-------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|  Владислав Петряев
|
|  Вознесение духа
 -------

   Владислав Петряев
   Вознесение духа

   С благоговеньем, нежностью и грустью посвящаю этот сборник стихов моей незабвенной маме – Петряевой Раисе Константиновне


     В печали о тебе я к радостям остыл,
     К тебе своею музой устремляюсь,
     Мне свет земной без глаз твоих не мил,
     Тобой остаток жизни освещаюсь.



     Не я, так кто? – Из этого иду,
     И снова в бой за истину бросаюсь!



   Предисловие к изданию

   Выпуская второй сборник стихов под общим названием «Вознесение духа», я имею в виду не вознесение духа в его мистически-религиозном представлении об отделении души от тела после смерти и её вознесении в неизвестном направлении на небеса, а только в материалистическом понимании. Человек, являясь продуктом общественного бытия и воздействующего на него общественного сознания, активно развивая себя самостоятельно физически и интеллектуально, реализует свои знания или свой дух в продуктах своей деятельности, тем самым как бы материализуясь в них. В этом, и только в этом случае, я говорю не просто об обусловленности отдельного индивида этим общественным бытием и этим общественным сознанием, но и о самостоятельном познании и развитии себя индивидом, развитии им самим своего Я и одновременно реализации этого Я в продуктах своей деятельности и творчества. Достигая тем самым подлинности и уникальности своего разумного существования, не обедняемого религиозной мистификацией.
   Будучи кандидатом философских наук и юристом, многие годы изучая политическую экономию, историю древних цивилизаций и мифологий, десятки лет интересуясь открытиями в области палеонтологии, биологии, генетики, физики элементарных частиц, с раннего детства увлекаясь художественной литературой, я не мог выразить себя в условиях того социализма, в котором жил и который ограничивал гуманитарное творчество рамками догматических установок, не давая возможности высказать и, тем более, печатать свои действительные мысли и чувства. Затаённый страх и безысходность ограничивали возможности тех, кто не мог и не хотел приспособиться к этим условиям. К тому же в 1981 году меня исключили из партии за «непартийную оценку некоторых сторон общественной жизни» и уволили из института. Так настали годы работы юрисконсультом и вынужденного молчания под бдительным оком КГБ. Тогда было совсем не до стихов.
   Затем пошли годы перестройки, реформ, мучительные годы ломки всей системы общественных отношений, институтов и сознания. И только в 58 лет, мучаясь от нереализованности своих возможностей, я, наконец-то, нашёл в себе силы начать писать стихи, одновременно изучая теорию стихосложения, ещё и ещё раз читая и перечитывая Гомера, Вергилия, Данте, Шекспира, Байрона, Пушкина, Лермонтова, Некрасова и многих наших и зарубежных поэтов, учась у них технике стихосложения, их способности обнажать те социальные и нравственные проблемы, которыми жило общество.
   При этом я не мог согласиться с теми литераторами, в том числе и с Белинским, которые считают стихами только лирические стихи, воспевающие любовь, природу, нечто светлое и прекрасное. Если встать на эту точку зрения, то надо отбросить Гомера, практически всю античную поэзию, трагедии и драмы Шекспира, Пушкина и т. д. Собственно, Белинский и делал это, когда писал, к примеру, в своём обзоре «Русская литература в 1842 году»: «Так, например, «Руслан и Людмила», «Кавказский пленник», «Бахчисарайский фонтан» Пушкина – настоящие стихи; «Онегин», «Цыганы», «Полтава», «Борис Годунов» – уже переход к прозе; а такие поэмы, как «Сальери и Моцарт», «Скупой рыцарь», «Русалка», «Галуб», «Каменный гость», – уже чистая, беспримесная проза, где уже нет совсем стихов, хоть эти поэмы писаны и стихами».
   Вот такая логика: поэмы писаны стихами, но это не стихи! И теперь уже те, кто пишет небольшие стихи о любви, природе и своих светлых чувствах, категорически заявляют: всё, что не лирика – это не стихи. А что? Пушкин писал: «Пишу не роман, а роман в стихах, – дьявольская разница». Тем не менее, роман «Евгений Онегин» он относил именно к стихотворным творениям! И с этим нельзя не согласиться. И в наше время один из классиков теории стихосложения Томашевский писал по этому вопросу: «Различие между стихом и прозой заключается в двух пунктах: 1) стихотворная речь дробится на сопоставимые между собой единицы (стихи), а проза есть сплошная речь; 2) стих обладает внутренней мерой (метром), а проза ею не обладает». Спрашивается, какие ещё нужны доводы?
   В сборнике читателю откроется обширная тематика: от лирики до экологических и острых мировоззренческих проблем, поставленных временем; от небольших стихотворений до крупных поэм, написанных, в том числе, и белым стихом, используемым всеми поэтами при написании крупных произведений. При этом я полностью отдаю себе отчёт в том, что, как и прежде, не всеми буду понят и воспринят, поскольку снова не вписываюсь в ту идеологическую и политическую ориентацию общества, которую едва ли не насильно навязывают политики и теологи России под эгидой развития духовности и нравственности, втягивая страну в очередную ложь теперь уже религиозного догматизма, пытаясь через него воспитать покорность, смирение перед властью и церковью, не понимая (или не желая понимать), какие они взращивают семена будущих конфликтов, основанных теперь уже не только на социальной, но и на национальной и религиозной почве. Конечно, церкви, превратившей религию в бизнес, это выгодно, поэтому она уже сегодня добивается от власти отказа от материалистического взгляда на устройство мира в системе образования, а следовательно, и научного познания как такового. Однако возврат к кукольно-архаическим отношениям, возможным лишь в условиях патриархальной, неграмотной России, приведёт её или к откату от тех достижений в области науки, техники, культуры, которых она достигла, пройдя через величайшие муки и многовековые страдания, или также, как и в Европе, религии не будет придаваться того показного и даже политического значения, которое лицемерно демонстрируется у нас, когда в нарушение конституционных норм послушное чиновничье сословие в каждом рабочем кабинете вывешивает иконы.
   Удивляясь столь резкому повороту общественного сознания в сторону религии, я всё же надеюсь, что сам уровень образования и интеллекта россиян, а также огромные достижения в области естественных наук, постепенно будут выводить сознание россиян из архаических представлений.
   Я вовсе не мечтаю своими стихами исправить человеческое невежество и предрассудки, мне важно указать на опасности, грозящие обществу. Этого довольно. И пусть сами читатели определят, насколько я близок к истине.
   Пенза, 2011 г.
   В. Петряев


   Истины грядущего
   Рецензия на творчество известного пензенского поэта Владислава Петряева

   С большим интересом ознакомился с новыми произведениями Владислава Петряева. Его стихотворения написаны по классическому образцу, то есть в них прослеживается чёткий поэтический ритм, выверенный стихотворный размер, стихи рифмованны. По содержанию, по эмоциональной наполняемости, по новаторским приёмам эти стихи, конечно же, заслуживают одобрения. Здесь Владислав Васильевич выступает как профессиональный художник, искусно владеющий словом.
   Однако, как незаурядный мыслитель, Петряев стремится выразить свой внутренний духовный потенциал в более крупных художественных произведениях. Это естественно: если есть творческие силы, энергия души, уверенная до святости гражданская позиция, – поэт не остановится на форме четверостишия, даже на форме развёрнутого стихотворения… Он обязательно попробует свои силы в более крупном литературном жанре, например, в жанре поэмы. Известны эпические произведения древности – эпопеи: «Илиада», «Одиссея», «Песнь о Роланде», предусматривающие черты историчности, героического содержания, легендарности, патетичности. Поэмы А.С. Пушкина, В.В. Маяковского, А.Т. Твардовского, Е.А. Исаева, бессюжетная лирическая поэма А.А. Ахматовой «Поэма без героя» написаны уже открыто выраженным лирическим пафосом, где автор – участник или вдохновенный комментатор события.

     И я встаю,
     Тревогу бью
     Всей многотрубной медью.
     Я Гансу руку подаю,
     Тебе же, Хорст, помедлю.

   Это позиция лирического героя (автора) Егора Исаева в его поэме «Суд памяти».
   Естественно, как автор глубоко мыслящий, обладающий обширнейшими познаниями во всех сферах жизни, начиная с эпохи Гомера и до нынешних дней, Владислав Петряев в своём творчестве не обошёл эпический жанр. Первая его книга поэма о Г.К. Жукове, величайшем полководце, издана и получила высокую оценку не только читателей нашей области, но и научных сотрудников музея Г.К. Жукова, Президента военных наук, участника Великой отечественной войны, генерала армии Гареева М.А., посла США в России Джона Байерли, Российской государственной библиотеки и др.
   Свою новую книгу Владислав Васильевич назвал «Вознесение духа». В неё вошли многочисленные стихи разных лет, написанные на самые разные животрепещущие темы, а также поэмы. Нисколько не умаляя достоинства стихов и поэм автора «Российский передел», «Религиозная опасность», «М. Лермонтов», «Размышления при чтении главы о богослужении каторжан в романе Л.Н. Толстого «Воскресение», хотелось бы остановиться подробнее на поэме «Сказание о воскрешении».
   Надо отметить, что тема материала повествования вроде бы не нова. На тему об Аде писали и Вергилий, и Данте. Однако в отличие от указанных авторов, тему Ада Владислав Васильевич использует для изначально поставленной им цели: с материалистических позиций показать несостоятельность самой идеи воскрешения. При этом автор в своём сказании идёт от современности, выворачивая наизнанку все слои общества, всех великих и «невеликих». Все они в Аду. Их страшно карают там за прегрешения при жизни на белом свете.
   Автору вроде бы снится сон о том, что верховный древнегреческий бог Зевс решил воскресить всех умерших и исполнить обещания пророков, так и не выполнивших их. Однако прежде чем принять окончательное решение, он собрал на высоком Олимпе узкий круг своего семейства с повесткой дня: «Воскрешать всех умерших, или не воскрешать?». В семейном совете приняли участие его братья Аид с Посейдоном, жена Гера, и сестра Деметра…
   Здесь надо отметить отменные познания Петряева в Античной культуре, литературе, мифологии. Он знает не только имена богов, но и их характеры, кто на что способен, кто за что отвечает. Так, Гермес – посланник богов, ему и поручено отыскать во Вселенной всех когда-либо существовавших у народов богов и пригласить их на Олимп для решения этого вопроса.
   За полгода «перелётов» Гермес, к удивлению древнегреческих богов, не нашёл во Вселенной ни одного бога. Тогда верховный бог Зевс решил спуститься в Ад и посмотреть на тех, кого он сам отправлял туда толпами со всего света и кого удумал воскресить: исправили их страдания или нет, можно ли их воскрешать? И он, вместе с братом Аидом, властителем подземного царства, отправляется в Ад. С ним же (во сне) отправляется и лирический герой (автор) поэмы. Он видит в царстве мёртвых, какие муки уготовили «служители» Ада грешникам. За ложь при жизни на белом свете – одна кара, за обжорство, прелюбодеяния, скотскую жизнь – другая. Самые страшные муки уготованы душегубам, тем, кто развязал страшную войну, погубившую миллионы и миллионы людей. В Аду участь их ужасна. В первую очередь это касается Гитлера и его ближайшего окружения. Не менее страшные муки терпят и все фашисты, принёсшие народам неисчислимые страдания и горе, спалившие Хатынь вместе с женщинами и детьми, а также убийцы, насильники.
   Здесь же, в Аду, автор видит великих поэтов, учёных, композиторов, певцов, пророков, беседует с Лениным, смотрит на муки Сталина, по мнению автора, загубившего «механизмом» НКВД миллионы человеческих жизней… По-человечески всё это конечно и любопытно, и интересно.
   И всё же после осмотра семи кругов Ада, вдумчивых бесед с пророками, верховный бог Зевс решает воскресить умерших: и тех, кто умер вчера, и тех, кто умерли десятки тысяч лет назад. И он это сделал! На бедную Землю пришли миллиарды и миллиарды новых «жильцов». Но каково им, воскресшим! Им негде жить, у них нет работы, им нечего есть, они голодают вместе с живущими на белом свете: всё съедено, даже воды нет. И воскресшие, вместе с теми, кто жил ранее, испытывая страшные муки на земле, пустынной, голодной, смердящей валяющимися повсюду трупами, вымирают на всех континентах.
   Вывод лирического героя повествования таков: воскрешение мёртвых – иллюзия, религиозный обман. Его сознательно внедряют для того, чтобы держать народы в покорности и повиновении, служа церкви, власти и бизнесу…
   Может, это и так. Но на сегодняшний день очень многие начали молиться другой идеологии, и очевидно, что этот труд будет воспринят всеми далеко неоднозначно…
   Поэма написана белым стихом, хотя он – не везде «белый», и допускается непроизвольное рифмование. Язык поэмы – смешанный, на одном говорят и боги, и смертные…
   Особо хотелось бы отметить, что сама необычная постановка проблемы, последовательно и скрупулёзно раскрываемая в поэме «Сказание о воскрешении», как и вся книга в целом, заинтересуют не только сегодняшних читателей, но будут востребованы и в завтрашнем дне. И может быть, первопроходцем к этому завтрашнему дню развития народов и держав будут произведения русского поэта Владислава Васильевича Петряева.



   Стихотворения


   • • •


     Я гнал себя, пришпоривал, как мог,
     Издать чтоб первый сборник к юбилею [1 - Хотел выпустить сборник к своему 60-летию (2001 г.), но он вышел в 2002 г.],
     Устал тогда, не уложился в срок,
     Но всё ж издал и вовсе не жалею!
     Себе и всем наглядно показал:
     Писать стихи – совсем не так-то просто.
     И если я поэтом всё же стал,
     То это плод огромного упорства.
     В том – первом – сбои были: ерунда!
     Я мысли, дух свой выбросить стремился,
     Отбросил страх чьего-то там суда
     И этой цели, в принципе, добился.
     Утёрши пот, неточности убрав,
     Уверенно себя в бой снова кинул,
     И зубы сжав, и силы все собрав,
     Поднял стихи на новые вершины.
     И вот я вновь, читатель, пред тобой,
     Исправленный, окрепший, усложнённый,
     Помысли вместе, рядышком со мной:
     Надеюсь, будешь больше просветлённым.



   • • •


     О, Музы, молю вас, настройте мне душу
     На длинную песню о жизни певца,
     Взволнуйте её, я немножечко трушу,
     Началу внимая, не видя конца.


     Я много за жизнь испытал вдохновений,
     Немало наук обострённо впитал,
     И можно ль позволить, чтоб дух дерзновенный
     С останками тела в земле пребывал?


     Отрину его, лишь бы силы хватило,
     Спою, что отверг или принял умом,
     И клясть меня будут, и тратить чернила,
     Но я улыбнусь лишь на этот содом.


     Как будто бы нечего больше страшиться —
     Россия свободу свою обрела!
     Но с яростью вновь я обязан трудиться,
     Пока она в рабство к попам не ушла.


     На них она, слабая, в муках взирает,
     Религией хочет духовность поднять,
     При этом и Ленина культ сохраняет,
     И ниц пред попами готова упасть…


     Безумье, безумье над нами витает,
     Свободы не вижу, о ней вновь кричу,
     В плену у иллюзий народ пребывает,
     А я его мыслью наполнить хочу…



   • • •


     Я многим за долгую жизнь увлекался,
     По свету мотался – один, без ветрил,
     Сжав зубы до боли, с волнами сражался,
     Топили меня – я выныривал, плыл.


     И, берег увидев, душой укреплялся,
     Стенал я и плакал, но слабым не слыл.
     На берег же выйдя, вновь в бой устремлялся,
     От трудностей дух мой сильнее лишь был.


     Кем только я не был, за что не хватался,
     Но счастье прошло от меня стороной,
     Себя не раскрывши, стихами занялся —
     Они – мой последний, отчаянный бой.



   • • •


     В борьбе и исканьях был жизненный путь,
     В борьбе сам с собою его завершаю,
     Не знаю, осталось мне сколько тянуть,


     Но дух свой готовым к борьбе сохраняю.
     Его вознесу я в прощальных стихах,
     Ни в бога, ни в чёрта, в науку лишь веря,
     Останусь вот в этих усталых строках,
      И пусть меня судит бездумное время.



   1976 г


   • • •


     Сколько тайны в ночи лунной,
     Как торжествен неба свет,
     Я сижу у речки чудной —
     Слушаю рассвет.
     Вот зарница полыхнула
     В небе у реки,
     Тенью что-то промелькнуло,
     Словно лешаки.
     Наконец, чуть просветлело,
     Отступила тьма.
     Небо нежно заалело,
     Жуть ночи прошла.
     Лёгкой рябью в речку тихо
     Ветер чуть дохнул,
     Сил набрал, промчался лихо,
     Волнами плеснул.
     Холод вдруг коснулся тела —
     Зябко у реки.
     Рыба резво вверх взлетела —
     Плюхнулась в круги.
     Я сижу и наслаждаюсь
     Утра красотой,
     Перед ней всегда теряюсь,
     Будто сам не свой.



   • • •


     Слышу я земли рыданье,
     Всех усопших плач.
     Кто им вынес наказанье,
     Кто у них палач?
     Бог ли в смерти всех виновен,
     Или мир идей,
     Кто убийца, кто крамолен,
     Кто здесь фарисей?
     Рай обещан был на небе,
     Царство на земле,
     Только где же эта – Геба [2 - Геба – в греческой мифологии богиня юности.],
     Если мёртвы все?
     Где же равенство и братство,
     Счастье на земле,
     Где всеобщее богатство,
     Если нищи все?



   • • •


     Разве мукой дух пытавший
     Всё утратил жизни счастье?
     Разве счастья миг познавший
     Снял превратностей ненастье?
     Нет, не надо убиваться
     И терзать себя ночами,
     Надо мудро улыбаться —
     Пыхнет солнышко лучами.




   1986 г

   Моему другу, начальнику охраны Пензенского комбината хлебопродуктов
   И.С. Францеву


     Твой путь не сыпан лепестками розы,
     Кололи часто острые шипы,
     Впивалась в душу острою занозой
     Неблагодарность чёрная толпы.


     Народ наш долго за идеи бился,
     Не став притом возвышенней, добрей,
     И совестью (увы!) не засветился,
     Коль собственность является ничьей.


     А ты, как страж, гляди на всё спокойно:
     Ловил воров – и впредь их всех лови!
     Для тех, кто не желает жить достойно,
     Иного средства, видно, не найти.


     Не можем мы от схваток уклоняться
     И быть рабами всяческих идей,
     Самим собою надо оставаться:
     Для личности что может быть важней!


     Стихом тебя с рожденьем поздравляю,
     Желаю дух таким же впредь нести,
     Здоровья, силы, мужества желаю
     И не сгибаться на своём пути!



   1994 г



     Стихов я, в общем, мало написал,
     В мечтах витая более об этом,
     Хотя Шекспира, Пушкина познал,
     Дивясь неповторимым их куплетам.


     Вот так в пустых мечтаньях и живу,
     А на пороге старость подступает.
     И я как будто в омуте плыву,
     А выплыть – силы воли не хватает…



   • • •


     В дне ясном страсти нет, загадки:
     Творит её ночная темнота,
     Когда Луна играет в прятки
     И манит ум галактик высота.
     В плену у звёздного сиянья
     Люблю один отшельником бродить,
     И перед высью мирозданья
     Себя ночами лунными страстить.



   • • •


     Не спится что-то долгой ночью мне,
     Ещё и дождик стуками мешает.
     Лежу один, как будто в полусне,
     А дождь всё льёт и шумом душу мает.


     Лежать в постели благостно, тепло —
     На улице стоит осенний холод.
     А дождь упорно бьёт и бьёт в стекло,
     И я лежу, совсем уже не молод.


     Как быстро время лучшее прошло
     И зрелость незаметно пролетела,
     А дождь холодный тюкает в окно,
     И дума в голову, как гвоздь, засела.


     Бегу к окну, кричу: «Я полон сил,
     Высоких замыслов, задач и целей,
     Что оттого, что многое сносил,
     И нервы бьются как бы на пределе.


     Шлю к чёрту нервы, слабости свои,
     Души своей метания, сомненья,
     Сильней сожму я в яри кулаки
     И брошусь, наконец-то, в мир творенья».



   • • •


     Ночью вьюга бушевала,
     Волком жутко завывала,
     Била ветками в окно,
     Нервно звякало оно.


     Утром вышел: тихо стало,
     Всё белым-бело предстало,
     Только небо всё черно,
     Да окно заснежено.



   • • •


     Ночь, зима, пышный лес,
     Все деревья в снегу,
     Лунный свет из небес —
     Я у сказки в плену.
     По сугробам бреду —
     Искры, хруст и мороз.
     А куда? Не пойму.
     Может, в мир детских грёз?




   1995 г



     Десять лет исполнилось доченьке моей,
     В жизни, точно, не было этих лет светлей.
     Доченька, голубушка, праздник дней моих,
     Поздравляю и дарю я тебе свой стих.


     Что на улице творится:
     Вьюга снежная кружится,
     Окна замела.
     Как протяжно завывает,
     Как сугробы наметает,
     Вся белым-бела.
     Ветер птиц кругами гонит,
     Всё вокруг шумит и стонет,
     Прямо чудеса.
     Кинул вниз воронью стаю,
     Вихрем ринулся к сараю,
     Прыгнул в небеса.
     Бес кружится на сугробе,
     Снег швыряет на заборе,
     Словно снежный псих.
     Вдруг всё стало тихо-тихо,
     Бес умчал, унялось лихо,
     Ветер буйный стих.
     Только снега завитушки,
     Как неведомы игрушки,
     Дарит он тебе.
     Ты явилась из метели,
     Из волшебной колыбели
     В снежной стороне.
     И в тебе, в одной вместились,
     Ярость вьюги с тишью слились,
     Вроде б пополам.
     Ярь свою направь к Познанью,
     Тишь – к любви и состраданью:
     Вот такой генплан!

 25.01.1995 г. пос. Монтажный


   • • •


     За капот машины листья зацепились:
     Захотелось бедным ласки и тепла.
     На ветру холодном листья долго бились,
     Но пурга опять их в холод унесла.



   • • •


     Февраль ещё, а дождь уже
     Съедает пышные сугробы.
     Вот-вот предстанет в неглиже
     Теплом объятая природа.



   • • •


     Весна, осевший мокрый снег,
     Горбом торчащие тропинки,
     Ручья стремительный разбег,
     На ветках тающие льдинки.


     Часами тикает капель,
     Природа в неге пробуждснья.
     Грачи на ветвях, шум, галтель,
     В восторге все от потепленья.



   • • •


     Трещит с раскатом в небе гром,
     Летит на землю бурелом,
     Всё небо тучами покрылось,
     Воронка пыли ввысь взвихрилась.
     Всё в страхе мечется пред бурей,
     Пронзают землю капли, струи,
     Природа силы набралась
     И… ливнем шумным излилась.



   • • •


     Увы, защит не знает разум наш
     Пред чувством, страстью собственной души,
     Печаль её тревожит, лезет блажь,
     Как разумом их, волей не глуши.



   • • •


     У меня детишек двое —
     Дочка Жанна и сынок.
     Я его зову Димок —
     Мы сидим на кухне трое.


     Пьём чаёк, халву едим,
     О прошедшем говорим —
     Кто что сделал, что увидел,
     Может, кто кого обидел.


     Жанна вдруг и говорит:
     «Твой сыночек отличился…».
     Дима съёжился, молчит
     И в сестру глазами впился.


     Смотрит он с мольбой на Жанну
     И ушёл от нас нежданно.
     Я кричу вослед: «Сынок!»
     Не вернулся мой Димок.


     Жанна сразу о другом,
     Только я расстроился:
     Сыну сделался врагом —
     Словом не обмолвился…



   • • •


     Сын, сыночек, сынулёк —
     Жизни праздник, василёк,
     Старости моей награда,
     Жизни смысл, её услада.


     Если б не было тебя,
     Как бы мучил я себя:
     Не продлил бы род я свой,
     И угас бы он со мной.


     Умным, сильным, смелым будь,
     Сам наметь по жизни путь,
     Цель поставь и добивайся,
     Но в стремленье – не сломайся.


     Меру знай и соблюдай,
     Твёрдым будь и не страдай:
     Всё приходит и уходит,
     Нами больше чувство водит.


     Разум, волю развивай,
     Вместе с солнышком вставай,
     Не ленись и будь трудягой,
     Полни сам себя отвагой.


     Чтобы жизни суть понять,
     Многое спеши познать,
     Но во всём не затеряйся:
     Путь избрал – ему отдайся.


     Сам стремись великим быть
     И полнее дух раскрыть.
     И раскроешь, точно знаю,
     В бой тебя благословляю!



   • • •


     Лежу я зачарованный —
     Сыночек рядом спит.
     Не сплю я, околдованный, —
     Он рядышком сопит.


     Обнял ручонкой пухленькой:
     Пошелохнуться как?
     Едва унялся, душенька:
     Лежу, застывши так.



   Оле


     О ангел мой! Твой облик нежный
     Меня к себе приворожил,
     И я ушёл от жизни прежней:
     Пятнадцать лет один прожил!
     Теперь покоем наполняюсь,
     Детишек видя и тебя,
     И всё на свете забываю,
     В любовь семьи своей уйдя.
     Где б ни был – к вам я устремляюсь,
     Спешу скорее увидать,
     И силой новой наполняюсь,
     И годы мчатся как бы вспять.



   • • •


     Мы многое в жизни своей забываем,
     Не мучиться чтобы о прожитых днях,
     Но как мы от прошлого ни убегаем,
     Оно в подсознанье блуждает, во снах.


     Во сне образ прошлого вдруг воскрешаешь
     И так, бессознательно, встретившись вновь,
     Его, как живого, ты зримо внимаешь
     И вновь ощущаешь былую любовь.


     Во сне я почувствовал, как у калитки
     Впервые подругу свою целовал,
     Коснулся груди и со странной улыбкой
     От дерзости этой в смущенье сбежал.


     Во сне это чувствовал так, как когда-то,
     И духом, и телом своим трепетал,
     Как будто бы жизнь не подходит к закату,
     Как будто бы больше других не ласкал.




   1996 г



     Как купола у колоколен,
     У сосен жёлтые стволы,
     В лесу блаженно я покоен,
     Вдыхая запахи смолы.


     Свободу здесь лишь обретаю,
     Оставив света суету,
     И вновь здесь силы набираю,
     Когда совсем невмоготу.



   • • •


     Над Россией снова бродит
     Призрак коммунизма,
     И народ в дурмане ходит
     От идей марксизма.
     Как больной, в мечтах витает
     Равенства и братства,
     И мятежность возбуждает
     Собственность, богатство.
     Вновь безумная Россия
     В рабство нас толкает,
     Где впрягут в ярмо насилья
     И ГУЛАГвоспрянет.
     Иль забыла, как, страдая,
     Нелюдей ласкала
     И, богатства раздавая,
     Вдоволь есть мечтала?
     Ад пройдя, снеся мученья,
     Стоны поколений,
     Знать, ты хочешь повторенья
     Партии велений.
     Вновь кнута ты захотела:
     Гордости не внемлешь,
     Роль шута не надоела,
     Пьянство лишь приемлешь?
     Против нас, людской природы,
     Принцип коммунизма.
     Все завёл в тупик народы
     Дух идей марксизма.
     Этим движет дух сомненья:
     День и ночь не спится.
     Тот плевал на все стремленья:
     Водка только снится.
     Кто их, чем уравновесит?
     Спрос и предложенье.
     Качество любого взвесят,
     Всех толкнут в движенье.
     Путь назад – вернёт нас к рабству
     И к обобществленью.
     Надо путь открыть к богатству,
     К частному стремленью.
     Крест свой в дикости носили,
     Тешились в идеях,
     Нищими в цепях прожили
     В глупых эпопеях.
     Собственность, закон, свобода —
     Это путь к богатству.
     С ними лишь себе в угоду
     Сможем развиваться.



   • • •


     Ты, Россия, позволяла
     Быть рабынею в столетьях,
     На коленях ты стояла
     И стенала в лихолетьях.
     Сколько крови ты пустила,
     Землю ею заливая,
     Сколько ты людей сгубила,
     Дух свободы умерщвляя.
     Сколько ты людей сгноила
     Ради призрачной идеи,
     Как ты рабски хоронила
     Истуканов в мавзолеи.
     Долго ты меня терзала
     И цинично измывалась.
     Да, меня ты наказала,
     Хоть сама в холопстве стлалась.
     Ты достойна состраданья,
     Но тогда грехи искупишь,
     Как отбросишь все метанья
     И в свободу твёрдо ступишь.



   • • •


     Меня сегодня заплевали,
     Пытались рот рукой заткнуть,
     Динамик в злобе оборвали,
     И снова я не мог уснуть.
     Зачем я езжу, призываю?
     Зачем душа моя болит?
     Зачем бездумных убеждаю,
     Что Русь пред пропастью стоит?
     Не хочет знать бездельник правды,
     Не хочет пьяный разум внять.
     Они убить меня бы рады
     Иль в землю заживо загнать.
     Но завтра снова я поеду
     К уму и совести взывать,
     А вечером скажу соседу:
     «Пойдём Бориса избирать!»



   • • •


     Жизнь есть праздник изначальный.
     Мы ж псалмы поём печально,
     К разным божествам взываем,
     Радость жизни забываем.


     Люди, жизнью наслаждайтесь!
     Горю меньше предавайтесь:
     Жизнь всего ведь раз даётся,
     После – прах лишь остаётся…



   • • •


     Люблю в лесу уединяться
     И слушать пенье разных птиц,
     Реке, болоту удивляться,
     Уйдя от хмурых скучных лиц.



   • • •


     Когда душой изнемогаю,
     Я песнь печальную пою,
     И ею грусть-тоску снимаю,
     И вновь с улыбкой в мир смотрю.



   • • •

   Письмо другу детства
   В. Племянникову


     "Куда же ты пропал, дружище,
     Случилось, может, что с тобой,
     Ужель в здоровом мужичище
     Какой случился перебой?
     Иль, может, я письмом обидел,
     Мятежность чувства передав,
     И в нём чего-то не предвидел,
     Невольно вдруг враждебным став?
     Иль, может быть, богов отвергнув,
     Тебя невольно оскорбил,
     И ты, в ничто меня низвергнув,
     Как ересь просто удалил?
     А, может быть, в печали старясь,
     Ты детство, юность позабыл,
     И вон бежишь, от жизни маясь,
     И дух твой к жизни приостыл?
     Ты плюнь на всё и улыбайся,
     Друзей своих не забывай,
     К природе чаще обращайся
     И в ней печали оставляй"…


     Писал я так совсем недавно,
     Но стих не смог тебе послать,
     И вот письмо твоё печально
     Пришлось в раздумье мне читать.
     Спешу, мой друг, тебе ответить
     И дух твой силой укрепить,
     И в старости хотя бы встретить,
     И вместе рюмку пригубить.
     Обнять тебя и нашу юность,
     И слёзы памяти излить,
     А ты мне пишешь эту дурость —
     Себя решился загубить…
     Зачем же жизнь к пределу ставить,
     Зачем судьбу свою винить?
     Умей собой в невзгодах править
     И жизни дар умей ценить.
     Сейчас я тоже безработный,
     Сижу на шее у жены,
     Притом, что я не беззаботный
     И мне плохие снятся сны.
     Но я не плачу, не стенаю,
     Ищу, где силы применить,
     Не к богу в трудности взываю,
     Стремлюсь талант свой проявить.
     Себя в свободу вырывая,
     Я даже бросил институт,
     Не жизнь – тоска, глупцов внимая,
     Оценки слушать там и тут.
     Противно, лекции читая,
     Смотреть на ярый в гневе зал,
     Когда учитель из Рамзая
     Кричит мне: «Родину предал!»
     Я стоимость им разъясняю,
     Пределы Марксовых идей,
     По буре в зале понимаю —
     Для них я конченый злодей.
     Спокойно мыслю о свободе —
     Они о Ленине орут!
     Кричу о голоде в народе —
     Меня изменником зовут.
     Не все свободу понимают,
     Не все хотят в свободе жить
     И с рёвом стойло защищают:
     Спокойней как-то в стойле быть.
     Но все мечтают о богатстве
     И чтоб при этом равным быть!
     Все мысли их в мечтах о царстве,
     Где можно жить и не тужить,
     Где бездарь сравнится с талантом
     И будут все во всём равны,
     Кухарка станет фигурантом
     И править будут всем низы.
     Увы! Я многим непонятен,
     Поскольку чуть вперёд смотрю.
     И путь развитья стал мне ясен —
     Давно об этом говорю.
     Храня спокойствие и совесть,
     Ушёл, чтоб всем не угождать.
     Оставить хоть какую повесть,
     Себя чтоб зря не растерять…
     Пока писал, нашёл работу —
     Под старость адвокатом стал!
     Всё вновь опять, опять заботы,
     Как я от этого устал.
     Ведь начинать всё надо снова —
     Какой уже десяток раз!
     Но, видно, нет пути иного
     И пыл мой к жизни не угас.
     Хожу с природой пообщаться,
     На речку от людей бегу
     И силой полнюсь, чтобы драться,
     От боли душу там лечу.
     Себя с упорством развивая,
     Я цель поставил и иду,
     Чрез рухлядь времени ступая
     И в мир поэзии войду!
     Себя вещами не принизил,
     Богатством не был ослеплён,
     До музы слов себя возвысил,
     Стихами стал весь опьянён.
     Под старость дух решил отринуть
     В стихах, от поисков устав.
     Не даст мне этого достигнуть
     Лишь сердце, биться перестав.
     И ты стихам своим отдайся,
     Ведь ты в душе своей поэт,
     Но в водке лишь не затеряйся
     И твёрдый дай себе обет.
     Почуяв осени ненастье,
     Ты вдруг бороться перестал,
     Хотя своё в полудне счастье:
     Период мудрости настал!
     От малости занемогаем,
     А жизнь прекрасна, чёрт возьми,
     Спокойно старость повстречаем,
     Иронией свой дух уйми!».
     ………………………..
     С тех пор, как я письмо отправил,
     Прожил мой друг десяток лет.
     И вот угас: борьбу ослабил,
     А вместе с ней – иммунитет.
     Расставшись в юности далёкой,
     Так и не встретились мы с ним,
     И так мне стало одиноко,
     И так мне свет вдруг стал не мил.

 2007 г.


   • • •


     Всё начинается, всё и кончается,
     И не грустите о том, что прошло.
     Самое главное – жизнь продолжается,
     И потому нам должно быть светло.




   1997 г



     Я в мир природы дикой умыкаюсь,
     Бегу от глупых символов людских,
     Свободой чувств и мыслей наслаждаюсь,
     Отбросив бремя тягостей мирских.


     Они меня уносят в мир Вселенной,
     В мерцанье звёзд, в их тайну, красоту.
     Одной Вселенной должно быть нетленной!
     Принять как мудро эту простоту?


     Принять как факт, достойно, не страдая,
     К богам различным, к мифам не взывать,
     Конец всего живого понимая,
     Как данность это мудро принимать.


     Коль был бы бог на небе, он, творящий,
     Не дал бы смерть живущим сознавать
     Иль сделал так, коль он вперёд смотрящий,
     Чтоб жизнь свою могли мы продлевать.


     А мы, умом и чувством не старея,
     Конец должны безрадостный внимать
     И, с каждым годом более слабея,
     Себя в тоске предельностью терзать.


     Дивлюсь чему? Конец всего внимая,
     Прекрасное и доброе творим,
     Детей своих и милых обнимаем,
     Слова любви им нежно говорим.


     Откуда эта сила в нас такая:
     О смерти зная, доброе несём!
     Отгадка, очевидно, здесь простая —
     Храня любовь, как люди мы живём.



   • • •


     О Паваротти! Ты мой бог!
     Тебя с Шаляпиным в ряд ставлю:
     Лишь он так сердце трогать мог,
     Но ты живой – тебя и славлю.
     Ты просто чудо из чудес,
     Живой Орфей, владыка звука!
     Твой голос, будто из небес:
     И счастье бьётся в нём, и мука.
     Когда я слушаю тебя,
     То весь в мурашках пребываю
     И с каждым звуком умираю,
     Презрев значенье бытия.




   1998 г



     Музыка венчает торжество
     Духа человеческой природы,
     В звуках обнажая существо
     Словом не достигнутой свободы.


     С музыкой лишь стих ритмичный слит
     Гением задумчивых творений,
     Мыслью сжатой, чувством пламенит,
     Музой неожиданных прозрений.


     Звуками, что Бах иль Григ рождал,
     Силы нет излиться мне под старость,
     В слове лишь я жизни суть искал,
     В нём свою испытываю храбрость.


     В слове дух мятежный обнажу.
     Время в нём историкам оставлю,
     Что смогу, потомкам расскажу
     И себя в стихах своих восславлю.



   • • •


     Не знаю я, зачем родился,
     Не знаю я, зачем живу.
     Зачем всю жизнь свою учился
     И сам других ещё учу.


     Всю жизнь: работа и забота.
     Вся жизнь: неволя и печаль.
     И даже умереть охота,
     Детишек малых только жаль.


     Кому их, ласковых, оставить,
     И с ними верную жену?
     Но сил где взять себя заставить
     Печаль и боль унять свою?


     И как развить такие силы,
     Спокойней чтобы было жить?
     Как распахнуть души порывы
     И в них полней себя избыть?



   • • •


     Не спал, привскакивал всю ночь,
     Всю ночь промаялся стихами,
     Я гнал и гнал все мысли прочь,
     Они ж в словах шептались сами.



   • • •


     Как быстро тикали прошедшие года,
     Их бег ничем, никак не остановишь,
     И сразу не заметишь – голову когда
     Уже седую в устали уронишь.



   • • •


     В Сосновоборске тихом я родился.
     Раскинут он рядом с Тешнярькой рекой,
     В нём с детства с природой волнующей слился,
     Лишь в ней обретая душевный покой.
     Здесь часто на лодке средь лилий катался,
     Блуждая, как в сказке, по глади речной,
     Таинственным мир мне подводный казался
     И всё представлялся как мир внеземной.
     Здесь шум раскачавшихся ветрами сосен,
     Как музыку Баха, с тревогой внимал,
     Я здесь дожидался волнующих вёсен,
     С корабликом чтоб за ручьями бежать.
     В лесу в «партизаны» с друзьями играли
     Под кроной могучих ветвистых дубов,
     В тех битвах про голод, про всё забывали,
     «Фашистов» гоняя в чащобах лесов.
     Нет сил проходить мимо дома родного,
     Слезу не могу до сих пор удержать:
     Нет мамы и папы, всего дорогого,
     И дрожь подбородка никак не унять.
     В бревенчатом доме, где детство промчалось,
     Где я завороженно слушал скворцов,
     Другие живут, мне – лишь память осталась
     От милых, далёких, печальных основ…
     Чрез речку, по мостику, к школе шагаю,
     Чтоб памятью прошлого душу ожечь:
     На новую школу свой взгляд натыкаю —
     Ту, старую, время не властно сберечь.
     В неё не иду, только молча вздыхаю,
     Домишки из детства глазами ловлю,
     В них детство и юность, как явь, ощущаю:
     В бессилье пред временем с грустью стою.
     Иду чуть подальше – мостки под ногами,
     Меня они в юность, к любимой несут,
     Я в дом её, в окна, впиваюсь глазами,
     Да только меня здесь, конечно, не ждут.
     Но где бы я ни был, куда б ни уехал,
     В родные места всей душою тянусь,
     От них я как будто на время отъехал
     И к ним непременно обратно вернусь.



   • • •


     Ах, любовь моя, полынь,
     Горькая расплата.
     Как её всю ночь не стынь,
     Мучит до заката.
     С милой в юности сидел,
     Речкой любовался,
     В очи чудные глядел,
     Робко целовался.
     Только, надо ж, разошлись
     Наши путь – дорожки,
     И лишь к старости нашлись,
     Да не те уж ножки.
     Письмецо я ей пошлю,
     Буду ждать ответа,
     Только юность не верну —
     Песенка пропета…



   • • •


     Любовь есть истинно духовность,
     Любовь есть вздох пред красотой,
     Любовь есть в тайну устремлённость,
     Любовь есть жертвенность собой.



   • • •


     Была бы истинно духовною любовь,
     Мы все б давно уже повымирали,
     Но мы физически плодимся вновь и вновь,
     А любим ли мы истинно? – Едва ли…



   • • •


     Я пылким юношей, волнуясь,
     Ждал трепетно свиданья час,
     И сердце, мне не повинуясь,
     Рвалось скорей увидеть Вас.


     И Вы пришли – луны сиянье
     Покрыло тайной юный лик,
     И вместо пылкого лобзанья,
     К руке лишь в робости приник.


     Я был в каком-то онеменье,
     Любуясь чудом красоты,
     И Вы, поняв моё волненье,
     Сказали мне впервые: ты.


     Блаженна ночь, безумны страсти,
     Явились дивные мечты.
     Мы все в её природе власти
     И с ней во власти красоты.



   • • •


     Вы так обворожительно красивы,
     Так милы, образованны, умны,
     Что дремлют все телесные порывы:
     Вы духу лишь бесплотному даны.


     Хочу одним лишь взглядом Вас касаться,
     В общении блаженство испытать,
     Игрою чувств и мыслей наслаждаться
     И, как пред дивом, робко трепетать.


     От Ваших глаз чарующих пьянея,
     Люблю в забвенье тихом пребывать
     И в грёзах образ мысленно лелея,
     В мечтах своих задумчиво витать.


     Боюсь земным Ваш образ вдруг представить,
     Волшебный мир прекрасного спугнуть,
     Мир грёз, мечты к греховности направить,
     На тело чувством, мыслью посягнуть.


     Не может плотской связи быть меж нами,
     Ваш образ чудный негой чувств пьяню,
     Иначе дух не выпорхнет стихами,
     Коль вдруг на тело страстью посягну.



   • • •


     Миг любви, порыв страстей: уходят.
     Это надо ясно понимать
     Без надрыва, мук: ведь всё проходит.
     Надо это мудро принимать.


     Но тогда зачем же на другую
     Взгляд влюблённый снова устремлять —
     Знаем ведь, что также всё впустую:
     И от неё захочется сбежать.


     Почему же, сознавая это,
     На других мы вновь бросаем взгляд?
     Просто удивляет ликом эта,
     А в другой влечёт точёный зад.


     Та ожжёт своею грудью пышной
     Иль очами душу увлечёт,
     Та улыбкой в плен возьмёт неслышно,
     Нежностью своею привлечёт.


     Так и ищем, мыкаемся взглядом,
     В беспокойстве жизнь свою ведём,
     Сами же питаем душу ядом,
     А потом себя же и клянём.



   Жаворонок


     В небо глаза распахнув в удивленье,
     Звуки природы весенней ловлю,
     Руки раскинул в траве с наслажденьем
     И жаворонка на небе ищу.


     Вон, в синеве, он трепещет крылами,
     Песню любви, заливаясь, поёт,
     Флейтой невидимой под облаками
     Трели из неба волшебные льёт.


     Я зачарованно внемлю солиста,
     Точку на небе боюсь упустить,
     Так удивительна песнь вокалиста,
     Так ей хотелось мгновенье продлить.


     В ней мне припомнилась юность шальная,
     Поле вдоль леса, ромашки вокруг,
     Первые чувства и страсть удалая,
     Вздохи, признания, милой испуг.


     Это ведь было, ведь было со мною,
     Только тот миг не вернётся назад,
     Слушаю лишь жаворонка весною,
     Силясь увидеть его наугад.




   1999 г



     Стихи мои – предмет мгновений,
     Запавших в памяти глубоко,
     Итог борьбы и размышлений
     О жизни низкой и высокой.



   • • •


     Стремлюсь спокойным, тихим быть всегда,
     Едва шурша, как дуб, листами,
     И всё ж смеюсь, печалюсь иногда,
     И слёзы почему-то льются сами.



   • • •


     Что тело наше? – Нет его:
     Его рассудком ослабляйте.
     И сердце волей укрощайте —
     Волненья нет и для него!


     Без мук живите, суеты,
     Себя держите вне страданья;
     Умерьте разумом желанья,
     Отриньте призрачность мечты…



   • • •


     Всю жизнь я истину искал
     И к счастью, к радости стремился,
     Любить, любимым быть мечтал
     И ярым был, и в драках бился.


     Живём у чувств своих в плену:
     Как мы ещё несовершенны!
     И не ведём с собой войну:
     Нас страсти жгут огнём геенны.


     Что нам мешает быть умней?
     Ну не природа ж только генов
     Сжигает нас в пылу страстей,
     Мешая вырваться из плена?


     Я приглашаю всех людей
     К уму и воле возвышенью,
     К контролю чувств, своих страстей,
     Биенья сердца овладенью.


     В своих деяньях и мечтах
     Пусть каждый полнится величьем,
     В богатстве, в вере, в степенях
     Пускай не мучают различья.


     Объявим все войну себе,
     И за себя с собой побьёмся,
     И в этой истовой борьбе
     Победы разума добьёмся.


     Не будем попусту страдать:
     Взнуздаем волей буйность чувства.
     И жизнь продлим, и умирать
     Спокойней будем: без холуйства.


     Свой дух и тело подчиним
     Себе самим: самотворенью.
     Позору злобность предадим,
     А ум и силу: прославленно!


     И мыслью освещая путь —
     В себе искать мы будем радость;
     Во всём ища основу, суть,
     Тогда и жизнь не будет в тягость.



   • • •


     Познать всё каждому – нельзя,
     Узнать одно – и то непросто,
     Полнее чтоб раскрыть себя —
     Нужно огромное упорство!



   • • •


     Увы! В науке места не нашёл —
     С заткнутым ртом – никак не изречёшься.
     В юристы я принужденно пошёл,
     Но здесь опять – в бесправье изойдёшься.


     Устал диктат в судах своих терпеть,
     Диктат страстей, характеров – не права.
     Здесь правом могут, как хотят, вертеть:
     Зависишь часто более от нрава.


     Усталый дух поэзией бодрю,
     А правом – хлеб насущный добываю.
     Прикрыв глаза, на всё уже смотрю,
     Свою мятежность волей усмиряя.



   В Москве


     Движенье, гомон, суетность людская.
     Уныло зелень средь камней ищу.
     Увидел всё ж! Ах прелесть-то какая!
     И оторваться просто не могу
     От дерева, торчащего в асфальте,
     Которому там жить невмоготу.



   • • •


     Жизнь бьёт меня, а я смеюсь,
     Все силы духа собирая,
     Ослабну вдруг – в природу мчусь,
     В ней мудрость жизни постигая.


     Здесь мысль нежданную ловлю,
     Свободу здесь лишь ощущаю,
     И здесь стихи, блаженствуя, творю,
     И жизнь, как праздник, принимаю…



   • • •


     Среди религий лишь буддизм
     Меня хоть чем-то привлекает:
     Он так же, как и стоицизм,
     К развитью воли побуждает.


     Страданья Будда одолел,
     От жажды жизни отказался!
     Не властью – волей преуспел,
     И светом в темени остался.


     Сам Будда – бога отрицал,
     К любви и кротости взывая.
     Добро и разум возвышал.
     Принять их слабых приглашая.



   • • •


     Конфуций также бога отрицал.
     Не мучаясь фантазией загробной.
     Добро и разум нёс на пьедестал.
     Считая небо силою духовной.



   • • •


     Причину мук ищи в самом себе,
     В своём к чему-то пылком отношенье.
     Умом отринь страдания в душе
     И будь во власти самоотрешенья.


     Учись от боли тело избавлять.
     Ища в себе все скрытые резервы.
     Умей собой разумно управлять.
     Сковав железом слабенькие нервы.


     Избавь себя от глупой суеты.
     Спокойным быть стремись и ироничным.
     Желанья укроти, любовь, мечты…
     Представь себя в себе самим Всевышним.


     Ты Человек! Ты – Истина в себе!
     Ты сам себя Творитель и Спаситель!
     И не ищи творителей нигде.
     Ты сам себя – Воитель и Целитель!



   • • •


     Природа – сознание: вечная тема.
     Что было первично? – Пустая проблема.
     Природа не мучится тем, что первично.
     Сознанью неймётся – оно и вторично.


     Не важна проблема какой-либо твари:
     Едят и плодятся, и всех их – по паре.
     Один человек сей проблемой страдает:
     Религии мучат, покоя не знает.


     Как псы, друг на друга кидаются люди,
     Над сутью природы сознание мутят:
     Одни убеждают – сознанье первично,
     Другие, напротив, – сознанье вторично.


     Философы все размышляют об этом,
     Различные только сужденья при этом.
     И я с удивленьем на звёзды взираю,
     Эйнштейна теорию припоминаю.


     Не верил, великий, в богов, их творенья,
     Но верил в могущество наше, уменье,
     В способность ума постигать мирозданье,
     Не теша иллюзией наше сознанье.


     И я, устремляющий взгляд к Козерогу,
     Не вижу в нём места какому-то богу,
     Но вижу попов и мерцание свечек,
     Согбенные спины молящих «овечек».


     Религия – бизнес, всё тот же наркотик,
     Попался однажды, – до смерти поглотит.
     Невежество масс за религией скрыто,
     За страх перед смертью вы платите мыто.


     Меня потрясает безумия слепость —
     Хоронят друг друга, а верят в бессмертность.
     Из праха никто не поднялся при этом,
     Кто умер – ушёл, распрощался со светом.


     Марксизм и религия в целом едины,
     Они – плод иллюзий, его половины.
     Иссяк коммунизм – упростилась проблема,
     Но вера в бессмертие – долгая тема…



   • • •


     Закрой глаза, от мира отрешись,
     И горе разум твой отпустит.
     Открой глаза и небом насладись,
     И ты поймёшь – не надо грусти.



   • • •


     Из года в год, пять тысяч лет
     Спасением народы увлекают,
     Из года в год, из века в век
     Пришествием! народы утешают.


     Из века в век, пять тысяч лет
     В иллюзии народы пребывают,
     Из года в год, из века в век
     Страдают люди, верят, умирают…


     Из года в год, пять тысяч лет
     Священники народы обирают,
     Из года в год, из века в век
     Попы во злате в храмах пребывают.


     Из года в год, пять тысяч лет
     Религии людей разъединяют,
     И в новый век, и тыщи лет
     Пришествия народы не узнают!



   • • •


     Бреду по площади Москвы – по Красной.
     Душа покойна, как бы всё прекрасно,
     Гляжу на чёрно-красный мавзолей.
     Пройтись забуду если по заглавной,
     То будто бы и не был в златоглавой,
     Не встретился с историей своей.


     Ох сколько же ты кровушки впитала,
     Торжеств и мук народа повидала
     И вот замуровала палачей.
     Вожди в красивых мраморных гробницах,
     Как фараоны, спрятались, убийцы:
     Сберёг народ мерзавцев, сволочей.


     Шеренгой у стены Кремля застыли,
     Глаза свои из мрамора открыли,
     И я на них в бессилии гляжу.
     Они весь цвет России умертвили,
     Безвинных миллионами сгноили:
     Устало взгляд с обрезков отвожу.


     Большевики, разрушив церкви, храмы,
     Вождя замуровали в истуканы
     И в бога атеиста возвели!
     И он лежит, как тот Перун, в гробнице,
     На Красной площади, в моей столице!
     Ужели мы свободу обрели?


     А рядом храм Блаженного возвышен,
     И я иду пред камнями, принижен
     И слушаю курантов торжество.
     Застыл в каменьях рабский дух народа,
     Не ведавшего принципа свободы,
     Придумавшего всяко божество.


     Творите дальше, падайте, молитесь,
     Рождайте культ, своим богам креститесь:
     Один иду под звон колоколов
     Свободным от надуманных оков.



   • • •


     Когда умру, ко мне попов
     И близко чтоб не подпускали!
     Я ненавижу их оков,
     Смешон их кукольный покров,
     И не хочу меня чтоб отпевали!


     Три дня пусть музыка звучит:
     Бетховен, Моцарт и Чайковский.
     «Звезда с звездою говорит»,
     Шаляпин ли, Козловский слух дивит,
     Доминго, Паваротти, Хворостовский…



   • • •


     Жизнь – не смерти ожиданье:
     В радость раз она дана.
     Упрости свои желанья:
     Жизнь почувствуешь сполна.


     Вон, гляди, как небо сине,
     Кинь свой взгляд в речную гладь,
     Глянь на пастбища в долине —
     Вот земная благодать!


     Вот куда сбежать охота
     От тревог и суеты,
     И забыться от работы,
     И уйти от мук мечты.


     Мы ж всё сами усложняем,
     Деньги в бога возвели
     И богами душу маем:
     От природы отошли.



   • • •


     Мучительно работать не любя,
     Измучишь, как невольник, сам себя.
     Чтоб в радость жить – быстрей себя найди,
     В труде великом дух свой обрети.



   • • •


     Четыре радости, четыре счастья,
     Без них не мыслю с детства я себя,
     Они от бед уносят и ненастья,
     От слабости, постигшей вдруг меня.
     Где б ни был я – всегда они со мною,
     Я нежен с ними, радостен и тих,
     Бываю с ними лишь самим собою,
     То – мысль, природа, музыка и стих…



   • • •


     Всё приходит и уходит,
     Всё как данность принимай.
     Жизнь со смертью рядом ходит,
     Вникнув в это – не страдай.


     Брось волненье, будь покоен,
     Чувств своих не обнажай.
     Над собою сам будь волен —
     Скорбь и слабость изживай.


     А когда слеза захочет
     С глаз твоих сама упасть,
     В лес уйди, коль нет уж мочи,
     Горе легче там унять.


     Мир – страданьем не исправишь,
     Умерших – не воскресишь,
     Горем лишь седин добавишь,
     Годы жизни сократишь.



   • • •


     Один пред чувством смертных путь —
     Боясь конца, обманываться богом.
     И жизнь земную скорбно гнуть,
     Молитвенно общаясь с небосводом.
     Пред разумом другой есть путь —
     При жизни жизнью полно наслаждаться,
     Всю гамму чувств успеть вдохнуть,
     В добре, в детишках, в творчестве остаться.



   • • •


     Хондроз мне как-то в шею долбанул,
     Как током неожиданно проткнул —
     Я замер весь, застыл, не шевелился,
     В скульптуру боли будто превратился.
     Ужели и меня недуг согнул
     И оковал цепями так умело?
     Иль, может, так: на старость намекнул?
     Как молод дух и как же бренно тело.



   • • •


     Меж ног красавиц – райские врата.
     Другого рая, точно, не узнаю,
     Поэтому пленит их красота,
     Поэтому со страстью им внимаю.


     Любовь, мечты, томление – ах, ах!
     Не мучил сам себя пустым страданьем:
     Вся тайна чувств откроется в вратах,
     Исчезнув вместе с пылким закрываньем.


     И, тем не менее, опять ловлю
     Себя на чувстве страсти неизбывной,
     Когда на дев красивых взгляд стремлю
     И весь горю от прелести их дивной.


     На эту вот, лишь только на неё,
     Смотрю и жадно алкаю глазами,
     И чувство это трепетно своё
     Нет сил моих, чтоб выразить словами.


     Гляжу в глаза призывные её,
     На шею, грудь и… сладостно пьянею,
     И сердце, сердце прыгает моё,
     И я… в бессилье пред собой слабею.



