Игорь Поляков
Хомомахия

Часть первая
Тоннель

1

   – Егор, перевернись, а то сгоришь.
   – Отвлекись ты от своего Кинга, я же говорю тебе, что сгоришь, солнце печет так, что дым от кожи идет, – снова услышал Егор голос друга. Понял, что затекли руки, на которые он опирался. Почувствовал, что горит кожа спины, – полуденное испанское солнце наверняка оставит след на спине. Услышал шум ветра и накатывающихся на берег морских волн. И наконец-то вынырнул из реальности, созданной американским писателем Стивеном Кингом.
   И вернулся в действительность. Они с Владом на юге Испании на морском побережье. Егор закрыл книгу, не забыв вложить закладку (случайная бумажка – посадочный талон авиакомпании Трансаэро – вложенная в книгу в самолете), и перевернулся на спину.
   – У тебя с этим Кингом совсем крышу сорвало, – ухмыльнулся Влад, – уткнулся в книгу, забыв обо всем, в то время как здесь такие девчонки вокруг! Посмотри, вон там, справа, две симпатичные крошки в стрингах и без верха. У той, что ближе к нам, такая красивая грудь!
   Влад восхищенно поцокал языком. За солнцезащитными очками не видно глаз, но Егор знал, что они горят. Озабоченным блеском юношеской жизнерадостности. Он посмотрел в указанном направлении. Две женщины в возрасте далеко за сорок лежали на лежаках, рыхлые животы поднимались холмами, а их груди бесформенными лепешками свисали в стороны.
   – Да, нет, не эти, вон там, еще правее и дальше, на песке, – сказал Влад, словно поняв, что Егор смотрит не на тех представительниц прекрасного пола.
   Правее и дальше сидели две девушки и оживленно о чем-то говорили. По мнению Егора, у обеих грудь очень даже ничего, хотя это ничего не значило. Просто две молодые девушки на пляже. Ничего необычного.
   – Да, симпатичные девушки, – сказал он и снова открыл книгу.
   Первый день на южном побережье Испании. Прилетев вчера поздним вечером, они с утра вышли на берег моря, где Егор продолжил читать новую книгу Стивена Кинга, которого обожал, а Влад наслаждался отдыхом на европейском пляже, где теплые морские волны набегают на песок, солнце неустанно светит, легкий ветерок приятно освежает, а женщины, загорающие топлесс, встречаются на каждом шагу.
   Егор с Владом были настолько разные, что их дружба казалась удивительно нереальной. Влад – общительный, порывистый в движениях, широкоплечий светловолосый парень, уверенный в себе и реально смотрящий на мир. Егор – скромный русоволосый юноша, часто витающий в облаках и еще чаще живущий в реальности, созданной любимым писателем. Влад холерик, а Егор флегматик. Они сильно отличались, и, может, этой разницей дополняли друг друга. Их родители имели достаточно возможности, чтобы отмазать от армии, пристроить в университет, и отправлять раз в год за рубеж, чтобы отдохнуть от них.
   – Жаль, что это не девчонки из самолета, – вздохнул Влад, – если бы это были они, то я бы к ним подошел.
   – Мы встретились дважды, значит, будет и третий раз, – напоследок буркнул Егор и вновь погрузился в роман Стивена Кинга «Под куполом». Очередное произведение любимого автора, совсем недавно переведенное на русский язык.
   И действительно – судьба, словно специально, сводила их. Сначала Домодедово: хаотично-шумный аэропорт, большой и непонятный после привычно-родного Шереметьева-2. Влад с Егором на мгновение ощутили себя муравьями в огромном муравейнике, где среди человеческого хаоса царила строгая упорядоченность движения. Определив её, они влились в правильную струю движения, которая привела их к нужной стойке. Зарегистрировавшись и сдав багаж, они пошли искать свои ворота, и вот тогда увидели их в первый раз.
   – Смотри, – Влад толкнул Егора в бок, – какие девчонки классные.
   И когда они отошли шагов на десять, Влад, напевая строку из песни Максимова, а Егор молча, обернулись, чтобы, как в песне, увидеть лица девушек. Поймав взгляды друг друга, все четверо улыбнулись.
   Затем самолет: Боинг семьсот сорок семь на четыре с лишним сотни человек, чартерный пятичасовой перелет Москва – Малага, и только судьба могла сделать так, что их места оказались почти рядом.
   Влад, улыбнувшись, помахал рукой девушкам, сидящим через проход. Те, в ответ засмеялись, и их совместное (пусть даже они еще пока не догадывались, насколько оно будет совместным) путешествие началось.
   Первый час полета каждый занимался своим делом: Влад осваивал пульт дистанционного управления жидкокристаллического монитора во впереди стоящем кресле и, настроив на «Пиратов Карибского моря», стал смотреть старый фильм. Егор, любовно огладив со всех сторон новую книгу любимого автора, погрузился в чтение. Одна из девушек, надев очки, тоже стала читать какую-то книгу, а её рыжая подруга слушала музыку из МР3-плеера, откинувшись на спинку кресла.
   – Что будешь пить? – спросил Влад Егора, который с трудом вынырнув из другой реальности, ответил:
   – Сок. Апельсиновый. Два стакана.
   – Два апельсиновых и томатный, пожалуйста, – сказал Влад стюардессе.
   Они снова обменялись взглядами с девушками, когда пили напитки. Затем Влад периодически искоса смотрел на них, когда они ели. Влад с Егором – мясо, а девушки – рыбу.
   После приема пищи они вернулись к прерванным занятиям до самого конца полета. Они так и не сказали друг другу ни слова, но это ничего не значило: Егор, который был стопроцентно уверен в том, что миры Стивена Кинга реальны так же, как видимые им в окно самолета облака, сразу подумал о том, что третья встреча будет обязательно. Они не знали друг друга, но это лишь вопрос времени. В жизни всегда есть место мистике, пусть даже это и называют стечением обстоятельств или случайным совпадением.
   И еще – у него появилось, пока смутное и ничем не обоснованное подозрение, что это путешествие он не забудет никогда.
   После приземления туристические автобусы развезли толпу русских туристов по отелям Коста Дель Соль, казалось бы, навсегда разлучив их. Но судьба не терпит суеты: как иногда говорил Егор, глядя на заходящее солнце – будет день, будет песня.

2

   – Егор, пошли, уже без пятнадцати два, сейчас в отель гид придет.
   Влад встал с лежащего на песке полотенца и стал собираться. Егор неохотно закрыл книгу и последовал примеру друга. Они еще дома договорились, что съездят только на одну экскурсию (может, конечно, это и интересно, испанские храмы и замки, но согласись, Егор, задолбала уже эта Европа с их средневековыми памятниками, замками в стиле мудехар, готическими храмами и сооружениями с элементами платереско), и представитель туристической компании, встреча с которым намечалась, обеспечит им это путешествие.
   Гид туристической компании Светлана, невзрачная женщина в очках, выглядящая, как учительница старших классов, долго убеждала их в необходимости взять экскурсии в Гранаду, Севилью и Ронду.
   – Без посещения этих городов вы не поймете душу Андалусии! – восклицала она с надрывом в голосе. – Не съездить в эти места, значит, потерять нечто настолько важное, что вы потом всю жизнь будете жалеть об этом! Это те места, где вы увидите настоящую Испанию, совершенно свободную от туристического лоска!
   – Давай в Ронду поедем, – сказал Егор, разглядывая фотографии в рекламном проспекте, – город на скале, мост через ущелье, это лучше, чем средневековые арабские постройки.
   – Но не посетить Альгамбру в Гранаде – это же…, – Светлана за стеклами очков округлила глаза, пытаясь найти слова для сравнения и убеждения непонятливых и глупых туристов.
   – Все, мы уже решили, – отмахнулся Влад, – едем в Ронду. Сколько и когда?
   Светлана, чуть надув губы, деловито поискала что-то в своих бумагах, словно не знала, сколько стоит поездка и по каким дням она проводится.
   – Можно завтра и стоит это будет вам по семьдесят пять евро с человека.
   Влад расплатился, взял ваучер на двоих. Светлана быстро попрощалась, и они разошлись.
   Оставшуюся часть дня они провели на пляже в тени навеса. Влад, зная, что Егор, пока не дочитает новую книгу Кинга, ничем другим не сможет заниматься, созерцал пляжную действительность. Скоро однообразие и монотонный шум волн заставили его задремать.
   Вечером – солнце уже почти не грело, косыми лучами скользя по телам на пляже – Егор закрыл прочитанную книгу и сказал:
   – Очень жаль, но эта вещь Стивена Кинга меня слегка разочаровала.
   – Ну, и славненько, – обрадовано очнулся от полудремы Влад, – значит, сейчас пойдем, что-нибудь поедим. А то я уже так проголодался, что легко съем слона.
   – Я, конечно, понимаю, что нельзя все время шедевры писать, но, если уж нечего сказать, так и не пиши, – продолжал высказывать свои мысли Егор с какой-то детской обидой в голосе, словно боготворимый им Мастер отнял у него любимую игрушку.
   – Слушай, Егор, может, уже пойдем, достал ты уже своим Кингом. Ну, написал не очень интересно, что теперь, не есть и не пить что ли?
   – Пошли, – кивнул Егор, – жрать, действительно, хочется.
   После плотного ужина и большого количества выпитого пива, они еще немного погуляли по набережной Фуенхиролы, разглядывая праздношатающийся народ, и пошли спать, – алкоголь и смена часовых поясов сделали свое дело.

3

   Егор не удивился, а Влад обрадовался, когда утром они в автобусе увидели девушек. Пропустив друга к окну, Влад сел ближе к проходу, и, широко улыбнувшись, сказал:
   – Привет, девчонки.
   Девушки, увидев их, засмеялись, и – знакомство состоялось. Рыжая назвалась Машей, а девушка в очках – Сашей.
   – Маша и Саша, – хохотнул Влад, – Саша и Маша, коротко и в рифму. Девчонки, вы не находите, что сама судьба свела нас?
   – Может, судьба, а, может, случайность, – покачала головой Маша.
   – Нет, – замахал руками Влад, – именно, судьба. Она не может трижды промахнуться. За такой короткий промежуток времени три раза попасть в цель могут только высшие силы, к коим и относится Судьба.
   – Ерунда. Может. И не только три раза, – сказала Саша, – может и значительно больше.
   Пока они знакомились, перекидываясь пустыми словами, автобус проехал через Марбелью. Гид – коротко стриженная блондинка средних лет, которая представилась Аленой – вывалила на равнодушно смотрящих в окна туристов стандартную информацию об Андалусии. Дорога медленно перешла на подъем, за окном потянулись предгорья со скудной растительностью или с ровными рядами оливковых деревьев, а затем начался серпантин: асфальт дорожного покрытия змеился по склонам невысоких Андалузских гор. Автобус повторял эти повороты, что не замедлило сказаться на пассажирах. Сначала девочка лет десяти, дочь семейной пары в первом ряду, неожиданно дернувшись всем телом в рвотных позывах, исторгла на мать завтрак, – колбаса, помидоры, хлеб.
   Затем девушка, сидящая перед Егором, зажала рот, стараясь остановить рвущиеся наружу желудочные массы, и временно ей это удалось. И, словно цепная реакция, – еще несколько человек резко побледнели, в глазах пропал всякий интерес к экскурсии, кто-то стирал носовым платком пот со лба, кто-то пытался глубоко дышать.
   Егор, тоже почувствовав накатывающуюся тошноту, стал смотреть в окно, старательно фиксируя взгляд на далеких горах. Иногда это помогало.
   Влад, который всегда прекрасно себя чувствовал в таких ситуациях, небрежно махнув рукой, сказал девушкам:
   – Это еще что, вот когда мы с Егором отдыхали на Мальте, то мы там взяли экскурсию на Сицилию: до острова плыть четыре часа на пароме, а в море шторм баллов, наверное, на шесть. Стюардессы не успевали разносить бумажные пакеты и влажные салфетки, рвота была почти у всех, кто был на пароме.
   Саша, видимо представив шести балльный шторм в море, тоже побледнела и как-то неловко сглотнула. А Маша, улыбнувшись, парировала:
   – А ты когда-нибудь летал на старых самолетах, типа кукурузников? Ощущал на себе воздушную болтанку в маленьком самолете? Там не почти все, а ВСЕ блюют все время полета.
   – Да, прекратите же, наконец, – плачущим голосом сказала женщина, сидящая перед ними, – и так плохо, так вы еще масла в огонь подливаете.
   – Извините, – пожав плечами и хитро улыбаясь, сказал Влад, – мы не хотели.
   К всеобщему облегчению, дорога чуть выровнялась, а затем автобус въехал в тоннель. Хорошо освещенный и большой тоннель уходил несколько вправо, автобус перестало бросать из стороны в сторону, и народ облегченно вздохнул. Гид Алена, видимо тоже почувствовав себя лучше, стала что-то монотонно говорить о географии Испании.
   – А ты что, летала на кукурузнике? – подозрительно спросил Влад Машу. – Эти самолеты, наверное, только в музеях остались.
   – Друг моего отца, в прошлом летчик-испытатель, собирает старые самолеты. Ну, типа, хобби. Год назад он меня катал на самолете прошлого века.
   – Ну, и как? – спросил Влад.
   – Блевала, – коротко ответила Маша, и все засмеялись, даже женщина, сидящая впереди.
   Егор посмотрел на часы, и сказал:
   – Смотри-ка, какой длинный тоннель, десять минут уже едем.
   – Трудолюбивые испанцы, забыв про сон и сиесту, аки кроты, вгрызались в толщу гор, чтобы облегчить жизнь водителям автобусов, которым приходится отмывать салоны автобусов от блевотины туристов, – сказал Влад. Маша засмеялась, а Саша, словно почувствовав беспокойство в словах Егора, посмотрела в окно.
   Серые бетонные стены полукругом уходили вправо, два ряда ярко горящих ламп пролетали мимо, и автобус ехал, не снижая скорости. Еще через пятнадцать минут, когда заволновался даже Влад, водитель затормозил, и автобус медленно остановился.
   – В чем дело? Что случилось? – люди в салоне автобуса взволнованно наблюдали, как водитель вышел, сделал несколько шагов вперед, затем подошел к стене и потрогал её рукой. Потом он вернулся к автобусу и удивленно почесал голову. Алена тоже вышла из автобуса и подошла к водителю. Люди вслушивались в разговор на испанском языке между водителем и гидом, пытаясь по мимике и тону разговора понять, что происходит, и, по мере того, как водитель все более недоуменно стал размахивать руками, волнение в салоне стало нарастать.
   Алена, вернувшись в автобус, взяла в руки микрофон и сказала дрожащим голосом:
   – Водитель говорит, что этот тоннель должен быть коротким, обычно он его за несколько минут проезжал. И, вообще, здесь нигде нет тоннелей длиной больше километра. Он ничего понять не может.

4

   Некоторое время люди молчали, пытаясь осмыслить ситуацию, а затем, словно прорвало плотину, заговорили все.
   – Черт знает, что такое. Заплатили кучу денег, а они завезли неизвестно куда, в подземелье какое-то.
   – Ну, я у турагентства такие деньги отсужу, мало не покажется. Они у меня всё до копейки отдадут, и еще компенсацию заплатят.
   – Может, водитель ошибается, может, ему показалось, что он долго едет? Или он не на ту дорогу свернул?
   – Тоннель без конца. Такого не может быть, надо просто ехать вперед. У любого тоннеля всегда есть вход и выход.
   – Может, трудолюбивые испанцы, чтобы приколоться, прорыли круговой тоннель, и устраивают аттракцион для туристов, – сказал Влад, пытаясь свести все к шутке, но в его голосе было больше паники, чем смеха.
   – У меня клаустрофобия, я не могу долго находиться в замкнутом пространстве, – вдруг заголосила полная женщина, вскочив со своего кресла и метнувшись к выходу из автобуса.
   Гид с большим трудом успокоила её, а водитель, вернувшись на свое место, поехал вперед.
   Женщина с клаустрофобией продолжала что-то бормотать, впрочем, как и еще некоторые пассажиры, но большинство, замолчав, стали с надеждой смотреть вперед. Минут через десять в салоне автобуса наступила полная тишина. Ровный гул мотора и всё. Молчали все, – люди, словно загипнотизированные, заворожено смотрели на бегущие два ряда тоннельных ламп и уходящий вправо коридор тоннеля.
   Еще через двадцать минут (Егор непроизвольно каждые десять минут смотрел на часы, словно, контролируя время, он цеплялся за ускользающую реальность) водитель снова затормозил, что-то сказал и задом поехал в обратную сторону.
   – Водитель сказал, что он попытается вернуться назад, потому что не верит, что впереди есть выход, – перевела слова водителя гид.
   – Если впереди нет выхода, то почему он должен быть сзади, – мрачно и достаточно громко сказал Егор, тем самым еще больше усугубив подавленное настроение в салоне автобуса, – вовсе не факт, что там, где мы въехали, будет выход.
   Еще через полчаса напряженного ожидания и испаряющейся постепенно надежды, автобус остановился, и в гробовой тишине Егор сказал то, о чем уже давно думал:
   – Это – другая реальность, а мы – лангольеры.
   – Тьфу, на тебя, – сорвавшись, крикнул Влад, – и на твоего обкуренного наркомана и придурка Кинга. Нет никаких параллельных миров, нет никаких лангольеров, все это наркоманский бред обдолбанного писаки.
   – Я не знаю, что это, но мне все очень не нравиться, – достаточно спокойно сказала Саша, после чего в салоне автобуса воцарилась тишина. Люди испуганно сидели в своих креслах, ощущая, как давят на них стены тоннеля.

5

   Они ехали уже час. Все время вперед и уже без какой-либо надежды на то, что увидят свет в конце тоннеля. Водитель так решил, – будем ехать, пока горючее есть. Никто ничего не сказал на эти слова, озвученные гидом, и теперь они ехали по пустому тоннелю со средней скоростью шестьдесят километров в час.
   Они уже пытались связаться с миром посредством мобильных телефонов, но попытки оказались безуспешны: связи ни у кого не было, словно они находились не в утыканной вышками цивилизованной Европе, а на другой планете, где нет и никогда не было сотовой связи. Егор, всегда подспудно верящий в реальность параллельных миров Стивена Кинга, а теперь еще и объяснив сам для себя создавшуюся ситуацию именно этими причинами, с опаской посмотрел на свой телефон. И даже обрадовался тому, что нет необходимости подносить телефон к уху.
   Затем он просто смотрел перед собой и как бы в окно (только сейчас заметив, что на стекле написана стандартная фраза SALIDA EMERGENCIA). Наверное, однообразная картина за окном погрузила его в транс – во всяком случае, никак по-другому он не мог объяснить о, что ему приснилось-привиделось.

   Я чувствую, что рядом кто-то есть. Поворачиваю голову. Седой сухопарый старик, держась за поручень, с трудом сохраняет равновесие. Длинные волосы на голове, прямая борода и ясный взор серых глаз. Автобус несется вперед на достаточно большой скорости, и никто в салоне не стоит. Кроме этого старика. Понимаю, что это не правильно. Я сижу, а старый человек стоит. Абсолютно ни в какие ворота не лезет. Я ведь понимаю, что так нельзя.
   – Пожалуйста, садитесь. Я молодой, могу и постоять.
   Встав, я показываю рукой на свое место.
   – Нет, сынок, я постою, да и выхожу на следующей остановке.
   – Куда? – с ухмылкой улыбаюсь я. – На тот свет что-ли?
   – Ну, почему же, – пожимает плечами старик, – сейчас будет остановка по требованию, на которой я сойду с этого автобуса. Вот, нажму на эту кнопку, – старик показывает на красную кнопку, вмонтированную в перила, – автобус остановится, и я выйду.
   – Видали, – говорю я, поворачиваясь к окружающим, – он сейчас выйдет.
   Люди смеются. Женщина, которая панически боится ограниченного пространства, вертит пальцем у виска. Девушки хохочут так, что слезы из глаз. Мужчина в очках с улыбкой качает головой – дескать, бывают же дебилы.
   – А что такое? – искренно удивляется старик.
   – Хрен там ночевал, выйдешь ты отсюда, – говорю я, – разве что вперед ногами, да и то, только волоком. И не на той мифической остановке, о которой ты говоришь, а когда мы навсегда покинем эту реальность.
   – Что ты мне тыкаешь, молокосос, – возмущается старик, словно слышит только то, что хочет услышать, – да я тебе в дедушки гожусь!
   – А то и тыкаю, дед, что с твоим Альцгеймером только и путешествовать. Сидел бы дома, так нет, попер в другую страну. Может, это ты виноват в том, что мы здесь застряли.
   Последнюю фразу я произношу задумчиво, словно уже догадался, в чем причина, но до конца не уверен. В салоне автобуса густеет воздух. Практически все смотрят на старика, – и в глазах подавляющего большинства внезапное понимание сменяется на твердую уверенность. Типичная ситуация – найти крайнего, свалить на кого-нибудь вину за происходящее. Ткнуть пальцем, указав на виновного.
   – Да как ты смеешь! Ублюдок! Я таких, как ты, в годы войны без суда и следствия к стенке ставил! Самолично расстреливал.
   Дед раздухарился, брызгая в меня слюной. Он протянул правую руку к моему горлу.
   – Однако, господа, вы слышали, – с нотками благородного гнева говорю я, отмахиваясь от сухонькой ручонки, – этот долбанный чекист не воевал, а в тылу сидел и русских людей расстреливал. Без суда и следствия. А мы тут с ним цацкаемся.
   – Действительно! – поддерживает меня одна из девушек. Та, что симпатичнее. Я добродушно улыбаюсь и слушаю. – Старик, какое ты имеешь право возмущаться. Тебя уже давно надо было убить. Ты ничем не лучше фашистов. Ты дожил до старости, хотя тебя надо было судить и расстрелять.
   – Расстрелять! Убить! – хором прошелестело по салону автобуса.
   – Давно надо было! – чуть громче, но так же многоголосо.
   Старик, ошарашено оглядываясь, попятился. Спиной наткнувшись на преграду, повернулся. Интеллигентный мужчина, поправив очки, ударил его кулаком в лицо. Резко и неожиданно. Как в замедленной съемке, дед стал падать навзничь. Кровь из разбитых губ застыла мелкими каплями в вязком воздухе салона автобуса. Правая рука хаотично попыталась схватить поручень, но симпатичная девушка наотмашь ударила сотовым телефоном по сухим пальцам.
   Старик упал.
   – Получи, сволочь! – молодой парень с неприятной ухмылкой на лице, нанес удар ногой по лежащему в проходе телу.
   Все, кто сидел близко, с удовольствием присоединились к расправе. Каждый норовил ударить посильнее, и все что-то кричали – и крики преобладали веселые.
   Я, подтянувшись на поручнях, зависаю над телом старика и обрушиваюсь обеими ногами на его голову, с удовольствием чувствуя, как трещат кости под каблуками.

   Вздрогнув, Егор вынырнул из сна-видения. Он помотал головой. Если и задремал, то не больше пары минут.
   В салоне автобуса, по-прежнему, царило подавленное настроение, особенно после того, как Саша вслух высказала на первый взгляд абсолютно бредовую мысль:
   – Может быть, наш автобус попал в автомобильную аварию, и все мы сейчас находимся в состоянии клинической смерти, в каком-нибудь реанимационном отделении испанской больницы, и когда мы увидим свет в конце тоннеля, то это будет означать, что мы находимся на пути в рай.
   После некоторого молчания, когда все, кто услышал эти слова, обдумали их, посыпались вопросы:
   – Откуда ты такое взяла? – спросил Влад.
   – То есть, если мы увидим свет в конце тоннеля, то ничего хорошего от этого не будет? – задала уточняющий вопрос Маша. – Потому что не факт, что именно я попаду в рай.
   – Этого не может быть, потому что я чувствую себя живой, – сказала женщина спереди, – вот, я ущипнула себя и мне больно.
   – Я читала про это, – ответила на вопрос Влада Саша, проигнорировав все остальные.
   – И книга называлась «Жизнь после смерти», – продолжил Егор фразу Саши.
   – Да, – кивнула головой девушка.
   – Саша, ты мне точно скажи, если я хочу жить, то, значит, мне не надо, чтобы мы увидели свет в конце тоннеля? – продолжала гонять свои мысли Маша, ничего не слыша вокруг и глядя перед собой безумным взглядом. – Я не хочу в рай. И я не хочу в ад. Мне и на Земле хорошо, на фига мне эти места. Я бы лучше к маме, домой.
   – Маша, успокойся, – обняла её за плечи Саша, – это просто мысли вслух. Давай, я тебя ущипну, и если тебе будет больно, значит, ты тоже живая.
   И не дожидаясь разрешения подруги, Саша ущипнула её. Маша взвизгнула, и в её глазах появился разум.
   – Ты чего, больно же.
   – Вот видишь, ты живая, – констатировала Саша.
   Некоторое время они молчали, слушая разговоры остальных пассажиров автобуса.
   Одна из женщин, сидящая на задних сидениях, громко высказывала прямо противоположное мнение:
   – И даже думать не надо, – это преисподняя. Если внимательно присмотреться, то можно заметить, что дорога все время идет под уклон. То есть, мы по спирали едем все время вниз и в центр планеты. Может быть, это не самый быстрый путь в ад, но, с другой стороны, у нас есть время для подготовки к встрече с представителями Адовых глубин. Пора каждому из нас подумать о том, что ждет нас впереди. Осознать свою суть, чтобы, когда перед вами встанет выбор, сделать правильный шаг. Ибо грядущее приближается. И Ад – это единственное место для всего человечества, а рая вовсе нет, это всего лишь сладкая сказка для глупых людей, придуманная хитрыми церковниками, чтобы манипулировать людьми. И, представ перед Великим Яшуа, готов ли каждый из нас ответить на его вопросы. Готов ли принять милость Его, и, припав к стопам Его, согласится с Его решением.
   Все, кто слушал её, стали всматриваться в окно, пытаясь убедиться в словах женщины, а она, почувствовав нарастающее внимание аудитории, продолжила:
   – Не будет никакого света в конце тоннеля. Если мы доедем до конца этой трубы, ведущей в ад, то там будет темнота. Черная беспросветная темнота, которая поглотит нас, не оставив от нас ничего. Мы исчезнем в этой темноте, став призраками, которыми и населена эта тьма. Мы станем ничем. И только Великий Яшуа может вывести нас к свету, если на то будет Его желание.
   – Но в аду должно быть светло из-за огня, на котором горят грешники, – попытался перебить женщину, сидящий рядом толстый мужчина.
   – Это точка зрения церкви, – парировала женщина, – я, например, не совсем уверена в том, что она правильная. Мы, адепты пророка Яшуа, величайшего из пророков, который принес людям единственную истину во вселенной, имеем на этот счет свое мнение. И только мы знаем, как и что будет по ту сторону бытия.
   После этих слов практически все, кто слушал эту женщину, отвернулись от неё, а толстый мужчина сказал:
   – Полный бред.
   Спереди мужчина в тонких изящных очках, сквозь которые можно было увидеть спокойный умный взгляд уверенного в себе человека, пытался сопоставить случившееся с ними с пропадающими в Бермудском треугольнике кораблями.
   – Скорее всего, здесь в горах есть какая-то аномалия, магнитная или временная. Мы въехали в неё и исчезли для всего мира, так же, как исчезают самолеты, пролетающие над Бермудским треугольником, и корабли в море. Кстати, на Земле есть и другие места, подобные Бермудскому треугольнику, просто о них меньше говорят. Об этом пишут в газетах редко, но на самом деле, это происходит чаще, чем мы думаем.
   – Нам то, что от этого? – резонно спросила Маша.
   – Ну, корабли иногда находят, – пожал плечами мужчина.
   – Да, иногда находят, – кивнула Саша, – но людей на них нет. Эти корабли называют Летучие Голландцы.
   Мужчина в очках замолчал, Маша подавленно смотрела на Сашу, которая, задумчиво посмотрев на Егора, сказала:
   – Так что, Егор, ты говорил по поводу другой реальности?

6

   – Из-за ограниченности наших органов чувств, нам кажется, что мы живем в четырехмерном мире, – длина, ширина, высота и время. Но, если предположить, что есть еще другие измерения, то логичен и вывод – в многомерном мире будут другие реальности. Причем, их может быть бесконечное множество.
   Егор в притихшем автобусе спокойно говорил о том, что уже принял, как истину.
   – Я думаю, параллельные миры существуют, и, как люди могут туда попадать через пространственно-временные отверстия, так и наоборот, другие формы жизни могут попадать в нашу реальность. Взять тот же Бермудский треугольник, – наверняка, там граница между мирами тонкая, и пропадающие корабли просто переходят из одной реальности в другую, порой возвращаясь назад. Или снежный человек, или Лох-Несское чудовище, – эти существа живут в других реальностях, в других мирах, а к нам заглядывают случайно через дыры в пространстве. Если бы эти существа жили в нашем мире, я думаю, их бы давно поймали. На снежного человека мы бы ходили смотреть в зоопарк, а чучело Лох-Несского чудовища украшало бы Естественнонаучный музей Великобритании. То же самое и НЛО, – множество людей видят, масса свидетельств и целая наука уфология, а – воз и ныне там. Кроме мутных фотографий и свидетельств якобы очевидцев, ничего нет.
   – Это ты сам придумал или прочитал у своего Кинга? – спросил Влад.
   – Прочитал как-то статью с такой гипотезой какого-то ученого, не помню его фамилию, – ответил Егор, – а Стивен Кинг, теперь, после того, что случилось с нами, я уверен в этом, описывал то, что видел сам. Он был в реальности Роланда, так же, как и Роланд с Эдди действительно приходили к нему. Он просто написал то, что было, практически ничего не выдумывая.
   – Кто такой этот Роланд? И Эдди? – спросила Маша, толкнув локтем Сашу.
   – Неважно, – отмахнулась Саша, внимательно следя за словами Егора, – потом расскажу.
   Задумчиво глядя перед собой, Егор говорил так, словно говорил сам с собой:
   – Стивен Кинг, которого все считают мастером ужаса и мистики, еще больший реалист, чем я думал. Если бы он стал рассказывать всем, что может посещать параллельные миры, его бы точно изолировали бы от общества. А он просто стал описывать те места и события, где был и что видел, создавая художественные произведения для развлечения людей.
   – И что? Если мы въехали в эту реальность в этом тоннеле, то почему мы из неё не выехали, когда ехали обратно? – спросила Саша, вернув Егора из рассуждений о любимом авторе.
   – Не знаю, может, эти дыры сразу закрываются, или периодически смещаются в пространстве. Кстати, пока вы все боролись с тошнотой и рвотой на подъезде к тоннелю, я смотрел в окно и заметил, что минут десять или двадцать до тоннеля мимо нас не проехала ни одна машина. Я уж не говорю про сам тоннель, где, кроме нас, не было ни одного транспортного средства. Так что, вполне возможно, что мы въехали в другую реальность еще до тоннеля.
   Егор вздохнул и добавил:
   – Хотя, это всего лишь мои мысли. Я ни в чем не могу быть уверен.
   В этот момент автобус остановился и, после короткой беседы с водителем, гид Алена взяла микрофон и плачущим голосом сказала:
   – У нас кончился бензин.
   В наступившей тишине адепт пророка Яшуа наивно спросила:
   – И что же нам теперь делать?
   Никто не ответил на её вопрос, а Саша, задумчиво глядя на Егора, сказала:
   – Учитывая, что твоя теория мне кажется наиболее близкой к истине, как бы странно она не звучала, я бы тоже задала этот вопрос, но лично тебе. Что нам делать, Егор?
   Егор, чувствуя на себе взгляды примерно тридцати испуганных человек, поежился, словно замерз, и сказал:
   – Искать выход, потому что, если есть вход, то логично было бы предположить, что есть и выход. Во всяком случае, безвыходных ситуаций не бывает, нужно лишь терпение и уверенность в том, что выход есть.
   – Логичный ты наш, – сумрачно глядя, сказал Влад, который все это время сидел молча и переводил глаза с одного говорившего на другого.
   – И как ты предлагаешь это сделать? – спросила Саша.
   Егор, краем сознания подумав, что Саша сейчас единственный здравомыслящий человек в их компании, и говорить надо только с ней, сказал:
   – Надо идти дальше пешком. Лампы в тоннеле горят, значит, каким-то образом, в тоннель подается не только электроэнергия, но и, наверняка, вентиляция. Соответственно, должны быть вентиляционные ходы на поверхность. Ну, или что-то подобное им. Порой выходом может служить то, на что бы мы никогда не подумали.

7

   Выйти из автобуса согласились немногие. А если быть точным, то только шестеро. Влад с Егором, Маша с Сашей, мужчина в очках и женщина с клаустрофобией. Большинство людей просто боялись выйти из автобуса, – пока они сидели на своих местах, им казалось, что они держатся за привычный для них мир. Выйти из автобуса для них значило бы то, что они согласились с нереальностью ситуации и с безумием последних часов. Им казалось, что гораздо безопаснее смотреть из окна автобуса на тоннель, уходящий вправо, на огни ламп, на не понятно чем угрожающий мир. К тому же, пусть кто-то другой решает эту странную проблему, а мы, для начала, спросим с того, кому мы заплатили за эту поездку.
   Прохладный, чистый и неподвижный воздух в тоннеле. Шесть человек, стоящие рядом с автобусом, смотрели на людей, оставшихся на своих местах, словно закрывшаяся за ними дверь автобуса, навсегда отрезала их от мира живых. Некоторые из пассажиров еще смотрели на них в окна, но большинство уже решали ту задачу, которую считали в данный момент наиважнейшей. Они перекладывали всю ответственность за происходящие события на гида туристической компании и на испанского водителя, который завез их непонятно куда.
   Егор посмотрел на своих спутников, подумав о том, что у них для долгого путешествия по этому тоннелю ничего нет: они с Владом на экскурсии ничего, кроме фотоаппарата и денег, никогда не брали. У девушек на двоих один маленький рюкзачок, в котором, наверняка, всякие бесполезные женские штучки. Высокий худощавый мужчина в изящных очках с умным взглядом имел только кофр с видеокамерой на плече. И только у женщины, кроме дамской сумочки, был пакет, из которого торчала пластиковая бутылка с водой.
   – Ну, и что дальше? – спросил Влад, и все посмотрели на Егора.
   – Вперед, – неуверенно ответил Егор.
   – Что нам искать? – задала правильный вопрос Саша. – На что эти самые вентиляционные ходы похожи? Или что может быть выходом?
   – Надеюсь, что это должна быть дверь.
   – Ты думаешь, что если у Кинга миры разделяет дверь, то и здесь, то же самое? Дверь, висящая в воздухе? – снова спросила Саша, высказав своё знание произведений Кинга. Она пристально посмотрела на собеседника, – в голосе столько сомнения и скрытой иронии, что Егор сам засомневался в своих теоретических рассуждениях.
   – Нет, – помотал он головой, – дверь должна быть в стене. Вход в рабочее помещение или щитовая. В любом тоннеле должны быть подобные места.
   – Пойдемте, – сказала женщина с клаустрофобией, – а то мне все больше и больше кажется, что стены этого тоннеля сдвигаются, и скоро сомкнутся, раздавив нас.
   Маша испуганно посмотрела на стены, и, не увидев никаких изменений, поддержала женщину:
   – Да, давайте пойдем, а то у меня скоро тоже эта самая фобия случится.
   Егор сделал первые шаги, остальные потянулись за ним, и, не оглядываясь, они ушли от автобуса, инстинктивно и привычно прижимаясь к правой стороне тоннеля. Егор на ходу протянул руку и прикоснулся к стене, – холодная шероховатая поверхность. Бетон серого цвета. То, что он и предполагал почувствовать рукой. Никакой мистики. Стена тоннеля, созданная руками человека.
   – Раз уж мы вместе, – сказал мужчина в очках, – то я бы хотел представиться. Меня зовут Василий Иванович, но, учитывая ситуацию, можно просто Василий.
   – А я, Аделаида Павловна, – сказала женщина резким тоном. – Ситуация мне тоже сильно не нравится, но это вовсе не повод для панибратства.
   Пока Влад называл их имена, Егор вдруг подумал об автобусе и остановился. Обернувшись, посмотрел назад, – они отошли достаточно далеко, и из-за поворота автобуса уже не было видно.
   – Мне кажется, что если мы вернемся обратно, то уже не найдем автобус, – сказал он, – я вдруг подумал, что этот тоннель может перемещаться не только в пространстве, но и во времени.
   – Ты уж определись, – сказал Влад, – тебе кажется, или ты уверен? А то мы пошли за тобой, а ты, оказывается, ни в чем не уверен.
   – Нет, назад мы не пойдем, – сказала Саша, – даже, если ты и прав, разве это что-то изменит? Где бы мы не находились, у нас сейчас только один путь – вперед.
   Егор кивнул, подумав о том, что он рад присутствию Саши в их маленькой компании. Рад тому, что эта спокойная симпатичная девушка понимает его, прислушивается к его словам, и помогает ему. Он улыбнулся ей, впервые в своей жизни подумав, что девушка ему нравится.
   Они снова пошли вперед.
   – А я бы съел чего-нибудь, – сказал Влад через некоторое время, – завтрак у нас был в восемь, сейчас уже двенадцать, а что будет еще через пять-шесть часов.
   Так как никто ничего ему не ответил, он продолжил развивать свои пессимистические мысли:
   – И что мы будем делать, когда не найдем выхода из этого тоннеля? Здесь нет никакой еды. Здесь нет воды. Что будет, если нет никакой двери? Кстати, когда мы долго ехали по тоннелю, кто-нибудь видел хоть какую-нибудь дверь? Мне показалось, что ничего, кроме серых стен, не было.
   – Прекрати, – остановила его Саша. – Мы будем решать проблемы по мере их поступления.
   Влад замолчал, но вопросы повисли в воздухе, отравляя его. Каждый из их маленькой группы в пределах своей фантазии представил себе, что может случиться через шесть часов, через сутки. Лицо Маши, и без того бледное в свете редких фонарей, стало белым. Аделаида Павловна, еще больше насупившись, покрепче перехватила пакет в руке.
   Без пищи, с минимумом воды, с угасающей по мере продвижения вперед надеждой, они в пустом тоннеле выглядели не просто беззащитно, а обречено беззащитно. Маленькая группа людей, обреченная на мучительную смерть под равнодушным светом ламп и нависающими сводами тоннеля. А идущий впереди парень, взгляд которого пристально осматривал стены тоннеля в призрачной надежде найти дверь, выглядел безумцем, ведущим поверивших в него людей к выдуманному им миражу.

8

   На часах семнадцать ноль-ноль (время испанское, и Егор непроизвольно подумал, что в Москве в это время девятнадцать часов), когда они увидели впереди их первую в абсолютно пустом тоннеле находку. До этого они шли по асфальту, на котором отсутствовал даже мелкий мусор, а тут – метрах в двадцати что-то отдаленное напоминающее человеческое тело.
   Егор, который шел впереди, и, увидев это первым, бросился бежать к артефакту. Настолько неожиданно и многообещающе это выглядело после ставшего привычным отсутствия чего-либо в тоннеле.
   Настолько и разочаровало.
   Мумифицированный труп. Высохшее тело женщины, лежащей на левом боку. Из одежды на теле трупа только почти истлевшие джинсы и кроссовки на ногах. В области лба большая вмятина, которая и послужила причиной смерти. Егор все это увидел, как только приблизился к телу. Все остальные, столпившись вокруг трупа, некоторое время молча смотрели на их первую в этом тоннеле находку.
   – Что это? – спросила Маша хриплым голосом.
   – Тело давно умершей женщины, – спокойно сказал Василий, и, помолчав, добавил, – точнее, убитой ударом по голове каким-то тяжелым предметом, может быть, молотком. А, может, обухом топора.
   – Почему её тело не сгнило, а высохло? – спросила Саша, как всегда задав правильный вопрос.
   Василий пожал плечами, а Егор попытался рассуждать:
   – Может быть, здесь другой воздух. Нет гнилостных микробов, нет насекомых, всегда постоянная температура. Может, какие-то другие причины.
   Он присел на колени рядом с трупом и, сморщившись, вытащил из заднего кармана джинсов паспорт, открыл его пожелтевшие страницы и с трудом прочитал:
   – Элизабет Сандерсон, 1961 года рождения, родом из Америки, штат Огайо. Единственная виза в паспорте – французская, выдана в июне 1989 года. Вот и печать, что она прилетела в Париж двадцать первого июля тысяча девятьсот восемьдесят девятого года.
   После недолгого молчания Егор сказал:
   – Все значительно хуже, чем я думал. Этот европейский тоннель блуждает во времени и пространстве. Если мы и найдем выход, я не знаю, куда он нас выведет. Может, где-то в Европе, а, может, и нет.
   – И еще вопрос, – снова спросила Саша, – тот, кто её убил, смог найти выход или его труп тоже где-то рядом?
   Все дружно подняли головы и посмотрели вперед и вокруг. По-прежнему, хорошо освещенный привычно-пустынный тоннель, уходящий вправо.
   – Я думаю, убийца нашел выход из тоннеля, – сказал Василий. Он присел рядом с Егором и показал ему на левую часть груди трупа, частично прикрытую правой рукой мертвой женщины. Точнее, на отсутствие левой молочной железы. Тело настолько высохшее, что Егор не сразу заметил резаную рану слева и отсутствие левого соска.
   – Убийца убил женщину, чтобы утолить голод, – продолжил он, – если бы он остался в тоннеле, он бы объел её полностью.
   Маленькая группа людей, переваривая полученную информацию, подавленно молчала, когда Влад, устало севший на асфальт, привалившись к стене тоннеля, сказал:
   – Мне кажется, что я тоже высох, как этот труп. Не пора ли, Аделаида-как-Вас-там– по-батюшке, поделится водой, которую вы прижимаете к груди? Мы все устали и хотим пить, я уж не говорю про то, что кушать тоже все хотят.
   Аделаида Павловна, отступив в сторону и оказавшись рядом с Василием, убрала пакет с бутылкой за спину и резко ответила:
   – Воду не дам.
   – Аделаида Павловна, водой придется поделиться, – спокойно сказал Василий, подняв голову и посмотрев снизу вверх на женщину, которая уже давно не упоминала о своей клаустрофобии.
   – А что я буду пить, если отдам воду? – спросила Аделаида Павловна.
   Василий встал и, резко выбросив правую руку вперед, схватил пальцами горло женщины. Он был выше её на две головы, и, сдавливая шею женщины одной рукой, внешне почти не напрягался, – казалось, хищник забавляется слабой жертвой. Егор видел, как его длинные пальцы легко обхватили шею, как побелела кожа под пальцами. Он увидел ужас в расширившихся глазах Аделаиды Павловны, которая даже не пыталась сопротивляться.
   Василий вкрадчиво сказал, глядя сверху вниз в глаза жертвы:
   – Аделаида Павловна, водой придется поделиться, потому что вы здесь не одна. А если вы добровольно не отдадите воду, я возьму её сам, и тогда вы не получите свою долю.
   Когда у женщины стали закатываться глаза и из правой руки выпал пакет с водой, Василий её отпустил и, наклонившись, взял двухлитровую бутылку. Аделаида Павловна медленно и неловко повалилась на асфальт, судорожно и хрипло вдыхая воздух.
   Егор, задумчиво глядя на спокойное лицо Василия, подумал о том, что этот человек не так прост, как кажется. Хорошо это или плохо, время покажет. Во всяком случае, сейчас он временно решил возникший конфликт. Жестоко, но быстро и решительно, без тени сомнения в своих действиях.
   Маша смотрела на Василия с восхищением. Влад улыбался, явно прикалываясь над разыгравшейся перед его глазами сценой. Саша пристально смотрела на Василия, думая о том, что еще можно ожидать от этого человека.
   И никто не подошел к лежащей на асфальте женщине.
   «Если бы выборы потенциальной жертвы для обеда проходили сейчас, то большинством голосов была бы выбрана Аделаида Павловна», – подумал Егор.

9

   Василий проконтролировал каждого, поднося бутылку с водой – не больше двух глотков, впереди еще неизвестно что, и нам надо экономить воду. К женщине, сидящей на асфальте, он подошел после всех:
   – Аделаида Павловна, только два глотка, – сказал он, и, когда та, отпив, безропотно и как-то безучастно вернула бутылку, добавил, – вы должны понять, что сейчас не тот случай, когда надо думать только о своих интересах и желаниях. Чтобы выжить, мы должны держаться вместе.
   Она ничего не ответила, и после того, как Василий закрыл бутылку, Егор сказал:
   – Пойдемте дальше. Пока есть силы, надо искать выход.
   Влад встал и, подойдя к Аделаиде Павловне и подав ей руку, помог подняться с асфальта. Егор оглядел заметно уставшую группу голодных людей, которые после найденного трупа явно потеряли надежду на благоприятный исход их путешествия. Всего одна находка и надежда стала таять.
   Следующая находка в тоннеле не заставила себя ждать.
   Минут через тридцать они наткнулись на брошенный мотоцикл. Теперь, увидев его издалека, они не торопились. Спокойно дойдя до лежащего на боку мертвого средства передвижения ярко-синего цвета, они осмотрели его. Никаких повреждений, чистые хромированные поверхности мотоцикла, по-прежнему, блестели в свете ламп. На баке в круге надпись «HARLEY-DAVIDSON». Кожаная поверхность сидений со спинками для водителя и пассажира выглядела, как новая. Багажник сзади открыт, и, заглянув туда, они обнаружили пустоту. Василий, кроме того, убедился в том, что бак мотоцикла пуст.
   – Я так полагаю, мертвая женщина ехала сзади, – первой нарушила молчание Саша.
   – Я тоже так думаю, – сказал Егор, – они въехали в этот тоннель, а выехать не смогли, так же, как и мы.
   Все подумали о водителе, но никто ничего не сказал. И так понятно, что, или тот скоро обнаружится, или они найдут то место, через которое мотоциклист-каннибал покинул тоннель. Все надеялись на последнее, но, каждый из путешественников по-своему и молча.
   Они пошли дальше. Егор впереди, за ним Василий, далее Влад с девушками, и замыкала процессию Аделаида Павловна, идущая метрах в пяти от основной группы.
   – Если я правильно понимаю, они на мотоцикле заехали в тоннель в прошлом столетии, – сказала Маша, размышляя на ходу, – долго искали выход, потом мужик убил женщину, немного объел её и исчез.
   – Почему сразу мужик? – встал на защиту мужского племени Влад. – Может, две лесбиянки путешествовали по Европе, одна из которых оказалась проворнее и сильнее.
   – Сам-то веришь в это? – спросила Маша.
   – Нет, – вымученно улыбнулся Влад.
   В наступившей на мгновение тишине раздался злой голос Аделаиды Павловны:
   – Как я понимаю этого мужика. Если бы у меня был молоток, я бы тоже забила насмерть всех вас. Одного за другим, и смеялась бы вашим крикам.
   Никто ничего не ответил на этот выпад, и только Егор, не оборачиваясь, произнес риторическую фразу:
   – Это тоннель виноват в том, что мы начинаем меняться. Усталость, голод, обезвоживание, утерянные надежды, – скоро мы начнем ненавидеть друг друга. И тогда, – спаси Господи, наши души.

10

   Первым сдался Влад. Он просто сел на асфальт и сказал:
   – Все. Я больше не могу. Я устал. Мы идем уже шесть часов, и, я так понимаю, можем так идти до бесконечности, и ничего не изменится.
   Он отвалился на спину, вытянул ноги, закрыл глаза и закончил свою фразу:
   – Сейчас надо отдохнуть, иначе мы никогда никуда не придем. Попить воды, полежать, подумать.
   Маша, словно только этого и ждала, тоже повалилась на асфальт рядом с Владом.
   – Ну, что ж, привал, – пожав плечами, сказал Егор, – рано или поздно это должно было произойти.
   Он задумчиво смотрел на людей, которые расположились группами: Саша пристроилась к Маше. Василий, снова дав каждому по два глотка воды, лег в стороне от них, приспособив под голову кофр. Аделаида Павловна села метрах в десяти от всех, и, глядя исподлобья, стала деловито рыться в своей сумочке.
   Егор, который пока не чувствовал усталости, тоже сел. Да, он был голоден и хотел пить, но гораздо сильнее он хотел найти выход из тоннеля. И не потому, что люди поверили в него и шли за ним. Его вело любопытство – если он прав и параллельные миры существуют, то он хотел увидеть их. Если фантастика стала реальностью, то ради этого стоит терпеть муки голода и жажды, ради этого можно идти вперед, не замечая усталости. Если этот тоннель – выход в параллельный мир, то он хотел быть первым, кто увидит его.
   – Как вы думайте, нас кто-нибудь ищет? – спросила Саша.
   Никто ничего не сказал, только Василий открыл глаза и приподнялся на локтях.
   – Если мы исчезли для всего мира, то нас должны искать, – стала рассуждать Саша, – я, например, сегодня обещала позвонить маме. Если я не позвоню, она забеспокоится и начнет звонить сама. Не дозвонится и поднимет тревогу. А у неё больное сердце, ей нельзя волноваться.
   Когда она начала говорить о маме, голос изменился: она еще не плакала, но слезы проступали в голосе. Глаза увлажнились.
   Егор, слушая её, тоже подумал, что за всё это время ни разу не подумал о родителях. Точнее, о маме. Отец, который все время работал, редко обращал внимание на сына, полагая, что достаточно того, что он кормит всех. Поэтому Егор воспринимал его только, как источник денег. А мама всегда была верным другом, союзником и помощником. Хотя, почему – была?
   – Экскурсия рассчитана до вечера, поэтому сегодня нас никто искать не будет, – начал высказывать свое мнение Василий, – завтра, я думаю, нас тоже никто искать не будет. Если твоя мама дозвонится до российского консульства в Испании, то её для начала успокоят, накормив общими словами и пустыми обещаниями. А вот туристическая компания может заволноваться, потому что им понадобится автобус для следующих экскурсий. Реально, только послезавтра начнутся поиски. Через неделю, когда власти распишутся в своем бессилии, нас объявят пропавшими без вести, и мы пополним ряды необъяснимо пропавших людей. А таковых на планете ежедневно тысячи.
   – Это ведь ужасно, – сказала Маша и, наконец-то, заплакала.
   – Да, и самое ужасное то, что ваши высохшие трупы никто никогда не найдет, – злорадно улыбаясь, сказала Аделаида Павловна.
   Никто ничего не сказал на эти слова. Повисшее в тоннеле молчание и холодный свет ламп.
   Егор, поняв, что не сможет сидеть и ждать, сказал:
   – Вы пока отдыхайте, а я пройду немного вперед. Не могу сидеть, может, что найду. Я пройду полчаса, а потом вернусь, соответственно, меня не будет час. Ну, может, чуть больше.
   – Угомонись, Егор, ты ничего не найдешь, – мрачно сказал Влад. – В лучшем случае, найдешь труп мотоциклиста и все. Мне кажется, что выход нет и мы останемся здесь навсегда.

11

   Егор не повернул назад через полчаса, как обещал. Интуитивно он чувствовал, что должен найти что-то, поэтому, посмотрев на часы и мысленно отметив прошедшие тридцать минут, пошел дальше. И возблагодарил Бога, свою интуицию и упрямство, когда еще через полчаса увидел за следующим поворотом тело.
   Высохший труп мотоциклиста, лежащий рядом с дверью.
   Дверь Егор увидел не сразу – сначала тело, лежащее на животе, а когда он стал приближаться к нему, и дверь.
   Широкая и невысокая дверь из толстого листового железа с мощными петлями, вмурованными в стену. И без какого-либо намека на дверную ручку. На ровной металлической поверхности нет ничего, кроме маленького круглого отверстия в области предполагаемого замка и множества незначительных вмятин. Рядом с дверью лежал молоток со сломанной рукоятью, которым эти вмятины и были оставлены.
   Егор осмотрел труп – мужчина в кожаной куртке и джинсах. Длинные волосы на обтянутом кожей черепе. Серьга в ухе. Он, перевернув труп, осмотрел карманы и не нашел документы, зато обнаружил причину смерти: с левой стороны из груди торчала рукоятка перочинного ножа.
   Еще пятнадцать минут Егор потратил на то, что осматривал дверь, заглядывал в маленькое отверстие, пытался нащупать пальцами щель по всему периметру двери. Убедившись, что дверь он так просто не откроет, Егор, глупо улыбнулся и сказал:
   – Сезам, откройся.
   Ничего не произошло. Егор вздохнул и, посмотрев на мертвое тело, сказал:
   – Как я тебя понимаю, мужик.
   Еще раз посмотрев на дверь, он пошел назад. Голод, жажда и усталость сегодняшнего дня сказывались, поэтому обратно он шел больше часа, вернувшись к месту, где он всех оставил, часа через три.
   За это время многое изменилось.
   Когда Егор, еле передвигая ноги и мечтая только об одном – вытянуть ноги и получить несколько глотков воды, дошел до своих товарищей, то нашел их сидящими общей группой недалеко от лежащей в странной позе Аделаиды Павловны. Ему хватило одного взгляда, чтобы все понять.
   Женщина была мертва.
   – Я защищался, – как бы оправдываясь, сказал Василий. На нем не было очков, поэтому он чуть прищуривался, когда смотрел на собеседника. – Она дождалась, пока я уснул, и попыталась задушить меня. Навалилась всем телом и сдавила шею. Мне ничего другого не оставалось, как скинуть её. Она ударилась головой о стену, и – все. Вот, очки мне сломала. – Василий, закончив говорить, показал на разбитые очки, лежащие на асфальте рядом с ним.
   Егор, посмотрев на окровавленную стену и разбитое лицо Аделаиды Павловны, подумал о том, что женщина головой о стену ударилась минимум пять раз. Он перевел взгляд на своего друга, который кивнул, подтверждая слова Василия. Маша, замороженными глазами, тупо смотрела перед собой, а Саша отвела взгляд в сторону.
   Егор сел, вытянув ноги и привалившись спиной к стене, и сказал:
   – Дайте мне воды, в горле все пересохло.
   И он не удивился, когда после минутного замешательства, Василий сказал, что вода у них кончилась.
   «Как за эти двенадцать часов все стремительно изменилось, – подумал Егор, – утром я был доволен жизнью и уверен в своем друге. Днем, шагнув в другую реальность, я был преисполнен надежд на счастливый исход самого необычного путешествия в моей жизни, встретил девушку, которая мне понравилась, и – я был уверен в своем друге. Сейчас вечером я уже ни в чем не уверен – ни в своем друге, к которому с этого момента нельзя поворачиваться спиной, ни в девушке, которая боится за свою жизнь, и её можно понять, ни в счастливом исходе этого проклятого приключения. Я достаточно спокойно смотрю на чужую смерть, и постепенно привыкаю к тому, что и моя уже близка. Если мы не откроем дверь, то следующей будет Маша. И, если труп Аделаиды останется нетронутым, то об останках Маши я такого сказать не могу. И об этом я уже могу думать спокойно, как об обычном событии в этом тоннеле».
   И, словно ничего не произошло, он сказал:
   – Я нашел дверь.

