-------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|  Федор Иванович Тютчев
|
|  Елена Суринова
|
|  Еще томлюсь тоской желаний… (сборник)
 -------

   Федор Тютчев
   Еще томлюсь тоской желаний…


   Не верь, не верь поэту, дева…


     Я встретил вас – и все былое
     В отжившем сердце ожило…

   Один взгляд на эти строки – и в голове сразу звучит мотив романса. Легко, по памяти, продолжаем:

     Я вспомнил время золотое —
     И сердцу стало так тепло…

   Кажется, мы всю жизнь знали эти стихи, и рассказанная в них история представляется совсем простой: когда-то поэт любил женщину, и вдруг встречает ее, скорее всего, случайно, после долгой разлуки.
   История действительно простая. Юношеская влюбленность, расставание, случайная встреча. И разлука действительно долгая – без малого четверть века, и встреча случайная. А все воскресает: и очарование, и любовь, и «душевная полнота», и сама жизнь наполняется смыслом. И трудно представить, что поэту уже 67 лет, а его любимой – 61. И остается только восхищаться такой силой и чистотой чувств, такой способностью любить, таким преклонением перед женщиной.
   Это была Клотильда Ботмер – младшая сестра Элеоноры, первой жены Федора Ивановича Тютчева; ее инициалы и вынесены в заглавие стихотворения. Между двумя встречами с этой женщиной поэт пережил и юношескую влюбленность, и семейное счастье мужа и отца, и роковую страсть, и горькие потери любимых. История любви Федора Ивановича Тютчева полна драматизма, безумной страсти, роковых ошибок, душевных мук, разочарований и раскаяния. Поэт в своих стихах не называет имен любимых женщин, они становятся для него центром бытия, осью, на которой держится весь мир; и каждый раз любовное увлечение оборачивается не только слиянием родственных душ, но и поединком роковым:

     Любовь, любовь – гласит преданье —
     Союз души с душой родной —
     Их съединенье, сочетанье,
     И роковое их слиянье,
     И… поединок роковой…

 (Предопределенье)
   Первая любовь пришла к Федору Тютчеву в Мюнхене, где он служил внештатным чиновником при русской дипломатической миссии. «Младой фее» – Амалии Максимилиановне Лерхенфельд (позднее в замужестве – баронесса Крюденер) – было всего 14 лет, а поэту 18. Они гуляли по городу, совершали поездки по его древним предместьям, к Дунаю, обменялись цепочками для нательных крестиков («Я помню время золотое…»). Однако «золотое время» романтических прогулок и по-детски чистых отношений длилось недолго. Предложение о браке было отклонено родственниками юной возлюбленной: нетитулованному русскому дипломату, находящемуся в Германии на внештатной службе, небогатому и еще слишком молодому, предпочли более удачную партию. Переживания Тютчева – обида, горечь, разочарование – отражены в грустном, щемящем сердце, послании:

     Твой милый взор, невинной страсти полный,
     Златой рассвет небесных чувств твоих
     Не мог – увы! – умилостивить их —
     Он служит им укорою безмолвной.
     Сии сердца, в которых правды нет,
     Они, о друг, бегут, как приговора,
     Твоей любви младенческого взора.
     Он страшен им, как память детских лет.
     Но для меня сей взор благодеянье;
     Как жизни ключ, в душевной глубине
     Твой взор живет и будет жить во мне:
     Он нужен ей, как небо и дыханье.
     Таков горе духов блаженный свет;
     Лишь в небесах сияет он, небесный;
     В ночи греха, на дне ужасной бездны,
     Сей чистый огнь, как пламень адский, жжет.

 («Твой милый взор, невинной страсти полный»)
   Но была еще одна встреча спустя многие годы. Амалия, уже не останавливаясь перед нормами приличия, без приглашения пришла к умирающему Тютчеву и вернула обещанный при обмене шейными крестильными цепочками поцелуй.
   В Мюнхене же Тютчев встретил свою новую любовь – Элеонору Петерсон (урожденную фон Ботмер). Она была вдовой русского дипломата, старше Тютчева на три года и имела от первого брака четырех сыновей. Необыкновенно красивая, женственная, чуткая, она боготворила мужа и подарила ему несколько счастливых лет и трех дочерей: Анну (1829), Дарью (1834) и Екатерину (1835). В январе 1833 года в жизнь Тютчева, словно камень, сброшенный с горы, – кем сброшенный – всесильным Роком или слепым Случаем? – ворвалась новая большая любовь, повлекшая за собой испытания и проблемы…

     С горы скатившись, камень лег в долине.
     Как он упал? Никто не знает ныне —
     Сорвался ль он с вершины сам собой,
     Иль был низринут волею чужой?
     Столетье за столетьем пронеслося:
     Никто еще не разрешил вопроса.

 (Probleme)
   Всепоглощающая безумная страсть к молодой и прелестной Эрнестине фон Дёрнберг (урожденной фон Пфеффель) в сочетании со служебными обязанностями и чувством семейного долга вызывают у поэта томление, раздражение, отчаянную тоску. Однако этим испытаниям и проблемам суждено было закончиться настоящей трагедией: в результате несчастного случая в жесточайших мучениях Элеонора умерла. Нежную память о ней поэт сохранил на всю жизнь, а на 10-ю годовщину смерти Элеоноры написал:

     Еще томлюсь тоской желаний.
     Еще стремлюсь к тебе душой —
     И в сумраке воспоминаний
     Еще ловлю я образ твой…
     Твой милый образ, незабвенный,
     Он предо мной везде, всегда,
     Недостижимый, неизменный,
     Как ночью на небе звезда…

 («Еще томлюсь тоской желаний…»)
   Так спустя шесть лет после знакомства и безумной страсти Эрнестина стала второй женой поэта.

     Люблю глаза твои, мой друг,
     С игрой их пламенно-чудесной,
     Когда их приподымешь вдруг
     И, словно молнией небесной,
     Окинешь бегло целый круг…
     Но есть сильней очарованья:
     Глаза потупленные ниц,
     В минуты страстного лобзанья,
     И сквозь опущенных ресниц
     Угрюмый, тусклый огнь желанья.

 («Люблю глаза твои, мой друг…»)
   Эта женщина вдохновила Тютчева на создание таких шедевров любовной лирики, как «С какою негою, с какой тоской влюбленной…», «Вчера, в мечтах обвороженных», «Не знаю я, коснется ль благодать…», «1 декабря 1837», «Она сидела на полу…». Она родила ему трех детей: Марию (1840), Дмитрия (1841) и Ивана (1846). В сентябре 1844 года под влиянием жизненных обстоятельств Тютчев принял решение вернуться в Петербург. Начиналась вторая, русская, жизнь Федора Ивановича. Тютчеву – 41 год.
   Жизнь в России для семьи оказалась сложной: постоянные денежные затруднения, непривычный климат, неустроенный, по сравнению с европейским, быт; а главное – дети, свои, крошечные, с детскими болезнями и почти взрослые падчерицы с новыми взрослыми проблемами. К Петербургу Эрнестина Федоровна так и не привыкла, не увлекали ее и успехи в «модном свете»; охотно отпуская супруга блистать в аристократических гостиных, она с удовольствием занималась детьми, домом, много и серьезно читала, а позже подолгу жила в родовом имении Тютчевых в Орловской губернии. Федор Иванович начал томиться, скучать, рваться из дому… Ему стало тесно внутри семейного круга.

     Как дымный столп
     светлеет в вышине! —
     Как тень внизу скользит,
     неуловима!..
     «Вот наша жизнь,—
     промолвила ты мне,—
     Не светлый дым,
     блестящий при луне,
     А эта тень, бегущая от дыма…»

 («Как дымный столп…»)
   В таком состоянии души и сердца застало Тютчева знакомство с Еленой Денисьевой. Елена Александровна была женщиной красивой, смелой, темпераментной; роман с нею развивался бурно и страстно. Последовали скандал и общественное осуждение.

     Чему молилась ты с любовью,
     Что, как святыню берегла,
     Судьба людскому суесловью
     На поруганье предала.
     Толпа вошла, толпа вломилась
     В святилище души твоей,
     И ты невольно постыдилась
     И тайн и жертв, доступных ей.
     Ах, если бы живые крылья
     Души, парящей над толпой,
     Ее спасали от насилья
     Бессмертной пошлости людской!

 («Чему молилась ты с любовью»)
   Гордая молодая женщина, бросившая вызов светскому обществу, совершившая подвиг во имя любви и погибшая в отчаянной борьбе за свое счастье – такова героиня денисьевского цикла стихотворений. Тютчев понимал, насколько роковой оказалась для нее их любовь.

     О, как убийственно мы любим,
     Как в буйной слепоте страстей
     Мы то всего вернее губим,
     Что сердцу нашему милей!
     …..
     Судьбы ужасным приговором
     Твоя любовь для ней была,
     И незаслуженным позором
     На жизнь ее она легла!

 («О, как убийственно мы любим…»)
   Душа поэта разрывалась между двумя любимыми женщинами. И Эрнестина, и Елена были как бы центрами двух его разных жизней, двух одновременно существующих миров. Испытывая глубокое благодарное чувство к жене, он тем не менее не мог положить конец своим отношениям с Еленой, которые в одном из стихотворений 1859 года, обращенном к Эрнестине Федоровне, назвал «духовным обмороком»:

     Не знаю я, коснется ль благодать
     Моей души болезненно-греховной,
     Удастся ль ей воскреснуть и восстать,
     Пройдет ли обморок духовный?
     Но если бы душа могла
     Здесь, на земле, найти успокоенье,
     Мне благодатью ты б была —
     Ты, ты, мое земное провиденье!..

 («Не знаю я, коснется ль благодать»)
   Однако привязанность, чувство долга и благодарности к жене не могли вытеснить из души поэта такую драматичную, но нежную любовь к Елене Денисьевой.

     О, как на склоне наших лет
     Нежней мы любим и суеверней…
     Сияй, сияй, прощальный свет
     Любви последней, зари вечерней!
     Полнеба обхватила тень,
     Лишь там, на западе, бродит сиянье,—
     Помедли, помедли, вечерний день,
     Продлись, продлись очарованье.
     Пускай скудеет в жилах кровь,
     Но в сердце не скудеет нежность…
     О ты, последняя любовь!
     Ты и блаженство и безнадежность.

 (Последняя любовь)
   Развязка этой накаленной драматичной ситуации была трагической. Отчаянно отстаивая свое право на счастье с любимым, Елена Александровна уже в зрелом возрасте решилась на третьего ребенка, но умерла при родах. За год до этого Тютчев написал стихотворение, в котором впервые за четырнадцать лет своего рокового романа признает его греховность:

     Когда на то нет Божьего согласья,
     Как ни страдай она, любя,—
     Душа, увы, не выстрадает счастья,
     Но может выстрадать себя…

 («Когда на то нет Божьего согласья…»)
   Смерть любимой глубоко потрясла поэта, собственная жизнь будто потеряла смысл; им охватило отчаяние, он даже был близок к помешательству.

     О, этот Юг, о, эта Ницца!..
     О, как их блеск меня тревожит!
     Жизнь, как подстреленная птица,
     Подняться хочет – и не может…
     Нет ни полета, ни размаху —
     Висят поломанные крылья,
     И вся она, прижавшись к праху,
     Дрожит от боли и бессилья…

 («О, этот Юг, о, эта Ницца!..»)
   Чувство страдания и вины усугубилось трагедией в семье: один за одним умерли четверо детей, а вскоре и брат.
   Последние слова любви Федор Иванович, уже смертельно больной, адресовал своей жене Эрнестине:

     Всё отнял у меня казнящий Бог:
     Здоровье, силу воли, воздух, сон,
     Одну тебя при мне оставил он,
     Чтоб я ему еще молиться мог.

   День смерти поэта пришелся на 15 июля 1873 года. За двадцать три года до этого, день в день, 15 июля, последний романтический поэт встретил свою последнюю любовь – Елену Денисьеву…


   1820-е
   Твой милый взор, невинной страсти полный…


   «Не дай нам духу празднословья!»


     «Не дай нам духу празднословья!»
     Итак, от нынешнего дня
     Ты в силу нашего условья
     Молитв не требуй от меня.

   Начало 1820-х годов


   Весеннее приветствие стихотворцам


     Любовь земли и прелесть года,
     Весна благоухает нам!—
     Творенью пир дает природа,
     Свиданья пир дает сынам!..
     Дух силы, жизни и свободы
     Возносит, обвевает нас!..
     И радость в сердце пролилась,
     Как отзыв торжества природы,
     Как бога животворный глас!..
     Где вы, Гармонии сыны?..
     Сюда!.. и смелыми перстами
     Коснитесь дремлющей струны,
     Нагретой яркими лучами
     Любви, восторга и весны!..
     0 вы, чей взор столь часто освящен
     Благоговения слезами,
     Природы храм отверст, певцы, пред вами!
     Вам ключ к нему поэзией вручен!
     В парении своем высоком
     Не изменяйтесь никогда!..
     И вечная природы красота
     Не будет вам ни тайной, ни упреком!..
     Как полным, пламенным расцветом,
     Омытые Авроры светом,
     Блистают розы и горят—
     И Зефир – радостным полетом
     Их разливает аромат,—
     Так разливайся жизни сладость,
     Певцы, за вами по следам!
     Так порхай ваша, други, младость
     По светлым счастия цветам!..

   <Апрель 1821>


   Слезы

   O lacrimarum fons…
 Gray [1 - О источник слез… (лат.). Грей.]


     Люблю, друзья, ласкать очами
     Иль пурпур искрометных вин,
     Или плодов между листами
     Благоухающий рубин.
     Люблю смотреть, когда созданье
     Как бы погружено в весне,
     И мир заснул в благоуханье
     И улыбается во сне!..
     Люблю, когда лицо прекрасной
     Зефир лобзаньем пламенит,
     То кудрей шелк взвевает сладострастный,
     То в ямочки впивается ланит!
     Но что все прелести пафосския царицы,
     И гроздий сок, и запах роз
     Перед тобой, святой источник слез,
     Роса божественной денницы!..
     Небесный луч играет в них
     И, преломясь о капли огневые,
     Рисует радуги живые
     На тучах жизни громовых.
     И только смертного зениц
     Ты, ангел слез, дотронешься крылами —
     Туман рассеется слезами
     И небо серафимских лиц
     Вдруг разовьется пред очами.

   21 июля 1823


   Противникам вина

   (Яко и вино веселит сердце человека)


     О, суд людей неправый,
     Что пьянствовать грешно!
     Велит рассудок здравый
     Любить и пить вино.
     Проклятие и горе
     На спорщиков главу!
     Я помощь в важном споре
     Святую призову.
     Наш прадед, обольщенный
     Женою и змием,
     Плод скушал запрещенный
     И прогнан поделом.
     Ну как не согласиться,
     Что дед был виноват:
     Чем яблоком прельститься,
     Имея виноград?
     Но честь и слава Ною,—
     Он вел себя умно,
     Рассорился с водою
     И взялся за вино.
     Ни ссоры, ни упреку
     Не нажил за бокал.
     И часто гроздий соку
     В него он подливал.
     Благие покушенья
     Сам бог благословил —
     И в знак благоволенья
     Завет с ним заключил.
     Вдруг с кубком не слюбился
     Один из сыновей.
     О, изверг! Ной вступился,
     И в ад попал злодей.
     Так станемте ж запоем
     Из набожности пить,
     Чтоб в божье вместе с Ноем
     Святилище вступить.

