Роман Лукич Антропов
Поцелуй бронзовой девы

Глава I. Бурная исповедь

   Скромный служитель алтаря приветствует вас, сын мой. Исповедь – великое дело… – ласково проговорил тучный, упитанный настоятель-ксендз… N-ского варшавского костела, когда перед ним за исповедательными ширмами предстала высокая, стройная фигура молодого красавца графа Болеслава Ржевусского, сына местного магната. – Облегчите свою душу чистосердечным покаянием.
   – Я прихожу к вам, отец мой, в последний раз… – несколько неуверенно начал молодой граф.
   – Почему в последний раз?
   – Потому что я люблю и скоро собираюсь жениться.
   – Но разве женатые не исповедуются, сын мой? – удивленно вырвалось у служителя католической церкви.
   – Вы не дали мне докончить. Я люблю русскую, я собираюсь жениться на православной.
   Лицо ксендза как-то сразу потемнело и сделалось угрюмо-суровым.
   – Что ж… – усмехнулся он. – Таких случаев, к прискорбию, немало… Это – дело вкуса и известного влечения. Но, конечно, вы сами будете пребывать в лоне святой католической церкви?
   Молодой граф отрицательно покачал головой.
   – Нет… – твердо произнес он.
   – Как?! Вы…
   Ксендз-исповедник даже отшатнулся, отпрянул от молодого человека.
   – Я перехожу в православие. Родители моей невесты ставят непременным условием нашего брака мой переход из католичества в православие.
   – И вы? – сурово, гневно спросил один из верных слуг ордена Игнатия Лойолы [1 - Т. е. ордена иезуитов. Игнатии Лойола (1491? – 1556) был его основателем.].
   – И я принял это условие.
   Какие-то хриплые звуки вырвались из груди духовника-иезуита.
   – Я… я не верю своим ушам… Я не хочу, не могу этому верить, вы шутите…
   – На исповеди не шутят, отец мой… – серьезно ответил молодой граф.
   – Вы, вы – единственный отпрыск высокочтимого рода Ржевусских, самых пламенных и верующих католиков, переходите в иную, чужую веру?
   – Чужая вера? Что это за странное определение, отец мой? Разве Бог – не один и тот же? Разве есть специально православный Христос и специально католический Христос.
   – Не смешивайте Господа с церковью! – гневно прошептал исповедник.
   – Я вот именно и не смешиваю, это делаете вы, разделившие Христа на разные алтари разных церквей… – в тон ему ответил взволнованно граф.
   – Берегитесь! Вы богохульствуете.
   Глаза фанатика-ксендза загорелись бешеным огнем.
   – Я? Вы ошибаетесь. Если бы я переходил в магометанство или в иудейство – я мог бы понять взрыв вашего негодования, вашей духовной скорби. Но я перехожу в ту веру, которая высоко чтит Бога Христа. Что же это вас так устрашает, отец мой?
   – Вы переходите в веру тех, которые являются врагами нашего народа, ваших отцов, матерей, сестер и братьев.
   – Позвольте, отец мой, вы затрагиваете уже ту область, которая менее всего может касаться вопроса веры, религии: вы переходите на политику. Но разве это уместно здесь, в храме, на исповеди, перед святым Распятием? Или католическое духовенство отлично совмещает в себе служение политическим интригам со служением Богу?
   Лицо ксендза стало багрово-красным.
   – Еще раз повторяю вам: берегитесь! Вы начинаете издеваться над священнослужителями католической церкви. Вы с ума сошли! О, я узнаю в этом проклятое влияние православных изуверов… Сколько вы получили наставлений от их попов?..
   – Мне стыдно за вас, отец мой… – отчеканил молодой граф. – Вы – слуга Милосердного Бога – позволяете себе предавать проклятию в святом месте таких же правоверных христиан, таких же христианских священнослужителей, как и вы сами.
   – О, подлый орден Игнатия Лойолы живуч! Вы – оптом и в розницу торгующие Богом – вы остаетесь верны проклятому, вовсе не христианскому, завету: «Цель оправдывает средства». И вы, славшие людей на костер ad majorem Dei glorian (для вящей славы Бога), действительно не брезгуете никакими средствами. Я не ребенок, отец мой… Мне отлично известны проделки католического духовенства, менее всего думающего о догмах христианского евангелия. Прощайте. Я ухожу отсюда примиренным с Богом, но не с вами.
   И, поклонившись, граф повернулся, чтобы выйти из исповедальни. Секунду ксендз-исповедник стоял пораженный, словно оглушенный… Потом он вздрогнул и резко крикнул:
   – Стойте, граф! Я вас предупреждаю, что сегодня же я сообщу об этом вашему отцу. Посмотрим, как отнесется он к вашему ренегатству.
   – Вы сообщите? Но разве духовник имеет право рассказывать кому бы то ни было о том, что ему говорилось на духу?
   – Для спасения погибающей души… для торжества церкви… – залепетал ксендз-иезуит.
   Молодой граф рассмеялся.
   – Ну, разве я не прав, когда только что сказал, что у вас – «цель оправдывает средства»? Вы вот готовы быть клятвопреступником, дабы выслужиться перед вашим орденом, а заодно… и перед знатным, богатым магнатом.
   – Погодите, стойте! – исступленно схватил за руку графа верный прислужник католической церкви. – Я умоляю вас именем Бога отказаться от этого безумного решения!
   – Нет! – резко ответил Ржевусский.
   – Но вы забываете одно, что Бог иногда очень сурово карает вероотступников. Знаете ли вы это, безумец? – свистящим шепотом пронеслось по исповедальне.
   Глаза ксендза сверкали. Что-то молчаливо-угрожающее было видно в этом сверкании, было слышно в этом шепоте.
   – А-а… – отшатнулся от него молодой граф. – Я вас понимаю, святой отец: вы грозите мне местью не Бога, а местью его служителей? Что ж, я и этого не боюсь… Работайте, старайтесь, но не забывайте, что теперь – не средние века, что ужасы святой Инквизиции отошли в область мрачных, отвратительных преданий. Прощайте!..