12

   В первую минуту никто не понял, что сказал Егор. Только Саша переспросила, будто не расслышала:
   – Что ты нашел?
   – Я нашел дверь, – повторил Егор, и добавил, – рядом с высохшим мотоциклистом. Он не смог её открыть, и убил себя.
   Егор меланхолично смотрел на своих товарищей, которые моментально забыли об убитой женщине. Они даже не смотрели в её сторону, словно труп с обезображенным лицом перестал существовать. Быстро обдумав новую информацию, они практически сразу повеселели и стали проявлять определенную активность.
   – Ты нашел дверь, через которую мы покинем этот проклятый тоннель! – громко и восторженно сказала Маша. Её лицо осветилось улыбкой – бессмысленное выражение лица исчезло, как по мановению волшебной палочки. Она бы пустилась в пляс, если бы в этот момент зазвучала музыка. Она бы бросилась к Егору и расцеловала его, но ограничилась тем, что послала ему воздушный поцелуй, сложив губы бантиком.
   – Ты попытался её открыть? – задал свой вопрос Влад.
   Саша в это раз промолчала, по-прежнему, глядя в сторону, а Василий, подобрав с асфальта свои сломанные очки, всем своим видом демонстрировал желание идти к двери прямо сейчас – сложил останки очков в передний карман кофра и закинул его на плечо. Он встал и отряхнул брюки от несуществующей пыли.
   – Я боюсь, что мы тоже не сможем её открыть, – сказал Егор, думая о том, как он хочет пить. Когда он шел обратно, его грела мысль, что он получит хотя бы два глотка воды. Он волочил ноги и представлял, как пьет воду, и только это помогало ему делать следующий шаг.
   Сейчас, лежа на спине, Егор представлял себя уже высохшим трупом, – еще, конечно, не обтянутый кожей скелет, но до этого состояния совсем близко. Еще прошло мало времени, чтобы умереть от жажды, но жизнь без воды сейчас казалась нестерпимой мукой. Он мечтал хотя бы смочить пересохшие потрескавшиеся губы.
   Именно сейчас он понял, что отсутствие воды для него смертельно опасно.
   – А ты не бойся, – сказал Василий, – была бы дверь, а отмычка всегда найдется. Вставай, веди нас к двери.
   – Не могу, я очень устал и смертельно хочу пить. Вы идите, часа полтора по тоннелю, никуда из него не выходя, – сказал Егор, позволив себе пошутить, – и найдете дверь. А я немного отдохну и вас догоню. Как раз к тому моменту, как ты, Василий, откроешь дверь, я и подойду.
   – Что, неужели все так плохо? – спросила Саша.
   – Со мной или с дверью? – спросил Егор, бросив на девушку взгляд.
   – Конечно, с дверью.
   – Мне она показалась неприступной, – ответил Егор и закрыл глаза.
   Спокойное равнодушие и умиротворение воцарилось в его сознании: теперь, когда он понял, что товарищей у него нет, и каждый думает только о своем собственном выживании, можно не волноваться. Воды нет, и не будет, надо смириться с этой мыслью и попытаться выжить, не смотря ни на что. Надо отдохнуть и набраться сил, потому что надеяться можно только на себя. Нет необходимости заботиться о ком-либо, ибо никто не позаботиться о нем. Не надо никуда идти, преодолевая смертельную усталость и жажду, пытаясь стать спасителем для тех, кто никогда не оценит этой жертвы.
   Надо просто стать самим собой.
   И для себя.
   Егор слышал, как, шепотом обсудив его состояние, ушли его товарищи. Затихли шаги уходящих людей, и в наступившей тишине он стал думать.
   О человеке, с которым общался около десяти лет и которого считал своим самым близким другом.
   И который очень быстро сделал свой выбор.
   О девушке, которая впервые в жизни понравилась ему, о своей наивности и растаявших мечтах.
   И которая ушла вместе со всеми, хотя он был бы рад, если бы она осталась с ним.
   Об интеллигентной внешности Василия и о несоответствующих этой внешности поступках. О человеке, который достаточно легко убивает. С холодным взглядом умных глаз.
   Еще Егор думал о том, что он хочет жить.
   Жить, чтобы увидеть то, что находится там, за дверью.
   Жить, чтобы пройти путь и увидеть другую реальность.
   Жить, чтобы вернуться домой к маме, которая ждет и любит его.
   А потом он перестал думать.

13

   Медленно поднимаю руки вверх, словно трудно преодолеть тяжесть земной поверхности. Просачиваюсь сквозь толщу к солнцу. К теплу. Даже не задумываясь, зачем. Наверное, это инстинкт. Так задумано природой. Тело – ствол, пока еще робко стремящийся к свету. Кости пластичны, изменяясь под действием тяжести бетона и камня. Мышцы – каркас, сохраняющий целостность. Кровь, как сок, течет по тканям, питая и насыщая силой. Выбора нет. Если не выбраться наверх, то жизнь прекратиться. А это совершенно немыслимая ситуация.
   Поэтому – я танцую.
   Танец цветка.
   Время утратило смысл. Да и был ли когда-либо смысл в постоянном течении реки по имени Время? Неумолимое движение, понять которое нельзя. Принять, как данность, невозможно. Согласиться – да, можно, но так сильно хочется крикнуть, подняв голову вверх: Какого хрена!
   Так и плыву по реке Время, стиснув губы, чтобы не закричать, сжав кулаки, чтобы наносить удары в пустоту, зажмурившись, чтобы не видеть лик Бога.
   Кончики пальцев соединились. Где-то там, в другой реальности. Между небом и землей. Соприкоснулись горячими поверхностями, словно ожог, – так языки пламени облизывают руки, когда поднесешь их к огню. Боль, как радость. Пусть через вечность, но это произошло. Теперь медленно. Спешка здесь не нужна. Река по имени Время не терпит суеты – её воды темны и глубоки, бездонны и гипнотически заманчивы.
   Делаю все так, как подсказывает сердце.
   Ладонь к ладони.
   И вверх.
   Ощутить кожей тепло солнца. Это ли счастье!
   Но – не тороплюсь. Еще медленнее, ибо уже попираю Пространство. Совершаю невозможное, ибо – я танцую.
   Танец цветка.
   В пространстве, где нет места растительной жизни. В царстве белковых субстанций робкий цветок обречен. Или, что значительно хуже, его появление сродни яркому лучу во мраке ночи – всякий житель этой тьмы стремится растоптать обжигающий свет. И во тьме невозможно спрятаться, потому что – здесь нет места для цветка.
   Но вопреки всему, – я танцую.
   Танец цветка.
   Лицо поднято вверх и сжато между рук. Сейчас это одно целое – росток, устремленный к солнцу. Рот закрыт, ибо не хочу звуком привлечь что-либо. Или кого-либо. Тишина – мой союзник. Мой верный друг, который рядом всегда и везде. Даже река по имени Время приняла его благосклонно. Глаза пока закрыты, хотя даже сквозь веки чувствую, как во тьме сияет солнце. Чувствую, насколько силен теплый ветер в Пространстве. Невозможно, но – знаю, что там ждет чудо. Нереально, но – вижу, как робкий росток накрывает солнечный ветер, защищая от неминуемой смерти. Абсурдно, но – вот оно, рождение новой жизни там, где её не может быть. Смертельно, но – я танцую.
   Танец цветка.
   Крылья носа, как паруса – первый вдох. Сладость животворного воздуха обжигает легкие. Сгораю в пламени желания не делать выдох. И вспоминаю, что за выдохом возможен снова вдох. Смеюсь, выгоняя воздух из легких. Не могу сдержаться – верный друг отвернулся, чтобы не видеть созданий тьмы, подкрадывающихся на свет и звук. Снова столь же сладостный вдох. Открываю глаза.
   И смех умирает, ибо – я танцую.
   Танец цветка.
   Солнца нет. Так же, как и отсутствуют создания тьмы. Река о имени Время застыла, скованная мраком. Пространство скорчилось в пароксизме агонии. Почва вокруг меня, как зловонное болото, в котором царствует гниение и тлен. И даже ветер несет мертвенный холод далеких безвоздушных миров. И следующий вдох объясняет – это сладость мертвечины.
   Здесь нет ничего, но – я танцую.
   Танец цветка.
   Слабые ноги дрожат. Мышцы так давно не работали, что даже мысль о шаге заставляет вздрогнуть. Да и куда шагать? Вокруг трясина, бездонная топь. Балансируя на малюсеньком островке, встаю. Поднимаюсь во весь рост.
   Чтобы посмотреть вдаль.
   Снова, как и в былые времена, ощутить размах и ширь просторов. Чтобы понять, что просто изменилось Пространство, а место все тоже.
   Чтобы понять – я танцую.
   Танец цветка.
   В Пространстве, где нет ничего и никого.
   На волнах реки по имени Время, что закружилась на одном месте в водовороте.
   В сером шершавом бетоне. И в нависающем потолке. В безумстве вечных ламп. Ограниченное стенами Пространство с застывшей рекой по имени Время. Практически мертвое тело с закрытыми глазами. До безумия живое тело с распахнутым сознанием, которое не способно сообщить о том, что – я танцую.
   Танец цветка.
   Абсолютная неподвижность. Жизнь только в биении сердца. И даже мой верный друг согласен с этим звуком. Тишина вновь повернулась лицом – и лик этот безобразен. И выкрикнув все, что думаю, разозлившись на этот мир с мерзким лицом, проклиная себя, делаю первый шаг. Даже зная, что некуда идти. Даже не сомневаясь, что ничего не выйдет.
   Пусть маленький, но первый шаг.
   Пусть ничтожный и бессмысленный, но – лишь бы что-то.
   Пусть в никуда, но это лучше, чем знать, что ничего и никогда.
   Нога проваливается в податливую почву. Какое неловкое танцевальное па! Надеюсь никто не заметит этой нелепости, ибо красота – это то единственное, что заставляет закричать во весь голос – я танцую.
   Танец цветка.
   Никто не слышит. Мысли отскакивают от бетонных стен. Потолок давит. Непослушные ноги дрожат, и следующее движение так не похоже на танец. Падаю лицом вниз. Серый асфальт летит навстречу. Настолько быстро, что не успеваю понять, как это вышло. Боль – внезапная и всепоглощающая – взрывается в сознании, разрушая так долго и терпеливо выстроенный танец.
   Забываю, что – я танцую.
   Танец цветка.
   Растекаюсь по поверхности, занимая малейшие неровности своим телом. Аморфное и податливое – оно сейчас стремиться избавиться от боли. Изменяя форму, подстраиваюсь под пространство. И это тоже инстинкт. Если не сейчас, то и никогда. Вязкое и текучее – тело растекается по серой поверхности, формируя лужу. Пока бесформенную и бесцельную. Но – это пока. В луже есть информация. Это сознание и мысли. Это будущая жизнь.
   Я снова танцую.
   Танец цветка.
   Где-то рядом река по имени Время. Вспоминаю, что в последний раз она была скована мраком. Разбудить реку по имени Время – вот цель, которая формирует тело. Руки вновь ищут друг друга, зная, что в соприкосновении жизнь. Лицо – утерянное в пространстве – нахожу там, где и не ожидал. Где-то за спиной. Но не удивляюсь. Знание того, что все изменилось, пришло так же естественно, как приходит сон – уставшее сознание просто выключает свет.
   Перетекаю по поверхности к реке. Выбирая направление интуитивно. Это все, что у меня есть – интуиция и желание танцевать. Не смотря ни на что. Все, что у меня есть – сознание и желание жить.
   Поэтому – я танцую.
   Танец цветка.
   Формирую из воды руки и поднимаю их вверх. Медленно, словно мне трудно преодолеть силу тяжести. Или сопротивление воздуха. Просачиваюсь сквозь густой вязкий воздух ограниченного стенами Пространства. Лицо снова между рук и рот открыт в крике. Не боюсь – просто кричу от боли и ненависти.
   Почему никто не видит, что – я танцую.
   Танец цветка.
   Снова поднимаюсь на ноги. Трудно, тяжело, но другого пути нет. Снова первый шаг со стопудовой гирей на правой ноге. А левая, похоже, срослась с асфальтом. Так и стою: руки – ветви, тело – ствол, ноги – корни. А лицо – прекрасный цветок, красоту которого никто не видит. Или не замечает. Как эта девушка, которая прошла мимо. Настолько быстро, что когда закричал, было уже поздно. В сером Пространстве никого. Словно мое видение – бред умалишенного. Мой крик – бессмысленное сотрясение вселенной. А танец абсурден.
   И, тем не менее, – я танцую.
   Танец цветка.
   Потому что именно здесь и сейчас я живу. В этом танце. В этом Пространстве на берегу мертвой реки по имени Время. Я не помню, что было и не знаю, что будет. Я просто живу Настоящим.
   Я танцую.
   Танец цветка.
   Вечный танец жизни на берегу всегда живой реки по имени Время в Пространстве, где жизнь не заканчивается никогда.

   В какой-то момент Егор почувствовал, как тело стало легким: он перестал ощущать его, и, – воспарив, увидел лежащего человека со стороны, точнее, сверху. Он очень сильно опечалился – со стороны тело выглядело, если еще не мертвым, то уже смертельно больным. Черты лица заострились, на губах трещины, тело в джинсах и футболке выглядело очень худым.
   Он посмотрел в сторону Аделаиды Павловны. Полная женщина. Куча жировой и белковой массы. Засохшая кровь на разбитом лице.
   Он увидел, как тело Егора медленно перемещается – сначала на бок, потом на руки и колени, и вперед, – к выживанию.
   В пустом тоннеле под равнодушным немигающим светом ламп неподвижно лежали два тела. Одно – необратимо мертвое. Другое тело – усталое, изможденное, то ли думало о выживании, то ли грезило в полудреме.
   Инстинкт самосохранения второго тела сделал правильный выбор.

14

   Они сидели вокруг мотоциклиста. Егор, увидев это издалека, подумал, что у Василия ничего не получилось. Он не смог открыть дверь. Когда он дошел до них, Влад со злобой в голосе сказал:
   – Ты на счет двери прикололся или как?
   Они смотрели на него, ожидая ответа, а Егор смотрел на стену тоннеля.
   Двери не было.
   Молоток со сломанной рукоятью и высохший труп были.
   А дверь отсутствовала.
   Егор подошел к бетонной стене, пощупал обеими руками и сказал с неподдельным недоумением в голосе:
   – Она была здесь. Железная дверь без ручки с маленьким отверстием в области замка. Я прекрасно помню, как осмотрел её со всех сторон.
   – Знаешь, Егор, а я тебе не верю, – сказал Василий. Он встал и подошел к нему.
   – Я вот думаю, зачем ты нас обрадовал, отправил вперед, а сам остался? – Василий говорил так, словно рассуждал, задавая вопросы, ответы на которые он уже знал. Или думал, что знает. – Мы ушли, а ты остался рядом с трупом. Может, стоит вернуться назад и посмотреть, как там труп Аделаиды Павловны? А, Егор, надо нам вернуться и посмотреть? – задал он вопрос, сделав акцент на последних словах.
   – Вернись и посмотри, – ответил Егор, пожав плечами и глядя прямо в глаза собеседнику.
   Через минуту, которая показалась вечностью, Василий отвел глаза и сказал:
   – Так все-таки, дверь была или нет?
   – Дверь была, и это самое хреновое – если дверь мигрирует в тоннеле, нам её не найти и не открыть. Или еще один вариант – дверь может найти только одиночка: мотоциклист, как и я, был один, когда нашел её.
   – Опять предположения и домыслы, – сказал Влад, – в этом гребаном месте когда-нибудь будет какая-либо определенность?
   Никто ему не ответил. В молчании они расположились на асфальте: кто лежал, как Егор и Влад, кто сидел, привалившись к стене, как девушки. И только Василий, который сначала сел, затем быстро встал и перед тем, как уйти, сказал:
   – Пойду вперед, посмотрю, может Егор прав.
   Ребята молча проводили его глазами, и, когда шаги стихли вдали, Саша спросила, обращаясь к Егору:
   – Ты, действительно, не притронулся к телу Аделаиды?
   – Почему тебя это волнует? – ответил вопросом на вопрос Егор.
   – Меня это нисколько не волнует, – сказала Саша, – но, тем не менее, ответь на мой вопрос.
   Егор переместил свое тело в сидячее положение, повернулся лицом к Саше и, задумчиво глядя на неё, сказал:
   – Труп Аделаиды Павловны я не тронул, но что было бы, если бы я сделал это? Что ты бы сделала или подумала обо мне? Что изменилось бы вообще, если бы я откусил от неё кусок?
   Не услышав ответа, он кивнул. Все так, как он и думал. Они все были бы рады, если бы он отведал мясо убитой женщины. Тогда бы они со спокойной совестью, – не мы первые это сделали, не мы это начали, – могли для себя решить проблему.
   Проблему столкновения человеческой морали и голода, которую каждый для себя решает сам, потому что универсального решения нет, и не будет. Нравственные принципы или инстинкт самосохранения? Заложенный природой запрет или смертельный голод? Добро или зло, хотя стоит ли так ставить вопрос? Может, правильно – жизнь или смерть?
   Извечная бессмысленная борьба, ибо победителя нет, и никогда не будет.
   Егор проснулся и посмотрел на часы. Девять часов утра. Или вечера. Хотя это неважно – он утратил чувство времени, как ненужный атавизм. Гораздо важнее то, что во сне он сидел в воде и, погрузив лицо в её прохладу, утолял жажду. Пил и не мог напиться. Довольно фыркал, радовался и снова пил.
   Пробуждение, как самое большое разочарование в его жизни: проснувшись с ощущением сухой корки во рту, он проклял ту реальность, в которую попал.
   Влад спал, свернувшись, как эмбрион. Маша спала, привалившись на плечо Саши, которая сидела с закрытыми глазами. Может, спала, а, может, нет.
   Он смотрел на девушку, пытаясь вспомнить те ощущения, которые у него возникли при первой встрече. Какое-то волнение, необычная радость и душевный подъем. Ничего этого уже не было, впрочем, и девушка уже другая. В той далекой жизни, спокойной и сытой, предопределенной на несколько дней вперед, она была жизнерадостна и привлекательна. Легкий поворот головы в аэропорту навстречу его взгляду – незабываемое событие в его жизни. И понял он это только сейчас.
   Егор сидел, смотрел на Сашу и вспоминал те мелочи, из которых состоит жизнь. Обычная человеческая жизнь от рождения до смерти. Пустяшные происшествия, которые остаются в памяти навсегда. И поворотные события жизни, ложащиеся в основу провалов в памяти. Случайные встречи и судьбоносные решения. Еле заметные прикосновения счастья и ежедневная муть бытия.
   – Что смотришь?
   Егор стряхнул с себя оцепенение и увидел, что Саша смотрит на него.
   – Да, так, вспоминал, – неопределенно ответил он.
   – Вспоминал нашу первую встречу? – словно прочитав его мысли, спросила Саша. И, не дожидаясь ответа, продолжила:
   – Я только что думала об этом. Там в аэропорту, когда я тебя увидела, мне показалось, что, если я не обернусь посмотреть на тебя, то не смогу избавится от ощущения утраты. Знаешь, как нестерпимый зуд – пока не почешешь зудящее место, не пройдет. И вот теперь я думаю, что надо было перетерпеть. Перетерпеть из последних сил. Если бы мы с Машей тогда не обернулись, ничего этого бы не было. Мы разошлись бы, как в море корабли, и прежняя жизнь шла бы своим чередом – от маленьких повседневных радостей к большим счастливым событиям, в которых ты бы отсутствовал.
   Все время, пока она говорила, её лицо не менялось. Она равнодушно смотрела на Егора, словно на пустое место. Затем отвела взгляд в сторону.
   – Если бы, да кабы, – сказал Егор, – человеческая жизнь не знает сослагательного наклонения.
   – Я вот думаю, что ты во всем виноват, – продолжила говорить Саша, глядя перед собой, словно не слыша слов Егора, – это из-за тебя все случилось. Если бы тебя не было в автобусе, может, мы не въехали бы в этот проклятый тоннель. Или, уже оказавшись в нем, надо было сидеть в автобусе и не слушать твои бредни. Я ведь знала, что все, кто любит читать Стивена Кинга, Лафкравта и других подобных безумных писателей, – больные на голову люди, которые не могут реально оценивать обстановку. Они в любой ситуации увидят или смертельный ужас, или другой мир, или неминуемую смерть, хотя ничего подобного быть не может. Они увидят то, что хотят увидеть. Эти моральные уроды живут в своем больном сознании, и заражают все вокруг себя этим безумием.
   Замолчав на минуту, она негромко, но со злостью в голосе, закончила:
   – Я ненавижу тебя!
   Влад, который все это время с закрытыми глазами слушал Сашу, не меняя положения тела, выпрямился и, потянувшись, сказал:
   – Она права, Егор. Все проблемы из-за таких упертых придурков, как ты. Сколько себя помню, ты, как помешанный, гонялся за новой книгой Кинга, а, купив, выпадал из жизни, пока не дочитывал её до конца.
   Егор слушал с непробиваемым выражением лица – удивляться тут не чему. Что-то подобное он и предполагал. Отвечать на тираду Саши, а тем более Влада, он и не собирался. Если они считают его уродом и придурком, который завел их в эту реальность, что ж, пусть так и будет.
   Егор встал. Теперь, когда он знал их мнение, он не мог находиться рядом с ними. Он отвернулся от бывшего друга, собравшись уйти, и понял, – что-то изменилось. Что-то произошло, но что, он не сразу понял. Егор вздохнул, выдохнул и попытался расслабиться. Это у него получилось, и он сразу понял причину своего интуитивного беспокойства.
   В серой бетонной стене появилась дверь.
   Железная дверь с маленьким круглым отверстием на месте замочной скважины. Вмятины от молотка на поверхности.
   Все так, как было, когда он пришел сюда один.
   – Она снова здесь, – удивленно сказал Егор.
   Влад вскочил и подбежал к двери. Саша, толкнув спящую Машу, разбудила её. И они обе тоже подошли ближе.
   – Хорошо сделали, проклятые уроды, – пробормотал Влад ругательства в адрес непонятно кого, исследуя прямоугольную металлическую поверхность со всех сторон, – действительно, так просто её не откроешь. Хоть бы ручка какая-нибудь или крюк или хоть небольшая щель.
   – У любой двери всегда есть замок и есть ключ, – мудро изрекла Саша.
   – Жаль, что ключ не торчит из замочной скважины, – ухмыльнулся Егор, – тогда было бы все так просто.
   – Надо просто понять, что является ключом для этой двери, – продолжила Саша, словно не слышала насмешки.
   Влад осмотрел отверстие, затем заглянул в него правым глазом, после поднес к нему нос и вдохнул.
   – Ну?
   – Ничего не видно, и ничем не пахнет. Так, давайте посмотрим, чем можно попытаться открыть?
   – А что это может быть? – наивно поинтересовалась Маша.
   – Не знаю, – помотал головой Влад.
   – У мотоциклиста из груди торчит перочинный нож, – сказал Егор, – можно попробовать им открыть дверь.
   Влад подошел к трупу и вытащил нож. Грудная клетка мотоциклиста развалилась, словно нож только и держал её. Ржавое лезвие длиной около десяти сантиметров. Повертев в руках нож, Влад попытался извлечь утопленные в рукоятке дополнительные лезвия. Не вышло – ржавчина (или засохшая кровь) не позволили ему это сделать.
   – Попробуй так, – сказала Саша.
   Влад хмыкнул, словно сомневался в том, что у него что-то получится, и подошел к двери.
   – Лезвие больше, чем отверстие, – сказал он, безуспешно пытаясь сунуть лезвие ножа в замочную скважину. Только острие чуть-чуть входило.
   Егор, все это время стоящий рядом молча, внезапно подумал о том, что если кто и откроет дверь, то только он. Не важно, – вход или выход в другую реальность, – эта дверь, как камень на развилке дорог, как указатель, который определяет все дальнейшие события. Как поступишь, так и будет. Какой путь выберешь, так и сложится твоя судьба. Да, именно так.
   И что самое важное, это дверь для него.
   Это его выбор.
   И его путь.
   – Давай, я попробую открыть, – сказал Егор.
   – Ага. Так и скажи, что я дебил недоделанный и руки у меня под хрен заточены, – зло пробормотал Влад, но, тем не менее, нож отдал.
   – Нет, я так не думаю, просто мне кажется, что здесь в этом тоннеле именно эта дверь возникает только для меня, и, соответственно, только я и могу её открыть.
   Егор подошел к металлическому прямоугольнику и поднес лезвие ножа к замочной скважине. Круглое отверстие медленно вытянулось вверх и вниз, став овалом, после чего нож легко вошел внутрь практически на всю длину лезвия.
   Егор забыл, что надо вдохнуть. Так и стоял, затаив дыхание, дрожащей рукой держа нож в руке. Ничего не происходило, но он боялся пошевелиться, не зная, чего ждать дальше.
   – Нехрена себе! – выдохнул Влад сзади.
   – Что такое? Что случилось? – девушки из-за спины Влада не увидели изменений с замочной скважиной.
   Егор вдохнул.
   И решительно повернул лезвие по часовой стрелке. Всего на половину оборота, но этого хватило. Внутри что-то скрипнуло. Железная дверь вздрогнула. Егор потянул нож на себя и – дверь приоткрылась. Совсем не много, но вполне достаточно, чтобы понять – дверь больше не закрыта.
   Егор задумчиво посмотрел на ржавый перочинный нож, который ни коим образом не походил на ключ, и сунул его в карман. Даже не подумав, зачем он это сделал. Затем взял за железный край и открыл дверь.
   Темно. Свет из тоннеля освещал совсем немного с краю, а все остальное терялось во мраке непонятных размеров помещения.
   – Эх, сейчас бы фонарь, – сказал Влад.
   – Я думаю, он мне не понадобится, – сказал Егор и быстро шагнул внутрь, словно бросался в омут с головой.

15

   – Ты рожден, чтобы красиво умереть.
   – Да, Наставник.
   – Ты готовился к этому дню долго. Сейчас выйдешь на Арену и сделаешь всё правильно.
   – Да, Наставник.
   Звук трубы. Протяжная песня, зовущая в бой. Я так часто слышу её, что мог бы не реагировать. Но невозможно привыкнуть к этому звуку. Мышцы напряглись. Мягкий обруч на голове впился в кожу. Дыхание замерло на вдохе. Руки непроизвольно потянулись к поясу.
   – Пришел твой час. Сможешь красиво умереть – получишь право вернуться.
   – Я вернусь, Наставник.
   Руки крепко сжались на рукоятках мечей. Короткие, острые лезвия. Продолжение крепких и тренированных рук. Части моего сильного тела.
   – У тебя получится. Ты сможешь. Я буду ждать тебя.
   Я не отвечаю. Слова не могут выразить любовь. Слезы ослабляют. Прощание – удел неуверенных и слабых духом.
   Впереди появилось светлое пятно. Знак во тьме. Это – мой путь к жизни. Так говорит Наставник. Наедине с собой я называю его отцом. Мне неведомо ничего о моем рождении. А так хочется иметь отца и мать. Так хочется быть человеком.
   Слова отца горят в сознании. Выйти на Арену. Умереть так, чтобы разом взметнулись белые языки пламени. И родиться вновь.
   Свободным, среди Равных.
   Сильным, среди Могущественных.
   Умным, среди Мудрых.
   Зрячим, среди Всевидящих.
   Стать одним из Них.
   Почувствовать себя Человеком. Да, именно так. С большой буквы.
   Сейчас я животное. Зверь, идущий на заклание. Жертвенная скотина.
   Я делаю первое движение. Вытаскиваю мечи из ножен. Быстрым шагом иду вперед.
   Арена встречает меня белым цветом и тишиной. Остановившись, я приветствую её ритуальным поклоном – взмахом обеих рук в стороны, лезвия направлены вперед, упав на колени, склонив голову к песку. И через мгновение Арена накрыла меня. Низким гулом ненависти, яростью звуков, пестрым безумием цветовых пятен. И еле заметным запахом страха.
   Я склоняю голову ниже, словно придавлен. Остро ощущаю ненавистный обруч, сдавливающий голову. Режущая боль в затылке и распирающая во лбу. Черные скачущие пятна перед глазами.
   И – внезапно чувствую острый запах, который перебивает все остальные ароматы Арены. Свежая кровь. Точно такая же кровь, как у меня, и только что пролита на этом песке. Я вдыхаю запах всей грудью, забыв обо всем. Я чувствую каждую мышцу в своем теле, я ощущаю сердце, которое бьется в груди, я делаю глубокий вдох, моментально забывая о боли в голове. И где-то глубоко в сознании рождается неведомая и сокрушающая сила, сминающая любые запреты и ограничения. Внезапная память, рвущаяся изнутри. Мощь в сознании, которая заставляет меня сделать неправильно.
   Не так, как учил Наставник.
   Я вскакиваю на ноги, подняв мечи над головой, и скрещиваю их, заслоняя яркое пятно солнца. Перечеркнув его крест – накрест. Я открываю рот и во всю мощь легких кричу песню, значение которой неведомо мне. Исторгаю изнутри встречную ярость, обрушиваю ненависть на врага, накрываю гневом пространство вокруг себя, ломаю свой страх, разрушаю проклятый мир Арены, где для меня есть только один путь.
   Из памяти всплывают лица предков. Я не знаю их. И не уверен, что эти образы реальны. Но так ли это важно сейчас. Внезапно осознаю себя тем, кто я есть на самом деле.
   Я пою песнь жизни.
   И, взмахнув мечами, замираю в центре Арены.
   Тишина вновь застывает вязким студнем.
   Я жду врага. И они появляются – красные пятна справа и слева. Дерзкий и раздражающий цвет. Это единственный цвет, который я могу видеть достаточно четко. Именно он несет мне боль, заставляет меня нападать, забыв о выдержке. Цвет, сводящий меня с ума. Оскалившись, я вновь и вновь бросаюсь вперед. Разящие удары в пустоту. Красная ярость от осознания своего бессилия. Не удержав равновесие после очередного бесплодного удара, я падаю на колени.
   И Арена взрывается – унизительные звуковые волны плещутся вокруг меня. Я словно повержен вниз, как в юности, когда Наставник одним движением бросал меня на песок. Лицом в грязь. Соленый привкус крови. Вязкая черная пелена, застилающая сознание.
   Разочарование. И ярость.
   Снова трубный глас.
   Тяжело дыша, я встаю на ноги. Я должен успокоиться. Мне сейчас нужна выдержка. Возможность мыслить разумно. И биться с врагом, оставив силы на последний удар.
   Если я смогу его сделать.
   Движение справа. Медленное и тяжелое. Я знаю, что единственная возможность победить этого врага – опрокинуть его навзничь. Сильный, мощный, но неуклюжий и малоподвижный. Мечи в ножны. Ориентируясь на звук, с трудом заметив бесформенные очертания, бросаюсь в бой. Сжав зубы от напряжения, всем телом наваливаюсь на твердую поверхность. Запах металла. Скрежет механизма. Неподвижная тяжесть.
   Я не чувствую боль. Пока. Противник наносит удары сверху, и теперь уже запах моей крови перебивает запах врага.
   Злость, ярость и желание победить. Я забываю о том, что должен красиво умереть. В памяти стираются слова отца. Последнее усилие, разрывающее мышцы. И – враг повержен. Я запрыгиваю на лежащее металлическое тело и одним движением отламываю торчащий острый шип, мокрый от моей крови.
   И только теперь понимаю, что не могу поднять руки. Левую – совсем, а правую руку – наполовину. Враг повредил мышцы плеч, пока я боролся с ним. Но я вовсе не хочу показывать свою слабость. Если Арена увидит это, то обидное поражение неминуемо, а о красивой смерти можно забыть сразу. Я сжимаю рукояти мечей, лежащих в ножнах, и поднимаю глаза к солнцу. Этот яркий, обжигающий свет заставляет ощущать себя зрячим. Хотя бы чуть-чуть. Так хочется увидеть мир, в котором я живу. Не редкие цветные пятна и неясные очертания, а все то, что я чувствую, слышу и обоняю. Так хочется увидеть красоту этого мира.
   Арена погрузилась в тишину. Я чувствую, как она шевелится. Огромный организм, который хочет смерти. Щупальца ненависти, извиваясь, тянутся ко мне. Флюиды гнева и страха. Запах страшной и непонятной агрессии. Всполохи безумия.
   И очень слабые нотки любви. Наверное, это Наставник. Я уверен, что он гордится мною.
   Я вспоминаю его слова.
   Нелегко осознавать себя скотиной. Унизительно знать, что никто не считает тебя человеком. Страшно ежедневно готовиться к смерти. Но всё оправдывает Арена. Выйдя на неё, ты можешь доказать, что ты Человек. Умри красиво – и стань одним из нас.
   Я иду. Руки на поясе. Шаг твердый. Голова гордо поднята.
   В третий раз поет труба.
   Застыв на месте, я слушаю. Они подкрадываются ко мне. Незримый враг окружает. Время сейчас тоже противник. Возможно, худший из всех. У меня практически нет шансов. Я медленно слабею от потери крови, но это не повод для того, чтобы сдаться.
   Резко упав, я перекатываюсь, и, упершись коленом в песок, широким взмахом снизу и в сторону наношу удар правым мечом. Острие рассекает препятствие. Совсем чуть-чуть, но и этого достаточно. Волна страха и крик боли. И кольцо разжимается.
   Я улыбаюсь.
   Хотя мне тоже хочется кричать от боли. Острый крюк вырвал из моей спины кусок мяса. И еще один впился в бедро. Враг имеет несравненно больше возможности убить меня. Но это ничего не значит. Я не дам противнику шанс лишить меня возможности наносить ответные удары.
   Наставник не учил меня убивать. Но – это у меня в крови.
   Я рожден таким.
   Я – Человек.
   Я снова вспоминаю о том, что должен красиво умереть. Наставник, сам того не ведая, обучая искусству умирать, научил меня держать мечи в руках. Чтобы красиво принять смерть, надо уметь ответить ударом на удар. Одно без другого невозможно – если ты обучен умирать, то никогда не допустишь скотской смерти. Ни для себя, ни для врага.
   Я пытаюсь встать на ноги. И не могу.
   Упершись правым мечом в песок, я напрягаю силы.
   И – застываю в этой позе. Встать нет никаких сил. И равновесие я удерживаю с трудом.
   Сейчас только слух может помочь. Арена, словно сочувствуя, тоже замерла. Хотя, конечно же, нет, – Арена застыла в ожидании моей унизительной смерти. И в этой неестественной тишине возникает слабый звук – трение песчинок друг о друга. Противник приближается. Я могу спокойно дождаться и красиво умереть. Именно для этого я здесь. Склонить голову и покорно дать убить себя. Я слышу в голове слова Наставника – короткий удар, резкая боль и всё. Ты выходишь на Арену, чтобы в бою заслужить право на быструю смерть. И на будущую жизнь.
   Сердце бьется.
   Дыхание замерло на губах.
   Глаза закрыты, чтобы не мешать.
   В сознании возникает образ. Меч, пронзающий плоть. Да, именно так. Пусть это не красиво, пусть это не так, как говорил отец, но – это так, как говорит сейчас моё сердце и моя кровь.
   И когда я слышу движение вражеского меча, то падаю навстречу, выбрасывая правую руку вперед.
   Резкая боль в голове. Сладкий вкус на языке.
   Я захлебываюсь кровью, стекающей волной сверху.
   И чувствую, что мой меч тоже пьет чужую кровь.
   Внезапно я понимаю, что моя голова свободна. Меч врага рассек кожаный обруч. Сколько помню себя, он всегда мешал мне. Мешал дышать, думать, говорить. И, главное, мешал видеть. Я ненавидел его, и помнил слова Наставника – этот обруч принадлежит тебе с рождения, и снимут его только после того, как ты заслужишь право вернуться.
   Я открываю глаза и вижу красный песок. Он шевелится от обилия пищи.
   Я ползу за своей правой рукой. И нахожу тело врага. Он хрипло дышит. В огромных выпуклых глазах плещется страх. Он не готов умирать. Он вышел на Арену, чтобы убивать. И теперь, когда жизнь вытекает из него, он с ужасом смотрит на меня.
   Большая голова с выпуклым лбом. Узкие плечи. Тонкие руки. Моя рука, сжимающая рукоять меча, закрывает половину этого худосочного тела.
   Умея только убивать, он стал скотиной.
   Я опираюсь на правый меч, погружая глубже в тело. И дыхание врага замирает.
   Я медленно встаю на ноги. Вытаскиваю меч из поверженного врага.
   Поднимаю голову.
   Большелобые лица, сливающиеся в одну пучеглазую массу.
   Открытые в беззвучном крике рты, зияющие бездонным отверстием.
   Протянутые руки, горящие белым пламенем.
   Желтый круг, бесстрастно пылающий в небе.
   Мне жаль Человека, который выродился в животное.
   Мне ненавистна мысль, что я осознал себя Человеком.
   Я увидел свое отражение в выпуклых глазах убитого, и знаю, кто я есть.
   Выкрикнув проклятье, правым мечом я рассекаю сияющий диск солнца пополам, погружая этот мир во тьму.

16

   – Егор, что с тобой!
   Он открыл глаза и увидел склоненные над ним лица. У Влада – хмурое, раздраженное, у Маши – удивленное, и у Саши – озабоченное. Где-то на краю сознания возникла мысль, что, не смотря на недавние слова, она сейчас действительно выглядит так, словно беспокоится за него. Мысль не к месту, но приятная.
   – Ну, что там?
   Влад хлопнул в ладоши, пытаясь привлечь его внимание.
   – Егор, давай, говори, что там? Ты был внутри пару минут, и вылетел, словно тебя кто-то выкинул наружу. Что случилось?
   Егор с помощью Саши сел и увидел, что сжимает в правой руке перочинный нож. Который он положил в карман перед тем, как войти в дверь. Он разжал пальцы, и нож упал на бетонный пол. Беззвучно. Или, возможно, он не услышал звук. Пальцы дрожали – они помнили тяжесть меча, которым он только что разрубил солнце.
   – Егор, ты что, как ломом битый! Не молчи!
   Это уже голос Саши, – подумал Егор, но ничего не сказал. Он прислушивался к собственному телу. Боль в спине и необычная легкость в голове. Словно у него какая-то зудящая рана сзади, а голова только что освободилась от чего-то тяжелого и неприятного.
   – Что у меня на спине? – спросил он, чуть склоняясь вперед.
   – Ничего, – ответил Влад, задрав рубашку и осмотрев спину.
   Егор левой рукой пощупал голову (он все еще опасался использовать правую руку, потому что не мог освободиться от ощущения сжатой пальцами рукояти меча) и ничего, кроме волос там не нашел.
   – Там внутри Арена.
   – Какая арена?
   – Ну, как на корриде, круглая, и я там бился, только не в роли тореадора, а в роли быка, ну, или вроде как будто гладиатора, – медленно сказал Егор, словно пытался сам себе объяснить, что с ним произошло, – и меня там убили. Но не сразу. Сначала я убил противника, а потом погиб сам. И я вышел на Арену с желанием красиво умереть, потому что был уверен в том, что только так я смогу стать человеком.
   – Бред, – мрачно констатировал Влад.
   – Погоди, – остановила его Саша, – давай сначала. Ты вошел в дверь и сразу же растворился в темноте. Через пару минут ты вылетел из двери и упал на спину. Как ты мог участвовать в этой самой корриде, когда прошло так мало времени и, как мне кажется, за этой дверью не может быть помещения больше, чем средних размеров комната?
   Егор посмотрел на девушку так, словно в первый раз видел её, и сказал:
   – Я не знаю, как это получилось, но мне показалось, что я там находился целую жизнь. И, как ни странно это прозвучит, мне понравилась эта жизнь, пусть даже мне пришлось умереть. На какой-то миг я ощутил такую радость от того, что осознал себя, такую бурю эмоций от того, что почувствовал себя настоящим Человеком с большой буквы, что я с удовольствием умер. Красиво умирать – это так замечательно. Так восхитительно. Перед смертью я проклял Человека в себе, так же, как и все человечество в целом, но – это незабываемое и яркое впечатление, что я Человек, потрясло меня.
   – Ладно, – сказал Влад, махнув рукой, – с ним сейчас бесполезно говорить. Совсем крышу сорвало. Несет какой-то бред. Я пойду туда и посмотрю.
   Он решительно повернулся и вошел в открытую дверь.
   Егор хотел остановить его, но сделал это так медленно, что успел только протянуть правую руку. Девушки проводили Влада глазами и замерли в ожидании, что будет.
   Он вышел из темноты быстро. Задумчиво посмотрел на Егора и сказал:
   – Там ничего нет. Маленькое пустое помещение. Зачем оно вообще здесь? Для какой цели? Может, комната для служащих тоннеля, хотя нахрен им эта пустая комната?!
   Он перешел на крик, с каждым словом накручивая себя. Лицо покраснело. Кулаки сжались.
   – Какого хрена все это происходит со мной!? Почему? Какая нахрен арена и коррида в помещении пять на пять метров! Какое осознание себя человеком, когда ты и есть человек!?
   Затем он подошел к высохшему трупу мотоциклиста и со всех сил пнул его. Кости и истлевшие тряпки разлетелись во все стороны. И повернувшись к Егору снова, он выкрикнул:
   – Ублюдочный дебил! Это все из-за тебя! Чтоб ты сдох! И там на этой долбаной корриде и здесь в этом вонючем тоннеле! Какого хрена ты появился в моей жизни!
   Егор кивнул.
   Спокойно и невозмутимо.
   – Да, наверное, ты прав. Мне все больше кажется, что этот тоннель и исчезающая дверь появились из-за меня. Ну, или в какой-то степени зависят от моего присутствия. Или отсутствия.
   Он замолчал, и в тишине Саша сказала:
   – А это уже мания величия. Думать, что всё вертится вокруг тебя. Считать себя пупом мира. Огромный тоннель – для тебя одного. Ага.
   Она ухмыльнулась и помотала головой. И продолжила:
   – А мы тогда здесь зачем? Ну, если исходить из твоей гребаной логики, то что мы здесь делаем? Целый автобус людей, оставшихся там, и мы – твой друг, я и Маша?
   – А вам просто не повезло, – ответил Егор, – вы оказались рядом со мной. Не в том месте, не в том времени, не в том пространстве.
   – Дверь снова исчезла, – сказал Влад. Он единственный из них стоял лицом к двери и первым заметил, что стена тоннеля стала вновь бетонной.
   Саша и Маша синхронно повернулись, а Егор даже не пошевелился. Он знал, что так оно и есть. Ощущение рукоятки меча в руке исчезло. В памяти все осталось, и он вдруг понял, что пережитое на Арене никогда не исчезнет из сознания. Как одна из множества жизней, которые человек способен прожить. Как небольшой кусок времени, которым человек может играть, жонглируя одновременно несколькими пространствами.
   Жизнь, которую он прожил на Арене, произошла в действительности, и не важно, в каком пространстве. Главное, что именно он прожил этот отрезок времени в другой реальности.
   Понимание происходящего медленно, но верно, погружало сознание в нирвану. Собственно, его сознание уже готово к такому повороту событий: читать произведения Стивена Кинга, верить в эти миры, понимать и принимать их – это и есть большая часть пути к нирване. Остается сделать маленький шажок, но только тогда, когда встанешь на тропу, теряющуюся в зарослях неведомых растений, откуда слышны странные и пугающие звуки. Или когда услышишь призыв червоточины и не сможешь противостоять ему.
   Только что он сделал этот шаг.
   Егор сидел на асфальте и глупо улыбался.
   – И что теперь?
   Голос Маши прозвучал издалека.
   Из другой вселенной.
   – Что? Что? Спроси у этого дебила!
   Голос Влада прозвучал ближе. Или просто громче. Он хотел услышать еще голос Саши, потому что здесь в глубине сознания звуки позволяли нащупать путь назад. Он мог вернуться и сам, но голос Саши – лучшая нить, за которую он бы держался на дороге назад.
   – Не трогайте его.
   Саша рядом.
   Егор почувствовал тепло ладони на коже руки.
   И вернулся.

17

   Егор встал. Как ему казалось, быстро и энергично, но со стороны это выглядело медленно и неуверенно. Удержав равновесие, он выпрямился и посмотрел на молодых людей, стоящих вокруг него. Бывший друг, в котором он когда-то был уверен, как в самом себе. Девушка, в отношении которой возникали приятные мысли. Подруга девушки. И мужчина в очках, которого сейчас здесь нет.
   Они здесь лишние. И это осознание растеклось в мыслях грязными разводами по чистой глади понимания.
   – Простите меня.
   – За что? – удивилась Саша.
   – А вот тебе! – среагировал Влад, подняв сжатую в кулак руку с оттопыренным средним пальцем. – Простить его! Щас!
   – Это не ваш путь, – спокойно ответил он на вопрос Саши, – вы здесь лишние. Я один должен был пройти по этой дороге. В этот тоннель должен был войти только я.
   – Тихо!
   Голос Саши прервал его. Она подняла руку, призывая всех прислушаться.
   С той стороны тоннеля, откуда они пришли, к ним приближался шум. Пока еще тихий, но вполне ясный. И усиливающийся.
   – Что это? – спросила Маша. Её глаза округлились от ужаса неизвестности. Сейчас она боялась всего.
   Влад суетливо сжав руки, стал медленно отходить к дальней стене тоннеля. Саша, напротив, снова приблизилась к Егору.
   – Очень похоже на поезд, – пробормотал Егор, вслушиваясь в далекий стук колес, – но этого не может быть, потому то здесь нет рельсовой дороги.
   – А я уже ничему не удивлюсь, – сказала Саша, – Маша, иди сюда.
   Подтолкнув подругу к стене, она потянула Егора за рукав, который, не сопротивляясь, передвинулся.
   Шум нарастал. И через пару минут стало понятно, что к ним действительно приближается поезд. Когда появилась голова состава, они инстинктивно прижались спиной к бетону. Красно-белый монстр на огромной скорости мчался прямо на них, причем, визуально казалось, что он не входит в просвет тоннеля, а выворачивается из него, оставляя после себя разрушения, мрак и смерть. Егор спиной чувствовал, как дрожит бетонная стена. И уверенность – когда поезд доберется до них, все закончится. Быстро и неизбежно. Пространство свернется, вычеркнув их из жизни навсегда.
   Егор улыбнулся. Он уже знал, что умирать надо красиво. С открытыми глазами и спокойствием в сердце. Только так он сможет стать самим собой. И это тоже его путь – умирать в тех пространствах, через которые он проходит.
   Он увидел бегущую строку в верхней части локомотива «Linea 10. Hospital del Norte – Puerta del Sur» и сосредоточенное лицо машиниста в кабине. Темноволосый мужчина в форменной одежде смотрел вперед и не видел их. Машинист вел электричку Мадридского метро по привычному маршруту, и не замечал молодых людей в освещенном тоннеле.
   Время вздрогнуло.
   И пошло волнами от эпицентра – когда электричка добралась до них, Егор ощутил, как изогнулось пространство, удерживая время на коротком поводке. Он широко открытыми глазами смотрел в окна полупустого первого вагона – женщина в белой блузке дремлет, молодой темнокожий парень сидит, забросив ногу на ногу, с закрытыми глазами и большими круглыми наушниками на голове, светловолосая девушка увлеченно читает толстую книгу.
   В следующем вагоне полный смуглый парень с небольшим рюкзаком на коленях. Он смотрит прямо перед собой и сидит так, словно палку проглотил.
   Время застыло.
   Егор заглянул в глаза этого парня. Всего на секунду, через оконное стекло, через бездну пространства и времени – но даже это не помешало увидеть то, что заставило его забыть о том, где он.
   У смуглого парня тоже свой путь. Но он свернул с него. Испугавшись в последний момент, он вошел не в тот вагон. Осознав, что делает, он выбрал не тот маршрут и не то время суток. Он не смог сам нажать на кнопку. А в этом пространстве сигнал от дистанционного устройства не достигал. И сейчас в пяти вагонах мадридской электрички находилось около тридцати человек, которые еще не догадывались, что летят в никуда.
   Смуглый круглолицый парень, словно почувствовав, что на него смотрят, сфокусировал взгляд. И увидел Егора.
   Именно в этот момент пространство отпустило поводок, не способное удержать рвущееся время.
   И время понеслось.

18

   Я всем телом ощущаю движение вперед. Еле заметные удары на стыках рельс. Светлый вагон, яркие лампы. Это метрополитен.
   Сидеть и смотреть в глаза напротив – что может быть проще.
   И сложнее.
   Темные зрачки, как черные дыры – непредсказуемы, бездонны и вечны. Я знаю, что погрузившись в них, не смогу вернуться обратно. Просто не найду путь назад. Но и не смотреть не могу. Так ли уж важно вернусь я или нет!? Так ли уж важно – здесь я или там!?
   Парня зовут Ильдус. Крепко сбитое тело и слегка покатый лоб. Курчавые волосы. Короткие толстые пальцы сжимают лямки рюкзака. Губы дрожат.
   Он выбрал свой путь, но не смог пройти по нему.
   Я вижу в глазах страх.
   Заложенная в мозг программа дала сбой.
   Инстинкт самосохранения сыграл с ним злую шутку.
   – Что бы ни случилось, у тебя всегда есть шанс вернуться на тот путь, который ты выбрал.
   Я говорю в немигающие глаза. Негромко и чётко выговаривая слова.
   – Человек слаб и духом и телом. Он боится умирать. И причина этого страха проста – незнание. Он абсолютно не знает, что будет дальше. Привычный для него мир исчезает, а что впереди – непредсказуемо. Так новорождённый ребёнок кричит от страха, когда выходит из родовых путей женщины к свету этого мира. Рождение и смерть – суть события в жизни человека однотипные, если не сказать, аналогичные. И порой невозможно понять, когда человек рождается, а когда умирает. Мы идём в этом мире от одного события к другому, даже не осознавая, насколько важны они в нашей жизни.
   В глазах Ильдуса появляется жизнь. Или он просто впервые мигнул.
   Или – вышел из комы.
   Я не жду, что он что-то скажет.
   Мне не нужны слова.
   Мне интересны мысли.
   – Я не говорю, что смерть – это хорошо. Или плохо. Это просто данность, которую человек не может изменить. Это суть бытия, которая определена самим фактом рождения. И родившись, надо сразу же готовиться умирать – ибо, будучи готов к этому, ты перешагнёшь через черту с улыбкой.
   Ильдус открывает рот и говорит:
   – Мне сегодня исполнилось двадцать три года.
   Кивнув, я улыбаюсь. Промежуток времени в восемь тысяч триста девяносто пять прожитых дней. Ничто, по сравнению с вечностью. Горсть сухого мелкого песка, стекающая сквозь пальцы и подхваченная ветром в пустыне.
   Холодный ветер, бросающий в лицо колючие льдинки замороженных пространств.
   Ильдус продолжает говорить, словно он только что понял, что пути назад нет:
   – Двадцать три, а я будто только сейчас начал жить. Я ведь даже нигде не был, кроме Казани. И девушки у меня нет. И не было. Мама не знает, где я. Просто вышел из дома и всё. Учитель сказал, что так надо, но не сказал – кому? Я поверил, но сейчас думаю – зачем? Я понять не могу – что я здесь делаю и как я оказался в этом месте?
   – Наставник отправил тебя умирать? – я пристально смотрю в глаза парня.
   – Нет, – он мотает головой, но в его глазах я вижу понимание, – он сказал, что это мой путь к Аллаху.
   – Он прав. Путь к Богу может быть разным – и ты выбрал наикратчайший. Хотя, – я вздохнул, – ты уже свернул с него и нарезаешь круги рядом. Впрочем, никогда не поздно сделать шаг в правильном направлении. Ты ведь знаешь, что у тебя в рюкзаке?
   – Да.
   – Вот. Сделай так, как сказал Наставник.
   – Но я не хочу.
   – Я повторю вопрос – Наставник отправил тебя умирать?
   Парень, стиснув зубы и сжав кулаки, молчит. А потом кивает:
   – Да.
   Вагон поворачивает и меня прижимает к креслу. Я смотрю во мрак тоннеля, и это в некотором роде лучше, чем смотреть в глаза Ильдуса.
   – Мне жаль, но у тебя не будет восемь тысяч триста девяносто шестого дня. Хотя, конечно же, мне совсем не жалко – ни тебя, ни эту реальность, – я похлопал по велюру вагонного кресла, – я знаю, что всё преходяще, и это мгновение рано или поздно закончится.
   Ильдус разжимает кулаки и говорит:
   – Я хочу жить.
   – Это ты должен был сказать своему Учителю. Именно эти слова. Но – та реальность канула в бездонном омуте времени, ты не сказал эти слова, и этим самым выбрал свой путь. То, что ты хочешь, уже не имеет значения. Теперь не ты выбираешь путь, а Путь использует тебя. Твой Наставник это знает, поэтому сам никогда не сделает этот выбор. Будь мужчиной. Имей мужество пройти до конца Путь.
   Я встаю, держась за поручень. И поворачиваюсь к парню спиной, глядя в пустой салон вагона. Мне не надо смотреть, чтобы знать – у парня слезы на глазах, но руки уже делают то, что надо сделать.
   Я улыбаюсь.
   – Кто ты?
   Все-таки он спросил. Я уж думал, что он не произнесёт эти слова. Узнать имя собеседника, стоя на краю – это практически то же самое, что поверить и принять другого Бога. И попросить у Него прощения.
   Или проклясть Его.
   – Когда-то меня называли Егором.
   Не оборачиваясь, я произношу слова. Он может не услышать, но это не имеет значения.
   Кратчайший Путь к Богу – это хорошо.
   И для него, и для меня.
   Теперь у меня другое имя, но я даже мысленно далеко не всегда говорю его.
   Потому что, произнося его, я теряю свой Путь.

   В следующую секунду электричка пролетела мимо. Волна горячего воздуха сбила Егора с ног, а звуковой удар оглушил его. Лежа на бетоне, он медленно приходил в себя. Продолжая мысленно повторять за кем-то, как прекрасен Путь к Богу, хотя уже не понимал смысла этих слов.
   Как не понимал, почему можно потерять свой Путь, если называть себя своим именем.
   Как не осознавал, кем он был, и что только что произошло в глубинах его сознания.
   Егор лежал на бетоне и медленно возвращался в ту действительность, которая стала на этом промежутке времени его реальностью.