   • • •


     Любовь – это всё-таки слабость надрывная,
     Любовь – это крик неразумной души,
     Любовь – это боль и тоска неотрывная:
     Покоем рассудка свой пыл приглуши.


     Ум видит во всём изначально предельность:
     Предельность ума, красоты ли души.
     И где ни ищи – не найдёшь эту цельность:
     Как данность всё это спокойно прими.


     Уйми свои чувства, уйми ожиданья,
     Спокойствием воли, рассудка живи,
     Тогда и не будет пустого страданья,
     И горя не будет, и муки любви.



   • • •


     Когда младой возносится стихами,
     В них больше страсть любовная кипит.
     Познавший жизнь поёт уже строками,
     В которых мудрость больше говорит.


     Чем больше тело наше угасает,
     Тем мысли ярче буйствуют, смелей,
     И хоть остатки силы забирают,
     Но бьются глубже, яростней, острей.



   • • •


     Не мы над вещью господа,
     А вещь господствует над нами,
     Как правит лошадью узда,
     Так мы себя взнуздали сами.



   • • •


     Меру знай в труде, в богатстве,
     Властью чувства не пленяй,
     Больше будь в духовном царстве:
     В мире мыслей пребывай.



   • • •


     Проще, проще жить стремись,
     Жизнь свою не усложняя,
     Малым мудро насладись,
     В меру всё употребляя.



   • • •


     Когда осилишь духа слабость
     И воле чувства подчинишь —
     Тогда не будешь пить всю гадость,
     Отвергнешь водку и гашиш.



   • • •


     Каждый сам себя находит,
     Каждый сам себя творит,
     Каждый сам себя возносит
     И, найдя, душой парит.



   • • •


     Стихами очень поздно я занялся,
     Когда мне времени не стало отступать.
     В себе чрезмерно долго прокопался
     И мог совсем не выраженным стать.


     Найду ль себя в поэзии? – Не знаю.
     А может, в прозе? – Это всё равно.
     Устало жизнь свою воспринимаю,
     Поскольку время лучшее ушло.


     Напевно просто, рифмой размышляю,
     Души смятенье, время передав,
     И в муке неизбывной пребываю,
     Такие годы – Музе не отдав!


     Писать стихи себя не принуждаю.
     Без них я жить сегодня не могу,
     В автобусе, на улице слагаю,
     Ночами ли бессонными шепчу.


     Уже не жду порывов вдохновенья,
     Пружиной мысли крутятся всегда,
     Спешу быстрей их вырвать из забвенья
     И выкинуть, быть может, в никуда.



   • • •


     На годы цели ставь, на жизнь,
     Себя им подчиняя постепенно,
     И страх перед собой отринь —
     Тогда достигнешь всех их непременно.


     Но знай: конечный путь – ничто.
     В самом движенье к цели жизни радость.
     Средь умных: не был счастливым никто.
     Так временна в пути конечном сладость.


     Но чтобы жить и попусту не тлеть —
     Не жди одних порывов вдохновенья,
     Умей себя заставить сам гореть,
     Лишь ты – причина самосотворенья.



   • • •


     Жизнь свою, как праздник, принимай,
     Как игру, полёт воображенья,
     Чувства, мысли – воле подчиняй,
     Дай свободу страсти вдохновенья.


     В мире творчества всю жизнь живи,
     Суть разумных – в радости исканий.
     Этот мир в самом себе ищи,
     Устраняя блажь пустых желаний.



   • • •


     Детей воспитывай со дня рожденья,
     Любовь и строгость умно сочетай,
     На них воздействуй больше убежденьем
     И собственный пример им подавай.


     Запомни принцип мудрости великий:
     Детей до двух – царями развивай;
     До десяти – как слуг безликих,
     А старше чуть – друзьями почитай.


     Как к средству цели самоутвержденья
     Любовь к труду, упорству прививай.
     Буди у них не память – дух сомненья,
     Активно в разном творчестве пытай.


     В дерзанье мысли путь, в её сомненье!
     Сомненью сам любого подвергай.
     И укрепляй своё в детишках мненье,
     И мыслить их с рожденья побуждай.



   • • •


     Лишь логика мысли охватит весь путь,
     А память частички его отбирает,
     Но в них и заложена вся наша суть,
     Поэтому память их так сберегает.



   • • •


     Нельзя в России йогом быть
     И молча мир взирать,
     Здесь волком хочется завыть,
     Когда нет сил кричать.
     У нас культуры должной нет:
     Распущенность в мозгах.
     Под гнётом спали тыщи лет
     И всеми правил страх.
     Страх перед богом и царём,
     Помещиком своим,
     Страх перед Сталиным-вождём:
     Диктатором крутым.
     Надежда вся на капитал:
     Народ взнуздает он.
     России нужен либерал
     И рыночный закон.
     Модели Запада должны
     Мы умно воспринять,
     Там все в возможностях равны,
     И нечего страдать.
     Но там у денег все в плену,
     Богатство – трижды бог,
     Увы, я это не приму —
     Индийский ближе йог.
     Притом, даю себе отчёт,
     Что нет иных путей:
     Богатство там быстрей растёт,
     Где каждый – казначей.
     Где каждый для себя живёт
     И развит эгоизм,
     И где у всех богатство – бог,
     И бог – либерализм.
     Богатство ж нужно, чтоб полней
     Нам выразить себя,
     Красивей быть и быть добрей,
     Достоинство неся.
     А мы к богатству подались,
     Всё счастье видя в нём,
     В разборках, в драках изошлись,
     Забыв себя в ином.
     Какая в песнях грусть была
     И нежность в них лилась.
     Страна всё это изжила —
     Вещичкам отдалась.


     А, может, лишь в тоске, нужде,
     Голодным люд творит?
     И лишь в неволе и узде
     Он нежность всем дарит?
     И чем богаче будем мы,
     Тем более грубеть?


     Боюсь, боюсь богатства тьмы
     Свой дух хочу сберечь.



   • • •


     Боюсь я умереть неизречённым,
     В остывшем теле дух свой умертвить,
     В земле его оставить не прочтённым,
     В стихах его бессмертных не явить.



   • • •


     Мелькнула жизнь как будто бы в тумане.
     Всю жизнь почти, не ведая себя,
     Пишу стихи, как в том шальном дурмане,
     Как будто это вовсе и не я.


     Но я решил в поэзии остаться,
     В стихах свой дух от тела отделить,
     И после только отдыху отдаться,
     И дикий дух в покое усмирить.



   • • •


     Себя я очень часто вопрошаю:
     «Не зря ли я на свете жизнь прожил?»
     И сам себе на это отвечаю:
     «Всю жизнь с собой боролся, значит жил».


     Природы нашей лень трудом снимая,
     Себя и так, и эдак я борол.
     Предельность духа, воли отрицая,
     От столяра в поэзию взошёл.


     Сомнением себя одолевая,
     Великих даже взгляды отрицал.
     И те сомнения в других вселяя,
     Своей стране свободу приближал.


     Часами лекции свои читая,
     Не ведая конспектов никаких,
     Лишь мыслью растревоженной блуждая,
     Будил сомнение и гнев в других.


     В борьбе, в труде, в заботах жизнь проходит:
     Всегда был недоволен сам собой.
     Но в жизни только тот себя находит,
     Кто сам с собой до смерти рвётся в бой.



   • • •


     Мне радость жизни не была дана:
     Всегда был устремлён к какой-то цели.
     И потому спокойной не была:
     В познаниях все годы пролетели.


     И вот, замкнувшись сам в себя от всех,
     С иронией на всё и вся взираю,
     Страх смерти осадив в себе и смех,
     В покое больше, в мыслях пребываю.


     К каким-то целям рваться перестал,
     О сути жизни больше размышляя,
     Я дух свой силой воли наполнял,
     Познаньями свой разум развивая.


     Наверно, надо в муках жизнь прожить,
     Искать, не находить на всё ответа,
     Трудом заставить мысль свою будить,
     Чтоб всё же вырвать к старости поэта!



   • • •


     Спешишь куда-то, в очередь попав,
     Спешишь достигнуть в жизни некой цели,
     Спешишь узнать, чего-то не узнав,
     Глядишь – виски от думы поседели.


     «Несуетным, неспешным, мудрым будь:
     Бессмертным всё равно никак не станешь,
     А в спешке – улыбнуться не забудь,
     Тогда, возможно, смерть свою оттянешь».


     Так часто я командую себе,
     Пытаясь хоть чуть-чуть угомониться,
     Но, время потеряв в пустой борьбе,
     Я не могу уже остановиться.



   • • •


     Стремишься ты? – Ну что ж, стремись!
     Как жить разумным без стремленья?
     Но только: чур! не надорвись
     В избытке чувств своих и рвенья.



   • • •


     Ты с целями себя соизмеряй,
     Не рвись – к чему совсем не подготовлен.
     К чему способен – волю устремляй,
     И будешь, может быть, собой доволен.



   • • •


     Пустое всё и мелко, суетно,
     Наполнено бесчестием и ложью.
     Какое счастье может быть дано,
     Когда всё в людях крыто мишурою?



   • • •


     Бегу, бегу, сбегаю от людей,
     Глаза свои устало прикрываю,
     Средь них всегда я в думе не своей
     И нервы почему-то напрягаю.



   • • •


     Я образ мамы часто вспоминаю
     С любовью, грустью, нежностью, тоской
     И как от боли отойти, не знаю:
     Проходят годы долгой чередой.


     Когда её машина сбила,
     Три дня и ночи плакал и рыдал,
     Душа моя от горя волком выла,
     В бессилии я небо проклинал.


     Шептал над ней – «Не надо только плакать,
     Её слезами к жизни не вернёшь».
     Но нет – не смог заставить их не капать,
     Ну как от горя сам себя уймёшь?


     Тогда не смог я справиться с собою,
     Не смог осилить горе и печаль,
     И волосы покрылись сединою,
     Но мне себя от этого не жаль.


     В те дни я в ней, родимой, растворился,
     Свою любовь в печали ей отдал,
     И только после как-то укрепился,
     Но радость жизни с нею потерял.



   • • •


     С утра сегодня сердцу было больно:
     Погибла мама в этот летний день.
     Весь день ловлю глаза её невольно,
     Весь день она витает словно тень.


     Нет-нет, конечно, свечку не поставлю:
     Не верую в причудливость теней.
     В стихах своих любимую оставлю,
     И станет мне хоть чуточку светлей.


     Не знаю, как на всё её хватало:
     Учила, шила, стряпала, пекла.
     А сколько книг она перечитала
     И сколько людям сделала добра!


     Стихи она, красавица, любила,
     И помню, как, читая в вечерах,
     Себя до слёз невольно доводила
     И голос был дрожащим на устах.


     Ночами мама часто вышивала,
     Украсить чтобы бедный наш уют,
     Шарфы и кофты тёплые вязала,
     И вижу – руки, спицы как снуют.


     Она однажды чуть не утонула:
     Весной шитьё в деревню понесла.
     Обратно шла и… глазом не моргнула,
     Как льдина из-под ног её ушла.


     Едва спасли, на печке отогрели,
     На розвальнях в соломе привезли.
     В трудах и муках годы те летели,
     И души от отчаяния жгли.


     Всю жизнь она к познаниям тянулась
     И гордой поступью по жизни шла,
     От тягот жизненных не гнулась,
     Достоинство по жизни пронесла.


     Отец у мамы был кровей татарских,
     Продав однажды польке лошадей,
     Украл её, дитя степей хазарских,
     И счастлив был с красавицей своей.


     А в восемнадцатом родилась мама:
     Дитя уже евразийских кровей.
     Но их постигла жизненная драма —
     Не стало вскоре бабушки моей.


     От горя дед пропил всё состоянье
     И, возвращаясь пьяным как-то раз,
     Замёрз в снегу – и дочь осталась с няней:
     Таким однажды мамин был рассказ.


     Уж четверть века нет её на свете,
     А я по ней сверяю жизни путь,
     Живой всё представляю на портрете,
     Вздохну и снова за перо берусь.


     Её глаза с игривою искринкой,
     Улыбку, ум её и красоту —
     Весь образ милой сердцу сиротинки
     До дней последних свято сберегу.

 31 августа 1999 г.


   • • •


     Какое диво стройное вокруг —
     Стою средь корабельных чудо-сосен!
     Но сердце памятью кольнуло вдруг
     И шум хвои становится несносен.


     В лесу сосновом матушка лежит —
     И сосны, словно жёлтым хороводом,
     Стоят вокруг, и шум от них стоит:
     О чём-то тихо шепчут с небосводом.


     Ах сосен шум, ах жёлтые стволы,
     И тянете меня, и душу рвёте,
     И будет так до самой той поры,
     Пока в свои хоромы не возьмёте.


     К стволу сосны прижался я щекой,
     Из глаз слеза нечаянно скатилась.
     Я к матушке хотел бы на покой
     И слушать шум, она где усмирилась.



   • • •


     Наша природа лукаво двояка —
     Чувством и разумом все мы живём,
     Подлинно что здесь, не знаю, однако,
     Если сознание в целом берём.


     Разум без чувства не знает творенья,
     Разум без пламени страсти молчит,
     Он поджигается до вдохновенья,
     Если сознанье пожаром горит.


     Нет, не прожить нам без грёз и метаний,
     Скучно бесстрастно пространство взирать,
     Стоит ли жить без любви и страданий?
     Надо лишь чувством уметь управлять.



   • • •


     В купе соседнее случайно заглянул
     И чудо, волшебство нежданно встретил!
     В глазах чарующих мгновенно утонул,
     Но взгляд их только холодом ответил.
     Меж нами разницу немалую поняв,
     Я с грустью боль души своей отринул
     И, разумом бессилие уняв,
     Лишь только взгляд прощальный кинул.



   • • •


     Почему, и сам не знаю,
     Робким вдруг я становлюсь:
     В плен прекрасного впадаю.
     И с смущением борюсь.



   • • •


     Как труден путь познания себя:
     Врагом себе нещадным станешь.
     Трудней ещё, когда себя найдя,
     Лишь только к старости воспрянешь.


     Тогда ты ярким пламенем горишь,
     Безумный дух не остановишь,
     И день, и ночь с собою говоришь,
     И днём и ночью в мыслях бродишь.



   • • •


     Дождь бьёт и бьёт размеренно о жесть,
     И день стучит, и ночь всю льёт.
     Заснуть нет сил, с ума сведёт —
     За что же мне досталась эта месть?


     Уже нет силы думать о другом,
     В постель от стуков зарываюсь,
     Но вместо сна лишь изливаюсь
     Вот этим нервным, мученым стихом.



   • • •


     В тиши души я истинно свободен,
     Общение – лишь второпях терплю.
     В себе самом быть – более пригоден,
     Общенье – больше в шахматах люблю.
     Само общенье в шахматах – молчанье,
     Здесь только мысль одна напряжена.
     В них каждый ход – партнёра познаванье,
     В них суть его души отражена.
     В них ум и воля к столкновенью
     Характеры бойцовские ведут.
     Пытливых – движут к самоутвержденью.
     А мудрых – бесконечностью влекут.



   Брату Валерию


     Мы столько лет не виделись с тобой,
     Уже вся жизнь как будто промелькнула
     И вот с детьми стоишь передо мной,
     И боль мне сердце памятью кольнула.


     В тебе я детство, юность обнимал,
     Нет слов таких, чтоб выразить волненье,
     С каким я голос твой воспринимал,
     Как счастлив был коротеньким общеньем.


     В тот миг вдруг всплыли образы друзей:
     Они, как явь, из юности предстали,
     Как будто не промчалось столько дней
     И будто поседевшими не стали.


     Как мало нам осталось в жизнь глядеть
     И хочется из юности всех встретить,
     Лишь больно только в них себя узреть
     И угасанье тихое отметить…



   • • •


     Не знаю вообще, зачем живу,
     Не знаю я, зачем на свет родился,
     Мне безразличен день, когда умру:
     Я в смысле жизни просто усомнился.


     А может, от сражений, битв устал,
     Когда в борьбе держал себя, бодрился.
     Иль, может, сути жизни не познал,
     От дум ли преждевременно сносился?


     Не телом мучаюсь – своей душой,
     Печалью жизни быстро проходящей.
     И почему-то вопию с тоской,
     Для разума совсем неподходящей.



   • • •


     Отринуть дух – не на небо попасть,
     И не в раю каком-то очутиться,
     Отринуть дух – себя познать,
     В делах конкретных, в творчестве явиться.


     Вне нас наш дух останется в делах:
     Лишь так он «отделяется» от тела.
     Мозги в могиле превратятся в прах
     И дух в них также станет омертвелым.


     Чем больше дух упорством разовьёшь:
     Тем будут боле значимей творенья.
     Тем дольше дух свой людям сбережёшь
     На радость всем грядущим поколеньям.


     Две тыщи лет слепца Гомера чтим,
     Столетия Сократа-грека помним,
     Их мысли и творения храним
     И никогда их дух мы не схороним.


     Их дух нас всех к познаниям зовёт,
     В живых он ум и чувства развивает.
     Их нет давно, а дух их всё живёт:
     К сомнению и творчеству взывает!


     Лишь в этом смысле дух наш «отделён»,
     И только в этом смысле он бессмертен,
     Лишь так вне тела дух наш сохранён:
     Такому лишь бессмертью духа верьте!



   • • •


     Спроси, где дух мой? – Мается в нейронах
     Моей от дум уставшей головы,
     И всё никак не сбросит их оковы:
     Он жив, пока нейроны все живы!


     Когда молчу – и дух безмолвен:
     Под черепом сторожит день и ночь.
     Когда кричу – то, значит, он встревожен.
     Смолчать ему, наверное, невмочь.


     Никто не сможет дух в мозгах увидеть:
     В извилинах мышленье подглядеть.
     Его направленность и путь предвидеть
     Иль нить сомнений, совести узреть.


     Мой дух во мне – судья и укротитель,
     Моя несдержанность и дикий гнев,
     Моя любовь, печаль и вдохновитель
     И слов нежданных вдумчивый напев.


     Из тела дух мой вырваться стремится
     Живым себя в стихах чтоб сохранить,
     И бьётся в них, галопом буйным мчится,
     Лишь так стремясь в бессмертье угодить.



   • • •


     Рассвет. Пишу. Трясутся в нерве руки:
     Шальную мысль какую-то схватил.
     И вот уже не мило всё от муки,
     Покоя жизни сам себя лишил.


     Зациклившись на точке размышленья,
     Не знаем, как собой овладевать,
     Сжигаем плоть в порыве вдохновенья
     Затем лишь только – мысли чтоб рождать.


     Но вот беда: без страсти и без чувства
     В покое мысли сами не идут.
     Они есть плод мятежности и буйства,
     И жить спокойно толком не дают.


     Творенье есть сознанья предбезумство,
     И новизна рождается лишь в нём,
     Лишь в нём дерзит, играет вольнодумство
     И мысль творит в пожарище своём.



   • • •


     За любовь я, в общем, не боролся,
     След от ног подруг не целовал,
     Не зачах от них и не извёлся:
     Больше страсти к женщинам питал.


     Может, чувств высоких не дождался
     Или что-то в жизни упустил?
     Рад, что в плен иллюзий не попался
     И свободу духа сохранил.



   • • •


     Не ведал никогда любви страданий
     И в безутешность чувства не впадал,
     Гнал прочь бесплодье мук и воздыханий
     И образы кокеток изгонял.


     Но всё же вдруг в какие-то мгновенья,
     Они нет-нет да тайно так мелькнут.
     Из памяти глубинной, из забвенья
     Живыми как бы зримо предстают.


     Не старыми, а теми же – как были!
     Как будто годы жизни не прошли.
     Очаровательно красивыми застыли,
     С улыбкой обаятельной взошли.


     Я взглядом образ милых сберегаю,
     Уйти в забвенье снова не даю,
     И сам себя с ним прежним ощущаю,
     И дух остылый снова пламеню.



   • • •


     Я женщин, если честно, не люблю:
     Природу их нутром всем отрицаю.
     За вздорность их и глупость не терплю,
     Но взгляд, помимо воли, вдруг бросаю.


     Вот эта грудью пышной обожгла,
     А та очами душу покорила,
     Улыбкой милой эта привлекла,
     А та фигурой стройною смутила.


     И вот опять у женщин я в плену:
     У тех, кого я сам же отрицаю.
     И сам себя при этом не пойму —
     Зачем бесплодный вызов им бросаю.


     Пленяясь чем-то в них одним, другим,
     Прикрой глаза на сущность их природы,
     Доволен будь пленением своим:
     Не изменить глубинной их основы.



   • • •


     Разумным род людской ещё не стал —
     Им дикий зверь во многом управляет,
     А он уже «венцом» себя назвал:
     В величье над природой пребывает.
     И губит эту матерь бытия,
     И тупо издевается над нею:
     Слезами изливается земля,
     Её богатства на глазах скудеют.



   • • •


     Себя, свой дух в детишках я внедрил,
     В их гены и в сознание вселился,
     Творящий ум, способности развил
     И после лишь в себе уединился,
     Оставив их свободно размышлять,
     Какому направлению отдать
     Свои таланты, в чём им проявиться.



   • • •


     Зеркальная плоскость заснувшей реки,
     Туман, камыши, и поют соловьи.
     Восторженны трели призывной любви
     Остывшее сердце волнуют в груди.



   Таинство ночи


     Не знаю я, как справиться с волненьем,
     Рождаемым загадкою ночной,
     Когда луны холодной освещенье
     Наполнило всё тайной неземной.


     Деревья все в неясном очертанье,
     Причудны блики листьев и ветвей,
     И пруд одет туманным одеяньем:
     Во всём застыло таинство теней.


     Один стою, пленяясь «инозданьем»,
     Смотрю на мир как будто бы иной,
     С земным теряю связь своим сознаньем:
     Как будто бы всё это не со мной.


     Лишь соловьи из рощи нарушают
     Волшебность неземную тишины,
     Их переливы к жизни возвращают,
     Питая разум трелями весны.


     Смотрю в огромность жуткую Вселенной,
     Представшую в помпезном торжестве,
     И замираю пред красой нетленной,
     Как будто бы в каком небытие.


     Увы! пройдёт пленительность ночная,
     Заменит день загадку темноты,
     Наступит снова суетность людская,
     Лишая чувства тайны красоты.



   • • •


     Всё больше в мир духовный удаляюсь,
     Блужданьем мыслей, чувств и слов живу,
     То памятью былого наслаждаюсь,
     То в новое из прошлого гляжу.


     Влечений сколько, поисков, метаний
     В душе моей сумбурно улеглось,
     Но странно как – из стольких грёз, мечтаний
     Ничто почти что в жизни не сбылось.


     К любви волшебной бурно устремлялся,
     В науках годы истину искал,
     Мятежным духом, силой наполнялся,
     Себя физически, духовно развивал.


     И вот итог неистовых исканий:
     Любви и счастья не было, и нет.
     Они – плоды иллюзий и мечтаний.
     Таков с печалью сказанный ответ.


     Всю жизнь щепою в волнах проболтался
     И путь в трудах и поисках пройдя,
     Совсем один в душе своей остался,
     Любви, покоя, счастья не найдя.


     Чего хотел – того, увы, не сделал,
     К чему стремился яро – не достиг.
     А сколько бился, сколько я побегал…
     И вот ловлю прощальный жизни миг.



   • • •


     Когда к закату годы покатились
     И волосы покрылись серебром,
     Как летом снег, стихи мои явились,
     Что я представил пред людским судом.


     Всю жизнь себя ищу, но вновь не знаю,
     Нашёл ли я в поэзии себя,
     Иль, может, зря в ней душу обнажаю,
     И время снова растеряю зря?



   • • •


     Всю жизнь поэт в душе моей дремал,
     Хотя в стихах не мыслил разразиться,
     Случайно что-то где-то сочинял:
     Порывом чувств желая в них излиться.


     Лишь к старости я с болью осознал:
     Умру совсем ни в чём не изречённым.
     Железной волей сам себя взнуздал
     И стал поэтом новоиспечённым.



   Н. Подмурному


     Никола! Сорок промелькнуло,
     Ещё десяток разменял,
     Нежданной осенью пахнуло,
     Но ты мудрее в жизни стал.


     Тебя не мучили сомненья,
     Ты вовремя нашёл себя,
     Чертя границы примененья,
     В законах дух свой обретя.


     Но ты не раб в своей юдоли,
     Носясь годами меж судов,
     А, полный знания и воли,
     Срываешь маски ты с лжецов.


     Наполнен делом ты и словом
     И в чёткость мысли устремлён,
     И, ею недовольный, снова
     Потоком мысленным пленён.


     Ценю, ценю людей азартных,
     Зажжённых чувством красоты,
     Движеньем мыслей нестандартных
     И слов достигших простоты.


     Как все юристы – ты возвышен,
     Как все великие – ты прост,
     Ты крупным адвокатом вышел,
     И вижу бесконечным рост.


     Ты молод духом, крепок телом,
     Желаю дольше так прожить,
     И не одним сложнейшим делом
     Ещё не раз всех удивить.



   • • •


     Будь добрым и приветливым с людьми,
     Делись умом и опытом с другими,
     Как принцип жизни это восприми,
     Живя для всех деяньями благими.



   • • •


     Пока мурло начальником сидит,
     Аж из штанов, спесивый, вылезает,
     И сильным даже кажется, кричит,
     О скромности и людях забывает.


     Но только с должности «орла» попрут,
     Вся властность вдруг куда-то исчезает.
     Ох нужен для таких говнистых кнут,
     Когда они в начальниках бывают.



   • • •


     С годами многое иным находишь,
     Значенье многому другое придаёшь:
     От лиц знакомых молча взгляд отводишь,
     Не всех друзей из детства признаёшь.



   • • •


     Ночами долгими из юности далёкой
     Нет-нет да образ милый восстаёт,
     Он в памяти остался так глубоко —
     Совсем живым как будто предстаёт.


     Держу в глазах его и с нежностью лелею,
     Боюсь волшебность чувства потерять,
     Открыть глаза и в явь войти не смею:
     В далёком том так хочется витать!



   Гармонист


     Проснулся я однажды на заре:
     За окнами гармоника играет,
     Сидит парнишка чей-то во дворе
     И тишь рассвета звуком разрывает.


     В кустах ещё свистали соловьи,
     От сна природа только пробуждалась.
     А парень чувства поверял свои
     Иль просто вдруг ему затосковалось.


     Закрыв глаза, к гармошке он припал,
     И с нею воедино будто слился,
     А звук её то падал, то стонал,
     То как бы перед смертью самой бился.


     Никто к нему тогда не подошёл,
     Никто на паренька не рассердился.
     Стянув меха, он вскоре сам ушёл,
     Как будто с кем-то навсегда простился.


     Так много лет с тех пор уже прошло,
     А я того парнишку вспоминаю —
     Что на него в такую рань нашло?
     Ответа, к сожаленью, не узнаю.



   • • •


     Мерцают звёзды в таинстве ночи,
     Их численность и дальность поражают,
     К их тайнам, в общем, найдены ключи,
     У слабых только – веру пробуждают.


     На небе множество и «чёрных дыр»:
     То – антимир. Он с миром в равновесье.
     Самой природой так устроен мир,
     Всегда так будет в тёмном поднебесье.


     Подолгу жить и звёзды устают:
     Сгорает их пылающий светильник.
     Конец придёт – светить перестают,
     И Землю ждёт такой же вот могильник.


     Когда-нибудь, чрез миллиарды лет,
     Её источник внутренний исчахнет,
     И всё – провалится в обугленном котле,
     И напоследок взрывами бабахнет.


     Всё смертно в мире, смертна и Земля,
     Хотя, остыв, быть может, возродится
     И реки вновь появятся, моря
     И живность вся в ней снова расплодится.


     Начнёт плодиться из глубин воды,
     С «курильщиков», что в недрах возникают,
     Где сероводородные дымы
     Простейших – одноклеточных – рождают.


     С амёб начнёт развитие своё,
     И после бесконечных форм отбора
     Появится такое ж бытиё
     Без бога, фитовет и рыбнадзора.



   • • •


     Умей сносить превратности судьбы,
     Несчастье жизни вынести любое,
     Не падать духом на тропе борьбы,
     Не мучить долго сердце ретивое.



   • • •


     Веди себя с людьми добрее,
     Слова и чувства с разумом сверяй.
     Ведь может быть и бедный нас умнее,
     И глупым быть богатый негодяй.



   • • •


     Мученьем пробуждаемый нейрон,
     Потоком чувств, страстей своих гонимый,
     Стремится вознестись на мнимый трон,
     Как будто будет в нём несокрушимым.


     Зачем он, глупый, мучает тебя,
     Потоки мыслей, слов перебирает,
     Не спит, страдает, рифм не находя,
     И гнев свой на родных порой срывает?


     «Когда уймёшься ты, шальной нейрон!
     Когда добро, покой к тебе пристанут?».
     Неужто прав был древний грек Бион,
     Сказав в пылу: “Когда меня узнают”.




   2000 г



     «Поэт ли Баратынский или нет?»
     Спросил себя в своей статье Белинский.
     И так ответил: «Вовсе не поэт —
     Умом, не чувством пишет Баратынский».


     Пропел бы я Белинскому в ответ Романс: «
     Не искушай меня без нужды».
     Евгений был талантливый поэт!
     Слова же критика мне стали чужды.


     И сам стихи я разумом пишу,
     Но разум этот чувством пламеняю,
     Свои познанья в ярость крови лью
     И этой ярью дух свой воспаряю.


     Пишу в огне, когда неистов я,
     Когда вулканом демон мой клокочет,
     И лавой стих исходит из меня,
     И чувство гнева ум мой средоточит.


     Меня всего волнует и трясёт,
     Когда из слов стихи свои слагаю,
     И дух неистовый весь мозг мой жжёт —
     Другого состояния не знаю.


     В стихах сгораю свечкой я дотла,
     Исход в могилу точно ускоряю.
     Что жизнь моя? – Она уже прошла,
     Но в них, в стихах, – на небе пребываю!


     Под занавес, безумствуя, горю,
     Себя в иные годы не поведав,
     И с радостью слов музыку ловлю,
     Такое чудо в творчестве изведав!


     Не мог и Баратынский быть иным:
     Одним умом стихи в душе не льются.
      Их пишут чувством бешено шальным,
     И только в нём нейроны вскачь несутся.



   • • •


     Не стал ещё разумным человек —
     Он в символах, в иллюзиях витает,
     Зомбируют его из века в век,
     Свободы он осознанной не знает.



   Жанне


     Дочурка, милая, тебя
     Творящим духом наполняю.
     Гони и шпорь всю жизнь себя —
     В тебя неистовость вселяю.


     Наполнись творчеством и ты,
     И путь свершений исповедуй,
     В нём нет пределов красоты,
     Но по нему по жизни следуй!


     При этом меру знай во всём:
     Умей спокойной быть и в гонке.
     Нельзя всегда пылать огнём
     И мир покинуть чемпионкой.



   • • •


     Понимаю, что я слаб —
     Силы нет унять страданья.
     Понимаю, что я раб —
     Раб эмоций и исканья.
     Буйство плоти не унял,
     Чувства, страсти не взнуздал,
     Не изжил мечты, желанья…



   • • •


     Демон душу принуждает
     С ручкой рыскать при Луне,
     Стихом мыслить побуждает
     Ночью, днём и на заре.


     Ну зачем так утомляюсь,
     Душу мыслью извожу,
     Мысли страстью наполняю
     И с печалью в мир гляжу?


     И к чему ни днём, ни ночью
     Жить спокойно не могу,
     Вижу умерших воочью,
     В спорах с ними восстаю?


     Гегель ночью вдруг предстанет —
     С ним о сущем спор веду,
     Иль Ульянов (Ленин) встанет
     Всем живущим на беду.


     Я ему о человеке:
     «Он не может быть другим!».
     Ленин Маркса тычет в веки:
     «Станет он, каким хотим!».


     Мухаммад вдруг ночью грянет:
     «В мире он – Аллах – един».
     Иль с улыбкой Пушкин глянет,
     Друг и детства, и седин.


     Демон, Демон мною водит,
     Тенью он за мною ходит,
     Силой, волей наполняет,
     Мыслью огненной питает.



   • • •


     Всё, в природу удаляюсь,
     В глушь лесную ухожу.
     В ней свободой наслаждаюсь.
     В ней, как в царстве грёз, брожу.
     Вот кудрявая берёза,
     Вот зелёная сосна,
     Шелест, тишь, лесная грёза:
     Музой полнится душа!



   • • •


     Я всё ищу, ищу чего-то,
     Пытаясь суть всего узнать,
     И всё скитаюсь одиноко
     Не в силах сам себя понять.



   • • •


     В какой-то скуке жизнь проходит,
     В минорных, неулыбчивых тонах,
     Один день точно на другой походит
     В претензиях, разборках на судах.


     Как жизнь заполнить радостью исканий
     И вырваться из скучной колеи,
     Изринуть боль нахлынувших терзаний:
     Проходит жизнь, уносятся мечты.


     Кругам природы дивной повинуясь,
     Лишь только в них всю гамму чувств ловлю:
     Весной, скворцами, летом вновь живу я
     И в красках осени печаль ношу.



   • • •


     Как трепетно, задумчиво в лесу:
     Лесная тишь меня околдовала.
     Но вот кукушка вдруг закуковала,
     И я, застыв, считаю… Чуть дышу,
     Боясь одно «ку-ку!» не досчитаю.



   • • •


     К познаниям обширным устремлённый,
     Труды великих мыслью перебрав,
     Я, кажется, остался посрамлённым,
     Себя, своей природы не познав.
     Поэтому печалью наполняюсь,
     Поэтому без радости скитаюсь,
     Себя и в части малой не сказав.
     И философией, и правом увлекался,
     И Гегеля, и Маркса изучал,
     Поэзией, искусством наполнялся,
     Возвышенным и добрым дух питал.
     Столярничал, учил, играл в театре,
     «Стремленье тщетное» постигнув в Сартре,
     Себя ещё ни в чём не исчерпал.


     Во всём, во всём несбыточность задатков,
     Начало бурное, но… нет конца.
     Во всём одни горячие ухватки,
     Порывы бесконечные юнца.
     Вот-вот за что-то с жаром ухватился,
     Душою пылкой весь воспламенился,
     Но пламень снова не обрёл венца.
     Зачатым быть, но так и не родиться:
     Где силы брал, чтоб дух свой укрепить
     И в новый путь со страстью устремиться,
     И в новом пораженье не остыть?
     С одной лишь целью духом надрывался,
     Чтоб он со мной в могиле не остался
     И радости от творчества вкусить.


     Как много дум, исканий было сколько:
     Однако суть свою не обнажил.
     В стихах вот этих выразился только,
     Лишь в них немного душу приоткрыл.
     Куда же делись многие задатки,
     Зачем боролся, жаждал в жизни схватки?
     Я счастливым в борьбе с собою был!



   Оле


     Вечер, в ночь переходящий,
     Тайны полумрака.
     Взгляд красивых глаз манящий,
     Звёзды зодиака.


     Там, в безмерности пространства,
     Тишь ночи какая!
     Россыпь звёздного убранства —
     Благость неземная!


     Здесь, в небесном осиянье,
     Ты стоишь такая,
     Как Венеры изваянье —
     Статуя живая!


     Тайны неба и земли
     Слились воедино.
     Мы с тобой их унесли


     В этой ночи дивной.
     Весь охваченный Луной
     Небом наслаждаюсь.
     Мигом чудным и тобой
     В счастье наполняюсь.



   • • •


     Ты сам себе начало и конец,
     Ты сам себя мельчишь иль возвышаешь,
     Ты сам себя целитель и творец,
     Ты сам своей судьбою управляешь.


     Ты матерью для жизни нарождён,
     Зачем же ждёшь «загробный мир» со свечкой?
     Не будь небесным царствием пленён,
     Не будь в руках священников овечкой.


     Они при жизни в царствии живут,
     Во злате в храмах «божьих» пребывают,
     Заветам ветхим, скромности неймут,
     Хотя мирянам (пастве) их внушают.


     Кто верой в бога яро устремлён,
     Не просто он в иллюзиях витает,
     Враждою к иноверцам ослеплён,
     К иным богам терпимости не знает.


     Единый бог – отказ от своего:
     Не может быть иного разрешенья.
     Веками бьются люди: "Кто – кого?».
     И в этой битве – нет меж них прощенья.


     Религия – основа не добра,
     Основа зла, иллюзий, лицемерья.
     И там, где много верных ей: беда.
     Тому «священный» город подтвержденье.


     В «священном» граде – вечная вражда,
     И будет так, пока он существует!
     Здесь каждый жаждет «страшного суда»,
     Что он всем иноверцам адресует.


     Народы сами, муллы иль попы
     Виновны в столь жестоком разобщенье?
     Свои «овечки» каждому нужны:
     Виновны те, кто занят «постриженьем».


     Умрёт пастух, но паству не отдаст,
     Поэтому богов различных много,
     Поэтому так пыжится схоласт,
     Поэтому единого нет бога.



   • • •


     Родились мы, чтоб жизнью наслаждаться,
     В здоровом теле, духе пребывать,
     Добром, умом и силой наполняться
     И страсти все рассудку подчинять.


     Родились мы, чтоб к звёздам устремляться,
     В познаниях свободу обретать,
     В своих делах бессмертными остаться,
     Природу для потомков сберегать.


     Людская сущность – в поисках, сомненьях,
     В деяньях мы, как люди, предстаём.
     И только в них, как в собственных твореньях,
     Не будем смертны, духом не умрём.



   • • •


     Ночь, вдали за горизонтом
     Тучи наплывают.
     Двигаясь косматым фронтом,
     Ужас нагоняют.


     Ветер всё сильнее дует,
     Тучи подгоняет.
     Зло небесное ликует —
     Молнии играют.


     Дождик редкими струями
     С чёрных туч сорвался.
     Гонит тучи Зевс вожжами,
     На конях промчался.


     Бой небесный развивая,
     Молнией сверкает.
     С треском небо разрывая,
     Силушку пытает.


     Всё темно, как ночью, стало,
     Дождь потоком хлещет.
     Жуть вселенская предстала —
     Вся стихия блещет!



   • • •


     Из неба здесь потоки льются,
     И стрелы молний грозно бьются,
     Вдали же солнышко пылает,
     Из тучек землю освещает!


     Сколь чуда разного в природе,
     Театр стихий смотрю на небосводе,
     Начал различных представленье,
     Небес неведомых творенье.


     Мне скуку дождик навевает,
     И пекло солнца утомляет.
     Борьба стихии дух волнует,
     В её страстях он торжествует.



   • • •


     Печаль о сущем, о себе,
     Печаль о детушках родимых,
     Печаль о матушке, отце,
     Печаль о днях необратимых.


     Избыть бы как в себе печаль,
     Преодолеть её как слабость?
     И как оставить ту печаль,
     Что силой полнит нашу жалость?


     Загубит род людской себя,
     Коль злоба жалость одолеет.
     Ничто не сделает судья,
     Когда вне разума звереем.



   • • •


     Я думал, что поэты – от природы:
     Не всем стихами мысль слагать дано.
     Так в тусклой прозе и промчались годы,
     Но вдруг открыл в поэзию окно.


     Напряг какой, какая это мука
     Идеи, чувства в рифму заковать,
     И ритм идей ли, мыслей, чувств и звука
     В верёвочке словесной соблюдать.


     Напряг какой, а с ним восторг и радость
     В стихах потоки мыслей оставлять,
     Тисками воли схваченную слабость
     В победном чувстве ритма обуздать!



   • • •


     Море, музыка, волна,
     Солнце заплывает.
     Берег, парень, и она
     Тихо напевает.
     Парень к девушке прильнул:
     «Силы нет расстаться,
     Лучше я бы утонул,
     Только бы остаться.
     Волны б приняли любовь,
     Если безразличен,
     Ты найдёшь другого вновь —
     Путь тебе привычен».
     Фыркнув, девушка ушла,
     Юноша остался,
     Грусть-печаль его взяла —
     К морю он подался.
     Долго на море глядел,
     С милою прощался,
     Прошептать «Люблю» успел
     И… волнам отдался.


     Чайки стонут на волнах,
     Женщина седая
     Часто здесь сидит в слезах,
     Парня вспоминая.



   • • •


     Бегут все от природы в город,
     А я в природу ухожу,
     По ней испытываю голод,
     В ней путь к покою нахожу.


     Я в целом не стремлюсь к общенью,
     Претит людская суета.
     В природе больше ощущений
     Лишь в ней безмерна красота.


     В природе всё меня волнует,
     В ней всё загадкою дивит,
     То посвист пташки очарует,
     То небо синью одарит.


     Одно лишь таинство болота
     Не сможет город заменить —
     Часами сиживать охота,
     Здесь всё способно удивить.



   • • •


     Я – столяр. Стоит жара.
     Первая зарплата.
     Водку выпил под «Ура!»,
     И была расплата.
     Всё крутилось, я блевал,
     Рвал траву руками,
     Как себя я проклинал,
     Как скрипел зубами.
     С тех далёких юных лет
     Ненавижу водку,
     И поесть желанья нет,
     Глядя на селёдку.



   • • •


     Учитель тот, не знает кто предмет,
     Учитель тот, незнанию кто учит,
     Учитель тот, не знает кто ответ
     И кто детей лишь мыслью в классе мучит.


     Он ставит прежде сам себе вопрос,
     Гипотезы, проблемы выдвигает,
     Урок ведёт он в школе, не допрос,
     Во всём детей к мышленью побуждает!



   Сыну


     Не хватит если сил для завершенья
     Разбросанных по листикам стихов,
     Наполнись, сын мой, музыкой сложенья,
     Сплети в едино грёзы чудных снов.


     Скорей ночей каких-то несказанных,
     Когда измученный дневным трудом
     Я вскакивал от мыслей, слов нежданных,
     Свой отдых оставляя на потом.


     Мои стихи, внимательно читая,
     Представь меня как будто бы живым
     И, силою моею наполняясь,
     Наполнись сам суждением своим.



   • • •


     Усталость сам свою сними:
     Глаза прикрой и мышцами расслабься,
     В мир отрешённости уйди,
     Покою, безмятежности предайся.



   Сыну


     Из чего? Что? Как? И где? —
     Это знания начала.
     Ты ищи «Что? Как?» – везде,
     Не боясь искать сначала.


     Прежде сам познай себя,
     Сам открой свою природу —
     Только, осознавши Я,
     Скажешь новое народу.


     Время зря не растеряй,
     Но не надо жить в надрыве —
     Ум неспешно развивай,
     Глуби нет в лихом порыве.


     Результат всегда дадут:
     Дух нацеленный, упорство.
     Нет в природе чудотворства —
     Есть упорство, труд и труд.



   Плач Марии


     Вспоминаю часто молодость свою,
     Семьдесят уж скоро, я всё слёзы лью.
     Как же мне не плакать, слёзы как не лить,
     Как мне одинокой жизнь свою забыть.
     Папу расстреляли – родом был поляк,
     С мамой нас искали – скрылись кое-как.
     Долго мы бежали из Сибири злой —
     С матушкой скитались да родной сестрой.
     Ох как настрадались, всё не рассказать,
     В Пензе затаились, чтоб нас не сыскать.
     Милостыней жили, жались по углам,
     Чтобы не попасться в лапы палачам.
     Сколько приходилось разных мест менять,
     Сколько унижаться, сколько голодать.
     Но однажды счастье улыбнулось нам —
     Мы нашли работу с горем пополам.
     Стали мы с сестрёнкой рукавицы шить,
     Мама – на пекарне сторожем служить.
     Было мне в ту пору лишь тринадцать лет,
     А сестре пятнадцать – вот такой дуэт.
     Впроголодь мы жили, что там говорить,
     Да ещё за угол нам пришлось платить.
     Как-то хлеб с работы мама унесла,
     И её поймали – ждали, не пришла.
     Суд тогда был скорый – дали ей пять лет,
     Плакали с сестрой мы – был немилым свет.
     После приговора – в фабрику бегом,
     Только беспощаден был и этот дом.
     Мы не отпросились маму повидать —
     Дали по полгода с Валей отбывать.
     К богу мы взывали, не хотелось жить,
     Только и осталось – плакать и тужить.
     Привели в тюрьму нас, смотрим – наша мать:
     В обморок упала – как ей устоять.
     Чуть глаза открыла – стали воем выть,
     Не судьба вот только вместе было жить.
     Я в тюрьме осталась чашки, ложки мыть,
     А сестру угнали грязь в колхоз месить.
     До весны страдала за невинный грех,
     Бронхи застудила на работах тех.
     В день один вернулись мы с сестрой моей,
     Как мы с ней рыдали, как же бились с ней.
     Чтобы вновь начальник на работу взял,
     В ноженьки упали, горю чтобы внял.
     И опять скитались – без угла, родных,
     Пять годков прожили с мукой на троих.
     Астму подхватила в год лихой сестра,
     Я – едва нормальной с той поры жила.
     Матушки и Вали нет уже давно
     И теперь, наверно, время мне пришло.
     Как умру, – не надо крест мне выставлять,
     В руки класть иконы, свечки зажигать.
     Я не верю в бога, был бы: нам помог.
     Мы всю жизнь страдали, жду и свой исход.
     …………………………….
     Умерла Мария: тихая была,
     Безответно в жизни зло людей несла.
     В гроб ей ветку ивы молча положил
     И слезу нечаянно с нею обронил.



   • • •


     Весь под магией сиянья,
     Вперив взгляд, как судия,
     Маюсь сутью мирозданья:
     Звёзды. Ночь. Луна и я.


     Диво звёздного убранства
     Как умом своим постичь?
     Как вне времени, пространства,
     Тайну «чёрных дыр» открыть?


     Можно ль в хаосе Вселенной
     Суть единого понять,
     И теорией нетленной
     Ум в покое обуздать?


     Иль она непостижима
     В бесконечности своей,
     Суть её неуловима
     Вне единства всех полей?


     Как познать – то вширь стремится,
     То в коллапс сожмётся вспять,
     Чёрной дыриной скривится,
     Белой выпорхнет опять?


     Там – галактика родилась,
     Этой – время умирать:
     Как салютом заискрилась,
     Звёзды стала рассыпать.


     Всё в пространстве искривилось:
     Что-то сжалось до нуля,
     Что-то в массе изменилось,
     Равновесье снять суля.


     Но пространство, масса, время —
     Суть единство бытия.
     На самой Вселенной бремя —
     В целом сохранять себя.


     Ключ найдём ко всем явленьям,
     Расшифруем тайны мы.
     Даже принцип отклоненья
     Схватят русские умы!


     Мчатся звёзды во Вселенной —
     Знаем, нет ли их закон.
     Больше дум о жизни бренной,
     Что проносится как сон.



   Н. Илюхе


     Вторая половина – май,
     На улице – весенний холод.
     Тебе вручили пенсионный пай,
     Увы, и ты уже не молод.


     Промчались годы чередой,
     Их бег шальной не остановишь,
     Взывай хоть к боженьке с мольбой,
     Печалью лишь себя надломишь.


     Ты жизнь как радость принимай —
     Уйди в абстракции, Никола!
     Сам трон себе средь звёзд создай
     И плюй на всё с высот престола!


     На всё с иронией взирай:
     Ты бог, Никитович, Всевышний!
     Свободой дух свой наполняй,
     Печаль считай как груз излишний.


     Привет, Николушка, привет,
     Тебя всем сердцем поздравляю,
     Тебе лишь – шесть десятков лет,
     Прожить до сотни лет желаю.


     Глядишь, и сбудутся мечты,
     И разум ключ найдёт в бессмертье,
     Генетиков пожнём плоды
     И будем праздновать столетья.


     Устанем только столько жить
     И вряд ли выдержат нервишки,
     За двести стукнет, – будем выть,
     Просить, наверное, смертишки!



   • • •


     Суть наша – истину искать,
     Дерзать, творить и сомневаться,
     Свою природу распознать,
     Любить и жизнью наслаждаться.



   • • •


     Страданья все твои – в тебе,
     В твоём к чему-то отношенье.
     Уйми страдания в себе,
     Живи в спокойном отрешенье.



   Т. Мальковой


     Природа одарила вас красой
     И томно-дивными глазами.
     Их жизнь и годы полнили тоской,
     И я любуюсь молча вами.


     Мой возраст не дает уж посягать
     На вашу пылкую взаимность,
     Могу лишь стих вам этот написать,
     Лелея глаз печальных живость.


     Вот так вздыхаем, маемся, молчим —
     Друг друга в робости теряем,
     На время быстротечное ворчим,
     И, старясь тихо, угасаем.


     Нам жизнь природой краткостью дана
     Для дум, любви и вдохновенья,
     Должна быть счастьем, праздником она,
     Порывом чувств, а не забвенья.


     Я миг случайный с радостью ловлю,
     Узнав о вашем дне рожденья,
     Здоровья, счастья, долгих лет молю
     В ваш день счастливого явленья!



   В.Еськину


     У Вселенной нет начала,
     В беспредельной нет конца.
     В муках родов не кричала
     И не ведала творца.


     Не изведала падений,
     Не страдала от венца,
     Не приемлет чьих-то мнений
     В тверди тихой мудреца.


     Не познала дней рождений,
     Без часов в пространстве мчась.
     Нет в ней страхов и волнений,
     Мук любовных отродясь.


     Где-то, небо сотрясая,
     Звёзды валятся в «дыру»,
     В целом сил не уменьшая —
     Мера держится в миру.


     В меру как себя ввести нам,
     Слабость как свою унять?
     Как противиться сединам,
     Как самих себя понять?


     Как смеяться в дни рожденья.
     Мудро чувством управлять?
     Как изжить души смятенья
     И в себе Всевышним стать?


     Как желаний пыл изринуть,
     Страстью духа овладеть?
     Как в безмолвии не сгинуть,
     Вымолвить себя успеть?



   Н. Куликову


     В порывах чувств, в страстях ты жизнь прожил
     И, яростно стремясь к заветной цели,
     Ты ярким, умным, мужественным был.
     И мы с тобою в шахматы балдели.


     С оглядкой все здоровались со мной,
     Когда меня из партии изгнали,
     А ты породой обладал мужской,
     И мы открыто дружбу сохраняли.


     Не снёс ты всё же подлостей людских,
     Прикрытых позой ложно благородной.
     Не сломленным и гордым ты затих,
     Не дав топтать души своей свободной.



   • • •


     Смотрим – звёзды. Многих нет —
     Свет один от них лучится:
     Светят миллиарды лет —
     Столько луч небесный мчится!


     И спросил себя: «А я
     Буду ль мыслями светиться,
     Смерть когда возьмёт меня
     И в могиле буду тлиться?».


     И сказал себе в ответ:
     «Вспомнят, может, только внуки,
     Бросив взгляд на мой портрет,
     Полистав альбом от скуки».


     Вот и всё, и нет меня:
     С телом дух уйдёт в забвенье,
     Коль не выразил себя.
     И решил я в те мгновенья


     Мысли, чувства – духа свет —
     На земле в стихах оставить,
     В них на что-то дать ответ
     И людей к добру направить.



   • • •


     Думал я, что все поэты
     Просто в рифму говорят,
     Сами льют из них куплеты
     И подолгу не мудрят.


     Потому свою природу
     Я в стихах не пробуждал.
     И явиться как народу
     Сам до старости не знал.


     Всё наукой занимался:
     Философией страдал.
     Только к старости унялся —
     Годы жизни растерял.


     Только к старости я понял:
     Надо ж в чём-то дух раскрыть.
     И поэзию я донял —
     Стал теорию учить.


     Вам судить, не зря ли взялся
     Мысли в рифму оформлять,
     А вначале так боялся,
     Так страшился начинать.



   • • •


     Люблю я заводи глухие,
     Лягушек кваки из прудов,
     Скворцов присвисты призывные,
     Ночные трели Соловьёв.
     Люблю туманы над рекою
     В часы рассвета наблюдать
     И их одевшись пеленою,
     В прохладе утренней стоять.
     Люблю и небо голубое,
     И птиц в полёте провожать,
     И, вспомнив время прожитое,
     Рукой залётным помахать.
     Люблю, в природу удаляясь,
     Неспешно по лесу блуждать,
     И здесь, покоем наполняясь,
     Всю прелесть жизни ощущать.



   Мой Гимн России


     Веками в неволе стенала Россия,
     Столетья народ о свободе мечтал,
     Закончилась мрачная эра насилья,
     Победу над гнётом народ одержал!


     Припев:
     Славься, Отечество, наше свободное,
     Дружбы народов надёжный оплот,
     Славься, Россия моя благородная,
     Славься, могучий российский народ!


     Величье Держава единством ковала,
     Сплоченьем народов огромной страны,
     Их братством Отчизна врагов побеждала,
     Заветам отцов будем свято верны!


     Припев


     В грядущее смотрим с надеждой и верой,
     Могучей Россию в веках сохраним,
     И знамя свободное гордо и смело
     Мы в руки потомкам своим отдадим!


     Припев



   • • •


     Весна, природа ожила
     Теплом, сосульками, капелью,
     И новью чувств меня ожгла,
     И бело-чёрной акварелью…




   2001 г



     Годы прошедшие, годы пропавшие,
     Ночи в раздумьях и думы уставшие.
     Сколько познаний и сколько метаний,
     Сколько пустых, неизбывных желаний!


     Сколько потеряно времени ценного
     Духа заядлого, духа безмерного!
     Как наверстать всё, где силы набраться,
     Чтобы как можно полнее остаться?



   • • •


     Постигнув многое, безжалостно поймёшь,
     Насколько ж ты ещё несовершенный,
     С печалью осознаешь: годы не вернёшь.
     Но как узнать, что путь прошёл неверный?



   • • •


     Сорок первый, сорок первый,
     Орды немцев под Москвой.
     Сорок первый, сорок первый,
     Мама мучилась со мной.


     Сорок первый, сорок первый,
     Жуков войско собирал.
     Сорок первый, сорок первый,
     Маму я в живот бодал.


     А она! Она, бедняжка,
     Как же мучилась она:
     Третьего на свет рожала,
     А кругом была война…


     Наши всюду отступали,
     Чуть ещё – сдадут Москву.
     А её… в живот толкали
     Ножки детские в паху…


     Семимесячным родился
     И лишь с возрастом узнал,
     Что отца тогда лишился
     И дитём любви предстал.


     Сколько нас таких родилось,
     Сколько жило без отцов,
     Сколько слёз над нами лилось,
     Как сиротлив был наш кров.


     Скольких мам любви лишила
     Та ужасная война,
     Сколько судеб изменила,
     Сколько жизней унесла.


     Где мы с мамой не скитались,
     Не искали свой приют,
     Боль и слёзы нам достались,
     Не помог ей бог и тут.


     После всё решилось как-то,
     Обрели и мы очаг,
     Да в чужой семье несладко,
     Долго жили кое-как.


     Шесть десятков лет минуло,
     Сердце памятью щемит,
     В сорок первом полыхнуло,
     А душа ещё болит…



   • • •


     Племхоз. Сижу, как жук, копаюсь
     В счетах, платёжках, векселях.
     Весна, а я с главбухом парюсь,
     В коровьих маюсь отраслях…
     Юристом быть – нет хуже муки:
     Вся жизнь в законах и судах.
     В бумагах чахнешь и от скуки
     Невольно взвоешь, как монах.



   • • •


     Ты не забыл, читатель мой,
     Пошмыгать по двору трусцой,
     Отжаться, телом покрутить,
     Присесть раз сорок, походить?


