Ирина Волкова-Китаина
Задумка веретёнщика

I

   Николай Николаевич выпил рюмку коньяка и не почувствовал ни запаха его, ни вкуса. Такого с ним раньше не случалось. Он сидел в кафе на открытом воздухе, предпочитая простор и летнюю свежесть ресторанным залам. Однако сейчас он не замечал ни обновлённой и, словно, только что вымытой Малой Конюшенной, где кафе находилось, ни рядом с ним Невского, бывать на котором любил, а воздуха ему не хватало. В этот момент Николай Николаевич понял, что обсчитался при разделе прибыли со своим компаньоном.

   С Семёном Петровичем Пустовойтенко он занимался бизнесом меньше года, но уже жил при деньгах, обрёл при своём высоком росте приятную вальяжность и не раз благодарил судьбу за тот день – последнее в тысячелетии двадцатое сентября, когда она втолкнула его в тесную кабину лифта, куда вошел и Семен Петрович.
   Этот бывший подчиненный его отца, о каких раньше говорили – «простой работяга», ремонтировавший на фабрике веретенные машины и, бывало, чинивший на глазах Николая Николаевича, ещё мальчика, его маме то «Зингер», то похожую на игрушечную мельницу кофемолку, стал последнее время напоминать ему Сократа. Правда, в то двадцатое сентября, когда Семён Петрович был в красной молодёжной ветровке и кепочке, скрывшей сократовскую лысину, Николай Николаевич принял его со спины за парня, и лишь когда он обернулся, узнал его и сразу ощутил важность того момента.
   – Семён Петрович! – радостно воскликнул он. – Не узнал вас! Богатым будете!
   Пустовойтенко засмеялся.
   – Твои бы слова, Коля, да боженьке в ушки. Знаешь, чем я теперь занимаюсь?! Ну, не оглядывай ты на мне эти обноски! Жена подвернет рукава. Штанины укоротит. Будет тип-топ! Компаньон от своего внука дал. Я взял!
   Николай Николаевич нажал кнопку этажа Семёна Петровича и, пока ехал до его третьего, потом вместе с ним до своего последнего и снова к нему на третий, узнал, что Семен Петрович с его фэзэушным образованием издает энциклопедию!
   – Имею валютный банковский счет, – похвастался Семён Петрович, – всё как следует! И компаньон есть! Журналист Циркулев! Ты должен был читать его. Отец фабричную газету домой приносил!
   Фамилию Циркулев, принимая её за псевдоним, Николай Николаевич встречал в фабричной газете и, сейчас вспомнив, что недавно видел Семёна Петровича с худым длинноногим стариком, действительно, похожим на циркуль, понял: «Значит, он шёл с этим журналистом!»
   – Посмотри, что еще у меня! – Пустовойтенко чикнул вдоль груди молнией ветровки и достал из-за пазухи обложку книги.
   Николай Николаевич прочел на тёмно-зелёном кожзаменителе заблестевшие золотом буквы:
//-- «ТРИУМФАТОРЫ МИРА» --//
//-- ЭНЦИКЛОПЕДИЯ --//
   Пустовойтенко раскрыл обложку:
   – Тут, Коля, будут «великие из великих», начиная от самого Ноя!
   Внутри оказалась фотография, увенчанного лавровым венком, мужчины с лицом римского патриция, но в современном малиновом пиджаке и при галстуке.
   – Кто это?! – полюбопытствовал Николай Николаевич.
   – Первый лавроносец! – пояснил Пустовойтенко. – Перевел на нашу энциклопедию две тысячи долларов! Про него тоже будем печатать!
   Николай Николаевич взмолился:
   – Семён Петрович, а нет ли и мне у вас работы?

   С тех пор он занимался «лавроносцами»: ездил по городам, демонстрировал обложку энциклопедии, где любой всего за две тысячи долларов мог оказаться на одних страницах с Хаммурапи, Львом Толстым, Эйнштейном, Гагариным. Как представитель энциклопедии, получал автобиографии от лавроносцев, собственноручно надевал им на головы венок из нейлонового плюща и лавра, когда они фотографировались на память, принимал у них квитанции об оплате, но никогда не интересовался, сколько собирается на энциклопедию денег. И вот теперь у него пробудился к этим деньгам интерес.
   Часа два назад он зашел уже с дорожной сумкой попрощаться перед очередной командировкой с Семёном Петровичем и его супругой.
   – Давай, Коля, сюда! Я у компьютера! Предисловие заканчиваю, – закричал тот из комнаты. – Новость у нас! Энциклопедия собрана! Печататься будем. Циркулев только что тут был. Последнюю твою партию лавроносцев, сказал, обработает – и в типографию. Ждут нас там! Как школьников, первого сентября! Договорился наш грамотей! У него связи! Так что, баста! Отмотался ты по городам и весям!
   Проходя на середину так называемой большой комнаты, Николай Николаевич признался:
   – Да я бы ещё поездил…
   – Поезжай в Америку! Детей своих навестишь. Себя им покажешь! – не оглядываясь на него, посоветовал Пустовойтенко. – И пусть твоя бывшая свою репу почешет: надо ли было драть когти из такого-то города, да от мужика с такими деньгами?! Коля, ведь какие перспективы у нас! Отпечатаемся! Разошлём тираж лавроносцам. Все «бабки», что останутся, – наши! Знаешь, их сколько?!
   Николай Николаевич повеселел, хотел спросить, какая сумма ему причитается. Но тут, услышав разговор о деньгах, в комнату вошла глуховатая Нина Николаевна.
   То, что эта, почти на голову выше Семёна Петровича, женщина – его жена, Николай Николаевич узнал, когда лет пять назад продал лучшую в кооперативе родительскую квартиру и переселился в подъезд Семёна Петровича. Но когда позволил его жене обращаться с собой, как с провинившимся школьником, не заметил.
   – Счастливый венок я сплела! – напомнила она ему и заодно своему супругу о своём участии в бизнесе. – Но вы даже спасибо мне не сказали! Хороши! Я от Александра Циркулева только сегодня узнала: Коля увенчал моим венком две тыщи лавроносцев!
   Николай Николаевич ахнул про себя: «Две тыщи!!!»
   Сразу умножил их ещё на две тысячи долларов, в спешке упустил один ноль, но произнес с восторгом:
   – Четыреста тысяч долларов! Семен Петрович! Я больше ста получу!
   – Ну, математик! Ха-ха! – захохотал Пустовойтенко, отъезжая в крутящемся кресле от компьютера. – Где тебя, Коля, хха-ха, учили деньги считать?! Мы вот, с Нюськой заканчивали разные институты не как ты, подготовительные курсы. У нас ФЗУ да фабрика! А считаем лучше… Нюсь, так?
   Нина Николаевна всю жизнь вела строгий учёт каждой копейке, но умножение двух тысяч долларов на две тысячи «лавроносцев» выдало в её голове такой же, как у Николая Николаевича, результат.
   – Нет, Семен! Он лучше нас считает! – язвительно возразила она. – Как же это, Коля, у тебя получилось? Ты в школе проходил арифметику?!
   – Проходил!
   – Тогда посчитай, сколько тебе уже выдано по тыще-то в месяц?! Прибавь, сколько на само дело уходит?! И не отмахивайся у меня! Пользуешься, что мы с отцом работали. На всем готовом сидишь! Энциклопедию пишет Александр Циркулев! Рекламы по городам к твоему приезду рассылает тоже он! А Семён?! Мало, что всё задумал, что из-за предисловия у компьютера дни и ночи, так ради тебя он ещё платит психам!
   «Психами» для удобства произношения Нина Николаевна называла психологов – Анатолия и его брата Сашу, ездивших по разным городам с краткими психологическими курсами и за согласованную с Пустовойтенко плату, плюс по одной статье о себе в энциклопедии, готовивших в неё лавроносцев.
   – Катаешься в купейных вагонах, – определила она работу Николая Николаевича, – обложечкой да венком моим помахиваешь! И хочешь к зарплате ещё больше ста тыщ!
   Семён Петрович опять рассмеялся.
   – Ладно вам… – пробурчал Николай Николаевич. – Понял. Я про расходы забыл…
   Пустовойтенко рассмеялся заливистей.
   Осмеянный им Николай Николаевич ощутил себя настолько «большой фигурой, да дурой», что захотел принять душ. Вернулся с чемоданом домой, а там решил поменять и наряд, и выбирал его долго. Повышенное внимание к костюму у него появилось из-за обязанности бывать на публике, и, к тому же, за время работы с лавроносцами у него образовался солидный гардероб.
   В кафе в новом костюме – белые брюки, свободный синий пиджак – он сошел бы за «светского льва», если бы не выглядел для наряда «с иголочки» таким озабоченным. «Последний раз еду…» – сожалел он и не мог понять, какими же «бабками» хвалился Семён Петрович? В расчетах получалось не так уж и много.
   Официантка подала заказ. Продолжая подсчитывать доходы, Николай Николаевич налил себе первый полтинничек и только пригубил, как с внезапностью шаровой молнии ему в голову влетел утерянный ноль!
   Николай Николаевич бездарно осушил рюмку. Тут же решил звонить Пустовойтенко, и на тебе, забыл телефон в оставленном дома пиджаке, в досаде опустошил вторую рюмку! Третью! Ощущения от коньяка, вернее, отсутствие их повторилось. «Дела…» – произнес он озадаченно и снова попытался перемножить лавроносцев на доллары. В голове, как будто, что-то задвигалось.

   С детства Николай Николаевич слышал, что в головах у людей есть извилины, которыми они шевелят, и шарики, которых им не хватает, а сейчас убедился, как это верно подмечено! Ноль, будто шарик, покатился по извилинам мозга, и они все зашевелились. Николай Николаевич подал официантке условный знак. Тотчас на столе появился новый графинчик. Потом они сменялись один за другим. Николай Николаевич упорно производил в уме вычисления, одновременно стараясь поймать вкус коньяка, как воду пил водку, ещё что-то сухое и, наконец, крикнул официантке:
   – Шампанского!
   Ноль по извилинам забегал быстрее.
   – Стоя-я-ть! – дал ему приказ Николай Николаевич.
   К тому моменту он уже вычислял вслух. Ноль встал.
   Николай Николаевич легко пересчитал все ноли, остолбенел от полученной суммы, вычислил в ней свою долю и взглянул на мир глазами богатого человека!
   Ему показалось, что всё вокруг стало ярче и ближе к нему: и колоннада Казанского собора, и победоносные полководцы. Он захотел уточнить, где Барклай, где Кутузов, оглянулся, у кого бы это спросить, и увидел на другой стороне Малой Конюшенной женские волосы, выкрашенные красными и желтыми поперечными полосами. Обладательница их сразу отвлекла его внимание от полководцев.
   Женщина сидела за столиком с афишами, чуть отступив от проспекта, чтобы не мешать потоку толпы и, в то же время, не быть незамеченной.
   Возле неё вертелся странный старичок маленького роста. Она держала его за руку, вытирая носовым платком его футболку. Он вырывался, смеялся, размахивал стаканчиком мороженого. Николай Николаевич решил: как только старичок исчезнет, он подойдет к огненноволосой красавице, и попросил счет.
   Когда в поле зрения распространительницы билетов попал импозантный мужчина, кативший перед собой дорожную сумку, которой он нечаянно толкнул столик с афишами, она решила, что спешит купить билет. А поскольку еще можно было пешком дойти и до Музкомедии, и в Малый оперный, пошутила:
   – Вот и сам Топтыгин торопится в театр!
   – К вам он торопится! – подхватил её шутку Николай Николаевич. – Ослепили вы Топтыгина! Столик вам чуть не сломал! Не сердитесь. Я долго бродил по Сибири, жил в берлоге, сидел в клетке в Тамбовском лесу и женщин такой смелой внешности никогда не встречал. Скажите скорее, как вас зовут?
   Польщённая его комплиментом, она ответила довольно игриво:
   – Моего имени вы тоже не встречали! У меня несовременное имя. Глафира. Некоторые зовут Фира.
   Николай Николаевич сосредоточился, как же ему представиться: Николай или просто Коля, но, вспомнив куда более важное сейчас обстоятельство, выпалил:
   – Фира! Я заработал четыре миллиона долларов! Меньше чем за год! Честно! Когда начинали дело, компаньон говорил, хоть бы в старости узнать, что такое свой бизнес, да к пенсии подработать. Представляешь?!
   Распространительница усмехнулась.
   – Чего ж не представить? Компаньон к пенсии подработал, а вас в клетку!
   – В какую клетку?! – Николай Николаевич не понял. Он потерял нить разговора.
   Распространительница билетов посмотрела на него снисходительно, нашла забавной его прическу с челкой, округляющей простоватое лицо, и, не заметив, что он пьян, приступила к своей работе.
   – Не желаете прямо сейчас отправиться в оперетту?
   – Вы сама – оперетта! – нашелся Николай Николаевич с новым комплиментом. – Небудничная женщина! Золотая жила для любого антрепренёра! Одно ваше слово, и я за полгода… нет! За три месяца возведу вас на вершину славы! О вас в энциклопедии будут писать! Хотите?
   Глафира изумилась:
   – Разве такое возможно?!
   – С моей помощью – да! Знаете, кто я? Позвольте представиться…
   С этими словами Николай Николаевич достал из кармана свою визитную карточку и положил на столик с афишами.
   Глафира прочла: «Николай Николаевич Шляпин. Председатель отборочного жюри энциклопедии «Триумфаторы мира».
   – А это… прямой мне на энциклопедию, – Шляпин ткнул пальцем в напечатанный внизу визитки номер домашнего телефона Пустовойтенко и от волнения выдохнул на Глафиру весь букет только что употреблённых напитков.
   Глафира отпрянула от «аромата». Двумя пальцами она взяла его визитку и протянула её ему, словно мерзкое насекомое.
   – Заберите. Мне это не нужно. Не закрывайте афиши. Идите, протрезвитесь!
   Шляпин заметно покачнулся. И тут к Глафире, виляя бёдрами, подошла женщина, щуплая, пегая, местами брюнетка, местами не поймешь, какая, но форсу! Нос к верху. Николай Николаевич удивился: откуда у такой женщины такой форс?
   – Ну, как я? Похудела? – спросила она, поглядев на него.
   – Я впервые вас вижу, – ответил он, но Глафира с радостным возгласом: – «Люська!» – поднялась к ней с объятьями.
   Перед Шляпиным замелькали обнаженные женские руки. Четыре… шесть…! Он насчитал и восемь, и только догадался, что у него двоится в глазах, как Глафира и пегая вчетвером поплыли от него в сторону Невского. А Невский вместе с пешеходами стал опрокидываться на него.
   – Девочки! – успел крикнуть он. – Падаю! Помогите!