Часть вторая
Другой мир

1

   Егор встал на ноги. Немного неуклюже и неуверенно. Повернулся лицом к уходящему вдаль тоннелю.
   С той стороны, куда когда-то ушёл Василий, дул лёгкий ветерок. До того незначительный, что Егор не сразу ощутил его. Чтобы убедиться, он сунул палец в рот, где отсутствовала слюна, и, с трудом увлажнив его, поднял вверх. Без всяких сомнений – явное движение воздуха из тоннеля.
   – Похоже на то, что Василий добрался до выхода, – сказал он и, не оборачиваясь, пошёл. Если захотят, пойдут за ним. Если нет – опять-таки, их проблема. Теперь каждый сам за себя, хотя ему это не нравилось.
   Они пошли. Егор слышал, как за его спиной Саша пыталась объяснить Маше, что, возможно, впереди выход из тоннеля. Влад, даже и, не подумав дождаться девушек, быстро догнал Егора.
   – Это же ветер, – довольным голосом сказал он, поравнявшись с ним, и словно между ними ничего не произошло, продолжил, – думаешь, это Василий?
   – Не знаю, – помотал головой Егор, который не хотел высказывать свои предположения.
   Они быстро стали уставать от быстрой ходьбы, жажда и голод по-прежнему донимали их, но ожившая надежда толкала их вперёд. Даже девушки, нагнав их, не отставали. Четыре человека быстрым шагом шли навстречу ветру, который становился все сильнее, и, в конце концов, были вознаграждены: за следующим плавным поворотом тоннель больше не повернул направо. Без всяких сомнений, они впереди явственно увидели свет в конце тоннеля.
   Никто ничего не сказал. Они просто постепенно убыстряли шаг, гипнотизируя взглядами далёкий полуовал света. Егор с трудом отогнал от себя мысли о мираже, который неожиданно исчезает. Они почти бежали, забыв о жажде, голоде и взаимной ненависти. И свет приближался – может, недостаточно быстро, потому что они не сводили глаз с него, может, недостаточно яркий, но значительно лучше после искусственного света ламп.
   – Стойте! – услышал крик Маши Егор.
   До выхода оставалось метров пятьдесят – уже видна дорога, по краям которой росла зелёная трава, и чуть дальше – пологий склон горы, покрытый скудной растительностью. Ветер, ставший достаточно сильным, обдувал их разгорячённые тела, принося запахи горных трав и свободы.
   Они, остановившись и задыхаясь от бега, посмотрели на Машу.
   – Я боюсь, – сказала Маша, – может лучше остаться здесь. Тут хотя бы все понятно, а там – вдруг там хуже, чем здесь.
   – Да, пожалуйста, оставайся здесь, – просто сказал Влад, повернулся и помчался к выходу.
   Остальные тоже отвернулись от Маши и бросились догонять Влада, бегущего с энтузиазмом спринтера, приближающегося первым к финишной ленте. Он обгонял их примерно метров на пять, и, выскочив из тоннеля, издал торжествующий вопль. Он, раскинув руки, словно обнимал весь мир, кричал и бежал по траве, пока, споткнувшись, не упал. Саша, догнав его, выкрикивая что-то нецензурное, повалилась на него. Маша, добежав до выхода, остановилась у края тоннеля, встав таким образом, чтобы можно было в любой момент вернуться назад.
   Егор, выскочив из мрачного тоннеля в раннее утро, остановился на краю асфальта и обессилено сел на землю. Солнце, воздух, горы – без всяких сомнений, это планета Земля. Но, ожидая подвоха, он смотрел по сторонам. И тяжело дышал.
   Пронзительно-голубое небо, горные запахи, типичные для Испании, поросшие травой и кустарником склоны гор. Ничего необычного, за исключением одного.
   Дорога, выходящая из тоннеля, практически сразу обрывалась в уходящем немного вверх травяном склоне. Она выглядела настолько чужеродно, что сразу становилось понятно, что выход из тоннеля – это временное состояние этого места.
   После тоннеля небо казалось бездонным и нереально светло-голубым. Небольшое облако, неспешно плывшее над ними, настолько белое и воздушное, что Егор слегка усомнился в его реальном существовании. Облака, ближе к горизонту на фоне далёких высоких гор, словно они цеплялись за вершины неприступных скал, казались какими-то странными мифическими созданиями. Куда бы Егор ни посмотрел, горы окружали их со всех сторон: справа и до самого горизонта длинная гряда горных вершин, слева невысокие и пологие, больше похожие на холмы, прямо перед ними, напротив выхода из тоннеля – склон, поросший травой, и одинокая скала, изъеденная временем и ветром. Практически везде скудная растительность, представленная травой и мелким кустарником, и только далеко на холмах слева невысокие деревья. Егор, прищурившись, попытался рассмотреть их, но до них далеко, а зрение у него ослаблено постоянным чтением. Деревья очень похожи на сосны, но полной уверенности не было.
   Воздух густой и вкусный. Егор вдыхал его полной грудью и наслаждался. Чуть горькие запахи горных трав, смешанные с прохладой высокогорья, пропитанные влагой далёких снежных вершин. Запахи, от которых кружилась голова, и хотелось беспричинно радоваться. Хотя радоваться можно только оттого, что солнечные лучи привычно согревали тело, а зияющий зев тоннеля остался за спиной.
   Егор протянул руку и сорвал травинку, – одну из многих, что покрывали пространство за обрывающейся дорогой. Посмотрел на место разрыва. Выделившийся беловатый сок собрался в каплю и упал на подставленную Егором левую руку. Он слизнул эту каплю, поздно подумав, что это может быть опасно. Но ничего не случилось, только горечь на языке. И лёгкое ощущение счастья от этой простой земной радости.
   Эйфория продолжалась недолго. Влад, в последний раз выкрикнув что-то нечленораздельное, обессилено откинулся на траве. Саша сидела рядом с ним, обхватив колени руками – счастливая улыбка на лице, довольный прищур навстречу солнцу.
   – Маша, хватит бояться, выходи, – крикнула она, махнув рукой.
   Маша, все это время стоявшая в тоннельном проёме, в последний раз обернулась назад, и подошла к Егору. Она тоже сразу обратила внимание, что дорога, выходящая из тоннеля, отсутствует.
   – Может, это какой-нибудь недостроенный тоннель? – спросила она Егора.
   – Ага, трудолюбивые испанцы однажды ушли на сиесту и забыли про дорогу из тоннеля, которую строили до этого целый год, – мрачно пошутил Егор, глядя на то, как заканчивается дорожное полотно. Асфальтовое покрытие резко обрывалось, словно очерченное по линейке, и сразу после него росла трава. Он отодвинул траву, чтобы посмотреть на край дороги – как он и предполагал, тот аккуратно завершён неведомыми строителями.
   – Ну, и чем ты нас теперь напугаешь? – спросил Влад, который лежал на боку и, сунув травинку в рот, беспечно улыбался.
   – Пугать? Нет, я не буду вас пугать, – помотал головой Егор, – я вам фокус покажу. Не знаю, понравится он вам или нет. Но, в любом случае, я это сделаю.
   – Может, не надо, – осторожно сказала Саша, с лица которой стала медленно уходить улыбка.
   – Ну, если вы хотите обратно в тоннель, то, конечно, не буду.
   – Нет, только не туда, – крикнул Влад, – ни за что и никогда туда не вернусь.
   Егор встал и, потянув Машу за руку, шагнул вместе с ней с дороги в траву. Повернувшись, он посмотрел на вход в тоннель – ничего неожиданного пока не произошло.
   – Ну, и где твой фокус? – ухмыльнулся Влад.
   – Сейчас будет, – уверенно сказал Егор, заметив изменения. Сначала медленно, но неумолимо и с нарастающей скоростью, край дороги стал смещаться в сторону тоннеля. Как гигантский язык возвращается в рот, дорожное полотно втянулось внутрь – с резким и громким хлопком вход в тоннель исчез.
   Секунду ребята смотрели на неровный край скальной поверхности в том месте, где только что был вход, на скудную растительность, пробивающуюся из этой скалы, а потом закричала Маша.
   Громко, пронзительно и безумно.
   Упав на колени, закрыв лицо руками, прячась от действительности.
   И никто из них не попытался успокоить её.
   Они просто стояли и смотрели на скалу, которая только что была тоннелем.
   Когда Маша, потеряв сознание, перестала кричать, звенящая тишина обрушилась на них. Если спокойно стоящий Егор предполагал (а, можно сказать, знал), что должно произойти, то для остальных исчезновение входа в тоннель стало полной неожиданностью. Влад, вскочив на ноги, стоял с открытым ртом и круглыми глазами. Саша по-прежнему сидела на траве, судорожно сцепив руки и прижав колени к груди. Глаза широко открыты, а сознание балансирует на краю безумия.
   Они жили в том реальном мире, где сказки придумывали сказочники – взрослые люди, оставшиеся навсегда детьми, а фантастические истории создавали фантасты – странные люди, которые вываливали на страницы книг своё безумное сознание, набитое под завязку нереальными фантазиями.
   Они знали, что Дед Мороз скоропостижно умер в их далёком детстве, однажды явившись в образе двоюродного дяди, который надел на себя красный халат и спрятал лицо за белой бородой. Гарри Поттер вырос вместе с ними, став обычным очкариком, и растеряв все свои волшебные способности в бурном пубертатном периоде. И, если путешествие в тоннеле, построенном человеком, можно объяснить для себя тем, что они «заблудились в трёх соснах», то это ничем необъяснимое изменение в пространстве, увиденное ими, нарушало стройную картину мира в их сознании. Абсолютно нереальное исчезновение тоннеля пробило брешь в полной уверенности, что окружающий их мир достаточно предсказуем.
   Впрочем, не выдержала только Маша. Когда она открыла глаза, в них отсутствовало сознание – зрачки плавали в пустоте безумия.
   – Маша, ты меня видишь? – спросила Саша, посадив подругу и, удерживая её в этом положении. Ответа не последовало – девушка бессмысленно смотрела в сторону. Саша, решив действовать решительно, ударила её по щеке. Никакой реакции не последовало, голова Маши мотнулась в сторону, на щеке появилось красное пятно, и все.
   – Да что же это такое? – чуть не плача, сказала Саша. – Почему это происходит с нами? Почему и зачем?
   Никто не ответил. Влад все также стоял и смотрел на скалу. В его глазах завис тот же вопрос, но он молчал, в глубине сознания понимая, что никто не ответит.
   Егор, для которого Срединный мир Стивена Кинга был так же реален, как далёкий город Владивосток и забайкальские сопки, – это всего лишь вопрос времени, когда он там побывает, – спокойно смотрел на реакцию ребят. Может, надо было их подготовить к тому, что произойдёт, но он полагал, что время, проведённое в тоннеле, не должно пройти для них даром. Глядя в пустые глаза Маши, он вздохнул, понимая, что ошибся, примерив ситуацию на себя, но – что сделано, то сделано.
   Саша, прижав к себе подругу, наконец-то заплакала.
   – Егор, я бы с удовольствием тебя сейчас убил, – сказал Влад без каких-либо эмоций в голосе.
   – Думаешь, что-то от этого изменится?
   – Может, ничего не изменится, но мне стало бы лучше. Хотя бы чуть-чуть.
   Егор ничего не ответил, Влад тоже замолчал, и, в нарушаемой только плачем, тишине, они посмотрели друг на друга. Уже не друзья, еще не смертельные враги – два молодых человека, каждый со своим осознанием случившегося, навсегда разделённые свалившейся на них новой реальностью. Они могли думать о том, что окружающий их мир находится в Испании. В стране, куда они приехали на отдых (в конце концов, вдруг у этих испанцев такое бывает, понастроили тоннелей в горах и сами регулярно теряются в них). Но исчезнувший на их глазах вход в тоннель невозможно объяснить привычной земной реальностью.
   – Что нам теперь делать? – всхлипывая, спросила Саша.
   Егор, втайне обрадовавшись тому, что Саша стала задавать правильные вопросы, сказал:
   – Я бы для начала нашёл воду.
   – Да, – поддержал его Влад, – когда мы обнаружим воду, то рядом обязательно будут люди. Ну, а когда мы найдём людей, весь этот бред, наконец-то, прекратится. И мы поедем домой.
   Егор ничего не сказал на это смелое утверждение, понимая, что сейчас нельзя разрушать даже призрачную надежду.
   – Отсюда видно, что в горах есть ледники, значит, должны быть горные реки. Я сейчас заберусь на скалу и посмотрю сверху. Надеюсь, что-нибудь увижу, – сказал он и пошёл к одинокой скале.

2

   Выросший в городе, Егор никогда не лазил по скалам. На деревья он взбирался вместе со сверстниками, по крышам гаражей бегал, прыгал в глубокий сугроб с крыши одноэтажной подстанции с грозной надписью «Не влезай – убьёт», но никогда не забирался по неровной почти отвесной поверхности скалы. Время, солнце и ветер создали для него удобные места для того, чтобы хвататься руками и опираться ногами, но ветер, налетающий порывами, пытался сбросить его.
   Егор, сосредоточившись на подъёме, смотрел перед собой, подтягиваясь на руках и прижимаясь к скале. Он знал, что нельзя смотреть вниз, но, тем не менее, глянул один раз через плечо – Саша все также сидела на траве, прижимая к себе Машу, а Влад стоял под скалой. Голова закружилась, но совсем немного, – он еще не успел забраться высоко. Егор посмотрел вверх, и, убедившись, что вершина не так уж и далека, с прежней осторожностью и большим энтузиазмом полез дальше.
   У него получилось. Гордый собой, Егор перевалил тело через последний выступ и сел на маленькой площадке. Ветер, давно растрепавший его волосы, на открытом пространстве скалы начал дуть с удвоенной силой, поэтому Егору пришлось ухватиться обеими руками за край скальной поверхности. Только после этого он осмотрелся. Находясь сверху, он понял, что скала невысокая, примерно метров десять-пятнадцать-двадцать, не так уж далеко вокруг можно посмотреть.
   Справа, там, где почти весь горизонт занимали горные вершины, ничего не было. Прямо перед ним и слева – невысокие пологие горы, поросшие травой, местами светло-серые скалы и «сосновая» роща. Скала, в которой исчез тоннель, значительно выше, чем Егор сейчас находился, поэтому он не смог увидеть, что за ней.
   – Ничего интересного вокруг, – крикнул он Владу, – вокруг горы и все.
   – Смотри лучше, – послышался совет снизу.
   Егор, немного наклонившись, посмотрел вниз. Теперь, рядом с Владом стояла Саша и тоже смотрела вверх. Маша сидела там, где её оставила подруга – на коленях, неподвижно с опущенным лицом.
   Егор подумал, что жаль Машу, но может все направится и в её голове все встанет на свои места. И когда он ушёл взглядом от одиноко сидящей фигуры, чуть правее от скалы, он увидел отражение солнца в какой-то зеркальной поверхности. Солнечный зайчик, блеснувший нежданно-негаданно среди однотипного пейзажа.
   Егор даже привстал, забыв о ветре, – пусть достаточно далеко, но на все сто, он увидел водную поверхность. Что-то похожее на небольшое озерцо.
   Налетевший порыв ветра заставил его судорожно ухватиться за скальный выступ и присесть.
   – Есть! – крикнул он. – Там есть вода!
   – Где? – хором крикнули Влад с Сашей.
   – Вон там, – показал направление рукой Егор, отпустив скальный выступ на мгновение, – я сейчас слезу и мы пойдём туда.
   – Ага, давай, спускайся, – ответил Влад, и пошёл в указанном направлении, не оборачиваясь и никак не отреагировав на просьбу Саши помочь вести Машу.
   Спускаться вниз оказалось значительно сложнее. Егор дважды чуть не сорвался, порвав футболку и поцарапав до крови ладони. Вспотевший от непривычных усилий, он спрыгнул на траву и, стерев кровь с ладоней о джинсы, побежал догонять своих спутников.
   Влад вырвался далеко вперёд – его спина исчезла за скалой. Саша, подхватив безвольное тело Маши, вела её под руку, заметно отстав от Влада. Егор, прибавив шаг, легко догнал девушек и подхватил Машу с другой стороны.
   Саша даже не посмотрела в его сторону, словно не обратила внимания на подоспевшую помощь.
   – Я вот думаю, а где Василий? – сказал Егор. Его немного тяготило молчание, поэтому он попытался спровоцировать Сашу на разговор. Не получив ответа, он сам продолжил игру в одни ворота:
   – Он наверняка тоже вышел из тоннеля, причём, не позвал нас, когда обнаружил выход. Вопрос в том, куда он пошёл? Честно говоря, совсем не хочу с ним встречаться. Он мне кажется хладнокровным убийцей. Сейчас, когда его нет рядом, скажи мне, Саша, как он убил Аделаиду.
   – Зачем тебе это? – равнодушно спросила Саша.
   – Я не верю, что он защищался. Скорее всего, он напал первым и хладнокровно убил её.
   – А не все ли равно, как это произошло.
   – Нет, не все равно, учитывая, что он где-то рядом.
   – Ну, хорошо. Если хочешь знать, как все было, то, пожалуйста, – сказала Саша, – Аделаида напала первой, когда Василий заснул. Как он и рассказывал, она навалилась на него всем телом. Свинья килограмм на сто. Попробуй такую скотину сдвинь с места. Василий только ногами дёргал. Сначала Влад, а затем мы с Машей бросились ему на помощь. Влад схватил за волосы, мы с Машкой за руки и стащили её с Василия. Она боролась с нами, как зверь, – отбросила меня в сторону, лягнула Влада ногой. Тут нам на помощь подоспел Василий, и вчетвером мы её били головой о стену. И в тот момент я не думала о том, что мы можем убить. А, когда мы поняли, что она мертва, я нашла для себя оправдание, – если бы не мы её, то она бы передушила нас, как цыплят.
   Егор слушал и молчал. Если все так, то он ошибался в отношении Василия.
   – По-моему, у Маши с головой стало плохо уже тогда, – продолжала говорить Саша, – она тогда рыдала над телом Аделаиды, а, перестав оплакивать её и, может быть, себя, замкнулась.
   – Скорее всего, – кивнул Егор.
   Они синхронно посмотрели на лицо Маши, – глаза закрыты, лицо безвольно болтается. Она шла, но только потому, что её вели – ноги не шли, а почти волочились.
   – Там действительно есть вода? – спросила Саша.
   – Что-то похоже на озеро, – подтвердил Егор, – достаточно далеко, но, думаю, примерно за час мы доберёмся. А Влад, я думаю, даже быстрее.
   – Я боюсь поверить в это, – вздохнула Саша, – если там не будет воды, или её нельзя будет пить, я тоже не выдержу. Слечу с катушек.
   – Выдержишь, ты сильная.
   Саша хмыкнула. И ничего не сказала.
   Егор тоже замолчал, обдумывая все сказанное Сашей.
   Сейчас они шли по склону вниз. Влад бежал впереди и уже очень далеко от них – он поднимался на следующий склон, за которым и должно быть озеро. Саша неожиданно споткнулась и, падая, увлекла за собой Машу. Егор, понимая, что не удержит двух девушек, отпустил Машу, и побежал за катящимися телами. Внизу он помог встать Саше. Они посмотрели на Машу, которая свернулась клубком и закрыла голову руками.
   – Мы можем вернуться за ней позже, – сказал Егор, – сейчас мы потерям много времени, пытаясь поднять и вести её дальше.
   Саша согласно кивнула, и они пошли вверх по склону.
   Задыхаясь от быстрой ходьбы, они взобрались на гору и, остановившись на мгновение, увидели, что Влад уже спустился с горы. Перед ними раскинулась маленькая долина, в центре которой находилось маленькое озеро. Почти идеально круглое, примерно, метров тридцать в диаметре. Егор даже подумал, что редко встречаются такие природные образования – вода, ветер и время не могут так равномерно изменять берег водоёма. И ещё одну особенность заметило его сознание – он после понял, что увидел это – хотя дул ветер, поверхность озера оставалась гладкой и неподвижной.
   Но его интуиция в этот момент молчала, задавленная проснувшейся жаждой.
   Они с Сашей, увидев воду, помчались вниз, гонимые нарастающим желанием утолить жажду. Они бежали даже тогда, когда посреди озера внезапно вырос столб – белая округлая масса, которая даже издалека казалась ужасающе-нереальной. И ужас состоял в том, что этот «столб», не имея на своей поверхности ничего даже отдалённо похожего на глаза, наблюдал за их приближением. Это чувство, что на тебя пристально смотрят и заставляют двигаться вперёд, они ощущали всем телом.
   Егор запоздало подумал, что Влад продолжает приближаться к «озеру», хотя, наверняка, увидел опасность.
   – Стой! – крикнул он, хватая Сашу за руку. Та попыталась вырваться, но быстро подчинилась, понимая, что Егор прав.
   – Его уже не остановить, – сказала она, имея в виду Влада, глядя, как тот приближается к «озеру».

3

   Егор поздно понял, как он ошибался. Издалека со скалы он увидел то, что захотел увидеть, приняв за воду гладкую отражающую поверхность в долине. Сейчас с расстояния ста метров они с Сашей смотрели на то, как Влад медленно приближается к живой белой массе с неподвижным столбом в центре, которую Егор уже не мог назвать озером. Он не знал, как это называется, но понимал, что это нечто несет смерть. Они с Сашей кричали, пытаясь остановить Влада, но он даже не оборачивался. Похожий на покорную жертву, он неумолимо шел к поджидающему хищнику. И с этим ничего нельзя было поделать. Егор с Сашей стояли, держа друг друга за руку, потому что желание идти вслед за Владом, хоть и достаточно слабое, сохранялось. И просто смотрели.
   Влад стал кричать сразу, как только он вошел в эту белизну. Он смог сделать еще один шаг, погрузившись по щиколотки, а потом просто стоял и медленно уменьшался в росте. Краем сознания Егор сравнил это действо с погружением куска жира в кипящую воду, – издалека ему казалось, что Влад просто плавится в том месте, где стоит. Кричал Влад практически без остановки, и в этом крике было все.
   Нестерпимая боль, ибо он был жив до того момента, как погрузился в белую массу по шею.
   Беспричинная радость от встречи с чем-то необъяснимо прекрасным, о чем он даже никогда и не мечтал.
   Сладость наслаждения, словно он получил все, чего желал в этой жизни, и даже сверх того.
   Всепоглощающее счастье, – от осознания своей избранности.
   Крик оборвался, голова Влада через мгновение исчезла, и сразу же Егор понял, что хочет последовать за своим другом. «Столб» переключился на них, слабое желание идти вперед стало нарастать, и Егор, стиснув зубы и сжав руку вырывающейся Саши, отвернулся от белого искусителя и, преодолевая сопротивление воздуха, ставшего вдруг густым, пошел вверх по склону. И чем дальше он отходил, тем становилось легче. Когда они перевалили через вершину холма, желание прошло совсем, и Егор отпустил руку Саши.
   Обессиленные и опустошенные спускались они к лежащей в той же позе на траве Маше. Упав рядом с ней, Саша тоже закрыла голову руками и замерла. Егор сел на траву и задумался.
   Он предполагал, что в других мирах вряд ли их ждут молочные реки и кисельные берега, плодоносящие батонами деревья и сладкоголосые птицы, дружелюбные и щедрые аборигены. Борьба за выживание в любом мире является универсальным законом жизни. Даже они, считая себя цивилизованными людьми, в тоннеле очень быстро утратили те моральные принципы, которые определяли их человечность. У них просто было мало времени, чтобы проявить во всей своей красе заложенные природой звериные инстинкты.
   Можно было предполагать, что в том мире, куда они вышли, будет не просто. Можно было ожидать опасность и различные передряги. Но уж очень все неожиданно – новый мир нанес смертельный удар сразу, не дав им никакой передышки после тоннеля. Открыв им свои красоты, дав вдохнуть своего чистого воздуха, подарив надежду, он взял за это очень большую плату.
   И как бы ни поступал Влад в последние часы жизни, Егор сейчас вспоминал не это. Начало их дружбы – драка в школе за право быть первым в классе. Он, пришелец из другой школы, и Влад, признанный лидер. Совместные дни рождения, – они даже родились в один день. Совместные походы на рыбалку с ночными разговорами у костра и встречей рассвета. Да, они были разные, поэтому им и было интересно вместе. Егор, благодаря Владу, становился коммуникабельнее, а Влад – умнее, пусть они даже сами этого не понимали.
   Целый кусок его жизни перестал существовать, и ничего уже не изменить. Нет слез и нет печали. Легкая грусть и приятные воспоминания. Егор потер виски, взлохматил волосы и, подняв голову, глянул вверх – солнце в зените. Надо решать сиюминутные задачи. Жажда и голод убьют их, и совсем скоро. И если без пищи они еще протянут некоторое время, то без воды могут не дожить до завтрашнего утра.
   Слабое человеческое существо: как может оно быть царем природы, если так легко убить его. Впрочем, только сам человек и считает себя властелином, а все остальные живые существа даже и не догадываются об этом. По сути, что человек, что этот «белый столб» в долине – все одно, разумный протеин (Егор не сомневался в том, что хищник в долине имеет белковую основу), становящийся в зависимости от ситуации и хищником, и жертвой.
   Егор посмотрел вокруг – ничего заслуживающего внимания рядом нет. Разве что слева от них на достаточно далеком расстоянии мелкий кустарник, уходящий в низину. Может там, куда он с этой точки не может заглянуть, что-то есть? Воображение быстро и услужливо нарисовало ему картину родника с холодной водой с кустарником, на котором висят ягоды. Или, возможно, какие-нибудь съедобные дикорастущие растения. Ну, на худой конец, мелкую лужу с грязной водой на краю болота.
   Егор вздохнул и, подумав, что никто за него это не проверит, встал и пошел. Без особой надежды и с осторожностью, ожидая очередного подвоха от этого мира.
   На ходу повернувшись, Егор посмотрел на девушек. Они все также лежали, свернувшись и спрятав голову. В том, что Саша сможет сохранить душевное равновесие, он не сомневался. А с Машей все было плохо – её психика, похоже, нарушена основательно. И что с этим делать, он не знал.
   Пока шел к кустарнику, Егор смотрел по сторонам с желанием (и страхом) увидеть каких-нибудь живых существ. Они уже достаточно долго здесь, а пока здесь преобладает растительная жизнь. Но, если есть плотоядный хищник, то должны быть и жертвы. Он еще не видел ни одного насекомого, ни одной птицы, ни мелких грызунов, ни других животных. Конечно, он мерил критериями того мира, в котором родился, но даже если примерить к этому миру описанные Кингом миры, то он покажется практически безжизненным.
   Когда Егор подходил к кустарнику, он услышал шум. Звук текущей по камням воды, как самая лучшая песня, которую он когда-либо слышал. Он не побежал, памятуя о коварстве здешних форм жизни. Он только чуть ускорил шаг, еще внимательнее прислушиваясь к звукам и всматриваясь в кустарник. Никто и ничто его не гипнотизировало, увлекая в свои сети, но, может, в данном случае будет другая тактика.
   Кусты по пояс – корявые, ветвистые и колючие, с мелкими вытянутыми листочками. Ягод нет, но Егор все равно бы побоялся сразу пробовать их. За кустами он увидел расщелину в камнях, из которой доносился шум текущей воды. Найдя промежуток между кустами, Егор подошел к не широкой и не длинной трещине в земле и заглянул в неё. Потом сел на край и свесил вниз ноги.
   Внизу подземная речка.
   Он сидел и вдыхал запах горной реки. Вода рядом, и – недоступна. Примерно метров пять до поверхности воды, просто так вниз не спрыгнешь, ноги можно сломать, а, спустившись, он самостоятельно никогда не выберется наружу. Река вымыла в камне тоннель с гладкими отвесными стенами. У него нет веревки, у него нет никакого сосуда, чтобы можно было набрать воды. У него ничего нет.
   Подумав о веревке, мысли Егора потекли в правильном направлении. У него есть одежда – если её снять и связать, то, опустив вниз, можно поднять намокшую футболку и отжать воду. Куда? Правильно – сразу в рот. Ну, или на подставленные ладони.
   Быстро сняв джинсы, он привязал к штанине футболку и понял, что этого будет мало. Путаясь в шнурках, стал извлекать их из кроссовок, наивно надеясь, что этого должно хватить. И засмеялся, когда осознал суетность своих действий. Засмеялся, чуть не плача, – вода так ощутимо близка, и так бесконечно далека.
   – Нужна одежда Саши, – сказал он себе, и, чуть подумав, добавил, – и Маши.
   Егор сунул ноги в кроссовки без шнурков, и как был в трусах, быстро пошел назад, волоча джинсы за собой. И это тоже очень трудно – уйти от звука и запаха воды, когда от жажды мутится сознание.
   Когда Егор дошел до лежащих девушек, он решил, что начать надо с Маши и снимать джинсы придется самому. Ей, наверняка, все равно. Он решительно перевернул тело Маши, и, расстегнув пуговицы и молнию, стал стаскивать за штанины джинсы с неподвижного тела, лежащего, как бревно. Вместе с джинсами сползли трусики, но Егор даже не посмотрел на обнажившийся лобок. Маленькие трусики застряли на уровне колен, но тратить время на то, чтобы поправить их, он не стал. Эта тряпочка и так ничего не закрывала. Следующая вещь – футболка. Когда стаскивал её через голову Маши, он сказал лицу с закрытыми глазами:
   – Извини.
   Подхватив одежду, Егор на мгновение замер, словно только сейчас заметил, что Маша полностью обнажена. Лифчик отсутствовал, и маленькая девичья грудь еле заметно приподнималась от дыхания. Лежащее на спине белое тело на фоне зеленой травы неожиданно прекрасным, что не заметить невозможно. А, заметив, невозможно отвести взгляд.

4

   – Ну, и что дальше? – услышал Егор голос Саши. – Насиловать будешь?
   Егор, стряхнув оцепенение, повернул голову. Саша снизу с подозрением в глазах смотрела на него, потом опустила взор ниже.
   Егор тоже посмотрел вниз, и, увидев неровность на трусах, покраснел.
   – Может, позже, но точно не сейчас, – серьезно в тон ей ответил он, и стал связывать штанины двух джинсов, словно ничего не произошло. Прикинув, что даже так может не хватить до воды, он сказал:
   – Саша, снимай джинсы.
   – Зачем? Хочешь начать с меня?
   Егор снова посмотрел на Сашу, и понял, – она решила, что у него «поехала крыша». Как еще объяснить стремление связывать снятую одежду и созерцание обнаженной Маши. Она решила, что низменные инстинкты взяли верх над сознанием цивилизованного человека.
   – Я тебе, ублюдок, так просто не дамся, – сказала Саша, прежде чем голый Егор успел открыть рот.
   – Твои штаны нужны мне для того, чтобы достать воду, – терпеливо стал объяснять Егор, и, увидев, как она встрепенулась, продолжил, – там, в низине подземная река. Добраться до неё можно через расщелину, расстояние до воды метров пять.
   Она поверила сразу, не переспрашивая и не требуя дополнительных объяснений, и, снимая джинсы, спросила:
   – Ты хочешь по связанной одежде спуститься к воде?
   Егор, взяв протянутые Сашей джинсы, стал привязывать штанину к двум другим.
   – Можно спуститься, а можно и не рисковать, только опустить одежду и, подняв её, отжать воду.
   Посмотрев на то, что у него получилось, Егор улыбнулся. Все складывается, как нельзя лучше. Он сгреб в охапку связанную одежду и побежал к кустарнику. Саша, глянув на Машу, подумала, что надо хотя бы вернуть трусики на место, но потом махнула рукой, – какая разница, что в стрингах, что без них – и побежала за Егором.
   Егор, пробегая мимо одной из скал, остановился и сделал последнее из задуманного, – об острый край торчащего камня продырявил штанину джинсов.
   – Зачем ты порвал мои джинсы!? – возмущенно спросила Саша.
   Егор не ответил. Он протащил через отверстие свою футболку и завязал её узлом. И побежал дальше.
   – Вода, – благоговейно сказала Саша, свесившись с края расщелины и глядя, как Егор опускает вниз связанные джинсы. Футболка коснулась воды и погрузилась в неё.
   – Поднимай, – нетерпеливо крикнула она, уже предвкушая её вкус.
   Егор быстро поднял импровизированную веревку и отжал футболку в протянутые ковшиком ладони Саши, чувствуя своей рукой холод подземной реки.
   Саша, в страхе, что драгоценная влага убежит сквозь пальцы, погрузила губы в свои ладони и одним глотком выпила воду. Затем прижала руки к лицу, смачивая его.
   – Ну, как вода? – спросил Егор. Саша запоздало подумала о том, что они не знают, можно ли пить эту воду. А, посмотрев на Егора, который смотрел на неё с неподдельным интересом, заподозрила неладное.
   – Ты специально сначала мне дал воду, чтобы проверить, можно ли её пить? Типа, невелика потеря, если я умру? – спросила она, пристально глядя в глаза юноше. И, хотя, она не заметила, чтобы он отвел взгляд, или как-то себя выдал, Саша размахнулась и ударила Егора.
   – У тебя паранойя, – сказал Егор, чувствуя, как горит щека. Он снова сбросил вниз джинсы и, вытащив намокшую футболку, отжал воду себе в рот.
   Обжигающе холодная прекрасная вода. Чистая и вкусная. Она растекалась по лицу, холодной волной пробежала по внутренностям, возвращая его к жизни. Несколько глотков, после которых хочется петь хвалу Всевышнему, создавшему эту божественную жидкость.
   – Будешь еще? – спросил он Сашу, глянув на неё искоса. И, увидев кивок, снова отжал воду в её ладони.
   Егор опускал вниз связанные джинсы до тех пор, пока они не напились до отвала. Потом Егор отжимал футболку на голову счастливо смеющейся Саши, а она плескала воду с ладоней на его тело. Словно опьянев от воды, они наслаждались её прохладой и радовались жизни, теплому солнцу, приятному ветерку – и тому, что они сейчас вместе. И эта пока еще невинная игра двух почти голых молодых людей (намокшая футболка Саши только подчеркивала красоту её тела) под солнцем чужого мира не могла не привести их в объятия друг друга. Этот маленький островок счастья на фоне беспросветного ужаса последнего времени неминуемо бы соединил их. Взаимная симпатия, возникшая еще в той далекой жизни, в реальность которой уже не верилось, пережив недоверие, подозрение и ненависть, переросла в нечто большее.
   Саша, проявив инициативу, первая поцеловала его. Егор, обнимая её, и не веря тому, что чувствует его тело, прошептал:
   – Ты же ненавидишь меня?
   – Да, – кивнула Саша и снова потянулась к его губам, поцелуем мешая задать следующий вопрос.
   Мир (этот проклятый неизвестный ненавистный чужой мир) закружился вокруг. Они забыли о смерти, что совсем недавно собрала свой очередной урожай. Они забыли о неизвестной опасности, которая может подстерегать их в этом мире. Они забыли о Маше и Василии, словно они никогда не существовали. Они временно забыли о прошлом и о настоящем. Саша забыла о недоверии и подозрительных мыслях, перешагнув через незримую границу между ненавистью и любовью. Егор, даже не вспомнив о своих наивных сексуальных фантазиях, отдался на волю инстинктам, позволяя своему телу делать то, что надо.
   Они любили друг друга с неопытной неловкостью, но и с неистовостью молодости. Для Егора всё было настолько внове, что он без остатка погрузился в свои ощущения. Саша, для которой Маша была чуть больше, чем просто подруга, знала, какими приятными могут быть взаимные прикосновения, незаметно для Егора направляла его.
   Их совместная первая боль чуть отрезвила Егора, но, глянув в глаза Саши, в которых нет ничего, кроме нетерпеливого ожидания продолжения, он сразу же забыл об этом пустяшном событии. Тем более, что это уже не повторялось, – только сладость ощущений, только страстное желание отдать всего себя, только нетерпеливая дрожь тела.
   И – любовь. Не та, книжная и киношная, – настоящая любовь, когда забываешь о себе, когда растворяешься в любимом человека без остатка, когда в этом безумстве хочется одновременно стонать, плакать, смеяться и восторженно орать. И когда нестерпимо, до боли в стиснутых зубах, хочется жить и умирать для любимого человека.

5

   Егор любовался лежащей рядом с ним девушкой. Высохшие сосульками грязные волосы, закрытые запавшие глаза, тонкая линия потрескавшихся губ, впалые щеки, еле заметное дыхание – Саша, казалось, спала. Ямка на шее, тонкие ключицы, маленькая грудь с розовыми сосками – хочется прикоснуться к ним губами, но уже нежно, без той страсти, которая только что была. Впалый живот с выпирающими ребрами…
   – Не смотри на меня, – попросила Саша, вырвав Егора из мечтательного визуального плена. Глаза у неё по-прежнему были закрыты, и говорила она, словно чувствовала его взгляд кожей.
   – Ты такая красивая, – сказал Егор, понимая, что выражает свои чувства банально, но ничего другого в этот момент он не смог придумать.
   – Ага, – улыбнулась Саша, и, открыв глаза, посмотрела на Егора, – я забыла, когда в последний раз мылась, мое изможденное голодом тело похоже на тело узницы Бухенвальда, на моем лице нет и следа какого-либо макияжа, а на пальцах заусеницы, а ты говоришь, что я красивая.
   – Ты самая красивая женщина, какую я встречал в своей жизни, – сказал Егор.
   – Ха, – теперь уже хохотнула Саша, – вот насчет женщины, ты не ошибся.
   И через секунду, уже серьезно, она продолжила:
   – Знаешь, я совсем по другому представляла себе мою первую, – она замялась, подыскивая слова для того, что произошло между ними, и, не найдя их, обрубила фразу, – ну, ты понял.
   Егор кивнул.
   – Я думала, сначала белое платье, фата, торжественные слова в ЗАГСе, и все такое. Пусть это несовременно и глупо, но я хотела, чтобы мой муж был первым мужчиной в моей жизни. Первым и единственным на всю жизнь.
   – Это вовсе не глупо, – сказал Егор.
   Но Саша, словно не слыша его, задумчиво смотрела в бездонное небо и говорила, то ли Егору, то ли себе.
   – Я мечтала, что все будет также красиво и незабываемо, как в книгах. Прекрасно и возвышенно. Однажды я встречу единственного на этой планете человека, который будет понимать меня. И любить. А я буду любить его. После красивой свадьбы, после колец и поцелуя под крики «горько», придет ночь, – все будет романтично и прекрасно. Ложе любви, окруженное благоухающими цветами, чистое постельное белье, свет луны в окне и – он, стройный широкоплечий мужчина с небесно-голубыми глазами, красивый и нежный.
   Саша замолчала.
   Егор тоже ничего не сказал, мысленно сравнивая нарисованный Сашей образ со своим худосочным телом и серыми глазами. Говорить тут было нечего, – он был так далек от её идеала, как далеки они были от родины.
   – Я люблю тебя, – просто сказала Саша. Те самые слова, которые сотни поколений влюбленных на сотне языков говорили друг другу, и которые никогда не устареют. Слова, в потоке времени затертые до дыр, и всегда звучащие прекрасной музыкой в ушах тех, кто любит, и любим.
   – Я тоже тебя люблю.
   Они смотрели глаза в глаза, и – больше не нужны были слова. Егор потянулся к Саше телом и губами, сознанием и мыслями. Но Саша, оттолкнув Егора, улыбнулась:
   – Прости, но я уже ничего не могу. И вообще, мы совсем забыли про Машу. Сами напились воды вволю, а она там умирает от жажды. Сходи и принеси её сюда.
   Егор встал и посмотрел на свою обнаженность.
   – Иди так, – сказала Саша, переместив свое тело в сидячее положение и улыбаясь, – я надеюсь, что ты, озабоченный сексуальный маньяк, ничего с Машей не сделаешь.
   Егор тоже улыбнулся. Он шел по траве, чувствуя кожей её мягкость, и улыбался – земному солнцу и чужому миру. Улыбаясь окружающим горам и прохладному ветру, что обдувал его голое тело. Чувствуя странную легкость в теле и мыслях, словно он прямо сейчас был готов к полету.
   – Привет Маша, – радостно сказал он лежащему на траве телу с закрытыми глазами, и, натягивая трусики на то место, где они должны быть, добавил, – ты уж меня извини, что я тебя раздел без твоего разрешения.
   Слегка поправил спутавшиеся волосы и, чтобы убедиться в том, что Маша жива, приложил ухо к груди. Сердце билось. Затем приподнял пальцем верхнее веко правого глаза. Зрачок резко уменьшился, что, насколько он помнил, было хорошо. Увидев лишнюю деталь в глазу, присмотрелся и понял, что это контактная линза.
   С трудом подняв легкое тело девушки, осознал, как он сам ослаб за эти дни. И, тем не менее, по-прежнему счастливо улыбаясь, понес её к воде.

6

   Когда Егор ушел, Саша снова упала на спину. Не хотелось двигаться, не хотелось думать, – просто лежать, чувствуя обнаженным телом мягкость травы и тепло солнца. Прислушиваться к своему сознанию, которое только что испытало новые странные и прекрасные впечатления. Они с Машей несколько раз играли в эти игры, но всегда по инициативе Маши, и у Саши всегда после этого оставалось чувство вины, словно они совершали что-то противоестественно-мерзкое.
   С Егором все было очень естественно. И неожиданно. Она сама даже не подозревала, что способна на такое. И пусть парень ей нравился, но – так быстро и безоглядно отдаться ему?! А потом она сказала, что любит его?! Она прислушалась к себе, словно хотела почувствовать эту самую любовь, пощупать её руками, и глупо улыбнулась своему вялому мыслительному процессу.
   Егор ей нравится, ей было хорошо с ним, а дальше видно будет, – решила она для себя, и снова села. Пора привести себя в порядок. Она надела высохшую футболку, и взяла в руки трусики. Повертев порванную грязную тряпочку, она отбросила её в сторону кустарника – восстановлению и использованию не подлежит.
   Саша встала. Сейчас ей нужна была вода.
   Сначала из кустов появился нос. Он приблизился к лежащей под кустом тряпочке, энергично двигаясь при вдыхании запаха. Затем появилась морда – черная короткая шерсть, большие круглые глаза с нависающими надбровными дугами, покатый лоб.
   Саша, которая в это момент старательно выжимала воду на свои бедра, почувствовала, что она не одна. Обостренное чувство опасности, появившееся в последнее время, заставило её обернуться. Она выронила из рук мокрые джинсы и повернулась, еще не испугавшись, но и не готовая напасть первой.
   Животное аккуратно подхватило тряпочку, продемонстрировав огромные желтые клыки, несоразмерные голове и торчащие по бокам пасти. Зверь вылез из кустов, глядя на Сашу огромными влажными глазами.
   Саша, инстинктивно отступив назад, споткнулась об одежду и неловко упала. И закричала. Точнее, завопила. А если уж быть совсем точным, заорала от неожиданности.
   Егор, который в это момент проходил мимо скалы, услышав крик, не очень аккуратно бросил тело Маши. И, схватив первый попавшийся камень, бросился к тому месту, где оставил Сашу.
   Картина, открывшаяся его глазам, – Саша отползает от маленького короткошерстного зверя с желтыми клыками, из пасти которого свисают её трусики, – заставила его, не раздумывая, напасть первым. Егор в прыжке бросился вперед и ударил камнем.
   Заметив в последний момент, что зверь меньше кошки.
   Увидев в последний момент большие добрые глаза, в которых не было страха, а только любопытство.
   Подумав с ужасом перед ударом, что это же Ыш, который оскалил зубы в улыбке. Тот самый Ыш, и как он мог его не узнать!
   Удар был точен – с треском камень сломал череп зверя. Егор приземлился на траву, и отбросил свое оружие, понимая, что совершил непоправимое. Сейчас он был уверен, что зверь был разумен и имя ему Ыш. Он приподнял голову животного, пытаясь увидеть жизнь в его глазах, но те уже закрылись. Он осмотрел его, пытаясь развеять свои сомнения в том, кого он убил.
   Животное было странным, даже можно сказать несуразным – голова примерно того же размера, что и туловище. Очень короткие лапы, из-за чего, скорее всего, животное медленно передвигалось, ползая в траве. Клыки были не так уж и велики, и явно нужны были для устрашения: судя по застрявшим между зубами травинкам, животное было травоядным. Короткая черная шерсть и, словно обрубленный, короткий хвост.
   Воистину, у страха глаза велики – может несуразная и крупная, но мышь. Крупная саблезубая травоядная мышь.
   Егор облегченно вздохнул. Он успокоил себя, подумав, что это животное не может быть разумным. И это точно не Ыш.
   И еще он подумал, что это мир всё чаще напоминает трагикомичный фарс: гротескная фантасмагория, где, словно в зазеркалье, живет страшный и смешной земной уродец. И разумная протеиновая лужа, которая, как в плохом триллере, пожирает глупых туристов.

7

   – Что это? – спросила Саша, которая стояла за спиной своего спасителя.
   – Мясо, – ответил Егор.
   – Я не буду есть эту крысу, – сморщилась Саша, глядя на труп животного.
   – Я тоже не буду, – кивнул Егор, и, повернувшись к Саше, оскалился, – я буду это рвать зубами и жрать. И ты будешь.
   Егор, в голове которого уже сложились в одно целое все его дальнейшие действия, – как оказалось, голод заставляет оперативно и творчески мыслить, – поднялся с колен. Посмотрел на небо, прикидывая, где солнце.
   – Я сейчас принесу Машу, и ты её напоишь.
   – А ты что будешь делать? – спросила Саша.
   – Я поищу камень с острым краем у той скалы и нарву сухого мха, – ответил Егор, – затем наломаю кусты, из которых мы сделаем костер.
   Он надел трусы и кроссовки, зашнуровал их, для быстроты просовывая шнурки не в каждую дырку, и бросился бежать к Маше. Принес её, положил на траву и сказал:
   – И в темпе. Надо успеть, пока солнце высоко.
   Саша, так и не поняв, куда он спешит, и, подумав, как он собирается добыть огонь, занялась делом.
   Егор перебирал валяющиеся в траве камни и думал. Сначала он разделает тушку мыши. Затем приготовит все для костра. И самое сложное – добыть огонь. Как было бы все просто, если бы он курил: достал из кармана зажигалку, поднес огонь к дровам и все. Он повертел в руке плоский камень с острым неровным краем, не самый лучший вариант, но вполне подойдет. С солнечной стороны скалы сорвал несколько пучков мха и пошел обратно. Улыбнувшись Саше улыбкой победителя и добытчика, он присел к тушке саблезубой мыши.
   – Как ты собираешься разжечь костер? – спросила Саша, держа голову Маши на коленях и смачивая её лицо и губы мокрой футболкой.
   – Как она? – не ответив на вопрос, спросил Егор.
   – Пьет, глаза открывает, но в них пустота, и молчит, – ответила Саша. – Жаль, что у нас нет мозгоправа, чтобы помочь ей.
   Егор, который в своей жизни ничего, кроме рыбы, не разделывал, тоскливо посмотрел на черный безжизненный комок. Затем решительно вздохнул и, повернув тушку на спину, рассек острым краем камня живот животного. Получилась некрасивая рваная рана, но это ничего, подумал он, главное, убрать внутренности и шкуру. В животе лежал туго набитый покрытый слизью мешок, противный на вид и на ощупь. Егор, преодолевая отвращение, пощупал его, и затем разрезал его, – кроме травы, там был кусок ткани. Обрывок от брюк.
   – Наша мышь встречалась с Василием, – сказал Егор, вытягивая из брюха мятую пропитанную желудочным соком тряпочку. Помахал её, показывая Саше, и отложил в сторону.
   – Ну, почему сразу Василий? – усомнилась Саша.
   – А что, ты видишь здесь много людей в подобных штанах? Кстати, если ты уже закончила с Машей, ломай кусты.
   Саша больше ничего не сказала, задумчиво глядя на Егора, который увлеченно боролся с тушкой мыши. Она размышляла о мужчинах, которые резко меняются, получив желаемое. Ей не нравился, появившийся у Егора, командирский тон, словно, переспав с ней, он получил право распоряжаться ею. Хотя, может, это голод разбудил в нем инстинкт охотника. Саша вздохнула и стала ломать кустарник.

8

   Посмотрев на плоды своего труда, Егор удовлетворённо улыбнулся.
   – Саша, мне нужна вода, – сказал он, – помыть руки.
   Отжимая мокрую футболку на руки Егора, Саша спросила:
   – Что еще я должна сделать, мой господин.
   – Больше ничего, – не заметив издевки в её тоне, ответил Егор и, глянув на кучу приготовленных веток, добавил, – дальше я сам.
   Теперь было самое сложное. Добыть огонь. Егор знал, что он хочет сделать, но получится ли у него – вот вопрос?
   – Мне нужны Машины контактные линзы, поэтому помогай, – сказал он.
   Саша, сразу поняв, что он хочет сделать, помотала головой и сказала:
   – Они же очень маленькие и мягкие. Нет, линза из них не получиться.
   – Может, и не получится, – кивнул Егор, – но попробовать надо, потому что ничего другого у нас нет.
   Пальцами левой руки Егор раздвигал веки Маши, а правой извлекал линзы. Они действительно были настолько мягкие, что Егор даже растерялся – скрепить их между собой с каплей воды посередине, и затем держать над сухим мхом, сфокусировав солнечный луч, практически невозможно. Он чуть не заплакал от огорчения, глядя на очень маленькие прозрачные полусферы.
   – Дай я попробую, – сказала Саша, наблюдая за неловкими движениями Егора, – у меня пальцы тоньше.
   – Ничего не выйдет, – разочарованно сказал Егор и протянул линзы на ладони.
   Саша терпеливо и аккуратно стала складывать линзы. У неё получалось чуть лучше: линзы складывались, но удержать их вместе не удавалось. Если же она пыталась добавить каплю воды между ними, то сразу все разваливалось.
   Наблюдая за безрезультатными попытками девушки, Егор молчал. Его боевой пыл мгновенно угас.
   Саша, осознав бессмысленность своих действий, сложила руки, держа линзы Маши на ладони.
   – Я, конечно, очень хочу есть, но я не смогу есть эту мышь сырой, – сказала она.
   – Я тоже не смогу, – сказал Егор.
   Так, молча и грустно, сидели они на траве под равнодушным солнцем, которое медленно двигалось к горизонту. Потерпев поражение, Егор тупо смотрел на сырое мясо, понимая, что он все еще не способен съесть это, не смотря на то, что прошло примерно двое суток с последнего приема пищи.
   А Саша вдруг подумала, что она была бы сейчас рада, если бы Егор что-нибудь придумал, и скомандовал, что делать. Уж лучше мужчина-командир, способный думать и принимать решения, способный накормить и защитить, чем мужчина-мальчик, которого еще самого надо носить на руках, кормить и защищать.
   Она смотрела на Егора, обречено взирающего на сырое мясо, и молчала.
   Их первый день в этом мире близился к окончанию. Такой богатый на события день, полный полярных эмоций – от эйфории до беспросветной обреченности, от жизни к смерти и обратно. Прекрасно начавшийся день и грустно заканчивающийся.
   А впереди была ночь, о которой они еще ничего не знали. Логично было бы предположить, что ночью все хищники выйдут на охоту, и думать о том, переживут ли они эту ночь, Саша даже боялась.
   Она подняла голову, чтобы проводить взглядом солнце, край которого уже скрылся за холмом. На большой желтый диск, погружающийся в холм.
   И увидела нечто необычное.

9

   На фоне солнечного диска Саша не сразу поняла, что она видит. Но, как только это нечто переместилось ниже, она увидела их. Два желтых маленьких шара, низко летящих и играющих друг с другом. Они ускорялись в своем движении, догоняя, перескакивая друг через друга, перемещались по горизонтали и вертикали, изредка притормаживая и зависая над склоном холма.
   Два резвящихся «апельсина».
   – Посмотри туда, – сказала Саша, показав рукой направление.
   «Апельсины» были уже значительно ближе, и можно было рассмотреть их. Егор, еще не зная, что ожидать от них, просто наблюдал, как они приближаются. Ближайший шар завис перед ними – переливающийся желтый цвет плавно менялся на красный, перетекая от центра к периферии, и обратно. Многообразие оттенков желтого и красного цветов завораживало своей красотой, создавая ощущение странной радости – именно с этого момента у тебя все будет хорошо. Эта же красота и пугала: хотелось до бесконечности смотреть на смену красок, забыв обо всем, погружаясь в переливающуюся желтизну шара и уплывая вдаль на красных волнах.
   – Очень похоже на шаровую молнию, – сказала Саша, вырвав Егора из мутного омута почти погруженного в гипноз сознания, – поэтому, не шевелись. Насколько я знаю, они двигаются по потокам воздуха.
   Второй «апельсин» облетел их со всех сторон и завис сверху. Егор не видел этого, но инстинктивно понимал, что первый шар как бы гипнотизирует, второй – изучает.
   – Ты раньше видела шаровую молнию? – спросил Егор.
   – Да, и мне кажется, они ведут себя не так, как наши шаровые молнии.
   Висящий перед ними шар вновь хаотично расцвел желто-красными красками. Саша, даже не задумываясь, что она делает, стала шептать молитву «Во имя Отца, Сына и Святого духа», а Егор непроизвольно речитативом забормотал единственные всплывшие в памяти слова «Я целюсь не рукой, кто целится рукой, забыл лицо своего отца».
   Первый шар, наигравшись красками, стал темно-красным, опустился к куче наломанных веток и, слегка прикоснувшись, поджег их. После чего «апельсины», резко набрав скорость, исчезли в сумеречных холмах.
   Егор, осознав, что он все это время сидел, не шелохнувшись, расслабился. И посмотрел на разгорающийся костер.
   – Наши или не наши, хорошие или плохие, но нам они помогли, – сказал он и, взяв толстую длинную ветку, стал нанизывать тушку мыши.
   – Шаровые молнии появляются во время грозы, а сейчас тишь и благодать, – рассуждала Саша. – Двигались они так, как хотели, не подчиняясь потокам воздуха. И, судя по всему, они разумны – почувствовали или каким-то образом узнали, что нам нужен огонь, и помогли.
   Егор приспособил мясо над костром и сказал:
   – У меня создается впечатление, что здесь все существа в той или иной степени разумны. Правда, мне очень не нравиться, что все разумные существа, которых мы встретили, могут погружать в транс, заставляя подчиняться себе. А нам их разум не доступен.
   – Что, и крыса тоже гипнотизировала тебя? – улыбнулась Саша.
   – Она на мгновение заставила меня поверить в то, что она – Ыш. Если бы я чуть дольше смотрел в её глаза, никогда бы не убил, – ответил Егор, вспомнив глаза, в которые посмотрел всего лишь долю секунды.
   Запахло жареным мясом, и сознание Саши сразу переключилось на поздний и единственный в последние двое суток ужин – пусть крыса, но пахнет вкусно. Рот наполнился слюной, а из головы вылетели мысли о разумных «апельсинах».
   – Ветки быстро сгорают, – сказал Егор, – надо еще наломать.
   – Давай я подержу мясо, а ты будешь ломать кустарник, – сказала Саша таким тоном, что Егор понял – пререкаться бесполезно. Он передал Саше палку с мясом, и встал. Солнце, скрывшись за холмом, погрузило мир в ночной мрак. В небе только искорки звезд, и мутная, не дающая достаточно света, луна. Дальше освещенного костром круга ничего не было видно.
   Егор подошел к кустам и стал их ломать. Ветки были гибкими и колючими, и, чтобы сломать хотя бы одну, пришлось потерпеть и помучиться. К тому же, в темноте он не видел колючек, поэтому не мог уберечь руки.
   – Как ты ломала их, – громко спросил Егор, чертыхнувшись в очередной раз, – такое впечатление, что этот кустарник сопротивляется.
   – Так вот и ломала, все руки исколола, и все на свете прокляла, – ответила Саша.
   Егор, наломав маленькую охапку веток, вернулся к костру и бросил их в огонь.
   – Чаще поворачивай, – сказал он, глядя на мясо и капающий с него жир.
   – Сама знаю, иди лучше заготавливай ветки, – ответила Саша.
   Егор, вздохнув, вернулся к кустам и, раздвинув ветки, увидел глаза.

