кого нельзя? Ты его первым делом убиваешь, а еще, вон, глянь! – она указала куда-то вверх.
   Женька подняла голову: батюшки святы! Черное облако, точно рой мух, гудело и металось над ее головой.
   – Ты когда низкоментальных разгоняла, – пояснила Агафья, – в тебе жалость и любовь говорила. А теперь рассердилась. Сильно рассердилась, и вона чо натворила.
   Разгоняли клякс всем миром минут тридцать, а потом заново откармливали Кирюшку бабкиными запасами из погреба. Пока длилась вся эта суета, солнце за окном совсем село. Затем разговор продолжил Дмитрий:
   – Неувязочка получается… – задумчиво произнес он, точно рассуждая с самим собой.
   – Это какая такая неувязочка? – поинтересовалась дотошная знахарка.
   – Да такая. Вот вы говорите, что ментальность нашего мира падает, так?
   – Так. И что ж?
   – Так ведь если у вас ментальность растет из года в год, а у нас она падает, значит в нашем мире никакого такого воздействия и быть не может. Правильно? Откуда же люди с паранормальными способностями? Телекинетики всякие, экстрасенсы? Или вот – Женя? Она откуда?
   Бабка свела в кучку кустистые седые брови, которые так и топорщились густыми, жесткими волосами. Пожевала морщинистыми губами, бородавка на носу задвигалась, будто живая.
   – Так. Все так, да не так. Ты, писака, мозгами-то пораскинь. Мы-то в своем мире по какому пути развития идем? А вы? У вас энергополнота и информационная насыщенность из года в год растут. Уж, гляди, скоро и вовсе за запредельные величины выйдут. Раньше-то нагрешит человек, а после либо в конце жизни грехи отрабатывает, или уж в следующих жизнях, а теперь? Теперь и расплата стала приходить мигом. Уж чего там, не вижу что ль? Чай, не слепая! Ты себя-то вспомни! Как чего не так сотворишь, так сразу по лбу судьба и влепит. За счет повышения информонасыщенности и берете, – умная бабка укоризненно покачала седой головой, покрытой стареньким платочком. И от одного этого жеста стало почему-то совестно, словно Дима был виноват во всех грехах его несовершенного мира. – Жадные стали, да прагматичные. Во всем вам смысл подавай. Информацию глотаете, что пеликан рыбу. Не жуя. В школах по одиннадцать лет учитесь, а после в институтах, да академиях, а главного-то не знаете и не понимаете.
   Бабка замолчала на самом интересном месте.
   – А чего, «главного»-то? – поинтересовался Дима, так и не дождавшись продолжения монолога.
   – Главного-то? – переспросила знахарка Агаша, хитро щуря темные глаза. – Да ведь все одно: говори, не говори, а покуда своим умом-то не дойдешь, так, почитай, ничего в сердце-то и не переменится.
   И она, словно в отчаянии, махнула рукой.
   – Собираться вам надобно, да отправляться. Времени у вас мало, вот что, – вдруг сказала она, почему-то глянув на потолок.
   Кирюшка на столе так и завозился. Потом повертел ушами, выпучил глаза, лапками замахал. Вся компания на него уставилась, точно впервые увидела.
   – Что опять не так? – с нервически-тоскливыми нотками в голосе, поинтересовалась Женька. Она уже и сама чувствовала, что грядут очередные приключения, которые приятными никак не назовешь.
   – Да беда грядет, ой, беда! – бабка закручинилась, подперев щеку рукой. – Никому с бедой не справиться, вам тока.
   – А как же пруд? – Женька воззрилась на старуху.
   – После, после! – замахала та на художницу обеими руками, точно отгоняя муху. – Коли не поторопитесь, четверо человек погибнуть могут.
   Женька с Димой так и подскочили.
   – Так торопиться надо! Поехали!
   – Куды? – старуха всплеснула руками. – Ох и торопыги же вы – молодые. Пущай сперва энтот крендель, – она кивнула в сторону Кирюшки, сидевшего на столе среди чашек и вазочек с медом, – в астрал выйдет, да прикинет, куды вам ехать надобно. А то ишшо ведь заплутаете. Пущай уж под моим присмотром в астрал выходит, а то наделает делов – полну корзинку.
   – Сейчас, сейчас! – Кирюшке, видать, и самому уже не терпелось поскорее загладить вину, особенно после такого нагоняя хозяйки. Он сосредоточенно закатил глазенки, скорчил самую что ни на есть серьезную мордашку и выдал: – «апофатическая теология (от греч. apophatikos – отрицательный) есть специфичная для теизма парадигмальная установка теологии, фундированная презумпцией невыразимости Бога в позитивном знании… – на этом ангел умолк, открыл черные глазюки, выпучив их на свою хозяйку, которая сидела, открыв рот и ничего не соображая, а затем сконфуженно отпустил очи долу и неловко пробормотал: – Ой, простите, это я немного ошибся.
   И не знал Вениамин Лопатин, студент философского факультета, проживавший всего в километре от дома Костика Штуки в деревне Павловка, что зубря перед зачетом насмерть надоевшее определение, он сам того не подозревая совершенно сбил с панталыку несчастного ангела, который, зазевавшись, сунулся не в ту струю астрала.
//-- * * * --//
   А в это время Конявин, нервно расхаживая по своему шикарному кабинету, зло орал, держа у уха мобильник:
   – Мне плевать на твои трудности! И что? Какие две телки? Что? Одна престарелая, а другая молодая? И что? Кого покусала? Да мне плевать! Ты мне лучше скажи… ну, так почему не прикончили? Какие документы? Чья мать?
   На минуту Конявин выпал в осадок, потому как у него мозга за мозгу зашла. Когда Людмила-Виалетта позвонила и сообщила, что его младший менеджер находится в доме Костика Штуки, Герман Валентинович даже было предположил, будто тут ошибка какая-то. Уж больно ничтожную должность этот Хлопков занимал, для самого Демидова его информация о делах конкурента вряд ли представляла какую-нибудь ценность. Но вот его мать, оказывается, знакома с отцом Демидова. И вот это уже случайностью никак не назовешь.
   – Допросите их, когда в себя придут. Слышишь! Только не бить, не калечить и не убивать… до поры до времени. Только когда команду дам. Всё понял? Всё выясни: давно ли друг друга знают, в каких отношениях… и вообще… что? С молодой что делать? Отдать? Пацанам? Да ты в своем уме? Ты сначала узнай, кто она такая! Ты понял? А что там со Штукиным сынулей? Что? как это «упустили»?… то есть как «вырубил»? Ему лет сколько? Четырнадцать? Да вы что там все, охренели что ли? – заорал Герман в трубку. Были бы у мобильника барабанные перепонки, лопнули бы. – Ты кого на дело взял? Сопляков поганых? Зелень вонючую? И что? На хрен мне эта кобыла паршивая? Что мне с ней делать прикажешь? Штуке на нее плевать. Он ее пятнадцать лет не видел, и еще столько же не видел бы, если бы ни случай. Что? То есть как «пришить»? Сдурел? Я тебе «пришью»! Урод! Пусть сначала Штука денежки выложит, а потом шей кого хочешь. Понял? Она для меня лишний козырь. Так, теперь случай внимательно: с этого момента головой за них всех отвечаешь. Все понял? Вот и ладушки.
   Конявин прервал связь и посмотрел на часы: все шло по графику. Затем повернулся к своему помощнику, который все это время, переминаясь с ноги на ногу, стоял в дверях.
   – Ну, так что?
   – Пока ничего, шеф, ищем, – бугай развел руками. Он возвышался над своим начальником головы на две, однако чувствовалось, что ему хочется стать маленьким и незаметным. Для верности, он даже голову в плечи вобрал. – Как сквозь землю провалилась.
   – Твою мать… – прошипел Конявин, от злости покрываясь красными пятнами. – Ищите! Даже если она попутку до города взяла, все равно далеко не могла уехать. Ищите. Возьми всех. Пусть прочешут все окрестности. Всё.
   Помощник вышел из кабинета, на ходу расправляя плечи.
   – Что вытаращились? – накинулся он на двух верзил, таких же, как и он сам, только рангом пониже. – Ноги в руки и вперед, на поиски! И пока не найдете, назад не возвращайтесь.
   – Вот ведь тварь! Сволочь! Старая кляча! – от души костерил на все лады супругу Конявин, продолжая нервно выхаживать по кабинету. Нет, конечно, за долгую супружескую жизнь у них случались скандалы, но только поначалу, когда он ещё сильно зависел от её отца. А, вроде, перетерлось, да и её неспособность иметь детей была ему на руку. Можно было лишний раз приструнить и поставить на место: мол, какая же ты, к черту, женщина?
   Диана и в молодости красотой не отличалась. Невысокая, полная, с носом-пуговкой и глупыми, наивными глазами. Недалека, доверчива… собственно, это тоже играло на руку. Она подписывала документы, не глядя, совершенно полагаясь на мужа. А зря. Конявин прекрасно понимал, что если его только накроют, то его адвокаты всё свалят на неё, не отвертится, с её-то мозгами. И теперь, когда эта старая перечница вдруг взбрыкнула и уперлась в неизвестном направлении, ему вдруг стало как-то неуютно.
   А в это время «старая перечница» находилась всего в паре километров от дома, в лесу. Она брела, не разбирая дороги, прижимая ладонь к той щеке, которая отведала мужниной оплеухи. Если уж быть совсем откровенной, то таких оплеух она получала от Германа довольно много. Она даже привыкла думать, что коль скоро он ее бьет, стало быть – любит. Хоть и гуляет на стороне. Комплекс неполноценности, тщательно взлелеянный мужем за годы совместной жизни, тяжелой якорной цепью держал ее на привязи, как цепную собаку. Она привыкла думать, что в свои сорок уже никому не нужна, и отсутствие детей тем более делало ее вовсе уж ущербной.
   И вот сегодня, когда началась вся эта буза в доме, у неё словно пелена с глаз спала. И себя, и свою жизнь, и ситуацию в целом она как бы увидела со стороны и… и ужаснулась. Как же она может жить с этим человеком? Ведь он её не любит! И никогда не любил. Да и она его не любила, просто не знала, что не любит. Тогда, несмотря на положение отца, женихи в очередь не выстраивались. Да и что с неё взять: с дурнушки? Хоть и говорят, что с лица воды не пить, да только мужчины любят глазами. А на неё всегда, особенно в молодости, без слез и взглянуть было трудно. Вот и вцепилась в него мертвой хваткой. Возраст, желание иметь семью сыграли с ней злую шутку. Столько лет пропали понапрасну! Ни детей, ни семьи!
   Хотелось реветь, но пустота в груди не позволяла даже этого. Диана опустилась на поваленное дерево и обхватила голову руками. Господи! Она даже не знала, куда податься. Вернись она к отцу, позора не оберешься. Он всегда ей внушал, что хорошую жену муж из дома не выгонит. А уж чтобы жена от мужа ушла! – так об этом даже и речи не могло быть. Отец – человек старой закалки, бывший военный. Никаких вольностей. Жесткий, волевой. Да и Герман ему всегда нравился. Даже перед самой свадьбой она все сомневалась: выходить замуж или нет. Отец ей тогда разъяснил ситуацию с военной прямотой и четкостью: мол, только такой настоящий мужчина, как Герман, и сумеет сделать из нее – никудышней клуши – нечто человекообразное. Она до сих пор помнила, как впервые отведала мужниного кулака и прибежала к отцу жаловаться. Тот указал ей на дверь, заявив, что хорошую жену муж лупить не станет. Значит, заслужила.
   При одном только этом воспоминании у нее на глаза слезы наворачивались. Если бы только она могла оказаться где-нибудь далеко-далеко! В тридевятом царстве. Подальше от мужа, подальше от отца, который наверняка и теперь слушать ее не станет.
   Стемнело. Стемнело резко, в одну секунду. Диана подняла голову и сквозь пелену слез посмотрела на небо. Смеркалось. Неужели она так долго просидела здесь в одиночестве? Диана поднялась. Мысли внезапно прояснились. А чего это, собственно, она так расстраивается? В конце концов, на Германе свет клином не сошелся. Она и без него может прекрасно прожить. И к отцу она не станет возвращаться. Вот еще! Сначала надо подумать о том, куда поселиться на первое время. У нее есть собственный счет. Она прикинула, на сколько хватит этих денег. Если тратить с умом и аккуратно, то надолго. Надо будет снять квартиру, маленькую. Лучше, однокомнатную. Поселиться где-нибудь на отшибе, и ни в коем случае не проболтаться Герману, иначе силой привезет обратно в этот ненавистный ей дом.
   Кстати о доме, она же с собой ничегошеньки не взяла! Ни сумки, ни кошелька, ни карточки! Диана вытерла набежавшие на глаза слезы и решительно одернула подол простенького платья, в котором ходила дома, да так в нем и отправилась «прогуляться» по лесу. Придется возвращаться. Диана вдохнула полной грудью прохладный, чуть сладковатый вечерний воздух, напоенный ароматами леса. Почему-то возвращение ее нисколько не пугало. Она даже представила себе, как входит, как поднимается к себе в комнату на втором этаже, зажатую между туалетом и бытовкой для всяких домашних принадлежностей. Потом соберет вещи…
   Она вскинула руку, отбрасывая челку со лба и… так и замерла. Рука светилась. Ее рука светилась розовато-золотистым счетом, расходясь в наступающей темноте яркими протуберанцами.
   – О, Господи! – Диана нервно перекрестилась, достала крестик, висевший на шее, и поцеловала его, точно это могло избавить ее от наваждения.
   Куда там! Не только рука – она вся светилась. И чем дальше, тем ярче. В наступающих сумерках она сама себе казалась настоящим ходячим фонарем. Для верности Диана вновь перекрестилась, но это помогло мало, если честно, совсем не помогло. Так, у нее шизофрения! Пора домой! Несчастной женщине вдруг показалось, что этот самый ненавистный ей дом – единственное прибежище, в котором она может спрятать голову под одеяло и избавиться разом от всех забот и неприятностей.
   И вдруг, словно озарение, мелькнула мысль: а ведь именно это она и делала все сорок лет. И Герман долгие годы совместной жизни оберегал ее от всех неприятностей. Да она просто и не сталкивалась с таковыми! Она жила, точно тепличное растение.
   Когда умерла ее лучшая подруга, кто устроил шикарные похороны? Герман. А когда ее троюродный племянник со стороны уже давно умершей матери попал в беду, кто вытаскивал его из тюрьмы? Герман. А каждый раз, когда сама она попадала в неприятности, кто приходил на помощь первым? Герман.
   Диана тяжело выдохнула, и ей вдруг стало нестерпимо стыдно. Вот и выходит, как бы ни был плох Герман, а именно он все эти годы решал за нее все проблемы. И положиться ей больше не на кого. Разве только на себя. Но сама она – бестолковая недотепа. Вон, решила уйти из дома, так даже кошелька не захватила. И куда ее понесло без денег, без паспорта? А если нарвется на милицию? А если еще того хуже – бандиты? И как она собирается от них отбиваться? Она не то, что каратэ не владеет, так и бегать не умеет. По дому-то ходит – косяки оббивает, до того неуклюжа!
   Диане стало не по себе. Так, все, погуляли, и хватит. Домой! Скорее домой! И Герман, верно, уже давно обыскался ее. Да, кстати, что-то странное. Уже вечер, а он за ней даже людей не послал? Может, с ним что-нибудь случилось?
   Диана развернулась и торопливо направилась обратно к дому. Она помнила в точности откуда пришла, но лес казался ей совсем уж незнакомым. Вот здесь должно быть дерево: корявое, обожженное с одного боку. А оно куда-то пропало. А здесь рос гигантский куст малины, и его нет. Да что же это такое?
   Женщина остановилась, озираясь по сторонам. Вот же правильно гласит пословица: пришла беда, отворяй ворота! Не было печали – черти накачали!
   – Девонька…
   Диана рывком обернулась. Еще секунду назад никого рядом не было, а теперь перед ней стоял невысокий мужичонка в драном тулупе, в кирзовых сапогах и шапке-ушанке с корявой палкой в руке, вместо посоха. Клочковатая седая борода топорщилась навроде мочала, один глаз явно косил, второй… второй часто мигал невпопад, и при этом кустистые брови обладателя такой незаурядной внешности то вздергивались, пропадая под шапкой-ушанкой, то опадали до самой переносицы.
   – Ты… это… того… не гуляй тута… неча тебе тута…
   – А-а-а! – Диана с воплем кинулась прочь, подальше унося ноги от страшного маньяка. В голове колотилась единственная мысль: сейчас догонит, сейчас догонит!
   А дедок и не собирался догонять. Он с секунду стоял в недоумении, потом озадаченно поскреб узловатой пятерней затылок, совсем уж сдвинув шапку-ушанку на лоб, и недовольно проворчал:
   – Экий народец нынче пошел… все больше темный да необразованный… вот ведь тетёха… лесовика испужалась… тьфу! – он смачно сплюнул и исчез.
   Диана бежала, не разбирая дороги, ей чудилось, будто этот замшелый дедок с палкой гонится за ней и вот-вот настигнет. А потом ударит ее по спине своим батогом… дальше воображение женщины, испорченной средствами массовой информации, рисовало такие кровавые и гадкие картинки, что даже рассказывать не хочется.