     Глубоко носом подышать,
     Вдохнуть и воздух придержать,
     Согнуться ниже, постоять,
     К коленям голову прижать?


     Нельзя о теле забывать,
     Все мышцы надо укреплять,
     И знать не будешь, где хондроз,
     Излечишь вовремя артроз.


     От малых трудностей вопим,
     Трудиться умно не хотим,
     Движенья телу не даём,
     Ещё и курим, водку пьём.



   • • •


     Страстям, страданьям предаёмся,
     Никак в надрыве не уймёмся,
     Частенько в злобе пребываем
     И долго жить ещё мечтаем.


     Учись собой овладевать
     И напряжение снимать.
     Глаза прикрой, совсем расслабься,
     И мыслям ни о чём предайся.



   • • •


     В тумане мыслей, слов живу,
     На мир реальный натыкаюсь
     И в этом царстве грёз брожу,
     И жизнью как бы забавляюсь.



   • • •


     Не стой внизу, а вверх стремись,
     К вершинам мыслящего духа!
     Да только – чур! не надломись —
     Не дремлет чёрная старуха…



   Старик


     Сибирь, мороз, гостиница, старик.
     Глубокий шрам во всё лицо кривится,
     Совсем зарос рубленый саблей лик,
     И шрам на нём от холода сочится.
     Он руку вытирает о пиджак,
     Когда ладонью лимфу промокает,
     Ногой короткой двигает кой-как,
     Рядок медалей изредка бряцает.
     Из валенок высоких, не спеша,
     Старик достал бумаги, сигареты,
     Газеты вынул, молча шебурша,
     Затем из пиджака извлёк билеты.
     Союзу комсомола – пятьдесят!
     И кинул он в продажу лотерею,
     Чтоб поддержать райкомовских орлят,
     А с ними коммунизма эпопею.
     Торжественно, но всё ж таки гуртом
     Тогда в ряды союза принимали,
     А кто-то шёл с расчётливым умом —
     В нём в должности быстрей расти давали:
     Лишь член союза в вузы мог попасть
     И в партию оттуда ж принимали.
     А партия – действительная власть,
     И много потому в неё вступали.
     Не зная толком ленинских идей,
     Орлёнок рос, хоть в равенство не верил,
     И, преданно молясь, взрастал быстрей:
     Аршином ленинским людей всех мерил!
     Сказать здесь невозможно, делал кто:
     Идею – он, его ли – та идея.
     Сейчас для большинства она ничто,
     Звучит как бред, пустая ахинея.
     В те годы очень многие из нас
     Её, как веру в бога, принимали.
     И за неё, неровен был тот час,
     Друг друга братья в злобе убивали.
     Но если в целом время оценить —
     Идея та народ закабаляла,
     И все усилия её достичь
     Сама реальность жизни посрамляла.
     Как не кричали бодро «развитой!» —
     Пустые были полки в магазинах,
     И Запад оказался не гнилой —
     Его богатства виделись в витринах!
     Тогда у тех, кто мыслью честно жил,
     Настало время робких, но сомнений,
     И хоть нам идол головы кружил —
     Пошёл уже процесс с собой борений.
     Но здесь: «Вы комсомолу помогли,
     Купили лотерейные билеты?"
     И мы все словно к стульям приросли,
     Один старик сурово ждал ответа.
     Изрубленный гражданскою войной —
     (Едва живым тот дед на ней остался),
     Стоял он, гордый, нищий и больной,
     И преданно за символы сражался…
     Как можно было, глядя на него,
     От тех идей так сразу отрешиться?
     И жизнь прошла, а вижу я его,
     И мочи нет над святостью глумиться.
     Я помню Красноярск и Енисей,
     Где мы «Орлёнка» часто напевали,
     И старичка, что был не фарисей,
     И валенки, что плоть его держали.



   • • •


     Я не знаю, где болгарин,
     Где чеченец иль мордвин.
     Ты в крови моей, татарин,
     А мой друг Гурам – грузин.


     Как мне чужды различенья
     По родам и племенам,
     И по верам разделенье,
     И различья по чинам.


     Мы же раз по свету бродим,
     Только раз один живём,
     И себя ещё изводим
     Неразумным бытиём.



   • • •


     Люблю я лес и перелески,
     И дол, и даль, и тень от туч,
     Берёзок длинные отвески
     И спуск с высоких долгих круч.


     Когда в машине мчишься ветром,
     С природой чувства единишь
     И всё кружится в вихре этом,
     И вихрем сам себя пьянишь.


     Когда под вечер солнца блюдо
     Направо огнивом летит,
     А слева, в тучах – тоже чудо! —
     На небе радуга висит.


     Когда ты в жути от мельканья
     Летишь в вечерней красоте,
     И руль зажав, и сжав дыханье,
     Отдавшись сам своей судьбе.


     Как мысль природа будоражит,
     И скорость как её бодрит!
     Кто мне понять себя подскажет,
     Когда душа, как ветер, мчит?



   • • •


     Что движет к творчеству сознанье —
     Любви ли пламень, вера ли, печаль?
     Природы ль гордое призванье,
     Иль жажда глупая признанья,
     Иль силы придающая мораль?


     А может быть, твореньем маясь,
     Мы просто убегаем от себя,
     С своей природой не справляясь,
     Трудом, заботой наполняясь,
     Спасаемся, себя не находя?


     Ужели только в исступленье
     Покой в себе возможно обрести,
     В суть жизни превратив стремленье,
     Дерзанье, поиски, горенье
     И в них лишь одиночество снести?


     Ответ не выскажу, не знаю,
     И сам вопросы эти задаю,
     И сам в стихии слов сгораю,
     И в мыслях, образах блуждаю,
     Покоя только вот не нахожу.



   • • •


     Природу, друг мой, не обманешь:
     Хоть как бодрись – берёт своё.
     Едва лишь в зеркало заглянешь
     И видишь, как с годами вянешь.
     Моложе вдруг, увы! не станешь —
     Бежит, уходит времечко твоё.


     И в том трагедия людская,
     Что смерть свою мы сознаём.
     Однако в небо взгляд бросая
     И к богу в слабости взывая,
     Бессмертья чувствами желая,
     С умом в разладе мы живём.


     Да, видим, тело как стареет,
     А дух до смерти как ни в чём!
     Он знаньем полнится, мудреет,
     До смерти миром взгляд владеет,
     Лишь тело бренное слабеет
     И как же смерть смирить умом?


     Никак не надо напрягаться,
     Бесплодность в муке усмирять,
     Исхода вечного бояться,
     В молитвах глупо убиваться,
     В церквах рабам уподобляться:
     Живому – должно умирать.


     Никто из смертных не вернулся:
     Христос, Мухаммед – все в земле.
     На Марсе нет их, на Луне,
     Во всей небесной вышине
     Никто не видел их нигде,
     Никто случайно не наткнулся…



   • • •


     В сознанье каждого имеется предел,
     Его ступень в возможности мышленья,
     И как бы за неё кто выйти не хотел —
     Живёт в своей предельности сужденья.


     Сегодня, знаю, не воспримут вновь меня,
     Опять стучится в сердце мелодрама,
     На суд глухих кидаю сам себя,
     Не ведая в душе самообмана.


     Творить стихи с упорством я решил,
     Свободу – не покорность – воспевая,
     Самих людей богами объявил,
     В невеждах лишь насмешки порождая.


     Но я бы не был никогда собой,
     Ища у всех к себе благоволенья,
     Смешался бы с безликою толпой,
     Не знающей порывов вдохновенья.


     Из принципа не буду у гождать.
     Подлаживаться всюду к чьим-то мненьям,
     В свободе надо дух свой утверждать
     И только в мыслях мучиться в сомненьях.



   • • •


     В какое время бурное живу —
     Совсем иной Россия наша стала.
     Однако снова в гневе я хожу —
     Вся власть в стране к чиновникам упала.


     Вчера ещё всем правил коммунист,
     Прикрывшись идеалами марксизма.
     Сегодня он чиновник – реалист,
     Всё прёт и прёт под гимн либерализма.


     Глаза свои как в мудрости прикрыть,
     Коль выть, орать охота, бить им в морды.
     Увы, битьём проблемы не решить,
     Нужны терпенье, воля, мудрость, годы.


     Законы, время многое решат:
     Свобода, бизнес всех уравновесят.
     И те, кто страстно всё сменить спешат,
     Те в слабости себя лишь только бесят.



   • • •


     Мне часто кажется, вот-вот умру
     Сегодня, может быть, а может, завтра,
     Но точно уж никак не дотяну
     До старости своей, до послезавтра.


     Я вовсе не живу сам по себе:
     И день, и ночь работа и работа.
     Весна прошла и лето на дворе,
     И так на волю вырваться охота.



   • • •


     Забываясь в мире грёз,
     Удаляясь в мир исканий,
     В них спасаемся от слёз,
     В них уходим от страданий.



   • • •


     Природа, люди – всё не идеально,
     А я всю жизнь к прекрасному тянусь.
     Обманны чувства, знаю, ирреальны,
     Но я, как все, обману предаюсь.



   • • •


     Рассвет рассеял тьму тихонько,
     Листочки ветер робко шелохнул,
     И как-то ласково, легонько
     В лицо прохладой утренней дохнул.
     И всё. Но то движенье ветра,
     Едва из тьмы прозревшая земля
     И поступь плавная рассвета
     Открыли снова радость бытия.



   • • •


     Утро. Солнце в небе красно
     Чудом пышущим встаёт!
     Тучки, тишь, и стриж изящно
     Мошек в выверте берёт.
     То себя под крышу кинет:
     «Ну, – подумаешь, – капут!»
     То стрелою в небо ринет,
     То опять вдруг тут как тут.
     Летом так люблю природу
     В ранней рани наблюдать,
     Забываешь про невзгоды,
     Жить так хочется опять.



   Сыну


     Мой сыночек заданный,
     Книжечка – загадочка.
     Сын мой неразгаданный,
     Будет ли отгадочка?
     В чём, скажи, себя найдёшь
     И найдёшь когда ли?
     Время вспять не повернёшь —
     Множишь сам печали.



   • • •


     Движенье люда наблюдаю:
     Умы ищу – спесивость сплошь.
     И глупость значимых вскрываю,
     А в ней – людской природы ложь.


     Читаю Пушкина, – немею,
     Мурашки Моцарт шевелит,
     Смотрю в толпу, – душой черствею:
     Ничем меня не удивит.


     Глаза устало прикрываю,
     И вдаль их, в небо отвожу.
     О нём, безмерном, размышляю
     И тем в спокойствие вхожу.



   • • •


     Я вовсе не горжусь с людьми родством:
     С несовершенством нашим усмирился.
     Мы чувствами живём, а не умом,
     Как Разум человек не сотворился.


     Как мало их, действительно людей,
     Которыми нельзя не восхищаться,
     Великих тех – творителей идей,
     Которым не могу не поклоняться.



   • • •


     Мне очень часто хочется орать:
     «Ты – быдло, скот, свинячье семя!».
     Но зубы лишь приходиться зажать —
     Иным не станет это племя.


     Вся тупь веков в мозгах у них сидит,
     Умри от злости – не поможет.
     И… каждый умным род свой мнит,
     И каждый в детях семя множит.



   Жена


     То любит пылко, с нежностью целует,
     То гнев в глазах иль просто захандрит.
     То вдруг улыбкой милой очарует,
     Но вскоре неожиданно дерзит…


     И как вести себя с женой, – не знаешь —
     Глаза прикроешь тихо и молчишь.
     И после долго чувство злости давишь,
     А накопив, сорвёшься – зарычишь!



   • • •


     Мгновенно чувство, краток миг
     Любви порывистой, желаний,
     Кто раньше в эту суть проник,
     Тот дух отринул от страданий.
     Одним порывом жить – смешно,
     Учись во всём собою править,
     Кидаться в рабство чувств – грешно,
     Стремись холодным ум оставить.



   • • •


     Легко как чувствами пленяться,
     Труднее суть вещей познать,
     Но меньше чтобы ошибаться,
     Стихию чувств умей взнуздать.



   • • •


     Я всем дорогам предпочту
     Тропинку меж берёзок нежных,
     Стихи, идя по ней, прочту
     Среди подружек белоснежных.


     На всё играючи гляжу,
     Едва весна теплом поманит:
     Девицу глазом будто зрю,
     Когда рука берёзку гладит.


     Одна красивее другой —
     И млею средь их стройных ножек.
     Печально всё ж, что стал седой,
     И хочется, конечно, быть моложе.



   • • •


     Мудрее те, сто лет кто прожил,
     Кто силы умно рассчитал —
     Я так исканья подытожил
     И… чувства разумом взнуздал.



   • • •


     Крылами ворон еле машет.
     И сотню лет мудрец живёт!
     А тот, кто дни и ночи пашет —
     Быстрее ворона умрёт.



   • • •


     Лето, лес благоухает
     В разных красках и тонах,
     Дух покоем наполняют
     Искры солнышка в листах.


     Жизнь вокруг себя взираю:
     Как размеренно течёт.
     В сонной тиши пребываю,
     Времени потерян счёт.


     Пташка с мошкою несётся,
     Пчёлка в цветике жужжит,
     Жук по веточке плетётся,
     Ястреб на небе кружит.


     Мысль едва в нейронах бродит.
     Надо дать и ей покой:
     Чуть попозже пусть изводит.
     Уплываю в сон лесной.



   • • •


     Гонимый мрачным временем, судьбою,
     Десятки лет юристом прослужил,
     Крепился в терниях в борьбе с собою,
     Абстрактный ум законом сторожил.


     Но мир дерзаний влёк своей стезёю,
     Мятежный дух свободой мысли жил,
     В изгнании, в забвении, в неволе
     Он выбросить себя на свет спешил.


     И вот пришла желанная свобода,
     Как будто можно всё публиковать,
     Но здесь опять не вышел я породой:
     Опять воззренья требуют скрывать.


     Вчера сказать публично не давали
     О том, что коммунизм не возведём,
     Сегодня же все уши прожужжали:
     Лишь с церковью духовность обретём.


     Лишь с ней воспрянет русская держава
     Она в неё духовность привнесёт.
     Но я скажу – пока ещё по праву —
     К вражде и мракобесию ведёт.


     Припомним – как она ни прославляла
     Тиранов: сверг однажды их народ.
     И церковь перед ним не устояла:
     Не спас её небесный овцевод.


     Хотя народ, конечно, был темнее:
     Библейский миф как явь воспринимал.
     Сейчас же стал как будто бы умнее,
     Но также в кабалу к попам попал.


     Стадами устремился в христианство:
     И власть сама способствует тому.
     Но это же прямое святотатство
     Российскому закону одному.


     У нас он Конституцией зовётся:
     От власти церковь в нём отделена.
     Но та неумолимо к власти рвётся,
     Как будто власть всевышним ей дана.


     Тоска берёт. Я и сейчас не вижу,
     Что поумнел крещёный мой народ:
     Из мира классовой вражды – предвижу
     К борьбе религиозной он идёт.


     А я опять живу изгой изгоем,
     Стихи хочу печатать – не берут,
     Вчера изгнали из науки с боем,
     Сегодня – снова слова не дают.



   • • •


     Право там – одно, где право,
     Там – где правит всем закон,
     Где судья – найдёт управу
     И для всех где – равен он!
     Так ли это в жизни нашей,
     Равен ли для всех закон?
     Или всё же кто-то скажет:
     Часто вижу произвол.



   Оле


     Я не знаю, что сказать
     Мысль какую вымолвить,
     К телу лишь могу прижать,
     Чтобы чувства выразить.
     Молча, тихо постоять —
     Просто измотался:
     Силы нет себя унять,
     Весь в стихах остался.
     Протерпи, пойми меня —
     Скоро успокоюсь,
     Только выдохну себя —
     На тебя настроюсь…



   В. Котельниковой


     Стою, в безмолвии внимаю:
     Как будто Клеопатра во плоти,
     Египта невидаль живая —
     Глаза свои нет силы отвести.


     Как та, из рода Птолемеев:
     Умна, горда, достоинства полна,
     Не бросит взгляда на плебеев,
     Точёный лик и дивные глаза.


     Но в них несбыточность застыла:
     Печальны, как осенняя краса.
     Ненастья жизни опалили
     Её устало умные глаза.


     В каком-то мученом насилье
     Улыбка в них нежданная мелькнёт,
     И прелестью своей неотразимой
     Мужское сердце жаром всколыхнёт.



   И. Фоминой


     В сорок первом мы родились,
     В этом – нам по шестьдесят.
     В том, смертельном, появились,
     Годы наши как летят!


     В том, кровавом, папы бились
     На измученных верстах,
     Мамы в плаче исходились
     С похоронками в руках.


     Миллионы не вернулись,
     Пали жертвами войны,
     Мамы жилами тянулись,
     Чтоб остались живы мы.


     Что-то осенью пахнуло.
     И глаза всё вдаль глядят,
     В шею, в спину вдруг кольнуло —
     Нам уже по шестьдесят.


     В сорок первом мы родились:
     Жизнь к закату дней пошла.
     "Нет! – кричим. – Не износились,
     Боль случайная прошла!"


     И, как папы наши, бьёмся
     За Россию, мать свою,
     И до смерти не уймёмся:
     Жизнь прекрасна лишь в бою!

 31 декабря 2001 г.

     Дух бодрим, в мечтах витаем,
     Чтоб движенье лет унять,
     Воле слабость подчиняем,
     Чтоб без муки жизнь внимать.


     Нет у разума страданий,
     Он – в спокойствии пути.
     Слабость – в поиске желаний,
     Мудрость – как от них уйти.




   2002 г



     Вчера все Ленину молились,
     Идее равенства клялись,
     К деньгам сегодня устремились
     И к богу скопом подались.
     Кто хочет как, так правит нами,
     Как будто стадо мы, ослы.
     С собою разбирайтесь сами,
     Бегу я вновь от всех – увы!



   • • •


     Вчера меня клеймили все,
     Кто верил в коммунизм.
     Клеймить сегодня будут те,
     Кто верует в теизм.


     А я иначе не могу:
     Мне истина важна.
     Во тьме зажёг свою свечу,
     И пусть горит она.



   • • •


     До смерти самой не сдавайся,
     Свой дух держи, крепи себя,
     И больше, больше улыбайся,
     Работай, силы не щадя.
     Движеньем тела смерть оттянешь,
     Свой путь азартом удлинишь
     И ноги дольше не протянешь,
     Коль в мир с иронией глядишь.



   • • •


     Ушло былое, вянут розы.
     Бывали колки их шипы,
     Но я не лил от боли слёзы
     И не был пленником любви.
     На «нет» – другими забывался,
     Любви томленья укрощал,
     Страстями тела наслаждался,
     Порывы плоти утолял.
     Всё в нашей жизни скоротечно,
     И нет в ней подлинной любви,
     Проходит всё – ничто не вечно,
     Живи спокойно и живи.



   • • •


     От иска к иску жизнь проходит,
     От двери дома – до суда:
     Душа от скукоты исходит,
     Из плена вырвусь ли когда?



   • • •


     Свою возможность изучаю —
     Познать нутро своё хочу,
     Пределы разума пытаю,
     Чтоб сделать то, что по плечу.


     Ведь каждый мыргает глазами
     И каждый ходит на ногах,
     Но кто-то помнится веками,
     А кто-то – с дурью в головах.


     А больше тех, кто между ними —
     Не умный кто и не дурак.
     Они не станутся иными —
     Не выйдут в гении никак.


     А можно ли усильем воли
     Себя до гения развить
     И, волей сняв предельность доли,
     В вершинах мысли дух явить?


     Граница есть – стоит незримо.
     Себя найти и то всем мудрено.
     Достигнуть гения вершины —
     Совсем не каждому дано.


     Что движет гением, откуда
     Эйнштейн в историю войдёт?
     Кто, чем воздействовал на Будду,
      Кто страсть такую им даёт?


     Из генов гениев не слепишь —
     Здесь слишком много составных,
     В единое их все не сцепишь
     И нет ваятелей таких.


     А я себя к кому же причисляю,
     К какому слою отношу?
     В вершинах мыслей, чувств витая,
     До гения – никак не дотяну.


     Вот Данте был – могучий гений,
     Круги так ада показать!
     Не хватит здесь одних умений
     Слова под рифму подгонять.


     Здесь дух иной и страсть иная —
     Кто может в мрак и свет войти?
     Не всем дано ходить по аду
     И мысль по плану пронести…



   На смерть брата


     Сегодня снова день моей печали —
     Погиб братишка в этот летний день.
     Из глины синий труп его достали,
     Куда его укрыла плавня сень.


     А раньше чуть отрыли армянина —
     Он вместе с ним в траншею трубы клал.
     Но тот живым остался – вот судьбина!
     И как потом он плакал и стенал.


     Был день рожденья мамы нашей,
     Когда Володя жизнь свою отдал,
     В семье был пятым сыном, самым младшим,
     И как несправедливо – первым пал.


     Не помню даже, как я добирался,
     Но помню, как осиливал беду,
     Когда два дня у гроба с ним прощался,
     Две ночи находился как в бреду.


     В печальный день я вспоминаю сопку,
     Реку Амур, где рядом прах лежит.
     Давай, жена, за брата выпьем стопку:
     Хоть годы канули, но так душа болит.



   • • •


     Различья нет – когда умрём,
     Когда сознанье смерть отключит.
     Конца не зная, жизнь живём,
     И миг последний пусть не мучит.


     От болей только б не страдать,
     Не мучить старостью сварливой,
     И небо в миг последний увидать,
     Глаза семьи своей любимой.


     В миг этот строчку б написать,
     Где мысль последнюю отринуть,
     В ней суть прожитого сказать
     И после только тихо сгинуть…



   • • •


     Сомкнулись в битве жар и холод,
     И буря с яростью прошлась,
     Ей нужен только этот повод —
     И сразу в гневе изошлась.


     То ветви в бешенстве срывает,
     То мечет молнии в сердцах,
     То пыль воронками гоняет,
     То крутит смерчи в небесах.


     Вот градом кинулась в безумье,
     Потоком землю залила,
     Но вдруг… опомнилась шалунья
     И, обессилевши, ушла…


     Лучами солнце полыхнуло,
     Природа снова ожила,
     Теплом, испариной пахнуло,
     И жизнь в спокойствие вошла.



   • • •


     Я жизнь прожил – висят на месте звёзды,
     Блестели где, всё там же и блестят!
     А мчатся ведь быстрей мечты и грёзы —
     В холодной тьме мильярды лет летят.


     Потомки будут небом уповаться,
     Когда в могиле прахом изойду,
     И тем же звёздам будут удивляться,
     Но я живым стихами к ним взойду.



   • • •


     Учись раскидывать своим умом,
     Кумекать напряжённо и сметливо,
     Природу, суть ищи в себе самом
     И мысль других оценивай пытливо.


     Не думай ты, что всё уже постиг
     И хватит, мол, познаньем заниматься.
     Осиль Лаэртского и схватишь вмиг,
     К каким глубинам надо устремляться.


     Хилон ли, Плотин, Прокл ли, Демокрит —
     Мудрейшие мужи из величайших.
     Ты знаешь ли хоть что-нибудь о них,
     О мыслях их простых, но глубочайших?


     Вот Эпикур измыслил: «Смерть – ничто»;
     «Нельзя жить сладко, не живя разумно»; «
     Пределы наслаждения есть то,
     Что устранит страдания и боли»…


     Попробуй-ка раскинуть так умом
     И в кратком слове выразить такое!
     Не каждый, получающий диплом,
     Способен глубже высказать иное.



   • • •


     Тайга, рассвет, и чёрная змея
     Кольцом изящнейшим свернулась;
     Чуть не ступил… Она ко мне, шипя,
     В броске, как молния, взметнулась.


     Отпрянуть от неё едва успел,
     Мурашками спина покрылась,
     Со страхом в холод чёрных глаз глядел,
     Где людям смерть, страдание таилось.


     Ружьё схватив, прицелился в змею,
     С открытой пастью мушка слилась…
     Замешкался…и с жалостью смотрю,
     Как жизнь в последней злобе билась.


     Дивился в страхе этой красотой —
     Змея стояла в стойке смертной.
     Курок нажал – не стало жизни той,
     Не стало той красы запретной…


     Сибирь, Саяны часто вспоминаю,
     Рассвет, реку, таёжную тропу,
     Но до сих пор ответа я не знаю —
     Зачем сгубил такую красоту?



   Марине


     Дочурка, милая, прости,
     Прости, что не с тобой.
     Пришлось лишь образ твой нести
     По жизни непростой.


     Когда расстались мы с тобой,
     Хотелось умереть,
     Но так уж велено судьбой —
     Мы всё должны стерпеть.


     Прости, родимая, прости,
     Что так случилось всё;
     Всю жизнь пришлось печаль нести,
     Храня лицо твоё.


     Я всё отдал, что мог отдать,
     Но душу как разъять?
     Её не мог я разорвать
     И боль свою унять.


     Когда и где бы ни бывал,
     Мне образ милый твой,
     Как явь, нежданно представал,
     И я болел тобой.


     Мне часто хочется к тебе —
     Побыть хоть чуть с тобой,
     Но я не волен сам себе,
     Другой живу семьёй.


     Проходит жизнь, а ты со мной:
     Всю жизнь люблю тебя,
     Храня у сердца образ твой
     И мучая себя…



   Осень


     Какая красотища невозможная
     В осеннем полыхающем лесу!
     И всё же мысль проносится тревожная
     За эту мимолётную красу.


     Ей хватит чуть холодных дуновений,
     Чтоб жар осенний трепетно слетел,
     Лишив меня чарующих мгновений,
     Что я чуть-чуть продлить ещё хотел…



   • • •


     Когда наш дух в плену идеологий,
     Мы рабства своего не сознаём,
     Живём в плену каких-то мифологий
     И мысли усомниться не даём.


     Мелькнёт она – мы смелости страшимся
     И, как во сне, в иллюзиях живём,
     Своих сомнений, как греха, боимся
     И в русле околдованном плывём.


     В себе самом как рабство обнаружить
     И зло во зле воинственно узреть?
     Умом себя от лжи обезоружить
     И всем, всему противиться посметь?


     Я всё-таки горжусь своим прозреньем,
     Когда тупик в идее увидал,
     Раба в себе я выцедил с презреньем
     И всех людей к свободе призывал.



   • • •


     Не гнитесь духом никогда,
     Впадать в уныние не смейте,
     Держитесь сильными всегда,
     Настроем чувств своих владейте!



   • • •


     До старости не будете болеть,
     Когда себя научитесь бодрить,
     Когда в труде привыкнете потеть,
     Извилинами чаще шевелить.


     «Убит будь человек, как он неверен!»
     Гласит неведомо-причудливый Коран.
     Неся в своих строках «огонь геенны»,
     Толкает он на взрывы мусульман.



   • • •


     Где разум твой, на двух ногах,
     “Неверных” коли убиваешь?
     Иль изверг ты и злобный страх
     Заветами ислама прикрываешь?



   • • •


     Бог единым быть не может —
     Кто отдаст своих «овец»?
     Пастырь паствой роскошь множит,
     Бог единый – ей конец.



   • • •


     Стихи Сафо случайно прочитал
     И был сражён столь чувственным экстазом.
     Пленённый страстью, тихо их шептал
     И слабость уловил свою в них разом —
     В себе, как Будда, страсти укрощал
     И возносил в стихах один лишь разум.
     В стихах же сердце надо разорвать
     И вглубь души неведомой умчаться,
     И там в страстях и муках пребывать
     И мукам безраздельно предаваться;
     Излиться в них, мурашки ощущать
     И только так в стихах опустошаться…



   • • •


     Когда младая плоть в твоих руках
     Трепещет наплывавшими волнами,
     И слышишь стон, и томный крик в устах,
     Рождённый неуёмными страстями,
     Тебя всего, как ток, пронзает дрожь,
     И будто Демон телом управляет.
     Восторги чувств и стоны слышишь сплошь:
     «Ещё! Ещё! Ещё!» не умолкает.


     Какой там грех, какой ещё укор:
     Ты в высях неба будто пребываешь.
     Ловя её туманно-страстный взор,
     В порывах страсти, в неге умираешь.
     И вот… Вершина! Вот, пришёл конец!
     В истомном крике жизнь из тел исходит.
     И в нём блаженства, счастья их венец,
     А без него – жизнь серостью изводит…



   • • •


     Мой дух всегда собою недоволен,
     Всегда к чему-то нервно устремлён,
     Всегда в напряге мыслями встревожен
     И рабством этим собственным пленён.


     Мятежный дух не знаю, как ослабить,
     И ленью сонной мозг свой охладить,
     От каторги своей себя избавить
     И просто тихо, неприметно жить.



   • • •


     Кому дано – натаскивать не надо.
     Кто сер и глуп, того смешишь умом,
     Тому в тебе изъян найти – забава,
     Он сразу всё поставит кверху дном
     И в пошлость превратит твоё смятенье,
     Порывы чувств с издёвкой извратит,
     И не поймёт высоких дум стремленье,
     Открытость силы в слабость превратит.



   • • •


     Ты – как память, как туман,
     Образ юности далёкой,
     Неоконченный роман
     Без вины и без упрёка.



   Сонет А. Пушкину


     О Пушкин наш – вершина всех вершин!
     Ты Солнца луч средь темени небесной.
     Твореньями своими мир дивишь,
     Хоть как тянись, загадкой будешь вечной.


     Открою стих: чарующе простой,
     Слова волшебные, как песня, льются.
     Как можно было в темени людской
     Таким брильянтом дивным обернуться?


     Такие гении опасны и вредны
     Воинственным душителям свободы.
     Сегодня так же хмурые попы
     Тебя б возненавидели за оду,


     Где Гавриил Марию совратил,
     А та ещё попробовала Бога!



   • • •


     Все люди – сами боги на земле,
     Поскольку дух друг другу сотворяют.
     Но всё ж богов придумали себе,
     Как будто бог от смерти избавляет.



   Б. Ельцину


     Ты прав, Борис, – твоя взяла:
     Низверг социализм.
     И Русь свободу обрела:
     Вперёд либерализм!
     Разрушил ты систему тьмы:
     Хвала тебе, хвала!
     Наполнил явью наши сны,
     И к нам пришла весна!
     Ещё сосульки, холода
     И грязь лежит кругом,
     Но, главное, прошла беда,
     Тепло идёт в наш дом!
     Воспрянул духом наш народ:
     Вперёд идёт, вперёд!
     И вновь величье обретёт,
     Былую мощь вернёт.
     Друзей он вновь объединит
     Для полюса добра,
     Своим оружием снабдит,
     Чтоб меньше было зла.
     Да, разрушать, не созидать —
     Здесь нужен ум иной.
     Но всё ж хочу тебе воздать
     Свой стих за подвиг твой.
     Знать не было иных путей:
     Был цепок старый мир.
     И мог низвергнуть соцвождей
     Такой лишь дебошир.



   В Москве


     Воплю от безысходности, когда
     Я толпы нищих на вокзалах вижу,
     Униженно просящие глаза
     И стоны их мучительные слышу.


     В глазах, измученных своей судьбой,
     Предстала вся империя в осколках:
     В сердцах они и в памяти людской,
     В за плечи наспех кинутых котомках.


     Каких бродяг, кого здесь только нет —
     Казах, киргиз, таджик, узбек, их дети…
     За муки эти кто нам даст ответ,
     Достоин кто свистящей в гневе плети?


     Кто их способен вновь объединить,
     Когда они опять всем будут милы
     И как их от террора охранить,
     И некой необузданной сверхсилы?



   В. Камелину


     В поэзию себя не запряжёшь
     И скоро не напишешь стих.
     Свой дух в стихах не сразу обретёшь,
     Трудись хоть мулом за троих.


     Но если в муках, в бешеном труде
     Откроешься ты музам вдруг,
     Изгоем станешь, лошадью в узде,
     Остаток лет влача свой плуг.


     И, странно как, тебя не будут бить —
     Исхлещешься кнутом весь сам
     И плуг свой будешь день и ночь тащить,
     Словес отбрасывая хлам.


     А для чего? Чтоб духом воспарить,
     Носясь им где-то в облаках,
     Чтоб правду людям возвестить
     И с нею превратиться в прах?


     Поэтому, мой друг, совет прими:
     Езжай-ка ты в родной Труёв,
     В лесу, у речки лето отдохни,
     Не мучаясь сложением стихов.



   • • •


     Раздумием пустым не уповайся —
     В действительность все мысли превращай,
     В трудах конкретных мыслью изостряйся,
     Кнутом свою природу пробуждай.


     Стегай себя, подбадривай и действуй,
     Все силы тела мысли подчини,
     Стихию всю души своей задействуй
     И в этом состоянии твори.


     Ведь важно овладеть не просто знаньем,
     Его чтоб где-то в жизни применять.
     И цель ума не сводится к познанью,
     Чтоб памятью при случае блистать.


     Мозги даны, чтоб мысли в них рождались,
     Чтоб в творчестве нейроны излились,
     В науке, в образах, иль в музыке остались,
     В стихах бессмертных строчкой улеглись.


     Тогда лишь homo sapiens ты будешь,
     Когда себя сумеешь распознать,
     В высоком творчестве свой дух избудешь,
     И сможешь что-то новое сказать.



   Л. Тешиной


     Ужели вам серьёзно пятьдесят?
     Я не ослышался случайно?
     О, годы наши, быстро как летят,
     А я влюбился в вас нечаянно!
     В синь ваших умных и игривых глаз,
     В улыбку светлую простую,
     В чеканный профиль ваш, и в ваш анфас,
     И в поступь гордую такую!
     На сцене б вам принцесс, графинь играть,
     Страстям бы там любовным предаваться,
     Иль, может быть, в балете танцевать,
     Где б, точно, до звезды могли подняться!
     Вы можете собою всё объять:
     Во всём вы, кажется, способны.
     Вы даже стих умеете слагать
     И как хозяйка бесподобна.
     И мысль найдёте тонкую подчас,
     И нежность чувства обнажите!
     Когда так умно полнил вас Парнас:
     Откуда это всё, скажите?
     Вас искренне как женщину ценю,
     Склоняюсь молча перед вами,
     И дальше так живите жизнь свою,
     Не мучаясь пролётными годами!



   А. Акстыну


     Ты в бизнесе, в борениях обрёл
     Мятежный дух, бескрайностью гонимый.
     А в жизни всё ж покоя не нашёл —
     Изводишься, как бес неукротимый.


     В машине ты на скорости летишь,
     Сорвавши накопившееся буйство.
     Куда же, неприкаянный, так мчишь,
     Когда ты обуздаешь мудро чувства?


     Когда покой душевный обретёшь,
     Уйдёшь от гонки жизни оголтелой
     И счастье в детях, и в жене найдёшь,
     Оставив в них бойцовский дух нетленным?



   • • •


     Президенты есть и нет,
     А грузины будут вечно!
     Всем грузинам шлю привет
     Обнимаю вас сердечно!



   • • •


     Каждый каждому есть средство,
     Каждый каждому есть цель,
     Береги своё соседство —
     Будет крепче цитадель.



   • • •


     Как на людей душою не озлобиться,
     Добро и светлость чувства сохранить,
     Когда мир в чёрной зависти исходится,
     И все хотят друг друга изгубить?
     Когда над честью, совестью глумятся,
     Порядочность за слабость выдают,
     Наглее и грубее быть стремятся,
     А хамство – силой воли признают.
     Как в тишь уйти, от всех отгородиться,
     В безмолвие души своей уйти,
     От мира лжи и грубости избыться,
     В самом себе пристанище найти?



   • • •


     Вся жизнь, что цирк, театр неугомонный.
     Обманных чувств, пустых страстей игра
     И тот, кто значим был ещё вчера.
     Сегодня всеми будто отчуждённый.


     Ещё вчера – вот он! кичился властью,
     С каким презреньем на людей взирал!
     Сегодня же – сам жалкой клячей стал.
     Остались лишь глаза от властной масти.


     Смотрю на немощь эту, удивляюсь:
     Как он ещё величественно зрит!
     Себя до смерти властным мужем мнит,
     А я смотрю и грустно улыбаюсь…



   • • •


     Мой друг читающий, ходи.
     Ходи всегда как можно больше
     И в мир с улыбкою гляди,
     И будешь точно жить подольше.



   А.Сулейманову


     Пятьдесят – свои – встречая.
     Думал я, что всё – конец!
     Губы сжатые дрожали —
     Ждал терновника венец.


     Шестьдесят – спокойней встретил:
     Усмирение пришло…
     Был я даже как бы весел:
     Напряженье то прошло!


     Вот и ты, Али, встречаешь
     Многодумный Рубикон.
     Весел будто, а вздыхаешь —
     Хоть быстрей бы он прошёл.


     Чтобы душу успокоить
     И забыться одному.
     На шестой себя настроить,
     Обуздать печаль свою.


     Усмири, Али, вздыханья:
     Лет движенья – не унять.
     Есть законы мирозданья —
     Разум должен их принять.


     Мы над временем не властны:
     Время правит всем живым.
     К чувствам больше мы пристрастны,
     Коли вечно жить хотим.


     Но увы! Никто не вечен,
     Есть всему на свете счёт,
     Каждому свой срок отмечен,
     Только это дух неймёт!


     Мудро годы отмеряя,
     В равновесье надо жить,
     Дочек замуж отдавая,
     Внуков ждать и не тужить.


     Если ж внучка народилась
     И Камиллой названа,
     То, как дева-амазонка,
     Будет род хранить она!


     Магомед – твоя надежда!
     Умный он – в тебя пошёл.
     Только скинул спецодежду,
     Как в науку весь ушёл.


     Коль найдёт себя в науке,
     Род твой будет прославлять,
     Народит с женою внуков,
     Будет старость с кем встречать.


     Ты – талантливый директор
     И отличный семьянин,
     Выбрал в жизни верный вектор —
     Век свой встретишь не один!


     Я тебе добра желаю,
     Дольше людям так служить!
     И, себя не забывая,
     Жизнь до сотни лет прожить!



   А. Сулейманову


     Слабеет дух от счёта лет,
     Не в радость стали дни?
     Уйми свой дух – таков совет,
     И… глубже подыши!


     На сотню лет себя настрой,
     Чтоб не было, – бодрись!
     Как видишь, принцип здесь простой —
     С собой всегда борись.


     Прикрыв глаза, на жизнь смотри,
     Идёт и… пусть идёт!
     Живи себе и не спеши —
     И мудрость снизойдёт.


     Слабеет дух – стареем мы:
     У жизни свой закон.
     Бодрим себя – здоровы мы:
     И долго проживём!



   • • •


     Каждый китаец собою гордится:
     Пятый из всех на земле!
     Время беспечности быстро промчится,
     Тесно не стало бы всем.
     В Индии сказочной не было Мао,
     Можно хоть сколько рожать.
     Каждый шестой уже – это не мало,
     Надо бы плоть обуздать.
     Если плодиться и дальше так будем —
     Вряд ли живое спасём.
     Флору и фауну скоро загубим —
     В пекле спечёмся живьём.
     В мире уже миллиард безработных:
     Их-то куда нам девать?
     Будет, я вижу, немало заботы
     Мир и порядок сдержать.
     Льды на Антарктике начали таять,
     Солнце сильней пригревать,
     Дыры в озоне спасительном плавать,
     Смерть через них пропускать.


     Техника, техника, автомобили,
     Двигатель, масло, бензин:
     Смогом, как плёнкой, всю землю накрыли,
     Думать пока не хотим.
     Если представить, что в Азии будет
     Каждый машину иметь,
     Скоро народы природу загубят,
     Будут в пустыню глядеть.
     Смогут ли все быть богатыми люди,
     Хватит ли недр у земли?
     Или нужны нам всемирные судьи,
     Чтоб от безумства спасли?
     Скоро, предвижу, начнутся сраженья:
     Недра скудеют земли.
     Будет ли всем иль кому-то спасенье,
     Кто отвратит от беды?
     Только мы сами – очнитесь народы,
     Землю давайте спасать!
     Каждый пусть лекарем будет природы:
     Меру во всём соблюдать.
     Меру в богатстве, его потреблении,
     В меру детишек рожать,
     Сбросим оковы религий с презрением:
     Хватит кресты целовать!



   • • •


     Тучи свинцовые, небо прогнившее:
     Дождь беспрерывный – не видно конца.
     К прихотям неба природа привыкшая,
     Ропщет тихонько, листвой шелестя.


     Буря безумная ветви ломает,
     Молния в ярости огнивом бьёт,
     Солнце палящее всё иссушает —
     Муки любые пока что снесёт.


     Вынесет громы, причуды небесные,
     Жадности только не стерпит людской.
     Скоро исчезнут пространства чудесные,
     Кризис наступит с водой питьевой.


     Вот где начнётся вражда вековая —
     Айсберги будут у моря сосать!
     Будет бесценной вода ключевая,
     Люди за воду начнут воевать.


     Живность повымрет и люд поредеет,
     Столько не будет детишек рожать,
     Вспомнит лошадок, к зверью подобреет,
     Если все станем его охранять.


     Люди, опомнитесь, – гибнет природа,
     Нам её надо всем миром спасать.
     Бейтесь в СОВБЕЗы, в ООНы, народы,
     Будем все вместе её сберегать!



   • • •


     Россия, равной в строй Европы встань,
     Ты всё равно всегда в ней будешь первой.
     Величием гордиться перестань,
     И ты пойдёшь своей дорогой верной.
     Фундаменты наук не ослабляй:
     Творящий дух российский – наша сила!
     Людей своих всемерно развивай —
     И будешь ты в веках непобедимой!
     Сегодня США – могучая страна,
     Китай – сильнее очень скоро будет.
     И потому Европа нам важна:
     Совместно с нею – каждый пыл остудит!
     А коли не захочет нас понять,
     Питая больше тягу к дяде Сэму,
     Не стоит нам от этого страдать —
     Пусть с ним пока решает все проблемы.
     Свои – мы сами сможем разрешать,
     А ей – никто России не заменит:
     Кто нефть и газ ей будет поставлять
     И на кого столь ёмкий рынок сменит?



   • • •


     Нет-нет да где-то вспыхнет в небосводе
     Осколок кремня в темени ночной.
     Мелькнёт болид, промчится на свободе
     И сгинет вестник неба озорной.


     И наша жизнь, как кремень тот, несётся,
     И не заметишь – мигом промелькнёт,
     В печали только сердце колыхнётся,
     Когда подумаешь про свой черёд.


     Конечно всё – таков закон природы.
     Невежд лишь он к страданиям ведёт.
     И те со страху выдумали бога —
     Он, якобы, бессмертье им даёт.


     Хотя и видят: все же умирают.
     И там, в земле, все превратятся в прах.
     Но надо ж, как в безумие впадают,
     Мол, тело бренно, дух живёт в веках.


     А этот дух Вершитель поднебесной
     На небо направляет или – в Ад,
     А прах людской однажды в день воскресный
     По воле божьей будто воскресят.


     Жрецы, попы, раввины или муллы
     В «Писания» нелепость возвели.
     И тыщи лет ничтожные посулы
     В сознанье масс неистово несли.


     Так и сидит на шее у народов
     Из века в век Верховный господин,
     А те, кто им вбивают эти догмы,
     У них и бог на небе не один!


     Не знает люд, со смертью как смириться,
     Представить вдруг конец свой бытия.
     И будет он в молитвах изводиться,
     Кормить попов и рыскать Судия.


     Не все наукой ум свой наполняют:
     В плену фантазий легче жизнь прожить.
     Кой-что из Библии запоминают
     И ну себя перстами колотить!


     Молитесь, люди, веруйте, надейтесь,
     Лишь только не враждуйте меж собой
     И зверем с иноверцами не бейтесь,
     Коль верите: зачем бросаться в бой?


     А, веря в бога, всё же не плошайте,
     Учитесь дух и тело развивать:
     Проблемы с ними сами разрешайте,
     И нечего на бога уповать.


     И перед смертью робость укротите,
     Коль всё равно придётся умирать.



   • • •


     Слово вымолвить какое,
     Сам не знаю и стою —
     Вижу дивное раздолье
     То ль во сне, то ль наяву.


     Ночь и лунное сиянье,
     Волга, берег и дубы.
     И палатка на поляне
     Средь волшебной красоты.


     Никого вокруг! Лишь
     Волга Плещет сонная внизу,
     Жаль, что здесь мы ненадолго
     В этом сказочном лесу.



   Старые вещи


     Старые вещи и странное чувство:
     Пыль бы на них я готов сохранить.
     Что это – слабость в плену безрассудства,
     Или без прошлого нам не прожить?


     Старый сервант: ну куда ж его деть-то?
     Просто на свалку нет силы свезти.
     Вижу в нём маму и папу, и детство,
     Как себя с этим сервантом вести?


     Прошлое наше в вещах застревает:
     Образы милые в них предстают.
     Взглянем случайно: душой застываем.
     Слёзы хотим не хотим ли – бегут.


     Старенький шкаф и сервант я оставлю:
     Памятью пусть в гараже постоят.
     Рядышком старые стулья расставлю:
     Дети со мною на них посидят.


     Сидя на них, расскажу им о маме,
     Памятью нежной себя всполошу,
     Пусть попечалятся детушки сами,
     Чуткостью душу наполнят свою.



   Марине


     Одна лишь ручка – память о тебе.
     Смотрю: и образ милый твой всплывает,
     И тихо как-то, и печально мне,
     И душу он мне памятью ласкает.


     Я взял её, и Муза полилась:
     Весь мир на миг заполнился тобою,
     В блужданье странном строчка родилась,
     И вот уже беседую с собою.


     Одна лишь только ручка на столе.
     Но вместе с ней всё прошлое мелькает,
     И мчится зримо будто бы во сне,
     И будто наяву всё оживает.


     Сибирь, тайга, Зеленогорск, Столбы:
     Перед глазами явью всё всплывает.
     И вид заросшей травами тропы
     Меня всё больше к старости терзает.




   2003 год



     Должна быть в жизни доля озорства:
     На свете жить иначе вовсе грустно.
     Простим себе немного баловства,
     Чтоб не было совсем уж в жизни скучно.


     Разрешите вас поздравить
     И здоровья пожелать,
     Душу к радости направить,
     Миг любовный испытать.


     Поблудить, коль есть охота,
     Как свободная коза,
     И найти себе кого-то,
     Но не потного козла.


     Козы чтобы не бодали,
     Меньше мучили суды,
     Чтобы всё, о чём мечтали,
     Сбылось точно в год Козы!



   • • •


     Мыслью, мыслью изостряйся,
     Слово мысли подчиняй,
     Мыслью новой наполняйся,
     Пустословья избегай.


     Коли что-то сам не знаешь,
     Говорить о том зачем?
     Хочешь знать – всегда узнаешь,
     Дай и высказаться всем.


     Мудрый тот, кто слово скажет
     После изреченья всех.
     Лишь тогда он путь укажет,
     Обеспечивши успех.



   • • •


     Стань выше и выше, свободно живущий,
     Предела не знает твой дерзостный дух,
     Упорство и воля тебя, вездесущий,
     К намеченным целям всегда приведут!


     Судьба или рок – для пугливых и слабых,
     Удел их – не в небе высоком парить.
     Высоты для сильных, упёртых и храбрых,
     И их назначенье – в творениях жить.



   Папесса


     Средь римских пап была одна папессой:
     Скрывает это церковь, но была!
     И звали эту женщину Агнессой,
     И мудрою, как папа, та слыла.


     Вы скажете: не может быть такого,
     Ведь папе должно лишь мужчиной быть,
     Ваятель коли пола был мужского,
     То как же бабе папою служить?


     Но женщина была-таки папессой!
     И вот как в папы римские взошла.
     Умна была не по летам Агнесса,
     Но мать её однажды умерла.


     С отцом жила и, по миру скитаясь,
     В четырнадцать осталась вдруг одна.
     С тех пор в мужское платье одевалась,
     Спасая от насилия себя.


     И в это время девушка решила
     Мужскую роль с монахами сыграть,
     И в монастырь настырно поспешила
     Без страха и сомнения попасть.


     Под именем Ивана (Иоанна)
     Послушником зачислена была,
     И средь монахов выделяться стала:
     Познаньями огромными слыла.


     В шестнадцать лет Агнесса не сдержалась
     И с иноком любовью занялась.
     Вся жизнь тогда ей праздником казалась
     И верной быть монаху поклялась.


     В порыве чувств младых и плотской страсти,
     Она неописуемой была,
     И не было над ней, чьей-либо власти,
     Когда природа плоть её рвала.


     И юная красавица немела
     От бунта застоявшейся крови
     И вновь, и вновь она его хотела,
     Боясь огласки тайны их любви.


     Скрывали связь, но тайну всё ж раскрыли.
     Бежали вместе, чтобы не сожгли.
     Но… умер друг, и дни её поплыли
     В печали по утраченной любви.


     Затем – Париж, учёба, и Агнесса
     Восходит быстро к папскому двору,
     Где умно, хитро, тонко, без эксцессов
     Агнесса служит папе самому.


     Прошли года – Агнесса в кардиналах
     Ученья богословские ведёт.
     Но ей и этого казалось мало —
     Глаза на папство исподволь кладёт!


     И стала им! Конклав единогласно
     Со смертью папы голос ей отдал.
     И правила бы долго и прекрасно,
     Но… случай оборвал её обман.


     Любовь она сыграла с капелланом,
     Открывшим пол действительный её,
     Чтоб тот не смог потешиться обманом,
     И вскрыв его, разрушить в жизни всё.


     Агнесса – не «пречиста богоматерь»,
     Как все, она однажды понесла,
     И… схватки начались её некстати,
     Когда в жару на крестный ход пошла.


     «Святой отец» ногами еле двигал
     И зубы стиснул, чтобы не кричать,
     Но, с ужасом представив миг расстрига,
     Он к богу стал почти в бреду взывать.


     И грянул гром, и небо колыхнулось,
     И папа распростёрся на земле,
     И тело мёртвое не шелохнулось,
     И… труп ребёнка рядом на траве.


     Так кончилась история Агнессы:
     Тщеславья неуёмная игра.
     Грешна, согласно церкви, жизнь папессы,
     Но как вальяжно крест свой пронесла!



   • • •


     Когда творишь: яри себя,
     В огне бросайся мыслью.
     Пройдёт иначе время зря
     И не возьмёшь всех высей.


     Тогда лишь только мысль идёт
     И все нейроны скачут,
     Когда любовь тебя зажжёт
     Иль дух от горя плачет.


     Тогда садись и стих пиши,
     И душу рви на части.
     Но знай: сожгут тебя они,
     И не найдёшь в них счастья.



   Нирвана


     В ресторане «Енисей» с другом мы сидели,
     Он пил водку, я – вино, девочек глазели.
     Вдруг увидел он одну: ничего брюнетка,
     Грудь у дамы – колесом, девочка – конфетка!
     Станцевал он с ней разок и к столу подводит,
     Я представился, привстал, та – глазами водит.
     Села, пачку достаёт. Курит сигареты.
     Друг коньяк ей заказал, сыплет комплименты.
     На брюнетку не гляжу – он чтоб проявился,
     Пусть недолгих, но страстей, от неё добился.
     В ресторанах жён неймут – на ночь приглашают,
     И когда туда идут – все об этом знают.
     Вот и дамочка пришла – муж в командировке,
     Где-то в Африке застрял – бесится чертовка.
     Крутит, вертит головой, пулькает глазами,
     Конь какой-то вороной – бьётся плоть страстями.
     Я как будто не гляжу, дама – взгляд бросает.
     Безразличие моё дамочку терзает.
     Чую, надо поддержать вялую беседу,
     Думал, что-то расскажу и… домой поеду.
     Начал я повествовать об индийских йогах,
     Не боятся, мол, они холода, ожогов.
     – Да и сам, – похвастал я, – знаю толк в нирване,
     Как могу, стремлюсь блюсти нравственную карму.
     – А вы можете ожог вынести, как йоги?
     Я небрежно так кивнул, бросив взгляд на ноги.
     Ох и ножки хороши, прямо обалденье!
     Взгляд блуждающий отвёл и храню томленье.
     – Ну, конечно, – говорю, засучив рукав свой.
     Руку вытянул, кладу и… спокоен взгляд мой.
     Ну не будет же всерьёз жечь мне руку дама
     И, расслабив мышцы все, ухожу в нирвану…
     Дама, дым вдохнув в себя, раскурив сигарку,
     Кожу нежную мою превратила в шкварку.
     И волдырь, как гриб, вскочил! Где уж тут нирвана.
     Обложил девицу ту, позабыв про карму.
     Друг мой понял всё без слов и, турнув красотку,
     Шкварку чёрную мою обработал водкой.
     Вот что значит пренебречь страстью пылкой дамы,
     Надо было б плоть увлечь наставленьем в Каме.
     Ночь не спал, волдырь лечил, призабылся к утру.
     И во сне или в бреду вспомнил Камасутру:
     Наставление в игре чувственных желаний.
     Только ближе мысль была всё ж о воздержанье…



   Родина


     Родина – место, куда тебя тянет
     Глазом хотя бы одним увидать.
     Родина там, где знакомый вдруг глянет:
     Каждого хочется к сердцу прижать.


     Родина – место, где мы сохраняем,
     Память о близком и самом родном.
     Родина там, где так грустно вздыхаем
     О невозвратно ушедшем, былом.


     Родина – место, где нас опьяняли
     Заводь речная, камыш, соловьи,
     Родина там, где рассветы встречали
     В первом и чистом порыве любви.


     Где бы мы ни были, где бы ни жили,
     Родина то, без чего не прожить.
     С детства её мы, как память, носили,
     Будем до смерти у сердца хранить.



   Отец


     «Всё, сыны мои, прощайте,
     Силы нет, едва дышу.
     Сына Сашу не бросайте
     В час последний вас прошу.


     Только эта боль осталась:
     Он не сможет жить один.
     Так судьба ему досталась:
     Прадед был – один в один.


     Слава, сын мой, заклинаю,
     Брата Сашу сбереги,
     Чую смерть… свой путь кончаю.
     Что не так – меня прости..


     Вот и всё. И смолк мой отчим:
     Сердцу, разуму отец.
     И закрыл устало очи,
     И… ему пришёл конец.


     Две войны прошёл солдатом,
     Смерть свою не раз встречал,
     Был учителем физмата
     И… ни разу не вскричал.


     Голос даже не повысил:
     Тихо всё воспринимал.
     Он добром себя возвысил
     И отцом родным мне стал.


     Я его завет исполнил:
     Брата младшего сберёг.
     И отца улыбку помню:
     Я его любил, как мог.



   • • •


     Всю жизнь в душе моей несётся
     Любимый образ юности моей —
     Улыбкой ли случайно обернётся,
     Печалью ли оставшейся своей.


     Замрёшь на миг от памяти далёкой,
     Глаза закроешь молча и сидишь,
     И так тебе вдруг станет одиноко,
     И так тоскливо в новый мир глядишь.



   Заклинание


     Разверзни бездну духа своего,
     Пройдись по тихо спящим закоулкам,
     Коснись всех струн, нетронутых ещё,
     Отдайся этим сокровенным звукам.


     Из недр нейронной массы извлеки
     Всё то, что память тайной в ней хранила,
     Открой богатств бесценных рудники,
     Брильянтами чтоб путь твой осветила.