   Очнулся он, сидя за столиком распространительницы билетов. Она про кого-то говорила.
   – … скрывался от следствия, бродил по Сибири, жил в берлоге!
   «Бедняга!» – подумал Николай Николаевич, не имея сил оторвать от стола голову.
   – За что он сидел? – резко прозвучал над ним другой голос.
   – Компаньон подставил. Меньше чем за год накрутили четыре миллиона долларов!
   Шляпин вспомнил про свой миллион и насторожился.
   – Ну, лопоухая Фирка! – опять прозвучал не её голос. – На «Скорой» хотела отправить сибирского богатыря! Часто к твоим ногам миллионеры падают?! Как была лопоухая, так и осталась! Один раз пролопоушила! Ну, молодая была! А теперь-то! Опять упустить?! Глянь, какие на нём тряпки после тюрьмы! – Голос зазвучал ласковей. – На пиджаке пуговички золоченые! На кармашке буковки. Я видела, парчой вышито: «Club». Фирка! На нём клубный пиджак! Он – член элитного клуба! Человек солидный! Мне он нравится! Он даже похож на Федора Шаляпина!
   Глафира хмыкнула.
   – Только не поет.
   – Пою… – подал голос Шляпин.
   – Так вы певец! – голос над головой Шляпина повеселел. – Фирочка! Певцы у нас разве не сидели? Ну-ка, вспомни, ты про всех знаешь!
   – Петя Лещенко! – задумчиво произнесла Глафира. – Печковский! О господи! Сережа, Юра, Дин Рид! Многие!
   – Ну вот, и этот! А тут что? Он тебе дал?..
   Шляпин увидел, как юркая рука выхватила у него из-под носа его визитку, поднял голову, увидел и вспомнил пегую Люську.
   – Ого! – вскрикнула она, взглянув на визитку. – Председатель жюри! Председателей мы не упускаем! А ну! – снова перейдя на резкий тон, Люська ткнула Шляпина пальцем в грудь. – Отвечай, председатель! Только правду! Женатый?!
   Охнув, Николай Николаевич вспомнил своих жен. Первая увезла его детей в Америку, и он постыдно подписал на это согласие, потому что не подписать было постыдней. Вторая перед самым разводом коварно обменяла его родительскую квартиру на маленькую двухкомнатную и большую комнату в ней продала. Теперь Николая Николаевича его новоявленные соседки, сестры-старушки, называли подселенцем.
   – Н-нет, н-нет! Холостой… – простонал он.
   – Отлично! – оценила Люська положение Шляпина и скомандовала подруге: – Держи, Фирка, его тут на стуле. Пойду, поймаю машину. Я к себе его заберу!
   – Н-не поеду… – заартачился Николай Николаевич.
   Он вырывался из рук, цеплялся за столик Глафиры, порвал афишу, упирался двумя ногами в колеса, когда его сажали в машину, и, в конце концов, поехав неизвестно куда, барабанил кулаками по спинке кресла водителя, пока тот не пригрозил:
   – Не бузи, папаша! Высажу!
   – У Московского вокзала, пожалуйста! – попросил Николай Николаевич, вспомнив о командировке, и отключился.

II

   Желание написать предисловие к энциклопедии от своего имени родилось у Пустовойтенко, когда Циркулев читал ему и Шляпину о знаменитостях с фамилиями на букву «П». Случилось это в какой-то день Масленицы. Семён Петрович, предвкушая блины и прочее к ним, пребывал в прекрасном расположении духа. После артиста Пуговкина он готовился услышать о себе и своих веретённых машинах, по которым частенько скучал. Но Циркулев, закончив о Михаиле Пуговкине, перекинул пачку соединённых скрепкой листов с биографиями лавроносцев (их он на таких чтениях пропускал) и перешел к другой известной личности, Николаю Ивановичу Путилову. Пустовойтенко, озадаченный тем, что его пропустили, слушал про знаменитого промышленника одним ухом и прогонял в уме алфавит.
   Циркулев за почти полвека в фабричной газете никогда не читал слушателям своих статей и был польщён вниманием компаньонов. Читать им он начал с Павла (апостола), и пока шел до Пуговкина, его природный баритон поднимался всё выше, а на Путилове, как нарочно, возвысился, чуть ли не до дисканта, и задребезжал, подчеркнув возраст чтеца. Пустовойтенко этого не вынес.
   – Погоди, Александр Фёдорович! Куда ты разогнался с его паровозами, рельсами, с каналом по дну «Маркизовой лужи» от Кронштадта до Петербурга? Да хоть протяни он его до Северного полюса! «С» в алфавите стоит раньше «Т»! Значит, Пустовойтенко впереди Путилова. Сначала прочти про меня!
   Циркулев заглянул поверх массивных старомодных очков в глаза Семена Петровича и ответил:
   – Сеня, о тебе писать в нашей Энциклопедии не этично.
   Ответ рассмешил Шляпина. Он запрокинул голову на спинку дивана и долго смеялся, а когда успокоился, в комнате был слышен только храп любимого Пустовойтенковского кота.
   Семён Петрович тихо произнёс:
   – Чем же я перед задуманной мной энциклопедией провинился?
   – Да, чем?! – Шляпин снова прыснул.
   – Ничем! – ответил Циркулев.
   – Тогда объясни, грамотей, простому работяге, – попросил Пустовойтенко, – почему тебе писать о нём в нашей газете было этично, а в энциклопедии нет?! Вон, и Коле это смешно. Может, мне, как всякому лавроносцу, внести две тысячи долларов на наш общий банковский счет?!
   Нечаянно упомянув о банковском счёте, Семён Петрович густо покраснел, но не из-за того, что не имел общего с компаньонами банковского счёта. За этот счёт он принимал номер собственной сберкнижки. Регулярно снимаемые с неё деньги лавроносцев он честно хранил в тайнике в чемодане, как общие, но с каких-то пор у него появилась слабость – перед сном их пересчитывать, оттого-то он и покраснел. Шляпин, никогда не видевший его таким красным, поспешил с утешением.
   – Семен Петрович! Не расстраивайтесь! Энциклопедия ведь ненастоящая!
   Краска отхлынула от лица Пустовойтенко.
   – Как не настоящая? А деньги ты получаешь за неё какие? – прошептал он. – Ненастоящие? Или ты думаешь, нашу энциклопедию не напечатают?
   Страница о Путилове задрожала в руке Циркулева. И тут из кухни раздался и, словно стрела, вонзился компаньонам в уши пронзительный крик бывшей текстильщицы Нины Николаевны.
   – «Компанёны!» Всё на столе!
   – На-пе-ча-тают! – отчеканил Александр Фёдорович окрепшим голосом и, помолчав, добавил. – Эта энциклопедия – моя лебединая песня. Я спою её, благодаря тебе, Семён! Ты послан мне свыше!
   Любитель порассуждать о высших мирах, и даже как бы устремлённый к ним своей вытянутой фигурой, он резко встал с дивана и объявил:
   – Однако хочу вам компаньоны, заметить! До нас ни знаменитые французские энциклопедисты, ни великие Брокгауз с Эфроном, ни составители Больших и Малых Советских энциклопедий не писали в своих энциклопедиях о себе. Силы свыше не позволяли им это сделать. Но! – старый журналист назидательно поднял палец. – Издатели писали к ним «Предисловия».
   – Скромность украшает человека! – прокомментировал Пустовойтенко неожиданное для себя замечание, развёл руками, громко хлопнул в ладоши и запел: «Маслена краснолицая! Краснобокая! Зиму гони! Весну приводи!»…
   «Компанёны!» – снова крикнула Нина Николаевна.
   Все направились на её призыв в пахнувшую жареными блинами кухню, и там Семён Петрович объявил, что напишет в энциклопедию «Предисловие»…

   С тех пор Пустовойтенко жил в творческих муках. Однако «Предисловие» не было готово и в тот августовский день, когда Шляпин отправился в последнюю командировку.
   Как только он, обиженный насмешками, ушел принять душ, Семен Петрович оставил предисловие и поспешил к окошку на кухне. Он ждал, когда Николай Николаевич появится на улице, чтобы окликнуть его, и представлял картинку: Николай Николаевич катит свой чемодан на колесиках по дорожке вдоль дома и слышит сверху: «Эй, математик!» – Смотрит на голос. – «Посчитай еще раз нули!» – крикнет ему Семён Петрович, засмеется и захлопнет окно.
   Однако Шляпин из дома не выходил. Семён Петрович выглядывал на улицу, пока не вспомнил о компьютере, отлучился на полминуты выключить технику, снова к окну. Шляпин не появлялся. Желая выяснить, в чём дело, Семён Петрович поехал к нему на девятый этаж.
   На звонок в квартиру ему не открыли, на вопрос: «Коля дома?!» – ответили: «Уехал в командировку».
   Пустовойтенко вернулся домой в недоумении, встал у раскрытого окна. Нина Николаевна смотрела телевизор. Он крикнул ей:
   – Нюся! Математик-то как в воду канул!
   – Что? – не расслышала она.
   – Как в воду канул, говорю, математик!
   – Какой математик?
   – «Какой, какой?» – передразнил её Семен Петрович. – Не знаешь математика?!
   – Нет!
   – Кто насчитал, что мы заработали всего четыреста тысяч долларов?!
   – Тише! – Нина Николаевна бросилась к окну, оттолкнула от него супруга. – Чего кричишь на весь двор о таких деньжищах!
   Семён Петрович хохотнул.
   – Да какие это деньжищи?! Четыреста тысяч! Нюська! Это деньжищи?! Хха! – Он резко оборвал смех. – Я о чём тебе говорю? Коля пропал! От нас ушел, а из дома не вышел. Не испарился же человек?
   Нина Николаевна хлопнула рамой окошка.
   – Не хочу слушать о нём. У Миньковых твой математик! Лёшка из Турции вчера прилетел. Наверное, смотрит, что тот привёз. Опять что-нибудь купит. Поднимись к Лёшке или на трубку звони.
   Трубку Шляпин не взял. И у соседа его не оказалось. Пустовойтенко вернулся домой ещё больше расстроенный. Позже и Нина Николаевна расстроилась, но по другой причине. Ночью она даже растолкала Семена Петровича.
   – Проснись, Семён! У дома кто-то крадётся. Вот так, кричать в окошко про тысячи долларов. Да проснись ты! Не укокошили б нас из-за этой энциклопедии!
   Семён Петрович сделал вид, что спит.