10

   От неожиданности Егор замер, и когда из темноты появилось лицо Василия, было уже поздно. Петля на шее затянулась, глаза не предвещали ничего хорошего, и Егор запаниковал.
   Он покорно встал и, подталкиваемый Василием, задом вышел в освещенный круг.
   – Как ты тут прекрасно устроился, – сказал Василий, стягивая ремень от кофра на шее Егора, – огонь, жратва, девочки. А меня не позвал.
   Услышав шум воды, Василий, чуть ослабив ремень и давая возможность вдохнуть воздух, добавил:
   – И вода у тебя есть, а я брожу по этим гребаным холмам без воды и пищи. Хоть бы знак какой подал, покричал бы меня, а то думаешь только о себе.
   И снова затягивая ремень, прищурившись, посмотрел на девушек.
   – Давай, девочка, для начала мне воды, – сказал он, и, ощупав взглядом голую Машу и одетую в короткую футболку Сашу, продолжил для Егора, – а ты, я смотрю, дружок, сорвал все цветы в мое отсутствие. Уж очень бойкий ты оказался, я и не подозревал за тобой такой прыти.
   Егор, сознание которого уплывало, покорно стоял. Без сопротивления, с опущенными руками и полузакрытыми глазами. Слишком все неожиданно, чтобы пытаться сопротивляться, слишком мало кислорода, чтобы адекватно думать. В ногах слабость – вот-вот упадет. В голове единственная мысль – ну, что ж, значит такая у него судьба, в конце концов, есть и другие миры, теперь уж он точно это знает. Перед глазами расплывающееся лицо Василия, который, улыбаясь, двигает губами, словно что-то говорит.
   Ремень чуть ослаб, организм в желании жить сделал судорожный вдох, – и в голове прояснилось.
   Нет, он хочет жить, он только начал жить, у него есть Саша, ради которой он очень хочет жить. За долю секунды в сознании Егора промелькнули все возможные варианты спасения, и он выбрал наиболее действенный, тем более, что Василий сам помог ему, приблизив свое лицо.
   Егор быстро поднял руки, обхватил ладонями лицо врага, и вдавил большие пальцы в глазницы. Пальцы, не встретив сопротивления, провалились в мягкую влажную глубину, и он давил, теряя сознание от еще сильнее затягивающегося ремня на своей шее, почти не видя открытого в крике рта Василия, не слыша ничего.
   Живительный воздух вернул его в этот мир из небытия. Судорожно вдыхая и кашляя, Егор смотрел на траву перед своим лицом, слышал крик боли и инстинктивно отползал в сторону. Руки Саши помогли ему снять с шеи ремень, встать и отойти в сторону.
   Ослепленный Василий, упав на колени, закрывал руками лицо и кричал. Пронзительно и забыв обо всем, кроме своей боли и так неожиданно наступившей вечной темноты.
   – Надо прекратить это, – хрипло сказал Егор.
   – Как?
   Егор подхватил кофр за ремень, оценив его тяжесть, и, пошатываясь от слабости в ногах, пошел к человеку, который чуть не убил его. Раскрутив на ходу кофр, он, подойдя, с размаху нанес удар по его голове. В кофре, а может в голове Василия, а может, в обоих местах, что-то хрустнуло, и крик прекратился. Наступила тишина, все еще звенящая в ушах его криком и освещенная угасающим костром.
   – Он меня хотел убить, – словно оправдываясь, сказал Егор.
   – Если бы он тебя убил, я не знаю, что было бы с нами, – сказала Саша, оправдывая его.
   Егор, отбросив кофр, поднял руки и посмотрел на большие пальцы рук.
   – Ты все правильно сделал, – сказала Саша, пытаясь успокоить Егора. Она подошла к лежащему Василию и попыталась найти пульс на руке. Найдя слабое биение, Саша сказала:
   – Он жив.

11

   Они сидели у костра – ветки оживили огонь, Саша доводила мясо до готовности, Егор задумчиво смотрел на руки и монотонно говорил:
   – У меня ощущение, что кончики пальцев все еще в глазницах Василия. Сначала противное ощущение влажной мягкости, а затем твердое препятствие. И боль, – я чувствовал его нестерпимую боль. И ужас внезапно наступившей тьмы. Я уже не видел Василия, я не слышал, как он кричит, но его боль и страх – они вошли в меня через пальцы. Помню, в детстве я из любопытства сунул два гвоздя в розетку, и меня стукнуло электрическим током, так вот, его боль прошла через мои пальцы, так же, как электрический ток. Через пальцы, через все тело к голове. Это, как взрыв в голове, – в его голове, а затем в моей, – посреди полного спокойствия вдруг все разрывается в клочья, и не знаешь, что делать, и нет мыслей, и в темноте исчезнувшего мира остаешься навсегда один.
   Саша, беспокоясь за душевное равновесие единственного в данный момент близкого человека, сказала:
   – Егор, прекрати. Не смотри на руки. Давай лучше есть, мясо уже готово. Смотри, как вкусно пахнет.
   Она поднесла поджаренное мясо к лицу спутника, и чудный запах сделал свое дело. Егор опустил руки и, обжигаясь, откусил. Саша вернула мясо себе и тоже откусила.
   Божественный вкус пищи заставил их забыть о Василии, который неподвижно лежал на траве лицом вниз. О Маше, которая пустыми глазами смотрела в бездонное звездное небо. О возможно разумных существах и об окружающем их полном опасностей незнакомом мире.
   – Ммм, – издал довольный звук Егор, энергично двигая челюстями и завистливо глядя на то, как Саша откусывает от быстро убывающего мяса.
   – Надо Маше оставить, – сказала Саша.
   – Угу, – кивнул Егор, вытаскивая кость изо рта и складывая её в левую руку. Выкидывать кость, не обсосав её, – это непозволительная роскошь.
   – Вот, это оставим ей, – сказала Саша, отламывая заднюю часть крысы, после чего от мяса почти ничего не осталось.
   Егор, сглотнув слюну, открыл рот, чтобы высказать свое мнение по этому поводу, но ничего не сказал.
   Саша посмотрела на оставшийся обглоданный скелет, великодушно протянула его Егору:
   – Это тебе, доедай.
   Повернувшись к Маше, она приподняла её голову на свои колени, и стала кормить, вкладывая в рот девушки кусочки мяса. Сначала вяло, но все живее и живее, Маша стала жевать. В её глазах появилось что-то осмысленное, крылья носа стали раздуваться от часто вдыхаемого воздуха. Маша хриплым голосом произнесла какой-то звук, поперхнулась мясом и закашлялась.
   – Маша, не торопись, – сказала Саша, которой пришлось посадить девушку, и переждать приступ кашля.
   Егор, обглодав и обсосав каждую косточку, успокоился. Он сидел и смотрел на угасающие угли, в которых играли такие живые и притягательные желто-красные огоньки. Руки и лицо были измазаны жиром. На шее, словно ошейник, остался темный отпечаток от ремня. В глазах осмысленное выражение стало быстро сменяться на муть засыпания.
   Егор, на которого пища подействовала, как наркотик, мягко повалился на бок и моментально уснул.

12

   Саша посмотрела с улыбкой на Егора. Спящее лицо с довольной улыбкой. Руки разжались и остатки ужина – мышиные кости – рассыпались в траве.
   Она скормила Маше все, что было для неё приготовлено, и та тоже мгновенно уснула. Хоть бы она утром проснулась с разумом во взгляде, – подумала Саша, глядя на спящую подругу, понимая, как дорога она ей.
   Снова повернувшись к догорающему костру, посмотрела на Василия. Пока тот лежал неподвижно, но если он очнется, даже слепой, он может быть опасен. Она подтянула за ремень к себе поближе кофр и подумала, что у неё есть два варианта: убить Василия или не спать всю ночь, оберегая сон друзей.
   Она стала думать над первым вариантом, потому что второй вариант она отвергла сразу – спать хотелось сильно, и её удерживало от сна только ответственность за жизнь близких людей.
   Подойти к Василию, накрутить на шею ремень от кофра и, надавив коленом для опоры, затянуть его. Вроде, ничего сложного, но убить беспомощного человека казалось абсолютно бесчеловечным. И неприемлемым для неё.
   С другой стороны, если вспомнить, как он хладнокровно чуть не убил Егора, прикончить Василия стоило. Она прокрутила в голове возможное развитие событий, если бы Василий убил Егора: он бы наверняка отнял все мясо, изнасиловал бы сначала Машу, которая не сопротивлялась, а, набравшись сил, и её. Став рабыней Василия, она стояла бы перед выбором – подчиниться или умереть.
   Саша отогнала от себя мрачное видение и задумчиво посмотрела на тело Василия, понимая, что убить она тоже не сможет. Она стала смотреть на тлеющие угли костра и перебирать в уме другие возможности, потому что была уверена, что безвыходных ситуаций не бывает.
   Можно было привязать его, но к чему – рядом нет деревьев. Кустарник для этого не подойдет. И, кроме футболки Маши, которую пришлось бы разорвать на полоски, нет никакой веревки. Хотя, можно было бы использовать ремень кофра.
   Можно, оттащив его за ноги, сбросить в расщелину. Но – это то же самое, что и убить. Разница только в том, что не надо затягивать петлю на шее и чувствовать, как он, задыхаясь, умирает.
   Можно уйти, но вряд ли она сможет разбудить Егора, а, разбудив, объяснить, что она испугалась. Да и спать хочется смертельно. Саше показалось, что она только на мгновение закрыла глаза – уже невозможно было смотреть на угли. Словно от толчка она открыла их и увидела перед собой лицо Василия, который, ухмыляясь и бормоча «око за око», тянул пальцы к её глазам.
   Закричав, Саша взмахнула зажатым в руке кофром. Тот угодил в потухший костер, взметнув кучу искр.
   Вскочив, Саша, хаотично озираясь, поняла, что это был сон. Василий лежал в той же позе, Егор даже не проснулся от её крика. Саша помотала головой, разгоняя сон. Села на то же место и решила, что ни за что не уснет. В памяти всплыл эпизод из старого фильма, где герой, чтобы не уснуть, сунул руку в раскаленные угли. Подумала над этим и пришла к выводу, что лучше она убьет врага, чем будет страдать от боли в сожженной руке.
   Саша сидела в ночной тишине и понимала, что ситуация безвыходная – убить она не может, не уснуть тоже не сможет.
   Василий избавил её от мук выбора. Сначала он пошевелился, и Саша напряглась. Затем, поднявшись на колени, он пополз к расщелине, видимо, ориентируясь на звук бегущей воды. Добравшись до неё, не остановился, и Саша услышала короткий вскрик и глухой звук упавшего на камни тела.
   – Прости меня, Господи, за греховные мысли и прими душу раба божьего Василия, – сказала Саша. После чего подумала, что стала в последнее время часто вспоминать Бога, чего раньше за собой не замечала.
   Она легла, прижавшись к телу Маши, посмотрела на звездное небо, где падающая звезда прочертила короткую полоску. Загадала желание и практически сразу уснула.

13

   Егор проснулся неожиданно, словно его кто-то толкнул. Открыв глаза, он приподнялся на локтях и посмотрел вокруг. Сразу вспомнив все события вчерашнего дня, – и то, как погиб Влад, и то, что Василий остался жив. Проклиная себя за то, что провалился вчера в сон, Егор вскочил. Поморщился от боли – вчера кожа на лице и теле основательно сгорела под солнцем этого мира.
   Костер потух. Предрассветные сумерки создавали обманчивое впечатление, что он дома, на ночной рыбалке с Владом, но – Саша спала, прижавшись к Маше. Кофр лежал рядом с ней. Василия нигде не было. Вроде, все тихо и спокойно. Егор потянулся телом, прогоняя сон. Хорошо, что здесь все время тепло, и земля теплая, иначе они бы замерзли ночью.
   Начинался новый день, наверное, третий в этом мире. Он мысленно посчитал прошедшие дни, и убедился в том, как он еще мало времени здесь, и как бесконечно давно было то, что осталось до въезда в тоннель. Всего три дня, а словно прошли десятилетия, и он здесь уже полжизни.
   Егор подошел к расщелине, чтобы достать воды, напиться и умыться. Заглянул вниз и увидел тело Василия, лежащее ничком. Сразу расхотелось пользоваться водой, потому что тело лежало выше по течению, и вода омывала труп.
   Что ж, значит, пора покидать это место. Тем более, что вчера они обломали почти все кусты, и дров для костра здесь больше не было. Вспомнив о костре, мысли Егора перескочили на кофр. Еще вчера он подумал, что в видеокамере должны быть линзы, и сейчас ему надо убедиться в этом. Он взял кофр (маленькая черная сумка), открыл молнию и стал выкладывать на траву её содержимое. Внешне целая камера, два аккумулятора, шнуры для подзарядки и сломанная кассета miniDV. Повертев в руках камеру, Егор взял камень.
   Саша проснулась от звуков. Открыв глаза и повернувшись, она увидела Егора, который, зажав левой рукой камеру, правой бил камнем по ней.
   – Что ты делаешь?
   Егор, остановившись, посмотрел на девушку и ответил:
   – Линзы хочу достать. Не думаю, что шаровые молнии будут разжигать нам костер каждый день.
   Саша кивнула, потянулась всем телом, ничуть не стесняясь своей наготы, и даже чувствуя некоторое удовольствие оттого, что Егор обратил на это внимание.
   Вернувшись к прерванному занятию, Егор промахнулся первым же ударом, чуть не попав по пальцам левой руки. Чертыхнулся, улыбнулся и следующим ударом сломал прочный корпус камеры. Посмотрев на обломки, он сказал:
   – Мы сейчас уходим отсюда.
   – Что, мы торопимся? Может, умоемся и попьем воды? – спокойно сказала Саша, которая сидела на траве и смотрела на парня. Настроение с утра у неё было замечательное. Вчерашний день ушел в прошлое, она хорошо выспалась, опасностей никаких не предвиделось, и Егор нравился ей все больше и больше. Особенно сейчас, когда в свете первых солнечных лучей с камнем в руке и с одухотворенным лицом добытчика, он был прекрасен, как молодой краснокожий бог. Она смотрела на него с игривой улыбкой, вспоминая прекрасные вчерашние минуты, и предвкушая продолжение. Удивляясь самой себе, и радуясь этому новому чувству.
   Ответ Егора охладил её желание:
   – Вода течет через мертвое тело Василия, и ты вряд ли захочешь пить эту воду.
   Она вздохнула. И улыбнулась – всё еще только начинается.
   Саша повернулась к Маше и посмотрела на неё. Та спала, свернувшись в позу эмбриона. Она подумала о том, как было бы хорошо, если бы Маша проснулась с жизнью в глазах.
   Егор развязал связанные джинсы и стал одевать свои. Саша протянула руку, жестом попросив джинсы, и тоже, сидя на траве, оделась. Встав, она подошла к расщелине и посмотрела вниз.
   – Вчера, когда ты уснул, он дополз до расщелины, видимо, на звук воды, и упал вниз, – сказала Саша, словно оправдывалась, дескать, это не я сбросила его.
   – Я так и подумал, – кивнул Егор, натягивая футболку.
   – Я боялась уснуть, потому что, даже ослепленный, Василий мог напасть, – продолжила Саша.
   – Почему я голая? – услышали они голос Маши.
   Они повернулись на голос. Маша сидела на траве с круглыми глазами, сдвинув ноги и прикрывая руками грудь.
   – Маша, ты вернулась! – радостно крикнула Саша и бросилась к подруге.
   Егор, подняв джинсы и футболку, принес их к Маше. И отвернулся.
   Очень хорошо. Машу не придется тащить на себе.

14

   Егор сидел на краю расщелины и думал. Пока девушки общались – Саша рассказывала Маше о том, что было, и что та пропустила – ему надо было решить, что делать дальше.
   Он знал, что надо идти, но куда? Учитывая, что все реки текут к морю, можно пойти налево – туда текла подземная река. В той стороне, кстати, и та сосновая роща, а, значит, у них будут дрова для костра. Может, там река выйдет на поверхность, что было бы хорошо, потому что скоро снова станет жарко, и они захотят пить. У моря может быть будет жизнь. Правда, Егор не был уверен, что встреча с людьми будет радостной. Теперь он знал на собственном опыте, что самый страшный и безжалостный зверь – это человек.
   Он отвлекся от своих мыслей и прислушался к тому, что говорила Саша, которая в своем рассказе дошла до того момента, когда они нашли воду. И улыбнулся, услышав, как она легко перескочила через сцену любви.
   Егор прислушался к себе: влечение к девушке, желание обладать Сашей – да, несколько раз да. Любовь – ну, не знаю. Егор даже прошептал это слово, будто хотел почувствовать его на языке. Что такое любовь, как она проявляется, и как узнать, что его влечение к Саше и есть любовь? Вопросы, на которые у него сейчас нет ответов.
   Сейчас он уверен лишь в том, что рад присутствию девушки. Он с удовольствием слушает её голос, он чувствует какое-то странное томление в теле, когда смотрит на неё. И, если придется, расшибется в лепешку, чтобы ей было хорошо.
   Но, – готов ли он умереть за неё? Готов ли он, если понадобится, пожертвовать собой, чтобы сохранить её жизнь?
   Егор вздохнул. Этого он не знал. И почему-то не хотел, чтобы создавалась такая ситуация, когда он встанет перед таким выбором.
   Саша закончила рассказывать. Маша, все это время слушавшая молча, с грустью и обреченностью в голосе спросила:
   – Так это не сон?
   – Это не сон, – ответил Егор, встав и глянув на одетых девушек, продолжил, – нам пора идти. Я думаю, что если мы пойдем туда, – он махнул рукой, показывая направление, – то рано или поздно придем к морю. А, значит, к людям.
   – Почему ты думаешь, что в той стороне море, если вообще в этом мире есть море и люди? – резонно спросила Саша.
   – Река течет в том направлении, – объяснил Егор. – А люди? Я думаю, что мы не единственные, кто попадал, попадает, и будет попадать в этот мир. Люди выживают, объединившись, собравшись в стаю, и этот мир не исключение. А на берегу моря проще найти пищу.
   – А, может, лучше поищем путь домой? – робко спросила Маша. – Я хочу домой. Мне этот мир не нравится.
   – Мне тоже, – согласилась Саша, – но я пока не знаю, как покинуть его. А что ты думаешь по этому поводу, Егор?
   – Не знаю. Логически размышляя, если есть вход, значит, есть и выход. Но каков он? Снова тоннель? Или червоточина?
   – Черво-что? – переспросила Маша.
   – Неважно, – вздохнул Егор, – может, лучший выход из этого мира – это смерть.
   – Как – смерть? – удивленно подняла брови Саша.
   – Умерев здесь, мы возвращаемся в наш мир, – сказал Его, – может, Влад уже сидит дома и пьет пиво с чипсами. Или чай с баранками.

15

   Они шли по направлению к роще. Егор даже не оглянулся, когда они отошли от расщелины, а Саша оборачивалась несколько раз, – что бы ни случилось дальше, это место навсегда останется в её памяти.
   Егор, идущий впереди, нес на плече кофр, где было все их имущество – обломок корпуса камеры с линзой, шнуры с аккумуляторами и камень с заостренным краем.
   Маша шла молча. Она вообще еще ни разу не улыбнулась. Саша, периодически глядя на неё, думала, что бесследно для здоровья её полукоматозное состояние не прошло. Прежняя, веселая и жизнерадостная, Маша исчезла. Появилась странная девушка с сумрачным боязливым взглядом и дрожащими руками. И главное, сколько Саша не пыталась поймать её взгляд, ей это не удавалось – взгляд Маши блуждал в пространстве, словно она не хотела видеть то, что видят её глаза.
   По мере приближения к роще, Егор убеждался в том, что это обычные сосны. Невысокие раскидистые сосновые стволы, что вполне объяснимо для этого жаркого климата. Деревья располагались по склону холма, не достигая его вершины, и уходили вниз. Можно было предположить, что там, за холмом, долина с рекой. Или только река. Во всяком случае, Егор думал, что они на правильном пути.
   – Егор, что ты там говорил про какую-то червоточину? – спросила Саша, которой хотелось поговорить. Молчание давило на неё.
   Егор, подумав, что Саша не так уж хорошо знает миры Стивена Кинга, как ему показалось вначале, решил уточнить это.
   – Ты вчера получила каммалу? – спросил он невинным голосом, обернувшись к идущей сзади Саше.
   – Какую каммалу? – удивление на её лице было неподдельным.
   – Я говорю спасибо тебе, потому что я получил большую каммалу, – с чувством сказал Егор, и улыбнулся довольный собой.
   – Егор, я не понимаю тебя, – сказала Саша, подозрительно глядя на собеседника, чувствуя подвох, но, не понимая, в чем он.
   – Червоточина – это проход в мирах Кинга, а каммала – это каммала, – лаконично объяснил Егор. И, отвернувшись от Саши, ускорил шаг.
   – Маша, может, ты знаешь, что такое каммала? – услышал он сзади вопрос Саши.
   И ответ Маши:
   – Насрать на эту каммалу, потому что я хочу домой.
   – Ну, вот и поговорили, – сказала Саша разочаровано.
   Дальше шли в молчании, и у каждого были свои мысли.
   Егор вспоминал приятные мгновения, которые он пережил впервые вчера с Сашей. Перебирая те мелочи, которые сверкнули в его жизни и осветили её. Прокручивал их в голове, чувствуя, что его телу приятны эти воспоминания.
   Саша думала о том, что их ждет впереди. Без оптимизма, понимая, что непредсказуемость этого мира, вряд ли, будет конфеткой в блестящем фантике, поднесенной на блюдце с голубой каемкой. Но и без пессимизма, – они выжили в этом ужасном мире, и, значит, все будет хорошо.
   Маша пыталась отгородиться от окружающей действительности, пытаясь вспомнить дом, родителей, друзей, приятные события жизни. Но получалось плохо. Куда бы она ни смотрела, взгляд натыкался на, хоть и привычные, земные картины, но осознание того, что это не её мир, омрачало день. Маша в этом залитом солнцем и зеленом мире видела только угрозу и неминуемую смерть.
   Когда они дошли до сосен, солнце уже было в зените. Тень от раскидистых деревьев была как нельзя кстати. Солнце припекало.
   – Привал, – сказал Егор и, бросив на землю кофр, огляделся. Девушки сели в тени. В отношении жажды было еще терпимо, но жара сделает свое дело. Скоро захочется пить.
   – Сидите пока здесь, а я осмотрюсь вокруг, – сказал Егор.
   – Только недолго, – сказала Саша.
   Егор кивнул и пошел в сторону низины. Деревья стояли редко, видно было далеко, но ничего похожего на реку видно не было. Егор попытался представить себе, как должна течь подземная река, и может ли она выйти на поверхность в низине. По его представлениям выходило, что должна выйти, но это всего лишь предположения. Он дошел до края рощи, подняв на ходу шишку и вдохнув её запах. Стоя на краю обширной долины, он всмотрелся вдаль.
   Ничего. Нигде не сверкали солнечные зайчики на водной глади, нигде не было никаких признаков человеческого присутствия – ни дыма костра, ни рукотворных жилищ. Пустая долина, ограниченная холмами справа и слева, и горными вершинами на горизонте.
   Егор вздохнул, – что ж, никто и не говорил, что будет легко. Повернулся и пошел назад.
   – Слева в долине ничего нет, – сказал он девушкам, которые, при его приближении, с надеждой посмотрели на него, – пойду, посмотрю справа от холма.
   Справа было интереснее. Он отошел совсем недалеко и наткнулся на человеческий скелет – совсем такой же, как в школе, на уроках по биологии. Череп, вдавленный в позвоночный столб, полукружья ребер, бедренные кости – одна подвернута, другая выпрямлена. Егор обошел вокруг соснового ствола, к которому скелет был прислонен, и сел напротив, чтобы рассмотреть его. Он сразу обратил внимание на то, что человек был убит – проломленный череп не оставлял сомнений в этом. На нем не было одежды, хотя она могла истлеть за истекшее время.
   – Саша, Маша, идите сюда, – крикнул он.
   Когда девушки подошли, он сказал, глядя на удивленно-заинтересованное лицо Саши:
   – Люди здесь все-таки есть.
   – Это скелет, который пролежал здесь неизвестно сколько времени, – сказала Саша, – а, вовсе, не человек.
   – Но, перед тем как умереть, он был человеком.
   – У него кольцо на правой руке, – заметила Маша, глядя равнодушно на человеческие кости.
   Егор потянулся к кисти и снял кольцо. Потемневшее от времени золото, череп с перекрещенными костями, и по бокам от него молнии в треугольниках. Где-то он эту символику видел, но вспомнить сразу не мог. Он передал кольцо Саше, которая с опаской взяв его, тоже покрутила, рассматривая. Пожав плечами, протянула его Маше, но та отшатнулась от него:
   – Нет, я не хочу это брать в руки.
   – Ну, и что это? – спросила Саша, отдавая кольцо Егору.
   – Не знаю, – ответил он, – но символы из нашего мира.
   – Не нравиться мне это, – сказала Саша. – Его убили, а, значит, и для нас ничего хорошего здесь не будет.
   Егор встал и, ничего не сказав, пошел дальше. Кольцо он на ходу сунул в карман джинсов. Он вспомнил, где видел эти символы, и говорить об этом девушкам он не хотел. Они и так напуганы.
   Он шагал, обходя сосны и угрюмо вглядываясь вперед. Что бы там впереди не было, у них не было другого выхода. Только вперед в поисках воды, пищи, людей и жизни. Найденный скелет с кольцом из мрачного прошлого человечества не обрадовал его, но и не лишил надежды.
   И еще он его насторожил. Очень сильно насторожил.
   Мумифицированные трупы в тоннеле, протеиновая лужа, мышь-мутант, скелет эсэсовца. Уж очень все это стройно укладывалось в его размышления о параллельном мире. Словно кто-то специально создавал на их пути кубики-подсказки, из которых он складывал и которыми подтверждал свою версию о другой реальности.
   Словно его, как молодого бычка, дразнили красной тряпкой на арене для разогрева публики.

16

   Егор шел, не оглядываясь. Он знал, что девушки идут за ним – он слышал голос Саши. Сосны закончились и Егор, выйдя под полуденное солнце, подумал, что он бы сейчас с удовольствием утолил жажду.
   Он посмотрел вперед: пологий склон холма резко обрывался, и дальше он видел линию горизонта. Это было похоже на обрыв.
   Так и оказалось. Подойдя к краю, он посмотрел вниз. Отвесная скала, на которой он стоял, была не высока. Ветер неутомимо трепал его волосы. Расстилающаяся перед его глазами долина была красива.
   Егор стоял и думал.
   С того момента, как он начал сомневаться в своей теории о том, где они находятся и что с ними происходит, он утратил стремление познавать этот мир. У него возникло ощущение, что, куда бы он ни пошел, следующая находка обязательно будет, хочет он этого или нет. И она будет подтверждать его умозаключения о пространственно-временных параллельных мирах. Это ему и не нравилось.
   Будучи первооткрывателем, он бы с энтузиазмом исследовал новый для него мир, но быть посмешищем для неведомых зрителей он не желал. Егор мысленно сравнил создавшуюся ситуацию с телевизионным реалити-шоу – он бы не удивился, если бы вся их жизнь здесь не оказалась застекольным представлением для миллионов телевизионных зрителей.
   Может, он что-то пропустил в своей жизни, визуальные и компьютерные технологии шагнули вперед, и теперь он не замечает очевидного: десятки видеокамер с разных точек, удаляя и приближая их движения и эмоции, снимают все, что происходит с ними. Телевизионщики, смакуя подробности и хихикая, монтируют ежедневную реалити-серию, и каждый вечер люди, бросив свои ежедневные занятия, спешат к телевизорам, чтобы получить очередную порцию визуальной жвачки о путешествии случайно выбранных людей по неведомому миру. Они смотрят, сопереживают и осуждают, смеются и негодуют, голосуют эсэмэсками и делают ставки.
   Он так ярко себе это представил, что даже не услышал, что сказала Саша.
   – Что случилось? Почему ты остановился? – повторила Саша. Девушки стояли рядом с ним и смотрели на него.
   – Ничего, – ответил Егор, – просто впереди обрыв.
   Осматривая окрестности с высоты, он не видел ничего, за что бы его взгляд мог зацепиться. Если видеокамеры и есть, то они очень миниатюрные или очень мощные.
   – Саша, у тебя нет ощущения, что за нами наблюдают? – спросил Егор.
   – Кто наблюдает?
   – Если бы я знал, кто, то я бы не спрашивал, – сказал он задумчиво, по-прежнему, вглядываясь в холмы. Не заметив ничего, Егор, тем не менее, поднял обе руки с оттопыренными средними пальцами, и, поворачиваясь кругом, высказал свое мнение о происходящем невидимым телевизионщикам и зрителям:
   – А пошли вы, козлы!
   И пошел налево, потому что увидел, что там был спуск вниз. Егор механически переставлял ноги, шагая вперед. Он не думал, куда идет. Он был зол – на себя и свою наивность. Какие на хрен параллельные миры! Безумный Стив выплеснул на бумагу своё больное воображение, а он вдруг решил, что так оно на самом деле и есть. Грандиозное кидалово, в котором им отведена роль подопытных кроликов: о, прелестно, кроме того, что эти ребята выживают, убивая своих соседей, они еще и совокупляются! Зрители будут визжать от восторга, а рейтинг взлетит до небес!
   Нарисованная картина еще больше разозлила Егора, он даже со злостью ударил ногой по траве. И чем больше он думал об этом, тем сильнее верил в свои умозаключения. Что ж, если они хотят шоу, они получат его. Надо только понять, как они это делают.
   Саша посмотрела на Машу, и сказала:
   – Что это с ним?
   Маша пожала плечами, глядя вниз со скалы. Саша, подумав, что её друзья, похоже, сходят с ума, на мгновение почувствовала себе очень одинокой. Что она будет делать, если Егор станет неадекватно реагировать на окружающую действительность. И, подтянув кофр за ремень, пошла за Егором.
   – Саша, – окликнула её подруга.
   Повернув голову, она посмотрела на Машу, которая стояла на краю скалы.
   – Я устала, – просто сказала Маша, и шагнула вперед.
   – Нет! – крикнула Саша и бросилась к тому месту, где только что стояла подруга. Упав на колени, она свесилась над краем, чтобы увидеть лежащее внизу тело Маши.

17

   Обогнув скальный выступ, Егор услышал крик Саши, глухой удар о землю и понял, что случилось что-то непоправимое.
   Маша лежала на траве в неловкой позе – на спине с неестественно подогнутой ногой и запрокинутой головой. Подбежав к ней, он упал на колени в траву и спросил:
   – Зачем ты это сделала, Маша?
   Она была жива. Глядя на него, она прошептала:
   – Я не чувствую своего тела.
   Егор смотрел на Машу и думал, что подобный поворот событий не укладывается в его размышления о застеколье. Хотя, может, это было не предусмотрено сценарием, и сейчас тысячи зрителей замерли у экранов, переживая за Машу.
   Подбежавшая Саша заохала над подругой, а Егор встал и увидел бегущую воду.
   Вода тонкой струйкой вытекала из трещины в скале, бежала по камню и терялась в траве. Наверняка, по логике режиссера, если бы не поступок Маши, они сейчас должны были обрадоваться, броситься к воде и, захлебываясь, пить. Тысячи зрителей облегченно вздохнули бы, – сейчас у очередного водопоя произойдет то, ради чего они и собрались у телевизоров. Какой-нибудь подвыпивший Иван поставил бы десять к одному на то, что Егор в этой серии трахнет обеих девчонок одновременно, а какая-нибудь пышнотелая девица, нервно грызущая ногти, замерла бы от зависти, глядя на Сашу – о, как бы она хотела оказаться в застеколье на её месте.
   – Егор, что же нам делать! Она потеряла сознание! А, может быть, уже умерла!
   Голос Саши срывался на плач. Она подошла к Егору и потрясла его за плечо:
   – Что ты стоишь, надо что-то делать!
   – Она не умрет, – спокойно сказал Егор и, наклонившись к воде, стал пить.
   Саша, глядя на то, как тот пьет, почувствовала, как злость накатывает на все её существо. Она ненавидела его за это спокойствие, словно она чувствовала, что Егору было совершенно неинтересна судьба Маши.
   – Откуда такая уверенность? – спросила Саша дрожащим голосом.
   – Пока рано об этом говорить. – Егор, сумрачно глядя вдаль, помолчал. – Ты сейчас пойдешь обратно и наберешь дров. Шишки хорошо горят, поэтому подбирай их тоже, ну и сухие сосновые ветки. Затем ты с помощью линзы разожжешь костер, а я к тому времени, может быть, вернусь с добычей. Эту ночь мы проведем здесь.
   Егор повернулся к Саше, которая смотрела на него со злостью, и отрывисто приказал:
   – Ну, что сидишь. Иди за дровами.
   – Почему ты говоришь со мной таким тоном?
   – А почему бы и нет, – мерзко ухмыльнулся Егор, – тон ей мой, видите ли, не нравиться.
   Он покачал головой и резко закончил:
   – Работать!
   Егор посмотрел по сторонам, как бы говоря незримо присутствующим зрителям, что те, кто ставил на любовь и прочие слезы-сопли, могут засунуть своё разочарование к себе в жопу. Затем он встал и пошел в сторону соседнего холма.
   Саша смотрела на уходящую спину Егора и мысленно проклинала его. Затем встала и пошла к лежащей Маше. Глядя на её бледное и неподвижное лицо, она тихо заплакала.
   Егор улыбался, уходя от родника. Выстроив в уме логичную конструкцию, он полностью уверовал в то, что они, помимо их воли, втянуты в грандиозный телевизионный проект. Реалити-шоу, чем-то похожее на «Последнего героя» или «Остаться в живых», но главное отличие от них – они, главные герои, не должны догадываться о том, где они находятся и в чем участвуют.
   Режиссерская находка – полное погружение в выдуманную реальность. Случайные люди собраны в туристический автобус для полноты эффекта подальше от Родины (скорее всего, водитель и гид были в курсе происходящего), завезены в специально построенный для этого круговой тоннель (совсем не обязательно прорубать его в горах, вполне сойдет качественно выполненная имитация из дерева), а дальше – как получится.
   Даже ничего не надо придумывать, не надо писать сценарии, люди сами все сделают. Всегда найдутся те, кто захочет покинуть автобус в поисках выхода. Для зрителей интересно будет наблюдать за тем, как грызутся люди, оставшиеся в автобусе. Наверняка, через некоторое время еще одна группа людей ушла в тоннель (прелестно, замечательно, в этом зоопарке не соскучишься).
   Мумифицированные трупы байкера и Элизабет Сандерсон, скорее всего, элементарная мистификация. Подложили им восковые фигуры, а он и купился на это (блуждающий во времени и пространстве европейский тоннель, – это ж надо такую муть предположить).
   В то, что они убили Аделаиду, зрители не поверят – как реально все смонтировано на компьютере, скажут они. Или, точнее, им это просто не покажут – перед началом следующей серии голос за кадром объяснит зрителям, что Аделаида Павловна, не выдержав напряжения, покинула игру, и шансы каждого из участников на победу возрастают.
   И еще – он ведь не видел, как убивали Аделаиду. Он видел только её тело.
   Кстати, для такого шоу и приз должен быть не менее десяти миллионов рублей. А может даже и больше.
   Василий, а что Василий, – Егор даже остановился, задумавшись о роли мужчины с кофром. И просиял – ну, конечно – этот был подставным лицом. Он был специально введен в их группу, чтобы обострять ситуацию, чтобы они боялись друг друга. Если бы не было Василия, они бы вполне мирно шли бы по тоннелю, что было бы не интересно для зрителей. А то, что он его ослепил, то это еще не факт, – на грани полного удушения, он просто потерял сознание, а выдавить глаза Василия не смог. Ну, а тот очень хорошо сыграл. И где гарантия, что в расщелине лежал его труп, а не манекен. Пока они спали, Василий ушел, а на его место положили имитацию.
   Далее – в горах Испании выбирается безлюдное место. Открывается выход из тоннеля и – пока, мальчики и девочки. Вы в другой реальности, и здесь вам придется выживать. А то, что выход из тоннеля исчез, как в сказке, – что ж, мы просто не знаем всех современных технических возможностей.
   Лужу, засосавшую Влада, он видел издалека, – она прекрасно вписывалась в его больное кинговскими мирами мироощущение. Он к ней и близко не подходил, а то, что она протеиновая, додумал сам.
   Мышь-мутанта отловили где-нибудь в лесах Амазонки (он достаточно далек от зоологии, чтобы знать всех грызунов на Земле), насадили ей клыки, вкололи наркотик, чтобы она выглядела добродушной и малоподвижной, и подбросили им.
   Шаровые молнии в солнечный день он пока объяснить не мог, и. немного подумав о них, отложил эту информацию в сторону – просто он пока не знает всех возможностей физики.
   Ну, а скелет эсэсовца, это уже был перебор. Это было лишнее. Тут режиссер этого гребаного шоу прокололся.
   Егор, взобравшись на вершину холма и окинув взглядом долину, поднял вверх руки с оттопыренными средними пальцами, и заорал:
   – Вот вам, козлы вонючие! Я вам такое шоу устрою, пидоры гнойные!
   Торжествующе улыбаясь, он опустил руки и посмотрел в другую сторону.
   И увидел вход в пещеру.

18

   Саша собирала шишки и сухие ветки, складывая их в кучу. Она уже успокоилась. Слезы высохли, оставив после себя ощущение невосполнимой утраты. Она механически нагибалась за очередной шишкой и думала.
   Вспоминала маму, с которой в последний год перестала делиться всеми своими радостями и переживаниями, и, тем не менее, по-прежнему считая её своей самой лучшей подругой. То ли она повзрослела, и, однажды не встретив понимания со стороны матери, перестала рассказывать ей свое самое сокровенное, то ли мама, все еще считая её маленькой девочкой, не смогла понять её. А, скорее всего, и то, и другое.
   Перебирала в памяти события своего беспечного детства – утренний поцелуй мамы, которая будила её на завтрак. Она не работала и всегда была с ней, все её детство, и это было замечательно. Прогулка в парк, где она качалась на качели, улыбаясь маме. Стихотворение, которое мама выбирала и которое она с удовольствием учила перед каждым днем рождения. Стоя на стуле перед поддатыми гостями, она торжественно декламировала его, глядя на сияющие глаза мамы, которая гордилась ею.
   В памяти всплыла и её первая короткая влюбленность. Одноклассник Миша, сидящий с ней за одной партой до восьмого класса, немного неуклюжий, но добрый и умный, которого она никак не воспринимала, однажды улыбнулся ей и позвал в кино. Она засмеялась, глядя в его простодушные глаза, и согласилась. Они сходили в кино, потом гуляли по улицам города, ели мороженое, – для Саши такое общение с мальчиком было первым в её жизни, поэтому оно запомнилось на всю жизнь.
   Первый поцелуй, – случайный юноша, мимолетное событие, от которого ничего, кроме разочарования не осталось.
   Дружба с Машей. Не все в этой дружбе было равным, – Маша всегда подавляла её, потому что была более активна, общительна и жизнерадостна. Она, как бы, вела её по жизни за собой. Она придумывала и предлагала новые забавы и втягивала осторожную Сашу в разные приключения. Она заслоняла собой Сашу, всегда выходя на первый план. Иногда её импульсивная натура бесила Сашу, но она всегда отходила в сторону, уступая место яркой и коммуникабельной подруге.
   Саша посмотрела на собранную кучу дров, и, подумав, что, наверное, хватит, стала думать, как все это донести до родника. Две, а, может, три ходки придется сделать. Она стащила с себя футболку и, расселив её на земле, стала складывать в неё шишки.
   Когда Саша шла обратно, она услышала крик. Подняв голову, посмотрела – на вершине дальнего холма стоял Егор с поднятыми руками и что-то кричал. Расстояние было достаточно большим, чтобы она смогла разобрать, но она решила, что он опять кого-то посылает подальше. Этого она тоже не понимала.
   Впрочем, куда больше её беспокоило то, что она не видела никакого выхода из создавшейся ситуации. Будущее было беспросветно темным, и это пугало. Особенно сейчас, когда Маша неподвижно лежала на траве у родника.
   Собранные шишки и хворост она принесла в две ходки. Сложив из тонких сухих веток шалашик для костра, достала линзу. Посмотрела на солнце, которое было еще достаточно высоко, – если она сейчас разожжет костер, к возвращению Егора все дрова сгорят. Если она попробует сделать это позже, она под косыми солнечными лучами может не получить огонь. Она поймала себя на мысли, что уже опасается того, что она не выполнит приказ Егора.
   Она повернулась к холму, на котором уже никого не было, и сказала в сердцах:
   – Да, чтоб ты сдох!
   После чего навела линзу на хворост, сопоставив с солнечными лучами, сфокусировала яркую точку и стала ждать. Через минуту появился дым, а через пять – огонь.
   Когда костер разгорелся, она, понимая, что дров для костра надолго не хватит, еще три раза сходила в сосновый лесок за шишками и хворостом. И когда стало темнеть, она сидела у костра и ждала. По правую руку от неё в бессознательном состоянии лежала Маша. Она сидела, заворожено смотрела на огонь и не замечала, что мир вокруг неё живет своей обычной жизнью, словно их присутствие ничего не изменило в пространстве.

19

   Егор подошел к призывно зияющему входу в пещеру. Без особого желания входить, потому что это мог оказаться очередной тоннель, но с уверенностью в том, что он войдет – там, в пещере решение всех возникших проблем. Он это понял еще тогда, когда с вершины холма увидел пещеру. Глупые мысли о реалити-шоу моментально вылетели из головы, – какая муть иногда приходит в голову.
   Егор смотрел на заросший кустарником вход, на светло-серый камень, источенный ветром и временем, на темноту, в которой таилась неизвестность. Как призывно желанный, так и пугающе отталкивающий. Он посмотрел вверх – полуденное солнце сдвинулось, готовясь опускаться к горизонту. Он глянул на солнце, словно прощался со светом.
   И вошел в пещеру.
   Внутри было прохладно и влажно. Воздух чистый – его хотелось вдыхать полной грудью, что Егор и делал, медленно продвигаясь вперед. Он шел, погружаясь во тьму, так что скоро пришлось вытянуть правую руку вперед, а левой ориентироваться по боковой стене. Когда Егор перестал что-либо видеть, он вообще стал двигаться медленнее черепахи, мысленно проклиная темноту и краем сознания подумывая о возвращении к свету. Впрочем, обернувшись, он понял, что сзади тоже мрак. Может, он далеко ушел, или, возможно, обратного хода уже нет.
   Паника стала вползать в его сознание, рисуя затаившихся в темноте тварей. Или пропасть, когда при следующем шаге нога проваливается в пустоту, в которую он и полетит. Егор передвигал ноги, нащупывая при каждом движении ноги твердую поверхность, и только страх внезапного падения в пустоту, удерживал его от панического бегства. Теперь, когда глаза ничего не видели, он стал слушать – отсутствие посторонних звуков и холодный камень под левой рукой удерживали его сознание в относительном равновесии.
   Егор остановился. Впереди мелькнула искорка. Не зная, бояться этого или радоваться, он стоял и ждал.
   Искорка мелькнула ближе. Превратилась в яркую точку. И, когда Егор увидел желто-красный шар, он обрадовался. Он почему-то был уверен, что в этом мире шаровые молнии, похожие на яркие апельсины, помогают людям, хотя сталкивался с ними только однажды.
   Когда шар приблизился, он стал темно-красным, за счет чего стены пещеры окрасились в темно-багровые оттенки.
   – Привет, – сказал Егор, и подумал, как глупо это выглядит со стороны. В сознании возникла картинка-сравнение: амеба, лежащая на предметном стекле, машет псевдоподией в приветственном жесте человеку, смотрящему на неё в микроскоп. И, понятно, что он сейчас похож на эту амебу.
   Шар медленно от центра поменял цвет в сторону желтизны. И обратно – к центру до насыщенной багровости. Егор смотрел на эту игру красок – заворожено и восторженно – паника растворялась в сознании, страх утекал сквозь пальцы, освобождая место осознанному умиротворению и радости.
   Он знает, что смотреть, чтобы видеть, совсем не обязательно.
   Он понимает, что не надо вслушиваться, чтобы услышать.
   Он осознает, что пощупать можно не рукой, а сознанием.
   Он почувствовал течение времени, которое подвластно ему.
   Всё возможно. Надо только идти вперед.
   Шар, в последний раз изменив цвет, стал почти черным. И исчез, словно растворился в темноте.
   Егор, улыбаясь окружающему мраку, пошел вперед. Он не вытягивал руки и не вслушивался, он шел обычным шагом с закрытыми глазами – органы чувств не нужны, когда сознание свободно. Это знание всегда было с ним. Это умение есть у каждого человека – он просто забыл о нем в потоке времени. И это было ни с чем несравнимое удовольствие – идти вперед, зная, куда поставить ногу, чтобы не споткнуться, куда повернуть, чтобы не наткнуться на стену.
   Егор шел по пещере под уклон быстрым шагом в полной темноте, зная, что скоро получит ответы на все свои вопросы. Уверенный в том, что он хочет их получить, и нетерпеливо подгоняющий время в своем стремлении достичь того места, где его ждут.
   Когда впереди появился яркий свет, который Егор почувствовал даже сквозь прикрытые веки, он разочаровано открыл глаза – будучи человеком, трудно не пользоваться органами чувств.
   Он стоял в огромной пещере – свод её он видел высоко вверху, стены расходились в разные стороны, открывая взору большую неровную поверхность из нагроможденных камней, сталагмитовых выростов и свисающих сверху сталактитов. Егор огляделся, – источник света был впереди. Огромный валун, который закрывал его, можно было обойти справа, и Егор пошел, оглядываясь на нереальную красоту подземного мира.
   Обогнув валун, он инстинктивно закрыл глаза – настолько ярок был свет. И понял, что открывать глаза и не надо. Он и так прекрасно знает, что перед ним.
   Егор, счастливо улыбаясь, шагнул вперед, сделав свой самый главный жизненный выбор. Правда, он пока еще не знал этого, но – так ли это важно.
   Ничего не изменилось. Во всяком случае, так ему сначала показалось. Егор стоял в огромной пещере с закрытыми глазами. Яркий свет от большого скопления ярко-желтых шаров исчез, когда они разлетелись в разные стороны, уступив место царившей веками в этой пещере тьме.
   Егор ничего не почувствовал, когда за мгновение до этого шаровые молнии (правильно их называть шароиды, теперь он знает это) облепили его тело. Ни тепла, ни холода – слившись с шароидами, он прикоснулся сознанием к их разуму, забыв о своем теле. Может, оно что-то чувствовало, но эта информация не интересовала разум Егора.
   Ничего не изменилось, за исключением того, что он осознал простую истину. Человек никогда не был и не будет хозяином вселенной. Да, что там вселенной, – человек не царь природы даже на своей планете. Всего лишь, одна из форм разумной жизни, которой позволено жить и размножаться. Говорящая и думающая амеба. Может, и не тупиковая ветвь эволюции, но – как далеко им до разума, свободного от бренного тела и ограниченного пространства.
   И что еще знал теперь Егор – он может освободить свой разум. Нужно только сделать выбор. Он может уйти, и его никто не будет удерживать, – он сам должен сделать выбор. Он может остаться и обрести весь мир.
   Он может…
   Если захочет…
   Ничего не изменилось, за небольшим исключением, – человек, стоящий под сводами огромной пещеры в полной темноте, сделал свой первый короткий шаг, – пока еще в своем сознании, – на пути к вечности.

Часть третья
Игры сознания

1

     очертания фигуры
     отброшенная светом тень
     застывшая задумчивость вхождения
     мерцающие добротой глаза из темноты
     неясных ощущений из запахов сплетенных:
     мечта, возникшая из мрака, сотканная сном и явью.

