Нора Робертс
Опасные тайны

Посвящается Филлис Грен и Лесли Гельбману

1

   Доставая письмо из своего почтового ящика, Келси и подумать не могла, что оно пришло от женщины, которую она считала умершей. Бежевый конверт, аккуратно написанный от руки адрес и почтовый штемпель штата Виргиния выглядели обыденно. Настолько, что, переобуваясь в домашние туфли, Келси бросила письмо – вместе с остальной корреспонденцией – на старинный белькеровский столик, стоявший в гостиной.
   Оттуда она сразу пошла на кухню и налила себе бокал вина. «Выпью его не торопясь, маленькими глотками, – сказала себе Келси, – и только потом возьмусь за почту».
   Разумеется, ей не было нужды черпать храбрость в алкоголе, чтобы разобраться со счетами, ворохом рекламных проспектов и с веселенькой открыткой, присланной ее знакомой с Карибских островов, куда та отправилась на отдых. Все дело было в толстом конверте от адвоката. Келси знала, что в нем находится ее свидетельство о разводе. Официальная бумага, которая превращала ее из Келси Монро обратно в Келси Байден – из замужней женщины в разведенную.
   Конечно, глупо было из-за этого расстраиваться, и Келси понимала это. На протяжении последних двух лет она оставалась женой Уэйда чисто формально, а ее общий стаж замужней женщины лишь ненамного превышал этот срок. Просто в послании адвоката, сделавшем развод фактом, было гораздо больше определенности, чем во всех спорах, ссорах, слезах, гонорарах юристам и любых лавированиях и уловках, непременно сопровождающих бракоразводный процесс.
   «Пока смерть не разлучит нас…» – вспомнила Келси и отпила глоток вина. Какая чушь! Если бы это было правдой, ей пришлось бы умереть теперь, в двадцать шесть лет. А она была жива, чувствовала себя живой, несмотря на то что перспектива снова оказаться в числе незамужних женщин несколько ее пугала.
   Келси передернулась.
   Должно быть, Уэйд сейчас празднует развод со своей фигуристой подружкой из рекламного агентства. Это с ней он завел интрижку – связь, которая, как он однажды заявил потрясенной Келси, ее не касается и не имеет никакого отношения к их семейной жизни.
   Но Келси так не думала. Возможно, ее собственная смерть или скоропостижная кончина Уэйда и не казались ей обязательными условиями их расставания, однако к остальным своим клятвам, данным при вступлении в брак, она относилась с должной серьезностью. И клятва верности занимала в этом списке одну из первых строк.
   Ну уж дудки! Келси была уверена, что бойкая крошка Лэри с ее зовущей улыбкой и вызывающе стройным телом, точно вылепленным бесконечными занятиями аэробикой, имеет к ней самое прямое отношение, и она решила не давать Уэйду спуску. Исполнившись решимости не потакать его, как он выразился, «минутным слабостям», Келси не стала терять даром время и, собрав самые необходимые вещи, выехала из их общего дома в Джорджтауне, бросив все, что они нажили за свою недолгую совместную жизнь.
   Бежать обратно, к отцу и мачехе, было унизительно, но и остаться с Уэйдом ей не позволяла гордость. Что касалось любви, то она умерла в тот же момент, когда Келси обнаружила, какое уютное гнездышко свили себе Уэйд и Лэри в номере отеля в Атланте.
   Да, с насмешкой вспомнила она, для всех троих это был сюрприз так сюрприз, когда она вошла в номер с дорожной сумкой через плечо, приехав в Атланту с романтическим намерением провести с Уэйдом остаток его командировки.
   Возможно, она была чрезмерно принципиальной, не слишком гибкой, отчаянно эгоистичной и жестокосердной – а именно в этом обвинил ее Уэйд, когда она, потребовав развода, не захотела отказываться от своих намерений, – однако Келси убедила себя, что правда во всех отношениях оставалась на ее стороне.
   Допив вино, Келси вернулась в гостиную своей уютной и тихой квартирки в добропорядочной Вифезде [1 - Вифезда – фешенебельный район в пригороде Вашингтона. (Здесь и далее – прим. пер.)], куда она переехала после того, как ушла от Уэйда. В ее новом жилище не было ни одного стула, ни одного подсвечника из их общего дома в Джорджтауне, и комнаты казались несколько пустоватыми, особенно днем, когда их заливал яркий солнечный свет, но зато царящая здесь почти стерильная чистота действовала на нее успокаивающе. Скудость обстановки спасала ее от воспоминаний и помогала утвердиться в принятом решении. Развод так развод! Она этого хотела, она этого добилась. Простая мебель холодных светлых тонов и открытки с музейными видами, которые окружали ее теперь, принадлежали ей и только ей.
   Задержавшись у стереоустановки, Келси включила проигрыватель компакт-дисков, и в комнате зазвучала бетховенская Третья патетическая. Любовь к классике она унаследовала от отца, и это было отнюдь не единственным пристрастием, которое было для них общим. Как и он, Келси обожала узнавать что-то новое, и, если бы не работа в рекламном агентстве Уэйда «Монро ассошиэйтс», ее первая серьезная работа, – она вполне могла бы превратиться в вечную студентку.
   Но, даже работая, она не бросила занятия, с упоением отдаваясь самым разнообразным предметам, начиная с антропологии и кончая зоологией. Правда, Уэйд частенько над ней посмеивался, поскольку ее метания между различными университетскими курсами – от одной специальности к другой – оставались выше его понимания.
   Когда Келси вышла за Уэйда замуж, она сразу ушла из «Монро ассошиэйтс». Благодаря его доходам и средствам из наследственного опекунского фонда у нее не было необходимости работать, чтобы зарабатывать себе на жизнь, и она посвятила все свое свободное время перестройке и украшению городского дома, который они купили. Келси нравилось заниматься домом – обдирать старую краску, наводить глянец на полы, охотиться по пыльным антикварным лавкам за редкостными вещицами, которые она присматривала. В своих стараниях Келси дошла до того, что расчистила крошечный палисадник, отчистила кирпич на садовых дорожках, выкорчевала сорняки и распланировала хоть и крошечный, но разбитый по всем правилам настоящий английский сад. Эта нелегкая работа доставляла ей удовольствие, и за какой-нибудь год с небольшим запущенный городской особнячок превратился в настоящее произведение искусства, памятник ее вкусу, терпению и усилиям.
   А теперь, когда все рухнуло, он превратился просто в совместно нажитую недвижимость, которой предстояло быть разделенной пополам.
   Сразу после того, как обнаружилась измена Уэйда, Келси вернулась к академическим занятиям – в эту тихую гавань, где можно было если не позабыть о реальном мире, то отодвинуть его от себя по крайней мере на несколько часов в день. Кроме того, Келси нашла работу на полставки в Национальной галерее, куда ее с удовольствием взяли, как только она предъявила сертификат о прослушанном ею курсе истории искусств.
   У нее по-прежнему не было необходимости работать ради куска хлеба. Опекунский фонд, оставленный на ее имя дедом по отцовской линии, обеспечивал Келси достаточным доходом, чтобы она могла по своему выбору заниматься тем, что ее больше интересовало.
   Итак, она снова свободная женщина, подумала Келси, глядя на гору почты. Молодая, одинокая, привлекательная. Разбирающаяся понемногу во всем, но ни в чем – фундаментально. Даже брак, в котором, как ей казалось, она преуспела, обернулся вполне тривиальным крушением.
   Келси потихонечку вздохнула, подошла к белькеровскому столику и нерешительно побарабанила по казенному конверту пальцами – длинными, тонкими пальцами, которые умели играть на пианино, рисовать, печатать, готовить, составлять компьютерные программы. Ее пальцы многое умели делать блестяще, вот только обручальное кольцо на них не удержалось.
   – Трусиха! – вслух обругала себя Келси, но тем не менее отложила в сторону пакет от адвоката. Вместо него она взяла в руки длинный конверт, адрес на котором был написан почерком, очень похожим на ее собственный, – такими же округлыми буквами, аккуратно, но несколько размашисто выписанными. Чувствуя лишь легкий интерес, Келси вскрыла конверт.
   «Дорогая Келси!
   Я понимаю, что ты, должно быть, удивишься, получив это письмо…»
   Келси стала читать дальше, и понемногу любопытство в ее глазах уступило место самому настоящему потрясению, которое, в свою очередь, сменилось сомнением. Сомнение же было вытеснено чем-то похожим на страх.
   Это было письмо от умершей женщины. От женщины, которую Келси считала мертвой и которая по странному стечению обстоятельств была ее родной матерью.

   Сколько Келси себя помнила, в случае возникновения каких-либо трудностей или проблем, которые она не могла преодолеть самостоятельно, она всегда обращалась за советом и помощью к одному человеку. Ее любовь и вера в отца были единственными постоянными чертами беспокойного и переменчивого характера Келси. И он всегда оказывался рядом, оставаясь не тихой гаванью, в которой можно укрыться от бурь и штормов, а надежной и крепкой рукой, за которую можно было держаться, пока гроза не пройдет стороной. Самые ранние воспоминания Келси были связаны с ним – с его серьезным, спокойным лицом, с его мягкими и ласковыми руками, с его негромким, бесконечно терпеливым голосом. Она помнила, как он завязывал ей бантики, под музыку Баха или Моцарта вплетая ленточки в ее прямые и очень светлые волосы. Это он поцелуями лечил ее синяки и ушибы, он учил ее читать, кататься на велосипеде и осушал ее горькие детские слезы.
   И Келси обожала отца и страшно гордилась им и его важной работой декана факультета английской литературы Джорджтаунского университета. Когда он женился во второй раз, она страшно ревновала, но уже к восемнадцати годам Келси вполне сознательно радовалась за отца, нашедшего кого-то, кого он полюбил и с кем мог разделить свою жизнь. В их с отцом доме и – что тоже было немаловажно – в душе Келси нашлось место для Кендис, и втайне она даже гордилась собственным «взрослым» бескорыстием и благородством, с которыми она приняла мачеху и сводного брата.
   Возможно, для нее это было достаточно просто, ибо она понимала, что ничто и никто не сможет разрушить ту крепкую духовную связь, которая установилась между ней и ее отцом.
   Ничто и никто, думала она, кроме матери, которую она столько лет считала умершей.
   Жгучая обида, потрясение от сознания того, что ее предали, боролись внутри ее с холодной яростью и гневом, пока она пробиралась сквозь транспортные пробки, направляясь к богатым особнякам, выстроенным на берегах Потомака в штате Мериленд. Из квартиры Келси выскочила без куртки и даже не включила обогреватель в салоне своего «Спитфайра», однако она не чувствовала пронизывающего холода февральского вечера. Напротив, щеки Келси пылали от обуревавших ее чувств, отчего ее фарфоровое личико словно светилось изнутри, а серые, как озерная вода зимой, глаза метали молнии.
   Останавливаясь у светофора в ожидании разрешающего сигнала, Келси выбивала нетерпеливую дробь по рулевому колесу, отчаянно желая, чтобы скорее загорелся зеленый и она могла бы спешить, спешить, спешить дальше. Келси изо всех сил старалась успокоиться и ни о чем не думать, но рот ее при этом сжимался в тонкую, бескровную линию, скрывая красоту и щедрость полных изогнутых губ.
   «Только не надо ни о чем думать сейчас», – приказывала себе Келси. Не надо думать о том, что ее мать, оказывается, не умерла и живет в Виргинии – всего в каком-нибудь часе езды. Нельзя думать об этом, иначе она просто-напросто закричит.
   Но ее руки сильно дрожали, когда она свернула на величественную, обсаженную могучими деревьями улицу, где прошло ее детство, и подъехала к кирпичному трехэтажному особняку в колониальном стиле, в котором она выросла.
   Дом выглядел аккуратным и безмятежным, словно церковь. Недавно выкрашенные окна поблескивали отмытыми стеклами, а внешняя отделка наводила своей белизной на мысли о непорочной душе. Из каминной трубы поднимались курчавые клубы дыма, а в палисаднике, на клумбе вокруг вяза, проглядывали из земли первые робкие ростки крокусов.
   Безупречный дом в безупречном квартале. Так она всегда думала. Надежный, безопасный, уютный, обладающий своим собственным спокойным достоинством и респектабельностью, расположенный всего в нескольких минутах езды от округа Колумбия, на территории которого была расположена и столица страны со всеми ее галереями и памятниками.
   Громко хлопнув дверцей, Келси выскочила из машины и, подбежав к входной двери, резко ее распахнула. В этот дом она могла входить не стучась. Не успела Келси, однако, ступить на пестревшую берберским геометрическим орнаментом ковровую дорожку, которой была застелена белая плитка прихожей, как из гостиной ей навстречу вышла Кендис.
   Как и всегда, одета она была безупречно. В своем консервативном синем шерстяном костюме Кендис выглядела как настоящая профессорская жена. Ее волосы были зачесаны назад, выгодно открывая миловидное, еще совсем молодое лицо и простые жемчужные сережки.
   – Келси, какой приятный сюрприз! Надеюсь, ты останешься на ужин? Сегодня мы как раз принимаем кое-кого с факультета, и я могла бы…
   – Где он? – резко перебила Келси, и Кендис моргнула от неожиданности. Только теперь она заметила, что Келси буквально кипит и вот-вот взорвется. Меньше всего ей хотелось, чтобы за час до прихода гостей ее дом стал ареной одной из бурных сцен, на которые ее падчерица была большая мастерица.
   – Что-нибудь случилось? – спросила она настороженно.
   – Где папа?
   – Ты расстроена, Кел. Это опять из-за Уэйда? – Кендис махнула рукой так, словно эта проблема не стоила внимания. – Я понимаю, развод – не очень приятная штука, но все-таки это не конец света. Пойдем лучше в гостиную и поговорим.
   – Я не хочу говорить с тобой, Кендис. Я хочу поговорить со своим отцом, – Келси непроизвольно сжала кулаки. – Скажут мне, наконец, где он, или мне самой поискать?
   – Привет, сестренка! – по лестнице, широко улыбаясь, спускался Ченнинг. От матери он унаследовал привлекательную внешность и страсть к головоломным авантюрам, которая, по словам Кендис, взялась неизвестно откуда. Когда его мать вышла замуж за Филиппа Байдена, ему было только четырнадцать, однако врожденное чувство юмора и неизменный оптимизм помогли ему без труда освоиться в новом положении.
   – Что случилось-то?
   Келси глубоко вдохнула воздух, с трудом удерживаясь от того, чтобы не закричать.
   – Где папа, Чен?
   – Герр профессор работают в кабинете, просили не беспокоить. Зарылся в отчетный доклад или что он там пишет…
   Произнося все это, Ченнинг слегка приподнял брови. Он тоже без труда распознал признаки сильнейшего гнева – на щеках Келси горел румянец, а глаза метали искры. Бывали времена, когда он бросался тушить этот огонь, но порой Ченнинг позволял себе раздуть его до размеров небольшого лесного пожара.
   – Послушай, Кел, ты ведь не собираешься впустую убить целый вечер, общаясь с этими книжными червями? Может, нам с тобой прошвырнуться по ближайшим ночным клубам?
   Келси только молча тряхнула головой и ринулась мимо брата к кабинету отца.
   – Келси! – понесся ей вслед неожиданно резкий голос Кендис. – Неужели нельзя быть немного посдержаннее?
   «Нельзя, – подумала Келси, рывком распахивая дверь отцовского кабинета. – Нельзя, черт побери!»
   Захлопнув дверь за собой, она некоторое время ничего не говорила и только часто и тяжело дышала, пока слова – быстрые, горячие – бурлили у нее в груди, не в силах вырваться наружу сквозь стиснутое судорогой горло.
   Филипп Байден сидел за своим любимым дубовым столом, почти полностью скрытый кипами бумаг и стопками книг. В худой руке он нерешительно сжимал ручку. Профессор всегда утверждал, что лучшие вещи рождаются и лучшие идеи приходят к нему именно во время таинства писания, и потому упорно отказывался перенести свои материалы в компьютер.
   Глаза его за стеклами очков в тонкой серебряной оправе казались большими и круглыми, как у совы. Подобный взгляд неизменно свидетельствовал о том, что профессор творит, отрешившись от всего окружающего. Но вот взгляд его прояснился, он узнал Келси и улыбнулся. Свет настольной лампы блеснул на его коротких седых волосах.
   – А вот и моя дочка! Заходи. Как раз вовремя… Вот, прочти. Это черновик моей новой статьи о поэзии Йетса. Боюсь, я опять начал слишком издалека.
   Он выглядит таким нормальным, только и подумала Келси. Совершенно нормальным в своем аккуратном твидовом пиджаке и знакомом галстуке. И еще – красивым, спокойным, умиротворенным. Да и как ему не быть умиротворенным в этом уютном мирке, если его со всех сторон окружают тома поэзии – книги гениев и о гениях… А ее собственный мир только что разлетелся вдребезги.
   – Она жива! – выпалила Келси. – Она жива, а ты… ты лгал мне всю мою жизнь!
   Филипп Байден побледнел, а взгляд его метнулся в сторону. Лишь на долю секунды, на какое-то мгновение Келси увидела в его глазах потрясение и страх.
   – О чем ты говоришь, Келси? – спросил он нарочито спокойным голосом, однако чувствовалось, что ему потребовалась вся его сила воли, чтобы удержать себя в руках и не дать своим словам прозвучать умоляюще.
   – Только не лги мне сейчас! – Одним прыжком Келси оказалась возле стола. – Не лги, слышишь?! Моя мать жива, и ты знал об этом. Знал с самого начала, а мне говорил, что она умерла.
   Паника, острая, словно лезвие скальпеля, вонзилась Филиппу прямо в грудь.
   – Откуда у тебя эти сведения?
   – От нее самой. – Келси запустила руку в сумочку и вытащила оттуда злосчастное письмо. – От моей матери. Может быть, хоть теперь ты скажешь мне правду?
   – Можно взглянуть?
   Вздернув голову, Келси посмотрела на него сверху вниз. Этот взгляд пронзил его насквозь.
   – Так моя мать умерла?
   Филипп колебался. Ложь, которую он столько времени хранил в своем сердце, стала ему так же близка, как дочь, но он понимал, что, выбрав одно, неминуемо потеряет второе.
   – Нет. Могу я посмотреть письмо?
   – Значит, вот так, да? – Слезы, которые Келси с таким трудом сдерживала, вдруг подступили к самым глазам. – Просто «нет», и все? После стольких лет лжи и обмана?
   «Только одна ложь, только один обман, – подумал Филипп. – Да и времени прошло совсем немного».
   – Я постараюсь все тебе объяснить, Келси. Но мне хотелось бы сначала взглянуть на письмо.
   Не сказав больше ни слова, она отдала отцу конверт. Смотреть на него ей было тяжело, и Келси отвернулась к высокому узкому окну, где темнота понемногу гасила последние отсветы вечерней зари.
   Письмо так сильно дрожало в руках Филиппа Байдена, что ему пришлось положить бумагу на стол. Почерк он узнал сразу. Ошибиться было невозможно. Письма́, написанного именно этой рукой, он и боялся. И все же он прочел его внимательно, не пропуская ни единого слова.

   «Дорогая Келси!
   Я понимаю, как ты, должно быть, удивишься, получив это письмо. Но написать тебе раньше мне казалось неразумным и нечестным. Телефонный звонок, наверное, был бы в данной ситуации более уместным, но мне кажется, что тебе понадобится некоторое время, чтобы все как следует обдумать. И принять решение. А письмо оставляет тебе несравнимо бо́льшую свободу выбора.
   Они сказали тебе, что я умерла, когда ты была совсем крошкой. В некотором смысле так оно и было, и поэтому я согласилась с их решением пощадить тебя и избавить от всего того, что могло на тебя обрушиться. Но с тех пор прошло больше двадцати лет, ты больше не ребенок и, как мне кажется, имеешь право знать, что твоя мать жива. Пожалуй, это – не самая приятная новость, однако я так решила и никогда не буду об этом жалеть.
   Если тебе захочется просто увидеть меня или у тебя появятся вопросы, требующие ответа, – приезжай. Я живу на ферме «Три ивы» в окрестностях Блюмонта, штат Виргиния. Срок действия этого приглашения не ограничен. Если когда-нибудь ты решишь приехать, то сможешь остаться столько, сколько тебе захочется. В случае если ты никак не дашь о себе знать, я буду знать, что ты не хочешь поддерживать со мной никаких отношений. Надеюсь, впрочем, что любопытство, которое двигало тобой еще в детстве, заставит тебя по крайней мере один раз поговорить со мной.
Твоя Наоми Чедвик».

   Наоми!.. Филипп закрыл глаза. Наоми…
   Прошло почти двадцать три года с тех пор, как он видел ее в последний раз, но он помнил все так отчетливо, как будто это было вчера. Он помнил и запах ее духов, навевавший мысли о темных аллеях, где с ветвей дубов свисают серебристые гирлянды испанского мха, помнил ее заразительный, звонкий смех, который неизменно заставлял мужчин оборачиваться, помнил светлые, пепельно-платиновые волосы, которые, подобно туману, стекали ей на спину, помнил ее гибкое тело и спокойные темные глаза.
   Его воспоминания были такими отчетливыми, что, когда Филипп открыл глаза, ему на мгновение показалось, что он снова видит перед собой Наоми. В первую секунду его сердце совершило неистовый, бешеный скачок – то рвались на свободу страх и желание, которые он столько времени подавлял в себе, – но это была Келси, которая, напряженно выпрямившись, смотрела куда-то в сторону.
   Да разве мог он забыть Наоми? Как он мог забыть ее, когда достаточно одного взгляда на дочь, чтобы увидеть ее будто наяву?
   Он поднялся из-за стола и налил себе виски из хрустального графина. Обычно он редко прикасался к чему-то более крепкому, чем легкий коктейль или ежевичная настойка, и держал виски для гостей, однако сейчас ему необходимо было выпить чего-нибудь покрепче, что помогло бы ему справиться с дрожью в руках.
   – И что ты собираешься предпринять? – спросил он.
   – Я еще не решила. – Келси упорно продолжала смотреть в сторону. – Это будет во многом зависеть от того, что ты скажешь мне сейчас.
   Филиппу очень хотелось подойти к ней и крепко обнять за плечи, но он не решился. Он сомневался, что Келси воспримет этот жест правильно. Хорошо бы сейчас сесть и спрятать лицо в ладонях, подумал он, но это было бы проявлением слабости, да и вряд ли могло помочь.
   Но больше всего Филиппу Байдену хотелось вернуться на двадцать три года назад и попытаться предпринять что-то такое, что помешало бы слепой судьбе разрушить, превратить в прах его счастливую жизнь.
   Но это – увы! – было невозможно.
   – Все не так просто, Келси.
   – Ложь редко бывает простой.
   Наконец она повернулась к отцу, и его пальцы судорожно сжали стакан. Какое удивительное сходство! Такие же светлые волосы, и так же небрежно взъерошены, такие же темные глаза, и так же горит румянец на высоких, резко очерченных скулах. Да, верно говорят, что многие женщины выглядят лучше всего в моменты, когда их эмоции и чувства приближаются к высшей точке.
   Так было с Наоми. И так же – с ее дочерью.
   – Ведь ты же лгал мне все эти годы, да? – продолжила Келси. – Ты лгал, бабушка лгала, она тоже лгала… – она указала на стол, где лежало письмо. – И если бы оно не пришло, ты продолжал бы обманывать меня и дальше…
   – Да. Во всяком случае, до тех пор, пока я считал бы, что так лучше для тебя.
   – Лучше для меня? Как это может быть? Что хорошего в том, чтобы я считала свою мать умершей? Как вообще ложь может быть лучше, чем правда?
   – Ты всегда слишком хорошо знала, что хорошо, а что – плохо, что белое, а что – черное. Это достойное зависти качество. – Профессор покачал головой и отпил глоток. – И пугающее, признаюсь откровенно. Даже в детстве ты никогда не отступала от гм-м… своих моральных норм. Что касается большинства людей, то им порой бывает нелегко правильно судить о своих и чужих поступках.
   Глаза Келси вспыхнули. В том же самом обвинял ее и Уэйд.
   – То есть это я во всем виновата?
   – Нет, нет… – Он закрыл глаза и задумчиво потер лоб. – Ты ни в чем не виновата, хотя все это началось именно из-за тебя.
   – Филипп! – Постучав в дверь, в кабинет заглянула Кендис. – Дорсеты пришли.
   Профессор улыбнулся вымученной, усталой улыбкой.
   – Займи их, дорогая. Мне нужно поговорить с Келси. Это займет всего несколько минут.
   Кендис украдкой бросила на приемную дочь взгляд исподлобья. В этом взгляде Келси заметила смешанное выражение неодобрения и покорности.
   – Хорошо, только, пожалуйста, недолго. Ужин подадут ровно в семь. Положить для тебя прибор, Кел?
   – Нет, Кендис, спасибо. Я не останусь ужинать.
   – Ну хорошо, только не задерживай отца слишком долго. – Она вышла, плотно прикрыв за собой дверь.
   Келси вздохнула и снова выпрямилась.
   – Она знает?
   – Да. Мне пришлось сказать ей еще до того, как мы поженились.
   – Пришлось сказать ей… – повторила Келси. – Ей, а не мне.
   – Поверь, это решение далось мне нелегко. И никто на моем месте не смог бы сделать это без колебаний. Наоми, твоя бабушка и я – мы трое считали, что действуем в твоих интересах. Тебе было всего три года, и ты едва-едва перешагнула порог младенчества.
   – Но я вот уже несколько лет как взрослая, па. Я побывала замужем и даже успела развестись.
   – Но ты пока еще не знаешь, как быстро порой летит время. – Он сел, не выпуская из рук стакан с виски. За прошедшие двадцать с лишним лет Филипп Байден успел убедить себя, что момент, подобный этому, никогда не наступит, и от этого его разочарование было вдвое горше. До сегодняшнего вечера его жизнь текла размеренно и спокойно, и он не мог даже подумать, что когда-то она снова совершит крутой, как на американских горках, вираж. Впрочем, Наоми ни в грош не ставила спокойствие – безразлично, свое или чужое.
   И Келси тоже. Для нее настал момент истины, и она заставила всех говорить правду, какой бы горькой она ни была.
   – Я уже рассказывал тебе, что твоя мать была одной из моих студенток. Мне она казалась очень красивой, совсем юной и трепетной. Я так и не понял, почему ее потянуло ко мне; единственное, что я могу сказать, это то, что все произошло очень быстро. Головокружительно быстро. Мы поженились через полгода после того, как увидели друг друга впервые. Этого срока оказалось недостаточно, чтобы каждый из нас понял, насколько разными людьми мы были по характеру и складу ума. Мы оба жили в Джорджтауне, оба происходили, как говорится, из респектабельных семей, но Наоми отличалась такой внутренней свободой, о которой я не мог и мечтать. Она была непосредственна, раскованна, но самой яркой ее чертой оказалось влечение к новым людям, местам, вещам. И, конечно, к ее лошадям…
   Он сделал еще один глоток, чтобы притупить боль воспоминаний.
   – Теперь мне кажется, что именно из-за лошадей все и началось. После твоего рождения Наоми очень хотела вернуться на свою ферму в Виргинии. Ей хотелось, чтобы ты росла там. Что касается меня, то все мои амбиции, желания, надежды на будущее были здесь. Я уже начал работать над докторской диссертацией, и мысль о том, чтобы стать деканом факультета английской литературы, подстегивала мое честолюбие, но тогда мы оба сумели найти временный компромисс. Я стал проводить в Виргинии все свои выходные, но этого, как видно, было недостаточно. Проще говоря, мы начали отдаляться друг от друга.
   «Не проще – безопаснее, – подумал он, печально глядя в бокал. – Тогда не так больно».
   – В конце концов мы решили развестись, но тут возникла еще одна проблема. Наоми настаивала, чтобы ты осталась с ней, на ферме, а мне хотелось, чтобы ты росла здесь. Скачки, разведение чистокровных лошадей – я был слишком далек от всего этого и не понимал людей, которые окружали ее постоянно: всех этих жокеев, объездчиков, букмекеров. Сначала мы до хрипоты спорили друг с другом, потом каждый из нас нанял адвоката.
   – Процесс об опеке? – ахнула потрясенная Келси. – Вы судились из-за того, кому я достанусь?
   – Это оказалось некрасивое и постыдное дело. Как могли два человека, которые когда-то любили друг друга и у которых родился ребенок, стать смертельными врагами за столь короткое время? Не слишком-то это большой комплимент человеческой натуре. – Он поднял голову и наконец-то встретился глазами с дочерью. – Я отнюдь не горжусь этим, Келси, но в глубине души я был уверен, что ты принадлежишь мне. Наоми уже начала встречаться с другими мужчинами, и один из них, по слухам, был связан с организованной преступностью. Такая женщина, как она, всегда притягивает к себе мужчин, да Наоми и не особенно старалась сдерживаться. Как будто нарочно, как будто бросая вызов мне и всему миру, она флиртовала направо и налево, устраивала бесконечные вечеринки, занималась своими скачками, словно хотела показать, что живет так, как ей больше нравится, и не видит в этом ничего страшного.
   – Словом, ты выиграл дело, – хмуро кивнула Келси. – Ты выиграл процесс об опеке, получил меня в свое полное распоряжение и решил соврать мне, будто моя мать умерла.
   Она снова повернулась в сторону – к окну, которое стало совершенно темным. В стекле отражался ее собственный неясный, призрачный образ.
   – Но не вы же одни разводились в семидесятые годы. Были и другие случаи, другие дети, которые оказывались в таком же положении. Опека предусматривает посещения. У меня было право видеться с ней.
   – Она не хотела, чтобы ты с ней виделась. Как и я.
   – Но почему? Потому что она сбежала с кем-то из своих любовников?
   – Нет, не поэтому. – Филипп отставил стакан в сторону, с осторожностью опустив его на серебряный поднос. – Потому что она застрелила одного из них. Потому что она десять лет просидела в тюрьме за убийство.
   Келси медленно повернула голову. Медленно, потому что воздух в комнате внезапно показался ей тяжелым и плотным, как вода.
   – За убийство? Ты хочешь сказать, что моя мать – убийца?
   – Я надеялся, что мне не придется рассказывать тебе об этом. Никогда… – Филипп тяжело поднялся из-за стола. Он был почти уверен, что в абсолютной тишине кабинета Келси услышала, как хрустнули его суставы.
   – Когда это случилось, ты была со мной, и я благодарю Бога за то, что ты была не на ферме. Наоми застрелила своего любовника – молодого человека по имени Алек Бредли. Они оба были в спальне, когда… когда между ними возникла ссора. Наоми достала из ящика револьвер и убила его. Тогда ей было двадцать шесть – столько же, сколько тебе сейчас. Суд признал ее виновной в убийстве второй степени. Когда я видел Наоми в последний раз, она была уже в тюрьме. Она сама сказала мне, что предпочла бы, чтобы ты считала ее мертвой. В случае, если я соглашусь, сказала она, она клянется не пытаться связаться с тобой. И вплоть до настоящего времени держала слово.
   – Ничего не понимаю! – Келси закрыла лицо руками.
   – Я тоже был за то, чтобы избавить тебя от этого знания. – Филипп нежно взял ее за запястья и заставил опустить руки, чтобы видеть лицо дочери. – Если защищать, оберегать тебя всеми доступными мне способами было неправильно, тогда – да, я признаю, что ошибался. Но извиняться – нет, извиняться мне не за что. Я любил тебя, Келси. В тебе был заключен смысл всей моей жизни. Не осуждай меня за это.
   – Нет, я не стану осуждать тебя. – Повинуясь своей давней привычке, Келси положила голову на плечо отца. – Мне самой нужно хорошенько подумать, чтобы во всем разобраться. Все это кажется совершенно невероятным. Я даже не помню ее, па. Совсем не помню.
   – Тебе тогда было слишком мало лет, – пробормотал профессор, чувствуя, как его захлестывает волна облегчения. – Но ты на нее похожа. Так похожа, что иногда это кажется мне невероятным. Несмотря на некоторые свои недостатки, Наоми была женщиной привлекательной и тонко чувствующей.
   «Склонность к насилию была одним из ее недостатков, – подумала Келси. – Неужели и в этом я тоже на нее похожа?»
   – Вопросов слишком много, – произнесла она вслух. – И я пока не в состоянии подобрать ни одного толкового ответа.
   – Почему бы тебе не переночевать у нас? – поинтересовался Филипп, понемногу приходя в себя. – Как только я провожу гостей, мы сможем поговорить обстоятельнее.
   Это было довольно соблазнительное предложение. Больше всего Келси хотелось очутиться в своей безопасной, до последней половицы знакомой спаленке и – как бывало не раз – позволить отцу утешить себя, развеять все снедавшие ее сомнения.
   – Нет, мне надо вернуться домой. – Келси поспешно отпрянула, покидая уютное отцовское плечо, чтобы не размякнуть и не поддаться слабости. – Мне нужно некоторое время побыть одной. И так уже Кендис злится, что я помешала тебе встретить гостей.
   – Она все поймет.
   – Ну конечно, поймет, но тебе все-таки лучше пойти вниз. А я, пожалуй, уйду через черный ход – мне что-то не хочется сталкиваться ни с кем из наших старых знакомых.
   Филипп заметил, что возбужденный румянец истаял со щек Келси, отчего ее светлая кожа стала казаться еще более тонкой и нежной.
   – Может, все-таки останешься, Кел?
   – Да нет, со мной все в порядке. Просто мне нужно время, чтобы освоиться с новой информацией. Поговорим потом, па. Ступай к гостям, а потом, попозже, мы еще раз обсудим, как нам быть.
   Келси поцеловала отца в знак прощения, но и как бы вынуждая его поторопиться. Оставшись одна, она подошла к столу и посмотрела на оставшееся на столешнице письмо.
   Так прошло несколько мгновений. Наконец Келси сложила письмо и убрала конверт обратно в сумочку.
   Ну и денек, подумала она. За какие-то несколько часов она потеряла мужа и обрела мать.

2

   Иногда бывает очень полезно уступать своим подсознательным импульсам и желаниям. «Ну, может быть, очень редко», – поправила себя Келси, ведя машину по шоссе № 7, которое то взбиралось на отлогие виргинские холмы, то снова спускалось в долины. Как бы там ни было, она чувствовала удовлетворение – так бывало всякий раз, когда она воплощала в жизнь неожиданно принятое решение.
   Возможно, гораздо разумнее было не спешить, а поговорить с отцом еще раз и все как следует обдумать, однако Келси неожиданно захотелось прыгнуть в машину и отправиться на ферму «Три ивы», чтобы своими глазами увидеть женщину, которая почти два десятка лет была для нее мертва.
   «Это моя мать, – напомнила себе Келси. – И она убила человека».
   Пытаясь отвлечься от этих мыслей, она так громко включила радио, что музыка Рахманинова наверняка была слышна и снаружи, вырываясь из салона сквозь полуоткрытое окно.
   День для поездки на машине действительно выдался подходящий. Именно в этом Келси пыталась убедить себя, когда ранним и прохладным утром выскочила из своей квартиры, чтобы прогреть мотор машины, оставленной на ночь на стоянке перед домом. Впрочем, она не призналась себе, что едет не просто прокатиться, даже тогда, когда, глядя в карту, пыталась определить самый удобный маршрут до Блюмонта.
   Никто не знал, куда она едет. И никто нигде ее не ждал.
   В этом и заключалась свобода. Или, во всяком случае, один из ее аспектов. Келси давила на педаль газа, наслаждаясь скоростью, врывающимися в окно потоками холодного воздуха и могучими звуками симфонической музыки. Она была свободна поехать в любое место и сделать все, что ей захочется. И не было никого, перед кем она обязана была отчитываться в своих намерениях и поступках. Никто ни о чем ее не спрашивал. Все вопросы, которые могли бы быть ей заданы, оставались в ее собственной голове.
   Может быть, она оделась чуть более тщательно, чем требовала заурядная загородная прогулка, но зато этого требовала ее гордость. Жакет из шелка персикового цвета, она знала, шел ей, а облегающие брючки только подчеркивали стройность ее фигуры.
   В конце концов, любая женщина, которая готовится к встрече со своей матерью после двадцати лет разлуки, захотела бы выглядеть наилучшим образом. Именно поэтому Келси, тщательно заплетя волосы в косу и уложив на голове в виде замысловатой прически, потратила на макияж значительно больше времени, чем обычно.
   К тому же все эти приготовления помогли ей успокоить взвинченные нервы.
   И все-таки – по мере того как расстояние, отделявшее ее от Блюмонта, сокращалось, – Келси начала волноваться.
   Даже останавливаясь у магазина, чтобы спросить дорогу до фермы, Келси твердила себе, что еще вполне может передумать. В конце концов, получить указания и последовать им – две совсем разные вещи. В любой момент она может просто развернуться и поехать назад – в Мериленд.
   А еще она может поехать дальше и, без остановки миновав Виргинию, достичь Каролины. Может повернуть на запад или на восток, к побережью. Прежде она не раз поступала именно таким образом: сев за руль автомобиля, Келси ехала куда глаза глядят и сворачивала в сторону тогда, когда ей этого хотелось. Так, например, случилось сразу после того, как она ушла от Уэйда. Помнится, тогда она провела два чудесных выходных дня в прелестном мотеле на Восточном побережье, где ей никто не мешал.
   На мгновение Келси задумалась о том, не отправиться ли ей туда снова. Чтобы осуществить задуманное, ей достаточно было просто позвонить на работу и заскочить по дороге в один из супермаркетов, чтобы запастись сменой белья.
   Нет, мотель никуда от нее не денется. И потом, такое поведение слишком смахивает на бегство.
   Бегство? Но от кого же она бежит?
   Крошечный магазин оказался так тесно уставлен стеллажами с инструментами, полками и ящиками с товарами, что в нем нелегко было бы повернуться даже трем покупателям. За прилавком стоял пожилой продавец, возле локтя которого дымилась полная окурков пепельница. Он был абсолютно лыс, и его шафранный череп сверкал в полутьме, словно новенький никель. На его оттопыренной губе словно приклеилась замусоленная сигаретка, а горло было замотано клетчатым шерстяным шарфом. Заметив Келси, продавец поднял голову и, щурясь от дыма, всмотрелся в ее лицо.
   – Не могли бы вы подсказать мне, как добраться до фермы «Три ивы»? – спросила она.
   Продавец еще несколько мгновений молча разглядывал ее своими покрасневшими от дыма глазами. Наконец он откашлялся и заговорил:
   – Вы не мисс ли Наоми часом ищете?
   Келси вздрогнула, но постаралась придать своему лицу выражение, которое она позаимствовала у своей строгой бабушки. По ее расчетам, подобный взгляд должен был мгновенно поставить продавца на место.
   – Я ищу ферму «Три ивы», – отчеканила она. – Как мне сообщили, она находится где-то в этом районе.
   – Ну да, конечно. – Продавец ухмыльнулся, ничуть не обескураженный ее холодностью. – Вот что вам надо сделать: сначала проедете по этой дороге еще немного, что-то около двух миль, мисс. Там увидите белый забор. Около него надо повернуть налево, на Чедвик-роуд, и проехать еще около пяти миль. По дороге вам сначала попадется «Рискованное дело» – это тоже ферма, вы легко ее узнаете по кованой ограде, да и название там написано, не ошибетесь. Но вам, стало быть, туда не надо, так что смело езжайте мимо «Рискованного дела» и дуйте до первого поворота. Там увидите пару каменных столбов, а на них – вставшие на дыбки́ лошади. Это и есть «Три ивы».
   – Благодарю вас.
   Продавец глубоко затянулся и выпустил изо рта тонкую струйку дыма.
   – А вы случайно не из Чедвиков будете?
   – Случайно нет, – отрезала Келси и пулей вылетела из лавки, возмущенно хлопнув дверью. Взгляд старика продолжал жечь ей спину до тех пор, пока она не вырулила со стоянки и не вернулась на дорогу.
   Что ж, этого следовало ожидать, решила она. В таком маленьком городке, как этот, все, несомненно, знают друг друга, и каждое постороннее лицо сразу бросается в глаза. И все же ей очень не понравилось, как этот старик на нее смотрел.
   Она нашла белый забор и повернула налево, направляясь прочь из города. Здесь, на окраине, дома стояли гораздо дальше друг от друга, разделенные обширными открытыми пространствами и холмами, которые, казалось, замешкались на полпути между зимой и весной, все еще не решаясь сбросить оцепенение зимних месяцев и окончательно одеться густой зеленью трав. На склонах холмов паслись лошади, и ветер развевал их гривы. Кобылы, все еще покрытые густой зимней шерстью, степенно щипали пробивающуюся из земли молодую траву; тут же резвились и жеребята, все еще неуверенно переставлявшие свои тонкие, как зубочистки, ноги. То там, то сям поля были распаханы и подготовлены для весеннего посева; такие участки были похожи на большие красновато-коричневые заплаты, четко выделяющиеся на фоне нежно-прозрачной зелени склонов.
   У «Рискованного дела» Келси слегка притормозила. Название фермы действительно было выведено аршинными буквами на вывеске над решетчатыми коваными воротами; за воротами виднелась засыпанная щебенкой дорога, поднимающаяся вверх, на самый гребень холма, где был воздвигнут из камня и кедровых бревен большой дом-усадьба.
   Извилистая щебеночная дорога была обсажена толстыми вязами, которые выглядели гораздо более старыми – и в значительной степени куда более традиционными, – чем сам дом, чьи современные линии и модерновая архитектура казались по сравнению с ними едва ли не вызывающими. Тем не менее в том, как он венчал собой вершину холма, было что-то по-хозяйски властное, независимое, почти величественное и, как казалось Келси, свойственное именно здешним краям.
   Некоторое время Келси неподвижно сидела в машине. Не то чтобы ее очень интересовала архитектура дома или окружающий пейзаж, хотя и то, и другое вполне заслуживало внимания; просто она уже поняла, что если поедет по дороге дальше, то уже не повернет назад. Следовательно, ей необходимо в последний раз все хорошенько обдумать.
   Про себя она решила, что ферма «Рискованное дело» с ее удивительно подходящим к случаю названием будет тем самым пунктом, откуда она двинется – или не двинется – навстречу неизвестности, и, закрыв глаза, постаралась сосредоточиться и взять себя в руки. Если она все же отправится дальше, то всеми ее действиями и поступками должны руководить холодный разум и трезвый расчет. Предстоящая встреча не имела никакого отношения к мелодраматичному воссоединению разлученных обстоятельствами матери и ее возлюбленной дочери; здесь все было гораздо сложнее.
   Они обе были чужими людьми, которым предстояло решить, останутся ли они таковыми и в будущем, или между ними все же возможно какое-то подобие родственных или на худой конец чисто дружеских отношений.
   «Нет, – поправила себя Келси. – Это я буду решать, поддерживать ли нам отношения или нет».
   В самом деле, она приехала сюда не для того, чтобы узнать вкус материнской любви, а чтобы получить ответы на свои вопросы. Даже причины поступков Наоми и их возможные трактовки ее пока не занимали. Тут Келси напомнила себе, что никогда ничего не узнает, если сейчас повернет назад и не сумеет задать свои вопросы матери.
   Она никогда не была трусихой. Келси с гордостью отметила, что имеет все основания добавить это последнее качество к списку собственных добродетелей, и тронула машину с места. И все же, когда она сворачивала на дорогу между двумя каменными столбами со вставшими на дыбы конями на вершинах, ее руки, стиснувшие рулевое колесо, были холодными и влажными от пота.
   Эта засыпанная гравием дорога вела к дому ее матери – к дому, который летней порой, должно быть, был укрыт листвой трех раскидистых ив, от которых и пошло название фермы. Теперь же свесившиеся почти до земли тонкие ветви были лишь едва тронуты нежно-зеленой дымкой, разглядеть которую можно было только на близком расстоянии. Сквозь их беспорядочное переплетение Келси разглядела фасад дома, широкое каменное крыльцо с белыми дорическими колоннами и ковровой дорожкой, округлые линии трехэтажного особняка, выстроенного в плантаторском стиле. Дом показался Келси мягко-женственным и вместе с тем таким же изящным и горделивым, как и эпоха, вызвавшая к жизни этот архитектурный стиль.
   Особняк был окружен садами, которые, как она живо себе представила, в ближайшие несколько недель взорвутся зеленью листвы и ароматом цветов. Загудят деловитые пчелы, запоют беззаботные птицы, запахнут глицинии и фиалки, а на тенистую дорожку выйдет леди Наоми в длинном, до земли, кружевном платье…
   Отогнав от себя эти мысли, Келси подняла голову и, глядя на окна усадьбы, принялась гадать: где же та комната? Где спальня, которая двадцать лет назад стала ареной трагических событий?
   Останавливая машину, Келси почувствовала, как по спине побежали мурашки. Сначала она хотела подойти прямо к парадной двери и постучать, но потом, сама не заметив как, зашла за угол дома и обнаружила там каменную терраску-патио, на которую выходили высокие французские окна.
   Отсюда ей стали видны и кое-какие хозяйственные постройки – несколько сараев с навесами и конюшня, которая показалась Келси такой же аккуратной и красивой, как и сам дом, а чуть дальше, где горбились живописные холмы и паслись лошади, блестело отраженным солнечным светом зеркало водоема.
   И почти в тот же самый миг перед мысленным взором Келси пронеслась еще одна картина. Пели птицы, гудели пчелы и шмели, светило яркое и горячее солнце, а в воздухе сильно и сладко пахло цветущими розами. Кто-то смеялся и поднимал ее все выше и выше, пока она наконец не почувствовала под собой надежную и безопасную лошадиную спину.
   Не сдержав тревожного восклицания, Келси поспешно прижала ладонь к губам. Она не помнит этого места! Не должна помнить. Просто ее воображение неожиданно разыгралось, вот и все. Воображение и нервы.
   Но она могла поклясться, что узнала этот смех и прозвучавшую в нем неистовую, свободную, манящую интонацию.
   Пытаясь справиться с внезапным ознобом, Келси обхватила себя руками за плечи и сделала шаг назад, к машине. «Мне нужно только взять куртку, – твердила она себе. – Просто взять куртку – и все». И тут навстречу ей из-за угла дома вышли мужчина и женщина, которые держали друг друга за руки.
   В лучах яркого солнца они выглядели столь потрясающе красивыми, что в первое мгновение Келси подумала, что эта пара ей тоже привиделась.
   Мужчина был высок – пожалуй, на целый дюйм выше шести футов, – хорошо сложен и обладал той неуловимой быстротой и грацией движений, которая отличает уверенных в себе людей. Его темные, слегка вьющиеся волосы, растрепанные ветром, небрежно падали на воротник выгоревшей байковой рубашки. Лицо мужчины словно состояло из одних углов и теней, но Келси сразу разглядела глубокие темно-голубые глаза, которые при виде ее округлились от легкого удивления.
   – Наоми… – Мужчина выговорил это, слегка растягивая гласные на южный манер, отчего его голос приобрел звучность и густоту, и Келси подумала, что он больше всего напоминает хороший, выдержанный бурбон. – У тебя, кажется, гости, Наоми.
   Келси перевела взгляд на его спутницу и поняла, что никакие слова отца не в силах были подготовить ее к тому, с чем она столкнулась. Это было все равно что увидеть в зеркале будущую себя. В зеркале, отполированном до такой степени, что его свет слепит глаза. Келси как будто глядела на себя самое, и на краткий миг в сердце ее закралось безумное подозрение, что так оно и есть.
   – Добро пожаловать, – протянула Наоми, сильнее сжав в ладони руку своего спутника. Это была неосознанная реакция, которую она не сумела бы скрыть, даже если бы постаралась. – Я не ожидала, что так скоро получу от тебя весточку, не говоря уже о том, чтобы с тобой увидеться…
   Простую истину, что в слезах пользы нет, Наоми твердо усвоила уже много лет назад, поэтому, пока она рассматривала дочь, ее глаза оставались сухими.
   – Мы как раз собирались попить чаю. Может быть, ты к нам присоединишься?
   – Я могу зайти в следующий раз… – начал ее спутник, но Наоми вцепилась ему в руку с такой силой, словно он мог спасти ее, заслонить от какой-то неведомой опасности.
   – В этом нет необходимости, – Келси услышала свой собственный голос как бы со стороны. – Я все равно не могу остаться надолго.
   – Тогда пойдем в дом. Не станем тратить твое время понапрасну.
   Наоми первой поднялась на террасу и провела своих гостей в просторную комнату, столь же ухоженную, как и сама хозяйка. В камине горел невысокий, ленивый огонь, который тем не менее довольно успешно справлялся с прохладой последнего зимнего месяца.
   – Пожалуйста, присаживайся, устраивайся поудобнее. Я пойду распоряжусь насчет чая.
   Наоми бросила один быстрый взгляд в сторону своего спутника и вышла.
   Мужчина, очевидно привыкший к разного рода щекотливым ситуациям, чувствовал себя совершенно свободно. По-хозяйски расположившись в кресле, он достал из кармашка длинную черную сигару и улыбнулся Келси улыбкой профессионального обольстителя, предназначенной для того, чтобы очаровать потенциальную жертву и усыпить ее бдительность.
   – Наоми-то наша немного растерялась, – заметил он с заговорщическим видом и подмигнул.
   В ответ Келси только приподняла бровь. Хозяйка дома показалась ей сдержанной и спокойной, словно ледяная статуя.
   – Вот как? – спросила она.
   – Что ж, это вполне понятно, – продолжал мужчина. – Ты устроила ей хорошую встряску. Я и сам был огорошен. – Он раскурил сигару, мимолетно задумавшись о том, справится ли Келси с охватившим ее возбуждением, что ясно читалось в ее глазах. – Кстати, мое имя – Гейб Слейтер, я – ее сосед. А ты, очевидно, Келси?
   – Откуда это вам известно? – бросила Келси.
   «Как королева – распоследней деревенщине, – подумал Гейб. В любых других обстоятельствах слова, сказанные подобным тоном, заставили бы взвиться на дыбы любого мужчину, но он решил не обращать внимания на оскорбительную интонацию.
   – Мы все здесь друг с другом на «ты», – мягко заметил он. – Впрочем, можешь называть меня как тебе привычнее. Что касается того, откуда я тебя знаю… Мне известно, что у Наоми есть дочь, которую зовут Келси и которую она не видела довольно долгое время. А ты слишком молодо выглядишь, чтобы быть двойняшкой Наоми. – Он скрестил вытянутые вперед ноги, обутые в грубые ковбойские сапоги. Обоим было ясно, что ему пора бы перестать столь беззастенчиво ее разглядывать, но Гейб вовсе не собирался отвести взгляд. – На мой взгляд, кульминационный акт этой гражданской драмы дался бы тебе гораздо легче, если бы ты села и притворилась, будто расслабилась, – небрежно посоветовал он.
   – Спасибо, я постою, – отрезала Келси и подошла к камину в надежде, что огонь поможет ей согреться.
   Гейб только пожал плечами и откинулся на спинку кресла. В конце концов, все это его не касалось, если только девочка не начнет прохаживаться насчет Наоми. Не то чтобы Наоми не умела владеть своими чувствами; за всю жизнь Гейб ни разу не встречал женщины, которая настолько преуспела бы в этой нелегкой науке и – как он считал – отличалась столь развитой способностью применяться к любой обстановке, не теряя своей жизнерадостности. Просто Наоми была слишком дорога Гейбу, чтобы он мог позволить кому-то – в том числе и ее дочери – причинить ей боль.
   То обстоятельство, что Келси, по-видимому, решила его игнорировать, нисколько не трогало Гейба. Он не торопясь затянулся сигарой и, выпустив колечко дыма, стал молча любоваться открывавшимся ему зрелищем, которое нисколько не портили напряженные плечи и даже на беглый взгляд непримиримая спина. Гейб даже подумал, что они, напротив, только подчеркивают мягкие очертания бедер, длину стройных ног и красивую линию шеи.
   Потом он задумался о том, насколько легко смутить ее саму и пробудет ли Келси здесь достаточно долго, чтобы он успел испытать ее на прочность.
   – Сейчас подадут чай, – сказала Наоми, входя в комнату. Она совладала со своими чувствами, и, хотя взгляд ее был устремлен прямо на дочь, игравшая на губах улыбка была спокойной. – Ты не очень-то уютно себя чувствуешь, да, Келси?
   – Не каждый день твоя собственная мать встает из могилы, – парировала Келси. – Неужели это было так необходимо – заставить меня думать, будто ты умерла?
   – Тогда мне казалось, что – да. Я оказалась в таком положении, когда главной моей заботой было самой остаться в живых.
   Наоми опустилась на стул. Ее светло-бежевый жокейский костюм сидел на ней без единой морщинки и сшит так, словно предназначался для светских приемов.
   – Больше всего мне не хотелось, чтобы ты навещала меня в тюрьме. Даже если бы подобное желание у меня и возникло, твой отец все равно не допустил бы ничего подобного. Нам обоим было прекрасно известно, что мне предстояло исчезнуть из твоей жизни лет на десять-пятнадцать.
   Что-то неуловимо изменилось в ее лице, и улыбка Наоми стала жесткой.
   – Что сказали бы родители твоих товарищей и подруг, если бы они узнали, что твоя мать отбывает срок за убийство? Я сомневаюсь, чтобы после этого все они очень захотели, чтобы их чада водили с тобой знакомство. Боюсь, в этом случае ты росла бы гораздо более одинокой и не слишком счастливой…
   Наоми не договорила и повернулась к дверям в коридор, где как раз показалась пожилая женщина с простым, но приятным лицом. Она была одета в серый костюм и белый передник и толкала перед собой сервировочный столик на колесах.
   – А это – Герти. Ты ведь помнишь Кел, да, Герти?
   – Да, мэм, – глаза горничной наполнились слезами. – Помню. Тогда она была совсем крошкой и все время прибегала ко мне в кухню – выпрашивала печеньице.
   Келси промолчала. Ей нечего было сказать этой незнакомой женщине, которая готова была разреветься. Наоми тем временем положила свою ладонь на руку служанки и нежно пожала.
   – Испеки немного печенья к следующему разу, когда Келси снова к нам приедет. А теперь иди, я сама разолью.
   – Слушаю, мэм. – Поминутно шмыгая носом, Герти повернулась, чтобы уйти, но у самых дверей остановилась. – Она так похожа на вас, мисс Наоми, так похожа! Просто как две капельки…
   – Да, Герти, – негромко согласилась Наоми. – Действительно, похожа.
   – Я не помню ее! – Голос Келси прозвучал с вызовом, и она сделала два шага по направлению к матери. – Я не помню тебя!
   – Я и не рассчитывала на это, – спокойно отозвалась Наоми. – Сахар, лимон? Может быть, сливки?
   – Будем вести себя как порядочные, воспитанные люди? – взвилась Келси. – Мать и дочь воссоединяются за чашечкой чая. Ты что, серьезно ждешь, что я буду сидеть здесь и пить с тобой черный чай со сливками?
   – Черный? Я думала, это «Эрл грей». – Наоми пожала плечами. – Честно говоря, Келси, я сама не знаю, чего я ждала. Пожалуй, гнева: у тебя есть все основания сердиться. Ну, еще обвинений, упреков, негодования… – Наоми передала Гейбу чашку с чаем, и Келси не без зависти отметила, что руки матери ни капельки не дрожат. – Честно говоря, я не представляю себе, что́ ты можешь сказать или сделать такого, чего нельзя было бы оправдать или понять.
   – Почему ты написала мне?
   Наоми потребовалось лишь одно мгновение, чтобы привести в порядок мысли.
   – Тому существует множество причин, некоторые из которых имеют вполне эгоистическую природу, а некоторые – нет. Я надеялась только на то, что ты окажешься достаточно любопытной, чтобы захотеть встретиться со мной. Ты всегда была очень любознательным ребенком, к тому же мне известно, что в твоей жизни наступил не очень приятный момент и ты оказалась на распутье.
   – Откуда тебе известны такие подробности?
   Наоми подняла на нее взгляд, но по ее глазам нельзя было понять ровным счетом ничего.
   – Ты думала, что я умерла, Келси. Я же очень хорошо знала, что моя дочь жива. Я продолжала следить за тобой. Даже в тюрьме мне удавалось узнать о тебе новости.
   Ярость заставила Келси шагнуть вперед и сжать кулаки. С огромным трудом она подавила в себе желание сбросить на пол поднос вместе со всеми этими тоненькими чашками и блюдцами. Подобное действие, несомненно, помогло бы ей разрядиться и даже доставило удовольствие, но вместе с тем она выставила бы себя истеричной дурой. Лишь мысль об этом помогла Келси более или менее справиться с собой.
   Потягивая крошечными глотками горячий чай, Гейб исподтишка наблюдал за этой тайной борьбой. «Нетерпелива, – решил он. – Нетерпелива и резка, но достаточно умна, чтобы не терять почву под ногами. Пожалуй, она еще больше похожа на мать, чем кажется на первый взгляд».
   – Значит, ты следила за мной? – прошипела Келси. – Что же, ты наняла для этого детективов или как?
   – Никакой романтики. – Наоми через силу улыбнулась. – Это делал мой отец. Пока мог.
   – Твой отец? – Келси опустилась на стул. – Мой дед…
   – Да. Он умер пять лет назад. Твоя бабушка и моя мать скончалась через год после твоего рождения, а я была единственным ребенком в семье, так что ты оказалась избавлена от тетушек, дядюшек и толпы двоюродных братьев и сестер. Как видишь, только я могу ответить на любые твои вопросы, и я постараюсь это сделать. Единственное, что бы мне хотелось, – это чтобы ты не спешила составить обо мне окончательное мнение. Нам обоим необходимо время: тебе подумать, а мне – рассказать тебе все.
   На данный момент у Келси был только один вопрос – тот самый, что непрерывно стучал у нее в голове, – и она задала его немедленно, не успев ни обдумать его как следует, ни облечь в подходящую форму.
   – Это правда, что ты убила того человека? Ты убила Алека Бредли?
   Наоми немного помолчала, потом поднесла к губам чашку с чаем и посмотрела на Келси. Через секунду Наоми медленно опустила чашку на блюдце.
   – Да, – сказала она просто, – я убила его.

   – Прости, Гейб, – сказала Наоми, стоя у окна и наблюдая за отъезжающей машиной Келси. – Я не должна была ставить тебя в такое положение.
   – Я познакомился с твоей дочерью, только и всего.
   Негромко засмеявшись, Наоми крепко зажмурилась.
   – Ты всегда был сдержан на язык.
   Наоми повернулась и сделала шаг вперед, к центру комнаты, где на нее упал поток света из широких французских окон. Казалось, ее нисколько не беспокоит тот факт, что яркое солнце лишь сильнее подчеркнет тонкую сетку морщин возле глаз – безошибочную примету возраста. Слишком долго она была лишена солнечного света, слишком долго была далеко от него.
   – А я жутко боялась. Когда я увидела ее, воспоминания просто нахлынули на меня, и их было слишком много. Чего-то я ожидала, но многое оказалось непредвиденным. Я просто не смогла бы справиться со всем этим одна.
   Гейб поднялся и, подойдя к Наоми, положил ей на плечи руки, стараясь успокоить.
   – Если мужчина не рад помочь красивой женщине, значит, он морально мертв.
   – Ты настоящий друг. – Наоми подняла руку и сжала его запястье. – Один из немногих, с кем я могу ни капли не притворяться. Может быть, это потому, что мы оба сидели в тюрьме.
   Быстрая улыбка заставила приподняться уголки его губ.
   – Ничто так не помогает найти общий язык, как тюрьма.
   – Ничто… – согласилась Наоми. – Правда, один из нас угодил в тюрьму за убийство второй степени, а другой – за то, что в юности слишком любил играть в карты, но жизнь за решеткой есть жизнь за решеткой.
   – Ну вот, ты и здесь меня перещеголяла.
   Наоми рассмеялась:
   – В нас, Чедвиках, живет дух соперничества. – С этими словами она отошла от него и передвинула стоящую на столе вазу с ранними нарциссами на один дюйм вправо. Этот жест многое сказал Гейбу, и Наоми, кажется, это поняла.
   – Что ты о ней думаешь, Гейб?
   – Она – настоящая красавица. Точная твоя копия.
   – Я думала, что буду к этому готова. Отец говорил мне, к тому же я видела ее фотографии, но видеть это своими собственными глазами – совсем другое дело. В общем, я испытала самое настоящее потрясение. Я-то помню ее совсем ребенком, и все эти годы Келси оставалась для меня ребенком, а она тем временем стала взрослой женщиной…
   Наоми нетерпеливо тряхнула головой. С тех пор действительно прошло слишком много лет, и она знала это лучше, чем кто-либо другой.
   – Но, кроме того… Что ты о ней думаешь?
   Она бросила на него быстрый взгляд через плечо.
   А Гейб вовсе не был уверен, может ли он подробно рассказывать ей о том, что он думал по поводу Келси. И должен ли. Он принадлежал к тем мужчинам, которых трудно чем-нибудь удивить, однако от встречи с дочерью Наоми он испытал настоящий шок. Красивые женщины появлялись и исчезали из его жизни точно так же, как он сам на некоторый срок появлялся в жизни очередной красотки. Гейб не был равнодушен к женщинам: он их ценил, восхищался, желал их, однако при первом же взгляде на Келси Байден сердце его едва не остановилось.
   Ему было любопытно разобраться в своих ощущениях, однако Наоми ждала ответа, и он решил, что сможет сделать это позднее. Тем более что его мнение, несомненно, имело для нее значение.
   – Она вся соткана из нервов и бешеного темперамента, – проговорил он. – Ей недостает твоего самообладания и власти над своими чувствами.
   – Надеюсь, эти качества ей никогда не понадобятся, – пробормотала Наоми, обращаясь больше к самой себе, чем к нему.
   – Твоя дочь была в гневе, однако ее сжигало любопытство, и она повела себя достаточно умно. Она сдерживала свои эмоции до тех пор, пока не оценила, так сказать, весь расклад. Будь она лошадью, я бы сказал, что мне необходимо посмотреть ее бег, прежде чем я смогу определить, есть ли в ней выносливость, мужество и красота. Но кровь… от нее никуда не денешься, а она говорит сама за себя. У твоей дочери есть характер и стиль, Наоми.
   – Она любила меня. – Голос Наоми предательски дрогнул, но она этого не заметила, как не заметила первой слезинки, которая выкатилась из уголка глаза и поползла вниз по щеке. – Тому, у кого никогда не было детей, нелегко объяснить, каково это – быть объектом огромной, всепоглощающей, бескомпромиссной любви. Именно так Келси любила меня и своего отца. Это нам с Филиппом не хватило сил… или любви. Мы любили ее недостаточно сильно, чтобы сохранить нашу семью. Так я потеряла и то, и другое.
   Наоми машинально подняла руку к щеке и, поймав слезу на согнутый палец, несколько мгновений смотрела на нее с удивлением, словно энтомолог на только что пойманный и еще никому не известный экземпляр красочного тропического насекомого. Она не плакала с тех пор, как похоронила отца. В слезах не было ни пользы, ни смысла, ни облегчения.
   – Никто и никогда не будет любить меня так. До сегодняшнего дня я этого не понимала.
   – Ты слишком торопишь события, Наоми. Это на тебя не похоже. Сегодня вы провели вместе четверть часа, и каждая минутка принадлежала тебе.
   – А ты видел, какое у нее было лицо, когда я сказала, что убила Бредли? – Наоми повернулась к Гейбу, и на губах ее появилась улыбка – твердая, как стекло зимней ночью, и такая же холодная. – Я видела такое же выражение у десятков других людей. Ужас и отвращение цивилизованного человека перед дикарем. Воспитанные люди не убивают.
   – Люди, вне зависимости от воспитания и общественного положения, делают все, что могут, когда дело идет об их собственной жизни.
   – Она так не подумает, Гейб. Может быть, Кел и похожа на меня, но воспитал ее отец, и у нее – его моральные принципы. Господи, да есть ли в мире кто-то более высоконравственный, чем профессор Филипп Байден?!
   – Или более глупый, коль скоро он позволил тебе уйти.
   Наоми снова рассмеялась, и на этот раз ее смех прозвучал более раскованно и живо. Шагнув к Гейбу, она крепко поцеловала его в губы.
   – Где ты был двадцать пять лет назад, Гейб? – Она покачала головой и сдержала вздох. – Играл со своими жеребятами…
   – Что-то не припомню, чтобы я с ними играл. Вот ставить на них – это да… Кстати, у меня завалялась лишняя сотня, и я готов поставить ее на то, что мой трехлетка опередит твоего на майском дерби.
   Наоми слегка приподняла брови.
   – А шансы?
   – Поровну.
   – Согласна. Кстати, почему бы тебе не взглянуть на мою годовалую кобылу, пока ты не ушел? Через пару лет она станет настоящей чемпионкой, и все, что ты против нее поставишь, ты потеряешь.
   – Как ты ее назвала?
   – Честь Наоми.

   «Она была так сдержанна, – думала Келси, отпирая входную дверь своей квартиры. – Так сдержанна и холодна. Она призналась в совершенном убийстве так спокойно, как другая женщина призналась бы в том, что красит волосы».
   Что же за женщина ее мать?
   Как она могла спокойно разливать чай и поддерживать светскую беседу? Как удавалось ей не утратить вежливости воспитанного человека, где она научилась настолько владеть собой? А эта безмятежная отстраненность? От одного этого у нормального человека волосы бы встали дыбом…
   Келси прислонилась спиной к двери и потерла виски. Голова ее буквально раскалывалась от боли, а все происшедшее представлялось безумным дурным сном. Просторный, светлый дом, мирное чаепитие, женщина с таким же, как у нее, лицом, энергичный, уверенный в себе мужчина… Полноте, да с ней ли все это произошло?
   «Кстати, какова роль этого Гейба? Неужели это новый любовник Наоми? Они что, спят вместе в той самой комнате, где был застрелен несчастный Алек Бредли? Наоми на это способна, – подумала Келси. – Она выглядит как человек, способный на что угодно».
   Легким движением она оттолкнулась от двери и принялась расхаживать по квартире. Вопрос о том, почему Наоми написала ей, не давал Келси покоя. При встрече не было ни бури эмоций, ни заклания упитанного тельца в честь возвращения блудной дочери, ни мольбы о прощении за потерянные годы. Одно лишь вежливое приглашение выпить чаю.
   И спокойное, без колебаний, признание в убийстве.
   «Стало быть, Наоми Чедвик не лицемерка, – подумала Келси. – Она просто преступница».
   Когда зазвонил телефон, Келси поглядела в ту сторону и заметила также мигающую лампочку на автоответчике. Решив не обращать внимания ни на то, ни на другое, она отвернулась. До начала ее смены в музее оставалось полных два часа, но у нее не было ни необходимости, ни желания разговаривать с кем-либо.
   Перед Келси стояла довольно сложная задача: убедить себя в том, что неожиданное воскрешение из мертвых ее матери не обязательно должно изменить ее жизнь. Казалось, ничто не мешало ей продолжать жить как прежде – работать, посещать занятия в университете, встречаться с друзьями.
   Келси бросилась на диван. Кого она хотела обмануть? Ее работа была чем-то вроде хобби, за которое она получала мизерные деньги, занятия вошли в привычку, а что касается друзей… Большинство ее друзей и знакомых были также друзьями Уэйда, поэтому теперь, после их развода, они должны были либо выбрать, на чьей стороне им остаться, либо вовсе исчезнуть.
   Вся ее жизнь пошла кувырком!
   В дверь постучали, но Келси не пошевелилась.
   – Келси! – Энергичный стук повторился. – Открой, или я позову управляющего, чтобы он отпер ее для меня.
   Келси неохотно сползла с дивана и открыла.
   – Бабушка?..
   Подставив щеку для обязательного поцелуя, Милисент Байден вплыла в комнаты. Она была, как всегда, безупречно одета и причесана, блестящие, чуть рыжеватые волосы были зачесаны назад, открывая ухоженное лицо, которое могло бы принадлежать женщине не старше шестидесяти лет, хотя на самом деле Милисент было на двадцать лет больше. С помощью жесточайшей диеты и энергичных упражнений ей удавалось поддерживать свою фигуру в идеальном состоянии. Элегантный светло-голубой костюм сорок четвертого размера от Шанель, подчеркивал все достоинства этой безупречной дамы. Светлые, в тон костюму, перчатки из мягкой кожи Милисент бросила на столик под зеркалом и повесила норковую горжетку на стул.
   – Ты меня разочаровала, – были ее первые слова. – Запереться в комнате и дуться на весь свет. Как ребенок, право.
   Прежде чем она села, ее миндалевидные глаза скользнули по лицу внучки.
   – Твой отец совсем потерял голову, так он о тебе беспокоится. И он, и я звонили тебе сегодня по меньшей мере десять раз.
   – Меня не было дома. Папе нечего было беспокоиться.
   – Ой ли? – Милисент постучала накрашенным ногтем по подлокотнику кресла. – Вчера вечером ты ворвалась к нему в дом, чтобы сказать, что эта женщина написала тебе письмо, потом убежала и не отвечала на звонки целое утро.
   – Эта женщина – моя мать, и вы оба – ты и отец – знали, что она жива. Нам пришлось объясниться. Ты, бабушка, несомненно, сказала бы, что воспитанным людям пристало выяснять отношения спокойно, однако мои чувства тоже можно понять.
   – Не надо разговаривать со мной таким тоном! – Милисент даже подалась вперед, так она была возмущена. – Твой отец сделал все, чтобы защитить тебя от дурной молвы, чтобы дать тебе приличное воспитание, родной дом, наконец! А ты налетела на него как… как…
   – Налетела? Я?! – Келси воздела вверх руки, хотя прекрасно знала, что такое открытое проявление чувств будет истолковано Милисент как вульгарное. – У меня было слишком много вопросов, на которые я хотела получить ответы. Я добивалась от него правды, на которую у меня есть все права.
   – Теперь, когда ты узнала правду, ты удовлетворена? – Милисент слегка наклонила голову. – Для тебя – да и для всех нас тоже – было бы лучше, если бы ты продолжала считать ее мертвой. Но эта женщина всегда была эгоистична до мозга костей и думала только о себе. И редко о ком-нибудь другом.
   По причинам, которые она вряд ли смогла бы себе объяснить, Келси подняла брошенную перчатку.
   – А ты всегда ее так ненавидела? – с вызовом спросила она.
   – Я всегда видела, что она собой представляет. Филипп был ослеплен ее смазливенькой мордашкой и тем, что казалось ему яркой индивидуальностью и тонкостью натуры. И он дорого заплатил за свою ошибку.
   – А я очень похожа на нее, – негромко вставила Келси. – Теперь мне понятно, почему ты всегда смотрела на меня так, словно я в любой момент могу совершить какое-нибудь преступление. Или просто какой-нибудь неприличный поступок, который не допускают правила этикета.
   Милисент со вздохом откинулась на спинку кресла. Она не собиралась опровергать утверждения Келси хотя бы потому, что не видела в этом необходимости.
   – Вполне естественно, что я всегда была озабочена тем, как много ты унаследовала от нее. Ты носишь фамилию Байден, Келси, и большую часть времени давала нам все основания гордиться тобой. Но все твои оплошности и ошибки – все это от нее.
   – Я предпочитаю думать, что мои ошибки – только мои и ничьи больше.
   – Как, например, этот развод, – не преминула вставить Милисент. – Уэйд происходит из порядочной семьи. Его дед по материнской линии был сенатором, а отец владеет одним из самых престижных и респектабельных рекламных агентств на всем Восточном побережье.
   – А Уэйд занимается развратом со своими фотомоделями.
   Милисент нетерпеливо отмахнулась от нее движением руки, при этом на ее пальце холодно сверкнуло обручальное кольцо с бриллиантом – память о покойном муже.
   – Ты, конечно, скорее обвинишь его, чем себя или ту женщину, которая его соблазнила.
   Келси улыбнулась почти радостно.
   – Совершенно верно, бабушка, я предпочту обвинить его. И уже обвинила. Мы развелись, развелись окончательно, так что ты напрасно теряешь время.
   – Тебе принадлежит сомнительная честь быть второй за всю историю семьи Байден, кто решился на этот шаг. В случае с твоим отцом развод был неизбежен. Что касается тебя, то ты поступила так, как поступала всю свою жизнь: твоя импульсивная реакция на любые события вошла у тебя в привычку, и мне это не нравится. Но это не главное. Сейчас же меня интересует, что ты собираешься делать с этим письмом.
   – А тебе не кажется, что это дело касается только меня и моей матери?
   – Этот вопрос затрагивает честь семьи, – твердо сказала Милисент. – Отец и я – вот твоя семья.
   Она снова побарабанила ногтями по подлокотнику, тщательно подбирая слова.
   – Филипп – мой единственный сын. Его счастье, его благо были для меня основной заботой. А ты – его единственная дочь, – с неподдельной любовью в глазах она протянула руку и взяла Келси за кончики пальцев. – Я желаю тебе только добра, Кел.
   Сомневаться в этом не приходилось. Как бы ни раздражали ее порой строгие принципы, которых придерживалась Милисент Байден, Келси знала, что она ее любит.
   – Я знаю, бабушка. Знаю и не хочу с тобой ссориться.
   – Как и я с тобой. – Милисент с довольным видом потрепала Келси по руке. – Ты была хорошей дочерью, и никто, кто знает Филиппа и тебя, не сомневается в том, как крепко вы привязаны друг к другу. Я уверена, ты не сделаешь ничего, что могло бы причинить ему боль. Дай мне это письмо, и я позабочусь обо всем вместо тебя. Тебе не нужно будет ни встречаться с ней, ни влезать в этот скандал.
   – Но я уже встречалась с ней. Я ездила к ней сегодня утром.
   – Ты… – Рука Милисент чуть заметно дрогнула и снова легла спокойно. – Ты виделась с ней? И ты отправилась туда, ни с кем не посоветовавшись?
   – Мне двадцать шесть лет, бабушка. Наоми Чедвик – моя родная мать, и мне нет необходимости советоваться с кем-либо, встречаться мне с ней или нет. Мне очень жаль, если тебе это неприятно, но я поступила так, как считала нужным.
   – Так, как тебе захотелось, – поправила Милисент. – Не думая о последствиях.
   – Пусть так, если тебе это больше нравится. Только позволю себе напомнить, что, какими бы ни были последствия, касаются они только меня. Мне казалось, ты и отец поймете, что поступить так было с моей стороны вполне естественно. Может быть, вам нелегко с этим мириться, однако я не понимаю, отчего вы так сердитесь.
   – Я вовсе не сержусь, – отозвалась Милисент, хотя Келси ясно видела, что ее бабушка в ярости. – Просто я за тебя волнуюсь. Мне не хочется, чтобы ты поддавалась первому же эмоциональному порыву, первому же желанию, которое диктуют тебе чувства. Ты просто не знаешь ее, Келси. Ты не представляешь, какой хитрой и коварной может быть эта женщина.
   – Мне известно, что она добивалась права опеки надо мной.
   – Она просто хотела побольнее уязвить твоего отца, потому что он смотрел на нее как на пустое место. Ты была для нее просто орудием. Она пила, встречалась с другими мужчинами и щеголяла другими своими пороками в бесстыдной уверенности, что всегда и во всем будет выигрывать. А кончилось все убийством.
   Милисент ненадолго замолчала, чтобы набрать в грудь побольше воздуха. При одной мысли о Наоми в груди ее с новой силой вспыхивал костер ненависти.
   – Коль скоро ты с ней встречалась, она, наверное, попыталась уверить тебя, что это была самооборона? Что она защищала свою честь. – Не в состоянии больше сидеть, Милисент резко встала. – О, она была очень умна, умна и красива. Если бы улики против нее не были такими очевидными, она, наверное, сумела бы убедить суд в своей невиновности. Но когда женщина посреди ночи принимает мужчину у себя в спальне, одетая всего лишь в одну шелковую комбинашку, тут трудно настаивать на версии попытки изнасилования.
   – Изнасилования… – шепотом повторила Келси, но Милисент не услышала ее потрясенного шепота.
   – Кое-кто, разумеется, поверил ей. Существуют люди, которые всегда готовы верить женщинам подобного типа. – Взгляд Милисент стал жестким; в возбуждении она схватила перчатки со столика и принялась нервно похлопывать ими по ладони. – Но, в конце концов, они же ее и приговорили. Она исчезла из жизни Филиппа и из твоей тоже. И до недавнего времени о ней ничего не было слышно. Неужели ты будешь так эгоистична и упряма, что позволишь ей снова встать между нами? Неужели ты заставишь отца снова страдать?
   – То есть вопрос стоит так: или она, или он?
   – Вот именно!
   – Для тебя, бабушка, но не для меня. Знаешь, до тех пор пока ты не приехала ко мне, я не знала, буду ли я встречаться с ней еще раз. Теперь я знаю точно, что обязательно снова туда поеду. А знаешь почему? Потому что она не пыталась защищаться или оправдываться, не предлагала мне сделать выбор. Я увижусь с ней еще раз и решу сама.
   – Невзирая на то, что кое-кому это причинит боль?
   – Насколько я понимаю, я – единственный человек, кто в этой ситуации чем-нибудь рискует.
   – Ты ошибаешься, Келси, и это опасное заблуждение. Эта женщина… разлагает, пачкает, выворачивает наизнанку все, к чему ни прикасается… – Милисент опустила голову и стала аккуратно, палец за пальцем, разглаживать на ладони перчатки. – Если ты и дальше станешь поддерживать с ней отношения, она сделает все, что в ее силах, чтобы изменить твое отношение к отцу.
   – Никто не сможет этого сделать.
   Милисент подняла голову, ее взгляд был острым, словно отточенная сталь.
   – Ты еще не знаешь Наоми Чедвик, – резко сказала она.

3

   Келси и вправду не знала Наоми Чедвик, но хотела бы узнать. Годы, проведенные в университете, не пропали для Келси даром, и если и было что-то, что она умела хорошо, так это рыться в архивах, подбирая материалы для исследования какого-нибудь события или явления. Любого явления, даже если оно называется Наоми.
   На протяжении последующих двух недель большую часть своего свободного времени Келси провела в общественной библиотеке, перебирая катушки с микрофильмами. Первой ей попалась страничка светской хроники из какой-то старой газеты, где она прочла уведомление о помолвке двадцатиоднолетней Наоми Энн Чедвик, дочери Мэттью и Луизы Чедвик с фермы «Три ивы», Блюмонт, Виргиния, и Филиппа Джеймса Байдена, тридцати четырех лет, сына Эндрю и Милисент Байден из Джорджтауна.
   Свадьба должна была состояться в июне, и Келси легко нашла соответствующее объявление. Для нее было настоящим потрясением увидеть отца таким молодым, таким счастливым и беззаботным. Руку, сжимавшую ладонь Наоми, он прижимал к сердцу и улыбался. На лацкане белела бутоньерка из нескольких роз, и Келси попыталась угадать, были ли они белыми или солнечно-желтыми.
   Наоми на фотографии смотрела чуть исподлобья, но даже крупнозернистый газетный снимок не мог скрыть блеска ее обаяния. Личико Наоми казалось невероятно юным и удивительно красивым; полные губы были четко очерчены, а глаза весело блестели, словно она вот-вот рассмеется.
   Эти двое выглядели так, словно вместе они могли одолеть любые трудности.
   Нет, ей не будет больно. Не должно быть. Келси твердила эти слова постоянно, убеждая себя, что глупо было бы расстраиваться из-за развода, который произошел бог знает сколько времени назад, но эти двое были так молоды, так полны жизненных сил и надежд… А теперь каждый из них стал для другого просто горьким воспоминанием.
   Келси сделала кое-какие краткие заметки и фотокопии всех сообщений, которые ей попались, как она сделала бы это для любого академического доклада или сообщения. С особенным интересом она просмотрела фотокопию объявления о своем собственном рождении.
   Начиная с этого момента имена ее родителей стали попадаться довольно редко; как правило, это были просто упоминания о том, что мистер и миссис Байден – в числе многих других – присутствовали на приеме в мэрии или приняли участие в какой-то благотворительной акции. Похоже, они вели довольно замкнутый или, во всяком случае, не слишком активный образ жизни, и бо́льшая часть их непродолжительного супружества прошла вдалеке от вашингтонского света.
   Потом в «Вашингтон пост» промелькнула коротенькая и очень сжатая заметка, посвященная делу об опеке, помещенная в самой газете, как показалось Келси, только из-за того, что ее дед по отцовской линии был одним из заместителей министра финансов. Фактически, кроме имен – ее собственного, Наоми и отца, которые она прочла почти с нежностью, – в статье ничего не было; по всему было видно, что любые семейные дрязги «Пост» ставит довольно низко.
   Потом Келси нашла несколько сообщений о ферме и скачках. В одной из них рассказывалось о многообещающем жеребчике, который сломал ногу во время скачки и был застрелен. К статье прилагалась фотография – прелестное личико Наоми со слезами на глазах.
   А потом было убийство.
   Подобные события, как правило, занимали гораздо больше места, чем свадьбы, рождения и разводы, и Келси сразу бросились в глаза кричащие заголовки:

//-- «ССОРА ЛЮБОВНИКОВ ЗАКОНЧИЛАСЬ ТРАГЕДИЕЙ. МИРНАЯ ВИРГИНИЯ СТАЛА АРЕНОЙ КРОВАВОГО УБИЙСТВА». --//

   О Наоми говорилось как о бывшей жене профессора английского факультета Джорджтаунского университета и дочери известного коннозаводчика. О погибшем молодом человеке – с некоторой долей пренебрежения – упоминалось только как о повесе, имеющем какое-то отношение к миру скачек и всему, что было с ними связано.
   Вся интрига выглядела предельно простой. Алек Бредли был застрелен из револьвера в одной из спален на ферме «Три ивы». Оружие принадлежало Наоми Чедвик-Байден, которая и уведомила о происшествии полицию. Когда все это случилось, кроме них двоих, в доме никого не было. Полиция округа ведет расследование.
   Виргинские газеты содержали информации ненамного больше. Наоми не отрицала, что это она стреляла в любовника, но ее адвокат настаивал, что Алек Бредли напал на нее, и несчастная жертва была вынуждена прибегнуть к крайнему средству самообороны.
   Судя по газетным статьям, до несчастного случая между Наоми и Бредли существовали вполне дружеские отношения и они часто появлялись в обществе вместе. И, разумеется, какой-то проныра-журналист раскопал грязную историю о том, что Наоми вовлечена в тяжбу об опеке над ее трехлетней дочерью.
   Через неделю после убийства в газетах появились новые заголовки.

//-- «ЖЕНЩИНА ИЗ ВИРГИНИИ ПОДОЗРЕВАЕТСЯ В УБИЙСТВЕ! --//
   В свете новых доказательств версия о самообороне оказалась несостоятельной!»

   И, черт побери, это действительно оказались железные доказательства. Келси даже похолодела, прочтя о фотографиях, сделанных частным детективом, нанятым адвокатом отца с целью добыть убедительные компрометирующие материалы для процесса об опеке. И вот, вместо того чтобы зафиксировать факт прелюбодеяния, детектив стал невольным свидетелем убийства.
   Разумеется, он тоже выступал на суде.
   Как ни тяжело ей это давалось, Келси продолжала упрямо вчитываться в газетный текст, узнавая о свидетеле, который под присягой показал, что на публике Наоми и Бредли вели себя словно два близких человека. Что Наоми была опытным стрелком. Что ей нравились вечеринки, шампанское и внимание мужчин. Что она и Бредли поссорились как раз накануне гибели последнего и что причиной скандала послужил флирт Алека с другой женщиной.
   Потом на возвышение для свидетелей поднялся тот самый детектив – Чарльз Руни. Он сделал около дюжины фотографий Наоми – у грузовика, на ферме, на вечеринках и так далее. Видимо, Руни очень дорожил своей лицензией на частную сыскную деятельность, ибо все его показания были подкреплены документально.
   И все эти документы рисовали Наоми как обаятельную, но бесшабашную особу, которая обожала острые ощущения и была только рада тому обстоятельству, что брак с человеком намного старше ее больше ее не связывает. И в ночь убийства Наоми вышла на стук чуть ли не в ночной рубашке и пригласила будущую жертву в дом, зная, что в доме больше никого нет.
   Руни не мог сказать с уверенностью, о чем эти двое разговаривали между собой, однако сделанные им снимки и заключения были достаточно красноречивы. На одной фотографии, сделанной через окно гостиной, парочка обнималась и пила бренди. На другой они уже спорили, и Наоми вдруг ринулась на второй этаж. Бредли последовал за ней.
   Верный своему долгу, Руни вскарабкался на высокое дерево и направил телеобъектив на окно спальни. Спор продолжался и здесь, и, судя по всему, он стал гораздо более ожесточенным. Наоми ударила Бредли по лицу, а когда он повернулся, чтобы уйти, она выхватила из ящика ночного столика револьвер. Фотоаппарат уловил потрясение, отразившееся на лице Бредли, когда он увидел направленное на него оружие, и ярость Наоми, нажимавшей на спусковой крючок.
   Келси долго рассматривала помещенную в газете фотографию и заголовок «ВИНОВНА!» над ней. Потом она сделала несколько фотокопий и, выключив проектор, собрала все свои выписки. Прежде чем здравый смысл успел взять верх над чувствами, она уже набирала номер на панели платного телефона.
   – Ферма «Три ивы».
   – Позовите, пожалуйста, Наоми Чедвик.
   – Простите, кто ее спрашивает?
   – Келси Байден.
   Послышался короткий сдавленный вскрик.
   – Мисс Наоми внизу, в конюшне. Подождите минутку, я соединю вас с ней.
   Минуты через полторы Наоми взяла трубку параллельного аппарата, и Келси подумала, что голос ее напоминает тягучий, прохладный мед.
   – Привет, Келси. Рада тебя слышать.
   – Я хочу поговорить с тобой еще раз.
   – Разумеется. Когда тебе будет угодно.
   – Сейчас. Мне потребуется около часа, чтобы добраться до «Трех ив». И лучше, если на этот раз мы будем одни.
   – Договорились. Я жду.
   Наоми повесила трубку и вытерла влажные ладони о джинсы.
   – Моя дочь сейчас приедет, Моисей.
   – Я так и понял.
   Моисей Уайттри – тренер [2 - Тренер – специалист-дрессировщик, занимающийся подготовкой лошадей для скакового сезона. Он же организует кормление, содержание и сбережение лошадей, руководит работой жокеев и обслуживающего персонала.] Наоми, самый надежный работник и давнишний любовник – даже не оторвался от родословных и графиков. Он был наполовину евреем, наполовину индейцем-чокто и потому носил длинные волосы, заплетенные на спине в косу, и серебряную звезду Давида на шее. Кровь, что текла в его жилах, представляла собой взрывоопасную смесь, но зато он знал о лошадях все, что только можно было знать. И, за редким исключением, предпочитал лошадей людям.
   – Она будет задавать вопросы.
   – Да.
   – Как мне лучше ей отвечать?
   Моисей и на этот раз не посмотрел на нее; впрочем, ему это было ни к чему. Он достаточно хорошо изучил интонации Наоми, чтобы знать, какое у нее при этом лицо.
   – Попробуй сказать правду.
   – Много хорошего она принесла мне, эта правда!
   – Она твоя дочь.
   Наоми с легким раздражением подумала, что для Мо все всегда было слишком просто.
   – Келси – взрослая женщина. Она не примет меня только потому, что мы с ней родственники. Во всяком случае, меня это разочаровало бы.
   Моисей наконец отложил свои бумажки и встал. Он не был особенно крупным мужчиной – всего лишь на несколько фунтов тяжелее и на несколько дюймов выше, чем требовалось, чтобы стать жокеем, а об этом он когда-то мечтал. Впрочем, те времена давно прошли, и в последнее время Моисей немного погрузнел. В ботинках со стоптанными каблуками он был почти одного роста с Наоми.
   – Ты хочешь, чтобы она приняла и полюбила тебя, но только на твоих условиях. Ты, как всегда, хочешь слишком многого, Наоми.
   Наоми с нежностью прикоснулась ладонью к его обветренной щеке. Она никогда не могла долго сердиться на Моисея. В конце концов, этот человек ждал ее долго и терпеливо, никогда ни о чем не расспрашивал и всегда любил.
   – Я знаю. Ты часто мне это повторял, Мо. Просто до тех пор, пока я не увидела ее, я и подумать не могла, что она настолько мне нужна. Я не подозревала, что дочь может так много для меня значить.
   – И тебе хотелось бы, чтобы это было не так.
   – Да.
   Это Моисею было понятно. Он сам слишком долго мечтал о том, чтобы не любить Наоми.
   – У моего народа есть поговорка…
   – У какого именно?
   Моисей улыбнулся. Обоим было известно, что половину пословиц он выдумывает сам, а вторую безбожно перевирает, приспосабливая к своим сиюминутным потребностям.
   – Только глупец мечтает впустую, Наоми. Пусть она увидит, кто ты такая. Этого будет достаточно.
   – Моисей! – В контору заглянул один из конюхов и, заметив Наоми, сорвал с головы шляпу. – Мое почтение, мисс. Мне не нравится, как Сирень припадает на левую переднюю ногу. Да она у нее и распухла к тому же…
   – Сегодня утром она же довольно хорошо бегала и все было в порядке! – Моисей нахмурился. Он нарочно поднялся перед рассветом, чтобы лично проследить за утренними тренировками. – Надо взглянуть.
   Крошечная контора Моисея располагалась рядом со стойлами, и в ней вечно пахло застоявшейся лошадиной мочой, однако он предпочитал ее просторной комнате своего предшественника, который устроил свой кабинет в беленом домике возле западного выгона. Моисей часто повторял, что лошадиные запахи для него все равно что французские духи и что он не хочет, чтобы его отвлекали от дел всякие посторонние мелочи.
   Сами стойла сияли чистотой, словно первоклассный отель, и были местом столь же оживленным. Залитый бетоном проход между двумя рядами боксов был выскоблен, а на каждом боксе висела эмалированная табличка, на которой золотыми буквами значилась кличка лошади. Подобный порядок завел еще отец Наоми, и, унаследовав ферму, она не стала его менять. Да и пахло в конюшне гораздо приятнее, чем в конторе Моисея. По этому запаху – лошадей, притираний, соломы, зерна и кожи – Наоми очень скучала в тюрьме, и даже теперь, входя в конюшню, она с наслаждением вдыхала этот замечательный будоражащий запах, для нее он был запахом свободы.
   Заметив Моисея, лошади одна за другой поворачивали головы и провожали его грустными лиловыми глазами. У него тоже был свой особенный запах, который они признавали и любили. И, как бы он ни торопился, как бы быстро ни шел по забетонированной дорожке, у него всегда было время, чтобы потрепать каждую лошадь по холке или шепнуть пару ласковых фраз.
   При их появлении подсобные рабочие не прервали работу. Железный закон – работа превыше всего – Наоми установила уже давно, однако ей все равно показалось, что при виде хозяйки вилы и скребницы в их руках двигались с удвоенной быстротой.
   – Я собирался отправить ее на пастбище, когда заметил, как она бережет ногу, – пояснил конюх, останавливаясь возле стойла Сирени. – Потом увидел опухоль и подумал, что вы тоже захотите посмотреть.
   Моисей неодобрительно фыркнул и вытер руки о засаленную коричневую куртку. Потом он осмотрел глаза молодой кобылы, принюхался к ее дыханию и, нашептывая ей что-то успокоительное, стал опускаться от шеи все ниже и ниже – к ноге.
   Опухоль располагалась над самой щеткой и была горячей на ощупь. Стоило Моисею слегка надавить на нее пальцами, как кобыла отпрянула и громко заржала.
   – Похоже, она обо что-то ударилась, – вынес приговор Моисей.
   – Сегодня утром на ней ездил Рено, – сказала Наоми, припомнив, что жокею пришлось специально приехать на ферму, чтобы провести с Сиренью утреннюю разминку. – Позовите его, если он еще не ушел.
   – Хорошо, мэм. – Конюх выскочил за дверь.
   – Утром все было нормально. – Наоми прищурилась и, присев рядом с Моисеем, легонько подвигала раненую ногу вперед и назад, следя за напряженностью плечевых мышц. – Похоже на засечку, – пробормотала она себе под нос, рассматривая обесцвеченное пятно и сгусток крови под кожей. «Наверное, ушиблена кость, – подумала она. – Если повезет, обойдется без фрактуры».
   – На следующей неделе Сирень должна была скакать в Саратоге.
   – Может, еще и побежит, – отозвался Моисей, но Наоми видела, что он так не думает. Только не с такой ногой.
   – Нужно сбить опухоль, – добавил он. – И вообще, неплохо бы позвонить ветеринару. Рентген еще никогда никому не вредил.
   – Я этим займусь. И поговорю с Рено. – Наоми выпрямилась и обхватила кобылу за шею. Лошади были для нее выгодным вложением капитала, ее бизнесом, но при всем этом она искренне их любила. – У нее душа чемпиона, Мо. Мне бы не хотелось, чтобы Сирень больше никогда не вышла на старт.

   Меньше чем через час Наоми мрачно следила за тем, как ветеринар осматривает больную ногу Сирени. Копыто уже обмыли водой со льдом, и Моисей растирал опухоль раствором уксуса. Ветеринар стоял в сторонке и готовил шприц.
   – Когда она снова может тренироваться, Мэтт? – спросила Наоми.
   – Через месяц. А лучше – через полтора. – Мэтт Ганнер бросил на Наоми быстрый взгляд. У него было длинное приятное лицо и добрые глаза. – Ушиблена надкостница, потянуты сухожилия, но трещин нет. Держите ее в стойле и продолжайте массаж. Через пару недель можно начать какие-нибудь легкие упражнения, и все будет в порядке.
   – Мы работали галоп и быструю рысь, – вставил Рено, стоявший у входа в бокс и наблюдавший за процедурами. После утренней тренировки он уже успел переодеться в один из своих дорогих, прекрасно сшитых костюмов, которые очень любил, однако он был жокеем, и больше всего на свете его интересовали чистокровные лошади, а точнее – состояние их тонких и сухих ног. – И я не заметил никакого сбоя в аллюре.
   – Я тоже, – добавила Наоми. – Рено говорит, что она не спотыкалась. Я следила за утренней разминкой и наверняка увидела бы, если бы что-то случилось. К тому же у Сирени спокойный нрав – она не из тех, кто начинает биться в стойле.
   – В общем, это был сильный удар, – заявил Мэтт. – И если бы ваш конюх не обратил внимания на опухоль, все могло закончиться гораздо хуже. Сейчас я сделаю инъекцию болеутоляющего… Но, но, девочка, спокойнее…
   Последнее относилось к Сирени, которая, почувствовав, как игла шприца вонзается ей в ногу, завращала глазами, зафыркала, но не сдвинулась с места.
   – Сильная и здоровая лошадь, – похвалил Мэтт, выпрямляясь. – Я уверен, что она снова начнет бегать, да еще как! Что касается лечения, то я вряд ли могу прибавить что-нибудь, чего бы не знал ваш Мо. Если будет повышаться температура, позвоните мне. Иначе…
   Он не договорил, уставившись куда-то за плечо Наоми.
   – Прошу прощения. – Келси остановилась напротив бокса, прижимая к груди сумочку и папку с выписками и фотокопиями. – Я не хотела мешать. Просто в усадьбе мне сказали, что я могу найти вас здесь.
   – Ох… – Наоми машинально провела рукой по своим растрепанным волосам. – Я совсем забыла про время! У нас тут возникла одна маленькая проблема. Мэтт, познакомься с моей дочерью. Келси Байден. А это Мэтт Ганнер, мой ветеринар.
   Мэтт протянул руку, но, увидев, что в ней все еще зажат шприц, смутился и отдернул ее.
   – Простите. Рад с вами познакомиться.
   Справившись с собой, Келси выдавила улыбку.
   – И я. Здравствуйте, Мэтт Ганнер. Как поживаете?
   – А это Моисей Уайттри, мой тренер, – продолжила Наоми.
   Моисей кивнул, продолжая растирать ногу кобылы.
   – Это Рено Санчес, один из лучших жокеев на гладких скачках.
   – Самый лучший, – уточнил Рено и подмигнул. – Рад, очень рад.
   – Если вы заняты, я могу подождать. – Растерявшись, Келси уже готова была отступить.
   – Нет, – вмешалась Наоми. – Мы уже сделали все, что можно. Спасибо, что так быстро выбрался, Мэтт. А ты, Рено, извини, что я заставила тебя задержаться.
   – Ничего страшного, до первой скачки еще полно времени. – Маленький Рено с неприкрытым восхищением посмотрел на Келси. – Приходите сегодня на ипподром, увидите, как я выступаю.
   – Спасибо, я, право, не знаю… – Келси чувствовала себя неуверенно.
   – Я вернусь попозже и еще раз проверю, что и как, – бросила Наоми Моисею и повернулась к дочери: – Может быть, пройдем в дом?
   И она сделала неопределенный жест рукой, изо всех сил стараясь даже случайно не дотронуться до Келси, а потом решительно пошла к выходу из конюшни.
   – У тебя заболела лошадь? – спросила Келси на ходу.
   – Поранилась, – огорченно объяснила Наоми. – Боюсь, она не сможет выступать в ближайшие несколько недель.
   – Это, должно быть, неприятно…
   Келси бросила взгляд на загон, по которому важно вышагивал годовалый жеребенок на длинном ременном поводе. Другого жеребенка, на котором восседал всадник, вели под уздцы к рингу. Конюх поливал из шланга гнедую кобылу, та довольно фыркала и передергивала глянцевитой шкурой. Остальные лошади, собранные в загоне, одна за другой двигались по кругу – по земляной дорожке, вытоптанной в траве.
   – Тут, как я посмотрю, жизнь прямо кипит, – пробормотала Келси, глядя в сторону.
   – Ну, большая часть работы обычно приходится на утро. Впрочем, вечером состоится скачка, так что после обеда суеты еще прибавится.
   – Сегодня у тебя скачки?
   – У меня всегда скачки, – рассеянно отозвалась Наоми. – В прямом и переносном смысле. В настоящее время нам приходится особенно туго – жеребятся мои производительницы. Как правило, это случается рано утром, а то и ночью… – Она улыбнулась. – Ночью роды происходят даже чаще.
   – Боюсь, я не особенно хорошо представляла себе твой размах.
   – За последние десять лет «Ивы» стали одной из лучших коннозаводческих ферм страны. На последних трех дерби наши чемпионы финишировали в призах, мы выигрывали и Бельмонт Стейкс, и Сент-Леджер. На протяжении двух лет «Три ивы» удерживает Золотой кубок коннозаводчиков, а одна из наших кобыл завоевала золото на Олимпиаде… – Наоми со смехом оборвала сама себя. – Со мной на эту тему лучше не говорить, иначе я становлюсь болтлива, как старуха, у которой в сумочке полным-полно старых фотографий.
   – Нет, мне правда интересно, – возразила Келси и подумала: «Гораздо интереснее, чем я думала». – В детстве я брала уроки верховой езды. Должно быть, в жизни каждой девочки бывает период, когда она с ума сходит по лошадям. Папе это было не по душе, но… – Она замолчала, только теперь поняв, почему ее отец был так недоволен ее увлечением.
   – Ну конечно же… – немедленно отозвалась Наоми, и на губах ее заиграла озорная улыбка. – Его чувства вполне можно понять. Но ты, я полагаю, продолжала учиться?
   – Да, я таки его уговорила. – Келси остановилась и посмотрела матери прямо в глаза. Только теперь она рассмотрела едва заметные, но недвусмысленные приметы возраста, которые она пропустила при первой встрече. От уголков глаз, словно гусиные лапки, разбегались лучики тонких морщин; другие морщины – то ли следы переживаний, то ли признаки взрывного темперамента – прочертили высокий, чуть тронутый кремовым загаром лоб Наоми.
   – Хотя, – закончила Келси, – ему наверняка было больно смотреть на меня изо дня в день.
   – Не думаю. – Наоми чуть заметно пожала плечами. – Что бы там Филипп ни думал в отношении меня, тебя он всегда обожал.
   Она тоже отвернулась и принялась рассматривать гряду холмов на горизонте. Наверное, так ей было легче. Где-то недалеко заржала лошадь, и Наоми улыбнулась – этот звук ласкал ей слух, словно нежнейшее оперное сопрано.
   – Кстати, я не спросила тебя о нем. Как он?
   – Хорошо. Папа стал деканом английского факультета университета Джорджтауна. Еще семь лет назад.
   – Он умный и добрый человек. Хороший человек.
   – Но не для тебя.
   Бровь Наоми чуть дрогнула и поползла вверх.
   – Это я была недостаточно хороша для него. Спроси кого хочешь.
   Отбросив волосы со лба резким движением головы, она пошла дальше.
   – Говорят, он снова женился? – осведомилась она небрежно.
   – Да. Мне тогда было восемнадцать. Им было очень хорошо вместе. Кроме того, у меня есть теперь сводный брат.
   – И ты их любишь? Свою семью, я имею в виду.
   – Очень.
   Наоми решительным шагом пересекла уже знакомое Келси патио и вошла в ту же самую дверь, что и в первый раз.
   – Могу я предложить тебе чай или кофе? А может быть, немного вина?
   – Нет, ничего не нужно.
   – А я надеялась, что ты порадуешь Герти. Как только она услышала о твоем приезде, сразу бросилась печь твое любимое печенье. Я знаю, что ты ее не помнишь, но она тебя очень любила.
   «Поймана! – подумала Келси. – Поймана в силки светских манер и сострадания. И печенья».
   – Хорошо. – Она постаралась кивнуть как можно суше. – Тогда – печенье и чай.
   – Присядь, я пойду распоряжусь.
   Но Келси не стала садиться. Ей казалось, что, если она повнимательнее рассмотрит обстановку и вещи матери, она сумеет обрести под ногами хоть какую-то почву. На первый взгляд комната показалась ей довольно элегантной; это был совсем другой мир, отстоящий довольно далеко от оживленной суеты конюшен и испачканных в навозе башмаков. Огонь в камине гудел негромко, почти усыпляюще, а бледно-розовые шторы на окнах были задернуты неплотно, пропуская в гостиную лучи высокого солнца, падавшие на дюжину хрустальных статуэток, изображавших скачущих лошадей. Статуэтки брызгали светом, словно алмазы. Ковер в восточном стиле, покрывавший светло-ореховый, до блеска натертый паркет, казался розовым, и розовой казалась кремовая софа в углу.
   Здесь не было ничего странного, ничего бросающегося в глаза, но только на первый взгляд. Присмотревшись, Келси поняла, в чем тут дело. Стены гостиной были обиты бледным шелком того же желтовато-костяного цвета, что и обивка мебели, однако на них висели кричаще-яркие абстрактные полотна, словно взрывающиеся изнутри мазками оранжевого, алого, черного. Они внушали невольное беспокойство, и Келси подумала, что их буйная экспрессия выражает жестокость, страсть и гнев. И, вздрогнув, она увидела, что каждое полотно подписано двумя буквами, совпадающими с инициалами ее матери.
   «Работы Наоми?» – подумала Келси, но тут же отказалась от этой мысли. Никто никогда не говорил ей, что ее мать увлекалась абстрактной живописью. Картины же были написаны явно не любителем – только талантливый, профессиональный художник мог с таким мастерством передать ощущение тревоги и беспокойства.
   Отворачиваясь, Келси подумала, что эти полотна должны были бы противоречить спокойствию и благопристойной чистоте гостиной, но вместе с тем они же придавали ей индивидуальность.
   В комнате были и другие любопытные предметы. В углу Келси обнаружила гипсовую статую женщины, чье лицо было искажено гримасой глубочайшего горя, стеклянное, бледно-зеленое сердце с глубокой трещиной, доходящей до самой середины, широкую глиняную миску, наполненную разноцветными камешками.
   – Это твои, дочка, – раздалось за ее спиной.
   Келси виновато уронила камешек обратно в миску и повернулась. Это была Герти, которая вкатила в гостиную чайный столик с подносом и теперь стояла, глядя на нее.
   – Как?..
   – Тебе всегда нравились яркие камушки. Я сохранила их, когда тебя… – Ее улыбка стала неуверенной. – Когда ты от нас ушла.
   – Ох… – Интересно, как ей на это реагировать? – Значит, ты уже давно здесь работаешь?
   – Я стала жить в «Ивах» еще девочкой. Моя мать вела хозяйство для мистера Чедвика, а когда она состарилась и вернулась во Флориду, я стала работать вместо нее. Шоколадное печенье ты всегда любила, – неожиданно закончила Герти и сделала шаг вперед.
   У нее был такой вид, словно она готова обнять гостью; Келси было не по себе от полного печали взгляда Герти, но видеть в ее глазах восхищение и любовь было еще горше.
   – Я до сих пор его люблю, – кое-как выдавила она.
   – Да ты садись, угощайся. Мисс Наоми кто-то позвонил, но она сейчас закончит. – Только что не напевая от переполнявшего ее счастья, Герти принялась разливать чай и выкладывать печенье в вазочку.
   – Я всегда знала, что ты вернешься, всегда… Мисс Наоми не верила, а я ей говорила: «Кел – твоя дочка, разве нет? Не бойся, она обязательно приедет повидать свою мамочку…» И вот ты приехала.
   – Да. – Келси заставила себя сесть и даже взяла в руки чашку чая. – Вот я и приехала.
   – А как выросла-то! – Не в силах сдержаться, Герти погладила ее по волосам. – Ты теперь совсем взрослая женщина.
   Ее лицо вдруг помрачнело, поднятая рука опустилась, и Герти почти выбежала из комнаты.
   – Извини, – кивнула Наоми, вернувшись в гостиную несколько секунд спустя. – В последнее время Герти стала особенно чувствительной. Сожалею, если она доставила тебе несколько неприятных минут, но…
   – Ничего страшного. – Келси сделала крошечный глоток. На этот раз чай был китайским, и она это заметила. Наоми поняла и рассмеялась.
   – Это у меня такое чувство юмора, – пояснила она, наливая себе чай и садясь. – Я не знала, вернешься ли ты.
   – Я тоже. Возможно, я никогда бы этого не сделала, – во всяком случае, так скоро, если бы бабушка не вынудила меня.
   – А-а, Милисент. – Наоми вытянула свои длинные ноги и слегка потянулась. – Она всегда терпеть меня не могла. Впрочем, это чувство было обоюдным, – добавила она, пожимая плечами. – Скажи, как тебе удалось добиться соответствия ее высоким стандартам?
   – Не удалось. – Келси улыбнулась, но сразу стала серьезной. Ей показалось недостойным обсуждать бабушку с Наоми.
   – Фамильная честь… – протянула Наоми, кивая. – Ты права, я не должна была критиковать Милисент в твоем присутствии. Кроме того, это ты собиралась задавать вопросы.
   – Как тебе это удается?! – воскликнула Келси, ставя чашку на блюдце дрогнувшей рукой. – Как ты можешь так спокойно вести себя, если знаешь, о чем пойдет разговор?
   – Когда я была в тюрьме, я научилась не роптать и принимать то, что меня ждет, без волнения и страха. В данном случае ситуацией управляешь ты. А я… У меня было много времени, чтобы все как следует обдумать, и, прежде чем я написала тебе, я поклялась принять все, чем бы это ни кончилось.
   – Но почему ты ждала так долго? Ведь тебя выпустили из тюрьмы уже…
   – Двенадцать лет, восемь месяцев и десять дней назад. Бывшие заключенные одержимы еще больше, чем бывшие курильщики, а я являюсь и тем, и другим. – Наоми снова улыбнулась. – Но я не ответила на твой вопрос. Я хотела встретиться с тобой в тот день, когда меня выпустили. Я даже ездила к твоей школе. На протяжении недели я сидела в машине через улицу от школьных ворот и смотрела, как ты играешь с девочками во дворе. Я видела, как вы поглядываете на мальчиков, а сами притворяетесь, будто смотрите в другую сторону. Однажды я даже вышла из машины и подошла почти к самой ограде. Мне хотелось знать, почувствуешь ли ты запах тюрьмы. Я ощущаю на себе его до сих пор.
   Она повела плечами и равнодушно взяла из вазы печенье.
   – В общем, я не дошла до забора, повернулась и уехала. Ты была счастлива, тебе ничто не грозило, и к тому же ты даже не знала о моем существовании. Потом мой отец серьезно заболел, и мне пришлось поехать к нему. С тех пор прошло много лет, но каждый раз, когда я бралась за трубку телефона, чтобы позвонить тебе или написать письмо, я чувствовала, что это будет неправильно. Я не должна была снова появляться в твоей жизни.
   – Почему же ты в конце концов написала мне?
   – Потому что мне показалось, что я должна это сделать. Ты больше не беспечная счастливая девчонка, у тебя хватает неприятностей, и мне показалось, что тебе пора узнать о моем существовании. Твой брак развалился, ты на распутье… Может быть, ты считаешь, что я не способна тебя понять, но я понимаю.
   – Ты знаешь об Уэйде?
   – Да. И о твоей работе, и о твоей академической карьере. Тебе повезло, что ты унаследовала мозги отца. Я-то всегда была паршивой студенткой. Кстати, если тебе совсем не хочется есть печенье, спрячь несколько штук в сумочку – Герти будет приятно…
   Келси со вздохом взяла печенье и надкусила.
   – Я еще не совсем хорошо разобралась со всем этим… И я не уверена в своих чувствах к тебе.
   – Действительность редко бывает похожа на опереточный спектакль, – заметила Наоми. – Дочь воссоединяется с матерью, которую считала умершей. Все прощено и забыто, публика аплодирует. Занавес. Я и не прошу у тебя прощения, Келси, но я хочу, чтобы ты дала мне хоть один шанс.
   Келси потянулась к своей папке, которую положила на софу.
   – Я предприняла кое-какие исследования, – начала она.
   «Ну и черт с ними», – подумала Наоми, протягивая руку еще за одним печеньем.
   – Я ждала чего-то в этом роде, – сказала она вслух. – Должно быть, старые газетные статьи о процессе, верно?
   – Да, в том числе и газетные статьи.
   – Я могла бы дать тебе расшифровку стенограммы судебного заседания.
   Пальцы Келси замерли на завязках папки.
   – Расшифровку? – переспросила она.
   – На твоем месте я обязательно попыталась бы ее достать. Стенограмма велась для судебного архива, чтобы впоследствии я не смогла бы ничего скрыть, даже если бы захотела.
   – В прошлый раз я спрашивала, виновна ли ты, и ты сказала – да.
   – Ты спрашивала, убила ли я Алека.
   – Почему ты не рассказала, что на суде твой адвокат настаивал на версии о самообороне?
   – А какая разница? Ведь в конце концов меня все же признали виновной. Зато теперь я заплатила свой долг обществу, поэтому – согласно существующей системе – я могу считать себя полностью реабилитированной.
   – Значит, это была ложь? Обычная адвокатская уловка? Ты лгала, когда заявила, что стреляла в него, чтобы защититься от насилия?
   – Присяжные тоже так подумали.
   – Я спрашиваю тебя! – выпалила Келси, вспыхивая. – Скажи просто: да или нет?
   – Отнять у человека жизнь никогда не бывает просто, какими бы ни были обстоятельства.
   – И какими же они были в тот раз? Ты сама впустила его к себе в дом и пригласила в спальню.
   – Я впустила его в дом, – ровным голосом уточнила Наоми. – А потом он поднялся за мной в спальню.
   – Он был твоим любовником.
   – Нет, не был. – Наоми спокойно налила себе чаю, хотя руки у нее были холодны как лед. – Он мог бы им стать… в конце концов, но я с ним не спала.
   Она подняла голову и смело встретила взгляд дочери.
   – Но присяжные не поверили и этому. На самом деле меня просто влекло к нему. Он казался мне очаровательным дурачком, безвредным и забавным.
   – Но из-за него ты едва не подралась с другой женщиной.
   – Я первая его застолбила, – с юмором отозвалась Наоми. – Считалось, что это он от меня без ума; таким образом, мне можно было флиртовать с другими, а ему – нет. Впрочем, к тому времени он мне уже надоел настолько, что я решила дать ему отставку. Правда, Алек этого не хотел… Короче, между нами произошла безобразная сцена, свидетелями которой стали слишком многие. – Она с горечью покачала головой. – Потом еще одна, уже наедине. Алек вышел из себя, он назвал меня… разными словами и в конце концов попытался добиться своего при помощи силы. Мне это не понравилось, и я велела ему убираться вон.
   Она изо всех сил старалась казаться спокойной, но голос ее предательски дрогнул, когда воспоминания о той страшной ночи с новой силой нахлынули на нее.
   – Он побежал за мной наверх и снова принялся обзывать. И вел себя еще более грубо, еще более вызывающе. Наверное, ему казалось, что если он сумеет затащить меня в постель, то я пойму, чего лишаюсь. Я разозлилась, но и испугалась тоже. Потом мы начали бороться, и я поняла, что этот парень своего добьется. Мне удалось вырваться и схватить револьвер. Вот так я его застрелила.
   Не говоря ни слова, Келси открыла свою папку и достала оттуда копию газетного снимка. Наоми приняла его с непроницаемым выражением лица, и лишь дрогнувшие губы выдали ее истинные чувства.
   – Не слишком-то удачный ракурс, верно? – заметила она. – Впрочем, тогда мы не подозревали о том, что выступаем перед публикой.
   – Он не трогает тебя. Он стоит далеко, и руки его подняты.
   – Да. – Наоми кивнула, возвращая фотографию. – Ты не могла не приехать и не задать мне твои вопросы. Я не прошу тебя верить мне, Келси. Почему, в конце концов, ты должна принимать все мои слова на веру? Какими бы ни были обстоятельства, я не могу сказать, что на мне нет ни пятнышка, но я заплатила за все сполна. Общество дало мне еще один шанс, и от тебя я хочу того же.
   – Почему ты допустила, чтобы я считала, что ты умерла?
   – Потому что я сама чувствовала себя мертвой. Какая-то часть меня умерла. И, какие бы преступления, мнимые и настоящие, я ни совершила, я любила тебя. Я не хотела, чтобы ты росла, зная, что твоя мать – за решеткой. Если бы я постоянно об этом думала, то вот тебе честное слово, я не сумела бы выдержать эти долгие десять лет. А мне очень хотелось выжить.
   У Келси были и другие вопросы, десятки, сотни вопросов, кружившихся у нее в голове, но она знала, что выслушать ответы ей не хватит мужества.
   – Не знаю… – промолвила она наконец. – Не знаю, смогу ли я когда-нибудь почувствовать к тебе что-то…
   – Твой отец должен был воспитать в тебе чувство долга. Если не он, то Милисент – точно. И я собираюсь этим воспользоваться. Иными словами, я прошу тебя пожить несколько недель здесь, у меня.
   Это неожиданное заявление на несколько мгновений сбило Келси с толку.
   – Ты хочешь, чтобы я жила здесь? – пробормотала она в конце концов.
   – Да. Устрой себе каникулы. Несколько твоих недель взамен целой жизни, которую я потеряла…
   Боже, она так не хотела унижаться, так не хотела просить, но она на колени бы встала, если бы у нее не оказалось другого выхода.
   – Я понимаю, что с моей стороны это эгоистично и не совсем правильно, но… Я прошу дать мне возможность попробовать…
   – Не слишком ли многого ты просишь?
   – Да, я прошу многого, но все равно прошу. Я твоя мать, и от этого никуда не деться. Если ты так решишь, мы можем никогда больше не видеться, но я все-таки останусь твоей матерью. А так у нас будет время, чтобы разобраться, возможны ли между нами какие-то, хотя бы чисто дружеские, отношения. Если нет – ты вольна уйти и никогда не возвращаться, но я почему-то думаю, что ты не уйдешь. – Наоми наклонилась вперед. – Из чего ты сделана, Келси? Достаточно ли в тебе мужества Чедвиков, чтобы принять вызов?
   Келси вздернула подбородок. Согласившись, она многим рисковала и все равно предпочитала подобное поведение любым просьбам и мольбам.
   – Месяц не обещаю, – резко ответила она. – Но я приеду, а там будет видно.
   И с удивлением заметила, как губы Наоми чуть заметно и жалко дрогнули, прежде чем снова сложиться в спокойную и уверенную улыбку.
   – Вот и хорошо. Если я не сумела тебя очаровать, то «Трем ивам» это, несомненно, по силам. Поглядим, как много ты еще помнишь из своих уроков верховой езды.
   – Меня всегда было нелегко вышибить из седла.
   – Меня тоже.

4

   Ужинать в ее семье всегда было принято в соответствии с давно сложившимися традициями. Еда была превосходной, и подавалась она со всем достоинством и соблюдением этикета.
   «Как всякая последняя трапеза», – мрачно подумала Келси, механически орудуя ложкой и поглощая горячий бульон, обильно сдобренный черемшой. Больше всего ей не хотелось рассматривать вечер, проведенный в отцовском доме, как обязанность или – хуже того – как некое подобие судилища, но в глубине души она знала: и то, и другое в значительной мере справедливо.
   Филипп, правда, старался поддерживать за столом непринужденный разговор, однако его улыбка была слегка натянутой. С тех пор как Келси сообщила ему о предстоящем отъезде в «Три ивы», все его мысли, казалось, были обращены к прошлому. Келси считала, что это несколько несправедливо по отношению к Кендис и что отцу не следовало так много думать о своей первой жене, ибо у нее были серьезные основания подозревать, что воспоминания о Наоми не отпускали его не только днем, но и по ночам, лишая сна и заставляя допоздна курить в кабинете. И действительно, сколько бы он ни повторял себе, что это нелогично, непозволительно, просто глупо, – ничто не помогало. Смириться с мыслью о том, что он теряет своего ребенка – дочь, за которую столько боролся, Филиппу было тяжело.
   Впрочем, Келси давно перестала быть ребенком. Чтобы убедиться в этом, ему достаточно было просто бросить на нее взгляд. Но стоило только закрыть глаза, и он без труда вспоминал, какой она была в детстве. И тогда чувство вины охватывало Филиппа с особенной силой.
   Милисент вела себя на удивление тихо, но, когда подали жареного цыпленка, она не выдержала. Не в ее правилах было обсуждать за едой какие-либо неприятные вопросы, однако на сей раз ей, похоже, не оставили никакого выхода.
   – Ты уезжаешь завтра, как я слышала, – начала она.
   – Да. – Келси сделала глоток воды из стакана, следя глазами за ломтиком лимона, который сначала погрузился на самое дно, а затем снова всплыл на поверхность. – Завтра утром.
   – А как же твоя работа?
   – Я уволилась. – Келси с вызовом приподняла голову. – Эта моя так называемая работа мало чем отличается от того, чем добровольцы занимаются на общественных началах. Когда я вернусь, попробую найти что-нибудь в Смитсоновском институте.
   – С твоим длинным послужным списком найти что-нибудь сто́ящее может оказаться довольно трудно, – сыронизировала Милисент.
   – Ты права, – не стала спорить Келси.
   – Историческое общество всегда нуждается в специалистах, – робко вставила Кендис. – Я уверена, что могла бы замолвить за тебя словечко.
   – Спасибо, Кендис, я подумаю об этом, – кивнула Келси, а сама подумала: «Кен, как всегда, выступает в роли миротворца».
   – А может быть, ты увлечешься ска́чками, – подмигнул ей Ченнинг. – Купишь себе нескольких племенных лошадей и будешь посылать их на соревнования.
   – Вряд ли это будет разумно. – Милисент промокнула губы салфеткой. – В твоем возрасте, Ченнинг, подобные вещи действительно могут показаться привлекательными из-за налета ложной романтики, но Келси, надеюсь, достаточно взрослая, чтобы рассуждать здраво.
   – А мне все равно нравится такая жизнь: каждый день обходить стойла, делать ставки и так далее… – Ченнинг пожал плечами. – Я бы не отказался провести несколько недель на ферме, чтобы можно было покататься на лошади.
   – Ты можешь навестить меня, – вставила Келси. – Я уверена, это было бы интересно.
   – Ничего умнее ты не могла придумать? – Оскорбленная в своих лучших чувствах, Милисент с громким стуком положила вилку. – Интересно! А ты подумала о том, что это будет значить для твоего отца?
   – Мама, я прошу тебя…
   Но Милисент не дала Филиппу договорить, отметя его слабые возражения властным взмахом руки.
   – Это унизительно! – воскликнула она. – После всего, что мы вынесли, после всех несчастий этой женщине достаточно было просто щелкнуть пальцами, чтобы Келси бросилась в ее объятья.
   – Ничем она не щелкала. – Келси с такой силой стиснула под столом кулаки, что ногти больно вонзились в ладони. «Да, – подумала она, – закатить сцену было бы гораздо проще, но надо держаться». – Наоми предложила мне приехать в гости, и я согласилась. Прости, па, я не хотела причинить тебе боль.
   – Я беспокоюсь только о тебе, Келси.
   – Хотела бы я знать… – проговорила Кендис, надеясь отвлечь внимание Милисент от опасной темы и спасти остаток вечера. – Тебе обязательно уезжать туда на все время? В конце концов, от нас до этой фермы всего час пути. К чему бросаться в эти дела как в омут, с головою? Например, для начала ты могла бы просто приезжать туда на выходные.
   Она бросила взгляд на мужа, надеясь угадать его реакцию на такое предложение, и ободряюще улыбнулась Келси.
   – На мой взгляд, так было бы разумнее.
   – Если бы она руководствовалась разумом, она бы вообще туда не поехала, – отрезала Милисент.
   Услышав этот комментарий, Келси подавила вздох и откинулась на спинку стула.
   – Разумеется, дело никоим образом не обстоит так, как если бы я дала письменное обязательство пробыть на ферме ровно столько-то и ни днем меньше. Я могу уехать в любой момент, когда мне только захочется. Но поехать туда мне нужно. – Последнее замечание она адресовала отцу. – Я должна разобраться, что она такое.
   – Мне кажется, это вполне естественное желание, – поддержал ее Ченнинг, жуя цыплячью ножку. – Если бы я вдруг узнал, что у меня где-то есть мать, которую я считал умершей и которая столько лет просидела в тюрьме, я именно так бы и поступил. Ты не спрашивала у нее, как там было? Я обожаю фильмы про женские тюрьмы, и мне хотелось бы знать…
   – Ченнинг!.. – В шепоте Кендис явственно прозвучали смятение и ужас. – Неужели ты настолько испорчен, что…
   – Мне просто интересно. – Он насадил на вилку маленькую картофелину и подмигнул сестре.
   Келси, ободренная его поддержкой, улыбнулась.
   – Я обязательно расспрошу, – заверила она брата, а сама подумала: «Боже, неужели только Ченнинг и я способны относиться к этому как нормальные люди и не устраивать драму из-за ерунды? Им бы радоваться, что я не помчалась за утешением к психоаналитику и не стала восстанавливать равновесие с помощью спиртного. Только я сама способна решить эту проблему, и, видит бог, я стараюсь изо всех сил!»
   – Ты думаешь только о себе, – заявила Милисент, с осуждением поджав губы.
   – Вот именно. Я думаю о себе. – Келси решительно отодвинулась от стола. – Возможно, вам будет интересно узнать, что обо всех вас Наоми говорила только хорошее, – сказала она, обращаясь к отцу. – Она не вынашивает никаких коварных планов и не собирается настраивать меня против тебя. Впрочем, она все равно бы не смогла.
   Поднявшись, она подошла к Филиппу и, наклонившись, поцеловала его в щеку.
   – Спасибо за обед, Кендис, все было очень вкусно, но мне нужно еще попасть домой, чтобы собрать вещи. Позвони мне, Ченнинг, если у тебя будут свободные выходные. Спокойной ночи, бабушка.
   С этими словами она быстро вышла из столовой и, едва закрыв за собой дверь, глубоко вздохнула. В воздухе явственно пахло свободой, и Келси была настроена наслаждаться ею.

   Рано утром Герти уже встречала Келси у дверей усадьбы.
   – Вот и ты. – Она выхватила из рук Келси чемоданы прежде, чем та успела возразить. – Мисс Наоми в конюшне. Мы не знали, во сколько ты приедешь, и она велела мне тотчас позвонить…
   – Нет, не надо ее беспокоить. У нее, должно быть, полно дел. Давай я возьму чемоданы, они тяжелые.
   – Делов-то… Я сильная как лошадь. – Герти попятилась от нее, не переставая лучезарно улыбаться. – Пойдем, я провожу тебя в твою комнатку. Ступай-ка за мной, дочка. Вон ты какая большая… Я буду звать тебя мисс Кел.
   Несмотря на свой низкий рост и худобу, Герти поднималась вверх по лестнице без видимых усилий, не переставая при этом болтать.
   – Мы все приготовили к твоему приезду. Я была так рада, что мне опять нашлось дело. Мисс Наоми-то прекрасно сама обходится, ей почти и не нужно, чтобы я ей помогала.
   – Я уверена, что ты все равно ей нужна.
   – Ну, разве что для компании. Ведь мисс Наоми и ест точно птичка, и всегда сама себе сготовит; я, бывало, спрошу у нее, когда обедать-то будете, а она отвечает – я уже поела. – Герти повела Келси по широкому коридору, застеленному вылинявшей дорожкой, в рисунке которой еще можно было угадать розы. – Иногда, правда, к ней приходят люди, но уже не так часто, как прежде, и больше по делу. Раньше-то здесь постоянно бывали вечеринки, гости всякие толклись…
   По всему было видно, что тех, прежних, гостей Герти не одобряла.
   Наконец она толкнула дверь и, шагнув в комнату, водрузила оба чемодана Келси на кровать с балдахином.
   Комната оказалась очень светлой благодаря широкому двойному окну, обращенному на холмы. Еще два узких окна выходили в сад. Глубокие, насыщенные краски и растительный орнамент обоев придавали спальне очень стильный европейский вид.
   – Какая прелесть! – Келси подошла к туалетному столику из вишневого дерева, на котором стояла цилиндрическая хрустальная ваза. Из вазы остроконечными копьями торчали свежесрезанные тюльпаны, еще не успевшие раскрыться. – Все равно что спать в саду.
   – Раньше это была твоя комната. Конечно, тогда она была обставлена по-другому. Все здесь было розовым да белым, как карамелька. – Герти прикусила губу, заметив промелькнувшее в глазах Келси удивление. – Мисс Наоми сказала, что, если тебе не понравится, ты можешь занять комнату напротив.
   – Нет, я останусь в этой. – Келси подождала, не нахлынут ли на нее ностальгические воспоминания. Они не нахлынули. Единственное, что она испытывала, это любопытство.
   – Ванная комната вот здесь. – Стремясь угодить, Герти распахнула дверь. – Если понадобятся еще полотенца, ты скажи. И вообще, если чего захочешь – прямо мне и говори. А сейчас я пойду позвоню мисс Наоми.
   – Нет, не надо! – Келси импульсивно повернулась к выходу. – Я сама к ней схожу, а распаковать вещи можно и потом.
   – Я разберу твои чемоданы, дочка, не беспокойся. Сходи, погуляй, осмотрись. Обед будет после полудня, но я могу сделать для тебя бутерброды и разогреть чай. Только кофточку-то застегни, воздух еще холодный.
   Келси машинально подняла руку к воротнику и с трудом подавила улыбку.
   – Хорошо, обещаю вернуться к ленчу.
   – Заставь свою мамочку тоже прийти, ей нужно поесть.
   – Я ей передам.
   Келси вышла, а Герти со счастливым лицом взялась за чемоданы.

   Спускаясь по лестнице, Келси испытывала сильный соблазн быстро осмотреть дом, заглянуть в комнаты и исследовать полутемные, прохладные коридоры, но решила, что это может подождать. Несмотря на то что стоял самый конец зимы, день выдался на удивление солнечным. И, как надеялась Келси, многообещающим.
   Она не собиралась начинать свой визит с погони за тенями прошлого. Она еще успеет сделать это, когда представится подходящий момент, а пока… пока она может без всякого вреда для себя насладиться погожим днем, проведенным на природе и не отягощенным никакими заботами личного свойства. Так приятно пахли первые цветы и молодая трава, таким завораживающе-прекрасным был вид на холмы, по которым бродили лошади, таким голубым казалось небо, что затвориться в четырех стенах в поисках следов двадцатилетней давности было бы верхом глупости. Разумнее всего было бы рассматривать предстоящее пребывание в «Трех ивах» как короткий отпуск, ибо Келси почувствовала, насколько сильно она нуждалась в том, чтобы выбраться из ограниченного пространства своей уютной квартиры и отвлечься от бумажной работы, только собирая свои чемоданы перед поездкой. Да и наука жить одной, которую она начала постигать заново, тоже давалась ей нелегко.
   А здесь, подумала она, ловя в воздухе острый лошадиный запах, здесь можно научиться чему-то совсем другому. Мир скачек, его законы, люди и сами благородные животные, вокруг которых кипело столько страстей, – все это Келси знала больше понаслышке и была не прочь познакомиться поближе с тем, что казалось со стороны таким привлекательным и празднично-ярким.
   Итак, решено: она будет учиться, будет изучать этот загадочный мир. И это, несомненно, поможет ей лучше понять мать.
   Как и в прошлый ее визит, возле конюшен жизнь била ключом. Грумы прогуливали лошадей, шипела вода, вырываясь из черных резиновых шлангов, блестели мокрые лошадиные бока, работники сновали туда и сюда, держа в руках охапки соломы или катя тачки с прессованным сеном. Стараясь не замечать направленных на нее – и искоса, и в упор – взглядов, Келси переступила порог конюшни.
   В первом же боксе она увидела конюха, который бинтовал переднюю ногу кобыле. Заслышав ее шаги, он поднял голову, и Келси невольно задержала шаг. Глаза мужчины были скрыты в тени под козырьком кепки, но видимая часть лица показалась Келси неправдоподобно старой, растрескавшейся, словно оставленный на солнцепеке кусок кожи.
   – Простите, пожалуйста, вы не скажете, где мне найти мисс Чедвик?
   – Выросла, малышка, да? – При помощи языка конюх переместил табачную жвачку за щеку и кивнул головой. – Я слыхал, что ты приезжаешь… Но-но, золотко, погоди-ка мочиться!
   Келси потребовалась целая секунда, чтобы сообразить, что последнее замечание относится к кобыле, а не к ней.
   – Что случилось с этой лошадкой? – спросила она. – Что-нибудь серьезное?
   – Нет, просто маленькая растяжка. Она у нас уже старушка, но все еще норовит пуститься во весь дух при каждом удобном случае. Вспоминаешь те денечки, крошка? Она выиграла свою первую скачку, и последнюю тоже, и еще дюжину скачек в промежутке. Сейчас-то ей уже двадцать пять. Когда ты в последний раз видела ее, она была шустрой молодой кобылкой. – Конюх улыбнулся, обнажая редкие, желтые от табака зубы. – Нет, наверняка ты не помнишь ни меня, ни ее. Меня звать Боггс, я учил тебя кататься на пони. Небось уже забыла, как надо ездить верхом?
   – Нет, я умею. – Келси протянула руку и погладила старую лошадь по морде. – Как ее зовут?
   – Королева Ярмарки. Я зову ее Кори.
   Кобыла негромко заржала, и ее большие карие глаза заглянули, казалось, в самую душу Келси.
   – Да, она старовата для скачек, – задумчиво пробормотала она.
   – И для племени тоже, – подхватил Боггс. – Кори у нас давно на пенсии, но ей все кажется, что она еще девочка, вот и начинает бить копытами. А если б я принес сюда седло, у нее уши сразу бы торчком встали.
   – Значит, она еще может ходить под седлом?
   – Если наездник справный попадется. А твоя ма чуть дальше, у случной конюшни. Как выйдешь, налево. Сегодня там большие дела творятся.
   – Спасибо, э-э-э…
   – Боггс. И добро пожаловать домой, дочка. – Он снова повернулся к кобыле, и его заскорузлые, мозолистые ладони мягко и бережно заскользили по лошадиным ногам. – Когда придешь в следующий раз, не забудь надеть ботинки.
   – Да, пожалуй… – Келси в замешательстве посмотрела на свои мягкие итальянские туфли без каблуков.
   Она прошла вдоль конюшни, невольно задержавшись у бокса Сирени. Кобыла, казалось, узнала ее – во всяком случае, она потянулась к ней мордой, а ее фырканье показалось Келси приветливым.
   Оказавшись снаружи, она увидела, что указания, которые дал ей Боггс, были излишними. Суета у здания с навесом, стоявшим на отшибе, сразу привлекла ее внимание, и она направилась туда. Еще издалека она узнала Гейба Слейтера и сразу же задумалась, кто из них выглядит красивее – он или великолепный гнедой жеребец, который то и дело норовил встать на дыбы и которого Гейб с трудом удерживал. Он стоял у головы коня, крепко уперевшись каблуками в землю, и напрягал все свои силы, чтобы не выпустить из рук коротенький недоуздок, а конь вздрагивал всем телом и громко ржал.
   Тряхнув головой так, что его вьющиеся волосы разлетелись по ветру, Гейб прокричал коню:
   – Волнуешься, малыш? Я тебя понимаю. Прежде чем заниматься сексом с хорошенькой кобылкой, полезно как следует разогнать кровь по жилам. Привет, Келси, – добавил Гейб, не оборачиваясь и продолжая удерживать жеребца в узде. Он знал, что она здесь. Келси готова была поверить, что он почуял ее присутствие, как жеребец чувствует кобылицу. – Ты поспела как раз вовремя, чтобы своими глазами увидеть самое главное. Тебя не смущают подобные зрелища?
   – Нисколько.
   – Вот и отлично. Наоми внутри, с кобылой. «Рискованное дело» и «Три ивы» решили вместе родить чемпиона.
   Келси окинула лошадь взглядом. Грумы и дрессировщики обступили жеребца со всех сторон, страхуя Гейба и мешая животному ринуться к навесу. Мокрая от пота гнедая шкура великолепного скакуна горела словно огонь, глаза бешено вращались, могучие мускулы свивались в тугие узлы.
   – И вы собираетесь выпустить этого бешеного зверя на какую-нибудь бедную, ничего не подозревающую кобылу? – спросила Келси.
   Гейб ухмыльнулся:
   – Поверь мне, она будет нам только благодарна.
   – Вы напугаете ее до смерти, – не согласилась Келси и направилась к сараю с навесом. Внутри она увидела свою мать и Моисея, которые пытались успокоить кобылу, которая, казалось, всем своим существом стремится к соитию с жеребцом. Она тоже была гнедой масти и отличалась такой же величественной статью, как и ее предполагаемый супруг. Несмотря на то что кобыла была стреножена, а на шею ее был надет защитный жилет из кожи и толстого брезента, она ничуть не выглядела напуганной.
   – Келси! – Тыльной стороной ладони Наоми вытерла со лба пот и грязь. – Герти должна была сообщить мне, когда ты приедешь!
   – Я просила ее не беспокоиться. Или я мешаю?
   – Нет… – Наоми с сомнением посмотрела на Моисея. – Просто зрелище может оказаться… слишком наглядным.
   – Я кое-что знаю о сексе, – сухо заметила Келси.
   – Оставайся, и узнаешь гораздо больше, – вставил Моисей. – Кобыла готова, – бросил он одному из дрессировщиков.
   – Держись от нее подальше, – предупредила Наоми дочь. – У лошадей не все проходит так просто, как у людей – полчаса в придорожном мотеле, и все дела.
   Келси почувствовала острый запах конского возбуждения, как только Гейб и конюхи ввели в сарай жеребца. Казалось, сам воздух внутри источал терпкий аромат плотского желания. В нем было что-то первобытное, неуправляемое, дикое. Кобыла негромко заржала – не то в знак протеста, не то наоборот, призывая супруга, – и жеребец откликнулся на этот голос звуками, от которых в груди Келси все перевернулось.
   Моисей отдал какие-то распоряжения, конюхи проворно рассыпались по сторонам, отпустив туго натянутые веревки. Жеребец ринулся вперед, потом встал на дыбы и взгромоздился на лоснящийся круп кобылы. Расширившимися от удивления глазами Келси следила за тем, как Моисей шагнул вперед и руками помог жеребцу. Потом она поняла, для чего на кобылу надели эту странную брезентовую сбрую: без нее жеребец, несомненно, прокусил бы ей кожу на холке и спине.
   Дальше все пошло так, как задумано природой. Движения жеребца были торопливыми, резкими, до странности напоминая человеческие. В конце концов самец – требовательный и властный, как и все мужчины, – покрыл кобылу; та не сопротивлялась, а ее большие лиловые глаза закатились, как показалось Келси, от удовольствия. Сама того не осознавая, она подошла ближе, захваченная неистовой страстью совокупляющихся животных. Ее собственное сердце тоже забилось чаще, а кровь быстрее потекла по жилам. Сексуальное возбуждение – внезапное и сильное – охватило Келси и заставило ее пошатнуться.
   Только тогда она опомнилась и обнаружила, что глядит прямо в лицо Гейба. По его коже ручьями стекал пот, крепкие мускулы натягивали рубашку, а глаза, казалось, смотрели прямо на нее, и Келси испытала еще одно потрясение, заметив в его взгляде то же первобытное, примитивное желание, которое как будто было отражением ее собственных чувств. На мгновение представив себе, как ее самое берут так, как только что кобылу – жестоко, грубо, властно, – Келси снова покачнулась.
   Гейб улыбнулся. Его губы медленно растянулись в улыбке, которая была одновременно и наглой, и обольстительной, и Келси подумала, что он улыбается, потому что точно знает, что творится у нее в голове. Как будто он сам заставил ее подумать об этом.
   – Впечатляет, верно? – Наоми бесшумно подошла к ней сзади и остановилась на расстоянии вытянутой руки. Эта кобыла была третьей за сегодняшнее утро, и все тело Наоми ломило от усталости. – За один акт, направленный на продолжение рода, лошади теряют несколько сот фунтов веса, – буднично закончила она.
   – А это… – Келси откашлялась. – Ей это не больно?
   – Даже если и больно, я сомневаюсь, что кобыла это замечает. – Наоми вытащила из заднего кармана джинсов простую голубую косынку и промокнула ею влажную шею. – Некоторые жеребцы при случке ведут себя очень осторожно, совсем как стыдливые юноши или как давние любовники.
   Криво улыбнувшись, она покосилась на сопящую и отдувающуюся пару.
   – Но об этом экземпляре так сказать, конечно, нельзя. В нем нет ни капли застенчивости. Зверь, а не конь. А какая женщина время от времени не мечтает о том, чтобы залучить к себе в постель зверя? – И она бросила быстрый взгляд на Моисея.
   «Помни, ты сможешь добиться своего только за счет ума», – напомнила себе Келси, стараясь унять бешеный стук сердца. Она давно решила, что логичнее будет начать издалека, постепенно приближаясь к главным вопросам, которые ее интересовали. Кроме того, такой путь был наиболее безопасным и удобным.
   – Как узнать, какого жеребца с какой кобылой спаривать? – спросила она.
   – По родословным, по предрасположенности, по характеру, в конце концов – просто по масти. Каждый коннозаводчик ведет свои генетические карты, которые помогают предположить определенные качества у возможного потомства при скрещивании линий. Ну и конечно, его величество случай тоже играет роль, поэтому, решившись на спаривание, мы все держим пальцы крестом. Господи, как хочется курить! Пойдем подышим воздухом, здесь закончат без нас.
   Наоми направилась к выходу, на ходу вытаскивая из кармашка пакетик жевательной резинки.
   – Хочешь?
   – Нет, спасибо.
   – Жалкая замена табаку. – Наоми вздохнула и отправила в рот пластинку «двойной мятной». – Впрочем, все замены этим грешат.
   Она слегка наклонила голову и внимательно оглядела дочь с ног до головы.
   – Ты выглядишь утомленной. Бессонная ночь?
   – Что-то вроде этого.
   Наоми снова вздохнула. Было время, когда у ее дочери не было от матери секретов. Больше того, последние сногсшибательные новости и самые страшные тайны так и сыпались из нее, но те дни ушли безвозвратно. Как и многое другое.
   – Если не захочешь отвечать, скажи мне об этом сразу… – нерешительно начала она. – Просто мне хотелось знать, Филипп был против твоей поездки?
   – Если быть предельно точной, то мое решение причинило ему боль.
   – Понимаю. – Наоми посмотрела себе под ноги и кивнула. – Я сама готова была бы поговорить с ним, чтобы переубедить его, но, боюсь, этим я только бы все испортила.
   – Пожалуй, что так.
   – Ну хорошо. В конце концов, ему предстоят всего лишь несколько недель беспокойства.
   Когда Наоми снова подняла голову, ее взгляд был жестким. Черт возьми, она заслужила этот короткий месяц – всего один месяц за такую чертову уйму лет.
   – Переживет, – сказала она. – Я не могу умереть просто потому, что множеству людей так было бы удобнее.
   Она обернулась назад, чтобы посмотреть, как Гейб выводит взмыленного жеребца из сарая, и на губах у нее появилась улыбка, смягчившая выражение ее лица.
   – Ну что? Как ты думаешь – получилось у нас?
   – Если нет, то вовсе не потому, что мы плохо старались, – отозвался Гейб и, погладив коня по шее, передал повод груму. – Надеюсь, что все в порядке и мы получим своего чемпиона. Первого из многих. Ну что, Келси, интересное вышло посвящение в жизнь коневодческой фермы? Если пробудешь здесь до начала будущего года, то своими глазами увидишь результаты сегодняшнего свидания.
   – Я бы назвала это иначе, – холодно откликнулась Келси. – Похоже, у кобылы не было никакого выбора.
   – У жеребца тоже. – Ухмыльнувшись, Гейб достал из кармана сигару. – Их примитивные инстинкты не допускают такой роскоши, как свободный выбор. Пусть Моисей сообщит мне, если потребуется повторить представление, – обратился он к Наоми, – но я готов побиться об заклад, что второго раза не потребуется.
   – В любом другом случае я бы спросила, сколько ты готов поставить, – улыбнулась Наоми, – но сегодня я, пожалуй, доверюсь твоей интуиции. Прошу прощения, я сейчас вернусь. Мне надо взглянуть на кобылу.
   С этими словами она повернулась и пошла к сараю.
   Келси поглядела в ту сторону, где конюх выгуливал жеребца, давая ему остыть.
   – Почему бы вам тоже не пойти туда и не выкурить вашу сигару там? Заодно и поговорили бы на мужские темы, – не удержалась Келси, оставшись один на один с Гейбом.
   – Я перестал рассказывать сказки о своей выдуманной половой жизни еще в старших классах, – ровным голосом отозвался он. – Это я заставляю тебя нервничать или просто обстановка действует?
   – Ни то, ни другое, – машинально откликнулась Келси, хотя и знала, что это неправда. Гейб каким-то образом влиял на нее, однако, скорее всего, это была ее собственная проблема. – Так это вы – владелец соседней фермы? «Рискованное дело», кажется?
   – Совершенно верно.
   – Я любовалась вашим домом с дороги. Он… несколько менее традиционен, чем остальные дома в округе.
   – Как и я сам. Респектабельная усадьба в стиле «мыс Код» [3 - Дом в стиле «мыс Код» – прямоугольный одно-двухэтажный коттедж со щипцовой крышей.] меня не устраивала, так что, как только ферма перешла в мои руки, я выстроил себе жилище по своему вкусу. – Он выпустил струйку дыма и прищурился. – Заходи, взгляни на него вблизи. Я устрою тебе настоящую экскурсию.
   – Благодарю, но сначала я хотела бы как следует ознакомиться с достопримечательностями «Трех ив».
   – На всем Восточном побережье не найти другого такого хозяйства, если не считать моей фермы.
   За спиной Гейба кто-то громко и насмешливо фыркнул. Он обернулся и увидел Моисея.
   – Моя ферма была бы лучшей в стране, если бы я сумел сманить у Наоми мистера Уайттри, – тут же поправился Гейб. – Соглашайся, Мо, я буду платить тебе вдвое против того, что платит она.
   – Побереги свои деньги, парень. Лучше купи себе еще один карнавальный костюм. – Моисей передал поводья одному из конюхов. – Такие владельцы, как ты, обычно заканчивают грандиозным провалом.
   – То же самое ты говорил пять лет назад.
   – То же самое я готов повторить и сейчас. Дай мне сигару.
   – С тобой нелегко иметь дело, Уайттри. – Гейб протянул тренеру сигару.
   – Угу. – Моисей засунул сигару в нагрудный кармашек. – Вон тот парень со сломанным носом… Это твой? От него попахивает джином.
   Беззаботная улыбка на лице Гейба погасла, а глаза сузились.
   – Я этим займусь.
   – Пусть этим занимается твой тренер, – заявил Моисей. – Это его работа.
   – Но это моя лошадь, – возразил Гейб. – Прошу меня извинить…
   Он круто развернулся на каблуках и направился к трейлеру, куда по сходням заводили жеребца.
   – Так он никогда ничему не научится, – неодобрительно проворчал Моисей.
   – У Гейба всегда было слабовато с дисциплиной, – заметила Наоми, подходя к ним. – Ты должен был рассказать о нарушении его тренеру.
   – Джемисон и так знает, что творится у него под самым носом. Для этого я ему не нужен.
   – Простите, – перебила Келси, поднимая руку. – Может быть, вы и мне объясните, в чем дело?
   – Гейб увольняет одного из своих конюхов, – пояснила Наоми, глядя в сторону трейлера и качая головой.
   – Так просто? – поразилась Келси. – За что?
   – На работе нельзя пить, – сквозь зубы процедил Моисей, прислушиваясь к возбужденному голосу конюха, который как раз донесся до них. – Но владельцы все равно должны держаться подальше от того, что делается в конюшнях и вокруг них.
   – Почему? – спросила Келси.
   – Потому что они владельцы! – Моисей возмущенно потряс головой и медленно пошел обратно к стойлам.
   – У нас не соскучишься. – Наоми легко коснулась руки Келси. – Почему бы нам не… Черт!..
   – Что? – Келси повернулась как раз вовремя, чтобы увидеть, как грум замахнулся на Гейба. И как Гейб, ловкий и быстрый, словно тень, уклонился от удара раз, другой, третий.
   Он не хотел наносить ответного удара, хотя инстинкт твердил ему: бей! Этот закон трущоб, эта въевшаяся в подсознание привычка постоянно жила в самом глухом и темном уголке его мозга, скрываясь за внешним обликом воспитанного, цивилизованного человека, каким ему удалось стать. Конюх – человек с маленьким сморщенным лицом, похожим на морду хорька, – казался ему жалким; он был чуть ли не вдвое меньше его, но Гейб едва сдерживался, чтобы не разорвать его на части. Надо же было так случиться, что именно Моисей, посторонний человек, указал ему на то, что за его драгоценным жеребцом присматривает пьяный работник.
   – Возвращайся на ферму и собирай манатки, Липски, – с ледяным спокойствием повторил Гейб, не обращая внимания на сжатые кулаки конюха. – Ты больше у меня не работаешь.
   – Кто ты такой, чтобы говорить мне это? – Липски быстро вытер рот тыльной стороной ладони. Он не был пьян, пока еще не был, но он уже влил в себя достаточно джина, чтобы чувствовать себя грозным и сильным. – Я знаю о лошадях больше, чем ты когда-нибудь узнаешь. Ты пролез в большой бизнес благодаря везению. Везению и ловкости рук. Все это знают, как знают и то, что твой отец – пьяница и неудачник.
   Огонь, сверкнувший в глазах Гейба, заставил конюхов попятиться. Словно по молчаливому соглашению, они встали в круг. Представление вот-вот должно было начаться.
   – Так ты знал моего папашу, Липски? Ничуть не удивлен. Как-нибудь потом можешь навестить его и пропустить с ним по рюмочке. А пока собирай вещички и получи расчет. Ты уволен.
   – Меня нанимал не ты, а Джемисон. Я проработал десять лет на ферме Канингема и буду работать там, когда ты снова вернешься к рулетке и карточным столам.
   Глядя через голову Липски, Гейб заметил, как двое конюхов обменялись взглядами. Так вот что за козыри у Липски в рукаве! Ладно, с ними он разберется попозже, пока же ему нужно было перебить карту, которая уже легла на сукно.
   – Ни у Канингема, ни в «Рискованном деле» для тебя больше не будет никакой работы. Может быть, тебя действительно нанял Джемисон, но это я подписываю твои чеки на зарплату. Пьяниц я у себя не держу. И если я еще раз увижу тебя возле моих лошадей – пеняй на себя, Липски. Обещаю, что в этом случае тебе придется иметь дело вовсе не с Джемисоном.
   Он повернул голову, и Келси встретилась с ним взглядом. Она стояла неподвижно и, как и конюхи, наблюдала за происходящим. Холодное презрение, читавшееся в глазах Гейба, потрясло ее, и она успела подумать только о том, как бы ей не хотелось когда-нибудь стоять под таким взглядом. В следующее мгновение она заметила, как солнце ярко блеснуло на узкой полоске стали, зажатой в кулаке Липски.
   Крик еще не успел вырваться из ее горла, а Гейб уже повернулся навстречу ножу. Он действовал настолько быстро, что нож лишь полоснул его по руке, вместо того чтобы вонзиться в спину. Вид и запах крови заставили зрителей оживиться, хотя до этого все происходящее, казалось, занимало их внимание лишь в незначительной степени.
   – Ну-ка, отойдите подальше, – приказал Гейб, не обращая внимания на боль в руке. «Это моя ошибка, – подумал он. – Я недооценил опасность, не думал, что пьянчуга может зайти так далеко».
   – Хочешь завалить меня, Липски? – спросил Гейб. Его тело напряглось, как сжатая пружина, и было готово отразить следующую атаку. Еще один закон улицы: если не можешь уйти от драки – сражайся, а там как повезет. – Ну что ж, действуй. Этот ножик тебе понадобится.
   Клинок в руке конюха задрожал. В первое мгновение Липски даже не мог припомнить, как и когда он его вытащил. Казалось, рукоятка сама прыгнула к нему в руку. Как бы там ни было, первая кровь уже пролилась, а гордость, разбуженная джином, не позволяла ему отступить.
   Липски побледнел, но, пригнувшись к земле, начал медленно двигаться по кругу.
   – Нужно что-то сделать! – воскликнула Келси, чувствуя во рту противный медный привкус собственного страха. – Позвоните кто-нибудь в полицию.
   – Нет, только не в полицию! – Бледная нездоровой восковой бледностью, Наоми заломила руки.
   – Но они убьют друг друга! Господи!..
   Келси в ужасе следила за тем, как блестящее лезвие со свистом рассекает воздух в считаных дюймах от Гейба. Кроме этих двоих, что двигались по кругу, словно на гладиаторской арене, никто больше не шевелился. Только запертый в трейлере жеребец, почуяв запах крови и насилия, принялся лягаться, раскачивая тяжелый фургон.
   Не успев как следует подумать, Келси схватила вилы, стоявшие у стены сарая. Взвесив их в руках, она взяла вилы наперевес и бросилась вперед, стараясь не думать о том, что могут сделать с человеческой плотью острые зубцы. Новая вспышка солнца на лезвии ножа заставила ее остановиться. Вращаясь вокруг своей оси, клинок подлетел высоко вверх; в то же самое мгновение Липски с размаху грохнулся на землю.
   Удара она не видела. Гейб, казалось, даже не сдвинулся с места. Он стоял над упавшим противником, его глаза были холодны, а лицо было словно высечено из камня.
   – Сообщи Джемисону, куда выслать твои вещи и причитающиеся деньги, – отчеканил он, без усилий приподнимая Липски за воротник. При этом запах крови и перегара ударил ему в ноздри с такой силой, что Гейба, в котором эти ароматы будили не самые приятные воспоминания, едва не стошнило. – И постарайся больше не попадаться мне на глаза, особенно где-нибудь возле фермы, иначе я могу позабыть, что я теперь джентльмен. Я разорву тебя на две половинки.
   Бросив обмякшее тело обратно на землю, Гейб брезгливо отряхнул руки и повернулся к своим людям.
   – Отведите его на шоссе, пусть ловит машину и убирается.
   – Да, сэр, мистер Слейтер.
   Конюхи зашевелились и, оживленно переговариваясь, словно мальчишки на школьном дворе, ставшие свидетелями драки, подняли Липски и поволокли к грузовику.
   – Извини, Наоми. – Гейб небрежным жестом отбросил назад упавшие на лоб волосы. – Мне нужно было дождаться, пока мы вернемся на ферму, и уволить его там.
   Наоми всю трясло, но она постаралась взять себя в руки.
   – Боюсь, что тогда я не увидела бы этого любопытного представления, – ответила она и, выжав из себя улыбку, шагнула к нему. Кровь все еще текла по руке Гейба. – Пошли в дом. Надо промыть и перевязать твою руку.
   – По сценарию я должен сказать: «Пустяки, это просто царапина», – ухмыльнулся Гейб и впервые опустил взгляд, чтобы поглядеть на рану. Он облегченно вздохнул, увидев, что порез неглубок, хотя боль была довольно сильной. – Но я был бы дураком, если бы отказался от возможности предоставить себя заботам двух очаровательных женщин.
   С этими словами он перевел взгляд на Келси.
   Она все еще стояла посреди двора, сжимая в руках навозные вилы. Костяшки ее пальцев побелели от напряжения, на скулах горели яркие пятна, а глаза сверкали от страха и ярости.
   – Мне кажется, вилы уже можно поставить на место. – Он осторожно отобрал у нее инвентарь и прислонил к стене. – Поверь, Келси, я высоко ценю твою находчивость, а еще пуще – заботу о моей шкуре.
   Келси почувствовала, как начинают дрожать и подгибаться колени, и приложила все силы, чтобы справиться со слабостью.
   – Вы что, так его и отпустите? – спросила она.
   – Что же еще? – удивился Гейб.
   – Покушение на убийство обычно считается преступлением. За это арестовывают. – Она обернулась на Наоми и увидела, как губы ее дрогнули и изогнулись в кривой, вымученной улыбке. – Или здесь все по-другому?
   – Спроси у Моисея, – подала голос Наоми. – В «Трех ивах» именно он занимается увольнениями.
   С этими словами она вытащила из кармана свою голубую косынку и забинтовала ею окровавленное предплечье Гейба.
   – Очень жаль, но я не ношу нижней юбки, которую могла бы разорвать для тебя на бинты.
   – Мне тоже, – весело отозвался Гейб.
   – Прижми покрепче другой рукой, – велела она. – Сейчас мы пойдем в дом и забинтуем тебе руку как следует.
   Они повернули к усадьбе, и Гейб нарочно шел медленно, давая возможность Келси нагнать его. Когда она поравнялась с ним, он проговорил, широко ухмыляясь:
   – Добро пожаловать домой, Келси.

