   Сергей Дубянский
   Via combusta
   Экипаж колесницы

Via combusta(лат.) или «сожженный путь» – это траектория, по которой падала колесница Фаэтона, сына бога Солнца.

Глава первая
«ИЗГОИ» (начало)

   – Я обедать, – Нина убрала в стол косметичку и мельком глянув в зеркальце, встала.
   – Иди, конечно, – сидевший напротив мужчина пожал плечами, – второй час уже.
   Выразительно покачивая бедрами, Нина направилась к двери, и мужчина проводил ее взглядом. В комнате стало тихо, лишь снаружи доносился гул козлового крана, потому что отгрузка продукции продолжалась даже в перерыв. Продукция – это были большие деревянные ящики со свежевыкрашенными в зеленый цвет, густо смазанными солидолом и обернутыми в рубероид, узлами прессов.
   Повернувшись к окну, мужчина уставился на серую стену цеха № 16, где для этих самых прессов точили валы, толщиной с хорошее дерево, и шестерни в человеческий рост. Он знал даже, кто именно стоял за каким станком, но это были неинтересные знания, поэтому мужчина раскрыл газету.
   «…Впервые в мировой истории человек труда, его интересы и нужды поставлены в центр политики государства. На пути социалистического строительства Советский Союз добился поистине исторических успехов в политическом, экономическом и социальном развитии. Под руководством Коммунистической партии советский народ…» …Мне б ваши заботы… – сложив газету, мужчина бросил ее на пустой стул и закрыл глаза.
   Звали мужчину Борис Макарович Кутепов, и руководил отделом пуско-наладки. В заводской иерархии должность считалась не самой престижной, потому что управлять пятьюдесятью мужиками, мотающимися по стране, дело хлопотное и неблагодарное, но он сам когда-то начинал наладчиком, потом стал руководителем группы, успешно сдавал объекты отдельной строкой прописанные в Пятилетних планах, и, наверное, поэтому генеральный директор попросил именно его возглавить эту «дикую дивизию». Просьбы генерального не обсуждаются – в итоге, Кутепов уже пять лет сидел в кабинете и, по его собственному определению, протирал штаны.
   Нет, в принципе, все сложилось совсем неплохо, только чувствовал он, что стареет. От этого становилось страшно; искал он спасительную соломинку, но ничего не получалось.
   Жил Борис Макарович на маленькой тусклой улочке – не уютной, какими обычно бывают маленькие улочки, а, именно, тусклой; кривой, не асфальтированной; грязной в дождь и пыльной в жару. Домик у него тоже был маленьким (всего две комнатки и кухня), а у крыльца росла тощая яблоня. Но Бориса Макаровича все устраивало, потому что находилась улочка в центре города, скрытая высокой гостиницей, и гараж был прямо во дворе, а не в кооперативе, куда надо час добираться на автобусе… да и вообще!.. Разве можно сравнить свой дом с общежитиями и гостиницами, где он провел полжизни?
   Жена его умерла семь лет назад. Борис Макарович в то время еще «ездил» и плохо представлял, как это – ежедневно торчать в конторе с восьми до пяти. Его место было на переднем крае – там, где строят новые заводы, запускают новые производства! Это был агрессивный коммунистический максимализм, сметавший все на пути к светлому будущему, поэтому единственную дочь – Наташку, он предпочел отправить под опеку бабушки, в тихий городок Каменск, прилепившейся на пологом берегу Северского Донца.
   Но бабушка тоже умерла, когда Наташке исполнилось тринадцать; вот тогда-то, по воле судьбы, Бориса Макаровича и вызвал к себе генеральный. Проблемы с переездом Наташки сразу разрешились, но через год он заметил, что стареет – как спортсмен, бросивший тренировки, набирает лишний вес, так и он морально обрюзг, став совсем не похожим на Борю Кутепова, который еще не был Борисом Макаровичем.
   Он видел, как подрастала дочь, и не хотел этого; казалось, останься она навсегда ребенком, и он останется таким же, но это была несбыточная мечта, и тогда появилась Нина. Взял ее в отдел еще старый начальник. Что там произошло, Борис Макарович доподлинно не знал, как всегда, пребывая в командировке, но, якобы, в партком поступило заявление, и Климов – человек с громовым голосом и усами вразлет, быстро исчез с завода. Так что, можно сказать, в тесном кабинете с нависавшим надо всеми портретом Брежнева, появился Борис Макарович, а не Нина.
   Сначала он подвозил ее домой – им было по дороге, но потом, за разговорами, как-то незаметно они оказались в ее простенькой однокомнатной квартире. Все было, вроде, неплохо, но прошлой зимой Нина вышла замуж. Произошло это неожиданно – в ведомости просто появилась новая фамилия, а старая исчезла. Все поздравили Нину, и только Борис Макарович печально и подолгу глядел на «переломившуюся соломинку», благо столы их стояли друг против друга.
   Постепенно переживания сгладились, потому что прошлое вернуть нельзя (да и возвращать-то, как оказалось, нечего), и осталась одна Наташка. Держался мир Бориса Макаровича на ней, воплощавшей юность; любил он ее, и тем жил…
   В тот вечер Борис Макарович, как обычно, приехал домой в семь. На столе лежала записка: «Ушла к друзьям. Буду к одиннадцати». Он уже привык к подобным запискам – с тех пор, как Наташа закончила школу, у нее появилось много новых знакомых. Борис Макарович не видел их ни разу, но записки появлялись все чаще. От этого ему становилось тоскливо, а Наташа упорно исчезала из дома, как будто из его жизни.
   По телевизору шел футбол – обычный футбол с «острой, но безрезультатной борьбой», и Борис Макарович смотрел его равнодушно, постукивая пальцами по подлокотнику кресла. Он не следил за временем, а просто дремал в голубоватом полумраке под монотонное бормотание комментатора; неожиданно все оборвалось, зашумело и по экрану побежала рябь. Борис Макарович очнулся, включил свет – часы показывали без пяти двенадцать. Он внимательно перечитал записку, налил чаю и уселся на кухне.
   Через час он начал ходить по комнате, а еще через час нерешительно остановился у телефона. Конечно, он успокаивал себя, но, тем не менее, изнутри накатывала черная волна страха за самое дорогое, за единственное, что у него осталось.
   Ему еще никогда не приходилось бывать в подобной ситуации, поэтому он не знал, куда надо звонить сначала – в «Скорую», в милицию или в морг. Он держал трубку и тупо смотрел на гудящий телефонный аппарат. Показалось, что Наташи больше уже не будет никогда, что обрывается и эта последняя нить, связывающая его с живым радостным миром. Подойдя к окну, Борис Макарович увидел ночь и покой; правда, были еще звезды, но мелкие и очень далекие.
   Поспешно вернувшись к телефону, он начал постоянно промахивавшимся пальцем, крутить диск, но везде отвечали: «нет… не было… не привозили…» Получалось, что она просто не пришла – просто забыла о нем! Борис Макарович растерянно опустился на стул и распахнул душивший его ворот рубашки; поразила страшная мысль – …нету! Никого нет! Один!.. Насовсем!.. Захотелось хоть на минуту почувствовать дочь рядом; знать, что она есть и любит его, а потому жизнь все-таки продолжается. Он вспомнил – в столе лежали ее письма; и те, которые она присылала еще из Каменска, и самое последнее, написанное, когда он уезжал в Москву, в Министерство; оно не было отправлено, и Борис Макарович случайно обнаружил его, наводя порядок на кухне. Начать он решил именно с него, чтоб разматывать время назад.
   «Здравствуй, вот я и осталась одна. А ты ведь обещал, что не будешь больше ездить в командировки. Значит, ты не любишь меня ни чуточки. Другие родители не бросают своих детей. Знаешь, как противно оставаться одной – даже иногда по ночам делается страшно. Ну, да ладно, переживу.
   Школа уже опротивела. И почему я такая несчастливая?
   Ходила в парк на танцы. Там весело. Когда ты дома, я хоть знаю, что мне надо делать, а теперь не знаю. Я невезучая. Ты говорил, что должно быть любимое дело, которому надо посвящать себя, которым нужно жить. Не поняла я, если честно, какое – такое дело. По-моему, все равно, какая будет работа. Я хочу жить для кого-то, а для кого, не знаю, и как все это бывает, тоже. Папа, если б ты помог мне разобраться, но ты не хочешь или не можешь, потому что сам, наверное, не знаешь. А я уже большая. Я уже целовалась, и не раз, хотя не знаю, зачем. Наверное, потому что хочу чего-то особенного, а чего, сама не знаю. Скучно жить.
   Глупости я, наверное, пишу, и письмо это тебе совсем не обязательно показывать, но просто очень грустно…»
   Борис Макарович не сказал Наташе, что нашел письмо, а просто бросил листок к потертым конвертам, отправленным в разные годы и в разные города.
   В ретроспективе они оставались одинаково детскими – про оценки, про бабушку, про подружек, про художественную гимнастику, где она даже занимала какие-то места; прочитав их подряд, Борис Макарович вдруг уловил повторяющуюся, как рефрен, мысль: не уезжай…
   Он вспомнил, сколько раз плакала и истерично выкрикивала ту же фразу жена, прежде, чем неожиданно сошла в могилу. Так, может, все происходящее с ним, закономерно, и является естественным продолжением его жизни? Может быть, человек, обрекающий на одиночество других, неминуемо должен сам оказаться одинок?..
   Такая страшная, но неоспоримая мысль! И, тем не менее, в Борисе Макаровиче не возникало раскаяния, и он по-прежнему считал свою жизнь правильной – а как иначе, ведь не зря Родина оценила его труд медалью «За трудовую доблесть», которую он с гордостью надевал на все торжественные собрания; не многие могли похвастаться тем же… только, как оказалось, ничего не стоит эта медаль, в сравнении со звенящей тишиной мертвого дома. Жена с дочерью никогда не верили, что о них он думал тоже, и петлял по стране, выискивая маршруты, способные привести в Каменск; специально заводил знакомства, чтоб выполнять бесчисленные Наташины просьбы, давно перешедшие в разряд капризов – пропасть, разделявшая их всех, продолжала расти; каждый уверенно вычерчивал свой круг, из которого вытеснялось лишнее. И вот теперь лишним оказался он.
   Борис Макарович понимал это; понимал, но не мог смириться. В чем его можно упрекнуть? Жене он не изменял – он просто любил ее так, как умел, а дочь?.. Когда наступила критическая ситуация, он ведь все-таки бросил любимую работу – разве этого не достаточно? Разве главное, постоянно присутствовать дома? Миллионы семей, живущих вместе, распадаются. …Дело ж не в этом – дело в понимании, а понимания-то, похоже, и нет, – Борис Макарович вздохнул, – как это называется? Пробелы воспитания или переходный возраст?.. Черт его знает, но почему-то это происходит… Он не мог, ни оправдать, ни осудить себя; он просто жил так, как его учили с детства – прежде думай о Родине, а потом о себе…
   Борис Макарович встал; в сотый раз прошелся по комнате, нервно и настороженно вслушиваясь в тишину. С каждым проходящим часом он понимал необходимость поговорить с Наташей, попытаться объяснить ей свою жизнь. Не может быть, чтоб она осудила его, ведь жил-то он честно, всегда выполняя свой долг… только б она вернулась!..
//-- * * * --//
   Наташа очень удивилась – куда делась ночь, такая теплая и ясная, как день? Оказывается, в книжках пишут правду, и можно не замечать «течения времени»! А как иначе объяснить то, что она хорошо помнила россыпи звезд, тревожные маячки «ПМГушек», желтые глаза светофоров, подмигивающие из темноты, поливалки – эти «ночные такси», смывающие пыль и усталость с асфальта; потом на мгновение все исчезло – его затмили Сашкины губы, произносящие такие прекрасные и таинственные слова: – Я люблю тебя…
   …Но ведь это было лишь мгновение!.. Наташа не знала, какая она, любовь, но всегда мечтала, чтоб эти чарующие слова относились именно к ней; их хотелось слышать каждую минуту …но не могли же они растянуться на целую ночь?.. Нет, конечно! А почему тогда небо стало белесым? Оно ведь бывает таким, прежде чем взорвется солнечными лучами!..
   Наташа бежала домой и думала об отце, но на губах еще ощущался вкус настоящего взрослого поцелуя, и это было самым важным. Неслышно проскользнула в дом, прислонилась спиной к стене и закрыв глаза, улыбнулась, в тысячный раз возвращаясь в покорившуюся ей сказку.
   – Где ты была? – Борис Макарович внимательно смотрел на дочь, и его взгляд совсем не гармонировал с ее настроением, – я уже обзвонил все, что только можно.
   – Ну, пап…
   Это звучало совсем по-детски, и Борис Макарович подумал, что, возможно, сегодняшняя ночь – просто досадная случайность. Будто груз свалился у него с плеч, но все-таки он должен с ней поговорить! Борис Макарович приблизился к дочери; хотел погладить ее, приласкать, но почувствовав непривычный запах, замер. Существующая система морали приучила его презирать курящих женщин – ему ж еще с пионерских костров внушали, что это верх безнравственности.
   – Давно куришь? – голос его звучал зловеще, но Наташа улыбалась, слыша лишь заветное: – Я тебя люблю…
   И тут Борис Макарович растерялся. Его уверенность, что все можно объяснить и, тем самым, решить проблему, улетучилась; от бессилья он закричал – закричал зло и беспощадно, как чужой; и слова подвернулись самые обидные.
   – Ах, так!.. – Наташа очнулась; заносчиво вскинула голову, – тогда я, вообще, буду приходить, когда хочу!.. Ну, ты ж сказал, что я – проститутка, вот и получи!..
   Борис Макарович не знал, как поступить дальше – похоже, он все-таки проиграл; причем, проиграл все, что имел. А Наташа отбросила со лба непослушную прядь и бессовестно высунула язык, и тогда Борис Макарович ударил ее по лицу; Наташина голова дернулась, волна густых светлых волос взлетела над плечами, а щека стала пунцовой.
   – Ты что, с дуба рухнул? Урод старый!.. – оттолкнувшись от стены, Наташа бросилась в свою комнату и захлопнула дверь.
   Вдруг помутилось у Бориса Макаровича в глазах; пошатнулся он и грузно опустился в кресло; благо еще с ночи на столе лежали таблетки и стоял стакан воды.
   – Еще будет он меня бить!.. – прижав холодную ладонь к пылавшей щеке, Наташа оглянулась на дверь; прислушалась, но за дверью было тихо. На всякий случай, она повернула защелку и чувствуя себя в безопасности, крикнула, – и запомни, я уже взрослая! Прошли твои времена, папочка, понял? И звонить я больше не буду! И записки писать не буду! И, вообще… не люблю я тебя! Усек, не люб-лю!..
   От сделанного признания сердце ее бешено колотилось; правда, без ожидаемого упоения, но радость все-таки была, и чтоб окончательно утвердить свою независимость, Наташа открыла окно и достала унесенную у Сашки пачку сигарет.
   …Да пошел он! Ну, что он мне сделает? Отлупит? Так, вообще уйду из дома!.. Она сломала несколько спичек, прежде чем сумела прикурить; втянула едкий, невкусный дым… все-таки она чувствовала себя скверно – да, она добилась свободы, но не представляла, как теперь им жить вместе, ведь они обязательно станут мешать друг другу.
   Наташа сделала несколько затяжек и выбросила сигарету – курить ей не хотелось; это ж была лишь своеобразная демонстрация силы. …Интересно, что он там делает?.. Она приложила ухо к двери, но ничего не услышала; то есть, совсем ничего! Любопытство перевесило страх, и вернув защелку в прежнее положение, Наташа осторожно вышла из комнаты.
   Отец сидел в кресле; лицо его было бледным, а глаза, глубоко запавшие, бессмысленно смотрели в потолок. Она не сразу сообразила, что Борис Макарович Кутепов умер; никого не позвав на помощь, даже не разбив стакана, зажатого в руке – умер тихо, словно опустился в омут и отпустил спасительный канат. Врачи констатировали инфаркт.
//-- * * * --//
   Хоронить начальника отдела собралось много людей. Когда красивый красно-черный гроб опустили в могилу, Наташа бросила первую горсть земли и вдруг поняла, что это навсегда – поняла только теперь.
   Пока можно было видеть его лицо, казалось, что жизнь еще движется по-прежнему; пройдет этот тяжелый момент, и хочешь – не хочешь, они помирятся. Конечно, с завоеванных позиций она не уйдет, но как-нибудь все сгладится; а теперь, когда земля застучала по крышке, стало ясно – чудес не бывает.
   Наташин взгляд растерянно ползал по незнакомым лицам, натыкаясь, то на участливые глаза, то на безразличные… и она в полной мере ощутила свою малость и беззащитность. Она страдала не столько от потери, сколько от обрушившегося на нее одиночества; смягчилось все, обиды и победы – какие счеты могут быть между живыми и мертвыми? Остался только свежий холмик с неопрятными искусственными цветами.
   Когда церемония закончилась, все посчитали долг исполненным – их ждали шумные поминки в заводской столовой, куда Наташа побоялась идти, да никто особо и не настаивал. Народ потянулся к автобусам и машинам, а она, неизвестно зачем, побрела по аллее совсем в другую сторону – никому больше здесь она была не нужна. Ужас, охвативший ее, рос с каждым шагом. …Оказывается, сколько не объявляй себя взрослой, по сути, я ж ребенок – я даже не знаю, где у отца лежат деньги, и, вообще, есть ли они? И как я буду жить, когда закончится то, что осталось в бумажнике?.. И, вообще, как я буду жить одна?!..
   Аллею пересекала тропинка, петлявшая между старых поржавевших оград, и Наташа свернула на нее. Она смотрела на позеленевшие, заросшие травой памятники, на которых вместо портретов проступали серые пятна, и, как ей показалось, неожиданно поняла значение слова «вечность» – все эти люди ушли туда… неизвестно куда. Наташа остановилась, опершись на дерево, втиснувшееся между оградами – сил, чтоб идти дальше, не было.
   – …Тебя проводить?
   Она вздрогнула; испуганно обернулась – стоявший рядом парень, точно, присутствовал на похоронах.
   – Машины у меня нет, – он вздохнул, – такси поймать?
   – Не знаю… лучше на автобусе, – ей показалось, что действительно лучше, если рядом будут люди – много людей.
   – Тогда идем, – парень взял ее за руку, и они пошли.
   Тропинка была узкой, поэтому Наташа шла сзади, механически переставляя ноги, и только чувствовала, как ее насильно тянут из страшного мира, которому она уже готова была отдаться.
   Через дыру в стене, проделанную, то ли похитителями венков, то ли ленивыми посетителями, они вышли на остановку; вдохнув копоть от проехавшего КамАЗа, Наташа закашлялась, очнулась и поняла, что жизнь продолжается. Причем, это новая жизнь, с какими-то новыми обитателями.
   В автобусе Наташа смотрела в окно; она пыталась думать о своем провожатом, так как больше думать было не о ком – живых в ее окружении не осталось, а думать о мертвых не хотелось – в последние дни она уже достаточно насмотрелась на них.
   …Он – добрый;он – единственный, кто вспомнил обо мне, а остальные, твари – скорее по своим телегам!.. Хотя не мне на них обижаться – без них неизвестно, что было б… Она вспомнила, как приехала в морг и у нее спросили: – Забирать будете?.. Это был настоящий шок, потому что Наташа представила себя наедине с мертвым телом – что ей с ним делать?!.. Она помнила, как хоронили бабушку. Тогда откуда-то собралась целая толпа черных теток, которые занавешивали зеркала и люстры, рассаживали родственников, что-то клали в гроб, раздавали какую-то еду – было даже интересно наблюдать, как вся эта жутковатая масса кружится, словно в странном танце; все происходило как-то правильно, но у нее не было ни знакомых теток, ни денег, чтоб их нанять.
   – Я – Олег Чернов, – через пять остановок, наконец, представился парень, – мы с ним когда-то даже ездили вместе, – сказал он это так, будто Борис Макарович вовсе не умер – будто он… ну, может быть, заболел.
   Наташа нашла в стекле отражение – длинные темные волосы, растрепанная борода, глаза – внимательные и спокойные; получалось, вроде, она разговаривала с этими глазами. – Что ж мне теперь делать? – Ничего, обойдется, – отвечали глаза, – так иногда бывает. Не надо отчаиваться, и все будет хорошо.
   Хотя, скорее всего, она разговаривала сама с собой.
   Вид дома вернул Наташе определенную уверенность – ведь теперь это ее дом, а, значит, ее крепость, где можно укрыться, пересидеть любые невзгоды… только это был жутко пустой дом.
   Наташа не знала, пройдет ли гость внутрь или его миссия закончится на пороге, но ей очень не хотелось, чтоб он уходил.
   – Вы уж, извините… – она принялась убирать с дивана отцовские рубашки и костюмы, понесла на кухню не мытую три дня посуду, громоздившуюся на столе.
   Олег молча наблюдал за процессом из коридора, и это раздражало без того возбужденную психику. …Контролер хренов! – подумала Наташа зло, – он что, приставлен следить, что я буду делать?.. Он же должен говорить какие-то слова, черт возьми!..
   – Вы зайдете? – она поправила растрепавшиеся волосы, – или вам поручили только доставить меня домой?
   – Никто мне ничего не поручал, – Олег усмехнулся, – мне показалось, что тебе одиноко.
   – Да, вот, знаете ли, – Наташа присела на край дивана, – у меня тут, вроде, отец умер.
   – Не юродствуй, – Олег вошел и опустился на стул, – от одиночества это не помогает, сам проверял.
   Наташина воинственность разом улетучилась – видимо, все же женщины больше призваны сострадать, нежели сражаться.
   – У вас тоже все умерли? – спросила она.
   – Да нет – у меня даже родители живы. Только живут порознь, так что считайте, как хотите.
   Ответ Наташу смутил – параллель между умершими и живущими раздельно показалась ей очень близкой; она даже решила, что этот Олег, если и не знает наверняка, то каким-то образом догадывается об их отношениях с отцом. Хотя с чего б?..
   Молчание затягивалось. Олег думал, что утешитель из него никакой, и зря он поддался минутному порыву, когда там, на кладбище, вдруг ощутил, что и Борис, и он сам, и эта смазливая «куколка» – все из одной команды. Вот, если б у могилы она рыдала, родственники роняли, в меру искренние и в меру фальшивые слезы, тогда б все было по правилам; тогда б Жизнь боролась со Смертью – хоронили одного, оставались многие, а здесь хоронили одно одиночество, а оставалось жить еще более одинокое.
   – Вы любили моего отца? – спросила Наташа, понимая, что вопрос некорректен, но он мучил ее все эти дни – чувствовала она, что нельзя так спокойно относиться к его смерти, не до лжно!.. Но ничего не могла с собой поделать – не понимала она его жизни, и смерть его прошла мимо, оставив лишь четкую мысль – его больше нет; что-то тут было противоестественное…
   – Любил?.. Не знаю, но уважал, точно…
   – А я не любила!.. Поймите меня правильно, он, вроде, кормил меня, одевал-обувал, но жил где-то далеко-далеко. Не в радость ему было все это, – Наташа обвела рукой комнату, – и я тоже не в радость. Я чувствовала, будто он что-то скрывает, и потому молчит; а я не знаю что, и тоже молчу! Теперь я привыкну не мучиться над его дурацкими загадками, и все будет нормально, да? Ну, скажите что-нибудь!
   …Поразительно, как от нее веет холодом, – подумал Олег, – оказывается, наше поколение не самое потерянное – чем моложе, тем холоднее… Ему стало страшно грядущей катастрофы, когда все должно будет рухнуть и разлететься в разные стороны; когда останутся только такие, как эта девочка – все ломающие, крушащие внимание, доброту, верность, а потом тщетно, пытающиеся выбраться из-под обломков….
   – Значит, вы считаете его хорошим человеком? – Наташа не дождалась ответа.
   – Я не считаю – я знаю.
   Наташе стало обидно, что другие считают ее отца хорошим, а она не желает, ни мучиться, ни плакать по нему; захотелось прекратить этот разговор, и она спросила:
   – После похорон положено как-то поминать, да?
   – Да, – Олег кивнул, – могу сходить за водкой.
   Наташа еще никогда не пила водку, но решила, что стоит начать именно сейчас – повод-то достойный.
   – Есть водка; не надо никуда ходить, – уверенно достав из отцовского бара бутылку, она вышла, прикидывая, чем можно закусить. Последние дни она не готовила и, кроме полуфабрикатов, дома ничего не осталось. Открыла холодильник. …Хотя – колбаса, соленые помидоры, консервы… сойдет для сельской местности…
   Несмотря на то, что Олег достал красивые хрустальные рюмки, стол получился убогим. …Так выглядит одиночество, – решила Наташа, глядя на него, – чужой человек, пузырь водяры, зеленые помидоры, килька в томате… и защитить некому…
   – Только давайте не молчать, – она надеялась, что разговор куда-нибудь унесет ее мысли, и подняв рюмку, спросила, – а, правда, что мертвым там воздается за все, и за добро, и за зло?
   – Не знаю. Наверное.
   – Хорошо бы. Давайте выпьем, – она зажмурилась и опрокинув рюмку, выдохнула, – а ничего… – но не договорила, потому что внутри все будто вспыхнуло.
   «Пламя» удалось сбить помидором; зато сознание встрепенулось, оглоушенное невиданным доселе способом. …Надо жить дальше, – среагировало оно на новые ощущения, – ведь люди кого-то хоронят и продолжают любить, верить…
   – Можно еще? – она решительно придвинула рюмку.
   – Лучше закусывай, – посоветовал Олег.
   Наташа положила в рот кусочек колбасы, сложила руки и склонив голову на бок, уставилась на гостя.
   – Тогда давай разговаривать.
   И оба замолчали, потому что говорить им было не о чем. Олег поймал на себе упрямый, но какой-то бессмысленный взгляд, и вновь подумал, что зря пришел, ведь не уничтожается одиночество одним человеческим присутствием – надо еще что-то, а что именно, он не знал.
   – Расскажи, где ты бывал, – ответ Наташу не интересовал, но командировки – это единственное, что она знала про их работу, и поэтому единственное, о чем могла спросить.
   – Везде, – Олег усмехнулся, – на Камчатке, вот, не бывал, а надо бы. Хорошему человеку обещал. Сам он ту Камчатку вдоль и поперек прошел, фильм снял, а вернулся домой, и умер.
   – Почему умер? – растерялась Наташа, решившая, что они уже ушли от темы смерти.
   – Не стоило ему возвращаться. Он был бродягой в душе, и умер с гитарой, запершись в комнате; к нему ломились врачи и родственники, а он хрипел песенку про Париж!.. – закончил Олег, глядя в темневшее небо и услышал, что Наташа всхлипывает.
   – Это… – она шмыгнула носом, – ты хочешь сказать, что отец был таким же?
   Олег молча разлил водку и закурил; дрожащей рукой Наташа тоже потянулась к сигаретам. Объяснение, которое она искала долго и безрезультатно, нашлось само собой – оказывается, это болезнь, у которой, наверное, есть даже медицинское название. И разве можно злиться на больного человека за то, что он болен? А она-то считала, что отец не хотел быть с ними, потому что не любил, ни ее, ни маму!..
   – И что теперь делать? – с дымом выдохнула она, – Бога-то нет! Всем хочется, чтоб он был, а его нет – воздаем все мы сами!..
   Наташа выпила не закусывая, и через секунду не стало никаких загадок, никаких обид – ее сознание вознеслось выше данных ему пределов, и показалось, что если б знать обо всем заранее, она б смогла делить с отцом его счастье. А теперь не осталось ничего – даже оправдания себе не осталось.
   – А я что, виновата?.. Я – маленькая и глупая! Что я знаю, кроме алгебры с геометрией? Так нет же… – вдруг испугавшись, вся сжалась, притихла; сказала просительно, – только не уходи, пожалуйста… хоть ты не уходи. Куда я одна со всем этим?..
   Наконец, хмель достал ее по-настоящему – руки сразу стали лишними и попытались самостоятельно соскользнуть со стола, а голова, наоборот, резко откинулась назад, взметнув копну волос.
   – Успокойся, – Олег хотел взять ее за руку, но Наташа отдернула ее.
   – Куда я успокоюсь с этим?!.. – она нетвердо встала и ногой распахнула дверь в соседнюю комнату, – нет уж, кончилось! Противные вы все, омерзительные! – она покачнулась. Олег подхватил ее, повалив стул. Наташа сразу поникла; прошептала еле слышно, – только не уходи… не вздумай… – и закрыла глаза.
   Олег уложил ее на постель, а сам вернулся за стол – завтра ему предстояло улетать, а до этого его никто нигде не ждал.

   Уехал Олег, когда солнце, для которого человеческая жизнь и смерть не имели значения, радостно выплеснуло первые лучи из-за невидимого горизонта. Наташа еще спала – ночью она просыпалась, плакала, и Олег, за неимением колыбельной, рассказывал ей, как в последней командировке обнаружил дефект в правом тормозном цилиндре роботизированного комплекса. Она слушала, закрыв глаза, и незаметно уснула, крепко вцепившись в его руку.
   Перед уходом Олег заглянул в спальню и мимоходом констатировав, что дочь Бори – красивая девушка, закрыл дверь; его самолет улетал в два часа дня, и смерть начальника ничего не меняла в работе отдела – месячный план, вкупе с принятыми соцобязательствами, по-прежнему требовалось выполнять. С завода он, правда, позвонил Наташе – это была, своего рода, ответственность «за тех, кого мы приручили», но разговор получился коротким.
   – Слушай, я сейчас улетаю, – сказал он, когда после седьмого гудка на другом конце все-таки подняли трубку.
   Голова у Наташи раскалывалась, и она даже не сразу сообразила, кто звонит; потом в памяти смутно прорисовался вчерашний вечер и ночь, проведенная с незнакомым мужчиной, который держал ее за руку и рассказывал какую-то чушь.
   – Куда? – механически пробормотала Наташа – она всегда задавала этот дежурный вопрос отцу.
   – В Кировабад.
   – Зачем?
   …Хотя какая мне разница, зачем?.. Это была уже здравая мысль, и Наташа поняла, что постепенно приходит в себя.
   – Да тут рекламация на машиностроительном заводе…
   – А я? – вот этот вопрос являлся очень важным, но как раз на него Олег не стал отвечать.
   – Все, пока, – в трубке раздались гудки, и тогда Наташа заплакала – сначала сдерживаясь и лишь судорожно открывая рот, а потом навзрыд, закрыв лицо руками – стало страшно, будто была не одна смерть а две.

   …Наташа не могла знать, что наступит момент, когда она позавидует мертвым. Но до этого было еще так далеко, как даже в своих фантазиях она не пыталась туда заглянуть…

Глава вторая
«ИГРОК»

   Среди золотистых сосен, верхушками щекотавших ослепительно голубое небо, инородным предметом возникла круглая серая башня с антенной и стеклянная терраса, откуда провожающие махали вслед взлетавшим самолетам. Над ней даже днем светилось голубым неоном слово «Красноярск».
   …Как же задолбали эти типовые аэропорты!.. – Женя вздохнул, – сразу и не поймешь, где находишься. Я пришел в отдел в семьдесят восьмом – такие как раз только начали строить… черт, семьдесят восьмой год!.. Получается уже восемь лет катаюсь – офигеть! Как один день!..
   Когда автобус въехал на площадь, Женя с удивлением увидел сотни никуда не спешивших людей. Основная их масса расположилась в посадках, на желтой прошлогодней хвое, убивая время чтением газет и поглощением еды (скорее всего, это была жареная треска – основное блюдо аэропортовских буфетов). Человек тридцать осаждали бочку с квасом, обычно не вызывавшую никакого интереса; отчаянно ругаясь, они пытались вытолкнуть кого-то из очереди, и это являлось замечательным способом, выплеснуть хоть часть своего недовольства. Лишь стройотрядовцы в штормовках, увешенных блестящими значками, вальяжно расположились на рюкзаках, наслаждаясь долгожданным бездельем; бодро бренчала гитара, хрипел солист, и хотя поднять настроение другим не удавалось, самим ребятам, похоже, было хорошо.
   Под крышей зашипел динамик, и железный голос бесстрастно сообщил:
   – Граждане пассажиры, аэропорт Красноярск-2 по техническим причинам временно закрыт на выпуск самолетов. Приносим извинения от имени Аэрофлота.
   Площадь гневно загудела и даже борьба за квас потеряла актуальность. Люди ринулись в здание, сметая детей, гонявших по залу спичечную коробку, пока их родители, мокрые от липкой духоты, дремали на мягких красных диванах. У окошка справочной мгновенно возникла толпа.
   – Граждане, миленькие, – слышался умоляющий голос диспетчера, – я-то, что сделаю?.. Я все понимаю, но если самолеты заправлять нечем…
   – Идиотизм! – возмутился парень, оказавшийся рядом с Женей, – в Нефтеюганск улететь не можем – горючки нет!
   – Сволочи… буровая сто пятьдесят процентов плана дает… для кого ж мы ее, проклятую, качаем? – пробурчал его более старший приятель; пробурчал тихо, понимая, что ответ могут дать лишь всезнающие люди из КГБ; дать, а потом еще добавить.
   – Мужики, давно сидите? – Женя догнал нефтяников.
   – Третьи сутки! Тут народ уж на поезд рванул…
   – Не, мне до Воронежа на поезде неделю пилить.
   – Е-мое! Почти земляк! – молодой стиснул Женю в объятиях, – я ж сам из Липецка! Меня Сашкой звать, а это Коля – наш мастер. Стоило, вот, в отпуск уехать, и сразу керосина не стало!.. Слушай, земляк, а ты не по нефтяной части?
   – Я по железной части, – Женя засмеялся, – здесь новый завод строят, так я им почти всю кузню запустил.
   Видимо, информация вызвала в мастере уважение, потому что он сказал:
   – Ладно, мужики; есть у меня бутылочка коньяка – еще оттуда, из Сочей. Пошли.
   – Я сейчас закусь возьму, – Женя вытащил неприлично толстый бумажник и поймав подозрительный взгляд мастера, пояснил, – халтура называется. Знаешь, сколько я там чужих машин слепил? Восемь! А это дорого стоит…
   – …Граждане пассажиры, вылетающие в Москву рейсом за четырнадцатое мая, – вновь проснулся динамик, – просьба пройти для регистрации билетов и посадки в самолет.
   – О! – Женя напрягся, как собака, почуявшая дичь, – пойду, мужики, попробую. От Москвы мне добраться – раз плюнуть.
   – Так рейс-то за четырнадцатое! – Коля многозначительно поднял палец, – а сегодня шестнадцатое!..
   – А я везучий, – Женя спрятал бумажник.
   – Коль, – Сашка обернулся к мастеру, – я сейчас – надо ж земляку пособить, а то один он не пробьется.
   Людской поток, после объявления устремившийся в распахнутые настежь двери, уже заполнил зал и грозно бился о стеклянный «берег», за которым девушка в голубой пилотке беспомощно кричала в мегафон:
   – Пассажиры с других рейсов, отойдите, пожалуйста! Если не освободите проход, самолет не полетит!
   – Я те дам, не полетит! – огромный бородатый мужик вклинился в толпу, и народ расступился, пасуя перед реальной силой, – …молчи, хмырь, – сопел кому-то мужик, – я жену два года не видел с вашим лесосплавом, а ему ногу отдавили… Я те ща башку отдавлю!..
   – Вперед! – Сашка тут же пристроился за сплавщиком.
   Выбор оказался верным и минут через десять Жене удалось пробиться к самому стеклу и схватиться за поручень. До заветного окошка оставалось не больше метра; смяв вонявшую по том пожилую даму, Женя занял позицию для решающей атаки. Он пристально уставился на «голубую» девушку, которая, наконец уверовала в неприступность своей стеклянной брони и наслаждалась сиюминутной властью; казалось, ей доставляло удовольствие сравнивать разъяренные оригиналы с их прилизанными копиями в паспортах. Как Женя понимал ее!.. На ее месте он чувствовал бы себя так же, поэтому улыбнулся, и девушка заметила это, ведь он был единственным улыбающимся человеком во всем «зверинце».
   Законным позавчерашним пассажирам никто не препятствовал, но с каждым просунутым в окошко билетом безумие нарастало и достигло кульминации, когда девушка объявила, победно вскинув голову:
   – Имеется четыре свободных места. Пассажиры с других рейсов, давайте билеты.
   Десятки рук метнулись к окошку, но воинствующее чувство русской справедливости, как всегда восторжествовало над здравым смыслом – главным стало не улететь самому, а чтоб не улетел хам, который двинул кулачищем тебе в бок; и очкарик (он появился только вчера, а ты два дня назад); и два мордоворота (в буфете они забрали последнюю бутылку пива); и наглая девка – просто потому что она наглая!..
   До настоящей драки оставалось совсем чуть-чуть, и тогда Женя аккуратно продвинул паспорт по стеклу к самому окошку и в очередной раз улыбнулся. Девушка кивнула и двумя пальчиками втащила документы внутрь. В пылу праведной битвы никто не заметил, что один из четырех билетов был уже фактически продан. Наблюдая, как девушка заполняет посадочный талон, Женя с наслаждением слушал, что, оказывается, существует три разных очереди на самолет, летящий первым; что кому-то плевать на них на все, потому что он опаздывает на похороны, а кому-то плевать вдвойне, потому что ему надо на свадьбу. …Если б ненависть обладала физической сущностью, – подумал Женя, – случился бы вселенский взрыв, но, к счастью, это бессмысленный выплеск эмоций, и не более того…
   Обратный путь стоил Жене двух пуговиц и ручки на сумке, поэтому только оказавшись на улице, он вздохнул спокойно. Все эти люди, расположившиеся в посадках, давившиеся за квасом и певшие свои дурацкие песни, его больше не интересовали; он даже не пошел искать Сашку, чтоб поблагодарить за помощь – зачем, ведь это было так, шапочное знакомство, каких в каждой командировке возникают десятки, если не сотни.
//-- * * * --//
   Шорох газет и негромкие голоса нарушил рев турбин; постепенно он делался все тоньше, превращаясь в сверлящий мозги свист, и тогда самолет, набирая скорость, покатился по взлетной полосе. Женя направил в разгоряченное лицо хиленькую струйку прохладного воздуха, и сразу кошмар, только что казавшийся непобедимым, растворился в небытие – три с половиной часа, и Москва. Женя поудобнее устроился в кресле – теперь можно было дремать и ни о чем не беспокоиться.
   …Люблю Москву, – подумал он, – только почему мне так не везет с москвичками? Вроде, на мне написано, что я из другого мира… но неужто их мир определяется пропиской?..
   Чтоб отвлечься от неприятных мыслей, он достал записную книжку (зная ее содержание почти наизусть, он, тем не менее, любил перелистывать страницы, восстанавливая фрагменты своих приключений). …Таня – Смоленск… – Женя вздохнул, и со стороны могло показаться, что он о чем-то сожалеет, – Дайва – Вильнюс… какие-то мужики… Ира – Минск… Наташа – Хабаровск… Еще Наташа – Горно-Алтайск… Это что за Валя из Херсона?.. Хотя это ж не она, а он – Валька Храпов, механик с Сельмаша!.. Алла – Могилев… Вот Олька – единственная москвичка, да и та уже не моя, а Славкина… – заложив страницу пальцем, он закрыл книжку, – вот, интересно, сколько было самых разных баб, и никого не осталось. А ведь вспыхивало что-то, но потом раз – дернулся фитилек и погас… С другой стороны, Ленка-то есть; эту сучку захочешь выгнать – не выгонишь. Что значит жить в одном городе – села на трамвай, и вот она… хотя Ленка не самый хреновый вариант, только скучно с ней… А с кем весело?.. Женя вспомнил свою последнюю победу – красноярскую Зину с двумя детьми, которая очень хотела замуж. …Дура, и есть дура, – он был безумно рад, что с каждой минутой расстояние между ними увеличивалось на десятки километров, – это ж кем надо быть, чтоб решить, что я женюсь на ней – во, в натуре, кошмарный сон!.. Да и Красноярск не то место, где имело б смысл задерживаться… Нет, Енисей, конечно, классный, и тайга классная, а остальное все убогое до ужаса… Да уж, приеду я!.. Как она спросила – а что мы будем делать с моими детьми?.. Надо было лупануть правду-матку – сына в суворовское училище; дочь, в публичный дом!.. Зина… Имя-то безобразное… но в койке ничего… а в койке все они ничего…

   Самолет резко прыгнул вниз, и впереди вспыхнуло табло «Пристегните ремни».
   …О, Новосибирск! Сигарет надо купить… Женя снова закрыл глаза и сидел так, ни о чем больше не думая, пока самолет, подпрыгивая, не покатился по бетонной полосе. Потянувшись, Женя выглянул в иллюминатор, где сквозь густую дымку проступал силуэт аэропорта. …Только тумана еще не хватало!.. Хотя если посадили, должны и выпустить…
   Когда автобус довез пассажиров до аэровокзала, Женя увидел повторение Красноярской картины – только здесь не было солнца и сосновых посадок, поэтому люди, подстелив газеты, сидели на грязных ступенях, на парапетах, на ограждениях, а то и просто на земле. Объясняя ситуацию, привычный металлический голос сообщил:
   – Вылет рейса до Москвы, следующего из Красноярска, задерживается до двенадцати тридцати по метеоусловиям Новосибирска.
   …Полчаса – не страшно, – Женя посмотрел на часы, – но если так пойдет дальше, можно и на поезд опоздать… Он прошелся по залу и вспомнив про сигареты, занял очередь в буфет, а взгляд, привычно выискивая самых симпатичных пассажирок, остановился на длинноногой блондинке.
   – …Извините, – Женя почувствовал, что его тронули за руку, и обернувшись, увидел худенькую девушку в джинсах, которая неуверенно протягивала деньги, – вы не возьмете кофе и булочку? А то… – она покосилась на хвост очереди.
   Денег Женя не взял, но кивнул, и девушка отошла, а возле блондинки неожиданно остановился высокий плечистый парень, которому та сразу положила на плечо руку. …Место занято, – Женя вернулся к нерешительной просительнице, – а тоже ничего, – смерил девушку взглядом, – в любом случае, болтать с ней приятнее, чем тупо слоняться…
   Очередь двигалась так быстро, что Женя даже не успел выбрать из своего богатого арсенала подходящую тему разговора, зато в последний момент, на всякий случай, решил добавить к «заказу» шоколадку.
   – Спасибо, – девушка вновь протянула деньги, но Женя махнул рукой, и пожав плечами, она ссыпала монетки обратно в кошелек, – вы случайно не знаете – в Москве ведь несколько аэропортов, да? А, вот, в Запорожье откуда лететь?
   За восемь лет Женя изучил не только, откуда что летает или ездит, но даже плавает, поэтому ответил не задумываясь:
   – Из Внуково. Но главное, здесь не застрять. Кстати, я – Женя, и, похоже, мы летим в одном самолете.
   – Похоже, – девушка засмеялась, – Таня. Купила, вот, путевку по Днепру, а как до Днепра добраться, не знаю.
   – За свои деньги страну смотреть – большая роскошь.
   – По-другому не получается, – она огляделась, ища, куда б пристроиться с кофе, – я на местном телевидении работаю, так что за казенный счет мне только Сибирь показывают.
   – А я – шеф наладки, поэтому езжу исключительно за государственный, и еще зарплату нехилую платят. Пойдем, на улице посидим.
   Словно освобождая им место, с парапета поднялась парочка, и Женя мгновенно плюхнулся на еще теплые камни.
   – Садись, – он придвинулся к увлеченному кроссвордом пареньку, – а погода меня в прошлом году во Львове достала…
   Таня принялась есть так торопливо, что Женя решил не смущать ее и отвернулся, разглядывая неподвижные ряды самолетов. История про Львов, имевшая в «реестре» номер четыре, за это время успела показаться ему не самой привлекательной, поэтому он сказал:
   – Кстати, билет у меня на сегодня, а мы летим позавчерашним рейсом.
   – Здорово, – Таня сунула остаток булки в пустой стаканчик и бросив его в урну, достала сигарету, – а я намучилась! Приехала – говорят, рейс откладывается на сутки; я обратно домой, и два дня названивала через каждый час…
   – То есть, у тебя есть телефон?
   – Какой шустрый! – Таня засмеялась, но не нашла повода для отказа, – ладно, сейчас напишу…
   Под крышей хрюкнуло, и голос объявил:
   – Пассажиры, вылетающие в Москву, следующие из Красноярска, просьба пройти на посадку к выходу номер два.
   – В самолете напишешь, – уверенно взяв девушку за руку, Женя повел ее к автобусу, – а, знаешь, я один раз падал, когда из Хабаровска летели.
   – Чего, правда?.. – изумилась Таня.
   – Правда. Сидим, значит, курим – тогда еще можно было. В картишки гоняем и вдруг чувствуем, самолет затрясся…
   Двери автобуса с шипением открылись, и Женя прервал свою «историю номер восемь».
   Отправить соседа на Танино место не составило труда – мужик спал от самого Красноярска и, похоже, готовился вновь предаться этому полезному для здоровья занятию.
   – Прошу, мадмуазель, – пропустив девушку к иллюминатору, Женя уселся рядом.
   – И как же вы падали? – напомнила Таня.
   – Элементарно. Вибрация пошла жуткая, и поскакал самолет вниз – уступами, как по лестнице. Выходит бледная стюардесса; товарищи, говорит, не курите, пристегните ремни – проходим сложные метеоусловия. А тут и без курева тошно – карты все побросали, в одну точку вперились и детство вспоминают. Не знаю, сколько высоты мы потеряли, но минут через пять выровнялись. Думаю, небольшой смерч краешком зацепили. Они в тех местах бывают – ты ж знаешь, да? – Женя повернулся и увидел, что глаза девушки закрыты, а голова медленно клонится к нему на плечо.
   …А я тут распинаюсь!.. – он усмехнулся, – ну и что дальше? Посадить ее во Внуковский автобус и пусть катит? А что еще? Не лететь же в Запорожье, чтоб трахнуть ее? Их, таких, столько по Союзу бродит!.. Все в этой жизни – игра. Жаль, никто не знает ее правил… Но телефончик все-таки надо взять – вдруг опять Красноярск нарисуется на горизонте?..
   Танина голова наконец нашла точку опоры. …Какой аккуратненький носик… и ресницы красивые – интересно, они такие от природы?.. Люблю разглядывать эти забавные существа – с виду они, вроде, такие разные… А грудь, прям, по классике – помещается в ладонь… Соски, вот, у нее розовые или коричневые?.. Придется ехать в Красноярск – проверять… Женя пошевелился, и это разбудило девушку. Она улыбнулась так, словно находилась дома, а рядом сидел самый родной и близкий человек. С минуту эта улыбка держалась на лице, но потом она, видимо, вспомнила, что летит в самолете.
   – Извини, пожалуйста, – взяла Женину руку, – ты рассказывал, а я заснула. Я так издергалась с этим отлетом… Расскажи еще что-нибудь веселое; честно, я не буду спать.
   …Если б мы ехали в поезде, я б тебе рассказал, – подумал Женя, – а тут нам осталось лететь-то, и пока не вижу, ни адреса, ни телефона…
   – Настроение не для веселого, – он нежно сжал Танину руку.
   – Почему?
   – Потому что скоро мы расстанемся, а не хочется…
   – Шутить изволите? – покраснев, Таня отняла руку.
   – Хорошо, будем считать так. Извини, – Женя демонстративно уставился на мужика по другую сторону прохода. Это было стандартное начало, которое он разыгрывал, не задумываясь, как хороший шахматист, имеющий в голове десяток продолжений на все случаи жизни.
   – Жень, – ход оказался верным, и уже через минуту Таня сама взяла его руку, – не сердись, только смешно это. Встретились час назад, выкурили по сигарете…
   – А разве этого мало? Танечка, милая, я ж не объясняюсь тебе в любви, но то, что ты мне нравишься – факт. И чтоб это определить много времени не требуется.
   – И чем же я тебе нравлюсь?
   …Какие ж вы все дуры! – Женя усмехнулся, – обязательно хотите услышать, чем ты лучше других – это, вроде, поднимает самооценку… Да все вы одинаковые, как по строению тела, так и по строению мозгов…
   – Чем понравилась?.. – Женя убрал с лица усмешку и сделал вид, что задумался, хотя и так знал свою реплику, положенную по «сценарию», – это напарник может нравиться чем-то – как он, например, крутит гайки или жарит картошку, а девушка нравится вообще. Если вычленять фрагменты, всегда найдешь, и более красивые глаза, и более стройные ноги, а тут… Я, вот, смотрю на тебя и мне хорошо; держу твою руку… не знаю, как это называется; не знаю, что из всего этого получится – я просто сказал, как есть, – он потупил взгляд, – я приеду к тебе, если ты, конечно, захочешь…
   – Я хочу… – заворожено произнесла Таня, – знаешь, с тобой так легко… я встречалась с парнями, но все они какие-то… – она достала блокнотик, – я тебе сейчас напишу телефон, только ты обязательно позвони, ладно?
   – Куда ж я денусь, чудо мое!.. – мысленно Женя рассмеялся, но прекрасно умел сохранять в голосе налет грусти.
   – Я буду ждать, когда…
   Самолет подпрыгнул, плюхнувшись на бетон и покатился, резко сбросив скорость.
   – Вот и прилетели, – не глянув на листок, Женя сунул его в карман – первый акт был сыгран, а когда начнется второй (и начнется ли) никому не известно, поэтому, как всегда в антракте, можно было заняться делами насущными. …Хоть бы Любка сегодня работала, а то начнутся проблемы с билетами – пока доберусь до вокзала, останется-то всего три поезда, и из них два проходящих…
   – …Жень, о чем ты думаешь?
   – А?.. – он перевел взгляд на соседку, – да так… изобретаю себе работенку в Красноярске. Есть там у меня друг – главный механик одного заводика; может, сделает вызов, – Женя сам чувствовал, что «попер в дурь», но теперь это не имело значения, ведь главную победу он уже одержал, заронив в Танину голову будущие радостные воспоминания и ожидание чего-то хорошего. А дальше видно будет – удастся ему воспользоваться плодами этой победы или не удастся…

   Автобус доставил всех к аэровокзалу.
   – Ты не опоздаешь? – Женя посмотрел на часы, прикидывая, успеет ли сам добраться до Казанского вокзала на электричке или придется брать такси, – у тебя рейс во сколько?
   – Не знаю, – видя, как вытянулось Женино лицо, Таня засмеялась, – у меня еще билета нет. Путевка была «горящая», а в нашем агентстве бронируют не меньше, чем за неделю. Они сказали, что лучше купить прямо в аэропорту.
   – А если не купишь? У тебя есть где перекантоваться?
   – Нет, – растерялась Таня, – а что, может не быть билетов?
   – А ты как думаешь? Это в московских магазинах все всегда есть, а с билетами та же потеха, что и везде; даже хуже.
   – А как же?.. Гостиницы ж здесь, наверное, дорогие, да?
   – Уж не дешевые, – Женя снова посмотрел на часы.
   – Ты спешишь? – догадалась Таня, – ты мне только покажи, где автобус на Внуково, а там, если что, свернусь на лавочке, как котенок… – она жалобно прикусила нижнюю губу.
   …Полный ребенок! – констатировал Женя, но гораздо больше его заинтриговала другая, внезапная мысль, – а если по закону подлости следующая командировка будет опять в Красноярск? Сколько у нас случалось таких чудес? И буду потом локти кусать – искать чего-то, а тут, вот оно, тепленькое…
   – Подожди, – он достал пятак, – позвоню друзьям.
   – Может, не стоит… – но Женя закрыл ладонью ее рот и повернулся к висевшему на стене телефону-автомату.
   – Хэлло, – ответивший голос походил на мурлыкание.
   – Оль, приветик.
   – Привет, – голос сразу стал самым обычным – видимо, кошечьи интонации предназначалось кому-то другому.
   – Вас приветствует славный град Воронеж.
   – Женька! Не узнала – богатым будешь. Ты откуда?
   – Из Домодедово, но встретиться не получается. Короче, слушай, – он посмотрел на смущенно отвернувшуюся Таню, – со мной прилетела одна очень славная девочка. Завтра или послезавтра… ну, как билет возьмет, она улетит в Запорожье, но может получиться, что пока ей ночевать будет негде…
   – Жень, сколько у тебя «девочек»? – со смехом перебила Оля, вмиг уяснив суть проблемы, – ладно, пусть звонит после девяти – примем. Как твои-то дела? К нам не собираешься? А то в эту пятницу день рождения моей лучшей подруги. Я ей тебя обрисовала – мол, сероглазый бородатый викинг, так она до сих пор кипятком писает. И кстати, у нее сейчас никого нет, так что мотай на ус.
   – Олька, ты чудо! – воскликнул Женя, и Таня сразу померкла, превратившись… да ни во что она не превратилась – так, стоит тут кто-то…
   – Ладно, Жень, извини. Я убегаю, а девочка пусть звонит. Пока, до пятницы.
   В трубке послышались гудки, и Женя мечтательно прикрыл глаза. …Москва! Город мечты!.. Да еще Олькина подруга!.. Идеальный вариант!.. А если у нее еще есть хата!..
   – Жень, я пойду?..
   – Да что ты, глупышка! – ему даже стало неловко за слова, произнесенные в самолете, но он знал, что это пройдет, как только вместо Москвы, он окажется в Красноярске, – куда ты пойдешь? Доставай блокнот, – он продиктовал телефон, – если не улетишь, позвони после девяти. Зовут ее Оля, мужика – Слава; и еще запиши телефон Виталика в Запорожье – тоже мой друг; я у них как-то сдавал пару прессов… – поймав Танин взгляд, Женя решил, что если б ему не надо было уезжать, они б прямо сейчас поехали к Славке и все решили здесь, без всякого Красноярска.
   – Жень, зачем ты… кто я тебе?.. – Таня уткнулась в его плечо, и он прижал девушку к себе, пытаясь вспомнить, как называется шампунь, которым пахнут ее волосы.
   – Ты – самая лучшая девчонка в мире!.. – правда, это было адресовано уже не ей, а той, другой, с которой он непременно познакомится в пятницу.
   – Неужто мы больше не увидимся? – Таня подняла голову (…поцеловать или ну ее?.. – подумал Женя), – я таких, как ты, никогда не встречала. Ты обязательно приезжай, – она сама поцеловала его в щеку, – только позвони, а то я живу с родителями… – она покраснела от собственной смелости и быстро сменила тему, – так, где тут автобус?
   На остановке они целовались долго и уже по-настоящему; при этом Женя искоса поглядывал на часы, понимая, что теряет драгоценное время, но не мог испортить такую красивую Игру. Наконец Таня исчезла в салоне, послав прощальный воздушный поцелуй; Женя дождался, пока закроются двери, и метнулся к стоянке такси.
   – Шеф, на Казанский! Пулей! – он плюхнулся рядом с водителем, и машина сорвалась с места. …Так, все классно, – откинувшись на сиденье, Женя закурил, – нет, кто бы что ни говорил, жизнь прекрасна и удивительна!..
//-- * * * --//
   Вокзал встретил Женю привычным столпотворением. Это был хорошо знакомый мир, населенный калеками, алкашами, бабами в платках, торжественно восседавшими на грудах сумок; интеллигентами, прохаживающимися заложив руки за спину, и бесчисленными очередями – за бутербродами, газировкой, сувенирами, газетами и, естественно, за билетами.
   Женя сразу направился к шестой кассе, но вместо Любы там сидела незнакомая дама с тусклым взглядом; табло же, тем временем, фиксировало, что даже на самый захудалый пассажирский поезд до Воронежа осталось всего тридцать два места, и те в плацкарте.
   …Черт, уже тридцать одно! – Женя увидел, как черная двойка сменилась единичкой, – и куда все едут?.. Неужто действительно верят, что там, где нас нет, лучше? Из-за жратвы и тряпок принимать такие мучения!.. Женя направился к группке людей, смиренно стоявших перед закрытым окошком с табличкой «перерыв». …Вот, не хватает ума сообразить, что она откроется через пятнадцать минут, а в открытые, они будут стоять три часа!.. Кругом дебилы!.. С другой стороны, это ж хорошо – нам жить проще…
   Он занял место за мужчиной, с умным видом изучавшим газету «За рубежом»; самого Женю политические проблемы не привлекали. …Вот, если б «за руб. ежом»!.. – подумал он весело и окинув зал наметанным взглядом, пришел к выводу, что все красивые девушки уже уехали на более приличных поездах. …Ладно, почитаем, как оно там, в «мире капитала»… Женя пристроился к мужчине, заглядывая ему через плечо.
   Наконец касса открылась.
   – …Куда лезешь?! Куда, говорю, лезешь?!..
   Обернувшись, Женя увидел растрепанную бабу, пытавшуюся вытолкнуть из быстро растущей очереди девушку с плоским, как сковородка, лицом и раскосыми глазами.
   – Я ж занимала… правда, – покраснев, девушка беспомощно озиралась по сторонам.
   – Не было тебя! Мужчина, скажите, кто за вами занимал?..
   Сосед по очереди лишь промямлил что-то невнятное, не желая связываться с фурией.
   – Нахалка! Знаешь где, мы таких видали?!..
   Губы девушки дрогнули; она уже собралась переместиться в хвост очереди, но Жене стало жаль ее, и он поманил пальцем.
   – Вы ж за мной занимали. Забыли, да?
   – Как за вами?! – взвился потрепанный мужичок с полной авоськой апельсинов.
   – Заглохни, – Женя глянул на него презрительно, – девушка отходила. Еще вопросы есть?
   – Я не видел ее!..
   – Еще вякнешь – вместо поезда поедешь прямиком в Склиф.
   Мужичок замолчал, видимо, решив, что предлагаемый вариант не самый удачный, и даже скандальная тетка притихла, перестав взывать к справедливости.
   – Что ж вы так?.. А я, вот, вас запомнил, – улыбнувшись, Женя поставил девушку в очередь, но желания продолжить знакомство не возникло – даже статья о тяжелом положении негров в США показалась ему интереснее, поэтому искреннее «спасибо» безответно повисло в воздухе.
   Став счастливым обладателем кусочка картона, открывавшего путь домой, Женя вышел на площадь; остановился, вдыхая теплый весенний воздух, наслаждаясь непрерывающимся гулом Садового кольца и с завистью глядя на спешивших мимо людей. Как ему не хотелось уезжать! Ведь безымянная Олина подруга пребывала где-то рядом и прекрасно себя чувствовала среди этой радостной суеты, а ему предстояло влиться в «окающую» и «акающую» толпу, озабоченную лишь неподъемными сумками …со всяким дерьмом. Но такова судьба, – Женя вздохнул, – по крайней мере, до пятницы, а потом я смогу приезжать, когда захочу и на сколько захочу. Так что, Москва, не прощаюсь… Закончив мысленный монолог, он нехотя вышел на перрон, где его уже ждал поезд.
   Соседи по вагону полностью отвечали статусу плацкарты: один уже громко храпел на верхней полке; второй, в идиотской желтой рубахе, тупо смотрел в окно, демонстративно не желая общаться с третьим – подвыпившим толстым кавказцем в мятом пиджаке, но кавказец хватал «желторубашечника» за руку, твердя заплетающимся языком:
   – Не сердись, товарищ. Знаешь, какой у меня день?.. Ты не знаешь, какой у меня день!..
   Парень стряхнул его руку, однако кавказец не отставал.
   – Друг, давай выпьем – у меня есть рубль, – он с готовностью полез в карман, – неужели мы не найдем выпить?..
   – Добрый вечер, – Женя остановился, и кавказец тут же переключился на него.
   – О, товарищ, садись, на здоровье! – он тут же протянул рубль новому соседу, – смотри. Мы найдем где-нибудь выпить? Ты не обижай меня! Зачем думаешь, что я пьяный? У меня есть…
   – Не могу больше! – «желторубашечник» встал, – как он достал своим рублем! Может, покурим? – обратился он к Жене.
   Тот молча бросил сумку, и они вышли на улицу, где сгущавшийся вечер уютно прятал силуэты высоток.
   – Вроде, уже и не Москва, – Женя разглядывал темно-зеленые бока вагонов, одинаковые шторки на окнах, девушек в униформе, попарно стоявших у дверей, а, главное, вдыхал фантастический запах, накрывавший весь вокзал. Он был настолько родным, что его не требовалось описывать словами, – чувствуешь? – Женя выразительно потянул носом.
   – Меня уже тошнит от него! Я ж с Петропавловска еду…
   – Камчатского?
   – Нет, Казахского, – парень усмехнулся, – с Целины! Я туда пацаном уехал, по комсомольской путевке; даже медаль есть!
   Женя не любил медали, считая, что это такая игра, придуманная государством, чтоб не платить нормальные деньги. У него самого было целых два значка «Победитель социалистического соревнования», и что? Разве от этого его жизнь стала лучше? А вот прессы, запущенные в Красноярске, реально грели, и карман, и душу.
   – Слушай, – продолжал парень, не получив оценки своих подвигов, – выпить-то есть, но не хочется с обезьяной сидеть.
   – Давай выгоним «обезьяну», – Женя пожал плечами, и тут проводница позвала всех обратно в вагон. Они даже не успели докурить, зато кавказцу хватило времени, чтоб вырубиться, и увидев это, «целинник» сразу полез в сумку.
   – Меня Валерой звать, а тебя?
   – С утра Женей был… – он достал остатки красноярской колбасы; как у всякого пассажира, бутылка у него тоже имелась, но бутылка сувенирная – с кедровой настойкой, и предназначалась она совсем для иных ситуаций.
   – И как там целина? – Женя по-хозяйски разлил вонючую казахскую водку. Сам он был в «тех углах» лишь раз, и если обычно запоминал города по женщинам, с которыми проводил время, то в данном случае в памяти смутно всплывали лишь грязные улицы, застроенные трехэтажными бараками, и пьяные люди, громко разговаривавшие на уродливом языке.
   – Там хорошо, – Валера вздохнул, – там деньги платят, а у нас в деревне что заработаешь?..
   Женю не интересовала деревенская жизнь, поэтому он молча поднял стакан. Оба выпили, и Валера принялся с восторгом рассказывать о новых комбайнах, полученных совхозом в прошлом году, а Женя отвернулся к окну, погрузившись в радостные мысли о предстоящей пятнице.
   – Может, в карты сыграем? – предложил Валера, наконец поняв, что его не слушают.
   Женя скептически оглядел партнера – сам он предпочитал преферанс, которым прекрасно владел еще со студенческих лет, но целинник-то наверняка имел в виду «дурака».
   – Пойдем, лучше покурим, – Женя встал.
   Лавируя среди торчащих с полок вонючих ног и вещей, стоящих в проходе, они направились к тамбуру, и на боковушке, рядом с туалетом, Женя увидел девушку из очереди.
   – Ой, мы опять соседи! – она заулыбалась, – я вас давно увидела! Еще раз спасибо вам!
   Женя нехотя остановился. Он разглядывал «азиатку», все же пытаясь отыскать в ней хоть что-то привлекательное, но не находил – это был явно не его типаж.
   – А вы в карты играете? – Валера вынырнул из-за его спины.
   – Тань! – девушка постучала в верхнюю полку, – слезай – пошли в карты играть!
   Сверху свесилась аккуратно подстриженная головка.
   …А это уже кое-что, – Женя оценивающе прищурился, – выходит, не зря я вступился за уродину – все в мире происходит со смыслом… Но ведь опять Таня! Это уже не смешно. Придется нумеровать их – никакой фантазии у людей…
   – Вы идите, курите, – «азиатка» увидела, как нетерпеливо Женя вертит в руке пачку, – мы сейчас.
   В открытую дверь тамбура было хорошо видно, как Таня спустилась, осторожно нащупав край полки маленькой ножкой в белом носочке, и достав косметичку; присела за столик.
   – Готовится, да? – глупо хихикнул Валера.
   …Губищи-то закатай, козел… – Женя отвернулся, прикуривая, – тебе вторую – ты привык к «узкопленочным»… Но сказал он совсем другое:
   – В кабак сгоняй. Шампусик возьми, конфет, фруктов.
   – Да оно это… – смутился Валера.
   – Понял, – Женя достал две пятидесятирублевки, и подумав, добавил третью, – это чтоб не говорил, что апельсины по семь рублей за штуку – дорого.
   – По семь за штуку?.. – испугался Валера, – в Москве пять рублей килограмм – я сам видел! Надо было там взять, да?
   – Заранее только презервативы берут, а остальное решается в процессе… кстати, у тебя есть?
   – Что, презервативы? – Валера покраснел, – я ж женат.
   – О, как! – рассмеялся Женя, – так, может, ты с чужими бабами и не пьешь? Или только не трахаешься?
   – Нет, почему?.. Я пью…
   – А чего стоишь? Дуй в кабак.
   Женя с удовольствием наблюдал, как в ходе разговора менялось лицо целинника – пять минут назад в нем читалась гордость за такую состоявшуюся, отмеченную медалью жизнь; наверное, он даже сравнивал себя с длинноволосым бородатым бродягой в рубашке без двух пуговиц… и тут такой облом!
   – Я мухой! – Валера сунул деньги в карман.
   Дождавшись, пока гонец исчезнет из вида, Женя вернулся в вагон и плюхнулся на полку, разглядывая подругу «азиатки».
   – Ну что, девчонки, давайте знакомиться. Женя.
   – Валя, – представилась «азиатка», – а вы москвич?
   На подобные вопросы тоже имелся готовый ответ.
   – Я – гражданин мира; сегодня здесь, завтра там…
   – Но где-то ж вы живете, – похоже, Валя была совсем не романтичной девушкой.
   – Прописан в Воронеже. А вы, девчонки?
   – И мы из Воронежа! – воодушевилась Валя, – к подруге на свадьбу ездили. Прикиньте, на море с пацаном из Москвы познакомилась, и вон что получилось. Нам бы так, да, Тань?
   Таня покраснела, и Женя решил, что может закончить Игру одним ходом, но обещать жениться, он считал некорректным; вот, провести женщину по грани, ничего не обещая, но и не разрушая надежд – это истинная Игра!..
   – Что ж у вас за работа такая, «гражданин мира»? – заинтересовалась Таня.
   – Работа у меня классная, – в подробности Женя вдаваться не стал, потому что девушек, очень стремящихся замуж, занимает не процесс добывания денег, а конечный результат; поэтому, распаляя их любопытство, сообщил, – у меня есть дом, целое поместье земли, машина… короче, красиво жить не запретишь, а хреново – не заставишь.
   – Везет вашей жене, – Валя отвернулась.
   – Какая ты меркантильная, – вздохнул Женя, – а то, что муж будет появляться на пару дней в месяц, тебя не волнует?
   – Зато каждый раз – праздник, – Таня засмеялась, – я б так смогла – никакой рутины, да?
   …Если б ты еще сказала, что никогда не будешь выяснять, чем я занимаюсь в командировках, то была б почти идеальной женой. Такую и буду искать, если когда-нибудь соберусь жениться… Но продумать перспективу до конца Женя не успел, потому что вернулся гонец. То ли разочаровавшись в строительстве коммунизма, то ли сэкономив халявных денег, но добавил он в ресторане весьма прилично – его мотало между полок, тыча лицом в грязные носки, надетые на чьи-то грязные ноги; при этом он постоянно икал и извинялся, снова икал и снова извинялся. Наконец водрузив перед Женей пакет, Валера рухнул на голый матрац, совсем перестав отличаться от «кавказца», которого так презирал трезвым умом.
   – Вот и пошли дебила… – Женя достал из пакета бутылку с укутанным в фольгу горлышком, – схожу за стаканами, а вы изучите, что он там еще притащил.
   Стоя в противоположном конце вагона, Женя наблюдал, как девушки беседовали между собой: сначала они смеялись, потом спорили и в конце, похоже, поссорились, потому что замолчали, отвернувшись в разные стороны. В это время раздражающе яркий свет сменился мягкой голубизной, в которой прорисовывались лишь нечеткие загадочные силуэты, и девушки ушли курить. Вернулись они снова веселые; сбросив туфли, Валя сразу полезла на верхнюю полку, а Таня осталась разбирать содержимое пакета.
   …Что и требовалось – очень мудрое решение, – Женя постучал к проводнице и получив желаемую тару, пошел обратно, – сейчас разберемся, что это за очередная Татьяна…
   Поставив стаканы, он присел рядом с девушкой, уютно забившейся в уголок у закрытого дерматиновой шторкой окна. На столике угадывалась коробка конфет, раскатившиеся шары апельсинов и что-то кривое, похожее на банан.
   – За знакомство? – бесшумно открыв бутылку, Женя плеснул в стаканы вспенившуюся жидкость, – Тань, как думаешь, случайность, что мы оказались в одном вагоне или нет?
   – Не знаю, – она сделала глоток, второй; мгновенно появившаяся легкость требовала откровений, – мы, когда ехали в Москву, – Таня поставила недопитый стакан, – познакомились с парнем – он стихи пишет; так вот, он объяснял нам, почему людей в поездах тянет друг к другу. Хочешь, покажу? – она достала мятый листок и высунулась из своего гнездышка поближе к тусклому свету, – короче, почему людей в поезде тянет друг к другу. «…Их связывает нечто большее, чем общее купе. Скорее всего, это город, из которого они уезжают. Пусть они ни разу там не встретились, но им хочется вспоминать его, чтоб отыскать друг в друге частичку общего прошлого, оставшегося за двойными стеклами вагона. Их тянет не физически и не духовно, а просто потому что поезд прощает многое, не прощаемое в обычной, бесколесной жизни – не зря ведь железная дорога называется полосой отчуждения… Их тянет друг к другу, как кусочки разбитого вдребезги, несоединимого мира; тянет, чтоб сжаться в один комок, плакать и шептать невысказанное, возможно, предназначенное кому-то другому, оставшемуся среди других обломков, увезенных совсем в другую сторону. А если между ними возникает нечто большее, чем невинные слезы и выплывающий из воспоминаний шепот, то виновата в этом только полоса отчуждения с ее близорукими фонарями за окном и стыдливо-тусклыми светильниками купе…» Вот.
   – Короче, клеил тебя, – сделал вывод Женя.
   – Может, и клеил. Только я не поддалась…
   Женя сжал Танины пальцы, как из тюбика выдавив на ее лицо алую краску; она прикрыла глаза, стыдясь того, что так прозрачно пыталась примерить к себе чужие сумбурные образы.
   – Но сама идея тебе понравилось?..
   – Нет, – Женя покачал головой, – я – человек технический, поэтому знаю, что «полоса отчуждения» – термин сугубо профессиональный, а не поэтический; обозначает он не поезд, где с людьми что-то там происходит, а полоску земли установленной ширины, включающую рельсы и прилегающие к ним насыпи…
   – Какой ты… – Таня забрала руку и вздохнула.
   – Обиделась? – Женя засмеялся, – хочешь, расскажу тебе что-нибудь веселое из реальной жизни? Например, представь – Ленинград, лето, шикарная погода, воскресенье…
   Это была красивая история номер одиннадцать, но Таня никогда не бывала в Ленинграде и не могла представить его. Ее рот чуть приоткрылся, а глаза распахнулись, медленно и широко, как у большой куклы.
   …И почему у нас плацкартный вагон?.. Оборвав никому не интересный рассказ, он наклонился, ласково провел по щеке; Таня почувствовала запах солнца от его волос и испугалась своих победивших чар – своих собственных без чужих дурацких стихов! Первый раз в жизни ей удалось заполучить прекрасного принца, похожего на древнего скандинавского бога, а не очкарика из параллельной группы и не пьяного отморозка с танцплощадки. Ей казалось, что это самая счастливая минута ее жизни… так неужто, правда, дело лишь в стуке колес и всесильной полосе отчуждения?..
   – Утром приедем, и больше я тебя никогда не увижу, да?.. – Таня замерла, с ужасом ожидая ответа.
   – Зачем же так печально?
   – Просто печально… хоть скажи – все-таки кто ты?
   – Странствующий рыцарь, – Женя улыбнулся, – дон Кихот; только тот воевал с ветряными мельницами, а я с железными.
   Таня закрыла глаза, почувствовав прикосновение его губ – какое ей дело до его «мельниц»? Гораздо важнее его руки, сначала нежно, а потом все сильнее ласкавшие ее грудь… В другом конце вагона послышались шаркающие шаги.
   – Кто-то идет, – прошептала Таня, пытаясь оттолкнуть чудесные руки.
   – И что?.. Кому, какое дело?..
   Мимо прошла сонная женщина в халате; хлопнула дверь туалета. Женя стиснул Танины плечи…
   – Я не могу так, – она отрицательно мотнула головой, – когда ходят постоянно… если я дам телефон, ты позвонишь?
   – Конечно!
   Таня долго держала паузу, надеясь, что он добавит: – …Ведь мы всегда будем вместе! Но Женя не собирался никого обнадеживать, и она вздохнула.
   – Я знаю, так не бывает; сейчас ты выйдешь и все забудешь. При твоей жизни – это ж эпизод, а я?.. Сижу в своем институте; закончу его, и зашлют меня врачом в какое-нибудь Задрюкино, и все – жизнь закончится…
   Мимо прошел еще кто-то; снова хлопнула дверь, и Таня снова вздохнула.
   – Чего людям не спится?.. Наверное, не хотят, чтоб мы были вместе… ладно, – она легко высвободилась из ненавязчивых объятий, вытянулась и подсунув под голову подушку, принялась изучать явившееся ей в человеческом образе, чудо. Впрочем, при таком освещении работала, скорее, фантазия, нежели зрение, но это не имело значения, – ты собирался рассказать мне что-то, – напомнила она, но Жене уже не хотелось ничего рассказывать. Веселые истории ему пригодятся в будущем – чтоб его уход не выглядел бегством, пока эта дурочка, лежа в постельке, будет остывать от «неземной» любви.
   …Надо сегодня же ее трахнуть, – решил он, – после пятницы будет не до нее… нет, а почему, собственно, не брать то, что просто валяется под ногами…
   – Может, поспишь? – Женя посмотрел на часы, – приезжаем мы в полчетвертого – день получится длинный.
   – Бог с ним, – Таня вяло махнула рукой, – высплюсь. Мне в больницу только вечером – у нас сейчас практика. А знаешь, – она засмеялась, – родичи меня ждут днем – с другим поездом, но на него билетов не было.
   – О, как!.. – Женя мгновенно оценил намек, – так зачем поднимать родителей в такую рань – днем и явишься, а?
   – Нормально ты придумал, – она взъерошила Женины волосы, – только жена-то у тебя, небось, есть?
   – Значит, все у нас начинается с недоверия?..
   – Ну, извини…
   Но Женя, решив ее проучить, отвернулся.
   – Не хочешь разговаривать, тогда я сплю, – Таня вздохнула.
   – А я покурю, – Женя уже поднялся, когда девушка поймала его руку и заставив сесть обратно, поцеловала в губы.
   – Теперь можешь идти.
   Выйдя в тамбур, Женя зевнул; прижался лбом к холодному стеклу. …Как же не хочется тащить ее к себе!.. Девка она, похоже, настырная – раз хату засветишь, так потом не выгонишь. Боже, как все просто!.. «Нравится – не нравится» – это самое светлое чувство, а остальное, уж совсем голый расчет. Я ж понимаю – после распределения ей надо любой ценой зацепиться в Воронеже… черт, а спать-то хочется. Надо прилечь, а то раздену ее и вырублюсь – неудобно получится…
//-- * * * --//
   Проснулся Женя от яркого электрического света и разлепив тяжелые веки, увидел, что наиболее трезвые пассажиры уже копошились, собирая вещи. …Значит, подъезжаем. Таня… может, она мне приснилась? Я уж забыл, как она выглядит… да, скорее всего, она тоже, и это к лучшему – не зря говорят, не следи, где живешь. Что мне, целой страны мало?.. Это ж придется график составлять, чтоб они с Ленкой не пересекались… а можно и не составлять – прикольно, как они станут друг дружке волосенки рвать… Спрыгнув с полки, он пошел умываться.
   Миновать Таню, понуро смотревшую в пустой проход, было невозможно, тем более, она радостно улыбнулась.
   – Соня. Я тебя даже за ушком щекотала – ноль эмоций.
   – Да разве я сплю? – пришлось присесть рядом, – вот, был я в Чернигове с Ленькой Клюевым – о, спит человек! Я как-то возвращаюсь ночью, а дверь заперта изнутри. Барабанил так, что соседа разбудил; сосед из своего номера стал в стенку лупить – ноль эмоций. Прибежала горничная; стала по телефону звонить (а телефон прямо над ухом стоит) – ноль эмоций. Во, как!
   – А дальше что?
   – Короче, спал я в холле, – Женя разгладил ладонями «помятое» лицо, – а ты говоришь, за ушком щекотала…
   В окне в это время уже плыли желтые вокзальные фонари.