   Обратно Егор шел также, с закрытыми глазами, прекрасно ориентируясь в пещере. Теперь пришлось идти вверх, но он шел легко, хотя тело было измождено трехдневным голодом. Он улыбался, хотя необходимости для внешнего выражения чувств совсем не было – его тело выполняло то, что происходило в сознании, помимо его воли.
   Егор вышел из пещеры, когда ночь вступила в свои права. Он даже не открыл глаза – не зачем, он и так знал, что происходит вокруг. Бездонное небо обжигает искоркам звезд. Очертания далеких гор разделяют небо и землю. За холмом горит костер, у которого дремлет девушка. Он может пойти к ней, и там ему будут рады. Или, может, совсем не возвращаться, – оттого, что он не вернется, ничего не изменится. И без него все вернется на круги своя.
   Егор открыл глаза. Он вернется к костру только утром, – приняв решение, Егор повернулся и, обогнув холм с пещерой, пошел в долину. Он должен вернуться обратно с добычей, хотя для него это абсолютно бессмысленно.
   Да и в чем сейчас был смысл?
   Он шел и думал о матери, которая ждет его, и которую он так редко вспоминает. О Саше, которую любил, если можно было так назвать то чувство, которое возникло у него только три дня назад. Всего два человека, ради которых он мог остаться, и – вечность, в которой он может быть всем.
   Был ли смысл в его человеческом существовании, когда жизнь ограничена органами чувств? И что он найдет там, куда заглянул только краешком сознания?
   Егор спустился с холма в долину и остановился на ровной поверхности. Пришло время попробовать свои силы, – пусть он был все еще человеком, но даже в этом состоянии он мог очень многое. Все просто, и он это узнал в пещере. Возможности свободного разума безграничны. Сознание человека, отягощенного слабым телом, тоже имеет много возможностей. Но – или человек не знает о них, или не может реализовать и сотую их часть.
   Он знал, на что способен, поэтому, снова закрыв глаза, чтобы внешний мир не мешал – хотя бы на время – его сознанию стать свободным, он сосредоточился. Сформулировал свое желание, нарисовал мысленную картинку и шагнул в неё.
   Все получилось. Егор и не сомневался в этом.
   Он стоял в поле, вдыхая запахи луговых трав, глядя в предрассветных сумерках на деревенский дом, – один из многих на единственной улице. В двух шагах от него проходила проселочная дорога, которая вела в деревню, и Егор пошел по ней. Он прошел мимо первого дома, – полуразвалившаяся изба зияла разбитыми окнами, покосившийся забор и заросший огород не оставляли сомнений в том, что дом мертв.
   Следующая изба тоже казалась безжизненной, чему Егор не удивился – русские деревни за Уралом медленно умирали, одна за другой исчезая с географической карты. Тем не менее, он мысленно заглянул в окно и, убедившись в том, что его глаза правильно оценили дом, пошел дальше.
   Утро приближалось. Сумерки, рассеиваясь, уступали место рассвету. Егор свернул к покосившемуся дому с закрытыми облупленными воротами. И, не задерживаясь и не задумываясь, что он делает, прошел через них. Крупная овчарка, что-то почувствовав, оскалила клыки, и – ушла в конуру. Сознанием собаки легко манипулировать, и Егору для этого даже не пришлось смотреть на животное. Он был в этот момент вездесущ – он знал, что в избе на широкой кровати, открыв рот, спал мужик. Его жена с берушами в ушах лежала рядом, – и даже завернувшись в одеяло с головой, она спала со страдальческим выражением лица, словно храп мужа проникал сквозь все воздвигнутые преграды. На столе стояла початая бутылка водки и остатки ужина. На полатях с открытыми глазами лежала девочка – заглянув в её глаза, Егор увидел бездонную пропасть бытия. Девочка в тринадцать лет уже прокляла свою однообразную беспросветную жизнь.
   В стайке лежал поросенок, – в него хозяева дома вкладывали определенные надежды. Купленный на сэкономленные деньги и взращенный на отходах, он через полгода должен был быть убит и продан. И каждый из жителей этого дома имел своё мнение, как можно будет использовать полученный доход.
   Больше никакой другой скотины в этом доме не было.
   Было бы кощунством сделать то, что хотел сделать Егор, но, поразмышляв минуту, он решил, что было бы кощунством ничего не сделать. Встряхнув этот маленький мирок, он его или разбудит к жизни, или поспособствует его скорой смерти. И тот, и другой вариант все же лучше, чем бессмысленное существование, во всяком случае, для девочки, у которой всё еще впереди.
   Егор шагнул к пристрою, и, войдя в его полумрак, нашел глазами висящий на стене серп и взял его с собой. Поросенок, встрепенувшись, посмотрел на человека и не издал ни звука. Ни когда Егор вытаскивал его из-за загородки, ни когда он, взмахнув серпом, убил его.
   Он уходил со двора, оставляя за собой четкий след, – кровавая полоса тянулась за ним. Выйдя через ворота, уже на проселочной дороге, Егор удалил внутренности поросенка и, отбросив серп, вошел в ту реальность, откуда пришел, оставив за спиной марево прохода и громкий лай собаки, которая, почуяв запах крови, подняла тревогу.
   Егор улыбался, зная, что сейчас происходит в деревенском доме. Он уходил от этого дома, и был в нем, глядя на голосившую женщину, которая обнаружила пустую стайку и кровавый след. Он видел, как проснувшийся мужик вытаскивает из-под лавки двустволку и заряжает её.
   Все происходит так, как он и хотел. Все идет свои чередом.
   Егор поднялся на холм, и, посмотрев вниз на потухший костер и спящих девушек, стер с лица улыбку. Все заканчивается. Это странное путешествие в пространстве и времени подходит к концу, оставляя большой кусок его жизни позади. Каково бы сейчас не было его отношение к человеческому сообществу, которое самим фактом своего существования не давало разуму стать свободным, загоняя его в рамки предубеждений и надуманных правил, он достаточно много прожил человеком. К тому же, Саша, в некотором роде, еще держала его в пограничном состоянии, – но уже сделаны все приготовления и пути назад нет. И даже если бы они были, после визита в пещеру он уже не сможет стать другим.
   Егор уже перешагнул ту грань, которая отделяла его от мира людей.
   Когда он подошел к роднику, от костра остались только несколько тлеющих углей. Оставив поросенка, он сходил к сосняку и набрал сухих веток. Затем сходил еще раз, набрав шишек. И, перед тем, как вернуть огонь к жизни, он не удержался и заглянул в сознание девушек.
   Обе видели сны. Одна – коматозный, другая – обычный.
   Маша стояла перед дверью своей квартиры и нажимала на кнопку звонка. Она слышала за дверью трель, но никто не спешил открывать ей. И с каждым новым нажатием на кнопку, ей все больше и больше казалась неестественной тишина за дверью. Она сравнила её с гробовой тишиной, словно когда-то уже была в ограниченном пространстве гроба. Она готова была кричать и бить ногами по двери, призывая родителей подойти и открыть дверь, но этого не понадобилось. Егор, толкнув дверь с другой стороны, открыл её, жестом приглашая Машу войти. За его спиной стояли родители, и Маша, тут же забыв все свои страхи, бросилась к ним.
   Саша, пребывающая в счастливом состоянии оттого, что Егор рядом, смотрела на водную гладь. Они сидели на берегу реки, и только что говорили – о том, что было и что будет, рассказывая всякие мелочи, оставшиеся в памяти с детства, и строя планы на ближайшее и отдаленное будущее. Слова уже ускользнули, унесенные речным ветром, но главное пребывало здесь. Егор любит её, и это осознание заставляло её счастливо улыбаться встающему солнцу. Она повернулась к любимому человеку, намереваясь выразить свои чувства и словами, и глазами, но – на пустынном берегу реки остались только следы на песке.
   Саша проснулась от треска горящих шишек, с ощущением невосполнимой утраты. Открыв глаза, она увидела Егора, который подбрасывал в разгорающийся огонь сосновые ветки и шишки.
   – Где ты был? – спросила она. И увидела поросенка. Освежеванную тушку молочного поросенка, от вида которого рот моментально наполнился слюной.
   – Немного задержался, – неопределенно ответил Егор, – зато вот мясо принес. Как и обещал.
   Он выбрал из кучи веток две с рогатинами на концах и воткнул в землю с двух сторон от костра. Саша удивленно смотрела на размер кучи – насколько она помнила, ночью она сожгла все заготовленные дрова.
   – Ты и за хворостом сходил?
   – Да, – кивнул Егор, – а что такого. Ты спишь, дров нет, вот, я и принес.
   Он взял заранее приготовленную прямую палку с заостренным концом и через пасть поросенка нанизал тушку на неё. После чего водрузил над костром. Пламя коснулось поросенка, и Саша вдохнула запах паленой шерсти.
   Егор сел рядом с ней и, виновато улыбнувшись, сказал:
   – Прости, что я вчера несколько неадекватно вел себя. Хрень какая-то в голове нарисовалась, вот я и говорил всякую чушь. Походил по холмам, подумал и понял, что я был не прав.
   – Я и не обижалась, – сразу забыв вчерашние мысли, улыбнулась в ответ Саша. Она смотрела в его глаза, и видела там свое маленькое счастье. Не больше и не меньше. Простое человеческое счастье – знать, что тебя любят и верить, что человек всегда будет рядом. И пусть они сейчас непонятно где, неизвестно, что с Машей, и неизвестно что впереди – он здесь и любит её. Именно это она видела в его глазах.
   Она с удовольствием смотрела на Егора, пытаясь выгнать из сознания увиденный сон. Затем перевела взгляд на поросенка и спросила:
   – Егор, поросенок очень похож на скотину, выращенную человеком, где ты его нашел?
   – Там, – махнул рукой Егор, показывая в ту сторону, куда он вчера ушел, – что-то похожее на деревню. Я у них взял поросенка.
   – Взял, то есть украл? – уточнила Саша.
   – Нет. Украл – это когда тайком прокрался и унес. А я пришел, взял и ушел.
   – Я разницы не улавливаю, – нахмурилась Саша, – ты пришел ночью в деревню, взял поросенка и ушел.
   – Да, – кивнул Егор.
   – Значит, ты его украл, – констатировала Саша. И только сейчас до неё дошло, что где-то рядом живут люди. А, значит, весь тот бред, что был в последние дни, закончится. И они вернутся домой.
   – Ты выяснил, где мы находимся? – спросила Саша, до которой дошло, что для них означает находка Егора.
   – Да, – кивнул Егор, и довольный собой, улыбнулся, – это планета Земля.
   – Егор, – с мольбой в голосе простонала Саша, – это и так понятно. Где мы?
   – Ты, действительно, хочешь это знать?
   Егор посмотрел на серьезные лицо девушки и опустил взгляд. Он встал. Подошел к костру и перевернул поросенка, подставив под огонь другой его бок.
   – Не томи! – с угрозой в голосе буркнула Саша, глядя исподлобья.
   Егор посмотрел на девушку сверху вниз и сказал:
   – Мы находимся в единственной для меня настоящей реальности на планете Земля.
   Саша, правильно оценив сказанное Егором, спросила:
   – Ты хочешь сказать, что, помимо этой твоей настоящей реальности, есть еще какие-то не настоящие?
   Егор кивнул, ответив утвердительно на непонятно чей вопрос. Улыбнулся и, посмотрев в сторону дальнего холма, сказал:
   – А, вот и погоня. Жителям деревни не понравилось, что я взял их поросенка.
   Саша увидела на вершине холма три человеческие фигуры, которые ускорили шаг, увидев их.
   – Значит, все-таки ты украл поросенка, – осуждающе сказала Саша.
   Егор, снова повернув поросенка на вертеле, произнес странную фразу:
   – Мне было любопытно, смогу ли я. Так сказать, пробовал силы.
   – И что мы сейчас будем делать? – спросила Саша, не придав значения его словам. – У этих людей оружие в руках.
   Три фигуры приблизились настолько, что можно было видеть, чем они были вооружены. В центре тяжело бежал крупный мужик в тельняшке с охотничьей винтовкой в руках. Справа от него бежал крепкий парень в майке с топором, а слева – безоружный пожилой мужчина в телогрейке. Саша посмотрела на Егора – тот без какого-либо испуга спокойно смотрел на приближающихся людей.
   Мужик в тельняшке, перейдя на шаг и тяжело дыша, остановился метрах в трех от них, держа двустволку дулом в землю.
   – Лучше сидели бы вы, мужики, дома, – сказал Егор, вместо приветствия, – а то зачем-то напрягались, бежали. Поросенка все равно уже не вернуть, он сейчас дожарится, и мы его съедим.
   Мужик направил двустволку на Егора и, ощерившись желтыми зубами, утвердительно сказал
   – Ты – вор!
   Егор пожал плечами и улыбнулся.
   Саша смотрела на эту сцену с ощущением того, что все закончится очень плохо. Плохо не только для Егора, но и для неё. Она не могла понять, почему так спокоен, и даже весел Егор, поэтому обречено смотрела на подрагивающий ствол винтовки и ждала. Подспудно она все эти дни знала, что ничем хорошим их путешествие не закончится. И вот он – закономерный финал.
   – Откуда здесь в горах Испании русская деревня? – спросила Саша, пытаясь отвлечь возбужденных мужчин.
   – Вот, правильный вопрос, – сказал Егор, – вы, мужики, случайно не заметили, что вокруг вас горы, а не то, к чему вы привыкли. Насколько я видел, за деревней начиналась тайга, а гор никаких вокруг не было. Так что, вопрос, на который вам надо искать ответ – куда вы прибежали?
   Мужик в тельняшке, не слушая Егора, тоном приговора, повторил:
   – Ты – вор!
   И выстрелил.
   Звук выстрела ударил по ушам, заставив Сашу непроизвольно присесть. Но глаза она не закрыла и видела, как пуля попала Егору в грудь. Выстрел в упор отбросил тело Егора, пуля разворотила грудь, окрасив футболку в красный цвет. И в это мгновение жизнь для Саши остановилась. Подсознательно понимая, что Егор мертв, она бросилась к нему, и, упав на колени, с надеждой в глазах посмотрела в его открытые смеющиеся глаза.
   – Испугалась, – подмигнув, негромко сказал Егор, и, вставая, отодвинул её.
   – До чего приятно умирать! – сказал Егор, раскинув руки, как крылья. – Господи, как прекрасна боль, несущая смерть!
   После этого он посмотрел на вытянутые лица мужиков, и ободряюще сказал:
   – Давай, мужик, еще раз. Давай, убей вора!
   – Я с этой винтовкой на медведя ходил, – сказал мужик, обращаясь к парню с топором и словно оправдываясь, – у меня в стволах жаканы. Он должен был сразу умереть?!
   – Давай еще раз, – сказал ему тот, глядя по сторонам. Он явно не узнавал местность и это его начало тревожить.
   Мужик поднял винтовку и выстрелил из второго ствола.
   Саша снова инстинктивно вжала голову в плечи и посмотрела на упавшее рядом с ней тело Егора. Подумав, что теперь это уже похоже на какой-то мерзкий фарс – на её глазах убивали любимого человека, а ей хотелось смеяться и плакать одновременно. Радуясь за Егора, который как-то обманул мужиков, и, оплакивая свою утраченную любовь, потому что это был не Егор.
   Точнее, не тот Егор, которого она любила.
   Пуля попала в живот Егора, разворотив его.
   Саша, услышав довольный смех Егора, смотрела, как он снова встает.
   – Замечательно! – довольно смеясь, сказал Егор.
   – Может, попробуешь еще топором, – сказал он, обращаясь к парню в майке.
   Тот помотал головой и, спокойно глядя на Егора, спросил:
   – Где мы?
   – Теперь это уже не имеет значение, – сказал Егор, – ни для вас, ни для нас.
   Он подошел к костру и сел. Пожилой мужик подошел к костру, постоял, подбросил шишки в огонь и тоже сел.
   – Надо уходить, – сказал парень в майке, озираясь. Он повернулся и побежал в обратном направлении. Мужик в тельняшке, который все это время тупо смотрел на свою двустволку, отбросил её и побежал за ним вдогонку.
   – А ты, почему не убегаешь? – спросил Егор мужика в телогрейке.
   – Мне интересно, – ответил тот лаконично, – никогда ни с чем подобным не встречался.
   Егор кивнул – что ж, как хочешь. Ему было грустно, – только что в экзальтации умирания он был весел и доволен теми событиями, которые сам и предопределил. Но теперь, когда он перешагнул границу, и возврата обратно уже не было, его веселость рассеялась, как утренний туман.
   – Кто ты, парень? – спросил пожилой мужик. Он смотрел на Егора глазами умудренного жизнью человека.
   – Кто? Кто? Конь в пальто, – ответил Егор, пытаясь уйти от ответа на вопрос.
   – Никогда не верил ни в бога, ни в дьявола, а теперь вот понимаю, что был не прав, – продолжал говорить мужик, – и, скорее всего, ты дьявол.
   – Кто ты, Егор? – спросила Саша, глядя на человека, которого когда-то любила.
   – Бог, дьявол… любит человек жонглировать этими словами, – сказал Егор задумчиво, – нет ни того, ни другого. А я для вас сейчас случайный мир, маленькая вселенная, в которую вы забрели по моей вине. И тебе, отец, пора домой в свою деревню, следом за твоими друзьями.
   Егор посмотрел на мужика и тот, с покорностью в остекленевшем взгляде, встал и побежал. Молодой парень уже скрылся за холмом, а мужик в тельняшке как раз был на его вершине.
   Саша сказала, глядя на Егора:
   – Чем дальше я на всё это смотрю, тем больше мне хочется проснуться. Пародия на кошмарный сон, из которого невозможно вырваться. Понимаю, что это сон, – все происходящее нереально и невозможно в принципе, а проснуться не могу. Остается только ждать, когда все это закончится.
   Егор молчал, спокойно созерцая танец огня.
   – Может, объяснишь, что происходит? – спросила Саша, понимая, что все заканчивается.
   – Конечно, объясню. Как смогу.
   Егор помолчал, глядя на догорающий костер и подгоревшего поросенка, и начал говорить – сначала с сарказмом, а потом серьезно:
   – Человек привык считать себя хозяином на планете Земля. Разумная жизнь, которая в стремлении своем уже видит себя осваивающей другие планеты. Разум, которому под силу заглянуть в другие галактики. На своей-то планете дальше своего носа ничего не видит, а туда же – в космос. Бессмысленная суета муравейника, вот с чем это можно сравнить жизнь людей.
   Речь Егора прервал хриплый звук. Там, где лежала на траве Маша, раздался стон. Они повернулись. Саша бросилась к подруге. Маша захрипела, и – в последний раз выдохнула.
   – Маша! – крикнула Саша, и, поняв, что уже поздно, прижала лицо мертвой подруги к груди и заплакала.
   Егор вздохнул. Он смотрел на тлеющие угли и думал, что, наверное, надо подойти к Саше и попытаться успокоить её. Так было бы правильно с точки зрения обычного человека.
   Сострадание и участие.
   Поддержка и помощь в беде.
   Простые человеческие чувства и поступки.
   Он сидел, смотрел на угли и не двигался.
   – Она умерла, – сказала тихо Саша. Она смотрела на Егора злым взглядом. На щеках девушки дорожки от слез. И упрямо сжатые губы.
   – И ты в этом тоже виноват.
   Егор кивнул, – да, конечно, кто же еще, кроме меня. Он знал, что будет дальше. Саша будет обвинять его, переложив ответственность за происходящее на него. Она уже нашла виноватого, так в чем же дело?!
   Егор посмотрел на Сашу и увидел, что девушка задумчиво смотрит вдаль.
   – Я думаю, что мы никогда не вернемся домой, – пробормотала девушка, – и я буду следующей жертвой этого мира.
   Она повернула лицо, посмотрела на Егора и добавила:
   – Твоего мира.
   Егор пожал плечами. Она была права. Как бы печально это не было.
   Наверное, надо что-то сказать. Пусть, что-то банальное, но – в голове у Егора была пустота. Во рту внезапно пересохло. Он просто смотрел на девушку и молчал.
   А потом почувствовал укус комара в шею. И хотел правой рукой убить насекомое.
   Но у него ничего не получилось.
   Лицо Саши стало расплываться рваными пятнами тьмы, словно изображение на старой киноленте. Егор даже не успел испугаться.
   Он просто погрузился в темноту.

2

     тепло от тела
     цветок лежащий на волнах
     едва заметный тайны аромат
     и трепет в желании все познать
     влеченья звук, что завораживает мысли:
     мечта, чья прелесть невозможна в сознании больном.

   Красный нос картошкой, большие глаза на круглом лице, в руках гитара – кукла в темном костюме и полосатом галстуке дергалась в такт веселой музыке, которая звучала из рядом стоящего динамика, подчиняясь движению нитей кукловода. Пальцы по струнам маленькой гитары двигались синхронно, создавая полное впечатление реальности происходящего: сознание понимает, что кукла подчиняется движениям человека, но музыка так согласована с этими движениями, что невольно попадаешь под очарование игры.
   Музыка закончилась, кукловод перестал дергать за нитки, а сидящий справа человек продолжал щелкать пальцами. Егор повернул голову, – волосы с сединой, широкая улыбка, – сидящий рядом мужчина радовался жизни. Подмигнув, соскочил с широкого парапета и пошел к шляпе артиста. Егору открылся обзор справа: речной простор неширокой реки с каменным мостом вдали, на том берегу – красная черепица крыш, перемежающаяся торчащими башнями. И крики белых чаек, дерущихся за кусочки хлеба, которые бросает тянущий к ним руки мальчик.
   – Наверное, это сон, – мысленно решил Егор, понимая, что слишком уж реален ветер, несущий запахи расцветающей весны; слишком реальна прохлада камня, на который он опирался руками, слишком естественны звуки. Но даже для сна все было до безумия странно: Егор протянул руку к металлической табличке слева от себя, на которой было написано «KARLUV MOST», и сознание ухнуло в бездну – загорелая кисть с широким запястьем подчинилась движению его мысли, прикоснувшись к глади металла. Не его рука с тонкими пальцами, не его золотая печатка на среднем пальце левой руки.
   И не его мысль, что надо догнать своих друзей, что ушли далеко вперед. Отстал, потому что понравилось выступление артиста и надо бросить ему монету.
   Наверное, сон, – Егор пытался вернуть себя, стоя со сделанным шагом посреди обтекающей его людской реки: мужчины и женщины медленно шли мимо, иногда задевая его, не обращая внимания на странную позу стоящего человека.
   Надо попробовать взлететь и посмотреть на Прагу сверху, мне должно понравиться, – Егор поднял голову, отрывая свой взгляд от ног. И наткнулся на взгляд девушки, которая явно шла к нему.
   Остановившись напротив, она сказала знакомым голосом:
   – Ты выглядишь так, словно получил неожиданный подарок, который со всей дури ударил тебя по голове. Хочешь посмотреть на себя? – не дожидаясь ответа, она вытащила из сумочки зеркальце и протянула к нему отражающей поверхностью.
   Зеркало было маленьким, поэтому Егор поочередно увидел в нем карие глаза с тонкими бровями, тонкий нос, впалые загорелые щеки, темные волосы, скрывающие лоб и уши, полуоткрытый рот с тонкими губами: не его вытянутое лицо с полуоткрытым ртом, не его безумные глаза.
   Изображение исчезло – девушка убрала зеркало обратно в сумку и сказала:
   – В этом городе такое случается, поэтому прими все, как есть, и радуйся жизни.
   Она ушла, а Костя вспомнил голос и вслед растворившейся в толпе девушке удивленно сказал:
   – Саша?
   Вдруг осознав, что он мешает людскому движению, вернул правую ногу на место, и снова прислонившись к каменному парапету, попытался начать сначала. Привычка обдумывать, раскладывать все по полочкам сделала свое дело: он думал, задавая вопросы и пытаясь отвечать, и успокаивался.
   Мне показалось или это была Саша?
   Голос, точно её, но внешне, нет, не она. Хотя, видел ли я что-то, кроме её бедер. Лицо вспомнить не могу. Только ощущение, что она красива.
   Если это сон, то почему все так реально?
   Я никогда не задумывался, что есть реальность.
   Если мои органы чувств говорят мне, что все вокруг есть на самом деле, то где все то, что было до этого?
   И главное, кто я?
   Там в зеркале, любезно и своевременно предложенном мне (Сашей?), было не мое лицо, так же как и это не мои руки и ноги.
   Если я – не я, то кто я?
   Егор зашел в тупик и окончательно успокоился: так как я ничего не могу понять, пусть это будет сон, яркий красивый сон.
   – Сфотографируйте нас, пожалуйста, – стоящий перед ним мужчина протягивал фотоаппарат, – извините, вы меня слышите.
   – Да, конечно, – ответил Егор, прислушиваясь к своему голосу.
   – Вот отсюда, – мужчина показал место.
   Егор сделал два шага и встал на указанную точку.
   – Просто нажмите на кнопочку, – подсказал мужчина и прижал к себе девушку, позируя. Егор поднес фотоаппарат к правому глазу и, вместив две фигуры и скульптурную группу над ними в объектив, нажал на кнопку.
   – Спасибо, – мужчина взял фотоаппарат из его рук и отвернулся.
   – Пожалуйста, – ответил Егор вслед уходящей паре.
   Голос тоже был не его, но это уже не имело значения. Во сне всегда все другое.
   Егор снова сделал два шага – уже значительно увереннее – и встал на то же место, где стоял до этого. Пока он был не готов пойти куда-либо, поэтому он просто стоял и смотрел вокруг.

3

     несущая эмоции
     многоголосая толпа
     улыбки красивых женщин
     под небом нереально голубым
     под солнцем и под шум речных порогов:
     зайти в мираж сознания уверенным и быстрым шагом.

   – Да вот же он, – Егор выделил из толпы парня, идущего к нему через людской поток, – Миха, ты, что здесь стоишь, мы тебя потеряли.
   Круглое лицо, улыбка до ушей, растрепанные ветром светлые волосы, – он похлопал Егора по спине и, обращаясь к подошедшим девушкам, продолжил:
   – Я же говорил, что мы его найдем, стоит тут, словно ломом двинутый.
   – Миша, что-то случилось, почему ты отстал, – спросила одна из девушек: большие добрые глаза, теплая ладонь на щеке и такой знакомый запах. Она была в его памяти – красивая девушка с длинными русыми волосами, зелеными глазами и теплыми руками. Старше и еще красивее, чем та, которая протянула ему руку, добрая фея, пришедшая ему на помощь.
   – Саша? – спросил Егор.
   Вторая девушка и парень засмеялись и захлопали в ладоши:
   – Конечно, Саша, кто же еще!
   – Мишенька, что с тобой? – Саша не засмеялась, участливо поглаживая его по щеке. – Конечно же, это я.
   – Да, вроде, ничего. Засмотрелся на представление, задумался, – Егор не знал, как себя вести, за секунды в голове промелькнули мысли: люди, которые подошли к нему, его друзья; они называют его Мишей, значит, я сейчас Миша; я должен знать, как их зовут, но я угадал только с Сашей, да, и то случайно; я не знаю, что делать дальше, потому что я не знаю, какой я на самом деле.
   И откуда-то издалека и внезапно, то, что он знал, то, что было в его памяти: вторую девушку зовут Лена, а её парня – Лёха. Они приехали в Прагу вчера поздно вечером и сегодня пошли смотреть Карлов Мост.
   – Ребята, мы теряем время, – продолжая улыбаться, сказала Лена.
   – Да, Миха, только приехали в Прагу и сразу тормозим, – поддержал её парень.
   – Пойдем, Миша, – Саша взяла его за руку и потянула за собой.
   Они шли по мосту и Егор, не слушая, о чем говорят его друзья, пытался вжиться в эту нереальную ситуацию, пытался осознать себя Мишей, плохо представляя свой внешний вид. Пытался вспомнить своих друзей, ведь, что-то должно остаться от того Миши, чье место он занял, что, конечно же, невозможно, но другого объяснения нет.
   Каким-то боковым зрением он чувствовал, как статуи по краям моста провожают его глазами и странно улыбаются, словно пытаются сказать ему, что он здесь чужой.
   Иисус, безжизненно висящий на кресте, поднял глаза, в которых боль.
   Ян Непомуцкий с ореолом мученика печально смотрит то ли вдаль, то ли на него.
   Статуя в широких одеяниях с занесенным над головой золотым крестом, словно готовится нанести удар мечом.
   Рыцарь, строго выглядывающий из-за парапета моста, с блестящим на солнце мечом.
   И где-то вдалеке на фоне бездонно-голубого неба, парящие над миром красные черепичные крыши.
   И люди из толпы – словно чувствовали ложь, словно видя его чужеродность, оглядывались вслед.
   И внезапное осознание – это не может быть сон, потому что все вокруг пугающе реально.
   Теплая мягкая рука Саши вела его через встречную толпу туристов. Чтобы отвлечься от нахлынувших мыслей и странных страхов, он стал смотреть на шею девушки, на завитки волос – плавные очертания чистой кожи, маленькая мочка уха. И знание – он уже целовал эту кожу, вдыхал чудный запах её волос, любил её. Все, что было, моментально пронеслось в памяти, и Егор чуть не задохнулся от внезапно нахлынувшего чувства.
   – Что? – спросила Саша, поймав его взгляд.
   – Я люблю тебя, – губы сами сформировали слова из его мыслей.
   Она счастливо улыбнулась:
   – Я тоже тебя люблю.
   На старом каменном мосту, пережившем много веков, пропитанном кровью и речной водой, высушенном ветрами, они соединились в поцелуе, забыв о людях, что обтекали их равнодушной многоголосой толпой, забыв о солнце, которое стало ощутимо припекать, забыв о мире, где их встреча была настолько странной, насколько сомнительна была реальность этого мира.

4

     увидеть отражения
     вдруг и со всех сторон
     нереальностью вторгаясь
     и странно одинокое в толпе подобных
     и каждое живет своею жизнью зазеркальной:
     в зеркальном лабиринте потеряться, как в сумерках сознанья.

   Сделав шаг, Егор наткнулся на стеклянную стену и на свое отражение в ней. Отошел и огляделся, – справа несколько Саш помахало ему рукой в приглашающем жесте.
   – Миша, сюда, – её голос, как и отражения, словно эхо, поскакал по зеркальным стенам, еще больше мешая ориентироваться в пространстве.
   – Давай, двигай в ту сторону, – подтолкнул его сзади Леха.
   – Я в Праге, – подумал Егор, и все встало на свои места.
   Он пошел по коридору, улыбаясь своим отражениям, справа и слева, спереди и сверху, интуитивно чувствуя, куда идти. Он улыбнулся отражениям Саши, которые пытались изобразить воздушный поцелуй в его направлении, но дарили его всем окружающим отражениям. Он улыбался своим отражениям, быстро привыкнув к тому, что видят его глаза.
   В зале кривых зеркал они хохотали до колик в животе, разглядывая свои искаженные тела. Маленькие лилипуты с короткими толстенькими телами помахивали им коротенькими ручонками. Перетекание длинных тонких тел при движении в грушевидные тела. Раздвоение тела с соплевидным соединением, тянущимся за каждым из тел и готовым порваться. Дыневидная голова с вытянутыми вверх чертами лица. В этом искаженном мире Егор ненадолго забыл все то, что было: свой среди своих в мире смешных визуальных галлюцинаций с ощущением своей абсолютной полноценности и уверенности в реальности окружающего мира.
   После лабиринта они взобрались на обзорную вышку и здесь, у открытого окна созерцая прекрасный вид на весь город, на красные черепичные крыши и темные башни, Егор перенес свое восхищение на Сашу. Когда она оказалась рядом, он притянул её к себе. Они целовались, забыв об окружающем мире. Они не видели туристов, которые обтекали их, оглядывая окрестности с высоты, не чувствовали высоты, на которой слегка качалась от ветра железная вышка, не замечали завистливой улыбки Лены и ухмылки Лехи.
   И, хотя вхождение в Мишу было быстрым и почти полным, а вдруг возникшая любовь всепоглощающей и такой нестерпимо прекрасной, где-то очень далеко на краю сознания Егор пугливо отгонял мысль о том, что будет, когда они от поцелуев перейдут к более близким отношениям. Он чувствовал желание внизу живота, распирающее штаны ощущение, горячее томление. Представлял себе, что там может быть, но – он не знал, что надо делать, когда они останутся наедине.
   – Эй, Саша, Миша, вы еще долго, – позвал их голос Лены.
   – Да, идем, – громко ответила Саша, глядя в глаза Егора, и шепотом продолжила, – классно, я не ожидала от тебя такого.
   – Я тоже, – кивнул в ответ Егор, ничего не уточняя.
   Внизу в Макдональдсе они набрали еды и поглощали её, болтая о том, что увидели сегодня под теплым пражским солнцем. Егор ел и смотрел на Сашу, видя в ответ её глаза. Пытался поддерживать разговор и думал о том, что было. Вспоминал высоту, которая расстилалась под ногами, и прелесть поцелуя. С тоскливым ощущением странности происходящего, которое может исчезнуть вдруг, и желанием любить, не смотря на всю неопределенность. С наличием в штанах того, о чем он часто думал по утрам. Со страхом о возможной неудаче и желанием шагнуть в это, как в пропасть.
   – Куда дальше? – спросил Леха, допивая пиво.
   Егор, до которого только сейчас дошло, что он тоже пьет пиво, почувствовал легкое головокружение и, глупо улыбаясь от чувства опьянения, сказал:
   – Можно покататься по Влтаве на лодке или на водном велосипеде.
   Предложение было шумно поддержано.
   Егор шел, держась за руку Саши, с желанием взлететь от возникшей эйфории, думая о том, что это же так просто, – оттолкнись ногами и вверх, в небесную даль. Он что-то говорил в ответ на слова и глаза Саши, счастливо улыбался друзьям и встречным людям.
   До вечера они плавали по реке на водных велосипедах. Леха с Леной часто обгоняли их, – целоваться и крутить педали несовместимые занятия. Теплое солнце и спокойная водная гладь создавали особый мир, в котором они чувствовали себя прекрасно, и где ничто не мешало их уединению.
   Когда вечером они вернулись в отель, Лена предложила пойти в ресторан поужинать, но Егор посмотрел на Сашу, и та сказала, что совершенно не хочет есть. Егор тоже сказал, что он сыт, и они разошлись.
   Из крана в ванну лилась вода, а Егор стоял перед зеркалом во весь рост, которое было прикреплено к двери. Он видел то, что видели его глаза, – стройное мускулистое тело, дышащее силой и молодостью. Широкие плечи, плоский живот. Он любовался своим телом, особенно тем, что, было чуть ниже живота. Он пока упруго висел, но Егор взял его в ладонь, и он отреагировал, становясь плотнее и горячее. Егор улыбнулся своему отражению в зеркале, – невозможно не влюбиться в такого парня.
   Он плескался под душем, несколько раз помыл свою гордость только из-за того, что ему нравилось держать его в руках, сдвигать крайнюю плоть, обнажая ярко-красную головку, нравилось ощущать его упругость и силу. Он не стал наматывать полотенце на бедра, когда вышел из ванны, зачем прятать то, чем можно гордиться.
   Саша ждала его в кровати, и, увидев её обнаженное тело, Егор уверенно пошел к ней, решив довериться ощущениям своего тела. Он не знал, что будет делать в следующее мгновение, ибо все, что он знал об этой стороне любви, было только в теории. Все там же, на краю сознания царил страх неудачи, но отражение его тела в маленьком зеркале трюмо придало ему уверенность.
   Его вздыбленный желанием пенис вел к постели возлюбленной.

5

     трепет в чреслах
     округлость линий тела
     в глазах неистовство любви
     в движеньях молодое нетерпенье
     и в мыслях полных пустоты отсутствуют слова:
     на белых простынях в движениях любви забыть себя.

   – Надеюсь, ты просто устал, – недовольно сказала Саша.
   Все прошло до обидного быстро. Сознание Егора, ощутив влажное тепло её глубин, едва осознав всю прелесть чувства, о котором знал только в книжной теории, вдруг взорвалось. Внезапно и неудержимо. На секунды окружающий мир перестал существовать, разлетевшись на мелкие кусочки, а затем, вернувшись, стал другим словно сложенная по-другому мозаика.
   Лицо Саши с недовольно поджатыми губами, которые только что до беспамятства хотелось целовать.
   Её рыхлое белое тело, которое только что казалось небесно прекрасным, в которое был до безумия влюблен.
   Запах её русых волос, который только что казался запахом пражской весны и речных просторов.
   И сероватые от многочисленных стирок смятые простыни, на которых они лежали.
   Егор, внезапно перестав ощущать себя стальным стержнем, переместил свое тело и тупо посмотрел на вялый комочек. Сон в его сознании превращался в реальность.
   – Да, ты устал, – констатировала Саша, и, пожевав губами, добавила, – или перевозбудился. Эй, Мишаня, смотри на меня.
   Егор отреагировал на зов, переместив взгляд на Сашу.
   – Ты немножко отдохни и посмотри на меня.
   Она потянулась всем телом, погладив себя несколько раз обеими руками по груди и животу. Улыбнулась. Прижала левой рукой левую ногу к груди, открывая обзор, и погрузила пальцы правой руки между ног.
   Егор задумчиво смотрел на пальцы, поглаживающие лоно, влажные слипшиеся волосы лобка, чуть подрагивающие бедра. Розовые складки, между которыми скользили пальцы, гипнотически уводили его мысли в свою глубину. Заставляли забыть ощущение неподвижной никчемности. Затягивали ритмичностью движений и странной тайной, – вроде, ничего особенного, но так возбуждающе увлекательно. В какое-то мгновение эта совершенно новая для него завораживающая картина увлекла его, но царивший в сознании вялый сморщенный комочек под приподнятыми трусами вернул его обратно. Однообразные механические движения в липкой сырости лона, которую он словно сам чувствовал, никак не могли повлиять на состояние его отсутствующих мыслей.
   Саша, наращивая темп движений и задержав дыхание, вздрогнула всем телом, с надрывом несколько раз выдохнула и, отпустив ногу, уронила её на кровать.
   Егор, почувствовав взгляд, посмотрел на Сашу.
   – Я за тобой такого раньше не замечала, – сказала она, – тебя это всегда заводило с пол-оборота.
   Егор ничего не сказал в ответ, задумчиво отвернувшись и глядя на стену.
   – Ладно, я буду спать, – сказала Саша и, завернувшись в одеяло, отвернулась.
   Егор, тоже откинувшись на подушку, переместил свой взгляд на потолок, на который он тупо смотрел, пока не понял по сопению, что Саша спит. И только перестав ощущать её молчаливое присутствие рядом, он смог думать.
   Думать о том, что все, что с ним происходит, невозможно, как невозможны сказочные чудеса и волшебные превращения.
   Думать о том, как прекрасно все то, что с ним произошло и еще произойдет.
   Думать о любви, – все, что произошло, оставляло глубокое сомнение в том, что он любит, лежащую к нему спиной девушку. Наверное, – это не его любовь.
   Думать о человеке, телом которого он пользовался. Мысленно попросил прощения за то, что без разрешения пользуется его телом, и, не получив ответа, подумал о том, что же происходит сейчас с ним.
   Думать о том, как приятно чувствовать свое возбуждение. Вспомнив свое отражение в зеркале ванной, он положил руку на низ живота, и счастливо улыбнулся, – нарастающая упругость большого члена вернула ему уверенность в себе.

6

     в глазах свиньи вопрос
     который безмолвно отвечает
     на все вопросы мира безжалостно правдиво
     срывая с порочной истины прекрасные одежды
     и открывая миру прелесть наготы всех истин всех миров:
     увидеть кроткий взор распятого Христа в глазах свиньи.

   – Подъем, солдат! Сорок пять секунд, время пошло! – крик, вторгшийся в его благостный сон, казался, абсолютно невозможен, поэтому Егор попытался перевернуться на другой бок в мягкой постели отельного номера. Но его тело сделало все само, – он резко вскочил с пружинной кровати. Доведенными до автоматизма движениями натянул на себя одежду, одновременно застегивая ремень и пуговицы, одним едва уловимым движением портянки на ноги и в сапоги. Пилотку на голову и замер по стойке смирно с открытыми ничего не видящими глазами.
   – Молодец, уложился, можешь, если захочешь – ухмыльнулось лицо стоящего напротив человека, и через секунду продолжил, – не слышу ответа, солдат.
   Егор, до которого наконец-то дошло, что он не в Праге, что в его странной жизни все изменилось, причем, не в лучшую сторону, не зная, что от него ждут, пожевал губами и промолчал. Пытаясь осознать и понять окружающий мир, он смотрел на человека в форме (на сержанта?), на помещение, в котором было с десяток кроватей, на которых под одеялами лежали люди, на сумерки за окном.
   – Да, тяжел армейский хлеб из-за таких вот дебилов, – спокойно сказал сержант и тоном приказа добавил, – упор лежа принять.
   И вновь Егор, не задумываясь, словно он не сам контролировал свое тело, упал на покрытый линолеумом пол, и, услышав команду «и раз», с трудом отжался от пола. Тонкие кисти с тонкими пальцами упирались в пол, Егор видел их и чувствовал, как дрожат тонкие слабые руки. Дрожащее от напряжения тело, отказывающееся служить. Сознание смирилось с тем, что видели глаза и с тем, что нашло в памяти этого человека.
   Он в армии, и он – слабак.
   – Поднять живот, – и удар сапогом по провисающему животу, как продолжение приказа, – это тебе не дома мамкины пирожки жрать, недоносок гребаный.
   Когда от нестерпимой боли заболели руки, и в глазах потемнело, Егор бесформенным мешком упал на пол.
   – Вставай, урод, бегом из казармы, – услышал он очередной приказ. Тело отказывалось слушаться. Егор подумал, что он ничего не может, хоть убей, не встанет. Пусть его затопчут, убьют, но он не может встать, он не может ничего, словно крик сознания в пустоту.
   – Я сказал бегом, ублюдок, – сержант легко поднял его за воротник и ударом сапога придал направление движения.
   На выходе из казарменного помещения, когда Егор телом открыл дверь, он чуть не сшиб офицера.
   – Стоять, солдат! – последовал очередной приказ теперь уже из уст старшего лейтенанта. Егор, не задумываясь, определял звания тех людей, что командовали им, словно так было всю его жизнь. У него не было времени осмыслить происходящее, поэтому он плыл по течению через боль и страх. Не пытался сопротивляться, не зная, к чему это приведет. С обреченностью, которая, казалось, была в нем всегда.
   – Сержант, что это такое?
   Обращались не к нему, поэтому Егор, застыв по стойке смирно, пытался справиться с болью от ударов сержанта. Пытался справиться с ужасом происходящего за те недолгие секунды, что были ему отведены.
   – Товарищ старший лейтенант, выполняя Ваш приказ по индивидуальным занятиям с рядовым Клинко, вывожу бойца на утреннюю зарядку, – отрапортовал сержант, отдав честь.
   – Сержант, мне насрать, куда ты его выводишь, почему он такой грязный и вонючий? На днях сам полковник Самойлов будет проверять боеготовность, и, если он у тебя во взводе увидит такого бойца, то мало тебе не покажется.
   И снова посмотрев на солдата, он сморщился.
   – А ты, рядовой, неужели тебе самому не противно быть таким зачуханым? – спросил старший лейтенант Егора.
   – Так точно, противно, – громко ответил Егор.
   – Короче, сержант, чтоб в ближайшие дни я его не видел. А если его увидит полковник, на дембель пойдешь самый последний и рядовым. Понял? – уже спокойно и равнодушно сказал старший лейтенант, открывая дверь в казарму.
   – Будет сделано, – ответил ему вслед сержант, глядя на Егора, как на то единственное препятствие, которое мешает ему вернуться домой, как на своего личного врага, ставящего крест на всей его жизни.
   Когда он заговорил, то фразы у него получались угрожающе рубленные:
   – Значит, так, Клин. Сейчас быстро идешь и заправляешь свою и мою постель. На это у тебя пять минут. Потом на свое рабочее место и очень быстро убираешь в свинарнике и кормишь свиней. Ты понял, очень быстро.
   – Так точно, понял, – ответил Егор. Боль в области живота и копчика стала утихать, и пришло то чувство, которое тоже всегда было с ним. Чувство голода. Нестерпимого всепоглощающего голода. Когда все мысли только о том, чтобы запихать что-то в рот. Когда любое напоминание о каком-либо приеме пищи наполняет рот слюной, мешая здраво мыслить.
   – А я пока буду думать, что с тобой делать, – тяжело вздохнул сержант, словно самое трудное он оставил себе.
   Было раннее утро, до подъема еще пятнадцать минут, поэтому Егор в тишине спящей казармы быстро заправил постель сержанта и, перейдя к своей, начал заправлять её. Чтобы отвлечься от чувства голода, он попытался проанализировать ситуацию, и память рядового Клинко легко дала ему информацию.
   Он уже месяц в армии, но этот месяц для него, словно год.
   По причине своей убогости и физической слабости, он был отправлен в хозяйственный взвод. Командир роты, когда увидел его среди пополнения, сморщившись, сказал сержанту Милованову, чтобы он попытался исправить эту ошибку природы.
   «Сделай из этого убожества солдата, сержант, и Родина тебя не забудет».
   Сержант сразу определил его на свинарник, где он, убирая навоз и таская тяжелые бачки, осваивал премудрости защиты отечества.
   Его жизнь превратилась в бесконечную череду тяжелого физического труда и постоянных издевательств, боли от руководящих ударов и нестерпимого чувства голода, слабости в изможденном теле и постоянном желании спать.
   Его мир замер в этой точке бытия.
   Поставив табуретку на место, Егор посмотрел на дело своих рук. Кровать выглядела идеально, – ровная поверхность одеяла, разглаженного табуреткой, и ровный острый угол края, взбитый рукой и табуреткой. Он сделал это, даже не замечая, что делает.
   – Эй, Клин, заправь мне также, – небрежно сказал рядовой Мякитин, проходя в сторону туалета. Он даже не повернулся, уверенный, что его приказ будет выполнен, но Егор, подумав, что отслуживший всего год Мяка перебьется, да и пять минут, отведенных сержантом, истекло, побежал к выходу.
   Забежав в столовую, он схватил за ручки приготовленный бачок с отходами, и с трудом потащил его в сторону свинарника. На полпути, быстро оглянувшись и убедившись, что его никто не видит, он поставил бачок на землю и стал вытаскивать из вязкой жижи отходов куски мокрого хлеба. Быстрыми движениями, почти не жуя и не замечая вкуса, он поглощал эти куски, затравленно и воровато оглядываясь. Через минуту, вновь подхватив бачок, он снова побежал. Только сейчас, слегка утолив голод, Егор подумал, как это выглядело со стороны: голодный зачуханый ублюдок жрет отходы, приготовленные свиньям. Униженный защитник отечества, ведущий растительный образ жизни и выживающий только из-за инстинкта самосохранения.
   Споткнувшись, он чуть не упал, и это отвлекло его от самоуничижительных мыслей. Не хватало еще уронить корм свиньям.
   Задыхаясь, с болью в мышцах от напряжения, он поставил бачок у отворенных ворот в свинарник.
   – Опять жрал отходы, – равнодушно сказал сержант, который вышел из ворот, – ну, что ты за тварь такая.
   Егор рукавом стер прилипшие крошки к губам, – в который раз его ловят на том, что он мог бы предусмотреть. Он знал, что последует за этим, но сержант, странно улыбнувшись, сказал:
   – Бегом корми свиней, потом у тебя будет много работы.
   Егор подхватил бачок и прошмыгнул мимо сержанта, ожидая удара вслед, но тот даже не повернулся. Достав сигарету, сержант, по-прежнему загадочно улыбаясь, закурил. Выпуская дым кольцами, он смотрел на высокий забор, отгораживающий его от тайги. Смотрел на сваленный вдоль него заросший травой скопившийся за долгие годы мусор в виде ржавых бочек, разбитых корыт, металлических погнутых прутьев, и обдумывал детали задуманного.
   Егор еще не догадывался, но его ближайшее будущее было уже определено. Он вываливал содержимое бачка в длинное корыто, отталкивая свиные рыльца, разговаривая с теми единственными живыми существами, которые слушали его, безуспешно пытаясь соблюсти справедливость в их обществе:
   – Сейчас все будет, не торопитесь. Жратвы всем хватит. Не затирайте маленького, ему тоже дайте. Да что ж вы за ублюдки такие.
   Вытряхнув последнее из бачка, он поставил его на дощатый пол и задумчиво смотрел на то, как свиньи поглощают пищу. С жалостью смотрел на молодого поросенка, который не мог пробиться к корыту, и повизгивал от голода, словно хотел что-то сказать, но тоже не мог. Поняв, что ему ничего не достанется, поросенок сел и стал смотреть на того, кто дает пищу. В его умных глазах, полных грусти и голодной обреченности, Егор увидел мировую скорбь. Словно загипнотизированный, он смотрел в глаза поросенка, и видел в них себя, как в зеркале: на празднике жизни его место было в жопе.
   – Я сколько буду повторять, тормоз гребаный! – раздавшийся прямо над ухом возглас вывел Егора из подвешенного состояния. – Хватит стоять, бери лопату и убирай вот здесь.
   Егор схватил совковую лопату и бросился в указанном направлении. Свинарник состоял из четырех перегороженных отсеков, один из которых временно пустовал. Здесь он старательно очистил указанный угол от остатков навоза и отодвинул корыто для питья.
   – Все, теперь бери штыковую лопату и копай яму два метра глубиной, – сержант носком сапога начертил квадрат на утоптанном песке.
   – Зачем? – спросил Егор и понял, что зря он это сделал.
   – Копать яму, козел, – вместе со словами сержант ударил Егора кулаком в живот, и, бормоча под нос «сволочь, еще рот открывает, когда его не спрашивают», вышел.
   Отдышавшись и обтерев слезы, брызнувшие из глаз, Егор стал копать. Твердая, пропитанная мочой свиней, утоптанная земля поддавалась с трудом. Налегая всем телом на лопату, он медленно отколупывал куски и отбрасывал в сторону. Голод снова дал о себе знать сосущей болью в области желудка, – тех нескольких кусков размокшего хлеба было очень мало. Впервые за утро, чтобы отвлечься от этого чувства, Егор стал думать о той ситуации, в которой он оказался.
   Это точно не было приятным подарком, принесенным на блюдечке с голубой каемочкой.
   Постоянная боль в избитом изможденном голодом теле не оставляло сомнений, что это не кошмарный сон.
   Унизительное существование без какой-либо попытки к сопротивлению.
   Животные инстинкты, как основа ежедневного выживания.
   После того, как он углубился на два штыка, копать стало легче. Егор выбрасывал мягкий песок из ямы, и продолжал думать о полном отсутствии самоуважения, о слабости не только тела, но и духа, о людской жестокости.
   – Хватит, – как всегда неожиданно, раздался приказ сержанта, – брось лопату и пошли со мной.
   Выйдя из свинарника, Егор зажмурился и улыбнулся, – утреннее солнце ослепляло и вселяло надежду.
   – Садись, – указал сержант на место рядом с собой, сев на лавку, и, видя его нерешительность, резко добавил, – садись, сказал.
   Достав сигареты, одну протянул Егору:
   – На, кури.
   – Я не курю, – пугливо шарахнувшись от такого странного проявления доброты, Егор отрицательно помотал головой.
   – Я сказал, кури, – угрожающе напрягся сержант, и Егор взял сигарету.
   Захлебнувшись дымом, он закашлялся и хотел бросить прикуренную сигарету, но, увидев в глазах сержанта угрозу, снова сунул её в рот.
   – Ну, почему ты такой урод, – задумчиво сказал сержант, – кроме того, что дохлый, еще и глаза, как у загнанного кролика, и делать не хрена не можешь. Надо же было родиться таким ублюдком. У тебя отец-то хоть есть? – спросил он, выдохнув дым в лицо Егору.
   – Нет, – почему-то ответил Егор.
   – Я так и думал, что ты – маменькин сынок. Меня бы отец сразу прибил, если бы я был такой, как ты.
   После третьей затяжки закружилась голова, и в этом состоянии легкой эйфории слова сами слетели с губ Егора:
   – Жаль, что не прибил.
   Реакция сержанта не заставила себя ждать, – голова Егора стукнулась затылком о бревенчатую стену свинарника после удара ладонью по его лицу. Вылетевшая из рук сигарета упала в траву. Еще мелькали мушки перед глазами, а уже сильная рука сержанта подняла его с лавки, и ударом сверху отправило его тело вслед за сигаретой.
   – Ну, и как с тобой после этого быть добрым, хрен моржовый, – сказал сержант, – такие ублюдки, как ты, со спины нападают. Только отвернешься, и нож в спину получишь.
   – Встать, – последовала команда, и, когда Егор поднялся, сержант показал ему на ржавую металлическую бочку, лежащую у забора, – вытаскивай её оттуда и кати сюда.
   Видя, как неуверенно шагнул Егор, у которого еще кружилась голова, сержант крикнул:
   – Бегом, солдат!
   Проржавевшая полузасыпанная землей бочка не поддавалась слабым усилиям Егора. Из последних сил он вывернул её из земли, чуть не упав, перевернул, чтобы вытряхнуть песок и мусор, и покатил к входу в свинарник.
   Сержант задумчиво оглядел бочку со всех сторон. Дно бочки, ржавое до дыр, не позволяло использовать её, как резервуар, но стенки были еще достаточно прочные.
   – Хорошая бочка, – странно улыбнувшись, удовлетворенно сказал сержант, – иди, поищи, там еще крышка должна быть.
   Егор снова перешедший на автопилот бездумного выполнения любого приказа, побежал к забору и быстро нашел круглый металлический лист.
   – Очень хорошо, – довольно потирая руки, сказал сержант, – теперь, тащи бочку внутрь и засовывай в яму, которую выкопал, дном вниз. Не слышу ответа, солдат!
   – Есть, товарищ сержант, засунуть бочку в яму дном вниз.
   – Выполнять!
   Когда Егор протаскивал бочку через дверь, сержант взял лом и размеренными уверенными ударами стал пробивать дырки в металлической крышке. Удовлетворенно оглядев сделанные отверстия, прислонил лом к стене, и пошел за Егором. Опершись на перегородку, смотрел, как тот борется с тяжелой бочкой, подтаскивая её к яме и заталкивая её туда. Глубина ямы была вполне подходящая, – край бочки немного торчал над землей.
   – Ну, что стоишь, теперь тащи крышку и затем сварочный аппарат, – грустно и несколько утомленно сказал сержант Егору, который задумчиво смотрел на кажущуюся бездонной пустоту бочки.
   Когда все было готово, сержант вдумчиво примерил крышку, отошел и посмотрел издалека.
   – Сровнять все с землей, и хрен кто найдет, – подумал он и посмотрел на Егора.
   – Лезь в бочку, – сказал он, не терпящим возражения тоном.
   Егор, до которого наконец-то дошло, что его ожидает, помотал головой.
   – Лезь, я сказал, ты ведь слышал, что сказал старлей, посидишь здесь, пока полковник не уедет, – и, видя непокорный страх в глазах Егора, угрожающе добавил, – не вынуждай меня запихивать тебя туда.
   – Нет, товарищ сержант, не надо, – робко сказал Егор, понимая всю бессмысленность своих слов, обречено и тоскливо заглядывая в глаза сержанта.
   – Надо, – вздохнул сержант и, схватив за воротник, сбросил его в бочку.
   Егор задохнулся от резкой боли в ноге, на секунду потеряв способность здраво мыслить и двигаться, а после свет для него померк.
   Боль в ноге была сильной, – он беззвучно плакал, пытаясь справиться с ней, и с собой. Сверху сержант старательно приваривал крышку и достаточно громко говорил, словно оправдывался:
   – Ты слышал, что сказал старлей, через пару дней я тебя достану, ничего с тобой не случиться. Сам подумай, отдохнешь, отоспишься. Жратву я тебе принесу. Не бойся, пара дней и все. Кроме того, кто-то же должен здесь работать, не я же буду за свиньями ходить. Дырки в крышке достаточно большие, – воздуха тебе хватит.
   Когда сержант стал обсыпать с боков бочку песком, сравнивая её с землей, он продолжил тоном приказа:
   – И чтобы ни звука, сиди там, как мышь. Будешь базлать, полностью песком засыплю, понял, – и, не услышав ответа, крикнул, – отвечать, солдат!
   – Так точно, понял, – автоматически ответил Егор.
   Звук удаляющихся шагов и все. В сумрачной тишине замкнутого пространства Егор остался один. Боль в ноге почти прошла, и он постарался максимально удобно устроиться, приняв позу эмбриона. Вытер слезы рукавом. В очередной раз его разум пытался смириться с ситуацией, успокаивая самого себя.
   Это ненадолго, полковник приедет и уедет, и сержант меня выпустит. Действительно, ведь не будет он сам чистить у свиней и кормить их.
   С другой стороны, здесь меня никто не будет бить, несколько часов тишины и спокойствия.
   Жрать хочется. Если сержант не догадается принести мне еду, будет хреново.
   Воздуха мне хватит.
   Егор поднял голову и посмотрел на рваные дыры в крышке, – острые края выгнутых внутрь пробитых ломом отверстий угрожающе торчали над головой. В свинарнике и так был полумрак, поэтому Егору достался только рассеянный свет, но и этому он обрадовался. Поднял руки и надавил на крышку, – в нем все еще теплилась надежда, что это очередной обидный прикол, не более. Крышка не сдвинулась ни на миллиметр, и он опустил руки, обхватив ими колени.
   Он снова положил свое улыбающееся лицо на колени, закрыл глаза, и в его рваном мыслительном процессе разрывы стали увеличиваться до размеров вселенной.

7

     из памяти чужой
     забитой тем, что так хотел забыть
     извлечь неясные виденья прошлой жизни
     стряхнуть с них пыль и развернуть перед собой
     вглядеться и увидеть лучший из прекраснейших миров:
     став снова эмбрионом, из забытого дерьма слепить красивую конфетку.

   …– Мама можно я пойду с ребятами в футбол играть? – спросил звонкий мальчишеский голос с надеждой.
   – Сынок, Валечка, мы же с тобой договорились, ты мальчик слабый, болезненный, другие мальчики тебя толкнут или ударят, – мама старательно заправила рубашку в штаны сына и протянула ему шерстяной свитер, – ведь так уже было, ты потом долго плакал.
   – Мама, уже лето, мне будет жарко в нем, – насупившись, он попытался оттолкнуть протянутую одежду, но, увидев укоризненный взгляд матери, взял свитер.
   – Тебя может продуть, и ты заболеешь, – покачала головой мама, – об этом мы тоже много раз говорили. Она открыла двери и, выпуская его, уже на выходе строго продолжила:
   – Погуляй во дворе, посиди на лавочке и домой.
   – Да, мама, – вздохнул Валя.
   Он брел вниз по ступеням, повесив голову. В семь лет так хочется погонять мяч, быть таким, как все. Но, сколько он себя осознавал, столько он болел. В детский сад он не ходил, потому что «безголовые няньки постоянно простужают ребенка, открывая форточки, а воспитатели совсем не смотрят за детьми, которые отбирают игрушки у моего мальчика». Начиная с осени и до поздней весны, мама всегда кутала его в теплые одежды, в которых он потел, а летом, не снимая, носил теплые свитера. На своих сверстников, играющих в футбол, он смотрел из окна и отчаянно завидовал. Когда он выходил во двор и сидел на лавочке, никто не обращал на него внимание.
   Выйдя из подъезда, он оглядел двор. Прямо перед ним на небольшом поле ребята всемером гоняли мяч от одних ворот к другим. Справа была пустующая детская площадка с верандой, качелями, детскими домиками и песочницей. Слева ближе к третьему подъезду стояли лавки, где старушки о чем-то оживленно беседовали, а мужики за столом забивали козла. Их огороженный двор был тем местом, где он мог гулять и что мог видеть в окно, когда болел. Его единственный мир. Да, конечно, иногда они с мамой выходили за его пределы, – в основном, в поликлинику, – но самостоятельно он нигде не был.
   И еще впереди была давно ожидаемая и пугающая новизной реальность, – первого сентября, через два месяца он пойдет в школу. Он ждал этого, как изменения в повседневной рутине, и боялся перемен. Он торопил дни с тоскливым ощущением неизвестности.
   Подойдя к краю поля, он посмотрел, как ребята играют в футбол. На него опять никто не обратил внимания, и он, вздохнув, пошел в сторону детской площадки. Он мог бы пойти в сторону лавок, как ему говорила мама, но так не хотелось отвечать на глупые вопросы соседских старушек, которые будут умиленно улыбаться и говорить, что он хороший мальчик. Неприкаянно побродив от веранды к песочнице, он вдруг неожиданно для себя подошел к кустам акации, которые отделяли площадку от дороги, ведущей на улицу.
   Присев, смотрел сквозь кусты на улицу, – по тротуару ходили люди, по дороге ездили автомобили. Если пойти направо и потом налево, то можно прийти в поликлинику, – это хорошо знакомый и неинтересный путь. Если направо и снова направо, то, обойдя дом, можно прийти в большой магазин, где они с мамой тоже были. А вот если пойти налево, то там полная неизвестность: уходящая вдаль дорога, пересеченная перекрестком со светофорами, с посаженными вдоль дороги тополями и многоэтажные дома.
   Понимая всю опасность своего поступка, зная, что будет, если узнает мама, он, тем не менее, протиснулся сквозь кусты и встал на краю тротуара. Здесь даже запах был другой, – смесь свободы с выхлопными парами машин. Он стоял и смотрел. Сделать первый шаг было так трудно. Он вышел на улицу, и это было серьезнейшим проступком. Он мог лишиться возможности гулять на целую неделю, и это в лучшем случае.
   Он почувствовал взгляд и поднял глаза. К нему подошел мужчина и присел, переместив свое улыбающееся лицо на один уровень с ним. От него приятно пахло одеколоном и табаком.
   – Я так понимаю, что ты потерялся, – сказал он, – как тебя зовут, и где ты живешь?
   – Я – Валентин Клинко, и я не потерялся. Я вот там живу.
   – Красивый мальчик без мамы вышел погулять, – сказал незнакомец, в глазах которого была гипнотизирующая доброта. Мягкой рукой он взъерошил волосы Вали, и продолжил, словно заглянув в его мысли:
   – Мама ему не разрешила, а он вышел на улицу. Ай-яй-яй, непослушный мальчик.
   – Мне уже семь лет, – насупившись, сказал Валя.
   – Да кто бы сомневался, конечно, ты уже большой, – кивнул мужчина.
   – Осенью я пойду в школу.
   – Молодец, такой самостоятельный мальчик, – он по-прежнему смотрел прямо в глаза Вале, – и скоро пойдет в школу.
   Он широко улыбнулся, и в его глазах появилось что-то новое, что испугало Валю. Он посмотрел по сторонам, – как будто специально улица опустела, – ни машин, ни людей, только ветер несет по асфальту пустой рваный кулек и где-то, словно на другой планете, слышны далекие крики ребят, играющих в футбол.
   И вздрогнул, когда почувствовал мягкую руку мужчины у себя между ног.
   – А что тут у нашего мальчика? – сладко сказал тот, и крик застрял у Вали в горле. В глазах незнакомца легко читался безмолвный приказ – не кричать.
   – Умненький красивый мальчик, – его рука мягко сквозь штаны поглаживала промежность застывшего, как истукан, Вали, а вкрадчивый голос продолжал говорить: – я ведь знаю, что тебе нравится, маленький непослушный проказник. Сейчас я уйду, но на днях мы снова встретимся. Ты ведь в это время всегда гуляешь?
   Валя кивнул головой, не в силах что-либо сказать.
   – Я обещаю, что тебе понравиться со мной, а пока держи конфету, – мужчина убрал руку с промежности Вали и протянул ему шоколадную конфету.
   – Бери, бери, – поощрительно сказал он, видя нерешительно поднятую руку Вали.
   Мужчина ушел, а Валя быстро протиснулся обратно через кусты на детскую площадку с надеждой, что никто не видел его вылазку. С дрожащими руками, в одной из которых была зажата конфета, и странными мыслями в голове. С оставшимся ощущением чужой руки между ног.