5

   Келси предоставила матери оказывать первую помощь, а Герти – охать и ахать, а сама тихонько встала в сторонке. В другом месте она настояла бы на поездке к врачу, но здесь ее мнение, похоже, никого не интересовало.
   Очевидно, к ножевым ранам здесь относились с философским спокойствием и предпочитали обрабатывать их на кухне, чтобы не портить ковры.
   После того как рана Гейба была промыта и забинтована, на столе появились миски с горячим супом из цыпленка и жареные гренки. Разговор за ленчем вертелся, разумеется, в основном вокруг лошадей, родословных, скачек, результатов и качества скаковых дорожек. Келси почти ничего не понимала, ей оставалось только наблюдать, запоминать, сопоставлять.
   Характер отношений между Габриэлом Слейтером и Наоми все еще оставался для нее загадкой. Казалось, в обществе друг друга они чувствуют себя совершенно свободно, словно давние, близкие друзья. Именно Гейб поднимался со своего места, чтобы наполнить кофейные чашки, хотя по этикету это полагалось делать хозяйке. И часто, нисколько не смущаясь, они прикасались один к другому то кончиками пальцев, то всей рукой.
   В конце концов Келси пришло в голову, что ее вовсе не касается характер отношений, которые существуют между ее матерью и этим человеком. Наоми и Филипп Байден развелись больше двадцати лет назад, ее мать вольна была встречаться с кем угодно, и блюсти интересы отца со стороны Келси было по меньшей мере глупо. И все же, на каком-то подсознательном уровне, этот вопрос продолжал волновать ее.
   Разумеется, рассуждала Келси, они подходят друг другу. Даже если отвлечься от таких бросающихся в глаза черт, как жизнерадостность характера и интерес к лошадям, захвативший обоих с головой, в каждом из них было что-то жестокое, дикое, непредсказуемое. Оба умели держать себя в узде, но оба могли быть смертельно опасными. Келси знала это наверняка: о матери она прочла в старых газетах, а что касалось Гейба, то только что он наглядно это продемонстрировал.
   – Может быть, Келси захочет посмотреть утреннюю тренировку на треке? – донесся до нее голос Гейба, который наслаждался своим кофе и открыто любовался ею. На мгновение Келси показалось, что он способен читать ее мысли.
   – На треке? – Келси была искренне заинтересована, хотя неожиданное предложение отвлекло ее от размышлений. – Я думала, вы тренируете лошадей здесь.
   – И здесь, и на ипподроме, – пояснила Наоми. – Лошадь обязательно должна привыкнуть к дорожке.
   – А гандикаперы [4 - Гандикапер – специальное уполномоченное лицо, составляющее гандикап, то есть условия, утяжеляющие испытания более сильным по полу, возрасту или классу лошадям (для выравнивания шансов в скачке).] – рассчитать ставки, – подхватил Гейб. – На треке собирается подчас довольно много самых разных, – порой весьма экстравагантных – личностей. Особенно в этот туманный предрассветный час, задолго до начала скачек.
   – Предрассветный – это нисколько не преувеличение. – Наоми улыбнулась дочери. – Может быть, тебе не хочется вставать так рано?
   – Мне хотелось бы своими глазами увидеть, как все это делается.
   – Значит, завтра? – Гейб слегка приподнял бровь, что означало вызов.
   – Отлично.
   – Тогда мы будем ждать тебя здесь. – Наоми бросила быстрый взгляд на часы. – Мне нужно в конюшню – сегодня обещал зайти кузнец.
   Она поднялась, опираясь на плечо Гейба.
   – Давай, допивай свой кофе. Тебе придется немного потерпеть его общество, Келси, если не возражаешь. Надеюсь, он расскажет тебе, чего следует ожидать утром, если ты все-таки решишь поехать.
   Она подхватила со стула вязаный жакет и быстро вышла.
   – Да, Наоми не сидит на месте подолгу, – пробормотала Келси.
   – Первая половина года самая напряженная в нашем бизнесе. – Гейб откинулся на спинку кресла с чашкой в руке. – Так что, рассказать тебе о завтрашнем дне?
   – Я предпочитаю сюрпризы.
   – Тогда скажи мне одну вещь… Ты действительно воспользовалась бы вилами?
   Келси задумалась, позволив вопросу ненадолго повиснуть в воздухе.
   – Я думаю, никому из нас на самом деле не хочется знать ответа на этот вопрос, – сказала она наконец.
   – Я готов побиться об заклад, что – да, воспользовалась бы. – Гейб негромко рассмеялся. – Зрелище, доложу я тебе, было довольно внушительное. Устрашающее, я бы сказал. Стоило получить царапину на руке, чтобы увидеть это.
   – У вас останется шрам, Слейтер. Вам повезло, что он порезал вам руку, а не ваше прелестное личико.
   – Я же просил называть меня на «ты», – напомнил Гейб. – Я не собираюсь пить с тобой на брудершафт, просто в здешних краях так принято.
   Дождавшись ее нерешительного кивка, он продолжил:
   – Этот подонок целил мне в спину. Кстати, я не поблагодарил тебя за предупреждение.
   – Но я ничего не сделала, не успела.
   – Очень даже успела. Твое лицо – оно так изменилось, что кричать было уже не нужно. – Он запустил руку в карман ковбойки, достал потрепанную колоду карт и начал небрежно ее тасовать. – Ты играешь в стад-покер? [5 - Стад-покер – разновидность классического покера, главной особенностью которого является то, что некоторые карты сдаются лицевой стороной вверх.]
   Келси растерянно улыбнулась:
   – Обычно нет, но правила я знаю.
   – Если сядешь за стол, никогда не блефуй. Проиграешь последнюю рубашку.
   – А ты? Ты часто проигрывал последнюю рубашку?
   – Чаще, чем могу припомнить. – Привычными движениями Гейб принялся сдавать карты. – Хочешь поставить на свою даму? – спросил он.
   Келси слегка передернула плечами.
   – Допустим.
   Гейб выложил еще пару карт.
   – Если человек умен, то он предпочитает не рисковать тем, что не может позволить себе потерять. Что касается меня, то рубашек у меня хватит. Смотри, твоя дама все еще самая старшая.
   – Да. – По какой-то совершенно непонятной причине игра начинала нравиться Келси. Вот уже третья карта легла на стол, а ее винновая дама все еще оставалась самой крупной фигурой. Вот появилась четвертая карта, но положение не изменилось.
   – Банк все еще мой. Насколько я поняла, тебя гораздо больше интересует игра на скачках? – спросила она.
   – Я – человек разносторонний, у меня много всяких интересов, – отозвался Гейб.
   – Включая Наоми?
   – Включая Наоми. – Он легко улыбнулся и раздал по последней, пятой карте. – Две шестерки, – заметил он. – У меня. Боюсь, они бьют твою даму.
   Губы Келси почти против ее воли недовольно вытянулись:
   – Какой стыд – проиграть таким жалким картам.
   – Выигрышная карта никогда не бывает жалкой. – Он взял ее руку в свою и удовлетворенно хмыкнул, почувствовав, как напряглись ее пальцы. – Старинный южный обычай, мэм, – проговорил он, растягивая слова, и поднес руку Келси к губам, исподтишка за ней наблюдая. – Я твой должник, Келси. За Липски. Форму оплаты можешь выбрать сама.
   Давненько Келси не испытывала такого возбуждения. Не обращать на это внимания было уже невозможно, – следовательно, возбуждение необходимо было подавить.
   – Тебе не кажется, что это дурной тон – пытаться соблазнить меня прямо на кухне?
   Господи, как ему нравились эти ее коротенькие, колкие фразы и то, как она произносила их нарочито спокойным, чуть хриплым голосом!
   – Я даже еще не начал тебя соблазнять, дорогая. – Не выпуская ее руки из своей, Гейб повернул ее ладонью вверх. – Рука настоящей леди, – пробормотал он. – Рука, привыкшая держать чашку с чаем. Всегда испытывал слабость к длинным узким ладоням с мягкой, шелковистой кожей.
   Гейб прижал губы к ладони Келси и задержал их там, почувствовав, как под кожей возле большого пальца пульсирует, наполняясь кровью, жилка.
   – Вот, – сказал он, складывая ее пальцы в кулак, словно затем, чтобы сохранить на ладони след поцелуя. – Вот это была попытка соблазнения. Ты мне подходишь. Я говорю это на тот случай, если тебе захочется это узнать.
   Он выпустил ее руку, сгреб со стола карты и поднялся.
   – Увидимся утром. Если, конечно, ты не передумаешь.
   «Достоинство, – напомнила себе Келси, – достоинство важнее гордости».
   – Я вообще не думаю ни о чем, что могло бы иметь отношение к тебе, Слейтер.
   – Ну конечно, думаешь. – Гейб наклонился к ней, так что в конце концов оказался лицом к лицу с Келси. – Я же предупреждал тебя: не блефуй, не то проиграешь.
   Он вышел, оставив ее исходить па́ром над остывшей чашкой кофе. Жаль, подумал Гейб, что он не может позволить себе погрузиться в праздные послеобеденные фантазии. Его ждала работа.

   Сразу по возвращении на ферму Гейб разыскал Джемисона. Он работал еще на Канингема, но, когда Гейб прибрал к рукам «Рискованное дело», ему без труда удалось убедить тренера остаться. И во многом это объяснялось тем, что сердце старого дрессировщика всегда принадлежало лошадям, а отнюдь не их хозяевам.
   Джемисон был крупным, с большим, отвисшим животом пожилым мужчиной, любившим попить пива и плотно поесть. За свою жизнь он подготовил несколько поколений лошадей, многие из которых выигрывали скачки самого разного класса, однако никто, за исключением разве что его самых верных друзей, не смог бы поставить его на одну доску с Моисеем Уайттри.
   Джемисон прибыл сюда из округа Керри еще младенцем, сопящим на руках у своей матери, и самые ранние его воспоминания были связаны с конюшней и с запахом лошадей, за которыми ухаживал его отец. Всю свою жизнь Джемисон занимался разведением чистокровных лошадей, сам оставаясь как бы в тени, и вот теперь, когда ему исполнилось шестьдесят два, он все чаще и чаще мечтал о том, чтобы стать владельцем собственной, пусть крошечной, фермы и собственного призового скакуна, который позволил бы ему удалиться от дел и уйти на покой.
   – Привет, Гейб, – Джемисон отложил в сторону журнал учета кондиций лошадей и поднялся. – Я уже отправил Честного Эйба в Санта-Аниту, а Надежного – в Пимлико. Первый старт я уже пропустил… – он слабо улыбнулся. – Но я слышал, что у тебя возникли неприятности, и подумал, что ты захочешь повидаться со мной до моего отъезда.
   – Сколько раз ты замечал, что Липски пьет на работе?
   Никаких предисловий, никаких формальных приветствий или вопросов «Как дела?», подумал Джемисон. Не похоже это на Габриэла Слейтера. Сам он знал Гейба вот уже два десятка лет, но так и не разобрался в нем до конца.
   – Дважды, если не считать сегодняшнего дня. На первый раз ограничился предупреждением и сказал, что, если подобное повторится, он у меня вылетит с треском. Но он хороший работник. Липски прикладывается к бутылочке, это правда, но он проработал на ферме больше десятка лет.
   Джемисон бросил взгляд на перевязанную руку Гейба и вздохнул:
   – Клянусь матерью, я и подумать не мог, что он попытается тебя порезать.
   – На пьяниц нельзя полагаться, Джеми. Ты мое мнение знаешь.
   – Да, конечно. – Джемисон со смирением сложил руки на животе. Ему уже давно следовало быть на ипподроме, а не торчать здесь, успокаивая босса. – Мне кажется, я даже понимаю, почему ты так к этому относишься, и все же за людей отвечаю я, верно? Я поступил так, как мне казалось лучше.
   – Тебе казалось неправильно.
   – Да.
   – Отныне каждый, кто придет на работу под хмельком, должен быть уволен немедленно. Это касается всех, начиная с тебя и заканчивая самым последним уборщиком. Никаких исключений. Никаких предупреждений.
   В глазах Джемисона промелькнуло нечто похожее на раздражение, но он с готовностью кивнул:
   – Ты здесь главный, Гейб.
   Удовлетворенный ответом, Гейб взял со стола учетный журнал и быстро пролистал страницы.
   – Теперь я буду проводить больше времени в конюшне и на треке, – сказал он. – Только не считай, будто я тебе не доверяю.
   – Это твоя конюшня, – отозвался Джемисон, но его голос прозвучал напряженно.
   – Вот именно. Сегодня мне стало окончательно ясно, что мои люди не считают меня полноправным участником этого бизнеса. Я сам в этом виноват. – Он снова отложил журнал. – В первые два года после того, как ферма перешла в мои руки, я занимался главным образом тем, что строил дом и пробивал себе дорогу в тесный, замкнутый круг владельцев. Пока ты занимался каждодневной рутинной работой, я разыгрывал из себя хозяина лошадей. Теперь все будет по-другому, я сам займусь делами. Ты – мой тренер, Джеми, и во всем, что касается лошадей, я, как и прежде, буду слушаться твоего совета. Но теперь я вернулся в игру и не намерен проигрывать.
   «Это пройдет», – подумал Джемисон. Владельцы лошадей, как правило, не отягощали себя будничной работой. Во всяком случае – подолгу. Единственное, что их интересовало – это место на паддоке [6 - Паддок – огороженная площадка на ипподроме для проводки лошадей перед стартом.] и собственный кошелек.
   – Что ж, дорога к стойлу тебе известна, – сказал он.
   – Давненько не брал я в руки вилы! – Гейб улыбнулся, вспомнив Келси, размахивающую вилами, словно копьем, потом посмотрел на часы с большим круглым циферблатом, которые Джемисон повесил на гвозде у себя в конторе. – Я думаю, мы успеем добраться до Пимлико к трем часам. Кого ты отправил с кобылой?
   – Карстерса. Торки – жокей, Лайнетт – выводной грум.
   – Ну что ж, посмотрим, что за команда у нас получилась.

   Переобувшись в ботинки, Келси снова спустилась вниз и вышла из дверей усадьбы. Она не пошла к конюшням, прекрасно понимая, что там она будет только мешать, да ей и не хотелось, чтобы работники таращились на нее, как на какую-то диковинку. Вместо этого она неторопливо пошла к холмам, где на поросших травой склонах паслись лошади.
   После сумасшедшего утра эта картина показалась Келси еще более мирной, успокаивающей, однако, несмотря на это, ей пришлось приложить некоторые усилия, чтобы справиться с собой и своим беспокойным характером, который словно подталкивал ее в спину, заставляя пройти дальше, до следующего холма, чтобы увидеть, что там, за его гребнем.
   Неужели она гуляла здесь, когда была маленькой? Если да, то почему она ничего не помнит? Мысль о том, что первые три года жизни не оставили в ее памяти ни малейшего следа, заставила Келси ощутить неожиданно глубокое разочарование. Разумеется, это не имело бы никакого особенного значения, сложись ее жизнь по-другому, однако именно в эти годы была определена судьба Келси, определена надолго вперед, и ничего не знать об этом было обидно до слез. В эти минуты ей больше всего на свете хотелось вернуть безвозвратно ушедшие годы, чтобы во всем разобраться и решить для себя, кто был прав и кто виноват.
   Остановившись у изгороди, выкрашенной белой краской, она облокотилась на верхнюю перекладину и стала наблюдать за тремя кобылами, которые вдруг понеслись по траве, стараясь обогнать одна другую. Их жеребята, неуклюже выбрасывая тонкие, непослушные ножки, поскакали следом за матерями. Еще одна кобыла терпеливо стояла, пока ее жеребенок сосал.
   Келси неожиданно подумала о том, что открывшаяся ей мирная картина отличается невероятным, почти небывалым совершенством. Словно на почтовой открытке, где воздух слишком прозрачен, а трава слишком зелена, чтобы существовать в действительности. И все же она улыбалась, глядя на сосунка, восхищалась его неправдоподобно тонкими ногами, наклоном изящной, почти игрушечной головы. Что он будет делать, подумала Келси, если она перелезет через загородку и попытается его погладить?
   – Настоящие красавцы, верно? – Наоми неслышно подошла и встала рядом с ней у изгороди. Ветер с холмов раздувал ее светлые волосы, которые – ради удобства, а не ради моды – были пострижены коротким каре. – Я могу любоваться на них часами. И так – весна за весной, год за годом. Это успокаивает просто как процесс, хотя лошади на выгоне – зрелище само по себе удивительное.
   – Они очень красивы, – искренне сказала Келси. – Глядя на них, действительно успокаиваешься. Я даже не могу представить себе, как они несутся по дорожке ипподрома.
   – Все они – настоящие спортсмены, если можно так выразиться. Скорость у них в крови. Ты сама увидишь это завтра. – Наоми тряхнула головой, пытаясь отбросить волосы с лица, потом, видимо потеряв терпение, достала из кармана мягкую шапочку и спрятала волосы под нее. – Видишь жеребенка, который сосет мать? Ему пять дней от роду.
   – Всего пять? – Келси была так удивлена, что повернулась к загону и пристальнее взглянула на кобылу и ее дитя. Несмотря на тонкие ноги и маленькую, изящную голову, жеребенок выглядел вполне здоровым и чувствовал себя в загоне совершенно свободно.
   – Невероятно!
   – И тем не менее это так. Они быстро растут. В три года это будет настоящий фаворит. И все начинается здесь, а если точнее, то в случной конюшне, чтобы под рев трибун закончиться у финишного столба. К этому времени конь будет иметь рост в пятнадцать-шестнадцать ладоней [7 - Ладонь – единица измерения роста лошади, равная четырем дюймам (около 10 сантиметров).], весить тысячу двести фунтов или около того и носить на спине человека по овальной дорожке стадиона. Это – незабываемое зрелище.
   – Должно быть, это непросто, – осторожно заметила Келси. – Я имею в виду – взять такое хрупкое, деликатное существо и вырастить из него скакуна, способного тягаться с другими лошадьми.
   – Непросто. – Наоми улыбнулась. Ее дочь очень быстро поняла, в чем тут суть. Должно быть, это тоже было в крови. – Это достигается работой, очень нелегкой работой и самоотречением. И все равно разочарования бывают гораздо чаще, чем хотелось бы. Но дело того стоит. Каждый раз оно того стоит.
   Она поправила на голове шапочку так, чтобы козырек заслонял глаза от солнца.
   – Извини, что оставила тебя так надолго одну. Кузнец любит поболтать. Он был другом моего отца и по старой памяти делает для меня здесь кое-какую работу, вместо того чтобы делать то же самое на ипподроме.
   – Да нет, ничего страшного. Я и не ждала, что ты будешь меня развлекать.
   – А чего ты ждала?
   – Ничего.
   Наоми бросила взгляд на кобылу, продолжавшую кормить жеребенка, и подумала о том, как было бы хорошо, если бы и ей с той же легкостью удалось добиться взаимопонимания со своей собственной дочерью.
   – Ты все еще сердишься из-за того, что случилось утром?
   – Сержусь? Это не совсем подходящее слово. – Келси повернулась так, чтобы видеть профиль матери. – Лучше сказать – сбита с толку. Все просто стояли и смотрели, и никто не попытался…
   – Ты попыталась. – Наоми улыбнулась, потом покачала головой. – Я думала, ты проткнешь этого пьяного подонка насквозь. Откровенно говоря, я завидую тебе, Келси. Такая быстрая, взрывная реакция происходит от отсутствия страха или от избытка гордости. Я сама просто застыла на месте. Гордости у меня почти не осталось, а за свою жизнь я приучилась бояться многого. Быть может, много лет назад я тоже не колебалась бы, но теперь…
   Она обхватила себя за плечи и повернулась к Келси лицом.
   – Ты спрашиваешь себя, почему никто не позвонил в полицию? Гейб сделал это для меня. Случись это у него на ферме, он, возможно, поступил бы иначе, но здесь… Наверное, он понял, как мне не хочется снова иметь дело с полицией.
   – В конце концов, это не мое дело.
   Наоми прикрыла глаза. Им обоим еще предстояло признаться себе, что отныне все, что происходило на ферме, имело самое непосредственное отношение и к Келси тоже.
   – Я не боялась, когда они пришли арестовывать меня. Я была слишком уверена, что в конце концов копы сядут в лужу, а я буду выглядеть как настоящая героиня. Я не боялась, даже когда сидела в комнате для допросов со стеклянным окном для свидетелей, с ее серыми бетонными стенами и жестким стулом, специально предназначенным для того, чтобы ты скорее сдался, прекратил сопротивление.
   Наоми открыла глаза.
   – Я не сдалась. Во всяком случае – не сразу. Я была Чедвик, а это очень много для меня значит. Но страх понемногу овладевал мной, дюйм за дюймом он полз вверх по позвоночнику и шевелил волосы на затылке. Этот страх можно заглушить, но отбросить – нет. И когда я вышла из этой серой комнаты с непрозрачным стеклом, я была очень испугана.
   Наоми замолчала и перевела дыхание. Ей необходимо было успокоиться и напомнить себе, что все это в прошлом, что теперь все это просто неприятные воспоминания.
   – И пока шел суд, пока газеты трубили об этом на каждом углу, пока люди пялились на меня, как на какую-нибудь диковинку, я боялась. Просто я не хотела этого показывать. Мне ненавистна была сама мысль о том, что все вокруг знают, насколько я испугана. А когда тебе велят встать, чтобы суд присяжных мог объявить приговор – твой приговор, – вот тогда страх уже не заглушишь. Он хватает тебя за горло и не дает дышать. Пока стоишь, можно притвориться спокойной, уверенной, потому что знаешь – все смотрят на тебя, но внутри… внутри тебя все трясется, словно фруктовое желе на тарелке. Когда объявляют «Виновна!», это звучит почти успокаивающе.
   Наоми снова глубоко вздохнула.
   – Так что сама видишь, у меня есть причины не стремиться к общению с полицией.
   Она немного помолчала, очевидно не ожидая ответа.
   – А знаешь, – сказала она неожиданно, – когда ты была маленькой, мы часто приходили сюда, именно на это место. Я подсаживала тебя на изгородь, и ты смотрела на жеребят. Они всегда тебе нравились.
   – Мне очень жаль, но я не помню. – Келси неожиданно почувствовала, что ей действительно очень, очень жаль.
   – Неважно. Видишь вон того, черненького? Ну, того, что греется на солнце. Будущий призовой чемпион. Я поняла это, как только он родился. Может оказаться, что он будет одним из лучших коней, которые когда-либо появлялись в «Трех ивах».
   Келси взглянула на жеребенка с новым интересом в глазах. Разумеется, он был таким же очаровательным, как и остальные, но ее глаз не замечал решительно никаких признаков, по которым можно было бы судить о его выдающихся способностях.
   – Откуда ты знаешь? – спросила она наконец.
   – Это – в глазах. В его и в моих. Мы смотрим друг на друга и знаем, что так будет.
   С этими словами Наоми навалилась грудью на изгородь и, глядя на поля и ощущая рядом присутствие дочери, на мгновение почувствовала себя почти счастливой.

   Поздно вечером, когда дом затих и только ветер негромко постукивал ставнями, Наоми лежала в своей кровати, свернувшись клубочком рядом с Моисеем. Ей всегда нравилось, когда он приходил к ней. В этом было что-то надежное, постоянное. Как бы там ни было, но, прокрадываясь в его тесные комнаты над тренерской конторой, она чувствовала себя совершенно иначе.
   Не то чтобы ей не нравилось у него. В первый раз – в их самый первый раз – она с замиранием сердца вошла в его комнату – совершенно неожиданно – и застала Моисея сидящим на кровати в трусах и с бутылкой пива в руке. На табуретке перед ним лежали племенные книги.
   Теперь, гладя его грудь, она вспомнила, что соблазнить Моисея оказалось нелегко. Он оказался крепким орешком, однако глаза выдавали его с головой. Мо хотел ее, хотел ее всегда, с самого начала. Это Наоми потребовалось почти шестнадцать лет, чтобы понять, что и она хочет быть с ним.
   – Я люблю тебя, Мо.
   Ему очень нравилось слышать, как она говорит это. Иногда Моисею казалось, что выслушивать это нежное признание ему не наскучит никогда. Положив руку на ее грудь, на самое сердце, он прошептал:
   – И я люблю тебя, Наоми. Разве иначе тебе удалось бы уговорить меня прийти, пока в соседней комнате спит твоя дочь?
   Наоми негромко рассмеялась и повернула к нему голову.
   – Келси уже взрослая. Не думаю, чтобы она была уж очень потрясена, даже если бы узнала, что я заполучила тебя в свою постель. – Она снова перевернулась и уселась на него верхом. – А ведь я заполучила тебя, Мо.
   – Мне трудно с тобой спорить, тем более что сейчас вся моя кровь отхлынула от мозгов и прилила к другому месту. – Повинуясь старой привычке, он поднял руки и, скользнув пальцами по ее бокам, накрыл ладонями груди. – Ты с каждым днем становишься все красивее, Наоми. И с каждым годом.
   – Просто к старости ты видишь все хуже и хуже.
   – Только не тогда, когда гляжу на тебя.
   Наоми почувствовала, как сердце ее тает, тает и поет.
   – Господи, – прошептала она, – ты просто убиваешь меня своей сентиментальностью. Я смотрю на Келси и вижу, насколько сильно я изменилась. Это удивительно – видеть ее, чувствовать ее рядом, пусть и ненадолго. – Наоми рассмеялась и отбросила волосы назад. – Я слишком самонадеянна, чтобы, поглядев на нее, обращаться к зеркалу. Что я там вижу? Одни эти чертовы морщины!
   – Каждая чертова морщина сводит меня с ума.
   – Быть молодой и привлекательной – когда-то это слишком много для меня значило. Это было как сверхзадача… нет, как высший долг, священная обязанность, великая миссия. На протяжении нескольких лет это не значило для меня ровно ничего. А потом появился ты… – Наоми с улыбкой наклонилась вперед, чтобы коснуться губами его лица. – И ты заявляешь, что тебе нравятся мои морщины.
   Вместо ответа Моисей положил руки на плечи Наоми и крепче прижал к себе. Отвечая на поцелуй, он приподнял бедра Наоми и сжал ее так, чтобы войти в нее сильно и глубоко. Ее спина прогнулась назад, с губ сорвался короткий, гортанный стон, и Моисей задвигался медленно, неторопливо, удерживая Наоми и заставляя ее подлаживаться под заданный ритм, чтобы продлить удовольствие для обоих.

   Приглушенное поскрипывание старой кровати и негромкие, с придыханием, стоны и страстный шепот были хорошо слышны в коридоре, и Келси остановилась как вкопанная у дверей своей комнаты, держа в одной руке книгу, а в другой – чашку с чаем, ради которой она и спускалась в кухню.
   Ей ни разу не приходилось слышать, как отец и Кендис занимаются любовью по ночам. Должно быть, они были слишком сдержанны или слишком хорошо воспитаны, чтобы тревожить своей страстью чужой сон. В звуках же, которые достигали ее слуха, не было ни намека на сдержанность и приличия. Если их что и заглушало, так это дверь в спальню Наоми, которая – Келси была в этом почти уверена – оказалась закрыта лишь по чистой случайности.
   Ей пришлось напомнить себе, что подслушивать в коридоре также не является приличным занятием, и, с трудом совладав с дверной ручкой и пролив чай, она поспешно юркнула к себе в спальню.
   Моя мать, подумала Келси, раздираемая десятком противоречивых чувств. Моя мать и Гейб Слейтер, кто же еще? Чувства, которые рождало в ее душе присутствие этого типа за закрытой дверью Наоми, она даже не решилась бы определить.
   Едва войдя в спальню, Келси привалилась к двери спиной. Ситуация выглядела настолько абсурдной, что ей даже захотелось смеяться: одна взрослая женщина до глубины души смущена тем обстоятельством, что другая взрослая женщина, которая по стечению обстоятельств является ее матерью, оказывается, еще живет активной половой жизнью.
   Но сама ситуация, равно как и ее собственная болезненная реакция на происходящее, была вовсе не по душе Келси. Читать и пить чай ей расхотелось, и она отставила чашку и отложила книгу. Темный весенний сад за окном стоял неподвижно, весь посеребренный луной. «Как романтично, – подумала Келси, прислоняясь лбом к прохладному стеклу. – Как таинственно и красиво. Не только сад, но и вся ферма «Три ивы».
   Но ей не хотелось ни романтики, ни таинственности. Келси считала, что не может позволить себе отвлекаться на такие пустяки. Она приехала сюда, чтобы выяснить, чего она лишилась, будучи разлучена с матерью против своей воли.
   Оторвавшись от окна, она забралась под одеяло, но уснула поздно: она слышала, как в коридоре открылась и снова закрылась дверь спальни Наоми и мимо ее комнаты почти бесшумно прошел кто-то, направляясь к парадной лестнице.

6

   Возможно, все дело было в раннем часе, но ипподром оказался совсем не таким, каким представляла его Келси. Скачки для нее означали нечто гораздо большее, чем лошади и скорость. Не они, а тотализатор и игроки – скверно пошитые костюмы, толстые сигары, пивной перегар и запах пота проигравших – вот что возникало в ее воображении.
   Пьяный конюх, которого Гейб выгнал накануне утром, прекрасно вписывался в эту картину. Именно он казался характерной приметой скакового мира – он, а вовсе не умиротворенное спокойствие и некоторая таинственность пустынного стадиона, встретившие Келси прохладным и ранним утром.
   Когда Келси и Наоми приехали на ипподром, скаковая дорожка была укрыта туманом. Лошадей отправили еще раньше, чтобы успеть вывести их из фургона, оседлать и разогреть для утренней тренировки. Пока на кольцевом треке было тихо; голоса коноводов и позвякивание упряжи заглушал плотный туман, в котором фигуры людей плыли, словно призрачные, бесплотные тени. Несколько человек стояли у ограждения дорожки и потягивали из бумажных стаканчиков дымящийся кофе.
   – Это хронометристы, – пояснила Наоми. – Их иногда называют прикидчиками. Большинство работает на ипподром или на информационный листок «Дейли рейсинг»; они часами стоят здесь с секундомером в руках, замеряя скоростные показатели лошади и рассчитывая гандикап. – Она улыбнулась. – Скорость – вот за чем все здесь гоняются. В какой-то мере это свойственно всем без исключения. В общем, мне казалось, что будет лучше, если, знакомясь с нашим миром, ты будешь рассматривать его именно с этой точки зрения.
   – Да… Здесь очень красиво. Этот ползущий по земле туман, эти деревья, которые едва видны в тумане, пустые, выметенные трибуны… Признаться, я действительно представляла все это по-другому. – Келси повернулась к стоящей подле нее женщине – стройной, светловолосой, одетой в вязаную кофту и узкие, облегающие джинсы. – Совсем по другому.
   – Большинству людей скачки видны только с одной стороны. Две минуты вокруг столба по дорожке – и все. Гонка для них заканчивается почти мгновенно, едва успев начаться. И все равно это очень увлекательное зрелище, а иногда – просто страшное. Триумфы, трагедии – все это происходит у тебя на глазах. Порой и о людях судят так же однобоко – по одному-единственному слову, по одному поступку… – В голосе Наоми послышалась горечь, но Келси уловила и еще что-то, возможно, простое и мудрое приятие всего того, что с ней случилось.
   – Идем, – сказала Наоми, – я отведу тебя к стойлам. Именно там и происходят настоящие события.
   …И встречаются настоящие характеры. Келси обнаружила это, едва оказавшись за кулисами ипподромного мира. Стареющие жокеи, начавшие проигрывать на треке или набравшие слишком большой вес, предлагали свои услуги в качестве тренеров-наездников, запрашивая порой по сорок долларов за тренировку. Остальные – совсем молодые, с горящими взглядами, почти мальчишки – толклись тут же, надеясь на удачу и стремясь получить свой шанс. Все разговоры были только о лошадях: обсуждались достоинства того или иного скакуна и тактика скачек. Конюх в бесформенной мягкой шляпе с опущенными полями провел в поводу прихрамывающую лошадь, монотонно напевая ей что-то ласковое, успокаивающее.
   Здесь не чувствовалось ни волнения, ни азарта, ни ажиотажа. Все было обыденно, рутинно, привычно, все повторялось ежедневно, изо дня в день, в час, когда большинство людей еще спало или клевало носом над своей первой утренней чашкой кофе.
   Слегка освоившись, Келси выделила среди окружающих мужчину в бледно-голубом костюме и до блеска начищенных ботинках, который разговаривал с конюхом, одетым в потрепанный кардиган. Взгляд у конюха показался Келси на удивление спокойным, почти отсутствующим. Мужчина в костюме, напротив, горячился и время от времени – видимо, в такт своим словам – тыкал в воздух короткопалой волосатой рукой. При каждом его движении на указательном пальце вспыхивал бриллиантами золотой перстень. Драгоценные камни были расположены в форме лошадиной подковы.
   – Билл Канингем, – прокомментировала Наоми, перехватив направление взгляда дочери.
   – Канингем? – Келси нахмурилась, пытаясь припомнить, откуда она знает эту фамилию. – Это не его упоминал конюх, которого вчера выгнал Гейб?
   – «Рискованное дело» когда-то принадлежало Канингему. Лет двадцать пять тому назад Билл получил эту ферму по наследству… – В голосе Наоми проскользнули пренебрежительные, почти презрительные нотки, хотя она явно старалась это скрыть. – Он едва не развалил дело окончательно, когда ферма попала к Гейбу. Теперь Билл является совладельцем нескольких неплохих лошадей, но в собственности имеет только одного или двух посредственных скакунов. Сам он живет в Мериленде, а скакунов для него тренирует Кармайн, который работает не только на Канингема, но еще на нескольких владельцев. Сейчас Кармайн как раз выслушивает инструкции и руководящие указания своего босса и, разумеется, со всем соглашается. В любом случае он будет поступать так, как ему больше нравится, потому что все знают: Билл – настоящая задница. О-ох!.. – Наоми испустила тяжелый вздох. – Он нас заметил.
   – Наоми! – Билл Канингем приближался к ним неестественно медленной походкой, которая позволяла окружающим как можно лучше разглядеть его. Глаза Канингема, когда он взял руки Наоми в свои, засверкали, словно отполированные мраморные шарики.
   – Как приятно видеть тебя, особенно в это серое унылое утро!
   – Привет, Билл. – За свою жизнь Наоми привыкла с легкостью выносить общество даже таких круглых дураков, как Канингем, и теперь небрежно подставила щеку для поцелуя. – Нечасто нам удается увидеть тебя на утренней тренировке.
   – У меня новая кобыла, довольно перспективная, и я уже заявил ее на скачки в Хайале. Она вполне может финишировать в призах – во всяком случае, жокей очень ею доволен. Я только что растолковал Кармайну, как ее правильно работать – сколько реприз галопа и сколько рыси. Не хочется перегружать такую кобылу.
   – Ну конечно, – поддакнула Наоми. – Познакомься, это моя дочь Келси.
   – Дочь? – Изображая удивление, Канингем надул щеки. Как и все местные жители, он, несомненно, уже слышал о приезде Келси. – Ты, должно быть, хочешь сказать – сестра? Раз познакомиться, дорогуша. – Он с энтузиазмом потряс протянутую руку Келси. – Решила пойти по мамочкиным стопам, да?
   – Мне просто любопытно было взглянуть.
   – Да, здесь есть на что посмотреть. Мы продержим твою дочь до сумерек, – добавил он, подмигнув Наоми. – Если надумаешь делать ставки, Келси, проконсультируйся со мной. Я подскажу тебе, на кого ставить.
   – Спасибо.
   – Ничего не пожалею для Наоми и ее маленькой дочурки, – торжественно заявил Канингем. – Знаешь, крошка, если бы я в свое время быстрее поворачивался, то мог бы стать твоим папой. Не забывай об этом.
   – Держи карман шире, – вполголоса пробормотала Наоми, когда Канингем снова вернулся к своему тренеру, и пояснила: – Ему нравится считать, что я к нему неровно дышала, хотя на самом деле для этого нет никаких оснований. Вернее, почти никаких. Просто один раз я была недостаточно проворна и не сумела увернуться от одного слюнявого поцелуя.
   – У тебя действительно хороший вкус. Кстати, что он говорил о своей новой лошади?
   – Ох! – Наоми уперла руки в бока и от души расхохоталась. – Билл любит говорить на профессиональном жаргоне. Он воображает, будто сможет одурачить людей и заставить их поверить, будто знает что-то такое, чего не знают другие. На простом английском языке все им сказанное означает, что на классификационных скачках он выбрал кобылу, которую владелец выставил на продажу. Лошадь выиграла, а Билла устроила запрашиваемая цена. И теперь ему не хочется, чтобы лошадь устала на тренировке.
   Она неожиданно нахмурилась и посмотрела Канингему в спину.
   – Билл из тех, кто дополнительно платит жокею за каждый удар хлыстом. Если конь пересекает финишную черту без плетки, ему начинает казаться, будто его провели.
   – В таком случае ты была с ним удивительно вежлива.
   – Это ничего мне не стоило. – Наоми пожала плечами. – К тому же мне лучше других известно, каково это – быть изгоем. Идем, Моисей должен был уже рассадить мальчиков.
   Они прошли в паддок, где конюшенных мальчиков подсаживали на лошадей. Келси обратила внимание, что их седла были совсем маленькими – величиной с небольшую подушечку. Мальчики – так их называли вне зависимости от пола и возраста – стояли высоко на коротких стременах, в то время как тренеры – тоже верхами – выезжали на дорожку рядом или позади них.
   – Вот один из наших. – Наоми указала на гнедого жеребца, который двигался нервным, упругим шагом. – Если тебе все же захочется сделать сегодня ставку, можешь рискнуть на него парой долларов. Он боец по характеру, к тому же эта дорожка ему особенно нравится.
   – А ты? Ты делаешь ставки?
   – Гм-м… – Наоми взглядом провожала Моисея, который ехал за гнедым на расстоянии полукорпуса. – Никогда не отказывалась от рискованных предприятий. Давай посмотрим, как он побежит.
   На тренировочной дорожке ипподрома были и другие лошади. Туман медленно поднимался, и они неслись сквозь него, словно артиллерийские снаряды, рассекая его, разрывая, заставляя клубиться и закручиваться в спирали. При виде этого зрелища у Келси захватило дыхание. Ладные, крепкие тела на тонких, сухих ногах, выброшенная ими земля, вытянутые напряженные шеи и пригнувшиеся к самым гривам хрупкие мальчишеские фигуры всадников – все это было не просто красиво, а волшебно красиво. Келси даже показалось, что ее сердце забилось часто-часто, в унисон с барабанным боем копыт по земле.
   – Вон он! – воскликнула она, не в силах сдерживать свой восторг. – Вон твой гнедой!
   – Верно, – подтвердила Наоми. – Сегодня быстро скачут. Мо наверняка велел мальчику пройти дистанцию без минуты, то есть за две минуты или чуть быстрее.
   – А как наездник узнаёт время?
   – У него в голове часы, – раздался сзади голос Гейба, и Келси вздрогнула от неожиданности, но, не в силах оторвать взгляда от мчащихся по кругу лошадей, даже не обернулась в его сторону.
   – Твой гнедой действительно неплохо выглядит, – добавил Гейб, останавливаясь рядом с ними.
   – К дерби [8 - Дерби – во многих странах название скачек для чистокровных верховых лошадей в возрасте трех лет. Дистанция дерби составляет 2440 метров или чуть больше полутора миль.] он будет еще лучше, – отозвалась Наоми и прищурилась. – А этот красавец – твой, верно?
   – Верно. – Гейб оперся на ограждение, глядя, как конь несется мимо. – Я назвал его Дубль. К маю месяцу он тоже наберет отменную форму.
   Келси не понимала, как это возможно. На ее взгляд, оба коня выглядели превосходно, оба мерили дорожку длинными, плавными скачка́ми, оба выбрасывали из-под копыт комья земли, взлетавшие высоко в воздух. Порой казалось, что они не бегут, а летят по воздуху и что их тонкие, мускулистые ноги, подобно крыльям, поднимают их над землей все выше и выше.
   Она могла бы стоять здесь часами и любоваться, как лошади одолевают второй поворот. На самом деле вся скачка заняла чуть больше двух минут – это могли подтвердить и прикидчики, и тренеры, стоявшие у финишного столба со своими секундомерами, но для Келси лошади летели над землей вне времени, вне реальности, словно они сошли с прекрасной картины в старинной пыльной раме.
   – Ты уже выбрала себе фаворита? – спросил у нее Гейб.
   – Нет. – Келси отвечала, не глядя на него, – меньше всего ей хотелось, чтобы воспоминания о том, что она слышала вчера вечером, испортили ей настроение. – Я не игрок и вообще не люблю азартных игр.
   – Тогда я не предлагаю тебе побиться об заклад, что еще до конца дня ты побежишь к окошечку кассы, чтобы сделать ставку.
   Келси пожала плечами. Поначалу она хотела промолчать, но искушение оказалось слишком велико.
   – Билл Канингем, – мстительно сказала она, – предлагал мне помощь и совет.
   – Канингем? – Гейб беззаботно хохотнул. – Надеюсь, у тебя достаточно вместительные карманы.
   Он снова оперся на ограждение и вспомнил о сигаре, которая лежала в кармашке его куртки, но потом подумал, что запах табака помешает ему наслаждаться ароматом, исходящим от Келси. Каким бы легким, едва уловимым он ни казался, этот запах был из тех, что, раз войдя в сознание мужчины, остается там еще долго после того, как сама женщина исчезла.
   – Утро – мое любимое время, – пробормотала Наоми, прикрывая глаза ладонью от внезапно проглянувшего сквозь туман солнца. – Такое ощущение, что начинаешь жизнь с чистого листа.
   – Возможности… – Гейб посмотрел на Келси. – Все дело в том, как мы используем представившиеся нам возможности.
   Потом они вместе пошли к стойлам. Там уже расседлывали и прогуливали разгоряченных скачкой лошадей, от их влажных шкур валил пар. Конюхи осматривали ноги в поисках потяжек, ушибов и засечек. Чалой кобыле смазывали маслом копыта. Кузнец в кожаном фартуке подправлял подкову, рядом стоял на земле облупившийся металлический ящик с инструментами.
   – Как на картинке, верно? – спросил Гейб, словно подслушав мысли Келси.
   – Да, очень похоже.
   – И то же самое могло происходить сто лет назад. Или пятьсот. Чистокровная лошадь легко может повредить себе ноги, поэтому мы весьма тщательно следим за их состоянием. Взгляни вон туда. Куда, по-твоему, смотрит тренер?
   Келси повернулась и увидела лошадь, которую конюшенный мальчик вел в поводу. Тренер шел сзади и смотрел вниз.
   – На лошадиные ноги.
   – И будь уверена, он еще долго не спустит с них глаз. – Кивком головы Гейб указал в другую сторону. – И это тоже продолжается уже почти тысячу лет, даже больше.
   Келси увидела немолодого мужчину в мягкой жокейской шапочке с козырьком, который следовал по пятам за Моисеем и безостановочно что-то говорил.
   – Кто это? – спросила она.
   – Импресарио какого-нибудь жокея. Они переходят от конюшни к конюшне и пытаются убедить всех и каждого, что они представляют интересы нового Билла Шумейкера. – Гейб наклонился к Наоми и поправил выбившуюся прядь ее волос. – Принести вам кофе?
   – Я не против. А ты, Келси?
   – Спасибо, с удовольствием. А можно я подойду поближе к твоей лошади, пока ее прогуливают?
   – Валяй.
   Наоми уселась на перевернутое ведро. Утренняя тренировка была почти закончена, начинался период ожидания. А ждать Наоми умела. Кроме того, сегодня она получала особенное удовольствие, наблюдая за тем, как ее дочь ходит по кругу рядом со скакуном и, наверное, задает конмальчику вопросы. Ребенком она была очень любопытна. Вот только тогда в Келси не было того отчужденного равнодушия, которое она чувствовала в дочери теперь.
   Правда, сегодня, пока они стояли в тумане и смотрели, как первые лошади проходят поворот тренировочной дорожки, Наоми вдруг показалось, что напряженность между ними исчезла, но это продолжалось лишь одно короткое мгновение. Потом неловкость вернулась. Она не бросалась в глаза, была едва заметна, но Наоми все равно ее ощущала. В ее дочери вообще было много такого, что не лежало на поверхности, но Наоми видела и понимала почти все.
   В этот момент раздался смех Келси. Наоми услыхала и подумала, что это, пожалуй, первый раз, когда она слышит искренний, ничем не сдерживаемый смех дочери.
   – Келси сама нашла себе развлечение, – заметил Гейб, протягивая Наоми стаканчик с кофе.
   – Я знаю, – кивнула Наоми. – И рада этому. Я как раз сижу и думаю о том, что когда-нибудь мы будем чувствовать себя легко и свободно в обществе друг друга.
   В горле у нее давно пересохло, и она отхлебнула глоток горячего, подслащенного кофе.
   – Мне просто очень хочется дотронуться до нее. Хотя бы раз обнять, прижать к себе, но я не могу. Келси может позволить мне… просто из жалости, а это будет гораздо хуже, чем если она меня оттолкнет.
   – Но она здесь. – Гейб ласково провел ладонью по волосам Наоми. – Она не производит впечатления человека, который поедет туда, куда ему ехать не хочется.
   – Я вовсе не жду, что она будет любить меня, как прежде. Но я хочу, чтобы она позволила мне любить себя. – Наоми накрыла рукой задержавшуюся у нее на плече ладонь Гейба.
   В этот момент вернулась Келси. Она притворилась, будто не замечает позы, в которой стояли Гейб и ее мать, и даже изобразила на лице благодарную улыбку, принимая бумажный стаканчик с кофе. «Это их дело», – напомнила она себе.
   – Спасибо, – кивнула она. – Между прочим, мне только что назвали победителей во всех сегодняшних скачках. Мне сказали, что я должна поставить на них, и тогда я непременно выиграю кучу денег.
   – У Джимми всегда наготове десяток советов, – заметила Наоми. – Но он ошибается так же часто, как и бывает прав.
   – На этот раз он уверен на сто процентов. – Келси улыбнулась и поднесла стакан к губам. – Джимми поклялся, что дочери мисс Наоми он сообщит только самые достоверные сведения. В первую очередь я должна поставить на Некроманта, потому что дорожка сегодня не быстрая, а он находится в отличной форме, и, даже если жокей «возьмет на силу», Некромант шутя привезет остальным полкорпуса, а то и больше. – Она слегка приподняла бровь. – Я все правильно запомнила?
   – Никогда бы не сказал, что это – твой первый день на ипподроме, – рассудительно сказал Гейб.
   – Я очень быстро все схватываю. – Келси огляделась по сторонам. Суета возле конюшен почти улеглась, и это было заметно даже ее неискушенному глазу. – А что теперь?
   – Будем ждать. – Наоми встала и потянулась. – Идем, я куплю к кофе какие-нибудь пирожные.

   Ожидание, казалось, было привычным делом для каждого, кто пришел на ипподром сегодня рано утром. К десяти часам рабочий день для лошадей, не заявленных на сегодняшние скачки, был уже закончен, и последние фургоны с фырканьем отъезжали. Тем временем служители убирали и выравнивали главную дорожку.
   К полудню трибуны начали наполняться, а стеклянное кафе позади них распахнуло свои двери для посетителей, которые предпочитали играть на тотализаторе, глядя на экран монитора – вдали от шума и запахов толпы.
   В стойлах снова начали готовить лошадей. Распухшие бабки и натруженные копыта охлаждали в ведерках со льдом. В зависимости от тактики, которой придерживался тот или иной тренер, одних скакунов заставляли нервничать, других, наоборот, успокаивали. Жокеи облачались в свои разноцветные шелковые костюмы.
   Вскоре повсюду царили предстартовое волнение и ажиотаж, которых было лишено мирное и туманное утро. Лошади – настоящие атлеты, рвущиеся в бой, – переступали с ноги на ногу, ржали, били копытами, разбрасывая в разные стороны опилки. Одни, почувствовав на спине всадника, сразу же успокаивались, другие начинали вздрагивать и упираться.
   Наконец лошади друг за другом потянулись из паддока к старту. Некоторых вели под уздцы грумы-выводящие, другие шли сами.
   При виде участников трибуны оживились и загудели; новички и завсегдатаи – все засуетились, и каждый надеялся, что сегодня именно ему повезет.
   Скачки начинались с выводки и дюжины других ритуалов. По сигналу рожка всадники огибали столб в том порядке, в каком они были заявлены, и те, кто хотел сделать ставку, получали возможность рассмотреть претендентов, оценить состояние жокея и лошади и выбрать себе фаворита.
   Если лошадь взмокла, значит, она – нервная. Преимущество или недостаток? У каждого игрока имелось на этот счет свое мнение. А вот забинтованные передние ноги. Вдруг этот конь травмирован? Вот кобыла грызет мундштук. Возможно, сегодня она в плохом настроении, а возможно, наоборот, настроена бежать быстро.
   А этот конь больше других похож на победителя.
   Кого выбрать, чтобы наверняка?
   У финишного столба – буквально через пять минут после начала церемонии – всадники разбрелись по сторонам, словно разноцветное конфетти, которое только что празднично порхало в воздухе и вдруг осело на землю, но Келси нисколько не огорчилась этим обстоятельством. На ипподроме было слишком много интересного и нового, и у нее буквально разбегались глаза. Особенно странным ей показалось то, что скаковой круг – таково было правильное название овальной скаковой дорожки – не был идеально ровным. Он оказался довольно широким, изрытым неглубокими бороздами и ямами – полная миля надежд и бешеной скорости.
   Стоя у ограждения, она почти физически ощущала запахи волнения и азарта, исходившие от жокеев и от трибун. Некоторые из них были свежими, напоминая цветочные ароматы, другие представлялись Келси застоявшимися, перегоревшими, словно смешанными с пылью многих и многих горьких разочарований. Только здесь она поняла, каким мощным наркотиком может быть желание победить, выиграть во что бы то ни стало.
   – Я, пожалуй, последую доброму совету и поставлю на Некроманта, – заявила она.
   Наоми рассмеялась. Она ожидала чего-то в этом роде.
   – Помоги ей, Гейб, – попросила она. – Человек впервые в жизни подойдет к окошечку, нельзя оставлять его одного.
   – Я уверена, что справлюсь сама, – запротестовала Келси, но Гейб уже взял ее за руку.
   – Все так думают, – проговорил он, ввинчиваясь в толпу и таща ее за собой туда, где у касс тотализатора уже выстраивались очереди игроков. – Позволь, я дам тебе один короткий урок, как правильно играть на бегах. Ты уже решила, сколько наличных ты готова потратить?
   Келси раздраженно нахмурилась:
   – Около сотни, а что?
   – Удвой эту сумму. На сколько бы ты ни играла, удвой эту сумму и попрощайся с ней. Теперь нужно взять программку.
   – Взяла, что дальше? – Келси все еще ничего не понимала.
   – Для того чтобы хорошенько изучить ее, необходимо провести в спокойном, тихом месте часа четыре или больше. Нужно запомнить, в каком порядке будут проводиться скачки, чтобы исключить заведомо слабых и расставить остальных по силе и резвости. Хотя бы примерно. Лучше всего остановиться на двух или трех сильнейших. Бинокля у тебя нет, так?
   – Нет, я думала…
   – Ничего страшного, я дам тебе свой. – Гейб поставил ее в очередь и дружески обнял за плечи. От улыбки он удержался, хотя улыбнуться очень хотелось. Келси слушала его, как студент-отличник слушает опытного и знающего преподавателя.
   – И забудь про «тройной экспресс», про «золотой дубль» [9 - «Тройной экспресс» и «золотой дубль» – разновидности ставок, когда надо угадать соответственно либо первых трех лошадей на финише в одной скачке, либо победителей в двух последовательных скачках.] и прочие комбинации – они для зануд и рвачей. – Гейб с удовольствием увидел, как мужчина, стоящий перед ними в очереди, поежился и опустил плечи. – Ставь на победителя. Это называется «ординар». Согласна?
   – Конечно.
   – Это правильно. Агрессивная ставка – сама по себе награда. Ты проверила табло?
   – Нет, – ответила Келси, чувствуя себя круглой дурой.
   – На твоего Некроманта принимают четыре к одному. Это совсем неплохо. Ставить на явного фаворита – трусость. Жаль, я не знал, что ты такой азартный игрок, – я бы не позволил тебе ни есть, ни пить.
   – Что?
   – Нельзя ни есть, ни пить перед тем, как выбираешь победителя.
   Глаза Келси сузились, как у рассерженной кошки.
   – Ты это придумал?
   – Ничего подобного. В этом убежден каждый настоящий игрок. – Гейб позволил себе ухмыльнуться. – Хотя это, конечно, чепуха. Нужно играть просто ради игры, ради удовольствия, которое она приносит. Для этого достаточно просто закрыть глаза и наугад выбрать номер. Лошади не машины, Келси, они – просто спортсмены, бойцы. Их нельзя вычислить наверняка.
   – Большое спасибо за урок. – Вполне удовлетворенная его объяснениями, Келси шагнула к окошечку. – Десять долларов на Некроманта, – объявила она, бросив взгляд в сторону Гейба. – Да, на победителя.
   Не выпуская ее плеч, Гейб потянулся за своим бумажником.
   – Пятьдесят на третий номер. На победителя.
   Келси нахмурилась, сжимая в руках билет.
   – Номер третий – это еще кто такой?
   – Понятия не имею. – Гейб получил свой билет и сунул его в карман.
   – Ты ставишь на номер? Просто на номер?
   – Так подсказывает мне моя интуиция. Кстати, не хочешь сделать еще одну ставку, частным, так сказать, образом? Кто придет первым – твой или мой? Что лучше, моя интуиция или совет, который тебе дали?
   – Ставлю еще десятку! – выпалила Келси.
   – А еще говорила, что не любишь азартные игры.
   Гейб проводил ее обратно к ограждению, и, когда кони вошли в стартовые ворота, Келси сразу почувствовала, как ее сердце забилось быстрее, а ладони стали влажными. Потом ударил колокол, и она невольно подалась вперед, ослепленная и зачарованная мельканием ярких красок.
   Скачки нисколько не напоминали утреннюю разминку, происходившую в тумане. Лавина мускулистых тел ринулась вперед, лошади отчаянно сражались друг с другом за выигрышную позицию, а всадники прильнули к спинам. За считаные секунды кавалькада набрала полную скорость, так что передних всадников вынесло к самому ограждению. Копыта гремели, словно гром, от которого сотрясалась и вздрагивала земля. В следующее мгновение всадники оказались уже на повороте.
   – Третий номер возьмет первый приз, – проговорил ей на ухо Гейб, но Келси только отмахнулась.
   – Они же только начали, – возразила она, прислушиваясь, как жокеи выкрикивают угрозы, понукая своих скакунов мчаться еще быстрее.
   Вот они вылетели на финишную прямую – совсем близко от проволоки, натянутой над дорожкой, – и Келси забыла о своих ставках. Все ее эмоции и чувства были поглощены скачкой, ее красотой, растворились в скорости и драматических переживаниях участников – людей и животных. Внимание ее привлекла одна лошадь, которая, напрягая все силы, рвалась к финишу из задних рядов, и – сама не отдавая себе в этом отчета – Келси стала болеть за нее.
   В конце концов замеченная ею лошадь обошла лидера по внешней стороне круга и первой пересекла финишную черту, обогнав на полкорпуса ближайшего соперника.
   – Ты видел?! Видел ее?.. – Келси закинула голову назад и засмеялась. – Она была великолепна!
   Гейб не видел финиша – он смотрел на Келси. Она раскраснелась от восторга, маска сдержанности спала с ее лица, и он рассмотрел Келси настоящую – энергичную женщину, способную на самые глубокие переживания и бурлящие страсти. И Гейба неудержимо потянуло к ней.
   Наоми тоже не смотрела на дорожку, а внимательно наблюдала за выражением глаз Гейба. Пожалуй, решила она, ей есть о чем подумать на досуге.
   – Твой Некромант был у столба пятым, – сказала Наоми дочери.
   – Это неважно. – Келси глубоко вдохнула воздух. Она все еще чувствовала запах волнения и восторга, разлитый над ипподромом. – Ты видела, как финишировал фаворит? Он выскочил словно ниоткуда. Чтобы увидеть такое, не жалко никаких денег.
   – Это был номер третий, – скромно заметил Гейб, дождавшись, пока Келси повернется к нему. – Моя интуиция меня не подвела.
   – Это был номер третий? – Она повернулась к треку, раздираемая противоречивыми чувствами. Келси была рада победе лошади, но ее раздражало, что сама она проиграла именно Гейбу. – Должно быть, тебе просто повезло сегодня.
   – Может, ты и права.
   – Вот именно! – Келси посмотрела ему прямо в глаза и улыбнулась. – На кого ты поставишь в следующей скачке?

   За все оставшееся время Келси проглотила несколько хот-догов и запила их парой легких коктейлей, сильно разбавленных содовой. Когда жеребец Наоми первым пересек финишную линию, она ощутила странную, очень личную гордость за него и за мать. Даже для ее неопытного взгляда было очевидно, что в этой скачке не было ни одной лошади, которая могла бы с ним сравниться. Жеребца звали Гордость Виргинии, но Келси связывала его только с «Тремя ивами», хотя, возможно, он и заслуживал столь громкую кличу.
   Когда в третьем заезде лошадь Гейба первой пересекла черту, Келси испытала чувство несколько иное, но назвать его она не решилась даже самой себе.
   Когда наступил вечер, опустевшие трибуны оказались замусорены проигравшими билетами, сигаретными окурками, пивными пробками. И разбитыми надеждами.
   – Могу я пригласить двух леди на ужин?
   – Ох… – Отвлекшись от каких-то своих мыслей, Наоми стала торопливо застегивать жакет, одновременно разыскивая взглядом Моисея. – Я пробуду здесь еще час или около того, – сказала она. – Почему бы тебе не пригласить Келси?
   Келси инстинктивно отступила в сторону.
   – Я могу подождать тебя.
   – Нет, не стоит. Съезди с ним, развлекись. Увидимся дома.
   – Мне что-то не… – замялась Келси, но Наоми уже шагала прочь. – Спасибо за приглашение, Гейб. Дело в том, что я…
   – …слишком хорошо воспитана, чтобы отказаться, – закончил Гейб, беря ее под руку.
   – Нет, не в этом дело…
   – Тогда слишком голодна. Пара бутербродов вряд ли способны восполнить энергетические потери. К тому же я могу помочь тебе подсчитать выигрыш.
   – Не думаю, чтобы для этого не было достаточно моих собственных познаний в арифметике, – отозвалась Келси не без яда, но она и в самом деле проголодалась, и Гейб отвел ее на стоянку, где стоял его изящный, бутылочно-зеленый «Ягуар».
   – Отличная машина.
   – Главное, быстро бегает.
   Он оказался прав. Откинувшись на мягкие подушки сиденья, Келси наслаждалась стремительным полетом сквозь жемчужно-серые, прохладные сумерки. Она всегда любила быструю езду, любила рев мотора и грохот радио, включенного на полную мощность. Уэйд, постоянно ездивший намного ниже разрешенной максимальной скорости, выговаривал ей за ухарство бесчисленное число раз, и сейчас Келси почти жалела своего бывшего супруга. Он был таким ответственным, таким законопослушным и благоразумным.
   Уэйд так и не понял, почему время от времени Келси необходимо было срываться с цепи, разряжаться, делать что-нибудь сломя голову, не оглядываясь по сторонам. Он проповедовал умеренность и аккуратность, и Келси часто соглашалась с ним… за исключением тех моментов, когда согласиться не могла. Внутренние импульсы, неподвластные ее собственной воле, то и дело заставляли ее выкинуть что-нибудь этакое – устроить шумную и дорогостоящую вечеринку, промчаться по шоссе с недозволенной скоростью, сорваться с места и улететь на пару дней на Багамы. Именно такие ее поступки чаще всего служили поводом для их ссор с Уэйдом.
   Мелочи жизни. Так думала Келси раньше. Теперь она понимала, что ошибалась. Что, например, дала ей необдуманная, продиктованная минутным капризом поездка в Атланту?
   Свободу, напомнила себе Келси и решила больше об этом не думать. Эта глава ее жизни была дописана и закрыта.
   Когда Келси снова стала различать пейзаж, проносившийся за окнами «Ягуара», она с удивлением обнаружила, что они уже подъезжают к Блюмонту.
   – Я думала, что мы едем ужинать.
   – Так оно и есть. Ты любишь морскую кухню?
   – Да. Здесь есть специализированные рестораны?
   – Один или два, но мы поедим у меня дома. Я уже позвонил туда и обо всем распорядился. Как ты посмотришь на меч-рыбу, зажаренную на вертеле, в лимонном соусе?
   – Отлично. – Келси выпрямилась на сиденье, прислушиваясь к тревожным звоночкам, которые раздались у нее в голове. – Как ты догадался, что я соглашусь на твое предложение поужинать?
   – Интуиция. – Гейб промчался по уже знакомой Келси дороге, въехал в металлические ворота и, сбросив скорость, начал подниматься вверх по подъездной аллее. – Кстати, перед тем как мы сядем за стол, ты можешь осмотреть дом.
   Келси огляделась. Садовник Гейба постарался на славу. Клумбы были приведены в такой порядок, чтобы многолетние цветы могли без помех распуститься и этой весной. Несколько самых смелых нарциссов уже развернули свои желтые лепестки и, казалось, приветливо кивали Келси головами.
   Странно, подумала Келси. Гейб не был похож на любителя выращивать нарциссы.
   По обеим сторонам парадной двери были сделаны витражи из стеклянных панелей, образующих сложный геометрический орнамент. Освещенные изнутри, они сверкали и переливались, словно бриллианты, и Келси припомнила, что драматическое сочетание красного и белого – цвета шелковых костюмов его жокеев – тоже напоминало игру света в ограненных кристаллах.
   – Как ты выбирал цвета для своих жокеев? – спросила она.
   – Я собрал стрейт-флеш [10 - Стрейт-флеш – последовательность из пяти карт одной масти (старшая комбинация в покере).] на бубнах, – Гейб открыл дверь и пропустил ее вперед. – От восьмерки до короля. Я прикупил десятку и валета, хотя шансов было ничтожно мало. В общем, люди еще расскажут тебе, каким образом мне досталась эта усадьба. Я выиграл ее в карты.
   – В самом деле?
   – Более или менее.
   Келси шагнула в просторную прихожую-атриум, выложенную плиткой. Потолки здесь вздымались на головокружительную высоту, а наверху виднелись узкие стрельчатые окна. Балконные перила второго этажа были сделаны из отполированной бронзы – как и ограждение ведущей наверх пологой лестницы. Вместительные глиняные горшки с цветами и ползучими лианами были подвешены к потолку.
   – Вот это да!.. – выдохнула Келси.
   – Не люблю тесных пространств, – откликнулся Гейб. – Сейчас я приготовлю нам что-нибудь выпить.
   – Не откажусь. – Келси последовала за ним к высокой арке, ведущей в гостиную. Та, в свою очередь, соединялась с соседней комнатой при помощи такой же высокой стрельчатой арки. Сквозь стеклянные двери и окна в дом ломилась ночная темнота, но уже зажженные лампы своим мягким светом разгоняли ее.
   В камине, сложенном из речного камня, потрескивал огонь. Перед камином был накрыт столик. На двоих, заметила Келси. В подсвечниках горели свечи, на белоснежной скатерти плясали оранжевые отсветы огня, в серебряном ведерке охлаждалось шампанское.
   – Это интуиция подсказала тебе, что Наоми не сможет прийти? – спросила она.
   – После скачек она обычно разговаривает с Моисеем час или два. – Гейб открыл бутылку шампанского с негромким, но торжественным хлопком. – Хочешь оглядеться или сначала поужинаем?
   – Оглядеться, коль скоро я уже здесь. – Она приняла из рук Гейба шампанское, с удивлением отметив, что рядом с его тарелкой нет второго бокала. – А ты? Ты не празднуешь?
   – Конечно, праздную. Просто я не пью. Может быть, начнем со второго этажа?
   Он снова проводил ее в прихожую и повел вверх по лестнице. Прежде чем они попали в покои хозяина, Келси насчитала четыре спальни.
   Комнаты Гейба располагались на разных уровнях – спальня находилась на три ступеньки выше гостиной. Сложенный из камня камин был устроен так, чтобы обогревать изножье огромной – размером с небольшое озеро – кровати. Над изголовьем в потолке был сделан прозрачный люк, сквозь который можно было наблюдать луну и звезды.
   Как и во всем доме, здесь властвовала эклектичная смесь классики и модерна. На чиппендейлском столике стояла бронзовая абстрактная скульптура, пол был застелен пестрым персидским ковром, а в самом центре высился журнальный столик со столешницей неправильной формы из отполированного тика. Вазы из мейсенского фарфора стояли на полке чуть ниже картин, написанных в современной, свободной манере.
   Келси немедленно потянуло к картинам. Даже с противоположной стороны комнаты она узнала кисть, которой принадлежали и картины в доме Наоми, а приблизившись, разглядела в углу холста инициалы художника – Н. Ч.
   «Столько экспрессии, столько внутренней энергии и страсти в этих неистовых мазках, в этом резком противопоставлении беспримесных, почти примитивных красок», – подумала она, а вслух заметила:
   – Не слишком ли для спальни?
   – Нет, – возразил Гейб. – Здесь им самое место.
   – Эн-че… – пробормотала Келси, снова обратившись к инициалам в уголке холста. – Неужели это рисовала Наоми?
   – Да. Разве ты не знала, что она рисует?
   – Нет. Никто не удосужился мне сказать. Она очень талантлива. Во всяком случае, я знаю нескольких агентов, которые на коленях умоляли бы ее продать эти полотна.
   – Наоми бы тебя за это не поблагодарила. То, что она рисует, – все это очень личное.
   – Любое искусство – вещь глубоко личная, – ответила Келси, отворачиваясь от картины. – И давно она занимается живописью?
   – Нет. Но ты лучше спроси об этом у нее самой. Она расскажет тебе все, что тебе захочется узнать.
   – Всему свое время. – Обходя комнату, Келси сделала крошечный глоток из своего бокала. – Не знаю, на что был похож этот дом до того, как попал к тебе в руки, но думаю, вряд ли он мог бы потягаться с твоим теперешним… обиталищем.
   Она почувствовала себя свободнее и повернулась к Гейбу.
   – Должно быть, соседи пришли в ужас, когда увидели, что возводят у них под боком?
   – Не без того. – Гейб ухмыльнулся, как показалось Келси, не без самодовольства. – В радиусе двух десятков миль все были шокированы.
   – А ты наслаждался этим вовсю.
   – И снова – прямо в точку. Какой смысл иметь хорошую или дурную репутацию, если не можешь ей соответствовать в делах и поступках?
   – А какой репутацией пользуешься ты?
   – Дурной, дорогая Келси, самой дурной. Спроси любого, и тебе скажут, что находиться наедине со мной в спальне означает сделать первый шаг к погибели.
   – От первого шага до окончательной гибели довольно длинный путь.
   – Не такой уж он и длинный.
   Пожав плечами, Келси залпом допила все, что оставалось в ее бокале.
   – Расскажи мне о карточной игре.
   – За ужином. – Гейб протянул руку. – Я очень люблю интимную атмосферу ужина у камина. Для меня это еще один шаг к краю пропасти.
   Заинтригованная, Келси оперлась о его протянутую руку.
   – Ты пока ничем не подтвердил свою дурную репутацию.
   – Все еще впереди.
   Внизу он снова наполнил ее бокал. За время их отсутствия слуги, которых Келси не видела и не слышала с тех пор, как вошла в дом, успели поставить на столик две тарелки с серебряными крышками, зажечь свечи и включить негромкую музыку. Келси узнала Гершвина.
   – Так как насчет карточной игры?
   – Хорошо. Что ты знаешь о покере?
   – Я знаю, какая рука какую бьет. Во всяком случае, мне кажется, что знаю.
   Келси положила в рот кусочек рыбы и зажмурилась от удовольствия.
   – Эта рыба кладет ипподромные бутерброды на обе лопатки, – заметила она.
   – Я передам повару, что ты так сказала. Так вот, о картах… Лет пять назад я участвовал в большой игре, в настоящем марафоне. Большие ставки, большой риск.
   – Где-нибудь здесь?
   – Не где-нибудь, а в этом самом доме. Который стоял на месте моего.
   Келси прищурилась.
   – Разве азартные игры в Виргинии не запрещены законом?
   – Так позвони в полицию. Ты хочешь слушать или нет?
   – Хочу. Итак, ты участвовал в большой незаконной игре в покер. Что было потом?
   – Канингем попал в полосу неудач, и не только во время игры. Образно говоря, карта не шла ему вот уже несколько месяцев. Его лошади захромали и начали проигрывать. На протяжении целого года ни один из его жокеев не взял ни одного призового места. У Билла накопилась целая куча неоплаченных долгов, и тогда – как и многие люди, которым хронически не везет, – он вообразил, что маятник скоро качнется в обратную сторону и он сможет поправить свои дела, если сделает один, всего один удачный ход.
   – И он сел играть.
   – Совершенно верно. В то время у меня была доля в одной резвой кобыле, которая хорошо гонялась. И я… – Гейб улыбнулся дьявольской улыбкой. – Я собрал стрейт-флеш на бубнах. Мне всегда хотелось иметь такую ферму, как эта, и я сел за стол, думая, что если мне удастся не проиграть своей ставки сразу, то я смогу набрать достаточно, чтобы прикупить еще одну лошадку. Ты следишь за моей мыслью?
   – Звучит вполне разумно. С извращенной точки зрения, конечно.
   «Безрассудно, – подумала Келси. – Безрассудно и… восхитительно».
   – В конце концов ты выиграл гораздо больше, чем одну лошадь.
   – Я не мог проиграть. Это был один из тех удивительных дней, когда все складывается удачно и безумно везет во всем. Если у него был фул-хаус, мне приходило каре. Если у него был стрит, мне приходил флеш. Но настоящие беды начались у Канингема тогда, когда он не сумел бросить игру вовремя. В конце концов он проиграл примерно шестьдесят – шестьдесят пять…
   – Сотен? – нетерпеливо перебила Келси, и Гейб, очарованный такой наивностью, взял ее руку в свою и бережно поцеловал.
   – Тысяч, дорогая моя, тысяч! Ему нельзя было их проигрывать, у него их просто не было. Наличными, во всяком случае. А он все повышал и повышал ставки и не пропустил ни одного кона.
   – А ты, разумеется, приложил все усилия, чтобы привести его в чувство, – едко заметила Келси.
   – Я сказал ему, что он делает ошибку. Он ответил, что все в порядке. – Гейб пошевелил плечами. – Кто я такой, чтобы спорить? К тому времени нас осталось всего четверо за столом, за которым мы провели часов пятнадцать, если не больше. Последний кон, начальная ставка – пять тысяч, никаких ограничений на повышение.
   – Итого на кону было двадцать тысяч? Двадцать тысяч еще до того, как вы начали?
   – И больше ста пятидесяти тысяч, когда остались только мы с Канингемом.
   Вилка Келси остановилась на полпути ко рту.
   – Сто пятьдесят тысяч долларов за одну партию?
   – Он думал, что у него на руках выигрышная карта, и продолжал торговаться. Я повышал последним и положил в банк еще пятнадцать штук. Мне казалось, что так я положу конец его страданиям, но Канингем ответил тем же.
   Келси медленно поднесла к губам бокал и отпила глоток, чтобы промочить внезапно пересохшее горло. Она чувствовала себя так, словно сидела вместе с Гейбом за тем же столом, где от того, как ляжет карта, зависел проигрыш или победа.
   – Это почти четверть миллиона долларов.
   Гейб ухмыльнулся:
   – Ты действительно быстро учишься. Мне было жаль его, но я погрешил бы против истины, если бы сказал, что не наслаждался моментом, когда выложил свой бубновый флеш против его каре. У него не было наличных, – Гейб подлил шампанского в ее бокал, – а имущества едва хватило бы, чтобы покрыть проигрыш, так что мы заключили сделку. Можно сказать, что Канингем поставил свою ферму и проиграл ее.
   – И ты вышвырнул его вон?
   Гейб слегка наклонил голову, разглядывая Келси.
   – А как бы ты поступила на моем месте?
   – Не знаю, – ответила Келси после недолгого размышления. – Но не думаю, чтобы у меня хватило духа вышвырнуть человека из его собственного дома.
   – Даже если он сел играть на деньги, которых у него не было?
   – Даже в этом случае.
   – Значит, у тебя мягкое сердце. Мы заключили сделку, – снова сказал Гейб, – которая удовлетворила нас обоих. Благодаря тому, что я играл, не имея почти никаких шансов, я получил то, о чем мечтал всю жизнь.
   – Хорошенькая история. Ты, наверное, познакомился с несчастным Биллом Канингемом на ипподроме?
   – Нет. Во всяком случае, это не была наша первая встреча. Я работал на него.
   – Здесь? – Келси положила вилку на стол. – Ты здесь работал?
   – Я прогуливал лошадей после тренировок, сгребал навоз, чистил сбрую. На протяжении трех лет я был одним из конюшенных мальчиков Канингема. Тогда у него была неплохая конюшня. Разумеется, сами лошади его никогда особенно не интересовали – для него это были просто деньги. Что касается людей, которые за ними ухаживали, то о них Билл заботился еще меньше. Наши комнатки были не больше, чем собачья конура, – тесные, грязные, душные. Билл не верил, что можно получать отдачу от капитала, вложенного во что-то, что он считал ненужными усовершенствованиями.
   – Но навряд ли ты денно и нощно думал о том, как бы отобрать у него дом и начать в нем жить.
   – Да, подобные мысли нисколько не мешали мне спать по ночам. В конце концов я ушел от Канингема и некоторое время трудился в «Трех ивах». Вот это настоящая коннозаводческая ферма. У старого мистера Чедвика был, что называется, подход; есть он и у твоей матери. Когда я уходил оттуда – мне было тогда семнадцать лет, – я мечтал о том, что в один прекрасный день я вернусь сюда с карманами, битком набитыми деньгами, и куплю либо «Три ивы», либо ферму Канингема.
   – И твоя мечта сбылась.
   – Можно сказать и так.
   – А чем ты занимался, пока… пока тебя здесь не было?
   – Это уже другая история.
   – Справедливо. – От еды и шампанского Келси слегка разомлела и сидела, опершись подбородком на руку. – Готова поспорить, ты ненавидел этот дом а-ля мыс Код.
   – Каждый его камень, каждую балку и каждый гвоздь, – подтвердил Гейб.
   Келси расхохоталась и, откинувшись на спинку кресла, снова взяла в руки бокал.
   – Ты начинаешь мне нравиться, – заметила она. – Надеюсь, ты все это не выдумал.
   – Не выдумал. Как насчет десерта?
   – Я больше не могу. – Келси с шутливым стоном отодвинулась от стола и поднялась, чтобы обойти комнату. – Когда я впервые увидела твой дом, мне показалось, что он выглядит по-провинциальному вызывающе. Думаю, я была права.
   Она на мгновение закрыла глаза.
   – Последнее место, откуда можно было повернуть.
   – Что?
   – Ничего. – Келси тряхнула головой и подошла ближе к окнам. – Наверное, это особенное чувство – глядеть в окно, видеть все эти просторы и знать, что все это принадлежит тебе.
   – А какой вид открывается из твоих окон?
   – Вид на ресторан, на крошечный торговый центр с дорогим и безвкусным бутиком, а также на превосходную бакалею. Моя квартира совсем недалеко от центра Вашингтона. Я думала, что так мне будет удобнее.
   Гейб подошел к ней сзади, положил на плечи руки и повернул лицом к себе.
   – Но это оказалось не так.
   – Нет. – Легкая дрожь охватила Келси, когда его руки поднялись вверх по ее шее.
   – И что ты собираешься делать дальше?
   – Я еще не решила.
   Его ладони коснулись щек Келси, а пальцы запутались в волосах.
   – Я решил.
   Гейб наклонился к ней. Его губы оказались мягкими, осторожными, а поцелуй – легким, почти воздушным, дававшим обоим возможность отступить. Но Келси не отступила. Отступить ей не давали вкус его губ на ее губах и несильная, тупая, но явственная боль, порожденная ее желанием.
   Она не отступила, она шагнула вперед и обвила руками его шею с безрассудством человека, бросающегося в пропасть. Их губы слились в горячем и страстном поцелуе.
   Как много ощущений… Она уже забыла, что так может быть. А может, никогда и не знала. В их объятии не было ни сдержанности, ни робости. Наоборот, оно было неистовым, диким, страстным, бросающим вызов негромкой музыке и неяркому пламени свечей. Какие бы мысли ни блуждали у нее в голове, Келси изгнала их все до единой, не оставив для Гейба ничего, кроме ощущения, запаха, вкуса, которые смешивались друг с другом, словно какой-то экзотический наркотик. Он должен был чувствовать напряжение ее тела, как она чувствовала на своем лице его учащенное дыхание, когда он с жадностью прижал ее крепче к себе. Его желание – острое, как отточенная сталь, – проглянуло сквозь маску светского лоска, которую обычно носил Гейб, и обнажило его безрассудную и дерзкую натуру.
   Он отчаянно хотел дотронуться до нее. Его руки скользнули вниз, торопясь обогнать друг друга в стремительной гонке, где главным призом должно было стать обладание, и Келси выгнулась под его прикосновениями, так же сильно желая все большего, и большего, и большего… Скорее, скорее, хотела она поторопить Гейба, боясь, как бы он не замешкался и не дал ей возможности задуматься и найти все аргументы за или против.
   Потом его рука скользнула по ее лицу, отводя волосы назад, за ухо. Точно таким же небрежным движением Гейб коснулся волос Наоми какой-нибудь час или два назад. Эта картина вспыхнула перед мысленным взором Келси, словно ослепительное солнце.
   Стыд и ужас, охватившие ее, могли сравниться разве что с двумя жестокими и сильными ударами по лицу. Келси отшатнулась, жадно хватая ртом воздух.
   – Не надо! – Она чуть не упала, когда Гейб снова потянулся к ней. – Не прикасайся ко мне.
   Она все еще чувствовала на губах вкус его губ, все еще хотела его.
   – Как ты мог? Как я могла?!
   – Я хочу тебя, – хрипло произнес Гейб, сражаясь со своими инстинктами, которые повелевали ему броситься вперед и завладеть тем, что чуть было не досталось ему. – Ты нужна мне, а я нужен тебе.
   Это было правдой, чистой, как родниковая вода, и Келси поспешила нанести ответный удар.
   – Я не кобыла, которую можно стреножить и подготовить к употреблению. И я приехала сюда не затем, чтобы ты смог проверить, как много дочь унаследовала от матери.
   – Поясни. – Гейб засунул руки глубоко в карманы, чтобы помешать им выйти из повиновения и начать действовать самостоятельно.
   – Я не собираюсь ничего объяснять! Слава богу, у меня достаточно здравого смысла, чтобы не дать этому зайти слишком далеко. У тебя нет никаких представлений о порядочности.
   Решительным движением головы Келси отбросила назад свои длинные волосы. Ярость, подпитываемая острым ощущением вины, не давала ей остановиться, и голос Келси хлестал его, словно бич.
   – Что ты себе позволяешь, Слейтер? Или для тебя это просто игра? Завлечь к себе дочь, напоить-накормить, а потом посмотреть, так ли она хороша в постели, как и ее мать? А может быть, ты с кем-нибудь поспорил? Сколько ты поставил на меня, Слейтер?
   Гейбу потребовалось несколько мгновений, чтобы собраться с мыслями для ответа. Когда он наконец заговорил, ни лицо его, ни голос не выдавали охватившего его гнева.
   – Ты думаешь, Наоми спит со мной?
   – Я это знаю.
   – Я польщен.
   – Ты!.. Что ты за человек?!
   – Ты не можешь этого даже представить, Келси. Я сомневаюсь, что в своем уютном и спокойном мирке ты когда-либо встречалась с такими, как я. – Он шагнул вперед и положил ладонь ей на затылок. Это был способ отомстить, ход слабый и бесчестный, но именно таким, слабым и подлым, Гейб ощущал себя в эти минуты.
   Спина Келси непроизвольно напряглась, ее тело снова затрепетало.
   – Убери свои руки! – выкрикнула она.
   – Но тебе же нравится, когда я к тебе прикасаюсь, – негромко сказал он. – Сейчас ты просто боишься. Тебе нравится, но ты боишься. Ты думаешь, что́ тебе делать, если я потащу тебя наверх. Но зачем, черт побери, все эти трудности, если мы можем устроиться и здесь, на полу?
   Его голос был спокойным, ровным, но в глазах горели опасные огоньки.
   – Что ты будешь делать, Келси, если я овладею тобой прямо здесь, сейчас?
   – Я сказала – убери руки! – Страх охватил ее с такой силой, что голос Келси дрогнул против ее воли.
   Гейб увидел написанный на ее лице ужас. Она что-то кричала, и выражение страха не исчезло даже после того, как он отпустил ее и отступил назад. Как не желали улечься раздражение и гнев, вскипавшие внутри его.
   – Я прошу меня извинить. – Несколько мгновений Гейб пристально изучал ее. Краска, которая несколько минут назад сбежала с ее лица, снова осветила румянцем ее безупречные скулы. – Ты слишком быстро выносишь приговор, Келси, но, поскольку ты уже все решила, мы не станем терять время, обсуждая твои фантазии и сравнивая их с реальностью. Я отвезу тебя домой.

7

   Наоми как раз завязывала пояс своего халатика, когда входная дверь громко стукнула. Звук показался ей настолько резким, что она немного поколебалась, прежде чем выглянуть в коридор. Должна ли она расспрашивать Келси о том, что случилось? Наоми этого не знала. Если бы дочь жила с ней все эти годы, если бы они были близки хотя бы в период, пока она превращалась в девочку-подростка, если бы вместе прошли через все эти откровенные разговоры далеко за полночь, через споры, ссоры, триумфы и трагедии шестнадцатилетних, вот тогда она бы могла знать, как ей поступить.
   Но сейчас Наоми растерялась. У нее не было никакого опыта, только интуиция. Шаги Келси послышались на лестнице, и Наоми решилась.
   Она широко открыла дверь, уверенная, что ей удастся выглядеть и действовать естественно и небрежно. Никакого навязчивого любопытства, просто спросить, как прошел вечер, – и все. Но одного взгляда на лицо дочери оказалось достаточно, чтобы от этих намерений ничего не осталось.
   – Что случилось? – Прежде чем кто-то из них успел обдумать, как действовать дальше, Наоми бросилась вперед и сжала руки Келси в своих. – С тобой все в порядке?
   Келси, все еще вне себя от ярости, немедленно перешла в атаку.
   – Как ты можешь иметь с ним дело, не говоря уже о… Господи, ты сама чуть ли не упрашивала меня не отказывать ему!
   – Гейбу? – Пальцы Наоми непроизвольно сжались. Гейбу она доверяла безоговорочно, слепо, но маленький женский страх уже проснулся у нее в груди. – Что он сделал?
   – Поцеловал меня! – выпалила Келси и вспыхнула. На ее щеках вспыхнула яркая краска стыда – настолько ее слова не соответствовали тому, что в действительности произошло между ними.
   – Поцеловал тебя, – повторила Наоми, чувствуя, как ее охватывают облегчение и что-то вроде радости. – И все?
   – Тебе все равно? – Келси разочарованно отпрянула. – Я же говорю тебе – он поцеловал меня, а я его. Мы уже обнимали друг друга, и это кончилось бы… кончилось бы сексом, если бы я не вспомнила…
   Вот как! – подумала Наоми. Если они не могут поговорить как мать с дочерью, может быть, им следует попробовать поладить как женщина с женщиной?
   – Пойдем присядем.
   – Я не хочу сидеть! – почти крикнула Келси, но тем не менее последовала за Наоми в ее спальню.
   – Нет, мне не все равно. – Приводя в порядок свои мысли, Наоми опустилась на мягкий пуфик возле туалетного столика. – Я знаю, что ты, наверное, еще не совсем оправилась после своего развода, – продолжила она. – Но ведь ты теперь свободна, и я не понимаю, почему тебе нельзя встречаться с кем-то другим.
   Келси, расхаживавшая по спальне из стороны в сторону, резко остановилась и разинула рот.
   – Я свободна? Я могу встречаться с кем-то другим? Да речь не обо мне! А о тебе.
   – Обо мне?
   – Что с тобой случилось?! – В истерическом голосе Келси прорвались оскорбленные нотки. Мысль о том, что женщина, с которой она находилась в таком близком родстве, может оказаться никчемной и поверхностной, почему-то ранила очень глубоко. – Где твоя гордость?
   – Ну, – медленно сказала Наоми, – я не знаю, что ты имеешь в виду. Мне всегда говорили, что чего-чего, а гордости у меня хоть отбавляй. А какое отношение это имеет к нашему разговору?
   – Я говорю тебе, что твой любовник хотел переспать со мной, а ты спрашиваешь, какое отношение!.. – взвилась Келси.
   Губы Наоми некоторое время безмолвно шевелились, прежде чем она сумела повторить вслед за Келси.
   – Мой любовник?..
   – Я не понимаю, как ты позволяешь ему прикасаться к себе, – продолжала напирать Келси. – Ты знаешь его уже много лет и должна была уже разобраться, что́ он из себя представляет. О, да, он привлекателен, молод – этого у него не отнимешь. Но у него нет ни капли совести, никаких понятий о чести!
   Глаза Наоми сверкнули, а на скулах заиграли желваки.
   – О ком ты говоришь?
   – О Слейтере. – Келси едва сдержалась, чтобы не сорваться на крик. – О Габриэле Слейтере. Или у тебя много любовников?
   – Только один. – Наоми сложила руки на груди и вздохнула, как показалось Келси, с облегчением. – И ты решила, что это, конечно, Гейб.
   Она задумалась, потом, к огромному удивлению Келси, на ее губах появилась улыбка, и наконец Наоми не выдержала и расхохоталась.
   – Прости меня, Келси, прости меня! Я знаю, что тебе не до смеха. – Она беспомощно прижимала ладони к животу, но продолжала смеяться. – Но это просто удивительно. Право, я польщена.
   – Он говорил то же самое, – сквозь зубы процедила Келси.
   – Правда? – Смеясь, Наоми вытерла выступившие на глазах слезы. – Ты хочешь сказать, что спросила Гейба, спит он со мной или нет? Господи, Кел, да ему едва перевалило за тридцать, а мне уже почти пятьдесят!
   – Разве это что-то меняет?!
   Наоми никак не могла успокоиться. Улыбка так и осталась на ее губах.
   – Вот теперь я действительно польщена! Ты действительно поверила, что такой красивый – бог свидетель, он действительно очень красив, – такой горячий и молодой мужчина может интересоваться мною?..
   Келси рассматривала Наоми со всем вниманием, на какое была способна в своем состоянии. Она отметила и классические черты лица, и гибкое, молодое тело под легким белым халатом.
   – Я не имела в виду романтическое увлечение, – произнесла она как можно спокойнее.
   – Понятно. – Наоми кивнула, стараясь справиться с собой. – Значит, ты решила, что между Гейбом и мной существует любовная связь? И в первую очередь – связь физическая? – Наоми поджала губы. – С каждой минутой я чувствую себя все моложе и моложе.
   – Прежде чем ты начнешь все отрицать, позволь мне, пожалуйста, сказать тебе две вещи. – Келси вздернула голову и посмотрела на мать сверху вниз. – Во-первых, мне нет дела до того, с кем ты спишь. Будь у тебя хоть двадцать любовников, мне это безразлично. И во-вторых, я слышала, как ты… слышала вас вчерашней ночью. С ним.
   – Ой! – выдохнула Наоми и, зардевшись как маков цвет, прижала ладони к щекам. – Как неловко получилось.
   – Неловко? – воскликнула Келси. – Это – неловко?
   Наоми, поняв, что ей пора начать говорить ясно и определенно, подняла руку.
   – Давай разберемся с твоими заявлениями по порядку. Во-первых, несмотря на то, что ты думаешь, – или на то, что тебе внушили, – я никогда не была неразборчива в связях. Ты можешь мне не верить, но твой отец был моим первым мужчиной. И до тех пор пока меня не выпустили из тюрьмы, – а если точнее, то на протяжении еще двух лет после этого, – у меня никого не было. Потом появился он. С тех пор этот человек является моим единственным любовником.
   Наоми встала, так что теперь они с Келси оказались лицом к лицу.
   – Если это правда, – заявила Келси, – тем хуже. Как ты можешь равнодушно относиться к тому, что он обманывает тебя с другими?
   – Ни один мужчина не сможет изменить мне больше одного раза, – произнесла Наоми так, что Келси не только сразу же ей поверила, но и поняла. – Прошлой ночью со мной в спальне был вовсе не Гейб. Это был Моисей.
   Келси лишилась дара речи. Запал ее неожиданно прошел, и она бессильно опустилась на скамеечку.
   – Моисей. Твой тренер…
   – Да. Мой тренер, мой старый друг, мой любовник.
   – Но Гейб… Он же все время хватает тебя руками!
   – В таких случаях обычно говорят – «он мой старый друг». Но это на самом деле так. Если не считать Мо, Гейб мой самый близкий и верный друг. Мне очень жаль, что ты не поняла…
   – Господи! – Келси крепко зажмурила глаза. Все, что она наговорила, внезапно обернулось против нее, и теперь Келси чувствовала такое унижение, какого не испытывала, наверное, никогда в жизни.
   – Господи! – повторила она. – Теперь понятно, почему он так рассердился.
   Наоми, рискуя быть отвергнутой, осторожно погладила Келси по голове.
   – Ты ни о чем его не спрашивала? – мягко спросила она.
   – Нет. – Ее собственные слова возвращались к ней и жалили, как пули. – Нет. Я была слишком уверена. И еще мне было стыдно, что он заставил меня так забыться, хотя бы на несколько минут. Я никогда… только с Уэйдом… В общем, это неважно, – быстро сказала она. – Сгоряча я наговорила ему целую кучу гадостей.
   – Твое положение было довольно сложным. Хочешь, я позвоню ему и все объясню?
   – Нет. Утром я сама поеду туда и извинюсь перед ним лично.
   – Тебе это отвратительно? Я имею в виду – извиняться?
   – Почти так же отвратительно, как быть неправой, – призналась Келси, которой всегда было непросто переступить через собственную гордость. – Мне очень жаль.
   – Не жалей ни о чем, Келси, особенно если это касается меня. Ты вступила в мир незнакомых людей, доверившись твоим собственным чувствам и понятиям.
   – Изобретаешь мне оправдания?
   – Я твоя мать, – тихо сказала Наоми. – Возможно, со временем мы обе к этому привыкнем. А теперь иди поспи. И если завтра тебе не захочется одной предстать перед львом в его клетке, я поеду с тобой.

   Но Келси поехала одна. Для нее это был вопрос самоуважения. Сначала она хотела отправиться на ферму Гейба на машине, но это было бы чересчур быстро, а Келси – несмотря на то, что пролежала без сна бо́льшую часть ночи, – так и не сумела найти подходящих слов и не решила, какой тон выбрать.
   Поэтому она попросила подобрать ей подходящую лошадь. Поездка верхом помогла бы ей освежить голову и успокоить взвинченные нервы.
   Она нашла Моисея в конюшне, где он втирал мазь в шею чалого жеребца, но не решилась подойти к нему сразу. Как ей теперь к нему относиться, зная, что он – любовник Наоми?
   Несколько секунд Келси просто стояла, наблюдая за ним. Руки у Моисея были широкими в кисти, темными от загара, но удивительно нежными. На запястье он носил кованый медный браслет, а в лежащей на спине толстой косе черных волос было столько же, сколько и седых. Лицо его никто не назвал бы красивым – главным образом из-за внушительного носа и обветренной, грубой кожи, но Келси сказала бы, что оно и не из заурядных. Тело тренера выглядело жилистым, крепким, с той звериной гибкостью и грацией, которые отличали и Гейба.
   – Трудно поверить, не так ли? – В голосе Моисея прозвучали довольные нотки. Оборачиваться, чтобы прочесть в глазах Келси удивление, ему не было особенной нужды.
   Келси смущенно кашлянула.
   – Такая красивая женщина, богатая, из хорошей семьи, и такой недомерок-полукровка, как я… – Он отставил в сторону склянку с мазью и пододвинул поближе к себе большую миску с водянистой овсяной кашей.
   – Не могу судить тебя за это. Она сама то и дело меня удивляет.
   – Почему? Наоми считает, что я тоже должен был знать… что она рассказала тебе о нас.
   Келси поморщилась и потерла лицо рукой. Она-то считала, что все уже позади, но Моисей снова поверг ее в смущение.
   – Мистер Уайттри…
   – Моисей. Зови меня просто Моисей или Мо. Учитывая существующее положение вещей… Ну, ну, мальчик, давай! – Он принялся кормить жеребца кашей. – Попробуй же! Будешь есть понемножку за раз, и все будет в порядке.
   Он помолчал, потом заговорил снова:
   – Я влюбился в нее, как только нанялся сюда на работу конюхом. Твоей матери было тогда лет восемнадцать. Должен сказать, за всю свою жизнь я не встречал второй такой женщины. Но, разумеется, я не рассчитывал, что она обратит на меня внимание. С какой стати?
   Келси продолжала следить за тем, как Моисей пытается накормить жеребца овсяной болтушкой, и видела его доброту, силу, мягкую настойчивость.
   – Мне кажется, я ее понимаю, – заметила она наконец и, неопределенно помахав в воздухе рукой, шагнула в бокс, остановившись рядом с Моисеем. – Что с ним такое?
   – Ларингит.
   – Ларингит? Разве лошади болеют ларингитом? И как это определить?
   – Смотри… – Моисей взял ее руку в свою и заставил провести по горлу лошади. – Чувствуешь – припухлость?
   – Да. Бедняжка… – Ласково приговаривая, Келси несколько раз погладила животное по шее. – Это серьезно?
   – Может быть серьезно. При сильном ларингите лошадь может запросто задохнуться от недостатка воздуха.
   – Умереть? – Келси в тревоге прислонилась щекой к щеке коня. – От больного горла?
   – Для тебя это больное горло, но у лошадей все иначе. Он поправится, правда, малыш? Видишь, он еще даже не может ничего есть, кроме болтушки и чая из льняного семени.
   «Чай для лошади! Подумать только!»
   – А не нужно его показать ветеринару?
   – Нет, если только не станет хуже. Мы держим его в тепле, даем подышать парами эвкалипта, три-четыре раза в день мажем язык камфарой. Теперь он уже даже не кашляет, а это хороший признак.
   – Какую часть работы ветеринара вы здесь выполняете сами? – поинтересовалась Келси.
   – Мы зовем Мэтта, только если не можем справиться сами.
   – Я думала, что тренер должен только готовить лошадей к скачкам.
   – Тренер должен делать все. Иногда даже может показаться, что в списке его обязанностей непосредственно лошади занимают весьма скромное место. Проведи как-нибудь со мной денек – сама увидишь.
   – Мне бы очень этого хотелось.
   Моисей озадаченно поглядел на нее. Он предложил это просто так, отнюдь не рассчитывая на то, что Келси согласится.
   – Я начинаю задолго до рассвета.
   – Я знаю. Возможно, я буду тебе только мешать, но мне хотелось бы что-нибудь делать… пока я здесь. Например, чистить стойла или приводить в порядок упряжь. Конечно, я не рассчитываю, что мне доверят самих лошадей, но я терпеть не могу ничего не делать.
   «Дочь своей матери, – подумал Моисей. – Ну что ж, посмотрим…»
   – Здесь всегда найдется какая-нибудь работа, – сказал он. – Когда ты хочешь начать?
   – Сегодня во второй половине дня или завтра с утра. Сейчас я должна сделать одно дело. – При мысли о том, что ей предстоит, настроение Келси заметно упало. – Откровенно говоря, я предпочла бы кидать навоз, но другого выхода нет.
   – Приходи, когда освободишься.
   – Хорошо. Кстати, я хотела спросить, нельзя ли мне взять какую-нибудь лошадь? Я умею ездить верхом.
   – Ты – дочь Наоми. Это значит, что ты умеешь ездить верхом и не должна спрашивать разрешения, чтобы взять лошадь.
   – И все-таки я предпочитаю спросить.
   – Ладно, оседлаем тебе Юпитера, – решил Моисей. – Он тебе подойдет.

   Чалый жеребец очень любил бегать. Три года назад он вышел в отставку, но так и не смирился со своим новым положением просто верхового животного. Впрочем, довольно часто его использовали для того, чтобы выводить участников скачки на трек во время парада, и Юпитер выполнял свои новые обязанности с величавым достоинством, хотя он, конечно, предпочел бы мчаться по кругу с развевающейся гривой.
   Как сообщил Келси Моисей, Юпитер никогда не был чемпионом, но не был он и заурядной лошадью, ибо на протяжении своей долгой карьеры регулярно брал призовые места, принося немалый доход.
   Впрочем, Келси было все равно. Она не возражала бы, даже если бы Юпитер заканчивал каждую скачку последним. Пока Келси скакала через холмы, лошадь под ней двигалась, словно хорошо смазанный механизм, играючи одолевая подъемы, послушно отзываясь на шенкеля и плавно переходя с шага на небыстрый и плавный галоп. Судя по всему, конь – как и Келси – был счастлив мчаться утренними полями наперегонки с игривым ветром.
   Скакать верхом было удовольствием, которого – Келси только сейчас осознала это – она так долго была лишена. И она пообещала себе, что и впредь обязательно будет находить время для верховых прогулок вне зависимости от того, как сильно будут болеть нетренированные мускулы. Даже уехав с фермы, она обязательно постарается выкраивать время на это удовольствие.
   Может быть, она даже оставит свою квартиру и уедет из города. На данный момент Келси не видела причин, почему бы ей не купить свое собственное маленькое ранчо и лошадь. Разумеется, лошадь придется где-то содержать и учить, но все это можно устроить. Если она теперь же начнет брать уроки у Моисея, то впоследствии и сама сможет работать в стойле.
   Пока же Келси большими глотками пила прохладное вино ранней весны, ловила в воздухе запахи молодой травы и другой растительности, уже очнувшейся от зимней спячки, но еще не набравшей полную силу. Ну почему, почему она вбила себе в голову, что всю свою жизнь она должна торчать в пыльной конторе или художественной галерее, когда можно жить на свежем воздухе и заниматься простым физическим трудом просто ради радости, которую он приносит?
   Келси откинула назад волосы и засмеялась, когда Юпитер грациозным прыжком преодолел неширокий ручей и взбежал по косогору.
   Потом она слегка натянула поводья, заметив раскинувшиеся внизу постройки.
   «Рискованное дело». Наклонившись вперед, она потрепала Юпитера по шее и стала разглядывать ферму. Поездка верхом принесла Келси удовольствие, но не решила главную проблему. Она по-прежнему не имела никакого понятия о том, как ей разговаривать с Гейбом.
   – Ладно, – пробормотала она. – Там будет видно.
   Гейб еще издалека увидел, как Келси спускается с гребня холма. Он остался стоять там, где стоял, возле изгороди, следя за тем, как годовалый жеребенок работает на лонже. Со вчерашнего вечера Гейб так и не сумел успокоиться окончательно, но, глядя на то, как Келси подъезжает ближе – прямая, стройная, верхом на золотистом и величественном чистокровном скакуне, – он понял, что хочет ее не меньше, чем вчера.
   Гейб глубоко затянулся своей сигарой и лениво выдохнул дым. Он ждал.
   Спешившись, Келси взяла Юпитера под уздцы и пошла к Гейбу, размышляя о том, что ей, пожалуй, следовало выглядеть более несчастной и виноватой. Впрочем, прошлые несчастья никогда не казались ей особенно значительными, особенно по сравнению с несчастьями будущими.
   – Ты хорошо ездишь, – заметил Гейб вместо приветствия. – Такому ветерану, как этот, нужна твердая рука.
   – Всегда этим отличалась, – ответила Келси, машинально поправляя волосы. – Я бы хотела поговорить с тобой, если у тебя найдется несколько минут.
   – Пожалуйста.
   «Почему он должен облегчать мне жизнь?» – подумала Келси, прилагая все силы, чтобы справиться с собственной гордостью.
   – Я бы хотела поговорить наедине.
   – Хорошо. – Он взял из ее рук поводья и знаком подозвал грума. – Займись стариной Юпитером, Кип.
   – Да, сэр.
   Повернувшись, Гейб пошел прочь от загона, и Келси пришлось идти широким шагом, чтобы поспеть за ним.
   – У тебя здесь так хорошо все устроено, – польстила она. – Очень похоже на «Три ивы».
   – Хочешь купить?
   – Нет. – Келси слегка обиделась и оставила попытки завязать непринужденную беседу. – Я понимаю, что ты занят, и не отниму у тебя много времени, – сухо пообещала она и сердито замолчала, не проронив ни одного слова до тех пор, пока они не дошли до застекленной задней двери усадьбы.
   За дверью оказались самые настоящие тропики. Сочные темно-зеленые растения, высаженные в кадушки и горшки, цвели яркими цветами и купались в солнечном свете, попадавшем внутрь сквозь стеклянную крышу. В середине оранжереи блестел водой овальный бассейн, выложенный голубой плиткой.
   – Как красиво! – в восторге воскликнула Келси и провела пальцем по мясистому листу пламенеющего гибискуса. – Вчера вечером ты ни словом не обмолвился о том, что у тебя есть бассейн.
   – Мне показалось, что тебе было не до экскурсий, – сдержанно ответил Гейб, усаживаясь в полосатый шезлонг. – Итак, мы одни.
   Келси посмотрела на дымок от его сигары, который, курчавясь, поднимался к потолку, где лениво вращалось несколько больших вентиляторов.
   – Я приехала, чтобы извиниться.
   Никакие другие слова не дались бы ей с бо́льшим трудом.
   – За что? – Гейб слегка приподнял бровь.
   – За… за мой вчерашний поступок.
   Словно в раздумье Гейб стряхнул пепел в серебряное ведерко с песком.
   – Вчера вечером ты совершила довольно много самых разных поступков. Не могла бы ты выражаться точнее?
   Он дразнил ее, но Келси, растерявшись, попалась на удочку.
   – Ты негодяй, Слейтер! Хладнокровный, наглый негодяй!
   – Для своих извинений, Келси, ты вряд ли могла бы найти слова более подходящие.
   – Но я же извинилась! Извинилась, хотя, признаюсь честно, сделать это мне было нелегко. Если ты не хочешь принять их, значит, у тебя нет никаких представлений о порядочности.
   – Как ты правильно заметила вчера вечером, мне действительно недостает порядочности и хороших манер. – Гейб лениво вытянул вперед скрещенные ноги. – И твое внезапное обращение из одной веры в другую, как я полагаю, объясняется разговором с Наоми, которая наставила тебя на путь истинный.
   В ответ Келси лишь повыше вздернула подбородок. Для нее это был единственный способ защититься.
   – Ты мог бы сам сказать мне, как обстоит дело.
   – А ты бы мне поверила?
   – Нет! – Келси снова воспламенилась и в ярости отвернулась от него. – Но ты все равно мог бы попытаться… Ты должен был понять, каково это – думать так, как я думала, и… и…
   – И?..
   – Оказаться в твоих объятьях! – Келси буквально выплюнула эти слова, снова повернувшись к нему лицом. – Я не буду отрицать это – я сама бросилась к тебе на шею. Я не думала… не могла ни о чем думать. Здесь, конечно, нечем гордиться, но я не стану притворяться, будто во всем виноват только ты. В конце концов, у меня есть свои собственные желания, побуждения, и – черт возьми! – я не какая-нибудь ледышка!
   Гейб затруднялся сказать, что поразило его больше: неожиданный пыл, с которым она произнесла эти последние слова, или же слезы, заблестевшие в ее глазах.
   – В этом меня убеждать не надо, – сказал он негромко. – Но почему тебе вздумалось убеждать в этом себя?
   Сбитая с толку, Келси с трудом справилась со слезами.
   – Дело не в этом, – пояснила она. – Дело в том, что я совершила большую ошибку. Я сказала тебе слова, которых ты не заслуживал, и я об этом сожалею. – Она запустила в волосы пальцы обеих рук и, слегка приподняв, снова опустила. – Господи, Гейб, я думала, что накануне вечером ты был в комнате Наоми. Я слышала…
   – Моисей? – закончил за нее Гейб.
   Келси со вздохом закрыла глаза.
   – Дурак всегда узнаёт обо всем последним. Я думала, что это ты, и мысль о том, что после нее ты перейдешь ко мне… что я позволю тебе… – Она снова не договорила. – Извини меня.
   Солнце позолотило ее волосы, сожаление заставило потемнеть глаза… Келси выглядела такой красивой, такой привлекательной, что Гейб едва не вздохнул сам.
   – Ты знаешь, поначалу я сильно разозлился на тебя. Еще сегодня утром я продолжал злиться – так мне казалось проще и, в каком-то смысле, безопаснее. – Гейб поднялся с кресла и подошел к ней. – Ты выглядишь усталой, Келси.
   – Я плохо спала.
   – Я тоже. – Он поднял руку, чтобы дотронуться до ее щеки, но Келси сделала шаг назад.
   – Не надо, ладно? – Она замялась. – Эти слова звучат совершенно по-идиотски, и я знаю, что я сама круглая дура, что говорю их тебе, но… Просто я все еще в таком состоянии, что меня можно легко ранить. А ты, похоже, снова меня заводишь.
   Гейб с трудом подавил стон, готовый сорваться с его губ.
   – Спасибо, что поделилась со мной своими тревогами, дорогая. Это, безусловно, поможет мне уснуть сегодняшней ночью. «Не прикасайся ко мне, Гейб, иначе я могу снова броситься тебе на шею».
   Келси невольно улыбнулась.
   – Что-то в этом роде. Может быть, нам стоит попробовать начать сначала? – Она протянула ему руку: – Друзья?
   Гейб посмотрел на ее руку, потом поднял взгляд и заглянул прямо в глаза.
   – Не думаю. – Продолжая смотреть на нее, он приблизился еще на один шаг.
   – Послушай… – Келси поспешно отступила, чувствуя, как преступный жар снова начинает разливаться по ее телу. – Я не могу… не хочу никаких отношений, во всяком случае, сейчас. В моей жизни это не самый легкий период, и…
   – Очень жаль. Лично я доволен своей жизнью. На данном отрезке времени.
   – Говорю тебе… – Келси сделала еще шаг назад, и нога ее неожиданно нащупала пустоту. Прежде чем удариться о воду бассейна, Келси успела заметить улыбку в глазах Гейба – спокойную и даже удовлетворенную, и тем не менее Келси уловила в его взгляде тревогу.
   Вынырнув, она отвела со лба мокрые волосы.
   – Ты мерзавец!
   – Я тебя не толкал, – возразил Гейб. – Не скрою, мне хотелось это сделать, но все же я удержался.
   Он наклонился к воде и протянул руку, чтобы помочь ей выбраться.
   Глаза Келси непроизвольно вспыхнули. Ухватившись за его руку, она с силой потянула Гейба на себя. С тем же успехом она могла пытаться сдвинуть с места секвойю.
   – Никогда не блефуй, Келси. – Гейб просто-напросто выпустил ее руку, и Келси снова ушла под воду. На этот раз она отнеслась к вынужденному купанию философски и сама вскарабкалась на бортик. Села.
   – Хороший у тебя бассейн.
   – Мне нравится. – Скрестив ноги по-турецки, Гейб уселся рядом с ней. – Заходи как-нибудь поплавать по-настоящему.
   – Спасибо, я уже.
   – Здесь очень хорошо купаться зимой. Чувствуешь себя как-то по-особенному, когда снаружи идет снег.
   – Могу себе представить. – Келси не торопясь отжала мокрые волосы, потом неожиданно плеснула водой ему в лицо. – Получай!
   Гейб перехватил ее руку, прижал к губам мокрую ладонь и поцеловал.
   – Получай, – эхом откликнулся он.
   Келси поднялась на ноги, чувствуя, как сердце отчаянно колотится в груди.
   – Мне нужно возвращаться.
   – Ты вся вымокла.
   – На улице тепло. – Она с трудом подавила желание снова отступить, когда Гейб легко поднялся с пола прямо из сидячего положения. – Чудесная погода, почти хрестоматийный весенний денек.
   Гейб мимолетно подумал о том, отдает ли Келси себе отчет, насколько она очаровательна и желанна в моменты, когда волнуется.
   – Я отвезу тебя домой.
   – Не стоит. Мне хочется проехаться верхом, ведь я уже почти забыла, как это здорово. Нужно пользоваться возможностью, пока я здесь, и потом… – Келси прижала ладонь к высоко вздымающейся груди. – О боже, мне надо держаться от тебя подальше!
   – Ничего не выйдет. – Гейб потянул руку и, поймав ее согнутым пальцем за штрипку джинсов, подтянул на дюйм ближе к себе. – Ты нужна мне, Келси. И – рано или поздно – я тебя получу.
   У Келси перехватило горло, и она с трудом выдохнула:
   – Может быть.
   Гейб ухмыльнулся.
   – Может, поспорим? – Он выпустил ее и кивнул. – Идем, в конюшне я найду тебе какую-нибудь куртку.

   Келси торопилась. Через десять минут она уже галопом скакала в сторону «Трех ив». Гейб дождался, пока она скроется за гребнем холма, и только потом отвел взгляд.
   – Хороша кобылка, ничего не скажешь.
   Звук этого голоса был для Гейба словно нож, поворачивающийся в ране, словно внезапный укус змеи, от которого невозможно защититься. Но и испугать его, заставить вздрогнуть было не так-то просто. Когда Гейб повернулся к отцу, лицо его представляло собой ничего не выражающую маску.
   Он сразу же отметил, что Рик Слейтер почти не изменился. У него всегда был собственный стиль. Может быть, он больше пристал странствующему коммивояжеру – продавцу «болеутолителя» или средства от выпадения волос, – но все же это был стиль. Слейтер-старший был крупным, широкоплечим мужчиной с длинными и сильными руками. Аккуратный габардиновый костюм сидел на его фигуре довольно ловко, плотно облегая широкую грудную клетку; ботинки сияли зеркальным блеском; блестящие черные волосы под мягкой фетровой шляпой были коротко подстрижены.
   Он всегда привлекал к себе внимание и умело пользовался этим. Пронзительный взгляд голубых глаз, живая улыбка – все это способно было легко очаровать доверчивого человека. Словом, все было точно так же, как и шесть лет назад, когда Гейб в последний раз виделся с отцом. Но он лучше других знал, на что следует обращать внимание в первую очередь.
   Морщины на лице Рика Слейтера стали глубже, и их уже не могли разгладить ни притирания, ни молитвы, но глаза – как и шесть лет назад, как и всю жизнь – блестели неестественным блеском, а нос и щеки покрывали многочисленные красные следы лопнувших капилляров. Рик Слейтер оставался верен себе, неизменно пребывая во хмелю. И никто, похоже, не помнил его другим.
   – Что тебе надо?
   – Так-то ты встречаешь своего старика? – Рик сердечно рассмеялся и, словно по ковровой дорожке, сделал несколько шагов навстречу сыну и заключил его в объятия. При этом Гейб безошибочно уловил запах виски, который отец пытался заглушить «двойной мятной».
   Комбинация этих двух запахов неизменно вызывала у него тошноту и отвращение.
   – Я спросил – что тебе надо?
   – Да ничего. Просто приехал посмотреть, как ты тут поживаешь, сынок. – Отпуская Гейба, он хлопнул его по спине, даже не покачнувшись при этом. Рик Слейтер – он сам любил это повторять – умел контролировать себя.
   Но только пока дело не доходило до второй бутылки. А вторая бутылка обязательно оказывалась наготове, когда заканчивалась первая.
   – На этот раз ты сделал это, Гейб. Попал в десяточку. Больше не нужно играть в кости на грязных улочках и сшибать мелочь у приятелей, верно я говорю?
   Гейб взял отца двумя пальцами за рукав и брезгливо отстранил от себя.
   – Сколько?
   Глаза Рика сверкнули, но он притворился обиженным.
   – Разве не может отец просто взять и навестить своего сына? Почему ты думаешь, что я явился за подачкой? В последнее время мои дела шли совсем неплохо. В одном месте на Западе я даже сорвал банк, потом по маленькой играл на бегах, совсем как ты. – Рик снова рассмеялся, но в уме продолжал оценивать и подсчитывать стоимость того, что он видел вокруг. – Но все равно я не хотел бы жить твоей жизнью. Ты же знаешь меня, парень, я привык быть вольной пташкой, одна нога здесь – другая там, только меня и видели.
   Он достал сигарету, щелкнул позолоченной зажигалкой, на которой была выгравирована его монограмма.
   – Так кто эта сексуальная блондинка? Насчет баб ты всегда был малый не промах. – Он похабно подмигнул. – Да они и сами на тебя бросались.
   Гейб почувствовал, как кровь забурлила в жилах, но сдержался.
   – Сколько ты хочешь на этот раз? – сквозь зубы процедил он.
   – И цента не возьму, говорят тебе.
   «Центами от меня не отделаешься, – подумал Рик про себя, глядя на ближайший загон, где конюх все еще работал с жеребенком. – Человек с парочкой таких лошадей может устроить сенсацию на скачках. Настоящую сенсацию. Нет, центы мне не нужны – мне нужно больше, гораздо больше».
   – Прекрасный жеребенок, – заметил он небрежно. – Я помню времена, когда лошади на треке интересовали тебя гораздо больше, чем игра.
   И всякий раз, припомнил Гейб, тяжелая рука отца поднималась, чтобы выбить «из головы дурь».
   – Мне некогда обсуждать с тобой достоинства моих лошадей, – сказал он. – Я должен работать.
   – Когда человек обладает таким богатством, как ты, ему не надо работать, – возразил Рик и с горечью подумал: «И потеть. Потеть от страха или стыда, выпрашивая подачку у малознакомых людей». – Впрочем, я не собираюсь тебя задерживать. Просто я намерен некоторое время пожить в этих местах, встретиться с кое-какими старыми друзьями. – Он выпустил изо рта клуб дыма и улыбнулся. – И поскольку все мои друзья живут где-то поблизости, я не прочь на несколько дней остановиться в этом твоем чудно́м домишке. Погостить, так сказать.
   – Я не хочу, чтобы ты жил в моем доме. И не хочу, чтобы ты ходил по моей земле.
   Улыбка Рика погасла.
   – Не желаешь со мной знаться, да? Начал шикарно одеваться и забыл, откуда пробился наверх? Ты трущобный кот, Гейб! – Он уперся пальцем в грудь сыну. – И всегда им будешь. Пусть ты живешь в шикарном доме и трахаешь шикарных женщин – все это не имеет значения. А может быть, ты забыл, кто давал тебе крышу над головой и набивал едой твое брюхо?
   – Я не забыл, как спал на пороге и ходил голодным, потому что ты пропивал все те жалкие гроши, ради которых мать с утра до вечера гнула спину, – резко возразил Гейб и отвел взгляд.
   Он не хотел вспоминать. Он ненавидел эти воспоминания, которые следовали за ним по пятам, словно его собственная тень.
   – Я не забыл, как мы тайком выбирались из какой-нибудь вонючей комнатенки, потому что у нас не было денег заплатить за аренду. Как видишь, я многое помню. Я помню даже, что моя мать умерла в приюте, харкая кровью.
   – Я изо всех сил старался помогать ей.
   – Ты старался высосать из нее последние соки. Так сколько я должен заплатить, чтобы ты исчез?
   – Мне нужно где-то остановиться. – В голосе Рика послышались хныкающие нотки; так бывало всегда, когда – по той или иной причине – он начинал утрачивать контроль над собой. Вот и сейчас, не в силах справиться с собой, он потянул из заднего кармана припасенную фляжку. – Всего на несколько дней, Гейб.
   – Здесь для тебя нет места. И никогда не будет.
   – Господь всемогущий! – Рик сделал из фляги богатырский глоток, потом еще один. – Скажу тебе прямо, сынок: у меня неприятности. Кое-какие недоразумения во время игры в Чикаго. Я играл в паре с одним парнем, но он скурвился.
   – Иными словами, ты передернул, тебя застукали, и теперь кто-то разыскивает тебя, чтобы разбить коленные чашечки.
   – Хладнокровный, равнодушный сукин сын! – Фляжка явно была из второй бутылки, и Рик уже почти ее прикончил. – Не забывай, что и ты кое-чем мне обязан. Мне нужно отлежаться где-то, хотя бы несколько дней, пока все уляжется, можешь ты это понять?
   – Только не здесь.
   – Ты хочешь вышвырнуть меня вон, и пусть они меня убивают?
   – О да, – отозвался Гейб с улыбкой, в которой не было ни капли веселости. – Но я дам тебе равные с ними шансы. Пять тысяч позволят тебе на некоторое время лечь на дно и не отсвечивать.
   Рик огляделся по сторонам, скользнул оценивающим взглядом по ухоженным строениям, по глянцевым шкурам лошадей. Он никогда не бывал настолько пьян, чтобы не суметь подсчитать куш.
   – Этого мало.
   – Ничего, перебьешься тем, что дают. И держись подальше от моей фермы. Я выпишу тебе чек.
   Гейб зашагал прочь, а Рик снова поднес к губам фляжку. «Этого мало, – думал он, глотая виски, которое горечью растворялось в крови. – Этого недостаточно». Гейб вышел в люди, завел свое дело, большое дело, и Рик хотел получить свой кусок пирога. И он получит его, пообещал себе Рик. В свое время он дал мальчишке шанс. Настала пора сыграть в ту же игру, только обменявшись ролями.

8

   Сидя в ресторане за бокалом белого вина, Филипп Байден все чаще и чаще поглядывал на часы. Келси не опаздывала – это он приехал слишком рано, так что для волнения не было никаких видимых оснований. И тем более не было оснований считать, что за две недели своего пребывания на ферме Келси успела измениться столь сильно и необратимо, что теперь она будет смотреть на него совсем другими глазами. Или что она заметит его тоску, ту самую тоску, которую Филипп уже испытывал однажды – в тот самый день, когда женщину, которую он когда-то любил, увозили в тюрьму. Но ведь он ничего не мог сделать. Абсолютно ничего… И все же, как бы часто Филипп ни повторял себе эти слова, они продолжали звучать фальшиво. Ощущение вины не отпускало его все эти годы, оно нещадно мучило его, и умерить боль Филипп мог, только даря всю свою любовь дочери.
   Но даже сейчас, два десятилетия спустя, он как наяву видел лицо Наоми, слышал ее голос, помнил, как она смотрела на него в день их последнего свидания.
   Дорога от Вашингтона до Алдерсона в Западной Виргинии занимала шесть часов. Шесть часов отделяли упорядоченную, цивилизованную, размеренную жизнь университетского городка от серой, унылой реальности федеральной тюрьмы. И здесь, и там жизнь была строго регламентирована в соответствии с предназначением обоих заведений, но если в одном из них били ключом надежды и энергия, то в другом правили бал отчаяние и злоба.
   Разумеется, он готовил себя к этому визиту, однако, увидев за решетчатой перегородкой Наоми – некогда живую, энергичную, беспечную, – Филипп испытал настоящее потрясение. Месяцы, что прошли со дня ее ареста и до вынесения приговора, не прошли для Наоми даром. Тело ее, облаченное в бесформенную тюремную робу, утратило свою соблазнительную женственность, и Наоми показалась ему угловатой и худой. Ее волосы, глаза, одежда – все было (или казалось) серым, безликим, утратившим свежесть, и Филиппу потребовалась вся его сила воли, чтобы встретить ее молчаливый и тусклый взгляд.
   – Наоми… – Он чувствовал себя полным идиотом в своем дорогом костюме, в галстуке и рубашке с накрахмаленным воротником. – Твоя просьба о встрече… Признаться, она меня удивила.
   – Я должна была увидеться с тобой. Здесь быстро узнаёшь, что внимание – это главное.
   К этому времени Наоми находилась за решеткой неполных три недели, но она уже давно перестала мысленно зачеркивать числа в своем внутреннем календаре. Чтобы не сойти с ума.
   – Я благодарна тебе за то, что ты приехал, – сказала она. – Должно быть, тебе приходится несладко из-за всех этих слухов и пересудов. Надеюсь, это никак не повлияет на твое положение в университете.
   – Нет. – Он сказал это ровным голосом. – К тому же твои адвокаты, по-видимому, будут подавать апелляцию.
   – Я не слишком на это надеюсь. – Наоми крепко сжала руки, чтобы он не видел, как дрожат у нее пальцы. Надежда была еще одним камнем, который отягощал ее рассудок и грозил свести с ума. – Я просила тебя приехать из-за Келси.
   Филипп ничего не сказал. Он не мог. Больше всего он боялся, что Наоми попросит его привезти с собой Келси – привезти ребенка в это страшное место.
   Она, разумеется, имела право видеть свою дочь. В душе Филипп признавал за ней это право, но смириться с таким положением никак не мог. Он знал, что будет до последнего вздоха сражаться за то, чтобы Келси никогда не попала сюда и не увидела этого серого, безликого ужаса.
   – Как она?
   – Хорошо. Я оставил ее на пару деньков у своей матери, чтобы… чтобы приехать сюда.
   – Я уверена, что Милисент только рада заполучить девочку. – В голосе Наоми неожиданно прозвучал горький сарказм, хотя сердце ее обливалось кровью. – Надеюсь, ты еще не успел объяснить Келси, где я и что со мной?
   – Нет. Возможно, она… Нет. Она думает, что ты уехала куда-то далеко – погостить у каких-то старых друзей.
   – Прекрасно. – По губам Наоми скользнула призрачная улыбка. – Я действительно далеко, не правда ли?
   – Но ведь она еще ребенок… – Филипп почти решился использовать любовь Наоми к дочери, хотя этот прием, безусловно, был из разряда запрещенных. И просто подлых. – Никак не могу придумать, как лучше ей сказать. Возможно, со временем…
   – Я ни в чем тебя не обвиняю, – перебила его Наоми, наклоняясь вперед. Темные тени у нее под глазами, казалось, глядели на него с насмешкой, но во взгляде Наоми насмешки не было. – Я ни в чем тебя не обвиняю, – повторила она. – Ни в чем. Что с нами случилось, Филипп? Когда, в какой момент все пошло наперекосяк? Я пыталась понять, пыталась вспомнить… Мне казалось, что, если я сумею найти причину, событие, период, с которого все началось, тогда мне будет легче принять все, что случилось потом. Но я не могу.
   Наоми крепко закрыла глаза и замолчала, ожидая, пока к ней вернутся силы и она сможет продолжать.
   – Я не понимаю, что именно пошло у нас не так, зато я часто думаю о том, что было у нас как надо – как и должно быть в нормальной, счастливой семье. Особенно о Келси. Я постоянно думаю о ней.
   Тяжкий груз жалости придавил Филиппа.
   – А она все время спрашивает о тебе.
   Наоми отвернулась и окинула взглядом унылую комнату для свиданий. Неподалеку плакал кто-то из посетителей – слезы были неотъемлемой особенностью этого места. Наоми оглядела стены, охранников, замки́. Особенно замки́.
   – Я не хочу, чтобы она узнала, где я.
   Этого Филипп не ожидал. Застигнутый врасплох, он попытался что-то сказать, но запутался между облегчением, благодарностью и инстинктивным чувством протеста.
   – Наоми!..
   – Я очень хорошо все обдумала и взвесила. Чего-чего, а времени на размышления у меня хоть отбавляй. Я не хочу, чтобы Келси знала, что у меня все отняли и посадили в клетку. – Она судорожно вздохнула, пытаясь успокоиться. – Скандал скоро уляжется, благо я вот уже больше года не вращаюсь в том же обществе, что и ты. Человеческая память коротка, Филипп. К тому времени, когда Келси пойдет в школу, о том, что случилось в Виргинии, скорее всего, уже позабудут.
   – Это возможно, но пока… Не могу же я сказать Кел, что ты просто исчезла, да еще ожидать, что она примет подобное объяснение. Она любит тебя.
   – Скажи ей, что я умерла.
   – Боже мой, Наоми, я не могу…
   – Сможешь! – Она с неожиданной силой вцепилась в решетчатую перегородку. – Ради нее – сможешь. Неужели ты хочешь, чтобы она всю жизнь представляла меня здесь, в таком месте, как это? Отбывающей срок за убийство?
   – Разумеется, я не хочу, но… Нельзя ожидать, что в таком возрасте Келси сумеет во всем разобраться, не говоря уже о том, чтобы справиться с этим. А потом…
   – Вот именно, – согласилась Наоми, и ее глаза снова стали живыми и осветились страстью. – Пройдет несколько лет, Келси все поймет, и тогда ей придется как-то жить с этим. И единственное, что я могу сделать для нее, это избавить от страданий. Подумай об этом, – настаивала Наоми. – К тому времени, когда я выйду на свободу, Келси исполнится шестнадцать, и всю свою сознательную жизнь она будет представлять меня здесь. Она будет чувствовать моральную обязанность навещать меня, а я этого не хочу. Не хочу!
   Слезы наконец-то прорвали плотину воли и самообладания и хлынули бурным, неудержимым потоком.
   – Я не выдержу этого, Филипп! Не выдержу даже мысли о том, что Келси может приехать, увидеть… А как больно это ранит ее! Что с ней будет?! Говорю тебе, я не хочу испытывать судьбу, Филипп. Позволь мне защитить ее хотя бы от этого. Боже всемогущий, помоги мне сделать для нее это последнее благо!
   Филипп поднял руку и сквозь ячейки решетки прикоснулся к ее пальцам.
   – Я тоже не могу видеть тебя здесь.
   – А смог бы кто-нибудь из нас спокойно смотреть, как Келси сидит на том месте, на котором сидишь ты, Филипп?
   Нет, лично он бы не смог, да и Наоми это вряд ли было под силу.
   – Но как сказать ей, что ты умерла? Никто не может предвидеть, как это на нее повлияет. И как нам потом жить с этой ложью?
   – Не такая уж это большая ложь. – Наоми отняла пальцы от решетки и вытерла слезы. – Какая-то часть меня действительно умерла. А другая отчаянно хочет жить. В смысле – просто выжить. Навряд ли мне это удастся, если Кел будет знать. Ей будет очень больно, Филипп. А так она просто погорюет… недолго, но зато у нее останешься ты. Через несколько лет Келси перестанет вспоминать меня, а потом и вовсе забудет.
   – И ты сможешь так жить?
   – Придется. Я не буду ни пытаться связаться с ней, ни вмешиваться в ее жизнь как-то по-другому. Я не буду просить тебя навестить меня здесь, а если ты все-таки приедешь, я к тебе не выйду. Я действительно умру – для тебя и для нее.
   Наоми выпрямилась на стуле. Время свидания почти истекло.
   – Я знаю, как сильно ты ее любишь, знаю, что́ ты за человек. Ты сможешь сделать так, чтобы ее жизнь была достойной и… счастливой. Пожалуйста, не рань ее. Обещаешь?
   – А что будет, когда тебя выпустят?
   – Когда это случится, тогда и будем думать. Десять-пятнадцать лет – это очень долго, Филипп.
   – Да. – Он представил себе все эти пустые, серые годы, проведенные в этих серых стенах, и внутри его все перевернулось. «Что, – подумал он, – эти годы могут сделать с ребенком? Годы ожидания, годы надежды?»
   – Хорошо, Наоми, – сказал он. – Ради Келси.
   – Спасибо. – Она поднялась и поморщилась, словно борясь с тошнотой. – Прощай, Филипп.
   – Наоми!..
   Но она пошла прямо к охраннику и прочь из комнаты – сквозь железную дверь, которая с лязгом захлопнулась за ней. Она так и не обернулась.