   Начало 1820-х годов


   Проблеск


     Слыхал ли в сумраке глубоком
     Воздушной арфы легкий звон,
     Когда полуночь, ненароком,
     Дремавших струн встревожит сон?..
     То потрясающие звуки,
     То замирающие вдруг…
     Как бы последний ропот муки,
     В них отозвавшися, потух!
     Дыханье каждое зефира
     Взрывает скорбь в ее струнах…
     Ты скажешь: ангельская лира
     Грустит, в пыли, по небесах!
     О, как тогда с земного круга
     Душой к бессмертному летим!
     Минувшее, как призрак друга,
     Прижать к груди своей хотим.
     Как верим верою живою,
     Как сердцу радостно, светло!
     Как бы эфирною струею
     По жилам небо протекло!
     Но, ax, не нам его судили;
     Мы в небе скоро устаем —
     И не дано ничтожной пыли
     Дышать божественным огнем.
     Едва усилием минутным
     Прервем на час волшебный сон
     И взором трепетным и смутным,
     Привстав, окинем небосклон,—
     И отягченною главою,
     Одним лучом ослеплены,
     Вновь упадаем не к покою,
     Но в утомительные сны.

   <Осень 1825>


   К Нисе


     Ниса, Ниса, бог с тобою!
     Ты презрела дружный глас,
     Ты поклонников толпою
     Оградилася от нас.
     Равнодушно и беспечно,
     Легковерное дитя,
     Нашу дань любви сердечной
     Ты отвергнула шутя.
     Нашу верность променяла
     На неверный блеск, пустой,—
     Наших чувств тебе, знать, мало,—
     Ниса, Ниса, бог с тобой!

   <Осень 1825>


   К Н.


     Твой милый взор, невинной страсти полный,
     Златой рассвет небесных чувств твоих
     Не мог – увы! – умилостивить их —
     Он служит им укорою безмолвной.
     Сии сердца, в которых правды нет,
     Они, о друг, бегут, как приговора,
     Твоей любви младенческого взора,
     Он страшен им, как память детских лет.
     Но для меня сей взор благодеянье;
     Как жизни ключ, в душевной глубине
     Твой взор живет и будет жить во мне:
     Он нужен ей, как небо и дыханье.
     Таков горе{4d/accent} духов блаженных свет,
     Лишь в небесах сияет он, небесный;
     В ночи греха, на дне ужасной бездны,
     Сей чистый огнь, как пламень адский, жжет.

   23 ноября 1824


   Вечер


     Как тихо веет над долиной
     Далекий колокольный звон,
     Как шум от стаи журавлиной,—
     И в звучных листьях замер он.
     Как море вешнее в разливе,
     Светлея, не колыхнет день,—
     И торопливей, молчаливей
     Ложится по долине тень.

   <1826>


   Весенняя гроза


     Люблю грозу в начале мая,
     Когда весенний, первый гром,
     Как бы резвяся и играя,
     Грохочет в небе голубом.
     Гремят раскаты молодые,
     Вот дождик брызнул, пыль летит,
     Повисли перлы дождевые,
     И солнце нити золотит.
     С горы бежит поток проворный,
     В лесу не молкнет птичий гам,
     И гам лесной, и шум нагорный —
     Все вторит весело громам.
     Ты скажешь: ветреная Геба,
     Кормя Зевесова орла,
     Громокипящий кубок с неба,
     Смеясь, на землю пролила.

   <1828, 1854>


   Cache-cache

    [2 - Игра в прятки (франц.).]

     Вот арфа ее в обычайном углу,
     Гвоздики и розы стоят у окна,
     Полуденный луч задремал на полу:
     Условное время! Но где же она?
     О, кто мне поможет шалунью сыскать,
     Где, где приютилась сильфида моя?
     Волшебную близость, как бы благодать,
     Разлитую в воздухе, чувствую я.
     Гвоздики недаром лукаво глядят,
     Недаром, о розы, на ваших листах
     Жарчее румянец, свежей аромат:
     Я понял, кто скрылся, зарылся в цветах!
     Не арфы ль твоей мне послышался звон?
     В струнах ли мечтаешь укрыться златых?
     Металл содрогнулся, тобой оживлен,
     И сладостный трепет еще не затих.
     Как пляшут пылинки в полдневных лучах,
     Как искры живые в родимом огне!
     Видал я сей пламень в знакомых очах,
     Его упоенье известно и мне.
     Влетел мотылек, и с цветка на другой,
     Притворно-беспечный, он начал порхать.
     О, полно кружиться, мой гость дорогой!
     Могу ли, воздушный, тебя не узнать?

   <1828>


   Летний вечер


     Уж солнца раскаленный шар
     С главы своей земля скатила,
     И мирный вечера пожар
     Волна морская поглотила.
     Уж звезды светлые взошли
     И тяготеющий над нами
     Небесный свод приподняли
     Своими влажными главами.
     Река воздушная полней
     Течет меж небом и землею,
     Грудь дышит легче и вольней,
     Освобожденная от зною.
     И сладкий трепет, как струя,
     По жилам пробежал природы,
     Как бы горячих ног ея
     Коснулись ключевые воды.

   <1828>


   Видение


     Есть некий час, в ночи, всемирного молчанья,
     И в оный час явлений и чудес
     Живая колесница мирозданья
     Открыто катится в святилище небес.
     Тогда густеет ночь, как хаос на водах,
     Беспамятство, как Атлас, давит сушу;
     Лишь Музы девственную душу
     В пророческих тревожат боги снах!

   <Первая половина 1829>


   Бессонница


     Часов однообразный бой,
     Томительная ночи повесть!
     Язык для всех равно чужой
     И внятный каждому, как совесть!
     Кто без тоски внимал из нас,
     Среди всемирного молчанья,
     Глухие времени стенанья,
     Пророчески-прощальный глас?
     Нам мнится: мир осиротелый
     Неотразимый Рок настиг —
     И мы, в борьбе, природой целой,
     Покинуты на нас самих;
     И наша жизнь стоит пред нами,
     Как призрак, на краю земли,
     И с нашим веком и друзьями
     Бледнеет в сумрачной дали;
     И новое, младое племя
     Меж тем на солнце расцвело,
     А нас, друзья, и наше время
     Давно забвеньем занесло!
     Лишь изредка, обряд печальный
     Свершая в полуночный час,
     Металла голос погребальный
     Порой оплакивает нас!

   <1829>


   Утро в горах


     Лазурь небесная смеется,
     Ночной омытая грозой,
     И между гор росисто вьется
     Долина светлой полосой.
     Лишь высших гор до половины
     Туманы покрывают скат,
     Как бы воздушные руины
     Волшебством созданных палат.

   <1829>


   Снежные горы


     Уже полдневная пора
     Палит отвесными лучами,—
     И задымилася гора
     С своими черными лесами.
     Внизу, как зеркало стальное,
     Синеют озера струи,
     И с камней, блещущих на зное,
     В родную глубь спешат ручьи.
     И между тем как полусонный
     Наш дольний мир, лишенный сил,
     Проникнут негой благовонной,
     Во мгле полуденной почил,—
     Горе, как божества родные,
     Над издыхающей землей
     Играют выси ледяные
     С лазурью неба огневой.

   <1829>


   Полдень


     Лениво дышит полдень мглистый,
     Лениво катится река,
     В лазури пламенной и чистой
     Лениво тают облака.
     И всю природу, как туман,
     Дремота жаркая объемлет,
     И сам теперь великий Пан
     В пещере нимф покойно дремлет.

   <1829>



   1830-е
   Я помню время золотое…


   Сны


     Как океан объемлет шар земной,
     Земная жизнь кругом объята снами…
     Настанет ночь – и звучными волнами
     Стихия бьет о берег свой.
     То глас ее: он нудит нас и просит…
     Уж в пристани волшебный ожил челн;
     Прилив растет и быстро нас уносит
     В неизмеримость темных волн.
     Небесный свод, горящий славой звездной,
     Таинственно глядит из глубины,—
     И мы плывем, пылающею бездной
     Со всех сторон окружены.

   <Начало 1830>


   Двум сестрам


     Обеих вас я видел вместе —
     И всю тебя узнал я в ней…
     Та ж взоров тихость, нежность гласа,
     Та ж свежесть утреннего часа,
     Что веяла с главы твоей!
     И все, как в зеркале волшебном,
     Все обозначилося вновь:
     Минувших дней печаль и радость,
     Твоя утраченная младость,
     Моя погибшая любовь!

   <1830>


   К N. N.


     Ты любишь! ты притворствовать умеешь,—
     Когда, в толпе, украдкой от людей,
     Моя нога касается твоей,
     Ты мне ответ даешь – и не краснеешь!
     Все тот же вид рассеянный, бездушный,
     Движенье персей, взор, улыбка та ж…
     Меж тем твой муж, сей ненавистный страж,
     Любуется твоей красой послушной!
     Благодаря и людям и судьбе,
     Ты тайным радостям узнала цену,
     Узнала свет: он ставит нам в измену
     Все радости… Измена льстит тебе.
     Стыдливости румянец невозвратный,
     Он улетел с твоих младых ланит —
     Так с юных роз Авроры луч бежит
     С их чистою душою ароматной.
     Но так и быть: в палящий летний зной
     Лестней для чувств, приманчивей для взгляда
     Смотреть, в тени, как в кисти винограда
     Сверкает кровь сквозь зелени густой.

   <1830>


   «Еще шумел веселый день…»


     Еще шумел веселый день,
     Толпами улица блистала,
     И облаков вечерних тень
     По светлым кровлям пролетала.
     И доносилися порой
     Все звуки жизни благодатной —
     И все в один сливалось строй,
     Стозвучный, шумный и невнятный.
     Весенней негой утомлен,
     Я впал в невольное забвенье;
     Не знаю, долог ли был сон,
     Но странно было пробужденье…
     Затих повсюду шум и гам
     И воцарилося молчанье —
     Ходили тени по стенам
     И полусонное мерцанье…
     Украдкою в мое окно
     Глядело бледное светило,
     И мне казалось, что оно
     Мою дремоту сторожило.
     И мне казалось, что меня
     Какой-то миротворный гений
     Из пышно-золотого дня
     Увлек, незримый, в царство теней.

   <1830, 1851>


   Последний катаклизм


     Когда пробьет последний час природы,
     Состав частей разрушится земных:
     Все зримое опять покроют воды,
     И божий лик изобразится в них!

   <1830>


   Безумие


     Там, где с землею обгорелой
     Слился, как дым, небесный свод,—
     Там в беззаботности веселой
     Безумье жалкое живет.
     Под раскаленными лучами,
     Зарывшись в пламенных песках,
     Оно стеклянными очами
     Чего-то ищет в облаках.
     То вспрянет вдруг и, чутким ухом
     Припав к растреснутой земле,
     Чему-то внемлет жадным слухом
     С довольством тайным на челе.
     И мнит, что слышит струй кипенье,
     Что слышит ток подземных вод,
     И колыбельное их пенье,
     И шумный из земли исход!..

   <1830>


   «Здесь, где так вяло свод небесный…»


     Здесь, где так вяло свод небесный
     На землю тощую глядит,—
     Здесь, погрузившись в сон железный,
     Усталая природа спит…
     Лишь кой-где бледные березы,
     Кустарник мелкий, мох седой,
     Как лихорадочные грезы,
     Смущают мертвенный покой.

   <1830>


   Странник


     Угоден Зевсу бедный странник,
     Над ним святой его покров!..
     Домашних очагов изгнанник,
     Он гостем стал благих богов!..
     Сей дивный мир, их рук созданье,
     С разнообразием своим,
     Лежит развитый перед ним
     В утеху, пользу, назиданье…
     Чрез веси, грады и поля,
     Светлея, стелется дорога,—
     Ему отверста вся земля,
     Он видит все и славит бога!..

   <1830>


   Успокоение


     Гроза прошла – еще курясь, лежал
     Высокий дуб, перунами сраженный,
     И сизый дым с ветвей его бежал
     По зелени, грозою освеженной.
     А уж давно, звучнее и полней,
     Пернатых песнь по роще раздалася
     И радуга концом дуги своей
     В зеленые вершины уперлася.

   <1830>


   «Как над горячею золой…»


     Как над горячею золой
     Дымится свиток и сгорает,
     И огнь сокрытый и глухой,
     Слова и строки пожирает,
     Так грустно тлится жизнь моя
     И с каждым днем уходит дымом;
     Так постепенно гасну я
     В однообразье нестерпимом!..
     О Небо, если бы хоть раз
     Сей пламень развился по воле,
     И, не томясь, не мучась доле,
     Я просиял бы – и погас!

   <1830>


   Весенние воды


     Еще в полях белеет снег,
     А воды уж весной шумят —
     Бегут и будят сонный брег,
     Бегут и блещут и гласят…
     Они гласят во все концы:
     «Весна идет, весна идет!
     Мы молодой весны гонцы,
     Она нас выслала вперед!»
     Весна идет, весна идет!
     И тихих, теплых майских дней
     Румяный, светлый хоровод
     Толпится весело за ней!

   <1830>


   Silentium!

    [3 - Молчание! (лат.)]

     Молчи, скрывайся и таи
     И чувства и мечты свои —
     Пускай в душевной глубине
     Встают и заходят оне
     Безмолвно, как звезды в ночи,—
     Любуйся ими – и молчи.
     Как сердцу высказать себя?
     Другому как понять тебя?
     Поймет ли он, чем ты живешь?
     Мысль изреченная есть ложь.
     Взрывая, возмутишь ключи,—
     Питайся ими – и молчи.
     Лишь жить в себе самом умей —
     Есть целый мир в душе твоей
     Таинственно-волшебных дум;
     Их оглушит наружный шум,
     Дневные разгонят лучи,—
     Внимай их пенью – и молчи!..

   <1830>


   «Душа хотела б быть звездой…»


     Душа хотела б быть звездой,
     Но не тогда, как с неба полуночи
     Сии светила, как живые очи,
     Глядят на сонный мир земной,—
     Но днем, когда, сокрытые как дымом
     Палящих солнечных лучей,
     Они, как божества, горят светлей
     В эфире чистом и незримом.

   <1830>


   «За нашим веком мы идем…»


     За нашим веком мы идем,
     Как шла Креуза за Энеем:
     Пройдем немного – ослабеем,
     Убавим шагу – отстаем.

   <1830>


   «Песок сыпучий по колени…»


     Песок сыпучий по колени…
     Мы едем – поздно – меркнет день,
     И сосен, по дороге, тени
     Уже в одну слилися тень.
     Черней и чаще бор глубокий —
     Какие грустные места!
     Ночь хмурая, как зверь стоокий,
     Глядит из каждого куста!

   Октябрь 1830


   Осенний вечер


     Есть в светлости осенних вечеров
     Умильная, таинственная прелесть:
     Зловещий блеск и пестрота дерев,
     Багряных листьев томный, легкий шелест,
     Туманная и тихая лазурь
     Над грустно-сиротеющей землею
     И, как предчувствие сходящих бурь,
     Порывистый, холодный ветр порою,
     Ущерб, изнеможенье – и на всем
     Та кроткая улыбка увяданья,
     Что в существе разумном мы зовем
     Божественной стыдливостью страданья.

   Осень 1830


   Листья


     Пусть сосны и ели
     Всю зиму торчат,
     В снега и метели
     Закутавшись, спят.
     Их тощая зелень,
     Как иглы ежа,
     Хоть ввек не желтеет,
     Но ввек не свежа.
     Мы ж, легкое племя,
     Цветем и блестим
     И краткое время
     На сучьях гостим.
     Все красное лето
     Мы были в красе,
     Играли с лучами,
     Купались в poce!..
     Но птички отпели,
     Цветы отцвели,
     Лучи побледнели,
     Зефиры ушли.
     Так что же нам даром
     Висеть и желтеть?
     Не лучше ль за ними
     И нам улететь!
     О буйные ветры,
     Скорее, скорей!
     Скорей нас сорвите
     С докучных ветвей!
     Сорвите, умчите,
     Мы ждать не хотим,
     Летите, летите!
     Мы с вами летим!..