   Воронеж встретил их милицейским нарядом, лениво прогуливавшимся по перрону, да таксистами, курившими у выхода в город; даже пассажиры, покидавшие вагоны, не нарушали этого сонного царства, тихонько рассасываясь по темным улицам.
   – Прохладно, – Таня поежилась, и Женина рука тут же опустилась ей на плечо. Девушка словно ждала этого, чтоб прижаться и замереть.
   – У меня есть бутылочка шикарной кедровой настойки, – заметил Женя, – натуральный сибирский продукт. Тех, кто не брезгает пить по утрам, могу согреть.
   – А пойдемте ко мне, – неожиданно предложила Валя, – здесь пять минут пешком.
   – Ты что, одна живешь? – удивился Женя.
   – Живу я с родителями, но у нас частный дом, и есть времянка, где всякое старье свалено – Танька знает. Там нормально – стол есть, стулья, кровать…
   …Нет, Бог, точно, есть – иначе откуда берутся такие расклады!.. Женя стиснул Танины плечи; девушка взвизгнула, но вырываться не стала, и это говорило о том, что предложение принято.
   Дом действительно оказался совсем не далеко – каменный, добротный, выходивший окнами на улицу; а во дворе стояла беленькая времянка под шиферной крышей.
   – Тсс, – Валя прижала палец к губам, – я примерная девочка.
   – А времянка тогда зачем? – прошептал Женя.
   Валя засмеялась и достав ключ, аккуратно открыла дверь. Все оказались в темной комнатушке, пропахшей пылью старых вещей; пошарив на полке, Валя нашла свечку.
   – Соблюдаем конспирацию, а то родители свет увидят, так еще ментов вызовут – мы ж еще, типа, в Москве, – задернув шторы, она чиркнула спичкой, – есть соленые огурцы на закусь, только я пить не буду, а то дыхну – родители обалдеют.
   – А ты? – Женя присел на жалобно скрипнувший стул.
   – Она тоже. Иначе ей отец так всыплет!..
   – Ой, ну, хватит! – перебила Таня, – тебе только скажи!
   – Ладно, разберетесь сами, но учтите – родители уходят в восемь, и желательно, чтоб вы не встретились, а то не видать мне больше ключей от времянки.
   Валя не успела закрыть за собой дверь, как Таня устроилась на Жениных коленях и по-вампирски прильнула к его шее.
   …Только, вот, без засосов!.. Женя отстранил ее голову, а рука привычным движением проникла к застежке лифчика.
   – Я сама, – Таня встала, – только не смотри, пожалуйста.
   – Да ради бога! – Женя закурил и отвернулся, глядя, как в щель между шторами начинают проступать силуэты деревьев, забор, крыши каких-то строений. Это было странное ощущение, когда единый и понятный мир ночи распадается на множество крохотных неизвестных мирков, живущих по своим собственным законам… нет, все-таки ночь была Жене гораздо ближе.
   Наконец заскрипела кровать, и это являлось сигналом. Быстро раздевшись, Женя юркнул под одеяло, столкнувшись там с теплым, податливым телом. Игра закончилась – наступило время получать заслуженные призы.
//-- * * * --//
   Когда солнце наконец решило заглянуть во времянку, Женя уже лежал, откинувшись на подушку; Танины губы ползли по его телу, требуя продолжения праздника, и тут очень кстати хлопнула дверь Валиного дома.
   – Ой!.. – Таня встрепенулась, но потом весело засмеялась, – а мы уже все успели, и нам хорошо, вот! – она показала язык.
   …И что тут хорошего? – Женя прикрыл рот, пряча зевоту, – ничего нового. Все было сто раз, и даже в таких же сараях…
   – Ты позвонишь? – Таня уютно устроилась рядом, положив голову на Женино плечо, – только до пяти, а то потом я уйду на дежурство; за пропуски, знаешь, как нас дрючат?
   – Конечно, позвоню, – Женя прекрасно знал, что сделает это не раньше, чем через год, когда случайно обнаружив клочок бумаги с телефонным номером, будет долго вспомнить имя владельца – так случалось уже не раз.
   – Мне еще никогда не было так хорошо, правда… – Таня мечтательно смотрела в потолок, видимо, ожидая и в ответ подобной сентенции, но Женя лишь вздохнул, потому что никакого желания продолжать Игру не было – хотелось только принять душ, поесть и спокойно лечь спать.
   – Пора уже, – откинув одеяло, он спустил, было, ногу, но остановился, напоследок закладывая в память тело, которое вряд ли когда-нибудь увидит еще раз.
   – Не смотри – я стесняюсь, – резко перевернувшись на живот, Таня игриво зарылась лицом в подушку.
   …А трахаться с первым встречным ты не стеснялась?.. – Женя разглядывал короткие волосики, не прикрывавшие шею; плечи, усыпанные крошечными родинками; спину с четко выступавшими позвонками; розовую попу, на которой бледным треугольником выделялся след от трусиков, – вот и женись на таких проститутках… Он легонько шлепнул по попе, и Таня резко вскинула голову.
   – За что?.. – она обиженно захлопала глазами; Жене вдруг захотелось объяснить ей ход своих мыслей, а потом отшлепать по розовой попе так, чтоб она визжала и дрыгала ногами …а ни за что – просто, чтоб знала свое место!.. Только оно мне надо? Что я, муж, воспитывать ее?..
   – Вечером позвоню, – Женя встал и начал одеваться.
   – Слушай, – Таня томно улыбнулась, – а давай я не пойду ни на какую практику? В конце концов, могу я хоть раз прогулять! Не съедят ведь меня, правда? Съезжу домой и сразу вернусь, а ты как сможешь, приходи – я буду ждать. Придешь?.. Женечка, – она протянула руки, видя, что он сосредоточенно застегивает джинсы, – мне так хорошо с тобой!..
   – Мне тоже, – и в этом небрежно брошенном признании имелась доля правды – Жене действительно нравилось, что она не только не набивалась в гости, но даже не пыталась узнать, ни его адреса, ни телефона, ни даже фамилию. Это давало ей серьезный шанс для продолжения отношений; хотя, естественно, не сегодня – вторая такая ночь, это будет слишком скучно.
   – Пока, – наклонившись, Женя мимолетно коснулся Таниных губ и выскочил за дверь.
   Теплое солнце и смачные мазки молодой зелени создавали удивительно радостное настроение. Женя смотрел на аккуратные прямоугольники свежевскопанной земли с яркой помидорной рассадой; на подкрашенные заборчики, на запоздалый шлейф горьковатого дыма, тянувшийся вдоль улицы, и с ужасом вспоминал убогую времянку, из которой только что вышел. …Нет уж, вечером иду в город! Чем сидеть тут и жевать сопли… это уже не Игра, а натуральное мародерство…
   На трамвае Женя доехал до дома и распахнув калитку, остановился. Контраст с тем, что он видел у Валиных соседей оказался разительным – на кривой, заросшей травой тропинке виднелись гнилые яблоки, упавшие еще в прошлом году, ветки старых деревьев причудливо переплелись, совсем не радуя глаз редкими листочками …Ну, и черт с ними!.. Приезжаю на неделю, и буду еще горбатиться – так даже симпатичнее… А, вообще, поменять бы все на обычную двушку, только кому оно нужно?..
   Сквозь ветки сирени, виднелся старый дом с давно некрашеными окнами и ржавыми водосточными трубами. Женя давно привык, что его жилище выглядит именно так (таким он и получил его в наследство от родителей), поэтому равнодушно отпер дверь и сразу отправился в обход комнат; распахивая все окна подряд, разбавляя тяжелый нежилой запах ароматами весны.
   На потолке неожиданно обнаружилось бурое пятно, которого не было раньше. …Все правильно – когда уезжал, снег только начинал таять – опять где-то протекло. Так приедешь, а тут нет, ни дома, ни хрена… А и хрен с ним!.. Женя уселся на диван. Глаза стали закрываться, и он понял, что не хочет ни есть, ни мыться – только спать, и желательно до утра!..

   Разбудил его телефонный звонок; причем, за окном был еще ясный день.
   – Алло… – Женя сонно поднес трубку к уху.
   – Приехал, значит, и затаился…
   – Ну и нюх у тебя! – Женя узнал голос Юрки Бородина – единственного, с кем в отделе он поддерживал приятельские отношения; посмотрел на часы, – я тут появился… – но Юра не дал ему произвести несложные вычисления.
   – Слушай, мне это по барабану – тут шеф тебя разыскивает.
   – Да?.. – Женя зевнул, просыпаясь окончательно, и первой мыслью стало то, что в ближайшую пятницу ему надо быть в Москве, – кстати, он мне тоже нужен.
   – Ну и славненько, – подытожил Юра, – а я вчера жену с дочкой к теще отправил – у них там весенний сев грядет.
   Женя любил, когда Юрка оставался один – тогда из заботливого главы семейства он превращался в очень достойного партнера по Игре. Зачем он женился, Женя не понимал, находя лишь одно разумное объяснение – по «залету»; правда, эту тему они никогда не обсуждали.
   – Значит, так, – продолжал Юра, – я сейчас подъеду; сгоняем на завод, а то шеф лично мне поручил найти тебя, и потом – в свободный полет; план годится?
   – Годится. Приезжай, – Женя положил трубку и направился к холодильнику, в основном, чтоб убедиться, что тот пуст. …Вот, Ленка, сучка – чем любовью доставать, лучше б приехала, да пожрать сделала – ключ я ей оставил… Он полез в шкаф, где хранился «НЗ» – несколько банок тушенки, килька в томате и овощная солянка в стеклянных банках. Не было только хлеба, но идти в магазин лишь из-за этого не хотелось.
   Поел он быстро – это были не те блюда, которые имело смысл смаковать, и выйдя во двор, открыл гараж, где обитала его любимая (после женщин, конечно) игрушка – новенькая, цвета «кофе с молоком», блестящая свежей полировкой «семерка», не сравнимая, ни с вечно громыхающими «Москвичами», ни с прожорливыми, неповоротливыми «Волгами». Ехать Женя пока никуда не собирался и развалившись в мохнатом кресле, просто включил магнитофон – кассета стояла с тех пор, когда они с Ленкой, сдуру, пытались в середине марта выехать за первыми подснежниками. «…Просто! Вы говорите, в жизни все просто….» орала Пугачева, и Женя очень понимал ее. …Какая тут Ленка?.. Или эта, сегодняшняя Таня?.. Надо жить проще!..
   Сидел он долго, наслаждаясь столь редким состоянием покоя, пока не увидел на тропинке Юру; он зачем-то свернул в сторону, раздвинул ногой заросли американских кленов.
   – Бог ты мой! Ты-то сам хоть знаешь, что у тебя тут смородина растет?
   – Не знаю и не тянет, – Женя вылез из машины, – руки у меня под другое заточены, – он внимательно посмотрел на свои ладони, словно пытаясь разобраться в линиях судьбы, но не ничего внятного прочесть не смог, – в Красноярске эти руки заработали «штуку» за два месяца, а ты говоришь, смородина.
   – В этом ты везучий, зараза!.. – Юра восхищенно покачал головой, – а я из Армении. Пусковой корпус. Во всех постановлениях армянского ЦК фигурирует; проверяющих больше, чем рабочих. В общем, пришлось попотеть, и все бесплатно, что самое противное…
   Делясь впечатлениями, они двинулись вглубь сада.
   – Мох! – Юра наклонился, – все, саду кранты! А яблони хорошие; тут порядок навести, такие урожаи собирать можно!..
   – Зачем? – Женя недоуменно остановился, – по осени и так от гнилья ступить некуда.
   – На вино б перегонял! Ты на каком заводе работаешь? Давно б заказал ребятам маленький ручной пресс, вывезти через проходную я б помог, и все дела.
   – Оно мне надо? – Женя не мог вникнуть в суть претензий.
   – Да уж, с такими жизненными позициями коммунизм мы не построим, – Юра вздохнул, и Женя расхохотался от души.
   – Ты собрался коммунизм строить? Пока меня не было, тут что, партсобрание прошло? Еще лапша с ушей не обсыпалась?
   В коммунизм Юра тоже не особо верил, поэтому, чтоб не выглядеть глупо, решил не доказывать недоказуемое.
   – Галку б мою сюда запустить, – сказал он мечтательно, – ты б видел, что она у тещи в деревне наворотила!
   – Ну, так сдай ее мне в аренду – она у тебя очень ничего.
   – Дурак ты, Жень, – Юра покачал головой, – давай, покажешься шефу, а потом займемся культурной программой. На твоей поедем или на моей?
   – Конечно, на моей, – Женя улыбнулся, пренебрежительно глядя на белый бок старенькой «копейки», видневшейся в распахнутую настежь калитку.
//-- * * * --//
   Отдел пуско-наладки занимал всего одну комнатку в шестнадцать метров; на ней висела табличка «начальник», и, кроме самого Федора Николаевича Зеленева, там еще сидела Нина – экономист тире секретарь и далее по нисходящей до «принеси – подай – пошла вон». Старый начальник – Борис Макарович Кутепов, какое-то время даже спал с ней, но потом она вышла замуж, а сам Кутепов умер. Зато с новым начальником общий язык Женя нашел быстро – это был абсолютно другой человек, и если иногда делиться с ним леваком, то можно было «ходить в шоколаде» и творить, что угодно.
   Неофициально к отделу относились еще часть широкого темного коридора, именуемая «курилкой», и отгороженная от нее, кладовка с запчастями. Впрочем, курилка, как правило, пустовала – отработав месяц на выезде, наладчики сразу уходили в отгулы, иначе изголодавшиеся жены давно ударились бы во все тяжкие, дети перестали узнавать отцов, обветшали квартиры, поржавели машины и заросли травой дачи. Вместе народ собирался лишь четыре раза в год (первого января, первого мая, седьмого ноября и восьмого марта), чтоб провести партийное собрание, принять соцобязательства, выпить много-много водки и в течение недели разъехаться вновь.
   Гулко протопав по пустому коридору, Женя открыл дверь.
   – Федор Николаевич, а я денежки привез, – он остановился у стола, многозначительно потрясая стопкой актов с синими печатями, которые заводская бухгалтерия быстро обращала в зарплаты, премии и массу других полезных вещей.
   – Спасибо, – шеф небрежно пролистал бумаги; придвинув калькулятор, сложил подчеркнутые жирной чертой суммы, и только после этого довольно улыбнулся, – орден тебе, Глухов, дадим – ты отделу месячный план вытянул.
   – Да, ладно, – Женя придвинул свободный стул и уселся по другую сторону стола, – орден Олегу Чернову отдайте, а мне б в Москву смотаться на пару дней – по личному делу.
   – Опять девки? – шеф вздохнул, – пора, Жень, завязывать.
   – Это почему? – Женины глаза удивленно округлились, – вам-то они чем мешают?
   – Они не мне – они тебе могут здорово помешать.
   – Неужто «залетел» кто? Быть не может! У меня девиз – предохраняться, предохраняться и еще раз предохраняться, как завещал Великий…
   – Хватит дурака валять, – перебил шеф, даже не улыбнувшись, – вернешься, поговорим. Москва, значит?.. – он открыл красную папку, к которой все ребята относились с особым трепетом, ведь там находились еще не отработанные вызовы, – тут, брат, проблема – нет у нас ничего в Москве.
   Пока шеф перебирал телеграммы, Женя ждал молча; он прекрасно знал, что безвыходных ситуаций не бывает, и полученные с прошлой командировки деньги, надо отрабатывать – для шефа это ведь была фактически вторая зарплата!
   – Слушай сюда, – убрав папку, шеф развернул «простыню», где отмечались отгрузки оборудования, – два месяца назад в Перово – это совсем рядом с Москвой, загнали мы автоматическую линию; наладка бешеных денег стоит, а они молчат. Съезди, разнюхай, какая там обстановка; будут они нас звать или нет… короче, понял. Как раз пары дней тебе хватит.
   – Класс! – Женя довольно потер руки. Чтоб поддерживать с шефом такие отношения, никаких денег было не жаль! …Но не в этот раз, – подумал он, – еще неизвестно, что за амбиции у московской барышни, а то в столице все дорого…
   – Иди, – шеф махнул рукой, – но, смотри, не больше трех дней с дорогой! Иначе очень много потеряешь!
   – Ладно, Федор Николаевич.
   …И что ж я могу потерять? – уже в коридоре Женя усмехнулся, – обычную его примочку – командировка летом к морю? Так мне Москва интереснее… и чего он до моих девок-то домахался? Кого хочу, того и имею…
   Из проходной он появился уже с командировочным удостоверением и смешной суммой, которую бухгалтерия выписала ему на три дня; это так, раз посидеть в московском кабаке, но не отказываться же, если дают?..
   – Все вопросы решил, – сообщил он, усаживаясь за руль, – сейчас сразу билет на Москву возьму, чтоб не дергаться.
   – Ну, ты даешь… – Юра уважительно покачал головой, – как ты его всегда уговариваешь? Черт какой-то тебе помогает.
   – А хоть и черт – знаешь, мне без разницы.
   Машина лихо развернулась в направлении вокзала.

   В отличие от Москвы, очередей в кассовом зале не было, зато были билеты. …Интересно, если туда никто не едет, выходит, это москвичи массово бегут из столицы?..Впрочем, мое-то какое собачье дело до их кошачьей жизни?..
   Через пятнадцать минут, уже с билетом, Женя вышел обратно к стоянке и увидел, что Юра не терял время даром – вальяжно положив руку на крышу машины, он весело общался с двумя девушками. Они стояли спиной, и Женя видел только ножки в джинсах, короткие курточки – желтую и красную, и две аккуратные головки – темненькую и светленькую, причем, по каким-то неуловимым признакам, блондинка ему понравилась больше. Рядом стояла огромная сумка, которую девушки могли б нести, разве что, вдвоем.
   …Приезжие – это хорошо, – решил Женя, – это почти как в командировке – трахнулись и разбежались, и никто никому…
   – Вон, он! – Юра вскинул руку, – сейчас едем, девчонки!
   Женя быстро навесил на лицо улыбку.
   – Всем привет! – от брюнетки резко пахнуло духами, и он подумал, что подсознательно сделал правильный выбор; повернулся к блондинке, – меня зовут Женя, а вас?
   Девушки удивленно переглянулись – обычно у «таксистов» процесс посадки выглядел менее интимно, однако блондинка все же назвала имена. Настоящими они были или нет, неизвестно, но получалось, что ее звали Света, а брюнетку – Люда.
   …А Светы в моей коллекции еще нет, – с удовольствием отметил Женя, – надо разбавить этих чертовых Тань; я, конечно, понимаю – самое популярное имя в последнее десятилетие, но не до такой же степени!..
   – И куда едем? – Женя поднял сумку, действительно оказавшуюся тяжелой.
   – В Северный.
   – Запросто, – он опустил груз в багажник, а Юра галантно распахнул заднюю дверь.
   Девушки прыснули со смеха, наблюдая, как два взрослых парня выделываются перед ними, но, похоже, им это даже понравилось, потому что в машину они залезли бойко и без лишних вопросов.
   – Как вы думаете, в лесу уже сухо? – спросила Люда, когда машина тронулась.
   – В лесу?.. – Юра обернулся, – а вы собираетесь в лес?
   – Да. Друзья на вылазку пригласили; с палатками и все такое, а мы сомневаемся – в палатках же, наверное, холодно?
   – Правильно сомневаетесь – в лесу еще снег лежит.
   – Ладно вам – снег…
   – Ой, а куда это мы? – встрепенулась Света – она неотрывно смотрела в окно и заметила, что машина свернула с обычного для таксистов маршрута.
   – Ненавижу Московский проспект, – пояснил Женя, – там, то менты, то светофоры; есть дорожка получше.
   – Получше – это мимо его дома, – Юра засмеялся, – кстати, у него тоже настоящий лес, только никаких палаток не надо – дом капитальный; ванна с горячей водой, теплый сортир, но вокруг лес. Девчонки, вы подумайте, а то в палатке застудите свои женские органы и детей потом не будет.
   – Типун вам на язык, – ответила Света настолько серьезно, что Женя сразу оценил сложность стоявшей перед ним задачи.
   …Тем приятнее победа, – он скосил взгляд в зеркало и увидел, как Света показывает подруге на часы.
   – Люд, без пяти семь, а они в семь должны звонить.
   – Не в семь, а с семи до восьми…
   – Ну, позвонят, и что? – бесцеремонно вмешался Женя, – прикиньте, девчонки, даже если снег сошел, все равно грязь по уши; дрова сырые – костер не горит; ночью вы жметесь друг к дружке, зуб на зуб не попадает, холодная тушенка с портвейном в горло не лезут… Фу, какая гадость! Поэтому заезжаем ко мне; вы осматриваетесь, принимаете верное решение; потом едем в Северный, обрезаем телефон, чтоб ваша совесть была спокойна, и возвращаемся. Как вариант?
   Поскольку девушки растерянно хлопали глазами, не находя слов, чтоб оценить это сумасшедшее… нет, скорее, идиотское предложение, Женя вывернул руль, проскакивая перед испуганно мигнувшим фарами автобусом, и остановился у ворот, рядом со старенькой белой «копейкой».
   – Приехали, – он заглушил двигатель, – прошу на экскурсию.
   – Вы чего, больные?! – возмутилась Света, однако Люда оказалась настроена более лояльно.
   – А пошли, глянем, – она взяла подругу за руку, – знаешь, я сколько ездила мимо этих старых домов, всегда хотела посмотреть, как там чего… Там же, небось, все древнее, да?
   – Абсолютно древнее! Прошу, девчонки, – первым выскочив из машины, Юра распахнул дверь и замер в классической позе официанта; не хватало полотенца через руку и знаменитого «Чего изволите-с?..»
   Женя тоже вышел, но прежде, чем открыть ворота, успел услышать, как Света прошептала:
   – Ты, дура! Не понимаешь, чем все кончится? Валить надо!
   – Ага, а сумку ты попрешь? – так же шепотом ответила Люда, – пошли, глянем и поедем дальше; не дергайся – перезвонит твой Толик, если ты ему нужна, – но поскольку Света демонстративно отвернулась, она вышла одна, мило улыбаясь поджидавшим ее кавалерам.
   Парочка исчезла в калитке, а Женя остался.
   – Свет, я такой страшный? – он заглянул в оставшуюся открытой дверь.
   – Вы не страшный, – девушка продолжала смотреть в другую сторону, – только не пойму, зачем вам это?
   – Да ни зачем. Можно? – Женя присел на край сиденья, но Света сразу сдвинулась в противоположный угол, – понимаешь, человек может прожить интересную жизнь, а может, не интересную – это его выбор. Интересная – когда много видел, много знаешь; когда у тебя масса разных впечатлений и есть, что вспомнить, а не интересная – это дом, работа, муж, дети. И лет в пятьдесят сядешь ты перед зеркалом, посмотришь на свои морщины, на седину в волосах, и подумаешь – а на фиг все оно было? На глаза навернутся слезы, ведь, оказывается, кроме мужа, опротивевшего за тридцать лет, и детей, которые уже не пускают в свою жизнь, у тебя не просто ничего нет, а ведь и не было! Вот тогда ты задашь себе сакраментальный вопрос: и что дальше? А дальше не будет ничего, как бы тебе этого вдруг не захотелось, потому что пятьдесят лет – это не двадцать, когда все можно перекроить заново…
   Света молчала, и Женя решил, что это хороший знак. Он обнял ее, но девушка дернулась, сбросив его руку.
   – Не трогайте меня! Я буду кричать!
   – Неужели? – Женя улыбнулся, но при этом быстро окинул взглядом улицу – на остановке два мужика ожидали автобус; по другой стороне медленно катила коляску молодая мамаша, а со стороны парка приближалась группа студентов. Крики были б совсем некстати, и Женя вздохнул – трагически, как он умел. …Черт, лучше б сделали наоборот, – подумал он, – Юрка со своей остался в машине, а мы б пошли в сад – пусть бы там хоть оборалась. Юрка-то свою, небось, уже разложил под кустом… нет, а я все-таки хочу эту Светочку… Он прополз взглядом с полоски лба, скрытого челкой, через задорно вздернутый носик к губам. Это были очень аппетитные губы. Женя представил, какие они мягкие и как приятно кусать их…
   – У тебя, наверное, есть парень? – возобновил он разговор.
   – С чего вы взяли?
   – С того, что, если парня нет, его ищут – это инстинкт, не зависящий от желания; а ты не ищешь.
   – Допустим, есть.
   – И ты, конечно, веришь ему, как себе, да? Ты веришь, что в призрачном свете костра, под пение соловьев, он будет держать в своих руках твои руки и глядя в глаза, тысячу раз повторять слова любви; вы будете целоваться, пока хватит дыхалки, не боясь, ни родителей, ни соседей. Ты веришь, что это будет самый прекрасный миг, с которого начнется твоя новая прекрасная жизнь… Ни фига! Он уже договорился с пацанами, чтоб они свалили за какими-нибудь дурацкими ландышами, а вас оставили в палатке. Тогда он по быстрому оттарабанит про любовь, поскольку понимает, что это обязон, и сразу приступит к тому, во имя чего та вылазка и затевалась. Без привычки лифчик он будет расстегивать долго, а трусики стянет вместе с колготками…
   – Прекратите! – мало того, что Света покраснела, в ее глазах появилась ярость – такая притягательная женская ярость, подталкивающая мужчину к активным действиям, ведь гораздо приятнее побеждать пантеру, чем овладевать глупой телкой.
   – …но в этом нет ничего страшного, – Женя улыбался, ожидая, пока «пантера» кинется на него. Тогда б они стали бороться, а в борьбе у женщин потаенные желания ломают любые принципы – ведь, вроде, она не хотела; она, вроде, просто подчинилась грубой физической силе, – хуже другое, – продолжал Женя, внимательно наблюдая за «противником», – если он не дебил, то понимает, что жить надо интересно, а потому уже положил глаз на одну из твоих подружек; он уже думает, какого цвета у нее трусики, а ты – отработанный материал; надо только поставить жирную точку, чтоб отчитаться перед самим собой; и хорошо, если только перед собой, а то еще и перед друзьями…
   Рука девушки наконец-то взметнулась, готовая впечатать ладошку в Женину щеку, но он ловко перехватил ее; навалившись, нашел губами плотно сжатый рот. Сколько раз ему доводилось открывать подобные «замки», и все потом оставались довольны, но Света неожиданно отвернула голову и закричала; закричала так громко, что Женя отпрянул. Хорошо, что он закрыл дверь! Впрочем… он бросил взгляд по сторонам – автобус уже увез парней, мамаша с коляской маячила далеко у перекрестка, студенты, вообще, куда-то делись; правда, появился Петрович, но его, кроме уборки прилегающей территории, никогда ничего не интересовало.
   – Дура, – Женя стиснул Светины руки, – я ж не собираюсь тебя насиловать.
   – Да? А что вы собираетесь делать?
   – Ты хотела съездить мне по роже – это не красиво, и я должен получить компенсацию – один поцелуй, согласна? – Женя знал, что после его поцелуев события очень редко не поворачивали в нужное русло; отпустил руку, чтоб приподнять девушке лицо, но этого мгновения ей хватило, что распахнуть дверь и снова закричать. Женя тут же ослабил хватку; почувствовав свободу, Света выскочила из машины.
   – Что случилось? – в калитке возник Юра.
   – Да ничего, – Женя пожал плечами, – так, фигней страдаем.
   Но Юра, похоже, все понял и покрутил пальцем у виска.
   – Они ж малолетки – им восемнадцати нет!
   – Да?.. – Женины брови удивленно выползли на лоб, – а ты откуда знаешь? Выглядят, так на все двадцать.
   – Я, прежде чем лезть под юбку, разговариваю с человеком! Жень, ты, прям, маньяк! Дай ключ от багажника!
   – Пожалуйста, – Женя протянул всю снизку; при этом увидел, как Люда прижала к себе всхлипывавшую подругу, и решил, что они действительно похожи на старшеклассниц, только раньше он почему-то не придал этому значения. А, вообще, сделанное открытие сразу снимало массу проблем, ведь получалось – это даже здорово, что все закончилось именно так!
   Женя отвернулся, наблюдая, как Юра перекладывает сумку в свою машину. На девушек он больше не смотрел; нет, ему не было стыдно – они просто перестали быть ему интересны.
   – Залезайте, девчонки, – захлопнув багажник, Юра бросил Жене ключи.
   – Ты вернешься? – тот поймал их и сунул в карман.
   – Не, блин, на сегодня хватит приключений!
   …Хватит, так хватит… Когда «копейка» уехала, Женя потянулся так сладко, что внутри что-то хрустнуло… вообще, это мог сработать «клапан памяти», ведь все произошедшее вывалилось из нее, будто ничего и не было, а имя Света, как и два часа назад, ни о чем ему не говорило. Зато он заметил, что уже темнеет. …Сейчас загоню тачку и… Вот это «и» падало в пустоту, которую Женя не любил больше всего. …Наверное, потому мне и нравятся командировки – в гостинице не надо ничего искать, а приключения сами тебя находят, стоит только спуститься в холл… Нет, но не сидеть же дома? Да и жрать нечего, кроме консервов, а хочется… И тут он вспомнил, что есть место, где его ждут, и по сравнению с пустым домом, оно показалось почти раем – пусть немного пыльным, и «Евы» там бродили не совсем те, что хотелось, но ведь бродили! …А то, что мне хочется, будет в пятницу!..
   У Валиного дома Женя оказался, когда уже стало совсем темно. Во времянке горел свет, и подкравшись к окну, он заглянул в щелку между шторами – обе девушки сидели за столом, беседуя за бутылкой сухого вина. С минуту Женя постоял на крыльце, придавая лицу подобающее выражение, и только потом постучал.
   – Кто там? – спросил настороженный Валин голос.
   Просто ответить «я!» было не интересно и не весело.
   – А там кто? – Женя вспомнил старый еврейский анекдот, но девушки, похоже, его не знали.
   – Придурок какой-то, – констатировала Валя, и тут же послышался Танин голос:
   – Вдруг это маньяк? У вас калитку, кто хочешь, откроет…
   – Девчонки, да бросьте вы, – смилостивился Женя, – вы что, гостей не ждете? Пьянствуете тут тихо сам с собою…
   Дверь сразу распахнулась, и Таня, вскочив, повисла на шее долгожданного гостя.
   – Я так боялась, что ты не придешь… – ее губы заткнули Жене рот – видимо, словесный ответ был ей не нужен, а вполне хватало свершившегося факта.
   Тоскливый призрак бессмысленного времяпрепровождения бесследно растворился в запахе пыли, показавшемся не таким уж и противным; на душе сразу сделалось спокойно, ведь жизнь вернулась в привычное русло.
   – Дурочка, а ты домой собиралась, – Валя засмеялась.
   – Ни фига! – Женя прервал поцелуй, – я ее и из дома вытащу.
   – Это, вряд ли, – Таня положила руки Жене на плечи и склонила голову, любуясь возродившимся чудом, – ты отца моего не знаешь – у него не сорвешься…
   – Ладно, похоже, я тут лишняя, – хозяйка направилась к двери, но Женя остановил ее.
   – Валь, есть проблема – я жрать хочу. Целый день мотался по делам – времени не было; не найдется чего-нибудь?
   – Ой, а я, знаешь, как хорошо готовлю! – радостно воскликнула Таня, но далекие перспективы Женю не привлекали.
   – Конечно, найдется, – Валя вышла.
   – Мой голодный котик… зашептала Таня в самое ухо, – как-нибудь я сделаю котику свой фирменный плов с курицей…
   – Вообще-то я был на Востоке; плов – это штука с мясом.
   – Я знаю, – Таня разочарованно вздохнула, – только где его взять, хорошее мясо? Три часа в очереди давиться? Так опять же неизвестно, что достанется, а кур тетки у рынка всегда продают; дорого, конечно… – она стыдливо опустила голову.
   – О чем ты говоришь! Дорого!.. – Женя стиснул ее плечи – как же он любил чувствовать себя калифом, пусть даже на час!
//-- * * * --//
   Гудок электровоза прозвучал где-то далеко, тем не менее, вагон вздрогнул; тишину нарушило резкое «тук!», сразу превратившись в привычное «тук-тук-тук… тук-тук-тук».
   …Вот и поехали, – Женя повернулся на спину, разглядывая аккуратные ряды дырочек в потолке. Он каждый раз собирался посчитать их, но каждый раз сбивался, потому что дырочки дергались вместе с вагоном и начинало рябить в глазах. Сейчас он даже не стал начинать это бессмысленное занятие, а просто закрыл глаза; перед ним возникло скопление безымянных высоток, олицетворявшее Москву, потом пресловутый Казанский вокзал, который ему не удастся вытравить из памяти никогда в жизни, а оттуда он мысленно перенесся на улицу Горького, где жил Славка (теперь, соответственно, и Оля).
   …Это ж надо, иметь хату на главной улице столицы!.. Интересно, а где живет эта… сначала б узнать, как ее зовут… И пусть пока не было, ни имени, ни возраста, ни внешности, Женя чувствовал странную теплоту; странную, потому что обычно ощущал охотничий азарт, будораживший кровь, а отнюдь не искрящуюся игру воображения – сейчас он был, наверное, похож на любителя водного слалома, готовящегося погрузиться в теплую ванну. …Не буду загадывать, – он притормозил фантазию, заставив себя вернуться в день вчерашний – к жареной рыбе, которую принесла Валя (кстати, вкусная была рыба), к замечательной ночи (замечательной, потому что на месте Тани он представлял загадочную москвичку. Сделать это было просто, ведь он не знал о ней ничего – возможно, ее тоже зовут Таня, и выглядит она так же, и думает о том же; главной проблемой оказалось перенести действие из времянки в Славкину квартиру).
   Потом наступило утро. Правда, если б не Валя, это б произошло, когда все нормальные люди приступают к обеду, но заботливая хозяйка ворвалась аж в девять часов и сделав страшные глаза, принялась трясти Таню за плечо.
   – Вставай! Сегодня ж зачет, а у тебя все конспекты дома!
   – О, черт!.. – Таня вскочила; Женя видел, как синхронно встряхнулись ее грудь и ягодицы – это запомнилось, потому что получилось смешно.
   Дальше началась жуткая суета. Сейчас Женя думал, почему остался во всем этом, а не уехал сразу, и пришел к выводу, что просто дома у него все равно не было никаких дел, поэтому он не только поймал Тане машину, но и проводил до подъезда. В дом его не пригласили, но он туда и не рвался.
   …Зато теперь знаю, где она живет… а зачем я это знаю? Я ж еду в Москву!.. Черт, не в Москву, а в какое-то Перово! Надо сразу туда смотаться, а то потом выходные… или в понедельник, а оттуда прямиком на поезд?.. По-хорошему, там вообще нечего делать – позвонить и все выяснить… только, вот, как тогда командировку отметить?..
   Желтый свет резко сменился голубым; внизу закопошились соседи, спешно стеля постели; Женя сделал это сразу и теперь сверху наблюдал, как они сталкивались головами, извинялись, пока наконец мужчина не догадался выйти и освободить пространство толстой даме с реденькими выбеленными волосами (Женя хорошо видел ее просвечивавшую макушку). …Пойду, покурю и спать, а то завтра, похоже, будет сложный день…
   Когда он вернулся в купе, соседи, укутавшись в простыни, уже превратились в белые сугробы; запрыгнув на полку, Женя повернулся на бок и закрыл глаза. Несколько минут не поддающиеся математическому описанию фигуры плавно перетекали одна в другую, совершенно безотносительно к ритму колес, но постепенно они стали складываться в нечто… Женя распознал море, горы, городок с типично южными домиками и рынок. …Это не Сочи… не Геленджик и не Хоста… – суммировало воспоминания прошлых лет еще работавшее сознание, – похоже на Гагры… но не Гагры… это последствия разговора с шефом… ну да, сюрприз он мне готовит… успокоенное сознание отключилось, и Женя ощутил себя кем-то, с любопытством разглядывающим базарную площадь; еще он знал, что ему обязательно надо найти бутерброд с сыром и накормить кого-то – кого неизвестно, но это являлось чуть ли не смыслом жизни.
   Своего лица (да и его ли лицо это было?) Женя не видел, зато остальное более-менее соответствовало его обычному облику; кроме обуви – никогда он не надел бы такие ужасные ботинки, бесформенные, с узелками на шнурках. …Наверное, это имеет какое-то значение… – решил он.
   Вообще, сны ему снились редко, зато каждый из них являлся настоящим художественным произведением – цветной, широкоформатный; он, действительно, воспринимался как фильм, и Женя присутствовал там одновременно, и в роли актера, и в роли зрителя. Как это происходило, он не задумывался – стоило ли ломать голову над игрой воображения, если почти каждый день его ждала новая Игра?
   …И все-таки этот чертов бутерброд, – мысль не хотела покидать его, – зачем он мне? Я ж совершенно не хочу есть… Тем не менее, он двигался по рынку, переходя от одного классически чернявого торговца к другому, заглядывая во все ларьки, вне зависимости от предлагаемого товара. Причем, едва он отходил, ничего не купив, ларьки и торговцы тут же исчезали, оставляя позади пустоту; какую-то жуткую пустоту, состоявшую из нагромождения серых камней.
   В одном ларьке он увидел-таки сыр, но кусок был примерно с килограмм, и не годился для бутерброда, поэтому Женя пошел дальше. В соответствии со «сценарием», ларек мгновенно исчез, так что даже если б он передумал, возвращаться было некуда.
   В конце концов, он добрался до конца, тем самым, уничтожив весь живописный рыночек, а мысль о бутерброде вселяла уже панический ужас – если он не найдет его, то… Вот, что произойдет тогда, не знал, ни Женя-Актер, ни Женя-Зритель, но это будет нечто ужасное!
   Справа возникло обшарпанное двухэтажное здание, от которого начинались две дороги – одна горным серпантином уходила вверх, а другая спускалась в цветущую долину. В здании что-то происходило, и Женя решил зайти. У двери сидел аксакал в папахе; с акцентом, как его обычно воспроизводят русские, рассказывая анекдоты про грузин, он предупредил, что сначала надо разуться.
   Женя без всякой жалости оставил у входа жуткие ботинки и вошел. Зачем его заставили разуться, он не понял, так как поднявшись по грязной лестнице, обнаружил женщин, торговавших… фикусами! Их было много, от маленьких в консервных банках до целых деревьев в деревянных кадках, но бутербродов здесь, естественно, не оказалось. Недоуменно пожав плечами, Женя спустился вниз и обнаружил, что ботинки пропали. Он совсем не жалел о них, но ступать босиком по мелким острым камням было не слишком комфортно.
   – Я знаю, кто их украл, – сообщил аксакал, – из 206-го дома.
   Где находился 206-й дом, Женя понятия не имел, но уверенно зашагал по верхней дороге; в это время Зритель взял верх над Актером, и Женя открыл глаза. Бессмысленное приключение еще цеплялось за уголки памяти. …Южный базар, сыр и ботинки… – сделав «закладки», он свесил голову и обнаружил, что все еще спят; посмотрел на часы. …О, точность! Сейчас начнут будить народ – надо пока умыться…
   Женя бесшумно спрыгнул вниз, но задел книжку, лежавшую на столике; поймал ее на лету и механически взглянув на обложку, прочитал крупные буквы «Сонник».
   …Черти что! Как специально!.. Мистика какая-то… Но в полумраке купе не мог разобрать мелкий текст, поэтому вынес книгу в коридор. Яркий свет окончательно уничтожил фрагменты сна, сохранив лишь «закладки». …Так, – Женя открыл книгу, – базар… о, южный базар! Есть даже такой! И что это?.. «Вы скоро пресытитесь тем, чем сейчас наслаждаетесь…» Ни фига! Это чем – девками я, что ли, пресы… пресычусь или пресытюсь?.. Ладно, сыр. «Изысканные удовольствия, необычные мероприятия…» Это ближе к истине. Так, и ботинки… – он нашел страницу, но такого слова там не было, – ладно, обувь. «Обувь старая, грязная – к неудаче». Только этого не хватало! Хотя фигня все это…
   Он вернул глупую книжку на место и поспешил в туалет, так как проводница уже разжигала титан для утреннего чая.
//-- * * * --//
   …Родной ты мой, Казанский вокзал!.. Достав сигарету, Женя остановился. Он знал это место разным: например, вечерним, заваленным грудами тюков и чемоданов; заполненным мрачными усталыми людьми, тащившими к поездам свою бесценную поклажу. Утро нравилось Жене гораздо больше – когда из электричек бойко выскакивали довольные жизнью клерки с кейсами; на ходу хватали свежие газеты и бежали в метро, весело обсуждая предстоящий день. Ему так хотелось присоединиться к ним! Зато днем здесь бывало спокойно; никто никуда не бежал, а все чинно жевали сосиски и жареных кур, запивая «Пепси-колой», разгадывали кроссворды, и даже диктор молчал, лишь изредка выкликая кого-то из своих…
   Жене показалось, будто он никуда и не уезжал; уверенно спустился к телефонам-автоматам, где стояли вечные очереди.
   – …Иван Михайлович, я прибыл. Как кто? Разуваев из Мензелинска. Как, где это? В Татарии. Да, вызывали…
   – …Коленька, милый, это дядя Миша. Приехал, конечно, дорогой. До какого метро?.. Дай запишу…
   – …Ирка, это я. Нет, на работу еду. Говорят, вчера на Арбате туфли давали. Может, завтра подскочишь к открытию? Я вечером деньги привезу…
   Женя слушал обрывки разговоров, пробуждавших необъяснимую любовь к этому городу. Никогда он не жил в Москве больше месяца, да и то, в старых заводских общежитиях, где, как у Высоцкого «…на двадцать восемь комнаток всего одна уборная…», но это не главное – главное, когда выходишь на улицу!.. Он не мог объяснить своего состояния фанатической любви – даже объявления в «Вечерке» типа: «В связи с ремонтными работами движение транспорта по Таганской площади временно закрыто. Объезд по улицам…» приводили его в непонятное умиление. Это ж Москва!
   Наконец подошла очередь, и Женя набрал номер. Он хотел спросить у Оли очень многое, но та, как всегда, спешила, поэтому удалось лишь выяснить, что сама она будет дома в пять, Славка – в четыре, а именинница еще позвонит. …Черт, опять не спросил, как ее зовут! Хотя, в принципе, какая разница?.. – Женя повесил трубку, – значит, еду в Перово – спешить мне некуда…
   По пути он позавтракал двумя длинными розовыми сосисками, и если раньше отсутствие в Воронеже такого «деликатеса» вызывало обиду за родной город, то теперь он злорадно подумал: …И хрен с ним! Скоро обожрусь ими!..
//-- * * * --//
   Площадка Перово оказалась, действительно, совсем недалеко от Москвы, а завод, совсем недалеко от площадки. Все сложилось очень удачно, кроме одного – воронежского представителя здесь никто не ждал, поэтому за проходную Женю не пустили; пришлось битый час звонить, пытаясь найти хоть какие-то концы, и в результате он все-таки получил ответ.
   – Да не нужна нам ваша линия! Заберите ее, ради бога! – раздраженно бросил зам. главного инженера, видимо, прервав совещание, так как в трубке слышались голоса.
   – А зачем вы ее покупали? – удивился Женя.
   – А мы не покупали – фонды остались, вот, Министерство нам и втюхало! Теперь ломаем голову, куда б ее деть. У вас случайно нет желающих?
   – Нет. Но хоть командировку-то отметьте.
   – Черти что… – пробормотал зам. главного, – катают народные деньги – бесхозяйственность вопиющая!.. – но все-таки смилостивился, – ладно, сейчас секретаршу пришлю.
   …Бесхозяйственность, говоришь? – Женя повесил трубку и усмехнулся, – а грузить оборудование на миллион, чтоб потом сгноить его – это нормально… коммунизм какой-то строить собрались… нет, все-таки это сумасшедшая страна!..
   В ожидании секретарши, Женя уселся на лавочку, разглядывая бронзового Ленина, который жестом приглашал всех двигаться в сторону Москвы. …И что ты думаешь по этому поводу, вождь хренов? Верным путем идете, товарищи, да?..
   Эпопея с командировкой продлилась до часу дня, и свои «прибыл – убыл» Женя получил уже в обед, когда смеющаяся секретарша, вместе с такими же веселыми подружками, направилась в столовую за территорией завода. Женя сунул бумажку в карман и даже не поблагодарив, отправился к электричке. Уже из вагона разглядывая заводскую территорию, он подумал: …Да пропади они пропадом с их линиями! Меня ждет девушка моей мечты, а я забиваю голову ерундой…
   Доезжать до вокзала Женя не стал и едва увидев за окном ярко красную букву «М», перебрался в привычное, уютное метро. На выходе из станции плотной вереницей стояли женщины с тюльпанами. …Нет, это совсем дежурно – как гвоздики на могилу… Женя увидел скрюченную бабку, сидевшую на пустом ящике, с целым ведром ослепительно белых нарциссов. Цветы выглядели нежными и очень праздничными, поэтому даже не спросив о цене, он указал на ведро.
   – А заверни-ка все.
   От неожиданного счастья бабка перекрестилась и поспешно принялась исполнять заказ сумасшедшего, пока за ним не приехали санитары.
   У Славкиного дома Женя оказался без четверти четыре; присел на скамейку, через арку наблюдая, как по улице Горького, на фоне потока машин, спешат мальчики в майках с непонятными английскими надписями и длинноногие девочки в вызывающе коротких юбках. Давно у него не случалось такого умиротворенного настроения…
   Слава появился в четверть пятого; в элегантном светлом костюме, с кейсом в одной руке и пресловутыми тюльпанами в другой. Когда они обнялись, Женя уловил тонкий запах одеколона. Таких изысков он не понимал – наверное, это не гармонировало с прессами, гостиницами и плацкартными вагонами; зато у него имелся свой имидж, не нуждавшийся в парфюмерной доработке – образ бродяги, спустившегося с романтических высот в жуткий котел цивилизации. Для большинства девушек этот образ был гораздо романтичнее, и оттого привлекательнее.
   – А это что? – Слава указал на сверток.
   – Маленький скромный букетик…
   – Богатенький Буратино, – Слава вздохнул, – а нам зарплату еще не дали… Слушай, может, сгоняешь за бухлом? А то у девчонок тоже не густо. Шашлыков я набрал…
   – В смысле, набрал? – не понял Женя.
   – Так мы с Олькой вообще не готовим. Вон, «Арагви» напротив; на вынос – пожалуйста.
   – Москва, есть Москва… – мечтательно констатировал Женя, – зажрались вы и ни фига не цените своего счастья!
   – Так переезжай, если тебе тут так нравится. Проблема великая!.. Женись, вон, на Надюшке. Она тебя пропишет, а уж работу, с твоим-то опытом, на любом заводе найдешь.
   …Значит, Надюша… Имя показалось Жене нежным.
   – Я серьезно! – похоже, Славе самому понравилась спонтанно возникшая идея, – девчонка мировая; двадцать четыре года; работает в Совете Экономической Взаимопомощи – ну, клерк, понятное дело, но там неплохо платят. Правда, с жильем у нее туговато – родители, понимаешь, да? Но это уж твоя забота – ищи завод, где б квартиры быстро давали.
   – Пожуем – увидим, – Женя не любил слушать чужие мнения, потому что на практике все часто оказывалось совсем наоборот, – ладно, потопал я в Столешники, если, конечно, ничего тут не изменилось.
   – Водку возьми, шампанское, сушняк. Денег хватит?
   – Забудь ты о деньгах, – избавившись от цветов, Женя нырнул в арку. …Ведь Надюша у меня уже была, – вспомнил он, – нет, то была Надя, причем, какая-то хреновая Надя… а с хатой, значит, облом; родители – это ни есть хорошо. Почему они всегда считают, что если дочь с кем-то трахается, то на ней непременно должны жениться? Что за анахронизм?.. Или, правда, жениться? Будет прописка, а хату дадут – правильно Славка говорит… эк, меня понесло! Может, там не только хаты, а, вообще, ни кожи, ни рожи? Олькина подруга – понятно, что они хотят ее впарить хоть кому, а то уже двадцать четыре года…
   Отсутствие собственной квартиры во многом омрачило предстоящее знакомство, сделав «приз» менее желанным, но раз Игра началась, значит, она должна победоносно завершиться – это было золотое правило.
   Когда Женя вернулся из магазина, Оля уже чистила картошку, поэтому он тихонько подкрался сзади.
   – Ой, Женька! – она неловко обняла его, сжимая в руке не дочищенную картофелину; чмокнула алыми губами, оставив на щеке яркий отпечаток, – Надюшка только что звонила – в семь она будет. Мальчики, – она ополоснула руки, – вы тут продолжайте, а я пойду, приведу себя в порядок.
   – Это часа на два, – уточнил Слава, когда щелкнула задвижка ванной, – странные все-таки существа – бабы; если сейчас один локон получится на сантиметр выше другого, она перестанет есть, пить, испортит всем настроение и прорыдает в подушку до самого утра.
   – Нормальная женская логика, – Женя пожал плечами.
   – Ну б ее!.. Такую логику!.. Ладно, рассказывай, как жизнь.
   И тут Женя растерялся – за последние месяцы он успел сгонять в Сибирь, в Среднюю Азию, еще раз в Сибирь, но все это так буднично…
   – Да, потихоньку, – он пожал плечами, – у тебя-то как? На Ольке жениться не собираешься?
   – Сам не знаю. Любить-то, я ее люблю, но тут проблемы материальные. Первой жене алименты заплатишь, и самому на жизнь еле остается, а она ж так не привыкла. Поэтому пока, вроде, встречаемся, иногда она ночует… короче, вот так.
   Жене стало жаль его. Он помнил, как все они познакомились в Серебряном бору. Женя тогда первым «положил глаз» на высокую черноволосую девицу в открытом купальнике; потом было двое суток любви в Славкиной квартире; потом командировка закончилась, а Оля, не зная этого, зашла по знакомому адресу, да так и осталась – перешла, так сказать, по наследству. Тут-то у них со Славкой и случилась «большая любовь». Вслух эту предысторию никто не вспоминал, но помнили наверняка все участники.
   Оля появилась всего через час, причем, веселая и довольная собой, а еще через двадцать минут раздался звонок в дверь, и Женю отправили открывать.
   На пороге стояла, как он называл подобный тип, «москвичка обыкновенная» – узкие вельветовые брючки, спортивная фигурка, короткая стрижка, длинный носик, тонкие выщипанные брови. Эти девочки все были похожи друг на друга, причем, не только внешне, но и количеством извилин. Честно говоря, Женя ожидал чего-то более оригинального.
   – Привет, – он забрал пузатый пакет и вложил в освободившуюся руку свой белоснежный букет, – с днем варенья, – хилые и вполне ожидаемые тюльпаны, которые девушка держала в другой руке, выглядели полным убожеством.
   – Надюшка, милая! – из кухни возникла Оля, а за ней Славик. Пока они целовались, Женя отошел в сторону, изучая новую партнершу – в ее взгляде чувствовалось затаенное упрямство, и он представил, как она топает ножкой и произносит: – Я хочу!.. Вообще-то, Жене нравились капризные противницы, но он настроился на лирическую тему и воевать ему совершенно не хотелось. Молча оттащив пакет на кухню, он принялся извлекать из него всякие сверточки, кулечки…
   – Подожди! – Надюша влетела следом, – тут я сама должна! Олька, посмотри, какие фужеры мне на работе подарили!
   – Иди сюда, я одеваюсь! – донесся голос из комнаты.
   Надюша выхватила из пакета коробку и даже не взглянув на Женю, убежала. Закурив, он уселся на подоконник, разглядывая маленькие, словно игрушечные, автомобили, двигавшиеся внизу.
   – Ты чего такой потухший? – достав сигарету, Слава присел рядом, – не понравилась наша Надюшка?
   – Нормальная Надюшка, – Женя лениво потянулся, – не хуже других; пожуем – увидим, что получится.
   – Получится-получится! – Слава нетерпеливо встал, – хватит им там – пора выпивать, – вытащив Женю в коридор, он постучал в дверь спальни.
   – Да-да! – раздался Олин голос, – входите!
   Ссутулившись, похожая на затравленного зверька, Надюша сидела в углу дивана, а Оля в белоснежной блузке и ярко желтых бриджах стояла рядом – руки в боки, ноги широко расставлены, в черных распущенных волосах такая же желтая лента.
   – Как я вам нравлюсь? – она грациозно повернулась.
   – Олечка, ты чудо! – Слава подскочил к ней, чмокнул в губы, – радость ты моя!..
   Женя решил, что невозможно сыграть более фальшиво.
   – А тебе нравится? – Оля повернулась к нему.
   Надюша резко встала и схватив со стола сигареты, вышла.
   – Жень, что с ней? – искренне удивилась Оля, но он не стал ничего объяснять – ему просто стало жалко именинницу; жалко по-человечески, как ту Таню в аэропорту, и он молча вышел.
   Надюша сидела на подоконнике, где только что сидели они со Славкой, и часто затягивалась, выпуская дым на улицу. Услышав шаги, она обернулась.
   – Тебе чего надо?
   – Ничего, – Женя улыбнулся, – покурить вышел. Знаешь, людям резко хочется курить в трех случаях: когда надо красиво свалить, когда абсолютно не фига делать и когда хотят подумать.
   – Как я понимаю, тебе не фига делать.
   – Нет, я хочу подумать.
   – Ну, думай, – она отвернулась.
   – Надюш, – осторожно, словно боясь вспугнуть, он взял ее руку. Девушка не обернулась, и он продолжал разговаривать с ее затылком, – и чего ты этим добьешься? Олька – твоя подруга, и ты не хуже меня знаешь, что ей всегда надо быть первой. Она ж дура, и не понимает, что иногда выходит по-свински. Она пожалеет потом, но, будь уверена, она живет только минутой.
   – А мне что с того? – Надюша повернулась так резко, что Женя даже отпрянул, – мне надоело, понимаешь? Думаешь, мне одеть нечего? Но я ж с работы, а если заезжать переодеваться, так я и к десяти не добралась бы… Лучше б в кабак пошла, чем опять нервы портить!
   – Знаешь что? – заговорщицки прошептал Женя. Надюша, похоже, выговорилась и только вопросительно вскинула голову, – праздник у кого сегодня – у тебя. Кому ты делаешь хуже – думаешь, ей? Себе! Оно тебе надо?
   – Ну и типа бог послал, – наконец улыбнувшись, Надюша соскочила с подоконника, – ты ж мертвую уговоришь, – она сжала Женину руку, – идем. Ох, и напьюсь сейчас!..
   Они так и вошли, держась за руки, как дети на прогулке.
   – Открывайте пузыри! – Надюша плюхнулась на диван, утаскивая с собой Женю.
   – Тут уж шашлык остыл, – сообщил Слава жалобно.
   – Надо было сначала пить, а потом демонстрировать моды, – съязвил Женя, но Надюша положила руку ему на колено.
   – Хорош! Сам сказал – проехали, – она прислонилась головой к Жениному плечу – волосы ее ничем не пахли; то есть совсем ничем!
   – Давайте за эту парочку, – Слава наполнил рюмки, – а что? Они классно смотрятся.
   Женя увидел, что губы именинницы согнулись в улыбку, но глаза остались абсолютно бесстрастными.
   Больше тостов никто не произносил; беседа перекинулась на «тряпки», на гастроли какого-то француза, на предстоящие отпуска. Все эти темы Женю не привлекали, поэтому он молчал, ощущая себя эдаким запасным игроком, наблюдающим матч со скамейки, и готовым в любой момент выйти на поле, если потребуется. Однако пока в этом не было необходимости.
   – По-моему, пора настроить музыку, – Слава поднялся.
   – Да! – Надюша тоже вскочила, оставив недокуренную сигарету, – я танцевать хочу! Что там у тебя – Антонов? Давай! – она заняла позицию посреди комнаты.
   Игла зашипела, и Надюшины руки резко согнулись, кулачки сжались, голова склонилась на грудь, как у фигуристки перед прыжком, а ноги… Женя не мог классифицировать эти движения, но все же это был танец – напрочь лишенный привычной пластики, но заряженный потрясающей энергетикой, и зрителям оставалось лишь молча наблюдать его, чтоб не сломать странный ритм. Женя подумал, что дикое северное племя также взирает на своего шамана.
   Замерла Надюша вместе с последним аккордом; тряхнула головой, засмеялась и дернула Женю за руку.
   – Что вы все сидите?! Вставай! Ну, вставай же!
   – Не, я не по этой части, – он усмехнулся, так как танцевал, действительно, неважно.
   Надюшино лицо приняло такое презрительное выражение, что Женя почувствовал себя уязвленным, но умения танцевать, к сожалению, это не добавило. А Надюша уж тащила с собой Олю.
   – Ты! Подруга называется!.. Чего расселась?
   – Надь, я на работе сегодня, знаешь, как напрыгалась…
   – А я там лежала, да? – она тянула Олю вместе со стулом.
   – Сказала же, не хочу! Что, не понимаешь?!..
   На секунду Надюша опешила, но потом махнула рукой и вернулась в центр комнаты. Началась новая мелодия, однако, то ли утратилось ощущение новизны, то ли у исполнительницы пропал азарт, и Женя решил, что шаманы здесь ни при чем.
   – Надюш, выпить хочешь? – он принялся наполнять рюмки.
   – Конечно, хочу! – она пританцевала к дивану и плюхнулась, устало откинувшись на спинку.
   – Фридрих-Штат-Палас на каникулах.
   Все засмеялись, лишь Надюша продолжала полулежать, прикрыв глаза, погруженная в свои мысли.
   – Жень, расскажи что-нибудь – у тебя ж куча всяких историй, – попросила Оля, – а то именинница заснет.
   – Легко! – Женя устроился поудобнее, – значит, история номер двенадцать о том, как мы…
   – Терпеть не могу «домашние заготовки», – Надюша выпрямилась, – и, вообще, мы собирались выпить. Все-таки четвертак стукнул – должно ж это хоть чем-то запомниться.
   …Похоже, не будет у меня тут уютного гнездышка, – подумал Женя, – хотя без хаты его и так не будет, а таскаться по гостиницам, так можно найти девку поинтереснее… но трахнуть ее надо!.. Что я, зря сюда приперся?..
   – За именинницу! За ее первый четвертак! – провозгласил Слава; все дружно выпили, и Надюша, вместо того, чтоб закусить, уткнулась в Женино плечо. Ему ничего не оставалось, как обнять ее; это продолжалось всего несколько мгновений, пока она снова не приняла прежнюю позу, но Женя успел почувствовать, какое у нее приятное спортивное тело. …И все-таки жаль, что у нее нет хаты, – подумал он.
   По мере того, как бутылки исчезали со стола, время будто ускоряло бег, и когда Слава убрал под стол последнюю и посмотрел на часы, то даже присвистнул от удивления.
   – Полдвенадцатого! В такое время уже не продают.
   – А мне хватит, – засмеялась Надюша, – я пьяная-я-я… глаза закрываю, и все кружится, кружится… – она привалилась к Жениному плечу, – а так не кружится – здесь я и буду жить.
   Женя крепко прижал ее к себе. Надюша замерла; вдруг неожиданно повернув голову, чмокнула его в губы и снова отвернулась с тем же ничего не выражавшим лицом. Женя не понял, что это был за жест, но подумал: …В койку, и побыстрее!.. Что с нее еще возьмешь?..
   – И тебе хватит, а то опять завтра болеть будешь, – Оля повернула к себе Славино лицо, чтоб он не смотрел так тоскливо в пустую рюмку, – ребята, давайте спать! Впереди еще целых два выходных – чего сидеть, туканить?
   – И то правда, – Слава поднялся, – Жень, давай вытащим на кухню диван; классное у вас будет спальня – рядом с закуской.
   Женя хотел увидеть Надюшину реакцию, но та молча встала и направилась в ванную; через минуту там зашумела вода.
   – Жень, – Оля открыла ящик с бельем, – Надюшке ты понравился – уж я знаю ее повадки. А она тебе?
   – Ну, под низ пройдет, – Женя пожал плечами.
   – Фу, какой ты стал грубый. На, вот, – она подала простыни, – хорошая девчонка, только сама не знает, чего ей надо. Я думала, ты ей растолкуешь, как знаток женских сердец, а ты – под низ…
   – Надь! – раздался из коридора Славин голос, – ты не утонула случайно? Тут еще есть желающие!
   Через минуту дверь открылась и появилась улыбающаяся Надюша; на ней была лишь длинная футболка со споткнувшимся о пачку «Marlboro» ковбоем; грудь с ней сделалась маленькой, но весьма аппетитной; к тому же она потянулась, продемонстрировав белые трусики. Вряд ли это получилось случайно, и Женя усмехнулся. …Ну, сучка…
   – Ужасно люблю воду, – пояснила она, – мать, небось, врет – от дельфина она меня родила, а не от отца.
   – От акулы, скорее. Не дай бог, жить с тобой в коммуналке, – Слава взял полотенце, показывая, кто идет следующим, – в ванную не попадешь.
   – А ты умеешь плавать? – Надюша повернулась к Жене.
   – Слушайте, идите к себе – я тут переодеваться буду, – Оля стянула с головы ленту и отвернулась к зеркалу.
   – Пошли, – Надюша потащила Женю на кухню.
   Включать свет не стали, и в бликах уличных фонарей он видел, как Надюша юркнула под одеяло, а через секунду оттуда вылетела футболка и упала точно на стул.
   – Йес! – радостно воскликнула Надюша, – а теперь говори, умеешь плавать или нет? Если не умеешь, буду относиться к тебе на полстакана хуже.
   – Еще хуже? – Женя засмеялся.
   – А чего ты хочешь от дочери акулы? Так что, колись.
   – Умею, – присев на подоконник, Женя достал сигарету. Он бы с удовольствием поскорее забрался к ней под одеяло, но «дочери акулы» вряд ли б понравилось соседство с человеком, проведшим ночь в душном поезде, а потом полдня мотавшимся по пыльным электричкам. Собственно, он ведь никуда не спешит.
   – Не поверишь, – Женя чиркнул зажигалкой, – первый раз поплыл я только в восьмом классе. До этого от воды шарахался, как при первой стадии бешенства.
   – Правда? А я с пяти лет в бассейн ходила… О! За это мы не выпили – получается, двадцать лет, как я плаваю!.. – она засмеялась, – ну, и как же ты поплыл?
   Эта история не входила в стандартный набор, Но в этот раз все шло как-то не по правилам.
   – Послали нас в военизированный лагерь. Домики, там; лес, речка. По утрам зарядка, кросс, потом соревнования; война между «красными» и «синими»… короче, чтоб любимую Родину защитить, в случае чего. А речка глубокая, холодная; питается только из родников. В лагере что-то типа большого «лягушатника» было – там только у самой загородки с головой, и то не каждому. Однажды пошли в поход. Привал, и все, естественно, купаться. Место глубокое, широкое; кусты по берегу – где попало, не вылезешь. И вот, лежу я один под деревом и гляжу, как остальные резвятся… Ты слушай! – Женя вскинул руку, видя, что Надюша собирается вставить какую-то шутку, – наплавался народ; вылезли и стали меня доставать. Короче, поспорил я, что на другую сторону переплыву. И пошел. Помню, одна мысль была: не думать, что подо мной нет дна; только почувствую это – сразу утону. И попер я на одном дыхании; подплыл к другому берегу, а вылезти не могу – кусты. Сижу в воде и держусь за лозину – со стороны смешно, наверное; чувствую, пора обратно плыть, а дыхалки-то нет, руки дрожат. Честно говоря, не помню, как доплыл, но точно знаю – не спасали. А потом, как спортом заниматься стал, так и пошло… – Женя махнул рукой.
   – И чем же ты занимался?
   – А всем понемногу, пока в институте учился. Первый и второй разряд по легкой атлетике – первый, в прыжках, а второй, в толкании ядра; первый по боксу; еще гандбол, волейбол… Знаешь, как-то надоедает все быстро. Пока в новинку, вроде, интересно, а как начинается рутинная работа на результат, так сразу и думаешь – в сборную страны все равно не попаду, и на фиг оно мне нужно, время тратить.
   – Абсолютно та же фигня, – Надюша вздохнула, – мне тоже все быстро надоедает.
   – Все-таки интересная ты девчонка…
   – Да ничего интересного – просто я делаю то, что хочу, только и всего. А хотеть я могу самых разных вещей, так что особо не пытайся меня понять. Кстати, ты в Москву надолго?
   – Сейчас на пару дней, но вообще я здесь часто бываю.
   – Пары дней вполне достаточно, – Надюша повернулась на бок, чтоб лучше видеть собеседника, – за пару дней ты, наверное, мне уже надоешь.
   – Уверена? – по большому счету, Жене было все равно, но пресловутая мужская гордость не могла допустить, чтоб его бросили первым.
   – Я ни в чем не уверена, но раньше всегда так было. Иди, мойся – хозяева, вроде, уже угомонились.
   В спальне действительно было тихо, и по темному коридору Женя прокрался в ванную, где его ждало заботливо оставленное Олей полотенце.
   …Мое отображение в женском варианте, – эта мысль возникла, когда Женя взглянул в зеркало; мысль была теплой и немного грустной, но упругая струя воды смыла ее, – значит, точно, у нас ничего не получится; если б Олька предупредила, что там за подружка, я б и не дергался – смысл?.. Хотя все-таки забавно – есть в ней нечто притягательное… нет, если б что-то получилось, было б классно…
   Когда Женя вернулся на кухню, Надюша сидела на подоконнике, совсем как он сам десять минут назад.
   – Ну, что? – она щелчком запустила сигарету в окно, – пошли, а то, небось, утро скоро, – по второму разу отправила на стул футболку и вновь залезла в постель, – чего стоишь?
   – Я уже не стою – я лежу, – Женя прыгнул на диван, и тот противно заскрипел.
   – Ну и лежанка нам досталась, – Надюша вздохнула, – явно не для любви.
   Кроме «музыкальности», диван оказался еще и слишком узким, поэтому они повернулись на бок, лицом друг к другу. Женины руки нежно исследовали незнакомое тело и добравшись до узкой полоски материи, остановились.
   – Ты не хочешь? – прошептала Надюша; не дожидаясь ответа, ее руки крепко обхватили Женину шею…
//-- * * * --//
   Фонари погасли все, одновременно, и сразу исчезли блики на стенах, погрузив все в кромешную тьму. Изменение интерьера что-то сместило в сознании. Надюша устало вздохнула и повернулась на спину, чуть не столкнув Женю с дивана.
   – А ты, как мужик, правда, ничего – почти как Олька рассказывала. Интересно, сколько сейчас времени?
   …Так они еще и делятся впечатлениями, сучки!.. Не то, чтоб это открытие оскорбило Женю – просто подобная мысль не приходила ему в голову, но даже слово «почти» в язвительных Надюшиных устах вовсе не выглядело обидным. Он поднял часы, разглядывая тусклый циферблат.
   – Около трех.
   – Потише – хозяев разбудим. Олька злая, когда не выспится.
   – Если их не разбудил диван, то теперь главное, чтоб Царь-пушка не выстрелила.
   – Тише, – Надюша прижала палец к Жениным губам; потом ладонь распрямилась, лаская лицо, – такой мохнатый весь… Женя… Мне с тобой, правда, хорошо.
   – Мне тоже… – фраза вырвалась как-то сама собой.
   – Спать хочешь? – спросила Надюша.
   – Нет, – чтоб не упасть, Женя вновь повернул Надюшу на бок и крепко прижал к себе.
   – Я тоже. Давай, покурим, что ли – везде ведь говорят, мол, после секса положено покурить.
   После этого казенного предложения атмосфера интима разрушилась; Женя перебрался на подоконник и выпуская дым, молча наблюдал, как ярко красный огонек, то затухал, то вспыхивал, освещая Надюшины губы и нос. Ему стало жаль потерянной хрупкой идиллии, хотя что в ней было такого особенного, он не мог объяснить – просто было жаль.
   – Знаешь, – сказала Надюша, неизвестно к чему, – я никогда б не смогла прожить без Москвы. Как можно выходить на какую-то улицу, считать ее центром города, и знать, что это не улица Горького? Как можно жить без метро, безо всех этих домов?.. Переезжай в Москву, а? – она поднялась на локте.
   – Зачем? – Женя подумал, что она, как все женщины, наконец-то заговорит о чувствах, но Надюша пожала плечами.
   – Как зачем? Неужто ты сам не понимаешь, что жить надо только в Москве!
   – Не понимаю, – Женя разочарованно покачал головой, – в Воронеже у меня дом, в отличие от ваших «скворечников»…
   – Фи, Воронеж… – Женя не мог видеть, но, наверное, Надюша презрительно скривила губы, – помнишь у Шолохова в «Тихом Доне» про Воронеж? Что-то… короче, там сильные ветры и много хохлов, да?
   – Я не читал «Тихий Дон», – признался Женя, – зато я объездил весь Советский Союз, а, возможно, и в загранку попаду – ходят слухи, что кто-то от нас должен поехать. Разве это хуже, чем всю жизнь торчать в Москве?
   – В этом я тебе даже завидую… но жить все равно надо в Москве! Продавай свой дом и переезжай сюда. Я к тебе в гости приходить буду.
   – Почему только в гости? – Жене все-таки хотелось толкнуть ее мысль в нужном направлении, но Надюша никак не хотела двигаться путем, проторенным десятками других женщин.
   – Конечно, в гости, – она протянула сигарету, чтоб Женя затушил ее в пепельнице, – оно мне надо, чтоб твоя жена писала мне на работу жалобы? У нас, знаешь, с моральным обликом строго. Или еще встретит, да оттаскает за волосы…
   – Нет у меня жены! – оборвал Женя поток глупостей.
   – Так будет когда-нибудь.
   – А если это будешь ты?
   – Какой же ты нудный, – Надюша вздохнула, – и пошутить с тобой нельзя, – она неожиданно отвернулась к стене и сказав «спокойной ночи», затихла.
   Это была какая-то совсем не красивая концовка – Женя не привык к таким «эндшпилям», да и спать ему не хотелось.
   – Надюш, – он ласково погладил ее по голове.
   – Оставь меня в покое. Я сплю!
   Женя убрал руку и осторожно забравшись под одеяло, уставился в темноту. …И что это было? Говорят, женщина отдается сначала душой, а только потом телом; если она сначала отдается телом, значит, души у нее нет. Но у Надюши-то она есть – я чувствую! Просто душа ее летает где-то…
   – Ты спишь? – услышал он возле самого уха.
   – Нет.
   – А почему тогда лежишь и ничего не делаешь?
   – Но ведь ты собиралась спать!
   – Придурок. А если б я сразу сказала, что у меня болит голова – ты б с самого начала так и лежал бревном?
   – Нет, почему?.. – Женя почувствовал себя идиотом.
   – По кочану! Был у меня один мальчик; я ему говорю – завтра не звони, потому как я занята – иду с другим в кино. Он отвечает – хорошо, я позвоню послезавтра. Усек, да? Это так, на будущее, а теперь я, действительно, буду спать, и попробуй ко мне прикоснуться. Честное слово, я встану, и буду читать книгу, пока метро не откроется. Все, – она снова отвернулась.
   Это был явный перебор – Женя на многое не обращал внимания, но женщины никогда не пытались выставить его идиотом!.. Нет, если б она извинилась и перевела все в шутку, Женя б простил, но Надюша и не думала этого делать.
   – Что ты будешь?.. Читать?.. – он развернул ее и зажал рот поцелуем. Обычно в таких случаях сопротивление длилось не больше минуты, плавно превращаясь в игру, но Надюша сопротивлялась реально – ее ногти впились в Женину спину; она мотала головой, а ноги сучили по простыне, грозя окончательно развалить диван, только силы-то были не равны.
   В конце концов, руки были обезврежены, сжатые ноги раздвинуты, и только тогда Женя освободил ее рот.
   – Сдаюсь… не могу я… – дышала Надюша тяжело и не ровно, – биться с таким лосем…
   Женя чувствовал, что они возбуждены сильнее, чем в первый раз – наверное, поэтому все получилось просто здорово!
   …Так нормальные люди превращаются в насильников, – подумал Женя, когда оба в изнеможении затихли. У него сил больше не было, а Надюша еще сумела забросить на него ногу, уложить голову ему на плечо.
   – Можно теперь я буду спать? – как послушная девочка, прошептала она.
   – Я люблю тебя, – пробормотал Женя.
   – Я не верю, – Вздохнув, Надюша закрыла глаза, – и, вообще, зря ты это сказал…
   Но Женя уже ничего не слышал – он проваливался в бездну, и это был потрясающий полет, наполненный легкостью!..
   Очнулся он среди симпатичных южных домиков, окруженных горами. Правда, сориентироваться до конца не успел – небо потемнело и на землю обрушился ливень. Все происходило настолько быстро, словно оператор проматывал неважные фрагменты, приближая развязку – Женя еще только успел подумать, где б ему укрыться, как сверху понесся грязевой поток, сносивший на своем пути дома, деревья; вертевший, неизвестно откуда принесенные автомобили и туши каких-то животных. Поток подхватил и Женю-Актера, хватавшегося за все, что попадалось под руки, но это «все» тут же переставало быть опорой и вместе с ним неслось вниз. Правда, страха не возникало – наверное, истинного Жени было больше в Зрителе.
   В конце концов, поток опустил его в долину и бесследно исчез; так же бесследно исчезли следы жуткого природного катаклизма, и Женя, совершенно сухой и невредимый, оказался на улице с аккуратными домиками и гранатовыми садами. (Он никогда не видел настоящих гранатовых деревьев, поэтому они напоминали яблони из его сада).
   Из ближайшего дома появилась девушка, и вот тут мнения Жени-Зрителя и Жени-Актера разошлись: один счел ее красавицей и заворожено остановился, а другому она виделась жутко худой и страшной, похожей на смерть…
   – …Жень! Жень, твою мать!
   Женя открыл глаза. Мысленно он еще находился в гранатовом саду, но постепенно опознал Славу, стол с неубранной посудой, стены, потолок; потом заскрипел диван, и тут полностью вернулся реальный мир. Повернув голову, Женя обнаружил, что рядом никого нет.
   – А где Надюшка?..
   – Это я у тебя хотел спросить, – Слава взял со стола листок, – во, тебе послание: «Женя, все было классно, но повторение – это мать не учения, а скуки, поэтому я уехала на дачу с одним мальчиком…» Вот, стерва! – Слава покачал головой и вернулся к тексту, – «…будешь в Москве, звони. Если буду свободна, встретимся». Дальше телефон.
   – Что тут у вас? – войдя, Оля тоже заглянула в записку, – Женька!.. Если Надюшка оставила телефон, значит, влюбилась.
   – Манал я такую любовь, – Женя потер виски, – а если сейчас взять и махнуть к ней на дачу? Ты знаешь, где это?
   – Конечно, знаю – это по Киевской дороге.
   – Я б на Женькином месте скрутил ее, привез сюда и надрал задницу!.. – Слава уселся на подоконник.
   – Ой, какие мы строгие, – Оля засмеялась, – Жень, не езди никуда – она упрямая, как коза…
   – Знаю, какая она, – Женя вспомнил, их фантастическая ночь, – ты только адрес скажи.
   – Не скажу, – Оля покачала головой, – нет, если, конечно, будешь пытать, скажу – я, девушка слабая, боли боюсь, но, во-первых, надеюсь, Славка заступится, а, во-вторых, там от станции шесть километров пешком по лесу – заблудишься.
   – Но я хочу поехать! – Женя стукнул кулаком по дивану.
   – Жень, если б она не собиралась с тобой встречаться, то телефон бы не оставила, так что все нормально. А дача у нее классная… – Оля мечтательно подняла глаза, освежая воспоминания, – как-то мы чуть не вляпались – приехали туда вдвоем… Слав, слышишь, вдвоем – без мужиков! Целый день на речке, а к вечеру захотелось нам «Рислинга», но за ним только в Нарафоминск ехать. Ну, поймали частника; довез он, а в магазине вообще никакого «сушняка» – только в кабак идти. Заходим… – она засмеялась, – это видеть надо! Представляете, две девицы в юбках до пупа; морды обгорелые, но при макияже! И за вином. Там все на нас вылупились. Взяли мы пузырь, и два каких-то козла за нами увязались. Мы дворами, а дороги не знаем, да еще темно – страшно. Еле до электрички добежали; а еще ж по лесу топать – натерпелись, короче. Пока добрались, уже совсем ночь. Заперлись в доме, а бутылку открыть нечем – штопора нету. Надюшка давай пробку внутрь давить – не фига не выходит… – Оля поняла, что никто ее не слушает, – Жень, – она взяла его за руку, – не психуй. За Надюшкой все мужики бегают. Не знаю уж, что в ней такого, но буквально все!.. Я думала, ты – великий дон Жуан, обломаешь ее, а тут, вон, чего получилось…
   – Да не бегаю я за ней!
   – А зачем тебе тогда на дачу ехать? – удивилась Оля.
   – Не знаю! – Женя действительно не знал, чего хочет – однозначно не жениться и не, что называется, встречаться; приезжать к ней некуда; переспать? Но повторить сегодняшнюю спонтанную ночь вряд ли удастся – другие наверняка будут хуже, – бред какой-то… – он взял записку, перечитал ее и спрятал в карман, – ладно, проехали. На фиг, дачу; и звонить я ей не буду!
   – Хозяин – барин, – Оля встала, – ты есть хочешь?
   – Ничего я не хочу от этой жизни! Сейчас поеду, куплю билет и вечерней лошадью, на Воронеж.
   – А мы что будем делать? – Оля повернулась к Славе, – погода смотри какая классная – неохота дома сидеть.
   – А поехали на озеро! – Слава вытянул в окно руку, – тепло. Позагораем, по лесу побродим; может, и вода прогрелась, а?
   – Загорайте, ребята, – Женя принялся торопливо натягивать джинсы – ему хотелось поскорее покинуть эту квартиру, эту кухню и, главное, этот диван.
   Расстались они корректно, но Женя знал, что после таких «гастролей» больше сюда не приедет.