   – Па? – Келси положила руку на плечо отца и слегка встряхнула. – В каком ты сейчас столетии?
   Филипп смущенно привстал.
   – Келси? Я и не заметил, как ты вошла.
   – Ты ничего не заметил бы, даже если бы сюда влетела стая крокодилов! – Она чмокнула его в щеку, откинулась назад и, рассмеявшись, снова поцеловала. – Как я рада тебя видеть!
   – Дай-ка и мне на тебя посмотреть… – «Выглядит счастливой? успокоенной? умиротворенной?» – подумал он, чувствуя, как в душе у него начинается маленькая война.
   – Не могла же я так сильно измениться за пару недель! – рассмеялась Келси.
   – Ты просто скажи мне: ты чувствуешь себя так же хорошо, как выглядишь?
   – Я чувствую себя замечательно! – с чувством проговорила Келси, опускаясь на стул. Некоторое время она молчала, ожидая, пока отец усядется напротив нее. – Чистый деревенский воздух, здоровый образ жизни, простой физический труд и полная свобода от готовки. Последнее немаловажно.
   – Физический труд? Ты работаешь на ферме?
   – На самых неквалифицированных работах. – Келси улыбнулась подошедшей официантке. – Бокал шампанского.
   – Мне ничего. – Филипп снова повернулся к дочери. – Ты празднуешь? Что?
   – Гордость Виргинии взял первый приз в Санта-Аните. Как раз сегодня! – воскликнула Келси, которую все еще переполняло пьянящее ощущение победы. – Гордость Виргинии – странная кличка для жеребца, правда? Но он действительно гордость штата. Я лично выгребаю навоз из его денника и меняю ему подстилку, поэтому я тоже немножко причастна к его победе. А в мае он выиграет дерби… – Келси заговорщически подмигнула отцу. – Это абсолютно точно.
   Филипп отпил глоток из своего бокала, надеясь, что вино поможет ему справиться с неловкостью и заговорить легко и непринужденно.
   – Я не думал, что ты так увлечешься… лошадьми.
   – О, это удивительные создания. – Келси взяла с принесенного подноса бокал шампанского и приподняла его. – За Гордость Виргинии, за самого лучшего из мужчин, которых я когда-либо встречала. Из четвероногих, разумеется, – уточнила она и поднесла вино к губам, наслаждаясь тем, как пузырьки газа взрываются во рту. – Ну а теперь расскажи мне, как дела дома? Я думала, Кендис приедет с тобой.
   – Мне кажется, она поняла, что мне самому хочется побыть с тобой, и просила передать, что очень тебя любит. И Ченнинг тоже. Кстати, у него новая девушка.
   – Ну, это не новость. А куда девалась аспирантка? Ну та, с факультета философии?
   – Чен утверждает, что она была способна заговорить его до смерти. Зато его новая пассия проектирует ювелирные украшения и носит черные свитера. Они познакомились на какой-то вечеринке. Эта девушка – вегетарианка.
   – Тогда это увлечение тоже ненадолго. Ченнинг способен прожить без гамбургера не дольше пяти минут.
   – Кендис очень на это рассчитывает. Виктория – ее зовут Виктория – показалась ей… гм-м… не совсем подходящей.
   – Ну, если дело касается Ченнинга, Кендис вряд ли сумеет найти подходящую девушку. Разве что после долгого и тщательного отбора. Он все еще ее малютка.
   – Родителям всегда трудно признать своего ребенка самостоятельным. Взрослым. Многим это так и не удается. – Он накрыл ее руку ладонью. – Я скучал по тебе.
   – Но я же на самом деле никуда не делась, па! И мне бы не хотелось, чтобы ты так сильно переживал.
   – Старая привычка. – Филипп слегка сжал ее пальцы. – Я просил тебя поужинать со мной по нескольким причинам. Возможно, одна из них покажется тебе не очень приятной, так что я решил, что будет лучше, если ты узнаешь обо всем от меня.
   Келси заметно встревожилась.
   – Ты же сказал, что дома все в порядке.
   – Все в порядке, не волнуйся. Моя новость касается Уэйда. Он объявил о своей помолвке… – Филипп почувствовал, как напрягшаяся было рука Келси обмякла. – Судя по всему, через месяц или два состоится свадьба.
   – Понятно. – Странно, подумала Келси. Странно. Ей казалось, что подобное известие уже не может так сильно задеть ее за живое. – Быстрая работа.
   Келси со свистом втянула воздух сквозь зубы, неприятно пораженная тем резким тоном, каким она произнесла свои последние слова.
   – Глупо с моей стороны так переживать.
   – По-человечески тебя вполне можно понять. Пусть вы долго жили врозь, но окончательный развод едва-едва состоялся.
   – Это была просто бумажка. Я знаю это. Наш брак закончился в Атланте больше двух лет назад. – Келси подняла бокал и посмотрела на вино, которое все еще негромко шипело. – Дело в другом… Мне хотелось бы быть воспитанной леди и пожелать ему счастья в новом браке. Но не вышло. – Она сделала большой глоток. – Надеюсь, крошка Лэри превратит его жизнь в ад. А теперь давай закажем копченую красную рыбу, я не прочь ее попробовать.
   – Ты не сильно расстроилась?
   – Все будет нормально. Я в порядке. – Келси закрыла меню, которое держала в руке. Когда официантка, получив заказ, отошла от их столика, она уже улыбалась отцу. – А ты боялся, что я начну рвать и метать?
   – Я думал, что тебе понадобится жилетка, чтобы выплакаться.
   – Я знаю, что всегда могу воспользоваться твоей. Просто я давно перестала плакать над разлитым молоком. Может быть, работа, настоящая работа ради того, чтобы заработать себе на хлеб, окончательно изменит мои взгляды на жизнь.
   – Но ты работаешь с тех пор, как закончила школу, работаешь вот уже несколько лет.
   – Это была просто игра в работу, и мы оба это прекрасно понимаем. Ни одна из моих так называемых «работ» не имела для меня большого значения.
   – А чистить навоз – эта работа имеет для тебя значение?
   Легкая холодность, неожиданно прозвучавшая в голосе отца, заставила Келси насторожиться, и, отвечая ему, она постаралась подобрать самые убедительные слова.
   – Должно быть, дело в том, что здесь я чувствую себя частью системы, деталью отлаженного механизма. И речь идет не просто об одной скачке или об одной конкретной лошади. Разведение и воспитание чистокровных скакунов – процесс постоянный и непрерывный, и каждый выполняет определенные обязанности. Некоторые из этих обязанностей интересны и увлекательны, некоторые – утомительны и скучны хотя бы потому, что их приходится выполнять каждый день независимо от того, какое у тебя настроение, хочется тебе или не хочется что-то делать. И все же каждое утро приносит тебе что-то новое… – Келси крепко зажмурилась. – Нет, я не могу объяснить этого. Словами – не могу.
   Она не могла объяснить, а Филипп не мог понять и знал, что никогда не поймет. Единственное, что имело для него значение, это то, что сейчас его дочь говорила в точности как Наоми.
   – Я понимаю, что тебе пока интересно. В конце концов, ты прикоснулась к чему-то, с чем никогда раньше не сталкивалась.
   – Правильно, но это далеко не все. Моя новая работа успокаивает, утешает и в то же время требует полной отдачи… – «Требует, чтобы ты ее сделал», – добавила она про себя и поспешно продолжила: – Я подумываю о том, чтобы съехать с городской квартиры.
   – Съехать? И что дальше? Переселиться в «Три ивы» и жить там?
   – Не обязательно.
   «Почему это так задело его?» – подумала Келси и вздохнула. Почему ей было так неприятно слышать о том, что Уэйд женится?
   – Во всяком случае, о таком варианте мы с Наоми не говорили. Просто мне захотелось жить на природе. Мне нравится видеть из окна деревья, холмы… Чтобы не упираться взглядом в стену ближайшего дома. Кроме того, мне очень по душе то, что я делаю сейчас. У меня хорошо получается, папа, и мне хотелось бы заниматься этой работой дальше.
   – Я понимаю, что Наоми – сильная личность и она произвела на тебя большое впечатление, но ты не должна поддаваться своим импульсивным желаниям и резко менять образ жизни. Я уверен, что за такой короткий срок ты не могла узнать и понять до конца тот мир, с которым ты сейчас играешь.
   – Конечно, я не могу сказать, что понимаю его. Но я хочу понять… – Келси замолчала, ожидая, пока официантка поставит на стол салаты. – И я хочу понять ее. Ты не можешь требовать, чтобы я уехала с фермы до тех пор, пока это не произойдет.
   – Я вовсе не прошу тебя немедленно уехать. Я только прошу тебя не бросаться в эту авантюру, не обдумав и не взвесив все возможные последствия. Табун лошадей в ночном, туманные рассветы над пастбищами, отчаянный бросок иноходца к финишу – все это действительно романтично, но я уверен, что мир, в который ты так торопишься окунуться с головой, состоит не только из этого. Возможно, тебе будет неприятно это слышать, но в нем очень много уродливого, грубого и жестокого.
   – А ты не думал, что это может оказаться мне так же близко, как и запах книг в университетской библиотеке?
   – Ба! Да это же Келси, дочка нашей Наоми! – раздалось у нее за спиной.
   Келси обернулась и увидела Билла Канингема, который направлялся прямо к их столику. В руке он держал бокал с коктейлем, на пальце ярко блеснуло кольцо с алмазной подковкой. «Принесла его нелегкая», – подумала Келси, изображая на лице улыбку.
   – Привет, Билл. Папа, это Билл Канингем. Билл, это мой папа, Филипп Байден.
   – Черт побери! – воскликнул Канингем, протягивая Филиппу руку. – Сколько лет, сколько зим! Давненько мы не виделись, Фил. Пожалуй, с тех самых пор, как ты увел Наоми у меня из-под носа. Все учительствуешь, да?
   – Да. – Филипп кивнул со сдержанной холодностью, какую приберегал для самых ленивых и бестолковых студентов. – В Джорджтаунском университете.
   – Большая шишка! – Билл ухмыльнулся и, опустив руку на плечо Келси, сжал его, словно близкий друг.
   – Тогда ты завладел первой красавицей штата, Фил, – беспечно продолжал он. – На Наоми до сих пор приятно посмотреть, особенно когда она хлопочет возле паддока. Кстати, – повернулся он к Келси, – я слыхал, что фаворит твоей мамочки взял первый приз на скачках в Санта-Аните. Это правда?
   – Да, сегодня утром. Мы все очень довольны.
   – Ну, в Кентукки все может повернуться по-другому. Не давай ей уговорить себя поставить на жеребца из «Трех ив», Фил. Я уже выбрал себе фаворита. Ну ладно, золотко, поцелуй за меня Наоми. Мне нужно вернуться в бар, у меня там назначена встреча.
   Он отошел, а Келси взяла в руку вилку и принялась есть, всем своим видом показывая, как ей нравится еда.
   – И с такими людьми тебе хочется общаться?
   – Ну папа! Ты говоришь совсем как бабушка. «Не позволяй себе опускать планку, Келси», – передразнила она Милисент, но Филипп не улыбнулся. – Он же круглый идиот! – продолжала Келси. – Кстати, Билл очень похож на расфранченных, напыщенных дураков, с которыми я постоянно сталкивалась в университете, в рекламном деле, в музеях и галереях. От них никуда не деться, и в любой области их предостаточно.
   – Я его помню, – холодно отозвался Филипп. – Ходили слухи, что он платил жокеям за то, чтобы они проигрывали или толкали другую лошадь на ограждение.
   – Значит, он не только напыщенный дурак, но и нечист на руку. Как бы там ни было, это не тот человек, с которым я намерена водить дружбу.
   – Он вращается в тех же кругах, что и твоя мать.
   – Но по параллельным орбитам. Кроме того, на данный момент я почти ничего не знаю о Наоми и стараюсь не полагаться на ее мнение, а разбираться во всем сама. И мне уже ясно, что «Три ивы» для нее нечто большее, чем просто ферма, а лошади – нечто большее, чем деловое предприятие или выгодное помещение капитала. Я прошу тебя лишь об одном – позволь мне самой сделать выбор. Мне нужна цель жизни, папа, и, возможно, я нашла ее здесь.
   Филипп очень боялся, что так оно и есть и что, когда Келси достигнет своей цели, он перестанет ее узнавать.
   – Обещай мне только одно: что ты не будешь спешить, что не будешь склоняться к какому-либо решению не обдумав возможных последствий.
   – Хорошо. – Келси замялась. – Ты не спрашиваешь о ней…
   – Я как раз собирался, – признался Филипп. – Мне было любопытно узнать, какое впечатление она произвела на тебя.
   – Наоми выглядит очень молодо, и внутри ее просто неиссякаемые запасы энергии. Она встает еще до рассвета и не ложится до темноты.
   – Наоми всегда любила светскую жизнь.
   – Я говорю о работе, – уточнила Келси. – Она не ведет никакой светской жизни, во всяком случае, с тех пор как я приехала в «Три ивы». Откровенно говоря, я не думаю, что после такой работы у кого-нибудь хватило бы сил на вечеринки. В десять часов она, как правило, уже спит.
   «Незачем упоминать, – решила Келси, – что Наоми не всегда спит одна».
   – Она очень выдержанна и прекрасно владеет собой.
   – Это Наоми-то? Выдержанна? Владеет собой?
   – Да. – Келси помолчала, ожидая, пока заберут пустые тарелки и подадут рыбу. – Я допускаю, что такой она была не всегда, но уверяю тебя, что в настоящий момент все обстоит именно так, как я сказала.
   – И что ты о ней думаешь?
   – Я еще не знаю. Во всяком случае, я благодарна, что она не форсирует события.
   – Ты меня удивила. Наоми никогда не отличалась терпением.
   – Любой человек может измениться. Возможно, я изучила ее недостаточно хорошо, но я восхищена ею. Она знает, чего хочет, и работает не покладая рук.
   – А чего она хочет?
   – Я пока еще сама не поняла этого, – пробормотала Келси задумчиво. – Не поняла…

   Из полутемного бара Канингем следил за тем, как Келси и ее отец разговаривают за столиком. «Как мило, – подумал он. – Прекрасное воспитание и врожденное достоинство. Высший класс. Благородство. Тьфу!..»
   И он погремел льдом в своем бокале с бурбоном.
   – А она ничего штучка, – заметил сидевший рядом Рик Слейтер. – Кого-то она мне напоминает…
   Он захихикал и отпил из своего фужера один крошечный глоток. Сегодня он был очень осторожен из боязни, что спиртное помешает ему соображать как следует.
   – Впрочем, когда мужчина достигает определенного возраста, все хорошенькие женщины начинают казаться ему знакомыми.
   – Дочка Наоми Чедвик. Они похожи как две капли воды.
   – Наоми Чедвик… – Глаза Рика тускло блеснули не то от удовольствия, не то от горечи, вызванной приливом воспоминаний. Он и вернулся-то сюда, чтобы разбудить кое-какие воспоминания. И нажиться на этом. – Эту кобылку любой мужчина не скоро забудет. Теперь она соседка моего сына. Мир тесен…
   Он отпил еще один крошечный глоток. Виски было вполне сносным. Впрочем, угощал все равно Канингем, а он мог себе позволить напитки еще более качественные.
   – Мне кажется, пару недель тому назад я видел ее у Гейба на ферме. Либо он положил на нее глаз, либо я не знаю Гейба.
   – Он любезничает с матерью. Ничего удивительного, что он приударяет за дочерью, – сказал Канингем, а сам подумал: «Если бы не хорошая карта, если бы не его дьявольское везенье, Гейб не решился бы приблизиться ни к одной из них и на пушечный выстрел. И сейчас многое было бы по-другому». И многое еще могло измениться.
   – Если он правильно разыграет свои карты, – продолжил Канингем, сделав глоток бурбона, – то сумеет убрать границу между фермами.
   Услышав это, Рик посмотрел на Келси с новым интересом в глазах. Стало быть, его сынок коротает время с дочкой этой надменной суки. Это уже кое-что, это он может использовать.
   – После такого слияния их предприятие станет самым крупным в штате, – заметил он.
   – Возможно. – Канингем поднял палец, давая бармену знак повторить. – Лично я охотно сделал бы что-нибудь такое, чтобы события перестали развиваться в этом направлении.
   С этими словами он протянул руку к миске с орешками и лениво забросил три штуки в рот. «Спокойнее», – приказал себе Канингем. От того, куда повернет их дальнейший разговор, зависело многое, но Рик Слейтер не должен был ни о чем догадаться.
   – Так вот, о деле, о котором мы говорим… Оно может занять довольно долгое время.
   Рик, подсчитывая что-то в уме, любовался бриллиантовым перстнем Канингема.
   – А дополнительное вознаграждение? За свободную, скажем так, инициативу, которая даст соответствующие результаты в русле общей стратегии? – Рик даже вспотел, пока выговорил фразу до конца.
   Канингем ненадолго задумался.
   – Да, – кивнул он наконец.
   – Соответствующее?
   – Соразмерное.
   – Ну что же, посмотрим, что здесь можно сделать. – Рик бросил еще один взгляд в сторону Келси. – Посмотрим. Как насчет покрытия моих накладных расходов и путевых издержек, Билли-бой?
   Оглянувшись через плечо, Канингем полез во внутренний карман пиджака и достал оттуда конверт. Испытывая отвратительное ощущение, он опустил конверт под стойку и сунул деньги в дрожащие руки Рика Слейтера.
   – Потом сосчитаешь, – буркнул он.
   – И считать не буду, дружище. Незачем. Мы с тобой слишком давно знакомы, Билли. Я тебе верю.
   Надежно спрятав конверт, Рик приподнял бокал.
   – Я рад, что у нас с тобой снова появились общие дела. Как в старые, добрые времена. За них!

   На протяжении всего утра следующего дня Келси была занята тем, что пыталась работать с лонжей. Пятилетняя кобыла, привязанная к другому концу ремня, была терпелива и, казалось, знала об этом процессе гораздо больше, чем сама дрессировщица.
   Собственно говоря, в данном случае именно Келси училась, а лошадь – учила.
   – Пусти ее шагом и заставь повернуться в обратную сторону, – распорядился Моисей и прищурился. «У девочки есть определенные задатки, – решил он. – Хороший потенциал». Келси хотела учиться, поэтому ее можно было научить.
   – Не бойся, она сделает все, что ты захочешь! – крикнул он. – Годовалый жеребенок на ее месте был бы не так послушен.
   – Тогда дай мне жеребенка, – потребовала Келси и щелкнула бичом. – Вот увидишь, я сумею с ним справиться.
   – Мечтай, мечтай… – проворчал Моисей и подумал, что через пару недель он действительно поручит ей заниматься с жеребенком-однолеткой. Если, конечно, к тому времени Келси еще будет поблизости. Что до всего остального, то он был вполне уверен в ее добрых руках, быстрых рефлексах и приятном для лошадиного слуха голосе.
   – Давно она здесь? – спросила Наоми, неслышно подойдя к Моисею сзади.
   – Минут сорок.
   Наоми поставила ногу на нижнюю перекладину ограды.
   – Они обе выглядят совсем свежими.
   – У обоих достаточно упорства и выносливости.
   – Я рада, что ты нашел время и взялся учить ее.
   – Не имею ничего против. Если, конечно, она не метит на мое место.
   Наоми рассмеялась, но потом увидела, что Моисей не шутит. Вернее, не совсем.
   – Ты считаешь, что она действительно настолько заинтересовалась тренингом?
   – После каждого раза, когда я провожу с ней хотя бы час, я чувствую себя выжатым как лимон. Девчонка все время задает вопросы. Я сделал ошибку, когда несколько дней назад дал ей свои книги по племенной работе. Она прочла их за две или три ночи, а потом устроила мне форменный экзамен – засы́пала меня вопросами о доминантных аллелях, кроссе линий и наследственном факторе.
   – Ну и как, ты выдержал экзамен?
   – Выдержал, но едва-едва. Меня спасло то, что в свое время у меня были те же трудности с тобой. – Ухмыльнувшись, Моисей несильно потянул Наоми за выбившийся локон. – Фантазия и изобретательность – вот что меня выручило. Человек без фантазии – это человек без души. А когда дело касалось тебя, я фантазировал так, что сам был потом не рад.
   – У тебя и сейчас есть фантазия, Мо. И душа. Я докажу это тебе, но попозже. А пока сюда идет Мэтт.
   – Я не знал, что ты посылала за ветеринаром.
   – А я и не посылала. – Наоми быстро пробежала кончиком языка по губам. – Он сказал, что был где-то по соседству и заглянул, чтобы посмотреть, как заживает ушибленная голень у Сирени.
   Моисей бросил взгляд на Келси. «Фантазия и изобретательность», – подумал он снова.
   Наоми тем временем приветствовала ветеринара негромким смехом.
   – Ну что, Мэтт, каков будет вердикт?
   – Все в порядке. Она поправляется, так что блистер [11 - Блистер – название раздражающих лекарственных средств, которые втирают в область сухожилий, чтобы обострить воспалительный процесс и ускорить выздоровление.] не потребуется.
   – Очень любезно с твоей стороны, что ты выбрал время заскочить к нам, – вставил Моисей.
   – Я был у Слейтера. Одна из его лошадей захромала.
   – Что-нибудь серьезное? – поинтересовалась Наоми.
   – Могло быть серьезно. Где-то укололась, но укол совсем маленький – такой, что легко было просмотреть. В рану попала инфекция… – Говоря это, Мэтт Ганнер не сводил восхищенного взгляда с Келси. – Пришлось сделать разрез. Джемисон говорит, что назавтра этот конь должен был отправиться в Хайале.
   – Это Три Валета, – с внезапным сочувствием в голосе уточнила Наоми, беря Мэтта за локоть. – Гейб сам хотел поехать с ним. Как он скакал – мечта!
   – Теперь им обоим придется остаться дома.
   – Позвоню Гейбу попозже, надо его подбодрить.
   – Да, это ему не повредит. – Мэтт снова повернулся к Келси. – Ну, здесь-то, по крайней мере, все здоровы.
   Келси, обернувшись, помахала ему рукой, и Мэтт Ганнер широко улыбнулся в ответ.
   – Она выглядит так, как будто занималась этим всю жизнь.
   Моисей в конце концов сжалился над ветеринаром и дал Келси знак заканчивать. Келси смотала лонжу и подвела кобылу к изгороди.
   – Она такая послушная. – Келси потерлась щекой о лошадиную морду. – В следующий раз, Мо, дай мне какого-нибудь резвого жеребенка, чтобы я почувствовала, что я что-то сделала.
   – Прежде чем отправиться в путь, надо выучиться ходить, – наставительно откликнулся Моисей. – Ты сегодня сделала первый шаг.
   – Ну вот, опять моя уверенность подвергается сомнению! – со смехом воскликнула Келси и, сдвинув на затылок хлопчатобумажную кепочку, повернулась к Мэтту. – Какими судьбами к нам, Мэтт? Ты по делу или это визит вежливости?
   – И то, и другое. Я заезжал в «Рискованное дело».
   – Да? – спросила Келси, со всей возможной небрежностью выводя кобылу из загона. – Проблемы?
   – У Гейба захромал жеребец. – Ганнер повторил свои объяснения.
   – Но Три Валета выглядел просто прекрасно, когда я в последний раз видела его на треке. Когда это случилось?
   – Судя по тому, насколько далеко успел зайти процесс, три или четыре дня назад.
   – Но три дня назад он скакал в Чарльстоне и выиграл у ближайших соперников целый корпус! – Нахмурившись, Келси погладила кобылу. – Значит, ты говоришь, он накололся?
   – Да. Сама ранка – как от крошечного гвоздя и расположена чуть выше щетки.
   – Как это могло случиться?
   – Могло случиться при перевозке – какой-нибудь острый угол или что-то в этом роде. Скорее всего. Маловероятно, чтобы это было сделано нарочно.
   – Ты хочешь сказать, что кто-то мог искалечить двухлетку, чтобы он не мог выступать? Или даже хуже?
   – Это маловероятно, – повторил Мэтт. – Это было не настолько серьезно.
   – И как ты собираешься его лечить?
   Келси внимательно выслушала, как Мэтт разре́зал нарыв, как обработал рану антисептиком, и заодно выяснила разницу между колотой и рваной раной.
   – Теперь видишь, что я имел в виду? – шепнул Моисей Наоми. – Вот увидишь, скоро она потребует книги по ветеринарии. – Он повернулся к конюшне и прищурился. – Ты кого-нибудь ждешь, Наоми?
   – Нет. – Наоми поджала губы и пристально вгляделась в приближающегося к ним молодого человека. Он показался ей чрезмерно худым и не слишком широким в плечах, хотя лицо его было довольно симпатичным. Юноша был в голубых джинсах и простом спортивном свитере, что ровным счетом ни о чем не говорило, и только ботинки выдавали его с головой. Отличные кожаные ботинки, которые стоили, наверное, сотни три, если не больше.
   – Кто-нибудь знает этого ковбоя?
   – Что? – Келси обернулась и радостно вскрикнула: – Ченнинг! – Она бросилась навстречу молодому человеку и обняла его, едва не разбив Мэтту сердце. – Откуда ты взялся?
   – Да вот решил узнать, как ты тут поживаешь, прежде чем ехать в Лодердейл. У меня весенние каникулы.
   – Ты еще не перерос это свое увлечение?
   – Как можно перерасти девочек в бикини? Не представляю! – Он пожал плечами. – Ну, у тебя-то, я вижу, все просто отлично. Вон какие щеки! Тебя хоть сейчас можно снимать для рекламы о пользе натуральных продуктов и жизни на свежем воздухе.
   Ченнинг обнял ее за плечи и перевел взгляд на трех человек, которые молча стояли у загородки.
   – Только не говори мне, что это твоя мама! – вырвалось у него.
   – Это Наоми. Идем, я тебя представлю. – Она обхватила его за пояс и повлекла за собой.
   – Это Наоми Чедвик, а это – Моисей Уайттри и Мэтт Ганнер. Познакомьтесь – мой сводный брат Ченнинг Осборн.
   – Добро пожаловать в «Три ивы», – Наоми протянула руку и была совершенно очарована, когда Ченнинг поднес ее к губам. – Келси много о тебе рассказывала.
   – Надеюсь, что не все. – Ченнинг улыбнулся. – А у вас тут здорово.
   – Спасибо. Надеюсь, ты немного у нас погостишь. Мы тебе все покажем.
   – Я сорвался с цепи, – не без гордости объявил он и, не в силах побороть искушение, потянулся через загородку, чтобы погладить кобылу по бархатной переносице. – Вот и решил смотаться на недельку во Флориду.
   – Чтобы строить глазки студенткам, – вставила Келси. – Чен учится на подготовительных курсах при медицинском колледже, поэтому он называет свои похождения практикумом по общей анатомии.
   Ченнинг ухмыльнулся и потрепал кобылу за ухом.
   – Юность быстро проходит, спроси кого хочешь. Кстати, я не нарушаю никаких ваших планов?
   – Совсем нет, – успокоила его Наоми. – Ты поспел как раз к ленчу. Мэтт, может, и ты присоединишься к нам?
   – Жаль, но я не смогу. Мне нужно на ферму к Бартлетту. У одной из его кобыл колики.
   – А вы – ветеринар? – заинтересовался Ченнинг. – Мне всегда казалось, что лечить животных интереснее, чем людей. Они не жалуются и не ноют, как люди, верно? – добавил он поспешно, перехватив удивленный взгляд Келси.
   – В общем – да. Правда, люди, как правило, не кусаются и не норовят ударить тебя копытом. Спасибо, Наоми, давай перенесем наш совместный ленч на потом. Рад был познакомиться, Ченнинг.
   – Я тебя провожу, Мэтт, – отозвалась Наоми. – Келси, покажешь Ченнингу дорогу в столовую, когда вы проголодаетесь?
   – Насколько я знаю Чена, он уже проголодался. – Келси повернулась к брату. – Может быть, отложим экскурсию на после обеда?
   – Не возражаю.
   – Тогда идем. – Они медленно пошли к усадьбе. – Я и не знала, что тебя интересует ветеринария, – заметила Келси.
   Ченнинг смущенно пожал плечами.
   – Наверное, это пройдет. Детское увлечение.
   – Я помню, как ты рвался спасать птичек, которые ударялись об оконные витражи. А однажды ты приволок домой хромую собачонку, из которой блохи так и сыпались.
   – Да… – Ченнинг улыбнулся, но глаза его остались серьезными. – Голову даю на отсечение, что последнюю милю пес прошел на трех лапах. Ма сразу дала нам от ворот поворот и отвезла беднягу в собачий приют.
   – Я уже забыла… – Келси прислонилась головой к плечу брата. – Кендис так боялась, что он вернется. Должно быть, этой собаке было лет сто, не меньше.
   – Просто она не была породистой, – поправил Ченнинг и пожал плечами. – Да нет, дело даже не в этом… Все равно с маминой аллергией держать в доме собаку или кошку нельзя. Кроме того, это действительно было просто детское увлечение.
   Почему она никогда раньше не замечала в его голосе этой усталой покорности? – подумала Келси. Может быть, она просто плохо прислушивалась?
   – Ты еще хочешь стать врачом, Ченнинг?
   – Семейная традиция, – отозвался тот. – Я никогда не думал ни о чем другом. За исключением шестилетнего возраста, когда я мечтал стать астронавтом. Но Осборн может стать только хирургом, и никем другим.
   – Кендис ни за что не станет заставлять тебя делать что-то, к чему у тебя не лежит душа.
   Ченнинг остановился с негромким смешком и поглядел на нее.
   – Тебе было восемнадцать, когда они поженились, и ты, так сказать, одной ногой уже ступила за порог отчего дома. Наверное, поэтому ты не очень себе представляешь, как обстоят дела на самом деле. Ма правит всем. Она делает это незаметно, но очень эффективно. Что касается герра профессора и меня, то мы просто исполняем все, что нам прикажут.
   – Ты сердит на нее? За что?
   – Она наложила запрет на выплату месячного содержания из моего опекунского фонда, потому что я отказался от полной учебной нагрузки на предстоящее лето. Казалось, все было готово, и лифт, который доставил бы меня на самый верх, уже ждал. Там я стал бы носить твердую фетровую шляпу и причмокивать вслед секретаршам, которые идут на ленч, но я хотел сначала поработать, попробовать, какой он – этот реальный мир. Вот я и решил прожить пару месяцев подальше от книг и поближе к настоящей жизни. Сама понимаешь, ма это не понравилось.
   – Но это звучит достаточно разумно. Может, если я поговорю с Кендис…
   – Нет, не надо. К тому же ма не очень довольна тобой. Все это, – Ченнинг обвел рукой ферму, – все это заставляет профессора нервничать, а Милисент Великая только подливает масла в огонь.
   Келси с шумом выдохнула воздух.
   – Значит, мы с тобой в одной лодке. Слушай, ты серьезно решил провести эту неделю в Лодердейле среди девочек в бикини?
   – Если ты намерена предложить мне вернуться домой, то ничего не выйдет. Давай поцелуемся на прощание и – арриведерчи, Рома.
   – Нет, ты меня не дослушал. Я хотела предложить тебе провести весенние каникулы здесь. Не думаю, что Наоми будет возражать, если ты побудешь со мной и с лошадьми.
   – Играешь в старшую сестру?
   – Да. Это тебя задевает?
   – Нет. – Он наклонился и поцеловал ее в лоб. – Спасибо, Кел.

9

   Грума звали Мик. Он родился и вырос в Виргинии и любил хвастаться, что забыл о лошадях больше, чем большинство людей способны узнать за всю свою жизнь.
   И это вполне могло быть правдой. За пятьдесят с лишним лет, что он провел при лошадях и при ипподроме, Мик успел близко познакомиться со всеми особенностями мира скачек. Начинал он с конюшенных мальчиков, но сумел быстро подняться до ученика жокея и часто рассказывал, как он занимался подготовкой скакунов для мистера Канингема, когда тот знавал лучшие дни.
   Пока ему не стукнуло двадцать, Мик все еще оставался довольно мелким и легким для жокея, однако он так никогда и не преодолел расстояние, отделяющее подмастерье от мастера. Несмотря на это, он постоянно носил шелковый жокейский костюм – ему не хотелось, чтобы люди позабыли о его прежних заслугах. Когда-то давно и очень недолго Мик даже работал тренером на маленькой ферме где-то во Флориде. Это место досталось ему путем невероятного напряжения фантазии и отчаянного блефа. Потом на протяжении года или около того он владел жеребцом, если точнее, то Мику принадлежала доля в пятнадцать процентов, однако скакун так и не сумел раскрыть свой потенциал, до конца оставшись «утренней звездой» – лошадью, которая показывает отменные результаты на утренних тренировках, но в настоящей скачке ничем не выделяется. Тем не менее Мик побыл и владельцем, а для него это было самое главное.
   Когда он услышал, что ферма Канингема перешла в другие руки, он вернулся, чтобы наняться на работу. Должность грума его вполне устраивала, тем более что Гейб Слейтер был похож на победителя. И, насколько Мик помнил, всегда был похож.
   Ему льстило, что более молодые работники прислушиваются к его мнению. Возможно, они и звали его за глаза Петухом – главным образом из-за того, что он постоянно щеголял в ярко-голубой жокейке, да еще из-за неестественно важной походки, – однако ни в этом прозвище, ни в том, как его произносили, не было ни презрения, ни недоброжелательности.
   Морщинистое, узкое лицо Мика было хорошо известно на всех ипподромах от Санта-Аниты до Пимлико. Это и было то самое, чего Мик хотел всегда.
   – Нынче скорость будет невысока́, – заметил Боггс, разминая в пальцах сигарету.
   Мик только кивнул. Утром прошел ливень, перешедший в обложной, бесконечный дождь, и дорожка раскисла. Слейтеров Дубль был настоящей звездой размокших глинистых треков.
   Означенный разговор происходил в промежутке между утренней проминкой и началом заездов. Мик сидел под навесом, лениво следя за тем, как с крыши срываются капли воды, и размышляя о десяти долларах, которые буквально прожгли дыру в его нагрудном кармане. Он уже твердо решил поставить их на то, что Дубль натянет нос остальным.
   Вытащив из кармана помятую пачку «Мальборо», Мик прикурил от сигареты Боггса.
   Пока все было тихо. Жокеи оставались в своих раздевалках или сидели в парной, чтобы сбросить перед стартом еще несколько лишних унций. Тренеры с головой ушли в свои записи, а владельцы торчали в кафе, наслаждаясь сухим теплом и горячим кофе. Конюшни стояли молчаливые, притихшие, но пройдет совсем немного времени, и они снова оживут.
   – Интересно глядеть на дочку мисс Наоми, – проговорил Мик, приглашая Боггса к разговору. – Пару недель назад она приезжала к нам в «Рискованное дело» и уехала мокрая до нитки.
   Боггс выпустил изо рта струйку дыма.
   – Слыхал я про это.
   – Она была на твоем чалом жеребце, на Юпитере. Здорово она с ним управляется.
   – Ездит почти как мать. Классно ездит.
   Минут пять два старых холостяка курили молча, потом Мик сказал:
   – Сегодня к нам заходил еще кое-кто.
   – Да? – Боггс не стал спрашивать, кто это был. Стиль их разговора был освящен многолетней традицией, и ни один не собирался ее менять.
   – Давненько его не было видно, но я его мигом узнал. – Мик бросил окурок в лужу и подождал, пока он зашипит и погаснет. – Я было совсем позабыл, что они с хозяином знакомы, пока не увидел их вместе. Тут, конечно, вспомнилось. Я-то еще помню те времена, когда мистер Слейтер работал у Канингема конюшенным мальчиком.
   – Угу. Лет пятнадцать назад это было. Потом он нанялся в «Три ивы», сколько-то там проработал…
   – Год или два. Здорово умел вкалывать, да и трепаться не любил. Он до сих пор не говорит того, чего не след… И всегда был одиночкой. – Мик негромко усмехнулся. – Вот не думал, что придется на него работать.
   – Да, парень сам выбрался в люди.
   – Этого у него не отнимешь. Мало кто мог подумать, что у него что-то выйдет, особенно с тех пор, как он пристрастился к картишкам. Еще одна ипподромная крыса – так о нем говорили. Но я знал, что из парня выйдет толк.
   – Он мне самому нравился. – Боггс потер синяк на руке, оставшийся после того, как его укусил годовалый жеребенок. – Что-то такое в нем было. До сих пор есть.
   – Да. Я был с ним в тот день, когда Липски хотел его пырнуть. Мистер Слейтер и тогда не сказал больше того, что следовало.
   Боггс сплюнул на мокрую землю – больше в знак презрения к Липски, чем по необходимости.
   – Не дело пить, когда везешь жеребца на случку.
   – Верно. – Мик снова замолчал, раздумывая, не выкурить ли ему еще одну сигарету. – Мистер Слейтер терпеть не может пьяниц. Я было совсем позабыл, что его отец тоже любил прикладываться к бутылочке, пока на днях не увидел его на ферме.
   – Кого? Рика Слейтера? – с интересом переспросил Боггс. – Он приезжал в «Рискованное дело»?
   – Так об том я и толкую. Это было аккурат в тот день, когда дочка мисс Наоми уехала от нас мокрая. Рик, значит, приперся на ферму пьяный и весь сияет, что твой продавец Библий… – Мик решил закурить еще одну сигарету, чтобы продлить удовольствие от обмена информацией. – Ну, они с мистером Слейтером поговорили маленько. Я-то не слышал, что мистер Слейтер папаше сказал, да и по лицу его мало что поймешь. Настоящий игрок – ни одна жилка не дрогнет. – Он глубоко затянулся, наслаждаясь вниманием старого приятеля. – Зато старик-то расквакался да разнылся, и все насчет того, что сынок его, дескать, разбогател и что он сам, мол, просто проходил мимо – вот и заглянул проведать, как его кровиночка тут поживает.
   – Скорее всего, просто хотел выкачать из Гейба побольше.
   – Ясное дело. Мне так сразу не понравилось, как он все оглядывает – словно цифры на компьютере складывает. Полли как раз работала на лонже с однолеткой. Мистер Слейтер назвал жеребенка Инсайд… Золотые руки у этой Полли, верно – золотые.
   – Да, – согласился Боггс, не находя ничего странного в запутанной истории, которую рассказывал ему Мик. Заметив на дорожке одного из ипподромных коноводов, он кивнул ему в знак приветствия. – Здорово у нее получается с однолетками. Думаю, Моисей хочет и мисс Келси так же натренировать, а то старина Чип снова заговорил о том, что хочет уйти на покой.
   – Брехня. Какой уж год он грозится, а все никак… – Мик затянулся и снова вернулся к нити своего повествования: – Так вот, мистер Слейтер пошел наверх, в дом, а папаша его остался бродить между конюшнями. Ну, он время зря не тратил, знай посасывал из своей фляжки. Серебряная, между прочим, блестит что твоя пуговица. Набрел на Джемисона, прижал в углу и давай нудить. Потом мистер Слейтер вернулся, дал своему старику чек и вытолкал в шею. Без скандала, конечно, по-умному, но, ей-богу, казалось, будто он его пинками провожает.
   – Никогда не любил Рика Слейтера. Дерьмо он, Рик.
   – Я тоже. Говорят, яблочко от яблони недалеко падает, но тут, я думаю, оно далеко откатилось. Классный парень наш мистер Слейтер, точно тебе говорю. Всегда выслушает, если ему что говоришь. На днях спрашивал меня, что я думаю об уколе, от которого Три Валета захромал.
   – Добрый конь Валет.
   – Точно, добрый. Вот я и говорю мистеру Слейтеру, что сдается-де мне, что никакой это не несчастный случай. Ну, он только выслушал меня, поблагодарил вежливо… – Мик поднялся, хрустнув суставами. – Пойду взгляну, как там мой Дубль…
   – А я, пожалуй, схожу кофейку глотну.
   Они расстались, и Мик скрылся в полутьме конюшен. Дождь барабанил по крыше, заглушая звуки, которые производили переступавшие с ноги на ногу лошади, запертые в боксах. Один из грумов укрывал кобылу попоной, и Мик остановился, рассматривая ее стати.
   Широковата в груди, решил он. Будет ковылять. Другое дело его Дубль. Вороной, без единого белого пятнышка, он был ровно шестнадцать ладоней ростом и отличался сильно покатыми плечами и коротким, крепким туловищем, в котором, как говорилось, было «много сердца».
   И самое главное, у Дубля был кураж и мужество бойца.
   С этими мыслями Мик пошел дальше по проходу. Он любил поговорить с Дублем перед стартом, побеседовать, так сказать, по-свойски и заодно заглянуть ему в глаза, чтобы понять, стоит ли сегодня ставить или нет.
   – Ну, мальчик, на сегодня мы заказали дождь. Специально для тебя… – Мик отворил дверь денника и резко остановился. – Что ты тут делаешь, Липски? Какого черта тебе нужно возле лошади мистера Слейтера?
   Липски как сидел на корточках, так и остался сидеть, искоса наблюдая за Миком, который быстро провел ладонью по передним ногам жеребца.
   – Так… смотрю, – проговорил он наконец и добавил с вызовом: – Может, я на него ставку хочу сделать!
   – Иди и делай, а отсюда выметайся.
   – Ухожу, уже ухожу. – Липски поднялся, одновременно отворачиваясь к стене и стараясь закрыть что-то своим телом, но у Мика были зоркие глаза.
   – Зачем тебе эта штука, парень? – Одним стремительным движением Мик перехватил руку Липски, в которой был зажат нож с блестящим узким лезвием. – Ах ты, сволочь! Хотел порезать его, да?
   – Я не хотел причинить ему вред. – Липски опасливо поглядел на дверь бокса. Времени оставалось совсем мало. – Я просто хотел сделать так, чтобы он сегодня не вышел на старт. – «Сегодня и вообще никогда, – подумал он. – Стоит только повредить сухожилие…» – Слейтер давно нарывается.
   – Это ты нарывался и получил свое, – поправил его Мик. – Никто не смеет трогать моих лошадей.
   Страшная догадка промелькнула у него в голове.
   – Так ты, гнида, наверняка и Валета сделал! – воскликнул он.
   – Понятия не имею, о чем это ты говоришь. Послушай, Мик, я признаю, что это была дурацкая идея, но в конце концов я ничего не сделал. Посмотри сам, я его даже не коснулся.
   – Конечно, я посмотрю. Только сперва мы пойдем к мистеру Слейтеру и послушаем, что он скажет.
   Липски рванулся, разъяренный тем, что у такого щуплого старика такая железная хватка.
   – Ты же не сдашь меня, Петух!
   – Еще как сдам! А если на этом жеребце окажется хоть царапина, я приду плюнуть на твою могилу, если мистер Слейтер решит прибить тебя!
   – Я не трогал твою паршивую лошадь! – Липски в отчаянии оттолкнул Мика свободной рукой, и двое мужчин начали бороться.
   Дубль нервно затанцевал на месте, прижимаясь к стене стойла.
   Липски в конце концов удалось вырваться. Он взмахнул ножом, клинок со свистом рассек воздух и, наткнувшись на предплечье Мика, царапнул бок жеребца. От боли Дубль попятился, а Мик выругался и набрал в легкие побольше воздуха, чтобы позвать на помощь. Но крик так и не родился. Нож вонзился ему в живот, прямо над ремнем, и воздух перестал поступать в легкие.
   – Господи! – Липски, потрясенный едва ли не сильнее своего противника, машинально выдернул лезвие из раны и уставился на расплывающееся на ткани кровавое пятно. – Господи Иисусе, Мик! Я не хотел…
   – Сволочь!.. – выдавил Мик, падая, в то время как жеребец, возбужденный и напуганный запахом крови, снова шарахнулся и встал на дыбы. Острое копыто ударило конюха в основание черепа, короткая, острая боль пронзила все тело Мика, а в глазах потемнело. В следующее мгновение он упал, и испуганный жеребец принялся топтать его копытами. Но Мик этого уже не почувствовал.
   Паника охватила Липски. Он был близок к тому, чтобы опрометью броситься прочь, но вместо этого укрылся в углу. Это не его вина, твердил он себе. Он не убийца. Разве он позволил бы себе замахиваться на Мика ножом, особенно в трезвом виде? Нет, это случайность, дурацкая случайность. Если бы только старина Мик выслушал его, все кончилось бы совсем иначе.
   Липски вытер кулаком губы и крадучись подошел к двери бокса. Окровавленный нож он засунул в ботинок и бесшумно выскользнул сначала в проход, а потом и из конюшни. Его сутулая фигура сразу скрылась за серой пеленой дождя.
   Ему необходимо было выпить.

   – Великолепно! – Ченнинг стоял на мокрой трибуне и жевал хот-дог. – Кто бы мог подумать, – добавил он с набитым ртом, – что это так здорово? Я чувствую себя так, словно побывал на репетиции какой-нибудь горяченькой бродвейской постановки!
   Наоми улыбнулась. Если бы она могла выбирать брата для своей дочери, то она выбрала бы Ченнинга Осборна.
   – Мне очень жаль, – пошутила она, – что мы не смогли обеспечить погоду получше.
   – Ничего страшного! – В голосе молодого человека прозвучали нотки неподдельного восторга. – Так даже еще лучше. Мокрые лошади мчатся сквозь дождь, флаги трепещут, грязь во все стороны!.. – Он ухмыльнулся и запил хот-дог колой. – Не могу дождаться начала.
   – Осталось совсем немножко, – утешила его Келси. – Сейчас, наверное, уже начали готовить лошадей для парада. Хочешь пойти посмотреть?
   – Конечно. Спасибо тебе, Наоми.
   – За что?
   – За то, что ты разрешаешь мне все трогать руками и смотреть.
   – Просто я рада, что ты предпочел нас солнцу, пляжу и девушкам в бикини.
   – Здесь гораздо интереснее. – Простым и естественным жестом, который показался Наоми очаровательным, Ченнинг протянул ей руку. – Когда на следующей неделе я вернусь домой, то смогу хвастаться перед своими загорелыми, страдающими с похмелья друзьями, как я развлекался с двумя роскошными женщинами.
   – А как же твоя вегетарианка? – не преминула поинтересоваться Келси.
   – Кто? Виктория? – Улыбка Ченнинга была быстрой и беспечной. – Она бросила меня, как только увидела, что не может обратить меня в свою веру.
   – Весьма недальновидно с ее стороны, – заметила Наоми.
   – Я так ей и сказал. Ведь для многих я – желанная добыча, верно, Кел? – Он посмотрел на сестру и увидел, что она его не слушает и что все ее внимание направлено в другую сторону. «Ну-ну», – подумал Ченнинг, разглядывая Гейба. Подобного выражения на лице Келси он не видел довольно долгое время.
   – Кто-то знакомый? – с небрежным видом поинтересовался он.
   – Что? А-а… – Келси стушевалась и подняла руку, чтобы поправить козырек своей кепочки. – Просто сосед.
   Гейб оборвал разговор с Джемисоном и, повернувшись, смотрел, как они приближаются. «Черт, – подумал он, – даже в мокрой одежде Келси выглядит отлично». Потом его взгляд остановился на юноше, который обнимал ее за плечи.
   Слишком молод для соперника, решил Гейб. Слишком молод даже для того, чтобы покупать пиво. И все же в том, как его рука лежала на плече Келси, было что-то собственническое, а в глазах юноши Гейб заметил любопытство и предупреждение. Сводный брат, понял Гейб, делая шаг навстречу.
   – Ты так и не обсохла после бассейна? – спросил он, следя за лицом Келси, по которому промелькнула легкая тень раздражения.
   – Проснись, Слейтер, новый день настал! – нашлась она. – Познакомьтесь: Габриэл Слейтер – Ченнинг Осборн.
   – Хорошо, что ты выбрал время навестить сестру.
   – Надеюсь, она обрадовалась.
   Гейб с удовольствием отметил, что Ченнинг сжал его кисть несколько сильнее того, чем требовалось для обычного рукопожатия.
   – Как твоя кобыла, Наоми? Я хотел зайти посмотреть, да все недосуг.
   – Она определенно понесла и вполне здорова. А как твой Валет? Он поправляется? Я слышала об этой неприятности от Мэтта Ганнера.
   Этот вопрос заставил мысли Гейба свернуть в мрачное русло, но взгляд его остался таким же безмятежным и непроницаемым.
   – Да. Через несколько недель он восстановит свою лучшую форму.
   – Но на сегодня заявлен Дубль, правда? – вставила Келси.
   Гейб снова посмотрел на нее. Ему хотелось одновременно и коснуться ее, и уязвить, поэтому он провел костяшками пальцев по щеке девушки.
   – Ты, я вижу, следишь за расписанием.
   – Можно сказать и так. Твои кони бегут с нашими ноздря в ноздрю.
   – Хочешь еще одну частную ставку? Между прочим, ты все еще должна мне десятку.
   – Хорошо. Учитывая обстоятельства… пусть будет двойная. Дубль – или ничего.
   – Согласен. Хочешь взглянуть на победителя?
   – Спасибо, но я уже видела Гордость Виргинии.
   Гейб ухмыльнулся и взял ее за руку:
   – Идем.
   Он потянул Келси за собой, и Ченнинг нахмурился.
   – Давно это продолжается? – спросил он Наоми.
   – Мне начинает казаться, что – да. – Глядя вслед удаляющейся паре, Наоми потерла свой мокрый, замерзший нос. – Тебя это беспокоит?
   – Развод дался Кел нелегко, и мне не хотелось бы, чтобы кто-то этим воспользовался. Ты хорошо его знаешь?
   – Не очень, если говорить откровенно. – Наоми вздохнула. – Попозже я расскажу тебе все, что знаю. А теперь давай пойдем с ними. Может быть, это поможет тебе перестать беспокоиться.
   – Отличная идея. – Ченнинг посмотрел на Наоми и улыбнулся. – Ты – парень что надо, Наоми.
   Польщенная, Наоми взяла его за руку.
   – И ты тоже.

   – Знаешь, Слейтер, я всегда рада, когда наши лошади выигрывают скачки, но мне искренне жаль, что с Валетом так получилось. Конечно, я ничем не могу помочь, но…
   – Запала на них, да?
   Келси приподняла козырек своей кепочки и посмотрела на него.
   – На кого?
   – На лошадей.
   Она пожала плечами и пошла дальше.
   – Даже если так, что с того?
   – Они помогают тебе успокоиться, смягчиться, а тебе это очень идет.
   Гейб намеренно замедлил шаг. Ему хотелось подольше побыть с ней, прежде чем они достигнут бокса.
   – Когда ты снова придешь?
   Келси не стала притворяться, что не расслышала или не поняла его, но предпочла уклониться от ответа.
   – Я была очень занята. У Моисея всегда находится для меня какая-нибудь работенка.
   – Может быть, ты хочешь, чтобы я пришел к тебе?
   – Нет. – Рассердившись, Келси резко обернулась через плечо. Наоми и Ченнинг почти нагнали их. – Нет, – повторила она. – Во всяком случае, ты выбрал не самое подходящее время, чтобы обсуждать этот вопрос.
   – Как тебе кажется, твой братец вцепится мне в глотку, если я прямо здесь обниму тебя и поцелую?
   – Конечно же, нет. – Келси почувствовала, что самообладание покидает ее и добавила: – Зато я могу.
   – Ты настоящая искусительница. – Гейб прижал палец к губам. – Сегодня вечером. Я хочу видеть тебя сегодня же вечером.
   – У меня есть чем заняться, Гейб. Ченнинг проведет здесь еще неделю.
   – Сегодня вечером, – повторил Гейб. – Приходи, иначе я сам приду к тебе. Выбирай.
   Он остановился возле бокса, все еще не выпуская ее руки.
   – Ну, здравствуй, мальчик. Ты готов к… – Гейб не договорил, заметив на боку вороного кровавую полосу. – Что за черт!..
   Он рывком отворил дверцу и сразу увидел на подстилке изуродованное тело.
   – Назад! – Он взмахнул рукой, чтобы остановить Келси.
   – Что с ним такое? У бедняжки кровь идет… – Келси продолжала напирать, и, когда Гейб схватился за уздечку, чтобы не дать жеребцу подняться на дыбы, она тоже увидела окровавленную солому и лежащего человека на ней.
   – О боже… Боже мой, Гейб!
   – Держи его! – приказал Гейб и, схватив безвольно повисшие руки Келси, заставил ее схватиться за уздечку.
   – Что случилось? – Наоми, заметив странную бледность, разлившуюся по щекам Келси, рванулась вперед. – Я вызову «Скорую помощь». Ты справишься с конем, Келси? – Ее рука легла поверх руки дочери.
   Келси моргнула и, кивнув, слегка откашлялась.
   – Да. Думаю – да. Со мной все в порядке.
   На самом деле ее мутило, и она не решалась повернуть голову, чтобы еще раз увидеть тело, лежащее в углу бокса.
   – Господи! – Ченнинг с трудом сглотнул, потом протиснулся мимо Келси к Гейбу, который склонился над телом. – Я, конечно, не врач, – негромко сказал он, приседая рядом, – но я учусь. Может быть…
   Но ему потребовался только один взгляд, чтобы понять, что здесь был бы бессилен даже такой опытный хирург, как его отец.
   Кровь была повсюду. Солома буквально пропиталась ею, а глубокая рана на затылке убитого продолжала кровоточить. Ярко-голубая кепочка, испачканная красным, была наполовину втоптана в солому подстилки.
   – Должно быть, эта лошадь взбесилась, – мрачно сказал Ченнинг. – Отойди от нее, Келси. Слышишь, отойди!
   – Я его удержу. – Стараясь дышать ровнее, Келси погладила вороного по шее. – Он испуган, он весь дрожит.
   – Черт возьми! Он только что убил человека!
   – Это не он. – Гейб говорил негромко, но в его голосе звучали стальные нотки. Он осторожно перевернул Мика на спину, и под задравшейся рубашкой на животе грума стала видна страшная ножевая рана. – Это сделал кто-то другой.

   Келси, дрожа, стояла под дождем и притворялась, будто пьет кофе, который принес ей Ченнинг.
   – Тебе нужно уйти отсюда, – в десятый раз повторил ее брат. – Давай я провожу тебя домой или, по крайней мере, в клуб.
   – Не надо, со мной все будет в порядке. Я должна ждать. Этот бедняга… – Келси повернулась и посмотрела в сторону конюшен. Они больше не казались ей радостными, кипящими своей собственной внутренней жизнью и энергией. Теперь они были просто грязными и страшными. Вокруг тесными молчаливыми группками собирались люди. – Гейб там, – закончила Келси. – С полицией.
   – Он сам справится. – Ченнинг бросил взгляд на Наоми, которая, нахохлившись, сидела под навесом на перевернутой бочке. – Может быть, вам с Наоми все-таки лучше уехать? Твоя мама выглядит по-настоящему испуганной.
   Келси продолжала смотреть на ворота конюшни. Она должна быть там, должна знать, что они говорят, должна своими глазами видеть, что там происходит.
   – Гейб и я… мы нашли его, – пробормотала она. – Мне кажется, я должна помочь…
   – Тогда иди и помоги Наоми.
   Келси глубоко вздохнула:
   – Хорошо. Ты прав.
   Она подошла к матери и вздрогнула, встретив ее пустой, ничего не выражающий взгляд.
   – Возьми, – она протянула Наоми свой нетронутый кофе. – Лучше бы тебе выпить бренди, но бренди у меня нет.
   – Спасибо. – Наоми взяла чашку и заставила себя сделать глоток. Это не имеет к ней никакого отношения, напомнила она себе. На этот раз полиция не заберет ее с собой. – Бедный Мик…
   – Ты его знала? Хорошо?
   – Он давно работает в наших краях. – Наоми отпила еще глоток. Нет, конечно, это не бренди, но помогает. – Он и Боггс раз в неделю играли по маленькой в покер и сплетничали, как две старые девы. Думаю, Мик знал о моих лошадях столько же, сколько о лошадях Гейба, но он оставался лояльным. – Она судорожно вздохнула. – Мик был совершенно безвредным. Не представляю, кто мог сотворить с ним такое…
   – Полиция все выяснит. – Немного поколебавшись, Келси неуверенно взяла Наоми за плечо. – Хочешь, я отвезу тебя домой?
   – Нет. – Наоми накрыла руку дочери ладонью, и обе внезапно осознали, что впервые за все прошедшее время они прикоснулись друг к другу, не сдерживаясь и не размышляя о последствиях. – Прости, Келси. Тебе, должно быть, нелегко смотреть на такое…
   – Нам всем нелегко.
   – Все равно, я бы дорого дала, чтобы избавить тебя от этого ужаса. – Она подняла голову и встретилась с Келси взглядом. – Мне очень не по себе от всего этого.
   – Тогда я останусь. – Келси повернула руку так, что их пальцы переплелись. Рука Наоми была холодной и напряженной. – А ты поедешь домой, – добавила она как можно тверже. – Полиция, возможно, захочет поговорить со мной, так что тебя проводит Ченнинг.
   – Я не хочу оставлять тебя здесь одну.
   – Я не одна. Здесь есть Гейб, Моисей, Боггс. – Она бросила взгляд назад, где под унылым дождем стоял убитый горем старый конюх. – К чему тебе оставаться, когда ты так расстроена? Возвращайся в «Три ивы», прими горячую ванну и ложись. Я зайду к тебе, как только вернусь. – Она наклонилась к матери и добавила чуть более мягко: – Кроме того, я не хочу, чтобы Чен оставался здесь. Если попросить его отвезти тебя, то он будет считать, что поступил как настоящий мужчина.
   – Хорошо. – Проклиная себя за слабость, Наоми тяжело поднялась. – Хорошо, – повторила она, – я поеду. Мое присутствие на месте преступления ничему не поможет, а только вызовет лишние кривотолки. Только, пожалуйста, не задерживайся здесь дольше, чем необходимо.
   – Конечно. Не беспокойся.
   Оставшись в одиночестве, Келси опустилась на бочку, с которой только что встала Наоми, и приготовилась ждать.
   Ждать ей пришлось совсем недолго. Из ворот конюшни выступил полицейский сержант в форме и, оглядев молчаливые группки людей, остановил свой взгляд на ней.
   – Мисс Байден? Келси Байден?
   – Да.
   – Лейтенант хочет с вами поговорить. Пройдите, пожалуйста, внутрь.
   – Иду. – Не обращая внимания на недоуменные взгляды, она слезла с бочки.
   В конюшне все происходило так, как это описано в детективных романах, – обычная рутина, сопровождающая насильственную смерть. Полицейский фотограф, сверкая вспышкой, делал последние снимки, желтая заградительная лента была натянута поперек прохода в дальнем конце конюшни.
   Гейб увидел ее, и его глаза сверкнули.
   – Я же сказал, что тебе не обязательно оставаться здесь.
   – Вы вместе нашли тело?
   Лейтенант Росси перешагнул через ленту и кивнул Келси. Он был ветераном полицейского управления округа с двадцатью годами беспорочной службы за плечами. Мужественное, суровое лицо его было довольно красивым, глаза – зоркими и внимательными. Густые черные волосы, тронутые благородной сединой, были еще одним из многочисленных достоинств Росси. Лейтенант был вскормлен витаминами, фруктовыми соками и продуктами с низким содержанием холестерина и закален регулярными физическими упражнениями – Росси считал, что, несмотря на то что большую часть своего рабочего времени он проводит за столом, это не дает ему права распускаться. Кроме того, он любил свою работу, с удовольствием занимался заурядными делами и ненавидел убийства.
   – Спасибо, что подождали, мисс Байден.
   – Мне хотелось помочь вам… сделать все, что в моих силах.
   – Очень любезно с вашей стороны. А теперь расскажите мне, что вы делали сегодня утром. Вы, видимо, приехали сюда еще до рассвета?
   – Да, почти что так… – Келси рассказала лейтенанту все, что она запомнила, начиная с разгрузки лошадей и утренней проминки. – Потом мы некоторое время оставались возле скакового круга. Мой сводный брат… он впервые попал на ипподром, и ему все было интересно. Мы решили показать ему, как лошадей готовят к выводке и старту.
   – Во сколько примерно это было?
   – Около полудня. Между десятью и двенадцатью здесь мало что происходит. У конюшни мы увидели Гейба… мистера Слейтера, который разговаривал со своим тренером, и вместе пошли к лошадям.
   Она бросила взгляд через плечо лейтенанта, чтобы найти Гейба, и с ужасом увидела, как двое санитаров выносят на носилках блестящий пластиковый мешок. Должно быть, она сильно побледнела, поскольку Гейб с проклятьем поднырнул под желтую ленту и выпрямился, пытаясь загородить собой носилки.
   – Совсем не обязательно было устраивать допрос здесь и сейчас, лейтенант, – сердито проворчал он.
   – Нет, ничего… – Келси закусила губу, пытаясь справиться с тошнотой, подступившей к горлу. – Я хотела бы пройти через это как можно скорее.
   – Я высоко ценю вашу помощь, мисс. Итак, вы увидели мистера Слейтера у конюшен…
   – Да, почти. Мы вместе прошли несколько ярдов и все время подначивали друг друга, потому что наши лошади должны были участвовать в одном заезде. Потом я пошла с Гейбом, чтобы взглянуть на его вороного, а моя мать и брат шли чуть сзади.
   – Ваша мать?
   – Да. Собственно говоря, это ее жеребец должен был гоняться с вороным мистера Слейтера. Она – хозяйка фермы «Три ивы», Наоми Чедвик.
   – Чедвик? – При звуке этого имени в голове лейтенанта что-то отозвалось, какие-то давние воспоминания, но он не стал на них останавливаться. – Значит, вас было четверо?
   – Да, только Наоми с Ченнингом шли позади нас. И они подошли к боксу, когда… только когда мы увидели, что́ произошло. Мы с Гейбом заметили царапину на левом боку коня почти одновременно. Он вошел внутрь, стараясь загородить проход, но я волновалась за Дубля, поэтому пошла следом. Потом я увидела на полу кровь и… тело. Дубль испугался и начал свечи́ть, так что мне пришлось держать его, а тут и Наоми с Ченнингом подоспели. Наоми сразу ушла, чтобы вызвать «Скорую помощь», а Ченнинг бросился к убитому. Наверное, он думал, что ему еще можно помочь. Мне показалось – нам всем показалось, – что Мика убила лошадь, но тут Гейб перевернул его, и мы увидели… – Келси подумала, что никогда не забудет того, что́ она увидела. – …Мы увидели, что это не лошадь, и Гейб послал Ченнинга за полицией.
   – И вблизи конюшен никого не было, когда вы с мистером Слейтером вошли?
   – Нет. Во всяком случае, я никого не заметила. Несомненно, внутри был кое-кто из грумов, хотя готовить лошадей к выводке было еще рано.
   – Вы знали убитого, мисс Байден?
   – Нет, но ведь я приехала в «Три ивы» всего несколько недель назад.
   – Вы живете не здесь?
   – Нет, в Мериленде. На ферму я приехала погостить.
   – Тогда мне понадобится ваш постоянный адрес. Для протокола.
   Келси продиктовала ему адрес, Росси записал его и спрятал свой блокнот.
   – Спасибо, что уделили мне время, мисс Байден. А теперь я хотел бы поговорить с вашим сводным братом и с вашей матерью.
   – Я велела Ченнингу отвезти маму домой. Она была очень расстроена. – Говоря это, Келси непроизвольно изменила позу, выпрямив спину и расставив чуть шире ноги. – Во всяком случае, они оба были со мной все утро и не могли видеть ничего такого, чего бы я не заметила.
   – Вы даже не можете себе представить, сколько интересного один человек замечает там, где другой не видит ничего особенного. – Полицейский покачал головой. – Но все равно – спасибо.
   Он повернулся к Келси спиной, и она поняла, что может идти. Росси тем временем обратился к Гейбу:
   – Судя по информации, которой я располагаю, последним человеком, который разговаривал с убитым, может быть некто Боггс. Он тоже работает у вас?
   – Он работает в «Трех ивах».
   – Боггс снаружи, – подсказала Келси. – Я могу сказать ему, чтобы пришел сюда.
   И она поспешила на улицу, стараясь как можно скорее оказаться подальше от пронзительных глаз лейтенанта и вопросов, задаваемых профессионально-спокойным тоном. Боггс стоял на том же самом месте, где она видела его в последний раз, стоял под дождем и мок.
   – Лейтенант Росси хочет поговорить с тобой. – Келси ласково взяла старого конюха за руки, тщетно стараясь отогреть их между своих ладоней. – Мне очень жаль, Боггс.
   – Мы с ним разговаривали… буквально перед этим. Просто сидели и разговаривали. Договорились перекинуться в картишки сегодняшним вечером… – По лицу Боггса потекли, смешиваясь с дождем, крупные слезы. – Кто с ним такое сотворил, мисс Келси? Кто убил старину Мика?
   – Я не знаю, Боггс. Пойдем, я тебя провожу. – Она обхватила старого конюха за плечи и повела к дверям конюшни.
   – У него ведь никакой семьи нет, мисс Келси. И никогда не было. Сестра Мика… жива ли она? Он не видел ее лет двенадцать. Мне придется позаботиться о нем, мисс Келси, проследить, чтобы его похоронили честь по чести.
   – Я сам прослежу за этим, Боггс. – Гейб вышел из ворот конюшни, остановив их на самом пороге. – Ты только скажи мне, что нужно сделать, и мы все устроим.
   Боггс громко шмыгнул носом и кивнул. Это казалось ему справедливым.
   – Он всегда думал о вас хорошо, мистер Слейтер.
   – Я тоже высоко его ценил. Найди меня, как только будешь свободен. Мы все обговорим.
   – Мик был бы очень благодарен. – Низко опустив голову, Боггс вошел в конюшню.
   – Лейтенант сказал, что ты можешь идти. – Гейб взял Келси за руку и развернул лицом в противоположную от конюшен сторону. – Идем, я отвезу тебя домой.
   – Я должна дождаться Боггса. Не стоит оставлять его одного в таком состоянии.
   – Моисей о нем позаботится. Я хочу увезти тебя отсюда, Келси. Подальше.
   – Не получится. Я уже увязла во всем этом, да и ты тоже.
   – Я – совсем другое дело. – Он буквально потащил ее за собой по грязному паддоку. – Этот бокс – мой, лошадь тоже моя, и Мик – черт возьми! – Мик тоже был моим конюхом.
   – Потише! – Келси уперлась каблуками в землю и схватила Гейба за рукав.
   В конюшне он не позволил себе проявить никаких эмоций, кроме, может быть, одной или двух вспышек, но теперь чувства жгли его с такой силой, что он готов был взорваться. Келси поняла это по взгляду Гейба. Его глаза больше не были холодными, непроницаемыми глазами игрока: горячее, смертельно опасное пламя пылало в них.
   – Ты сейчас же уедешь отсюда и впредь будешь держаться подальше, – заявил он.
   Келси могла бы поспорить, могла бы попытаться вырваться, но она сдержалась. Только когда они дошли до машины, она вдруг повернулась и обняла Гейба обеими руками.
   – Не делай этого… – прошептала она.
   Гейб остался напряженным, готовым в любую секунду отпрянуть и затолкать ее в машину.
   – Не делать чего?
   – Не вини себя, Гейб.
   – Кого же еще мне винить? – Голос его остался таким же властным, но тело расслабилось, и Келси теснее прильнула к нему, а он прижался лицом к ее влажным волосам. – Кого же мне еще винить, Келси? Он же защищал мою лошадь.
   – Откуда ты знаешь?
   – Чувствую. – Гейб отстранил ее, не выпуская, впрочем, из рук, и Келси увидела, что глаза его стали немного спокойнее и мягче. Но что-то происходило в их голубой прохладной глубине – что-то такое, что она вся затрепетала. – И я найду того, кто убил Мика. Чего бы это ни стоило…
   – Полиция…
   – …сама по себе, а я – сам по себе.

10

   Даже смерть не могла изменить заведенный на конеферме порядок. Ни смерть лошади, ни смерть человека. Утренние тренировки все так же начинались с рассветом, шла своим чередом подготовка к предстоящим скачкам, ежедневная рутинная работа по уходу за лошадьми, как то: снимание попон, чистка, бинтование конечностей, кормление, уборка и прочее – тоже не могла остановиться ни на один день. Возможно, на восходе солнца работники у паддоков и загонов все же судачили об убийстве старины Мика, но жизнь продолжалась в прежнем темпе. И иначе просто не могло быть.
   На ферме была кобыла с экземой, был полуторагодовалый жеребенок, который упорно отказывался ходить под седлом, был двухлетка, которого следовало готовить к первой скачке. Горевать и сплетничать можно было, лишь заполняя кормушки овсом и выгуливая разгоряченных работой скакунов.
   – Хотите почистить Гордость Виргинии, раз он остыл, мисс Келси? – Боггс, с черными кругами под глазами и осунувшимся лицом, тем не менее приступил к исполнению своих обязанностей. Как будто ничего не произошло. – Он любит, когда вы это делаете. – Старый конюх вручил Келси вожжи.
   – Хорошо, Боггс. – Келси легко прикоснулась к его твердой, узловатой руке. – Я могу чем-нибудь помочь?
   Его взгляд ушел в сторону и остановился на чем-то глубоко личном, что ей не дано было видеть.
   – Да нет, мисс Келси, ничем тут не поможешь. Только неправильно все это, мисс Келси. Ей-богу, неправильно!
   Келси почувствовала, что не может просто так отвернуться и пойти прочь.
   – Может быть, ты постоишь рядом, пока я буду работать? Я все еще волнуюсь, когда мне приходится чистить победителя ближайшего дерби.
   Они оба знали, что это просто отговорка. Тем не менее Боггс кивнул и зашагал с ней к деннику. С неба снова сыпался дождь, затяжной, бесконечный дождь, омрачивший и без того невеселый вчерашний полдень. Время близилось к десяти утра, но над фермой по-прежнему висел плотный туман.
   В конюшне кипела работа. Мальчики меняли подстилки, и в воздухе сильно пахло прелой соломой, навозом, мокрой глиной.
   У денника Кори Келси задержалась, снова передав поводья Боггсу.
   – Одну минутку, ладно? – С этими словами она достала из заднего кармана морковку и, протягивая ее кобыле, потрепала ее по мягким ушам. – Ну вот и я, старушка. Ты ведь не думаешь, что я о тебе забыла?
   Кобыла захрустела, потом изогнула шею и потрогала губами плечо Келси, словно отвечая на ласку, а та, нимало не смущаясь присутствием Боггса, завершила ставший традиционным ритуал привычным поцелуем в морду лошади.
   – Надо мной уже достаточно смеялись за стремление утвердить равноправие женщин, – сказала она и, в последний раз хлопнув ладонью по шее лошади, повернулась к Боггсу. – Возможно, я просто влюбилась в лошадей, но я не раз ловила конюхов-мужчин на том, что они балуют своих подопечных.
   – Ваш дед очень любил эту кобылу. – Боггс ввел Гордость Виргинии в денник, который Келси уже очистила от навоза и грязной ночной соломы, заменив ее новой. – Каждый день он тайком приносил ей кусочек сахара. Мы все делали вид, будто ничего не замечаем.
   – Каким он был, Боггс?
   – Хороший человек. Справедливый. Правда, характер у него был… Взрывался, как порох. – За разговором Боггс привычно обежал глазами денник и отметил, что Келси не забыла налить свежей воды в поилку и вычистила решетку. Это были его обязанности, но с некоторых пор он разделял их с Келси, как разделял и жеребца.
   – Он терпеть не мог лентяев, но коли ты нормально выполнял свою работу, то платил он хорошо и вовремя. Я точно знаю, что однажды старый мистер Чедвик всю ночь просидел с больной кобылой, а в другой раз уволил человека за небрежную уборку. Прямо на месте и уволил.
   Келси присела на корточки и провела ладонями по передним ногам жеребца, проверяя, нет ли ран или опухолей. Бинты, намотанные на пясти лошади, Боггс уже снял, выстирал и повесил сушиться, прикрепив бельевыми прищепками, которые обычно носил на правой штанине.
   – Похоже, что с ним было нелегко сработаться, – заметила Келси и, удовлетворенная, прошлась по шкуре жеребца пучком соломы, удаляя дождевые капли.
   – Никаких проблем, если выполнять все, для чего тебя наняли. – Боггс с легкой ревностью следил за тем, как Келси берет в руки жесткую щетку. – У вас есть подход, мисс Келси, – промолвил он через пару минут.
   – Мне кажется, что я занималась этим всю жизнь. – Келси пробормотала несколько ласковых слов и погладила жеребца, который, будучи, как все аристократы, существом весьма тонко организованным, слегка волновался и дичился. – Он сегодня что-то нервничает.
   – Не нервничает. Просто в мыслях он уже стоит в стартовых воротах.
   Келси продолжала обрабатывать спину, брюхо и щетки жеребца, удаляя присохшую глину.
   – Мне сказали, что вчера он отлично прошел круг. – Она отложила щетку и взяла крючок для расчистки копыт. – Как подумаешь о скачках и секундах после вчерашнего – просто мороз по коже.
   – Иначе и быть не может.
   – Вы с ним долго были знакомы?
   – Лет сорок… – Боггс достал жестянку с табаком и отправил в рот кусок жвачки. – Когда я пришел наниматься на работу, Мик был уже опытным конюхом.
   – Мне еще не приходилось терять близких людей… – Келси подумала о Наоми, но решила, что это не считается, поскольку, как ни старалась, не могла припомнить горя, пережитого в возрасте трех лет. – Но все равно мне кажется, что я понимаю твои чувства. И если тебе захочется взять небольшой отпуск, Наоми наверняка не будет возражать.
   – Да нет, в «Трех ивах» мне спокойнее. Вся жизнь, почитай, здесь прошла. А этот-то, полицейский… в нем что-то есть. Думаю, он найдет того, кто сделал это с Миком.
   Келси намочила губку и протерла жеребцу уголки глаз. Ей нравилось, как Горди косится на нее; во взгляде жеребца Келси чудились доверие и понимание, которые понемногу устанавливались между ними.
   – Это лейтенант Росси? Мне он не понравился, сама не знаю почему.
   – Кровь у него холодная. А может, это и хорошо? Пораскинет мозгами и потихоньку, шаг за шагом, размотает этот клубок.
   Келси отложила губку и взяла мягкую щетку и скребницу. Она хорошо помнила пламя, пылавшее в глазах Гейба. Должно быть, он хотел отомстить, решила она. Келси не осуждала Гейба, напротив, она почти разделяла его чувства.
   – И тебе этого достаточно?
   – Чего ж больше-то?
   – А-а, вот вы где! – Незаметно подошедший Ченнинг облокотился на дверцу денника. Некоторое время он следил за руками Келси, за ее уверенными движениями, с уважением поглядывая на развившиеся за последнее время мускулы на плечах и спине. – Похоже, ты ловко с ним справляешься, – изрек он наконец.
   – А то как же! – Келси поймала себя на том, что похвала Ченнинга ей приятна. – Почему ты не вышел к завтраку?
   – Проспал. – Его улыбка была скорее озорной, чем виноватой. – Мои внутренние часы никак не приспособятся к завтракам в пять утра. Послушай, Кел, Мэтт снова здесь, и я хочу поехать с ним. У него есть несколько вызовов на дом. То есть – на конюшню.
   – Желаю приятно провести время.
   Ченнинг немного помялся.
   – У тебя точно все в порядке?
   – Разумеется.
   – Я вернусь через пару часов. Кстати, Мо просил тебе передать, чтобы ты шла работать с лонжей.
   – Рабовладелец! – сквозь зубы пробормотала Келси и добавила: – Приду, как только закончу.

   Для мрачных раздумий времени совсем не оставалось. На тщательную уборку лошади опытному конюху требовался час, а Келси пока справлялась за час с четвертью. Потом наступило время полуденной дачи корма: овес, отруби, орехи – все это Келси тщательно взвесила, чтобы смешать в определенных пропорциях, всыпала столовую ложку соли и добавила витаминный концентрат. Кроме того, Горди был весьма неравнодушен к финикам, и Келси сдобрила корм патокой, чтобы подсластить блюдо.
   «Надо будет угостить жеребца яблочком», – решила она, выпрямляя ноющую спину и машинально вытирая руки о джинсы. И не для того, чтобы лишний раз его побаловать. Моисей как-то объяснял ей, что лошадиный корм, как правило, слишком сух, поэтому сочные плоды необходимы животным как обязательная добавка к пище. Гордость Виргинии предпочитал моркови яблоки. Особенно ему нравились сочные плоды сорта Грэнни Смит.
   – Ну вот, Горди, теперь у тебя все есть, – пробормотала Келси, вываливая в кормушку подготовленную смесь. – Ешь, слышишь?
   Гордость Виргинии принялся жевать, кося на Келси большим умным глазом.
   – Тебе придется много работать, солнышко, – продолжала Келси. – А значит, надо питаться как следует. Небось хочется постоять на площадке для победителей в попоне, расшитой красными розами?
   Конь фыркнул и тряхнул головой, что Келси перевела на человеческий язык как пожатие плечами. Негромко засмеявшись, она в последний раз похлопала его по спине.
   – Меня не проведешь, дружок. Ты хочешь этого не меньше нашего.
   Разминая плечи, Келси вышла из конюшни, чтобы взяться за новую работу.
   Она, разумеется, не считала, что Моисей реализует свои тайные садистские комплексы, заставляя ее трудиться в поте лица с раннего утра и до самого вечера, однако от этого ей было нисколько не легче. К трем часам пополудни ее окрепшие за последнее время мускулы уже болели всерьез, вся она была покрыта грязью, а организм посылал отчаянные сигналы, требуя топлива.
   Тщательно очистив башмаки от грязи, Келси прошла в дом через кухню и направилась прямо к холодильнику. Увидев жареного цыпленка, она аж застонала от удовольствия и торопливо вытащила всю сковородку.
   Она как раз жевала ножку, когда в кухню вошла Герти.
   – Мисс Келси! – возмущенно воскликнула она при виде своего любимого чада, которое, стоя в грязных джинсах у разделочного стола, торопливо и жадно насыщалось. – Да что же это такое!
   И она ринулась к буфету за тарелками и столовым прибором.
   – Ничего, – пробормотала Келси невнятно. – Замечательный цыпленок. В жизни не ела ничего подобного! Между прочим, это уже второй кусок.
   – Сядь ты за стол, я дам тебе поесть.
   – Нет, в самом деле не надо. – Келси подумала, что порой манеры и этикет не имеют никакого значения, и снова куснула цыплячью ножку. – Я слишком грязная, чтобы на чем-либо сидеть, и слишком хочу есть, чтобы почиститься как следует. Знаешь, Герти, я прослушала три разных курса для домашних хозяек, в том числе и в «Кордон Блю», но такого цыпленка мне в жизни не приготовить!
   Польщенная Герти скромно потупилась и махнула рукой:
   – Да ну, что ты… Приготовишь, еще получше выйдет. Это еще моей мамы рецепт. Я тебе как-нибудь покажу.
   – Нет, это просто великолепно, – не успокаивалась Келси. – Этой цыплячьей ножке я готова сложить панегирик. – Заметив недоуменный взгляд Герти, Келси расхохоталась и пояснила: – Это такие хвалебные стихи, Герти. Уж больно цыпленок удался.
   – Ну-ну, ты все дразнишь меня… – Герти покраснела, как божья коровка, и налила Келси стакан молока. – Совсем как этот твой братец. Можно подумать, что он ни разу в жизни не пробовал домашней пищи.
   – Он, должно быть, совершенно тебя очаровал.
   – Мне нравятся люди с нормальным аппетитом.
   – Этого у него не отнимешь. – «И у меня тоже», – подумала Келси, борясь с искушением взять третий кусок. – А где Наоми?
   – Ей пришлось уйти.
   – Гм-м…
   Итак, они здесь одни, подумала Келси. Нужно воспользоваться представившейся возможностью и задать Герти несколько вопросов.
   – Мне хотелось бы побольше узнать о той ночи, Герти, – проговорила она. – Когда Алек Бредли был здесь в последний раз.
   Лицо Герти сразу стало серьезным.
   – Давно это было… Было, да прошло.
   – Тебя не было дома, верно? – вкрадчиво поинтересовалась Келси.
   – Нет. – Герти взяла в руки посудное полотенце и принялась перетирать и без того чистые стаканы. – И я каждый день себя за это проклинаю. Мы с мамой, как назло, отправились в тот день в кино, а потом ели дома пиццу, пока мисс Наоми была одна-одинешенька с этим человеком.
   – Ты его недолюбливала?
   – Пф-ф! – фыркнула Герти, швыряя полотенце на плиту. – Скользкий он был. Как слизняк. Кажется – дотронешься и сам перемажешься в этом… в этой слизи. У мисс Наоми не могло быть никаких дел с такими типами, как он, – отчеканила она.
   – Тогда почему, как ты думаешь, мама… общалась с ним?
   – Причины, должно быть, у нее были. У нее, у мисс Наоми-то, упрямства хоть отбавляй. Я вот думаю, что она хотела что-то доказать твоему папаше. Примерно тогда же у нее жеребец сломал ногу, и его пришлось пристрелить. Мисс Наоми очень тяжело это переживала. Вот тогда-то она и стала видаться с этим парнем.
   Презрение Герти было очевидным. Келси заметила, что за все время она ни разу не назвала Алека Бредли по имени.
   – Он был красавчиком, ничего не скажешь. Но я бы сказала, что кто по-настоящему красив, тот и поступает красиво. Преступление-то было, Келси, только состояло оно в том, что нашу мисс Наоми посадили в тюрьму за то, что она сделала.
   – Она защищалась.
   – Раз она так сказала, значит, так и было, – ровным голосом проговорила Герти. – Мисс Наоми не стала бы врать. Эх, если бы я была в тот день дома, этот парень не посмел бы ее и пальцем тронуть. И тогда бы мисс Наоми не понадобился револьверт.
   Герти вздохнула и, опустив полотенце в раковину, принялась его застирывать.
   – Я, бывало, как подумаю, что́ у нее в верхнем ящичке-то лежит, так меня в дрожь бросает. Но я даже рада, что в ту ночь у нее револьверт под рукой оказался. У мужчин нет никаких прав насильничать над женщинами. Никаких прав!
   – Конечно, нет, – согласилась Келси. – Абсолютно никаких.
   – И она до сих пор держит его в тумбочке.
   – Что? – Келси в тревоге отняла от губ недоеденный кусок. – Наоми до сих пор держит в спальне оружие?
   – Ну, наверное, это не тот же самый револьверт, только очень он похож. Он принадлежал еще ее отцу. По закону-то ей не положено теперь иметь оружия, но она все равно его держит. Говорит, револьверт ей напоминает о прошлых временах. Я ей говорю как-то: к чему вам вспоминать о тех временах-то, мисс Наоми, а она отвечает, что есть, мол, вещи, о которых никогда нельзя забывать.
   – Наверное, она в чем-то права, – медленно сказала Келси, не вполне уверенная, что, зная о револьвере в спальне Наоми, она будет спать спокойнее.
   – Может, мне не следовало этого говорить, но я все-таки скажу, – неожиданно решилась Герти и, громко шмыгнув носом, достала большой голубой платок, чтобы высморкаться. – Ты, дочка, была для нашей Наоми и солнышком, и луной в небе. И тем, что ты вернулась, ты за многое ее вознаградила. Прошлого уж не вернешь, и что сделано – того не поправишь, но старые раны еще можно залечить. Вот что ты делаешь, Кел.
   «Может быть, это правда?» – задумалась Келси. Она сама еще не до конца разобралась в своих собственных чувствах и побуждениях.
   – Ей очень повезло, что у нее есть ты, Герти, – пробормотала она, чтобы что-нибудь сказать. – Повезло, что рядом есть кто-то, кто думает прежде всего о ней и только о ней. И потом, она, должно быть, счастлива иметь у себя под боком человека, который умеет так вкусно готовить, – добавила она, желая осушить слезы с лица старой служанки.
   – Да ну тебя!.. – Герти быстрым движением смахнула слезы. – Простая еда – вот и все, что я делаю. Почему ты не доела последний кусочек, Кел? Тебе нужно кушать как следует, а то вон какая тоненькая да хрупкая!
   Келси покачала головой и услышала звонок у парадной двери.
   – Не сказала бы… Пойду открою, а ты пока убери сковородку, иначе я съем все.
   Взяв в руку стакан молока, она отпила глоток и пошла открывать. По пути ей попалось зеркало, но, увидев свое отражение, Келси только закатила глаза. Щеки ее были в грязных разводах, а волосы – несмотря на то что во время работы она убирала их под шапочку – все перепутались, и из них торчала соломенная труха. Келси хотела вытереть лицо рукавом рубахи, но рукав оказался испачкан навозом, так что ей оставалось только уповать на то, что пришедший, кем бы он ни был, имеет отношение к лошадям.
   Но не тут-то было.
   – Бабушка! – Келси и удивилась, и огорчилась, увидев, как Милисент поморщилась при виде ее грязной одежды. – Какой сюрприз!
   – Чем, ради всего святого, ты занималась? – спросила Милисент вместо приветствия.
   – Работала. – На подъездной дорожке Келси заметила сверкающий чистотой светлый «Линкольн», за рулем которого, стоически выпрямившись, нес свою вахту наемный шофер. – А ты… решила прокатиться за город?
   – Я приехала, чтобы увидеться с тобой. – Высоко подняв голову, Милисент перешагнула через порог и двинулась вперед с достоинством ведомых на гильотину французских аристократов. – Мне показалось, что эта проблема слишком важна, чтобы обсуждать ее по телефону. Поверь, мне нелегко было приехать сюда, и, уж конечно, никакого удовольствия от пребывания в этом доме я не испытываю.
   – Верю. Пожалуйста, проходи.
   «Как хорошо, – подумала Келси, – что Наоми ушла по делу. Иначе здесь могло бог знает что начаться».
   – Могу я предложить тебе чашечку чаю? Или, может быть, кофе?
   – Я ничего не хочу от нее.
   Милисент села на краешек кресла, опасаясь помять крахмальный полотняный костюм, который, казалось, слегка поскрипывал при каждом ее движении. Разумеется, ей очень хотелось осмотреть комнату, но она решила, что это пустое любопытство, и сосредоточила все свое внимание на внучке.
   – Так, значит, вот как ты проводишь время? Ты вымазалась в земле, как какой-нибудь полевой работник.
   – Я только что вошла. Как ты, должно быть, заметила, на улице идет дождь.
   – Не пытайся разговаривать со мной подобным тоном, – ледяным голосом осадила Милисент. – Заниматься подсобными работами с твоими способностями, с твоим воспитанием и подготовкой – это настоящее расточительство. Хуже того, своим поведением ты можешь серьезно скомпрометировать свою семью.
   – Но, бабушка, мы же уже один раз об этом говорили… – Келси отставила молоко и подошла к камину, чтобы поворошить угли. Ей казалось, что в гостиной неожиданно похолодало, однако она никак не могла решить, погода ли была тому причиной или неожиданный приезд Милисент. – Я прекрасно понимаю твои чувства и уважаю твое мнение. Просто мне не верится, что ты проделала весь путь сюда ради того, чтобы еще раз повторить то, что я уже однажды слышала.
   – Наши с тобой интересы и желания, Келси, редко совпадали.
   – Да. – Келси положила кочергу на место и повернулась к Милисент. – Мне тоже так кажется.
   – Но я уверена, что сейчас ты со мной согласишься. Твое имя упоминалось в сегодняшней утренней газете. В связи с убийством на ипподроме.
   Да, новости распространяются быстро, подумала Келси. Когда на ферму доставили утреннюю почту, она уже трудилась в конюшне.
   – Я не знала. Во всяком случае, я бы обязательно позвонила папе, чтобы успокоить его. Да, бабушка, я была там. Убитый работал конюхом на соседней ферме, но я не была с ним знакома. Мое участие в этом деле имеет чисто случайный характер.
   – Главное – это то, что ты вообще оказалась на ипподроме, – отрезала Милисент. – Из этого следует, что ты общаешься с людьми вполне определенного сорта. С неподобающими людьми, которых так привлекают скачки.
   Келси упрямо вздернула подбородок.
   – Скачки привлекают и меня.
   – Не строй из себя капризную маленькую девочку. – Милисент поджала губы. – Я вправе требовать от тебя большего. Подумай о семье, Келси, это твоя обязанность.
   – Какое отношение к нашей семье может иметь тот бедняга, которого вчера убили на ипподроме?
   – Твое имя будут теперь связывать с именем Наоми, которая сама совершила убийство. Ты просто не представляешь себе, насколько живучи старые слухи и давние скандалы. Не успеешь оглянуться, как о тебе тоже начнут судачить… В общем, я не вижу смысла растолковывать все это такой разумной женщине, как ты. Неужели тебе хочется, чтобы твой отец снова страдал?
   – Конечно, нет! Но почему он должен пострадать? Почему?! На ипподроме был убит пожилой человек, по случайному стечению обстоятельств я первая нашла тело, и, естественно, полиция попросила меня дать показания, вот и все. Повторяю, я даже не знала этого старого конюха. Почему это как-то должно коснуться отца и его репутации? Он же не имеет к этому абсолютно никакого отношения.
   – Пятна на репутации невозможно отчистить полностью, пора бы тебе это уяснить, Келси. Это не наш мир, не наш круг. Помнишь, я предупреждала тебя, чего можно ожидать и с какими людьми тебе придется здесь сталкиваться, но ты не захотела меня слушать. И вот самое страшное случилось. И поскольку твой отец слишком мягкосердечен, чтобы высказаться решительно и определенно, я решила заняться этим сама. Я вынуждена настаивать, Келси, чтобы ты немедленно вернулась домой.
   – Как мало меняются люди… – В дверях стояла бледная, как мрамор, Наоми. Серо-стальной брючный костюм только подчеркивал хрупкость ее безупречной фигуры, однако впечатление это было обманчивым. Как только она сделала шаг вперед, сразу стало видно, что Наоми не уступит своим призовым кобылам не только в элегантности, но и в выносливости и силе. – Нечто подобное ты когда-то говорила и Филиппу.
   Лицо Милисент словно окаменело.
   – Я приехала сюда, чтобы поговорить со своей внучкой. Разговаривать с тобой у меня нет никакого желания.
   – Ты в моем доме, Милисент. – Наоми отложила сумочку и опустилась в кресло. – Разумеется, с Келси ты можешь говорить о чем угодно, но меня ты отсюда не прогонишь. Прошли те времена.
   – Тюрьма, как я погляжу, ничему тебя не научила.
   – Напротив… Ты даже представить себе не можешь, как много нового я узнала. – Наоми почувствовала, что нисколько не волнуется, и это доставило ей искреннее удовольствие. Раньше она не очень хорошо представляла себе, как она будет себя вести, случись ей еще раз столкнуться с Милисент.
   – Ты осталась такой же, какой была всегда, – хитрой, расчетливой, беспринципной. А теперь ты пытаешься использовать в своих целях дочь Филиппа.
   – Келси – взрослая женщина. Ты плохо ее знаешь, если думаешь, что ее можно использовать.
   – Вот именно. – Келси выступила вперед и остановилась между матерью и бабушкой, но не для того, чтобы погасить конфликт, а для того, чтобы высказать свое собственное мнение. – И не надо говорить обо мне так, как будто меня здесь вообще нет, – я не хочу быть пешкой в чужой игре и не буду. Я приехала сюда, потому что сама так захотела, и останусь здесь до тех пор, пока сама не решу уехать. Ты не можешь приказывать мне собирать вещи, бабушка. Я не ребенок и не твоя прислуга!
   На щеках Милисент вспыхнул румянец.
   – Я имею право настаивать, чтобы ты поступала так, как будет лучше для семьи.
   – Ты можешь настаивать только на одном: чтобы я сама разобралась в том, что хорошо, а что нет. Уверяю тебя, я так и поступлю.
   – Ты ее приручила! – Впившись взглядом в Наоми, Милисент поднялась на ноги. – Ты била на жалость, на сочувствие, лишь бы добиться своего. А ты не рассказывала ей о своих мужчинах, о пьяных оргиях, о твоем полном безразличии к своему браку, к репутации твоего мужа и судьбе ребенка? Ты рассказывала Келси, как ты хотела погубить моего сына, но вместо этого погубила только себя?
   – Хватит! – Келси отступила на несколько шагов назад и оказалась рядом с Наоми. Со стороны это движение выглядело так, словно она принимает сторону матери, но Келси об этом не задумывалась. – Какие бы ответы на эти вопросы я ни получила – они тебя не касаются. Я сама буду решать, что мне делать.
   Милисент изо всех сил старалась казаться спокойной, хотя ее сердце стучало все быстрей и быстрей. Она тоже примет свои собственные решения, и тогда посмотрим.
   – Оставшись здесь, – проговорила она ледяным тоном, – ты вынудишь меня на некоторые не слишком приятные меры. Мне придется изменить завещание и использовать все свое влияние и связи, чтобы заморозить средства в опекунском фонде, которые оставил тебе дедушка.
   Выражение, появившееся в глазах Келси, говорило скорее о сожалении, нежели об испуге или потрясении.
   – Ты действительно думаешь, что деньги так много значат, бабушка?
   – Подумай о последствиях, Келси. – Милисент взяла в руки сумочку, совершенно уверенная, что угроза быстро обуздает своенравие Келси.
   – Привет, Кел! Тебе в жизни не догадаться, где я… – Ворвавшийся в дверь Ченнинг по инерции сделал еще два неуверенных шага и застыл прямо напротив Милисент. – Бабушка?..
   Милисент в ярости повернулась к Наоми.
   – Значит, ты и его заполучила? Сначала прибрала к рукам дочку Филиппа, а теперь и сына, которого он считает родным?
   – Бабушка, я просто…
   – Молчи! – резко прервала его Милисент, поворачиваясь к Наоми. – Однажды ты уже поплатилась, и – богом клянусь! – я сделаю так, что тебе снова не поздоровится!
   Когда дверь за Милисент захлопнулась с шумом пистолетного выстрела, Ченнинг с унылым видом пожал плечами.
   – Не вовремя я… Семейная сцена, да?
   – Не то слово. – Келси устало потерла лицо ладонями. – Послушай, Чен, ты звонил Кендис? Ты сказал ей, где ты находишься?
   – Звонил. – Ченнинг засунул руки в карманы, но тут же снова вынул их. – Я сказал ей, что со мной все в порядке и что я нормально устроился. Только не стал уточнять, где именно. Мне показалось, что лучше избегать ненужных осложнений. Пожалуй, мне надо будет перезвонить ей и объяснить, где я, пока этого не сделала бабушка Милисент.
   Келси покачала головой, и Ченнинг быстро поднялся по лестнице.
   – В разговоре с высшими авторитетами Чен склонен опускать некоторые существенные подробности, – заметила она, поворачиваясь к Наоми. – Хочешь выпить?
   Наоми с трудом улыбнулась и откинулась на подушки кресла.
   – Почему бы нет? Налей мне на два пальца виски – это должно отчасти умерить боль от ядовитого жала.
   – Что ж, поглядим. – Келси подошла к бару и налила виски в бокалы. – Мне очень жаль, что так получилось, но…
   – Мне тоже. Послушай, Келси, возможно, деньги не имеют для тебя большого значения, но история с наследством – дело не шуточное. Я не хочу, чтобы ты потеряла его из-за меня.
   Келси рассеянно провела пальцем по одной из хрустальных лошадей Наоми – от ушей и до хвоста. Поверхность статуэтки была гладкой и холодной.
   – Я не знаю, сумеет ли она аннулировать решение о доверительном управлении имуществом или нет. Если да, то что ж… До настоящего времени я не особенно нуждалась в этих выплатах. – Пожав плечами, она протянула матери ее бокал. – Я не хочу утверждать, что меня не волнуют денежные вопросы, но будь я проклята, если позволю ей управлять мною при помощи долларов и процентов. Будем здоровы!..
   Она звякнула краем своего бокала о бокал Наоми.
   – Будем здоровы? – Наоми тряхнула головой и вдруг расхохоталась, закрыв глаза и запрокинув голову. – Ну и денек! – пробормотала она сквозь смех.
   Два последних часа она провела со своими адвокатами, пытаясь привести свои интересы и желания в соответствие с завещанием своего отца, написанным незадолго до его смерти. Теперь, подумала она, если Милисент исполнит свою угрозу и оставит Келси без выплат, ей придется еще раз перекроить свое завещание.
   Она открыла глаза и сделала первый глоток.
   – Я горжусь тобой, Келси. Ты умеешь постоять за себя.
   – И я горжусь тобой. Когда я увидела тебя на пороге, я подумала: «Господи, она вся как застывшая молния!» Холодная, острая, опасная.
   – Милисент всегда действовала на меня так. Впрочем, не все, что она говорила, можно отбросить. Я совершила несколько ошибок, Келси, несколько страшных ошибок…
   Келси вертела в пальцах бокал, перекладывая его из руки в руку и обратно.
   – Ты любила папу, когда вы поженились?
   – Да, конечно. – На мгновение глаза Наоми затуманились, и в них появилось мечтательное выражение. – Он был таким застенчивым и умным. И сексуальным.
   Келси едва не подавилась.
   – Он? Сексуальным?
   – А как же! Этот пиджак из мягкого твида, этот мечтательный, поэтический взгляд, этот спокойный и терпеливый голос, читающий вслух Байрона… И доброта, неизменная, всеохватывающая доброта. Я обожала его.
   – И когда это прекратилось?
   – Это не прекращалось. – Наоми отставила в строну недопитый бокал с виски. – Просто я оказалась не столь терпеливой, как он, и далеко не такой доброй. К тому же наши мечты были совершенно разными. Когда отношения начали портиться, я даже не подумала о том, чтобы уступить, склониться перед чужими желаниями или хотя бы просто понять их. Это была одна из моих ошибок. Мне казалось, что я смогу удержать Филиппа, если докажу, что нисколько в нем не нуждаюсь. И я увеличила дистанцию между нами, уехала. И проиграла. Я потеряла Филиппа, потеряла тебя, потеряла свободу. Слишком дорогая цена за привилегию остаться непреклонной и гордой.
   Снова зазвенел звонок у входной двери, и Наоми страдальчески сморщилась.
   – Похоже, сегодняшний день еще не кончился.
   – Я открою.
   Келси вышла в прихожую. И снова гость оказался незваным.
   – Здравствуйте, лейтенант Росси…
   – Простите, что побеспокоил вас, мисс Байден, но у меня появились кое-какие дополнительные вопросы, которые я хотел бы задать вам и вашей матери.
   – Проходите в гостиную, лейтенант. Как идет расследование? – Келси пошла впереди, показывая дорогу.
   – Вполне удовлетворительно.
   Его тренированный взгляд мгновенно запечатлел и обстановку, и уютный комфорт комнаты, не упустив ни стаканов с остатками виски, ни недопитого стакана с молоком на тумбочке. При виде полицейского Наоми поднялась с кресла, и, будучи мужчиной, Росси не мог не оценить грации ее движений. Будучи полицейским, он поразился ее самообладанию.
   – Присаживайтесь, лейтенант Росси. – Наоми протянула руку, мгновенно похолодевшую и ставшую влажной от пота. – Не хотите с дороги чашечку кофе?
   – Благодарю за предложение, мисс Чедвик, но я уже выполнил свою сегодняшнюю норму. Я пришел, чтобы задать вам несколько дополнительных вопросов.
   – Ну разумеется.
   «У них всегда найдется несколько дополнительных вопросов», – подумала Наоми и снова опустилась в кресло. Спину она старалась держать как можно прямее.
   – Что вас интересует?
   – Вы были хорошо знакомы с жертвой?
   – Я знала Мика. – «Отвечай коротко, – напомнила себе Наоми. – Не говори ничего лишнего, ничего такого, о чем тебя не спрашивают».
   – Он проработал конюхом на ферме «Рискованное дело» лет пять или около того, верно?
   – Да, примерно столько.
   – А до этого он работал на прежнего хозяина, Канингема?
   – Да, работал, но ушел.
   – Насколько мне удалось установить, его уволили лет семь назад. Вы не припомните, при каких обстоятельствах? – спросил Росси.
   – Билл Канингем дал Мику расчет, потому что ему показалось, что Мик слишком стар для этой работы. Мой тренер предложил ему наняться к нам, но Мик предпочел уехать.
   – Насколько мне известно, он готовил лошадей на какой-то ферме во Флориде, – уточнил полицейский.
   – Возможно.
   – Были ли у него враги?
   – У Мика? – На мгновение Наоми даже растерялась – таким абсурдным показался ей этот вопрос. – Его все очень любили. Он был, как бы это сказать, памятником всему самому прекрасному, самому замечательному, что только есть в нашем мире – в мире скачек. Мик трудился не покладая рук, был очень опытен и добр. Нет, у него не было не только врагов, но я не знаю никого, кто бы просто его недолюбливал.
   – Но кто-то же его убил… – Росси сделал крошечную паузу, восхищаясь тем, как мгновенно подобралась Наоми. – Мик Гордон был конюхом, приставленным к той самой лошади, которая была ранена. В протоколе записано, что это была неглубокая резаная рана длиной около двенадцати дюймов. – Он достал записную книжку, словно для того, чтобы свериться с ней. – На левом боку. Предварительный осмотр заставляет предположить, что рана нанесена тем же оружием, каким был ранен конюх.
   – Скорее всего, кто-то пытался причинить вред жеребцу, – вставила Келси. – А Мик помешал. Моисей говорил мне, что этот жеребец очень спокойного нрава. Он ни за что не стал бы топтать тело, если бы не был ранен или напуган.
   – Что ж, это возможно, – согласился Росси. Он еще не получил копии акта о вскрытии и не знал наверняка, что же послужило причиной смерти конюха – удар ножом или копытом. Впрочем, он был полон решимости довести дело до конца вне зависимости от того, было ли это убийство или просто покушение.
   – В тот день конь мистера Слейтера должен был выступать против вашего скакуна, мисс Чедвик. Это верно?
   – Да. Так бы оно и случилось, если бы кому-то не пришло в голову ранить его.
   – И ваш жеребец пришел первым?
   Наоми не отвела глаз.
   – Да, первым. «Выиграл шею», как у нас говорят. На него принимали три к пяти.
   – Вы с мистером Слейтером давно соперничаете. В последнее время главная борьба идет между вашими двумя лошадьми. Насколько мне известно, лошадь мистера Слейтера несколько раз обгоняла вашу.
   – Дубль – совершенно изумительный жеребец. И мой Горди – тоже. Невероятно, но они почти равны по своим скаковым качествам.
   – Я не очень хорошо разбираюсь в скачках. – Росси спокойно улыбнулся. – Пусть я любитель, но мне кажется, что… – Он повел рукой в воздухе. – Не в ваших ли интересах было застраховать себя от неожиданностей?
   – Это совершенно необоснованное обвинение, лейтенант! – Келси вскочила, машинально опуская руку на плечо Наоми в знак поддержки. – Абсолютно ничем не обоснованное и не подкрепленное.
   – Это вообще не обвинение, мисс Байден. Это просто умозаключение. Иногда призовых лошадей намеренно калечат, опаивают наркотиками, даже убивают – и все ради того, чтобы победа досталась кому-то другому. Или я не прав, мисс Чедвик?
   – Нечистоплотные поступки и преступления присущи не только скаковому миру. – Наоми изо всех сил старалась побороть дрожь, опасаясь, что острый взгляд полицейского сумеет уловить малейшие проявления страха. – Да и люди, близкие к скачкам и ипподрому, утверждают, что преступления совершаются не на треке, а на выводном круге и на трибунах.
   – «Трем ивам» нет необходимости прибегать к подобной тактике! – вне себя от ярости вставила Келси. – Кроме того, я, кажется, уже говорила вам, что моя мать была со мной все утро. Десятки людей видели это и могли бы подтвердить…
   – Они и подтвердили, – согласился Росси. – Но согласитесь, мисс Чедвик, коневладельцу или тренеру, заинтересованному в устранении конкурента, нет никакой необходимости тайком лезть с ножом в чужую конюшню. Безопаснее нанять для этого какого-нибудь проходимца, чем рисковать самому.
   Наоми молча кивнула.
   – Ты не должна отвечать на такие вопросы! – вспыхнула Келси и удивилась, с какой силой эти слова обожгли ей горло. – Не должна! Он не имеет права!
   – Я полагаю, ваша мать прекрасно осведомлена о моих и своих правах, – спокойно заметил Росси. – Как и о расследовании убийств.
   – Совершенно верно, лейтенант, – подтвердила Наоми. – Как и о том, что конституционные права не всегда служат защитой невиновному.
   Ее губы дрогнули, но это была не улыбка.
   – И уж конечно, не на что надеяться виновному отчасти. Я могла бы вам напомнить, что мой жеребец был не единственным соперником Дубля в этой скачке и что за пятьдесят лет существования фермы на «Три ивы» ни разу – ни разу! – не упала даже тень подозрения, но я уверена, что вы наверняка и сами это знаете. Точно так же я знаю, что бывший заключенный всегда окружен тенью подозрений. Желаете узнать что-нибудь еще?
   – Пока нет. – «Черт знает что за женщина!» – подумал лейтенант, убирая свой блокнот. Пожалуй, ему придется выкроить время, чтобы поподробнее ознакомиться с ее старым досье. – Благодарю вас за то, что уделили мне время. Еще один вопрос, последний. Мисс Байден, вы сказали, что встретили мистера Слейтера у конюшен, после чего вы вместе вошли внутрь, чтобы посмотреть на лошадь.
   – Да. Мистер Слейтер разговаривал на конюшенном дворе со своим тренером.
   – Спасибо. Не провожайте меня, я сам найду дорогу.
   – Это было возмутительно! – воскликнула Келси, как только за представителем закона закрылась входная дверь. – Как ты могла так спокойно сидеть и слушать все это? Он почти что обвинил тебя в том, что ты заплатила за убийство Мика!
   – Я ожидала чего-то подобного. И Росси будет не единственным, кому придет в голову такое. В конце концов, однажды меня уже приговорили.
   – Но как ты можешь оставаться спокойной, черт побери?!
   – Я вовсе не спокойна. Притворство, маска – вот и все, что у меня осталось.
   Наоми устало поднялась с кресла. Все, что ей было сейчас нужно, это тихая комната, таблетки аспирина и глубокий сон – выход, достойный труса, но все-таки выход. Но прежде чем уйти, она задержалась и, притянув к себе Келси, сжала ее лицо в своих ладонях.
   – А ты… ты не допускаешь такой возможности, верно? Ну, что я могла быть замешана…
   – Нет. – Ответ был дан мгновенно, твердо и без малейших колебаний.
   – Тогда я ошиблась, – пробормотала Наоми. – Значит, кроме притворства, у меня есть кое-что еще. Съезди, прокатись немного верхом, Кел. Это поможет тебе обуздать гнев.

   Келси действительно отправилась на конную прогулку, но внутри у нее все кипело. На ферму Гейба она завернула, преследуя сразу две цели.
   Бросив поводья оказавшемуся поблизости конюху, Келси быстро преодолела расстояние от коновязи до усадьбы и поднялась на заднее крыльцо.
   Она была слишком взволнована, чтобы стучать или звонить, поэтому сразу прошла через тропическую оранжерею с бассейном в дом и, поднявшись по невысокой лестнице, оказалась в огромной и довольно небрежно меблированной зале.

   Только здесь, не зная, в какую сторону идти дальше, она сообразила, что незваной вторглась на чужую территорию. Некоторое время воспитание в ней боролось с инстинктами, но потом Келси нашла компромисс. Она повернула налево и углубилась в коридор, который, как ей казалось, ведет к входной двери. Там она выйдет наружу и постучит, как положено, если, конечно, не наткнется на Гейба по пути.
   И тут она услышала голос. Нет, это не был голос Гейба, но она сразу его узнала. Это был Боггс, говоривший с характерной легкой хрипотцой. Голос доносился из-за неплотно прикрытой двери.
   – Ему бы не хотелось слишком пышной службы, мистер Слейтер. Ни цветов, ни органной музыки. Как-то Мик сказал мне, что ему хочется, чтобы после смерти его сожгли, а пепел развеяли на ипподроме, на тренировочном круге, чтобы он навсегда стал частью скаковой дорожки. Звучит, конечно, несколько странно, но все-таки…
   – Если он этого хотел, то так мы и сделаем. – Это говорил Гейб.
   – Вот и славно. У меня тут отложено немного денег… Правда, я не знаю, сколько это может стоить – устроить так, как он хотел, – но я готов…
   – Позволь мне сделать это для него, Боггс, – перебил Гейб. – Если бы не Мик, то я, наверное, не сидел бы сегодня здесь. Я был бы очень рад, если бы ты дал мне возможность чем-то отплатить Мику.
   – Я знаю, что дело не в деньгах, мистер Слейтер. Может, не время и не место это говорить, но я скажу: он очень гордился вами. Мик как-то сказал, что когда он увидел вас в первый раз, – когда вы еще мальчишкой прибегали на ипподром, чтобы вываживать лошадь после работы, – то сразу понял, что вы чего-то добьетесь в жизни… В общем, не хватать мне будет старины Мика.
   – И мне тоже.
   – Ну ладно, пожалуй, пойду я, мистер Слейтер. – Боггс шагнул через порог и, наткнувшись на Келси, слегка покраснел. – Мисс… – пробормотал он и, чуть приподняв на голове кепку, заспешил прочь.
   Келси, не зная, куда деваться от стыда – ведь получилось так, будто она подслушивала частный разговор, – вошла в кабинет, чтобы извиниться.
   Гейб сидел за роскошным старинным столом; высокое стрельчатое окно за его спиной пропускало в комнату неяркий солнечный свет. Были в кабинете и еще окна, а там, где не было пропускающего дневной свет стекла – там стояли книги. Сотни, может быть, тысячи книг. Библиотека была великолепной и… совершенно мужской.
   А ее владелец сидел, обхватив голову руками.
   Смущение Келси тут же исчезло, вытесненное состраданием. Она порывисто шагнула к Гейбу, шепотом произнеся его имя. Прежде чем Гейб поднял голову, ее руки уже обвили его шею.
   – Я не знала, что он был твоим другом… Мне очень жаль… жаль… жаль…
   Гейб не испытывал подобной горечи вот уже много лет. Наверное, с тех самых пор, как умерла его мать. Он успел позабыть, как больно может ранить такая потеря.
   – Он всегда был добр ко мне, Кел. Мне было лет четырнадцать, когда Мик взял меня за шиворот и приволок на ферму. Чем-то – я до сих пор не знаю чем – я ему понравился, и он уговорил Джемисона взять меня на работу. И никогда не забывал присматривать за мной, за тем, чтобы я учился ремеслу… Черт побери, Келси, ведь ему было семьдесят с лишним! Он должен был умереть в своей постели.
   – Я знаю. – Келси разжала объятия и отступила на шаг. – Гейб! Росси только что побывал у нас.
   – Шустрый малый. – Гейб провел пятерней по взлохмаченным волосам, тщетно пытаясь привести их в порядок. – От меня он ушел меньше часа назад.
   – Мне показалось, что он серьезно подозревает Наоми. Ну, будто она к этому причастна…
   Гейб ничего не ответил, и Келси облизала вдруг высохшие губы.
   – Я хочу знать, не думаешь ли ты точно так же.
   Гейб, взяв себя в руки и подобравшись, сосредоточенно ее рассматривал.
   – Нет, я так не думаю. И, судя по всему, ты в этом со мной солидарна. Росси очень башковитый парень, и идей у него гораздо больше, чем одна. Ко мне он приходил, чтобы выяснить, не сам ли я это подстроил. Ведь Дубль застрахован на значительную сумму.
   – Ты скорее пустишь пулю себе в ногу… – Келси тяжело вздохнула. – Это и была вторая причина, по которой я приехала. По вопросам, которые задавал Росси, я поняла, что он обдумывает именно идею о страховке. Версию. Вот я и подумала, что надо предупредить тебя.
   – Спасибо. Я высоко ценю твое внимание. – Гейб слегка пошевелил затекшими плечами и выпрямился. Келси стояла перед ним в забрызганной грязью одежде, с состраданием в глазах, готовая в первую очередь заботиться об остальных – не о себе.
   – Ты хорошо выглядишь, дорогая.
   – Да, глина и навоз – это последний писк моды.
   – Тебе все к лицу. – Он взял ее за руку и принялся перебирать пальцы. – Почему бы тебе не посидеть немного у меня на коленях?
   Келси слегка наклонила голову.
   – Это завязка или кульминационный пункт, Слейтер?
   Вместо ответа он потянул ее за руку и, когда она, споткнувшись, потеряла равновесие, легко подхватил ее.
   – Да. – Он зарылся лицом в ее волосы и глубоко втянул воздух, вдыхая ароматы весны и дождя. – Это именно то, что мне было нужно. Сиди смирно, Келси. Если будешь ерзать, то это кончится плохо. Поверь мне.
   – Я не умею сидеть на коленях.
   – Тогда учись. – Гейб прикусил мочку ее уха и с удовлетворением почувствовал, как она вздрогнула. – Ты приехала только для того, чтобы рассказать мне о Росси?
   – Совершенно справедливо.
   На этот раз Гейб выдохнул ей в волосы.
   – О’кей. Но я собираюсь изыскать способ, чтобы заставить тебя перейти с шага на рысь – я начинаю страдать.
   – Я-то думала, что ты не такой чувствительный. – Келси опустила голову на плечо Гейба, которое показалось ей привычно уютным и опасно притягательным. – Я не в игры играть пришла, – прошептала она.
   – Жаль, – отозвался Гейб. – Я обычно выигрываю.

11

   – Ты уверен, что тебе не нужна повязка на глаза? – спросила Келси, обнимая Ченнинга за пояс. – Или последняя сигарета?
   Ченнинг опустил на лицо защитные очки с тонированными стеклами.
   – Ты мятежница, Кел, – заявил он.
   – Нет. Просто я чувствую себя так, словно провожаю тебя на расстрел. Одного.
   – Ну, с мамочкой я справлюсь. – Чен небрежно махнул рукой и отстегнул свой шлем от багажника «Харлея». – А герр профессор – не проблема.
   – А бабушка?
   Он скорчил рожу и надел шлем.
   – Послушай, я уже несколько лет успешно уклоняюсь от ее стрел. Пока мои блестящие мозги помогают мне удерживать одно из первых мест по успеваемости среди моих соучеников, никто не осмелится слишком шпынять меня.
   – Надежный щит хороших отметок, – вздохнула Келси. Она сама этим пользовалась. – А как насчет этого лета?
   – Маме придется смириться с тем, что в моей жизни может быть что-то еще, кроме учебников.
   – Братишка… Мой братишка… – Келси ухмыльнулась и постучала согнутым пальцем по его шлему. – Какой твердый…
   – Кстати, Наоми предложила мне поработать у нее этим летом.
   – Вот как?
   – Ченнинг Осборн, старший помощник младшего конмальчика! Право, мне нравится, как это звучит. – Ловким движением он оседлал мотоцикл. – Знаешь, я заехал сюда, чтобы убедиться, что с тобой все в порядке. Видишь ли, твоя мама рисовалась мне этакой Ма Бейкер – свирепой фурией с бутылкой виски в одной руке и «кольтом» сорок пятого калибра в другой.
   – И этот образ, – сухо заметила Келси, – несомненно, был с любовью и тщанием выписан Милисент Великой.
   – Ну, моя ма тоже приложила руку. Они с бабушкой выступают заодно; как когда-то они обе были за то, чтобы ты вышла за эту упакованную сосиску Уэйда, так теперь они обе против того, чтобы ты жила здесь.
   Чен обернулся и посмотрел на усадьбу. Вид был прекрасный, особенно теперь, когда ивы у порога оделись листвой, а гиацинты и нарциссы на клумбах раскрыли свои желтые и белые цветы.
   – Она совсем не такая, как ее картины, правда?
   – Похоже, что нет, – негромко ответила Келси. – Я рада, что ты приехал навестить меня, Ченнинг.
   – Это были самые интересные весенние каникулы! – воскликнул Чен, наклоняясь к сестре, чтобы запечатлеть на ее лбу прощальный поцелуй. – Но я вернусь. Увидимся через пару месяцев.
   – Я… – Келси как раз собиралась сказать ему, что сама еще не знает, где она будет через два месяца, но Ченнинг уже завел мотор. В последний раз взмахнув рукой, он с оглушительным стрекотом рванулся с места.
   Глубоко задумавшись, Келси медленно пошла обратно к усадьбе. Неужели она решила остаться? Месяц, о котором они уславливались с Наоми в самом начале, заканчивался, но никто из них еще не заговаривал об отъезде.
   Что ждет ее в Мериленде, в ее крошечной квартирке? Поиски приличной работы, одинокие завтраки и обеды, редкие ужины с подругами, которые будут жалеть ее и наперебой предлагать своих двоюродных братьев и дальних знакомых, по случайному стечению обстоятельств таких же одиноких, как и она?
   Нет, даже думать об этом ей было противно.
   Здесь, в «Трех ивах», у нее была настоящая работа, был целый мир, который Келси успела полюбить. Здешний образ жизни подходил ей больше, чем что бы то ни было, но самым главным были люди, которые оценивали ее по тому, что она умеет делать.
   И здесь был Гейб.
   Келси довольно смутно представляла себе, что происходит между ней и Гейбом, не говоря уже о том, как будут развиваться их отношения в дальнейшем. И если она уедет теперь, этот вопрос так и останется для нее неразрешенным.
   Она не хотела лгать себе, будто Гейб ее нисколечки не интересует. Для Келси он оставался загадкой. Его настроения и мысли часто были написаны на его лице аршинными буквами, но, если Гейб не хотел, чтобы о них знали посторонние, он замыкался, и тогда угадать, о чем он думает, становилось невозможно. Кроме того, Келси нравились его юмор и мягкое очарование, от которых он с легкостью переходил к непринужденной, насмешливой дерзости.
   Многое в нем трогало ее. Келси часто вспоминала, как торжественно и серьезно он стоял в сером предутреннем тумане, пока Боггс медленно объезжал тренировочный круг, рассыпая по дорожке останки Мика. Кроме них троих, на круге никого не было – только ее Гейб позвал на эти странные похороны. Должно быть, он решил, что только Келси в состоянии понять значение этого ритуала.
   Такой верности и любви научиться было нельзя.
   И вместе с тем Гейб бывал же́сток и даже жесто́к. Эти черты характера, несомненно, служили ему подспорьем в серьезной карточной игре, где участники одинаково спокойно выигрывали и проигрывали состояния, но даже это казалось Келси необычным и интриговало, равно как и нерассуждающая дерзость, которая подвигла Гейба на то, чтобы снести до основания дом прежнего владельца фермы и выстроить на его месте новый.
   Ну и конечно, Келси не могла игнорировать мощное, почти животное влечение, какого она никогда не испытывала ни к кому из мужчин. Даже к собственному мужу, когда он у нее был.
   – Келси? – Наоми задержалась на нижней ступеньке крыльца и внимательно поглядела на дочь. Келси выглядела такой задумчивой и отрешенной. – Уже скучаешь по Ченнингу?
   – Да нет, я думала… – Не договорив, Келси резко выдохнула воздух, пытаясь отбросить с глаз раздуваемые ветром волосы. – Впрочем, пустяки.
   Она повернулась к матери и тоже посмотрела на нее. Какая же она стройная, тоненькая и вместе с тем сильная и спокойная.
   – С твоей стороны было очень любезно предложить Ченнингу работу на лето.
   – Ну, о любезности здесь говорить не приходится. У него крепкие руки и огромное желание что-то ими делать. Кроме того, мне нравится видеть его среди своих помощников.
   – Мне показалось, что он хочет стать ветеринаром.
   – Так он мне сказал.
   – Он тебе сказал? – Келси растерянно засмеялась. – Мне он ничего подобного не говорил. Никогда. Мне всегда казалось, что он твердо решил стать хирургом, как его отец.
   – Иногда сокровенным гораздо легче поделиться с человеком посторонним, а не с тем, кто тебе близок или дорог. Чен тебя любит, восхищается тобой. Возможно, он просто опасался, что ты будешь разочарована.
   – Я? В нем?!. Никогда!!! – Келси негодующе фыркнула. – Просто Кендис вот уже несколько лет твердит только о том, что он должен продолжить дело своего отца. Наверное, именно поэтому у меня создалось впечатление, что Чен в самом деле этого хочет. Единственное, чего я не могла взять в толк, это почему некоторые родители заставляют детей идти по своим собственным стопам.
   – Фамильная честь. Это непростая обязанность. Страшная обязанность.
   Келси открыла рот, чтобы что-то сказать, – и тут же снова его закрыла. Честь семьи. Не это ли послужило главной причиной того, что она вышла замуж за Уэйда? Сколько раз ей говорили, какая это блестящая партия и как он ей подходит, прежде чем она сама в это уверовала? Хорошее происхождение, отличные перспективы, высокое положение в обществе – все это были достоинства, о которых ей прожужжали все уши. В конце концов Келси прониклась своим моральным долгом выйти замуж правильно, то есть в полном соответствии с традициями, хранительницей которых была бабушка Милисент. Дальнейшее от нее почти не зависело.
   Да, господи, любила ли она вообще Уэйда?
   – И если ты не можешь исполнить эту свою обязанность, – проговорила Келси, – что ж… Тогда в глазах общества ты становишься жалким неудачником, хуже того – изгоем. Я не хочу, чтобы Ченнингу пришлось все это испытать.
   – Он сделает так, как считает нужным. Ты сделала свой выбор.
   – Да, в конце концов – сделала.
   – «В конце концов» ты будешь говорить, когда тебе будет столько же лет, сколько мне сейчас…
   Наоми не договорила, не вполне уверенная, правильный ли тон она взяла. Небрежней, решила она. Чем небрежней – тем лучше.
   – Я еду в Хайале, – сменила она тему. – Хочу своими глазами увидеть, как Горди справится со скачкой. Кроме того, я предпочитаю быть поближе к своей лошади после того, что случилось в Чарльстоне.
   – Вот как… – Келси сообразила, что на размышления у нее не осталось даже недели. – Да, пожалуй, ты решила правильно. Когда ты уезжаешь?
   – Завтра утром. Может быть, и ты со мной?
   – Во Флориду?
   – Разумеется, это далеко не весенние каникулы вроде тех, какие планировал Ченнинг, но я обещаю, что там будет интересно.
   Келси осторожно кивнула.
   – Да, я хотела бы взглянуть на это.
   – Вот и отлично. Как ты посмотришь на то, чтобы я освободила тебя от работ до конца дня?
   Келси слегка приподняла брови. Она не помнила, чтобы за последние три недели сама Наоми отдыхала хотя бы час.
   – Зачем?
   – Как зачем? – Наоми рассмеялась весело, звонко, по-молодому. – Разумеется, для того, чтобы проехаться по магазинам. Что за радость в путешествии, если не можешь надеть в дорогу новый наряд?
   Келси улыбнулась:
   – Пойду возьму кошелек.

   Липски сидел в полутемной, грязноватой комнатке крошечного мотеля на Пятнадцатом шоссе и стакан за стаканом глотал неразбавленный теплый джин. Морозильная машина, стоявшая в коридоре в нескольких шагах от двери его номера, не работала, но Липски было плевать. Теплый или охлажденный – джин действовал на него совершенно одинаково.
   – Говорю тебе, рано или поздно меня начнут искать.
   – Возможно, ты прав. – Рик Слейтер поправил свой узенький галстук. – Но ты сам виноват. Нужно было действовать аккуратнее.
   – Я решил заодно позаботиться и о лошади. – Свободной рукой Липски потянулся за сигаретой, дымившейся в щербатой стеклянной пепельнице, до краев полной окурками. – Совсем немного… лишь бы жеребец не мог выйти на старт.
   – Но тебе совсем необязательно было проявлять инициативу, – с холодной улыбкой парировал Рик. – Ты должен был быть моими глазами и ушами на треке, и не больше. До тех пор, пока я не укажу тебе, что именно надо сделать.
   – Но ты не возражал, когда я поранил того, первого жеребца. – В покрасневших глазах Липски промелькнула обида. – Ты даже дал мне за это лишнюю сотню.
   – В тот раз ты был аккуратен, Фред. И, по-моему, я уже тогда сказал тебе, что не хочу рисковать, подвергая опасности свой план в целом. Но… – Он развел руками. – Тут уж ничего не поделаешь. Как бы там ни было, фаворит Гейба не выйдет на старт еще неделю или около того.
   И это, и покалеченные лошади, и даже убийство – все прекрасно вписывалось в общий стратегический план, но Рик Слейтер предпочел об этом не упоминать. Каждое скандальное событие порождало неизбежные слухи и держало в напряжении пишущую братию.
   В приливе щедрости Рик Слейтер полез во внутренний карман. Там лежал его счастливый талисман – кошелек-защелка в форме серебряного доллара, размером чуть больше оригинала. Эту штуку он стащил у какого-то раззявы еще в Хьюстоне. И ничто не доставляло Рику большего удовольствия, чем набивать пружинный зажим банкнотами.
   Как правило, это были однодолларовые купюры, поверх которых он клал пятидесятидолларовую или – когда особенно везло – стодолларовую бумажку. Но сейчас Рик с удовольствием подумал о том, что может позволить себе некоторые лишние траты. Его кошелек был битком набит сотнями. Одну из них он аккуратно вытащил из-под пружины и положил на стол.
   Липски уставился на деньги со смесью жадности и вины во взгляде.
   – Я не хотел убивать Петуха. Ни за какие деньги я не поднял бы руку на старину Мика.
   – Это был несчастный случай. Неблагоприятное стечение обстоятельств. – Рик сочувственно похлопал бывшего конюха по плечу.
   Липски налил себе еще джина и залпом выпил.
   – Я никогда никого не убивал. Порезать кого-то в баре, если подонок того заслуживает, – это да, было, но убивать… Я никогда раньше не убивал…
   Липски закрыл глаза. Лицо Мика в его последние минуты до сих пор стояло перед ним как наяву. Потрясение и боль ясно отпечатались на нем, прежде чем глаза старого конюха закатились и прежде чем лошадь встала на дыбы, опрокинув его ударом копыта.
   Кровь… Кровь была повсюду. Липски видел, как она течет из раны и как ярко-голубая жокейка становится алой…
   Он схватил бутылку и плеснул в стакан еще порцию джина.
   – Нечего было совать нос куда не следует, – проворчал Липски.
   – Вот это правильно! – подхватил Рик, наливая себе на два пальца. Он не мог равнодушно смотреть на пьющих в одиночку людей, даже если это был такой недоносок, как Липски. Но свою пачку сигарет и позолоченную зажигалку он каждый раз убирал в карман.
   – Нам надо обсудить дальнейшие действия.
   – Копы обязательно начнут искать меня. Слишком много людей видели меня в тот день возле дорожки и на площадке перед конюшней.
   – Ты играл на скачках, – напомнил Рик. – Это никому не возбраняется. На ипподроме тебя хорошо знают, Фред, иначе охрана просто не пропустила бы тебя в конюшню.
   – Ага… И рано или поздно кто-нибудь да вспомнит, что я прошел в конюшню и не вышел обратно. – Липски раздавил в пепельнице сигарету, просыпав на стол пепел и старые окурки. – Потом они вспомнят, что я часто ходил с ножом.
   – Твои дедуктивные способности достойны восхищения. Что же… Я советую тебе скрыться, затеряться где-нибудь во Флориде, Калифорнии или Кентукки. Может быть, есть смысл перебраться в Мексику – там, я слышал, тоже есть ипподромы.
   – Я не хочу жить в чужой стране. Я – американец.
   – Ах, патриотизм… – Рик слегка приподнял свой стакан джина, словно в знак уважения. – У тебя полным-полно скрытых достоинств, Фред. Впрочем, я не стал бы с тобой связываться, если бы дело обстояло по-другому. И тем не менее, учитывая обстоятельства, нам с тобой придется расстаться.
   – Это обойдется тебе дороже ста долларов.
   Улыбка Рика не дрогнула, но взгляд стал пронизывающе холодным. Впрочем, Липски этого не заметил.
   – Но ты же не выведешь их на меня, Фред?
   Липски был в отчаянии. Спина его взмокла от пота, и он ощутил свой собственный резкий запах.
   – Я не собираюсь отвечать за это один, а чтобы удариться в бега, нужны деньги. Много денег… В конце концов, я же работал для тебя, Рик. Ты должен мне помочь.
   – Вот, значит, как ты это себе представляешь…
   – Я представляю… что мне понадобится тысяч десять. И чтобы как следует спрятаться, и за молчание. Я ведь не слишком много прошу, а, Рик?
   Рик Слейтер вздохнул. Он с самого начала боялся, что дело кончится шантажом.
   – Я тебя отлично понимаю, Фред, честное слово. Давай поступим вот как: я сделаю один телефонный звонок и выясню, что можно для тебя сделать. Договорились? – Он хлопнул Липски по плечу и улыбнулся ободряющей улыбкой. – Только оставь меня ненадолго одного, ладно?
   – О’кей. Все равно мне нужно отлить. – Липски поднялся и, пошатываясь, вышел в туалет.
   Оставшись один, Рик, однако, не тронул телефона. Вместо этого он достал из внутреннего кармана пиджака крошечную склянку с какой-то жидкостью. Позволить Липски продолжать свой шантаж он не мог. Даже если бы Рик заплатил, не было никаких гарантий, что Липски будет молчать, когда копы до него доберутся. Скорее наоборот – он запоет, как птичка, когда полиция возьмет его за бока. А это рано или поздно случится, размышлял Рик, подливая странную жидкость в джин Липски.
   – Эй, Фред, иди сюда! – окликнул он Липски минуту спустя. – Все отлично! Я обо всем договорился. Деньги будут у тебя завтра.
   Он буквально сиял, пока Липски, перебирая руками стену, двигался из коридора в комнату. Чувство облегчения и опьянение заставили Липски буквально повалиться в кресло.
   – Черт, Рик, это правда? Все получается?
   – Мы же с тобой знакомы целую вечность, верно? Такие, как мы с тобой, всегда заботятся друг о друге. – Он взял со стола свой стакан и чокнулся с Липски. – За старых друзей!
   – За старых друзей, – повторил Липски. Чувство благодарности охватило его с такой силой, что он едва не прослезился, поднося стакан к губам. – Я знал, что могу на тебя рассчитывать.
   – Конечно. – Улыбающееся лицо Рика Слейтера словно окаменело, пока он смотрел, как Липски в буквальном смысле испил свою чашу до дна. – Можешь рассчитывать на меня, Фред.

   Зеленые пальмы, полосатые солнечные тенты, ослепительное солнце, ползучие плети бугенвиллеи, мужчины в белых костюмах, женщины в цветастых летних платьях – все это великолепие могло послужить лишь фоном для главного события. Ипподром в Хайале-парке жил только предстоящими скачками.
   Конюшни стояли на берегу залива, и лошади изгибали шеи, приплясывали, принюхивались к морскому воздуху, нервничая, как настоящие спортсмены, настраивающие себя на ответственные соревнования. Многое здесь походило на Чарльстон: мальчишки продавали программки скачек, гандикаперы рассчитывали ставки тотализатора, прикидчики щелкали секундомерами на утренней проминке, и только погода, щедрая южная погода, разительно отличалась от холодной виргинской весны.
   Вот уже несколько минут Келси развлекалась, созерцая длинноногую девицу, которая, с трудом балансируя на высоких каблуках, шла по тренировочному кругу, ведя за собой в поводу кобылу. В ушах девицы вспыхивали серьги с фальшивыми бриллиантами, достающие ей едва ли не до плеч.
   – Разве можно после этого считать лошадь глупым животным? – раздался рядом голос Гейба, и Келси обернулась.
   – Что-что?
   – Посмотри на ее лицо. Что ты видишь?
   – На чье лицо – кобылы или девушки?
   – Кобылы, разумеется.
   Келси послушно повернулась, чтобы внимательнее взглянуть на лошадь, которая, низко опустив голову, флегматично брела за хихикающей дамочкой.
   – Смущение.
   – Вот именно. Это – последнее приобретение Канингема.
   – Лошадь или девица?
   – И то, и другое.
   Келси усмехнулась, радуясь тому, что приехала в Хайале вместе с Наоми. Возможно, ее радость объяснялась отличной летней погодой, по которой Келси уже успела соскучиться, а возможно, и тем, что она все больше и больше ощущала себя полноправным членом маленького коллектива единомышленников, объединенного общим делом. Так ли, иначе ли, но она чувствовала себя превосходно.
   – Я знала, что ты тоже должен быть здесь, но не видела тебя на утренней тренировке.
   – Я всего лишь час как приехал, – пояснил Гейб. – Как тебе нравится Майами?
   – Наши конюхи ворчат, что им всю ночь не давала спать ружейная пальба. Вчера я гуляла по побережью, и мне неожиданно пришло в голову, что я, должно быть, стала взрослой: прежде мне обязательно захотелось бы нацепить роликовые коньки и покататься по дорожкам. Если не считать этого… – Она втянула носом воздух. – Если не считать этого, мне здесь нравится. Отличный парк.
   – Скаковики – те, кто живет в мире скачек, – обычно не интересуются окружающим миром.
   – Ну, до этого я еще не дошла.
   – Ты еще не настоящая лошадница. – Гейб посмотрел на нее сверху вниз. – Во всяком случае – пока.
   Келси на всякий случай нахмурилась, не понимая, комплимент это или оскорбление. Но разбираться было некогда – на тренировочном круге появились первые лошади – неудачники, оставшиеся без приза в первой скачке. Победителей, как было известно Келси, сразу же после финиша загоняли в «плевательницу», чтобы взять пробы слюны и мочи на предмет обнаружения запрещенных наркотиков.
   Но сейчас она думала только о проигравших, которые устало брели на паддок. Их шкуры потемнели от пота, бока все еще тяжело вздымались, морды были перепачканы грязью, и Келси от души пожалела их. Уж если кобыла Канингема стыдилась того, что на глазах у всех ее ведет по дорожке разряженная в пух и прах кукла Барби, то что говорить об этих беднягах, которые сполна изведали горечь поражения?
   – Печально, не правда ли? – пробормотала Келси. – Они похожи на солдат разбитой армии, которые возвращаются с войны домой. Сначала – праздник красок, настоящее представление, в котором они были героями, – и вот за какие-то две минуты все кончилось.
   – Ну, уж не за пару минут. Жаль, ты пропустила Флоридское дерби – вот это было представление. Акробаты, вольтижеры, скачки на верблюдах…
   – На верблюдах? Правда?
   – Честное слово. Правда, я на них не ставил.
   Они медленно прошли мимо сараев для хранения упряжи к дальней от трибун прямой главной дорожке. Вот-вот должны были дать старт второй скачке, а Гордость Виргинии был заявлен в третьей, и Келси захотелось увидеть Рено до того, как Моисей «кинет» его в седло. Это стало ее личным суеверием – желать жокею удачи до того, как он выедет из паддока на поле ипподрома.
   – Разве ты не будешь сегодня ставить? – спросил Гейб.
   – Нет. Я уже выбрала своих фаворитов: Горди будет первым в третьей скачке, а Три Валета – в пятой. – Она остановилась, чтобы купить банку тепловатой пепси-колы у старого негра. – У меня теперь новая система.
   Гейб принял у нее из рук жестянку, сделал глоток и вернул Келси.
   – И на чем основана эта система?
   – На чувствах. Я делаю ставки в своем сердце.
   – В таком случае ты рискуешь много потерять.
   Келси пожала плечами:
   – Азарт без риска – не азарт.
   – Чертовски правильно. А теперь иди сюда.
   Они были уже почти напротив бокса, в котором стоял Гордость Виргинии, и вокруг было полно народа.
   – Отстань, Слейтер! – воскликнула Келси, но он уже поймал ее за «конский хвост», который она пропустила сквозь отверстие в жокейской шапочке.
   – Я просто хочу тебя поцеловать. Мы оба рискуем.
   Келси показалось, что совсем рядом захохотал и заулюлюкал кто-то из конюхов, но уже в следующее мгновение все окружающее перестало для нее существовать.
   Она часто вспоминала их самый первый – и единственный – поцелуй, и то, как в мгновение ока исчезли все мысли и все звуки. Ей казалось, что это была просто счастливая случайность. Совпадение. Что-то неповторимое.
   Оказывается, нет.
   Было в поцелуе Гейба нечто такое, от чего ей хотелось подольше не отнимать своих губ, наслаждаясь его вкусом, теплом и крепостью. Губы и язык Гейба двигались так неторопливо, так мучительно медленно, словно в запасе у него были века. И тогда со стоном, который мог означать и покорность, и мольбу, Келси зарылась пальцами в его волосы и прижала к себе голову Гейба, чувствуя, как шум ипподрома отдаляется, превращается в невнятный ропот, исчезает вовсе…
   «Она нужна мне. Я хочу ее, – это было все, о чем Гейб мог думать в эти минуты. Большую часть своей жизни он чего-то хотел – хотел иметь приличную еду, чистую постель, просто хотел жить без страха. И по мере того как он взрослел, его желания взрослели вместе с ним. Теперь он хотел женщин, власти и – больше всего – денег, которые могли обеспечить ему и то, и другое, и еще многое сверх того.
   Но никогда и никого он не жаждал так, как сейчас жаждал ее, единственную. Одну-единственную женщину, одну-единственную ночь с ней. Ради этого Гейб готов был поставить на карту все, что он уже имел.
   – Ну, долго еще мне ждать? – пробормотал он, не отнимая рта от губ Келси.
   – Я не знаю… – невнятно откликнулась она, ловя ртом воздух. – Я тебя совсем не знаю.
   – Разве?
   – Пару месяцев назад я даже не подозревала о твоем существовании. – Келси оттолкнула его и удивилась, что ноги все еще держат ее. – Я не…
   Она выпрямилась со всей решительностью и поправила сбившуюся назад кепку. За ее спиной раздались дружные аплодисменты многочисленных зрителей и болельщиков.
   – Поговорим об этом потом. Без свидетелей.
   – Согласен. – Гейб провел пальцем по ее подбородку. – Как бы там ни было, я кое-чего достиг. В ближайшее время пройдет слух, что я тебя застолбил.
   – Ты меня – что?.. – Келси стиснула зубы. – Так вот зачем ты все это устроил! Что-то вроде пари между настоящими мужчинами?
   – Все не так, дорогая. Это было для меня. Но это сработало. Увидимся.
   Келси наподдала ногой жестянку из-под пепси, которую уронила во время поцелуя.
   – Идиот, – прошипела она. Стараясь сохранить последние крохи собственного достоинства, она круто развернулась и… едва не сбила с ног Наоми.
   – Странно, – сказала Наоми, пока Келси лихорадочно подыскивала слова. – Странно видеть это. Прости мне подобную аналогию, но нечто подобное я ощущаю, когда вижу, как мою лошадь выводят на скаковой круг. Наверное, так чувствуют себя все родители, когда их ребенок впервые садится в школьный автобус или выступает в самодеятельном спектакле. Тогда и только тогда начинаешь понимать, что твой ребенок больше не принадлежит тебе одной и что ты, оказывается, еще многого, очень многого о нем не знаешь.
   – Он сделал это только для того, чтобы досадить мне!
   Наоми улыбнулась, хотя ей все еще было грустно.
   – Я так не думаю. – Воспользовавшись случаем, она подняла руку и погладила дочь по щеке. – Он смутил тебя?
   – Еще как!
   Но Келси была еще не готова говорить об этом. Наоми поняла это почти мгновенно.
   – Хочешь, я поговорю с Гейбом? Ему это не понравится, но он достаточно меня уважает, чтобы смириться с моим вмешательством в его дела.
   – Нет. Я сама с этим разберусь. – Келси огляделась по сторонам. Несколько ухмыляющихся лиц все еще были обращены в ее сторону.
   – У нас скоро старт, – резко бросила она им. – Вам за что платят? За то, что вы глазами хлопаете?
   Келси повернулась и решительно зашагала туда, где седлали Гордость Виргинии, а Наоми, убедившись, что дочь ее не видит, широко улыбнулась.

   Гордость Виргинии летел над дорожкой словно во сне, почти не касаясь земли. Из стартовых ворот он вырвался одним из первых и, поводя налитыми кровью глазами, резво помчался по дорожке, неся на спине невесомого всадника, прильнувшего к его могучей шее. На первом повороте Рено еще выбирал позицию, но, когда кавалькада всадников вырвалась на дальнюю от трибун прямую, все стало ясно. Дистанция между Горди и его ближайшими преследователями составила три корпуса и продолжала расти.
   – Коняга-то из богатой конюшни, – услышала Келси за спиной замечание какого-то знатока.
   «Все верно, – подумала она, – только деньги тут ни при чем».
   Гейб присоединился к ней незадолго до начала пятой скачки и вел себя так спокойно и непринужденно, словно они вместе позавтракали, а не обнимались на глазах у всего персонала.
   – Рено отлично сработал.
   – Он и Горди составляют лучшую пару. – Келси бросила в его сторону осторожный взгляд. – Они вдвоем еще многих заставят глотать пыль.
   – Поглядим, – неопределенно отозвался Гейб. – Последи за канингемовской Большой Шебой, а потом расскажи мне, что ты увидишь.
   Нахмурившись, Келси стала смотреть на лошадей, которых как раз заводили в стартовые ворота. Крупная рыжая кобыла явно нервничала. Вот она прянула в сторону, потом неожиданно вскинула зад и с силой ударила копытами грума, который покатился по земле.
   – Просто она волнуется, бедняжка. Ничего необычного. – Она перевела взгляд на Валета. Жеребец Гейба тоже старался вырваться из рук коноводов.
   – Твой Валет, между прочим, тоже не прочь порезвиться.
   – Смотри дальше.
   Прозвучал колокол, и скачка началась. Приняли резво, и кобыла Канингема повела скачку, с силой выбрасывая вперед длинные прямые ноги и взрывая копытами землю. Келси направила на нее бинокль и прищурилась. Еще не был пройден первый поворот, а Большая Шеба была вся в мыле.
   – Довольно резвая штучка, – заметила она. – Но почему он так ее гонит?
   Действительно, жокей Канингема вовсю орудовал хлыстом, и Келси морщилась при каждом ударе.
   – Он делает то, что ему было велено.
   На половине дистанции Шеба замедлила шаг – ненамного, но достаточно, чтобы основная группа настигла ее. Келси почувствовала, как из глаз ее потекли слезы. У Шебы были изящество и грация, но не хватало выносливости, и жокей продолжал нахлестывать ее изо всей силы.
   На дальней прямой Шеба уступила жеребцу Гейба сначала полкорпуса, потом – целый корпус. «На одном сердце», как говорили на ипподроме, она попала в призы, выиграв нос у ближайших преследователей.
   – Это непростительно! – Келси повернулась к Гейбу. – Ведь должны же быть какие-то правила!
   – Правил у нас полно, но ни в одном не говорится, что от лошади нельзя добиваться чего-то, что превышает ее возможности. Ходят слухи, что у Шебы слабые легкие, а этот идиот Канингем заставляет жокея гнать ее так, что на семи фарлонгах [12 - Фарлонг, или фурлонг, – мера длины, равная 201,17 метра. Скачки традиционно проводятся на дистанцию одна миля, которая равняется восьми фарлонгам.] она уже выдыхается. Биллу так сильно хочется занять призовое место на дерби, что он готов погубить лошадь, лишь бы попасть в яблочко.
   – Я думала, что он просто дурак.
   – Он не просто дурак, а честолюбивый дурак. Хочет быть первым у столба.
   – А мы? Разве мы все не хотим того же?
   – Хотим. Вся разница заключается в том, как далеко мы готовы зайти, чтобы добиться своего.
   С этими словами Гейб оставил ее и направился к площадке для победителей, а Келси повернулась к треку спиной. Почему-то он потерял для нее бо́льшую часть своего очарования.