   Впереди замаячил жуткий куст с синюшными листьями, Диана лишь успела разглядеть, что над ним вьется какой-то черный рой, больше ничего. В следующую секунду ее со всех сторон облепили мухи. Они жужжали, атаковали глаза, нос, рот, забивались в уши… словно камикадзе, втыкались в лоб…
   Пытаясь отмахиваться, Диана крутилась, бестолково размахивала руками, пока не сообразила, что лучший способ избавиться от назойливых насекомых – бежать без оглядки, сломя голову, нестись, как сумасшедшая куда глаза глядят…
   Но вот глаза-то как раз и не глядели, потому как мухи, точно вредители-диверсанты, в первую очередь сплошной массой облепили голову, норовя залезть в рот, нос и уши. Она не смогла даже позвать на помощь.
   Не разбирая дороги, крепко зажмурившись, Диана неслась по лесу, спотыкаясь, оступаясь, натыкаясь то на ветки, то на стволы деревьев. Она не видела, да и не могла видеть, как прямо перед ней разверзлась бездонная черная ямища.
   Она ухнула в эту яму, не успев даже вскрикнуть…
//-- * * * --//
   – Агашка! Агашка! – заполошно орал знакомый дедок в рыжей кепке, на полусогнутых несясь вдоль улицы. – Беда! Ох, беда!
   Женька с Димой недоуменно переглянулись. Анна Михайловна нахмурилась. Кирюшка сидел, взгромоздившись пушистой попой на забор, и болтал лапами, точно его беда совсем не касается.
   Знахарка, вышедшая за калитку к машине проводить случайных гостей, так и замерла, уперев кулаки в бока.
   – Чего орешь-то? – совсем не ласково осведомилась она, когда дедок подбежал ближе.
   – Ой, беда, Агашка! Тетёха какая-то в пруд свалилась! Да не наша тетёха-то! Не местная. Ихняя! – он ткнул скрюченным старческим пальцем в сторону пришлых.
   Пришлые вновь переглянулись, озадаченно соображая, кто бы это мог быть.
   – Тьфу! – смачно сплюнула на пыльную дорогу знахарка. – Вот же день! Ведь знала, что худо будет… ладно уж, идем!
   Пошли всем квартетом, прихватив с собой для верности Кирюшку, как-никак а его рук дело: пруд над базарной площадью.
   Конечно, Женька предполагала, что сие зрелище будет впечатляющим, но не думала, что до такой степени. Гигантская махина, вроде грязной, земляной чаши и впрямь висела над базарной площадью, закрывая собой весь обзор. Внизу уже собрался любопытный народ, раззявив рты, стояли любопытные, пришедши поглядеть: что же будет дальше. Уж больно день выдался урожайный на чудеса да зрелища. И даже сыплющаяся на головы землица да камешки не могли разогнать народ. Да и то: за год-то уж ко всему привыкли.
   А зрелище заключалось в том, что высоко в уже совершенно темном небе, свешиваясь с края гигантской чаши, виднелась крохотная голова, чего-то скулящая неразборчиво. Членораздельно прорывалось только: «помогите!»
   Знахарка уставилась на страдалицу:
   – Эй, ты чьих будешь-то? Откель? Звать как?
   – Господи, да снимите же меня как-нибудь отсюда! – возопил жалостливый голос с небес.
   – Ясно. Покуда энту тетерю оттедова не снимем, – со знанием дела заключила Агафья, – николи от нее не добъесся.
   – Ой! – на пару мгновений голова совсем пропала из поля зрения. Народ загомонил, оживленно обсуждая: сразу потопнет али ашшо побултыхается маленько. – Я плавать не умею!
   В Женьке проснулось сочувствие. Она вдруг вспомнила, как еще вчера вечером сама чуть не утопла в мелкой речушке, где и воды-то было по колено.
   – Агаша, ну сделайте же что-нибудь! Она же там захлебнется! Жалко! – воззвала она одновременно к совести и жалости.
   Кирюшка захихикал, сидя на Женькином плече, но тут же словил затрещину от Анны Михайловны.
   – Ты, ангел, или где? Летать умеешь? Крылья имеешь? Вот и давай, спасай, не сигать же ей оттудова.
   Кирюшка сразу приуныл и попытался юркнуть за шиворот к Женьке, но был пойман бдительной рукой старой разведчицы. Агафья тоже встала на страже.
   – Ах, ты пес приблудный! Натяпал дел, а как исправлять, так в кусты! – накинулась она на ангела.
   – Кирьян, совесть имей! – тут же вставил веское слово Дима. – Давай, спасай женщину. Утонет ведь. А то никакой мужской дружбы, ты это учти…
   – И я тебе еще добавлю, – многообещающе вставила художница.
   Кирюшка тяжело вздохнул. Деваться некуда. Обложили, как волка красными флажками.
   Он еще раз для убедительности тяжело вздохнул, изображая всемирную скорбь, а затем стартанул сразу с Женькиного плеча, на лету разворачивая крылья. Столб света ударил в небеса, ангел, распростерши исполинские белые крылья, воспарил над базарной площадью, снизойдя до несчастной.
   – Прииди ко мне, дитя мое! – паря над площадью, на уровне злосчастного пруда, с которого так и сыпались комья земли, он протянул утопающей руки. – И спасись во имя Божье! Ибо сказано в писании: да не упадет и волоса с головы человека без соизволения Божья!
   Дима со смеху давился, Анна Михайловна только хмурилась и осуждающе покачивала пламенно-рыжей головой. Женька скрипела зубами, мысленно обещая самой себе пообрывать паршивому ангелу не то что язык, но лапы, а заодно и голову.
   – Вот ить баламут! – прокомментировала сцену спасения знахарка, бросив многозначительный взгляд на художницу.
   – А я что? Я – ничего! – сразу же принялась защищаться та. – Я бы сама его за такой цирк придушила.
   Дальше в небесах произошло нечто совсем уж непонятное. Ангел ухватил тетёху за руки и принялся тянуть к себе, а та кричала дурным голосом и упиралась всеми четырьмя. Народ загомонил еще больше, похоже, ставки начали делать: кто перетянет. Не перетянул никто. Просто женщина снова нырнула в воду, и Кирюшке пришлось последовать за ней.
   Потом староста – дед Кирилл – и бабка Агафья пинками разгоняли народ, чтоб, значит, толпу не создавали. Напуганную вусмерть жертву несчастного случая доставили к знахарке на дом. Завернули в одеяло, дали валериановых капель и заставили рассказать все с самого начала.
   Как вы уже догадались, это была Диана.
//-- * * * --//
   Диану отпаивали валерьяновым настоем и выслушивали долгий и подробный отчет обо всем, что стряслось в доме Конявина. Она много и часто пускала слезу, сморкалась в платочек, и от всего сказанного становилось легче на душе: впервые в жизни жене бизнесмена попались благодарные слушатели. Три женщины сердобольно посочувствовали, а молодой человек по имени Дима, даже обозвал Конявина мерзавцем.
   – Да он просто самоутверждается за вас счет! Комплекс неполноценности преодолеть не в состоянии. Он сам – урод моральный! – заключил писатель.
   – Вы думаете? – Диана, зажав нос платком, уставилась на молодого человека заплаканными глазами. – Он всегда такой уверенный, такой решительный…
   – О, точно, первый признак комплекса неполноценности, – заверил со знанием дела Дима. – Такие люди вечно мнят себя пупом земли на ровном месте, будто вся Вселенная вокруг них только и вращается. А внутри гнильца. Ни таланта, ни ума, а самоутвердиться хочется, вот и колотят жен.
   – Ну да, конечно, – ехидно заметила Женька, складывая губки бантиком. – С чего бы это Конявину вдруг страдать комплексом неполноценности? Он как-никак, бизнесмен. И дело у него, насколько можно судить, идет куда как успешно.
   – Да разве не понятно? – удивился Дима. – Он на Диане женился только потому, что её отец ему помочь мог. Без его связей и влияния, Конявин бы ни черта не добился. Это же и ежу ясно.
   – А она – не ёж, ей лично не ясно, – вставил вредный Кирюшка, взгромоздившись на верхнюю полку с посудой: подальше от скорой на расправу руки собственной патронируемой.
   – А ну-ка ты, ангел! Захлопни рот, а то как сейчас… – Женька потрясла кулачком, но вспомнив, к чему привел недавний инцидент, торопливо спрятала руку за спину. – Поубивала бы всех мужиков, которые руки распускают! – тут же перешла к радикальным мерам Женька. – Нет, чтоб соседа поколотить. Так нет! Жену колотит. Ну конечно, женщины – существа слабые, сдачи не дадут!
   – А кто бы спорил! – тут же подхватил Дима.
   Диане вдруг стало как-то обидно за мужа, все-таки столько лет вместе, а тут какие-то посторонние люди его сволочью обзывают.
   – Непдавда! – выпалила она гундосо, зажав нос платком. – Он меня любит!
   И тут Кирюшка закудахтал, помирая со смеху у себя там на верхней полке среди посуды.
   – Ой, не могу! – хохотал он, хватаясь за бока. – Любит он!
   Весь квартет, словно по команде обернулись к ангелу.
   – Ничего себе «любит»! Ну, если это так теперь называется…
   – Да, любит, – от всей души оскорбилась Диана. – Подумаешь, с девочками на стороне романы заводит. У него, может это… как его… либидо повышенное…
   – Именно, козлистость у него повышенная! – продолжал заливаться Кирюшка.
   Диана вспыхнула.
   – А вас, между прочим, это не касается. Это мой муж. Я его простила.
   Кирюшка, наконец, отсмеялся, на несколько секунд в доме наступила гробовая тишина.
   – А ить ты чавой-то недоговариваешь, паршивец! – неожиданно вставила бабка-знахарка, дырявя ангела прожигающим взглядом. – А ну, колись. Чаво знаешь.
   – Глупая ты, – Кирюшка сиганул с полки и тут же оказался на столе, посреди чашек и блюдец. – Он тебя заказать собирается. Он уж и с нужным человеком договорился. Как с Костиком Штукой разделается, так и тебя… – Кирюшка сделал вполне недвусмысленный жест ребром ладони по горлу.
   Перепуганная Диана невольно схватилась за шею, выпучив на ангела глаза.
   – Быть того не может. Неправда это.
   – Правда, правда! – отрезал все пути к отступлению ангел. – И неча тут глазами мыргать! Я лучше знаю. Как-никак выход в астрал имею.
   – Так, ребята, – вставила свое веское слово Анна Михайловна, – вы еще не забыли, зачем мы вообще в путешествие отправились? Сидеть будем, чаи распивать, или всё же двинемся внука искать? А вдруг с ним случилось что?
   – Упс! – у Кирюшки был такой вид, будто он на людях наложил в штаны. Ну, фигурально выражаясь, конечно. – А вернуться-то мы не сможем, – вдруг выдал он, обрадовав всю компанию.
   – Это почему? – сразу же насупилась Анна Михайловна.
   – Да потому, что за нами джип гнался, они портал нарушили, – выдал ангел.
   Все сразу озадаченно переглянулись.
   – Судьба это, вот оно что, – с весьма глубокомысленным видом выдала знахарка, уставившись на Диану.
   Все посмотрели на несчастную женщину, закутанную в ватное одеяло.
   – А что я? Я тут совсем не при чем… – принялась было оправдываться она.
   – Уж ладно заливать-то! – оборвала ее знахарка, сметя сухонькой ладошкой со столешницы крошки хлеба и отправив их в рот. – Уж ты кому другому рассказывай-то, девонька. Ты как сюды попала? А? То-то.
   Диана открыла было рот, да так и захлопнула его.
   – Так что их судьба в твоих руках тепереча.
   Больше всего на свете Диана боялась ответственности. Всю жизнь от нее бегала, а тут… тут судьба трех человек от нее зависит.
   – Я не смогу… – слабо пискнула она, пытаясь сопротивляться.
   – А куды ж ты, милая, денесся… – ласково проворковала бабка.
//-- * * * --//
   Кто же предполагал, что четырнадцатилетний мальчишка окажется таким хитрым и прытким. Может, кто-то и предполагал, да только не Ферт с Гнусом. Они приехали к школе, где проводилась тренировка, и стали ждать, когда пацан появится. Он вышел с другим пацаном, распрощался с ним, вот тут-то они к нему и подкатили.
   Главную роль на себя взял Ферт, вежливо так попросил: мол, папаша послал, надо съездить. Есть дело. Да какие проблемы? – откликнулся пацан. Всегда готов, как пионер. Папаша – дело святое, почему бы не уделить старикану пару минут драгоценного времени. Снял рюкзачок со спины, кинул на заднее сидение, заглянул в машину, полюбопытствовал: надо же, красота-то какая? А она полноприводная? А коробка передач автоматическая? А двери с блокировкой? Гнус, как дурак последний светился от гордости, отвечая на вопросы, а Ферту такой допрос с каждой секундой нравился все меньше и меньше. Стал подгонять пацана, мол, сам видишь, даже мотор не глушили, чтобы, значит, сразу ехать. Тот – ну, само собой, сейчас поедем, уже было забрался в машину, но тут вдруг вспомнил: он же с приятелем договорился встретиться через полчаса на Пушкинской. Сейчас сгоняет, догонит его, предупредит, и обратно.
   Ферту это и вовсе не понравилось, перемигнулись с Гнусом, тот и заартачился, мол, папаша ждет, надо ехать, а сам знаешь, папаша – человек занятой, у него лишней минутки нет…
   – Нет, ты глянь! Кто-то сотку обронил! – воскликнул пацан, удивленно тараща глаза.
   Гнус опустил взгляд и увидел купюру у себя под ногами. Ферт было уже и рот открыл, да не успел. Гнус наклонился подобрать денежку, и последнее, что увидел – кроссовку, стремительно приближающуюся навстречу собственной челюсти. Хрясть! Гнус вырубился раньше, чем его бронированный затылок соприкоснулся с асфальтом.
   – Поиграем в догонялки! – задорно выкрикнул пацан и резво рванул от Ферта.
   – Стой!
   Куда там! Пацан несся, как антилопа гну, удирая ото льва. Ну, это Ферт, конечно, себе польстил, какой там лев? Так, обожравшийся бассет. С роду Ферт спортом не занимался, а уж бегать и подавно был не мастак. А тут точно знал, что доведись ему упустить этого треклятого пацана, Герман с него башку точно снимет.
   Отпрыск Костика Штуки ретиво чесал по улице, с ходу сиганув через бетонный парапет в метр высотой. Сиганул круто, что твоя обезьяна, с упором на обе руки, ловко выбросив вперед ноги. Ферт поднатужился и тоже сиганул, правда нога зацепилась, и он кувырком полетел на асфальт.
   Сцепив зубы, вскочил, и собрался уже было крикнуть: мол, держите, он у меня мобильник украл, как пацан его опередил:
   – Давай, братишка! Поднажми! Ну же! Братишка! – его звонкий голос разнесся по всей улице.
   Прохожие оборачивались, кто головой качал, кто посмеивался: вот, мол, взрослый человек, а младшего братика урезонить не может. Какая-то сердобольная старушка посетовала:
   – Это ж до чего дошло-то? Это как же современные детки распустились! Старших-то не слушают ай-ай!..
   Ферт чуть в челюсть ей не въехал кулаком, только зубами поскрипел и побежал следом.
   Пацан шпарил дальше, легко перепрыгивая через скамейки с упором то на одну руку, то на обе – и ногами вперед, то ныряя в узенькие прорези перилл. Ферту же приходилось все эти препятствия либо обегать, либо брать с наскоку, с наскоку не всегда получалось… ну, уж если быть до конца честными, вовсе не получалось. Поэтому после второй минуты залихватской погони несчастный здоровяк был истыкан синяками, что решето дырками. Пацан впереди, будто издеваясь, притормаживал, начинал в полный голос подзадоривать, а потом вновь бросался на утек. Вот уж где Ферт пожалел, что нельзя применить огнестрельное. Вытащил бы сейчас пистолет, да пальнул бы по мальцу пару раз. Вот только вряд ли бы попал. В боку стало колоть, он задыхался, кислорода не хватало, сердце заходилось, колотясь в висках. Он проклял все на свете: Конявина, с его дурацкой работой; мальчишку, прыткого и не в меру шустрого; Гнуса – тупого, как пробка; Штуку, с его вечными интригами; а заодно и весь мир, черт бы его побрал.
   Ферт бы давно бросил эту проклятущую гонку, если бы ни два «но», во-первых, очень хотелось догнать этого пацана и отделать его по полной. Правда, Герман предупреждал, чтоб мальца не калечили, и не убивали, но о паре синяков никто ведь не говорил. А во-вторых, случись ему этого пацана упустить, вот тут уж точно Конявин не станет деликатничать: закопает своего бестолкового исполнителя где-нибудь в лесу под русской березкой, чтоб, значит, в сырой земле веселее лежать было…
   Ферт не сразу сообразил, что они, обогнув квартал, уже бегут в обратном направлении. Ну конечно, вон же она, машина! Гнус только к этому времени начал возиться на асфальте, пытаясь поднять громоздкое тело.
   – Держи его! – с последней надеждой в голосе закричал Ферт.
   Но шустрый малец, походя еще раз пнув верзилу увесистой кроссовкой в висок, и вновь отбросив его на землю, рыбкой нырнул в открытое окно машины…
   – Нет! – Ферт от избытка эмоций только руку успел выбросить вперед, да разве дотянешься, если до машины еще метров сто.
   Бардовый «Вольво» взял с места резво. Ферт даже добежать не успел, когда машина скрылась за углом, только ее и видели.
   Ни ругаться, ни беситься от ярости даже сил не было. Ферт остановился и наклонился вперед, опершись руками о колени. Дышал он тяжело и с надрывом, перед глазами мелькали черные пятна. Думал он только о том, что теперь Герман точно ему голову снесет.