Глава II. «Спасите графа!»

   Перед Путилиным в его служебном кабинете сидел посетитель с дорожной сумкой через плечо. Это был красивый, моложавый старик, очень симпатичный, с манерами старого барина былых годов.
   – Сколько же прошло уже дней, как исчез молодой граф, господин Ракитин? – спросил посетителя Путилин.
   – Около недели.
   – А почему вы полагаете, что он исчез?
   – Потому что никогда не бывало, чтобы он не являлся так долго к нам. В последнее время, когда он попросил у меня руки моей единственной дочери и сделался ее женихом, он приезжал к нам ежедневно.
   – Скажите, пожалуйста, господин Ракитин, а в замке графа Ржевусского, его отца, вы не узнавали о молодом человеке?
   – Нет, господин Путилин. Вот уже несколько месяцев, как мы прекратили знакомство домами.
   – Для пользы дела мне необходимо знать причину этого разрыва.
   – О, это не составляет ни тайны, ни секрета… Причиной окончательного разрыва послужил резкий спор о России и «Крулевстве Польскием». Граф Сигизмунд Ржевусский, гордый, надменный магнат, высказал такую непримиримую ненависть ко всему русскому, что меня взорвало. Мы расстались врагами.
   – Предполагаемый брак его сына с вашей дочерью, конечно, не мог встретить согласия и сочувствия старого графа?
   – Безусловно. Я говорил об этом Болеславу, на что он ответил, что личное счастье ему дороже вздорных прихотей его отца.
   – Вы не знаете, он имел все-таки объяснение по этому поводу с отцом?
   – Не знаю. До последнего дня нашего свидания он ничего не говорил об этом.
   – Не можете ли вы рассказать мне что-нибудь о вашем последнем свидании с молодым графом?
   – Он приехал к нам к обеду. Как и всегда, был бесконечно нежен с моей дочуркой, но я заметил, что он находится в несколько приподнятом состоянии духа.
   – Ого, он был взволнован? Вы не спрашивали его о причинах?
   – Он сам со смехом бросил вскользь, что его страшно разозлил духовник.
   – По какому случаю он виделся с ним?
   – Он отправился на исповедь. Затем, уезжая, он сказал мне, что ему хотелось бы ускорить свадьбу, обещал приехать на другой день, но – увы! – с тех пор мы его более не видели. Мы в отчаянии, дорогой господин Путилин. Горе моей девчурки не поддается описанию. Она все время твердит, что с ним, наверно, случилось какое-нибудь несчастье. Откровенно говоря, у меня самого являются тревожные мысли.
   – Скажите: старый граф любит своего сына?
   – Безусловно. Но, как однажды с горечью вырвалось у молодого человека, старый надменный магнат любит не его душу, не его сердце, а в кем – самого себя. Он, Болеслав, в глазах отца – единственный продолжатель «знаменитого» рода Ржевусских, его блестящий представитель, тот, кем можно гордиться. Если вы знакомы с поразительной спесью польских магнатов, с их фанатизмом, вам будет ясна и понятна любовь старого графа к своему сыну. И вот я решил обратиться к вам. Вы, только вы один, господин Путилин, можете пролить свет на это загадочное исчезновение бедного молодого человека, которого я люблю, как родного сына. Спасите его!
   Путилин сидел в глубокой задумчивости. Какая-то тревожная мысль пробегала по его симпатичному, характерному лицу.
   – Не правда ли, ваше превосходительство, вы не откажете нам с дочуркой в этой горячей просьбе?
   Путилин поднял голову.
   – Я нахожусь в очень щекотливом положении, господин Ракитин: вмешиваться официально в это дело мне не только неудобно, но я даже не имею права. У меня нет никаких данных для подобного вмешательства. Во-первых, заявление об исчезновении молодого графа должно исходить от отца, а не от частного лица, каким в данном случае являетесь вы; а во-вторых… в Варшаве имеется своя сыскная полиция.
   – Значит, вы отказываетесь? – с отчаянием в голосе воскликнул старый барин.
   Путилин опять задумался.
   – Ну ладно, хорошо. Я попытаюсь. Ваше дело меня очень заинтересовало.
   – Слава Богу! Как мне благодарить вас… – рванулся Ракитин к Путилину.