   Вокзальная суета захлестнула его, и даже взяв билет, он решил не покидать это пристанище заблудших и неприкаянных; Москва вдруг превратилась в нечто ужасное, выворачивающее наизнанку и наполняющее душу неуемной тоской – вроде, вся она была наполнена призраками Надюши, злорадно караулящими его на каждом перекрестке, на каждой станции метро – путешествие по ней было сродни мазохизму, а таковым недугом Женя не страдал, и знал это совершенно точно.
   Он осел в привокзальном ресторане, заказав бутылку водки, и сидел там, пока не выпил ее; потом, скорее всего, взял еще… короче, он плохо помнил, как вышел из ресторана, а потом оказался в поезде. Зато с соседями ему повезло – кроме девушки, отгородившейся от мира детективом в пестрой обложке, в купе ехали двое ребят, оказавшихся студентами политехнического института, который он сам закончил много лет назад. Правда, пока они познакомились и пару раз сходили покурить, водка у проводниц закончилось, но это было хорошо, иначе б Женя упал в тамбуре, а так пришлось ограничиться пивом и студенческие вспоминания дотянулись до самой ночи. Когда синий свет погрузил купе в загадочный сумрак, и девушка, отвернулась к стенке, укрывшись с головой, Женя, по-братски облобызав будущих инженеров, рухнул на полку и мгновенно вырубился. Даже если ему что-то и снилось, оно не смогло удержаться в одурманенном сознании.
   Проснулся он от яркого солнечного света. Студенты уже выпили чай и внимательно изучали пахший типографской краской журнал с голыми девицами. После бурной ночи они выглядели притихшими и усталыми. Женя потянулся и спустил ноги на пол. Голова немного кружилась, во рту было неприятно сухо, зато водка унесла из сознания весь трагизм вчерашнего дня, и это было главным – остальное всегда можно поправить.
   Тоже попросив у проводницы чай, Женя уселся у окна, бессмысленно разглядывая едва распустившиеся деревья, в которых не было ничего интересного, и с удивлением сообразил, что вчера даже не попытался познакомиться с соседкой; странная лень охватила его – не хотелось попусту улыбаться, ворочать извилинами, придумывая хитроумные варианты. Зачем все это?..
   – Машина для обработки металла. Пять букв, последняя «с». Никто не знает? – девушка, осмелевшая при свете утра, подняла голову от кроссворда, на который сменила детектив.
   – Пресс, – подсказал Женя. В другое время эта тема стала бы идеальной для начала знакомства, но он понял, что не собирается с ней знакомиться и даже испугался собственной пассивности. …Просто я не в настроении, – утешил он себя, – пройдет пара дней и наваждение исчезнет, уступив место чему-то новому. А если нет?..
   В общем, девушке повезло. С Жениной помощью кроссворд оказался разгадан, а ее чувства (если таковые имелись) остались в неприкосновенности, не потревоженные сомнениями; если же таковых не имелось, ей повезло еще больше, ведь парень, прекрасный, как скандинавский бог, по прибытии в Воронеж, молча вышел из вагона и растворился в толпе, даже не попросив ее телефон. А самым замечательным было то, что сегодняшнее воскресенье являлось последним в месяце, а, значит, рабочим – это был привычный график, когда план закрывался тридцать первого числа. …Сейчас возьму командировку и завтра, на хрен, отсюда! – радостно подумал Женя, – очень кстати шеф обещал мне какую-то хитрую точку…
   Заводская проходная всегда воспринималась им, как граница двух миров, и хотя миры эти не были враждебны друг другу, граница существовала. Еще полчаса назад, когда Женя вышел из вагона, казалось, что Надюшино лицо отпечаталось в памяти, если не навсегда, то, по крайней мере, до появления следующей интересной женщины, однако стоило ему протянуть в стеклянную будку пропуск, как оно стало тускнеть; а уж когда Женя шел через цех (это был кратчайший путь к отделу), оно и вовсе растворилось в воздухе, наполненном запахом металла и машинного масла.
   Курилка была пуста; ткнувшись в запертую дверь кабинета, Женя уселся на раскуроченный электрошкаф, не один год служивший для наладчиков диваном. До начала рабочего дня оставалось двадцать минут, так что все здесь шло своим чередом, все было правильно.
   Женя закурил. …Что ж этому козлу от меня надо? Бабы мои ему не угодили… рассказать бы, как меня кинули, а то считает, что я трахаю всех, без исключения – завидует, небось. С другой стороны, ее-то я тоже трахнул, да еще как!..
   Воспоминания, запретными тропами просочились через границу, и в открывшийся коридор хлынула прежняя тоска и прежние желания. …С дачи она, небось, приедет только вечером… если, вообще, ездила!.. Дурак, надо было позвонить! Вдруг она сидела дома и ждала?.. Как я не сообразил?..
   В это время на лестнице послышались шаги, и крамольные мысли спрятались, уступая место другим, подобающим моменту.
   – Федор Николаевич, – Женя спрыгнул с «дивана», – прибыл, как договаривались. Значит, в Перово ситуация такая…
   – Да не волнует меня их ситуация. Захотят – позовут, а не захотят… – шеф протянул руку, и после пожатия не отпустил его, а повел за собой, – заходи, – и плотно закрыл дверь.
   Такой оборот окончательно сбил Женю с толку, ведь, как правило, дверь оставалась открыта, чтоб шеф мог видеть, кто толчется в курилке. Один на один он беседовал, только если случалось ЧП – либо кто-то попадал в вытрезвитель, либо приходили жалобы от заказчика, но за Женей подобных грехов не водилось никогда.
   – Садись, – шеф указал на место вечно опаздывавшей Нины; долго молчал, и лишь когда Женя нетерпеливо заерзал на стуле, сказал, – жениться тебе надо. Причем, очень быстро. Можешь среди своих шлюх найти хоть одну приличную девку?
   – Они все приличные… – Женя оторопело смотрел на начальника, ожидая, пока тот рассмеется, но он был серьезен.
   – Это хорошо, – шеф кивнул, – значит, найдешь. Дело в том, что я рекомендовал тебя для работы за границей – человек ты политически благонадежный, технически грамотный… Но! Во-первых, тебе надо вступить в партию. Этот вопрос я уже решил: наш партком рекомендовал тебя заочно, а в следующую среду примут на заседании райкома; будешь членом КПСС. А, вот, во-вторых, у тебя должна быть семья – холостых в долгосрочку не посылают, а зачем тебе ехать на три месяца, если можно на три года? Эту проблему, будь добр, решай сам. Выезд, ориентировочно, через полгода, но чтоб брак не выглядел фиктивным, делать все надо сейчас. Сроку тебе неделя – через неделю я отправляю документы в Министерство. Если не успеешь, пошлю Бородина – у него, и с партией, и с семейным положением все в порядке, а спец он не хуже тебя. Все ясно?
   Женя лишь громко сглотнул – он предполагал все, что угодно, но только не такой фантастический вираж судьбы.
   – Тебе все ясно? – повторил шеф, и из сотни крутившихся в голове вопросов Женя выбрал один, самый навязчивый:
   – А куда ехать-то?
   – От соцстран я отказался, так что, либо Франция, либо Канада. Машины там не только наши, но я знаю – тебе это без разницы, – шеф улыбнулся, – ну и думаю, сам понимаешь – долг платежом красен, да? – не получив ответа, он вздохнул, – так что иди. Да! – вспомнил он, когда Женя уже направился к двери, – ребятам в отделе не болтай.
   Вышел Женя, даже забыв попрощаться.
   – О, Женек, привет! – на «диване» одиноко курил Витя Седых, – чего тут шеф тебя домогался всю неделю? Влетел, что ли, куда? – сам Витя «влетал» довольно часто и на большее его фантазии не хватало.
   – Ох, Вить, влетел! – по-другому Женя еще не мог охарактеризовать происходящее, поэтому ничего не объясняя, побежал вниз по лестнице.
   Остановился он, только когда пересек «границу», и сразу на него обрушилось такое!.. Монмартр, Плас-Пигаль, Лувр, Эйфелева башня – миниатюрные модели всего этого очень знакомого и незнакомого одновременно, сыпались, словно спичечные коробки; он ловил их в ладони, а в ушах причудливо переплетались голоса Азнавура и Мирей Матье.
   Среди этой фантасмагории возникла мысль, прямая, как солнечный луч. …А Надюшке понравится Париж! (Он был уверен, что попадет во Францию, а не в Канаду, о которой просто знал меньше). От таких поездок такие девочки не отказываются!.. Вот и вся наша Игра закончилась – одним махом!.. На даче она с мальчиком… Все! Закончились, и дачи, и мальчики. И хорошо, что я не стал звонить вчера – сегодня диспозиция круто изменилась. Вечером позвоню, обрадую… если до вечера сам не сойду с ума сойду…
   Проходя мимо киосков, Женя купил бутылку пива (прошедшая ночь все-таки давала о себе знать), свежую газету и уселся на скамейке в ближайшем сквере.
   …Так, что у нас тут в Париже? – он с удовольствием отхлебнул пива, – сборная Франции по футболу выиграла товарищеский матч у команды ФРГ… Молодцы-черти!.. Забастовка на заводе «Рено»… ишь, ты! Приеду, разберусь, чего они там бастуют – какого хрена им еще надо; живут, небось, как у Христа за пазухой… Это про Америку… опять Америка… проклятый рассадник империализма… – опустил газету в урну вместе с опустевшей бутылкой; закурил. …Хорошо-то как!.. Напротив какие-то ребята обсуждали предстоящую сессию. …А я еду в Париж, – злорадно подумал Женя, – ай да Федор Николаевич! Ай да шеф!.. А Лешка Некрылов не понимает, зачем я делюсь с ним бабками. А, вот, затем и делюсь, что я еду в Париж, а он в Мухосранск…
   Женя встал и медленно побрел по аллее. Дождь парижских достопримечательностей закончился, и мысли приняли более приземленный вид – к примеру, кто будет все это время следить за домом или стоит ли продавать машину, ведь за три года в гараже она просто сгниет… но тут кто-то повис у него на плечах. От неожиданности Женя дернулся и, точно, ударил бы локтем, но вовремя услышал женский смех и мягкие губы коснулись его шеи; еще через минуту перед ним стояла смеющаяся Таня.
   – А я, вот, в институт бегу – смотрю, ты идешь…
   У Жени не было ни малейшего желания общаться с ней – это был пройденный этап, причем, пройденный безвозвратно.
   – Ты не рад меня видеть? – она обиженно скривила губы.
   – Да нет… – Женя пожал плечами, – я это… от неожиданности – нельзя ж так прыгать на человека.
   Ничего грубого он не сказал, но постарался придать голосу нужные интонации, и Таня уловила их без труда.
   – Ты больше не хочешь со мной встречаться?
   – Ну… – Женя красноречиво опустил взгляд.
   – Я знала, что так будет… – она шмыгнула носом и быстро пошла дальше, не желая плакать прилюдно.
   …Катись ты! – Женя усмехнулся, – а я еду в Париж!..
   Танина фигура маячила уже далеко впереди, когда Женя сообразил, что вдвоем время летит быстрее, чем, если маяться в одиночестве, дожидаясь вечера.
   – Тань! – он бросился вдогонку, но девушка даже не обернулась. Благо, на переходе вспыхнул красный, и она вынуждена была остановиться, – ох, ты и носишься! – Женя засмеялся, – ты что, обиделась?
   – Отстань! – Таня дернула плечом.
   – Ладно тебе, – Женя обнял ее, – не обижайся…
   – Жень, – она сбросила его руку. Хотя в глазах стояли слезы, голос был неожиданно твердым, – все я понимаю – два дня поразвлекался и хватит. Я ж говорила, что этим все кончится, помнишь? А мне так не надо!.. Да, быстро у нас все случилось, но я не проститутка! Я, правда, люблю тебя и хотела быть с тобой!.. – в это время вспыхнул зеленый, и Таня, не закончив монолог, смешалась с толпой.
   …Ну, и гуляй, девочка, – Женя достал сигарету. Конечно, не стоило бежать за ней, чтоб убить каких-то несколько часов, – знала б ты, дура, куда я еду, так на коленях бы умоляла, а не строила козью морду!..
   Он неторопливо пошел обратно, и на душе стало очень весело – наверное, так всегда бывает, когда наводишь порядок, выбрасывая все лишнее. Только, вот, время тянулось ужасно медленно. …А схожу-ка я в кино! Сто лет уже не был. Найду что-нибудь двухсерийное; потом пообедаю, а там, глядишь, и Надюшка появится, чудо мое своенравное… Во, устрою сюрприз!.. А регистрироваться придется в Москве – сюда она вряд ли поедет… хотя там, скорее всего, очередь на месяц, а с нашим ЗАГСом я враз договорюсь…

   Дома Женя был в половине седьмого. К этому времени план действий сложился окончательно; он даже придумал, что делать с домом – сдать его своим же ребятам, которые сейчас живут в общежитии; причем, сдать за чисто символическую плату; таким образом он станет еще и благодетелем!
   Подойдя к телефону, Женя достал записку с номером – аккуратные кругленькие буковки вызвали прилив невиданного доселе умиления. …Сейчас, сейчас… Несколько раз глубоко вздохнул, и радостная дрожь пробежала по телу; правда, слова, которые так тщательно готовил, перепутались, но слова – это такая мелочь. …Она все поймет сама; она ж Игрок, как и я – она должна представлять, как это здорово… любит она меня или не любит – это ж Париж, черт возьми! А там разберемся…
   Набрав номер, Женя долго ждал соединения и уже собирался положить трубку, когда послышалась негромкая музыка, а потом женский голос.
   – Это Надя? – он не узнал его.
   – Да. А кто это?
   – Женя. Воронеж. Помнишь такого?
   – О! – голос засмеялся, – а я и отдохнуть от тебя не успела.
   – Надь, – вопрос был серьезным, и Женя решил говорить серьезно, оставив веселое щебетанье на потом, – у меня есть предложение. Меня посылают на три года во Францию.
   – Ух, ты! Везет же людям!
   – Поехали со мной, а?
   – Классно! А в качестве кого? Кстати, я неплохо знаю французский. Тебе положена переводчица?
   – Надь, хватит дурака валять, – Женя даже обиделся, – какая переводчица? Выходи за меня замуж.
   – А с чего это ты решил оказать мне такую милость?
   – Но ты ж знаешь, как я к тебе отношусь.
   – А как ты относишься? Фактически изнасиловал меня; нет, это было жутко здорово, но как факт… ладно, я не о том – понимаешь, я ж в СЭВе работаю; там таких загранработников ошивается, море. Тебе срочно нужна жена, чтоб уехать на длинную, правильно?
   – Но, Надюш… – Женя растерялся, хотя за два дня уже мог бы привыкнуть к ее прямоте.
   – Нет, ты скажи, тебе нужна жена для этого?
   – Ну, типа, да…
   – Так вот запомни на будущее… хотя, похоже, будущего у нас не будет, но все равно запомни – я не продаюсь, даже за три года во Франции. Ты считаешь, что если я люблю покуролесить и в первый же вечер легла с тобой в постель, меня можно купить? Я не такая – я своя собственная, и все делаю только по своему желанию! А теперь я больше не хочу, ни видеть тебя, ни слышать, и это абсолютно серьезно! Катись в свою Францию, и забудь этот телефон! Когда б ты не позвонил – меня нет, и можешь не доставать моих родителей! Обратись к кому-нибудь из своих шлюшек – Олька говорила, они за тобой табунами ходят! Во, девки обрадуются. Чао, француз! – она бросила трубку.
   Все произошло настолько быстро, что Женя еще минуты две слушал короткие гудки, пытаясь понять – разве он сделал плохое предложение? Может, она что-то не поняла или он не так объяснил? Он снова набрал номер.
   – Надю пригласите, пожалуйста.
   – Ее нет, – ответил незнакомый голос и трубку положили.
   …Идиотка! – опустившись в кресло, Женя закурил, – или я идиот. Не так я все делал!.. С другой стороны, если б я начал говорить о любви, она б опять стала ржать. Или не стала бы?.. Черт, теперь не проверишь. А жаль… очень жаль… но Париж-то от этого с места не сдвинулся, и у меня по-прежнему всего неделя срока…
   Мгновенно вернулся не то, что кураж, а хорошо знакомый азарт голодного волка, идущего по следу. …Не было у меня любви, и дальше обойдусь… хрень какая!.. Обратись к своим шлюшкам… да обратился б, и они, точно, были б счастливы!.. Только попробуй за неделю вытащить их из какого-нибудь Днепропетровска или Хабаровска; так надо ж не просто вытащить, а еще и жениться!.. Стоп! Я знаю, кто только и мечтает об этом – Ленка! Она третий год бьется, чтоб выскочить за меня!.. Ну, Надюша, упустила ты птицу счастья… кстати, на роль жены Ленка и больше подходит, а ты, как была, шалавой, так шалавой и помрешь!.. В СЭВе она работает… О, сделаю Ленке королевский подарок – свадебное путешествие в Париж на три года…
   Женя вскочил; на ходу ткнул сигарету в пепельницу; так же на ходу сорвал с крючка ключ от гаража и выскочил во двор. Выезжая, он даже не запер ворота, но это было совсем не важно, в сравнении с решением грандиозной задачи – возможно, задачи всей его жизни, ведь обычно загранка это не только материальные блага, но и мгновенное повышение по службе после возвращения. …Это если я еще вернусь! – злорадно подумал Женя, – язык выучу и останусь, а шеф пусть тут локти кусает. Будет тебе, и долг, и платеж!..
   Затормозил он перед самым подъездом и взбежав на пятый этаж, позвонил. Лена открыла в халате, такая вся домашняя; она стояла на пороге и пристально смотрела на гостя, но он не замечал ее взгляда, занятый своими мыслями.
   – Привет! Я соскучился!.. – протянул руки, но она сделала шаг в сторону.
   – Заходи.
   – Ленка, что с тобой? Ты не рада меня видеть?
   Они сели, но не как обычно, тесно прижавшись друг к другу, а по разным углам дивана.
   – Знаешь, Женечка, как это не удивительно, но у меня тоже есть гордость… и потом, всякому терпению приходит конец.
   – Какой конец? Я многое осознал, честно! Я решил, что хочу быть с тобой всегда! Я приехал сделать тебе предложение – выходи за меня замуж!
   В ее глазах не появилось, ни радости, ни даже удивления.
   – Не надо, Жень. Просто ты должен был вернуться еще на прошлой неделе, вот я и поехала к тебе…
   – И что? – воинственно перебил Женя, – да, я приехал и уехал! Ты ж знаешь, с моей работой так бывает!.. Я хотел позвонить, но замотался – шеф срочно кинул в Москву; пока деньги, билеты… и в тот же день укатил. Что тут такого?
   – Кому ты врешь? – Лена вздохнула, – думаешь, я совсем глупая или слепая? Ты в свою записную книжку загляни.
   – А ты что, в нее заглядывала? – спросил Женя с вызовом.
   – Извини, но тебя не было, а она лежала на столе…
   Женя чувствовал, что все рушится, но не находил нужных слов; да и, тем более, вспомнил: …Не было ее на столе – значит, лазила по ящикам! Вот ведь, сука!..
   – Любила я тебя; думала, ты изменишься…
   – Я изменился, – Женя поймал брошенную соломинку, – выходи за меня замуж, сама все увидишь!
   – Не изменишься ты… а зачем тебе, чтоб я вышла за тебя? То три года ждала, чтоб ты хотя бы сказал, что любишь меня, а тут скорее замуж. С чего б это?
   – Лен, ты нужна мне, понимаешь? Я люблю тебя, – Женя произнес это, сметя из углов всю искренность, которая там еще осталась, но, похоже, осталось ее не очень много.
   – Не надо, – Лена вздохнула, – это слова, а со словами ты обращаться умеешь, я знаю.
   – Но ведь ты не знаешь всех этих женщин! Не знаешь наших отношений! Ну, Лен… – он схватил ее за руку.
   – Жень, ты не в суде, где каждое сомнение работает в пользу обвиняемого – в любви законы жестче; в любви все наоборот. А замуж мне, действительно, пора. Двадцать шесть – это уже много. Только такой муж мне не нужен. Я не в гневе говорю – видишь, я спокойна, даже не плачу. Просто я много передумала и решила – все, хватит.
   – Но, Ленуся!.. – Женя потянул девушку к себе и ощутил, хоть теплое, но какое-то безжизненное тело.
   – Не надо, – она, видимо, по инерции пристроила голову на его плече, безразлично глядя в окно, – кончилась Ленуся. Давай завершим наш роман без сцен и истерик. Вещи свои я забрала… ты, небось, даже не заметил? – она усмехнулась, – так что, Женечка, делить нам больше нечего, и выяснять, тем более.
   Женя не удерживал ее, и Лена встала; выйдя в коридор, открыла входную дверь. Она ничего не говорила, но Женя поднялся и как во сне, вышел на площадку. Наверное, впервые на его лице отразилось то, что он чувствовал на самом деле – Лена даже рассмеялась.
   – Да не расстраивайся ты. Подумаешь, что я такое? У тебя их, вон, сколько осталось.
   – Можно я тебя поцелую? – попросил он тихо. Зачем это нужно, Женя и сам не знал, но ему отказали даже в такой мелочи.
   – Не надо, – Лена сделала шаг назад, – не мучай меня, хоть сейчас! – и дверь закрылась.
   …Суки! Когда не нужны, все, вот они!.. А когда нужны, так ни одной твари нет… – он медленно спустился вниз и сев в машину, закурил. На мгновение Париж исчез, и в голове стало пусто, как после затяжной попойки, – как я вас всех ненавижу!.. И что теперь делать? – он взглянул на часы, – а день-то прошел. Если минус два выходных, то всего их пять – значит, осталось четыре… Черт! – он ударил ладонями по баранке; машина вздрогнула, но больше ничего не изменилось – совсем рядом кричали дети; пенсионеры стучали костяшками домино…
   – А где же наши женщины, дружок?.. – напел Женя вслух и завел двигатель. Никто ему не ответил, поэтому выехав из двора, он снова остановился. …Не, но не могу ж я не поехать в Париж из-за того, что я! За неделю! Не найду бабу, готовую сходить со мной в ЗАГС! Это нонсенс!.. ЗАГС… ЗАГС… Стоп! Есть ведь еще Танька! Хорошая девочка – чем она меня не устраивает? Ну, не красиво сегодня получилось, и что? Подумаешь, фигня какая!.. Неужели все они такие сумасшедшие? Любовь им подавай! Нет у меня любви! Мало осталось! На всех может не хватить! Суки!.. – он случайно бросил взгляд в зеркало, увидел свои безумные глаза и сам вздрогнул, – Женя, спокойно. У тебя куча времени. Люблю… люб-лю… черт, какие-то сраные пять букв… даже три! «Л» и «Ю» повторяются – никакой фантазии… Вот, не зря я тогда провожал ее – знаю хоть, где живет…
   Пропустив черную «Волгу», Женя выскочил в левый ряд. …Только номера квартиры не знаю… но разве это проблема? Вот, Париж – это проблема…
   У подъезда сидели вечные дворовые бабки, которые знают о соседях гораздо больше, чем те о самих себе. Женя всегда ненавидел их любопытные, въедливые взгляды, но сейчас обрадовался, что этот двор ничем не отличался от прочих.
   – Добрый вечер, – он приветливо улыбнулся, – бабулечки, помогите – где-то здесь должна жить девушка Таня, которая учится в медицинском институте. Не подскажете?
   – Так то ж, Танька с семнадцатой! Волосы коротюсенькие…
   – Точно! Спасибо, бабулечки!
   – А ты ей кем будешь? Что-то я тебя никогда не видела.
   Женя пропустил вопрос мимо ушей; взбежав на этаж, он нажал звонок, но дверь открыл невысокий мужчина в трико.
   – Здравствуйте, а Татьяну я могу видеть?
   – Нету Таньки-то, – мужчина смотрел настороженно и в то же время, с интересом, – проходите. Скоро, небось, будет.
   – Спасибо, – Женя вошел. Комната, хоть и давно нуждалась в ремонте, но казалась довольно уютной.
   – Вы учитесь вместе? – спросил мужчина.
   – Я похож на студента? – Женя усмехнулся, – нет, у нас, скажем так, внепроизводственные отношения.
   – Меня зовут Андрей Иванович. Я – Танин отец, – мужчина протянул руку.
   – Очень приятно, – рука оказалась сильной, но Женина все равно была сильнее. Он стиснул пальцы Андрея Ивановича, глядя ему прямо в глаза, – а я – Евгений Васильевич, – после этого он отпустил руку хозяина.
   Похоже, такое начало Андрею Ивановичу понравилось, и он указал гостю на кресло, а сам сел на диван.
   – А Таньку вы откуда знаете?
   – Мир, понимаете ли, – Женю решил, что про поезд рассказывать не стоит, – настолько тесен, что постоянно приходится с кем-то встречаться. Или вас удивляет, что у Тани есть знакомые вне стен вуза?
   – Да нет… – Андрей Иванович решил конкретизировать вопрос, – в где вы работаете, если не секрет?
   – Я – шеф-инженер.
   – Что-то не слышал о такой должности, – Алексей Иванович удивленно вскинул брови, – старший инженер знаю… или это, вроде, главного?
   – Шеф-инженер – это шеф-инженер, – Женя усмехнулся, – поверьте, есть такая должность. Оплачивается она очень хорошо. Могу еще добавить, что не женат, жильем обеспечен – дом сто сорок квадратных метров; так же имею автомобиль «Жигули» седьмой модели и гараж, – Женя взял журнал и начал демонстративно перелистывать его.
   – Может, вы и правы, – Андрей Иванович вздохнул, – извините. Только переживаю я. Танька – девушка скромная. Все подруги давно замуж выскочили, она же с занятий, да на занятия. Двадцать три года, а молодого человека никак не найдет.
   Жене стоило большого труда сдержать смех, и, вообще, сейчас он был так зол на всех женщин, что с удовольствием рассказал бы Андрею Ивановичу о похождениях его дочки, но глобальная цель требовала жертв.
   – Молодежь-то сейчас какая? – Андрей Иванович снова вздохнул, – только б гулять, пьянствовать, наркотики, не дай бог, а я Таньку, знаете, как держал? В десятом классе явилась как-то за полночь; ну, я ей устроил такую дискотеку!.. – и видя удивленный взгляд гостя, пояснил, – юбку задрал, да отходил ремнем – неделю чесалась!
   – Не поздновато, в десятом классе?
   – Нормально, – Андрей Иванович махнул рукой, – зато шелковая стала. Сейчас-то я уж так за ней не слежу – взрослая!.. Но если в блуд ударится, еще всыплю – она знает.
   – Вы не переживайте, – Женя довольно улыбнулся, – все у Танюши устроится.
   – А вы откуда знаете? – насторожился Андрей Иванович, но ответить Женя не успел – в прихожей щелкнул замок, и оба повернули головы, однако вошла не Таня, а явно молодящаяся, довольно симпатичная женщина.
   – Товарищ Таню ждет, – объяснил Андрей Михайлович.
   – Так она ж отрабатывает дежурство, которое из-за Москвы пропустила, так что раньше одиннадцати вряд ли будет, а то, может, и вообще у Вали останется, – женщина прошла на кухню, даже не взглянув на гостя, из чего тот сделал вывод, что мать гораздо меньше беспокоится о нравственности дочери, чем отец.
   – Ну, до утра я, точно, ждать не могу, – Женя поднялся, – а в какой больнице она дежурит?
   – Да в областной!
   – Спасибо, – Женя выскочил из квартиры и уже сбегая по лестнице, подумал: …Папаша – наш человек! Теперь понятно, чего она его так боится. Он, если надо, пинками ее в ЗАГС погонит! Молодец мужик – так их, тварей, и надо учить… ладно, чего время-то терять? Областная больница, так областная больница…
   По пути Женя остановился у цветочного базарчика.
   – Бабки, чего приуныли! – весело крикнул он, вылезая из машины, – скупаю все!
   Букет получился роскошным. Женя придирчиво осмотрел его, потом небрежно бросил на сиденье и снова уселся за руль.
   – Вперед! На штурм Парижа!.. – с пафосом провозгласил он и газанул так, что люди на остановке обернулись в испуге.

   Стоянка у больницы пустовала. В холле тоже никого не было, лишь за стойкой скучала девушка-регистратор.
   – Здравствуйте, – Женя протянул ей цветок, – а как мне найти практиканток из мединститута?
   – Какой курс? – спросила девушка со знанием дела.
   – Шестой, – он обворожительно улыбнулся.
   – Я с шестого, – регистратор покраснела, – а кто вам нужен?
   – Мне нужна девушка Таня.
   – Тань у нас много. Я тоже Таня. Вон, еще одна Таня.
   Женя наклонился, заглядывая в окошко.
   – Извините, та Таня мне подойдет больше. Можно? – Женя открыл дверь с табличкой «Посторонним вход воспрещен», и произошло это в тот момент, когда «его» Таня повернулась к зеркалу, поправляя смешную белую шапочку.
   – Ой! – она замерла, увидев отражение.
   – Ты, кажется, обиделась на меня утром? – Женя протянул цветы, – я весь день искал тебя, даже дома у тебя был; с отцом познакомился… Танька, поехали отсюда!
   – Ты что, сумасшедший?.. – она, видимо, никак не могла поверить в реальность происходящего, и кусая губу, пыталась изгнать выражение счастья, так и рвавшееся на ее лицо.
   – Я в здравом уме и трезвой памяти! Где твое начальство? Я сейчас быстренько отпрошу тебя…
   – Да что с тобой?! – она наконец решилась засмеяться, прижав руки к груди, чтоб оттуда не выпрыгнуло сердце.
   – А не понятно? Я люблю тебя! – он подхватил ее на руки.
   – Осторожно! Поломаешь тут все! – Таня радостно болтала ногами в воздухе.
   – Фигня! Новое сделают!
   – Танька! – крикнула она подруге, – посмотри, что он делает! – но та лишь улыбалась с плохо скрываемой завистью, – дай хоть халат снять!
   – Еще чего! Мы помчимся, как «скорая помощь»!..
   – Куда? – на миг в Таниных глазах мелькнула тревога.
   – Ко мне! А завтра утром подадим заявление в ЗАГС!
   – Боже… – Таня прижалась к нему, но вдруг отпрянула, – и до завтра ты не передумаешь?.. И больше не будешь обижать меня, как сегодня?..
   – Глупенькая, разве я могу передумать? Я люблю тебя! И что ты мне ответишь? – Женя затаил дыхание.
   – Ты же знаешь, что «да»! Тысячу раз «да»!
   Они целовались, пока Жене это не надоело; тогда он тряхнул головой и наконец поставил Таню на пол.
   – Поехали! – он потащил новоявленную невесту к двери.
   – Танька, прикрой меня! – успела крикнуть та уже с улицы. Женя впихнул ее в машину и сам уселся за руль.
   – Эх! Если мы сейчас не разобьемся, значит, жизнь прекрасна и удивительна, – он завел двигатель, – погнали за шампанским! Купим целое море шампанского, чтоб я мог купать тебя в нем и осыпать цветами!..
   Машина рванулась с места, и зазевавшаяся рыжая кошка еле успела выскочить из-под колес. Жене показалось, что это самый счастливый день в жизни, ведь он выиграл свою самую большую Игру!

   …ТОГДА ОН НЕ ЗНАЛ, ЧТО ДО САМОЙ БОЛЬШОЙ ИГРЫ – ИГРЫ ВСЕЙ ЕГО ЖИЗНИ, ОСТАВАЛОСЬ ЕЩЕ ТЫСЯЧА ВОСЕМЬСОТ ДНЕЙ…

Глава третья
«РЫЦАРЬ»

   Шеф-инженер Леша Некрылов жил очень близко к звездам – аж, на двенадцатом этаже. Окно его кухни было распахнуто, и звезды могли наблюдать, как он в переднике, повязанном поверх джинсов, стоял у плиты и пел. Вернее, пел – слишком громко сказано; он тихонько мурлыкал песенку про то, что сначала поезда уползают на край света, но потом торопятся к дому, непростительно опаздывая. Банальнейший сюжет, но каждая строчка была прочувствована, так как долго барахталась где-то в душе, прежде, чем вылиться на бумагу – дело в том, что песенку сочинил он сам.
   На сковородке недовольно шипела картошка, и Леша внимательно следил за ней, но в самый неподходящий момент раздался звонок, тоненький и мелодичный, как колокольчик. Леша погрозил сковородке пальцем и пошел открывать.
   – Ой, прости, – соседка по площадке, увидев полуголого Лешу в цветастом переднике, смутилась, – ты занят?
   – Проходи, Марин, – Леша отступил в сторону, – готовлю ужин для чемпионов. Помнишь, у Воннегута был «Завтрак для чемпионов», а у меня ужин, – он потянул носом, – о, черт! – и бросился на кухню.
   Переступив порог, Марина остановилась. С прошлого ее визита в квартире, вроде, ничего не изменилось, но от этого чувство восторженной зависти не делалось меньше – все тут напоминало картинки из иностранных журналов, которые иногда сдавали в букинистический отдел магазина (в перерыв она, вместе с другими девчонками, рассматривала их, тщетно пытаясь представить себя среди мягких диванов и блестящих толстыми стеклами, замысловатых шкафов). Если б, по своей сути, Лешина квартира не являлась однокомнатной хрущевкой с аркой, то иллюзия могла бы быть совсем полной, хотя Марине хватало и того, что есть – шарм нестандартного уюта и даже роскоши, кроме восторга, неизменно рождал бесконечную тоску за свою не сложившуюся жизнь.
   У нее никогда не было ничего подобного, даже в то далекое время, когда существовал муж и, как говорится, полноценная советская семья. Единственное, что удавалось ей – это более-менее прилично одеваться, создавая хотя бы впечатление благополучия. Правда, никто не знал, что при всех этих «блузках-юбочках», дома у нее стоит старый круглый стол, облезлый сервант, поцарапанный с одного бока, и комод, ужасающе огромный и неуклюжий, занимающий почти половину комнаты. И в это нестерпимое убожество она вынуждена была возвращаться каждый день!..
   Почему ей так не везло решительно во всем? Хорошо еще, что родители относились с пониманием, довольно часто передавая из деревни продукты, а к праздникам, и деньги. Но, самое главное, они забрали к себе маленькую Юльку – временно, до школы. С одной стороны, это заставляло Марину почти каждый выходной мотаться в деревню, ибо по дочке она тосковала даже больше, чем от неустроенности в личной жизни; но, с другой, так все-таки было легче – хоть какое-то время и деньги она могла тратить на себя… хотя разве это деньги?..
   Молодость проходила. Двадцать пять – это время, когда хотелось уже не метаться и искать, а жить; просто жить, а не готовиться к тому, что все когда-нибудь еще будет.
   В чем она ошиблась? Где, в какой момент? Ведь все начиналось так хорошо, так складно (по крайней мере, не хуже, чем у других) – приехать в город из деревни и с первого захода поступить в институт, сразу выйти замуж за будущего врача, с помощью родителей купить кооперативную квартиру, родить прекрасную здоровую девочку. Да разве могло сложиться удачнее?.. А, вот, потом что-то сломалось. Ей казалось, что все она делала правильно – и любила, и души не чаяла в муже, но что-то все-таки произошло.
   Недавно она видела его – теперь он работал грузчиком в гастрономе. Марина была поражена сознанием того, что это обросшее, тонкошеее существо с ввалившимися глазами, могло быть ее обожаемым Сашей! Он сидел на перевернутом ящике в рваном черном халате и зубами открывал бутылку. Вся ее семейная жизнь связывалась с совершенно другим человеком – веселым и красивым, с которым они неслись когда-то в белом автомобиле с золотыми кольцами на крыше.
   Первое время Марине казалось, что ничего страшного не произошло, что все быстро и счастливо наладится; она боготворила свою крикливую, курносую Юльку… но постепенно стала уставать. Пришлось бросить институт, а вместе с ним беззаботную жизнь, когда достаточно вовремя подсмотреть в шпаргалку, и все задачи тут же решались просто и однозначно.
   Она устроилась в книжный магазин. Слушая, как Вика, держа в ярко алых губах сигарету, рассказывает об очередной поездке к морю; видя, какие «потрясные шмотки» тащит на продажу кругленькая, как мячик, хохотушка Светка, она начинала беситься. Господи, она б никогда не рассталась с такими вещами!
   По началу она думала, что во всем виновата Юлька – если б ее не было, она б тоже смогла!.. Тогда-то Марина и решила отвезти ее в деревню, но это тоже не помогло вырваться из замкнутого круга полупустых шкафов и трех золотых колечек, которые она носила все сразу на обеих руках.
   Тщетные попытки наладить жизнь подорвали ее энергию. Прошло, четко разграничивая периоды, время, когда она стремилась к пленительно высокому; потом – к светлому и радостному. Теперь даже ее тяга ко всему красивому проходила, разбиваясь о глухую стену недостижимости. Хотелось только одного – покоя… хотя, пожалуй, это неправда – несмотря ни на что, жила в ней еще какая-то смутная, придавленная, невероятная надежда. И пребывала Марина в таком странном состоянии, чего-то ожидая, но не веря, что это все-таки может произойти. В Лешиной квартире она окуналась в свою несбыточную мечту, но давно протрезвевший разум, тут же начинал твердить об исключительности, не предназначенности всего этого для таких, как она.
   Когда Леша возвращался из командировок, из-за его двери часто слышалась музыка, смех, входили и выходили красивые парни и девушки, очень похожие на Вику – такие свободные и довольные жизнью, словно не ставила она перед ними никаких проблем или лежали у них в карманах шпаргалки на все случаи жизни. Никогда она не решалась зайти к Леше, когда у него бывали гости. Она хотела; очень хотела быть там, и Леша приглашал ее, периодически встречая на лестнице, но всякий раз в душе возникала непреодолимая преграда – вроде, пытается она проникнуть в запрещенное место. Казалось, что над ней, чужачкой, будут смеяться и зло шутить, как Вика издевалась над ее обстановкой в первое и последнее свое посещение. Зато, когда за дверью случалась тишина, она совершенно неосмысленно находила какую-нибудь «неразрешимую» бытовую проблему и звонила, предварительно постояв несколько минут на площадке, собираясь с духом. Благо Леша никогда не отказывался починить кран, прибить полочку или подстроить телевизор…
   – Ты где? – Лешин голос ворвался в мысли, и Марина испуганно тряхнула головой, – иди сюда! У меня тут проблема! Чемпионы могут остаться без ужина!
   Марина вошла. Ей никогда не верилось, что на этой кухне хозяйничает мужчина, приезжающий на неделю и вновь исчезающий на целый месяц – казалось неестественным, создавать уют, чтоб не пользоваться им.
   Марина остановилась в дверях, прислонившись к косяку, и наблюдала, как Леша проволочной мочалкой старательно отдирал пригоревшую картошку. Это тоже было непонятно – она-то хорошо помнила, что ее бывший муж заходил на кухню только поесть, а потом она возвращалась из института и мыла посуду. Марина улыбнулась. Это был другой, добрый мир, и ее не прогоняли из него.
   Повернув голову, Леша хитро посмотрел на девушку.
   – У человека несчастье, а ты улыбаешься. Теперь все западные газеты выйдут с заголовками «Фиаско повара ресторана „Домашний“»… это же катастрофа!
   Марина рассмеялась не столько шутке, сколько самому его настроению. Казалось, в жизни этого человека не бывает неприятностей, и, наверное, очень легко двигаться за ним следом – как мчаться на велосипеде за автобусом, закрывающим тебя от встречного ветра.
   – Что-то ты не заходишь, – продолжал Леша, – я уже целых два дня тут загораю.
   Марина пожала плечами – не могла ж она объяснить, что не находилось повода, а без него?.. Сесть и молчать, беспомощно улыбаясь, пока он, в силу законов гостеприимства, будет развлекать ее? Ей даже поговорить не о чем, кроме своего злосчастного магазина, а зачем ему это?..
   – Марин, ты в каких облаках витаешь? Расскажи лучше, как жизнь? Почти месяц ведь не виделись.
   – У меня утюг сломался, – поспешно сообщила она, – не посмотришь, когда время будет?
   – Посмотрю, конечно, только это безобразие сейчас дочищу.
   – Давай я, – неожиданно Марина подумала, что впервые за столько лет предлагает ему свою помощь, – сковородки чистить – занятие женское.
   – Годится, – он вытер руки, – дай ключ, пойду за агрегатом.
   Марина вскинула голову, заливаясь краской. …Дура! Как я не догадалась захватить его?.. Обычно, перед тем, как позвать Лешу, она старательно наводила порядок, выносила на балкон облезлый стул, покрывала стол единственной скатертью. …Если он войдет сейчас… Это же хлев! Натуральный хлев!..
   – Я сама принесу.
   – Да ладно, ты уже руки испачкала.
   – Он на подоконнике, – сказала она жалобно, так и не сумев отыскать предлог, чтоб не пускать его, а когда Леша ушел, подумала: …Сейчас он вернется и скажет: – В каком же гадюшнике ты живешь… или еще что-нибудь в этом роде. Конечно, ему можно так говорить – он, вон, сколько получает, а я сколько… и везде ездит, все привозит… тут еще Юлька, как назло, в рваных колготках. Дура!.. Надо было самой принести этот чертов утюг…
//-- * * * --//
   Леша не спеша прошелся по комнате. Все здесь напоминало общежитие или третьесортную гостиницу, и ему стало в очередной раз жаль Марину. …Она ведь хорошая… – с самого детства для него существовал именно этот критерий оценки людей – плохой или хороший; причем, «хорошее» он умел отыскать каждом, а если так, то человек уже не являлся плохим.
   Леша взял утюг, но услышал шорох на кухне.
   – Юлька! Привет!
   Девочка засмеялась, так как они были старыми друзьями. Она не помнила своего отца, но помнила Лешу и встречала его с радостью, потому что «он добрый, с ним весело»; гораздо веселее, чем с мамой.
   – Ты откуда взялась, Юла?
   – Меня дедушка привез. На автобусе.
   – Надолго?
   – Еще на завтра, а потом мама пойдет на работу.
   – А что ж ты одна сидишь? Мама не берет тебя с собой?
   – Я играла. Иди сюда, Леш, я покажу тебе домик.
   – Не, Юла, пойдем лучше ко мне в гости, – он подхватил девочку на руки, и она, дотянувшись до его уха и прошептала:
   – Леш, давай ты будешь моим папой?
   Предложение было настолько неожиданным, что Леша не нашел ничего лучшего, чем спросить:
   – Зачем?
   – Я хочу, чтоб у нас с мамой был папа; очень хочу, честно.
   – Это вопрос не ко мне – это к маме, – смутился Леша.
   Мысль о браке – не только с Мариной, а, вообще, ему совершенно не нравилась. Дважды его уже пытались женить, но оба раза он сумел выпутаться, даже не нажив при этом врагов. Да и зачем ему жениться, если в домашней хозяйке он не нуждался, обладая редким для мужчины даром – выполнять любую домашнюю работу, не только самостоятельно, но и с удовольствием, а любовь его еще не посетила. Ну, не посетила и все! Зато судьба даровала ему множество других радостей – насыщенная событиями, командировочная жизнь неслась, разрываясь между десятками друзей, сотнями интересов, и, словно опытный режиссер, молниеносно меняла декорации, не оставляя времени даже сесть и спокойно подумать.
   Держа в одной руке утюг, а на другой маленькую Юльку, Леша заглянул на кухню.
   – Глянь, кого я там нашел.
   Марина резко обернулась – мало ли что он мог найти, но тут же улыбнулась.
   – И чем она занималась?
   – Я строила Кате дом, – доложила Юлька.
   – Умница, – Марина ополоснула сковородку и повернула к Леше ее блестящую поверхность, – нормально?
   – Отлично! В том же духе и продолжай – масло на столе; картошка в мешке.
   – Ладно, – Марина засмеялась. Ей стало весело оттого, что Леша ни словом не обмолвился о ее убогом жилище, и все страхи оказались напрасными. Давно она не испытывала такого хорошего чувства; захотелось шутить, и она с удовольствием обнаружила, что способна на это.
   – Утюг один, а картошки тут!.. – она склонилась к мешку.
   – А как ты хотела? Картошку я сегодня съем, а утюгом ты год пользоваться будешь, так что… фирма веников не вяжет – фирма чинит утюги.
   – А чемпионы едят картошку с луком? – Марина старалась, чтоб эта легкая, словно перебрасывание мячика, беседа продолжалась и продолжалась.
   – Чемпионы едят все – они только что прошли трудную школу Житомирской столовой номер четырнадцать. Но проблема в том, что лук кончился.
   – Так я принесу! – Марина выбежала из кухни. Она боялась потерять хоть одну из чудесных минут радости.
   Вернулась она быстро, мельком взглянула на сосредоточенного Лешу, и заговорила опять, чтоб чувствовать, что нить между ними не оборвалась.
   – Жить будет?
   – Будет. Но насчет года я, конечно, погорячился. Давай я лучше подарю тебе новый.
   – Давай, – согласилась Марина, сама удивляясь своей смелости, – как раз семнадцатого у меня день рождения.
   – Годится, – завернув винт, он подал утюг хозяйке, – не печалься, ступай себе с богом – будет тебе новое корыто.
   – Спасибо, – Марина закрыла сковородку. Ей так не хотелось вновь уходить в свое одиночество, отвечать на бесконечные Юлькины вопросы – она уже отвыкла, что с ней надо постоянно заниматься, играть… она сама еще не получила той доли внимания и ласки, которая полагается каждому человеку, чтоб потом он мог отдавать ее другим.
   – Подожди! – на сегодня Леша не планировал дел, и вечер предназначался исключительно для отдыха, ведь завтра ему предстояло улетать в Новосибирск.
   Марина почувствовала на плече руку, но не могла сказать, какая она – сильная, ловкая, натруженная? По тому, что рука не сжимала, не причиняла боли, она решила – это очень нежная рука. Леша подвел девушку к книжному шкафу.
   – Хочешь, удивлю работника книготорговли?
   – Чего меня удивлять? – Марина сморщила носик, – к нам пятьдесят экземпляров стихов Кольцова в прошлом месяце завезли, а остальное, Брежнев – «Целина» и «Возрождение».
   – Леш! – позвала Юлька. Она держала в руках маленького ярко-желтого оленя, – можно я с ним поиграю?
   – А ты возьми его себе.
   – Леш, перестань, – Марина протянула руку, чтоб забрать фигурку, но девочка спрятала ее за спину, – Юль, зачем он тебе? Час поиграешь, поломаешь и выбросишь!
   – Если нравится, пусть забирает. Кстати, это настоящий янтарь – из Калининграда привез. Говорят, очень полезный камень, а ко мне другой олень прибежит, правда, Юла?
   – Правда! Слышала, мама? – девочка засмеялась.
   – Видишь, ничего ты, мама, оказывается, в наших делах не понимаешь. Смотри лучше сюда.
   Поняв, что с двумя противниками ей не справиться, Марина повернулась к шкафу; пробежала глазами корешки книг, пытаясь угадать, что от нее хотят услышать.
   – Неужто ничего интересного?
   – Все интересно… – Марина мгновенно опустилась с небес на землю и решила, что пора уходить, – красиво у тебя, – неизвестно к чему сказала она.
   – Музыку поставить? – Леша аккуратно вынул из конверта диск, – тебе должно понравиться, – он плавно опустил иглу.
   Какой-то незнакомый Марине инструмент принялся выводить грустную мелодию, которую потом подхватывала скрипка; на фоне оркестра их голоса сливались, становясь похожи на человеческие, но Марина не столько слушала, сколько судорожно думала:…Почему он меня не отпускает?.. И не находила ответа.
   Леша вздохнул. Одинокий клавесин, то ли непонятый, то ли непонимающий, и его великое единение со скрипкой… Как обычный человек мог создать такую музыку? Впитывая ее, душа становилась огромной, а разум наполнялся гордостью за принадлежность к великому племени людей; хотелось взмыть над миром, словно заново родившись, ощущая свою простую человеческую значимость, и все вокруг казалось прекрасным…
   Леша не хотел, чтоб Марина стояла, вся какая-то потерянная и теребила платье – хотелось совершить для нее волшебство!.. Но он не был волшебником, поэтому только сказал:
   – Не грусти, все будет хорошо. Все должно быть хорошо, ибо в этом наше предназначение.
   Марина положила руки ему на плечи, устало склонила голову, и стояли они, замерев, не решаясь нарушить движением, возникшую гармонию; стояли под музыку, написанную триста лет назад рыжим священником Антонио Вивальди, а на кухне уже снова начинала гореть картошка…
   Леша чувствовал сладковатый запах Марининых волос; наклонился к самому уху.
   – А знаешь, что мне Юлька предложила?
   – Нет, – Марина едва качнула головой. Ей было слишком хорошо, чтоб думать; она старалась забыть о том, что не читала ни одной из книг, стоящих на полке, не знает автора прекрасной музыки, под которую ее сейчас обнимает почти полубог…
   – Она мне предложила, стать ее папой.
   Может, все произошло по-другому, если б он не улыбнулся, но Марина приняла его слова за издевку – вроде, пнул он ее с той высоты, на которую сам только что втащил.
   Вытолкав в дверь плачущую Юльку, Марина обернулась.
   – Глупо, – сказала она не зло, а, скорее, печально. …Сама знаю, что нечего мне тут делать! Зачем напоминать лишний раз?.. И зачем приплетать Юльку – она лишь глупый ребенок!.. Губы ее дрогнули.
   – Марин, ты чего?.. – Леша не понял, почему все так стремительно изменилось.
   – Ничего! – и дверь захлопнулась.
   Он задумчиво прошелся по комнате, вертя в руках забытого оленя; потом долго звонил, но дверь так и не открылась. Оставив утюг на коврике, он вернулся домой. …Черт… глупость какая-то. Ведь ничего не произошло! Что-то мы, наверное, не поняли, – он вздохнул, – ладно, приеду – разберемся, а сейчас – не дверь же ломать, в конце концов?.. Взглянул на горевшую на плите картошку и снова вздохнул; похоже, чистить сковородку – это сегодня его крест.
//-- * * * --//
   Марина сидела и слушала протяжные звонки в дверь. …Больше я никогда не переступлю порог его дурацкой квартиры! Все в нем показное! Подумаешь, книги, пластинки… Он просто издевается очень изощренно…
   Как у всякого человека, обделенного в жизни, у Марины была болезненная гордость. Ей постоянно казалось, что ее не ценят, что непременно кто-то хочет ее обидеть. Из обычного разговора она могла выхватить любую, не совсем удачную фразу, и фраза эта обретала в ее воображении особый смысл – тогда сразу все летело кувырком. Такой взгляд на мир за последние годы стал настолько привычным, что она не замечала всей его ненормальности…
   – Мам, это Леша звонит.
   – Замолчи, и встань в угол! – огрызнулась Марина. Ей требовалось на ком-то сорвать свое ужасное настроение.
   – За что, мам?
   – За дело!
   Юлька покорно встала рядом с телевизором и отвернулась.
   …Господи, – Марина закрыла лицо руками, – куда мы катимся?.. Ей подумалось, что никогда с ней не происходило ничего хорошего, а вся ее жизнь – это сплошная цепь мук и разочарований, холодного бессердечия, непонимания, озлобленности. Ей стало так жаль себя, что она разрыдалась; тут же исчезли мечты, а вместе с ними и проблемы – осталась только огромная обволакивающая жалость к самой себе.
   – Мамочка, почему ты плачешь? Не плачь, мамочка… – Юлька смотрела на нее, сама готовая разреветься.
   – Иди к маме, доченька, – она прижала своего единственного утешителя, такого безмерно доброго и безответного.
//-- * * * --//
   Без четверти шесть Леша уже сидел в самолете. Как ни странно, чувствовавший красоту и умевший наслаждаться уютом, он любил и дорогу. Она являлась для него средством познания, путем к непосредственному общению с великим многообразием людей, а машины… они его не интересовали. Это было обычное ремесло, поэтому когда Олег Чернов восторгался «оживающим металлом», Леша воспринимал это, как тупой фанатизм, с которым бесполезно бороться. В работе для Леши существовала лишь одна привлекательная черта – наблюдать плоды своего труда немедленно; вот, на что б он никогда не согласился, так это корпеть над Великим Открытием и умереть, не увидев его воплощения.
   Самолет набрал высоту. Леша несколько минут смотрел на белую бесконечность облаков – их формы, причудливые и неожиданные, наталкивали на мысли о вечности, о холодном мертвом сне. Леша встряхивался и тогда обнаруживал сходство с ватой под новогодней елкой, но это было ненадолго – снова возвращалась картина, грандиозная и суровая, как «белое безмолвие» Джека Лондона. В такие минуты он совершенно четко представлял бога, шагающего по облакам, а еще лучше, еще интереснее – себя, несущегося в собачьей упряжке вместе с Ситкой Чарли и Мэльмютом Кидом. Конечно, это мальчишество, но не даром мать говорила, что никогда он не повзрослеет, и никак не могла понять, как такому существу доверяют решать важные производственные вопросы… да и, вообще, отправляют одного в чужой город!
   Под крылом медленно плыли дымчатые вершины, припорошенные снегом равнины, но не хватало в них чего-то самого важного – лыжни не хватало или кустика; шапочки красной на опушке. Любил Леша живые пейзажи, и в облака всматривался, словно пытаясь отыскать признаки жизни.
   Один раз ему довелось видеть чудо. Он до сих пор помнил его в деталях, хотя прошло уже два года. Летел он тогда из Риги; летел ночью, когда землю невозможно отличить от неба, и вдруг, раздвигая черный занавес, появилась тонкая, как игла, алая полоска. Разделила она весь мир пополам, и наливалась, пухла, оттесняя темноту – так рождалась заря. Потом края алой ленты размылись, становясь розовыми, и, в конце концов, заголубело небо. Чуда не стало – просто это всходило солнце.
   Леша отвернулся от иллюминатора. Его сосед спал, сцепив жирные волосатые руки на животе, и вздохнув, Леша открыл книгу; пролистал предисловие. …Опять про любовь… сколько же можно мусолить одно и то же? Но раз уж купил, придется читать, – он нехотя углубился в содержание, но, в конце концов, увлекся и очень удивился, когда стюардесса объявила, что самолет начинает снижение.
   Леша вскинул голову – пять часов пролетели настолько незаметно, что книжные влюбленные, которым весь мир мешал воссоединиться, еще находились на полпути друг к другу. Взглянул в иллюминатор и сквозь дымку облаков увидел город, словно слепленный из спичечных коробков; еще через полчаса самолет покатился по гладкому бетону – тогда Леша убрал книгу и сладко потянулся.
//-- * * * --//
   Гостиница выглядела внушительно – она стояла на самом берегу Оби, новая, с огромными блестящими окнами; холл украшали чеканка и темное дерево. Леша привычно огляделся, в поисках таблички «мест нет», и не обнаружив ее, уверенно подошел к стойке. Места действительно были; причем, администратор извинилась, что номера остались только двухместные, а Леша засмеялся в ответ:
   – Так это здорово! Одному, знаете, как-то скучно.
   У администратора сделалось такое лицо, что если б Леша не отошел заполнять «Листок проживающего», она б, похоже, потребовала, кроме паспорта, еще и справку из психдиспансера.
   В придачу к стандартному набору мебели и белья, в номере оказался телефон. Леша по привычке поднял трубку, но сообразил, что в этом городе впервые, и позвонить ему некому.
   У противоположной кровати стоял распухший портфель с ручкой, обмотанной синей изоляцией. Портфель внушал доверие – немодный, потерявший форму, проехавший, наверное, не одну тысячу километров. Усевшись на стул, Леша попытался мысленно нарисовать портрет хозяина портфеля. Было у него такое развлечение – представлять человека по вещам. На вокзалах, в аэропортах он примечал одиноко стоящий багаж, воображал его владельца и очень гордился, если получалось похоже. В данном случае ему виделся, замученный дорогой снабженец лет пятидесяти, которого наспех, не дав времени на сборы, вытолкали в командировку; он уже отвык ездить, а тут пришлось. Портфель этот давно пылился где-нибудь в сарае…
   Леша не успел закончить портрет, потому что дверь распахнулась, и на пороге появился мужчина неопределенного возраста в майке и с татуировкой на плече. В руках дымилась кастрюлька, которую он поставил на стол и сразу протянул руку.
   – Дед Саша.
   – Леша, – и улыбнулся – ему понравилось такое обращение.
   – А? – дед Саша приставил к уху ладонь.
   – Леша!
   – Не слышу. Глухой я на правое ухо – ты под левое говори.
   – Леша!!
   – Алексей, значит? Подсаживайся, будем «месиво» кушать, – увидев протестующий жест, он приоткрыл крышку, и из кастрюли потянуло чем-то домашним, – нет, ты попробуй! Меня молодые ребята всегда зовут с ними ехать – это, чтоб я готовил им, а я говорю – на фиг нужно; я и сам могу съездить. Ой, я с ними запросто разговариваю! Они издеваются, что я глухой… а ты давай, рубай, – он положил перед Лешей ложку.
   – Где ж ты варил свое «месиво»? – Леша засмеялся.
   – А я, Леш, нигде не пропаду, – дед Саша ощерился желтыми гнилыми зубами, – я, как приехал, сразу на кухне договорился. Сало у меня свое, понятно? Я всегда сало с собой беру. В столовую, чего ходить? Обсчитают, обманут, полтора рубля отдашь, и ничего не поешь. А тут!.. Нет, ты попробуй! – он разорвал журнал «Огонек», покрыв стол листами вместо скатерти. У Леши возникла мысль сбегать за водкой, но дед Саша предугадал и это, вытащив «Русскую».
   – Выпьешь?
   – Выпью.
   – Мы, Леш, считаться не будем – нам жить вместе. Сегодня ты возьмешь, завтра я – это так полагается, понятно?
   Что-то присутствовало в деде Саше такое, что Леша сразу влюбился в него. С момента их знакомства прошло минут пятнадцать, а, казалось, жили они рядом долгие годы. Леша раскрыл складной нож и закурив, начал резать хлеб.
   – Дай-ка твоих, хороших, – не дожидаясь разрешения, дед Саша придвинул Лешину пачку, – шикарно живешь. У нас в Куйбышеве нет таких, – осторожно, двумя заскорузлыми пальцами он извлек сигарету.
   – У нас в Воронеже тоже нет – друзья из Москвы передали.
   – А?..
   – У нас, говорю, тоже нет!
   – Я, вообще-то, не курю – так балуюсь. Пятьдесят три года, а все балуюсь, понятно? – он улыбнулся и смешно набрав в рот дым, с шумом выпустил его вверх, – а ты ешь, давай.
   Месиво представляло собой суп-концентрат, в котором плавала картошка, куски сала и лук. Леша не был любителем столь «изысканных» блюд, но сейчас оно показалось ему очень вкусным; наверное, из-за деда Саши, который ел жутко аппетитно, постоянно вытирая лоснящийся рот.
   – Все дело в жирах, – поучал он, – в сале, понятно? Вот харчи! И всего за пятьдесят копеек, понятно? Пятьдесят копеек!.. – он многозначительно поднял указательный палец, – денег-то нету. Я в Могилеве проторчал три недели, а сюда платы для станка привез. Сармак, понятно? Они мальчишки хорошие. Я у них станок делал, так они говорят, дед Саша, привези. Я говорю, а сармак? Я с ними запросто разговариваю; я со всеми запросто разговариваю, понятно?
   Поставив оставшееся месиво на подоконник, дед Саша собрал грязную посуду и увидел на развороте «Огонька» Репинских «Запорожцев».
   – Во, Репин-то! – он надел очки, – восемьдесят шесть лет жил!.. «Запорожцев» оказывается, тринадцать лет рисовал! Зато, смотри, какие рожи! Я в Краснодаре был, так там дом и доска на нем, что там он ее рисовал… это ж надо, так придумать! Этот лысый – их главный атаман… а это писарь, понятно? Смотри, нет, ты смотри, у этого и бандура лежит! А во!.. Во, рожа-то! Смотри матом, наверное, пишут.
   – Дед Саша, а я читал их письмо. В Херсоне.
   – Да?.. – видимо, его совершенно не интересовало истинное содержание письма, – хорошие они мальчишки, и Репин – молодец. Надо же, такую картину изобразить.
   Дед Саша основательно запьянел и встав, пошатываясь добрался до постели.
   – Леш, я посплю, можно? А то устал что-то.
   – Дед Саша, что ты спрашиваешь?..
   – Все-все-все, – он отвернулся к стене и засопел.
   Леша смотрел на его седую голову и продолжал фантазировать. …Раз из Куйбышева и торгует платами, наверное, наладчик станков с ЧПУ. Работает давно, но не инженер – скорее, слесарь… Производственная характеристика Лешу не удовлетворила – ему хотелось понять человека, а человек, вроде, получался похожий на него самого, только постарше и попроще. …Неужто я встретился со своей старостью?.. И как? Доволен ли я ею?..
   Удивительно, но Леша никогда не задумывался над тем, что когда-нибудь состарится – просто будет ему сорок, пятьдесят, возможно, семьдесят, и…. и потом ничего не будет. Все исчезнет одномоментно, но до этого ведь так далеко, что и думать об этом не хочется…
   Волна странных воспоминаний накатилась сама собой, и он не препятствовал ей, тихонько уплывая к тому странному ощущению, когда вспоминаешь жизнь, в которой еще нет места лично для тебя. Это раннее, слепое детство, отмеченное одной-единственной мыслью – я уже пришел.
   Первыми в галерее реальных образов стояли отец и мать. Ему казалось, что время ничуть не изменило их – только добавило седины. Конечно же, он ошибался – меняется все, и в первую очередь, люди, но сейчас Леша не думал об этом. Полностью отрешившись от законов мирового развития, он пытался вспоминать так, как это отпечаталось в его душе, и совсем не важно, кем они работали и где жили – это запечатлелось очень приблизительно, как букет цветов на свадебной фотографии. Возникли лишь фигуры двух людей, с которых все началось; именно они развернули перед ним мир таким, каким он видел его до настоящего времени. Он и сейчас, давно уже существуя как самостоятельная единица, продолжал нуждаться в них, словно сверяясь, правильным ли движется курсом; не свернул ли? Не прибил ли его к чужим берегам какой-нибудь ломающий мачты и надстройки ураган?..
   Стоп! Он подобрался слишком близко к современности. Назад! Ему необходимо было видеть все постепенно, словно заново вырастая до своих тридцати двух лет.
   По воспоминаниям прошла широкая черная полоса. Это тоже был кусок детства, только уже осознанного, с реальными именами, домами и дворами. Полоса называлась – одиночество.
   Благодаря родителям, Леша слишком рано вошел в мир книг, в мир не всегда понятных, но захватывающих мыслей, и когда пришла пора стрельбы из рогаток, выбивания портфелей и подкладывания кнопок, он понял, что не способен на это. Он перешагнул, промчался совершенно незаметно для себя, через этот рубеж. Какое ужасное время!.. Он так нуждался в людях, но был еще слишком мал, чтоб самому искать друзей. Его окружал постоянный неизменный круг одноклассников, с интересами, не идущими дальше убогого плевания из трубочек пшеном и кусочками промокашки.
   Он помнил, как однажды попытался стать таким же, как все, и запустил тряпкой в девочку, которая ему нравилась, которой по ночам он пытался посвящать стихи. Никогда он не забудет ее взгляда. Наверное, так смотрят на трамвай, который внезапно сошел с рельс и устремился прямо по асфальту куда-то в сторону. Тогда Леша и перестал бояться одиночества, зная, что обязан выжить вместе со своими старыми друзьями – книгами.
   Но все равно, ему не доставало детства – другого детства, открывающего наивный праведный мир со всеми своими красками и мелодиями, детства насмешливого и беззаботного. Жажда эта осталась в нем до сих пор, поэтому он мог засмеяться или отпустить шутку в самый неподходящий момент, устроить розыгрыш посреди серьезного совещания; на него неодобрительно косились, но он не мог по-другому – слишком уж пересерьезничал, когда остальные дурачились и веселились.
   Каким праздником стало окончание школы! Ведь сразу обнаружилось, что мир не замыкается в пределах двора, а населен множеством самых разных людей, и теперь он вхож к ним; может быть понят и принят, как равный. Его закружила эта новая, открывшаяся неожиданно жизнь. Он почти перестал бывать дома, пропадая на заседаниях всевозможных кружков, клубов, просто на улицах и танцплощадках – он утолял дикий голод по живому общению.
   В то сумбурное время Леша не думал о дальнейшем жизненном пути, и за него все решил военкомат, но Леша не жалел и об этих двух годах. Там, в ВДВ, он понял, что, кроме людей, с которыми можно общаться, должны быть люди, которым можно доверять. Мир перестал быть только серебристо-розовым, приобретя самые различные оттенки.
   Потом была Германия, куда он завербовался через тот же военкомат. Из заграничных краев пришло понимание комфорта, как вещи приятной и рациональной, в отличие от нашей пропаганды, считавшей его «порождением загнивающего капитализма». Впоследствии, истратив все заработанные деньги, он сумел обеспечить себе максимум удобств и уюта, возможных в условиях однокомнатной квартиры.
   Учеба на заочном отделении давалась легко, потому что теоретическая подготовка базировалась на конкретных гайках, которые он крутил своими руками в сборочном цехе. По мере того, как техническое мышление переходило на новый качественный уровень, работа в заводе казалась все скучнее – она потеряла радость познания. Как когда-то, после окончания школы, захотелось объять необъятное, и это «необъятное» могла дать только пуско-наладка.
   И вот, уже три года он мотался по Союзу…
   …Так, что же я готов предъявить на Страшном суде в тот момент, после которого ничего не будет? Сотню отлаженных прессов? Много это или мало?.. Нет, но я могу привести десятки людей, которые трясли мне руку и говорили: – Никогда не забуду! Приходи среди ночи, все сделаю… Может быть, есть какой-то критерий, какая-то мера полезности, мера прожитой жизни?.. Конечно, есть! Только у каждого она своя… но тогда, выходит, ее попросту нет – никто не может оценить, как ты прожил жизнь, кроме тебя самого. А потом все окутается туманом, и затеряешься ты в его безвременье, или, может быть, кто-то сохранит тебя в памяти…
   Вообще, размышления о смысле жизни не были свойственны Леше, но в последнее время он стал замечать, что большинство его знакомых не только стремятся к чему-то конкретному, но и знают, как этого добиться, а он не знал. Не мог же он сказать: – Я живу, чтоб приносить радость. Это выглядело бы наивным и нескромным, но он свято верил, что от общения с ним люди становятся лучше. Разве не стоит эта совершенно неопределенная цель того, чтоб посвятить ей жизнь? …Хотя какая это цель? Можно стремиться сконструировать машину, создать семью, отстоять идею…
   Дед Саша заворочался и проснулся. Оказывается, прошло два часа, а Леша и не заметил. Дед потянулся, свесил на пол белые старческие ноги с вздувшимися венами.
   – Леш, дай водички. Ты сам-то, откуда будешь? – спросил он, будто не было между ними дневного разговора.
   – Из Воронежа.
   – А, знаю. У меня сын младший служит под Воронежем, понятно? Сейчас, погоди, – он прошлепал к портфелю и достал записную книжку, – Борисоглебск, город такой. Я теперь все ищу командировку в Воронеж, чтоб повидать сына. Старший-то демобилизовался уже; видный такой стал; все «папа, папа…» А младший, тот «батей» зовет, понятно? Вообще, хорошие они мальчишки. С Райкой-то я уже лет десять разошелся, понятно?
   – Почему?
   – Полюбил я, значит, женщину, понятно? Ничего не могу совладать. У Нинки этой, тоже двое. Не знаю, чьи, да она и сама не знает, но мальчишки хорошие. Я приду, а они: – дед Саша, дед Саша… а я с ними запросто разговариваю. Вишь, какая женщина, понятно? А не могу без нее, хоть вывернись. Райка в слезы. Брось ее, говорит, заразу. А я что, разве могу? Я и говорю: – Не могу! О, я с ней запросто разговариваю… – он вытащил из-за окна сало, – давай харчиться будем. А ты инженер, да?
   – Инженер, – Леша зашел под левое ухо.
   – Думаю, надо на операцию ложиться, да не люблю я больницы. Тут, понимаешь, и ноги уже ни к черту. Ладно, вот, деньжонок скоплю, чтоб было, что детям оставить, а там, и помирать можно. Ты налаживаешь чего или по снабжению?
   – Прессы налаживаю.
   – А, знаю – у нас на заводе прессов много. Приезжай, спроси деда Сашу…
   – Так не зовут, – Леша развел руками, – вот, если ты к сыну поедешь, запиши адрес. Будет, где в Воронеже остановиться.
   – Боже упаси! Там, поди, жена, дети, а тут я – старый алкаш.
   – Не, никого нет. Один я живу.
   – Вот, это правильно. Что, на наш век баб не хватит? Мне Колька Чигров… он, как женился, полгода прошло, говорит: – Ох, завидую я тебе, дед. Понятно? Он мне завидует!.. Он хороший мальчишка – тоже инженер, как ты, но я с ним запросто разговариваю. Он мне завидует… а мне Райка-то говорила, брось ее, понятно? А Нинка, она красивая такая, маленькая. Очень хорошая женщина. На тринадцать лет моложе меня, а говорит, давай, я с тобой буду жить. А я, – дед Саша засмеялся, – я с ней запросто разговариваю; я говорю, а мы и так с тобой живем. Она бесится, чертовка…
   Как-то незаметно спустился вечер, и перед сном Леша распахнул окно.
   – Пусть протянет, а то накурили мы с тобой.
   Они встали рядом, подставив лица холодному ветру. Внизу, в свете прожектора блестел речной вокзал, и луч отражался в серой обской воде, только освобождавшейся ото льда. Редкий снежок танцевал вокруг домов, автомобилей на стоянке и, в конце концов, бесстрашно прыгал в реку. Прохожих почти не было, лишь внизу, у входа в ресторан хлопали дверцы машин и слышались голоса. Вдали мигал огнями город, и свинцовые воды, как мокрое шоссе, тянулись к нему.
   Стояли долго, и дед Саша рассказывал про Сибирь. Везде у него были «очень хорошие мальчишки», с которыми он «разговаривал запросто».
   Угомонились они часам к двум. Леша забрался под одеяло, но спать не хотелось; долго ворочался с боку на бок, в то время, как дед Саша захрапел уже через пять минут.
   Снова Леша вернулся к той странной мысли, что дед Саша олицетворяет его старость. …Ну, так что? Хорошая это старость или плохая?.. – и подумал, – но ведь это совсем не старость! Старость наступит, если я останусь совершенно один в своей идеально уютной квартире… Со смехом Леша отогнал эту мысль. …Как я могу остаться один? А как же тогда – Приходи среди ночи, все сделаю… Ведь были такие слова? Были! А, значит, до старости еще далеко…
//-- * * * --//
   Утром Леша приехал на завод в прекрасном настроении, однако главный механик встретил его не просто без обычной для заказчиков радости, а даже агрессивно:
   – И чего вы приехали? Мы вас когда звали?..
   – Вызовов много, а людей мало, – ответил Леша миролюбиво. Судя по дате, телеграмма, действительно, очень долго валялась в заветной красной папке – по какой причине, Леша не знал; скорее всего, шеф в первую очередь выбирал объекты более дорогостоящие, чем этот паршивый молот.
   – Это не мои проблемы, – механик развел руками, – у нас в кузнице тридцать молотов и все мы сами запускали, сами ремонтируем; это директор решил вас вызвать, потому что без вашего акта пропадает гарантия! Но, извините, по три месяца мы ждать не собираемся – нам план делать надо! – видя, что Леша молчит, ничего не пытаясь доказать, механик усмехнулся, – работает давно ваш молот; идемте, глянете и подпишем акт, чтоб у директора душа успокоилась. Заплатим вам, вроде, наладку вы нам делали; какая разница – все равно не из своего кармана.
   Леше стало обидно – оказывается, не такие уж они великие спецы, если на обычном заводе есть обычные ребята, которые запросто обходятся без них.
   – Пойдемте, – вздохнул он, так как возразить было нечего.
   Грохот кузницы слышался метров за сто. А когда они вошли в маленькую синюю дверь, их обдало жаром и запахом пережженного металла. В прокопченном полумраке яркими пятнами плыли раскаленные болванки; земля под ногами дрожала, а разговаривать стало невозможно из-за гулких беспорядочных ударов, изрыгающих в проход бордовые искры окалины. Леша вспомнил, как попав в кузню первый раз, решил, что именно так, должен выглядеть ад. Сейчас он привык и давно не обращал внимания на всю эту сатанинскую атрибутику.
   Свой молот он узнал сразу – эта модель ему нравилась больше других, потому что при известной доле фантазии, молот напоминал смешную клоунскую физиономию. Скуластое лицо, ограниченное горбатыми стойками, лихо сбитый набекрень колпак цилиндра; строповочные отверстия, как два круглых удивленных глаза, желтый нос бабы, и шабот – вроде, черные прокуренные зубы, чуть выступающие над фундаментом. Леше нравилась эта рожа; иногда он даже разговаривал с ней, но чаще тянул за усы рукояток, и тогда клоун начинал дергать носом и стучать челюстями…
   Монтаж был выполнен грамотно, поэтому обойдя вокруг машины и понаблюдав, как кузнец обкатывает болванку, превращая ее в диск, Леша показал механику большой палец; тот усмехнулся и жестом пригласил его к выходу.
   Подписание акта стало простой формальностью, и после обеда Леша покинул завод с твердым намерением завтра же вылететь домой – туда, где распускались первые листочки, и предприимчивые тетки, покончив с подснежниками, переходили на ландыши… а здесь еще кружились незнакомые с календарем, тупые, безграмотные снежинки.
   Дед Саша сидел в номере и смолил «Беломорину»; перед ним на блюдце уже лежало пять раздавленных окурков.
   – Леш, фиаска у меня получилась, понятно? – сказал он вместо приветствия, – я ж на них, как на людей, понадеялся. Ведь обещали все сделать! А теперь – денег у них нет. Кто-то какие-то фонды снял, понятно? Куда я теперь с этими платами? Мне ж за них билет на поезд не продадут!..
   Дед Саша совершенно не походил на себя, вчерашнего, с веселым задором анализировавшего творчество Репина.
   – Но хоть обещают? – Леша присел напротив.
   – Обещают. Через неделю! Но где неделя, там и две, и вообще, не отдать могут. Знаю я эти фокусы, понятно? А платы, они дорогие – двести рублей каждая; в комплекте пять штук – это тыща, понятно? А мне б всего рублей триста с них взять, чтоб домой добраться и на харчи. Я ж говорю им, вы хоть часть отдайте; я платы оставлю, а остальное пришлете. На слово, говорю, верю. Нет, говорят, денег, и хоть ты вывернись!..
   Леша смотрел на растерянного деда Сашу и только сейчас понял, что это, действительно, дед – немощный, нуждающийся в помощи и защите.
   – Ладно, – он вздохнул, – куплю я у тебя платы. Только тысячи у меня с собой нет, но триста рублей найду. Остальное, если сумею выбить, пришлю почтой; ты адрес оставь, – Леша достал бумажник.
   Денег у него было много – он ведь собирался сидеть здесь не меньше недели, а получилось… впрочем, для деда Саши получилось неплохо.
   – Возьми, – Леша отсчитал червонцы.
   – Да что ты?! Я уж как-нибудь на электричках, а пожрать, так салом отобьюсь. Вдруг они совсем не отдадут? Как же ты…
   – Значит, не судьба, – Леша лишь развел руками, – есть у меня деньги, а «зайцем» в твоем возрасте ездить не солидно.
   Дед Саша долго и недоверчиво смотрел на нежданного благодетеля, пытаясь понять тайный ход его мыслей, но, видимо, не придумав ничего крамольного, деньги взял; полез в портфель и вытащил, завернутый в бумагу сверток.
   – Вот гляди: эта на управление столом; эта…
   – Дед Саша, – Леша засмеялся, – я станок налаживать не буду; ты адрес напиши, куда деньги слать, если все получится.
   – А, ну да… – дед Саша засуетился, – вот мой паспорт… нет, ты своей рукой спиши… а хочешь, могу расписку дать, что занял у тебя триста рублей. Написать?
   – И куда я с той распиской? Приеду к тебе на завод и в партком пойду? – Леша переписал данные в записную книжку и вернул паспорт, – все, давай.
   Дед Саша взглянул на часы и встрепенулся.
   – Я ж еще на самолет успеваю!.. Леш, ты прости – я, конечно, должен бутылку взять…
   – Да двигай ты! – Леша не хотел ничего обсуждать – подобные минуты, когда совершенно спонтанно и, как правило, безвозмездно, ему доводилось делать добро, были самыми счастливыми в жизни; он, вроде, поднимался в собственных глазах, а это всегда безумно приятно, – сегодня я тебе помог, завтра – ты мне; что мы, считаться будем?
   – Леш, приезжай к нам в Куйбышев, понятно? – дед Саша неловко обнял своего спасителя, – я тебе помогу устроиться… да, вообще, все помогу!..
   – Ладно, сочтемся, – Леша похлопал его по плечу.
   – Так что, я пошел? – завершив ритуал благодарности, дед взял портфель, – а деньги, если привезешь – хорошо; нет, так нет – все равно мальчишки мне эти платы бесплатно тащат. У нас хорошие мальчишки, понятно?
   – Да понятно!.. – Леша рассмеялся, – опоздаешь ведь.
   Когда дверь закрылась, сразу стало как-то пусто. Леша открыл окно и долго смотрел, как дед Саша ковылял через площадь со своим огромным портфелем, а потом исчез за домами, в которых вспыхивали первые окна. Ему было абсолютно хорошо, пока откуда-то не возникла маленькая противная мыслишка: …И, на фиг, мне эти платы, если я сам завтра улетаю?.. Хотя буду возить с собой и предлагать на каждом заводе – может, где и спихну, а нет, так выкину, – Леша взвесил на руке сверток, – они не тяжелые…
   Прошелся по комнате.…Если б, конечно, место было поинтереснее, да погода поприятнее, можно недельку отдохнуть… Леша снова посмотрел на неприветливый город, с заходом солнца сделавшийся и вовсе мрачным; к тому же за окном, словно костями, стучали обмороженными ветвями тополя. …Найти б «левую» машину – небольшую, чтоб за неделю слепить… а где? На этом заводе своих спецов хватает – тут и дергаться-то смешно… да чего я голову ломаю? Завтра звякну в отдел – наверняка есть что-то по Сибири, а через пару недель мотнусь сюда за бабками… Это была разумная мысль, и с ней Леша успокоился.
   В открытое окно ворвались звуки музыки, и фальшивый голос запел про желтоглазую ночь. Леша потянулся. …О, кабак открылся! Пожалуй, имеет смысл поужинать, а то деда Саши с его «месивом» больше нет, кормить меня некому…
   Когда он спустился вниз, ресторан только оживал. Музыканты, отыграв одну песню, видимо, решили, что работать перед пустым залом ниже их достоинства и ушли. Вокруг стоял лишь неровный гул, складывавшийся из тихих голосов, шарканья ног, перезвона посуды – все, словно настраивались на что-то веселое и беззаботное. Леша сделал заказ и закурил, разглядывая публику, хотя разглядывать оказалось некого – единственный, кто поразил его, был парень в джинсах и рубашке с галстуком. …Господи, до чего может довести убогость и мода! – решил он, – а лица у всех самодовольные; через губу переплюнуть лень – как же, мы ведь пришли в ресторан! Такое событие!..
   А, может, зря я наезжаю на этот городишко? Я ж ничего тут не видел; кроме того механика, никого не знаю – может, я прошел мимо чего-то очень важного и не остановился; может, именно здесь я должен был встретить своего самого главного человека, а вместо этого, собрался завтра сваливать… Свалю, вот, и буду потом мучиться всю жизнь…
   Подобное чувство возникало у Леши каждый раз, перед расставанием с городом. Он жадно вглядывался в дома, в лица людей, старался последний раз объять все, надеясь на чудо, но потом все-таки уезжал; воспоминания сглаживались, и, тем не менее, он продолжал постоянно жалеть обо всех городах, которые покинул, словно без него там что-то происходило не так, словно кто-то там его ждал и не мог дождаться…
   Сигналом к началу веселья послужил выстрел шампанского в противоположном углу и дружный взрыв хохота; вернувшиеся музыканты взялись за инструменты, и сразу ресторан стал похож на ресторан – над столиками заклубился табачный дым, голоса сделались громче, а в центре зала возникла уже пьяная женщина, пытавшаяся попасть «Цыганочкой» в мелодию Жени Белоусова.
   – …Еще что-то принести?
   – А?.. – Леша отвлекся от наблюдений и увидел рядом официантку с блокнотиком в руке.
   – Нет, спасибо… а, знаете, я завтра улетаю. Вот, просто улетаю – сам еще не знаю, куда.
   – Как это? – девушка удивленно смотрела на странного посетителя, – вы путешествуете, да? Тогда б я на вашем месте, поехала на юг.
   – Садитесь, – Леша отодвинул стул.
   – Что вы?! Администратор увидит – мне такой втык дадут!
   – Жаль, – Леша вздохнул, – а я живу в Воронеже. Приезжайте в гости; можете адрес записать.
   – Какой Воронеж? – девушка прыснула со смеху, – это же за Уралом! Тут до сестры доехать, проблема – так устаешь за день, что быстрее б до постели добраться…
   – Официантка! – раздался голос из-за соседнего столика.
   – Извините, – она отошла. За тем столиком сидела большая шумная компания; там пили на брудершафт, целовались все подряд, и Леша отвернулся.
   …Интересно, как зовут, эту девочку, для которой проблема доехать до сестры? Может, именно она ждет меня, но все сложится по-другому – я завтра уезжаю, – он налил и выпил, – а, может, и не она… вдруг, то, что я ищу, я прозевал в каком-нибудь Нижнекамске или Светлогорске давным-давно…
   Объявили «белый танец». Леша видел, как в глубине зала поднялась высокая девушка в длинном платье. Почему-то он знал, что направляется она именно к нему. Леше не хотелось, ни танцевать, ни разговаривать с ней, чтоб не ощутить еще одной возможной потери, чтоб не начинать того, у чего не может быть не только конца, но даже продолжения.
   – Разрешите?..
   Леша все-таки встал, потому что представил, как откажется, и она, оскорбленная, пойдет обратно.
   Танцевали они молча. Леша чувствовал холодную скользкую материю; под ней – тело, вдыхал запах волос… Партнерша смотрела на него, словно чего-то ждала.
   – Знаете, – Леша вздохнул, – я понимаю, что женщину надо хоть немножко развлекать, но мне грустно. Я завтра уезжаю.
   – Вам понравилось здесь?
   – Не знаю, – Леша пожал плечами, – не успел разобраться.
   – Так приезжайте еще – разберетесь.
   – Я человек подневольный – куда пошлют, туда и еду.
   – Жаль…
   Леша смотрел в ее тоскливые глаза и сказал:
   – Пойдем ко мне.
   – Пойдем, – она усмехнулась, – пятьдесят рублей, и еще заплати за столик, а то у меня совсем нет денег.
//-- * * * --//
   Утром незнакомка исчезла незаметно, как сон – по крайней мере, Леше показалось, что это был сон, ведь он даже не узнал ее имени. Раздвинув шторы, Леша распахнул окно. Конечно, он один – сказка не может продолжаться долго. …Да и не было никакой сказки, – он вздохнул, – так, фантазии на почве водки местного разлива…Черт!.. С тумбочки смотрела коричневая ящерка с хитроумной застежкой на брюшке – это было ее украшение. Еще вчера Леша обратил на него внимание и даже как-то пошутил по этому поводу. …Значит, все-таки эта удивительная девушка существует!.. Как же ее зовут?..
   Он стал подыскивать подходящее имя и решил, что больше всего ей пошло б быть Маргаритой …Это на работе; Марго – в ресторане, а в остальном – Рита…Ри-та… Ящерка смотрела строго и одновременно лукаво. Он посадил ее на руку и показалось, что в уголках крошечных глаз заблестели слезинки; захотелось немедленно разыскать Марго или Риту (неважно, как ее зовут), чтоб вернуть эту холодную, тоскующую зверушку – пусть отогревается на ее груди. …Но, к сожалению, это невозможно… – сунув ящерку в карман, он посмотрел на часы, – если звонить в отдел, то сейчас самое время…