Глава 22, в которой все запуталось окончательно и бесповоротно

   – Объясни, как такое вообще могло случиться? – Константин Николаевич Демидов был вне себя, он с такой силой сжимал мобильник, будто несчастный телефон был виноват в чем-то. – То есть, как это «обхитрил»? Ты профессионал или нет? Как седой профессор, который ничего не смыслит в слежке, мог тебя «обхитрить»? И что?
   Едва Костик Штука приехал домой, как на него свалилось сразу несколько неприятностей. Ну, допустим, младший менеджер Конявина был не столько неприятностью, сколько подарком судьбы. Если бы ни он, за Костиком уже давно пришла бы милиция. Другой вопрос, что Конявин собирался его подставить. Конечно, посадить в тюрьму Костика этому уроду не удалось бы, но скандал вышел бы знатный, а меньше всего сейчас нужен был скандал. Во-вторых, крысой оказалась Виалетта-Людмила. Черт бы ее побрал! И ведь предполагал Костик, что этим все может закончиться, но как-то не подумал, что эта глупая баба за здорово живешь сдаст конкуренту своего любовника, у которого на шее сидит. Вот уж точно: рубит сук, на котором сидит. Да только ощущать себя суком Костик не желал.
   В-третьих, пропал отец. Как сквозь землю провалился. И ведь приставил Костик к нему профессионала, телохранителя, чтобы парень седого профессора пас беспрестанно, так нет. Отколол отец номер. Умудрился сбежать и от этого. Как пацан несмышленый, честное слово!
   – Да ты что? – всякий раз говорил он сыну, – ну, подумай сам. Я на старости лет буду повсюду ходить со здоровенным лбом при пистолете. Как под конвоем. Меня же студенты засмеют.
   – А вот мне будет не смешно, отец, если с тобой что-нибудь случится, – не на шутку переживал Костик. – Ты же понимаешь, из всей нашей семьи остался ты, да я. Бизнес у меня большой, конкурентов много, до меня не дотянутся, значит попытаются убрать тебя. Не хочешь телохранителя? Переезжай жить ко мне, на работу будешь ездить на машине с шофером…
   Но Николай Егорович всякий раз отказывался.
   – Костя, не проси. Мы с твоей матерью здесь больше тридцати лет прожили, мне эта квартира дорога, как память. Здесь каждая вещь дышит воспоминаниями, понимаешь?
   – Понимаю! – горячился Костик, – но я еще понимаю, что если с тобой, не дай Бог, что-нибудь случится, то я себе этого не прощу. И не бегай ты от телохранителя, пусть со стороны за тобой приглядывает. Хоть мне спокойней будет.
   И вот сегодня в очередной раз сбежал. Обычно уходить удавалось недалеко. Вячеслав его всегда находил быстро, а сегодня – потерял. Вот уже больше часа ищет и найти не может. Зашел в любимый книжный магазин в подвальчике, принялся расспрашивать продавца. Да, Николай Егорович был, ушел отсюда с двумя дамами. Одна в среднем возрасте, другая совсем юная. Куда пошел? Да кто ж его знает.
   И все. И концы в воду.
   – Ищи, слышишь! Ищи! – тихо произнес Костик, но у самого уже сердце было не на месте. Нехорошие предчувствия давили на сердце.
   Однако только он отключился, как тут же поступил новый вызов, от сына.
   – Да, Миша! Что случилось? Так. Так. Молодец. – Константин Демидов старался ничему не удивляться. Он уже привык к тому, что современные детки взрослеют еще раньше, чем их деды во время Второй Мировой. – Теперь вот что: домой не звони, маме на мобильный тоже. На звонки не отвечай, еще лучше, если телефон отключишь совсем. Далее, скажи, где будешь ждать, я немедленно выезжаю… Так. Отлично.
   Константин Николаевич решительно поднялся с кресла. Виктор Львович, стоявший рядом, только вопросительно воззрился на шефа.
   – Мишу пытались похитить. Ушел, мало этого, угнал у них машину. Будет ждать у памятника Маяковскому. Поехали.
   Если начальник службы безопасности и удивился, то виду явно не подал. Он лишь сдержанно покачал головой.
   – Константин Николаевич, нет. Сидите здесь. За Мишей поеду я с Борисом. Если это ловушка, вам подставляться никак нельзя. Миша меня знает, поэтому все будет в порядке. Как только заберем, сразу вам позвоню. А на квартиру пошлю пару-тройку наших людей, пусть там все проверят. Если Веронику еще не схватили, успеем ее вывезти. А вы пока побеседуйте с Хлопковым и этими двумя ребятами. У нас на все не больше пары часов. Надо решать, что делать и какие меры принять. Готовиться надо к худшему варианту. Вероятней всего, вашего отца похитили, значит ночью, или, крайний срок – завтра, обязательно выдвинут требования. За это время нам надо весь город поставить на ноги. Разыскать мы его, возможно, не сумеем, но вот принять кое-какие меры…
   – Виктор Львович, – нетерпеливо перебил его Константин, – Миша ждет.
   Начальник службы безопасности сдержанно кивнул и вышел из кабинета. Костик поднялся, подошел к окну и внимательно проследил за тем, как его стального цвета «Пежо» отъезжает от дома.
   Следующие пятнадцать минут стали для Костика настоящей пыткой. Какой уж тут менеджер, какие там наемники с уликами… больше всего сейчас Костик беспокоился за сына и отца… и Веронику. Он и сам не ожидал, что в его душе вдруг проснутся такие чувства. Он с этой женщиной и встречался-то всего месяца три от силы, а потом выкинул ее из головы, как выкидывал прочих своих зазноб. Но теперь… теперь память вдруг услужливо предоставила ему картинки прошлого. Их разговоры о поэзии и литературе, обсуждение романов… за последние почти пятнадцать лет многое произошло. Наверное, им есть что обсудить, кроме судьбы сына.
   Сначала позвонили ребята, отправленные за Вероникой. Дома ее нет, никто ничего не видел. Старушки у подъезда сказали, мол, пошла в магазин, больше не появлялась. Куда делась – не знают. Плохо.
   Еще через полчаса позвонил Виктор Львович, коротко сообщил, что все в порядке, едут домой. Костик вздохнул с облегчением, ощутив некоторую гордость за сына. Это же надо! Умудрился сбежать от двух громил, да не просто сбежать, еще и машину у них угнать!
   Костик подошел к бару, открыл его, плеснул в рюмку немного коньяку и выпил, даже не почувствовав вкуса. Скорей бы, скорей бы! Хоть какая-то определенность…
   Он попытался взять себя в руки. Что-то последнее время он становится чувствительным, чересчур чувствительным. Так не годится. Большой бизнес – большая ответственность. Действовать всегда надо с холодным расчетом и решительно. На данный момент одна лишь мысль об этой Людмиле-Виалетте приводила в полное бешенство. Едва приехав и узнав правду, он чуть в морду ей не дал, даже гуманитарное образование не помешало бы, хорошо, что Катерина не пустила его в комнату «болящей». Просто встала посреди коридора, растопырив руки, и объемистой грудью загородила ему дорогу. Драться с фигуристой бронебойной бабой ему совсем не хотелось. Поэтому расправу отложили на потом.
   За окном послышался какой-то шум. Костик невольно подошел посмотреть. К ограде подъехал линялый, когда-то голубоватый москвичонок. Костик нахмурился, заметив, как из маишны выбралась старушка с огненно-рыжими волосами, девушка в джинсовом костюме, приземистая, полноватая женщина лет сорока и высокий худощавый парень, стриженный под ежик. Чем-то он Костику показался знаком. Вот только чем? Где-то виделись…
   Им навстречу вышел один из охранников, они там что-то быстро перетерли и… охранник бегом кинулся в дом, словно за ним гналась целая банда разбойников. Через несколько секунд, протарабанив каблуками кованных башмаков по лестнице, он ворвался в кабинет без стука:
   – Константин Николаевич, какие-то люди приехали, говорят, что могут спасти Николая Егоровича.
   Костик Штука невольно вскинул брови, оборачиваясь к охраннику. Что-то этот квартет никак не тянул на похитителей, да и где это видано, чтоб похитители сами являлись с повинной.
   – Старушка говорит, что она – бабка Хлопкова, а парень – его приятель, как же… – охранник наморщился, напрягая память. – Сулихин! Его фамилия Сулихин. А женщина…
   – Быстро, всех четырех сюда, немедленно. Без досмотра.
   – Константин Николаевич!
   – Я сказал немедленно и без досмотра, – Костик от нетерпения аж прихлопнул ладонью по подоконнику.
   Охранник умчался обратно, грохоча кованными башмаками.
   Константин Николаевич поправил галстук и присел на угловой диван, стараясь унять ту нервозность, которая внезапно охватила его. Если вы думаете, будто он разнервничался из-за того, что ему предстояло лицом к лицу встретиться с любимым писателем, то вы глубоко заблуждаетесь. Уж кому, как не Костику Штуке, с его гуманитарным образованием, было хорошо известно, что писатели, в сущности, такие же люди, как и все прочие. Имеют свои слабости, любят покушать, отдохнуть и оттянуться по полной. Просто работа у них неординарная, творческая и нервная, как говорил Кирюшка «менталями ее не измеришь». Нервничал он по другому поводу. Если эти гости говорят, что знают, как спасти отца, стало быть, обладают какой-то информацией, и стало быть Николай Егорович в самом деле в беде. Предчувствия не обманули.
   Дверь кабинета открылась, и первой вошла огненно-рыжая старушка в ветровке, за ней молодая девица в джинсовом костюме, нескладная и…
   – Господи! – воскликнула девица, таращась куда-то мимо плеча Костика Штуки. – Кирьян! Ты что делаешь? Это кто?
   Костик резко обернулся. На столе, звучно чмокаясь и топочась по канцелярским принадлежностям, в обнимку лобызались два странных субъекта: пушистый недомерок, похожий на медвежонка в полметра ростом, и дедок, замшелый и облезлый – в шапке-ушанке, в ватнике и старых, залатанных на пятках валенках.
   – Савелушка! Родненький! – в перерывах между чмоканьем, выкрикивал пушистый, проливая потоки слез. – А мы уж с Игнаткой думали, что разматериализовали тебя! Уж так убивались! Так убивались!
   Дедок, наконец, отлепил от себя пушистого, сморкнулся цветастую тряпицу, вытер еще довольно чистым краем глаза и вздохнул.
   – Да что ты, милай! Задание мне просто другое дали, патронируемого сменили. Прежний ангел, вишь, не сильно справлялся, – дедок еще раз сморкнулся, и… – А чего это они? – он махнул рукой в сторону застывших ведов. – Никак видят они нас! – всплеснул он руками и попытался удрать сквозь стенку.
   – Куда! – Кирюшка так и вцепился в дедка. – Ты не переживай. Свои это, свои.
   Костик перевел ошалелый взгляд на старушку с девицей, из-за их спин выглядывал совершенно ополоумевший охранник, который, обильно потея, держал на мушке лобызающуюся парочку на письменном столе.
   – Так, мне кто-нибудь может объяснить, что здесь происходит? – на правах хозяина дома Костик первым пришел в себя.
   – Упс! – пушистый сконфуженно сник, засунув в рот палец. – И этот тоже.
   Этому, который «тоже», а заодно и его охраннику, оказавшемуся случайным свидетелем, пришлось минут пятнадцать объяснять, кто это такие и что они здесь делают. Демидов поверил хоть и не сразу, но довольно быстро, а уж удивляться перестал через пару минут, а вот охранник оказался куда как твердолобей. Все за пистолет хватался, норовя пристрелить незваных гостей – Кирюшку и Савелия, естественно, а вы про кого подумали?
   Объяснение получилось сбивчивым и сумбурным, поскольку не у одного только Демидова возникли вопросы. Но решили начать с захватывающей истории об исчезновении Геночки, а дальше как-то все стало гораздо проще.
   Рассказывал Дима: сухо, сжато и по существу. Всего в нескольких словах описал суть проблемы, приведшей их в дом Демидова, затем Костик велел привести «проблему», которую с большим трудом оторвали от бильярда и увели под недовольное ворчание собравшейся поглазеть толпы.
   Затем «проблему» тщательно расспросили, конечно, Константин Николаевич не обладал проницательностью и профессионализмом Виктора Львовича, однако ему в два счета удалось сложить нехитрые части головоломки. Результат оказался не слишком утешительным.
   Геннадий Хлопков очень удивился, увидев бабушку, еще больше удивился, когда ему на глаза попалась сладкая парочка, сидевшая на письменном столе. Однако опомниться ему не дали. Допросили с пристрастием, и все белые пятна и черные дыры информационного вакуума со знанием дела заполняла Анна Михайловна. На всё про всё ушло не больше пятнадцати минут.
   Что за всем этим стоит Конявин, ясно было и без допроса. Но в суде такие «улики» в виде ангела-хранителя и информации, взятой из астрала, к делу не пришьешь. Никто не поверит. Да и Кирюшка вряд ли согласится выступать на суде в качестве свидетеля. Двух горе-киллеров тоже к делу не пришьешь. Мало ли что они про Конявина говорят. А улики вообще могли им попасть из рук самого Костика. Так что еще и выйдет скандал: мол, Штука несчастного конкурента подставить хочет.
   Потом плавно перешли на похищение Николая Егоровича. Так кто же были те две женщины, с которыми он вышел из книжного магазина? Ах, вот как!
   У Костика брови от удивления вздернулись вверх, а Геннадию чуть дурно не сделалось. Как же они могли беременную женщину оставить без присмотра? Ну, во-первых, не без присмотра, Зинаида Викторовна спец по присмотру, и уж с молоденькой девушкой с интеллектом пятилетней девочки как-нибудь справится. Во-вторых, откуда знаешь, что беременная? Она ведь не говорила. – Не говорила. Но вот просто знает, и все тут… Анна Михайловна опять налетела на Кирюшку, тот принялся отбаяриваться: ничего такого не говорил. Вмешалась Женька, принялась заступаться за ангела, типа: у него алиби, он ни при чем. Знать ничего не знал и ведать ничего не ведал. Он в это самое время…
   Скромно вела себя только странная полная женщина сорока лет в домашнем платье и резиновых калошах на босу ногу (шлепанцы Диана утопила в пруду). Забившись в уголок дивана, она лишь молча хлопала глазами, и вид у нее был такой, будто ее палкой по голове стукнули. Две другие дамы, заодно с ангелом вели себя совершенно скандально, и явно затевали склоку, Геночка, больше походивший на разгильдяя, им вторил.
   Тихо шизея с этой дурной компании, Константин слушал их перепалку и приходил к выводу, что ситуацию срочно надо брать под контроль, а то не известно чем дело закончится. Но тут вмешался Дима, и командным окриком прекратил всякие прения. На несколько секунд в кабинете повисла тишина.
   – Я так понял, что вы знаете, где держат Николая Егоровича, – постарался взять себя в руки Костик. Да, с женщинами дело всегда иметь гораздо труднее, чем вести собственный бизнес. Тут иной раз и с одной-то не знаешь, как управиться, а сразу две, да еще рассерженные! Это хуже любого конкурента. Слава Богу, что большинство подчиненных, с которыми ему лично приходится сотрудничать, это мужчины.
   – Это не мы, – тут же открестилась Женька, – это он, – и она совершенно недвусмысленно ткнула пальцем в сторону Кирюшки.
   – А чо сразу я? – занудил тот привычно. Савелий толкнул его локтем и укоризненно покачал лохматой головой. Уши шапки, растопыренные вразлет, плавно покачивались. – Ну ладно, так и быть. Для хороших людей ничего не жалко. Только с одним условием: мне пакетик мяты!
   – Хорошо, – не подозревая никакого подвоха, согласился Костик, удивившись только на кой фиг ангелу мята.
   – Нет! – хором закричала старушка, Дима и Женька, прекрасно осознавая, чем это дело может кончиться.
//-- * * * --//
   А в это самое время Зинаида Викторовна очнулась, с трудом разлепив веки. Голова болела, особенно левый висок, она попыталась приподняться и тут же застонала от одного только усилия.
   – Слава богу, вы очнулись! – мужской голос прозвучал откуда-то издалека, во всяком случае, ей так показалось. Но она вдруг ощутила, что голова ее лежит на чьих-то коленях. – Наконец-то! Только не двигайтесь! Очень больно?
   – Тер… терпимо… – губы спеклись, разлепить их стоило немалого труда. – А что случилось?
   – Вас очень сильно ударили по голове, рассекли кожу. Рану я обмыл, но эти изуверы даже не дали бинтов и спирта.
   – Пить хочется…
   Холодный край кружки коснулся губ, она припала к ней и принялась жадно глотать затхлую, воняющую хлоркой, воду. Откуда-то издалека слышалось невнятное щенячье поскуливание, прерываемое лишь вкрадчивым женским голосом:
   – Не плачьте, Ниночка, все будет хорошо. Вот увидите. Ничего страшного.
   – Я ничего не помню, – пожаловалась Зинаида Викторовна.
   – Это называется ретроградная амнезия, – со знанием дела сообщил мужской голос. – Такое случается после сильной травмы.
   – А что случилось-то? Помню только, что мы шли по улице и разговаривали…
   – Боже мой, боже мой! Нас всех убьют! – писклявое нытье действовало на нервы.
   Зинаида Викторовна с большим трудом приподнялась, заботливые руки помогли сесть, привалившись спиной к холодной шершавой стене. Голова кружилась, точно после долгого катания на каруселях. Было темно, однако сквозь зарешеченное крохотное оконце все же пробивался лучик тусклого света, и это позволило разглядеть в подвале три фигуры: Ниночкину, Николая Егоровича и еще какую-то довольно молодую женщину.
   Эта незнакомка, приобняв несчастную беременную, пыталась ее успокоить, однако тихая Ниночкина истерика коррекции и ликвидации не поддавалась. Беременная ныла, скулила и тихо попискивала, забившись в противоположный угол.
   – Хватит ныть, – резко отчеканила Зинаида Викторовна. – Слезами делу не поможешь. – Ниночка сразу замолчала, побоявшись раздражать и без того пострадавшую будущую свекровь. – Может, кто-нибудь мне объяснит, что случилось?
   Поскольку незнакомая женщина явно объяснить этого не могла, то за дело взялся Николай Егорович. Он, со свойственной гуманитарию пылкостью и образностью, живописал момент их похищения.
   – Собственно, насколько я понимаю, им нужен был только я. Но вы бросились на них, точно львица! Одному прокусили руку, второму едва глаза не выцарапали, третьему врезали между ног… Зинаида Викторовна, вы мужественная и самоотверженная женщина, – мягкие губы коснулись ее руки, запечатлев на ней поцелуй уважения и восхищения. – За меня еще никто никогда так не заступался.
   Зинаида Викторовна прослезилась, едва сдерживая эмоции. Она забыла о головной боли, забыла о ране. Забыла обо всем. Этот мужчина вдохновлял ее на подвиги. Если бы сейчас открылась дверь, и в подвал вошли дюжие детины с автоматами, она бы ни на секунду не задумываясь, бросилась на них, лишь бы защитить этого седовласого профессора от любых неприятностей.
   – Николай Егорович, вы – удивительный мужчина, я раньше таких не встречала, – вернула она комплимент. – Вы – умница, эрудит, я слушала ваши лекции. Боже! Да студенты, у которых вы преподаете, должны быть счастливы… вы – талант, гений… вы такой галантный…
   – Да что вы, Зинаида Викторовна, я просто преподаватель университета, о чем вы говорите? Студенты, с их вечными хвостами, зачеты, экзамены… зачетки, семестровые планы лекций… Боже мой… я просто пожилой, больной человек, которому и жить-то осталось всего ничего…
   – Да что вы такое говорите! – искренне возмутилась Зинаида Викторовна. – Вам жить и жить. Вы еще научные труды не закончили. Я слышала, вы говорили в интервью…
   Николай Егорович лишь махнул рукой и тяжело вздохнул:
   – Какие там труды, Зинаида Викторовна, милая моя… повседневные заботы затягивают с такой силой… верите ли, едва проснусь: пора на лекции, потом библиотека, научные советы… всякая ерунда, а вечером уже и сил нет работать. И главное дело жизни стоит, с места не двигается. И что же я после себя оставлю? Разве только сына-бизнесмена.
   – Так Константин Демидов ваш сын? – ахнула Зинаида Викторовна.
   – Совершенно верно.
   – Ой, ну надо же, а я думала: просто однофамилец.
   – Нет, сын, – Николай Егорович со скромной гордостью потупился, как кот Матроскин: мол, а мы еще и крестиком вышивать умеем.
   – Ну, тогда нечего беспокоиться, я думаю, все обойдется. Уж ваш сын постарается вас вытащить отсюда. У него деньги, связи. Он весь город на ноги поставит.
   – Да, но… я без вас отсюда не уйду, – вдруг совершенно решительно заявил седовласый профессор, в искреннем порыве пожав руку учительнице.
   – Да вы не переживайте, я думаю, и с нами все будет хорошо…
   – Понимаете, не хочу вас пугать, но… эти люди… эти похитители, они даже лиц своих не скрывали, стало быть, отпускать они нас не собираются.
   Ниночка вновь заскулила. Незнакомка погладила ее по плечу, стараясь утешить.
   – Не надо Ниночку так пугать, она беременная, ей нервничать нельзя, – пояснила Зинаида Викторовна. – А вообще-то, если честно, надеяться надо на лучшее, а готовиться к худшему.
   Ниночка слабо пискнула, сделав попытку упасть в обморок. Так, прикинула в уме решительная Зинаида Викторовна, если дело дойдет до драки, то на эту кисейную барышню даже рассчитывать не придется. А вот незнакомка, кажется – девочка хоть куда. И держится молодцом.
   – А вас как зовут? – обратилась она к молодой женщине.
   – Вероника.
   – Ну, мы-то понятно, почему сюда попали. А вы как?
   Она слабо улыбнулась и пожала плечами.
   – Меня тоже прямо на улице схватили… только я за себя не беспокоюсь, а вот за сына. Его тоже могли похитить.
   – Но раз его здесь нет… – начала было учительница.
   – Не обязательно, его могут держать отдельно, – перебила ее Вероника. – Мне бы только узнать, что с ним все в порядке.
   – И какое вы имеете отношение к Константину Демидову? – хитро сощурившись, полюбопытствовала Зинаида Викторовна. Профессор тоже с интересом воззрился на молодую незнакомку.
   – Ну, понимаете… я с ним когда-то была знакома… давно… почти пятнадцать лет назад…
   – И…
   – А потом родился Миша, а недавно…
   – О, Господи! – выдохнул профессор, хватаясь за сердце. – Так у меня есть внук! И Костя знает? И молчал! Ах, паршивец!
   Воссоединение семьи проистекало бурно и скоротечно, смущение Вероники не знало границ, зато профессор был на краю блаженства. В следующие несколько минут он забросал будущую невестку многочисленными вопросами. И когда один из охранников сунулся было в дверь, на него наорали в три голоса. Смолчала только Вероника.
//-- * * * --//
   – Я могу позвонить кому надо, – предложила Анна Михайловна, – пришлют хорошее подкрепленье. Нам боевая мощь не помешает.
   – Ага, – тут же подхватил Кирюшка, у него в лапах вдруг появилось стандартное переговорное устройство, вроде тех, какие носят военные (и откуда он только его взял?) – Зайка, зайка, я – хорек, хомяк в клетке, брать живым, хвостик не отгрызать…
   Савелий тяжело вздохнул и отвесил ангелу увесистую затрещину. Они так и сидели на письменном столе хозяина дома, при этом пушистая Кирюшкина задница удобно покоилась в круглой пепельнице.
   – А чо? – сразу же обиделся Кирюшка. Рация из его лап испарилась, точно ее и не было. – Я так, к слову.
   – Ты у меня добалуешься! – погрозил пальцем деловитый Савелий. – Тут дело серьезное, а ты опять за свое. Мало тебя Игнат уму разуму учил.
   – Я не виноват! – перешел на плаксивое нытье ангел. – Это все она виновата, она меня таким на свет родила, – и он обвинительно потыкал пальцем в сторону Женьки.
   Художница закатила глаза и потрясла головой. Нет, этот паршивец ее когда-нибудь точно выведет из себя.
   Последние двадцать минут беспрерывных пререканий не дали ничегошеньки, и это несмотря на то, что Кирюшка в точности указал дом за городом, где держали пленников. Каждый предлагал собственный план действий, но все как-то рассыпалось.
   Приступом частный дом брать довольно сложно, кто его знает, какие отморозки охраняют пленников? Никто ведь не даст гарантии, что при начале штурма обозлившиеся уроды не начнут отстреливать заложников по одному. Поэтому все, как один, согласились, что это не вариант. А что вариант?
   Вариант – вывести пленников из подвала, а уж затем устроить штурм и повязать всех скопом. Но, тут две заковыки. Первая: неизвестно, какое оружие у похитителей, кто они, сколько их, имеются ли среди них профессионалы и главное – на что способны. Здесь тоже возникало два варианта: либо Конявин нанял случайных людей, с которыми, возможно, удастся договориться, либо это отморозки, которым терять нечего и сотрудничать они не пожелают.
   Дальше, если даже обратиться с просьбой к генералу, чтобы выделил группу захвата, то лучше бы первым делом в доме всех тихо-мирно усыпить газом. А кто может незаметно и без шума подкинуть газовую гранату?
   Удобно примостившись пушистой попой в пепельнице, горе-ангел так светился самодовольством, чувствуя себя настоящим героем. Как-никак речь шла о нем и о его участии в «операции».
   Вторая задача: проникнуть в подвал и предупредить пленников. Опять-таки, проделать это могли только Кирюшка с Савелием. Но бестолковые высокоментальные увидеть их не смогут и даже не почувствуют. Нужна Женька. А Женька сквозь стены проходить не умеет. Ведь не умеешь? – Нет, – покачала головой художница и расстроено развела руками. И рада бы, но она – не Кристобаль Хунта из «Понедельника», которому по канализации просочиться – делать не фиг… значит надо каким-то образом обезопасить похищенных. А как? Заклинить дверь, в прямом смысле этого слова. Чтобы она вообще не открывалась. Кирюшка вызвался помочь, типа: как два менталя об асфальт, только… мята нужна.
   – Ну, да, и устроишь Содом и Гоморру! – вспылила Женька. – Знаю я тебя, только волю дай – таких дров наломаешь! Первым делом наших несчастных пленников напугаешь до смерти. У Николая Егоровича сердце больное. А Ниночке волноваться нельзя, у нее от стресса может выкидыш случиться.
   Так, остается: предупредить! Пусть не пугаются. Это как? А вот так! – записку послать, сообщение… а еще лучше, через зеркало, – предложил Дима.
   Через зеркало. Женька задумалась. Не выйдет, – обломил ангел. – У них там все отобрали. Хорошо еще, что по рукам-ногам не связали и кляпами рты не заткнули.
   Остается записка. Эту заковыку решить можно. Без проблем.
   Со второй заковыкой, то есть со взятием «Бастилии» на абордаж, было гораздо сложнее. Своими силами Демидов-младший никак не мог управиться с такой проблемой. Собрать всех людей и бросить их на приступ крепости, значит оголить собственный дом. По всем прикидкам выходило – надо просить помощи.
   Конечно, Костик мог бы позвонить своему знакомому уголовному авторитету, благо, что давно знакомы, дружны, да и связи крепкие. Но делать этого Костик не хотел. Во-первых, потому, что тогда станет обязан. Это плохо. Это всегда плохо. Уголовные авторитеты, в каких дружеских отношениях с ними не находись, все равно оплаты потребуют. Это тебе не бескорыстные закадычные друзья, готовые голову сложить за правое дело, как в «Десперадо».
   Таких друзей у Костика не было. Да и дружба такая на пустом месте не рождается. Иной раз, только войну пройдя, люди обретали преданных друзей: среди крови, ужаса и смерти. Поэтому оставалось только обращаться в родную милицию. Но в милицию нельзя. Там у Конявина половина купленных. Сразу доложат. Похищенных перевезут в другое место, и вновь ищи их… а ведь это хороший вариант!
   Костик прекрасно осознавал, что Конявин не даст приказ убить заложников до тех пор, пока не добьется своего. Пока не известно, чего именно он затребует. Может, денег, может что-то более весомое, например: отдать карьер – яблоко раздора. Но дело не в деньгах, и не в карьере, дело – в принципе. Позволь таким вот конявиным вершить судьбы страны, они всех опустят ниже плинтуса.
   Но опять-таки, если даже освободить заложников (а машину брать всегда легче, чем целый дом за высоким забором), то как потом в суде докажешь, что это дело рук Конявина. Не станет же он перед прокурором, бия себя в грудь, каяться в содеянном. От этого хряка раскаяния не дождешься. Стало быть, надо придумать такой хитрый план, чтобы одним выстрелом двух зайцев… Эх, поскорей бы Виктор Львович вернулся… у него мозги лучше всего на такие дела заточены.
   Костик невольно бросил взгляд на часы. Пора бы уже им приехать…
   И словно, откликнувшись на его мысль, за окном послышались звуки подъезжающей машины.
   Демидов полагал, что едва войдя в кабинет, Миша вытаращится не только на такую любопытную толпу, собравшуюся у отца, но и на двух странных субъектов, оккупировавших письменный стол. Однако первым делом Миша деловито поинтересовался, где мама и что с ней. Развели руками, покрутили головами, а затем сообщили, что во всей этой неприятности есть только одно положительное зерно: все похищенные пока живы.
   Пока.
//-- * * * --//
   Звонок Буравчика грянул, как гром с ясного неба:
   – Ты что, совсем охренел, Конявин? Какого черта ты все это затеял? Тебе что было сказано?
   – А… я… – блеял Герман в трубку, бледнея и покрываясь холодным потом. С Буравчиком Герману связываться не хотелось. Он намеревался провернуть свою махинацию за его спиной, а уж потом, когда дело обтяпает, и разговаривать с этим бандитом было бы гораздо проще, типа: победителей не судят. Конявин даже не предполагал, что Буравчик обо всем узнает так быстро. И ведь наверняка кто-то из своих настучал. Вот сволочи! Жрут хозяйский хлеб, да еще и с маслом, а работают на чужого дядю. Вот и корми этих гадов после такого предательства!
   – Значит так, слушай меня внимательно. Сейчас ты мне даешь адрес, где держишь папашу Костика Штуки и его сучку, я отправляю туда людей, и их тихо, мирно убирают. И концы в воду. А затем мы все вместе беремся за самого Костика. Я тебе говорил, и повторять не стану, он не только мне дорожку перешел. Он кое-кому и повыше меня – как кость поперек горла.
   – ???
   – И не мямли, у меня людей хватит. Да еще твоих бойцов подключим, Костика надо убрать, прямо сегодня, сейчас, немедленно. Собирай людей, готовь технику. Всё.
   Конявин запаниковал не на шутку. Одно дело, когда ты тихой сапой делаешь мелкие пакости своему конкуренту. Он даже к похищению никакого отношения не имел. Во всяком случае, на суде фиг докажешь. А тут… против Костика с автоматами? Ну уж нет! Он себе смертный приговор не собирается подписывать.
   И что делать? Бежать? Не сбежишь! От Буравчика не сбежишь. Достанет, хоть на Сахалине, хоть на Канарах. Он, как Юрий Долгорукий – всюду достанет.
   Герман первым делом почему-то кинулся к сейфу, открыл его, схватил паспорт, кое-какие документы и…
   – Шеф! – охранник, забыв о субординации, о правилах, и даже о возможном намыливании шеи, ворвался в кабинет, точно тайфун, едва дверь не снеся. – Там семь джипов! Подъезжают к воротам!
   У Конявина ноги подкосились, он едва не плюхнулся прямо на пол. Его перемкнуло, второй раз за день.
   – Чо ребятам-то сказать? Шеф?
   – Пусть открывают. Это Буравчик со своими людьми.
   Охранник убежал, Конявин, слегка отдышавшись, направился вниз по лестнице, обильно потея и мысленно матерясь.
   – Что, Жеребец, решил за нашими спинами дело обтяпать? – Буравчик – здоровенный шкаф с антресолями – погрозил Конявину пальцем, больше похожим на небольшую колбаску. При этом добродушное на вид лицо его так и лучилось золотозубой улыбкой: ну чисто – конь цыганский. Гости входили в гостиную, и впереди пер предводитель. За ним шествовало человек десять, обвешанных автоматами и прочими боеприпасами. Конявину снова чуть не подурнело. Спасло его лишь самообладание.
   Он постарался изобразить на лице такую же радушную улыбку, но вместо этого вышло нечто кислое и вымученное, как оскал у мумии.
   – Боря! Да разве я стану за твоей спиной…
   – Пасть захлопни! – грубо отрезал Буравчик, и его золотая улыбка тут же слиняла. – Давай адрес, я пошлю своих людей. Уберут всех быстро и чисто, вот так: – Он звонко щелкнул толстыми пальцами, унизанными золотыми перстнями. Вроде девяностые годы с их малиновыми пиджаками и распальцовкой на всю улицу канули в Лету, а вот поди ж ты… Буравчик явно испытывал по ним ностальгию. Малиновый пиджак, конечно, он не носил – уж очень в глаза бросается – а вот золотыми изделиями был обвешан сверх всякой меры. Когда А.С.Пушкин писал знаменитые строки: «Златая цепь на дубе том», он знать не знал, что пишет про Борю Буравчика.
   – И не выкобенивайся, будешь вякать, зарою и не поморщусь. Все понял?
   Конявин понял, согласился и даже заверил, что Костик Штука и ему самому – кость поперек горла, что и сам давным-давно мечтал с этим гадом разделаться, вот только не знал, как к этому делу подступиться, а вот теперь, когда сам Боря Буравчик со своими людьми… бла-бла-бла…
   С перепугу Конявин гнал пургу не по делу, лишь бы задобрить Борю. Боря дела свои решал на раз: нет человека – нет проблем. И если только ему покажется, что Герман хоть где-то глубоко в душе имеет малейшие сомнения…
   Буравчик прекратил этот словесный понос одним властным мановением толстой, как бревно, руки:
   – Не трынди, Конявин. Давай адрес. Пока мои люди дело делают, мы тут перекантуемся, если что-нибудь пойдет не так, головой заплатишь. На, – он без сантиментов ткнул в пухлое лицо Конявина мобильником, – звони своим ублюдкам, пусть моих людей встретят и сделают все, как будет ведено.
   Герман вздохнул и взял мобильник. А куда деваться?