III

   «Коля!» – услышал Шляпин, поднял тяжелые веки, увидел Семёна Петровича и отвернулся. Взгляд уткнулся в бетонную плиту противопожарного балкона.
   По всем этажам дома шли такие балконы. Шляпин не понял, как здесь оказался.
   – Почему ты не в командировке? – спросил Пустовойтенко.
   – Сегодня поеду.
   – А где твой чемодан?
   – Елки-палки!
   Николай Николаевич вскочил на ноги, отряхнул пыль с брюк, обхлопал себя по карманам, достал паспорт и неиспользованный билет.
   – Документы на месте, Семен Петрович!
   Черно-белым фейерверком вспыхнули в его памяти приключения вчерашнего вечера. Шляпин во всём сознался: ужинал в кафе возле Невского, был похищен какой-то женщиной, но виноват только объявившийся «ноль».
   Ситуация с нолём выяснялась быстро и шумно, как все выяснения с Пустовойтенко. Шляпин даже одернул его:
   – Не кричите вы! Четыре миллиона! Четыре миллиона! Дом разбудите!
   – Так я! – с жаром зашептал Семен Петрович, – подумал, а ну, как ты сосчитал верно! Нюська ведь тоже… четыреста тысяч! А её понять можно. Когда я задумывал, разве ожидал получить столько. Тыщенок десять мечтал на двоих с Циркулем. Помню, он: «Семен, такая работа дороже стоит». Оказался прав. Лавроносцы, видишь, как шлют на энциклопедию. Нюська на днях хвать чемодан, тяжелый, ручка оборвалась. Она в крик. Полночи меня сегодня из-за денег пилила. И всё: четыреста тыщ, четыреста тыщ! Как только уснула, я сел пересчитывать.
   Шляпин тоже перешёл на шепот.
   – Вы что же, живые доллары считали?
   – Не понял.
   – В руках доллары держали?
   – Что за глупости спрашиваешь? Не ногами же их считать!
   – Значит, они у вас дома!
   – Дома, – сознался Пустовойтенко.
   – Не на банковском счёте?
   – Я же сказал тебе, дома. Нюська подняла чемодан. Он – наш оффшор. Как поступят на счёт, сразу снимаю – и туда. Ты, Коля, смешишь меня своими вопросами. Ну, значит, пересчитал пачки, успокоился и вспомнил про эти наши балконы. Вчера я не догадался на них заглянуть. А сегодня вместе с солнышком сразу сюда. И ты здесь! Даа… – Семен Петрович с удовольствием потянулся. – Хорошо видать с твоего этажа. Я, Коля, давно рано не вставал. Утро, как в деревне, только без петухов.
   Шляпин тоже расправил грудь, ободрился.
   – Теперь, Семён Петрович, сможете купить себе целую деревню с петухами и с курами, а я от соседок избавлюсь. Ключи вчера потерял – они мне не открыли. Вернусь из командировки, первым делом квартиру куплю. Энциклопедию я собрал. Правильно? Семён Петрович, дадите мне на квартиру из моей доли.
   – Ай, не забивай голову! – отмахнулся Пустовойтенко. – Первым делом у нас не квартира, а лавроносцы. У меня в башке ещё и «Предисловие», а башка тяжелая. Чего только вчера не лезло в неё из-за тебя. Из дома ушел! На улицу не вышел! Подумал: не унесли ли уж тебя эти неопознанные! Телефон у тебя молчал!
   – Мне аванс нужен, – вернулся к просьбе Шляпин.
   Пустовойтенко возмутился:
   – Не аванс, а новый билет тебе нужен! Отправляйся на вокзал. Чемодан ищи. Между прочим, в нём Нюськин венок! Она голову тебе отъест за него! Психологам звони, что опаздываешь.
   – А вернусь, выдадите двести тысяч долларов?
   – Ого, хватанул! Ты же каждый месяц получаешь! Об остальных думать рано. Я ведь сказал вчера: сдаемся в типографию, платим, откладываем на рассылку тиража и только потом делимся. Я тоже обновляться хочу! И стены, и кафели, и обстановку. Но я не спешу. Первым делом – обязательства. Расскажи лучше, – Семён Петрович многозначительно хмыкнул, – что за краля похищала тебя?
   Шляпин вспомнил Глафиру.
   – Их было две. К сожалению, похитила не та.
   – Боролись за тебя, значит?
   – Вроде.
   – Ты смотри! – Пустовойтенко нахмурился. – А за меня и в молодости никто не боролся! Я увидел Нюську в ФЗУ. Всю в слезах. Спросил: «Чего ты?» Зуб у нее болел. Отвел к врачу. Дружить стал. Вот и все приключения. Зато стабильность.
   Он оценивающе посмотрел на Шляпина. После проведенной на балконе ночи Шляпин имел потрепанный вид. Семен Петрович разворчался.
   – А у тебя что ни краля, то скорей тушите свет! Уже на Невском похитила очередная! Не понимаю, Коля. Ты не кошелек, чтоб в карман сунуть да унести. Как это она похитила тебя? Никакой ответственности даже за себя самого. Поэтому и эта краля бросила. На что ей такой! «Ноль», видишь ли, его подвел. Трубку, видишь ли, в другом пиджаке оставил. Других телефонов в городе, что ли, нет?! С любого бы… так, мол, и так, Семен Петрович, обсчитался на полтора миллиона, поэтому пить до потери сознания решил. В командировку не поеду. Не сидите у окна, не ждите…
   Николай Николаевич не оправдывался. Его привлекло интересное явление в небе.
   – Чего ты там смотришь? – спросил Пустовойтенко и тоже присмотрелся.
   В синеве, чуть ниже облаков, колыхалась дымчатая пелена и плавно опускалась на землю. Она нависала над крышами соседних домов, над видимой за ними Невой, над деревьями, скрывавшими новостройки её другого берега, надо всем, что мог охватить взгляд. Два белых парохода ранними рейсами с Кижей или Валаама шли к речному вокзалу. На миг Шляпин отвлекся на пароходы, и за этот миг пелена исчезла. Сразу оказались намокшими крыши, внизу во дворе потемнели от влаги кусты, заискрилась в каплях трава.
   – Роса пала, – сказал Пустовойтенко, и Шляпин ощутил, как его грудь наполняет радостью…

IV

   День, когда разгулялся, оказался солнечным, хотя уже с первым осенним холодком.
   Распространительница билетов сидела на том же месте. Она была в джинсовой рубашке, удачно оттенявшей её волосы, цвет которых словно ожёг Шляпину глаза. Он шел в кафе спросить, не оставил ли там сумку, и решил пройти мимо Глафиры, стыдясь за случившееся вчера, но она окликнула его:
   – Николай! Чего не здороваешься? Между прочим, у меня твой чемодан!
   Он подошел к ней. Она кокетливо хихикнула.
   – Рассчитываю на вознаграждение! Имею право?
   Такой успешный поворот в деле придал Шляпину смелости.
   – Имеете!
   – Ну, если имею, отдам. Я живу тут рядом, на канале, за Казанским собором. Ради нашей встречи брошу работу! Можно пойти прямо сейчас.
   Не дожидаясь ответа, она начала снимать со стола афиши. Он стал ей помогать.
   – Извините меня за вчерашнее.
   – Ерунда, Топтыгин! С кем не бывает!
   – Вы так считаете? – у него окончательно прошло смущение, и он игривым тоном полюбопытствовал: – А как я от вашей подруги сбежал? Она не рассказывала? Я ничего не помню. Просыпаюсь в своём доме!
   – Ты сбежал от Люськи?!
   Как бы не в силах устоять на ногах от такой новости, Глафира, упала Николаю Николаевичу на грудь. Её волосы, словно огонь, обожгли ему щёку. Он отпрянул. Она засмеялась.
   – Топтыгин! Ты пугливый? А ещё Топтыгин! Ничего, что я уже на «ТЫ»? Всё равно ведь перейдем. На, подержи!
   Он стал держать её большую, как у художников, торбу, куда она быстро сложила свою «походную театральную кассу». Затем они взялись за руки и, как влюблённая пара, направились в сторону канала.
   – Фира… – признался он по своей душевной простоте. – Я ленивый… и глупый… но очень богатый!
   – Очень богатые разве бывают глупыми? – она опять засмеялась и попросила серьезно: – Посмотри, очень богатый, мне в глаза.
   Шляпин покраснел. Больше года он не только не смотрел на женщин, но даже отводил взгляды от лавроносок, откровенно желавших быть с ним поближе. И вот, заглянул в зелёные глаза новой знакомой и сказал восторженным тоном: «Фира! Я сегодня впервые в жизни видел, как падает на землю роса!» Она не успела ему ответить. В этот момент из встречного им потока людей выскользнул маленький старичок. На его тёмной с сединой голове трепетал искусственными листочками венок, сплетенный Ниной Николаевной!
   Если бы Шляпин вспомнил, что вчера видел этого старичка, удивление от сегодняшней встречи было б не меньшим. Его потрясло, что венок Нины Николаевны на голове старичка! Глафира, оказалось, старичка знает.
   – Лёвка! Что за гнездо у тебя на голове?! – воскликнула она, пощупала листик лавра и фыркнула: – Фу! Тряпочный! С кладбища что ли? Где ты взял его?!
   – У нас дома в большой сумке лежал! В коробке от торта. Я думал, ты торт нам купила! Обещала! А сама уходишь!
   Сказав это, старичок больно пнул Николая Николаевича в ногу.
   – Ничего себе уха! – воскликнул Шляпин, поджав ногу, отряхнул брючину и протянул к венку руку.
   Старичок увернулся. Глафира засмеялась.
   – Топтыгин! Неужели это твое гнездо? Можешь с ним проститься. Лёвка не отдаст. Придётся нам с тобой своё вить! Давай сразу и начнём. Ты, кстати, в Стокмане был? Там симпатичное кафе. Вон, напротив. Идём! Я Лёвке обещала пирожных. Пока не куплю, он не отвяжется.
   Дальше все происходило, как в сказке. Они втроём перешли на другую сторону Невского и на углу Казанской вошли в магазин одежды. Там старичок, как маленький волшебник, распахнул перед Шляпиным ещё одну дверь. За ней оказался совсем другой мир! Под стеклянным бирюзовым куполом, заменяющим небо, сияло всё: дома, газоны, цветы на балконах, фонтан, в лицо дул ласковый бриз. Шляпин присвистнул.
   – Супер! Фира!
   Они сели за столик друг против друга. Старичок посеменил к фонтану, подставил руки под струю из губ маскерона и заиграл с водой, как ребёнок.
   – Сейчас рукава будут мокрые! – недовольно произнесла Глафира.
   Старичок услышал.
   – Не волнуйся, Рыжуха! Я только пальчики!
   Девушки за другим столиком обратили внимание на старичка и стали его обсуждать. С лавровым венком на голове он выглядел живописно, как Фавн.
   – Кто это? – полюбопытствовал Николай Николаевич.
   – Ты же видишь старик – ребёнок! – ответила Глафира. – Скоро увезу его в Германию, сдам там в пансион. Вернусь одна. Он мне надоел. Личную жизнь из-за него не могу устроить. Тридцать пять, а не замужем. И это при моей-то внешности. – Она снова сердито посмотрела на старичка. – Продам квартиру. Теперь она и моя. Придёшь, увидишь, как я в неё вложилась! Из одной комнаты сделала три. Одну сдаю. Сейчас у нас живёт студент из Италии, звать, я никогда не слышала, – Фульвио. Если он дома, познакомитесь. Я сплю в проходной. Да! Нужны деньги. Этот ребеночек требует. Родители к богатой жизни его приучили. Душещипательная история. Представляешь, чтобы он в дом хроников не попал после них, тетради с картинками ему написали. По странице на каждый день, приучили читать и выполнять, что написано. В один день – в сберкассе деньги получить. В другой день – в магазин идти. Даже, чтобы в кино не забыл ходить, написано.
   Николай Николаевич почесал затылок. Глафира, имея некоторое представление о сценических амплуа, определила для него роль типичного «простака»! Он заметил усмешку в её глазах, обрамлённых зелёной линией, смущавших его не меньше, чем её волосы, но ничего не сказал. Принесли пирожные.
   – Лёвочка! – Она позвала старичка неожиданно ласково, после признания о своих планах насчёт него. – Лёвочка! Маленькие тортики! Любимые твои, с земляникой, со сливочками! Кто будет первый пробовать?
   Старичок отошел от фонтана.
   – Вот молодец! – похвалила она его. – Иди скорей к нам. Скажи дяде Коле, как тебя зовут?
   – Лев! – представился старичок, взглянув на Шляпина горящими, как угольки, глазами. – Руку вам пожму позже, когда моя высохнет.
   Николай Николаевич кисло улыбнулся. Глафира, к его удивлению, умилилась на слова старичка.
   – Видишь, руку пожмёт тебе, когда его высохнет. У него с логикой всё в порядке. Но на уровне ребенка лет пяти-шести. А рост лет на семь-восемь. Но он милый, правда? Сказать, как мы познакомились?
   Шляпин кивнул.
   – Я приехала сюда на зимние каникулы. Школьницей была. Тут солью тротуары посыпаны, слякоть. Отстала подошва. Я в обувную мастерскую. И он пришел свои ботиночки чинить. А ботиночки-то новые! Над ним смеются. Мне стало жалко его. Я ему объясняла: ботиночки у тебя хорошие. Он меня домой пригласил и показал тетрадку. В тот день ему было написано зайти в обувную мастерскую. Когда я всё поняла, у меня мороз по коже побежал. Читаю тетрадку, листы пожелтели, и каждый начинается: «Здравствуй, Лёвочка, мама и папа с тобой. Ты у нас умный».
   – На всю жизнь ему было написано, что делать? Сколько же было тетрадей?! – полюбопытствовал Шляпин.
   – Да всего две. Обе одинаковые. Одну потеряет, возьмёт другую. Обе лежали в ломберном столе вместе с колодами карт и сберкнижками. На обороте книжек адрес и фотография: дом, вход в сберкассу. Ну, я посмотрела на всё и ушла. У него сберкнижек была целая библиотечка. Он был богаче тебя!
   – Я в префик лучше папы играл! Я умный! – хвастливо заявил Лёвочка.
   – Ладно, не бахвалься! Жди, когда я похвалю. Руки вытри!
   Глафира дала ему салфетку, продолжая говорить с ним, но и одновременно посвящая в его прошлое Шляпина.
   – Когда я через десять лет вернулась, нашла тебя нищим с протянутой рукой на улице. Коля, в один день, ведь, помнишь, всё изменилось. У всех деньги пропали. Лёвке с его сберкнижек копейки выдали. Он мог тогда и квартиру потерять. Нашлись люди. Даже подпаивали. В общем, снова я сюда приехала вовремя. Сразу к нему вселилась. Опекунство пыталась взять. Такая морока! Хорошо Люська, вчерашняя твоя похитительница, иначе надоумила. А! Ерунда! Зато на законных основаниях еду с ним в Германию. Захочу, вернусь. Захочу, останусь.
   – Когда уезжаете? – спросил Шляпин.
   – Рыжуха обещала – на самолете. Полетим! – похвастался Лёвочка.
   Глафира подтвердила его слова и, не беспокоясь, что он всё понимает, опять завела свои откровения в отношении пансиона. Слушать её Шляпину стало неловко. Он вспомнил другое, десятилетней давности, расставание. Подобного ему не хотелось опять пережить, и он решил поскорей забрать свою дорожную сумку и расстаться с очередной отъезжающей. Однако дома у Глафиры он понял возможность продолжения их отношений и подхватил начатую ею игру. Ему стало весело от мысли, что их отношения окажутся недолгими и от этого, как он предположил, будут более яркими.