   …ЛЕША ЗАДУМЧИВО СПУСКАЛСЯ ПО ЛЕСТНИЦЕ, ДАЖЕ НЕ ПОДОЗРЕВАЯ, НАСКОЛЬКО СМЕШНЫМИ ПОКАЖУТСЯ ЕМУ ВСЕ ЭТИ ПЕРЕЖИВАНИЯ, ДА И ВСЯ ЕГО ЖИЗНЬ, УЖЕ ЧЕРЕЗ ТЫСЯЧУ ДВЕСТИ ДНЕЙ…

Глава четвертая
«ПРЕКРАСНАЯ ДАМА»

   Шли они рядом, только Вадим Воронов, понуро опустив голову, а Юра Бородин, демонстративно отвернувшись, и, казалось, что они даже не вместе. Вечерело. На остановке огромным бесформенным пятном чернела толпа. Набитые битком автобусы подкатывали один за другим, и люди отчаянно бросались на штурм. С визгом, пьяной перебранкой нескольким счастливцам удавалось втиснуться внутрь; автобус, пыхтя и покачиваясь, отъезжал, а толпа устремлялась на штурм следующего.
   – Ладно, – Юра вздохнул, – наплюй и разотри. Думать будем завтра, а иначе до утра умом двинешься, – но Вадим даже не поднял глаза, словно искал ответ у себя под ногами, – слышь, – Юра толкнул его в бок, – лично, у меня все предохранители уже сгорели и мозги отключились – черт с ним, с этим роботом! Поехали в кабак, а? Проветримся немного.
   – Поехали… – Вадиму было все равно, куда ехать; в кабак, даже лучше, чем в гостиницу – может, там, действительно, удастся отвлечься. …Надо ж придумать такую деталь, что ни один захват не может ее нормально держать! – подумал он, – Юрке хорошо – он-то свою электронику проверил и все, а мне что делать?.. Ну, не знаю я, как поднять эту чертову железку! Элементарно не знаю, ломай тут голову или не ломай!..
   Мысли Вадима толклись на одном месте, вокруг этого самого «не знаю» – он уже не пытался биться над стоявшей перед ним задачей, так как еще позавчера убедил себя, что не сможет решить ее никогда. Целый день он тупо бродил вокруг робота, и лишь при появлении кого-нибудь из «местных пупков», смотревших на него с явным подозрением, поспешно подкручивал первый попавшийся, ничего не значивший болтик и с умным видом ждал результата. Это было глупо, но на большее его фантазии не хватало.
   Эта дурацкая игра продолжалась уже неделю, и все устали ждать – и Юрка, у которого схема давно работала; и начальник цеха, очень гордившийся, что именно у него ставят первый в заводе робот; и главный инженер, поторопившийся доложить в Министерство о внедрении передовых технологий; и даже уборщица, подолгу стоявшая перед чудо-машиной просто так, из чистого любопытства. А проблема-то, казалось, не стоила выеденного яйца – из-за конфигурации детали, захват никак не доносил ее в рабочую зону, роняя, где попало. Наверное, требовалось в этом захвате что-то чуть-чуть изменить – но что?..
   …Такая, вот, хрень, – Вадим тяжело вздохнул, – а поскольку механик здесь я, я и должен все сделать… но знаю, что не сделаю ни черта! Ни завтра не сделаю, ни послезавтра… и что дальше? Отправят нас домой с неподписанными актами? Юрка сожрет с говном – он же привык ездить с Женькой Глуховым – они с ним друзья, а Женька, что хочешь, сдаст… Почему, вот, они всегда все сдают? Неужто все знают? Не бывает такого – скорее всего, им просто везет. А теперь не видать нам, ни премии, ни надбавки, хотя уже проторчали в этом долбанном Омске почти месяц…
   – Вадик, а если мы тебе девочку снимем, ты улыбнешься или нет? – голос у Юры был беззаботным, вроде, все хорошо, и завтра состоится подписание акта.
   …Это ты такой веселый, потому что считаешь, будто я могу что-то придумать, – Вадим криво усмехнулся, – а если б знал, что не могу…
   – Ну, чего ухмыляешься? Тебе кто больше нравятся – брюнетки или блондинки?
   – Мне?.. – Вадим заставил себя на минуту отключиться от проклятого робота, но эротические фантазии не лезли в голову, поэтому он честно признался, – мне нравятся, которые трахаются, и чтоб долго их не уламывать.
   – Ответ достойный самца, – заключил Юра.
   Они остановились чуть в стороне от толпы.
   – А махнем в «Турист»? – предложил Юра, – аборигены рассказывали, что нужный нам контингент, в основном, кучкуется там.
   – Мне без разницы, – силуэт робота вновь занял место перед мысленным взором, и Вадим вздохнул, наверное, в сотый раз.
   – Ну, так, вперед!
   Вклинившись в толпу, им удалось с третьей попытки оказаться в автобусе, на котором значилось – «Центр». Зажатые со всех сторон, не имея возможности даже взглянуть в окно, они тряслись целых полчаса, синхронно подпрыгивая на кочках вместе со всеми, гулко выдыхая, когда автобус «приземлялся», и слушая, как тихо и невнятно народ материт советскую власть. Потом люди, знавшие куда ехали, стали интенсивно покидать салон на каждой остановке; в освободившихся от спин и голов окнах поплыли, сменяя друг друга, широкие тротуары с голыми деревьями, тусклые витрины.
   – Кажись, приехали, – Юра приблизил лицо к стеклу, – только где мы, ни хрена не пойму… – впрочем, дело было не в плохой видимости, а в том, что занятые работой, они еще ни разу не выбирались за пределы компактного треугольника: завод – гастроном – заводское общежитие.
   Наконец, в салоне, кроме них, осталось человек пять во главе с невозмутимой кондукторшей, закутанной в платок, и тогда Юра решил, что пора выходить.
   Улица оказалась широкой, но довольно мрачной – ни уютных неоновых вывесок, ни гротескного разноцветья реклам; даже фонари светили каким-то далеким призрачным светом. Редкие автомобили бесшумно укатывали тонкий снежок, а по тротуарам бродили компании, человек по восемь-девять – их голоса и смех отзывались в высоком холодном небе.
   При виде чужого веселья настроение Вадима испортилось окончательно. Из глубины сознания неотвратимо всплыл призрак пустой и неуютной, насквозь прокуренной комнаты, бесконечные разговоры о «проклятой железке». …Валить надо отсюда, – подумал он, – если б не эта уродская деталь, уже завтра можно было б лететь домой – над облаками, в белоснежном лайнере!.. И забыть этот кошмар, а потом новая командировка, где все будет лучше и веселее…
   – Парни, – Юра остановил троих ребят, – где тут «Турист»?
   – А, вон, за перекрестком. Но в такое время туда вы не попадете – там все уже занято. Лучше идите вниз через Омку, в «Сибирь» – там попроще и поспокойнее.
   – Вадик, – Юра повернулся к напарнику, – а мы все-таки пойдем в «Турист», да? Зачем нам проще и спокойнее?.. Туристы мы или нет?
   – Хрен его знает, кто мы…
   – Понятно, – Юра махнул рукой, – без бутылки и без бабы ты так и не выйдешь из ступора. Пошли. Если логика меня не подводит, нам туда, – он указал на взметнувшееся над кургузыми пятиэтажками здание, архитектурой походившее на гостиницу. На его слившемся с темным небом фасаде застыл орнамент светящихся окон, а с первого этажа, окрашивая тротуар, стелился мягкий синий свет. У входа, облепив ступени, толпились желающие развлечься.
   – И, правда – ни фига себе!.. – присвистнул Юра.
   – Это бесполезно, – равнодушно констатировал Вадим.
   – Да погоди ты!.. Пойдем хоть посмотрим.
   В окне, рядом с массивной дверью, способной выдержать любой штурм, маячил мрачный швейцар с красным лицом; галуны на его мундире отливали золотом, а сам он чувствовал себя богом, способным, и покарать, и облагодетельствовать.
   Потолкавшись среди разгоряченного народа, Юра вернулся к Вадиму.
   – Не хотят меня хозяева пустить, не хотят меня обедом угостить… – он разглядывал верхние этажи, словно надеясь увидеть веревочную лестницу. Лестницы не было, и он закурил, – нет, но неужто этот Цербер за рубль не пускает? По всей стране пускают, а здесь – нет!.. Хотя, это же Омск – тут и детали к захватам не липнут…
   – Юр, может, поедем домой?
   – Ага, попадаем на койки, и будем напрягать извилины! Мы еще и жить должны, а не только гайки крутить – мы ж не Олеги Черновы какие-нибудь!.. Вон, две свободные подружки – сейчас у них и проконсультируемся, – Юра резко направился к двум стоявшим в одиночестве девушкам.
   – Привет, девчонки! – он оглянулся, ища «вторую скрипку», но Вадим за ним не пошел, – скажите, а как у вас попадают, вон, за ту баррикаду? А то мы неместные.
   – Да? – одна из девушки повернулась, – и откуда вы?
   – Ох, издалека, девчонки! Из центра России.
   – А вы летаете или плаваете? – спросила вторая с издевкой.
   Поняв, что знакомство состоялось, Вадим тоже решил подойти – в конце концов, одна из них ведь должна будет достаться ему.
   – Почему летаем или плаваем? – удивился Юра, – мы простые советские инженеры; приехали в командировку… а что, не похожи? Или в Омске инженеры по ресторанам не ходят?
   – Почему? Ходят. Просто тут все так знакомятся – кто летчик, кто моряк; кто поэт, кто художник, – какая-то горькая искренность прозвучала в этих словах.
   При тусклом свете фонаря Вадим присмотрелся к говорившей внимательнее. Держалась она, вроде, независимо, но сквозь эту маску проглядывало нечто робкое, требующее заботы и защиты. Наверное, такое впечатление создавалось от резкого контраста между ярким небрежным макияжем и детскими вопрошающими глазами. Ее подруга понравилась Вадиму меньше – круглолицая, с короткой стрижкой; она походила на деревенскую девку, очень старающуюся выглядеть городской. Зато она казалась более веселой, поэтому Юра акцентировал внимание, именно, на ней.
   – А мы, вот, никогда не врем, – он протянул руку, – меня зовут Юрой, а это мрачное существо – Вадим.
   – Лариса, – представилась круглолицая.
   – Оля, – вторая спрятала лицо в воротничок пальто, словно укрываясь от изучающего взгляда Вадима, – Лар, пошли домой.
   – Не пойду я никуда! Стой здесь! – Лариса решительно направилась к входу.
   – Заводная девица, – Юра покачал головой.
   – Она всегда такая, – будто извиняясь за подругу, пояснила Оля, – ей там, край, увидеть кого-то надо.
   – Люблю заводных. Вадик, дай сигаретку.
   – И как вы их курите? – Оля обращалась к Юре, но смотрела почему-то на Вадима, – там же никотин, смолы всякие.
   – А вы, Оленька, наверное, тетя доктор, да? – Юра с удовольствием затянулся.
   – Пока только учусь; на первом курсе.
   Вадим молчал. Оля ему понравилась, но он не знал, как вступить в разговор; кроме глупости, вроде «…мы больше не будем курить…», ничего в голову не приходило.
   Лариса появилась злая и запыхавшаяся.
   – Черт, с дядей Петей бесполезно разговаривать. Чего он сегодня такой злой?..
   – Стоп! А его Петя зовут? – обрадовался Юра, – Петруха, ё-моё!.. Девочки, это ж полдела. Вадик, пошли.
   – Как подруги? – шагов через десять Юра замедлил шаг, – по-моему, молодые, но раз по кабакам шляются… Оля, конечно, приятнее, но я люблю шустрых… слушай, думаю, от червонца этот старый хрен подобреет – таких расценок и в Москве нет; надо только, чтоб он дверь открыл… или ну, их?.. – Юра кивнул в сторону ожидавших развязки девушек, – решай.
   – Зачем же – ну, их?.. – Вадим уже начал мысленно рисовать эротические картинки, – я б этой Оле вдул…
   – Вот и славно, – раздвигая плечом других страждущих, Юра двинулся к входу, и тут дверь неожиданно открылась – нет, не для него, а выпуская на мороз двух нетрезвых грузин, но Юра успел поставить ногу в образовавшуюся щель.
   – Дай закрыть! – прорычал швейцар, краснея еще больше – видимо, он понимал, что его позиция перестала быть неприступной, – я кому говорю, дай закрыть!
   – Петь, не тарахти, – Юра протянул деньги, и швейцар безропотно и даже грациозно, отправил в карман легко узнаваемую красную бумажку.
   – Тебе чего? – спросил он как-то даже по-отечески.
   – Зайти надо. Только нас четверо.
   – Да, хоть сто! Я серьезно говорю, мест нет. Даже в баре…
   – Брось, Петь, мы устроимся. А то холодно, – Юра обернулся к Вадиму, – тащи! – и тот понял, кого надо «тащить».
   Все получилось быстро и на удивление, просто; окружающие только начали понимать, что произошло, когда вся четверка уже оказалась в жарком прокуренном холле.
   – Все, – Юра расстегнул куртку, – мы свое дело сделали, теперь, девчонки, показывайте, где тут что.
   – Ребята, я сейчас. Оль, покажи им, – Лариса стремительно исчезла на боковой лестнице.
   Вадим огляделся. Музыка доносилась сразу с трех сторон (скорее всего, в ресторане было три зала). Из смешения ритмов, мелодий и голосов получалась жуткая какофония, но вместе с тем, она рождала ощущение праздника; плюс еще яркий свет, бархатные пуфы вдоль стен, несколько столиков с пепельницами, красивые девушки с сигаретами, запахи еды… нет, это было не ощущение, а сам праздник!
   – Оль, чего мы торчим, как три тополя на Плющихе? – попутно Юра наметанным взглядом изучал посетителей, – пойдемте туда, где наливают.
   – Наливают в баре, – Оля махнула рукой в сторону широкого полутемного коридора, – но давайте подождем Лариску – она тут всех знает, а я так… – сняв пальто, она уселась на один из еще свободных подоконников.
   – Ну, вы ждите, а я – в бар, – скинув куртку, Юра исчез.
   Этого мгновения Вадим боялся больше всего. Его взгляд цеплялся за выпуклости Олиной фигуры, затянутой в «батник» и джинсы; ползал по ее лицу, волосам, концы которых, прятались под ярким мохеровым шарфиком (в глаза он старался не смотреть – при свете они казались чересчур взрослыми и вносили в желаемый образ диссонанс). При этом он чувствовал себя полным дураком, ведь надо же было что-то делать!
   – Я закурю? – он достал сигарету, – можно, доктор?
   – Разве я могу вам запретить? Лариска тоже курит, а я, нет.
   Вадим с радостью подумал, что девушка разговаривает с ним также непринужденно, как и с Юрой.
   – Куда ж она делась? Влипнет ведь когда-нибудь…
   – В смысле? – Вадим нахмурил брови.
   – Не знаете, как девушки влипают в таких местах? – Оля усмехнулась, – тут под закрытие всех растаскивают; девки напьются пьяные – им уже все равно с кем…
   – Зачем же вы сюда ходите? – удивился Вадим.
   – Тут фарца собирается. Лариска их всех знает – она сама приторговывает, а мы с ней с детства дружим. Короче, она мне кое-что за полцены сбрасывает, а я хожу с ней – вдвоем, если что, проще отбиться от всяких уродов… я не вас имею в виду, – Оля взяла руку Вадима, и тот замер – ее ручка была маленькой, теплой и казалась такой ласковой!..
   – Я б лучше в театр сходила, на балет, – Оля вздохнула.
   – На что?! – Вадим сделал неловкое движение, и Олина рука соскользнула вниз. Сам он никогда вообще не был в театре, а уж балет!.. Когда его показывали по телевизору, Вадима сразу начинало клонить в сон от заунывной музыки, мельтешения плоскогрудых девиц и мужиков в трико.
   – А вы не любите балет? – Оля заинтересовано повернула голову, – это же так красиво. Я в детстве мечтала стать балериной – танцами занималась, но ближайшее училище в Перми; там в интернате надо было жить… короче, родители не пустили.
   Настроение Вадима не просто упало – оно рухнуло. …Зря только червонец потратили. Два пузыря водки коту под хвост… балерина недоделанная!.. Попробуй, уговори ее… это только Юрка может – он и мертвую уговорит, если захочет…
   – Кстати, – Оля улыбнулась, – Лариске, и вы, и ваш друг понравились – она мне сама сказала.
   – А тебе?
   – Не надо провокационных вопросов, – при этом Оля смущенно покраснела, и Вадим сразу воспрянул духом, – вот, обо мне вы все выпытали, – продолжала она, – а сами? Вы не обманываете, что инженеры?
   – Нет. Мы, правда, инженеры; приехали роботизированный комплекс запускать – у вас в городе таких еще нету. Так и ездим по стране…
   – Классно, – Оля вздохнула, – я б тоже хотела везде ездить.
   Вадим решил рассказать что-нибудь интересное из походной жизни, но не смог вспомнить ничего, кроме прессов, пьянок в гостиницах и иногда… об этом, тем более, лучше было не рассказывать. Поэтому он лишь многозначительно вздохнул:
   – Утомительно это…
   Неожиданно появился Юра с четырьмя бокалами коктейля.
   – Значит, расклад такой – мест, действительно, нет; Лариску я не видел, так что передавайте ей большой… коктейль. Вам, как я понимаю, хорошо сидеть, ворковать, а я не собираюсь отирать подоконники. Короче, пошел я искать приключений, – он забрал один бокал и снова исчез.
   – Где, вот, ее носит?.. – Оля посмотрела на часы, – тут же… ну, кроме того, что я говорила, милиция рейды проводит – ловит фарцовщиков, валютчиков.
   …Господи, куда мы приперлись!.. Слово «милиция», само по себе, внушало Вадиму ужас, а уж в сочетании со словом «валютчики» (хотя он никогда даже не видел настоящих долларов) этот ужас делался паническим. …Надо сказать Юрке и валить отсюда!..
   А Оля продолжала прерванный разговор:
   – Зачем же вы работаете на такой работе, если это так утомительно? У меня, вон, брат – тоже инженер, начальник какого-то бюро на заводе; его там ценят, зарплата хорошая…
   Себе Вадим мог признаться, что работает в наладке лишь потому, что страшно начинать что-то новое, но не мог же он сказать об этом девушке! Поэтому он повторил напыщенную фразу, то ли услышанную, то ли прочитанную где-то.
   – Если не я, то кто? У нас так говорят.
   Оля долго молчала – видимо, ей эта фраза еще не встречалась, а потом спросила:
   – Вы надолго в Омск?
   – Как пойдет, – вместо людей в форме, заталкивающих всех в автобус с решетками, перед глазами возникла рука робота, роняющая деталь – видение выглядело не менее пугающим.
   – …Привет! – верзила в белом свитере зашептал что-то Оле на ухо; слов Вадим не разбирал, зато видел, как парень запросто положил руку ей на плечо: …Все вы одинаковые, только одни ломаются, а другие, нет. Небось, трахается с ним, а мне лапшу вешает… нет, на улицу я с ней не выйду – в лоб еще дадут…
   – Не бойтесь, – когда парень отошел, Оля виновато улыбнулась, – это просто знакомый, не обращайте внимания.
   …Как она догадалась? – Вадим растерялся, – впрочем, один в чужом кабаке с местной девушкой… она ж не дура – понимает, чем все может кончиться…Какие они все тут здоровые, и все знают друг друга… не фарцовщики, а бандиты!..
   – Я не боюсь, – пробормотал он.
   – Честно, – Оля коснулась его руки, – все будет хорошо.
   Лариса стремительно появилась со стороны бара.
   – Олька, быстро двигаем отсюда!
   – А как же?.. – Оля посмотрела на Вадима.
   – Слушай сюда, – Лариса оттащила ее в сторону, но заговорила довольно громко, – я Сушку с компанией сейчас видела, так что лучше смываться – точняк, мордобой будет. Она мне того дня рождения никогда не забудет.
   Оля хорошо помнила «тот» день рождения, когда Лариска и Маринка Сушкова не поделили кавалера. Лариска тогда изрядно перепила и плеснула в Маринку вином. Наверное, Оля б тоже не забыла такое.
   – Ладно, пошли, – она вернулась к Вадиму, – мне идти надо – у Лариски неприятности; не могу ж я ее бросить?.. Не обижайтесь, – Оля чуть сжала его руку, – мне, правда, очень жаль, что так получилось.
   Это «очень жаль» каким-то образом прояснило сознание.
   – Оль, – Вадим поймал ускользающую руку, – а, может, тогда встретимся завтра?
   – Ой, давайте! В сквере, у памятника; в шесть.
   Лариса уже накинула на Олю пальто, и через минуту они затерялись в темноте по другую сторону двери.
   …Слава богу!.. Это была первая мысль, после которой Вадим допил свой коктейль и взяв новый (Лариса к нему так и не притронулась), закурил. Милиция не появлялась, «кавалер в белом свитере» был ему уже не страшен, и мысли стали раскручиваться назад. …Как мимолетное виденье, – подумал он ни с того ни с сего, – как гений чистой… и, на хрен, мне ее чистота? Лучше б была шлюхой!.. А так, одно «виденье», и ничего больше… Откинувшись на оконную раму, Вадим представил, как снимает маленькие, почему-то черные трусики, причем, лица у девушки не было – это могла быть и совсем не Оля. …Но лучше, если все-таки она, любительница балета – фигурка у нее классная… – Вадим мечтательно вздохнул.
//-- * * * --//
   По ночам весна безропотно возвращала бразды правления зиме. Робкие лужицы, которые солнце успевало создать за день путем неимоверных усилий, затягивались ледком, а с дальних, ясных звезд летели частые и жесткие крупинки снега.
   – Кажется, пронесло, – только у остановки Лариса замедлила шаги, – подожди, мне позвонить надо.
   Из-за угла наскакивал ветер, кружа вокруг и врываясь под пальто, поэтому Оля замерзла, но спорить не стала; остановилась, совершенно неосознанно подняв голову, и небо захватило ее – оно казалось таким высоким и прозрачным, что все вокруг становилось величественным, несмотря на проезжавшие автомобили, людские голоса и множество других посторонних звуков и предметов. Небо подчиняло, манило размахом, независимой силой и удивительным покоем. Наверное, оно вобрало в себя все судьбы, и в нем можно было найти отражение каждому чувству, каждому поступку.
   Сравнение пришло само собой, и сначала показалось довольно странным – Вадим и небо. Уже потом Оля нашла объединявшие их черты – спокойствие, уверенность, усталость от пережитого и невозможность отказаться от предназначения. Это являлось, как раз тем, чего не хватало ей самой…
   – Олька, ты что, оглохла? Я кричу тебе полчаса! Пойдем. Никто трубку не берет. А ты чего такая понурая?
   – Да нехорошо получилось – я об этих ребятах.
   – Дура, мы что, обязаны им чем-то? По-моему, они довольны, что попали в кабак – по крайней мере, нормально проведут время. Ты на занятия завтра идешь?
   – Иду, а как же?
   – Тогда завтра увидимся.
   Они подошли к Ларисиному дому, а Оле предстояло еще трястись на троллейбусе на левый берег Иртыша.
//-- * * * --//
   Неожиданно музыка смолкла сразу во всех залах, и хрипловатый голос произнес:
   – Дорогие друзья, мы прощается с вами до завтра.
   Народ двинулся в раздевалку, и только тогда Вадим увидел Юру, спускавшегося по лестнице с высокой худой блондинкой. Они недолго поговорили у колонны и расстались.
   – Юр! – Вадим помахал рукой, и тот подошел.
   – О! А где же наши дамы?
   – Ушли.
   – И слава богу. Она, как сказала, что первый курс, да еще не курит, я сразу понял – с ними каши не сваришь. Пошли на выход – кабак закрывается, так что все неприкаянные начнут искать развлечения на ночь.
   От того, что все придется начинать сначала – опять напрягаться, пытаясь изобразить веселье, Вадиму стало тоскливо.
   – Не хочется уже, – он вздохнул. Конечно, ему хотелось, да еще как! Вспомнил:…Сейчас всех будут «растаскивать»… и куда мы против местных?.. Но не мог же он признаться, что просто струсил?
   – Тогда поехали домой, – Юра равнодушно пожал плечами, – неправильные тут бабы – какие-то идиотские вопросы задают: – А зачем? Это на один вечер, да?.. И, вообще, я не такая – я жду трамвая… Что, вот, им отвечать? Я ж не подхожу к порядочным девушкам – я вижу, кто сколько стоит.
   Ветер стих, а морозный воздух дарил успокоение от неурядиц, привнося в душу строгую силу и красоту природы.
   – Погодка шикарная, да, Вадик? Черт с ними, с бабами! Давай, споем! Вспомним противные Омские лица… – запел он на мотив «Утро туманное», – и все равно – не бывает скучных городов; бывают невезучие командированные.
   Вадим не ответил. Радостное ощущение праздника исчезло окончательно – оказывается, это самая заурядная командировка, и Юрка, несмотря на свой задор и коммуникабельность, не в состоянии ничего изменить. …А тут еще этот робот, как алкаш, опять будет завтра трясти рукой и кидать железку…
   Юра поймал такси, и в общежитии они оказались довольно быстро. Несмотря на то, что ушли они утром, в номере держался стойкий запах табака; две койки, застеленные дырявыми одеялами; шкаф с не закрывающейся дверцей – после блеска и веселого шума ресторана, этот склеп представлялся частью совершенно другого, жалкого существования. Нужно было иметь огромную силу воли, чтоб не дать сознанию соскользнуть в пропасть апатии, чтоб удержать его на привязи ниточками желаний; ниточки звенели от напряжения, но пока не рвались.
   То ли от обилия впечатлений, то ли от голода (кто ж знал, что в ресторане им не удастся даже поужинать?), спать не хотелось, и каждый отвлекался по-своему.
   Вадим представлял Олю в красивом белье, которое вдруг само растворялось в воздухе, и дальше начиналось… он знал, что в реальности никогда не увидит ее обнаженной, поэтому фантазия имела право преступать любые допустимые границы, превращая Олю в феерическую фигуру Единственной Женщины.
   – Вадик, спишь? – в темноте чиркнула спичка, – слушай, что-то мы сегодня не правильно сделали. Это же, черт знает что! Сводить двух девок в кабак, а теперь ночевать вдвоем в этом курятнике – обидно до соплей.
   Слова грубо вклинились в мысли, но что-то светлое в них все же осталось.
   – Юр, – Вадим повернулся на бок, – странно получается – ты всем твердишь, что любишь жену…
   – Чудак – человек, – Юра засмеялся, – конечно, люблю. Я не встречал ни одной женщины лучше Галки. Когда я возвращаюсь и вижу ее – это лучший момент за всю командировку. Шваль, которую мы сегодня видели, не годится ноги ей мыть. Но я что, не живой человек? Почему я должен гнить в общаге только из-за того, что между нами существует любовь? Знаешь стихи? «…Милый моряк, мой супруг незаконный! Я умоляю тебя и кляну – сколько угодно целуй незнакомок, всех полюби, но не надо одну». Понимаешь? Одну я уже люблю, но, объясни, почему я не могу просто проводить ночи с женщинами, которые мне понравились? Это ж абсурд! Что значит, сохранение верности, если между нами уже существует любовь?.. Между прочим, можно изменить и без постели – одним взглядом; взглянуть, и утратить любовь. А можно любить без меры, а остальное – жизнь. На черта нужна любовь, которая не обогащает, а, наоборот, накладывает ограничения, загоняет в кабалу условностей? Не согласен?
   – Согласен, – Вадим всегда соглашался с тем, что говорилось уверенным голосом.
   – Отлично! Поехали дальше. Подходим к основному вопросу интимной философии: что такое любовь? Древние индусы почти все были мудрецами – так вот, они говорили, что влечение сердец рождает дружбу, влечение душ рождает уважение, влечение тел рождает желание. Соединение трех влечений рождает любовь. Получается, что если я не имею право на третье влечение, то и уважать других я не должен, и друзей иметь тоже не могу?
   – Можешь.
   – А тогда почему я не могу иметь любовниц? Чем влечения отличаются друг от друга? Если душа и сердце остаются свободными для общения, то почему надо третировать тело? Это, Вадик, условности, которые придумали люди… и дураки, что придумали!.. Слушай, а какими глазенками ты пожирал эту Олю! Понравилась, да? – Юрин голос казался настолько издевательски веселым, что Вадим не решился ответить «да». Он промолчал, и Юра продолжал, вроде, беседуя с самим собой, – она ж как батарея в начале отопительного сезона – ты ее трогаешь-трогаешь, а она все холодная и холодная, и шипит, поэтому когда носки можно будет сушить, неизвестно.
   – А мне она очень понравилась.
   – Даже очень? – Юра улегся поудобнее, – это резко меняет дело. Ты хоть свидание ей назначил?
   – Да, завтра в шесть.
   – Ну, Вадик… черт его знает – дело вкуса, – Юра сдался без боя, ведь он создавал свою философию исключительно для себя, – книжки у тебя, конечно, нет? Ну да, книжек ты не читаешь… – он вздохнул, – я к чему – телевизор-то внизу сгорел, а надо как-то убить время, пока ты будешь облизывать ее на морозе?.. Слушай, предлагаю вариант – едем вместе; если она приходит (в чем я сомневаюсь), я отваливаю в свободный полет; если не приходит – решим по ходу дела. Идет?
   – Идет, – Вадим согласился даже с радостью, ведь первые минуты, когда требуется быстро наладить отношения всегда являлись для него самыми трудными, а тут рядом будет Юрка с его подвешенным языком!
   – Не бойся, отбивать я ее не собираюсь, – Юра на ощупь затушил сигарету и повернулся на бок, – давай спать, а то завтра не встанем – не забудь, кроме баб, у нас есть еще робот…
//-- * * * --//
   В троллейбусе их осталось всего трое. Оля отвернулась к темному окну, внимательно изучая свое отражение – по всему ее лбу рассыпались желтоватые окна, а на шее, словно ожерелье, блестели фонари далекого Ленинградского моста.
   Оля не любила такие вот моменты, когда вечер ловко и незаметно переползает в ночь – каждый раз ее тяготило осознание того, что день закончился окончательно и бесповоротно; она стала на сутки старше и, возможно, даже какая-то морщинка появилась именно сегодня, а в жизни ничего не произошло. Все протекает монотонно и матово – какие-то люди, какие-то мелкие дела… Долго она пыталась уловить во всем этом смысл, некое Великое Предназначение, почувствовать истинную человеческую ценность, но ничего этого не оказывалось. Странно, она жила в каком-то призрачном, несерьезном мирке. …И опять ночь; опять прошел день жизни, и опять у меня ничего не произошло… хотя, может, именно сегодня, и произошло… – Оля ткнулась лбом в холодное стекло и закрыла глаза. Она пыталась отмотать время чуть-чуть назад, но получалось странно – никакой конкретики, одни ощущения.
   Ничего не добившись от памяти, она вышла на своей остановке и дующий с реки холодный ветер погнал ее к дому. Это было не очень приятно, зато он разогнал пелену апатии.
   …А ведь мысленно я уже собираюсь на свидание!.. Вообще, я сегодня спокойная; наверное, что-то передалось мне от Вадима. Как он говорил: – Конечно, утомительно… но кто, если не я?.. Пусть он не красавец, но ведь это и не обязательно… Нет, я не влюбилась – просто встретила интересного человека, с которым хочется продолжать знакомство…
   Дверь она открыла своим ключом и раздевшись, сразу прошла на кухню, где горел свет.
   – Замерзла? – мать подняла голову от книги, – садись. Я чайник поставлю. Ужинать будешь?
   – Не, мы с Лариской поели.
   – Опять ходили куда-нибудь?
   – В гости, – про «Турист» Оля никогда не рассказывала – заведение пользовалось не лучшей репутацией в городе, а зачем лишний раз нервировать мать?
   – А у нас на работе… – глаза матери заблестели.
   – Тише, – Оля приложила палец к губам, – отца разбудишь.
   – Да он такой усталый пришел, что даже хоккей не досмотрел – его уже ничто не разбудит… Ты помнишь Анну Васильевну? Они с мужем приходили на Первое Мая.
   – Наверное, помню, – Олины мысли вернулись в привычное русло – опять разговоры о чужой работе, радостях и неудачах каких-то незнакомых ей людей… Странно все это – вроде, две жизни у человека; то в одну окунаешься, то в другую; и всегда кажется, что та, вторая, лучше, интереснее, значимее…
//-- * * * --//
   Утром Вадим проснулся первым. Вчерашние грезы растаяли вместе с солнечными лучами, игравшими на заснеженных крышах; переживания показались пустыми и по-детски несерьезными, в сравнении с неработающим роботом и тем, как будет смотреть на него Паша – местный специалист, курировавший монтаж. …Валить надо из этого кошмара, и чем скорее, тем лучше! Пусть Юрка не признает невыполнимых задач, но они все-таки существуют… – он посмотрел на спящего электронщика; на его приоткрытый рот, разметавшиеся по подушке длинные волосы, – оптимист хренов. Конечно, у тебя все по схемам, а здесь попробуй, придумай то, что нельзя придумать… дотянувшись до сигарет, Вадим закурил. От дыма Юра смешно повел носом и нехотя открыл глаза.
   – Привет, – он зевнул, – что, рога трубят?
   – Не знаю, – Вадим подумал, что была б его воля, он бы вообще не вставал. …Нет, встал бы тогда, когда надо будет ехать в аэропорт… Попытался вернуть Олино лицо, которое так хорошо помнил ночью, но проклятая «клешня» с падающей заготовкой затмили все.
   – Значит, подъем! – откинув одеяло, Юра бодро вскочил, – сегодня, чувствую, будет удачный день – смотри, какое солнце. Сегодня мы, точно, его добьем! – шлепая босыми ногами, он побежал в ванную.
   …Добьем – это правильно… только он нас…

   Весь день Вадим ходил вокруг робота, как мартышка из басни Крылова, примеряя деталь к захватам, то с одной стороны, то с другой. Когда ему начинало казаться, что вся бессмысленность этого занятия начинает просматриваться посторонним взглядом, то, для разнообразия, подбегал к пульту, будто ему в голову пришла идея, включал комплекс, делал несколько ходов, при которых деталь, естественно, падала, и задумчиво возвращался на исходную позицию. Со стороны это должно было походить на процесс наладки.
   Юра сидел в мастерской и рассказывал Паше нюансы программного обеспечения; Вадиму это было на руку – если б они находились рядом, вся его жалкая профанация мгновенно выползла б наружу, а так… …Еще день почти прошел, – Вадим взглянул на часы, – и я продержался… но когда-нибудь же наступит конец… И каким он будет?..
   – Как дела, Кулибин? – Юра подошел сзади в тот момент, когда Вадим, с уже отрепетированной маской сосредоточенности на лице в очередной раз выключил пульт.
   – Никак! Ни фига у нас не выйдет, – это был «пробный шар» на пути к полной капитуляции, но он не прошел.
   – Так не бывает, – Юра покачал головой, – мы должны его сделать. Неужто тебе самому не интересно? Хочешь, давай завтра вместе поковыряемся – сам знаешь, одна голова хорошо…
   – …а две много, – мрачно пошутил Вадим.
   – Ладно, похоже, ты перетрудился, – подытожил Юра, – сворачивай лавочку. Мы на свидание-то идем?
   Вадим бы с большим удовольствием отправился за билетом на самолет, но за неимением такой возможности, приходилось довольствоваться свиданием – как никак, это был прекрасный повод не думать и не говорить о роботе.
   – Конечно, идем, – он стал поспешно собирать инструменты.
   – Тебе ж еще цветы надо купить – подсказал Юра, – чтоб все, как положено да?.. Не, нормально: вчера – кабак, сегодня – цветы! Эдак поцелуй в щечку заработаешь.
   Вадим не понял, говорит он серьезно или шутит, но поцелуй в щечку его однозначно не устраивал.
//-- * * * --//
   Вернувшись домой, Оля сразу учуяла запах табака, а поскольку в семье у них курил лишь один человек, это могло означать только то, что Паша зашел проведать родителей.
   Нельзя сказать, чтоб она не любила старшего брата, но ее с детства раздражала его вечная правильность. Например, он с вечера планировал, что должен сделать за предстоящий день – Оля же придумывала это сумбурно, уже сидя перед зеркалом, и заодно прикидывала, успеет ли позавтракать или ей уже пора бежать; он всегда совершенно точно знал, что можно и чего нельзя, а она, лишь сотворив что-то, вдруг обнаруживала, что делать этого не следовало. И так во всем! Ужасный человек – прям, ходячее собрание добродетели.
   – Олечка, – из кухни выглянула мать, – заходи скорее. Мы ж совсем забыли, сегодня у Паши с Валей семь лет свадьбы.
   Оля и не помнила этого. Когда они женились, ей было всего двенадцать, поэтому в памяти осталась лишь громкая музыка и какие-то чудные люди; теперь-то она знала – просто пьяные.
   Паша появился в дверях вместе со своей маленькой, кругленькой, как раздувшийся клопик, женой. Лицо у нее было таким безмятежно довольным, что, казалось, ни одна серьезная мысль не могла отразиться на нем.
   …И почему расчетливые мужья всегда берут в жены дур?.. – подумала Оля раздраженно.
   – Привет, сестричка! Двойку не получила?
   – Привет. Только по поведению. Родителей вызывают – может, сходишь? (Их взаимные «подколки» никто в доме давно не воспринимал всерьез).
   – Ой, Аленка! – Валя театрально чмокнула ее в щеку, – какая чудесная шапочка! Где достала такую прелесть? – она натянула Олину шапку и завертела головой, улыбаясь зеркалу и приговаривая, – нет, прелесть… посмотри, Паш, как мне идет…
   – Сестренка, пошли, – Паша взял Олю за руку, – стол давно накрыт – тебя ждем.
   – Только извини, – она взглянула на часы, – через полчаса мне надо идти.
   – А мы тебя не отпустим.
   – Дочь, это не хорошо, – отец, слышавший диалог, поднял голову от бутылки, которую открывал, – сегодня семейный праздник, и ты должна быть здесь.
   Оля вздохнула, решив: …Чего попусту спорить? Все равно, пройдет полчаса, и я уйду… Вместе со всеми она уселась за стол.
   – Дорогие Павлик и Валя, – мать поднялась, неуклюже держа в руке рюмку, – вы такие редкие гости, хоть и живете в часе езды, поэтому мы очень рады, что в такой день вы все-таки пришли. Счастья вам, дорогие мои!
   Оля посмотрела на часы. До срока оставалось семнадцать минут – пора было начинать «артподготовку».
   – Я тоже вас поздравляю. Очень рада, что вы живете так хорошо и дружно, – она демонстративно опустила голову, так как сама б давно повесилась от такой жизни, – во-от, но, к сожалению, мне, действительно, пора отчаливать.
   – Оль, – мать посмотрела укоризненно, – ты не хочешь посидеть с нами? Неужели тебе твои друзья дороже?
   – Уважаемые родственники… – Оля запнулась; ей не хотелось никого обижать, поэтому она решила сказать правду – ничего более веского придумать она уже не успевала, – я иду не к друзьям, а на свидание.
   Все сразу замолчали, и она беспрепятственно покинула комнату; один лишь Паша вышел следом за ней в коридор.
   – Слушай, сестренка, что-то сегодня ты очень решительно настроена, – он подал ей пальто, – смотри…
   …Господи, что за идиотская привычка, лезть не в свои дела! – Оля отвернулась к зеркалу, натягивая шапку, – изучил электронику, и думает, что люди тоже работают на лампах и диодах. В его понимании, происходящее неправильно, потому что не соответствует его схеме, и все тут!..
   – Может, еще расскажешь, откуда дети берутся? – ехидно спросила она, – так нам это на лекциях преподают.
   – Оль, мы все на тебя серьезно обидимся…
   – Пашенька, милый, да пойми ты – человек здесь в командировке. Я не знаю о нем практически ничего, и если не успею… – взглянув на часы, она с ужасом обнаружила, что уже пять минут назад ей следовало выйти из дома. Не договорив, Оля хлопнула дверью и выскочила на лестницу.
   – Ушла, – объявил Паша, возвращаясь в комнату.
   – Пусть идет, – отец налил всем в очередной раз, – за свою жизнь ей самой отвечать.
   – Все-таки просто некрасиво! – вставила Валя, – будто, мы чужие! Этих мальчиков у нее будут десятки.
   Паша фыркнул, но ничего комментировать не стал.
//-- * * * --//
   Автобуса не было; машины не останавливались. Оля металась по краю тротуара, пытаясь тормозить всех подряд, вплоть до огромной пожарной машины с блестящей выдвижной лестницей. Она должна была успеть!.. Но лишь минут через десять из-за угла вывернуло такси с зеленым огоньком.
   – В центр! Быстрее, пожалуйста… – (часы показывали без пяти шесть).
   – Сейчас изобразим, – взглянув на пассажирку, водитель усмехнулся, – да не переживай – подождет; куда он денется?
//-- * * * --//
   – Слышь, – Юра прикурил, прячась от ветра, – помнишь, была передача – «Если посмотреть вокруг»? Вот и посмотри зорким оком, чтоб опять не промахнуться с подругами.
   – А Оля? – Вадим, вроде, возмутился, хотя и сам уже понимал, что никакой Оли не будет; что это лишь ночная фантазия, которая приходит ниоткуда и исчезает без следа.
   – Оля… – Юра засмеялся, – не хотел верить старому бабнику? Теперь закатывай губы – уже восемнадцать ноль-ноль.
   – Женщине положено опаздывать!
   …Не может быть, чтоб мне ни в чем не везло, – вдруг подумал Вадим, – ни с роботом, так хоть с бабами!.. (это была не уверенность, и даже не желание, а в чистом виде протест против несостоявшейся жизни). Если не придет эта крыса, то… правильно Юрка говорит – найдем других! Так должно быть!..
   – Ладно, уговорил, – Юра махнул рукой, – пятнадцать минут – дипломатический протокол. Жаль, вот, цветы не купили – дефицит в Омске, оказывается… слушай, может, заберем эти? – он ткнул пальцем в оставленный на скамейке каким-то неудачником хилый букет хризантем, – или западло?
   – Западло, – Вадим посмотрел на часы. …Тут кругом сплошное «западло»! Кому их дарить? Шесть минут седьмого – если через девять никто не появится… Внутри заныло, ведь новые подруги – это такая же фантазия, как и Оля; как и то, что он специалист-наладчик… да как все в его жизни! Но и соглашаться с тем, что ты полное ничтожество, тоже не хотелось; а что он мог предложить взамен?..
//-- * * * --//
   Оля выпрыгнула из машины, неожиданно поскользнулась, упала, но боли не почувствовала; добежала до сквера, где две молодые мамаши чинно вышагивали по аллее, катя перед собой коляски; периодически они наклонялись, заглядывая под полог, и тогда их лица принимали умильно восторженное выражение. Оля усмехнулась – мысль о том, что в недалеком будущем она сама станет такой же, пока пугала ее; а как не пугать, если ее любовные отношения еще не распространялись дальше самых тривиальных поцелуев? Гораздо ближе ей была компания парней и девушек, облепивших одну из скамеек; ребята смеялись так весело, что женщина, шедшая навстречу мамашам, недовольно обернулась. Больше в сквере никого не было. Хотя… на самой крайней скамейке Оля увидела сиротливый букет хризантем.
   …Конечно! Разве мог он прийти без цветов? – она присела рядом с букетом, – господи, это все из-за них, с их чертовыми свадьбами! И еще транспорт… всю жизнь проводишь на остановках! Разве можно так жить?.. При этом она трезво понимала, что исправить ничего нельзя, и ждать больше нечего. Встала, но застонав, вновь опустилась на скамейку – колено пронзила острая боль, словно в нерв воткнули иглу; ощупала распухшее колено. …Все одно к одному! Никакой жизни!..
   Настроение подсказывало позвонить Лариске и напиться с ней; напиться первый раз в жизни! …Ведь все так делают! И пусть мать, с Пашкой потом воспитывают – я даже знаю, что они будут говорить!.. Зато отец нормально – он поймет…Чертова нога!..Точно, не доеду до Лариски!..
   Как ни неприятно было возвращаться домой, но в таком состоянии ничего другого не оставалось. Цветы Оля взяла с собой – такая сидела в ней уверенность, что могли они принадлежать только Вадиму. Осторожно ступая на больную ногу, доковыляла до остановки, и автобус подошел тотчас же.
   …Подлость! Какое свинство! Никакой справедливости…
   В автобусе ей удалось сесть, и нога, вроде, успокоилась, но, конечно, не так, чтоб бродить по городу.

   – А, вот, и сестренка! С цветами, но не в настроении, – громко объявил Паша, выходя на звук открывшейся двери. Оля ничего не ответила – она молча разделась, прохромала в свою комнату и закрыла дверь.
   – Похоже, поссорились, – прокомментировала мать и поднявшись, направилась к Оле.
   – Они поссорились, а мы здесь при чем? – Валя недовольно пожала плечами, – да, Виктор Васильевич?
   – Да, – свекор даже не оторвал взгляд от телевизора, – один – ноль в пользу «Спартака».
   – Паш, по-моему, нам пора, – возмущенная таким отношением, Валя встала.
   – Паш, – из Олиной комнаты появилась мать, – зайди к ней, пожалуйста. Мне она ничего не говорит – ты ж знаешь ее характер; только не ругайтесь – помирись ты с ней.
   – О, господи… – Паша, уже взявший шапку, положил ее на место, – когда все хорошо, так мы сами с усами, а как чего случается, так сразу Паша.
   Когда он приоткрыл дверь, Оля сидела на стуле, задумчиво изучая красное распухшее колено.
   – Что стряслось, сестренка?
   Она подняла глаза, в которых не было, ни обиды, ни физической боли – в них, вообще, ничего не было, и это пугало, потому что обычно, все Олины эмоции читались на ее лице. Цветы, бережно сложенные, лежали на столе.
   – Итак, – Паша присел на краешек дивана, – что стряслось? В чем я виноват на этот раз?
   – Да ничего не стряслось! Идите вы все к черту!
   – Конкретно. Но мне, бестолковому, не могла б ты объяснить поподробнее.
   – Не хочу я ничего объяснять!!
   …Все вернулось в привычное русло… Куда я хотела вырваться отсюда? Кто меня отпустит? Смешно. Снова тот же дом, те же лица, те же слова, а за ужином мать снова будет рассказывать про какую-нибудь Калерию Ферапонтовну; и пирог с яблоками будет – как без пирога с яблоками? Это невозможно. И куда ж без моего любимого братца? Сейчас он в два счета научит меня жить. А завтра снова будет институт, и Лариска с ее вечными проблемами. Наваждение какое-то… но куда я от всего этого денусь? Это дурацкий вымысел – Вадим; он не вписывается в «интерьер», а, значит, его никогда не будет. Все останется незыблемым, и не надо строить иллюзий…
   Паша видел, как прокатившаяся волна мыслей постепенно меняла выражение Олиного лица, и наконец едва уловимая игра глаз или губ удовлетворили его.
   – Рассказывай, – даже не попросил, а приказал он, – может, вместе чего придумаем. Я ж тебе плохого никогда не советовал.
   Придумывать Оле уже не хотелось ничего (зачем снова себя мучить?), а рассказать – пожалуйста; теперь ей стало все равно.
   – Опоздала я, – Оля вздохнула, – он демонстративно оставил цветы и ушел.
   – Так позвони ему и все объясни; извинись, в конце концов. Я-то думал, вы разошлись в принципиальных вопросах!
   – Я ж тебе говорила, что он здесь в командировке! Где он живет, я не знаю; даже фамилии не знаю.
   – Интересно девки пляшут – по четыре штуки в ряд… – (это была любимая Пашина присказка), – а он тебе очень нужен? Стоит так убиваться?
   Оля прищурилась, глядя на брата. …Какая разница, нужен он мне или нет, если все равно изменить мою жизнь невозможно?.. И тихо сказала:
   – Не нужен… и не стоит… все правильно.
   – Странные вы все-таки существа, женщины, – Паша пожал плечами, – вроде, голова, два уха, два глаза, а ничего не поймешь. Тебе что, романтики захотелось? Так со мной сейчас работают два командированных – могу рекомендовать. Один, правда, ни рыба – ни мясо, а второй, нормальный; с ним работать можно.
   – Паш, ну, при чем тут «работать»?
   – Оленька, притом, что человек, либо свободен, либо – раб, а чтоб быть свободным, надо уметь работать. Я, вот, свободен, и мне плевать…
   – Не надо, Паш, пожалуйста – я знаю, что тебе плевать…
   – Короче, – перебил Паша – иначе б они поссорились гораздо серьезнее, чем пару часов назад, а ему этого совершенно не хотелось, – языки подвешены у всех, а жизнь надо строить только с тем, кто дело умеет делать – свободным надо быть.
   И совершенно неожиданно Оля согласилась с братом, вдруг представив вкус этой самой свободы. Разве б оказался так неразрывен круг бытия, обладай она хотя бы ее капелькой? Да она б могла абсолютно все! …Оказывается, братец-то не такая уж тупая счетная машина! Он живет так, как хочет… и Вадим, наверное, живет так, как хочет…
   Мысли о Вадиме уже сделались ровными и спокойными, без всплесков эмоций и желаний, ведь все равно его невозможно отыскать в огромном городе.
   – Ну что, познакомить с мужиками? – Паша подмигнул, пытаясь снять напряженность момента.
   – Не надо, Паш, – Оля вздохнула, но попытку оценила. Она улыбнулась и совсем по-детски протянула мизинчик, – давай мириться? Мирись-мирись, и больше не дерись…
   Вместо детской забавы Паша наклонился и крепко прижал сестру к себе.
   – Ты у меня очень славная, но еще совсем глупая, – прошептал он ей на ухо.
   – А ты на меня не обижайся, – она поцеловала брата в щеку, – иди, а то Валентина, небось, уже икру мечет. Провожать не пойду – нога болит. Знаешь, как я грохнулась!.. Жуть!
   – Лечись – ты ж будущий врач. Пока.
   Еще секунду назад у него было прекрасное настроение, но напоминание о жене испортило все.
   – Валентине жарко стало, – пояснила мать, когда Паша появился из комнаты, – на улице ждет; уже минут пятнадцать.
   …О, господи!.. – Паша оделся и бросив родителям «пока», вышел, – сейчас начнется – почему родственники тебе дороже, чем я… Да потому что это моя сестра, а не хрен собачий!..
//-- * * * --//
   – Юр! Выключи ты свет. Давай спать, а?
   – Спи, – Юра свернул газету, – нервный ты стал – уже и спать при свете не можешь…
   – Не могу!
   – Вах-вах-вах!.. А я ведь говорил, что не придет она.
   – Я не хочу об этом.
   – А зря. Сейчас я тебе обрисую ситуацию, и ты уснешь, как младенец, причмокивая губами, и не будешь мучиться кошмарами неразделенной любви, – поскольку Вадим молчал, Юра не спеша закурил, – начнем с того, что женщина – существо мудрое; гораздо мудрее нас, мужиков.
   – Как это?..
   – Ишь задело! – Юра засмеялся, – от них, а не от нас исходят флюиды, объединяющие людей в пары, поэтому мужчина может выбирать женщину лишь одним способом – затащить в квартиру, приковать к батарее и насиловать, насиловать… но тут, сам понимаешь, уголовный кодекс; во всех остальных вариантах женщина позволяет себя выбрать, улавливаешь разницу? То есть, ты можешь выпрыгивать из штанов, заваливать ее подарками, вешать на уши тонны лапши – ничего не будет, если она сама не выбрала тебя до того… понимаешь – до того!.. как ты еще только подошел к ней. Твоя ситуация имеет два пути развития, и при любом ты можешь спать совершенно спокойно. Либо ты ей, на фиг, не нужен – тогда наплюй и забудь; ну, не выбрала она тебя – кстати, эту версию я считаю наиболее реальной. Либо она провоцирует, чтоб ты сам нашел ее…
   – Как же я ее теперь найду? – Вадим даже сел на постели.
   – Объясняю для тупых механиков – приходишь в мединститут, находишь первый курс, ждешь конца лекции, встречаешь ее у аудитории, получаешь плевок в морду, утираешься и уходишь домой. Делов-то на полчаса!
   – Почему сразу плевок? – обиделся Вадим, но сама идея с институтом показалась ему гениальной – это было, как озарение, вмиг поднявшее его над суетой, – может, она просто опоздала.
   – На первое свидание девушки опаздывают не больше, чем на пять минут – говорю ж, они не дуры; даже блондинки. Либо не приходят совсем.
   – Но бывают всякие обстоятельства…
   – О, Вадик, ты, либо идиот, либо идеалист!.. Короче, я все сказал, а ты решай. И не надо взирать на мир с вселенской тоской; любовь – штука светлая… в конце концов, отчаянная – ну, чтоб не биться головой о стену, а пробивать ее, понял? Все. Спокойной ночи.
   – Спокойной ночи, – но спать как раз Вадиму и расхотелось. Появившийся шанс (причем, такой элементарный!) разбудил фантазию, и мечты, которые он уже похоронил, вновь перестали казаться несбыточными; не важно, пойдет он в тот институт или нет – главное, есть выход, и им в любой момент можно воспользоваться!..
   – Не спишь? – Юра повернулся к нему лицом, – я чего прикинул-то?.. Что ты, что она… чего вы будете делать? Смотреть друг на друга коровьими глазами, стоя на пионерском расстоянии? Не, Вадик, тебе нужна совсем другая девка…
   Вадим тут же попытался проиграть их свидание, но видел лишь его постельную концовку, а, вот, как будет выглядеть остальное? Вспомнил свои ощущения в ресторане, мучительные поиски темы разговора. …Ведь это она начала со мной общаться, а не я с ней! А если она замолчит?.. Вадим представил, как будет сидеть угрюмым филином и по-дурацки хлопать глазами, а она будет смеяться над ним. Картина получилась настолько яркой, что сразу расхотелось искать, расхотелось встречаться. …Лучше не забивать голову, а платить бабки и знать, что от тебя больше ничего не требуется – остальное шлюхи сделают сами; а эти свидания, любовь – это… – он не нашел слова, чтоб охарактеризовать подобную ерунду, – а еще лучше лежать здесь и ждать – вдруг она сама меня отыщет?.. Вот, будет классно!..
   – Юр, наверное, я не буду ее искать. Как думаешь?
   – Как я думаю? – Юра от удивления привстал, – а чего мне об этом думать? Я думаю, как настроить захваты.
   …Ах да, захваты ж еще! – Вадим, вроде, и не забывал о них, но мысли о работе отодвинулись на второй, если не третий план, а тут обрушились на него с той же безысходностью, как и мысли об Оле. …Надо разорвать этот круг неудач и невезения– разорвать по любому, иначе проще застрелиться! Ольку – на хрен; не нужна она мне! А робот… валить надо, и начинать новую точку! В конце концов, год я отъездил, и все было нормально!.. Да, валить! Нечего терять время!..
   – Юр… – он замолчал, судорожно прикидывая, не ошибся ли в принятом решении.
   – Чего? Появилась идея?
   – Не появилась. Юр, – Вадим закрыл глаза и глубоко вздохнул, – я не смогу наладить этот робот – я просто не знаю, что там можно сделать, и мы без толку теряем время.
   – Почему без толку? – кровать заскрипела, и Юра сел, – ты ж сегодня что-то там пробовал, а знаешь закон диалектики – количество всегда переходит в качество.
   – Ничего я не пробовал – я тупо создавал видимость работы. И завтра я буду заниматься тем же самым, и послезавтра; короче, пока нас не выгонят.
   Вадим ожидал, что на него обрушится поток матерщины, а Юра молчал; и чем дольше длилась пауза, тем большим ничтожеством ощущал себя Вадим – вроде, он даже не достоин того, чтоб с ним общались.
   Но он ошибся – Юра все-таки заговорил.
   – Значит, так! – голос его стал совсем не тем, каким он философствовал о женщинах, – катись отсюда! Причем, завтра же! Как раз самолет летит! Что ты набрешешь в отделе, не знаю, но для меня ты не существуешь!
   – А ты что будешь делать?..
   – Это уже не твой вопрос! – Юра погасил сигарету и кровать снова заскрипела, – приятных сновидений, говнюк.
   После такого монолога у Вадима отлегло с души. …Все не так уж плохо, – подумал он, – докладную он писать, вроде, не собирается, а приеду – попрошусь на большую линию. Там спокойно; там есть руководитель, а наше дело – гайки крутить. Юрка на такую работу никогда не согласится, так что мы можем годами не встречаться, – он повернулся на бок, – нет, не так уж все плохо. Главное, завтра взять билет…
//-- * * * --//
   Когда Юра появился в цехе, Паша не спеша ползал пальцем по схеме, что-то записывая в блокнот.
   – Колдуешь? – Юра протянул руку.
   – Колдую. А где твой «Кулибин»?
   – Нету «Кулибина» – смылся, – Юра снял куртку.
   – Как смылся? А завтра будет?
   – Его не будет никогда, – Юра надел халат, присел рядом и закурил, – вчера этот сучонок заявил мне, что сделать ничего не сможет; и, вообще, все это время валял дурака, а никаких вариантов у него нет и не предвидится! Ну, я ему сказал, чтоб валил домой – на фиг, он тут нужен?
   – А, может, он прав?.. – Паша уставился в схему, – нет, робот не плохой, но не годится для нашей технологии…
   – Не бывает такого! Нет плохих технологий – есть хреновые руки! На этом козле свет клином не сошелся – приедут нормальные ребята и все сделаем; я уже с утра позвонил в Воронеж, так что до конца недели кто-нибудь нарисуется.
   – Ох, не знаю, – Паша вздохнул, и в сердцах двинул схемы так, что они чуть не упали на пол, – ну, подумай сам! Разновысокая коробка; узкая, да еще с дырявым дном! Нельзя ее взять вашим роботом!
   – Паш, – Юра усмехнулся, – не надо лезть в механику с нашими электронными мозгами – есть люди с полетом фантазии, по этой части. Так что, не горячись – пойдем; ты «сопли» в стойке убери, а я проверю все после этого урода – он и наворочать мог; короче, не переживай – то, что один человек придумал, другой всегда сможет наладить.
//-- * * * --//
   Паша уже почти час стоял у пульта, держа палец на кнопке. Юра, как заправский механик, выравнивал плоскости захватов, то, подлезая под тонкую металлическую руку, то всей тяжестью, наваливаясь на «пальцы», и выгибая их в сторону. Паша не смотрел на него. Его взгляд блуждал по свежевыкрашенной стене цеха, поверх прессов, поверх суеты и грохота.
   Рабочий день заканчивался. …Скоро домой… – подумал он, и эта мысль была куда неприятнее, чем отъезд воронежского механика.
   С Валей вчера они так и не помирились. Сначала она тенью скользила по комнатам; потом демонстративно гремела посудой, включала и выключала радио, а Паши, вроде, и не существовало; даже на его вопросы она отвечала жестами.
   …Идиотизм какой-то. Почему я терплю все это, а не стукну кулаком по столу, чтоб, либо сломать окончательно, либо разом поставить на место? Странно, «за глаза» я почему-то способен высказать ей все, что думаю, но стоит остаться наедине, появляется страх потерять… что потерять?! Дурак, оглянись, терять-то нечего!.. – Паша вздохнул, снова вспомнив «тот проклятый день». Сколько раз он возвращался в него, пытаясь понять, что же, именно, пошло не так.
   А был это день рождения Вовчика. …Вовчик, Венька и я… – Паша прикрыл глаза, возвращая картины прошлого, – какое прекрасное время! Три мушкетера!..И почему мы решили, что нужна еще бутылка?.. Точно, это Венька сказал! Вот, и бежал бы сам в этот чертов кабак… Лучше б меня менты забрали!..
   Но из закрывшегося час назад ресторана вышли не менты. Паша сразу понял, что это всего лишь официантка, но важнейшим аргументом являлось торчавшее из сумочки, горлышко …Кретин, ведь мог же я тупо купить тот пузырь и не уговаривать ее идти к нам? Мог!.. Неужто все в жизни так глупо?.. Кстати, а какой сегодня день? Она ж сегодня работает! Хоть вечер проведу спокойно… – он отпустил палец.
   – Эй, Паш! Нажми! – Юра продолжал возиться с захватами, и Паша снова вдавил кнопку. Мысли его перекинулись на Юру.
   …Вот он, небось, не стал бы унижаться, живя с такой стервой! На нем написано, что он свободный человек. Интересно было б пообщаться за кружкой пива… с другой стороны, что я, жаловаться стану, мол, жена жизни не дает? Он же засмеет!.. Бросать ее надо, Вальку; хватит, пожили красиво!..
   – Все, я вернул машину в исходное положение, – Юра вытер руки и швырнул ветошь в ящик, – теперь ждем нормального механика. Слышь, Паш, а тут в кино что-нибудь приличное идет? Одному – тоска смертная; телевизор в общаге не работает…
   – А ты в шахматы играешь?
   – Почему нет? – Юра пожал плечами, – и в преферанс тоже.
   – Так поехали ко мне, сгоняем партейку.
   – Так поехали!
//-- * * * --//
   Оля закрыла учебник и уставилась в окно, где холодный ветер гнал поземку. Вечерело.
   …Здесь всегда ветер, – подумала она, – Пашка говорит – живем в аэродинамической трубе… Такое впечатление, что весны не будет никогда… не хочу зиму! Зимы нужны в детстве, когда санки, коньки, снежные бабы; а сейчас только гамаши, сапоги да десять кофт – никакого удовольствия, – Оля сложила книжки в пакет, – завтра семинар и три лекции. На последнюю можно не ходить; лучше, к Любке съезжу, а то давно она не звонит. Хотя с ребенком, наверное, тяжело, – достала желтого котенка, который при нажатии смешно мяукал, – Ромка. Роман… смешно, у Любки – Роман, – она вздохнула. Тикали часы на кухне; у соседей жужжал пылесос – в общем, тишина. …Итак прошел еще день; прошел незаметно и невзрачно…
   То, что сбежать из этого жуткого мира насовсем невозможно, Оля уяснила, но можно ведь сбежать на время! Чтоб долго-долго бродить по улицам, и думать, и мечтать…
   …Черт, угораздило ж с этой ногой!.. Оля прошлась по комнате. …Ходить, конечно, можно, но не гулять же! Там еще и скользко… а тут скучно!.. Мать скоро придет… и Оля не задумываясь, стала одеваться. …Главное не столкнуться с ней на остановке, а то: – Оля, вернись, тебе обязательно надо покушать – нельзя все время ужинать у Ларисы!.. Ха, кто б нас там еще кормил?.. Ничего, успею…