Глава 23. События несутся вразнос, и если бы не скромный домовой…

   Ферт нервничал и злился, но злился больше. Во-первых, не нравилось ему само задание. Не нравился дом, не нравились два этих хряка, которые сторожили пленников, не нравилось, что потом придется убить четырех человек, одна из которых – беременная женщина, слезливая и истеричная. Правда, вторую стерву было нисколько не жалко, вон: долбанула его костяшками пальцев прямо по переносице, теперь нос распух, глаза до кучи собрались, как у того петуха из «Куриного побега». А Прорва сидит с перевязанной рукой – укусила. Эта старая гадина дерется так, будто всю жизнь в спецназе служила. И если бы ни Гундос, саданувший ее в висок рукоятью пистолета, наверное, всех бы покалечила.
   Нет, понятное дело, подыхать никому не охота, но все равно Ферт злился. Еще раздражало, что Прорва отправил двух своих подельников за выпивкой и девочками. Нет, это, само собой, не лишнее, особенно девочки, не известно ведь, сколько ждать придется: может, сутки, а может и неделю, это уж как выйдет… но Конявин строго настрого запретил устраивать бардак.
   – Ну, чего уставился-то… ходи, давай! – прочавкал Прорва, запихивая в рот очередной увесистый кусок колбасы. Это тоже раздражало. Сколько же жрать можно? Уже полтора часа жрет – все никак остановиться не может! Впрочем, его потому Прорвой и кличут. Здоровый, пузатый, мордатый. Харя в прыщах и угрях. А своими сальными пальцами все карты заляпал, паразит!
   – Чего ходи-то? – тут же взвинтился Ферт. – Мы в подкидного играем, вот вернутся пацаны, тогда и продолжим.
   – Иди ты! Когда они еще вернутся, до города только сорок минут пилить… – Прорва едва успел прожевать один кусок и тут же запихнул в рот другой. – Они с мочалками приедут, не до карт будет…
   – Конявин строго-настрого запретил…
   – Да плевать я хотел на твоего Конявина! – слюнявые крошки так и летели изо рта Прорвы, глаза выпучил, побагровел. Ферт опасливо отодвинулся. Может, конечно, и не кинется, но связываться с этим пузаном очень уж не хотелось. У такого кулак – что твоя кувалда. Врежет: на всю жизнь инвалидностью осчастливит.
   Ферт отложил карты и поднялся со стула:
   – Надо бы этих козлов в подвале проведать. А вдруг подох кто, – с напускным равнодушием бросил он.
   – Да какого хрена! Что им сделается? Сидят себе и сидят! Ходи давай! – Прорва начал заводиться, аж про колбасу забыл.
   – А ты мной не командуй! – тут же взбеленился Ферт, чувствуя, как подкатывает злость. – Меня Конявин сюда прислал за делом присмотреть. Чтобы с этими уродами до поры до времени ничего не случилось. И чтобы все прошло гладко. И не ори на меня, понял! А то звякну шефу, он вам быстро мозги на место вставит…
   – Да чо ты завелся-то? – Прорва аж жевать перестал. – Кто на тебя наезжает? Хочешь на козлов глянуть, ну так пойди, да глянь! Вот делов-то куча! Я – чо? Я – не чо! Делай, чо велено, без базаров! – он цапнул с тарелки очередную сосиску и целиком запихнул в рот.
   Ферт поморщился. Тоскливо было как-то и неуютно. Он уже было развернулся, но в этот момент ослепительная вспышка хлестнула по глазам. Последнее, что успел увидеть Ферт перед смертью – несущийся навстречу здоровенный осколок стекла…
   – Стоп! Стоп!
   Ферт так и замер с разинутым от ужаса ртом.
   Женька возмущенно воззрилась на ошарашенного Кирюшку.
   – Мы так не договаривались! – категорично заявила обладательница ангела-хранителя. – Без смертей! Понял? И нечего делать глаза, как у бешеной селедки!
   – Это у меня «как у бешеной селедки»? – от возмущения Кирюшка задохнулся. – Ну, знаешь…
   – Нет, Кирьян, я тебе говорю, как мужчина мужчине, – спокойно вставил Дима, пытаясь не допустить очередной склоки. Эти двое обладали не слишком большим терпением и еще меньшей толерантностью по отношению друг к другу. Дай им волю, так ругались бы все двадцать четыре часа в сутки. – Давай и правда, без смертей. Во-первых, это как-то неэтично, во-вторых…
   – Негигиенично, – вставила со знанием дела Анна Михайловна.
   – А что, мне нравится! – неожиданно поддержал Кирюшку задорный Мишка. Встрепанный, с горящими глазами, он явно испытывал кайф уж от одного того, что приходится принимать участие в таких неординарных событиях. – Нечего людей похищать! – он был явно настроен радикально и на компромиссы идти не собирался.
   – Миша, нет, – тихим, но достаточно строгим голосом осадил сына Константин. – А вдруг подвал заденет. Может кто-нибудь пострадать. Я этого не допущу.
   – Там подвал бетонированный! – принялся орать Кирюшка. – Что им сделается? – но тут же схлопотал увесистый подзатыльник от Савелия и умолк.
   – К тому же, как потом милиция будет вылавливать двух других? Ведь не докажешь, что они причастны к похищению, – вставил Виктор Львович.
   – А милиция у нас на что? – вредничал Кирюшка. Уж больно ему нравилась сама идея – встряхнуть домик как следует, снести его с лица земли, не оставив даже следа. – Пусть работают, а мы им наводочку подкинем…
   – На водочку? – переспросила Женька недоуменно.
   – Да не на водочку, а наводочку…
   – Нет, не годится. Придумай другой вариант. Нам они живыми нужны, как свидетели и соучастники. Особенно этот Ферт. Его лично Конявин послал. Значит, Ферт должен быть жив-здоров, и в приличной кондиции, – Виктор Львович сидел на принесенном стуле ровно, точно барышня-дворянка из Смольного.
   Никогда раньше Константин Демидов не думал, что у него такой маленький кабинет. Раньше всегда места хватало, а сегодня – нет. Да и в самом деле: народу собралось изрядно – четверо приехавших, Геннадий, Виктор Львович, охранник (так, на всякий случай) и Миша.
   Когда шеф службы безопасности привез сына, Костик забеспокоился, а вдруг эти двое как-нибудь неадекватно воспримут двух странных типов, в обнимку сидевших на письменном столе. Но все прошло гладко: Миша только глаза округлил:
   – Ух ты! Классно! Это кто? Домовые? Целых два? – похоже, современные детки, начитавшись фантастики и фэнтези, не слишком пугливы. И слава Богу!
   Но вот реакция Виктора Львовича удивила даже Костика. Едва переступив порог кабинета, он бросил взгляд на сладкую парочку, подошел вплотную к столу и поинтересовался:
   – Локализованы? – оба сразу дружно закивали, с ужасом и нескрываемым пиететом вытаращившись на неожиданного гостя. Молча. Без вопросов. – Освидетельствование выездной Комиссии по делам ментализации проходили? – те снова дружно закивали, как-то очень нервно прижавшись друг к другу. – А допуск имеется?
   Это походило на допрос. Удовлетворившись немыми ответами, Виктор Львович повернулся к Костику и доложил:
   – Все в порядке, эти двое имеют право здесь присутствовать.
   Демидов не знал, что и подумать. Он всегда полагал, что нечисть и прочая потусторонняя сила не подвластна человеческому разуму… или подвластна? Задумываться сейчас не было ни времени, ни желания.
   – Итак, данный вариант не подходит, категорически, – заключил Виктор Львович.
   – Да, давайте как-нибудь уж без жертв, – слабо пискнула полная женщина сорока лет, приехавшая с художницей и писателем. Весь состав генерального штаба тут же перевел взгляд на нее. Она смутилась, покраснела и вжалась в диван, точно желая расплющиться до размеров подушки.
   – Ладно, – наконец, сдался настырный Кирюшка. – Есть другой вариант. Но мне понадобится помощь. Значит так, ждем, когда эти два архаровца привозят девочек и выпивку, а затем…

   – Альфа, Альфа, я – первый. Докладываю: позицию заняли, начинаем операцию.
   Ребята в камуфляжных комбинезонах с автоматами наперевес, засели за кустами, ожидая приказа. Капитан Гунаков отдавал распоряжения одними жестами. Вот один из спецназовцев перебежал дорогу и с легкостью сиганул через бетонный забор. Затем следующий.
   Они преодолевали препятствие и тут же рассредоточивались по периметру, старательно держась в тени раскидистых кустов и деревьев, окружая дом. Сквозь открытые окна была слышна музыка и веселый хохот. Гопота веселилась. Всего минут двадцать назад привезли проституток.
   Гунаков жалел: вот если бы звонок поступил раньше, хотя бы часа на два, то можно было бы подкинуть им своих «девочек». А уж его красавицы и не с такими справлялись. А так… так приходилось полагаться на русское «авось», которое Гунаков страшно не любил. А любил он порядок, дисциплину и полную ясность. Ему было приказано: ждать землетрясения. И как только пьяная толпа повалит из дома, вот тут их всех и вязать. Со вторым пунктом все было ясно. С первым – нет. До сих пор ему ни разу не приходилось видеть, чтобы по заказу происходило землетрясение. Может, какое новое оружие испытывают? – мелькнуло в голове. Но особыми вопросами Гунаков задаваться не стал. Приказано, значит приказано. Начальству видней.
   – Первый, первый, я – второй. Рассредоточились. Дом окружен. Окна и двери на прицеле. Ждем.
   Он и ответить не успел, как под домом что-то ухнуло. Дом мелко затрясло, стены запрыгали, со звоном полопались стекла, крыша заходила ходуном, грозя обвалиться. Такого Гунакову еще видывать не доводилось. Он так и застыл с открытым ртом.
   Женский визг перекрыл скрежет стальных балок, пьяный мат покатился волной, и вся компания в полуодетом, не слишком одетом и совсем в не одетом виде вывалилась из дверей, ища спасения на улице.
   – Всем на землю, лицом вниз! Руки за головы! Не двигаться! Стреляем на поражение!