V

   Весь вечер в купе под стук колес ему не раз хотелось заговорить о ней с кем-нибудь из попутчиков. Уезжая от неё всё дальше, он всё острее вспоминал её, а утром проснулся на верхней полке с отчаянной мыслью, что ему пригласить её в свою комнатёнку стыдно. Он еле дождался остановки в Ельце, на которой как-то покупал вареных раков, выскочил раньше проводника из вагона, пробился сквозь бойкую торговлю на перроне и, пикая мобильником, побежал за павильон вокзала.
   – Александр Фёдорович! – закричал в телефонную трубку. – Я с поезда! Честно работал на энциклопедию! Ездил один за всех! И нате! «Не забивай голову!» А мне позарез!.. Мои законные!.. Хоть половину отдать просил!.. Квартиру купить!
   Александр Фёдорович ничего не понял. Звонок застал его за «обработкой» лавроносцев. Профессионализм Шляпина летом настолько возрос, что старый журналист, несмотря на то, что ему пришли на помощь и жена, тоже журналистка в прошлом, и внук, журналист в будущем, едва справлялся с материалом.
   – Я встретил женщину! – продолжал кричать Шляпин. – Она везёт в Германию старичка-ребенка!
   – Кого? – Циркулев, наконец, вставил слово.
   – Неважно! Мне квартира позарез. Показать, куда ей из Германии можно вернуться.
   – Коля! Вернись сначала сам. Тогда и поговорим! Я прощаюсь сейчас с тобой. До свиданья!
   – Погодите! Послушайте! У него деньги не на банковском счёте! Дома! Вчера он всю ночь их считал. Пачками! Сам сказал. Держит их в чемодане. Его Нюся подняла чемодан, у чемодана оторвались ручки! Вот, как хранит! Александр Фёдорович, вы понимаете? А вдруг пожар? Или ограбят? Накрылась ваша лебединая песня! И моя квартира!
   Циркулев раскашлялся.
   – Вы меня слышите, Александр Фёдорович?
   – Плохо слышу. Нетелефонный разговор, Коля. Возвратишься, поговорим. А пока я всё-таки прощаюсь с тобой…
   Циркулев отключился. Шляпин вернулся в вагон, терзаясь от своей беспомощности и чувств к Глафире.

   К психологам в главную гостиницу города он прибыл с опозданием, что делу не повредило и чему он обрадовался как-то слишком бурно.
   – Вы в порядке? – спросил Анатолий, сразу заметив его чрезмерное возбуждение.
   – Море событий, Толик! Шарики раскрутились в голове! – объяснил Шляпин. – Может, мне с тобой поделиться? Как на духу! А? Видишь ли, я с этой работой кручусь, как белка в колесе, и, представляешь, сам как в настоящее чертово колесо влип! Я ведь теперь, вроде, миллионер. Так? Так! А любимую женщину пригласить некуда.
   Анатолий засмеялся.
   – Николай Николаевич! Не выдумывайте! Пригласите в театр! В пригород ваш какой-нибудь. У вас-то в Питере некуда?!
   – Соглашусь, Толик! Но это одна моя проблема. Вторая: заработанные деньги получить…
   – Получите!
   – Ты считаешь?
   – Не сомневаюсь. Семён Петрович – человек честный.
   Шляпин успокоился.
   – Спасибо, Анатолий! Поговорил с тобой – и легче стало. Помог! Представляешь, я тут недавно узнал: моя первая в Штатах всё время по психологам бегает. Наверное, это полезно?
   – Ну, смотря к какому психологу! – заметил Анатолий и взглянул на часы. – Пора, Николай Николаич, курсисты ждут.
   Минута в минуту к началу занятий он ввёл улыбающегося Шляпина в Малый конференц-зал гостиницы. Посмотрев на будущих лавроносцев и лавроносок, Николай Николаевич пожалел, что среди них нет Глафиры и она не увидит блеска его профессионализма.
   Об энциклопедии «ТРИУМФАТОРЫ МИРА» он рассказал без запинки, пустил по рядам обложку с пачкой вложенных образцов страниц. В зале раздался восхищенный голос брата психолога.
   – Одна корочка – настоящее произведение искусства! Натуральная кожа! Золото!
   – Мы хотим, чтобы не стыдно было потомкам оставить! – скромно заметил Николай Николаевич.
   – Дорогой фолиант? – спросил Анатолий.
   Кто-то заметил:
   – Бесплатный сыр в мышеловке!
   По рядам слушателей прошел одобрительный шорох. Николай Николаевич пошутил:
   – Рядом с великими из великих ещё не все места заняты! Кто в очередь?
   Он виртуозно проводил такие встречи. Наличных не собирал. Сообщал только банковский счёт, куда перевести деньги, диктовал, какие пункты необходимо осветить в биографиях, указывал, где на листке с биографией приколоть копию квитанции об оплате, подробно отвечал на вопросы.
   Когда лавроносцам путь в энциклопедию был понятен, Шляпин покидал зал.
   Каким-то образом в городах становился известен телефон его гостиничного номера. Ему звонили. Всем, тоже желавшим попасть в энциклопедию, он повторял, как оформить документы, и на другой день в этой же гостинице в дружественной обстановке бизнес-ланча принимал от лавроносцев автобиографии и квитанции об оплате.
   Обычно Анатолий предлагал своим слушателям прийти на мероприятие с фотоаппаратами, чтобы сфотографироваться в лавровом венке. Но в этот раз Шляпин предупредил его: венка не будет. Отсутствие рукоделия Нины Николаевны несколько обеднило мероприятие, но папка с оплаченными квитанциями оказалась весьма увесистой.
   Николай Николаевич всегда торжественно вручал её Семёну Петровичу. Первые месяцы компаньонства Пустовойтенко сразу пересчитывал квитанции, но, постепенно утоляя денежный голод, стал на глаз определять их количество. После этой последней командировки Семён Петрович даже не взглянул на папку, а только обрадовался возвращению Шляпина.
   – Да вот и Коля, кстати! – воскликнул он, поворачиваясь в своём кресле к Шляпину. – Ну-ка, Коля, подтверди Александру Федоровичу! Новое это для меня?
   Не понимая, что надо подтвердить, но вспомнив о своём звонке Циркулеву, Шляпин струсил. Семён Петрович продолжал рассуждать.
   – Товарища-то я в двадцать четыре часа изучил! Безо всяких курсов и просто учителей! Сам во всём разобрался! – он погладил клавиатуру компьютера. – Но я не знал, что мой товарищ мне будет откалывать шутки! Пишу. Читаю на экране. Нравится. Но думаю: ну-ка, улучшу. Поправлю. Читаю. Вижу: лучше-то было старое. Хочу вернуться к нему. А товарищ-то уже выкинул это! Вспомнить хочу. А и мой компьютер забыл.
   Пустовойтенко постучал себя по сократовской голове.
   – Это что же? – Шляпин, наконец, понял, о чём речь. – Энциклопедию в типографию нести, а у нас Предисловие не готово!
   – Полгода меня хитрец мучил! – не реагируя на слова Шляпина, продолжал Пустовойтенко. – Поэтому я другого товарища печатника-принтера завёл. Напишу с первым, сразу второму. На-ка, и ты потрудись! Отпечатай! – Пустовойтенко вытащил из стола толстую пачку листов… – Вон у меня сколько написано!
   Шляпин с трудом дождался окончания встречи и после неё поехал на Малую Конюшенную.
   Глафиры там не было. Он отправился к ней домой. По дороге придумал, что скажет ей: «Фира, билеты в театры пришел у тебя приобрести. Составишь компанию?»
   Дверь ему открыл молодой человек. Шляпин догадался: это Глафирин жилец, итальянец.
   – Фира уволилась, – с лёгким акцентом сообщил он.
   Сердце Николая Николаевича словно упало.
   – Как?! – оторопело произнёс он.
   – Уволилась, – повторил молодой человек. – Теперь она на Чёрном море с Львом. Ему в Дагомыс жареную путевку дали.
   – Горящую, – поправил Шляпин. – Когда они вернутся?
   Молодой человек, как стрелками часов, пошевелил чёрными бровями, поднимая то одну, то другую, что почему-то вызвало у Шляпина подозрение о возможной симпатии Глафиры к жильцу.
   – Я сосчитал! – ответил итальянец. – Они будут опять здесь в четвёртое сентября…

   Шляпин вышел на узкую набережную канала, безуспешно пытаясь подвигать бровями, дошел до Банковского мостика и, взглянув с него на сиявшие в лучах солнца купола «Спаса-на-Крови», подумал: «Блин! Ну, забрало меня. Я срочно хочу её видеть!».
   На другой день он вылетел в Адлер.

   В самолёте, глядя в иллюминатор на облака, он на какое-то время забыл о ней, охваченный чувством, что и неделю назад. Ему показалось, как и тогда в кафе, что с его миллионами для него всё стало близко. В голове от воспоминания щекотнуло, он засмеялся смехом, каким смеются от щекотки, и ощутил, будто весь мир у него в руках. Это приятное чувство повторилось, когда из Адлера на «частнике», миновав Сочи и Бочаров ручей, он въехал в спускавшийся к морю зелёный массив, из которого поднимался, выше окружавших его с трёх сторон гор, белый корпус, похожий на пик. Шляпин прочёл на вершине его надпись: «Дагомыс» – и ощутил совсем близкое к себе присутствие Глафиры.

   Возможность устроиться ему представилась сверх всех ожиданий. На двадцать втором и двадцать третьем этажах корпуса оказались двухэтажные апартаменты. Когда администратор ввела его в один из них, он оробел при виде в два уровня окон в огромном аванзале. Из него была открыта дверь в спальню на первом этаже и шла лестница на другой этаж, где двери были распахнуты во вторую спальню и кабинет.
   – Сколько в сутки? – спросил Шляпин.
   Администратор оказалась расположенной к разговору. Услышав цену, Шляпин повеселел.
   – Беру! Полторы декады – для меня подъемно! Но честно, – признался он, – я в таких номерах никогда не жил. Они новые?
   – Что вы! Им сорок лет! – ответила администратор с обидой. – Не из нищеты уж мы вышли в эту перестройку. У нас тоже многое было. Правда, здесь останавливались только приближенные к цека. Низ, где сейчас живут по собесовским путевкам, отдавался спортсменам международного класса. Они о наших апартаментах не догадывались. На двадцать втором этаже пост был. Первое лето, как его сняли. Теперь, кто хочешь, к нам поднимаются. В бар идут и на обзорную площадку. С высоты интересно посмотреть.
   Шляпин спросил, не поднималась ли сюда красивая женщина со старичком маленького роста.
   – Да я теперь не наблюдаю за ними, – отмахнулась администратор. – Всякие и поднимаются, и всякие живут. Вы их увидите. Есть пары, и он, и она молоденькие, вежливые. Дети хороших родителей. Есть другие…
   Николай Николаевич интереса к другим парам не проявил и поспешил искать Глафиру. Кроме имён её и Лёвки, сведений о них у него не было. «Фамилию зря не спросил у итальянца», – пожалел он, выйдя на улицу через те же стеклянные двери. Адлеровский частник ещё стоял у подъезда и, подняв руку, поприветствовал его. Толпившиеся группой пожилые отдыхающие с красными лицами и плечами приняли Шляпина за местное начальство и поздоровались с ним. Кивнув им в ответ, он свернул на аллею, что уходила по крутому склону вниз и разделяла на две части молодой парк. Резкий целебный аромат камфорных деревьев, неприметных среди кипарисов и пальм, вызвал у него легкое головокружение. «Как сто грамм принял!» – подумал он, пьянея от воздуха.
   Аллея вывела его на террасу, откуда в небольшом отдалении открылся вид на море, но плеск воды слышался рядом. Под террасой оказались два круглых бассейна с ярко-голубой водой. «Нормально!» – оценил Шляпин и услышал:
   – Дядя Коля, я здесь!
   Он присмотрелся, откуда голос, и среди купающихся увидел солнечную головку Глафиры, а затем Лёвочку и крикнул.
   – Привет отдыхающим!
   – Стой на месте! Жди нас… – отозвалась Глафира.
   От такой легкой встречи с нею Шляпин слегка разочаровался. Он был настроен весь остаток этого вечера её искать, заходить в раскиданные по парку ресторанчики и кафе, съехать на лифте к морю, искать её и на берегу – и все эти поиски стали бы потом темой его разговоров с нею и одновременно его завуалированным признанием в чувствах.
   Первые два дня он рассчитывал только ходить с нею на пляж, плавать в бассейне, помогать ей выходить из воды, прощаться с поцелуем в щёчку возле её номера и уже потом, проведя с ней полночи в баре, привести её пьяную к себе и утром вместе проснуться.
   Ожидая её с Лёвкой на террасе, он настроился прогуляться втроем по парку. Лёвка, действительно, хотел повести его в самшитовый лабиринт, но Глафира в чём-то очень открытом, совсем не такая, о какой он мечтал и в поезде, и в самолёте, успевшая ошоколадиться кожей, сразу потребовала показать ей, где он остановился, а увидев апартаменты, вскрикнула: «Топтыгин… я падаю!» и упала ему в объятья, ещё как чужая. Вокруг них забегал самолётом Лёвка. Николай Николаевич разомкнул объятья. Глафира тут же Лёвку куда-то отправила. Николай Николаевич и глазом моргнуть не успел, как уже испробовал с нею кровать, и в кровати она объявила:
   – Топтыгин! На всю ночь в бар!
   – Фира! – взмолился он. – Я сегодня в пять утра уже был в Пулково. Давай завтра.
   – Завтра они уедут!
   – Кто?
   – Краснодарцы. Их номер рядом с моим. Ты видишь, как классно я загорела? Они подарили мне чудесный крем. Очень приятная пара. Завтра уезжают. Последний вечер проведут в баре. Посидим с ними.
   Николай Николаевич закрыл глаза.
   – Не хочу…
   Глафира пощекотала его за ухом.
   – Ну, Топтыгин! Я хочу им тебя показать! Я им рассказывала, какой ты красивый, богатый! Пойдем…
   Он сдался.