   …– Эй, Клин, ты что спишь, – удар металлическим предметом по крышке бочки отозвался во всем теле. Посыпалась ржавчина на голову.
   – Я тебе жрать принес, – сквозь дырки сержант стал просовывать куски хлеба, продолжая говорить, – заметь мою доброту, свежий хлеб тебе принес, а не те помои, которые ты обычно жрешь.
   Егор ловил маленькие куски мякиша и, задыхаясь от прекрасного запаха свежего хлеба, запихивал его в рот, захлебываясь собственной слюной.
   – На вот, кусок сахара, – белый твердый кусок с трудом протиснулся сквозь отверстие и упал прямо в руку. – А теперь открывай рот, воду буду лить.
   Холодная вода полилась сквозь дырки, смешиваясь с песком и ржавчиной, частично попадая в открытый рот Егору, частично на его голову, приятно освежая.
   – Это для тебя курорт, спи да хавай, – хохотнул сержант, – полковник сегодня не приедет, поэтому отдыхай.
   Снова удаляющиеся шаги и тишина.
   Егор доел хлеб, наслаждаясь его вкусом, и поднял голову к отверстиям. Света стало меньше, значит, солнце перестало светить в окна свинарника с его стороны. Уже вторая половина дня и он здесь уже часов пять. Или уже темно, потому что наступил вечер, и сержант пришел после ужина. Как продолжение мыслей о времени, Егор понял, что мочевой пузырь полон. Очень полон. Пока еще можно было терпеть, но очень недолго, и что будет потом, ему даже страшно было думать.
   Егор попробовал подумать о чем-то хорошем, попытался отвлечься от мыслей о мочевом пузыре, но стало только хуже. Желание помочиться стало нарастать, переходя от неприятных ощущений к боли. Он сидел и представлял себе, как он будет выглядеть, когда сержант его достанет из бочки, – вонючий обоссаный воин с кроличьими глазками (неужели, у меня такие глаза), но неожиданно ему стало совершенно все равно. Он уже давно таковым был, и совсем не к чему пытаться приукрасить действительность.
   Пора посмотреть правде в глаза.
   Он – ублюдок и маменькин сынок.
   Егор вздохнул и расслабился, ощущая теплую струю, текущую по ноге и приносящую облегчение.

8

     плотно стиснув зубы
     слепив препятствие из мыслей
     из последних сил за иллюзорную возможность
     держась, пытаться сохранить себя перед самим собой
     расслабиться, счастливо улыбаясь в темноте тому, что видишь:
     прекрасный миг освобожденья, что песнь, летящая над бездной бытия.

   … Весеннее солнце светило в окна класса, мешая следить за ходом мысли учителя. Она говорила и писала на доске мелом, но Валя только делал вид, что смотрит на химические формулы. Его мысли и его внимание были сосредоточены совсем в другом направлении, – предмет восхищения сидела через две парты от него. Падающие через окно солнечные лучи, играли в её волосах. Легкий полуоборот головы придавал неповторимое очарование лицу. В соответствии с ходом рассуждений учителя, она наклонялась к тетради и старательно записывала формулы. В эти мгновения он тоже пытался уловить мысль учителя, но у него получались только обрывки записей.
   Он помнил, когда впервые осознал, что она нравится ему. На перемене, проходя мимо, она улыбнулась и сделала это так мило и непосредственно, что Валя почувствовал, как щеки заливает краска. Только лишь улыбнулась, но много ли ему надо. Слабый и робкий, он не имел друзей в классе. Так же, как и когда-то во дворе, его почти не замечали. А если замечали, то, значит, сразу за этим следовал какой-либо прикол, чаще всего незаслуженно обидный. Улыбки было вполне достаточно, чтобы фантазия довершила все остальное, – неземной образ очаровательной одноклассницы, сидящей рядом и недосягаемой, словно они живут на разных планетах. Ради того, чтобы снова увидеть её, он с удовольствием вставал рано и бежал в школу, смотрел на неё во время уроков и старался попасть на глаза во время перемены. Иногда она отвечала улыбкой на его взгляд, и это было тем, ради чего он сейчас жил. Он даже стал ходить, расправив обычно опущенные плечи, и в глазах появилась хоть какая-то уверенность.
   Раздался звонок. Химия была последним уроком, и одноклассники шумно устремились к выходу. Она тоже, быстро сложив учебники и тетради, вышла вместе с подругами. Валя, медленно складывая в портфель учебники, не торопился.
   Класс опустел.
   – Ну, что, Клин-блин, – раздался голос сзади, – что можешь сказать в свое оправдание.
   Их было двое. Боря и Владик. Чаще всего они и были причиной его нежелания идти в школу. Боря, большой и неповоротливый, и Владик, невысокий и шустрый. Они дополняли друг друга и были безусловными лидерами в классе.
   – В оправдание чего? – напрягся Валя.
   – И он еще спрашивает, – хохотнул Владик. Его живое лицо всегда было в движении, но в холодных малоподвижных глазах царил ледяной холод. На губах могла играть добрая улыбка, а в глазах легко читалось удовольствие от причиняемой боли. Поэтому Валя боялся его больше, чем с виду агрессивного, но добродушного Борю.
   – Мы заметили, что ты уже который день пялишься на Никитину.
   – Типа, влюбился, да, – подхватил Боря, – сидит, слюни пускает.
   – Смотрит целый день мечтательно на неё, а потом бегом домой дрочить, – они жизнерадостно захохотали, и Владик хлопнул Валю по спине, – ну, признайся, дрочишь?
   Валя отрицательно помотал головой. Он знал, что будет дальше, и противный липкий страх растекся по его телу, сковывая движения и мысли.
   Владик, резко убрав с лица улыбку, наклонился к Вале:
   – И правильно, потому как не для тебя цветок распускается.
   – Вау, ну ты сказал, – восхищенно цокнул языком Боря.
   – А, то, – снова выпрямился Владик, – я же почти поэт. И тут же продекламировал с чувством:

     Весна.
     Мозоли на руках,
     На членах и в тупых башках.

   На последних словах он с оттяжкой ударил ладонью по затылку Вали, и, весело смеясь, они ушли. Было не больно, только обидно. И главное, Валя вдруг неожиданно захотел в туалет, даже появилась тянущая боль в животе. Он быстро подхватил портфель и помчался в туалет. С одной единственной мыслью в голове, – только бы успеть.
   Всегда успевал. Как и сейчас.
   Так было довольно часто. Даже мимолетный страх мог заставить его мчаться в туалет, и это очень сильно угнетало его.
   Через пятнадцать минут он, немного бледный, ссутулившись, вышел из туалета и пошел домой. Словно, он только что вместе со своими жидкими испражнениями смыл в унитаз то светлое чувство, которое впервые появилось в его убогой жизни.

   … Егор открыл глаза. Сквозь отверстия пробивался неяркий свет.
   Он не знал, что это было – вечер или утро.
   Он не мог вспомнить, сколько он здесь.
   Он плохо помнил, кто он.
   Имена и события смешались в его памяти.
   Он не чувствовал своего тела, особенно нижнюю часть. Зато стал привычным запах мочи и говна.
   Воспоминания, как нереальный сон.
   Сон, который продолжается вечно.
   Егор тупо смотрел на светящиеся отверстия над головой, те единственные нити, которые связывали его сознание с реальностью.
   Его губы пошевелились, произнося только первый слог слова – ма…, и он сам не знал, кого он звал.
   Исчезло чувство голода и жажды, как и все мысли, что сопровождали их.
   Отсутствовало чувство стыда, что он обосрался и обоссался.
   Ему было все равно, каким его увидит сержант.
   Он закрыл глаза, и свет тоже исчез.
   Как исчезало все из его никчемной жизни.

   …Покачиваясь из стороны в сторону, он сидел на стуле в пустой комнате. Он смотрел на выпуклый экран телевизора, и, как в зеркале, видел там свое отражение. Этому не мешали быстрые изменения на экране, – отражение изменялось вместе с героями бесконечного фильма. Оно жило там, и это было замечательно – наблюдать за собой со стороны. И повторять за своим отражением все движения, словно живешь вместе с ним. Словно там ты настоящий, а здесь, – всего лишь зеркальное отражение.
   И главное, отражение было лучше, чем он себя ощущал. Сильнее, отважнее и красивее. Он был главный герой, бессмертный и отважный, не боявшийся боли и смело смотрящий в лицо смерти. Идущий наперекор обстоятельствам, и побеждающий там, где даже надежды на победу не было. В меру жестокий по отношению к врагам, и добрый рыцарь для тех, кого он любит.
   Он шел поздним вечером по асфальтовой дорожке пустынного парка на шум быстрыми шагами. Какие-то придурки приставали к девушке, которая звала на помощь. Их было трое, но он улыбался, чувствуя свое превосходство. Послышался треск рвущейся ткани и сдавленный крик.
   Он появился вовремя. Свистом привлек внимание разгоряченных жертвой парней.
   – О, Клин, ты что ли, – похабно улыбаясь, сказал сержант, расстегивая ширинку.
   Боря держал ноги жертвы, Владик – руки, и оба удивленно смотрели на него.
   – Тебе надо было, как мышь, проскользнуть мимо, чтобы мы тебя не заметили, – с угрозой в голосе сказал Владик.
   Улыбаясь, глядя в глаза Владику, ощущая себя, как никогда сильным и уверенным в себе, он нанес удар. По лицу сержанта. Прямой и сильный. Чувствуя, как хрустнули кости носа, и брызнула кровь.
   Короткий и сильный удар ногой по лицу встающего Бори.
   И страх в глазах Владика, который, вскочив и повернувшись, резво побежал прочь.
   В комнате скрипнул стул под наносящим удары в пустоту телом вслед за отражением на экране. И уверенный смех превосходства.
   Он посмотрел на постанывающего сержанта с окровавленным лицом и лежащего без сознания Борю. Все получили по заслугам. Он смотрел на свое отражение, уходящее по аллее парка с девушкой, и улыбался.
   …– Эй, солдат, отвечать, когда с тобой командир разговаривает! – сержант, сморщившись от запаха, сидел и смотрел в только что открытую бочку. – Хватит спать, полковник уехал, пора наводить порядок у свиней.
   Затылок, уткнувшийся в колени. Неподвижное застывшее тело.
   – Хватит притворяться, солдат! Вылезай сам или я тебя вытащу, – с угрозой в голосе снова скомандовал сержант.
   Прикрыв нос пилоткой, он наклонился, ухватил солдата за воротник и потащил вверх.
   – Ну, Клин, вытащу, таких пиз… лей получишь, – бормотал он сквозь пилотку.
   Егор, для которого изменение положения тела проявилось нестерпимой сильной болью в нижней части тела, слышал сержанта, как сквозь вату.
   Боль нарастала, и с ней возвращалось сознание.
   Сознание, в котором отсутствовал страх.
   Сознание, в котором он сидел на стуле в пустой комнате и смотрел на то, как сержант, прикрыв лицо пилоткой, извлекает его из бочки. В его глазах – отвращение и уверенность, что солдат притворяется.
   И вслед за своим отражением на экране он, извернувшись телом, использовал своё единственное оружие.
   Вцепившись зубами в запястье сержанта.
   Сжимая изо всех сил челюсти.
   Вгрызаясь в податливую плоть и твердую кость.
   Он смотрел на экран, где сержант орал от неожиданности и боли, не обращая внимания на ломающиеся зубы, чувствуя приятный соляной вкус во рту, сжимая челюсти все сильнее и сильнее, даже тогда, когда сержант стал бить его по голове левой рукой.
   Он смотрел на экран, где изображение медленно тускнело, и счастливо улыбался, чувствуя вкус крови на губах.

9

     от злости
     что кипит в груди
     спасенья нет, ни днем, ни ночью
     и разделяет ненависть с любовью пропасть
     и люди-монстры скалят злобно пасть в кошмарных снах:
     жить с ненавистью в сердце в стремлении приблизить судный день.

   Егор помотал головой, отгоняя видение. Яркое, реальное и кровавое. Только что он перерезал горло врагу, и почувствовал вкус крови, попавшей на лицо. Так явственно, что на доли секунды потерял ориентацию. Оглядевшись, успокоился, – он сидел на рыночной площади, где и должен быть. Народ проходил мимо, глядя на него, кто с сочувствием, кто равнодушно. Так же и бросали деньги, – далеко не все, и, как правило, мелочь.
   Словно уснул, – он глянул на часы (командирские с немного поцарапанным стеклом, но ни разу не отставали), – на целых полчаса. Прямо на рабочем месте.
   Во рту паршиво. Вчера, конечно, он перебрал, но соленый привкус крови был уж слишком. Подумав, что не мешало бы полечиться, он высыпал в карман монеты из эмалированной кружки (специально держал такую, чтобы каждая брошенная монета своим звоном служила сигналом окружающим, что надо подать ветерану). Подвесил её к специальному крючку на груди, и, отталкиваясь от асфальта деревянными чушками, покатил к ларьку на своем «скейтборде». Грубая и прочная подставка на маленьких колесах, но это желание называть средства передвижения как-то возвышенно у него с детства.
   – Ленка, налей полстакана и дай беляш, – сказал он, глядя снизу вверх на открытое окно ларька.
   – А вчерашний долг отдашь? – спросило его, высунувшееся в окно потрепанное миловидное лицо.
   – Ленка, – развел руки Егор, – ты же знаешь, я всегда отдаю. И протянул ей смятую купюру. Она недоверчиво разгладила купюру и исчезла вместе с ней в окне.
   Пока ждал, Егор задумчиво смотрел на мусор, валяющийся под ларьком, – рваные бумажки, конфетные обертки, ржавые мелкие монетки, смятые сигаретные пачки. Он сам не знал, – это было его достоинство, или недостаток, видеть то, что люди сверху не видят. Иногда это очень помогало. Так, пару месяцев назад, он нашел под газетным киоском золотое кольцо, которое продал за хорошие деньги и неделю пил. Но, такие находки были чрезвычайной редкостью, хотя он всегда оглядывал укромные места с надеждой.
   – На, держи.
   Ленка, стоя рядом с ним, протягивала ему граненый стакан и жирный беляш в бумажке. Она всегда выходила из киоска, а вот её сменщица мало того, что выставляла выпивку и закусь на прилавок, к которому надо было тянуться, так еще и не наливала так много, как Ленка.
   – Спасибо, – выдохнул он и одним махом вылил все горло. Сморщившись, вдохнул поднесенный к носу беляш, и снова выдохнул. Хорошо. Благодатное тепло мгновенно разлилось по телу. Исчез привкус крови, и тут же появилось чувство голода. Счастливо улыбаясь, Егор откусил большой кусок от беляша и стал жевать.
   Ленка стояла рядом и курила. Позднее утро буднего дня. Рыночная площадь только стала заполняться народом, который равнодушно двигался мимо них. Торговли почти не было, поэтому можно покурить. Еще пару укусов и беляш съеден. Егор обтер жирные руки об грязную рубаху и тоже закурил.
   – Ну, что, Ленка, как жизнь? – спросил он неопределенно.
   Да, вроде бы и ничего, да только страшно стало вечером ходить, уже четвертый труп, – она выдохнула дым, и закашлялась. Сплюнув, снова затянулась, и продолжила, – идешь вечером после смены и оглядываешься на каждый шорох.
   «Пять», – уточнил в уме Егор, и сказал:
   – Он же вроде только в парке нападает.
   – В парке, то в парке, да только кто ж знает эту сволочь, – сказала Ленка и бросила окурок. – Ладно, пойду работать.
   Егор кивнул и тоже покатил свое тело на рабочее место. Поставил кружку на место, поправил табличку на груди, на которой коряво было написано «Помогите ветерану-афганцу, пострадавшему за правое дело» и стал смотреть на проходивший мимо народ.
   Три года он здесь. В дождь и холод, в жару под палящим солнцем, в будни и праздники. Здесь есть с кем поговорить, и здесь его уважают. Денег, что ему бросают, хватает на еду, выпивку и на общак. Он мог бы только на себя работать, но понимал, что так будет меньше проблем. Когда он впервые появился здесь, были небольшие проблемы, но он их решил. С тех пор его уважают и позволяют платить значительно меньше остальных.
   Звякнув о кружку, упала монета в пятьдесят копеек. Егор равнодушно проводил глазами толстую тетку с добрыми глазами. Наверняка думает, что сделала богоугодное дело, типа, зачтется на небесах.
   Тупая тварь!
   Он их всех ненавидел. Всех тех, что проходили мимо на двух ногах. Тех, что бросали деньги в его кружку, и тех, что делали вид, что не замечают его.
   Равнодушных и любопытных.
   Толстых и тонких.
   Женщин и мужчин.
   Молодых и старых.
   Хорошо одетых и бомжей.
   Всех.
   Даже Ленка, которая наливала больше, чем полстакана, делала это из жалости.
   Он ненавидел, когда его жалели.
   Немой, что собирал ежедневную дань в общак, брал с него меньше, потому что боялся.
   Он ненавидел трусливых двуногих козлов.
   Соседка по его однокомнатной квартире недалеко от рынка, у которой зимой снега не выпросишь.
   Он ненавидел жадных.
   Молодые девчонки в таких коротких юбках, что поневоле увидишь их белые трусики, которые теряются между ягодиц, проходили мимо, не замечая его.
   Он ненавидел красивых и ярких людей, словно они знали о его слабости.
   Злость копилась в нем ежедневно, но ничего нельзя было увидеть на его лице.
   Спокойное лицо безногого ветерана, сидевшего на одном и том же месте из года в год. Привычный предмет рыночной площади, как обычный фонарный столб.
   Женщина в возрасте с грустными глазами опустила в его кружку пятьдесят рублей. Перекрестилась и пошла дальше.
   Он ненавидел и её, потому что он знал, что она подумала. Не дай Бог, мой сын попадет в Чечню и ему тоже бомбой оторвет ноги. Ей было насрать на него, – она просила Господа защитить сына. Он для неё всего лишь ужасное видение, которое она попытается забыть.

10

     душистая акация
     своими ветками прикрыв
     под теплым лунным светом фонарей
     на теле ненавистного врага, чья смерть несет
     прекрасных чувств волну, смывая грязь и похоть мыслей:
     найти утраченную силу в прелестной неподвижности убитой красоты.

   Вообще то, день начался хорошо. Еще один мужик с явным военным прошлым бросил десятку. Егор прибрал купюры, аккуратно сложив их к другим купюрам, и закурил.
   Вообще-то, раньше он любил людей. И помогла ему в этом Маша. Промелькнула в его жизни ярким лучиком, подняла на ноги и исчезла. Он помнил свое детство, проведенное в постели. До шестнадцати лет он не мог двигать ногами и жил с мамой. Потом пришла Маша (он не помнил, как это у неё получилось, и не знал, куда она после этого делась, но только благодаря Маше он несколько лет был здоровым двуногим членом общества) и, не сразу, не за один день, он встал на ноги. Три года специальных упражнений и упорных тренировок через боль и пот. Три года жизни с мечтой, что он будет такой, как все. И вот – в девятнадцать сам пришел в военкомат, дескать, хочу служить Родине.
   Егор выдохнул дым кольцами. Сколько юношеской наивности в нем было. Сколько энтузиазма и глупости. Сколько тупорылой мечтательности.
   В военкомате страшно удивились, что проходящий по документам инвалид первой группы выглядит, как бравый солдат. Отправили на призывную комиссию и признали годным. Все были рады этому, кроме мамы. Он уже тогда мог увидеть в её глазах свое будущее, но он был счастлив и не хотел замечать, как страдает мать. Он был горд тем, что он идет в Армию, где он станет настоящим мужчиной.
   Полгода учебки, и в боевой полк в Афганистан. Вторая половина восьмидесятых. Активных боевых действий уже не было, – они здесь в месте своей дислокации, бандиты в горах. Через месяц ежедневной солдатской рутины он напился местного самогона до такого состояния, что совершенно не помнил, что делал. Как ему потом рассказали, сунул палец в чеку гранаты и крутил её на этом пальце. Чека осталась на пальце, а граната упала ему под ноги. Результат, – ему оторвало ноги, и еще троих таких же, как он пьяных в дым, посекло осколками.
   Все возвращается на круги своя, – родился с неподвижными ногами, так и живи таким, не рыпайся, все равно таким умрешь.
   Самое печальное во всем этом, что мама не выдержала такого удара. Инсульт, реанимация и смерть. Он был в госпитале, когда её похоронили. Только через полгода повинился на её могиле.
   Егор проводил взглядом женщину, бросившую ему рубль, и затушил окурок. Жизнь – штука мерзкая, хочешь, как лучше, а говно все равно лезет сквозь все щели. Воспоминания часто посещали его, и оставляли горькое чувство. Скрашивали его одиночество, и подпитывали его злобу. Были единственными собеседниками его пьяных вечеров и счастливых снов.
   Мир снова свернулся в клубок его однокомнатной квартиры.
   До некоторых пор.
   Ближе к обеду Егор сложил свой рабочий инструментарий в сумку, которую забросил за спину, и покатил домой на свой законный перерыв. Жил он недалеко, что было очень удобно. Он успевал, и поесть, и выпить. И покидать нож. Это было его любимое занятие. И теперь, перекусив на скорую руку, он пристроил свое тело в то место, которое определил себе, – сегодня буду бросать ножи отсюда. Разложил остро отточенные лезвия, и стал смотреть на мишень, сосредотачиваясь.
   Сколоченный им самим деревянный щит висел на прикрытой толстым ковром стене. Краской нарисованы круги мишени с пятном в центре. Как правило, здесь, в центре, он весил какую-нибудь фотографию. Чаще всего, это была вырезка из журнала – яркая красивая женщина, вальяжный мужчина, какая-нибудь музыкальная группа или певец. Главное, чтобы изображение было красочное и здоровое, двуногое и счастливое.
   Сейчас там висело изображение Памелы Андерсон.
   Он долго смотрел и наливался злобой. Представлял себе полет ножа, который, вонзаясь в фотографию, рвет ту часть плоти на изображении, которое он определял. Чувствовал боль, что наносит изображенному человеку нож. Видел кровь, что струится из раны.
   – Хха! – выдохнув, Егор бросил нож, который вонзился в самый центр фотографии – правая грудь.
   И далее, без остановки, все остальные четыре приготовленных ножа, которые со свистом втыкались в дерево мишени. Левая грудь, голова, живот, пах.
   Он сидел и, улыбаясь, смотрел на истыканный ножами центр мишени.
   Хорошо!
   Даже, когда он выпьет, глаз оставался острым, а рука – твердой.
   Егор на руках добрался до мишени и по одному вытащил ножи из дерева. Скомкал порванную бумажку и бросил её в ведро, стоявшее рядом и наполовину заполненное рваными бумажками. Достал из стопки вырезок очередную жертву.
   Брюс Уиллис. Крутой красавчик. Плюнув на заднюю поверхность вырезки, прилепил её в центр мишени.
   И снова – свист ножей. Голова, грудь, пах, ноги. Все ножи точно в цель.
   Приятное умиротворение всегда наступало после таких тренировок. Егор, чувствуя уверенность и силу в своих руках, перебрался к мишени. Вытащил ножи из дерева, и аккуратно сложил их в матерчатый чехол, который сам сшил, и спрятал свое оружие в тайник.
   Сегодня был день, отмеченный в календаре темно-красным цветом. День, которого он ждал целых две недели. Он сам раскрашивал календарь, хотя понимал, что не надо бы этого делать.
   Но – привычка с детства, от которой он не мог избавиться, да и не хотел.
   Но – ежедневно видеть этот цвет в календаре ему было необходимо. Он морально готовился к предстоящему событию, и легче переносил свою злобу среди людей. Сегодня он больше не пойдет на рынок к своему месту.
   Сегодня он будет занят делом, ради которого стоит жить.
   Выпив еще полстакана, Егор завел будильник и разделся догола. Переместил свое тело на диван и, перед тем, как уснуть, привычно, как в далеком детстве (единственное отличие только в том, что не тайком, не под приподнятыми трусами), посмотрел на свой низ живота. Граната тогда не только привела к потере ног, но и сделала еще кое-что похуже. Между обрубками ног был лишенный крайней плоти неровный от шрамов небольшой обрубок, способный только избавлять его от мочи. А под ним одно единственное покалеченное яйцо.
   Орудие без колес, ствол которого разорвало при выстреле.
   Егор вздохнул и закрыл глаза.
   И улыбнулся – эта искалеченная пушка иногда стреляла. Только создай для этого условия, подготовь все, что необходимо.
   Он вспомнил, как впервые это произошло.
   … Месяца два назад, напившись после трудового дня почти до беспамятства, он укатил на своем «скейтборде» не домой, а в парк, где и забылся тяжелым полусном-полубредом под кустом акации. Такое уже случалось, и неоднократно. Он бы выспался, ближе к ночи вернулся домой, и ничего бы не случилось, если бы…
   Если бы пьяная парочка не увидела его спящим под кустом. Он проснулся оттого, что пьяный парень ударил его ногой. Они стояли над ним и смеялись, потягивали пиво из бутылок и смеялись. В первую минуту он не понял, что им надо, и послал их подальше, пытаясь доспать. Но это только их еще больше развеселило.
   – Что, урод безногий, спать любишь? – сказал парень, и нанес удар ногой по лицу, представляя себя, как минимум, Марадоной. На его ногах были кроссовки, удар немного смазался, но, тем не менее, Егор на мгновение даже потерял сознание. На доли секунды. Он потряс головой, прогоняя ватную пустоту, и окончательно проснулся. В его жизни было много боли, и не её он сейчас воспринимал, – унижение, моральная боль, вот что замутило его сознание. Он посмотрел на парня, – наверняка еще нет восемнадцати, храбрится перед девчонкой, а пена от пива на губах, как непросохшее молоко. А девочка, – он мельком глянул на её тонкие ножки, – из тех, что думают, что мир вертится вокруг них. Он улыбнулся окровавленным ртом этим радующимся жизни и своему здоровью людям, и, сглатывая соленую кровь, сказал с угрозой в голосе:
   – Зря вы побеспокоили меня.
   – Коля, дай ему еще, а то говорит много, – сказала девочка, глядя на него сверху вниз, как на шелудивую собачонку.
   Парень снова ударил, теперь по животу, но Егор уже был готов. Он согнулся, имитируя боль от нанесенного удара. И огляделся – в темном парке никого не было. Тускло светили фонари вдоль асфальтированной дорожки, до которой было метров пять. Кусты акации скрывали их с трех сторон. Прекрасное место. Он уже знал, что будет делать дальше.
   – Давай я его тоже пну, – хихикнула девчонка, – подержи бутылку.
   Егор снизу увидел, что по направлению к нему сделали шаг туфли на высоком остром каблуке, и понял, отступать нельзя. Эти уйдут, только когда натешатся вволю.
   Нож, который всегда был с ним, уже был в правой руке. Он ждал, когда девчонка решится ударить, и, увидев рядом с головой тонкие белые щиколотки, одна из которых начала подниматься для удара, поднял голову.
   Бросок правой рукой. Нож, летящий в направлении шеи парня, который в полумраке был похож на Леонардо ДиКаприо.
   Левая рука схватила девчонку за ногу и резко дернула на себя.
   И все это одномоментно.
   Дальше была немая сцена, которая длилась несколько секунд, превратившись в стоп кадр в памяти Егора.
   Девочка, упав на задницу, сидела с испуганными глазами и смотрела на Егора, еще не понимая, что расстановка сил резко изменилась. Парень, захлебываясь собственной кровью, замедленно падал. Бутылки с пивом летят на землю, руки тянутся к шее, из которой торчит рукоятка ножа. В его глазах непонимание того, что произошло. Кровь струится меж пальцев. И страх в глазах не ДиКаприо.
   Девочка переводит взгляд на своего друга, и, увидев его медленную смерть, открывает рот для крика.
   Егор, оттолкнувшись руками от земли, упал всем телом на неё, и сомкнул свои сильные кисти на шее. Она даже не успела произнести ни одного звука. Она даже не пыталась сопротивляться, глядя с ужасом в его глаза. Он тоже смотрел в её глаза, и сдавливал шею. Видел в глазах смертельный ужас, и давил большими пальцами обеих рук на переднюю поверхность шеи. Он чувствовал своим телом конвульсивные движения, и терпеливо ждал, боковым взором оглядывая окрестности и подергивающееся тело парня.
   Когда все стихло, Егор расслабился. И неожиданно почувствовал то, о чем он уже забыл. Горячую волну внизу живота, легкую распирающую боль. Желание, спавшее в нем бесконечным коматозным сном, встрепенулось. Он сразу захотел увидеть то, о чем уже и не мечтал. Расстегнул штаны и освободил свой член, – израненный, деформированный, он торчал своей уродливой красотой в тусклом свете далеких фонарей.
   Егор, забыв о том, что натворил, смотрел на свой член и восторгался. После трех лет он вдруг почувствовал себя мужчиной в полном смысле этого слова.
   – Спасибо, девочка, – бормотал он, разрывая с треском платье, срывая маленькие розовые трусики, – как хорошо, что ты пришла сюда. Я бы никогда бы не подумал, что еще в жизни что-то смогу. Никогда бы не догадался, что мой дружок на что-то еще способен.
   Он смог, и еще как. Глядя в застывшие глаза девочки, он вторгся в еще теплое тело, и, совершая давно забытые и от этого вдвойне приятные движения, скрипел зубами от удовольствия. И боли. Для его израненного члена места было мало. И нахлынувшее наслаждение было с такой болью, что Егор, чтобы не закричать, впился зубами в выступающую часть тела жертвы.
   И боль была тоже наслаждением.
   Забыв о времени, он лежал на теле своей неожиданной любовницы, и плакал. Смывая слезами не только кровь с лица, но и обреченную покорность судьбе в своем сознании. В слезах было обретение себя, и радость встречи. Он словно заново родился, и те, кто его возродил к жизни, лежали рядом, отдав жизни для него.
   И только теплая ночь была свидетелем его счастья.

11

     одинокая звезда
     где счастлива она была
     куда сбежала от реальности одна
     пустынна снова. И погасив огонь в её глазах,
     стерев из памяти обратную дорогу, заблудшую оставить:
     затерянные в космосе душевные порывы под этой одинокою звездой.

   После той ночи Егор изменился. Он помнил, как, старательно пытался уничтожить следы своего пребывания в парке (вплоть до того, что не поленился носовым платком обтереть бедра девочки и даже несколько раз засунул платок в её отверстие, авось получится убрать свою сперму и кровь), как добрался до дома. Смыл с себя кровь и постирал одежду. Выпил водки и, сказав в пространство, «спасибо, Господи, за милость твою», лег спать. Его член снова лежал бесформенной вялостью, но – теперь он знал, на что способен этот уродец.
   После той ночи вернулось самоуважение. И главное, пришло понимание того, что он хочет. Может, еще не совсем ясное понимание, но – он улыбался своим мыслям.
   Он читал в газете на следующий день статью об убийстве в парке и улыбался. Даже тогда, когда в статье его называли маньяком и извращенцем, который кусает грудь своей жертвы. Даже, когда усомнились в его способности совершить половой акт с трупом девушки. Пусть пишут, что хотят, он-то знает, на что способен.
   Он слушал взволнованные разговоры и фантастические предположения об этом двойном убийстве, и улыбался.
   Это событие придало такой импульс его жизни, что он в течение недели вставал утром с таким удовольствием, с таким ощущением своей полноценности и самоуважения, что это отразилось на его доходах, – никто не хотел бросать деньги такому довольно улыбающемуся инвалиду. Он сидел на своем рабочем месте и светился от удовольствия. Ленка тогда еще решила, что он выиграл в лотерею, и не поверила ему, когда он отрицательно помотал головой.
   Через неделю страсти поутихли. Народ стал привыкать к мысли, что, скорее всего, это не маньяк. И у Егора в памяти стали стираться те мелочи, из которых возникло ощущение того, что он живой. Поток неумолимого времени оставил позади что-то важное, что-то, что он должен был обязательно запомнить.
   Или воскресить в памяти.
   … Егор возвращался домой поздним вечером. Выпил он немного, спать не хотелось, и он покатил «скейтборд» в обход своего обычного маршрута. В сумраке пустынных тихих улиц как-то неловко было скрипеть плохо смазанными колесами «скейтборда», и Костя слез с него, подкатив к стене рядом с входом в переулок. Сидя на бордюре, он налил себе в кружку для подношений водку из початой бутылки и выпил. Грусть, бывшая с ним весь день, только усугублялась с каждой выпитой кружкой. Он сидел и думал о своей жизни, об утерянных возможностях и утраченных приобретениях, о давно забытой матери и о еще одной женщине в его жизни.
   От этих дум его отвлек звук в переулке. То ли стон, то ли плач, то ли смех. Он прислушался, но больше ничего не услышал. Подумал, что показалось, и снова потянулся за бутылкой. Осталось совсем не много, всего на треть кружки. Вылил все до капли в кружку и хотел выпить, как снова услышал тот же звук. Но теперь четче, и явно смех. Тонкий девичий смех, который навсегда отпечатался в его памяти своими издевательскими интонациями. Егор поставил недопитую кружку на бордюр и легко перенес свое тело на руки.
   В переулке было темно. Фонари здесь не горели никогда. Только свет из-за зашторенных окон, где люди жили своей повседневной жизнью.
   Тихо он передвигался на своих сильных руках, подняв культи ног вверх, в направлении предполагаемого звука, который снова донесся до него из темноты глухого переулка. Неважно, над кем она смеялась, неважно, одна она или не одна, – в сознании Егора была только одна мысль. Такой мерзкий и издевательский смех требует наказания.
   Переулок заканчивался двумя подъездами справа и слева, и небольшим двориком с тополем посередине. Под тополем стояла лавка, на которой сидела одинокая фигура. В тишине этого дворика её смех казался таким чужеродным, таким надругательством над действительностью, что от ненависти у Егора задрожали руки. Он вздохнул несколько раз, и бесшумно перебрался ближе к лавке.
   Девочка, сидевшая на лавке, была под кайфом. Он увидел шприц, который она сжимала в руке. Уже не таясь, забрался на лавку и посмотрел на её закинутую к небу голову с дурацкой улыбкой на губах. Она где-то летала, вне этого времени и этого места. И там была счастлива.
   Егор оглядел её, – майка, открывающая тонкие плечики и руки, джинсы, обтягивающие узкобедрую фигуру. Он улыбнулся мысли, что пришла в его голову, и стал расстегивать тугие пуговицы её штанов.
   Авось, его желание появиться после того, как он её разденет.
   Джинсы снялись на удивление легко, – это не толстозадая Ленка, которая непонятно как, натягивает их. Нижнего белья на девчонке не было, и Егор задумчиво смотрел на неестественно белые бедра, чуть поросший лобок.
   Ничего не возникало. Абсолютно ничего. Его глаза видели только неподвижную девичью обнаженность, и его член лежал в штанах, не желая просыпаться. Он протянул руку и прикоснулся к её бедру, – теплая шелковистая кожа. Она, словно почувствовав это прикосновение, засмеялась, и теплая струя ударила в его пальцы. Она освобождала свой мочевой пузырь, и еле слышно смеялась тому, что было в её грезах.
   Егор замедленно отдернул руку и непроизвольно поднес пальцы к носу, вдохнув запах мочи. Сморщился от этого острого запаха и сразу пришел в себя, – что он делает? И смех, он слышал в нем то, что хотел услышать: классно я придумала, прикинутся «типа, я под кайфом», позволить себя раздеть и обоссать извращенца.
   Егор обтер пальцы об майку девочки и вытащил нож. И только, когда он почувствовал в руке тяжесть ножа, пришло то, что он так ждал. Уверенность в себе и теплая волна внизу живота. Он смотрел на ставший вялым ручеек, бегущий по бедру девочки, на плоский живот, размышляя, куда нанести удар. Приподнял край майки до шеи, освобождая маленькие груди с торчащими сосками. Она закончила мочиться и потянулась всем своим обнаженным телом, закинув руки за голову. Словно издеваясь, посмотри на мое красивое и здоровое тело.
   Егор вздохнул и воткнул нож в левую сторону груди.
   Она умерла моментально, обмякнув телом на лавке. Бесшумно и почти бескровно. Он вытащил нож и обтер его об её майку. Из отверстия под левым соском тонкой струйкой бежала кровь. Она больше не могла смеяться, и не могла увидеть его горячий и странно изогнутый пенис, не могла почувствовать его твердость и величину. Нетерпеливо забросив её ногу на спинку лавки, Костя попытался пристроиться между её ног, но, услышав шум, затих. Хлопнула дверь подъезда, и кто-то прикурил сигарету, стоя в нескольких метрах от него. Костя лежал на теле своей жертвы, вглядываясь в огонек сигареты и слушая тишину, забыв о своем обмякшем желании и считая бесконечные секунды.
   Огонек окурка улетел в темноту, и дверь подъезда закрылась за тем, кто нарушил его уединение. Костя выдохнул и прислушался к себе.
   Все прошло. Кураж прошел, его член вернулся в исходное состояние, словно ничего не было. И только странно белое худое тело наркоманки, которое только что казалось таким прекрасным и желанным.
   И темная струйка на белой коже спящей вечным сном обнаженной молодости.

12

     о, наслаждение
     что возникает в слиянии тел
     и боль, что это наслаждение продлевает
     и кровь, что на губах соленым поцелуем застывает
     и тело неподвижное покорно отдает свое тепло, пропитанное потом:
     от удовольствия и боли замереть в сознании, забыв о ненавистном мире.

   После той ночи Егор долго не мог прийти в себя. Нет, он испугался не того, что его могли обнаружить. Он понял, как хрупка его эрекция. Любая помеха может помешать. Любой звук может испортить наслаждение. Он долго думал над этим, и пришел к выводу, что к этому надо готовиться. Создавать условия для получения удовольствия.
   Судя по разговорам на рынке и газетам, никто не связал эти убийства. Ленка, пренебрежительно махнув рукой, сказала:
   – Наркоманские разборки, наверное, девка не заплатила за дозу или что-нибудь подобное.
   В газете напечатали совсем маленькую статейку на самой последней полосе, очень коротко и без подробностей описав найденное тело наркоманки. И показания свидетеля, который сказал, что часто видел эту наркоманку в их дворе, что в ту ночь он выходил покурить, но ничего не видел.
   Люди поговорили и забыли.
   Егор вернулся к своему обычному состоянию, – перебивающийся с хлеба на воду инвалид, не способный улыбаться после пережитого в горячих точках, тоскливо взирающий на людей снизу вверх. Люди снова бросали ему монеты и купюры. Мир снова встал на привычные рельсы.
   Но – дома на календаре Егор обвел красным фломастером цифру.
   Но – он стал значительно чаще бросать ножи.
   Но – он стал тренировать руки, отжимаясь от пола.
   Но – ни капли спиртного до назначенного времени.
   Мир снова встал на привычные рельсы и помчался вперед, набирая скорость, к такой далекой и такой желанной цели. И ненависть, что точила его сущность, с терпением флегматика созерцала проходящие мимо него потенциальные жертвы.
   Вечером он возвращался домой и, поев, думал. Старался продумать до мелочей, что ему надо, какие условия нужно создать, как выбрать жертву и как её убить. Он рассуждал сам с собой, аргументируя и доказывая самому себе, о том, где и как это будет.
   Место, где все будет происходить, – парк. Спокойное безлюдное место, где можно найти укромное местечко. Но, можно просидеть всю ночь, не дождавшись жертвы. Хотя, большинство запоздавших людей сокращают путь через парк, потому что обходить его долго. И еще, – в парке он впервые испытал давно забытые чувства, и это основной аргумент в пользу этого места.
   Делать все придется максимально бесшумно, потому что, хоть парк и безлюден, даже одного человека хватит помешать ему. Он уже проходил через это.
   И надо будет максимально быстро переместить жертву в темное место, подальше от асфальтовой дорожки и света фонарей. Хватит ли у него сил волочить тело, – он задумчиво посмотрел на свое тело. Сил может и хватит, но будет очень неудобно и совсем не быстро. Значит, надо сделать так, чтобы жертва сама сошла с дорожки.
   Он улыбнулся своему решению. Совсем не факт, что жертва уйдет в темноту, но попытаться надо.
   В красный день календаря он встал рано утром. Бодрый и энергичный. Наточил и так острые, как бритвы, ножи. С удовольствием позавтракал и принял первые сто грамм за последнюю неделю. Он так решил для себя, – утром и днем по сто грамм, вечером перед намеченным делом еще сто грамм, и оставшиеся двести после, и для удовольствия своей души и за упокой убиенной. Он не думал о себе, как о бессмысленно убивающем маньяке. Людям надо иногда преподносить урок, чтобы они прятали лезущую из них ублюдочность. Да, он тоже человек, который имеет право на свой кусочек счастья.
   На своем рабочем месте Егор сидел и целился. В тех, что отворачивались от его убогости. В тех, что морщились, увидев его. В тех, что смотрели на него с любопытством и равнодушно сквозь него.
   А прицелившись в этих ненавистных людишек, мысленно бросал ножи. Точно в цель. И представлял себе, что будет дальше.
   Мальчик лет десяти, стоящий рядом с мамой, ковыряющий в носу, и разглядывающий его, как очень необычную обезьяну в зоопарке, – в правый глаз, чтобы никогда не смог больше смотреть им на людей. Он представил крик боли этого мальчика, его смерть и реакцию матери. А, сама ты мать, виновата, детей надо воспитывать и объяснять, что так пристально разглядывать людей нельзя.
   Две высокие школьницы-выпускницы с сумками, красивые своей молодой расцветающей красотой, проходя мимо, что-то сказали в его адрес и весело засмеялись, – вслед им в боковую поверхность шеи, в область сонных артерий, чтобы кровь залила их короткие платьица и внезапная боль стерла улыбки с их лиц.
   Мужик-работяга, остановившийся рядом с ним, чтобы прикурить, бросил спичку в его кружку, словно это урна, – в область груди, чтобы харкал кровью и никогда не смог больше прикурить сигарету.
   Толстая тетка с набитыми кульками, поглядев на него и сочувственно покачав головой, пошла дальше, – в обе ноги, чтобы её ноги подогнулись, и она нелепо повалилась на землю, с грохотом уронив свои кули.
   В этой игре быстро пролетело время, и Егор, глянув на солнце, перевалившее зенит, покатил в направлении своего дома. Обед, сто грамм и спать. Ставший уже привычным ритуал подготовки.
   Эта ночь стала для него очередной приятной зарубкой в памяти.
   … До парка он добрался без приключений. Люди равнодушно проходили мимо катящего по каким-то своим делам безногого инвалида, спеша к своим домашним очагам. В продовольственном ларке недалеко от парка Егор купил сладкую булку и пакет кефира, – это был его ужин. Он мог, конечно, поесть дома, но для этого пришлось бы задержаться. Нетерпение уже бурлило в нем и толкало вперед. Он, пристроившись в укромном уголке на краю парка, откусывал от булки и смотрел на солнце, подгоняя его к горизонту.
   Дождавшись сумерек и осмотревшись, он по асфальтовой дорожке поехал вглубь парка. Фонари еще только начали загораться. Людей, спешащих по своим делам, было еще много. Костя спокойно ехал, выглядывая идеальное место для засады. Ему нужно было, чтобы это место было рядом с дорожкой, и, в тоже время, чтобы кустарник скрывал все в метре от асфальта. Чтобы дорожка делала поворот, и этот участок не просматривался с обеих сторон. Чтобы был промежуток между фонарями, создавая такой необходимый полумрак.
   Егор нашел это место, – дорожка поворачивала направо, и справа же кусты акации нависали над ней. Фонари стояли достаточно далеко, и к тому же, один из них не горел. Прекрасное место. Егор, увидев его, улыбнулся – сегодня у него все получится. Зависнув на минуту, он убедился, что его никто не видит, и нырнул в кустарник, предварительно забросив в него свой «скейтборд». Устроив свое тело удобно, он приготовился ждать.
   Примерно через час, когда ночная тьма опустилась на парк, резко снизилось количество людей, проходящих по дорожке. Прошел мужик, светя огоньком сигареты в темноте. Затем полная женщина, суетливо озирающаяся по сторонам, словно ожидала нападения.
   Парк затих, – только небольшой ветер в кронах лип и тополей. Егор терпеливо ждал. Он был уверен, что его возлюбленная придет, даже если она не знает, что ей предстоит подарить ему свою любовь. Он улыбался в темноте своим мыслям и воспоминаниям, что были так приятны.
   Егор увидел её еще за два фонаря от него. Крепко сбитая, явно спортсменка, она шла спокойной походкой уверенного в себе человека. На голове у неё была бейсболка, легкая футболка обтягивала упругую грудь, и спортивные штаны дополняли облик той, что он ждал.
   А в том, что это она, Егор ни на секунду не усомнился. Он выдохнул и выдвинулся из кустов. Расчет был прост, – он надеялся, что люди чаще всего не бояться инвалидов, и готовы помочь тому, кто находиться в беде. Измазав лицо грязью, которая в темноте вполне могла сойти за кровь, он застонал, протягивая руки к подходившей к повороту девушке.
   – Помогите, пожалуйста, – как можно трагичнее сказал он, – у меня нет ног, и меня избили какие-то подонки.
   Она остановилась рядом с ним и склонилась, вынув из ушей маленькие наушники.
   – Что случилось? – спросила она, и Егор понял, что она ничего не слышала. Объяснять снова он не хотел, да и не зачем это было. Девушка и так сделала все, что надо было.
   Он бросил нож, уверенный в том, куда полетит оружие, но к его удивлению девушка оказалась достаточно проворной, чтобы попытаться увернуться. Расстояние между ними было маленькое – метра два-три, поэтому у неё почти ничего не получилось. Нож вошел не в левую сторону груди, а в правую. Боль заставила замереть её на мгновение, ужас в глазах, появившийся на короткую секунду, сменился решимостью бороться до конца. Она выдернула нож из груди и, захрипев, попыталась сделать шаг. Второй раз он не мог промахнуться, и тело девушки с ножом в горле повалилось на него. Тяжелое и хрипящее кровью, тело с треском сломало кусты и придавило его.
   С трудом перевалив её через себя и в сторону от дорожки и света, Егор огляделся – тишина в парке – и поднял погнутые ветки кустарника.
   Перекатившись к ней, он прислушался. Девушка умирала. Изо рта стекала кровь, пузырившаяся с хриплыми последними вдохами. Рука, сжимающая нож, расслабилась. Глаза, безжизненно открытые, смотрели в пустоту.
   – Ты позабавила меня, крошка, – пробормотал Егор, пытаясь бравадой скрыть от самого себя мимолетный страх, что появился, когда она вытащила нож из груди.
   Егор снял с её шеи плеер и вставил наушники в уши. Послушав минуту Виктора Цоя и тихо подпевая ему – «группа крови на рукаве, твой порядковый номер на рукаве», – он выключил плеер.
   – У нас с тобой общие интересы, – сказал он мертвой девушке.
   И начал её раздевать, смакуя процесс. У него была в запасе целая ночь, он был в укромном месте, куда никто не догадается заглянуть, и он мог продлить удовольствие.
   Стянув через голову футболку, Егор разрезал ножом телесного цвета бюстгальтер. Освобожденная грудь развалилась в стороны тяжелыми полушариями. Он, задумчиво глядя на них, провел рукой по торчащим соскам. Медленно – по левому, и по правому. Указательным пальцем вниз по животу, остановившись в пупке.
   Это было прекрасно, – чувствовать, как его плоть реагирует на полуобнаженное тело девушки. Это было немного больно, – ощущать, как тесно в штанах растущему органу. Он быстро снял одежду с себя. Эта теплая ночь располагала к любви полностью обнаженным.
   – Тебе тоже пора все с себя снять, – сказал он, и стянул с её тела спортивные штаны. А затем и трусы. Он лежал рядом с её телом, наслаждаясь своим набухшим членом, своей властью над ней. Потом забрался на неё (на секунду подумав, что похож на муравья, ползущего по телу слона) и вошел в неё. Боль наслаждения пришла на удивление быстро. Егор, понимая, что может не вытерпеть и закричать, впился зубами в её грудь. Понимая также, что это тоже ему нравится.
   Тяжело дыша, он лежал на мертвом теле и вдыхал запах её потных подмышек. И это запах ему тоже нравился, возбуждая его. Он улыбался, понимая, что его дружок и не думает падать после первого раза.
   – Ну, девочка, ты даешь, – поощрительно пробормотал он.
   Дыхание восстановилось, и Егор снова вошел в неё. Теперь пришлось потрудиться, но этот труд был так приятен, что, когда пришла сильная боль, значительно выраженнее, чем раньше, он мысленно улыбался, сжимая зубами сосок на её груди и не замечая, что откусывает его. Боль разрывала низ живота, но он мысленно возносил хвалу всем Богам и всем Чертям, которые помогли ему пережить эти мгновения.

13

     средь запахов
     отбросов и дерьма
     почувствовать тот аромат
     что подавляет всякое желание
     что заставляет замереть сознанье:
     вдохнуть кроваво-терпкий аромат, что расслабляет члены.

   В ту ночь, он пробыл в парке почти до рассвета. Третий раз, конечно, не получилось, но он и не надеялся. Так, на всякий случай, лежал на траве рядом с телом, подложив её руку под свою голову, и со счастливой улыбкой идиота периодически опускал нос к её подмышечной впадине, делая глубокий вдох. Гладил её тело рукой, обходя откушенный сосок.
   Эти несколько ночных часов растянулись для него, но, как все хорошее, это тоже закончилось. Егор оделся, постарался привести в порядок себя и место его любовных утех, прихватив миленький пустячок на память – плеер девушки, и через серость утра укатил из парка.
   Хоть он и не спал всю ночь, чтобы не вызвать даже малейших подозрений, он в положенное время появился на своем месте на рынке. Приветственно кивнул Ленке, которая открывала свой киоск, и, вдруг почувствовав зверский голод, сказал ей:
   – Что-то я сегодня не позавтракал, согрей мне пару беляшей и налей обычную дозу.
   Ленка кивнула ему, сказав в ответ, что все будет готово через пять минут.
   Егор смотрел на встающее солнце, внезапно подумав, что, может быть, он только сейчас начинает жить.
   Труп девушки нашли быстро и волна слухов и домыслов прокатилась по городу, не оставив никого равнодушным. Люди пересказывали друг другу услышанное от своих знакомых, приукрашивая действительность. Найденный труп был многократно изнасилован во все возможные отверстия. После этого изверг, который это сделал, отрезал у неё голову и груди. И напоследок, освежевал тело, вскрыв живот и вытащив кишки.
   – Вот, сволочь, – сказала Ленка, когда он подошел к ней узнать новости, – мало того, что натешился вволю с несчастной, так зачем же было расчленять. Никогда не пойму этих гребаных уродов.
   – Что, прямо на части разрезал, – спросил Егор.
   – Может, конечно, Катька преувеличила, но дыма без огня не бывает, – ответила Ленка, которой нельзя было отказать в здравомыслии.
   Этим днем Егор пораньше ушел с рынка, взяв у Ленки бутылку водки, и напился дома. Не забыв перед этим обвести в календаре красным фломастером следующую дату. И не забыв спрятать в тайник трофей.
   Единственная неприятность, которую он заливал водкой, была в том, что он все еще ощущал наличие во рту откушенного соска. Впрочем, выпивка помогла. Проснувшись утром, он забыл об этом.
   Город гудел от панических слухов. Люди перестали ходить не только через парк, но и даже боялись проходить рядом с парком. Желтая пресса изощрялась в заголовках, а милицейские начальники в телевизоре говорили общие слова. Для сотен тысяч людей этого города мир изменился, погрузившись в страх закрытых и зашторенных квартир, и Егор даже чувствовал некоторую гордость, что причина всему этому – он.
   Обведенный красным день приближался, и он стал задумываться, что же делать. В парк нельзя, да и бессмысленно, туда никто не ходит. Люди, боясь собственной тени, сидели вечерами дома. Городские власти, под давлением общественности, стали ставить фонари через каждые пять метров и на каждом углу. Менты, словно ищейки, рыскали по городу в поисках потрошителя. Жители некоторых домов (в том числе и того, где он жил) стали формировать дружины, которые, держась друг друга, патрулировали улицы.
   Егор, передвигая бегунок календаря каждое утро все ближе и ближе, думал, уверенный в том, что выход всегда есть. Уж очень ему хотелось вновь пережить эти божественные моменты. Он перебирал возможные варианты, отбрасывая потенциально опасные для него, и складывая на полочки памяти те, что можно было осуществить. Он думал, когда сидел на рынке, когда бросал ножи в цель, когда ел и когда спал.
   И придумал. Утром в красный день календаря. Это будет трудно выполнить, масса мелочей могут помешать ему, но, если удача будет на его стороне, все получиться. В конце концов, никому даже в голову не приходит мысль, что страшный убийца-потрошитель может быть безногим инвалидом.
   Вечером он выбрался во двор и подкатил к собирающейся дружине. Дядя Саша, один из дружинников, нервно курящий сигарету и периодически кашляющий, глянул на него, но ничего не сказал. Ему было около шестидесяти, и его здоровье было подорвано выпивкой и курением с малолетства. Валентина, стройная женщина лет сорока, которая почти всегда беспокоилась о своей молоденькой дочери, разговаривала с Бабой Верой, божьим одуванчиком, которая выглядела старше, чем было на самом деле. И это было все. На десятый день от убийства в парке пыл дружинников ослаб, и, как было понятно из слов Валентины, еще двое явно не выйдут.
   – Можно мне с вами? – сказал Егор, глядя на дружинников привычно снизу вверх.
   Они задумчиво посмотрели на него, и он добавил:
   – Я, если что, кричать могу, или свистеть.
   Дядя Саша закашлялся и махнул рукой, дескать, какая разница, все лучше, когда рядом есть лишний человек. Валентина с Бабой Верой переглянулись и вздохнули.
   И он был принят в стройные ряды дружинников.
   Они пошли привычным для них маршрутом, совершая круг, – через освещенные близлежащие дворы на улицу со спешащими куда-то машинами в сторону парка, и по его угрожающе тихому краю на другую улицу, другие дворы и обратно в свой двор. Егор размерено толкал свой «скейтборд» и поглядывал на молчаливых дружинников. Он ждал, сам не зная чего. Он верил, что удача с ним, надо только терпеливо ждать подходящего момента.
   Его терпение было вознаграждено. Хотя дальнейшие события ничего, кроме разочарования ему не принесли.
   На четвертом круге, когда они только отошли от парка, в темном дворе возникла фигура, которая двинулась в их направлении. Бесформенно темная, она неумолимо надвигалась из темноты, и, ко всему прочему ужасу, в руке этой фигуры что-то сверкнуло в свете, падающем из одинокого освещенного окна.
   – Это он, – судорожно пробормотала Баба Вера, и эти слова послужили сигналом к паническому бегству дружинников. Баба Вера, оставив позади Валентину и задыхающегося дядю Сашу, исчезла в мгновение ока. Егор посмотрел им вслед и подумал, что, возможно, у него есть шанс.
   Темная фигура подошла ближе, и он узнал в ней одного из местных алкоголиков. Степан, которого редко кто видел трезвым, прошел мимо него, бессмысленно глядя перед собой и неся в руке початую бутылку. Дружинники поднимут тревогу, – подумал Егор, – и здесь будет большая часть милиции и других искателей ночных приключений. Он улыбнулся и покатил в темноту дворов. Времени у него мало, но удача на его стороне, он был в этом уверен.
   Он нашел то, что искал в паре кварталов от места бегства дружинников, и совсем недалеко от парка. Женщина вышла из подъезда с мусорным ведром. Двор был освещен, но место для мусорных баков было темным. Егор оставил свой «скейтборд» и на руках добрался до площадки для мусора, уселся на бетонированный край и вынул ножи.
   Он не стал рисковать, и сразу бросил два ножа, – в шею и грудь. Тело убитой женщины осело, звякнуло эмалированное ведро и все. Предвкушая удовольствие, Егор быстро оказался рядом с телом, и также быстро стал сдирать с неё одежду. Внизу живота разгорался костер желания, и каждое движение, обнажающее её тело, словно подбрасывало в этот костер дрова.
   Но, когда он добрался до её трусов, костер внезапно погас.
   У неё была менструация. Он влез рукой в её пропитанную насквозь прокладку и, еще не поняв, непроизвольно поднес пальцы к носу. Костер не только погас, но даже перестали тлеть угли.
   Егор чуть не заплакал, и, глядя на худенькое тело немолодой женщины, несколько раз воткнул нож в живот мертвой жертвы, срывая на ней нерастраченную злобу.