     Без этого раскрытия себя,
     Без этих струн, без муз самотворенья,
     Ты обрекаешь собственное «Я»
     На муки бездуховности и тленья.


     Всю жизнь во лжи ты будешь пребывать,
     Ища себя в вещах и безделушках,
     От мира потребления страдать,
     Иль гибнуть в отупении в пивнушках.


     Не смей на бога, небо уповать:
     Ты сам в себе источник всех творений!
     Не надо время попусту терять
     И ждать, когда проснётся дивный гений.



   В больнице


     Ещё Луна на небе тёмном светит,
     Ещё земли не кончен разворот,
     А мне уже сестричка бодро метит,
     Куда б иголку засадить в живот.


     Сестре-то что – рука её не дрогнет,
     Вонзить иглу поглубже норовит,
     А тело кровь назад с лекарством гонит:
     Дыра её игольная сочит.


     Живот уже багрово-сине-красный —
     На нём живого места просто нет,
     Но сёстры также колют ежечасно
     Под тихое движение планет.


     Сначала содрогался под иглою,
     Теперь пластом, покойником лежу.
     Ужели это всё творят со мною?
     В глаза сестёр безропотно гляжу.


     Опять пришли и вновь находят вену,
     Вонзают в тело длинную иглу.
     О ужас! взгляд от них бросаю в стену:
     Глядеть на иглы больше не могу.


     Хотя бы раз кольнуть меня забыли,
     Однако нет – ритмичен иглокол.
     И волки бы, наверное, завыли,
     Когда б им столько тыкали укол.



   Инсульт


     Лежу в больнице – думаю о жизни:
     Проектов, планов громадьё!
     Из трубки льют лекарства в жилы,
     Наверно, чуть осталось до могилы,
     А я в стихах весь, в прозе, то да сё.


     Откуда ты взялась, неугомонность,
     Зачем изводишь душеньку мою?
     Инсульт уже и как бы обречённость,
     Сосудов мозга перенапряжённость,
     А ты всё шпоришь, дёргаешь вовсю.


     Конец идёт, отъездил, воронёный:
     Пределы всем и каждому даны.
     Трясутся руки, целями пленённый,
     Уйми себя, безумством воспалённый,
     Пред смертью все живущие равны…


     Ведь это ты лежишь сейчас в палате,
     Тебе по капле возвращают жизнь:
     Зависишь от лекарства в аппарате,
     Исколот весь, а думы о трактате —
     Ведь это натуральный мазохизм.


     Кап-кап! И легче! Теплятся надежды.
     Лекарства силы телу придают:
     Шумы всё тише, звоны реже, реже.
     Я буду жить уже не где-то «между»…
     И под иглой опять стихи несут!



   • • •


     Я полнил ум Сократом и Платоном,
     И Гегелем оттачивал его,
     Склонялся перед Проклом и Солоном,
     До строчки Маркса изучал всего.


     Их сотни, может, тысячи великих,
     В душе моей, как праздник, пронеслись.
     Так много мыслей принял многоликих,
     Но с кем-то, всё же, взгляды не сошлись.


     Великих! – Канта, Гегеля отринул:
     Не принял в целом весь идеализм.
     Марксизм умом критическим окинул,
     Отбросив иллюзорный коммунизм.


     Но принял я как истину в марксизме
     Первичность не сознанья – бытия!
     И тем, кто вдруг поверил в бога ныне,
     Бросаю с вызовом перчатку я.


     Коль смертны все, как можно верить в бога,
     В причуду воскрешения людей?
     Была и есть у всех одна дорога —
     Туда, где нет ни рая, ни чертей.


     Никто ещё из мёртвых не вернулся,
     Никто живущий ад не испытал,
     Никто и райских пущей не коснулся,
     В бреду, во сне ли, может, в них витал.


     Давно известно – истинно пытливым,
     Что мир себя же сам воссоздаёт,
     И вместо звёзд угасших, горделиво
     Без бога небо новые зажжёт.


     Что люди с живностью – одной природы:
     Геном мышей – почти что как у нас!
     И в генах – точно – все равны народы!
     И нет ни низших и ни высших рас.


     Все разны лишь от разницы условий,
     Среды, традиций, школы ли, семьи…
     В родных себе не сыщем двух подобий,
     Из атомов, однако ж, все взошли.


     В любом из атомов – вся суть Вселенной!
     И в атоме одном – живого суть!
     В его развитье – долгом, постепенном,
     Мы сможем обнаружить весь свой путь.


     Взгляните на ребёнка, что во чреве:
     С хвостом вначале длинным предстаёт!
     Животное пока что в полной мере,
     И хвост его природу выдаёт.


     Но наша эволюция ничтожна,
     Чтоб разум мог над чувствами довлеть,
     И низок уровень культуры у народов,
     Открытием наук чтоб овладеть.


     Не многим открывается наука,
     Здесь Ясперс, без сомнения, был прав.
     Для большинства наука просто скука,
     Её никак не впишешь в этот нрав.


     Они в мечтах, в фантазиях витают,
     Страстями больше, чувствами живут,
     И Дарвина ведь миллиарды знают,
     Но зная – эволюции неймут!


     И до сих пор для многих есть Творитель:
     Шесть дней труда и, надо ж, – мир создал!
     Наверно, чувствам нужен утешитель,
     Когда в науках разум не добрал.


     Направить дух в загробные интриги,
     В бессмертность жизни после гробовой,
     Покорными всех сделать – цель религий:
     Служители ж их ценят – рай земной!



   • • •


     Вино ли, курево, богатство или бог,
     Есть то, в чём ты оправдываешь слабость,
     Подняться над собою разумом не смог:
     Во внешнем лишь отыскивая радость.


     А ты в себе живи, углубившись, как йог,
     И там – внутри – откроешь жизни сласти,
     Уйдя от выдумки бесчисленных тревог
     И одолев надуманные страсти.



   • • •


     Мы сами от себя все устаём:
     Не можем волей справиться с волненьем,
     В неволе символов и догм живём,
     Навязанных чужим воображеньем.


     Свободными в себе не можем быть,
     Живя в плену у разных предрассудков.
     И силы не находим их избыть,
     Лишая воли разум свой, рассудок.



   • • •


     Ой, подруженьки, наставьте, дайте мне совет,
     Полюбила я парнишку в восемнадцать лет.
     Полюбила ли – не знаю, толком не пойму,
     Сердце ноет молодое, тянется к нему.
     Я не знаю, что мне делать: целоваться ль, нет.
     Так боюсь я с ним нарушить папенькин запрет.
     Рано, рано, понимаю, замуж выходить,
     Подскажите мне, подружки, как его забыть?
     Что мне делать, я не знаю, где найти ответ,
     Кто укажет, что подскажет в восемнадцать лет?



   • • •


     Кончился, подруженьки, папенькин запрет,
     Мне уже исполнилось восемнадцать лет.
     Скоро детство кончилось – в путь самой пора,
     Наступила молодость – гонит со двора.
     Папины дороженьки нам не век топтать,
     Крылышки окрепшие надо испытать.
     Поднимусь лебёдушкой в небо полетать,
     Сверху чтобы, издали, землю увидать.
     Рядом кто – не видится, издали – видней,
     В жизни кто осмотрится, тот всегда умней.
     Хочется мне в синее, только не пойму,
     Как же я без матушки силы обрету.
     Крылья кто подставит мне, коль ослабну вдруг,
     Без родимой стаюшки нужен сильный друг.
     Где он, гордый лебедь мой, с умной головой,
     Как же мне, подруженьки, жить одной мечтой?



   • • •


     Эх ты, милый, что ж ты сделал?
     Поцелуями ожёг,
     И словами-кружевами
     Сердце бедное увлёк.


     Ты уехал – не простился,
     Сердце девичье разбил:
     Обещал на мне жениться,
     А уехал – и забыл…


     Как я мучилась, страдала,
     Как я весточку ждала,
     Лишь берёзка прошептала,
     Что останусь я одна.


     Ей, подружке, изливаюсь,
     На дороженьку гляжу,
     По тебе как, милый, маюсь,
     Никому не расскажу.



   Луна


     Холодным светом голубым
     Луна таинственно мерцает,
     Как будто гением своим,
     Величьем гордым поражает.


     Надменность, гордость видим в ней,
     Хотя самой светить-то нечем:
     Лишь отблеск солнечных лучей
     В мерцанье пышном засекречен.


     И всё, и больше ничего:
     В пустую значимость – не верьте!
     Но всё же грустно оттого,
     Что снята тайна круговерти.


     Заблудшим лучше пребывать
     И охать, ахать под Луною,
     Чем истуканом мир взирать,
     Не слыша шёпот звёзд весною.



   Скворец


     Весна! Журчат, бегут потоки,
     И вдруг… всю землю снег накрыл.
     Ручьёв затихли лепетоки,
     Скворец напевный приуныл.


     То издавал ямские свисты,
     То горлом клыкал, щебетал,
     А здесь… примолк наш голосистый
     В скворечник снег его загнал.


     Но только солнышко блеснуло,
     Захлопал крыльями певец,
     И вновь весной, теплом пахнуло,
     Идёт, идёт зиме конец!



   • • •


     Гляжу в окошко – снега нет!
     Когда ж растаял он?
     Взглянул опять – несут букет,
     А на дворе газон!


     От всех и вся в себя уйдя,
     Теряешь жизни счёт.
     Но лишь прикрыв глаза живя,
     Уймёшь душевный гнёт.



   • • •


     По тропе придите хоженой,
     Чаем крепким напою,
     Погляжу на Вас восторженно,
     Тихо вышепчу – люблю.


     Понимаю с обречённостью:
     Не дано любиться нам.
     Как уняться в отвлечённости
     И печаль не выдать Вам?


     Как взглянуть на Вас с иронией,
     До свиданья не сказать,
     И уйти без церемонии,
     И руки Вам не пожать?


     Силу как продемонстрировать,
     Коли слаб в любви своей,
     Как мне Вас проигнорировать,
     Коли Вы в душе моей?



   • • •


     Люблю, люблю смотреть на вас:
     На вашу грудь, глаза, на шею.
     Но будет ли счастливый час,
     Когда всем этим овладею?



   • • •


     Я стихи пишу, не зная,
     А нужны ль они кому?
     Или, мыслями блуждая,
     Суть явлений постигая,
     Лишь себя я ими льщу?


     Или не пришло то время,
     Чтоб стихи воспринимать,
     И у времени то бремя,
     Когда мы, борясь за семью,
     Жизнь саму должны спасать?


     Но стихи писать я буду:
     Время и для них придёт!
     Может, вспомнят, не забудут,
     Вновь они читаться будут,
     И мой дух в них оживёт!



   • • •


     Безвольный, на судьбу не сетуй,
     Во всём себя, себя вини!
     Трудись, как вол, зимой и летом,
     Не будь у времени в тени.


     Кому нужны твои стенанья,
     К кому взываешь ты с мольбой?
     Мужчиной будь, отринь страданья
     И каждый день бросайся в бой.


     Наполни дух бульдожьей хваткой,
     Упругость мысли обрети,
     Иль будешь битым в жёсткой схватке
     На этом рыночном пути.


     Здесь ценят волю, ум, терпенье:
     Они лишь к целям приведут.
     Практичный ум и дерзновенье
     Тебе себя раскрыть дадут.



   • • •


     Если не знаешь, за что умереть,
     Смысла, наверно, нет жить?
     Стоит ли в небо с мольбою смотреть
     И о прошедшем скорбить?


     Где оно, прошлое, в чём его суть,
     Бился ли ты за него?
     Сам ли руками прокладывал путь,
     Сам ли добился всего?


     Если по жизни под ручки вели:
     Страшно тебе умереть.
     Если ты зверем кидался в штыки:
     Смерть должен мудро презреть.


     Если не сможешь за мать умереть,
     Детушек бросишь в беде,
     Будем с презреньем на труса глядеть:
     Нет тебя в нашей среде.



   • • •


     Когда жена хоть чуточку красива,
     Иль в должности супруга обойдёт:
     Становится совсем невыносимой —
     В ничтожество беднягу низведёт.


     Никак её любовью не взнуздаешь,
     Смешно к уму и совести взывать,
     Лишь время зря на это потеряешь,
     И дольше от разнузданной страдать.


     Учил Сократ: «Раскройте оба глаза,
     Когда жену хотите подобрать,
     Потом – прикройте оба сразу,
     Чтоб попусту себя не волновать».


     Был мудр Сократ, но я с ним не согласен:
     Слепым придётся жизнь свою прожить.
     Не знает меры женское всевластье —
     Глухим, слепым заставит ей служить.


     Мужчиной будь, держи узду руками,
     Не дай жене собою управлять:
     Они – на слабых топают ногами,
     И сильных лишь способны уважать.


     А коль безволен ты и тряпка,
     Тогда с капризами жены смирись,
     Бери дела домашние в охапку,
     Прикрой глаза и… значимо бодрись!



   • • •


     Не ходи, воробышек, к молодой соловушке:
     Будет воробьиха ревновать.
     Только как воробышку остудить головушку,
     Как ему любовь свою унять?


     Видит он молодушку – не уснуть воробышку,
     Хочется к игривой убежать.
     Не стерпел воробышек, прыг в гнездо к соловушке:
     Песни чтобы слушать, слух ласкать.


     Глупый ты, воробышек! Песнь не льют соловушки,
     Глас не тот, чтоб трели им рождать.
     Да и стар воробушек для блудливой вдовушки,
     Чтобы с ней по веточкам скакать.


     И пошёл, чирикая, к старенькой воробушке,
     Жизни с ней остаток коротать.
     Только нет воробушки, умерла от горюшка,
     Столько ей пришлось перестрадать.


     Слёзы льёт воробушек в безутешной долюшке:
     – Как же я удумал изменять?
     Поздно, друг воробушек, убиваться в горюшке,
     Раньше надо думать – как гулять.



   Смысл жизни


     Внутрь себя я умыкался,
     В грёзах мыслей жил,
     В странствиях души метался.
     Жизни смысл ловил.


     Слушал музыку речную:
     Шорох камышей.
     Думал там: «Зачем тоскую
     О любви своей?»


     Думал я: «Зачем печалюсь,
     Глядя на Луну,
     И зачем душой мытарюсь.
     Вспомнив мать свою?».


     Жизнь прожил, – ответ не знаю:
     В чём же жизни смысл?
     Вот – припал – стихи слагаю:
     Душу в них раскрыл.


     Может, в том и смысл наш, чтобы
     Ум свой развивать.
     Попусту не тратя годы.
     Что-то созидать?


     Чтобы в хлопотах, заботе
     Дух полней раскрыть
     И, забыв себя в работе,
     Грусть-печаль избыть.


     Не заметишь, как в измоте:
     Жизнь к концу пойдёт.
     И… смиришься на излёте:
     Вспять не повернёт.


     Седью волосы покрылись.
     Слёзы на глазах.
     Зубы многие сносились.
     Боль в спине, в ногах…


     Не захочешь с этим видом
     Жизнь свою продлять.
     Лучше промелькнуть болидом,
     Чтобы не страдать.


     Мудрый только не страдает:
     Держит дух в узде.
     Страха смерти он не знает
     В счастье и в беде.


     Жизнь и смерть ему – едино:
     Что о них болтать.
     Всё текуче в этом мире —
     И зачем страдать.


     Всё, что было, не вернётся,
     Как ты ни страдай.
     Жизнь, однако, улыбнётся —
     Разум не теряй!



   • • •


     Значимым каждый в себе пребывает,
     Каждый к себе уваженье питает,
     Друг перед другом все значимо ходят:
     Гордостью, спесью друг друга изводят.



   Г. Каспарову


     Зрю в газете – Гарри сорок:
     Чувства выразить позволь.
     Ты всегда был сердцу дорог —
     Гений шахматный. Король!
     Гарри, честно обожаю,
     Хоть не верую в богов.
     За тебя всегда страдаю
     С первых значимых шагов.
     Когда ты – кого? Корчного
     И Смыслова обыграл!
     Понял я, что нет другого,
     Кто бы Карпова взнуздал.
     Понял я, что появилась
     В небе яркая звезда.
     И стихия в ней таилась,
     И железная узда.
     И настал тот бой, сцепились
     Два неистовых бойца
     И угрюмо молча бились:
     Опыт жал талант юнца.
     Мы к экрану прилипали,
     Ждали весточек с полей
     И тебе в экран кричали:
     «Гарри, бейся же смелей!».
     Гений с гением схватился,
     Как здесь быстро обыграть,
     Каждый к царствию стремился
     И корону мыслил взять.
     Карпов чуть хитрей казался
     И мудрей, как шахматист:
     Он понять тебя старался,
     Как гитару гитарист.
     И, настроившись струнами,
     Он умело заиграл:
     Поиграв на нервах с нами,
     Чуть тебя не обыграл.
     Только шаг осталось сделать,
     Чтобы трон свой удержать.
     Заиграй он также смело,
     Точно б смог тебя дожать.
     Но ослабились атаки,
     Начал он в ничью играть:
     То ль ослаб для жёсткой драки,
     То ль стал тактику менять.
     Тридцать две вы с ним сыграли,
     Наконец, ты обыграл!
     Силы вновь твои взыграли:
     В угол Карпова зажал!
     А потом ещё, ещё раз
     Смог ты дух его сломить.
     Наступил надолго твой час
     Груз короны поносить.
     Время шло, и ты, строптивый,
     Мир традиции разбил,
     Только путь – не продуктивный:
     Всем проблемы натворил.
     Результат – пять чемпионов,
     Пять напористых бойцов,
     Пять талантливых Невтонов:
     Будет ли конец концов?


     Этот год тебе желаю
     Абсолютным завершить!
     Я в тебя свой дух вселяю,
     Как дитя благословляю:
     Всех ты сможешь сокрушить!
     Ты сейчас в зените мощи:
     Тело духу подчинил.
     И, живя немного проще,
     Будешь точно властелин.
     Властелин над вожделеньем,
     Над порывами страстей,
     Над никчёмностью волнений
     И над бременем вещей!
     Не в богатстве, власти ль радость
     И не в шахматах одних,
     Разнолика жизни сладость —
     Почитай и этот стих.
     Любишь ты стихи, я знаю,
     Но меня ты не читал,
     Книжку в радость высылаю,
     На досуге чтоб листал.
     Может, чем-то и взволную,
     Мысль какую шевельну,
     И тогда я возликую,
     Вновь стихами запою.
     Мне ведь тоже силы надо
     Дух признаньем укреплять:
     Коли будет стих в отраду —
     Дальше буду их писать.


     ………….
     Годы шли и мой кумир
     Стал в политику внедряться,
     Только там особый мир:
     В ней – недолго просчитаться.
     Чуть не так – и в морду бьют,
     Там – иное поле битвы:
     В зад коленкой так дадут,
     Не помогут все защиты!
     Он же власть решил убрать,
     Целый фронт создал гражданский:
     Президентом вздумал стать,
     Сделал выпад протестантский!
     Ферзя, видно, просмотрел,
     Или в чём-то просчитался
     И в кутузку загремел:
     На ловушке сам попался.
     Гений в зеках побывал!
     Хорошо ещё – не били,
     Даже в шахматы играл,
     Лучше всех в СИЗО кормили.
     Гарри, плюнь, тебе не стать
     Президентом иль премьером,
     Есть ли смысл тогда играть
     И трепать остатки нервов?
     Ты же шахматный король:
     Им останешься навечно!
     Президентов же, iawohl,
     Есть и будет бесконечно.

   2003,2008 г.


   Гимн шахматиста


     Шахматы – воля, зажатая в нерве,
     Мысль напряжённая, схватка умов,
     Долгий расчёт комбинаций, терпенье,
     Друг против друга – часами… без слов.


     Изредка взгляды друг в друга бросают:
     Взгляды, как пули, кинжалы бойцов.
     Стороны здесь компромисса не знают,
     Каждый до мата побиться готов.


     Белые – чёрные: поле для битвы!
     Слабых и нервных в сраженьях не чтут,
     Их проверяют в дебютах, в гамбитах,
     С жертвой, когда в наступленье идут.


     Жертвой позицию чёрных взрывая,
     Натиском мощным фигуры зажав,
     Белые поле себе открывают,
     Бой сокрушающий с фланга начав.


     Чёрные дрогнули, ищут спасенье,
     Темп бы им нужен, да где ж его взять!
     Хрустнули пальцы – не видно решенья:
     Трудно своё пораженье признать.


     Белые ходят… Победа! Какая!
     Мат ставит пешка, солдат – Королю!
     В шахматных битвах – натура людская.
     Как не любить их? И я их люблю.



   Сыну


     Постой на месте, шаг не делай,
     Подумай молча, не спеши.
     Обдумав всё, дела все делай
     Иль, стиснув зубы, отступи.


     Но только действуй, устремляйся,
     Витать не надо в облаках,
     Поставив цель, как тигр сражайся,
     И пусть неведом будет страх.


     Сурова жизнь, учись в ней драться
     За честь, за правду, цель свою,
     За истину умей сражаться
     И умным, добрым быть, молю.



   Сыну


     Прежде чем ринуться в яростный бой,
     Взвесь свои силы, мой сын, дорогой.
     Слабому – глупо руками махать:
     Врежут – не сможешь удар удержать.


     Ум, как и тело, всю жизнь развивай,
     Драки, однако, всегда избегай.
     Лучше – не драться тебе никогда,
     Если ж напали и видишь – беда!


     Бей, что есть силы – ногами, рукой,
     Локтем убойным, в лицо – головой.
     Волею чувства свои охлади:
     Каждого в поле сознанья держи.


     Дух побеждает, его укрепляй,
     В драке ослабнуть ему не давай.
     Если ослабнешь, затопчут тебя:
     Зверем кидайся, спасая себя.


     Сильные духом в атаку идут,
     Слабые – принцип атаки неймут.
     Сильные духом – всего достигают,
     Слабые – все на причины кивают.



   • • •


     Солнышко на небе светит,
     Речка тихая блестит.
     Мальчик с моста прыгнуть метит:
     Душу на людях крепит.


     Наконец, собравшись с духом,
     Колом в бездну полетел!
     Выйдет толк, не будет плюхой,
     Коли страхом овладел!



   Раин


     Я и яростен, и нежен,
     И огнём горю, и взвешен,
     И люблю, и ненавижу,
     Вижу сквозь и не предвижу.


     И всесилен, и робею,
     Крепок духом и слабею,
     Суть природы постигаю,
     А нутро своё не знаю.


     Всех к покою приглашаю,
     А себя – не обуздаю,
     Взгляд в природу устремляю
     В час, когда себя терзаю.


     Бури, молнии, стихия
     Лечат словно терапия,
     И Луна, в тиши мерцая,
     Успокаивает также.


     Весь раздвоен – лёд и пламень,
     То сердечен, то как камень.
     Даль окинул, близь не вижу,
     А конец всё ближе, ближе…



   • • •


     В истории было немало идей,
     Они – плод ума и фантазий людей,
     Но две среди них выделяю особо:
     Идею бессмертья и царства земного.
     Они породили надежду, мечтанья.
     И столько приносят с собою страданья.


     Каким только бог у людей не витал —
     Перуном, Юпитером… он представал.
     Одним он явился как Яхве иль Будда,
     Другим же Аллахом, Христом иль Зигмундом…
     И каждый находит какого-то бога:
     Их сотни и сотни у разных народов!


     И прежде чем Библию грек прочитал,
     Он Зевса, как бога богов почитал.
     А был ещё брат его богом Аида,
     И был Посейдон, и Гефест с Артемидой.
     Кто на небе правил, кто адом, морями:
     Богов напридумали древние сами!


     Одно только это – о чём говорит?
     Кто хочет какого, того и творит.
     Не бог сотворил их – они себе бога,
     Как мог бы быть бог у быка, носорога.
     И те б их подобно себе сотворили,


     Молились рогатым, хвостом по лбу били.
     Сознанья природа быкам не дала,
     Вот и не ведаем их у быка.
     А то б и они лишь своих признавали,
     И точно б друг друга рогами бодали:
     Одни бы его представляли кастратом,
     Другие бы с фаллосом крупнорогатым.


     Наука не ведает в мире богов:
     Они – плод иллюзий заблудших голов!
     Зачем же фантазией мучить сознанье,
     На веру рассчитывать, а не познанья?
     Короткая жизнь, а мы в верах враждуем.
     Давайте о «царстве земном» потолкуем.


     Нам с детства «научно» внедряли его:
     При жизни должно бы возникнуть оно.
     А кто усомнится – в просторы Сибири,
     И там миллионы «неверных» сгноили.
     Как видим, «неверные» там пребывают,
     Где пир свой идеи, попы ли справляют.


     Здесь рабство – основа, всеобщий закон!
     Свободы суждений не знает канон!
     Поются в церквах и в мечетях молитвы,
     И в партиях гимны поют монолитно.
     Портреты вождей, что иконы – святыни.
     Пред ними склоняются много и ныне.


     Портреты вождей кто случайно вдруг рвал,
     Судил беспощадно того трибунал.
     Считалось сие над идеей глумленьем
     И всех «исправляли» одним учрежденьем.
     А статуй, значков… что в религиях было,
     Народ унижали до явного быдла.


     Во всём, ко всему принуждали людей,
     Свободы хотел кто, тот был лиходей.
     Чтоб верили глубже – учить принуждали:
     И Ленина, Мао как святцы читали.
     Их в школах, в цехах изучали и в вузах,
     Как догму учили в садах карапузы.


     Мне вспомнить ужасно про это ярмо.
     И надо ж! – гуманным казалось оно.
     Читали лишь то, что дозволено было,
     И я потому же мычал, как всё быдло.
     Марксизм-ленинизм изучал я годами,
     Сомнением в нём – поделиться не дали.


     Как что-то я против системы сказал,
     Так сразу врагом у прислужников стал.
     Рабочим не брали – полгода голодный,
     И взгляд кагебешника ложно-притворный.
     Как в ссылке семь лет поднадзорным метался,
     С мечтою о докторской – так и расстался.


     Небесных, земных ли – не может быть царств,
     Никто не построит таких государств.
     Есть слабые массы и сильных немного,
     А царства, конечно, все жаждут земного!
     Поэтому веры, идеи внедряют
     И дух послушанья чрез них утверждают.



   • • •


     Из спермы ты, из плоти сотворён,
     Как всё живое в этом мире.
     И духом ты людьми же наделён,
     А не в божественном порыве.



   • • •


     Попы рвались и будут рваться к власти,
     И только дай им эту саму власть,
     Как сразу же получим деспотию —
     Такую, как восточный Халифат,
     И жизнь себе по типу Шариата.



   В поиске единого


     Смотрю, весь вперившись, – не вижу.
     Хочу услышать, но не слышу,
     Схватить пытаюсь, – нет его!
     И где ж «единое» всего?
     Надеюсь встретить, – лик не вижу,
     Бегу за ним, – свой бег лишь слышу.
     Ищу единое начало —
     На звёзды взгляд свой натыкаю.
     Там, в небе, верх и низ – безличен,
     Там нет надменности, величья,
     В полях материя витает,
     Начала и конца не знает.
     Един с природой гордый разум,
     Не схватишь только это сразу.


     Чрез эволюцию природы,
     Достигли разума народы.
     Един весь мир – давно мне ясно,
     Зачем смущать себя напрасно:
     Идеей бога упиваться,
     Любить его, презреть, бояться?
     Есть мир вещей – вполне реальный,
     А есть духовный – идеальный:
     В нейронах наших разум бродит,
     Из нас он – из людей, исходит.


     Нейронов память мысль рождают,
     Когда их думать побуждают,
     Когда наукой ум тревожат,
     Трудом свои познанья множат.
     Наука знает: мир – первичен,
     А дух наш мыслящий – вторичен.
     Он – есть продукт людской породы,
     Итог развития природы.



   Всё едино:


     1
     Араб-мальчишка, с поясом шахида,
     Взорвал в Израиле в автобусе себя.
     Исполнив долг священный ваххабида:
     К Аллаху как бы в верности взойдя.
     И мать его – счастливыми глазами?!
     На смерть других готовится послать,
     И шлёт проклятья гневными устами.
     Бессилен разум мой ту женщину понять.
     Ни сын, ни дочь богатых мулл и шейхов —
     Никто ещё к Аллаху с бомбой не пошёл.
     Зомбируют лишь бедных правоверных,
     Кто знаний, счастья, денег не обрёл.


     2
     Африканская страна:
     Дикость вековая.
     Пень. Старуха, как Яга,
     Кровь с ножа стекает…
     Хороводом, с танцем, вкруг,
     Девочки проходят,
     Песнь весёлую поют:
     Страхи ей изводят.


     Каждой предстоит пройти
     Через бабьи руки.
     Каждой ритуал снести
     Через нож старухи.
     Ту, что рядом, баба – хвать!
     И к ногам швыряет.
     Та не смеет и вскричать —
     Веру соблюдает.


     Бабка, клитор отыскав,
     Нож в него вонзает,
     Кровью девочку обдав,
     Клитор обрезает.
     Девочка – белым бела,
     Вся, трясясь уходит:
     Страсть любви Яга взяла.
     И… другую ловит.


     Все проходят через нож
     Сгорбленной старухи,
     Все забудут секса дрожь
     После страшной муки.
     Сколько их потом умрёт,
     Бабку не волнует.
     Веру, лютая, блюдёт:
     Режет, полосует.
     Рядом с нею дед сидит:
     Обрезаньем занят.
     Пенис мальчикам разит —
     Плоть им удаляет.
     Всё едино – глупы все:
     В дурости витают.
     Дух как будто бы во сне,
     Разума не знает…


     3
     Из партии Кирилла исключили:
     Не то он про начальника сказал.
     Когда на Первомай они ходили,
     Он жуликом при всех его назвал.


     В Москву Кирилл искать приехал правду,
     Но прежде чем в ЦК ему пойти,
     Решил он утром в Мавзолей зайти:
     «С вождём мне посоветоваться надо!».


     Чуть свет идёт мужик-дальневосточник,
     Совет чтоб с трупом Ленина держать!
     Впитать в себя «души» его источник
     И свято пред комиссией предстать.


     Пришёл с комиссии. – Восстановили?
     Махнул он мне потерянно рукой.
     Глаза его в слезах печаль искрили —
     Запомнился мне именно такой.


     4
     Иль вот предстала секретарь горкома —
     Та рухнула пред статуей вождя.
     В глазах её безумие, неврома:
     В полемике так выразить себя!
     Безумен род людской, совсем безумен!
     Взвинтить так идолом самих себя!
     Ну ладно там – монашеский игумен,
     А здесь-то: в бога превратить вождя!



   • • •


     Наука в нано-мир материи проникла,
     В природу связи мира с антимиром вникла,
     Лептоны обнаружила, фотоны,
     Открыла тайну человеческих геномов —
     Попы же видят всё через иконы:
     Им чужды Гусы, Дарвины, Ньютоны…



   • • •


     Ночь. Икона и свеча.
     Бабка причитает:
     Господи! Прости меня,
     Муж мой умирает.
     Яду я ему дала:
     Вся с ним измоталась.
     Господи! Услышь меня,
     Как теперь я каюсь.
     Господи! Спаси его,
     Будь великодушен,
     Не смогу я без него,
     Охрани мне душу.
     Бабка об пол головой
     Стукает, рыдает.
     Рядом муж, едва живой,
     В муках умирает.
     Умер бабкин муж Илья,
     Бабка душу мает,
     Смерть, как кару, приняла,
     Свеч не зажигает.
     Одинёшенька сидит:
     Муж живым витает.
     На иконы не глядит —
     Тихо угасает.
     Я у бабки с мамой жил:
     Помню всю картину.
     Хоть совсем мальчонкой был.
     Всё, как в яви, вижу.



   • • •


     Уходят годы длинной чередой,
     И в лету канул прежний век – двадцатый.
     Начался он с крестьянскою сохой.
     Закончился ракетою крылатой.


     Двадцатый век – век атома, машин.
     Век лазера, компьютеров и теле.
     Всего сто лет, всего-то век один,
     А сколько мыслей воплотить сумели!


     Причина в чём, откуда эта прыть.
     Что кинуло людей ужать так время?
     Ужели просто жажда лучше жить.
     Иль что другое мучило их темя?


     Не мог же лишь один либерализм
     Разверзнуть так играющие силы?
     Иль век тащил и наш социализм.
     Поднявши всю историю на вилы?


     Век гнали две идеи – два врага.
     Один вопрос стоял в нём: или-или?
     И чтоб не быть воздетым на рога.
     Они науку, технику развили.


     Не выдержал той гонки коммунизм:
     Наивно поколенья бились с небом!
     Людей резвит сильнее эгоизм.
     Когда свой труд – себе же на потребу.


     Десятки лет тлел жертвенный алтарь,
     Десятки миллионов пали жертвой.
     На угли дул неистовый дымарь:
     Идея только оказалась блеклой.


     И вот, как дым, рассеялась она,
     Оставив жертвы, технику и… память.
     А мы очнулись ли от жути сна
     Иль новым бредом думы будем маять?


     Особый путь развития искать,
     Себя в штанах потрёпанных величить?
     А может быть, скромней нам надо стать,
     И через труд и ум себя возвысить?


     Свободу, конкуренцию развить:
     Наукой озаботиться нам надо!
     Полней природу каждого раскрыть
     И не плодить из равных клонов стадо.


     Стремленье к творчеству взрастить
     Нам надобно у жителей России,
     Свободной мыслью мир обогатить,
     И бросить ждать какого-то Мессию.



   А. Митякиной


     Ваш ум, воткнувшись в точку мысли,
     Сосредоточен только в ней.
     И вглубь идёт, и жаждет высей,
     И всё напористей, смелей.


     За вами молча наблюдаю,
     Ловлю рисунок губ и глаз,
     И… чувствами по ним блуждаю
     Полней понять желая Вас.


     Какой там к чёрту бизнес, сети,
     Товар, маркетинг и квадрант.
     Важней в глаза смотреть мне в эти,
     Где бьётся мыслями талант!



   • • •


     Я духом вас хочу обнять,
     И телом вместе с ним прижаться,
     Чтоб в страсти дух и плоть взорвать,
     Порыв волшебный испытать,
     Единству этому отдаться.


     Что здесь первично: дух иль страсть,
     Сознанье наше или тело?
     Зачем в полемику вступать —
     Хочу единство испытать,
     Пока вся страсть не излетела.



   • • •


     Вся синь небес в твоих глазах,
     А губы! Лепестки у розы.
     Мне чувств не выразить в словах,
     Когда ты здесь, ты в яви, грёза!
     Отнялся вовсе мой язык:
     Глазами грустными внимаю,
     О, как прекрасен нежный лик
     И как от чувств своих страдаю.
     Мне взгляд твой страстный не поймать,
     Мальчишкой лишь в душе остался,
     Тоскливо это сознавать:
     Вздохнул и… с грёзою расстался.



   • • •


     Голые веточки, листья поблекшие,
     Осень на улице, грусть на душе.
     Годы мелькнувшие, годы ушедшие,
     Листьями вёсен не быть им уже.


     Им не журчать в половодье весеннее,
     Встреч с затаённым дыханьем не ждать.
     Чувства уставшие, чувства осенние,
     Как без печали им зиму встречать?



   • • •


     Может, хватит в жизни драться,
     Дух пружиною держать,
     В мир причудный устремляться,
     Мысли, чувства в стих вплетать?


     Может, надо жить попроще,
     Больше воздухом дышать,
     Слушать чаще шелест в роще
     И спокойней жизнь внимать?


     Ну зачем свой дух тревожить,
     Мыслью силы изводить
     И врагов в невеждах множить,
     И притюкнутым ходить?


     Нет, не буду жить я проще,
     Чтобы только есть и спать.
     Буду и гулять по роще,
     И стихи свои писать.



   • • •


     Что мне надо? – Очень мало:
     Щец в обед, да пирожок.
     Да картошки с пыла-жара,
     Да винца ещё чуток.
     И здоров, зачем ещё-то
     Бесконечность разных блюд?
     Нет! всё мнут – и всё охота!
     Ох и глупый всё же люд.
     Жить чуть-чуть лишь стали лучше,
     Сразу брюха наросли —
     Вперевалку ходят туши:
     В мир жевания ушли.
     Чем полней, здоровье хуже:
     На таблетках будешь жить.
     Вид совсем не тот к тому же:
     Стройным надо, гибким быть.
     Тело нам нужно для духа,
     Как те сучья для костра,
     Ум не должен жить для брюха —
     Мыслью полни мозг всегда.



   Поиск решения


     Мелькает мысль, блуждает разум,
     Скользит с предмета на предмет.
     К решенью мысль идёт не сразу,
     Не скоро вымучишь ответ.
     Но он придёт, в себя уверуй,
     Свой дух на челюсти замкни.
     И мысль весь день и ночь преследуй,
     И непременно с ней засни.
     Придёт решенье, точно знаю,
     Ответ приемлемый найдёшь.
     Ищи, на трудность не взирая,
     Лишь так себя ты обретёшь.



   • • •


     Радуйся, встречающий зарю,
     Радуйся кромешной тёмной ночи,
     Радуйся, как счастью, утру, дню,
     Никогда не полни грустью очи!
     Всё проходит – горе и беда,
     И любовь куда-то исчезает,
     Как сквозь пальцы чистая вода,
     А куда? – Никто о том не знает.



   Егорычи


     У речушки, у Балучки, небольшое есть сельцо:
     Шалым, баловнем, а точно – Балу ком зовут его.
     Кто, когда шалил и сколько, не узнать нам никогда,
     Только имя сохранила та бедовая пора.
     Помнить будут и Егора – он здесь конюхом служил,
     Восемнадцать аж детишек он с Мариею нажил.
     Что есть конюх? – Кнут да лошадь, знай себе их погоняй
     И на деток шаловливых принцип сей распространяй.
     Нет! И класса не окончив, был Егор умён с детьми.
     Редко деткам доставалось, все свободными росли.
     Больше замечанья делал и заботливо внушал,
     С кем-то сравнивал умело и в благое направлял.
     Много деток умирало в те нелёгкие года,
     Трудодни когда считали, голодали все когда.
     Семь сынов в живых осталось – семь смекалистых ребят,
     Лишь недавно старший умер из Егоровых орлят.
     Михаил совхозом правил – он «Сюзюмский» возглавлял.
     Умным был, речистым, хватким, уваженье всех снискал.
     И в реформенные годы, когда рушилось село,
     Сохранил своё хозяйство всем напастям он назло.
     Сохранив хозяйство людям, он здоровье подорвал:
     Так в берёзках у Балучки старший кончил жизни бал.
     Всей деревней хоронили, каждый почесть оказал:
     Землю – ту, что с ним пахали, каждый горсть на гроб бросал.
     Он селянам много сделал, всем всю жизнь неся добро,
     Был и строгим, был и жёстким, но любили все его.
     Нет в живых уже Володи – трактористом славным был.
     Здесь же, средь берёзок белых, он безвременно почил.
     Пять осталось жить на свете у Егора сыновей:
     Устремлённых, хлопотливых, пять напористых детей.
     Виктор старшим стал – трудяга, в жизни многое постиг
     И немало, если честно, он трудом своим достиг.
     Был директором совхозов, «Птицепромом» управлял,
     И Бессоновский район он, став главою, возглавлял.
     Шесть десятков прожил Виктор, четверых детей поднял
     И в наследство им характер Чернышовых передал.
     Николай – под стать братишкам, три совхоза возглавлял,
     Был предриком в Городищах и главой района стал.
     Чёток в мыслях и решеньях, гнев умеет обуздать,
     Но когда на горло давят, то отпор умеет дать.
     Анатолий – зоотехник, за привесами следит,
     Не подводит род Егора – также в корень жизни зрит.
     Валентин стал предпоследним из своих сородичей,
     Не достигнул он, однако, уровня Егорычей.
     Дух не тот, слабее вышел, не всегда умом берёт,
     Меру часто нарушает, в мире призрачном живёт.
     Самый младшенький – Василий, чуть ему за пятьдесят:
     Ах талантлив, ох задирист – с уваженьем говорят.
     Все, кто знал его и знает, – только с лучшей стороны!
     На людей он весь направлен и не гонится в чины.
     Чуда, благ не ждал от жизни, всё упорством достигал,
     И братишек своих старших только так перескакал.
     Был и вице-губернатор, и министром областным,
     Но устал он, перешпорил, – депутатом стал простым!
     Да хозяйством управляет, что «Кургановским» зовут,
     И дела в хозяйстве этом замечательно идут!
     Нет ему по сбору равных свекловицы, зерновых.
     И надои у бурёнок выше средних областных.
     Раньше б точно соцгероя получил он от страны,
     А сегодня результаты не совсем оценены.
     Трёх детей взрастил Василий, трёх под стать себе парней.
     Среднего назвал Егором – в память дедовых корней.
     Двадцать внуков у Егора – помнят деда своего,
     Каждый год в Балу к все едут на могилку на его.
     …………………………………………………..
     Не забыть нам деревеньку, где родились мы, росли,
     Где по росам и по тропам детство босыми прошли,
     Где мы воду в сад носили с коромыслом на плечах,
     Где нас искренне любили, где лежит родимых прах.



   Геройский кот


     Подарили мама с папой
     Жанне серого кота.
     Сам себя он моет лапкой
     От мордашки до хвоста.


     Кот оближет все шерстинки,
     Йогом тело изогнёт,
     Но обмоет слюнкой спинку
     И свой чудно пышный хвост.


     На колени он возляжет,
     Чтобы гладили всего.
     Против кто что разве скажет?
     И ласкают все его.


     Он лежит, глаза смыкает,
     Песнь, мурлыкая, поёт,
     Когти в кожу в такт вонзает —
     Прямо до крови дерёт.


     Так он ласку проявляет
     И доверие своё,
     И, лохматый, точно знает,
     Что не выгонят его.


     А однажды кот свалился
     Аж с восьмого этажа.
     Ну, подумали, разбился,
     Исстрадалась вся семья.


     Обыскали все подвалы,
     Исходили всё вокруг,
     И мы так все были рады,
     Когда сам явился вдруг!


     Исхудалый весь, голодный
     И, ведь надо же, живой!
     Был с тех пор наш кот особый:
     Стал роднее нам Герой!



   Усатый дружок


     Вы знаете ль, что истинно печаль?
     Печаль, когда губа на нерве бьётся
     И слёзы льют, и сил их нет унять,
     И ты весь в том, кто больше не вернётся.


     Печаль – утрата близких и родных,
     Печаль, когда мы друга вдруг теряем,
     И больно от потери, жалко их,
     И слёзы безутешно изливаем.


     Сегодня умер преданный мой друг,
     Мой Чижик – кот лохматый полосатый.
     И я немного умираю с ним,
     И слёзы лью в потере безвозвратной.


     Где силы он набрал, чтоб приползти,
     В последний миг друзей своих увидеть,
     И умер, бедный, на руках моих —
     Мурлыканья его я больше не услышу.


     Прости, мой друг, что не сберёг тебя:
     Свободы слишком много предоставил.
     И вот лежишь в могилке у окна,
     Чтоб памятью своей меня печалить.


     Тебя уж нет, усатый мой дружок,
     А я нет-нет да голос твой вдруг слышу
     И кину взгляд случайно за окно:
     Да только там тебя я не увижу…



   • • •


     Жизнь: зигзаг. То так, то эдак
     В одночасье повернёт,
     То фанфары и победа,
     То под зад тебя лягнёт.
     Так и ждёшь всю жизнь подвоха,
     Навострившись, жизнь живёшь,
     Чуть проспал – и сразу лохом
     Сам себя же чертыхнёшь.



   • • •


     Кто боднул себя стреножить:
     Дух стихами изводить?
     Дни и ночи ум тревожить:
     Чемурудненьким ходить?



   • • •


     В полу дрёму впал, в нирвану:
     Суетой не извожусь.
     Не хочу самообмана,
     Лучше дрёмой услажусь.



   Избытие духа


     Куда ты делась, красота,
     Куда ты, молодость, пропала?
     Одна осталась маета
     И я гляжу на всё устало.


     Нет тех, кто близок, дорог был,
     А те, кто есть: так постарели!
     Всю радость жизни я избыл,
     Остатки чувства очерствели.


     Где ярость жизни, прежний пыл,
     Когда они во мне угасли,
     Когда я к берегу приплыл
     И бросил вёсла в одночасье?


     Ужель тогда, когда навзрыд
     С погибшей мамою прощался?
     Иль, может, раньше зрел надрыв,
     Когда с любимою расстался?


     А может, просто потому,
     Что жизнь уже пошла к закату
     И ночь встречать невмоготу
     К боям привыкшему солдату?




   2004 год



     Мир совершенства видится лишь в мыслях,
     В мире грёз, в фантазиях ума.
     Нет его и в небе – в звёздных высях:
     Зачем блажить им попусту себя?



   В. Резниченко


     Мы дни рождения встречаем
     Как праздник лет до двадцати,
     А дальше – каждый год вздыхаем,
     Как не крути, как не верти.


     Трудом, заботой наполняясь,
     Мы жизни забываем счёт,
     И к целям разным устремляясь,
     Нам мнится значимым полёт.


     Но вдруг оглянемся: седые!
     И внук уж в школу побежал.
     А мы всё гоним, как младые,
     И кто б от гонки удержал?


     Вы с юных лет упорством брали,
     Диплом с отличьем защитив,
     И дальше все высоты взяли,
     Свой ум, способности развив.


     Совхоз «Сокольский» – это проба:
     Лишь дал характер утвердить.
     Масштаб не тот для хлебороба,
     Который может круче быть.


     И вот уже Вам править дали
     Большим совхозом: «Большевик».
     И эту Вы высотку взяли:
     Во всём он стал передовик.


     Талант не скроешь, и в районе
     Главою дали порулить.
     Но мал масштаб, и в регионе
     Уже предписано служить.


     И здесь справляетесь отлично,
     Всего себя селу отдав,
     Во всё вникая самолично,
     Примером трудолюбья став.


     Уверен я, что и министром
     Вы всей Руси могли бы стать,
     А я… остался атеистом,
     И просто вас хочу обнять.

   24 января 2004 г.


   • • •


     Закон, закон, опять закон,
     Живу одним законом.
     Всю душу иссушает он,
     Как поп живу – каноном.


     Суды – Голгофа для меня,
     Распятие для духа.
     Кому здесь истина важна?
     Важнее – показуха.


     Здесь связи многое вершат:
     Любой закон применят.
     А судьи – важными сидят
     И взглядом цепким сверлят.


     Я тычу им закон, статью,
     Они – постановленье,
     И я растерянно гляжу
     На это представленье.


     Суд, как и жизнь, театр, игра,
     Комедия и драма,
     Здесь в честь играют иногда,
     Но часто больше срама.



   Берёза


     Прошлись случайной желтизной
     Подпалины по кроне изумрудной
     Берёзы шелестящей озорной,
     Своею проседью тряхнувшей
     В преддверии зимы очередной,
     Печаль душе моей несущей.



   Осень


     Ну вот и осень – грусть моя.
     И не заметил, как настала:
     Под ноги падает листва.
     И мне печально что-то стало.


     Ещё вчера зелёный лист
     В любви подружкам признавался
     И, как лирический артист,
     Игрою чувства опьянялся.


     То шелестел, касаясь их,
     То вдруг величьем наполнялся
     И, глядя с холодом на них,
     От их общенья уклонялся.


     Миг краткий жизни осознав,
     Насытить чувства торопился:
     Одних подружек он бросал,
     К другим восторженно стремился.


     Ждал ветра, бури, чтобы к ним
     В порыве страсти прикоснуться:
     Он жил мгновением одним,
     Чтоб в нём ещё раз обмануться.


     И вот лежит у ног моих,
     Смешавшись с жёлтыми листами.
     С печалью я гляжу на них
     И грустно тешусь облаками…



   • • •


     Ничто нас, будто, так не восхищает,
     Как радуга, что солнышко дарит,
     Когда пары лучами преломляет,
     И та дугой торжественной висит,
     Соцветием волшебным умиляет.


     Затменье, разве, солнечного диска
     Способно это чувство передать,
     Когда Луна, прикрыв светило миской,
     В игру теней удумает играть,
     Представившись таинственной метиской.


     Но блекнет та пред Северным сияньем:
     Холодным всполохам небесного огня,
     Безмолвно озаряющим пространство
     Невыразимой сказкой бытия,
     Волнующей неведомым убранством.


     Замрёшь лишь весь, смотря на это диво
     Фонтанов низвергаемых огней,
     И страх вселится вдруг неизъяснимо
     Пред миром необузданных страстей
     С каким ничто уж, будто, несравнимо.


     Но вот вулкан, над всеми усмехнувшись
     И лаву низвергая из жерла,
     До высей неба пеплами взметнувшись,
     Посеял ужас столпами огня,
     На жизнь земную, как бы замахнувшись.


     Тайфун ли жуткий манит красотою,
     Обрушив горы волн на берега,
     Неся страдания и смерть с собою,
     Топя деревни, сёла, города,
     Сменяется печальной тишиною.


     Да смерч ещё, возникнув в грозных тучах,
     Всосав в воронку воду и песок,
     Летит по небу, что Дракон могучий,
     Земному тяготенью поперёк,
     Замётывая всё в свой столб ревучий.


     Такая красота! И зло вмещает!
     Хоть от него спасать бы нас должна,
     Но, надо же, никак не помогает,
     От буйства красоты народ страдает,
     Не зная как спасти себя от зла.



   Торнадо


     Красотища: мчит торнадо!
     Убежать скорей бы надо,
     Всё черно и ливень хлещет,
     Молнии по небу блещут.
     Как бежать, коль страсть такая,
     Любопытство раздирает.
     Смерч воронкой всё сметает,
     Крыши на небо швыряет,
     Сосны с корнем вырывает,
     Скот, машины в ней вращает!
     Небо всё, что ад кромешный,
     Зевс богам дал бой успешный,
     Страх нагнав, угнал торнадо:
     Видно, так природе надо!



   • • •


     Всю жизнь прожил в системе тьмы,
     Где мыслить вслух остерегался,
     Где знать не мог своей цены
     И в рабстве этом истязался.


     Не виделось среди людей,
     С кем мог бы биться за свободу,
     В плену все были у идей
     И вот я радуюсь исходу.


     На место бонз, чинуш седых
     Приходят парни молодые,
     В них нет уже идей больных:
     Их демоны несут иные.


     Здесь развит больше эгоизм,
     Расчёты тонкие в решеньях,
     Их ум не внемлет популизм
     И пустословных рассуждений.


     Их цель – богатство, вещь, товар,
     Их метод – риск и обороты,
     Все нервы сжаты, жизнь – кошмар:
     Они не могут без работы.


     Чтоб удержаться на плаву,
     Не испытать судьбу банкрота,
     Девиз во сне и наяву —
     Один у всех: «Моя работа!».


     Такими только мир живёт,
     И с ними в целом богатеет,
     Никто здесь массы не гнетёт:
     Здесь каждый за себя болеет.


     Любой свободен быть хоть кем:
     Рабочим или бизнесменом.
     Другой захочет стать меж тем
     Певцом, юристом иль спортсменом.


     Здесь каждый сам себя резвит
     И целей в жизни достигает,
     А кто себя заумным мнит,
     Тот сам от мании страдает.


     Но, всё же, чужд мне мир вещей —
     Тупое устремление к богатству,
     Идущее в ущерб ума людей
     Иль духа милосердия и братства.



   • • •


     Живём не тем, как дух развить,
     Полней себя чтоб выразить.
     А тем, как больше потребить,
     В богатстве, роскоши пожить
     И… бедность духа выявить.



   • • •


     Кто истинен в религии своей,
     О смерти должен день и ночь молиться,
     Стремясь исчахнуть телом побыстрей,
     Чтоб духом в небесах с Всевышним слиться.
     Кто верует в богов, не плачет пусть,
     Когда из близких кто-то умирает:
     Какая может быть об этом грусть,
     Коль раньше тот к Всевышнему взмывает?
     Вон в Индии, где миллиард с лишком, —
     С улыбкой смерть родных воспринимают:
     Сжигают на кострищах их ладком
     И горя вроде бы не проявляют.


     Коль верующим был бы род людской,
     Его давно бы на земле не стало,
     Давно бы он умчался в «мир иной»,
     Но видно, всё же верующих мало.



   • • •


     Я рыбой бьюсь, измученной в сетях,
     И вырваться не знаю, как из плена.
     «Зачем так жить?» – стучится мысль в мозгах
     И бьётся пульсом дёрганая вена.


     Мне кажется – сейчас вот-вот умру,
     Закончатся оставшиеся силы:
     Трясутся руки, валидол сосу,
     Измучился, и радости нет в жизни.


     У чувств, страстей своих живу в плену,
     Всего трясёт от собственной затеи.
     Удумал ведь – осмыслить всю войну
     И отразить все битвы в эпопее!


     О Жукове я песни в ней пою,
     О гении, о маршале Победы!
     Кто выиграл ту страшную войну
     И испытал бесчисленные беды.


     Не знаю, хватит ли ещё мне сил
     Для завершения такой работы,
     Когда уже все силы истощил
     И к чёрту бросить замысел охота?



   • • •


     Зачем себя всю жизнь свою изводим,
     Пытаясь обнаружить смысл во всём?
     И в рабстве этом жизнь свою проводим,
     Не зная отдыха ни ночью и ни днём?


     Зачем и я стихами измудряюсь,
     И мыслью мучу голову свою,
     Коль сам всю жизнь печалью наполняюсь
     И неприкаянным по ней бреду?



   • • •


     Разверзни бездну духа своего,
     Пройдись по тихо спящим закоулкам,
     Коснись всех струн, нетронутых ещё,
     И жизнь свою наполнишь новым звуком.


     Из недр души ленивой извлеки
     Всё то, что память тайно в ней хранила,
     Судьёй бесстрастным всё в ней оцени,
     Струнами всеми чтоб заговорила.


     Припомни, не бренчал ли ты всю жизнь,
     Своих не слыша притаённых звуков?
     Настрой себя и духом вознесись,
     Не смей сидеть, сложа в безделье руки.


     Готов ли ты, пройдя свой жизни путь,
     Спросить себя, без пафоса, открыто:
     Постиг ли ты своей природы суть,
     Открыл ли всё, что тайной в ней сокрыто?



   • • •


     Разум живёт одиноким на свете:
     Хитрости «мудрой» не ищет в ответе.
     К истине, к сути явлений стремится:
     С ложью, неправдой ему не ужиться.




   2007 год


   Жанне


     Когда я памятью былое ворошу
     И в нём найти дни радости пытаюсь,
     Твой день рожденья, доченька моя,
     Как светлый праздник я воспринимаю.


     И вновь, когда январская метель
     Впервые за зиму нас снегом одарила,
     Как счастье, вспоминается тот день,
     Когда ты только-только появилась.


     А я смотрел на маленький кулёк,
     Что мне в окошко сёстры показали,
     И бросил кверху в радости снежок:
     Свою Снежанну, доченьку, встречая.

   25 января


   • • •


     Февраль люблю, – искрят сугробы,
     И душу солнышко теплит,
     Кой-где уже проталин пробы,
     Весна расширить их спешит.


     Повисли длинные сосульки:
     С них тихо падает капель.
     Сидят на лавочках бабульки,
     Забыв про тёплую постель.


     Воробышки щебечут в стае,
     Устав от зимних холодов,
     Весне и солнышку все рады —
     Все рады таянью снегов.