12

   Джек Мозер поддерживал в своем мотеле чистоту и порядок. Пусть некоторые из его клиентов снимали комнаты всего на час или полтора, Джека это нисколько не волновало. Он подозревал, что за закрытыми дверями номеров отеля «Ритц» происходит то же самое, что и в его скромных комнатах, только в «Ритце» почасовая плата была не в пример больше.
   Джек методично боролся с клопами и крысами, не терпел шумных ночных попоек и даже платил лишние деньги за то, чтобы его клиенты могли пользоваться кабельным телевидением.
   И клиенты были довольны, платя по двадцать девять долларов в сутки за одноместную комнатушку.
   Дети моложе восемнадцати лет, путешествующие с родителями, могли останавливаться в мотеле бесплатно.
   Каждый клиент получал небольшой кусок мыла и полотенце размером с коврик для ванной, к тому же для удобства гостей Джек договорился с ближайшим кафе о доставке горячих блюд в промежутке от шести утра и до десяти вечера.
   Может быть, он и припрятывал часть наличных и не слишком настаивал, чтобы клиент назвал ему свои подлинные имя и фамилию, однако таков был его бизнес. Зато простыни регулярно отправлялись в прачечную, туалетные комнаты дезинфицировались, а в каждую дверь был врезан надежный замок.
   Больше всего Джек любил лето, когда целые семьи, путешествующие с детьми с севера на юг и обратно, останавливались у него, заметив возле шоссе мигающую вывеску о наличии свободных мест. Они вываливались из своих стареньких фургонов и сразу же отправлялись в постель, так что хозяину можно было не волноваться, что они начнут рвать простыни и поливать стены пивом.
   Вот уже двадцать лет Джек стоял за регистрационной стойкой, наблюдая за приезжающими людьми, так что в конце концов научился с первого взгляда кое в чем разбираться, даже если клиент только переступил порог его мотеля. Он сразу угадывал, когда парочка снимает номер, чтобы обмануть супруга или супругу, или когда женщина скрывается от сожителя, который, судя по ее виду, склонен распускать кулаки. С такой же легкостью он распознавал неудачников, бродяг, беглецов.
   Постояльца из комнаты № 22 он причислил к последней категории.
   «Не мое дело, – подумал Джек, снимая с доски запасной ключ. – Парень заплатил авансом за три дня. Так что́ мне до того, что он постоянно оглядывается, будто каждую минуту ожидает получить пулю между лопаток?»
   Да, клиент заплатил свои восемьдесят семь долларов плюс налог и с тех пор ни разу не показывался.
   В том-то и была главная проблема. Три дня прошли, но, как сообщила ему Дотти, экономка и горничная, дверь комнаты № 22 по-прежнему оставалась заперта, а на ручке висела табличка «Не беспокоить». Как, собственно, и все эти дни.
   «Ну нет, все-таки придется его побеспокоить, – думал Джек, шагая через стоянку автомашин к противоположному крылу мотеля с одинаковыми серыми дверями и зашторенными окнами. – Постояльцу номера придется заплатить еще за один день или съехать».
   Джек Мозер не признавал кредита даже в исключительных случаях.
   Остановившись у нужной двери, он громко и властно постучал. Никто, кроме него самого, не знал, какое удовольствие ему доставляет лично вышвыривать вон всяких бездельников и прочих паразитов.
   – Менеджер! – провозгласил он неприятным скрипучим голосом и заметил Дотти, которая выглянула из дверей соседнего номера, возле которого стояла ее тележка.
   – Напился небось, – предположила она.
   Джек вздохнул и расправил свои сутулые плечи.
   – Занимайся своим делом, Дотти. Я разберусь.
   Он снова постучал, не заметив, какой гримасы удостоила его горничная.
   – Менеджер! – повторил он угрожающе, потом вставил в скважину запасной ключ.
   Запах ударил ему в нос с такой силой, что Джек Мозер едва не потерял сознание. В первое мгновение он решил, что жилец двадцать второго номера заказал в кафе что-то такое, что сильнейшим образом расстроило его организм. Второе, о чем подумал управляющий, так это о том, что понадобится целая канистра лизола, чтобы справиться с вонью.
   Потом все мысли покинули его – Джек Мозер увидел нечто расплывшееся, бесформенное, что сидело, навалившись грудью на край крошечного поцарапанного столика, и таращилось на него выпученными желтоватыми бельмами. Кем бы ни был человек, снявший у него номер, за три дня он успел превратиться в отвратительную, гниющую массу.
   Ничего более жуткого Джек Мозер никогда в жизни не видел.
   Он попятился назад, не в силах больше вынести ни вида, ни запаха. Он хотел позвать на помощь, но только заблевал себе ботинки. Что, впрочем, не помешало ему сломя голову броситься прочь.
   Джек все еще бежал, когда Дотти заглянула в номер и пронзительно закричала.

   Когда лейтенант Росси подъехал к мотелю, останки уже упаковали в пластиковый мешок. На месте этого происшествия он оказался исключительно благодаря везению и хорошей памяти. Лейтенант уже давно перестал реагировать на каждое сообщение о случаях загадочной или необъясненной смерти, однако имя Фреда Липски заставило его прислушаться к тревожным звоночкам, прозвеневшим у него в мозгу. Это имя значилось в списке Росси в связи с убийством конюха, но ему до сих пор не удалось встретиться с человеком, который его носил. И теперь, похоже, ему представился шанс.
   Медицинский эксперт доктор Эгнес Лоренцо уже собирала свои инструменты, и Росси, входя во внутренний двор мотеля, как мог приветливо кивнул невысокой, коренастой женщине с седеющими волосами и добрыми, как у щенка, глазами:
   – Привет, Лоренцо.
   – Привет, лейтенант. Я думала, этим делом занимается Ньюмен.
   – Клиент имеет отношение к одному моему расследованию. Ну, что у нас?
   Он прицепил свой значок к нагрудному карману пиджака и шагнул к двери, охраняемой полицейским в форме.
   Тело уже было полностью подготовлено к отправке в морг. В комнате все еще стоял сильный трупный запах, но он уже давно не действовал на Росси и не мешал ему работать. Бегло оглядев комнату, он отметил разобранную постель, небрежно брошенную в угол сумку с вещами, следы спецпорошка, оставленные бригадой криминалистов. На столе стоял один стакан, на три четверти пустая бутылка джина и пепельница, до краев полная окурков от сигарет «Лаки страйк».
   – О причинах смерти можешь пока не спрашивать, – предупредила Лоренцо. – Могу сказать только, что этот тип скончался от сорока восьми до шестидесяти часов назад. Никаких ран, никаких следов борьбы.
   – А причина смерти?
   Лоренцо знала, что Росси все равно задаст этот вопрос, и хитро улыбнулась.
   – Остановка сердца. Так бывает довольно часто. Вследствие самых разных причин.
   Не обратив внимания на шпильку, Росси попытался воссоздать обстоятельства, предшествующие смерти. Человек пьет один, запершись в номере мотеля. Почему? Страх? Чувство вины? Гнев? Зачем человеку снимать номер в убогом мотеле, когда в тридцати милях отсюда у него есть собственная, пусть такая же убогая, квартирка?
   Если Липски скрывался, значит, для этого были причины.
   Глядя на лицо лейтенанта, Лоренцо сжалилась.
   – У него в бумажнике нашли три сотни долларов и просроченную кредитную карточку. В сумке лежал номер «Дейли рейсинг» четырехдневной давности, а в правом ботинке был спрятан нож.
   Росси сделал стойку, как хорошая охотничья собака, почуявшая дичь.
   – Что за нож?
   – Шестидюймовое лезвие, довольно узкое и тонкое, с прямой режущей поверхностью.
   Росси показалось, что в его полицейском сердце запели соловьи. Нож надо будет немедленно отправить на экспертизу, и если на нем остались хоть какие-то следы крови – человеческой или лошадиной, – они найдут их.
   – Кто нашел тело?
   – Менеджер, фамилия – Мозер. Должно быть, он все еще сидит у себя в конторе и дремлет над тазиком.
   – Не у всех такие резиновые желудки, как у тебя, Лоренцо.
   – Ты мне льстишь. – Она снова вышла на улицу и глубоко вдохнула свежий весенний воздух, слегка подпорченный выхлопами машин, мчавшихся по Пятнадцатому шоссе. На вызов Эгнес пришлось выехать прямо из морга, где на столе из нержавеющей стали ее все еще дожидался наполовину выпотрошенный клиент. И вот теперь в очереди к ней на прием оказался еще один несчастный. «Ну просто праздник каждый день…» – с горечью подумала Эгнес.
   – Мне нужна копия протокола о вскрытии. – Это подошел Росси.
   – Через два дня получишь.
   – Через день, Лор. Будь лапочкой.
   – Я тебе не лапочка. – Она повернулась и села в машину.
   – Эй! – Росси схватился за дверцу, прежде чем патологоанатом успела ее закрыть. Эгнес Лоренцо он знал вот уже три года. У этой женщины почти не было слабостей, на которых он мог бы сыграть, но все же несколько уязвимых мест Росси обнаружил. – Помнишь клиента, которого ты обрабатывала на прошлой неделе? Мик Гордон – старик с ножевой раной живота.
   Эгнес вытащила сигареты – с некоторых пор она перестала стыдиться этой своей привычки.
   – Это тот, с переломом основания черепа и многочисленными разрывами внутренних органов? Помню.
   – Я думаю, что сегодняшний парень – это тот, кто его прикончил.
   Эгнес выпустила изо рта тонкую струйку дыма. Ей не удалось внимательно рассмотреть нож, да, в конце концов, это была и не ее работа, но рану на животе Гордона она помнила, как, впрочем, и десятки других ран и увечий, которые навсегда запечатлевались в ее рано поседевшей голове.
   – Да, – кивнула она. – Похоже, тут ты не промахнулся, Росси. Ладно, я задержусь сегодня подольше, но гарантировать, что мне удастся провести все лабораторные тесты, я не могу.
   – Спасибо. – Росси захлопнул дверцу и, тут же забыв об Эгнес, направился в контору Джека Мозера.

   Гейб узнал о смерти Липски через десять минут после своего возвращения из Флориды. В лице Дотти, горничной мотеля, пресса нашла буквально золотую жилу.
   Известие о том, что Липски был найден мертвым в номере дешевой гостинички, распространялось от конюха к конюху, от конюшенных мальчиков к ипподромному тренперсоналу. Гейбу эту новость сообщил эконом, работавший у него в усадьбе два раза в неделю. Он же принес газету, каковую и вручил своему нанимателю едва ли не до того, как успел поставить на пол дорожную сумку.
   Ярость Гейба вспыхнула, словно спичка, смоченная бензином. Он как раз пытался справиться с ней, когда на пороге его дома появился лейтенант Росси.
   – Рад вас видеть, мистер Слейтер.
   – А-а-а, лейтенант… – Гейб протянул полицейскому газету, которую так и не выпустил из рук. – Готов поспорить, что вы пришли по этому делу.
   – Вы выиграли. – Росси отложил газету в сторону и поудобнее устроился в предложенном кресле. – Насколько я знаю, до недавнего времени Фред Липски работал на вас?
   – Да. До тех пор, пока несколько недель назад я не уволил его, о чем вам, без сомнения, известно. Он был пьян.
   – И, как я слышал, активно возражал против своего увольнения.
   – Совершенно верно. Он вытащил нож, и мне пришлось его нокаутировать. Я считал, что на этом вопрос должен быть исчерпан, но, как видно, ошибся. – Гейб резко наклонился вперед, не забывая, впрочем, тщательно контролировать выражение своего лица. – Если бы я знал, что он воспользуется своим ножом против кого-то из моих людей или лошадей, я бы свернул ему шею тогда же!
   – Вы не должны так говорить, мистер Слейтер, тем более – полицейскому. В прессу это пока не просочилось, но нож, найденный на трупе, действительно похож на тот, каким убили Мика Гордона. Пока никто из свидетелей не вспомнил, что видел Липски вблизи места преступления, однако у нас есть и орудие, и мотив. Он хотел отомстить.
   – Дело, стало быть, закрыто? – небрежно поинтересовался Гейб.
   – Прежде чем закрыть дело, необходимо привести все в порядок. Во всяком случае, я всегда поступаю именно так. В данном случае у меня есть еще вопросы, на которые мне хотелось бы знать ответ.
   – Так задавайте.
   – Вы хорошо знали Липски?
   – Нет. Он достался мне вместе с фермой.
   Услышав это, Росси улыбнулся.
   – Любопытное заявление.
   – Когда ферма перешла ко мне, – пояснил Гейб, – я оставил всех, кто захотел остаться. Никто из работников не был виноват, что Канингему не повезло в покер.
   Заинтригованный, Росси постучал кончиком карандаша по обложке своего блокнота.
   – Так, значит, это правда? А я-то думал, что это… гм-м… местный фольклор. Но мы, пожалуй, все-таки не будем особо останавливаться на том, что подобная сделка не совсем укладывается в рамки законов штата.
   – Не будем, – согласился Гейб.
   – Что ж, если вы не знали Липски, в таком случае я, с вашего разрешения, еще раз побеседую с вашим тренером и другими работниками. Мне хотелось бы найти человека, который знал его более или менее близко, и спросить, не задумывался ли Липски о самоубийстве.
   – Вы хотите, чтобы я поверил, будто Липски покончил с собой? – Гейб почувствовал, как гнев вспыхнул в нем с новой силой, грозя смести на своем пути все воздвигнутые им барьеры. – Из-за чего? Совесть замучила? Это чушь, лейтенант. Липски скорее стал бы выступать на Бродвее, чем сунул в рот ствол или голову в петлю.
   – Вы сказали, что совсем не знали его, мистер Слейтер.
   – Зато я знаю этот тип людей. – Гейб подумал, что его самого воспитывал достойный представитель этой породы. – Они обвиняют кого угодно – только не себя. И никогда не отваживаются на последний решительный шаг, потому что всегда все рассчитывают. Они пьют, мошенничают, болтают о больших делах, но никогда – никогда! – не убивают сами себя.
   – Интересная теория. – Росси и сам думал примерно так же. – Так вот, Липски не стрелялся и не вешался. Он просто выпил коктейль из смеси джина и еще какого-то вещества, которое, как мне сообщили, называется ацепромазин. Да… – Лейтенант заглянул в блокнот. – Именно ацепромазин. Вам известно, что это такое?
   Ответ Гейба был довольно сдержанным.
   – Это вещество используется в качестве транквилизатора, чтобы успокаивать лошадей.
   – Да. Примерно так мне и сказали. Кстати, я всегда думал, что если лошадь ломает ногу, то ее пристреливают.
   – Посторонний шум нервирует зрителей, – сухо сказал Гейб. – К тому же не каждый перелом бывает фатальным. Даже если лошадь сломает ногу, это не значит, что она больше ни на что не годна. Ногу можно залечить, после чего лошадь может снова участвовать в скачках. Или использоваться в качестве матки или производителя. Только в безнадежных случаях ветеринар делает лошади инъекцию этого препарата. Говорят, лошадь при этом не испытывает никакой боли… Хотел бы я знать, откуда это стало известно, – задумчиво закончил он.
   – Да, у Липски, по крайней мере, этого не спросишь. Кстати, у вас на ферме хранятся запасы этого препарата?
   – Как я уже сказал, им распоряжается ветеринар. Никто из коневладельцев не станет усыплять лошадь просто из прихоти, лейтенант.
   – Конечно, вы правы. Ведь лошадь – это не только живое существо, но и объект для вложения денег. И каких денег!..
   – Вот именно, – холодно подтвердил Гейб. – Вам приходилось когда-нибудь видеть, как это бывает?
   – Нет.
   – Бывает, лошадь спотыкается на дорожке и падает. Жокей летит черт знает куда, скакун в панике пытается подняться, отовсюду сбегаются грумы, тренеры… В эти мгновения не имеет никакого значения, чья это лошадь… она принадлежит всем. Потом зовут ветеринара, и, если ничего нельзя сделать, он усыпляет лошадь. Все это, разумеется, делается за особой ширмой, а не на глазах у всего стадиона.
   – А вы… вам когда-нибудь приходилось терять лошадь подобным образом?
   – Да, один раз. Это было примерно год назад, во время утренней тренировки. Кстати, утренние работы гораздо опаснее, чем собственно скачка. Жокеи не так внимательны, не так собранны, да и лошади тоже…
   Гейб вздохнул. Он все еще помнил охватившее его тогда ощущение беспомощности и бессильный гнев.
   – Это была очень одаренная кобыла, настоящая красавица. Я назвал ее Дама Бубен. Когда все было кончено, грум рыдал, как ребенок. Кстати, это был Мик. – Гейб с трудом подавил желание сжать руки в кулаки. – Так что если кто-то прикончил Липски тем же способом, каким мы усыпляем лошадей, то я скажу вам, лейтенант: он этого не заслуживал.
   – Вы все еще ненавидите его, мистер Слейтер?
   – Да, лейтенант. – Глаза Гейба стали непроницаемыми, а взгляд – неподвижным. – Вы хотели спросить меня, не я ли убил Липски, так? Я вынужден сказать – нет, но я не уверен, каким был бы мой ответ, если бы я, зная то, о чем вы рассказали мне сегодня, нашел его первым.
   – Знаете, мистер Слейтер, вы мне нравитесь.
   – В самом деле?
   – Да. – На лице Росси появилась редкая гостья – улыбка, которая плохо шла к его малоподвижному лицу. – Некоторые люди ходят вокруг да около, некоторые начинают запинаться, некоторые потеют от страха. Но не вы. – Лейтенант снял с брючины невидимый глазу волосок. – Вы ненавидите этого сукиного сына и, представься вам возможность, без колебаний убили бы его. И вы не боитесь открыто сказать мне об этом. Я не только восхищаюсь вашей искренностью, мистер Слейтер, но и верю вашим словам.
   Он поднялся.
   – Разумеется, вы могли меня и надуть, но если вы побывали в мотеле, то рано или поздно я об этом узнаю. То, что вы будете и дальше пользоваться полной свободой, меня не слишком волнует, поскольку я все время нахожусь где-то поблизости и в случае необходимости успею предпринять контрмеры. – Он смерил Гейба еще одним внимательным взглядом. – Но я уверен, что вы ни при чем. Стоило Липски увидеть вас в дверной глазок, и он забаррикадировался бы в своем номере и до последнего держал оборону. Так вы не будете возражать, если я пойду и переговорю с вашими людьми?
   – Нисколько. – Лейтенант прекрасно знал дорогу, и Гейб остался сидеть в своем кресле. Закрыв глаза, он сосредоточился на упражнении из йоги, последовательно расслабляя один за другим шейные позвонки.

   Гейб дал Росси час, после чего сам вышел к конюшням. Атмосфера здесь была сильно наэлектризована, а в воздухе витали запахи волнения и страха, как бывает всегда, когда смерть, о которой обычно не думаешь, вдруг оказывается совсем близко. Тем не менее стоило Гейбу появиться, как работники прекратили сплетничать и взялись за работу.
   Джемисона Гейб нашел возле раненого Дубля. Тренер беседовал с ветеринаром.
   – Воспалительный процесс почти прекратился, – вещал Мэтт, – и рана заживает хорошо. Повязку можно менять один раз в день. Используйте тот же антисептик, который я прописал Валету, и все будет в порядке.
   – Шрам останется?
   Мэтт кивнул, разглядывая длинную царапину на боку вороного.
   – Скорее всего – да.
   – Чертовски жаль! – Джемисон взялся за спринцовку, чтобы промыть рану. – Жеребец такого класса – и вдруг с отметиной.
   – Зато каков престиж! – заметил Гейб, делая шаг вперед, чтобы придержать коня за недоуздок. Пальцы его пробежали по морде вороного с нежностью, с какой не всякий мужчина станет ласкать женщину, и жеребец отозвался на ласку, наподдав его руку носом, словно игривый щенок. – Боевые шрамы украшают мужчин, – пробормотал Гейб. – Главное, чтобы это не повлияло на его резвость и на его честолюбие. Как скоро он сможет ходить под седлом, док?
   – Я бы не стал торопиться. – Мэтт ловко увернулся от Дубля, который тряхнул головой, намереваясь схватить его зубами за плечо. Жеребец больше не напоминал щенка – это было почти девятьсот фунтов огневого бойцовского темперамента. Лошадиные зубы лязгнули буквально в одном дюйме от плеча ветеринара. – Этот парень постоянно меня испытывает, хочет вырвать из моего тела кусочек пожирнее, – пожаловался Мэтт в пространство и добродушно хлопнул Дубля по шее, предварительно убедившись, что Гейб крепко удерживает недоуздок. – К Кентуккийскому дерби он уже будет в полной форме. Если бы я был азартным человеком, я бы поставил на него все свои деньги.
   Гейб обдумал слова врача, потом повернулся к своему тренеру.
   – А ты, Джеми, что скажешь?
   – Я составил для него новое расписание тренировок. Либо оно сработает, либо нет.
   – Вот и отлично. Росси говорил с тобой?
   Джемисон, заканчивавший накладывать свежую повязку, заметно помрачнел.
   – Да. Этот коп слишком долго болтался здесь – всех людей мне перебаламутил своими вопросами. Питерсон думает, что с Липски разделались его дружки, Кип считает, что здесь замешана женщина. Лайнетт с ним не согласился, они поспорили, и Кипу слегка поцарапали нос. В общем, из-за этих олухов ребята разделились на два лагеря.
   – Надеюсь, никто не думает, что это было самоубийство?
   Джемисон бросил на него негодующий взгляд и выбрался из денника.
   – Никто из тех, кто его более или менее знал.
   – Он же достал где-то ацепромазин, – напомнил Джемисону Мэтт. – Наверняка Липски знал, как действует этот препарат. Ну и конечно, он понимал, что полиция очень скоро выйдет на его след.
   – Такая тля, как Липски, мог без труда затеряться где-нибудь на Западе, отлежаться. – Джемисон поглядел на жеребца и отрезал кусок пластыря побольше. Все медицинские процедуры он выполнял сам – это было наказание, которое он сам на себя наложил. – Мне следовало уволить его еще несколько месяцев назад, тогда все могло бы быть по-другому. – «Может быть, и Мик был бы жив», – подумал он мрачно.
   – Если бы да кабы… – перебил его Гейб. – Дело это прошлое, но оно далеко не закончено. Кто-то ведь поднес Липски последний стакан джина, так что…
   – Я скажу тебе, что́ я сказал Росси… – Почесывая подбородок, Мэтт последовал за Гейбом из конюшни. – С Липски разделался человек, который разбирается в лошадях и имеет доступ к ветеринарным препаратам. – Он слабо улыбнулся. – Что, разумеется, не слишком поможет нашему Шерлоку Холмсу.
   – В этот круг входим мы. – Гейб поглядел на внезапно обмякший подбородок Мэтта. – Ну и, разумеется, еще несколько сотен человек. Спасибо, что заглянул.
   Ветеринар нервно сглотнул.
   – Никаких проблем, Гейб. Я заеду взглянуть на вороного через пару дней, когда… когда снова буду в «Трех ивах».
   – Н-да? – Разглядывая зардевшегося врача, Гейб достал сигару и закурил. – А там какие проблемы?
   – Нет, никаких… Просто…
   Гейб улыбнулся небрежно, почти весело. Напряжение неожиданно оставило его.
   – Приятно на нее поглядеть, верно?
   Мэтт покраснел еще сильнее, что было особенно заметно на его светлой коже.
   – Да мне, собственно, нетрудно. Ченнинг как-то сказал мне, что Келси, возможно, еще немного здесь побудет, так что было бы неплохо, если бы я… – Он замолчал, отчаянно пытаясь припомнить, что именно говорил по этому поводу Ченнинг, однако, судя по невнятным отрывкам, которые доктор время от времени исторгал из себя, брат Келси либо был очень скрытен, либо становился косноязычен всякий раз, когда речь заходила о его сводной сестре.
   – О, я уверен, что она пробудет здесь еще довольно долго, – отозвался Гейб беззаботно. Он сам намеревался об этом позаботиться. – А ты гляди, дружок, гляди на нее сколько хочешь… – Обхватив ветеринара за плечи, он пошел проводить его до грузовичка. – За погляд денег не берут. Только трижды подумай, прежде чем прислоняться к ней, док.
   Пока Мэтт подыскивал слова для ответа, Гейб любезно отворил для него дверцу.
   – Мое! – просто и доходчиво объяснил он, видя замешательство ветеринара.
   – Ты… – Мэтт запнулся и стал совершенно свекольным. – Я и представить себе не мог. Келси ничего… И я никогда… Что ты, Гейб, я даже не собирался…
   – Если я узнаю, что ты вдруг собрался, мне придется сделать тебе больно. – Улыбка Гейба была дружелюбной, почти сочувственной, но предупреждение вышло более чем недвусмысленным. – Передай Келси мои наилучшие пожелания, когда снова увидишь ее.
   – Конечно, Гейб, конечно… – Торопясь уехать, Мэтт Ганнер вскарабкался на сиденье грузовика. – Знаешь, я, может быть, сразу поеду к себе – у меня накопилась чертова уйма бумажной работы.
   – Ну что ж, поезжай. – Гейб отступил в сторону и с удовольствием проводил взглядом фургон доктора, ринувшийся вниз по подъездной аллее с такой скоростью, словно за ним гнались команчи.
   – Ты напугал парня до смерти. – Джемисон вскрыл пакетик вишневой жевательной резинки, которая время от времени – бывали в его жизни такие периоды – заменяла ему сигареты.
   – Просто спас его от неприятностей на обратном пути.
   – Возможно. – Рассматривая оседающую над дорогой пыль, поднятую колесами грузовика, тренер положил на язык пластинку жвачки, наслаждаясь ее прохладным, чуть кисловатым привкусом. – А она знает, что ты поставил на ней свое тавро?
   Гейб выпустил струйку дыма, с удовольствием припоминая реакцию Келси на его рассчитанный на публику поцелуй.
   – Она – умная женщина.
   – От умных баб мужчинам самый большой вред.
   – Ну что ж, в этом смысле мне давненько никто не вредил… – Гейб подумал, что Джемисон даже не представляет себе, как сильно он хочет этого. – Должно быть, мне нужно отправиться туда самому и попробовать подразнить гусей.
   «Эта поездка поможет мне развеяться», – подумал он в свое оправдание и повернулся к тренеру.
   До этого момента все его внимание было сосредоточено на жеребце и на ветеринаре. Только теперь Гейб заметил, что Джемисон выглядит усталым – морщины на лице обозначились четче, а возле глаз залегли темные тени.
   – Ты выглядишь подавленным, Джеми. Что с тобой?
   Со дня смерти Мика Джемисон спал мало и скверно, а на еду даже смотреть не мог и питался урывками – когда голод заставлял его проглотить, не жуя, несколько кусков.
   – Слишком много всякого у меня на душе. – Тренер сокрушенно покачал головой.
   – Ты мог бы облегчить свою душу, если бы перестал казнить себя за смерть Мика.
   Но Джемисон продолжал смотреть в сторону, и Гейб в досаде бросил на землю окурок сигары и растоптал. Выражение глаз тренера снова пробудило в нем смутное ощущение вины.
   – О’кей, ты ошибся, что не уволил его вовремя. Я ошибся, когда выставил его с позором, у всех на глазах. Пусть это был заряд динамита, который мы заложили, но не мы поднесли к фитилю огонь.
   – Каждый раз, когда я закрываю глаза, я вижу его – Мика. – Джемисон говорил негромко, но голос его звенел, как натянутая струна. – Вижу его таким, каким он стал после того, как Липски и жеребец разделались с ним. Этого не должно было случиться, Гейб. Никогда.
   Гейб подавил вздох. Возразить на это было нечего, и Джемисон знал это так же хорошо.
   – Через три с половиной недели состоится дерби. Жеребец должен быть в форме, и я обязан подготовить его как следует. Но когда я гляжу на него, я сразу вспоминаю, как Мик гордился тем, что именно он – конюх Дубля.
   Не отвечая, Гейб повернулся к холмам. Они принадлежали ему, и там паслись его лошади. Потом он задумался о дерби. Для него это была не просто скачка, не просто цель – это была чаша Грааля, за которой Гейб гонялся всю свою жизнь.
   И вот теперь, после целой жизни борьбы, после пяти лет каторжного труда, эта цель оказалась совсем близко – стоит только протянуть руку. Возможно, с горечью подумал Гейб, чаша окажется пуста, но он должен сам в этом убедиться.
   – Жеребец должен бежать, Джеми. Если ты не можешь с ним работать, я передам его Дьюку.
   Дьюк Бойд, первый помощник Джемисона, был достаточно компетентным тренером, и они оба знали это. Но, несмотря на весь свой опыт и знания, ему не хватало того чутья, прирожденного чутья, которым обладал Джемисон.
   – Так или иначе, – добавил Гейб после продолжительной паузы, – Дубль должен быть готов взять приз на ипподроме Черчил-Даунз.
   – Свою работу я сделаю, – отозвался Джемисон и потер покрасневшие глаза.
   – Мне нужно, чтобы ты вложил в это дело всю душу.
   Джемисон опустил руки.
   – Ты же знаешь, что так и будет, черт тебя подери! И душу, и сердце в придачу.
   Он повернулся и медленно пошел к конюшне.

   Келси знала, что влюбляться в лошадь по меньшей мере глупо, но разум тут был вовсе ни при чем. Новорожденные жеребята, нетвердо стоящие на своих тоненьких ножках, нравились ей не меньше, чем взрослые жеребцы. Любовь эту не мог омрачить даже удар копытом – единственный, кстати, – который она как-то получила от одной чем-то раздраженной лошади в ответ на ласковое похлопывание по крупу.
   Келси отнеслась к этому с философским спокойствием – она просто поднялась с земли и отряхнулась. Начиная с этого исторического момента, Моисей, оказавшийся свидетелем инцидента, всерьез занялся ее подготовкой.
   Ему нравились в Келси и стиль поведения, и то, как она реагировала на лошадей. И, что было гораздо важнее, ему нравилось, как лошади реагируют на нее.
   Когда Моисей повел Келси в конюшню для жеребят-годовичков, он с удовольствием подметил, что терпения и воли у Келси даже больше, чем энтузиазма.
   Посовещавшись сначала с тренером молодняка, он спросил мнение Келси и выбрал для нее эту шуструю, светло-гнедую годовалую кобылку с темными гривой и хвостом, весящую, несмотря на все свое внешнее изящество, семьсот пятьдесят фунтов.
   Солнце только-только встало над горизонтом, и его лучи, затопившие окрестности жидким золотом, попадали в денник и освещали шкуру гнедой кобылы, отчего она буквально светилась и переливалась, словно шкура ее была сделана из огненного атласа. При виде этого великолепия Келси невольно замерла у дверцы денника. Никогда, никогда прежде она не видела ничего столь прекрасного!
   – У нее есть характер, – заметил Моисей, помогавший Келси седлать кобылу. – И сердце. Вот почему Наоми назвала ее Честь Наоми. Сокращенно – Чена.
   Словно отзываясь на кличку, Честь Наоми с такой силой ударила его головой в плечо, что Моисей покачнулся, но уздечку из рук не выпустил – только налег на нее всей своей тяжестью.
   – Ты будешь первым грузом, который она почувствует на своей спине, так что не рассчитывай на послушание. Заездка чистокровной годовалой лошади, привыкшей наслаждаться полной свободой, дело непростое и кропотливое. Даже я не знаю, чего от нее ожидать, за исключением, разумеется, того, что она вряд ли будет стараться доставить тебе удовольствие. Уже сейчас Чена намного сильнее тебя. – Моисей с некоторым неодобрением покосился на хрупкую фигуру Келси. – Значит, ты должна быть умнее ее. – Он потрепал кобылу по холке и добавил: – И добрее.
   Главное – добрее. Именно поэтому он выбрал именно Келси. Человек, не обладающий добротой, не мог успешно работать с годовичками.
   В конюшне стояла удивительная тишина; наверное, поэтому Моисей тоже говорил совсем негромко, словно они были в храме. Наконец он прищелкнул языком и кивнул Келси, давая ей понять, что она может войти в бокс и попробовать установить первый контакт с кобылой.
   Сердце Келси стучало так часто и так громко, что она боялась напугать кобылу, однако руки ее были мягкими и нежными, а движения – уверенными и неторопливыми. Убедившись, что Чена реагирует нормально, Келси заговорила – вернее, прошептала несколько ласковых слов, и кобыла насторожила уши.
   – Красавица… Ты настоящая красавица, Чена. Как мне хочется поскорее проехаться на тебе. Мы ведь будем друзьями, ты и я, правда?
   Кобыла громко фыркнула, как бы задумавшись. Моисей тем временем надел ей через голову уздечку, и Чена прижала уши.
   – Ну, милая, успокойся, – пробормотала Келси. – Тебе никто не сделает больно. Вот увидишь, пройдет совсем немного времени, и ты станешь королевой турфа [13 - Турф – профессиональное название ипподромной дорожки.]. Готова поспорить, сейчас это звучит странно, но так будет. Ты мне веришь, лошадка?
   Моисей кивнул Келси и, уложив на спину кобылы крошечное тренировочное седло, стал затягивать подпругу. Кобыла нервно затанцевала, и Келси потрепала ее по шее.
   – Знала бы ты, что такое – носить пояс с чулками, – успокаивала ее Келси. – Уверяю тебя, они еще неудобнее, чем это крошечное седло размером не больше почтовой марки.
   Солнце тем временем поднялось выше, и освещение изменилось; цвета стали более насыщенными и теплыми.
   – Ну вот, – Моисей застегнул последнюю пряжку. – Я подкину тебя в седло. Не забыла, что я тебе говорил?
   – Нет. – Келси глубоко вздохнула, стараясь унять дрожь. – Ведь я же еще не села… Сначала надо поговорить с лошадью по душам, так?
   – Совершенно верно. Так вот, ты садишься на Чену не для того, чтобы скакать во весь опор. Просто этим ты объясняешь ей на ее лошадином языке, для чего она здесь и что с ней будет дальше. И не торопи ее. Самое главное, не забудь, где находится дверь: может статься, она понадобится тебе, чтобы быстро отсюда выскочить.
   Напоминание заставило Келси помешкать еще несколько мгновений, прежде чем она вложила свое колено – и свои надежды на будущее – в руки Моисея.
   Почувствовав, как Келси перекинулась через седло, кобыла сначала удивилась, потом испуганно прянула в сторону, потом раздраженно попятилась. Чувствуя под собой резкие рывки мускулистого тела, Келси изо всех сил старалась не думать о том, чего ей будет стоить удержаться. Меньше всего ей хотелось так и остаться висеть на спине этой семисотпятидесятифунтовой разозленной лошади, да еще на глазах у Моисея. Таким образом, ей не оставалось ничего другого, кроме как последовать полученным инструкциям и своим собственным инстинктам.
   Стараясь не делать резких движений, Келси выпрямилась в седле, перенеся тяжесть своего тела на подушку и стремена.
   Чена заплясала на месте и забила задними ногами, одновременно пытаясь повернуться вокруг своей оси, чтобы попасть копытами в Моисея. Моисей хладнокровно уклонялся от ее яростных выпадов, и Келси, слегка успокоившись, наклонилась вперед и заговорила с кобылой негромко, но твердо:
   – Ну-ка прекрати, подружка! Ты же не хочешь, чтобы кто-нибудь подумал, будто ты – обыкновенная лошадь?
   Но слова, которые нашла Келси, не были волшебными, а голос и тон успокоили Чену далеко не сразу. Кобылка совершила еще несколько произвольных прыжков и только после этого слегка притихла.
   – Я ей понравилась! – торжествующим голосом объявила с седла Келси.
   – Она как раз решает, каким способом наверняка скинуть тебя со спины, – возразил Мо.
   – Ничего подобного, – Келси улыбнулась Моисею. – Я ей понравилась.
   – Посмотрим. – Мо заставил Келси просидеть в седле еще пару минут и только потом удовлетворенно кивнул. – Ну вот, вроде хорошо. А теперь давай попробуем поработать.
   По словам Моисея, это был лошадиный детский сад. Для начала Келси предстояло просто сидеть в седле, пока коновод будет водить кобылу по дорожке ринга для годовалых жеребят. Дорожка была отгорожена высокими глухими стенами – специально для того, чтобы ни лошадь, ни всадница не отвлекались ни на что постороннее. Потом, как только кобыла привыкнет нести на себе седока, коновод выпустит поводья, и Келси придется направлять лошадь самой.
   Словом, учиться предстояло обеим.
   – Ну, как она? – спросила Моисея подошедшая Наоми.
   – Как ты и ожидала. В ней тоже течет кровь Чедвиков. – Моисей несильно сжал рукой предплечье Наоми, хотя на людях он редко себе позволял подобные проявления чувств. – Тебе надо было прийти сюда с самого начала.
   – Я слишком переживала. – Наоми посмотрела на дочь, которая сдерживала кобылу легкими движениями поводьев, и прищурилась, зацепившись большими пальцами за карманы джинсов. – Она здесь уже целый месяц и ни разу не заикалась об отъезде. Когда я вспоминаю обо всем, что случилось здесь за последние две недели, я начинаю бояться, что Кел может собрать чемоданы.
   – Посмотри на нее повнимательнее. – Моисей слегка улыбнулся, глядя, как Келси, позабыв о своих тренировочных задачах, наклонилась вперед, чтобы зарыться лицом в гриву кобылы. – Никуда она не уедет.
   Заметив взмах руки Моисея, Келси выпрямилась в седле и медленно подъехала к ним.
   – Правда, она красавица? – спросила она.
   – Да. – Гордость, которую ощутила Наоми, глядя на дочь, была поистине пугающей. Стараясь скрыть свои чувства, она подняла руку, чтобы погладить Чену по шее, слегка коснувшись при этом пальцев Келси.
   – Вы очень хорошо смотритесь вместе.
   – Мы друг другу понравились. Очень.
   Увидев, что Моисей скармливает кобыле морковку в качестве награды за послушание, Келси протянула руку.
   – А мне? Разве я не заслужила?
   – Заслужила, заслужила…
   Келси взяла из рук тренера морковь и откусила большой кусок.
   – Знаете, когда я перестала бояться, мне это даже начало нравиться. – Она еще раз ласково погладила Чену по шее, стараясь не показать своего торжества. – Можно я и завтра буду работать с ней, Мо?
   – И завтра, и послезавтра, – отозвался тренер. – Теперь она полностью на твоей ответственности.
   – В самом деле? – Келси захотелось запрыгать на месте и поцеловать Моисея, и она с трудом сдержалась, одарив его лишь лучезарной улыбкой. – Я тебя не подведу.
   – Только попробуй, и я оштрафую тебя на полставки.
   Теперь уже Келси ухмыльнулась:
   – Мне не начисляют зарплату.
   – Вот уже две недели, как ты в штате. – Моисей с удовольствием увидел, как Келси от удивления широко раскрыла рот. – Получка в пятницу, получишь свой первый чек.
   – Но зачем?.. Я же просто…
   – Ты работаешь – значит, должна получать деньги, – твердо сказал Моисей, памятуя о том, что на ферме именно он отвечает за наем и оплату рабочей силы. – Разумеется, у тебя самая маленькая ставка. Пока… Ведь и ты так начинала, да, Наоми?
   – Да, я начинала с самого низа, – ответила Наоми с легкой гримасой. – Мой отец настаивал, чтобы я отрабатывала каждый пенни из тех, что мне платили. А платили мне ничтожно мало. Он считал, что, когда ферма станет моей, я буду больше ею дорожить. И он оказался прав.
   Келси задумалась. Возможно, так действительно было лучше. Проще и по-деловому…
   – Сколько это – самая маленькая ставка?
   – Примерно две сотни в неделю, – пояснил Моисей, и Келси шутливо нахмурилась.
   – А когда я получу прибавку?
   Наоми засмеялась и шагнула к ней.
   – Очень скоро. Мо тебя уже оценил. – Она ласково провела кончиками пальцев по гладкой шкуре кобылы. – Ты и ей нравишься.
   Келси с улыбкой превосходства поглядела на Моисея.
   – А я что говорила?
   – Я пропустила двадцать три твоих дня рождения… – Тон, каким Наоми произнесла эти слова, снова привлек внимание Келси, и ее взгляд стал настороженным. – Двадцать три дня рождения и двадцать три Рождества. Это очень много… – Пытаясь взять себя в руки, Наоми подняла голову и встретилась взглядом с дочерью. – Я хотела бы попытаться исправить это. Ты примешь ее в подарок?
   – Ее?.. – Келси широко раскрыла глаза. – Чену? Ты хочешь подарить ее мне?
   – Мне бы очень хотелось, чтобы она принадлежала тебе. Но я не настаиваю. Разумеется, держать лошадь в городской квартире не слишком удобно, но… – Наоми постаралась придать своему голосу подобающую легкость. – Она может оставаться в «Трех ивах» так долго, как ты пожелаешь. Если захочешь, Мо может с ней заниматься, но она будет принадлежать только тебе. Если, конечно, ты не против.
   Келси, обуреваемая самыми противоречивыми чувствами, медленно, словно во сне, спешилась. Ее ладони стали влажными и оставляли на коже поводьев темные следы; горячее дыхание кобылы щекотало шею.
   – Спасибо. Признаться, мне очень хотелось иметь свою лошадь. Тем более такую.
   – Вот и отлично. – Наоми засунула руки в карманы и слегка потянулась. – А теперь я должна идти – у меня деловая встреча.
   Келси шагнула вперед, остановилась и неожиданно сунула повод в руки Моисею. Наоми уже удалялась длинными, упругими шагами, и Келси пришлось бежать, чтобы нагнать ее. Не зная, как поступить дальше, она осторожно тронула мать за плечо. Все дальнейшее произошло само собой, совершенно просто и естественно, гораздо легче, чем Келси ожидала. Она поцеловала Наоми.
   – Спасибо, – повторила она, собираясь сказать еще что-то, но все слова куда-то пропали, когда Наоми обняла ее и прижала к себе.
   Откуда, недоумевала Келси, всем телом ощущая, как быстро бьется сердце ее матери, откуда взялась эта любовь? Неужели возможно, чтобы она все время была здесь и ни разу не прорвалась на поверхность?
   – Прости, – пробормотала Наоми, опуская голову и отступая на шаг. – Пойду, выправлю документы на владение. Мне пора… – выдавила она и, не оглядываясь, заспешила прочь.
   Келси осталась стоять посреди дороги. Она никак не могла разобраться в самой себе, в своих чувствах, не говоря уже о том, чтобы понять женщину, которая когда-то подарила ей жизнь.
   – Просто не знаю, что мне делать! – вырвалось у нее.
   – Как – что? Ступай чистить лошадь. – Моисей передал ей повод и добавил: – Все в порядке, Кел. Ты отлично справилась.

13

   Дни шли за днями, но Келси не замечала их стремительного течения. У нее была теперь своя лошадь, было увлечение удивительным и загадочным мужчиной и вновь пробудившийся интерес к матери, которую она начинала любить.
   Келси не ожидала, что полюбит Наоми. Она рассчитывала, что мать вызовет в ней главным образом любопытство, возможно, даже уважение, однако общаться изо дня в день с такой женщиной, как Наоми, – женщиной с таким воспитанием и с таким жизненным опытом, – и не запутаться в своих чувствах к ней оказалось невозможно.
   А на то, чтобы подумать как следует, у Келси физически не хватало времени. Приближались скачки на приз Блюграсс-Стейкс, служившие преддверием дерби – одного из важнейших событий сезона, и обе фермы – «Три ивы» и «Рискованное дело» – буквально бурлили. Так что Келси кидала навоз и тайно мечтала о том, как годика через два ее красавица Чена выйдет на площадку победителей дерби, одетая в расшитую красными розами чемпионскую попону.
   В частности, сегодня она должна была сделать первый шаг навстречу своей заветной цели.
   Сбоку от тренировочной дорожки в «Трех ивах» соорудили стартовый бокс – точное подобие ипподромных стартовых ворот. Зима была уже далеко позади, но утренний воздух оставался прохладным, и Келси нервно куталась в вязаный шерстяной жакет, искренне надеясь, что ее волнение не передастся Чене.
   Кобыла чистых кровей рождается для того, чтобы нестись по дорожке и побеждать, напомнила себе Келси. Но, сколько бы чемпионской крови ни текло в жилах Чены, она никогда не будет первой у финишного столба, если не научится достаточно резво вылетать из стальной клети стартовых ворот. И сегодня должен был состояться первый урок.
   – Я слышал, что у тебя здесь появилась соперница. – Подошедший Гейб погладил кобылу по носу, и Чена прижала уши, сторожко кося на него глазом. Потом, видимо узнав опытную и ласковую руку, она успокоилась и, выпрямив уши, шагнула к нему.
   – Я знаю. – Движением собственника Келси взялась за недоуздок рукой. – Давненько тебя не было видно.
   – Соскучилась?
   – Не особенно. – Келси небрежно пожала плечами и подумала, что она, слава богу, еще не начала униженно дежурить у телефона. Пока не начала.
   – Дубль теперь тренируется по полной программе.
   Напускное безразличие Келси мгновенно куда-то испарилось, и она схватила Гейба за руку.
   – Правда? Как это здорово, Гейб! Я очень, очень рада.
   Гейб воспользовался случаем и ущипнул ее за кожу на костяшках пальцев.
   – Так ли ты запоешь, когда он выиграет дерби!
   – Все свои деньги я поставлю на Горди, – заявила Келси и подумала, что сердце ее тоже на стороне гнедого красавца. – Впрочем, я, может быть, поставлю некоторую сумму на то, что Дубль придет вторым.
   – Мы решили послать его на скачку в Кинленде. Джеми хочет устроить ему серьезное испытание перед Блюграсс-Стейкс.
   – И ты тоже поедешь? – небрежно бросила Келси.
   – Я всегда бываю там, где бывает мой жеребец, включая площадку для победителей на Черчил-Даунз. – Гейб погладил Келси по волосам точно таким же жестом, каким только что гладил кобылу. – Хочешь составить мне компанию?
   Келси отвернулась, чтобы поправить подпругу седла.
   – Я собираюсь выйти на площадку для победителей вместе с Наоми.
   Гейб дернул ее за волосы.
   – Я имею в виду поездку в Кинленд. Сама подумай – почти двое суток мы с тобой будем более или менее одни. – Он придвинулся ближе и принюхался. От Келси пахло лошадьми, и этот запах, смешиваясь с ее собственным ароматом весны и листьев лимона, составил такой букет, что у Гейба едва не закружилась голова.
   – Мне просто очень интересно, сколько раз мы успеем трахнуться за одну короткую загородную поездку.
   Келси почувствовала, как мускулы ее бедер превращаются в мягкий воск и только что не текут.
   – А что, – с трудом выговорила она, – у тебя есть личный рекорд?
   – Нет, но будет, – пообещал Гейб и, не отрывая взгляда от ее лица, наклонился вперед, чтобы сжать зубами ее нижнюю губу. – У тебя чудный ротик, – проговорил он, заметив расширившиеся зрачки Келси.
   – Оставь девочку в покое! – Моисей, стараясь казаться сердитым, несильно толкнул Гейба в плечо. – А ты, Келси, чем брататься с конкурентами, лучше бы занялась делом.
   Келси вздернула подбородок и поправила на голове шляпу.
   – Я вполне способна управиться и с тем, и с другим, – заявила она высокомерно и повернулась к лошади.
   Моисей подставил руки и помог ей сесть в седло.
   – Не будь слишком самоуверенной, – проворчал он.
   – Просто я знаю свои силы, – поправила Келси и, демонстративно отвернувшись от обоих мужчин, направила Чену к стальному боксу.
   Передняя дверца бокса тоже была открыта, чтобы лошадь не боялась войти в узкий решетчатый тоннель. Тем не менее у самого входа Чена тряхнула головой и попыталась свернуть в сторону. Как поняла Келси, для того, чтобы еще раз уточнить диспозицию.
   – Но-но, балуй! – проговорила она строго. – Пока что я здесь главная. К тому же ты, наверное, не хочешь опозорить нас обеих?
   Последовали легкий нажим коленом, легкое движение поводом, и лошадь послушно вошла в бокс. Как только они оказались внутри, Келси остановила Чену, а Моисей закрыл передние воротца.
   – Ну, как ты себя чувствуешь? – обратилась Келси к лошади. – Не дрожи, малышка. В любом случае тебе не придется оставаться здесь долго. Самое главное начнется, как только ты вырвешься на дорожку.
   Она сделала знак Моисею, стартовые ворота открылись, и они медленно выехали из бокса, затем повторили упражнение еще раз.
   – У нее хорошие руки, – заметил Моисей.
   – Верхом она еще больше похожа на Наоми, – отозвался Гейб и, засунув руки в карманы, подумал, что существует тысяча куда более интересных способов провести утро, чем торчать здесь и любоваться, как Келси тренирует кобылу. Но он почему-то не смог припомнить ни одного.
   – Как они, ладят? – поинтересовался он, кивнув в сторону бокса.
   – Помаленьку. Начало было не слишком удачное, но Келси делает успехи. Я бы сказал, что первый поворот они уже прошли.
   – Наоми возлагает на эту лошадку большие надежды.
   – И еще бо́льшие надежды она возлагает на свою дочь. – Моисей бросил взгляд на секундомер, чтобы заметить время, и повернулся к Гейбу. – Я знаю, что у девчонки есть отец, но он сейчас далеко, поэтому я, пожалуй, возьму на себя ответственность предупредить тебя. Будь поосторожней, парень. Поиграл и бросил – с Келси этот номер не пройдет. К тому же, если ты ее обидишь, Наоми будет очень неприятно.
   Лицо Гейба мгновенно окаменело. Когда он наконец заговорил, в его голосе не слышалось ни обиды, ни гнева, который он вдруг почувствовал. Единственной эмоцией, которая прозвучала в его следующем вопросе, было, пожалуй, легкое любопытство.
   – А тебе кажется, – проговорил он, – что я обязательно должен ее обидеть?
   Моисей вытащил из нагрудного кармашка Гейба сигару и сунул в карман своей рубахи.
   – Не делай такое непроницаемое лицо, парень. Мои предки улыбались под пытками, когда твои предки еще жили в пещерах и питались сырым мясом. Мне никогда ничего не кажется. Вы хорошо смотритесь вместе.
   Он на мгновение отвел взгляд, чтобы посмотреть, как идут у Келси дела.
   – Просто не забывай думать, прежде чем что-либо решать. Никогда не знаешь, кому придется вытаскивать из волос солому после того, как двое покувыркаются в сене.
   Губы Гейба затрепетали и сложились в неуверенную улыбку.
   – Какому народу принадлежит сия мудрость? – спросил он. – Тому, который улыбался под пытками, или тому, который был изгнан из собственной страны?
   – Просто не гони галопом к столбу, парень. У нее тоже есть сердце. – Моисей раздраженно отвернулся и побрел по траве к стартовому боксу, чтобы сделать Келси какие-то замечания.
   «Да, сердце у нее есть, – подумал Гейб, глядя, как Келси внимательно прислушивается к советам тренера. – И сердце, и голубая кровь».
   Многие люди, знавшие Гейба, безусловно, согласились бы, если бы им кто-то сказал, что сердца у него нет вовсе. И уж никто никогда не подумал бы, что в его жилах течет голубая кровь аристократов. Но это не останавливало Гейба раньше, не остановит и теперь. Во всяком случае, он решил это твердо.
   Огромное количество женщин с готовностью закрыли бы глаза на эти изъяны его происхождения и воспитания. Многие и закрывали. Многие, подумал Гейб, раздраженно дернув плечами, слишком многие не обратили бы ни малейшего внимания ни на его пьянчугу-отца, ни на пребывание в тюрьме, ни на свойства его характера, которые заставляли Гейба во имя азарта ставить на карту все. Но, глядя на то, как Келси направляет свою лошадь между стальными решетчатыми стенками имитации стартовых ворот, он подумал, что все эти женщины ему ни к чему. Гейб твердо знал, что ему нужна только одна женщина. Одна-единственная. Эта.
   Солнце становилось все ярче, и Гейб достал из кармана солнечные очки. Дело шло к обеду, и ему пора было возвращаться к себе на ферму, к своим собственным заботам, но он никуда не уходил, с несвойственным для себя терпением дожидаясь, пока Келси закончит.
   Наконец она спешилась и, взяв Чену под уздцы, поцеловала ее в щеку, а затем протянула кобыле морковку.
   – Чена сегодня молодец, – проворковала она. – Чена ни капельки не боялась. Чена у нас умница, хорошая лошадка.
   – Я хочу встретиться с тобой сегодня вечером.
   – Что? – Все еще прижимаясь щекой к бархатной шкуре лошади, Келси повернулась к нему.
   – Я приглашаю тебя. На ужин, в кино, на танцы, покататься на машине – выбирай. Это свидание, – уточнил Гейб, видя, что Келси задумчиво его разглядывает и не собирается отвечать. – Мне только недавно пришло в голову, что не следует пренебрегать этим старинным ритуалом.
   – Свидание? – Келси, казалось, задумалась еще глубже. – То есть ты заедешь за мной, мы вместе поедем в какое-нибудь заведение, сделаем там, что все делают, а потом ты проводишь меня домой и постоишь под балконом?
   – Примерно так, – согласился Гейб.
   – Ну что же, в принципе я согласна. – Келси приподняла голову. – Но необходимо внести некоторые коррективы. Завтра мне нужно вставать в пять, поэтому свидание придется перенести на самый ранний вечер. Я не прочь побывать в кино, скажем, на семичасовом сеансе, а потом можно заглянуть в ресторан и слопать по пицце. Ну, как тебе мой план?
   Настал черед Гейба задуматься. Он не ожидал, что Келси предпочтет подобную программу. Впрочем, так или иначе, им пора было узнать друг друга получше.
   – Итак, семичасовое кино и пицца. Принимается. Я заеду за тобой в шесть. – Он легко приподнял двумя пальцами ее подбородок и с рассеянным видом чмокнул в щечку.
   – Эй, Слейтер! – крикнула она ему вслед. – Почему ты не спрашиваешь, какой фильм я хотела бы увидеть?
   Гейб не остановился, но оглянулся через плечо.
   – Для взрослых.
   – Это на первом-то свидании? – Келси засмеялась. – Интересно, кем ты меня считаешь?
   – Женщиной, – отозвался Гейб. – Моей женщиной.
   Келси перестала смеяться.

   В пиццерии оказалось полным-полно подростков и никакой романтики. Именно этого и хотела Келси. «Небрежней, – то и дело напоминала она себе. – Небрежней и легче. Избегай напряженных ситуаций, которые потребуют серьезных решений, и попробуй выяснить, чем живет Габриэл Слейтер».
   – Мне здесь нравится, – объявила она, устраиваясь в отдельном кабинете, где на столе лежали бумажные итальянские салфеточки, раскрашенные в красный, белый и зеленый цвета. – Я уже почти забыла, что может существовать какая-то другая жизнь, никак не связанная со скачками или с лошадьми.
   – Нечто в этом роде случается со многими из нас. – Гейб вытянул ноги. Он испытывал какое-то извращенное удовольствие от пребывания в забегаловке, где стены были украшены яркими плакатами с изображением надкушенных пицц и кальзони [14 - Кальзони – разновидность пирогов с сырной или тыквенной начинкой.]. – Ты быстро привыкла к новому образу жизни, как будто всю жизнь так жила.
   – Это одно из моих достоинств. Или недостатков – смотря с какой стороны посмотреть. Что бы я ни делала, я всегда отдаюсь новому занятию целиком. Иначе зачем тратить время впустую? – Отдыхая, Келси положила ноги на сиденье скамьи, на которой сидел Гейб. – Только так можно добиться славы – или потерпеть крушение и сгореть к черту!
   – Так вот что тебе нужно, Келси. Слава…
   Келси улыбнулась.
   – Я часто путаю славу и удовлетворение. – Она поглядела на подошедшую официантку, потом снова на Гейба. – Выбирай. Я так голодна, что могу съесть что угодно.
   – А я нет, – парировал Гейб и обратился к официантке: – Принесите нам, пожалуйста, маленькую…
   – большую! – поправила его Келси.
   – …Большую пиццу с грибами и красным перцем и две пепси.
   – Весьма разумный выбор, – заметила Келси, когда официантка отошла. – Я бы даже сказала – консервативный. Что несколько не сообразуется с ультрамодернистской и в высшей степени нетрадиционной архитектурой одного известного мне дома на холме…
   – Я люблю знать, что я ем, – отозвался Гейб и подумал, что эту привычку, должно быть, выработала в нем вся его предыдущая жизнь, в которой было слишком много борьбы за объедки и отбросы. – Кстати, о большой пицце… Разве час назад, пока мы были в кино, ты не слопала два пакета воздушной кукурузы?
   Келси, улыбаясь, принялась играть золотой цепочкой, которая висела у нее на шее.
   – Воздушная кукуруза не считается. Это просто необходимое приложение к фильму – как, например, оркестровка музыкального сопровождения.
   – А там была оркестровка? Я что-то не заметил.
   – Я особенно не прислушивалась. – Келси пожала плечами. – Мне больше нравятся фильмы, в которых много действия. Однажды я сама написала сценарий – для курсов, на которых я тогда занималась. Борьба добра со злом на фоне роскошных сцен автомобильных погонь и перестрелок. Я получила за него высшую оценку.
   – И что ты с ним потом сделала?
   Келси начала рассеянно постукивать ногой в такт мелодии, доносящейся из музыкального автомата.
   – Убрала куда-то, – ответила она наконец. – Мне не хотелось отсылать его на киностудию, потому что, если бы кто-нибудь действительно купил мой сценарий, его все равно изменили бы так, что я вряд ли бы его узнала. Это уже не был бы мой сценарий, понимаешь? – Она подождала, пока официантка поставит на стол большие пластиковые стаканы красного цвета. – Кроме того, я не хотела быть писательницей.
   – А кем же?
   – Ну, я перепробовала самые разные профессии. Десятки профессий. – Келси повела плечами и, наклонившись вперед, взяла со стола пластиковый стакан с пепси. – Все зависело от моего настроения в каждую конкретную минуту. Или от курсов, на которых я в тот момент училась. – По лицу Келси скользнула быстрая улыбка, которая показалась Гейбу несколько печальной. – Я ужасно люблю учиться на всяких курсах. Если хочешь получить необходимый минимум знаний в какой-нибудь области – обратись ко мне. Я поверхностно ознакомилась с целой кучей всяких специальных дисциплин, начиная с программирования компьютеров и заканчивая внутренним дизайном служебных помещений.
   – Ничего удивительного, – небрежно бросил Гейб. – Ведь твой отец – профессор университета. Знания, знания превыше всего!
   Он поднял свою пепси-колу в шутливом тосте.
   – Наверное, отчасти ты прав, но только отчасти. Лично я предпочитала считать, что, попробовав все, я рано или поздно наткнусь на что-то, что окажется мне по душе.
   – Ну и как?
   – Удачно. – Келси вздохнула. – Мои домашние, будь они здесь, сразу сказали бы тебе, что нечто подобное я говорила и раньше, особенно поступая на очередные курсы кройки и шитья, однако я чувствую, что на этот раз все гораздо серьезнее. Кстати, так я тоже говорила не однажды, – смущенно призналась она. – Но я действительно чувствую, что нашла что-то. Ничто из того, чем я занималась раньше, не нравилось мне так сильно, и никогда прежде у меня не было ощущения, что то, что я делаю, – естественное, единственно правильное, настоящее. Господь свидетель, никогда в жизни мне не приходилось так вкалывать.
   Келси замолчала и поглядела на свои шершавые ладони. За прошедший месяц ее руки окрепли, и Келси льстила себя надеждой, что она сама тоже стала сильнее.
   – А ты? Ты нашел свое занятие в жизни?
   Гейб продолжал смотреть на нее. На мгновение Келси показалось, что, глядя ей прямо в глаза, он, как в открытой книге, читает там все ее сокровенные мысли и тайны и угадывает отчаянный, жгучий голод, который не имеет никакого отношения к запахам чеснока, грибов и плавленого сыра.
   – Возможно.
   – Ты всегда так смотришь на женщин?
   – Как?
   – Так. Мне, например, начинает казаться, что еще немного, и ты набросишься на меня и начнешь отрывать зубами большие куски. Начиная с ног и поднимаясь все выше.
   Губы Гейба дрогнули и изогнулись в улыбке, но глаза ни капли не изменились.
   – Меня никогда об этом не спрашивали, – отозвался он и, опустив руку на лодыжку Келси, лежащую рядом с ним на скамье, начал осторожно ласкать ее. – Но раз уж ты об этом заговорила – я подумаю. Во всяком случае, это любопытный способ завершить наш вечер.
   Официантка принесла пиццу и две пластиковые тарелочки.
   – Приятного аппетита, – заученно проговорила она и сразу же вернулась на кухню, торопясь исполнить следующий заказ.
   – И все равно мне здесь нравится, – повторила Келси и, осторожно опустив ноги на пол, придвинулась ближе к столу. – Но я, кажется, отвлеклась. Мы говорили о твоей ферме. Скажи, Гейб, она дала тебе то, о чем ты мечтал?
   Гейб сосредоточенно орудовал пластмассовым ножом, распиливая пиццу на несколько кусков. Один из них он положил на тарелку Келси, другой – на свою.
   – Моя ферма меня вполне устраивает.
   – Чем?
   – Знаешь, дорогая, мне кажется, ты совершила ошибку, когда отказалась от писательской карьеры. Или от журналистской.
   – Чтобы узнать ответ на вопрос, его нужно сначала задать.
   Келси впилась зубами в пиццу, щедро посыпанную острым красным перцем и начиненную мягким горячим сыром, грибами и прочим. С губ ее сорвался сладострастный стон.
   – По крайней мере, с большинством людей дело обстоит именно таким образом, – продолжила она, проглотив первый кусок. – Или ты не любишь вопросов, Слейтер?
   Гейб предпочел не отвечать на этот последний вопрос. Вместо этого он вернулся к предыдущему.
   – Моя ферма устраивает меня потому, что она – моя.
   – Так просто?
   – Нет, так сложно. Надеюсь, ты не хочешь испортить вечер и заставить меня рассказывать историю моей жизни? Это вредно для пищеварения.
   – У меня здоровый желудок. – Келси слизнула с большого пальца капельку томатного соуса. – Мою историю ты знаешь, во всяком случае – основные ее вехи, мои главные взлеты и падения. Самое главное, однако, заключается в том, что я не позволю себе сделать никаких новых шагов, пока не буду знать, с кем, собственно, я имею дело.
   Видя, что Гейб хмурит брови, Келси как ни в чем не бывало склонилась над своей тарелкой и продолжила трапезу.
   – Это не ультиматум и – упаси боже! – никакая не гарантия. Это просто необходимость. Я нисколько не скрываю, что меня к тебе тянет и что мне доставляет удовольствие твое общество. Но я тебя совсем не знаю.
   Гейб совершенно отчетливо понимал, что если бы Келси узнала его подноготную, то все шансы были бы за то, что все ее теплые чувства к нему претерпели бы существенные изменения. Вероятность этого была девять из десяти, но ему случалось играть и в худших условиях. Больше того: если ставка казалась ему достаточно высокой, он сам, бывало, отчаянно рисковал, разыгрывая невероятные головоломные комбинации при минимуме шансов на успех.
   – Позволь мне для начала рассказать кое-что о тебе самой. Итак, ты была единственной дочерью внимательного, заботливого отца. Тебя одевали, обували, окружали заботой, баловали…
   Последнее, по мнению Келси, несколько не соответствовало действительности, но она не стала ни отрицать этого, ни уточнять.
   – В целом все верно, – признала она. – Пока я росла, я действительно получала все, чего мне хотелось. Или почти все. И не только в материальном, вещественном смысле, но и в эмоциональной сфере. На мой взгляд, все это происходило от желания отца и бабушки как-то компенсировать мне отсутствие матери. Я же этого отсутствия не замечала вовсе.
   – Большой дом в пригороде, – продолжал Гейб. – Престижная школа, летний лагерь, уроки балета…
   Если он пытался вызвать ее раздражение, то он вполне преуспел. Стараясь держать себя в руках, Келси перенесла к себе на тарелочку еще кусок пиццы.
   – А также игра на фортепиано, плавание и верховая езда, – закончила она.
   – Это – просто часть целого, – отмахнулся Гейб. – Дальше был выпускной бал, колледж по твоему выбору и – как вершина всему – замужество. Блестящий молодой человек с блестящими перспективами, к тому же из хорошей семьи.
   – Не забудь также про долгий, утомительный развод, – напомнила Келси. – А что скажешь ты, Слейтер?
   – Ты даже представить себе не можешь, Келси, как все было у меня. Я расскажу, но ты вряд ли поймешь.
   Но Гейб решил, что все равно расскажет ей об этом. Расскажет и посмотрит, как ляжет карта.
   – Не могу сказать, чтобы я ложился спать совершенно голодным, – начал он. – В те времена денег на еду нам, как правило, хватало, а если не хватало, я крал или выпрашивал подаяние на улицах. Из детей обычно получаются хорошие воры и хорошие попрошайки, – пояснил он, внимательно наблюдая за выражением ее глаз. – Взрослый скорее обратит внимание на другого взрослого, чем на ребенка, а что касается попрошайничества, то… Комплекс вины у взрослых обеспечивает хорошие сборы малышне.
   – Многие люди оказываются в таком положении, когда они вынуждены просить милостыню, – осторожно заметила Келси. – В этом нет ничего зазорного.
   – Ты говоришь так, потому что тебе ни разу не приходилось просить. Или брать. – Гейб погремел льдом в своем стакане, но пить не стал и поставил стакан на место. – По ночам я слышал, хотя и старался не слушать, как в соседней комнате дерутся, как плачет мать, как соседка зарабатывает себе на хлеб насущный в постели с каким-нибудь проходимцем. В случае удачи я просыпался в той же постели, в какой засыпал, но часто моя мать будила меня далеко за полночь, и мы крадучись покидали дом, потому что отец опять проиграл или пропил деньги, отложенные на то, чтобы заплатить за аренду.
   Келси попыталась воочию представить себе ту картину, которую он нарисовал ей. Выходило нечто мрачное.
   – Так где же ты вырос?
   – Нигде. Это могло быть в Чикаго, в Рено или Майами. Зимой мы старались задержаться где-нибудь на юге, поскольку теплая погода стоит долго и ипподромы завершают сезон намного позже, чем на севере. Где угодно, лишь бы был ипподром. Все места выглядели для меня одинаково, потому что отовсюду нам приходилось бежать тайком, под покровом ночи. Разумеется, мой старик продолжал утверждать, что мы просто переезжаем и что он работает над очередным своим проектом, который принесет нам целую кучу денег. Моя мать драила общественные туалеты, чтобы мы не голодали, а он забирал бо́льшую часть ее заработка и проигрывал на скачках, в карты, на тараканьих бегах и даже на том, как далеко прыгнет чертов кузнечик. Ему было плевать, на что и с кем спорить – лишь бы можно было помахать купюрами перед чьим-то носом и прикинуться важной шишкой…
   Гейб говорил совершенно спокойно, без злости, и только горечь нет-нет да проглядывала в его взгляде.
   – Кроме всего прочего, отец был не прочь смухлевать, передернуть, смошенничать. Он был довольно ловок, и по большей части такие штучки сходили ему с рук, но я помню несколько случаев, когда моя мать с трудом наскребала необходимую сумму, чтобы расплатиться с его партнерами, которые иначе переломали бы ему пальцы. Она любила его…
   Гейб подумал, что это-то как раз и было самой горькой пилюлей, которую ему пришлось проглотить.
   – Многие женщины любили Рика Слейтера…
   Он занялся пиццей, словно пытаясь доказать себе, что все это больше не имеет для него значения.
   – …А он любил причинять им боль. Многие женщины уходили и возвращались только для того, чтобы еще раз получить кулаком в лицо. И самое странное, что они гордились своими разбитыми губами и черными кругами под глазами так, словно это были медали или какие-то другие знаки отличия. Моя мать была как раз из таких. Если я пытался помешать отцу, он начинал лупцевать нас обоих, а мать ни разу не поблагодарила меня. Она только повторяла, что я ничего не понимаю… И она была совершенно права, – неожиданно прибавил Гейб. – Я до сих пор этого не понимаю.
   – Неужели ты не мог никуда пойти? Найти какое-нибудь убежище, обратиться в социальные службы, в полицию, наконец…
   Гейб только взглянул на совершенные черты породистого, аристократического лица Келси и подумал о ее безупречном воспитании, въевшемся в плоть и кровь.
   – Некоторых людей обязательно заносит в самые грязные и темные углы, Келси. Иначе не может быть. Так работает система.
   – Но так не должно быть. Это… это неправильно.
   – Чтобы получить помощь, нужно верить в нее, искать, обивать пороги и иметь достаточно мужества, чтобы просить о ней. Моя мать ничего этого не сделала бы. Большую часть времени она смотрела в землю, ничего не ждала, ничего не просила.
   Теперь уже Келси смотрела на него, не отрываясь, и в ее взгляде смешались сожаление и ужас.
   – Но ты же был ребенком! Кто-то же должен был… что-нибудь предпринять.
   – Я бы такого человека не поблагодарил. Меня с детства приучили плевать при виде копа и думать о социальных работниках как о бездельниках, которые только перебирают ненужные бумажки, суют свой нос куда не следует и мешают тебе поступать так, как тебе хочется. Поэтому я старался избегать и тех, и других. Иногда я ходил в школу, иногда – нет. Господь свидетель: отцу это было безразлично, а у матери просто не хватало сил, чтобы заставить меня учиться как следует. По большей части я был предоставлен самому себе и, естественно, делал то, что мне было больше по душе. Старику нравилось, когда я болтался где-нибудь поблизости от него: я либо поставлял ему клиентов, либо сам затевал какую-то игру. Зато, пока я был подле папаши, я мог следить за тем, чтобы он, напившись, не спустил последние гроши. Ему тогда становилось все равно, а нам с матерью нужно было как-то жить.
   – Ты мог попытаться уйти от него, убежать.
   – Конечно, я думал об этом, и не раз. Просто мне казалось, что тогда он забьет мать до смерти. Короче, я остался, но никакой пользы никому из нас от этого все равно не было. Мать умерла от воспаления легких в муниципальной больнице для бедняков, фактически – в приюте. После ее смерти я шесть месяцев копил деньги, пряча от отца все, что мне удавалось заработать на ипподроме – игрой или собственным трудом. В конце концов я сбежал. Тогда мне было тринадцать.
   Он замолчал, вспоминая. Для своих лет он был довольно рослым и себе на уме. И почти старик, если считать по пережитому.
   – Папаша несколько раз ловил меня, – словно нехотя продолжил Гейб после продолжительной паузы. – Мне уже тогда нравились лошади, поэтому меня тянуло на ипподром. Он тоже постоянно ошивался возле дорожки. В таких условиях встречи были неизбежны, и каждая такая встреча заканчивалась одинаково. Он колотил меня, а потом начинал вымогать деньги. Обычно мне удавалось откупиться…
   – Откупиться?
   – Если мне везло, то кое-какие деньжата у меня водились. С парой сотен долларов отец бросался играть на скачках или заваливался в ближайший кабак. – Гейб подумал, что с тех пор цены существенно возросли. – И каждый раз, когда мне удавалось от него избавиться, я начинал все сначала, начинал с одной лишь мыслью в голове: когда-нибудь у меня будет все, и он не посмеет тронуть меня даже пальцем. Ни он и никто другой… Почему ты не ешь?
   – Мне очень жаль, Гейб… – Она схватила его за руку и крепко сжала. – Честное слово.
   Нет, не жалости искал Гейб. Только теперь ему стало ясно, чего он добивался, рассказывая все это. Он ждал, что Келси ужаснется, что она отвернется от него с отвращением и страхом. В этом случае у него появился бы предлог отступиться от нее и прекратить безумную погоню за будущим, которого он не мог предвидеть.
   – В свое время я отбывал срок, – продолжил он. – Из-за покера. Я сел играть и не заметил, что это была хитро расставленная ловушка…
   Он немного помолчал, ожидая, как она отреагирует, но Келси не проронила ни слова.
   – Я был мелкой сошкой, но загребли меня вместе с крупной рыбой. Выйдя на свободу, я стал умнее. Несколько раз я смошенничал в карты, но игра нравилась мне больше, чем жульничество. Работая на конюшнях при ипподроме, всегда можно было заработать, чтобы сделать ставку, а лошади… Лошади – это лошади. Впрочем, об этом я, кажется, уже говорил. Да и в тюрьме мне настолько не понравилось, что я решил больше туда не попадать. Самое главное, что сберегло мне немало денег, это то, что я не пил, а не пил я потому, что каждый раз, когда я подносил к губам стакан, я чувствовал ненавистный отцовский запах. Ну и конечно, мне везло.
   Закончив рассказ, Гейб откинулся на спинку стула и раскурил сигару.
   – Ну что, теперь тебе все понятно?
   «Неужели он в самом деле думает, что я не вижу его гнева, его боли, которая все еще тлеет под застарелыми шрамами?» – думала Келси. Люди, проходящие мимо их столика, увидели бы перед собой только мужчину, который оживленно беседует со своей подружкой и наслаждается приятным вечером. И все же даже посторонний человек, который удосужился бы заглянуть ему в глаза, увидел бы там гнев – холодный, беспощадный.
   Решительным движением Келси взяла его за руку.
   – Возможно, я не способна понять всего, что ты хотел мне сказать, – проговорила она. – И все-таки мне кажется, что я смогу представить себе, какой это кошмар – жизнь с алкоголиком, который…
   – Он не алкоголик, – перебил Гейб ледяным тоном. – Существует определенная разница между алкоголиком и пьяницей, Келси. Никакая программа социальной реабилитации не изменит ни его, ни того факта, что он – просто мерзкий пьянчуга, которому доставляет удовольствие избивать женщин и всех, кто слабее его. И потом, это был вовсе не кошмар, это была жизнь. Моя жизнь.
   Келси убрала руку.
   – Тебе бы хотелось, чтобы я не поняла.
   Гейб повертел в руках сигару и в конце концов пристально уставился на ее тлеющий кончик. Он и представить себе не мог, что это ее простое, молчаливое сочувствие вызовет к жизни столько горьких воспоминаний и чувств, которые так долго спали в глубине его души и вот, разбуженные, закружились в неистовом, сумасшедшем водовороте.
   – Ты права. Я бы предпочел, чтобы ты смотрела на меня и принимала меня таким, как есть. Или бросила это дело.
   – Мы оба стали такими, какими нас воспитали, Гейб. Так или иначе, я впредь не собираюсь питать к кому-либо какие-то чувства просто потому, что эти люди кажутся мне такими или сякими. И если я тебе нужна, тебе придется смириться с тем, что я буду стараться разобраться в тебе.
   Гейб потушил сигару.
   – Это похоже на ультиматум.
   – Это и есть ультиматум. – Келси оттолкнула тарелку и сняла со спинки стула жакет. – Идем, нам еще долго добираться домой. Лучше выехать пораньше.

   Да, ей предстояло хорошенько подумать о маленьком мальчике, которому с самого детства пришлось самому пробивать себе дорогу в жизни. О мальчике, который, ложась спать, слышал вместо колыбельных возню проституток за стеной и крики пьяного отца.
   Сколько от этого мальчика осталось во взрослом мужчине, она не знала. Келси казалось, что намного больше, чем думал сам Гейб. Гораздо больше, чем он позволил бы кому-нибудь разглядеть.
   Скорее всего, размышляла она, с тех пор Гейб просто сменил тогу. Непринужденные манеры, потрясающий дом на холме, собственная конюшня, полная призовых чемпионов, – все это маска, которая в первую очередь бросается в глаза. Любопытно, сколько человек из тех, кто принадлежит к высшему кругу коневладельцев, знает правду о его происхождении? А зная, рассматривает историю жизни Гейба просто как еще одно проявление его эксцентричности?
   Да, Келси начинала понимать Гейба, как бы ему ни хотелось противоположного. И видел он это или нет, но все это было ей небезразлично.

   Был почти час ночи, когда Билл Канингем услышал, как кто-то стучится в парадную дверь. Завернувшись в китайский халат из тонкого красного шелка, который еле-еле сходился на его объемистом животе, он поспешил к выходу. Заглянув в глазок, он порадовался, что Марла, его последнее увлечение, спит крепко и вряд ли проснется. Канингему нравилось считать, что главной причиной того, что она засыпает как убитая, является бурный секс, однако, скорее всего, дело было в легких транквилизаторах, которые Марла глотала пригоршнями.
   Так или иначе, Канингем был рад, что, кроме него, никто больше не увидит этого позднего и нежданного гостя.
   – Я же сказал тебе: никогда сюда не приходи! – прошипел Канингем, приглаживая редкий пух на голове. После дерби – вернее, после победы на дерби – он собирался сделать себе пересадку волос.
   – Ну-ну, Билли-бой, не волнуйся, никто меня не видел.
   Судя по всему, Рик Слейтер уже прошел бо́льшую половину своего обычного марафона, однако он не качался да и слова выговаривал сравнительно отчетливо. Опьянение проявлялось только в неестественном блеске глаз.
   – А если даже и видел – что с того? Нет такого закона, чтобы я не мог навестить своего старого партнера по покеру. – Он ухмыльнулся и быстро оглядел роскошную прихожую. Рик сразу отметил, что старина Билл снова зажил полной чашей и его можно попытаться раскрутить на энную сумму. – Как насчет выпить?
   – Ты с ума сошел? – Несмотря на то что в доме была одна наглотавшаяся снотворного Марла, Канингем продолжал говорить зловещим шепотом. – Разве ты не знаешь, что копы побывали здесь? Здесь! – повторил он со значением, словно его роскошный дом был чем-то вроде церковного алтаря. – Задавали мне всякие вопросы, и все потому, что какой-то болтливый конюх сказал им, будто Липски пару дней кидал у меня навоз.
   – Я же говорил тебе – не надо его брать. Ну, давай по маленькой. – Рик поднял вверх два сложенных пальца и, прищурившись, посмотрел на них. – Где у тебя бар, Билли-бой? Я сух как Сахара.
   – Я не хочу, чтобы ты пил в моем доме.
   Улыбка Рика стала еще шире, но глаза сделались жесткими.
   – Нельзя так разговаривать со своим партнером по бизнесу, Билл. Это не принято, – проговорил он медленно. – Тем более что у меня появилась новая идея.
   Канингем облизал губы.
   – Мы же обо всем договорились.
   – Именно об этом я и хотел с тобой покалякать. По-дружески, за стаканчиком виски.
   – Ну хорошо, только все равно – давай побыстрее. – Канингем бросил быстрый взгляд в сторону лестницы, ведущей в верхнюю спальню, и повел Слейтера в гостиную, устроенную ниже уровня прихожей и отделанную с чисто королевской роскошью бледно-голубым и золотистым бархатом. – И потише – у меня наверху женщина, – добавил он.
   – Ах ты, старый кобель… – Рик дружески ткнул Канингема под ребра. – А подружки у нее нет? Я, брат, пересох и в этом смысле тоже.
   – Нет. И держись от нее подальше, понял? Я не хочу, чтобы она узнала о твоем приходе и о том, какие у нас с тобой дела. Марла красивая баба, но глупая.
   – Обожаю такой тип женщин. – С завистливым вздохом Рик плюхнулся в широкое кресло, накрытое чехлом из золотистого бархата. – Умеешь ты жить, приятель. Я всегда говорил: Билли-бой умеет жить.
   – Только не надо повторять это сейчас, – поторопил его Канингем, наливая в стаканы виски – настоящий «скотч» двенадцатилетней выдержки. Рику, конечно, было все равно что пить, но Канингем обожал пустить пыль в глаза и никогда не упускал случая.
   – Ты должен был заняться Липски, – напомнил он.
   – Я все сделал. – Крайне довольный собой, Рик раскрутил виски в стакане, понюхал и только потом проглотил. – Здорово я придумал – избавиться от него, как обычно избавляются от бракованной лошади?
   Рука Канингема, держащая стакан, задрожала так сильно, что он едва не расплескал виски.
   – Я не желаю слышать никаких подробностей. Кроме того, я говорю не об этом последнем… инциденте, а о том, что было раньше. Господи, Рик, ведь мы не планировали никого убивать! Тем более старину Мика! Да на ипподроме его считали чуть ли не святым!
   – Непредвиденные осложнения. – Рик нахмурился и, протянув руку к бутылке, снова налил себе виски. – И Липски заплатил за это, однако мне пришлось изрядно похлопотать и понервничать, прежде чем я решил проблему, что, естественно, сказалось на моих накладных расходах. Это обойдется тебе еще в десять тысяч.
   – Ты что, спятил? – Канингем даже подпрыгнул и в конце концов пролил свой «скотч» на колени. – Это была твоя дурацкая инициатива, Рик.
   – Я только хотел обезопасить вложенные тобой средства. Копам потребовалось бы не больше пяти минут, чтобы заставить Липски говорить, а заговорив, он тут же указал бы на меня. А любые улики против меня, – Рик дружелюбно улыбнулся своему компаньону, – могут быть использованы и против тебя. Так что гони еще десять штук, Билл. Это только справедливо.
   Канингем с трудом сглотнул. Большие деньги, неожиданно свалившиеся прямо ему в руки, были настоящим чудом, но он порядочно потратился, покупая Большую Шебу. Да и у чуда была своя цена.
   – С тем же успехом ты можешь просить десять миллионов. Или сто. Я использовал кредит полностью.
   Рик ожидал чего-то подобного и загодя приготовил ответ.
   – Ничего, мне не срочно. Во всяком случае, до конца мая я могу подождать. Что такое пара недель для двух старых приятелей? Тьфу! Пустяк… – Он скрестил ноги. – Так вот какая у меня идея, Билли… Собственно, не идея даже, а вариация на нашу с тобой главную тему, но она должна принести нам обоим немалый выигрыш. Ты хочешь сорвать куш на Черчил-Даунз. Я тоже. Но мне нужно еще доделать наше дело и свести счеты с моим щенком.
   – Покуда дело делается, твои семейные проблемы меня не интересуют, – отрезал Канингем, но перспектива посчитаться с Гейбом не могла оставить его равнодушным. Мысль о мести согрела его почище «скотча», однако он постарался скрыть это и заметил как можно суровее: – Что там еще за идеи? Ты и так чуть не подвел нас под монастырь, когда связался с Липски.
   – Можешь не беспокоиться. – Рик взмахнул стаканом. – Я же сказал, что все в порядке. Только я немного изменил первоначальный план.
   – Как именно?
   – Вся ирония в том… – Рик лениво отхлебнул из стакана и длинно вздохнул. – Сейчас расскажу. Я уверен, что ты по достоинству оценишь, как ловко я все повернул, Билли-бой.

   Некоторое время спустя Канингем вернулся в постель. Он весь дрожал. Никогда, никогда он не был кровожадным человеком, убеждал себя Канингем. Он не виноват, что Мик и Липски погибли. Так сложились обстоятельства, и они вытянули не тот жребий, как выразился Рик.
   Да, пожалуй, только сумасшедший добровольно связался бы с Риком Слейтером, но в той отчаянной ситуации у Билла не было иного выхода. Да и появился он настолько вовремя, что Канингем невольно подумал – это судьба. Как бы там ни было, план Рика, даже с сегодняшними изменениями и дополнениями, имел смысл. Страшный смысл.
   Что он мог сделать? – спросил сам себя Канингем. Если в Черчил-Даунз Большая Шеба останется «в битом поле», то придется забыть о Марле, о собственной усадьбе, о тешащих тщеславие визитах в паддок, куда пропускают только тренеров и владельцев.
   Большая Шеба, подумал Билл Канингем. Он хотел превратить ее в свой главный козырь, он вбухал в эту кобылу все свои наличные деньги – все, что ему удалось скопить и занять, – а она оказалась фляером [15 - Фляер – резвая, но недостаточно выносливая лошадь.] со слабыми легкими…
   Закрыв глаза, Канингем проклял тот день и час, когда связал свое будущее с Шебой. Теперь у него оставалась единственная надежда – дерби. Выиграй он дерби, и этого вполне хватит, чтобы окупить все затраты. После этого он вполне сможет прожить на деньги, вырученные от продажи потомства Шебы.
   Так делалось и раньше, размышлял Канингем, снова и снова возвращаясь к предложенному Риком плану. И, пожалуй, все пройдет без сучка без задоринки. Одна скачка, одна-единственная выигранная скачка – и все.
   Ему захотелось тепла, и он прижался к Марле. Очень скоро ее храп убаюкал его, и Билл Канингем уснул.

14

   Путь из сельскохозяйственной Виргинии в провинциальный Мериленд показался Келси гораздо более продолжительным, чем в тот раз, когда она впервые ехала на ферму матери, однако это было ей только на руку. Ей хотелось все как следует обдумать. Сомневаться в том, что ее ожидает сопротивление, не приходилось. И если за последние несколько недель ничего не изменилось, сопротивление самое ожесточенное. Хуже всего было то, что Кендис наверняка успела созвониться с Милисент и сообщить ей о приезде Келси.
   И все-таки Келси предпочитала сразиться с ними со всеми сразу. Шокировать, разочаровать, вывести из себя – и победить.
   Превосходный план, подумала она, криво улыбаясь. Кендис будет шокирована, отец – разочарован, бабушка разозлится. Но зато она добьется своего.
   Когда Келси свернула на подъездную дорожку, Филипп Байден работал в саду. По этому случаю он был одет в старенький свитер с заплатанными локтями и широкие парусиновые брюки с испачканными землей коленями. Профессор пропалывал азалии, которые только-только начали давать бутоны.
   Келси выскочила из машины и бросилась к отцу через аккуратно подстриженный газон, чтобы поскорее обнять его. Филипп поднялся ей навстречу, и они некоторое время стояли лицом к лицу, не замечая ничего вокруг.
   – Господи, как я люблю этот дом, – прошептала Келси, опуская голову на плечо отца. – Только недавно я поняла, как мне повезло, что я выросла именно здесь.
   Потом она подумала о Гейбе и рассеянно тронула рукой нежно-розовый цветок шиповника, качавшийся на кусте перед самым ее лицом.
   – Как мне повезло, что у меня был ты, был этот сад и цветы… – Она улыбнулась. – И уроки балета.
   – Балетную школу ты возненавидела месяцев через пять, – напомнил Филипп.
   – Но я счастлива, что она была в моей жизни. Понимаешь?
   Филипп внимательно посмотрел в лицо дочери, заботливо поправил рассыпавшиеся по плечам волосы.
   – У тебя все в порядке, Кел?
   – Да.
   – Мы беспокоились. Этот недавний случай с убийствами…
   – Я знаю, – перебила Келси. – То, что случилось с этими двумя людьми, просто ужасно. И увы, я не могу сказать, что это не произвело на меня никакого впечатления. Разумеется, нам всем было очень не по себе, но теперь, кажется, все пришло в норму.
   – Я вижу и очень этому рад. По телефону это как-то не так… – Филипп наклонился и стал собирать в проволочную корзину свой садовый инвентарь. – Самое главное, что ты наконец дома. Только давай пройдем через заднюю дверь, не то Кендис снимет с меня с живого кожу, если я испорчу полы.
   По дороге Келси обняла отца за пояс.
   – О, я вижу бабушкин автомобиль!
   – Да, Кендис позвонила ей, как только ты сказала, что приедешь. Они обе в гостиной – обсуждают весенний благотворительный бал в клубе. – Филипп сочувственно улыбнулся дочери. – Самая главная их задача – это найти тебе достойного кавалера.
   Келси по привычке подмигнула отцу, но сразу же задумалась.
   – Весенний благотворительный бал… Его проводят в мае, ведь так?
   – Да. В первое воскресенье мая.
   В этот день весна приходит в Кентукки, вспомнила Келси. В один и тот же день, из года в год. В этот день проводится большое Кентуккийское дерби. Ну что же, пусть пропущенный весенний бал падет еще одним тяжким грехом на ее совесть.
   – Пап… – Келси подождала, пока Филипп уберет свою корзинку в крошечную кладовку, которая, впрочем, блистала такой же безупречной чистотой, как и весь дом. – Боюсь, в эти выходные меня не будет в городе.
   – Не будет в городе? – Филипп направился в кухню, чтобы вымыть руки. – Послушай, Кел, насколько я помню, ты не пропустила ни одного весеннего бала с тех пор, как тебе исполнилось шестнадцать.
   – Я знаю. Мне очень жаль, но у меня свои планы.
   Профессор молча вытирал руки о полотенце. Разочарован, подумала Келси. Вот он уже разочарован.
   – У меня свои планы, – повторила она. – Но лучше, если я расскажу о них, когда мы все соберемся вместе.
   – Вот и хорошо. – Стараясь не очень волноваться, Филипп последовал за дочерью в гостиную.
   Кендис и Милисент действительно были здесь. Судя по всему, они коротали время за непринужденной беседой; перед ними на столе стояли крошечные чашечки с чаем и вазочка печенья.
   Жасминовый, определила Келси, принюхавшись. Потом ей пришло в голову, что на конюшне в это время дня она торопливо рвала зубами длинный сандвич, сделанный из разрезанной пополам булки, и запивала его крепким черным кофе.
   Да, ее вкусы – как и многое другое – изменились быстро и самым кардинальным образом.
   – Келси! – Кендис радостно засмеялась и встала с кресла, чтобы расцеловать падчерицу в обе щеки. Келси уловила исходящий от нее аромат «Лэр дю там», смешавшийся с запахом чая и «Шанели» – «фирменных» духов Милисент.
   Запахи светского салона, подумала Келси, успевшая привыкнуть к назойливым ароматам стойла, и в свою очередь обняла Кендис – быть может, слишком крепко, словно чувствуя за собой вину.
   – Ты замечательно выглядишь, Кен! Новая прическа?
   Кендис машинально поправила короткие черные волосы.
   – Не слишком ли это молодежный стиль, как тебе кажется? – спросила она. – Принстон такой милый, он, кажется, способен убедить меня постричься наголо.
   – Тебе очень идет, – уверила ее Келси, припоминая, что сама она вот уже несколько недель подряд не была ни в салоне красоты у Принстона, ни в обычной парикмахерской. – Привет, бабушка! – Приветствие, как и поцелуй в щеку, вышли довольно напряженными. – Ты тоже отлично выглядишь.
   – А ты пополнела, как я погляжу. – Милисент пригубила чай, внимательно разглядывая Келси. – Это неплохо, но будь осторожна и не позволяй себе распускаться. Маленькие косточки плохо реагируют на избыточный вес.
   – Это не жир, это мускулы. – Келси нарочно поиграла бицепсом, чтобы вывести Милисент из равновесия. – Замечательная это физкультура – подавать сено и кидать навоз.
   Ослепительно улыбнувшись, Келси повернулась к Кендис, на лице которой ясно читалось сомнение.
   – Нельзя ли и мне немного чаю? – попросила она. – Не беспокойся, я успела помыться после утренней тренировки.
   – Конечно, Кел, разумеется. Присаживайся, дорогая. А ты, Филипп, ты не натаскал земли из сада?
   – Ни крошечки, – заверил супругу профессор и безропотно принял из ее рук чашку с чаем и крошечный сандвич, а Келси невольно подумала, что у Ченнинга, привыкшего совершать по вечерам налеты на холодильник, появился серьезный конкурент. – Азалии в этом году собираются цвести удивительно рано. На моей памяти они никогда еще не были так густо усеяны бутонами.
   – Ты говоришь это каждую весну. – Кендис ласково похлопала его по плечу. – Впрочем, доля истины в этом есть. Знаешь, Келси, во всем квартале только мы одни не держим садовника, но ни один сад не может сравниться с нашим. И все благодаря Филиппу. У него просто волшебные руки.
   – Это замечательное хобби, – поддакнула Милисент. – Я всегда сама ухаживала за своими розами, и они росли лучше, чем у многих.
   Она с гордостью поглядела вокруг и переключила свое внимание на Келси. По крайней мере, подумала она, девчонке хватило такта одеться как следует. Сама Милисент была почти уверена, что из чистого упрямства Келси заявится домой в джинсах и заляпанных грязью рабочих башмаках. Но на внучке был персикового цвета жакет и такие же стильные брюки, так что придраться было не к чему.
   – Кстати, – начала Милисент, – мы с Кендис как раз обсуждали, какие цветы лучше выбрать для весеннего бала. Это наша обязанность, поскольку мы обе входим в организационный комитет, но у тебя, Келси, хороший вкус. Может быть, ты взглянешь, что предлагает нам флорист-дизайнер, и дашь ему несколько советов?
   – Высоко ценю ваше доверие, – усмехнулась Келси, – но увы, я вынуждена отказаться от вашего лестного предложения. Дело в том, что меня здесь не будет.
   – Тебя не будет на балу? – Кендис рассмеялась искусственным смехом и поспешила налить Келси и Милисент еще чаю. – Ты, наверное, шутишь, Келси! Я понимаю, что даже после развода тебе неловко будет встречаться с Уэйдом и его пассией, однако ты не должна обращать внимания на подобные мелочи. Мы с Милисент как раз думали над этим.
   Келси открыла рот, чтобы объясниться, но осеклась.
   – Вот как? – переспросила она. – Это мило.
   – Нет, в самом деле!.. – Кендис, чье лицо осветилось неподдельным энтузиазмом, положила в чашку второй кусок сахару. – Со стороны Ченнинга было очень любезно пойти с тобой на бал в прошлом году, однако никому из нас не хотелось бы, чтобы это превращалось в традицию. В любом случае люди будут гораздо меньше судачить за твоей спиной, если тебя будет сопровождать настоящий кавалер…
   Не прерывая своей речи, Кендис предложила собравшимся блюдо с огуречными сандвичами, и Келси подумала, что она всегда была безупречной хозяйкой.
   – Сын Джун и Роджера Миллер как раз вернулся в наши края. Ты помнишь Паркера, Келси? В последние несколько лет он занимался в Нью-Йорке хирургической стоматологией, а теперь получил престижное место в округе Колумбия. И Паркер никогда не был женат, – добавила она с хитрой улыбкой.
   – Да, я его помню.
   Приличная семья, высокое социальное положение, припомнила Келси. Престижный колледж, престижная профессия – все как полагается. Не его вина, что Келси видела в нем лишь еще одно подобие Уэйда Монро.
   – Я уже говорила с Миллерами. – Милисент, чрезвычайно довольная поворотом беседы, осторожно прихлебывала ароматный чай. – И обо всем договорилась. Паркер согласен сопровождать тебя.
   «Великолепно, – подумала Келси, борясь с закипающим возмущением. – Без меня меня женили. То есть выдали замуж».
   – Я уверена, что мистер и миссис Миллер очень рады его возвращению. Передайте ему и мои наилучшие пожелания, – заговорила она ледяным тоном. – Но, повторяю, меня здесь не будет. На этой неделе я уезжаю в Кентукки и вернусь только во вторую неделю мая.
   – В Кентукки? – Милисент с лязгом поставила чашку на блюдце. – Что, ради всего святого, тебе там понадобилось?
   – Там будет проводиться дерби. Даже в кругах, в которых вращаешься ты, бабушка, это считается важным событием. Я уверена, что и на балу скачки будут темой номер один, особенно если первый приз возьмет жеребец из «Трех ив».
   Келси замолчала, чтобы перевести дух и бросить быстрый взгляд на отца. Она очень надеялась, что он поймет ее правильно.
   – А он обязательно выиграет, и я хочу быть там, когда это случится, – закончила она.
   – Это непростительно! – выпалила Милисент. – Байдены были одними из тех, кто основал этот клуб. Традиция восходит аж к твоему прадедушке. Ты просто обязана присутствовать на балу, хотя бы ради поддержания чести семьи.
   – Но все меняется, – возразила Келси, стараясь, чтобы ее голос звучал как можно мягче и убедительнее. – У меня есть работа, есть определенные обязанности и желания. И я не могу пренебречь всем этим ради танцев в клубе. А ты, Кендис… Я высоко ценю твою заботу, но Паркер Миллер мне не нужен даже в качестве сопровождающего. Мне нравится другой человек.
   – Ох… – Кендис моргнула и попыталась притвориться довольной. – Это замечательно, Келси, просто замечательно. Ты должна обязательно пригласить его на наш бал.
   – Боюсь, из этого ничего не получится. – Келси сочувственно пожала руку Кендис. – Этот человек не того типа, который можно встретить на балу в кантри-клубе [16 - Кантри-клуб – загородный клуб для избранных с плавательными бассейнами, теннисными кортами и тому подобным.].
   – Должно быть, кто-нибудь из конюхов, – с сарказмом вставила Милисент.
   – Ничего подобного, – возразила Келси и, не в силах отказать себе в удовольствии, добавила: – Он – профессиональный игрок.
   – Ты становишься все больше похожа на свою мать. – Держась неестественно прямо, Милисент поднялась с кресла и повернулась к сыну. – Я предупреждала тебя, Филипп, и насчет Наоми, и насчет ее дочери, но ты не внял моим предостережениям. И вот теперь мы все расплачиваемся…
   – Милисент!.. – Кендис тоже вскочила и торопливо выбежала из гостиной вслед за свекровью.
   Келси отставила в сторону чай. Она уже успела пожалеть о своих словах, но оскорбленные чувства Милисент были ни при чем. Больше всего ей было жаль отца.
   – С моей стороны было, конечно, не очень тактично… – начала она.
   – Честность и прямота всегда были твоими главными достоинствами, – устало отозвался Филипп, и Келси еще острее ощутила свою вину.
   – Ты разочарован, – сказала она. – Как бы мне хотелось найти способ делать то, что я должна сделать, и при этом не задеть твоих чувств.
   – В подобной ситуации угодить абсолютно всем невозможно.
   Он поднялся и, повернувшись к Келси спиной, отошел к окну. Из окна гостиной ему были видны тугие бутоны азалий, которые только начали разворачивать свои нежные лепестки. Пройдет совсем немного времени, и они вырвутся из своей уютной и безопасной темницы, образованной плотно сомкнутыми кожистыми чашелистиками, и раскроются навстречу весеннему воздуху и новой жизни.
   – Ты привязалась к ней, – негромко проговорил Филипп. – Что ж, я этого ожидал. Ты очень похожа на нее, и не только внешне, но главным образом по складу характера. Какая-то часть меня – часть, которой я стыжусь, – все еще хочет сказать тебе, что ты совершаешь ошибку. Что ты не принадлежишь к тому миру. Эта часть меня упрямо отказывается видеть, как ты счастлива от того, что ты там не чужая.
   – Я чувствую себя так, словно мне наконец удалось отыскать свою дорогу в жизни, понять свое предназначение. Я счастлива, потому что мне не нужно больше суетиться, спешить, искать что-то более интересное, более важное. Ведь именно этим я занималась бо́льшую часть своей жизни. Мы оба знаем это.
   – Ты искала. Тут нечего стыдиться.
   – А я и не стыжусь. Просто я устала от суеты. Мне нравится заниматься с лошадьми, мне по душе любая работа в конюшне и нравятся люди, которые меня окружают. Наверное, я уже не сумею вернуться к бумажной работе, к своей квартире, к развлечениям в клубе. Я чувствую себя так, как будто я…
   – Цветок, который только что распустился? – Смотреть на цветы стало невыносимо больно, и Филипп отвернулся. – Распустился и наконец почувствовал, что такое настоящая свобода?
   – Да, пожалуй. До этого я не понимала, сколько во мне было скрытого недовольства и прежде всего – недовольства собой.
   – Даже если так!.. – раздался голос Кендис, которая незаметно вернулась в гостиную.
   Келси поглядела на мачеху и увидела решительно выпяченный подбородок и сердитый взгляд из-под насупленных бровей.
   – Но это не повод, чтобы быть грубой. Твой отец и я… и твоя бабушка тоже – мы все хотим помочь тебе в этот трудный период.
   – Мне кажется, – медленно проговорила Келси, – что этот период вовсе не такой трудный, как вы думаете.
   – Тем более ты могла бы подумать об окружающих, – парировала Кендис. – И в первую очередь об отце. О том, как он переживает. О том, как все это выглядит в глазах посторонних.
   – Кендис! – перебил жену Филипп. – Не надо об этом, ладно?
   – Не надо? А почему, собственно, не надо?
   – Возможно, ты в чем-то права, – вставила Келси. – Мне очень не хотелось бы, чтобы папа переживал, но – увы! – я не могу разделить твоей озабоченности по поводу того, что скажут или подумают посторонние. Меньше всего мне хотелось бы ранить ваши чувства или служить яблоком раздора между вами двоими.
   – И тем не менее ты подучила Ченнинга обмануть меня и остаться в этом ужасном месте.
   Келси почувствовала, что ступила на зыбкую почву, и мысленно прокляла Ченнинга за то, что он поставил ее в такое щекотливое положение.
   – Да, я просила его побыть со мной.
   – И теперь он собирается отправиться туда на все лето, собирается работать на ферме! Он как-то обмолвился об этом, но я просто не поверила. И только теперь… – Задохнувшись от возмущения, Кендис крепко схватилась обеими руками за спинку кресла. – Может быть, она околдовала тебя, Келси, но я не позволю ей сделать из Ченнинга… неизвестно кого!
   – Боже мой! – Келси в отчаянии обхватила голову руками, запустив пальцы в волосы. – Откуда что берется! Ты ни разу не видела Наоми, но уже считаешь ее какой-то развратной сиреной из низкопробных фильмов, которая соблазняет чистых наивных юношей и уничтожает все, к чему только ни прикоснется! Нет, Кендис, ты ошибаешься. Наоми открыла перед Ченнингом двери своего дома вовсе не для того, чтобы развратить его, и, уж конечно, не для того, чтобы досадить вам. Она сделала это ради меня. А работу Наоми предложила ему просто потому, что Ченнинг заинтересовался фермой.
   – Я этого не допущу! – воскликнула Кендис возмущенно. Она терпеть не могла сцен, но упрямство Келси не оставило ей иного выхода. – Я не хочу, чтобы мой сын болтался на ипподроме и общался с картежниками и бывшими заключенными!
   Келси выпустила волосы и бессильно уронила руки вдоль тела.
   – Ну, этот вопрос вы с Ченнингом решите без меня.
   – Вот именно! Разумеется, я не имею права указывать тебе, что и как делать… – Губы Кендис предательски задрожали. Она так старалась подружиться с Келси, старалась быть ей примером, а не хрестоматийной мачехой из детских сказок, и чем это все кончилось? – …Но даже если бы я имела такое право, – продолжила она чуть не плача, – ты все равно бы не стала меня слушать! Ты всегда поступала только так, как тебе хочется, и никак иначе!
   Филипп сделал шаг вперед. Неожиданная бурная реакция Кендис не только расстроила его, но и озадачила.
   – Послушай, Кендис, тебе не кажется, что мы делаем из мухи слона? В конце концов, это всего лишь танцы в клубе.
   – Извини, Филипп… – Обида за мужа и за Милисент помешала Кендис сразу взять себя в руки и справиться с раздражением. Свекровь была для нее чем-то гораздо большим, чем родственницей со стороны мужа, – она была подругой и советчицей Кендис, ее главной союзницей. – Я еще не все сказала. Это не просто танцы. Речь идет о приличиях и, если угодно, о лояльности в отношении родственников. Так дальше продолжаться не может, Келси. Предпочтя Наоми, ты оскорбила отца, который тебя вырастил и воспитал.
   – Так вот как вы считаете! – вспыхнула Келси, подступая к отцу. – Скажи, ты и правда так считаешь? Неужели тебе кажется, что я не способна любить вас обоих? Или ты думаешь, что я не умею прощать, не умею принимать людей такими, какие они есть?
   – Тебе не за что прощать Филиппа, – вставила верная Кендис. – Он все делал правильно.
   – Да, я старался действовать так, как мне казалось лучше, – пробормотал Филипп. – Нынешняя ситуация для меня не из самых легких – отрицать это было бы глупо. И все же я обеими руками проголосую за то, что будет лучше для тебя.
   – Я как раз и пытаюсь решить, что именно будет для меня лучше всего. Или, по крайней мере, правильнее. Я только не хочу, чтобы ты страдал по моей вине.
   – Разумеется, нет, – устало промолвила Кендис. Она никогда не понимала свою падчерицу по-настоящему, так почему же именно сейчас что-то должно измениться? – Главная беда, Келси, не в этом, а в другом. Это, кстати, твоя старая проблема: когда ты ставишь перед собой цель, ты идешь к ней самым коротким путем, не замечая ничего вокруг и не задумываясь о последствиях. Когда же цель достигнута, вдруг оказывается, что она тебе вовсе не нужна и что ты ожидала чего-то другого. Так уже бывало, и не раз.
   Этот анализ, эти логичные и предельно точные слова укололи Келси больнее, чем любые обвинения и ядовитые замечания Милисент.
   – Иными словами, я – бесчувственная и холодная тварь. – Несмотря на все усилия, голос Келси дрогнул. – Ну что ж, не в первый раз мне указывают на этот недостаток, так что спорить, пожалуй, не имеет смысла.
   – Это не так. – Филипп шагнул к ней и крепко взял за плечи. – И уж конечно, Кендис не имела в виду ничего такого. Просто ты человек очень целеустремленный, упрямый, умеющий добиваться своего. Это, несомненно, достоинства, но иногда они имеют и свои минусы.
   Услышав это, Кендис мысленно приготовилась к отступлению. Она по опыту знала, что, какими бы справедливыми ни были ее требования, выстоять против объединенного фронта ей не под силу.
   – Мы очень беспокоились о тебе, Келси, – поспешила она вставить свое слово. – И если я в чем-то перешла границу, то только потому, что мы все очень переволновались. Мы все очутились в нелегком положении. Недавние сообщения в газетах… они заставили людей вспомнить о прошлом, которое, казалось, было прочно забыто. Снова начались все эти разговоры, из-за которых твой отец оказался в неловкой ситуации.
   – Два человека были убиты. – Келси почувствовала, как к ней возвращается спокойствие. – Но я не имею к этому никакого отношения, как не могу и прекратить слухи, вызванные этими печальными событиями.
   – Да, два человека были убиты, – повторил Филипп. – И ты думаешь, что мы можем отнестись к этому спокойно?
   – Нет, конечно. Я могу только еще раз повторить, что эти события не имеют никакого отношения ни ко мне, ни к «Трем ивам». Убийства случаются везде, и мир скачек в этом отношении ничем не лучше и не хуже. Вы, должно быть, вообразили, что ипподром – это средоточие греха и порока. Но это же совсем не так! К тому же скачки – надводная часть айсберга. Разведение чистокровных лошадей – это работа, работа и еще раз работа. Если изо дня в день встаешь с рассветом, на вечеринки просто не хватает сил. Что-то в этой работе мне нравится, что-то порой кажется нудным и монотонным, но зато я всегда вижу результаты собственного труда. – Келси сделала небольшую паузу, чтобы перевести дух. – Ну а насчет вечеринок с шампанским и прочего… К десяти вечера большинство работников уже спит, и мы с Наоми – не исключение. Я видела, как рождаются жеребята, видела, как взрослые мужчины ночи напролет поют больным лошадям колыбельные… Да, конечно, этот мир вовсе не похож на диснеевские мультики, но это и не бесконечная, разнузданная оргия.
   Филипп молчал. Он знал, что проиграл. Глядя на дочь, он видел перед собой Наоми, которая яростно и горячо защищала тот мир, который он так и не понял и к которому никогда не смог бы принадлежать.
   – Я согласна, что этот мир обладает своими особенностями, которые делают его привлекательным, – Кендис явно пошла на мировую. – Я сама видела Кентуккийское дерби по телевизору. Лошади показались мне совершенно великолепными, да и сам праздник был очень пышным. Что там говорить, я помню, что несколько лет назад Хенеганы даже владели частью беговой лошади. Ты тоже должен помнить, Филипп… И мы, разумеется, не можем осуждать этот… род занятий в целом. Просто нас заботило, что ты, возможно, вынуждена общаться с людьми не своего круга. Это твое увлечение профессиональным игроком…
   Келси негромко фыркнула.
   – Я сказала это, чтобы уязвить бабушку. Мне следовало объяснить, что меня заинтересовал владелец соседней фермы. Мне очень жаль, что я смутила Милисент, но… В общем, я должна перед вами извиниться, потому что не сказала вам еще одной вещи. Дело в том, что я решила не возобновлять аренду своей городской квартиры. Жить я буду в «Трех ивах», во всяком случае – пока. Возможно, к концу года я начну искать подходящий домик, но работать я все равно буду на ферме.
   Кендис положила руку на плечо мужа, словно желая поддержать его и напомнить, что она рядом, на его стороне.
   – Невзирая на последствия?
   – Я сделаю все возможное, чтобы неприятных последствий было как можно меньше. Я понимаю, как вам неудобно навещать меня на ферме, так что я буду как можно чаще приезжать к вам сама. Если мне придется уехать, я буду вам звонить. – Келси взяла в руки сумочку и принялась крутить ее ремешок. – Я не хочу потерять вас, – проговорила она, опустив взгляд. – Никого из вас…
   – Это невозможно. Этот дом всегда будет твоим. – Филипп притянул Келси к себе.
   Кендис молчала.

   Обратный путь дался Келси нелегко. Всю дорогу она то плакала, то начинала сердиться, и, только когда Келси подъехала совсем близко к «Трем ивам», гнев ее улетучился, уступив свое место горечи и обиде.
   Келси не стала останавливаться возле парадной двери. Меньше всего ей хотелось столкнуться с Наоми лицом к лицу. Обсуждать с матерью все, что говорилось о ней самой и о мире, в котором она жила, было бы проявлением слабости, и Келси решила, что должна справиться с этим сама. Поэтому она завернула за угол дома и остановилась, неподвижно глядя на увядающие нарциссы и набирающий силу кизил и ожидая, пока буря внутри ее немного уляжется.
   Однако она недолго оставалась в одиночестве. За спиной скрипнула дверь, и на веранду вышел Гейб.
   – Я искал тебя, – объявил он. – Вижу, машина стоит, а тебя нигде не видно.
   – Я думала, ты уже уехал.
   Он увлек ее на узенькую каменную скамеечку возле клумбы, где розовели ранние гвоздики и аквилегии.
   – Я уеду сегодня вечером. – Взяв Келси за подбородок, Гейб заставил ее повернуться. Как он хотел увидеть ее! Из-за этого все его планы пошли кувырком, и он сам был в этом виноват… Но что это? Кажется, она плакала. Гейб знал, что не ошибся, и был потрясен этим, равно как и собственной реакцией на ее слезы, чем бы они ни были вызваны.
   – Что случилось, малыш? – ласково спросил он, но Келси только покачала головой и отвернулась.
   – Скажи, – глухо проговорила она, – ты часто оглядываешься на самого себя? Пытаешься анализировать свои поступки?
   – Нет, особенно если этого можно избежать.
   – А у меня ничего не выходит. Впрочем, трудно не опуститься до самобичевания, когда тебя тыкают носом в твои собственные недостатки. Ведь стоит только вглядеться в них пристальнее, как снова начинаешь видеть себя. Как в зеркале.
   Гейб обхватил ее плечи рукой и произнес самым беззаботным голосом, на какой только был способен:
   – Кто тебя обидел, Келси? Скажи, и я пойду начешу ему как следует холку.
   С полувсхлипом-полусмешком Келси ткнулась лицом в его плечо, но тут же отпрянула.
   – Я – скверный человек, Гейб. И даже не пытаюсь стать хорошей. Меня всегда удивляло, когда кто-то говорил мне, будто я испорченная, упрямая, своенравная, эгоистичная. В таких случаях мне всегда удавалось убедить себя, что это не так. Что я поступаю так, как кажется мне справедливым, единственно правильным.
   Келси почувствовала, как в душе снова вскипает гнев, и, не в силах усидеть на скамейке, вскочила, оставив Гейба следить за тем, как она расхаживает взад и вперед по вымощенной кирпичами дорожке, проложенной между цветочными клумбами.
   – Когда Уэйд говорил, что меня интересует только моя собственная персона, что я холодна, эгоистична, непреклонна, не склонна прощать и все такое, мне казалось, будто он придумал все это ради того, чтобы оправдать свой адюльтер. Уэйд обвинял меня в том, что я слишком холодна в постели, – вот он и завел любовницу, которая его устраивала. Что я не слишком интересовалась его карьерой, и он нашел женщину, которой это было небезразлично. Но меня это не проняло. Я никак не могла забыть и простить ему измены. Пусть я недостаточно хорошо понимала, чего он ждет от меня в физическом плане, – согласна, это моя проблема, но во всех других отношениях – увольте! Выплеснуть воду вместе с ребенком – вот к каким решениям я тяготела. Он нарушил супружеские клятвы? Отлично. Значит, браку конец. Только так – ни больше и ни меньше. Что-что, а непреклонной я быть умею…
   Келси резко обернулась к Гейбу. Пусть только попробует не согласиться!
   – Правда есть правда, а ложь есть ложь. Белое есть белое, а черное – черное. Это правильно, а это неправильно, это закон, а это – беззаконие. Пристегивать ремни в машине – это закон!
   Гейб осторожно кивнул.
   – O’кей, закон. Что дальше?
   – Возможно, я иногда забывала пристегнуть ремень, – призналась Келси несколько виновато. – Представь, ты очень занят, ты очень торопишься – или просто медленно катаешься вдоль квартала; в таких случаях о мерах предосторожности как-то не думаешь, верно? Но как только дело касается вопросов принципиальных, я обязательно пристегиваюсь. Каждый раз, без вопросов.
   – Это и есть твоя непреклонность?
   – Было бы глупо не пользоваться ремнями безопасности в обыденной жизни. Никакие правила не в силах заменить обыкновенный здравый смысл, но на здравый смысл я могла наплевать, а на закон – нет. Ну, если не считать ограничения скорости на автомагистралях, – заметила Келси, виновато улыбаясь. – Но когда бы я ни превышала скорость, я пыталась найти этому рациональное объяснение. Если я поехала в Атланту, чтобы попытаться поправить что-то в моем браке, если я чувствовала, что что-то пошло не так и хотела – искренне хотела – что-то изменить, то почему я не пожелала простить Уэйду измены? Потому что он дал мне обещание. Он поклялся в верности и нарушил свою клятву. Нарушил закон. Для меня этого оказалось более чем достаточно.
   Гейб потер рукой подбородок.
   – Ты хочешь, чтобы я сказал тебе, что ты была не права, когда дала отставку этому своему Уэйду? Я не сделаю этого по двум причинам. Во-первых, я с тобой полностью согласен, а во-вторых, ты нужна мне самому. Единственное, что я мог бы добавить, это то, что если бы нечто подобное произошло между мной и тобой – если бы я застал тебя с другим мужчиной, – то этот парень был бы мертв, а ты очень и очень пожалела бы о своем поступке. Ну, как тебе такой вариант?
   Келси закрыла глаза и ожесточенно потерла лицо обеими ладонями.
   – Господи, ну почему все это случилось со мной?
   – Мне почему-то кажется, что тебе выпало не самое легкое утро. Где ты была, Келси?
   – Ездила повидаться с отцом. – Келси почувствовала, что вот-вот снова заплачет, и смущенно отвернулась. Только справившись с собой, она заговорила вновь: – Я хотела поговорить с ним, сказать, что решила оставить городскую квартиру и переселиться сюда. По крайней мене, на ближайшее время.
   – Значит, это он устроил тебе скандал?
   – Нет, не он. Мой папа – самый добрый человек на свете, а я… я делаю ему больно. – Слезы все-таки потекли по ее лицу, но Келси решила – черт с ними, пусть текут. – Я не хочу этого. Я не хочу его расстраивать, но мне не хватает силы уступить, склониться, сделать так, чтобы всем было хорошо.
   Гейб ничего не ответил, он просто поднялся и привлек ее к себе. Ему было хорошо известно, что слова против слез – ничто, да он и не собирался утешать Келси. «Пусть плачет, – решил Гейб. – Пусть текут слезы, унося прочь горечь, обиду, печаль…»
   – Как глупо… – Келси шмыгнула носом и попыталась найти в кармане носовой платок. В конце концов она приняла предложенный Гейбом платок и высморкалась. – Все началось из-за каких-то дурацких танцев, из-за дерби и зубного врача.
   – Давай-ка снова сядем, – предложил Гейб, – и ты повторишь все это еще раз, но на человеческом языке.
   – Это такая традиция. – Келси судорожно всхлипнула и снова опустилась на скамейку. – Кроме того, я должна оправдывать надежды, которые возлагает на меня моя семья. Не могу сказать, чтобы в детстве от меня требовали самоотверженного служения каким-то идеалам, но так или иначе в процессе моего воспитания фамилия Байден неизменно присутствовала, служа чем-то вроде нравственного ориентира. Чтобы я знала, на кого равняться. Особенно старалась бабушка… – Келси смяла в руке платок, искренне жалея, что не может точно так же смять и отшвырнуть прочь все свое возмущение и обиду. – Она до сих пор сердита на меня за то, что я развелась с Уэйдом и этим запятнала фамильную честь. Стоит ли говорить, что мое пребывание здесь способно довести ее до белого каления? – Стараясь приободриться, Келси выдавила улыбку. – Меня уже лишили наследства в лучших средневековых традициях…
   – Ну что ж… – Гейб взял ее за руку и принялся перебирать пальцы. – Ты всегда можешь переехать ко мне и стать содержанкой. Думаю, что это неплохой способ отомстить твоей бабушке.
   – Боже мой!.. Да меня тогда просто проклянут, а мое имя навсегда вычеркнут из семейного молитвенника!
   Гейб выпустил ее руку, поняв, что Келси отнюдь не шутит.
   – Ну так что там насчет зубного врача, дерби и бала-маскарада?
   – Звучит как название дешевого водевиля, правда? – Пытаясь расслабиться, Келси провела руками по волосам, давая им свободно рассыпаться по плечам. – Когда я приехала к отцу, там уже сидели бабушка и Кендис – это моя мачеха. Обе жевали сандвичи с маринованными огурцами и спорили о том, какими цветами украсить главный зал кантри-клуба к весеннему балу. Они всерьез рассчитывали, что я тоже там буду, и пытались взвалить на меня работу флориста-дизайнера. Но главное не это – главное, что они нашли мне кавалера, который должен был сопровождать меня на балу. И все это потому, что я ни с кем не встречалась с тех пор, как порвала с Уэйдом. Они…
   – Погоди-ка! – перебил Гейб, подняв вверх руку. – Повтори-ка еще раз, что ты только что сказала. Насчет того, что ты ни с кем не встречалась…
   – Два последних года я не встречалась с мужчинами. Отчасти из-за того, что мне казалось это не совсем правильным, коль скоро развод формально не состоялся, но в основном потому, что мне просто не хотелось. Секс никогда не был для меня главным в жизни.
   Гейб снова взял ее за руку и поцеловал в ладонь.
   – Ну, это мы поправим, – улыбнулся он.
   – Я же пытаюсь объяснить! – Келси попыталась выдернуть руку, но Гейб держал ее крепко, и она сдалась. – Зубной врач – это сын одних наших знакомых, которые недавно переехали в округ Колумбия из Нью-Йорка. Этот парень прекрасно соответствует всем байденовским стандартам. Ты, кстати, не соответствуешь.
   – Это самая приятная вещь из всех, что ты мне когда-либо говорила. Давай поедем ко мне и отпразднуем это.
   – Ты возвращаешь меня к жизни, Гейб. Я начинаю чувствовать себя лучше, хотя всего полчаса назад мне казалось, что… В общем, я не была к этому готова. – Улыбнувшись, Келси положила голову на плечо Гейба. – Одним словом, мне пришлось им сказать, что, во-первых, их мистер Совершенство-Во-Всех-Отношениях меня нисколечко не интересует и что, во-вторых, меня просто не будет на балу. Ведь по традиции его проводят в первое воскресенье мая.
   – Как и дерби. Вот теперь все встало на свои места.
   – Вот именно. Словом, начался скандал. Сначала это был вполне цивилизованный скандал, который могут позволить себе воспитанные люди, однако бабушке в конце концов удалось серьезно меня разозлить. И тогда… – Келси бросила на Гейба быстрый взгляд из-под ресниц. – Тогда я сказала ей, что влюбилась в профессионального картежника. Ну, просто для того, чтобы она попридержала язык.
   – А у тебя, оказывается, есть склонность к грязным приемчикам. – Он сжал ее щеки ладонями и крепко поцеловал, прежде чем она успела вырваться. – Мне, во всяком случае, это нравится.
   – А вот им не понравилось. Бабушка пришла в бешенство, отец растерялся, а Кендис рассердилась. Нам и раньше приходилось сталкиваться лбами, но на этот раз она целилась гораздо ниже. И ей удалось-таки попасть в самое больное место. Чем дольше, дескать, я пробуду здесь, тем больший урон я нанесу фамильной чести. И поскольку я слишком упряма, чтобы уступить, ни о каких компромиссах не может быть и речи.
   – Бывают такие ситуации, когда компромисс невозможен в принципе.
   – Умные люди, как правило, находят взаимоприемлемые решения.
   «Какая сложная и деликатная ситуация, – подумал Гейб, разглядывая молодые герани в горшках, венчавших опорные столбы террасы. – Семейная ситуация». У него никогда не было семьи и, следовательно, никакого опыта в решении подобных проблем.
   – Тебе никогда не приходило в голову, – медленно начал он, – что твоя семья тоже не склонна искать компромиссы?
   Келси медленно повернулась к нему.
   – Все или ничего – ведь так они ставят вопрос?
   – Я… Я об этом не думала.
   – Конечно, нет, потому что ты суровая, несгибаемая максималистка, которая автоматически принимает всю вину на себя. Они могут обвинять тебя во всех смертных грехах, могут лишать тебя наследства, попрекать тебя съеденным в детстве куском, говорить о твоем эгоизме… Разве все это твоя вина?
   Келси задумалась. Насколько она была в состоянии припомнить, Гейб был первым человеком, который принял ее сторону в этих вопросах. От Уэйда она так и не дождалась ни помощи, ни поддержки. Именно Келси первой начинала топорщить перышки, отстаивая свою правоту, и нередко оказывалась зачинщицей очередной семейной сцены, но ей ни разу не приходило в голову, что позиция ее домашних была столь же жесткой и непримиримой, как и ее собственная.
   – Я поступаю так, как считаю нужным, независимо от…
   – Независимо от чего? – требовательно перебил Гейб. Может быть, у него никогда не было ни семьи, ни дома, где он мог бы укрыться от житейских бурь и невзгод, зато никто из людей, называвших себя его родственниками, никогда не пытался поймать его в сети вины и долга. – Независимо от того, как бы поступили на твоем месте другие люди, более, как ты выражаешься, гибкие? Ну и что изменилось бы, если бы ты нашла в себе силы уступить им и отправилась на танцульки с этим своим зубодером?
   – Ничего, – ответила Келси после продолжительного размышления. – Этим я просто отодвинула бы неизбежный скандал на другой раз.
   – А ты живешь в «Трех ивах», чтобы досадить им?
   – Конечно, нет! – Оскорбленная в лучших чувствах, Келси вскинула голову. – Конечно, нет, – повторила она спокойнее. – Тебе, наверное, все это смешно. Столько шума из-за каких-то там традиций и светских приличий.
   – Просто мне кажется, что ты окончательно извелась, раздумывая над тем, кто ты такая, чего хочешь и почему. Может, хватит самокопаний и самобичеваний? – Он помолчал. – Ну как, тебе лучше?
   – Намного. – Келси действительно вздохнула с явным облегчением. – Я рада, что ты оказался поблизости, Слейтер.
   – Мне очень хотелось увидеть тебя, прежде чем я уеду. – Его пальцы скользнули по шее Келси, и она почувствовала, как по спине побежал приятный холодок. – Между прочим, из-за тебя мое расписание полетело к черту.
   – В самом деле? – Келси по-прежнему не отрывала взгляд от рук, которые она сложила на коленях.
   – Я начинаю думать о тебе еще до того, как открою утром глаза. Мужчина наиболее уязвим в трех случаях: когда он пьян, когда он занимается сексом и утром, когда он еще не проснулся, но вот-вот проснется. Я не пью, а с тех пор как я увидел тебя, я потерял всякий интерес к занятиям любовью с другими женщинами. Но ты застала меня врасплох – в тот самый момент, когда я был беззащитен.
   Мужчины много раз читали Келси стихи, но стихи никогда не трогали ее и даже не будили никаких романтических чувств. Теперь же, слушая мягкий, уверенный, вкрадчивый голос Гейба, она, заинтересовавшись, подняла голову – и попалась! Теперь он застал ее в тот момент, когда она была наиболее уязвима.
   – Я боюсь тебя. – Келси понятия не имела, на самом ли деле она испытывает страх; эти слова она произнесла почти неосознанно.
   – Значит, мы равны.
   Гейб осторожно провел ладонями по голове Келси, отводя назад волосы и оттягивая момент, который – он знал – они долго будут помнить. Птичьи песни, косые лучи позднего солнца, душистые весенние цветы – все это должно было послужить прекрасной декорацией, на фоне которой их губы соединились, сердца дрогнули, а из самой глубины душ исторгся негромкий и протяжный стон, полный мучительной страсти.
   – Когда я тебя целую, у меня внутри происходит нечто такое, от чего мне самому становится жутко. – Гейб прислонился головой к голове Келси, чувствуя, как его охватывают новые и вместе с тем странно знакомые эмоции. – Но еще больше пугает меня то обстоятельство, что после каждого поцелуя мне хочется целовать тебя снова и снова.
   – И меня это пугает. Может быть, даже лучше, что ты на несколько дней уедешь. Мне нужно о многом подумать.
   – Что касается меня, – небрежно бросил Гейб, – то я уже почти все решил.
   Келси с трудом перевела дух и кивнула.
   – Я тоже. – Не без сожаления она высвободилась из его объятий. – Удачи тебе в Кинленде. Спасибо за жилетку – мне нужно было выплакаться. И еще… наверное, мне был нужен ты.

15

   Наоми не возражала, когда Келси объявила ей о своем решении отправиться в Кентукки вместе со всей командой. Больше того, ей очень хотелось, чтобы Келси поехала, но она старалась не думать об этом, как о чем-то само собой разумеющемся. Откровенно говоря, в последнее время Наоми просто боялась воспринимать что-либо как должное.
   Единственным вопросом, вызывавшим разногласия между ними, была проблема с оплатой гостиницы. Келси настаивала на том, чтобы самой оплатить дорожные расходы, что было Наоми совершенно непонятно. Внутри ее все кипело, но она молчала и во время приготовлений, молчала во время перелета, молчала, пока все они регистрировались в отеле. Только вечером, когда, покончив с остальными делами, Наоми пригласила дочь поужинать с ней в номере, ее недоумение выплеснулось наружу.
   – Это же ни в какие ворота не лезет! – В волнении Наоми расхаживала из стороны в сторону, не обращая никакого внимания на легкую закуску и бутылку вина, которые она заказала исключительно для того, чтобы придать предстоящему разговору дружелюбный характер. – Ты приехала сюда как полноправный представитель «Трех ив», чтобы помогать Боггсу с Гордостью Виргинии. Это бизнес, а не познавательная экскурсия.
   – Я приехала сюда, – поправила Келси, – потому, что сама так захотела, и еще потому, что не променяла бы Блюграсс-Стейкс и дерби ни на что в мире. Что касается Горди, то в данном случае ты не права. Боггс и Моисей способны сделать все необходимое и без моего участия. Я им не нужна.
   – Зато ты нужна мне! – не сдержавшись, выпалила Наоми. – Ты даже не можешь себе представить, как важно для меня чувствовать тебя рядом, знать, что ты захотела быть здесь, знать, что после всех потерь и разочарований мы снова будем вместе, и не только во время выводки, но и во время всех этих дурацких мероприятий, которые предшествуют самому главному – стремительному двухминутному броску наших лошадей. Да я предпочла бы неделю просидеть с тобой в отеле, чем выиграть дюжину дерби, а ты не позволяешь мне оплатить твой гостиничный счет!
   Келси была несколько ошарашена горячностью и откровенностью Наоми и только молча следила за тем, как она меряет шагами ковер. Ей еще не приходилось видеть мать такой взволнованной, кипящей, брызжущей эмоциями, но зато она наконец узнала в Наоми женщину, которая так весело улыбалась на своей свадебной фотографии и так бесшабашно флиртовала с мужчинами. И которая застрелила одного из них.
   – Просто это показалось мне не совсем правильным, – осторожно начала она и тут же остановилась, увидев, как поднялись брови Наоми.
   – Почему – неправильным? Потому что не я тебя воспитала? Потому что я сидела в тюрьме, вместо того чтобы учить тебя завязывать шнурочки и бантики?
   – Я не это имела в виду…
   – Я не надеюсь, что ты простишь меня за это, – перебила Наоми. – И не жду, что ты это забудешь, как не жду, что ты полюбишь меня и будешь считать своей матерью. Я надеялась только, что «Три ивы» станут для тебя родными, но этого, увы, не произошло. Что ж, тем хуже для меня!
   «И эту бурю я накликала лишь тем, что позволила себе воспользоваться собственной кредитной карточкой?» – удивленно подумала Келси.
   – Откровенно говоря, – осторожно начала она, готовясь отразить следующий выпад, – я действительно отношусь к «Трем ивам» как к своему дому. Но это не значит, что я могу злоупотреблять своим положением на ферме. Если ты понимаешь, что я имею в виду.
   Келси ждала взрыва, но взрыва не последовало. Наоми, с видимым усилием подавив свой гнев, села в кресло.
   – Если ты не хочешь, чтобы это путешествие оплатила я, то пусть деньги заплатят «Три ивы». Твоя работа на ферме уже стоила тебе, по крайней мере, части наследства, и я чувствую себя виноватой…
   – Значит, это, так сказать, компенсация? Хорошо. – Глаза Наоми затуманились, и Келси резким движением воздела руки к потолку. – Это же глупо! Я и представить себе не могла, что ты будешь так переживать. Что ж, оплати мой гостиничный счет, если тебе это так важно. – Она отбросила назад волосы и повернулась к матери. – Ты знаешь, меня всегда интересовало, откуда у меня этот бешеный темперамент. Что бы ни случилось, папа всегда остается безмятежным и невозмутимым, словно озерная вода. А ты… ты кажешься такой сдержанной, уравновешенной, ответственной. Стоит уступить, лишь бы увидеть, от кого мне достался мой характер.
   – Я рада, что мне удалось помочь тебе раскрыть еще одну маленькую тайну бытия. Твоего бытия. – Наоми резко передернула плечами и взяла с тарелки крупную клубничину. – После схватки, независимо от ее исхода, я всегда чувствую себя голодной. Хочешь?..
   Она придвинула Келси вазу с фруктами.
   – С удовольствием. – Келси выбрала себе крупное румяное яблоко. – Я хочу сказать тебе одну вещь… – начала она таким тоном, что у Наоми, разливавшей вино, невольно дрогнула рука. – Я считаю тебя матерью, думаю о тебе как о матери. Иначе меня давно бы здесь не было.
   Наоми быстро наклонилась и поцеловала Келси. Потом, справившись с волнением, она твердой рукой долила вино.
   – За «Три ивы» и за двух женщин, которые там живут! – Наоми чокнулась с Келси. – Я очень долго ждала момента, когда наконец смогу поднять за это тост.

   Дни, остававшиеся до скачек на приз Блюграсс-Стейкс, пролетели стремительно и незаметно. За это время Келси встретила больше людей, чем в состоянии была запомнить, и узнала о скачках едва ли не столько же, сколько за месяц жизни на ферме. Каждое утро она поднималась с рассветом и спешила на ипподром, чтобы понаблюдать за тренировками и сравнить Гордость Наоми с другими жеребцами и кобылами, которые длинными плавными скачками неслись сквозь утренний туман. Оттуда она направлялась на конюшенную площадь или в паддок, изучала жокеев, рассматривала тренеров и выпытывала у Боггса самые последние новости.
   Когда ей удавалось загнать в угол Рено Санчеса, она тут же начинала расспрашивать жокея, что он думает о предстоящей скачке и какой стратегии намеревается придерживаться, искренне переживая за него, за жеребца и за состояние трека.
   – Послушай, – спросил как-то Рено, когда они остались вдвоем в деннике Горди. – Кто поедет на этом жеребце – ты или я?
   Келси надула губки и некоторое время молчала, покачиваясь на каблуках.
   – Ты, но…
   – Но ты предпочла бы взять повод в свои руки.
   Обиженная гримаска Келси превратилась в улыбку.
   – Может быть. – Она погладила жеребца по мягкому бархатному носу. – Я просто заразилась всем этим.
   – То-то ты вся горишь. – Рено заложил большие пальцы в карманы своего темно-синего шелкового костюма. В гостинице его ждала женщина, и на уме у жокея было множество грандиозных планов.
   – Это же составная часть нашего мира, – проговорила Келси. – Честолюбие, выдержка… – Она достала из кармана яблоко и протянула его Горди. – Любовь, в конце концов.
   – Все правильно, – согласился Рено, размышляя про себя о том, что сейчас, пожалуй, не стоит говорить Келси о вещах, способных омрачить нарисованную ею идеализированную картину мира, который она только-только начала постигать. Ставки, шансы, деньги… Келси сама узнает об этом, но в свое время, подумал он, и дружески хлопнул ее по спине.
   – Ладно, развлекай нашего мальчика, да не забывай напоминать ему о его кентуккийском сопернике. Нельзя давать ему расслабляться.
   Рено подмигнул и выскользнул из конюшни.
   – Тебе нечего бояться этого неудачника, – обратилась Келси к коню. – Ты обязательно его побьешь.
   Горди согласно всхрапнул и захрустел яблоком.

   Полуночный Час, жеребец из Кентукки, был местным фаворитом. На Флоридском дерби он, к всеобщему удивлению, взял первый приз, выиграв шею у Горди и у Дубля. С тех пор маленький, нервный, сухопарый гнедой оставался постоянным героем местной спортивной прессы.
   Даже Келси вынуждена была признать, что Полуночный Час удивительно красив. Непредсказуемый характер, огонь в глазах, безупречные формы породистой лошади – все говорило в его пользу. Правда, на треке ему приходилось надевать наглазники, чтобы он не шарахался от теней и вещей, которых там на самом деле не было, но бегать он умел. Келси сама в этом убедилась.
   У кобылы Канингема тоже были свои сторонники и болельщики, благо тем, кто восхищался Большой Шебой, было вовсе не обязательно любить хозяина. Она обладала отменной резвостью, мужеством, а из стартовых ворот вылетала, словно торнадо, однако у Келси всякий раз замирало сердце, когда после напряженной утренней тренировки она слышала, как тяжело, с присвистом дышит Шеба.
   Среди прочих претендентов, каждому из которых нельзя было отказать ни в выносливости, ни в скоростных качествах, особенно выделялся вороной Гейба, но свои деньги Келси поставила на Горди. И это была не просто лояльность по отношению к Наоми или к ферме, не просто любовь к великолепному животному, а наметанный глаз и чутье, которые, как она надеялась, начали развиваться у нее стараниями Моисея. Такие жеребцы, как Горди, встречались один на миллион, и Келси была уверена, что ее Чена со временем тоже будет фавориткой.
   В день скачек на приз Блюграсс-Стейкс Келси стояла рядом с Наоми в надежде увидеть, как ее уверенность в победе Горди станет реальностью.
   Он так хорошо выглядел на утренней проминке!
   Дыхание Келси было неглубоким, учащенным. Ей так хотелось полюбоваться выводкой, насладиться искусством жокеев и азартом скачки, но она никак не могла заставить себя закрыть рот и помолчать хоть немного.
   – Моисей сказал мне, что велел Рено немного придержать Горди, потому что он хочет, чтобы конь разозлился. Дорожка сегодня твердая, побегут быстро, а Горди только этого и надо. Я слышала, как прикидчики разговаривали между собой – большинство склоняется к тому, что первым у столба будет Полуночный Час, но те, кто сохранил более трезвую голову, уверены, что основная борьба развернется между нашим Горди и Гейбовым Дублем… – Келси вытерла губы тыльной стороной ладони. – Темной лошадкой считается Внезапный Порыв – это гнедой жеребец из Арканзаса. Сегодня утром, во всяком случае, он показал себя довольно неплохо. И, разумеется, нельзя сбрасывать со счетов Большую Шебу – она способна добежать до финиша на одном характере.
   Наоми успокаивающе погладила Келси по руке. Она была удивлена и довольна одновременно.
   – Дыши глубже, – посоветовала она. – Через пару минут все кончится.
   – Хочу пожелать удачи двум очаровательным леди. – Гейб втиснулся между ними и поцеловал сначала Наоми, потом Келси. – Похоже, на наших с вами фаворитов принимают одинаково – семь к пяти, – прибавил он, рассматривая табло тотализатора. – Как вы посмотрите на то, чтобы победитель пригласил проигравших на ужин?
   – А проигравший пусть поставит шампанское, – откликнулась Наоми, удостоив Гейба быстрой улыбки. – Я всегда предпочитала, чтобы за мое шампанское платили мужчины.
   – Отлично, – пробормотала Келси и вдруг, вместо того чтобы вздохнуть полной грудью, как советовала Наоми, вовсе задержала дыхание. Лошади выходили на старт.

   Рик Слейтер, стоя под прикрытием трибун, внимательно наблюдал за собственным сыном. Этот сопляк всегда был не промах насчет баб. Вкус у него, во всяком случае, есть. Как и у отца, с гордостью подумал Рик и хлопнул ладонью по оттопыренному заду своей белобрысой подружки, которую он подцепил в одном из баров предыдущей ночью. Несмотря на ранний час, девчонка снова была навеселе.
   – Следи за номером третьим, – сказал он. – Я поставил на эту лошадку. И поставил немало.
   Ударили в колокол. Кони вылетели из стартовых ворот и понеслись по треку. Блондинка завизжала от восторга и принялась громко болеть за номер третий.
   Несмотря на то что глаза его были надежно защищены зеркальными стеклами солнечных очков, Рик прищурился, глядя на трек. Местный фаворит принял резво и ушел вперед прямо со старта, прижав жеребца из Арканзаса к ограждению. Остальные лошади держались плотной группой, в которой трудно было разглядеть что-либо, кроме мельтешения ярких красок и стремительных ног, но Рик умудрялся не спускать глаз с номера третьего. Кобыла Канингема мчалась размашистым резвым галопом и на первом повороте отставала от лидера всего на длину шеи, но Гордость Виргинии совершил стремительный бросок полем и, покинув пелетон, начал настигать лидеров, сокращая разрыв и выбрасывая из-под копыт комья земли.
   Рик не торопясь кивнул, и на губах его появилась кривая улыбка. Слейтеров Дубль сумел протиснуться на внутреннюю дорожку и вылетел на противоположную от трибун прямую, поравнявшись с ведущими, и зрители разразились приветственными криками, в которых на мгновение утонул неистовый грохот копыт. На какое-то мгновение, достойное того, чтобы быть запечатленным на пленке, три лошади неслись буквально ноздря в ноздрю, синхронно выбрасывая вперед длинные сухие ноги.
   Потом Горди, ответив на посыл жокея, начал понемногу уходить вперед. Сначала нос, потом шея, наконец полкорпуса. Пройден последний поворот, и три лошади пересекли финишную черту почти одновременно – Гордость Виргинии пришел первым, за ним Дубль. Третьей была Большая Шеба, уступившая вороному не больше фута.
   Трибуны неистовствовали.
   Рик запрокинул голову и хрипло рассмеялся.
   – Мне везет! – прокаркал он, и блондинка обернулась.
   – Но ведь третий номер не выиграл, – капризно сказала она и отпила большой глоток пива из бутылки, которую держала в руке. Рик снова рассмеялся и нащупал в кармане билет. Он поставил тысячу долларов на Гордость Виргинии.
   – Это ты так думаешь, золотко. Интуиция еще никогда не подводила старину Рика!