Глава III. Путилин в Варшаве. В замке старого магната

   Всю дорогу до Варшавы мы ехали в отдельном купе 1-го класса, Путилин не спал.
   Он был окружен целым рядом толстых фолиантов.
   – Pater noster! Qui est in Coelum… Credo in aeternam vitam [2 - Отче наш! Иже ecи на небесах… Верую в жизнь вечную (лат.)]… – бормотал великий, благороднейший сыщик.
   – Что это, И. Д., никак ты на старости лет за изучение латыни принялся? – спрашивал я в сильном изумлении.
   – Спи, спи, доктор! – невозмутимо отвечал он.
   Вот и гордая, пышная столица бывшего Польского Крулевства. Мы приехали в Варшаву в те достопамятные дни, когда она глухо волновалась.
   В роскошном нумере Центрального отеля, где мы остановились, Путилин принялся спешно переодеваться. Он облачился в безукоризненный длинный черный сюртук, надел крупный орден.
   – Что значит этот парад, И. Д.? – спросил я не без удивления.
   – Я еду сейчас с визитом.
   В великолепной – с белыми колоннами – зале граф Ржевусский заставил очень долго ждать себя. Наконец послышались шаги, в зал вошел старый магнат. Не подавая руки и слегка лишь наклонив полуседую гордую голову, он холодно спросил:
   – Чем обязан видеть у себя пана… пана Путилина? – Он поднес визитную карточку Путилина к самому своему носу, обидно-небрежно вчитываясь в то, что на ней стояло.
   – Сейчас я буду иметь удовольствие объяснить пану… пану Ржевусскому цель моего визита… – ответил ему в тон «пан» Путилин.
   Это простое «пану Ржевусскому» вместо «пану-графу», по-видимому, было равносильно для старого магната удару хлыста. Огоньки гнева вспыхнули в его глазах. Голова надменно откинулась назад.
   – Я не знаю «пана Ржевусского», я знаю графа Ржевусского… – резко проговорил он с сильным акцентом.
   – Равно как я не знаю «пана Путилина», а знаю ею превосходительство господина Путилина, начальника петербургской сыскной полиции, – насмешливо ответил ему Путилин.
   – Попрошу вас ближе к цели. Что вам угодно?
   – Прежде всего – сесть. Не знаю, как принято в Варшаве, но у нас в Петербурге я это любезно предоставляю каждому из моих посетителей-гостей.
   Магнат побагровел от неловкости и гнева.
   – Прошу вас… – сделал он величественный жест рукой, точно феодальный герцог, принимающий своего ленного вассала [3 - Так в Западной Европе в эпоху феодализма называли вассалов, которые получали от сеньора (на условии несения службы) земельное владение или какой-либо другой источник дохода.].
   – Изволите ли видеть, граф, возвращаясь из-за границы и очутившись в Варшаве, я случайно узнал об исчезновении вашего сына, молодого графа Болеслава Ржевусского… – начал Путилин, не сводя пристального взгляда с лица старого магната.
   – Случайно? Должен сознаться, что случайность играет большую роль в вашей профессии… – саркастически прервал его граф.
   – Вы правы: в деле раскрытия массы преступлений и поимке многих негодяев случай – могущественный пособник правосудию.
   – Ну-с?
   – Узнав об этом, я решил проверить справедливость этих слухов и с этой целью явился к вам.
   – Прошу извинить меня, но… для чего?
   – Для того, чтобы предложить вам свои услуги, раз эти слухи справедливы.
   Путилин чувствовал на своем лице острый, пронизывающий взгляд надменного магната.
   – Могу я узнать, ваше превосходительство, откуда до вас донесся слух об исчезновении моего сына, графа Болеслава Ржевусского.
   – Случайно в зале первого класса вокзала до меня долетели обрывки разговора компании молодых людей, принадлежащих, по-видимому, к лучшему обществу Варшавы.
   – Прошу извинить пана… pardon! генерала, но мне было бы любопытно узнать, отчего вы так заинтересованы участью пропавшего, как вы говорите, графа – моего сына.
   – Если вам угодно, я скажу вам совершенно откровенно. Очень еще недавно судьба привела меня спасти от смертельной опасности исчезнувшего таинственным образом сына петербургского миллионера-купца Вахрушинского.
   – Я знаю этот ваш блестящий розыск… – почему-то очень взволнованно проговорил старый граф.
   – Тем лучше. Так вот, услышав об исчезновении вашего сына, у меня мелькнула мысль: а что, если и в данном случае мы имеем дело с каким-нибудь тайным преступлением? Я поспешил приехать к вам, граф, и, признаюсь, ожидал с вашей стороны более любезного и сердечного приема. Прошу вас не забывать, что я действую совершенно бескорыстно.