   Совет старику


     Ты плачешься на член свой вялый,
     На слабо бьющую мочу:
     Ослаб, ослаб мой друг бывалый,
     И я совет тебе строчу.
     Уйми свой дух, отвергни старость,
     Зарядкой, не ленясь, займись,
     И ты вернёшь былую храбрость:
     Струя мочи забьётся ввысь!
     Поспи, поешь, и вялый пенис
     Былую твёрдость обретёт,
     Восстанет, как из пепла Феникс,
     И вновь на подвиг позовёт.



   • • •


     Я цветы ласкаю взглядом
     И целую грудь гвоздик,
     С ними вас представил рядом:
     Пробудилось чувство вмиг.
     Виноват, но так случилось,
     Неожиданно взяло.
     Аж сознанье помутилось
     И дыхание зашло.



   О Достоевском и Путине


     Велик, бесспорно, ярый мракобес,
     Что призывал к покорности, терпенью
     И каялся, замалчивал свой «грех»
     О том, что он, совместно с Петрашевским
     Хотел насильственно сменить режим
     Романовской кровавой тирании.
     И он, социалист! вдруг возмечтал
     Переродить всё государство в церковь,
     Как в высший тип господства над людьми,
     Внушающий покорность и смиренье,
     И где «свободу» люди обретут
     В своём безропотном стремленье к богу.
     И это вожделение попов,
     Подхваченное пылким утопистом,
     Культурой называет кое-кто.
     И нравственность как будто из неё —
     Из темени поповской вытекает.
     Несовместимы нравственность и ложь,
     Притом, что ложь – основа всех религий.
     Попов лишь близко к власти подпусти:
     Они сейчас же всё себе захватят,
     Когда уже, без власти, эта рать
     Себе заводы, фабрики скупила
     Во многих сверхдоходных отраслях,
     Откуда ей рекой текут богатства.


     Нельзя и меч, и посох слить в одно,
     У них совсем иное назначенье:
     У власти цель – законы защищать,
     У церкви – плотских не будить влечений,
     Обуздывать себя от вожделений,
     Служить для всех примером, образцом.
     Она же – сплошь и рядом извращенье.
     Попы в богатстве, в роскоши живут,
     Жуя молитвы о повиновенье,
     Чтоб страх пред богом в массах возбудить,
     Служить щитом царям ли, президентам,
     Любым деяниям тиранов потакать,
     Представившись поверенными бога.
     А если ты, о ужас-то какой!
     Научно обосновываешь взгляды
     На эволюцию Вселенной и Земли,
     Чтишь Дарвина и бога отрицаешь,
     Ты бес уже, преступный человек,
     Уж лучше был бы вором иль убийцей!
     А им всегда попы прощают грех,
     Тем более, коль есть чем откупиться.
     И власть, сама! способствует тому,
     Чтоб ложью веры насаждать покорность!


     Хотя за ум я Путина ценю,
     Не соглашусь с крестовым поворотом,
     Что он при президентстве учинил,
     Потворствуя церковному прорыву.
     Не понял он, в отличье от Петра,
     Таящихся опасностей религий.


     Вот так, социалист и коммунист,
     Способны враз менять свои воззренья,
     А я читаю, думаю, томлюсь
     И нравственность сию не разумею…



   • • •


     Церковь, власть жиреют дружно,
     Олигархи развелись,
     Лишь народ живёт натужно,
     Пьёт и мрёт от тяжкой нужды:
     Видно, век ему постись.
     Власть свою опору чует
     В догмах, вымыслах церквей,
     С нею голубем воркует
     И «крамольников» бичует,
     Чтоб держать в узде людей.



   В. Еськину


     Мы страдаем, суетимся,
     Устремляемся вперёд,
     Ставим цели, к ним стремимся,
     Нас не стало – жизнь идёт!


     Продолжается, как прежде,
     Также спорят, пьют, едят,
     Также солнце светит в небе
     И деревья шелестят.


     Также птички на деревьях
     Будут петь и щебетать,
     Также люди на коленях
     Будут бога прославлять.


     Не задумываясь даже:
     Не рабы ли все они?
     Коли смерть их ждёт однажды,
     И что врут им всё попы.


     Горе, радость – всё проходит:
     Впечатленьями живём.
     Больше в нас тревога бродит:
     От себя мы устаём.


     Влад, расслабься, будь спокоен
     В дни рожденья, в дни тревог,
     Будь, как тот буддийский воин
     Или как индийский йог!



   А. Волчкову


     Когда мелькнут нежданно шестьдесят
     И годы выстроишь печальной чередою,
     Они так зримо, явственно стоят,
     Как будто бы промчались не с тобою.


     И в детстве ощущаешь вдруг себя,
     И образ матери всплывает сам собою,
     Отец откуда-то посмотрит на тебя,
     Прошедший путь дорогой фронтовою.


     Друзья ли детства, юности мелькнут,
     Погранзастава встанет пред глазами.
     И спазмы горло зажимают вдруг,
     И слёзы выступают будто сами.


     Так прошлое нам хочется вернуть,
     Одним лишь взглядом трепетно коснуться,
     На мать, отца хотя бы раз взглянуть,
     Хоть раз один, как в детстве, к ним приткнуться.


     А мы – медали, стройки, ордена
     Припоминаем громко юбилярам.
     Пустое всё, такая маета
     Воспринимать: чиновник титулярный!


     И всё же ты, я знаю, оптимист
     И юбилей встречаешь, как и должно:
     Спокойно, мудро – ты же атеист,
     Которого ослабить очень сложно.


     И я тебе желаю долго жить,
     Смотреть на жизнь вальяжно, без тревоги,
     Таким же просветлённым, добрым быть,
     Неспешно двигаться своей дорогой.



   Реклама для дураков


     Обидчиков накажут, снимут сглаз
     И код вам экстрасенсы установят,
     На кровь присуху мужу сотворят:
     Ко всем другим эрекцию изгонят,
     Остудят пыл к красавице младой,
     Вернут ему былую сексуальность
     К своей жене, и только к ней одной
     Присохнет муж, желанием объятый.
     И до чего ж, Россия, ты дошла:
     Идёшь присухи делать к экстрасенсам!
     Твои сыны встречают «судный день»
     По подземельям, вырытым в оврагах.
     Сознательно внедряешь мистицизм,
     В конечном счёте, выгодный лишь церкви,
     Народ свой делаешь психически больным,
     Податливым к обману шарлатанов.



   Ласточки


     От холода исчезли комары
     И вместе с ними ласточки пропали.
     Не стало их стремительной игры,
     Когда с зари и до ночной поры,
     Они без устали кульбиты сотворяли.


     Но только солнце красное взошло,
     Едва теплом на улице пахнуло,
     Они опять поднялись на крыло:
     В искусство превративши мастерство,
     Где столько писка, удали, разгула!



   • • •


     Ветер тучи рвёт и гонит,
     Море хлещет, бьёт волной,
     Всё вокруг ревёт и стонет
     В круговерти штормовой.
     В небе молнии сверкают,
     Гром трясёт весь шар земной,
     Я ж в восторге пребываю,
     В бурях рыская покой.

   Абхазия, Пицунда, сентябрь, 2007 г.


   Грёзы о маме


     Ночь. Луна. И море тихо плещет сонною волной.
     Что-то стало одиноко в тёмной юдоли земной.
     Небо ширью бесконечной взгляд в пространство звёзд влечёт,
     Будто в далях несусветных он покой свой обретёт.


     Ритмы волн, Луны сиянье память прошлым ворошат:
     Из глубин мозгов усталых воскрешает мамин взгляд.
     Жизнь прошла, промчалась мимо, а она всё предстаёт:
     Смотрит ласково, с улыбкой, речь как будто бы ведёт.


     Только слов её не слышу, заглушают всплески волн
     Да шуршанье мокрой гальки, по которой тащат чёлн.
     Образ мамы то исчезнет, то появится вдруг вновь,
     Возвращая боль утраты, недосказанность, любовь.


     Надо же, ведь понимаешь, что она в земле давно
     И вернуть её в мир света всем пророкам не дано.
     Но тем хочется острее милый образ воскресить
     И хотя бы на мгновенье в мире грёзы с ней побыть.


     Отрешаясь от земного, я глаза свои прикрыл
     И опять передо мною, светлый образ мамы всплыл.
     Глаз своих не открывая, весь подавшись к ней, шепчу:
     «Лишь тебе одной обязан тем, что я стихи пишу.


     Если б ты не приучила в детстве книги полюбить,
     Я не смог бы мир волшебный, мир поэзии открыть,
     Не дивился бы Шекспиру, Пушкина не изучал,
     Не постиг Гомера, Данте и Вергилия не знал.


     Раскрывая мир великих, стал себя в них постигать
     И, наполнившись их силой, сам дерзнул стихи писать.
     Только, может, и не смог бы в мире мыслей, чувств витать,
     Если б не твоя погибель, если б смог ту боль унять…


     Смерть все чувства обострила до нервозности такой,
     Что мурашки пробегают, как представлю образ твой».
     Вижу – слёзы покатились, и не может их унять,
     Тянется ко мне руками, хочет, силится обнять…


     Я весь к ней, вперёд подался и… глаза свои открыл:
     Море Чёрное плескалось, я один на бреге был
     И потерянно, тоскливо в небо звёздное глядел,
     Где в светильнике холодном чудился и свой предел.

   Абхазия, Пицунда, сентябрь, 2007 г.


   Ф. Конюхову


     В океане третий день зимний шторм лютует,
     На судёнышке один Фёдор жизнь пытует.
     Трое суток он не спит, силы на исходе:
     Океан, как зверь, ревёт, волны с небом сводит.


     То щепой его швырнёт в пропасть ледяную,
     То на гребень волн несёт по пучине буйной.
     А однажды ураган бросил яхту на бок,
     Чует Фёдор: смерть идёт, отступить бы надо.


     Как отступишь, коли здесь, в адовой стихии,
     Он свободу отыскал средь китов, дельфинов.
     Чуть побудет на земле, вновь стихия манит
     И не может без неё, как магнитом тянет.


     По пятнадцать аж часов он сидел на вёслах,
     На лодчонке «Уралаз», отмеряя вёрсты.
     Снег ли, ветер, лютый шторм – он один в стихии,
     Сам с собою говорит, став морским витией.


     Раньше он не ощущал океан ужасным:
     Покорить его хотел, выглядеть бесстрашным.
     Лишь потом смешались в нём страх и уваженье,
     И желанье вновь и вновь испытать волненье.


     Тридцать лет уже моряк в океанах ходит,
     Тридцать лет за ним, как тень, смерть по яхте бродит.
     Трижды землю переплыл Фёдор в одиночку!
     Оба полюса земли видел он воочию.


     Покорил и Эверест, сотню стран объездил!
     Как ему себя унять, если ими грезил.
     И пока не оттолкнёт брег земли ногою,
     Весь в терзаниях живёт, мается собою.


     Там, среди ревущих волн, Иру вспоминает:
     К ней любовь его влечёт, памятью ласкает.
     Пишет ей стихи моряк, чувства поверяет,
     Рвётся Фёдор в дом, к семье, душеньку терзает.


     Невозможное свершив: в океане снова!
     Глубь воды семь вёрст под ним: ищет звёзды Фёдор.
     Никого на тыщи миль, весь в борьбе со шквалом:
     К Антарктиде вновь спешит, мерит волны взглядом.


     Хочет вкруг неё проплыть средь трёх океанов:
     На яхтёнке пересечь все меридианы!
     А потом – домой приплыть и остановиться,
     Сколько ж можно дух страстить – над собой глумиться.

   2007 г


   • • •


     «Не верь, не бойся, не проси!»:
     Таков у зеков принцип выживанья.
     Здоровый принцип, что ни говори.
     Но он не знает чувства состраданья.
     И, утверждая силу, эгоизм.
     Он не снимает страх пред наказаньем.



   • • •


     Не подвзвинчивай себя.
     Не шатай нервишки:
     Плюнь на всё, не мучься зря.
     Охлади страстишки.


     Страх пред смертью одолей.
     Как и перед жизнью,
     И стремись в душе своей
     Ближе к аскетизму.




   2008 г


   • • •


     Каждым демон душу водит,
     В каждом тихо чёрт сидит.
     Каждый зверем вдруг завоет
     И гиеной взгляд острит.


     Зверя все в себе скрывают
     И елей в улыбках льют.
     Ложью злобность прикрывают,
     В ней, как в истине, живут.



   Ленин


     Шестое марта, двадцать третий год.
     Последний день, когда Ильич закончил
     Что-либо диктовать секретарям.
     Поскольку боль в мозгах с ума сводила.
     Но мысль жила, и Ленин мог ещё
     Кивком ли головы, мычащим звуком
     Определить позицию свою
     На то, что происходит в государстве,
     Где НЭП реально, с силой набирал


     Неслыханные раньше обороты.
     В тот день Ильич в газете прочитал,
     Что у богатых мужиков Украйны
     Излишки отбирают в закромах,
     Что чудом у кого-то не забрали.
     Он был взбешён и гневно замычал:
     «А что же до сих пор не отобрали?».
     Забыл, что НЭП шагает по стране,
     Что нет уже нещадной продразвёрстки,
     В сознанье сумрачном, в его крови,
     До смерти, до последнего дыханья
     Мелькала мысль: хлеб надо отбирать,
     Нельзя терпеть в руках крестьян излишки.


     Не принял он различия людей,
     Того, что есть «кулак» и есть кухарка.
     Такая вот болезнь у «левизны»:
     До самой смерти мозг не отпускает.
     И в тридцать третьем приведёт к тому,
     Что миллионы с голода повымрут
     В стране, где миллионы га земли,
     Но где крестьяне были, как рабы,
     Все загнаны в колхозы и совхозы,
     Без кандалов прикованы к земле:
     Им даже паспортов не выдавали.

   Февраль, 2008 г.


   Г. Перельману


     Велик и необычен Перельман,
     Раскрывший тайну головоломки —
     Решил гипотезу Пуанкаре,
     Какую и представить невозможно
     Совсем незаурядному уму:
     Непостижимую трёхмерность сферы,
     В какую «стянута» Вселенная была
     Пред тем, как миллиарды лет назад
     Не разлетелась при Великом взрыве.
     И ширится сейчас на диво нам
     С невероятной скоростью в пространстве.
     И надо же, Григорий Перельман
     Не захотел принять медали Фильдса
     И получить зелёных миллион:
     «Мне не нужны ни деньги и ни слава».
     Вдвоём, замкнувшись, с матерью живёт,
     На пенсию её жизнь коротает.

   15 мая 2008 г.


   Рождение Вселенной


     Что говорит нам физик в наши дни
     О зарождении всех звёзд Вселенной?
     «Сначала не было на небе ничего:
     Отсутствовали время и пространство.
     И не было и грамма вещества —
     Лишь вакуум один распространялся.
     Однако он мог сам собой «рождать»
     При «возбужденье» собственное поле,
     А из него – естественным путём —
     «Родились» в небе первые частицы.
     Из «ничего» явилось вещество:
     Без умысла какого-то там бога».
     Такое вот наука говорит,
     Придя к сему путём экспериментов
     О «самосотворенье» вещества —
     Сверхплотных и тяжёлых гиперонов,
     Из коих шло образованье звёзд,
     Комет, планет, галактик – всей Вселенной.
     Так шло образованье и Земли:
     Вначале это – крупный астероид,
     Каких носилось рядом тыщи с ним,
     Затем, путём магнитных притяжений,
     Они сходили с собственных орбит
     И падали со взрывами на Землю,
     Меркурий, Марс, Венеру ль, на Сатурн,
     Образовавши целую систему
     Различной массы слепков вещества
     На разном удалении от Солнца.
     И более удачно – для Земли,
     Тем самым, дав толчок развитью жизни
     Из абиогенеза первых форм —
     Через отбор, приспособленье видов,
     До высших форм, что видим мы теперь
     И коих меньше, меньше остаётся
     Из-за воздействия прожорливых людей,
     Нарушивших баланс живой природы.
     И где же Бог, «Создатель» всех и вся,
     Коль живности становится всё меньше:
     Её-то за «грехи» не наказал
     И не издал ей акт о воскрешенье…



   • • •


     Вы ли, поэты, считая на пальцах
     Гласные звуки – не мысли свои?
     Вы ли поэты, нося на запястьях
     Золота больше, чем чувств у души?


     Только вчера вы марксизму служили,
     Истиной, азбукой был диамат,
     Что ж вы сегодня ему изменили,
     Чем ненаучен его постулат?


     Библия вдруг ослепила ваш разум,
     В истину вдруг превратился Коран,
     Мировоззренье сменили все сразу,
     Только сменился в стране капитан.


     Солнцем и небом я вас призываю:
     Светом познаний врывайтесь во тьму.
     К разуму, совести вашей взываю:
     Свято храните наук чистоту.


     Вас я Луной и Зарёй призываю
     Полните правдою жизни стихи,
     Пусть они времени суть раскрывают,
     В них обнажайте исканья свои.


     В поиске сути средь серости, мрака,
     Вы ощутите восторг, полноту.
     Ритм здесь, быть может, нарушен, однако,
     Вы донесёте её красоту.


     Если ж мелодию, ритм нарушают
     Срывы и взлёты, метанья души,
     Сами порывы её возвышают:
     Пусть вам простятся такие грехи.


     Рано иль поздно постигнете рифму,
     Стопы, пиррихий, ударность слогов,
     В ямбе, хорее откроете нимфы,
     Льющие сладкую музыку слов.



   • • •


     Я к моргу подошёл – там очередь стоит…
     Спросил у всех: «Кто будет здесь последний?».
     Но мне в ответ: «Тут очереди нет».
     И кто-то усмехнулся мне при этом.
     А я сказал: «Тут очередь всегда,
     Последнего вот только не узнаем».

   Май, 2008 г.


   Бизнес на богах


     О боге день и ночь долбят:
     Рабами сделать всех хотят.
     Хотят, чтоб в церковь все ходили,
     Поповы ручки золотили.


     Все в храм, к попам должны ходить
     И перед ними лоб свой бить.
     Поставил свечку – поп в награде,
     За всё берёт в сем «божьем» граде.


     Вот бизнес-то изобрели:
     За что угодно дань плати.
     И никогда им не в убыток:
     Наоборот – всегда избыток.


     Притом никто не спросит с них,
     Когда священник «бросит» их.
     Вот «Курск» (подлодку) освятили
     И с богом в путь сопроводили.


     Погибла лодка, а попы:
     Погибших отпевать пришли!
     Одни они лишь не в убытках:
     Ещё и выпьют на поминках.


     У них одно: «Бог дал, бог взял»:
     Ты сам же их молитвам внял.
     Попы в ответе не бывают,
     На боге бизнес развивают.


     Решил ты обвенчаться вдруг:
     Здесь наш священник тут как тут:
     Споёт ектенью, в книгу глянет,
     Раба по имени помянет.


     Исака вспомнит и Ревекку,
     Водицей брызнется на веку,
     А ты плати, плати ему,
     Мулле, раввину ль своему.


     Богов-то много на земле:
     Их каждый выдумал себе,
     Используя рабов послушных,
     Платящих дань им простодушно.


     И в злобе, коль не им дают,
     Когда другие их стригут.
     А овцы всё идут, идут
     И сами денежки несут.

   Митрополит Московский в 1490–1494 гг., сосланный за «ересь» в монастырь,


   Зосима Брадатый:


     «А что, то царствие небесное,
     А что, то есть пришествие второе,
     А что, то воскресенье мёртвых?
     А ничего того и несть:
     И умер кто, ин то и умер,
     По та места, как все, и был».
     До старости он церкви прослужил,
     В себе, втихую, мучаясь в сомненьях
     И всё же просветлел митрополит,
     И думы старец выразил устами,
     Не убоясь церковного суда
     И страха оказаться в заточенье.



   • • •


     Тертуллиан – теолог – заявил:
     «Я верую, хоть это и абсурдно!»
     И с церковью все связи разорвал
     Из-за её стремления к богатству.



   • • •


     «Религия нужна лишь для толпы,
     Для укрощенья грубого народа».
     Так думают властители всех стран
     И с ними все служители религий,
     Используя её лишь для себя —
     Корыстно насаждая веру в бога.
     И если бы был бог и был бы ад,
     То он туда б их первыми отправил
     За их цинизм, за ложную мораль,
     Не знающую совести двуличность.



   • • •


     Непостижимость бога – атрибут,
     Сознательно используемый церквью.
     Докажешь как, что нет его нигде,
     Коль объективно он не существует,
     Что бог всего лишь вымысел людей,
     Используемый церковью, как бизнес.
     О том знать можно: что в природе есть.
     Хотя не всё пока наука знает,
     Но если попугаем повторять
     Одно и то же: «Создано всё богом,
     А эволюции и не было, и нет»,
     То это же невежество какое!
     Ведь если бог по плану всё создал,
     То почему столь видов-то не стало:
     Ни мамонтов, ни динозавров нет,
     И масса всякой живности исчезла?
     И коль Всевышний это всё создал,
     То почему же живность вымирает?
     Поэтому он вовсе не творец,
     Каким его пытаются представить,
     Тем боле, что и люди смертны все:
     И стоит ли кому-то поклоняться?
     Но логику церковники неймут:
     Не в знаньях интерес их – в вере скрыт он.


     Не Дарвины служителям нужны,
     Прокорм их – лишь от массы суеверной!
     Она не терпит доводов наук:
     Локатор, появившийся у мыши;
     Плевок жука отвратной кислотой;
     Полёт ли птиц, что вышли из драконов;
     Былая ль жизнь земная у кита;
     Мутация ль, что в вирусе меняет
     Потомственные признаки его
     И в ДНК, и в синтезе геномов —
     Всё это эволюции плоды,
     Борьбы за жизнь, приспособленья видов.
     Как у людей: вчера был коммунист
     И слыл, как Ельцин, ярым атеистом,
     Сегодня же стал к боженьке взывать
     И смотришь – в должностях произрастает!
     Вот твари-то! мне хочется вскричать,
     Но я молчу: приспособленье видов!



   • • •


     Иду по улице, на девушек смотрю:
     Повальное стремленье к новой моде,
     Когда меж двух волнующих холмов,
     Лишь у сосков прикрытых лёгкой тканью,
     Висит Христос, распятый на кресте,
     Целуя их пленительные груди.
     Девицам хочется и взгляд к себе привлечь
     Своими обнажёнными телами,
     И пыл любви, и страсти ощутить,
     И модными предстать, повесив крестик.
     Христос распятый, груди напоказ
     И глупость: всё слилось в противоречье.



   Почти по Байрону


     Любовь! Ха-ха! И кто её придумал?
     Вчера была девица влюблена,
     Сегодня ж, словно чёрт её попутал:
     В распутство и разврат вовлечена.
     И радуется, юная, пороку,
     Попав в него как будто ненароком.


     И надо ж, о морали говорит
     И крест несёт возвышенно и гордо,
     Едва-едва губами шевелит,
     Как будто бы свой род ведёт от лорда!
     Кого любить, коль ложь я в каждом зрю
     И на людей с иронией смотрю.


     Кого любить, коль молодость пройдёт,
     И вместо бывшей красоты я вижу
     Морщины, дряблый бюст и тонкий рот,
     Не говоря о том, что там – пониже.
     Читая всех, улыбку затая,
     Люблю вас жалить, милые друзья.




   2009 г


   • • •


     Я с детства не люблю дарить цветы:
     Тюльпаны, гладиолусы, ромашки
     Иль синие, как небо, васильки,
     И видеть после, как они завянут,
     И как терзают эту красоту
     Бесчисленные мушки и букашки…
     Я их люблю живыми созерцать,
     Особенно в лесу иль в чистом поле,
     И долго после в памяти держать
     Места, где им дано произрастать
     На лоне их ликующей природы.



   Память


     Как только вспомню молодость свою —
     Сосновоборск всплывает пред глазами,
     Река Тешнярь с покатыми брегами,
     Заросшими кустами, камышами,
     Где со своими милыми друзьями
     Встречали на рыбалке мы зарю
     И слушали, как зычно соловьи
     Речную тишь свистами разрывали
     И всё вокруг незримо наполняли
     Восторженными трелями любви.
     Всё это было, кажется, вчера,
     И явственно встают перед глазами
     Мой дом и школа, близкие, друзья,
     Хотя уже вся жизнь промчалась мимо,
     Остались только память да слеза,
     Застывшая в глазах моих уныло.


     Всё уже, уже круг тех милых лиц,
     Кто с детства к сердцу памятью привязан.
     Они, как явь, всплывают предо мной
     Печальным образом, безмолвной тенью,
     Улыбку ли их вижу пред собой,
     Вперив свой взгляд на фото их могилы,
     И слёзы вдруг глаза заволокут,
     И я томлюсь у бугорка печали.
     Коснуться б их, на миг хоть воскресить,
     Прижаться к ним последний раз щекою.
     Увы, их нет, и я уже седой,
     Ловлю их образы с тоской и обреченьем.



   Родина


     Родина! Родина! Сколько томленья
     В слове магическом заключено.
     Вспомнишь – и сразу душа в умиленье,
     Вспомнишь – и грустно тебе, и тепло.



   Хансу Олсену


     Ты, как перст, один в России
     Свой встречаешь юбилей:
     Нет Светланы на чужбине,
     Не обнимешь всех друзей.
     Не горюй об этом, вскоре
     Сможем выиграть мы в споре:
     Земли выгодно купить,
     Деньги прибыльно вложить.
     Бизнес выстроим по праву,
     Старых пригласишь друзей
     И с женой своей во славу
     Встретишь новый юбилей.
     А пока – крепись и жди.
     Мудрость духа сохрани:
     Будут датские бурёнки
     Травы русские щипать
     И надоями своими
     Чёрно-пёстрых удивлять.

   17.02.2009 г.


   • • •


     Ты обожгла меня глазами,
     В них столько страсти и огня,
     Что я не сплю, не сплю ночами,
     Околдовала ты меня.


     Мне без тебя ничто не мило
     И солнце кажется луной,
     Мечты, надежды – всё постыло,
     Живу тобой, тобой одной.


     Куда пойду – ты как виденье,
     Как из тумана предстаёшь,
     И я немею в упоенье,
     Меня с ума, с ума сведёшь.


     Уйти от всех, сбежать хочу я,
     Хочу забыться вечным сном
     И вяну, милая, тоскуя,
     Волнуя память о былом.



   Б. Спиноза


     Ну молодец, Спиноза, ну мудрец:
     В самой природе усмотрел он бога.
     И есть как будто он, и вроде б нет:
     Лишил его и самости, и цели.


     Бог у него природой поглощён:
     Вовне природы он не существует!
     А значит, не творил и бытиё
     По ранее задуманному плану!


     Из ничего вселенной не создашь:
     Сама идея эта иллюзорна!
     И он, Спиноза, это утверждал,
     Когда во всём господствовала церковь.


     Когда она сжигала на кострах
     Любого, сомневавшегося в догмах,
     Кто против бога, церкви выступал,
     Жестоко расправляясь с вольнодумством.


     Причины всех вещей мудрец искал
     В самой детерминации природы,
     В необходимой связи всех вещей,
     Где места нет соизволеньям бога.


     Но как бы Бенедикт не мудрым был,
     Не стал он всё же материалистом,
     Хотя для вольнодумства путь открыл
     И главное, – дорогу атеизму!

   8 марта 2009 г.


   • • •


     Зачем иконы в доме расставлять —
     Картонкам, деревяшкам поклоняться?
     Зачем без дум смотреть в иконостас
     И варварам тупым уподобляться?
     Сама же церковь в первые века
     Сие идолопоклонством называла
     И запрещала бога рисовать:


     «Нельзя его подобить с человеком!»
     Тогда же запрещала говорить
     О воплощенье бога в человека,
     Что подрывало догму в смерть Христа,
     В страданья, в искупительную жертву.
     В шестом лишь веке обязала всех
     Христа изображать как человека,
     А не ягнёнком – жертвой божества,
     Каким его доселе рисовали.


     Мы видим: на иконах бога нет,
     Каким он представляется? – Неясно.
     Кого ж тогда на них изображать,
     Кому немому люду поклоняться?
     И вот однажды принят был догмат,
     Что бог у христиан есть бог в трёх лицах:
     Он – бог-отец, бог-сын и дух святой.
     И всё должно в нём мыслиться в единстве.


     Теория Эйнштейна – глубока!
     Постичь её, хоть трудно, но возможно.
     Но как представить сына и отца
     В одном лице! И кто же на иконе?
     Кому молиться – сыну иль отцу,
     Иль духу, нарисованном над ними?
     И если мать Мария родила
     От плотника, солдата ль Иисуса,
     То как мог в бога превратиться сын
     И как наполнился святым-то духом?


     Читаю, размышляю, прихожу
     Я однозначно к выводу простому:
     Иконы, свечи, церкви – всё одно —
     Театр, организованный попами,
     Психическое действо на толпу,
     Имеющее целью мани-мани.
     Ни бог, ни сын, ни некий дух святой
     От смерти и страданий не спасают,
     Но прихожан рабами называют,
     Придумавшие троицу попы.



   • • •


     Со всей природой человек един
     И должен следовать её законам,
     Не в вере – в разуме свободу обрести,
     Не преклоняя ноги перед богом:


     Единство бытия как раз есть то,
     Что человек с природой слит в едино
     И, познавая тайны бытия,
     Он раскрывает и свою природу.


     Свободным он становится в любви
     К Познанью сути, в творчестве, в дерзаньях,
     Направив силу воли, интеллект
     К раскрытью всех богатств своей природы.


     Конечный ум не может распознать
     Всего, что существует бесконечно,
     Но, зная о единстве бытия,
     Откроет и законы мирозданья.



   • • •


     Ведь до чего ж додумались попы:
     Людские души – это искры божьи!
     И бог в амбаре их хранит, чтоб слать
     Во чрево забеременевшим дамам!
     Но если из амбара он их шлёт,
     То мы должны быть просто совершенны,
     Иначе он тогда не всемогущ,
     Поскольку зло творит уже в зачатье
     Иль позволяет развиваться злу
     По мере становленья человека.
     И в чём же всемогущество его,
     Его контроль, всевидящее око
     За каждым из мильярдов на земле!
     Помилуйте, возможно ли такое?


     Сей бред попы всерьёз изобрели,
     Чтоб доказать отдельность душ от тела,
     И что душа, мол, может отлетать
     В загробный мир небесного блаженства.
     А кто её увидел там и где,
     Вернётся ль и когда сольётся с прахом?
     Никто из них о том не говорит:
     Придумали – и верьте их догматам.
     У них: отбрось сомнение и верь.
     И в церковь приходи к ним непременно,
     И деньги не забудь им приносить,
     Особенно по красным воскресеньям.



   • • •


     Ты – раб своих не взнузданных страстей,
     Коль бегаешь за славой и богатством,
     И трижды раб, ища приют душе
     В библейских мифах, Торе иль в Коране.



   • • •


     Мой вывод философский таковой
     По поводу природы человека:
     Разумным в большинстве своём не стал —
     В нём мир эмоций, чувств преобладает,
     Фантазиями, мифами живёт
     И больше в суеверьях пребывает,
     Не зная, как обуздывать себя
     В плену своих обманных ожиданий.
     Поэтому легко им управлять
     И насаждать религии в сознанье,
     Иль вдалбливать фашизм ли, коммунизм:
     На веру все идеи принимает.


     И будет поклоняться страстно им,
     Кормя служителей идей и веры.
     Смотрю на Украине сбор больных:
     Их тысячи и тысячи собрались.
     А бывший пастырь – психбольной артист,
     Сорвав пиджак, с остервенелым видом,
     Хоть в галстуке, но так же, как шаман,
     Их в транс психологический вгоняет.
     Коснётся – навзничь падают они
     В экстазе, в помрачённом состоянье,


     Одежды рвут и волосы свои,
     Рыдают, в исступлении стенают,
     Как те же наркоманы, алкаши,
     Когда себя в горячке истязают…
     Да можно ли людьми их называть,
     Коль все они не ведают рассудка?


     Куда же этот пастырь иль артист
     Своих овец послушных направляет?
     Он хочет их в империю загнать,
     Где будут жить одни лишь христиане.
     Да завтра же служители церквей
     Между собой, как псы, перегрызутся,
     Сегодня коль не могут поделить
     Кому и где им стричь доходы с паствы.
     Смотрю и вспоминаю про Коран:
     В нём также изгоняют всех неверных…
     Но вот вопрос: коль бог – творец миров,
     То почему он сотворил неверных?


     А пастырь метит миллиард собрать,
     Стремясь осуществить свою идею,
     И делится с больной толпою ей,
     И та ему беспрекословно верит!
     Но будет ли её осуществлять
     Иль кинет всё ж оглупленную паству?


     Не стал, не стал разумным человек:
     Вне логики, в безумье пребывает.

   19 марта 2009 г.


   • • •


     Кто Библией, кто сурами Корана
     Пытается науку заменить,
     Но что ж учить – не прегрешенья ль бога,
     Когда кричат: долой матерьялизм?



   • • •


     К чему я пришёл, размышляя о том,
     Почто лишь немногие правят трудом,
     Немногие в празднике жизни живут,
     А больше – страдают, от голода ль мрут.
     А всё потому, что все люди различны,
     Талантливых мало, всё больше – безличных.
     Одним что ни скажешь, – всё сразу поймут,
     Другие, что камень, простого неймут.
     Одни, как орешки, задачки решают,
     Другие, убей их, подхода не знают.
     Они и не ищут, не жаждут решения:
     В сознание их не вселили терпенья.
     Хотят же всего, как и те, кто не спит,
     Работу кто выполнить к сроку спешит,
     Талант свой годами в труде развивает,
     В стремлении к цели покоя не знает.
     Вопрос здесь ребром: кто достоин богатства,
     А кто помышляет о равенстве, братстве?


     Ответ очевиден, но дюже смущают
     Меня олигархи, что меры не знают.
     Не может так быстро взрастать капитал,
     Когда бы его олигарх не украл.
     А где ж государство, куда оно зрит,
     Иль, может, с ним вместе делишки вершит?


     Но если не так, почему позволяет
     Взрастать ему так, что тот меры не знает?
     А сколько себе дивидендов дают
     Топ-менеджеры – госкомпаний хомут!
     И денежки эти всё наши ведь прут,
     Но власти и здесь их никак не прижмут.
     Народу России давно уж невмочь,
     А государство не хочет помочь.
     Возможно, теории Кейнса не знает,
     Иль, может, и та капитал не спасает?
     Ужели конец этой эре идёт
     И мир потребления всё же падёт,
     И сам человек станет целью всего:
     Развитью богатства природы его?
     И мы не увидим особо богатых,


     И нищих не будет, голодных, несчастных,
     И будет всё в меру народ потреблять,
     Способности больше свои развивать,
     Забудет о войнах, забудет богов,
     Отринет весь хлам прежних эр и веков?
     Мечтанья, метанья, что детские сны,
     Не сбудутся только, конечно, они.
     Богатства никто просто так не отдаст:
     Законы нужны, чтоб избыть сей контраст.


     И нужен не пьянью живущий народ,
     А тот, кто работает, множит свой род,
     Не в лени, в запоях ли жизнь прожигает
     И в рабстве к богам или к власти взывает.
     И власть россиянам такая нужна,
     Чтоб силу почуяла скверна сполна,
     Везде чтоб земля затрещала под ней,
     Тогда только жизнь наша будет вольней.
     Пока же немалую вижу проблему,
     Подняв пред собою столь сложную тему:
     Где нам депутатов свободных набрать
     И где президентов столь мудрых сыскать,
     Чтоб видели дальше всех, глубже, быстрее
     И не сгибались под ношей своею.



   • • •


     Различия способностей у всех
     Настолько широки и многогранны,
     Что равновесие между людьми
     Возможно лишь чрез спрос и предложенье.
     Но рынок, как естественный отбор
     Способностей, возможностей, задатков,
     Обязан это в людях развивать,
     Чтоб каждый мог раскрыть в себе богатство:
     Огромные возможности свои,
     Неведомые силы интеллекта,
     Все скрытые способности души
     И тайны не постигнутого тела.



   • • •


     Возвысив трёх поэтов надо всеми,
     Какие только были на Руси,
     Я не могу ответить: кто же лучший,
     Кому мне пальму первенства отдать?


     Читаю Пушкина – благоговею!
     И Лермонтов не менее дивит.
     Некрасов – вызывает восхищенье:
     Так описать страдания людей!


     Конечно, бесподобен, светел Пушкин,
     Но всё же он – лирический поэт,
     А Лермонтов – противник деспотии,
     Он ненавистник рабства и цепей.


     На мысли был он весь сосредоточен,
     Умом своим глубоким поражал.
     Причём, как он, никто в литературе
     О красоте природы не писал.


     Он просто не успел ещё раскрыться,
     Всех поражая смелостью своей,
     И мог бы выше Пушкина подняться:
     Имея все задатки для того!


     Некрасов шире музу слова понял,
     Подняв на щит страдания крестьян,
     Прослыв поэтом мести и печали
     И заслужив народную любовь.


     «Как Вы, поэта не было в России», —
     Так Чернышевский написал ему.
     И мне воскликнуть хочется: он первый!
     Так чувства потрясает он мои.


     Но взвесив всё, их расставлять не стану,
     Не стоит нам трёх гениев равнять:
     Они остались для Руси навечно
     И мы всегда их будем прославлять!

   Июнь, 2009 г.


   Мария Волконская


     Едва ли не два века пронеслись
     С восстания мятежных декабристов,
     Но до сих пор княгиня нас дивит
     Своим поступком мужества и чести,
     Когда она, отдав дитя отцу,
     Отправилась в Сибирь вослед за мужем:
     Не по порыву пылкому любви,
     А жертвуя собой во имя долга!


     На каторгу поехала за ним,
     Теряя привилегии дворянства,
     Защиту власти от воров, убийц
     И всяких человеческих отбросов,
     Но утвердив достоинство своё,
     Порядочность и совесть Человека,
     Желая вместе с мужем разделить
     Тяжёлую судьбину декабристки.
     Когда Сергей Волконский увидал


     Свою жену в подземном каземате
     И бросился к Марии, чтоб обнять:
     Она пред ним упала на колени!
     Поцеловав вначале кандалы,
     А в них – его стремление к свободе!
     Да можно ли такую позабыть,
     А с нею всех прекрасных декабристок!

   Июль, 2009 г.


   Ольге


     В отличие от той, что предала
     Меня в Сибири в годы испытаний,
     Ты, как Волконская, за мной пошла
     И стала жить в подземной коммуналке,
     Когда боялись руку мне подать
     Знакомые, товарищи, коллеги,
     Стремясь обезопасить тем себя
     От антикоммуниста, диссидента.
     Но я тогда метался сам в себе,
     Поняв, что коммунизма не построить,
     Хотя капитализма не хотел,
     Желая только лишь социализма
     С гуманным, «человеческим» лицом,
     Какой был в Дании, Норвегии построен,
     А не того, что вынуждал молчать,
     Давить в себе стремление к свободе
     И с детства неизбежно прививал
     Двуличие и лицемерье духа.
     И ты мои метанья поняла:
     Не за себя – за истину я бился.
     И замуж безбоязненно пошла,
     И дочку с сыном смело народила.
     Хотя мы бедно жили много лет,
     Но ты геройски всё переносила
     И слова не сказала мне в укор,
     И не меня, а власть во всём винила.
     Уж четверть века вместе мы живём,
     Серебряную свадьбу скоро справим
     И, голову склоняя пред тобой,
     Шепчу тебе: люблю и уважаю!

   Август, 2009 г.


   • • •


     Любовь не есть «забыть себя в другом»,
     Как это сформулировал нам Гегель.
     Тогда она лишь к рабству нас ведёт,
     А не к объединению друг с другом.
     В её основе – равенство людей,
     Разумные потребности друг в друге.
     Любовь – есть озабоченность другим,
     Разумное стремление к единству!
     А кто любовью пылкость чувств зовёт —
     Они пройдут, и будет тот несчастен.
     Любовь на этом уровне – этап
     В духовном отношении друг к другу:
     Из обостренно-чувственных страстей
     Она придёт в размеренное русло,
     Где памятью былого дорожат,
     Прожитой вместе радостью, печалью,
     Детей встречают, внуков ли растят
     И о страстях не часто вспоминают.
     Лишь иногда мы памятью своей
     Вдруг как бы пробудимся прежним чувством,
     Слова из недр душевных извлечём
     И в них, как в яви, прошлым встрепенёмся.
     Его, увы! назад не повернуть,
     Лишь нежно сберегаем то виденье,
     Оно томит забытым миром грёз
     И надо ж! навевает вдохновенье.



   Я раб коту иль господин?


     Не знаю точно – кем определил
     Меня мой кот лохматый, полосатый:
     В раба ль, зеленоглазый, превратил,
     До господина ль своего возвысил?
     Куда иду – он следует за мной,
     Едва сажусь – он сразу на колени.
     Прилягу только, он уже на мне:
     Пригреется, мурлыкает и дремлет.
     Кто из семьи лишь только подойдёт,
     Он тут как тут – разляжется меж нами.
     Из дома на работу у хожу —
     Он у двери сидит и ожидает.
     Как только прихожу – кидается ко мне,
     И на руки подпрыгнет, и целует!
     Ну как же не любить такого мне?
     И я ему любовью отвечаю:
     Расчёсываю шёрстку у него,
     Кормлю его, поить не забываю,
     Поэтому и не могу понять,
     Кто раб из нас двоих, а кто хозяин?
     Наверное, мы просто с ним друзья
     И он меня к семье моей ревнует.



   У телевизора


     Уже нет сил, я не могу смотреть
     На сволочную сущность человека:
     Вчера вот этот режиссёр, артист
     Играл в кино, на сцене коммуниста.
     И как играл, как ярил он глаза,
     Изображая образ комиссара,
     С каким азартом белых убивал
     И как гордился званием «народный».
     Сегодня ж он с не меньшим блеском глаз
     Играет умилённого монаха.
     И в церковь ходит, и бесстыдно врёт,
     Что в СССР он не был атеистом.
     И этот вот – учёный ли, поэт,
     Не знающий ли совести политик,
     Вчера что устремлялся в коммунизм,
     Сегодня вижу – также закрестился!
     Когда же ты, подлючий человек,
     Бываешь в жизни искренним, скажи мне?
     Иль, как хамелеон, меняешь цвет
     И, как и он, при случае изменчив?
     Канал переключаю – сколько их!
     И все, и все! в одну дуду играют.
     Всем приказали бога восхвалять:
     На всех попы и день, и ночь мелькают.
     А я опять иду наперекор,
     И снова ничего не понимаю,
     Смотрю на всех, как глупое дитя,
     И руки в удивленье опускаю.
     Из сотни! два канала лишь смотрю:
     Тот, где бойцы друг другу бьют по мордам,
     И где зверьё – шакалы или львы,
     Живут, ну точно! по таким законам.
     В одном лишь отличаются от нас:
     У львов, слонов, шакалов, лис – нет бога.
     У всех есть вожаки, но нет попов,
     Раввинов, мулл, чиновьего сословья.



   О богатстве


     Все к благу устремляются, к богатству,
     Как будто в нём весь дух осуществим
     И в нём одном утешатся желанья,
     Поток которых в нас неистощим…


     Ведь наша мысль стремится в мир познанья
     Вселенной, звёзд, сокрытых тайн земли,
     Генома человека, в мир незнанья,
     В мир музыки, поэзии, любви…


     Куда наш дух мечтанья не заносят,
     Чего мы только не хотим узнать,
     Куда нас только страсти не уносят,
     Чего б мы не хотели испытать.


     А тот, кто на богатстве весь помешан,
     Лишь мир вещей за ценность признаёт,
     Не знает он, как будет неутешен,
     Когда, быть может, мудрость обретёт.


     Когда уже вся жизнь его промчится,
     Своё здоровье, нервы подорвёт
     И старость клюкой в окна постучится,
     И времени былого не вернёт.



   • • •


     Люблю тебя я с упоеньем
     Несостоявшейся мечты,
     И сил уж нет, и я слабею:
     Не можешь быть со мною ты.


     Один брожу я по тропинке,
     Где любовались мы луной,
     К пруду спускались по ложбинке
     И были счастливы с тобой,


     Я небо, звёзды ненавижу,
     Мне всё не мило без тебя,
     Скажи, зачем приворожила,
     Зачем ты мучаешь меня?



   • • •


     Политика – наука управленья,
     Искусство нечто ни о чём сказать;
     И также мудро вовремя смолчать:
     Не вымолвить чтоб истинное мненье.


     Политиков безмолвных – отвергаю,
     Приспособленцев – дух не выношу,
     Уж милостыню лучше попрошу,
     Но совести своей не разменяю.


     Тенденцию к религиям увидев:
     Насилие над разумом ловлю.
     Поэтому я снова восстаю,
     Заранее реакцию предвидя


     Всех тех, кто в демократию играет,
     Кто Конституцию обязан защищать,
     Народ – объединять, не разобщать,
     И кто законы наши попирает.



   • • •


     Религия – одна из форм искусства:
     Искусство как обманывать людей,
     Вводить умы и чувства в безрассудство,
     Как тот же изощрённый лицедей.


     Здесь странные одежды, песнопенье,
     Как в опере здесь певчие, хоры,
     Используются хитро светотени,
     Иконостасы с ликами «святых».


     А для чего? Чтоб в церковь все ходили,
     Пожертвованья, денежки несли,
     За дурости обычаев платили
     И против власти никогда не шли.


     Совместно эту ложь в народ вселяют,
     Чтоб вместе с ней держать его в узде,
     Друг друга сим искусством вдохновляют,
     Как два антре в балете па-де-де.



   • • •


     И вот опять в затмении народ,
     В очередное рабство попадает,
     Едва от коммунизма отошёл,
     Как в новый бред – в религию впадает!
     Я должен был бы «мудро» отступить,
     Смириться перед новою угрозой,
     Пройдя уже однажды столько мук
     В своей борьбе с идеей коммунизма.


     А я опять, не веруя в итог,
     Своё оружье – мысли – обнажаю,
     Но надо же – не понимают те,
     Кто только что был ярым коммунистом
     Иль даже диамат преподавал —
     Смотрю сегодня: начали креститься!
     Иконы понавешали в углах:
     Не дома – втихомолку – в кабинетах!
     И я стою, и злоба бьёт меня:
     Так хочется наотмашь бить им в морды.
     А для меня трагедия опять:
     Никто меня опять не понимает,
     Точнее, просто не хотят понять,
     И в рабство новое народ впадает.
     Но если я сомненье пробуя^
     В одном хотя бы только человеке,
     То я скажу: не зря всю жизнь прожил,
     Не поступился совестью поэта.



   • • •


     Попы! отбросьте кукольные рясы,
     С голов снимите митры и скуфьи,
     Глицин доставлен аппаратом НАСА
     С хвоста кометы, в бездне что летит
     За сотни миллионов километров
     От животворной матушки Земли!
     Глицин живые клетки образует
     И он с метеоритом мог попасть
     На Землю нашу, породив простейших
     Десятки миллионов лет назад.
     Из них – простейших – и пошла вся живность
     Без бога, чуда и без вашей лжи.

   20 августа 2009 г.


   Серёга


     Едва на небе солнце красно встало,
     Ещё дремал под кровлей воробей,
     Как медсестра со шприцами предстала,
     Спеша иголку сунуть поскорей.


     Ввести мне в кровь актовегин, глюкозу:
     Телячью кровь с моей перемешать.
     И я лежу Христом в распятой позе,
     И хочется в тоске телком мычать.


     А рядышком заснул сосед Серёга:
     Храпит, как застоялый в стойле бык.
     Сестра перебрала, наверно, дозу —
     По всей больнице раздаётся рык.


     Кричу ему: перевернись, Серёга,
     Дай мне ещё часок хоть подремать!
     Храпит, Серёга, как медведь в берлоге,
     Никак не разбужу, туды то мать.


     Кручусь, верчусь, ещё поспать охота,
     Начал глотать таблетки коаксил
     И чувствую: идёт, идёт дремота!
     Когда иссяк остаток нервных сил.

   Август, 2009 г.


   A.M. Мамьшиной в день 85-летия

   Моей первой учительнице


     Я помню ту школу, где Вы нас учили,
     Тот, рядом с учительской, первый наш «А»,
     Я помню, как руку мне с ручкой водили,
     Как «мама» впервые я с Вами писал.


     Я помню, как в классе стихи Вы читали
     И нас с выраженьем учили читать,
     Как вместе всем классом по лесу гуляли
     И Пушкина сосны склоняли шептать.


     Они так тревожно качались, шумели,
     Какую-то тайну стремясь передать,
     Что чувства мои поневоле хотели
     Ту музыку ветра в словах написать.


     Тогда мы хорея и ямба не знали,
     И тайну сложенья не ведали мы,
     С природою вместе душой трепетали,
     И этим любить нам её помогли.


     Росли мы у Вас на глазах и взрослели,
     Но всех разметала по миру судьба,
     И Ваши птенцы уж давно поседели,
     Однако их тянет в родные места.


     И я поспешаю стихом поклониться,
     Здоровья, любви, долгих лет пожелать!
     Болеете если – быстрей исцелиться,
     И духом здоровье своё утверждать!


     Бессмертия нет, но в закатное время,
     Когда ещё светит на небе заря,
     Вы знайте: Вас помнит неслушное племя,
     А значит, Вы жили, учили, не зря!

   30 октября 2009 г.


   Н. Роменскому


     Коля, здравствуй! Вот те на:
     – Всё-таки, нашёлся!
     Глянул в интернет: Дубна,
     Роменский – сошёлся!


     Ну не будет же в Дубне
     Двойника у Коли,
     Не иголка ведь в копне,
     Не ромашка в поле.


     Ночь возился, вестью жил,
     Ждал часы приёма!
     Не сдержался – позвонил,
     Даже горло спёрло.


     Секретарша говорит:
     – Да, соединяю!
     И вдруг, как чрез неолит,
     Голос твой внимаю!


     Коля, друг мой!
     И пошла Шалая беседа.
     Будто лошадь понесла,
     Страсть согнать хотела.


     Как я рад, что мы нашлись,
     Легче как-то стало,
     Хоть теперь не пропастись,
     Ведь друзей так мало!

   30 октября, 2009 г.



   2010 г


   • • •


     Искал, искал из комсомольских лет,
     Кто мог бы в интернете объявиться.
     И вот смотрю, не веруя глазам:
     Сначала Юрчик, а потом Становкин!
     И оба рядышком, Вадим – в Москве!
     А Серафим, чуть дальше – в Оболенске.


     И годы комсомольские мои
     Всплывают вдруг в подробностях, деталях
     И образы, забытые давно,
     Перед глазами явью воскрешают…
     Так захотелось их увидеть всех,
     Обнять, расцеловать, наговориться,
     О жизни, о здоровье разузнать,
     Услышать о несбывшихся мечтаньях.


     Ведь столько в нашей жизни пронеслось,
     Такие повороты испытали:
     Не каждый справиться с собою смог,
     Не каждый мог найти свой путь по жизни.
     И вдруг звонок: на проводе – Вадим!
     Аж сердце не сдержал: заколотилось.
     Десятки лет грозою пронеслись,


     И жизнь уже к закату покатилась,
     И надо же: на проводе – Вадим!
     Ну как спокойно сердце может биться?


     Потом как будто бы из-под небес,
     Я голос Серафима вдруг услышал!
     Как музыку его воспринимал
     И сердце также учащённо билось.
     Седые оба, но характер твёрд
     И потому немалого достигли.


     Один – в Российской Думе депутат
     И лет пятнадцать – секретарь крайкома!
     Другой – доцент и бывший секретарь
     Когда-то Красноярского горкома.
     Один – в Госдуме и в КПРФ
     Идеи коммунизма защищает,
     Другой – болеет думой об РФ:
     Поборник идеалов гуманизма.
     Но оба мне по-прежнему близки,
     И оба душу полнят оптимизмом!

   Январь – февраль, 2010 г.


   С. Становкину

   мыслишки о человеке и гуманизме

     Человечество – иррационально:
     Не доросло до стадии ума.
     И все теории о человеке:
     Не что иное, просто болтовня.


     Он – человек – всегда непредсказуем,
     В нём нет рационального ядра,
     Что нам бы однозначно позволяло
     Теорию об обществе создать.
     Изгибы чувств, нахлынувших мечтаний,
     Особенный какой-то интерес:
     Любую разобьют «систему» взглядов,
     Какой гуманной вроде б ни была.
     Она утешит тех, кто что-то ищет
     Иль статус свой нацелится поднять,


     Но, как и все, «система» взглядов рухнет,
     Когда её надумают внедрять.
     Внедрить её возможно лишь насильно,
     Идя людской природе вопреки.
     Лишь после убеждаются народы,
     Что тормозят естественный процесс
     Отбора силы, власти, интересов:
     Диагонали всех людских страстей.
     И коммунизм прошли с социализмом,
     И смотрим на религии всех стран:
     Везде насилие над человеком,
     Везде, везде мучительный откат
     От вроде бы идеи гуманизма.


     Инерция сознанья большинства,
     Развитие культуры всех народов
     Настолько разнородны, что нельзя
     Внедрить в них общий принцип гуманизма.
     Капитализм как будто бы иссяк:
     Природа плачет от его насилья,
     От перепотребленья разных благ.
     Но кто отвергнет этот хищный принцип,
     Когда пока имеется сырьё
     И страсть людей к вещам неистребима?


     Неравенство в развитии всех стран
     Даёт возможность западным державам
     Богатства недр повсюду истреблять
     Под лозунгом свободы капитала.
     Но как его ни силятся внедрить
     В промышленность, в сознание Востока,
     Обычаи, религии того Не позволяют этого достигнуть.
     У всех сам принцип гуманизма свой,
     И каждый истинным его считает,
     И то, что бедуину хорошо,
     Миллиардеру – некомфортно как-то.

   Март, 2010 г.


   Ольге


     Я люблю тебя достойно:
     Без стенаний и без слёз.
     Потому живём спокойно
     Без особо сильных гроз.


     Ну а если в небе синем
     Туча молнией блеснёт,
     Ты же знаешь по прогнозу:
     Пыхнет туча и пройдёт.


     А за нею свет надежды
     Вновь в окошко залетит
     И, открыв обоим вежды,
     Он о мире возвестит.

   Март, 2010 г.


   Вороний разговор


     В восемь тридцать ввечеру,
     Только начало смеркаться,
     Стаи воронов в лесу
     Стали вместе собираться.


     Будто кто им приказал,
     Что, мол, спать пора настала,
     И деревья указал,
     Где рассесться предстояло.


     И они со всех сторон
     Стали тучами слетаться,
     Словно чёрный легион,
     И на ветвях размещаться.


     Разместившись на ветвях —
     Каждый по своим заслугам,
     Стали вороны впотьмах
     Новости вещать друг другу.


     Старый ворон говорит: «
     Жить нам стало веселее,
     Свалки, что твой общепит,
     Даже, может, и вкуснее!


     Вон, под Пензой, свалка есть,
     Там совсем как в ресторане,
     Еле смог на ветку сесть:
     Так объелся кур в сметане».


     «Это что: перепелом
     Я сегодня объедался.
     Он едва не целиком
     В куче мусора валялся.