   Осень 1830


   «Сей день, я помню, для меня…»


     Сей день, я помню, для меня
     Был утром жизненного дня:
     Стояла молча предо мною,
     Вздымалась грудь ее волною,
     Алели щеки, как заря,
     Все жарче рдея и горя!
     И вдруг, как солнце молодое,
     Любви признанье золотое
     Исторглось из груди ея…
     И новый мир увидел я!..

   1830


   Альпы


     Сквозь лазурный сумрак ночи
     Альпы снежные глядят;
     Помертвелые их очи
     Льдистым ужасом разят.
     Властью некой обаянны,
     До восшествия Зари,
     Дремлют, грозны и туманны,
     Словно падшие цари!..
     Но Восток лишь заалеет,
     Чарам гибельным конец —
     Первый в небе просветлеет
     Брата старшего венец.
     И с главы большого брата
     На меньших бежит струя,
     И блестит в венцах из злата
     Вся воскресшая семья!..

   Октябрь(?) 1830


   «На древе человечества высоком…»


     На древе человечества высоком
     Ты лучшим был его листом,
     Воспитанный его чистейшим соком,
     Развит чистейшим солнечным лучом!
     С его великою душою
     Созвучней всех на нем ты трепетал!
     Пророчески беседовал с грозою
     Иль весело с зефирами играл!
     Не поздний вихрь, не бурный ливень летний
     Тебя сорвал с родимого сучка:
     Был многих краше, многих долголетней
     И сам собою пал, как из венка!

   1832, после 22 марта


   Probleme

    [4 - Проблема (франц.).]

     С горы скатившись, камень лег в долине.
     Как он упал? никто не знает ныне —
     Сорвался ль он с вершины сам собой,
     Иль был низринут волею чужой?
     Столетье за столетьем пронеслося:
     Никто еще не разрешил вопроса.

   15 января 1833


   «Над виноградными холмами…»


     Над виноградными холмами
     Плывут златые облака.
     Внизу зелеными волнами
     Шумит померкшая река.
     Взор постепенно из долины,
     Подъемлясь, всходит к высотам
     И видит на краю вершины
     Круглообразный светлый храм.
     Там, в горнем неземном жилище,
     Где смертной жизни места нет,
     И легче и пустынно-чище
     Струя воздушная течет.
     Туда взлетая, звук немеет,
     Лишь жизнь природы там слышна
     И нечто праздничное веет,
     Как дней воскресных тишина.

   Начало 1830-х годов


   «Поток сгустился и тускнеет…»


     Поток сгустился и тускнеет,
     И прячется под твердым льдом,
     И гаснет цвет, и звук немеет
     В оцепененье ледяном,—
     Лишь жизнь бессмертную ключа
     Сковать всесильный хлад не может:
     Она все льется – и, журча,
     Молчанье мертвое тревожит.
     Так и в груди осиротелой,
     Убитой хладом бытия,
     Не льется юности веселой,
     Не блещет резвая струя,—
     Но подо льдистою корой
     Еще есть жизнь, еще есть ропот —
     И внятно слышится порой
     Ключа таинственного шепот.

   Начало 1830-х годов


   «О чем ты воешь, ветр ночной…»


     О чем ты воешь, ветр ночной?
     О чем так сетуешь безумно?..
     Что значит странный голос твой,
     То глухожалобный, то шумно?
     Понятным сердцу языком
     Твердишь о непонятной муке —
     И роешь и взрываешь в нем
     Порой неистовые звуки!..
     О, страшных песен сих не пой
     Про древний хаос, про родимый!
     Как жадно мир души ночной
     Внимает повести любимой!
     Из смертной рвется он груди,
     Он с беспредельным жаждет слиться!..
     О, бурь заснувших не буди —
     Под ними хаос шевелится!..

   Начало 1830-х годов


   «Ты зрел его в кругу большого света…»


     Ты зрел его в кругу большого света —
     То своенравно-весел, то угрюм,
     Рассеян, дик иль полон тайных дум,
     Таков поэт – и ты презрел поэта!..
     На месяц взглянь: весь день, как облак тощий,
     Он в небесах едва не изнемог,—
     Настала ночь – и, светозарный бог,
     Сияет он над усыпленной рощей!

   Начало 1830-х годов


   «Душа моя – Элизиум теней…»


     Душа моя – Элизиум теней,
     Теней безмолвных, светлых и прекрасных,
     Ни помыслам годины буйной сей,
     Ни радостям, ни горю не причастных.
     Душа моя, Элизиум теней,
     Что общего меж жизнью и тобою!
     Меж вами, призраки минувших, лучших дней,
     И сей бесчувственной толпою?..

   <1836>


   Арфа скальда


     О арфа скальда! Долго ты спала
     В тени, в пыли забытого угла;
     Но лишь луны, очаровавшей мглу,
     Лазурный свет блеснул в твоем углу,
     Вдруг чудный звон затрепетал в струне,
     Как бред души, встревоженной во сне.
     Какой он жизнью на тебя дохнул?
     Иль старину тебе он вспомянул —
     Как по ночам здесь сладострастных дев
     Давно минувший вторился напев,
     Иль в сих цветущих и поднесь садах
     Их легких ног скользил незримый шаг?

   21 апреля 1834


   «Я лютеран люблю богослуженье…»


     Я лютеран люблю богослуженье,
     Обряд их строгий, важный и простой —
     Сих голых стен, сей храмины пустой
     Понятно мне высокое ученье.
     Не видите ль? Собравшися в дорогу,
     В последний раз вам вера предстоит:
     Еще она не перешла порогу,
     Но дом ее уж пуст и гол стоит,—
     Еще она не перешла порогу,
     Еще за ней не затворилась дверь…
     Но час настал, пробил… Молитесь богу,
     В последний раз вы молитесь теперь.

   16 сентября 1834


   «Восток белел. Ладья катилась…»


     Восток белел. Ладья катилась,
     Ветрило весело звучало,—
     Как опрокинутое небо,
     Под нами море трепетало…
     Восток алел. Она молилась,
     С чела откинув покрывало,—
     Дышала на устах молитва,
     Во взорах небо ликовало…
     Восток вспылал. Она склонилась,
     Блестящая поникла выя,—
     И по младенческим ланитам
     Струились капли огневые…

   <1835>


   «Что ты клонишь над водами…»


     Что ты клонишь над водами,
     Ива, макушку свою
     И дрожащими листами,
     Словно жадными устами,
     Ловишь беглую струю?..
     Хоть томится, хоть трепещет
     Каждый лист твой над струей…
     Но струя бежит и плещет,
     И, на солнце нежась, блещет,
     И смеется над тобой…

   <1835>


   «И гроб опущен уж в могилу…»


     И гроб опущен уж в могилу
     И все столпилося вокруг…
     Толкутся, дышат через силу,
     Спирает грудь тлетворный дух…
     И над могилою раскрытой,
     В возглавии, где гроб стоит,
     Ученый пастор, сановитый
     Речь погребальную гласит.
     Вещает бренность человечью,
     Грехопаденье, кровь Христа…
     И умною, пристойной речью
     Толпа различно занята…
     А небо так нетленно-чисто,
     Так беспредельно над землей…
     И птицы реют голосисто
     В воздушной бездне голубой…

   <1835>


   «В душном воздуха молчанье…»


     В душном воздуха молчанье,
     Как предчувствие грозы,
     Жарче роз благоуханье,
     Резче голос стрекозы…
     Чу! за белой, дымной тучей
     Глухо прокатился гром;
     Небо молнией летучей
     Опоясалось кругом…
     Некий жизни преизбыток
     В знойном воздухе разлит,
     Как божественный напиток,
     В жилах млеет и горит!
     Дева, дева, что волнует
     Дымку персей молодых?
     Что мутится, что тоскует
     Влажный блеск очей твоих?
     Что, бледнея, замирает
     Пламя девственных ланит?
     Что так грудь твою спирает
     И уста твои палит?..
     Сквозь ресницы шелковые
     Проступили две слезы…
     Иль то капли дождевые
     Зачинающей грозы?..

   <1835>


   «Как сладко дремлет сад темно-зеленый…»


     Как сладко дремлет сад темно-зеленый,
     Объятый негой ночи голубой,
     Сквозь яблони, цветами убеленной,
     Как сладко светит месяц золотой!..
     Таинственно, как в первый день созданья,
     В бездонном небе звездный сонм горит,
     Музыки дальной слышны восклицанья,
     Соседний ключ слышнее говорит…
     На мир дневной спустилася завеса;
     Изнемогло движенье, труд уснул…
     Над спящим градом, как в вершинах леса,
     Проснулся чудный еженощный гул…
     Откуда он, сей гул непостижимый?..
     Иль смертных дум, освобожденных сном,
     Мир бестелесный, слышный, но незримый,
     Теперь роится в хаосе ночном?..

   <1835>


   «Вечер мглистый и ненастный…»


     Вечер мглистый и ненастный…
     Чу, не жаворонка ль глас?..
     Ты ли, утра гость прекрасный,
     В этот поздний, мертвый час?
     Гибкий, резвый, звучно-ясный,
     В этот мертвый, поздний час,
     Как безумья смех ужасный,
     Он всю душу мне потряс!..

   <1835>


   «Как птичка, раннею зарей…»


     Как птичка, раннею зарей
     Мир, пробудившись, встрепенулся…
     Ах, лишь одной главы моей
     Сон благодатный не коснулся!
     Хоть свежесть утренняя веет
     В моих всклокоченных власах,
     На мне, я чую, тяготеет
     Вчерашний зной, вчерашний прах!..
     О, как пронзительны и дики,
     Как ненавистны для меня
     Сей шум, движенье, говор, крики
     Младого, пламенного дня!..
     О, как лучи его багровы,
     Как жгут они мои глаза!..
     О ночь, ночь, где твои покровы,
     Твой тихий сумрак и роса!..
     Обломки старых поколений,
     Вы, пережившие свой век!
     Как ваших жалоб, ваших пеней
     Неправый праведен упрек!..
     Как грустно полусонной тенью,
     С изнеможением в кости,
     Навстречу солнцу и движенью
     За новым племенем брести!..

   <1835>


   «Там, где горы, убегая…»


     Там, где горы, убегая,
     В светлой тянутся дали,
     Пресловутого Дуная
     Льются вечные струи.
     Там-то, бают, в стары годы,
     По лазуревым ночам,
     Фей вилися хороводы
     Под водой и по водам;
     Месяц слушал, волны пели,
     И, навесясь с гор крутых,
     Замки рыцарей глядели
     С сладким ужасом на них.
     И лучами неземными,
     Заключен и одинок,
     Перемигивался с ними
     С древней башни огонек.
     Звезды в небе им внимали,
     Проходя за строем строй,
     И беседу продолжали
     Тихомолком меж собой.
     В панцирь дедовский закован,
     Воин-сторож на стене
     Слышал, тайно очарован,
     Дальний гул как бы во сне.
     И лишь дремой забывался,
     Гул яснел и грохотал…
     Он с молитвой просыпался
     И дозор свой продолжал.
     Все прошло, все взяли годы —
     Поддался и ты судьбе,
     О Дунай, и пароходы
     Ныне рыщут по тебе…

   <1835>


   «Тени сизые смесились…»


     Тени сизые смесились,
     Цвет поблекнул, звук уснул —
     Жизнь, движенье разрешились
     В сумрак зыбкий, в дальный гул…
     Мотылька полет незримый
     Слышен в воздухе ночном…
     Час тоски невыразимой!..
     Всё во мне и я во всем!..
     Сумрак тихий, сумрак сонный,
     Лейся в глубь моей души,
     Тихий, темный, благовонный,
     Все залей и утиши.
     Чувства – мглой самозабвенья
     Переполни через край!..
     Дай вкусить уничтоженья,
     С миром дремлющим смешай!

   <1835>


   «Нет, моего к тебе пристрастья…»


     Нет, моего к тебе пристрастья
     Я скрыть не в силах, мать-Земля!
     Духов бесплотных сладострастья,
     Твой верный сын, не жажду я.
     Что пред тобой утеха рая,
     Пора любви, пора весны,
     Цветущее блаженство мая,
     Румяный свет, златые сны?..
     Весь день в бездействии глубоком
     Весенний, теплый воздух пить,
     На небе чистом и высоком
     Порою облака следить;
     Бродить без дела и без цели
     И ненароком, на лету,
     Набресть на свежий дух синели
     Или на светлую мечту…

   <1835>


   «Сижу задумчив и один…»


     Сижу задумчив и один,
     На потухающий камин
     Сквозь слез гляжу…
     С тоскою мыслю о былом
     И слов в унынии моем
     Не нахожу.
     Былое – было ли когда?
     Что ныне – будет ли всегда?..
     Оно пройдет —
     Пройдет оно, как все прошло,
     И канет в темное жерло
     За годом год.
     За годом год, за веком век…
     Что ж негодует человек,
     Сей злак земной!..
     Он быстро, быстро вянет – так,
     Но с новым летом новый злак
     И лист иной.
     И снова будет все, что есть,
     И снова розы будут цвесть,
     И терны тож…
     Но ты, мой бедный, бледный цвет,
     Тебе уж возрожденья нет,
     Не расцветешь!
     Ты сорван был моей рукой,
     С каким блаженством и тоской,
     То знает бог!..
     Останься ж на груди моей,
     Пока любви не замер в ней
     Последний вздох.

   <1835>


   «Все бешеней буря, все злее и злей…»


     «Все бешеней буря, все злее и злей,
     Ты крепче прижмися к груди моей».—
     «О милый, милый, небес не гневи,
     Ах, время ли думать о грешной любви!» —
     «Мне сладок сей бури порывистый глас,
     На ложе любви он баюкает нас».—
     «О, вспомни про море, про бедных пловцов,
     Господь милосердый, будь бедным покров!» —
     «Пусть там, на раздолье, гуляет волна,
     В сей мирный приют не ворвется она».—
     «О милый, умолкни, о милый, молчи,
     Ты знаешь, кто на море в этой ночи?!»
     И голос стенящий дрожал на устах,
     И оба, недвижны, молчали впотьмах.
     Гроза приутихла, ветер затих,
     Лишь маятник слышен часов стенных,—
     Но оба, недвижны, молчали впотьмах,
     Над ними лежал таинственный страх…
     Вдруг с треском ужасным рассыпался гром,
     И дрогнул в основах потрясшийся дом.
     Вопль детский раздался, отчаян и дик,
     И кинулась мать на младенческий крик.
     Но в детский покой лишь вбежала она,
     Вдруг грянулась об пол, всех чувств лишена.
     Под молнийным блеском, раздвинувшим мглу,
     Тень мужа над люлькой сидела в углу.

   Между 1831 и апрелем 1836


   «Какое дикое ущелье…»


     Какое дикое ущелье!
     Ко мне навстречу ключ бежит —
     Он в дол спешит на новоселье…
     Я лезу вверх, где ель стоит.
     Вот взобрался я на вершину,
     Сижу здесь радостен и тих…
     Ты к людям, ключ, спешишь в долину…
     Попробуй, каково у них!

   <1835>


   «Зима недаром злится…»


     Зима недаром злится,
     Прошла ее пора —
     Весна в окно стучится
     И гонит со двора.
     И все засуетилось,
     Все нудит Зиму вон —
     И жаворонки в небе
     Уж подняли трезвон.
     Зима еще хлопочет
     И на Весну ворчит.
     Та ей в глаза хохочет
     И пуще лишь шумит…
     Взбесилась ведьма злая
     И, снегу захватя,
     Пустила, убегая,
     В прекрасное дитя…
     Весне и горя мало:
     Умылася в снегу
     И лишь румяней стала
     Наперекор врагу.