   В ночной бар они вошли вслед за её новыми друзьями. Глафира их не сразу узнала. Краснодарка была одета в длинное, сверкающее, словно рыбья чешуя, платье.
   – Вылитая русалка! – воскликнул, знакомясь с ней, Шляпин. – Даже один вечер с такой женщиной всю жизнь будешь помнить!
   – Полностью с вами согласен, Коля! По-моему, я не ошибся? Вы Николай? – уточнил краснодарец.
   – Николай! – Шляпин протянул руку краснодарцу.
   – Фира рассказывала о вас, – пожимая ему руку, сообщил краснодарец. – Она хорошо обрисовывает людей.
   – У меня есть и другие способности! – заметила Глафира с вызовом и, лавируя между двумя длинными аквариумами с плававшими в них омарами, поспешила к свободному столику у стены. По стене водопадом сбегала вода. Глафира крикнула краснодарке:
   – Давай, русалка, поближе к водичке!
   Смотрелась она, на взгляд Шляпина, отлично, с открытыми шоколадными плечами, с небрежно заколотыми своими сумасшедшими волосами, но рядом с краснодаркой, как говорится, не «на миллион долларов».
   Компания не складывалась. Дипломатия краснодарца и дерзость Глафиры не шли в унисон. Любой начатый разговор сразу разваливался. Бар Глафире тоже не нравился. Она зачастила заставлять Шляпина наполнять ей рюмку. Пьянея, громко критиковала в баре всё. А когда от эффекта световых бликов, закружившихся по его потолку и стенам, бар будто закачался в волнах, надменно заявила:
   – Ну и качка! Прямо для голландских пиратов и их подружек. Я привыкла к атмосфере театральных кафе. У публики возвышенное настроение. А если премьера, встретишь кучу знакомых.
   – Часто ходишь в театр? – поинтересовалась краснодарка.
   – Она продает билеты, – блеснул осведомленностью Николай Николаевич.
   – А-а! – неопределенно отозвалась краснодарка.
   Разговор прервался. Николай Николаевич понял, что напрасно блеснул знанием, захотел исправить оплошность и одновременно с этим почувствовал потребность во внимании публики, понравившейся ему за время работы с лавроносцами. Ничего не объяснив, он отправился к музыкантам. Саксофонист без лишних вопросов взял у него деньги, кивнул и объявил его с романсом для самой красивой в мире женщины, огненноволосой Фиры. Глафира раскланялась, показав себя всему бару, и крикнула:
   – Браво! Браво, Топтыга!
   Шляпин послал ей воздушный поцелуй, артистично откинул борта пиджака, сел к пианино, заиграл и запел: «Я встретил вас…»
   Слов до конца он не знал, поэтому, пропев романс до половины, попросил музыкантов закончить его в инструментальном исполнении и вернулся к столу. Его встретили аплодисментами. Глафира предложила тост за талантливых людей. Её настроение поднялось, но тут неожиданно для всех пошла на реванш краснодарка.
   – А для меня вы что-нибудь исполните? – спросила она, томно поглядев на Шляпина.
   Николай Николаевич, глотнув коньяка, опять было ринулся к оркестру, уже готовый спеть «Али-Баба, смотри какая женщина!», а потом на мотив «Мурки»: «Фирка, моя Фирка!», но Глафира удержала его.
   – Нет, Топтыгин! Прекращаем швырять деньги!
   – Фира! О чём ты беспокоишься?! Какие деньги?! – запротестовал он. – Мне, как вернусь, предстоит получить миллион долларов!
   – Тогда шикуем! Романс и для меня! – приказала ему пьянеющая краснодарка, позвала официанта, широким жестом велела выловить из аквариума четырех омаров и приготовить для всех «лобстеры по-кипрски».
   Николай Николаевич восхитился ею, снова ушёл петь, пел ей «Али-Бабу» и потом «Фирку, мою Фирку»! Ему аплодировал весь бар.
   Он был в ударе, смеялся, острил. Когда подали четыре больших блюда с распластанными на своих красных панцирях омарами, он, попробовав деликатесный кусочек, причмокнул губами и полюбопытствовал у краснодарки:
   – Вы, случайно, не были на Кипре?
   – Мой муж там работает в консульстве. Я при нём.
   – О! Так, значит, ваше платье с Кипра! – воскликнул Николай Николаевич, дотронулся мизинцем до его чешуйчатой материи и обратился к сотруднику консульства: – Я вашу жену мизинчиком поглажу. Вы не обидитесь?
   – Я обижусь! – Глафира резко отпихнула от себя блюдо с лобстером.
   – Осторожно! – заметил краснодарец, возможно, Шляпину.
   Он продолжал гладить плечо краснодарки. Глафира ударила его по руке. И снова, он и глазом моргнуть не успел, как она выбежала из бара. Краснодарцы сочувственно ему улыбнулись. Он кинул на стол пару долларовых бумажек и поспешил за Глафирой в апартаменты.

   Она стояла на верхней площадке лестницы, уже успев переодеться в легкий халатик.
   – Фира! – позвал он плачущим тоном. – Ну почему так всё разыгралось? В первый же день…
   Она не ответила.
   – Интересные люди. Ты сама с ними хотела провести эту ночь. Что тебе не понравилось?
   – Ты не понравился! Чего ты за мной побежал? Я тебя звала? И в Дагомыс тоже! Зачем прилетел?
   – Как зачем? Я не мог без тебя…
   – Не мог! Мизинчиком иди её погладь! Спой ей: «Смотри, какая женщина!» Беги к микрофону!
   Он снял туфли, бросил на пол пиджак.
   – Фира! Посмотри на меня. Меня в таком виде не пустят.
   – На море с русалкой можно и так!
   В раздражении она резко повысила голос.
   – Рыжуха… – донеслось из нижней спальни сонное брюзжание.
   Она замолчала, вспомнив о Лёвке. Он отдыхал как пожилой человек, рано ложился, требовал тишины. Глафира прижала к губам палец и подала Шляпину знак подниматься.
   Он восходил по лестнице, как на Олимп.
   Только перед отъездом он вспомнил, что ничего не сообщил о себе компаньонам. Глафира, в отличие от него, сразу же, как он внёс на её мобильник круглую сумму, начала названивать Люське по несколько раз в день. Рассказывала об апартаментах, ласковом море, бассейнах в горах. Раз Николай Николаевич услышал что-то о паспорте и, решив, что речь идёт о загранпаспорте в связи с отъездом Глафиры в Германию, загрустил. У него с ней всё так наладилось, он пристроился к её нраву, отзывался на «Топтыгина», и рядом с нею в кабинете апартаментов у него даже возникали мысли о собственном бизнесе. За день до отъезда его озарила идея, как продолжить задумку Семёна Петровича, и он ему позвонил.
   – Энциклопедия! – услышал знакомый бодрый ответ.
   – Семён Петрович! – Шляпин сразу солгал ему. – Сто раз до вас дозвониться не мог!
   Пустовойтенко поверил.
   – Так я, Коля, теперь пропадаю в типографии! Нюська звонков не слышит. Ты меня случайно застал. Сейчас перекусон завершу и к ребятам! Я им сверху дал! Работают, как Павки Корчагины. «Триумфаторам» – зелёная улица! Бархатную ленточку в каждый том вклеят, закладку лично на мой вкус. Во всём мне навстречу идут. Хорошо получается! Я ведь и ремонт в доме проворачиваю! А ты куда делся? Откуда звонишь?
   – С берега Чёрного моря! Только что заплыв до буйков сделал! Теперь лежу кверху спинкой на солнышке! После обеда пойду в бассейн с морской водой на горном воздухе.
   – Неплохо! Отдыхаешь, значит? Нашел новую кралю?
   – Ну, зачем вы так? Я здесь с любимой женщиной… Глафира дернула Шляпина за мокрую чёлку.
   – Не распространяйся насчёт меня!
   Он сразу перешёл на деловой тон.
   – Семён Петрович, с «зелёными» у меня всё в порядке?
   – Э-э… – замешкался Пустовойтенко, не поняв вопроса, а переспросив и уяснив его, рассердился. – Будет в порядке, если перестанешь от них бегать! Учти, энциклопедию, как только выйдет, рассылать тебе! Когда ты возвращаешься?
   Николай Николаевич назвал дату и представил ожидавшую его дома кучу «зелёных».

VI

   «Зелёные» даже не заполнили доверху коробку из-под зимних сапог Нины Николаевны и произвели на Шляпина впечатление меньшее, чем то, к какому он готовился в Дагомысе.
   – Что сморщился? – спросил Пустовойтенко. – Здесь всё сполна! По двадцать тысяч в пачке. Будешь считать?
   Шляпин промолчал. Пустовойтенко накрыл крышкой коробку.
   – Ты пойди-ка с Колей, Семен! – подсказала ему Нина Николаевна. – Видишь, какой он. Его проводить надо.
   – Надо, так надо! – согласился Семён Петрович.
   Он сам внёс коробку в комнату Шляпина и оставил его одного. Николай Николаевич лег в обнимку с коробкой на диван и, глядя на серый квадрат потолка, показавшийся ему убогим после Дагомысских апартаментов, вспомнил, как недавно жил в них с Глафирой. Вспоминая отпуск, он незаметно вздремнул. Разбудила его Глафира.
   – Фирка! – он невероятно обрадовался её звонку. – Ну нам никак не расстаться!
   – У меня проблемы, Топтыга, – ответила она. Голос был расстроенный. – На этой неделе не смогу с тобой встретиться. Я звоню, ты же деньги получить не можешь! Твой паспорт у меня! Не знаю, как очутился. Наверно, Лёвка в поезде его мне положил. Ты можешь подождать со своим миллионом?
   – Могу, – ответил Шляпин, не желая говорить, что деньги уже у него. – А что у тебя случилось?
   – При встрече объясню. Встретимся в воскресенье.
   – Так сегодня понедельник! Фира! Целую неделю ждать?!
   – Раньше никак, Топтыга.
   Они договорились встретиться в воскресенье на том же месте, где познакомились.

   Время до их свидания оказалось для Шляпина творческим. Отложив все дела, он приступил к выполнению плана, задуманного им в просторных Дагомысских апартаментах. На улицу он не выходил, ел чёрствый хлеб, пил кофе, худел и сочинил письмо лавроносцам.
   «Уважаемый…! Поздравляем Вас с вручением энциклопедии “Триумфаторы мира”, где вместе с творцами мировой истории представлена ваша незаурядная личность. Сведения о Вас хранятся в нашем банке данных. В настоящее время мы приступили к изданию Новейшей энциклопедии: «Пионеры третьего тысячелетия». Если планируете быть в ней, подтвердите участие. Стоимость участия прежняя. Счёт в банке…».

   У него пока не было банковского счёта. Ему его ещё предстояло открыть и затем вписать над первым многоточием имя лавроносца, а над вторым номер этого счёта. Но в конце письма уже стояло: «С уважением, Ваши издатели».

   Он так спешил начать своё дело, что не только составил письмо, но и отксерил на соседней почте две тысячи таких экземпляров.
   Свидание с Глафирой он воспринял как заслуженную награду за труд. В воскресенье он не раз выглядывал в окно, чтобы по погоде определиться с нарядом. Весёлый дождик то брызгал, то утихал. Утром Шляпин решил надеть чёрные брюки и тёмный плащ с капюшоном, но к вечеру устойчиво засветило солнце, он сменил плащ на светлую куртку и захватил зонт.
   Глафира за минувшую неделю ещё больше похорошела. Её выгоревшие на юге волосы вновь стали яркими. Красные полосы опять, словно огнем, обожгли Николаю Николаевичу сердце. На свидание Глафира пришла с Лёвкой и Фульвио. Николай Николаевич готов был тут же пригласить их в кафе, но итальянец сказал:
   – Я только плачу за комнату и ухожу. Идёмте сейчас к банкомату!
   В окне здания, к которому он направился, Шляпин увидел какой-то металлический ящик. Фульвио подошёл к нему, что-то в нём нажал, и ящик на виду всего Невского начал выпихивать из себя тысячерублевые купюры. Фульвио по одной передавал их Глафире.
   – Сказка какая-то! – удивился Шляпин.
   Банкомат изумил его сильнее телевизора, впервые включенного на его глазах с расстояния. Глафира взяла Николая Николаевича под руку. Он локтём крепко прижал к себе её ладонь.
   – Фульвио! Что это за ящик?! Объясни!
   Фульвио показал ему пластиковую кредитку:
   – Это сберегательная касса в кармане.
   – Фира! – воскликнул Николай Николаевич. – Ты про такое далдонила мне в поезде?! Теперь, когда воочию вижу! Я тоже за такую технику! Смогу и в Германию к тебе ездить с неотягощенным карманом! Так?!
   Он пришел в сильное волнение. В голове у него опять щекотнуло. Фульвио объяснял ему преимущества кредитки. Шляпин смеялся, как от щекотки.
   – Здорово! Ха-ха! Мне будут присылать доллары! Я буду снимать в банкомате рубли. Это в России. А в других странах валюту их?! Конечно, на карточке лучше хранить, чем в чемодане или в коробке из-под сапог. Ха-ха! Отлично! Ребята, хочу сберкассу в кармане!
   Лёвка заразился его волнением.
   – Дядя Коля, я тоже хочу в кармане! Тебе Фирка с Фулькой уже сделали! Им тетя Люся велела. У меня тоже касса будет! Я с ней в Германию полечу. Фульку с собой не возьму. Он защёлку сделал на дверь…
   Шляпин почувствовал, как похолодела ладонь Глафиры, прижал её крепче к себе. Она освободила руку:
   – Коля! Паспорт же твой! Давай, сразу отдам!
   Когда она открывала сумочку, руки её дрожали.
   – Чего ты нервничаешь? – спросил Николай Николаевич.
   – Да не найти. А вот! Нашла!
   Вместе с паспортом Глафира протянула ему карточку. Николай Николаевич обрадовался.
   – Неужели кредитка?!
   – Топтыга, ты ненормальный! – Глафира посмотрела на него с наигранным удивлением. – Уже кредитка мерещится! Не узнаешь, что это? Лёвка ведь сказал, тетя Люся для тебя велела купить. Это проездная карточка! На метро, автобус… или ты ездишь только в такси?
   Шляпин взял свой паспорт и проездную карточку, сунул их в карман. У банкомата остановился респектабельный иностранец, и тот опять заработал. От процесса Шляпин не отрывал взгляда.
   – Вы балдеете? – спросил Фульвио. – У нас есть такие банкоматы давно.
   – Подумаешь! У нас тоже появились! – Глафира усмехнулась и снова взяла Николая Николаевича под руку.
   Фульвио попрощался. Пройдя несколько шагов с Глафирой и Лёвкой, Шляпин обратил внимание на плакат над дверью: «Акция Международного Валютного Фонда. Оформление кредитных карт».
   – Фира! Так тут эту карту можно оформить! Зайдем!
   Глафира остановила его пыл.
   – Остуди голову, Топтыгин! Видишь, закрыто. Поздно уже. Завтра получишь деньги и приходи с паспортом. Я могу с тобой. Завтра я весь день свободна. Лёвка и Фульвио едут на экскурсию в Новгород. Хочешь, встретимся?
   Они обо всем договорились.