14

     он полетел
     тела оставив на траве
     взметнулся ввысь над миром
     над страхами своими и чужими
     над трепетом от восхитительной картины:
     смешавшись, стала кровь и ярче и прекрасней.

   Что ж, удача отвернулась от него в этот раз, но будут другие дни и другие возможности, – подумал он, – в конце концов, с наркоманкой тогда не получилось, и ничего страшного не случилось. Вообще, если вспомнить, все получалось через раз – то очень хорошо, то плохо.
   Егор обтер ножи и спрятал их. Прикатил свой «скейтборд». Радуясь хотя бы тому, что женщина достаточно легкая, водрузил её тело на него. Было очень неудобно, так как мешали волочащиеся конечности, и самому было нелегко передвигаться рядом, но парк был недалеко. Он свалил тело на краю парка и быстро убрался с этого места.
   Это было две недели назад. Егор терпеливо выждал эти дни, понимая, что людскому страху надо отстояться. Он ежедневно появлялся на рынке, сидел и слушал, смотрел вечером телевизор и читал местные газеты. Время было на его стороне, а желание, накопившись, приведет к более яркому удовольствию. Он помнил, что в этот раз все должно получиться очень хорошо.
   Проснувшись, Егор умылся. Не спеша, поел пельменей, выпил сто грамм. За окном стемнело, когда он полностью готовый открыл дверь. «Скейтборд» был хорошо смазан, поэтому он покатил по двору практически неслышно.
   Навстречу своей судьбе.
   Хотя все еще в городе царило напряжение, и люди боялись ходить в парк даже днем, Егор поехал к парку. Он верил в это место. Оно всегда приносило ему удачу. Здесь у него всё получалось, а вне парка уже дважды ничего не получилось.
   Объехав вокруг, он посмотрел на милицейские машины, стоящие у главного входа и у одного из популярных у народа выхода. Наверняка, и на территории ходят патрули, и даже, возможно, с собаками. Но, Егор решительно подъехал к высокому забору, ограждающему парк, и, оставив свой «скейтборд» в густой траве, протиснулся под забором на территорию. Он поработал предшествующие недели, сшив себе специальные мягкие чехлы на культи ног, щедро наложив ваты в те места чехлов, которые будут предохранять его культи от боли. Сейчас он их надел, плотно затянул фиксирующие ремни, и встал на четыре конечности.
   Превратившись в хищного зверя, вышедшего на охоту.
   Ему даже показалось, что он стал острее чувствовать запахи и лучше видеть в темноте.
   Передвигаться стало значительно удобнее, и быстрее. Была небольшая боль в культях, но Егор подумал, что они привыкнут. Главное сейчас в том, что он стал сильнее, и его жертва не уйдет от него. Даже не смотря на то, что в парке много глаз и ушей.
   Скользнув к ближайшим кустам, он протиснулся между ними и выглянул на освещенную асфальтовую дорожку. Вдоль по ней в сторону входа уходили два милиционера с дубинками. В другой стороне было тихо и пустынно.
   Перебравшись через дорожку, Егор помчался – он был уверен, что похож сейчас на пантеру – в дальнюю часть парка. Там были народные тропы, где люди ходили, привычно сокращая расстояние и минуя освещенный асфальт. Надежда на то, что здесь кто-то пройдет сейчас, была мизерна и эфемерна, но он верил в свою звезду.
   Сегодня все получится, – бормотал он под нос, перенося тяжесть тела с рук на культи ног, и снова на руки, – сегодня все для меня. И боль в культях была даже приятна.
   Выбрав наиболее натоптанную тропу, он замер рядом с ней, лежа в траве и вдыхая её запах. Прекрасный запах растительной жизни, который он раньше не замечал. Он знал, что ждать придется долго, но время сейчас его единственный союзник.
   Она появилась под утро, когда ночь стала сереть, уступая место предрассветным сумеркам. Она спокойно шла по тропе, не оборачиваясь пугливо на каждый шорох, словно была уверена в безопасности окружающего мира. Всего на миг Егору показалось, что он уже где-то видел эту легкую походку, но – сейчас это не имело значения. Она шла к нему, она подарена ему судьбой, её жизнь и тело в его руках. Егор улыбнулся (подумав о том, что его улыбка скорее всего походит на улыбку опасного хищника, который позволяет себе играть с жертвой) и вышел на тропу. В десяти шагах от жертвы, которая остановилась, увидев его. Оттолкнувшись руками, встал на культи ног (пусть похож на лилипута, но пусть видит, что я человек) и бросил нож. За те доли секунды, что нож летел, она успела повернуться к нему спиной, чтобы попытаться убежать, и нож вошел в её тело сзади. Она по инерции сделала пару шагов и упала лицом вперед. Молча и тихо, что Егора немного удивило. Он, снова встав на четыре конечности, спокойно и неторопливо добрался до тела. Прислушался к тишине раннего утра, и к себе – появилось приятное томление, как предвестник будущего наслаждения.
   – Пора посмотреть на тебя, – пробормотал он своей жертве, и, вытащив нож, перевернул её лицом вверх.
   И встретился глазами с той, что всегда была в его памяти.
   – Саша?! – сказал он, глядя широко открытыми глазами и с ощущением вставших дыбом волос на своем теле на её окровавленную улыбку.
   – Саша?! – повторил он бессмысленно, словно не верил своим глазам и своему сознанию. И, глядя в её глаза, где не было боли и страха, добавил:
   – Я совсем этого не хотел.
   Егор сидел рядом с трупом и думал, может быть, впервые за последние недели, о том, что происходит в его жизни. Думал о ненависти, которая точит его сознание, и, может быть, впервые подумал о том, что он должен ненавидеть себя. Думал о злости на мир, в котором он жил, и начал понимать, что он сам создал его таким, слепив его из своей ненависти. И теперь, убив одно из самых светлых своих воспоминаний, он понял, что в его жизни нет ничего, ради чего стоило бы существовать. Даже то болезненное наслаждение, о котором он мечтал последние недели, поблекло в сознании, превратившись в убогие ужимки извращенца-некрофила.
   Когда первые лучи солнца коснулись верхушек лип, Егор, посмотрев на застывшую на лезвии ножа кровь Саши, вонзил его себе в горло. И захлебываясь своей кровью, смотрел на бездонное небо, пытаясь заметить ускользающую реальность.

15

     однажды
     среди ночи осознав,
     что он свободен для полета,
     что он способен парить над миром
     над скалами и бесконечною тайгой, он полетел:
     раскинув руки-крылья лететь над суетою суетных сует.

   Он был удивлен своим новым способностям. Удивлен и обрадован тому, что он может летать. Это оказалось так просто. Вверх под потолок рядом с лампами дневного света, что светили постоянно. К большим окнам, за которыми было лето. Над и под широкими кроватями, на которых лежали люди. Единственное неудобство – он не мог улететь дальше этой комнаты. Невидимой прочной нитью он был связан с одним из лежащих тел. Он уже попытался, и завис под потолком у выхода, словно щенок на привязи. Пока не хочешь улететь далеко, этой нити вроде и нет. Только устремишься вдаль, – стоп, дальше ни-ни.
   Он мог видеть и мог слышать. И он мог менять свою форму – какое-то время проторчал у зеркала, наблюдая за собой. То он становился надутым шаром, медленно поднимающимся к потолку, то – ветряной мельницей, то – большой ромашкой. Единственное, что у него не получалось, сделать свое тело человеческим. Как не пытался, выходило что-то вытянутое, как огурец, или округлое, как дыня.
   И со временем были какие-то странности: он его не чувствовал. Времени словно и не было вообще. Он ощущал себя, как выкинутая на песок рыба, вне времени и вне того пространства, где он был до этого, вне родного существования.
   Он не знал, кто он, и пока это его не волновало. В этом странном сумрачном мире, где люди были похожи на призраков, ему было еще любопытно. И с чего он решил, что иногда заходящая в комнату женщина в зеленом костюме – живая. Возможно, она растение. Она подходила к неподвижно лежащим телам и смотрела на показания приборов, подключенных к телам, делала уколы, меняла бутылки в капельницах и делала записи в журнале. И так всю ночь (за окном было темно, поэтому он решил, что это ночь). Сначала он пытался напугать её, бросаясь из-за угла, но она его не видела. Равнодушно делала свое дело и уходила. Она его не видела и не слышала, значит, он жив, а она призрак. Он попытался крикнуть прямо в её ухо, но безуспешно. Единственный, кто услышал его, был он сам.
   И еще, если он каким-то образом связан с одним из лежащих тел, то должны быть еще подобные ему. В комнате было четыре кровати, три из которых были заняты. Тело мужчины, с которым он был связан, и тела двух женщин, которые тоже не подавали никаких признаков жизни. Должны быть еще двое, также как он способных летать. Но он был один, и это тоже немного смущало его.
   Мужчина, к которому он был привязан, был ему не знаком. Хотя, при отсутствии воспоминаний, он сам себе был незнаком.
   Странный мир, где попискивающие приборы казались более живыми, чем лежащие на кроватях люди или приходящая равнодушная женщина.
   Когда в комнату скользнули первые лучи солнца, осветив напольные шкафчики и отразившись в стоящих на них бутылках с растворами, пришла женщина в зеленом костюме с еще одной женщиной зеленого цвета. Разница между ними была только в росте. Вдвоем они стали убирать из-под тел простыни, меняя их на чистые. Зависнув над ними, он смотрел, как быстро и аккуратно это у них получалось. Пока одна из женщин переворачивала тело на бок и протирала его спину влажной тряпкой, другая подтыкивала грязную простынь под тело, протирала тряпкой кленку в этом месте, и стелила чистую простынь. Затем они менялись – тело переваливали на чистую половину простыни, и, сбросив грязную на пол, расстилали другую половину на оставшуюся часть кровати. Минимум физических усилий и максимум эффекта. Через пять минут тело лежало на чистой простыне.
   Они работали и говорили, продолжая ранее начатый разговор:
   – Что бы ты ни говорила, а мужики все сволочи, – сказала та, что повыше, – стараешься, стараешься ради них, а они все доброе моментально забывают. Вон, Елизавета Михайловна, прожила со своим пятнадцать лет, а потом он её бросил и ушел к двадцатилетней девчонке. Представляешь, ему пятьдесят, ей двадцать.
   Она помотала головой и пнула ногой грязные простыни, сгребая их в одну кучу.
   – Да, мужики сволочи, но не все, совсем не все, – ответила та, что пониже, – и, если уж на то пошло, и бабы бывают такие сучки, что караул кричи. Та, двадцатилетняя, наверняка сама к нему в постель залезла.
   Они закончили с «его» телом и перешли к телу женщины, что лежала справа от него. Та, что повыше, перекатив тело на бок, продолжила разговор:
   – А он что делал, когда она к нему в постель лезла? Отнекивался и отпихивался? Куда там, эти гребаные трахальщики всегда горазды на халявную клубничку.
   Перевернули тело, расправили простынь и к следующему телу.
   – Нет, чаще всего женщины сами виноваты в том, что мужики на сторону смотрят.
   – Это ты о том, что женщина должна все помыть, прибрать, приготовить пищу, а потом еще мужику дать, чтобы его похоть удовлетворить, а как он уснет, пойти и доделать то, что еще не успела сделать. И все это с красивой прической, с макияжем и сексуальным бельем.
   – Ну, ты преувеличиваешь, – последние простыни брошены в кучу, и, толкая их ногами, они вышли из комнаты.
   Снова в комнате наступила тишина. Он висел под потолком и размышлял о взаимоотношениях женщин и мужчин в этом странном мире зеленых призраков. Но недолго, он вообще не мог долго быть чем-то одним. От состояния висящей под потолком мысли, что пытается охватить услышанный разговор, он перешел к сознательному созерцанию. «Его» тело, лежащее на белоснежной простыне, он ощупал взглядом, став шаровидным глазом.
   Мужчина лет тридцати с темными густыми волосами, слегка оттопыренными ушами, массивным лбом и закрытыми глазами. Изо рта торчала трубка, которая тянулась к аппарату. Щетина на подбородке, как минимум, двухдневная. Плечи не широкие, но тело достаточно мускулистое. Датчики на груди, игла в вене.
   Почему же он ничего не знает о том, к кому привязан?
   Упав каплей на лоб, он стек в область глазницы и попытался проникнуть в глаз, и далее в мозг – может, там, что можно узнать? Все получилось, он просочился внутрь, но ничего кроме кромешной пустоты не нашел. Абсолютная пустота.
   Выскочив тем же путем, снова завис мысленным облаком над «своим» телом.
   Да, все оказалось значительно хуже, чем он вначале предполагал. «Его» тело еще гоняло кровь по сосудам, но в голове не было мыслей и, значит,…
   Солнечные лучи добрались до головы. Он отвлекся от мрачной мысли, превратив себя в большое увеличительное стекло, и подставив себя солнцу, попытался сконцентрировать солнечное тепло на теле мужчины. Даже не подумав, зачем он это делает. Просто любопытно и все.
   Когда в комнату вошла группа людей, он отвлекся от преломления солнечных лучей, и стал одним большим ухом.
   Их было пятеро, и сразу стало видно, кто здесь главный. Седой полный мужчина в хорошо накрахмаленном белом халате вальяжно шел впереди, а остальные вокруг и за ним. Подойдя к «его» телу, группа остановилась, и низенький усатый мужчина справа стал сухо говорить:
   – Костаревич Семен, двадцати восьми лет, поступил в два часа ночи в состоянии алкогольного опьянения. Упал с пятого этажа. Коматозное состояние на фоне тяжелой черепно-мозговой травмы. Состояние крайне тяжелое, на данный момент отсутствуют реакции на внешние раздражители, но гемодинамика стабильная.
   И, помолчав секунду, добавил:
   – На удивление, кроме черепно-мозговой травмы, больше ничего, – ни переломов, ни повреждений внутренних органов.
   – Ему хватило и черепно-мозговой, – веско сказал седой мужчина, неожиданным для него, тонким голосом.
   Они перешли к телу женщины справа от него, а он, вдруг осознав своя «я», закричал во всю мощь своего разинутого в крике рта, что он создал из себя:
   – Какой к черту Семен, это же я – Егор!
   Конечно же, его никто не услышал, кроме него самого.
   Распластавшись блином под потолком, Егор (конечно, как же я забыл, кто я есть) стал обдумывать ситуацию, стараясь вспомнить. А, вспомнив, завертелся клубком, – он не упал с пятого этажа, он полетел с высоты пятого этажа. Да, это же понятно, он умеет летать, и он решил полетать ночью.

16

     мы все живем
     годами в ожидании чудес
     что ждут нас за ближайшим поворотом
     и детский трепет пред волшебным превращеньем
     живет, наивностью маня в таинственную даль:
     оставив время и пространство позади, шагнуть в свою мечту.

   … Они пили втроем. Витек и Миха звали его Семеном, но Егору тогда было все равно. Может, сейчас у него кличка такая. Где-то в памяти хранилось одно из тех имен, которым его когда-то называли – Валя, Валечка. Имя Семен звучало значительно лучше, мужественнее.
   Они все жили в одном дворе, и чаще всего собирались у Витька, который был свободен от семьи. У Михаила была жена, которая близко не подпускала их компанию на свою территорию, впрочем, и пьяного Миху одного тоже. У Семена дома была мама, и у него тоже неудобно было собираться. Поэтому, обычно Витек предоставлял территорию, а они с Михой – выпивку и закусь. Нет, они не пили без повода, они не какие-нибудь алкоголики, обязательно была причина каждого еженедельного собрания. Сегодня Витек праздновал именины.
   – Ну, Виктор, давай, с именинами тебя, – сказал Миха самый простой тост, и они выпили. Выдохнули. Сморщились. Закусили.
   На столе была докторская колбаса, нарезанный кружочками свежий огурец, зеленый лук, и соль с ломтями хлеба. Но они ведь не есть собрались, а пообщаться, поделиться накипевшим за неделю. В этом Семен видел самое ценное в их посиделках – поговорить о том, о чем не расскажешь матери, обсудить последние новости в мире и в городе, высказать свое мнение. И все это в приятной дружеской атмосфере, где все понимают тебя, и ты понимаешь их.
   Снова налили. Семен вытащил пачку «Явы» и выложил её на стол. Миха посмотрел на неё с вожделением, но руку не протянул – курить ему запрещалось, впрочем, как и пить. После второй возьмет, – подумал Семен. Витек взял сигарету, и они закурили.
   – Ну что, Миха, как оно, в ежовых-то рукавицах? – спросил Витек, тоже заметивший реакцию Михаила на пачку сигарет.
   – Да я сам её держу вот где, – сказал Миха, сжав кулак, и затем демонстративно вытянул сигарету из пачки. Закурил и продолжил:
   – Это я иногда позволяю командовать мною, чтобы у неё было чувство, что она в доме хозяйка. Но, – он поднял палец, – затем я ей показываю, ху ис ху.
   – Прямо-таки, показываешь, – усомнился Семен.
   – Да, – уверенно ответил Миха.
   – Ну, тогда за то, чтобы мы всегда были хозяевами своей жизни, – поднял на треть налитый стакан Семен. Можно было, конечно, и дальше сомневаться и прикалываться над Михой, которого не видно было из-под каблука его жены, но не затем они здесь собрались. Ведь и над ним тоже можно было приколоться – маменькин сынок в двадцать восемь лет. Он знал эту свою слабость. Постоянное ощущение, что мама рядом и контролирует каждый его шаг, и любое решение принимать только после совета с мамой. С девушками встречаться только после одобрения мамой, которая еще ни одну не одобрила.
   Основной причиной того, что он был здесь, было желание хоть на некоторое время вырваться из-под этого гнета. После будет разбор его поведения, после будет то глубокое чувство вины перед матерью, которая всю себя вложила в него, посвятив ему свою жизнь. После будет раскаянье от своего поступка и искреннее желание исправиться, которого хватит на пару дней.
   Затем будет раздражение от своей несвободы, тоскливое уныние от однообразного онанизма в ванной комнате, и поучающий голос матери, постоянно звучащий в ушах.
   Семен выпил (пить водку очень вредно, ты разрушаешь свою печень, ты гробишь свое здоровье) и затянулся сигаретным дымом (ты знаешь, сколько вредных веществ в сигаретном дыме, ты отравляешь свои легкие, потом ты будешь харкать кровью и вспоминать меня). Он знал, что курить и пить вредно, также как и то, что дрочить нехорошо, но иногда ему казалось, что для его пресной жизни просто необходимы эти вредные привычки, загоняющие его в гроб.
   Потому что в гробу он больше не услышит голос матери, и никогда не увидит её. И это чувство вины перед матерью, что живет в нем с детства, тоже умрет вместе с ним.
   – Аминь! – сказал Семен своим мыслям.
   – Что? – спросил Миха.
   – Да, это я так, – отмахнулся Семен, и добавил, – давай, наливай.
   Сегодня он проявил инициативу. Может быть, впервые в жизни совершил такой смелый поступок. Руки вспотели, и телефонная трубка дрожала в руке, когда он набирал запретный номер телефона. Взгляд застыл на призывно улыбающейся девушке на фотографии в газете, а в голове многократно крутились первые слова «здравствуйте, я бы хотел пригласить трех девушек на именины друга». Голос дрожал, когда он это говорил, но все получилось. Ему сказали, что девушки будут в восемь часов. Впереди был еще час для того, что набраться храбрости. Нет, он не боялся девушек, ему приходилось общаться с ними, слегка ухаживать, и даже однажды одну девушку он поцеловал. Но, это был весь его опыт. Сегодня придут девушки, которые знают, что от них хотят. Они будут ждать от них определенных действий, и, если за друзей он был спокоен, то о себе он такого сказать не мог. Он совершенно не знал, что нужно делать после поцелуев и раздевания. Даже его онанистические фантазии дальше раздевания не заходили.
   Что ж, будем решать проблемы по мере их поступления, – подумал Семен, и прислушался к разговору друзей.
   – Она мне говорит, чего разлегся, вынеси мусор, помой посуду, а я устал, я работал весь день, – жаловался захмелевший Миха на свою семейную жизнь.
   – Так ты бы ей так и сказал, устал, дескать, – сказал Витек.
   – Сказал, – кивнул Миха, – а она мне, я тоже работала, однако, ужин приготовила, носки твои грязные постирала.
   – И что, пошел мусор выносить?
   – Пошел, – поник головой Миха.
   – Не, я, пожалуй, жениться не буду, – замотал головой Витек, – вымотаешься за день, наломаешься у станка, да потом еще дома спокойствия нет.
   – А, что, кто-то тебе предлагает жениться? – спросил Семен.
   – Нет, – ответил Витек, недоуменно глядя на него, – с чего вдруг.
   – А, я, может бы, и женился бы, но с моей маман это сделать трудно, – вздохнул Семен.
   – За женщин, с которыми мы живем, – как-то обреченно произнес тост Миха.
   Выпили. Закусили. Семен чувствовал приятное тепло, разливающееся по организму. Легкая эйфория понесла его вперед по волнам самодовольства.
   – Сегодня у нас будет сюрприз, – интригующим тоном сказал он.
   – Какой? – встрепенулся любитель халявы и дармовых подарков Витек.
   – Увидишь, – и Семен, посмотрев на часы, добавил, – через полчаса. И осознав, как мало осталось времени, вдруг захотел в туалет.
   – Пойду, отолью, – сказал он, встав из-за стола.
   Квартира у его друга была однокомнатная. Семен вышел в коридор, и осмотрелся. Направо вход в кухню, где в полупустом холодильнике живут морозоустойчивые тараканы, а в мойке лежит вечно грязная посуда. Прямо перед ним была дверь в совмещенный санузел – унитаз с разводами и облупленная ванна. Это был единственный недостаток этих встреч: после стерильной чистоты у него дома, которую поддерживала мама, здесь не хотелось даже расстегивать ширинку.
   Вздохнув, Семен, тем не менее, расстегнул её и освободил мочевой пузырь.
   Под шум струи и сливаемого бачка думал о том, какое преступление совершает. Если мама узнает, мало ему не покажется. А уж про Миху страшно и подумать, – жена его с потрохами съест, выплюнет и разотрет.
   В его отсутствие друзья разлили снова и продолжали обсуждать семейную тему.
   – Ну, ладно, вынес мусор, помыл посуду, и затем, какая благодарность тебе от жены за это?
   – Как это, благодарность? – удивился Миха, на пьяном лице которого трудно было понять что-либо.
   – Это он про постель имеет в виду, – поддержал разговор Семен.
   – Да, – хаотично кивнул головой Витек, – после всех этих трудов, дает она тебе или отворачивается к стенке?
   – Да, вы чё, мужики, – развел руками Миха, – да мы так трахаемся, что только перья летят. Я думал, весь двор слышит, как моя Маринка орет.
   – Неа, – замахал руками Витек, – не слышим.
   Миха посмотрел на Семена, который тоже отрицательно помотал головой, и снова обреченно поник плечами:
   – Ну, да, чаще всего отворачивается, да и я уже так устаю, что только ложусь, сразу засыпаю.
   Витек потянул руку к стакану, и Семен его остановил:
   – Витек, погоди пить, а то на сюрприз уже неподъемный будешь.
   – Где сюрприз? – всколыхнулся тот, ошалело оглядываясь. Семен уже давно заметил, что пить Витек не умеет. Очень быстро пьянеет, и может заснуть после пятой дозы.
   – Сейчас будет, – отодвинул от него стакан Семен, – давай лучше поешь, силы тебе сейчас понадобятся.
   В дверь позвонили.
   – Ну, вот и они, – сказал он и пошел открывать.
   Сначала вошел плечистый наголо бритый парень и осмотрел помещение. Мельком глянул на их компанию и сказал:
   – Деньги вперед.
   Семен протянул ему заранее приготовленные купюры.
   – Ладно, мужики, у вас три часа, ведите себя прилично, если что, мы рядом.
   – Да-да, я знаю, – сказал Семен, – мне по телефону все объяснили.
   – Девочки, работаем, – щелкнул пальцами парень, и пропустил трех девушек в комнату. Витек, увидев их, широко открыл глаза и расплылся в улыбке:
   – Ну, Семен, ну удружил.
   Девушки были высокие, стройные, одна выглядела плотнее, но это её даже украшало. Так как Витек таких и предпочитал, то он сразу уставился на неё. Миха, изменившись в лице, застыл статуей на своем стуле. По лицу было видно, как тысячи мыслей в его голове сшибаются в попытке найти компромисс между вздыбленным желанием и изменой жене. Рыжая девушка улыбнулась ему, и – компромисс был незамедлительно найден.
   Русоволосая девушка скромно села на стул, на котором сидел Семен. Повернулась к нему и спросила:
   – Можно я здесь сяду?
   Семен, у которого вдруг перехватило дыхание, кивнул. Он смотрел на неё и ощущал себя внезапно влюбленным. Он даже подумал, что вот она, любовь с первого взгляда, о которой пишут в книжках. В девушке все было так прекрасно, что он растерялся – что же ему делать дальше? Он перевел глаза на своих друзей.
   Витек, стремительно протрезвев, гладил свою девушку по бедрам и тянулся к её губам. Впрочем, безуспешно, – она уворачивалась от губ, ничуть не мешая его рукам.
   Миха, явно полностью забыв про жену, тоже таращился на большую грудь его рыжеволосой подруги. И как-то прерывисто дышал.
   – У вас сок или спрайт есть? – спросила русоволосая девушка, привлекая внимание Семена прикосновением к руке. И её теплая мягкая ладонь привела его в чувство.
   – Нет, у нас только водка.
   – Ну, тогда налейте водки, – вздохнула она.
   – Да, налей-ка всем водки, – поддержал Витек, и добавил, – может, познакомимся. Меня зовут Виктор, это Михаил и Семен. А вас как зовут?
   – Я – Вика, – ответила рыжеволосая, – это – Лена и Саша.
   – За прекрасных дам, что в нашей жизни скрашивают серую действительность своим присутствием, как гирлянды красивых цветов украшают праздник, на котором мы случайные посетители, – выспренно сказал Витек, и выпил. Проследив, чтобы его девушка тоже выпила, потащил её к единственному дивану в своей однокомнатной квартире, забыв о друзьях.
   Миха тоже время не терял, держа на коленях свою подругу и облизывая большие соски её огромных грудей.
   Егор, забыв о том, что держит в руках налитый стакан, смотрел на свою девушку, которую звали Саша. Смотрел, как она спокойно выпила водку, поставила стакан на стол и повернулась к нему.
   – Саша? – переспросил Егор. Какие-то неясные образы возникали в его голове, какие-то обрывочные мысли и ассоциации.
   Она кивнула и, встав со стула, сказала:
   – Егор, проводи меня на балкон.
   И даже не слова, не то, что она знает его имя, а интонация вернула его сознание в ту точку реальности, где он находился. Конечно, он знал её, но только это знание затерялось среди миллионов мыслей, загромождающих память.
   Егор шел за ней к балкону со счастливой улыбкой на лице. И когда он, перешагнув через балконный проем, вступил на редкую траву скальной поверхности, он ничуть не удивился.

17

     ритм жизни
     в ускорении своем
     стремящийся пробиться через время
     чтобы найти поддержку материнского сознанья
     зависшего в том измерении, где встреча невозможна:
     услышать в быстром стуке сердца смертельный страх и одиночество

   Они сидели на краю скалы с расстилающимся под их ногами зеленым ковром тайги и заходящим за горизонт темно-красным солнцем. Ветер все также нес горные запахи и вечернюю прохладу. И высота уже не казалась такой бездонной, и простор манил своей бесконечностью.
   – У тебя получиться, – сказала Саша.
   Егор кивнул. Не нужно лишних слов. Он знал, зачем они здесь. Пришло время летать, и он хотел этого.
   – Не смотри вниз и не думай о высоте, – продолжила Саша, – смотри вперед и лови воздушный поток. Он вынесет тебя вверх.
   – Да, – снова кивнул Егор. Он хотел летать, но что-то его держало.
   – Спрашивай, – сказала Саша, – я же вижу, что ты что-то хочешь спросить.
   Егор пожал плечами и как-то неуверенно сказал:
   – Зачем все то, что было?
   Саша грустно улыбнулась, словно ожидала именно это услышать, и ответила:
   – У тебя будет возможность подумать об этом, и ты сам ответишь на этот вопрос.
   Она смотрела на заходящее солнце, словно ей было все равно, полетит Егор или нет, задумчиво жевала травинку и молчала. Время вокруг них зависло, как и солнечный полудиск на краю горизонта.
   – Ты еще не свободен, – также грустно сказала она, – в твоем сознании есть пустые мысли и ненужные желания.
   – Но я могу летать, ты сама говорила мне об этом.
   – Да, можешь, – кивнула она.
   – И я полечу.
   – Да, ты полетишь.
   Она встала и пошла в сторону густого подлеска, который ничуть не изменился, легко ступая по камешкам и траве босыми ногами.
   – Почему ты все время бросаешь меня? – спросил вслед Егор.
   – Я всегда возвращаюсь к тебе, – ответила она.
   Она ушла, и время пришло в движение – солнечный край стремительно покатился за край горизонта, погружая в сумрак окружающий мир.
   – Я полечу, – упрямо пробормотал Егор и оттолкнулся руками от края скалы…

   За те секунды, что Егор вспоминал, доктора перешли к кровати женщины справа. Он стек к правому плечу Усатого и стал слушать.
   – Хадо Оксана, тридцать пять лет, поступила в двенадцать ночи в тяжелом состоянии. Отравление суррогатами алкоголя. Проведены соответствующие мероприятия и сейчас состояние стабильное. Гинекологом еще не осмотрена, но, похоже, женщина беременна.
   Седой покачал головой и пошел в направлении третьей пациентки. Группа потянулась вслед за ним, и Егор, удобно устроившись на плече Усатого, тоже.
   – Бережных Елена, тридцать восемь лет, черепно-мозговая травма, перелом нижней челюсти, переломы ребер справа. Гемодинамика стабильная, состояние средней тяжести. Поступила вчера днем.
   – Причина? – спросил Седой.
   – Муж избил, – ответил Усатый.
   – Да, компания у вас тут подобралась, – снова покачал головой седой, и пошел к выходу из палаты. Группа врачей пошла за ним, и Егор резко слетел с плеча усатого мужчины. Внезапно возникшая нить удержала его в пределах комнаты. Он стек на пол, оформившись в виде мысли о том, что здесь работают со спокойным равнодушием занятых делом людей. Больной человек перестает быть в этом помещении человеком. Он теперь – субстрат для обследования и лечения. Он здесь – органическое тело, физиологические отправления которого собирают и исследуют. И эмоции здесь – нонсенс, потому что жизнь и смерть так тесно спаяны в этих стенах, что разница между ними почти неразличима. Тончайшая грань, совершенно незаметная непосвященному. Для работающих здесь людей интересен не человек с его прошлой жизнью, с его радостями и горестями, а случай, приведший его сюда, и насколько пострадала жизнедеятельность в результате того, что случилось.
   Егор снова взлетел под потолок, пропуская полную женщину, вошедшую в палату. Он прикинул, что ей ближе к пятидесяти, но, возможно, полнота и усталое выражение лица старят её. Женщина направилась к кровати беременной пациентки, и с равнодушием ежедневно выполняемой рутины стала надевать резиновые перчатки. Затем согнула ноги Оксаны в коленях и развела их в стороны. Задумчиво глядя перед собой, помяла живот левой рукой сверху, а правой – снизу через влагалище. Это заняло у неё пару минут, после чего она, вздохнув и вытащив два пальца из влагалища, с треском сняла перчатки. И с тем же пустым выражением лица, ушла, бросив по пути использованные перчатки в мусорное ведро. Оставив тело Оксаны в том же положении, в котором она её смотрела. Егор завис перед зияющим входом, пытаясь увидеть путь к новой жизни, которая жила в ожидании гамлетовского исхода – быть или не быть? Его вдруг поразила эта зависимость маленького человечка от неподвижного тела матери. Он может расти и развиваться только благодаря тому, что даст ему мать. Он будет полностью разделять все последствия, возникающие от вредных привычек матери: мать возьмет сигарету в рот, и он затянется вместе с ней. Мать выпьет водку, и у него закружится в голове от алкоголя. И ломать их будет вместе при отсутствии очередной дозы.
   Маленький человечек живет, воспринимая мысли матери, и становится таким, какие мысли она прокручивает в голове. Мать вынашивает черные замыслы в отношении людей, и он будет злым к людям. Она добра и великодушна, и он будет открыт для людей.
   Они одно целое, и, когда один из них перестает думать, став неподвижным субстратом, другой теряется в пространстве, заблудившись в пределах своего маленького вместилища.
   Егор, слепив из себя ухо, лег на живот Оксаны, старательно вслушиваясь в сердцебиение балансирующей на краю жизни. Маленькое сердце билось так часто, словно стремилось прожить отпущенное время, утекающее сквозь его маленькие пальчики.
   В помещение вошла зеленая женщина и, подойдя к телу Оксаны, выпрямила её ноги. Задумчиво и с некоторой грустью посмотрела на её живот и ушла. Егор, замерев на животе Оксаны, вдруг осознал – пожалуй, эта женщина в зеленом вовсе не растение.
   Он снова взлетел под потолок, чтобы было лучше видно. В палату в сопровождении человека в белом халате вошла женщина. До боли знакомая закрашенная седина и неуверенная походка. А, когда её подвели к постели Семена, и она заплакала, он понял, – это мать. Мать Семена, и, значит, его мать в сумерках этой жизни. Она старательно закрашивала седину, но у корней она упрямо лезла, и сверху это было хорошо видно. У неё болели суставы, поэтому и шла она неуверенно. Егор знал это, ибо это была его мать. В данной точке пространства.
   Мама, сидя на краю постели и держа руку Семена в своей руке, плакала. Смотрела на его лицо, и слезы текли по её лицу. Егор завис у изголовья Семена и смотрел в её глаза. Там были боль и страх. Любовь к сыну и ненависть к Богу. Проклятие судьбе и мольба к Богу. Вера в счастливый исход и неверие в Бога.
   Доктор, стоящий рядом, сказал:
   – Попробуйте с ним поговорить, может, он среагирует на голос матери.
   И ушел, оставив их наедине.
   – Семочка, сынок, – пробормотала мама, – я здесь, рядом с тобой.
   И замолчала, захлебываясь слезами. Достала платок и, вытирая нос и глаза, продолжила:
   – Прости меня, сынок, старую дуру. Даже поговорить с тобой спокойно не могу.
   Еще раз платком по лицу, и мама спрятала его в карман, успокоившись на время.
   – Когда мне рассказали, как все случилось, я сначала разозлилась. Я же сотни раз тебе говорила, что пить с этими твоими друзьями нельзя, да еще они этих проклятых шлюх привели. Наверняка, это сделал этот проходимец Виктор. Когда шла сюда, думала, что все это тебе выскажу, а вот увидела тебя, и поняла, что нет, не об этом буду говорить.
   Она помолчала, собираясь с мыслями. И Егор для удобства растекся по подушке Семена.
   – Я ведь прекрасно понимаю, почему ты ходишь к этому Виктору. Я знаю, что я чересчур требовательна к тебе. Знаю, что я эгоистка и думаю в первую очередь о своем благополучии. Да, ты взрослый человек, ты мужчина, и я мешаю тебе поступать, как мужчине, и жить своей головой. Но, и ты меня пойми, я всю жизнь свою посвятила тебе. Я все делала для того, чтобы ты вырос и стал мне опорой. После того, как я тебя родила, в моей жизни больше не было никого, кроме тебя. И мне очень трудно остаться одной.
   Из её глаз снова потекли слезы, но она продолжала говорить:
   – Если бы ты знал, как тяжело переносить одиночество. Мужчины ухаживали за мной, я видела их серьезные намеренья, но я думала о тебе в первую очередь. Иногда ночью, когда я просыпалась вся в поту, у меня возникали разные мысли, но подходила к твоей кроватке и смотрела на тебя. Ты был, как ангелочек, и, когда ты утром улыбался мне, я забывала все мои ночные мысли.
   Она улыбнулась сквозь слезы, переведя взгляд в окно.
   – Я не встретила за свою жизнь ни одного мужчину, который бы мог претендовать на роль твоего отца. Все были или сволочи, или алкоголики, или извращенцы. Помнишь, как ты в первый раз пришел домой пьяный, помнишь, как я тогда тебя ругала. Мне тогда вдруг показалось, что ты такой же, как все мужчины, – пьяница и тунеядец. Знаешь, как мне было тяжело. А помнишь ту девушку, что ты в первый раз привел к нам домой? Я даже представить себе не могла, что она может увести тебя от меня. Я тебя растила, кормила, вкладывала в тебя всю свою душу, а она будет пользоваться всем этим. Нет уж!
   На её серьезном лице высохли слезы, и смотрела она прямо в лицо Семену.
   – Вот этого уж я точно допустить не могла. Отдать тебя какой-то шлюшке!
   Она снова замолчала, внезапно погрустнев. Возможно, она не увидела обычной покорности на лице Семена. Возможно, вспомнила, где она находится. Возможно, подумала о том, что одиночество становится её постоянным уделом.
   – Семочка, я не знаю, что мне делать. Я все отдала бы, чтобы ты вернулся, чтобы выздоровел. Я не знаю, как мне помочь тебе.
   И она снова заплакала.
   Доктор, вернувшись в палату, настойчиво увел маму, и Егор стал размышлять о любви.
   Насколько может любовь поработить человека? И того, кто любит, и того, кого любят. Где тот рубеж, после которого любовь становится позолоченной клеткой для обоих, – сначала оба стремятся попасть в неё, а потом не знают, как вырваться. Где та граница, перейдя которую уже невозможно бороться с любовным потоком, обрушившимся на тебя. И есть острое ощущение, что жить без него тоже невозможно. Когда и как любовь становится тягостной ношей, которую двое волокут из последних сил?
   Егор вдруг подумал о том, что очень долго думает об одном и том же. В самом деле, ну любит мать сына, ну сделала из него сопливое чучело, что ж теперь. Не он первый, не он последний.
   С материнской любовью надо бороться. С самого начала, с того момента, как женщина-мать перестает замечать, что её маленькая живая кукла превращается в человека. Да, это будет больно для неё. Да, придется перешагнуть через свою жалость и любовь к матери. Да, придется самому принимать решения и думать своей головой. Возможно, неоднократно придется упасть лицом в грязь, но это лучше, – учиться на своих ошибках, а не на ошибках матери. Наступать в говно самому, а не после толчка матери в спину для придания направления движения.
   Хотя, это, наверное, очень удобно – быть послушным мальчиком при маме, которая все за тебя решит, подскажет и поможет, подставит плечо и поддержит в трудную минуту. И все свои беды можно свалить на неё, – не так научила, не то подсказала. Егор посмотрел на лицо, лежащее рядом на подушке. Лицо без каких-либо эмоций. Лицо человека, перешагнувшего за грань и взлетевшего над собой.
   В коридоре, ведущем к палате, послышался шум. Егор всплыл над поверхностью подушки перископом и, нацелив оптику, посмотрел туда. На скрипучей каталке везли нового пациента.
   Это была женщина, грудь которой была туго забинтована. Её аккуратно и быстро переложили с каталки на кровать, подсоединили аппарат для дыхания, датчики следящей за жизнедеятельностью аппаратуры. И так же быстро ушли. Осталась только зеленая женщина, которая размеренно и спокойно подсоединила капельницу, отрегулировав частоту капель. Поправила сбившиеся простыни и опустила катетер из мочевого пузыря в банку.
   Егор смотрел на красивое лицо молодой женщины, которое было знакомо ему, и в тоже время, совсем незнакомо. Он слепил из себя коробку-картотеку и стал методично перебирать карточки памяти, отбрасывая ненужные воспоминания. Разглядывая изображения на карточках, он вспоминал всех тех, кого он встречал в своих жизнях, – и это бесконечный диафильм завораживал свой бесконечной пустотой. Серые безжизненные изображения были чужими, хотя он знал каждое из них, мог вспомнить все события с ними связанные. Но они – и люди и события – словно провалились в пустоту времени, оставив после себя никому не нужную память: обратно их не извлечь и снова те события не пережить.
   – Тебе нужен вон тот ящик, – сказал указующий перст, показывая в направлении выдвижного ящика в самом низу коробки, на котором было написано крупными буквами САША.
   Ну, конечно, как же он забыл, это же она. Егор обрадовано взвился под потолок и только здесь понял, что с ним кто-то говорил. И ничуть не удивился, – к нему вернулась Саша. Над её телом висело облачко в форме терпеливого ожидания, когда он вернется к ней.
   – Саша, ты видишь, я летаю, хотя ты не верила, что у меня получится, – восторженно крикнул он сверху.
   – Ты не свободен, насколько я вижу, – ответила она.
   – И ты тоже, – сказал в ответ он, – посмотри на нить, что держит тебя у тела.
   – Я, пока, тоже не свободна, но я знаю, как стать свободной.
   – Как? – быстро спросил он.
   – А ты уверен, что хочешь оставить его? – став снова перстом, она ткнула в направлении «его» тела.
   – Да, уверен, – ответил Егор.
   – Ты уверен в том, что хочешь оставить маму без сына, заставив её страдать?
   – Да, уверен, – менее уверенно ответил он.
   – Ты уверен, что не пожалеешь о том, что оставил здесь? Те мечты, что были у тебя, и те радости, что случились и еще будут в этой жизни. То ожидание любви, что всегда было с тобой, и то ощущение свободы, что так нравилось тебе. Ты уверен, что хочешь освободиться от всего этого?
   – Да, уверен, – снова ответил Егор, и продолжил, – я уверен в том, что даже, если свободный полет продлится недолго, он даст мне все то, что я оставляю здесь.
   – Что ж, – она сгустила облако, – это просто.
   Из облака вытянулся вырост и, став острым ножом, рассек удерживающую нить.
   – Все просто, главное, захотеть, – сказала она и, взлетев к потолку, растворилась в нем.
   Егор смотрел на тело Саши, и думал о том, хочет ли он оставить этот мир и действительно ли это так просто. Говорить о том, что он уверен, было легко, а сделать почему-то сложнее. Став большим ножом, он завис над своей нитью (теперь он её видел, словно она показывалась только для того, чтобы её разорвать или рассечь). Задумчиво помахал ножом, сделал его обоюдоострым, посмотрел на потолок, куда улетела Саша, и решительно махнул им.
   Пролетев через все здание насквозь, Егор попытался догнать Сашу, устремившись вверх. Чувство бесконечной свободы и легкости охватило все его существо, – не было никаких ограничений и препятствий. Он был всем, что было вокруг, и все было доступно ему. Он моментально забыл о Саше, наслаждаясь свободным полетом. Он перестал думать, потому что, став летящей к солнцу мыслью, эта ненужная функция отпала сама собой. Он больше не смотрел и не слушал, потому что стал звуком и светом. Он был легче воздуха и ярче солнца. Впереди бесконечность и вселенная.
   И на вершине экстаза от своего всемогущества, что уже воспринималось, как само собой разумеющееся, и было эмоционально бесцветно, Егор разлетелся на многие миллионы тех мыслей, что всегда были с ним, и составляли его сущность.
   Перестав существовать, как Семен.
   Перестав осознавать себя.
   Пополнив своими мыслями безразмерные хранилища памяти, что тысячелетиями копит планета.
   Став очередной записью в бесконечной книге Бога.

18

     Оставив за собой
     борьбу за жизнь и суету,
     в которой пребывает человек,
     раскинув крылья, и свободой наслаждаясь,
     взлететь над страхом смерти, болью и желаньем жить:
     став триллионной частью Бога, узнать предначертание свое.

   Егор шагал по песку. Почти белый, он хрустел под ногами, как… что? Наверное, так скрипит снег. Морозным утром после ночного снегопада, когда ты первый выходишь в тишину белоснежного мира, который сверкает солнечными лучами, отраженными от кристаллов снега, и оставляешь на нем скрипящие следы.
   Песок скрипел, как снег.
   Егор остановился посреди пустынного пляжа и стал слушать скрип, с удовольствием глянув на свои крепкие стопы. Если просто наступить, будет скрип, если наступить, сдвигая песок в сторону, получается пронзительный скрип.
   Перестав двигать ногами, он задумчиво посмотрел вокруг. Где-то далеко в морском мареве терялся горизонт. Волны с однообразным шумом набегали на песчаный берег, оставляя после себя пену. Широкий белоснежный пляж поражал своей девственной чистотой и пустынностью – только мелкие светло-серые крабы быстро перемещались от норки к норке. Высоко в небе парила хищная птица, выискивая добычу. И ветер, свободно гуляющий по простору, словно созданный для этого.
   Одинаковые волны, одинаковый песок, солнце вяло перемещается по небу и редкие пальмы там, где заканчивается песок. Почему-то у него была твердая уверенность, что на той стороне за пальмами снова будет песок и вода. Он даже не подумал проверить это знание, – зачем? Это место не могло быть островом, потому что берег тянулся бесконечно. Или это был очень большой остров, но Егор уже назвал его – остров моего одиночества. Люди здесь были бы лишними, они бы нарушили это идеальное состояние природы и его созерцательное уединение. Да они и не могли здесь появиться, потому что это место было одиноким островом во вселенной. Во всяком случае, так он думал.
   Егор сначала сел, а затем лег на спину на горячий песок, вытянув ноги. Песок сначала обжег кожу, но затем тело приспособилось, и он расслабился совсем. Он был полностью обнажен, и это было не удивительно, – было бы странно чувствовать себя одетым в этом единении с природой. Он с удовольствием смотрел на свое тело со стороны, – мускулистое загорелое до черноты тело молодого мужчины с широкой грудной клеткой, плоским животом и крепкими бедрами.
   Улыбнувшись своим мыслям о красивом мужском теле, он попытался выгнать все эти пустые мысли, позволяя солнцу, ветру и песку слепить из него то, что будет выглядеть родным и своим на этом пляже.
   Созерцать было удобно. Думать легко. Чувствовать себя песчинкой – комфортно. Словно так было всегда. Словно здесь он вечно.
   Теперь он был тем, чем всегда мечтал быть: созерцательной мыслью, способной объять все возможные вселенные и самому стать вселенной.
   Бездонным колодцем, в котором собирались все знания всех миров, и, накопившись до определенного предела, уплотнялись и твердели, формируя очередное временное кольцо, стремящееся по спирали вверх. Погружаясь под своей тяжестью еще ниже в бесконечную глубину. И взлетая над этой глубиной.
   Выискивая среди множества шаров голубой шар, который кажется родным и близким, чтобы защитить его и согреть. И найдя его, узнать его будущее, прочитав по его складкам его временную историю. И печально улыбнуться – время и пространство не совпадают в своем движении, а, значит, у планеты всегда есть шанс.
   В мире, где он песчинка, бесконечное множество таких же, как он – бесчисленные вселенные бескрайних миров.
   А начинается все всегда одинаково. Однажды, после долгого пути, мысль созревает до того состояния, что формирует сознание. Пусть в этом сознании пока только одна мысль, но она главная, и останется таковой всегда, – мечтательная мысль о свободном полете. Она заставляет сознание стремиться к недостижимой мечте все время, что сознание проводит в поисках пути. Она подталкивает мыслительный процесс, создавая все новые и новые мысли, чтобы подтолкнуть сознание к жизни. И терпеливо ждет того момента, когда будут условия к осуществлению основного смысла существования.
   Понять себя, увидеть свои страхи и суетные желания, услышать движение своих пустых мыслей, почувствовать трепет от ожидаемой высоты, – и взлететь, стряхнув с себя шелуху времени и осколки пространства. Той мечтой, что была первой и осталась единственной.
   Почему же все песчинки вокруг выглядят мертвыми? Почему они подчиняются ветру и волнам, а не взлетают над этим миром? Это же так просто, – Егор смотрел на солнце, стремительно мчащееся к горизонту, и мысленно остановил его, вернув в зенит. Время ночи для него еще не пришло. Он еще не устал от слепящего света и горячего тепла. Также как и не устал от сильного ветра морских просторов, который несет запахи свободного полета, и горных вершин, с которых открываются прекрасные виды на дальние места, лежащие за горизонтом.
   Он сам сплел этот мир из своей первичной мысли и этот мир ему очень нравился.
   Егор встал и пошел вдоль берега сначала по скрипучему песку, затем по твердому мокрому песку, до которого доходила волна, уплотняя его. И, наконец, он почувствовал прохладу морской воды. Пенистые волны омывали его ноги, – и это было прекрасно. Он наслаждался солнцем и водой, бездумно переставляя ноги. Он не думал о том, куда он идет, потому что это было неважно. Пока он наслаждался этим миром, потом придет время размышлений.
   Стая морских чаек, сидящая у кромки берегового прибоя, синхронно повернули головы в его направлении. Наверное, они думали, что они хозяева этого места, и его вторжение не нравилось птицам. Их укоризненные взоры красноречиво смотрели на его приближение, но страха в круглых глазах не было. Они даже не стали улетать, – быстро перебирая лапками, они дали ему дорогу, переместившись на пару метров в сторону от прибоя. И словно он перестал для них существовать, снова стали смотреть в морскую даль.
   Отшагав от чаек на некоторое расстояние, Егор повернулся и посмотрел на них, – они по-прежнему смотрели вдаль, словно ждали чего-то или кого-то. Подумав, что в этом что-то есть, он тоже отошел от воды, сел на песок и стал терпеливо смотреть на линию горизонта.
   Теперь он не стал тормозить движение солнца, потому что ему понравился цвет заходящего за редкие облака солнечного круга. От розового к красному, облака меняли не только цвет, но и форму, становясь бегемотами, драконами, устремленными вдаль птицами. Эти картины завораживали, заставляя забыть себя. Они притягивали к себе своей красотой и вычурностью, позволяя предполагать, чем они станут, и меняться в соответствии со своими мыслями. Он так погрузился в этот процесс, что не заметил чаек, которые переместились к нему. Так и сидел на берегу в окружении стаи чаек, созерцая морские волны, перекатывающиеся через горизонт, пока красный диск не погрузился в эти волны.
   Стемнело быстро. Чайки улетели. Егор вытянулся на песке и закрыл глаза. Впереди была бездумная ночь, и это – хорошо.
   Потому что это стало вечностью.