   <Апрель 1836>


   «Из края в край, из града в град…»


     Из края в край, из града в град
     Судьба, как вихрь, людей метет,
     И рад ли ты, или не рад,
     Что нужды ей?.. Вперед, вперед!
     Знакомый звук нам ветр принес:
     Любви последнее прости…
     За нами много, много слез,
     Туман, безвестность впереди!..
     «О, оглянися, о, постой,
     Куда бежать, зачем бежать?..
     Любовь осталась за тобой,
     Где ж в мире лучшего сыскать?
     Любовь осталась за тобой,
     В слезах, с отчаяньем в груди…
     О, сжалься над своей тоской,
     Свое блаженство пощади!
     Блаженство стольких, стольких дней
     Себе на память приведи…
     Все милое душе твоей
     Ты покидаешь на пути!..»
     Не время выкликать теней:
     И так уж этот мрачен час.
     Усопших образ тем страшней,
     Чем в жизни был милей для нас.
     Из края в край, из града в град
     Могучий вихрь людей метет,
     И рад ли ты, или не рад,
     Не спросит он… Вперед, вперед!

   Между 1834 и апрелем 1836


   «Яркий снег сиял в долине…»


     Яркий снег сиял в долине,—
     Снег растаял и ушел;
     Вешний злак блестит в долине,—
     Злак увянет и уйдет.
     Но который век белеет
     Там, на высях снеговых?
     А заря и ныне сеет
     Розы свежие на них!..

   <Апрель 1836>


   «Еще земли печален вид…»


     Еще земли печален вид,
     А воздух уж весною дышит,
     И мертвый в поле стебль колышет,
     И елей ветви шевелит.
     Еще природа не проснулась,
     Но сквозь редеющего сна
     Весну послышала она
     И ей невольно улыбнулась…
     Душа, душа, спала и ты…
     Но что же вдруг тебя волнует,
     Твой сон ласкает и целует
     И золотит твои мечты?..
     Блестят и тают глыбы снега,
     Блестит лазурь, играет кровь…
     Или весенняя то нега?..
     Или то женская любовь?..

   <Апрель 1836>


   «Я помню время золотое…»


     Я помню время золотое,
     Я помню сердцу милый край.
     День вечерел; мы были двое;
     Внизу, в тени, шумел Дунай.
     И на холму, там, где, белея,
     Руина замка вдаль глядит,
     Стояла ты, младая фея,
     На мшистый опершись гранит,
     Ногой младенческой касаясь
     Обломков груды вековой;
     И солнце медлило, прощаясь
     С холмом, и замком, и тобой.
     И ветер тихий мимолетом
     Твоей одеждою играл
     И с диких яблонь цвет за цветом
     На плечи юные свевал.
     Ты беззаботно вдаль глядела…
     Край неба дымно гас в лучах;
     День догорал; звучнее пела
     Река в померкших берегах.
     И ты с веселостью беспечной
     Счастливый провожала день;
     И сладко жизни быстротечной
     Над нами пролетала тень.

   <Апрель 1836>


   «Люблю глаза твои, мой друг…»


     Люблю глаза твои, мой друг,
     С игрой их пламенно-чудесной,
     Когда их приподымешь вдруг
     И, словно молнией небесной,
     Окинешь бегло целый круг…
     Но есть сильней очарованья:
     Глаза, потупленные ниц
     В минуты страстного лобзанья,
     И сквозь опущенных ресниц
     Угрюмый, тусклый огнь желанья.

   <Апрель 1836>


   «И чувства нет в твоих очах…»


     И чувства нет в твоих очах,
     И правды нет в твоих речах,
     И нет души в тебе.
     Мужайся, сердце, до конца:
     И нет в творении творца!
     И смысла нет в мольбе!

   <Апрель 1836>


   «Вчера, в мечтах обвороженных…»


     Вчера, в мечтах обвороженных,
     С последним месяца лучом
     На веждах, темно озаренных,
     Ты поздним позабылась сном.
     Утихло вкруг тебя молчанье,
     И тень нахмурилась темней,
     И груди ровное дыханье
     Струилось в воздухе слышней.
     Но сквозь воздушный завес окон
     Недолго лился мрак ночной,
     И твой, взвеваясь, сонный локон
     Играл с незримою мечтой.
     Вот тихоструйно, тиховейно,
     Как ветерком занесено,
     Дымно-легко, мглисто-лилейно
     Вдруг что-то порхнуло в окно.
     Вот невидимкой пробежало
     По темно брезжущим коврам,
     Вот, ухватясь за одеяло,
     Взбираться стало по краям,—
     Вот, словно змейка извиваясь,
     Оно на ложе взобралось,
     Вот, словно лента развеваясь,
     Меж пологами развилось…
     Вдруг животрепетным сияньем
     Коснувшись персей молодых,
     Румяным громким восклицаньем
     Раскрыло шелк ресниц твоих!

   <Апрель> 1836


   1-е Декабря 1837


     Так здесь-то суждено нам было
     Сказать последнее прости…
     Прости всему, чем сердце жило,
     Что, жизнь твою убив, ее испепелило
     В твоей измученной груди!..
     Прости… Чрез много, много лет
     Ты будешь помнить с содроганьем
     Сей край, сей брег с его полуденным сияньем,
     Где вечный блеск и долгий цвет,
     Где поздних, бледных роз дыханьем
     Декабрьский воздух разогрет.

   Декабрь 1837


   День и ночь


     На мир таинственный духов,
     Над этой бездной безымянной,
     Покров наброшен злототканый
     Высокой волею богов.
     День – сей блистательный покров —
     День, земнородных оживленье,
     Души болящей исцеленье,
     Друг человеков и богов!
     Но меркнет день – настала ночь;
     Пришла – и с мира рокового
     Ткань благодатную покрова
     Сорвав, отбрасывает прочь…
     И бездна нам обнажена
     С своими страхами и мглами,
     И нет преград меж ей и нами —
     Вот отчего нам ночь страшна!

   <Начало 1839>


   Весна


     Как ни гнетет рука судьбины,
     Как ни томит людей обман,
     Как ни браздят чело морщины
     И сердце как ни полно ран;
     Каким бы строгим испытаньям
     Вы ни были подчинены,—
     Что устоит перед дыханьем
     И первой встречею весны!
     Весна… она о вас не знает,
     О вас, о горе и о зле;
     Бессмертьем взор ее сияет,
     И ни морщины на челе.
     Своим законам лишь послушна,
     В условный час слетает к вам,
     Светла, блаженно-равнодушна,
     Как подобает божествам.
     Цветами сыплет над землею,
     Свежа, как первая весна;
     Была ль другая перед нею —
     О том не ведает она:
     По небу много облак бродит,
     Но эти облака ея,
     Она ни следу не находит
     Отцветших весен бытия.
     Не о былом вздыхают розы
     И соловей в ночи поет;
     Благоухающие слезы
     Не о былом Аврора льет,—
     И страх кончины неизбежной
     Не свеет с древа ни листа:
     Их жизнь, как океан безбрежный,
     Вся в настоящем разлита.
     Игра и жертва жизни частной!
     Приди ж, отвергни чувств обман
     И ринься, бодрый, самовластный,
     В сей животворный океан!
     Приди, струей его эфирной
     Омой страдальческую грудь —
     И жизни божеско-всемирной
     Хотя на миг причастен будь!

   <1838>


   «Не верь, не верь поэту, дева…»


     Не верь, не верь поэту, дева,
     Его своим ты не зови —
     И пуще пламенного гнева
     Страшись поэтовой любви!
     Его ты сердца не усвоишь
     Своей младенческой душой;
     Огня палящего не скроешь
     Под легкой девственной фатой.
     Поэт всесилен, как стихия,
     Не властен лишь в себе самом;
     Невольно кудри молодые
     Он обожжет своим венцом.
     Вотще поносит или хвалит
     Его бессмысленный народ…
     Он не змиею сердце жалит,
     Но как пчела его сосет.
     Твоей святыни не нарушит
     Поэта чистая рука,
     Но ненароком жизнь задушит
     Иль унесет за облака.

   <Начало 1839>


   Лебедь


     Пускай орел за облаками
     Встречает молнии полет
     И неподвижными очами
     В себя впивает солнца свет.
     Но нет завиднее удела,
     О лебедь чистый, твоего —
     И чистой, как ты сам, одело
     Тебя стихией божество.
     Она, между двойною бездной,
     Лелеет твой всезрящий сон —
     И полной славой тверди звездной
     Ты отовсюду окружен.

   <Середина 1839>


   «С какою негою, с какой тоской влюбленный…»


     С какою негою, с какой тоской влюбленный
     Твой взор, твой страстный взор изнемогал на нем!
     Бессмысленно-нема… нема, как опаленный
     Небесной молнии огнем!
     Вдруг от избытка чувств, от полноты сердечной,
     Вся трепет, вся в слезах, ты повергалась ниц…
     Но скоро добрый сон, младенчески-беспечный,
     Сходил на шелк твоих ресниц —
     И на руки к нему глава твоя склонялась,
     И, матери нежней, тебя лелеял он…
     Стон замирал в устах… дыханье уровнялось —
     И тих и сладок был твой сон.
     А днесь… О, если бы тогда тебе приснилось,
     Что будущность для нас обоих берегла…
     Как уязвленная, ты б с воплем пробудилась —
     Иль в сон иной бы перешла.

   Между концом 1838 и серединой 1839



   1840-е
   Еще томлюсь тоской желаний


   «Глядел я, стоя над Невой…»


     Глядел я, стоя над Невой,
     Как Исаака-великана
     Во мгле морозного тумана
     Светился купол золотой.
     Всходили робко облака
     На небо зимнее, ночное,
     Белела в мертвенном покое
     Оледенелая река.
     Я вспомнил, грустно-молчалив,
     Как в тех странах, где солнце греет,
     Теперь на солнце пламенеет
     Роскошный Генуи залив…
     О Север, Север-чародей,
     Иль я тобою околдован?
     Иль в самом деле я прикован
     К гранитной полосе твоей?
     О, если б мимолетный дух,
     Во мгле вечерней тихо вея,
     Меня унес скорей, скорее
     Туда, туда, на теплый Юг…

   21 ноября 1844


   «Еще томлюсь тоской желаний…»


     Еще томлюсь тоской желаний,
     Еще стремлюсь к тебе душой —
     И в сумраке воспоминаний
     Еще ловлю я образ твой…
     Твой милый образ, незабвенный,
     Он предо мной, везде, всегда,
     Недостижимый, неизменный,—
     Как ночью на небе звезда…

   1848


   «Не знаешь, что лестней для мудрости людской…»


     Не знаешь, что лестней для мудрости людской:
     Иль вавилонский столп немецкого единства,
     Или французского бесчинства
     Республиканский хитрый строй.

   1848


   Русской женщине


     Вдали от солнца и природы,
     Вдали от света и искусства,
     Вдали от жизни и любви
     Мелькнут твои младые годы,
     Живые помертвеют чувства,
     Мечты развеются твои…
     И жизнь твоя пройдет незрима,
     В краю безлюдном, безымянном,
     На незамеченной земле,—
     Как исчезает облак дыма
     На небе тусклом и туманном,
     В осенней беспредельной мгле…

   1848 или 1849


   «Как дымный столп светлеет в вышине…»


     Как дымный столп светлеет в вышине! —
     Как тень внизу скользит, неуловима!..
     «Вот наша жизнь, – промолвила ты мне,—
     Не светлый дым, блестящий при луне,
     А эта тень, бегущая от дыма…»

   1848 или 1849


   «Неохотно и несмело…»


     Неохотно и несмело
     Солнце смотрит на поля.
     Чу, за тучей прогремело,
     Принахмурилась земля.
     Ветра теплого порывы,
     Дальный гром и дождь порой…
     Зеленеющие нивы
     Зеленее под грозой.
     Вот пробилась из-за тучи
     Синей молнии струя —
     Пламень белый и летучий
     Окаймил ее края.
     Чаще капли дождевые,
     Вихрем пыль летит с полей,
     И раскаты громовые
     Все сердитей и смелей.
     Солнце раз еще взглянуло
     Исподлобья на поля,
     И в сиянье потонула
     Вся смятенная земля.

   6 июня 1849


   «Итак, опять увиделся я с вами…»


     Итак, опять увиделся я с вами,
     Места немилые, хоть и родные,
     Где мыслил я и чувствовал впервые
     И где теперь туманными очами,
     При свете вечереющего дня,
     Мой детский возраст смотрит на меня.
     О бедный призрак, немощный и смутный,
     Забытого, загадочного счастья!
     О, как теперь без веры и участья
     Смотрю я на тебя, мой гость минутный,
     Куда как чужд ты стал в моих глазах,
     Как брат меньшой, умерший в пеленах…
     Ах нет, не здесь, не этот край безлюдный
     Был для души моей родимым краем —
     Не здесь расцвел, не здесь был величаем
     Великий праздник молодости чудной.
     Ах, и не в эту землю я сложил
     Все, чем я жил и чем я дорожил!

   13 июня 1849


   «Тихой ночью, поздним летом…»


     Тихой ночью, поздним летом,
     Как на небе звезды рдеют,
     Как под сумрачным их светом
     Нивы дремлющие зреют…
     Усыпительно-безмолвны,
     Как блестят в тиши ночной
     Золотистые их волны,
     Убеленные луной…

   23 июля 1849


   «Когда в кругу убийственных забот…»


     Когда в кругу убийственных забот
     Нам все мерзит – и жизнь, как камней груда,
     Лежит на нас, – вдруг, знает бог откуда,
     Нам на душу отрадное дохнет,
     Минувшим нас обвеет и обнимет
     И страшный груз минутно приподнимет.
     Так иногда, осеннею порой,
     Когда поля уж пусты, рощи голы,
     Бледнее небо, пасмурнее долы,
     Вдруг ветр подует, теплый и сырой,
     Опавший лист погонит пред собою
     И душу нам обдаст как бы весною…

   22 октября 1849


   «Вновь твои я вижу очи…»


     Вновь твои я вижу очи —
     И один твой южный взгляд
     Киммерийской грустной ночи
     Вдруг рассеял сонный хлад…
     Воскресает предо мною
     Край иной – родимый край —
     Словно прадедов виною
     Для сынов погибший рай…
     Лавров стройных колыханье
     Зыблет воздух голубой,
     Моря тихое дыханье
     Провевает летний зной,
     Целый день на солнце зреет
     Золотистый виноград,
     Баснословной былью веет
     Из-под мраморных аркад…
     Сновиденьем безобразным
     Скрылся север роковой,
     Сводом легким и прекрасным
     Светит небо надо мной.
     Снова жадными очами
     Свет живительный я пью
     И под чистыми лучами
     Край волшебный узнаю.

   1849


   «Слезы людские, о слезы людские…»


     Слезы людские, о слезы людские,
     Льетесь вы ранней и поздней порой…
     Льетесь безвестные, льетесь незримые,
     Неистощимые, неисчислимые,—
     Льетесь, как льются струи дождевые
     В осень глухую порою ночной.

   Октябрь(?) 1849


   «По равнине вод лазурной…»


     По равнине вод лазурной
     Шли мы верною стезей,—
     Огнедышащий и бурный
     Уносил нас змей морской.
     С неба звезды нам светили,
     Снизу искрилась волна
     И метелью влажной пыли
     Обдавала нас она.
     Мы на палубе сидели,
     Многих сон одолевал…
     Все звучней колеса пели,
     Разгребая шумный вал…
     Приутих наш круг веселый,
     Женский говор, женский шум…
     Подпирает локоть белый
     Много милых, сонных дум.
     Сны играют на просторе
     Под магической луной —
     И баюкает их море
     Тихоструйною волной.