   На другой день в назначенное время Шляпин вкатил свой чемодан на колёсиках в маленькое помещение с вывеской: «Оформление кредитных пластиковых карт». У единственного окошечка потенциальная клиентка спрашивала, какой процент выдают на кредитки.
   – Никакой, – раздался голос из окошечка.
   Честный ответ понравился Шляпину.
   – Мне проценты не нужны! – заявил он, как только освободилось окно. – Нужна кредитная карта.
   – Паспорт и денежный вклад с вами? – спросили его.
   – А как же?! – ответил он.
   – Заполните бланк! Укажите вносимую сумму прописью.
   Из окошечка протянулась рука с бланком. Авторучка была у окошечка рядом. С заполнением граф государственного бланка Шляпин справился без особого труда. Так же легко достал из чемодана коробку с «зелеными». В этот ответственный момент ему позвонила Глафира, сказала, что ждёт его у вчерашнего банкомата. Он обругал её за звонок не вовремя. Она отключилась.
   Ему показалось: он слышал её голос и в трубке, и где-то рядом, но он не придал этому значения. Нужно было завершать операцию, ещё что-то заполнять и подписывать.
   Он выполнил всё, что от него потребовали, и, получив желанную карту с банковским номером, поспешил на встречу. Глафира его ждала. Они вместе испробовали приобретённую карту. Банкомат незамедлительно выдал тысячную купюру.
   Николай Николаевич ощутил себя на новой ступени финансового успеха.

VII

   Энциклопедия вышла! В срок, как и обещали Александру Фёдоровичу. Основной тираж доставили в комнату Шляпина, но первым делом несколько пачек занесли к Семёну Петровичу. Приняв у себя груз, Шляпин тоже спустился к нему. Пустовойтенко гладил толстый корешок книги, держа её на груди. Говорить о ней он не спешил. Циркулев с торжественным видом сидел в рабочем кресле Семёна Петровича и взвешивал том на руке.
   – Больше двух килограммов, Сеня! Лихо мы отгрохали!
   – А я вот что открыл, – заметил ему Пустовойтенко.
   – Что же вы открыли? – вмешался в беседу вошедший Шляпин и снисходительно посмотрел на компаньонов. Он больше не чувствовал себя в их компании мальчиком для посылок.
   – Чего ты глядишь на нас таким гоголем? – не понял его взгляда Пустовойтенко. – Сядь, послушай. Вон тебе табуретка!
   В пропахшей краской и клеем комнате были из мебели только эта закапанная белилами табуретка, вертящееся кресло и старый диван, на котором усталый, но счастливый полулежал с книгой её издатель.
   Шляпин провёл рукой по предложенному месту и сел.
   – Что я открыл? – переспросил его Пустовойтенко. – А вот что! Пока мы над «Триумфаторами» работали, я огурчик был! А теперь… Обновлением быта одну декаду занимался – и превратился в старый гриб. Лежу! – он покрутил пальцем по разным углам комнаты. – Вся квартира сорок пять метров! Много ли ремонту я сделал? Но спина у меня гудит. Пальцы! – он показал свою пятерню. – Не гнутся пальцы! И я открыл. Труд рабочего тяжелее интеллигента и всех этих купи-продай, подпиши! Поэтому я не совсем рад нашей энциклопедии.
   – Почему же вы не рады? – с подзадориванием спросил Шляпин.
   Пустовойтенко тяжело вздохнул.
   – Мы в ней проморгали рабочий класс. За хлебом к кому идём? К труженику полей. В поезде ехать. Кто путь проложил? Да вот и дом, где живу. Куда ни суну нос, везде рука рабочего человека! Хоть бы с десяток передовиков включить бы в нашу Энциклопедию и подарить бы им в знак уважения. Но рабочих в нашей энциклопедии нет!
   – Семен, да, – Циркулев виновато кашлянул. – С твоей правильной мыслью мы опоздали. Но энциклопедия издана и выходит в самостоятельную жизнь. И, как ты ни крути, это событие со знаком плюс!
   – Да никто бы, Семён Петрович, про вашего рабочего не читал! – Николай Николаевич взял из распечатанной пачки том, раскрыл его. – О! Хаммурапи! Ну, про этого почитают. Первый законодатель! Убийцу – убить! Оклеветанному отдать имущество клеветника! Интересно…
   Семен Петрович повеселел.
   – Тут много интересного. Сегодня почитаю. Ты, Коля, пойди, мне не встать, позови Нюську. На кухне всё кота раскармливает! Нечего с ним цацкаться. Не заслужил! Пол-лета шлялся, бродяга! Нюсь! Ну иди, позови её взглянуть на труд!
   Нина Николаевна вошла с достоинством. «В новом. По-модному!» – отметил Шляпин её наряд.
   Семён Петрович поднялся с дивана, освободил для неё место, подал ей том, сел рядом. Обстановка была почти любовная.
   – Ну, как нравится энциклопедия?
   – Не смотрела еще…
   – Рабочих, жалко, здесь нет, – посетовал Семен Петрович.
   Нина Николаевна откинула обложку, затем титульный лист, и на странице с творением своего супруга вслух скороговоркой прочла:
   – ПЕРДИСЛОВИЕ!
   – Веретёнщица!!! – Семен Петрович отнял у неё книгу. – Отправляйся на кухню! Не тебе энциклопедии читать!
   Нина Николаевна уставилась на него непонимающим взглядом. Он готов был и дальше обрушать на неё возмущения, но осекся, увидев опечатку.
   Две перепутанные местами буквы, как гром с ясного неба, оглушили его и компаньонов. Циркулев выронил из рук том. Шляпин встал. Пустовойтенко остался сидеть с раскрытым томом в руках. Его сократовский лоб неслышно собирался в морщины. Немая сцена окончилась драматично. Семён Петрович с хрустом вырвал из тома своё предисловие и подал лист Шляпину.
   – Коля, вырви все мои предисловия! И это! – он вытащил парный с предисловием лист. Лавроносцам с этого листа пока не высылай. Придумаем, как с ними быть! А то получат, не найдут себя, я от стыда сгорю! – с болью во взгляде он посмотрел в заметно пожелтевшее лицо Александра Фёдоровича. – Грамотей! Куда глядели твои корректоры? Хорошо у меня супруга грамотней всяких корректоров! А не проверь она?! Что бы Коля завтра отправил?! Да ещё, с уважением, Семён Пустовойтенко!
   – Да, посылать такое неприлично, – согласился Шляпин, беря от Пустовойтенко вырванные листы. – А я уже школьного друга в помощники пригласил. У него машина. Одному мне на почту столько не перетаскать. Ещё две тыщи адресов надо писать!
   – Надо, так надо, заплатим! – сказал Пустовойтенко и повторил приказ уничтожать предисловия.
   Шляпин набросился на них. Хруст вырываемых страниц причинял Семёну Петровичу душевную боль. Нина Николаевна, поджав губы, подбирала брошенные на пол листы и, наконец сообразив в чём тут дело, пронзительно запричитала:
   – Что же это такое, а?! Как же это вы, Александр Циркулев, Семёна моего опозорили?!
   Циркулев зашагал на почти негнущихся ногах к телефону, кипя от обиды и гнева:
   – Типография! Энциклопедия! Опечатка!
   После разговора отправляясь в типографию, он договорился с Пустовойтенко встретиться там ещё и утром, а Шляпина попросил до разрешения проблемы не трогать томов. Николай Николаевич согласно кивнул, но утром рассылать их к нему приехал приятель, и он обрадовал его:
   – Работы добавилось! Кое-что надо вырвать! За это шеф тебе дополнительно платит!
   Когда приятели были по колена в разбросанных на полу листах, в комнату постучались.
   – Иду, – недовольным тоном отозвался Шляпин, думая, что это соседки.
   Оказалось, Циркулев.
   – Коля, извини я без звонка. Твоего номера телефона нет.
   Шляпин похвастался:
   – Александр Федорович! Дело кипит! Видите, я помощника взял.
   Оторопев при виде вырванных листов, Циркулев растерянно поздоровался и сообщил:
   – Семёна ночью увезли…
   – Ночью?! – вскрикнул Николай Николаевич, махом скинул на пол листки с кресла от родительского венгерского гарнитура и предложил Циркулеву сесть.
   С трудом согнув длинные ноги, Циркулев сел.
   – Я его в типографии ждал. Думал, опаздывает. Потом туда позвонили. Он в больнице ветеранов. Нина с ним.
   – Живые?! – спросил Шляпин.
   Александр Фёдорович возмутился.
   – Коля, чтобы с тобой разговаривать, нужно иметь крепкие нервы! Конечно, живые! Ты меня удивляешь!
   – Николай очень эмоциональный, – заступился за него друг и подсказал ему. – Спроси, с чем человек лег?
   Николай Николаевич послушно последовал подсказке. Циркулев ответил уклончиво.
   – Лечится. Я сейчас от него. Рассказал, что типография предложила. Он сразу ожил. Вариант-то простой! Заштамповать это слово рисунком в виде лаврового венка. В нём без опечатки «ПРЕДИСЛОВИЕ». Оригинально смотрелось бы. Они решили отшлепать вручную. Уже штамп сделали. Работы на полсмены. Всё, что привезли сюда, хотели забрать и вернуть в исправленном виде. Моего звонка сейчас ждут. Что теперь делать?
   – Хорошо, что Семен Петрович жив! – ответил Николай Николаевич. – Это главное!
   Александр Фёдорович посмотрел на раскиданные листы.
   – Он меня просил вырвать, – оправдался Шляпин.
   – Ты же вчера, мне Нина рассказала, из всех томов вырвал.
   В комнате повисло гнетущее молчание. Приятель Шляпина, чтобы не мешать разговору, вышел.
   – Ладно, Коля! – Циркулев поддал ногой кучу листов и засмеялся. – Публиковать его предисловие всё равно было немыслимо. Я просил: дай мне отредактировать. Ни в какую. Он упрямый! И вот – всё вырвано!
   – Нет! Не всё! – Шляпин ободрился и кивнул на ещё не распакованные пачки. – Те я не трогал. Сто пятьдесят томов там! Семён Петрович как раз столько для себя хотел. Вот и будут ему с его предисловием в лавровом веночке! Звоните в типографию. Вот телефон. Пусть эти увозят! Остальное я отправлю, пока Семён Петрович болеет. Он и не узнает ничего.
   Циркулев взял телефонную трубку, прижал её к сердцу, поднял взгляд на потолок и взволнованно произнёс:
   – Коля, не иначе как свыше над нами подшутили и устроили всё в лучшем виде.