   – О боже! – воскликнула Келси, все еще прижимая ладони к губам. Когда лошади приближались к столбу, она едва не закрыла руками глаза и теперь была рада, что не сделала этого. – Он выиграл! Выиграл!
   Звонко рассмеявшись, она обняла Наоми и повисла у нее на шее.
   – Поздравляю! Горди выиграл! Так будет и на дерби, я чувствую это!
   – Я тоже. – Наоми ответила дочери не менее крепким объятием, нимало не смущаясь десятков телекамер и взглядов множества репортеров, которые как по команде повернулись к ним. – Идем со мной на площадку для победителей. Круг почета мы сделаем вместе – я хочу, чтобы ты была рядом.
   – Даже если бы ты не хотела, я все равно бы прошла с Горди! – Озорно улыбнувшись, Келси повернулась к Гейбу. Тот выглядел на редкость довольным для человека, чья лошадь только что проиграла почти полкорпуса. – Твой жеребец отлично бежал, – заметила она.
   – Спасибо, но ваш бежал лучше. – Он поймал Келси за заплетенные в косу волосы и несильно потянул. – …На этот раз, – уточнил Гейб. – Увидимся за ужином.

   Радость победы, какой бы сильной она ни была, не могла отвлечь маленькую команду от насущных дел. Только после дерби они могли вернуться в Виргинию, пока же им предстоял переезд из Кинленда в Луисвилл.
   Каждый рассвет, как и прежде, означал резвые работы на тренировочной дорожке, галлоны черного кофе, щелчки секундомеров в руках тренеров, которые наблюдали за тренировками, стоя у дальней бровки.
   Вся разница заключалась в том, что это было дерби, и утренние тренировки перестали считаться частным делом. Конюшенные мальчики еще только продирали глаза, а теле– и фоторепортеры уже устанавливали вдоль трека свое оборудование. Телевидение, радио, газеты – все пытались предсказать исход скачек, и всем были нужны интервью со знающими людьми, эффектные снимки, репортажи о том, как идет подготовка.
   А Келси знала, что нужно ей.
   Мягкий вкрадчивый рассвет казался ей поистине волшебной порой. Туман, висящий над треком в эти ранние часы, заглушал громкие звуки, делал неясными фигуры коней и всадников, заставлял расплываться яркие цвета шелковых жокейских костюмов. Спаренные вышки ипподрома словно плыли в густой, молочно-белой пелене, пари́ли ведра с горячей водой, откуда-то доносились утренние птичьи песни.
   Весна уже давно хозяйничала в Луисвилле, но на рассвете было еще довольно прохладно; холодный воздух бодрил, обжигал легкие и заставлял дышать полной грудью. Разогретые галопом лошади буквально дымились, и к ним со всех сторон – словно пожарные, спешащие погасить пламя, – сбегались конюхи с теплыми попонами в руках. Тренеры брали своих подопечных под уздцы и вели шагом в паддок, и Келси казалось, что скакуны не идут, а плывут в воздухе, словно воздушные шары или аэростаты.
   Каждый из этих чистокровных коней был настоящим атлетом, бойцом, но, глядя на то, как легко эти полутонные создания балансируют на сухих, породистых ногах, немудрено было позабыть, что они были рождены для того, чтобы бегать. Скорее уж летать, стремительно нестись на широких и мощных крыльях, подобно сказочному Пегасу.
   Из тысяч чистокровных жеребят, рождающихся ежегодно, лишь немногим избранным суждено было пройти по этой дорожке ранним майским утром, глотнуть сырого тумана, услышать пение птиц. И только один из них мог выйти в первое воскресенье мая на площадку для победителей, только один мог покрасоваться перед рукоплещущими трибунами в попоне, расшитой розами.
   Солнце поднималось все выше, и в поредевшем тумане засновали грумы с ведрами горячей воды и бинтами в руках. Капли росы в траве засверкали ослепительно ярко, где-то замяукал кот, захрустел гравий под чьими-то башмаками, и вдруг, предшествуемый глухим, странно далеким топотом копыт по мягкой земле, перед Келси точно из ничего возник великолепный жеребец, раздвигающий грудью туман.
   Эта удивительная картина и была тем самым, ради чего Келси приходила на утреннюю тренировку. Забыть такое было невозможно, как невозможно было забыть собственное имя, и Келси знала, что это воспоминание, такое мирное, безмятежное, будет сопровождать ее до конца жизни.
   – Что это ты тут делаешь?
   Не отвечая, Келси взяла Гейба за руку. Она помнила, что он тоже бродит где-то здесь, но не ожидала, что он возникнет из тумана так неожиданно и тоже станет частью ее картины-воспоминания.
   – Так… – проговорила она наконец. – Любуюсь. Мне не хочется, чтобы этакая красота стерлась, забылась за суетой, торжественными приемами, пресс-конференциями.
   – Раненько ты поднялась для человека, который лег спать в два часа ночи.
   – Да кто может спать в такое утро?
   Вместо ответа Гейб кивком головы указал ей на конюшенного мальчика, который дремал, привалившись спиной к стене конюшни. Келси прыснула в кулак, потом глубоко вдохнула воздух, вбирая в себя запахи лошадей, кожи, притираний, навоза.
   – Все это для меня внове. Кстати, я видела, как твой жокей резвил Дубля. Они очень хорошо смотрятся, Гейб.
   – Я тоже видел, как ты стояла у ограждения. Ты выглядела великолепно.
   – Просто не представляю, как у тебя еще хватает сил на ухаживания, когда кругом такое творится… В моем представлении дерби – это нечто большее, чем карнавал Марди-Грасс, Суперкубок и Кивенская ярмарка профессионалов, вместе взятые. – Она выпустила руку Гейба и медленно пошла вдоль трибуны. – Костюмированный парад, гонка на воздушных шарах, торжественные приемы для владельцев, праздничные ужины для тренеров и еще эта гонка старинных пароходов, которая состоялась вчера вечером… Я никогда в жизни не видела ничего подобного и даже не могла представить себе, что такое возможно!
   – Кстати, я на этой гонке выиграл пять тысяч.
   Келси фыркнула:
   – Меня это не удивляет. И кто же оказался настолько глуп, что решился поставить против тебя?
   Гейб ухмыльнулся:
   – Моисей.
   Келси поглубже натянула свою кепочку.
   – Ну, с пятнадцатью процентами призовых, которые ему начисляют с каждой победы, Мо может себе это позволить.
   – Ты становишься самоуверенной, дорогая.
   – Я всегда была самоуверенной. Кстати, я слышала, ты собираешься на жеребьевку?
   – Обязательно. – За пять лет Гейб еще никогда не пропускал жеребьевок, когда судейская коллегия определяла, кому какая дорожка достанется. Разумеется, его присутствие или отсутствие не могло оказать никакого влияния на то, по какому полю предстоит бежать его жеребцу, но это был его жеребец.
   – Кстати, перед жеребьевкой в старом паддоке состоится небольшой фуршетик. Ты не проголодалась?
   Келси со стоном прижала ладонь к животу.
   – С тех пор как мы приехали в Луисвилл, я ем как голштинец [17 - Голштинская порода – старинная немецкая порода крупных упряжно-верховых лошадей.], так что я вполне могу позволить себе пропустить этот завтрак. Но если ты… – она не договорила, заметив, что Гейб ее не слушает. Нет, он не просто не слушал ее – его взгляд скользнул в сторону и, словно луч лазера, сосредоточился на чем-то или на ком-то на конюшенной площади.
   – Что случилось? – с тревогой спросила Келси.
   – Ничего.
   На мгновение Гейбу показалось, что он увидел в толпе конюхов своего отца. Эта знакомая походка, этот светлый костюм, столь неуместный среди вязаных свитеров и хлопчатобумажных курток… Все это промелькнуло и исчезло, так что Гейб не мог сказать с уверенностью, не показалось ли ему. Да и что Рику Слейтеру понадобилось возле конюшни в такой ранний час? Нет, невероятно.
   – Ничего, – повторил Гейб, стараясь стряхнуть страх, охвативший его с неумолимостью условного рефлекса. – Если не хочешь есть, можешь просто постоять со мной рядом.
   Он больше не думал о странном явлении светлого костюма. Прежде чем утро подошло к концу, Гейб уже знал, что его вороному досталось третье поле, поэтому он отыскал Джемисона и своего жокея, и они втроем занялись составлением тактической схемы на предстоящую скачку.

   – Значит, нам досталось первое поле? – Келси стояла вместе с Боггсом в конюшне, лениво покусывая одно из яблок, которыми были набиты ее карманы. Боггс развешивал на проволоке выстиранные бинты. – Честное слово, господь знает, что делает.
   Боггс отцепил от штанины еще одну бельевую прищепку и аккуратно закрепил на проволоке очередную полоску голубой ткани.
   – Бог небось тоже смотрит дерби, как все нормальные люди. Может быть, у него даже есть свой фаворит. – Боггс вернул на место лишнюю прищепку и огладил ладонью потертое скаковое седло. Металлические пряжки и заклепки на нем сияли, как маленькие солнца, начищенные его собственной рукой. – Но я все равно готов собрать всех этих покойных президентов, которые лежат у меня в кармане, и всех как есть поставить на нашего Горди.
   – Я думала, ты никогда не играешь.
   – Не играю. – Боггс неторопливо расправил на проволоке теплую попону. – С апреля семьдесят третьего.
   С этими словами он бросил на Келси быстрый взгляд. Боггсу было интересно, сообразит ли она, что именно в этот год Наоми застрелила Алека Бредли. Не увидев в глазах Келси ничего, кроме вежливого интереса, Боггс продолжил:
   – Мы должны были выступать в Лексингтоне – прикидочная скачка перед дерби. Вроде недавнего Блюграсс. В «Трех ивах» тогда тоже был отличный жеребец, которого мы планировали выставить на дерби. Сколько же в нем было лошади, в этом жеребце! Я любил его, как не любил ни одну женщину. Сам он был светло-гнедой, и кличка у него была поэтому Солнечный… В общем, я, наверное, чуток тронулся умом, потому как поставил на него свой месячный заработок, а тут… Короче, Солнечный вылетел из ворот так, словно уже видел перед собой финишный столб, но на первом повороте жеребец, шедший с ним ноздря в ноздрю, споткнулся и толкнул Солнечного на забор, и мой жеребец упал. Я как только это увидел – сразу понял, больше ему не бегать. Поломал кость – правую переднюю – вдребезги. Тут уж ничего нельзя было сделать. Твоя ма сама взяла пистолет и выстрелила ему в ухо. Это был ее жеребец, и она плакала, когда стреляла, но все равно она сделала все как надо. – Боггс тяжело вздохнул. – С тех пор я не играю. Мне все кажется, что, если я поставлю, быть несчастью.
   Келси обхватила Боггса за плечи, и некоторое время они оба молча созерцали орудия его ремесла: сохнущие на проволоке бинты, наглазники, стеганые попоны и ватные подушки.
   – С Горди ничего не случится.
   Боггс кивнул и взял из рук Келси яблоко.
   – Нельзя любить лошадь, мисс Келси. Неправильно это. – Он потер яблоко о рукав и вернул Келси. – Так или иначе, но они разбивают тебе сердце.
   Келси только улыбнулась и, подбросив яблоко высоко вверх, ловко поймала его.
   – Это для меня или для Горди?
   Морщинистое лицо Боггса словно треснуло, когда на нем появилась улыбка.
   – Он любит яблочки-то…
   – Тогда я лучше угощу его.
   Когда Келси сделала шаг к выходу, Боггс переступил с ноги на ногу и почесал заросший щетиной подбородок.
   – Знаете, я сегодня видел здесь одного человека, которого не встречал уже несколько лет… С той самой весны семьдесят третьего…
   – Кого же?
   Боггс шагнул к ней, взял из рук яблоко, повертел в своих крепких узловатых пальцах и неожиданным резким движением разломил на две одинаковые половинки.
   – Старика мистера Слейтера.
   – Отца Гейба? И ты видел его здесь?
   – Да. Во всяком случае, мне показалось, что его, – глаза-то у меня уже не те, что раньше. Что ему здесь надо – вот чего я в толк не возьму! А я-то, как его увидел, так сразу припомнил, что в тот день, когда погиб Солнечный, Рик Слейтер тоже отирался поблизости. Это он тогда поднял шум… Можно было подумать, что мисс Наоми сама подстроила падение, чтобы проиграть гонку и погубить свою лучшую лошадь… Пьян был, конечно, но своего Рик Слейтер добился: Солнечного стали проверять на наркотики.
   Келси стояла неподвижно; солнце из распахнутых ворот конюшни било ей в спину, а лицо оставалось в тени.
   – И что, нашли что-нибудь?
   – Ничего. Чедвики никогда не передергивали. Зато нашли наркотики в другом жеребце – в том, что толкнул Солнечного. Амфетамины, мать их…
   – И чей это был конь?
   – Канингема. – Боггс сплюнул на пол. – Интересно, да? Сперва-то заподозрили самого Канингема, но потом дело повернулось так, что вроде бы виноват жокей, Бенни Моралес его звали. Чертовски хороший жокей был, доложу я вам, мисс Келси. Когда он повесился в сарае у Канингема, на нем нашли предсмертную записку, в которой он признавался, что ввел жеребцу наркотики.
   – Какой ужас!..
   – Да, мисс Келси, скачки такое дело, которое не всегда хорошо пахнет. Рик Слейтер, тот прямо в открытую заявил, что Чедвики подкупили Моралеса, с тем чтобы он ввел лошади амфетамин. Даже если бы он был первым у столба, его бы обязательно дисквалифицировали по результатам анализов. Все это, конечно, чушь собачья, просто такому человеку, как Рик, обязательно надо найти виноватого. Ну а в тот день, конечно, много народа проигралось… – Боггс помолчал. – В общем, мисс Келси, может, я вовсе и не его видел, но если это, не дай бог, Рик Слейтер, то вам лучше держаться от него подальше. Такой мой вам совет.
   – Спасибо, Боггс, – кивнула Келси. – Я постараюсь.

   Меньше всего Рику Слейтеру хотелось столкнуться с кем-нибудь из «Трех ив», кто хорошо его знал. Но устоять перед искушением увидеть все своими собственными глазами было выше его сил; больше того, Рик хотел иметь место в первом ряду, когда все произойдет, и его нисколько не останавливало то обстоятельство, что в день скачек ему было бы лучше вовсе уехать из Луисвилла.
   Ему везло так, как не везло уже давно, и Рик Слейтер чувствовал себя на коне. Карман его оттопыривала толстая пачка денег, в постели ждала покорная его воле женщина, впереди были дни, заполненные праздниками и пирушками.
   Он сделал то, что хотел, сумел втиснуться в ряды игроков, занятых большой игрой, мысль о тех людях, которые пойдут ко дну, пока звезда Рика Слейтера будет подниматься все выше и выше, приятно грела ему душу.
   Нет, Рик Слейтер определенно не дурак – он с удовольствием убедился в этом еще раз. В последнее время, отринув ложную скромность, Рик думал об этом все чаще и даже старался не очень напиваться, чтобы ненароком не поделиться этим своим знанием с кем-нибудь посторонним, хотя поделиться очень хотелось. Как же, ведь он не только примерно накажет своего неблагодарного сына, но и попутно наживет себе небольшое состояние.
   И в то же время лично он не делал ничего предосудительного. Он только вложил подходящий инструмент в нужные руки.
   Эта сука Чедвик тоже заплатит ему за все!
   Рик нагишом протопал к бару и исследовал его содержимое. Его подружка – девица из бара, которую он ангажировал на всю праздничную неделю, – отрубилась прямо в постели и, мертвецки пьяная, лежала поверх смятого одеяла, выставив напоказ все свои прелести. С нею Рик доказал себе, что он еще мужчина хоть куда!
   С этой мыслью он налил себе полстакана виски и чокнулся со своим отражением в зеркальной дверце бара.
   Да, он все еще мужчина, и еще какой!
   Не выпуская стакана из рук, Рик повертелся перед зеркалом. Ослепленный тщеславием, он не замечал ни дряблых мышц живота, ни жирных валиков на боках. Ему казалось, что в зеркале отражается аккуратное, подтянутое тело тридцатилетнего мужчины – тело, которое он передал своему сыну, а этот неблагодарный вытолкал его в шею, сунув в карман чек на пять тысяч долларов.
   «Значит, – мстительно подумал Рик, – ты не разрешил родному отцу переночевать в твоем доме? Ну ничего, когда все кончится, я куплю этот дом за бесценок вместе с твоей замечательной фермой и твоими лошадьми».
   Он залпом проглотил виски и увидел в зеркале, как дрогнуло его горло, пропуская в желудок благословенную влагу. «Проклятый щенок вообразил, будто он лучше других, – снова подумал Рик о сыне. – Ну, ничего, через пару дней от его богатства и авторитета не останется ни следа. Кто высоко занесся, тому больней падать».
   Потом ему пришло в голову, что он должен поблагодарить судьбу за представившуюся возможность. Все складывалось исключительно удачно; даже этот болван Канингем, который попался ему под руку со своим дурацким планом, – и тот оказался кстати. Глупцы, как известно, принадлежат к той породе птиц, которых приятнее всего ощипывать.
   А Рик Слейтер был намерен ощипывать Канингема на протяжении многих лет, шантажируя Билли с целью обеспечить себе стабильный доход, но сейчас он рассматривал это просто как приятную мелочь. Самый большой приз Рик рассчитывал получить в воскресенье, еще до того, как пробьет шесть часов вечера, – приз за работу, которую – с этим нельзя было не согласиться – он исполнил мастерски.
   Рик откупорил еще одну бутылку и снова наполнил стакан. Интересно, подумал он, вспомнит ли его Наоми Чедвик? Что, если он подойдет к ней и обеими руками схватит ее за прелестный маленький задик? Может быть, это освежит ее память? Может быть, в самом деле – подойти сзади, ущипнуть ее за попку и подмигнуть?
   Мысль о том, что женщина – любая женщина – может забыть Рика Слейтера, неизменно приводила его в бешенство.
   Он-то помнил ее очень хорошо. Маленькая испорченная сучка, щеголявшая в платьях с низкими вырезами или обтягивающих джинсах. А как она выхаживала вдоль трека! Точь-в-точь кобыла во время охоты, готовая раздвинуть ножки пошире перед каждым, у кого еще стои́т.
   Как он хотел ее тогда! Как он хотел повалить ее на землю, задрать ее легкомысленную юбчонку и показать ей, на что способен настоящий мужчина! Несколько раз Рик откровенно предлагал ей переспать с ним, но она смотрела на него, как на кусок дерьма, прилипший к подошве башмака после прогулки по паддоку. И она смеялась над ним, смеялась так, что у него кулаки чесались вбить этот смех обратно ей в глотку.
   Возможно, ему еще представится случай, подумал Рик, постукивая кулаком правой руки по ладони левой. Он уже давно сделал бы это, если бы не этот еврей-полукровка…
   «– Какие-нибудь проблемы, мисс Наоми?
   – Нет, Моисей, никаких. Просто еще одна ипподромная крыса. Как там наш жеребчик?..»
   И она ушла, виляя задом, ушла пускать слюни над своим жеребцом, а ему не оставалось ничего другого, кроме как вернуться в грязные комнаты, которые он арендовал, и выместить зло на жене, разбив в кровь ее изможденное, бледное лицо с глупыми, покорными глазами.
   Должно быть, дочка старого Чедвика воображала, что ее прелести не для таких, как он. Тот день стоил Рику уязвленного самолюбия, но он сполна поквитался с Наоми, когда устроил ей неприятности на скачках. Откровенно говоря, гибель лошади не входила в его планы. Никто не мог предвидеть, что Моралес не справится со своим обколотым жеребцом и с силой врежется в фаворита Наоми. Но в конечном итоге, снова подумал Рик, в конечном итоге все сложилось как нельзя лучше. Все вышло просто превосходно, ибо он с самого начала повел себя осторожно и с умом использовал все обстоятельства, повернув их против Наоми. Да, он отплатил ей, но его жажда мести еще не была утолена полностью.
   Десять лет, которые она провела в тюрьме, были только частью того долга, который Рик собирался выплатить Наоми Чедвик. Все остальное он вернет ей в воскресенье.

   День скачек по традиции начинался завтраком в усадьбе губернатора, но Келси никуда не пошла, хотя Наоми настойчиво приглашала ее. И дело было не в том, что от волнения Келси не в силах была проглотить ни кусочка. Сама мысль о том, чтобы уйти с ипподрома, оказаться так далеко от конюшен и трека, казалась ей невыносимой.
   Старт первой скачки был назначен на одиннадцать тридцать. Вместе с конюхами, жокеями и тренерами Келси приехала на ипподром к шести утра, но, когда около полудня выдалось свободное время, она даже не подумала о том, чтобы вернуться в гостиницу и вздремнуть. Вместо этого она осталась с Боггсом и другими конюхами, которые устроились на отдых прямо у конюшен. На обед она купила жареного цыпленка, но есть ей по-прежнему не хотелось, и она лениво отщипывала от него небольшие кусочки.
   – Ты еще здесь? – спросил Моисей, опускаясь на землю рядом с Келси, и, потянувшись к цыпленку, оторвал ножку.
   – Где же мне еще быть? – Келси дожевала кусочек грудки и запила его имбирным пивом.
   – Можно было пойти в ложу для владельцев. На стадионе уже полно народа – трибуны еще заполняются, но на площадке внутри скакового круга просто яблоку негде упасть.
   – Слишком много шума. Кроме того, мне не нравится, когда репортеры начинают тыкать мне в лицо микрофонами и наводить на меня камеры. С Наоми они меня путают, что ли?
   – Ну, здесь ты от них тоже не спрячешься. Они слетаются на владельцев как мухи на мед. Можно попробовать запереться в туалете, но оттуда ничего не увидишь.
   – Это – для бизнесменов. – Келси облизала пальцы. – С тем же успехом можно подняться в дирекцию – оттуда тоже мало что можно рассмотреть. Кстати, как там Наоми?
   – Как под током. Правда, глядя на нее, этого не скажешь, но она здорово волнуется. Причем наполовину в этом виновата ты.
   – Я?
   – Да, ты. Наоми очень хочется, чтобы ты держала золотой кубок вместе с ней.
   – Но ведь мы обязательно его выиграем, разве не так, Мо?
   – Я не стану отвечать, чтобы не спугнуть удачу. – Моисей, прищурясь, посмотрел в небо. – Хороший денек, сухой, ясный… Скакать будут резво.
   – Я была здесь раньше, смотрела, как разравнивают дорожку. Трек в идеальном состоянии, насколько я вообще в этом понимаю. Я даже хотела остаться посмотреть первую скачку, но у меня так затряслись поджилки, что я предпочла убраться куда-нибудь подальше…
   Келси не договорила, прислушиваясь к сосущей пустоте в желудке. Надеясь поправить дело едой, она оторвала крылышко.
   – Гейба видел? – поинтересовалась она.
   – Он в ложе, вместе с Наоми, но он придет сюда, чтобы дать последние указания Джемисону, и будет стоять в паддоке, пока седлают его жеребца.
   – Вчера было столько беготни, что я едва перебросилась с ним двумя словами. – «И ни разу – наедине», – добавила она про себя. – Я прекрасно понимаю, насколько Гейб занят, поэтому не решилась сообщить ему, что Боггс вроде бы видел здесь его отца.
   – Рика Слейтера? Когда? – Моисей так быстро задал этот вопрос, что Келси слегка растерялась.
   – Он не уверен, но… Кажется, это было в четверг около одиннадцати. Эй, ты куда?
   Моисей был уже на ногах. Он ринулся в конюшню, и Келси волей-неволей последовала за ним.
   – Этот человек приносит беду, – бросил через плечо тренер. – Плохой знак…
   – Плохой знак? – Келси попыталась улыбнуться, но губы почему-то не слушались. – Ну-ка, расскажи поподробнее, Мо.
   – Некоторые люди носят беду за пазухой и любят натравливать ее на других. Рик Слейтер из таких. – Моисей быстро пошел к боксу, где стоял Гордость Виргинии, но остановился на полдороге и попытался расслабиться, чтобы не передать своей тревоги жеребцу. Горди – как, впрочем, и все чистокровные лошади – был чувствителен, как хороший радиоприемник, и Моисею не хотелось напугать его перед стартом. Тем более что конь, как настоящий боец перед решающей схваткой, и без того был на взводе.
   – Я не хочу подпускать Рика к лошади и на пушечный выстрел. Если он действительно бродит где-то поблизости, надо постоянно присматривать за Горди.
   – Охрана не пропустит сюда никого, кому здесь нечего делать, – возразила Келси. – Кроме того, Боггс не уверен, что это действительно был Рик Слейтер. Да и что он может сделать?
   – Ничего. – Моисей открыл верхнюю половину двери бокса, погладил Горди по носу и прошептал что-то ласковое. – Черт, как я волнуюсь, – пробормотал он и снова повернулся к Келси. – Рик Слейтер… Это скверные новости.
   – Боггс рассказывал мне о скачках в Лексингтоне, когда погиб Солнечный. Отец Гейба тоже был там…
   – Я помню, – отозвался Моисей. – Наоми очень тяжело все это переживала. Рик Слейтер пытался разворошить осиное гнездо, но осы покусали не того, кого он хотел. Бенни Моралес был отличным жокеем. В тот год он как раз вернулся на трек после травмы – за несколько месяцев до того он серьезно повредил спину и не выступал. Канингем и посадил его на своего жеребца. Я так и не понял, то ли Бенни накормил несчастную скотину амфетаминами потому, что так нуждался в деньгах, то ли ему просто нужно было побить жеребца Чедвиков…
   Почему – сейчас уже не важно, мрачно подумал Моисей. Худшее уже случилось.
   – В свое время Моралес работал на «Три ивы», да и травму он получил на утренней тренировке, когда неудачно упал с лошади. Почти год он лечился, а когда встал на ноги, старый мистер Чедвик сразу предложил ему место помощника тренера. Только Бенни хотел скакать, хотел доказать всем, что он – настоящий жокей. Вот Канингем его и подобрал.
   – Он был… вполне здоров?
   – Не могу сказать… – Моисей удрученно покачал головой. – Бенни постоянно глотал болеутоляющие таблетки и не вылезал из парной, чтобы согнать вес. В тот период жокеи никому особенно не были нужны, так что Канингем приобрел его задешево. Ну а в конечном итоге Бенни это обошлось дороже всех.
   Моисей снова погладил Горди и вздохнул.
   – Слава богу, что все это в прошлом. А сейчас нам предстоит гонка. Гонка! Пожалуй, пора седлать нашего мальчика.

   В жизни чистокровной лошади дерби бывает только один раз. Только однажды, в первое воскресенье мая, она проходит путь от конюшни до паддока и дальше – до скакового круга, – чтобы навсегда остаться в племенных книгах как победитель или неудачник Кентуккийского дерби такого-то года. Меньше трех лет назад эта лошадь еще была игривым жеребенком, который беззаботно щипал траву пастбища или сосал матку. Меньше двух лет назад годовалый стригунок еще носился по лугам наперегонки со своими товарищами или собственной тенью. С полутора лет, развив легкие и нарастив мускулы, жеребенок узнает, что такое тренировки, и начинает постигать поэзию и мощь стремительного полета, доступного только чистокровным скакунам. С неохотой или с готовностью будущий чемпион впервые надевает уздечку и впервые ощущает на спине вес всадника.
   Потом его начинают приучать к тесному пространству стартовых ворот, учат ходить на лонже, понимать команды, отвечать на посыл. Конь запоминает запах своего конюха, узнает, что такое жжение в ногах и пляшущий по крупу кнут.
   Он будет делать то, для чего был рожден. Будет бегать, будет мчаться галопом.
   И только этой дорогой он пройдет лишь однажды. Другого шанса у него не будет.
   В семнадцать часов шесть минут все участники состязания были уже в паддоке. Горди уже нервно приплясывал в своем стойле, требуя, чтобы его немедля седлали. Судьи внимательно осмотрели всех участников, проверяя наличие тавра, а также соответствие масти и особых примет паспорту-описанию.
   По общему молчаливому согласию никто не упоминал жеребца из Калифорнии, который упал на утренней проминке и повредил ногу.
   Не повезло…
   Жокеи один за другим прошли в весовую. Вместе со снаряжением каждый из них должен был весить сто двадцать шесть фунтов, не больше и не меньше. Рено ступил на весы одним из первых, бросил взгляд на шкалу и, улыбнувшись, уступил место следующему. Часы, проведенные в парной, сделали свое дело. Через несколько минут разодетые в яркие шелковые костюмы жокеи были уже в паддоке.
   Период мучительного ожидания подошел к концу. Зрители на трибунах заволновались и зашумели. Особенно громко галдели завсегдатаи центральной площадки – многие из них тайком пронесли с собой спиртное, спрятанное в выдолбленных буханках хлеба или бумажных пакетах.
   Табло тотализатора то и дело мигало, показывало новые и новые цифры, и очереди у касс превратились в волнующуюся, бурлящую толпу.
   Семнадцать пятнадцать. Тренеры седлали скакунов, а в паддоке появились пони с заплетенными в косу хвостами и с увитыми цветами гривами. Им предстояло выводить чемпионов на старт. На небе не было ни облачка, но дышать было совершенно нечем – казалось, нервное напряжение обрело реальный физический вес и давит на грудь.
   – Вперед не рвись, – давал Моисей последние наставления Рено. – Пусть до первого поворота пейс [18 - Пейс – скорость движения группы лошадей, участвующих в скачке.] задает кентуккиец. Горди прекрасно себя чувствует в группе.
   – Он у нас такой, – согласился Рено. – Умеет выскользнуть из любой толкучки.
   Его голос звучал спокойно, почти небрежно, но на шелку одежды уже проступили темные пятна пота.
   – И говори с ним, говори. Если ты его как следует попросишь, он ничего не пожалеет ради тебя.
   Рено кивнул, стараясь удержать на губах задиристую, самоуверенную улыбку. Слишком много борьбы вмещали эти две короткие минуты.
   – По коням! – прозвучала команда.
   Услышав объявление судьи, Моисей хлопнул Рено по спине, а потом подсадил в седло. Из паддока на дорожку вел узкий закрытый коридор, по которому всадники должны были проехать в сопровождении пони.

   – Готова? – Наоми сжала руку Келси.
   – Да. – Келси набрала полную грудь воздуха и медленно выдохнула. – Да…
   – Я тоже. – Но, не успев сделать и двух шагов, Наоми вдруг остановилась. – Погоди, я сейчас.
   Как была, в элегантном красном костюме, с ниткой жемчуга на шее, она ринулась через паддок и, громко смеясь, обняла Моисея за шею и крепко поцеловала.
   – Наоми!.. – От гордости и смущения Моисей покраснел, как школьник, которого застигли, когда он щипал свою соседку по парте, и с трудом освободился от объятий Наоми. – Что с тобой? Здесь же…
   – …люди смотрят, – закончила Наоми и снова поцеловала его. – Пропадай твоя репутация, Мо!
   Все еще смеясь, она вернулась к Келси.
   – Вот теперь все в порядке, – выдохнула она удовлетворенно. – И никаких вопросов!
   Келси, одновременно смущенная и искренне тронутая, прибавила шаг и пошла рядом с матерью.
   – В самом деле? – неуверенно спросила она.
   – Мы спорим об этом дольше, чем я в состоянии припомнить, – пояснила Наоми. – Мо не хотел афишировать наши отношения потому, что ему казалось, что это не пристало женщине моего положения.
   Говоря это, она энергично тряхнула головой, отбрасывая назад волосы. Господи, какой же молодой, свободной и неправдоподобно счастливой она чувствовала себя в эти минуты!
   – Мужская гордость, и ничего больше. Та самая, которую все они носят в штанах!
   Келси не сдержалась и фыркнула.
   – Почему бы тебе просто не выйти за него замуж?
   – Он никогда меня об этом не просил. А у меня, наверное, слишком много женской гордости, чтобы предложить это самой. Кстати, о мужчинах, – прибавила она, заметив направляющегося к ним Гейба. – Скажу тебе, пока он не слышит: вот еще один превосходный образчик этой породы.
   – Да, у него есть что-то такое в глазах, – смущенно промямлила Келси, но потом осмелела. – И в линии губ. И в очертаниях скул.
   Она озорно улыбнулась и добавила:
   – И конечно, у него невероятно красивая, маленькая, мускулистая задница!
   – Я заметила, – хихикнула Наоми. – То, что по возрасту я гожусь ему в матери, еще не означает, что я ничего не вижу.
   – Милые дамы. – Гейб подошел вплотную и церемонно наклонил голову. – Не будете ли вы любезны рассказать мне, что вас так развеселило?
   Наоми и Келси переглянулись и дружно покачали головами:
   – Нет, не будем.
   Потом они обе взяли Гейба под руки и под бравурные звуки «О дом мой, Кентукки» зашагали к своим местам на трибуне.

   Прячась за шелковыми пиджаками и высокими шляпами болельщиков, Рик Слейтер стоял на трибуне и пил маленькими глотками свой третий мятный джу-леп [19 - Джулеп – напиток из виски или коньяка с водой, сахаром, льдом и мятой.]. Места, заказанные Биллом Канингемом, были, разумеется, не из лучших, но Рик загодя запасся новеньким карманным биноклем, который он и навел теперь на своего сына, сопровождавшего двух женщин в их роскошную ложу.
   «Да, – подумал он, – картинка что надо. Наоми в ярко-красном, Келси в ярко-голубом, обе одного роста, обе блондинки – ну точь-в-точь две шлюхи, обхаживающие очередного богатого клиента. Интересно, не пробовал ли Гейб затащить в свою постель обеих сразу? «Бутерброд» из блондинок – это должно быть интересно. Четыре белые ножки и четыре белые ручки – как тут не возбудиться? Да они, должно быть, трахаются, как кошки». – Рик готов был дать руку на отсечение.
   – Погляди, милый, не правда ли, эти пони – настоящие душки? Все такие ладненькие, с цветочками в гривах…
   Черри, продержавшаяся при нем больше недели благодаря своей высокой толерантности к запаху перегара и способности заниматься сексом когда угодно и где угодно, нетерпеливо потянула его за рукав, и Рик послушно повернулся к ней.
   – Конечно, моя сладкая. Красивее не бывает.
   Украшенные цветами и лентами пони, на каждом из которых сидел всадник в яркой ливрее, одного за другим выводили на скаковой круг участников дерби. И это было сделано не только для красоты: вот арканзасский жеребец нервно затанцевал на месте и вытянул шею, чтобы куснуть за круп идущего впереди жеребца, но коновод, сидевший верхом на пони, помог жокею усмирить буяна.
   – Невероятно, – пробормотала Келси. – Все это просто невероятно!
   Увидев, что Гейб протягивает ей высокий бокал с коктейлем, она отрицательно покачала головой:
   – Я едва дышу, Гейб, не говоря уж о том, чтобы что-то глотать. О боже, их заводят в ворота!
   И действительно, лошади, жокеи, ассистенты, стартеры – все уже стояли по местам. Двое главных судей на вышке поднесли к глазам мощные бинокли, третий судья оставался в судейской, где были установлены два телемонитора. Помощники судей уже разошлись по дистанции и заняли свои места у финишной черты и четвертьмильных столбов.
   Из будки комментатора донеслось:
   «До старта остаются считаные секунды…»
   Келси припомнила слова Наоми о том, что раньше сигналом к началу скачки служил резкий щелчок бича. Теперь все осуществлялось простым нажатием кнопки и словами, которых ждали все:
   «Пошли!!!»
   Рев, оглушительный рев на трибунах. Бросок из стартовых ворот, и вот уже первые футы дистанции легли под копыта. Келси почувствовала, как ее сердце подпрыгнуло куда-то вверх да так там и осталось.
   Столько ярких красок, столько звуков, столько волнения – немудрено было и растеряться, оглохнуть, ослепнуть… Келси едва справлялась с головокружением, глядя на то, как плотная группа всадников пролетает перед главными трибунами и несется на первый поворот возле помещения жокейского клуба. Первая четверть мили была пройдена чуть больше чем за двадцать две секунды, и на повороте лидерство захватил жеребец из Кентукки.
   Келси прижала к глазам бинокль, стараясь разглядеть Горди в плотной группе скачущих лошадей. Вот под солнцем засверкал темно-голубой костюм Рено – это Горди сделал рывок, преследуя вороного Дубля почти по пятам. Канингемова Большая Шеба пристроилась за ними.
   – Пошел! Рено вовсю поехал! – Сама того не замечая, Келси кричала во все горло, но ее голос все равно тонул в шуме. Наоми крепко держала ее за руку, впиваясь ногтями в кожу, но Келси этого не чувствовала.
   На полумиле Горди сначала поравнялся с Полуночным Часом, а потом обошел его на полголовы. Сорок пять секунд. Рено буквально навис над шеей коня и поднял хлыст, посылая жеребца вперед. Келси видела, как летит из-под копыт земля, видела, как переливается и играет синий шелк жокейского костюма, видела, как конь, работая плечами, выбрасывает вперед длинные прямые ноги и уходит, уходит вперед!
   На трех четвертях мили Горди вырвался на первую позицию на полкорпуса, опережая своего ближайшего преследователя. Вторым шел вороной Гейба, поскольку Полуночный Час сильно отстал и оказался теперь четвертым. Было ясно, что дерби превратилось в соревнование этих двух классных крэков [20 - Крэк – скаковая лошадь экстра-класса.], так как Большая Шеба, оказавшаяся третьей на одномильной марке, отставала от них на два корпуса. Из общей группы вырвался только арканзасский жеребец, попытавшийся в отчаянном броске настичь лидеров, и зрители на трибунах взорвались еще более громкими и неистовыми криками.
   Лошадям оставалось сделать лишь один отчаянный бросок к финишной черте. Все должно было решиться в эти последние минуты.
   Беда случилась перед шестнадцатым столбом. Горди неожиданно споткнулся, и Келси увидела, как его передние ноги переломились, точно спички. Балансировавший на стременах Рено полетел вперед и кубарем покатился по земле. Пока кони и всадники лавировали в туче пыли, пытаясь обогнуть неожиданное препятствие, жеребец попытался подняться, но снова рухнул на дорожку и остался лежать неподвижно. Со всех сторон к поверженному фавориту сбегались конюхи.
   Вороной Гейба был первым у призового столба, преодолев дистанцию дерби за две минуты три и семьдесят пять сотых секунды и установив рекорд стадиона.

16

   Даже совершая круг почета со своим жеребцом, Гейб не чувствовал никакой радости от победы. Желанный золотой кубок, чемпионская попона, расшитая красными розами, внимание прессы и телевидения – ничто не занимало его.
   Почти не думал Гейб и о том обстоятельстве, что его залепленный грязью вороной, которого и пытались запечатлеть на пленку многочисленные репортеры, отныне войдет в историю как виргинский чемпион, победитель дерби. Даже одетый в красно-белый шелк жокей, то и дело наклонявшийся с седла, чтобы похлопать Дубля по блестящей от пота шее или принять из рук болельщика букет цветов, был скорее мрачен и нисколько не походил на триумфатора.
   – Мистер Слейтер… – только и сказал он, когда Гейб пожимал ему руку. – Что же это такое, мистер Слейтер?..
   Гейб только кивнул.
   – Ты хорошо скакал, Джоуи. Установил рекорд дерби.
   При этом известии ни на пыльном лице жокея, ни в его глазах, вокруг которых благодаря защитным очкам кожа осталась чистой, не отразилось ни тени радости.
   – А как Рено? Как Горди?
   – Пока не знаю. Наслаждайся моментом, Джоуи, – в конце концов, ты и Дубль это заслужили. – С этими словами Гейб обхватил вороного за шею и прижался к нему щекой, не обращая внимания на влажную от пота пыль, покрывавшую его шкуру. – С остальным будем разбираться потом.
   Он сделал шаг в сторону и повернулся к Джемисону, стараясь скрыться за лошадью от направленных на него телекамер.
   – Ты был ближе, Джеми. Ты можешь сказать, что случилось?
   Джемисон, в глазах которого все еще видны были следы пережитого потрясения, молча вертел в руках пышный букет роз.
   – Он упал, Гейб… – пробормотал он. – Этот чудо-жеребец вдруг упал как подкошенный…
   Неожиданно он поднял голову, и в его взгляде промелькнуло уже не потрясение, а самое настоящее отчаяние.
   – Дубль бы сделал его, Гейб! Пусть на последних футах, под самой проволокой, но догнал бы, – проговорил он почти умоляюще. – Я чувствую это, я знаю это наверняка!
   – Теперь это неважно, Джеми. – Гейб опустил руку на поникшее плечо своего тренера, желая как-то его подбодрить. Как ни горек был вкус сегодняшней победы, все-таки это была победа.

   Служба безопасности ипподрома сработала четко и быстро. Охранники сдерживали прессу и болельщиков, так что Келси, сидевшая за переносной ширмой, лишь изредка видела мелькающие на легкой ткани тени и слышала далекие возбужденные голоса. Кто-то о чем-то спрашивал, кто-то чего-то требовал, кто-то уже праздновал выигрыш, но все это был другой мир, от которого ее отделяла лишь тонкая белая преграда, разделившая жизнь и смерть, словно стена. Здесь, внутри пространства, огороженного ширмой, царило горе, а самым громким звуком были безутешные всхлипывания Наоми.
   Моисей подошел к Наоми, погладил по голове и, прижав к себе, стал раскачиваться из стороны в сторону, словно баюкая ее.
   – Мо! – окликнула его Келси. – Скажи, почему?
   – Не надо мне было ставить… – это прошептал Боггс. Он стоял рядом, прижимая к груди скаковое седло, и по лицу его текли частые слезы. – Не надо было…
   Келси наклонилась и нежно погладила жеребца по бархатной шее. Он был такой мягкий, такой спокойный и тихий…
   Потом ее внимание переключилось на покрывавшую некогда лоснящуюся шкуру корку пыли и грязи. То были следы отчаянных усилий и борьбы, которую Горди вел на дорожке, и Келси отвлеченно подумала, что, если бы все кончилось по-другому, сейчас бы его уже мыли, чистили, баловали яблоками, которые он так любил.
   В последний раз погладив Горди, она заставила себя подняться, потом подобрала забитые землей наглазники и протянула Боггсу.
   – Отнеси его вещи обратно в конюшню.
   – Это неправильно, мисс Келси, так не делают.
   – Да, неправильно… – При мысли о том, насколько это неправильно и несправедливо, Келси почувствовала, как у нее заныло сердце. – Но ты все равно позаботься о его вещах, как и всегда. Кроме того, нужно увести отсюда Наоми.
   – Кто-то должен остаться… ну, чтобы проследить за…
   – Я останусь.
   В глазах Боггса все еще стояли слезы, когда он поднял голову и посмотрел на нее.
   – Хорошо, мисс Келси.
   Он повернулся и, словно оруженосец, уносящий с ристалища расщепленный щит и сломанный меч своего господина, зашаркал прочь.
   Призвав на помощь все свое самообладание, Келси шагнула к Наоми.
   – Ты нужен ей, Мо. Может быть, ты отвезешь ее обратно в отель?
   – Здесь еще полно дел, Келси.
   – Что смогу, я сделаю. Что-то ведь можно будет отложить и до завтра… – Она опустила руку на спину Наоми и несколько раз погладила, словно стараясь умерить сотрясавшую ее тело дрожь. – Мама… Поезжай в отель, мама…
   Из них троих один только Моисей заметил, что Келси впервые назвала Наоми «мамой».
   Раздавленная горем и неизбывным чувством вины, Наоми тяжело поднялась с перевернутого ведра – только для того, чтобы повиснуть на плече тренера. Взгляд ее в последний раз упал на мертвого жеребца. Гордость Виргинии, подумала Наоми. Ее гордость…
   – Ему было только три года, – прошептала она. – Три года я ждала, и вот…
   – Не надо, – быстро, но твердо сказала Келси, хотя ей тоже приходилось сражаться со своими собственными демонами. – Там, снаружи, слишком много людей. Ты должна держаться, должна показать им, что ты не сломлена.
   – Да. – Наоми повела из стороны в сторону невидящими глазами. – Я должна держаться. Держаться…
   Келси подвела ее к выходу и, отведя в сторону подвижную секцию ширмы, невольно поморщилась при виде множества лиц. Она знала, что переживания сегодняшнего дня – предстартовое волнение, азарт гонки, ужас, который она испытала при падении Горди, – все это навсегда останется в ее памяти. Келси помнила, какая жуткая тишина вдруг установилась на трибунах, помнила, как медленно – словно пловцы под водой – бежали к роковому месту конюхи, помнила отчаянную суету и попытки убрать с дорожки упавшую лошадь и всадника.
   Долго ли еще она будет закрывать глаза и видеть перед собой, как неестественно и внезапно подогнулись тонкие передние ноги Горди?
   Или слышать приглушенные рыдания Наоми?
   – Келси! – Едва завершив круг почета, Гейб сразу же ринулся к конюшням. Он все еще надеялся на чудо, но сразу все понял, как только увидел ее лицо.
   – Черт побери! – пробормотал он, крепко прижимая ее к себе. – Его пришлось усыпить, да?
   Келси всего лишь на мгновение позволила себе расслабиться и прижаться лицом к его широкой груди; потом она решительным жестом отстранила Гейба от себя.
   – Нет. Он был уже мертв. Боггс подбежал к нему одним из первых, но все уже было кончено.
   – Прости, ради бога, мне очень жаль. А как Рено?
   Келси судорожно вздохнула, но снова взяла себя в руки.
   – Его увезли в больницу. Дежурный уверен, что ничего серьезного нет, но мы ждем, что скажут специалисты. – Она выпрямилась и смахнула со щек слезы. – Ну ладно, мне надо заниматься делами.
   – Ты же не собираешься одна тащить на себе весь этот воз… – запротестовал было Гейб, но Келси отмахнулась. Она чувствовала, что стоит ей только уступить, стоит принять помощь, и горе раздавит ее. Нет, пока она не согнется – она будет стоять.
   – Я должна. Ради моей матери, ради Горди… Увидимся в гостинице.
   – Я не оставлю тебя одну.
   – У меня есть Боггс, да и другие тоже.
   Пламя в глазах Гейба неожиданно погасло; он коротко кивнул и шагнул назад, оставив Келси стоять одну рядом с поверженным чемпионом.
   – Хорошо, не буду мешать. Если тебе что-нибудь понадобится – обратись к Джемисону, он еще долго пробудет здесь.
   – Спасибо.
//-- * * * --//
   Это был настоящий кошмар. Когда около полуночи Келси, пошатываясь от усталости, ввалилась в вестибюль отеля, все ее чувства представляли собой сплошную рану, из которой сочились последние капли крови. Она знала, что официальные лица уже переговорили с Моисеем и с ее матерью, и, следовательно, Наоми уже знает, что произошло. Она не просто потеряла призового жеребца. Случившееся не было ни случайностью, ни невезением, и даже Боггс, в последний момент все-таки поставивший на Горди, был совершенно ни при чем.
   Это было заранее спланированное убийство.
   Незадолго до старта Горди получил смертельную дозу амфетамина. Пока скакун мчался к первому повороту, пока он летел вдоль дальней от трибун дорожки, пока рвался к финишу, его сердце усиленно сокращалось под действием адреналина и наркотика, распространившегося по всей нервной системе. И в конце концов, у шестнадцатого столба, большое сердце Горди не выдержало…
   Теперь всем им придется научиться терпеливо отвечать на вопросы, не реагировать на слухи и обвинения, убеждать следствие в том, что это не они сами ввели своему фавориту наркотик в надежде, что после финиша следы амфетамина каким-то чудом не будут обнаружены в слюне лошади.
   Или Горди убил кто-то из конкурентов? Кто-то, кто очень хотел выиграть приз – или сорвать банк. Кто-то, кому так нужна была победа, что он не пожалел лошадь и даже рискнул поставить под угрозу жизнь жокея.
   И все же Келси не замедлила шаг у дверей номера Наоми. Что она может прибавить к тому, что ее мать уже знает? Что касается утешений, то у Наоми есть Моисей, который сумеет успокоить ее и, хотя бы частично, вернуть ей уверенность в будущем.
   Подумав так, Келси решительно пошла к дверям своей комнаты, но остановилась. Несмотря на усталость, ее возбуждение было еще столь сильным, что Келси буквально вскипала лихорадочной энергией, а мысли метались, словно вспугнутые птицы, и никак не хотели успокоиться. В конце концов, словно подхваченная порывом ветра, она быстро прошла вдоль коридора и постучала в дверь номера Гейба.
   Гейб не спал. Он не ожидал, что Келси зайдет к нему – во всяком случае, сегодня, после того как она столь бесцеремонно его отослала. Когда Гейб узнал все обстоятельства гибели Горди, он решил, что теперь ей точно будет не до него. Но вот она возникла на пороге его комнаты – с темными кругами под глазами и таким усталым и бледным лицом, что в первые секунды оно показалось Гейбу почти прозрачным.
   Тем не менее, пропуская ее в комнату, он не сказал ни слова.
   – Ты слышал? – были ее первые слова.
   – Да, слышал. Присядь, Келси, иначе ты упадешь.
   – Не могу. Я боюсь, что если я сяду, то потом не смогу встать. Кто-то убил Горди, Гейб! К этому выводу в конце концов придут все. Кому-то было очень важно, чтобы Горди выбыл из борьбы…
   Гейб пересек скромную гостиную и, открыв дверцы бара с напитками, принялся вскрывать бутылку минеральной воды.
   – Мой жеребец пришел первым, – небрежно заметил он.
   – Да, я знаю, – машинально откликнулась Келси. – Прости, я тебя даже не поздравила…
   Тут она увидела его глаза и осеклась.
   – Ты что, думаешь, я пришла сюда, чтобы обвинять тебя в нечестной игре? Или для того, чтобы спросить, не имеешь ли ты какого-нибудь отношения к этому?
   – Это было бы только логично, – ровным голосом отозвался Гейб, хотя внутри его все кипело. Недрогнувшей рукой он налил минералки в высокий стакан с двумя кубиками льда.
   – Да пошел ты к черту вместе с твоей логикой, если ты так обо мне думаешь!
   – Как я о тебе думаю?.. – Гейб хрипло рассмеялся, но сразу оборвал свой смех. – Что и как я о тебе думаю, не имеет в данном случае никакого значения. Факты же таковы: ваш фаворит упал, а мой был первым у столба. Эта победа принесла мне что-то около миллиона долларов разом, не говоря уже о тех суммах, которые я могу заработать на потомстве. Миллион долларов – это достаточно серьезный мотив для убийства, и большинство так и подумает.
   – Большинство, но не я! – Келси так резко оттолкнула предложенный Гейбом стакан с минеральной водой, что половина его содержимого выплеснулась на ковер. – Значит, ты предпочитаешь факты и логику, Слейтер? Тогда я должна указать тебе на один существеннейший изъян в твоих рассуждениях. Ты забыл самое важное – характер.
   – Ага… – Гейб поставил ее стакан на низкий журнальный столик и сделал большой глоток из своего. – Ну что же, характер у меня известный… И репутация не ахти!
   – Позволь мне кое-что рассказать тебе… правду о крутом парне по имени Гейб Слейтер. Ты же втюрился в лошадей, Гейб! Ты очарован ими, влюблен в них, предан им, как какая-нибудь двенадцатилетняя девчонка, которая грезит о своем принце. – Резким движением Келси вскинула голову, заметив, как непроницаемые прежде глаза Гейба непроизвольно расширились.
   – Как-как? – переспросил он. – Я что-то не…
   – Ты их любишь. Любишь! Или ты рассчитывал, что никто не узнает о том, как ты хотел выкупить у Канингема его кобылу, потому что тебя беспокоило, как с ней обращаются?
   Гейб уже совладал с собой, но Келси успела рассмотреть, что́ творится в его душе, и продолжала наступление.
   – Или ты думал, что твои люди будут молчать о том, как ты играешь с жеребятами, точно со щенками, или как ты ночами напролет сидишь в конюшне возле больной лошади? Да ты просто мальчишка, Слейтер!
   – Лошади – это мой капитал.
   – Лошади – это твоя самая большая любовь, Слейтер. И еще одно… – Она ткнула пальцем ему в грудь. – Мне не по душе, когда ты говоришь мне о том, что́ – как тебе кажется – я должна подумать. Я не думаю, Гейб, я знаю. Ты хотел выиграть дерби так же сильно, как и я, но взять приз путем грязных махинаций и победить честно – совершенно разные вещи. Человеку, которому не раз случалось играть, не имея ни малейшего шанса на успех, – играть и все-таки выигрывать, – это должно быть очевидно. Так что если ты серьезно собираешься стоять здесь и жалеть себя вместо того, чтобы посочувствовать мне, – тогда я, пожалуй, пойду. Спокойной ночи, Слейтер.
   – Постой! – Гейб схватил ее за руку, прежде чем Келси успела выскочить за дверь. – Ты слишком торопишься спустить курок, дорогая…
   Он отставил в сторону стакан с минералкой и потер ладонью грудь.
   – Да и мишень у тебя такая, что не промахнешься, – добавил он и неожиданно страдальчески сморщился. – Ладно, ты права. Может, мы все-таки присядем?
   – Ты садись, а я постою. Мне надо выпустить пар.
   Гейб не торопясь опустился на диван. Он никак не мог понять, смутили ли его откровения Келси или, наоборот, обрадовали.
   – Мне очень жаль, Келси. Я понимаю, что слова мало что значат, но все-таки прими мои соболезнования.
   – Я стараюсь поменьше думать о том, как мне сейчас скверно. Больше всего меня заботит, как переживет потерю Наоми.
   – Она справится и снова восстанет из пепла. – Он сказал это совершенно серьезно, и Келси кивнула.
   – Надеюсь, нам всем хватит сил, чтобы преодолеть все трудности. – Келси вздохнула и, пройдясь по ковру, взяла со столика один из стаканов, чтобы промочить пересохшее горло. – Я чуть в обморок не упала, когда мне сказали о наркотиках. Это было все равно что потерять Горди еще раз. Теперь судьи проверяют урны с использованным медицинским инструментом – каждую иглу, каждый одноразовый шприц, но, даже если они что-нибудь найдут, что это изменит? Горди не вернешь.
   – Если скаковая комиссия найдет иглу, которая убила его, то она, возможно, поможет выйти на человека, который это сделал.
   Келси упрямо покачала головой.
   – Я так не думаю. Я не верю, что преступник… убийца мог быть столь небрежен, чтобы оставить такую важную улику. Даже если это произошло, то на игле вряд ли найдутся пригодные для идентификации отпечатки пальцев. – Снова разнервничавшись, Келси засунула руки в карманы, но тут же снова вынула их и продолжила оживленно жестикулировать. – Только подумать, Гейб! Когда я найду того, кто это сделал – а я найду негодяя, чего бы мне это ни стоило, – я заставлю его страдать. Долго страдать! – Келси снова схватила со столика стакан с газировкой и стала смотреть, как со дна поднимаются цепочки серебристых пузырьков. – Горди сжег свое сердце дотла. Он сражался до конца и даже хотел встать после того, как упал… – Она вздрогнула, но тут же обуздала свое горе. – Рено еще легко отделался – он вывихнул плечо и сломал ключицу, но это – сущая ерунда. И слава богу!
   – Джоуи мне рассказал. Через несколько недель Санчес снова будет в строю.
   «Хватит горевать, думай о завтрашнем дне, – приказала себе Келси. – Переключить передачу – и вперед!»
   – Да, его можно выпустить на приз Прикнесс, – задумчиво проговорила она. – Ты знаешь нашего жеребца по кличке Прилив? Он может выступить довольно прилично.
   – Умница, – пробормотал Гейб.
   Келси улыбнулась.
   – Нам придется сделать еще очень много, Гейб. Я видела, как увозят Горди… Это очень больно. Мне еще никогда не приходилось терять никого из близких, но я даже представить себе не могла, что первой потерей будет лошадь. Мне было очень больно, Гейб. Я любила его.
   – Я знаю.
   – И ты тоже… – Она подошла к дивану и приложила ладонь к щеке Гейба. – Извини меня, что я прогнала тебя, когда ты предложил мне помощь. Если бы ты остался со мной, я бы расслабилась, и тогда меня пришлось бы откачивать валерьянкой и прочим. Зато когда на меня свалилось столько забот сразу, на то, чтобы рыдать и рвать на себе волосы, просто не осталось ни сил, ни времени. К тому же я была уверена, что справлюсь.
   – Мне показалось, что ты не хочешь видеть меня, потому что я выиграл.
   – Я рада, что ты выиграл. Это было единственное приятное известие за весь день. Если бы я смогла, то обязательно посмотрела бы, как вы выходите на круг почета и как вам вручают кубок. – Келси рассмеялась и полезла в карман. – Боже, я совсем забыла! – воскликнула она. – Гляди! – Она протянула Гейбу два билета тотализатора, один был выписан на Дубля, второй – на Гордость Виргинии. – Это я застраховалась!
   Гейб поглядел на билеты и почувствовал себя тронутым, как если бы Келси поклялась ему в вечной любви.
   – Ты поставила одинаковую сумму на каждого.
   – Это потому, что оба значили для меня одинаково много.
   Гейб поднял голову. Гнев Келси улегся, вызванный им румянец тоже исчез со щек, и ее лицо снова стало бледным, словно фарфор тонкой работы; огрубевшие от работы ладони были все так же изящны и длинны; элегантный голубой костюм, который Келси надела на скачки вместе с туфельками на высоком каблуке, сидел на ней как влитой.
   Его рука сама потянулась к ней и легко коснулась непослушных прядей, выбившихся из заплетенной на французский манер косы. Волосы Келси имели цвет спелой ржи, тронутой золотыми лучами утреннего солнца.
   Молчание Гейба и неожиданное прикосновение заставили сердце Келси бешено забиться. Ей пришлось напомнить себе, что она смертельно устала, что она выжата досуха, и, наверное, так оно и было в действительности. Несколько часов кряду Келси то сражалась с репортерами, которым непременно нужно было знать все подробности, то пыталась скрыться от них, что требовало не меньших усилий. В конце концов ей все же пришлось ответить на некоторые вопросы; при этом она попыталась сделать все возможное, чтобы опровергнуть самые невероятные предположения. И это была только первая волна. Келси понимала, что падкая до сенсаций пресса не оставит в покое ни ее, ни Наоми. Пытаясь справиться со всеми делами, она выложилась до конца… так откуда взялся этот новый прилив сил?
   – Уже поздно. Я, пожалуй, пойду. – Она не хотела, чтобы Гейб подумал, будто она спасается бегством, но, когда он вдруг поднялся, Келси непроизвольно шагнула к выходу.
   – Мне надо проведать Наоми.
   – У нее есть Моисей.
   – И тем не менее.
   Вот теперь Гейб улыбнулся, и его взгляд неожиданно потеплел.
   – И тем не менее… – повторил он.
   – Сегодняшний день был очень длинным.
   – Длинным и тяжелым, – согласился Гейб. – В такие дни все без исключения мысли и чувства человека приходят в движение и, так или иначе, показываются на поверхности. Безумно интересно читать на твоем лице все, о чем ты в данный момент думаешь и что чувствуешь. Безумно интересно и… эротично.
   Он придвинулся ближе, но все еще не трогал ее.
   – Желания, сомнения, побуждения… инстинкты…
   «Интересно, – мимолетно подумала Келси, – как все это может не отпечататься на моем лице, когда внутри меня бушует настоящий шторм?»
   – Я не слишком хороший партнер, Гейб. Да, впрочем, ты, наверное, и сам знаешь.
   – Не слишком хороший партнер – для чего?
   – Для… – Продолжая отступать, Келси наткнулась на кресло, выругалась и обогнула препятствие. – Я недостаточно хорошо владею всей этой наукой – соблазнение, игра в сопротивление, сдача в плен, утоление сладострастия. Да и момент…
   – Момент чертовски неподходящий, – согласился Гейб. Он уже готов был отступиться и оставить ее в покое. Пусть ему будет плохо потом – это он как-нибудь сумеет пережить. – Иными словами, в данный конкретный момент времени ты не хочешь меня. Тебе придется сказать да или нет, Келси. Сказать прямо сейчас.
   – Я попытаюсь, если ты дашь мне подумать. – Она снова отпрянула от него, когда Гейб уперся ладонями в стену – слева и справа от ее головы.
   – Ты еще не просчитала все шансы, и мероприятие кажется тебе рискованным, да? – Гейб почувствовал, как в нем начинает подниматься, набирать обороты знакомая бесшабашная удаль. Что впереди, победа или проигрыш? Сейчас это его не волновало. – Ставки высоки, не правда ли? – поддразнил он. – И безопаснее всего было бы сбросить карту, так? Ты этого хочешь? Безопасности?
   Почти не отдавая себе отчета в своих действиях, Келси отрицательно покачала головой и тотчас заметила проскользнувшее в глазах Гейба выражение триумфа.
   – К чертям шансы! – Гейб прижал ее к себе. – Вперед, без оглядки, без расчета!
   Келси отбросила прочь логику и осторожность – сейчас они только мешали ей. Она хотела получить то, что он предлагал, – хотела чувствовать его торопливые руки на своем теле и его жадный рот на своих губах. Каким бы ни был риск, игра уже захватила ее.
   Келси попыталась что-то сказать, но с губ ее сорвалось только удивленное восклицание, когда Гейб с силой прижал ее к стене и сорвал с плеч жакет. Она не ожидала от него такой неожиданной и сильной реакции… как и от себя самой. Ведь и ее пальцы торопливо дергали пуговицы и разрывали тонкую ткань его рубашки, торопясь скорее коснуться гладкой, прохладной кожи.
   Наконец она почувствовала его тело – крепкое, мускулистое и вместе с тем податливое. В приливе страсти Келси приникла губами к его губам и никак не могла оторваться.
   Она не хотела ни нежных слов, ни медленных ласк. Что-то извергалось внутри ее, опасное, жгучее, и она изо всех сил стремилась к тому, чтобы то, что должно было случиться, случилось как можно скорее. Шторм, ураган, циклон – вот чего ждала она от этих объятий. «Возьми меня, возьми скорее», – мысленно молила она; эта мысль была единственной, она пульсировала в ее мозгу и растекалась по жилам огнедышащей лавой. Потом она услышала свой собственный смех. Он показался Келси низким, сиплым и каким-то чужим, но это, несомненно, был ее смех, потому что он повторился, как только Гейб ожег поцелуем ее шею и плечо, с которого сползла смятая блузка.
   Именно смех Келси, прозвучавший неожиданно резко и громко, словно отточенная бритва, рассек последнюю ниточку, которая удерживала Гейба в рамках цивилизованности. С почти звериным рычанием он схватил Келси за руки, заставил поднять их над головой и впился взглядом в ее лицо. Келси вся дрожала, но ее глаза потемнели от страсти, а нижняя губа слегка выпятилась, словно обозначая вызов.
   Продолжая прижимать ее запястья к стене, Гейб с такой силой рванул блузку на груди Келси, что крошечные золотые пуговки разлетелись во все стороны. Тело ее завибрировало, словно струна, которую рванули слишком грубо, но взгляд так и остался прикован к его лицу.
   Под шелковой блузкой оказалась почти символическая шелковая рубашечка, которая едва охватывала полные груди Келси и исчезала под поясом юбки. Гейб слегка отстранился и, опустив руку, стал подниматься вверх по ее ноге, пока не нащупал кружевной верх чулка. Потом он увидел, как изменился взгляд Келси в тот момент, когда он зачерпнул ладонью пламя, которое сам же и разжег. И, забыв обо всем на свете, Келси ринулась в это пламя.
   Она негромко вскрикнула и – потрясенная, растерянная – стала отчаянно бороться с его рукой, взбрыкивая, словно мустанг, впервые почувствовавший на своей спине седока. Ощущения захлестывали ее и то поднимали на гребень, то швыряли в пропасть, то жгли огнем, то обдавали холодом, заставляя окружающий мир вращаться все быстрей и быстрей вокруг одной-единственной точки, которая, словно сжимающийся кулак, росла и вспухала где-то внизу живота. От страха и наслаждения Келси закусила губу и замотала из стороны в сторону головой, чувствуя, как тает и течет ее тело.
   Ее освобождение было похоже на гейзер, который, глухо ворча и сотрясая окрестные скалы, поднимается все ближе к поверхности земли. Неостановимый, как любая стихия.
   Едва только Келси почувствовала, что ее силы на исходе, когда затихли все звуки, а перед глазами померк калейдоскоп радужных огней, Гейб снова начал подниматься по ее ногам снизу вверх. Его сильные руки властно и грубо потянули юбку, губы жадно коснулись шелковых кружев лифа и стали опускаться вместе с ними, освобождая груди, так что его жаркое дыхание опалило долину между ними.
   Запах и вкус ее кожи показались Гейбу изысканными, экзотическими, приправленными сладким потом и прохладными, как вода. Он слышал ее частые судорожные вздохи, слышал тоненькое поскуливание, которое время от времени рождалось в ее горле, чувствовал, как сильно и громко стучит под его ладонями и руками сердце. Ногти Келси впивались ему в спину, тело напрягалось, вздрагивало и трепетало под его прикосновениями, но это доставляло Гейбу ни с чем не сравнимое, почти животное наслаждение.
   Он опустил руку к поясу, и его пальцы встретились с ее руками – настырными, словно два роющих нору зверька, лихорадочно бегающими, торопливыми, стремящимися как можно скорее расстегнуть ремень, пуговицы и сорвать с него эти дурацкие брюки!
   Едва освободившись от этого последнего предмета одежды, Гейб вошел в нее, вошел сильно и глубоко. Его пальцы оставляли красные пятна у Келси на бедрах. Воздух задрожал от их слившегося воедино стона, когда Гейб оторвал Келси от земли и заставил раскрыться еще больше, обвив ее ноги вокруг своих бедер. Потом его рот снова нашел ее губы, заглушив всхлипы и стоны, которые оба издавали, мчась навстречу горячему и бурному финишу.

   Келси уронила голову на плечо Гейбу. Ее тело, еще недавно наэлектризованное приливом энергии, обмякло. Если бы не Гейб, который продолжал прижимать ее спиной к стене, она бы, наверное, без сил сползла на пол.
   – Кто п-победил? – выдавила Келси.
   Глотнув ртом воздуха, Гейб пробормотал:
   – Не имеет значения. Господи Иисусе, Кел, ты просто восхитительна!
   Сил, чтобы оспаривать это утверждение, у нее уже не оставалось. Разум ее только начал проясняться, и первое, о чем подумала Келси, это о том, что свое первое, долгожданное и страстное соитие они совершили стоя. Потом Келси поискала взглядом свою одежду и увидела, что она, разорванная и смятая, валяется на полу у их ног.
   – Такого со мной еще не бывало, – пробормотала она. – Никогда…
   – Вот и хорошо. – Гейб подхватил ее на руки, подумав, что иначе они так и простоят у стены всю ночь, словно двое пьяниц, изгнанных из забегаловки.
   – Нет, я… – Келси замолчала, заметив, что на левой ноге каким-то образом задержалась одна туфелька на высоком каблуке. Сбросив ее резким движением, она прильнула головой к груди Гейба. – Нет, действительно никогда. Когда я была замужем, мы просто… Ну, в общем, неважно.
   – Нет уж, договаривай. – Гейб внес ее в спальню. – Я люблю сравнения, особенно когда они в мою пользу.
   – Но мне почти не с чем сравнивать. У меня… Кроме Уэйда, у меня никого не было.
   Гейб уже собирался опустить ее на кровать, но остановился и внимательно посмотрел на нее.
   – Значит, до Уэйда у тебя никого не было? Никого-никогошеньки?
   «Ну вот, – мрачно подумала Келси, – опять та же самая проблема. Ну почему я не умею держать язык за зубами?»
   – Ну и что?
   – Ничего. – Гейб выпрямился и поцеловал ее еще раз. Он всегда считал подобные фантазии глупыми и эгоистичными, но сейчас ему хотелось воображать себя ее единственным мужчиной. Что до Уэйда, то и самую память о нем он намеревался выкорчевать с корнем. Хотя бы для того, чтобы получить от этого удовольствие.
   Он уронил Келси на кровать, так что она дважды подпрыгнула на мягком пружинистом матрасе.
   – Я всегда знал, что твой бывший – подонок, но теперь я вижу, что он еще и идиот.
   – Спасибо. Я тоже так считаю.
   Увидев, что Гейб продолжает разглядывать ее, Келси попыталась надеть лифчик, но обнаружила, что он разорван.
   – Тебе придется одолжить мне что-то вроде купального халата – не могу же я в таком виде идти по коридору.
   Гейб улыбнулся и, укрыв ее одеялом, улегся рядом.
   – Честное слово, Гейб, как я пойду к себе в этой рубашке? – Келси потрогала смятый шелк комбинации. – В том, что от нее осталось, – поправилась она.
   – Ты просто понятия не имеешь, как она тебе идет, – с чувством сказал Гейб и провел ладонью по ее груди. – Впрочем, в ближайшее время я собираюсь вовсе освободить тебя от этих шелестящих шелков и прочего.
   – В ближайшее время? – Сердце Келси отчаянно застучало, когда Гейб лениво погладил ее сосок большим пальцем. – Я не могу… Ты не можешь…
   – Еще как могу! – Гейб изогнул бровь. – Или хочешь поспорить?
//-- * * * --//
   Она поспорила и проиграла. Несколько раз подряд. Когда рассвет вполз в окна, Келси пластом лежала на Гейбе. Сил больше не было, но ее тело продолжало слегка вздрагивать после последнего бурного финиша. Мозг сковала усталость, она отупела, но спать почему-то не хотелось.
   – Мне нужно идти, – пробормотала она. – Надо на ипподром.
   – Тебе надо поспать и поесть, – возразил Гейб. – Потом мы вместе пойдем на ипподром.
   – Нельзя ли заказать кофе? – Усталость все же взяла свое, и речь Келси звучала невнятно. – Я… – Не договорив, она широко зевнула.
   – Конечно. Чуть попозже. – Он погладил ее по волосам и по спине, но не для того, чтобы снова возбудить, а для того, чтобы убаюкать. – Вздремни.
   – Который час?
   Гейб посмотрел на часы.
   – Начало пятого, – соврал он без колебаний. На самом деле было ровно шесть.
   – Ну хорошо… пару часиков. – Келси свернулась калачиком, и ей сразу стало казаться, будто она, легкая, точно перышко, летит вниз по все расширяющемуся тоннелю.
   Гейб осторожно сдвинул ее на середину кровати, убрал с лица спутанные волосы и накрыл одеялом. Лицо Келси все еще было бледно, темные круги под глазами напоминали мазки теней на молочно-белом мраморе. Несколько минут Гейб просто смотрел, как она спит, смотрел и чувствовал, что влюбляется все сильнее. Это ощущение было ему настолько непривычно, что он отшатнулся от кровати, напомнив себе, что между жарким сексом и горячей любовью обычно пролегает огромная дистанция.
   Он хотел ее – теперь он ее получил. Что будет дальше, Гейб сказать затруднялся. Для него было очевидно, что Келси нужен не только любовник, но и преданный друг, и, поскольку он собирался выступить в обеих этих ипостасях, Гейб решил, что настала пора попробовать быть другом.
   Он принял душ, потом вернулся в спальню и стал одеваться. Келси не пошевелилась. Нисколько не колеблясь, Гейб разыскал в гостиной ее сумочку и открыл ее. Внутри он обнаружил кошелек, пачку салфеток, записную книжечку в кожаном переплете и – к своему огромному удивлению и удовольствию – деревянный крючок для чистки копыт. Ключ от комнаты Келси был заперт на «молнию» в маленьком боковом кармашке, где, кроме него, хранился тюбик натуральной губной помады, миниатюрный флакончик духов (Гейб не удержался и, отвинтив крышку, понюхал) и двадцатидолларовая банкнота. Что ж, именно эти вещи и должны были быть в сумочке у такой женщины, как Келси.
   Он сунул ключ в карман брюк и вышел в коридор, бесшумно притворив за собой дверь.
   У комнат Наоми Гейб остановился и постучал. Не успел он опустить руку, как дверь отворилась – на пороге стоял Моисей. Тренер выглядел усталым и озабоченным, но, увидев Гейба, улыбнулся и протянул руку.
   – Поздравляю. Извини, что не сделал этого раньше… Твой Дубль отлично справился.
   – У него были сильные соперники. – Гейб покачал головой. – Не так я хотел бы выиграть…
   – Да… – Моисей хлопнул его по плечу и проводил в гостиную. – Нам всем было тяжело, а когда мы узнали, в чем дело, так стало еще хуже.
   – Значит, никаких новостей пока нет?
   – Официальное расследование идет полным ходом, но «Ивы» обязательно предпримут свое собственное расследование. – Глаза Моисея холодно сверкнули. – Пока мне известно только одно – кто-то очень хотел, чтобы эта лошадь умерла. Для нас это большая потеря.
   – Все, что я смогу… я или кто-нибудь из моих людей – вам достаточно будет только сказать. Мне не меньше вашего хочется узнать, кто это сделал… – Гейб увидел, что дверь спальни отворилась, и невольно повернул голову. В гостиную вышла Наоми.
   Если бы она была боксером, то про нее можно было сказать, что после вчерашнего нокаута она вполне оправилась и пребывает в полной боевой готовности. По лицу ее, во всяком случае, нельзя было заметить ровным счетом ничего. Ни следа пережитого, никаких признаков горя, вчерашней незащищенности, хрупкости… Наоми была одета в темно-бордовый костюм – единственный из всех, что были у нее с собой, который мог сойти за траурный; лицо не выдавало никаких чувств, кроме сосредоточенной решимости.
   Как и предвидел Гейб, Наоми восстала из пепла.
   – Я рада, что ты пришел. – Наоми подошла к нему, обняла за шею и прильнула щекой к щеке. – Нам обоим придется нелегко. – Она чуть-чуть отодвинулась от него, но рук не расцепила. – Уже появились самые разные слухи, в том числе и о том, что ты можешь быть в этом замешан. Я хочу, чтобы мы объединили свои силы.
   – Я тоже.
   – Мне очень неприятно то, что случилось, неприятно и обидно, Гейб. Обидно за себя, за тебя, за скачки вообще… И все-таки нам придется как-то улаживать этот вопрос. Я только что назначила пресс-конференцию и хочу, чтобы ты тоже на ней был.
   – Где и когда?
   – Сегодня в полдень, на ипподроме. – Наоми улыбнулась и погладила его по щеке. – Мне кажется, это важно, чтобы пресс-конференция состоялась именно там. Горди мы заберем домой сразу после того, как получим подробный отчет о вскрытии…
   Наоми ненадолго замолчала, потом решительно выдохнула воздух и добавила:
   – Впрочем, в ближайшее время пресса все равно не оставит нас в покое. Скачки на приз Прикнесс на носу, это неизбежно породит новые домыслы и слухи. – Ее взгляд стал жестким. – Ты должен выиграть их, Гейб. Так будет лучше для тебя и для всех нас.
   – Именно это я и собираюсь сделать.
   Наоми удовлетворенно кивнула.
   – Я намерена позвонить Келси примерно через час – пусть поспит. Вчера ей пришлось очень нелегко, и мне не хотелось бы нагружать ее снова.
   – Собственно говоря… – Гейб смущенно кашлянул и удивился, что по спине его побежали мурашки. Чтобы вернуть себе уверенность, он с независимым видом сунул руки в карманы, но наткнулся на ключ от комнаты Келси.
   – Келси провела эту ночь со мной, – сказал он небрежно. – Сейчас она спит. Я как раз иду к ней в номер, чтобы взять кое-что из одежды. Когда она проснется, я прослежу, чтобы она позавтракала.
   В воздухе повисла мертвая тишина. Пять секунд. Десять. Наконец Наоми облегченно вздохнула.
   – Я рада, что ты был с нею. Я рада, что это – ты.
   – Возможно, ты изменишь свое мнение, когда узнаешь, что и впредь это буду я и только я.
   Наоми приподняла бровь.
   – Кажется, я слышу звон обручальных колец! Ты не о браке ли заговорил, Гейб? – И впервые за последние несколько часов она засмеялась. – Ага, побледнел! Как это по-мужски!
   Гейб продолжал молча смотреть на нее, и Наоми потрепала его по плечу.
   – Тебе лучше уйти, пока я не начала задавать тебе другие, еще более интимные вопросы. Если сумеешь разбудить Келси и привести ее сюда, скажем, к одиннадцати, то мы вместе отправимся на ипподром. Да, захвати для нее темно-голубой костюм и коралловую блузку.
   Обняв Гейба за плечо, Наоми проводила его до дверей и, закрыв за ним дверь, привалилась к ней спиной.
   – Какими трудными были последние двадцать четыре часа, Мо… И вот как они закончились! Честное слово, я рада. Как ты думаешь, Келси догадывается, что он влюблен в нее?

   Ни о чем таком Келси не догадывалась. Единственным, что она испытывала в эти первые минуты после своего пробуждения, была ярость. Гейб не только не разбудил ее вовремя, но и ушел сам, ушел вместе с ключом от ее номера. И вот теперь она вынуждена сидеть в его комнате, потому что у нее не осталось ничего, что можно было бы надеть.
   В конце концов она решила принять душ, но холодная вода нисколько не остудила ее ярости. Закутавшись в махровый халат, висевший на двери ванной комнаты, и обернув вокруг головы полотенце, она принялась расхаживать по номеру из спальни в гостиную и обратно.
   Сгоряча Келси хотела позвонить Наоми, но сразу отказалась от своего намерения, ибо не могла придумать никакого удовлетворительного объяснения тому, как она оказалась в номере Гейба и что случилось с ее одеждой.
   Келси как раз была в спальне, когда услышала, что дверь номера открывается. Вскочив с кровати, Келси ринулась в гостиную, чтобы разом вонзить в Гейба все свои напитанные ядом стрелы.
   – Что ты, черт тебя побери, себе позволяешь? Ох!
   Несколько мгновений она и коридорный растерянно смотрели друг на друга. Бой первым нарушил молчание.
   – Прошу прощения, мисс. Джентльмен сказал, чтобы я не стучал. Он не хотел вас будить, поэтому велел мне подать завтрак, пока вы спите.
   – Конечно, конечно… Да… Все в порядке, я уже встала, – она с достоинством сложила руки. – А где этот джентльмен, которого вы упомянули?
   – Понятия не имею, мисс. Он дал мне распоряжение и пошел по своим делам. Хотите, чтобы я зашел попозже?
   – Ни в коем случае! – Келси с вожделением поглядела на блестящий эмалированный кофейник. У нее разорвалось бы сердце, если бы бой снова его забрал. – Нет, все в порядке. Извините, если я вас напугала.
   Пока коридорный сервировал завтрак, Келси раздумывала, сейчас ли собрать разбросанные по полу белье и одежду или притвориться, будто она ничего не замечает. Выбрав последнее, она просмотрела чек и, добавив чаевые, которые, она надеялась, заставят Гейба пожалеть о своем неджентльменском поступке, поставила свою подпись.
   – Спасибо, мисс. Приятного аппетита.
   Келси как раз наливала вторую чашку кофе, когда в номер вошел Гейб.
   – Ты свинья! – заявила Келси и сделала большой глоток кофе, обжигая горло и язык. – Где мои ключи?
   – Вот они. – Гейб вынул из кармана ключ, потом повесил на спинку стула ее темно-голубой костюм. – Кажется, я ничего не забыл. Ты удивительно организованный человек, Келси, – косметика, зубная щетка, тюбик с пастой. Между прочим, у тебя роскошное белье. Вот… – Он протянул ей шелковое лонжере цвета морской волны. – Надевай. Мне показалось, что это прекрасно сочетается с костюмом.
   Келси выхватила у него из руки изящную тряпочку.
   – Ты рылся в моих вещах!
   – Я просто хотел принести тебе что-нибудь из одежды. Твоя мама посоветовала взять этот костюм.
   – Моя… – Келси заскрежетала зубами: «О господи, дай мне терпения!» – Ты заходил к Наоми?
   – О, она вполне оправилась и готова ринуться в бой. В двенадцать на ипподроме состоится пресс-конференция с ее участием. И твоим… Как кофе, ничего? – Гейб налил себе полчашки. – В одиннадцать мы пойдем к Наоми, а оттуда отправимся на Черчил-Даунз. Все вместе. Ей хотелось, чтобы ты надела этот синий костюм, но, поскольку Наоми ничего не сказала про белье, я выбрал то, что мне понравилось.
   – Она сказала тебе, что именно мне надеть? – Келси набрала в легкие побольше воздуха и медленно выдохнула через нос. – Значит, она знает, где я? Ты ей рассказал?
   Гейб подсел к столу и снял с тарелки серебряную крышку, под которой обнаружилась яичница с беконом.
   – Я рассказал ей, что эту ночь ты провела со мной. – Он быстро глянул на нее. – Тебя это волнует?
   – Нет, но… – Сдавшись, Келси прижала руку к виску: – Голова кружится.
   – Сядь и поешь как следует – тебе сразу станет лучше.
   Когда она послушалась, Гейб протянул руку и крепко взял ее за запястье.
   – Отныне мы вместе. Понятно?
   Келси посмотрела на их сцепленные руки. Гейб имел в виду не пресс-конференцию, не только пресс-конференцию, и они оба это понимали. «Снова риск», – подумала Келси, но подняла глаза и встретилась с ним взглядом.
   – Да, понятно.

17

   – Ты не говорил, что собираешься прикончить лошадь, – проворчал Канингем, вытирая влажный лоб. В последнее время он слишком много потел – потел перед телекамерами, выдавливая из себя улыбку; потел на праздничных вечеринках, когда незнакомые люди хлопали его по плечам и покупали ему выпивку; потел, лежа в собственной постели, когда, глядя в высокий потолок, снова и снова воспроизводил в памяти последний отрезок дистанции Кентуккийского дерби.
   Ему очень хотелось победить, но он благоразумно удовлетворился вторым местом, вот только цена этого успеха… Цена превзошла все его ожидания.
   – Ты не говорил, – повторил Канингем, чувствуя, как липнет к спине рубашка и как мерзкая липкая влага стекает в углубление у основания позвоночника. – Ты обещал, что Горди дисквалифицируют, чтобы у Шебы появился шанс на призовое место.
   – Ты сам не захотел вдаваться в подробности. Ты предоставил это мне, – напомнил ему Рик Слейтер, который стоял у окна со стаканом дорогого бурбона и любовался видом, открывавшимся с верхнего этажа шикарного отеля. Теперь он мог себе это позволить. Это и многое другое. – И ты получил то, что хотел. Твоя кобыла заняла на дерби второе место, так что теперь никто не посмеет назвать тебя старым пустобрехом, никто не посмеет шептаться за твоей спиной.
   – Ты должен был только устроить так, чтобы жеребца дисквалифицировали.
   – Я и устроил. Разве это не успех? – Рик ухмыльнулся. – Чедвик осталась с носом, да к тому же и попала под подозрение, вместе с моим щенком. Зато ты, Билли-бой, вышел из переделки сухим. – Он вернулся к столу и, плюхнувшись в кресло, взял из вазочки засахаренный миндаль. – Давай говорить откровенно, приятель. Разве ты не хотел, чтобы все, что мы спланировали, обратным концом ударило и по Гейбу? По-моему, ты с самого начала был не прочь поквитаться с ним за то, что пять лет назад он отнял у тебя твою ферму, да еще и опозорил на весь штат.
   – Нет, конечно, я не против посадить его в лужу, но…
   – Мы оба прекрасно знаем, что у твоей Шебы не было ни одного сраного шанса выиграть эту гонку, – продолжал Рик. – Особенно если участвуют такие классные крэки, как Дубль и Горди. Единственное, на что ты мог рассчитывать, – это на третье место, да и то твою дохлятину пришлось бы лупить кнутом от старта до самого финиша. И это в лучшем случае. Объективно ее законное место – четвертое или даже пятое. А ведь это не то что второе, верно?
   – Конечно, ты прав, но… – Канингем подумал о яме, которую он сам себе выкопал.
   – Никаких «но»! – Рик с хрустом разгрыз еще один орех, и на лице его появилось серьезное выражение, свойственное торговцам подержанными машинами. – Тебе нужен был успех, и я его обеспечил. Откровенно говоря, я не рассчитывал ни на что, кроме обычной показухи, но твоя девочка пробежала на одном сердце. Она нарожает тебе чемпионов, – Рик подмигнул. – Ведь в этом все дело, правда? Теперь ты впишешь Шебу в племенную книгу породы и будешь ежегодно получать по мешку денег, пока она будет задирать хвост перед жеребцом.
   Это было правдой, чистейшей правдой, но Канингем продолжал обливаться потом.
   – Если что-то откроется, я погиб.
   – Почему это должно открыться? Я, например, никому не собираюсь рассказывать о наших с тобой делах. – Рик снова подмигнул. – Разве что ты проболтаешься той цыпочке, которая ждет тебя в постельке. Некоторые мужчины просто не способны держать язык за зубами, стоит девчонке пошире раздвинуть ножки.
   – Я ей ничего не сказал и не скажу. – Канингем вытер губы тыльной стороной ладони. «Да и сама она вряд ли что заподозрит», – подумал он. Марлу куда больше интересовало, сколько его денег она может потратить, чем то, откуда они взялись. – Вот только другие люди непременно начнут задавать вопросы. Пресса – так та мне просто прохода не дает.
   – Пусть это тебя не удивляет. – Рик покровительственно хлопнул Канингема по плечу. – Твое дело – делать печальную морду, качать головой да снимать сливки со своей популярности. Можешь сказать им, что ты хорошо знаешь Наоми Чедвик и Габриэла Слейтера и что тебе трудно свыкнуться с мыслью о том, что кто-то из них пал так низко. Я буду тебе очень обязан, если ты упомянешь Гейба в данном контексте.
   Канингем облизал губы и наклонился вперед.
   – Что ты собираешься предпринять?
   – Ну-ну, Билли-бой, это мой маленький секрет. Меньше знаешь – крепче спишь, верно? Твое дело – разыгрывать из себя простого парня, которому повезло отхватить на классификации резвую кобылку и подготовить ее к дерби.
   – Через две недели состоится Прикнесс.
   Рик ухмыльнулся и пошевелил бровями.
   – Не жадничай, приятель. Это довольно опасно. К тому же ты сам прекрасно знаешь, что эту гонку Шеба может не потянуть.
   – Ну, сердца-то у нее хватит. – Канингем мигом забыл о чувстве вины и обо всех своих страхах, забыл о двух убитых людях и о гнедом жеребце, упавшем у шестнадцатого столба. – Мне только и надо-то, чтобы Шеба финишировала в призах.
   – Ничего не выйдет. – Рик погрозил ему пальцем. – Даже если ты заявишь ее, даже если она не сломается на половине дистанции, эта скачка должна пройти чисто. Иначе кое-кто может начать посматривать и в твою сторону, Билли-бой, а мне этого совсем не хочется. Кто знает, вдруг у кого-то хватит ума копнуть поглубже, и тогда… – Он погремел в стакане – уже пустом – кубиками подтаявшего льда. – Мы больше не сможем быть друзьями и обделывать наши делишки вместе.
   – Но на кону будут большие деньги.
   – Тебе нужны еще деньги? Поставь на жеребца из Гейбовой конюшни. Я знаю своего сына – он сделает все, чтобы быть у столба первым. Чтобы доказать всем, что он чист и что его Дубль действительно сильнейший. – Улыбка Рика стала кислой, и он налил себе еще бурбона. – Это у него пунктик: выигрывать честно. Я научил его всем трюкам, всем уловкам, какие знал, а он… Должно быть, воображает себя лучше папаши – даже не хочет разок «посолить» гонку, чтобы не запачкаться…
   Рик поднес к губам стакан. Пока он пил, глаза его сузились и стали жесткими.
   – Ну, мы еще поглядим, кто на этот раз выиграет, – пробормотал он, вытирая губы ладонью. – Поглядим.
   Спорить было бесполезно, тем более что Рик начал наливать себе все чаще и все щедрее.
   – Как же мне быть?
   – Сними Шебу со скачки в Пимлико. Ну, как будто она потянула мышцу во время утренней разминки и ты не хочешь рисковать ею. И постарайся при этом выглядеть расстроенным. Потом пустишь на пастбище, пока не придет время подыскать ей женишка.
   – Да, ты прав. – Канингему было очень обидно, но он сумел справиться со своей жадностью. – Лучше не рисковать. Я оформлю на нее все документы, а следующей весной подберу ей жеребчика порезвее. – Он слегка улыбнулся. – Возможно, через пару лет я даже договорюсь с твоим сыном, чтобы его вороной чемпион покрыл мою Шебу.
   – Ну вот, теперь ты говоришь дело! – Рик наклонился вперед и с размаху опустил руку Канингему на колено. – Кстати, Билли, мне кажется, я заработал небольшую премию.
   – Премию? – Канингем мгновенно насторожился. – Мы же договорились, Рик. И я свои обязательства выполнил.
   – Не спорю. Никаких претензий к тебе у меня нет, но… Видишь ли, Билли, на дерби ты загреб целую кучу денег; по моим прикидкам, чистый барыш составил где-то триста-четыреста кусков. – Рик заметил, что на лбу Канингема снова выступила испарина, и его улыбка стала шире. – Ну а если ты начнешь торговать жеребятами, которых она тебе принесет, то через десяток лет у тебя будет завидный капитал. А теперь скажи, разве ты добился бы этого без меня?
   – Я заплатил тебе…
   – Да, заплатил, только давай посчитаем получше. Во-первых, мне пришлось платить Липски.
   – Это была твоя идея, я не имею к этому никакого отношения.
   – Послушай, Билли, я что-то вроде субподрядчика, – принялся терпеливо объяснять Рик. – Что бы я ни делал – все ради тебя, и ты не должен об этом забывать. Липски прикончил этого старого конюха, а я позаботился о Липски. Мне не хотелось бы вдаваться в подробности и перечислять всех, кого мне пришлось подмазать, но это тоже необходимые издержки, которые ты должен покрыть. Не забывай также, что на данный момент у нас на руках два трупа и дохлая лошадь, и единственный, кто может связать их с тобой, это я…
   Он щелкнул пальцами и наклонился еще ближе к Канингему.
   – Так что тебе невыгодно со мной ссориться, Билли-бой. А мое расположение будет стоить тебе еще сто тысяч.
   – Сто ты… Да это же черт знает что, Рик! Чепуха какая-то. Послушай, разве я мало тебе заплатил? Да ты, вообще-то, знаешь, сколько это стоит – держать чистокровных лошадей? Даже одну лошадь? Да еще взносы…
   – Только не надо со мной торговаться, Билли-бой. Честное слово, не надо.
   Приветливая улыбка Рика напоминала теперь оскал черепа, а руку он продолжал держать на колене Канингема, сдавливая его все сильнее и сильнее. Именно так он собирался держать кошелек своего приятеля, по мере надобности выдавливая оттуда крупные суммы.
   – Сто тысяч все окупят. Вот тебе мое слово, Билл. Даю тебе неделю на то, чтобы привести в порядок все свои записи и приготовить деньги. Принесешь их сюда за день до Прикнесс. И наличными. – Он убрал руку с колена Канингема и, весьма довольный собой, откинулся на спинку кресла. – А то я хочу поставить несколько тысчонок на Гейбова жеребца. Полезная это штука – семейные связи…
   Он засмеялся и снова наполнил свой стакан.

   Семейные связи Келси не принесли ей ничего, кроме жуткой головной боли. Она, разумеется, предвидела, что путешествие на берега Потомака будет не из легких, однако все оказалось гораздо хуже. Отец был в ярости; таким Келси его еще не видела, и ее ничуть не утешало, что его гнев был направлен не против нее. Как хладнокровно заметила Кендис, именно Келси была первопричиной всех проблем.
   Милисент сделала все возможное, чтобы осуществить свои угрозы. К счастью, ей не удалось изменить условия завещания деда Келси, но зато она переписала свою последнюю волю. Выражаясь в терминах викторианских романов, у нее больше не было внучки.
   Остановив свой автомобиль на подъездной дорожке к «Трем ивам», Келси прижалась пылающим лбом к прохладному рулю. Сцена вышла совершенно безобразной: холодное бешенство Милисент, объявившей о своем решении, шок и ярость отца, кажущиеся хладнокровие и непредвзятость Кендис, которая воспользовалась случаем, чтобы вонзить в Келси несколько стрел, отравленных ядом вины.
   Застонав от сильной боли в висках, Келси выключила зажигание. Нет, она и представить себе не могла, что разговор с близкими ей людьми дастся с такой мукой и болью. Правда, с Милисент они довольно давно были на ножах, так что, казалось, она должна была испытывать одно лишь облегчение, когда нарыв наконец прорвался, но облегчение не приходило. Келси была морально изранена, уязвлена, и даже самые мелкие царапины продолжали саднить.
   Мечтая о паре таблеток аспирина, Келси медленно выбралась из машины и потерла руками лицо.
   Из-за угла доносилась громкая музыка, и Келси сразу узнала энергический драйв ранних «Роллингов». Мик Джаггер со товарищи как умели выражали свои симпатии к дьяволу и прочим потусторонним силам. Она пошла на звук и остановилась у террасы. Магнитофон на легкомысленном кофейном столике со стеклянной столешницей изрыгал рок-н-ролл, а каменный пол патио был застелен какой-то неопределенного цвета тряпкой, защищавшей его от капель краски. На тряпке был установлен мольберт, а перед ним – в широкой мужской рубашке, свисающей до колен, с волосами, стянутыми простой резинкой в упрямый коротенький хвост, – стояла Наоми с длинной и тонкой кистью в руках. Кончик ее кисти пламенел алым.
   Келси подумала, что Наоми действует кистью, словно гибкой рапирой, и что она не рисует, а скорее ведет бой с натянутым на подрамник холстом, который и так взрывался небывалыми резкими формами и брызгал яркими красками. Повернутое в профиль лицо Наоми казалось высеченным из камня, а глаза как будто метали дым и огонь.
   Потом Келси пришло в голову, что эта битва, возможно, имеет интимное свойство, поэтому она осторожно попятилась назад, но скрыться не успела. Наоми повернулась к ней, и взгляд ее грозных глаз пригвоздил Келси к земле.
   – Извини, я… – начала было Келси, но ее слова утонули в громе рока.
   Наоми шагнула к магнитофону и убавила громкость, так что из динамиков доносился теперь еле слышный ритмичный стук.
   – Извини, – повторила Келси, – я не хотела тебе мешать.
   – Ничего страшного. – Страсть и огонь понемногу гасли в глазах Наоми, словно для того, чтобы успокоиться, ей достаточно было не смотреть на холст. – Это один из моих излюбленных ритуалов. Он помогает мне избавиться от… – Она не договорила и, положив кисть, вытерла руки тряпкой. – Давненько я не рисовала.
   – Как здорово! – Келси подошла поближе, разглядывая резкие мазки яростного цвета. Свежая краска все еще блестела, словно сочась кровью. – Какая первобытная, слепая сила! Симфония трех стихий…
   – Да, пожалуй… Ты расстроена?
   – Черт побери! – Келси сунула руки в карманы. – Похоже, у меня все на лбу написано!
   – Просто у тебя очень выразительное лицо, – утешила ее Наоми, вспоминая. Когда-то и ее лицо было таким же и говорило яснее всяких слов. Когда-то… – Как я понимаю, праздничный обед в кругу семьи прошел не лучшим образом?
   – Все с самого начала пошло псу под хвост. Из-за меня отец здорово разругался с бабушкой. И я думаю, что теперь между ним и Кендис тоже пробежала трещина. И все из-за меня!
   – Из-за того, что ты живешь здесь, – поправила Наоми.
   – Из-за того, что я хочу оставаться собой. Такой, какая я есть! – Келси схватила со столика забытый Наоми стакан чая со льдом и сделала большой глоток. – Милисент вычеркнула меня не только из своего завещания, но и из памяти, и из сердца тоже. Для нее меня больше не существует.
   – О, Келси! – Наоми взяла ее за плечо. – Я уверена, что она это несерьезно. Просто она погорячилась.
   Стекло звякнуло о стекло, когда Келси поставила стакан обратно на столик.
   – А ты? Серьезно?..
   Сочувствие и беспокойство, которые испытывала Наоми, немедленно превратились в холодное бешенство.
   – Милисент слов на ветер не бросает. Подобное решение как раз в ее духе. Прости, Келси, это я ввергла тебя в неприятности.
   – Это мои неприятности! – вспыхнула Келси. – Никто в них не виноват. Всем вам пора понять, что я уже давно способна думать сама за себя, чувствовать и поступать так, как считаю нужным. Если бы я не захотела жить на твоей ферме, никто бы меня не заставил. Да и приехала я вовсе не потому, что мне жаль тебя, или потому, что мне хочется им досадить. Я здесь ради себя самой.
   Наоми вздохнула:
   – Ты права, абсолютно права.
   – Я уеду, когда захочу или когда мне это будет нужно. Они пытаются стыдить меня, подкупить, бьют на жалость – лишь бы заставить меня бросить то, что для меня важно. Но что для меня важно? Моя семья и «Три ивы». И ты.
   – Спасибо… – Наоми сама потянулась за стаканом и поднесла его к губам, чувствуя, как предательски дрожит ее рука.
   Келси с трудом удержалась, чтобы не наподдать ногой горшок с геранью.
   – Не за что меня благодарить. Ты – моя мать, и ты мне не безразлична. Я восхищена тем, как ты сумела распорядиться своей жизнью. Может быть, я не совсем хорошо представляю те годы, когда тебя… когда ты была далеко, но ты теперешняя мне очень нравишься. Кроме того, я не собираюсь уезжать отсюда только потому, что так хочется Милисент.
   Наоми почувствовала, что ноги не держат ее, и оперлась руками о столик, чтобы не упасть.
   – Ты не представляешь… Просто не можешь себе представить, каково мне слышать это от взрослой дочери, Келси. Что теперешняя я тебе нравлюсь. Я очень люблю тебя, Келси.
   Весь гнев Келси куда-то улетучился.
   – Я знаю.
   – Я не знала, какой ты будешь, когда мы снова встретимся. Все эти годы я любила маленькую девочку, которую потеряла. И вот ты приехала в «Три ивы», чтобы дать мне возможность начать все сначала. Я восхищаюсь тобой, Келси, горжусь тобой, как не гордится ни одна мать. И даже, если завтра ты уедешь, чтобы никогда не вернуться, знай, что ты все равно дала мне больше, чем я когда-либо надеялась получить.
   – Никуда я не уеду. – Повинуясь велению сердца, Келси шагнула к матери и широко развела руки, чтобы обнять ее. – Никуда я не уеду. Мне хочется быть только здесь.
   Крепко зажмурившись, Наоми наслаждалась прикосновением, запахом дочери.
   – Я попробую помочь тебе, – прошептала она. – Я найду способ, чтобы заставить ее смягчиться.
   – Не надо. Это не должно тебя беспокоить. – Немного успокоившись, Келси разжала объятия. – Иначе ты сойдешь с ума, как и я.
   Настроение ее снова переменилось, и она стала расхаживать из стороны в сторону.
   – Как больно и ужасно обидно! – воскликнула она. – Мне даже не верится… Она думала, что мне нужны ее деньги, и пыталась использовать их, чтобы манипулировать мной. Их и мои собственные чувства. Она пыталась диктовать мне, что я должна делать и как поступать!
   – Диктовать – это вполне в духе Милисент. Так было и раньше.
   – Она не смогла изменить завещание деда и остановить выплаты из моего фонда попечения. Бьюсь об заклад, это привело ее в бешенство: она – она! – и вдруг оказалась бессильна. Бедный папа… Он был очень расстроен и даже накричал на бабушку, а ведь раньше он никогда не повышал на нее голос.
   – Еще как повышал. – На лице Наоми отразилось что-то вроде мрачного удовлетворения. – Впрочем, это было давно. Я рада, что Филипп принял твою сторону.
   – Как бы мне хотелось сказать то же самое, но я нисколько не радовалась, нет. Это было ужасно – видеть, как они ссорятся, как нарастает отчуждение между папой и Кендис, и знать, что права я или нет, но именно я в этом виновата. Бабушка такая… несгибаемая, она никак не может переломить себя и хоть на минутку поставить себя на место другого человека.
   А разве не то же самое говорили о ней самой? – вдруг вспомнила Келси и дернулась как от удара.
   – У Милисент есть только два выхода: уступить или умереть в одиночестве, – вставила Наоми.
   – Мне хочется верить, что они помирятся, – проговорила Келси. – Очень хочется. Что касается нас с бабушкой, то вряд ли мы когда-нибудь придем к компромиссному решению. Во всяком случае, не после сегодняшнего скандала. Она… Она попыталась использовать против меня даже смерть Горди и открытым текстом заявила, что ты сама наняла кого-то из твоих дружков-головорезов, – это ее подлинные слова, – чтобы накачать наркотиками несчастное животное. В конце концов, если ты застрелила человека, то… – Келси смешалась и не договорила.
   – …то что мне какая-то лошадь, – закончила за нее Наоми. – В самом деле – что?
   – Извини. – Чувствуя непреодолимое отвращение к самой себе, Келси ожесточенно потерла все еще гудящие виски. – Я слишком взвинчена.
   – Это не имеет значения. Я не сомневаюсь, что многие – слишком многие – думают так же. Почему я, собственно, взялась сегодня за кисть? – спросила она, жестом указывая на холст. – Да потому, что кое-кто начал распространять слухи, будто я убила Горди, чтобы получить страховку.
   Келси в бессильной ярости сжала кулаки, потом снова разжала.
   – Чудовищно! Да в эту чушь не поверит ни один человек, который знает тебя достаточно хорошо.
   – К несчастью, в этом нет ничего из ряда вон выходящего. Наш мир не такой уж совершенный, и такие вещи случались. Как говорится, данная версия имеет право на существование, хотя… – Она нахмурила лоб и взяла в руку кисть, словно что-то прикидывая. – Хотя простой арифметический расчет мог бы положить конец этим нелепым домыслам. Разумеется, Горди был застрахован на значительную сумму, однако живой он стоил во много раз больше – и как призовой скакун, и как производитель. Просто этот случай вызвал к жизни кое-какие воспоминания. И во мне, и, видимо, в других.
   Несколько успокоившись, Наоми снова принялась рисовать.
   – В тюрьме я только этим и спасалась, – пояснила она. – Это был способ выжить, дать выход эмоциям, и другого я не знала. Там… там не хочется копаться в своем собственном внутреннем мире, который полон болью, гневом, страхом. Особенно страхом.
   – Расскажи мне о тюрьме, – попросила Келси. – Если можешь, конечно… На что это было похоже?
   Наоми продолжала молча рисовать. Уже не раз она задумывалась о том, когда же Келси наконец спросит… Именно «когда», а не «спросит ли» – стремление знать все ответы было такой же неотъемлемой составляющей характера Келси, как и ее нетерпимость ко лжи.
   Ну что же, придется ей нарисовать еще одну картину, только сделать это надо будет словами, а не кистью и красками.
   – У тебя отнимают все… – Наоми сказала это тихо, словно напоминая самой себе, что все это в прошлом. – И не только одежду, хотя это – одно из самых первых унижений, через которые приходится пройти. У тебя отнимают платья, свободу, права, надежду. У тебя остается только то, что тебе дают взамен, а дают они немного. Ты даже не представляешь, как сильно давит этот надоедливый, раз и навсегда заведенный порядок. Тебе говорят, когда вставать утром, когда принимать пищу – не завтракать или обедать, а именно принимать пищу! – когда ложиться спать. Никого не интересует ни что ты чувствуешь, ни чего ты хочешь.
   Келси шагнула вперед и остановилась рядом с матерью. В кустах и кронах деревьев радостно галдели птицы, празднующие весну, воздух был напоен запахами цветов, молодой листвы и масляных красок.
   – Ты ешь то, что тебе дают, – продолжала Наоми, – и через некоторое время ты привыкаешь к этому однообразному меню. Ты забываешь, каково это – отправиться в ресторан или просто спуститься ночью в кухню, чтобы пошарить в холодильнике… – Сама того не заметив, она негромко вздохнула. – Для тебя же самой будет проще, если ты забудешь обо всем, что было в той, другой жизни. Если принести с собой за решетку слишком много воспоминаний о свободе, то они сведут тебя с ума, потому что ты постоянно чувствуешь, что все это больше тебе не принадлежит. Из окон тюрьмы видны холмы, цветы, деревья, смена времен года, но они где-то снаружи, за стеной, и не имеют к тебе никакого отношения. Ты перестаешь быть тем, кем ты была раньше. И даже если тебе одиноко, не вздумай сблизиться с кем-то, потому что люди постоянно уходят, и на их место приходят новые.
   Наоми переменила кисть и стала рисовать быстрыми, энергичными мазками, давая выход бурлящим внутри чувствам.
   – Некоторые женщины зачеркивали числа в календаре, но не я. Мне не хотелось думать о днях, которые складываются в недели, месяцы, в годы. Да и как я могла о них думать? У других были фотографии детей, они любили рассказывать о своих семьях, о том, что они будут делать, когда выйдут… Семью я потеряла, а думать о будущем – боялась. У меня не было другого выхода, кроме как сосредоточиться на скучной повседневности.
   – Ты была одинока, – пробормотала Келси.
   – Это и есть самое сильное наказание – наказание одиночеством. Да еще, пожалуй, когда ты постоянно на виду и не имеешь ни одной минутки для себя лично. Ты думаешь, в тюрьме главное – решетки, которые держат тебя внутри и не пускают на свободу? Ничего подобного.
   Наоми перевела дух и заставила себя продолжать.
   – В личное время можно читать или смотреть телевизор. Нам приносили толстые модные журналы, однако после первых двух лет я перестала в них заглядывать. Слишком тяжело было видеть, как все меняется, пусть даже это такие пустяки, как длина юбки или покрой плеча.
   – Тебя никто не навещал?
   – Навещали. Отец, Мо… Я не знаю такой силы, которая помешала бы им прийти. И, бог свидетель, я тоже хотела видеть их, хотя потом я и страдала с особенной силой. Только представь себе, Келси, – я видела, как стареет мой отец. Наверное, это было тяжелее всего – видеть, как годы оставляют следы на его лице. Его седина и морщины – вот каким был мой календарь, Келси.
   Ну а самым тяжелым был последний год. Адвокаты долго пытались добиться для меня досрочного освобождения, и вот стало известно, что мой приговор может быть пересмотрен. Знать, что свобода так близко, и в то же время бояться покинуть мир, в котором просуществовал столько времени, было тяжелее всего. Ведь на свободе некому будет указывать тебе, что и когда делать. Дни еле-еле ползли, и времени для размышлений, для надежды было слишком много, так что последние месяцы перед освобождением я едва выдержала.
   А потом, в один прекрасный день, отец привез мне новый костюм. Серый в тонкую полоску, довольно элегантный и строгий. Господи, как у меня дрожали руки! Я не могла даже застегнуть блузку. А когда мы вышли за ворота, солнце буквально ослепило меня, и дело было вовсе не в том, что в тюрьме нас держали в сырых заплесневелых подвалах. Это, кстати, была очень приличная тюрьма, и работали там вполне приличные люди… во всяком случае, в подавляющем большинстве. Дело было в том, что в этот день само солнце показалось мне другим – горячее, ярче, ослепительнее. В первые мгновения я вообще ничего не видела. А потом увидела слишком многое.
   Она снова переменила кисти и, прищурившись, поглядела на свою работу.
   – Ты и в самом деле хочешь услышать все остальное? – спросила она, не оборачиваясь.
   – Да, – пробормотала Келси. – Продолжай.
   – Я увидела, каким измученным и старым стал мой отец. Я увидела новый, ослепительно-белый «Кадиллак», в котором отец приехал за мной, чтобы везти домой. Я знаю, что по дороге мы о чем-то говорили, но не помню о чем. Единственное, что я тогда чувствовала, это что время вдруг понеслось вскачь и что вокруг слишком много людей и машин. И еще я боялась, что что-то вдруг изменится и меня заберут обратно. Или – наоборот – не заберут.
   Потом мы остановились у ресторана, чтобы перекусить. Полотняные скатерти, вино, цветы на столе… Все это так на меня подействовало, что отцу пришлось самому сделать заказ, словно я была ребенком. Да я, наверное, действительно не смогла бы – я забыла, как это делается. Я забыла названия блюд, которые мне когда-то нравились. От этого я расплакалась, и отец заплакал тоже. Так мы сидели вдвоем и роняли слезы на белую скатерть, потому что я забыла, каково это – сидеть за столом и выбирать блюда из меню.
   Свобода утомила меня, и остаток пути я проспала. Когда я проснулась, отец уже въезжал в ворота, и я увидела, что деревья подросли, что саженцы кизила, которые я сажала сама, превратились во взрослые деревья, которые год за годом цвели и плодоносили… без меня. Новые обои в гостиной, незнакомая ваза, которой раньше здесь не было, – все эти изменения повергли меня в ужас.
   В конюшню я вообще не ходила несколько дней, пока наконец Моисей лестью и уговорами не заставил меня пойти. Там был жеребенок, при рождении которого я присутствовала. Теперь это был могучий жеребец-производитель шестнадцати ладоней ростом. Новые люди, новое оборудование – все было новым. Я так испугалась, что еще неделю после этого просидела дома, а спала с зажженным светом и распахнутой дверью. В первое время я вообще терпеть не могла закрытых дверей, но со временем это прошло. Почти прошло. Потом мне пришлось заново учиться водить машину. В первый же свой самостоятельный выезд я отправилась к твоей школе и увидела там тебя. Маленькая девочка, которую я помнила, выросла и уже училась кокетничать с мальчиками. Мне пришлось примириться с тем, что ты вполне обходишься без меня. И я попробовала начать все сначала.
   Наоми отложила кисть и отступила на шаг назад.
   – Кончено…

   Келси вовсе не была в этом уверена. Картина, возможно, в самом деле была закончена, но чувства, вызвавшие ее к жизни, еще не отбурлили, да и рассказ Наоми был далеко не завершен. И дело было вовсе не в том, чтобы смыть пятно с имени Наоми, – за смерть Алека Бредли она заплатила по самому большому счету. Таким образом, Келси знала конец истории, но ей хотелось разобраться, с чего все началось.
   И все же она была потрясена, обнаружив в телефонной книге имя Чарльза Руни. Частный детектив, чьи свидетельские показания сыграли решающую роль во время процесса над Наоми, руководил своей маленькой фирмой в Александрии, штат Виргиния. Из пояснений, набранных мелким шрифтом, Келси узнала, что частное детективное агентство «Руни инвестигейшн сервис» специализируется на наследственных, семейных и уголовных делах. Государственная лицензия, высокий профессионализм и конфиденциальность гарантируются. Первая консультация – бесплатно.
   Ну что же, подумала Келси, пожалуй, она попробует получить консультацию.
   – Мисс Кел!.. – Герти почти вбежала в комнату, и Келси быстро захлопнула справочник.
   – Как ты меня напугала!
   – Простите, но этот полицейский опять здесь. – Лицо Герти выражало искреннее негодование. – Все ходит и ходит… Говорит, у него появилось еще несколько вопросов.
   – Я с ним поговорю. Наоми на конюшне, не будем ее волновать, ладно?
   – Конечно. Хотите, я сварю кофе?
   Келси ненадолго задумалась.
   – Нет, Герти, не надо. Я постараюсь поскорее выпроводить его.
   – Чем скорей, тем лучше, – проворчала Герти.
   Когда Келси вошла в гостиную, лейтенант Росси встал, и в его глазах промелькнуло искреннее восхищение. Он не мог не признать, что джинсы очень идут Келси, хотя и на вырезке из газеты, опубликовавшей отчет о пресс-конференции и фотографии, она выглядела превосходно. И она, и ее мать…
   – Спасибо, что вы нашли время, чтобы принять меня.
   – Откровенно говоря, лейтенант, времени у меня не так уж много, но, если у вас есть какие-то новости, я готова выслушать вас.
   – Увы… – Росси виновато развел руками. У него действительно не было ничего, кроме разочарований. Никаких подозрительных отпечатков в комнате Липски, никаких свидетелей, никаких следов, никаких путеводных нитей. – Впрочем, я хотел бы начать не с этого. Позвольте мне принести свои искренние соболезнования в связи с гибелью вашего жеребца на дерби. Я не большой любитель лошадей, но даже копы иногда смотрят скачки. Это было ужасное зрелище.
   – Да, – согласилась Келси. – Моя мама была просто потрясена.
   – На пресс-конференции она выглядела достаточно спокойной.
   Келси скованно кивнула и, жестом пригласив Росси садиться, села сама.
   – А вы хотели, чтобы она разнюнилась на глазах у всей страны?
   – Конечно, нет. Собственно говоря, меня интересует другое. Мистер Слейтер ведь тоже был на пресс-конференции, так?
   – Мы соседи, лейтенант. И друзья. Гейб, кстати, тоже является владельцем, и то, что его жеребец выиграл, да еще при таких трагических обстоятельствах, могло сильно все осложнить. Мы не хотели ненужных слухов и пригласили его, чтобы продемонстрировать, что в наших отношениях ничто не изменилось. А он согласился, чтобы выразить нам свою поддержкку.
   – Простите, мисс Байден, но, судя по некоторым газетным публикациям, вы с мистером Слейтером не просто друзья.
   Гены Байденов пришли ей на помощь и помогли встретить этот нескромный вопрос с ледяным спокойствием и даже с вызовом.
   – Это официальное утверждение, лейтенант?
   – Просто умозаключение. Причем вполне естественное. Вы оба – красивые молодые люди, к тому же объединенные общими интересами.
   Келси никак не отреагировала на его приманку. Впрочем, Росси не очень на это надеялся. Сделав паузу, он добавил:
   – Я полагал, что вы поможете мне выяснить кое-какие подробности того, что случилось на Черчил-Даунз.
   – Я думала, что вас не интересуют лошади, лейтенант.
   – Меня интересуют убийства, пусть даже была убита лошадь. – Он помолчал и добавил: – Особенно если это связано с расследованием обстоятельств насильственной смерти, которое я намерен довести до конца.
   – Вы считаете, что гибель Горди как-то связана с убийством Мика? Но как? Через Липски? Но Липски же умер раньше.
   – Да, это так. А насколько мне известно, постороннему человеку не так-то легко пройти в паддок, особенно накануне дерби.
   – Совершенно справедливо. Служба безопасности ипподрома внимательно за этим следит. Кроме того, в особых случаях мы нанимаем специальную охрану. – Келси наморщила лоб. – Липски охотился за жеребцом Гейба, не за нашим. А у меня сложилось такое впечатление, что смерть Липски была признана самоубийством. Так вы считаете, что его тоже убили?
   – Это еще не подтверждено окончательно, – отозвался Росси. Ничего сверх этого он не имел права говорить, да и не собирался. – Я просто пытаюсь связать концы с концами. Не могли бы вы назвать мне людей, которые официально имеют доступ к вашему жеребцу?
   – Конечно, могла бы. Это моя мать, Моисей, Боггс, Рено… Потом еще представитель судейской комиссии, который осматривает лошадей перед стартом, чтобы, так сказать, удостоверить их личности; коновод, который выводит жеребца на старт… Кстати, его зовут Карл Трайпер. Ну, другие члены нашей команды. – Она быстро перечислила имена.
   – А охранник?
   – Да, возможно.
   – Ну а неофициально? Кто мог проникнуть в конюшню?
   Келси отрицательно покачала головой, но ее мозг работал с лихорадочной быстротой.
   – В день проведения дерби проскользнуть мимо ипподромной охраны почти невозможно. Вероятно, когда смотришь скачки по телевизору, паддок смахивает на проходной двор, но на самом деле лошадей стерегут очень внимательно.
   – А наркотик? Когда, по-вашему, его ввели лошади?
   – В том-то и дело… – Келси вздохнула, стараясь успокоиться. Вспоминать о том дне ей все еще было тяжело. – В крови Горди нашли следы дигиталиса и эпинефрина. Это и убило его – сердце не выдержало. Перед самой гонкой Горди был слегка на взводе, но в этом ничего необычного нет. Мо специально заставлял его нервничать.
   – А зачем?
   – Некоторые лошади бегут резвее, если перед гонкой их как следует завести. Других, особо нервных, нужно, напротив, успокаивать.
   – И как вы этого добиваетесь?
   – Ну, особых усилий-то не требуется. О том, что им предстоит, лошади узнаю́т сами. Перед гонкой им дают совсем мало корма и делают легкую проминку. Кроме того, чистокровные лошади легко возбудимы, они очень остро чувствуют общую атмосферу, так что на утренней тренировке их даже приходится сдерживать – им не терпится помчаться во весь опор.
   – А лекарственные препараты?
   Лицо Келси окаменело.
   – Никаких наркотиков, лейтенант. Мы не пичкаем наших лошадей ничем, что не было бы официально разрешено или могло нанести вред их здоровью. Та гадость, которую кто-то ввел Горди, заставила его сердце сокращаться чаще, чем допустимо. Плюс его собственный адреналин. Гонка, напряжение скачки, полуторамильная дистанция – вот что убило его.
   То же самое Росси прочитал в протоколе о вскрытии лошади.
   – А почему жокей не почувствовал, что что-то не так?
   Келси стиснула зубы. Она никому не позволит обвинять Рено! Особенно после того, что́ ему пришлось пережить. Она сама видела, как он страдал тогда и как он страдает сейчас.
   – Горди был рожден для того, чтобы бегать, и с первых шагов его учили тому же – бегать. Он не спотыкался, не упрямился, не пытался сопротивляться жокею. Да вам достаточно просто проглядеть пленку, чтобы понять, что Горди отдавал все силы, чтобы выиграть эту гонку. И погиб. Рено еще повезло, что он не убился при падении и не попал под копыта.
   Росси заглянул в свою записную книжку. Видеоотчет о скачках он видел несколько раз, прокручивая пленку с замедленной скоростью и даже останавливая ее, чтобы получше рассмотреть отдельные кадры. В конце концов он кивнул:
   – Не могу с этим не согласиться. Если бы он упал на дорожку, а не на внутреннюю площадку скакового круга, его наверняка бы затоптали. А судя по тому, как он приземлился, дело едва не кончилось сломанной шеей.
   – Слава богу, Рено только сломал ключицу и выбил плечо. Теперь он не сможет участвовать в скачках как минимум месяц.
   – Ну хорошо… – Росси закрыл блокнот. – Мне придется переговорить с теми людьми, которых вы мне назвали, чтобы, так сказать, очертить перспективу.
   – Я благодарна вам за вашу добросовестность, лейтенант, но я просила бы вас не допрашивать мою мать без крайней необходимости.
   – Это была ее лошадь, мисс Байден.
   – Я уверена, что вы прекрасно меня поняли. – Келси поднялась с кресла, готовясь защищать Наоми до последнего. – Вам наверняка известно, что стоит за ее нежеланием встречаться с полицией.
   – Несколько вопросов…
   – Это не имеет значения, лейтенант. Полицейское расследование есть полицейское расследование. И еще… Я не знаю, способны ли вы это понять или нет, но для Наоми это настоящее, большое горе. Чисто человеческое горе, лейтенант, так что свои вопросы вы можете задать мне или скаковой комиссии.
   – Ну, если вы так ставите вопрос, мисс Байден… Я не буду ничего обещать, но пока я не вижу острой необходимости тревожить вашу матушку.
   – Благодарю вас. – Келси шагнула вперед, к двери, с явным намерением поскорее выпроводить полицейского. – Кстати, лейтенант, это не вы расследовали дело моей матери?
   – Нет, не я. Я тогда учился в полицейской академии и был зеленым, как салат.
   – В таком случае мне хотелось бы знать, кто вел то дело.
   – Должно быть, капитан Типтон. Джим Типтон. Сейчас он уже на пенсии. Я служил под его началом, когда он был лейтенантом, и потом, когда он стал капитаном. Типтон – хороший коп.
   – Я в этом не сомневаюсь. Спасибо вам, лейтенант.
   – И вам, мисс Байден.
   Шагая к своей машине, Росси обдумывал новую идею, которая появилась в его мозгу под влиянием последних вопросов Келси Байден. Лейтенант догадался, что она что-то задумала, и подумал, что и ему, пожалуй, стоит обратиться к прошлому, чтобы предпринять кое-какие раскопки.

18

   – Интересно, почему мне кажется, что я могу заполучить тебя в свою постель только в отеле? – спросил Гейб в пространство.
   – Гм-мм… – отозвалась Келси, теребя букет ярко-оранжевых тигровых лилий с черным зевом, который Гейб похитил для нее на последнем приеме, посвященном завершению соревнований на приз Прикнесс. – Ну, во-первых, в эти дни было слишком много беготни. А потом ты был слишком занят, раздавая интервью.
   – Завтра их будет еще больше.
   – Уверенность в себе – вот что мне в тебе нравится, – парировала Келси, сворачивая к лифтам. – Он, значит, будет раздавать интервью, а Дубль тем временем будет заперт в стойле номер сорок. В том самом, где когда-то стояли знаменитые Секретариат, Утвержденный и Поворот на Сиэтл. Ты не суеверен, Слейтер?
   – Суеверен? Да, черт возьми. – Гейб первым шагнул в кабину лифта и втащил ее за собой. Прежде чем двери успели сомкнуться с мягким шелестом, его горячие губы уже впились в ее.
   – Кнопку… – сумела прошептать Келси и, сминая цветы, просунула руки к нему под рубашку. – Ты забыл нажать кнопку.
   Гейб вполголоса выругался и, на мгновение оторвавшись от нее, нажал кнопку нужного этажа.
   – Наконец-то мы одни, – проговорил он. – Две недели – это слишком долго. Ровно на четырнадцать дней больше, чем я в состоянии вытерпеть.
   – Я знаю. – Она негромко рассмеялась, почувствовав его губы на своей шее. – Просто я была нужна Наоми. Вчера нам просто продохнуть некогда было – мы готовили жеребца к скачкам и пытались отвечать на вопросы, касающиеся расследования. Я мечтала быть с тобой, Гейб, но…
   Двери лифта открылись, и она оттолкнула его. Бретелька ее роскошного платья для коктейлей соскользнула – или была намеренно спущена – с плеча, декольте опустилось гораздо ниже положенного, и Келси поспешила восстановить порядок, удивляясь тому, как быстро она утратила контроль над собой. К счастью, в вестибюле никого не было.
   – Не можешь понять, довольна ты или смущена?
   Келси привычным движением поправила волосы.
   – Прекрати читать мои мысли, – приказала она и прижала ногой двери лифта, прежде чем они успели закрыться вновь.
   – У тебя или у меня?
   «Как это все просто и естественно!» – поразилась Келси. И действительно, что могло быть проще? Они оба ждали этого момента, ждали возможности продолжить то, что они начали в отеле в Кентукки.
   – У меня, – решила Келси. – На этот раз твоя очередь проснуться утром в чужой комнате и обнаружить, что у тебя нет ни одной вещи, чтобы надеть. – Она хихикнула.
   – Можно считать это обещанием сорвать с меня штаны и все остальное?
   Келси вставила магнитный ключ в прорезь замка, подыскивая достойный ответ, но не успел красный огонек смениться зеленым, как в комнате зазвонил телефон.
   – Подумай пока, – бросила она и, толкнув дверь, ринулась к аппарату. – Алло? – Она бросила помятый букет на журнальный столик и, вынув одну серьгу, поднесла трубку к этому уху. Прижав ее щекой, она взялась за второй сапфир, но пальцы ее неожиданно замерли. – Уэйд? Как ты узнал, что я здесь? Ах, Кендис… – Она осторожно вынула вторую серьгу и положила ее на стол рядом с первой. – Я не знала, что ты поддерживаешь с ней контакт… Конечно. Как это мило… Да, черт возьми, я пытаюсь иронизировать.
   Сверкнув глазами, Келси бросила быстрый взгляд на Гейба, но снова опустила ресницы. Не говоря ни слова, он подошел к мини-бару, откупорил бутылку белого вина и налил ей полный бокал.
   – Послушай, Уэйд… – Она сверилась со своими наручными часами. – Воспитанные люди не звонят в половине двенадцатого ночи, чтобы просто поболтать. Как бы там ни было, у меня нет ни малейшего желания обсуждать мою мать с тобой. Так что, если тебе больше нечего сказать, я…
   С несчастным видом она приняла из рук Гейба вино. Разумеется, Уэйду было что сказать – бывший муж Келси не умел быть немногословным.
   – Я что, должна тебя благословить?.. Нет, я не хочу быть терпеливой и снисходительной, просто я стараюсь держаться в рамках приличий. – Келси всерьез была намерена сдерживаться, но яд все равно капал с ее языка, выделяясь совершенно непроизвольно при звуках его убедительного и благоразумного голоса. – А твоя нареченная имеет представление о том, что, отправляясь в командировки, ты имеешь обыкновение совмещать приятное с полезным?.. Да, я злопамятная, а ты – ублюдок, самодовольный, скользкий, эгоистичный козел! Как ты смеешь звонить мне накануне собственной свадьбы, чтобы успокоить свою совесть?.. Вот как? Нет, я тебя не простила и не собираюсь делить с тобой вину… Да, ты прав, Уэйд. Я все такая же несгибаемая, просто я перестала мечтать о том, чтобы ты умер долгой мучительной смертью. Теперь я хочу только одного – чтобы на улице тебя переехал грузовик. Если тебе нужно отпущение грехов – обратись к священнику!
   Келси с такой силой опустила трубку на рычаги, что аппарат жалобно денькнул.
   – Так его! – пробормотал в наступившей тишине Гейб и чокнулся с Келси своей жестянкой с кокой. – И часто он тебе звонит?
   – Каждые два месяца. – Келси раздраженно пнула ногой ни в чем не повинный журнальный столик, потом сорвала с ног туфельки и швырнула их через всю комнату в коридор. – Поболтать ему захотелось! Так я и поверила. «Если мы с тобой больше не муж и жена, почему мы не можем быть друзьями?» – передразнила она. – Я тебе скажу почему! Никто не смеет меня обманывать.
   – Я это учту. – Гейб внимательно рассматривал Келси, раздумывая, дать ли ей время остыть или сразу отнести в спальню, чтобы там она избавилась от переполнявшей ее энергии, к его и собственному благу.
   – Завтра этот болван женится. Он, видишь ли, вбил себе в голову, что я должна услышать об этом от него, поэтому он позвонил Кендис. Они до сих пор принадлежат к одному клубу, так что… – Она глотнула вина и поняла, что не чувствует вкуса. – Это Кендис рассказала ему, как меня можно найти… Как будто у него до сих пор есть право знать обо мне все. Или как будто мне не все равно, женится он или нет…
   – А тебе все равно? – Гейб протянул руку и поймал отставленный Келси стакан, который едва не кувырнулся на пол.
   – Нет. – Келси захотелось швырнуть еще что-нибудь, и она остановила свой выбор на справочнике для туристов. Жалобно шелестя страницами, толстая книга отправилась вслед за туфлями и с тупым стуком приземлилась где-то в прихожей. – Какого черта он звонит мне каждый раз, когда ему грустно? Разве что ему хочется, чтобы я почувствовала себя виноватой?
   – В чем?
   – В том, что он теперь с другой женщиной. И мне очень трудно ему не поддаться – сама не знаю почему. Я сразу возвращаюсь в прошлое и вспоминаю, какой подходящей партией он мне казался. Должно быть, мы действительно казались счастливой молодой парой. После пышной свадьбы мы сразу отправились в романтическое двухнедельное путешествие на Карибы, а потом поселились в очаровательном маленьком коттеджике в престижном районе Джорджтауна. Мы оба были из хороших семей, и друзья у нас подобрались такие же. Закрытые клубы, помпезные вечеринки, изысканное общество… Только теперь, оглядываясь назад, я начинаю понимать, что никогда не любила его.
   Ее взгляд полыхнул огнем, но пламя праведного гнева сразу съежилось и погасло. Лишь жаркие искорки дрожали где-то в глубине глаз.
   – Будь осторожна, Келси. Я не мошенник, но это не значит, что я всегда играю честно, – предупредил ее Гейб. – И мне плевать, что ты сейчас расстроена. Если ты скажешь лишнее, я это запомню и использую против тебя же.
   – Я сама не знаю, что говорю. – Келси вздрогнула и бессильно опустила руки. – Просто, когда я сейчас говорила с ним, я поняла, что вышла за него замуж только потому, что все в один голос убеждали меня в том, как он мне подходит. И еще потому, что это казалось мне вполне естественным и логичным. Я хотела, чтобы все было хорошо, я прилагала все силы, чтобы спасти наш брак, но что я могла? С Уэйдом я никогда не испытывала ничего подобного тому, что заставил испытать меня ты. – Ее голос упал почти до шепота. – Никто не доставлял мне столько удовольствия.
   Гейб поставил на стол баночку с кокой, неожиданно осознав, что его пальцы оставили на жестянке глубокие вмятины.
   – Ни один человек никогда не скажет тебе, что я – подходящая для тебя партия.
   – А мне плевать.
   – Я терпеть не могу закрытые клубы и не люблю ходить на весенние балы.
   – Я и не прошу тебя их любить.
   – Завтра мне может попасть шлея под хвост, и я поставлю все, что у меня есть, на один оборот колеса.
   Келси очень хорошо представляла себе, как Гейб это проделывает, но ее судорожно сжатые пальцы расслабились и спокойно легли на подлокотники кресла.
   – Мне кажется, колесо уже вращается вовсю. Может быть, ты просто недостаточно азартный игрок, чтобы сделать ставку.
   – Ты никак не можешь разобраться в своих чувствах ко мне! – Эмоции захлестнули его с такой силой, что, схватив Келси за плечи, Гейб едва не оторвал ее от пола. – Но ты стараешься! Боже, я буквально слышу, как в этой прелестной головке со скрипом поворачиваются шестеренки. Но ты пока ничего не знаешь наверняка.
   – Ты мне нужен. – Сердце Келси отчаянно забилось в груди. – Я никогда никого не хотела так, как хочу тебя.
   – Но я заставлю тебя отдать мне все и даже больше. Стоит мне зацепиться, и меня уже не стряхнешь. Если бы ты была похитрее, ты десять раз подумала бы о последствиях, прежде чем затевать интрижку со мной. И скорее всего, ты бы убежала без оглядки!
   Келси покачала головой, но Гейб уже подхватил ее на руки.
   – Слишком поздно.
   – Как и для тебя, – пробормотала она, устраиваясь так, чтобы дотянуться губами до его шеи. – Я не убегаю, Гейб. Я бегу за тобой.
   Она знала, что ей теперь делать, чего ждать, на что надеяться и о чем молить. О страсти, об исступлении и любви… Келси почти мечтала о боли, зная, что Гейб сумеет и успокоить ее, и снова заставить изнывать от страсти, пока каждая жилка в ее теле не задрожит, словно под током. И счастьем было осознавать, что и он сам испытывает такое же желание, задыхается от страсти, вскрикивает от наслаждения, которым они щедро одаривали друг друга с каждым прикосновением.
   Не выпуская друг друга из объятий, они попятились, споткнулись о кровать и рухнули на нее, лихорадочно сражаясь с пуговицами и крючками, пока одежды не пали с них наземь, словно осенние листья. Они стремились поскорей обнажиться, чтобы испить наслаждения, рождаемого простым прикосновением к коже, чтобы надышаться запахом друг друга и попробовать на вкус солоноватую упругость тел, ибо все это было лишь восхитительной прелюдией к утолению их самого главного желания.
   Вот рука Гейба скользнула по ее отвердевшим грудям к бедрам. Ощущение, рождавшееся у него в кончиках пальцев, было удивительным; он отчетливо представлял каждый дюйм этого желанного тела, каждый его мягкий изгиб, каждую ямочку. Словно слепой, исследующий при помощи рук фактуру и форму, он изучал ее тело, которое знал уже так хорошо.
   Келси… Она была всем, чего Гейб хотел в жизни, за что сражался и рисковал. И вот она трепещет под ним, нетерпеливая, жадная. Его, только его…
   Ее тело неожиданно взвилось вверх, и вот Келси уже оседлала его. Одним неуловимо быстрым движением она заключила Гейба в тесном пространстве между горячими, влажными стенами и выгнулась назад, чтобы принять его в себя сколь возможно полнее. Ее руки слепо зашарили по одеялу, потом поймали его пальцы и уже не отпускали больше, пока оба неслись навстречу безумию.
   Последнее, о чем Гейб успел подумать, это о том, что теперь действительно слишком поздно. Слишком поздно для них обоих.