   29 ноября 1849


   «Как он любил родные ели…»


     Как он любил родные ели
     Своей Савойи дорогой!
     Как мелодически шумели
     Их ветви над его главой!..
     Их мрак торжественно-угрюмый
     И дикий, заунывный шум
     Какою сладостною думой
     Его обворожали ум!..

   1849



   1850-е
   О, как убийственно мы любим…


   Поэзия


     Среди громов, среди огней,
     Среди клокочущих страстей,
     В стихийном пламенном раздоре,
     Она с небес слетает к нам —
     Небесная к земным сынам,
     С лазурной ясностью во взоре —
     И на бунтующее море
     Льет примирительный елей.

   <Начало 1850>


   «Кончен пир, умолкли хоры…»


     Кончен пир, умолкли хоры,
     Опорожнены амфоры,
     Опрокинуты корзины,
     Не допиты в кубках вины,
     На главах венки измяты,—
     Лишь курятся ароматы
     В опустевшей светлой зале…
     Кончив пир, мы поздно встали —
     Звезды на небе сияли,
     Ночь достигла половины…
     Как над беспокойным градом,
     Над дворцами, над домами,
     Шумным уличным движеньем
     С тускло-рдяным освещеньем
     И бессонными толпами,—
     Как над этим дольным чадом,
     В горнем, выспреннем пределе,
     Звезды чистые горели,
     Отвечая смертным взглядам
     Непорочными лучами…

   <Начало 1850>


   Рим ночью


     В ночи лазурной почивает Рим.
     Взошла луна и овладела им,
     И спящий град, безлюдно-величавый,
     Наполнила своей безмолвной славой…
     Как сладко дремлет Рим в ее лучах!
     Как с ней сроднился Рима вечный прах!..
     Как будто лунный мир и град почивший —
     Все тот же мир, волшебный, но отживший!..

   <Начало 1850>


   «Святая ночь на небосклон взошла…»


     Святая ночь на небосклон взошла,
     И день отрадный, день любезный,
     Как золотой покров она свила,
     Покров, накинутый над бездной.
     И, как виденье, внешний мир ушел…
     И человек, как сирота бездомный,
     Стоит теперь и немощен и гол,
     Лицом к лицу пред пропастию темной.
     На самого себя покинут он —
     Упразднен ум, и мысль осиротела —
     В душе своей, как в бездне, погружен,
     И нет извне опоры, ни предела…
     И чудится давно минувшим сном
     Ему теперь все светлое, живое…
     И в чуждом, неразгаданном, ночном
     Он узнает наследье родовое.

   Между 1848 и мартом 1850


   «Пошли, Господь, свою отраду…»


     Пошли, Господь, свою отраду
     Тому, кто в летний жар и зной
     Как бедный нищий мимо саду
     Бредет по жесткой мостовой;
     Кто смотрит вскользь через ограду
     На тень деревьев, злак долин,
     На недоступную прохладу
     Роскошных, светлых луговин.
     Не для него гостеприимной
     Деревья сенью разрослись,
     Не для него, как облак дымный,
     Фонтан на воздухе повис.
     Лазурный грот, как из тумана,
     Напрасно взор его манит,
     И пыль росистая фонтана
     Главы его не освежит.
     Пошли, господь, свою отраду
     Тому, кто жизненной тропой
     Как бедный нищий мимо саду
     Бредет по знойной мостовой.

   Июль 1850


   На Неве


     И опять звезда ныряет
     В легкой зыби невских волн,
     И опять любовь вверяет
     Ей таинственный свой челн.
     И меж зыбью и звездою
     Он скользит как бы во сне
     И два призрака с собою
     Вдаль уносит по волне.
     Дети ль это праздной лени
     Тратят здесь досуг ночной?
     Иль блаженные две тени
     Покидают мир земной?
     Ты, разлитая как море,
     Пышноструйная волна,
     Приюти в своем просторе
     Тайну скромного челна!

   Июль 1850


   «Не рассуждай, не хлопочи…»


     Не рассуждай, не хлопочи!..
     Безумство ищет, глупость судит;
     Дневные раны сном лечи,
     А завтра быть чему, то будет.
     Живя, умей всё пережить:
     Печаль, и радость, и тревогу.
     Чего желать? О чем тужить?
     День пережит – и слава богу!

   Июль 1850


   «Как ни дышит полдень знойный…»


     Как ни дышит полдень знойный
     В растворенное окно,
     В этой храмине спокойной,
     Где все тихо и темно,
     Где живые благовонья
     Бродят в сумрачной тени,
     В сладкий сумрак полусонья
     Погрузись и отдохни.
     Здесь фонтан неутомимый
     День и ночь поет в углу
     И кропит росой незримой
     Очарованную мглу.
     И в мерцанье полусвета,
     Тайной страстью занята,
     Здесь влюбленного поэта
     Веет легкая мечта.

   Июль 1850


   «Под дыханьем непогоды…»


     Под дыханьем непогоды,
     Вздувшись, потемнели воды
     И подернулись свинцом —
     И сквозь глянец их суровый
     Вечер пасмурно-багровый
     Светит радужным лучом.
     Сыплет искры золотые,
     Сеет розы огневые
     И уносит их поток.
     Над волной темно-лазурной
     Вечер пламенный и бурный
     Обрывает свой венок…

   12 августа 1850


   Графине Е. П. Растопчиной

   (в ответ на ее письмо)


     Как под сугробом снежным лени,
     Как околдованный зимой,
     Каким-то сном усопшей тени
     Я спал, зарытый, но живой!
     И вот, я чую, надо мною,
     Не наяву и не во сне,
     Как бы повеяло весною,
     Как бы запело о весне…
     Знакомый голос… голос чудный…
     То лирный звук, то женский вздох…
     Но я, ленивец беспробудный,
     Я вдруг откликнуться не мог…
     Я спал в оковах тяжкой лени,
     Под осьмимесячной зимой,
     Как дремлют праведные тени
     Во мгле стигийской роковой.
     Но этот сон полумогильный
     Как надо мной ни тяготел,
     Он сам же, чародей всесильный,
     Ко мне на помощь подоспел.
     Приязни давней выраженья
     Их для меня он уловил —
     И в музыкальные виденья
     Знакомый голос воплотил…
     Вот вижу я, как бы сквозь дымки,
     Волшебный сад, волшебный дом —
     И в замке феи-Нелюдимки
     Вдруг очутились мы вдвоем!..
     Вдвоем! – И песнь ее звучала,
     И от заветного крыльца
     Гнала и буйного нахала,
     Гнала и пошлого льстеца.

   1850


   «Обвеян вещею дремотой…»


     Обвеян вещею дремотой,
     Полураздетый лес грустит…
     Из летних листьев разве сотый,
     Блестя осенней позолотой,
     Еще на ветви шелестит.
     Гляжу с участьем умиленным,
     Когда, пробившись из-за туч,
     Вдруг по деревьям испещренным,
     С их ветхим листьем изнуренным,
     Молниевидный брызнет луч.
     Как увядающее мило!
     Какая прелесть в нем для нас,
     Когда, что так цвело и жило,
     Теперь, так немощно и хило,
     В последний улыбнется раз!..

   15 сентября 1850


   «Смотри, как на речном просторе…»


     Смотри, как на речном просторе,
     По склону вновь оживших вод,
     Во всеобъемлющее море
     За льдиной льдина вслед плывет.
     На солнце ль радужно блистая,
     Иль ночью, в поздней темноте,
     Но все, неизбежимо тая,
     Они плывут к одной мете.
     Все вместе – малые, большие,
     Утратив прежний образ свой,
     Все – безразличны, как стихия,—
     Сольются с бездной роковой!..
     О, нашей мысли обольщенье,
     Ты, человеческое Я,
     Не таково ль твое значенье,
     Не такова ль судьба твоя?

   <Весна 1851>


   Предопределение


     Любовь, любовь – гласит преданье —
     Союз души с душой родной —
     Их съединенье, сочетанье,
     И роковое их слиянье,
     И… поединок роковой…
     И чем одно из них нежнее
     В борьбе неравной двух сердец,
     Тем неизбежней и вернее,
     Любя, страдая, грустно млея,
     Оно изноет наконец…

   1851


   Близнецы


     Есть близнецы – для земнородных
     Два божества – то Смерть и Сон,
     Как брат с сестрою дивно сходных —
     Она угрюмей, кротче он…
     Но есть других два близнеца —
     И в мире нет четы прекрасней,
     И обаянья нет ужасней,
     Ей предающего сердца…
     Союз их кровный, не случайный,
     И только в роковые дни
     Своей неразрешимой тайной
     Обворожают нас они.
     И кто в избытке ощущений,
     Когда кипит и стынет кровь,
     Не ведал ваших искушений —
     Самоубийство и Любовь!

   <1852>


   «Я очи знал, – о, эти очи…»


     Я очи знал, – о, эти очи!
     Как я любил их, – знает бог!
     От их волшебной, страстной ночи
     Я душу оторвать не мог.
     В непостижимом этом взоре,
     Жизнь обнажающем до дна,
     Такое слышалося горе,
     Такая страсти глубина!
     Дышал он грустный, углубленный
     В тени ресниц ее густой,
     Как наслажденье, утомленный
     И, как страданье, роковой.
     И в эти чудные мгновенья
     Ни разу мне не довелось
     С ним повстречаться без волненья
     И любоваться им без слез.

   <1852>


   «Не говори: меня он, как и прежде, любит…»


     Не говори: меня он, как и прежде, любит,
     Мной, как и прежде, дорожит…
     О нет! Он жизнь мою бесчеловечно губит,
     Хоть, вижу, нож в руке его дрожит.
     То в гневе, то в слезах, тоскуя, негодуя,
     Увлечена, в душе уязвлена,
     Я стражду, не живу… им, им одним живу я —
     Но эта жизнь!.. О, как горька она!
     Он мерит воздух мне так бережно и скудно…
     Не мерят так и лютому врагу…
     Ох, я дышу еще болезненно и трудно,
     Могу дышать, но жить уж не могу.

   <1852>


   «О, не тревожь меня укорой справедливой…»


     О, не тревожь меня укорой справедливой!
     Поверь, из нас из двух завидней часть твоя:
     Ты любишь искренно и пламенно, а я —
     Я на тебя гляжу с досадою ревнивой.
     И, жалкий чародей, перед волшебным миром,
     Мной созданным самим, без веры я стою —
     И самого себя, краснея, сознаю
     Живой души твоей безжизненным кумиром.

   <1852>


   «Чему молилась ты с любовью…»


     Чему молилась ты с любовью,
     Что, как святыню, берегла,
     Судьба людскому суесловью
     На поруганье предала.
     Толпа вошла, толпа вломилась
     В святилище души твоей,
     И ты невольно постыдилась
     И тайн и жертв, доступных ей.
     Ах, если бы живые крылья
     Души, парящей над толпой,
     Ее спасали от насилья
     Бессмертной пошлости людской!

   <1852>


   «О, как убийственно мы любим…»


     О, как убийственно мы любим,
     Как в буйной слепости страстей
     Мы то всего вернее губим,
     Что сердцу нашему милей!
     Давно ль, гордясь своей победой,
     Ты говорил: она моя…
     Год не прошел – спроси и сведай,
     Что уцелело от нея?
     Куда ланит девались розы,
     Улыбка уст и блеск очей?
     Все опалили, выжгли слезы
     Горячей влагою своей.
     Ты помнишь ли, при вашей встрече,
     При первой встрече роковой,
     Ее волшебный взор и речи,
     И смех младенчески-живой?
     И что ж теперь? И где все это?
     И долговечен ли был сон?
     Увы, как северное лето,
     Был мимолетным гостем он!
     Судьбы ужасным приговором
     Твоя любовь для ней была,
     И незаслуженным позором
     На жизнь ее она легла!
     Жизнь отреченья, жизнь страданья!
     В ее душевной глубине
     Ей оставались вспоминанья…
     Но изменили и оне.
     И на земле ей дико стало,
     Очарование ушло…
     Толпа, нахлынув, в грязь втоптала
     То, что в душе ее цвело.
     И что ж от долгого мученья,
     Как пепл, сберечь ей удалось?
     Боль, злую боль ожесточенья,
     Боль без отрады и без слез!
     О, как убийственно мы любим!
     Как в буйной слепости страстей
     Мы то всего вернее губим,
     Что сердцу нашему милей!..

   Первая половина 1851


   «Не знаю я, коснется ль благодать…»


     Не знаю я, коснется ль благодать
     Моей души болезненно-греховной,
     Удастся ль ей воскреснуть и восстать,
     Пройдет ли обморок духовный?
     Но если бы душа могла
     Здесь, на земле, найти успокоенье,
     Мне благодатью ты б была —
     Ты, ты, мое земное провиденье!..

   Апрель 1851


   Первый лист


     Лист зеленеет молодой.
     Смотри, как листьем молодым
     Стоят обвеяны березы,
     Воздушной зеленью сквозной,
     Полупрозрачною, как дым…
     Давно им грезилось весной,
     Весной и летом золотым,—
     И вот живые эти грезы,
     Под первым небом голубым,
     Пробились вдруг на свет дневной…
     О, первых листьев красота,
     Омытых в солнечных лучах,
     С новорожденною их тенью!
     И слышно нам по их движенью,
     Что в этих тысячах и тьмах
     Не встретишь мертвого листа.

   Май 1851


   «Не раз ты слышала признанье…»


     Не раз ты слышала признанье:
     «Не стою я любви твоей».
     Пускай мое она созданье —
     Но как я беден перед ней…
     Перед любовию твоею
     Мне больно вспомнить о себе —
     Стою, молчу, благоговею
     И поклоняюся тебе…
     Когда, порой, так умиленно,
     С такою верой и мольбой
     Невольно клонишь ты колено
     Пред колыбелью дорогой,
     Где спит она – твое рожденье —
     Твой безымянный херувим,—
     Пойми ж и ты мое смиренье
     Пред сердцем любящим твоим.

   1851, после 20 мая


   Наш век


     Не плоть, а дух растлился в наши дни,
     И человек отчаянно тоскует…
     Он к свету рвется из ночной тени
     И, свет обретши, ропщет и бунтует.
     Безверием палим и иссушен,
     Невыносимое он днесь выносит…
     И сознает свою погибель он,
     И жаждет веры… но о ней не просит.
     Не скажет ввек, с молитвой и слезой,
     Как ни скорбит перед замкнутой дверью:
     «Впусти меня! – Я верю, боже мой!
     Приди на помощь моему неверью!..»

   10 июня 1851


   Волна и дума


     Дума за думой, волна за волной —
     Два проявленья стихии одной:
     В сердце ли тесном, в безбрежном ли море,
     Здесь – в заключении, там – на просторе,—
     Тот же все вечный прибой и отбой,
     Тот же все призрак тревожно-пустой.