   – Ой, я, конечно, дико извиняюсь, – шерстистая рожа с пушистыми рыжими пучками усов, торчащих из-под длинного, точно маленький хоботок, носа, и высоким панковатым гребнем высунулась из ниоткуда, прервав Кирюшкины живописания на самом интересном месте. – Пацаны, там это… ваших похищенных приехали убивать. Ой! А они что, меня видят?
   И рожа попыталась нырнуть обратно в никуда, но бдительный Виктор Львович ловко ухватил гаврика за шкирку и выволок на свет божий, вздернув на вытянутой руке. Панковатый гаврик более всего походил на мохнатого слона с острыми, ослиными ушками.
   – Это кто? – сурово поинтересовался он у Кирюшки с Савелием.
   – Хм! – сделал Кирюшка, корча самую что ни на есть невинную физиономию, и в недоумении разводя передними лапами.
   Савелий только башкой помотал, шапка-ушанка заколыхалась, веревочки заплясали.
   – Ты кто? – таким же строгим тоном поинтересовался шеф службы безопасности у нахаленка, посмевшего таким свинским образом прервать обсуждение генерального плана осады здания на самом важным месте.
   – Я… это… домовой тамошний, – мохнатая, панковатая рожа с усами активно задвигала носом и замахала толстыми, короткими ручонками, похожими на колбаски. – Я… это… предупредить токмо хотел… они ведь того… уже едут… минут этак через двадцать на месте будут. А уж после… того… они всех порешат. А мне… это… дом жалко. Чистый он.
   – Ясно, – деловито кивнул Виктор Львович, продолжая крепко держать нарушителя планов на вытянутой руке. То ли нарушитель весил мало, то ли шеф службы безопасности, несмотря на свои годы, был крепок. – Сколько их там?
   – Четверо. Уже едут… они… это… вооружены… до зубов. У них там… как они… автоматы…
   – Кто послал?
   – Так это… Буравчик…
   – Борис Бураков. А Конявин знает?
   – Ну так… само собой. Буравчик к нему и явился… Они вона его… – кудлатая рожа ткнула носом-хоботком в сторону опешившего Константина, – порешить решили… типа… нет человека – нет проблем.
   Виктор Львович размахнулся и зашвырнул рожу прямо на стол, в объятие двух ангелов-хранителей. Харя к сладкой парочке припечаталась со звучным чмоком.
   – Значит так, сиди здесь, дергаться не смей. Думать надо. Все прошлые планы отпадают. Подмогу звать тоже некогда. У кого-нибудь есть здравые мысли, как в этот дом можно забраться?
   Анна Михайловна, Дима и Кирюшка почему-то, не сговариваясь, уставились на щуплую художницу, зажатую между Геной и Дианой. Женька стрельнула вишневым взглядом по сторонам и шмыгнула носом. Отдуваться, как видно, все же, придется опять ей одной.
//-- * * * --//
   А через десять секунд разразился безобразный скандал:
   – Ах ты, гад! – орал на всю Ивановскую слон-недоросток, сцепившись с пушистым нахалом по имени Кирюшка. – Ты мой дом… дом! Да я тебя! Я тебя самого по кирпичикам разнесу, гад ползучий! Менталя ты недоменталенная!
   – Уберите этого недоростка! Ах, ты еще и кусаться! Вот я тебя сейчас взгрею! Я тебе так всыплю: сразу ментальность повысишь на десять уровней!
   – На десять! Видали мы таких крутых!
   Сплетясь в единый пушистый клубок, они катались по письменному столу, разбрасывая вокруг себя все канцелярские товары. Под потолком порхали белые листы бумаги, а карандаши и ручки разлетались, точно маленькие стрелы: только уворачиваться успевай.
   Савелий было попытался их разнять, но его так долбануло молнией, что он отлетел в угол кабинета и теперь, дымясь, точно тлеющая ветошь, валялся на полу, прилипнув к плинтусу. Битва разыгралась не на шутку, и даже крепкая рука Виктора Львовича не сумела остановить двух забияк. Они грозили разнести по кирпичикам не только кабинет, но весь дом. И все могло бы показаться забавным, если бы ни те четверо, которые в эту самую минуту ехали убивать ни в чем неповинных людей.
   – Женя! – первым воззвал к разуму писатель, – ну сделай что-нибудь! Они же не остановятся, а нам действовать надо. Иначе и в самом деле всех поубивают.
   – А что я могу? – художница только руками развела (насколько позволяла зажатость).
   – Ты уже видела, что конкретно можешь. Давай, действуй. В конце концов, это ведь твой ангел-хранитель!
   Женька вспомнила знахарку Агашу и ямищу на полулицы. Этот эпизод ее воодушевил. Она вскочила с дивана и…
   – Сидеть! – она рявкнула с такой мощью, что стекла в окнах задребезжали.
   Оба гаврика так и застыли на месте, а потом разом плюхнулись на столешницу, и если Кирюшка еще умудрился угодить в сакраментальную пепельницу, то слону-недоростку повезло меньше. Он смачно хлопнулся прямо на подставку для карандашей, которую по счастливой случайности еще не успели смести со стола. Со скрипом выдрав карандаш из задницы, он украдкой посмотрел на хозяйку ангела-хранителя, тяжело вздохнул и сник. Сникли длинные пушистые ушки, а заодно и рыжие усы, которые теперь повисли, точно мочало на заборе.
   – Ты, – Женька ткнула пальцем в сторону домового, который тут же сжался, точно его собрались выпороть. – Никто твой дом рушить не будет. Я не позволю. А ты, – она перевела строгий взгляд на ангела-хранителя, – кончай затевать склоки. Не время. В прошлый раз я сквозь зеркало прошла. Теперь смогу?
   Ангел часто-часто закивал, мелко потряхивая пушистой головенкой. Ему инцидента перед домом Агаши хватило. Сердить второй раз свою патронируемую не хотелось: а вдруг не сдержится! Разматериализует его к чертовой матери, и вся не долга.
   – В доме зеркало есть? – это уже к домовому. Тот тоже закивал, хоботок задергался, ушки снова приняли вертикальное положение. Так, оживает парень, и то хорошо. – Мне нужно большое, чтобы можно было пролезть.
   – Имеется, – еще неуверенно пискнул домовой. – В коридоре, рядом с гостиной, где похитители сидят…
   – Так, это хорошо, – Женька задумчиво потерла подбородок, в кабинете повисла тишина…