   Смешавшись на остановке с толпой, она влезла в первый попавшийся троллейбус. …Все! Свободна!.. Ага, на ближайшие несколько часов… Свобода – это ж когда есть тысяча возможностей и ты выбираешь любую, а у меня что? Смешные иллюзии!.. Стоп! А что это за маршрут – куда я, вообще, еду?..
//-- * * * --//
   – Не хило, – остановившись посреди комнаты, Юра огляделся, – слушай, Паш, где ты все это берешь? Ну, кроме газеты «Правда» – это я догадываюсь, где; а остальное, не в нашем же советском магазине?
   – Не знаю я, – буркнул Паша. Ему стало стыдно барахла, так старательно приобретаемого женой. А началось-то все уже на второй день после свадьбы, когда Валя сказала: – В твоем тряпье я б постеснялась на улицу выходить. Ты не будешь смотреться рядом со мной. …Зато теперь я смотрюсь!..
   – Да уж, – Юра погладил шкаф, – березка, небось, карельская, а коврики спецрейсом от Индиры Ганди? На обратной стороне автографа нет?.. Ой, слабо!..
   Паша молчал, не зная, то ли попытаться поддержать этот шутливый тон, то ли оскорбиться в унисон своим мыслям.
   – Ладно, – Юра уселся за стол, – ставь фигуры, если они не из слоновой кости. Эх, пивка б неплохо! Не догадались взять.
   – Да все есть! – Паша засуетился, обрадованный тем, что досмотр закончился; сразу появились красивые массивные кружки и бутылки с не по-советски длинными горлышками.
   Через полчаса две из них опустели, а Юрины фигуры оказались рассечены надвое стремительным пешечным клином.
   – Дебют не предвещает ничего хорошего, – не отрывая взгляда от доски Юра открыл очередную бутылку и достал очередную сигарету. Он ведь не знал, что первый разряд по шахматам Паша честно заработал еще в институте, став победителем городских соревнований, – ладно, перекуем короны на топоры… Эх, зараза, как же мне забраться в твою конюшню?..
   Паша завидовал этому человеку – даже проигрывать он умел легко. …Уж, он бы точно не потерпел Валентины… ни дня!.. – Паша чувствовал себя слабее, по части житейской, поэтому ему непременно хотелось выиграть в шахматы. Он уже придумывал, как бы подколоть Юру после того, как объявит ему мат, когда раздался звонок в дверь.
   – Черт! – Паша в сердцах, чуть не смахнул фигуры. …Вечно эту тварь приносит не вовремя! Сидели люди, никого не трогали, а сейчас начнется: – Ах, у Манечки… ах, у Танечки… убирайте ваши дурацкие шахматы, давайте кушать. Я достала… Господи, наверняка ведь что-нибудь еще приперла!.. Все-таки он пошел открывать; лицо, наверное, обрело соответствующее выражение, потому что Оля даже отпрянула.
   – Ты чего? Или Валентина будет выступать, что я пришла?
   – На работе Валентина… – Паша мотнул головой и там что-то сдвинулось – он улыбнулся, – Олька, проходи! Я думал жена явилась, – (он так и сказал «жена», а не «Валя»).
   – А я села в троллейбус – даже номер не глянула, а он меня сюда и привез; ну, думаю, зайду в гости, раз уж так получилось, – Оля засмеялась, – замерзла – жуть! В троллейбусе холод собачий, а народищу!.. Дверь не закрывается, – она подышала на руки.
   – Молодец, что зашла. Тебе чаю или чего покрепче?
   – Сейчас отогреюсь, не суетись, – и добавила после секундной паузы, – муторно мне; ты умный; все знаешь – подскажи что-нибудь хорошее, а?
   – Проходи, – Паша совсем растерялся – никогда еще сестра не приходила к нему со своими проблемами.
   Юра к разговору в коридоре не прислушивался – он вертел в руке затравленного Пашиными пешками короля, но выхода не находил; услышав шаги, поднял голову.
   – Знакомься, Юр, это моя сестра – Ольга.
   – Так мы, вроде, знакомы, – Юра встал, – сегодня, точно, день сюрпризов! Ну, привет, – он протянул руку.
   – Здравствуйте….
   Олина рука была очень холодной, а на лице читалось такая растерянность, что Юре стало весело.
   – Слушай, нескромный вопрос; у нас спор тогда вышел – почему ты не пришла? Мы ведь честно ждали.
   Оля попятилась. …Что это – сон?.. Явь?.. Материализация желаний?.. Но тогда, где Вадим?.. Ей очень хотелось спросить об этом, но в голове все клокотало, и она сжала ладонями виски. …То есть, Паша говорил о них…но «ни рыбу – ни мясо» он не будет приглашать домой… получается… но так не может получаться! Где-то ошибка!.. Это у него ошибка – он ведь совсем не знает его…
   – Стоп, ребята! – Паша переводил взгляд с гостя на сестру и обратно, – дурдом… Оль, так ты к нему спешила на свидание?
   Девушка молча опустила голову, а Юра пояснил:
   – К Вадиму она спешила, – и достал сигарету.
   Олин взгляд испуганно метнулся по лицам мужчин – ей показалось, что говорили они о мертвом. Больше она не могла сдерживаться; присела на стул, чтоб не упасть в обморок от правды, которая наверняка окажется ужасной.
   – А где Вадим?.. Я тогда здорово опоздала – транспорт…
   – Понятно, – Юра трагически вздохнул, – короче… ну, чтоб ты не сильно страдала – козел он, и тупо сбежал; не от тебя – тебя, прости за грубость, он очень хотел трахнуть, – Юра видел, как сжались Пашины кулаки, но спокойно продолжал, – он сбежал от робота, которого не может наладить – ни хрена он не специалист, а дерьмо. Так что тебе крупно повезло – у тебя есть шанс встретить нормального человека. Я тебя утешил?
   – Да… – Оля кивнула, хотя какое утешение могло быть в том, что рухнул мир? Только то, что она сама при этом уцелела?
   …А стоило ли?.. – в ее глазах появились слезы, – нет, конечно, стоило! Этот Юра прав!.. Но за что все оно так?.. Оля даже не знала, что ее унизило больше – то, что ее хотели всего лишь «трахнуть» или то, что он «дерьмо»?.. Слезы, прозрачной пеленой, скрыли лица мужчин, ждавших продолжения.
   – Я пойду, – она прихрамывая, направилась в коридор.
   – Слушай! – Юра схватил Пашу за руку, – ее надо проводить, а то зарулит в «Турист» и наделает глупостей!
   Паша представил долгую дорогу до родительского дома; слова, которые придется придумать, чтоб сдержать неконтролируемые потоки слез. …Как я не люблю этого! Ведь не зря я учил ее, что нельзя отступать от схемы и лезть во всякие авантюры… Было слышно, как открылась дверь, и не дождавшись от Паши ответа, Юра кинулся в коридор.
   – Оль! Подожди! – но девушка не остановилась.
   На ходу застегивая куртку, он бросился следом и догнал ее уже во дворе; схватил за руку.
   – Да не лети ты так! Давай, может, поймаем такси?
   – Не нужно мне такси… – голос звучал механически, и вдруг она встрепенулась, – и провожать меня не надо, пожалуйста!
   – А я не провожаю – я сопровождаю. Кстати, сразу хочу предупредить – клеить я тебя не собираюсь.
   – Слава богу…
   – У меня есть жена, которую я люблю. Да, я могу изменить ей, но только не с человеком, еще способным влюбляться.
   Оля остановилась; даже приоткрыла рот, чтоб ответить, но подавленное сознание не могло реагировать так быстро, и ничего не сказав, она пошла дальше. Юра следовал буквально в шаге – они походили на поссорившихся влюбленных, только, в отличие от них, мысли текли совсем в разные стороны. У Юры они были по-мужски конкретными и жесткими: …Логично – люди, способные ломать машины, с такой же легкостью ломают и судьбы; в этом нет никакого парадокса, и как ее утешать, если таков закон жизни? А мне и не надо ее утешать; мне надо просто доставить ее домой, чтоб не случилось чего…
   …Какая же я дура! – Оля мысленно усмехнулась, – кто такой Вадим? А никто! Я ж его совершенно не знала, а напридумывала-то!.. Ах, он сказал одну красивую фразу и красиво молчал!.. И что? Точно, дура! Ассоль, раскройте пошире глаза! Ваш капитан Грей – примитивный пират! Вы довольны? А вы влюбились в него… Нет, признайтесь, Ассоль! Влюбились ведь?.. Да, влюбилась – но не в него, а во что-то другое. Только что это, другое? Фантазия? Иллюзия?..
   Они уже ехали в автобусе номер сорок шасть, и Оля смотрела сквозь подмерзшее стекло на проплывавшие мимо яркие квадратики окон – голубые, желтые, красноватые. …Кто может угадать, что там, за ними? А ведь где-то должно быть то, что я придумала. Где-то должно… Вадим… Одно имя я и взяла из жизни… – окно, которое только что, горело ярче всех, погасло; зато этажом ниже вспыхнуло другое, – вот так, был Вадим, и погас… Значит, зажжется кто-то другой! И идти мне по этажам, зажигая и гася окна, пока не останусь со свечкой на каком-нибудь чердаке. Да, уж лучше со свечкой… Ей стало жаль себя – она ж сравнивала его с небом, а он хотел ее «трахнуть»!..
   Окна продолжали гаснуть, и больше не зажигались – наступала ночь…
   Так же молча они дошли от остановки до дома.
   – Все, – в подъезде Оля остановилась, – вон, моя дверь; можете взять с родителей расписку в получении груза…. Как прогулялись?.. Обратно дорогу найдете?.. И не говорите, что было приятно пройтись с красивой девушкой – не люблю банальности… и, вообще!.. Я б тогда сроду не пошла с вами – просто Лариске надо было, а она моя подруга!
   – Честно говоря, в кабаке я подумал о тебе хуже…
   – И на том спасибо, – Оля вздохнула, – мне пора.
   Юра дождался, пока закроется дверь, и только после этого, спустился вниз.
   …Интересный человечек… и на что купилась, дурочка? Хотя максималисты и романтики всегда покупаются на всякое дерьмо. Ее беречь и лелеять надо, а тут сразу мордой в грязь. За что, спрашивается?.. Хотя мне-то что до всего этого? У меня что, своих проблем мало?.. Надо еще раз позвонить на завод – узнать, когда шеф пришлет механика, и, главное, кого…
   По пути Юра купил водки и решил, что ночью надо спать, а утром… а утром будет утро.
//-- * * * --//
   С бутылкой Юра явно погорячился – не стоило допивать ее всю, но разве русского человека может что-то остановить, если у него скверное настроение?.. Или, наоборот, слишком хорошее…
   Юра открыл глаза, оглядывая пустую комнату. Он помнил все, происходившее вчера, причем, не только поездку на «край географии», а даже то, как в час ночи уронил на пол последнюю кильку и не стал поднимать ее. Свесил с постели голову – рыбка действительно лежала рядом с его тапками. Похмелье проявлялось у Юры, в основном, в лени. …А, вот, не пойду никуда и все, – он вздохнул, – что там делать без механика?..
   Сколько он плавал в невесомости, окруженный ласковым серым туманом, неизвестно, но в дверь постучали.
   – Вы… – вахтерша, всегда сидевшая внизу, заглянула в бумажку, – Бородин из Воронежа? Звонили из приемной директора – вас ждут на заводе.
   – Откуда звонили? – Юра вскинул голову, но вахтерша уже закрыла за собой дверь.
   …На кой кляп я директору?.. – тем не менее, Юра начал быстро одеваться, – если только цех рухнул и робота раздавило… Не, шутка, конечно, но очень хреновая шутка…
   То ли мозги у него работали плохо, то ли, действительно, произошло нечто из ряда вон выходящее, но даже добравшись до завода, Юра так и не придумал разумного объяснения странному вызову. Он вошел на проходную, стараясь не дышать на охрану, и увидел рядом с «вертушкой» человека, стоявшего к нему спиной; очень знакомого человека в очень знакомом кожаном пальто, с очень знакомой сумкой; правда, человек этот не мог появиться здесь так быстро.
   – Лешка?.. – Юра вытаращил глаза, и человек обернулся, – Некрылов! Черт! Ты откуда?
   – Из Новосибирска, – Леша обнял приятеля, – ни фига там работы нет, вот, шеф кинул тебе на подмогу. А ты чего на работу не ходишь? Я уж тут всех на уши поставил.
   Нельзя сказать, что Юра был счастлив; счастье – это несколько другое; он просто почувствовал себя спокойно и уверенно, ведь теперь все проблемы будут решены… вернее, теперь и нет никаких проблем, а так, рабочий момент!
   Пока оформляли пропуск, он успел рассказать Леше обо всех приключениях, и с роботом, и с Вадимом; выдал резюме по поводу местных спецов, обрисовал жизнь в Омске и даже рассекретил тайну, относительно военной продукции завода. Поэтому когда они вошли в цех, Леша был в курсе всех вопросов; правда, и до конца рабочего дня оставалось лишь два часа.
   – Вот, смотри, – Юра взял из ящика деталь.
   – Смотрю, – подстелив газету, Леша уселся на стул. Минут двадцать он крутил в руках длинную узкую коробку, украшенную отверстиями самых разных диаметров, и наконец, хитро прищурившись, поднял голову, – есть одна мыслишка. Тащи ключи.
   – Ты что, прям сейчас собираешься работать?
   – А чего сопли жевать? – Леша снял пальто, – только проверим одну идейку; это быстро.
   Принеся ключи, Юра занял место на стуле, с недоумением наблюдая, как Леша укорачивает роботу руку и уменьшает высоту подъема; в чем заключалась «идейка», он не понял, но теперь ему это и не требовалось.
   Прошло полчаса, прежде чем Леша нажал «пуск», и рука метнулась вперед. Захват придавил край детали; злосчастная коробочка завалилась на бок и магниты намертво прилипли к боковой плоскости. Рука резко ушла назад; деталь пружинисто затряслась, но не упала.
   – От оно как! – азартно воскликнул Леша, – ваша загадка века решена! – он принялся собирать ключи, – завтра настроим, чтоб бросал ее в нужное время, погоняем, и на фиг!
   – Ты – гений… – Юра восторженно покачал головой, – до такого даже Чернов не додумался!
   – Я не гений, я – поэт!.. Где тут у вас моют руки? – двинувшись в указанном направлении, Леша обернулся, – кстати, с тебя, как с аборигена, программа вечера.
   – Ну, в местном кабаке я был, – Юра выразительно поморщился, – ничего хорошего.
   – И что – будем по шло надираться в общаге? Да лучше б тогда я остался в Новосибирске!
   – Ты ж говоришь, там нет работы.
   – Работы нет, – Леша намылил руки, – зато есть девушка.
   – В Омске тоже полно девушек…
   – Это не те девушки, Юрик!.. Правда, я даже не знаю, как ее зовут, и, скорее всего, она обычная шлюшка, но какие у нее глаза!.. – Леша вытер руки, надел пальто, поданное напарником, и видя его растерянное лицо, засмеялся, – ну, что ты так смотришь? Да, придумал я ее…
   – Знаешь, у меня тут тоже есть одна знакомая придумщица, – вспомнил Юра, – она себе Воронова придумала; из этого урода слепила чудо небесное, и теперь страдает!
   – Так поехали, утешим бедную девочку!
   – Да?.. – Юра посмотрел на приятеля не как на классного механика или классного парня, а как на кандидата в «чудо небесное», – в принципе… – почесал затылок, потому что кандидатура показалась вполне подходящей, – я ничего не обещаю – нас могут запросто послать оттуда…
   – Вот, если пошлют, возьмем пузырь и с чистой совестью осядем в общаге. Я праздника хочу, понимаешь?.. Не, каков нахал!.. – Леша внезапно остановился перед самой проходной, – я ему за час сделал машину, с которой вы тут месяц мумукались, а он не хочет меня с девочкой познакомить! Западло, Юрик!
   – А поехали! – в Юре тоже взыграл азарт – не охотника, а, скорее, творца, способного совершить чудо.
   Правда, уже в автобусе он реально представил, как они завалятся к Оле и ее родителям. Это была чистейшей воды авантюра, но оправдание нашлось быстро – победителям прощается все, а сегодня они и есть победители! Они победили железного монстра, от которого позорно бежал Вадим …надо обязательно сказать ей об этом!.. Прямо с этого и начну!.. Юра успокоился и переключился на свежие омские анекдоты.
//-- * * * --//
   – Кстати, зовут ее, Оля, – Юра остановился перед дверью, – ну что, звоним?
   – Нет, напишем по диагонали «Оля – дура», и убежим! – возмутился Леша, – звони, раз привел.
   Юра нажал кнопку и услышал мужской голос:
   – Оль, открой! Наверняка к тебе!
   – Это чего, родители? – Леша скривился, – как-то совсем не романтично. Слушай, давай заберем ее и… – договорить он не успел, потому что дверь открылась.
   В первый момент Юра не понял, кто это, а когда все-таки узнал, то перестал понимать, что-либо вообще – на девушке было длинное бирюзовое платье, волосы уложены в прическу, да и макияж выглядел не таким примитивным, как вчера.
   – Вы?.. – Оля удивилась не меньше и совершенно неожиданно сказала, – проходите.
   – Спасибо, – Леша по-хозяйски снял пальто, разулся, – Алексей. Вы такая… вы ждете кого-то?
   – Может, мы не вовремя? – конкретнее сформулировал Юра, но тоже снял куртку.
   На кухне кто-то гремел посудой; в кране шумела вода.
   – Все нормально, – Оля пошла, показывая гостям дорогу; закрыла за ними дверь комнаты, – присаживайтесь.
   – Спасибо, – Леша уселся в кресло. Ему нравилась недосказанность происходящего – уютный полумрак комнаты, создаваемый тусклым бра; девушка, даже дома пребывающая при полном параде… и глаза у нее были потрясающе печальные – все это чем-то напоминало Новосибирск.
   – Понимаешь, Оль, – Юра вспомнил свою «домашнюю заготовку», – приехал Лешка, и мы за день… прикинь, за день!.. сделали робота, с которого Вадим…
   – Не надо о нем, – Оля отвернулась, – а я хотела сходить в театр – отвлечься немного, но не повезло; только проездила зря – кто-то из артистов заболел и спектакль отменили.
   – Что за спектакль? – заинтересовался Леша.
   – «Жизель». Я в нашем исполнении видела, а это московская труппа; всего один спектакль – жалко.
   – Вы любите балет?
   – Это ж красиво, и музыка потрясающая.
   – А я ничего не понимаю в балете, – вступил в разговор Юра, – мы с женой пару раз ходили. Вот, объясни мне, Оль, ведь есть либретто, то есть, должен существовать определенный смысл, так? Смотрю я в это либретто и ни фига не пойму – почему дрыганье левой ногой – это любовь, а правой, ненависть?
   – Не знаю, – Оля растерялась, – я об этом не думала.
   – А какое значение имеет, к примеру, буква «Л»? – спросил Леша, глядя в темное окно.
   – Буква «Л»? – Юра поднял глаза вверх, но на потолке ответа не было, – никакого – просто буква, а причем здесь это?
   – Притом, что, если рассматривать в контексте – ну, как ты говоришь, буква – это «дрыганье ногой» в балете; так с нее может начинаться, и «Любовь», и «Лемниската Бернулли».
   – Ух, ты! Звучит-то, как красиво! – Юра хлопнул в ладоши, – а что это за хрень такая?
   – А вас в институте не учили? Или электронщикам это не требуется?.. Ладно, я тебе потом объясню. Так вот, если к балету – никто ведь не спрашивает, каково значение буквы «л» в этих словах; все надо воспринимать целиком – остается у тебя понимание происходящего или нет.
   – Мудрено, – Юра почесал затылок, – хотя вам, поэтам, виднее, – Юра повернулся к Оле, но ничего не сказал – девушка смотрела на Лешу так, что не хотелось ее отвлекать – наверное, не многие знакомые принимали ее сторону в вопросах балета.
   – Оленька, кто там пришел? – послышался из-за двери женский голос.
   – Пашины друзья, мам, – по-другому Оля не могла сформулировать, кто это такие.
   – Ты б сказала заранее – я б приготовила что-нибудь.
   …И слава богу, что не сказала!.. – подумал Леша. Ему совершенно не хотелось сидеть с какими-то людьми и отвечать на ненужные никому вопросы. Обстановка комнаты его устраивала гораздо больше, поэтому он крикнул за всех:
   – Спасибо большое! Не надо ничего!
   – Ну, как знаете, – шаги стали удаляться.
   – Оль, – Леша облегченно вздохнул, – у тебя гитары нет?
   – Так, играть некому, – хозяйка развела руками, – а, вообще, мне нравится.
   – Да ты просто почитай, – предложил Юра, – Оль, он такие классные стихи пишет!
   – Ладно, тебе… – отвечая какой-то неясной потребности, Леша начал без всякого логического перехода, —

     по разведенным в ночь мостам,
     как будто в памяти растаяв,
     Я бессердечно улетал —
     ты бессердечно оставалась.
     Разрушив временной предел,
     решив, была, иль не была,
     Я все еще туда летел,
     а ты уже назад ждала.
     Я возвращаюсь в серый дом,
     но с этой ночи мироздания
     Мое беспечное сознанье
     напоминает об одном:
     Я бессердечно улетал —
     ты бессердечно оставалась.
     В твоих глазах была усталость,
     и чем поклясться, я не знал…

   Оля смотрела с удивлением и восторгом – никто никогда не читал ей своих стихов, тем более, таких! Еще минуту назад перед ней сидело некое, неизвестно откуда взявшееся существо, и его силуэт почти сливался с обивкой кресла; теперь же она силилась рассмотреть лицо и не могла! Хотя… ей представилось, что это было лицо ночи – не той безобразной, пугающей, когда просыпаешься в слезах и липком поту; когда только верное сознание подхватывает тебя на пути в черную бездну и потом еще долго приходишь в себя, ожидая проблесков зари. Это было лицо другой ночи – той, о которой мечтает каждая женщина; ночи, когда душа сливается с телом и взлетает сказочным фейерверком; потом его искры будут освещать всю долгую жизнь, вспыхивая среди серых буден, среди невзгод и измен, и без этих искр жизнь потеряет всяческий смысл.
   Оле захотелось плакать. Правда, она не знала, отчего больше – от счастья или от обиды, что она не сумела запомнить лицо там, в коридоре, и оно может бесследно раствориться в тысячах других лиц. Впрочем, тогда и оно было другим – лицом вечера, сменившего трудный день; обычным лицом, вроде, диктора, читающего программу на оставшееся до сна время.
   …Если он задержится здесь, то непременно обретет еще и лицо утра, которое смотрит первыми радостными солнечными лучами… Оля чувствовала, как многоликое существо постепенно занимает ее всю, но лицо ночи являлось самым желанным и самым долгожданным.
   – Почитайте еще, – она чиркнула спичкой и поднесла ее к свече, стоявшей на полочке. Огонек затрещал, заполнив комнату желтоватыми бликами; тогда Оля взяла ее и выключив бра, встала рядом с креслом. Трепетное пламя освещало бородатое лицо, и рядом девушку в торжественном наряде – они словно воссоздавали романтический кусочек давно утраченной старинной жизни. Юра даже приоткрыл рот, пораженный представшей перед ним гармонией.
   Вдруг открылась дверь. В ярком прямоугольнике возникла женщина в брюках и майке, и мгновенно сцена рассыпалась, став глупой игрой дилетантов.
   – Ребята, – женщина включила люстру, и свеча, со своим желтым, коптящим пламенем, сделалась жалкой и никому не нужной, – молодые люди, – поправилась она, увидев небрежную седину в Лешиных волосах, – извините, Оля не предупредила… но пойдемте, хоть чаю с пирогом выпьете.
   – Правда, идемте, – Оля встала, – яблочный пирог – это мамина слабость; она его круглый год печет.
   – Нет, спасибо, – Леша тоже поднялся, – пойдем, да, Юрик?
   Оля растерялась. Она уже свыклась с тем, что знает этого человека целую вечность – он ведь жил в ней с самого детства, просто она не знала, как он выглядит и как его зовут, а теперь он снова собирался исчезнуть в свое небытие! Тем не менее, ей не хватало смелости просить его остаться.
   – Мам, ты иди. Я провожу, – сказала Оля тихо.
   За ту минуту, что гости одевались, она успела понять, что русский язык совсем не богатый и не могучий, ведь в нем не было слова, которое могло б остановить этот ужасный процесс застегивания пуговиц. Вернее, одно было – старое, затертое поколениями лжи, поэтому Оля боялась его произнести – вдруг ей не поверят и будут смеяться?..
   Чувствуя ситуацию, Юра торопливо пожал Олину руку и поспешил вниз, на ходу доставая сигареты, а Леша остался, присев на перила. Увидев это, Оля вышла на площадку и прикрыла дверь. Они молчали, глядя друг на друга; ее широко раскрытые глаза обнимали его всего, стараясь сохранить внешнюю оболочку до каждой морщинки, каждого пятнышка на радужной оболочке… а остальное у нее уже было – остальное она придумала себе много лет назад.
   …Что-то в ее взгляде есть от Маргариты, – подумал Леша, – да нет, Марго ей в подметки не годится!.. Он достал из кармана брошь с тумбочки новосибирской гостиницы.
   – Тебе нравится этот зверь?
   Оля осторожно взяла ящерку, перевернула на спину и длинным алым ногтем пощекотала ее металлическое брюшко.
   – Да… – заглянула в крошечную мордочку, – только она какая-то настороженная… но совсем не злая – она лукавая.
   – Возьми ее к себе.
   – Не надо, – Оля опустила ящерку обратно в Лешин карман; для этого ей потребовалось подойти совсем близко, и Леша ласково провел по ее волосам, ломая прическу.
   – Мне пора идти… – соврала Оля очень неумело и покраснела; это ведь был лишь неуклюжий способ защиты от самой себя.
   – Подожди, – Леша взял ее руку, – знаешь, я завтра уеду.
   – Знаю…
   Конечно, она знает, что он уедет, и все закончится! …Да, собственно, ничего и не начиналось – так воображение разыгралось, – Оля вздохнула, – возраст дурной, всем хочется чего-то необыкновенного… – она подняла голову.
   – Уедете… и что? – это был ужасный вопрос, но она должна была знать ответ, чтоб жить дальше. Нет, она не сумасшедшая, чтоб выбирать между жизнью и смертью, но есть ведь еще выбор между «Туристом» и «Жизелью»…
   Леша не мыслил такими глубокими категориями.
   – А ведь не хочется, – он улыбнулся, но это были далеко не те слова, поэтому когда он осторожно сжал Олину руку, она так же осторожно забрала ее.
   – Не надо, иначе… что мы будем делать – вы там, я здесь…
   – А ты хочешь, чтоб мы что-то делали? Правда, хочешь?
   – Я не знаю… – это было самое Великое Признание в Олиной жизни, и она испугалась, – мне пора. До свидания.
   Она поспешно скрылась за дверью, чтоб не отвечать на вопросы, на которые не знала ответов; быстро проскочила к себе в комнату и упав в кресло, заплакала.
   Леша постоял несколько минут; нет, он ничего не ждал – он старался понять, что произошло, но так и не поняв, побрел вниз.
   Юра курил у окна между первым и вторым этажом.
   – Я, вот, подумал, – сказал он как ни в чем ни бывало, – за робота ж мы так и не выпили, а сейчас в этом долбанном Омске ничего и не найдешь.
   – Найдем! Если нашли такую девушку, то уж водку-то… – Леша задумчиво достал сигарету; поднося к ней зажигалку, он почувствовал от руки слабый, почти исчезающий запах духов. Что-то новое проявилось в его лице…
   – Ну, ты даешь, Леха… – Юра покачал головой.
   Больше они к этой теме не возвращались до тех пор, пока все-таки не нашли водку и не уселись в своей убогой комнате. Тогда Леша сказал:
   – Оля эта – просто чудо…
   – Ребята, вы совсем охренели, – Юра наполнил стаканы, – что в ней такого, что вся пуско-наладка по ней сохнет?
   – Ты тоже?
   – При чем тут я? Я даже по жене не сохну, хоть и люблю ее – я имею в виду Вадима.
   – А, вообще, откуда она взялась? – Лешины глаза так блестели, что Юра не стал все портить рассказом о «Туристе» и прочей ерунде.
   – Долгая история, – он махнул рукой, – давай лучше выпьем.
   – За Оленьку, – Леша поднял стакан.
   – Лех, не дури, – Юра погрозил пальцем, – не забудь, мы завтра улетаем.
   – И что? Мы ж улетаем не в другое измерение? Сюда от Воронежа всего четыре часа!
   – Ну, если все так серьезно… – Юра развел руками, – хотя мой тебе совет – все романы надо заканчивать строчкой «убыл» в командировочном удостоверении, иначе превратишься в Женьку Глухова – я все жду, когда все его бабы соберутся вместе… – поскольку Леша даже не улыбнулся шутке, Юра вздохнул, – где уж нам понять вас, поэтов?.. Ладно, за Оленьку, так за Оленьку.
//-- * * * --//
   Почти две недели Оля ходила в институт с безумной надеждой встретить своего принца – на улице, в транспорте, на пороге… даже возле аудитории! А возвращаясь домой, с тупым упрямством задавала один и тот же вопрос – не звонили ли ей, было ли писем или телеграмм? Родители просто отвечали «нет», но видя, что «болезнь» не проходит, отец решил поговорить открыто. Он сказал, что ее Леша, без сомнения, очень хороший, но у людей, много ездящих в командировки, вырабатывается особый склад характера – для них не существует длительных отношений; их жизнь быстротечна, и они создают свое маленькое счастье там, где они находятся в данный момент, а потом они переезжают в другой город…
   Поначалу Оля протестовала, потом просто обиженно уходила, хлопая дверью, а потом успокоилась, в тайне решив, что, скорее всего, отец прав, а она – глупая девчонка, в очередной раз запавшая на красивые слова и не менее красивые взгляды.
   Жизнь сразу вернулась в привычное русло – они с Лариской сходили в «Турист», где Оле обломился шикарный мохеровый свитер; Паша дал на него денег – короче, все было замечательно, если б… Оля не знала, что происходит по ночам за гранью ее отключающегося сознания, но утром она просыпалась, чувствуя жуткую тоску и одиночество. Правда, с каждым днем это щемящее чувство сглаживалось, чему Оля была несказанно рада, и даже решила навсегда покончить с глупыми мечтами – надо не искать принца, а срочно начать с кем-нибудь встречаться! Только, вот, она никак не могла выбрать «жертву», ведь, в основном, этим она занималась на переменах между парами, вглядываясь в лица второ– и третьекурсников, но не могла представить, что с кем-нибудь из них ей придется даже целоваться, не говоря уже о большем. Лишь в тот, один-единственный вечер, она готова была на все… или ей это казалось сейчас, потому что повторить тот вечер невозможно?.. Она часто думала – хорошо или плохо, что тогда отменили спектакль? И каждые пять минут ее решения менялись. Это была, во истину, «пытка века»!..
   – Князева! – посреди коридора ее догнала запыхавшаяся Ира из деканата, – к Геннадию Алексеевичу! Срочно!
   …Господи!.. – Оля кинулась на третий этаж. Как говорили, декан, вроде, был неплохим мужиком, но она почему-то боялась его ужасно, и даже просто встречая в коридоре, замирала, притворяясь пустым местом. Взбегая по ступенькам, Оля судорожно вспоминала все свои прегрешения перед родным вузом, включая даже утерянный номерок из раздевалки, но не находила проступка, заслуживавшего столь сурового наказания.
   …Я ж примерная девочка – хорошо учусь, не пью, не курю, почти не прогуливаю…
   – Можно, Геннадий Алексеевич? – затаив дыхание, она приоткрыла дверь.
   – Заходи, Князева, – декан ткнул пальцем в лежавшую на столе телефонную трубку, – возьми. Тебя горком комсомола разыскивает. Только почему-то в моем кабинете! Черт те что…
   …Час от часу не легче!.. Оля осторожно взяла трубку.
   – Да… Князева слушает…
   – Оленька, привет! Это Леша. Помнишь такого?
   Еще б не помнить! Она вдруг до конца осознала, как ей не хватало этого звонка – да, она старалась уже не надеяться, но ждала! Как она его ждала!.. И, вот, вместо того, чтоб заорать от счастья, она, словно рыба, беспомощно открывает и закрывает рот и держится за стол, чтоб не упасть. …Какая ж я дура!..
   – Ты слышишь? Я из Воронежа звоню! У меня нет, ни твоего адреса, ни телефона, так что извинись перед своим деканом. Я чего звоню-то?.. Я тебя люблю! Слышишь?
   – Да…
   – Я хочу тебя видеть, поняла?
   – Да…
   – Билет из Омска в Воронеж я тебе заказал на послезавтра. Заберешь в кассе аэропорта. Я тебя буду встречать. Прилетишь?
   – Да…
   – Оленька, любимая, целую и жду. Монетки кончаются – сейчас нас разъе… – в трубке щелкнуло и воцарилось молчание.
   Оля ошарашено огляделась – шкаф с ведомостями, экран успеваемости, Геннадий Алексеевич… Был ли какой-то разговор или она начинает медленно сходить с ума?..
   – Что с тобой, Князева? – декан поднял на нее удивленный взгляд, – пропесочили по комсомольской линии?
   – Нет, Геннадий Алексеевич… я, кажется, выхожу замуж.
   – Ну… – он сдвинул на лоб массивные очки, – поздравляю.
   – Спасибо… – Оля вышла из кабинета нетвердыми шагами.

   …ОНА НЕ МОГЛА ЗНАТЬ, ЧТО ЭТОТ СЧАСТЛИВЫЙ ЗВОНОК ВТЯНЕТ ЕЕ СОВСЕМ В ДРУГИЕ ЖУТКИЕ СОБЫТИЯ, ДО КОТОРЫХ ОСТАВАЛОСЬ ЧУТЬ МЕНЬШЕ ТЫСЯЧА ДВУХСОТ ДНЕЙ…

Глава пятая
«ИЗГОИ» (продолжение)

   Две пустые пивные бутылки звякали так противно, что Олег развел их, как боксеров, по разным углам столика; сразу стало тихо, потому что стук колес был привычным, не нарушавшим тишины. За окном появлялись и исчезали озера талой воды, а по возвышенностям убегали назад темные заросли кустов и случайно затесавшиеся среди них хилые березки; казалось, все они бежали трусцой, понуро опустив головы. Потом возникли поля с последними мазками снега, и полям этим не было, ни конца, ни края…
   Олег выспался, умылся в туалете, где через разбитое стекло врывался в душный вагон свежий весенний воздух, и теперь сидел в купе, лениво ковыряясь в собственных мыслях. Седой мужчина с тонкой строчкой орденских планок на штатском пиджаке читал газету, а две смешливые девчонки сошли ночью, пока Олег спал; сошли незаметно, не убрав за собой постели.
   Еще несколько часов и будет Киев. Олег вспомнил, как вчера стоял на вокзале, гоня от себя сумасшедшую мысль: …А если взять и никуда не поехать? Вот, просто!.. Изменит это что-то или нет? Ведь все равно ехать придется – через день или через неделю… Один раз он даже решительно вышел из очереди, когда был совсем близко от кассы, но вовремя одумавшись, встал обратно. Вообще-то, он мечтал, чтоб билеты вдруг кончились – тогда б проблема решилась сама собой, и на вполне законных основаниях, все бы катилось по-прежнему, как этот треклятый поезд, тихонько стуча и вздрагивая… и все-таки он ехал.
   Мужчина свернул газету и аккуратно положив ее на столик, долго рассматривал проносившиеся мимо беленькие домики.
   – Хлопец, а вы до нас в командировку? – спросил он.
   – Да, – Олег вздохнул, потому что все начиналось сначала – где он работает, да какая интересная у него жизнь… Как уже опостылели эти постоянно повторяющиеся сюжеты!
   – А я тут войну зачинал, – мужчина смотрел в сторону, словно беседовал с самим собой, – драпали мы отсюда в сорок первом, а потом я же Киев и обратно забирал. Каждый год в начале апреля свидаемся. В прошлом годе только тридцать пять человек приехало со всего полка…
   Олег молчал. Его совершенно не интересовало, сколько осталось живых в том неизвестном ему полку – совсем другие вопросы, касавшиеся лично его, рождали тоскливое чувство безысходности. А тут еще эти стремительно возникавшие и так же стремительно исчезавшие белые столбики с черными циферками! Самих циферок Олег не успевал различить, но прекрасно знал, что обозначают они километры, все отдалявшие и отдалявшие его от Воронежа; от этого знания безысходность усиливалась, сдавливая, будто пятьсоттонным прессом орган, который поэты называют душой.
   – Я ж до Одера дошел… всю войну дымил.
   – Что делали? – странное словосочетание выдернуло Олега из собственных переживаний.
   – Маскировку обеспечивал, если по-военному, – мужчина повернулся к собеседнику, – шашки дымовые палил, пока колонна идет; на переправах тоже. Шашка – она такая трубочка; язычок вытащишь, обжижку чиркнешь, бросишь, и к следующей. Пока до последнего окопчика добежишь, опять первую пора палить. Так, четыре года и бегал – один на три окопчика… а обидно, знаешь, что? Хлопцы собираются все хорошие, только меня там никто не помнит, и я никого не знаю, хотя служили вместе – у них ведь общая война была, а у меня, вроде, своя. Был, правда, напарник – Павло; русский он, с Брянщины. Так его, на Одере успокоили. Дивчина у него осталась – не помню, как звали. Он ей письма каждый день строчил и таскал с собой, пока почтари не прилетят. Потом отправлял всей пачкой. Так-то вот…
   Олег с радостью понял, что никто не собирается влезать в его жизнь, и начал сосед разговор не потому, что прочитал газету и теперь мучается от скуки, а говорило в нем одиночество, которое не могла рассеять даже встреча с однополчанами.
   – Тимофеем Ильичом меня кликать, – неожиданно представился мужчина, – до сих пор не разумею, почему бог забрал Павло, а не меня; зачем я вернулся?.. Брата, шестнадцать ему стукнуло, полицаи повесили – партизанил хлопец; родители померли; жинка… приехал – нимаэ. Соседи говорят, с капитаном каким-то утикла, а там, бог их разберет – можа, померла с голоду, а, можа, правда, утикла. Вот, и вся жизнь поломалась. Вроде, руки-ноги целы, а кому это нужно?..
   Олег слушал чутко; наверное, давно никто так не внимал Тимофею Ильичу, и он воодушевился.
   – Березину когда переходили, налет был знатный – семьдесят «Юнкерсов»! Один, стерва, меня выследил – вижу, пикирует, а бечь-то нельзя, да и куда от него, гада, убегнешь? Вжался я в землю, а он мордой прямо в меня метит. Гляжу – немец, рожа красная, и в шлеме. Ну, думаю, сейчас из пулемета порежет, и все. А он бомбой решил, чтоб наверняка. Помню только рожу эту жирную и шлем помню. Очнулся по пояс в земле; ничего не слышу, и рот открыть не могу – скулу заело. Глянул – батеньки мои!.. Дыма-то и нет – все ветром стянуло, и переправа, как на ладони. Поднялся я, не помню как, и давай шашки те жечь, а сам в чем мать родила – одежку волной посрывало; одна штанина осталась… как сейчас помню – левая, лежал я на ней. Мне после боя командир полка наш, товарищ Еремченко, (добрый мужик был, убили его потом в самом Берлине) медаль «За отвагу» вручил!.. Да… тогда я быстро поднялся, а, вот, на Одере все-таки подловил меня снайпер ихний. Товарищ Еремченко сам в госпиталь приезжал и благодарность объявил, а я даже толком ответить не мог – так меня гад этот пришпандорил. Кончилась для меня война – до хаты вертался, а хату немцы тоже спалили… разумеешь, да?
   Олег не знал, что ответить – так все просто оказывалось у этого солдата, что он и слов таких не находил; обидно только было за сиротливую медаль и благодарность; но война, есть война.
   – А ты, хлопец, чего робишь? – Тимофей Ильич, видимо, устал от воспоминаний.
   Работа, которой Олег так гордился, выглядела мелочью, в сравнении с той, большой войной, тем не менее, он сказал:
   – По командировкам мотаюсь – прессы запускаю.
   – Важное дело, – Тимофей Ильич кивнул, – тоже важное дело. И что, так один все время и ездишь? Скверно ведь одному, уж я-то знаю… да и ты, небось, знаешь, – Тимофей Ильич рукой подпер подбородок, – я, знаешь, почему так думаю? Грустный ты, хоть молодой еще. Я молодым веселый был, бесшабашный…
   – У меня жена есть, – совершенно невпопад признался Олег, и тут же поднялся, сунув в карман сигареты, – пойду, покурю.
   – Покури, – Тимофей Ильич отвернулся к окну.
   Курил Олег долго, пытаясь разобраться, зачем сам, без всякого понуждения, впустил постороннего в «заповедник», где обитала его Самая Большая Боль – ведь не просто так он произнес эту фразу; для чего-то ведь сознание выплеснуло ее наружу!.. И наконец понял – ему хотелось получить поддержку родственной души; хотелось, чтоб ему сказали, что все идет правильно и по-другому быть не может, поэтому вернувшись, он начал без предисловий, будто Тимофей Ильич все это время только и думал о его жене:
   – Она дочь одного очень хорошего человека – я работал с ним, но он умер. Наташка тогда совсем дите была – только школу закончила, и ни родственников – никого. Не мог же я ее бросить?
   – Не мог, – согласился Тимофей Ильич.
   – Ну, вот. Так и получилось, что, в конце концов, я на ней женился. И тут… – Олег замолчал, не в состоянии сформулировать миллион мыслей, тяжело ворочавшихся в голове, и просто махнул рукой, – не психолог я и рассуждать не умею – мне проще любую машину отладить, чем с Наташкой объясняться! А она ж еще и на двенадцать лет моложе – у нее свои тараканы. Ей, вот, не нравится, что я уезжаю все время, а я, когда дома, с ума схожу – не знаю, чем заняться! Я не вижу себя без этой работы, понимаете? Что я, в цех пойду – надзирать за алкашами?.. Или в КБ?.. Они там сидят, рисуют, а я потом на месте все переделываю. Я – наладчик, и в этом я – бог! Я полезен людям, заводу… Родине, в конце концов! Я горжусь этим, и меня уважают. Я могу заставить дышать и двигаться то, что годами лежало грудой металла! Вы-то должны меня понять!
   – Я тебя понимаю, – Тимофей Ильич кивнул, – я не понимаю только, зачем тебе жена?
   – Как зачем? – этот вопрос Олег задавал себе многократно, поэтому ответ у него был готов, – мне казалось, что мы нужны друг другу. Знаете, как два одноногих – когда идут вместе, кажется, что ног у них две, и идти легче.
   – А говоришь, рассуждать не умеешь, – Тимофей Ильич усмехнулся, – только скажи, что будет, если каждая нога пойдет в свою сторону?
   – Как это?..
   – Ты ж сам сказал – молодая она; ей, небось, хочется на люди с мужем выйти… да ребенка ей хочется, в конце концов! А с кем она растить его будет? Одна? Ни жена, ни вдова… Эх, коли б мне в сорок пятом, сказали, что моя жинка живая и ждет меня, но я для этого должен… не важно что – я б все равно сделал!
   – Нет, Тимофей Ильич, – Олег встал и показывая, что дискуссия окончена; снова взял сигареты, – это вам кажется, что было бы так, потому что так уже не могло быть. У вас выбора не было – за вас выбрала война, а у меня есть. Я могу, либо то выбрать, либо другое, – он вышел, аккуратно прикрыв дверь, а Тимофей Ильич вздохнул.
   – Тока боишься ты, и того, и другого…
   Несмотря на то, что «слияния душ» не получилось, слова Тимофея Ильича все-таки задели Олега. …А, действительно, как Наташка проводит время? – он сам удивился, что этот важнейший для любого нормального мужа вопрос ни разу не пришел ему в голову. Он совершенно реально представил, как вчера, до семнадцати часов двенадцати минут (когда уходил поезд), Наташа лежала с журналом на своем любимом диване, ожидая, не вернется ли он вдруг, а потом…
   И тут Олег терялся. Его бесхитростное воображение быстренько пробежало стандартный маршрут, от ежевечернего бдения над учебниками до красавца-любовника, словно черт из табакерки, возникающего на пороге с его отъездом, но так и не смогло определить наиболее подходящий для Наташи вариант, поэтому сделало пометку на будущее: …приеду – не забыть спросить; обязательно!..
//-- * * * --//
   Примерно в то время, когда Олег вышел курить, Наташа только открыла глаза. Она привыкла вставать поздно, потому что никаких обязанностей, требовавших изменить неторопливый ритм утренней жизни, у нее не было – муж отсутствовал неделями и, соответственно, не нуждался, ни в завтраке, ни в свежевыглаженной рубашке; институт же она посещала от случая к случаю, и в обязательном порядке только по средам и пятницам; причем, вечерами, когда озабоченный народ с конспектами рассасывался по библиотекам, и в здании начиналась совсем другая, замечательная жизнь. Из актового зала в эти дни слышалась громкая музыка, по коридору бегали полуобнаженные девушки в неприлично коротких юбках и курить можно было не только в туалете, а прямо у кабинета декана (неважно, что дверь бывала уже заперта – сам факт наполнял сознание эдаким куражом вседозволенности).
   Если б не эти среды и пятницы, Наташа б, точно, бросила дурацкий вуз, который выбрал для нее Олег, а благодаря ним, она даже надеялась дотянуть до диплома (совершенно, правда, не представляя, что с ним потом делать) – ее пугало одно название специальности, которое ей там напишут: «технолог по металлообработке»!..
   Впрочем, до этого было еще далеко, а пока, несмотря на пропуски занятий и «мычание» на экзаменах, ей все два года безропотно ставили тройки и даже четверки. Это не удивляло, ни одногруппников, ни преподавателей – и те, и другие прекрасно понимали, что каждый вуз обязан расплачиваться за пребывание в своих стенах спортсменов и прочих незаурядных личностей. Наташа относилась к «прочим незаурядным личностям», с самого первого семестра став главной звездой и фактически руководителем ансамбля эстрадного танца, который постоянно вытягивал институт на призовые места во всевозможных фестивалях и конкурсах.
   …Сегодня у нас четверг, – сообразила Наташа и улыбнулась, – здорово – вчера была среда, а завтра будет пятница. Завтра, кровь из носа, надо доработать фокстрот и двигаться дальше, а то до межвузовского смотра уже меньше месяца… Если Маринка опять начнет путаться, я ее убью!.. Не, убивать жалко, а, вот, с танца сниму! А не захочет, пусть катится на все четыре стороны; у меня Ирка есть – эта все движения на лету схватывает; Маринку оставлю только для «Индии», и пусть сиськами трясет; благо, есть чем… опять девки будут обзывать меня Карабасом – так ведь и приклеится кликуха! Зря я им рассказала…
   «Карабас» являлся отдельной страницей Наташиной биографии, только совсем уж далекой, а потому всплывавшей в памяти лишь ощущением жуткой усталости, постоянными слезами, болью в мышцах, потянутыми связками и прочими неприятностями.
   Это была детская спортивная школа, где она занималась художественной гимнастикой целых пять лет, а Карабас – Тамара Сергеевна, их тренер. Так ее стали звать после того, как однажды перед соревнованиями она объявила: – Помните, как Карабас-Барабас наказывал своих кукол? Так вот, Мальвины вы мои, тех, кто не попадет в первую пятерку, лично повешу на шведской стенке! Все будут проходить и смеяться, а вы будете висеть, пока не поймете, что должны работать на результат, а не ходить сюда по маминой прихоти, дурака валять!
   Шестилетняя Наташа еще искренне верила, что если взрослые обещают, значит, так и будет; она была в таком ужасе от возможной перспективы, что со страха выиграла турнир – первый в своей жизни. Сейчас это кажется смешным, но она целый день ходила за Тамарой Сергеевной, ожидая, когда та осуществит задуманное, а не дождавшись, стала спрашивать у других тренеров, когда же будут вешать проигравших. Во-первых, ее волновал вопрос чисто технический – как повесить на стенку, даже шведскую, настоящих живых девочек; а, во-вторых… это, конечно, было не по-товарищески, но ей безумно хотелось увидеть, как будет висеть ее извечная конкурентка – Надька Григорьева, и обязательно показать ей в это время язык.
   Короче, Наташа сильно расстроилась, узнав, что это была всего лишь шутка, но прозвище за Тамарой так и осталось.
   …А ведь все оказалось не зря, – подумала она с высоты прошедших лет, – и гимнастика не зря, и в танцевальную студию не зря потом отходила почти три года – может, и диплом когда-нибудь пригодится… но, вот, только этим долбанным технологом я все равно работать никогда не буду!..
   Данное решение было твердым и не подлежало обсуждению – ей по уши хватило однажды увиденного производства, чтоб возненавидеть его навсегда.
   …Елки зеленые! Какой влюбленной девочкой была я тогда!.. Прячась от яркого солнца, нагло заглядывавшего в окно, Наташа повернулась на бок и закрыла глаза. Ее память, не обремененная обилием впечатлений, принялась с легкостью восстанавливать картинки трехлетней давности, но вдруг все оборвалось на трагической ноте: …Боже, ведь целых три года бессмысленного существования!..
   Она б очень хотела вернуть время назад; и не для того, чтоб воскресить отца или вытащить из небытия Сашку, которого с той судьбоносной ночи не видела ни разу – она страстно желала лишь вновь обрести такое робкое, но всепобеждающее состояние сиюминутного счастья; потрясающее ощущение сладостной боли покусанных губ, жара пылающих щек, слов, которые безмолвно читаются по губам, а потом всю жизнь оглушительным эхом звучат в сознании… Теперь-то она знала, что счастье только и бывает сиюминутным – этому научил ее Олег, думать о котором не хотелось, поэтому память услужливо вернула все к исходной точке, и тогда возник отец. …Конечно, надо было попросить прощения…но он же сам виноват! Зачем он меня ударил? Я, может, хотела, но не успела!.. – за прошедшие годы Наташа убедила себя, что, действительно, собиралась извиниться, – так что, папочка, уж как получилось – я тут не при чем…
   Отца, сидящего в кресле, со стаканом воды, она не забудет никогда, а, вот, все дальнейшее выглядело весьма сумбурно – красно-черный гроб; сырая земля, набившаяся под ногти траурной окантовкой; люди, между делом, беседующие о выполнении плана, уточняющие, достаточно ли закуплено водки на поминки; жуткая кладбищенская тишина… и наконец Олег.
   Наташа часто задавала себе вопрос, неужели еще тогда нельзя было догадаться, чем все закончится? И отвечала, что нельзя – как всякая девочка, она слишком верила в любовь, а пройдя школу Тамары-Карабаса, в свои возможности верила не меньше; именно, это помогло ей совершить Великий Подвиг, как потом окрестил ее безумный поступок, Олег…
   Ужасно захотелось курить; босиком прошлепав на кухню, Наташа сунула в рот сигарету; мельком взглянула в стоявшее здесь же зеркальце, и ужаснулась: …Господи, кикимора болотная!.. А хотя в ближайший месяц все равно никто не увидит, как я выгляжу по утрам… Ей стало обидно; а еще, внутри поднимался дух протеста – тот самый, который заставил ее выкрикнуть отцу все, что она даже еще не думала, а только собиралась подумать.
   …Посмотрим, буду ли я дожидаться тебя месяц! – Наташа глубоко затянулась. От первой утренней сигареты у нее всегда кружилась голова, поэтому она присела на табурет и уставилась в окно – на голые ветки яблонь и серый неровный забор. …А в Кировабаде тогда вовсю цвел кизил и перед неизвестным розовым зданием искрились фонтаны… Наташа улыбнулась своей прошлой наивности; тогда ведь ее волновал лишь один вопрос – есть ли у Олега жена. А то, что он полюбит ее… разве можно не полюбить молодую красивую девушку, готовую отдать, и себя, и все, что у нее есть?..
   …Оказывается, можно… – Наташа закрыла глаза.
   Самолет она почти не помнила, хотя летала первый раз в жизни – наверное, мысли были заняты другим; город Кировабад тоже не особо отложился в памяти, кроме розового здания с фонтанами, а, вот, как она пролезла через дыру в заборе машиностроительного завода и с замиранием сердца шла вдоль страшных серых строений с грязными окнами; как шарахалась от каждого мужчины, пытавшегося заговорить с ней на своем «птичьем» языке – это, наверное, умрет вместе с ней.
   …И ведь вышла, дура, именно к нужному цеху! Как это получилось?.. Небось, какие-то высшие силы приложили руку – я ж так хотела найти этого урода!..
   Огромные машины, похожие на металлические короба с навешанными по бокам колесами, гудели и лязгали, пережевывая стальную пищу; на пультах беспрестанно мигали лампочки, а рядом суетились маленькие люди. Зрелище повергало в шок, но Наташа бесстрашно шла вперед, мечтая лишь о том, чтоб повиснуть у Олега на шее, расплакаться от радости, а он бы целовал ее, как Сашка, и вытащил из грохочущего ада в светлый добрый мир…
   И она увидела его – высоко, на металлической площадке, в грязном комбинезоне; волосы постоянно падали на лоб, и он смахивал их черной рукой. Это был второй шок – разве такой представлялась ей жизнь наладчиков? Это должен был быть веселый и увлекательный круиз!
   Олег ласково протер… как будущий технолог по металлообработке, теперь-то она знала, что это называется «посадочное место вала главного привода»; затем крюк размером с голову, принес «диски фрикционной муфты». …Это я тогда была темная, а сейчас грамотная!.. Только б лучше он не диски на вал насаживал, а кое-что другое и на другой вал, – с издевкой подумала Наташа. А тогда она им гордилась! Впрочем, эта гордость не прошла до сих пор, но без любви стала холодной, как хвалебная статья в газете.
   Она помнила, как стояла внизу, маленькая и беззащитная; как громко позвала Олега, но тот лишь кивнул, даже не глянув в ее сторону. Это была, вроде, мелкая обида, хотя сейчас Наташа понимала – она ему просто не была нужна изначально; правильнее всего было б сразу лететь домой и не брать трубку, сколько б Олег ни звонил. …А он бы сам не позвонил, и все сложилось бы по-другому – жаль только, что нельзя проверить, как именно. Но уж не хуже, чем сейчас!..
   А тогда они все-таки встретились взглядами, и Наташа не увидела в его глазах радости. …Да-да, это я не потом так решила – уж глаза-то его я помню! Не было в них радости, хоть убей!..Я и до сих пор, не могу ее зажечь… Мысль была неприятной; заострять внимание на ней не хотелось, и Наташа предпочла вернуться в фантастическую цветущую весну, ждавшую их за границей ужасного завода.
   Они шли среди этого чуда, и Олег спросил: – Как ты сюда попала? …Тогда еще тоже можно было убежать, а я, дура, вместо этого, шептала ему: – Я тебя люблю… а он, урод, молчал, как истукан… он не истукан – он сам, как пресс! Если уж встанет на пути, то сдвинуть его невозможно ничем, ни лаской, ни слезами, ни угрозами. А так хотелось любви!.. – в сердцах, Наташа раздавила сигарету, – хотелось, чтоб он гладил меня, как свой чертов вал!.. Идиот, я ж, как фея прилетела подарить ему счастье!.. А он в гостинице предложил мне занять свободную кровать!.. Это надо быть полным дебилом! Почему я тогда не послала его подальше? Это был третий и последний шанс свалить…
   Наташа замерзла и вернувшись в комнату, залезла в постель, такую же пустую и холодную, как в кировабадской гостинице. …И зачем я тогда все-таки уложила его в койку?.. Дожидалась, дура, пока он накурится, взвесит, как он сказал, стоит ли ломать целку… а если «целка» прилетела сама за две тысячи километров, наверное, это не просто так! Значит, она любит тебя! Козел!.. Пока безрогий, но ничего, все у тебя еще впереди, иначе с таким мужем… он же не понимает, что в моем возрасте нельзя не жить с мужчиной столько времени! У меня все внутри болит, а я еще креплюсь! Мне памятник ставить надо, но не поставит ведь, тварь… Он тогда ведь даже не сказал, что любит меня – трахнул, как проститутку… Нет, он честный – что не сказал; это я – наивная дура…
   Ей захотелось плакать, совсем как тогда; и чтоб ее жалели, ласкали, но пустой дом мог ответить ей только глухой тишиной.
   …Любовь же должна быть взаимной! Если чувство живет только в ком-то одном – я читала, это – поклонение, обожание, даже унижение, но только не любовь! Раз он хочет уезжать, значит, ему со мной плохо – факт. И на что ж он меняет меня? На работу?.. Да неужто есть такая работа, чтоб заменить любовь?.. Хотя ведь мой отец – живой пример… вернее, уже не живой. Строители коммунизма хреновы – как я вас ненавижу! Я не хочу ничего строить – я хочу просто жить!..
   Дом давил звенящей тишиной и зябкой сыростью; Наташа чувствовала, что начинает задыхаться в этом склепе, наполненном тенями и запахом старых вещей. Вскочив, она быстро вымыла и высушила голову, накрасилась, обнаружив при этом два крошечных прыщика возле носа. …А вчера их не было! Точно, от недостатка мужских гормонов, – тщательно замазала прыщики тональным кремом, – сейчас пойду и отдамся первому встречному!.. Это, конечно, был блеф, и пока жарилась яичница, она подумала: …И куда? В институт?.. Чего там хорошего? Поеду кататься – глядишь, возникнут идеи…
   С тех пор, как в прошлом году, скорее, со скуки, чем по необходимости, Наташа сдала на права, она практически перестала ходить пешком; машина, хоть и старенькая – еще отцовская, придавала ей значимость в собственных глазах; да и водила она без напряжения, словно ездила с детства.
   Решительно распахнув шкаф, Наташа уставилась на свой гардероб. По сравнению с концертными костюмами, он выглядел блекло, и она его не любила.
   …Выброшу, на фиг, все эти тряпки! Надоели!.. – в раздумье она сморщила носик; брезгливо, одним пальчиком стала двигать вешалки, – все на помойку! Сплошной ширпотреб! Надо искать хорошую портниху… надо искать… – закрыв шкаф, она взяла валявшиеся на стуле, джинсы и водолазку.
   Этот простенький комплект ей нравился, и сделав тур перед зеркалом, она проговорила голосом диктора из Дома моделей:
   – Джинсы и водолазка, плотно облегающие фигуру, подчеркивают удивительную стройность ног, акцентируют внимание на небольшой, но красивой груди, а в сочетании со светлыми, распущенными волосами создают незабываемый, весьма привлекательный образ. Все это будет чрезвычайно модно в наступившем сезоне.
   Наташа показала зеркалу язык и подхватив сумочку, вышла из дома; глубоко вздохнула и поняла, как оказалась права – воздух был наполнен прозрачной свежестью, состоявшей из запахов вскопанной земли, молодой травы, голубого неба – все ведь имеет свои запахи, просто мы не умеем их классифицировать, а приправлена эта потрясающая смесь была пряным ароматом далекого костра. …Только на улицу – никаких помещений!.. Поеду куда-нибудь в парк!..
   Она поздоровалась с соседями, дружно готовившими огород под помидорную плантацию, но через пять минут газанула так, что те испуганно вскинули головы. …А пошли все к черту! На улице весна, и целый месяц я – свободная девушка; какое совпадение! Не понять вам этого, «садисты» и огородники!.. Проделав слалом между глубокими рытвинами, наполненными грязной водой, машина выползла на сухой асфальт, и покатилась… а просто покатилась, куда глаза глядят.
   Около универсама эти глаза углядели длинную очередь. …А вдруг что хорошее выкинули? – Наташа прижалась к бордюру и остановившись, вышла из машины, – дефицит надо брать, пока дают; когда потребуется – днем с огнем не найдешь…
   – Наташка!
   …О, развелось! В собаку палкой кинь, попадешь в Наташку!
   – Ну, ты чего? Привет!
   Она все-таки обернулась и увидела Сашку, которого только что вспоминала. …Точно, кто-то сверху колдует… По инерции проверив дверь, Наташа бросила ключи в сумочку.
   – Деловая, на тачке… – Саша улыбнулся.
   …Если б ты, придурок, не исчез тогда, все б могло сложиться по-другому… – с внезапным раздражением подумала она, найдя наконец виновного в своем нынешнем одиночестве; склонила голову, разглядывая несостоявшегося бой-френда.
   – И куда ж ты пропал? Такая ночь была сказочная; такие слова говорил; а потом – раз и нету!
   – Да то, сё… – Сашка смутился, и выглядело это настолько забавно, что Наташа принялась развивать тему.
   – Что ж за «то, сё», чтоб забыть любимую девушку? – но Саша молчал, – слушай!.. – Наташа прикрыла ладошкой рот, сделав загадочное лицо. Возникшая версия была абсурдной, но зато самой унизительной из всех возможных, а потому и самой подходящей для мести, – я знаю – ты, небось, пришел утречком, а папка штаны снял и так дал ремешка, что стало не до девочек, да?
   – Ничего не «да»! Он меня под домашний арест посадил, на месяц! А к тебе в один конец почти час ехать – он бы усек…
   – И что? – Наташа ехидно прищурилась.
   – А то! – огрызнулся Саша, – вот, тогда б я, точно, огреб! Он же из казаков; у них пороть – обычный метод воспитания, а, думаешь, охота?..
   – Ух, ты! – Наташа вытаращила глаза, представив здорового малого со спущенными штанами, по-детски стоящим в углу, и гипотетического отца, который методично лупил ремнем его уже пунцовую задницу; Сашка при этом ревел, как девчонка, просил прощения – смешная получилась картинка, – и часто он тебя, типа, драл?
   – Тебе-то какое дело? – Саша покраснел, стыдливо потупив взгляд, и Наташа великодушно решила не продолжать тему, посчитав месть состоявшейся; ей самой было не приятно вспоминать даже отцовскую пощечину, а уже если б кто-то проделал с ней такое!..
   – На месяц, говоришь, он тебя арестовал? А через месяц я уже вышла замуж, – она заглянула Сашке в лицо, желая увидеть реакцию, но тот все еще разглядывал свои пыльные туфли, и она примирительно погладила его руку, – извини. Это ж из-за меня, стервы, ты сидел под арестом; я ж в парк тебя потащила, а ты разве мог отказать девушке? Но я готова искупить вину.
   – Это как? – Саша удивленно вскинул голову.
   – Не знаешь, как девушки искупают вину?
   – Знаю, но… – Саша не понял, шутит она или нет, – а муж? Кто он, кстати, если не секрет?
   – Какие секреты? – Наташа кокетливо пожала плечами, – тридцать три года; бородатый красавец; получает кучу денег…
   – Поздравляю…
   – …но! – Наташа не дала ему сказать какой-нибудь дежурный комплимент, – главное в том, что на данный момент он в командировке, поэтому приглашаю в гости, если, конечно, тебе не надо в одиннадцать быть дома. А то еще выдерут, и опять из-за меня пострадаешь. Чего молчишь?
   Саша, и правда, лишь растерянно хлопал глазами – видимо, переход от одной ситуации к другой оказался слишком резким; потребовалась почти минута, прежде, чем он заулыбался и даже как-то горделиво выпрямился.
   – Я давно свободный человек. Оно ж как вышло… – он огляделся, но лавочек поблизости не было, и Наташа кивнула в сторону машины.
   – Пойдем, посидим. Если хочешь, могу подбросить, куда скажешь. Мне все равно делать нечего.
   – Да нет. Пойдем, просто посидим.
   – И как же ты освободился от родительского ига? – напомнила Наташа, усаживаясь на водительское место.
   – А отец решил податься на историческую родину, в Ростовскую область, – Саша достал сигарету, – станица… не помню названия. Какая-то родня – седьмая вода на киселе, оставили дом, и тут в нем окончательно проснулись казачьи корни. Я сказал, что в деревню не поеду, но ему деньги нужны были, чтоб дом там до ума довести, так он продал квартиру, и они с матерью свалили; сказали, что все мне потом в наследство оставят – мол, вернусь… как это?.. К истокам. Я теперь живу в общаге; учусь в универе на литфаке…
   – Значит, все класс! – обрадовалась Наташа, – и как насчет гостей? Сегодня, например.
   – Сегодня, точно, не получится, – Саша покачал головой, – я ж веду городское литературное объединение, а сегодня как раз заседание. Кстати, я свою новую поэму представлять буду.
   – Чего ты ведешь? – не поняла Наташа.
   – Слушай! – Сашины глаза заблестели, – а, приходи! Посмотришь на мою команду, послушаешь классные вещи!..
   – Запросто, – Наташа пожала плечами, решив, что, по крайней мере, вечер у нее будет чем-то занят.
   – Давай в половине седьмого. Вон, на том углу, – Саша постучал пальцем в стекло, – ой, Наташка, класс! Ты не представляешь, что там за ребята!.. У меня ж через месяц книжка выходит! А еще мы… только никому! – он перешел на шепот, – журнал подпольно издаем, – Саша посмотрел на часы, – все, я побежал, а то – дела. До половины седьмого, – он потянулся, чтоб поцеловать ее, но Наташа, вместо губ, ловко подставила руку. Получилось весьма эффектно, но Саша трагически вздохнул.
   Выйдя из машины, он сразу свернул за угол, а Наташа усмехнулась, глядя ему вслед. …Во, жизнь – был просто Сашка, которого, оказывается, отец даже лупил ремнем, а теперь книжки печатает, журналы подпольные – забавно… все меняется, только я сижу в своем болоте, как царевна-лягушка, и жду Ивана-Царевича. Черт, может, в ансамбль еще и пацанов набрать – ну, чтоб веселей было? Хотя нет – сразу начнутся разборки между девками… не хочу – надо найти что-то совсем на стороне… А, собственно, чем Сашка не «сторона»?.. – она завела двигатель и забыв, что собиралась заглянуть в универсам, поехала дальше в неизвестном ей самой направлении.
//-- * * * --//
   Дворец культуры, куда привел ее Сашка, Наташа прекрасно знала. Вернее, не так – она прекрасно знала уютный парк, расположенный рядом с дворцом, потому что там находилась главная в городе танцплощадка; туда она бегала еще в школе, а внутри дворца забегала только в туалет, под бдительным оком огромного гипсового Ленина, наблюдавшего, кто и когда справляет «революционную» нужду.
   Сашка же повел ее по мраморной лестнице, на второй этаж.
   – У нас там своя комната, – пояснил он, на ходу доставая ключ, – ты, главное, не бойся – парадом там командую я.
   – Я и не боюсь. Или они что, насиловать меня кинутся?
   – Да нет, – прежде чем открыть дверь, Сашка как-то странно посмотрел на гостью, – я так, просто.
   Комната оказалась довольно большой – кроме стола и целого ряда одинаковых зеленых стульев, там имелось даже пианино; правда, судя по сваленным на него подшивкам пожелтевших газет, никто на нем не играл. Наташа тоже не умела, поэтому равнодушно провела по крышке пальцем, оставив на пыльной поверхности черный зигзаг.
   – Вы здесь не убираете?
   – Мы, нет. Мы – люди творческие; нам это не надо.
   – Пардон, глупость сморозила, – Наташа усмехнулась.
   – Располагайся. Народ сейчас подтянется. Главное, не стесняйся честно высказывать свое мнение. У нас не действуют принципы демократического централизма, как в комсомоле – у нас демократия на грани анархии. На, вот, почитай наш манифест; Мишель написал – кстати, он основоположник нового направления в литературе – ёбофутуризм, – Сашка достал пачку размноженных на ротапринте и сшитых белыми нитками листков, – вообще, он – гений!
   Подобные определения пугали Наташу еще в школе, как, впрочем, и другие расхожие эпитеты, типа, «солнце русской поэзии», «зеркало русской жизни» – она не находила ничего особенного, ни в Пушкине, ни в Фете, ни в Некрасове, поэтому оценочная шкала, которой она пользовалась, находилась в диапазоне «нравится – не нравится», с начальной точкой отсчета «не знаю – не читала».
   – Курить-то здесь можно? – Наташа небрежно взяла листки.
   – Здесь все можно! Говорю ж, у нас демократия, – Сашка поставил перед ней грязную пол-литровую банку, – здесь и курить можно, и пить, и… и все остальное.
   – Неужели? – последнее заинтересовало ее гораздо больше манифеста, но развить мысль Наташа не успела, потому что дверь с шумом распахнулась и появился высокий худой парень с непромытыми светлыми волосами, свисавшими до плеч; его смешная бородка была слишком редкой, поэтому сквозь нее просвечивал подбородок, а мешковатая красная рубаха только подчеркивала его худобу.
   – О-го-го! – воскликнул он и раскинув длинные ручищи, двинулся к Сашке, – поэму новую принес?
   …Наверное, у него что-то со слухом, – решила Наташа, и, словно подтверждая диагноз, Сашка тоже перешел на крик:
   – Принес, Мишель!
   …Ага, это и есть их главный гений, – сообразила Наташа, пристально изучая невиданный доселе человеческий тип.
   – Внемлю с удовольствием! – плюхнувшись на стул спиной к гостье, он достал старую поцарапанную трубку и принялся набивать ее табаком.
   То, что он не обратил на нее внимания, Наташу только обрадовало – она не представляла, о чем говорят с «гениями».
   – Слышь, Сашка! – причмокнув, Мишель затянулся, – пока никого нет, давай покажу тебе свою новую штуку! Она так и называется – «штука»! Представляешь, принципиально новая форма! Были сонеты, баллады, а это – штука! Здорово, да?
   – Гениально! Чего я не додумался?.. – Сашка вздохнул.
   …Черт, что ж это означает – гениальность? Может, я тоже гений по части танцев?.. А зачем мне это? – Наташа вдруг пришла к выводу, что вовсе не хочет быть гением, – мне б найти человека, который бы любил меня, и чтоб я его любила… да ради этого я брошу все!..
   – Сейчас, погоди, – слюнявя палец, Мишель сосредоточенно перебирал пачку мятых, густо исписанных листков, но «штука», похоже, не находилась.
   Дверь снова открылась и в ближайшие пятнадцать минут больше не закрывалась. Сначала появились две девушки, такие одинаковые, что Наташе стало смешно. Они сели рядышком и синхронно закурили; сразу следом за ними, появилась третья, которая поздоровалась только с теми двумя, но подсела к Сашке, как и положено начальнику, расположившемуся за столом. Вытащив тоненькую книжку, она водила пальцем по страницам и возмущалась вполголоса – до Наташи долетали лишь отдельные наиболее эмоционально фразы: – Это же не стихи!.. – Что за рифма?!.. – Кто это печатает?!.. А Сашка молча кивал.
   Потом появился парень с портфелем, в мятых брюках с пузырями на коленях. Лицо его было красным и потным; он постоянно шмыгал носом, вытирал его рукой, а руку вытирал о брюки. Наташа была рада, что сел «сопляк» рядом не с ней, а с молчаливыми «двойняшками».
   – Я наконец-то родил! – провозгласил он, – только что, в автобусе кончил! Слушайте!
   – Поздравляю, что хоть кончил! – воскликнул Мишель.
   – А, ну, вас, – парень наклонился к «двойняшкам» и принялся шепотом декламировать им свое творение; при этом девушки испуганно отодвигались, а «сопливый» двигался за ними, пока не загнал их на самые крайние стулья.
   Последними пришли трое ребят, но Наташа уже не рассматривала их внимательно – ее взгляд рассеянно блуждал по стенам, а мысль была лишь одна: …бред какой-то от начала до конца… похоже на карикатуру… только, вот, она не знала, на что была та карикатура.
   Сашка поднялся и все сразу смолкли. Наташа тоже повернула голову в его сторону – наконец-то начинало происходить что-то реальное.
   – Сегодняшняя программа известна всем, – произнес он, – и начну я с небольшого фрагмента. Черный лай! Черный свист! – он воздел глаза к потолку, – черные голоса! С черного дерева черный лист уносится в черные небеса; черная кошка на черной дороге; черное слово для черной строки. Черные ноги, черные ноги, обутые в черные сапоги! Но я закрываю глаза и вижу цветные круги – черная, белая полоса, как две недописанные строки… Белая музыка в белых садах! Белые звезды в белой ночи! Белая булка в белых зубах! И белые-белые палачи! Белые голуби в белой пыли!..
   Краснолицый с шумом втянул сопли и взметнув вверх руку, прокричал:
   – …Рюмочка белой в белых руках! Я знаю! На желтенькие рубли ты весь разменялся в этих стихах!..
   Аудитория разразилась хохотом, и только Мишель выскочил на середину комнаты, дико вращая глазами.
   – Бездари! А ты, Леденцов, вообще, болван! Это же гениально! Вы чувствуете, какая четкая направленность мысли, какое нагнетание черного цвета, а потом, словно вера в лучшее, в полосатость жизни, все вмиг становится белым и прекрасным!
   – Это же смешно, понимаешь?! – заорал Леденцов, тоже вскакивая и размахивая листочками с собственными виршами, – такие стихи я могу кропать по десять за ночь про каждый цвет! Зеленое стекло бутылки. Зеленый лист. Зеленый глаз. Зеленый чепчик на затылке…
   – Боже, – простонал Мишель, – идиот… Кто пустил сюда этого идиота?! Зеленый чепчик… Ты вслушайся – черный лай, черный свист… Это ж картина всеобъемлющей, всемирной ночи – картина, вобравшая в себя все! – демонстрируя «все», он раскинул руки, – человек слепнет, и вдруг в цветных кругах ощущает пульс жизни, ощущает людей, жующих белую булку… – Мишель раскурил трубку торопливо, видимо, чтобы не потерять мысль, – …и мир – это обиталище автора, становится белым! Потрясающе!..
   Мишель замолчал и наступила благостная тишина.
   …Они ж сумасшедшие!.. – это было первое, что пришло Наташе на ум, и именно с этой позиции она обвела взглядом поэтов. Сашка улыбался – похоже, он и сам не думал так глубоко; «Девушка с книжкой» что-то быстро записывала в блокнот, покусывая неухоженный ноготь; троица, прибывшая последней, спорила между собой, но, судя по выражениям лиц, совсем не о «полосатости жизни»; молчаливые «двойняшки» сидели, сложив руки на коленях и тупо глядя перед собой. Только Леденцов не унимался, блуждая по комнате взглядом, словно выискивал, чем бы запустить в автора, но не найдя, набычился и шагнул вперед.
   – Ну и что? Ну и что?!.. А я нарисовал картину вечной природы – все ведь зеленое! Лист – элемент растительного мира, глаз – животного, бутылка – продукт человеческой деятельности, и даже чепчик…
   – …и даже пень!! – выкрикнул Мишель; запрокинув голову, он расхохотался собственной шутке.
   – Тише, ребята, – «девочка с книжкой» встала, целомудренно обдернув юбку, – это не стихи. Я здесь выписала несколько, с позволения сказать, рифм: голоса́– небеса́, строки́– сапоги́. Что это такое?..А размер?..
   – Причем здесь рифмы?! Причем размер?! – кричал Мишель, потрясая кулаками.
   – Да! Это не стихи! – взвизгнул Леденцов. Голос сорвался, и он закашлялся, подавившись соплями.
   – Образы, понимаешь, Ирина, образы! – сжав кулаки, Мишель надвигался на «девочку с книжкой», но та стояла неподвижно, строгая, как учительница.
   – Михаил, где ты их нашел?
   – О, господи! – Мишель звонко хлопнул себя по лбу, – ты вдумайся – белая булка в белых зубах! Это же гениально!
   – Это не образ! – отрезала Ирина.
   Наташа чувствовала, что у нее начинает болеть голова; закурила, и в это время, через открытую форточку, из парка донеслась музыка. …Еще ж не лето. Неужто теперь так рано открывают сезон?.. – она представила знакомые аллеи, заполненные слегка подвыпившей беззаботной публикой; шелестящие над головой деревья, разбрасывающие неровные тени; тусклые светильники в «клетке» из толстых прутьев, которые разделяли тех, кто заплатил за вход, и тех, кто просто пришел поглазеть; а, главное, общую атмосферу праздника!..
   – А, вот, ты! Вот, ты!! – возглас Мишеля вывел ее из состояния мечтательного покоя.
   Наташа подняла голову и поняла, что обращаются к ней.
   – Слушай! Скажи, что ты думаешь? Ты у нас человек новый, выскажи, так сказать, себя!
   Наташа покраснела, потому что все смотрели на нее и ждали; даже «троица» в углу прервала беседу. С мольбой во взгляде она повернулась к Сашке, но тот демонстративно отвернулся, бросив ее на произвол судьбы; один Мишель улыбался во весь рот, став похожим на веселого доброго коня.
   – Смелее, – произнес он неожиданно ласково, – не надо разбирать все по строчкам, как эта, – он пренебрежительно ткнул пальцем в Ирину, – тебе понравилось? Скажи, ведь понравилось? – голос его стал требовательным, и Наташа послушно повторила:
   – Понравилось…
   – Слышите! – восторжествовал Мишель, – а вам только строчки дергать из контекста! Это должно до сердца доходить!
   …Куда доходить? – чуть не ляпнула Наташа вслух, но вовремя спохватилась – ее б наверняка тут же растерзали.
   – Если никто больше не хочет высказаться, – Сашка поднялся, – то всем спасибо. Я внимательно выслушал все мнения, которые, по сути, мне до лампочки; сами понимаете – автор всегда прав. А теперь есть предложение – пусть Мишель покажет нам свою «штуку»…
   – Нет! – Леденцов воздел вверх руки, – у меня уже крыша едет от вашего ёбофутуризма! Я хочу выпить! – он извлек из портфеля поллитровку плодово-ягодного вина, – сколько можно заниматься фигней? Председатель, где стаканы?
   Молчаливые «двойняшки» тут же поднялись.
   – Куда же вы? – Мишель припал на колено, протягивая к ним руки, – не покидайте нас, о, прекрасные девы!
   – Нет-нет, нам пора, – они боязливо шарахнулись в сторону и выскользнули за дверь.
   Стаканы мгновенно нашлись, и через минуту на столе красовалась разнокалиберная батарея бутылок и штабель плавленых сырков. Только Леденцов не стал «скидываться», держа свою бутылку аж двумя руками. (…Похоже, у них ни в чем вкусы не совпадают, – подумала Наташа, – каждый со своим…)
   Первой выпила Ирина; выпила залпом и кинула в рот крошечный кусочек сырка. Мишель протянул стакан Наташе, но та отвела его руку.
   – Извините, я за рулем.
   – Пардон, мадмуазель, – продемонстрировав лошадиную улыбку, он двинулся дальше, и, в конце концов, обслужив всех, налил себе «с горкой» и подсел к Сашке. Судя по листку, он все-таки читал свою «штуку», только негромко (оказывается, он умел и так), склонившись к Сашиному уху; при этом периодически делая паузы, прихлебывая портвейн и попыхивая трубкой.
   Леденцов пил прямо из горлышка и быстро пьянел; загадочная «троица», осушив два «огняка» молча поднялась и удалилась так же дружно, как и появилась. Наташе, единственной трезвой, было забавно наблюдать за происходящим. Так, к примеру, в Ирине проснулась энергия – она, как тигрица по клетке, ходила из угла в угол, заложив руки за спину и вскинув лицо к потолку; ее длинные черные волосы колыхались при каждом движении, а губы шевелились, словно произнося заклинание. Она периодически подливала себе в стакан, выпивала и снова начинала маршировать. Наташе даже сделалось жутко – казалось, эта девушка со змеями вместо волос, повернется и бросится на нее с тем же остервенением, с каким сейчас мечется по комнате.
   Леденцов уснул, поникнув головой; он продолжал сжимать опустевшую бутылку, и листок со стихами медленно спланировал к Наташиным ногам. Пока никто не видел, она подняла его: «…Самолет тряхнуло в воздушной яме – кто-то рыгнул, удержаться не смог…», и бросила обратно на пол. Ей захотелось просто встать и уйти, но как ни нелепо это звучит, она боялась оказаться на пути жуткой черной женщины.
   А за окном призывно играла музыка, для кого-то заказывали танцы. Нет, она, конечно, не пойдет туда – там уже и знакомых-то не осталось, но как это ласкало слух и будило воображение!..
   – Вот такая «штука»! – заключил Мишель, закончив чтение, и это вернуло Наташу к реалиям. …Они, точно, шизофреники! О чем они говорили весь вечер?..
   – Знаешь, вторую часть надо немножко сократить, – задумчиво произнес Сашка. Критика, похоже, Мишелю не понравилась, и он резко сменил тему:
   – Ирин, чего ты мечешься?
   – Я творю! Дома я не могу творить! Ради бога, не мешайте! – взмолилась она, картинно заламывая руки.
   – До закрытия-то успеешь? – Сашка посмотрел на часы, – а то погнали к Мишелю; до утра, как говорит Леденцов, кончишь.
   – Пошляк! Декадент! – истерично взвизгнула поэтесса, выскакивая из комнаты.
   Путь был свободен; не зная, сколь надолго, Наташа встала.
   – Саш, было очень здорово, но, как я поняла, все уже закончилось? Может, поедем?
   – А?.. – он посмотрел, словно не узнав ее, – куда поедем? Ах, да… Нет, Наташ, я сейчас поеду к Мишелю – надо доработать его «штуку» к следующему номеру журнала. Может, завтра?
   От такого предательства она потеряла дар речи; судорожно сглотнула… и речь вернулась.
   – Да пошли вы все! – Наташа хлопнула дверью так, что эхо ответило ей с первого этажа.
   Едва она оказалась на улице, весенний воздух, так и не сумевший пробраться в крошечную форточку, поглотил ее, растворяя в своей бесконечности пьяные лица поэтов и очищая сознание от никому ненужных впечатлений – их место мгновенно заняли ее собственные переживания. …Какой же он урод! Неужто читать этот бред приятнее, чем провести ночь со мной? Олег хоть занят реальным делом – его хоть можно понять… нет, понять его тоже нельзя – можно попытаться объяснить… чем я, дура, и занималась три года… А этот-то!.. Мало отец порол его – все равно вырос дебил!.. Ну, почему?.. Почему я никому не нужна? Я что, требую чего-то невозможного? Я просто хочу быть кому-то нужной – хочу, чтоб меня любили, и все!..
   Открыв машину, она плюхнулась на сиденье и удивлением обнаружила, что не плачет. Нет, ей по-прежнему было жаль себя, но какой-то другой жалостью – не взывающей в пустоту, а осмысленной… это была даже не жалость – скорее, переоценка ценностей, только ее результат был еще не совсем ясен. …Ничего, впереди много одиноких ночей!.. – Наташа повернула ключ; машина вздрогнула и ласково заурчала, – хоть ты меня понимаешь, умница…
   …ТОГДА НАТАША НЕ МОГЛА ПРЕДПОЛОЖИТЬ, ЧТО ДО ОКОНЧАНИЯ ЕЕ ТОСКЛИВОГО СУЩЕСТВОВАНИЯ ОСТАВАЛОСЬ ЧУТЬ БОЛЬШЕ ДВУХСОТ ДНЕЙ…