   14 июля 1851


   «Не остывшая от зною…»


     Не остывшая от зною,
     Ночь июльская блистала…
     И над тусклою землею
     Небо, полное грозою,
     Все в зарницах трепетало…
     Словно тяжкие ресницы
     Подымались над землею,
     И сквозь беглые зарницы
     Чьи-то грозные зеницы
     Загоралися порою…

   14 июля 1851


   «В разлуке есть высокое значенье…»


     В разлуке есть высокое значенье:
     Как ни люби, хоть день один, хоть век,
     Любовь есть сон, а сон – одно мгновенье,
     И рано ль, поздно ль пробужденье,
     А должен наконец проснуться человек…

   6 августа 1851


   «День вечереет, ночь близка…»


     День вечереет, ночь близка,
     Длинней с горы ложится тень,
     На небе гаснут облака…
     Уж поздно. Вечереет день.
     Но мне не страшен мрак ночной,
     Не жаль скудеющего дня,—
     Лишь ты, волшебный призрак мой,
     Лишь ты не покидай меня!..
     Крылом своим меня одень,
     Волненья сердца утиши,
     И благодатна будет тень
     Для очарованной души.
     Кто ты? Откуда? Как решить,
     Небесный ты или земной?
     Воздушный житель, может быть,—
     Но с страстной женскою душой.

   1 ноября 1851


   «Как весел грохот летних бурь…»


     Как весел грохот летних бурь,
     Когда, взметая прах летучий,
     Гроза, нахлынувшая тучей,
     Смутит небесную лазурь
     И опрометчиво-безумно
     Вдруг на дубраву набежит,
     И вся дубрава задрожит
     Широколиственно и шумно!..
     Как под незримою пятой,
     Лесные гнутся исполины;
     Тревожно ропщут их вершины,
     Как совещаясь меж собой,—
     И сквозь внезапную тревогу
     Немолчно слышен птичий свист,
     И кой-где первый желтый лист,
     Крутясь, слетает на дорогу…

   1851


   «Недаром милосердым богом…»


     Недаром милосердым богом
     Пугливой птичка создана —
     Спасенья верного залогом
     Ей робость чуткая дана.
     И нет для бедной пташки проку
     В свойстве с людьми, с семьей людской…
     Чем ближе к ним, тем ближе к Року —
     Несдобровать под их рукой…
     Вот птичку девушка вскормила
     От первых перышек, с гнезда,
     Взлелеяла ее, взрастила
     И не жалела, не щадила
     Для ней ни ласки, ни труда.
     Но как, с любовию тревожной,
     Ты, дева, ни пеклась о ней,
     Наступит день, день непреложный —
     Питомец твой неосторожный
     Погибнет от руки твоей…

   1851


   «Ты волна моя морская…»

   Mobile comme l'onde [5 - Непостоянная, как волна (франц.).]


     Ты волна моя морская,
     Своенравная волна,
     Как, покоясь иль играя,
     Чудной жизни ты полна!
     Ты на солнце ли смеешься,
     Отражая неба свод,
     Иль мятешься ты и бьешься
     В одичалой бездне вод,—
     Сладок мне твой тихий шепот,
     Полный ласки и любви;
     Внятен мне и буйный ропот,
     Стоны вещие твои.
     Будь же ты в стихии бурной
     То угрюма, то светла,
     Но в ночи твоей лазурной
     Сбереги, что ты взяла.
     Не кольцо, как дар заветный,
     В зыбь твою я опустил,
     И не камень самоцветный
     Я в тебе похоронил.
     Нет – в минуту роковую,
     Тайной прелестью влеком,
     Душу, душу я живую
     Схоронил на дне твоем.

   Апрель 1852


   «Сияет солнце, воды блещут…»


     Сияет солнце, воды блещут,
     На всем улыбка, жизнь во всем,
     Деревья радостно трепещут,
     Купаясь в небе голубом.
     Поют деревья, блещут воды,
     Любовью воздух растворен,
     И мир, цветущий мир природы,
     Избытком жизни упоен.
     Но и в избытке упоенья
     Нет упоения сильней
     Одной улыбки умиленья
     Измученной души твоей…

   28 июля 1852


   «Чародейкою Зимою…»


     Чародейкою Зимою
     Околдован, лес стоит —
     И под снежной бахромою,
     Неподвижною, немою,
     Чудной жизнью он блестит.
     И стоит он, околдован,—
     Не мертвец и не живой —
     Сном волшебным очарован,
     Весь опутан, весь окован
     Легкой цепью пуховой…
     Солнце зимнее ли мещет
     На него свой луч косой —
     В нем ничто не затрепещет,
     Он весь вспыхнет и заблещет
     Ослепительной красой.

   31 декабря 1852


   Последняя любовь


     О, как на склоне наших лет
     Нежней мы любим и суеверней…
     Сияй, сияй, прощальный свет
     Любви последней, зари вечерней!
     Полнеба обхватила тень,
     Лишь там, на западе, бродит сиянье,—
     Помедли, помедли, вечерний день,
     Продлись, продлись, очарованье.
     Пускай скудеет в жилах кровь,
     Но в сердце не скудеет нежность…
     О ты, последняя любовь!
     Ты и блаженство и безнадежность.

   Между серединой 1852–1854


   Лето 1854


     Какое лето, что за лето!
     Да это просто колдовство —
     И как, спрошу, далось нам это
     Так ни с того и ни с сего?..
     Гляжу тревожными глазами
     На этот блеск, на этот свет…
     Не издеваются ль над нами?
     Откуда нам такой привет?..
     Увы, не так ли молодая
     Улыбка женских уст и глаз,
     Не восхищая, не прельщая,
     Под старость лишь смущает нас…

   Август 1854


   «Увы, что нашего незнанья…»


     Увы, что нашего незнанья
     И беспомощней и грустней?
     Кто смеет молвить: до свиданья
     Чрез бездну двух или трех дней?

   11 сентября 1854


   «Пламя рдеет, пламя пышет…»


     Пламя рдеет, пламя пышет,
     Искры брызжут и летят,
     А на них прохладой дышит
     Из-за речки темный сад.
     Сумрак тут, там жар и крики,
     Я брожу как бы во сне,—
     Лишь одно я живо чую:
     Ты со мной и вся во мне.
     Треск за треском, дым за дымом,
     Трубы голые торчат,
     А в покое нерушимом
     Листья веют и шуршат.
     Я, дыханьем их обвеян,
     Страстный говор твой ловлю…
     Слава богу, я с тобою,
     А с тобой мне – как в раю.

   10 июля 1855


   «Так, в жизни есть мгновения…»


     Так, в жизни есть мгновения —
     Их трудно передать,
     Они самозабвения
     Земного благодать.
     Шумят верхи древесные
     Высоко надо мной,
     И птицы лишь небесные
     Беседуют со мной.
     Все пошлое и ложное
     Ушло так далеко,
     Все мило-невозможное
     Так близко и легко.
     И любо мне, и сладко мне,
     И мир в моей груди,
     Дремотою обвеян я —
     О время, погоди!

   1855(?)


   Графине Ростопчиной


     О, в эти дни – дни роковые,
     Дни испытаний и утрат —
     Отраден будь для ней возврат
     В места, душе ее родные!
     Пусть добрый, благосклонный гений
     Скорей ведет навстречу к ней
     И горсть живых еще друзей,
     И столько милых, милых теней!

   16 октября 1855


   «О вещая душа моя…»


     О вещая душа моя!
     О сердце, полное тревоги,
     О, как ты бьешься на пороге
     Как бы двойного бытия!..
     Так, ты – жилица двух миров,
     Твой день – болезненный и страстный,
     Твой сон – пророчески-неясный,
     Как откровение духов…
     Пускай страдальческую грудь
     Волнуют страсти роковые —
     Душа готова, как Мария,
     К ногам Христа навек прильнуть.

   1855


   «Все, что сберечь мне удалось…»


     Все, что сберечь мне удалось,
     Надежды, веры и любви,
     В одну молитву все слилось:
     Переживи, переживи!

   8 апреля 1856


   Н. Ф. Щербине


     Вполне понятно мне значенье
     Твоей болезненной мечты,
     Твоя борьба, твое стремленье,
     Твое тревожное служенье
     Пред идеалом красоты…
     Так узник эллинский, порою
     Забывшись сном среди степей,
     Под скифской вьюгой снеговою
     Свободой бредил золотою
     И небом Греции своей.

   4 февраля 1857


   «Прекрасный день его на Западе исчез…»


     Прекрасный день его на Западе исчез,
     Полнеба обхватив бессмертною зарею,
     А он из глубины полуночных небес —
     Он сам глядит на нас пророческой звездою.

   11 апреля 1857


   «Есть в осени первоначальной…»


     Есть в осени первоначальной
     Короткая, но дивная пора —
     Весь день стоит как бы хрустальный,
     И лучезарны вечера…
     Где бодрый серп гулял и падал колос,
     Теперь уж пусто все – простор везде,—
     Лишь паутины тонкий волос
     Блестит на праздной борозде.
     Пустеет воздух, птиц не слышно боле,
     Но далеко еще до первых зимних бурь —
     И льется чистая и теплая лазурь
     На отдыхающее поле…

   22 августа 1857


   «Смотри, как роща зеленеет…»


     Смотри, как роща зеленеет,
     Палящим солнцем облита,
     А в ней какою негой веет
     От каждой ветки и листа!
     Войдем и сядем над корнями
     Дерев, поимых родником,—
     Там, где, обвеянный их мглами,
     Он шепчет в сумраке немом.
     Над нами бредят их вершины,
     В полдневный зной погружены,
     И лишь порою крик орлиный
     До нас доходит с вышины…

   Конец августа 1857


   «Когда осьмнадцать лет твои…»


     Когда осьмнадцать лет твои
     И для тебя уж будут сновиденьем,—
     С любовью, с тихим умиленьем
     И их и нас ты помяни…

   23 февраля 1858


   «Она сидела на полу…»


     Она сидела на полу
     И груду писем разбирала
     И, как остывшую золу,
     Брала их в руки и бросала.
     Брала знакомые листы
     И чудно так на них глядела,
     Как души смотрят с высоты
     На ими брошенное тело…
     О, сколько жизни было тут,
     Невозвратимо пережитой!
     О, сколько горестных минут,
     Любви и радости убитой!..
     Стоял я молча в стороне
     И пасть готов был на колени,—
     И страшно грустно стало мне,
     Как от присущей милой тени.

   <Апрель> 1858


   «В часы, когда бывает…»


     В часы, когда бывает
     Так тяжко на груди,
     И сердце изнывает,
     И тьма лишь впереди;
     Без сил и без движенья,
     Мы так удручены,
     Что даже утешенья
     Друзей нам не смешны,—
     Вдруг солнца луч приветный
     Войдет украдкой к нам
     И брызнет огнецветной
     Струею по стенам;
     И с тверди благосклонной,
     С лазуревых высот
     Вдруг воздух благовонный
     В окно на нас пахнет…
     Уроков и советов
     Они нам не несут,
     И от судьбы наветов
     Они нас не спасут.
     Но силу их мы чуем,
     Их слышим благодать,
     И меньше мы тоскуем,
     И легче нам дышать…
     Так мило-благодатна,
     Воздушна и светла
     Душе моей стократно
     Любовь твоя была.

   <Апрель> 1858


   Успокоение


     Когда, что звали мы своим,
     Навек от нас ушло
     И, как под камнем гробовым,
     Нам станет тяжело,—
     Пойдем и бросим беглый взгляд
     Туда, по склону вод,
     Куда стремглав струи спешат,
     Куда поток несет.
     Одна другой наперерыв
     Спешат, бегут струи
     На чей-то роковой призыв,
     Им слышимый вдали…
     За ними тщетно мы следим —
     Им не вернуться вспять…
     Но чем мы долее глядим,
     Тем легче нам дышать…
     И слезы брызнули из глаз —
     И видим мы сквозь слез,
     Как все, волнуясь и клубясь,
     Быстрее понеслось…
     Душа впадает в забытье,
     И чувствует она,
     Что вот уносит и ее
     Всесильная волна.

   15 августа 1858


   «Осенней позднею порою…»


     Осенней позднею порою
     Люблю я царскосельский сад,
     Когда он тихой полумглою
     Как бы дремотою объят,
     И белокрылые виденья,
     На тусклом озера стекле,
     В какой-то неге онеменья
     Коснеют в этой полумгле…
     И на порфирные ступени
     Екатерининских дворцов
     Ложатся сумрачные тени
     Октябрьских ранних вечеров —
     И сад темнеет, как дуброва,
     И при звездах из тьмы ночной,
     Как отблеск славного былого,
     Выходит купол золотой…

   22 октября 1858


   «Есть много мелких, безымянных…»


     Есть много мелких, безымянных
     Созвездий в горней вышине,
     Для наших слабых глаз, туманных,
     Недосягаемы оне…
     И как они бы ни светили,
     Не нам о блеске их судить,
     Лишь телескопа дивной силе
     Они доступны, может быть.
     Но есть созвездия иные,
     От них иные и лучи:
     Как солнца пламенно-живые,
     Они сияют нам в ночи.
     Их бодрый, радующий души,
     Свет путеводный, свет благой
     Везде, и в море и на суше,
     Везде мы видим пред собой.
     Для мира дольнего отрада,
     Они – краса небес родных,
     Для этих звезд очков не надо,
     И близорукий видит их…

   20 декабря 1859


   Е. Н. Анненковой


     И в нашей жизни повседневной
     Бывают радужные сны,
     В край незнакомый, в мир волшебный,
     И чуждый нам и задушевный,
     Мы ими вдруг увлечены.
     Мы видим: с голубого своду
     Нездешним светом веет нам,
     Другую видим мы природу,
     И без заката, без восходу
     Другое солнце светит там…
     Все лучше там, светлее, шире,
     Так от земного далеко…
     Так розно с тем, что в нашем мире,—
     И в чистом пламенном эфире
     Душе так родственно-легко.
     Проснулись мы, – конец виденью,
     Его ничем не удержать,
     И тусклой, неподвижной тенью,
     Вновь обреченных заключенью,
     Жизнь обхватила нас опять.
     Но долго звук неуловимый
     Звучит над нами в вышине,
     И пред душой, тоской томимой,
     Все тот же взор неотразимый,
     Все та ж улыбка, что во сне.

   1859


   Декабрьское утро


     На небе месяц – и ночная
     Еще не тронулася тень,
     Царит себе, не сознавая,
     Что вот уж встрепенулся день,—
     Что хоть лениво и несмело
     Луч возникает за лучом,
     А небо так еще всецело
     Ночным сияет торжеством.
     Но не пройдет двух-трех мгновений,
     Ночь испарится над землей,
     И в полном блеске проявлений
     Вдруг нас охватит мир дневной…

   Декабрь 1859



   1860-е
   Нам не дано предугадать…


   Memento

   Vevey 1859 – Geneve 1860 [7 - Веве 1859 – Женева 1860 (франц.).]

    [6 - Помни (лат.).]