   Утро выдалось ненастным. Плотные тучи затянули небо, воздух казался плотным и сырым, а все цвета поблекли и приобрели серо-свинцовый оттенок. Время от времени из облаков проливался холодный дождь, и его крупные капли падали на землю, словно острые жалящие стрелы. Несмотря на непогоду, на скаковом круге суетились люди и машины, заново рыхля и разравнивая жирную, темно-коричневую землю. Дорожка в Пимлико была хорошо дренирована, но рабочие и персонал ухаживали за ней с таким тщанием и любовью, с какими иной конюх не ухаживает за доверенным его попечению скакуном.
   Дождливая погода не испугала ни зрителей, ни прессу. Перед стартом первой скачки трибуны были уже полны; яркие зонтики плыли над серой толпой, словно разноцветные осенние листья по лужам; в помещении клуба тоже было не протолкнуться – здесь, в сухости и тепле, владельцы пили пиво с креветками и внимательно следили за событиями на экранах установленных здесь мониторов.
   Из-за погоды Келси пришлось отказаться от полотняного платья, которое она планировала надеть с самого начала, и облачиться в джинсы и башмаки. Зато благодаря этому рабочему костюму она могла оставаться в конюшне сколько угодно времени и не торопясь украшать лилиями светлую гриву старого Юпитера, которому была доверена честь выводить Прилива на старт.
   Ничто, по мнению Келси, не располагало к размышлениям больше, чем дождливый день.
   Шесть месяцев тому назад она даже не подозревала о существовании Наоми. Она не знала мира, неотъемлемой частью которого она теперь стала, и не интересовалась им. Два года она плыла по течению, преследуемая горестными мыслями о своем неудачном браке и о некоторых своих особенностях, которые она порой воспринимала как отсутствие сексуальности. Работа, которая у нее была тогда, более или менее ее удовлетворяла, и все-таки Келси частенько задумывалась о том, чтобы бросить надоевшее место и подыскать что-нибудь новенькое.
   Что именно? Этого она не знала. Всегда подворачивалась какая-то новая работа, новое занятие, новое путешествие. Келси нравилось считать, что эти беспорядочные, судорожные метания стимулируют ее мозг, однако на самом деле они были просто попытками заполнить пустоту, в самом существовании которой она боялась себе признаться и природу которой не в силах была понять.
   Не занята ли она тем же самым сейчас? Не пытается ли она использовать «Три ивы», Наоми, Гейба, чтобы заполнить пустоту внутри, заткнуть трещины, появившиеся в стенах ее одинокой башни? Может быть, пройдет время, и она снова отправится дальше по течению с новым разочарованием в неудовлетворенной, ищущей душе? Или ей все же стоит довериться чувствам, прорастающим в ее душе? Отношения Келси с матерью, становившиеся с каждым днем все более близкими и доверительными, прошли долгий путь от гнева и подозрительности до уважения и любви. Почему бы ей – хотя бы просто для разнообразия – не признать, что она не просто нашла свое место на ферме, но и заслужила его?
   А Гейб? Может быть, стоит перестать предаваться рефлексиям и самоанализу и начать наслаждаться тем, что между ними происходит? Вчерашней ночью, лежа с ним в одной постели, Келси не испытывала никаких сомнений на сей счет. И никакие мысли не помешали ей разбудить его на рассвете, чтобы заняться неторопливым и спокойным сексом.
   Возможно, во всем виновата ее неизменная, словно раз и навсегда высеченная в камне, шкала ценностей, ее непримиримый максимализм в восприятии хорошего и плохого, черного и белого, равно как и гипертрофированное чувство долга и ответственности. Если бы не это, разве могла бы Келси позволить Наоми питать какие-то надежды, сама толком не зная, как долго она пробудет на ферме? Разве завела бы она любовника, разве наслаждалась бы близостью с ним, если никто из них даже шепотом не произнес «люблю…»?
   Да, наверное, она слишком непреклонна и упряма. Если человек не способен радоваться самым простым и естественным вещам, не пытаясь искать за ними скрытый смысл, то что можно сказать о его характере? Или сегодняшняя хандра Келси хотя бы отчасти объясняется тем, что ее бывший муж снова женится и, быть может, в эти самые минуты, пока она вплетает цветы в лошадиную гриву, как раз приносит клятвы любви и верности? Те самые клятвы, которые он однажды уже нарушил?
   Хватит об этом думать, перебила Келси сама себя. Все это в прошлом; ей же надо глядеть вперед, благо она чувствовала, что больше не плывет по течению. У нее появилась цель, и вместе с ней – множество вопросов, на которые она хотела бы найти ответы. Логика подсказывала Келси, что начинать следует с самого начала – с событий двадцатилетней давности, – и она уже твердо решила, что в понедельник утром первым делом позвонит Чарльзу Руни и попросит его о встрече.
   Когда они выходили в паддок, дождь в очередной раз прекратился, и сквозь разрывы в облаках проглянули лучи нежаркого солнца, осветившие мокрые крыши и падающие с карнизов капли. Водосточные трубы музыкально журчали, а дождевая вода растекалась по земле, превращая ее в грязь.
   Прикрыв глаза рукой, Келси исподтишка бросила взгляд на Боггса. За две недели, прошедшие после дерби, он сильно постарел и казался незащищенным и растерянным. Келси знала, что его назначили конюхом Прилива не только за его профессиональные качества, но и для того, чтобы помочь ему скорее оправиться после гибели Горди.
   – Дождь нам на руку, – сказала она Боггсу, надеясь хоть немного развеять его печаль. – Прилив любит мокрую дорожку.
   – Добрый жеребец, – отозвался Боггс, растерянно потрепав чалого Прилива по шее. – Спокойный и добрый. Может быть, сегодня он преподнесет нам сюрприз.
   – По последним данным, на нас ставят пять к одному.
   Боггс пожал плечами. Размеры ставок его не волновали.
   – Он не много бегал в этом году, поэтому люди не знают, на что он способен. Как бы там ни было, он заканчивал гонку в призах чаще, чем оставался в битом поле. Если его попросить, он пройдет как надо.
   Но не как Горди. Боггсу не нужно было произносить это вслух – Келси и так поняла его.
   – Тогда я попрошу его. – Келси подошла к жеребцу и, встав возле его головы, потянула за уздечку так, чтобы заглянуть коню в глаза. Они показались ей мудрыми и, как верно подметил Боггс, добрыми.
   – Ты ведь побежишь, маленький? Так быстро, как только можешь?.. Молодец, зайчик, вот увидишь, как все будут рады…
   – Ты не просишь его выиграть? – Наоми неслышно подошла сзади и положила руку на плечо Келси. Этот внешне обыденный жест почему-то особенно трогал обеих, и, прежде чем ответить, Келси на мгновение замерла, наслаждаясь ласковым и дружеским прикосновением.
   – Нет, – сказала она наконец. – Иногда победа бывает не так важна, как стремление победить. – Оборачиваясь к Наоми, она заметила Рено, печально стоявшего в сторонке. Его рука все еще была в лубке, а осунувшееся лицо казалось бледным и изможденным.
   – Встретимся в ложе через пару минут, – бросила она и поспешила к жокею. – Я знала, что увижу тебя здесь, – приветствовала она Рено. – И очень рада.
   – Вот… – Рено грустно улыбнулся. – Не смог усидеть дома.
   Он и вправду твердо решил остаться дома, ибо меньше всего ему хотелось, как говорят жокеи, «стоять с палочкой» – то есть наблюдать с трибуны за тем, как другие сражаются за победу и берут призы.
   – Думал, посмотрю по телевизору, но… В общем, опомнился я только в такси, на полпути к ипподрому.
   – Ничего, скоро ты снова будешь в седле.
   Странная судорога исказила лицо жокея, и он поспешно отвернулся от Келси, от дорожки, от лошадей.
   – Не знаю, хватит ли у меня смелости, – глухо пробормотал он. – Этот конь заслуживал лучшего, а я…
   – И ты тоже, – тихо сказала Келси.
   Санчес покачал головой.
   – Я всю жизнь мечтал о победе на дерби. Можно переменить дюжину лошадей, выиграть дюжину скачек, но дерби только одно. И оно уже в прошлом.
   – На будущий год состоится еще одно дерби, – напомнила Келси. – Дерби проводится каждый год.
   – Не знаю, захочу ли я еще раз пытать счастья. – Жокей поглядел через плечо Келси, и лицо его вдруг застыло.
   – Ну ладно, удачи вам сегодня, – быстро попрощался он и отошел.
   Келси обернулась.
   Лейтенант Росси заметил поспешное бегство Санчеса и мысленно занес его в свою записную книжечку. Келси, похоже, тоже не выказывала особенной радости при его появлении, однако такой пустяк не мог смутить лейтенанта. Подойдя к ней, он сказал:
   – Пасмурный сегодня денек.
   – Минуту назад мне казалось, что погода начинает проясняться.
   Росси улыбнулся, показывая, что понял намек.
   – Я тут решил прогуляться и, может быть, получить дружеский совет насчет исхода сегодняшней скачки.
   – Вряд ли у вас что-то получится, лейтенант. – Келси повернулась и медленно пошла к конюшне. Она знала, что от полицейского так просто не отделаться, и на лице ее появилось выражение усталой покорности судьбе. – Вы чересчур похожи на копа.
   – Профессия накладывает свой отпечаток, мисс Байден. Так вот, насчет совета… Я не считаю себя великим знатоком лошадей, но ваш сегодняшний жеребец показался мне слишком маленьким. Я прав?
   – Так и есть – его рост составляет всего четырнадцать ладоней. Но вы, наверное, пришли сюда не для того, чтобы говорить о лошадях?
   – Вот и ошиблись, мисс Байден. Именно о лошадях я и намерен с вами побеседовать. – Он протянул ей пакетик арахиса и, когда Келси отрицательно качнула головой, выбрал себе орех покрупнее и громко хрустнул. – Я предпринял кое-какие исследования, и мне сказали, что существует довольно много способов умертвить лошадь, не оставив следов. Некоторые из них довольно жестоки.
   – Да, я знаю.
   «Хотя лучше бы мне этого не знать», – подумала Келси. Мэтт Ганнер долго отнекивался, но, когда она загнала его в угол и потребовала ответов на свои вопросы, сдался и выложил все, что ему было известно. Можно было убить лошадь, загнав ее в лужу и поднеся к носу два провода, соединенных с контактами аккумуляторной батареи. Убийство, совершенное этим жестоким и хитрым способом, иногда можно было и не распознать, если только ветеринар не заметит в ноздрях следов от ожогов. Но еще хуже был способ, когда в ноздри коню вставляли шарики от пинг-понга. Лошади не умеют дышать ртом, и вытолкнуть шарики им тоже не под силу. В результате несчастное животное погибало долгой, мучительной смертью от удушья.
   – Но ваш жеребец Гордость Виргинии, – продолжал между тем Росси, – был не просто убит. Он был убит на глазах миллионов телезрителей и болельщиков. Тот, кто это сделал, сильно рисковал, а преступники, как правило, не склонны подвергать себя излишней опасности. Вот я и подумал, что это было сделано с умыслом, с дальним, так сказать, прицелом. И кто-то, несомненно, что-то на этом выгадал, заработал. Скажите, мисс Байден, кому было выгодно публично скомпрометировать вашу мать?
   – Понятия не имею, – машинально откликнулась Келси и вдруг остановилась. Подобное предположение, исходящее из уст лейтенанта, могло означать только одно: в его глазах Наоми из подозреваемой сделалась жертвой.
   – А вы серьезно думаете, что кто-то пытался скомпрометировать ее? – спросила она с неподдельным интересом.
   – На мой взгляд, эта версия заслуживает внимания, – спокойно сказал Росси. – Правда, жеребец был застрахован на большую сумму, однако, насколько мне известно, в «Трех ивах» нет никаких серьезных проблем с наличностью. В перспективе этот жеребец мог принести значительный доход хотя бы как производитель, так что у вашей матери, которая широко известна своим трезвым и в высшей степени деловым подходом к вопросам бизнеса, вряд ли могли быть корыстные мотивы для совершения данного преступления. Остается Слейтер…
   – Он не имеет к этому никакого отношения! – с горячностью перебила Келси.
   – Ваш ответ продиктован личными чувствами, – возразил Росси, скрыв, что именно такого ответа он от нее и ожидал. – Так что давайте ненадолго отвлечемся от ваших симпатий и антипатий и проанализируем всю ситуацию хладнокровно. Вам, должно быть, известно, что для того, чтобы расследовать убийство – любое убийство, – нужно выяснить, кому оно было выгодно. Надеюсь, вы не станете отрицать, что мистер Слейтер очень хотел выиграть дерби и, возможно, заработать на тотализаторе большие деньги. Но дело-то как раз в том, что это печальное событие бросает тень на него самого и на его победу. Вот я и спрашиваю себя, стоило ли одно другого? Насколько мне известно, его жеребец, скорее всего, и так был бы первым, так зачем же ему понадобилось, извините, самому себе наплевать в кашу? Да еще на глазах у стольких людей? Лично мне мистер Слейтер показался довольно умным человеком.
   – Не личными ли чувствами продиктовано ваше заключение, лейтенант? – не без иронии осведомилась Келси.
   – Отнюдь, мисс Байден. Мистер Слейтер далеко не единственный, кому гибель вашего фаворита могла принести дивиденды. Есть его тренер, его жокей – они ведь тоже получают свой кусок призового пирога. Да и любой человек из тех, кто играет на скачках по-крупному, был бы не прочь спутать карты и отхватить куш.
   Келси язвительно рассмеялась и оглядела битком набитые трибуны.
   – Это, конечно, сужает круг поисков, лейтенант.
   – Гораздо больше, чем вы думаете, – парировал Росси и не без самодовольства поглядел в ту же сторону. – Гораздо больше, коль скоро это связано с двумя убийствами. Кому Липски доверял – или кого он боялся – настолько, чтобы подпустить к себе достаточно близко? Может быть, это был человек, которого он хорошо знал? Работал с ним? Или работал на него? Не забывайте, мисс Байден, в той гонке было не две лошади, а гораздо больше. Да и дерби – это не только церемония награждения…
   Келси снова остановилась, чтобы посмотреть лейтенанту в лицо.
   – Почему вы все это мне говорите?
   – Потому что вы – свежий человек. Вы в состоянии увидеть гораздо больше, чем все остальные. – Росси замолчал, чтобы разгрызть еще один орех. – И вы – человек не посторонний. Во всяком случае, ваши отношения с мисс Наоми… Не всем они по душе.
   Келси поняла, что лейтенант неплохо осведомлен о ее семейных обстоятельствах. Что ж, следовало ожидать, что он попытается выяснить подробности ее биографии.
   – Это семейные дела, лейтенант. Они не имеют никакого отношения к убийству.
   – Я мог бы рассказать вам десятки любопытных случаев, но ограничусь лишь тем, что скажу: семейные дела заканчиваются убийством намного чаще, чем все остальные. Могу показать официальные статистические данные. Я просто прошу вас быть внимательной.
   – Я достаточно внимательна, лейтенант. – Келси остановилась, не желая вести Росси дальше к конюшням, чтобы Наоми не увидела его и не расстроилась. За считаные минуты до старта это было бы ни к чему. – А теперь, если позволите, я хотела бы присоединиться к моей матери. У нас много дел.
   – Удачи вам! – Лейтенант взмахнул рукой, достал из пакета еще один орех, с видимым удовольствием положил его в рот и разгрыз. Что-то подсказывало ему, что расколоть Келси Байден будет гораздо труднее.
   Келси вошла в бокс как раз в тот момент, когда конюхи начали седлать лошадей.
   – Я уж думала, ты не придешь, – сказала Наоми.
   – Я кое-кого встретила, – пробормотала Келси и перевела взгляд на Гейба. Быть здесь – как это похоже на него, подумала она. Стоять с ними, вместо того чтобы присматривать за своим вороным, как делали это другие владельцы. Взяв его за руку, Келси быстро ее пожала. – Как насчет дополнительной ставки, Гейб?
   – Ты все еще должна мне за первый раз, – напомнил он.
   – Тогда пусть будет двойная ставка. Дело того стоит. – Келси поднесла к глазам бинокль и стала внимательно рассматривать выходящих на старт лошадей. – Итак, твой вороной будет первым у столба и выиграет у ближайшего преследователя примерно два корпуса. Трек сильно размок, но я уверена, что время Дубля будет не больше минуты и пятидесяти восьми секунд. Наш жеребец придет третьим с результатом две двенадцать.
   Гейб удивленно приподнял бровь. От такого пари не отказался бы ни один мужчина. Так ли, эдак ли, здесь не проиграешь, решил он.
   Раздался стартовый выстрел. Дубль и его жокей с самого начала совершили стремительный бросок и захватили лидерство. Келси даже подумала, что оба – и конь, и всадник – чувствовали, что́ им необходимо доказать. Кроме того, Дубль был настоящим чемпионом, крэком экстра-класса, который не нуждался в понуканиях и кнуте, чтобы, оставив позади группу, стрелой лететь к финишу. На первом повороте он был впереди уже на полкорпуса, в то время как арканзасский гнедой и чалый кентуккиец отчаянно боролись за второе место.
   И снова Келси забыла обо всем, наблюдая за перипетиями борьбы. Прижимая к глазам бинокль, она мысленно торопила участников скачки, видя только их – залепленных грязью могучих бойцов и их застывших в стременах всадников, а не трагическое падение Горди, которое, как она опасалась вначале, будет еще долго преследовать ее.
   Вот только туман и дождь, мелкий и по-осеннему холодный, смазывали картину, заставляя окружающее расплываться. Да, это, конечно, только дождь…
   Между тем Дубль выигрывал уже целый корпус. Красно-белые бинты на его ногах давно стали желтовато-бурыми от грязи; жокей на стременах был похож на летящий по ветру плюмаж ярких перьев на спине скакуна, и Келси неожиданно для себя засмеялась громким и счастливым смехом.
   И в этот момент от основной группы отделился Прилив, отделился столь неожиданно, что у Келси захватило дух. Напрягая все силы, он выбрасывал вперед длинные сухие ноги, пожирая пространство и взрывая копытами раскисшую мокрую землю. И столь велика была его жажда борьбы, славы, победы, что он начал нагонять ведущую тройку.
   Между тем Дубль продолжал наращивать свое преимущество, и толпа на трибунах ревела, подбадривая его нестройными пронзительными криками. В этом шуме утонули все остальные звуки, включая и громовой топот копыт, и Келси казалось, что громче уже и быть не может, но тут Прилив стремительным броском вырвался на третью позицию, и трибуны грянули так, что у Келси чуть не лопнули барабанные перепонки.
   Да, это был боец! До финиша оставалось совсем немного – пройти последний поворот и короткий отрезок прямой до столба, – и Прилив понесся во весь опор, понемногу нагоняя лидеров.
   – Боже мой, мама! Ты только посмотри на него!
   – Я вижу… – Слезы смешивались на лице Наоми с дождевой водой, и она крепко обхватила Келси за талию.
   Скачка финишировала. Букет огненно-черных лилий достался вороному Дублю, но Прилив сумел обогнать арканзасского жеребца и был у столба вторым.
   – Он сделал это! – Келси выпустила из рук бинокль на ремне. – Молодец, малыш! – Она бросилась к Наоми и крепко обняла мать, громко смеясь от радости. – Никто из нас даже не мог себе представить, что так будет! Никто из нас не верил!.. – Келси выпустила Наоми и, повернувшись к Гейбу, повисла у него на шее. – Поздравляю! А какое время? Какое время показал Дубль?
   Гейб протянул ей секундомер и улыбнулся, когда Келси нетерпеливо выхватила его у него из рук. Секундомер показывал одну минуту и пятьдесят семь минут с четвертью.
   Она снова засмеялась, не обращая внимания на дождевую воду, которая стекала с мокрых волос на лицо.
   – Габриэл Слейтер, вы только что выиграли Прикнесс – второй бриллиант всеамериканской Тройной Короны. Какие ваши дальнейшие планы? Вы отправитесь праздновать победу в Диснейленд или?..
   – Я поеду в Бельмонт. – Гейб улыбнулся и, подхватив Келси, закружил ее в воздухе и поцеловал. – Мы поедем в Бельмонт!

   Внутри помещения клуба Рик Слейтер улыбнулся экрану монитора, на котором появилось изображение его сына и Келси, и одним глотком прикончил почти полстакана выдержанного виски. «Красивая пара», – подумал он. Двадцать лет назад такую же пару могли бы составить он сам и Наоми, если бы эта сучка не слишком задирала нос.
   Эта мысль промелькнула в его затуманенном алкоголем мозгу и исчезла. У него было о чем подумать, кроме этой смазливой мордашки, и было что праздновать.
   Десять из ста тысяч долларов, которые ему удалось выдоить из Канингема, он поставил на Дубля и теперь был весьма доволен выигрышем.
   Во всяком случае – пока…

   – Надеюсь, ты не будешь возражать, если я… – Негромко хлопнув пробкой, Келси ловко открыла шампанское. Она уже выпила несколько бокалов легкого, искристого вина в номере у Наоми, но до конца вечера было еще далеко. – Я намерена прикончить всю бутылку, – заявила она. – И, возможно, стану совсем пьяная.
   Гейб сидел в кресле, по обыкновению вытянув перед собой скрещенные ноги. Он мечтал о долгом, горячем душе для двоих, но теперь решил, что это может подождать. Ему было любопытно, какие еще признания могут сорваться с язычка Келси после бутылки шампанского.
   – Ты же знаешь – я не употребляю спиртного, но это не помешает мне любоваться тем, как ты напиваешься, – заметил Гейб.
   – Да, и напьюсь! – решительно сказала Келси, наливая первый бокал и разглядывая золотистые пузырьки, которые устремились к поверхности со дна высокого и узкого бокала. – Между прочим, я еще ни разу в жизни не напивалась до положения риз. Пару раз я была близка к этому, но мне всегда удавалось вовремя остановиться.
   Она отпила большой глоток и экспансивно взмахнула рукой, чудом не расплескав остатки шампанского.
   – Воспитание, черт его дери! В клубе нельзя надраться, потому что пойдут разговоры. На вечеринке тоже нельзя сорваться с цепи – станешь предметом сплетен и пересудов. – На этот раз она взмахнула бутылкой. – Байдены не могут себе этого позволить!
   – А что они могут себе позволить?
   – О-о… Много чего. Байдены обязаны служить примером для подражания, вызывать уважение, восхищение, а для этого необходимы порядочность и безупр… безупречное поведение. – Келси закрыла один глаз, поскольку окружающее начинало понемногу двоиться, и наполнила свой бокал. – Ну и черт с ним со всем, – закончила она решительно. – Пусть почешут языки. Мы ведь победили, верно? Я до сих пор не могу поверить…
   – Да, победили. – Гейб улыбнулся ей.
   Келси стояла на ковре босиком; ее волосы наконец высохли и приобрели цвет бледного золота.
   – Все наши были просто подавлены, – продолжила она. – Конечно, они старались не падать духом, но это было не так-то легко. Я встретила Рено в паддоке… Знаешь, у меня чуть сердце не разорвалось, на него глядючи… – Она вздохнула и, сделав глоток шампанского, решила, что ей нравится стоять посреди вращающейся комнаты. Не выпуская из руки бокала, Келси дважды повернулась вокруг собственной оси, стараясь ускорить это восхитительное вращение.
   – Сделай это еще раз, – попросил Гейб, которому понравилось смотреть, как плавно взлетали и опадали за спиной Келси ее пушистые волосы.
   – Пожалуйста. – Келси озорно захихикала и совершила еще один оборот. – Видишь, все мои занятия – в том числе и уроки балета – тоже пригодились. Они приучили мое тело и мозг к диц… дисциплине. Погляди на мое тело – на нем кирпичи можно колоть!
   – Я уверен, что найду для твоего тела лучшее применение, – хладнокровно вставил Гейб.
   Келси снова рассмеялась, зная, что ему это вполне по силам и что в самое ближайшее время он действительно будет проделывать с ее телом самые удивительные и волшебные вещи.
   – Мы говорили о скачках, – напомнила она. – Надеюсь, что после сюрприза, который устроил сегодня Прилив, Рено немного приободрится. Ты же сам видел, как радовались Наоми и Моисей. И даже Боггс немного оттаял… Бедный старый Боггс! Он до сих пор казнит себя за то, что не удержался и поставил в тот день на Горди, хотя, конечно, Горди погиб не из-за этого. Просто некоторые люди умеют находить связь между событиями, которые никак друг с другом не связаны. Вот и Росси тоже из таких…
   – Росси?
   – Угу. – Келси налила себе еще один бокал, а потом начала рассеянно расстегивать пуговицы на блузке. – Он тоже был здесь, говорит – приехал на скачки. Лейтенант говорил со мной… Или скорее я с ним. Похоже, в последнее время он преследует тебя просто как тень, все высматривает, вынюхивает, ищет подтверждения своим теориям. Знаешь, что он мне сказал? Что кто-то хотел навредить Наоми. Но почему? Почему кому-то понадобилось делать ей больно и заставлять людей гадать, не она ли сама все это подстроила?
   Гейб с трудом оторвал взгляд от плавного, совершенного в своей красоте изгиба ее груди, показавшейся из-под расстегиваемой блузки. Почему-то ему казалось, что он должен сосредоточиться на словах Келси.
   – Росси так думает?
   – Кто знает? – Келси небрежно пожала плечами. – Этот тип, по-моему, никогда не скажет откровенно, о чем он думает на самом деле. Он… Ты следишь за моей мыслью? – перебила Келси сама себя и, не дождавшись ответа, промолвила: – Мне кажется, он специально говорит такие вещи, которые застревают в голове и начинают сводить тебя с ума. Слава богу, он, похоже, на самом деле перестал смотреть на Наоми как на подозреваемую.
   Она победно улыбнулась:
   – Но за тобой, Слейтер, лейтенант пусть вполглаза, но приглядывает!
   – Я в этом не сомневался.
   – Но только вполглаза… – Келси снова закрыла один глаз, а второй сощурила, чтобы показать, как Росси приглядывает за Гейбом. – На самом деле он не думает, что это ты.
   – В устах лейтенанта это почти что комплимент. – Гейб снова сосредоточился на грудях Келси, которые уже почти полностью показались из-под тонкой шелковой блузки. – Осталось еще две пуговки, дорогая.
   – Сейчас, сейчас… Я никогда не устраивала стриптиз ни для одного мужчины.
   – Значит, я буду первым.
   Келси ухмыльнулась и, прикрыв глаза, нашарила пуговицу на джинсах.
   – Он действует мне на нервы, этот Росси. Из-за него я опять начала вспоминать все, что случилось на дерби. Как я любовалась лошадьми на утренней тренировке, как наслаждалась звуками, запахами, всеобщим возбуждением, даже как разговаривала с Боггсом, пока он развешивал для просушки бинты Горди… Кстати, он тогда сказал, что видел твоего отца…
   – Что?! – Гейб почувствовал, как разогретая представлением Келси кровь в его жилах неожиданно застыла. – Что ты сказала?
   – Боггсу показалось, что он видел твоего отца на Черчил-Даунз. Он считал это дурным знаком. Впрочем, я уверена, что Боггс наверняка обознался, иначе он бы обязательно тебе сказал.
   – Келси… – Гейб поднялся и, взяв из ее рук бокал с шампанским, отставил в сторону. – Что Боггс говорил о моем старике? Ты не можешь вспомнить точно?
   – Да ничего он не говорил! – Келси досадливо сморщилась. Голова у нее кружилась, мысли в голове путались. Это было бы просто восхитительно, если бы не настойчивый и пристальный взгляд Гейба, который мешал ей полностью отдаться опьянению. – Боггсу показалось, что он видел его на конюшенной площадке.
   – Когда? – Гейб схватил ее за руки.
   – Кажется, накануне дерби… не помню. Он сам не был уверен. Боггс сказал, что видит уже не так хорошо, как раньше, и что человека, похожего на твоего отца, он видел лишь мельком. – Келси затрясла головой в тщетной попытке разогнать плывший перед глазами туман. – А какое это имеет значение?
   – Никакого, – отозвался Гейб, слегка ослабив хватку. «А может, и наоборот – огромное, – подумал он мрачно. – Огромное значение для всех нас». – Я просто спросил.
   – Прошлое иногда берет тебя за горло, – негромко проговорила Келси и дотронулась ладонью до его лица. – Мне тоже это знакомо. Нельзя позволять ему взять над тобой верх, Гейб. У нас есть настоящее.
   – Да, есть. – Гейб решил, что его проблема может подождать по крайней мере до утра. Может быть, появление на ипподроме Слейтера-старшего, если таковое имело место на самом деле, скорее всего, было простым совпадением, но он решил, что обязательно выяснит все в точности. Но для этого ему нужно было сначала вернуться на ферму.
   – Ну-ка… – Он взял ее за подбородок и заставил поднять голову. Келси вся раскраснелась, глаза с расширенными зрачками возбужденно поблескивали, и она часто моргала.
   – Завтра утром у тебя будет сильно болеть голова, дорогая, – предупредил он.
   – Ну и черт с ней! – Келси обняла Гейба за шею и, подпрыгнув, обхватила ногами его талию. – Пусть завтра будет плохо, зато сегодня будет хорошо. Нужно, чтобы одно другого стоило, правильно?
   – Правильно. – Гейб наклонил голову и легонько прикусил ее плечо. – Идем в душ, и я покажу тебе, что я имею в виду.

19

   Келси долго думала, сказать Гейбу или не сказать. Разумеется, она меньше всего боялась попасть в зависимость от человека, которым была увлечена столь глубоко и сильно, и, уж конечно, она не считала, что попросить его поехать с ней, чтобы поддержать ее при встрече с далеким прошлым Наоми, было бы проявлением слабости.
   И все же она ничего не сказала Гейбу. Келси знала, что, воспользовавшись его любезностью, она проявит себя не с самой сильной стороны и потом долго будет чувствовать себя обязанной. В конечном счете это была все-таки ее проблема. Ее, и ничья больше.
   Кроме того, у Гейба фактически не было ни одной свободной минуты. Далеко не каждый год в скаковом мире появлялся реальный претендент на звание «трижды венчанного», то есть выигравшего три главных приза сезона. Дубль стал первым на дерби и на Прикнесс, и три недели, оставшиеся до Бельмонт-Стейкс – последней скачки Тройной Короны, – были заполнены напряженными тренировками, коим Гейб, на которого в одночасье свалились не только слава, но и пресса, и тысячи других маленьких и больших забот, посвящал все свое свободное время.
   Келси не хотелось мешать ему идти к цели – к цели, которая, как она теперь понимала, значила для Гейба больше, чем деньги и престиж. Для него обладание Тройной Короной стало бы доказательством того, что он не только обзавелся собственным делом, но и великолепно с ним справляется.
   Имея все это в виду, Келси не хотела рисковать, чтобы не нарваться на свои собственные слова: не позволяй прошлому взять тебя за горло.
   Тем более что прошлое никак не отпускало ее полностью. Чем лучше Келси узнавала Наоми и чем большую привязанность к ней испытывала, тем менее вероятным ей казалось, что ее мать могла хладнокровно застрелить человека. Или не хладнокровно, если это имело какое-то значение.
   Разумеется, Келси не ставила под сомнение факты. Она знала, что ее мать нажала на спусковой крючок револьвера и оборвала человеческую жизнь. Наоми сама в этом призналась, и суд приговорил ее к заключению на основании тщательной проверки всех улик. И был еще жив и здоров невольный свидетель этого убийства.
   И Келси решила, что не сможет успокоиться до тех пор, пока не переговорит с Чарльзом Руни.

   Поездка в Александрию доставила ей удовольствие. Несмотря на то что шоссе оказалось, как обычно, забито транспортом, Келси не уставала любоваться зеленеющими обочинами и пышным весенним цветением деревьев и цветов. Опустив стекло, она включила кассету с записями Шопена и поудобнее устроилась на сиденье. Незачем, решила Келси, забивать себе голову делами в такое погожее утро.
   Она не солгала, назвав секретарше Руни имя «Келси Монро». Это была просто предосторожность, способ убедиться, что детектив не свяжет ее визит с Наоми.
   Приходится поступаться принципами, подумала Келси и состроила кислую мину. Она всегда относилась с насмешливым презрением к людям, которые считали обман приемлемым в тех случаях, когда правда могла вызвать так называемые «ненужные осложнения». И вот Келси сама ступила на ту же самую скользкую дорожку, чтобы без помех прийти к цели.
   Подумаю об этом потом, решила она, но, не в силах полностью отрешиться от этой темы, сразу же вспомнила, что была не совсем откровенна, когда предупреждала Наоми, что ей нужно уехать и что кто-то должен заменить ее в конюшне. Невнятные намеки на дела и назначенные встречи были восприняты матерью, скорее всего, просто как отговорки; по всей видимости, Наоми была убеждена, что Келси едет повидаться с отцом. А она не стала ее разубеждать.
   С другой стороны, какими бы ни были результаты ее сегодняшней разведки, Келси сомневалась, что когда-нибудь поделится ими с матерью. Наоми только-только оправилась после их общей большой потери; по крайней мере, выглядела она спокойной. Кроме того, никто не ожидал, что Прилив сумеет повторить свой потрясающий бросок на трудных полутора милях Бельмонта. Его недавний успех на Прикнесс сам по себе был большой победой, поэтому и персонал, и владелица «Трех ив» могли позволить себе почивать на лаврах.
   И Келси воспользовалась этой возможностью, чтобы погрузиться в пучину прошлого.
   Маршрут до Александрии Келси изучила заранее. Ей еще ни разу не приходилось бывать в этом городе, однако здание делового центра она нашла почти сразу. На подземной стоянке свободных мест было в достатке, и Келси аккуратно загнала «Спитфайр» между двумя сверкающими хромом и никелем «Мерседесами».
   Все еще сидя в машине, Келси не без раздражения отметила, что руки ее взмокли от волнения, а в животе воцарилась сосущая пустота. Стараясь успокоиться, она нарочно не торопилась, затягивая ручной тормоз, запирая дверцы и пряча ключи от зажигания в кармашек сумочки.
   «Что может быть хуже? – спросила она себя. – Что может быть хуже сознания того, что твоя мать убила человека?» Как бы ни повернулся ее сегодняшний разговор с Чарльзом Руни, вряд ли она узнает от него что-то принципиально новое и еще более пугающее. Келси приехала к старому детективу для того, чтобы расспросить его о подробностях убийства, быть может – о его субъективных впечатлениях, которыми он не отважился поделиться с присяжными, и попытаться составить полную картину происшедшего. Только после этого она сможет раз и навсегда принять и полюбить ту женщину, какой Наоми стала, и перестанет вспоминать, какой Наоми была.
   Покинув безлюдные гулкие пещеры подземного гаража, Келси поднялась на лифте на пятый этаж и очутилась в пустых коридорах, застланных толстыми ковровыми дорожками. С обеих сторон в коридор выходили стеклянные двери с табличками, на которых были написаны названия контор. За дверьми виднелись служащие, в поте лица зарабатывавшие свой хлеб на телефонах или за компьютерами.
   Келси представила себя на их месте и вздрогнула. Каково бы ей было на протяжении всего рабочего дня оставаться на виду у каждого, кто проходит по коридору? Разве сумела бы она высидеть положенные часы в таком аквариуме, пока на улице бушует весна и лошади с развевающимися гривами бродят по зеленым лугам?
   Потрясенная, Келси покачала головой и вспомнила, что совсем недавно она сама проводила в помещении все свое рабочее время, неизменно находясь на виду у групп экскурсантов, которых она водила по залам галереи.
   Как же сильно изменились ее желания и взгляды на жизнь за какие-нибудь несколько месяцев!
   Детективное агентство занимало несколько комнат в южном крыле здания. Еще не успев перешагнуть порог «Руни инвестигейшн сервис», Келси поняла, что это совсем не мелкая контора, как ей почему-то казалось. В царящей здесь атмосфере не было ничего такого, что напоминало бы об изнаночных сторонах жизни, что, в общем-то, тоже противоречило представлениям Келси о частном детективном агентстве, сложившимся главным образом под влиянием телесериалов и кинофильмов.
   «Да, здесь в сейфах прячут настоящие дела, а не бутылку хлебной водки с пакетом засохших сандвичей», – подумала Келси, толкая стеклянную дверь и вступая в царство приглушенной музыки и сладковатого запаха цветущих гардений.
   Ухоженные цветы с глянцевитыми, словно вощеными листьями росли в высоких жардиньерках по обеим сторонам от светло-бежевого многосекционного дивана. На стене над диваном висели репродукции картин Мане с изображением цветущих водяных лилий; журнальный столик – довольно дорогой, хоть и не настоящий антиквариат – был завален номерами журнала «Южные дома», выпускавшегося крупной ассоциацией риелторов.
   Большую часть комнаты занимал массивный рабочий стол секретарши с пультом селекторной связи и несколькими телефонами. Сделанный из темного дерева, он имел округлую форму, так что секретарша за клавиатурой компьютера сразу напомнила Келси бойца в пулеметном гнезде. Завидев посетительницу, она ненадолго оторвала взгляд от монитора и одарила вошедшую профессионально-вежливой, но на удивление теплой улыбкой.
   – Чем могу быть полезна?
   – У меня назначена встреча с мистером Руни.
   – Мисс Монро? Вы приехали немного раньше назначенного времени. Садитесь, пожалуйста, я узнаю, готов ли мистер Руни вас принять.
   Келси села на диван рядом с самой пышной гарденией и, взяв со стола журнал, притворилась, будто внимательно изучает неоправданно пышный декорум типично южной усадьбы с мезонином. Ожидание затянулось минут на десять, и все это время Келси испытывала неутихающее волнение, которое вкупе с муками совести покрывало испариной ее лоб.
   Она не должна была приезжать сюда. Она не должна была называться именем, которым не пользовалась и которое было ей противно. У нее нет никакого права совать свой нос в дела Наоми. Если она считает себя порядочным человеком, она должна немедленно подняться, сказать, что ошиблась, и, извинившись перед секретаршей, исчезнуть.
   Уж наверное, она будет не первым клиентом, который в последний момент передумал и в панике бежал из приемной детективного агентства. Да хоть бы и первым – что с того? Ей определенно нечего здесь делать. Вместо того чтобы вдыхать запах гардений и любоваться чьей-то безвкусно обставленной гостиной, она должна была бы работать в конюшне или водить на лонже Чену.
   Но Келси так и не встала с места до тех пор, пока секретарша не окликнула ее по имени и не предложила зайти в кабинет мистера Руни.
   Во внутренний коридор агентства тоже выходило немало дверей, но все они были глухими, да еще обитыми плотной искусственной кожей. «Вот оно – вещественное воплощение гарантии конфиденциальности», – подумала Келси. Двери с надежной звукоизоляцией должны были напоминать клиентам, что все, что бы за ними ни происходило, останется тайной.
   Но если это так, то с чего она взяла, что даже теперь, двадцать три года спустя, Чарльз Руни вообще что-то ей расскажет?
   «Потому что у меня есть право знать! – напомнила себе Келси, машинально выпрямившись и расправив плечи. – Потому что я – дочь Наоми Чедвик».
   – Мистер Руни ждет вас. – Секретарша открыла перед ней створку двойной дубовой двери, провела Келси внутрь и бесшумно удалилась.
   Келси оказалась в небольшой уютной комнатке, обставленной скорее как частный кабинет, а не как служебное помещение. Со стен таращились холодными стеклянными глазами головы хищных рыб, а на книжных полках были расставлены миниатюрные модели яхт и моторных катеров. В центре комнаты стоял старинный – не подделка! – двухтумбовый стол из красного дерева; его пузатые выпуклые ножки и резные украшения были заботливо натерты специальным составом и самодовольно лоснились. На столешнице, отделанной темно-зеленым сукном, лежало несколько справочников и стояла настольная лампа с зеленым абажуром.
   Человек, поднявшийся ей навстречу из-за стола, мог бы с успехом исполнять роль всеми любимого дядюшки, причем без всякого грима. С небольшим животиком, с розовой проплешиной в седеющих волосах, круглолицый, узкоплечий, он располагал к доверию и производил впечатление человека, который по-доброму, по-семейному поможет вам в ваших проблемах, и все будет шито-крыто. Келси обратила внимание, что даже галстук его повязан несколько небрежно, однако она не могла сказать, было ли это еще одной хорошо продуманной деталью его профессионального образа, или же мистер Руни просто отдыхал, ослабив тугой узел и задрав ноги на свой почти антикварный стол. Последнее, впрочем, было маловероятно.
   Голос его тоже оказался мягким, способным успокоить самого нервного клиента.
   – Простите, что заставил вас ждать, мисс Монро. Позвольте предложить вам чашечку кофе? – Он жестом указал на дорогую кофеварку, стоявшую на отдельном столике. – Я всегда держу кофе под рукой, чтобы оставаться в форме, когда бывают напряженные дни.
   – Нет, спасибо, – отказалась Келси. – Но вы, пожалуйста, пейте.
   Она уселась в предложенное кресло и, пока хозяин кабинета наливал себе кофе, воспользовалась паузой, чтобы привести в порядок свои мысли и повнимательнее рассмотреть Чарльза Руни и его кабинет.
   «Обычный служащий обычной конторы, – решила она наконец. – Просто не верится, что он мог так влиять на людские судьбы».
   – Итак, мисс Монро, что привело вас ко мне? В нашем предварительном разговоре вы упомянули, что вам необходима помощь по делу об опеке. – Он поудобнее устроился в кресле – стандартном офисном кресле из пластика и кожзаменителя – и принялся лениво помешивать кофе ложечкой. Возле чашки – Келси даже не заметила, как Руни его достал, – уже лежал чистый блокнот для записей и карандаш.
   – Вы в разводе, мисс Монро?
   Келси кивнула.
   – А ребенок? Кому поручена опека на первом этапе?
   Келси набрала в грудь побольше воздуха, словно собираясь нырнуть. Оказавшись в кабинете детектива, она уже не могла позволить себе ни слова лжи или полуправды.
   – Это я – ребенок, мистер Руни. – Келси покрепче сжала на коленях сумочку и встретилась с ним взглядом. – Монро – моя фамилия по мужу. После развода я вернула себе девичью фамилию – Байден. Мое настоящее имя – Келси Байден.
   Он вспомнил ее сразу. Келси поняла это по тому, как замерла его рука, как сбилась с ритма своих круговых движений ложечка, которой он помешивал кофе. Зрачки мистера Руни слегка расширились, и на мгновение его зеленые глаза показались Келси черными.
   – Понятно… – медленно проговорил он. – Вы, очевидно, полагаете, что я должен помнить это имя и это дело… Что ж, я действительно помню его достаточно хорошо. Вы удивительно похожи на свою мать, мисс Байден. Я должен был сразу узнать вас.
   – Я об этом не подумала. Вы же… вы вели за ней наблюдение.
   От Руни не ускользнула нотка неприязни, прозвучавшая в голосе Келси.
   – Это часть моей работы.
   – Но в случае, о котором мы с вами говорим, события приняли неожиданный оборот. Вас ведь нанял мой отец, не так ли?
   – Послушайте, Келси… Извините, мисс Байден, но я до сих пор думаю о вас как о Келси – ведь вы тогда были совсем маленькой девочкой… – Он говорил медленно, не торопясь, успокаивая ее и себя. – Дела об опеке редко бывают приятными. К счастью, вы были тогда слишком гм-м… юны, чтобы иметь к этому непосредственное отношение. Как вам, безусловно, известно, меня наняли для того, чтобы задокументировать э-э-э… некоторые особенности поведения вашей матери и помочь мистеру Байдену добиться установления права полной опеки.
   – И какие же особенности ее поведения вам удалось задокументировать?
   – Простите, но я не считаю себя вправе обсуждать это с вами, – вежливо, но твердо ответил Руни.
   – Насколько мне известно, большинство ваших открытий впоследствии попало в газеты, – возразила Келси. – Мне кажется, что теперь, по прошествии стольких лет, ваши опасения относительно конфиденциальности этой информации не имеют под собой оснований… – Говоря это, Келси слегка подалась вперед и позволила своему голосу обнаружить кое-какие эмоции, чтобы дать Руни понять, какие именно чувства движут ею в данном случае и какие цели она при этом преследует. – Я должна знать все, мистер Руни. Я больше не ребенок, от которого необходимо скрывать щекотливые подробности. Надеюсь, вы согласитесь, что я имею на это право.
   Как, спросил себя Руни, как он мог не узнать это лицо? Как он мог глядеть в эти глаза и не понять, что перед ним – дочь Наоми?
   – Я сочувствую вам, мисс Байден, но, поверьте, я мало что могу для вас сделать.
   – Но вы же должны были ходить за моей матерью буквально по пятам. Вы делали фотографии, писали отчеты… Вы должны были хорошо ее знать, мистер Руни. И ее, и Алека Бредли.
   – Знать их? – Руни слегка наклонил голову. – Да я даже ни разу не разговаривал ни с Наоми Чедвик, ни с Алеком Бредли!
   Подобная отговорка была чистой формальностью, и Келси нимало ею не смутилась.
   – Вы видели их вдвоем – на вечеринках, в клубе, на ипподроме. Вы видели их вдвоем в ту ночь, когда Бредли пришел к Наоми домой. Кстати, с точки зрения закона, вы сами не безгрешны – ведь вы нарушили границы частного владения, не говоря уже о сделанных через окно фотографиях.
   Нет, Руни не забыл этого, как не забыл и всего остального.
   – Согласен, я тогда ходил по лезвию бритвы и, возможно, слегка нарушил законодательство в своем рвении получше исполнить порученную мне работу. – Он слегка улыбнулся этим давним воспоминаниям, которые снова ожили в его памяти. – Будь в моем распоряжении современная техника, я смог бы проделать то же самое с расстояния в милю, и ни у кого не возникло бы никаких вопросов относительно вторжения в частную жизнь граждан… – Руни поднес к губам чашку с кофе и сделал из нее деликатный глоток. – Но даже сейчас эту запретную черту приходится переступать едва ли не каждый день. Специфика работы, мисс Байден.
   – У вас наверняка сложилось определенное мнение о моей матери, – нетерпеливо перебила его Келси. – Я понимаю, что для вашей работы необходима максимальная объективность, но это, наверное, невозможно – наблюдать чью-то жизнь и никак ее не оценивать.
   Руни снова принялся мешать ложечкой кофе, хотя никакой особенной нужды в этом уже не было – сахар, который он положил в чашку с самого начала, давно должен был раствориться.
   – Это было больше двадцати лет назад… – проговорил он.
   – Но вы помните ее, мистер Руни, – настаивала Келси. – Я не верю, что вы могли забыть ее и все, что случилось потом.
   – Наоми была очень красивой женщиной, – медленно сказал Руни. – Трепетной, нежной… И она была по уши влюблена…
   – В Алека Бредли?
   Руни раздраженно отложил ложечку в сторону, испачкав при этом свой чистый блокнот.
   – Да, в Алека Бредли. В газетах, о которых вы упоминали, обо всем этом было написано. Наоми Чедвик была арестована и предстала перед судом по обвинению в убийстве этого человека.
   – А сделанные вами фотографии помогли судьям вынести приговор.
   – Да. – Руни отчетливо припомнил, как он карабкался на дерево, и фотоаппарат бил его по груди, в которой отчаянно колотилось сердце. – Можно сказать, что я оказался в нужном месте в нужное время.
   – На суде Наоми заявила, что это была самооборона. Алек Бредли угрожал ей и пытался изнасиловать.
   – Я знаю, что она заявляла. К сожалению, все улики были против нее.
   – Но вы же были там! Вы должны были видеть, была ли Наоми испугана и угрожал ли ей этот Бредли.
   Руни сложил руки на столе, словно человек, который готовится прочесть заученную молитву.
   – Я видел, как она впустила его; они вместе выпили, потом началась ссора. Из-за чего она началась и о чем они говорили, я не слышал – я сказал это тогда и могу повторить сейчас. Вскоре они поднялись на второй этаж.
   – Наоми поднялась на второй этаж, – поправила Келси. – А он последовал за ней.
   – Да, насколько я видел, так оно и было. Я решил, что они пойдут в спальню, и поспешил взобраться на дерево.
   – Почему вы решили? Потому что они уже бывали там? – уточнила Келси.
   – Нет, не то чтобы я решил… Просто это была всего лишь третья ночь, что я дежурил на территории усадьбы, и первая, когда я точно знал, что прислуги не будет.
   Руни продолжал держать руки сцепленными на столе, спокойно и серьезно глядя в глаза Келси.
   – Я просидел на дереве несколько минут. Ничего не происходило, и я чуть было не стал спускаться, но тут они вошли. Наоми появилась первой, за ней – Алек. Мне показалось, что они все еще спорят…
   Он замолчал, вспоминая лицо Наоми, заполнившее видоискатель его фотоаппарата. Лицо, красоту которого не могли перечеркнуть ясно читавшиеся в широко раскрытых глазах гнев и презрение. Гнев, презрение и страх…
   Руни слегка откашлялся.
   – Некоторое время я видел только ее спину. Потом она обернулась и шагнула в сторону. Когда она снова появилась в окне, у нее в руках был револьвер. Теперь я хорошо видел обоих. Алек поднял руки и попятился… И в этот момент Наоми выстрелила.
   Келси почувствовала, как по ее спине пробежал холодок.
   – И что было потом?
   – Потом? Я застыл, Келси… Я был молод, и мне никогда не приходилось видеть, как… Я застыл, – повторил он. – Я вцепился обеими руками в ствол дерева и не мог даже пошевелиться. Мне было хорошо видно, как Наоми подошла к нему, наклонилась над ним. Потом она стала звонить по телефону. В полицию. Я уже не помню, как я слез с дерева – должно быть, просто разжал руки… Еще некоторое время я сидел в своей машине, стараясь прийти в себя. Лишь когда раздались полицейские сирены, я завел мотор и отъехал.
   – Вы не обратились в полицию?
   – Нет. Во всяком случае, не сразу. Глупость с моей стороны, конечно, но… Я мог потерять лицензию, но я все-таки пошел в участок, принес им пленку и сделал заявление… – Руни расцепил руки и убрал их со стола, неожиданно осознав, что вот уже некоторое время его пальцы ноют от напряжения. – Я делал свою работу.
   – И сумели увидеть только молодую женщину, которая запуталась в своих чувствах и уложила любовника выстрелом из револьвера?
   – Мне очень жаль, но я ничего не могу к этому добавить. Как бы мне ни хотелось… Ваша мать отсидела срок. Теперь все в прошлом, мисс Байден.
   – Только не для меня. – Келси встала. – Что, если я найму вас, мистер Руни? Сегодня, сейчас. Я хочу, чтобы вы вернулись на двадцать три года назад и снова занялись этим делом. Я должна все узнать об этом Алеке Бредли.
   Страх, вспыхнувший где-то глубоко внутри, заставил Руни окаменеть.
   – Пусть все останется как есть, Келси. Вы ничего не измените, даже если разбередите старые раны. Или вы думаете, что ваша мать будет вам благодарна, если вы заставите ее заново пережить все это?
   – Может быть, и нет, но тем не менее я собираюсь вернуться в прошлое. Медленно, шаг за шагом, пока я сама не начну понимать, как это случилось. Согласны ли вы помочь мне в этом?
   Руни смотрел на Келси, но не видел ее. Перед его мысленным взором снова вставала Наоми Чедвик, молчаливая и сосредоточенная, какой она была в переполненном зале суда. Она казалась спокойной, но глаза выдавали ее. О, эти глаза, исполненные отчаяния и муки!..
   – Нет, – резко сказал он, – я не буду помогать вам. И позвольте дать вам один совет: подумайте как следует, прежде чем предпринимать какие-то шаги в этом направлении. Подумайте о последствиях, Келси.
   – Я хорошо все обдумала, мистер Руни, и пришла к выводу, что моя мать говорила правду. И я намерена это доказать, с вашей помощью или без нее. Спасибо, что нашли время встретиться со мной.
   Она ушла, а Руни еще долго сидел, глядя на закрывшуюся за ней дверь, и старался унять дрожь в руках. Лишь окончательно успокоившись, он придвинул к себе телефонный аппарат и набрал номер.

   Следующую остановку Келси сделала в Джорджтаунском университете. Долгое ожидание в заставленном книжными шкафами кабинете отца помогло ей окончательно успокоиться. Эти толстые книги, запахи и звуки учебного заведения всегда действовали на нее благотворно; должно быть, именно поэтому ее так влекло сюда, подумала Келси, пряча в сумочку носовой платок, который она до этого нервно комкала в руках. В спокойном мире тихого академического городка знание было высшей жизненной ценностью и любой вопрос в конце концов находил свой ответ.
   Филипп Байден вошел в кабинет, на ходу отряхивая мел с кончиков пальцев.
   – Келси! Как я рад тебя видеть! Прости, что заставил тебя ждать – мой семинар несколько затянулся.
   – Ничего страшного. Я надеялась, что у тебя будет несколько минут свободных…
   – У меня целый час, – перебил ее Филипп. Этот час он планировал использовать для подготовки к последней на сегодня лекции, но об этом он решил не упоминать. В конце концов, лекция могла подождать. – Если у тебя нет никаких планов на вторую половину дня, то сразу после занятий мы могли бы отправиться в ресторан и поужинать.
   – Спасибо, но только не сегодня. Я должна заехать еще в одно место. Мне хотелось бы поговорить с тобой, если ты действительно не занят.
   – Я не хочу, чтобы ты волновалась насчет бабушки. Я все улажу.
   – А я и не волнуюсь. Для меня это не имеет большого значения.
   – Как же так!.. – вырвалось у Филиппа, но он не стал развивать свою мысль дальше и только погладил дочь по руке. – В конце концов, это просто непорядочно. Я не потерплю, чтобы она шантажировала тебя твоим наследством…
   Несмотря на все свои усилия, он снова разволновался и, развернувшись на каблуках, принялся расхаживать по узкому проходу между шкафами, как он часто делал, когда обдумывал какой-нибудь новый тезис.
   – Твоя бабушка, Келси, во многих отношениях заслуживает уважения и восхищения, но, когда речь заходит о чести семьи, она становится упрямой, и убедить ее в чем-либо нет никакой возможности. Как и большинство людей, фанатично преданных какой-то идее, она лишь в очень малой степени руководствуется здравым смыслом и незаметно для себя начинает подменять привязанность и любовь своей собственной шкалой ценностей.
   – Ты не должен объяснять мне причины, по которым она поступает так или иначе, как не должен и подыскивать для нее смягчающие обстоятельства. Я знаю, что по-своему бабушка меня любит, только ее любовь всегда была не простой… – «Никогда не была простой», – мысленно поправилась Келси. – Я уже давно поняла, что бабушка не привыкла, когда ей перечат. Вот только на этот раз ей придется согласиться с тем, что я имею право сама распоряжаться своей жизнью. Если же нет… Так или иначе, я не собираюсь ставить себя в зависимость от того, какую позицию займет Милисент.
   Филипп помолчал, задумчиво вертя в руках стеклянное пресс-папье.
   – Я не хочу, чтобы вы были врагами.
   – Я тоже.
   – Может быть, если мы вдвоем съездим к ней…
   – Нет, папа.
   Тяжело вздохнув, Филипп снял очки и принялся протирать их куском мягкой замши, действуя скорее по привычке, чем в силу необходимости.
   – Она уже далеко не молода, Кел. И вы с ней принадлежите к одной семье.
   «Ага, – подумала Келси, – папа снова оседлал своего излюбленного конька».
   – Прости, – сказала она, – но я не могу на это пойти. Я знаю, что ты оказался под перекрестным огнем, и, поверь, мне это тоже весьма неприятно. Но и ты должен понять: Милисент злится, потому что не может получить того, чего ей хочется. Ей хочется иметь нечто идеальное, а я, если быть предельно откровенной, никогда не соответствовала ее представлениям о том, какой должна быть настоящая Байден.
   – Что ты говоришь, Келси!
   – Я для нее – дочь Наоми, и бабушка так и не смогла с этим смириться. Мне остается только надеяться, что со временем она осознает, что я и твоя дочь тоже.
   Филипп сложил очки и положил их на стол рядом с потрепанным томом Шекспира.
   – Она любит тебя, Келси. Она сражается не с тобой, а с обстоятельствами.
   – Я и есть эти обстоятельства, – спокойно возразила Келси. – Я и причина, я и побудительный мотив… Все дело во мне – в ребенке, которым двое людей хотели владеть, хотя друг другу они давно стали чужими. От этого никуда не деться, папа.
   – Но это же глупо – обвинять себя в том, что…
   – Не обвинять. Ты выбрал не то слово. Я чувствую определенную ответственность… Да, ответственность, – повторила Келси, увидев, что отец качает головой. – Перед ней и перед тобой. Вот почему я здесь. Ты должен подробно рассказать мне обо всем, что между вами произошло.
   Филипп неожиданно почувствовал себя очень усталым. Опустившись на стул, он потер руками виски.
   – Мы же уже говорили об этом.
   – Ты рассказал мне только самое основное, не касаясь деталей. Ты влюбился в нее и женился, несмотря на неодобрение со стороны твоих родителей. Потом у вас родился ребенок. Что же случилось дальше? Когда, в какой момент все пошло не так?
   Келси встала и подошла к отцу. Ей не хотелось причинять ему боль, но она должна была узнать правду.
   – Я не требую от тебя объяснений всему тому, что между вами произошло, но ведь ты знал женщину, на которой женился, ты любил ее. И если в конце концов ты захотел отнять у нее своего и ее ребенка, если ты пошел в суд, нанял адвокатов и детективов, тому должна была быть веская причина. Очень веская. И я хочу знать – какая.
   – Ты была мне нужна, – просто сказал он. – Я хотел, чтобы ты была со мной. Возможно, это было эгоистично и не очень разумно, но я нуждался в тебе. Кроме того, мне казалось, что образ жизни, который вела твоя мать, не слишком тебе подходит. То есть для тебя это был не самый лучший вариант.
   Не ошибался ли он? – спросил себя Филипп. Может быть, он чего-то недопонял, недооценил? Он задавал себе этот вопрос бесчисленное число раз, но правильного ответа так и не нашел.
   – Твоя бабушка и я долго обдумывали это, – проговорил он медленно. – Маме… Милисент было очень не по душе, что ты достанешься Наоми. В конце концов я с ней согласился. Решение далось мне нелегко, но я верил, что так будет правильнее. Отчасти, конечно, это был все тот же эгоизм – я не стану этого отрицать, – но вместе с тем я искренне верил, что для тебя так будет лучше.
   Он поднял взгляд на дочь, но вместо взрослой женщины увидел дитя, каким Келси была двадцать с лишним лет назад.
   – Пойми, Кел, я не хотел отдавать тебя ей, не хотел превратиться в «воскресного папу», которому в конечном итоге пришлось бы уступить место какому-нибудь мужчине, который появился бы в жизни Наоми. Кроме того, после нашего развода Наоми вела себя… вызывающе. Она словно хотела показать, как ей все безразлично. Должно быть, ее адвокаты посоветовали ей вести себя тише воды ниже травы, вот она и поступила наоборот. Наоми словно специально привлекала к себе внимание прессы и устраивала публичные скандалы… Сама идея о том, что нужно нанять детектива, претила мне, однако для суда необходимы были документы. И я поручил это своим адвокатам.
   – Значит, ты не сам нанимал мистера Руни?
   – Нет, я… Откуда ты знаешь его имя?
   – Я только что была у него.
   – Послушай, Келси… – Он схватил ее за руку. – Зачем?.. Чего ты хочешь добиться?
   – Я хочу получить вразумительные ответы на свои вопросы. Особенно на один… – Келси сжала его пальцы. – Я задам его тебе: ты веришь, что Наоми убила Алека Бредли?
   – Нет никаких сомнений, что…
   – Что она застрелила его, – сурово закончила Келси. – Это я знаю. Меня интересует другое – убила ли она его? Способна ли была женщина, которую ты знал, которую ты любил, совершить убийство?
   Филипп заколебался, чувствуя, как пальцы его дочери все сильнее сжимают ему кисть.
   – Не знаю, – ответил он наконец. – Как бы мне самому хотелось знать ответ!

   Последняя запланированная Келси встреча с адвокатами Наоми не принесла ей ничего нового. Ссылаясь на профессиональную этику, юристы не открыли ей ничего сверх того, что она уже знала, так что Келси пришлось покинуть их обставленные плюшевой мебелью офисы несолоно хлебавши. Но, несмотря на постигшее ее разочарование, Келси была полна решимости добиться своего. Должен быть другой путь, твердила она себе. У каждой проблемы есть решение. Единственное, что ей нужно, это найти подходящую формулу, подставить в нее значения переменных и постоянных и запастись терпением, чтобы найти правильный ответ. Вот только жаль, что в свое время она почти не уделяла времени математике и другим точным наукам, предпочитая им философию и искусство.
   Если Келси и чувствовала себя несколько растерянной, то это, несомненно, объяснялось усталостью. За прошедшие несколько часов она слишком вымоталась, истратила слишком много душевных и физических сил, и теперь ей страшно было даже подумать о том, чтобы вернуться в «Три ивы» и, встретившись с Наоми, рассказывать ей правдоподобные истории о том, как она провела свое свободное время.
   И вместо того чтобы вернуться домой, она свернула к ферме Гейба. Если его нет дома, утешала себя Келси, она поедет прямо домой и, сославшись на головную боль, уединится в своей комнате.
   Еще одна ложь во спасение? – мрачно спросила она себя. Если так и дальше пойдет, то она, пожалуй, привыкнет к этому настолько, что подобный способ решать все проблемы будет казаться ей абсолютно нормальным.
   Выйдя из машины, она подошла к дверям усадьбы, но, вместо того чтобы постучать, тяжело опустилась на ступеньки крыльца, любуясь цветами, которые этим теплым весенним вечером пахли особенно сильно.
   До захода солнца осталось часа два, размышляла она, прислушиваясь к жалобам козодоя. Такие же трели раздавались под окном ее спальни в доме Наоми, и вот теперь она услышала их здесь, в саду Гейба. Насколько она успела заметить, козодой запевал незадолго до наступления сумерек и долго потом оглашал темный вечер своими протяжными, тоскующими трелями.
   Цветы благоухали во всю мочь. Келси даже удивилась, что их так много. Яркие примулы, лилово-желтые анютины глазки, шпалеры, обвитые плетьми сладкого горошка, крупные садовые ландыши и кусты сирени вдоль дорожек – все это благоухало на разные лады и пестрело свежими красками, от которых начинало понемногу рябить в глазах.
   «Какое тихое, спокойное место для человека, обладающего такой кипучей жизненной энергией и живущего такими бурными страстями», – подумала Келси невольно.
   Потом она услышала, как за ее спиной отворилась дверь и раздались шаги. Его шаги. Гейб сел рядом с ней, обнял за плечи, и Келси прильнула к нему естественным и неторопливым движением.
   – Я увидел твою машину.
   – Кто сажал эти цветы?
   – Я… Это моя земля.
   – Мой отец тоже делает это сам. В моем доме в Джорджтауне был прелестный маленький садик, за которым я ухаживала. Я даже прослушала курс по цветоводству и ландшафтной архитектуре, так что в конце концов этот жалкий клочок земли на заднем дворе превратился в образцово-показательный сад, разбитый по всем правилам, однако он не был и вполовину таким уютным и милым, как сад, который развел у себя мой отец. Именно тогда я поняла, что существуют такие вещи, о которых нельзя узнать из книг.
   – Я сажал то, что мне больше нравилось.
   – Я бы поступила точно так же, если бы мне представилась возможность начать все сначала.
   – Я подумывал устроить здесь альпийскую горку. – Гейб жестом указал на склон холма. – Почему бы тебе не помочь мне?
   Келси улыбнулась и, обернувшись к нему, прижалась лицом к шее, где кожа была особенно нежной и теплой.
   – Ну, я бы стала делать все точно как в книжке, – пробормотала она.
   – И мы бы без конца спорили, – подхватил Гейб. – Ты учила бы меня, как это делается по науке, а я бы настаивал на том, как мне больше нравится. И мы вместе совершили бы налет на ближайший питомник… – Он взял ее за подбородок и заставил поднять голову. – Что тебя тревожит, Келси?
   Келси поняла, что может рассказать ему все. Почему бы нет? В целом мире не осталось ничего такого, чем бы она не смогла с ним поделиться.
   – Сегодня я начала одно дело… и я доведу его до конца, чего бы это ни стоило. К кому бы я ни обращалась – все говорят, что я должна оставить все как есть, но я не могу… и не стану. – Она глубоко вздохнула и слегка отдвинулась от него. – Ты веришь, что моя мать могла убить Алека Бредли?
   – Нет.
   Келси заморгала, потом тряхнула головой.
   – Просто «нет» – и все? Без колебаний, без объяснений?
   – Ты спросила – я ответил. – Гейб перегнулся с крыльца, сорвал веточку фрезии и протянул ее Келси. – Разве тебе важнее не то, что я сказал, а почему?
   Келси снова покачала головой, потом опустила ее на сложенные на коленях руки.
   – Ты можешь сказать «нет» – просто «нет», хотя ты даже не знал ее?
   – Не совсем.
   – Не совсем? – Келси снова подняла голову. – Что это значит?
   – Я знал ее. Много раз видел ее на скачках. – Гейб слегка наклонил голову, играя кончиками ее волос. – Я довольно долго был ипподромной крысой, Келси. Я видел Наоми в Чарльстоне, в Лауреле, в других местах.
   – Ты, наверное, был совсем ребенком.
   – По возрасту – да, но не по… В общем, ты в чем-то права. Тогда я не успел составить твердого мнения. Зато я знаю ее теперь.
   – И?..
   Ей нужны детали, подробности, подумал Гейб. Она всегда будет требовать неоспоримых доказательств и достоверных подробностей, а он вовсе не был уверен, что может рассказать ей все, что он знал.
   – Не забывай, – проговорил Гейб, – что всю свою жизнь я только тем и занимаюсь, что пытаюсь читать по лицам, расшифровывать жесты, интонации и прочее… Игроки, психиатры, полицейские, психоаналитики – мы все должны уметь это делать, иначе грош нам цена. Наоми нажала на спусковой крючок, но она не хотела его убивать.
   Закрыв глаза, Келси снова привалилась к нему спиной. Цветок, который он ей дал, источал дивный, пьянящий аромат.
   – Я верю тебе, Гейб. Наверное, в глубине души я просто боюсь, что моя мать действительно могла совершить то, за что ее осудили, но это нисколько не ослабляет моей веры. Сегодня я была у этого детектива… у того, который давал против нее показания.
   – А тебе не пришло в голову попросить меня поехать с тобой? – Голос его звучал легко и беззаботно, но Келси уловила в нем сталь и задумалась.
   – Вообще-то пришло… – Келси вздохнула почти виновато. – Но я чувствовала, что должна это сделать сама. Впрочем, я все равно ничего не добилась. Детектив Руни не захотел рассказать мне ничего сверх того, что я уже знала. И он не согласился мне помочь, когда я пыталась нанять его, чтобы узнать побольше об Алеке Бредли.
   – Что ты хочешь о нем знать?
   – Хоть что-нибудь. Чем больше, тем лучше, ведь отношения с Наоми – это, несомненно, только малая часть его биографии. Чем он жил? Откуда он взялся? Чего хотел? Наоми говорила, что он вел себя оскорбительно и нагло и пытался ее изнасиловать. Но почему? Что толкнуло его на это?
   – Ты не спрашивала об этом у самой Наоми?
   – Я не хочу этого делать, разве что у меня не будет другого выхода. Если я стану расспрашивать ее, она может замкнуться в себе. Я уверена, что Наоми расскажет мне все, что знает, но я боюсь, что после этого наши отношения вернутся к исходной точке – к той, с которой мы начинали. А я не хочу рисковать тем, чего нам удалось добиться.
   – Она наверняка была не единственным человеком, который знал Бредли.
   Келси уже думала об этом и пришла к заключению, что этот вариант ей не подходит.
   – Я не могу расспрашивать завсегдатаев на ипподроме, как не могу обратиться к другим владельцам или их работникам. Пойдут разговоры, а мне этого не хотелось бы. Что бы я от них ни узнала, эта информация вряд ли стоит спокойствия Наоми. И ее нынешней репутации.
   – И что в таком случае ты намерена предпринять?
   – Я знаю фамилию полицейского офицера, который расследовал дело моей матери. Он теперь на пенсии, но живет недалеко – в Рестоне.
   – Ты хорошо подготовилась, как я погляжу.
   – Я всегда была прилежной студенткой. В общем, я должна с ним встретиться.
   Гейб взял ее за руку и помог подняться.
   – Мы должны с ним встретиться, – сказал он решительно.
   Келси улыбнулась и кивнула.

20

   – Сколько лет, сколько зим, Роско! – Типтон пожал руку Росси и широким жестом пригласил пройти на веранду. – Хотел бы я знать, почему ты до сих пор не сел в мое кресло.
   – Я над этим работаю, капитан.
   – Ладно, присаживайся, и мы поработаем над содержимым вот этих банок. – Типтон с размаху бросился в кресло-качалку, возле которого стоял переносной охладитель. Из охладителя выглядывало шесть банок «Будвайзера». – Как поживает супруга?
   Росси взял предложенное пиво и, аккуратно вскрыв жестянку, уточнил:
   – Которая?
   – Прости, я совсем забыл. Ты ведь был женат дважды, и оба раза неудачно. – Типтон чокнулся пивом с Росси и, запрокинув голову, сделал могучий глоток. – Развод в нашей профессии – зло почти неизбежное. Правда, мне повезло…
   – И как поживает миссис Типтон?
   – Цветет, Роско, цветет… – Он сказал это легко, почти небрежно, но в голосе капитана прозвучала искренняя гордость. – Через две недели после того, как я вышел в отставку, она устроилась на работу… – Капитан с довольным видом покачал головой. – Миссис Типтон утверждает, что теперь, когда дети выросли, она должна чем-то заполнять свое свободное время. При этом мы оба понимаем, что только это способно помешать ей нанести мне множественные ушибленные раны тупым тяжелым предметом. В общем, мы неплохо устроились: я оборудовал себе столярную мастерскую на заднем дворе, а она торгует ботинками в универмаге.
   Типтон улыбнулся и снова приложился к банке.
   – Мне повезло, Роско, – повторил он. – Не каждая женщина сможет жить с полицейским, пусть даже он на пенсии.
   – Ну, об этом можете мне не рассказывать, – заметил Росси. За последние двадцать лет он дважды был женат, но оба раза его семейная жизнь закончилась разводом, и он хорошо усвоил урок, чтобы не повторять одни и те же ошибки. – А вы хорошо выглядите, капитан.
   Это было правдой. За последние три года Типтон слегка пополнел, но это было ему только к лицу. Во всяком случае, глубокие морщины, прорезавшие его щеки и лоб за годы службы, слегка разгладились, жесткое лицо округлилось и казалось спокойным и умиротворенным. Капитан был одет в джинсы и мягкую домашнюю рубашку, а бейсболка с эмблемой «Канзасских Иволг» прикрывала то, что осталось от его жестких, черных с проседью волос.
   – Многие копы неуютно чувствуют себя на пенсии, – заметил Типтон. – Отставка кажется им чем-то вроде глубокой старости. Что касается меня, то мне, напротив, нравится. У меня есть моя мастерская… Кстати, эту качалку я сделал сам.
   – В самом деле? – Росси с интересом оглядел скрипучее кресло. Кресло сильно кренилось на левую сторону, чего не могла скрыть даже его ярко-голубая раскраска, призванная отвлечь внимание от изъянов этого внушительного сооружения. – Должно быть, очень приятно самому мастерить такие штуки, – вежливо заметил он.
   – Еще как приятно! – Типтон довольно улыбнулся. – А кроме того… Ты же не знаешь, ведь у меня три внука! И куча времени, чтобы заниматься с ними. Мы с женой планируем этой осенью отправиться в путешествие вверх по реке Святого Лаврентия и взять их с собой.
   – Похоже, у вас теперь есть все, капитан.
   – Чертовски верно! – Типтон с удовольствием променял бы все это на ночные дежурства в участке или на простую службу патрульного, но промолчал. – Я славно потрудился, и тихая, спокойная жизнь на пенсии кажется мне достойной наградой за хорошую работу.
   – Насчет хорошей работы никто не спорит. – Росси отпил глоток из своей банки. Он предпочитал импортное пиво, но упоминать об этом сейчас было бы неуместно. – Вы, наверное, не следите за тем, что творится сейчас в округе, однако о деле, которое я веду, вы должны были слышать.
   – Конечно, я время от времени просматриваю заголовки… – с великолепной небрежностью заметил Типтон, хотя каждую газету он прочитывал от корки до корки, с жадностью ища сообщения об убийствах и других тяжких преступлениях.
   – Тогда вы, наверное, помните – убийство на ипподроме в Чарльстоне.
   – Как же, как же!.. Кто-то ранил ножом конюха, а лошадь прикончила беднягу. Ты закрыл это дело, – припомнил Типтон. – А сейчас у тебя в работе другой конюх, Липски, кажется… дело о самоубийстве.
   – Это дело еще не закрыто… – Росси откинулся на спинку своего кресла, следя за скворцами, которые вились над самодельной кормушкой, явно вышедшей из той же мастерской, что и кресло-качалка. Она была установлена на столбе прямо посередине газона, а под ней, с деланым равнодушием наблюдая за птицами, сидел толстый рыжий кот с темными полосами поперек спины. Почему-то Росси подумалось, что со стороны они с капитаном выглядят просто как двое добрых соседей, коротающих время за праздным разговором.
   – Во-первых, мы не нашли предсмертной записки, а во-вторых, этот парень, Липски, ни в коей мере не был склонен учинить над собой что-то в этом роде. Да и способ самоубийства не подходит.
   Он объяснял все это точно и подробно, словно писал отчет, охватив все известные ему факты, начиная с увольнения Липски и вплоть до его загадочной смерти.
   – Иными словами, Липски был вспыльчивым, склонным к насилию человеком, который кое-что знал о лошадях, – подвел итог Росси. – Друзей у него не было, по работе он не продвигался. В свое время у него были кое-какие трения с законом – оскорбление действием, нападение, нарушение общественного порядка, совершенное в состоянии опьянения.
   – Я понял, – кивнул Типтон. – Этот человек скорее пустился бы в бега, чем стал травиться лошадиным ядом. Но, с другой стороны, у него был доступ к этой отраве.
   – Не у него одного. К тому же Липски охотился за лошадьми Слейтера, вероятнее всего – на почве личных неприязненных отношений. Он, я полагаю, жутко злился, когда Слейтер вышиб его с работы, вот и попытался отомстить как мог. Старый конюх застал его на месте преступления, Липски запаниковал и ударил его ножом. Но почему, почему, имея на руках свежий труп, он не ударился в бега, капитан? Почему он засел в мотеле в часе езды от Чарльстона?
   – Потому что он кого-то ждал. Кого-то, кто подсказал бы ему, что делать дальше.
   – И этот кто-то поднес ему коктейль, который отправил Липски на тот свет. На бутылке с джином не было никаких отпечатков, капитан. Она была вытерта начисто.
   Эта подробность заставила Типтона улыбнуться и поглядеть на своего кота, который продолжал терпеливо сидеть под кормушкой. Кот, как и его хозяин, любил маленькие промахи и незначительные ошибки. И не прощал их никому.
   – И поэтому ты продолжаешь расследовать это дело. Дело об убийстве, – проговорил Типтон. – Ты не пробовал повнимательнее присмотреться к этому Слейтеру?
   – Пробовал. Интересный тип. Разносторонний, я бы сказал. В свое время он отбывал срок…
   – За что?
   – Азартные игры. Случись это двумя месяцами раньше, и он проходил бы по делу как несовершеннолетний. – Росси рассеянно побарабанил пальцами по поручню кресла. – С тех пор Слейтер старается держаться подальше от всего, что могло бы быть расценено как противоправное. Во всяком случае, никаких материалов на него к нам не поступало. Вырос он на улице, мать умерла, когда он был подростком. Отец – горький пьяница; несколько раз его задерживали за мошенничество, за подделку денежных знаков, за попытку воспользоваться фальшивым чеком, но ему всякий раз удавалось вывернуться. Несколько лет назад Слейтер-старший избил проститутку в Таосе, но ничего серьезного за ним по-прежнему не числится. Сын порвал с папашиным окружением после отсидки и с тех пор ни во что противозаконное не вмешивался. Я, конечно, не поручусь, что не он разделался с Липски, но мне это кажется маловероятным. Слейтер вломился бы в мотель и размазал ублюдка по стенке. Яд не в его характере.
   – Кто еще у тебя есть на примете, кроме Слейтера?
   – Практически никого. Никого, кто вписывался бы в картину. Вы не смотрели дерби, капитан?
   – В мире существует только один настоящий спорт – это бейсбол. – Типтон поправил на голове кепку. – Впрочем, я что-то слышал… Вроде какая-то лошадь сломала ногу…
   – Эта лошадь была по уши накачана наркотиками, капитан. И погибла от передозировки. А Слейтеров жеребец пришел к финишу первым.
   – Так… – Типтон задумчиво допил свое пиво. – Куда ты клонишь, Роско?
   – Я не совсем уверен, но… Может оказаться так, что мне потребуется вернуться на двадцать три года назад, капитан. Дело Наоми Чедвик… вы его помните? Что вы можете рассказать мне об этой женщине?
   – Любопытно! – Типтон положил пустую жестянку на пол и расплющил ее, наступив башмаком. – За сегодняшнее утро я слышу это имя во второй раз. Ее дочь звонила мне часов в десять… – Он бросил взгляд на часы. – Скоро она должна быть здесь.
   – Келси Байден едет сюда?
   – Она хочет поговорить со мной о своей матери, – Типтон откинулся на спинку качалки, явно наслаждаясь пронзительным скрипом сухого дерева. – Она тоже хочет, чтобы я вернулся в прошлое.

   – Тебе следовало бы остаться на ферме, – пробормотала Келси. – До скачек в Бельмонте осталась всего неделя.
   – Джеми превосходно справится и без меня, – беззаботно откликнулся Гейб, лихо вписываясь в поворот. – Собственно говоря, он чувствует себя гораздо спокойнее, когда я не путаюсь у него под ногами.
   – И все равно мне неловко, что я вынудила тебя бросить дела. Я и сама справилась бы с этим.
   – Келси… – С выражением бесконечного терпения на лице Гейб взял ее руку, поднес к губам и поцеловал. – Заткнись, пожалуйста, а?
   – Не могу. Я слишком волнуюсь. Этот человек арестовывал мою мать, допрашивал ее и в конце концов засадил в тюрьму. И теперь я собираюсь просить его, чтобы он помог мне доказать, что он тогда ошибся. И я опять солгала Наоми! Она-то думает, что мы поехали кататься на машине.
   – Мы едем на машине, разве нет?
   – Не в этом дело, – резко возразила Келси. – Дело в том, что я обманываю ее и Моисея. И всех остальных. А ради чего? Ради своей собственной прихоти, ради дурацкого стремления убедиться, что у меня в роду не было убийц?
   – Тебя действительно это волнует?
   – Нет. – Келси с силой потерла глаза. – Я сама не знаю. Что-то в этом роде. Наследственность – страшная штука. – Она поморщилась. – Я не утверждаю, что наследственность – это единственный фактор, который формирует характер. Окружение… – Она смущенно замолчала.
   – С точки зрения наследственности и окружения я – потомственный негодяй, – пробормотал Гейб. – Я все ждал, когда ты до этого додумаешься.
   – Я вовсе не тебя имела в виду, – попробовала защищаться Келси. – И не в этом дело… Я вообще не знаю, что я делаю, – прошипела она сквозь стиснутые зубы, мысленно проклиная себя. – Мои слова не имеют никакого отношения ни к тебе, ни к моим чувствам.
   – Давай-ка на минуточку отвлечемся… – Гейб подумал, что совершил глупость, всерьез рассчитывая, что этот момент – такой, как сейчас, – никогда не настанет. Он начал эту игру без расчета, на чистом азарте – и проиграл. Ну что ж, если проигрывать, так по-крупному… – Твои сомнения относительно самой себя основываются на истории твоей семьи… Помолчи, – бросил он, увидев, что Келси собирается его перебить. – Давай откроем карты. Видимо, у тебя есть сомнения и в отношении меня… потому что у меня, считай, не было никакой семьи вообще.
   Гейб гнал машину на большой скорости, выбирая пустынные проселочные дороги, где можно было не опасаться полицейских патрулей. Каждый поворот сопровождался возмущенным визгом шин, но он не сбрасывал газ, словно надеясь, что быстрая езда освободит их от владевшего обоими напряжения.
   – Это не так, Гейб. Я бы не стала спать с тобой, если бы у меня были какие-то сомнения на твой счет.
   – Стала бы, в том-то и дело, что стала бы! Просто тебе удобнее не обращать внимания на сомнения, когда гормоны берут верх над разумом и логикой. Мы с тобой оба хороши в постели. Я бы сказал – чертовски хороши. Вся беда в том, что рано или поздно логика в тебе все же возобладает. В моих жилах течет скверная кровь, Келси, и этого нельзя изменить никаким способом.
   Говоря это, Гейб продолжал внимательно смотреть на дорогу, однако он не мог не чувствовать на себе горящего взгляда Келси.
   – Происхождение… О, оно всегда останется при тебе. Его можно замазать, спрятать под дорогими тряпками и заученными манерами, но твоя сердцевина всегда останется такой же, какая была дана тебе от рождения. Мне в моей жизни приходилось видеть и совершать вещи, которые способны были бы перевернуть, потрясти твою систему ценностей до самого основания. Да, я не передергиваю в карты и не прикладываюсь к бутылке, но это, пожалуй, единственное, чего я не попробовал. Если не касаться этих интимных подробностей, то о себе я могу сказать просто: я хотел иметь то, что имел Канингем, и я нашел способ этим завладеть. Я хотел залучить тебя в свою постель, и я бы сделал все, что в моих силах, чтобы мое желание исполнилось.
   – Понимаю… – Теперь Келси смотрела прямо перед собой. Скорость не пугала ее, ее пугал Гейб. – Значит, это просто секс?
   Несколько мгновений он не отвечал, и взгляды обоих устремлялись вперед, где за ветровым стеклом петляло узкое асфальтированное шоссе.
   – Нет, – сказал он наконец. – Но, клянусь богом, я хотел бы, чтобы это был просто секс.
   Келси прикрыла глаза и негромко, прерывисто вздохнула.
   – Притормози-ка… – пробормотала она. Когда Гейб не обратил на нее внимания, она выпрямилась на сиденье и властно приказала: – Сверни к обочине и останови эту чертову машину, Слейтер!
   Покрышки протестующе взвизгнули, когда Гейб вдавил педаль тормоза и резко рванул руль. Машину вынесло на обочину, и из-под колес брызнул во все стороны гравий.
   – Если ты думаешь, что я позволю тебе выйти здесь, – холодно сказал он, – то ты сильно ошибаешься. Я отвезу тебя в Рестон или обратно домой.
   – Я не собираюсь выходить.
   – Вот и хорошо. Тебе уже давно пора понять, что я не намерен отпускать тебя от себя. Ни здесь, ни где-нибудь еще. Я уже давал тебе шанс отступить, но ты им не воспользовалась.
   Келси еще никогда не видела Гейба в таком состоянии.
   – Никакого шанса ты мне не давал, – откликнулась она. В ответ Гейб резко повернулся к ней и схватил за отвороты жакета.
   – Это была твоя единственная возможность, Келси Байден. Больше ты ничего подобного от меня не дождешься. Провались все пропадом – и твои понятия о добре и зле, и твое безукоризненное воспитание, и твой кантри-клуб, и все остальное, что стоит у меня на пути! И запомни – просто так я тебя не отпущу!
   Келси почувствовала, как внутри ее вскипает холодное бешенство.
   – Превосходно, Слейтер. Поскольку ты решил вести себя со мной как неандерталец, я, пожалуй, не скажу тебе то, что хотела сказать. Что я люблю тебя.
   Пальцы Гейба, сжимавшие ее жакет, безвольно обмякли, руки опустились. Все его тело вздрогнуло, словно сведенное болезненной судорогой, но взгляд оставался прикован к глазам Келси, а выражение лица говорило только об одном – схватка еще не окончена. И все же Келси чувствовала, что он, как боксер после пропущенного удара, лежит на ринге и рефери уже ведет счет секундам.
   – Ты сама не знаешь, что ты говоришь.
   И тут она ударила его. Когда ее кулачок врезался ему в ребра чуть ниже сердца, оба ахнули от удивления.
   – Я этого не выношу, – Келси оттолкнула его руки, которые продолжали бессильно цепляться за лацканы ее жакета. – Мне не нравятся неандертальцы. К тому же меня просто тошнит от мужчин, которым кажется, будто мое сердце и разум бездействуют. Я вполне способна разобраться в том, что они мне подсказывают. И хотя мне кажется, что в данный момент времени это было бы не слишком уместно, я повторю: я люблю тебя, Габриэл Слейтер. А теперь заводи свою дурацкую машину, и давай забудем обо всем, что здесь произошло.
   – Дай мне пару минут, – пробормотал Гейб, чувствуя, что сейчас он не смог бы проехать и на трехколесном велосипеде.
   Келси фыркнула и, скрестив на груди руки, вытянула ноги, насколько позволял ей салон «Ягуара».
   – Хорошо. Отдыхай, приходи в себя. У меня, по крайней мере, будет достаточно времени, чтобы подумать над тем, как заставить тебя страдать.
   – Иди сюда…
   Гейб потянулся к ней, Келси отпихнула его локтем.
   – Руки прочь, Слейтер!
   – О’кей. Я буду обнимать тебя в своем воображении, поскольку для признания в любви это обязательное условие. Я люблю тебя.
   Келси, нисколько не смягчившись, тем не менее заинтересованно повернулась к нему.
   – А это… это тоже происходит в твоем воображении? – Дождавшись утвердительного кивка, Келси слегка приподняла брови. – И давно?
   – Несколько недель. Я думал, что со временем это пройдет. Как вирус… – Он поднял вверх обе руки, когда Келси отдернулась к самой дверце. – Ты собираешься снова меня ударить?
   – Возможно. – Будь она проклята, если рассмеется! – подумала Келси, хотя ей было невыносимо трудно не расхохотаться под взглядом Гейба. – Вирус?
   – Да. У вирусов есть одна особенность, о которой я совершенно забыл. Их не убьешь никакими антибиотиками – они просто отступают и прячутся в самом укромном уголке твоего организма, чтобы воспрянуть духом, как только для этого возникнут подходящие условия. Например, когда ты абсолютно беззащитен… – Он взял ее за руку и поднес к губам. – Я пытался справиться со своей болезнью, но…
   – Но…
   – Я чувствую себя лучше. Уже лучше… – Гейб наклонился к ней и страдальчески сморщился. – Боже, какой момент! Ну почему мы не у меня дома, одни!..
   – Ничего страшного. – Она наклонила голову, слегка коснувшись губами его щеки. – Мы свое наверстаем. При первой возможности.
   Теперь уже Гейб коснулся ее губ поцелуем, и Келси ответила ему со всей страстью.
   – Все так запуталось… – пробормотала она. – И в то же время мне кажется, что все правильно. Как это может быть?
   – Жребий, счастливый жребий, – откликнулся Гейб и, слегка отстранившись, поглядел ей прямо в глаза. – Надо только постараться, чтобы все осталось как есть.
   – Мы постараемся. – Келси нежно коснулась ладонью его щеки. – Все хорошо и будет еще лучше.

   Первым, что бросилось в глаза капитану Типтону, когда мужчина и женщина выбрались из модной спортивной машины иностранного производства, был характер их отношений. Он сразу понял, что перед ним любовники. Мужчина не сделал ничего особенного – просто положил руку на плечо женщине, просто поднял взгляд и улыбнулся, но капитану сразу стало все ясно.
   Потом он заметил, что женщина была просто точной копией Наоми. Той самой Наоми, которую он отправил за решетку.
   Разумеется, его наметанный глаз не упустил едва заметных различий. Линия губ дочери была мягче, щедрее, высокие скулы выступали не так сильно, а походка была более мягкой. Наоми, помнится, вышагивала куда энергичней, и движения ее ног наводили на мысль о ножницах в проворных руках парикмахера. И когда она шла, мужчины в радиусе полумили останавливались разинув рты.
   И все же капитан был рад, что Келси Байден предварительно позвонила. В противном случае он, наверное, пережил бы настоящее потрясение, когда, подняв взгляд, увидел бы на своей подъездной дорожке призрак женщины, которую он не мог забыть, как ни старался.
   – Капитан Типтон? – По губам Келси скользнула улыбка, скользнула и погасла, как только ее взгляд упал на лейтенанта Росси. – И вы тоже здесь, лейтенант? Признаться, на встречу с вами я не рассчитывала.
   – Мир тесен, не правда ли? – Росси чувствовал, что его присутствие раздражает Келси, и испытывал от этого какое-то извращенное удовольствие. Чтобы сделать это ощущение как можно полнее, он основательно приложился к пиву, которое держал в руке. В конце концов, он мог себе это позволить, поскольку находился не при исполнении служебных обязанностей.
   – И раз уж я здесь, позвольте мне представить вас друг другу. Келси Байден, Габриэл Слейтер. А это капитан Джим Типтон, мой бывший начальник.
   – Роско всегда придавал большое значение формальностям. – Типтон ухмыльнулся, заметив, как брови Келси недоуменно поползли вверх, когда она услышала прозвище лейтенанта. – Прошу вас, присаживайтесь. Хотите пива?
   – Мистер Слейтер не пьет, – вставил Росси.
   – Что ж… Я думаю, у жены есть и чай со льдом. Сходи к ней, Роско, пусть нальет нашим гостям по стакану.
   – Это было бы очень кстати, – быстро проговорила Келси, воспользовавшись возможностью поставить Росси в положение официанта, и без церемоний уселась на верхней ступеньке крыльца. – Спасибо, что нашли время принять меня, капитан.
   – Нет проблем, мисс. Чего-чего, а времени у меня больше чем достаточно. Как поживает ваша матушка?
   – Очень хорошо. Так вы ее помните?
   – Вряд ли я когда-нибудь ее забуду… – Типтон решил переменить тактику, чтобы, так сказать, завоевать территориальное преимущество. – Роско сказал мне, мистер Слейтер, что вас можно поздравить. Ваша лошадь, похоже, может завоевать три главных приза сезона и стать «трижды венчанной». Я, правда, не слишком хорошо разбираюсь в скачках, мой спорт – бейсбол.
   Гейб вежливо поклонился. Он тоже кое-что знал по части тактики.
   – В этом году я бы поставил на «Птиц», капитан. У них отличный набор подающих, а мимо инсайда и муха не пролетит.
   – Это верно! – Типтон в восторге хлопнул себя по коленке. – Богом клянусь, мистер Слейтер, вы совершенно правы! Вчера вечером они буквально растерзали «Соек». Вы не видели репортаж? Чертовы канадцы…
   Гейб любезно улыбнулся и достал из кармана сигару.
   – Я застал только самый конец, но зрелище было впечатляющее. – Он протянул сигару Типтону и, когда тот благосклонно принял ее, поднес ему зажигалку. – Последние три подачи вообще не поддаются описанию. Благодаря им мой капитал возрос на пятьдесят долларов – я выиграл их у помощника тренера.
   Типтон выпустил изо рта аккуратное колечко дыма.
   – Ну, сам я никогда не играю, – прогудел он.
   Гейб достал еще одну сигару, щелкнул зажигалкой и, прикуривая, поглядел на капитана сквозь пламя.
   – Зато я играю. – Он выдохнул дым и благосклонно кивнул Росси, появившемуся на веранде с двумя высокими стаканами лимонного чая.
   – Благодарю вас, лейтенант.
   – Роско предпочитает футбол, – шутливо заметил Типтон. – Мне так и не удалось приучить его любить спортивные игры, которые требуют не только силы, но и мозгов.
   – Меня все больше начинает интересовать спорт королей, – возразил Росси, снова усаживаясь на место. – Так, например, я собираюсь съездить в Бельмонт. Надеюсь на вашу победу, мистер Слейтер.
   – Мы все надеемся.
   – Ну ладно, – вставил Типтон. – В конце концов, мисс Байден приехала сюда не для того, чтобы обсуждать достоинства разных видов спорта. Вы ведь приехали сюда, чтобы поговорить насчет одного давнего дела, верно? – И он дружески улыбнулся Келси.
   – Что вы можете рассказать мне об Алеке Бредли, капитан?
   Типтон поджал губы: вопрос Келси удивил его. Он был уверен, что ее интересует прежде всего Наоми. Заинтригованный, капитан полуприкрыл глаза и вернулся на двадцать три года назад.
   – Алек Бредли, тридцати двух лет, прибыл к нам из Палм-Бич. Некогда он был женат на женщине на пятнадцать лет старше его. При разводе она заплатила ему щедрые отступные, но к тому времени, когда Бредли повстречался с вашей матерью, он, похоже, успел потратить бо́льшую часть этих денег.
   – Чем он занимался?
   – Очаровывал леди. – Типтон пожал плечами. – Завязывал знакомства и пытался выжать из них какие-то деньги. Когда мог – играл на скачках. У него даже был свой собственный смокинг… – Типтон сделал небольшую паузу, чтобы глотнуть пива. – В нем мы его и нашли.
   – Вам он не нравился, – заключила Келси.
   Типтон выпустил три колечка дыма – отчасти для развлечения, отчасти для того, чтобы собраться с мыслями.
   – Когда я впервые встретился с Бредли, он был уже мертв, но вы совершенно правы – такого типа я вряд ли пригласил бы к себе домой. В процессе расследования мне довелось узнать довольно много о привычках и характере Алека Бредли, но самое главное заключалось в том, что он сделал своей профессией ухаживание за пожилыми женщинами, подчеркну – обеспеченными женщинами. И они хорошо платили ему – давали деньги, дарили подарки, знакомили со своими подругами, такими же авантюристками, как и они сами. Если Алек считал, что ему платят слишком мало, он использовал шантаж. Я не знаю, как называют таких типов сейчас, но в мое время их называли жиголо…
   – Пиявками или котами, – с готовностью подсказал Гейб.
   Капитан удостоил его благосклонного кивка. «У этого Слейтера есть вкус, – решил Типтон. – Он хорошо разбирается в женщинах. И в сигарах».
   – В общем, этот факт характеризует его достаточно красноречиво, – продолжил он. – К тому же парень умел себя вести с дамами, имел к ним подходец. Обворожительные манеры, неплохое образование, происхождение… если не ошибаюсь, среди его дальних родственников был даже какой-то расфуфыренный английский граф. Все это делало его неотразимым в глазах женщин, но из всех них он выбирал только дам в возрасте, замужних, занимающих положение в обществе… словом, тех, кто не мог позволить себе скандал.
   – Моя мать была разведена, капитан, – напомнила Келси.
   – Но она оказалась вовлечена в этот процесс об опеке, – возразил Типтон. – И не могла допустить, чтобы правда о ее отношениях с Бредли выплыла наружу. В этом случае мисс Чедвик ни за что бы не выиграла дела.
   – Но она открыто встречалась с ним.
   – Да, – согласился Типтон, – но на людях они не выходили за рамки приличий. Наоми, похоже, нисколько не беспокоило, что окружающие считают их любовниками. Никто все равно не мог этого доказать. – Он стряхнул пепел в пустую банку из-под пива. – В то же время ходили слухи, что Бредли пристрастился к дорогому белому порошку, но и этого мы не могли доказать… пока он не был найден мертвым.
   – Наркотики… – Келси заметно побледнела, но все же нашла в себе силы продолжить: – Мама ничего не говорила о наркотиках. И в газетных отчетах об этом тоже не было ни словечка.
   – В «Трех ивах» мы не нашли ни крошки кокаина. – Типтон вздохнул. Глаза Келси были так похожи на глаза матери, что он невольно снова и снова возвращался в те далекие годы. – Ферма была вне подозрений, и Наоми тоже. Явные следы кокаина в смеси с алкоголем мы нашли только в крови Бредли.
   – Если это правда, то почему не предположить, что он действительно мог повести себя иррационально и агрессивно, что он напал на мою мать?
   – Потому что мы не обнаружили явных следов борьбы. Только на ночной рубашке вашей матери были оторваны кружева. Вот здесь… – Типтон коснулся пальцами своей груди. – Еще у нее была пара синяков, но все это она могла сделать и сама.
   – Если она сделала это сама, то почему она не перевернула заодно несколько столов и не разбила несколько ваз?
   «Умная девочка», – подумал Типтон, а вслух сказал:
   – Этот же вопрос я задавал себе… и ей.
   – И что сказала Наоми?
   – В первый раз мы сидели внизу, потому что наверху еще работал фотограф, – припомнил Типтон. – Ваша мать накинула поверх рубашки теплый халат… – Как будто ей холодно, подумал он тогда. – Когда я спросил ее – почему, Наоми ответила, что она, дескать, просто об этом не подумала.
   Он улыбнулся и покачал головой.
   – Она меня презирала, вот в чем было дело. И подобные ответы она давала до тех пор, пока адвокаты не заставили ее попридержать язык. Во второй раз я спросил ее об этом уже в участке, в комнате для допросов. Наоми курила одну сигарету за другой, буквально прикуривая каждую новую от окурка старой. На мой вопрос она ответила, что жалеет, что не сделала этого, потому что тогда, возможно, кто-нибудь ей и поверил бы.
   Типтон отставил пиво в сторону и глубоко вздохнул.
   – Видите ли, мисс Байден, буквально за полчаса до вашего приезда я уже говорил Роско, что поверил вашей матери.
   Келси резко встала, с трудом распрямив ноги, которых она почти не чувствовала.
   – Вы ей поверили? Вы знали, что она говорит правду, но все равно отправили ее в тюрьму?
   – Я поверил ей, – повторил Типтон и, прищурившись, внимательно посмотрел на Келси. Она ответила ему смелым взглядом, но глаза капитана были совершенно непроницаемы. «Глаза полицейского», – подумала она с неожиданным смятением.
   – Я поверил Наоми, но улики были против нее. Я провел несколько бессонных ночей, стараясь найти что-то, что могло бы послужить доказательством ее правоты, но… Все, что у меня было, это моя собственная интуиция. В конце концов, я выполнил свою работу, мисс Байден. Я арестовал Наоми, я снял с нее показания и представил суду все улики. Мне пришлось это сделать.
   – И как вам после этого жилось, капитан? – Келси непроизвольно сжала кулаки. – Вы же знали, что она говорит правду.
   – Я поверил ей, – поправил Типтон. – Но верить и знать – это разные вещи.

   – Вот, Роско, я снова окунулся в прошлое. – Типтон проводил взглядом отъезжающий «Ягуар» и снова принялся раскачиваться в скрипучей качалке. – Как редко все-таки встречаются в природе серые глаза! Чисто серые, без примеси зеленого или голубого – серые как дым. Такие глаза не скоро забудешь.
   – Пусть Наоми Чедвик понравилась вам, капитан, но из этого вовсе не следует, что она говорила правду.
   – Не то чтобы понравилась… Но она меня, как говорится, проняла. Я тогда уже был женат, Роско, моя семейная жизнь складывалась довольно удачно, и мне не было нужды ходить налево, но о Наоми Чедвик я думал. Ты считаешь, что я поверил ей потому, что ей удалось разбередить меня? – Он снова вздохнул, потом пожал плечами и сплющил под башмаком вторую жестянку из-под пива. – Честно говоря – не знаю. Я никогда не был уверен на сто процентов. Окружной прокурор слишком торопил нас и настаивал на аресте – зачем-то ему нужен был этот процесс. Улики были налицо, так что свою работу я сделал.
   Росси вертел в руках вторую банку «Будвайзера».
   – А что ты думаешь о Чарльзе Руни?
   – Об этом… частном детективе? Удачливый показушник. В те времена среди его клиентов было несколько громких имен, но в основном это были дела о разводе. Я нажал на него, но он держался за свою версию. У него была пленка, были его отчеты, и к тому же адвокаты Байдена его поддерживали.
   – Но он стал свидетелем убийства и не сообщил о нем.
   – На эту кнопочку мы тоже давили. Руни утверждал, что был просто потрясен. Он, дескать, собирался запечатлеть любовное свидание с поцелуями и всем остальным, а вместо этого получил убийство. По его словам, он все еще сидел в своей машине, когда подъехали полицейские. В общем, он расписал свое время буквально по минутам.
   – И выжидал три дня, прежде чем принести пленку.
   Типтон подергал себя за жесткие седые брови.
   – Насколько глубоко ты намерен рыть, Роско?
   – Настолько, насколько понадобится. – Он поставил на пол недопитую банку пива и наклонился вперед, упершись руками в колени. – Двадцать три года назад вы уже имели дело с лошадью, погибшей во время скачек, с наркотиками, с самоубийством и убийством. Теперь у меня на руках убийство, самоубийство, погибшая во время скачек лошадь и наркотики. Неужели маятник сам качнулся в обратную сторону? Или кто-то его толкнул?
   – Ты хороший коп, Роско. – Капитан заметно оживился, словно старая пожарная кляча при звуках колокола на каланче. – Сколько, по-твоему, человек принимает участие в игре на этот раз?
   – Именно это мне и нужно выяснить. Может быть, вы, капитан, выкроите время и поможете мне с расследованием? Если, конечно, у вас нет никаких неотложных дел в столярной мастерской.
   Типтон улыбнулся. Улыбка очень шла к его добродушному, круглому лицу.
   – Пожалуй, я могу включить это в свое расписание.
   – Я надеялся, что вы так скажете, капитан. Помните жокея, который повесился? Его звали Бенни, Бенедикт Моралес. Попробуйте найти о нем хоть какие-то материалы.

   Увидев, что Гейб свернул в ворота «Рискованного дела», Келси выпрямилась на сиденье.
   – Мне нужно домой, Гейб, – сказала она. – Сегодня из меня не получится хороший собеседник.
   – Пожалуй, нет. – Гейб затормозил у дома и выключил зажигание. – И все же я предпочитаю, чтобы ты высказала все, что у тебя на сердце, здесь, а не тащила это в «Три ивы», где тебе пришлось бы объясняться с Наоми.
   – Я просто очень сердита. – Келси вышла из машины и с силой захлопнула за собой дверцу. – Он, видите ли, верил ей, но все-таки отправил ее в тюрьму!
   – Копы никого не посылают в тюрьму, дорогая. Это делают судьи и присяжные. Можешь мне поверить, поскольку я как-никак тоже побывал за решеткой.
   – Но Наоми провела в тюрьме десять лет. Разве это не важно?
   – Дело в том, – отозвался Гейб, беря ее под руку и мягко разворачивая в сторону дома, – что эта глава в жизни Наоми дописана до конца и закрыта. И ты не сможешь этого изменить. Готова ли ты к последствиям, когда заявляешь, что намерена перевести стрелки часов назад и доказать, что все это было ошибкой?
   Келси потрясенно уставилась на него.
   – К последствиям? Да что с тобой, Слейтер? Последствия не считаются, ты же сам мне об этом говорил. То, что случилось с Наоми, было чудовищно, несправедливо! Необходимо исправить зло…
   – Опять черное и белое?
   Келси почувствовала, что внутри у нее все перевернулось.
   – Допустим. Ну и что с того?
   – Ничего, – просто ответил он. – Только существует еще и серый цвет, Келси. И далеко не все, что может тебе встретиться в жизни, без проблем впишется в левую или правую колонку.
   Келси отступила на шаг назад, но вдруг возникшая между ними пропасть была гораздо шире.
   – Ты тоже хочешь, чтобы я бросила это дело?
   – Я хочу, чтобы ты была готова.
   – К чему?
   Гейб шагнул к ней, разом сократив дистанцию, и положил ладони на ее упрямо поднятые плечи.
   – Люди, которые тебе не безразличны, Келси, могут оказаться далеко не безупречными. И далеко не все они будут тебе благодарны, если ты возьмешься стряхивать двадцатилетней давности пыль с их поступков.
   Келси раздраженно передернула плечами, но ей не удалось освободиться от его рук.
   – Я прекрасно понимаю, что Наоми – далеко не святая и никогда ею не была. Я вовсе не ожидаю, что все участники этих событий окажутся безупречными, да и не стремлюсь получить идеальную картину. Я просто хочу знать правду.
   – Превосходно. Только имей в виду – эта правда может тебе не понравиться. В лучшем случае ты просто не будешь знать, что тебе с ней делать, с этой правдой… И не пытайся сбросить мои руки, все равно у тебя ничего не выйдет, – добавил он и улыбнулся, когда Келси предприняла еще одну безуспешную попытку. – Первая правда, с которой тебе придется смириться, – тебе придется играть картами, доставшимися тебе при первой сдаче. Тебе – да и мне тоже – необходимо с минимальными потерями сыграть тем, что у нас на руках, и ждать следующего кона – вдруг потом нам повезет больше.
   – Я вовсе не пытаюсь сбросить твои руки, – неожиданно мирно откликнулась Келси. – Просто я пытаюсь решить, что мне делать дальше. Как поступить.
   – Я готов помочь тебе… советом. – Гейб притянул ее ближе, и его ласковые руки опустились по ее спине вниз, а потом снова поднялись к плечам. – Расслабься, искупайся в бассейне.
   – У меня нет с собой купальника.
   – Я на это и рассчитывал, дорогая. – Он уже целовал ее, целовал так, что все ее мысли мигом куда-то исчезли. – А потом, – пробормотал Гейб невнятно, – я намерен уговорить тебя продемонстрировать мне то кулинарное умение, которому ты выучилась на своих хваленых курсах для домашних хозяек.
   Расслабиться – это было неплохо придумано. Келси негромко пробормотала что-то счастливо-благодарное и повернула голову так, чтобы Гейбу удобнее было целовать ее в шею.
   – Ты хочешь, чтобы я для тебя стряпала?
   – Конечно. А еще я хочу отвести тебя наверх и соблазнить.
   – Интересно, как называется то, что ты делаешь сейчас.
   – А-а… это… Это просто прелюдия. Завтра, после того как ты отдохнешь и твоя головка снова начнет соображать, мы с тобой снова начнем размышлять над нашими проблемами.
   – Это звучит разумно.
   Гейб поцеловал ее в шею и вернулся обратно к губам. Он знал, что с его стороны просто нечестно не поделиться с ней кое-какими идеями, но ему очень хотелось, чтобы напряжение и тревога поскорее исчезли с ее лица. Гейб был благодарен судьбе за то, что они нашли друг друга, и стремился к тому, чтобы на ближайшую ночь они сосредоточились только на этом замечательном факте.
   – Давай побудем сентиментальными, – предложил он и, шагнув назад, погладил ее по рукам, пока их пальцы не встретились и не переплелись между собой. – Я люблю тебя.
   Келси почувствовала, как от этого признания сердце медленно переворачивается у нее в груди.
   – Как я могу с этим не согласиться? – отозвалась она.

21

   В розовом свете утренней зари Моисей наблюдал за тем, как кобылы ведут своих жеребят на водопой. Лошади знали порядок едва ли не лучше его: первой, горделиво помахивая хвостом, шла Большая Бесс, за ней – светло-рыжая упрямица Кармен, третьей вышагивала Верная, и так далее, и так далее. Замыкала строй пугливая, тонконогая Салли.
   Рядом с кобылами скакали беззаботные жеребята, чувствующие себя в полной безопасности под защитой матерей. Они еще не знали, что всего через несколько недель им предстоит расстаться с беззаботной жизнью и впервые примерить узду, сделав первый шаг навстречу своей судьбе. Самых резвых и выносливых будут готовить к выступлениям на дорожке ипподрома или продадут на аукционе для жеребят-годовичков. Других станут тренировать для барьерных скачек или для выездки – Моисей, впрочем, не одобрял последнюю, которая казалась ему чем-то сродни цирку или ярмарочным балаганам, – третьих кастрируют, четвертых оставят на ферме в качестве производителей.
   Из нескольких десятков жеребят, как правило, только один или два обладали задатками будущих чемпионов. Моисей очень надеялся, что и среди этой группы найдутся такие, ибо каждую весну в Кентукки проходило новое дерби – состязания, на которых его воспитанники получали шанс отличиться.
   Может быть, вот этот жеребенок – гнедой, со звездочкой во лбу – выйдет через два года на площадку для победителей? Наоми назвала его Задором за гордый, вызывающий наклон головы. Жеребенок отличался безупречной статью, с обеих сторон вел свою линию от чемпионов, но только время могло показать, достаточно ли у него сердца, чтобы вести нелегкую борьбу на скаковой дорожке.
   Собственное Моисея сердце уже давно ныло и никак не желало успокоиться – слишком большие надежды возлагал он на последнее дерби и на Горди. Наверное, этого не стоило делать, ибо объединенная мудрость его индейских и иудейских предков учила, что негоже дразнить богов, но он не прислушался к этой мудрости, вложив все свои надежды и все свое сердце в короткую двухминутную гонку.
   И расплата не заставила себя ждать.
   – Какие красивые, – раздался за спиной Моисея голос Келси. – Трудно поверить, что на будущий год они уже будут ходить под седлом.
   Моисей засунул руки в карманы и, не оборачиваясь, промолвил:
   – Наконец-то ты соизволила появиться…
   – Прошу прощения, я немного опоздала.
   – Ты немного опоздала сегодня. Вчера тебя не было полдня. И целый день – позавчера.
   – Мне необходимо было сделать кое-какие дела.
   – Дела… – Моисей повернулся к Келси с намерением излить на нее свое разочарование и раздражение. Он нисколько не сомневался, что она этого заслужила.
   – Для каждого, кто работает на ферме, существует только одно дело первостатейной важности, по сравнению с которым все другие дела – пустяки. Это дело – лошади.
   Он оттолкнулся от ограды и сердито зашагал к конюшне, и Келси с виноватым видом побрела следом.
   – Мне действительно очень жаль, Мо, но я не могла…
   Ей пришлось тормозить каблуками, когда Моисей неожиданно остановился, и все равно она едва не врезалась носом в его плечо.
   – Послушай, девочка, это тебе не детский сад и не игровая площадка. Здесь нельзя остановиться, нельзя выйти из игры, чтобы подтянуть чулочек или завязать шнурок. Ты должна тянуть свою лямку с утра и до вечера, изо дня в день, потому что, если ты этого не сделаешь, кому-то другому придется исполнять двойную работу. И пока я за все здесь отвечаю, я либо заставлю тебя подчиняться всеобщему распорядку, либо – до свидания. Ну скажи, где тебя носило? Где ты болталась вчера вместо того, чтобы работать Чену вместе с тренером молодняка?
   – Я была… – Келси прикусила язык. – Это мое личное дело.
   – Ну вот что, отныне будешь делать стрижку и маникюр в свое личное время. А теперь – марш! Нужно чистить стойла и вывозить навоз.
   – Но… Но мне нужно дрессировать Чену.
   – Она уже на ринге – ее дрессирует другой человек. Когда он закончит, можешь немного ее прогулять. А теперь хватай вилы – и вперед!
   Моисей повернулся и скрылся в своей конторе, а грумы и конюшенные мальчики, остановившиеся послушать, как Моисей проводит воспитательную работу, немедленно вернулись к своим обязанностям. Публичные нагоняи неизменно вызывали всеобщее любопытство, но никому не хотелось, чтобы его застали за праздным созерцанием чего-либо подобного.
   – Ну вот, теперь ты прошла крещение и можешь считать себя полноправным работником. – Наоми появилась словно из-под земли и, успокаивая, несколько раз погладила Келси по спине. – Мо не стал бы так с тобой разговаривать, если бы считал тебя посторонним человеком.
   – Не обязательно было делать это на глазах у всех, – проворчала Келси. – И, черт побери, я была вовсе не у парикмахера. Взгляни…
   Кипя праведным гневом, она помахала перед носом Наоми рукой с коротко остриженными, неотполированными ногтями.
   – Разве похоже, что я недавно сделала себе маникюр? Он не должен был обвинять меня в том, что я отношусь несерьезно к своей работе только потому, что мне понадобилось несколько часов… – Келси негромко выругалась. – Мне нужны были эти несколько часов!
   – Мы все иногда забываем о том, что в мире есть еще что-то, кроме лошадей, навоза и ежедневных тренировок, – сказала Наоми мягко. – И ты вовсе не обязана с головой погружаться во все это. Откровенно говоря, большинство владельцев далеки от ежедневной черной работы, и если бы ты захотела…
   – Ты думаешь, я не справлюсь? – На щеках Келси вспыхнули красные пятна, вспыхнули и стали распространяться вверх. – Ты думаешь, я не сумею довести начатое до конца?!
   – Я этого не говорила, Келси.
   – Вот как? Но почему бы, собственно, и нет? Разве прежде я не перепрыгивала от одного занятия к другому, разве не меняла места работы словно перчатки? Разве я дала кому-то повод подумать, что способна здесь задержаться и что вывозить навоз для меня важнее, чем составлять рекламные объявления или рассказывать экскурсантам об импрессионистах? Ведь если я смогла бросить мои прежние занятия, то почему бы мне опять не поискать что-то более интересное? – Она резко тряхнула головой, отбрасывая назад волосы. – Да потому, что это – другое! Совсем другое.
   Она круто повернулась на каблуках и зашагала к стойлу.
   Наоми поглядела вслед дочери и тяжело вздохнула. Потом ей подумалось, что самый верный способ забыть о собственных бедах – это заняться проблемами, которые двое самых дорогих ей людей бросили к ее ногам. Сравнивая эти два характера, она решила, что Келси не вредно будет покидать навоз, чтобы слегка выпустить пар, поэтому она решила начать с Мо.
   Моисей был у себя в конторе. Он разговаривал по телефону с агентом Рено и буквально рычал в трубку:
   – Нет! Нет, я не выпущу его в Бельмонте. Санчес еще не готов, а Корелли прекрасно справился с Приливом на Прикнесс и даже занял призовое место. Он знает жеребца, а жеребец знает его. Да, это окончательное решение!..
   Агент Рено еще что-то говорил, но Моисей, не дослушав, швырнул трубку на рычаги.
   – Я не выставлю на такие ответственные соревнования напуганного жокея, с которого только что сняли гипс! – раздраженно бросил он.
   – Я с тобой согласна. – Готовая к долгим уговорам, Наоми присела на краешек его стола. – И я думаю, что Рено с нами согласится. Он сам знает, что не готов к этим скачкам.
   Предельно миролюбивым жестом она накрыла ладонью руку Моисея.
   – Послушай, Мо, не слишком ли ты был резок с Келси?
   Моисей нахмурился и отдернул руку.
   – Ты пришла ко мне как хозяйка фермы или как мать?
   – Я пришла, – сказала Наоми и ничего больше не прибавила. Оба некоторое время молчали, наконец она снова заговорила: – Я знаю, что Кел некоторое время отсутствовала. Я знаю, ее что-то тревожит. И точно так же я чувствую – что-то тревожит тебя.
   – Давай разбираться не со всем сразу, Наоми. – Мо отодвинулся от стола и покачался на задних ножках стула. – Давай займемся для начала чем-нибудь одним. Келси лодырничала почти полтора дня. Завял наш цветочек…
   Наоми озадаченно покосилась на него. Нет, это не просто раздражение, решила она. Мо и вправду обеспокоен.
   – Нельзя забывать, что ей пришлось за очень короткое время перестроить всю свою жизнь, – сказала она осторожно. – Возможно, Келси просто хотела решить до конца какие-то вопросы, которые ее волнуют. Мне казалось, что до сих пор ты был весьма доволен ее работой.
   – До сих пор – да, – согласился Моисей. – За исключением последних дней. Ее нужно было подстегнуть, и я сделал это. Может быть, ты забыла, но на ферме именно я отвечаю за поддержание дисциплины? И если ты хочешь, чтобы с ней обращались как-то по-особенному, не так, как со всеми…
   – Я этого не говорила. – В голосе Наоми прозвучало раздражение. – Я хорошо знаю тебя, Мо. Ты не стал бы публично унижать человека за мелкое нарушение, так что обращаться с ней не так, как с другими, – это твоя инициатива.
   Моисей повернулся к Наоми, так что некоторое время они в упор рассматривали друг друга, разделенные столом.
   – Эта испорченная, безответственная девчонка привыкла немедленно получать все, чего ей ни захочется, – заявил Мо. – Она привыкла приходить и уходить когда ей вздумается.
   – Я была такой же.
   Мо согласно кивнул.
   – Да, примерно. Но ты все-таки сумела доделать то, что начинала когда-то.
   – Может быть, и Келси нашла здесь дело по душе – дело, которое кажется ей сто́ящим того, чтобы довести его до конца.
   – А может быть, оно ей уже так надоело, что она подумывает о том, чтобы упаковать чемоданы. Думаешь, я не знаю, что будет с тобой, если Келси уедет именно сейчас?
   Внезапный озноб заставил Наоми обхватить себя за плечи.
   – Насколько я помню, именно ты убеждал меня в том, что она этого не сделает.
   – Возможно, я ошибся. Возможно, я был слишком счастлив видеть на твоем лице беззаботную улыбку – такую же, как когда-то… Мне казалось, что события развиваются в правильном направлении, но потом… – Моисей откинулся на спинку стула и с ожесточением потер лицо руками. – Черт возьми, она просто попала мне под горячую руку!
   – В чем дело, Мо? – Наоми снова протянула руку, чтобы коснуться его, и Моисей бережно сжал ее пальцы.
   – Боги смеются надо мной, Наоми. Они смеются каждый раз, когда я забываю, что высшая сила в любой момент может вмешаться и отнять у меня самое дорогое. Мое сердце уже было разбито однажды… – Он поднял на нее взгляд и жалко улыбнулся. – Это сделала ты. Просто это было давно, и я успел позабыть, как это больно.
   – Горди… – пробормотала Наоми. – Не переживай, Мо. Оставь это мне.
   Моисей с несчастным видом посмотрел на их соединенные руки.
   – Это моя вина, Наоми. Я недосмотрел. Мне так хотелось победить, что я ненадолго утратил осторожность. И видишь, как это дорого обошлось всем нам!
   – Ты можешь горевать, Мо, но ты не должен казнить себя.
   – Это была моя лошадь, Наоми. – Он снова поднял глаза и встретился с ней взглядом. – Может быть, в документах значилось твое имя, но Горди принадлежал мне. И я потерял его только потому, что не посмотрел в нужное место в нужный момент. Я не почувствовал того, что должен был почувствовать. Даже сейчас я постоянно возвращаюсь в мыслях к тому дню, но не вижу ничего подозрительного… А ведь это наверняка было проделано у меня на глазах!.. – Моисей ударил кулаком по столу. – Под самым моим носом!
   Наоми поняла, что может привести его в чувство только одним способом.
   – О’кей, Уайттри, ты виноват. Ты здесь за все отвечаешь. Я плачу тебе за то, чтобы ты готовил моих лошадей, знал их, понимал, воспитывал с рождения до смерти. Я плачу тебе за то, что ты организуешь работу, руководишь тренперсоналом и уборщиками, за то, что ты их нанимаешь и увольняешь, за то, что подбираешь команду, которая будет готовить к скачкам ту или иную лошадь. Похоже на то, что я плачу тебе еще и за то, чтобы ты предвидел будущее. – Она с вызовом приподняла голову. – И поскольку именно в этом дело, я не знаю, уволить тебя или повысить тебе зарплату.
   – Я серьезно, Наоми.
   – И я серьезно. – Она соскочила со стола и, обойдя его, стала бережно разминать Моисею плечи. – Я хочу знать, как это случилось, Мо. Я хочу знать, кто это сделал, и хочу, чтобы этот человек заплатил за свое преступление по самому большому счету. Чего я не хочу – и чего не могу себе позволить – это чтобы ты, человек, которого я люблю и на которого рассчитываю, потерял мужество. До следующего дерби осталось чуть меньше одиннадцати месяцев, а ты что-то совсем расквасился.
   – Да… – Моисей выдохнул воздух, успокаиваясь. – Наверное, мне нужно пойти извиниться перед этой соплячкой.
   – Не утруждайся. Одной шишкой больше, одной меньше – для нее это не имеет значения.
   Моисей улыбнулся.
   – Она пыталась наставить шишек мне. И глаза у нее были точь-в-точь как у тебя. За свою жизнь, Наоми, я много чего не успел сделать, но большие дела, о которых я по-настоящему сожалею, можно пересчитать по пальцам. Я никогда не был в Израиле и не ходил тропами моих индейских предков. И не сделал тебе ребенка.
   Пальцы Наоми, массировавшие ему шею, внезапно остановились, и Моисей, подняв руки, нежно сжал их.
   – Возможно, это была ошибка…
   – Не жалей. – Она наклонилась к нему и коснулась щекой его волос. – Не надо. Чем больше ошибка, тем реже выпадает шанс ее исправить.

   Примерно о том же самом раздумывал Рик Слейтер. Повторный шанс выиграть большую игру был такой же редкостью, как зубы у курицы, поэтому счастлив был тот, кто сумел не упустить первую возможность и воспользовался ею к своему благу. И Рик Слейтер считал себя именно таким человеком – удачливым и счастливым.
   Он только что поставил две тысячи на «золотой дубль» и вернулся в бар при ипподроме. Рику было известно, что выиграть в «дубле» довольно сложно, но в последнее время ему просто сказочно везло, да к тому же он мог позволить себе рискнуть двумя кусками.
   «Займусь-ка я лошадьми, – подумал он, с удовольствием опрокидывая в рот бокал. – Черт с ними, с картами, с рулеткой, с костями. Лошадки – вот кто принесет богатство».
   Он заказал еще один бурбон, к которому пристрастился в последнее время, а сам вытащил из карманчика пятидолларовую сигару.
   Щелкнувшая у него под самым носом зажигалка заставила Рика удивленно приподнять брови. Раскурив сигару, он повернулся и, увидев Гейба, осклабился как можно дружелюбнее.
   – Как в старые добрые времена, – пробурчал он. – Эй, там, еще один бурбон для моего сына!
   В ответ Гейб поднял указательный палец.
   – Один кофе, черный, без сахара.
   – Че-ерт! – Рик умудрился произнести это коротенькое слово так, словно в нем было по меньшей мере три гласных. – Не будь таким паинькой, Гейб! Я угощаю.
   – Кофе, – повторил Гейб и впился взглядом в лицо отца. Ему не потребовалось много времени, чтобы увидеть знакомые признаки: лихорадочно блестящие глазки, раскрасневшиеся щеки, хищная улыбка от уха до уха. Рик Слейтер был пьян и к тому же имел в кармане крупную сумму.
   – Мне казалось, что у тебя неприятности в Чикаго.
   – Я все устроил, так что не беспокойся. Всем известно, что старина Рик Слейтер никогда не забывает расплатиться со своими партнерами.
   – Да? – Гейб слегка сдвинул брови. – А мне казалось, что ты доставал нужные карты из рукава, и кое-кому это очень не понравилось.
   Неужели он говорил что-то в этом роде? Рик задумался, лихорадочно роясь в памяти, которая, разомлев от бурбона, никак не хотела прийти ему на помощь. Впрочем, неважно.
   – Да так, мелкие разногласия, – невнятно пояснил он. – Все уже в прошлом. Взгляни-ка лучше сюда… – он указал рукой на монитор. – Эта скачка – моя. Я поставил на третий номер. Да, на третий…
   Гейб бросил взгляд на экран как раз в тот момент, когда стартовые ворота распахнулись и лошади устремились на круг.
   – Значит, ты действительно вернулся к игре на скачках? Мне говорили, но я не придал этому значения.
   – Ну давай же, крошка, прижми его к барьеру!.. Что? Где ты это слышал?
   – Да в разных местах. Один человек видел тебя в Кентукки на Черчил-Даунз. В день дерби.
   Рик продолжал внимательно следить за экраном, подгоняя свою фаворитку непроизвольными движениями тела. Тем временем мозг его лихорадочно работал, стараясь найти безопасную тропку через минное поле, на которое загнал его Гейб.
   – Ага, ага, он вышел вперед! Ну, давай же, малыш, жми! Вот сукин сын, а? Я их всех сделаю. – Довольный тем, что одна из двух лошадей, на которых он поставил, пришла первой, Рик сделал бармену знак подать еще один бурбон. Если он угадал и победителя второй скачки – дело в шляпе. – У меня есть интуиция, Гейб! Говорят, это не пропьешь!
   – И что тебе подсказала твоя интуиция в Кентукки, в прошлом месяце?
   – Кентукки! – дружелюбная улыбка на лице Рика стала еще шире. – Да я не был в Кентукки уже лет пять, если не больше. Хотя, видит бог, мне уже давно пора было заняться лошадками.
   – Я своими глазами видел тебя в день дерби.
   В лице Рика не дрогнул ни один мускул. Он даже не отвел взгляда, продолжая честно и искренне глядеть прямо в глаза Гейбу.
   – Думаю, ты ошибся, сынок. Я снял неплохую квартирку в окрестностях Балтимора, чтобы все ипподромы, которые меня интересуют, были поблизости. Я имею в виду Пимлико, Лаурел, Чарльстон. Может быть, ты перепутал – я был на Прикнесс в Пимлико. В самом деле был. – Он подмигнул. – Между прочим, ставил на твоего жеребца. Ты меня не подвел, сынок. Мне вообще в последнее время везет на лошадях, так что я, возможно, прокачусь и в Бельмонт. На мой взгляд, твой вороной вполне способен собрать все призы Короны. А ты как считаешь? Если все будет, как я сказал, надо будет закатить по этому поводу пирушку.
   – Ты знаешь, что случилось на дерби?
   – Конечно. Я смотрел дерби по телевизору, и, признаться, у меня прямо сердце оборвалось, когда эта несчастная скотина упала. – Рик с сокрушенным видом покачал головой. – А скандал-то какой! Впрочем, тебе-то что за дело? Ты бы все равно выиграл.
   – Кто-то помог этой лошади упасть.
   Не выпуская изо рта сигары, Рик кивнул.
   – И об этом я тоже слышал. Грязный бизнес, но ты же сам знаешь – подобные вещи случаются.
   Он потянулся к миске с солеными орешками и забросил два из них к себе в рот; при этом Гейб заметил, что на пальце отца появился перстень со знаком доллара, образованным несколькими мелкими бриллиантами.
   – Конечно, в наши дни это происходит редко, совсем не то, что раньше, – продолжал разглагольствовать Рик. – Сейчас-то всякие экспертизы, допинг-контроль… Даже если кто-то и обколол свою лошадку, это почти стопроцентная дисквалификация. То ли дело раньше… – Он мечтательно зажмурился, наслаждаясь тем, как ловко он водит за нос этого мальчишку. – Когда мы с твоим дедом играли на скачках, тогда существовала чертова прорва всяких уловок и грязных трюков. Никто не гонялся за лошадьми с ведерком для сбора мочи, да и правил – и для лошадей, и для жокеев – было поменьше. Но так было лет сорок назад, а то и поболее. – Погрузившись в приятные воспоминания, Рик вздохнул, словно испытывая приступ ностальгии по ушедшим временам. – Жаль, что ты не знал своего деда, Гейб.
   – Жаль, что он получил пулю в лоб из-за… мелких разногласий.
   – Это верно, – подтвердил Рик без тени сарказма в голосе. Своего отца он уважал и почти любил. – Я всегда пытался тебе это втолковать: иногда мошенничество – всего лишь одно из правил игры. И дело лишь в ловкости рук и умении выбрать подходящий момент.
   – И убийство – тоже часть игры. Убийство человека или лошади… Для некоторых одно не отличается от другого.
   – Некоторые лошади были мне гораздо приятнее иных людей.
   – А я вот вспоминаю скачки в Лексингтоне. Я тогда был ребенком… – Гейб поднес к губам чашку с остывшим кофе, не переставая внимательно наблюдать за отцом. – Но я хорошо помню, как ты нервничал и трясся. Стояла ранняя весна, и было совсем не так жарко, но ты потел, как на пляже в жаркий день. Помнишь? Ты заставлял меня обходить трибуны и приманивать к тебе клиентов. В тот день тоже пала одна лошадь.
   – Это бывает, – Рик снова повернулся к монитору. Несмотря на поступающий из кондиционеров прохладный воздух, шея у него взмокла. – В мое время подобное случалось чуть ли не каждую большую скачку.
   – Тогда это тоже была лошадь Чедвиков.
   – Нет, правда? Ну что тут можно сказать… Не повезло. Эй, ты что, не видишь, что у меня уже пустой стакан?
   – Потом из-за этого повесился жокей, – как ни в чем не бывало продолжал Гейб. – И еще я припоминаю, что после той скачки мы жили в Лексингтоне совсем недолго – всего пару дней, не больше. Это весьма странно, поскольку вопреки обыкновению наша комнатка была оплачена на месяц вперед.
   – Охота к перемене мест, Гейб. Ты же знаешь, я никогда не мог подолгу торчать в одной и той же дыре.
   – И еще – после Лексингтона ты был просто набит деньгами. Правда, их хватило ненадолго – как, собственно, и всегда, – но я уверен, что ты отхватил большой куш, потому что, когда мы уезжали из города, деньги у тебя еще были.
   – Просто в тот день я удачно поставил на победителя.
   – Насколько я успел заметить, ты и сейчас не испытываешь недостатка в деньгах. Новый костюм, золотые часы, кольцо с бриллиантами. – Гейб схватил отца за руку и поднес ее поближе к свету. – Маникюр…
   – Куда ты клонишь, парень?
   Гейб заставил себя наклониться вперед, хотя от запаха бурбона его мутило. Тем не менее его голос прозвучал спокойно, почти холодно.
   – Смотри, как бы я не дознался, что ты был в Кентукки в первое воскресенье мая!
   – Ты что же это, угрожаешь мне?
   – Да.
   Чувствуя, как его с головой захлестывает волна страха, Рик поспешно взял со стойки новый бокал с очередной порцией бурбона.
   – Не забивай себе голову глупостями, парень. Думай лучше о своей лошади, которая побежит для тебя через неделю, и оставь в покое прошлое. А если хочешь отвлечься – помечтай о своей прелестной белобрысой кобылке, которую ты обхаживаешь.
   Одним быстрым движением Гейб схватил отца за узел его шелкового галстука и рванул на себя. В то же самое мгновение рядом с ними очутился встревоженный бармен.
   – Господа, господа! Мы не хотим иметь неприятности…
   – Никаких неприятностей, – Рик ухмыльнулся прямо в лицо Гейбу. – Абсолютно никаких. Семейное дело, только и всего. Я рад, сынок, что ты замахнулся на такое большое дело. Голубая кровь и все такое… Готов побиться об заклад, эта чистокровная кобылка лягается как бешеная, но зато и выносливость у нее, должно быть, соответствующая. Может, тебе уже пора представить ее твоему старому папке, а?
   Гейб с такой силой сжал пальцы, что они заныли. Кулак его буквально зудел от желания врезаться в эту выбритую челюсть, но… каким бы мерзавцем ни был Рик Слейтер, все-таки это был его отец.
   – Держись от нее подальше, – негромко предупредил он.
   – А не то?..
   – Я убью тебя.
   – Мы оба знаем, что для этого у тебя кишка тонка. Но мы могли бы заключить сделку: я не лезу в твои дела, а ты – в мои. – Почувствовав, что хватка Гейба ослабла, Рик вырвался и разгладил галстук. – Иначе мне придется поговорить с твоей красоткой. Клянусь богом, мне есть о чем ей рассказать!
   – Еще раз говорю, держись от нее подальше. И от нее, и от всего остального, что принадлежит мне. – Гейб достал из кармана купюру и положил ее рядом с кофе, к которому он едва прикоснулся. – Иначе худо тебе будет.
   – Дети!.. – сказал Рик встревоженному бармену, когда Гейб вышел. – Как трудно порой научить их уважать родителей. – Он взял со стойки бурбон и опрокинул его в рот, стараясь не обращать внимания на сильную дрожь в руках. – Иногда, – пробормотал он, – уважение приходится просто вколачивать в них.
   С этими словами он повернулся к монитору и стал ждать результатов второй скачки.

   Когда Келси с сознанием честно выполненного долга смогла наконец выйти из конюшни, снаружи уже сгустились сумерки. Двенадцать часов кряду она не покладая рук убирала навоз, меняла в денниках соломенную подстилку, драила медяшку на сбруе и скоблила бетонный пол в проходе между стойлами и в тамбуре. В результате каждый мускул в ее теле ныл и просил о пощаде, и единственное, о чем она способна была мечтать, это о горячей ванне и блаженном забытьи сна.
   – Хочешь пива? – Моисей сидел у дверей на перевернутой бочке и держал в руке две запотевшие бутылки. Очевидно, он специально дожидался ее.
   – Нет. – Келси удостоила его такого же холодного взгляда, каким было пиво в его руках.
   – Бери! – Моисей протянул ей откупоренную бутылку. – Я никак не мог найти мою трубку мира.
   Сдаваясь, Келси с видимой неохотой взяла пиво. Откровенно говоря, она предпочла бы ему литра четыре холодной воды, однако оказалось, что пиво отлично смывает привкус пота и скопившейся во рту грязи.
   Моисей прищурился, разглядев в полутьме свежий синяк на предплечье Келси.
   – Сержант укусил? – спросил он.
   – Да. Что дальше?
   – Ну, Келси, ты же не можешь дуться на меня вечно. Я ведь такой обаятельный мужчина.
   Келси отпила еще глоток.
   – Кто тебе сказал?
   – С твоей матерью мое обаяние ни разу не давало осечки, – проворчал Моисей. – Послушай, голубушка, я вздул тебя, потому что думал – ты отлыниваешь. Теперь я вижу, что ты хорошо потрудилась, и говорю тебе об этом прямо. И не только сегодня. По большей части ты работала неплохо.
   – По большей части?..
   – Угу. Ты быстро учишься и не повторяешь дважды одни и те же ошибки, однако тебе все равно необходим кто-то, кто стоял бы у тебя за спиной. У тебя слишком много характера и слишком мало терпения, но это не великая проблема. Постоянно имея дело то с лошадьми, то с твоей матушкой, я научился с этим справляться.
   – С моей… – У Келси отвисла челюсть. – С Наоми?
   – Она может быть упряма, как мул, когда ей чего-то втемяшится в голову. Сейчас она взбрыкивает совсем не так часто, как бывало в юности, и я, признаться, порой об этом жалею. – Моисей посмотрел на мыски своих ботинок. – Чертовски жалею! – повторил он. – И дело не в том, что в тюрьме ее сломали. Просто она сама сильно изменилась. Стала круче, жестче, уверенней в себе, научилась сдерживаться. Я и на тебя-то сегодня бросился скорее из-за Наоми, чем из-за работы.
   – Я не понимаю…
   – Если ты повернешься к ней спиной сейчас, это убьет ее. Она, понятно, не хотела бы, чтобы я говорил тебе об этом, но я все-таки скажу. Для меня в целом мире нет никого дороже Наоми, и я не хочу, чтобы кто-то снова причинил ей боль.
   – Но я не собираюсь бросать ее или поворачиваться к ней спиной! – с горячностью возразила Келси. – Может быть, тебе трудно поверить мне на слово, но я хотела бы, чтобы ты не сомневался во мне. Правда, хотела бы…
   – По моему мнению, заслуживает доверия каждый, кто способен почистить лошадь и не сбежать после этого. Увидимся утром.
   – Конечно. – Келси пошла было прочь, но остановилась и обернулась через плечо. – Чудесный вечер, Мо.
   – Да.
   – Многие женщины любят гулять при луне.
   – Я об этом слыхал.
   – Так вот, в ближайшие два часа лунного света будет более чем достаточно, – объявила Келси и, торжествуя, зашагала дальше к дому. Ей казалось, что она сделала все, что должна была сделать, и теперь у нее была только одна забота – застать Герти в кухне и попросить подогреть что-нибудь вкусненькое, пока она будет наслаждаться горячей ванной.

   Час спустя она все еще дремала в горячей ванне среди душистой пены и водоворотов горячих пузырьков. Ее мир снова пришел в норму и перестал угрожающе раскачиваться и трещать по швам. Она как раз раскрыла рот, чтобы сладко зевнуть, когда дверь неожиданно распахнулась.
   – Гейб? – Смутившись, Келси так резко выпрямилась, что едва не выплеснула на пол половину воды. – Что ты здесь делаешь?
   – Герти сказала мне, что я могу найти тебя здесь. – Он стоял в дверях, зацепившись большими пальцами за ремень, и явно наслаждался зрелищем. – Я хотел пригласить тебя к себе, но ты, похоже, одета не для верховой прогулки.
   – Я часто купаюсь голой, у меня такая привычка.
   – Может, тебе потереть спину? Ну, и другие места, до которых самому трудно дотянуться?
   – Ничего, я как-нибудь сама справлюсь. – Келси отвела с глаз влажные волосы и поборола в себе желание прикрыть наполовину погруженные в пену груди большой розовой губкой, которая плавала тут же. – Послушай, почему бы тебе не подождать внизу, пока я не закончу?
   Гейб ненадолго задумался, потом начал расстегивать рубашку.
   – Нет. Я тоже хочу помыться.
   – Не вздумай! В конце концов, мы в доме моей матери.
   – Ее все равно сейчас нет.
   – Да разве в этом дело – дома она или ушла. – Келси снова поправила влажную челку, которая упрямо лезла в глаза. – Только попробуй снять рубашку, Слейтер! Герти в кухне! – прошипела она.
   – Ей придется потерпеть – для троих эта ванна слишком мала. – Гейб швырнул рубашку в угол и стал расшнуровывать ботинки.
   – Я не шучу, Слейтер. Это… это неприлично.
   – Я хочу тебя, Келси.
   Келси хотела что-то возразить, но только вздохнула. Она видела, как напряглись его плечи и как под действием нарастающей страсти начинает вздрагивать его тело.
   – Черт побери… – пробормотала она. – Запри хотя бы дверь…
   – Я уже запер.
   Джинсы Гейба упали на пол рядом с ее одеждой, и он осторожно опустился в горячую воду за спиной Келси. Обвив руками ее талию, он зарылся лицом в ее влажные волосы.
   – Боже! – глухо пробормотал Гейб, вдыхая ее запах, чувствуя под пальцами гладкую, до скрипа отмытую кожу и пытаясь справиться с яростью, которую вызвал в нем недавний разговор с отцом. Ему очень хотелось забыть о нем как можно скорее, и Келси могла ему в этом помочь. И не только в этом. Она была для него всем.
   – Скажи мне, что случилось, Гейб?
   – Ш-шш!.. – Его руки поднялись выше к ее тяжелым грудям и коснулись сосков. – Ничего не говори. Дай мне только прикоснуться к тебе, только прикоснуться…
   Исходящие от него нежность и ласка захлестнули ее с головой. Еще никогда Гейб не был так мягок и нежен с ней, и Келси таяла в его руках как воск. Откинувшись назад, она облокотилась на него, но он ничего не предпринимал – только осторожно касался ее кожи. Пальцы Гейба скользили по ее бедрам, опускались от колен к лодыжке, снова поднимались вверх, скрываясь в тесной подводной пещере, и тогда Келси чувствовала внутри такой жар, что, казалось, ее кости вот-вот начнут плавиться. Вздрогнув, она попыталась повернуться к нему, но он только крепче прижал ее к себе.
   – Не сейчас, – шепнул Гейб, и она почувствовала, как его горячие губы ползут по ее мокрому плечу и по шее, где от влаги и тепла волосы завились в колечки.
   И в конце концов Келси уступила, отдалась ему полнее, чем когда-либо за всю недолгую историю их отношений, позволив рукам Гейба ласкать себя и гладить так и там, где ему хотелось. Вода плескалась у бортиков ванны, пузырьки воздуха лопались на поверхности, с легким шипением оседала пышная белая пена. Каждый раз, когда он подводил ее к пику наслаждения, тело Келси напрягалось, трепетало, взрывалось изнутри, и тогда ей казалось, что этот раз будет последним, но Гейб тут же начинал новое наступление и, действуя медленно, терпеливо, ласково, снова разжигал в ней огонь новой страсти.
   Ей казалось, что она – оглушенная, ослепленная, невесомая – взлетает вверх вместе с языками пылающего внутри ее костра, плывет над землей вместе с его дымом и горячим туманом, поднимающимся над горячей ванной, не слыша и не чувствуя ничего, кроме собственных протяжных стонов и прикосновений его нежных рук. И только когда Гейб наконец повернул ее лицом к себе, – повернул, выплеснув при этом половину воды на кафельную плитку пола, – Келси почувствовала, что опускается из этой дымной пелены обратно в раскаленное пламя пожара.

22

   Эта лошадь не должна выиграть.
   Рик щедрой рукой налил себе канингемовского скотча. Он знал, что настоящий мужчина не должен слишком привязываться к одному и тому же напитку, к одному типу женщин, к определенной разновидности игры.
   Его щенок так этого и не понял, подумал Рик и, залпом выпив двойную порцию виски, тут же налил себе еще. Ему так и не удалось научить этого свиненыша ничему путному. Ну что же, зато теперь он проучит его как следует.
   Тройная Корона? Ну уж нет! В этом году ни одна лошадь не будет «трижды венчанной», особенно если это лошадь Гейба. Уж он об этом позаботится. И если работенка, за которую он взялся, поможет ему отомстить неблагодарному сыну и свести кое-какие старые счеты – тем лучше.
   Свободно расположившись в широком и мягком кресле Канингема, Рик вытянул ноги, обутые в мягкие итальянские туфли, и улыбнулся. Такая жизнь – жизнь владельца усадьбы – ему определенно нравилась. Собственный дом посреди живописного участка земли, пара шикарных машин в гараже, женщина, готовая ублажить в постели, – чего еще желать?
   И у него тоже будет все это – такое же или даже лучше. Как только он покончит с делами, то отправится в Вегас со всеми выигранными деньгами. А в Вегасе – Рик был уверен в этом – его знают и помнят. Он будет жить, как король, будет снимать самые дорогие апартаменты в «Цезаре» и появляться в обществе с шикарной грудастой блондинкой.
   Там он сможет приумножить свой капитал и купить дом. Может быть, даже в Неваде. Пусть это будет одно из тех экзотических ранчо, которые только на вид кажутся скромными, а на самом деле сто́ят чертову уйму денег; ранчо с бассейном на заднем дворе, с подземным гаражом на три… нет, лучше на пять машин, с участком, заросшим цветущими опунциями и пальмами. А если ему надоест ничего не делать – или если вдруг кончатся деньги, – он сможет снова заглянуть в Вегас, чтобы поправить свои дела.
   И Рик Слейтер позволил себе помечтать о колесах фортуны, которые вращаются под его дудку, о выигранных в карты состояниях и о деньгах, которые посыплются на него золотым дождем, словно по велению высших сил.
   – Какого черта тебе здесь нужно? – На пороге комнаты возник Билл Канингем, самым неделикатным образом помешав Рику предаваться сладостным грезам. Лицо Канингема раскраснелось от ярости, он почти задыхался, так что вместо грозного окрика из горла его вырвалось лишь негромкое сипение.
   – Привет, Билли-бой. Ну, как твои деловые партнеры? Ты с ними закончил? Ходят слухи, что ты превратил свою Шебу в акции и можешь сделать на них миллион с небольшим, даже если оставишь себе контрольный пакет.
   – Это мое дело, – отрезал Канингем. Сделка была на мази, и он поклялся, что ничто – и никто! – не сможет ему помешать. Миллион миллионом, а ему пора было выплачивать проценты по кредиту, и критический срок стремительно приближался.
   – Ты получил свои деньги, Слейтер. Мы с тобой в расчете.
   Поджав губы, Рик внимательно рассматривал последний глоток скотча, чудом задержавшийся в стакане.
   – Это не по-товарищески, Билли-бой.
   – Что ты делаешь в моем доме?
   – Что, старый друг уже не может заглянуть в гости? – Рик нагло ухмыльнулся. – Эта твоя постельная грелка, которая меня впустила, была гораздо более приветливой. Она сказала, что идет прошвырнуться по магазинам. «Посетите универмаг «Нейман Маркус», дешевые товары на все вкусы!» – Он подмигнул. – Вот увидишь, она притащит сюда целый мешок безвкусного и дорогого барахла. Я бы на твоем месте выпер ее и обзавелся девчонкой с более скромными запросами.
   – Марла – моя жена, – ответствовал Канингем со всем достоинством, на какое был способен в данных обстоятельствах.
   – Нет, серьезно? – Рик хлопнул себя по коленям и, качая головой, поднялся с кресла. – Поздравляю, Билли-бой. Жена – это тот же камень на шее, только с сиськами. Ты, выходит, еще больший дурак, чем я думал.
   Канингем с горечью подумал, что дураком он был, когда связался с Риком Слейтером. Впрочем, в последнее время он лично не совершал ничего противозаконного, и это давало ему основания надеяться, что и в дальнейшем он сможет не поскользнуться. Сделка с продажей лошади по частям, – а точнее, продажа части будущих доходов от нее, – сделка, которую Канингем только что заключил в конюшне, правда, пока что в устной форме, действительно могла принести ему миллион чистыми, как и предполагал Слейтер. Это означало только одно – пора порывать с прежними связями, которые могли его скомпрометировать.
   – Я вынужден попросить тебя уйти, Рик. Мы с тобой рассчитались. Кроме того, нас не должны видеть вместе – это было бы неразумно.
   – Но здесь же никого нет, кроме тебя и меня, – возразил Рик и, подмигнув, снова развалился в любимом кресле Канингема. Он отлично понимал, о чем думает его бывший партнер. Он читал его мысли, точно раскрытую книгу! Билли наверняка считает, что старина Рик ему больше не нужен. Что ж, поглядим… – Можешь не волноваться, – покровительственно бросил Рик. – Я здесь не затем, чтобы выпрашивать у тебя деньги, так что расслабься и дыши ровнее.
   Это утверждение заметно успокоило Канингема.
   – Зачем же ты тогда здесь?
   – Я хотел просить тебя об одолжении. Просто об одолжении, которое бывшие партнеры по бизнесу всегда могут оказать один другому. Есть одна лошадь, о которой надо позаботиться. – Он поднял стакан, любуясь тем, как льющееся в окно солнце играет на ограненном хрустале.
   – Я не хочу в этом участвовать.
   – То, что ты хочешь, и то, что ты вынужден будешь сделать, – это две разные вещи. – Рик оторвал взгляд от бокала и посмотрел на Канингема. – Я задумал убрать вороного жеребца, который принадлежит моему сыну. И ты должен будешь мне в том помочь.
   – Ты спятил… – Потрясенный, Канингем вытер с верхней губы проступившую испарину. – Ты спятил, Рик! Я не желаю иметь к этому никакого отношения.
   – Давай-ка поговорим об этом поподробней, дружок, – невозмутимо продолжал Рик Слейтер и улыбнулся.