   Старый магнат взволнованно приподнялся с золоченого кресла и стал нервно ходить по залу. Видимо, какая-то упорная, глухая борьба происходила в душе этого гордого, надменного человека. Моментами он останавливался, словно хотел подойти и что-то сказать своему непрошеному гостю, но то, что боролось в нем, противилось этому. Путилин сидел бесстрастно-спокойный, скрестив руки на груди.
   Вдруг старый граф круто остановился перед Путилиным и хрипло произнес:
   – Да, мой сын, мой единственный сын действительно исчез бесследно вот уже девять дней…
   – И вы не тревожитесь этим исчезновением, граф? Горький смех, в котором зазвенели сарказм, гнев, обида, тревога, пронесся по роскошной зале замка старою магната.
   – А будь вы кто хотите: пан генерал, черт или святой, а я вам скажу, что не тревожусь, особенно потому, что я знаю, где находится мой сын!
   Граф хрустнул пальцами.
   – Вы… вы знаете, где находится ваш сын? – Путилин даже привстал в сильнейшем изумлении.
   – Да. Лучше, чем кто-либо, лучше, чем сыскная полиция всего мира.
   – Вы простите меня, граф, но, ради Бога, почему же вы не пытаетесь отыскать его, вызволить из того плена, куда он попал по неосторожности или же по неосмотрительности? Еще раз повторяю: мои, может быть, непрошено-нескромные вопросы продиктованы только чувством искреннего желания помочь вашей беде.
   – Га! – бурно вырвалось у старого Ржевусского. – Вы спрашиваете: почему я не делаю попытки спасти моего сына, мою гордость, мою единственную утеху в жизни. Извольте, я вам скажу тоже откровенно: потому что это – бесполезно, потому что этого плена сам желал и добивался мой сын.
   – Я вас не понимаю, граф… – искренно вырвалось у Путилина. Жилы напряглись на шее и висках старого магната.
   – Его сгубила проклятая любовь! Исчезновение Болеслава – дело рук проклятых Ракитиных.
   – Что?! – переспросил Путилин. Он провел рукой по лбу, словно стараясь привести свои мысли в порядок.
   Граф Ржевусский с удивлением поглядел на него.
   – Что с вами?
   – Вы… вы даете мне честное, благородное слово графа Ржевусского, что все, что вы сказали сейчас, – святая правда?..
   – Я никогда не лгал! – гордо ответил один из варшавских феодалов.
   – В таком случае… я боюсь, что ваш сын действительно или уже погиб, или на краю гибели.
   – Во имя Пречистой Девы, что означают ваши слова?! Вы что-нибудь знаете?
   Как изменилось это холодное, надменное лицо! Сколько чисто отцовской любви и страха засветилось в глазах!..
   – Знаю. Слушайте, граф.
   И Путилин шаг за шагом начал рассказывать ошеломленному графу о приезде Ракитина, о том, как тот умолял его спасти молодого человека.
   – Это… это – правда?
   Лицо графа было смертельно бледно. Пот проступил на лбу.
   – Правда, граф.
   Маленький золоченый столик, на который опирался магнат, упал на блестящий паркет зала.
   – Так… так где же мой сын, ваше превосходительство? – с ужасом прошептал он.
   – Вот для того, чтобы узнать это, я и приехал к вам в Варшаву. Как видите, ваше сиятельство, моя профессия не всегда заслуживает такого обидно-пренебрежительного отношения, каким вы подарили ее.
   Граф взволнованно подошел к Путилину.
   – Простите меня. Вы как умный человек отлично поймете те чувства, которые обуревали меня. Я против этого брака. Кто может осудить меня за это? Разве каждый отец не относится любовно-ревниво к своему детищу?
   – Простите, граф, теперь нам некогда говорить об этом. Надо спасать вашего сына.
   – Да, да! – рванулся польский магнат к своему врагу – начальнику русской сыскной полиции. – Теперь и я вас умоляю: спасите Болеслава! Я весь к вашим услугам. Угодно вам переехать из гостиницы в мой замок? Распоряжайтесь, как вам угодно.
   – Благодарю вас, но как раз этого не надо делать. Если вам угодно, чтобы я спас вашего сына – если это только не поздно – я вас попрошу держать мой приезд в Варшаву в полной тайне. Я буду являться к вам, когда мне потребуется. Мой пароль – «Pro Christo morir» – «умираю за Христа».
   Путилин, сопровождаемый графом, направился к двери. В ту секунду, когда он взялся за дверную ручку, послышался голос:
   – Libertas serenissime? [4 - Свобода, ваша светлость? (лат.).]
   – Amen! – ответил граф. – Аминь!
   Быстрее молнии Путилин прикрыл рукой свой орден и, когда отворилась дверь и на пороге показалась фигура упитанного патера, громко по-польски обратился к магнату:
   – Имею высокое счастье откланяться вашему ясновельможному сиятельству…