     То ли свадьба, где была,
     То ли пташек ели боссы,
     Ох вкуснятина еда,
     Надо ж, бросили в отбросы!». —


     Молвил ворона сосед,
     Еле двигаясь на ветке.
     «Нам, конечно, дела нет:
     Хоть отбросы, хоть объедки.


     Было б только сытно жить
     Возле столь огромных свалок:
     Есть они, и нам тут быть,
     Глядь, и нас здесь больше стало».


     Так вороний вождь подвёл
     Свой итог бесед о свалках,
     И заснул, а я пошёл,
     Думая ещё о галках,


     О лисицах и волках,
     Крысах, зайцах длинноухих:
     Свалки им, что тот соцстрах
     Нашей человечьей дури.



   Ранняя весна


     Весна пришла, раскаркались вороны,
     Коты истошным голосом орут,
     На тропке псы ватагой беспардонной
     За сучку тяжбу злобную ведут.


     Сугробы сели, тропки почернели,
     Игриво засверкали ручейки,
     Скворцы мои любимые запели,
     Примчавшись из далёкой стороны.


     Я слушаю их песни и хмелею
     От солнышка, весенней колготни
     И беспричинно радуюсь безделью,
     За зиму отработав трудодни.

   Март-апрель, 2010 г.


   Солдатская песня


     Раз, два, три! Раз, два, три!
     Выше голову держи!
     Веселей, солдат, шагай,
     Твёрже в землю ударяй!


     Раз, два, три! Раз, два, три!
     Прямо пред собой смотри!
     Строй, шеренгу соблюдай,
     Выше ногу поднимай!


     Раз, два, три! Раз, два, три!
     На девчонок не смотри!
     Будет время, будет срок,
     А сейчас – тяни носок!


     Раз, два, три! Раз, два, три!
     Кто болтает там, внутри,
     Воином не хочет стать,
     Дисциплину соблюдать?


     Раз, два, три! Раз, два, три!
     Губы твёрдыми держи!
     Нюни, брат, не распускай,
     Песню лучше запевай!


     Раз, два, три! Раз, два, три!



   Монастырь


     Что монастырь, что церковь – всё одно:
     И там, и там вытравливают душу.
     Коль веруешь, то должен быть рабом
     И всем в сетях церковных подчиняться,
     О гордости, достоинстве забыть
     И поцелуем ручек умиляться.
     Читаю в интернете: монастырь,
     Перова Валя из него сбежала.
     Поскольку издевались там над ней,
     Стремясь вдолбить покорность, подчиненье.
     Нельзя смотреть монахиням в лицо,
     Должна смирить все страсти, вожделенья,
     Забыть семью, друзей и взгляд мужчин,
     Беспрекословно всем повиноваться.


     Её ломали, гнули, как могли,
     Любой порыв к свободе убивали.
     В запрете был и взгляд на звёздный мир,
     Поскольку там, на небе: «божье царство!».
     И Валя не должна в него смотреть.
     Вот так «семья духовная» глумилась
     Над девочкой в её пятнадцать лет.
     И сколько их там терпит издевательств,
     И сколько их из тюрем тех бегут.
     И все молчат: и органы опеки,
     И пресса, телевиденье и власть!
     Кому какое дело до подростков:
     Коль церковь от властей отделена.
     Такая вот российская «свобода»,
     Такую пастыри «культуру» нам несут,
     Такую «нравственность» вбивают
     И в школы с этим ханжеством идут.



   В Египте


     Я прилетел в Египет в декабре,
     Когда у нас мороз трещал под тридцать,
     А здесь зима – жара под тридцать пять,
     И солнце светит, как у нас в июле!
     Очухавшись немного от жары,
     Поплавав в Красном море в рыбьем царстве,
     Чрез пару дней приехал я в Луксор,
     Что был столицей древнего Египта.


     И вот стою я в Храме богу Ра —
     Какое наваждение в пустыне!
     Ряды колонн, как в каменном лесу:
     За двадцать метров ввысь взметнулись в небо!
     На триста метров тянутся они,
     Сражая дух своим великолепьем!
     Их сотни здесь и росписи на них
     С поэмами о подвигах Рамсеса.


     А он сидит колоссом в вышине,
     Сложив смиренно руки на коленях.
     Не знаю, как мне выдохнуть из уст
     Вдох удивленья иль благо говенья:
     Как муравей стою среди колонн,
     С открытым ртом взирая на каменья —
     На то, что египтяне возвели
     За тыщу с лишним лет до новой эры!
     Стовратые пилястры по бокам
     Незыблемо упёрлись в архитравы,
     Ряды скульптур застыли тут и там:
     Их сотни здесь иль тысячи, наверно!
     Цари, их жёны давят на мозги
     Монументально каменным величьем,
     Как будто, бросив вызов временам,
     Застыв в песках пустыни Аравийской.


     Бессвязно что-то про себя шепчу,
     Дивясь игре причудных светотеней,
     Когда светило светит меж колонн,
     Скульптур, пилонов и других творений!
     Аменхотеп здесь начал строить храм,
     Сменивши культ Амона на Атона,
     Провозгласив его для всех племён
     Единственным и наивысшим!
     Всех остальных богов он запретил,
     Разрушив многочисленные храмы,
     И первым из царей в жрецах узрев
     Опасную, невежественную силу,
     Прогнав их всех и, храмы все закрыв,
     Он стал царём-еретиком в Египте!
     Так фараон пытался укрепить
     Своё единовластие в Египте
     И в бога превратив не некий дух:
     Материальное светило – Солнце!
     То был уже почти что атеизм
     И он взбесил противников реформы:
     Оставшихся вне алтарей жрецов,
     Лишивши их «божественной кормушки».
     А после смерти проклят ими был,
     И все отменены его реформы.


     Окончил стройку сотни лет спустя
     Один из величайших фараонов —
     Рамсес второй. За семь десятков лет,
     Что правил он Египтом в Новом царстве,
     Воздвигнуты ансамбли в Симбеле,
     В Карнаке и соседним с ним Луксоре,
     Где храмы связаны между собой
     Аллеей сфинксов с человечьим ликом!


     Я в шоке от творений египтян!
     Но всё ж зачем величие такое,
     Что двигало сознанием жрецов,
     Мышлением иль чувством фараонов,
     Когда творили эти чудеса
     Десятки тысяч резчиков по камню,
     Художников, различных мастеров,
     Точащих это чудо изваяний
     Не годы, не десятки – сотни лет
     Точили эти глыбы египтяне?
     Желанье фараонов показать:
     Они при жизни – воплощенье бога!
     И вера в то, что есть загробный мир,
     Которым бог Осирис управляет,
     И все, пройдя с молитвами чрез суд,
     Вернутся с богом Солнца в радость жизни.


     Никто из фараонов не воскрес,
     Захороненья все опустошили,
     А новые жрецы всё вновь и вновь
     Царей в дурман религии вводили
     И те заворожённо, вновь и вновь
     Всё изощрённей храмы возводили!


     Жрецов и фараонов нет давно,
     Лишь пирамиды, храмы сохранились,
     Запечатлев религиозный дух
     И деспотизм всевластных фараонов.


     Прошли века, мечети вознеслись,
     Где нет жрецов и божества Амона,
     Но муллы появились и Аллах,
     Что кормит их, как и жрецов, поныне!
     Да христиане культы египтян
     В своих библейских мифах повторили.
     И вот уже не Гор – Осириса сынок,
     А Иисус в сознанье утвердился!
     И овцы церкви веруют в него,
     И ждут его пришествия на землю!

   Хармони-Макади, Хургада, Пенза, январь, 2010 г.




   Стихотворные произведения
   Поэмы, размышления


   Российский передел
   поэма


     Расстрел, расстрел, опять расстрел,
     Идёт Российский передел.
     Что в общей собственности было,
     Идее равенства служило,
     Всё в руки частные попало:
     Приватизация настала.


     А возводили – Коммунизм!
     И свято верили в марксизм!
     А тот, кто в этом сомневался,
     Тот сразу в лагерь отправлялся:
     В Сибирь, Урал, на дальний Север,
     Чтоб каждый был послушен вере.


     Десятки лет народ так жил
     И ношу тяжкую тащил.
     Магнитка, Днепрогэс и ВАЗ,
     И Беломор-канал, и КРАЗ —
     На крови, на костях вводили
     И сколько там людей сгубили.


     Сегодня – в битвах АВТОВАЗ,
     В бандитских оргиях КАМАЗ:
     Всё делят крупные акулы,
     Льют кровь рекой, ломают зубы,
     Отстрел идёт меж группировок,
     Кладут своих и полукровок.


     Не каждый смог себя найти
     И честь в «разборках» обрести,
     Но кто-то стал миллиардером
     (Вчера лишь бывши инженером):
     Богатством недр произрастает
     И меры никакой не знает.


     Текут и газ, и нефть рекой,
     Богатств не делают киркой,
     С киркой Иван-дурак остался,
     Пока в идеях разбирался:
     В мечтах о светлом коммунизме —
     Не мог принять капитализма.


     Опередил его и поп,
     Крестя свой толоконный лоб,
     Богатства множит он кадилом
     И день, и ночь поёт: помилуй!
     А Ваня просит дивиденды,
     От чеков вложенных проценты,


     Проценты только не дают,
     Работы нет – и Вани пьют,
     Не знают радости без водки,
     Без хлеба чёрного, селёдки.
     И мрёт, и мрёт народ российский,
     И бродит дух в нём большевистский.


     Паши, Ванюша, сей, трудись,
     Пупком, смотри, не надорвись,
     Жиреют те, кто ближе к власти,
     А ты не той, как видно, масти:
     Богатство миром управляет,
     Оно иных кровей не знает.


     И кто по ветру держит нос,
     К богатству вовремя прирос,
     И те, вчера кто нами правил,
     Затеяли игру без правил:
     Кто правит рыбной распродажей,
     Кто золото продать прикажет,


     Кто нефть курирует, кто газ.
     И всё уходит мимо нас…
     Деньгу на Западе отмыли,
     Заводы, фабрики скупили.
     Так и явились олигархи —
     Богатств неведомых монархи.


     Народ, конечно, уж не тот
     И Кремль брать штурмом не пойдёт,
     Но всё ж – зачем людей так злобить,
     С бомжами, нищими подобить?
     Смотрю, как в урнах копошатся,
     И плакать хочется, и драться.


     Но с кем мне драться – не пойму,
     Коль коммунизм не по нутру.
     Ведь я же за свободу бился,
     И так, и эдак к ней стремился.
     Пришла свобода – я в унынье:


     Всем правят прежние поныне.
     И те, кто церкви разрушал,
     Сегодня вновь не оплошал!
     Как только сверху закрестились,
     Они все дружно замолились.
     Придёшь – иконы, чудотворцы,
     Такие стали богомольцы!


     И Конституцию не чтут:
     Одной лишь верой по лбу бьют.
     А верят ли в мифологемы?
     Оставим им на совесть тему.
     Кто верит, должен отрешиться
     От благ мирских и с богом слиться.


     Монахом где-нибудь служить,
     Втихую с библией дружить.
     Они ж богатство в культ возводят,
     К нему в прислужники уходят,
     Чины, как святцы почитают,
     Про боль народа знать не знают.


     Живёт лишь Ванька не у дел:
     Он просто хапнуть не сумел.
     Жена его страдает, дети:
     Не мило им на белом свете…
     И тёща душу всю изводит,
     Когда о деньгах речь заводит.


     – Ну, не дозрел я, не прозрел!
     – Какого ж ляда ты глядел?
     Смотри, сосед, какой богатый,
     Деньгу гребёт, считай, лопатой,
     Буржуем стал и ездит в «Вольво»,
     Живя один в селе довольно.


     В коттедже спит и бренди пьёт,
     И всё, что хочет, с Манькой жрёт.
     У нас же – вошь в одном кармане,
     В другом – блоха, бишь, на аркане,
     А сельсовет: долги гасите,
     Бюджет района в дефиците.


     За свет плати ему, за газ,
     Все жилы вытянул из нас.
     – Сосед с главой района дружит:
     Со дня реформ друг другу служат.
     Он взятку даст, а тот – землицу,
     Комбайн, машину, кобылицу.


     И всё берёт почти за так,
     А я здесь горблюсь, как ишак.
     Кормов в колхозе не ухватишь,
     Пиши – конец наступит, затишь.
     Здоровье всё извёл с лопатой,
     С зари копаясь до заката…


     Народ, что лошадь – правят, бьют,
     Иль пряник к празднику дают,
     Идеей новой увлекают,
     Иль в бога верить призывают.
     И, смотришь – в церковь повалили,
     Чтоб в бога веря, не тужили.


     Попы уж в школу норовят:
     Детей зомбировать хотят,
     Рабов покорных понаделать,
     К богатству с детства путь возделать.
     Но, как же, быть тогда с наукой,
     Коль по лбу всех научат стукать?


     Попы и вера никогда
     С наукой не были в ладах.
     Попы догматам учат, вере,
     Им ненавистен дух сомнений.
     Наукой же сомненье движет,
     Ей дерзкий дух по сути ближе.


     Во тьму веков страна идёт —
     От всей Европы отстаёт.
     Та церкви, храмы закрывает,
     Науку, разум возвышает,
     Мы ж в мракобесие уходим,
     Народ в средневековье вводим.


     Откинув в муках коммунизм,
     Я принял всё ж либерализм,
     Но дал он лишь глоток свободы,
     Но больше бремени народу,
     А пропасть меж людьми какая?
     Её никак не принимаю!


     Конечно, вижу лень и пьянь,
     И сволочь всякую, и дрянь.
     Их, хоть убейся, не исправишь
     И в труд полезный не направишь.
     Им ближе путь коллективизма,
     Чем частный дух капитализма.


     Горазды пить, поесть, поспать
     Да девок, покрестясь, топтать.
     Какая равная возможность?
     Какое там – раскрыть способность!
     Их скотской меркой надо мерить,
     Людской их точно не проверить.


     Они от голода умрут,
     Но на работу не пойдут.
     В дерьме привыкли жить и в грязи,
     А мнят себя, как те же князи.
     Генетик, может, их исправит,
     Когда нейронов в мозг добавит.


     Для них, что враг, либерализм —
     Повымрет этот атавизм.
     Но либеральные свободы
     Несут и тяжкие невзгоды:


     Богатство здесь – не дух и тело!
     Оно – есть цель, и в нём всё дело.
     Богатство общество несёт
     И всех к развитию ведёт.
     Но хватит ли богатств природы,
     Чтоб сыто жили все народы,
     Когда лишь миллиард богатых
     И шесть почти в нужде зачатых?


     А если им возможность дать
     Богатыми всем также стать?
     Тогда борьба за недра грянет:
     Ирак средь жертв лишь первым станет.
     И всё масштабней будут битвы,
     И не помогут здесь молитвы.


     Не мысли общество ведут —
     К богатству люди больше льнут,
     К нему направлены их страсти,
     И нет над ними большей власти.
     Уже природа еле дышит,
     И солнце жаром смертным пышет.


     А люди всё: «Давай, давай,
     Поглубже землю разгребай!
     Пока живём, машин побольше
     И чтоб животик был потолще».
     Придёт всем огненна геенна,
     Когда жар пыхнет из Вселенной.


     Не бога надо насаждать:
     Учить потребности взнуздать!
     Богатство, чтобы было средством
     Для устремленья к совершенству,
     Служить развитию людскому,
     А не притворно ханжескому.


     Богатый! Стих мой восприми
     И мысли в практику внедри:
     Народ нельзя держать голодным,
     Он на тебя же будет злобным,
     Работать будет еле-еле,
     Скудеет дух в голодном теле.


     Учись богатство с ним делить,
     Тогда спокойней будешь жить,
     Со страхом ждать убийц не будешь,
     И новых благ себе добудешь,
     Войдёшь в историю народа,
     И помнить будут род от рода.


     Политик! Мысль мою прими:
     На недра ренту наложи.
     Они должны служить народу,
     А не кому-то быть в угоду:
     Их меньше, меньше с каждым годом,
     Подняться дай с колен убогим.


     А ренту ту – в село вложи,
     Крестьян России поддержи.
     Зачем нам ножки кур – от Буша?
     Своих, российских, надо кушать!
     Тогда не будут прыгать цены,
     И без мутаций будут гены.


     Тогда пойдёт богач в село
     И жизнь забьётся в нём зело!
     Деньжата вложит он в землицу,
     Завалит всех своей пшеницей,
     А если надо, то и рожью,
     Решив проблемы бездорожья.


     Пока же соловьи в садах
     В деревнях вымерших свистят.
     И страх наводят, и унынье
     Своими посвистами ныне.
     Как будто бы Мамай промчался
     И, взяв всех в плен, назад убрался.


     Образованье не забудь —
     Для нас здесь самый верный путь.
     Ведь ум, культура человека,
     Становятся как кладезь века.
     Кто осознал всё это раньше:
     Быстрей тот мыслит, глубже, дальше!


     У нас же просто стыд и срам:
     Кого готовят вузы нам?
     Какие там специалисты —
     Врачи, юристы, журналисты…
     Дипломы вроде получают,
     Но ни черта ж они не знают.


     Декан ли, ректор, педагог —
     У них один и тот же бог:
     Деньжат побольше, мани-мани,
     Плюют они на кладезь знаний.
     Не знаний от студентов имут,
     А ждут, когда деньжат подкинут.


     А ты хоть пядей семь во лбу,
     Не сдашь у них без рандеву.
     Зачёт? Плати. Экзамен? Тоже.
     Так хочется им бить по рожам!
     Не все, конечно, там такие,
     Но вред от них – непоправимый.


     Проблема страшная с жильём:
     Куда ни глянь – одно жульё.
     За землю – дань, за метры – взятка,
     Чиновник стал как та же матка.
     Но там взяток, а здесь – ухватка!
     То супостат, то супостатка.


     Такой вот вижу нашу Русь.
     Хоть быть пророком не берусь:
     Богатой будет, точно знаю,
     И знаньем этим мысль питаю.
     Сейчас же в гневе дух мой бродит,
     Пока народ голодным ходит.


     Не все, кто стих мой прочитал,
     Его, как боль народа, внял.
     Процентов двадцать стих отринут
     И взгляд в меня недобрый кинут,
     Однако большинство воспримет,
     Согласно будет, сердцем примет!


     Для них, страдающих, пишу
     И вместе с ними боль ношу.

   2003 г.


   Л.Н. Толстого «Воскресение»

   Размышления при чтении главы о богослужении каторжан в романе

     Надев мешок, расшитый серебром,
     И положив в вино кусочки хлеба,
     Священник пел заздравную царю,
     Всему его немалому семейству
     И глядя в купол, руки вверх простёр,
     Держа их так торжественно и долго,
     Как будто бога где-то углядел
     И тот ему таинственно открылся.
     А в это время щупленький дьячок,
     Усиливая в целом напряженье
     Взирающих на действо каторжан,
     Попеременно с хором пел молитвы,
     То падая, то стоя на ногах,
     Выкрикивая исподволь «помилось!».
     Священник, взяв Евангелие, стал
     Читать то место, где Христос, воскресши,
     Пред тем, как улететь на «небеси»
     И сесть по праву сторону Господню,
     Изгнал из Магдалины семь бесов,
     Что будто дух Марии угнетали,
     И повелел своим ученикам
     Учение своё нести всем тварям,
     И тот, кто будет веровать в него,
     Молитвы петь и каждый день креститься,
     Спасённым будет именем его,
     И даже если выпьет яд змеиный:
     Останется здоровым, не умрёт
     И будет сам лечить прикосновеньем.


     То ль верил в эти мифы старичок,
     То ль нет, но он, послушный этой вере,
     Что с детства вбита в голову его,
     С спокойной совестью твердил всё это,
     Хотя ни он, ни кто ещё другой,
     Кто, как и он, всю жизнь свою молился,
     Не был спасён от смерти тем Христом,
     Никто от яда змей не исцелился,
     Пока ему искусные врачи
     Уколом в вену не введут вакцину.


     Но действо продолжается и поп,
     Колени преклоняя, опустился,
     Губой коснулся чаши золотой,
     Как фокусник, махнул над ней салфеткой
     И всё! Те крошки хлеба и вина,
     Что были им положены под нею,
     До тела, крови Господа созрели!
     И он берёт кусочек бога в рот,
     Отпил глоток его же, божьей крови,
     И предложил желающим поесть
     Кусочек тела, выпить крови бога,
     И подошедшим ложкой в рот вложил
     Кусочек хлеба, смоченный в «Кагоре».
     Дьячок же с радостью запел о том,
     Что те вкушают тело, кровь Господню!


     Читаю, размышляю и дивлюсь
     Тому, что верят в древний пережиток
     Наперекор здоровому уму
     И полагают: поп ест тело бога!
     Ведь надо же так психику взвинтить
     И верить в абсолютнейшую глупость.
     Ну ладно там тупые дикари
     С животными себя отождествляли
     И кровь их пили, чтобы вызывать
     Для рода своего их изобилье.
     Сейчас же образованный народ
     Всё также «Кровь Господню» попивает!


     Затем священник чашу ту отнёс,
     Вампиром дососал всю «кровь Господню»,
     Салфеткою обтёр свои усы
     И, забалдев, к «работе» вновь вернулся,
     Запев теперь уже навеселе:
     «Помилуй мя, владыко, Иисусе,
     Спаситель мя, краснейший Иисус,
     Ты райской сладости сподобен,
     Пророк же всех и человеколюбче!»…
     Умолк старик и, дух переведя,
     Перекрестившись, поклонился в землю
     И начал снова монотонно петь,
     Царей и патриархов восхваляя,
     Десятки раз Христа упоминать
     И восхвалять за то, что он «преблагий»,
     Услада для пресвитеров, мирян
     И грешников сын Господа спасенье.


     Устал старик и, рясу придержав,
     С усильем опустился на колено,
     А хор из каторжан тотчас запел:
     «Помилуй мя, сын божий, Иисусе».
     Здесь арестанты падают и вновь,
     Гремя цепями, руки простирают,
     Затем опять под звон цепей встают
     И вновь им поп молитву запевает.
     По многу раз звучит «помилуй мя»,
     Те падают и снова: «аллилуйя!».
     Но вот священник кончил похвалы,
     Закончилось тупое волхвованье,


     Вздохнули все, поп книжицу закрыл
     И удалился за перегородку.
     Потом вернулся с золотым крестом
     И важно вышел на средину церкви.
     К нему смотритель первым подошёл:
     Поп сунул крест и руку к поцелую.
     Смотритель приложился и ушёл,
     За ним последовал его помощник,
     Затем и надзиратели пошли,
     А после потянулись арестанты.
     И каждый целовал всё тот же крест,
     И каждый чмокал старческую руку…


     Ведь надо ж, как возвысились попы:
     Представили себя почти богами!
     И руки приучили целовать,
     Довольствуясь послушными рабами.
     А ведь Христос-то, был он или нет,
     Лишь точно никуда он не вознёсся,
     Но всё же, как отметил Лев Толстой
     В своём великолепнейшем романе,
     Христос в своих заветах запретил
     Всё то, что здесь со свистом пел священник:
     И волхвование над хлебом и вином,
     И называть попов учителями,
     И в храмах запретил молитвы петь —
     Молиться должно лишь в уединенье.
     А тем, кто молится со всеми напоказ,
     Тягчайшее придумал осужденье.
     Поэтому разрушить он пришёл
     Все храмы и дома-молельни,
     Но главное, он запретил судить,
     Казнить людей, держать их в заточенье,
     Насилие над ними проявлять
     И всем он обещал освобожденье.
     Но до сих пор, ни с неба не сошёл,
     Ни спас от смерти, зла, не дал спасенья.
     А как спасёт, коль в Индии нашли
     Могилу с гробом Назарянина:
     В земле лежит, на небо не взлетев,
     Оставив дух свой в памяти потомков.


     А здесь, в тюрьме, кощунствуют попы,
     Заветы искажая Иисуса.
     Не мог же, в самом деле, верить поп,
     Что он из хлеба сделал тело бога,
     Иль что вино вдруг превратилось в кровь
     И он запил ей, съев кусочек тела.
     Он верил в то, чему всю жизнь служил,
     Кладя в карман церковные доходы
     И содержа немалую семью,
     Как тот же дьяк, забыв про суть догматов,
     С дотошностью постиг цену молитв,
     Чтоб вовремя выкрикивать «помилось».
     То ль верят они искренне, то ль нет:
     Религию используют как бизнес,
     И знают – им банкротство не грозит,
     Пока вкушают «опиум» народы.


     Хоть каторжане видели обман,
     Но чудилась какая-то в нём сила,
     И если их молитвы не смогли
     Помочь им обрести удачу в жизни,
     То это лишь случайно, и они
     Помогут обрести её в загробной:
     Ведь веруют же в мир иной цари,
     Митрополиты или президенты.
     Конечно, каторжанам невдомёк,
     Что церковь всюду слита с государством,


     Во всех веках служанкою была
     Сатрапам ли, царям ли, президентам,
     Чтоб через страх пред богом укреплять
     Тотальное для масс повиновенье.
     Во всех веках хитра она была,
     Цинично приспосабливая догмы.
     Возьмём, к примеру, мифы о Христе:
     Сначала церковь рьяно убеждала
     (И принуждала верить в этот миф),
     Что бог усыновил Назарянина.
     Но если он его усыновил,
     То значит с ним не одного начала!
     Пройдут века и церковь запоёт,
     Что бог и сын – тождественные лица,
     И бог лишь воплотился во Христа,
     Имея с ним единую природу.


     Что церковь тем хотела показать,
     Перевернув на голову догматы?
     Всё очень просто: бог, мол, снизошёл
     В своей любви до сына-человека.
     И тот, как бог, спасёт теперь людей
     От их «греха», отец что не прощает.
     Так церковь развивает прежний миф,
     Стремясь уйти от явных нестыковок,
     Впадая вновь в очередную чушь:
     И верят ей доверчивые массы!


     Какой же «грех» народы понесли,
     Что некий бог его им не прощает?
     Бог разрешил Адаму есть плоды
     Со всех деревьев, кроме древа знанья,
     Но Ева одолела тот запрет,
     Вкусив сей плод и угостив Адама
     И знанья обретя добра и зла,
     Но бог им не простил непослушанья
     И проклял вместе с ними род людской.
     Тогда уже, аж тыщи лет назад,
     Писатели заветов понимали:
     Познания к сомнению ведут,
     И надо людям запретить познанья.


     А вот Христу, иль «сыну своему»,
     Рождённому при этом от солдата,
     Господь прощает как бы этот «грех»
     За муки, испытанья при распятье,
     И тот теперь, наперекор «отцу»,
     Рождённых «во грехе» спасти обязан!
     И люди ждут пришествия Христа,
     Две тыщи лет всё ждут и… умирают,
     И ни воскрес никто из мертвецов,
     И сам Христос вторично не явился
     Исполнить чтоб евангельский завет,
     А церковь… продолжает жить в богатстве,
     Оправдывая роскошь храмов и попов
     Увёртками: так будут жить миряне
     На небесах, коль будут почитать
     При жизни их «святую» Богоматерь.


     И вот ещё изысканная ложь,
     Ещё циничный изворот сознанья:
     Веками убеждать своих мирян,
     Своих рабов, дары ей приносящих,
     Что церковь – всепрощающая мать,
     Вселюбящая грешных Богоматерь,
     А власть, какой бы, где бы ни была,
     Пусть самой жесточайшей и кровавой,
     Для всех народов есть их Бог-Отец.
     И каждый должен власти подчиняться,
     С покорностью нести свою нужду,
     Терпеть её и церкви поклоняться.


     Так церковь, превратившись в Бога-Мать
     И защищая произвол феодов,
     Законсервировала на тыщи лет
     Патриархальное сознанье иудеев,
     Внедрив для сомневавшихся людей
     Систему инквизиции и пыток,
     И дикое сожженье на кострах
     Любых инакомыслящих за «ересь».


     И тысячи невинных полегло
     В своей попытке выразить сомненье,
     Пока протестантизм не свёл людей,
     Минуя церковь, напрямую с богом,
     Отбросив «материнскую любовь»,
     Чем так цинично прикрывалась церковь,
     Хотя и Лютер с жёсткостью взывал
     К покорности, смиренью пред властями.


     Великий реформатор понимал:
     Религия всегда служила власти!
     Но встав лицом пред Господом-Отцом,
     Утратив «материнскую заботу»,
     Мирянин-протестант сомнение обрёл,
     Наполнил дух свободой размышленья
     И утвердив себя как индивид,
     Развив рациональное мышленье,
     Он импульс дал развитию наук
     И устремил от бога взор к богатству:
     Его в земного бога превратил
     И дал толчок развитью капитала!


     Едва вздохнув от феодальных пут,
     Свободным вроде став от уз общины,
     Невежественный, тёмный в большинстве
     (Чему всегда способствовала церковь),
     Мирянин вдруг почувствовал себя
     В испуге пред достигнутой свободой,
     Каким-то атомом, оторванным от всех,
     И впал в иное идолопоклонство —
     В тупой расизм и национализм,
     С их рабским поклоненьем государству,
     Что вызреют через века в фашизм
     И в сталинскую форму диктатуры:
     В две формы культа и безумия людей,
     В две формы рабства, идолопоклонства,
     Что выльют кровь из миллионов жертв
     Славян, евреев и «врагов народа».


     Не стал, не стал разумным человек:
     Я так ход размышлений подытожу.

   2007 г.


   Религиозная опасность
   поэма


     Вчера была Россия без богов:
     Почти что все в ней были атеисты,
     Едва ль не все прошли чрез комсомол,
     И миллионы партии служили.
     Никто без Троицы, Аллаха ль не страдал,
     И про буддизм лишь единицы знали,
     Все дружно признавали диамат:
     Науку диалектики природы.
     Где главное – первично бытие,
     Сознание – продукт его развитья.


     Тогда идеология была
     В основе всей системы воспитанья,
     Внушали с детства обществу служить,
     Добрее быть, приветливей друг к другу,
     Себя во имя общества забыть
     И эгоизм морально осуждали.
     Что в целом положительно вело
     К тому, что двери редко запирали,
     Да и тащить-то не было чего,
     Поскольку в целом жили небогато.
     Убийства редко были, кое-где,
     Повсюду безбоязненно ходили.


     Тогда и Путин комсомольцем был,
     И в партию вступал он добровольно,
     Неся, как знамя, материализм,
     Служа ему в Германии тихонько.
     Но там он в церковь, может, заходил,
     Где им тайник, возможно, был припрятан,
     Поскольку он агентом прослужил
     И мог умело замаскироваться:
     Глядеть, как все, умильно на попов,
     Иконы целовать, кресты, молиться…
     И так вот, незаметно для себя,
     Владимир Путин к богу пристрастился.
     Раздвоен стал, угрюм, не сам в себе,
     Вчера портреты Маркса, как иконы,
     Сегодня же в иконе углядел
     Воистину действительного бога.
     Метания возвышенной души,
     Стремящейся к добру и совершенству,
     Затмили логику и здравый смысл,
     Наполнили сознанье мистицизмом
     И, ставши президентом, ищет он
     Единство на основе православья.


     Но как с ученьем Дарвина-то быть,
     С его естественным отбором видов,
     Коперника, Эйнштейна как забыть
     И Демокрита, Бруно, Галилея,
     Все достиженья в области наук:
     Антропологии, естествознанья?
     Доказано ведь ими: наш геном
     Почти на сто процентов обезьяний!
     Опасность вижу, зримо предстаёт,
     Когда я вижу поворот сознанья,
     Что тормозит развитие наук,
     Движимых вольным разумом, сомненьем.
     Как только выразил сомнение Ян Гус
     И выступил с реформой церкви Лютер,
     Развитие сомненья началось —
     Мышленье масс к свободе потянулось,
     Проклюнувшись чрез сотни тёмных лет,
     Когда Европой управляла церковь.
     Протестантизм хоть скрытно, но сыграл
     Большую роль в развитье интеллекта,
     И не случайно лучшие умы
     Явились больше в тех частях Европы,
     Где утвердился протестанский дух,
     Основанный на принципе свободы,
     Что также с неизбежностью вело
     К развитию в Европе атеизма,
     И в целом обеспечило прорыв
     К свободе личности, к капитализму,
     Где человек не к богу устремлён,
     А к собственности, прибыли, к богатству:
     Их индивид поставил в центр всего,
     Отправив бога на периферию.


     Напомню, что СССР достиг
     Успехов впечатляющих в науке,
     Победу одержал в борьбе с врагом
     Несоразмерно более могучим
     В условиях, где материализм
     В основе был общественной системы,
     И с детства объективно развивал
     Сомненье, отрицание, дерзанье,
     Хотя и здесь идейный миф мешал
     Развитию свободы индивида,
     Что с неизбежной силой привело
     К крушению идеи коммунизма:
     Нельзя ж десятилетьями витать
     В несбыточных утопиях и мифах.


     Припомним из истории Руси,
     Когда великий Пётр начал реформы.
     Кто больше всех препятствовал ему
     В его модернизации России?
     Реакционная по сути РПЦ,
     Сидевшая впотьмах средневековья.


     И он, по праву, посчитав её
     Отсталой и невежественной силой,
     Установил над нею свой контроль
     И, основав методу обученья,
     А вместе с нею и систему школ,
     Что были независимы от церкви,
     Дал импульс для развития наук,
     Опередив на два столетья время
     И превратив забитую страну
     В ведущую страну на континенте…


     Религия во все века была
     Противницей научного прогресса,
     Поскольку он по существу взрывал
     Основы всех придуманных ей мифов.
     Кого сжигала церковь на кострах
     В эпоху Возрожденья, Просвещенья?
     Кто против церкви, папства выступал,
     Кто выдвигал идеи гуманизма,
     Кто догмы церкви ложью называл
     И предпочтенье отдавал науке,
     А вместе с нею просвещенью масс,
     Развитию духовной их свободы.
     Любое верование – болезнь,
     Безумие незрелого сознанья,
     Зараза, поражающая дух,
     Идущая из недр тысячелетий.


     А наша власть увидела в попах
     Рассадников культуры для народа,
     Вводящих дух в мир идолов, икон,
     Иллюзий и обманных ожиданий,
     Способных только дух порабощать
     И укреплять религиозный бизнес.


     Обидно как и горько наблюдать
     Такой внезапный поворот сознанья.
     Но этот поворот несёт в себе
     Ещё одну опасность для России,
     Где, кроме христианской церкви, есть
     Немалое число иных конфессий,
     Что с неизбежностью ведёт к вражде
     На этой непрестанно зыбкой почве,
     Активное стремленье РПЦ
     Предстать ведущей средь других религий,
     Во всех веках стремящейся подмять
     Систему власти под своё начало,
     Иль слиться с ней, тем самым тормозя
     Развитию научного мышленья.
     Сейчас уже и в армию она,
     И в школы агрессивно проникает,
     Чиновники ж всех рангов и мастей
     Услужливо иконы расставляют.
     А в Пензе флаг полощет на ветру
     Не с кем-нибудь: с Николой Чудотворцем!
     Чем явно нарушается закон
     И ослабляет хрупкое единство,
     Где столько мусульман у нас живёт
     И столько тлеет внутренней обиды.


     Едва ли не по тысяче церквей
     В Европе ежегодно закрывают,
     В России же почти что каждый день
     По церкви или храму открывают,
     И в золото одетые попы
     Мелькают постоянно на каналах
     Бездумного, продажного ТВ,
     Гото во го за мзду восславить чёрта.
     Из мира прежней классовой вражды,
     Страну в борьбу религий направляют,
     Где с каждым годом больше мусульман,
     Воинственно несущих флаг пророка.


     Наплачется российская земля
     От потаканий государством церкви,
     Не думая, бросает семена,
     Что прорастают Иерусалимом.
     Припомните историю его:
     Сей град хранит обиды трёх религий,
     Приверженцы которых на холмах
     Тысячелетья храмы возводили.
     Царь Соломон построил первый храм,
     И город стал священным для евреев,
     Но римляне разрушили его
     В знак наказанья за сопротивленье
     И, поголовно в рабство всех отдав,
     Оставили лишь стены от святыни.
     Одну из них евреи назовут
     В надежде на возврат «Стеною плача».
     И вскоре Ирод – иудейский царь —
     Вернёт евреев, перестроит храм,
     Но будет христианами разрушен
     И в мусорную свалку превращён
     За то, что иудейский синедром
     Послал на казнь пророка Иисуса.


     А после мусульманские сыны,
     Поклонники предвечного Корана,
     Что ниспослал пророк их Мухаммад,
     Пришли под стены Иерусалима:
     На месте свалки возвели Мечеть,
     Посеяв зло в приверженцах Талмуда
     И ненависть восточных христиан.


     Пройдёт с тех пор четыре сотни лет,
     И крестоносцы завоюют город,
     Изгонят иудеев, мусульман,
     Отдав дома прибывшим христианам
     И им же передав Мечеть Скалы,
     Взрастивши зло поклонников Корана:
     Пророк отсюда – с Храмовой горы —
     Как будто совершил полёт к Аллаху.
     Века прошли, но льётся кровь рекой,
     Страдают и евреи, и арабы:
     Ни Яхве не помог им, ни Аллах
     И будут биться меж собой веками
     За камни разрушаемых святынь,
     За кости, что схоронены в могилах,
     Пока их уськают раввины и муллы,
     Пока от сна религий не проснутся,
     Пока все достижения наук
     Не станут достоянием народов.
     Спасёт народы материализм,
     Основанный на знаниях науки.


     Я сед уже и мог бы промолчать,
     Прикрыть глаза на жгучие проблемы,
     Но разум, слитый с совестью, кричит:
     «Не я, так кто их возопит народу,
     Вернёт сознание в искомый путь,
     Направит дух к действительной свободе,
     Где цель – не бог, но сам он – человек:
     Развитье всех богатств его природы,
     А не стремленье к деньгам и вещам,
     Прикрытых ложью устремлений к богу».
     Нельзя богатство, бога ль ставить в центр
     Пожнём однажды обнищанье духа,
     Стремящегося только потреблять,
     Себя в вещах, в вещичках проявлять,
     В пустых ли зрелищах тоску снимать
      Иль с чувством одиночества искать


     В религиях тупое утешенье,
     Но не способного науку развивать,
     В твореньях дух полнее раскрывать,
     Прекрасное по жизни утверждать,
     Богаче быть духовно и добрее.

   2007 г.


   М. Лермонтов
   поэма


     Ещё мальчишкой, в лунной тишине,
     Заворожённый блеском звёзд Вселенной,
     Я вспоминал стихи его и пел
     Песнь «Выхожу один я на дорогу».
     И мне хотелось, как ему, заснуть,
     Но только не тяжёлым сном могилы,
     И на душе затаивалась грусть,
     Что помню обострённо и поныне.


     А днём, когда один был на реке,
     Мне чудился вдруг парус одинокий,
     И я шептал иль пел его стихи,
     Мечтою устремляясь в край далёкий,
     Как будто там мог счастье обрести
     И было мне, как в песне, одиноко.


     И вот, когда к закату жизнь пошла,
     Пытаясь усмирить биенье сердца,
     С волненьем подход к горе Машук,
     Где Лермонтов убит был на дуэли
     И где седой экскурсовод сказал:
     Поэт и сам виновен был в убийстве.
     Задолго до дуэли он писал:
     «Я говорил тебе: ни счастия, ни славы
     Мне в мире не найти; настанет час кровавый,
     И я паду, и хитрая вражда
     С улыбкой очернит мой недоцветший гений».
     И не доцвёл, не выразил весь дух,
     Не вымолвил того, что мог сказать бы,
     И час кровавый для него настал:
     Пробита грудь великого поэта.


     И я решил дотошно изучить
     Его характер и причину смерти:
     Открыл воспоминания о нём
     Всех тех, кто знал, ценил поэта с детства,
     Кто с ним учился, жил, с кем он служил,
     Кем был любим иль был с ним в час последний.
     Но больше вновь и вновь вникал в стихи,
     Где он предстал и в «Демоне», и в «Мцыри»,
     В «Валерике», в «Пророке», в «Договоре»,
     В Печорине ль успел запечатлеть
     Свою неоднозначность, самобытность.
     И если почитать его стихи,
     Хотя б один – непревзойдённый «Мцыри»,
     То всё, что в нём послушник говорит,
     Всё это мысли, чувства Михаила:
     Он сам не может вырваться никак
     Из тех оков, что дух его мрачили
     И до дуэли доведут его,
     Отторгнутого царской деспотией.


     В стихах ли, в прозе Лермонтов предстал
     Во всём величье и противоречье,
     Когда мог ненавидеть и любить,
     Как, в общем-то, и остальные люди,
     Но с самого рожденья у него
     Всё было в резко обострённой форме.
     Он рос средь лицемеров и лжецов,
     Считавших сей порок хорошим тоном,
     А он был чуяед притворству, лести, лжи
     И обличал подобные пороки,
     И в ненависти был непримирим,
     Не ведая с врагами компромисса.
     И мог ли он с характером таким
     С тем обществом, с цинизмом тем ужиться?


     Когда читаю «Демона» его,
     Живущего борьбой без примиренья,
     Бетховен пред глазами предстаёт,
     Наполненный величием угрюмым.
     Четвёртая симфония, как рок,
     В ней слышится, иль Лунная соната;
     Иль Моцарт неожиданно звучит,
     Терзая «Реквием» измученную душу.


     Ум гения со злом несовместим:
     Такую аксиому вывел Пушкин.
     А здесь как будто всё наоборот,
     Сама природа будто в нём ошиблась.
     Но почему такое может быть,
     Что гения со злом соединило,
     И был ли он на самом деле злым,
     Иль это было лишь защитной маской
     От той среды, где жил он и служил,
     И вынужден был ею закрываться?
     Попробуем бесстрастно заглянуть
     Под эту саркастическую маску,
     Открыть под ней суть личности его,
     Тайник его страстей и побуждений.


     Ростопчина, любившая его
     И знающая с юности поэта,
     Писала, что он с отроческих лет
     Нескладным был и дурен сам собою,
     И эта некрасивость с юных лет
     Печально повлияла на поэта,
     И хоть она под действием ума,
     Особенно в порывах вдохновенья,
     Уступит место силе выраженья,
     Преобразив черты его лица,
     В те годы и решила образ мыслей,
     Характер, вкусы пылкого ума
     С его неизмеримым честолюбьем.


     И он страдал от этого всю жизнь,
     Скрывая боль язвительной усмешкой,
     И огоньки красивых чёрных глаз
     Любого будто током обжигали.
     Скорей то были щели, не глаза,
     И гневность в них, и ум огнём сверкали!
     И зависть в них таилась к красоте,
     Желание в других искать пороки.


     В «Княгине Лиговской» поэт писал,
     Как глубоко Печорин ненавидел
     Того, кто так своею красотой
     Увлёк его любимую княгиню,
     И понял, как невольно с ним самим,
     Она его убийственно сравнила,
     Поскольку сам, к несчастью своему,
     Имел непривлекательную внешность,
     Хотя в неправильных чертах лица,
     В глазах его читался ум и что-то…


     И сам поэт всё больше красотой
     Был увлечён, чем качеством душевным,
     И понимал, как трудно вообще
     В одну лишь душу девушек влюбиться,
     И зависть к тем питал, кто был красив
     И без усилий увлекал их сердце…
     Проблема эта мучила его
     И Лермонтов в ней часто бьётся в прозе:
     Печорин ли, Арбенин иль Вадим —
     Все, как один, родились некрасивы,
     И мучились проблемой красоты,
     И были злы, умны, честолюбивы.
     Однако же, физический изъян,
     Имевшийся, придуманный ли Мишей,
     Особенно когда был молодым,
     Ведёт не только к искривленью духа,
     Но побуждает волю развивать,
     Свой ум и жажду к самоутвержденью,
     Хотя неверно было б представлять,
     Что он один над психикой довлеет:
     Весь мир, природа, наше бытие
     Влияют на формированье духа.
     Особо – отношения в семье
     Воздействуют на психику ребёнка,
     И не случайно Лермонтов писал,
     Затрагивая столь больную тему,


     Что с ранних лет не мог он вслух сказать
     Для всех священных слов «отец» и «мать»,
     О чём и тосковал невыносимо.
     В два с лишним года он теряет мать,
      Угасшую в болезни от чахотки,
     В наследство сыну в генах передав
     Свою необычайную нервозность.
     И он в такую ярость вдруг впадал,
     Что чёрные глаза его искрились,
     И он в тот миг готов был разорвать
     Любого, кто посмел его обидеть.


     В сознанье Миши врезалось, как в гроб
     Его родную маму уложили,
     И помнил, как над нею чёрный поп
     Читал большую книгу, как кадили
     И как отец стал плакать и кричать,
     Когда велели матери отдать
     Последнее лобзанье пред могилой.
     Его отец: красавец, офицер,
     Лишённый властной тёщей видеть сына,
     Был игроком и спился под конец,
     Оставив рану на душе у Миши.
     Всё это не могло не повлиять
     На мироощущение поэта,
     Не породить в нём горечь и печаль,
     Не отразиться в творческих исканьях.


     Он не имел ни брата, ни сестры,
     И тайных мук его никто не видел,
     И, не имея милые дары,
     Надолго погружался в мир воздушный,
     Не смея посторонним приоткрыть
     Свою тоску, глубоких дум поруку.


     В семнадцать лет надрыв прорвался в нём
     И он писал в тоске невыносимой:
     «Я сын страданья. Мой отец
     Не знал покоя под конец,
     В слезах угасла мать моя;
     От них остался только я,
     Ненужный член в пиру людском,
     Младая ветвь на пне сухом..
     Такую боль поэт таил в себе
     И болью той в стихах лишь раскрывался,
     И мы, вникая в творчество его,
     Откроем в нём характер Михаила.


     С рожденья самого вся жизнь его:
     Без матери, отца, сестёр и братьев,
     Конечно, нервно обостряли ум
     И в муках развивали дар поэта.
     К тому ж он долго корью проболел,
     Три года был лишён всех развлечений
     И начал их в самом себе искать,
     Воображенье превратив в игрушку.
     И больше сам в себя стал погружён,
     В мечтах и грёзах весь сосредоточен,
     Когда один задумчиво бродил
     По саду возле барского поместья,
     Иль долгие часы сидел он у пруда,
     Где слушал посвист трелей соловьиных
     И вольной птицей представлял себя,
     Усиливая дар воображенья.


     Всё это в сочетании с умом,
     Что развит был блестящим воспитаньем,
     Что бабушка Арсеньева дала,
     Всю жизнь буквально обожая внука,
     Усилило способности его,
     И чувство превосходства, честолюбья,
     Стремленье ярче выразить себя,
     Раскрыть в себе всю глубь своей природы.
     И он владел французским языком,
     Немецкий знал, латинский и английский,
     Великолепно в шахматы играл,
     Играл на фортепьяно и на скрипке,
     И где б он ни был – всюду рисовал,
     И мог бы стать блестящим живописцем.
     Но больше всё ж он к слову тяготел


     И первый лепет облекать стал в рифму,
     Хотя стихи стал юношей писать,
     Вникая в тайны управленья словом,
     Учась у Пушкина и Байрона свой дух
     Волшебно передать в звенящей строчке.


     Взрослея и желая изучить
     Английский, он читает «Дон-Жуана»,
     И чтобы ярче выразить себя,
     Он начал под него драпироваться,
     Нагнав таинственности, колкости себе
     И внешне мрачноватую угрюмость;
     Влюблял девиц и тут же их бросал,
     Лишь только для того, чтоб утвердиться,
     Стараясь этим доказать себе,
     Что, несмотря на скромную наружность,
     Он женщинами может быть любим —
     И это Михаила забавляло.
     Хотя ещё мальчишкой он познал
     Порочность связи юности преступной.


     Едва он стал в подростка вырастать
     И чтобы не было Мишелю скучно,
     Бабуся стала в доме содержать
     Молоденьких, красивых гувернанток.
     И надо же! беременели те,
     А бабушка их замуж выдавала
     За тех же крепостных её крестьян,
     Причём сама мужей им выбирала.
     Но мог ли он в те годы управлять
     Своим обуревавшим страстью телом
     И перед красотою устоять,
     Такой, по воле бабушки, доступной?


     Такие нравы были в те века
     В кругу господ – дворянского сословья,
     Такая вот помещица была,
     Воспитывая чадо средь порока,
     Перед иконами замаливая грех,
     Что, в общем, и грехом-то не считала,
     Стремясь внучонку больше угодить,
     Чем думать о страданиях девчонок.
     Но это было в норме у дворян,
     А многие садистски издевались:
     Выламывали руки на станках,
     Кололи, резали крестьян, пытали,
     Могли продать за гончих, как рабов,
     Ваньками и Васьками называли…


     И Михаил об этом с детства знал,
     Он видел гнёт помещиков, помещиц,
     И сам стал зол со временем на всех,
     Кто просто издевался над народом,
     Держал его в неволе, на цепи,
     В Сибирь ли изгонял для укрощенья,
     Боясь его отмщения за гнёт
     И не желая властью поступиться.
     У бабушки характер был крутой:
     Повелевала всеми непреклонно
     И Мише эту властность привила,
     Хоть он и рос болезненным ребёнком.
     Любой его каприз – закон для всех:
     И для дворни, и для суровой бабки.


     Не о себе ли Михаил писал:
     «Когда надежде недоступный,
     Не смея плакать и любить,
     Пороки юности преступной
     Я мнил страданьем искупить»?


     Как видим, Михаил осознавал
     «Пороки юности преступной»,
     Не знаем лишь, как он их искупал,
     Однако став пленённым Дон Жуаном,
     И находясь вне круга своего,
     Хоть ум свой проявлял и был любезен,
     Но всё же злые шуточки бросал,
     Вперял глаза, балдел от упоенья,
     Когда его пронзавший душу взгляд
     Вводил людей в неловкое смущенье.
     И всё же, всё же то был камуфляж,
     Его попытка спрятаться под маской:
     Прослыть пред всеми непременно злым,
     Чтоб популярность обрести, известность.
     Всё это мы прочтём в его стихах,
     Где сам поэт об этом размышляет.


     Всё детство, юность он в Тарханах жил,
     С природой здесь своей душою слился,
     Здесь в зорях и туманах ощутил
     Всю красоту овражного Поволжья.


     Потом Москва, учебный пансион,
     Что оказал немалое влиянье
     На взгляды и суждения его
     На мир, на власть, науку и искусство.
     Затем Московский университет,
     Где на юрфаке год он проучился.
     За этот год два чувства испытал:
     К Лопухиной, Наталье Ивановой.
     Своих стихов им много написал,
     Особенно Лопухиной Варваре,
     Которую никак не мог забыть,
     Живя потом в раскаянье бесплодном,
     Щербатовой увлёкшись, Быховец,
     Ростопчиной иль Пушкиной Эмилей…


     Учёбу бросив, едет в Петербург
     И поступает в юнкерскую школу,
     Где продолжает Байрона читать,
     Стихи писать в той жёсткой обстановке,
     Где превалировал гусарский дух,
     Не терпящий границ своей свободы.


     В кругу гусар он дьяволом прослыл,
     Был воплощеньем буйства и насмешек:
     Без них поэт и дня не мог прожить,
     И многих часто задевало это.
     Ухватывая в ком-то ту черту,
     Что виделась в его глазах комичной,
     Дефект, спесивость, слабость уловив,
     Он начинал подтрунивать над ними
     И выводить от злости из себя,
     Что, собственно, его и забавляло.
     Друзей, врагов он, походя, сражал
     Памфлетом, эпиграммой искромётной,
     И демон, затаившийся в душе,
     Всю кровь разгорячал его при этом.


     Стремление к всевластью: суть его.
     Любовь ли возбудить к себе иль страх ли,
     Причиной радости, страданья ль быть —
     Всё это в нём будило наслажденье:
     И это он в Печорине открыл,
     Как, впрочем, и в других своих героях.
     И тот хотел не просто быть любим,
     Любовь он возбуждал затем, чтоб бросить,
     Сорвать цветок и, надышавшись им,
     Швырнуть его спокойно на дорогу —
     Быть может, кто другой и подберёт:
     Такая философия Героя.


     Едва сравним мы монолог с княжной,
     Что Лермонтов оставил нам в «Герое»,
     И те стихи, что раньше он писал,
     Как убедимся: здесь одно и то же,
     Одна душа в них приоткрыта нам,
     Лишь только в разных формах проявленья.
     И Герцен, восхищённый им, писал:
     Роман его есть исповедь поэта,
     Терзание его. Его герой – он сам.
     Белинский также отмечает это.


     В самом его стремлении раскрыть
     Всю глубину характера героев,
     Невольно обнажает он себя,
     Свою неоднозначность, самобытность.
     И там, где он пытается понять
     Причину злости, желчи в человеке,
     Мир доброты, полёт высоких дум,
     Его надежд, деяний, устремлений,
     Везде мы видим: это сам поэт,
     Его особенность, его характер.
     Что, собственно, и он не отрицал,
     Бравируя мальчишески при этом,
     Сказав, к примеру: в «Демоне» я сам.
     И рассмеялся, как и тот, с сарказмом.


     А вот как он причины объяснял,
     Рождающие ненависть и скрытность.
     В «Княжне» Печорин Мери показал,
     Как сходность в нём с убийцею взрастилась.
     В нём с детства видели все те черты,
     Которых не было, но их предполагали:
     И потому они в нём родились;
     Он скромен был, но обвинён в лукавстве:
     Тогда он скрытным и угрюмым стал;
     Он чувствовал добро и зло глубоко,
     И обострённо их воспринимал,
     Но с детских лет мальчишку не ласкали,
     А более старались оскорбить:
     Тогда он стал злопамятен, завистлив;
     Он в детстве был готов любить весь мир:
     Не поняли – он стал всех ненавидеть.


     Так протекала молодость его
     В борьбе с самим собою и со светом,
     И он, боясь насмешки, хоронил
     В своей душе высокие порывы;
     Они и умерли. Иль охладились в ней:
     И правду он обману бросил в жертву.
     Когда отчаянье, бессилье родилось:
     Он стал их прикрывать своей улыбкой.
     Калекой нравственной ребёнком став,
     Он стал глядеть на всех людей с сарказмом:
     Холодностью и желчностью души
     С улыбкою Печорин наслаждался.


     Открыв воспоминания всех тех,
     Кто описал характер Михаила,
     Он точно как Печорин предстаёт,
     За что был большинству невыносимым,
     Хоть раньше за добро был гибнуть рад,
     Но за него отплачен был презреньем
     И, пробежав пороков длинный ряд,
     Пресыщен стал тем горьким наслажденьем.
     И хладно оглядев весь прошлый путь,
     Вздохнул печально и, накинув маску,
     Слова глупцов насмешкой укрощал,
     Казнил их дерзким выпадом, памфлетом,
     И грубо пробуждая чувства их,
     Насмешливо указывал на вечность,
     Где царь небес, что должен был бы быть
     Умнее всех, но сам всех пожирает:
     Растения, животных и людей.
     Хоть сам похож на ту же обезьяну.


     Так он писал, рождённый для стихов,
     Живущий в мыслях, как в пустыне странник,
     Он всё искал свободу и любовь:
     Жил вне гнезда, как птичка кочевая.
     Хотел бы он креститься без стыда,
     Но не хотел невольно лицемерить,
     Смеясь над тем, чему желал бы верить,
     Лишь не хотел трудиться, как овца,
     В рядах дворянства, с рабским униженьем,
     Прикрыв мундиром сердце подлеца,
     Ища чинов, мирясь с людским презреньем.