   Чемоданы Келси стояли у двери спальни рядом с дорожными сумками Гейба. Не позднее семи утра они должны были отправиться в Нью-Йорк. Через шесть часов, подумала Келси, глядя в небо через прозрачный люк в потолке.
   Вздохнув, она завозилась и, приподнявшись на локте, поглядела в лицо Гейбу. Видеть его рядом с собой было удивительно – во всяком случае, привыкнуть к этому она еще не успела. Лицо Гейба было мужественным и в то же время теплым и нежным.
   «Мой, – подумала Келси. – И это лицо, и это сильное тело…» Не в силах сдержаться, она погладила Гейба по груди. Крупное, сильное, не знающее усталости тело мужчины. Лицо мужчины, при одном взгляде на которое ее охватывало волнение.
   Но это была только внешняя оболочка.
   Потрясающая оболочка, подумала она, касаясь его решительного подбородка. Но и то, что скрывается под этой оболочкой, не менее привлекательно. Сила, мужество, доброта… Они уже помогли Гейбу справиться с жестокой судьбой, и теперь он изо дня в день продолжал доказывать свое право на счастливую, обеспеченную жизнь. Он сумел вырваться из злобы и нищеты, уготованных ему по праву рождения, сумел сам преодолеть все препятствия на пути к жизни, о которой он мечтал с самого детства.
   И в эти же самые минуты в конюшне спал могучий конь, наделенный такими же недюжинными мужеством и силой. И может статься, им двоим суждено войти в историю.
   – Нет, бесполезно… – пробормотала Келси, касаясь губами его шеи.
   – М-м-м… – сонно отозвался Гейб, машинально погладив ее по спине.
   – Я не могу уснуть, слишком волнуюсь.
   Некоторое время он лежал неподвижно, наслаждаясь ее ленивыми ласками, потом – всегда готовый услужить – перевернулся на спину так, что Келси оказалась на нем.
   – Так поразвлекайся, – пробормотал Гейб. – А я пока посплю…
   Келси хихикнула и скатилась с него, сев на матрасе по-турецки.
   – Я не это имела в виду. – Она посмотрела на него сверху вниз, откровенно любуясь его пропорциональным гибким телом, еще более смуглым на фоне белоснежных простыней.
   – Нет, конечно, это весьма соблазнительное предложение… – сказала Келси, смеясь, и, наклонившись вперед, запечатлела на его животе сочный поцелуй. – Пожалуй, я так и сделаю, когда вернусь.
   Гейб совершил быстрый бросок, намереваясь схватить ее, но Келси уже соскочила с кровати.
   – Вернешься откуда? – уточнил Гейб, протирая глаза.
   – Мне нужно пройтись. Хочу проведать Дубля.
   Глядя на то, как она натягивает джинсы на голое тело, Гейб громко сглотнул слюну.
   – Между прочим, сейчас начало второго ночи.
   – Я знаю… – Келси сражалась с футболкой, воротник которой был чересчур узким. Наконец ее взъерошенная голова показалась в отверстии. – Меньше чем через восемь часов мы будем в Бельмонте. Разве могу я спать? А вот ты – засоня.
   Она откинула назад волосы и наклонилась, чтобы зашнуровать ботинки.
   Гейб не стал возражать, хотя последнее утверждение и показалось ему спорным.
   – Я пойду с тобой.
   – Ладно, спи уж… Я быстро.
   Но он уже сидел на кровати и приглаживал пятерней волосы.
   – Я пойду с тобой.
   – Ну тогда догоняй.
   С этими словами Келси выскользнула из спальни и быстро спустилась по лестнице.
   Июньская ночь показалась Келси такой прекрасной, что у нее невольно захватило дух. Теплая, чуть-чуть ветреная, звездная, она была напоена запахами молодой жизни. Откуда-то из холмов доносились крики сов, возле крыльца благоухал куст белоснежного жасмина, а чуть дальше в симфонию полуночного часа вплетали свой аромат шток-розы. Лунный свет посеребрил крыши хозяйственных построек, окружив их своей волшебной, древней аурой.
   Возможно, подумала Келси, это ее волшебная сказка, ее зачарованная страна, ее личная, счастливо сбывшаяся мечта. Трагедия привела ее в эти края, но она же открыла перед нею золотые врата будущего. Впрочем, все волшебные сказки начинались с трагедий и были полны сирот, заколдованных принцев, коварных изменников и утраченных любимых.
   Но зато у всех сказок был счастливый конец. Возможно, именно поэтому Келси неосознанно провела аналогию между ними и событиями последних месяцев, и если уж она оказалась в сказке, то обязана позаботиться, чтобы добро восторжествовало. Она не сдастся и докопается до правды, чего бы это ни стоило.
   Она снова встретится с капитаном Типтоном и с Чарльзом Руни. Она поговорит с Герти, с Моисеем и, конечно, с самой Наоми – словом, со всеми, кто имел хотя бы малейшее отношение к смерти Алека Бредли.
   Но этим она займется потом. Через неделю. Пока все ее помыслы были о Бельмонте и о скачках.
   Негромко рассмеявшись, она остановилась и подняла взгляд к звездному небу. Да, у нее было все это – и великолепие праздников, и мужество жокеев и лошадей, и пролитый пот, и азарт, и захватывающая красота стремительных двух минут, в которые вложено столько труда, таланта, воли.
   Через неделю, пообещала она себе, через неделю это случится, и она увидит Гейба и его трижды венчанного вороного, которые сделают круг почета на ипподроме в Бельмонт-парке.
   Из-за угла конюшни вылетел кот. Его длинное серое тело пересекло дорожку со скоростью пули, и Келси вздрогнула от неожиданности. Смущенно посмеиваясь над собственным страхом, она нервно потерла руки и толкнула створку двери.
   Дверь конюшни чуть слышно пискнула петлей и отворилась. Внутри царила кромешная темнота, и из нее на Келси пахнуло запахами кожи, лошадей, навоза и притираний. Все эти запахи были ей хорошо знакомы, поэтому она не колеблясь ступила в темноту. Чтобы не тревожить лошадей, Келси решила не включать свет; вместо этого она пошарила по стене, на которой днем видела фонарик. Он сразу попался ей под руку, и Келси щелкнула кнопкой, рассекая надвое плотную тьму. Каблуки ее башмаков застучали по бетонному полу.
   Не успела она сделать и нескольких шагов, как из темноты второго стойла на нее уставились сверкающие желтые глаза. Келси негромко ахнула и чуть не выронила фонарик. Волшебные сказки, подумала она и нервно хихикнула. Хорошо, что Гейб не видит, как она шарахается от прижившихся в конюшне кошек и котов.
   У дверей денника Дубля стояла раскладушка, и Келси улыбнулась, снова приходя в хорошее расположение духа. Конечно, конюшня охранялась, но прославленный ипподромный боец нуждался в персональном телохранителе. Ну что же, она не будет беспокоить конюха, решила Келси. Она лишь потихонечку заглянет в стойло и пойдет обратно.
   Однако, когда Келси подошла поближе, она с удивлением заметила, что раскладушка пуста. В тревоге она направила луч фонаря на денник. Дубль не спал. Негромко всхрапнув, он ответил ей внимательным взглядом и слегка затанцевал на своих сухих мощных ногах.
   – Прости, дружок, – пробормотала Келси. – Наверное, я просто нервничаю. Куда девался твой охранник – вышел покурить или его позвала природа? А как ваши чемоданы, сэр Дубль? Уже собраны?
   Засмеявшись, она машинально взялась за дверь денника.
   И вздрогнула. Задвижка была не заперта, и дверца стояла открытой дюйма на три.
   – О боже! – Раздавшийся за ее спиной шорох заставил Келси резко обернуться и взмахнуть фонарем, словно дубинкой. Но сзади никого не было.
   Стараясь унять бешеный шум крови в ушах, она еще раз повела лучом фонаря вдоль прохода, но не заметила ничего подозрительного. Должно быть, это кошки, подумала Келси, мысленно проклиная этих мирных животных, которым почему-то нравилось охотиться по ночам, хотя конюхи щедро их подкармливали.
   Но даже самый умный и ловкий кот не смог бы отодвинуть задвижку и открыть дверцу денника. Забыв об осторожности и думая лишь о том, как бы с Дублем не случилось ничего дурного, Келси рванула на себя тяжелую дверь и ринулась в бокс к вороному. Она как раз поворачивалась, чтобы посветить фонарем по углам, когда сильный удар по голове опрокинул Келси.
   Последнее, что запечатлелось в сознании Келси, – ослепительная боль за ухом и громкий, пронзительный визг встревоженного жеребца. Потом все куда-то провалилось и перестало существовать.
   Чья-то темная фигура метнулась из денника, а испуганный Дубль с храпом поднялся на задние ноги. Его смертоносные копыта с серпами подков рассекали воздух над самой головой Келси, неподвижно вытянувшейся на сырой соломенной подстилке.

   Гейб медленно шел по дорожке от дома к конюшне, неся в руках две чашки горячего чая. Он чувствовал, что им так и не удастся поспать сегодняшней ночью, однако в этот поздний час ароматный чай показался ему все же более уместным, чем кофе. Кроме того, он надеялся уговорить Келси вернуться в постель и потратить хотя бы часть ее энергии на дела более заманчивые в это время суток, чем прогулки по конюшне.
   Впрочем, с того вечера, когда он присоединился к ней в ванне, они почти не тратили времени на такие пустяки, как сон. Гейбу пришлось приложить немало усилий и смекалки, чтобы уговорить Келси переехать к нему на несколько дней, и он не колеблясь воспользовался предстоящими скачками как предлогом – ему, дескать, нужна ее моральная поддержка.
   И потраченные усилия окупились сторицей. Главное, его довольно прозрачная уловка сработала как надо. Отхлебнув чай из своей чашки, Гейб подумал, что теперь ему оставалось только изобрести что-то такое, чтобы сия временная мера стала чем-то более или менее постоянным. Правда, Келси только недавно прошла через развод, и, стало быть, ей могло потребоваться некоторое время, чтобы освоиться с мыслью о новом браке, однако Гейб нисколько не сомневался в том, что для нее период адаптации пройдет относительно просто.
   И все же самым большим сюрпризом лично для него стало то, что ему вовсе не пришлось привыкать к мысли о женитьбе. Эта идея возникла в голове Гейба совершенно естественно и выглядела настолько сформировавшейся, зрелой, что он воспринял ее как нечто само собой разумеющееся, причем воспринял не только разумом, но и, похоже, сердцем и душой. И это было тем более удивительно, что никогда прежде Гейб не задумывался всерьез о традиционном институте брака применительно к себе – о том, что у него самого может быть жена, семья. Да оно и понятно: с таким детством, как у него, с таким воспитанием, как у него, добровольное вступление в брак представлялось абсурдом.
   Но теперь в его жизни появилась Келси, и все вдруг изменилось самым чудесным образом. И он не собирался упускать представившуюся ему возможность изменить что-то в своей собственной и в ее жизни.
   Гейб замедлил шаг и окинул взглядом холмы, изгороди, хозяйственные постройки. Когда-нибудь все это будет принадлежать им двоим, и вместе они смогут добиться большего.
   Пронзительный визг жеребца разорвал ночную тишину, и Гейб рванулся вперед, даже не заметив, как выпустил из рук обе чашки. Окликнув Келси, он резко распахнул ворота конюшни и, привычным движением включив свет, помчался вдоль прохода, гонимый паникой, ледяными иглами впивавшейся ему в спину.
   Она лежала на соломе лицом вниз. Жеребец возбужденно приплясывал у дальней стены бокса, бешено вращая глазами.
   Кровь отхлынула от лица Гейба, и весь мир закачался, грозя обрушиться на него. Двигаясь с быстротой молнии, Гейб нырнул в бокс и, прикрывая Келси собственным телом, потащил ее к выходу. Тяжелое копыто с силой ударило его по плечу, но он этого даже не почувствовал. Гейб видел только мертвенно-бледное лицо Келси и ощущал тяжесть ее безвольно повисшего тела.
   Не обращая внимания на беснующегося в стойле жеребца, он уложил Келси на раскладушку. Пальцы его дрожали, когда он пытался нащупать пульс в шейной артерии.
   – Ну, пожалуйста, Келси, не умирай!..
   Слава богу, пульс прощупывался, но Гейб никак не мог решиться убрать руку. Он словно боялся, что стоит ему сделать это, и жизнь покинет ее тело, оставив ему холодеющую оболочку. Опустившись на колени рядом с раскладушкой, Гейб зарылся лицом в волосы Келси.
   Паника – облегчение, паника – облегчение… Кроме этих двух ощущений, в нем ничего не было – ни мыслей, ни ярости, и Гейбл раскачивался между ними, словно маятник.
   Он все еще стоял на коленях, прижимая пальцы к шее Келси и пряча лицо в ее волосах, когда рядом раздался испуганный голос:
   – Гейб! Ради всего святого, Гейб, что случилось?!
   Узнав Джемисона, Гейб опомнился и, подняв голову, повернулся к тренеру, который шагнул в стойло, чтобы успокоить жеребца.
   – Тихо, маленький, тихо! – Джемисон схватился за недоуздок и заставил Дубля опустить голову; успокаивая его голосом, он одновременно поглаживал его свободной рукой по шее. – Ну, не надо нервничать…
   Однако, когда он повернулся к Гейбу, глаза его горели тревогой.
   – Что произошло? – снова спросил Джемисон. – Где Кип? Он должен был спать здесь, возле бокса.
   – Откуда я, черт побери, знаю, где Кип! – взорвался Гейб. – Найди его и заодно найди ночного сторожа. – Стараясь действовать неторопливо и со всем возможным вниманием, он ощупал тело Келси, хотя и боялся наткнуться на сломанные кости. К его огромному облегчению, единственным повреждением, которое ему удалось обнаружить, была шишка на затылке величиной с куриное яйцо. На мгновение его пальцы задержались там, осторожно ощупывая припухлость, но взгляд, снова обратившийся к Джемисону, жег как огонь. – Вызови врача и извести полицию. Живо!
   – Она ранена? – Джемисон продолжал поглаживать жеребца. – Насколько серьезно?
   – Не знаю. Вызови врача, черт побери!
   Словно в ответ на его отчаянный вопль, Келси застонала и пошевелилась.
   – Келси!.. – Гейб едва удержался, чтобы не сжать ее в объятиях. – Ради бога, осторожней, Келси! Не шевелись…
   – Гейб… – Келси открыла глаза, но взгляд беспомощно метался по сторонам, не в силах остановиться ни на чем конкретном. – Боже мой…
   Она снова смежила веки, стараясь справиться с подступившей к горлу тошнотой.
   – Не двигайся, ради всего святого, не двигайся.
   – Я и не двигаюсь. – Келси изо всех сил старалась дышать ровнее, но у нее это плохо получалось. Лишь убедившись, что воздух поступает в легкие более или менее свободно, она рискнула снова приоткрыть глаза. На этот раз ей удалось сосредоточиться на лице Гейба. «У него в глазах – смерть», – подумала она отрешенно и внезапно все вспомнила.
   – Дубль! Кто-то был у него в стойле!
   – Все в порядке, он не пострадал. – Гейб яростно выругался, увидев, что Келси сморщилась от боли. – Я отнесу тебя домой. Сейчас приедет врач, он тебя осмотрит.
   – Кто-то был здесь… – слабо повторила Келси. – Конюх… куда-то делся, и дверь была открыта. Я не рассмотрела, кто это был. Они… они не поранили его?
   – Нет. – Гейб бросил взгляд на Джемисона, который как раз запирал дверцу денника. – Ступай к телефону, Джеми. Я хочу, чтобы лейтенант Росси приехал немедленно. И Мэтт Ганнер тоже. Пусть внимательно осмотрит Дубля.
   – С ним как будто все в порядке, – отозвался Джемисон, но повернулся, чтобы идти к выходу. Глаза у него были красные и усталые. – Я вызову Ганнера, Гейб, а ты займись Келси. Делай все, что надо, – я посижу с Дублем до утра.
   – Я хочу, чтобы за ним присматривали два человека, – распорядился Гейб и приподнял Келси с такой осторожностью, словно она вдруг сделалась стеклянной. – Я хочу, чтобы при нем неотлучно находилось два человека – не меньше двух, и днем, и ночью. Это понятно?
   – Да.
   – И найди Кипа, я хочу с ним поговорить.
   – Сделаю, босс. – С тяжелым сердцем Джемисон проводил взглядом Гейба, который вынес Келси наружу, потом повернулся к жеребцу, потрепал его по шее, потер свои усталые глаза и отправился звонить.
   – Я хорошо себя чувствую, – пробормотала Келси, пока Гейб нес ее от конюшни к усадьбе, но глаз так и не открыла. – Только голова очень болит.
   – Тихо, детка, тихо, – отозвался Гейб, изо всех сил стараясь, чтобы его голос звучал легко и беззаботно. – Тебе нужно отдохнуть.
   Под ногами его хрустнули осколки чашек, и он крепче стиснул зубы. Если бы он не задержался в кухне, чтобы заварить этот дурацкий чай! Если бы он был с нею…
   – Ты уверен, что с Дублем все в порядке? Я так и не успела его осмотреть.
   – Может быть, ты все-таки перестанешь беспокоиться об этой паршивой лошади? – вырвалось у Гейба. – Ты думаешь, я о Дубле волнуюсь? Да я бы пристрелил его своими собственными руками, если бы он поранил тебя!
   – Гейб…
   – Молчи, черт тебя побери! – Гейб не мог больше сдерживаться. Его лицо перекосилось от ярости, и он с силой пнул входную дверь ногой.
   Келси поморщилась – от резкого движения и его громкого голоса у нее снова закружилась голова.
   – Нечего на меня орать! – проговорила она слабым голосом. – Ты, конечно, имеешь право быть расстроенным, но…
   – Расстроенным? – Гейб уложил ее на диван в гостиной и выпрямился. Руки у него ходили ходуном, как у запойного пьяницы; он даже не был уверен, что сумеет отнести Келси наверх, в спальню. – Так ты думаешь, я расстроен? Кто-то едва не вышиб тебе мозги, а я просто слегка расстроен? Да, можно сказать и так…
   Он сжал кулак и с силой ударил им в стену, давая выход бурлившим внутри эмоциям.
   Келси хотела что-то сказать, но слова застряли у нее в горле, когда она перевела взгляд со вмятины в стене на разбитые в кровь костяшки его пальцев.
   – Да, наверное, я действительно самую малость расстроился, когда обнаружил тебя без сознания в стойле, где испуганная лошадь могла затоптать тебя насмерть.
   Об этом Келси не подумала. Картина, вставшая перед ее мысленным взором, мгновенно вызвала новый приступ тошноты, и Келси задрожала.
   – Гейб, не надо…
   – Нет, почему же?.. Я на самом деле чуточку расстроился, когда на минутку подумал, что ты убита. Это была самая длинная минута в моей жизни.
   Слезы, подступившие к глазам Келси, наконец-то пролились. Одна, вторая слезинка, и вот они уже потекли непрерывным потоком.
   – Наверное, я неудачно выразилась. «Расстроен» – не совсем подходящее слово…
   – Господи Иисусе… – Гейб потер лицо руками, почувствовав, что его запал неожиданно прошел. Когда это не помогло, он наклонился к Келси и крепко обнял ее, а она облегченно прижалась к нему. – Господи, Келси, я потерял рассудок… – Гейб наклонился и поцеловал ее в мокрые, соленые щеки. – Прости меня. Сейчас я принесу лед – тебе станет легче.
   – Нет, не уходи. Только не уходи.
   – Хорошо. Тогда позволь мне осмотреть тебя. Где-нибудь еще болит?
   – Нет, нигде не болит. Только затылок ломит. Он… этот человек был позади меня. Наверное, это было глупо – лезть в стойло сломя голову, но я просто не могла иначе. Я увидела, что на раскладушке никого нет и что дверь денника открыта, и сразу вспомнила о том, как Дубля однажды чуть не искалечили. И о том, что случилось с Горди…
   – В следующий раз подумай о том, что будет со мной. – Гейб взял ее за подбородок и заставил поднять голову. – Если я тебя потеряю, мне будет очень трудно это пережить.
   Келси стиснула его руку и прижалась губами к ободранным пальцам.
   – Я думаю, нам обоим не помешает холодный компресс.
   – Да.
   Но никто из них так и не тронулся с места до тех пор, пока в парадную дверь не постучал лейтенант Росси.

   Примерно через час Гейб и лейтенант Росси вышли из конюшни в прохладную темноту ночи.
   – У вас недостаточно надежная система безопасности, мистер Слейтер, – сказал полицейский.
   – Да, пожалуй, – согласился Гейб. «Где-то у меня дыра, – думал он. – И дыра достаточно большая, чтобы в нее смог проникнуть злоумышленник. Ведь неспроста он выбрал именно тот момент, когда сторож отправился в обход территории».
   – Даже посторонний мог проникнуть на ферму, – продолжил лейтенант. – Ему достаточно было знать ваш распорядок и примерный план местности. У вас слишком много земли, мистер Слейтер. Слишком много входов и выходов.
   Росси остановился и всмотрелся в темноту. Он нисколько не завидовал Гейбу – ему вполне хватало его собственной аккуратной городской квартирки – не слишком просторной, быть может, но зато со всеми удобствами. Кроме того, Росси к ней привык.
   – Но я все же склоняюсь к самому простому варианту, – высказал он свое мнение. – Скорее всего, это был кто-то из своих.
   Гейб и сам так думал, перебирая в памяти всех работников, которые достались ему вместе с фермой, – всех мужчин и женщин, которые были приняты на работу или уволены за последние пять лет.
   – У вас уже есть список всех моих работников, – сказал он. – Попробуйте поработать с ним.
   – Именно это я и собираюсь сделать.
   – Я распорядился, чтобы жеребца постоянно охраняли два человека. Конечно, мне самому следовало бы подежурить при нем сегодня, но я не хотел бы оставлять Келси одну дольше, чем необходимо.
   – Я вас понимаю… – Росси немного помолчал. Ночь была великолепна, крупные звезды сияли на черном бархате небес, легкий прохладный ветерок обдувал лицо, разгоняя сонливость. – Она быстро поправится. Слава богу, Келси досталось не так сильно, как вашему конюху.
   – Может быть, у нее просто голова оказалась крепче, – невесело пошутил Гейб.
   Кипа, дежурного конюха, они нашли в соседнем стойле. Он был без сознания и стонал едва слышно. Его уже отправили в больницу.
   – Келси поправится, – повторил лейтенант и с интересом тронул носком ботинка несколько фарфоровых осколков, белевших на дорожке.
   – Когда я услышал жеребца, у меня в руках было две чашки с чаем, – пояснил Гейб. – Должно быть, я уронил их здесь.
   – Понятно, – лейтенант задумчиво кивнул. – А что у вас с плечом, мистер Слейтер? – вдруг спросил он.
   Гейб инстинктивно выпрямился и пошевелил рукой.
   – Ничего страшного. Жеребец ударил копытом, когда я вытаскивал Келси. – «Если бы не плечо, под удар могла попасть ее голова, – подумал Гейб, бледнея. – Голова или лицо…» – Вы проверили мою подноготную, не так ли, лейтенант?
   – Стандартная процедура, мистер Слейтер.
   – Значит, вам кое-что известно и о моем отце.
   – Достаточно, чтобы понять, что он вряд ли способен выиграть приз «Отец года».
   – Он в городе. Вот уже несколько недель, – ровным, лишенным всяких интонаций голосом сообщил Гейб. Таким голосом он мог бы сказать: «Завтра будет дождь» или «Завтра будет хорошая погода». – Первым делом он направился ко мне, но я спровадил его, снабдив некоторой суммой денег. Правда, не такой большой, как ему хотелось. Как правило, это приводит его в кислое расположение духа. Рик Слейтер разбирается в скачках. И в лошадях тоже.
   – Вы считаете, что ваш отец мог навредить вам таким образом?
   – Он ненавидит меня, – просто сказал Гейб. – И готов сделать мне любую гадость исподтишка, особенно если на этом можно заработать. Мне кажется, я видел его в Черчил-Даунз в день проведения дерби. Кроме меня, его видел и один конюх из «Трех ив». Пару дней назад я виделся с Риком Слейтером в Лауреле. Он заявил мне, что в последний раз был в Кентукки пять лет назад. – Гейб пошарил по карманам в поисках сигары, которой у него не было. – Он лжет, лейтенант.
   Заметив его движение, Росси протянул Гейбу пачку сигарет.
   – Я это проверю.
   – Проверьте, лейтенант. – В свете зажженной спички глаза Гейба зловеще блеснули. – Я не сомневаюсь, что он хорошо знал Липски. Рик Слейтер – это человек, который всегда мошенничает в игре. В этом случае победа кажется ему слаще, а в последнее время он побеждал несколько раз, если судить по тому, как он сорит деньгами.
   – Я попробую выяснить, откуда у него деньги.
   – Кстати, лейтенант, когда я был маленьким, лошадь с этой фермы уже соревновалась с жеребцом из «Трех ив»… – Он глубоко затянулся сигаретой, выдохнул дым и некоторое время следил, как ветер несет его прочь. – Жеребец из «Трех ив» споткнулся и сломал ноги, и его пришлось пристрелить. Так вот, после той скачки у моего папаши тоже вдруг появились большие деньги.
   – Должно быть, вы имеете в виду события в Лексингтоне весной семьдесят третьего, – небрежно заметил Росси, и Гейб пристально посмотрел на него сквозь облако дыма.
   – Совершенно верно, лейтенант.
   – Странно, почему вы не упоминали об этом раньше.
   – Потому что раньше он не смел причинить вреда Келси.
   – Прошу прощения… – Из темноты появился Мэтт Ганнер. Волосы его были в беспорядке, а на лице еще виднелся след от подушки. – Жеребец не пострадал, Гейб.
   – Хорошо. Спасибо, что приехал, Мэтт.
   – Ничего страшного. – Ветеринар бросил взгляд в сторону усадьбы. – А как Келси?
   – Отдыхает. Врач рекомендовал ей отправиться в больницу, но она отказалась.
   – Я хотел бы повидаться с ней, когда она придет в себя.
   – Конечно, Мэтт… – Гейб повернулся к Росси: – Постарайтесь найти его раньше, чем это сделаю я, лейтенант.
   – Но у вас же нет доказательств, что ваш отец имеет к этому отношение.
   Гейб бросил окурок на землю и раздавил каблуком.
   – А мне и не нужны никакие доказательства.

   Келси услышала на крыльце шаги Гейба и осторожно села. Таблетки, которые дал врач, помогли ей справиться с головокружением и тошнотой, но, несмотря на это, встать она не рискнула.
   – Как там Дубль? – спросила она, как только он появился в гостиной.
   – Мэтт говорит, что все в порядке, – ответил Гейб, думая о том, как предусмотрительно он поступил, собственноручно опорожнив ночную кормушку жеребца и засыпав в него свежего корма.
   Келси облегченно вздохнула.
   – Слава богу! Я прямо извелась – сижу и гадаю, что́ они могли ему сделать.
   – Предполагалось, что ты будешь отдыхать. – Гейб присел на краешек дивана, стараясь не сильно продавить матрас, чтобы не потревожить Келси. – У тебя снова появились круги под глазами… – Он протянул руку и нежно очертил их пальцами. – Ну почему они кажутся мне такими сексуальными?
   – Крутым мальчикам импонируют признаки уязвимости и слабости, – Келси улыбнулась. – Давай поднимемся в спальню, может быть, нам удастся поспать хотя бы пару часов перед отъездом.
   – Я хотел бы, чтобы ты осталась здесь, Келси. Не здесь, – поправился Гейб, – а в «Трех ивах». Во-первых, после травмы тебе будет нелегко путешествовать, а во-вторых, это было бы и разумнее, и намного безопаснее. Герти постоянно дома, да и Росси, я думаю, мог бы прислать парочку своих сотрудников для охраны.
   – Гейб… – Келси притянула его голову к себе и поцеловала. – Да ни за какие деньги!
   – Выслушай меня…
   – Я могла бы выслушать тебя, – согласилась Келси. – А ты меня. Таким образом мы могли бы проговорить до утра, и все впустую, потому что я все равно поеду с тобой. Так что давай считать, будто мы с тобой уже отспорили и обо всем договорились. Ладно?
   – Ты эгоистка. – Гейб осторожно поднял ее на руки и понес к лестнице. – Тебе очень не хочется пропустить скачки, и тебя ни капельки не волнует, что я не смогу ни сосредоточиться как следует, ни насладиться своей победой.
   Он поднялся в спальню, опустил Келси на водяной матрас и начал медленно раздеваться.
   – Умный ход, Слейтер. Я обычно уступала, если кому-то удавалось внушить мне чувство вины, но на этот раз у тебя ничего не выйдет. Ты будешь волноваться независимо от того, останусь я в «Трех ивах» или нет. А я не останусь. Я буду с тобой все это время. Для моральной поддержки.
   И она хитро подмигнула.
   – Валаамова ослица, – проворчал Гейб.
   – И это тоже не сработает. Впрочем, оскорбления – это уже определенная ступень перед хорошей потасовкой. Я могла бы ответить на это, назвав тебя суперпредусмотрительной задницей, но воздержусь, потому что я – леди. В общем… – Она осеклась и спросила тихим голосом: – Боже мой, Гейб, что это у тебя на спине?
   Гейб не без труда покосился через плечо и увидел расползающийся по коже темно-багровый кровоподтек.
   – Это меня лягнула одна лошадь.
   – Когда? У тебя же ничего не было… – Келси испуганно замолчала и поднесла ладонь к губам, сообразив, когда и при каких обстоятельствах Гейб заработал синяк. – Пожалуй, я все-таки назову тебя задницей. Ну кому, скажи на милость, понадобилось это твое глупое геройство? Доктор только что был здесь, он мог бы заняться и твоей… твоим…
   – Это не было геройством, ни глупым, ни умным и ни каким-либо другим. Просто я немного отвлекся. – Гейб осторожно пошевелил плечом. Боль была не слишком сильной, но отдавала глубоко под лопатку. – Нужно только смазать лошадиной мазью для растираний.
   – Пижон.
   Гейб открыл рот, чтобы что-то ответить, но только устало вздохнул:
   – Я тоже тебя люблю. – С этими словами он скользнул под одеяло и прижал Келси к себе.
   – Что это ты делаешь?
   – Пытаюсь уснуть. Буду проверять, не украли ли тебя, через каждые два часа. Впрочем, до отъезда осталось ненамного больше.
   – А твое плечо? Его же действительно надо чем-то смазать.
   – Потом. Сейчас я хочу просто лежать рядом с тобой.
   Довольная его ответом, Келси отвела волосы со лба Гейба.
   – Я все равно поеду в Бельмонт.
   – Я знаю, – отозвался он. – Спи.

23

   Разумеется, работать ей никто не позволил. В первые два дня Келси разве что не силком удерживали в отеле, не давая ей отправиться на ипподром. Все – начиная с Гейба и заканчивая самым последним из его конюшенных мальчиков – постоянно следили за ней и были готовы действовать самым решительным образом, так что Келси даже не пыталась ничего предпринять, а со временем ей даже стало казаться, что поездка в Нью-Йорк так и останется единственным ее завоеванием.
   В конце концов Келси рассудила, что избыток свободного времени, которое ей приходилось проводить в одиночестве и бездействии, она должна рассматривать как короткий, но заслуженный отпуск, иначе она просто-напросто тронется.
   Ну что ж, отпуск так отпуск.
   Начала она с имеющихся в гостинице удобств, стремясь сделать свой отпуск максимально полезным и приятным. Келси каждое утро ходила в бассейн и подолгу плавала, поддерживая в приличной форме мускулы, окрепшие благодаря нескольким месяцам общения с вилами и лонжей; она ходила по магазинам, пыталась даже освоить специализированные тренажеры в гимнастическом зале и в конце концов сумела одолеть скуку.
   Существенным подспорьем в борьбе с бездельем оказалось решение Гейба устроить в танцзале отеля небольшой прием, предваряющий официальное открытие Бельмонт-Стейкс. Келси со рвением взялась за эту работу и принялась обсуждать детали предстоящего торжества с официальным поставщиком отеля и с местным дизайнером-флористом. Гейб же, раз увидев бесконечные списки совершенно необходимых мелочей, пошел по пути наименьшего сопротивления, трусливо возложив на Келси все организационные вопросы.
   И, откровенно говоря, ничто не могло доставить Келси большего удовольствия.
   Она часами просиживала в кабинете управляющего гостиницы, шепталась с консьержками, советовалась с шеф-поваром ресторана, решая, что еще можно сделать, а чего все-таки нельзя. Впрочем, коль скоро Гейб не ограничивал ее в расходах, у Келси не было никаких сомнений, что большинство ее задумок можно будет осуществить – для этого достаточно было только уговорить обслуживающий персонал и управляющего отеля, которого несколько испугал размах Келси.
   – Пожалуй, я напрасно не дал тебе вилы и не отправил отбивать навоз из денников, – заметил как-то Гейб, прихлебывая горячий кофе и наблюдая за тем, как Келси в последний раз просматривает меню. – Ты бы устала гораздо меньше, даже если бы работала всю неделю без выходных.
   – Перестань волноваться из-за пустяков. В конце концов, ты сам заварил всю эту кашу.
   – Мне казалось, что устроить небольшую вечеринку – это совсем неплохая идея. – Гейб приблизился и, встав у нее за спиной, слегка помассировал плечи Келси. – Немного еды, немного музыки, бар с напитками. Но у тебя такие масштабы… Вот не думал, что мне придется субсидировать нового Дэвида О. Селзника [21 - Дэвид О. Селзник – американский кинорежиссер, бывший, в частности, продюсером фильма-эпопеи «Унесенные ветром».]. – Он прищурился. – Сколько, ты говоришь, стоит это шампанское?
   – Проваливай. – Келси слегка повела плечами. – Ты все равно не пьешь. Кроме того, ты дал мне карт-бланш, и я работаю не покладая рук. Твое дело – не забыть надеть смокинг и быть в седле к восьми часам.
   – Да это скорее капитан Блай [22 - Уильям Блай – английский офицер, капитан корабля «Баунти», команда которого в конце концов взбунтовалась и высадила его на шлюпке посреди Тихого океана. Имя капитана Блая стало нарицательным для обозначения жестокого командира, начальника.], чем Селзник… – пробормотал Гейб.
   – Ну вот, теперь ты ворчишь точь-в-точь как поставщик отеля. Иди лучше к своим репортерам.
   – Меня тошнит от репортеров.
   – Ты просто ревнуешь, потому что на обложке «Спортс иллюстрейтид» они поместили фотографию Дубля, а не твою.
   – Зато мне посвящен целый разворот в «Пипл», – парировал Гейб и легонько сжал губами ухо Келси. – У тебя здесь такое уютненькое местечко, – промурлыкал он и, захватив заодно и выбившийся локон, несильно потянул. – Послушай, Кел, дорогая, я мог бы отменить свои интервью…
   Келси вздрогнула, наслаждаясь его прикосновением. Гейб воспользовался этим, чтобы расстегнуть две верхние пуговички на ее блузке. Только когда он взялся за третью, Келси с негодующим воплем высвободилась.
   – Прекрати, Слейтер! У меня через четверть часа назначена встреча.
   – Я успею.
   – В том-то и дело. – Слегка задыхаясь, Келси выскользнула из кресла и отскочила от него на безопасное расстояние. – Ну вот, теперь мне надо приводить в порядок прическу.
   Гейб ухмыльнулся. Его стараниями замысловатая прическа Келси развалилась, и волосы упали на грудь – туда, где под блузкой, словно морская пена, вскипало кружевами шелковое белье.
   – А мне так нравится больше.
   – Держи дистанцию, Слейтер. Мой день расписан буквально по минутам, и там ничего не говорится о том, что с такого-то по такое-то время ты будешь гоняться за мной вокруг стола.
   – Так измени свое расписание и внеси в него новый пункт.
   – Послушай, может быть, для тебя это просто вечеринка… – Келси сделала быстрое движение и действительно встала так, чтобы между ними оказался стол. – Однако именно благодаря тому, что я взялась ее организовать, я сумела не сойти с ума от скуки. Должна же я была истратить свои эмоции хоть на что-то…
   – Я тоже хочу потратить свои эмоции, – немедленно заявил Гейб, опираясь обеими руками о столешницу и наклоняясь вперед. – Ну, иди сюда.
   – Нет.
   – У меня для тебя кое-что есть.
   – Ох, Гейб, только не надо… – В притворном негодовании она готова была воздеть очи к небу, но боялась отвести от него взгляд. – Придумай что-нибудь поумнее.
   Гейб выпрямился и приподнял бровь.
   – Подарок. – Он достал из кармана небольшую коробочку, обтянутую бархатом. – Ну, теперь тебе стыдно?
   – Подарок? – Келси вспыхнула от удовольствия, но, продолжая разыгрывать свою роль, посмотрела на Гейба с легкой опаской. – Это что, новый трюк?
   – Открой ее. Я хотел преподнести тебе эту безделушку после скачек, но мне показалось, что лучше сделать это накануне. Для тебя лучше.
   Келси была заинтригована. Обогнув стол, она взяла коробочку из рук Гейба и подставила губы для поцелуя.
   – Спасибо, милый.
   – Ты даже не посмотришь?
   – Сперва за идею, потом за подарок.
   Гейб покладисто чмокнул ее в щеку. Келси отступила на шаг, открыла коробочку и восхищенно ахнула. Внутри, на черном бархате, лежала фигурка лошади, изящная и величественная, навеки запечатленная в летящем прыжке. Заколка была столь искусно вырезана из красноватого камня, что Келси, коснувшись пальцем прохладной, гладкой поверхности, почти ощутила дрожь напряженных, свитых в узлы лошадиных мускулов. Крошечный бриллиантовый глаз лошади победоносно сверкал.
   – Какая прелесть! – Она подняла на него взгляд. – И ты прелесть.
   – Я знаю. – Гейб обнял ее за талию и притянул к себе. – Ну, иди сюда, – пробормотал он, закрывая ей рот поцелуем.
   Разумеется, Келси опоздала. Она ворвалась в салон красоты, срывая с рук тонкие перчатки и бормоча на ходу извинения. Маникюрша еще не успела сообразить, как поэлегантнее обработать ее запущенные ногти, а Келси уже начала нервно поглядывать на часы.
   – Послушайте, милочка, почему бы нам не попробовать сделать хоть какие-нибудь кончики?
   – Не стоит, я их тут же сломаю, – отозвалась Келси и бросила взгляд в зеркало. Ее волосы были накручены на крупные пластмассовые бигуди, лицо покрывала маска жуткого бледно-зеленого цвета, на которую она согласилась, поддавшись на уговоры косметички, а время меж тем стремительно утекало. – Просто придайте хоть какую-нибудь форму тому, что есть, и покройте прозрачным светлым лаком.
   – А вам не хочется ничего более яркого?
   Келси бросила завистливый взгляд на длинные, как у хищника, карминно-красные ногти маникюрши и вздохнула.
   – Нет, я не хочу обращать на себя внимание.
   Едва заметно качнув головой, маникюрша опустила правую руку Келси в ванночку с теплой водой.
   – Как скажете, милочка.
   – Да это никак Келси! – раздался голос из соседнего кресла, и сидевшая в нем женщина мило улыбнулась ей. – Я – Дженнет Гарднер с фермы «Высокие холмы» в Кентукки.
   – Добрый день, миссис Гарднер. – Келси не решилась признаться, что не сразу узнала Дженнет, чьи огненно-рыжие волосы были намазаны ярко-голубой пастой, а на лицо был нанесен какой-то кирпично-красный крем. – Рада вас видеть.
   – Решила привести себя в порядок, – охотно пояснила Дженнет. – Небольшая подтяжка мне не повредит, к тому же меня уверяли, что этот способ почти столь же эффективен, как и пластическая хирургия. Ну что ж, поглядим…
   Она засмеялась и постучала согнутым пальцем по подсыхающей красной маске.
   – А что вас сюда привело, Келси?
   – Пожалуй, больше всего мне хотелось немного посидеть спокойно. Я чувствую себя в точности как загнанная лошадь.
   – Ну, перед Бельмонтом это неудивительно. Мы с Хенком решили, что, когда вернемся домой, будем отсыпаться две недели кряду.
   Хенка Келси вспомнила сразу. Муж миссис Гарднер был тем самым высоким, жилистым мужчиной, с которым она танцевала позавчера вечером. У него было обожженное солнцем лицо, тонкие, в ниточку, усы и густой, как патока, голос. Помнится, он все рвался научить ее танцевать настоящее танго.
   – Передайте вашему мужу мои наилучшие пожелания. Он замечательно танцует.
   – Да, он у меня такой, – Дженнет польщенно хихикнула. – Многие дамы буквально становятся в очередь на тур вальса с ним. Хенк обожает говорить, что я вышла замуж не за него, а за его ноги.
   Дженнет шевельнулась в кресле и по просьбе маникюрши сняла с пальца огромный перстень с изумрудом, который по размерам вполне мог сойти за пресс-папье.
   – Сегодня я как раз видела вашу маму на ипподроме. Трудно поверить, что мы с ней… Нет, не буду выдавать наши девичьи тайны.
   – Так вы давно знаете Наоми?
   – С тех самых пор, как вышла замуж за моего лошадника. Сама-то Наоми занимается лошадьми с детства.
   Дженнет явно хотелось посплетничать. Она даже отложила в сторону журнал мод, который держала в руке, и глаза ее засветились любопытством.
   – Как и вы, Келси.
   – Ну, я-то обратилась к ним совсем недавно.
   – Не скажите, дорогая. Я-то помню, как Наоми носила вас на ипподром. Вы были еще в пеленках.
   – Нет, в самом деле?
   – Я вам точно говорю. Наоми гордилась вами гораздо больше, чем всеми наградами, которые получали ее лошади. Мы даже прозвали вас «Чистокровной Чедвик», шутя, конечно. Впрочем, вряд ли вы это помните.
   Чистокровная Чедвик… Келси одновременно была польщена и опечалена.
   – Нет, не помню.
   – И вашего отца я тоже встречала, правда, всего один или два раза. Бедняжка, он казался таким растерянным. Он, кажется, работал библиотекарем?
   – Мой отец – декан факультета английской литературы Джорджтаунского университета.
   – Ах да, конечно, – проворковала Дженнет, опуская в ванночку вторую руку. Прозвучавшего в голосе Келси холодка она не заметила. – Я помню, что его работа была как-то связана с книгами. Наоми… Наоми была влюблена в него до безумия, и нам всем было очень жаль, когда из их брака ничего не вышло. Впрочем, подобное случается сплошь и рядом, не правда ли?
   – Если верить статистике, то да.
   – Нам вот с Хенком повезло. В сентябре исполнится двадцать восемь лет, как мы вместе.
   – Поздравляю. – Келси поняла, что спасения нет, и попыталась изменить тему разговора. – А дети у вас есть? – спросила она.
   – Трое. Два мальчика и девочка. Наша Диди уже замужем, и у нее самой две очаровательные крошки… – Келси подумала, что, будь у Дженнет свободны руки, она уже полезла бы в бумажник за фотографиями. – Мальчики-то утверждают, что они пока приглядываются. Моему младшему едва-едва исполнилось двадцать, и он занимается чем-то вроде структурного инжиниринга. Убей меня бог, если я знаю, что это такое…
   Дженнет толковала о детях еще некоторое время, и Келси, согласно кивая головой, уже порадовалась тому, что неприятная для нее тема оказалась забыта, как вдруг мысли Дженнет Гарднер совершили неожиданный скачок в обратном направлении и она сказала:
   – …Но в отношениях между матерью и дочерью всегда есть что-то особенное, вам не кажется, милочка? Вот вы с Наоми – даже после стольких лет вынужденной разлуки сумели найти общий язык. А ведь все это было так давно, что многие люди и вовсе позабыли о том, что у Наоми есть дочь. Если вообще когда-то знали.
   Дженнет поднесла к глазам одну руку и скептически осмотрела первый слой темно-розового лака.
   – Прелестно, дорогуша, – бросила она маникюрше и снова повернулась к Келси, причем в ее голосе снова зазвучала задушевная интонация. – Надеюсь, я не оскорблю ваших чувств, если скажу, что мы все – кто знал Наоми и ее ситуацию, – все стояли за нее горой. Согласитесь, дорогая, сама идея, что кто-то может отнять у матери ее дитя, выглядит противоестественной.
   Келси, скорее почувствовав, чем увидев, как обе маникюрши навострили уши, постаралась ответить как можно спокойнее:
   – Я уверена, что Наоми высоко оценила ваше участие.
   – Ах, если бы это принесло ей какую-нибудь пользу! Мне очень жаль, но во время процесса Наоми вела себя так, словно старалась нанести самой себе максимальный вред. Я всегда думала, что это досада на вашего отца заставила ее поступать столь… безрассудно. А надо вам сказать, что в те времена общественное мнение было куда строже, да и значило оно больше. И еще этот Алек Бредли… – она досадливо прищелкнула языком. – Наоми следовало десять раз подумать, прежде чем флиртовать с ним.
   Дженнет неожиданно осеклась, словно вспомнив, чем кончился этот флирт, и как-то зябко съежилась в своем кресле.
   – Простите меня, Келси, – проговорила она. – Должно быть, вам неприятно слышать об этом эпизоде…
   В другое время Келси бы только позабавило, что убийство и десятилетнее заключение кто-то назвал эпизодом, о котором неприятно вспоминать, но сейчас ее внимание привлекло к себе имя, которое назвала Дженнет.
   – А вы знали Алека Бредли? – спросила она.
   – О, да. Большинство из нас знало его… Шикарный был мальчик, как сказала бы моя Диди. Он был высоким и смуглым, этот красавчик, а его улыбка могла растопить любое женское сердце. И он прекрасно это знал, знал и использовал в своих целях. Одно время он даже пытался описывать круги вокруг меня, но Хенк быстро положил этому конец… – Дженнет хихикнула как-то по-девчоночьи. – И все же не могу не признать, что мне льстило его внимание, хотя я и знала, какая у него репутация.
   – И какая же это была репутация?
   – Знаете, дорогая… – Дженнет даже наклонилась вперед в своем кресле и заговорила громким, театрально-зловещим шепотом. – Ведь от него отреклась даже его семья! У родителей Алека были кое-какие финансовые трудности – у кого их нет? – но голубая кровь есть голубая кровь! Этот скандал с его первой женой приобрел слишком широкую огласку. – Дженнет придвинулась еще ближе к Келси, явно готовясь поведать ей какую-то потрясающую сплетню. – Вы же знаете, что он предпочитал женщин в возрасте? Богатых женщин намного старше себя? Всем было известно, что первая жена Алека буквально осы́пала его деньгами, но это не очень помогло, потому что всем было хорошо известно, что Алек… как бы это сказать? Он обслуживал женщин…
   – Значит, он был бабником? Дамским угодником?
   – О, Келси, это был настоящий жеребец, горячий, неутомимый. И ходили слухи, что он берет деньги за свои услуги.
   – Он… женщины платили ему за секс?
   Дженнет снова хихикнула, на сей раз несколько смущенно. Очевидно, она предпочитала пользоваться пристойными эвфемизмами.
   – Я не знаю, обстояло ли дело именно так, как вы сказали… Но все знали, что его можно гм-м… нанять в качестве сопровождающего. В скаковом мире довольно много одиноких женщин – незамужних, разведенных, покинувших одного мужа и еще не подцепивших другого. Алека можно было использовать, чтобы приятно провести время, появиться с красивым партнером на вечеринке, даже на ипподроме, если уж на то пошло. Как я уже сказала, Алек был очень хорош собой, но всегда не при деньгах. Говорили, что он много играет на скачках, но чаще всего – неудачно.
   Дженнет улыбнулась, и с ее лица посыпались на черное платье легкие красновато-розовые чешуйки засохшей маски.
   – Никто из нас, однако, не думал, что между ним и Наоми существует подобного рода сделка, – продолжала она. – Такая женщина, как ваша мать, могла запросто получить любого мужчину, который ей понравится. Да что я вам объясняю, вы же сами видите, голубушка, что Наоми и сейчас еще очень и очень ничего. Алек, казалось, был очарован ею, он преследовал ее буквально по пятам, хотя, разумеется, это не мешало ему заигрывать и с другими женщинами. Наоми же оказалась не из тех, кто будет с этим мириться. Они крепко поговорили, после чего ваша мама дала ему полную отставку…
   Дженнет снова смутилась, на сей раз – искренне и глубоко.
   – То есть я хотела сказать…
   – Вы видели их в ту ночь? – подвела итог Келси, не обращая никакого внимания на нежелание своей собеседницы называть вещи своими именами и на угрызения совести, овладевшие ею столь неожиданно. – В ту последнюю ночь, когда Алек погиб?
   – Да, – подтвердила Дженнет, облизав сухие губы. Прямой, без обиняков вопрос Келси явно покоробил ее. – Мы с Хенком приехали в Виргинию по делам, и нас, как людей, связанных со скачками, пригласили в местный клуб на вечеринку коневладельцев… Ага, вот я и готова! – Дженнет подняла вверх руки и помахала ими в воздухе, чтобы лак быстрее высох. – Кстати, о вечеринках, я просто жду не дождусь сегодняшнего вечера. Этот ваш симпатичный молодой человек – Слейтер, кажется? – заставляет нас нервничать больше обычного. Все только и делают, что гадают: выиграет он Тройную Корону или нет.
   – Итак, они спорили, – твердо продолжила Келси и, не обращая внимания на протесты маникюрши, протянула руку и схватила Дженнет за запястье. – В ту ночь они горячо спорили…
   – Да, – отозвалась Дженнет, явно жалея, что страсть к сплетням завела ее так далеко. – Многих из нас расспрашивала о том же самом полиция. Сразу после… осложнений. Разговор между Алеком и Наоми был довольно громким, так что многие могли его слышать… Так вот, ваша матушка без обиняков, самыми простыми словами, заявила ему, что между ними все кончено. Возможно, они оба выпили чуть больше, чем следовало, потому что не очень стеснялись в выражениях. В конце концов Наоми выплеснула ему в лицо бокал шампанского и ушла. С тех пор я не видела ее… очень-очень долго.
   Келси внимательно посмотрела на Дженнет и увидела, что глаза в прорезях кирпично-красной клоунской маски смягчились и погрустнели.
   – Наоми мне нравилась, – сказала Дженнет. – Она мне и сейчас нравится. Тот мальчик… Бредли, я имею в виду, не стоил того, чтобы тратить на него хотя бы минуту ее времени. Я думаю, что самой большой ошибкой Наоми было то, что она не понимала этого, пока не стало слишком поздно.

   Остаток дня Келси только и делала, что старалась отодвинуть воспоминания о разговоре с Дженнет в какой-нибудь дальний уголок памяти. Потом, когда у нее будет свободное время, она тщательно проанализирует каждое слово, пока же с нее было достаточно того, что Алек Бредли был наемным любовником. Наемным… Огромная разница, если вдуматься…
   Но как бы ни хотелось Келси примерить эти новые факты к головоломке, которую ей так хотелось сложить, она не могла отдаться этой задаче целиком: слишком многое ей мешало, отвлекало, не давало сосредоточиться. Кроме того, Келси не могла допустить, чтобы что-то испортило вечеринку Гейбу или нарушило спокойствие Наоми.
   Она оделась пораньше, а Гейбу оставила записку – прямо посередине их растерзанной кровати, – чтобы он ждал ее в восемь часов в танцзале отеля. Келси должна была лично проследить за тем, как идут последние приготовления, хотя флорист-дизайнер, поставщик отеля и повара явно придерживались иного мнения. Она стремилась к совершенству и, стоя посреди просторного, освещенного хрустальными люстрами зала, подумала, что, пожалуй, она достигла, чего хотела.
   В убранстве зала доминировали красный и белый цвета – цвета «Рискованного дела». Скатерти, цветы, вазы – все было выдержано в этой гамме. Охапки красных роз, черно-рыжих лилий и белоснежных гвоздик символизировали собой призы Тройной Короны. Вдоль стены выстроились официанты в черных фраках, шустрые повара колдовали возле трех огромных банкетных столов, расставляя последние блюда с закусками.
   И все-таки самой главной выдумкой Келси, которой она втайне гордилась и которая вместе с тем доставила ей больше всего хлопот, была организация мини-казино.
   Разумеется, игровые деньги были невелики, а весь доход с них должен был быть направлен на благотворительные нужды, однако, чтобы добиться соответствующего разрешения и согласовать все детали, Келси пришлось-таки побегать по кабинетам. Впрочем, на финишной прямой мало что могло удержать «Чистокровную Чедвик».
   Созерцая столы для рулетки, блек-джека и игры в кости, Келси подумала, что ее стараниями скромная вечеринка, которую задумывал Гейб, превратилась едва ли не в самое знаменательное событие в светской жизни, которое не скоро будет забыто. И, что самое главное, Гейб был вполне достоин этого подарка.
   Пока оркестранты настраивали инструменты, Келси подошла к одному из столов и крутанула колесо рулетки.
   – Ставлю на красное.
   Келси со смехом обернулась и улыбнулась Гейбу.
   – Ты пришел раньше?
   – Ты прекрасна…
   Гейб не спешил приблизиться к Кейси. Он хотел полюбоваться ею издали. На Келси было длинное белое платье с низким вырезом, которое мягко и соблазнительно облегало ее фигуру. Брошь в форме лошади – подарок Гейба – была приколота к груди; волосы, подхваченные сверкающими заколками, падали на плечи вьющимися прядями; в ушах взблескивали серьги с бриллиантами и рубинами.
   – Неправдоподобно прекрасна!
   – Твои цвета. – Она протянула ему обе руки. – Что скажешь?
   – Скажу, что ты меня потрясла. – Гейб шагнул вперед и, взяв ее за запястья, оглядел зал. – Что это ты устроила?
   – Я устроила для тебя казино на одну ночь. Оно называется «У Слейтера». Торговцы и представители городской власти в радиусе пятидесяти миль еще не скоро придут в себя – такого я задала им гону, – но это уже не существенно.
   – А как быть с оборотным капиталом?
   – Мэрия пожертвовала некую сумму, которая – вместе с выигрышем казино – пойдет приюту для подвергшихся насилию женщин и детей в округе Колумбия.
   Глаза Гейба потемнели, и он опустил взгляд на их сцепленные руки.
   – Я… я этого не заслужил, Келси.
   – Я люблю тебя, Гейб.
   Тронутый до глубины души, он поднес ее руки к губам.
   – Поворот какого колеса подарил мне тебя?
   – Надеюсь, это будет самая большая удача в твоей жизни. – Келси поглядела на стол для рулетки и улыбнулась, заметив, что серебристый шарик остановился в своем углублении.
   – Красное, – пробормотала она. – Ты опять выиграл. Знаешь, Гейб, это ведь не только для тебя.
   – Не только?..
   – Нет. – Она приблизилась к нему и обвила руками его шею. – Я хочу своими глазами видеть, как ты играешь. Мне кажется, это должно подействовать на меня возбуждающе.

   Несколько часов спустя, когда зал наполнился гостями, когда горы закусок на столах понесли существенный урон, а на танцевальной площадке закружились пары, Келси встала за спинкой его стула, чтобы наблюдать за игрой.
   Ей всегда казалось, что она неплохо разбирается в блек-джеке. Это была предельно простая карточная игра, основанная на везении и немножко на логике, суть которой заключалась в том, чтобы набрать двадцать одно очко или подобраться как можно ближе к этому заветному числу. Кто набирал лишнее – тот проигрывал. Казалось, ничего проще этого и быть не может, но она никак не могла понять, как Гейбу удавалось пасовать и выигрывать с какими-то жалкими пятнадцатью очками, прикупать и выигрывать с шестнадцатью.
   «Это же просто числа, – говорил ей Гейб. – Просто числа, дорогая».
   Она так и думала до тех пор, пока не увидела сама, как он играет.
   – Неужели ты в состоянии запомнить все карты и все комбинации? – спросила Келси во время короткой паузы.
   Гейб только улыбнулся и, постучав картами по столу, добавил к своим семнадцати очкам короля.
   – Двадцать одно. – Он придвинул к ней стопку красных и белых фишек. – Хочешь, сыграй сама.
   – И сыграю. – Она опустилась на стул, который он освободил, потом подняла голову и увидела, что рядом садится Наоми.
   – Я только что просадила уйму денег в кости, – вздохнула она. – Поиграю немного здесь – может быть, у Моисея проснется совесть, и он вытащит меня танцевать.
   Наоми заправила за ухо прядь светло-золотистых волос и положила ногу на ногу. Проиграв несколько фишек, она оглядела зал.
   – Какой чудный вечер.
   – Твоя дочь, оказывается, умеет творить чудеса, – вставил Гейб, оставшийся у стола.
   – Я знаю. – Наоми нахмурилась, внимательно изучая свои карты. – Еще одну… – Она устало выдохнула: – Перебор.
   – Все не так просто. Проигрыш заставляет кипеть кровь. – Закусив губу, Келси внимательно рассматривала свою восьмерку и пятерку. – О’кей, дайте мне еще одну… Восьмерка! Еще одна восьмерка! Я выиграла!!!
   Она запустила обе руки в свои фишки и перехватила внимательный взгляд Наоми.
   – Выигрыш тоже согревает сердце. Потанцуй с моей мамой, Гейб, а я посмотрю, сколько твоих денег я успею проиграть.
   – Как можно отказаться от такого предложения? – Гейб взял Наоми за руку.
   – Ты сегодня отлично выглядишь, – сказал Гейб, когда они с Наоми заскользили по начищенному паркету.
   – Откуда ты знаешь? Ведь ты не смотришь ни на кого, кроме Келси.
   Гейб некоторое время молчал, потом покачал головой.
   – Что-то я не могу придумать ничего достойного или, по крайней мере, остроумного в ответ.
   Наоми запрокинула голову и пристально посмотрела на него.
   – Я была бы разочарована, если бы ты нашел ответ. Мне нравится наблюдать за тем, как все чувства, которые Келси к тебе испытывает, проступают у нее на лице. И мне приятно сознавать, что твои чувства к ней заставляют тебя сбиваться с шага даже во время танца. Вы не просто подходите друг другу – вы заставляете друг друга буквально пьянеть.
   – Но ты беспокоишься…
   – Не о ваших отношениях. Меня беспокоит все остальное.
   Наоми бросила осторожный взгляд через плечо – туда, где за карточным столом сидела Келси. Весело смеясь, она двинула на середину стола горстку фишек.
   – Я знаю, она пытается забыть то, что случилось в ту ночь, но меня это просто пугает.
   Взгляд Гейба стал обманчиво спокоен.
   – Этого не должно было случиться. Мне не следовало отпускать ее одну.
   – Ты прав, этого не должно было произойти, – согласилась Наоми, продолжая наблюдать за Келси. – Иногда мне кажется, что ей надо было остаться в «Трех ивах» или – еще лучше – вернуться к отцу, пока все не успокоится.
   Гейб думал так же, однако, услышав мнение Наоми, он отнюдь не испытал облегчения.
   – Даже если бы она согласилась… Никто из нас не знает, сколько пройдет времени, прежде чем все эти вопросы утрясутся.
   – Все эти вопросы? Что ты имеешь в виду?
   Гейб понял, что снова сбился с шага, и выругал себя последними словами. Наоми пока было известно только об опасности, угрожающей его лошадям.
   – Мы до сих пор не знаем, кто пробрался в конюшню и что он собирался сделать. Впрочем, очень может быть, что все будет кончено уже завтра, после того как завершатся скачки.
   – Я очень на это рассчитываю, Гейб. Если с ней что-то случится… Я этого не перенесу. Сама мысль о том, что ей приходится сталкиваться с теневыми сторонами нашего бизнеса, приводит меня в ужас. Пусть даже Келси и способна разобраться, что Милисент была не права и что не грязные делишки являются той осью, вокруг которой вращается скаковой мир. – Наоми снова откинула голову назад и сверкнула глазами. – Ведь все не так, Гейб! Мы не преступники, просто наш мир – самый прекрасный мир – не лишен недостатков. Мы не занимаемся махинациями; просто когда происходит что-то подобное, люди надолго запоминают именно это.
   – Тебя так волнует мнение Милисент Байден?
   – Черт возьми, конечно, нет! – В глазах Наоми был вызов. – Просто я не хочу, чтобы она была правой, выглядела правой! И будь я проклята, если позволю ей посадить еще одно пятно на мою репутацию. Вот почему я хочу, чтобы все поскорее закончилось. Хотя бы ради Келси и ради тебя. Ну и ради самой себя, конечно.
//-- * * * --//
   Когда Келси проснулась, комната показалась ей прохладной и темной. Она лениво потянулась, неохотно расставаясь с картинами праздничного вечера, которые преследовали ее даже в глубинах сна: яркий свет, музыка, цветы, голоса. Стремительное вращение рулеточного колеса, молниеносный бросок костей, карты на зеленом сукне. Кажется, она просадила половину того, что Гейб выиграл в блек-джек, но он вернул почти все, отыгравшись в кости.
   Но лучше всего Келси запомнился сам Гейб. Каким внушительным и даже опасным он выглядел в темном вечернем костюме, как зорко его непроницаемые голубые глаза следили за вращением колеса рулетки, за скользящими по сукну картами, за прыгающими кубиками с черными точками на боках. И когда эти глаза вдруг задерживались на ней, у Келси перехватывало дыхание.
   Когда же и вечер, и толпы гостей, и неумолчный шум множества голосов остались позади, они поднялись в номер, легли, и умные, чуткие руки Гейба стали играть ее телом, исторгая из груди Келси гортанные, хриплые стоны и будя один за другим все более темные, глубоко запрятанные желания. Он проделывал с ней нечто невообразимое – такое, что Келси всегда считала непозволительным, не говоря уж о том, чтобы мечтать о чем-то подобном.
   И вот теперь, едва пробудившись, Келси подумала о том, что ее тело все еще помнит негу и ласку, сладострастную истому и восторг высшего наслаждения. Еще не открыв толком глаза, она протянула руку и захлопала ею по одеялу, желая снова прикоснуться к нему, но Гейба рядом не было. Все еще полусонная, Келси села на постели и обнаружила, что она в спальне одна.
   «Ну, это ему так просто с рук не сойдет», – решила она и, выбравшись из постели, накинула халат и отправилась в гостиную.
   В гостиной горел свет; он на мгновение ослепил ее, и Келси встала на пороге, отчаянно зевая и пытаясь завязать пояс халата.
   – Который час? – спросила она.
   – Начало одиннадцатого. – Наоми наливала кофе из кофейника, стоящего на подносе. – Ты вовремя проснулась, завтрак только что подали.
   – Завтрак? Начало одиннадцатого? – Келси протерла глаза. – А Гейб?
   – Он с самого утра на ипподроме.
   – Но… – Она наконец почувствовала себя проснувшейся. – Наглец! Он обещал, что обязательно возьмет меня с собой.
   – Гм-м… – Наоми налила вторую чашку – для Келси. – Мне он сказал, что ты спала как сурок и что, когда он попытался тебя разбудить, ты велела ему убираться прочь и никогда больше не возвращаться.
   – Лгун! – возмутилась Келси. – Не могла я такого сказать. Наверняка он это придумал, чтобы оправдаться.
   Она подсела к столику и отпила горячего кофе.
   – Наверняка он хотел, чтобы ты как следует отдохнула.
   – Он мне не нянька, а любовник! – выпалила Келси и покраснела. Как-никак Наоми все-таки была ее матерью, хотя их отношения с самого начала строились как отношения двух взрослых, независимых друг от друга людей. – А почему ты здесь? – Келси решила сменить тему. – Я думала, что ты тоже будешь на тренировочном круге.
   – Для нас эта скачка не особенно важна. Полторы мили… – Наоми пожала плечами и стала намазывать черничный джем на треугольный тост. – Главное, чтобы Прилив не упустил своего призового места. Теперь на это можно надеяться, поскольку арканзасский жеребец не выступает.
   – Не выступает? Но почему? Что с ним случилось?
   – О, разве я тебе не сказала? Он захромал на вчерашней тренировке – потянул связки на передней ноге. Я была уверена, что сказала тебе.
   Келси обиженно поджала губу.
   – Я чувствую себя чужой на этом празднике жизни, – заметила она и с аппетитом вонзила зубы в большой бутерброд с ветчиной. – Грустно стоять на улице, прижимаясь носом к холодному стеклу, когда другие едят пирожные и печенье.
   – Прости, Кел. Просто все мы слишком за тебя переживаем, и тебе придется как-то с этим мириться. Когда я думаю о том, что могло случиться… – Она вздохнула и стала намазывать джемом очередной тост. – Ладно, не будем углубляться в эту тему. Выражение твоего лица как будто говорит: «Ах, не вмешивайтесь не в свое дело». Нечто подобное я часто видела в зеркале, поэтому и знаю…
   – Я не хотела сказать «не лезьте». Я хотела сказать: «Не надо обо мне беспокоиться». – Келси улыбнулась.
   – Ничего не попишешь – любая мать, даже не очень хорошая, не может не беспокоиться. Ну ладно, ешь свой завтрак – Гейб строго-настрого наказал мне проследить за тем, чтобы ты не уходила голодная.
   – Снова Гейб!
   – Мне почему-то кажется, что он тебя любит, и ты это знаешь.
   – Знаю.
   – А тебе известно, что он без ума от тебя?
   На лице Келси расплылась улыбка.
   – Ты так считаешь?
   Наоми только расхохоталась в ответ:
   – Ты же знаешь, Кел! Как это восхитительно и вместе с тем страшновато, когда мужчина так увлечен тобой!
   – Да. И вдвойне восхитительно и страшно, когда и ты увлечена им с не меньшей силой. Возможно, кому-то может показаться, что после развода я слишком быстро нашла новый объект для моих нежных чувств, но…
   – Не мне тебе говорить, Келси, но ты и твой бывший муж не жили вместе больше двух лет. Развод был просто формальностью.
   – И все-таки… – Келси покачала головой. – Я не перестаю об этом думать только потому, что это выглядит не слишком правильно. Зато я чувствую, что все в порядке, все правильно.
   Келси опустила глаза, искренне надеясь, что чутье не обмануло ее и она выбрала для своих вопросов подходящий момент.
   – Скажи, когда вы с папой развелись, ты все еще любила его? Прости, но… – Она подняла взгляд на Наоми. – Вчера мне сказали одну вещь, и мне хотелось бы знать, верно ли это. Если не хочешь – можешь не отвечать, я все пойму.
   – Однажды я уже обещала тебе, что я попытаюсь честно ответить на любой твой вопрос…
   Но это был не простой вопрос. Он разбередил старую рану – рану, о которой Наоми удалось забыть.
   – Да, я продолжала любить его. Вопреки всему я любила его еще долгое время, даже тогда, когда стало ясно – надеяться на что-то просто глупо. И тогда я рассердилась – на него, на себя саму – и решила доказать всему миру, что такие пустяки не могут меня волновать.
   – Так вот почему ты…
   – Ударилась в загул? – закончила Наоми. – Стала посещать вечеринки, давая пищу для новых сплетен? Стала открыто появляться в обществе мужчин и время от времени устраивать небольшие, но памятные скандальчики? Да, поэтому. Во всяком случае – частично. Просто я не в силах была признать, что потерпела неудачу. Мне хотелось, чтобы Филипп страдал, чтобы он не спал по ночам, страдая из-за того, как я использую неожиданно свалившуюся на меня свободу. В чем, в чем, а в этом я, несомненно, преуспела, поскольку моими стараниями он отдалялся все дальше, так что в конце концов то, чего я желала больше всего на свете, стало мне недоступно.
   – Ты хотела вернуть его?
   – Очень. До отчаяния. И в то же время я была слишком самонадеянна, ибо считала, что мне удастся вернуть его на моих – и только на моих – условиях.
   – А Алек Бредли? – Келси увидела, как Наоми поморщилась, но все же заставила себя закончить: – Ты использовала его, чтобы заставить папу страдать?
   Наоми отставила кофе и глотнула холодной воды прямо из кувшина.
   – Наверное. Сейчас мне кажется, что это была моя последняя надежда – перчатка, которую Филипп наконец поднимет. Бредли был равен Филиппу по происхождению и воспитанию, но репутация у него была самая отвратительная.
   Келси почувствовала легкую дурноту. Она должна была знать, но, чтобы узнать, необходимо было задать вопрос и быть готовой услышать ответ.
   – Ты… наняла его за деньги?
   Легкая тень давней печали исчезла из глаз Наоми.
   – За деньги? – переспросила она совершенно спокойно.
   – Ну да… – несколько растерялась Келси и поспешно глотнула кофе. – Я слышала, что он, если можно так выразиться, оказывал женщинам кое-какие специфические услуги.
   Меньше всего Келси ожидала, что Наоми расхохочется, да еще так громко, так весело и заразительно.
   – Боже мой! – задыхаясь, выдавила она. – Что за мысль! Что за мысль, Келси! Да этот Бредли был нужен мне в постели как прошлогодний снег! Как прошлогодний снег… – повторила она, снова становясь серьезной.
   – Прости, если это был глупый вопрос. Я не имела в виду именно… близкие отношения. Я думала, что он, возможно, был нужен тебе для того, чтобы появляться с ним на публике.
   – Нет, я его не нанимала. Пару раз я действительно одалживала ему деньги, но это не имело никакого отношения к… его талантам. Алек, видишь ли, постоянно сидел без денег, – пояснила Наоми сухо. – Он постоянно пускался в какие-то авантюры – и неизменно прогорал. Возможно, из чисто женского тщеславия я опять выдаю желаемое за действительность, но у меня сложилось впечатление, что это он бегал за мной, а не я за ним. Правда, нельзя сказать, чтобы я избегала его общества, – хладнокровно уточнила она и выловила из баночки с джемом целую ягоду. – Мне необходимо было внимание. Я нуждалась в нем, а он умел быть очаровательным. Даже если ты наверняка знала, каков он на самом деле, Алек умел заставить тебя забыть об этом и почувствовать себя единственной женщиной в мире. Нет, я, конечно, знала, какой он пользуется репутацией, – как и о том, что его можно нанять, купить на вечер, на неделю, на несколько месяцев, – но это, наверное, просто добавляло остроты моему маленькому приключению. Ну и конечно, то, что Алек постоянно старался быть рядом, что он ухаживал за мной, пытался очаровать, покорить, – а проделывал он это потому, что не мог справиться с самим собой, – все это льстило мне, моей женской гордости. В конце концов Алек не захотел или не смог признать своего поражения. Он не смог смириться с тем, что меня нельзя покорить, потому что я этого не хочу. Это и убило его.
   – Но изнасилование не имеет ничего общего с сексом.
   – Разумеется, нет. – Когда-то Наоми думала, что имеет. Ей хотелось так думать, потому что так было проще. – Он хотел сделать мне больно, хотел унизить меня. Я так и не поняла, почему в ту ночь он пришел в такое отчаяние, что решился на этот шаг. В его глазах не было ни страсти, ни похоти… Ах, если бы они были!.. Тогда я могла бы бороться с ним, обмануть, заговорить, обвести вокруг пальца. Нет, это его отчаяние заставило меня потянуться за пистолетом.
   Наоми вздрогнула, потом вздохнула так, словно долго плыла под водой и наконец вынырнула на поверхность, чтобы глотнуть воздуха.
   – Я почти забыла обо всем этом, – негромко проговорила она, и голос ее звучал спокойно и устало.
   – Прости, что заставила тебя вспоминать… – Позабыв о данном самой себе обещании тщательно обдумать на досуге все, что она узнала за последние два дня, Келси импульсивно накрыла руку матери ладонью и крепко сжала. – Не думай об этом! Нам обеим противопоказано оглядываться назад. Нужно смотреть в будущее, надеяться на будущее, работать для будущего… Кстати, почему бы тебе не взглянуть на платье, которое я купила для сегодняшней скачки? Если я не влезу в него в ближайшее время, то, боюсь, мы пропустим первый заезд.

24

   Рено был одет в серый с синеватым отливом костюм и темно-бордовый галстук; дорогие итальянские туфли сияли словно зеркало. Узкая, как карандаш, женщина, опиравшаяся на его руку, была на голову выше невысокого жокея, поэтому ей приходилось каждый раз наклонять голову, чтобы попасть в кадр вместе с Рено. На лицо ее был наложен безупречный макияж.
   Рено лучше других понимал, как жалко выглядит низкорослый мужчина, пытающийся утвердить свое мужское достоинство, появляясь в обществе высоких женщин, но ему было плевать. Именно сейчас ему необходимо было хоть что-то, чтобы продемонстрировать всем, что он настоящий мужчина, который на что-то годится.
   Рука его все еще висела на перевязи – на шелковой косынке того же цвета, что и галстук. И это, с горечью подумал Рено, единственные шелка́, которые он может носить сегодня.
   Он улыбался направленным на него видео– и телевизионным камерам, улыбался задорной зубастой улыбкой, ибо нуждался во внимании едва ли не больше, чем женщина, которую он взял с собой для антуража, но под внешней бравадой, под быстрыми, небрежными ответами относительно его возможного участия в следующих скачках или о планах на будущий скаковой сезон скрывался настоящий водоворот смятенных мыслей и отчаяния.
   С особой завистью Рено глядел на жокеев, которые не торопясь направлялись в паддок. Он знал, что чувствует и о чем думает каждый из них в эти минуты перед стартом, на какие пускается уловки, чтобы сосредоточиться, напустить на себя кураж и не дать упасть уровню адреналина в крови.
   Только один будет первым у столба, но остальные могут попытаться проявить свою отвагу и решимость. Кто-то вернется на будущий год и возьмет свое в другой скачке, кто-то исчезнет – наберет лишний вес, разочаруется, испугается травм. Некоторые переберутся куда-нибудь в захолустье, предпочитая быть первыми во второразрядных гонках, чем раз за разом оставаться в битом поле в состязаниях высшего класса. Лишь великие жокеи способны задержаться на скаковом круге надолго, богатея от скачки к скачке и служа примером для подражания десяткам своим последователей, но, чтобы стать великим, необходимо либо счастливо избегать падений и переломов, либо перемогать их.
   Середнячки же так и будут кочевать от ипподрома к ипподрому, будут заискивать перед тренерами, теребить своих агентов, исчезать, чтобы снова возникнуть в ипостаси конюшенного мальчика, конюха или даже помощника тренера на какой-нибудь крошечной ферме.
   Но сейчас ничего этого нельзя было разглядеть. Жокеи – могучие воины, бесстрашные солдаты, лихие всадники – шли на старт сосредоточенные, готовые к битве, и их напряжение выдавали только внимательный прищур глаз под опущенными защитными очками да особая грация худых, мускулистых тел, которая появляется у хищников перед броском. Да, мысленно они уже на старте… Пусть празднично переливаются разноцветные яркие шелка костюмов, пусть под мягкие итонские шапочки надеты твердые пластиковые шлемы, и у каждого на рукаве повязка со стартовым номером – все это для судей и зрителей. Для жокеев уже не существует ничего, кроме броска из стартовых ворот, полуторамильной дистанции и стремительного спурта на финишной прямой. Рено знал, что некоторые жокеи встают с рассветом, чтобы размять своих четвероногих партнеров и открыть им дыхание; другие, напротив, спят допоздна и являются к самому старту, ибо их отношения с лошадью остаются чисто деловыми, не окрашенными никакими эмоциями, но накануне скачек и те, и другие воздерживаются от лишних калорий и часами парятся в бане, сгоняя лишние унции и фунты.
   Точно так же поступал и он…
   Рено с завистью посмотрел вслед жокеям, и у него снова защемило сердце.
   Это он должен был шагать сейчас в паддок, внимательно прислушиваясь к последним наставлениям тренера, это на нем должны были сосредоточиться восхищение толпы и надежды владельцев. Это он, зажав в зубах хлыст, должен был нестись по дорожке ипподрома.
   И больше всего на свете Рено боялся, что никогда больше не выйдет на старт.
   Он заставил себя сделать еще несколько шагов. Задиристая улыбочка не сходила с его лица, точно приклеенная.
   – Мисс Наоми!
   – Рено! – Наоми машинально пожала его здоровую руку. – Ты выглядишь потрясающе!
   – Я выглядел бы еще лучше, если бы надел ваши цвета.
   – Обязательно наденешь. – Наоми бросила быстрый взгляд на спутницу жокея, которую тот бросил на растерзание репортерам. – Милая девочка. Мне кажется, я ее где-то видела.
   – В коммерческих роликах. Она рекламирует шампунь и зубную пасту. Хочет пробиться в кино. – Рено пожал плечами, давая понять, что девушка его не интересует, и обратил все свое внимание на жеребца. – Он для вас все сделает, мисс Наоми.
   – Я знаю.
   – А-а, Рено! – Из-за угла конюшни выступила Келси. – Как раз тебя-то я и ищу. Мне хотелось бы, чтобы ты выбрал время и еще раз взглянул на мою годовалую кобылку. Чене нужен хороший жокей, который сумеет выжать из нее все, на что она способна.
   Рено почувствовал, как внутри у него все переворачивается.
   – Конечно, я заеду. Чего-чего, а времени у меня предостаточно… Ну ладно, пойду скажу пару слов Джоуи перед стартом…
   Рено поспешно отошел. Келси проводила его взглядом.
   – Может быть, я что-то не то сказала? – спросила она.
   – Понятия не имею. Вряд ли… – рассеянно отозвалась Наоми, ища глазами Моисея. – Наверное, он просто нервничает, как и все остальные.
   – Думаю, ты права. Ладно, пойду пожелаю Гейбу удачи. Встретимся в ложе.

   – Ну, Джоуи, не подведи, – напутствовал своего жокея Гейб, пожимая ему руку. – Мне очень хочется попасть в историю.
   Джоуи несколько раз согнул пальцы, хрустнув суставами.
   – Все будет в порядке, мистер Слейтер. Мы сделаем все как надо.
   – Не забудь придержать на старте, – напомнил Джемисон. – Незачем лезть вперед, пока не выйдете на дальнюю прямую. Мы тут не рекорды устанавливаем; наше дело – выиграть, а с каким временем – вопрос второй.
   – Мы с Дублем способны обеспечить и приз, и рекорд, – Джоуи ухмыльнулся и взмахом руки приветствовал подошедшего Рено. – Закажи билет в первый ряд, дружище, и запасись своим любимым шампанским.
   – Я так и сделаю. – Рено кивнул Гейбу, и на его лице снова появилась заученная, механическая улыбка. – Удачи вам, мистер Слейтер. Ваш жеребец… такие встречаются один на миллион. Как бы мне хотелось когда-нибудь самому попробовать его!..
   Он переступил с ноги на ногу и, сунув руки в карманы, сжал влажные ладони в кулаки.
   – Мы обязательно обсудим это, Рено, когда ты будешь полностью здоров.
   – Если жокей выступает на такой лошади, на какой я выступал последние год-полтора, он становится привередливым и избалованным. – Взгляд Рено остановился на Джемисоне. – Верно я говорю, Джеми? Первоклассные крэки портят жокеев.
   – Тебе виднее, Рено, – дипломатично отозвался тренер, не выпуская из рук уздечки Дубля.
   – Я выиграл для вас Бельмонт два года назад, помните? – Рено снова повернулся к Гейбу. – Тогда все говорили, что это, дескать, неожиданность – ученик жокея выигрывает скачку на посредственном жеребце. Все дело в том, что тогда был мой день, мой конь и моя гонка… – Влажные от пота пальцы Рено судорожно сжимались и разжимались в карманах брюк. – Об этой победе быстро забыли. Люди забывают все победы и все скачки, кроме одной. Дерби – вот что помнит публика. Только победа на дерби выносит тебя на вершину.
   Его рука заметно дрожала, когда он вынул ее из кармана и коснулся шеи вороного.
   – Ну что же, маленький, ты выиграл свое дерби и Прикнесс, так что твой Бельмонт они не забудут… – Рено вымученно засмеялся. – Но все равно постарайся выиграть. Ты сможешь, я знаю.
   – По коням!
   Услышав команду, Рено отступил. Его лицо было бледно-серым, на лбу проступила испарина. Отвернувшись от жеребца, он быстро зашагал прочь, но налетел на Келси, которая тут же схватила его за рукав.
   – Рено!
   – Извини… – Рено вырвался и почти бегом покинул паддок.
   – Жокеи!.. – Джемисон подставил руки и кинул Джоуи в седло. – Сплошные нервы и голый темперамент.
   – Он показался мне совсем больным, – пробормотала Келси, но времени для того, чтобы предаваться беспокойству, не оставалось. После скачки, пообещала себе Келси, после скачки она постарается найти его и поговорить, но не сейчас. Наступал момент, которого Гейб и она тоже ждали с таким нетерпением и тревогой, и Келси не хотела испортить ему торжество.
   – Я пришла пожелать тебе удачи, Гейб, хотя ты и убежал утром без меня.
   – Ну, для того чтобы разбудить тебя в шесть утра, потребовались бы пушки! – со смехом ответил Гейб. Он действительно пожалел Келси, но была и еще одна причина, по которой ему не хотелось, чтобы она была с ним на утренней проминке и после нее. Гейб собирался заняться поисками отца или его следов, но ничего не обнаружил.
   Чувствуя, что может вздохнуть свободнее, Гейб наклонил голову, чтобы повнимательнее рассмотреть Келси. Сегодня ее волосы были убраны под белую соломенную шляпку с широкими полями, кокетливо надвинутую на одно ухо. Поверх короткого, обтягивающего платья красного цвета она надела белый короткий жакет из легкой шерсти. На лацкане неслась к победе подаренная им лошадь из красного гагата.
   – Теперь, когда я вижу, что с тобой сделали несколько лишних часов сна, я не жалею, что у меня под рукой не было пушки.
   – Ну что за несносный тип! – фыркнула Келси.
   – Конечно, я умный и хитрый. – Он взял ее за руку. – Ты надела мои цвета.
   – Твои цвета – единственные, которые стоит носить сегодня.
   Гейб повел ее к ложе, и Келси приложила ладонь к его груди.
   – А почему ты не волнуешься?
   – Потому что это ничего не изменит.
   – Скажи это моему животу, – пожаловалась Келси и сунула руку в сумочку в поисках бинокля. – А то мне начинает казаться, что я хочу победы Дубля больше, чем ты.
   – Ничего подобного.
   Пока лошадей выводили на старт, Гейб не выпускал ее руки.
   Ставки были сделаны, окошечки касс закрылись, высокое голубое небо было по-летнему неподвижным. Дорожка – полторы мили ухоженного, выровненного грунта – была в отличном состоянии, и участники могли показать высокие результаты. Зрители, заполнившие трибуны, уже давно поднялись на ноги, но пока лишь монотонно гудели, и лишь изредка этот ровный гул нарушался чьим-то пронзительным выкриком.
   Глядя на все это, было легко забыть о подлинных масштабах предстоящего действа. Тем, кто предпочитал смотреть скачки по телевизору, они действительно могли показаться маленькими, камерными, ибо никакой экран не мог дать полного представления об этом ярком и большом мире. Лишь благодаря собственному Гейба честолюбию, везению, силе воли мир скачек стал его собственным миром, в котором он чувствовал себя на своем месте. И вот теперь все его заботы, разочарования, надежды и усилия сошлись в одной-единственной скачке. И в одной-единственной лошади.
   Гейб внимательно следил за тем, как Дубля заводят в стартовый бокс, и вспоминал ту ночь, когда он родился. Он хорошо помнил, как визжала кобыла и как пронзительно выл ветер за стенами конюшни, швыряя на крышу то дождь, то мокрый снег, помнил ожидание, длившееся бесконечно.
   Потом, в потоке хлынувшей на солому крови, показались четыре неправдоподобно тонких ноги, и высокий, до странности похожий на человеческий, вопль кобылы возвестил о рождении нового существа. Маленький, мокрый, живой комочек вытянулся на сырой подстилке и сделал свой первый вздох – один из многих, приведших Дубля, сына Куража и Дерзкой, к стартовым воротам ипподрома Бельмонт-парк на Лонг-Айленде. И даже теперь, три года спустя, Гейб помнил восторг, который он испытал, едва только заглянув в глаза жеребенку.
   – Боже мой, как я люблю эту лошадь!
   Он не сразу понял, что произнес эту фразу вслух. Только пальцы Келси, стиснувшие его запястье, и ее голос, произнесший: «Я знаю», вернули его к действительности.
   Стартовые ворота открылись с протяжным металлическим скрежетом, и почти в тот же самый миг с губ нескольких тысяч зрителей сорвался дружный вздох. Виноват в этом был Дубль, который шарахнулся со своей шестой дорожки вправо, к внешней стороне скакового круга, едва не выбросив жокея из седла. Что-то испугало его, но что – сейчас это было уже неважно, ибо в результате этого головоломного броска Дубль оказался позади плотной группы всадников, и всадник на его спине никак не мог взять управление в свои руки.
   Все хитрые инструкции, которые давал Джоуи перед стартом тренер, в одно мгновение потеряли все свое значение. Единственной целью жокея было теперь восстановить равновесие и вернуть заартачившегося вороного на скаковой круг.
   На то, чтобы поправить положение, оставались ничтожные доли секунды. Прорубаться сквозь группу или обойти ее полем – по наружной, более длинной дорожке? Конь и всадник приняли решение, которое в зависимости от исхода скачки могло было быть признано неверным или отчаянно смелым почти одновременно. Словно зная, какой подвиг ему придется совершить, Дубль вылетел на крайнее свободное поле и понесся во весь опор.
   Он мчался по треку, пожирая пространство и выбрасывая из-под копыт крупные комья глины. Ноги его двигались с такой скоростью, что их было невозможно поймать глазами, и только мощные удары копыт о землю свидетельствовали, что он пока еще не взлетел над землей. И к моменту, когда лидер в первый раз прошел под проволокой, Дубль отставал от него всего на корпус. И он сокращал это расстояние!
   Стоя в ложе, Гейб не отрывал от глаз бинокля. Скачка была почти забыта, и все его внимание сосредоточилось только на одной лошади. Нет, виновата была не только красота, хотя при одном взгляде на мощный галоп вороного у него слезы наворачивались на глаза от восхищения. Гейб видел перед собой настоящее, неподдельное мужество и свирепую, беспощадную и бескомпромиссную волю к победе. И знал, что независимо от исхода сегодняшнего состязания он никогда не забудет этот яростный, стремительный полет вороного.
   Полмили были пройдены ровно за сорок четыре секунды, причем Дубль и лидер далеко оторвались от своих преследователей. Зрители ревели, словно десяток реактивных лайнеров, летящих на небольшой высоте, но Гейб слышал только голос Келси, которая едва слышно шептала рядом с ним:
   – Ну, маленький, не отдай!
   Должно быть, из всех зрителей только они двое стояли, держась за руки, словно маленькие дети, и как зачарованные смотрели на одного-единственного коня.
   – Маленький, не отдай!
   На втором повороте Джоуи отправил Дубля в посыл, сражаясь с лидером за выгодную позицию у бровки. Именно здесь, на последнем прямом отрезке дистанции, Бельмонт проверял претендентов на мужество и доблесть, и из отставшей группы стрелой вылетел и понесся вдогонку за лидерами гнедой кентуккиец.
   Но было слишком поздно. Мужество, гордость, сердце – все то, что три года назад ветреной зимней ночью Гейб разглядел в глазах новорожденного жеребенка, подгоняло Дубля быстрее, чем опускавшийся на круп хлыст.
   Дубль первым пересек финишную черту, оставив второго претендента на два корпуса позади. Вороной жеребец из «Рискованного дела» выиграл приз Бельмонт-Стейкс и стал «трижды венчанным» – обладателем Тройной Короны.
   Несколько мгновений Гейб просто стоял и смотрел. Эмоции, овладевшие им, были слишком сильны, чтобы улечься сразу и уступить место экстазу долгожданной победы. Да, это его лошадь была там, на дорожке ипподрома, это его жокей высоко поднялся на стременах. Это его мечта, покрытая грязью, потом и славой, гордо вышагивала вдоль трибун на глазах у тысяч зрителей. Что бы ни случилось теперь, никто не отнимет ни у него, ни у вороного этого ослепительного триумфа.
   – Черт знает что за лошадь! – хрипло пробормотал Гейб, чувствуя, что горло словно заржавело и не повинуется ему. Потом он повернулся к Келси и увидел, что ее щеки мокры от слез. – Черт знает что за лошадь, – повторил он.
   – Да! – Слезы еще катились по лицу Келси, но к горлу уже подступал легкий, радостный смех. Она подняла руки и обхватила его за шею. – Поздравляю, Слейтер! Ты все-таки сделал это!
   – Господи Иисусе… – Никаким напряжением воли он не смог бы сдержать глупую счастливую улыбку, которая расцветала у него на лице. – Господи Иисусе, мы сделали это, мы справились!
   С этими словами Гейб подхватил ее на руки и закружил, не обращая внимания на направленные на него камеры. Келси еще смеялась, когда он закрыл ей рот поцелуем.

   Рик сидел в своей комнате в нескольких сотнях миль от Нью-Йорка и смотрел на экран телевизора. На Бельмонт он не поехал. Зная о том, что должно случиться, он предпочел самый безопасный вариант и остался у себя в номере.
   Когда камеры переключились с жеребца-чемпиона на его счастливого владельца, Рик только кивнул.
   – Радуйся, радуйся, пока можешь, щенок, – пробормотал он и налил себе на два пальца двенадцатилетнего скотча. Губы его презрительно дернулись, когда, комментируя поцелуй Келси и Гейба, диктор заявил, что мистер Слейтер и мисс Байден не только конкуренты, но и близкие друзья.
   Устроившись поудобнее, Рик стал ждать, когда же появятся первые признаки спланированной им катастрофы. Как и после каждой гонки, жеребца должны были отвести в «плевательницу» и взять пробы мочи и слюны. И когда станут известны результаты, Гейб уже не будет так широко улыбаться.
   «Так, пожалуй, даже лучше, – рассудил Рик. – Гораздо приятнее отобрать у этого паршивца приз после того, как он подержал его в руках и вообразил своим».
   Да, обстоятельства, несомненно, сложились в его, Рикову, пользу, и все благодаря этой избалованной шлюхе – дочери Наоми. Если бы она не поперлась ночью в конюшню и не помешала осуществлению его планов, вороной жеребец вовсе не вышел бы на старт.
   Но он вышел и стал первым. И теперь только считаные мгновения отделяли Рика от того момента, когда по стадиону будет объявлено, что в крови Дубля обнаружены запрещенные стимуляторы.
   И тогда Гейб не только будет дисквалифицирован, но будет опозорен, скомпрометирован, узнает, что значит всеобщее презрение.
   Готовясь отпраздновать свою победу, Рик Слейтер долил свой стакан доверху, но рука его дрогнула, и он пролил несколько капель на стол, когда услышал официальное объявление судьи информатора.
   «Шестой, пятый, второй».
   Его потрясенный разум отказывался воспринимать дальнейшие пояснения относительно сделанных ставок и выплаты выигранных сумм. Раскрыв рот и выпучив глаза, он таращился на экран телевизора, на котором появились конь и жокей – оба в венках из белых гвоздик. Потом Рик увидел сына, по-хозяйски обнимавшего Келси за плечи. Он подошел поздравить своего всадника и – словно сентиментальный ковбой из дешевого вестерна – наклонился поцеловать жеребца во влажную от пота морду.
   Стакан скотча врезался в экран, и оба разлетелись вдребезги. В воздухе запахло пролитым виски, и Рик вскочил с места. На минуту или больше он словно потерял рассудок и принялся молотить кулаками ни в чем не повинный телевизор. Когда же его разбитые пальцы окрасились кровью, он столкнул его на пол и принялся методично обрабатывать аппарат ногами, топча рассыпающиеся по полу блестящие детали и обломки. Единственной мыслью его было, что он сейчас «жуть что сделает с этим поганым телевизоришкой, который взялся показывать ему такие вещи»!
   Когда Рик, вымотанный и задыхающийся, наконец остановился, в комнате воняло жженой изоляцией, спиртом, его собственным потом. Костяшки пальцев кровоточили, в груди ломило, перед глазами все еще плавала багровая пелена.
   Кое-как отдышавшись, Рик плюхнулся обратно в кресло и поднял упавшую бутылку. Больше половины ее содержимого вылилось на ковер, но в бутыли осталось еще достаточно благословенного напитка, чтобы смыть скопившуюся в горле и во рту желчь и привести в порядок мысли.
   «У кого-то голова с плеч покатится!! – яростно пообещал себе Рик и сплюнул. Он окончательно убедился, что не может никому доверить самого простого дела. Что ж, придется ему самому обо всем позаботиться.
//-- * * * --//
   Неделя после триумфа Дубля в Нью-Йорке была заполнена привычными делами, и у Келси почти не оставалось времени на раздумья. «Три ивы» продолжали жить обычной жизнью, и она проводила дни за тренировками, чисткой лошадей и конюшен и другой повседневной работой. Скачками в Бельмонте сезон отнюдь не заканчивался, да и для того, чтобы почивать на лаврах, не было никаких оснований.
   Келси к тому же была переполнена своими собственными честолюбивыми планами. Она давно мечтала воспитать своего чемпиона, а теперь, вдохновленная успехами Гейба, была настроена как никогда решительно. Ее Чена подавала большие надежды, и Келси готова была работать не покладая рук, лишь бы добиться своего.
   Не забывала Келси и о головоломке, решить которую она себе пообещала, однако это дело так и не двинулось с мертвой точки. Загвоздка была в Чарльзе Руни; когда бы Келси ни звонила в агентство, детектива никогда не оказывалось на месте, и он не перезванивал, хотя Келси оставила несколько сообщений. Тем не менее она была уверена, что в конце концов сумеет припереть его к стенке и заставить дать ответы.
   Не последнее место в ее стратегическом плане занимал и капитан Типтон. В прошлый раз она не сумела поговорить с ним подробно – частично из-за присутствия Росси, частично из-за самой себя, – однако интуиция подсказывала ей, что на вторую встречу с бывшим полицейским можно рассчитывать. В случае же неудачи Келси всегда могла поехать к отцу и попросить его подробно, обстоятельно рассказать о тех далеких и печальных днях, чтобы с его помощью составить наконец полную картину происшедшего.
   Это было тем более необходимо, что пока – пока! – в голове Келси сформировался лишь образ молодой женщины, которая любила своего мужа сильно и горячо – настолько горячо, что без раздумий пустилась в рискованную авантюру и проиграла, ибо в своем стремлении вернуть его она то и дело совершала ошибки. По большей части эти ошибки можно было объяснить тщеславием, гордостью и упрямством, но Келси так и не удалось понять, что же превратило эту волевую и бесстрашную молодую женщину в убийцу.
   – Привет, сестренка!
   – Ченнинг! – Даже не выпустив из рук влажной губки, Келси обернулась и крепко поцеловала брата. – Извини, но у меня не было и пяти минут, чтобы найти тебя и сказать, как я рада тебя видеть!
   – Признаться, у меня тоже. Я приехал всего два часа назад, но не успел я слезть с мотоцикла и размять затекшие ноги, как старина Мо запряг меня в работу, словно я никуда не уезжал. Видишь? – Ченнинг показал на свою рубашку, на которой проступили темные пятна пота.
   – Откровенно говоря, я не надеялась, что ты вернешься. – Келси повернулась к Чене и стала осторожно протирать ей морду. – Уже почти середина июня.
   – Ну, мне потребовалось некоторое время, чтобы урегулировать этот вопрос, хотя, признаюсь откровенно, до обращения в Организацию Объединенных Наций дело не дошло.
   – Значит, Кендис по-прежнему возражает, чтобы ты работал здесь?
   – Она, скажем так, не слишком довольна этим обстоятельством. Так я не погрешу против истины, зато звучит менее категорично. В общем, это был тот еще скандалец! – Он ухмыльнулся.
   – Мне очень жаль, Ченнинг…
   – Да ничего страшного, сестренка. Во-первых, выплеснув все, что у нее наболело, ма облегчила душу, а это уже немало. Для меня, во всяком случае. Она, конечно, хотела бы, чтобы я подхватил знамя семейной традиции, завещанное мне поколениями предков, и так далее, и так далее… Всю жизнь я воспринимал это как данность, как нечто само собой разумеющееся и в конце концов, наверное, стал бы блестящим хирургом – таким, как мой отец, как его отец и отец его отца. Ма всерьез этого ожидала, и я не стал ее разубеждать.
   – Так ты не этого хочешь?
   – Я решил попробовать себя в ветеринарии. – В глазах Ченнинга блеснул упрямый огонек, словно он ожидал возражений или – еще хуже – быстрой, покровительственной насмешки, но Келси неожиданно наклонилась вперед и поцеловала его в обе щеки.
   – Молодец!
   – Ты серьезно так думаешь?
   – Ну, я, конечно, могла бы рассказать тебе о том, как трудно – да и невозможно в конечном итоге – жить так, чтобы оправдывать ожидания других людей. Особенно – близких и родственников. За последние несколько месяцев я в этом окончательно убедилась, но и ты, скорее всего, это знаешь. В конце концов Кендис смирится – ведь она любит тебя и хочет того же, чего хочешь ты, что бы она при этом ни утверждала.
   – Возможно. – Ченнинг пошевелил солому носком ботинка. – И все равно мне было очень нелегко с ней спорить. Но еще труднее сознавать, что я почти наверняка уступил бы, если бы герр профессор не встал на мою сторону.
   – Папа? Ты серьезно?
   Ченнинг ухмыльнулся:
   – Он, словно засадный полк, пошел в атаку из-за холма, без стрельбы с дальней дистанции и без трубных кавалерийских сигналов. Он только говорил – терпеливо, обстоятельно, убедительно… ну, ты знаешь, как он умеет. И все-таки это было достаточно неожиданно. Откровенно говоря, я что-то не припомню, чтобы твой отец когда-нибудь противоречил моей матери в таких серьезных вещах, так что мне порой кажется, что ма сдалась от удивления – оттого, что он принял мою сторону, а не ее.
   – Он тоже тебя любит. – Закусив губу, Келси продолжила чистить лошадь. – Что же тебя все-таки тревожит, Чен?
   – Да, в общем-то, ничего. В последнее время отношения между ма и профессором стали несколько напряженными, но я надеюсь, что теперь, когда меня не будет дома, у них хватит времени, чтобы мирно во всем разобраться. Как бы там ни было, ма склонна обвинять скорее тебя, чем его.
   Келси недовольно поморщилась.
   – Боюсь, мне все же придется кое-что предпринять, чтобы успокоить ее.
   – Ма не умеет обижаться. Во всяком случае – подолгу. Просто ее взгляды на мировой порядок оказались несколько поколеблены, только и всего. Пройдет немного времени, и она привыкнет к новым обстоятельствам.
   – Прошу прощения… – у дверей бокса появился Рено.
   – Рено, привет! – Келси повернулась к нему, не переставая при этом чистить свою годовалую кобылу. – Ты, наверное, помнишь Ченнинга?
   – Конечно. Как дела, Ченнинг?
   – Неплохо. Как твое плечо?
   Жокей машинально подвигал рукой.
   – Понемногу приходит в норму. Через пару недель я буду в форме. У меня даже есть несколько предложений, но все это европейские скачки. В общем, пропал сезон.
   – Кажется, Моисей что-то говорил… – осторожно вставила Келси. – Через несколько недель мы отправляем Прилива за океан. Хорошо бы, если бы на нем выступал именно ты.
   – Там видно будет… А это Чена, верно? Честь Наоми?
   – Я, пожалуй, пойду, – вставил Ченнинг. – Если Моисей увидит, что я, как он выражается, валяю дурака, он урежет мне зарплату. Рад был видеть тебя, Рено.
   – И я… До встречи, Чен.
   Жокей шагнул в стойло и присел на корточки, так как у любой чистокровной лошади самым главным были ее ноги. Поначалу он ничего не сказал, только обошел кобылу со всех сторон, проводя ладонями по бокам, по груди, по холке. В последнюю очередь он осмотрел глаза и зубы.
   – Отменная лошадка, – промолвил он наконец. – Отличная стать и много сердца. Ты уже водила ее через стартовые ворота?
   – Да, и, похоже, никаких осложнений здесь не будет. Иногда она пугается, но с тех пор как мы попробовали наглазники, все идет просто отлично… – Тут Чена ткнулась губами в плечо Келси, и та достала из кармана морковку. – Чена – очень ласковая кобыла, но внутри ее горит настоящий огонь. Мо считает, что на будущий год ее уже можно будет попробовать в одной-двух скачках. Что ты на это скажешь?
   – Отменная лошадка, – снова повторил Рено и едва заметно вздрогнул от отчаяния и надежды. – Почему ты хочешь, чтобы именно я выступал на ней?
   – Во-первых, я видела тебя на треке. Кроме того, мне очень по душе, как ты относишься к лошадям. Ты бываешь на утренних тренировках, заходишь в конюшню… словом, ведешь себя не так, как иные жокеи, которые подходят к лошади только на ипподроме, накануне старта. Ты и лошадь – не просто партнеры, а добрые товарищи. Есть еще и третья причина…
   Тут Келси слегка замялась и, чтобы скрыть смущение, принялась гладить Чену по морде.
   – Я знаю, что ты любил Горди, Рено. Это было видно по тому, как ты с ним обращался, как говорил о нем. Именно такого жокея я хотела бы для своей Чены.
   Рено отвернулся. Больше всего ему хотелось броситься ничком на соломенную подстилку и зарыдать в голос, и он боролся с этим желанием из последних сил. Каждое слово Келси впивалось в него, словно острый нож или осколок стекла.
   – Я… л-любил эту лошадь… – Голос Рено сорвался, но он этого не заметил. – Он бы сделал для меня все… Ради меня он сжег свое сердце.
   – Ты не должен винить себя в том, что случилось! – воскликнула Келси.
   – Я не хотел причинить ему никакого вреда. Но откуда, скажи, откуда мне было знать, что эта скачка убьет его? Откуда?!
   Его невидящий взгляд буквально жег лицо Келси, и она сказал мягко:
   – Ты не мог этого знать, Рено. Но рано или поздно мы найдем того, кто хотел зла нашему Горди.
   Рено судорожно, со всхлипом, вдохнул воздух.
   – Рано или поздно… да… – Не глядя, он сделал шаг назад. – Чена хорошая лошадь, Келси. Береги ее.
   – Так ты согласен выступать на ней?
   Ответом ей был взгляд, полный такого жгучего, всесокрушающего отчаяния, что Келси невольно шагнула вперед, протягивая к маленькому жокею руки, но Рено издал лишь один короткий, горловой, звериный какой-то звук и выбежал из стойла.

25

   – Говорю тебе, Гейб, он буквально разбил мне сердце!
   Держа бокал с вином обеими руками, Келси подобрала под себя ноги, поудобнее устраиваясь на длинном широком диване в гостиной в доме Гейба. Вечер был теплым, тихим, и все окна и двери были распахнуты настежь, впуская внутрь легкий ветерок, напоенный цветочным ароматом, но Келси продолжала видеть перед собой только лицо Рено, пересеченное полосами просеянного сквозь решетку денника солнечного света и искаженное безнадежным отчаянием и мукой.
   – Ему очень хочется вернуться в строй.
   Гейб лежал, вытянувшись на том же самом диване и положив ноги на колени Келси; во рту у него торчала сигара, и время от времени он выпускал в потолок струйки сизоватого дыма. Гейб не то чтобы вовсе не сочувствовал жокею, просто он был слишком измотан, измучен до последней степени, и его отупевший мозг отказывался работать. Кто бы мог подумать, что неделя, насыщенная встречами, приемами, вечеринками, телефонными звонками и прочим, утомит его сильнее, чем неделя тяжелого физического труда наподобие рытья канав?
   В настоящий момент он с удовольствием променял бы переговоры с брокерами и страховщиками, которые предлагали ему различные варианты сделок и с цифрами в руках наперебой твердили о будущих доходах, на вилы и мокрую от пота рубашку, но это было невозможно, во всяком случае пока.
   Не далее как сегодня после обеда Гейб вынужден был отказаться от весьма выгодного предложения одной телевизионной компании, которая хотела снять документальный фильм о нем и, естественно, о Дубле.
   – Не знаю, – продолжала Келси, пока мысли Гейба витали в облаках. – Мне тоже казалось, что он просто хочет выступать, но только до тех пор, пока…
   Она откинулась назад и пристроила голову на спинке дивана. Специально для нее Гейб включил Моцарта, что с его стороны было большой жертвой. Келси знала, что он ничто не ставит так высоко, как ранний рок и меланхоличные завывания блюзов.
   – Как ты понимаешь, я просила его выступать с Ченой не из одних альтруистических соображений. Мне нужен был лучший жокей, какого только можно найти в наших краях, и лишь потом я подумала, что мое предложение, возможно, как-то утешит его. Но, похоже, я сделала ему только хуже.
   – Ты не можешь этого знать, – лениво откликнулся Гейб.
   – Ты просто не видел его лица. Только теперь я начинаю понимать, что́ значила для него гибель Горди. Я тоже любила этого жеребца, но, скорее всего, я не была привязана к нему и вполовину так сильно, как Рено. И он обвиняет себя в его гибели только потому, что Горди упал под ним. – Келси рассеянно раскрутила вино в бокале и смотрела, как рубиновая жидкость понемногу успокаивается. – Я начинаю всерьез подумывать о том, не попросить ли Наоми убедить его обратиться к психотерапевту. Как ты думаешь… – Она повернулась к Гейбу и увидела, что он лежит с закрытыми глазами. – Эй, да ты никак спишь?
   – Прости. – Гейб приоткрыл один глаз. – Я просто задумался.
   – Нет, это ты прости. – Келси заерзала на диване и, усевшись поудобнее, стала массировать ему ступни. – Ты устал, я поняла это, как только ты вошел в дверь. Мне надо было спросить тебя, как прошли твои сегодняшние переговоры, а вместо этого я пристала к тебе со своим сто первым психологическим этюдом.
   – Покуда ты гладишь меня по пяткам, можешь говорить о чем тебе угодно.
   Келси усмехнулась, но отставила свой бокал, чтобы иметь возможность массировать его ступни обеими руками.
   – Ну, как твои деловые встречи? Когда мы будем праздновать рекордную в скаковом мире сделку?
   – Никогда. – Гейб подумал о том, как удивительно много эрогенных зон расположено на таком сравнительно маленьком участке человеческого тела, как ступни. – Я не собираюсь распродавать своего Дубля по частям.
   – Не собираешься? – Келси невольно замерла. – Но, Гейб, ты же говорил, что сумма может получиться совершенно астрономической!
   – Я не собираюсь делить его ни с кем! – Гейб снова открыл глаза и пристально на нее посмотрел. – Я выслушал все советы, все предложения и решил поступить по-своему. Что мое – то мое.
   – Но это же непрактичное, продиктованное эмоциями решение!
   – А ты хотела чего-то другого?
   Келси покачала головой.
   – Одно время я тоже мечтала владеть долей «трижды венчанного».
   – Ну, это можно устроить… – небрежно бросил Гейб, изо всех сил стараясь сохранить видимость спокойствия. – Ты можешь получить пятьдесят процентов.
   – Половину? – Брови Келси поползли вверх, а пальцы замерли. – Пожалуй, это несколько больше того, что я могу себе позволить.
   – И большинство людей сказали бы тебе, что ты совершенно права. У тебя просто не хватит денег.
   Келси обиженно подобрала губу.
   – Прошу не указывать мне, что я могу себе позволить, а что – нет. О’кей, каковы твои условия?
   – Условие только одно… – Глаза Гейба сверкнули. – Выходи за меня замуж.

   Сначала Рено отправился на конюшню. На конюшню, которая некогда принадлежала Канингему. Никто его не остановил. Охранники и конюхи – все хорошо знали Рено. Он солгал им, что должен встретиться с Джемисоном, и они пропустили его без дальнейших расспросов.
   На самом деле Рено просто хотел снова увидеть лошадей, почувствовать их запах, прикоснуться к бархатным шкурам, под которыми играют крепкие как сталь мышцы. Некоторое время он раздумывал, не пойти ли ему и в самом деле к Джемисону, чтобы излить душу, но потом отказался от этой мысли. Что это изменит? Ничего. Ничего уже не исправишь.
   За последние несколько недель Рено потратил довольно много времени, размышляя над тем, что он наделал, и пытаясь переложить вину на кого-то другого, но все его обвинения, словно камни с горы, снова скатывались вниз, чтобы похоронить его под своей тяжестью. Он как будто сидел на дне глубокого рва, из которого не было никакого выхода. Это он взял в руки шприц, это он ввел смертельный яд в вену великолепного коня, бойца, атлета.
   Не имело никакого значения, каким путем шприц попал к нему и кто вложил ему в руки этот инструмент. Теперь Рено ясно понимал это и – самое главное – принял на себя всю полноту вины. Он убил того, кого любил больше всего на свете, – и погубил самого себя.
   Как и его отец…
   Рено прислонился лбом к теплому боку терпеливой спокойной кобылы и заплакал. Порок перешел к нему по наследству, передался через кровь, и от этого никак нельзя было отмахнуться. Все причины и смягчающие обстоятельства, которые он пытался выдумать, изобрести, были подобны карточным домикам, рассыпающимся при малейшем дуновении ветерка. Неужели он действительно верил, что мстит за отца, которого на самом деле не помнил и не знал? Скорее всего, эта идея, с дьявольской ловкостью внедренная в его сознание, была просто способом заставить его сделать все, что нужно, – точно так же, как игла, которую он ввел в вену лошади, была способом свести какие-то старые счеты.
   Слаб… И он слаб, точно так же, как и его отец. И про́клят, как он.
   Раз так, ему остается только одно, только одно еще не исполненное дело. И он исполнит его, поступив точно так же, как поступил в свое время отец. Он замкнет круг, пройдет до конца тем путем, на который толкнул его человек, известный Рено только по фотографиям и пожелтевшим газетным вырезкам. Человек, память о котором он берег пуще собственной чести.
   Словно во сне, Рено в последний раз вдохнул лошадиный запах и вышел из конюшни. Путь его лежал в сарай для старой упряжи. В тот самый сарай, который когда-то тоже принадлежал Канингему.
//-- * * * --//
   Прошло секунд десять, прежде чем Келси сумела обрести дар речи. Предложение, которое она только что услышала, было вполне в духе Гейба – взвешенным, хладнокровным, рискованным и неожиданным, как выпад фехтовальщика, как бросок призовой лошади к финишу. Как вызов, как брошенная в лицо перчатка, не поднять которую было невозможно.
   Келси медленно убрала его ноги со своих колен и взяла со столика отставленный бокал с вином.
   – Значит, если я выйду за тебя замуж, то половина Дубля будет моей?
   – Совершенно верно. – Гейб слегка пожал плечами. Он ожидал, вернее – надеялся, что ее реакция будет несколько иной. – А также половина фермы и всего остального, – уточнил он, принимая правила игры.
   Келси отпила из бокала крошечный глоток и посмотрела на него внимательно.
   – И половина Гейба Слейтера? – спросила она.
   Гейб почувствовал раздражение. Ему не нравилось насмешливое удовлетворение, сквозившее в ее взгляде и в интонациях. Легким движением он спустил ноги на пол и встал.
   – Я не Уэйд Монро, Келси. Если мы рискнем ввязаться в это дело, то каждый должен принадлежать другому целиком. Наш брак никогда не будет сделкой между двумя людьми, каждый из которых старается выжать максимум из неблагоприятных обстоятельств, имея про запас заранее оговоренную возможность расторгнуть контракт.
   – Как в покере: сделал ставку – играй?
   – Совершенно верно. И поскольку я уже сделал ставку, я, пожалуй, раскрою свои карты. Ты нужна мне – вот моя старшая карта, и, чтобы побить ее, тебе понадобится очень крупный козырь. Тебе, конечно, может показаться, что шансы на выигрыш невелики, поскольку однажды ты уже обожглась и не хочешь, чтобы это повторилось, но не забывай, что это – совсем другая игра и участвуют в ней совсем другие игроки. И в этой игре я теряю гораздо больше, чем ты.
   Келси продолжала глядеть на вино в своем бокале. «А он-то утверждал, что я не умею блефовать», – с некоей долей гордости подумала она, однако так и не осмелилась поднять голову, чтобы не показать ему раньше времени свое лицо.
   – Значит, ты считаешь, что я боюсь брака? Что я боюсь играть только потому, что однажды проиграла? Да это просто оскорбительно, Слейтер! Почти так же оскорбительно, как и это твое издевательское предложение, которое ты сделал мне пять минут назад, даже не оторвав от дивана задницы!
   – Так тебе нужны цветы, свечи и коленопреклоненный мужчина с обручальными кольцами в кармане? – свирепо спросил Гейб. Он на самом деле собирался преподнести ей кольцо, но тот факт, что Келси пытается ускорить ход событий, только разъярил его еще больше. – Повторяю, я не Уэйд, так что не надо сравнивать его и меня.
   Келси наконец подняла глаза. Она была уверена, что гнев, который проснулся в ней, скроет от него ее подлинные мысли.
   – Так кого из нас больше волнует прошлое, Слейтер? Уж не тебя ли? – Она с силой опустила бокал на столик и тоже встала. – Почему бы тебе не отвезти меня в… в Вегас? Вот была бы подходящая обстановочка для такого предложения! Мы бы сказали друг другу «да», сидя за карточным столом.
   Гейб напряженно кивнул:
   – Хорошо. Если ты этого хочешь…
   – Единственное, чего я хочу, это чтобы ты задал мне прямой вопрос, на который я могла бы дать прямой и недвусмысленный ответ. И ты либо задашь мне его сейчас, либо можешь убираться к черту!
   Прищурившись, Гейб изучал лицо Келси, но впервые не мог прочитать ее мыслей. Да и как это возможно, подумал он, когда впервые в его жизни выигрышные карты были в чужих руках?
   – Ты выйдешь за меня замуж? – медленно спросил он.
   – Да, – ответила Келси. – Выйду.
   Гейб снова вгляделся в ее лицо и судорожно вздохнул – оказывается, сам того не заметив, он затаил дыхание в ожидании ответа.
   – Правда?
   – Правда, – кивнула Келси. – Чья очередь сдавать?
   Губы Гейба слегка дрогнули.
   – Похоже, сейчас самое время разделить банк.
   С этими словами он шагнул вперед и, проведя ладонью по ее волосам, крепко обнял.
   – Я люблю тебя, Келси.
   – Надеюсь, иначе ты никогда бы не совершил такого опрометчивого поступка.
   – Опрометчивого? Да! – Он поцеловал ее в губы. – Но своего я добился – заполучил тебя, верно?
   – Да. – Келси звонко рассмеялась и обхватила его обеими руками. – Да, черт побери!
   – А как насчет поездки в Вегас?
   – Ни за что!
   – Ты просто не до конца просчитываешь варианты. – Гейб подхватил ее на руки и целеустремленно зашагал к лестнице в спальню. – Там все под рукой, все быстро, удобно и ничуть не обременительно. Мы могли бы провести нашу первую брачную ночь на огромной кровати в форме сердца, в комнате с зеркальным потолком и искусственными фиалками на тумбочках.
   – Это звучит довольно соблазнительно, но я, пожалуй, обойдусь. Почему бы нам не…
   Громкий, отчаянный стук в заднюю дверь заставил Гейба опустить ее на пол.
   – Стой здесь, – сказал он, подтолкнув Келси к ступеням, но, прежде чем он успел сделать несколько шагов, дверь распахнулась, и в гостиную ввалился один из конюхов. Он был бледен, как свежепобеленная стена, вытаращенные глаза дико вращались.
   – Мистер Слейтер! Господи, мистер Слейтер, вам надо немедленно пойти туда. Рено… Он мертв, мистер Слейтер!
   И сомневаться в этом не приходилось. Несмотря на то что у кого-то хватило смелости и сострадания перерезать веревку, привязанную к стропилу сарая для старой упряжи, Рено Санчес был мертв окончательно и бесповоротно.
   Келси смотрела и смотрела; она никак не могла отвести взгляда от лежащего на полу тела, одетого в жокейский шелковый редингот и обтягивающие бриджи. Голова была повернута под неестественным углом к телу, на шее виднелась багрово-синяя борозда от петли.
   – Позвоните в полицию, – приказал Гейб и грубо развернул Келси к выходу. – Уходи отсюда. Ступай домой.
   – Нет, я останусь, – возразила Келси. – Со мной все в порядке. Я хочу быть с тобой.
   Спорить Гейб не стал.
   – Подожди снаружи, – раздраженно бросил он и, когда Келси не двинулась с места, повторил еще резче: – Подожди снаружи, черт тебя возьми!
   Келси упрямо покачала головой. Она только отвернулась в сторону и встретила взгляд Джемисона. Глаза тренера были неподвижны и пусты. Что было тому причиной – горе или потрясение, – она не знала, но, подойдя к Джемисону, подвела его к ближайшему табурету.
   – Присядь, Джеми…
   – Это я нашел его, – глухо пробормотал тренер. – Мне передали, что Рено где-то здесь, что он хочет со мной встретиться. Я стал его искать… Не знаю, почему я сразу пошел в этот сарай, только пошел – и все… И увидел его. В точности как в прошлый раз…
   – В прошлый раз?
   – Да. Бенни Моралес тоже… О боже! – Он закрыл лицо руками. – Когда же будет этому конец, господи?!
   – Здесь есть записка, мистер Слейтер. – Молодой конюшенный мальчик нерешительно приблизился к Гейбу. Говорил он шепотом, словно боялся, что мертвый его услышит. – Она тут, на скамье. Ее никто не трогал. Полицейские всегда спрашивают, не трогал ли кто чего-нибудь, – добавил он, поразмыслив.
   – Хорошо, – кивнул Гейб. – А теперь ступай наружу. Как только приедет полиция, проводи их сюда.
   – Будет сделано, мистер Слейтер… – Работник замялся. – Мы срезали его, сэр! – выпалил он наконец. – Может, не надо было этого делать, но только мы не могли оставить его так. Мы… сняли его оттуда.
   – Вы поступили правильно. – Гейб опустил руку на плечо работника. – А теперь побудь снаружи.
   И он шагнул к скамье, заранее зная, что написано в записке, и боясь этого.

   «Простите меня… Я знаю, что поступаю, как трус, но другого выхода я не вижу. У меня нет другого выхода! Я не должен больше садиться в седло после того, как убил лучшего коня, который когда-либо подо мной был. Бог свидетель, я не знал, что в шприце смертельная доза. Я думал, его просто дисквалифицируют. Я никогда не верил, что мой отец виновен, и хотел отплатить за него. Но теперь… теперь я поступил так же, как когда-то и он. И должен повторить его судьбу. Это в крови… Такая кровь досталась мне от отца, а с ней не поспоришь».

   Гейб повертел записку в руках и посмотрел на Джемисона.
   – Ты знал, Джеми?
   Тренер кивнул, и на его лежащие на коленях руки упали, выкатившись из глаз, две слезинки.
   – Да, я знал, что Рено – сын Бенни Моралеса. Помоги, боже, им обоим!..

   Когда Джемисон заговорил, вся картина прояснилась окончательно. Бенни Моралес, повесившийся в том же самом сарае от отчаяния, безысходности и сознания собственной вины, оставил после себя вдову, которая была на четвертом месяце. Сразу после его смерти, опасаясь скандала, она уехала из Виргинии и поселилась в Канзасе. Когда ребенку было пять лет, вдова Моралеса вышла замуж во второй раз. Рено получил фамилию отчима – Санчес, однако он так и не перестал грезить о своем настоящем отце, от которого унаследовал миниатюрную фигуру, сухощавую конституцию, удивительные руки и неистребимую любовь к лошадям. Поэтому не было ничего удивительного в том, что Рено пошел по стопам своего родного отца и сумел быстро подняться от конмальчика до ученика жокея.
   В конце концов Рено вернулся в Виргинию, где когда-то творил чудеса Бенни Моралес. Свой секрет он доверил одному лишь Джемисону, который был лучшим другом его отца, и Джемисон надежно хранил его тайну.

   Через два дня после самоубийства Рено лейтенант Росси неожиданно приехал в «Рискованное дело», чтобы поделиться с Гейбом кое-какими подробностями.
   – У него была целая библиотека альбомов с газетными вырезками об отце, – сказал он. – В отдельных папках были собраны статьи с обвинениями против Моралеса, с отчетами о ходе расследования и сообщениями о самоубийстве. Со слов миссис Санчес я знаю, что увлечение отцом носило характер навязчивой идеи: в глазах мальчика он был героем, которого ловкие люди сделали козлом отпущения, и Рено был полон решимости исправить эту несправедливость.
   – И ввел наркотик жеребцу Чедвиков, – негромко проговорил Гейб. – Чтобы его дисквалифицировали.
   – Когда Моралес упал и получил травму, из-за которой он не выступал почти год, он как раз работал на Чедвиков. – По привычке Росси достал и перелистал свой блокнот, хотя он и так хорошо помнил всю цепь событий. – Впоследствии, когда в Кинленде погиб жеребец Солнечный, Мэттью Чедвик открыто обвинил Бенни Моралеса в том, что он ввел его чемпиону запрещенные амфетамины. И я его понимаю – из-за мошенника-жокея он потерял лошадь, в которую были вложены большие деньги.
   – Дурная наследственность… – сквозь зубы процедил Гейб. – Только непонятно, откуда Рено взял наркотики. Я уверен, что он сделал укол после взвешивания и незадолго до старта. Скорее всего, это было проделано в выводном тоннеле. Но как он достал амфетамин? И у кого?
   – Мне представляется, что для человека его профессии это было совсем не трудно, мистер Слейтер. Рено Санчес посещал скачки едва ли не с детского возраста. Наверняка он знал подходящих людей, к которым можно было обратиться. Вернее, неподходящих людей…
   – Если бы он сам достал ампулу с наркотиком, то не ошибся бы в дозе. Рено не хотел убивать лошадь, лейтенант. Я в этом убежден.
   – Значит, все-таки ошибся.
   – Или его кто-то обманул. Кстати, вам еще не удалось напасть на след моего отца?
   – Настоящее семейное дело, верно? – Росси усмехнулся. – Нет, – сказал он, когда Гейб ничего не ответил. – Ваш отец съехал из занимаемых им комнат, не оставив нового адреса. Не забывайте, мистер Слейтер, что единственной причиной, по которой я вообще взялся за розыски вашего папаши, является ваша интуиция. И я должен признать, что настолько ей доверяю, что, как только мистер Слейтер-старший появится в наших краях или вблизи ипподрома, он будет немедленно задержан и доставлен в участок для тщательного допроса.
   – Появится, – уверенно сказал Гейб. – Он слишком самоуверен и не всегда умеет остановиться вовремя.

   Келси только что пообедала, приняла душ и чувствовала прилив сил. Стоя возле открытого окна своей спальни, она задумчиво глядела на далекие холмы и размышляла о судьбе Рено.
   Он не поверил, что его отец виновен. Не поверил и потратил бо́льшую часть жизни, гоняясь за призраками прошлого. Он хотел отомстить за отца, исправить причиненное ему зло, но в конце пути узнал о себе и о человеке, чья кровь текла в его жилах, что-то такое, что уже не смог – или не захотел – жить с этим дальше.
   Да, отворять двери, ведущие в прошлое, оказалось довольно рискованно. Рено Санчес заплатил за это по самому высокому счету. Да и сама Келси никак не могла забыть о том, что произошло когда-то давно с ней и ее близкими, хотя и поощряла Гейба выкинуть из памяти его полунищее трущобное существование и быть самим собой.
   Не рискует ли она своими нынешними отношениями с Наоми, когда, приоткрывая дверь в прошедшие годы, заглядывает в щелку, пытаясь рассмотреть, нащупать, понять что-то, что спит в непроглядной мгле давних лет? И если она добьется своего, если разбудит и вытащит на свет божий то, что дремало в той темноте, под пылью двадцатилетней давности, сумеет ли она сама жить с этим знанием?
   «Оставь все как есть!» – приказала она себе. Зачем рыться в старом белье и пытаться выпустить на свободу то, что все остальные предпочитают держать под замком? В конце концов, впереди у нее – целая жизнь, жизнь с Гейбом, каждый день которой будет наполнен новыми проблемами и откровениями. Все, что ей нужно сделать, это снова закрыть двери своей и чужой памяти, повернуть ключ и повернуться лицом к свету.
   – Мисс Кел?
   – Что, Герти? – не оборачиваясь, отозвалась она.
   – Звонит мистер Линдстрем. Ему нужна была мисс Наоми, но, поскольку ее все равно нет, он сказал, что хочет поговорить с ее дочерью, с вами то есть…
   – Хорошо, Герти. Я сейчас спущусь.
   Келси разговаривала с адвокатом Наоми из кабинета матери. Вернее, он говорил, а она слушала и даже иногда пыталась вставлять какие-то комментарии. Закончив, она бережно опустила трубку на рычаги и осталась сидеть в глубоком кресле за письменным столом. Там ее и застала Наоми.
   – Черт бы побрал эти дурацкие ленчи! – проговорила она, стремительно входя в кабинет, швыряя в дальний угол перчатки и сбрасывая с ног туфли. – На них уходит уйма времени! Никак не могу понять, почему каждый раз, когда меня приглашают, я чувствую себя обязанной пойти. Сегодня, к счастью, ленч закончился довольно быстро, и я успела заглянуть в бутик возле ресторана. Там было умопомрачительное платье, прекрасно подходящее для свадебной церемонии на открытом воздухе. Я договорилась, чтобы они попридержали его, так что если в течение суток ты…
   Она не договорила. Келси смотрела на нее в упор, крепко сцепив лежащие на столе руки, и радостное возбуждение, заставившее Наоми промчаться через весь дом, чтобы как можно скорее встретиться с дочерью, погасло.
   – Что случилось, Кел? – заботливо спросила Наоми. – Ты расстроилась из-за Рено? Или…
   – Нет, не из-за Рено, – резко возразила Келси и увидела промелькнувшее в глазах матери облегчение. – Только что звонил твой адвокат.
   – Да? – Занервничав, Наоми принялась теребить брошь в форме шестилучевой звезды, приколотую над верхним карманом жакета.
   – Он просил известить тебя, что документы, которые ты просила набросать вчерне, готовы и ждут, чтобы ты с ними ознакомилась. – Келси немного помолчала. – Те самые документы, которые сделают меня владелицей половины фермы.
   – Вот и славно. – Как бы в подтверждение своих слов Наоми энергично кивнула головой.
   – С чего это тебе вздумалось предпринимать подобный шаг?
   – Этот шаг мы с моим отцом обсуждали незадолго до его смерти. Он всегда этого хотел, да и я, откровенно говоря, тоже. Просто я решила сделать все по закону.
   – И ничего мне не сказала.
   – Мне не хотелось, чтобы из-за этого ты чувствовала себя обязанной, – осторожно пояснила Наоми. – В силу известных тебе причин, как мать, я не смогла дать тебе почти что ничего. Что касается фермы, то это то немногое, что я еще могу для тебя сделать. Мой отец предоставил мне право самой решать, как и когда передать тебе твою долю, но сама идея исходила от него. И мне показалось, что сейчас самое подходящее для этого время. Упаси боже, Кел, это никакая не попытка покрепче привязать тебя к «Трем ивам» или ко мне!
   – Ты должна бы знать, что я и так достаточно сильно привязалась к ферме и к тебе. Ты рассчитывала на это с самого начала, еще когда просила меня приехать.
   – Да, это правда. Я не могла предвидеть и даже не смела надеяться, что ты… полюбишь меня, но была почти уверена, что «Три ивы» тебе понравятся.
   – А тебе не кажется, что это почти одно и то же?
   По губам Наоми скользнула легкая тень улыбки.
   – Так мне говорили, – призналась она.
   – Невозможно любить или уважать тебя, не питая таких же чувств к ферме. – Келси поднялась и протянула через стол обе руки. – Во всяком случае, невозможно для меня. И я не вижу причин, по которым я должна разделять вас.
   – Я почти не надеялась, что ты дашь мне шанс. – Наоми взяла руки Келси в свои и крепко пожала.
   «Да я и не собиралась», – припомнила Келси. Любой человек, чья мать возникла из небытия после двадцати трех лет отсутствия, вряд ли был бы расположен к великодушию. Наоми не могла этого не понимать, но все равно пошла на риск, попыталась изменить безнадежную ситуацию и, похоже, одержала победу.
//-- * * * --//
   Было почти пять часов вечера, когда Келси свернула на подъездную дорожку у дома Типтона и затормозила позади его запыленного пикапа последней модели. Соседский пес, бегавший на цепи вдоль проволоки, разделявшей газоны перед двумя домами, приветствовал ее громким и яростным лаем, словно предупреждая, что эта территория надежно охраняется. Из окна второго этажа высунулась пожилая женщина и, прикрикнув на собаку, повернулась к Келси.
   – Вы к Джиму?
   – Да. Он дома?
   – В мастерской, – женщина показала направление и покачала головой. – Слышите этот шум?
   Теперь, когда пес притих и издавал только низкое гортанное рычание, Келси услышала пронзительный визг мощной электропилы на заднем дворе. Он доносился из небольшого сарая, собранного из стандартного комплекта досок. Такой набор можно было приобрести практически на любом лесоскладе.
   Пройдя через двор, Келси постучала в полуприкрытую дверь, косо висевшую на петлях. Плотно закрыть ее было, по-видимому, невозможно. От прикосновения дверь открылась внутрь, глухо стукнувшись о стену ручкой.
   Типтон стоял у станка в защитных очках и звукопоглощающих наушниках, его бейсболка была повернута козырьком назад, как у заправского принимающего. Капитан яростно сражался с длинной доской примерно два на четыре дюйма, свежие опилки фонтаном взлетали в воздух из-под его пальцев, и Келси решила, что для всех будет лучше, если она дождется, пока пила перестанет вращаться.
   – Так тебе, гадина!.. – удовлетворенно пробормотал Типтон, когда отпиленный кусок доски со стуком упал на пол.
   – Капитан!..
   Он круто обернулся, и Келси подумала, что в своих янтарно-желтых пластиковых очках и с выступающими по бокам головы полукруглыми чашечками наушников Типтон похож на персонаж из второразрядного фильма ужасов. Сходство это еще усиливалось благодаря тому, что спереди рубашка капитана была забрызгана чем-то красным.
   – Господи, вы поранились! – вырвалось у нее.
   – Где? Что?! – В смятении Типтон принялся рассматривать свои руки, словно желая убедиться, все ли пальцы на месте, потом перехватил взгляд Келси и слегка смутился.
   – Ах это… – Он похлопал себя по груди. – Это клюквенный сок. Жене не нравится, когда я работаю в новой одежде.
   Келси устало прислонилась к верстаку и выругалась.
   – Испугались? – Все еще улыбаясь, капитан снял наушники и сдвинул на лоб очки. – Может, вам лучше присесть?
   – Нет, спасибо, я постою.
   – Я тут решил смастерить несколько полок для дома. – Он взял с верстака обрезок широкой плоской доски и, прищурясь, посмотрел вдоль нее, не покоробилась ли. – У нас с женой уговор – я делаю полки, а она заполняет их всякой ерундой. Зато мы оба довольны.
   – Это просто замечательно, – с показным энтузиазмом сказала Келси. – Я хотела спросить, не уделите ли вы мне несколько минут.
   – Думаю, что сумею втиснуть вас в свое расписание, – ответствовал Типтон, широко улыбаясь. – Может быть, лимонаду?
   Не дожидаясь, пока Келси ответит, он достал из-под верстака большой пластиковый кувшин с крышкой и налил лимонад в два бумажных стаканчика.
   – У вас, как я слышал, возникли новые проблемы.
   – Да. Престранное совпадение, вам не кажется? Рено Санчес полностью, во всех деталях, повторил жизнь своего отца. И смерть тоже.
   – Мир полон самых удивительных совпадений, мисс Байден, – ответил капитан, хотя по его лицу было видно, что это не доставляет ему никакой радости. Откуда Келси было знать, что Типтон провел повторную проверку по делу Бенни Моралеса и выяснил все детали за считаные часы до самоубийства Рено. «Еще какие-нибудь сутки, – мрачно размышлял он, – и все могло бы повернуться совсем по-другому».
   – Впрочем, одну из ваших проблем это как будто решило, – добавил Типтон. – Теперь вы знаете, кто убил вашу лошадь.
   – Рено не хотел убивать Горди, я уверена в этом, – повторила Келси мысль Гейба и отпила глоток из своего стакана. Лимонад оказался кисловато-горьким, а по поверхности его плавала лимонная цедра. «Должно быть, – подумала она, – жена капитана сама приготавливает этот вкусный, прекрасно утоляющий жажду напиток». – Кто-то использовал его, капитан. Это, к сожалению, тоже случается довольно часто. Одни люди используют других людей, и наоборот.
   – Не могу с вами не согласиться.
   – Моя мать использовала Алека Бредли, чтобы заставить папу ревновать, чтобы доказать свою собственную независимость, даже для того, чтобы пустить как можно больше нелицеприятных слухов о самой себе. Слухов, которые оскорбляли бы общественное мнение. Теперь это очевидно, и меня интересует другое – для каких целей Алек Бредли использовал мою мать?
   «А девочка-то соображает, – удивился Типтон. – И неплохо соображает». Стараясь выиграть время, он взял в руку кусок наждачной бумаги и начал водить им по ребру доски.
   – Ваша мать была очень красивой женщиной.
   – Вряд ли это имело какое-то отношение к сексу, капитан. Секс и изнасилование – это совсем разные вещи.
   Типтон негромко фыркнул себе под нос.
   – Может быть, и нет. О попытке изнасилования мы знаем только со слов мисс Чедвик.
   – Я ей верю, и вы тоже ей поверили. Вам не пришло в голову спросить у Наоми, почему Алек Бредли выбрал именно эту ночь для того, чтобы прийти на ферму и напасть на нее? Ведь к этому моменту они встречались на протяжении уже нескольких недель. Кроме того, Наоми не из тех, кто стал бы и дальше поддерживать отношения с человеком, который оскорблял ее, угрожал ей.
   Типтон продолжал водить шкуркой по дереву. Это, решил он, будет кресло-качалка для его внучки. Она получит его в сентябре, на день рождения.
   – Допустим, ваша мать говорила правду. Допустим. Алек Бредли был пьян. Между ними произошла ссора, Наоми дала ему от ворот поворот да еще при всем честном народе плеснула в лицо шампанским. Подобное сочетание способно толкнуть людей определенного сорта на самые неожиданные поступки. – Капитан сдул с поверхности доски древесную пыль. – Но, как я уже сказал, никаких улик в подтверждение этой версии мы не обнаружили.
   – Ее ночная рубашка была разорвана, а на коже проступили синяки…
   Типтон неопределенно пожал плечами, но Келси только нетерпеливо взмахнула рукой, отметая его возражения.
   – Да, я понимаю, что она и сама могла нанести себе несколько ударов, но что, если нет? Если взять на веру ее слова – ее показания, как у вас говорят, то чем их подтвердить? Вы, несомненно, проверили Бредли, и, будь у него на счету хоть одно изнасилование или попытка изнасилования, это склонило бы чашу весов в пользу Наоми, так ведь?
   – Я так и не нашел ничего в этом роде, – признал Типтон. – К сожалению, об изнасилованиях слишком часто не заявляют, особенно о таких. Об изнасилованиях во время свидания.
   Сам капитан не очень любил этот рабочий термин полицейского жаргона. Изнасилование на свидании, изнасилование при знакомстве… Сам преступный акт казался от этого не таким уж страшным, не таким уж преступным.
   – Но двадцать лет назад люди относились к этому несколько иначе, – продолжал Типтон, словно обращался к самому себе. – Бредли пользовался определенной репутацией, однако склонность к насилию никогда не числилась среди его «добродетелей». У него было несколько крупных долгов, но незадолго до того, как Бредли начал встречаться с вашей матерью, он оплатил часть из них. В общей сложности он вернул заимодавцам около двадцати тысяч долларов, однако ему требовалось как минимум еще столько же, чтобы расплатиться полностью.
   – Значит, ему нужны были деньги? У Наоми они были.
   – Бредли никогда не просил у нее денег, за исключением какой-то мелочи… – Типтон отложил деревянный брусок в сторону. – Это по ее собственному утверждению. Мисс Чедвик показала, что Алек Бредли ни разу не заводил разговор о сумме, превышающей полторы-две тысячи. Признаться, я подумал, что это по меньшей мере странно, поскольку Бредли жил, паразитируя на женщинах, вернее – на их деньгах.
   – Возможно, он просто выжидал. Или… или он получал деньги из другого источника.
   – Я думал и об этом. – Капитан Типтон вытащил из заднего кармана шоколадный батончик, разломил его пополам и протянул половину Келси. – Но мне, к сожалению, не удалось установить это достоверно. С самого начала мне не давало покоя, откуда он взял те двадцать тысяч. Разумеется, он мог выиграть эти деньги на скачках, однако, по слухам, Бредли был никудышным лошадником и выигрывал ненамного больше, чем проигрывал, да и ставил он по мелочи. Нет, он говорил о большом деле, – добавил с набитым ртом Типтон. – Несколько раз он упоминал, что у него наклевывается какая-то большая сделка. Правда, насколько я выяснил, дальше разговоров дело не пошло.
   – Но если Бредли действительно заключил какую-то сделку, разве не могла она иметь отношения к моей матери? – Разволновавшись, Келси принялась расхаживать по мастерской. – Наоми дала Бредли отставку, сказала, что между ними все кончено, и он запаниковал, попытался принудить ее, ибо понимал: его большое дело сорвется, если Наоми больше не подпустит его к себе. Ему нужны были деньги, и многие об этом знали. Но кто мог использовать его, чтобы подорвать репутацию Наоми?..
   Ответ сам собой возник у нее в голове, и Келси замолчала. Рука ее непроизвольно сжалась, сминая бумажный стакан с остатками лимонада.
   – Так иногда бывает, когда берешься ворочать старые камни, – сочувственно заметил Типтон. – Никогда не знаешь, какая мерзость может притаиться под ними. Как бы там ни было, мне не удалось связать вашего отца с Алеком Бредли, хотя я и пытался. Прокурор дал «добро» на проверку банковских счетов мистера Байдена, и я прошелся по ним буквально с увеличительным стеклом, пытаясь обнаружить следы этих двадцати тысяч долларов. Но я ничего не нашел. Телефонные счета тоже ничего не дали – ни Алек Бредли не звонил в дом на Потомаке или в университет, ни профессор Байден не звонил ему.
   – Папа никогда бы так не поступил, – глухо отозвалась Келси непослушными губами. – Никогда, слышите?
   – Возможно, вы правы. В данном случае на вашей стороне улики, вернее – их отсутствие. К сожалению, под подозрением снова оказывается ваша мать.
   – Есть и другой ответ, – повернулась к нему Келси. – Я знаю, есть другой ответ!
   – Вы хотите, чтобы он существовал, – мягко поправил ее Типтон. – Может, вы его и найдете. И он, скорее всего, вам очень не понравится.
   Он потянулся вперед и вынул из пальцев Келси смятый бумажный стаканчик.
   – Насколько мне известно, только один человек связывал вашего отца с тем, что случилось той ночью в «Трех ивах». Это – частный детектив Чарльз Руни.

26

   Что-то было не так.
   Гейб понял это сразу же, как только Келси пришла к нему после наступления темноты и заявила, что ей хочется побыть с ним. Он и рад был поверить, что все действительно так просто и что дело только в этом, но не мог.
   Взгляд Келси был устремлен куда-то в пространство, улыбка казалась противоестественной, а в каждом движении угадывалось напряжение. Даже ее страсть, неизменно дарившая ему восторг, казалась слишком исступленной. Келси отдавалась сексу с неистовым пылом, который, однако, никак не мог замаскировать ее отчаяния.
   Она словно пыталась загнать себя, измотать до последней степени и очиститься, спастись от чего-то, что не давало ей покоя. Гейб откликался на ее ласки и движения, и вроде бы все шло как надо, но теперь, чувствуя рядом ее неподвижное, но все еще напряженное тело и прислушиваясь к протянувшейся между ними тишине, Гейб подумал, что ни один из них не был полностью удовлетворен и не достиг полной разрядки.
   – Ты готова, дружок? – спросил он.
   Келси завертела головой, выискивая на простыне местечко попрохладнее, чтобы прижаться к нему щекой.
   – Готова к чему?
   – Рассказать мне, что тебя тревожит.
   – Почему что-то должно меня тревожить? – Ее голос показался Гейбу усталым, бесцветным. – Ничего меня не тревожит. Просто мне иногда вспоминается, что человек, которого я знала и по-своему любила, покончил с собой всего несколько дней назад.
   – Это не из-за Рено. Я чувствую, что-то тебя гложет.
   Келси перевернулась на спину и уставилась на темный прозрачный люк в потолке. Сегодня нет луны, подумала она. Тучи закрыли ее, словно дым. Так порой ничтожная малость способна скрыть нечто большое, даже огромное.
   – Рено любил своего отца, – начала она. – Он даже не знал его, но все равно любил. И верил в него. Все, что бы ни делал Рено, – все вращалось вокруг этого: вокруг слепой, нерассуждающей веры и такой же слепой любви… – Она вздохнула.
   – И когда Рено понял, что отец не оправдал его веры, он не смог жить с этим дальше.
   Она беспокойно пошевелилась, и в темноте шорох трущейся о простыни кожи прозвучал как вздох.
   – Было бы куда лучше, если бы он не думал об этом. Для всех лучше. Нужно было не ворошить старое, а оставить все как есть. Что можно доказать, оглядываясь на прошлое? И что можно изменить?
   – Все зависит от того, – ответил Гейб, – насколько сильно тебе самому хочется оглянуться. И от того, что ты там обнаружишь, в этом прошлом… – Он несколько раз пропустил ее шелковистые волосы между пальцами. – Это ведь касается тебя, верно? Тебя и Наоми?
   – Мама считает, что все закончилось. Почему же я не могу так думать? Время нельзя повернуть вспять, как нельзя вернуть те годы, которые она потеряла. Которые мы обе потеряли. Пусть она убила этого Бредли – мне следовало бы принять это как данность. Я не должна допускать, чтобы это так много для меня значило.
   Келси снова пошевелилась, потом села, подтянув колени к подбородку и обхватив их руками. В этом движении было столько незащищенности и одиночества, что Гейб почувствовал, как его сердце буквально разрывается пополам.
   – Тогда забудь об этом.
   – Забыть… – повторила Келси. – Это не так просто. В конце концов, какое бы зло она ни совершила, каких бы ошибок ни наделала, она заплатила за это. Я совсем не помню ее тогдашнюю и не могу понять сейчас. Что же заставляет меня считать, что я сумею во всем разобраться, если вернусь на двадцать шесть лет назад? И должна ли я пытаться вернуться? Наоми счастлива, мой отец – тоже, и никто из них не поблагодарил бы меня за то, что я снова роюсь в их прошлом. Я не имею права бередить их с таким трудом зарубцевавшиеся раны ради своего упрямого желания знать правду, ради своей дурацкой жажды справедливости. – Она крепко зажмурилась и уперлась лбом в колени. – Правда и справедливость – они ведь не всегда одни и те же?
   – Они должны быть неизменны. И одна из самых замечательных черт твоего характера – это стремление к тому, чтобы они оставались таковыми всегда. – Гейб легко коснулся ее плеч и, почувствовав под кожей напряженные, свившиеся в узлы мускулы, начал осторожно их разминать. – Но почему ты снова задумалась обо всем этом?
   Келси глубоко вздохнула и рассказала ему о своей поездке к Типтону. Гейб слушал не перебивая и изо всех сил старался совладать с собственным раздражением, вызванным тем, что она опять поехала к капитану без него.
   – И теперь тебя тревожит, что твой отец был каким-то образом причастен ко всему этому?
   – Он не мог так поступить! – Келси резким движением вскинула голову, и в темноте глаза ее сверкнули гневом и мольбой. – Просто не мог, Гейб! Ты же совсем его не знаешь.
   – Не знаю, – согласился Гейб. Злясь на себя, он чуть-чуть отодвинулся от нее и взял сигару с ночного столика. – Не имел чести быть представленным.
   Келси с убитым видом провела рукой по волосам. Каким-то образом ей удалось больно его задеть.
   – Все это произошло слишком быстро… – извиняющимся тоном произнесла она. – Ну, между мной и тобой… А ситуация – моя семейная ситуация – такова, что сегодня она одна, назавтра другая. И я вовсе не стыдилась тебя, как ты, должно быть, подумал.
   – Забудем об этом. – Гейб щелкнул зажигалкой и прищурился, глядя на яркий язычок пламени. – Забудем… – повторил он еще раз, уже не так громко. – Вряд ли в этом дело. Во всяком случае, разозлило меня другое. Я хотел бы поехать сегодня с тобой. Я должен был поехать с тобой.
   – Я решила отправиться к Типтону совершенно внезапно, – объяснила Келси. И это – правда, подумала она при этом. Во всяком случае – бо́льшая ее половина. – Мне казалось, что лучше я поеду одна. Я в этом нуждалась, в конце концов! Меня не нужно постоянно защищать, Гейб. Всю жизнь меня оберегали и защищали, а я об этом даже не подозревала. И я больше не хочу так жить.
   – Я не собирался защищать тебя. Я хотел только поддержать тебя, а это большая разница. Мне просто необходимо, чтобы ты опиралась на меня в трудные минуты. И мне нужно знать, что и я могу опереться на тебя.
   Келси немного помедлила и взяла его за руку.
   – Тебе обязательно нужно быть правым?
   – Я предпочитаю быть правым. – Он поднес ее руку к губам. – Что ты собираешься предпринять?
   – Я хотела бы забыть обо всем, да не могу. Не получается. Я должна, должна знать! А когда я узнаю, мне придется научиться жить с этим, какая бы правда мне ни открылась.
   Она прижала свою ладонь к его, потом сжала пальцы.
   – Завтра вечером я намерена нанести еще один визит Чарльзу Руни. Поедешь со мной?