     Спи моя радость, усни,
     В доме погасли огни…

   Вся компания обернулась, не сговариваясь. Диана сидела на полу, в углу кабинета, держа на руках травмированного Савелия. Тот, закрыв глаза, блаженно улыбался. Невольно оказавшись в центре внимания, Диана замолчала, оборвав колыбельную, и густо покраснела, точно маков цвет.
   – М-да… так о чем я? – сбилась с мысли Женька. – Ах, да! Этих головорезов надо вырубить, потом отпереть подвал, выпустить заложников и…
   – Да, но одна-то ты с такой задачей не справишься, – возразил Дима.
   – Не справлюсь, – впервые в жизни охотно согласилась Женька. – А кого же я возьму с собой? – она повернулась к Костику Штуке. – Вы мне несколько человек сможете дать?
   – Само собой, – деловито кивнул бизнесмен.
   – И меня, меня возьмите! – тут же подскочил Миша. – Я каратэ изучал, я их всех уложу, как нечего делать… и… там моя мама.
   – Не выйдет! – замогильным голосом обломил всех вредный Кирюшка. Он уже сидел, обнявшись с домовым, точно с лучшим другом. – Она только дуального может с собой перетащить. Или родственного.
   – Кирьян, объясни толком, – потребовал Виктор Львович.
   – Дуальный – Дима, а родственная – Анна Михайловна, – ангел пожал плечами.
   – Так, и что теперь? Ничего себе, группа спецназа – писатель и старушка! – с некоторой долей сарказма выдавил Миша, но тут же поймал на себе укоризненный взгляд отца и умолк.
   – Выбора все равно нет, – вставил Виктор Львович. – Необходимо действовать быстро, пока люди Буракова не подъехали. Иначе будет бойня. Бураков – не Конявин. Он сомневаться не станет. Поубивает всех, и правых, и виноватых. Поэтому действовать надо наверняка…
//-- * * * --//
   Макс Тыркин (да, да, бывают и такие фамилии) купил этот дом для своей невесты, с которой собирался обзавестись многочисленным семейством. Купил он дом на ворованные деньги, поскольку работать Макс не особо любил, а потому все больше воровал. Правда таким откровенно он свое занятие не называл, а называл это: «тырить». А тырить Макс любил. Очень. (Наверное, сказывалась фамилия). Если бы случай Тыркина рассматривал какой-нибудь психиатр, то наверняка бы принял бедолагу за клептомана, поскольку Макс тырил все: кирпичи, цемент, песок, керамзит, двери, старые рамы… даже шурупы, гайки, краны, и прочую дребедень, которую легко и свободно можно купить в любом магазине стройматериалов. Тырил книги, вещи, одежду, еду, даже корм для животных. Одним словом: «пришел, увидел, спёр». Тыркин был совершенно доволен жизнью и жалел только о том, что дом стырить нельзя. Не унесешь же его в кармане, в самом деле. И деньги Макса любили. Частенько сыпались к нему в карман сами собой. Вот и теперь: подвернулся левый заработок. А поскольку Макс не гнушался никакими деньгами, то с удовольствием отдал собственное жилище под временное убежище для похищенных. А что? Пара тысчонок обломится – и хорошо!
   С людьми Конявина ему уже работать доводилось, а потому никаких особых сомнений не возникало. И уж тем более не думал и не гадал Макс, чем ему это «выгодное» дело обернется.
   – Ну, чего уставился-то… ходи, давай! – прочавкал Прорва, запихивая в рот очередной увесистый кусок колбасы.
   Господи, сколько же жрать можно? Уже полтора часа жрет – все никак не остановится! Вон какую морду наел, в три дня не обгадишь. Да еще своими сальными пальцами все карты заляпал, гад!
   – Чего ходи-то? – тут же взвинтился Ферт. – Мы в подкидного играем, вот вернутся пацаны, тогда и продолжим.
   – Иди ты! Когда они еще вернутся, до города только сорок минут пилить… – Прорва едва успел прожевать один кусок и тут же запихнул в рот другой. – Они с мочалками приедут, не до карт будет…
   – Конявин строго настрого запретил…
   – Да плевать я хотел на твоего Конявина! – слюнявые крошки так и летели изо рта Прорвы, глаза выпучил, побагровел. Ферт опасливо отодвинулся. Может, конечно, и не кинется, но связываться с этим пузаном очень уж не хотелось. У такого кулак – что твоя кувалда. Врежет: на всю жизнь инвалидностью осчастливит.
   Ферт отложил карты и поднялся со стула:
   – Надо бы этих козлов в подвале проведать. А вдруг подох кто, – с напускным равнодушием бросил он.
   – Да какого хрена! Что им сделается? Сидят себе и сидят! Ходи давай! – Прорва начал заводиться, аж про колбасу забыл.
   – А ты мной не командуй! – тут же взбеленился Ферт, чувствуя, как подкатывает злость. – Меня Конявин сюда прислал за делом присмотреть. Чтобы с этими уродами до поры до времени ничего не случилось. И чтобы все прошло гладко. И не ори на меня, понял! А то звякну шефу, он вам быстро мозги на место вставит…
   – Да чо ты завелся-то? – Прорва аж жевать перестал. – Кто на тебя наезжает? Хочешь на козлов глянуть, ну так пойди, да глянь! Вот делов-то куча! Я – чо? Я – не чо! Делай, чо велено, без базаров! – он цапнул с тарелки последний кусок колбасы и целиком запихнул в рот.
   Но тут сработал мобильник. Ферт вытащил его из кармана джинсовой куртки. Звонил шеф.
   – Слушай внимательно. Сейчас приедут ребята Буравчика, прими их, как положено, они со Штукиными людьми сами разберутся. Всё понял?
   – Всё, – упавшим голосом поддакнул Ферт.
   Настроение упало ниже плинтуса. Черт. Так и чувствовал, что хорошим дело не кончится. Принимать участие в мокрухе не хотелось отчаянно, но не послушайся он сейчас Конявина, самого зароют живьем где-нибудь в лесу, подальше от дороги. Он и так первое задание запорол: пацана не взял. Вот шеф его сюда и отправил, что называется, оправдывать оказанное доверие, и если что-нибудь пойдет не так… Ферт об этом даже думать не хотел. Мало ему той телки сегодня утром, которая каким-то образом в кабинет забралась. Всех собак на него повесили, хотя вот он-то как раз был вообще не при чем: честно и добросовестно стоял у дверей и сторожил.
   В душе поселилась кислая тоска.
   Со стороны коридора, на втором этаже что-то отчетливо грохнуло.
   – Слышь, пойди, глянь, чего там! – раскомандовался Прорва, прожевывая колбасу.
   Ферт тяжело вздохнул, но пошел. Мелодичный дверной звонок возвестил о прибытии гостей уже в тот момент, когда он поднимался по лестнице. Возвращаться не хотелось. Пусть Прорва сам справляется. К черту.
   Ферт вышел в коридор и внимательно его оглядел. Пусто. Только под зеркалом валяется пепельница. Пепельница? Она-то тут откуда?
   Ферт подошел, наклонился и… удар тупым тяжелым предметом пришелся в аккурат по затылку. Горе-похититель даже не успел понять, что же на самом деле произошло, вырубившись в одно мгновенье.
   А в этот самый момент Прорва, держа наготове пистолет, открывал дверь. На пороге стояла благообразная старушка с огненно-рыжими волосами.
   – Чо надо? – ну, прямо – сама любезность, вот только разве не расшаркался.
   Старушка заулыбалась еще шире, обнажая крепкую вставную челюсть (это Прорве попервоначалу так показалось).
   – Здравствуй, сынок! Это дом восемьдесят третий?
   – Ну? – Прорва был озадачен не на шутку. По его понятиям один вид пистолета в его руке должен был напугать бабку до смерти. Но, то ли старуха совсем маразматичка и ни черта не понимает, то ли подслеповата… одним словом, на оружие она даже внимания не обратила. Прорва спрятал пистолет обратно за пояс. Бояться старухи он считал ниже своего достоинства, да и что она, собственно, может с ним сделать, с бугаем-то этаким?
   – Здесь мой троюродный племянник проживает, – сообщила неожиданно бабка, продолжая лучезарно улыбаться на всю улицу, аж светлее стало.
   – Ну? – тупо повторил Прорва.
   – Так я к Максимочке в гости приехала. Он, говорят, жениться собрался, вот и приехала перед смертью на счастье племянника глянуть.
   – Ну? – Прорва своим объемистым животом надежно перекрывал дверной проем.
   На самом деле у Анны Михайловны уже катастрофически не хватало терпения на этого тупого недоумка. Ну, хоть бы мозги включил! Так нет же! Чего включать, если нечего. Она утерла навернувшиеся на глаза слезы носовым платочком, звучно сморкнулась, прикидывая: успели ли Женька с Димой обыскать первого и найти ключи от подвала. Если нет, то дело худо. Надо этого укладывать. И чем быстрее, тем лучше. А то группа боевиков на подходе.
   Из-за угла на втором этаже появилась голова Женьки, она о чем-то отчаянно сигнализировала Анне Михайловне.
   – Мне бы отдохнуть немножко… уж будь добр, пусти в дом бабушку.
   – Не понял, – наконец, выдавил Прорва, – вещи-то твои где?
   – Так много ли старушке надо-то? – и Анна Михайловна показала свою ручную кладь. – Мне бы только племянника, Максимушку, увидеть, на счастье его порадоваться и уж тогда помирать можно…
   Так, – пораскинул мозгами Прорва, – бабка настырная, не отвяжется. И какого хрена Макс ни черта никогда ни словом о своей родне не обмолвился. Мог бы и сказать, что могут нагрянуть. Да и черт с ней, с этой старухой. Станет мешать, прихлопнем вместе с остальными, и всех делов.
   Успокоившись на этом, он сделал шаг в сторону, пропуская мимо себя старушку. Она вошла, прихрамывая и тяжело опираясь на трость. Прорва выглянул на улицу. Чисто. Стал закрывать дверь…
   Старая разведчица дело свое знала отменно. Сухая, твердая рука с пистолетом не промахнулась. Рукоять врезала точно в основание черепа. Верзила лег, что называется, не вякнув. Ферта перетащили в гостиную, обоих связали особым образом, стянув руки за спиной выше локтей – так не выберешься. Рты заклеили скотчем. Самое отвратительно заключалось в том, что нашли несколько ключей, но ни один не подходил.
   Как объяснил Фрол – здешний домовой – запиралась на замок дверь, которая вела в подвал, а вторая, за которой сидели непосредственно похищенные, закрывалась только на защелку. Поэтому Женьку и Фрола отправили в обход дома к маленькому зарешеченному оконцу, что выходило во двор, предупредить пленных.
   – Эй, вы там как? Живы?
   Молчание.
   – Мы вас сейчас вытащим! Только не пугайтесь, все будет хорошо. Ниночка, ты как?
   – Женечка! – несчастная беременная невеста тут же оказалась у окна, все остальные столпились за ее спиной. – Ты как здесь? Что происходит? Чего они хотят?
   – Так, расселись по своим местам, – за последние несколько минут Женька почувствовала себя куда уверенней. В определенном смысле ей даже понравилось командовать. – Сидим тихо и мирно. Нас послал к вам Константин Николаевич Демидов. Попытаемся вас вызволить быстро и тихо. Теперь так, если услышите грохот, выстрелы и прочее, не кричать, не паниковать. Ситуация под контролем. Все ясно?
   Все дружно закивали.
   – Зинаида Викторовна, приглядите за Ниночкой, пожалуйста. Вы где? Я знаю, что вы должны быть здесь. – Женька смотрела на престарелую учительницу и не видела. – Что-то я вас не вижу…
   – Да тут я, тут, – ответила импозантная, даже весьма моложавая дама, смущенно поправляя сбившуюся прическу. С ней рядом стоял приличного вида пожилой профессор, покровительственно обнимая женщину за плечи. Рядом стояла еще одна незнакомка.
   Женька чуть в обморок не хлопнулась. Какие там, к черту, бандиты с автоматами! Тут такое творится: рассказать кому – не поверят!
   – А… э… того… елки-палки, шикарно выглядите!
   – Спасибо, Женечка, – учительница зарделась, бросила взгляд на профессора, тот только улыбался счастливо, даже блаженно.
   Нет, это не боевик, это какой-то бразильский сериал с длинными счастливыми концами.
   – Мы быстро…
   Да уж, умнее ничего не придумаешь. Она бегом рванула обратно в дом, но… в конце улицы уже появился синий седан, и ошибиться было невозможно. Люди Буравчика.
   – Анна Михайловна, они уже здесь! – влетая в гостиную, крикнула художница.
   – Дима, быстро, хватай пистолет, займи позицию вон там, – старая разведчица махнула в сторону лестницы. – Если ворвутся, стреляй на поражение, в корпус. Вряд ли они в бронежилетах. Только с предохранителя сними, – и она швырнула писателю пистолет, отобранный у громилы. – Ты, – дернула она подбородком в сторону Женьки, – запирай входную дверь на замок. Я – на чердак, там должно быть слуховое окно, из него вести прицельный огонь очень удобно. Если ход на крышу закрыт, буду палить со второго этажа, – и с этими словами она запросто, как ни в чем не бывало, вытащила из сумочки собственный пистолет Макарова, сохранившийся у нее со времен войны. Звонко клацнул затвор, старушка, бросив ненужную трость, довольно проворно бросилась вверх по лестнице.
   Женька заперла дверь, затем достала из кармана Ферта его мобильник и осторожно похлопала по лицу скрученного в загогулину преступника, приводя его в чувство. Ферт очнулся сразу, задергался, замычал, вытаращив глаза на уже знакомую телку, от которой пошли жуткие неприятности.
   – Слушай внимательно, дважды повторять не стану. Сюда едут люди Буравчика. Они всех порешат, и тебя в том числе. Так вот, не поможешь мне, скормлю им, как котлету. Понял?
   Ферт нервно затряс головой: мол, да, понял, все исполню, как скажешь.
   – Сейчас они палить начнут, ты звонишь своему шефу и докладываешь, что люди Буравчика на вас напали. Все понял?
   Ферт закивал.
   – Будешь паинькой…
   Ферт снова интенсивно закивал.
   – И не перебивай! – возмутилась Женька. – Будешь паинькой, может быть, я даже сумею уговорить нашу разведчицу тебя не пытать.
   Она с удовольствием отметила увеличившуюся округлость его глаз. Отлично. Значит, до мальчика дошло.
   – Фрол, Савелий, Кирюха!
   Из пустоты возникли домовой с двумя ангелами. Вытянулись во фрунт, замерли, ожидая приказаний. Ферт замычал, выкатил глаза еще больше, хотя казалось, что дальше уже некуда, и заерзал на месте, пытаясь отодвинуться от страшного видения подальше.
   – Да ты не елозь. Они тебя не тронут, – покровительственно осадила его Женька. – Берите под защиту все окна и двери. Сумеете? Чтобы ни одна пуля не пролетела. Ясно?
   – Есть, мой генерал! – Кирюшка отдал честь и, свистнув, унесся прочь, вместе с остальными.
   Машина подъехала к ограде, остановилась. Послышались голоса. В дверь позвонили.
   – Ну, ребята, с Богом! – Женька держала мобильник Ферта в руке, точно пистолет.
//-- * * * --//
   Боевики смотрели? Детективы читали? Помните, да, там если главный герой разработал план, то всё обязательно пойдет наперекосяк. Вот и у наших героев пошло той же буквой зю. А почему? Да потому, что Женька оказалась уж больно доверчива. Она же искренне полагала: припугнет Ферта, он и сделает, все, как надо. Но Ферт и сам был себе на уме. Как только скотч отлепили, он разинул пасть, да как заорет:
   – Убивают! Здесь банда!
   С секунду за дверью стояла тишина. Ферт знать не знал, что Буравчик дал своим людям совершенно четкий приказ: в случае сопротивления или непредвиденных обстоятельств сразу стрелять на поражение, убивать всех, кто шевелиться, без разбору.
   – Ах ты, поганец… – только и успела выпалить Женька, но тут четверо бандитов с другой стороны открыли такой шквальный огонь из автоматов по двери, что незадачливой художнице пришлось упасть плашмя на пол, закрыв голову руками. Мыслей в голове не было никаких, ровным счетом. Она и сообразить-то ничего не успела. Хлипкая входная дверь разлетелась в щепки. Даже Анна Михайловна из своего слухового окна не успела открыть ответный огонь. Да и то сказать: её старенький пистолет с единственной обоймой, против четырех автоматов с их тридцатью патронами в каждом магазине.
   Нет, ну, конечно, хотелось бы рассказать, как боевая старушка держала осаду дома против банды озверевших беспредельщиков, вооруженных до зубов, пока не подоспела помощь… а еще лучше, одним снайперскими выстрелами уложила всех четырех, чтобы не повадно было на беззащитных граждан нападать, но… увы… увы! Врать не стану, ничего такого не случилось.
   А случилось следующее: пары ударов ногами хватило вполне – дверь издырявленная, как дуршлаг, рухнула под напором кованных башмаков. Одинокий пистолетный выстрел Димы, спрятавшегося за углом лестницы, прозвучал неубедительно, да и не попал он ни в кого: не снайпер. Четверо крепких парней вломились в дом, один тут же ухватил Женьку за шиворот, вздернул ее на ноги одной рукой, точно куклу, и приставил к виску пистолет:
   – Эй ты, козел, а ну бросай пистолет, а то я ей в башке дырку сделаю! – крикнул он Диме.
   Надо отдать должное писателю, на «козла» он обижаться не стал, что с бандита возьмешь? А вот пистолет пришлось бросить и выйти из укрытия. Это только в американских боевиках ретивые полицейские со снайперской точностью пулями сшибают головы плохим парням. В действительности все случается прозаичней и не так гладко, как изображают режиссеры.
   – А ну быстро! Говори: кто где находится, сколько вас и что здесь делаете!
   – Это она! Это она нас связала! – вопил с пола оскорбленный до глубины души Ферт: благо, рот не успели снова залепить. Он был рад хоть как-нибудь отомстить телке, из-за которой с самого утра у него идут сплошные неприятности.
   Остальные трое ворвавшихся тут же рассредоточились по всему дому, оглядывая комнаты. Автоматы они держали профессионально, беря под прицел каждый сантиметр жилища.
   Женьку и Диму скрутили и оставили рядышком с первыми двумя горе-охранниками. А вот вредную старушку пришлось поискать. Еще пятнадцать минут она гоняла троих дуболомов по всему дому, наставила им шишек и одному даже подбила глаз. Но минут эдак через пятнадцать и ее сцапали.
   – Нас-то развяжите! – гундосо простонал Ферт с пола. Один из прибывших верзил с отстраненным равнодушием глянул на несчастного, как обыкновенно смотрят на барахтающегося жука:
   – А смысл? – поинтересовался он с философским спокойствием.
   Этот неожиданный метафизический вопрос совершенно выбил Ферта из колеи, мозги окончательно отказали.
   – Значит так, – услышала Женька знакомый голос где-то над ухом. – Ты у нас ушуист или где?
   – Или где, – тут же тихим шепотом согласился Дима. – Во-первых, у меня руки скручены, во-вторых, у них автоматы, против пуль не попрешь…
   – Слышь, козел, заглохни, – оборвал его один из людей Буравчика – патлатый, слегка панковатый тип, более напоминающий рокера в отставке. – Будешь воздух сотрясать, урою.
   – А я тебе говорю: не дрейфь! Где наша не пропадала, правда, Савелка!
   – Иди ты, – отозвался другой, несколько раздраженный голос. – Нам-то ничего не будет, хоть весь магазин в нас разряди, а им? Ты что же, собственную патронируемую собираешься подставить?
   – Ой, ребята, а, может, не надо, а? – взмолился Фролка. – Они же тут все издырявят.
   – Подумаешь, стены слегка подпортят! – тут же окрысился Кирюшка. – Ты не к дому приписан, а к локации. Новый выстроят, вот лично для тебя!
   Прорва только сейчас пришел в себя (неплохо его хиленькая старушка приложила), попытался подняться, но не смог, не хватило сил.
   – Лежи тихо, – предупредил его все тот же панковатый рокер, доставая из кармана мобилу. – Я шефу звоню. Пусть он решает, что с вами конкретно делать.
   – Кирюшка прав, – прошептала Диме через плечо разведчица. – Надо что-то предпринять.
   Они рядком сидели у стены под окном. А в это самое время другой верзила допрашивал Ферта, который по-прежнему в скрюченном состоянии валялся на полу.
   – Где люди Штуки?
   – В подвале. Туда дверь ведет из коридора, но она закрыта на замок, а ключ Макс с собой забрал. Они за девочками и пивом поехали. Слышь, развяжи, а? Нет сил уже валяться на полу…
   – Сколько там человек? – даже не повел ухом дознаватель: то ли ему Фертовы страдания были до лампочки, то ли просто данный тип отличался редкостной выдержкой.
   – Четверо… четверо: три бабы и один мужик.
   – Слышь, – повернулся дознаватель к третьему, – их там четверо. И куда мы их? Если только всех разом и дом подпалить…
   – А-а-а! – судя по воплю, Фролка готов был на себе волосья рвать. – Они же меня обиталища лишат, изверги!
   – Заткнись, домовой! – осадил его Савелий, – здесь ситуёвина непростая, думать надо.
   – Ну да, пока ты думать будешь, они мою патронируемую в расход пустят.
   – И ты заткнись, а то сейчас как менталем дам по башке твоей бестолковой…
   – Савелка, ты меня не зли! – рассвирепел Кирюшка, – Я сам тебя менталем могу приложить…
   – Ребята, а, может, не надо, а? – вновь загундел несчастный домовой.
   – Заткнись! – хором налетели на него оба ангела.
   Тем временем панковатый что-то перетирал со своим шефом, укромно устроившись в уголке на кресле. А третий парень, к которому обращался «дознаватель» все пристальней приглядывался к Диме.
   – Слышь, парень, мне твоя физиономия знакома, – неожиданно сообщил он. – Мы где-нибудь встречались?
   – Вряд ли, – Дима явно не был настроен поддерживать разговор.
   – Может, ты на Конявина раньше работал?
   – Нет.
   – А может…
   – Не может! – отрезала Анна Михайловна, взяв под свою ответственность ведение мирных переговоров, – не может. Он писатель, Дмитрий Сулихин. Между прочим, известный автор.
   – Да иди ты! – в голосе парня появились восторженные нотки.
   – Сам иди! – оборвала полет души на самом взлете старая разведчица.
   – То-то я смотрю, мне твоя ро… лицо твое знакомо! Ну точно! Я же твое интервью читал! Слушай, дашь автограф, а?
   – Ни фига себе! – раздался комментарий над самым ухом. – Поклонник выискался!
   Сидевший в кресле деловито убрал мобильник и поднялся, вновь беря автомат на изготовку.
   – Так, никаких автографов, – отрезал он жестко. – Всех мочить!
   Прорва протестующе замычал, яростно задергавшись на полу.
   – А нас-то за что? – возопил Ферт, почувствовав, что запахло жареным.
   – Не понял? – «поклонник» озадаченно уставился на своего компаньона. – Зачем всех-то?
   – Чтобы свидетелей не оставлять! – коротко припечатал напарник, зло сплюнув на пол. – Так, ждать этих двух козлов с ключами не будем, ломайте дверь в подвал, перестреляем всех сразу, а потом подпалим все тут. У меня в багажнике две канистры с бензином, думаю: хватит.
   – Ой мне! – возопил Фрол, заметавшись по всему дому. – Господи, столько лет в этом домишке жил, не тужил, а теперь все прахом пойдет!
   – У меня план! – сообщил Савелий.
   – Вот это-то меня и пугает, – откликнулся Кирюшка.
   – Нет, чего-то я не понял, – вновь принялся качать права «поклонник», – писателя-то зачем? Пусть катит на все четыре стороны…
   – Ты что, совсем сдурел? – тут же озверел напарничек, переходя от лениво-равнодушного состояния к тихой ярости, – хочешь, чтобы нас всех Буравчик сам замочил? Он-то разбираться не станет: писатель, не писатель. Он просто нас всех живьем закопает, и никто не узнает, где могилка твоя. Я доступно излагаю?
   – Слышь, ты, урод, выслужиться хочешь? – закусил удила «поклонник», – не дам порешить писаку. Пусть дальше свои романы пишет. Понял?
   – И нас отпусти! Мы тут вообще ни при чем! – тут же встрял Ферт, но получив весьма ощутимый пинок под ребра от «дознавателя», прикусил язык.
   – Вот же разгалделись! – недовольно заключил Савелий, – не дают сосредоточиться.
   – Пусть галдят, – шепотом отрезала Анна Михайловна. – Чем дольше они будут ругаться и спорить, тем лучше для нас. Скоро спецназ нагрянет. Фрол, – почти одними губами позвала она.
   – Тут я, – в голосе домового явно прослеживались нотки паники.
   – Можешь сделать так, чтобы их автоматы не стреляли?
   – Ну, не знаю. Я с такой техникой покуда ни разу не работал. Время требуется.
   – Так ты уж постарайся.
   «Дознаватель» вопросительно взглянул на старушку:
   – А ты чего рот открываешь? – недружелюбно поинтересовался он. – Тебе кто-нибудь разрешал?
   – Нет, касатик, – Анна Михайловна смотрела на бандита снизу вверх, но во взгляде ее не были ни робости, ни страха, – да только ты, гестаповец, мне – не указ. Я таких, как ты, в Великую Отечественную давила и сейчас буду давить. Все вы одинаковые, что фашисты, что бандиты – уроды моральные, одно слово.
   «Дознаватель» зло ощерился, глаза сузились, он демонстративно взвесил в руке автомат.
   – Ты, старуха, как видно, смерти не боишься, – заключил он. – Так вот, я тебя успокою: не сразу сдохнешь. Сначала всех их порешим, а тебя для удовольствия на последок оставлю.
   – Так, надо действовать, – заключил Савелий. – Кирюха!
   – Тут я, – вяло откликнулся ангел-хранитель. – Что, полтергейст устроить что ли?
   – Тут полтергейстом не обойдешься, – коротко бросил Савелий. – Давай, внимание отвлекай.
   – Как? – не понял Кирюшка.
   – Как – как? Явись во всей красе. Ты же у нас мастак зрелища устраивать!
   – Да уж, видали мы, эти зрелища! – проворчала себе под нос Женька, вспомнив столб яркого света у дома знахарки. – Ему бы массовиком-затейником на гала-концертах выступать…
   А в это время двое бандитов сцепились окончательно:
   – Заглохни, козел! – орал «поклонник», грудью наскакивая на бывшего дружка. – Не дам писателя угробить!
   – Да я тебя сейчас самого угроблю! Вместе с этим яйцеголовым в гроб ляжешь! Пообжимаетесь на том свете! – так же остервенело орал оппонент, готовый в любую секунду применить оружие.
   Четвертый, держась за свернутую скулу, стоял, привалившись плечом к косяку, и внимательно наблюдал за этим бедламом.
   – А ну замолчали! Оба! – встрял «дознаватель». – Ошалели совсем? – он жестко ткнул в бок «поклонничка», – обойдешься без писаки. Читатель хренов! Сказано: мочить всех, значит всех мочить… И без разговоров. Будете еще препираться, сам вас обоих успокою!
   – Да пошел ты! – только и успел гавкнуть «поклонничек», и тут же словил такой мощный хук, что, взбрыкнув ногами, отлетел в угол комнаты и замолчал, вырубившись.
   – Анна Михайловна, ничего у меня не получается, – надсадным шепотом проинформировал Фрол, – то ли автоматы у них заговоренные, то ли…
   – Кирюха, давай, яви свою личность, – скомандовал Савелий.
   – Да я же без нее не смогу! Это если только она сама захочет.
   Кто-то мягко, но довольно увесисто ткнул Женьку в бок:
   – Слышь, ты, художница, а ну-ка сосредоточься! – похоже, Савелий решил-таки разрулить ситуацию самостоятельно. – Быстро! Захоти, чтоб эти все уроды увидели твоего ангела-хранителя. А то сейчас вам всем здесь будет один большой кирдык!
   И словно подтверждая слова Савелия, «дознаватель» взял наизготовку автомат, приготовившись стрелять. Первой мишенью, конечно же, оказался Дима.
   Вот тут-то Женька испугалась по-настоящему. До этой минуты она почему-то нисколько не сомневалась, что ничего плохого ни с ней, ни с ее друзьями случиться не может, в конце концов, ангел-хранитель на что? Но вот он – ствол автомата, сейчас прогремит очередь…
   Женька с перепугу зажмурилась, молясь о чуде…