VIII

   Каждый вечер перед закрытием почты Николай Николаевич заходил в ближайшую сберкассу и снимал со своей кредитки по тысяче рублей для друга. Процесс получения денег из банкомата доставлял ему удовольствие. В такие минуты он с благодарностью вспоминал Глафиру. Отношения их, к сожалению, затухли. Шляпин торопился избавиться от томов и, главное, разослать письма, чтобы в случае, как, например, недавний визит Циркулева, бывшие компаньоны не обнаружили, что он в одиночку продолжает их бизнес. Он совсем перестал думать о личной жизни. Даже двадцатое сентября – знаменательный день его, так называемой, трудовой биографии, который ещё недавно он мечтал отпраздновать вдвоем с Глафирой, теперь решил посвятить деловым отношениям и прямо из сберкассы отправился к Семену Петровичу.
   Для больничной койки Пустовойтенко выглядел вполне бодрым. Нина Николаевна сидела возле него. На тумбочке стоял огромный букет. Семен Петрович сразу показал на него.
   – Лавроносец прислал! Первый. Его ещё я привлек. Получил свой том. Дозвонился до Нюськи. Спасибо выразить. Она сказала, в больнице я. Вот сюда мне принесли от него букет с открыткой. Молодец, Коля! Быстро рассылаешь и, главное, тёплые письма вкладываешь.
   Шляпин похолодел. Пустовойтенко продолжал:
   – Поздравить с публикацией ты хорошо придумал! Он нас и за письмо благодарит. С вами, пишет, на всякие новые энциклопедии подтверждаюсь. Нюсь, дай мне его открытку!
   Нина Николаевна напомнила, что открытка лавроносца вместе с томом энциклопедии у заведующего отделением.
   – А! Да! У него! Я подарил! – Семён Петрович самодовольно усмехнулся. – Читает! Автограф у меня попросил. Я дал.
   – Уж ты не одному ему подарил! – укорила его Нина Николаевна. – Я Александру Циркулеву велела больше сюда не носить. Для родственников, подруг моих с цеха надо оставить. Я никогда с пустыми руками не хожу в гости. А теперь сотенку долларов подарим и книгу. Вот, дескать, на ней заработали. Все за нас порадуются. Твоё предисловие красиво получилось в моём венке.
   Семён Петрович снова самодовольно усмехнулся.
   – Слышишь, Коля? Какой у меня эстет-счетовод! Ну, давай о деле. Много ещё отправлять?
   Николай Николаевич, пережив из-за письма большое беспокойство, ответил невпопад.
   – Совсем не знал, что вам принести. Купил кроссворды.
   – Дело! – обрадовался Пустовойтенко. – Угадал, чего мне тут не хватает! Молодец! А энциклопедий-то тебе много рассылать?
   – Три центнера переволохали! И ещё полно. Завтра опять на почту. С другом мне легче.
   Пустовойтенко посмотрел на Николая Николаевича с отеческой теплотой, попросил не засиживаться в палате, отправил домой выспаться.
   Шляпин выспался отлично. Утром, пока друг сдавал в упаковку тома, заглянул в сберкассу, зазудило справиться, не поступило ли чего от пионеров? Сумма на счету оказалась чуть больше сданной им на кредитку. «Ну, пионеры тысячелетия! Засалютовали! Дело пошло!» – возликовал он и после этого стал справляться о счёте каждый день. Счёт потихоньку рос.
   Однажды, когда «пионеры» подтвердились целой «дружиной», хорошо обогатив кредитку Шляпина, у него произошел нервный срыв. Он не мог написать на бандероли адрес очередного получателя. В голове завертелась озорная идея: предложить всему человечеству увековечиться в «пионерах третьего тысячелетия».
   Шутки ради он начал умножать две тысячи долларов на шестимиллиардное население земли. В голове начались сумасшедшие гонки!!! Извилины, задрожав, расширились до четырехполосного движения. Шарики встали на ролики! «Тррр», – затарахтело в ушах. «Стоять! – крикнул Николай Николаевич. – Снять ролики! Черепушка лопнет!» Он выругался, шарики выскочили из головы, и ему снова стало легко и весело.
   Перед выпиской Семёна Петровича энциклопедия была разослана. В день окончания работы Шляпин с другом отправились к банкомату. Но тот не выдал затребованную тысячу. Николай Николаевич не придал этому никакого значения. В кошельке хватило налички и рассчитаться с приятелем, и пропустить по стопке в ближайшей закусочной. Из-за сбоя с выдачей денег он забеспокоился, когда это повторилось.
   Банкомат василькового цвета, похожий на большой почтовый ящик, стоял на пути Шляпина к агентству недвижимости, куда он шел на другой день, уже видя себя, и не одного, а с Глафирой, Лёвкой и крепким, ползающим по полу, малышом, в их новой, типа Дагомысских апартаментов, квартире. Что-то внутри толкнуло Николая Николаевича задержаться у банкомата. Он решил получить пару тысяч. Машина отказалась выдать затребованную сумму.
   Встревоженный повторным сбоем платежной системы, Шляпин, изменив маршрут, поспешил на Невский проспект. Помещения, где получал кредитку, он не нашел. Похожая на ту дверь, куда он входил с коробкой «зеленых», была открыта, но там оказался ремонт. Николай Николаевич отправился в банк на Думскую улицу и, выстояв в кишкообразном коридоре очередь к окошечку, рассказал оператору о случившемся. У него попросили кредитку с паспортом и провели в отдельный кабинет. Вежливый клерк, проверив кредитку на другом аппарате, сообщил ему: «Карта у вас оформлена правильно, но денег на ней нет».
   – А где они? – спросил Шляпин.
   – Неизвестно.
   – Они на карточке были! Три дня назад были! Как они могли пропасть?!
   – Деньги разными способами пропадают. И не только с кредиток.
   Шляпин растерялся.
   – Что же мне делать? На её сейчас каждый день поступают платежи!
   – Думаю, вам целесообразнее завести новую кредитную карту.
   Внутри Шляпина всё вскипело: «Какую новую! На старой карте был миллион долларов! Её номер ”пионерам” разослан!»
   Он готов был возмутиться за такой совет на сотрудника, но зачем-то спросил его:
   – Сколько у меня взял опустошитель?
   – Всё! – ответил тот и предложил Шляпину обратиться в следственные органы.
   Глаза Николая Николаевича наполнились слезами. Клерка, казалось, это разжалобило. Он намеревался вернуть Шляпину кредитную карту с сочувственными словами, но вдруг радостно воскликнул:
   – Смотрите! Удача! Николай Николаевич! Не всё у вас потеряно! Вам только что поступила солидная сумма. Снимаем? Сами снимите через банкомат в рублях? Или у нас заполните вексель? Векселем можно доллары.
   – Доллары, – пролепетал Шляпин…

   Выйдя на улицу с непустым карманом, он снова обрел способность мыслить. Стал рассуждать:
   «Кто мог меня опустошить? Про кредитку знают Фира, Лёвка и… школьный друг. Когда я по тыще при нём снимал? Нет! – прервал он себя. – Не он! Не они! Это моя спешка! Я вписал в каком-то письме вместе с номером кредитки её код. И теперь какой-то, получивший к ней доступ, лавроносец готовится и „пионером“ стать, и „пионерские“ получать. Смастерил себе пластик. Таскал у меня, пока я энциклопедии таскал на почту!»
   Страх безденежья недавних лет, уже забытый за последний год, снова навис над ним. Из него увиделся единственный выход: опережать пионера-опустошителя.
   Из банка он проехал троллейбусом до отеля «Невский палас». Там опять к банкомату. Затребовал двадцать тысяч. Отказ. Через несколько минут запросил в метро «Маяковская» – опять пусто. По проездной карточке, с благодарностью за неё опять вспомнив Глафиру, проехал в метро на «Пролетарскую». На выходе увидел два банкомата и сразу же прилепился к одному. Потом к другому. Кантовался между ними долго. Около семи вечера взял «отклики» двух «пионеров». Утешился, понял: «Если буду опережать опустошителя, смогу отловить новый миллион! Главное на кредитке денег не оставлять. Прав был Семен Петрович, сразу тащил домой».
   Каждое утро он стал ходить на «Пролетарскую». Прикинув, поскольку сберкассы работают с одиннадцати утра до восьми вечера, и, значит, в остальное время ему никто ничего не отправит, он дежурил у банкоматов только в эти часы. «Пионерские» шли скудно. Иногда его знобило на осенней стуже. Он отогревался в метро и заставлял себя уходить в соседний парк, ещё сохранявший на ветвях багряно-желтые листья. От движущейся по аллеям его фигуры в тёмном плаще с капюшоном исходила мрачная таинственность. В один из понедельников, подумав, что вряд ли какой лавроносец в выходной подтверждался в «Новейшую», и поэтому кредитка с утра будет пуста, он позволил себе поваляться в постели и отправился на пост во второй половине дня. Ничего за тот день не получил. Вернулся домой злой. Во вторник, гуляя с пустыми карманами в парке, сравнил себя с псом на цепи у банкоматов. Желая занять себя чем-нибудь чисто человеческим, посмотрел на часы, и чуть не завыл. Время-то ничего не значило! Это раньше он думал, что банки открыты с одиннадцати. Так, одиннадцать – это в Петербурге, а в Омске?! Опустошитель с его миллионом мог сигануть на любой край света. Получалось, опережать его надо круглые сутки.
   Полночи он выл в подушку, а утром пожух, как никлый осенний лист, но зато у него возникла телепатия с деньгами. С тех пор, вводя пластинку в машину, он уже знал: впустую или нет. В какой-то день на неделе уже с утра он ощутил своим учащенным пульсом устремленность к нему денежного потока и не ошибся. Машина начала выталкивать! Он повторял запросы. Отклики шли! Пионеры подтверждались отлично. При грубом подсчете всего отловленного уже хватало на плохонькую комнатёнку. С новым вливанием денег пришли новые силы, и с ними возникло желание услышать Глафиру. Дагомысские воспоминания подкатили к сердцу. Захотелось сказать Глафире о неостывших к ней чувствах.
   После выхода Энциклопедии они не виделись, даже не созванивались, будто и не было Дагомыса. Он всё отнес на свой счет и по-глупому порадовался, что из-за потери денег у него есть оправдание. Оправдаться захотел срочно и тут же ей позвонил…

   Плавный полонез зазвучал в квартире Глафиры. Первым его услышал Лёвочка. В то утро он был в плохом настроении, потому что опять завтракал один. Красный складной телефончик лежал на столе перед ним. Лёвка не умел им пользоваться и не любил его музыки, отчего нервно крикнул:
   – Рыжуха! Заиграл!
   Из комнаты итальянца не донеслось ни звука. Темп музыки нарастал.
   – Фирка! Фулька! Играет!
   За дверью раздались шаги. Лёвочка поспешно спрятал под стол телефон и высунул язык.
   С тех пор, как Глафира перебралась в комнату итальянца, он пугал его Карабасом-Барабасом: отрастил бороду, таращил глаза. Ничего, роившегося в Лёвочкином сознании, Глафира не понимала и ругала его. Он страдал.
   Фульвио вышел, прикрыв обнаженную грудь красной в форме сердца подушкой, попросил телефон.
   – У меня его нет! – схитрил Лёвочка.
   – Что звенит под столом?
   – Это не твой!
   Вышла в халатике Глафира и, взяв телефон, засмеялась.
   – Топтыгин! Наконец! Где пропадал?
   Она села к столу. Фульвио ушел в комнату.
   – Нет, Топтыгин! Нет! Нет! Сейчас нет! – возражала Глафира. – У нас завтра жилец улетает.
   Лёвочка внимательно слушал разговор.
   Голос Глафиры неожиданно дрогнул: «Ой! Это как, Коля? Опустошили!» – продолжая разговаривать, она убежала в комнату Фульвио.
   За дверью щелкнула защёлка. Лёвочка немного погрустил в одиночестве, затем вышел из-за стола, свёл рупором руки у рта, прижал их к закрытой двери и крикнул:
   – Дядя Коля Топтыгин, приезжай! Лёвка устал!

IX

   На следующее, после звонка Шляпина, утро Фульвио улетел. Немножко сентиментальных слезинок не омрачили Глафире радости, какая сохраняется после хорошо проведенного времени. В розовой, туго перехваченной поясом, куртке, короткой юбочке и в туфлях на высоких каблуках она с лёгкостью бабочки выпорхнула из прощальных объятий итальянца, имея досаду лишь на жалкое здание международного аэропорта, с какого и сама она собиралась вскоре улететь вместе с Левкой.
   В машине на обратном пути, как и по дороге в аэропорт, её опять преследовали запахи и даже вызывали у неё тошноту, настолько сильную, что пришлось перейти из машины в метро. Это озадачило её. Захотелось срочно посекретничать с задушевной подругой. Она позвонила ей с эскалатора. Люська сообщила, что уезжает на пару дней к матери и предложила увидеться на Речном вокзале. Они встретились.
   – Фирка! Ты цветёшь! – привётствовала её Люська. – А я, представляешь, в двух шагах от причала живу и не знала, что с августа пароход около мамы останавливается. Моё семейство вчера с малышом от неё им приплыли! Последний рейс сегодня туда. Завтра вечером вернется – и конец навигации. Надо воспользоваться! Беру второй билет для тебя? Прокатимся? У мули банька для меня уже топится. Попаримся! Ты в детской спать будешь. С окном в сад! Утром погуляем, яблок в саду наберем! Не умрёт Лёвка за одну ночь без тебя. А ты перед отъездом попрощаешься с мулей.
   Последний довод звучал убедительно. Времени на обдумывание не было. На пристани полсотни пассажиров ждали уже появившийся из-за Володарского моста белый пароход. Осторожно спускаясь по крутой лестнице к причалу и держась за Люськино плечо, Глафира сообщила:
   – Он вчера позвонил…
   – Кто?
   – Топтыгин! Завтра в пять придёт. Я не могла отказаться встретиться. Его опустошили! Сняли с кредитки всё до рубля. Я не пойму, как? Фульвио ведь кредитку по правилам сделал. В банке, когда её получали, помнишь, я спросила оператора: «Тысяча долларов на счёте есть?» Она сказала: «А как же?! Можете дарить своему другу!» Я этот пакет с кредиткой и всеми инструкциями из дома не выносила, даже не смотрела. Так всё и отдала твоей невестке. Светка не могла схимичить?
   – Ты что?! – Люська возмутилась. – Она чуть ли не в обмороке с его деньгами к нам за стенку вошла. Знаешь, не думай о нём!
   – Почему? Мне его жалко.
   – Ой, только не играй передо мной очередную, недоставшуюся тебе роль. Тоже мне, «народная артистка»! – Люська распалилась. – Жалко ей! У твоего Топтыгина денег куры не клюют! Я говорила, наскребём тысячу долларов ему на первый день. На другой день, мы не бандиты какие, честно почти всё на его кредитку выслали! Себе и Фульвио только по сто тысяч оставили. Ему каждый день новые тысячи добавляются. Он даже не заметил, сколько пропало. Я права была! Схватился, когда целиком обчистили. Это для него игра, азарт! Жалеть его нечего. Он сейчас новый миллион накручивает!
   Они подошли к трапу. Люська остановилась.
   – Давай подождем. Наши места не займут. Постоим. Я, знаешь, о чём жалею? Зря мы невестку мою привлекли. Лучше бы мне самой сесть. Парик надеть, очки, загримироваться. Не узнал бы он меня. Один раз видел. И в каком состоянии был. А Светка, – Люська вздохнула, – упрекнула меня вчера. Говорит: «Вы, когда доллары домой принесли, сыночку сказали, это нам дивиденды на наши ваучеры выдали! Сыночка своего бережёте, а меня, впутали». Говорит, на руках ребенок, а руки трясутся. Я ей: «Светик, положи его в кроваточку или дай его мне». А она: «Не троньте моего ребенка!» Что ты на это скажешь?
   – Вон матрос к канатам идет. Пора садиться, – ответила Глафира.

   В нижнем салоне катера было по-советски неуютно. Почти сразу отчалили. Ещё не исчез из виду светло-серый, жилой массив вокруг метро «Пролетарская», когда у Глафиры зазвонил мобильник.
   – Это Фульвио! Обещал позвонить, как взлетит! – она обрадовалась, но, достав из сумки телефон, не включила его.
   Люська посмотрела на подругу с любопытством.
   – Не хочешь говорить? Думаешь, итальянец деньги снял?!
   – Я вообще ни о чём не думаю.
   – Тогда чего не отвечаешь ему?
   Глафира показала экранчик. На нём высвечивалось: «Топтыгин».
   – А, трусливый заяц! Ну пусть бегает по кустам! – Люська ехидно усмехнулась. – Звони! Звони!
   Телефон смолк, и стало слышно, как, пришлёпывая о борт парохода, плескалась вода. Глафира посмотрела в окно. Начинал сеяться дождик. Нева играла мелкими серебристыми волнами. В какой-то момент они показались Глафире разрезвившейся стайкой малышей рыбешек. Она задумалась, взяла Люську под руку.
   – Плывем! – отозвалась та и засмеялась.