Глава шестая
ПРЕДПОЛЕТНЫЙ ОТБОР

   За окнами зеленели сады, среди которых, то и дело возникали белые стены, красноватые крыши, но все это исчезало так быстро, что толком никто ничего не успевал разглядеть. Одно село незаметно сменялось другим, и были они такие одинаковые, что, казалось, будто поезд движется по кругу. Полуденный зной заставлял людей прятаться в тень, убегать к воде, скрываться в прохладу домов, но в поезде некуда было деться от изматывающей, угнетающей духоты, от потной липкости собственного тела, от жажды, мучившей постоянно. Женя Глухов, раздевшись до плавок, в изнеможении лежал на полке, бессмысленно глядя через раскрытую дверь, как по коридору проходили такие же полуголые, утомленные жарой и дорогой, люди. Они поминутно глядели на часы, ожидая, когда можно будет выйти из «душегубки» и выпить хотя бы по-настоящему холодной воды, но стрелки двигались ужасающе медленно, да к тому же, поезд опаздывал на двадцать минут.
   Женин сосед лениво оглядел столик с разбросанными картами и недопитой бутылкой отвратительного горячего пива; помотал головой, отчего мокрые пряди длинных волос метнулись в разные стороны.
   – Летайте самолетами Аэрофлота… – пробормотал он, размазывая капли пота на груди, – кошмарище…
   – Сколько нам еще жариться в этой духовке? – Женя посмотрел на него сверху вниз.
   – Почти час. А если тебе до Броваров, то это еще двадцать минут на метро, сорок на автобусе и минут пятнадцать пешком. Я те места хорошо знаю – у меня брат на алюминиевом работает. Ты не туда едешь?
   – Нет, там есть какой-то завод порошковой металлургии.
   – Ох, не завидую. Сам не был, но, говорят, в аду лучше.
   – Посмотрим…
   Разговор иссяк, и Женя снова откинулся на влажную подушку, размышляя, что может быть хуже ада. В сознании тут же возникли черти, виртуозно орудовавшие вилами, и котлы, в которых барахтались обнаженные люди – картинка получилась совсем не страшной, поэтому решив развлечься, Женя взялся награждать грешников знакомыми лицами.
   …Чтоб знать, что хуже ада, надо сначала выяснить, какой он, ад – наверняка, это не хреновый завод и даже не этот выжигающий мозги поезд… – он повернулся на бок, с завистью глядя в окно, – зато я знаю, каким будет мой рай – это три года во Франции!.. Кстати, что-то долго молчит «Станкоимпорт» – документы-то отправили еще весной; по идее, месяца через два пора б уже выдвигаться… хотя в нашей советской стране все делается в авральном режиме – как пятилетку в четыре года…
   И все-таки в Париже будет один паршивый момент – похоже, три года придется жить только с Танькой… да я ж удавлюсь со скуки! А француженок особо не поснимаешь – без языка-то; да и КГБшники, небось, следят за моральным обликом, козлы. Вот, что хуже ада – три года облизываться на красивых девок, а спать с женой…
   Всезнающий сосед вдруг начал одеваться.
   – Приехали, что ли? – Женя и сам понимал, что вопрос звучит глупо – вряд ли что-то другое могло заставить человека добровольно напяливать на истекающее по том тело, рубашку и брюки, поэтому не дожидаясь ответа, спрыгнул вниз.
   Поезд в это время выскочил на мост, под которым призывно блестел Днепр; на его зеленых берегах ослепительно сияли купола церквей. …Жалко, что надо еще куда-то ехать, – подумал Женя, – сейчас бы залез в воду и сидел до самой ночи…
   – Слушай, а в Броварах речка есть? – спросил он.
   – Нету. Ближайшая – Десна, но это далеко, чтоб просто сбегать искупаться.
   – Значит, будем сидеть в ванне, – Женя вздохнул.

   Путь до «ванны» оказался в точности таким, как описывал сосед по купе – метро, автобус, и в два часа Женя уже шагал от остановки со смешным названием «Порошинка» в направлении многоэтажек, где, как ему объяснили, находилось заводское общежитие, а при нем единственная в городе гостиница.
   Одноместных номеров в ней не предусматривалось изначально, и администратор, отвечая на многозначительные Женины улыбки, выбрала из имевшихся зол, меньшее – студента, приехавшего писать диплом на одном из местных заводов. По словам администратора, он постоянно уезжал консультироваться с руководителем, возвращался на пару дней и уезжал снова.
   – Так что, фактически, будете жить один, – заверила она, – а платить придется в половину меньше.
   – Вот, насчет, платить, меня не сильно волнует, – Женя забросил на плечо сумку.
   – Идите, Игорек дома, – девушка оглянулась на доску с рядами ключей, висевших на гвоздиках, – он, вроде, завтра уедет.
   Дверь, и правда, оказалась не заперта; войдя, Женя увидел улыбчивого бугая, курившего на подоконнике. На столе высилась пирамида из грязных тарелок, стояли консервные банки, превращенные в пепельницы и несколько пустых винных бутылок; стул занимал старенький магнитофон.
   – Привет, – Жене сосед был не особо интересен, поэтому первым делом он оглядел одинаково смятые кровати, – какая моя?
   – Правая. Извини, мы тут вчера покувыркались немножко, но постель не трогали – все чистое; под подушкой лежит.
   – И то, слава богу, – Женя приподнял подушку и, действительно, увидел стопку белья. Перевернув на изнанку покрывало, на котором вчера «кувыркались», он сел и закурил, – душ-то работает?
   – Работает, но вода холодная… хотя по такой погоде, нормально. Слушай, – Игорь почесал затылок, – я как-то не рассчитывал на соседей, поэтому с подругой договорился. Не возражаешь? Завтра я на неделю свалю, а то деньги кончаются – надо папашку тряхнуть, – он засмеялся, – сын, чай, диплом пишет – не фигней страдает. Так что будешь тут полным хозяином, а сегодня уж… короче, не возражаешь?
   – Валяй, – Женя благодушно махнул рукой, и достав из сумки полотенце, ушел в ванную.
   В первую секунду ледяная вода обожгла тело, но потом стало приятно, и он долго млел под душем, чувствуя легкое покалывание кожи, а когда вернулся, Игоря в комнате не было. Женя, не спеша, заправил постель и лег, раскинув руки. Не хотелось даже шевелиться, а не то, что ехать на завод. …Я ж не Чернов – трудоголизмом не страдаю. Да и кому я там нужен к концу дня?.. – он закрыл глаза. Ветерок, чуть остывший к вечеру, врываясь в открытое окно, ласково гладил воспрянувшее тело; это был редкий момент, когда Жене больше ничего и не хотелось.
   Скорее всего, он даже задремал, потому что вздрогнул, когда входная дверь с шумом распахнулась. На пороге стоял Игорь с девушкой и тремя бутылками вина. Женя промолчал, так как сам не раз попадал в подобные ситуации. Правда, девушка его не впечатлила – хоть и выглядела она лет на двадцать, но по Жениным меркам, была слишком «сытенькой», а челка и локоны спускавшиеся с висков, делали ее похожей на афганскую борзую; масть у нее тоже была неопределенной, как у афганки.
   – Это Светка, – Игорь водрузил на стол спиртное и повернулся к девушке, – садись, – ловко открыв бутылку, он сразу наполнил стакан, – Жень, ты выпиваешь?
   – Выпиваю, но сейчас как-то жарко.
   – Ну и ладно, – он протянул стакан девушке, – за мой отъезд и скорое возвращение.
   Женя закурил, наблюдая, как Света пьет – мелкими судорожными глотками она вытянула полный стакан, занюхала рукавом, потому что закуску ее кавалер не предусмотрел, и полезла в сумочку за сигаретами.
   – Чего уставился? – выдохнула она с облачком дыма.
   – Оно ж лучше, чем на стенку, – Женя пожал плечами.
   Повисла пауза, слишком долгая даже для великих актеров.
   – И зарезал сам себя-я, веселый разговор, – тихонько пропел Женя, но юмор ни до кого не дошел – Света тупо смотрела в окно, а Игорь сосредоточенно изучал пачку «Примы». Сладко зевнув, Женя взял газету, – и что ж у нас творится в мире? Так, бойцы фронта национального освобождения имени Сандино…
   – Игорек, – Света решительно поднялась, – я домой пойду.
   – Не нравится про Никарагуа? – Женя удивленно повернул голову, – могу осветить положение на Ближнем Востоке.
   Игорь недовольно глянул на соседа и тоже вышел. Едва закрылась дверь, Женя расхохотался; швырнул газету на пол.
   – Нашел подружку… студент, твою мать!.. Лучше б купил надувную женщину, – он снова закрыл глаза – жара, похоже, реально разжижала мозги, и мысли тонули в этом расплаве, так и не родившись.
   Очнулся Женя от громкого шороха и открыв глаза, увидел, что на улице смеркалось; но это было не главное – главное, жара спала совсем, вернув организм к жизни, и первое, о чем он заявил, был голод. На кухне что-то звякнуло. …Стакан, – оценил звук Женя, – похоже, банкет продолжается…
   Вышел на кухню, но Игорь был один. Перед ним лежала порезанная на газете колбаса, стояла банка кабачковой икры и початая бутылка все того же портвейна.
   – Слушай, магазин тут далеко? А то жрать охота.
   – Садись, – Игорь гостеприимно обвел рукой скудный стол, – все есть. Чего нам не хватит?
   – Ну, спасибо, – никуда идти Жене не хотелось; он сел напротив и сделал бутерброд, – я тут надолго, так что сочтемся.
   – Сейчас-то хоть примешь? – Игорь достал второй стакан.
   – Сейчас приму.
   Они чокнулись, выпили и посчитав процесс сближения состоявшимся, Игорь вернулся к дневному инциденту.
   – Зря ты козлячился, – он снова наполнил стаканы, – у Светки есть нормальные подруги; девочки все без комплексов, так что можно поменяться в процессе. А, хочешь, кровать на кухню вынесем, и будет тебе отдельная спальня.
   Женя вспомнил, как однажды уже выносил на кухню маленький скрипучий диван. Он-то думал, что впечатления той ночи давно поблекли и умерли, а, оказывается, нет …как, впрочем, и все, происходящее в нашей жизни – меняется лишь отношение, сохраняясь, либо строчкой в записной книжке, либо – строкой в сердце…
   – Понимаешь, – Женя зачерпнул икры, – я уже отвык от дешевых шлюх.
   – Ай, какие мы разборчивые! – Игорь засмеялся, – а мне, вот, без разницы, шлюхи они или нет!..
   – Имеешь право, – Женя поднял стакан, – я тебе не детская комната милиции; хочешь водить таких девок – води, а я предпочитаю других.
   – Есть и другие, – Игорь прищурился, – Окси, например.
   – Что есть «Окси»?
   – Оксанка. О, сейчас расскажу! – Игорь торопливо выпил и придвинулся ближе, – снял я ее в кабаке – они там день рождения бухали. Я был, как всегда, на «подсосе»… у меня, понимаешь, принцип – лучше два дня красиво погулять, а потом сидеть на хлебе и воде, чем каждый день бездарно питаться в столовой котлетами с макаронами. У меня отец – большая шишка; денег валом, и мне всегда отстегивает без вопросов. А куда их девать – на девочек, да на кабак. Утром у папы взял, вечером – гол, как сокол, и снова к папе. Я привык так…
   – Так, Окси-то что? – в этих мироощущениях «прожигателя жизни» для Жени не было ничего нового и интересного.
   – Да, Окси… короче, у них стол от бухла ломится, я и подсел. Попили, дурака поваляли, но там свои пацаны были, поэтому договорились с ней на завтра; ну, так – по пьяни. Думал, не придет, а утром выхожу, пивка попить – она уже у подъезда трется. Рассмотрел трезвым взглядом – девочка на пять баллов – тонкая, звонкая, прозрачная; ножки – залюбуешься! Ручки, как веточки, а глазищи зеленющие!.. Не знаю, как сказать… они, вроде, засасывают. Ей бы художникам позировать, но нет ни фига в Броварах художников.
   – Интригующе, – Женя закурил. С одной стороны, он не доверял вкусам Игоря, но если это действительно правда!..
   – Сюда она по началу идти отказалась – городишко маленький; все друг друга знают, а ей тогда восемнадцати еще не было. Короче, пошли мы гулять. С такой девочкой не то, что трахаться – с ней просто пройтись приятно!.. Но жутко скучно! Я уж, и так, и сяк, а она молчит, как сонный бегемот; со Светкой однозначно веселее, но та притягивает непонятно, чем… как привораживает!..Ну и гуляли мы как-то по Киеву и решили остаться ночевать в гидропарке – романтики захотелось. Представляешь, в полночь, под звон колоколов, мы трахались прямо на берегу! Фантастика!.. Но самое смешное – когда шла, даже обнять не давала, а тут – делай с ней, что хочешь… гибкая, зараза – куда там той Камасутре!.. А под утро нас менты подобрали; составили акт…
   – …а она несовершеннолетняя, – подсказал Женя.
   – Не, факт насилия ведь не зафиксирован, а остальное утрясли. После того случая она, вообще, переселилась ко мне в гостиницу, и даже стала разговаривать. Так вот, ее кредо – девочка для развлечений; не умеет она, ни стирать, ни готовить; и замуж не хочет, потому как не может видеть одного и того же мужика больше недели. Нормальные заявки для семнадцати лет, да?.. Но оно, и правда, все быстро закончилось…
   – Как в скверной сказке: жили они недолго и несчастливо, но зато хоть умерли в один день, – успел вставить Женя.
   – …В последний раз она мне такое выдала, что я до сих пор не въехал. Если хочешь, говорит, заходи, но у меня есть коронный прикол – смотрю в упор на мужика и, вроде, не узнаю; он кулаком в грудь стучит – до него ж не доходит, что мне просто все это уже надоело. Вчера, вот, было нужно, а сегодня, надоело. Так что, не удивляйся, если чего…
   – Так она сказала? – Женя чуть подался вперед. …Черт! Для полноты ощущений, действительно, остается вынести на кухню кровать… но я ведь уже знаю конец этой истории!.. Или в прошлый раз получился фальшстарт и мне дали еще одну попытку сыграть ту же Игру?..
   – Вот, и ты не въехал! – обрадовался Игорь, – девушки так не поступают; это для мужика нормально – сегодня она тебе нужна, а завтра надоела…
   – Заткнись, а?
   – Ты чего? – растерялся Игорь.
   – Извини, – Женя потер виски, – познакомь меня с ней, ладно? Один раз я уже встречал похожую девушку…
   – Расскажи!
   – Это будет не интересно… – Женя отвернулся к окну, – понимаешь, слова – такая противная штука, которая возникает, когда, либо еще ничего нет, либо все уже закончилось, а, вот, то, что находится между тем и этим, прекрасно обходится без слов; поэтому рассказывать трудно – передаешь факты, но не суть.
   – Ну, замутил… – Игорь растерянно хлопал глазами, и дальше Женя уже объяснял не ему, а беседовал с самим собой.
   – Знаешь, брат, когда на свет извлекаются красивые слова? Когда не остается совсем ничего. Но до этого состояния отношения лучше не доводить – расставаться надо вовремя, и тот, кто уходит первым, всегда в выигрыше. Уйти вовремя – это редкое умение, ведь глупым людям кажется, что можно что-то вернуть, что-то исправить. Когда-то, хохмы ради, я писал письма одной бывшей подруге; она, естественно, отвечала. Красивые были письма – жонглировать словами-то легко и просто. А однажды я опять попал в тот город и зашел к ней. Никогда не забуду, как мы стояли и не узнавали друг друга – мы давно забыли, кто как выглядит, но она ждала слов, которые так гладко ложились на бумагу, а я не стал повторить их вслух. Тем не менее, я жил у нее, пил, ел, спал с ней – это было безумно скучно; если честно, просто не хотелось перебираться в гостиницу. Она тоже так и не сказала ничего похожего на свои письменные излияния… Короче, я к чему все это – если Окси умеет, как ты говоришь, уходить первой, это не обычная проститутка; это человек другого миропонимания…
   – Ой, да брось ты! – Игорь пренебрежительно махнул рукой, – какое миропонимание? Дура она малолетняя, и не знает, чего хочет. А насчет того, чтоб уходить первым, ты правильно сказал; только у меня это проще звучит – трахнул и сваливай!
   – Экий ты примитивный, – Женя засмеялся, – под все должна быть подведена теоретическая база. Или вас в институте не учат этому?.. Ладно, ты меня с Окси когда познакомишь?
   – Теперь уж, когда вернусь, – Игорь пожал плечами, – хотя за неделю ты и сам на нее наткнешься, если по кабакам походишь, благо, здесь их не так много.
   – И по кабакам походим…
   Портвейн успешно сбил чувство голода, но продолжать потреблять этот отдающий блевотиной напиток, не хотелось.
   – Ладно, спасибо за ужин, – Женя поднялся, – пошел я спать, а то завтра на завод надо съездить.
   – Съезди, если надо. А я утром сваливаю.

   Правда, утро началось у них одновременно, и прежде, чем отправиться на «Порошинку», Игорь успел показать остановку, откуда ходил автобус на порошковый завод, гастроном и кафе, где Женя остался завтракать. Называлось оно «Горизонт» и, скорее всего, было переделано из столовой, но, главное, что пельмени оказались вполне съедобными.
   До завода Женя доехал быстро, и то, что увидел за стеклянной проходной, производило приятное впечатление. Чисто подметенная тополиная аллея вела к зданию заводоуправления; стены цехов, от земли и до самых крыш украшали огромные плакаты, изображавшие рабочих у станков и колхозников со снопами золотой пшеницы, да и вынесший пропуск главный механик был очень приветлив и постоянно улыбался. Только, вот, в цех он почему-то не пошел, позвонив кому-то, отправил Женю одного.
   У огромных синих ворот Женя прождал минут десять и недоуменно пожав плечами, сам открыл дверь. После яркого солнца он замер, сразу попав в сумерки, а когда глаза привыкали, ему стало жутко – в тонких солнечных лучах, все же пробивавшихся через немногочисленные щели, сверкала наполнявшая воздух металлическая пыль, перемешанная с графитом. Сделалось понятным и назначение плакатов – они наглухо закрывали окна, чтоб люди не сошли с ума, ежесекундно видя, чем они дышат.
   …Шеф – скотина!.. – Женя закрыл нос платком, – я понимаю – перед загранкой гоняет меня по всяким монстрам, но такого производства во Франции просто не может быть! Нет, здесь я работать не буду!..
   Мимо прошли двое рабочих – их комбинезоны отливали холодным блеском, а на черных, как у негров, лицах выделялись лишь зубы и белки глаз. Вдали двигались еще несколько человек; двигались медленно, подобно теням – казалось, закрой глаза и услышишь кандальный звон.
   Дальше Женя не пошел. Ему хватило того, что за какие-то пять минут платок тоже стал черным и блестящим. …Тут же год, и силикоз!.. – испуганно подумал он, – прав был малый из поезда – это хуже ада!.. Поспешно выскочив наружу, он направился в ОГМ, чтоб раз и навсегда закрыть этот жуткий объект, но улыбчивый главный механик, похоже, считал по-другому.
   – Что скажете? – спросил он, как ни в чем ни бывало.
   – Скажу, что фигню вы затеяли, – присев на стул, Женя закурил, – вам сюда надо зеков и побольше. Неужто вы думаете, что электроника будет работать в таких условиях? Там уже, небось, на платах в два пальца слой вашего гребаного порошка!
   – Она должна работать – мы взяли соцобязательства…
   – Да срать мне на ваши обязательства! – перебил Женя, – я реально смотрю на вещи!
   – Если вы реально смотрите на вещи, то давайте и говорить реально, – улыбка пропала с лица механика, – недостатка в средствах мы не испытываем, поэтому называйте сумму и приступайте к работе; если надо, будем герметизировать шкафы, а что еще остается?
   – Вы серьезно? – Женя уставился на механика, пытаясь оценить его возможности; играть здесь надо было ва-банк, поэтому быстро умножив свою годовую зарплату на два, он назвал цифру, способную шокировать любого здравомыслящего человека, но механик даже не смутился. Пройдясь по кабинету и оглядев Женю со всех сторон, он буднично произнес:
   – Я согласен.
   – Согласны?.. – Женя удивился, но не обрадовался – все-таки уехать из этого кошмара ему казалось лучшим вариантом, – тогда мне нужен еще человек, ведь наладка – это одно, а пытаться… повторяю, пытаться! герметизировать шкафы, это совсем другой объем работ.
   – Ради бога. Приглашайте своего человека, – подвинув телефон, механик сложил руки, как прилежный ученик.
   – Ладно, – Женя неуверенно снял трубку.
   Дозвонился он сразу, но толку с этого было не много – Нина, естественно, ничего не могла решить без шефа, а тот находился в Москве и собирался вернуться на следующей неделе.
   – Глянь, а поблизости тут никого нет? – попросил Женя.
   – Сейчас папку с приказами возьму, – Нина замолчала и через минуту радостно воскликнула, – слушай, Киев – это ж рядом с Броварами, да? Так вот, Олег Чернов там, на приборостроительном заводе… О! И к нему должен выехать или уже выехал твой лепший друг – Некрылов!
   – Все, Нин, спасибо, – положив трубку, Женя повернулся к механику, – мне надо будет съездить в Киев.
   – Езжайте, – тот пожал плечами, – честно говоря, ваша машина нам не к спеху, но до Нового года она должна работать.
   – До Нового года? – Женя засмеялся. …Да до Нового года все изменится, на хрен!.. – он имел в виду лишь свою поездку во Францию, и даже не предполагал, насколько пророческой окажется эта внезапно проскочившая мысль…
//-- * * * --//
   Наташа выключила магнитофон, но мелодия продолжала звучать в сознании с прежней четкостью; она испуганно посмотрела на погасшую зеленую лампочку. …Кажется, я схожу с ума… Закрыв ладонями уши, несколько раз мотнула головой, и стало тихо. Облегченно вздохнула; оглядела комнату, медленно двигая взгляд по знакомым вещам, стоявшим в идеальном порядке; даже безжизненно повисшие шторы имели одинаковое количество одинаковых складочек! Но особенно ее бесило издевательски гладкое покрывало на диване – оно выглядело непоколебимым, словно там никто никогда не спал.
   …Можно, конечно, сейчас все побить, поломать, и наступит хаос – только это будет тоже мертвый хаос… Взгляд вернулся к магнитофону, но рука не среагировала на призыв, хотя мелодия Наташе нравилась и была просто создана для шикарного танца. …Не хочу! Ничего не хочу!.. Проклятые каникулы! Все разъехались, все отдыхают – одна я сижу тут, как дура! Этот козел в своем Киеве… в конце концов, мог бы взять меня с собой – говорят, красивый город… А что изменится? Я уже слетала в Кировабад, будь он неладен – нашла приключение на всю жизнь!.. Хотя почему на всю? Лет-то мне сколько – жизнь только начинается!..
   Наверное, действительно, существует в человеке некая «чаша терпения» – не абстрактный поэтический образ, а вполне реальный сосуд, куда собираются обиды, ложь, недомолвки, даже необдуманно брошенные слова; и имеет он определенный объем, причем, у каждого человека свой. Если сосуд переполняется, зловонная масса, сначала по капельке, а потом ручейком, начинает стекать напрямую в душу.
   Наташин «сосуд» был полон до краев, потому что она явственно ощущала приближение краха. Вроде, разводились мосты – сначала еще можно дотянуться друг до друга рукой, потом перешагнуть, а теперь и прыгать-то стало страшно, хотя Наташа старалась не смотреть в разверзшуюся под ногами бездну, чтоб сохранить в душе прекрасную трепетность когда-то доставшегося ей наивного счастья. Но как не смотреть, если бездна уже омывала ей ноги; если ее было видно невооруженным глазом, невооруженным сердцем?..
   Правда, подобное состояние накатывалось волнами – на репетициях оно, вроде, отступало, и все выглядело не так уж плохо, но эти чертовы каникулы!.. В последние дни Наташе казалось, что даже вещи медленно умирают, наполняя пространство холодом, который скоро должен сковать и ее саму. А как воспарить над бездной, она не знала.
   Сашка, как возможный кандидат, даже не рассматривался. Проанализировав свои чувства, Наташа пришла к выводу, что это лишь глупый фантом из прошлого; а уж после того, как он променял ее на своего полусумасшедшего Мишеля!..
   …Хватит одного урода, вечно меняющего меня на все и вся!.. С формулировкой «Олег меня не любит» Наташа свыклась давно, но сейчас мысль обрела новую, пронзительную форму:
   – Я ему не нужна, – слова выкатились спокойно, без душевного надрыва, а просто констатируя факт. …Но это уже не страшно – самое страшное, что никогда и не была нужна! Значит, три года выброшено в феерические надежды и иллюзии, в ожидание не приходящего праздника.
   Если разобраться, у нас ведь никогда не было ничего хорошего, доброго; за каждым его словом и делом я лишь старалась вообразить это, а раз старалась, то и видела. Он наладил меня, как пресс! Подписал акт, и дальше я ему стала не интересна. А тогда во имя чего?..
   Говорить с Олегом на эту тему было бесполезно – он замыкался, повторяя, как попугай, давно ставшее безрадостным: – Я люблю тебя. Но любовь не светилась в его глазах!
   Наташа уютно откинулась в старом отцовском кресле; взгляд ее вяло блуждал по матовым вазам с мертвыми цветами. Она уже забыла, когда в последний раз получала живые.
   …Хотя, цветы, конечно, мелочь… итак, во имя чего, если я не нужна ему?.. И тут вставал другой вопрос, на который она пока боялась отвечать, но знала, что, в конце концов, придется – нужен ли он ей?
   …Боже, когда-то я боялась потерять его, а теперь спокойно взвешиваю варианты, – Наташа закрыла глаза и представила, что его нет. …И что? Его и так постоянно нет… хотя, это не то; это другое – когда нет совсем, и никогда не будет. А ведь я привыкла к нему, несмотря ни на что (уже не решаясь произнести «люблю», она заменила его на «привыкла»). И долго так может продолжаться? Но ведь продолжается!.. А во имя чего? В чем моя вина – я готова быть с ним, а он не хочет! Но если он не хочет, то почему я не имею право устраивать свою жизнь? Почему я должна терпеть, если ему это не нужно?..
   Нечто интересное стало вырисовываться в этих размышлениях: он – она; он не хочет – она имеет право; словно через сито, просеялась вся их совместная жизнь, не оставив на поверхности ни одного «мы».
   …Не было, оказывается, у нас ничего общего – одни слова, которые положено произносить. А если, кроме слов ничего нет, значит, они наверняка – ложь. И не так страшно, когда один врет, а другой верит – невыносимо, когда оба врут, и знают об этом… Может, стоило завести ребенка? Может… но теперь поздно – когда мост разведен, что решает веревка между пролетами? К тому же, мы почти и не спим вместе… а зачем – чтоб сопеть друг другу в ухо?.. Да и сколько он ни моется, от него вечно воняет мерзким солидолом… и не только от тела – от души тоже…
   Она встала и подошла к окну; посмотрела на пустынную улицу – казалось, атмосфера дома уже выползала сквозь щели, окутывая целые кварталы вокруг. …Будь проклят этот дом, с его молчанием и безысходностью! Сначала молчал отец, теперь этот… с позволения сказать, муж…
   Наташа давно не вспоминала отца. Мимолетный взрыв понимания угас, вместе с тем, как тускнел образ Олега. Отец воспринимался ею как нечто нереальное, и даже если б он сейчас воскрес, ничего б не изменилось.
   …Я должна жить сама, как живете вы все – ни на кого не оглядываясь! Да, я всегда мечтала жить для кого-то, но вы ж сами отвергли эту идею!.. Или просто у меня не получилось – не научил никто! Вы же счастливы и довольны, а я для вас ненужная обуза. Хорошо, я попробую быть способной ученицей… Наташа вздрогнула от телефонного звонка. …Господи, кому я понадобилась?.. Взяла трубку.
   – Наташ, привет. Это Некрылов. Я сегодня лечу к Олегу.
   – И что? – вопрос продолжал цепочку Наташиных мыслей.
   – Ничего… – Леша, похоже, растерялся, – короче, он просил захватить ремни на пресс. Они где-то у вас на веранде…
   – Я знаю, где его железки валяются. Тебе их привезти?
   – Ой, будь другом! Родина тебя не забудет. Давай в пять в аэропорту, у входа.
   – Без проблем, – Наташа пожала плечами, – пять, так пять.
   Ремни, аккуратно перевязанные проволочкой, лежали прямо сверху; она брезгливо сунула их в пакет и сразу пошла мыть руки. …Он думает, что я тоже буду возиться в этом дерьме?.. Технолог по металлообработке… нет уж! Все у нас по-разному! Абсолютно все!.. Мысль эта подтолкнула ее к столу, заставила достать лист бумаги, взять ручку. …На бумаге ведь проще объясняться; заодно и у него будет время все обдумать…
   Писала она быстро, на одном дыхании, и не перечитывая, запечатала конверт; сунула его в сумку, и сразу на душе стало легко, будто все проблемы уже разрешились. …На улице такая жара, – подумала она, – а я, вместо того, чтоб загорать, торчу тут!.. Кстати, от пляжа до аэропорта даже ближе…
   О море Наташа только мечтала, поэтому приходилось довольствоваться речкой, заключенной между густым лесом на правом берегу и необъятным лугом на левом, выходившим к самым городским окраинам. Она любила воду, и с удовольствием проводила б там все дни, но ее пугало пляжное общество. То ли отсутствие одежды пробуждало в мужчинах животные инстинкты, то ли полуобнаженные девушки казались им более доступными, но на пляже почему-то даже самые замухрышистые замухрышки превращались в хамоватых охотников за приключениями. Наташа не раз гадала, почему если к девушке пристают на улице, обязательно найдется хоть один рыцарь, который вступится за нее, а на пляже все будут только ржать, если тебя силой тащат в воду и начинают беззастенчиво лапать, только что не залезая в трусы. Наташа не раз наблюдала подобные сцены, а однажды сама чуть не стала жертвой таких шутников – пришлось обложить их матом на весь пляж; неизвестно, что подумали парни, но отстали сразу.

   Перед самым въездом на луг Наташу остановили гаишники; правда, когда она вышла из машины, они больше пялились на ее ноги под неприлично коротким пляжным халатиком, чем изучали документы, и быстро отпустили, потому что уж с ногами-то у нее все было в порядке.
   Во избежание ненужных проблем, Наташа облюбовала место рядом с двумя пожилыми, неприятно белыми дамами; аккуратно расправив полотенце, собрала волосы в хвост и улеглась на живот. Легкий ветерок разгонял жару, поэтому солнечные лучи не казались такими палящими. Сознание как-то сразу освободилось от тягостных настроений и захотелось вспомнить что-нибудь хорошее, чтоб мысли пришли в соответствие с физическим состоянием, создав полную гармонию. Однако на ум ничего не приходило, разве только …мы ж стали дипломантами аж двух последних конкурсов – это ж круто!.. И что?..Ну, повесили грамоты в кабинете декана… Не обладала Наташа спортивными амбициями (потому, собственно, и ушла из гимнастики в танцы) – ей нравился сам процесс, а не результат, за который бились и которому радовались другие.
   Вспоминать об Олеге не хотелось – она уже достаточно думала о нем и окончательно вычеркнула из категории «хорошее». …И что осталось в сухом остатке?..
   Рука скользнула на раскаленный песок, и Наташа чуть не вскрикнула от неожиданности. …Пора в воду… Давно пора!.. Она села, щурясь от солнца, блестевшего на речной зыби.
   …Если б можно было всю жизнь лежать здесь, ничего не знать, ни о чем не думать; чтоб слуга приносил фрукты и холодный коктейль, – эта мысль ее так впечатлила, что она даже раздумала купаться, чтоб не сбиться с настроя, а перевернувшись на спину, закрыла глаза, – в Ницце или где-нибудь на побережье Флориды. Белая яхта – моя яхта. Пальмы; негр с подносом – как в кино. И так долго-долго… чтоб никаких проблем и переживаний. Деньги? Ну, там где-нибудь какие-нибудь рудники в Бразилии или пара заводов в Калифорнии… это не принципиально. А вечером – хороший ресторан!.. Что на мне будет надето?.. А ничего особенного! Просто шорты и рубашка, но зато меня все знают, здороваются… К черту тех мальчиков за дальним столиком, которые машут мне рукой! Я иду к стойке, а они толпой кружат вокруг. Я могу выбрать любого, но выбираю самого красивого, и мы уходим дарить друг другу любовь; любовь чистую, без стирки рубашек и мытья посуды… а, главное, без проклятого запаха солидола! А на утро снова пальмы, океанский прибой…
   Что-то ударило по ноге. Наташа вскинула голову – мимо катился коричневый волейбольный мяч. Она обернулась и увидела загорелого паренька в выцветших плавках.
   – Вы в волейбол поиграть не хотите?
   – Не хочу! – наверное, у Наташи получился такой взгляд, что паренек счел дальнейшие уговоры бесполезными и побежал догонять мяч.
   Наташа снова легла, но сказочные мечты не возвращались.
   …Пора все-таки окунуться, – поднявшись, она направилась к воде. Люди вокруг читали, играли в карты, пили пиво, и не было среди них, ни негра с коктейлем, ни мальчиков, из которых хотелось бы выбирать – это были настолько обычные люди, что мысли о Ницце и Флориде показались смешными.
   Теплая мутная вода с островками темно-зеленых водорослей ничуть не освежала. К тому же рядом плескались визжащие дети, брызгавшие во всех без разбора, и компания малолеток весело играла в мяч, но что им могло взбрести в голову в следующую минуту, никому неизвестно. Легко сплавав к противоположному берегу, Наташа вышла из воды, словно русалка, распустив волосы. Мужчины с картами проводили ее восторженными взглядами, но она сделала вид, что ничего не заметила и снова улеглась на место. После заплыва захотелось есть. …И ни кафе, ни даже сраного ларька!.. Точно, не Ницца… Ладно, потерплю… – она скосила взгляд на свое смуглое плечо, – что-то совсем не чернею, даже обидно. Завтра оденусь во все белое – для контраста… но это будет завтра…
   На этот раз волейбольный мяч попал ей в руку. Рядом стоял тот же паренек и улыбался – ясно, что целился он специально.
   – Ну, летит он сюда. Похоже, пока не присоединитесь, он все время будет попадать в вас – понравились вы нашему мячику.
   Наташа молча отвернулась. …Пора валить от греха подальше, – посмотрела на часы, – черт, еще ж в аэропорт ехать! Вот ведь, сука, и меня подпряг к своим прессам – вози ему тут ремни!.. Позагорать некогда!..
   Подчеркнуто медленно она свернула полотенце и направилась к стоянке. Правда, сразу залезть в раскаленную железную коробку не решилась; распахнула все двери, с безопасного расстояния наблюдая за волейболистом, который позабыв про мяч, тоже смотрел на нее.
   …Сейчас, точняк, нарисуется! Нет, такой Ромео нам не нужен… – Наташа села в машину и эффектно развернувшись, рванула через луг к дороге, на которой километров через десять стоял указатель «Аэропорт».
   Лешу она увидела, едва въехав на площадь перед аэровокзалом – у самого входа он разговаривал с девушкой.
   …Небось, жена. Олег говорил, что он, вроде, привез ее откуда-то из Сибири, – Наташа пригляделась внимательнее, – ничего, симпатичная, но я лучше!.. Она остановилась рядом с парочкой и посигналила, прежде чем выйти.
   – Привет, – Леша подошел сам, – Оль, это – Наташа, жена Олега Чернова, помнишь да? А это Оля.
   …Откуда она его помнит? – не поняла Наташа, – он что, без меня еще и в гости ходит? Ну, тогда он вдвойне сволочь! – как-то в тему она вспомнила про письмо.
   – На, вот. Мужу передай.
   – Запросто, – Леша сунул конверт в карман, – а ремни?
   Пока Наташа открывала багажник, «провожающая» и «улетающий» целовались. Она с завистью смотрела на маленькую Олину фигурку, аж поднявшуюся на цыпочки, чтоб обхватить мужа за шею, на ее блаженно закрытые глаза. …Какая ж она дура!.. Или все бывает и не так, как у нас?..
   – Держи, – Наташа надоело ждать и она бесцеремонно сунула Леше пакет.
   – Спасибо – ты настоящий друг, – он забрал груз, кинул на плечо сумку с вещами, – все, девчонки, а то уже регистрация началась. Наташ, ты Олененка моего подбросишь до города?
   – Конечно, – Наташа открыла переднюю дверь, но Оля продолжала стоять, глядя сквозь стеклянную стену, пока муж не затерялся в толпе; потом тоскливо вздохнула.
   …Разрыдайся еще! – Наташа злорадно усмехнулась, – а Олег никогда не хотел, чтоб я его провожала – интересно, вот, почему?.. Да потому что я на фиг ему не нужна! Все я ему правильно написала!..
   – Он еще не взлетел, а я уже скучаю, – Оля нехотя села в машину, – я его так люблю!
   – И командировки тебя не напрягают? – Наташа развернулась в направлении города.
   – Нет. Скучаю, конечно, но что делать, если работа у него такая? А потом Лешка ж, он как – дней двадцать на выезде, потом приезжает, чего-то там химичит с бумагами и дней десять дома… он все успевает компенсировать, – Оля довольно засмеялась, – а таких денег нигде больше инженер в наше время не заработает, согласись.
   – Деньги – это, да, – Наташа согласилась, но была очень удивлена, что, оказывается, можно «химичить с бумагами» и неделями сидеть дома; правда, расспрашивать ни о чем не стала, чтоб не выглядеть дурой. …Да и какое мне теперь дело до всего этого? Письмо-то уже летит высоко-высоко…
   – Знаешь, Наташ, я, наверное, самая счастливая… институт, вот, закончу, заведем детей – двух, мы с Лешкой так решили… Наташ, слушай, пока мужики наши работают, ты приезжай ко мне, а то я ж не местная; подруг у меня тут не много. Написать наш адрес и телефон?
   – Напиши, – Наташа кивнула, хотя прекрасно знала, что не приедет никогда – зачем лишний раз травить душу, да и с Олегом они скоро расстанутся…
//-- * * * --//
   Олег проснулся посреди ночи. Никто его не будил – он просто открыл глаза, да так и остался лежать. Было тихо, только в кране капала вода, и тихонько посапывал Леша, прилетевший… когда ж он прилетел? Позавчера?.. Нет, раньше… или все-таки позавчера?.. Олег повернул голову – в небе красными точками висели огоньки радиомачт, словно замершие спутники. …Спутники не могут остановиться – они должны летать… – мысль оборвалась, не имея логического продолжения; вернее, не было, ни сил, ни желания ее продолжать. …Сколько же я бухаю? Три дня? Четыре?.. А как Лешка появился, так и бухаю – какая разница, сколько?.. Восприятие действительности притупилось, и, самое страшное, что прерывать это состояние не хотелось.
   Однако, сейчас была ночь; все было выпито, взять больше негде, а сон не возвращался – сознание упорно пыталось бороться с влитым в него дурманом, но получалось плохо. Олег нащупал спички; закурил, и во рту сразу появилась противная сухость (теперь он курил столько, что трех пачек на день ему едва хватало); закрыл глаза, решая «глобальную» проблему – бросить эту конкретную сигарету или все-таки докурить?
   Пока он решал, сигарета дотлела сама и одной проблемы не стало; зато осталась другая, которая будет тлеть долго и болезненно – возможно, целые годы. …Наташки у меня больше нет, и вернуть ее невозможно… Прошло время созидания, и наступил День Разрушения… и это только начало – я чувствую! Оторвался кусочек, сжимая круг интересов и возможностей – круг жизни. Остается довольствоваться тем, что пока осталось: надо работать, дышать, пить, спать…
   Надо довольствоваться… Какое убогое выражение!.. Я же – «бог наладки»… Но о работе не думалось, и Олег попытался представить свое возвращение. …И как дотронуться до нее?.. Она такая теплая и мягкая, не железная… Чего-то Бог недодал мне… Напрягшись, сознание разглядело безликий сгусток тумана; всеобъемлющий, и потому излучающий страх. …Почему я никогда не видел его раньше?.. Сознание, расслабленное алкоголем, уже готово было скатиться в мистическую пропасть, где лично ты никогда ни в чем не виноват, но разум, закаленный в битвах с бездушным металлом, как всегда, победил. …А потому что раньше я никогда столько не бухал! Это вместо зеленых чертиков, – Олег успокоился – большой мир остался таким, каким и был, а все катаклизмы происходили лишь в его внутреннем мире.
   Он вспомнил Наташино письмо: «Я начинаю новую жизнь. Не ищи меня. Даже если наши пути снова пересекутся, это никого ни к чему не обязывает. Нас друг для друга нет».
   …С одной стороны, все, вроде, даже хорошо – я ж никогда не знал, о чем с ней говорить, куда с ней пойти – не на ее ж танцульки?.. А, с другой, безумно жаль… чего, вот, жаль? Любви?.. Слово-то какое… глупое; его и произносить смешно. Нет, любовь – это просто расхожий штамп. Не будет чего-то другого, но тоже светлого и хорошего… не будет Наташки… хотя ее уже нет… уже нет… надо срочно найти выпить!..
   Он пошарил по полу и обнаружил за ножкой кровати чудом уцелевшую бутылку; зубами сорвал пробку и жадно приник к горлышку. Мерзкая жидкость покатилась внутрь, гася бушевавшее внутри пламя. Олег откинулся на подушку и закрыл глаза; он не заметил, что серый рассвет уже осторожно вползал в комнату, обнажая белые пятна сорванных обоев, распахнутый шкаф, стулья, стоявшие в беспорядке, и остатки ужина на столе.
   Еще через полчаса рассвет порозовел, впустив в себя краски солнца; тогда Леша потянулся и сладко зевнул, но запах прокисшего салата в стеклянной банке и сопение (какое-то жуткое, с присвистом) мгновенно вернули все на свои места. Он повернул голову – Олег лежал на спине, запрокинув голову. …Господи, на кого он стал похож!.. Встав, вышел на балкон и взглянув вниз, увидел, приближавшуюся к подъезду фигуру. …Черт, Глухов! Он-то здесь зачем? Неужто заводские козлы уже настучали в отдел, что наладчики забухали? Конечно, кого ж еще шеф пошлет разбираться – только своего любимого Женечку; ему надо перед загранкой очки набирать…
   Когда в дверь постучали, Леша нехотя пошел открывать.
   – Заходи, – сказал он буднично, словно расстались они только вчера.
   Женя прошел в комнату, и в это время Олег громко захрапел. Женя удивленно повернулся, глядя на его открытый рот, свесившуюся к полу руку – то, что Олег пьян было видно с первого взгляда.
   – Чего это он с утра пораньше? – Женя присел за стол, отодвинув вонючую банку с салатом, – он же, вроде, особо не бухает. Случилось чего?
   Леша понял, что никакая это не «инспекторская проверка» и обрадовался – по его мнению, Женька был умным человеком, правда, имеющим совершенно другие взгляды на жизнь; так, возможно, его прагматизм и подскажет что-нибудь путное?..
   – Не знаю я, что случилось. Привез ему письмо от жены. Он прочитал его, молча порвал и развеял с балкона; а потом набрал пойла и понеслось – уже, вон, три дня, – Леша кивнул на батарею пустых бутылок, – правда, он молодец – хоть с обеда, но на работу выходит, и пашет с каким-то остервенением. А возвращаемся; так пока я моюсь, он уже готов.
   – Поговорить с ним не пробовал?
   – Молчит, как партизан. Хотя, в принципе, я догадываюсь – с женой у него бардак. Он мне давно говорил, что не понимают они друг друга, а сейчас, видно, произошло нечто кардинальное. Я уж предлагал ему домой ехать – так, нет и все! Как баран… – Леша достал сигарету, – ладно, ты-то какими судьбами?
   – Халтурку хотел подкинуть, но, похоже, не вовремя, – Женя повернулся к Олегу, словно надеясь услышать ответ непосредственно от него, но тот лишь храпел, и нижняя губа его при этом противно вздрагивала.
   Женя видел Наташу один раз, и то мельком, но взгляд на таких девочек у него был наметан.…Ну, длинноногая; ну, волосы классные, но наверняка ведь дура, как и все они!.. Да если такие монстры, как Олег, ломаются из-за баб, то куда мы катимся?..
   – Мир портится оттого, что портятся женщины… – повторил он чью-то философскую сентенцию.
   – Не, Жень, мир портится оттого, что портят женщин, – Леша усмехнулся, – ладно, рассказывай, что за халтура, где?
   – Рядом – в Броварах. Я сейчас засекал – отсюда два часа на городском транспорте. Денег много, но надо пахать – один я не потяну. Машина экспериментальная – первый номер…
   – Она хоть, в принципе, рабочая? – перебил Леша, – а то проходил я эти первые номера.
   – За хорошие деньги все рабочее, сам знаешь, – махнул рукой Женя, – а там деньги, я бы сказал, очень хорошие! Сдать надо до Нового года, так что и конструкторов можно привезти, если потребуется.
   – Я не против, – Леша пожал плечами, – тем более, не надо никого информировать – я ж Олегу запчасти привез, а шеф сказал действовать по обстановке; в смысле, если потребуется, то можно остаться – тут все-таки пять роботов в линию, не хрен собачий. Так что я могу числиться здесь, а работать у тебя; только с ним-то что делать? – он кивнул в сторону Олега.
   – А что делать? На работу, говоришь, ходит – вот, и пусть работает; как деньги кончатся, сам пить бросит. Или не знаешь, как оно бывает?.. Леш, там сумма просто могучая!
   – Ладно, давай сегодня я потолкую с Олегом, потом схожу на завод – выдам задание, чтоб жизнь им медом не казалась…
   – А я своим сообщу, что мы беремся; пусть готовят фронт работ – там надо профилактику всего делать; вечером приеду и наметим план, – Женя встал, – давай, пока реанимируй его.
   Леша вышел проводить гостя, а когда вернулся, Олег уже открыл глаза. Слышал он разговор или нет, определить по мутному взгляду было невозможно.
   – Доброе утро, – Леша присел на край постели, – пока ты относительно трезвый, может, потолкуем?
   – Хороший ты парень, Леха, только не твое это собачье дело, понял? – Олег с трудом сел, закурил, но тело клонилось вперед, и он привалился к грядушке, – ну, чего, вот, тебе надо? Не видишь, что нет больше Олега Чернова – кончился…
   – Не вижу!
   – Плохо смотришь…
   На фоне дешевого, красно-черного коврика осунувшееся лицо со спутанными волосами и бородой, торчавшей неопрятными клочьями, походило на лик какого-то мученика. Леша не знал, что можно сказать такому человеку, чтоб он хотя бы попытался осознать простые житейские истины, поэтому пауза затягивалась, не сближая и не принося понимания. Но Олег сам решил расставить все точки.
   – Наташка ушла, если тебе это так интересно, – сказал он.
   – Ну, брат, женщины периодически уходят, – Леша был готов к подобному откровению, поэтому лишь пожал плечами, – но при этом, как правило, они ждут, чтоб их вернули. Понимаешь, это у них такой способ поднять уровень адреналина – как для мужика в горы сходить или погонять на мотоцикле. Тебе надо придумать что-то красивое… – Олег смотрел на него с нескрываемым презрением, и Леша быстро переориентировался, – ладно, допустим, все серьезнее, и она действительно ушла – случается и такое. Скажи, ты ее сильно любишь? По тебе раньше я что-то не замечал…
   – Я не люблю ее, – перебил Олег.
   Леша замолчал – ситуация не укладывалась в рамки его жизненного опыта, и глядя на него, Олег вздохнул.
   – Я не умею любить, понимаешь? Я не знаю, что надо делать при этом! Расскажи мне, счастливый муж!
   – Черт… – Леша задумчиво почесал нос, – никогда не ставил так вопрос. Хотя… наверное, любить – это уметь отдавать, не надеясь получить взамен нечто большее; просто отдавать, потому что тебе необходимо это делать. А быть любимым – это уметь брать; брать без стеснения, потому что дарят тебе от души; брать красиво, чтоб хотелось дарить снова и снова…
   – Так я отдавал ей деньги, делал подарки; еще занимался сексом, говорил всякие слова… когда был дома, естественно. «Письма издалёка» надо было писать? Слог не тот – я больше по актам выполненных работ специализируюсь. Что еще?..
   – Еще это должно быть в тебе – во взгляде, в дыхании!..
   – Бред! – заключил Олег, – ни во взгляде, ни в дыхании ничего нет – это физиологические функции организма!
   – Да уж… при таком подходе ты никогда не будешь счастлив, потому что сможешь получить от женщины только то, что захочешь взять, а не то, что она готова тебе отдать… Слушай! Но тогда я не понимаю, чего ты страдаешь – ушла, да и ушла.
   – Не понимаешь… – Олег потянулся к недопитой ночью бутылке, но Леша успел отставить ее подальше, иначе дальнейшего разговора могло просто не получиться, – я подобрал Наташку, когда все ее бросили, – Олег покорно опустил руку, – а мы ж в ответе за тех, кого приручаем, так? Я хотел сделать ее счастливой!.. Ну, как умею – я ничего от нее не требовал, ни в чем не ограничивал, деньги у нее всегда были, помог поступить в институт – это был смысл жизни. А теперь смысла нет!
   – Какой же ты дурак!.. – Леше хотелось рассмеяться, но он не посмел, – ты сам стал, как твои роботы!
   – Да, такой вот! – Олег гордо вскинул голову, но потеряв равновесие, завалился на подушку. Тем не менее, прекращать разговор он не собирался, потому что глаза не закрыл, а, наоборот, повернулся на бок, чтоб видеть собеседника.
   – Слушай, а до Наташки у тебя не было смысла жизни?
   – Был, – Олег усмехнулся, но усмешка получилась какой-то зловещей, – я строил социализм. Для этого я учился; для этого вступил в партию, пошел именно на эту работу – здесь виднее вклад в общее дело; здесь я мог конкретно посчитать, что сделал для Родины… как на войне – сколько подбил танков, сколько положил фашистов, понимаешь?
   – И что случилось потом? Любил бы свою Родину, если больше никого не умеешь.
   – А потом я понял, что моя любовь ей не нужна. Все это ложь, и никто ни хрена не строит, кроме таких идиотов, как я!.. Не, были еще придурки, которые ездили на БАМ, на КАМАЗ… Что ты смотришь на меня, как на сумасшедшего? Я видел, как на второй день после сдачи роботам заворачивали руки, потому что ставили их, только чтоб отчитаться за проведенную автоматизацию производства; я видел, как резали автогеном нашу линию, потому что Министерство изменило номенклатуру изделий… да что я тебе рассказываю?.. То, что мы делаем, никому не нужно! Как все жили в помойке, так и будут жить!
   – Знаешь, Родина – это не мое дело; мне важно, как буду жить я и мои близкие.
   – А это мое дело! Я – русский человек!..
   – О, черт! А я что, не русский?
   – Не знаю! Русский человек не может без смысла жизни!..
   – Ладно, – согласился Леша, не слишком дороживший своей национальностью, – сейчас, вон, в газетах пишут, что какую-то перестройку объявили; может, все изменится и снова у твоей жизни появится смысл.
   – Серьезно? – Олег, вроде, заинтересовался, – я давно газет не читаю и радио не слушаю – тошно. А кто объявил? Небось, те же, кто социализм строил?
   – Понятия не имею, – Леша пожал плечами, – мне до их проблем, как до Китая; но, наверное, те же – другим-то откуда взяться? Если б пришли другие, опять бы Зимний штурмовали… вернее, теперь уже Кремль.
   – Ну, тогда пусть сами, что хотят, то и перестраивают.
   – Слушай, Олег, а ты не пробовал просто жить? Ну, совсем просто, как нормальные советские люди – взял бы отпуск, поехал к морю… кстати, с Наташкой! О, точно! Вот, расскажи ей все, что рассказывал мне, и пригласи вместе отдохнуть. Уверен – она научит тебя любить не только Коммунистическую партию!
   – Хватит прикалываться – самому давно смешно. А Наташка… она не поверит… да я и сам себе не поверю.
   – Поверит! Ты только повод дай, а остальное она сама додумает! Женщина всегда верит в то, во что ей хочется верить, – Леша прошелся по комнате, – короче, если ты еще не забыл, поезд на Воронеж уходит в семнадцать сорок. Сейчас едем на вокзал, берем билет и ты отчаливаешь. Сделай человеку настоящий подарок – раз в жизни! Увидишь, как все изменится!..
   – А оставшихся роботов кто запускать будет?
   – Я! К тому же, тут Женька Глухов в Броварах нарисовался; с ним скооперируемся. Командировку оставь – я отмечу, когда уезжать буду, и пусть хоть на четвертом году случится у вас медовый месяц!.. Можешь ты, в конце концов, пожертвовать железками ради живого человека? Поверь, там ты нужнее. И не забывай, что ты не просто вернулся из командировки, а приехал к любимой женщине!.. Короче, хватит дискутировать, – Леша вытащил из шкафа Олегову сумку, – бритва моя – оставляем; полотенце твое, рубашка твоя… Одевайся, чего сидишь?
   – Леш, я не могу так…
   – А, вот, давай подеремся! – Леша швырнул сумку на пол, – ну, вставай, урод!.. – он принял стойку, причем, лицо его было сосредоточенным, а взгляд внимательно оценивал противника.
   – Я тебя таким никогда не видел… – Олег неловко поднялся.
   – К сожалению, могу ответить теми же словами. Бери сумку и собирайся! Учти, если ты из-за собственной дури готов развалить семью, то я тебе этого не позволю!..
   – Я возьму? – Олег поднял с пола бутылку, – ну, чтоб в поезде лучше спать.
   – Ни хрена! – Леша схватил вино и выйдя на кухню, вылил в раковину, – завтра ты должен приехать трезвый, понял, придурок? В Воронеже купишь шампанское, и выпьете его вместе за начало новой жизни. Какой же ты все-таки идиот!.. Давай, собирайся! Щетку, мыло… хотя мыло подожди – сначала помойся, а то похож на бродягу – еще в поезд не пустят.
   Когда в ванной зашумела вода, Леша устало плюхнулся на кровать и закурил; он подумал, что это самая великая битва, которую он выиграл в своей жизни.