Глава IV. Тайный трибунал святых отцов. Смертный приговор

   Низкая сырая комната со сводчатым потолком тонула в полумраке.
   В этой тьме скрывались очертания каких-то странных, непонятных предметов: высокой лестницы, жерновов, жаровен, колодок. Чем-то бесконечно унылым, страшным веяло от всей обстановки этого непонятного помещения.
   Колеблющийся свет длинных толстых свечей, вставленных в высокие подсвечники-канделябры, бросал багровые блики на каменные стены, на сводчатый потолок, с которого порой сбегали капли воды и падали со стуком на плиты комнаты.
   За длинным столом, на котором горели эти странные свечи, сидело семь человек, все с характерными лицами католических служителей церкви – иезуитов, в обычных рясах-сутанах.
   – Итак, – начал сидящий посередине за столом высокий худощавый человек в фиолетовой сутане, с резко очерченным лицом, к которому особенно почтительно относились все иные присутствующие, – нам предстоит, св. отцы, сегодня поставить окончательный приговор по делу молодого безумца.
   – Так, ваша эминенция [5 - Титул католических епископов или кардиналов.], – послышался почтительный ответ заседающих.
   – Вы, конечно, все осведомлены о причине нашего конклава [6 - Конклав – совет кардиналов, собирающихся для избрания папы римского.] в этом печальном, но необходимом для пользы св. церкви месте? Вам известно со слов тайного донесения достопочтенного духовника графов Ржевусских о преступлении молодого графа? Да? Теперь, стало быть, мы можем перейти ad consultationem… на совещание. Я ставлю два вопроса: виновен ли безумец в преступлении ad ferendam, то есть в таком, которое он собирается совершить, и, если виновен, то к какому наказанию он за это должен быть присужден. Ваши аргументы, св. отцы?
   – Виновен… виновен… виновен… – раздались голоса.
   – Более мотивированно? – отдал приказ его эминенция.
   – Переход в лоно проклятой православной церкви… Поношение святой католической; издевательства и насмешки над нами, скромными ее служителями. Это – maxima culpa [7 - Величайшая вина (лат.)], это – измена Христу.
   – И, взвесив все это, какое наказание?..
   Минуту в комнате со сводчатым потолком царило молчание.
   – Mors… Смерть! – погребальным эхом пронеслось по помещению, где заседал, тайный трибунал «святых» отцов.
   – Sis. Так. Но все это было contra… «против» обвиняемого. Не найдется ли голос и pro, «за» него?
   – Прошу благословения св. отцов во главе с вами, ваша эминенция, но я думал бы, это наказание не соответствует преступлению, которое юноша собирается совершить.
   – Как?! – в один голос воскликнули заседающие.
   – Виноват, я не так сформулировал мою мысль… – смутился престарелый служитель католического Христа. – Я хотел сказать, что тут – juventas… молодость… Любовь… легкомыслие… кроме того, ради высокочтимого графа Сигизмунда Ржевусского нам бы следовало пощадить жизнь его единственного сына… Он оказывал столько услуг нашей св. церкви…
   – Ваши ответы? – обратился к св. отцам его эминенция.
   – Отдавая должное любвеобильному сердцу моего сослужителя во Христе, я считаю, однако, необходимым резко разойтись с ним во мнениях, и вот по каким причинам, – послышался елейно-сладкий голос доносчика-предателя, исповедника N-ского костела. – Во-первых, primo: в это политически-смутное время, которое мы переживаем, нам нужны верные католики, а не перебежчики-ренегаты. Если сегодня ради прекрасных глаз «москальки» обвиняемый готов переменить религиозную веру, то… поручитесь ли вы, св. отцы, что на завтра, ради еще более прекрасной наружности новой еретички, он не променяет и свою политическую веру, свое народное credo? Где же наш политический патриотизм?
   – Верно… верно… – прокатилось под мрачными сводами.
   – Я продолжаю, secundo, во-вторых: допустим, юноша раскается… Ужас объял его душу… Он будет просить о помиловании. Но… Откуда мы его выпустим? Это вы приняли в соображение? Разве это наше тайное прибежище под рекой Вислой, где мы укрепляем веру и тайно собираемся для важнейших решений, уже не должно составлять величайшего секрета для наших врагов? А если выпущенный безумец-граф предаст нас?.. В таком случае для чего же было изобретать название «Unum ets hoc іter ad mortem» [8 - «Это единственный путь к смерти» (лат.)].
   – Верно… верно! Смерть, смерть! – послышались теперь уже возбужденные голоса.
   – Но какая?
   – Я полагал бы… мы думали бы… Поцелуй Бронзовой Девы!
   Тот, кто заступился за обвиняемого, в ужасе закрыл лицо руками.
   – Это чересчур жестоко… – еле слышно вылетело из-под капюшона.
   – Приведите сюда обвиняемого! – бесстрастно отдал приказ старший из судей – духовных лиц.
   Прошло несколько минут. Где-то послышался резкий скрип двери, раздались гулкие шаги по каменным плитам коридора, дверь в судилище распахнулась, и на пороге вырисовалась высокая стройная фигура молодого человека.
   – Потрудитесь приблизиться к столу, граф Болеслав Ржевусский! – сурово проговорил иезуит в фиолетовой рясе.
   Голова молодого человека гордо откинулась назад. В глазах засверкало бешенство. Он сделал несколько шагов по направлению к своим неведомым судьям и резко спросил:
   – Кто вы? На каком основании и по какому праву вы смеете мне приказывать? Честное слово, я начинаю думать, что имею дело с бандой каких-то негодяев.
   – Вы слышите? – прошептал настоятель N-ского костела.
   – Меня обманным образом – по подложной записке – залучают в пустынное место, хватают, везут и, точно преступника, заключают в каземат какого-то проклятого подземелья. Что вам надо от меня? Что должна означать вся эта подлая комедия? Если вам угодно денег, выкупа, извольте. Я вам их дам, подавитесь проклятым золотом, но потрудитесь немедленно выпустить меня на свободу.
   – Вы спрашиваете, кто мы. Мы – тайный трибунал, блюдущий высшие интересы св. церкви… – еще более сурово проговорил его эминенция.
   – Это… что же такое: нечто вроде Совета десяти великой святой Инквизиции? – насмешливо спросил молодой граф.
   Но помимо воли смертельная бледность покрыла его лицо.
   – Вы можете богохульствовать: перед смертью у вас еще хватит времени раскаяться в ваших страшных грехах.
   – Перед… смертью? – вздрогнул Ржевусский. – Вы шутите, св. отец?
   – Увы, бедный безумец, мои уста еще никогда не произносили шуток. Мы обсудили ваше преступление. Оно ужасно: вы изрекли ужасную хулу на церковь. Нашим совместным решением вы приговариваетесь к смертной казни через поцелуй Бронзовой Девы. Вы обручитесь с ней на вечную жизнь.
   – Что?! – воскликнул молодой человек и пошатнулся.

Глава V. «Героическое» средство. Письмо к каштеляну N-ского костела

   Я провел первую ночь в Варшаве отвратительно. Вы поймете причину этого, если я вам скажу, что Путилин, уехав вечером к графу Ржевусскому, вернулся только… в 6 часов утра!
   При виде его вздох радости вырвался у меня из груди.
   Путилин шаг за шагом ознакомил меня со своим визитом к старому магнату.
   – Скажу тебе, доктор, откровенно, что случившееся явилось для меня полной неожиданностью: у меня ведь было нешуточное подозрение на участие в деле исчезновения молодого графа самого отца.
   Лицо Путилина было угрюмо-сосредоточенное.
   И если я прежде не тревожился за жизнь юноши, то теперь я уверен, что она висит на волоске. Это дело куда серьезнее дела об исчезновении сына миллионера Вахрушинского с «белыми голубями и сизыми горлицами».
   – Как, опаснее даже этого?
   – Безусловно. Там, несмотря на весь ужас, который мог произойти с молодым человеком, он все-таки остался бы жив. А тут – смерть, и наверное, лютая, мучительная.
   – Прости, И. Д., но я не вполне тебя понимаю. Ты говоришь об опасности, угрожающей молодому графу, с такой уверенностью, точно ты знаешь, где он находится.
   – Да, я это знаю.
   – Как?! Ты это знаешь?
   – Еще раз повторяю, знаю. Знаю так же, как знал на второй день розысков, где находится молодой Вахрушинский.
   – Так, ради Бога, в чем же дело?
   – В том, чтобы найти способ проникнуть туда, где он находится.
   – Разве это так трудно?
   – Поразительно трудно. Не забывайте, что не всегда приходится иметь дело с наивными сектантами-изуверами из простолюдинов или же из мещан-купцов российской закваски. Случается нарываться на диаволов в шелковых одеяниях.
   Я, каюсь, хлопал глазами.
   – Всю эту ночь я выслеживал их.
   – Кого: этих диаволов?
   – Да. Среди них я заметил необычайное волнение: кажется, приготовляются к кровавому каннибальскому пиру. В поисках известных нитей я чуть не утонул в этой проклятой Висле… Однако я еле стою на ногах. Я сосну часа два, а затем мне придется прибегнуть к героическому средству.
   – Ты думаешь обратиться к содействию властей? Мой друг усмехнулся, отрицательно покачав головой.
   – Нет, доктор, это было бы самое нежелательное. К этому прибегнешь ты, если… если со мной случится несчастье.