X

   Почти весь тот день, первый после полного «обновления» квартиры, Семен Петрович не покидал постели. Нина Николаевна одна ходила в магазин, варила обед, но, не тронув его и не будя мужа, тоже легла. И кот, развалившийся у их ног, и новый телефон весь день не подавали звуков. Супруги, пребывая в полудреме, иногда проваливались в глубокий короткий сон и, просыпаясь, каждый раз удивлялись, как дома светло и богато.
   После обеда поздним вечером Пустовойтенко опять ушел в спальню, но не лёг в новую широкую кровать, а пересчитал пачки долларов. Чемодан, хоть заметно и опустел, но оставался увесистым. «Тяжелые черти», – проворчал Семён Петрович, затолкнув деньги обратно в тайник, и поспешил к компьютеру. Вошел в Интернет. Циркулев уверял: энциклопедия разослана по главным библиотекам страны и даже зарубежья и вот-вот должна появиться во Всемирной паутине. Семён Петрович начал искать её среди энциклопедий. На экране плыл их длинный список, самых разных. «Триумфаторов мира» не было. Семён Петрович не расстроился. Удовольствие созерцать настоящую энциклопедию оставалось сильным. Он выключил компьютер, взял со стола фолиант, погрел его в руках и открыл на «Предисловии». Отштампованный Нюськин веночек украсил страницу, но напомнил Семёну Петровичу историю с опечаткой, чуть не стоившей ему жизни. Он поспешил перевернуть книгу на последнюю страницу. Под строчкой «Энциклопедия Триумфаторы мира» стояло: «Издатель: Семен Петрович Пустовойтенко». Ниже: Председатель отборочного жюри: Николай Николаевич Шляпин». И ещё ниже, красивым курсивом: «Составление и литературная обработка журналиста Александра Циркулева».
   «Какая команда!» – Пустовойтенко не мог сдержать эмоций и крикнул:
   – Нюся! Отличных я подобрал компаньонов! Ты согласна? А?!
   Он крикнул, как всегда, громко, но Нина Николаевна, как обычно, не услышала. На новой кухне у нового кухонного прилавка она мыла новую посуду и время от времени поглядывала в окно. Засеявший со вчерашнего вечера мелкий дождь припустил сильнее, застучал в стекло и настучал ей важную мысль.
   – Семён! – крикнула она своим особым манером.
   Семён Петрович услышал. В отличие от него, нередко налаживавшего в цехах веретённые машины, но в основном работавшего в ремонтном цехе без постоянного гула веретёнок, Нина Николаевна оглохла на фабрике больше, чем муж, но зато лучше его научилась кричать на какой-то особенной частоте звука. Семён Петрович в любом шуме даже на расстоянии слышал её.
   – Иду! – отозвался он и сказал, входя в кухню. – Я тебя кричу. А ты меня кричишь. Чего?
   – Семён, нам зонты надо купить. На улице, видишь, что. А мы без зонтов.
   – Надо так надо. Купим. Какие хочешь?
   – Чтоб кнопку нажать – и открылся. Нажать – и закрылся.
   – Автоматы, значит. Купим автоматы. Хоть сейчас пойдём!
   – Сейчас, считай, день кончился!
   – Значит, завтра пойдем и купим. Мне чёрный. А тебе, может, два разного цвета? К туфлям, к сумкам?
   Нина Николаевна похорошела от нечастой на её лице улыбки.
   Семен Петрович в ответ запел ей французскую мелодию из «Шербурских зонтиков».

   Приближалась полночь. Проспав почти целый день, они всё ещё не ложились, ходили по дому, рассматривали и хвалили свой ремонт, глядели на содержимое в их новом холодильнике. Во втором часу ночи, наконец, зазвонил их новый беспроволочный телефон. Семён Петрович по привычке ответил:
   – Энциклопедия!
   – Сеня! – раздался из трубки радостный голос Циркулева. – Всю жизнь, Сеня, у меня было предчувствие, что ты послан мне свыше! Интуиция не обманула. Извини, я не мог дождаться утра. «Триумфаторы мира» в Интернете! На сайте «Современные энциклопедии». Внук только сейчас раскопал! Сеня, попали-таки мы с тобой в вечность! Записывай наш адрес там. Диктую…
   – Погоди, погоди, Саня! – деловым тоном остановил его Семён Петрович. – Мне ещё надо иметь, чем записывать. Иду к рабочему столу… вот. Взял бумагу, ручку. Сел! Диктуй! Как? Дабль вэ, дабль вэ, дабль вэ. Собака?.. Нет? Точка? Так! Так! Записал! Спасибо. Прими и ты поздравление. А лавроносцам-то, Саня? Как бы это дать им знать?! Сами наткнутся? Ха-ха! Сюрпризом будет! Ну, лады! Лады! Отметить не можно, а нужно! Обязательно! С Колей обязательно! Бывай, Саня! Бывай, дорогой!
   Закончив ночной разговор, Семён Петрович, поспешил искать во Всемирной паутине «своих» лавроносцев. Неожиданно просто он нашёл в вечности собственный адрес, позвал его посмотреть Нюську и от счастья опять запел ей из «Шербурских зонтиков».

XI

   Лёвочка просыпался в ту ночь много раз. Прислушивался к звукам в соседней комнате. Его успокаивали слабые шорохи, доносившиеся оттуда. Это ветер, проникая через плохо прикрытое окно, шевелил бумаги, оставленные Фульвио на письменном столе. К утру ветер стих. Но Лёвочка, как только проснулся, вспомнил эти шорохи, спрятался, как в детстве, с головой под подростковое одеяло и там скрипуче по-стариковски засмеялся. Смеясь, он высунул наружу тощие ноги, ещё плохо гнущиеся с утра в коленях, обул шлёпанцы и в накинутом на себя одеяльце выбежал в гостиную. С криком «Вернулась! Вернулась Рыжуха!» он долго бегал вокруг стола. Стулья возле него цеплялись за одеяло. Лёвочка его дёргал: «Дай, дай сюда!», ронял стулья и бежал снова, пока учащённое сердцебиение не заставило его остановиться. Переведя дух, он подошел к комнате Фульвио. Там было тихо. Он зло крикнул:
   – Рыжуха, чего молчишь? Думаешь, с Фулькой там закрылась. Его там нет! Он улетел! Выходи, давай. На самолете обещала! Не выходишь! Та-ак! Считаю до трех и… открываю. Раз! Двас! Три! Прикуп мой!
   Он распахнул дверь. Красная, в форме сердца, подушка на диване, как символ пережитых здесь чувств, возмутила его, ожидавшего увидеть на этом месте Глафиру. Разложенный диван тоже показался ему виновником его одиночества. С воплем: «Вот тебе! И тебе!» – он набросился на диван и подушку и долго колотил их, не замечая боли в кулачках и сердце.
   Остановили приступ его гнева два коротких звонка. От неожиданности он испугался, но в следующий момент с криком: «Ага! Вернулась!» – юркнул к себе в комнату, там водрузил на голову лавровый венок и подбежал открыть дверь.
   Улыбающийся Николай Николаевич с нежно розовевшими сквозь оберточный целлофан хризантемами торжественно стоял на пороге. Под мышкой он держал том «Триумфаторов».
   – Фира! Я к вам с сюрпризом! – крикнул он, входя в комнату. – Почитай энциклопедию!
   На странице между Гегелем и Гёте стояли заметки о Глафире, как о заслуженном деятеле культуры, и о Лёвочке, крупном коллекционере игральных карт. Они об этом не знали, и Шляпин был настроен увидеть их удивление, восторг и получить поцелуи благодарности, но вид Лёвочки обескуражил его.
   – На кого ты похож?! – спросил он. – Почему зарос? Фира где?
   Дрожащими губами Лёвушка произнёс:
   – На самолете… без меня.
   Николай Николаевич принял его ответ за фантазию, упавшие стулья за последствия его игр, но, видя, что Глафиры нет дома, швырнул на стол фолиант, машинально поднял стул и, почувствовав усталость, сел, держа букет на коленях.
   – Я спал один. Боялся… – пожаловался Лёвушка.
   Его слегка склоненная фигура, укутанная в одеяло, напомнила Шляпину известную академическую картину с её многочисленными этюдами в музеях и иллюстрациями в разных журналах. Шляпин заметил сходство Лёвушки с персонажами картины и спросил:
   – Чего ты закутался в одеяло?
   – Глупый вопрос! – заносчиво ответил Лёвушка. – Так удобно!
   – А почему зарос? Тоже удобно? Щетина торчит во все стороны. Сколько дней ты не брился?
   – Как Рыжуха улетела…
   – Я вчера с ней разговаривал. Разве она была не тут?
   – Тут.
   – За один день такая борода не вырастет…
   – Я спутал!
   – Ну вот, спутал, – Шляпин улыбнулся. – Как вы тут жили без меня? Не звонили даже.
   – Я звонил.
   – Когда?
   – Когда Фирка с Фулькой в комнату меня не пускали…
   – В какую ещё комнату тебя не пускали?
   Лёвочка мотнул головой в сторону комнаты Фульвио.
   – Как это тебя туда не пускали?!
   Лёвочка подошел к двери, освободил из-под одеяла руку и пощёлкал дверной защёлкой. Николай Николаевич усмехнулся.
   – И давно они за защёлкой?
   Лёвочка промолчал. Не получив ответа, Шляпин попытался пошевелить бровями и переспросил:
   – Давно они за защёлкой-то?
   Лёвочка не ответил, весь обратясь в слух. За окном цокали одинокие, похожие на Глафирины, каблучки. Николай Николаевич тоже затаил дыхание. Надежды его и Лёвочки оказались напрасны. Звук каблучков, удаляясь, затихал и затих. Лёвочка принялся раскачиваться из стороны в сторону, проводить ладонью по бороде. Заподозрив что-то «не то» в его бурно разросшейся на лице растительности, Шляпин спросил:
   – Так ты, что ли, все эти годы любил Рыжуху?
   – Полулюбил.
   – Тьфу! – Шляпин рассмеялся. – С тобой, полудурком, без поллитры не разберёшься! Как это полулюбил?!
   Лёвочка показал мизинец.
   – Мне с ней так…
   – А без неё?
   Мечтательное выражение облагородило маленькое Лёвочкино лицо. Он поднял вверх большой палец.
   – Без неё – так! Я раньше на профессора был похож! Газету «Спорт» покупал. В садиках читал. С девочками и мальчиками играл.
   «Ничего себе уха!» – воскликнул Николай Николаевич. – Так и жил бы без неё!
   – Не жил бы. Знаешь, почему я её себе взял?
   – Ну?!
   – Мне деньги в сберкассах перестали давать. Они все куда-то сами пропали.
   Этим признанием Лёвочка невольно посыпал соли на рану Шляпину. Он зашуршал целлофаном букета.
   – Без денег, дядя Коля, плохо одному, – добавил Лёвочка новую жгучую щепотку на сердце Шляпина и ушел в ванную.

   Шляпин позвонил Глафире на мобильный. После их вчерашнего разговора она ни разу не откликнулась на его звонки. Теперь ему стало ясно, почему, но он всё равно набирал и набирал её номер. Лёвочка вышел из ванны заплаканным, вытер кулачками глаза и попросил денег на парикмахерскую. Шляпин дал ему тысячу. Уходя, Лёвочка запер за собой дверь на ключ.

   Николай Николаевич, так и не сняв плаща, долго сидел с букетом на коленях. Наконец отложил цветы, поставил на места стулья, заглянул в Лёвочкину комнату, снова, как и прежде, когда приходил за чемоданом, увидел в ней множество разбросанных на полу и ломберном столе игральных карт. Он зашел в другую комнату. На глаза сразу попала красная подушка в форме сердца. Как и у Лёвочки, она вызвала у Шляпина гнев. Он выбросил её в гостиную и начал швырять из угла в угол. Она летала дразнящей красной тряпкой, пока не залетела далеко под диван. Стараясь успокоиться, Шляпин прошел к окну и долго глядел на канал, поблескивавший в сумерках тёмной лентой.
   Время таяло. Мрачный дождливый день резко оборвался, и вечер, тёмный, как ночь, наступил неожиданно и грубо. Рана на сердце Шляпина заныла сильней. «Сейчас бы быть у банкомата, а не тут с подушкой», – подумал он и одновременно поймал себя на мысли, что не хочет быстрого возвращения Лёвки. «Пусть бы не пришел до Глафиры! И тогда…». Расхаживая вокруг стола, он стал мечтать. Скажу ей: «Фир, я тут узник у тебя! Лёвка ушел бриться. Ты знаешь, мне к банкомату надо. Но одно твоё слово, и я не уйду».
   Его мечту распалил звонок. В надежде увидеть Глафиру Николай Николаевич бросился к двери.
   – Фирка! Где пропадаешь?! Договорились на пять! Я тут узник у тебя!
   Звонки повторялись. Раз и ещё, и ещё раз. Не понимая, что это звонит телефон, Шляпин кричал:
   – Не трезвонь, Фира!.. Устал тебя ждать! Лёвка бриться ушел!.. Я один тут! Открывай своим ключом!
   Телефон замолк. Шляпин продолжал говорить с дверью.
   – Фира! Ты молчишь? Лёвка, ты дразнишься? Открывайте, кто там?! Я энциклопедию вам принёс!

   2005 г.
   Петербург – Дагомыс

Ирина Волкова-Китаина Задумка веретёнщика

I

II

III

IV

V

VI

VII

VIII

IX

X

XI

Ирина Волкова-Китаина
Задумка веретёнщика