     И это мы прочтём в его стихах,
     Где он своею сутью обнажился:
     Не злым он был – среду не выносил,
     То общество, в котором жил, вращался;
     Зловещую эпоху, где поэт
     К достоинству, свободе устремлялся;
     Дышать не мог тем воздухом, и он
     Был вынужден, как рыба, задыхаться;
     И вырваться стремился из него,
     И от бессилья в злобе замыкался.
     И нужен был лишь повод, чтоб взорвать
     Его наполненную гневом душу.
     И повод тот однажды наступил,
     И он к нему уже был подготовлен.


     Узнав о том, что Пушкин был убит,
     Стихи он написал на «Смерть поэта»,
     Где гордо бросил вызов Михаил
     Всем тем, кто начал лепет оправданья,
     Свободы, Гения и Славы палачам,
     Кто жадною толпой стоял у трона.


     Его стихи учили наизусть,
     Мгновенно разнеслись они в столице,
     Но вместе с ними славу он обрёл
     И популярность смелого поэта.
     Она вскружила голову ему,
     Углубила тщеславье, самолюбье
     И сделала заложником среды,
     В которой, как и Пушкин, он нуждался,
     Но сразу стал открыто невзлюбим
     Знакомыми по гвардии, в салонах,
     А при дворе как офицер прослыл
     Дурным, опасным для самодержавья,
     Тем самым изначально положив
     Предел в своей карьере офицера,
     И в то же время зависть породив
     Красивых, но бездарных кавалеров,
     Когда на балах женщины ему
     Покоя не давали приставаньем.


     Известность привлекает милых дам
     И их не останавливает внешность:
     Не красота и статус им важны,
     Для них важней взаимодополненье!
     К тому ж в его неправильных чертах
     Могучий ум и властность им таилась,
     И женщины умели разглядеть
     Его души высокие порывы.
     И всё ж царизм, погрязший в лени «свет»,
     Где глупость принималась за остроту,
     Не захотели вольности простить
     Младому горделивому поэту,
     И он служить был сослан на Кавказ
     По личному приказу Николая,
     Кто, прочитав элегию, сказал:
     «Не дай нам бог, он Пушкина заменит!».
     И запретил отлучку из казарм
     Гвардейским офицерам без приказа.


     Один лишь стих, всего один лишь стих
     И страх такой нагнал на деспотию!


     Когда поэт поехал на Кавказ,
     В журнал он сдал «Бородино» печатать,
     Где показал: герой войны – народ,
     Он – победитель в Бородинской битве,
     Лишь он способен защитить страну,
     Когда ей угрожает чужестранец.
     С Кавказа вышлет «Песню про царя…»,
     Где снова предстаёт он как мятежник,
     Подняв на щит народ, но не царя
     И возвратится в Питер с «Казначейшей»,
     В то время, обретя уже себя,
     Открыв в себе могущество поэта.


     Полнее чтобы мне изобразить
     Его характер, форму поведенья,
     Один лишь эпизод здесь приведу,
     Что вскоре с Михаилом приключился.
     Поехал он однажды отдохнуть,
     А с ним три сослуживца едут в фуре.
     И он их так дорогой оскорбил,
     Что тут же на дуэль был всеми вызван!
     Из фуры он, естественно, сошёл,
     На лошади в Георгиевск добрался,
     Где всё же секунданты не нашли
     Возможным допустить его к дуэли:
     Один не может драться против трёх!
     И посчитав дуэль смертоубийством,
     Они едва уладили конфликт,
     Спася поэта на четыре года!
     И он напишет лучшие стихи
     За время роковой отсрочки смерти,
     Дотошно наблюдая местный быт,
     Обдумывая образы героев.
     Здесь у поэта замысел созрел
     Великого творения – «Героя…»,
     Отсюда в Питер «Мцыри» привезёт
     И глубже образ «Демона» представит,
     Раскрыв в них ум, достоинство и честь
     Народов, проживавших на Кавказе.


     И года в этой ссылке не пробыв,
     Он был отозван в царскую столицу:
     Добилась всё же бабушка его
     Помилованье шалому внучонку.
     Три года он исправно службу нёс,
     Писал стихи, ходил в кружки, в салоны
     И вдумчиво, настойчиво искал
     Особый путь развития России,
     Где стонут все от рабства и цепей,
     И рано гаснет животворный пламень,
     И в то же время европейский мир,
     Когда-то всех мечтателей кумир,
     К могиле наклонялся головою
     По мнению задумчивых дворян,
     Стремящихся свалить самодержавье.


     Наездами поэт бывал в Москве,
     Где Гоголю читал поэму «Мцыри»,
     С Загоскиным, Орловым был знаком,
     С Боденштедтом, поэтом Баратынским,
     Раздвинув шире горизонт ума,
     Оттачивая в спорах дар свой дивный.
     Но всё же, вновь характер взял своё
     И снова на Кавказ поэт был сослан
     За драку, учинённую с Барантом,
     С которым у поэта спор возник
     О Пушкине, дуэли Александра,
     К тому же попытавшего отбить
     Красавицу, любимую поэтом, —
     Щербатову, которой он писал
     О цепях утомительного бала…
     Француз стрелял, но пулей промах дал,
     А Лермонтов, послав её на воздух,
     Ухаживать за дамой продолжал,
     Пока его вторично не сослали,
     Хотя уже он рапорт написал,
     Прося отставки от военной службы,
     Стремясь полнее выразить свой дух,
     Отдав всего себя литературе.
     Не дал ему отставки русский царь
     И на борьбу с чеченцами отправил,
     Чтоб там, в сраженьях, дух свой усмирил
     И не мешал его самодержавью,
     А может быть, и вовсе был убит,
     Попав под пулю грозного чеченца.


     Он не хотел убыть в страну войны
     И при прощанье говорил о смерти:
     Предчувствие томило и его,
     И всех, кто провожал его в дорогу.
     Он им с тоской пророческой прочтёт
     Своё стихотворение о тучах,
     Гонимых, как и он, своей судьбой
     С милого севера в сторону южную.


     В горах поэт, конечно, тосковал
     По балам, связям, той – столичной жизни,
     К которой он тянулся всей душой,
     Желая слыть за светского повесу,
     Хоть и бросал на светский люд свой стих,
     Облитый болью, горечью и злостью.
     Но с детства развиваемый им дух
     И цельность несгибаемой натуры,
     Позволили и ссылку превратить
     Во благо углублённого творенья,
     Поскольку здесь, вдали от суеты,
     Среди великолепия природы,
     Он мог полнее овладеть собой,


     Открыв простор развитью дарованья,
     Подняв на новый уровень талант,
     Оставив нам великие творенья.
     В сраженьях в Дагестане иль в Чечне,
     Избрав подвижную манеру боя,
     Он сам искал с командой казаков
     Тех мест, куда опасность надвигалась,
     И на своём кавказском скакуне,
     Как снежный барс, на ворога бросался.
     В одной из экспедиций на Чечню,
     Его едва-едва не изрубили,
     И лишь случайно выручка спасла
     От гибели геройского рубаку.


     Но царь всегда вычёркивал его
     Из списков, представляемых к награде.


     Как говорил Мамацев про него,
     Служивший с ним совместно на Кавказе:
     «Постичь его нам было нелегко —
     Он очень был полярным в поведенье.
     Горячим слишком нрав был у него,
     Терпения ему недоставало,
     И потому не смог бы сделать он
     Блестящую карьеру офицера,
     Хотя и до отчаянья был храбр,
     Дивя джигитов удалью своею».
     Когда прочтём «Валерика» его,
     То убедимся в этом утверждены;.


     Поэт не только ум свой развивал,
     Но, зная свой задиристый характер,
     Он так себя физически развил,
     Что шомпола завязывал руками!
     Характером железным обладал
     И чем грозней над ним сгущались тучи,
     Тем более он волею крепчал,
     Тем больше непокорным становился,
     Но он не мог судьбы преодолеть
     И слишком горд был, чтоб ей покориться,
     И потому, мятежный, жаждал бурь,
     Ища в страстях покой и утешенье.


     Родись он раньше на десяток лет,
     То точно бы вошёл в круг декабристов,
     И первым на восстание пошёл
     С помпезно омерзительным режимом.
     Поэтому с Бестужевым дружил,
     С Одоевским, Назимовым, другими:
     Солдатами отправил их сюда
     Царь Николай из рудников Сибири.


     Все признают: по уровню ума
     Поэт был несравненно выше
     Всей той среды, к которой он не мог
     Серьёзно, без школярства относиться.
     Но даже и за двадцать с лишним лет,
     Когда обрёл он славу льва-поэта,
     То и тогда с печалью сознавал
     Свою непривлекательную внешность,
     Которую развязно прикрывал
     То холодом, то сумрачной усмешкой
     И под покровом холода скрывал
     Своей души высокие порывы,
     Хотя умом горящие глаза,
     Глубокий ум, могучий дар поэта
     Невольно привлекали взор к нему,
     Особенно в порывах вдохновенья.


     Но, то был блеск не чувственной души,
     Воспламенённой страстью иль любовью,
     Его пронзающий холодный взгляд
     Подобен был блестящей тёмной стали:
     Его глаза смеялись, не смеясь.
     Но это всё, опять же, было маской!
     Поэт, как личность, относился к тем,
     Кто в первый раз отталкивал любого
     Холодностью, надменностью своей
     И внешностью отнюдь не симпатичной.
     А вот друзьям, хоть мало было их,


     Он был открыт и полностью им предан,
     Свою любовь и нежность к ним питал,
     И чутко проявляя деликатность.
     Друзья ценили эту доброту
     И дорожили дружбой с Михаилом.
     Но что на свете зло и что добро?
     Они незримо слиты воедино
     И то, что кажется одним добром,
     Другим в нём нечто злобное таится,
     И если в ком находят лишь добро,
     То значит зло намеренно скрывают,
     Хотя по сути лишь в борьбе со злом
     Добро себя по жизни утверждает.


     И Лермонтов – и добрым был, и злым,
     Тем более что злым хотел казаться,
     Чтоб на себе то чувство испытать,
     Стремясь найти сюжет для описанья
     Тех образов, которые затем
     В своём бессмертном творчестве оставил.


     Что злоба есть? У Данте я спросил.
     Он так на то в комедии ответил:
     «В неправде, вредоносной для других,
     Цель всякой злобы, небу неугодной;
     Обман и сила – вот орудье злых».
     Но Михаил не говорил неправды,
     Обмана, лжи поэт не выносил
     И коль тупых он называл тупыми,
     То где здесь зло и где же здесь обман?


     Он был намного выше той среды,
     В которой был принужденно вращаться
     И обнажал открыто сущность тех,
     В себе кто беспричинно возвышался,
     Тем самым сея вкруг себя вражду
     Того, надменно выспреннего света.


     Таким поэт как личность предстаёт:
     Сама в себе – само противоречье!
     Иль, может быть, без этого как раз,
     Не мог в нём гений дивный проявиться,
     Оно служило импульсом ему
     Для творческих видений и прозрений.
     Он с болью в сердце время описал
     Со всем его величьем и паденьем,
     Природу, как никто, воспел в стихах,
     Особенно величие Кавказа!


     Мы так и слышим грозный шум Куры
     И скорбность муз, печаль высоких звуков!
     Три пальмы ль пред глазами предстают,
     Приветствуя своих гостей нежданных,
     Что к вечеру, напившись у ручья,
     По корням топорами застучали
     И варварски срубали их тела —
     Питомцев многочисленных столетий,
     И медленно сжигали у ручья,
     И пепел пальм носился по пустыне…


     Во всех стихах поэта бьётся мысль
     С сарказмом, смехом ли, с печалью.
     А как в людские души он вникал:
     Как будто въявь встают перед глазами!
     И надо же, погубит он себя
     Остротами, памфлетами, гордыней.
     Ведь где остроты, шутки – там вражда,
     И хоть они из гения исходят,
     Не каждый мог их вынести в себе
     И внутрь загнать уязвленное чувство.


     Вражда пришла на вечере одном,
     Где Трубецкой играл на фортепьяно,
     Куда Мартынов Николай вошёл
     И где ничто беды не предвещало.
     Узрев его с кинжалом на боку,
     Играющего как бы под черкеса,
     Что в свете вызывало бурный смех,
     Карикатуры, шутки и остроты,
     Поэт с улыбкой даме говорит:
     – К нам движется с большим кинжалом горец!
     А музыка, возьми да оборвись…
     Мартынов, как на грех, услышал колкость
     И, подойдя, спокойно произнёс:
     – Я много раз терпел все ваши шутки,
     Но не люблю, чтоб повторяли их
     В мой адрес, и особенно при дамах.
     А Лермонтов спокойно отвечал:
     – Так в чём же дело, требуйте дуэли.
     И тот его, конечно, пригласил,
     Не сделав после шага к примиренью,
     Хотя как друг прекрасно сознавал,
     Что Михаил был добрым человеком.
     И что все лучшие движения души
     Поэт скрывал, хранил в глубокой тайне,
     О чём Мартынов вспомнит лишь тогда,
     Когда и сам предстанет пред могилой,
     Стремясь признаньем совесть облегчить
     И исповедь оставить для потомков.
     Но что нам до признания убийц:
     В церквах лишь злодеянья им прощают.


     Так Лермонтов характером своим
     Нарвался сам на собственную гибель,
     Не думая, что друг его всерьёз
     За шутку будет драться на дуэли:
     И в двадцать шесть остался шалуном,
     Ещё ребёнком в полном смысле слова.
     Так подведёт суждение о нём
     Васильчиков, приятель Михаила.


     Друзья обоих: Глебов, Трубецкой,
     Васильчиков и Алексей Столыпин
     Пытались, как могли, их помирить,
     Но все попытки были безуспешны.


     Прошло три дня. Подножье Машука.
     Средина душного июля, вечер.
     Друзья нашли местечко на тропе,
     Отмерив тридцать метров для дуэли,
     Хоть были все тогда убеждены:
     Кровопролитья не должно случиться.
     А близкий друг, Столыпин, заказал
     Шампанское, чтоб после веселиться.
     Лишь облака повисли над землёй
     И двигались, грозою угрожая,
     Но и они не остудили пыл,
     Не вразумили подлого убийцу.


     Противники прошли на рубежи,
     И Лермонтов, не думая о смерти,
     Заранее решивши не стрелять
     (Хотя стрелять он должен был бы первым),
     Подняв свой пистолет рукою вверх,
     Стоять остался – не пошёл к барьеру.
     Стоял без напряжения в лице,
     Не веря в то, что школьный друг застрелит.
     – Стреляй! Стреляй! – Мартынов закричал.
     Но Лермонтов стоял не шелохнувшись.
     Мартынов же, прицелившись в него,
     Ускорил шаг к смертельному барьеру…


     О чём он думал, целившись в него,
     Ужели только о защите чести?
     Иль жажда славы двигала его,
     Желание в истории остаться,
     И этот шкурно-личностный мотив
     Победу одержал над здравым смыслом?
     А может быть, он вспомнил про дуэль
     В «Княжне», что ранее читал Мартынов,
     И где не зарядили пистолет,
     Проверить чтоб Печорина на трусость?
     Иль, может быть, стал пешкою в игре,
     Что задолго затеял самодержец?


     Но вот барьер. Он выстрелил.
     Поэт Ни шагу не ступив, не захватив
     Простреленную грудь свою рукою,
     Упал, как скошенный серпом ковыль,
     Не проронив ни вздоха, ни упрёка…
     И тут же землю ливнем залило,
     И молнии шарахнули по небу,
     Кавказ, Россию известив о том,
     Что здесь, у Машука, расстрелян гений.


     Часа четыре Лермонтов лежал
     И небо тело ливнем омывало,
     Пока ему извозчика нашли,
     Что вместе с полицейским появился.
     Убит поэт, как Пушкин был убит,
     Исход был, очевидно, неизбежным:
     Мартынов, как и Дантес, сознавал,
     Что русский царь простит ему убийство
     И холодно использовал свой шанс,
     Прикрывшись бывшей офицерской честью,
     Как будто бы, злодей, не понимал
     На что в тот миг он руку поднимал,
     Какого гения лишит Россию!


     Узнавши о дуэли, русский царь,
     Покинув литургию, произносит:
     «Ну что ж, собаке – и собачья смерть».
     Лишь на укор сестры своей, Марии,
     Вернувшись к двери церкви, произнёс,
     Храня своё величье и надменность:
     «Кто мог бы Пушкина сменить, убит».
     Такой цинизм, такое лицемерье!
     Не потому ль поэт и был убит,
     Что знал Мартынов мненье самодержца.


     Лишь Михаил тогда мог облегчить
     Утрату от убийства Александра,
     Поскольку с гением на равных был
     По силе творчества, воображенья,
     По мысли, музыкальности стихов,
     Теряя лишь в художественной форме,
     Питая «с небом гордую вражду».
     Как отмечал Виссарион Белинский,
     Ценя его за «дьявольский талант!»
     И преклоняясь пред могучим даром.


     Но если Пушкин в лирике искал
     Свои пути для творческих дерзаний,
     Царя при этом даже «полюбив»
     За то, что «бодро, честно правит нами»,
     И посвятив ему хвалебный стих
     В своём к нему «сердечном умиленье»,
     То Лермонтов свой гордый путь нашёл
     В бореньях, в отрицаньи, в скептицизме,
     Не побоявшись бросить вызов тем,
     Кто затиранил тёмную Россию,
     Но не придав значения «толпе»
     Всех «этих отвратительных лохмотьев»,
     Как он в «Вадиме» называл крестьян,
     Желающих за все свои страданья
     Свой дух минутой власти усладить
     Хотя б одним ударом, но смертельным
     По тем, кто их жестоко угнетал
     И вынудил на эти преступленья.
     Он лишь хотел дворян переменить,
     Гуманней в обращении их сделать,
     Но сами отношенья сохранить:
     «Тогда рабы гордиться будут рабством».
     Так он писал и думал, что народ —
     Неграмотное, нищее крестьянство,
     Не сможет государством управлять,
     И в этом не согласен был с Белинским.


     Поэт, возможно, стал бы выше всех,
     Со временем всем гением раскрывшись,
     Ведь было-то ему лишь двадцать шесть,
     Когда его под Машуком убили.
     Его не стоит с Пушкиным равнять:
     Они остались оба нам навечно!
     Один – своим лирическим стихом,
     Другой – бореньем, болью, скептицизмом,
     В своих героях выразив себя
     Как гражданина крепостной России.


     И мы не можем, не должны никак
     Поэта отделять от гражданина:
     И в «Демоне», и в «Монго» виден он,
     И в Сашке, и в Печорине, и в «Мцыри»…
     Везде мы видим и могучий ум,
     И лик его, на коем словно жало
     Змеи, насмешка вечная блуждала,
     Презренье, гордость выдавая в нём,
     Что двигали поэтом изначально
     И что Иван Тургенев в нём открыл,
     Однажды наблюдая за поэтом.


     И гордость, и достоинство в борьбе
     С людскими предрассудками твердил он
     И гения как мог не ощутить,
     Коль сбросил цепь тупых предубеждений
     И вызов бросил трону самому,
     Гонителю свободы, деспотии?
     Он пел в стихах: «Пускай шумит волна,
     Она утёс гранитный не повалит».
     И он стоит, как спетый им, утёс,
     Вознёсшись бесподобными стихами,
     Как исполин, поднявшись над толпой,
     Неся венец, венец певца терновый!


     Узнав о том, что внук её убит,
     Арсеньева без памяти упала:
     В одно мгновенье паралич хватил,
     Недели две она не говорила.
     Полгода мучилась, лишившись сна,
     Убрать икону Спаса приказала,
     Которому молилась каждый день,
     Здоровья ненаглядному желая.


     Никак «нерукотворный» не помог
     И в каменную церковь был отправлен.
     Лишь через год свинцовый тяжкий гроб
     Свезут в село Тарханы на телегах,
     Где бабушка часовню возведёт
     И Михаила с матерью положит.
     Потом сама покой там обретёт,
     Когда умрёт через четыре года.


     С тех пор почти два века пронеслись,
     А жизнь поэта, движимого светом
     Борьбы за гордую свободу россиян,
     Меня бросает в битву за неё же,
     Поскольку не проникся мой народ
     Понятием действительной свободы:
     То сказкой коммунизма был пленён,
     То в царствие загробное поверил!
     И я пишу, острю своё перо,
     Стремясь посеять семена свободы,
     Пытаясь вознести любовь, мораль,
     Иссякнувшие в годы перестройки,
     Глубинных ли реформ моей страны,
     Когда цинизм стал превращаться в норму,
     Культ денег поразил сердца людей
     В ущерб развития морали, интеллекта.
     ……………………………………….
     Таким увидел Лермонтова я,
     Другие в нём увидели иное.
     Ведь каждый в каждом волен видеть то,
     Что раскрывает существо другого.
     Но главное, сомненья нет у всех:
     Наш Лермонтов – бессмертный русский гений!

   Февраль 2009 —май 2010 Г.


   Сказание о воскрешении
   поэма


   Глава 1. Моё сновидение


     Фантазия не ведает границ,
     Воображенье наше – беспредельно.
     Они ж в основе мифов о богах,
     О воскрешении из «царства мёртвых»,
     О жизни в неком сказочном раю,
     Спасенье духа в «царствии небесном»,
     Пугая легковерно глупый люд
     Ужасными кругами преисподней.
     И я, Вергилия Марона изучив, —
     «Энеидой», как чудом, восхитившись,
     За Данте сел – сурового творца
     Божественной комедии, в которой
     С Вергилием во сне сошёл он в Ад,
     Селенья теней духов наблюдая.
     Гомера там, Горация встречал,
     Приблизился к Овидию, Лукану
     И стал шестым средь столького ума,
     С Вергилием к великим приобщившись,
     И поражая все умы в веках
     Неслыханным своим воображеньем.
     А я не мыслю, как могучий ум
     Свихнуться мог до верованья в бога,
     Когда клеймил цинизм и ложь попов
     И сам их отправлял на муки ада.
     Вот так на дух воздействует среда:
     И ум иллюзией закабаляет.


     Читая Данте, я не мог заснуть, —
     Немел и цепенел от восхищенья,
     Мурашки покрывали тело мне,
     Как явь, внимал я Дантовы виденья,
     Особенно об адовых кругах,
     Куда во сне он как бы опускался.
     Устав от впечатлений, я заснул.
     И сон явился мне такой же странный,
     Такой же ложный, как и Данта сон,
     Когда, блуждая в сумрачной долине,
     Он сбился в ночи с верного следа,
     Наполнив сердце ужасом и дрожью.


     Но предо мной предстал иной мотив,
     Иная ложь мне сердце трепетала,
     Когда и я прошёл неверный путь,
     Которым шли великие поэты:
     Вергилий – больше тыщи лет назад,
     Суровый Дант – в конце средневековья.
     Один с Энеем опускался в Ад —
     Храбрейшим из героев древней Трои,
     Другой – во сне с Вергилием блуждал,
     Спускаясь вниз по жерлу царства мёртвых.


     Хотя до них – три тыщи лет назад,
     Жрецы уж сотворили «Книгу Мёртвых»:
     С ней фараонов отправляли в путь
     В загробный мир, чтоб, встретившись с богами,
     И, победивши смерть, вернулись в день
     И вечно жили средь родных и близких,
     Теперь уже не ведая конца
     И наслаждаясь радостями жизни.


     Такая вот изысканная ложь,
     И фараоны на неё «клевали»!
     И строили гробницы тыщи лет,
     И никогда из них не возвращались.



   Глава 2. Идея Зевса о воскрешении


     Не веруя ни в бога, ни в чертей,
     Но столько начитавшись всяких мифов,
     Что мне и самому приснился Зевс,
     Решивший миф людской наполнить явью:
     Всех умерших когда-то воскресить,
     Исполнив обещания пророков.


     Хоть я и твёрд в познаниях своих,
     Чту Дарвина, Ньютона и Эйнштейна,
     Смеюсь над царством мёртвых под землёй,
     Что в страхе называют преисподней,
     Но всё ж не раз привскакивал во сне
     От ужаса представших мне видений.


     По мифу, Зевс – царь греческих богов,
     Бог неба, молний, гроз, тучегонитель:
     Одной рукою молнии бросал,
     Другой гнал тучи чёрные по небу,
     На всех живущих нагоняя страх,
     Особенно на души древних греков.
     У них он покровитель всех наук,


     Поэзии и всякого искусства,
     Вносивший в мир порядок и закон,
     Благие замыслы и справедливость,
     Хотя и с неизбежностью карал
     Род человечий за несовершенство
     И, смертью наказу я, отправлял
     Всех в ад подземный в целях исправленья.


     И вот отец Геракла, Артемиды,
     Гермеса, Аполлона и Афины,
     Решил созвать собранье на Олимпе
     И пригласить на гору всех богов,
     Какие только были у народов,
     Чтоб вместе с ними обсудить вопрос
     О «механизме», темпах воскрешенья.
     Но прежде чем собранье созывать,
     Решил он обсудить вопрос в семействе:
     С супругой Герой – матерью богов;
     С Аидом – братом, богом царства мёртвых;
     С владыкой океанов и морей —
     Неустрашимым братом Посейдоном;
     С Богиней плодородия земли:
     Своей сестрой – красавицей Деметрой,
     Чью дочку – Персефону – полюбил Аид,
     Украв её и спрятав в подземелье.



   Глава 3. Семейная встреча богов


     Навстречу первым прибыл бог Аид
     (Он отдыхал в то время на Олимпе),
     На нём корона золотом блестит,
     Глаза его и волосы, что угли
     И взгляд такой, что вряд кто устоит,
     Когда он исподлобья вдруг посмотрит.
     Бог царства мук – со скипетром в руке,
     А по бокам – две кобры чёрных вьются,
     Раскрывши пасти красные, шипят
     И извиваясь волнами по полу,
     Спешат в любого впрыснуть смертный яд,
     Любого сделать жертвой преисподней.
     Затем пришёл красавец Посейдон —
     Здоровый, мускулистый, загорелый,
     Всю жизнь в морской воде проводит он
     Иль загорает, нежась на Олимпе.
     Едва прикрыт хитоном из парчи,
     В руке – могучий золотой трезубец:
     Источник вод им грекам выбивал
     И им же нагонял на море бури.
     Деметра чуть попозже прибыла,
     Успев всю землю оросить дождями.


     Собрав всех вместе, Гера их ведёт
     В блестящий золотом чертог Олимпа,
     Куда затем стремительно вошёл
     Метатель молний, бог небес могучий.
     Все встали из престолов золотых:
     Никто не смел его сидящим встретить,
     Хоть каждый нёс достоинство своё
     И был лишён угодливости, лести.
     Зевс сел на золотой чеканный трон
     И предложил осмыслить предложенье
     О воскрешенье умерших людей,
     Которых отправлял он в подземелье.


     Взял первым слово сумрачный Аид:
     – Пророки обещали всем народам
     Усопший люд однажды воскресить,
     Как будто то поведали их боги.
     А коли так, то надо воскресить,
     Исполнить обещания пророков.
     И я устал в подземном мире жить,
     Хотел бы отдохнуть от гнёта Ада.
     Однако ж я боюсь, что у людей
     Исчезнет страх пред Адом и богами:
     Не смогут жить по разуму они,
     И глупость их, и злость людской породы
     Начнут тогда командовать добром,
     Что чаще проявляется как слабость.
     Где он, твой совершенный человек,
     Каким его пытаешься ты сделать?
     Сейчас ты хочешь мёртвых воскресить,
     Вернуть их всех из мрака подземелья
     И утвердить, возможно, акт бессмертья:
     Не расплодятся ли как кролики они,
     Движимые не разумом – страстями?
     А жить где будут все, что есть и пить,
     И как от холода и зноя защищаться?
     И хватит ли для них всех недр Земли,
     Коль сотни миллиардов вдруг воскреснут?


     Нахмурив брови, грозный Зевс сидит,
     В раздумье взор надолго вперил в землю,
     Густую бороду руками теребит
     И взвесив всё, сурово отвечает:
     – Несовершенен, знаю, человек.
     В нём разум не всегда преобладает,
     Страстями больше, мистикой живёт,
     К тому ж в безделье больше пребывает;
     Не многие науки познают
     И тянутся к высокому искусству:
     Поесть, поспать да в сексе страсть унять,
     Вот в большей части он к чему стремится.
     И мне печально оттого, что я
     Не смог его породы переделать.
     Конечно, вижу средь людей и тех,
     Кто сам себя всемерно развивает,
     Находит струны, спящие внутри,
     И к небесам при этом не взывает,
     Законы мирозданья познаёт,
     К прекрасному и доброму стремится.
     Смотри, в подземном царстве у тебя
     Какие люди в темени томятся:
     Один Гомер, вершина всех вершин
     Из всех поэтов, обронивших слово,
     Чего лишь он из умерших всех стоит!
     И почему находится в Аду?
     А сколько здесь философов, учёных,
     Привнёсших вклад в познание миров,
     Столетьями томятся под землёю:
     Солон, Хилон, Питтак, Анаксагор,
     Сократ, Платон, Порфирий, Аристотель
     И здесь же Эпикур и Демокрит,
     Отвергнувшие верованье в бога…


     Я думаю, что надо воскресить,
     Ведь тот урок, что люди получили,
     Все те страданья, что перенесли
     В твоих кругах сырого подземелья,
     Исправят их, и зло от них уйдёт,
     К добру и совершенству устремятся,
     Свой дух и тело будут развивать,
     Во всём стараться меру соблюдать,
     Не мир вещей богатством называть:
     Способности свои – ума и тела!
     А коли будут жить все по уму —
     Не будут зря растрачивать природу,
     То недр земных надолго хватит им.
     Живые же пусть сами ищут путь,
     Что может привести их всех к бессмертью.
     Но мёртвых всех я всё же воскрешу.
     А там посмотрим, что нам с ними делать:
     От голода, от мора ли умрут,
     Иль я опять к тебе их в Ад отправлю.
     А что мне скажешь ты, брат Посейдон,
     Ведь ты же, как всегда, непредсказуем
     И тем немало утопил людей,
     Чиня в морях и океанах бури?


     Себя считая равным средь троих,
     С трудом признав главенство брата Зевса,
     Владыка океанов и морей
     Вопросом на вопрос ему ответил:
     – Куда, скажи мне, денутся жрецы,
     Монахи полудикие, раввины,
     Чем будут жить все муллы и попы:
     Их миллионы развелось повсюду?
     И тянут все в религию свою,
     И ядом поливают друг на друга,
     Придумали себе своих богов,
     Живут во благе, в золото одеты,
     О райских пущах песенки поют,
     Мирян со смертью, с бедностью смиряют
     И муками Аида устрашают,
     Чтоб с властью всех удерживать в узде,
     А нас, богов Олимпа, знать не знают…


     Сурово зыркнув, молвит бог небес:
     – Работать будут так же, как другие,
     Трудом и потом хлеб свой добывать,
     Не жить, как прежде, с двойственной моралью.
     О божествах пекутся будто все,
     Но больше о богатстве помышляют
     И потому я направлял их в ад,
     А сын сгоняет скверну в круг четвёртый,
     Где все служители различных вер
     Сшибаются друг с другом в ярой злобе.


     А ты что скажешь, милая сестра,
     Согласна ли с идеей воскрешенья? —
     Спросил её в задумчивости Зевс,
     Деметру к обсужденью приглашая.
     – Согласна я, всех надо воскресить,
     Познают пусть цену своих мечтаний…
     Аид кивнул на это и спросил:
     – Кого пошлём искать богов на небо,
     Хоть наш отец – бог Времени Кронос —
     С богиней Реей их не порождали,
     И мы не знаем, есть ли где они,
     Иль боги все – лишь выдумка народов.


     На это Зевс: «Не видел их и я,
     Хотя меж звёзд нередко пролетаю.
     И всё ж, на всякий случай, я пошлю
     Произвести осмотр Вселенной сына:
     Он может вмиг, в любую часть её,
     Перенестись с высоких гор Олимпа,
     Используя сандалии свои
     С молниеносно быстрыми крылами.
     И если есть на небе божества,
     Гермес их пригласит на совещанье».
     И братья так решили: всех богов,
     Какие только были у народов,
     Собрать через полгода на Олимп
     И вместе с ними обсудить вопрос,
     Поставленный в повестку дня собранья.



   Глава 4. Повеление Гермесу


     Призвав Гермеса, повелел отец
     Немедленно отправиться на небо
     И им через полгода доложить,
     Как он исполнил это повеленье.
     Гермес не мог стать поперёк отцу,
     Но здесь он вопросил с недоуменьем:
     – А что с богами делать египтян,
     Они и крокодила звали богом,
     И звали богом сокола, быка,
     Мне что же, приглашать и этих тварей?
     – Не надо этих. Троицы ищи
     Богов: Осириса, Исиду, Гора,
     Сехмету, Птаха, сына Нефертум
     И, наконец, Амона, Мут и Хонсу.
     Но, главное, Аллаха не забудь,
     Он вместо них у египтян стал богом,
     Пророка Мухаммада разыщи —
     Создателя «извечных откровений».
     Он объявил, что только лишь
     Коран Является единственным законом,
     И объявил: «Я должен Богом быть —
     Иначе власть земная вскоре рухнет».
     И будто бы вознёсся в небеса,
     Хотя ни разу там его не видел.


     Гермес хотел от трона отойти,
     Как вновь к отцу он слово обращает:
     – А что мне делать с троицей богов
     Индийских: Брахмы, Вишну или Шивы.
     Иль христиан, что Бог их предстаёт
     Немыслимым для разума – в трёх лицах.
     Он: Бог-отец, Бог-сын, Бог-дух святой.
     Не мог же он в одно соединиться!
     Скажи теперь, кого мне звать сюда,
     Когда такие выверты сознанья:
     Использовали мифы египтян,
     А про Исиду как бы позабыли?
     Подумав несколько, отец изрёк:
     – Кого найдёшь, того и пригласишь к нам.



   Глава 5. Отдых богов


     От дум уставши, боги возлегли
     На пурпурных и пышных одеялах.
     Им слуги спешно воду принесли
     Для рук, корзины, полные дарами,
     А сто рабынь во время их еды
     Волнующими танцами прельщали…
     Блаженство юга горячило кровь
     В присутствии танцующих красавиц
     И Зевс давал сомнительный пример
     Неутомимой олимпийской страсти.
     Не отставал и братец Посейдон,
     Частенько выходя из вод на берег
     И утоляя зов своих страстей
     С красотками огромного гарема,
     Познавших страсть на поприще любви.
     И брат Аид любовью искушался,
     Особенно, когда из недр земных
     Позагорать к Олимпу поднимался.


     Согласно мифу греков о богах,
     Они частенько во дворце пируют —
     Всё больше в лени праздничной живут,
     Хотя и ссорятся, и ведают печали,
     Но, как и водится в сказаниях, они
     Спокойствие и мудрость сохраняют…



   Глава 6. Гермес в поиске богов


     Гермес же, или трижды величайший:
     Поскольку души смертных вводит в Ад
     И снова возвращается обратно,
     Надев сандалии, унёсся в небеса,
     Не ведая законов притяженья.
     Я вскрикнул в удивлении во сне,
     Проснулся на какое-то мгновенье,
     Но посидев и протерев глаза,
     В причудный сон обратно провалился,
     Последовав вперёд за богом лжи,
     Обмана, воровства и красноречья.
     А он сандальей топ – и на Луне!
     Крылами хлоп – и подлетает к Марсу!
     В мгновенье все планеты облетел
     И устремился в тёмное пространство,
     Одолевая мощь ударных волн,
     Что звёздные системы излучают.


     Мильярды километров пролетев,
     Он дальше улетает вглубь Вселенной:
     Нигде Гермес не видит царств богов,
     Везде холодное пространство, темень.
     Но он летит всё дальше меж миров,
     Меж царства звёзд, не зная тяготенья…


     Весь Млечный путь вначале облетев
     И сотни миллиардов звёзд увидев,
     Гермес в созвездье Зодиака мчит,
     Где Овена, и Близнецов увидел,
     И Водолея с Девой оглядел,
     И вдаль помчался мимо Скорпиона…


     Нигде Гермес не видит царств богов,
     Везде мир звёзд собою управляет,
     Сообразуя кривизну полей
     С энергией и массой звёзд в пространстве,
     И тех, что ухнув в «чёрную дыру»,
     Своё пространство, время утеряли,
     Храня внутри всю массу вещества,
     Хотя уже невидимыми стали.


     Летая у планет несолнечных систем
     От нас за триллионы километров,
     Гермес кой-где и там увидел жизнь,
     Похожую почти что на земную:
     Где лучше, хуже ли живут землян,
     А где уже давно повымирали,
     Природу безрассудно загубив
     В безмерном устремлении к богатству…
     Гермес не стал их долго изучать,
     Махнул лишь на прощание крылами
     И в тот же миг из космоса исчез,
     Явившись для доклада пред богами.



   Глава 7. Доклад Гермеса


     А я – во сне, но следую за ним.
     И вот: дворец, в нём бог небес с супругой,
     Смурной Аид, Деметра, Посейдон
     Сидят на тронах, молча ждут Гермеса.


     Вошёл он, поклонился и сказал:
     – Отец, твоё исполнил указанье,
     Все звёзды и планеты облетел,
     Нигде богов не видел во Вселенной,
     Нигде не обнаружил божьих царств
     Ни Троицы, ни Будды, ни Аллаха,
     Ни царств богов индийских, египтян,
     Китайцев ли и всех других народов…


     Владыки неба, моря и земли
     Сначала не поверили Гермесу,
     Поскольку тот считался богом лжи
     И ярым покровителем торговли.


     – А все ли звёзды, сын мой, облетел,
     Не просмотрел ли в темени какую? —
     Спросил могучим басом бог небес,
     И впятером впились в Гермеса взглядом.
     – Мильярды звёзд, галактик облетел
     В утерянном для наших глаз пространстве,
     Нигде не существует царств богов,
     Себе придумали их люди сами,
     Поэтому их тысячи у них
     И, как хотели, всех их поменяли.
     Но я шесть месяцев не зря летал,


     Внимательно осматривая звёзды.
     Попав в спирали Млечного пути,
     Я угодил в межзвёздные потоки
     И в них витая, с ужасом узрел,
     Как «чёрная дыра» образовалась,
     Какие и в других созвездьях есть,
     И те ведут себя весьма активно.
     Пройдут, однако, миллиарды лет
     И наша «чёрная дыра» проснётся,
     Поглотит Землю, Солнце и Луну:
     Весь Млечный путь уйдёт в её воронку.


     Молчат Аид, Деметра, Посейдон,
     И Зевс сим сообщением сконфужен:
     Не знал бог неба, что и Млечный путь
     Когда-то сгинет в «чёрную дырину»,
     Что «дыры» эти есть тот механизм,
     Каким Вселенная себя воспроизводит:
     Одни галактики всосёт в «дыру»,
     Другие же из «чёрных дыр» рождает.
     Причём не уменьшая вещества,
     Но искривляя звёздное пространство
     И вызывая возбужденье звёзд,
     А вместе с ним и поле тяготенья.
     Не оттого ль исчезли на Земле
     И мамонты от этих гамма-всплесков?


     Довольно долго молча Зевс сидел,
     Вникая в сообщение Гермеса,
     Но главное от сына уловил:
     Отсутствуют на небе царства божьи.
     И прежде чем вердикт свой объявить,
     Решил он предварительно спуститься
     В подземный мир, где миллиарды душ
     В страданьях в царстве мёртвых пребывают,
     И самому на это поглядеть,
     Чтоб после только вынести решенье.
     А в спутники Аида пригласил —
     Владыку царства ужаса и страха.



   Глава 8. Преддверье Ада. Харон


     Бог неба, молний, грома и грозы
     Ещё ни разу не был в царстве теней,
     Куда Гермес всех смертных проводил
     И отдавал их мрачному Харону.
     И вот спустившись с братом с дивных гор
     К подножию высокого Олимпа,
     Они вошли в дремучий дикий лес,
     Куда не проникает свет от солнца.
     Углубившись, спустились в тёмный вход,
     Что их привёл в огромную пещеру,
     Где в полумраке лодочник Харон
     С заросшим ликом, грязными власами,
     В плаще, завязанном тугим узлом,
     В лодчонке утлой души перевозит
     Чрез бурное течение реки
     На вечные страдания и муки…
     Их толпы здесь и всех не перечесть,
     Обрывки всех наречий раздаются
     И вздохи, плач, и исступлённый крик
     Сливаются во тьме неозарённой.


     Едва в ней различим отдельный лик
     Детей, мужей и женщин бестелесных,
     Что смерть сюда их толпами несёт:
     Едва справляется с работой старец.
     Успеет лишь одних перевезти,
     Как им вослед другие напирают
     Из ближних и из дальних мест земли,
     Сливаясь в непрерывные потоки…
     Но бодр ещё и зорок старца взгляд,
     Когда в преддверии все тени сортирует
     Затем, чтоб их на лодке отвезти
     За Ахеронт на вечные селенья…


     Все молят старца первыми свезти,
     Стеснённые извечностью страданья,
     И страх преображается в призыв
     В надежде, что на том-то побережье
     Их всё же ожидает меньше мук,
     Но как же заблуждались эти тени…


     Харон неспешно души отбирал,
     Шестом гоняя всех непогребённых:
     Они сто лет промыкаются здесь,
     Теснимые стадами мерзких тварей.
     Болезни, голод, страх, позор их ждут,
     И тяжкий труд среди людей отвратный,
     Пока и их старик не провезёт
     По тухлым, бурным волнам Ахеронта,
     Не пропустив при этом никого,
     Кто раз хоть очутился в этих сенях,
     Где трое – не богов – лишь были там
     И выбрались затем из подземелья:
     Сын Посейдона полубог Тесей,
     Пытавшийся похитить Персефону,
     Но схвачен был, прикован там к скале
     И лишь Гераклом вызволен оттуда,
     Заставившим Харона провезти
     Его с Тесеем чрез реку обратно;
     И Персефона, дочь царя небес,
     Которую, с согласия Зевеса,
     Женой себе оставил бог Аид,
     И та к нему спускается на лето…


     Желая всемогущим угодить,
     Совместно посетившим «царство мёртвых»,
     Харон из лодки выгнал теней рой
     И подогнал её кормою к Зевсу.
     Но тот взирал, как мучаются все,
     С какими причитаньями и стоном
     Они, разноязыкие, кричат,
     Пронзительно взывая к милосердью,
     Оценивая: сколь созрел их дух,
     Готовы ли они для воскрешенья?
     Потом воссел с Аидом в старый чёлн,
     Едва не потопив его при этом,
     Поскольку чёлн был нужен для того,
     Чтоб не тела возить в нём – толпы теней,
     А не сложённого из слитков мышц
     Двухсоткилограммового гиганта.


     Старик едва управился шестом,
     Перевозя богов на правый берег,
     Где долы и болота заросли
     Тюльпанами неведомых расцветок.
     Над ними сонмы бестелесных душ
     Безропотно проносятся, их стоны
     Веками, словно листья, шелестят,
     Скитаясь по бескрайнему простору,
     Хуля и господа, и род людской
     За эти беспрерывные страданья…



   Глава 8. Владимир Ленин


     Средь сонма душ, летающих во тьме,
     Кто не был, как все люди, погребённым,
     Я вижу вдруг знакомое лицо:
     Да это же Ильич, Владимир Ленин!
     Он пролетает рядышком со мной:
     Ну как же не воспользоваться этим!
     Пока Зевс с братом вместе с стариком
     Переправлялись на отлогий берег,
     Я с Ильичём рискнул поговорить
     И рассказать о крахе коммунизма.


     – Ильич! Ильич! – тихонько молвил я,
     С опаской глядя в сторону Аида.
     Услышав оклик, Ленин подлетел
     И, крайне удивлённый, приспустился…
     Измученный болезнью, он предстал,
     С безумными глазищами, с бородкой.
     Как призрак надо мною вождь повис,
     Но всё ж осознаю: да, это Ленин!
     И я в смущенье – шутка ли сказать,
     С кем говорю в сём царстве подземельном.
     И не живой, а трепет сохранён
     Пред гением идеи и порока,
     Хотя не мог потупить взгляд пред ним,
     Поскольку все труды его познавши,
     Отверг саму концепцию его
     О революции и коммунизме.
     Не он, а я, прожив в системе той,
     Её порочность изнутри увидел,
     Не он, а я подвёл итог борьбы,
     Какую он в семнадцатом затеял.
     И я в упор смотрел ему в глаза,
     Что на меня, прищурившись глядели.
     Как конспиратор, оценив мой взгляд,
     Что бросил я с испугом на Аида,
     Ильич, картавя, шёпотом спросил:
     – А вы как оказавись в цавстве мёвтвых?
     – За Зевсом незаметно проскользнул,
     Пока Харон сажал его на лодку.


     Затем продолжил, всматриваясь в лик,
     Знакомый всем, кто жил в двадцатом веке:
     – Ильич! Ваш образ очень много лет
     Служил мне путеводною звездою,
     Я был готов погибнуть за него,
     А вместе с ним и цели коммунизма.
     Лишь после понял – это ж утопизм,
     Так вознести природу человека.
     Ведь что дано пытливому Петру,
     Не может быть воспринято Иваном,
     И как кухарка Марья ни стройна,
     Она не может править государством!
     В стране необразованных крестьян,
     Вы, вопреки учению марксизма,
     Разрушили насильно старый мир,
     Стремясь внедрить идею коммунизма.
     И голод наступил, восстания крестьян,
     У коих хлеб насильно отбирали,
     И грянула гражданская война,
     Неся страданья, голод всей России.
     А я по существу социалист,
     И мне Плеханов оказался ближе,
     Но партия была у нас одна,
     Поэтому и стал я коммунистом.
     К тому ж рабочим в партию вступал,
     Ещё не изучивши «Капитала»,
     И мучился, когда стал понимать,
     Что власть эксплуатирует идею
     Для собственных всё возраставших благ,
     Скрывая их от нищего народа.
     А тех, кто не согласен с этим был,
     Она провозглашала диссидентом,
     И я был также им провозглашён,
     И выдворен за двери института.


     Но время шло – исчах СССР,
     Разрушился совсем, до основанья,
     И страны все, что были в СССР,
     Вернулись вновь на путь капитализма,
     И ни одна не думает опять
     Вернуться к «идеалам» коммунизма.
     Народ же снова втянут в ложный путь:
     Теперь его ведут к загробным пущам!
     И церкви, как грибы в лесу, растут,
     И власть попам их строить помогает:
     Налоги наши в стройки те идут,
     Хотя не мы их церкви разрушали.


     – А где же ВЧК, концлагевя,
     Куда смотвел железный мой Дзевжинский,
     Где Твоцкий был иль Сталин, наконец,
     И как же власть они не удевжали?
     Ужель овганизованный теввов,
     Что пвотив контвы был овганизован,
     Позволил этим моськам уцелеть
     И власть опять в вуках бувжуазии? —


     Смотрю, его от бешенства трясёт,
     Кругами вкруг меня впритык летает,
     Забыл уже, что мёртвый он давно
     И ничего, по сути, не решает.


     – Ильич, – шепчу, – их нет уже давно,
     Сначала Сталин учинил всем чистку:
     Большевиков всех старых расстрелял
     (Из тех, кто воспротивился режиму),
     Потом и миллионы в гроб загнал
     В тобой чуть раньше созданном Гулаге.
     Затем уже соратники его
     И самого со страха умертвили,
     А Вас же возложили в Мавзолей,
     Сказав, что Вы живее всех живущих,
     Причём без органов и без мозгов:
     Бальзамом кости с кожей сохранили.
     А коммунизма не было и нет,
     Остался от него один лишь призрак
     И коммунисты, надо же, позор:
     К попам, раввинам, к муллам повалили!
     Вчера все Вам быть верными клялись,
     Сегодня же цинично закрестились.


     Смотрю, Ильич сурово помрачнел,
     Лицо в гримасе гневной исказилось,
     Он что-то злобно выкрикнуть хотел,
     Но не успел, подхваченный ветрами,
     И вдаль помчал, а я за Зевсом вновь,
     Как тень, на правый берег устремился.
     Хотя от встречи с Лениным в Аду,
     Никак не мог я долго отрешиться.



   Глава 9. Вход в Ад


     На том брегу с змеями на спине
     Трёхглавый пёс, свирепый, страшный Цербер,
     В три глотки рёв в пещере издаёт,
     Впуская в Ад любого из умерших
     И злобно преграждая путь назад,
     Сурово исполняя суд Аида…
     Бог подземелья с факелом идёт,
     Дорогу брату Зевсу озаряет,
     Но Цербер и его не признаёт,
     Ощерившись трёхглавыми змеями.
     Ему Аид бросает мясо в пасть
     И тот, сглотнув его с травой снотворной,
     Заснул со змеями, прикрыв весь вход
     Туда, откуда нет обратно хода…
     Переступив с Аидом через пса,
     Шагнул в селенья теней громовержец
     И сразу слышит горький детский плач
     Ушедших в мрак невинных душ младенцев,
     Оторванных от грудей матерей
     И унесённых в мрак могил до срока…
     Чего-чего, но горький детский плач
     От жалости мне сердце разрывает,
     И я кляну и небо, и богов,
     Что их сюда, невинных, понагнали,
     Хотя при этом и осознаю,
     Что миф об Аде, Рае – предрассудки!


     В поту холодном на ноги вскочив,
     Измученный ужасным впечатлением,
     Что я во сне в смятенье испытал,
     Спустившись в Ад, идя вослед за Зевсом,
     Я сел с дрожащими губами на постель,
     Потрогал в страхе бьющееся тело
     И, осознав, что это только сон,
     Опять в него со страхом провалился,
     Желая всё увидеть до конца,
     Снедаемый животным любопытством…
     Так, не желая, всё же мы глядим
     На мёртвого, о жизни размышляя,
     Когда покойник, видом устрашив,
     Нас к думам о конечном побуждает…


     А здесь Крониду надо оценить:
     Готовы ли все люди к воскрешенью,
     Очистил ли их души смертный страх
     И те перенесённые страданья,
     Что им пришлось в Тартаре испытать,
     Пройдя чрез круги жуткой преисподней.
     Ведь он же всех умыслил воскресить,
     Соединив бесплотный дух с телами!
     Да можно ль оторваться здесь от сна,
     Коль предстоит такой масштаб деянья…
     И вновь, впав в сон, за Зевсом я лечу.
     Скрываясь в тень от факела Аида.



   Глава 10. Круг первый

   Великие, три пророка

     Итак, мы к кругу первому пришли.
     Спускаясь вглубь огромнейшего жерла.
     Откуда беспрерывно нёсся стон
     Мужей и жён, детей и плач младенцев…
     «За что? – невольно вскрикнул я во сне, —
     За что вас обрекли на эти муки.
     Зачем молились попусту богам.
     Зачем, как овцы, по церквам ходили?».
     Иду во сне, но как бы наяву
     Вдруг вспоминаю разъясненье Данте:
     «Не за грехи попали в первый круг.
     За то, что не познали акт крещенья
      И бога чтят не так, как мы должны»…


     Припомнив то, впадаю в раздраженье.
     Религии ведут людей к вражде.
     Поскольку каждая из них считает.
     Что истинной быть может лишь она.
     Хоть ни одна от смерти не спасает
     Ни гения науки, ни войны.
     Ни папу с муфтием, ни патриарха —
     Все прахом изойдут в сырой земле
     И дух исчахнет вместе с бренным телом.
     В твореньях лишь останется он жить,
     В делах своих служить потомкам будет.
     Но церковь утверждает ложный миф.
     Что души мёртвых вознесутся в небо.
     Хотя Вергилий с Данте видят их
     Во мраке подземелья, а не в небе.
     И я, забивши мифами мозги.
     Смотрю во сне на души в «поле скорби».


     Так размышляя, дальше я иду
     Вослед за богом неба и Аидом.
     Глаза уже привыкли к темноте,
     Как вдруг за Зевсом я огонь увидел,
     А вкруг него предстали в полутьме
     Великие, о коих только слышал
     Иль изучал их дивные труды,
     Шепча слова и мысли в восхищенье.


     Стоит Гомер, превысший из певцов,
     Отливший «Илиаду» с «Одиссеей»
     В единство содержания и форм,
     Вплетая в них народные сказанья
     И превратив всё это в бриллиант,
     Сверкающий потомкам и поныне,
     И огранённый в старости слепцом!
     За ним Лукан, Гораций и Овидий:
     Славнейшая из всех великих школ,
     Чьи песнопенья вознеслись над светом.
     Чуть дальше Дант, Вергилий и Шекспир,
     Вольтер и Ибсен, Пушкин наш и Байрон:
     Великие поэты, песни чьи
     Раскрыли человеческие души,
     А в них историю своих веков,
     Где были радость, горе и надежды.


     Чуть далее, Эней и Александр,
     За ним Наполеон, Суворов, Жуков:
     Великие стратеги страшных битв,
     Крупнейших операций и сражений,
     Что славу им и почести несли,
     В бессмертии деянья их оставив.


     Повыше их сидит сонм мудрецов:
     В средине Аристотель многодумный,
     А с ним Сократ, Платон и Демокрит,
     Анаксагор, Эвклид, Зенон и Гегель.
     Их столько здесь, что всех не перечесть,
     Хочу лишь Маркса выделить особо —
     Над всеми возвышаясь, он сидит
     И смотрит, много мыслящий, сурово.
     Двадцатый век жил с именем его:
     Такое он оказывал влиянье!
     И хоть не состоялся коммунизм,
     К которому философ устремлялся,
     Зато возрос, окреп социализм,
     Проникнув в поры стран капитализма,
     Где человек стал больше защищён,
     В чём вижу и заслугу Карла Маркса,
     Который вовсе не виновен в том,
     Что суть его идеи извратили
     Большевики, привнёсшие во власть
     Систему жесточайшей тирании.


     И Маркс притом научно доказал,
     Что мир, природа, бытие – первичны,
     Сознанье же – общественный продукт,
     И остаётся им, пока есть люди.
     Сейчас же логике, науке вопреки,
     В России истерия мистицизма.
     Хотят науку догмами сменить:
     Кто Библией, кто сурами Корана,
     И материализм на нет известь
     Из вузов, школ – всего образованья,
     Чтоб превратить народ в мычащий скот,
     Покорный церкви, бизнесу и власти.


     Так размышляя, глаз перевожу
     На тени тех, кто разместился справа.
     А там Эйнштейн, Ньютон и Галилей,
     Коперник, Дарвин, Кеплер с Планком,
     Бруно, Гай Юлий Цезарь, Рузвельт, Вашингтон,
     Рамсес второй, Махмутма Ганди, Черчилль…
     Я этих лишь по лицам признаю
     Узнать других никак мне невозможно,
     К тому ж опасно, рот открыв, глядеть
     И быть вдруг обнаруженным Аидом.


     А Зевс остановился и глядит
     На тени трёх известных всем пророков:
     На Будду, Мухаммада и Христа,
     Три веры утвердивших средь народов,
     И их самих вознёсших в ранг богов,
     С враждебностью глядевших друг на друга.
     Минос сюда их вместе посадил,
     Между собой вражду чтоб разрешили,
     Но те не захотели спор решать
     И языки как будто проглотили.