   – Ну, что? – взволнованно спросил граф Сигизмунд Ржевусский Путилина, приехавшего к нему с условленным паролем «pro Christo morir». – Но, Боже мой, что с вами, ваше превосходительство? Вас не узнать… вы ли это?
   Перед магнатом стоял человек с круглым одутловатым лицом без бакенбард.
   – Мои бакенбарды до времени спрятаны, граф… – усмехнулся Путилин. – Дело, однако, не в них, а в вашем сыне.
   – Вы узнали что-нибудь?
   – Да, кое-что и очень невеселое. Ваш сын в смертельной опасности.
   Граф побледнел.
   – Но где он? Что с ним?..
   – В точности я не могу вам этого сказать, да и некогда. Сейчас вы должны предпринять нечто.
   – Я?
   – Да. Садитесь и пишите письмо.
   – Кому? – пролепетал совсем сбитый с толку надменный магнат.
   – Вы это сейчас узнаете. Прошу писать, ваше сиятельство, следующее: «Любезнейший padre Бенедикт! Чувствуя себя очень скверно, прошу Вас немедленно посетить меня. Граф С. Ржевусский».
   – Як Бога кохам, я ничего не понимаю! Зачем мне приглашать настоятеля N-ского костела?
   – Вы желаете спасти вашего сына? – резко проговорил Путилин, пристально глядя в глаза графу.
   – О! – только и вырвалось у магната.
   – В таком случае я вас попрошу беспрекословно следовать моим распоряжениям.
   – Но что я буду с ним, делать?
   – Вы, разыгрывая из себя больного, настойчиво попросите его остаться в замке и провести с вами всю эту ночь… во всяком случае до того времени, когда я приду к вам.
   – А… а если он не согласится, ссылаясь на свои важные нужды?
   – Тогда вы употребите насилие над «св. отцом», то есть попросту не выпустите его из замка, хотя бы для этого вам потребовалось вмешательство вашей челяди.
   – Помилуйте, господин Путилин, вы требуете невозможного! – воскликнул испуганно граф. – Ведь это – скандал, преступление, разбой. Какое я имею право производить насилие над человеком, да к тому же еще духовным?
   – В случае чего – ответственность я приму на себя. Впрочем, если вам не угодно, мне останется покинуть вас.
   – Хорошо! – с отчаянием махнул рукой старый граф.
   Через час перед замком его остановилась карета, из которой вышел католический священник. Прошло минут сорок – и он вышел из замка обратно.
   Очевидно, старый магнат не исполнил приказания Путилина.

Глава VI. Ночная процессия

   Два багровых восковых факела и несколько зажженных свечей в церковных канделябрах тускло освещали странную процессию, двигавшуюся по темным длинным коридорам. Тут царил такой зловещий густой мрак, что этого света хватало только на то, чтобы не споткнуться, не удариться о стены.
   Вслед за двумя фигурами в черных рясах шел высокий худощавый человек, за ним – попарно – шесть лиц.
   – Не думал я, что мне придется совершать это печальное путешествие… – раздался под мрачными сводами резкий, властный голос.
   – Что делать, ваша эминенция. Sis Deus vi It. Так хочет Бог.
   – Осужденный предупрежден, что казнь произойдет сегодняшней ночью?
   – Пока еще нет. Misericordias causa… ради сострадания к юному безумцу-святотатцу час искупления греха не торопились сообщать ему заранее.
   И опять жуткое безмолвие, молчаливое шествие таинственной процессии.
   Но вот пол коридора стал как бы покатым, словно он спускался вниз.
   – Осторожнее, ваше эминенция, здесь так скользко… – послышались вкрадчиво-льстивые голоса.
   Воздух сразу изменился. Повеяло невероятной сыростью, точно от болота. Пол стал влажным, откуда-то сверху падали крупные капли холодной воды.
   Свет факелов и свечей заколыхался вздрагивающими языками, словно под порывом вырвавшегося воздуха. Лязгнули замок и засов железной двери, пахнуло еще большей отвратительной сыростью, и процессия стала осторожно спускаться вниз.
   Казалось, точно неведомые существа-призраки, появившись на земле, вновь устремляются в ее таинственные недра.
   – Однако с последнего раза сколько воды прибавилось здесь! – прозвучал опять тот же резкий голос.