Глава 24, в которой становится ясно – с кем можно ходить в разведку

   Сквозь сомкнутые веки свет ударил с такой силой, что аж голову пробило до самого мозжечка.
   Гром грянул, всколыхнув пространство вместе с домом.
   – И да убоятся грешники гнева Господня, ибо сказано: да воздастся каждому по делам его и по помыслам его! И скор и праведен будет суд Господен! – трубный глас Кирюшки бомбардировал барабанные перепонки не хуже ракет «земля-воздух».
   – А-а-а! – гнусаво заладил кто-то слева, похоже, Ферт. – Господи прости!
   – Падите на колени и молитесь во спасение свое, ибо нет такого грешника, который через молитвы и покаяние не спас бы душу свою, и нет грехов таких, которые бы не отпустил грешнику Господь наш в милости своей…
   Вот же мастак убалтывать, – подумала Женька, с опаской приоткрывая один глаз. Всю комнату загромождала светящаяся фигура гигантского ангела. Светлая кудрявая голова упиралась в потолок, крылья, аккуратно сложенные за спиной, тоже выглядели внушительно. Кирюшка весь светился, ему бы фонарем на темной улице подрабатывать. Ферт мелко сучил ногами, пытаясь отодвинуться подальше. Парень со свернутой челюстью быстро-быстро крестился, вылупив с перепугу глаза. Третий так и вовсе в онемении застыл в углу, через каждые пару секунд судорожно сглатывая. «Дознаватель» озадаченно уставился на ангела. Однако, нервы у парня, как видно, были железные.
   – Ты кто такой? – требовательно поинтересовался он у Кирюшки. Интересно, а Господа Бога он тоже допрашивать станет?
   – Умолкни, смертный! – гневливый Кирюшкин взгляд обратился к неправедному бандиту. И хотя, казалось, пришествие ангела того совсем не пугало, однако свою функцию Кирьян все же выполнил – привлек всеобщее внимание. – Тебе ли вопросы задавать? Помни о смерти! Придет она в час неурочный, и ты со своими непокаянными грехами…
   Бла-бла-бла! Женька даже не сомневалась, что этот болтун кому угодно мозги прополаскает.
   – Слушай, – со стороны Димы послышался тихий голос Савелия, – сейчас ты их всех вырубишь. Понял?
   – У меня же руки связаны, – запротестовал Дима полушепотом. – Да и потом, я ведь занимался не боевым ушу, а спортивным. Это же не спарринг в спортивном зале, они меня убивать станут.
   – А ты не дрейфь, я помогу… – пообещал Савелий, – …ты тут единственный, кто может оказать сопротивление… только ты… того… не пугайся.
   – Внемлите Гласу Божьему, дети мои, отбросьте сомнения, покайтесь в грехах земных и приидите в объятия мои, – Кирьян распахнул объятия, словно и в самом деле решил облобызаться с бандитами. «Дознаватель» невольно попятился, все-таки железные нервы оказались слегка проржавевшими – подвели в неподходящий момент: он непроизвольно нажал на спусковой крючок, автоматная очередь грянула, как гром среди ясного неба, пронзив ангела-хранителя на сквозь.
   – Да вы, я вижу, не уйметесь! – голос грохотал так, что сотрясалось все вокруг, стекла полопались, заскрипели рамы, стены заходили ходуном, пол заплясал. – И словам моим вы не внемлете!
   Женька от удивления чуть рот не разинула: Дима вздрогнул всем телом, словно не Кирьяна, а его прошила автоматная очередь, а потом вдруг, взбугрив мускулы, принялся рвать веревки на руках, будто нитки. А в этот момент ангел повел рукой, все автоматы разом взмыли в воздух, намертво прилипнув к потолку и тем самым нарушая закон всемирного тяготения.
   – А… – только и успел произнести парень со свернутой скулой.
   Дима, освободившись от пут, бросился вперед в перекате через плечо, вскочил и одним точным ударом ноги завершил дело, начатое Анной Михайловной – окончательно свернул челюсть пострадавшему бандиту, который, брыкнув ногами, врубился темечком в пол. «Дознаватель» сделал было движение вперед, нанося удар, но Дима ушел от него неуловимым нырком, подаваясь вперед. Удар получился ладонью снизу, в солнечное сплетение:
   – Х-х-х, – выдавил «дознаватель», заваливаясь вперед.
   Третьего даже трогать не пришлось, он сам плюхнулся на колени, истошно вопя:
   – Господи! Спаси и сохрани!
   «Поклонничек» завозился у стены, затряс головой, приходя в себя.
   – Не понял, – вяло сообщил горе-бандит склонившемуся над ним ангелу, – я что? Помер?
   – Ага, сейчас! Как же! – съехидничал Кирьян, принимая любимую стойку для утренней зарядки: руки в боки, ноги – врозь. – Ты еще, небось, после смерти в рай намылился попасть? Вот тебе! – и пресветлый ангел с огромными ослепительно-белыми крыльями сложил здоровенный кукиш перед носом ошарашенного бандита.
   – Так, Кирьян, не зарывайся! – осадила ангела Женька.
   Тут Дима неожиданно осел и повалился на пол, словно все силы разом иссякли.
   – Что с ним? – Женька подползла к нему на коленках, со связанными за спиной руками, приложила ухо к груди, прослушивая: бьется сердце или нет. Сердце билось. Дима лежал навзничь, с закрытыми глазами, а на его лице было написано такое блаженство… – Эй, ты чего? Тебе плохо?
   – Нет, мне хорошо!
   Савелий вывалился откуда-то из пустоты, театральным движением руки отер лоб:
   – Фу ты! Я уж думал, не выйдет, – пооткровенничал он, потом обвел взглядом поле боя. – Но ничего, хорошо получилось. Никто даже вякнуть не успел.
   Пока все трое упивались победой, а Кирюшка фланировал под потолком, приняв свой обычный облик, Фрол развязал Анну Михайловну. Но тут бандит, плюхнувшийся на колени перед «пресветлым ангелом», вдруг схватил пистолет, оброненный Фертом и вскочил, беря под прицел веселую компанию:
   – А ну все на пол, живо, и ты, урод мохнатый! Быстро вниз! И без фо…
   Выстрел грянул неожиданно, парень ахнул, выронил пистолет и схватился за руку. Анна Михайловна сидела на полу, взирая на компанию наивными, честными глазами и держа в руке любимый «Макаров». У Женьки чуть челюсть не отпала: ничего себе бабуська! Да её бы в контрразведку! Или в КГБ! Дима тут же вскочил, ногой отшвырнул пистолет и, заломив здоровую руку нарушителя спокойствия за спину, уложил его лицом вниз. Похоже, его даже не удивил меткий выстрел бывшей разведчицы, уже преспокойно спрятавшей пистолет обратно в сумочку.
   – Так, где скотч? Их всех надо спеленать, чтобы даже двинуться не могли, а то опять устроят потасовку.
   «Поклонничек» сам вздернул руки, даже не пытаясь сопротивляться.
   – Поберегись! – заорал Кирюшка, и с потолка посыпались автоматы. Хорошо, никого не прибило.
   Когда всех, наконец, спеленали и уложили рядком вдоль стеночки, Женька деловито отряхнула ладошки и весело предложила:
   – Ну что, идем спасать пленных?
   Но в этот момент со стороны входа прозвучал приказ:
   – Всем стоять!
   В дверном проеме нарисовались два новых персонажа, и в руках одного матово блестел вороненый ствол, направленный на бравую компанию.
   С секунду длилась немая сцена, прямо как у Гоголя, а потом:
   – А что здесь происходит, мля? – Макс Тыркин удивленно уставился на подозрительных посторонних в своем доме.
   – Ну, начинается! – вырвалось невольно у Женьки. – Только этого опять не хватало! Почему никто входную дверь не запер? Не дом, а проходной двор!
   – Вообще-то от входной двери остались одни щепки, – резонно напомнила Анна Михайловна.
   – А девочки где? – полюбопытствовал почему-то Дима.
   – Девочки где надо! – отрезал второй бандит, продолжая цепким взглядом следить за странной троицей. – Макс, доставай мобильный, звони Конявину! Быстро!
   – ???
   Анна Михайловна потянулась было к сумочке достать пистолет, но грохнул выстрел, пуля ударила рядом в стену, давая понять, что шутки закончились.
   И в этот момент за спинами вновь прибывших возник Кирюшка:
   – Бац! – сказал ехидный ангел, опуская на головы обоих бандитов две тяжеленные, неизвестно где раздобытые, чугунные сковородки. Два гостя, как подкошенные, повалились на пол. – Тефаль, ты всегда думаешь о нас! – прокомментировал он, весело помахивая двумя орудиями труда.
   – Слава Богу! – выдохнула Женька.
   – Богу? – не на шутку разозлился Кирюшка, швыряя сковородки на пол. – А Бог-то тут при чем? Это, между прочим, моя заслуга! Это мне слава!
   – Заткнулись оба! – резко оборвала их препирательства Анна Михайловна. – Дима, спеленай их скотчем, а ты, Женя, быстро найди ключи от подвала, пора подумать о похищенных.
//-- * * * --//
   Тем временем в кабинете Константина Демидова начальники генерального штаба в скором темпе обсуждали дальнейший план действий.
   – А я говорю, не мог на такое Конявин решиться самостоятельно, – несколько нервничая, твердил Костик Штука. – Кишка у него тонка… хм, простите… – он бросил взгляд на Диану, которая тихо сидела в углу дивана. Вид у нее был какой-то потерянный. Пусть бы муж ей изменял с залетными девицами, к этому она еще как-то привыкла, но чтобы устраивать покушения… это уже ни в какие рамки не лезло. Однако факты говорили сами за себя: двое убийц с уликами, Виалетта-Людмила собственной персоной – диверсант-шпион в стане врага. Всё это напоминало войну.
   Виктор Львович сдержанно кивнул:
   – Согласен. За Конявиным и Буравчиком кто-то явно стоит, и кто-то очень влиятельный…. Если бы еще знать – кто.
   – Может, Комар? – неуверенно предположил первый Борис.
   С секунду в кабинете звенела тишина. Затем Виктор Львович одним движением головы отмел это предположение:
   – Комаров на такое не подпишется. Слабоват. Может лет десять назад у него бы и хватило сил, а теперь…
   – А Медведь?
   На этот раз засомневался сам Демидов:
   – Да нет, Медведев не у дел. Да и что ему делить? Он остепенился, женился, у него только недавно сын родился. Нет, не думаю…
   В этот момент дверь открылась, и в кабинет вошла Екатерина, толкая перед собой тележку со всякими закусками и крепким кофе на всех. Даже Диану не забыла.
   Диану, кстати, на совещание оставил сам Виктор Львович, чтобы послушала и поняла, что собой представляет ее муженек. Кажется, удалось произвести впечатление. Несчастная женщина не знала куда деваться от стыда.
   – Тогда не понимаю, кто за всем этим стоит, – пожал плечами Константин. Он никак не мог побороть нервозность. Сообщений от «группы захвата» пока не поступало. Что случилось с отцом и Вероникой, он тоже пока не знал. Оставалось только ждать. – Если бы совершили очередное покушение… вот тогда я понимаю… а так, – он руками развел.
   Екатерина невольно прислушивалась, расставляя закуски.
   – Это же смешно: устроить скандал. Ну, арестуют меня, ну, выйду я под подписку о невыезде, ну, начнет прокуратура копать, ведь быстро выяснят, что все это – сплошная подстава. Грубо сляпано, белыми нитками шито. И что? Все равно ведь отпустят. И кому это все надо?
   – Тю! – вставила свое веское слово Екатерина. – Мэру, конечно.
   Вся группа умников так и застыла на месте, уставившись на прислугу.
   – А мэр при чем? – прищуриваясь, поинтересовался дотошный Виктор Львович.
   – Так ведь скоро выборы, – отрапортовала Екатерина, вскидывая соболиные брови, словно этот общеизвестный факт мог что-то объяснить.
   – Екатерина, уволю! – не утерпел Демидов, наливаясь краской.
   – Да по всему городу только и слухов, что Константин Николаевич собирается свою кандидатуру на выборы выставлять. А мэру всё это поперек горла. Реальных-то конкурентов у него больше нет.
   Виктор Львович мрачно глянул на Бориса. Ну, что тут скажешь, облажалась служба безопасности. Борис повесил нос, уже чуя, что нагорит за недосмотр. Проворонил.
   И тут сработал мобильный телефон Константина, он схватил его, поднося к уху.
   – Да?
   – Константин Николаевич, – уже по одному голосу Дмитрия можно было догадаться, что всё в порядке. – С бандитами мы справились, лежат связанные, похищенные живы-здоровы, никто особо не пострадал, сейчас идем их освобождать.
   – Слава Богу! – невольно вырвалось у Демидова. – Там скоро группа захвата будет.
   И тут же подскочил:
   – Алексея в машину, быстро! Едим!
   Миша, сидевший все это время в угловом кресле, тоже поднялся:
   – Я с вами, – спокойно, но твердо сказал он, обращаясь к Константину.
   С секунду отец и сын смотрели друг другу в глаза.
   – Конечно, Миша, там же твоя мама, – коротко кивнул Демидов, направляясь к двери.
   Уже на лестнице к ним присоседился Хлопков. У него был такой убитый вид – видимо, переживал из-за маман, что отказать ему никто не решился.
   – А что делать с этими горе-киллерами? – поинтересовался один из охранников.
   – Пусть здесь сидят, – за Демидова ответил Виктор Львович, приостанавливаясь уже на крыльце. – И всех держать под наблюдением.
   – Да тут такое дело… – охранник замялся.
   – Что? – начальник службы безопасности вперил холодный, как жидкий азот, взгляд в своего подчиненного.
   – Да этот громила, Щека, замучил всех, ноет и ноет: к собачкам просится.
   – К каким собачкам?
   – К нашим. К Пачо и Тунгусу.
   На мгновенье даже многоопытный Виктор Львович пришел в некоторое замешательство.
   – Пусти, только глаз не спускай. Ты за него головой отвечаешь. Понял? – и поспешил к машине вслед за Костиком, даже не дождавшись ответа.
//-- * * * --//
   Оставив Анну Михайловну в гостиной присматривать за пленными, Дима и Женька направились к импровизированной темнице. Только успели отпереть ведущую в подвал дверь, как реактивный Кирюшка прошмыгнул вперед. Как видно, роль спасителя ему понравилась. Он откинул щеколду, распахнул дверь камеры, где были заточены узники:
   – Я пришел дать вам свобо… ой! – знаменитая фраза оборвалась на самом интересном месте.
   Потому как крепкий, жилистый кулак Зинаиды Викторовны вписал Кирюшке прямиком в нос.
   – Не дам убить надежду русской словесности! – в запальчивости кричала учительница, держа перед собой наготове целых два кулака.
   – Чего она дерется! – спасательный раж схлынул, осталась лишь обида. – Нет, я, конечно, понимаю, у нас ни одно доброе дело не остается безнаказанным, но не до такой же степени… – пожаловался он, потирая ушибленный пятачок.
   – Это мы, мы! – кричала Женька, торопливо спускаясь по крутым ступенькам лестницы.
   – Женечка! – Зинаида Викторовна бросилась обнимать художницу с таким жаром и любовью, будто еще несколько часов назад не кидалась на нее с обвинениями во всех смертных грехах.
   – Ой, Женечка! – вопила откуда-то из темноты горе-невеста. – А мы тут такого натерпелись! Такого натерпелись!
   – Ничего себе: приложила! – ныл Кирюшка, потирая пушистой лапой ушибленный пятачок.
   – Да ладно тебе! – Женька примирительно погладила Кирюшку по голове. – Нечаянно же.
   – Ага! Тебе бы так! Она же меня не просто кулаком треснула, она меня того… ментально долбанула… от всей души, что называется.
   – А это кто? – строго, по старой учительской привычке, поинтересовалась Зинаида Викторовна, указывая на Кирюшку.
   Похоже, ее нисколько не смущало, что какое-то необычное существо, похожее на медвежонка-маломерка, летает по подвалу и качает права.
   – Это Кирюшка, ангел.
   – Ангел? – озадаченно переспросила Зинаида Викторовна.
   – Где? – нахмурился профессор, появляясь в дверях.
   – Да вот же!
   – Ах, этот?
   – Только не спрашивайте, где крылья! – голосом театрального трагика заорал Кирюшка, заламывая лапы. – Я этого не вынесу!
   – Ой, ангелочек! Какая прелесть! – и Ниночка тут же полезла тискать несчастного пушистика, точно кошку или маленькую собачку. Кирюшка пытался от нее отбиваться, даже пару раз по рукам дал, но это помогало мало:
   – Ах, ты моя лапочка! Сладенький мой! Иди к своей мамочке, пушистик! Ути-пути! – сюсюкала Ниночка, переходя с привычного русского на какой-то невразумительный лепет, каким обычно общаются с новорожденными.
   – Руки! Уберите руки! Без рукоблудства, пожалуйста! Извращенка! – Кирюшка сновал туда-сюда по коридору, норовя увернуться от Ниночкиных объятий.
   Не получилось, беременная оказалась проворней: чмок! Чмок! Чмок! А в ответ: тьфу! Тьфу! Тьфу!
   Но тут на подмогу подоспел Дима, он уже привычным движением ухватил ангела за шкирку и спрятал к себе за пазуху. Ниночка сразу впала в уныние и даже попыталась пустить слезу, но не успела – ее опередил громкий бас, раздавшийся откуда-то сверху:
   – Я – старший лейтенант Воронин! Все живы? Все здоровы? Пострадавших нет? Скорой помощи никому не требуется?
   – Ура! – первой завопила эмоциональная Ниночка, подпрыгивая от счастья на одной ножке. – Ура! Наши пришли!
   Огненно-рыжая голова Анны Михайловны сунулась в дверной проем:
   – Так, братва, быстро выбирайтесь. Дело сложное, пленных допросить надо.
   Допрашивали по-походному, в скором темпе и без затей, просто Анна Михайловна на глазах изумленных спецназовцев вытащила свой наградной «Макаров» и спокойно пообещала прострелить коленные чашечки каждому, у кого язык не развяжется. Жить ей все равно осталось мало, да и суд ветерану войны много не даст, а их до гробовой доски инвалидностью обеспечит.
   Языки развязались сразу и без разговоров.
   Чем больше рассказывали, тем безрадостней складывалась картина. Буравчик явно не собирался мелочиться.
//-- * * * --//
   – Да, дела, – почесал затылок старший лейтенант Воронин. Вообще-то он не имел права допрашивать арестованных, но! Анна Михайловна, шепнула ему пару слов на ушко, попросила позвонить знакомому генералу, и всё утряслось в течение двух минут. Женька знать не знала, какой-такой генерал, но уже ничему не удивлялась. У неё были другие заботы: она тихо, шепотом переругивалась с Кирюшкой:
   – Ты же мог все их автоматы в каверну скинуть!
   – Мог, – таким же заговорщицким шепотом ответствовал ей ангел, спецназовцев он боялся, и показываться в их присутствии опасался. Ниночка бегала, искала его по всему дому, Зинаиде Викторовне какой-то парень в камуфляжке оказывал первую медицинскую помощь, Николай Егорович от пострадавшей не отходил ни на секунду, другой рукой придерживая Веронику, точно боялся, что будущая невестка даст деру.
   Женька с Димой сидели в уголке, и со стороны казалось, будто они мирно беседуют:
   – Ну, так почему не сделал? Что, обязательно было шоу устраивать? – кипятилась Женька. Она перенервничала, и теперь ей хотелось на ком-нибудь отыграться. – Это же надо было придумать: прилепить автоматы к потолку! Умнее ничего придумать не мог?
   – Женя, ты неправа, – вдруг заступился Дима, впервые за последние двадцать минут открыв рот. – Он всё правильно сделал.
   – Вот! Вот! – тут же ответствовал ангел откуда-то из пустоты. – Послушай умного человека!
   – Понимаешь, не будь оружия с их отпечатками пальцев, никакой суд не сумел бы доказать, что они вообще в чем-то виноваты.
   – А свидетельские показания? А факты? – возмутилась художница.
   – Какие факты? Похищали другие люди, этих, – Дима мотнул головой в сторону арестованных, – никто не видел. Наврали бы, что знать ничего не знали, и никто бы ничего не доказал. А теперь оружие с их отпечатками пальцев есть – прямое доказательство преступления. Понимаешь?
   Женька надулась. Уж очень ей не хотелось признаваться в собственной недальновидности.
   – А ты сам чего такой надутый, как мышь на крупу? – тут же накинулась она на Диму. – Ходишь, как в воду опущенный. Чего опять не так?
   Писатель неловко заелозил на стуле.
   – Ну, понимаешь, я давно уже занимаюсь единоборствами…
   – ???
   – И все как-то спарринги не получались. Боялся я контакта, понимаешь?
   – ???
   – Ну, это когда тебя кулаком в нос! – пояснил торопыга-ангел, как видно, припомнив недавний инцидент в подвале.
   – !!!
   – Каждый раз старался уходить от контакта, мне и тренер говорил, что именно в этом моя беда. Психологический барьер, всё понимаю, а поделать ничего не могу. А тут… – Дима замялся, – когда Савелий помог… ну, знаешь, это такое чувство, будто бы… будто бы я супермен. Всё могу.
   В это время Воронин продолжал спорить с Анной Михайловной, которая кипятилась и требовала немедленно арестовать и Конявина, и Буравчика.
   – Да не имею я права! – уж в который раз доказывал старой разведчице Воронин. – Вот когда заведут уголовное дело, когда прокурор выпишет санкцию на арест…
   Но тут вклинился Кирюшка:
   – Скажи ему, чтобы высылал группу к Конявинскому дому, – скомандовал он авторитетно.
   – Это еще зачем?
   – А я этому Конявину с Буравчиком такой облом устрою, что они еще долго икать по тюрьмам будут, – с явным садизмом прошептал ангел. – Они же сейчас оба в доме Конявина, ждут сообщения от своих людей, вот их тепленькими и надо брать…

   Герман с Буравчиком и в самом деле сидели за столом, потягивая спиртное. Конявин – коньяк, а Бураков – водку.
   – Ты, Коня, ситуации не просекаешь, – уже изрядно опьянев, наставительно вещал визави Буравчик, – свою игру затевать, – он покачал бритой головой, круглой, как шар. – Слабоват ты, а вот Папа тебе крышу даст. Кумекаешь? – Он опрокинул в себя водку, глотнул, занюхал ветчиной и помахал куском перед носом полупьяного Конявина, – Папа полезных людей жалует. А вот ты со своим карьером облажался. Ты думаешь, я не знаю, какаю ты игру ведешь?
   В этот момент он локтем задел вилку, она упала на пол, Буравчик невольно проследил за ней взглядом и… увидел у себя под ногами аккуратный черный кейс.
   – А это чо? – Буравчик потянулся, поднял кейс, положил на стол, открыл и… – Ни хрена себе!
   Кейс был полон денег. Долларов. Под завязку.
   Конявин заглянул и подавился красной икрой. Такую кучу денег он видел только в американских гангстерских боевиках.
   – Это откуда? – он стал перебирать купюры сальными пальцами. Даже протрезвел слегка.
   – О, да тут еще один кейс стоит! – Буравчик выудил из-под стола близнеца-братца. Этот был доверху забит небольшими мешочками с белым порошком. И тут Конявин узнал этот чемоданчик, ему подурнело. Он побледнел, тошнота подступила к горлу.
   – Выкинь! Выкинь! – заорал он, подскакивая со стула, но не успел.
   – Говорит майор Пронин! Дом окружен! Сопротивление бесполезно! Выходить по одному с поднятыми руками! При малейшем сопротивлении будет открыт огонь на поражение!
   Конявин рухнул на стул, чувствуя, как внутри всё обрывается.