     Остро бросая взгляд на них, Зевес
     Подходит и Аида вопрошает:
     – А эти кто отдельно здесь сидят
     И, кажется, не жалуют друг друга?
     – Пророки: Будда, Мухаммад, Христос, —
     Ответил брату грозный бог Тартара. —
     Живые возвели их в божества,
     Они же здесь томятся – в подземелье.
     – Ну-ну! Мой сын искал их в небесах,
     Они же в царстве мёртвых, как все люди!
     И он подходит к первому из них,
     Кого зовут народы просветлённым.


     – Скажи мне, Будда, как же ты в земле
     Со смертными со всеми очутился,
     Коль сам посмертно назван божеством?
     – Когда меня кто спрашивал о боге,
     То я молчал, поскольку разум наш
     Охватывает только то, что может:
     Саму реальность может он познать,
     И потому не говорил о боге —
     Зачем вопросы эти обсуждать?
     – И ты не обещал всем воскрешенья?
     – Конечно, нет. О чём ты говоришь.
     Я всех учил в познании искать
     Самих себя, будить свою природу,
     Отбросить наслаждение от благ,
     Любить других людей и всё живое,
     Не убивать, не врать, не воровать,
     Не изменять и в рот не брать хмельного,
     Не поднимать суждений о богах,
     Отбросить все молитвы и обряды…


     «Да этот Гаутама – атеист,
     Действительно достигший просветленья,
     И потому был назван божеством,
     Хотя он был бы не согласен с этим,
     Не веруя в богов и чудеса».
     Так думал я, питая восхищенье
     К сидящему с улыбкой старику,
     Сумевшему постигнуть суть нирваны,
     Убить все вожделения в себе,
     Возвысив надо всем один лишь разум!
     Монахи же учение его
     С корыстью для себя истолковали
     И всюду возводя монастыри,
     Захватывали в собственность и земли,
     Что явно шло в противоречье с тем,
     Что утверждал в своём ученье Будда,
     Отвергнув право собственности лиц
     И всякое стремление к богатству.


     – И этот человек сидит во тьме,
     Достигнувши такого совершенства!
     Воскликнул Зевс и подошёл к Христу,
     Сидевшему невдалеке от Будды.
     И я тихонько следую за ним,
     Когда он подошёл к Назарянину.
     Сидит Христос – худой и с бородой,
     С усами, чёрно-грустными глазами,
     Нос очень тонкий, длинный и прямой,
     С ноздрями, будто в чреве их срастили.


     – Попы вот говорят, что ты воскрес,
     Но почему же, здесь ты, в подземелье?
     – Я не воскрес, а снятый со креста,
     По указанью Понтия Пилата,
     Бальзамом был пропитан, а затем
     Был помещён в пещеру, из которой,
     Очнувшись от страданий, я бежал,
     Ища своё прибежище в Египте,
     Где культы, «Книгу Мёртвых» постигал,
     Затем ушёл и жил в горах Тибета,
     Прожив с монахами остаток лет
     В обители нагорного Хемиса,
     Где ими назывался я Исси
     И где мои реченья сохранились.
     А тень моя, как видишь, здесь в Аду,
     Со всеми вместе тосковать осталась
     За то, что я провозгласил себя
     Спасителем для всех и Сыном Божьим.
     – Зачем же ты неправду говорил,
     Назвавшись иудеям Сыном Божьим?
     – Не отрицаю, так себя назвал:
     Ему же все сыны, кто верит в бога!
     Хотя ему я сын не по крови
     И не с небес спустился я на землю:
     Мариею – еврейкой был рождён,
     Влюбившейся в какого-то солдата.
     Попы же после выдумают всё,
     Что я рождён от непорочной девы.


     – Скажи, Христос, ты вправду ли хотел
     Изгнать попов и уничтожить храмы?
     Христос весь встрепенулся и изрёк:
     – Я к этому действительно стремился!
     Нельзя же паразитов сих терпеть —
     Они не есть посредники от бога.
     Ведь каждый, веря в бога, может сам
     К нему без них и храмов обратиться!
     Они же пусть работают, как все,
     И в поте зарабатывают хлеб свой.


     – А как же ты намерен воскресить
     Всех умерших из ночи преисподней,
     Коль сам на веки вечные застрял,
     В прах превратившись в Индии далёкой,
     Где до сих пор надгробная плита
     Твоё захороненье прикрывает?
     – А чем ещё я мог увлечь людей,
     Неграмотных, страдающих от рабства,
     Как не надеждою спасти их всех
     И дать им счастье в царствии небесном,
     Простив грехи и воскресив затем?
     – Так, значит, ты вводил их в заблужденье,
     Желая надо всеми вознестись!
     Но хоть сейчас раскаиваешься в этом?
     – Я многое в Аду пересмотрел
     И понял, как опасно многобожье,
     Когда взрастает злоба и вражда,
     Неся в себе страдания народов.
     И спрашивается: из-за чего,
     И кто виновен, кто рождает злобу?
     Конечно же, виновны в том попы,
     А также все служители религий:
     Чем больше к их богам приобщено,
     Тем больше льются в храмы их доходы.
     Но чтобы не было раздора меж людьми,
     Единый бог быть должен у народов,
     Хоть это не дано осуществить,
     Не истребив стремления к богатству.


     Пытливо глядя на Христа, Зевес спросил:
     – А если я решу из недр Аида
     Покойников обратно в день вернуть,
     Согласен ли ты будешь с этой мерой?


     Христос на Зевса странно поглядел
     И, помолчав немного, так ответил:
     – Две тыщи лет в раздумьях я провёл,
     О воскрешении забыв и думать,
     И вдруг ты предлагаешь сделать то,
     Что можно обещать лишь, но не сделать —
     Никто ещё из мёртвых не воскрес,
     Никто отсюда к свету не вернулся.
     – А если всё же воскрешу тебя,
     То что ты проповедовать всем будешь?


     – Молились чтоб на бога одного:
     На воскресителя народов – Зевса!
     Ни слова не сказав, Зевс отошёл,
     Направившись к пророку Мухаммаду.
     Тот был когда-то нищим пастухом,
     Однако же женившись на купчихе,
     Богатым стал и, обретя очаг,
     Забросил все занятия торговлей
     И обратил свой обострённый ум
     На возрожденье веры Авраама,
     Считавшего, что есть один лишь бог,
     И Мухаммад назвал его Аллахом,
     За много лет изустно передав
     Поток своих спонтанных «откровений»,
     Что после смерти свяжутся в Коран,
     «Ниспосланный» как будто бы Аллахом.
     Притом что в нём описано всё то,
     Что есть в иудаизме, в христианстве,
     А раньше – в «Книге Мёртвых» египтян:
     И ад, и рай, и миф о воскрешении…
     Его отличье – он почти в стихах,
     Сведённых в ста четырнадцати сурах.
     О чём всё это может говорить?
     Коран – не «откровения» Аллаха,
     «Ниспосланных» пророку своему,
     Его происхождение – земное!


     Так думал я в причудливом том сне,
     Идя вослед за Зевсом к Мухаммаду.
     Свет факела отбрасывал во тьме
     Две прыгавшие сзади светотени:
     От Зевса – туча чёрная стлалась,
     А от Аида – змеями скакала.
     Подходят к Мухаммаду, тот сидит.
     И громовержец властно вопрошает:
     – Ты знаешь ли, кто пред тобой стоит?
     – Не ведаю, увидев в царстве мёртвых
     Живых людей и слушая их речь,
     Чем я, конечно, просто потрясён весь.
     – Я Зевс, а с факелом – мой брат Аид,
     Мы оба – древнегреческие боги.
     – Есть бог Аллах, и он всего один,
     Других я отрицал и отрицаю.
     – Но где он, всемогущий твой Аллах,
     И почему тебя не воскресил он?
     А я стою, как видишь, пред тобой
     И воскресить народы собираюсь,
     Причём уже без страшного суда,
     Чем ты в своём Коране всех стращаешь.
     И всё ж скажи, коль воскрешу тебя,
     «Неверных» также будешь ненавидеть,
     Когда в Коране прямо говоришь:
     «Убит будь человек, как он неверен!»?
     Иль всё же это ты пересмотрел
     И стал к другим терпимей относиться?
     – Народам нужен бог, чтоб их взнуздать,
     Покорными для мулл и власти сделать,
     И прибыль от труда их получать,
     Они же пусть «труждаются» извечно!
     Аллах, дав преимущество одним,
     Другим же посулил терпеть до рая
     И пусть не простирают глаз своих
     На то, что дал Господь отдельным парам.
     Всемилостив Аллах, но и жесток,
     И покарает за любой проступок,
     И сомневаться в нём есть тяжкий грех,
     Который не прощает он неверным.
     – Но где ж тогда свобода у людей,
     Что только и ведёт людей к развитью,
     Коль ты определил для всех предел,
     Начертанный для каждого Кораном?
     – Всё истинно, что утвердил Аллах:
     Так было, есть и будет так извечно.


     Бог древних греков слова не сказал,
     Задумался и бросил взгляд на взгорье,
     Где троица великая сидит:
     Бетховен, Бах и рядом с ними Моцарт.
     За ними Гендель, Глинка наш стоит,
     А также Бородин и Пётр Чайковский.
     И там же Леонардо, Рафаэль,
     Великий Микеланджело томится…
     От них не стон доносится, не крик:
     Из уст их раздаются только вздохи.
     Мне всех, конечно, здесь не перечесть,
     Но всё ж успел Шаляпина заметить —
     Я так любил «Дубинушку» с ним петь
     По записи на старенькой пластинке,
     Иль слушать легендарную «Блоху»:
     Мурашки так и прыгали по телу!
     А как он Мефистофеля играл,
     Как исполнял Бориса Годунова!


     Лучано Паваротти с ним стоит:
     Его могу сравнить с одним Орфеем.
     И хоть я языка его не знал,
     Но слушал итальянца с упоеньем.
     Подальше их Беляева узнал,
     Он песню «Соловьи» мог так исполнить,
     Что сердце замирало от тоски
     И пред глазами зримо представали:
     Война, блиндаж, солдаты спят, весна
     И соловьи шальные их тревожат,
     Когда им скоро снова надо в бой
     Идти на смерть, недолюбив любимых.
     Козловский здесь же, Лемешев стоят:
     Я словно замираю перед ними!


     Аид о каждом Зевсу рассказал
     И тот стоял, впиваясь взглядом в лица,
     И думая при этом: «Надо ж как
     Природа может в людях проявиться!
     Не потому, что кем-то им дано
     И гений в них однажды пробудился:
     Трудом достигли всех своим высот,
     Упорством все способности развили!».


     И он, задумавшись, пошёл вперёд,
     Брат справа чуть – дорогу освещая.
     Поодаль я, вступая в круг второй,
     Бросаю взгляд на тени в круге первом,
     Где мне хотелось гениям сказать,
     Что их творенья обрели бессмертье.
     Но страх и ужас так владели мной,
     Что дыбом волосы, как шерсть, стояли,
     И я шептал Вергилия завет,
     Что Дант сказал чеканными словами:
     «Нельзя, чтоб страх повелевал умом;
     Иначе мы отходим от свершений».
     И, глядя в лица гениев с тоской,
     Когда и сердце в жалости сжималось,
     За Зевсом, молча, шёл я в круг второй,
     Откуда раздавался стон печальный…



   Глава 11. Круг второй

   Сладострастники

     Сын Зевса и возлюбленной его,
     Украденной однажды им Европы,
     Сидит Минос, назначенный Судьёй
     В подземный мир могущественным Зевсом.
     Идут к Миносу души чередой —
     Он каждому ведёт допрос суровый
     О прожитой им жизни на Земле,
     О помыслах, деяньях, прегрешеньях.
     Никто его не может обмануть:
     Сурово правит вверенной державой
     И казнями входящих заставляет
     Сознаться в злодеяниях своих,
     Что тайно те содеяли при жизни.


     Эринии: Алекто и Мегера тут —
     Богини мщения и лютой кары,
     Глаз не смыкая, плетью хлёстко бьют,
     Все тайны преступлений вышибая.
     Затем Минос выносит приговор:
     На сколько ступеней кому спуститься.
     Поглубже тех, кто убивал людей,
     Над телом или духом издевался.


     Увидев Зевса, обнял сын его,
     Не видя много лет отца родного.
     Без отдыха ведёт процесс Минос,
     Но тени никогда не убывают:
     Волнами изо всех концов земли
     За роем рой со стоном прибывают.
     То вверх их снежный ветер мчит,
     То вниз бросает прямо на каменья.
     Минос на всех наречьях говорит,
     В общении не зная затруднений:
     Все языки народов знает он,
     Допрашивая каждого сурово…


     – За что вот этих адский ветер мчит,
     И мучает во тьме, и истязает? —
     Спросил Миноса всемогущий Зевс,
     За всеми с любопытством наблюдая.
     – В кругу втором пытают души тех,
     Кто жил во власти плотских вожделений.
     Не зная меры в прихоти страстей,
     Вот, например, сама Семирамида.
     Царица ассирийская вдалась
     В такой разврат, что вольность разрешила
     Народу, чтобы он не осуждал
     Её за зов неутомимой страсти.


     За ней летит Елена, что была
     Виновницей уничтоженья Трои,
     А с ней Ахилл, что побеждённым был
     Её красой и жаждой наслаждений.
     Левее чуть, витая среди скал,
     Летит в ветрах царица Клеопатра:
     Неотразимой прелестью своей,
     Своим умом, блестящим красноречьем
     И, говоря на многих языках,
     Немалое число мужей ласкала.
     Средь них был Юлий Цезарь, и Помпей,
     И Марк Антоний, без ума влюблённый,
     Купивший страсть любовницы за жизнь,
     И рядом с ней витая в подземелье.
     Чуть дальше мчит всестрастная Сафо.
     Сократ ей был пленён, поэт Овидий,
     Солон на память изучал стихи,
     Что та творила в чувственном порыве,
     Когда и звон в ушах, и бунт в крови,
     И пот холодный в неге проступает,
     И тело от беспамятства дрожит,
     И кажется, что в страсти умирает.
     А чуть правее, следом за Сафо,
     Царица Катерина гордо мчится,
     Познав велико множество мужчин
     Во время императорства в России.
     За нею, в вихре, Мэрилин Монро:
     Известная актриса Голливуда,
     Не ведавшая как соединить
     Красивость тела и порочность духа.


     Минос лишь на известных указал,
     А сколько их всего в тени витает:
     И тех, кто жил, сгорая от любви,
     И тех, кто плотски сексом увлекался,
     Не зная чувства трепета души,
     Разврату ль меж собою предавался.
     Их сонмы свет выхватывал во тьме
     Продажных проституток, лесбиянок,
     Летящих с ними гомосексуалов
     И педофилов, мчащихся средь них.
     Последних гидра чёрная хватает,
     Разинув пасти красные свои,
     Зубами рвёт и в бездну их бросает —
     Поморщился при виде их Аид,
     А Зевс глядит всё с тем же любопытством,
     Пытаясь как бы внутрь их душ взглянуть,
     Понять причины мерзкого паденья
     И думая: «А стоит ли их мне
     Вытаскивать на свет земной из Ада,
     И мерзость эту к жизни возвращать,
     Когда они совсем неисправимы?».
     Задумчиво блуждает Зевса взор,
     Углубившись в возникшую проблему,
     И вдруг остановился взглядом он,
     На мимо пролетавшую папессу:
     Агнесса папой избрана была,
     Представ обманно в облике мужчины,
     Была, однако, разоблачена,
     Когда на крестный ход пошла на сносях,
     И умерла на площади Петра,
     Родив прилюдно мёртвого ребёнка.


     Вздохнул Кронид: и он грешил в любви,
     Как, в общем-то, и остальные боги.
     Имел гарем, где сотни чудных дев
     Его своею страстью ублажали,
     К тому ж, на удивление богам,
     Невинными обратно становились!
     Припомнив вожделения свои,
     Зевс в третий круг отправился по жерлу,
     И я незримо следовал за ним,
     Храня в душе достойное терпенье.



   Глава 12. Круг третий

   Чревоугодники

     А там, над топью, чёрный дождик лил:
     Холодный, непрерывный, леденящий.
     А вместе с ним и град, и мокрый гной
     С болотной тиной и водой смешались.
     Трёхмордый пёс со вздутым животом,
     С громадными когтистыми руками,
     Стоит над топью, лая на толпу,
     Что вязнет по пупок в вонючей жиже
     И тянется к роскошному столу,
     Накрытому и винами, и пищей.
     Хоть горестно и мерзостно в гною,
     Но злей, чем горе, голод был недугом.
     И только, кто кусок поднёс ко рту,
     Как пёс его хватает пастью жуткой
     И держит в ней иль кожу с мясом рвёт,
     И тот от боли воет, словно сука,
     Стремясь прикрыть рукой другой свой бок
     И корчась в исступлении от муки.


     – А эти кто? – спросил сурово Зевс, —
     – Те, кто обжорству в жизни предавался,
     Не зная меры в пище и питье. —
     Ответствовал верховный дьявол брату.
     А Зевс: «В науке сказано моей,
     Что чем природа совершенней в сущем,
     Тем слаще нега в нём, и боль больней,
     И тем сильнее тяга к совершенству.
     Но этим не дано к нему прийти,
     Удел их: есть, топтать и напиваться.
      Возможно, лишь намучавшись в аду,
     Они изменят свой животный принцип».


     И Зевс, не глядя более на них,
     Брезгливо обойдя зловонье топей,
     Направился быстрей в четвёртый круг,
     Откуда доносились хрипы, стоны,
     Смешавшись в общий непрерывный гул,
     Наполнив круг извечностью страданий.



   Глава 13. Круг четвёртый

   Служители религий, олигархи, скупцы и расточители

     И я за ними глубже вниз иду,
     Осмысливая сказанное Зевсом,
     И вижу: толпы бьются меж собой,
     Рвут волосы друг другу, бьют ногами,
     Кто изловчится – локтем, головой:
     Идёт жестокая борьба без правил.
     Стенания, проклятья режут слух,
     Бредут назад и вновь кричат друг другу:
     «Лишь Будда бог!»; «Господь один – Аллах!
     И Мухаммад – его посланник божий»;
     «Предатели, есть только бог Амон,
     Не знаем мы Аллаха с Мухаммадом»;
     «Есть бог-отец, бог-сын, бог-дух святой,
     И кроме этой троицы – нет бога!».
     Другие о своих богах орут:
     Их сотни, тыщи были у народов!
     И стон мучительный, и рёв стоит,
     И сонм на сонм кидается в атаку.


     Никто чужих богов не признаёт
     И здесь, в аду, нещадно бьют друг друга:
     Такую кару вынес им Минос,
     Желая их страданьем образумить.
     Но нет: искрится ненависть в глазах,
     Как у мангуст в их схватках со змеями!
     А правят битвой главы всех церквей,
     Мечетей, синагог, домов молельни.
     Вон вижу: папы римские в толпе,
     Чуть дальше муфтии и патриархи.
     Епископов и кардиналов тьма,
     А сколько здесь священников, монахов!
     Их сонмы в темени орут, кричат,
     На всех одежды клочьями свисают.
     Забыли и о поступи своей,
     Для простаков как будто величавой.


     А слева – на скале – Кирилл висит,
     Прибитый к ней железными цепями.
     А был собором к сонму всех святых
     Причислен патриарх Александрийский:
     Идею Троицы когда-то обобщил
     И за неё ж сгубил он Гипатию.


     Её «святоша» ведьмой посчитал
     За то, что та научно доказала
     Действительный источник христиан:
     Осириса, Исиду, сына Гора;
     За то, что та, не веря в чудеса,
     Всю «святость» церкви честно обнажала;
     За то, что жить без знаний не могла,
     Неся их в мир невежества и мрака.


     И вот фанаты, банда христиан,
     По наущению «отца» Кирилла,
     Забила насмерть, плоть всю содрала
     Ракушками с великой Гипатии,
     Спалив останки тела на костре:
     Покорность утверждая патриарху,
     Цинично возглашавшему любовь
     К любому из людей и всякой твари.
     Минос не просто приказал распять —
     Кирилла коршун день и ночь терзает:
     То печень клювом крючковатым рвёт,
     То роется когтищами под грудью.
     И только плоть немного зарастёт,
     Он тут как тут, и снова рвёт утробу.


     Устав смотреть на муки старика,
     Зевс бросил взгляд на новые колонны.
     В них тысячи и тысячи бредут
     По сумрачному кругу, восклицая:
     «Чего копить?» или «Чего швырять?»,
     Ругаясь, что есть силы сквозь натугу.
     И также бьются, волосы дерут,
     Кричат, шипят, как змеи, друг на друга.


     – Кто в этом круге? – спрашивает Зевс.
     – Служители религиозных культов,
     А также расточители, скупцы,
     Не знающие меры олигархи,
     Богатства кто нажив, себе сберёг,
     Забыв, что есть бесчисленные толпы,
     Которых каждый в жизни обделял,
     А неугодных – выгонял с работы. —
     Ответил брат. На что Кронид сказал:
     – Они и здесь не поняли смысл жизни,
     И если я верну их снова в день,
     Они вернутся со своим пороком.


     Задумчив стал бог неба. Помрачнел.
     Сомнение в сознание закралось,
     Когда он стал спускаться в пятый круг,
     Куда Минос обманщиков направил,
     Мздоимцев, лицемеров и воров,
     Ростовщиков, советчиков лукавых,
     А также обольстителей, льстецов,
     Подельщиков и сводников отвратных.
     И я иду в той жуткой полутьме,
     Иду и потихоньку чертыхаюсь:
     То там, то здесь ногой впотьмах споткнусь,
     Но ближе подойти остерегаюсь.
     И я терплю, шагая по камням,
     Так далеко, чтоб Зевс не мог услышать.


     А тот по жерлу с братом вглубь идёт
     По скрученным в спираль крутым ступеням.



   Глава 14. Круг пятый

   Обманщики, мздоимцы, лицемеры, воры, ростовщики, лукавые советчики, льстецы, обольстители, подельщики денег и слов, сводники и прорицатели

     Спустившись вглубь на пятый километр,
     Зевс дальше двинул – к скалам «Злые щели».
     Там посреди зияет глубина
     Кольцеобразной каменной воронки
     С уступами и щелями меж них,
     Где в два ряда течёт толпа нагая,
     Которую лохматые беса
     С размахом били плетью беспрестанно
     По спинам грешников, по голове
     Всех тех, кто жил обманом или сводней,
     Кто воровал, лукавил, прорицал,
     Мздоимствовал, прельщал, иль лицемерил,
     Расстаться ль с алчностью всю жизнь не мог,
     Подделывал ли деньги, документы.


     Всех душ не счесть – как листьев их в лесу,
     И мчатся в вихрях по кругам Аида,
     Приспустятся – ириния их бьёт:
     Сестра Алекты и Мегеры – Тисифона.
     Наполненная злобою она,
     С улыбкою, иронией, с сарказмом,
     Бичом ремённым хлещет по бокам
     И гадов гнусных к телесам подносит.
     Другие же прибиты к колесу
     И черти их спускают с плоскогорий,
     Затем опять закатывают вверх
     И вновь, ощерившись, с высот спускают.
     И так из года в год, из века в век,
     Поднимут вверх и снова вниз катают.
     Зевс глянул лишь на них и вниз пошёл,
     Не ведая к их мукам состраданья.


     Он поспешал увидеть круг шестой,
     Тиранов где, насильников пытают.



   Глава 15. Круг шестой

   Тираны, насильники, разбойники,
   Иван Грозный, Сталин, Пол-Пот

     Минос направил в предпоследний круг
     Насильников, тиранов всех народов,
     Разбойников, пиратов и убийц,
     Достойных самой изощрённой кары.


     Им было не дано уйти от зла,
     Что злом-то эти твари не считали,
     Оно срослось с мозгами, с плотью их
     И Главный чёрт им сам придумал кару.
     Убийцы и насильники людей,
     В каких бы формах зло их не являлось,
     Висели вниз башкою в пустоте
     И дрыгали в конвульсиях руками,
     Орали, что есть мочи в темноте,
     Чертей Аида, бога проклинали,
     Когда им бесы тело жгли огнём
     И солью на ожоги посыпали.
     И только их страдания пройдут,
     Им плоть прижгут – и в море опускают.


     А для тиранов Главный бес Аид
     Придумал наказание иное.
     Тиранов всех в истории не счесть,
     Да и узнать их было невозможно,
     Их толпы здесь, но всё ж троих узнал:
     Пол-Пота, Грозного и Джугашвили,
     Последний – Сталиным себя назвал,
     Войдя в историю с подпольной кличкой.
     Начну с Ивана Грозного свой сказ:
     Его я первым в страшном сне увидел.
     Для той среды, в которой жил Иван,
     Он – самый образованный в России.
     Начитанный – все книги прочитал
     У князя Шуйского в библиотеке
     И в шахматы играл, стихи писал,
     Прекрасно пел, руководил капеллой.
     В шестнадцать лет становится царём,
     И здесь нутро Ивана проявилось!


     Чувствительный, с мятущейся душой
     Меж яростью и страхом быть убитым,
     Как все злодеи, он трусливым был,
     Но с юных лет испытывал влеченье
     К картинам зла, к мучениям людей
     И всевозможным формам истязаний,
     И наслаждался, глядя, как казнят
     Иль рвут людей голодные медведи.


     И этот православный изувер,
     Помазанником божьим наречённый,
     Внушивши с детства самому себе,
     Что бог ему один судьёй остался,
     Боярина кинжалом заколол:
     Старик на трон как будто покушался;
     Опричнину создал, начал террор,
     Казнил бояр иль отправлял их в ссылку.
     Исторгнув гнев, он приходил в покой
     И долго находился в равновесье,
     Пока опять какой-нибудь «злодей»
     Не доводил души его до гнева,
     И он не бился в дикости своей,
     Крестясь, творя злодейские деянья.
     Однажды он сноху свою застал
     Полураздетой в царевых покоях,
     И в гневность впав, он так её избил,
     Что с нею тут же выкидыш случился.
     И сына в злобе посохом прибил
     За то, что тот пытался заступиться
     За кровью истекавшую жену.


     Рождённая безмерным властолюбьем
     Опричнина, что изувер создал,
     Рубила топорами, жгла, пытала,
     Топила в прорубях, вздымала за ребро,
     Сажала на кол лишь для устрашенья
     Как будто за предательство царя:
     Попытку вроде б сдачи Сегизмунду.


     Шесть миллионов было на Руси,
     Когда Иван четвёртый начал править,
     Два миллиона недостало в ней,
     Когда ушёл сей изувер в могилу.


     Но как бы не считал себя сам царь,
     Поставленным на трон веленьем бога,
     Его любимчик, Годунов Борис,
     Совместно с Вельским отравил злодея.
     И это воплощенье зла, садист,
     Находится в шестом кругу Тартара,
     Где язвами покрыта плоть его
     И сонмы мух копаются в гноеньях.
     Он только отмахнёт рукой одних,
     Другие чёрной тучей налетают,
     И кровь его безжалостно сосут,
     И в органы всё глубже проникают.
     И так всегда, пока он там, в Аду,
     Тирана черви с мухами терзают,
     И только язвы где-то зарастут,
     Как сразу в новом месте возникают.


     Иван с мольбой на Зевса поглядел,
     Пытаясь в нём увидеть состраданье,
     Но, бросив взгляд с презреньем на него,
     Зевс прочь пошёл от мерзкого созданья,
     Туда, где «вождь народов» помещён —
     Один из кровожаднейших тиранов,
     Какие только были на земле
     В истории евразийских народов.


     И надо же, как хитро правил вождь:
     Несчётное число людей сгубил он
     В построенных повсюду лагерях
     От Волги и до Дальнего Востока,
     Его ж боготворил слепой народ,
     Не веруя, что Сталин в том виновен.
     К нему, как к богу, обращались те,
     Кто ждал у стенки своего расстрела…


     Так одурманить, так мечтой увлечь
     О строящемся будто коммунизме,
     Что думаешь: народ-то наш созрел
     До разума и принципа свободы
     Иль был и остаётся лишь рабом,
     С любовью относясь к своим тиранам?
     Он сам людей не резал и не бил,
     Как Грозный царь иль тот же Пётр Великий,
     Машину изуверскую создал:
     НКВД, вершивший злодеянья.
     А он туда лишь списки отправлял:
     Кому – расстрел, кого – в ГУЛАГотправить.
     На ту же, но растянутую смерть,
     Откуда большинство не возвращалось.
     И Сталин же отдал приказ изжить,
     Избавиться от польских офицеров,
     Попавших в плен, когда он разделил
     С Адольфом измордованную Польшу.
     Пятнадцать тысяч кинул под расстрел
     В лесу села Катынь, что под Смоленском.
     Чрез двадцать лет Иосиф отомстил
     За тридцать с лишним тыщ красноармейцев,
     Что те в двадцатом угодили в плен
     Во время русско-польского конфликта,
     И сгинувших от голода в плену,
     От тифа, диареи и чахотки.
     Конечно, Сталин внёс огромный вклад
     В великую победу над фашизмом,
     Но вклад тот просто меркнет перед злом,
     Что вытворял сей мрачный душегубец,
     Всегда борясь за собственную власть
     Под видом идеалов коммунизма.


     И вот я с содроганием смотрю
     На лик того, к кому Зевес подходит:
     Во льду по саму грудь тиран застыл,
     Да так застыл, что и дышать не может.
     Лишь здесь грузин почуял, наконец,
     Как в лагерях от холода страдали
     В Мордовии, в Сибири, в Колыме,
     Куда энкавэдэшники сгоняли
     Десятки тысяч, миллионы жертв,
     Отправленных сатрапом на мученья.


     Недалеко от Сталина Пол-Пот:
     Такой же изувер и кровопийца!
     В Камбодже, в небольшой совсем стране,
     Он больше миллиона уничтожил
     Интеллигенции своей страны —
     Во имя идеалов коммунизма!
     Смотрю из-за скалы, как в рот его
     Кипящий жир лохматый чёрт вливает,
     А трое держат, чтоб тиран не мог
     И рта закрыть, тем боле отвернуться.
     И только рот злодея заживёт,
     Едва он шкварки выплюнет из глотки,
     Как черти снова, также вчетвером,
     В его нутро кипящий жир вливают…


     Я только на троих лишь указал,
     Но тут, в кругу, их толпы находились,
     И были здесь не только лишь цари,
     Правители, но были даже жёны,
     Что мучили мужей, детей своих,
     И женственность, и ласку растеряли.
     Тираны все стояли чередой,
     Со страхом ожидая наказанья.
     Никто не мог от доли сей уйти,
     За всеми черти зорко наблюдали.
     А я стоял натянут, как струна,
     Все чувства обострились до предела
     И ждал, когда Зевс двинется вперёд,
     И мы войдём в последний круг Аида.


     В шестом кругу Зевс слова не сказал,
     Глядел лишь с отстранённым любопытством
     И, жутко усмехнувшись, вниз пошёл,
     Аид за ним, а я вослед поплёлся.



   Глава 16. Круг седьмой

   Фашисты, убийцы, предатели

     И вот он, наконец-то, круг седьмой —
     Последний круг. Его забыть нет силы.
     Минос сюда всех нелюдей загнал:
     Здесь собраны фашисты и убийцы,
     Предатели своей страны, родных,
     Изменников друзей своих и близких.


     Язык бессилен муки передать,
     Страдания, что вынесли народы
     От рук фашистов, мерзких палачей,
     Что миллионы в землю уложили.
     Умом их не дано понять никак:
     Они должны пройти огни геенны,
     Все мыслимые муки испытать!
     И я вошёл в последний круг за Зевсом,
     И на страданья нелюдей гляжу:
     Их сонмы здесь, бесчисленные толпы!
     И я спешу их муки передать,
     Испытывая жуткость ощущенья
     От их страданий, горести и мук,
     Когда смотрел на толпы безголовых:
     Отрублены башки и кровь течёт
     Из шеи тех, кто инстинктивно хочет,
     Как прежде, выкрикнуть послушно «Хайль!».


     Их чёрт по кругу в сумраке гоняет,
     И те идут, чеканя твёрдо шаг,
     Как раньше, на торжественных парадах,
     Но только кто-то хочет крикнуть «Хайль!»,
     Как коршун тут же: прыг ему на плечи,
     И мясо шеи с жадностью клюёт,
     И чёрной кровью фрица запивает.
     Пройдёт немного времени и «Хайль!»
     Невольно прёт из горла у другого,
     И новый хищник мясо шеи рвёт,
     И также запивает чёрной кровью.


     За ними сотни новых рот идут,
     Но там уже кривляются колонны,
     То влево их заносит, то вперёд:
     Им черти всем поотрубали ноги!
     Причём у всех какую-то одну:
     В одной колонне ковыляют левой,
     В другой идут совсем наоборот —
     Там непременно прыгают на правой.
     И все идут, скрипят на костылях,
     Но кто-то обязательно споткнётся,
     Иль наземь громыхнётся с костылём:
     Ему в штаны чёрт запускает гада.
     И пастью тот впивается в культю,
     И яд в неё клыком своим вонзает.
     И ор, и крик, и жуткий вопль стоит,
     А Зевс злорадно смотрит на страданья.


     На смену им других вослед ведут:
     У этих толп от рук одни обрубки.
     Три раза в день поесть они хотят:
     Им жаб и скорпионов в рот толкают.
     Взглянув на них, Зевс далее пошёл,
     Остановившись пред зиявшей щелью,
     Где рылом хрюкала толпа людей
     И запах шёл от них невыносимый:
     Они, то погружались в мерзкий кал,
     То с хрипом их обратно выносило.
     Сюда Минос предателей загнал:
     От запаха меня чуть не стошнило.


     Прикрывши ноздри, Зевс спешит вперёд
     Пройти к казнимым теням новой щели.
     И я за ним незримо по пятам
     Скольжу, как тень, вдоль жерла преисподней.
     И вижу в них отверстий длинный ряд
     На каменных ступенях злобной щели:
     И в каждом кто-то бил, сучил, толкал
     Торчащими по голени ногами,
     А туловищем в камень уходил,
     И огнь у всех змеился над ступнями.
     И визг, и крик истошный исходил
     Из глоток тех, кто втиснут был в отверстья.
     Здесь муки принимают вечно те,
     Кто сделал ремеслом своим убийство,
     Кто женщин убивал и стариков,
     Детей расстреливал, губил младенцев.
     Здесь те, кто в сорок третьем сжёг Хатынь,
     А вместе с ней всех жителей деревни
     Согнал в сарай и, заперев в нём, сжёг,
     Не пощадив детишек малолетних;
     Кто учинил евреям Холокост
     И сотни тыщ их зверски уничтожил…


     Всех зверств фашистов мне не передать,
     Но я глядел лишь только с любопытством
     На муки их, хоть ужас был в душе,
     Что слился с жаждой мщенья за злодейства,
     Какие те народам принесли,
     Сгубив в войне десятки миллионов.
     И мой отец убит был на войне,
     И у меня к фашистам нет прощенья.


     Так думал я, а в это время Зевс
     К Аиду обращается с вопросом:
     – А где же те, кто развязал войну,
     Кто выпестовал злобный лик фашизма?
     Какие муки ты придумал им,
     И как они ведут себя поныне?
     – Они в Аду – на самой глубине. —
     И бог Аид, ощерившись зубами,
     Поправив факел с паклей смоляной,
     Пошёл вперёд и вниз по горной круче,
     Откуда раздавался тяжкий стон,
     Что больше был похож на вой гиены.
     Зевс крупным шагом следовал за ним,
     Стремясь быстрее выбраться отсюда.


     И вот они на самом дне жерла
     Идут в мерцанье факельного света.
     Один их вид в душе рождает жуть
     И я вжимаюсь в стену преисподней.
     Пытаясь выжить, я борю свой страх
     И от жары весь потом обливаюсь:
     Чем глубже к центру, пупу ли земли,
     Тем жарче там и нестерпимей телу.
     Прошли семь вёрст по Аду в глубину —
     И шестьдесят по Цельсию скакнуло.


     Смотрю, кой-где в расщелинах земли
     Взрываются, искрят потоки лавы,
     Жара такая по низу жерла,
     Что я как будто подошёл к вулкану,
     И здесь, в глубоком каменном мешке,
     Фашистские вожди глазам предстали.
     Вот Гитлер ползает без ног и головы
     (В России череп сохраняют с дыркой),
     А ноги были в прах превращены,
     Когда его у бункера спалили.
     У Геббельса ножом пронзён кадык,
     Хрипит чего-то, кровь течёт из горла,
     Плюёт её обрубком языка,
     И всё кричать, орать ему охота.
     У Геринга разверзнутый живот:
     Кишки его с дерьмом меж ног свисают
     И внутренности булькают в крови,
     А Борман без ушей и глаз шагает:
     Их черти вырвали и срезали ему.
     Гестапо возглавлявший Генрих Гиммлер
     Без рук, без ног, как самовар, сидит:
     Ему чертяки их поотрубали,
     И он с тоской на Гитлера глядит.
     На Муссолини стянута верёвка:
     Он и в аду висит вниз головой,
     Болтаясь в петле, как баран в закланье,
     С налившей кровью, чёрной головой,
     Из губ которой издаются хрипы.
     С ним рядом Власов генерал висит,
     Попавший в плен и служащий фашистам.
     Предателей особенно казнит
     Верховный бес в своём подземном царстве.
     Того же Власова поддёрнут на петле,
     Затем на пень легохонько приспустят.
     Тот только воздух в лёгкие возьмёт,
     Как бес ногой пенёк под ним сшибает
     И всякий раз, как автомат, визжит:
     – Предателей и черти ненавидят!


     Фантазиям Аида нет границ,
     Он дни и ночи думает о пытках:
     Кого как изощрённее казнить
     И оправдать доверие Олимпа.
     И черти – подчинённые его,
     Не меньше босса в том преуспевают.


     Увидев мир страдания и мук,
     Устав от странствий в царстве преисподней,
     Зевс с богом Ада выбрались на свет
     По-прежнему пути, а я – за ними.
     Не буду всех страстей передавать,
     Что испытал я, двигаясь обратно,
     Но только лишь взглянув на белый свет,
     Я понял: ничего нет краше жизни!


     Но сон мой не окончился в тот час,
     Когда за Зевсом я примчал к Олимпу
     И тенью в их покои залетел,
     Стремясь узнать о принятом решенье,
     Когда мне душу раздирал вопрос
     И там, в Аду, и после возвращенья:
     Ужели он и вправду воскресит
     Десятки миллиардов преисподней?



   Глава 17. Возвращение из Ада


     Устав от посещенья царства зла,
     Где столько человеческих страданий,
     Бог неба с Главным чёртом возлегли
     На пурпурных и пышных одеялах.
     Им тут же слуги воду принесли
     Для рук, корзины, полные дарами,
     И сто рабынь, как до похода в Ад,
     Их танцами волнующе прельщали…
     Но Зевсу было вовсе не до них:
     Он на проблеме был сосредоточен,
     Какую надобно сейчас решить
     В кругу богов, причастных к воскрешенью.


     Заходит Гера, буйный Посейдон
     И несравненная сестра Деметра.
     Все с любопытством ждут, когда Зевес
     Расскажет им о посещенье Ада,
     О чувствах им поведает своих
     И о, возможно, принятом решенье.
     Неторопливо Зевс им рассказал
     О том, что он увидел в царстве мёртвых,
     На что своё вниманье обратил
     И, наконец, о принятом решенье.
     – Я многое в Аду пересмотрел
     Приемля замечанья Посейдона,
     Сомнения, что высказал Аид
     По поводу идеи воскрешенья,
     А также наблюдения свои.


     Не всем урок, что люди получили,
     Как я увидел, оказался впрок
     И как Верховный Бог повелеваю:
     Народы, независимо от рас,
     Их прежней жизни, веры и порока,
     Что умерли когда-то на земле.
     Должны душой соединиться с плотью
     И в прежнем виде в день возвращены:
     Пророки не сулили им иного.


     Условие при этом лишь одно:
     В аду останутся тираны и убийцы.
     Фашисты, педофилы всех мастей,
     А также все служители религий.
     Поскольку их уже не изменить
     И место им одно – в кругах Тартара.


     Всех, кроме тех, кого я указал.
     Из царства мёртвых выпустить немедля.
     Как только Солнце выйдет в свой зенит
     На всех без исключенья континентах.


     Надеюсь, что мучения в Аду,
     Которые народы испытали.
     Сознанье их в иное устремят,
     А именно: к гармонии развитья,
     В стремленье меру в жизни соблюдать.
     Полнее дух и тело развивать,
     И сберегать столь хрупкую природу.


     Не смогут выжить – пусть себя винят:
     Они хотели акта воскрешенья
     И я желание исполню их.
     Не принимая на себя последствий.
     Служителей мечетей и церквей:
     Попов, монахов, мулл ли иль раввинов.
     Что живы и религии свои
     Используют на божествах, как бизнес,
     С их службы отстраняю в этот день,
     И больше пусть о ней не помышляют.
     Работают пусть в поте, как и все,
     И хлеб насущный честно добывают.
     А богу царства мук Зевс приказал
     Немедленно готовить воскрешенье,
     И только солнце подойдёт в зенит
     В любом из уголков земного шара:
     Всех выпустить, кого он указал,
     Открыв Аид и распахнув могилы.



   Глава 18. Воскрешение


     Услышав на Олимпе тот Указ,
     Я будто бы на родину помчался —
     Как НЛО примчал в Сосновоборск
     И сразу же на кладбище спустился,
     Где матушка и отчим мой лежат
     Среди огромнейших шумливых сосен.
     У маминой могилы встал и жду,
     Когда Указ вселенский вступит в силу.


     И это всё как будто наяву,
     И я с биеньем сердца ожидаю,
     Когда припрыгнет стрелка на часах
     И предо мной разверзнется могила!


     Какой-то бред, кручусь, верчусь во сне
     И думаю: вот так и умирают,
     Когда не сбудется бредовая мечта,
     И наважденье вытряхнуть пытаюсь.
     Но кладбище, могила – вот они!
     Я будто бы наглядно их взираю,
     Смотрю на стрелку, как шальной, и жду,
     Когда часы покажут мне двенадцать.
     Какая-то старуха подошла
     И тихо, испытующе, спросила:
     – Ты будешь, чай, Раисин что ли сын?
     Красавица была и умница какая!
     Как жаль, что шестьдесят лишь прожила,
     Когда её машина задавила.
     – Да, да, я сын. – На бабку посмотрел
     И вновь на стрелку нервный взгляд бросаю.


     А в это время там, в земле, в гробах,
     Все кости меж собой соединялись:
     Голень сошлась с откинутой стопой,
     И пальцы по порядку подобрались,
     И череп, что отпал, прирос к хребту,
     И руки вновь вошли в свои суставы.
     И только кости тканью обросли,
     А органы на место разместились,
     Как кровь по жилам тела полилась,
     Все органы, глаза, мозги ожили,
     И души, как ни в чём, в мозги вошли,
     И люди все в гробах глаза открыли.
     Моргают дико, смотрят в темноту,
     Пытаются осмыслить ирреальность.


     Но вот двенадцать! Дрогнула земля
     И все могилы стали разверзаться!
     Гляжу – тихонько валятся кресты,
     Надгробья покосились и упали,
     Земля открылась, крышки от гробов
     Откинулись и мёртвые восстали!
     Бабуся, что стояла предо мной,
     Как скошенная, тут же повалилась.
     Не может сердце вынести сего —
     И я едва сознанья не лишился,
     Когда стоял ни мёртвый ни живой,
     На сюрреальность глядя обалдело.
     И мне по телу пробежала дрожь,
     Когда могила мамина открылась,
     И крышка гроба отвалилась прочь,
     И мама встала, сбросив покрывало.
     Хотел в могилу кинуться, помочь:
     Она сама как будто вылетает
     И у могилы рядышком встаёт,
     И тянется измученно руками.
     Схватив её, от ямы отвожу,
     Как ненормальный, и смеюсь, и плачу,
     То отодвину, то к себе прижму,
     Не веря в то, что предо мною мама.
     Смотрю, все люди, вырвавшись на свет,
     Смеются, плачут, смотрят друг на друга,
     Кто узнаёт кого, кто нет, и все
     Стоят и смотрят с жутью на могилы,
     Откуда только что восстали вдруг,
     Не веря в то, что с ними происходит.
     Ощупывают, трогают себя,
     Все выряжены словно как на праздник,
     А кто и в белых тапочках стоит:
     Глядят вокруг и хлопают глазами.
     Ведь только что все были там – в земле,
     А здесь вдруг сосны, кладбище и небо!
     И каждый вновь на свет небес взглянул
     И ощутил дыхание земное,
     И красоту цветов, травы, лесов,
     Лаская их безмолвно нежным взором.
     И многие теряют разум свой,
     Не справившись с нахлынувшим волненьем.


     Но дед на свет вернулся стариком,
     Дитя дитём из Ада возвратился,
     Кто был больным, больным же и воскрес,
     Безногие – безногими восстали,
     А кто, как прежде, дёргается весь:
     Нельзя и перечислить все болезни,
     Что род людской в могилы завели,
     А вместе с ними указать пороки,
     Что их к болезням, к смерти привели.
     И белые, и жёлтые стоят,
     Сидят с багрово-синей, чёрной кожей:
     Душа трепещет в лица их смотреть,
     Какой уж там – порадоваться вместе.
     Родные, близкие друг друга узнают,
     Целуются, не веря в воскресенье,
     Никто из них пока не сознаёт,
     Какие вслед появятся проблемы.
     Сейчас же каждый рад был одному,
     Что он воскрес и вырвался из Ада,
     И с жадностью смотрел на светлый мир,
     Который стал едва им узнаваем:
     Одни скончались год ли, пять назад,
     Другие – сотни лет в земле лежали.
     Чужие всем. Не знают никого.
     Чужой язык, одежда, лица, нравы.
     И счастливы как будто, выйдя в свет,
     Но вместе с тем, растерянны, печальны.


     Проходы все забиты у могил,
     Не знаю, как мне к отчиму прорваться.
     Глядим – идёт: схоронен рядом был.
     Я кинулся к нему, обнялись, плачем…


     Проснулся я в избытке чувств, смотрю:
     Один, как перст, и мокрая подушка.
     Ведь надо ж так во сне взвинтить себя,
     Что будто наяву всё ощущаю!


     Упал опять, заснул, чтоб видеть всё,
     И снова пред глазами мама с папой!
     Прижались мы друг к другу у сосны
     И смотрим, потрясённые виденьем.
     А в это время жители села
     Увидели на кладбище воскресших
     И, сообщив немедленно другим,
     Рванули кучками и толпами к могилам.
     Что было? Невозможно передать,
     Когда десятки тысяч плачут, воют,
     Пытаясь что-то внятное сказать,
     Не веря в то, что с ними происходит.
     Кошмар какой-то, массовый психоз:
     Кто молится, кто вертит головою,
     Кто в ближнего вцепился, кто стоит
     И явно был психически расстроен…


     А я стою и думаю о том,
     Что в это время в мире происходит.
     Ведь в этот день поднялись из могил
     На всех, без исключенья, континентах:
     И те, кто сотни тысяч лет назад
     В людей из обезьяны превратились!
     Десятки миллиардов в жизнь вошли
     И в города, селенья потянулись!
     Весь мир был в шоке, будто ошалел,
     Восторгам, плачу не было предела,
     Потом лишь осознание пришло:
     А дальше-то что надо будет делать?


     Шесть миллиардов на земле всего
     Пока что на сегодня проживают.
     Из них всего один лишь миллиард
     Богатым, даже золотым считают,
     А пять, из тех шести, едва живут,
     И миллионы умереть желают
     От голода, болезней, нищеты,
     Воды – и той, уже не всем хватает.


     А здесь же – сотни миллиардов ртов:
     Запасов даже на обед не хватит.
     А дальше чем поить их и кормить,
     Куда вселить, найти для них работу?
     Ведь тех, кто умер тыщи лет назад,
     Уже совсем никто не понимает.
     Они лишь меж собою говорят
     И толпами особняком собрались.


     Все парки, скверы, площади всех стран,
     Дороги, пастбища людьми забиты.
     Всё остановлено, всеобщий паралич
     Объял народы стран и континентов.
     Воскресшие мильярды есть хотят,
     Поскольку их в Аиде не кормили.
     Открыли все склады, что в мире есть,
     Но те запасы вмиг опустошили.
     А что на ужин, завтрак всем им дать,
     Когда и на обед не всем хватило?
     Вода закончилась, заводы все,
     Всё производство вдруг остановилось.
     Весь транспорт посреди дорог стоит,
     Бензин закончился, энергия иссякла…


     Зевс на небо с Олимпа улетел
     И сверху за содомом наблюдает.
     Все континенты быстро облетев,
     Он видит результаты воскрешенья.
     Хотел ли он того, что увидал,
     Предполагал ли бедствия такие?
     Ведь воскресив, но всех не излечив,
     Не обеспечив всем необходимым,
     Он изначально обрекал людей
     На новые страдания и муки.
     – Но почему я должен из небес
     За род людской решать его проблемы?
     Наслушались от пастырей своих
     Надуманных легенд о воскрешенье,
     И каждый хочет, чтоб и он воскрес,
     И близкие на белый свет вернулись.
     А то, что если воскрешать, то всех:
     Не каждый мог до этого додумать.
     Да и хотел ли, коли эгоизм
     Стал нормой всех, и человечьей сутью.
     Ну что же, коль хотели, я вернул,
     Исполнил обещания пророков.
     Теперь пусть сами думают о том,
     Как им решать возникшие проблемы.
     Но им их не удастся разрешить,
     Поскольку нет условий для решенья,
     Как не дано вулкан остановить,
     Пока он сам не выбросит всей лавы
     И в ней не укротит мятежный дух,
     Не знающий предела своенравью.


     Так думал он, витая над землёй
     И видя неисчислимые беды
     Десятков миллиардов человек
     Живых и тех, кто только что воскресли.
     Кто умер пять ли, десять лет назад,
     К родным пришли и временно приткнулись.
     А те, кто умер сотни лет назад,
     Кто им поможет как-то приютиться,
     Когда борьба за пищу началась
     И свалки превратились в место жизни
     Для изнурённых голодом людей,
     Где толпы бьются не на жизнь, а на смерть.


     Прошло семь дней. Всё съедено вокруг:
     Домашней живности нигде не стало.
     Где были аллигаторы, слоны,
     Жирафы, бегемоты иль медведи:
     Всё, всё, везде истреблено.
     Тюлени и олени лишь остались,
     Но сил где взять добраться, чтоб до них:
     И те народам Севера достались.


     Пандемия возникла. Мор настал.
     И миллиарды гибнут от холеры,
     Сибирской язвы, тифа ли, чумы,
     От оспы ли, чахотки, диареи…
     Лекарства нет, вода заражена,
     Никто не убирает горы трупов,
     Что посвежей, тех жарят на кострах:
     Каннибализм стал средством выживанья.
     За соль, за спички битва, как в войну,
     О корке хлеба и мечтать забыли.
     Какое там: врождённый ум, мораль!
     Сильнее кто физически, наглее,
     С злорадством превосходство ощутив,
     Куражатся над теми, кто умнее.
     Мораль «Не верь, не бойся, не проси»:
     Его мораль, и он с ней выживает,
     Таких же подчинив себе, как сам.
     И все трепещут от их жуткой власти.


     Везде, везде пустые города,
     Повымершие начисто селенья,
     Где трупы миллиардов издают
     Несносный для отверстий носа запах.
     Нутро их грифы, вороны клюют,
     Шакалы, псы и крысы плоть терзают.


     Люд исчезал. Он даже не излил
     Высоких чувств к вернувшимся из Ада:
     Ни к бесподобным грекам-мудрецам,
     Ни к гениям поэзии, науки.
     Мир просто обезумел от проблем,
     Что на него негаданно свалились.


     Когда ж воскреснул Иисус Христос,
     То люди от пророка разбежались:
     Он вовсе не похож был на того,
     Чей лик они глядели на иконах.
     Никто ему поверить не хотел,
     Попы ж его особо испугались:
     Он нужен был им вовсе не живым,
     Христом они, как символом, кормились.


     И Мухаммад – философ и поэт,
     Оратор, воин, покоритель мыслей,
     Быть может, величайший из людей,
     Кто оказал влияние такое
     При жизни, в общем, не такой большой
     На судьбы жизней сотен миллионов,
     Он тоже испытал, что и Христос,
     Когда воскрес и вышел из гробницы.


     И Гаутама (Будда), выйдя в свет
     Из мрачных недр гнетущего Аида,
     Столкнулся с тем, что Муххамад, Христос:
     Нигде философа не признавали.
     Конфуций – величайший из сынов
     И мудрецов китайского народа,
     Не веривший в загробный мир, в богов,
     Являвшийся по сути атеистом,
     И он был, как и Будда, удивлён,
     Когда его признать не захотели.
     Но он и не сердился на людей,
     Витая мыслью в бесконечном небе.


     От миллиардов жителей земли,
     И тех, кто жил, и тех, кто воскрешён был,
     Остались чукчи, банды, дикари,
     Что прятались по африканским джунглям,
     В тайге, в районах вечной мерзлоты,
     В горах, пустынях, в джунглях Амазонки:
     Где связаны с природой племена,
     Где есть олени, рыба ли, тюлени.
     Они, как прежде, промыслом живут,
     Поскольку не дошла до них холера…


     Вот так бог греков, древний бог Зевес,
     Предметно преподал урок народам:
     Нельзя людей из праха воскресить,
     Не надо верить в мифы, в ложь религий.


     И я проснулся. День был на дворе,
     На небе синем солнышко светило,
     А я стоял в раздвоенности чувств:
     И счастлив был, и всё ещё терзался.
     Ну что же, сон и есть всего лишь сон —
     Каких причуд во сне мы не увидим!
     Кому-то он, возможно, будет впрок,
     А кто-то усмехнётся сим страшилкам.
     Кто разумом, кто мифами живёт,
     А кто-то, так и мыкаясь меж ними:
     На всех ведь никогда не угодишь.
     К тому ж и угождать я не намерен.

   2009–2010 гг.



   • • •


     Кто любит бурно жить, кто – созерцать,
     Кто в тиши пребывать, а кто – в боренье.
     Кто любит власть свою осознавать
     Иль в роскоши искать успокоенье,
     А кто – за властью молча наблюдать,
     И меру соблюдать в у потребленье.



   • • •


     Стихи мои – мои детишки,
     Плохи, хороши ли – мои!
     Свою нашли страничку в книжке,
     Они – как дочки и сынки.
     Я каждый стих лелеял мыслью,
     И сердцем пылким согревал,
     В них жизнь моя промчалась рысью.
     Добро и ум в них воспевал.


     Меня бросало в жар и холод.
     Когда стихи свои писал.
     Забыл совсем, что я не молод.
     Не в меру силы источал.
     Устал совсем, пока кончаю.
     Нельзя же сразу всё объять.
     Но радость лёгкую питаю.
     Что дух свой начал отверзать.




   Конец


     Открыв себя рассудку своему,
     Я понимаю с неким сожаленьем.
     Что люди веры труд мой не поймут
     И коммунисты гений не оценят.
     Но я свой долг исполнил до конца
     И как бы кто ни хмурился бровями,
     Я всё сказал, что здесь хотел сказать.
     Теперь мой труд оценивайте сами.

   2011 г.