   – Как они смеют?! Как они смеют?! – В бешенстве юный граф бросался к железной двери, что есть силы колотил в нее руками и ногами.
   – Пустите меня! Вы, преступники, палачи, слышите ли вы меня?
   Ни звука. Ни шороха. Точно в могиле. Тогда он бросался к окну и каждый раз в ужасе отшатывался…
   И вспомнились ему угрожающие слова: «Смотрите! Бог иногда мстит вероотступникам…» Но ведь он не отступился от Христа. А какой же есть еще Бог? «Вы приговариваетесь к смерти через поцелуй Бронзовой Девы», – погребальным звоном гудит в его ушах приговор судей-палачей. Болеслав Ржевусский громко, жалобно зарыдал.
   Вдруг он вскочил и с каплями холодного пота на лбу стал прислушиваться. Что это? Голоса? Шаги? Да, да, все яснее, ближе… Вот уже у самых дверей его каземата. Он задрожал всем телом, выпрямившись во весь рост.
   С протяжным скрипом раскрылась дверь. На пороге со свечами в руках стояло несколько фигур, одетых в рясы-сутаны.
   – Так как вам трудно говорить, о. Бенедикт, то позвольте мне вместо вас напутствовать на смерть и поддержать дух преступника… – донеслось точно издалека-издалека до несчастного молодого графа.
   Два монаха-иезуита торжественно внесли какое-то белое одеяние.
   – Что это… что это значит? Что вам надо? – в ужасе попятился от вошедших Болеслав Ржевусский.
   – Сын мой! – начал торжественным голосом старый монах-иезуит. – Вы уже выслушали смертный приговор, произнесенный вам тайным трибуналом святых отцов. Соберитесь с духом, призовите на помощь Господа. Этот приговор будет приведен в исполнение сейчас.
   – Что? – дико закричал граф.
   – Сейчас вы искупите ваши страшные грехи.
   – Вы лжете! Слышите: вы лжете! Я не хочу умирать, вы – палачи, убийцы! Вы не смеете меня умертвить.
   – Сын мой, все напрасно: еще ни один наш приговор не оставался без исполнения.
   Два монаха приблизились к осужденному.
   – Оденьте вот это одеяние, а свое скиньте. Это последний наряд приговоренных.
   И они протянули обезумевшему от ужаса молодому человеку белый балахон с широкими разрезными рукавами, веревку и белый остроконечный колпак.
   – Прочь! – исступленно заревел граф, отталкивая от себя служителя палачей. – Спасите меня! Спасите меня!
   Безумный крик вырвался из камеры и прокатился по коридору.
   – Я должен предупредить вас, сын мой, что если вы не облачитесь добровольно, придется прибегнуть к силе. Возьмите же себя в руки: вы умели бесстрашно поносить Святую церковь, умейте же храбро умереть. Я буду читать, а вы повторяйте за мной: Pater noster, qui in coclum [9 - Отче наш, сущий на небесах (лат.) – первые слова молитвы (Евангелие от Матфея, 6,9).]…?
   – Помогите! – прокатился опять безумный крик ужаса, страха. Но веревка уже была ловко накинута на руки осужденного.
   Граф рванулся – руки были связаны. Его повалили на соломенный матрац и насильно стали облачать в страшный предсмертный наряд.
   – Свяжите ноги! – отдал приказ иезуит. – Готово? Поддерживайте его с двух сторон и ведите!..
   И скоро из камеры вышла белая фигура мученика-осужденного со связанными руками и спутанными ногами.