   Не стану врать, встреча Демидова младшего с отцом прошла в спокойных тонах. Константин лишь укоризненно взглянул на старого профессора, и тот тяжело вздохнул: виноват, осознал, больше не повторится. Слов не понадобилось. Миша тоже вел себя по-мужски спокойно, от счастья не прыгал, к маме на шею не вешался, а лишь поинтересовался: все ли с ней в порядке, не пострадала ли. А вот встреча Геннаядия Хлопкова с Ниночкой едва не кончилась контузией обеих сторон:
   – Ниночка!
   – Геночка!
   Оба с такой прытью кинулись навстречу друг другу, что столкнулись посреди комнаты, едва не снеся на своем пути зазевавшегося спецназовца. Они обнимались и целовались, шептали на ушки какие-то ласковые словечки, всем аж стало завидно: случается же такая любовь! Теперь только Женька поняла – чтобы ни случилось, эти двое будут вместе. От сердца отлегло.
   Константин сразу озадачился тем, как бы наказать ретивого Конявина, но когда ему доложили о том, что операция завершена, его и Буравчика взяли с поличным при передаче большой партии героина (!) – интересно, из каких запасов Кирюшка выудил его? – Демидов младший только хмыкнул и почесал нос. А потом на радостях велел везти всех в свой дом: отпраздновать победу. Дураков не нашлось, никто не возражал. Но самые главные два сюрприза ждали их по приезде.
   Гнать не стали, и потому дорога заняла вдвое больше времени. Вечерело, когда добрались до дома. Охрана ждала картеж за воротами, бдительно следя за окрестностями. И каково же было удивление Костика, когда он, выйдя из машины, узрел здоровенного остолопа, который, стоя на коленях посреди двора, зажимал подмышками две собачьи головы: Пачо-террориста и Тунгуса. Оба пса млели вместе с верзилой, а он им что-то шептал на уши, явно балдея от «собачек». Рядом стоял бдительный Петрович, растерянный и одновременно довольный.
   – Петрович? – Анна Михайловна так и застыла, даже не успев выбраться из джипа.
   – Анютка!
   Женька только крякнула озадаченно. Еще бы! В жизни ситуации случаются круче и закрученнее (уж простите за игру слов), чем в любой мыльной опере. Но кайф обломила Екатерина. Она вышла на крыльцо и похлопала в ладоши, привлекая всеобщее внимание:
   – Все мыть руки и за стол! Уже накрыто! Быстро! Быстро!
   Дважды никого упрашивать не пришлось. Быстро расселись, быстро приступили к ужину.
   – Миша, тебе что положить: грудку куриную или фаршированный блинчик с икрой?
   – Салат.
   – А Зинаида Викторовна в него как вцепилась, как давай его… – увлеченно рассказывал профессор, одной рукой размахивая вилкой, а второй держа руку своей «спасительницы». Слегка помятая спасительница с начинающим буреть синяком на скуле и пластырем на виске, тихо рдела и сконфуженно молчала.
   – Геночка! Я так волновалась! А еще этот Эдик! Он сказал…
   – Но мэра тоже надо наказать, – тихо говорил Виктор Львович, холодея взглядом. – Не того полета Буравчик, чтобы затевать подобные игры. Он собирался убрать вашего отца, Веронику и сына, чтобы вы потом войну развязали. Подставил бы кого-нибудь. И тогда бы вам точно было бы уже не до выборов. Только я не понимаю, откуда такие слухи.
   Савелка с Кирюшкой в соседней комнате тихо переглянулись. Савелий спрятал взгляд и поковырял ножкой столешницу, на которой сидел.
   – А мне что говорил: «Кодекс Порядка» чтить надо?
   – Надо, – тут же откликнулся Савелий. – Я и теперь скажу: надо… да только не всегда. Ты это, давай, открывай, я тоже хочу нюхнуть…
   Кирюшка выудил из пустоты мешочек, встряхнул его в лапе и развязал тесемочку…
   На лестнице появилась Людмила-Виалетта. Шла она с трудом, опираясь о стенку. Нога нестерпимо болела. Она слышала, что приехали гости, а вот про нее все забыли. Она несколько раз звонила, вызывая горничную, но ей так никто и не ответил. И вот, превозмогая боль, и чувствуя себя великомученицей, навроде первых христианских святых, она заставила себя встать с постели и выйти в столовую, откуда доносились оживленные голоса.
   – Что здесь происходит? – раздраженно и довольно громко поинтересовалась она, с трудом делая несколько шагов вниз по ступенькам. Гости как по команде замолчали, обратив взгляды к инвалидке в домашнем халате.
   – Я спрашиваю, что здесь происходит! – Людмила заводилась всё больше с каждой секундой. Она уже и забыла, что ещё несколько часов назад намеревалась драпать без оглядки из этого дома.
   – Да вот, ко мне в гости сын с женой приехали, – в наступившей тишине с легкой иронией сообщил Костик Штука.
   – К-какой женой? – заикаясь, выдавила Людмила, бледнея на глазах.
   – Мы с ней когда-то расстались, а теперь вот я намерен ей вновь предложение сделать.
   – Ой, какая прелесть! – добила несчастную бывшую любовницу Ниночка, от счастья подскакивая на стуле, точно на раскаленных углях. – Еще одна свадьба! Ура! Ура! – и она захлопала в ладоши.
   – Костя, а ты не торопишься? – нервно вставила Вероника.
   – Голубушка, – профессор так и лучился счастьем, – да он же вас любит!
   – А как же я? Я…
   Дом мелко завибрировал, потом снизу что-то гулко ухнуло, окна задрожали и зазвенели, стены повело со звучным скрежетом, посуда на столе запрыгала, как сумасшедшая. Лестницу тряхнуло, ступенька предательски выскользнула из-под ног, Людмила второй раз за день с диким воплем покатилась вниз.
   – Кто дал Кирюшке мяту?!!
   Дима сорвался с места ловить пьяного паршивца, пока дом не разнес.

Послесловие… нет, пожалуй, еще пока глава

   Женька сидела в обшарпанной кухне в квартире Димы, задумчиво подперев голову руками. Ее отрешенный взгляд был устремлен в облезлый потолок, а перед глазами так и мелькали заманчивые картинки прекрасного будущего. Кирюшка сидел на столешнице, привычно раскинув пушистые лапы, и одно за другим поедал пирожные, которые Дима только час назад купил в соседнем магазине. Пирожные – сладкие, ароматные – еще почти теплые…
   – Во! Придумала! Давай будем служить спасателями!
   Кирюшка выпучил черные глаза-пуговицы, да так и замер с набитым ртом. Ну, чисто хомяк-переросток!
   – Представляешь, мы же с тобой вдвоем таких дел наворочаем! Ты можешь проникнуть куда угодно! Тебе же это – раз плюнуть!
   Кирюшка разом сглотнул остаток пирожного и скорчил такую физиономию, что и слов не надо. И без них становилось ясно, что конкретно данный ангел думает по поводу ее предложения.
   – Ты только подумай сколько людей, кошек, собак…
   – Козлов! – с мрачным сарказмом вставил ангел.
   – …козлов спасти можно… каких козлов? – опомнилась Женька. – Да перестань ты! Ну вот смотри, допустим, пропал человек. Ты быстренько заглянул в астрал, выяснил, где он находится – и вся недолга! Посылаешь спасателей в данном направлении…
   – Ага. Далеко и без компаса.
   – Да перестань же ты шутить! Я ведь серьезно говорю!
   Кирюшка энергично замотал пушистой головенкой.
   – Не. Не пойдет. Нельзя.
   – Да почему?
   – Да по кочану! – отпарировал ангел. – Не собираюсь я вмешиваться в глобальные дела. Я кто? АИД? Вот и должен свои обязанности исполнять. Мне тебя поручили. Понимаешь? Тебя! – Кирюшка для убедительности потыкал пальцем в ее сторону.
   Женька машинально почесала затылок. Задумалась. Она мало знала о том, по каким законам вынужден жить ангел и какое у него начальство… ну, если высших эгрегоров вообще можно назвать начальством. Но знала она одно – за дисциплиной в Верховной Канцелярии следят – дай Бог каждому.
   Она шмыгнула носом. Вот же зараза! С кем поведешься, от того и заразишься!
   – Ну ладно, этим благородным делом ты заниматься не хочешь. – Женька снова подперла голову руками, налегая локтями на стол, уставилась в пространство, напрягая мозги. Очень уж ей хотелось как-нибудь приспособить это нахальное, вечно жрущее существо к какому-нибудь полезному делу.
   – Придумала! – она аж подскочила от радости, захлопав в ладоши.
   Кирюшка тяжело выдохнул, закатил глаза и помотал головой. Вот – и он туда же! Похоже, они оба друг на друга влияют не в лучшую сторону!
   – Будем в цирке выступать… Представь, выхожу я – вся в алом, с блестками, а следом ты под куполом…
   – Да, с пером в заднице! – вставил Кирюшка.
   – Ну, что опять не так? Представь – столб света и ты – весь в белом, с крыльями за спиной…
   Кирюшка заткнул пальчиками уши и загундел:
   – А-ба-ба-ба-ба-ба-ба…
   – Женя! – Дима вошел в кухню и остановился в проеме дверей, держа в руках толстый альбом с рисунками, выполненными акварелью и простым карандашом. – Это все ты нарисовала?
   Художница зарделась.
   – Ну, вообще-то, да.
   Дима на ватных ногах прошествовал к ближайшему (надо заметить, единственному свободному) стулу, и с трудом на него опустился.
   – Слушай, ну это… это просто класс! Это же… – он развел руками, давая понять, что слов не хватает. – Знаешь, я недавно списался с одним издательством, они предлагают издать все мои книги, договора я пока не заключал… но, знаешь, если бы они издали мои романы с твоими рисунками… это было бы супер!
   Женька перевела взгляд на ангела. Нахалёнок сидел с самым что ни на есть довольным видом, хитро щуря на нее глазка-пуговки.
   – Поняла? Никакого тебе цирка. Никаких спасательных операций. Будешь работать по специальности. Ради этого и старался. И вообще, ты художница или нет?
   – Ну… да, но… знаешь, таких художников – пруд пруди.
   – А ты на других-то не оглядывайся! Это все твой комплекс неполноценности, – тут же отпарировал Кирюшка. – Трусиха!
   – Я – трусиха? – тут же вспылила Женька. – Это я-то – трусиха? Да ты трусих не видал!
   – Трусиха! – Кирюшка подскочил и принял боевую позу (лапы на ширине крохотных плеч, руки уперты в бока), – ты на себя-то посмотри! Ты сколько лет работаешь в этом проклятом рекламном бюро? А? А сколько лет ты мечтаешь оттуда сбежать? Условия труда – отвратительные, – принялся загибать крохотные пальчики ангел-хранитель, почему-то обращаясь не к Женьке, а к Диме. – Зарплата маленькая. Начальник – самодур. Никакой перспективы. До пенсии ведь будешь рисовать всякие эскизы и оформлять постеры! А коллектив этот бабский! Это же уму не постижимо, о чем они там тарахтят! Ни одного умного разговора! Тряпки, цены, мужики и дети. Все! У нее же мозги скоро скиснут! Совсем! Окончательно и бесповоротно, – ангел разошелся не на шутку и принялся орать, как Иерихонская труба.
   – Да я… да мне… да меня… – пыталась вставить Женька, но за Кирюшкой ей было не поспеть.
   – Всё! Я сказал – всё! – ангел со злости даже лапой топнул. – С этого момента будешь слушаться меня. Тебе завтра на работу. Так вот, придешь с утра и подашь заявление об уходе. Поняла?
   – Да ни за что! – Женька сердито сверкнула глазами, отвернулась от ангела и сложила на груди руки. – Не дождешься! Стану я слушаться всякого там…
   – Дима, ну ты хоть ей скажи! – апеллировал отчаявшийся ангел к здравому смыслу писателя.
   – И в самом деле, Женя, ну зачем тебе эта второсортная контора? Ты там и правда выше рядового художника не поднимешься. А здесь… я, конечно, понимаю, тебе страшно… столько лет работала в коллективе, столько лет каждый твой шаг контролировал начальник, а тут – сама себе голова.
   Женька еще больше вздернула нос, делая вид, будто этот монолог ее не касается. Но уж кого-кого, а Кирюшку она обмануть не могла. Он-то отлично знал, что она не просто слушает, а на ус мотает.
   – Мне тоже поначалу трудно было. Знаешь, когда первые две книги опубликовал, рад был, до чёртиков. Я тогда тоже, как и ты, думал, что таких писателей, как я – пруд пруди. Я тогда на заводе электриком работал, с родителями и младшей сестрой в двухкомнатной квартире жил. Прихожу с завода уставший, вымотанный и выжатый, как лимон, а писать хочется. Только сядешь за машинку – у меня тогда даже и компьютера-то не было, не на что было купить… а тут сестра со своими проблемами… то ей помоги уроки выучить, то задачка по алгебре не получается…
   Женька повернулась и с пониманием посмотрела на Диму, один к одному – ее собственные мытарства. Тоже после работы рисовала, запершись в собственной комнате. А тут горластая Марина с Юриком, да еще реактивный Вадим, да мама с многочисленными подружками. Невозможно сосредоточиться.
   – Да что я тебе рассказываю, сама знаешь, каково это, когда нет условий для настоящей работы, – Дима грустно махнул рукой. – А знаешь сколько я от родителей вытерпел? Они мне проходу не давали. «Зачем тебе это? Лучше бы женился, детей завел, лучше бы мастером на заводе стал или инженером»… одним словом, трудно мне было с ними. А когда первую книгу издал, понял: всё, больше не могу так жить. Не могу по восемь часов в день ерундой маяться и делать вид, будто деньги зарабатываю. Не мое это. Купил компьютер на первый гонорар, а уже когда стало ясно, что вторую книгу возьмут в печать, уволился к чертовой матери.
   Дима схватил чашку с остатками крепкого кофе и залпом выпил, точно водку. Кирюшка всхлипнул и вытер сопливый нос. Глазенки повлажнели. Похоже, ему тоже писателя стало жалко до невероятности.
   – Вот тогда-то родители на меня и насели. Чего я от них только не наслушался: лентяй, болван, тунеядец. Пришлось снимать подселение. Сосед у меня оказался пенсионером. Пил, правда, зато тихий и спокойный. Его не волновало, что я целыми днями за компьютером сижу и по клаве тарахчу. Он в мои дела не лез. С тех пор и живу самостоятельно, а вот недавно купил эту двухкомнатную квартиру. Плохонькая, конечно, но на большее денег пока не хватает. Да и ремонт здесь еще предстоит делать. Но это… дело житейское.
   Он замолчал. И в кухне повисла мертвая тишина.
   – А не страшно было с завода увольняться? – наконец поинтересовалась Женька.
   – Конечно, страшно, – охотно отозвался Дима. Он произнес это так просто, так естественно. – Раньше на зарплате сидел, начальнику в рот заглядывал. А когда сам стал работать на себя, сам себе голова, сам себе хозяин. Но, – Дима строго вздернул палец, – именно такая самостоятельная работа и вырабатывает характер. Это же через себя переступить надо, понимаешь? Утром встать пораньше, заставить себя не на улицу пойти погулять, а сесть и работать. Знаешь, иногда трудно бывает, но зато и работаешь с удовольствием. Никто не понукает, никто не командует: сегодня ты это будешь делать, а завтра – то. Составил себе план работы – и вперед! – и Дима изобразил рукой знаменитый Ленинский жест, словно проторяя ладонью путь к счастливому завтра. – Вот тогда-то и начинаешь понимать, что не на кого сваливать вину. Если не справился, то сам виноват. Не начальник-дурак. Не сослуживец-тунеядец, а ты – лично. Но если работу свою любишь, то обязательно справишься.
   Кирюшка показал писателю большой палец и лихо подмигнул. Женька насупилась. Она даже немного разозлилась на себя: ВОТ перед ней сидит живой пример того, как надо поступать в жизни. А она? А что она? Во-первых, она женщина, а женщинам всегда труднее решиться на какой-нибудь ответственный шаг в жизни. Уж так сложилось, что ответственность за женщину несет мужчина. А с другой стороны, если мужчины рядом нет? Тогда что? Вон, Алена, завела собственное дело без всякого мужчины. Ни за чью спину не пряталась. И все у нее получилось. Во-вторых… все-таки писательское дело совсем не то, что живопись. Тут пока имя себе сделаешь, пока заработаешь популярность… да на это всю жизнь можно угрохать, и ничего не добиться…
   – Вот, будешь так думать, ничего хорошего у тебя не выйдет, – назидательно покачал пушистой головой ангел.
   – А ты в мои мысли не суйся! Что это еще за безобразие такое? Как тебе не совестно!
   – Да вот еще! А то я твои мысли не знаю! – сразу же ощерился мелкий, заводясь с полоборота. – У тебя же твой комплекс неполноценности на лице написан! Ты на свою физиономию посмотри в зеркало! От твоей физии водка скиснет!
   – Это от моей физии водка скиснет?! – Женька подскочила, засучивая рукава кофточки, готовая схватить первую попавшуюся сковородку и броситься в бой. – Да я тебя сейчас…
   – А ну-ка прекратили! Немедленно! – осадил сладкую парочку Дима строгим командным голосом.
   Женька замерла, удивленно уставившись на своего нового знакомого.
   – А чего это ты тут раскомандовался?
   – Да! – тут же ополчился Кирюшка, радостно переводя стрелки. – Подумаешь, писака нашелся!
   – Знакомы всего два дня, а ты уже кричишь на меня? Это как называется?
   – Именно, я свою подопечную в обиду никому не дам! – звонко орал Кирюшка, наступая на Диму.
   Писатель сидел, совершенно ошарашенный, держа на коленях толстый Женькин альбом с рисунками. Слов не хватало. Он, точно рыба, беззвучно открывал и закрывал рот.
   Одним словом, все возвращалось на круги своя.
   Прооравшись и успокоившись, Женька с ангелом переглянулись и расхохотались. Дима почесал затылок.
   – Значит, так, – начал ангел на полном серьезе, – вот уволишься, сразу бери манатки и перебирайся сюда.
   – !!!
   – И не фиг рот разевать! Стёпочку забыла? Он, между прочим, свататься приходил.
   – ??? – это уже Дима оказался в полном недоумении.
   – А родители у него настырные, – как ни в чем не бывало продолжал ангел, не обращая внимания на опешившего писателя, – если в ближайшем будущем не уберешься с той квартиры, они тебе жить спокойно не дадут. Это во-первых, во-вторых, – ангел гнал, как по написанному. – Диме помощь требуется. Ты сейчас все равно в отпуске числишься, еще месяц впереди, а ему роман заканчивать. Вот и обеспечила бы ему так сказать приемлемые бытовые условия. В-третьих…
   – Ничего себе! А меня кто-нибудь спросил? – поинтересовался писатель.
   – А ты что, против? – тут же окрысился вредный Кирюшка.
   – Я? Ну, вообще-то, нет.
   – А чего тогда волну гонишь?
   – А что я маме скажу? – тут же пошла на попятный Женька.
   – Не боись, разрулим, – Кирюшка самодовольно ухмыльнулся. – Главное, не дрейфь.
   Женька и не дрейфила. А зря, если бы она знала, что случится с ней в ближайшие две недели, то у нее бы, наверное, волосы дыбом встали. Но в ту минуту художница представления не имела (впрочем, как и Кирюшка), что чистая случайность поломает все их планы.
   Но это уже, как сказали классики, совсем другая история.

Ага! Вот теперь так уж точно послесловие!

   Двое подручных Конявина шли по лесу, матерясь беспрестанно. Почему-то было холодно, голые ветки деревьев едва набухли светло-зелеными почками, из-под жухлой прошлогодней травы пробивались молодые побеги, здесь явно была ранняя весна. Бензина в баке оказалось совсем мало, сколько смогли, столько проехали. Потом стали выбираться пешком, и вот тут-то возникла проблема: в каком направлении ковылять?
   Два городских жителя, привыкших ориентироваться исключительно по карте и надписям на домах (если таковые имеются, конечно), они совершенно ничего не понимали в том, как ориентироваться в лесу, куда идти и что делать.
   А спасателей не предвиделось. Мобильник не работал, никаких городских и промышленных звуков не доносилось ни с какой стороны, и воздух, главное – воздух был безумно свежим и пьяняще чистым, от него кружилась голова. Пахло только опавшей листвой, мокрой корой и еще чем-то неуловимым.
   – Все, больше не могу! – Волдырь остановился и уставился на своего напарника, который тоже едва тащился. – Уже четыре часа идем, а куда идем-то? – он смачно сплюнул на прошлогоднюю поганку, торчавшую прямо из-под прелых листьев. – Город в каком направлении? Как мы здесь оказались? И почему мобила не работает?
   – А хрен её знает, – напарник стоял, озираясь по сторонам и держа наготове пистолет. Не нравился ему этот лес. Не нравилась погода: хмурая, слякотная, всё не нравилось. У него не проходило ощущение, будто его затылок кто-то взглядом сверлит.
   Если бы им взбрело в голову опустить взгляд на поганку, то они бы к своему удивлению увидели, как она встряхнулась и стала медленно переползать подальше от двух некультурных субъектов, которые в приличном лесу себя вести не умеют.

Лариса Ворошилова Женька и миллион забот