   «Снова ложь, – подумала Келси. – Еще одна маленькая белая ложь».
   – Тебе понравится платье, – сказала Наоми, протягивая ей визитную карточку. – Имя хозяина тут, на обороте. Они производят подгонку по фигуре прямо на месте.
   – Превосходно.
   – Если оно тебе не понравится, ты наверняка сможешь найти там что-то по твоему вкусу. Это замечательный магазинчик, там столько всего! Кстати, я говорила с поставщиком клуба. Я знаю, ты хотела, чтобы свадьба была достаточно скромной, но тебе все равно понадобится чем-то кормить гостей. Он обещал набросать пару примерных меню, чтобы ты смогла выбрать. И еще… – Наоми выхватила откуда-то еще одну визитку и помахала ею в воздухе. – Я знаю, что у Гейба прелестный сад, что у него есть вкус и он прекрасно разбирается в цветах, но тебе все равно понадобятся растения в горшках. К тому же там, несомненно, придется кое-что подстричь. Когда ты определишься с цветом платья, мы закажем цветы, которые подойдут к нему лучше всего.
   – Отлично.
   – Слушай меня! – Наоми попыталась состроить строгую мину, но не выдержала и рассмеялась. – Я, похоже, сама себя начинаю раздражать – настолько я вошла в роль матери невесты.
   Келси заставила свои губы растянуться в улыбке и приложила максимум усилий, чтобы и в глазах отразилась хотя бы искра веселья.
   – Спасибо, мама. На самом деле я очень благодарна тебе за все, что ты делаешь. Даже маленькая, домашняя свадьба требует изрядных трудов и внимания. Столько возникает всяких мелочей…
   – О которых ты вполне способна сама позаботиться, – закончила за нее Наоми. – Я знаю, что твоя предыдущая свадьба была слишком пышной, и ты хочешь, чтобы на этот раз все прошло по-другому, ведь так?
   – Да, ты права… – Келси повертела в руке визитную карточку магазина и с виноватым видом спрятала ее в карман. – В тот раз всем заправляла Кендис, и у меня только и было забот, что пройтись пару раз перед гостями…
   Прислушавшись к своим собственным словам, Келси едва не зашипела от огорчения.
   – Нет, я, пожалуй, не права. Можно подумать, что я ни капельки ей не благодарна, а это не так. Кендис отлично справилась.
   – Но эту свадьбу ты хотела бы организовать сама.
   – Давай считать, что мне просто хочется принять участие в ее подготовке. И я нисколько не против, если ты мне поможешь.
   – Я уже не надеялась, что когда-нибудь мне выпадет это счастье – готовить свадьбу собственной дочери. – Наоми решительно собрала со стола разбросанные листы и придавила их бронзовым пресс-папье. – Просто не стесняйся одернуть меня, если увидишь, что я зарвалась. И вот еще что… – Наоми оперлась бедром об угол стола. – Насчет платья. Я ни слова не скажу, если оно тебе не понравится, но обещаю, что ты будешь в восторге. А теперь – отправляйся, пока я не поехала с тобой вместо Гейба.
   – За твоим платьем мы поедем вместе, – пообещала Келси, стараясь избавиться от груза вины. – Может быть, сразу после выходных.
   – Да, мне бы очень этого хотелось. – Подхватив дочь под руку, Наоми повлекла ее к выходу. – Попробую заодно уговорить тебя насчет фотографий. Ну ладно, до вечера.
   Келси пробормотала что-то на прощание и вышла из дома как раз в тот момент, когда Гейб подъехал к крыльцу.
   – Придется сперва заехать в одно место, – сказала Келси, устраиваясь на сиденье и протягивая ему визитную карточку.
   – В магазин? – Бровь Гейба поползла вверх.
   – Да. Я должна успокоить свою совесть.

   Но совесть Келси не желала успокаиваться – должно быть потому, что Наоми оказалась абсолютно права, расточая похвалы платью, хотя в любых других обстоятельствах такая удачная покупка обязательно подняла бы ей настроение. Тончайший бледно-розовый шелк, оптимальная длина, простое благородство линий, подчеркнутое каскадами мелких искусственных жемчужин, – это была мечта, а не платье, к тому же сидело оно так, словно было сшито специально на нее. А разве не великолепна была шляпка, которую подобрал ей вежливый служащий? Маленькая игривая шляпка с коротенькой вуалью, которая так подходила для свадебной церемонии на открытом воздухе.
   И, разумеется, туфли. Классические туфли из белого атласа, которые можно было подкрасить в тон платью. Какие цветы предпочитает мисс? Ах, мисс еще не знает? В таком случае лучше всего подойдут белые розы. Невестам, как уверял ее служащий, просто положено держать в руках букет белых роз на счастье. Кстати, пожелает ли мисс взять платье и шляпку с собой или их лучше выслать по определенному адресу?
   Келси решила взять платье с собой и, действуя словно во сне, оплатила покупку. Все казалось ей таким странным и одновременно простым.
   – Ты мне даже не показалась в нем, – заметил Гейб, когда они шли обратно к машине.
   – Плохая примета, – рассеянно отозвалась Келси, думая о чем-то своем. Неожиданно она остановилась и прижала ладони к раскрасневшимся щекам. – Господи, неужели я только что купила свадебное платье?
   – Несомненно. – Гейб взял ее за плечи и осторожно повернул лицом к себе. – А что? Ты не передумала?
   – Нет, что ты! Я думала вовсе не об этом, не о нас. Просто все происходит слишком быстро. Я только что купила свадебное платье и шляпку. Даже шляпку! И мне уже красят в подходящий цвет туфли. А ведь я еще ничего не сообщила семье.
   – Ну, это еще не поздно сделать сегодня, – заметил Гейб. – Если ты действительно хочешь именно этого.
   Он открыл багажник и стал укладывать туда коробки.
   – Хорошо. – Келси потянулась к ручке дверцы.
   Гейб перехватил ее запястье и бережно отвел назад.
   – А это тебе на счастье. – С этими словами он надел ей на палец изящное золотое кольцо с единственным бриллиантом прямоугольной формы в обрамлении мелких рубинов. – Мои цвета… Наши цвета!
   Келси почувствовала, как на глаза навернулись слезы, и, хотя они находились на залитой солнцем автостоянке, эта минута показалась ей столь же романтической, как если бы они стояли под луной на берегу полноводной реки.
   – Оно прекрасно, Гейб. Но я бы обошлась и без кольца. Мне не надо…
   – Зато надо мне.

   Рик Слейтер сидел в своей машине на другом краю автостоянки и наблюдал за их объятиями и поцелуями через поднятое стекло дверцы. Время от времени он подносил к губам фляжку, стараясь унять горечь. «Какая красивая пара», – размышлял он. Его щенок и шлюхина дочь.
   Это Гейб был виноват в том, что Рику снова пришлось сниматься с места и бежать под покровом темноты. О триумфальном возвращении в Вегас теперь не могло быть и речи – копы начали задавать слишком много вопросов. Об этом Рик узнал от Канингема, когда приехал раскрутить старого приятеля еще на пару тысяч.
   Пусть задают вопросы, решил он и, услышав, как заработал двигатель «Ягуара», включил зажигание. Его-то, во всяком случае, здесь уже не будет. Нет, сэр, Рик Слейтер прямиком отправится в Мексику. Вот только сначала закончит одно маленькое дельце.
   Он вырулил со стоянки и прибавил газ, чтобы не потерять «Ягуар» из вида.

   – Придется вести себя агрессивно и напористо, – сказала Келси Гейбу, когда их машина пробиралась по забитым автомобилями улочкам Александрии. – Руни не отвечал на мои звонки.
   – Мы будем очень агрессивными и напористыми, – пообещал Гейб.
   – Ты считаешь, что я зря трачу время?
   – Гораздо важнее, что ты считаешь. Если ты хочешь поговорить с ним – о’кей, мы поговорим.
   Келси заерзала на сиденье. Ей одновременно хотелось и чтобы они ехали побыстрее, и чтобы они лавировали в транспортных пробках вечно.
   – Мне нужно узнать, был ли мой отец причастен к расследованию, которое вел Руни, и если да – то насколько. Знал ли папа Алека Бредли лично, или он просто слышал о нем. Или не слышал вовсе. Для меня это важно. Я не рассчитываю, что это что-то изменит, но мне хочется раз и навсегда во всем разобраться.
   – Ты могла бы спросить об этом у своего отца.
   – Рано или поздно спросить придется. Но пока я бы не хотела…
   Она не договорила и, выпрямившись на сиденье, так и подалась вперед. Гейб поглядел на нее удивленно. Он как раз заворачивал на стоянку под зданием, где находилась контора Руни.
   – В чем дело?
   – Видишь эту машину? Ну, которая только что выехала?
   Гейб бросил взгляд в зеркало заднего вида и успел заметить автомобиль, который повернул налево и затерялся в потоке транспорта.
   – Светлый «Линкольн»?
   – Да. Это моя бабушка. – Келси потерла неожиданно похолодевшие руки. – Это ее шофер за рулем. Я узнала его.
   – В этом здании полно всяких офисов, Келси.
   – …А жизнь полна самых странных совпадений, – закончила она. – Нет…
   Келси покачала головой и осталась сидеть, глядя прямо перед собой, пока Гейб искал свободное место и парковал машину.
   – Я не верю в совпадения, – проговорила она. – Я знаю, Милисент приезжала к Руни. И я намерена узнать – зачем.
   По пути к лифтам Гейб взял ее за руку. Келси только что не дрожала от волнения и гнева.
   – Если ты ворвешься в офис, паля из всех орудий, – предупредил он, – ты только спугнешь его.
   – Плевать. – Келси шагнула в кабину лифта и ткнула пальцем в кнопку нужного этажа.
   Можно подумать, что у нее в каждой кобуре по шестизарядному револьверу, решил Гейб, глядя, как Келси вступает в плюшевую приемную «Руни инвестигейшн».
   – Передайте, пожалуйста, мистеру Руни, что его хотят видеть Келси Байден и Габриэл Слейтер.
   Уже знакомая Келси секретарша за столом ответила ей приветливой профессиональной улыбкой.
   – Вам назначено?
   – Нет.
   – Мне очень жаль, мисс Байден, но…
   – Не надо извиняться. – Выражение лица Келси стало таким, что улыбка секретарши погасла. – Просто скажите ему, что мы здесь. Что мы никуда не уйдем, пока он нас не примет. И еще можете упомянуть, что я только что видела, как отсюда вышла моя бабушка – миссис Милисент Байден.
   Это сработало. Не прошло и десяти минут, как их уже пригласили в кабинет. На сей раз Руни не поднялся навстречу посетителям и приветствовал обоих сухим кивком.
   – Вы выбрали не слишком удачное время, – проскрипел он. – Боюсь, я не смогу уделить вам больше пяти минут.
   – Мы смогли бы договориться о более подходящем времени, если бы вы дали себе труд ответить на мои телефонные звонки.
   – Мисс Байден… – Пытаясь изобразить терпение, Руни сложил руки на столе, но стал похож на человека, который собрался о чем-то униженно просить. – Я только хотел сберечь ваше и свое время. Я ничем не могу вам помочь.
   – Почему вы оказались на ферме той ночью? Как видите, я снова и снова возвращаюсь к этому вопросу. Возможно, все дело в том, что эти события очень давние, и только я способна рассматривать их с иной точки зрения – отличной от той, с какой видят их все те, кто находился непосредственно в эпицентре этой… этой драмы. Почему все-таки вы выбрали именно эту ночь? Чем она отличалась от всех остальных?
   – Я проводил обычное наблюдение и ничего специально не выбирал. С тем же успехом вы можете спросить у своей матери, почему она пригласила Бредли именно в эту ночь, а не в какую-нибудь другую.
   – Я знаю ответ. – Келси выпрямилась. – Мне только интересно, знаете ли вы. Как много вы увидели, мистер Руни?
   – Все, что я видел, подробно отражено в моих отчетах и показаниях. – Руни поднялся, давая понять, что аудиенция закончена. – Я действительно ничем не могу вам помочь.
   – Какие полномочия дал вам мой отец? Как далеко он разрешил вам зайти в своем расследовании? Это он одобрил ваше решение пробраться на территорию частного владения и сделать компрометирующие снимки через окно спальни?
   – Мне платят за то, чтобы я сам соображал, как лучше поступить в том или ином случае.
   – За те недели, что вы следили за моей матерью, вы должны были узнать ее довольно хорошо. Не пришло ли вам в голову проследить заодно и за Алеком Бредли – узнать, с кем он встречается, с кем разговаривает, кто мог дать ему деньги?
   Руни попытался откашляться, но не смог.
   – Меня наняли, чтобы следить за вашей матерью.
   – Но Бредли тоже был частью вашего расследования. Насколько хорошо мой отец знал его?
   Руни неприязненно посмотрел на Келси.
   – Насколько мне известно, они даже не были знакомы.
   Келси казалась совершенно спокойной. Она лишь слегка приподняла бровь.
   – И его совсем не интересовал человек, с которым его бывшая жена завела интрижку?
   – Бывшая жена, мисс Байден. Кроме того, в упомянутый вами период времени Филиппа Байдена интересовал только один человек – его трехлетняя дочь.
   – Но когда вы отчитывались перед ним…
   – Я отчитывался перед его адвокатами и не знаю, читал ли он копии моих докладов, которые они ему пересылали. Филипп Байден не хотел иметь к этому никакого отношения… – На лице Руни появилось подобие улыбки. – По-видимому, ему казалось, что, пользуясь услугами частного детектива, он может уронить себя в глазах общества и своих собственных глазах.
   – И тем не менее он все-таки вас нанял?
   – Возможно, он считал, что цель оправдывает средства. А теперь прошу извинить, у меня назначена встреча.
   – Зачем моя бабушка приезжала к вам сегодня?
   – На эту тему я не имею права распространяться.
   – Она – ваш клиент?
   – Ничем не могу вам помочь, – медленно, с расстановкой проговорил Руни, но его взгляд непроизвольно перескочил с Келси на Гейба, на мгновение задержался на нем, а затем ушел куда-то в сторону.

   Оставшись один, Руни долго сидел за своим столом, пытаясь унять свое сердце. Он даже достал из кармана пилюлю и проглотил, в надежде устранить неприятное жжение в груди.
   Как могло случиться, что после стольких лет эта история бумерангом вернулась к нему? На протяжении двадцати трех лет он старался действовать в соответствии со своей лицензией, следуя не только духу, но и каждой букве закона о частной детективной деятельности. И вот та единственная ночь снова вернулась, снова стала реальностью, и Руни опять почувствовал себя в когтях тигра, бросившегося на него из засады.
   При звуке зуммера детектив вздрогнул, но сразу взял себя в руки и выругался. Он мало чем сумеет помочь себе, если даст волю нервам. Твердой рукой он переключил микрофон селекторной связи.
   – Мистер Руни? Вас желает видеть один джентльмен, – доложила секретарша. – Ему не назначено, но он утверждает, что является вашим старым другом. Он велел сказать вам, что его зовут старина Рик.
   – Я не знаю никакого… – Руни вдруг почувствовал, как во рту опять пересохло, а ладони стали влажными от пота. В панике он оглянулся по сторонам, словно надеясь увидеть в стене потайную дверь, но ее, конечно, там не было, как не было и никакого другого пути к отступлению. Он попался, попался на крючок совсем как меч-рыба со стеклянными глазами, голова которой висела на стене его кабинета.
   – Проводите его ко мне, а все звонки переведите в режим ожидания.
   – Слушаюсь, сэр.
   Когда Рик Слейтер вошел в кабинет, лицо его расплывалось в самой радушной улыбке.
   – Сколько лет, сколько зим…
   – Что тебе нужно?
   Рик плюхнулся в кресло и забросил ноги на стол.
   – А ты пополнел, Чарли. Впрочем, тебе идет, а то ты был похож на огородное пугало. Почему бы тебе не налить старому другу стаканчик виски?
   – Что тебе нужно? – повторил Руни.
   – Можешь для начала рассказать, чего от тебя хотели мой щенок и его подружка. – Рик вытащил сигареты. – Отсюда и плясать будем.

   – Я не чувствую себя ни капельки лучше, – пожаловалась Келси, садясь в машину. – Интересно, должна ли я радоваться, что мой отец нанял этого человека, но сам держался подальше от всей этой грязи, чтобы не замарать свою честь, или я должна испытывать облегчение оттого, что он не имел никакого отношения к Руни и Алеку Бредли?
   – Возможно, тебе следовало задержаться там подольше и выяснить, почему мистер Руни так нервничает.
   – Нервничает? Мне Руни показался скорее раздраженным, но держался он спокойно и довольно холодно. Разве он нервничал?
   – Ему приходилось изо всех сил стискивать руки, чтобы они не дрожали. – Гейб запустил мотор и начал не торопясь выруливать со стоянки. – Кондиционер в его офисе работал на полную катушку, но он взмок как мышь. Челюсти он сжимал так, что уголок рта у него начал дергаться. Короче, Руни блефовал…
   Гейб заплатил служащему и выехал наконец на улицу.
   – Он блефовал, но кое-какие детали его выдавали. Особенно глаза. У него был вид человека, у которого на руках один мусор, но который продолжает повышать ставки.
   Келси с любопытством поглядела на него.
   – Ты научился всему этому за покерным столом?
   – Это природный дар. Что-то сильно напугало нашего мистера Руни.
   – Нам остается только выяснить – что. – Келси тяжело вздохнула. – Давай найдем телефонную будку, Гейб. Мне кажется, пора позвонить моей семье и предупредить о визите.

   Милисент Байден приняла из рук сына крошечную рюмку шерри и, будучи в прекрасном расположении духа, благосклонно потрепала его по руке.
   – Вот видишь, девочка в конце концов взялась за ум. И, пожалуйста, Фил, не надо выглядеть таким озабоченным. Мне просто хочется, чтобы все эти месяцы как можно скорее остались позади. В конце концов, Келси тоже носит фамилию Байден. – Милисент откинулась на спинку кресла и сделала глоток из рюмки. – Кровные узы есть кровные узы.
   – Я очень надеюсь, что Ченнинг приедет с ней. – Кендис встала со стула и, подойдя к окну, резким движением отдернула занавеску. – Ему незачем там оставаться, если Келси возвращается.
   – Ченнинг поступит так, как считает нужным. – Филипп ласково опустил руку на плечо жены, и Кендис захотелось сбросить ее, хотя в глубине души она очень не хотела дальнейшего обострения отношений.
   – Я хочу, чтобы он был счастлив, Филипп. И ты тоже, я знаю.
   – Ну разумеется.
   – Мальчик тоже появится, – уверила их обоих Милисент. – Обычная юношеская блажь, стремление казаться самостоятельным, только и всего. Ну и еще, пожалуй, детская сентиментальность. Мальчик увидел больную лошадку и захотел стать ветеринаром. Это пройдет, и очень скоро.
   С этими словами она сделала рукой элегантное движение, словно отбрасывая подальше заветную мечту Ченнинга.
   – Ничего удивительного в этом нет, – продолжала она. – Когда Филипп был маленьким мальчиком, ему очень хотелось стать… кем бы вы думали? Бейсболистом! Ну кто бы мог подумать, скажите на милость? Ты помнишь, Фил, дорогой?
   – Я помню, – пробормотал Филипп. Он действительно помнил. Тогда ему было шестнадцать, и он был полон смутных, но грандиозных планов. К тому же – несмотря на свою хлипкую наружность – он умел посылать мяч с огромной скоростью. Разумеется, с этой мечтой ему пришлось распрощаться почти сразу же после ее рождения. Никто из Байденов не мог заниматься профессиональным спортом.
   – И Ченнинг тоже, как и Филипп, обязательно прислушается к голосу разума. Твоя единственная ошибка, Кендис, милочка, заключается в том, что ты не сумела стать для него непререкаемым авторитетом.
   – Ченнингу уже исполнился двадцать один год, – сухо отозвалась Кендис.
   – Мать – всегда мать. – Улыбка на лице Милисент стала еще шире, когда внизу послышался звон дверного колокольчика. – Ага, вот и блудная дочь. Для начала заставь ее извиниться, Филипп, – так будет лучше для нее. А уж потом мы зарежем упитанного тельца.
   Но Келси отнюдь не была расположена извиняться. Это было видно по ее лицу, когда она вошла в гостиную, держа под руку Гейба. Она улыбнулась отцу и подошла поцеловать его; она обняла Кендис, надеясь навести новые мосты взамен сожженных, и только потом повернулась к бабушке, чтобы поцеловать ее в напудренную розовую щечку.
   – Чудесно, что вы все собрались. Бабушка, папа, Кендис, – это Габриэл Слейтер, или просто Гейб. А это Милисент, Филипп и Кендис Байден.
   – Рад с вами познакомиться. – Филипп протянул руку Гейбу.
   – Я не хотела бы быть резкой, – поспешно вставила Милисент, и ее прищуренные глаза впились в лицо Гейба, – но мне казалось, что мы собрались здесь, чтобы обсудить внутренние семейные дела.
   – Да, – легко согласилась Келси. – Семейные дела, как старые, так и совсем новые. Я решила начать с самых последних новостей. Гейб и я скоро поженимся.
   На несколько мгновений в гостиной воцарилась мертвая тишина. Филипп опомнился первым.
   – Какая неожиданность… – пробормотал он. – Какая приятная неожиданность!
   – Сногсшибательная, я бы сказала, – уточнила Кендис. – Как раз в твоем стиле, Келси. – Однако мысль о флердоранже помогла ей смягчиться. – Шерри для таких случаев не подходит, – заявила она. – Сейчас я распоряжусь насчет шампанского, и мы это отметим.
   – Я не позволю… – прохрипела Милисент, смертельно побледнев под тонким слоем пудры и румян. – Это оскорбительно! Я не допущу, чтобы в моем доме творились такие… такие непристойные вещи.
   – Но, мама… – осторожно начал Филипп.
   – В моем доме! – твердо повторила Милисент, беря себя в руки и поворачиваясь к Келси. – Это что, пощечина мне? – осведомилась она с ледяным спокойствием. – Хорошо замаскированное оскорбление? Ты осмелилась привести этого типа в мой дом и грозишься ввести его в нашу семью?
   Келси хорошо знала Милисент, но и она была потрясена ее реакцией.
   – Это не пощечина, не оскорбление и не угроза. Это просто факт. Через несколько недель мы с Гейбом поженимся. Свадьба состоится в его усадьбе в Виргинии, мы были бы очень рады, если бы вы смогли приехать.
   – Конечно, мы приедем! – Кендис, всегда готовая выступить в роли миротворца и уладить любой зарождающийся конфликт, поспешила успокоить Келси. – Все это довольно неожиданно, и неудивительно, что все мы немного растерялись, но у тебя на свадьбе мы непременно будем. Если хочешь, я могла бы даже помочь устроить все как следует.
   – Хватит! – Милисент с такой силой опустила на стол свою рюмку с шерри, что хрустальная ножка переломилась, и янтарная жидкость растеклась по скатерти и закапала на ковер. – Никакой свадьбы не будет. Ты, Келси, позволила себе увлечься красивой мордашкой. Это глупо, но ничего непоправимого тут нет. – С огромным трудом Милисент обуздала свои эмоции и задышала ровнее. – Официального объявления о бракосочетании еще не было, так что никакого скандала не будет, – пообещала она. – А вы… – тут она указала на Гейба, – вы, молодой человек, можете оказаться в очень неловкой ситуации, если немедленно не уйдете.
   – Я так не думаю, – ровным голосом отозвался он. – Так что давайте попробуем.
   – Мы уйдем только вместе! – Дрожа от ярости, Келси взяла Гейба за руку. – Зря я тебя привела сюда, Гейб. Мне много чего нужно сказать моей бабушке, но я скажу это в другой раз. Не сегодня… О, я не думала, что из-за меня тебе придется выслушивать оскорбления!
   – Перестань. – Гейб поднес ее руку к губам и поцеловал в палец чуть выше кольца. – Дай ей закончить.
   – Позвольте мне принести свои извинения, – проговорил Филипп, вставая между Келси и креслом матери. – Это известие действительно стало для нас неожиданностью, так что, возможно, нам на самом деле имеет смысл поговорить об этом несколько позднее.
   – Не смей защищать девчонку! – рявкнула Милисент и, тяжело поднявшись, подошла к полированному чиппендейлскому столику. – Ты и так постоянно ее выгораживаешь. Ей уже пора научиться смотреть правде в глаза.
   – Я научилась, – твердо ответила Келси. – Вот уже некоторое время я смотрю и вижу одну только неприглядную правду.
   – Тогда тебе не помешает взглянуть вот на это. – Милисент достала из ящика стола папку из серо-коричневого глянцевого картона. – Я кое-что разузнала о вас, мистер Слейтер. Совсем немного, но этого должно быть достаточно. Вы – профессиональный игрок и бывший заключенный. Ваш отец – бродяга и пьяница, не имеющий никаких легальных доходов, а мать была уборщицей. В возрасте четырнадцати лет вы убежали из дома и жили на улицах, как бездомный пес, пока не попали в тюрьму за противозаконную карточную игру.
   Произнося эту обвинительную тираду, Милисент пристально разглядывала Гейба тяжелым немигающим взглядом, не выпуская из рук папки.
   – Может быть, со временем вы и сколотили кое-какое состояние, мистер Слейтер, – закончила она с убийственным сарказмом, – но эти деньги не изменили вас самого.
   – Разумеется, нет, – признал Гейб. – Деньги вообще не могут изменить человека. Даже того, кто родился богатым.
   Милисент швырнула папку на стол.
   – Вон из моего дома!
   – Подожди! – Рука Келси судорожно сжала запястье Гейба. – Как ты посмела, бабушка? Как ты посмела копаться в личной жизни Гейба? И в моей?!
   – Я делаю все, что в моих силах, чтобы спасти честь фамилии Байден. И ты, милочка, тоже Байден, несмотря на то что в последнее время в тебе развилась какая-то нездоровая привязанность к этой женщине.
   – Эта женщина – моя мать. Может быть, и на нее у тебя имеется досье, а? – потребовала Келси. – Я уверена, что ты специально выискивала самые грязные сплетни о Наоми, чтобы швырнуть их в лицо моему отцу и помешать ему жениться на ней!
   – К моему глубокому сожалению, это был один из немногих случаев, когда Филипп не послушал меня.
   «И та сцена была очень похожа на ту, что разыгралась сегодня», – припомнила Милисент. Филипп впервые накричал на нее тогда и закончил фактическим ультиматумом: либо она примет эту женщину, либо потеряет сына.
   – Нет, он не послушал меня, – с горечью повторила она. – И последствия были самыми катастрофическими.
   – И я – одно из этих последствий, – напомнила Келси, вздернув подбородок. – Так ты за этим приезжала к Руни сегодня во второй половине дня?
   Милисент покачнулась и оперлась одной рукой о полированную столешницу.
   – Понятия не имею, о чем ты…
   – Я тебя видела. Ты снова наняла его, бабушка, на этот раз для того, чтобы шпионить за Гейбом и рыться в его прошлом.
   – Это было неизбежное зло. Мне необходимо было собрать сведения, которые привели бы тебя в чувство, – защищалась Милисент.
   – Ты просто зря потратила деньги. Все, что ты тут рассказала, мне давно известно, и я не придаю этому значения.
   – Значит, в тебе гораздо больше от матери, чем я надеялась, и ты заслуживаешь того, что́ с тобой в конце концов станет.
   – Ты права. – Келси повернулась к отцу. – Скажи, па, ты разлюбил Наоми или просто позволил бабушке встать между вами?
   – Келси! – Голос Филиппа был хриплым, потому что он вдруг понял, что не знает настоящего ответа на этот вопрос. – Что случилось, то случилось. И мне остается только извиниться перед вами обоими… – Он смущенно поглядел на Гейба. – Извиниться от всего сердца.
   – Извиняться? – презрительно бросила Милисент. – Я, кажется, уже дала всем понять, что это за тип. Келси использует его, чтобы унизить всю семью, а ты извиняешься!
   – Да, извиняюсь. – Филипп печально посмотрел на мать. – Я извиняюсь за тебя, за то, что ты используешь фамильную честь в качестве кнута. Мне очень жаль, что честь семьи значит для тебя гораздо больше, чем такая простая вещь, как человеческое счастье.
   Бледная как смерть, Милисент судорожно вцепилась сухонькими наманикюренными пальчиками в край стола.
   – Ты – мой сын и не должен так разговаривать со мной в моем собственном доме! – резко сказала она и перевела взгляд на Келси. – Во всем виновата эта женщина – Наоми. Вот откуда идет все зло!
   Келси кивнула:
   – Возможно. Мне очень жаль, но сюда я больше не вернусь. Поехали домой, Гейб.
   – Келси! – Порозовев от смущения и стыда, Кендис бросилась за ними и догнала у самой двери. – Пожалуйста, Кел, не обвиняй ни в чем своего отца. Он…
   – Я стараюсь, Кендис, очень стараюсь.
   – Он ни за что не допустил бы ничего подобного, если бы знал… Ведь ты же знаешь, что он за человек.
   Келси подняла голову и встретила встревоженный взгляд Кендис.
   – Да, я знаю, – кивнула она. – Я знаю его и тебя. Меня всегда удивляло, как хорошо вы друг другу подходите, как дополняете друг друга…
   Наклонившись вперед, она поцеловала Кендис в щеку.
   – До сегодняшнего дня я просто не представляла себе, как сильно ты его любишь, хотя мне следовало давно в этом разобраться. Скажи папе, что я позвоню ему попозже, хорошо?
   – Да, да, конечно… И вот еще что, Келси… – Улыбка на лице Кендис была неуверенной, но она все-таки была. – Всего самого лучшего вам обоим.

27

   – Ну у тебя и семейка, дорогая.
   – Хватит, Гейб. – Келси выбралась из машины, остановившейся на дорожке перед «Тремя ивами», и с преувеличенной осторожностью закрыла за собой дверцу. – Сейчас не слишком подходящее время для упражнений в остроумии.
   – А я совершенно серьезен. Половину обратной дороги ты исходила паром, половину – медленно кипела. На мой взгляд, ты должна была успеть остыть и успокоиться.
   Но Келси вовсе не чувствовала себя спокойной.
   – Дело не только во мне, – заявила она. – Вернее, совсем не во мне. Я раскипятилась из-за тебя.
   – Черт побери! – неторопливым и плавным движением Гейб обнял ее за плечи. – Мне приходилось выслушивать обвинения и похуже. Твоя бабушка еще не все сказала – она пропустила артистку стриптиза из Рено и одно дельце в Эль-Пасо.
   – Да не в этом дело, – отмахнулась Келси и вдруг остановилась. – Какую артистку?
   – Ага, кажется, я сумел завладеть твоим вниманием. – Он почти по-братски похлопал ее по спине. – Как бы там ни было, мне понравились и твой отец, и твоя мачеха. Двое из трех – это не так уж плохо.
   Келси изумленно посмотрела на него.
   – Ты даже не сердишься? – спросила она. – Как ты можешь быть спокойным, когда она такое сотворила? Она же наняла детектива, чтобы он копался в твоей жизни, чтобы он составил на тебя досье, как на какого-нибудь преступника!
   – И чего она этим достигла? Ты ведь уже знала обо мне все самое худшее, но даже это ты оправдывала. Получается так, что я открыл все карты и все равно выиграл – выиграл по самому большому счету.
   – Это нисколько ее не извиняет.
   – Зато делает ее поступок бессмысленным. Впрочем, я ее понимаю – совсем немного, правда, потому что у меня никогда не было семьи, честь которой я должен был защищать.
   Келси снова остановилась.
   – Ты что, ее защищаешь? – с подозрением спросила она.
   – Нисколько. Просто я считаю, что она сделала неверный ход, который в конечном итоге обошелся ей гораздо дороже, чем мне.
   Келси резко выдохнула воздух, пытаясь отбросить с глаз челку.
   – Может быть, мне тоже стоит попробовать оставаться непредубежденной, – сказала она. – Ладно, достань, пожалуйста, из багажника платье. Надеюсь, мы сумеем сделать хоть одного человека счастливым, когда мы покажем его Наоми.
   – Почему бы мне не пригласить вас обеих на ужин? – предложил Гейб и, взяв ее за руку, осторожно коснулся большим пальцем кольца – ему очень нравилось, как оно выглядит на руке Келси. – Заодно и отпразднуем.
   – Действительно, – согласилась Келси. – Пойду скажу ей.
   И, передернув плечами в попытке сбросить с себя груз неприятных воспоминаний, оставленный сегодняшним днем, она поспешила в дом. Но не успела Келси подняться по внутренней лестнице, как услышала, что Наоми зовет ее.
   – Ах вот ты где! – Развернувшись, Келси взялась рукой за перила и снова спустилась вниз. – Ты была совершенно права насчет платья. Сейчас Гейб достанет его из багажника и отвезет нас в ресторан – он хочет пригласить нас на ужин. Как ты думаешь, может быть, стоит попробовать выманить и Моисея из конюшни?
   Наоми стояла в прихожей, нервно стискивая руки.
   – Нам нужно поговорить, – сказала она. – Давай-ка присядем.
   – В чем дело? – заволновалась Келси. – Что-нибудь с лошадьми, да? О, нет, только не это! Юпитер немного похрипывал, но я дала ему лекарство – в точности как велел Мо.
   – Дело не в нем, Келси. Пожалуйста, присядь.
   Незнакомка вернулась, подумала Келси. Та самая сдержанная, безупречно вежливая незнакомка, которая когда-то с одинаковым хладнокровием приглашала ее выпить чаю и признавалась в убийстве.
   Растерявшись, Келси послушно приблизилась к матери.
   – Ты за что-то на меня сердита?
   – Сердита? Я не думаю, что это самое подходящее слово. – Наоми бросила взгляд на входящего Гейба. – Пожалуй, нам лучше поговорить об этом наедине.
   – У меня нет секретов от Гейба.
   – Хорошо же… – Наоми подошла к окну и выглянула наружу, призывая на помощь все свое самообладание, всю ту уверенность в собственных силах, которая помогла ей выжить в тюрьме. – Пока тебя не было, тебе позвонил один человек. Герти приняла сообщение и оставила записку на столе в твоей комнате. Я зашла туда на несколько минут – мне нужен был список гостей…
   Сохраняя на лице спокойное выражение, Наоми повернулась к Келси.
   – Я прошу прощения за то, что прочла записку, но это было не нарочно. Просто она попалась мне на глаза.
   – Почему бы тебе не сказать мне просто – кто звонил и зачем?
   – Звонил Чарльз Руни. Он сказал, что это срочно. Он хочет встретиться с тобой как можно скорее.
   – Если так, то мне нужно немедленно…
   – Минуточку. – Наоми подняла руку. – Я не думаю, что по прошествии двух десятков лет это может быть настолько срочно. Ты встречалась с ним?
   – Да. Дважды.
   – Для чего, Келси? Разве я не ответила на все твои вопросы?
   – Да, ответила. И это было одной из причин, по которой я захотела побеседовать с ним. Потому что ты ответила на мои вопросы.
   – А ты? – Наоми повернулась к Гейбу, в ее глазах промелькнули искорки гнева и горького разочарования. – Ты поощрял ее в этом?
   – Дело не в поощрении, – отозвался Гейб. – Но я понимаю Келси.
   – Как ты можешь что-то понимать? – не скрывая горечи, спросила Наоми. – Как может что-то понимать хоть один из вас? Вы даже не представляете себе, что я почувствовала, когда я увидела это имя на записке. Десять лет я пыталась его забыть, и вот – все ожило вновь. Я думала, надеялась, что это плата за счастье вновь обрести дочь. Неужели я не достаточно платила?
   – Я ездила к Руни не для того, чтобы причинить тебе боль. Мне не хотелось к нему обращаться, но… Я надеялась узнать что-то такое, что могло бы изменить положение вещей.
   – Изменить ничего нельзя.
   – Я уверена, что той ночью он видел нечто такое, о чем не удосужился сообщить полиции. Руни что-то скрывает, теперь это совершенно очевидно.
   Наоми, потрясенная, опустилась на диван.
   – Ты на самом деле рассчитываешь отыскать что-то такое, что могло бы оправдать меня? Ради этого ты и затеяла все это, Келси? Большая стирка грязного семейного белья, да еще с двадцатилетней задержкой! – Невесело усмехнувшись, Наоми покачала головой. – Боже мой! Какая теперь-то разница? Ты не вернешь мне ни минуты, ни секунды из тех двадцати лет, которые я потеряла. Все косые взгляды, все слухи, издевательские перешептывания – все это было, было, и с этим уже ничего не поделать! Было… – повторила Наоми, опуская руки на колени. – Было, и умерло, и похоронено, как и Алек Бредли.
   – Только не для меня. – Келси вскинула голову. – Я поступила так, как мне казалось правильным. И если Руни позвонил, значит, у него были на то причины. Сегодня утром он не захотел со мной даже разговаривать, но он нервничал. Он даже показался мне напуганным!
   – Не надо этого делать, Келси.
   – Но я не могу иначе! – Келси порывисто шагнула вперед и, взяв холодные руки Наоми в свои, попыталась согреть их. – Ничто не закончено, мама! То, что случилось с Горди и Рено… ведь это слишком похоже на то, что произошло много лет назад с твоей же лошадью и Бенни Моралесом. Как будто страшное эхо тех событий докатилось до нас только сейчас, но я уверена, что это не просто эхо. Даже полиция интересуется, нет ли здесь какой-нибудь связи.
   – Полиция… – с ужасом повторила Наоми, бледнея. – Ты разговаривала с полицейскими?
   Келси выпустила ее руки и отступила назад.
   – Я ездила к капитану Типтону.
   – Типтон! – Наоми не сумела подавить дрожь. – О боже!..
   – Он поверил тебе. – Келси заметила, что Наоми подняла голову. – Он сказал мне, что верил тебе тогда.
   – Этот здоровенный бугай! – Наоми резко вскочила. – Ты не знаешь, что это такое – сидеть в их каменном мешке и отвечать на бесчисленные вопросы! Мне никто не верил, Келси, – никто! – и уж, конечно, не этот Типтон. Почему я попала в тюрьму, если он мне верил?
   – Он не мог доказать, что ты говоришь правду. Фотографии…
   – Да, – перебила ее Наоми. – Давай вернемся к Руни. Ты и в самом деле рассчитываешь что-то изменить? Найти какую-то никем не замеченную подробность, которая поставит все на свои места и поможет мне доказать, что я действительно защищала свою честь?
   В голосе Наоми зазвучали такие неподдельные мука и боль, что внутри у Келси все перевернулось.
   – Ничего у тебя не выйдет, – негромко добавила Наоми. – Даже если ты хочешь мне помочь, из этого вряд ли что-нибудь получится по той простой причине, что я не смогу пройти через это еще один раз.
   С этими словами она вышла из комнаты и стала быстро подниматься вверх по ступенькам. Через несколько секунд Келси и Гейб услышали, как наверху захлопнулась дверь.
   – Ну и кашу я заварила. – Келси бросилась в кресло и закрыла глаза. – Все так запуталось…
   – Ничего подобного, – подал голос Гейб. – Просто ты стала ворошить прошлое. Но, на мой взгляд, его следовало разворошить…
   – Мы с Наоми прошли такой долгий и нелегкий путь, Гейб. И вот теперь я все испортила.
   – Ты серьезно так думаешь?
   – Не знаю. – Келси подняла было руки, но снова уронила их на колени. – Когда я начинала, то уверяла себя, что все вопросы я задаю ради себя самой. У меня было право знать правду. Где-то по пути я убедила себя, что все это я делаю ради нее. И, наверное, напрасно: именно мне это нужнее всего. Я должна выяснить, как все было на самом деле, и восстановить репутацию Наоми. Если я верю ей, пусть и другие тоже верят.
   – Только не надо чувствовать себя подлой негодяйкой. – Гейб подошел к ней и уселся на поручень кресла. – Что ты собираешься предпринять?
   Келси глубоко вдохнула воздух и медленно выдохнула, успокаиваясь.
   – Нужно встретиться с Чарльзом Руни и довести дело до конца.
   – Я еду с тобой, – решил Гейб.

   Они встретились с детективом в баре. Это была отнюдь не грязная, провонявшая дешевым джином забегаловка, которая, на взгляд Келси, лучше всего подходила для секретной встречи, а вполне приличный, заставленный пальмами в кадушках бар, основными клиентами которого были многочисленные «белые воротнички» из ближайших офисов и контор.
   Руни сам выбрал это заведение и, добираясь сюда, использовал все известные ему уловки и приемы, чтобы окончательно убедиться, что за ним никто не следит.
   Когда детектив увидел входящих в бар Келси и Гейба, он как раз допил свой первый джин с тоником. Руни знал, что с ним покончено, и несколько часов, прошедших с того момента, когда Рик Слейтер покинул его контору, он потратил, планируя свое исчезновение. Отходных путей у него всегда было достаточно, нужных людей в нужных местах – тоже, и вот теперь у Руни появилась веская причина все это использовать.
   – Мистер Руни?
   – Садитесь. Советую заказать домашнее вино.
   – Пожалуй, так я и сделаю. – Келси кивнула официантке, появившейся возле их столика.
   – Кофе, – распорядился Гейб. – Черный. Вы сказали – это срочно, – напомнил он Руни.
   – Так и есть.
   Детектив постучал по своему бокалу, что должно было означать еще одну порцию. Еще один джин на дорожку, подумал он. К утру Руни уже рассчитывал посасывать коктейль «Мимоза» где-нибудь в Рио.
   – Прошу прощения, если я был несколько невнятен, когда звонил к вам на ферму, – извинился он. – Сегодня у меня в офисе побывало слишком много неожиданных гостей, а последний из них был еще и неприятным. Я работаю детективом вот уже больше двадцати пяти лет. За это время у меня было довольно много интересных дел, но ни разу мне не приходилось стрелять… – Руни постучал по столу костяшками пальцев. – Моя работа мне всегда нравилась. Самое сложное в ней – это обзавестись подходящей клиентурой. Определенный класс людей, – я имею в виду людей состоятельных, – как правило, не стремится афишировать свои отношения с представителями детективных агентств. Они нанимают нас с тем же высокомерным презрением, с каким вызывают специалиста по уничтожению крыс или домашних насекомых. Разумеется, их интересуют результаты, но обсуждать способы, какими эти результаты будут достигнуты, они, как правило, не хотят. Впрочем, существуют и клиенты, которые предпочитают подход более практический.
   Руни замолчал, дожидаясь, пока официантка расставит на столе напитки.
   – Все это очень интересно, Руни, – заметил Гейб, – но вряд ли так срочно и важно.
   – Милисент Байден, – промолвил Руни и бросил быстрый взгляд на стиснувшую зубы Келси. – Эта женщина привыкла повелевать теми, кто на нее работает, привыкла отдавать приказы. Кроме того, у нее есть обыкновение проверять, как именно выполняются ее распоряжения. А она любит, чтобы все делалось в точности так, как она велела, и никак иначе.
   – Мы знаем, что она наняла вас, чтобы собрать компрометирующую информацию о Гейбе. – Келси отпила глоток вина, чтобы перебить противный привкус, появившийся во рту. – Надеюсь, у вас много помощников, мистер Руни, поскольку бабушка, похоже, отнюдь не удовлетворена результатами вашей гм-м… деятельности.
   – Ага, вы швырнули ей мое досье обратно в лицо? – Руни фыркнул в коктейль – настолько он был доволен. – Значит, в мире все-таки есть какая-то справедливость. Впрочем, когда она наняла меня в первый раз, она была удовлетворена. Даже более чем удовлетворена.
   – В первый раз?
   – Это ваша бабушка наняла меня для сбора материалов по процессу об опеке.
   – Насколько я знаю, вас наняли адвокаты моего отца.
   – Они были и ее адвокатами. Семейными адвокатами. Не забывайте об этом, мисс Байден. Именно на это она и рассчитывала.
   Руни выудил из коктейля ломтик лимона и выжал его в стакан.
   – Я выполнял кое-какую работу для одной ее знакомой. Дело о разводе. Должно быть, именно так Милисент Байден узнала обо мне. Ей понравилось, как быстро и чисто я сработал, к тому же я, видимо, подходил ей по каким-то высшим соображениям, которыми, сами понимаете, она со мной не делилась. Тогда я был молод, тщеславен, но то, кем она была – вернее, кем был ее муж, – не могло не произвести на меня впечатления. Как и сумма чека, который она мне вручила.
   Он пожал плечами и запустил руку в миску с солеными печеньицами, похожими на китайские иероглифы.
   – Какая вам разница, из чьих рук получать вознаграждение? – вставила Келси.
   – Как правило, никакой, но тут был случай особый. Я никогда не встречался с вашим отцом, мисс Байден. Я впервые увидел его только на процессе, и мы ни разу не встречались с ним один на один. Так хотела ваша бабушка, а она умела добиваться своего. Милисент Байден хотела вычеркнуть вашу мать из жизни своего сына и из вашей тоже и придумала очень простой и эффективный план, чтобы этого достичь. Моя задача заключалась в том, чтобы следить за Наоми и фиксировать на пленку все случаи ее недостойного поведения. И, естественно, составлять отчеты. Это было все, что Милисент Байден удосужилась мне сообщить, но я хороший детектив. Я уже тогда был хорошим детективом, поэтому мне удалось узнать много больше.
   – Больше? – У Келси появилось ощущение, что врата в прошлое, скрипя, открываются все шире, и она вдруг испугалась того, что могло с минуты на минуту показаться оттуда – из ледяной мглы и серого тумана.
   – Ипподром, особенно если посещаешь его хотя бы некоторое время, прекрасно подходит для того, чтобы завязывать знакомства. Один из моих тамошних источников сообщил мне, что у него есть кое-какие материалы на Бредли. Алек много играл, но в основном проигрывал и в конце концов задолжал крупную сумму денег не совсем подходящим людям. Секреты он хранить не умел и в одной беседе проболтался о том, что у него наклевывается неплохая сделка. Все, что от него требовалось, это приятно провести время с красивой женщиной, после чего он мог стать обеспеченным человеком.
   Короче, мой источник и Бредли сблизились. Они вращались в разных кругах, но, как оказалось, были вылеплены из одного теста. Бредли много болтал, мой человек поддакивал, вынуждая его сказать больше, а потом за определенное вознаграждение передавал всю информацию мне.
   – Вы слишком долго ходите вокруг да около, Руни, – заметил Гейб.
   – Тогда я буду говорить коротко. – Руни оттянул галстук, который начинал его душить. – Суд, который должен был определить законного опекуна для мисс Байден, склонялся в сторону Наоми. Оно и понятно: суды предпочитают не разлучать ребенка с матерью. Может быть, она и любила вечеринки и была неравнодушна к мужчинам, но все свидетели показывали, что в присутствии ребенка она воздерживалась от того и от другого. Кроме того, Наоми Чедвик была достаточно состоятельной женщиной, у нее был солидный источник дохода, и десятки людей могли под присягой подтвердить, что она была хорошей матерью для своей крошки. Поэтому Байденам нужно было что-то такое, что могло бы склонить чашу весов в их пользу. И Милисент нашла Алека Бредли.
   – Она… – Келси судорожно сглотнула и постаралась, чтобы ее голос не дрожал так сильно. – Моя бабушка знала Алека Бредли?
   – Да, она знала и его, и его родителей. Знала, что он за тип. Она и наняла Бредли, чтобы он соблазнил Наоми. Он должен был заманить ее в ловушку, создать такую ситуацию, которая скомпрометировала бы вашу мать и поставила под сомнение ее добродетель и способность быть достойным опекуном ребенку.
   Келси сжала под столом руку Гейба.
   – Вы хотите сказать, что моя бабушка платила Алеку Бредли? Платила ему за… Да почему я должна вам верить?
   – Хотите верьте, хотите нет – мне все равно, – отмахнулся Руни. Ему и в самом деле было плевать. Просто перед тем как удалиться от дел, он решил пошуровать в самых дальних ящиках рабочего стола и выбросить оттуда весь мусор.
   – Вы пришли получить ответы, мисс Байден, и не моя вина, что ответы не устраивают вас. Но я точно знаю, что в качестве аванса Бредли получил двадцать тысяч долларов.
   Келси не сдержала невольного восклицания. Двадцать тысяч! Эту же цифру называл Типтон.
   – Но самое главное заключалось в том, что Наоми не желала играть в эту игру. Во всяком случае, она играла не так, как рассчитывали Милисент Байден и Бредли. Наоми держала этого альфонса на поводке и не подпускала его к себе достаточно близко. Между тем сроки подпирали, процесс был не за горами, и Милисент решила действовать решительно. О, она быстро нашла, что еще можно, так сказать, бросить в котел! На ипподроме произошла какая-то неприятность с лошадью, потом повесился жокей. Разразился скандал, который, однако, отразился на репутации Чедвиков не так, как она рассчитывала.
   Гейб поднял руку.
   – Вы хотите сказать, что это как-то связано с тем, чем вы занимались?
   – Здесь все связано. Бредли нужны были наличные, но Милисент не собиралась открывать перед ним свой кошелек до тех пор, пока не будут достигнуты совершенно определенные результаты. Поэтому Бредли и один его приятель по ипподрому заключили небольшую сделку. Когда фаворит сошел, Бредли перепали кое-какие шальные деньги в качестве выигрыша, но от Милисент он не получил ни гроша, поскольку все симпатии оказались на стороне Наоми, потерявшей своего жеребца. К тому же Милисент поставила ему крайний срок.
   Руни некоторое время рассматривал то, что осталось от его коктейля, и раздумывал, не заказать ли еще одну порцию. До рейса оставалось меньше двух часов, поэтому он решил, что лучше сохранить голову свежей.
   – Она велела мне взять фотоаппарат, запастись пленкой и ждать вблизи фермы. Но сначала я отправился в клуб – наблюдать за тем, как Бредли разыгрывает сцену ревности.
   – Разыгрывает? – переспросила Келси.
   – Игру всегда легче распознать со стороны, – пояснил Бредли. – Кроме того, мой источник предупредил меня о том, что должно случиться вечером. Бредли собирался вывести Наоми из себя, но он, скорее всего, не ожидал, что она пошлет его куда подальше. Красавчик всегда воображал о себе невесть что, когда дело касалось женщин. В общем, Наоми ушла из клуба одна, и я последовал за ней.
   В доме никого не было – до тех пор, пока там не появился Бредли. Я знал, что должен сделать снимки, но только такие, которые помогли бы Байденам выиграть дело.
   – Вы знали?.. Это велела вам моя бабушка? – уточнила Келси.
   – Совершенно верно. И поначалу все выглядело довольно многообещающе. Наоми открыла ему дверь в легкой ночной рубашке и впустила внутрь. Потом они вместе выпили, и Бредли принялся ее очаровывать. Мне удалось сделать еще один удачный снимок – когда они целовались. Как она оттолкнула его, я снимать, естественно, не стал. Мне платили за другое. Потом они заспорили, я слышал обрывки разговора сквозь открытую форточку – особенно когда Наоми стала кричать. Она приказывала ему убираться вон, говорила, что между ними все кончено. А он схватил ее и начал лапать.
   Руни поднял голову от стола и посмотрел на Келси.
   – Была минута, когда я задумался о том, чтобы вмешаться, чтобы прекратить все это. Наоми попала в беду, и что это за беда, сомневаться не приходилось. Но я не сдвинулся с места, я должен был выполнить свою работу, тем более что, пока я колебался, она сумела отбиться от него. Я заметил, что Наоми раздражена, раздражена гораздо сильнее, чем испугана. Она снова закричала на него, потом двинулась к телефону, но Бредли снова ее схватил. Я не думаю, что у Наоми были какие-то сомнения относительно того, что должно случиться. И она решила спасаться бегством.
   Руни помолчал и вытер губы тыльной стороной ладони.
   – Он знал, что я где-то поблизости. Этот сукин сын знал, что я за ними наблюдаю, потому что он повернулся прямо к окну и показал мне вот так… – Детектив ткнул пальцем в потолок. – «Наверху, все будет наверху», – вот что он хотел мне сказать. И я полез на дерево, чтобы исполнить то, ради чего меня наняли. Сидя на дереве, я уже ничего не слышал – так громко стучало мое сердце, – и не позволял себе ни о чем думать. У меня был заказ, дело, которое хорошо оплачивалось, и, самое главное, в случае успеха я мог рассчитывать на новые заказы и на новых клиентов. «Она ведь сама на это напрашивалась, – примерно так я себе говорил. – Она сама накликала на себя беду тем, что держала в узде такого жеребца, как Бредли».
   – Вы знали, что он хочет изнасиловать ее, – выдавила Келси. – Знали – и ничего не сделали.
   – Да. – Руни залпом допил остатки коктейля. – Наоми вошла в спальню, буквально ворвалась в нее. Вот теперь она испугалась, но, кроме страха, в глазах у нее было какое-то безумие. Ее тонкая ночная рубашка была разорвана и упала с плеча, но она этого не замечала. Потом в спальню вошел он. Он улыбался и выглядел вполне дружелюбно, как будто бы даже извинялся. То, как они стояли друг против друга в раме окна… разорванная комбинация, расстегнутая рубашка у него под смокингом – все это выглядело достаточно провокационно. Даже, я бы сказал, эротично. Я не знаю, что Алек при этом говорил, только Наоми покачала головой и отступила, а он опустил руки, словно собираясь расстегнуть брюки. Тогда она ударила его. По щеке… – Детектив облизал губы. – Я заснял этот момент, но не стал снимать, как он ударил ее в ответ.
   Тут Руни остановился. Он не представлял себе, как сильно на него самого подействует этот подробный, обстоятельный рассказ о событиях той страшной ночи. Тогда он чувствовал себя маленьким и испуганным, беспомощным. Сейчас осталось только ощущение своей собственной ничтожности.
   – Потом Наоми наклонилась и на минуту исчезла из моего поля зрения, а Бредли почему-то поднял руки. Сначала я не понял почему. Он продолжал улыбаться, но его улыбка больше не была дружелюбной. И тут я увидел Наоми и револьвер в ее руке. Я очень испугался и начал снимать как сумасшедший. Я продолжал снимать даже после того, как она застрелила его, даже когда там уже не на что было смотреть.
   – Это была самооборона, – сказала Келси, впиваясь пальцами в руку Гейба. – Как она и говорила все это время.
   Руни с трудом проглотил комок в горле и кивнул головой.
   – Да, чистейшая самооборона. Возможно, с револьвером в руке Наоми и сумела бы заставить его в конце концов покинуть дом, но она была чересчур напугана происходящим. Бредли загнал ее в угол, вынудил прибегнуть к крайнему средству. И если бы эти факты всплыли, ее никогда бы не обвинили в умышленном убийстве. Скорее всего, никакого приговора не было бы вообще.
   – Но факты так и не всплыли.
   – Нет. Я сразу поехал к Милисент Байден. Я ни о чем не думал – просто явился к ней домой посреди ночи и вытащил ее из постели. Она своей рукой налила мне бренди и велела сесть. Когда я выпил, она выслушала всю историю. От начала и до конца. И решила, что все обернулось как нельзя лучше для нас. По ее настоянию я выжидал два дня, прежде чем пойти в полицию со своим заявлением.
   – Она знала… – прошептала Келси. – Значит, она все знала…
   – Она все это и организовала. Если бы Наоми не арестовали, я должен был отнести в полицию пленку и дать показания. Милисент хотела, чтобы я рассказал копам все, что я видел, но не больше. Ни слова о том, о чем я догадывался или подозревал. А потом она очень подробно рассказала мне, что же я видел. Молодая женщина, одетая в высшей степени легкомысленно, встречает своего любовника в дверях пустого дома. Они пьют, они обнимаются, потом начинают ссориться. Женщина взревновала – после сцены в клубе это не должно было вызвать ни малейших сомнений – и убежала наверх. Любовник последовал за ней, чтобы принести извинения, объясниться и, возможно, попробовать соблазнить ее. Но женщина, не помня себя от ревности, схватила револьвер и убила его. После этого Милисент вручила мне еще пять тысяч наличными и пообещала рекомендовать меня своим высокопоставленным знакомым.
   Келси с побледневшим лицом выскользнула из кабинки и, прижимая руки к животу, ринулась к дамским комнатам.
   Гейб проводил ее взглядом, потом поймал себя на том, что сжимает и разжимает под столом кулаки.
   – Вы – отвратительный человечишка, Руни. Вы были свидетелем попытки изнасилования, а потом помогли упрятать жертву за решетку, и все это – за несколько тысяч долларов и десяток высокопоставленных клиентов. Немного же вам надо…
   – Я еще не все сказал, – хладнокровно ответил Руни. – Но мы подождем, пока мисс Байден вернется.
   – Скажите мне вот что – что заставило вас признаться во всей этой мерзости именно сейчас? Всего несколько часов назад вам было нечего сообщить нам.
   – Ситуация осложнилась. Я не люблю, когда на меня начинают давить с двух сторон сразу. – Руни пожал плечами. – Когда эта история выплывет, – а я решил, что она должна стать известной, – моей репутации конец. Похоже, мне следовало уйти в отставку еще несколько лет назад, тогда бы я остался чист.
   – Вот уж не знаю, – спокойно начал Слейтер, казалось бы, с искренним участием, – вывести тебя отсюда и измолотить до полусмерти или просто оставить тебя жить с этим.
   Руни поднес к губам бокал и медленно выцедил воду, скопившуюся на дне от подтаявшего льда.
   – Каждый человек делает свой собственный выбор, Слейтер. Ты – игрок. Если ты знаешь, что игорный дом пометил все колоды, – станешь ты биться за то, чтобы сорвать банк?
   – В некоторые игры просто не стоит играть. – Гейб увидел возвращающуюся Келси и поднялся.
   – Со мной все в порядке, прошу прощения. – На лице Келси все еще были заметны бледные пятна, но рука, которую она вновь протянула Гейбу, уже не дрожала. – Потерпи еще немного, – сказала она и вновь повернулась к Руни. – Давайте выслушаем остальное.
   – Не уверен, что вам это понравится. Миссис Милисент Байден наняла меня не только для того, чтобы собрать досье на мистера Слейтера. Об этой услуге она попросила меня совсем недавно. Свой первый аванс я получил несколько месяцев назад, сразу после того, как Келси связалась с Наоми Чедвик.
   Келси сжала зубы, молясь о том, чтобы ее желудок снова ее не подвел.
   – Я… не понимаю, – неуверенно проговорила она, хотя многое было ей ясно уже сейчас. Келси просто боялась того, что ей предстояло услышать.
   – Сейчас поймете, – сказал Руни. – Проще говоря, она очень не хотела, чтобы вы жили на ферме. Она боялась, что вы сумеете найти с Наоми общий язык.
   – И как она намеревалась предотвратить это?
   – Поскольку с тех пор, как мисс Чедвик освободили из тюрьмы, она не совершила ничего такого, что можно было бы поставить ей в вину, Милисент снова взялась за ее прошлое. После того как Алек Бредли был застрелен, Милисент забрала у меня все мои досье. Все, что я сумел собрать. Там было полным-полно всякой информации, и не только о Наоми. Я, видите ли, работаю очень тщательно, поэтому у меня было достаточно документов и свидетельств, касающихся Бредли и его приятеля с ипподрома. Я собрал материалы о том, как они «посолили» ту скачку, когда погиб Солнечный, и суммировал свои подозрения о причастности ко всему этому Канингема. Когда Милисент дернула за поводок, а вы, мисс Байден, не прибежали к ней на задних лапках, она пустила эту информацию в дело.
   – Как? – Келси обхватила себя за плечи. – Лучше скажите мне сейчас, Руни.
   – Она поручила мне найти старого приятеля Бредли и сделать так, чтобы он вернулся в Виргинию. Собственно говоря, я должен был обещать ему работу от ее имени. Она не сказала мне, что это за работа, однако догадаться было не трудно – старая история должна была повториться. Скандал с наркотиками и смерть лошади должны были породить слухи и подозрения вокруг Наоми и вокруг вас, мистер Слейтер. – Руни ткнул пальцем в сторону Гейба. – Вас, кстати, Милисент не собиралась подпускать к своей внучке и на пушечный выстрел. Короче, Келси должна была своими глазами увидеть, как жесток мир скачек, сколько в нем всякой грязи, – и сбежать от всего этого обратно домой.
   – Но я не сбежала. – Келси почувствовала, как у нее защипало глаза, но давать волю слезам она не собиралась. Во всяком случае, не сейчас. – Вы хотите сказать, что за всем этим стояла Милисент? Что это она организовала убийство Горди? Боже!.. Получается, что это из-за нее погиб Мик!
   – Даже такая женщина, как Милисент, не может удовлетворительно манипулировать человеком, который не имеет никаких представлений об этике и морали. Ее наемник практически моментально вышел из-под контроля и стал действовать самостоятельно. После убийства конюха Милисент была вне себя от ярости. Она прочитала мне такую нотацию, словно я лично всадил в беднягу нож… – Руни покачал головой, припоминая. – Добраться до лошади – вот чего она хотела. А через это – через повторение старого преступления – она хотела преподать своей внучке наглядный урок.
   – Все из-за меня, – прошептала Келси, и ее рука, накрытая ладонью Гейба, безвольно обмякла. – Если бы не я, ничего бы не было…
   – Вы – последняя в роду Байденов, – без обиняков заявил Руни. – Милисент была буквально повернута на этом. Наоми она ненавидит с такой неистовой страстью, над какой даже годы не властны. В своем стремлении снова погубить ее, как она уже погубила ее однажды, в своем желании снова подчинить себе вас, Келси, Милисент ни перед чем не останавливалась. Это она одолжила Канингему достаточно денег, чтобы он смог приобрести эту кобылу, Большую Шебу. Этого было достаточно, чтобы подчинить его себе и заставить работать вместе с тем человеком, которого она наняла раньше. Не скажу, чтобы ей это очень нравилось, – добавил Руни и тут же пояснил: – Я имею в виду – иметь дело с этим типом, пусть даже на расстоянии, – но, видно, она считала, что цель оправдывает средства.
   – Я не узнаю ее, – медленно сказала Келси. – Не узнаю женщину, о которой вы говорите. Как она могла разрушить, искалечить столько судеб, жизней?
   – Она считала, что управляет ими, контролирует ход событий, – ответил детектив. – Милисент никогда не смотрела на это иначе. И мной она тоже руководила, направляя мои шаги. – Он потер рукой переносицу. – Тогда, в первый раз, я был молод, впечатлителен, полон энтузиазма. Но теперь я оказался в ловушке. Черт побери, ведь это была просто работа, моя работа! И только последний мой сегодняшний посетитель изменил мой взгляд на ситуацию.
   Он замолчал, пристально вглядываясь в лицо Гейба.
   – Может быть, я просто старею, – сказал он наконец. – Господь свидетель, я здорово устал за это время. В общем, когда этот человек возник в моем кабинете и предложил заключить новую сделку, я решил отойти от дел. И мне нравится думать, что я выбрал довольно удачный момент, чтобы облегчить душу.
   Увидев, что ни Гейб, ни Келси не обратили внимания на его последнее заявление, Руни прищурился, и его взгляд снова стал жестким.
   – Хотите узнать, как сын Бенни Моралеса прикончил жеребца Чедвиков? Как еще кое-кто едва не изуродовал вашу лошадь, Гейб? Взгляните повнимательнее на своих людей и на собственного отца… Вот-вот, именно на него, – добавил детектив, невесело улыбаясь. – Рик Слейтер сумел выпытать у Бредли немало секретов. И он был более чем счастлив повторить вновь уже знакомую ему процедуру, когда Милисент Байден призвала его под свои знамена, да еще пообещала хорошо заплатить. Месть и право решать за других, месть и деньги, ее мотивы и его… Настоящая гремучая смесь, не правда ли, мистер Слейтер и мисс Байден?

28

   – Останови, пожалуйста.
   До «Рискованного дела» оставалось всего полмили, но Гейб послушно притормозил и вырулил на обочину.
   – Тебя опять тошнит?
   – Нет. – Келси действительно было тошно, но это не было физическое состояние. – Мне просто необходимо немного пройтись. Можем мы немного погулять?
   Не дожидаясь ответа, она вылезла из машины.
   «Прекрасная ночь, – подумала она. – Идеальная июльская ночь с сапфирово-синим куполом неба, с россыпью крупных звезд и безмятежной луной в зените». Ни единого облачка, способного омрачить эту величественную картину, она не видела. Теплый воздух благоухал медовым ароматом жимолости, которая оплетала металлическое ограждение шоссе. Дальше бугрились холмы, поросшие клевером и высокой, набравшей силу и сок травой. В траве стрекотали цикады. Мягкая земля обочины слегка подавалась при каждом ее шаге.
   – Слишком много всего, – пробормотала она. – Слишком много такого, о чем просто не хочется думать. Как мне рассказать ей, Гейб? – Она обернулась, протянула к нему руки, как никогда остро нуждаясь в утешении. – Как мне рассказать матери, что все это было спланировано? Что все ее беды были лишь частью плана, призванного разлучить ее со мной?
   – Во-первых… – Гейб протянул руку и взял ее за локоть. – Во-первых, перестань обвинять себя.
   – Я и не обвиняю. – Келси остановилась и, опершись на ограждение, окинула взглядом далекие темные холмы. – Меня бесит, что из меня сделали пешку. Милисент – она даже не думала обо мне как о ребенке. Теперь я ясно вижу это – ни как о ребенке, ни как о личности. Последняя, – с горечью произнесла она. – Последняя из Байденов, только и всего. Даже не внучка – просто очередная Байден.
   Гейб хотел было что-то сказать, чтобы утешить ее, но подумал, что в данной ситуации он должен только слушать. Иногда молчание мудрее участия и может принести больше пользы.
   – Я думаю, – продолжала Келси, – что она хотела бы любить меня и что когда-то, пусть не очень долго, она любила. Однако ее чувства… то, что она испытывала в отношении моей матери, и – о боже, я так на это надеюсь! – ощущение вины за то, что она совершила, – а ведь ей приходилось жить с этим, Гейб, – сделали настоящую любовь невозможной. Все ее надежды на счастье и дальнейшее процветание рода Байденов сошлись на мне. Я училась в лучших школах, я разбиралась в искусстве, кое-что понимала в музыке и поднаторела во всяких модных занятиях… Мои друзья, которых она мне подбирала, непременно должны были быть из приличных семей. Может быть, именно поэтому я так и не нашла ни одного человека, который был бы по-настоящему мне близок. И каждый случай неповиновения, каждое проявление моей индивидуальности, самый ничтожный бунт – во всем Милисент видела отражение женщины, которую она уничтожила.
   Келси машинально сорвала ветку жимолости и принялась медленно, методично обрывать хрупкие белые цветы.
   – Когда мне исполнилось двенадцать, Милисент захотела отправить меня в Англию, в закрытый пансион, но мой отец воспротивился этому. Это был один из немногих случаев, когда они ссорились. Бабушка считала, что мне необходимы воспитание и дисциплина. Знаешь, что ответил на это отец? «По-моему, ей просто нужно детство».
   Вздохнув, Келси растерла между ладонями белые лепестки, которые отозвались волной тягучего, сладкого запаха.
   – Понимала ли Милисент, что использует и его – своего собственного сына? Был ли он для нее еще одной пешкой? Ведь это она сделала многое, если не все, чтобы расстроить их брак, хотя, возможно, он в конце концов распался бы и без ее помощи. Впрочем, все это мелочи… – глухо пробормотала она и, раскрыв ладони, стряхнула с рук последние остатки раздавленных цветов. – Самое главное – это где мне взять слова, чтобы рассказать моей матери, как, почему и кто виноват? И ей, и отцу. Ведь мне придется объяснить это и папе, верно? Он тоже имеет право знать, что Милисент сделала с его жизнью. И все, что она пыталась сделать с моей.
   Келси повернулась к Гейбу и прижалась лицом к его груди, испытывая огромное облегчение и благодарность за то, что он рядом и что его сильные руки умеют обнимать так нежно. В объятиях Гейба она чувствовала себя надежно и безопасно.
   – Столько потерь, Гейб, столько зряшных потерь! Столько жизней, столько судеб загублено. И во всем этом виновата какая-то фамильная честь, вернее даже, не она сама, а ее уродливая интерпретация, которая отчего-то возникла в голове Милисент!
   – Гордыня и еще несколько смертных грехов, – негромко проговорил Гейб, вспоминая собственного отца. – Зависть, жадность, похоть. Я всегда больше верил в удачу, нежели в судьбу, но одно везение не смогло бы замкнуть этот круг.
   Он слегка отодвинул ее, чтобы она могла видеть его лицо.
   – Ты и я, Келси, мы оба были частью всего этого с самого начала.
   – И, может быть, мы не подошли бы так близко к завершению этой драмы, если бы не нашли друг друга. Теперь ты захочешь разыскать его, верно? Я имею в виду твоего отца.
   – Мне придется разыскать его.
   – Можешь предоставить это дело Росси.
   Гейб неожиданно почувствовал, как сжались руки Келси и как напряглось ее тело.
   – Послушай, Гейб, он хочет отомстить тебе. Если он попал в контору Руни вскоре после нас, то он, возможно, следил за нами! Он ищет способа добраться до тебя и нанести удар.
   – Вот поэтому-то я и должен отыскать его первым. Это мой круг, Келси, и я должен сам замкнуть его.
   – Но если мы пойдем в полицию…
   – Кстати, почему мы до сих пор туда не позвонили?
   Келси отвернулась. Гейб слишком хорошо видел, что у нее на сердце и на душе, и не стал добиваться ответа.
   – Хорошо, – вздохнула она наконец. – Я должна поговорить с Наоми, а ты – найти своего отца. Это должно все решить. Подвези меня домой, пожалуйста.

   Когда «Ягуар» остановился у дверей усадьбы, Гейб предложил Келси пойти с нею, но она отказалась. Она чувствовала, что должна сделать все сама. Дождавшись, пока свет над крыльцом погаснет, Гейб запустил мотор и отъехал. Ему предстояло сойтись лицом к лицу со своими собственными демонами, и первый из них вовсе не носил фамилию Слейтер.
   Оказавшись в доме, Келси бросила взгляд на лестницу. Время было позднее, и Наоми, несомненно, уже легла. «Может быть, подождать до завтра? – мелькнула у нее в голове трусливая мысль. – Ведь ждали же эти новости двадцать с лишним лет, могут подождать и еще…»
   «Нет уж, рассуждать так – это точно трусость», – решила Келси и, вздохнув, направилась в кухню. Она заварит себе чашечку чая и, попивая ароматный настой, во всем как следует разберется – ведь надо же ей хотя бы определить, с чего следует начать.
   Келси была удивлена, застав на кухне Герти, которая загружала тарелками моечную машину.
   – Герти? – окликнула она, и старая прислуга вздрогнула.
   – Ах, это вы, мисс Кел? Как ты меня напугала, малышка. – Герти прижала руку к своему розовому переднику.
   – Уже далеко за полночь, ты не должна работать в такую поздноту.
   – Да нет, я просто мыла свои тарелки. Сегодня вечером показывали фильм с Бетти Дэвис, называется «Привет, путешественник!». Так я отрезала себе кусок лимонного кекса и проплакала все два часа. – При мысли об этом Герти счастливо вздохнула. – В наши дни таких фильмов уже не делают, мисс Кел.
   – Да… – Лихорадочно раздумывая о том, как поддержать разговор, Келси подошла к буфету, взяла чайник и двинулась с ним к раковине, чтобы набрать воды. Движения ее были механическими, но достаточно быстрыми. – А как все остальные? Уже спят?
   – Хочешь чаю, дочка? Погоди, дай я сделаю. – Герти ревниво оттеснила Келси от раковины и, закрыв чайник крышкой, водрузила его на плиту. – Мистер Ченнинг где-то бродит с Мэттом Ганнером. Лошадь с фермы Уильямсов совсем плоха, и они не знают, протянет ли он до утра.
   – Ох, какая неприятность!
   – Как ни стыдно мне такое говорить, мисс Кел, но я все-таки скажу… – Герти принялась согревать фарфоровый заварочный чайник. – Этот ваш братец, Ченнинг, был просто в восторге, когда узнал, что ему придется полночи просидеть в конюшне. Я сказала ему, что не буду запирать дверь в кухне и что в холодильнике будет стоять тарелка с жареным цыпленком, да только он все равно не станет его разогревать.
   – Он и так будет на седьмом небе, – заверила ее Келси.
   – Да мне, в общем-то, нравится, когда мистер Ченнинг где-то поблизости.
   – И мне тоже, Герти. Налей-ка мне две чашки – я хочу отнести одну маме.
   – Так она спит, золотко мое. – Герти взяла с полки чай из ромашки и на глаз насыпала заварки в фарфоровый чайник. – Она выглядела такой усталой, такой расстроенной, что я уж не стала ее расспрашивать. Час назад я отнесла ей снотворное.
   – Снотворное?
   – Ну да. Мисс Наоми, конечно, сказала, чтобы я не поднимала шум из-за ерунды, но только она все равно выглядела скверно – сама бледная такая, и глаза ввалились. Хороший крепкий сон – вот что ей нужно. Я так ей и сказала, и она послушалась свою Герти. Как пойду к себе – загляну к ней, проведаю.
   – Я сама проведаю маму. – Келси покосилась на чайник со смесью облегчения и покорности во взгляде. – Тогда одну чашечку, Герти. А с Наоми я поговорю утром.
   – Да, к утру-то она оправится. Перетрудилась, бедняжка.
   Герти поставила на поднос чайник, чашку с блюдцем и крошечный молочник со сливками.
   – В последние месяцы она выглядит счастливее, чем я когда-либо видела за долгие-долгие годы, прямо светится вся. И все это ты сделала, Кел. Пусть кругом что хочешь творится, да только мать всегда будет сохнуть по своему дитю-то…
   – Но я никуда не денусь.
   – Я знаю, золотко. И она знает. Не засиживайся поздно.
   – Не буду. Спокойной ночи, Герти.
   Келси отнесла поднос в свою комнату и только потом заглянула к Наоми. В свете луны, пробивающемся в окно, она увидела, что ее мать крепко спит.
   Значит, объяснение откладывается до завтра, заключила она и юркнула в свою комнату – ждать рассвета.

   Гейб не остановился возле своего дома, а подъехал прямо к конюшне. В конторе над кузнечной мастерской он увидел свет. Оставив машину на дорожке, Гейб вскарабкался по лестнице и, не постучавшись, вошел.
   Джемисон сидел за своим столом и что-то писал. Перед ним были аккуратно разложены стопки бумаг, возле локтя стоял бокал с бренди. Заслышав скрип плохо смазанных петель, Джемисон поднял голову и по-совиному заморгал.
   – Что так поздно, Гейб?
   – Я мог бы спросить о том же у тебя.
   – А-а… – Джемисон с усталой улыбкой указал на бумаги. – Рутина! Столько бумажек, и совершенно нет времени заниматься ими. Я люблю работать ночью, когда все тихо и никто не мешает сосредоточиться. Между прочим, вон там на полке есть банка растворимого кофе, – добавил он. – Можешь подогреть чайник, он на плитке.
   – Не хочу. – Гейб рассматривал своего тренера и своего старого друга в желтом свете настольной лампы. Последние напряженные месяцы не прошли для него даром. Тени под глазами были похожи на синяки, а морщины по углам рта стали настолько глубокими и резкими, словно были прорезаны ножом.
   Нет, это лицо не было похоже на лицо человека, который воспитал «трижды венчанного» – обладателя трех главных призов скакового сезона.
   – Помнишь, я все время болтался возле конюшни, когда работал здесь? Все приставал к тебе и Мику.
   – Это точно. – Джемисон расслабил плечи, невольно напрягшиеся под пристальным взглядом Гейба. – До всего-то тебе было дело, все было интересно. Правда, иногда, для разнообразия, что ли, ты усаживал нас сыграть в покер и выставлял на недельный заработок.
   – Насколько я помню, Канингем не давал тебе вздохнуть свободно. Если ты давал ему одного чемпиона, он требовал у тебя двух. Каждый раз, когда на носу была большая скачка и Канингем видел возможность сорвать большой куш, он принимался метать икру, что, дескать, Моисей из «Трех ив» умеет растить классных крэков, и если тебе это не под силу, так он, мол, найдет человека, которому это по плечу.
   – Да, – согласился Джемисон. – На Канингема нелегко было работать. Я подготовил для него нескольких неплохих лошадей, которые выиграли немало скачек, а один раз, еще в восьмидесятых, наш Попробуй Снова стал Лошадью года. Но Канингем так ни разу и не был доволен по-настоящему.
   – Ему нужна была победа на дерби, а ты так и не добился этого для него. Даже после того, как Чедвики в Кинленде потеряли своего жеребца, – в семьдесят третьем, кажется? – ты не сумел выиграть, хотя канингемовский скакун и считался фаворитом. – Голос Гейба был негромок и холоден. – Твой конь пришел третьим, насколько я помню. Всего лишь третьим. Должно быть, для тебя это было настоящим ударом.
   Джемисон погрузился в воспоминания, и его губы едва заметно дрогнули.
   – Ну что же, на дерби даже такое выступление – уже успех, и я нисколько не стыжусь. Жеребец не выложился в полную силу и проиграл на последнем фарлонге. Да и вообще обстановочка была еще та – это ведь было вскоре после того, как Бенни повесился.
   Он медленно поднес к губам стакан и сделал глоток.
   – Вы с Бенни тесно общались?
   – Мы были добрыми друзьями.
   – Ага, друзьями… – Гейб развернул попавшийся ему под руки стул и уселся на него верхом. – Насколько глубоко ты был в этом замешан, Джеми? Тогда и сейчас?
   – К чему ты клонишь, Гейб?
   – Вы с Бенни были близкими друзьями. Это ты уговорил его «посолить» скачку или просто молча согласился с его планом? Я скажу тебе, что я думаю, – вкрадчиво продолжал Гейб, не дожидаясь ответа тренера. – Я думаю, ты просил Бенни помочь тебе. Ты просил немного подстегнуть жеребца. Канингем слишком давил на тебя, добиваясь этой победы. Возможно, он даже обещал тебе львиную долю призовых денег, а возможно – просто продолжал наседать, пока ты не сломался. А сломавшись, ты потащил за собой и Бенни Моралеса.
   Глаза Гейба скользнули куда-то в угол, наконец-то оторвавшись от лица тренера.
   – Победа на дерби, Джеми, – разве не этого ты всегда хотел, но только сейчас получил?
   – Не говори глупости, Гейб. Ты слишком давно меня знаешь.
   – Знаю, Джеми, в том-то и дело, что знаю. И мне хорошо известно, что в конюшне без твоего ведома не происходит ровным счетом ничего. Я не связал тебя с тем, что недавно случилось с жеребцом Наоми, и с тем, что чуть было не произошло с моим Дублем. Моя ошибка, – решительно сказал он, заметив, что Джемисон опустил взгляд. – Никогда бы не подумал, что ты способен убить лошадь только для того, чтобы выиграть скачку. Какой бы важной она ни была.
   Гейб достал из кармана сигару и стал внимательно ее рассматривать. Джемисон молчал.
   – Эта-то уверенность и ослепляла меня, – продолжил Гейб. – Но только до тех пор, пока Рено не покончил с собой. Он не знал, что это смертельная доза. И ты не знал. Ты просто дал моему жеребцу преимущество, исключив Горди из борьбы. Разве мой отец представил это не так, а, Джеми? Почему бы не дать себе фору, ведь никто не узнает?
   – Я мечтал о собственном доме, о собственной ферме, – прошептал Джемисон. – Человек имеет право на собственный дом после того, как он столько лет ухаживает за чужим. В любой другой год Дубль выиграл бы дерби играючи. Почему именно в этот год и именно Моисей подготовил лошадь, которая могла с ним тягаться? Почему?!
   – Просто тебе не повезло. – Гейб закурил сигару. Он больше не чувствовал ни сожаления, ни горечи.
   – Тебе тоже нужна была эта победа, Гейб! И не говори мне, что нет.
   – Да, нужна. Я не буду этого отрицать.
   – И ты хочешь сказать, что не воспользовался бы способом победить наверняка, если бы знал – как?
   Гейб поднял голову, и его глаза сверкнули, но не сожаление и не сочувствие горели в этом взгляде.
   – Если ты так считал, то почему ничего не сказал мне?
   – Ты был дикой картой в колоде. Так сказал Рик. Ты был дикой картой, и тебе нельзя было доверять. Ты только погляди, как этот жеребец несется по треку, Гейб! – с отчаянием в голосе воскликнул Джемисон. – Подумай об этом! Он выиграл Тройную Корону, и никто не смог ему помешать.
   – Но какой ценой, Джеми? Это ведь не просто убитая лошадь – это и Мик, и Рено.
   Глаза Джемисона наполнились слезами.
   – Это не я, Гейб! Господи Иисусе, неужели ты мог подумать, что это я? Липски действовал на свой страх и риск. О том, что он натворил, я узнал только потом, когда было уже поздно…
   Его голос надломился, Джемисон замолчал, и некоторое время Гейб не слышал ничего, кроме его натужного дыхания. Наконец он справился с собой и снова заговорил:
   – Рик хотел, чтобы ты кое о чем задумался, но он ничего мне не говорил. Я не знал, что он собирается добраться до Дубля. Господь свидетель, Гейб, это должен был быть жеребец Чедвик. Дисквалификация, скандал и все такое…
   Он вздрогнул всем своим большим, рыхлым телом и снова замолчал, ожидая, пока Гейб заговорит. Но Гейб молчал, и тишина начинала действовать на Джемисона угнетающе.
   – Ты должен мне верить, Гейб. Это Рик и Канингем заварили всю эту кашу. Ты, наверное, и сам догадался…
   – Да, я догадался.
   – Рику было мало дисквалификации. И мало денег, которые он за это получил. Он же жаден как я не знаю что! Рик использовал нас, чтобы прикончить Горди. Ты не представляешь, как я мучился, когда он упал на дорожке и потом, когда я понял, что Рик заставил нас совершить. А Рено… – Джемисон закрыл лицо руками. – Я любил этого парня, Гейб. Я много раз говорил ему, что он не виноват, но он не хотел меня слушать. Рик все подстроил, Рик виноват во всем! А когда он опять явился сюда и сказал, что хочет играть по другим правилам…
   – Что-что?
   Джемисон отнял от лица руки и, снова взяв стакан с бренди, выпил его мелкими глотками, словно лекарство.
   – Он не хотел, чтобы тебе досталась Корона. Мысль о том, что тебе это по силам, точила его изнутри. Мне он сказал, что это просто работа – маленькая побочная ставка, которая должна принести нам обоим неплохой барыш. На самом деле все было в деньгах. Он же держал меня за горло, разве ты не видишь? Меня и Рено. Только я никогда бы не согласился калечить Дубля, уж ты мне поверь. На этот раз я сам взял у Рика наркотик. Доза была достаточной для того, чтобы его дисквалифицировали. Никакого вреда.
   Зрачки Гейба сузились настолько, что напоминали два раскаленных угля.
   – В ту ночь, когда Келси пришла в конюшню… Это ведь ты был там, верно? Это ты ударил ее?
   – Я не причинил ей никакого вреда. Мне просто нужно было выбраться оттуда, пока меня кто-нибудь не увидел. Кипа я устранил, да и он, в общем-то, отделался головной болью. Келси появилась неожиданно, и я не успел закончить. Я просто…
   – За одно это я готов разорвать тебя на части!
   Словно атакующая змея, рука Гейба метнулась вперед и схватила Джемисона за горло.
   – За одно это, – пробормотал он, стискивая пальцы.
   – Я напугался, Гейб! – Джемисон в панике вцепился обеими руками в пальцы Гейба, но они держали как клещи. – Господи, я от страха просто не соображал, что делаю. Ты что, не понимаешь?!
   – Я многое теперь понимаю. – Гейб с отвращением выпустил горло тренера.
   Джемисон с жадностью глотнул воздуха, и его лицо, ставшее иссиня-багровым, стало понемногу приобретать нормальный цвет.
   – Он загнал меня в угол, разве не ясно? Когда я отказался, Рик сказал, что нам обоим – мне и Рено – придется дорого заплатить, если не будет, как он сказал. И я попробовал, хотя, видит бог, у меня сердце обливалось кровью. Но из-за Келси ничего не вышло. Потом Рено пытался сделать то же самое в Бельмонте, но не смог. Он же повесился, Гейб! Никакая лошадь не стоит того, чтобы из-за нее умирать!
   – А убивать?
   – Я же говорю тебе, я не…
   – Расскажи это кому-нибудь другому, – резко прервал его Гейб. – Например, самому себе. Расскажи, как ты стал невинной жертвой, как тебя использовали без твоего ведома. Расскажи себе, что все, что случилось с Моралесом, с Миком, с Рено и даже с Липски, – все это простое невезение. Несчастное стечение обстоятельств. Интересно, сможешь ли ты с этим жить?
   Он поднялся и пинком отшвырнул стул.
   – Я был вынужден, Гейб! Но сегодня я сказал ему – нет. Сегодня и сказал!
   Гейб вскинул голову.
   – О чем ты толкуешь?
   – Рик был тут. Примерно час назад. Он был пьян как сапожник и говорил всякие вещи… что убьет всех лошадей, сожжет конюшню и так далее. Одному богу известно, что он мог здесь натворить, если бы я не вышвырнул его вон.

   Последние слова Джеми буквально прокричал вслед Гейбу, который круто развернулся и уже бежал вниз по ступенькам. Оказавшись в конюшне, он включил весь свет и, давясь страхом, начал методично, один за другим, проверять денники.
   – Говорю тебе, я не пропустил его в конюшню, – сказал за его спиной Джемисон. – Послал его проспаться и объяснил, что больше не желаю иметь с ним никаких дел. Что больше не буду выполнять для него грязную работу. Особенно после того, как Рено умер. Ни грязную, ни какую другую…
   Гейб остановился возле денника Дубля. Почуяв его, жеребец подошел к самой дверце и лениво ткнулся носом в руку.
   – Ты больше здесь не работаешь, Джеми, – сказал Гейб устало. – С тобой – все. Собирай свои вещи и уходи. Сегодня же.
   – У человека есть право на свое место в жизни, – прошептал Джемисон. – На свой угол, на свой собственный дом. Ты должен понимать это…
   – Я понимаю. Но твое место не здесь. Больше не здесь.
   В течение двадцати минут Гейб разбудил трех конюхов и поставил их охранять лошадей. Он решил, что до тех пор, пока он не отыщет отца и не зароет его живым в землю, конюшня будет охраняться двадцать четыре часа в сутки. Рик вернется, размышлял Гейб, шагая к дому по засыпанной хрустящим гравием дорожке. Жадность и ненависть непременно заставят его вернуться.
   Он был уверен, что его отец не успокоится до тех пор, пока не сделает своего сына самым несчастным человеком на Земле. Для этого Рик не постесняется уничтожить, растоптать самое главное, самое дорогое.
   Гейб почувствовал, как кровь отхлынула от его лица. Он кое-что упустил. Нет, не лошадей – что-то еще более дорогое, самое заветное.
   Келси!..

   Герти нанесла на лицо крем, который она заказала в телемагазине «Покупай, сидя дома!». Время от времени она позволяла себе эти маленькие удовольствия, хотя никому о них не рассказывала. В последний раз бойкая молодая продавщица, возникшая на экране маленького кухонного телевизора, без труда уговорила Герти приобрести крем для лица, который она сравнивала со вторым рождением – не меньше.
   Герти, впрочем, не надеялась на чудеса. Единственное, чего ей хотелось, это сделать чуть менее заметными морщины, которые с недавних пор начали неумолимо возникать на ее лице.
   Тщеславие!
   Она широко ухмыльнулась, глядя на свое отражение в зеркале. Для женщины, которая прожила на белом свете более полувека, подобное тщеславие было по меньшей мере странным, однако, когда Герти вгляделась в свое лицо пристальнее, ей показалось, что «гусиные лапки» морщин возле глаз стали чуточку менее глубокими.
   Удовлетворенная результатами своего нового вечернего ритуала, который она совершала вот уже почти неделю, Герти поднялась, чтобы снять халат, но, услышав, как скрипнула кухонная дверь, снова запахнула по́лы и улыбнулась.
   Этот мальчишка, подумала она, непременно полезет в холодильник и оставит после себя полную мойку грязной посуды. Кроме того, она знала, что молодые люди в возрасте Ченнинга редко обращают внимание на просыпавшиеся на пол крошки и кусочки застывшего жира. Нет, лучше выйти к нему и самой собрать ужин да проследить, чтобы Ченнинг запил цыпленка квартой молока вместо содовой шипучки, которую он постоянно тянул из этих ужасных жестяных банок.
   – Я знаю, что вы здесь! – С этими словами Герти распахнула дверь кухни и шагнула внутрь. – Нечего прятаться. Ну-ка, садитесь за стол, мистер Ченнинг, и я…
   Она остановилась и нахмурилась. В свете небольшого светильника, который она оставила зажженным специально для Ченнинга, Герти увидела, что кухня совершенно пуста.
   – Наверное, мои уши начинают шуточки со мной шутить, – пробормотала она. – Хорошо бы по телевизору продавали какое-то средство и от глухоты.
   Она стала поворачиваться, и в это мгновение ее затылок взорвался болью. Жалобно, по-птичьи пискнув, Герти мешком повалилась на кафельный пол.
   Рик Слейтер стоял над ней, пьяно усмехаясь и похлопывая себя по ладони тяжелой скалкой. Уложил старую кошелку ее же кухонным инструментом, подумал он и пнул Герти носком башмака под ребра, но покачнулся и с трудом сохранил равновесие.
   «Ничего, это мы поправим», – решил он, имея в виду частично утраченную координацию движений, и достал из заднего кармана заветную фляжку. Когда в его пересохшее горло выкатилось несколько жалких капель, он выругался и, засунув флягу обратно в карман, переступил через бесчувственное тело Герти. Здесь должна быть выпивка, подумал он. Хорошая, качественная выпивка. Он заправится как следует, а потом пойдет искать Гейбову милую голубку.

   Келси мерила шагами свою комнату и, прихлебывая чай из второй чашки, думала о том, как было бы хорошо, если бы Ченнинг уже вернулся домой. Тогда, по крайней мере, она могла бы поговорить хоть с кем-нибудь. Да и кто, кроме Ченнинга, в состоянии понять этот невероятный конфликт? Даже Гейб, хоть и умел хорошо утешать, не разделял с Келси ее воспоминаний, ее разочарований и привязанностей. Что касалось Ченнинга, то он умел быть надежным и твердым, как скала, если семейные проблемы вставали во весь рост.
   Утром, через какие-то несколько часов, она расскажет Наоми все, что она узнала. И Келси не сомневалась, что эта история будет оправдательным вердиктом для одной из женщин, которых она любила, и приговором для другой.
   А Келси не могла не признать, что, несмотря на все свое негодование, гнев и горечь последних откровений Руни, она все еще любила свою бабушку.
   Милисент Великая, подумала она, закрывая глаза. Как-то она переживет этот скандал, не говоря уже о законе, который тоже может оказаться достаточно суров? А в том, что закон обрушится на Милисент всей своей мощью, Келси почти не сомневалась. Если только…
   Внизу раздался звон разбитого стекла, и Келси вздрогнула. Это Ченнинг, подумала она, опуская чашку на ночной столик. Она не слышала, как он подъехал, но кто еще может бродить там, внизу, в темноте, в тщетной попытке не перебудить весь дом?
   С облегчением вздохнув, Келси выскочила из комнаты и поспешила к лестнице, чтобы скорее увидеть брата.
   – Ченнинг, ты идиот! – прошипела она, спускаясь на первый этаж. – Что ты расколотил? Если это одна из хрустальных лошадей Наоми, я, ей-богу, тебя выдеру. Вернее – попытаюсь. Ты хоть знаешь, сколько они стоят?
   На последних ступеньках лестницы она, однако, остановилась и прислушалась. В доме вдруг стало так тихо, что по рукам и спине Келси пробежал какой-то леденящий холод.
   «Прекрати!» – приказала она себе и, потирая ладони друг о друга, кое-как согрела руки.
   – Ну давай, Чен, вылезай! – сказала она резко. – Мне некогда играть в прятки. Я хочу поговорить с тобой.
   Она сделала шаг вперед и включила свет в прихожей.
   – Я знаю, что ты здесь, Ченнинг. Твоя кошачья грация всегда тебя выдает. Это важно, Чен!..
   Раздражение помогло ей одолеть страх, и она решительно прошла в гостиную. На ковре сверкали в лунном свете осколки хрусталя.
   – Так и есть – лучшая ее лошадь! Ченнинг, ты болван!
   Она наклонилась, чтобы собрать с пола осколки.
   – Вся королевская конница… – сказал у нее за спиной Рик Слейтер. – Вся королевская рать…
   Он осклабился, глядя на Келси сверху вниз.
   – Но сможет ли дочь королевы осколки обратно собрать?
   Запрокинув голову, он расхохотался – так ему понравился стишок, который он сочинил на ходу.

29

   Келси негромко вскрикнула от удивления и боли, когда ее рука непроизвольно сжала осколок хрусталя. По ладони обильно потекла кровь.
   – Поосторожнее, крошка. – Рик наклонился над ней. – Иначе ты разрежешь себя на ленточки.
   Он немного покудахтал над ее порезом, потом галантно предложил Келси свой носовой платок.
   – Не хотел тебя пугать, детка, но мне показалось, что нам пора поболтать. Я же вижу – ты почти каждую ночь проводишь в постельке у моего щенка.
   – Вы – отец Гейба! – Келси вскочила на ноги, но проделала это недостаточно быстро. Рука Рика метнулась вперед и сомкнулась на ее запястье.
   – Что, похож, да? Бабы всегда говорили, что мы с моим мальчишкой просто как две капли воды… Семейное сходство. – Его глаза, лихорадочно сверкавшие от выпивки и предвкушения торжества, оглядели лицо Келси.
   – Да ты настоящая куколка! – воскликнул он. – Теперь ясно, с чего это мой пацан надумал к тебе прислониться. Ну-ка, что тут у тебя? Ничего страшного. Вот, держи крепче… – Он заставил Келси зажать платок в окровавленной руке.
   Келси машинально подчинилась.
   – Если вы ищете Гейба… – Келси ненадолго замолчала, пытаясь оценить ситуацию. – Он наверху, – быстро нашлась она. – Хотите, я поднимусь и позову его?
   – Чего я никогда не переносил от баб, так это вранья. – Рик с такой силой толкнул ее в кресло, что голова Келси непроизвольно откинулась назад. – Так что давай, выкладывай начистоту.
   Он наклонился над креслом и взялся за ручки, так что Келси оказалась зажата между его руками.
   – Гейба нет наверху, так? Я своими глазами видел, как он высаживал тебя из своей карнавальной тачки примерно час назад. Не знаю, правда, чего это он отправился домой один, когда у него есть такая роскошная грелка для койки, как ты. Впрочем, мне так и не удалось вколотить в этого мерзавца ни крошки здравого смысла.
   Рик потрепал ее по щеке и ухмыльнулся. Ощущение власти и безнаказанности стало еще сильнее, когда он увидел, как Келси отпрянула.
   – Но это, пожалуй, даже к лучшему. Так мы с тобой сможем ближе узнать друг друга. Ба-а! А это что такое? – все еще смеясь, он схватил ее за руку и поднес к глазам. – Обручальное, что ли? – спросил Рик, разглядывая ее кольцо. Внезапно выпустив руку Келси, он помахал у нее перед носом согнутым пальцем. – Похоже, мой щенок решил сделать из тебя честную женщину, крошка! Что же, это определенно шаг вперед; насколько я знаю, Гейб никогда не предлагал ничего подобного шлюхам, с которыми он обычно якшался. Не принимай на свой счет, – закончил он неожиданно.
   – Что вы, я все понимаю, – отозвалась Келси, надеясь поддержать разговор и выиграть время. – Мы с Гейбом решили пожениться в августе. Надеюсь, вы придете на свадьбу?
   Лицо Рика даже не дрогнуло, но тыльная сторона его ладони врезалась ей в лицо с такой силой, что Келси невольно вскрикнула и зажмурилась.
   – Что я тебе говорил насчет вранья, а? Забыла?! Да вы оба предпочли бы, чтобы я сдох, не сходя с этого места! Что, не так?!
   Келси часто заморгала, стараясь прогнать оранжевые круги, которые после хлесткого удара все еще плавали перед глазами.
   – Я совсем не знаю вас, – сказала она осторожно, хотя знала достаточно, чтобы бояться, и дрожь страха выдала ее.
   – Знаешь, крошка, знаешь. Готов биться об заклад, что мой любящий сын выложил тебе все, что знал. И твоя мать тоже.
   При мысли о Наоми его лицо стало угрюмым.
   – Да-да, – кивнул он, – Наоми тоже могла бы многое порассказать о старом добром Рике.
   Келси сделала все, чтобы ее подбородок перестал дрожать.
   – Простите, но она никогда о вас не упоминала.
   Мрачная улыбка исчезла с лица Рика.
   – Сука! И всегда была сукой. Ты – ее точная копия.
   – В некоторых отношениях – да. Вы делаете мне больно, мистер Слейтер.
   – Рик, крошка. Зови меня Рик. Или попросту папочкой. Ведь мы скоро станем родственниками. – При мысли об этом Рик расхохотался так, что на глазах его выступили слезы. – Мы породнимся и заживем одной большой и дружной семьей. Клянусь чем угодно, эта старая сосулька закипит от злости при одной мысли об этом! Я имею в виду твою бабку Милисент. Разве я не упоминал, что мы с ней хорошо знакомы? Да у нее пена из ушей пойдет, когда она узнает, что ее любимая внучка решила поиграть в любовь с сыночком старины Рика. Она, как ты знаешь, ненавидела твою мать. Ненавидела и продолжает ненавидеть.
   – Я знаю.
   – А знаешь, что я думаю? – Он ущипнул Келси за щеку так, что она снова невольно вскрикнула от боли. – Я думаю, ты должна налить нам обоим по порции виски. А потом мы начнем знакомиться по-настоящему.
   – О’кей… Рик.
   Он отступил в сторону, и Келси соскользнула с кресла. Ее взгляд метнулся сначала к французским окнам, ведущим на веранду, потом на дверь, выходящую в прихожую. Она была уверена, что сумеет оторваться от него, если ей удастся выбраться из комнаты.
   – Даже не пытайся, куколка, – пробормотал Рик, внимательно за ней наблюдавший. С этими словами он ухватил Келси за руку, и его пальцы больно сжали ее. – Ведь ты не хочешь, чтобы я сделал тебе еще больней?
   – Здесь в шкафчике есть коньяк «Наполеон».
   – Сойдет. – Рик подтащил Келси к буфету. – Налей-ка нам обоим пальца на четыре.
   Он уже пьян, с отчаянием подумала Келси. Если она нальет ему большую порцию, он закосеет сильнее, и тогда ей, возможно, удастся обмануть его бдительность.
   – Гейб как-то говорил, что вам пришлось много путешествовать.
   – Да, побывал кое-где.
   – Я очень люблю новые места. – Келси улыбнулась и протянула ему бокал. – Ваше здоровье.
   Она подняла свой и негромко звякнула хрусталем о хрусталь.
   – Да ты, оказывается, умеешь владеть собой. – Рик залпом выпил коньяк и с удовольствием выдохнул воздух. – Эта черта нравилась мне в Наоми больше всего остального. Она – как большой глоток холодной воды, эта Наоми. Впрочем, кому-кому, а мне-то она ни за что не дала бы напиться. Пусть другие хлебают эту ее прохладу, но только не старина Рик – вот как она всегда себя вела. Может быть, теперь она позволит мне сделать хотя бы маленький глоточек? А нет – так я сам… Спорю на что угодно, я сумею заставить Наоми изменить свое поведение. Она наверху?
   – Ее нет дома.
   Келси еще не договорила, как новый удар в лицо заставил ее пошатнуться. Из глаз посыпались искры, а затылок отозвался тупой болью. В первое мгновение Келси даже не поняла, что упала и стукнулась головой о пол возле буфета.
   – Лживая сучка! – Похабно улыбнувшись, Рик налил себе еще коньяку. – Такая же, как и твоя мать. Пожалуй, я все-таки начну с тебя. Интересно, какова ты на вкус, крошка.
   На этот раз Рик хохотал до тех пор, пока у него не заныли бока – таким забавным показалось ему выражение животного ужаса на лице Келси.
   – Нет, не бойся – мне не пристало подбирать объедки за моим щенком. Кроме того, я предпочитаю… более зрелых женщин. Твоя мать часто бывала на ипподроме… и тогда и теперь. Если бы твоя бабка в свое время наняла меня, а не этого слабака Бредли, который без понюшки кокаина шагу ступить не мог, все могло бы быть по-другому. Пойдем спросим у Наоми – может быть, она даст старине Рику шанс попробовать еще раз?
   – Держись от нее подальше. – Келси вскочила на ноги, хотя голова у нее кружилась, а перед глазами все плыло после удара в переносицу. – Я убью тебя, если ты тронешь ее хоть пальцем!
   – Пальцем? Ха-ха-ха! – Рик снова заржал. – Как ты похожа на свою мать – готова убить человека только за то, что он следует велениям природы.
   – Мне все про тебя известно. – Стараясь сохранить равновесие, Келси схватилась за полочку буфета. Ей нужна одна минута, уговаривала она себя. Всего одна минуточка, чтобы прийти в себя, чтобы справиться с болью в голове и удостовериться, что ноги перестали подгибаться. – Гейб поехал за полицией. Они вернутся с минуты на минуту.
   Рик снова замахнулся, и Келси невольно попятилась, едва не упав при этом.
   – Ну-ка, говори правду, крошка, иначе я изуродую тебя так, что мать родная не узнает.
   – Но это правда! Сегодня вечером мы встречались с Чарльзом Руни, и он все нам рассказал. – Келси стала пересказывать детали, надеясь выиграть время. И Рик верил ей, она видела это по выражению его лица. И выражение его лица подсказало ей, что он может сделать кое-что похуже, чем ударить ее еще раз.
   – Они застанут тебя здесь и упрячут в тюрьму, если только ты останешься, – продолжала она. – Точно так же, как когда-то копы засадили за решетку мою мать. Может быть, тебе еще удастся скрыться. Если уйдешь сейчас, они, возможно, тебя не найдут.
   – У них ничего нет против меня. Ничего. – Рик взял с буфета стакан с ее коньяком и выпил. – Все это слова. Кроме того, ты позабыла про свою бабку.
   – Нет, не забыла. Мою мать осудили потому, что ее оболгали. Чтобы отправить за решетку тебя, достаточно будет правды.
   – Он сдаст меня! – Рик в ярости швырнул опустевший бокал в черное жерло камина. – Мой собственный сын, моя плоть и кровь сдаст меня полиции! Ну что же, я заставлю его об этом пожалеть. Очень пожалеть!
   Он бросился на нее. Паника и проворство молодости помогли Келси уклониться от его протянутых рук, так что Рик схватил только рукав ее блузы. Раздался треск рвущейся материи, и Келси, освободившись, ринулась к двери.
   Рик настиг ее вторым прыжком и повалил на пол. От удара об пол боль залила ее тело, и Келси принялась отбиваться руками и ногами, всхлипывая от бессилия и страха. Первый ее удар попал Рику в грудь, второй скользнул по плечу, третий вообще пришелся в пустоту. Одновременно Келси пыталась ползти по ковру к лестнице, но каждый дюйм давался ей с великим трудом.
   Она была уверена, что Рик вот-вот прикончит ее. Забьет ее до смерти или задушит своими огромными сильными руками. А когда она умрет, он поднимется наверх, чтобы напасть на Наоми.
   Она вскрикнула только раз – когда он схватил ее за волосы и рывком запрокинул голову назад. Перед глазами Келси вспыхнул ослепительный свет, а слезы так и брызнули во все стороны. Если бы Келси могла говорить, она бы сдалась и стала молить о пощаде, но воздух, обжигавший ее горло при каждом вдохе и выдохе, странным образом не касался голосовых связок. Она была нема как рыба.
   – Ну что, сука, получила свое? Получила?! Будешь знать, как обманывать старину Рика!
   Вытянутые вперед пальцы Келси нащупали на ковре длинный и острый осколок хрусталя. Ничего не соображая, Келси инстинктивно сжала его в кулаке и нанесла удар.
   Рик взвыл, словно раненый зверь, и отпрянул. Из глубокой раны на щеке, куда пришелся удар стеклянным обломком лошадиной ноги, обильно хлынула кровь.
   Негромко поскуливая от страха, Келси поднялась на четвереньки, потом выпрямилась и, прихрамывая, ринулась прочь из комнаты. Вслед ей летели его проклятья.
   На ступеньках лестницы она споткнулась и упала, но встала не сразу. Несколько мгновений она не шевелилась, стараясь восстановить сбитое дыхание и прогнать застилающую мозг пелену страха. Казалось, ей это удалось, но, когда она попыталась крикнуть, чтобы предупредить Наоми, из горла ее вырвалось лишь какое-то сиплое мяуканье. Сплюнув кровью, Келси поползла вверх по ступенькам и встала на ноги только на самом верху – когда услышала, что Рик гонится за ней.
   – Нет!!!
   Келси схватила с широких перил лестницы вазу с лилиями и швырнула в него. Звон разбиваемого фарфора и хриплый крик боли подсказали ей, что снаряд попал в цель. Этим Келси выиграла несколько драгоценных секунд, которые оказались очень кстати, когда она пыталась повернуть дверную ручку спальни Наоми своими окровавленными пальцами.
   – Мама! Боже мой, мама! – напрягая все силы, Келси повернула наконец проклятую ручку и, ворвавшись в комнату, захлопнула за собой дверь. – Мама, проснись!
   Всхлипывая, Келси возилась с защелкой, но пальцы ее онемели от боли и страха. Но вот шпингалет встал на место, и Келси, бросившись к кровати, схватила Наоми за плечи.
   – Ради бога, проснись, мама!
   – Что?.. – Снотворное было слишком сильным. Наоми не сразу проснулась и лишь раздраженно оттолкнула руки дочери. – В чем дело? – пробормотала она сонно.
   – Проснись! Он сейчас будет здесь! Нужно бежать отсюда. Ты слышишь меня, мама?!
   – Кто будет? – Наоми с трудом разлепила веки. – Что случилось, Келси?
   – Он убьет нас! Вылезай же из постели, черт тебя возьми!
   Келси завопила от ужаса, когда Рик налег на тонкую дверь спальни всей тяжестью тела.
   – Вставай, мама!
   Келси повернулась к двери, и увидела, как засов пляшет в гнезде.
   – Она долго не продержится, он сейчас вышибет дверь! Господи Иисусе, мама, он сейчас будет здесь, и тогда… Револьвер! Где твой револьвер, мама?
   Открывая один за другим ящички ночного столика, Келси сбивчиво бормотала молитвы. К счастью, револьвер был на месте – хромированная сталь тускло блеснула в лунном свете в самом нижнем ящике, и у Келси вырвался вздох облегчения.
   – Что ты делаешь? – Все еще в объятиях сна, Наоми никак не могла сориентироваться в происходящем. Каким-то чудом ей удалось сесть на кровати, но при этом она едва говорила, не в силах стряхнуть с себя сон. – Господи боже мой, Келси, откуда ты взялась? Что происходит? Кто… кто это ломится в дверь?
   Громко затрещало дерево, и Келси обернулась. Револьвер она сжимала обеими руками, отчаянно боясь выронить оружие из своих трясущихся пальцев.
   Дверь пала, Рик ворвался в спальню, размазывая по щеке темную кровь, и увидел Наоми, сидящую в постели в тонкой ночной рубашке. Одна бретелька сползла с мраморно-белого плеча, обнажая изгиб нежной груди. Оскалив зубы, Рик прыгнул вперед.
   Келси почувствовала, как револьвер дернулся в ее руках точно живой. Плечи отозвались неожиданной болью.
   Выстрела она не услышала.
   – Алек?.. – Затуманенный мозг Наоми еще не воспринимал реальность, путая образы настоящего и прошлого.
   – Это не Алек, – услышала Келси свой собственный, неестественно спокойный голос, доносящийся как будто издалека. – Это отец Гейба. Я убила его.
   – Слейтер?
   Борясь со сном, Наоми выбралась из постели и – как и много лет назад – склонилась над мертвым мужчиной. Машинально пощупав пульс, она выпрямилась.
   – Рик Слейтер? – Она потерла глаза. – Что, хотела бы я знать, здесь происходит?
   – Я убила его, – повторила Келси, опуская руку с револьвером.
   Наоми подняла на нее глаза и увидела на лице дочери шок, испуг, ужас. У нее самой дрожали ноги, но она заставила себя сделать шаг к Келси.
   – Сядь, Келси. Ты должна сесть. Вот так, хорошо… – Она помогла дочери опуститься на край кровати. Ничто, ничто не имело теперь значения, кроме нее.
   – Дай-ка мне револьвер. – Наоми вынула оружие из безвольных пальцев Келси и отложила в сторону. «Кажется, теперь с этим будет все в порядке», – подумала она. – А теперь пригни голову к коленям и попытайся дышать.
   – Не могу. Не могу дышать…
   – Можешь, я знаю. Медленно и глубоко… Ну, начали. Молодчина, Келси.
   Пока Келси пыталась отдышаться, Наоми вкратце изложила свой план.
   – Теперь я расскажу тебе, что именно мы должны делать. Постарайся все запомнить и сделать в точности, как я скажу. Поняла?
   – Он хотел убить меня… И тебя тоже. Он бы и убил, но я застрелила его. Я не помню, как я нажала на курок, но он мертв…
   Зубы у Келси начали стучать.
   – Я убила его!
   – Нет, это я убила его. Посмотри-ка на меня, Келси… – Наоми осторожно взяла Келси за подбородок и заставила повернуться, но, увидев ее окровавленное, разбитое лицо, ахнула и вонзила ногти обеих рук в ладони в надежде, что боль поможет ей справиться с потрясением.
   – Слушай меня, девочка. Он ворвался сюда и… – Она легко коснулась кончиками пальцев пореза на щеке Келси. – И избил тебя. Потом я достала револьвер и застрелила его.
   – Нет, мама, все не так. Я никак не могла тебя разбудить.
   – Нет, нет, деточка, я проснулась сразу же, как только ты вбежала сюда. Ты хотела только спрятаться от него здесь, но он сломал дверь, и я застрелила его. Сейчас я должна буду позвонить в полицию, и мы должны сказать копам, что все было именно так.
   – Я не… – перед глазами Келси все поплыло, и она обхватила голову руками. – Я не буду…
   Она вздрогнула и громко вскрикнула, заслышав на лестнице чьи-то тяжелые шаги.
   – Господи… – Гейб бросил только один взгляд на тело своего отца, затем уставился на двух женщин, которые, тесно прижавшись друг к другу, скорчились на краю постели. – Келси!
   Одним прыжком он преодолел расстояние от двери до кровати, опустился на колени и взял ее изрезанные руки в свои.
   – Он поранил тебя! Что он сделал с твоим лицом?! – вырвалось у него. – Я убью его!
   – Я уже сделала это, – спокойно сказала Наоми. – Уведи ее отсюда, Гейб. Хотя бы к ней в комнату, а я пока позвоню в полицию.
   – Со мной все в порядке, – настаивала Келси, но, как только она поднялась на ноги, комната закачалась, и Келси почувствовала, что куда-то проваливается.
   – Тебе просто нужно лечь. – Гейб подхватил ее на руки и не дал упасть. – Я о тебе позабочусь.
   Он бросил взгляд на Наоми.
   – Не волнуйся, я займусь Келси.
   – Пусть остается у себя, пока я здесь не закончу. – Наоми сняла трубку телефонного аппарата, который стоял на тумбочке возле кровати.
   – Он все время был рядом с нами… – пробормотала Келси и теснее прижалась к груди Гейба, который внес ее в спальню. – Он следил… И он погубил лошадь.
   – Лежи смирно. – Гейб опустил Келси на кровать, хотя ему хотелось держать ее на руках и не выпускать. Сейчас он мог бы не колеблясь убить человека или сокрушить все кругом. С трудом совладав с собой, он укрыл Келси шерстяным одеялом и почувствовал, что она вся дрожит. От пережитого потрясения зрачки ее стали величиной с булавочную головку, а лицо…
   Гейб в бессильной ярости сжал кулаки. Лицо Келси было покрыто синяками и кровоподтеками. О том, кто это сделал, Гейб старался не думать; одна мысль, что это был его отец, могла привести его в такое бешенство, что он перестал бы отвечать за свои поступки.
   Чтобы унять ярость, Гейб прошел в ванную комнату, намочил полотенце и набрал в чашку холодной воды.
   – Ну-ка, малыш, выпей вот это. – Он сел рядом, помог Келси приподнять голову и поднес чашку к ее губам.
   – Он был внизу, – прошептала Келси, и Гейб заметил, как ее пальцы с силой вцепились в край одеяла. – Я думала, это Ченнинг вернулся и разбил одну из хрустальных лошадей. Но это был… был… т-твой отец. Он все время улыбался, бил меня и улыбался…
   Рука, в которой Гейб держал полотенце, сжалась с такой силой, что костяшки пальцев побелели.
   – Не бойся, он больше не тронет тебя… – Гейб пытался смыть кровь с ее лица, но пальцы его дрожали почти так же сильно, как у Келси. – Если хочешь, возьми меня за руку, Кел. Никто никогда больше тебя не тронет.
   – Я не сумела обмануть его… – Вздрагивая всем телом, Келси прижалась к нему. Ей было очень холодно, а Гейб был таким уютным, теплым. – Я пыталась сблефовать, но ты говорил, что я не умею, к тому же я очень испугалась. И рассердилась. Он понял, что я вру, и снова ударил меня.
   Она прижалась своим разбитым лицом к его шее.
   – У него такие огромные кулаки, Гейб!
   «Но он всегда предпочитал использовать их только против женщин», – мрачно подумал Гейб.
   – Я хотел бы убить его своими собственными руками, – пробормотал он. – Убить за то, что он прикоснулся к тебе.
   – Дело не во мне… – Келси неожиданно почувствовала себя смертельно усталой. – В тебе… Он хотел отомстить тебе.
   – Я знаю. – Гейб слегка повернул голову и легко коснулся губами ее лба, потом опустил Келси на подушки. – Теперь все позади.
   Келси ненадолго прикрыла глаза. Потрясение и шок отступали, и боль от ушибов понемногу вступала в свои права. Тело ныло и болело так, словно его только что пропустили через мясорубку.
   – Ты пришел… – прошептала она и на ощупь нашла его руку.
   – Да. – Гейб посмотрел на их соединенные руки. – Интуиция. Только я немного опоздал.
   Келси неожиданно открыла глаза, и в них промелькнула новая паническая мысль.
   – Наоми!..
   – С ней все в порядке. Если бы ты была одна… – Мысль об этом была настолько страшной, что Гейб непроизвольно вздрогнул, когда холодные когти чистого ужаса впились ему в горло. – Я мог бы отпустить тебя. Прямо сейчас.
   – Отпустить? – Келси вовсе не была уверена, что ей придется по душе то, что она обнаружит, однако она приподнялась на подушках и ощупала рукой опухшее, саднящее лицо.
   – Честно говоря, я давно должен был уйти.
   – Уйти?
   Плотный туман, застилавший ей взор, понемногу рассеивался. Теперь Келси ясно видела не отпускавшее его напряжение и бурю чувств в глубине глаз.
   – Гейб… – Келси коснулась рукой его щеки, словно надеясь вернуть на лицо румянец, а в душу – спокойствие. – Не надо. Со мной все в порядке.
   – Он разбил тебе лицо, разорвал твою одежду. Он напугал тебя. – Гейб отнял у нее руку и поднялся. – Этот человек был моим отцом. Не имеет значения, что всю свою жизнь я старался избавиться от малейших черточек его характера, которые всплывали во мне. Это наследственность, это – его кровь, и она всегда пребудет во мне. Мне не должно быть места в твоей жизни, Келси. Единственное, что я могу для тебя сделать, это уйти, исчезнуть.
   Келси с трудом села на кровати. Боль при этом стала такой, что она едва не потеряла сознание, но каким-то образом ей все же удалось не повалиться обратно на подушку.
   – Я тебя об этом не просила, – резко сказала она и поморщилась, заслышав вдали скрежещущий вой полицейских сирен. – Если хочешь сделать мне одолжение, найди мне пару таблеток аспирина и держи свое дурацкое благородство при себе.
   – Я пытался вести себя как порядочный человек.
   – А повел себя как настоящая свинья. Кроме того, я не люблю порядочных. Я люблю тебя.
   Келси отбросила волосы и внимательно оглядела его.
   – Ты что, рассчитывал воспользоваться моим состоянием, чтобы потихонечку смыться? Не выйдет, Слейтер. Мы заключили сделку, и тебе никуда не деться, покуда не заплатишь по счетам.
   – Я всегда плачу по счетам. – Гейб снова опустился на краешек кровати и легко опустил руки ей на плечи. – Это была моя последняя попытка поиграть в благородство. Так ли, эдак ли, героя из меня не вышло. Это я должен был убить его, Келси. Убить как собаку и желательно голыми руками.
   Келси дотронулась до его пальцев.
   – Не надо, не казни себя. Ты не мог знать, что он придет сюда, что он сделает… то, что пытался сделать. И все-таки ты пришел. – Она наморщила лоб, пытаясь соображать. – Почему ты пришел, Гейб?
   – Теперь это не имеет значения. Все равно это должен был быть я. Я должен был убить его, а не Наоми.
   Келси отпрянула, и по лицу ее снова разлилась смертельная бледность.
   – Это была не Наоми, – медленно сказала она. – Это я убила твоего отца, Гейб.

   Наоми медленно потягивала бренди из высокого бокала. Она сидела в кухне и щурилась на свет ламп, который был таким ярким, что резал глаза. Руки ее мелко-мелко дрожали.
   Она не могла думать ни о чем другом, кроме того, что ее дочь – испуганная, израненная – лежит наверху и что Герти, верная Герти сейчас следует в больницу в карете «Скорой помощи».
   – Должно быть, он прошел через кухню, – сказала Наоми. – И напал на Герти. Она поправится, правда?
   Самообладание на мгновение изменило ей, и ее губы запрыгали.
   – Она ведь такая хрупкая и совсем безобидная…
   – Медики сказали, что она уже приходила в сознание, мисс Чедвик, – ответил лейтенант Росси, стараясь говорить тише. Сидевшая перед ним женщина выглядела так, словно она вот-вот может рассыпаться на куски. – Как только ее доставят в больницу, мы свяжемся с ними и узнаем, как дела у вашей горничной.
   – Наверное, я должна была послать с ней Моисея.
   – Он все равно вас не бросит, мисс Чедвик. Нам и так очень нелегко удерживать мистера Уайттри снаружи. Расскажите же мне, что все-таки произошло?
   Наоми глубоко вдохнула воздух и устало сказала:
   – Он забрался в дом. Как – этого я не знаю. Я спала наверху, в своей комнате, и услышала какой-то шум. Прежде чем я успела встать и одеться, в спальню ворвалась Келси. Она… она была напугана и порядком избита, лейтенант. Ее лицо… я видела на нем следы ударов и кровь.
   Наоми ненадолго замолчала, прижав ладонь к губам. Она проспала это. Она спала, пока внизу избивали ее дочь.
   – Потом кто-то стал ломиться в дверь. У меня было такое впечатление, что человек бросается на нее всем своим весом. Я тоже испугалась и достала револьвер… из ящика ночного столика. Когда он сломал замок, я выстрелила.
   Росси смотрел, как она подносит к губам бокал, как пьет из него, удерживая другой рукой, чтобы стекло не стучало о зубы.
   – Вы были еще в постели, когда застрелили его, мисс Чедвик?
   – Да. То есть – нет. – Наоми опустила свой бокал на стол. «Нужно быть осторожной», – напомнила она себе. – Я была около окна. Все произошло так быстро…
   – Вы сказали, что вас разбудил шум и что ваша дочь вбежала в комнату до того, как вы успели подняться и узнать у нее, в чем дело. Это верно?
   – Да. – «Почему они постоянно повторяют за мной то, что я сказала?» – удивилась Наоми, но вспомнила, что так было и раньше. Что она говорила, не имело значения. Никогда.
   – Вы были в гостиной с того момента, как позвонили в полицию?
   – Нет. – Наоми крепко сжала губы. Если здесь и была скрыта какая-то ловушка, она ее не видела. – Я не спускалась вниз и оставалась наверху до тех пор, пока вы не приехали.
   – Там настоящий разгром, мисс Чедвик. Кровь, сломанная мебель, разбитое стекло. На мой взгляд, для того, чтобы нанести такой урон гм-м… вашей собственности, злоумышленнику потребовалось бы некоторое время. Достаточно большое время, чтобы успеть встать с постели и выйти на лестницу.
   – Я… я испугалась.
   «Может, сказать ему про снотворное? – подумала Наоми. – Да? Или все-таки нет?»
   – Я осталась в спальне, потому что боялась.
   – Боялись, имея под рукой телефон и револьвер?
   Наоми подняла голову и встретилась с ним глазами.
   – Он ворвался в мою спальню, – сказала она ровным голосом. – И я его застрелила.
   – Нет, это неправда! – в кухню вошла Келси. Она была благодарна Гейбу, который помог ей добраться сюда, но на пороге выпустила его руку. – Наоми никого не убивала.
   – Келси, откуда ты взялась? Тебе нельзя здесь находиться! – Наоми в панике вскочила. – Отведи ее обратно в спальню, Гейб. – Она повернулась к Росси и в отчаянии схватила его за руку. – Вы же видите, она избита! Что он с ней сделал, этот подонок… С моей дочерью! Она растерялась и не понимает, что происходит. Вряд ли она сумеет внятно объяснить вам, как все случилось. Во всяком случае – сейчас.
   – Не надо, мама.
   Келси подошла к столу, и в ярком свете ламп ушибы на ее бледной коже стали видны отчетливее.
   – Я все равно не дам тебе взять вину на себя – в этом нет необходимости. Это попросту несправедливо!
   – Садитесь, мисс Байден, – пригласил ее Росси. – Садитесь и расскажите мне, что случилось.
   – Молчи! – Наоми стремительно обогнула стол и схватила Келси за руки. – Послушай меня, Келси! Ты ранена, ты растерялась. Пусть Гейб отвезет тебя в больницу, а я обо всем позабочусь.
   – Нет. – Келси решительно тряхнула головой и притянула Наоми к себе. – Нет, мама, не надо.
   – Я не хочу, чтобы ты прошла через то, через что прошла я. Не хочу! – Наоми дрожала все сильней, но сейчас это ее уже не волновало, и она только еще крепче сжала руки Келси. – Ты не представляешь, на что это похоже. Что бы ты ни говорила, не имеет значения. И что бы ни случилось – тоже. Они заберут тебя, Келси, заберут насовсем. Пожалуйста, послушай меня, Келси!
   – На этот раз то, что случилось, имеет значение, – пробормотала Келси. – Все изменилось, мама.
   Но Наоми так не думала. Почему что-то должно меняться, в особенности – полицейские?
   – На револьвере – мои отпечатки, – твердо сказала она и повернулась к Росси. Лицо ее было холодным и белым как мрамор. – Револьвер хранился в моей спальне, и убит он был в моей спальне. Для вас этого должно быть достаточно, лейтенант.
   – Наоми, – мягко сказал Гейб. – Сядь.
   – Ты обещал мне позаботиться о ней! – воскликнула Наоми, поворачиваясь к нему. – Ты сказал, что сделаешь все, что нужно. Я прошу тебя, отведи ее наверх.
   – Мисс Чедвик… – Лейтенант Росси впился в нее взглядом. – Вам, должно быть, известно, что существует несколько простейших способов узнать, кто из вас – вы или ваша дочь – произвел выстрел из револьвера.
   – Плевать я хотела на ваши способы. Вы не отправите мою дочь в тюрьму!
   – Думаю, что не отправлю, – неожиданно согласился Росси и добавил: – Сядьте обе. Пожалуйста.
   – Сядь, мама. – Келси обняла Наоми за плечи. – И не бойся. Я обещаю, что все будет хорошо.
   – Не хотите ли глоточек бренди, мисс Байден? – обратился к ней Росси, когда Келси уселась на стул напротив него.
   Келси посмотрела на бокал и вздрогнула.
   – Нет, что-то не хочется. – Она перевела дыхание и подняла на Росси глаза. – Я услышала звон стекла внизу… – начала она свой рассказ.

30

   Росинки сверкали на согнутых стеблях травы, словно драгоценные камни. Сидя на веранде на раскладном кресле, Келси любовалась их красотой, зная, что скоро солнце поднимется достаточно высоко и высушит влагу.
   На площадках возле конюшен конюхи работали лошадей, мальчики чистили стойла и наполняли кормушки, но тело Келси все еще слишком болело, чтобы она чувствовала угрызения совести от того, что ей не разрешают работать наравне со всеми. Отлучение от вил и скребниц должно было продолжаться еще неделю, и в глубине души Келси была этому только рада.
   За спиной ее отворилась дверь, Келси обернулась и увидела Наоми.
   – Как там Герти? – спросила она.
   – Ей намного лучше. Настолько лучше, что она начала волноваться из-за всяких пустяков. – Наоми со вздохом села в соседнее кресло и с наслаждением вытянула ноги. Сначала она хотела налить себе кофе из кофейника, который стоял на столике рядом с Келси, но даже пошевелиться ей было лень. – Приходится выдумывать всякие уловки, чтобы Герти оставалась в постели хотя бы еще день или два. Я сказала ей, что если она встанет, то волноваться начну уже я.
   – Хитро придумано.
   – Главное, это сработало. В настоящее время она занята тем, что смотрит по телевизору коммерческие каналы, которые предлагают разную дребедень, и скупает все подряд. Как ты себя чувствуешь, Келси?
   – Прекрасно, но только до тех пор, пока мне не попадается зеркало. – Келси поморщилась. За последние два дня некоторые синяки почти совсем прошли, зато другие налились изжелта-серым цветом. – Пока я не вижу своего отражения, все происшедшее кажется мне дурным сном. Возможно, это просто такой период… Я знаю, что убила человека, но весь ужас этого до меня еще не дошел.
   – Не думай об этом. Ты сделала то, что должна была сделать, чтобы защитить себя. И меня тоже. – Наоми подставила лицо солнечным лучам и зажмурилась. – Ведь я его совсем не помню, Келси. Совсем. Может быть, я изредка встречалась с ним на ипподроме, может быть, даже разговаривала с ним, но я не помню лица… И все же иногда мне кажется, что я должна была запомнить его, и запомнить хорошо – ведь этот человек сыграл такую важную роль в моей судьбе. В том, что стало с моей жизнью. А ты как думаешь?
   – Он всегда был для тебя пустым местом. И знал это. Из-за этого Рик Слейтер так злился на тебя. В конце концов он нашел способ, чтобы отомстить тебе и заодно нажиться на этом.
   Она наклонилась к столу и пододвинула поближе к Наоми тарелку с печеньем.
   – Солнечный… – пробормотала Наоми, не открывая глаз. – Как я любила этого жеребца! Да, Рик отомстил мне.
   – Она… Бабушка использовала и Алека Бредли… Для этого и еще для многого другого. Его и Канингема.
   – Билл… – Наоми вздохнула. – Он оказался еще бо́льшим дураком, чем я всегда считала. И какую пользу он из этого извлек – тогда и сейчас? Смешно!
   – В прошлый раз Канингем вышел сухим из воды, но сейчас ему придется платить. Они заставят его… я имею в виду полицию, суд, Скаковую комиссию. Ему придется очень долго расплачиваться за то, что он сделал с Солнечным и с Горди. И не только деньгами.
   – Боже, как много лет прошло с тех пор. И никто не догадался сложить два и два.
   – Все могло так и кончиться – ложью и несчастьями, если бы Гейб не вернулся, если бы он не вытянул стрейт-флеш на бубнах… – Она улыбнулась, увидев, что Наоми открыла глаза и потянулась к печенью. – Если бы он не сделал себя самого таким, каков он есть.
   – И если бы ты не влюбилась в него. Это – самое главное, оно одно уравновешивает все зло. Когда я думаю о том, что могло бы случиться…
   – Но ведь не случилось? Рик Слейтер заплатил жизнью за все, что он сделал. С нашей… с моей стороны это была чистая самооборона. Дело закрыто.
   – Да, наверное, я зря пыталась лгать этому копу, Росси. – Наоми стряхнула с рубашки крошки от печенья. – Он мне все равно не поверил. Странно, не правда ли: в похожих обстоятельствах я один раз сказала правду, в другой раз солгала, но ни то, ни другое не сработало.
   – Ты пыталась защитить меня.
   Келси подумала, что сейчас, пожалуй, самый подходящий момент для того, чтобы сказать матери то, что она давно хотела сказать. Лишь бы Наоми правильно ее поняла.
   – И тогда, когда я была маленькой, ты тоже защищала меня. И тогда, и сейчас ты была не права. И права.
   – Да, простых ответов нет.
   – Мне потребовалось много времени, чтобы понять, что ответ не всегда бывает единственным. Или однозначным.
   Прежде чем продолжить, Келси некоторое время кусала губы и наконец решилась.
   – Я благодарна тебе за то, что ты делаешь для Милисент. Только, пожалуйста, не сердись на меня, – добавила она торопливо, увидев движение бровей Наоми. – Я благодарна тебе, пусть в душе я никак не могу решить, как бы я поступила на твоем месте. Спасибо, мама.
   – Какая теперь разница, Келси? Конечно, я могла бы позволить всей этой истории выплыть наружу и тем превратить в ад остаток ее жизни. Но кому от этого будет лучше? – Наоми ненадолго замолкла, прислушиваясь к утренним голосам птиц, которые звучали так жизнерадостно и успокаивающе. – Я все равно не смогу вернуть себе все годы, которые я потеряла. Да и Рено с Миком уже не оживишь.
   – Но ведь это Милисент во всем виновата! – воскликнула Келси, внутри которой боролись стыд и горький гнев. – И не имеет никакого значения, что она не желала никому смерти. Нанимать убийц и преступников, чтобы их руками защищать честь семьи, честь фамилии! И что она получила? Что стало с ее фамилией? Что стало с ее честью?
   – Теперь ей придется с этим жить. Но я молчу вовсе не ради нее.
   – Я знаю.
   Наоми приподняла бровь.
   – Доля здорового эгоизма еще никогда никому не мешала. Я не хочу снова проходить через все это, не хочу общаться с прессой и отвечать на вопросы полиции. Кроме того, я с самого начала получила щедрый подарок – ты мне поверила. Поверила и осталась.
   – Я была не единственной, кто тебе поверил. А остальные… остальные тоже имеют право знать, что случилось с Алеком Бредли, что случилось с Горди и кто виноват.
   – Остальные меня не очень интересуют. – Наоми все-таки потянулась к кофейнику, хотя кофе наверняка уже остыл. – Вчера вечером мы с Мо говорили об этом и решили, что, если у женщины есть мужчина, который не покинет ее в самой трудной ситуации, все остальное не имеет значения.
   Она улыбнулась, добавила в кофе сливок и оглянулась на звук мотора. Какая-то машина двигалась по обсаженной деревьями подъездной аллее, но ее пока не было видно.
   – Это, наверное, Гейб, – сказала Наоми.
   – Хорошо бы… За завтраком мы с ним собирались обсудить варианты свадебного меню.
   – Тогда я, пожалуй, оставлю вас вдвоем.
   – Не хочешь позавтракать с нами? Я-то надеялась, что тебе понравится мой выбор и ты поможешь мне убедить Гейба.
   Она помолчала, потом наклонилась к Наоми и проговорила негромко:
   – Я люблю тебя.
   Наоми ощутила, как в душе ее всколыхнулись, вскипели самые сильные чувства… всколыхнулись и замерли – безмятежно, спокойно.
   – Я знаю.
   Келси выбралась из шезлонга и пошла через террасу встречать «Ягуар» Гейба. Глаза ее широко раскрылись от удивления, когда вслед за Гейбом из машины показался ее отец.
   – Папа?..
   – Бедная моя девочка! – На лице Филиппа появилась гримаса муки, он бросился вперед и порывисто прижал Келси к груди, стараясь не коснуться ее избитого лица. Как Гейб ни пытался, он не смог в достаточной степени подготовить его к этому зрелищу.
   – Ты только не волнуйся, все не так страшно, как выглядит. Со мной, честное слово, все в порядке! Я сама собиралась заехать к тебе через пару дней… – «Когда сойдут синяки», – добавила она мысленно и бросила на Гейба красноречивый взгляд.
   – Твой молодой человек был совершенно прав, когда посвятил меня во все детали. Во все детали, – повторил Филипп, глядя прямо в глаза Келси. – Когда ты звонила мне по телефону, ты многое опустила.
   «Еще одна разновидность лжи», – подумала Келси, а вслух сказала:
   – Я думала, что так будет лучше. Мне хотелось сказать тебе, что я жива и здорова, до того, как об этом напишут в газетах. Кроме того, я на самом деле неплохо себя чувствую.
   – Так мне и сказали. – Филипп покосился на Гейба, потом его взгляд снова скользнул по лицу Келси и остановился за ее спиной. Келси поняла и, отступив в сторону, повернулась.
   – Папа только хотел убедиться, что я действительно хорошо себя чувствую, – начала она.
   – Разумеется, – кивнула Наоми. Руки ее так и остались висеть вдоль тела. – Здравствуй, Филипп.
   – Здравствуй, Наоми. Ты хорошо выглядишь.
   – И ты тоже.
   – Я… Мне… – Келси пыталась придумать что-то такое, чтобы поскорее преодолеть неловкость момента. – Ченнинг сейчас в конюшне. Хочешь пойти со мной, па? Тебе понравится, как он работает, а увидев тебя, он вообще будет стараться за троих. На это стоит взглянуть, честное слово…
   Она замолчала и беспомощно посмотрела на Гейба.
   – Я уверена, что ты хочешь поговорить с Келси, – сказала Наоми. – Я как раз собиралась в конюшню – у меня там дела. Я скажу Ченнингу, что вы оба здесь.
   – Нет, я… – неуверенно начал Филипп, но справился с собой и закончил твердо: – Я приехал сюда, чтобы поговорить с тобой. Если у тебя найдется время.
   – Хорошо.
   – Пошли, прогуляемся, – негромко пробормотал Гейб, подхватывая Келси под руку.
   – Просто не знаю, с чего начать, Наоми. Гейб… мистер Слейтер рассказал мне все. От начала и до конца, – добавил Филипп, чувствуя, как опять заныло сердце. – Он был настолько любезен, что дождался меня, пока я заходил к Милисент. Я должен был поговорить с ней, прежде чем ехать сюда.
   – Я понимаю.
   – Понимаешь? – Филипп медленно просунул пальцы под очки, отчего они задрались на лоб, и с силой потер глаза. – А я – нет. Не могу понять. Она причинила нам всем столько зла, столько страданий, и все же, когда я встретился с ней, она ни о чем не жалела и не отступала. Несгибаемая Милисент… – Он опустил руки. – Все, что она сделала, она по-прежнему считает совершенно необходимым и неизбежным. И не более того. Из-за нее погибли люди, но она не чувствует себя виноватой. Ни перед ними, ни перед тобой.
   – Это тебя удивляет?
   Филипп Байден поморщился.
   – Она остается моей матерью, Наоми. Даже теперь, когда я все знаю. Я придумывал для нее тысячи извинений, но ни одно из них не покрывает всего… Всего, что она сделала. И что сделал я…
   Он снял очки, повертел в руках, потер переносицу и снова надел их.
   – Самое главное, я не знаю, что мне сказать тебе.
   – Ничего не надо говорить. Все в прошлом, Филипп.
   – Я подвел тебя. Пусть это было много лет назад, но я подвел тебя. Предал.
   – Нет. Одно время я тоже так думала. Это помогало, но это не соответствовало действительности. Просто я была не такой, какой ты хотел меня видеть. И что бы ни совершила Милисент, ее нельзя за это винить. Она лишь сделала все возможное, чтобы ты осознал тот простой факт, что я другая, не такая, какой ты меня себе воображал. Вот за это она несет ответственность – и больше ни за что.
   – Она могла устроить так, чтобы ты не попала в тюрьму.
   – Да, могла.
   – А что она пыталась сделать сейчас? С тобой, с Келси? – У него перехватило дыхание, когда он вспомнил избитое, распухшее лицо дочери. – Боже мой, Наоми, ведь Келси могла погибнуть!
   – Но она не погибла. Она сумела защитить себя. И меня тоже.
   Наоми внимательно изучала Филиппа и видела в его глазах затаенную боль, а за ней – растерянность и непонимание.
   – Я не могу настаивать, чтобы ты не думал о том, о чем думаешь сейчас. Келси была ранена, и ей пришлось отнять чужую жизнь, чтобы спасти свою. Ни ты, ни я никогда этого не забудем, как не забудем и ту, кто положил начало всей цепи событий. Может быть, – медленно закончила она, – это само по себе достаточное наказание для Милисент.
   – Я не могу… – голос Филиппа надломился. – Ничего не могу предпринять, чтобы исправить то зло, которое…
   – Ты ничего не должен предпринимать, – перебила его Наоми. – Несмотря ни на что, Келси добилась всего, чего хотела. И я… – Ее губы изогнулись в легкой улыбке. – Я тоже получила то, чего мне хотелось. У меня есть моя ферма, лошади, человек, который меня любит. И у меня есть Келси. Ты прекрасно воспитал ее, Филипп. Я знала, что ты справишься.
   – Она так похожа на тебя.
   Теперь настал черед Филиппа внимательно посмотреть на свою бывшую жену. Как сильно она изменилась – и как мало!
   – Боже мой, Наоми, как бы мне хотелось вернуться назад, чтобы что-то изменить, исправить. Хоть что-нибудь!
   – Ты не сможешь.
   «Он всегда был таким честным, таким справедливым, – подумала она. – И вот теперь он страдает, потому что справедливость оказалась бессильна и не может справиться с болью».
   – Просто мы требовали друг от друга такого, чего никто из нас дать не мог. Мы совершали ошибки, которые могли быть и были использованы против нас другими людьми. Мы оба пали жертвами чужих желаний и стремлений, Филипп.
   – Ты дорого за это заплатила.
   – Но приобрела еще больше. Она любит меня, Филипп. Кажется, это просто, но это и сложно, и прекрасно. И пусть прошлое остается прошлым и спит, как раньше, за закрытой дверью. Не нужно его будить.
   Она помолчала, потом снова повернулась к нему.
   – Знаешь, мне всегда было интересно, что я буду чувствовать, если встречу тебя.
   – И мне. Что ты чувствуешь, Наоми?
   – Я рада тебя видеть, Филипп. Действительно рада.

   – Как ты думаешь, правильно ли, что мы надолго оставили их вдвоем?
   – Думаю, что да. – Гейб прижал Келси к себе.
   – Но… – Келси оглянулась через плечо. Ее мать и отец все еще стояли на расстоянии нескольких ярдов друг от друга. – Папа кажется таким грустным.
   – Его мир пошатнулся так сильно, что едва не рассыпался. Но все успокоится. Может быть, не все будет, как было, но он снова обретет покой.
   – Кендис не даст ему слишком долго задумываться над этим, – сказала Келси. – Скажи, Гейб, почему ты привез его сюда?
   – Нужно замкнуть круг, прежде чем начать наш собственный.
   – Мне нравится, как это звучит. – Келси прислонилась виском к его плечу. – Ты чертовски умен, Слейтер. Умен и хитер. Подумать только, ты ничего не сказал мне, а просто поехал и привез папу.
   – Встретиться – это была моя идея, а приехать сюда – его. Он хотел поговорить с Наоми.
   – Они помирятся, и все будет хорошо, я уверена. – Келси улыбнулась своим мыслям. В конце концов, это была ее собственная волшебная сказка. – Мне нравится здесь, – пробормотала она. – Очень нравится. Подумать только, каких чемпионов мы с тобой воспитаем, Гейб!
   – Ты имеешь в виду лошадей?
   Келси тряхнула головой и звонко рассмеялась.
   – Не только. А что ты думаешь по этому поводу?
   – Эта идея мне очень по душе.
   Он увел ее подальше от конюшни, от снующих туда и сюда работников, увел туда, где на склонах холмов паслись кобылы со своими жеребятами и где стригунки-однолетки носились наперегонки с собственной тенью.
   – Следующей весной родится жеребенок. Его мать была из «Трех ив», а отец – из «Рискованного дела», – сказал Гейб, поворачивая Келси к себе лицом. – А я всегда буду помнить день, когда он был зачат. Тогда я смотрел на тебя и мечтал, чтобы ты стала моей.
   – И вот – я твоя. – Она обняла его за шею. – Что дальше?
   – У нас тут – новая, нераспечатанная колода. – Гейб похлопал себя по нагрудному кармашку. – Всякое может случиться.
   – Всякое? Ну что же… – Она наклонила его голову, чтобы коснуться его губ. – Сдавай, Слейтер.

Нора Робертс Опасные тайны

1

2

3

4

5

6

7

8

9

10

11

12

13

14

15

16

17

18

19

20

21

22

23

24

25

26

27

28

29

30

Нора Робертс
Опасные тайны