Глава VII. Поцелуй бронзовой девы

   Шествие открывал престарелый патер-иезуит с распятием в руках. За ним, поддерживаемый двумя черными сутанами, шел осужденный граф. Теперь он не кричал, не сопротивлялся: предсмертный ужас овладел им. Сознание как-то совсем покинуло его.
   Когда процессия поравнялась с той таинственной комнатой-судилищем, где был произнесен смертный приговор, из нее вышла новая процессия, которую возглавлял «его эминенция». У всех в руках были зажженные свечи.
   При виде новых лиц граф Ржевусский словно пришел в себя.
   С раздирающим криком он рванулся из рук державших его иезуитов.
   – Во имя Бога, спасите меня! Пощадите меня!
   – Вы призываете Бога?.. С каких пор вы, еретически поносивший Христа и Святую церковь, уверовали в него? – раздался резкий, суровый голос.
   – Неправда!.. Неправда! Клянусь крестом, я не поносил ни Бога, ни Святую церковь.
   – Вы лжете! Вы говорили, что служители католической церкви, отцы-иезуиты, торгуют Христом оптом и в розницу.
   – Но разве иезуиты равносильны Христу? – с отчаянием закричал граф.
   – Вот видите: вы поносите тех, которые служат Его Величию… Довольно. В этом мире уста ваши не будут больше произносить хулы. Вы предстанете сейчас на суд Его самого.
   По знаку, поданному старшим духовным лицом, мрачные своды страшного коридора огласились пением процессии.
   – Morituris laudare debet Deum [10 - Идущий на смерть должен восхваляй, господа (лат.)]… – послышались торжественно заунывные звуки реквиема.
   Поняв, что все кончено, что спасения нет и не может быть, граф стал точно безумным.
   Громовым голосом он старался заглушить страшное похоронное пение.
   – Негодяи! Убийцы! Палачи! Вы оскверняете алтари. Руки, которыми вы держите распятие, обагрены кровью! Я умру, но моя смерть жестоко отомстится вам. Ваши проклятые гнезда будут разрушены…
   – Ad misericordiam Christi ac santissimae Vipginis Mariac [11 - К милосердию Христа и Св. девы Марии (лат.)] – все громче и громче гремит процессия.
   – И они еще произносят имя Христа! О, подлые изуверы-богохульцы! – Лицо осужденного сделалось страшным. Колпак еретика слетел с его головы. – Будьте вы прокляты!
   В конце коридора (в нише) виднелась бронзовая статуя Богоматери. Спокойно скрещенные руки, печать святой благости и любви на св. челе.
   – Что это… что это такое?
   – Статуя Святой Девы.
   – Но вы… вы приговорили меня к смерти через поцелуй Бронзовой Девы?
   – Так.
   – Так… как же я могу умереть через поцелуй святых бронзовых уст? Да не мучьте меня! Говорите! Я с ума схожу, палачи!
   – Вы это узнаете… – загадочно ответил добровольный палач. – Где о. Бенедикт? Он должен дать последнее напутствие осужденному.
   – Отца Бенедикта не было! Он исчез.
   – Что это значит? Где же он? – строго спросил его эминенция.
   – Не знаем… может, отлучился… Он, кажется, болен…
   – Тогда исполните эту обязанность вы, о. Казимир. Молодой граф пошатнулся. Красные, синие, желтые, фиолетовые круги и звезды замелькали, закружились в его глазах.
   «Конечно… все кончено… Смерть… идет… вот сейчас… Господи, спаси меня… Страшно… что со мной будут делать?»
   Его глаза с ужасом, тоской и мольбой были устремлены на кроткий лик Бронзовой Богоматери.
   – Спаси меня! Спаси меня! – жалобно простонал он.
   – Вы должны покаяться в ваших грехах, сын мой… Скоро вы предстанете перед Вечным Судией.
   – Не хочу! Пустите меня, пустите! – осужденный почувствовал, что его крепко держат и все ближе подводят-подталкивают к бронзовой статуе.
   В груди все застыло. Волосы шевелятся на голове… Перед глазами – все, все прошлое, вся жизнь, молодая, кипучая, радостная, с песнями, с любовью, цветами, с воздухом и солнцем.
   – Говорите, повторяйте за мною, сын мой: «Обручаюсь я с тобою на жизнь Вечную, Святая Мария».
   – Salve, o Santsssima [12 - Приветствую тебя, о святейшая (лат.)]… – грянули иезуиты, но в эту секунду громовой голос покрыл голоса певших:
   – Стойте! Ни с места, проклятые злодеи!!!
   Быстрее молнии из-за колонны выскочил Путилин и одним прыжком очутился около осужденного.
   – Вы спасены, вы спасены, бедный граф! Мужайтесь!
   Крик ужаса огласил своды инквизиторского логовища иезуитов. Они отшатнулись, замерли, застыли. Подсвечники со звоном выпали из рук палачей. Лица… нет, это были не лица, а маски, искаженные невероятным ужасом.
   Путилин быстро разрезал веревки. Граф чуть не упал на плиты в обморок.
   – Ну-с, св. отцы, что вы на это скажете?
   Оцепенение иезуитов еще не прошло… Это были живые статуи.
   Путилин вынул два револьвера и направил их на обезумевших от страха тайных палачей св. ордена.
   – Итак, во славу Божию, вы желаете замарать себя новой кровью невинного мученика? Браво, негодяи, это недурно!..
   Первым пришел в себя его эминенция.
   – Кто вы? Как вы сюда попали?.. – пролепетал он дрожащим голосом.
   – Кто я? Я – Путилин, если вы о таком слышали.
   – А-а-ах! – прокатилось среди иезуитов.
   – А попал я сюда вместе с вами, участвуя в вашей процессии.
   – К… как?
   – Так. Я ведь не только Путилин, но и о. Бенедикт! – злобно расхохотался великий сыщик.
   – Негодяй… предал!.. – бешено вырвалось у монахов.
   – Вы ошибаетесь. О. Бенедикт и не подозревает о моем существовании. Он преблагополучно беседует с графом Сигизмундом Ржевусским.
   Молодой человек целовал руки Путилину.
   – Что вы? Что вы? – отшатнулся Путилин.
   – Вы спасли меня от смерти. Но от какой? Я ничего не мог понять.
   – Вы… вы ошибаетесь, граф! – вдруг ласково обратился его эминенция к графу. – Все это – святая шутка, чтобы попугать вас… Мы и в мыслях не имели убивать вас… Вас решили наказать за ваши дерзости по адресу духовных лиц.
   – Шутка? Вы говорите: шутка? Ха-ха-ха! Хороша шутка! Я вам сейчас покажу, какая это шутка. Не угодно ли вам, ваша эминенция, поцеловать Бронзовую Деву?
   – Зачем… к чему… – побледнел важный иезуит, отшатываясь от статуи.
   – А, вы не хотите? Вы трясетесь? Ну, так смотрите.
   И Путилин, подняв с пола длинный факел, шагнул к статуе.
   – Не ходите! Не смейте трогать! – закричал иезуит, бросаясь к Путилину.
   – Ни с места! Или даю вам слово, что я всажу в вас пулю.
   Он нажал факелом на бронзовые уста статуи, и в ту же секунду руки Бронзовой Девы стали расходиться, и из них медленно стали выходить блестящие острые ножи-клинки. Но не только из рук появилась блестящая сталь. Из уст, из глаз, из шеи – отовсюду засверкали ножи. Объятия раскрылись, как бы готовые принять несчастную жертву, и затем быстро сомкнулись.
   – Великий Боже! – простонал молодой граф.
   – Вот какой поцелуй готовили вам палачи! В ту секунду, когда вы прикоснулись бы к устам Бронзовой Девы, то попали бы в чудовищные объятия. В ваши глаза, рот, грудь, руки вонзились бы эти острые клинки, и вы медленно, в ужасных мучениях, испустили бы дух.

   Угрожая револьвером, Путилин выбрался со спасенным графом из мрачного логовища иезуитов.
   Негласное секретное расследование уже не обнаружило статуи Бронзовой Девы. Очевидно, ее немедленно куда-нибудь убрали или совсем уничтожили.

Роман Лукич Антропов Поцелуй бронзовой девы