   Всю дорогу до вокзала они молчали; и в кассах, заняв разные очереди, не подходили друг к другу, боясь неверным словом перечеркнуть все достижения «войны за любовь». Потом они пообедали в кафе с видом на Днепр; то ли его могучая гладь вселяла в душу уверенность, то ли просто Олег постепенно приходил в себя, но они уже совершенно по-деловому обсуждали, как Леше надо будет доработать программу на второй позиции, чтоб линия, действительно, получилась автоматической, а не «фигней на постном масле».
   На вокзал они вернулись перед самым отправлением; уже стоя у открытой двери вагона, Олег вдруг поставил сумку.
   – Знаешь, – он отвернулся, словно стыдясь собственного признания, – сколько раз бывало… еду домой и думаю – сейчас, вот, войду и возникнет что-то новое, хорошее… а возвращаешься, и ничего. Каждый ведь помнит то, что было за эти годы, и никогда не сможет забыть.
   – Глупости! Это хорошее трудно забыть – для этого нужно совсем уж прекрасное, а чтоб забыть плохое, достаточно всего лишь хорошего. Твоя главная ошибка в том, что ты считаешь машины живыми, а людей – железными. Все наоборот – запомни, Олег, все наоборот! Иди, а то уже пять минут объявили. Удачи!
//-- * * * --//
   Наташа услышала треск мотоциклов. В принципе, в этом не было ничего странного – те, кто не жаждал встреч с милицией, объезжали центр, именно, по их улочке; только почему-то звук, единожды приблизившись, не удалялся, а потом и вовсе по окну метнулся яркий луч. Наташа испуганно прильнула к стеклу, но в это время треск смолк и луч тоже исчез. В тусклом свете далекого фонаря она увидела у самой калитки три фигуры в шлемах. Они о чем-то посовещались, и один из мотоциклистов уверенно вошел во двор; Наташа бросилась на веранду проверить, заперта ли дверь, но услышала женский голос, назвавший ее по имени.
   – Кто там? – она держала руку на замке, не зная, в какую сторону его повернуть.
   – Наташ! Это Лена Королева! Открой, не бойся!
   Голос был легко узнаваем, и Наташа открыла.
   – Испугалась, да? – переступив порог, Лена засмеялась.
   – А ты как думаешь? – Наташа прикрыла дверь, – ворвутся, дадут по голове, и что я одна сделаю? А кто это с тобой?
   – Да Витька мой и его дружбан, некто Коля. Слушай, тут такое дело, – Лена оглянулась, – Коле этому надо ночь перекантоваться; у меня, сама знаешь, родители, а к Витьке в общагу сунулись – там рейд какой-то… короче, можно он у тебя останется?.. Утром он свалит как светать начнет; ему еще до Москвы пилить; на мотоцикле, представляешь? Он хотел сегодня ехать, но вчера мужики бухнули неслабо… выручай, Наташ; он парень нормальный – без глупостей.
   – Ну, не знаю… – Наташа растерялась, – хотя, в принципе… ладно, проходите пока, а там разберемся.
   – Спасибо! Ты настоящий друг! – чмокнув хозяйку в щеку, Лена выскочила на улицу.
   …Офигеть!.. Мужики с доставкой на дом!.. Наташа прислонилась к стене, не зная, радоваться такому неожиданному повороту или все будет как обычно, потому что в ее жизни случаются одни только гадости.
   Лена училась на курс старше, и познакомились они, когда Наташа пришла в ансамбль. Яркой внешностью она не отличалась – невысокая, худенькая, но, как оказалось, тоже прошедшая спортивную школу, только, в отличие от Наташи, она занималась акробатикой, поэтому прекрасно владела телом, а, главное, умела работать (остальных же, высоких красивых дур, приходилось элементарно учить двигаться).
   Скорее всего, они б стали близкими подругами, если б не Олег – он почему-то посчитал Лену пустым, ничего не смыслящим в жизни существом, и когда еще давным-давно Наташа пригласила ее в гости, с кислой рожей, демонстративно ушел в другую комнату. Лена обиделась и при нем больше не приходила; когда же Олег уезжал, она появлялась, но тут начал чудить Витька – он так откровенно ухаживал за Наташей, что ей даже делалось неловко, а Лену это просто бесило. Короче, компания не сложилась, и все-таки они дружили – не явно, а, скорее, ощущая родство душ.
   Дверь распахнулась, и первым в нее ввалился Витька.
   – Кого я вижу! – он тут же полез целоваться, но Наташа целомудренно подставила щеку, – Наташка! Зря тебя с нами не было! Неделю на Битюге! В чистой водичке купались, уху из котелка хлебали, спали в палатке…
   – Ага, только поставил ты ее на муравейнике. Кайф, да? Если б не Коля, не знаю, как бы мы выжили эту неделю – вот, кто все умеет! – Лена присела на стул.
   – Да ладно тебе! – послышалось из темноты, и следом появился мужчина в штормовке и майке, застиранной до грязно-розового цвета; кроме рюкзака за плечами, на шее у него болталась гитара, а лицо было смуглым от загара.
   Он бросил рюкзак к Наташиным ногам, словно охотник добычу, и протянул руку.
   – Добрый вечер. Николай.
   Ладонь оказалась горячей и шершавой, а еще такой сильной, что Наташе показалось – миг и ее пальцы хрустнут, поэтому она поспешно выдернула свою руку.
   – Наташа. Проходите.
   – А выпивать сегодня будем? – спросил Витька.
   – Может, уже хватит? – Лена посмотрела на него, как смотрят на капризного ребенка, – Коле вставать завтра ни свет, ни заря; да и сам ты, пьяный поедешь, да?
   – Коля пусть спит, а мы посидим; потом поймаем тачку, а мотик бросим здесь – завтра утречком я за ним заеду…
   – Ничего мы бросать не будем, – Лена нехотя встала, – и нечего сюда заезжать. Поехали, а то вещи там остались, – она вытолкала Витю первым, чтоб он опять не полез с поцелуями, и на прощание озорно подмигнула хозяйке.
   Дверь закрылась; сразу стало тихо, пусто и пропала тема разговора.
   – Ну, ребята втравили меня в авантюру… – Коля оглядел веранду со старой мебелью и облупившимися ромбиками окон, – сейчас бы уже был под Каширой. Я там местечко знаю, где даже неплохо кормят…
   – Вы голодный? – спохватилась Наташа, – сейчас я что-нибудь придумаю.
   – Успокойтесь, ради бога, – Коля поймал ее руку, но на этот раз не сжал, и Наташа не стала ее забирать, – у меня тушенка осталась – не в Москву ж ее везти… Наташ, только честно, я вас не слишком стесню своим присутствием? А то привезли незнакомого мужика, бросили на ночь… вы не бойтесь…
   – А я и не боюсь, – она откинула волосы, зная, что этот жест получается у нее очень эффектно. Собственно, она еще не поняла, нравится ли ей этот человек, но страха он не вызывал однозначно, – давайте вашу тушенку, – все-таки высвободив руку, Наташа пошла на кухню, – макароны вам сварю. Извините, мужа нету, так я особо и не готовлю.
   – А где он, если не секрет? – Коля поставил на стол металлическую банку в густой коричневой смазке.
   – Не секрет… да вам ребята, небось, рассказывали…
   – Ничего они не рассказывали!
   Наташа резко повернулась, но по выражению лица так и не поняла, врет он или нет.
   – Расскажите лучше о себе: кто вы, чем занимаетесь.
   – Я-то?.. – Коля присел на стул, – я – историк, даже скорее, археолог. Как Витька говорит – ищу в земле всякие черепки, а потом по книжкам проверяю, на том ли месте они лежат.
   – Вам это интересно? – Наташа помешала макароны и села напротив, – просто я не сильна в истории.
   – Черт его знает. Интересно найти нечто значимое, а «черепки» мне уже по ночам снятся – вроде, заваливают они меня с головой, и уже дышать нечем…
   – Во-во, – неизвестно к чему сказала Наташа и встав, снова повернулась к плите, – а расскажите про что-нибудь значимое.
   – В смысле, о раскопках? Не знаю, будет ли вам интересно.
   Наташе польстило такое внимание, ведь никто никогда не спрашивал о ее интересах.
   – Будет, – ответила она, чтоб и гостю сделать приятное.
   Разговор завертелся вокруг скифских курганов, постепенно сползая к городам Причерноморья и дальше к Древней Греции; потом вдруг перескочил в Великий Новгород и времена татарского нашествия, от которого, оказывается, до сих пор не могут найти ни одного места сражения. За это время макароны с тушенкой успели съесться, чай был выпит, выкурено несколько сигарет, а Колин энтузиазм не иссякал, и Наташа все глубже проникалась романтикой живой старины, которая лежит не под стеклом, а в той самой земле, куда ее положили много веков назад. …И почему я не пошла на исторический?.. – подумала она и сама же ответила, – а потому что он считает, будто инженеры – это люди, делающие дело, а остальные – говно…
   – А вам на раскопках не нужны, например, подсобные рабочие? – Наташа улыбнулась, – я б поехала…
   – Мы используем студентов – у них это идет как практика.
   – Жаль. Вдруг бы я нашла что-то значительное?..
   – Первые три года все так думают, а потом просто привыкают и ищут по инерции, хотя понимают, что ничего такого не будет, – Коля вздохнул, – так что не расстраивайтесь.
   Неожиданно Наташа почувствовала такую близость этому совершенно незнакомому человеку, что захотелось обнять его – жаль, что он не проявлял к ней никакого интереса, а начать первой она не решалась. Слушать сказки о том, чего не будет никогда, резко расхотелось, и Наташа посмотрела на часы.
   – Заболтала я вас, а вам рано вставать; извините, – она встала, – пойду, постелю вам; правда, было безумно интересно.
   Постелила она на диване, где обычно спал Олег, поэтому все выглядело даже как-то слишком обыденно – та же полосатая простыня и наволочка в цветочек совсем из другого комплекта, так же в ванной шумела вода… На секунду Наташе стало жутко – она не хотела видеть, как он выйдет из ванной… вдруг это будет совсем не он!.. Поэтому, остановившись у двери, она крикнула:
   – Все готово! Спокойной ночи! – и удалилась в спальню, плотно закрыв дверь, хотя спать ей совсем не хотелось.
   Она слышала, как за стеной скрипнул диван; потом глубокий вздох, щелчок выключателя. Потушив свет, она тоже залезла в постель. У соседей залаяла собака; по улице проехала машина… нет, сон никак не хотел приходить. Наташа пошарила по столу, но сигареты остались в комнате, где они ужинали. Она села на постели, задумчиво глядя в темноту.
   – Коль, вы спите? – тихо позвала она.
   – Нет.
   – Я сигареты заберу, ладно? – запахнув халатик, Наташа бесшумно прошла по коридору; приоткрыла дверь. Лунный свет легко проникал сквозь тонкие шторы, и было видно, что Коля лежит на спине, глядя в потолок, и в его руке светится красная точечка сигареты. Наташа взяла со стола свою пачку, минуту в раздумье вертела ее в руках, потом решительно присела на край дивана; зачем она это сделала и чего хотела, неизвестно, да она и не пыталась найти ответ – ей просто захотелось сделать такую, вот, глупость.
   – Не спится? – в секундном мерцании спички было видно, что Коля улыбается.
   – Нет, – Наташа закинула ногу на ногу, – я смотрю, вам тоже. Расскажите еще что-нибудь; ну, хоть чуть-чуть. Я хочу, чтоб со мной разговаривали – так надоело быть одной!.. Вам этого не понять, – она склонила голову, закрыв лицо ладонью.
   – Почему не понять?
   – А у мужчин так не бывает – у них вечно какие-то дела; они ведь все очень важные и нужные люди.
   – Неправда. У мужчин тоже бывает ночь, когда намеченные дела сделаны, а то, что запланировано на завтра, кажется не нужным уже сегодня. Тогда хочется поймать уходящее время…
   – И что вы делаете в таких случаях?
   – Читаю, слушаю музыку. Я могу полночи не спать, пока не докажу себе, что запланированное все-таки нужно сделать; потом утром встаю и делаю.
   – Я так не умею. Ведь сколько не объясняй, впереди все равно должно существовать что-то большое, главное. Меня муж так научил… Кстати, а вы женаты?
   – Был.
   – Странно – вы, вроде, такой понимающий человек… Я ничего не спрашиваю, а просто удивляюсь, почему «был». И, вообще, почему все ломается? Порознь очень хорошие люди, а вместе – все летит кувырком. Почему так?
   Наверное, вопрос был слишком философским, чтоб пытаться отвечать на него, поэтому Коля решил обратиться к понятной всем конкретике.
   – Если хочешь, могу рассказать почему «был».
   – Расскажи, – Наташа залезла поглубже, опершись спиной о холодную стену.
   – Случилось все давно; в Каменец-Подольском – город такой есть в Западной Украине. Там крепость старая, уже тысячу раз перекопанная вдоль и поперек, но ребятам для практики, самое то. Рядом с нами работали студенты из Львова, и была там девушка – Дана. В принципе, особо нас ничего не связывало, и вместо нее могла б быть другая – просто приятно, когда вечером у костра рядом сидит девушка; ты обнимаешь ее, и в глазах у нее загораются искорки… сама понимаешь, что такое молодому мужику сутками копаться в старых кирпичах. Дальше – больше… как тебе объяснить?..
   – Ничего не надо объяснять, – Наташа зашуршала пачкой, доставая новую сигарету, – у меня тоже бывает, когда от одиночества хочется идти, искать приключения в надежде натолкнуться на счастье.
   – У меня проще, – усмехнулся Коля, – надоели одни и те же рожи, слушанные-переслушанные археологические байки, преферанс до утра. Никакого счастья я не искал – мы с женой жили, в общем, неплохо. Так вот, по окончанию сезона я уехал; Дане сказал, что, возможно, приеду на следующий год. Она ответила, что будет ждать, хотя я был уверен, что ждать она не будет; она не дура – понимала, что ждать нечего. А через пару недель на имя жены приходит письмо от ее матери, что, якобы, мы не просто жили, а я обещал жениться; дескать, какой ваш муж сволочь и так далее. Я до сих пор не могу понять, зачем она это сделала… хотя не важно – факт-то остается фактом. На этом все и закончилось; кто там был прав, кто виноват…
   – А здесь нет, ни правых, ни виноватых, – Наташа вздохнула и поняла, что все, о чем она думала в последнее время, верно, и, значит, она способна выжить в этом мире, – все просто, – она затянулась, выдерживая паузу, – при желании все можно простить, а вы не захотели быть вместе. Не бывает «не могу» – бывает только «не хочу». Раньше я тоже ждала, когда наступит последняя капля, и я не смогу жить со своим мужем, а потом поняла – она не наступит никогда; я все могу!.. Но не хочу… просто не хочу! Можно изменить обстоятельства, влияющие на «не могу», но желание зависит лишь от свойств твоего характера, и сделать с ним ничего нельзя. Вот, я и не хочу.
   – Почему не хочешь? – чувствовалось, что Коля растерялся, и это придало Наташе уверенность.
   – Я не нужна ему, и чувствую это каждую минуту. Не знаю, есть ли у него другие женщины – никогда не интересовалась; я вижу только то, что касается меня. Наверное, я любила его, но для него являлась зверьком, которого он когда-то освободил из капкана. Он прекрасный специалист; он честный и справедливый, но я-то не нужна ему! И что мне радости от всех его достоинств? И, тем не менее, я могу так жить… как видишь. Но я хочу, чтоб меня любили! Даже обожали! Чтоб существовала я, и ничего больше; и я еще надеюсь встретить такого человека.
   Оба замолчали, потому что разговор не имел словесного продолжения. Оттолкнувшись от стены, Наташа встала.
   – Холодная, – она зябко дернула плечом, – похоже, пора спать. Спасибо за компанию.
   – А у меня здесь тепло, – Коля поймал ее руку, и добавил шепотом, – иди сюда.
   – И ты не будешь думать обо мне плохо?
   – Ты мне нравишься. Как я могу думать о тебе плохо?
   – Врешь ты все, Коля-Коля-Николай…
   Его пальцы разжались, и рука упала на одеяло. Почувствовав себя виноватой, Наташа наклонилась, погладила его по голове.
   – Не обижайся, просто я очень хочу, чтоб это было правдой, – она снова опустилась на диван, и поскольку Коля молчал, добавила, – скажи, что это правда – я ж глупая; я поверю…
//-- * * * --//
   Дождавшись, пока хвост поезда скроется из вида, Леша спустился в метро. Рабочий день закончился, и на каждой станции людской поток, словно прилив и отлив, прокатывался через вагон, норовя вынести с собой даже тех, кто матерясь, судорожно цеплялся за поручни. Потом поезд несся дальше, и липкие тела начинали тереться друг о друга; толкаться, меча в соседей ненавидящие взгляды, а Леша отрешенно смотрел в черное окно, вцепившись в стойку мертвой хваткой. Он чувствовал себя усталым и опустошенным – вроде, все хорошее разом отдано, и теперь предстоит долго и упорно копить его заново; но все равно, это было очень приятное состояние.
   Через полчаса он добрался до общаги, но идти внутрь не хотелось, поэтому присев на лавочку, он закурил.
   – Долгонько ж ты работаешь, – из полумрака возникла фигура Жени, – я почти час тут ошиваюсь.
   – Извини, – Леша протянул руку, – если честно, я забыл.
   – Может, позвонить шефу, чтоб отозвал Олега? – предложил Женя без всяких предисловий, – шума не будет – это я беру на себя; ты знаешь, я с шефом любые вопросы решу.
   – Спасибо, Жень, – Леша благодарно похлопал его по плечу, – я уже сам отправил его, – взглянул на часы, – скоро к Нежину подъезжать будет. Слушай, осточертела мне эта конура! Пошли, прогуляемся, а?
   – Давай лучше рванем в Бровары! Какая разница, сейчас туда ехать или завтра утром? Кстати, условия там получше, чем в вашем клоповнике.
   – Поехали. Мне сейчас по барабану, куда ехать.
   Пока они добрались до «Порошинки», уже стемнело. Новенький желтый «Икарус» покатил дальше, к заводу, который им предстояло посетить завтра утром, а Леша остановился, озираясь по сторонам и не видя города.
   – Бровары – это там, – Женя засмеялся.
   Позади чернел лес, а впереди, действительно, светилось множество огоньков. Небо сделалось темным, скрыв горизонт, зато звезды стали ярче и, вроде, ближе. Ветерок дул с Десны, нежными прохладными руками гладя потные лица и суша влажные рубашки – это было очень приятно, да и дышалось здесь, на удивление, легко.
   – Класс!.. – Леша раскинул руки, впитывая благость, которой ему так сейчас не хватало.
   – Говна не держим, – Женя двинулся навстречу огонькам, – давай поужинаем – есть тут по пути одно кафе.
   Почти все окна в домах были распахнуты, и на балконах толпились полураздетые люди; они громко переговаривались с этажа на этаж, а из квартир доносилась музыка и шум стрельбы очередного боевика. Где-то высоко залаяла собака; но залаяла лениво – видимо, духота квартиры действовала на нее усыпляюще. Совсем рядом, по Московской трассе, проносились машины, создавая фон, органично вливавшийся в тишину; ее нарушали лишь огромные, пестро разрисованные трейлеры, чьи дизели надсадно ревели и выплевывали из труб сгустки черного дыма, но он тут же растворялся в бесконечности.
   Мимо, переругиваясь, прошла компания подвыпивших ребят, потом три парочки – все такие разные, но такие одинаково счастливые. Фигура в белой майке запоздало выбивала ковер в дальнем углу двора…
   – Олег уже Ворожбу проехал, – Леша вздохнул, неторопливо вытягивая из пачки сигарету; Женя не ответил, да никто его ответа и не ждал.
   Из раскрытой двери доносилась музыка и призывно лился яркий свет, выхватывая из сумерек кусок тротуара; над дверью светилась вывеска – «Кафе Горизонт».
   – Теперь я понимаю ночных бабочек, – сказал Леша.
   – В смысле? – Женя подумал о «ночных бабочках», типа той, что вчера залетала к нему вместе с Игорем.
   – На свет летим, а ты что подумал? – Леша засмеялся, – ну, понятное дело – ты ж у нас спец по этой части.
   Шагнув внутрь, они остановились на границе миров – светлого и темного. Два небольших зала соединял коридор, откуда были видны столики с аккуратными белыми скатертями. В одном зале орал магнитофон, слышались перекрикивавшие его голоса и смех; в другом было тихо – там спал пьяный парень, и мужчине в костюме и галстуке, заедавшему коньяк яичницей, при всем желании разговаривать было не с кем.
   Появившийся официант не дал новым гостям сделать выбор, сразу проводив их в «веселый» зал.
   – Что будете заказывать? – спросил он, и чтоб люди зря не ломали голову, доверительно сообщил, – из закусок, кроме яичницы, ничего нет.
   – Тогда две яичницы, хлеб и бутылку водки.
   Женя не возражал; его внимание привлекла компания, состоявшая из трех парней и двух девушек, в одной из которых он узнал Свету. Бокал покачивался в ее нетрезвой руке, грозя пролить содержимое на скатерть, и хохотала она громче всех; но, видимо, Женин взгляд оказался слишком пристальным, потому что она резко замолчала, да так и осталась сидеть с открытым ртом. Потом наклонилась ко второй девушке, сидевшей к Жене спиной, и что-то зашептала ей на ухо. Та заерзала, оглянулась, думая, что сделала это незаметно, но Женя успел разглядеть чуть вздернутый носик, большой рот, а, главное, глаза – почему-то он был уверен, что они фантастического болотного цвета.
   Сделав заказ, Леша курил, погруженный в свои мысли. Наверное, не только он воздействовал на Олега, но и обратная связь оказалась не менее мощной, потому что он тоже почувствовал себя одиноким в окружающем равнодушном мире, а так хотелось, чтоб все вокруг пребывало в гармонии!..
   – За наш успех? – Женя наполнил рюмки, которые официант принес вместе с водкой и глазуньей на металлических тарелках; когда оба выпили, он придвинулся к Леше, – слушай, я знаю девку за тем столиком…
   – Уже успел? – Леша засмеялся, и печальный лик Олега растворился в новых мыслях.
   – Да нет, я ее просто знаю. Но мне нужна вторая – понял, да? С длинными волосами.
   – Что ж ты такой неуемный? Нельзя перетрахать всех – их в этой стране слишком много.
   – Но стремиться-то надо! – Женя дождался, пока Света опять посмотрит на него, и поманил пальцем.
   – Я?.. – она ткнула себя в грудь. Разговоры за столиком тут же смолкли; парни удивленно уставились на наглых чужаков, да и вторая девушка обернулась, больше не скрывая любопытства.
   – Похоже, назревает заварушка, – Леша прищурился, оценивая противников, – тебе оно, точно, надо? Учти, я-то могу и в Киев сорваться, а тебе здесь жить.
   – Ничего, проживу.
   – Как знаешь, – Леша пожал плечами, – давненько не приходилось бить морды, но «голубые береты» к твоим услугам. Мочить – значит, будем мочить.
   Подойдя, Света остановилась, демонстрируя в разрезе коротенькой юбки пухлую ножку.
   – Решил попользоваться, пока Игорек не вернулся? Так у меня кавалеров хватает – очередь надо занимать.
   – В другой раз займу. Скажи лучше, это Окси?
   – Допустим, – то, что проблема касалась не ее, придало Свете смелости – она уселась на свободный стул и ловко вытащила сигарету из Лешиной пачки, – а тебя как зовут?
   – Алексей.
   – Леша, короче… Окси, иди сюда! Тут тобой интересуются!
   Вторая девушка послушно поднялась. …Вот ты какая… – Женя осмотрел ее с головы до ног, – точно, тонкая, звонкая и прозрачная, и глаза зеленые…
   – Садитесь, – Леша отодвинул стул.
   – Окси, эти мальчики живут с Игорьком, – пояснила Света, – сам он свалил, а им чего-то от тебя надо. Только не зависай надолго, а то, сама знаешь, чем все кончится, – она направилась обратно к своему столику.
   – Выпить хочешь? – спросил Женя.
   – Говори, чего хотел, а то меня люди ждут.
   – Я хотел пообщаться с тобой без этих «людей». Гарсон! Принеси еще стакан, и закусить!
   – Сань, ничего не неси, – Оксана отправила подошедшего официанта и повернулась к Жене, – ну, говори, пока ребята не разозлились. А лучше, валите отсюда; потом можете и не успеть – вы их не знаете…
   – А они нас знают? – вмешался Леша, – если хотят, пусть выходят на улицу – не люблю платить за поломанную мебель.
   – Ну, смотрите, – Оксана пожала плечами, – я передам.
   Когда она отошла, Женя удивленно взглянул на приятеля.
   – Как-то ты резко…
   – Нет, но я смотрю – дама к тебе не расположена; надо ж ее чем-то покорить. Стихи ей читать – не поймет, а кулаки – это как раз их язык. Пошли, глянем какой-нибудь закуток, а то сейчас менты набегут – еще и их мочить придется, – оставив деньги и недопитую бутылку, Леша направился к выходу; Женя следом, и оглянувшись, увидел что троица оживленно совещается.
   Закутка поблизости не оказалось, зато была арка, ведшая в темный двор, ограниченный глухими стенами гаражей.
   – Отличное место, – Леша скрылся в арке, – слушай тактику боя: похоже, длинный у них главный – его я мочу первым; ты возьми мелкого крепыша; ну, а лохматого, я так, между делом положу… О, да они полным составом!..
   Из двери, действительно, появилась вся пятерка, правда, девчонки шли чуть сзади, стараясь демонстрировать свою непричастность к происходящему.
   – Да сдриснули они! – «мелкий» захихикал, – идем обратно.
   – Сейчас здесь вот глянем, – «длинный» свернул в арку и остановился, увидев совсем близко два силуэта, – эй, козлы бородатые! – крикнул он, – гоните по стошке, и тогда мы подумаем, убивать вас или нет!
   – Ох, зря ты сказал, насчет козлов, – Лешина нога, как пружина, распрямилась в уровень груди, и «длинный» впечатался в стену, не успев даже вскрикнуть; открытым ртом он судорожно хватал воздух, глаза вылезали из орбит и в них был ужас – похоже, он задыхался.
   – Спасите! – заорал «лохматый», и тут же получив ногой в лицо, упал. «Мелкий» бросился бежать, но Женя догнал его у гаражей, сбив подножкой.
   – Не убивайте, дяденька! – «мелкий» закрыл голову руками; и вдруг заплакал, – пожалуйста… я больше не буду…
   Для порядка Женя все-таки пару раз пнул его и вернулся в арку. «Лохматый» куда-то делся, а Леша держал за грудки безвольное тело «длинного»; дыхание у него, вроде, восстановилось, но смотрел он на Лешу совершенно безумными выпученными глазами.
   – Теперь ты понял, кто здесь козел?
   – Да-да, понял!.. – «длинный» испуганно затряс головой.
   – Так вот, если кто-нибудь в этом городе обидит вон ту девушку, я лично спущусь с небес и оторву тебе яйца! С корнем!
   – Почему мне? Она тут со всеми… – захныкал «длинный».
   – А потому что я так решил! За все будешь платить ты! – Леша бросил «длинного» на асфальт и отряхнул руки, как после грязной работы; оглянувшись, увидел, что с Женей все в порядке, и подошел к жавшимся друг к другу девушкам, – а вы чего трясетесь? Пошли отсюда.
   – Но я ж вам не нужна; вам она нужна, – Света робко оттолкнула от себя подругу.
   – Вали, – Леша махнул рукой.
   Света бросилась к «длинному»; присела на корточки рядом с телом, но «тело» уже пришло в себя, хотя и чувствовало себя не слишком комфортно в присутствии зрителей.
   – Пошла вон! – «тело» поднялось сначала на четвереньки, потом кое-как выпрямилось, держась за стену, и поплелось во двор; тем не менее, Света преданно пошла следом.
   – Ты тоже хочешь остаться?
   – Нет, – Окси покачала головой.
   – Тебя проводить? – Леша изучал девушку и не понимал, что Женька нашел в ней такого, из-за чего стоило б устраивать драку.
   – Не надо. А вы живете в гостинице?
   – Да. Заходи в гости, – первым успел ответить Женя.
   – Зайду, но не сейчас, – и она исчезла в темноте.
   – Пора нам тоже валить, – Леша огляделся, но вокруг пока было тихо, – «лохматый», небось, побежал ментов звать.
   Дворами, как утром вел его Игорь, Женя вышел к гостинице. Здесь горели фонари, ездили машины, гуляли беспечные люди.
   – Ну и все, – Леша остановился, – крови на нас, вроде, нет, и ни в каком кафе мы не были. Думаю, в случае чего, нам менты скорее поверят, чем этой шпане. Мало ли кто им навешал?..
   – Лех, а ты, оказывается, зверь!.. – Женя засмеялся.
   – Я не зверь; я просто не люблю скотов и хамов, а тут еще настроение подходящее – после Олега… короче, проснулись отголоски двух полноценных лет в родных ВДВ. Но ты ж знаешь, вообще, я – добрый, славный малый.
   – Знаю, – Женя уважительно покачал головой, – я тебя таким никогда не видел.
   – Да вы что, сговорились? Олег меня таким никогда не видел, ты тоже… прям, день перерождения какой-то! Зато девочку твою спасли от злодеев. Только чего-то ушла она.
   – Найдется, – Женя махнул рукой, – городок маленький. Может, пузырек возьмем, пока магазины открыты?
   – Веди, Сусанин! Я ж здесь не ориентируюсь.
   Хотя ориентироваться было очень просто – светящиеся витрины и вывеска «Гастроном» находились прямо по курсу.
//-- * * * --//
   Когда Коля открыл глаза, яркое солнце уже пробивалось сквозь задернутые шторы. Обвел взглядом комнату; увидел голову, покоившуюся на его на плече; тонкую руку на подушке. …Кто б мог подумать, что вояж на Битюг закончится так! Ай да, Витя, удружил!.. Интересно, наш роман на этом закончится? Скорее всего, ведь такие вещи случаются только экспромтом; муж вернется и все встанет на свои места – просто я оказался в нужное время в нужном месте… А я что, хочу продолжения?.. Большого такого, настоящего продолжения – с ее разводом и переездом в Москву?.. Какие ж мужчины дураки – чуть красивая девка, сразу – мое! Решил ведь давно – хватит с меня жен!.. Да и бабы такие же дуры – любви она хочет!.. И вот на этой всеобщей глупости и строятся все отношения… Впрочем, пусть сама решает – я-то чего? Мне надо в понедельник выбивать себе «сезон» в Крыму, чтоб не осесть до осени в Ростовских степях – вот, проблема!..
   Коля скосил глаза и увидел, что Наташа улыбается во сне.
//-- * * * --//
   Открыв глаза, первым делом Женя взглянул на часы.
   – Московское время – восемь часов десять минут, – объявил он, но Леша крепко спал, раскинувшись на соседней кровати поверх покрывала и подсунув локоть под щеку, – ау! Голубые береты, подъем! – Женя сел.
   – Давненько я не выпивал с таким удовольствием, – Леша зевнул, – вчера мы все обсудили – от женщин до перестройки.
   – Перестройкой пусть занимаются там, наверху, чтоб жилось не скучно, – подойдя к окну, Женя выглянул наружу, – опять жара будет.
   – Жара – ладно; как говорят – лишь бы не было войны… – Леша потянулся, – и какие на сегодня планы?
   Ответить Женя не успел, потому что в дверь постучали.
   – Уж не менты ли?..
   Однако на пороге стоял добродушно улыбавшийся парень.
   – Доброе утро, мужики, – он придирчиво оглядел комнату, но везде было чисто, а бутылки лежали в корзине для мусора, скрытой в туалете от посторонних глаз, – я работаю в отделе механика, а живу тут, в общаге. Шеф просил разбудить вас.
   – О, сервис! Да, Леш? – Женя засмеялся, – скажи, сейчас позавтракаем и придем… кстати!.. – он ткнул в «гонца» пальцем, – а твой заботливый шеф все подготовил?
   – Ну, респираторов у нас полный склад – по технике безопасности положено, а пылесосы он мне поручил купить, но я смогу только к концу дня.
   – А чего нам тогда там делать? – удивился Женя, – лишний раз дышать вашим порошком? Мы уж завтра с утра и придем.
   – Ради бога, – парень пожал плечами, – я так шефу и передам – мое дело маленькое…
   – Твое дело большое, – Женя закурил, – потому что если ты пылесосы не купишь, то мы и завтра не придем.
   – Куплю, – парень уверенно кивнул, – короче, завтра я за вами захожу, вместе завтракаем и едем.
   – Давай, заходи.
   – Как я понимаю, один вопрос отпал сам собой, – когда дверь закрылась, Леша сел, разглаживая лицо, – может, тогда съездим в Киев – покажем там свои рожи; заодно глянешь, какую линию Олег сгородил. Работы там особой сейчас нет – они на двух позициях штампы перетачивают, но… – Леша рассмеялся, глядя, как сморщилась Женина физиономия, – я ж задницей чую – если мы останемся, то со скуки возьмем пузырь, потом тебя опять потянет искать баб, а, кроме «Горизонта», как я понял, искать их здесь негде; снова придется кого-нибудь мочить…
   – Ладно, поехали, прокатимся, – Женя встал.
   Маршрут был уже знакомым и потому совсем неинтересным; в основном, они разговаривали об Олеге, рисуя его встречу с женой, но так и не создали совместного полотна.

   В завод они прошли очень легко по одному Лешиному пропуску; миновали стандартный памятник Ленину на украшенной клумбой площади.
   – Цех новый, классный; кроме нашей линии вообще еще ничего нет, – пояснил Леша, останавливаясь перед воротами; открыл дверь и перешагнув порог, замер; Женя даже натолкнулся на него.
   Возле второго робота стоял Олег – трезвый, но лицо его выглядело осунувшимся, а руки нервно сжимались и разжимались, сжимались и разжимались, словно клещевые захваты; он мрачно наблюдал, как пресс ударяет по маленьким блестящим дискам, просекая в них отверстия, и дисков этих было уже пол-ящика.
   – Ты какого хрена здесь?!.. – Леша кинулся к нему, и Олег медленно повернул голову.
   – Работаю. Не видишь, что ли?
   – Вижу! Ты где должен быть? Ты должен сейчас подъезжать к Воронежу!..
   – Никому я ничего не должен!.. – Олег секунду подумал и легонько шлепнул по пульту, – кроме вот этой штуковины, которую надо сдать. Что ты смотришь, как жаба на Дюймовочку?.. Отдал бы пузырь, я б, может, и доехал! А по трезвянке подумал – да пусть уходит, раз решила! Переживу!.. Взял и вышел в Ворожбе.
   – Трус! – не зная, что еще предпринять, Леша ударил по «общему стопу». Робот сразу осел, двигатель пресса отключился, и стало тихо, лишь по инерции еще шелестели ремни привода, – слышишь, ты – трус! Тряпка!.. – Лешин голос гулко отдавался под потолком.
   – А мне плевать, как ты считаешь, – Олег грузно оперся о пульт, – работать не мешай. Они, вместо герконов, индукционные датчики предложили поставить – надо цикл погонять.
   Плюнув на пол, Леша пошел прочь, а Олег повернулся к Жене, безразлично наблюдавшему эту пафосную сцену.
   – Слушай, включи, пожалуйста, пресс.
   – Запросто, – Женя направился к машине; он так и не понял смысла Лешиной истерики – да, когда Олег ударился в запой, это действительно являлось проблемой, но то, что он, в здравом уме и трезвой памяти, не захотел возвращаться к жене?.. Так это нормально – каждый выбирает то, что ему ближе.
   В тишине раздался стук каблучков; не донеся палец до кнопки, Женя выглянул из-за пресса и увидел двух совсем молоденьких девушек с безмятежно глупыми лицами.
   – Здравствуйте, Олег Иванович, – они крутили головами, не зная, к кому из наладчиков обратиться, – нас учиться прислали. Мы закончили ПТУ и хотим стать операторами роботизированного участка.
   – Станете, – Олег даже не взглянул на них, – Жень, запускай!
   Женя ткнул кнопку, и тяжелый желто-красный маховик начал раскручиваться, набирая обороты. Девушки испуганно отступили поближе к Олегу, который склонился над пультом, задумчиво нажимая, то белые, то черные клавиши; рядом с ними тут же вспыхивали и гасли крошечные разноцветные символы, а практикантки заворожено наблюдали за священнодействием. Когда наконец робот вновь поднялся на своей единственной ноге и его рука метнулась к магазину с заготовками, на их лицах был написан полный восторг.
   Отследив пару циклов, Олег направился к Жене; практикантки засеменили следом, как две верные собачонки, а робот продолжал самостоятельно укладывать заготовки в штамп, потом лязгал пресс и другая рука забирала готовую деталь.
   – Слушай, – Олег отвернулся от умной машины – для него все это давно было привычным зрелищем, – он ведь не отстанет, да? Не зря говорят – заботливый дурак опаснее врага…
   – Услужливый дурак, – поправил Женя.
   – Какая разница, – Олег махнул рукой, – жизнь, она, знаешь, как третья смена – пустой цех, полумрак, замершие станки… все такое огромное, могучее… но мертвое, и ты один в этом мертвом мире… понимаешь, да? Жень, ты ж здравомыслящий человек – скажи ты… – прервав монолог, Олег повернулся к комплексу.
   Женя тоже услышал, что в ритмичной мелодии, создаваемой десятками механических движений, пропал один звук – щелчок, с которым готовая деталь притягивается к захвату. В принципе, это был чисто рабочий момент, и если деталь застревала в штампе, робот должен просто остановиться, но его рука почему-то понесла в рабочее пространство новую заготовку.
   – О, черт!.. – Олег вцепился в стальную руку, выворачивая ее, наперекор тормозным цилиндрам, потому что иначе усилие в сто тонн ударит по захвату; осколки металла, как пули, брызнут в разные стороны, пресс заклинит…
   Совершенно инстинктивно Женя кинулся на помощь, но поскользнулся в масляной луже и упал, ударившись коленом о бетон. Уже лежа на полу, он сначала увидел брызнувшую из штампа кровь, а через секунду истошный женский визг, который заставил его вскочить, забыв о собственной боли.
   Девушки тупо орали, от ужаса закрыв глаза, а Олег невозмутимо изучал свою руку, на которой из всей пятерни сохранился лишь большой палец; без сомнения, это был шок, потому что он улыбался, глядя на багровые фонтанчики, пульсировавшие в месиве мяса и костей.
   – Твою мать! – Женя схватил его за плечо, – где медпункт?..
   – Да ладно, само пройдет…
   – Руку подними! – Женя схватил чистую ветошь.
   – Что поднять? Это?..
   Накладывать жгут Женю не учили, однако что-то он сумел сделать – кровь перестала бежать струйками, а моментально напитав белую ткань, сочилась по запястью, методично капая в бетонную пыль. Сцена была достойна фильма ужасов, и более смелая практикантка, решившаяся открыть глаза, тут же зажмурилась вновь и заорала с новой силой.
   Женя потащил Олега на улицу. Проезжавшая мимо кара с деталями остановилась сама; объяснять ничего не пришлось – испуганный водитель поспешно усадил Олега рядом с собой; Жене места не нашлось, но он не сильно расстроился – в конце концов, его миссия была выполнена; дальше начиналась миссия врачей. Когда «такси» скрылось за углом, он присел на лавочку, до блеска отполированную грубыми рабочими спецовками и достал сигарету. …Слава богу, это случилось не со мной… Черт, а жизнь-то – жестокая игра, и правила в ней устанавливаем, похоже, не мы… – подумал он, но ничего конкретного, относительно правил, в голову не шло – перед глазами стояла страшная культя и ручейки крови, наполнявшие лужи крови; кровь эта застилала пространство, до того бывшее прозрачным и радостным.
   Женя испуганно мотнул головой и сразу вернулись весело матерящиеся рабочие, спешившие на обед; оранжевые кары, как жуки выползавшие из темных нор цеховых ворот, и над всем этим тополя шелестели блеклыми пыльными листьями …Может, это сон, а Олег сейчас дома, мирится с женой?..
   – Извините, – Женя окликнул женщину в черном халате, – а медпункт у вас где?
   Женщина махнула рукой в ту сторону, куда свернула кара. …Дурак, мог бы сам догадаться… Женя встал, но боль в колене заставила его снова сесть. …О, черт!.. Он потрогал масляное пятно, украшавшее белесые от пыли джинсы, и поморщился. …Только этого не хватало!.. Осторожно поднявшись, он все же заковылял в указанном направлении.
   Оказалось, что при ходьбе нога болит меньше, и к двери с табличкой «Медпункт» Женя подошел почти бодро. У двери курила молоденькая сестра в вызывающе коротком халатике; судя по судорожным затяжкам, ее предыдущая практика не выходила за рамки соринок, попавших в глаз, и Женя решил поискать кого-то более опытного.
   В открытом, по случаю жары, кабинете сидел мужчина.
   – Вы из какого цеха? Что с ногой? – спросил он с ходу.
   – Я из Воронежа. Что тут с моим другом?
   – Ах, это… давайте сначала все-таки посмотрю вашу ногу.
   Врач заставил Женю снять джинсы, долго щупал колено и, в конце концов, намазав его йодом, удовлетворенно объявил:
   – Трещин нет. Недельку похромаете и все. А вашего друга в больницу отправили – там швы наложат, но пальцы у него, сами понимаете, не отрастут, так что…
   – Понятно. В какую больницу?
   Врач назвал номер, который ничего не говорил Жене.
   – Молодой ведь… вот, судьба… – врач смотрел с печальной задумчивостью, но Женя усмехнулся:
   – Какая, на хрен, судьба? Дурак и все тут, – он вышел.
   Медсестры у входа уже не было, да народа на улице поубавилось, потому что обед закончился. …Где Лешка-то, а то без пропуска меня и с завода могут не выпустить, – Женя присел на лавочку, – все-таки не понимаю, почему он не уехал – если уходит жена, надо же как-то делить имущество… или для него это не важно? Он что, не собирается жить дальше?.. А, может, он специально сунул туда руку?.. Но почему тогда не голову?.. Да нет, Олег не такой идиот, чтоб из-за бабы… вон, сколько их вокруг! Странно все-таки устроена жизнь – был нормальный человек, и раз!.. Как это так? Почему, именно, он?..
   Данная философская проблема была неразрешима – не зря над ней люди бились ни одно столетие; Женя понимал это и вздохнув, принялся изучать стоявший напротив погрузчик.
   – …Вот ты где!
   Женя вздрогнул, но увидев вытиравшего пот, запыхавшегося Лешу, чуть сдвинулся, освобождая место.
   – А ты откуда?
   – Шефу звонил – ну, как ты предлагал; потом забежал, командировку ему отметить, и тут встречаю парня с отдела механика – говорит, травма; я в цех…
   – Это у меня травма, – Женя указал на колено, – а ему четыре пальца отхреначило. Поехали – надо забрать его из больницы и отправлять в Воронеж.
   – Черт!.. В голове не укладывается, – Леша закурил, глядя себе под ноги. Что он там увидел, неизвестно, но бросил сигарету и встал, – сейчас с машиной договорюсь и едем.
   Он побежал к заводоуправлению, а Женя подумал: …И не надо было никуда звонить; все в жизни можно решить быстро и радикально – есть, оказывается, кто-то поглавнее шефа. Как этот врач сказал – судьба, да?..
//-- * * * --//
   В больничном коридоре ощущалась некая торжественность – наверное, тому способствовала тишина, пустые стулья возле блестящих белых дверей, мягкий приглушенный свет и еще запах! Этот медицинский запах совершенно необъяснимо ассоциировался у Леши с вечностью.
   – Он же знает роботы лучше нас всех вместе взятых, – произнес он, обращаясь в пространство, – я, вот, все думаю – как он мог полезть туда? Да хрен бы с ним, с тем комплексом!..
   – Уж, конечно! – Женя сел, вытянув ноющую ногу, – для него железки – святое, сам знаешь… хотя девчонок-то он, точно, спас. Если б не он, их бы прошило, как пулеметной очередью.
   – А, может… – Лешино лицо просияло, – помнишь, у Евтушенко? «…Я счастье дать хотел всему земному шару, а дать его не смог одной живой душе…» Он прикидывался железным…
   – Какой он железный? – Женя усмехнулся, – обычный он – из костей и мяса, сам видел, – но Леша его не слушал.
   – …есть же у людей предчувствие – так, может, затем он и вернулся, чтоб спасти их, а мы не поняли? Возможно такое?..
   Ответ мог бы значить многое даже для миропонимания в целом, но в это время открылась дверь, и поддерживаемый сестрой, из кабинета появился Олег – почти такой, как всегда, только бледный и правая рука, укутанная в бинты, выглядела немного короче левой; при этом он даже вымученно улыбнулся.
   – О, команда в сборе! Чего приуныли? Буду теперь со спокойной совестью смотреть фильмы по войну и…
   – Ребята, – у медсестры не было времени выслушивать дешевые сентенции, – рану мы обработали, швы наложили; больной транспортабельный, но большая кровопотеря – слабый он еще, так что одного его не отпускайте. Вот, на всякий случай, – она подала пузырек с белыми и желтыми таблетками, – здесь обезболивающее и снотворное. Сейчас еще наркоз действует, а через несколько часов он пройдет.
   Леша уже протянул руку, но Олег остановил его.
   – Жень, возьми. Проводишь меня до Воронежа?
   – Какой он провожающий? – Леша искренне возмутился, – сам еле ходит…
   – Тем более – все равно не работник. Леш, а ты посмотри, что там получилось, но подозреваю, все из-за индукционных датчиков; остаточное напряжение… короче, сам понимаешь.
   – Конечно, провожу, – Женя сунул пузырек в карман, – Лех, в Броварах скажи, что через неделю вернусь; мол, уехал консультироваться, насчет герметизации шкафов. Только скажи завтра утром, а то мальчик этот придет – никого нет; решат еще, что мы все бросили и свалили, а там… – он красноречиво потер большой и указательный пальцы, – очень хорошие деньги.
   – Ладно, – Леша вздохнул, понимая, что, в принципе, ребята правы, – заночую в Броварах; утром схожу на завод, а к обеду вернусь сюда и займусь линией.
   – Не грусти, – Олег похлопал его по плечу здоровой рукой, – и не обижайся, если что не так, – он двинулся к лестнице, аккуратно неся руку перед собой; следом захромал Женя. Если взглянуть со стороны, наверное, сцена выглядела даже смешной, но Леше было совсем не до смеха. …Абсурд какой-то! – подумал он, – так не бывает в жизни!.. Олег – калека… да если он здоровый не хотел встречаться с Наташкой, то теперь, с его-то заскоками!.. Причем здесь – не обижайся, если что не так?.. Да все не так! Надо позвонить Наташке, чтоб встретила; не может она его бросить! Я ж знаю, она его любит…
//-- * * * --//
   На вокзале они сидели уже третий час, и более тягостного ожидания в Лешиной жизни еще не случалось. У Олега, похоже, начал проходить наркоз; он молчал об этом, и стиснув зубы, напряженно смотрел в одну точку. Женя сосредоточенно читал «Крокодил» – по двадцать минут на каждой странице, словно с трудом вникая в содержание, и при этом ни разу не улыбнулся.
   Лешу угнетало ощущение всеобщего краха; он пытался заговорить, но никто ему не отвечал, да, скорее всего, и не слушал; единственное, что от него приняли, это котлеты с картошкой из ближайшего кафе – Женя съел все, а Олег поковырялся, неумело держа пластиковую вилку в левой руке, и молча вывалил все в урну. Медленно просыпавшаяся боль отнимала мысли и желания, но таблетки он решил экономить. Что сделать, чтоб вернуть хотя бы иллюзию прежнего мира, Леша не знал и тоже молчал, разглядывая спешивших мимо людей – все они будто находились за невидимой стеной, где был совсем другой воздух, другое восприятие жизни…
   – Объявляется посадка на поезд Киев – Воронеж, – наконец раздался долгожданный голос диктора, – поезд находится…
   – Идем? – Леша забросил на плечо Олегову сумку.
   – А куда мы денемся? – Олег усмехнулся – для него окончание жуткой бесконечности означало, что теперь можно будет проглотить таблетки и отключиться.

   Едва Леша поставил сумку на пустую полку, как Олег наконец-то произнес долгожданную фразу:
   – Все, Леш, езжай, а то тебе еще в Бровары добираться.
   Он не знал, что до них всего пара часов езды… хотя, может, и знал, но слишком уж тесно было им, таким разным, с таким разным настроением, в одном замкнутом пространстве. Леша не стал отказываться; пожелав всем держаться, поспешно выскочил из вагона, и сразу стена рухнула, приняв его в привычный суетливый мир. Он не стал спускаться в казематы метро, а пошел пешком, без всякой цели, просто с удовольствием вдыхая утративший дневной жар, воздух. …Посижу где-нибудь, выпью рюмку, а уж потом поеду, – решил он. В принципе, ему не хотелось, ни в Бровары, ни завтра возвращаться к проклятому роботу – он сам не мог понять, чего ему хотелось…

   – Давай пилюли, – едва поезд тронулся, Олег протянул руку, – а то скоро на стенку полезу.
   Женя хотел помочь ему открыть бутылку с водой, но Олег забрал ее и сунув между ног, свернул крышку.
   – Не такой уж я немощный, – пузырек, стоявший на столе, придавал ему силы и уверенность.
   – Курить пойдешь? – Женя встал.
   – Я спать буду; если получится, – Олег вытряхнул на салфетку несколько таблеток, – а ты иди.
   Покурив, Женя еще долго стоял в коридоре, бессмысленно фиксируя почти неизменный пейзаж, проносившийся мимо, а когда все-таки вернулся в купе, Олег уже спал, подняв искалеченную руку, будто выставляя ее на всеобщее обозрение.
   Жене не было его жаль, как не бывало жаль никого – жизнь, есть жизнь, и какой прок в бесполезной жалости? …А я б мог оказаться на его месте? – Женя прищурился, столкнувшись взглядом с последними лучами заходящего солнца, – а черт его знает! Совершенно идиотский лозунг: «На его месте так поступил бы каждый!» Это должно случиться, чтоб понять, как ты поступишь… и, тем не менее, я ведь тоже кинулся, но, слава богу, вовремя поскользнулся. А почему я кинулся?.. А потому что не успел проанализировать последствий; всегда анализирую, а тут, не успел. В простонародье это и называется – подвиг. Наверное, потому они и такая редкость в наше время, что мы слишком много взвешиваем, но слишком мало живем… – Женя перевел взгляд на забинтованную руку, вздрагивавшую в такт перестуку колес, – вот, осталось полчеловека. Во имя чего можно лишить себя возможности жить полноценной жизнью? Во имя этих девок, которые мизинца его не стоят? Почему так должно быть, что во имя глупости всяких «нулей», подставляются «единицы»? Разве смогут они заменить его? Никогда. Так и пусть бы все шло так, как должно было идти. Зачем вмешиваться в естественный отбор? Не понимаю я логики этой жизни…
   Сейчас он спит, а завтра проснется и до него реально дойдет, что это не грипп и не ангина, что это навсегда. Интересно, задаст он себе вопрос – во имя чего? Должен задать, он же обычный человек. И как ответит?.. Хотя зачем мне об этом думать? Надо жить! И никто не может мне в этом помешать – я никогда не допущу такого маразма…
   Стемнело. Деревья утратили индивидуальность, превратившись в темную стену, которая иногда рушилась, открывая россыпь сиротливых огоньков, и поднималась вновь; рушилась и поднималась… Скучная картина. Вздохнув, Женя отвернулся от окна и принялся стелить постель.
//-- * * * --//
   В Броварах Леша появился, когда уже совсем стемнело; он бы приехал и позже, но побоялся без Жени не найти гостиницу.
   После яркого жизнерадостного Крещатика, путь от «Порошинки», сопровождаемый далеким собачьим лаем, далеким смехом и далекой музыкой, навевал тоску. А, самое противное, здесь не было множества людей, которые одним своим существованием дробили гигантское одиночество на десятки мелких, легко переживаемых, сиюминутных одиночеств.
   Оказавшись перед гостиницей, Леша решил, что дневной план выполнен; дальше наступит ночь, и, дай ему бог, уснуть без кошмаров. Сообщив дежурной, что недельку поживет вместо Глухова, он снова вышел на улицу – оставаться в звенящей пустоте комнаты не хотелось. Опустившись на скамейку, Леша закурил. Образ Олега успел потускнеть (наверное, от сострадания, если оно не переходит в реальные действия, устаешь так же, как от всего остального, обитающего лишь в твоих мыслях), зато возникло другое, более близкое: …И чего он окрысился? Из-за того, что я пытался помирить его с Наташкой? Но я же хочу, как лучше – я хочу сделать, чтоб всем стало хорошо… как нам с Олей. Плевать, что он злится на меня! Я-то знаю… – и тут он понял, что думает о том, прежнем Олеге; закрыл глаза, представляя обрубок в бинтах…
   – Привет. Какой-то ты задумчивый, никого не замечаешь.
   Леша встрепенулся – перед ним возник стройный силуэт с длинными прямыми волосами; он даже вспомнил, как ее зовут!..
   – Привет, Окси, – Леша подвинулся, – садись.
   – Реально меня Оксаной зовут. Сигаретка есть?
   – Найдем, – он протянул девушке пачку, – а задумчивый я, потому что сегодня моему другу прессом отрубило руку.
   – Как?.. – не успев прикурить, Оксана прикрыла рукой рот.
   – Вот так, – Леша чиркнул себе по пальцам.
   – Господи!.. Это тому, что был тогда?.. Женя, кажется.
   – Нет, другому. А Женька поехал провожать его до Воронежа, так что я теперь один остался.
   – Знаешь, это даже хорошо… нет, не то, что с твоим другом случилось, – Оксана затянулась, – я как раз к тебе собралась – поговорить… ну, и чтоб никого не было…
   – Так пойдем! – Леша обрадовался – сейчас ему было не важно, с кем проводить время, лишь бы не оставаться наедине со своими мыслями.
   – Пойдем, – Оксана встала, – только возьми вина. Я б сама принесла, но денег нету.
   – Тоже мне, проблема! Кстати, и мне выпить не помешает.
   Выйдя из темного двора, девушка молча взяла Лешу под руку и прижалась к его плечу. Было в этом жесте что-то трепетное и в то же время настойчивое. Он чуть скосил взгляд и увидел, что Оксана улыбается… просто улыбается, как люди, достигшие наконец долгожданного счастья. В магазин, правда, она заходить не стала, оставшись у порога, но на обратном пути все повторилось – и рука на руке, и плечо к плечу, и улыбка…
   Они прошли мимо дежурной, которая ехидно ухмыльнулась, но Леше было плевать на всякие домыслы – этой клуше за стеклом ведь не понять, в каком он сейчас состоянии.
   Леша достал бутылку «Портвейна», принес с кухни стаканы и высыпал на стол все триста грамм конфет.
   – Может, ты есть хочешь?
   – Есть?.. – Оксана, смотревшая в окно, повернула голову, – нет, есть не хочу. Я хочу выпить. Наливай.
   Они выпили и молча уставились друг на друга. Странное это было молчание – казалось, зеленоватые глаза излучали какие-то особые флюиды, и оно не разъединяло, а, наоборот, делало ближе. Леше совершенно неосознанно захотелось взять тоненькую, безвольно лежавшую на столе, руку; а еще лучше коснуться щеки, сдвинув густые мягкие волосы…
   В конце концов, им стало тесно в этом молчании. Оксана сама взяла Лешину руку и принялась рассматривать ладонь, словно пытаясь прочесть судьбу.
   – Я всегда мечтала, чтоб у меня был старший брат, который может заступиться, как ты; и умный, чтоб учить меня уму-разуму… мой старший братик… ты согласен? – девушка вскинула голову, и наткнувшись на ее взгляд, Леша кивнул, – жаль, что я не встретила тебя раньше. Я б бежала за тобой хоть на край света; хоть, куда скажешь… Только ничего не говори, – она приложила палец к его губам, – я полночи не спала – готовилась… не знаю, к чему… но ты ж будешь моим старшим братиком, правда?.. Ты знаешь Игоря, который живет здесь?
   – Даже ни разу не видел.
   – Ну, неважно – не он, так кто-то другой, правда?
   – Ты о чем? – Леша попытался угадать, – он соблазнил тебя и бросил? Или изнасиловал? Хочешь, я ему ноги повыдергиваю?
   – Не хочу. Он меня не насиловал и не соблазнял – я сама… как тебе объяснить?.. – Оксана придвинула стакан, и Леша с готовностью наполнил его, – раньше я была хорошей девочкой, из нормальной семьи… только младшей… слишком младшей. И родилась я случайно – никто меня не хотел… но для чего-то я все-таки появилась на свет. Я, вот, часто думаю, для чего – может, оно проявится потом, ведь ничего не происходит просто так, правда?
   – Я не знаю… – Леша выпил свой стакан и сунул в рот сигарету. Это немножко встряхнуло его, иначе… иначе он тонул в этих тоскливых зеленых глазах.
   – Ладно, об этом поговорим в другой раз, да, старший братик? У нас ведь будет другой раз?.. – дожидаться ответа Оксана не стала, – родители мои реально старые; им интереснее было воспитывать Аньку – с ней они разговаривали по-взрослому, а тут я, шкарпетка, путаюсь под ногами; сунут мне игрушку, только чтоб заткнулась. А я ж неглупая девочка – я ж понимала, что если мне ни с того, ни с сего говорят: – Быстро собирайся в парк на аттракционы, это означает, что Анька хорошо написала контрольную – ведут в парк ее, а меня просто не с кем оставить. А если Анька получала двойку, отец заставлял ее весь выходной учить уроки, и, естественно, гулять никто не шел, независимо от того, заслужила я это или нет.
   С другой стороны, Аньке и попадало, а мне, никогда. Если честно, я даже завидовала, когда ее наказывали; приоткрывала дверь, подглядывая, как она ревет в углу, и корчила ей рожи… Думаешь, я не люблю сестру? Люблю, но просто потом она просила прощения и ее прощали; сажали на колени, жалели…
   Я часто хотела сделать что-то такое, чтоб меня, пусть бы тоже наказали, но потом простили… чтоб меня хоть как-то воспринимали!.. Но никогда ничего не получалось. Самый шикарный пример: в восьмом классе я скатилась до двоек – а как иначе, ведь никто не интересовался, делаю я уроки или нет, и если делаю, то когда, если целый день болтаюсь на улице. Так отец даже не ругал меня, а молча пошел в школу и договорился, чтоб мне выставили в году тройки, с тем условием, что в девятый класс я не пойду. И мне их выставили – я радовалась, а потом он поставил меня перед фактом, что отнес документы… угадай куда? В педучилище! Хоть бы спросил, хочу я туда или нет – ну, какой из меня педагог?.. Но он сказал, что заботится обо мне, и я заткнулась – пусть хоть так… к чему я все это рассказываю?
   Леша растерянно пожал плечами, но сам рассказ вызвал в нем какие-то жуткие ощущения – ему хотелось уже не просто коснуться Оксаниной руки или лица, а прижать ее крепко-крепко, и ласкать, и защищать от всех и вся, и, вообще, превратить ее жизнь в сказку. Наверное, она угадала с ролью старшего брата.
   – А с чего я начала? – Оксана хитро прищурилась.
   – Не помню…
   – Эх, ты! А еще старший братик, – она неожиданно встала и обойдя стол, уселась к Леше на колени; обхватила его шею, – можно? Ты ведь меня не прогонишь?
   – Нет…
   – А начала я с Игорька; с ним я стала такой, какая есть, – Оксана уютно примостила голову на Лешином плече, – это в прошлом году было – он на практику приезжал. Мы целовались до умопомрачения… но только целовались! Мне это жутко нравилось, но так ведь не могло продолжаться все время, правда? Я сама жутко хотела продолжения и жутко боялась. Хотела, потому что… ну, просто хотела, а боялась… когда мне было десять лет, цыганка нагадала, что если я начну, то остановиться не смогу и буду всю жизнь искать новых мужиков; еще она сказала, что я «черный» человек, и конец мой будет «черным»… это ж может быть неправдой, да, старший братик?
   – Конечно! Ты больше слушай этих шарлатанок!
   – Время покажет, – Оксана вздохнула, – ты не представляешь, как я боролась с собой!.. Только, наверное, плохо скрывала эту борьбу, а Игорек все правильно придумал… приходит однажды; меня, говорит, из гостиницы выселили, поэтому я уезжаю и, возможно, навсегда. Ты представить не можешь, что со мной было, – она сделала несколько глотков, освежая воспоминания, – наверное, я все-таки знаю, что такое любовь… – решительно допила вино и поставив стакан, вздохнула, – скажи, вот, почему я тогда не встретила тебя? Чтоб ты сразу взял меня крепко, и я б ходила по струночке! Мне не хватает этого!.. Ладно, – она махнула рукой, – короче, Игорек сказал, что последнюю ночь переночует в Киеве, в Гидропарке, и сразу на поезд; я, как дура, поперлась с ним.
   В общем, там он уговорил меня – это было уже совсем просто, но в самый интересный момент нарисовались «мусора»; вытащили нас из кустов, а у меня в сумочке паспорт и все там написано – и что восемнадцати мне нету, и что я из Броваров. А они броварских, жуть, не любят – своих шлюх, говорят, отлавливать не успеваем, а тут вы еще; я им объясняю, что «девочка» – могу хоть в больницу съездить, и, вообще, у нас любовь, и мы скоро поженимся; они обалдели. Короче, была б я киевская, они б отпустили, но броварскую, как же!.. Уложили меня мордой на капот – я думала, насиловать будут. Прикинь, так бездарно лишиться девственности…
   – Скоты…
   – Никакие они не скоты оказались; один у Игорька даже спросил: – Сам будешь воспитывать свою малолетку или нам заняться, чтоб не шлялась тут, а сидела в своих Броварах?..
   – Я б на месте Игоря!.. – но Оксана ласково прикрыла Лешин рот ладошкой.
   – А кто я ему, чтоб лезть за меня? Тем более, «мусор» был прав, – она засмеялась, поймав удивленный Лешин взгляд, – а что? Я ведь просто хотела трахнуться и все; никто меня замуж не звал – получается, я и есть проститутка, так? – и сама же ответила, – так. Только не смейся, но я даже обрадовалась…
   – Чему?.. – Леша вытаращил глаза.
   – Да тому, что кто-то взялся меня воспитывать! Это ж была мечта детства – чтоб меня, как Аньку, и в угол ставили, и на аттракционы водили, – Оксана вздохнула, – короче, «мусора» меня держали, а Игорек наломал хворостин, задрал мне платье, спустил трусики и, знаешь, как настегал по попе! «Мусора» ржали, а я плакала…
   – Бедная… разве так можно обращаться с девочками?.. – Леша крепко прижал ее к себе.
   – Иногда даже нужно! – Оксана улыбнулась как ни в чем ни бывало, – знаешь, почему? Потому что если тебя взялись наказывать, то обязательно простят – я ж по Аньке помню. Ну, так и получилось – когда они уехали, Игорек простил, что я не сказала, сколько мне лет – мне ж, правда, и в голову не пришло, что за связь с малолеткой его могли из вуза попереть и даже посадить!.. Я тогда даже решила, что он меня еще мало побил, и у нас такое началось!.. Будто я не девственность теряла, а всю жизнь только этим и занималась – сплошное умопомрачение!..
   Когда мы вернулись в Бровары, я в тот же день переселилась к Игорю в гостиницу – никто его ниоткуда не выгонял, оказывается. Две недели с ним жила, но, как в парке, ни разу не получилось; стало мне скучно, и я пошла в свободный полет – все как цыганка говорила. Так оно и продолжалось… пока тебя не встретила. Братик, только ты скажи честно, тебе нужна такая младшая сестренка? С тобой я буду хорошей – я смогу; я буду тебя во всем слушаться…
   Подчиняясь неведомому импульсу, Леша крепко прижал ее голову, вдохнул запах волос… и окунулся в странный туман, отбирающий саму возможность мыслить логически. Нет, это было не только впечатление от бредового рассказа, а что-то еще…
   – Милая, славная девочка, – он поцеловал ее в шею, потом еще и еще… на мгновение, озарением, вспыхнула мысль: …Зачем я это делаю?.. Но она тут же погасла, растворившись в зеленых зовущих глазах, – да, мне нужна такая младшая сестренка…
   – Это классно!.. Братик, а ты не хочешь сходить еще за вином? Там закрыто, но если постучать три раза, сторож даст.
   Леша и сам был не прочь выпить, но совершенно не хотел никуда идти, поэтому сказал ласково:
   – Тебе уже хватит.
   – Как скажешь, – Оксана вдруг отодвинулась, – скажи, вот, чего ты хочешь, и я все сделаю; не бойся, я проверялась – болезней у меня никаких нет.
   – Не дури…
   – Я не дурю – я, наверное, сошла с ума… дома, между прочим, считают, что я ночую у Надьки… они знают телефон, но все равно не позвонили – им не интересно…
   – Не надо, малыш, – Леша провел пальцем по ее носу, губам.
   – Малыш, – она усмехнулась, – и ты отпустишь меня домой?
   – Отпущу, – после сегодняшнего, наполненного безумием дня, Леша не представлял, что с женщинами можно заниматься еще чем-то, кроме распития портвейна; голова его являла собой огромную, не разгребаемую помойку, – я провожу тебя.
   – Не надо, я здесь рядом живу. А в этой гостинице меня все знают – хочешь, чтоб от тебя персонал шарахался?
   – Мне по барабану, пусть шарахаются.
   – Как скажешь, братик.
   Они спустились вниз. Администратор клевала носом в своей будке и совсем не обратила внимания на посетителей.
   – Видишь, как все просто.
   Они вышли на улицу и остановились.
   – Если б в этом заключалась сложность… – после прокуренной комнаты Оксана глубоко вздохнула, – сюда я даже через балкон лазала. А сложность в том… – она замолчала, глядя Леше в глаза, и он почувствовал, что пока это будет продолжаться, он абсолютно бессилен в принятии решений. Губы их сами собой нашли друг друга…Ситуация давно уже вышла за пределы Лешиного понимания, но он делал это, и знал, что будет делать снова и снова…
   Дорогу Леша не запомнил – в его голове все смешалось в один прекрасный, ядовитый клубок, однако жила Оксана, действительно, не далеко, потому что очень скоро они остановились у обшарпанного подъезда пятиэтажки.
   – Спасибо, мой старший братик, – она по-детски чмокнула Лешу в щеку, – ты молодец, что отправил меня домой – надо хоть иногда там появляться.
   – Ты ведь придешь еще?
   – Куда ж я денусь? Только прошу – я знаю, ты способен на это, но сам ко мне не приходи, иначе больше меня никогда не увидишь, – и она исчезла в подъезде.
   Закурив, Леша опустился на лавочку, стоявшую у подъезда. …Зачем я ввязываюсь в этот бред?.. Мысль была, во истину, здравой – к ней стоило прислушаться, но он уже физически чувствовал, как волочит за собой ворох Оксаниных проблем и не может от них избавиться; даже воспоминания об Олеге оказались не в состоянии отвлечь его полностью.
   Поплутав в пустых дворах, Леша неожиданно вышел к магазину и воспользовавшись советом, постучал три раза.
//-- * * * --//
   Проснувшись, Женя первым делом согнул ногу и определил, что колено болит меньше, чем вчера; довольный, повернулся на бок – Олег лежал с открытыми глазами, изучая коричневую обивку верхней полки.
   – Как самочувствие?
   – Нормально, – он прервал свое бессмысленное занятие и уставился на Женю, – ночью спал, да и сейчас ничего, терпимо; вот, во рту пересохло – наверное, от снотворного.
   – Воды принести?
   – Не надо, – он принялся одной рукой застегивать джинсы и заметив, что Женя встает, предупредил, – лежи. Я сам.
   Женя улегся обратно, наблюдая, как он долго дергал «молнию», но справился; сел, придвинул ногой туфли, но вдруг вскинул голову.
   – Чего ты так смотришь?
   – Думаю, – Женя не успел отвернуться, – на фиг оно тебе надо было, лезть туда?
   – А потому что дрянь наладчик, если на его машине калечит людей, да еще при нем… и еще, наверное, от природы заложено – один бежит вперед, а другой – назад.
   – Как у Высоцкого, да? – Женя усмехнулся, – расталкивая спины и зады, они рванулись в первые ряды… дальше не помню.
   – Типа того, – Олег встал, – пойду, умоюсь.
   – Помочь?
   Не ответив, Олег вышел. …Блефует мужик, – Женя, покачал головой, – оно ж понятно – теперь ничего не изменишь, так хоть принять достойную позу. Герой, твою мать… как Матросов на гололеде. Никто, вот, не убедит меня, что своей жизнью надо жертвовать ради чужой – моя-то, чем хуже?..
   Он сел, повернувшись к окну – поезд уже несся мимо Березовой Рощи, а это означало, что где-то в зелени затерялся его дом. Женю всегда возмущало, что приходится сначала ехать до вокзала, а оттуда возвращаться на трамвае, двигаясь параллельно тому же самому железнодорожному полотну. Сейчас это было особенно неприятно, потому что… он осмотрел на распухшее колено. …Не, дойду без вопросов, но лучше б, конечно…
   – Сортир уже закрыт, – сообщил Олег, плюхаясь на свою полку, – знаешь, я сейчас, вот, подумал, если все вернуть, полез бы я туда снова? И решил – полез бы!
   – Это не проверяемо, – Женя пожал плечами. Он не верил в человеческое безрассудство, а устраивать глупый диспут не хотелось, – приехали, – встав, он потянулся за Олеговой сумкой.
   – Говорю ж, я сам! – Олег засмеялся, – во, бригада вернулась! Битый небитого везет!..
   – Ну, как хочешь, – Женя бросил свою сумку на плечо, потому что поезд уже сбавил ход, вкатываясь на перрон.
   Не спеша покинув полупустой вагон, они молча вышли в город и остановились; Олег тут же протянул здоровую руку.
   – Все, спасибо – конвой свободен.
   – Давай, хоть тачку поймаю.
   – Жень! – голос Олега стал резким, – ты чего, хочешь в сиделки наняться? Мне надо учиться жить таким, какой я есть!
   – Может, ты и прав. Тогда, пока, – пожав непривычную левую руку, Женя, прихрамывая, двинулся к стоянке такси.
   Оставшись один, Олег осмотрел площадь, почему-то показавшуюся чужой – вроде, все воспоминания касались не его, а совсем другого человека, жившего в этом городе раньше.
   С одной стороны, этого человека было, безусловно, жаль, но, с другой, какой смысл в жалости? …Было так – стало иначе, – подумал он, – надо просто приспосабливаться к новым условиям, и нечего устраивать из ерунды трагедию; одна рука нормальная, голова на плечах – что было, то и есть; хочешь, живи с этим, а не хочешь – не живи, вот, и вся философия. Это только Лешка все усложняет… Он в очередной раз взглянул на культю; нет, ничего в ней не могло измениться, и надо было привыкать к своему слегка «упрощенному» телу.
   Дождавшись, пока Женя уедет, Олег тоже пошел к стоянке; выбрав ближайшую «Волгу» с шашечками, влез на переднее сиденье и назвал адрес. До дома было всего минут пятнадцать. …До ее дома, – поправился он, – надо срочно перебираться обратно в общагу. Завтра выйду на работу и сразу напишу заявление – авось, есть свободная каморка. Черт, только, вот, вещи я сам не увезу… Ну и позову мужиков; вещи грузить – это ж не штаты надевать!.. Лучше, конечно, если Наташки не будет; уехала б она куда-нибудь – лето все-таки, а я б за неделю перебазировался, и гори оно ясным огнем!.. В конце концов, все, что мог, я для нее сделал, но не стану ж я за ней бегать – мальчика нашла!.. Хотя жалко, конечно – привык я, что она есть… как привык, так и отвыкну!.. А если она дома? Начнет сейчас хлопать крыльями… Не нужна мне ее жалость, и ничья не нужна!..
   – Здесь останови, – сквозь рабицу, служившую забором, Олег увидел, что «Жигулей» во дворе нет, на гараже висит замок, и все окна в доме закрыты, несмотря на жаркую погоду.
   …Похоже, нету! – настроение сразу поднялось. Расплатившись, он неуклюже просунул руку в потайной паз и откинув щеколду, оказался в палисаднике с кривой яблоней у порога. Кусты флоксов, с незапамятных времен ведшие неравный бой с густой травой, поникли, не успев распуститься. …По-моему, их никто ни разу и не поливал – да, с моей женой мы, точно, никогда не построим коммунизм… Олег прошел мимо, на ходу достав ключ, который еще в поезде предусмотрительно переложил в левый карман; миновав душную веранду, распахнул внутреннюю дверь и прислушался. Где-то в глубине дома жужжала муха, и откликаясь ей, на кухне жужжал холодильник.
   …Значит, никуда она не свалила, – тоскливо решил Олег, но тут же взбодрил себя, – хотя она могла его и не выключить – разве она думает о таких мелочах?..
   До боли знакомая обстановка плавно погрузила Олега в воспоминания, хорошие и не очень, но укрыться от них было негде. Привалившись спиной к косяку, он закрыл глаза и сразу дурацкое письмо, которое привез Лешка, будто исчезло. …Вот не было его и все!.. Вернее, было, но это она так пошутила – решила проверить мою реакцию. И какая моя реакция? Сейчас она вернется с репетиции или еще откуда-нибудь… и что?..
   Олег представил, как Наташа стоит в дверях, внимательно разглядывая его, словно привыкая заново – в последнее время она смотрела так очень часто. Он же, стоя у стола, выдавит улыбку и произнесет что-то, типа, «здравствуй, как ты тут?..» или «привет, как дела?..» Возможно, они даже поцелуются и обоим станет смешно этого никому не нужного бессмысленного жеста.
   …Хотя о чем я? Сейчас-то будет по-другому – что она, не увидит мою руку? Увидит; спросит, наверное: – Что с тобой? А я отвечу: – Ничего. Я сильнее, чем они все думают! Я все могу сам! Я всегда все делал сам, и теперь могу!.. – он ударил левой рукой в стену так, что боль прокатилась по всему телу, но Олег стерпел, – это все прошлое, и оно ушло, как отрезало… вернее, как отрубило, – усмехнулся неожиданному каламбуру и пройдя в комнату, увидел на столе листок; взял его.
   «Олег, это дополнение к письму – ситуация-то меняется. Я уехала с человеком, с которым мне легко и хорошо, так что пока можешь пожить здесь. Когда вернусь не знаю, но, надеюсь, не скоро. Наташа».
   …Отлично! С человеком, с которым тебе легко… да пожалуйста!.. Опустившись в любимое кресло Бори Кутепова, Олег закрыл глаза, пытаясь восстановить в памяти все, начиная с того глупого поступка на кладбище; восстановить, чтоб с облегчением выбросить навсегда.
//-- * * * --//
   …Все, приехали… В принципе, эта фраза могла иметь и очень глубокий смысл, но Женя просто констатировал факт, оглядывая свой не изменившийся за несколько дней сад. Открыв дверь, он, на всякий случай, крикнул:
   – Тань! Это я! – и вполне ожидаемо не получив ответ, удовлетворенно кивнул, – понятно – жена на работе.
   Сел на диван, после тесной машины наконец-то вытянув ногу. …И что – больничный взять или так в «засаде» посидеть недельку?.. Нет, сейчас все лучше делать официально – наверняка ж начнется расследование по поводу Чернова, и что я скажу?.. Придвинув телефон, он набрал номер.
   – Федор Николаевич? Глухов; я тут… – он хотел объяснить, почему вернулся, но шеф не дал ему договорить.
   – Молодец, что приехал! Нам надо срочно встретиться и желательно, не в отделе.
   …Ну, слава богу!.. – Женя мечтательно прикрыл глаза, – и пошли вы с вашими Броварами! Все, в Париж!..
   – Федор Николаевич, давайте в «Тельце» – около завода недавно летнюю кафешку открыли, знаете? Я сейчас буду, – Женя положил трубку. …Черт, надо Таньку дергать с работы – пусть собирается… и нога эта некстати… хотя чего я накручиваю себя раньше времени…
   Такси подвезло его прямо к разноцветным зонтикам, приткнувшимся меж двух пятиэтажек, поэтому Женя еще из машины увидел шефа, нетерпеливо поглядывавшего на часы.
   …Ну, я-то уезжаю в Париж, а он чего так дергается?.. – прихрамывая, Женя подошел к столику.
   – Привет. Тебя что, вместе с Черновым зацепило? – шеф протянул руку, – тут все уже в курсе – из Киева вчера звонили прямо на генерального. Но я тебя позвал не за этим.
   Женя понимающе улыбнулся, присаживаясь за столик.
   – Ты, вообще, знаешь, что в стране перестройка?
   – Да как-то так… – Женя недоуменно пожал плечами, – а мы к ней каким концом? Прессы, они и в Африке прессы.
   – Зря так считаешь, – шеф придвинулся ближе, хотя во всем кафе больше не было никого, кроме девушки за стойкой, перетиравшей и без того чистые стаканы, – я только что в Министерство ездил, так вот, принято решение включить наш завод в число пятнадцати предприятий, над которыми будут ставить эксперимент, в части новых механизмов хозяйствования. В пятницу придет приказ о ликвидации нашего завода и создании на его базе объединения арендаторов.
   – И что нам с того?
   – А то! – шефа, похоже, разочаровала Женина безграмотность, – теперь каждый цех или отдел может объявить себя кооперативом, заключить договор с Советом Арендаторов, отчислять ему плату за использование помещений, оборудования и т. д., причем, с собственного расчетного счета в банке – ты вникни, что это такое! И дальше можно рулить самостоятельно – никаких планов сверху; какие хочешь зарплаты, какие хочешь командировочные…
   – Типа, капитализм, что ли? – догадался Женя, – разве в нашей стране такое возможно?
   – При нынешней власти возможно все!.. Так вот, самое главное, что председателя кооператива будет выбирать трудовой коллектив! Представляешь, если наша банда начнет выбирать себе начальника?..
   – Атамана, – Женя засмеялся.
   – Между прочим, не смешно, – укоризненно заметил Федор Николаевич, – это будет полный развал всего – они начнут бездумно хапать деньги и все быстро закончится. Хапать тоже надо грамотно и в меру, согласен?
   – Согласен. Ну, а вы-то на что? – Женя закурил, так и не понимая смысла разговора.
   – А вот тут есть нюанс, – шеф подозрительно оглянулся, – чтоб остался я, со всеми вытекающими последствиями, надо не создавать кооператив, ведь это дело добровольное – можно просто сменить вывеску на «филиал арендного предприятия». Но!.. Появилась некая «инициативная группа»; кто туда входит, от меня скрывают – если они соберут больше пятидесяти процентов подписей, вопрос о создании кооператива вынесут на общее собрание, а там все будет зависеть от того, кто сколько вчера выпил и как похмелился, согласен? Ширпотреб, вон, решил отделяться – так, знаешь, кого они председателем выдвинули? Кольку Болотова!
   – А кто это? – Женя пожал плечами, – я их вообще не знаю.
   – А это мастер, который сам бухает вместе с рабочими; сколько себя помню, его смена ни разу план не выполнила! Но он мастер и у него высшее образование – имеет право избираться!
   – То есть…
   – Ты слушай! – Федор Николаевич поднял палец, – с другой стороны, кооператив – это тоже очень даже неплохо.
   – Не хрена я тогда не пойму!..
   – Важно, кто будет рулить, – шеф засмеялся, – положение закона таково, что кандидатов должно быть не меньше двух – одного выдвигает администрация, а второго, коллектив. В коллективе, я думаю, как до дела дойдет, каждый начнет двигать себя; они же считают, что организовать работу легко – гайки крутить трудно. Поэтому начнется грызня, и, в итоге, победит тот, кого выдвинет администрация. Честно говоря, я надеялся, что выдвинут меня, а тут Чернов со своей травмой, и сегодня «генерал» мне намекнул, что новая структура требует новых руководящих кадров. Чернов – лучший специалист, работает давно, но после травмы ездить уже не сможет; короче, я понял, что они собираются выдвигать его.
   – Народ за него не пойдет, – Женя покачал головой, – спец он, возможно, и лучший, но руководить?.. Да ребята даже просто ездить с ним не особо любят.
   – Ну, а тогда кого они выберут? Я, например, не знаю, – Федор Николаевич вздохнул, – но хочу, если дело дойдет до кооператива, чтоб выбрали тебя.
   – Меня?!.. – Женя выпучил глаза, – а как же загранка?
   – Во-первых, «Станкоимпорт» сам трясется – не сегодня, завтра их тоже превратят в кооперативы, и тогда, точно, концов не найдешь; а, во-вторых, в отношении тебя, они явно темнят. У меня складывается впечатление – что-то там с анкетой не то.
   – Да вы что! – Женя дернулся вперед, – дед кавалер ордена Ленина, отец от мастера дошел до начальника цеха; мать, правда, интеллигентка… но у нас даже репрессированных не было!
   – Сейчас репрессированные, наоборот, в почете, – шеф засмеялся, – дело в чем-то другом. Ладно, что ты переживаешь? Придут документы, сядешь да поедешь, а меня оставишь замом. Ты лучше скажи, за тебя народ пойдет голосовать?
   – А черт его знает… думаю, больше, чем за Чернова. Друзей у меня, в принципе, нет, но, в отличие от Олега, я почти для всех, что называется, «свой парень»…
   – Жень, мне аргументы не интересны, – перебил Федор Николаевич, – мне нужен конечный результат, так что завтра выходи на работу и начинай двигать свою кандидатуру.
   – То есть, Бровары откладываются?
   – Да какие Бровары! Все откладывается – жизнь на неделю откладывается! Все ж договора надо будет переоформить на новую фирму – то ли на филиал, то ли на кооператив, а то деньги-то куда пойдут? Я всем телеграммы рассылаю, что работы временно приостанавливаются, и чтоб люди возвращались!..
   – Это будет жопа!
   – Всей стране жопа! Но это наша Родина, сынок… да, и ни о чем мы с тобой не говорили, понятно?
   – Я что, похож на идиота? – Женя обиделся, но шеф, встав, дружески похлопал его по плечу.
   – На идиота ты, точно, не похож. Все, до завтра, – он быстро зашагал в направлении завода.
   …Во, «меченый» наворочал!.. – Женя попытался рассортировать мысли, но они прыгали друг через друга – это ж так трудно, выбирать между хорошим и очень хорошим; он повернулся к девушке за стойкой.
   – Пожалуйста, кружечку пива.
   – Да, конечно, – она совершенно очаровательно улыбнулась.
   Женя вдруг подумал, что француженки вряд ли станут так ему улыбаться. …К тому же, Париж – это всего на три года, а стать хозяином предприятия со своим банковским счетом – это навсегда… или, по крайней мере, до новой революции, – он усмехнулся, – а в революцию можно с деньгами махнуть и в Париж, как сделали умные люди в семнадцатом году, …
//-- * * * --//
   …Ну, и слава богу, что разрешила пожить, – Олег скомкал записку, – затаюсь в этой берлоге, пока не залижу раны; может, к тому времени даже закажу какой-нибудь протез и явлюсь перед всеми нормальным человеком! С войны возвращались, вообще, по полчеловека, и жили, и страну из руин поднимали!.. Ему тоже захотелось совершить что-то из ряда вон выходящее, почти невозможное в его нынешнем положении.
   Не найдя достойного объекта в доме, он вышел на крыльцо, и взгляд невольно остановился на воротах гаража. …А что, смогу или нет?.. Это ж всего лишь машина, а с железом я на «ты»!.. Хотя, может, она на ней и махнула со своим хахалем?..
   Ключ висел на своем обычном месте, и схватив его, Олег кинулся к гаражу. Он сам не знал, куда так спешит – словно кто-то требовал побыстрее испытать свои силы.
   Салон машины оказался открыт, и даже ключи торчали в замке зажигания. …Офигела совсем! Неужто новый мужик на нее так подействовал?.. Мысль была легкой, даже веселой, и совсем не задевала ни чувств, ни самолюбия – гораздо больше его волновало, сможет ли он водить, как раньше.
   Двигатель завелся сразу и машина будто сама выкатилась из гаража; гораздо сложнее оказалось закрыть ворота, но Олег справился. …Это только Наташка бросает все, как попало – во всем нужен порядок, все должно иметь логическое завершение… вот только теперь за рулем не покуришь – сигарету держать нечем… Но эта мысль тоже не выглядела трагической – он даже засмеялся, чувствуя, как рождается какой-то новый Олег Чернов, полный нового жизненного смысла – выжить всем назло.
   …Интересно, сколько дает эта старушка? Почему я никогда не проверял?.. Ну да, Наташка ж вечно боялась, что она рассыплется… но это ведь даже не ее машина, а Бориса; Боря Кутепов бы понял меня!.. Значит, имею право – сейчас выясним, на что ты годишься, родимая, и на что гожусь я…
   Миновав центр города, Олег выскочил на Московскую трассу уже за постом ГАИ. …А старушка-то еще ничего!.. – он скосил взгляд на шарахнувшийся от «сумасшедшего Шумахера» «Москвич» и тут же выбрал себе новый ориентир – впереди маячила серебристая «Ауди», – конечно, с такими ребятами тяжело тягаться, но попробуем – русские не сдаются!..
   Двигатель надсадно ревел; машина вибрировала и ее стало вести влево. …Ведь каждый день катается – неужто трудно на ТО заехать?.. И все равно, хрен вы уйдете…
   Тем не менее, расстояние до «Ауди» росло, и Олега это злило; он так увлекся проигранными метрами, что не заметил выбоину в асфальте. «Жигули» швырнуло на встречку; правой рукой Олег ударился о панель и боль парализовала тело. Последнее, что он увидел, был стремительно приближающийся ярко-красный прямоугольник КАМАЗа и его испуганно вспыхнувшие фары…
//-- * * * --//
   Леша потянулся. Шторы не входили в комплектацию комнаты, поэтому яркое солнце нагло пялилось в огромное окно, пытаясь угадать, что здесь происходило ночью. А ночью не происходило ничего – вернувшись, Леша выпил водки, выкурил три сигареты и лег спать. Правда, со сном получилось плохо – впечатления громоздились друг на друга; мысленно он метался между Олегом с «укороченной» рукой и чудесными (или чудовищными) глазами Окси и уже не знал, что для него важнее. Лишь ближе к утру все подернулось спасительной пеленой, в которую он погрузился, глубоко вздохнув и вытянувшись в полный рост. Теперь, проснувшись, он попытался вернуться к вчерашним размышлениям, но все произошедшее отодвинулось в какое-то другое измерение, куда не проникали эмоции – Леша помнил все, но это являлось лишь сухой констатацией фактов. …А, может, никакие они и не факты? – подумал он с надеждой, – может, это был кошмарный сон, а жизнь продолжается, прекрасная и удивительная?.. Только, на хрен, тогда я один жрал водку? Это-то факт неоспоримый – вон, стоит еще полбутылки… и пусть стоит!..
   Надо вставать, а то скоро явится гонец с завода. Черт, Женька даже толком не объяснил, что там надо делать – какие-то пылесосы заказывал, шкафы собирался герметизировать… ладно, разберемся, а, вот, то, что Наташке не позвонил – хреново… ладно, теперь уж чего?..А Окси, бедная девчонка! Если ее не вытащить из этого болота, она, точно, плохо кончит. Держи меня крепко…как же я тебя, глупенькая, буду держать, если дома у меня самая лучшая на свете жена?.. Хотя она ведь на роль жены и не претендует, а хочет иметь старшего брата. Это реально… только она-то здесь, а я свалю в Воронеж… а если забрать ее с собой? Как сестру!.. Где она тут учится, в педучилище? Если после восьмого класса… это уже курс, наверное, третий – неужели ее не возьмут на первый в наш пединститут? Жаль, нет там знакомых, но ведь кто ищет, тот всегда найдет… там обстановка другая, да и мы с Олькой рядом; потом она закончит вуз и будет вспоминать броварскую юность, как кошмар…
   Мысли окрасились в привычные розоватые тона и на душе стало хорошо-хорошо… но не совсем; было еще крошечное «но», мешавшее искренне радоваться придуманному плану – эти зеленые глаза; их так не хотелось отдавать никому!..
   Дверь приоткрылась (оказывается, Леша даже не запер ее на ночь); осторожно войдя, вчерашний «гонец» огляделся.
   – А что это вы один?
   – Евгений уехал в Воронеж, – используя обрывки информации, Леша включил свою фантазию, – это ж просто сказать – герметизировать шкафы, а как? – видя растерянное лицо «гонца», он усмехнулся, – вот и у нас куча идей, но нужен-то точный расчет – это ж не окна на зиму заклеить. Потому он рванул к конструкторам; вернется где-то через неделю.
   – Получается, пока он не приедет, делать вам нечего?
   Мысль Леше понравилась; и, главное, не он это предложил!
   – Если хотите, конечно, могу походить, на мозги вам покапать, – он театрально почесал затылок, – но не вижу особого смысла – вдруг конструктора скажут, что просто переделают шкафы на специсполнение? И зачем тогда делать лишнюю работу? Логично?
   – Логично. Но к Новому году-то вы успеете? Наш главный только об этом переживает.
   – Конечно, успеем, – Леша отвернулся к окну, где с ослепительно голубого неба по солнечным рельсам стремительно катилась жара, заполняя собой пространство, – пусть ваш главный не волнуется – Женька привезет рекомендации, и приступим, а пока у меня еще объект в Киеве, так что я там повожусь.
   – Хорошо, я передам главному, – дверь закрылась, и Леша откинулся на постель.
   …Баба с воза – кобыле легче. Теперь погнали в Киев… хотя, сначала все-таки позвоню Наташке – как у них там?.. Он быстро умылся, оделся, но на вахте межгород был заблокирован. Переговорный пункт находился совсем рядом, на площади, однако там связь с Воронежем бывала, оказывается, только после трех дня. …И на фиг она мне после трех… – Леша посмотрел на часы, – если еще десять утра?.. Значит, позвоню из Киева…
   По мере удаления от Броваров, зеленые глаза тускнели и, в конце концов, растворились в десятках других глаз, трясшихся в том же автобусе, зато в сознании четко возникла схема установки индукционных датчиков. …Это же элементарно – они и будут все время давать сбой, – подумал Леша, – только с похмелья Олег мог не понять этого. Сейчас позвоню Наташке, а потом сразу выкину их на фиг и пусть восстанавливают все, как было…