     Ее последние я помню взоры
     На этот край – на озеро и горы,
     В роскошной славе западных лучей,—
     Как сквозь туман болезни многотрудной,
     Она порой ловила призрак чудный,
     Весь этот мир был так сочувствен ей…
     Как эти горы, волны и светила
     И в смутных очерках она любила
     Своею чуткой, любящей душой —
     И под грозой, уж близкой, разрушенья
     Какие в ней бывали умиленья
     Пред этой жизнью вечно молодой…
     Светились Альпы, озеро дышало —
     И тут же нам, сквозь слез, понятно стало,
     Что чья душа так царственно светла,
     Кто до конца сберег ее живую —
     И в страшную минуту роковую
     Все той же будет, чем была…

   Конец октября 1860


   «Хоть я и свил гнездо в долине…»


     Хоть я и свил гнездо в долине,
     Но чувствую порой и я,
     Как животворно на вершине
     Бежит воздушная струя,—
     Как рвется из густого слоя,
     Как жаждет горних наша грудь,
     Как все удушливо-земное
     Она хотела б оттолкнуть!
     На недоступные громады
     Смотрю по целым я часам,—
     Какие росы и прохлады
     Оттуда с шумом льются к нам!
     Вдруг просветлеют огнецветно
     Их непорочные снега:
     По ним проходит незаметно
     Небесных ангелов нога…

   Октябрь 1860


   На юбилей князя Петра Андреевича Вяземского


     У Музы есть различные пристрастья,
     Дары ее даются не равно;
     Стократ она божественнее счастья,
     Но своенравна, как оно.
     Иных она лишь на заре лелеет,
     Целует шелк их кудрей молодых,
     Но ветерок чуть жарче лишь повеет —
     И с первым сном она бежит от них.
     Тем у ручья, на луговине тайной,
     Нежданная, является порой,
     Порадует улыбкою случайной,
     Но после первой встречи нет второй!
     Не то от ней присуждено вам было:
     Вас, юношей, настигнув в добрый час,
     Она в душе вас крепко полюбила
     И долго всматривалась в вас.
     Досужая, она не мимоходом
     Пеклась о вас, ласкала, берегла,
     Растила ваш талант, и с каждым годом
     Любовь ее нежнее все была.
     И как с годами крепнет, пламенея,
     Сок благородный виноградных лоз,—
     И в кубок ваш все жарче и светлее
     Так вдохновение лилось.
     И никогда таким вином, как ныне,
     Ваш славный кубок венчан не бывал.
     Давайте ж, князь, подымем в честь богине
     Ваш полный, пенистый фиал!
     Богине в честь, хранящей благородно
     Залог всего, что свято для души,
     Родную речь… расти она свободно
     И подвиг свой великий доверши!
     Потом мы все, в молитвенном молчанье,
     Священные поминки сотворим,
     Мы сотворим тройное возлиянье
     Трем незабвенно-дорогим.
     Нет отклика на голос, их зовущий,
     Но в светлый праздник ваших именин
     Кому ж они не близки, не присущи —.
     Жуковский, Пушкин, Карамзин!..
     Так верим мы, незримыми гостями
     Теперь они, покинув горний мир,
     Сочувственно витают между нами
     И освящают этот пир.
     За ними, князь, во имя Музы вашей,
     Подносим вам заздравное вино,
     И долго-долго в этой светлой чаше
     Пускай кипит и искрится оно!..

   Конец февраля – начало марта 1861


   «Я знал ее еще тогда…»


     Я знал ее еще тогда,
     В те баснословные года,
     Как перед утренним лучом
     Первоначальных дней звезда
     Уж тонет в небе голубом…
     И все еще была она
     Той свежей прелести полна,
     Той дорассветной темноты,
     Когда, незрима, неслышна,
     Роса ложится на цветы…
     Вся жизнь ее тогда была
     Так совершенна, так цела
     И так среде земной чужда,
     Что, мнится, и она ушла
     И скрылась в небе, как звезда.

   27 марта 1861


   Князю П. А. Вяземскому


     Теперь не то, что за полгода,
     Теперь не тесный круг друзей —
     Сама великая природа
     Ваш торжествует юбилей…
     Смотрите, на каком просторе
     Она устроила свой пир —
     Весь этот берег, это море,
     Весь этот чудный летний мир…
     Смотрите, как, облитый светом,
     Ступив на крайнюю ступень,
     С своим прощается поэтом
     Великолепный этот день…
     Фонтаны плещут тиховейно,
     Прохладой сонной дышит сад —
     И так над вами юбилейно
     Петровы липы здесь шумят…

   12 июля 1861


   «Играй, покуда над тобою…»


     Играй, покуда над тобою
     Еще безоблачна лазурь;
     Играй с людьми, играй с судьбою,
     Ты – жизнь, назначенная к бою,
     Ты – сердце, жаждущее бурь.
     Как часто, грустными мечтами
     Томимый, на тебя гляжу,
     И взор туманится слезами…
     Зачем? Что общего меж нами?
     Ты жить идешь – я ухожу.
     Я слышал утренние грезы
     Лишь пробудившегося дня…
     Но поздние, живые грозы,
     Но взрыв страстей, но страсти слезы,—
     Нет, это все не для меня!
     Но, может быть, под зноем лета
     Ты вспомнишь о своей весне…
     О, вспомни и про время это,
     Как о забытом до рассвета,
     Нам смутно грезившемся сне.

   25 июля 1861


   При посылке Нового Завета


     Не легкий жребий, не отрадный,
     Был вынут для тебя судьбой,
     И рано с жизнью беспощадной
     Вступила ты в неравный бой.
     Ты билась с мужеством немногих,
     И в этом роковом бою
     Из испытаний самых строгих
     Всю душу вынесла свою.
     Нет, жизнь тебя не победила,
     И ты в отчаянной борьбе
     Ни разу, друг, не изменила
     Ни правде сердца, ни себе.
     Но скудны все земные силы:
     Рассвирепеет жизни зло —
     И нам, как на краю могилы,
     Вдруг станет страшно тяжело.
     Вот в эти-то часы с любовью
     О книге сей ты вспомяни —
     И всей душой, как к изголовью,
     К ней припади и отдохни.

   <Октябрь> 1861


   «Иным достался от природы…»


     Иным достался от природы
     Инстинкт пророчески-слепой,—
     Они им чуют, слышат воды
     И в темной глубине земной…
     Великой Матерью любимый,
     Стократ завидней твой удел —
     Не раз под оболочкой зримой
     Ты самое ее узрел…

   14 апреля 1862


   А. А. Фету


     Тебе сердечный мой поклон
     И мой, каков ни есть, портрет,
     И пусть, сочувственный поэт,
     Тебе хоть молча скажет он,
     Как дорог был мне твой привет,
     Как им в душе я умилен.

   14 апреля 1862


   «Как летней иногда порою…»


     Как летней иногда порою
     Вдруг птичка в комнату влетит,
     И жизнь и свет внесет с собою,
     Все огласит и озарит;
     Весь мир, цветущий мир природы,
     В наш угол вносит за собой —
     Зеленый лес, живые воды
     И отблеск неба голубой,—
     Так мимолетной и воздушной
     Явилась гостьей к нам она,
     В наш мир и чопорный и душный,
     И пробудила всех от сна.
     Ее присутствием согрета,
     Жизнь встрепенулася живей,
     И даже питерское лето
     Чуть не оттаяло при ней.
     При ней и старость молодела,
     И опыт стал учеником,
     Она вертела, как хотела,
     Дипломатическим клубком.
     И самый дом наш будто ожил,
     Ее жилицею избрав,
     И нас уж менее тревожил
     Неугомонный телеграф.
     Но кратки все очарованья,
     Им не дано у нас гостить,
     И вот сошлись мы для прощанья,—
     Но долго, долго не забыть
     Нежданно-милых впечатлений,
     Те ямки розовых ланит,
     Ту негу стройную движений
     И стан, оправленный в магнит,
     Радушный смех и звучный голос,
     Полулукавый свет очей
     И этот длинный, тонкий волос,
     Едва доступный пальцам фей.

   1863


   Н. И. Кролю


     Сентябрь холодный бушевал,
     С деревьев ржавый лист валился,
     День потухающий дымился,
     Сходила ночь, туман вставал.
     И все для сердца и для глаз
     Так было холодно-бесцветно,
     Так было грустно-безответно,—
     Но чья-то песнь вдруг раздалась…
     И вот, каким-то обаяньем,
     Туман, свернувшись, улетел,
     Небесный свод поголубел
     И вновь подернулся сияньем…
     И все опять зазеленело,
     Все обратилося к весне…
     И эта греза снилась мне,
     Пока мне птичка ваша пела.

   <1863>


   «Не всё душе болезненное снится…»


     Не всё душе болезненное снится:
     Пришла весна – и небо прояснится.

   12 апреля 1864


   «Утихла биза… Легче дышит…»


     Утихла биза… Легче дышит
     Лазурный сонм женевских вод —
     И лодка вновь по ним плывет,
     И снова лебедь их колышет.
     Весь день, как летом, солнце греет,
     Деревья блещут пестротой,
     И воздух ласковой волной,
     Их пышность ветхую лелеет.
     А там, в торжественном покое,
     Разоблаченная с утра,
     Сияет Белая гора,
     Как откровенье неземное.
     Здесь сердце так бы все забыло,
     Забыло б муку всю свою,
     Когда бы там – в родном краю —
     Одной могилой меньше было…

   11 октября 1864


   «Весь день она лежала в забытьи…»


     Весь день она лежала в забытьи,
     И всю ее уж тени покрывали.
     Лил теплый летний дождь – его струи
     По листьям весело звучали.
     И медленно опомнилась она,
     И начала прислушиваться к шуму,
     И долго слушала – увлечена,
     Погружена в сознательную думу…
     И вот, как бы беседуя с собой,
     Сознательно она проговорила
     (Я был при ней, убитый, но живой):
     «О, как все это я любила!»
     Любила ты, и так, как ты, любить —
     Нет, никому еще не удавалось!
     О господи!.. и это пережить…
     И сердце на клочки не разорвалось…

   Октябрь или первая половина декабря 1864


   «Как неразгаданная тайна…»


     Как неразгаданная тайна,
     Живая прелесть дышит в ней —
     Мы смотрим с трепетом тревожным
     На тихий свет ее очей.
     Земное ль в ней очарованье,
     Иль неземная благодать?
     Душа хотела б ей молиться,
     А сердце рвется обожать…

   3 ноября 1864


   «О, этот Юг, о, эта Ницца…»


     О, этот Юг, о, эта Ницца!..
     О, как их блеск меня тревожит!
     Жизнь, как подстреленная птица,
     Подняться хочет – и не может…
     Нет ни полета, ни размаху —
     Висят поломанные крылья.
     И вся она, прижавшись к праху,
     Дрожит от боли и бессилья…

   21 ноября 1864


   «Кто б ни был ты, но, встретясь с ней…»


     Кто б ни был ты, но, встретясь с ней,
     Душою чистой иль греховной
     Ты вдруг почувствуешь живей,
     Что есть мир лучший, мир духовный.

   Ноябрь 1864


   «Как хорошо ты, о море ночное…»


     Как хорошо ты, о море ночное,—
     Здесь лучезарно, там сизо-темно…
     В лунном сиянии, словно живое,
     Ходит, и дышит, и блещет оно…
     На бесконечном, на вольном просторе
     Блеск и движение, грохот и гром…
     Тусклым сияньем облитое море,
     Как хорошо ты в безлюдье ночном!
     Зыбь ты великая, зыбь ты морская,
     Чей это праздник так празднуешь ты?
     Волны несутся, гремя и сверкая,
     Чуткие звезды глядят с высоты.
     В этом волнении, в этом сиянье,
     Весь, как во сне, я потерян стою —
     О, как охотно бы в их обаянье
     Всю потопил бы я душу свою…

   Январь 1865


   «Когда на то нет божьего согласья…»


     Когда на то нет божьего согласья,
     Как ни страдай она, любя,—
     Душа, увы, не выстрадает счастья,
     Но может выстрадать себя…
     Душа, душа, которая всецело
     Одной заветной отдалась любви
     И ей одной дышала и болела,
     Господь тебя благослови!
     Он, милосердный, всемогущий,
     Он, греющий своим лучом
     И пышный цвет, на воздухе цветущий,
     И чистый перл на дне морском.

   11 января 1865


   «Певучесть есть в морских волнах…»

   Est in arundineis modulatio musica ripis [8 - Есть музыкальный строй в прибрежных тростниках (лат.).]


     Певучесть есть в морских волнах,
     Гармония в стихийных спорах,
     И стройный мусикийский шорох
     Струится в зыбких камышах.
     Невозмутимый строй во всем,
     Созвучье полное в природе,—
     Лишь в нашей призрачной свободе
     Разлад мы с нею сознаем.
     Откуда, как разлад возник?
     И отчего же в общем хоре
     Душа не то поет, что море,
     И ропщет мыслящий тростник?
     И от земли до крайних звезд
     Все безответен и поныне
     Глас вопиющего в пустыне,
     Души отчаянной протест?

   17 мая 1865


   «Есть и в моем страдальческом застое…»


     Есть и в моем страдальческом застое
     Часы и дни ужаснее других…
     Их тяжкий гнет, их бремя роковое
     Не выскажет, не выдержит мой стих.
     Вдруг все замрет. Слезам и умиленью
     Нет доступа, все пусто и темно,
     Минувшее не веет легкой тенью,
     А под землей, как труп, лежит оно.
     Ах, и над ним в действительности ясной,
     Но без любви, без солнечных лучей,
     Такой же мир бездушный и бесстрастный,
     Не знающий, не помнящий о ней.
     И я один, с моей тупой тоскою,
     Хочу сознать себя и не могу —
     Разбитый челн, заброшенный волною,
     На безымянном диком берегу.
     О господи, дай жгучего страданья
     И мертвенность души моей рассей:
     Ты взял ее, но муку вспоминанья,
     Живую муку мне оставь по ней,—
     По ней, по ней, свой подвиг совершившей
     Весь до конца в отчаянной борьбе,
     Так пламенно, так горячо любившей
     Наперекор и людям и судьбе,—
     По ней, по ней, судьбы не одолевшей,
     Но и себя не давшей победить,
     По ней, по ней, так до конца умевшей
     Страдать, молиться, верить и любить.

   Конец марта 1865


   «Сегодня, друг, пятнадцать лет минуло…»


     Сегодня, друг, пятнадцать лет минуло
     С того блаженно-рокового дня,
     Как душу всю свою она вдохнула,
     Как всю себя перелила в меня.
     И вот уж год, без жалоб, без упреку,
     Утратив все, приветствую судьбу…
     Быть до конца так страшно одиноку,
     Как буду одинок в своем гробу.

   15 июля 1865


   Накануне годовщины 4 августа 1864 г.


     Вот бреду я вдоль большой дороги
     В тихом свете гаснущего дня,
     Тяжело мне, замирают ноги…
     Друг мой милый, видишь ли меня?
     Все темней, темнее над землею —
     Улетел последний отблеск дня…
     Вот тот мир, где жили мы с тобою,
     Ангел мой, ты видишь ли меня?
     Завтра день молитвы и печали,
     Завтра память рокового дня…
     Ангел мой, где б души ни витали,
     Ангел мой, ты видишь ли меня?

   3 августа 1865


   «Как неожиданно и ярко…»


     Как неожиданно и ярко,
     На влажной неба синеве,
     Воздушная воздвиглась арка
     В своем минутном торжестве!
     Один конец в леса вонзила,
     Другим за облака ушла —
     Она полнеба обхватила
     И в высоте изнемогла.
     О, в этом радужном виденье
     Какая нега для очей!
     Оно дано нам на мгновенье,
     Лови его – лови скорей!
     Смотри – оно уж побледнело,
     Еще минута, две – и что ж?
     Ушло, как то уйдет всецело,
     Чем ты и дышишь и живешь.

   5 августа 1865


   «Ночное небо так угрюмо…»


     Ночное небо так угрюмо,
     Заволокло со всех сторон.
     То не угроза и не дума,
     То вялый, безотрадный сон.
     Одни зарницы огневые,
     Воспламеняясь чередой,
     Как демоны глухонемые,
     Ведут беседу меж собой.
     Как по условленному знаку,
     Вдруг неба вспыхнет полоса,
     И быстро выступят из мраку
     Поля и дальние леса.
     И вот опять все потемнело,
     Все стихло в чуткой темноте —
     Как бы таинственное дело
     Решалось там – на высоте.

   18 августа 1865


   «Нет дня, чтобы душа не ныла…»


     Нет дня, чтобы душа не ныла,
     Не изнывала б о былом,
     Искала слов, не находила,
     И сохла, сохла с каждым днем,—
     Как тот, кто жгучею тоскою
     Томился по краю родном
     И вдруг узнал бы, что волною
     Он схоронен на дне морском.