Часть четвертая
Хомомахия

1

   Боль тугим обручем сдавливала голову. Егор не осознавал, где он и что происходит. В памяти всё смешалось – он одновременно находился в разных местах и везде он чувствовал сильную боль в голове.
   Хотелось кричать, но та его часть, что находилась в ночном парке, не давала ему этого сделать. Зачем привлекать к себе внимание?
   Взлетев над облаками, он ощущал жар солнца, сжигающего плоть. И невозможно повернуть назад, – его спутница вырвалась далеко вперед, и нагнать её он просто обязан.
   На губах вкус крови, и удары по голове отзываются гулкой болью в сознании, которое уже не способно бороться. Хочется разжать зубы и – дать возможность организму умереть.
   Горячий песок обжигает тело, но невозможно перевернуться, потому что организм умер. Или вот-вот умрет.
   Егор даже если бы мог, то не захотел сопротивляться. Тугая боль мешала принимать решение. Она же не давала ни одного шанса сознанию понять, где он и что происходит вокруг. Он попытался открыть глаза и посмотреть, но не смог этого сделать.
   Егор застонал и попытался руками найти голову. Пальцы нащупали мягкую шапку, глубоко надвинутую на глаза. Надо сдвинуть её, и тогда он сможет увидеть окружающий мир. Вязкая мысль привела в движение пальцы, но ничего не вышло. Шапка не сдвинулась ни на миллиметр. Егор нашел край шляпы и вонзил ногти.
   Резкая боль взорвала сознание.
   Егор закричал и провалился в темноту.
   Там было хорошо.
   Он просто шел, даже не задумываясь о том, что ничего не видит перед собой. Он находился в пещере и шел обратно к костру, где его ждала Саша. Зрение в пещере ему не нужно, – он всем телом чувствовал возможные препятствия, и загодя обходил острые углы и перешагивал через ямы.
   В этом была определенная прелесть – знать, что глаза, как орган чувств, не нужны, а окружающее пространство словно изменяется под него. Впереди на уровне головы свисает огромный сталактит, и Егор чуть нагибается, зная, что гигантский вырост чуть приподнимется, пропуская его. Далее будет бездонная яма, у которой от края до края метра три, но расщелина сужается до одного метра, позволяя ему всего лишь сделать широкий шаг, чтобы перебраться на ту сторону.
   В некотором роде это походило на игру, в которой у Егора были нереальные возможности, и он пользовался ими с удовольствием.
   Была всего лишь одна проблема. Егор не ощущал, что где-то впереди есть выход. Это походило на пещеру, у которой нет входа и выхода. И чувство дежа-вю сковывало сознание ужасом – неужели, снова. Неужели, как и в тоннеле, он будет идти вперед и надежда на то, что он увидит свет, будет постепенно гаснуть.
   Но этот страх пока присутствовал на задворках сознания. Егор наслаждался своими новыми ощущениями. Он шел и улыбался.
   Наверное, это и есть счастье.
   Уверенность в каждом следующем шаге.
   Пространство, которое подчиняется тебе.
   Знание, что этот мир принадлежит тебе, и только ты здесь знаешь всё.
   И даже глубокий подсознательный страх никак не может изменить яркое чувство погружения в нирвану.
   Услышав звук бегущей воды, Егор остановился, присел и опустил руку в холодный ручей. Он подносил воду к лицу и раз за разом делал глотки, радуясь прекрасному чувству утоления жажды ключевой водой. Напоследок умывшись, Егор встал.
   Боль свалилась неожиданно, словно сверху отвалился сталактит и упал на голову. И снова тугой обруч стал давить на черепную коробку, заставив его кричать.
   Боль, разрывающая сознание на множество частей, каждая из которых живет своей отдельной жизнью, и каждая кричит от боли и осознания того, что это никогда не закончится.
   Егор непроизвольно вонзил ногти, пытаясь выдрать боль с корнем.
   Стало еще больнее.
   И откуда-то издалека Егор услышал голос:
   – Убери руки. Так будет только больнее.
   Он послушался. Убрал руки, повернул голову на звук голоса и попытался открыть глаза.
   И не смог. Боль снова навалилась, заставив его сжать кулаки.

2

   Спокойный уверенный голос. Егор непроизвольно протянул руку, словно хотел пощупать того, кто произносил слова.
   Тот, кто был рядом, хмыкнул и сказал:
   – Тебе совсем не обязательно это делать. Забудь о своих органах чувств и – увидишь меня. И не пытайся открывать глаза, так будет только больнее.
   Егор удивился. И внезапно подумал, что собеседник прав.
   Когда он идет по пещере, ему совсем не нужны глаза. И не нужны руки, чтобы нащупывать препятствия. И совсем не факт, что он слышал звук бегущей воды.
   Там, в бесконечной пещере он чувствовал сознанием, а не органами чувств. И там он был счастлив.
   Тем не менее, Егор протянул руку и нащупал свои ноги. У него все еще сохранялось ощущение, что ниже пояса ничего нет. И только после этого он спросил:
   – Где мы?
   – Точно не знаю. Могу только сказать, что мы находимся на планете Земля. Я предполагал, что у Бога несколько карманов, но никак не думал, что Он именно меня будет перекладывать из одного кармана в другой.
   – Кто ты?
   – Зови меня Парашистаем.
   – Парашистай, – задумчиво повторил Егор. Это слово ничего ему не говорило, но – какие только имена не выдумывают люди. Какие только прозвища не дают друг другу.
   – А я – Егор, – сказал он.
   – Знаю. Давай попытаюсь облегчить твою боль.
   Егор ощутил на затылке ближе к шее тепло рук. Пальцы прижались к коже, надавили и, – он внезапно стал ощущать, как уходит боль. Медленно и вязко, но неумолимо и без остатка. Нет, обруч на голове оставался, но он уже не стягивал. Просто тугая шапка, края которой немного давят. Некомфортно, но вполне терпимо.
   – Что у меня на голове? – спросил Егор, когда человек по имени Парашистай убрал руки.
   – Паразит.
   – Как это? – удивленно переспросил Егор. Он знал значение слова, но не мог понять, какое отношение имеет это к нему.
   – Ну, это такое живое существо, которое использует тебя. Через твою кровь получает питательные вещества и энергию. И при этом мешает тебе быть самим собой, не дает видеть глазами.
   – Зачем?
   – Так хотят Они.
   – Кто – они? – Егор не сразу понял, что задал самый важный вопрос.
   – Точно не знаю. Но выглядят эти существа примерно, как мы. Они никогда не говорят, но, может быть, им это не надо, или Они производят звуки в другом звуковом диапазоне, который не воспринимает наше ухо.
   – Откуда ты знаешь, как они выглядят? Или у тебя нет этой «шапки» на голове?
   – Есть у меня шапка. Просто я уже выходил на Арену, и остался жив. И еще – я могу видеть не только глазами. Именно это и позволило мне выжить.
   Егор неожиданно вспомнил дверь в тоннеле. Он вошел внутрь и прожил короткую жизнь на Арене.
   – Они такие большелобые с огромными глазами и слабыми телами?
   – Да, а ты откуда знаешь? – теперь Парашистай задал вопрос удивленным голосом.
   – Я тоже был на Арене. У меня был Наставник, который учил меня красиво умирать. И когда я вышел на Арену, то решил, что не дам им убить меня без боя. Я принял бой и убил одного из них, прежде чем они не убили меня. Я как бы прожил этот бой, но потом оказалось, что всё случилось у меня в сознании.
   Парашистай хмыкнул. То ли недоверчиво, то ли удивленно. Егор так хотел увидеть его реакцию, что непроизвольно попытался открыть глаза. Тугой обруч боли сразу же заставил его склонить голову.
   – Что же, может, это и к лучшему, – сказал Парашистай.
   Боль прошла, и Егор смог расслабится. Он хотел дорассказать свою историю, но собеседник прервал его:
   – Давай, Егор, я попытаюсь рассказать тебе о том, что сам знаю. Мне надо, чтобы ты был готов, когда придет время.
   – Ты будешь моим Наставником?! – сказал с улыбкой Егор.
   – Если тебе так хочется, то можешь так думать обо мне. Я хочу, чтобы ты смог выжить. Даже красивая смерть бессмысленна и глупа. Убить врага и выжить – вот к чему я хочу подготовить тебя. Может, тебе кажется, что мы обречены, что паразит, посаженный на голову и закрывающий глаза, не даст биться на равных с ними, но я уверен, что любой человек, когда захочет, сможет отпустить своё сознание и сражаться с врагом до последней капли крови.
   – Я целюсь не рукой, кто целится рукой, тот забыл лицо своего отца. Я стреляю разумом. Я убиваю не оружием, кто убивает оружием, забыл лицо своего отца. Я убиваю сердцем, – задумчиво сказал Егор.
   – Отличные слова.
   – Это не я сказал.
   – Неважно. Главное, что ты понял, что я от тебя хочу.

3

   Парашистай говорил тихим спокойным голосом, словно рассказывал какую-то обычную историю из жизни людей.
   – Я не помню, как очутился здесь. В моей памяти есть длинное болото в уральской тайге, через которое я шел, и потом пустота, из которой я вышел в этом мире. Зеленые холмы, небольшие рощи, чистый воздух и бездонное небо. Но эта идиллия продолжалась очень недолго. Я нашел воду, нагнулся попить и почувствовал укол в шею. И снова провал в памяти, а потом я очнулся здесь. На Арене.
   Егор открыл рот, чтобы спросить, но Парашистай ответил на его незаданный вопрос:
   – Да, мы сейчас находимся на Арене. Это такое большое круглое сооружение с высокими стенками. За ними трибуны, на которые находятся зрители, но, конечно же, не сейчас. Они придут, когда придет время. Сейчас – ночь.
   Парашистай помолчал и затем продолжил:
   – Песок, на котором мы сидим, – одна из местных форм жизни. Он питается любой органикой, но при условии, что это органическое вещество или покинуло организм, или умерло. Поэтому Они никогда не убирают убитых, естественно, за исключением своих, а это случается очень редко. Точнее, этого почти никогда не бывает. Всю остальную органику утилизирует Песок-падальщик.
   Егор непроизвольно положил руку на песок, но ничего, кроме мелких песчинок, не почувствовал.
   – Сейчас на Арене, кроме нас, еще три будущих жертвы. Я не знаю, как Они измеряют время, и когда будет следующий бой. Это может случиться с рассветом, или ближе к закату, но я понял, что когда есть, кого убивать, то Они в самое ближайшее время организуют представление.
   – Я хочу сказать, – прервал его Егор.
   – Давай.
   – Когда я был здесь, пусть даже в своем сознании, то у меня был Наставник. То есть, я хочу сказать, что Они готовят каждого бойца, и физически, и эмоционально. Нас не должны, как скот, гнать на Арену. Нас должны подготовить к бою. Потому что мы должны умереть красиво.
   – Может, так было когда-то. Я не могу ничего сказать. Возможно, ты в своем сознании заглянул в прошлое, и тот бой на Арене стал причиной того, что Они перестали учить нас сражаться.
   Парашистай говорил медленно, словно пытался предположить различные варианты объяснения того, что прожил Егор в своем сознании.
   – Может, когда-то один из подготовленных бойцов убил одного из Них, после чего Они решили не давать нам фору в виде обучения. Не знаю, – задумчиво пробормотал Парашистай, – когда я убил одного из них, то почувствовал ужас, исходящий от Арены. Это осознание навалилось на меня внезапно, и я не мог ничего сделать – ни думать, ни шевелиться, ни чувствовать. Я сразу понял, что Они очень ценят жизнь каждого из своих членов. А мы для них животные, которые попадают из другого мира и не заслуживают жизни. Кстати, Они прекрасно знают все места, через которые мы попадаем в этот мир. Там всегда есть те, кто следит за…, – Парашистай на мгновение замолчал, словно пытался найти слово для обозначения мест, где истончается граница миров, и Егор помог ему:
   – Червоточинами.
   – Точно, это слово подходит, – с удовольствием продолжил Парашистай, – Они ловят нас и загоняют на Арену. Бой, в котором я выжил, был семнадцать ночей назад, и тогда нас было трое. Двоих Они убили, а я выжил. Теперь нас пятеро, и, мне кажется, бой состоится завтра.
   – Те трое, которые сейчас тоже на Арене, – спросил Егор, – среди них нет девушки?
   – Нет. На Арене никогда не бывает представительниц слабого пола. Ни здесь внизу, ни на трибунах.
   – Откуда ты все это узнал? – спросил Егор.
   – Я много могу узнать о человеке, когда прикоснусь к нему. Враг умер не сразу, и у меня было несколько секунд, чтобы заглянуть в сознание убитого.
   Егор, обдумав слова собеседника, снова спросил:
   – Ты прикасался ко мне, и, значит, ты много знаешь про меня?
   – Да. И я знаю, что ты сможешь увидеть этот мир, не используя глаза. Поэтому я здесь, рядом с тобой.
   Егор молчал. Парашистай тоже. Каждый думал о своем, и оба о том, что в этом мире трудно выжить. Точнее, почти невозможно.
   – Как ты думаешь, сколько у нас шансов?
   – Разве это имеет какое-то значение? – вопросом на вопрос ответил Парашистай.
   – Нет, конечно, – сказал Егор, – в любом случае, я не животное на бойне.
   – Отлично. Мне нравятся твои слова.
   Егор ухмыльнулся, словно собеседник мог увидеть его кратковременную эмоциональную реакцию. А потом сказал:
   – Ну, и что мне надо делать, чтобы увидеть этот мир, не используя глаза?
   – Отпусти своё сознание.

4

   Егор неподвижно сидел на песке и думал. Слишком много всего произошло, и он пытался понять, что было реально, а что проскользнуло в его сознании. И когда это началось. С того момента, как автобус с туристами въехал в тоннель, или еще раньше.
   Но самый важный вопрос, над которым Егор размышлял, – была ли Саша в реальности? Всё остальное могло быть реальным, или могло быть нереальным. Короткие куски жизни, через которые он прошел, и в которых осознавал себя Егором или был кем-то другим, могли быть играми его разума, и с этим он мог смириться. Принять их, и идти дальше. Но – девушка по имени Саша, встреча с которой в аэропорту и в туристическом автобусе заставила его совсем по-другому смотреть на окружающий мир. И понять, что пока именно она держит его в этом мире.
   Была ли она выдумкой его сознания или девушка по-прежнему сидит у костра, рядом с мертвой подругой?
   Егор стал неторопливо восстанавливать в памяти все события, что произошли в последние дни (или недели, а, может, месяцы?). Аэропорт, полет на «Боинге», отель и отдых на берегу моря, автобус с туристами и тоннель. Да, до въезда в червоточину всё было реально, а, значит, девушка по имени Саша не плод его воображения.
   И тот сон, когда они дружно убивали старика. Это и было его первое погружение в глубины сознания. И это случилось тогда, когда они ехали по тоннелю.
   Егор попытался вспомнить, как он вернулся к костру, у которого сидела Саша. И не мог сложить паззл из рваных кусков, – всё расплывалось, создавая причудливые картины. На глухую деревню в бескрайней сибирской тайге накладывались зеленые холмы Испании, алая кровь на футболке смешивалась с желтой поджаристой корочкой свиньи на вертеле, звуки выстрелов растворялись в треске костра. Наверное, этого уже не было. Но как узнать, что с Сашей? По-прежнему ли она сидит у костра, или Они убили её?
   – Парашистай, – позвал Егор.
   – Да.
   – А что Они делают с женщинами?
   – Не знаю, – спокойно ответил голос, – их здесь просто нет, поэтому я ничего не могу сказать. И в сознании убитого мной врага нет ничего про женские особи нашего или этого мира.
   – Но если Они совершенно не ценят наши жизни, то это значит, что и женщины для них пустое место. Наверное, их просто убивают.
   – Может быть.
   Егор снова замолчал. В сознании стала медленно созревать мысль. В одной из тех жизней, что он прожил, у него не было ног, но он стал тем, кем хотел быть. Будучи инвалидом, он смог жить той жизнью, которую сам выбрал. Да, он грубо нарушал законы общества, но – он был самим собой. Ради этого стоило пойти на риск.
   Стать самим собой – разве не этого он хотел всегда.
   Так же и теперь. Он в чужом мире, где перестают действовать те законы, которые он знает. Его жизнь не имеет здесь никакой ценности. Он – ничто, пустое место, жертвенный баран, и его смерть будет лишь развлечением для тех, кто посадил ему на голову паразита. И, следовательно, он ничем не ограничен. Зная, что скоро всё закончится, он может выбрать из двух вариантов: смириться и умереть, как скотина, или принять бой и умереть воином.
   И это тоже было. Прожив короткий отрезок жизни в сознании рядового Клинко, он узнал, что бывает с теми, кто, смирившись, склоняют голову. Поэтому первый вариант неприемлем. Только бой, результатом которого будет красивая или некрасивая смерть. Парашистай прав – не важно, каким будет окончание его существования в этом теле. Гораздо важнее, какая будет перед этим жизнь.
   Отпусти сознание. Так Парашистай сказал.
   И это тоже было.
   Егор вспомнил, как в реанимационной палате он созерцал сверху врачебный обход и как не мог отлететь от тела одного из пациентов. Этот опыт тоже был не просто так. Теперь он знает, что это возможно – сознание человека способно отлетать от тела и жить в окружающем мире, получая информацию. Вопрос лишь в том, – способно ли тело полноценно жить, держа сознание на коротком поводке? Или это возможно только в коматозном состоянии?
   Егор сполз вниз на песок и лег. Расслабившись, он стал мысленно извлекать из памяти то, что нужно.
   Возможность менять форму, становясь то шаром, то лепешкой, то стремительно летящей вниз каплей.
   Способность лететь, рассекая пространство. И скорость ограничена лишь нитью, удерживающей сознание у лежащего тела.
   Видеть всё вокруг, и то, что возможно, и то, что нереально.
   Быть собой, и знать, что ты свободен.
   Петь песню без слов, где мелодия всегда одна – мечта.
   Чувствовать дуновение ветра, несущего прекрасные запахи бездонного неба, усеянного миллиардами мерцающих огоньков.
   Ощущать себя летящим в пространстве сгустком энергии, для которого нет никаких преград.
   Стать тем, кем хочешь быть.
   Стать самим собой.

5

   Осознав, что может видеть, Егор первым делом посмотрел на собеседника. Под светом луны фигура Парашистая, сидящего на песке и привалившегося спиной к высокой стене Арены, казалась достаточно крупной. На голове круглый толстый «бублик». Края губ расслабленно опущены. Кожа на лице под светом луны казалась серебристо-бледной. На теле рваная футболка темного цвета и джинсы. На ногах кроссовки. Обычный человек из его мира.
   Быстро глянув на своё тело, – безмятежно раскинув руки, оно лежало на песке в расслабленной позе, – Егор приблизился к стене, разделяющей песок арены и трибуны. Гладкий камень, подобный обработанному мрамору, высотой до трех метров. Он заскользил по гладкой поверхности, как по льду, набирая скорость. И это было замечательно. Пусть даже зная, что это всего лишь игра.
   Пролетев по кругу полпути, Егор резко остановился на противоположной стороне Арены. Там на песке сидели еще трое. Толстяк в когда-то белой рубашке и в шортах. Широкоплечий мужчина в футболке с потертой надписью «Freedom» и черных джинсах. Худой парень, на котором из одежды были только разноцветные трусы. У всех на голове свой паразит. Зависнув над ними, Егор задумчиво созерцал людей. Если Парашистай прав (а он прав, как бы ты не хотел думать, что это игры твоего сознания), то эти люди завтра будут убиты на этой Арене.
   Толстяк пошевелился, покряхтел и встал на ноги. Найдя рукой опору – гладкую поверхность стены – он медленно отошел в сторону от того места, где они сидели. Приспустив край шорт, он стал мочиться. Егор, вспомнив о том, что говорил Парашистай про песок Арены, заинтересованно приблизился и стал смотреть на струю. Когда жидкость из организма толстяка достигла песка, тот сразу же пришел в движение. Раздвинувшись, песчинки образовали небольшой кратер, в котором стала собираться моча. Толстяк еще не успел закончить отправление своей нужды, а песок уже небольшими дюнами надвинулся на маленькое озерцо со всех сторон и накрыл его.
   Толстяк ушел на свое место. На песке не осталось ни одного следа.
   Егор задумчиво завис над поверхностью песка. Пока всё так, как говорил Парашистай. А это значит, что впереди у них бой, живым из которого выйти вряд ли удастся. Смерти он не боится, – как показывает опыт, Стивен Кинг прав: есть и другие миры.
   Взлетев вверх, – совсем невысоко, не больше трех метров, – Егор стал смотреть на звездное небо. Купол небосвода накрывал Арену мерцающей чернотой, создавая ощущение бескрайных просторов вселенной. Там нет начала и нет конца. Возможно, в этом и есть истина. Перманентность бытия определяет суетность сознания. Если всё неизменно, если пространство не имеет границ и ограничений, если течение времени не имеет направления, то зачем суетится в попытке выжить?!
   Здесь и сейчас, в этой реальности, он может прожить мгновения так, как считает нужным.
   Он способен на это. У него всё есть для этого.
   Так стоит ли волноваться о том, что будет утром?!
   Егор снова вернулся к стене и попытался заглянуть за край, туда, где трибуны и где будут смотреть на бой Они. Уходящие вверх уступами сидения, ничем не отличающиеся от тех, которые Егор видел на стадионах своего мира.
   А почему это место должно отличаться? Они тоже прямоходящие, у них есть ноги и тело, голова и конечности. Егор снова вспомнил, как он в конце боя понял, что осознал себя Человеком. Может, тогда было другое слово, обозначающее самоопределение и самосознание, но так ли это важно?! Как бы оно не звучало, тогда он проклял свою суть. И с радостью принял смерть.
   Пожалуй, и сейчас ему стоит принять всё, как есть.
   Егор медленно спланировал к своему телу и, устроившись на груди, закрыл глаза.
   Будет день, будет песня.

6

   Егор очнулся от толчка в бок. Еще не проснувшись, он сразу вспомнил, что с ним случилось, и даже не попытался открыть глаза, зная, что сразу придет боль.
   – Протяни руки ладонями вверх, – услышал он голос Парашистая.
   Выполнив команду, Егор почувствовал, что на его ладони положили какой-то предмет с полукруглым дном.
   – Это питательная жидкость. Выпей. Потом снова вытяни руки.
   – Точно это можно пить?
   – Точно. Если бы это был яд, то, может быть, это было бы самым лучшим выходом из этой реальности, – с усмешкой в голосе сказал Парашистай.
   Егор поднес сосуд к губам и сделал маленький глоток. Холодная вязкая жидкость, попавшая в рот, вызвала приятные ассоциации – что-то похожее на жидкую патоку или густой кисель. Кисло-сладкий напиток, который наполнил его тело живительной энергией. Егор медленно допил и снова выпрямил руки. Сосуд забрали. На песок рядом с ногами что-то упало, и потом он услышал шорох шагов, уходящих по песку.
   – Что это?
   – Я был прав. Скоро будет бой. Рядом с тобой перевязь с двумя мечами.
   Егор переместил тело и нащупал оружие. Короткий меч в ножнах, пояс из мягкой ткани и еще один меч.
   – Когда-нибудь держал меч в руках? – спросил Парашистай.
   – Нет.
   Егор подумал, вспомнил свой недавний опыт, и добавил:
   – Но думаю, что с ножом обращаться умею.
   – Это хорошо. Хотя порой до ближнего боя может дело и не дойти.
   – Это как? – спросил Егор.
   – Сначала будет первая часть представления, – спокойно стал рассказывать Парашистай, – когда Они будут издалека бросать метательные снаряды, похожие на дротики. Многочисленные раны обессилят нас, а некоторых даже убьют сразу. Потом будет вторая часть.
   – Да, я знаю, – перебил его Егор, – какая-то машина, на которой сидит один из Них и сверху бьет копьем. Справиться с ним можно, только опрокинув эту машину на бок.
   – Да, можно опрокинуть, но лучше игнорировать, уворачиваться и убегать, потому что победить эту махину практически невозможно. И один из них сидит внутри, а не наверху. Ну, и потом наступает третья часть, когда, наконец-то, Они группой выходят на Арену и пытаются добить нас. Обычно к этому моменту мы не в состоянии сопротивляться.
   – Как ты выжил? – спросил Егор.
   – Склонил голову, словно сдался, – ответил Парашистай, – а когда один из Них приблизился, нанес удар мечом. Он думал, что я сломлен и не вижу его, а я сохранил силы для последнего удара и терпеливо дождался, когда он приблизится на расстояние вытянутой руки.
   Егор вытащил меч из ножен и пощупал лезвие рукой. Гладкий холодный металл. Обоюдоострое лезвие. Острый конец. Рукоять из шероховатого материала.
   Мышцы напряглись. Мягкий обруч на голове впился в кожу. Дыхание замерло на вдохе. Рука крепко сжалась на рукояти меча. Короткое, острое лезвие. Продолжение крепких и тренированных рук. Части моего сильного тела.
   Егор услышал голос Парашистая и расслабил кисть руки.
   – Они уже на трибунах. Скоро всё начнется.
   – Да, я понял.
   – Я думаю, что если мы встанем спина к спине, то сможем более эффективно защищаться. И, – отпусти своё сознание.
   – Да, Наставник.
   Егор быстрым и уверенным движением завязал перевязь с мечами на поясе и встал на ноги. Сомнения и страх улетучились. Тело уверенно двигалось, словно жаждало боя. Тьма перед глазами стала бледнеть, словно солнце медленно и верно пробивалось сквозь шторы.
   Егор вдруг понял, что для него нет ограничений, словно сознание со вчерашней ночи так и не вернулось в тело, а продолжало отдыхать рядом. Он отпустил его, и – увидел всю Арену целиком.
   И то, что он увидел, – равномерное маятникообразное движения ровных рядов больших голов с огромными глазами, пристально следящими за каждым его движением, яркое солнце, отражающееся от гладкой белой кожи абсолютно лысых голов, и неестественная тишина, – заставило замереть его сознание. В памяти сразу же всплыло знание – низкий гул ненависти, ярость неслышных звуков, пестрое безумие цветовых пятен. И еле заметный запах страха.
   Они боялись их всегда.
   Они с ужасом и страхом смотрят на них сейчас.
   И это осознание оказалось настолько простым и таким замечательным, что Егор не смог сдержать свои эмоции. Он закричал во всю силу своих легких. Выхватив оба меча, он скрестил лезвия над головой и резким движением развел их в сторону, рассекая воздух.
   И замер.
   Созерцая сознанием, как вздрогнули трибуны. Как волнами прокатился по лицам страх. Как открылись рты в немом крике ужаса.
   И как ненависть яростно обрушилась на них с трибун.

7

   Егор спокойно стоял и смотрел на Арену. Еще не пропели трубы, и было время оценить поле битвы и тех, кто будет рядом в бою. На другой стороне Арены стояли три жертвы. Толстяк так и не смог повязать мечи на свой большой живот, поэтому просто держал их за перевязь в руке. Судя по всей его фигуре, он не в состоянии сопротивляться, и скорее всего, умрет одним из первых.
   Широкоплечий мужчина – Егор мысленно назвал его так же, как надпись на футболке – стоял спокойно, держа мечи в руках, словно он ждал бой. Перевязь с ножнами он сразу отбросил в сторону.
   Худой парень ощупывал пальцами один из мечей, словно в первый раз держит оружие в руках.
   – Похоже, что из тех троих, только один сможет дать бой, – сказал Егор.
   – Может быть, – сказал Парашистай сзади, – но мне кажется, что он только с виду такой. Когда придет время умирать, он потеряет весь свой лоск и будет скулить, вымаливая жизнь у Них.
   – Откуда ты знаешь? Мне он кажется крутым.
   – Да. Мне тоже так сначала показалось.
   Егор подумал немного и, усмехнувшись, сказал:
   – Я думаю, что ты специально выбирал из нас четверых того, кто сможет защитить тебя со спины. Тебе все равно, убьют меня или нет, главное, чтобы я в бою закрыл тебя сзади.
   – Так же, как я закрою твою спину. Мы нужны друг другу, а всё остальное – пустые эмоции.
   Звук трубы. Низкий и пронзительный. Протяжная песня, зовущая в бой. Егор непроизвольно сжал кулаки. Он чувствовал странное возбуждение: в нем соседствовало яростное желание биться насмерть и спокойное созерцательное состояние отстраненного сознания. Егор сжимал рукояти мечей, ощущая тяжесть оружия, и он смотрел сверху на окружающий мир, где царила Арена. Ему хотелось взлететь и сверху обрушиться на врагов, сидящих на трибунах. И он осознавал, что в этой реальности он всего лишь очередной жертвенный агнец, идущий на заклание.
   Красиво умереть, чтобы потом вернуться обратно Человеком.
   Или биться до последней капли крови, чтобы прожить эту часть жизни красиво и полноценно.
   Всегда есть выбор. Он знал это.
   И знал, что свой выбор он уже давно сделал.
   Егор своим сознанием увидел, как с четырех сторон медленно сдвигаются плиты, открывая узкие выходы, из которых стали выскакивать небольшие фигуры, полностью облаченные в серебристые костюмы, которые выглядели бесформенными балахонами. С интересом наблюдая за противником, он громко спросил Парашистая:
   – Я так понимаю, что эти скафандры защищают их?
   – Да. Даже если я нападу на них, то не смогу пробить этот костюм. Но что хорошо для нас, этот скафандр мешает им нормально бросать дротики. Поэтому сконцентрируйся. Дротиков будет много, но бросают они их медленно и недостаточно точно. Просто отбивай мечом и не давай им попасть в твое тело.
   Егор, чувствуя спиной спину Парашистая, поднял мечи на уровень головы, и стал ждать, когда начнется бой. Он подтянул сознание как можно ближе, чтобы видеть поле боя на уровне своего роста, и неожиданно для себя улыбнулся. Оказалось, что увидеть себя со стороны – и смешно, и грустно. Он стоял на полусогнутых ногах с поднятыми мечами и опущенной головой. Одним словом, – олень.
   Егор выдохнул и посмотрел прямо перед собой. Два серебристых костюма приблизились к нему, и один из них, неловко размахнувшись, бросил короткий предмет, похожий на палку. Дротик не долетел, упав у ног Егора. Второй из врагов оказался точнее. Дротик летел прямо в лицо Егору, и он, непроизвольно отклонив голову, пропустил метательный снаряд мимо.
   – Отбивай, а не уклоняйся, – чертыхнувшись, крикнул Парашистай, и Егор понял, что дротик зацепил его товарища.
   – Извини, – сказал Егор, и отбил мечом дротик, который летел в его тело.
   Это оказалось достаточно просто, потому что, действительно, скорость метания дротиков была такова, что Егору казалось, что он видит движения врагов, как в замедленной съемке. Вот один из них, достаточно медленно размахнувшись, отвел руку назад и всем телом бросил дротик, который Егор мог рассмотреть в деталях, пока тот летел в его сторону.
   Четырехгранное длинное острие из серебристого металла, насаженное на короткое древко из светлого дерева с небольшим округлым набалдашником. Они доставали эти метательные снаряды из чехла сзади, вытаскивая за эти набалдашники, затем размахивались и бросали.
   Отбив очередной бросок, Егор понял, что для них с Парашистаем, эта часть боя совершенно не страшна, а вот для остальных, которые не могут увидеть брошенные в них снаряды, это смертельно опасно. Продолжая следить за врагом и отбивая дротики, он быстро посмотрел на другую часть Арены.
   Там началось кровавое побоище.
   Толстяк стоял на месте, что-то хрипло кричал на незнакомом языке и истекал кровью. В его теле застряли уже пять дротиков.
   Фридом пытался увернуться от летящих в него дротиков, но у него плохо получалось, потому что он ничего не видел. Однако, за счет подвижности в него смогли попасть только дважды.
   Худой выглядел лучше всех. Он просто хаотично бегал по Арене, ни на секунду не останавливаясь, и на его теле были только порезы и неглубокие раны. Метнувшись в очередной раз в сторону, Худой наткнулся на серебристую фигуру, сбив её с ног. Взвизгнув, Худой подпрыгнул, как кузнечик, и помчался дальше.
   Егор, наблюдая за ходом избиения, чуть не пропустил меткий бросок. Дротик летел прямо в его голову. Скрестив мечи перед лицом, Егор отбил дротик и неожиданно для себя понял, что с помощью своего сознания он может смотреть и видеть с любой точки пространства одновременно. И на уровне своей головы, и сверху, и сзади, и вокруг. Главное не пытаться думать, как это получается.
   Просто – отпусти свое сознание.
   Егор жизнерадостно засмеялся. Увидев, что у его врагов закончились оружие, и они собираются покинуть Арену, он вложил мечи в ножны и, нагнувшись, поднял лежащий на песке дротик. Достаточно легкое оружие, центр тяжести смещен к острию, поэтому при броске дротик всегда будет вонзаться в мишень. Простое и эффективное оружие. Подумав, что дротик может пригодиться, он засунул его за пояс.
   – Это только начало, – сказал Парашистай, – а нас уже четверо на Арене. Дальше будет хуже.
   Егор кивнул. Он видел, как к мертвому телу Толстяка, достаточно быстро собираются невысокие песчаные дюны, создавая курган. Песок накрыл тело и через мгновение «курган» осел, словно погрузившись вглубь.
   – Я думаю, что нас осталось трое, – сказал Егор, – потому что мужик в футболке Фридом, уже тоже не боец.

8

   Снова раздался звук трубы. Егор встрепенулся, и посмотрел сверху на Арену. Часть дальней стены сдвинулась в сторону и появилась механический монстр, похожий на паука. Широкая прямоугольная конструкция с горбом наверху. По бокам торчат копья, создавая впечатление, что это лапы паука. Движения плавные, словно «паук» плывет над поверхностью Арены. Впрочем, так оно и было – машина двигалась, находясь в полуметре от поверхности песка.
   – Есть ли у нас план, Наставник? – спросил Егор.
   – В прошлый раз я просто убегал от этого робота. Получалось плохо, потому что он двигается достаточно быстро, а копья слишком длинны, чтобы можно было спрятаться где-либо.
   – Может, у него есть слабое место?
   – Может быть, я не знаю.
   Егор задумчиво смотрел на то, как «паук» стал достаточно быстро перемещаться к неподвижно стоящему мужику. Когда до жертвы осталось не больше двух метров, «паук» остановился и нанес короткий резкий удар копьем, расположенным справа. Фридом вскрикнул от неожиданной боли и упал навзничь. Песок вокруг зашевелился, но мужик повернулся на бок и попытался встать. Он практически безостановочно громко говорил на английском языке. Егор услышал знакомые слова, и вздохнул – Парашистай оказался прав, Фридом умолял о пощаде и просил сохранить ему жизнь. О сопротивлении он уже и не помышлял.
   «Паук» вновь приблизился и ударил снова. Копье пробило шею мужику, и кровь окрасила песок. Егор даже не стал смотреть, что будет с жертвой, – и так всё понятно. Он думал, как самому избежать ранений, и попытаться одолеть механизм. Возможностей у него так мало, а в памяти единственный метод – уронить «паука» на бок – и он может не сработать. Точнее, он однозначно не сработает, потому что прямоугольная форма монстра не даст им этого сделать. Подумав, что надо лучше изучить противника, Егор, ослабив нить, сознанием приблизился вплотную к роботу.
   Цельный корпус из серебристого металла. Никаких швов и заклепок. Держатели копий – по три с каждой стороны – словно растут из тела монстра. Наверху, в том месте, где у «паука» возвышается горб, Егор увидел матовое полукруглое окно, сквозь которое невозможно что-либо разглядеть. Облетев «паука» со всех сторон, он не заметил никаких слабых мест.
   В это время робот, быстро перемещаясь, догнал Худого и нанес удар копьем, ранив парня в ногу. Худой упал на песок и попытался сразу вскочить, но раненая нога не послушалась его и он снова упал. «Паук» остановился и, подняв вверх передние копья, застыл, словно чего-то ожидая.
   Трибуны взметнулись белым огнем. Егор с удивлением и восторгом смотрел на странную красоту мечущихся языков пламени, и…
   Большелобые лица, сливающиеся в одну пучеглазую массу. Открытые в беззвучном крике рты, зияющие бездонным отверстием. Протянутые руки, горящие белым пламенем.
   …все это было. Он уже видел это перед тем, как умереть.
   «Паук» резко выбросил вперед два копья, пригвоздив тело Худого к песку Арены.
   Егор заставил своё сознание развернуться от картины убийства и бросил его в последнее неисследованное место – вниз, под дно «паука». Там он нашел то, что искал. В центре плоской цельной поверхности был ровный круг, из которого вырывались языки холодного белого пламени. Такого же, как и на трибунах.
   Егор вынырнул обратно, глядя на «паука», который вытащил копья из тела Худого, и сказал, обращаясь к Парашистаю:
   – У него есть слабое место.
   – Какое?
   – Дно. Там что-то похожее на энергетическую установку.
   – И как нам это поможет?
   – Ты его отвлекаешь, а я попытаюсь остановить.
   – Надеюсь, что ты знаешь, что делаешь, – сказал Парашистай с неуверенностью в голосе.
   Увидев, что «паук» начал движение в их сторону, Егор скомандовал:
   – Давай. Ты направо, я налево.
   И побежал. Он знал, что Парашистай выполнил его команду. Глядя сверху на картину боя, на себя, уверенно бегущего по песку и на Парашистая, резво передвигающегося в другую сторону, Егор устремился к левой части стены, ограждающей Арену от трибун. Когда он понял, что «паук» среагировал так, как он бы хотел, то резко развернулся и бросился к врагу сзади. Он видел, как быстро бежал Парашистай и как еще быстрее двигались копья «паука» – одно из них по касательной зацепило спину его товарищу. Кровь окрасила желтый песок, который мгновенно поглотил пищу.
   Парашистай неожиданно повернул налево и бросился в другую сторону. «Паук» на мгновение замедлился, и этого Егору вполне хватило. Перекатившись по песку, он нырнул под дно машины и резким движением засунул меч в отверстие. Он не знал, к чему это приведет, поэтому тут же выкатился обратно, оставив сознание наблюдать за происходящим.
   Егор успел заметить, как яростно вспыхнул белый огонь. Цвет в донном отверстии машины вдруг изменился на ярко-оранжевый. А затем резкая боль в левой руке заставила его непроизвольно вскрикнуть.
   «Паук» копьем нанес удар сверху, пробив левое плечо.

9

   – Отлично!
   Егор услышал голос Парашистая и понял, что полулежит на песке в паре метров от неподвижно стоящего монстра. Все шесть копий уткнулись в песок, словно «паук» опирался на них в напрасной надежде вновь приподняться над поверхностью Арены. В левом плече пульсировала боль, и он как бы со стороны видел, что кровь толчками вытекает из раны, заставляя песок, жадно пожирающий красную жидкость, яростно бурлить. Двигаться не хотелось, словно вместе с кровью из него вытекала жизнь и желание бороться.
   – Сейчас, я помогу тебе. Сделаю жгут, и остановлю кровотечение.
   Егор смотрел, как Парашистай развязал свой пояс и освободил его от ножен. Затем он накинул пояс на плечо Егора и, подложив ножны одного из мечей, стал туго закручивать импровизированный жгут, сдавливая плечо выше раны. Кровь остановилась, и песок вокруг руки через мгновение успокоился, став снова привычно неподвижным.
   – Хорошо, что это левая рука, – сказал Парашистай.
   – Да, к тому же у меня остался один меч.
   Егор, вспомнив, что они всё еще на Арене, отпустил сознание и сверху посмотрел на трибуны. Неподвижно застывшие большелобые лица, немигающие огромные глаза, сверкающие под солнцем блестящие безволосые головы. Застывшая тишина, словно они с Парашистаем в безумном парке скульптур, где странные фигуры человекоподобных существ навечно выстроились в созерцательных позах, символизирующих ожидание зрелища.
   Егор улыбнулся.
   Неторопливо встал на ноги, чувствуя слабость в теле.
   Вытащил правой рукой меч из ножен и направил его острием на трибуны.
   Трибуны неожиданно взметнулись ярким белым пламенем, и Егор всем своим телом ощутил, как ярость, ненависть и страх навалились на него. Вернув сознание ближе к себе, он стойко и непоколебимо держал меч, направленный на трибуны, хотя мог это делать с трудом. Ноги почти не держали его, и когда он пошатнулся, Парашистай поддержал его. Ощутив спиной помощь друга, Егор, улыбаясь, повел руку с мечом в сторону, словно рассекал трибуны на части.
   Словно разрезал тела врагов на части.
   Представляя, как их тела истекают кровью.
   Направляя на трибуны всё свое желание убивать.
   И через неуловимо короткое мгновение он увидел, как на белом пламени появляются разноцветные пятна, а мощь огня стихает, уступая место ужасу и панике. Ярость уходила. Ненависть вспыхивала только местами.
   На трибунах царил страх и ужас.
   Большелобые лица с открытым в крике круглым ртом.
   Влажные огромные глаза, в которых ужас, как цунами, накатывает на сознание.
   На трибунах боялись их и жаждали немедленной гибели.
   Егор опустил меч, чувствую смертельную усталость. Если бы не поддерживающий его Парашистай, то он бы упал на песок.
   – Соберись, Егор, сейчас Они придут снова.
   – Да, Наставник, – сказал Егор.
   – Думаю, что скоро всё закончится. Они в любом случае убьют нас. Я рад, что встретил тебя здесь. Прости, если я сделал что-то не так.
   Голос Парашистая, спокойный и несколько равнодушный, короткие фразы, плохо связанные друг с другом. Егор снова вспомнил. И, вдохнув полной грудью, поднял голову, словно пытался посмотреть вверх. Отпустив сознание, Егор сказал:
   – Слова не могут выразить любовь. Слезы ослабляют. Прощание – удел неуверенных и слабых духом. Смерть для тела вовсе не означает смерть для духа. Я – Человек, и мне ненавистна эта мысль, потому что Они практически такие же, как мы. Поэтому – давай будем жить красиво. А когда придет смерть, не забудь отпустить своё сознание. Есть иные миры, Парашистай. И, возможно, там нас ждут, и, может быть, там нас любят.

10

   Снова раздвинулись стены Арены и появились серебристые фигуры. Егор поднял правую руку с мечом и приготовился к бою. Левую руку он уже не чувствовал. Парашистай стоял за его спиной. Облетев врага со всех сторон сознанием, Егор надеялся заметить любое слабое место в защите, но – серебристый костюм полностью скрывал тело. Ни малейшей щели, ни одной прорехи.
   Отбив первый из дротиков, Егор непроизвольно пересчитал тех, кто вышел на Арену. Вдесятером против двоих. Боль обожгла ему бок, – дротики летели со всех сторон, и даже не смотря на то, что их скорость была невысока, он физически не мог защититься от всех сразу. Следующий дротик вонзился в левое плечо, но он не почувствовал боль. Стараясь охватить сознанием всё вокруг, чтобы не дать возможность врагу поразить его в жизненно важные центры, Егор на мгновение забыл о Парашистае. Хотя, возможно прошло больше времени, чем он думал. А когда понял, что за спиной никого нет, то уже было поздно.
   Егор упал на правое колено, – дротик пробил левое бедро, и устоять на ногах не было никакой возможности. Одной частью сознания он следил за врагом, активность которых прекратилась, а другой частью созерцал, как к лежащему на песке Парашистаю неторопливо подходит серебристая фигура врага, на голове у которого не было защитного шлема. Трибуны замерли, – нет никого движения, нет звуков, и нет белого пламени. Только солнце, которое равнодушно светит сверху, и шуршание песка, нетерпеливо ожидающего смерть человека.
   Егор вдруг подумал, что всё это похоже на ритуальное убийство – неподвижно застывшие фигуры, короткий меч, занесенный для последнего удара, открытое лицо с огромными глазами.
   Расстояние до врага было не больше пяти метров, и Егор, не задумываясь, словно его правая рука жила своей жизнью, бросил свой меч. Как в мишень, на которой висит фотография из журнала. Практически не целясь. Зная, что попадет прямо в глаз.
   Так и вышло. Лезвие по самую рукоять вошло в глазницу врага, отбросив тело на песок.
   От неожиданности трибуны всколыхнулись. Вздрогнули.
   И ненависть обрушилась на Егора. Он не смог удержаться на колене и упал лицом на песок. Чувствуя, как песчинки шевелятся, он оперся правой рукой и снова поднял своё тело. Преодолевая сопротивление яростной ненависти и своей слабости. Сначала на колено, а затем и на ноги. Теперь он не чувствовал левую часть тела.
   Егор медленно шел к Парашистаю. Никто на него больше не нападал, – серебристые фигуры вдевятером выносили мертвое тело через открытый проем Арены. Добравшись до Парашистая, Егор опустился на песок, опираясь на правую руку.
   – Как ты?
   Парашистай лежал неподвижно, но, услышав слова, он ответил:
   – Убей меня. Я думаю, что если это сделаешь ты, то Бог вернет меня в тот карман, из которого вытащил.
   – Будем надеяться, что ты прав, Наставник.
   Парашистай усмехнулся.
   – Тебе не нужен наставник. Ты – лучший из всех, кто выходил на эту Арену.
   – Нет, – сказал Егор, – я далеко не лучший. Лучший был тот, кто первый смог убить одного из них.
   Егор помолчал и добавил:
   – Я рад, что встретил здесь тебя.
   Он вытащил застрявший в левом плече дротик и коротким ударом вонзил острие в грудь Парашистая.

11

     Под небом голубым
     Есть город золотой
     С прозрачными воротами
     И яркою звездой.

   Егор танцевал. Под мелодию из другой реальности. Истекающее кровью, израненное тело застыло на песке, – стоя на правом колене, опираясь на дротик, воткнутый в грудь Парашистая, мертвое тело которого медленно погружалось в прожорливый песок.
   Сознание Егора, связанное с ослабленным телом тонкой почти неконтролируемой нитью, танцевало под любимую мелодию, звучащую из далеко прошлого.
   Медленно поднимая руки вверх, словно трудно преодолеть тяжесть земной поверхности. Просачиваясь сквозь толщу к солнцу. К теплу. Даже не задумываясь, зачем. Наверное, это инстинкт. Так задумано природой. Тело – ствол, пока еще робко стремящийся к свету. Кости пластичны, изменяясь под действием тяжести бетона и камня. Мышцы – каркас, сохраняющий целостность. Кровь, как сок, течет по тканям, питая и насыщая силой. Выбора нет. Если не выбраться наверх, то жизнь прекратиться. А это совершенно немыслимая ситуация.
   Поэтому – он танцевал.
   Танец цветка.
   Время утратило смысл. Да и был ли когда-либо смысл в постоянном течении реки по имени Время? Неумолимое движение, понять которое нельзя. Принять, как данность, невозможно. Так и плыл по реке Время, стиснув губы, чтобы не закричать, сжав кулаки, чтобы наносить удары в пустоту, зажмурившись, чтобы не видеть лик Бога.
   Кончики пальцев соединились. Где-то там, в другой реальности. Между небом и землей. Соприкоснулись горячими поверхностями, словно ожог, – так языки пламени облизывают руки, когда поднесешь их к огню. Боль, как радость. Пусть через вечность, но это произошло. Теперь медленно. Спешка здесь не нужна. Река по имени Время не терпит суеты – её воды темны и глубоки, бездонны и гипнотически заманчивы.
   Ладонь к ладони.
   И вверх.
   Ощутить кожей тепло солнца. Это ли счастье!
   Но – не торопись. Еще медленнее, ибо уже попирая Пространство. Совершая невозможное, ибо – это танец умирающего цветка.

     А в городе том – сад,
     Всё травы, да цветы.
     Гуляют там животные
     Невиданной красы.

   Лицо поднято вверх и сжато между рук. Сейчас это одно целое – росток, устремленный к солнцу. Рот закрыт, ибо не хочется звуком привлечь что-либо. Или кого-либо. Тишина – мой союзник. Верный друг, который рядом всегда и везде. Даже река по имени Время приняла его благосклонно. Глаза закрыты, хотя даже сквозь веки чувствуется, как во тьме сияет солнце. Ощущая, насколько силен теплый ветер в Пространстве. Невозможно, но – зная, что там ждет чудо. Нереально, но – робкий росток накрывает солнечный ветер, защищая от неминуемой смерти. Абсурдно, но – вот оно, рождение новой жизни там, где её не может быть. Смертельно, но – он продолжал танцевать.
   Крылья носа, как паруса – первый вдох. Сладость животворного воздуха обжигает легкие. Сгорая в пламени желания не делать выдох. И вспоминая, что за выдохом возможен снова вдох. Не могу сдержаться – верный друг отвернулся, чтобы не видеть созданий тьмы, подкрадывающихся на свет и звук. Снова столь же сладостный вдох.
   Наверное, умирая, ибо – это танец возрождающегося цветка.

     Одно, как жёлтый огнегривый лев,
     Другое – вол, исполненный очей,
     С ними золотой орёл небесный,
     Чей так светел взор незабываемый.

   Абсолютная неподвижность. Жизнь только в биении сердца. И даже верный друг согласен с этим звуком. Тишина вновь повернулась лицом – и лик этот безобразен. И выкрикнув ярость, разозлившись на этот мир с мерзким лицом, проклиная себя и реальность, он делает первый шаг. Даже зная, что некуда идти. Даже не сомневаясь, что ничего не выйдет.
   Пусть маленький, но первый шаг.
   Пусть ничтожный и бессмысленный, но – лишь бы что-то.
   Пусть в никуда, но это лучше, чем знать, что ничего и никогда.
   Нога проваливается в податливый песок. Какое неловкое танцевальное па! Надеясь, что никто не заметит этой нелепости, ибо красота – это танец новой жизни.

     А в небе голубом
     Горит одна звезда.
     Она твоя, о ангел мой,
     Она твоя всегда!

   Где-то рядом река по имени Время. В последний раз она была скована мраком. Разбудить реку по имени Время – вот цель, которая формирует тело. Руки вновь ищут друг друга, зная, что в соприкосновении жизнь. Находя лицо – утерянное в пространстве – там, где и не ожидал. Где-то за спиной. Но он не удивился. Знание того, что все изменилось, пришло так же естественно, как приходит сон – уставшее сознание просто выключает свет.
   Перетекая по поверхности к реке. Выбирая направление интуитивно. Это все, что у него есть – интуиция и желание танцевать. Не смотря ни на что. Все, что есть – сознание и желание жить. Формируя из воды руки и поднимая их вверх. Медленно, словно трудно преодолеть силу тяжести. Или сопротивление воздуха. Просачиваясь сквозь густой вязкий воздух ограниченного стенами Пространства. Лицо снова между рук и рот открыт в крике. Он просто кричит от боли и ненависти.
   Почему никто не видит, что – это танец сорванного цветка.

     Кто любит, тот любим.
     Кто светел, тот и свят.
     Пускай ведет звезда тебя
     Дорогой в дивный сад.

   Снова поднимаясь на ноги. Трудно, тяжело, но другого пути нет. Снова первый шаг со стопудовой гирей на правой ноге. А левая, похоже, срослась с песком. Руки – ветви, тело – ствол, ноги – корни. А лицо – прекрасный цветок, красоту которого никто не видит. Или не замечает. Как эта девушка по имени Саша, которая прошла мимо. Настолько быстро, что когда Егор закричал, было уже поздно. В сером Пространстве никого. Словно это видение – бред умалишенного. А крик – бессмысленное сотрясение вселенной.
   И танец абсурден.
   И, тем не менее, – он танцует.
   Танец цветка.
   Потому что именно здесь и сейчас Егор живет. В этом танце. В этом Пространстве на берегу мертвой реки по имени Время. Он не помнит, что было и не знает, что будет. Он просто живет Настоящим.
   Он танцует.
   Танец цветка.
   Вечный танец жизни на берегу всегда живой реки по имени Время в Пространстве, где жизнь не заканчивается никогда.

     Тебя там встретит огнегривый лев
     И синий вол, исполненный очей,
     С ними золотой орёл небесный,
     Чей так светел взор незабываемый.

   Мелодия закончилась.
   Егор извлек из песка дротик, на котором не осталось ни одного следа крови Парашистая. Приставил острый конец оружия к своей шее и быстрым движением рассек тонкую нить, связывающую тело и сознание.
   Глядя сверху, как тело упало на песок.
   Как взметнулись языки белого пламени на трибунах.
   Созерцая уменьшающуюся картину Арены.
   Устремившись вверх, – к холодному желтому диску.
   И к оранжевым шарам, которые все это время терпеливо ждали его.

Эпилог

   Исчезнувший туристический автобус был найден через двое суток. Люди, находившиеся в нем, ничего не помнили. Эти дни просто выпали из их памяти, – они поехали на экскурсию, и два дня отдыха пролетели мимо их сознания. Туристическая компания потеряла деньги, люди – время, и всё. Ничего страшного не случилось. То, что в автобусе не хватало шесть человек, никто не заметил или не захотел замечать, – еще не хватало, чтобы пострадала репутация крупной туристической компании.

   Аделаида Павловна, осознавшая себя на набережной Фуенхиролы, оставшиеся дни от отпуска провела в номере отеля. Она выходила только на прием пищи и для того, чтобы пополнить запас питьевой воды. Она сидела и смотрела перед собой, сжимая в руках бутылку с водой, словно кто-то постоянно хотел отнять её. Успокоилась она только, когда вернулась домой, но на всю оставшуюся жизнь у неё осталась привычка носить с собой литровую бутылку воды, которую она никогда никому не давала.

   Василий ушел в запой. Все дни до отлета домой он сидел в своем номере и выливал в себя водку. То ли пытаясь вспомнить что-то ускользающее из его памяти, то ли в попытке забыть что-то лежащее на поверхности его памяти. Продолжил пить он и дома, поэтому спился быстро. Через полгода он уже бомжевал по бескрайним просторам России – и эта вольная жизнь ему почему-то безумно нравилась.

   Влад, открыв глаза, увидел море и заходящее солнце. Со страхом посмотрев на воду и подумав, что он просто заснул на пляже, он пошел в отель. В последующие дни ему пришлось туго – о том, что у него есть друг, он забыл, но остались документы на имя Егора Чуклинова, остались его вещи, и он никак не мог объяснить эти факты для себя. Вернувшись один домой, он очень удивился, когда абсолютно незнакомая женщина стала его спрашивать о Егоре, сказав, что она якобы его мать. Впрочем, она была единственная, для кого это словосочетание – Егор Чуклинов – имело какое-то значение. Со временем все утряслось, но у Влада до конца жизни сохранилась водобоязнь, которую он сам не мог объяснить. Он мылся только под душем, а любой водоем размером от ванны до моря вызывал у него подсознательный панический страх.

   Саша обнаружила себя бредущей пешком по берегу моря, со странным желанием увидеть следы на песке. Набегающие волны разглаживали песок, создавая в её сознании ощущение утраты, от которой хотелось плакать. Так, с осознанием невосполнимой потери, которая никогда не вернется, она и шла, бездумно, с текущими по щекам слезами, навстречу сильному ветру.
   Ноги сами привели её в отель, где Маша, сидящая перед телевизором, спросила, где она пропадала. Саша ничего не ответила, впрочем, и Маша больше ничего не спрашивала. Они не говорили друг с другом об выпавших днях, о которых ничего не помнили. Когда они вернулись домой, их дружба стала постепенно угасать – Маша, став вдруг серьезной девушкой, погрузилась с головой в учебу, а Саша, для которой подруга стала немым напоминанием о странном и утраченном счастье, стала подсознательно сторониться её. И довольно часто Саша стала оборачиваться, словно ожидая, что кто-то смотрит сзади издалека, и если она не обернется и не встретиться глазами с незнакомцем, что-то очень важное пройдет мимо неё.

   Единственный человек, который продолжал искать Егора, была его мать. Она потратила массу времени и денег, чтобы найти хотя бы малейшие следы на чужой земле, но, кроме его документов и вещей, ничего не нашла. Испанские чиновники и российский консул в Испании, решив, что парень нелегально остался в их стране, твердо пообещали матери найти его и вернуть. Но прошел месяц, за ним второй, а ничего не изменилось. Она бы ни за что не успокоилась, но на исходе лета в одну из бессонных ночей, когда она сидела с фотографией сына, разразилась гроза. Она ничуть не испугалась, когда перед ней появилась шаровая молния, – глядя на переливающийся медленно двигающийся желто-красный шар, женщина улыбалась.
   Егор жив, здоров и счастлив.
   С таким выражением лица и с этим ощущением она провела остаток своей жизни – в нирване всепрощающей материнской любви, счастливая и всем довольная, женщина-мать, знающая, что её сын всегда с ней.

Игорь Поляков Хомомахия

Часть первая Тоннель

1

2

3

4

5

6

7

8

9

10

11

12

13

14

15

16

17

18

Часть вторая Другой мир

1

2

3

4

5

6

7

8

9

10

11

12

13

14

15

16

17

18

19

Часть третья Игры сознания

1

2

3

4

5

6

7

8

9

10

11

12

13

14

15

16

17

18

Часть четвертая Хомомахия

1

2

3

4

5

6

7

8

9