   23 ноября 1865


   «Как ни бесилося злоречье…»


     Как ни бесилося злоречье,
     Как ни трудилося над ней,
     Но этих глаз чистосердечье —
     Оно всех демонов сильней.
     Все в ней так искренно и мило,
     Так все движенья хороши;
     Ничто лазури не смутило
     Ее безоблачной души.
     К ней и пылинка не пристала
     От глупых сплетней, злых речей;
     И даже клевета не смяла
     Воздушный шелк ее кудрей.

   21 декабря 1865


   Графине А. Д. Блудовой


     Как жизнь ни сделалась скуднее,
     Как ни пришлось нам уяснить
     То, что нам с каждым днем яснее,
     Что пережить – не значит жить,—
     Во имя милого былого,
     Во имя вашего отца
     Дадим же мы друг другу слово:
     Не изменяться до конца.

   1 марта 1866


   «Когда сочувственно на наше слово…»


     Когда сочувственно на наше слово
     Одна душа отозвалась —
     Не нужно нам возмездия иного,
     Довольно с нас, довольно с нас…

   12 апреля 1866


   «И в божьем мире то ж бывает…»


     И в божьем мире то ж бывает,
     И в мае снег идет порой,
     А все ж Весна не унывает
     И говорит: «Черед за мной!..»
     Бессильна, как она ни злися,
     Несвоевременная дурь,—
     Метели, вьюги улеглися,
     Уж близко время летних бурь.

   11 мая 1866


   «Когда расстроенный кредит…»


     Когда расстроенный кредит
     Не бьется кое-как,
     А просто на мели сидит,
     Сидит себе как рак,—
     Кто ж тут спасет, кто пособит?
     Ну кто ж, коль не моряк.

   3 июня 1866


   «Тихо в озере струится…»


     Тихо в озере струится
     Отблеск кровель золотых,
     Много в озеро глядится
     Достославностей былых.
     Жизнь играет, солнце греет,
     Но под нею и под ним
     Здесь былое чудно веет
     Обаянием своим.
     Солнце светит золотое,
     Блещут озера струи…
     Здесь великое былое
     Словно дышит в забытьи;
     Дремлет сладко, беззаботно,
     Не смущая дивных снов
     И тревогой мимолетной
     Лебединых голосов…

   Июль 1866


   «Когда дряхлеющие силы…»


     Когда дряхлеющие силы
     Нам начинают изменять
     И мы должны, как старожилы,
     Пришельцам новым место дать,—
     Спаси тогда нас, добрый гений,
     От малодушных укоризн,
     От клеветы, от озлоблений
     На изменяющую жизнь;
     От чувства затаенной злости
     На обновляющийся мир,
     Где новые садятся гости
     За уготованный им пир;
     От желчи горького сознанья,
     Что нас поток уж не несет
     И что другие есть призванья,
     Другие вызваны вперед;
     Ото всего, что тем задорней,
     Чем глубже крылось с давних пор,—
     И старческой любви позорней
     Сварливый старческий задор.

   Начало сентября 1866


   «Умом Россию не понять…»


     Умом Россию не понять,
     Аршином общим не измерить:
     У ней особенная стать —
     В Россию можно только верить.

   28 ноября 1866


   «Как этого посмертного альбома…»


     Как этого посмертного альбома
     Мне дороги заветные листы,
     Как все на них так родственно-знакомо,
     Как полно все душевной теплоты!
     Как этих строк сочувственная сила
     Всего меня обвеяла былым!
     Храм опустел, потух огонь кадила,
     Но жертвенный еще курится дым.

   1 марта 1867


   «Как ни тяжел последний час…»


     Как ни тяжел последний час —
     Та непонятная для нас
     Истома смертного страданья,—
     Но для души еще страшней
     Следить, как вымирают в ней
     Все лучшие воспоминанья…

   14 октября 1867


   «Опять стою я над Невой…»


     Опять стою я над Невой,
     И снова, как в былые годы,
     Смотрю и я, как бы живой,
     На эти дремлющие воды.
     Нет искр в небесной синеве,
     Все стихло в бледном обаянье,
     Лишь по задумчивой Неве
     Струится лунное сиянье.
     Во сне ль все это снится мне,
     Или гляжу я в самом деле,
     На что при этой же луне
     С тобой живые мы глядели?

   Июнь 1868


   «В небе тают облака…»


     В небе тают облака,
     И, лучистая на зное,
     В искрах катится река,
     Словно зеркало стальное…
     Час от часу жар сильней,
     Тень ушла к немым дубровам,
     И с белеющих полей
     Веет запахом медовым.
     Чудный день! Пройдут века —
     Так же будут, в вечном строе,
     Течь и искриться река
     И поля дышать на зное.

   2 августа 1868


   «Печати русской доброхоты…»


     Печати русской доброхоты,
     Как всеми вами, господа,
     Тошнит ее – но вот беда,
     Что дело не дойдет до рвоты.

   1868 (?)


   «Две силы есть – две роковые силы…»


     Две силы есть – две роковые силы,
     Всю жизнь свою у них мы под рукой,
     От колыбельных дней и до могилы,—
     Одна есть Смерть, другая – Суд людской.
     И та и тот равно неотразимы,
     И безответственны и тот и та,
     Пощады нет, протесты нетерпимы,
     Их приговор смыкает всем уста…
     Но Смерть честней – чужда лицеприятью,
     Не тронута ничем, не смущена,
     Смиренную иль ропщущую братью
     Своей косой равняет всех она.
     Свет не таков: борьбы, разноголосья —
     Ревнивый властелин – не терпит он,
     Не косит сплошь, но лучшие колосья
     Нередко с корнем вырывает вон.
     И горе ей – увы, двойное горе,—
     Той гордой силе, гордо-молодой,
     Вступающей с решимостью во взоре,
     С улыбкой на устах – в неравный бой.
     Когда она, при роковом сознанье
     Всех прав своих, с отвагой красоты,
     Бестрепетно, в каком-то обаянье
     Идет сама навстречу клеветы,
     Личиною чела не прикрывает,
     И не дает принизиться челу,
     И с кудрей молодых, как пыль, свевает
     Угрозы, брань и страстную хулу,—
     Да, горе ей – и чем простосердечней,
     Тем кажется виновнее она…
     Таков уж свет: он там бесчеловечней,
     Где человечно-искренней вина.

   Март 1869


   В деревне


     Что за отчаянные крики,
     И гам, и трепетанье крыл?
     Кто этот гвалт безумно дикий
     Так неуместно возбудил?
     Ручных гусей и уток стая
     Вдруг одичала и летит.
     Летит – куда, сама не зная,
     И, как шальная, голосит.
     Какой внезапною тревогой
     Звучат все эти голоса!
     Не пес, а бес четвероногой,
     Бес, обернувшийся во пса,
     В порыве буйства, для забавы,
     Самоуверенный нахал,
     Смутил покой их величавый
     И их размыкал, разогнал!
     И словно сам он, вслед за ними,
     Для довершения обид,
     С своими нервами стальными,
     На воздух взвившись, полетит!
     Какой же смысл в движенье этом?
     Зачем вся эта трата сил?
     Зачем испуг таким полетом
     Гусей и уток окрылил?
     Да, тут есть цель! В ленивом стаде
     Замечен страшный был застой,
     И нужен стал, прогресса ради,
     Внезапный натиск роковой.
     И вот благое провиденье
     С цепи спустило сорванца,
     Чтоб крыл своих предназначенье
     Не позабыть им до конца.
     Так современных проявлений
     Смысл иногда и бестолков,—
     Но тот же современный гений
     Всегда их выяснить готов.
     Иной, ты скажешь, просто лает,
     А он свершает высший долг —
     Он, осмысляя, развивает
     Утиный и гусиный толк.

   16 августа 1869


   «Нам не дано предугадать…»


     Нам не дано предугадать,
     Как слово наше отзовется,—
     И нам сочувствие дается,
     Как нам дается благодать…

   27 февраля 1869


   «Природа – сфинкс. И тем она верней…»


     Природа – сфинкс. И тем она верней
     Своим искусом губит человека,
     Что, может статься, никакой от века
     Загадки нет и не было у ней.

   Август 1869


   «Как нас ни угнетай разлука…»


     Как нас ни угнетай разлука,
     Не покоряемся мы ей —
     Для сердца есть другая мука,
     Невыносимей и больней.
     Пора разлуки миновала,
     И от нее в руках у нас
     Одно осталось покрывало,
     Полупрозрачное для глаз.
     И знаем мы: под этой дымкой
     Все то, по чем душа болит,
     Какой-то странной невидимкой
     От нас таится – и молчит.
     Где цель подобных искушений?
     Душа невольно смущена,
     И в колесе недоумений
     Вертится нехотя она.
     Пора разлуки миновала,
     И мы не смеем, в добрый час,
     Задеть и сдернуть покрывало,
     Столь ненавистное для нас!

   14 октября 1869



   1870-е
   Я встретил вас – и все былое…


   К. Б.


     Я встретил вас – и все былое
     В отжившем сердце ожило;
     Я вспомнил время золотое —
     И сердцу стало так тепло…
     Как поздней осени порою
     Бывают дни, бывает час,
     Когда повеет вдруг весною
     И что-то встрепенется в нас,—
     Так, весь обвеян дуновеньем
     Тех лет душевной полноты,
     С давно забытым упоеньем
     Смотрю на милые черты…
     Как после вековой разлуки,
     Гляжу на вас, как бы во сне,—
     И вот – слышнее стали звуки,
     Не умолкавшие во мне…
     Тут не одно воспоминанье,
     Тут жизнь заговорила вновь,—
     И то же в вас очарованье,
     И та ж в душе моей любовь!..

   26 июля 1870


   «Веленью высшему покорны…»


     Веленью высшему покорны,
     У мысли стоя на часах,
     Не очень были мы задорны,
     Хотя и с штуцером в руках.
     Мы им владели неохотно,
     Грозили редко и скорей
     Не арестантский, а почетный
     Держали караул при ней.

   27 октября 1870


   А. В. Пл<етне>вой


     Чему бы жизнь нас ни учила,
     Но сердце верит в чудеса:
     Есть нескудеющая сила,
     Есть и нетленная краса.
     И увядание земное
     Цветов не тронет неземных,
     И от полуденного зноя
     Роса не высохнет на них.
     И эта вера не обманет
     Того, кто ею лишь живет,
     Не все, что здесь цвело, увянет,
     Не все, что было здесь, пройдет!
     Но этой веры для немногих
     Лишь тем доступна благодать,
     Кто в искушеньях жизни строгих,
     Как вы, умел, любя, страдать,
     Чужие врачевать недуги
     Своим страданием умел,
     Кто душу положил за други
     И до конца все претерпел.

   Начало ноября 1870


   «Брат, столько лет сопутствовавший мне…»


     Брат, столько лет сопутствовавший мне,
     И ты ушел, куда мы все идем,
     И я теперь на голой вышине
     Стою один, – и пусто все кругом.
     И долго ли стоять тут одному?
     День, год-другой, – и пусто будет там,
     Где я теперь, смотря в ночную тьму
     И – что со мной, не сознавая сам…
     Бесследно все – и так легко не быть!
     При мне иль без меня – что нужды в том?
     Все будет то ж – и вьюга так же выть,
     И тот же мрак, и та же степь кругом.
     Дни сочтены, утрат не перечесть,
     Живая жизнь давно уж позади,
     Передового нет, и я как есть,
     На роковой стою очереди.

   11 декабря 1870


   «Давно известная всем дура…»


     Давно известная всем дура —
     Неугомонная цензура
     Кой-как питает нашу плоть —
     Благослови ее господь!

   1870 (?)


   «Впросонках слышу я – и не могу…»


     Впросонках слышу я – и не могу
     Вообразить такое сочетанье,
     А слышу свист полозьев на снегу
     И ласточки весенней щебетанье.

   Январь или февраль 1871


   «От жизни той, что бушевала здесь…»


     От жизни той, что бушевала здесь,
     От крови той, что здесь рекой лилась,
     Что уцелело, что дошло до нас?
     Два-три кургана, видимых поднесь…
     Да два-три дуба выросли на них,
     Раскинувшись и широко и смело.
     Красуются, шумят, – и нет им дела,
     Чей прах, чью память роют корни их.
     Природа знать не знает о былом,
     Ей чужды наши призрачные годы,
     И перед ней мы смутно сознаем
     Себя самих – лишь грезою природы.
     Поочередно всех своих детей,
     Свершающих свой подвиг бесполезный,
     Она равно приветствует своей
     Всепоглощающей и миротворной бездной.

   17 августа 1871


   Памяти М. К. Плитковской

   Elle а ete douce devant la mort [9 - Она была кроткой перед лицом смерти (франц.).]


     Многозначительное слово
     Тобою оправдалось вновь:
     В крушении всего земного
     Была ты – кротость и любовь.
     В самом преддверье тьмы могильной
     Не оскудел в последний час,
     Твоей души любвеобильной
     Неисчерпаемый запас…
     И та же любящая сила,
     С какой, себе не изменя,
     Ты до конца переносила
     Весь жизни труд, всю злобу дня,—
     Та ж торжествующая сила
     Благоволенья и любви,
     Не отступив, приосенила
     Часы последние твои.
     И ты, смиренна и послушна,
     Все страхи смерти победив,
     Навстречу ей шла благодушно,
     Как на отеческий призыв.
     О, сколько душ, тебя любивших,
     О, сколько родственных сердец —
     Сердец, твоею жизнью живших,
     Твой ранний поразит конец!
     Я поздно встретился с тобою
     На жизненном моем пути,
     Но с задушевною тоскою
     Я говорю тебе: прости.
     В наш век отчаянных сомнений,
     В наш век, неверием больной,
     Когда все гуще сходят тени
     На одичалый мир земной,—
     О, если в страшном раздвоенье,
     В котором жить нам суждено,
     Еще одно есть откровенье,
     Есть уцелевшее звено
     С великой тайною загробной,
     Так это – видим, верим мы —
     Исход души, тебе подобной,
     Ее исход из нашей тьмы.

   Начало марта 1872


   «Все отнял у меня казнящий бог…»


     Все отнял у меня казнящий бог:
     Здоровье, силу воли, воздух, сон,
     Одну тебя при мне оставил он,
     Чтоб я ему еще молиться мог.

   Февраль 1873


   Бессонница

   (ночной момент)


     Ночной порой в пустыне городской
     Есть час один, проникнутый тоской,
     Когда на целый город ночь сошла
     И всюду водворилась мгла,
     Все тихо и молчит; и вот луна взошла,
     И вот при блеске лунной сизой ночи
     Лишь нескольких церквей, потерянных вдали,
     Блеск золоченых глав, унылый, тусклый зев
     Пустынно бьет в недремлющие очи,
     И сердце в нас подкидышем бывает
     И так же плачется и так же изнывает,
     О жизни и любви отчаянно взывает.
     Но тщетно плачется и молится оно:
     Все вкруг него и пусто и темно!
     Час и другой все длится жалкий стон,
     Но наконец, слабея, утихает он.

   Апрель 1873


   «Бывают роковые дни…»


     Бывают роковые дни
     Лютейшего телесного недуга
     И страшных нравственных тревог;
     И жизнь над нами тяготеет
     И душит нас, как кошемар.
     Счастлив, кому в такие дни
     Пошлет всемилосердый бог
     Неоценимый, лучший дар —
     Сочувственную руку друга,
     Кого живая, теплая рука
     Коснется нас, хотя слегка,
     Оцепенение рассеет
     И сдвинет с нас ужасный кошемар
     И отвратит судеб удар,—
     Воскреснет жизнь, кровь заструится вновь,
     И верит сердце в правду и любовь.

   <Май> 1873