   – Срочно зайдите к главному инженеру, – сказал охранник, проверяя его пропуск. Леша решил, что речь пойдет о сдаче линии, и не удивился, застав в кабинете целое совещание; правда, оказалось, что прежде чем продолжать работы, требовалось составить акт о производственной травме.
   Все дружно принялись убеждать Лешу не упоминать о датчиках, являвшихся «самовольным изменением конструкции», что возлагало всю ответственность на Заказчика; или, по крайней мере, указать, что «товарищ Чернов О.И. был в курсе замены и санкционировал ее». Последнее являлось правдой, но Леша рассудил, что тогда виновным останется Олег. Чем это ему грозило, он не знал, но, на всякий случай, просто отказался подписывать такую формулировку.
   В течение почти двух часов его убеждали, и начальник отдела охраны труда, и главный механик, и еще какие-то неизвестные ему люди, но Леша стоял на своем. Он уже чувствовал себя победителем, когда главный инженер сделал совершенно неожиданный ход.
   – Ладно, обойдемся и без вас, – сказал он, – хотели, чтоб все было по форме, но придется составлять односторонний акт, по причине внезапного отъезда представителей завода-изготовителя.
   – Но я-то здесь, – Леша ехидно засмеялся.
   – Это мираж, Алексей Николаевич, – главный инженер взял со стола телеграмму, – нету вас; вот, читайте. Это не я придумал – это ваше начальство прислало.
   Леша недоуменно взял листок телеграммы, толстый от приклеенных к нему ленточек с текстом, и прочитал: «В связи с приостановкой работ по запуску роботизированных комплексов, вызванной необходимостью корректировки договоров, инженеру-наладчику Некрылову прибыть в Воронеж». Дата в телеграмме стояла сегодняшняя.
   – Так что, Алексей Николаевич, вы уже уехали, – главный инженер смотрел с явным превосходством, – пропуск сдадите на проходной, а следующий раз приедете, выпишем новый. Петрович, – забрав телеграмму, он протянул ее начальнику отдела охраны труда, – подшей в дело в качестве основания, напечатай акт в нашей редакции и закроем этот вопрос. Алексей Николаевич, а вы свободны; перед приездом позвоните, чтоб мы место вам в общежитии оставили.
   Все поспешно засобирались, громко двигая стульями, и Леша тоже вышел из кабинета. Ничего не понимая, он, на «автопилоте», направился к проходной и только оказавшись на улице, сообразил, что никуда не позвонил. …А теперь уж и смысл, если завтра сам буду дома, – посмотрел на часы, – хотя завтра не получится. Вещи-то в Броварах; смотаться туда – обратно, и еще взять билет – не реально… Мысль о том, что придется вернуться в Бровары показалась, как ни странно, радостной, и это был не хорошо знакомый ему синдром безвозвратной потери чего-то жизненно важного – сейчас он приобрел особенно острую форму, ибо Леша знал, что теряет. Правда, он не знал, что делать дальше со своей «находкой», но сама возможность, больше никогда не увидеть печальных зеленых глаз рождала вселенскую тоску. …Завтра все решим, – подумал он с непонятной надеждой, – господи, как я ей скажу, что уезжаю?.. А вдруг она сегодня просто не придет?..
   Леша поспешно спустился в метро. …И где ее там искать? Она ж может быть, и дома, и на занятиях в этом своем училище… действительно, педагог из нее вряд ли получится… а кто получится?.. На фоне темного окна, вместе с яркими светильниками появлялись и исчезали самые разные Оксаны, но ни одна Лешу не удовлетворила – он так и не придумал ей достойную профессию, зато оказалось, что лицо ее он помнит гораздо лучше Олиного. Этот парадокс пугал – Леша-то был уверен, что любит жену; это являлось, своего рода, аксиомой, но, получается, что-то в нем все-таки происходило, и как поступить с этим «чем-то» он совершенно не представлял.
   …Ну, зачем она мне? – убеждал он себя, уже втискиваясь в автобус, – мы ж абсолютно разные; через неделю мы надоедим друг другу и все!.. И тут же в глубине подсознания возникли укоризненные зеленые глаза; на них даже появлялись слезинки, хотя Леша ни разу не видел, как она плачет… и не хотел этого видеть! Он, вообще, не хотел, чтоб она плакала!
   От остановки Леша шел медленно, вглядываясь в каждую встречную девушку, но ни одна из них даже близко не походила на Оксану. На всякий случай, заглянул в «Горизонт» – какие-то люди там сидели, но Оксаны среди них не было; на лавочке у гостиницы обнимались незнакомый парень с незнакомой девушкой, и Леша пошел дальше, к серым пятиэтажкам – он не сомневался, что провожал ее туда, только домов-то было восемь!
   …Плевать, что она запретила приходить – тут особый случай; не могу ж я уехать не попрощавшись и не сказав, что скоро вернусь?.. А я вернусь?.. Черт, какой сложный вопрос!..
   Обходя дворы, он видел мужиков, забивавших «козла»; женщин, развешивавших белье; еще женщин, бесцельно сидевших на лавочках, либо копошившихся в палисадниках; еще мужиков, рывших какую-то яму; и еще других, возившихся со старым «Запорожцем»; подростков, куривших в беседке; малышей, катавшихся с железных горок… Поняв, что никого не найдет, Леша из дворов вышел на улицу. …А сидеть одному в гостинице – у меня, точно, съедет крыша! Взять, что ли, пузырь?.. – это была всего лишь идея, но оглядевшись по сторонам, он увидел, что ноги сами двигаются к гастроному, – так ведь и поймешь наш народ, который бухает в одиночку!
   …Но я не люблю ее! – решил он, забирая с прилавка водку, – нельзя любить двух женщин сразу!.. Это был козырной туз, однако в тех зеленых глазах, видимо, таился джокер, сущность которого объяснить невозможно.
   Отдавая ключ, вахтерша как-то презрительно усмехнулась, но Леша не обратил на это внимания; прошел в комнату и с радостью обнаружил на кроватях чистое белье. В чем заключалась суть этой радости, он не мог объяснить, но, тем не менее, обрадовался. Распахнул окно и закурил; мимо проходили самые разные люди – с первого этажа он мог рассмотреть их до мелочей, даже слышал обрывки разговоров и не понимал, что они здесь шастают, если должен пройти всего один-единственный человечек, и душа успокоится, и воспарит по зеленым тоннелям в прекрасную неизвестность.
   …Нет! На фиг! – он налил водки, – лучше б она не пришла! Я ж люблю своего Олененка! Люблю!.. Люблю!.. – он повторил заклинание раз десять, но уверенности это не добавило; тогда Леша махнул полный стакан и закусив вчерашней конфетой, подумал: …Дурак! Надо ж было сразу взять пожрать – вечер-то еще длинный!.. Да и пузырь еще один не помешает, чтоб не ходить ночью. Завтра мне все равно ни к какому начальству не идти – встану, пива попью и в Киев… интересно, что они там собрались в договорах переделывать?.. Мысль показалась настолько чужой и нелепой, что Леша даже удивился, откуда она взялась – наверное, водка, ударив в голову, размыла зеленые манящие тоннели.
   …Так, надо сходить! А то буду потом галсами вышивать мимо вахты; на фиг мне такая слава – мне еще возвращаться сюда… Аргумент прозвучал совершенно естественно, будто само собой разумеющееся. Он быстро вышел из комнаты и проходя мимо вахтерши, зачем-то сообщил:
   – Пойду, на ужин куплю что-нибудь.
   – Твой «ужин» уже заходил два раза.
   – Как это? – Леша удивленно сдвинул брови, а внутри вспенился жуткий коктейль радости и страха, быстро достигший лица; взглянув в него, женщина криво усмехнулась:
   – Тот самый, – она демонстративно уткнулась в газету.
   Леша пулей вылетел на улицу – на лавочке, действительно, сидела Оксана, рисуя прутиком на асфальте невидимую картинку. Когда хлопнула дверь, она вскинула голову и тут же вскочила, такая тоненькая, что даже хиленькая березка, смятая мощью тополей, показалась громоздкой; что уж говорить о домах, автомобилях, качелях, сваренных из ржавых труб?.. А, главное, глаза ее сияли!
   – А мне сказали, что тебя нет, – она улыбнулась.
   – Меня, правда, не было, – Леша распахнул объятия, девушка шагнула в них, и руки сомкнулись; пальцы ощутили даже не тело, а отдельные косточки, скрытые под тонкой тканью и такой же тонкой кожей. …Я не смогу ее оставить… Эта мысль расколола мир на ясное уверенное прошлое и будущее, которого просто не могло быть.
   – Я тебя искал, – прошептал Леша, – я обегал здесь все…
   – И успел выпить, – Оксана робко поцеловала его, – а я, между прочим, нет…
   – Так пойдем! – Леша готов был исполнить любое ее желание, чтоб только глаза ее продолжали сиять, – у меня осталось немного водки.
   – Я не люблю водку…
   – Пойдем, возьмем портвейна, который ты любишь!
   – Как скажешь… – сияние погасло, но Леша не видел этого – Оксана смотрела в сторону, хоть и прижималась к его груди.
   Взявшись за руки, они направились к магазину.
   – Я в училище была – у нас, оказывается, сессия, – Оксана вздохнула, – я, вот, хотела сесть, учить, а пришла к тебе.
   – Ты – чудо! – Леша прижал ее и дальше они шли обнявшись; правда, Оксана замолчала, а Леше вполне хватало чувствовать хрупкое тельце, которое надо было холить и лелеять, которое можно раздавить одним неловким движением.
   В гостиницу они возвращались тоже молча; Леша тащил тяжелый пакет, а Оксана шла рядом, задумчиво жуя травинку. Вахтерша, как и вчера, сделала вид, что ничего не заметила…
   – Ты – чудо мое! – поставив призывно звякнувший пакет и захлопнув ногой дверь, Леша стиснул девушку в объятиях; правда, тело ее стало каким-то вялым, не отвечавшим на ласку, но это не имело значения – зато он мог смотреть в ее глаза и тонуть в них; тонуть более неотвратимо, чем в любой водке!..
   – Будем пить? – освободившись, Оксана присела на стул.
   – Будем! – Леша принялся выставлять на стол целую батарею портвейна.
//-- * * * --//
   Могильщики обстучали с лопат налипшую глину и не спеша двинулись в свою контору.
   – Во, работенка! – сказал один из парней, оставшихся у свежего холмика с деревянным крестом и двумя стоявшими рядом простенькими венками: «от друзей» и «от коллег».
   – Какой, вот, у них дневной план, а? Жмуриков десять? – откликнулся второй, – если больше – тут сам сдохнешь.
   – Да, прям, там, – засмеялся третий, – физический труд на свежем воздухе – сплошное здоровье.
   Содержимое могилы уже никого не интересовало, только Женя все еще смотрел на умело утрамбованную глину и думал: …Как все просто, а ведь два дня назад я ехал с ним в поезде. С другой стороны, а как еще должно быть? Вон, сколько их тут, – он оглядел бескрайнее поле с редкими островками не вырубленных сосен, где среди густой травы каждый день «всходили» все новые кресты и дешевые железные пирамидки, – называется, естественный отбор, и выживает сильнейший…
   – Мужики, вы едете? – крикнул водитель ПАЗа с широкой черной полосой.
   Кладбище открыли недавно, и место отвели с перспективой – в двадцати километрах от города; только, вот, общественный транспорт пустить забыли, поэтому вопрос звучал весьма актуально. Обращение «мужики» тоже являлось верным, ведь среди провожавших в последний путь инженера-наладчика Олега Чернова, действительно, не было ни одной женщины.
   – Сейчас! – крикнул Юра Бородин и обернулся к группе, скорее, напоминавшей экскурсантов, столпившихся на выходе из музея, – поминать-то будем?
   Как-то получилось, что именно Юра занимался похоронами, хотя многие считали, что это произошло совсем не «как-то» – он ведь представлял ту самую, никому неведомую «инициативную группу», ратовавшую за создание кооператива, и, естественно, должен был демонстрировать заботу о людях, пусть пока и о мертвых. В принципе, получилось у него не плохо и не хорошо, а так себе – вроде, тело без каких-либо накладок предали земле, но ни жену Олега, ни его родственников отыскать он не смог, да и профкомовских денег хватило лишь на официальные процедуры, а на самое главное, самое народное мероприятие – поминки, предстояло скидываться самим. Большинство ребят не настолько любили Чернова, чтоб поминать его за свой счет, хотя несколько человек все-таки подняли руки в знак согласия.
   – Ты как? – Юра подошел к Жене (его нога почти прошла, и он был уже на машине, в отличие от Юры, бросившего свою «копейку» возле завода), – все-таки ты последний, кто был с ним, живым. Давай сядем где-нибудь в кафе…
   – Давай, – Женя пожал плечами. В бессмертную душу он не верил, хороших слов об Олеге говорить не собирался, но поставленная шефом задача требовала присутствия на публичных мероприятиях, организуемых в коллективе, – только надо ж тачку отогнать; ты скажи, куда, я подъеду.
   – Не знаю еще, куда. Ты будь дома, а я позвоню.
   – Давай так, – Женя пошел к машине, но с полпути обернулся, – до города кого-нибудь кинуть?
   Желающих не ехать в пропахшем сладковатым запахом смерти автобусе оказалось больше, чем могла вместить «семерка», поэтому экипаж собрался мгновенно; трое уселись сзади, а вперед успел заскочить Володя Ермолаев; Женя относился к нему… никак, но какая, в принципе, разница?..
   Пазик сразу остался далеко позади; вместе с ним исчезли кресты и ограды, зато появилась пестрая кавалькада велосипедистов; на опушке парни в плавках, вместе с девчонками в купальниках, жарили шашлыки, и Олег окончательно исчез, будто его никогда и не было. На заднем сиденье послышался смех, а ветерок еле успевал уносить в окно табачный дым.
   – Жень, – Володя повернулся к водителю, – ты ж у нас особа приближенная к шефу – скажи, что дальше-то будет, а то, вон, Юрка подписи собирает за какой-то кооператив. Многие подписались, а чего, зачем?.. Может, хоть ты знаешь?
   Вопрос интересовал всех, и смех сзади смолк.
   – Все зависит от того, кто будет рулить в кооперативе – может быть хорошо, а, может, и очень плохо…
   – Погоди, – перебил Володя, – но рулит у нас шеф…
   – Да что там рулить? – раздалось сзади, – что такого он делает? Командировки выписывает? Так, я тоже могу…
   – Остынь, Коль! – оборвал Володя, – Жень, ты объясни, разница-то в чем между, так сказать, темным прошлым и светлым будущим, а то Юрка обещает, что получать будем чуть не в пять раз больше, а деньги откуда?
   – Оттуда, – Женя усмехнулся – к подобным вопросам он подготовился заранее, – сейчас все деньги идут заводу, а получаем столько, сколько они отпишут нам на зарплату…
   – Суки! – прокомментировали сзади.
   – …в кооперативе мы будем отдавать фиксированную аренду, а с остальным, что хотим, то и делаем; отсюда деньги.
   – Класс!..
   – Но, мужики, не так все просто – между цехами и отделами установят сугубо денежные отношения. Сейчас ты, например, пошел в КБ – там тебя, и проконсультировали, и чертежей пачку насовали, а тогда за все надо будет платить; я уж не говорю о железках – с цехом надо будет договор заключать, они нам цену выкатят, а мы должны решить, выгодно нам это или нет. Короче, надо свести доходы с расходами, и чтоб еще на зарплату осталось, а получится там в пять раз больше или нет, хрен его знает. Председатель, конечно, может распорядиться и в десять раз больше платить, но тогда контора быстро загнется. Это капитализм – здесь можно, и разбогатеть, и разориться.
   – Вот так, да?.. – Володя почесал затылок, – но Юрка сам в председатели, вроде, не собирается…
   – Как же!.. – насмешливо воскликнули сзади, – каждый гребет под себя, и не надо втирать!..
   Женя молчал – для него это был вопрос вопросов; он ведь до сих пор так и не смог выявить фамилию конкурента.
   – Юрка говорит, что стоит за идею, – пояснил Володя, – а кто будет рулить, типа, народ решит.
   Женя уже слышал эту альтруистскую ересь и не выдержал.
   – Какой народ? Это стадо баранов будет что-то решать?..
   – Значит, мы – стадо баранов, да?
   Женя на секунду обернулся – говорил новенький парнишка; его сразу отправили в челябинскую бригаду на большую автоматическую линию, поэтому Женя даже не знал, как его зовут. Но разве дело было в имени?
   …Идиот! Точно говорят: язык мой – враг мой!..
   – Я ж не о вас, а о стране, – Женя попытался выкрутиться.
   – Да срать нам на страну! Мы сейчас про отдел говорили!..
   – А я про страну, – упрямо повторил Женя, но разговор все равно разладился, и в город они въехали молча. Высадив всех на остановке, Женя поехал, было, домой, но передумал. …Черт!.. Одной фразой сломать такую игру! Сейчас они растрезвонят, что я о них думаю, и кто за меня проголосует?.. Они ж и есть стадо баранов! Уроды… надо срочно что-то делать… Женя свернул к заводу.
   Ни Федор Николаевич, ни Нина на похоронах не присутствовали по уважительной причине – шеф был на совещании как раз по вопросам реорганизации, а Нина сидела в отделе; это был закон, обусловленный спецификой работы – в рабочее время кто-то обязательно должен находиться у телефона.
   Совещание проходило у генерального директора, поэтому Женя сразу поднялся в приемную. Пожилая секретарша, пережившая уже трех генеральных, знала его и улыбнулась.
   – Ваш там, – она кивнула на дверь кабинета, – скоро должны закончить, потому что Сергея Ивановича в райком вызывают.
   Женя решил подождать на улице и устроился на лавочке возле бронзового Ленина, сжимавшего в кулаке бронзовую кепку. …Скоро снесут тебя, – он поднял взгляд на одухотворенное лицо Ильича, – зачем кооператорам вождь мирового пролетариата?..
   Ждать пришлось не долго – минут через пятнадцать на площади появилась вся заводская элита; всегда суровые люди, каждый из которых обладал приставкой «главный», громко спорили, размахивая руками перед носом друг у друга и грозя плавно перевести совещание в стихийный митинг.
   …Вот бы гранату кинуть!.. – ни с того ни с сего, подумал Женя, но тут же сообразил, – а зачем? Она уже прилетела, только в бумажном виде; трандец вам, товарищи начальники…
   Федор Николаевич отделился от общей группы и подошел.
   – Жень, что случилось?
   – На похоронах пообщался с народом, – ненужные подробности он решил опустить, – короче, управлять кооперативом мне, похоже, не светит.
   – Ну, что ж… – шеф, на удивление равнодушно, пожал плечами, – не светит, значит, не светит. Главное, не паникуй – на собрание к нам придут люди из парткома и от руководства, так что все равно толпу мы задавим. Тут, знаешь, я сейчас послушал и успокоился – везде такой же бардак, и все понимают – если так пойдет, наступит крах производства по всей стране; ну, не может партия допустить этого, какой бы дурак не стоял у нее во главе! Так что не переживай, – похлопав Женю по плечу, шеф не спеша пошел в направлении отдела.
   Настроение у Жени поднялось; тем не менее, он подумал: …Лучше все-таки махнуть в Париж. Что ж «Станкоимпорт» – то молчит?.. – выйдя за проходную, он сел в машину, – ладно, увидим, куда кривая вывезет…
//-- * * * --//
   Голова кружилась, а сил хватило лишь на то, чтоб открыть глаза; поскольку лежал Леша на спине, он увидел белый потолок и верхний край шкафа. …За что ненавижу портвейн – после него как чумовой! Водки накатил, и утром – человек…
   Еще он чувствовал тяжесть на плече – живую теплую тяжесть, и знал, что это голова Оксаны. Судя по тому, что от окна тянуло прохладой, а солнце светило во всю, было утро. …Только утро какого дня?.. – эта жуткая мысль рождала смятение, потому что Леша понимал – дней было несколько, только они слились воедино. В памяти смутно всплывали скоротечные вылазки в магазин; вино, безостановочно льющееся в стаканы; какие-то неосознанные и нелогичные поступки. …Это запой… а еще на Олега катил бочку – он хоть ходил на работу, а я провалился в безвременье… самое ужасное, что мы трахались, но я не помню, хорошо ли мне было… Абсурд полный!.. Остаться, чтоб спать с девушкой и не помнить, как это!.. Нет, надо завязывать… а вдруг она уйдет?..
   Вопрос вызвал настоящий, панический ужас, вроде, ему собирались отрезать какую-то очень важную часть тела. …Например, пальцы… да нет, пальцы – фигня… все – фигня…
   Летящая сверху пустота грозила похоронить его, острыми краями обрубая все желания, кроме одного. …Что ж она со мной сделала?.. Она высосала из меня все!.. Такого со мной никогда не было… точно, она ведьма – у всех ведьм зеленые глаза… В сознании замелькали бессмысленные обрывки фраз …или не такими уж они были бессмысленными?.. Леша напряг память.
   – …Знаешь, старший братик, ты слишком добрый и удивительный – меня тянет к тебе все сильнее. Я боюсь за себя… нет, я боюсь за тебя. Цыганка говорила, что я заговоренная – я приношу только несчастья… пока я могу переступить через это; пока еще… Уезжай отсюда! Уезжай и не возвращайся никогда!..
   – …Я больше не могу так… не хочу так жить, понимаешь? Раньше я не понимала, как можно напиваться, а теперь… не хочу, а пью; не хочу, а делаю… Нет человека, который бы остановил меня, даже ты…
   – …Мне замуж надо… надо срочно выходить замуж, и ехать отсюда, чтоб никто там меня не знал. Чтоб муж держал меня крепко-крепко – тогда я смогу… хочешь, завтра распишусь с кем-нибудь? Не хочешь?.. А я и не смогу быть женой – это же надо готовить, стирать, убирать… а, главное, все время только с ним, везде с ним!.. Нет, я не смогу – я девочка для развлечений… Никто не сможет меня удержать, а, тем более, ты; ты добрый, а со мной так нельзя; такие мне нравятся, но удержать меня не могут… Но пока меня еще тянет к тебе, ты заметил? Зачем-то ты мне пока нужен… но ты слабый; тебе будет плохо, если ты останешься – уезжай, я прошу тебя!..
   – …Не уезжай! Умоляю, не уезжай, милый мой, коханiй, любiй… Слышишь, я чуть-чуть трезвею – по пьянке я могу наговорить тебе гадостей, но ты не верь. Пьяная я дурная, зато сговорчивая, да?..
   – …Я всегда мечтала, чтоб у меня был такой старший братик!.. А я уже я сплю с тобой! Как же это, братик?..
   – …О, боже, как голова кружится!.. Поесть у нас уже больше нечего? Дай мне, пожалуйста, хоть воды… Спасибо… Зачем я опять напилась? Это все ты! Ты знаешь, что трезвая я не буду с тобой; и ни с кем не буду! Ты специально спаиваешь меня! Ты красиво говоришь, и такой заботливый на словах, а что ты делаешь?.. Все вы одинаковые… Я никогда не пила столько, сколько с тобой… да-да, ты все специально, потому что боишься меня! Мне, трезвой, достаточно глянуть на тебя, и ты будешь за мной бегать! Я все про себя знаю, и ты меня спаиваешь. Уезжай, чтоб я больше никогда тебя не видела! Ну, пожалуйста, уезжай – мне будет лучше и тебе тоже… ты еще не знаешь, что я могу…
   – …Любовь проходит, правда? Любовь – это ведь когда оглядываешься вокруг, и всюду видишь одного-единственного человека, а если его не станет, то не останется больше ничего…
   …Не останется ничего… – Леша моргнул, возвращаясь к реальности, – господи, в отделе меня уже обыскались… Олька тоже с ума сходит… сколько же я здесь бухаю?..
   – Окси, – прошептал он, и ресницы девушки дрогнули, – какое сегодня число?
   – Тебе это важно?
   – Да. У меня же есть дела.
   – У меня тоже были дела, – Оксана открыла глаза, – но ты сказал, чтоб я осталась, и я осталась.
   – Я так сказал?.. – Леша ничего подобного не помнил; впрочем, он много чего не помнил, и это отнюдь не означало, что так не было, – Окси, мне надо просто знать, какое сегодня число.
   – Пятнадцатое. Месяц и год помнишь? – она засмеялась, но совсем невесело.
   – Черт!..
   Когда он отправлял Олега с Женей, было одиннадцатое. Леша пошарил по полу в поисках сигарет, но нащупал грубую бумажную пачку; удивленно поднес ее к глазам – «Беломор»!
   – А это откуда?
   – Ты принес, – Оксана потянулась, – наверное, он дешевле.
   – Мы что, пропили все деньги?
   – У меня их и не было, а к тебе я не лазила – ты сам давал.
   – Дай, я встану, – Леша неловко отодвинул Оксану и повернувшись к столу, ужаснулся. …Неужто мы столько выпили?.. Сразу он даже не смог сосчитать стоявшие повсюду пустые бутылки; жуткий натюрморт дополняли стеклянные банки из-под солянки с грибами полные окурков, засохшие куски хлеба, недоеденные консервы. …Хорошо хоть окно открыто, иначе б мы задохнулись от вони!..
   – А у нас ни разу не убирали? – он повернулся к Оксане, внимательно следившей за его реакцией.
   – Я хотела убрать, но ты сказал, что не надо; а уборщицу ты выгнал, чтоб не мешала нам.
   – Она нам мешала, да?.. – Леша вздохнул. …Никогда не думал, что пьяный, я такой идиот!.. Он с трудом, но все-таки прошел семь шагов до ванной. Колени подгибались, а руки… он попытался напрячь пальцы, но они продолжали дрожать, как у алкаша с многолетним стажем. Открыв дверь, Леша увидел в углу корзину для мусора, полную тех же самых бутылок, банок и еще… презервативов; зажмурился, словно ожидая, что мираж исчезнет, но тот не исчез. …А я силен!.. В таком-то состоянии!.. Хотя, может, мы надували шарики?.. Ничего не помню… Нет, помню – любовью мы, точно, занимались, но чтоб столько!.. А презервативы, наверное, она сама принесла…
   Холодный душ немного привел его в чувство – голова, вроде, просветлела, но слабость только усилилась, поэтому, не вытираясь, он снова упал на постель, бессильно раскинув руки. Он даже не заметил, как Оксана тоже проскочила в ванную, и только услышал шум воды… или это шумело у него в голове?..
   …Срочно реанимироваться и валить отсюда… реанимироваться и валить… реанимироваться и валить…
   – Ты меня слышишь? – кровать чуть прогнулась. С трудом открыв глаза, Леша увидел Оксану, сидевшую рядом – она была уже в платье, длинные русые волосы гладко расчесаны.
   – Ты отпустишь меня? Мне, правда, надо.
   – Конечно, отпущу!..
   – Спасибо, а то раньше не отпускал, – девушка встала, – не бойся, днем я приду.
   …Я и не боюсь, только до дня еще надо дожить… нет, сегодня я не смогу уехать – я и до Киева-то не доберусь…
   – Леш, тут еще вино осталось, так что подлечись.
   Дверь хлопнула и стало тихо, лишь из окна доносились невнятные голоса и издевательски звонкий детский смех.
   …Осталось вино? Это хорошо, ведь резко бросать нельзя – говорят, сердце может остановиться… как же я так забухал?.. С чего вдруг?.. Точно, Окси спаивала меня: сама-то она выглядит лучше… стерва!.. Но слово «стерва» никак не соответствовало его ощущениям – в тумане, окутывавшем сознание, вновь возникли фантастические зеленые глаза; они вспыхивали, то на стене, то на потолке, то в пустом проеме кухонной двери и все требовали и требовали чего-то – спрятаться от них было невозможно.
   …Оглядываешься вокруг и видишь одного-единственного человека, – вспомнил Леша, – а как же тогда Олька, Олененок мой?.. – сердце сжалось, причем, вполне реально, и подведя под это медицинскую базу, он встал, нашел недопитую бутылку, которую Оксана поставила на видном месте, и прямо из горлышка осушил ее. После этого снова рухнул – из сознания тут же выкатился огромный тяжелый камень, да и дрожь в руках унялась; закрыв глаза, Леша отключился.
   Спал он, наверное, не долго, потому что солнце еще даже не выползло в зенит, но внезапно проснувшись, чувствовал он себя гораздо лучше; к тому же включилась еще одна функция организма – ему захотелось есть.
   Леша обшарил комнату, но ничего не нашел. …Надо идти в магазин… и только за едой!.. Если есть, с чем идти… Бумажник валялся на полу и с трепетом открыв его, он обнаружил, что все не так уж плохо. Правда, от двухсот пятидесяти рублей, которые там были, остался лишь полтинник, но его вполне хватало, и на еду, и на нормальное курево, и на билет домой. …И, вообще, полтинник – это еще деньги!..
   Одевшись, Леша вышел из комнаты (судя по количеству бутылок, он проделывал это не раз за последние дни, но в здравом уме, впервые). На вахте сидела другая вахтерша; по тому, как она поздоровалась и даже спросила, убрать ли в комнате, Леша решил, что она ничего не знает о последних днях его «гастролей». Он представил, что найдет уборщица и отрицательно покачал головой.
   – Не стоит. Я завтра уезжаю, тогда и уберете.
   – Хорошо, что вы завтра уезжаете, – сказала вахтерша, и Леша понял – все-таки она в курсе всего.
   Продавщица в магазине его тоже узнала.
   – Как обычно? – она с улыбкой извлекла из деревянного ящика три бутылки портвейна.
   – Нет, хватит! – при этом Леша подумал, что впереди долгий день, а потом придет Окси, – одну дайте, – поправился он, – а еще дайте колбасы и сыра по полкило, хлеб… – оглядел небогатую витрину, – холодца взвесьте, две банки ставриды… да, и пачку «Столичных», а то я тут, вроде, на «Беломор» перешел…
   – «Столичных» не было, вот, вы и перешли, – пояснила продавщица, – но сегодня привезли.
   …Просто не было… значит, все согласно логике, а не по психу. Только почему я ничего этого не помню? Если я был настолько пьян, то, как доходил сюда и почему меня «мусора» не забрали?.. Чудеса, прям… Но если чудеса заканчиваются хорошо, то нет никакого желания задумываться об их происхождении – было, да и было.
   Еще по дороге в гостиницу он украдкой откусил колбасу, а уж вернувшись в комнату и заперев дверь, принялся бросать в рот все подряд, пока в желудке не образовался тяжелый ком, вновь тянувший к постели. Сопротивляться Леша не стал; лег и закурил сигарету, после «Беломора» показавшуюся слабой и безвкусной. Спать уже не хотелось, а если просто лежать, мысли начинали давить со всех сторон, грозя разорвать голову, поэтому через полчаса он встал, прибрал в комнате, аккуратно расставив бутылки вдоль стены, а вонявшие прокисшей солянкой банки собрал в пакеты и вынес на балкон. От такой тяжелой работы он вспотел и присел отдохнуть, но в кухонное окно громко постучали. Увидев руку с тонкими пальчиками и крошечными часиками на запястье, Леша бросился на балкон.
   – Привет, – Оксана, совершенно трезвая, вскинула голову и протянула вверх обе руки, – сегодня там другая тетка, поэтому подними меня.
   – Сегодня ты такая… – он улыбнулся, – может, лучше я поговорю с ней?
   – Лучше подними, а то она уже сказала, что я проститутка – второй раз мне повторять не надо.
   Леша взял ее за руки; Оксана поджала ноги и оказавшись на балконе, ткнулась лицом в его плечо, обхватила шею.
   – Чудо ты мое… – Леша вдохнул запах волос, стиснул плечи… но Оксана резко отстранилась.
   – У тебя выпить есть?
   – Есть. А тебе хочется? Сегодня ты такая славная.
   – И мне, такой славной, хочется! У меня полный завал!..
   – Давай, рассказывай, что стряслось, – Леша принялся раскладывать закуску, благо, теперь ее было много, а Оксана курила, задумчиво глядя в одну точку.
   – Чего рассказывать? – она наконец повернула голову, – тебе-то что до моих проблем?.. Впрочем, слушай, если хочешь: из училища меня выгоняют – эта неделя ведь была зачетной, а я всю ее провела с тобой; ничего не сдано, к сессии меня не допустили и сказали, что пересдать не дадут. Отец как-то узнал – позвонили, наверное, твари. Теперь он домой меня не пускает – убирайся, говорит, туда, где была. И куда мне прикажешь идти?
   Леша опешил – он, действительно, напрочь забыл, что у Оксаны есть и своя жизнь.
   – Ты ж говорила…
   – Да, я говорила, что ему плевать на меня, но в училище-то он договаривался – может, заплатил кому, а на это ему, извини, не плевать! Ладно, – она подвинула стакан, – наливай!
   – Погоди наливать – надо ж решать вопросы! Согласен, не подумал я о твоей сессии, но не бывает безвыходных ситуаций!
   – И что ты можешь предложить?
   Если б у Леши было время, он бы конечно проанализировал ситуацию, но предлагать требовалось немедленно.
   – Бросай все и поехали со мной!
   – Да?.. – глаза Оксаны расширились и, кажется, стали еще зеленее, – и что мы будем делать – бухать на пару? Ты же не можешь без этого.
   – Я не могу?!..
   – Конечно. Я ж вижу. Я обещала тебя слушаться, и слушалась, а ты… – она не закончила фразу, но Леше хватило – взглянув на ситуацию со стороны, он обхватил руками голову.
   – Господи!.. Окси, милая, я не алкаш, просто…
   – Просто я на тебя так действую, да? – она встала, и Леша почувствовал, как ее руки обняли его шею, – пойми, я прихожу сюда не ради бутылки – я могу напиться и с большим комфортом; я прихожу ради тебя. А ты ни разу не предложил мне просто погулять, не говоря уже о том, чтоб поехать в Киев и сходить куда-нибудь… хотя, может, я не заслуживаю…
   – Ты что?! – Леша встрепенулся, – ты заслуживаешь!.. Ты самая славная девчонка!..
   – Знаю я, чего заслуживают такие славные девчонки, – Оксана усмехнулась, – хорошего ремня они заслуживают, только пороть их некому, вот они и воображают себе… помнишь день, когда мы познакомились? Так вот, утром я встретила цыганку…
   – Опять цыганка! – возмутился Леша, – почему я их не встречаю? Хоть одну! Окси, зачем ты все придумываешь?..
   – Ничего я не придумываю, – девушка поцеловала его в макушку, – правда – она живет в соседнем подъезде, и я встречаю ее чуть не каждый день; она такая – без пестрой юбки, но цыганка же, и никогда не ошибается. Так вот, в тот день, когда мы познакомились в «Горизонте», она сказала, что вечером я встречу двух чужих людей и лучше мне от них бежать, потому что один из них – моя судьба, а второй – моя смерть. Когда вы вытащили меня, я почему-то решила, что ты – моя судьба. Но Глафира, похоже, оказалась права – надо было бежать; не фига мне такая судьба не нравится – может, я и проститутка в душе, но не алкашка…
   – Так и я ж не алкаш! Я классный инженер-наладчик; я читаю книги и люблю музыку; пишу стихи…
   – Ладно, проехали, – она уселась к Леше на колени, – не обращай внимания – настроение у меня сегодня паршивое; скоро оно пройдет, и все будет хорошо. Пей.
   – Не буду я пить!
   – Понимаешь, – Оксана наморщила носик, – если б ты сам решил… а демонстрировать мне что-то?.. Зачем? – она сама наполнила второй стакан; Леша подумал, что действительно похож на капризного ребенка, однако пить все равно не стал, и глядя на него, Оксана тоже.
   – Ты можешь забрать документы из училища? – Леша решил продолжить начатое сумасшествие – в принципе, оно нравилось ему все больше и даже начало казаться не таким уж сумасшествием.
   – Могу, – Оксана пожала плечами, – хоть завтра. И что?
   – Ты поедешь со мной; я попробую запихнуть тебя на первый курс нашего пединститута…
   – С восьмью классами, да? – Оксана рассмеялась, – Леш, не надо фантазий; да, я глупое дите и не умею решать проблемы, но я уже научилась хотя бы их видеть. Знаешь, я верю, что ты не алкаш и, может быть, даже поехала б с тобой, только как же твоя жена, которую тоже привез откуда-то? – видя обалдевший Лешин взгляд, она засмеялась еще громче и веселее, – ты сам рассказывал или тоже не помнишь? Если честно, меня она не колышит, но ты-то как? Кого из нас ты быстрее бросишь?
   Оксана сделала паузу, но слишком короткую даже для того, чтоб Леша просто реально осмыслил вопрос.
   – Поэтому давай не будем строить несбыточных планов, – она вздохнула, – судьба ты моя или смерть, увидим после, а пока пойду я к подружке, заниматься. Завтра последний день – может, сумею хоть что-то сдать. Без среднего образования никуда, правда ведь?
   – Подожди! – фраза вырвалась сама собой, но на этот раз Оксана оказалась начеку.
   – Если я подожду, то опять останусь до утра, – она встала, – и меня, точно, выгонят. Ты этого хочешь?
   – Нет…
   – Тогда десантируй меня, – видя, что Леша медлит, она постучала по столу, – ау! Да выгони ты меня, в конце концов!
   – Окси, – Леша все-таки встал, но не повел ее к балконной двери, а крепко обнял, – давай решим так – тебе сейчас надо сдавать сессию, а мне на недельку отъехать. Но я вернусь!..
   – Не надо, пожалуйста, – попросила Оксана жалобно.
   – Нет, я вернусь! Я не могу тебя бросить, понимаешь! Я узнаю… я придумаю что-нибудь, честно! Я сейчас в здравом уме и трезвой памяти. Окси, от судьбы ведь не уйдешь!
   – Ладно, – девушка обхватила его и сжала своими хрупкими ручками; подняв голову, улыбнулась и ее великолепные зеленые глаза заблестели впервые за сегодняшний день, – я буду ждать. Но это не значит, что я стану сидеть у окна и вздыхать – я буду жить, как жила, согласен?
   – У меня есть выбор? Хотя если ты…
   – Сейчас я все равно никуда не поеду, – Оксана угадала его идею, – Леш, чем скорее ты вернешься, тем больше от меня останется. Решай сам, – освободившись, она вышла на балкон, – дурочка, только испортила тебе настроение…
   Леша подхватил почти невесомое тело; сознание все настойчивее отдавало приказы, но руки не желали им повиноваться. …Нет, мы видимся не последний раз! Не последний! Я найду ее и заберу!.. Куда и зачем не имело значения.
   – Ну, давай, выкидывай меня, – напомнила Оксана.
   Перегнувшись через перила, Леша поставил ее на землю.
   – Пока, мой старший братик. Да, чуть не забыла – мне с тобой было хорошо, почти как в тот, первый раз; а с трезвым, наверное, было б еще лучше, – она прикрыла глаза и сделала губами выразительный жест.
   Если б Леша выпил купленное вино, то спрыгнул бы вслед за ней, но трезвым умом он понимал, что тогда ни о какой ее сессии и его отъезде не могло быть и речи.
   – Я люблю тебя, – прошептал он, но Оксана не слышала этого самого главного признания – ее фигурка уже исчезла за углом, и сразу вокруг стало пусто и одиноко. Леша вернулся в комнату, еще хранившую ее запах, ее голос… хотя нет, в воздухе витал только запах сигарет, а голос звучал в его сознании.
   …Надо уезжать! И не завтра, а сегодня! Я еще успею на поезд… Господи, чего я ей наобещал!.. Но это ж была не игра – это шло изнутри! Так, может, это правда?.. Может, так и нужно поступить?..
   Руки не поднимались собирать вещи, ведь пока он здесь и она находится где-то рядом, а стоит залезть в проклятый сорок первый автобус!.. Леша уселся у окна и закурил, глядя на сад, оказывается, простиравшийся за пятиэтажками. Вместо забора его огораживала сетка с множеством дыр, и среди деревьев носились загорелые дети, обрывая еще не спелые яблоки – их коричневые спины, то и дело, мелькали в зелени. …А я и не замечал, что здесь есть сад, да такой огромный, – тоскливо подумал он, – я, вообще, очень многого не замечал… Вздохнул и положив подбородок на кулак, уставился в какую-то дальнюю точку на горизонте. …Если я хочу успеть на поезд, надо ехать… Черт возьми, это же так просто – взять билет и уехать! Я проделывал это сотни раз!.. Зачем я пил и поил ее?.. А я ведь знаю – не для того, чтоб уложить в постель, как делают обычно, а чтоб стереть пресловутую границу в общении; довести себя и эту недоучившуюся восьмиклассницу до единообразного состояния, когда не важно, о чем мы говорим, и слушаем ли друг друга. А оказалось, что я – болван, и нам есть, о чем поговорить… Надо ехать и взглянуть на все со стороны! Сколько там переоформлять договора? Неделю? Две? За это время все будет ясно… хотя я почти уверен, что вернусь…
   То, что ситуация зафиксировалась в шатком, но равновесии, позволило Леше встать и наконец-то начать собираться.
   Весь процесс занял минут десять; после этого он оглядел осиротевшую комнату – на стене будто возникли огромные зеленые глаза; в них можно было войти, чуть приподняв ресницы и оказаться. …Все-таки это безумие!.. Я не могу без нее!.. Черт, если так выглядит любовь, то что же у нас с Олькой?..
   Это был следующий вопрос, требовавший решения, но его анализировать можно было и в поезде, поэтому Леша кинул на плечо свою сумку, в руку взял Женькину, и вышел, не оглядываясь.
//-- * * * --//
   Ночью Леша почти не спал; «почти», потому что случались моменты, когда он проваливался куда-то, но так и не достигнув дна, выстреливал обратно, в мир мелькавших за окном фонарей и сопящих на разные голоса соседей по купе. В его отрезвевшее и временно освободившееся от броварских проблем сознание возвращались мысли, изгнанные оттуда портвейном; их груз давил, потому что, в основном, они являли собой вопросы без ответов; они лепились в нечто огромное и черное, утверждавшее единственную доступную пониманию истину – все рухнуло. Дробить это «все» на составляющие не имело смысла, потому что тогда надо было думать о шефе, наверное, уже обыскавшемся его; о жене, пятый день сходившей с ума от неизвестности, об Олеге, которого никто не встретил на вокзале, и еще о многом другом, вспыхивавшем в сознании тревожными огнями. Понятие «всё» казалось проще – всё, значит, всё.
   В ожидании утра, способного отвлечь от сжимавшего сердце чувства вины, Леша через каждые полчаса смотрел на часы – да, стрелки двигались, но ночь при этом не меняла своего облика, и тогда он решил: …Рухнуло, значит, рухнуло – значит, будет какая-то другая жизнь… В черной пустоте услужливо возникли зеленые глаза, поглотавшие даже бездонную пустоту; сразу стало удивительно легко, и эта легкость рождала веру, что допущенные ошибки очень просто исправляются. …Продам, вот, квартиру и поселюсь в Броварах; на работу меня возьмет любой завод; бухать больше не будем – у меня просто съехала крыша, но я «починю» ее. А Окси – чудо!.. Милая моя, славная девочка!..
   Леша привычно взглянул на часы и оказалось, что с обретением веры в лучшее время бежит быстрее; повернулся к окну – и правда, расползавшаяся по дремучим уголкам ночь обнажила силуэты деревьев, одинокие строения, в которых уже потушили свет, и даже краснорожего стрелочника, стоявшего возле шлагбаума с гордо поднятым флажком.
   Близилось долгожданное утро. Хотя все вокруг спали, Леша соскочил с полки – надо было умыться, почистить зубы и выкурить первую сигарету, чтоб окончательно закрепить победу дня над ночью. Вслед за ним из своего купе появилась бодрая проводница и предложила чай – жизнь возвращалась, и ночной кошмар отступил, освобождая ей место.
   Постепенно и остальные пассажиры стали просыпаться; появилась тетка с пирожками, сама похожая на румяный пирожок, и Леша купил целых три, с разной начинкой; еще у глухонемого парня он купил несколько газет, чтоб нашпиговать голову посторонней информацией. Время уже не бежало, а летело, и смотреть на часы стало совсем не обязательно.
   Наконец за окном возникла широкая водная гладь, и Леша прильнул к окну – это было мелкое, затхлое водохранилище, но с высокого моста оно напоминало Днепр. В солнечных бликах на воде призывно вспыхнули зеленые глаза, но их не могло быть здесь! Это другой город и, вообще, другая реальность!..
   На вокзале Лешу охватило не испытанное доселе чувство, о котором он только читал в книгах и смотрел в кино – чувство «малой Родины». Он отсутствовал в Воронеже совсем недолго, но когда вышел на привокзальную площадь, у него даже перехватило дыхание – ведь полчаса назад он готов был расстаться со всем этим навсегда! Даже переполненный, ругающийся матом и пропитанный смесью бензина и пота автобус, везший его домой показался самым замечательным транспортом – куда там метро с его бездушным рассеянным светом и прохладными струями вентиляторов, словно чужие руки забиравшимися под рубашку!.. Вздохнув, Леша решил, что Бровары, скорее всего, так и останутся кошмарной мечтой.
   Дома тоже все было знакомо и приятно – без мерзкого запаха «Беломора», без вахтерши, бессовестно отслеживающей твою жизнь… правда, пока и без Оли, в такое время всегда находившейся на работе. …А я сейчас позвоню ей – скажу, что приехал, что все хорошо, что соскучился… Стоп, а я соскучился?.. Леша долго анализировал этот принципиальный вопрос, подступая к нему, то с одной, то с другой стороны, но никак не мог ответить однозначно.
   Спасаясь от жары, он задернул шторы и словно отгородился от остального мира. …Это и есть та самая крепость, за стенами которой нет никаких кошмаров… – удобно устроился в своем любимом кресле – а охраняет ее мой Олененок… а Окси?.. Но что ж теперь делать…
   Это был уже не вопрос, а, скорее, ответ, поэтому Леша снял трубку и набрал терапевтическое отделение областной больницы.
   – Олененок, любимый, я приехал.
   – Я рада. Леш, извини, я сейчас занята, правда. Позвони Бородину, а то он уже телефон оборвал. Все, целую. До вечера.
   – До вечера, – Леша положил трубку. …Целую – это хорошо… не, если у нее люди, не будет же она визжать от восторга? Да мне и не надо, чтоб она визжала. Вот, организовать ужин при свечах к ее приходу – это хорошая идея… А Юрка-то чего хочет? Небось, шеф подпряг, меня искать. Ну, задержался, и что? Народ у нас, вон, неделями загуливает. Сейчас звякнем, узнаем…
   К счастью, ответил не шеф, а Нина; прижав к трубке платок, как в шпионских фильмах, Леша совершенно официально попросил «инженера Бородина».
   – Минутку, – слышно было, как Нина отодвинула стул, потом стук каблучков на фоне гула голосов (похоже, в отделе действительно был полный сбор) и наконец Юркин голос.
   – Привет, – Леша убрал платок, – что там стряслось?
   – Объявился? Слава богу! – радостно воскликнула трубка, – ты дома? Я сейчас приеду – дело есть.
   – Давай, жду, – Леша потянулся. …И ничего страшного тут без меня не произошло; сейчас Юрка расскажет свежие сплетни, вечером устрою с Олькой торжественный ужин… Бровары отодвинулись… нет, не в небытие, а в разряд страшных сказок – манящих, тревожащих душу, будоражащих воображение, щекочущих нервы, но нереальных, как и все сказки. Леше даже показалось, что удивительные зеленые глаза он придумал и в природе не существует никакой Окси – имя-то такое могло родиться только в порыве буйной пьяной фантазии!..
   Леша успокоился, расслабился и даже не заметил, как пролетело время; очнулся он лишь когда в дверь позвонили. На пороге стоял улыбающийся Юра.
   – Чертяка!.. – они обнялись, – где тебя носит? Я уж киевлян этих до истерики довел – уехал, говорят, и не звоните больше!
   – А я с Женькиной машиной возился.
   – Вот об этом я не подумал, – Юра почесал затылок, – ладно, давай я за пивом, а то разговор может получиться длинный.
   – Но только за пивом! – предупредил Леша, и когда Юра ушел, уставился на пачку украинских сигарет, вроде, доказывавших, что Бровары – все-таки не до конца выдумка, только верилось в это уже с большим трудом.
   Магазин находился в соседнем доме, поэтому вернулся Юра быстро. Они уселись на кухне, наполнив бокалы.
   – Излагай, – сказал Леша перед тем, как сделать глоток.
   – Излагаю, – закурив, Юра принялся рассказывать о перестройке, о формировании новых экономических отношений, о перспективах кооперативного движения в стране, и, в конце концов, дошел до отдельно взятого отдела пуско-наладки. Леша при этом потягивал пиво и с тоской думал, что раньше они говорили о приключениях, о ресторанах, о девушках; о прессах, наконец!.. Но уж никак ни о политике!..
   – Эй! – Юра постучал ногтем по стакану, – ты меня слушаешь? Скажи, ты согласен быть председателем кооператива?
   – Я?!.. – Леша выпучил глаза, – зачем? Мне и так неплохо.
   – Да не будет больше такой жизни! Я ж тебе только что объяснял!.. – Юра покачал головой, удивляясь недальновидности друга, – понимаешь, другие времена наступают! Скоро мы, вообще, придем к настоящему капитализму!.. Лех, я проанализировал ситуацию – ты самый достойный кандидат; Женька корешится с шефом, а шеф – это те, кто против нас…
   – А Олег?
   – Олег?.. – Юра осекся, – ты разве не знаешь? Погиб Олег.
   – Как погиб?.. – Леша чуть не выронил бокал, – я же… – он сам не знал, что собирался сказать – новость потрясла его гораздо больше, чем все перемены, происходившие в стране, и чтоб хоть как-то переварить ее, он молча достал «дежурную» бутылку водки, – расскажи, как это случилось.
   – Не знаю, – Юра пожал плечами, – гаишники сообщили, когда пропуск на завод нашли. Вынесло его на встречную и прямиком под КамАЗ…
   – Он что, сам рулил?! У него руки не было!
   – Пальцев у него не было, а не руки, – уточнил Юра, – я в курсе – нам из Киева звонили. Тем не менее, рулил за каким-то хреном! Куда его несло, понятия не имею!
   – Это самоубийство, – Леша налил водку в пивные бокалы, – знаешь, я еще там чувствовал – не хочет он жить… кстати, а Наташка как?
   – Нет никакой Наташки, и документов ее дома нет – менты так сказали; свалила куда-то еще до его возвращения.
   …А я ведь мог его спасти… – Леша закрыл ладонями лицо, – мне надо было с ним ехать, а не Женьке!..Конечно, он приехал – один; ни Наташки, никого, а тут и так нервы разболтаны… Леша сходу махнул бокал водки и сунул в рот сигарету.
   – Слушай, – Юра отодвинул бутылку на край стола, – я все понимаю – для нас это тоже был шок, но самоубийца он или нет, ему уже ничем не поможешь, а наши проблемы остаются. Скажи, ты согласен быть председателем кооператива?
   – Председателем кооператива?.. – Леша попытался сконцентрироваться на собеседнике, – ты считаешь, это надо?
   – Я считаю, надо!
   – Значит, буду, – Леша пожал плечами, – давай помянем Олега; он был моим учителем – он меня по роботам натаскивал.
   – Он всех натаскивал, – Юра вновь пододвинул бутылку, – но учти, завтра, чтоб был, как огурчик, а то в десять собрание – наш последний и решительный бой, так сказать.
   – Буду, раз решили, – Леша плеснул себе водки.
   Поминки плавно перетекли в вечер воспоминаний, который затянулся до самого Олиного прихода. Юра сразу засобирался, но улучив момент, пока Оля переодевалась, успел сказать, пристально глядя Леше в глаза:
   – Олега не вернуть, а нам жить. Давай, во имя него – он бы не захотел отдавать отдел всяким уродам, согласен?
   – Согласен, – Леша пожал плечами – мозги его уже затуманились, и ему стало все равно, кто окажется у власти.
   – Отлично! – Юра подмигнул, – больше не бухай и приходи пораньше – я тебе дам кое-какие материалы к выступлению. Все, пока, – обернувшись, он крикнул в пустоту, – Оль, пока!
   – Пока, Юр! – она вернулась в комнату уже в домашнем, оглядела пустые бутылки, мужа с сигаретой, задумчиво смотревшего в окно, – Леш, что случилось?
   – Олег Чернов погиб, а так, все нормально, – он повернулся к жене, и понял, что ничего нормального нет – он ведь даже не представляет, как будет ночью ласкать это незнакомое тело, целовать эти совсем другие губы и, главное, смотреть в карие глаза!.. Как?!..
   – Олега, конечно, жалко, – Оля присела напротив, – но мне кажется, случилось что-то еще – ты меня больше не любишь? У тебя появилась другая девушка, да?
   – Ну, что ты, глупенькая! Я люблю тебя, – выдавив улыбку, Леша нетвердо подошел к жене, наклонился – ее волосы пахли совершенно не правильно, но он заставил себя принять этот запах, – тут Юрка еще озадачил…
   – Чем? – Оля, вроде, успокоилась и даже прижалась к мужу.
   – Кооперативом каким-то.
   – Кооператив – это классно. У нас кооператоры медикаменты привозят; так, знаешь, какие у них тачки!..
   – Не знаю. Давай завтра поговорим, ладно? Я очень устал и хочу спать. Не обидишься?
   – Да уж не обижусь, – Оля вздохнула именно обиженно, – я постелю, а ты помойся – поездом весь провонял.
   …Если б это был только поезд!.. Леша зевнул и послушно направился в ванную.
   После горячего душа он выключился почти мгновенно – наверное, физическая и моральная усталость перемножились между собой. Оля присела рядом. В принципе, все выглядело логично – человек с дороги; выпил, потому что погиб друг, но женская интуиция подсказывала, что от безоблачной жизни осталась совсем узенькая полоска – всего несколько шажков, а, значит, с ребенком, которого они собирались зачать к осени, лучше повременить. Это не было смертельной трагедией, и, тем не менее, она закрыла лицо руками и заплакала. Леша же спал и не мог ничем ее утешить.
//-- * * * --//
   Тусклая лампочка освещала кусок не оштукатуренной стены и прожженный «бычками» стол; остальные стены были скрыты стеллажами с разными очень полезными деталями, а на отдельной полке, словно книги, стояли коробочки с платами. Эта тесная коморка, отторгнутая от коридора путем несанкционированного захвата, тоже являлась частью отдела, причем, не менее важной, чем кабинет начальника, ведь добром, которое здесь хранилось, можно было оснастить не один пресс. Обычно ключ от нее находился у шефа; выдавал он его по необходимости и лично в руки, но перестройка внесла свои коррективы, и крохотный отдел невольно проецировал на себя ситуацию, складывавшуюся в стране – в условиях шедшей напролом демократии никто уже ни за что не отвечал, поэтому ключ повесили на гвоздик, и каждый мог зайти на «склад» и взять все, что ему нужно.
   Но сегодня никому ничего не было нужно, потому что никто никуда не ехал – сегодня все ощущали себя вершителями собственной судьбы, а судьбу им доверили впервые – люди толком не знали, что с ней делать, но очень гордились своим новым статусом. Разбившись на группки, они митинговали, то объединяясь, связанные общим «мы́шленьем», то распадаясь, не придя к «консенсусу», но все поглядывали на часы, ожидая начала великого события – демократической смены власти.
   По Юриному совету, Леша не стал опускаться до мелких полемик, а укрылся в каморке, настраиваясь на предстоящую битву, и, тем не менее, невольно слышал реплики, доносившиеся через тонкую дверь. Он узнавал голоса, неосознанно отмечая, кто кричал: – Пусть будет Некрылов! Он нормальный мужик!.. а кто: – На фиг он нужен! Давайте кого-нибудь из рабочих!.. Леша не собирался никому мстить, но так уж устроена человеческая психика, что мы обязательно составляем списки друзей и врагов.
   Вообще, Юра со своим предложением появился очень вовремя, иначе б Леша еще долго мучился чувством вины за то, что случилось, и в Воронеже, и в Броварах, а теперь все это отошло на второй план, открыв перспективы новой жизни, в которую хотелось немедленно окунуться с головой.
   …Жизнь продолжается, – думал он, – надо заниматься будущим, а в прошлое можно возвращаться в свободное время, если оно, конечно, будет. Ведь как ни жалко Олега, он сам так решил. И с Олькой все нормально – ну, дуется немного, потому что не привыкла, что день приезда я посвятил не ей… и ночь тоже; а с Окси мы ж договорились – она подождет; сейчас мне просто не до нее, а дальше что-нибудь придумаю. Как все просто, если уметь избавляться от прошлого, а то я б еще месяц жевал сопли, – закурив, Леша перевел взгляд на стену, но там его тоже ждало прошлое в лице добродушно улыбавшегося Генерального Секретаря ЦК КПСС в маршальском мундире, усыпанном орденами, как клумба цветами.
   Не так давно, это выполненное маслом полотно украшало кабинет, а теперь, вот …Все проходит, и мертвые должны оставаться с мертвыми… Множественное число Леша использовал, имея в виду не только Брежнева с Олегом, но и два портрета поменьше, лежавшие на самом верху стеллажей и скрывавшие свои лица под толстым слоем пыли.
   …Атеперь у нас «меченый», – Леша вспомнил, как по приказу шефа свободные от командировок ребята, набрав пива, мастерили рамку для портретика, вырванного из журнала «Огонек». Напротив огромной карты СССР, он смотрелся смешно, и все смеялись, не предполагая, что этот человек перевернет все с ног на голову и пустит страну вразнос.
   …Сниму первым делом! – решил Леша, но тут же спохватился, – о чем я думаю?!.. Надо думать о том, что я им всем сейчас скажу, а не о ерунде!..
   Словесные баталии в коридоре внезапно стихли. Леша посмотрел на часы. …Да нет, еще десять минут…
   В дверь просунулась голова Бородина.
   – Ну что, Лех, готов? – Юра вошел и за неимением второго стула, уселся на стол, сдвинув пепельницу, – не ссы, прорвемся. Там, правда, приперся зам. главного инженера и какой-то член из парткома, поэтому будь готов, что на тебя начнут лить помои.
   – Это какие же? – Леша тут же вспомнил Бровары, только зеленых глаз там не было, а лишь горы пустых бутылок.
   – Не знаю, просто сейчас компромат – главное оружие на любых выборах. Если станут сильно наезжать, могу подкинуть пару козырей: например, вторую квартиру шеф получил незаконно – для сына; дачу ему строили наши, между командировками – ребята подтвердят, если что; я договорился…
   – Да не буду я в это дерьмо лезть, – перебил Леша.
   – Зря, – Юра вздохнул, – похоже, еще крепко сидит в тебе социалистическая схема, что начальник всегда прав и вслух о его ошибках говорят только в парткоме, а мы шепчемся на кухне…
   – Эй, вы, заговорщики! – раздался голос, а потом громкий стук в дверь, – начинаем!
   Леша напрягся, почувствовав, как уверенность, которую он старательно культивировал с самого утра, не то, чтоб пропала… нет, просто в сознании молниеносно пронеслись золотые времена, когда приходилось воевать только с прессами; в худшем случае, с главными инженерами, но с чужими! А тут все свои…
   – Пошли, Лех, – Юра вынул из его пальцев недокуренную сигарету, – наше дело правое, мы победим, как говорил ихний товарищ Сталин.
   Коридор уже опустел, а из большой комнаты, на время собрания арендованной у соседей, доносился гул голосов. Юра с Лешей вошли последними, когда ровные ряды стульев были уже заняты, а за столом, по старинке накрытом красной тряпкой, сидели солидные люди в костюмах и галстуках. У Леши была мысль одеться также, но потом он решил, что лучше быть ближе к народу, и пришел в джинсах. Витька Чижов, как всегда пребывавший с похмелья, хлопнул в ладоши. Конечно, он сделал это ради хохмы, но несколько человек поддержали почин и получилось весьма эффектно – вроде, встретили их аплодисментами. Солидные люди потеснились, освобождая «бунтарям» крайние места за столом.
   – Товарищи! – «член из парткома» поднялся, выставив на всеобщее обозрение круглый животик, – к нам поступило заявление от инициативной группы о желании создать на базе вашего отдела кооператив. Поскольку партия провозгласила курс на свободные рыночные отношения, на развитие демократии и гласности, мы не вправе оставить данное заявление без внимания, и на сегодняшнем собрании вам самим предстоит решить, будет ли ваш отдел кооперативом или останется филиалом завода, уже получившего статус арендного предприятия.
   – Кооператив! – крикнул с места Костя – молодой, жадный до денег и уверенный в себе.
   …Это и есть мой «электорат», – подумал Леша, но оратор не обратил на реплику никакого внимания.
   – Сейчас перед вами выступит ваш начальник, Федор Николаевич Зеленев, – продолжал он, – человек, с которым вы успешно проработали много лет.
   Чтоб получше видеть главного противника, Леша повернул голову и подпер ее рукой – вид получился, то ли скучающий, то ли самоуверенно бесстрашный.
   – Ребятки, – неожиданно начал шеф и по залу пробежал легкий смешок, – перестройка, которую объявила партия, без сомнения, необходима и своевременна; я не буду рассказывать то, что вы ежедневно читаете в газетах и видите по телевизору…
   – Не надо!.. – раздалось с задних рядов, и оратор удовлетворенно кивнул.
   – …поэтому поговорим о вас. Подчеркиваю, о каждом из вас! Ведь путь, на который толкают отдел некоторые горячие головы, в корне изменит всю вашу жизнь. Кем вы являетесь на сегодняшний день? Работниками крупного социалистического предприятия, коими фактически и останетесь, если откажетесь от глупой затеи с кооперативом; то есть, вы будете постоянно обеспечены работой, социальными гарантиями и стабильной зарплатой; вам по-прежнему будет предоставлена возможность получить квартиру…
   – Я восемь лет в общаге живу!.. – вскочил Саша Трегубов, – и где моя обещанная хата?
   – Если вы стоите на очереди, значит, получите, – вмешался член парткома.
   – Когда? К пенсии?..
   – Саш, ты ж прекрасно знаешь – как очередь подойдет, так и получишь, – успокоил шеф, – а, между прочим, там, куда вы собираетесь, никто не даст вам ничего и никогда, да и самой пенсии вы не получите! Вон, Некрылов станет вашим хозяином…
   – Ни фига он не хозяин – у нас кооператив!
   – Это вам сейчас так кажется, – шеф покровительственно улыбнулся, – у вас ведь не будет ни парткома, ни профкома, которые будут отстаивать ваши интересы, куда можно пожаловаться. Что вы станете делать, если господин Некрылов решит выкинуть вас на улицу? Куда пойдете? А на улицу и пойдете – больше некуда! Кроме того, у вас не будет ни общежития, ни поликлиники, ни турбазы, но, самое важное, как я уже сказал – пенсии, о которой вы пока просто не думаете! Вы хотите уподобиться стрекозе из басни Крылова, которая не думает о своем будущем?..
   …Красиво излагает, и, главное, доступно для наших дебилов, – восторженно подумал Женя, согласно «сценария», скромно сидевший в зале. Он сам поставил такое условие – не светиться раньше времени, ведь если народ проголосует за кооператив, то не стоит никому и знать, что его прочили в начальники, а если порядок все-таки восторжествует, то будет новое собрание, уже по выборам директора филиала, и вот тогда он выйдет на сцену.
   …Нет, никто не захочет работать без пенсии – как можно нырять в никуда?.. Сегодня Лешка, вроде, хороший малый, а что он начнет творить, когда получит власть?.. Видимо, так подумал не один Женя, потому что повисла зловещая пауза, и Леша решил, что пора вступать в бой.
   – И что вам в той нищенской пенсии? – он усмехнулся, – инфляция съест ее – ну, может, на хлеб останется, а мы хотим дать вам возможность зарабатывать! Хотите, тратьте деньги сейчас, а хотите, сами откладывайте на старость! Но это будут не подачки, чтоб только вы не померли с голоду! – Леша встал и все взгляды переместились на него. Это был очень ответственный момент; не зная, куда деть руки, он оперся о стол – поза получилась даже угрожающей, но заученные утром слова полились ровно и складно.
   В итоге получалось, что если работать в кооперативе, то каждому останется до тридцати процентов от суммы договора. Леша видел, как застыли глаза наладчиков – похоже, их сознание перешло в режим калькуляторов, ведь тридцать процентов от договора!.. Да никто и денег-то таких никогда не держал в руках, если не считать отдельные сумасшедшие халтуры. А тут с каждого договора!..
   Правда, зам. главного инженера попытался все испортить, объясняя, что кооперативу запчасти и комплектующие придется покупать у завода по рыночным ценам, потому тридцать процентов никак не может получиться, но старой власти уже никто не хотел верить – всем рисовались кадры криминальной хроники, где бандиты передавали друг другу кейсы, наполненные пачками денег; только ведь здесь-то не будет никакого криминала – оказывается, такие деньги можно спокойно зарабатывать!.. Если, конечно, сейчас не промахнуться и поднять руку в нужный момент. А пенсия… кто знает, доживешь до нее или нет при их-то работе?..
   – Хватит дискутировать! – крикнул Костя, уловив настроение зала, – все уже поняли – давайте голосовать!
   – Точно! А то кабак открылся! – подхватил Витька.
   – Вы так безоговорочно верите Некрылову… – попытался сопротивляться зам. главного инженера, но толпа недовольно загудела. А окончательно решил исход битвы Володя Ермолаев.
   – Начнет крысятничать – переизберем его в чертовой бабушке! В чем проблема?.. – крикнул он.
   После этого зам. главного инженера демонстративно удалился, а член парткома остался, чтоб официально зафиксировать образование новой структуры. Собственно, он в данной ситуации ничего не терял, ведь произошедшее можно было занести ему и в актив, победно отрапортовав, что политика партии успешно претворяется в жизнь.
   На столе появилась красная обшарпанная урна, похожая, то ли на скворечник, то ли на почтовый ящик, и пачка, откатанных на ротапринте бумажек.
   …Точно, стадо баранов!.. – подумал Женя, – остается только Париж! Но даже если с этой долбанной перестройкой и там обломают, под Лешкой я все равно работать не буду! Дались мне эти прессы!.. Сорву только халтуру в Броварах, а к тому времени, наверное, с загранкой все прояснится, и тогда разберемся… что я, глупее Некрылова?..
   В первых рядах он протолкнулся к урне, тут же нарисовал в бюллетене жирный крест рядом со словом «против» и сунув бумажку в узкую щель, вышел. Его Игра была проиграна, и идти с восторженной толпой обмывать чужую победу, не возникало ни малейшего желания.

   …ЖЕНЯ ЕЩЕ НЕ ЗНАЛ, ЧТО ДО НАСТОЯЩЕЙ БОЛЬШОЙ ИГРЫ, В КОТОРОЙ РАСТВОРЯТСЯ ВСЕ, ЗНАКОМЫЕ И ПОКА ЕЩЕ НЕЗНАКОМЫЕ ЕМУ ЛЮДИ, ОСТАЮТСЯ СЧИТАННЫЕ НЕДЕЛИ; А КОГДА ИГРА НАЧНЕТСЯ, ПРЕДЫДУЩАЯ ЖИЗНЬ ПОКАЖЕТСЯ ГЛУПЫМ НЕДОРАЗУМЕНИЕМ…

Глава седьмая
ДНЕВНИК ЖЕНИ ГЛУХОВА

   Сейчас сентябрь и через три месяца наступит последнее десятилетие двадцатого века…
   Начало получилось, прямо скажем, пафосное!
   Вообще, если б кто-нибудь из знакомых узнал, что я взялся за перо, то просто б охренел. Я ж никогда не мог написать ничего складного, кроме писем, да и те получались не особо интересными (как и женщины, которым адресовались). Письма эти преследовали совершенно конкретную цель – сохранить меня в их памяти; не дать исчезнуть, растворившись в прошлом. Сейчас эта игра мне кажется смешной, но чтоб прийти к такому выводу, должно было пройти время и произойти то, что произошло – я имею в виду перестройку.
   Где-то я читал, что когда излагаешь мысли на бумаге, они получаются более стройными, с ними проще манипулировать с позиций логики, а, значит, проще делать верные выводы – вот, я и решил попробовать; чем черт не шутит?..
   Хотя говорят, что перестройка – это «ветер перемен», способный спасти Россию, лично я не вижу, от чего ее надо было спасать, и считаю, что происходящее сродни стихийному бедствию; это ураган, безжалостно уничтоживший систему, к которой люди привыкли, в которой научились ориентироваться, и теперь все они пребывают в полной растерянности. Мне кажется, даже те, кто уже успел вознестись наверх и потому на каждом углу восхваляет Горбачева, в душе с ужасом ждут, чем все закончится; а закончится должно обязательно, ибо ни одна страна не выдержит бесконечного развала.
   Возможно, я просто брюзжу, потому что до перестройки мне жилось лучше; да и с кем ни поговоришь, всем жилось лучше! Только почему-то наша «свободная» пресса утверждает, что народ единодушно поддерживает новый курс Партии. Впрочем, в этой стране все и всегда делается единодушно – сначала одобряется, потом осуждается; наверное, просто здесь нет личностей, а есть стадо – хорошее вышколенное стадо, способное в нужные моменты бросаться на амбразуры…
   Ладно, не за этим я взялся за писанину, чтоб излагать свои политические взгляды – демагогов у нас и так хватает; судьба этой страны меня никогда не волновала, не волнует и сейчас. Это Чернов бился за идеалы… кстати, весьма символично, что он погиб четко перед началом этого бардака. Может, потому все и началось, что подобные Чернову ушли в одночасье – в разных местах, по разным внешним причинам, и никто не догадался сопоставить события.
   Интересная мысль!.. А вот еще: принципиальная разница между социалистическим прошлым и капиталистическим настоящим в том, что раньше люди считали свои деньги, а теперь – чужие; раньше основным движителем прогресса была ревность – почему не я? А теперь зависть – почему он? А зависть – чувство более мощное и агрессивное, со всеми вытекающими отсюда печальными последствиями.
   Раньше жизнь катилась, как поезд, перед которым, пусть и не всегда мудрый, стрелочник открывал единственно возможный и, соответственно, верный путь. Лично я, например, никогда не задумывался, куда и зачем еду в этом поезде – еду, потому что так надо. Это была отдельная, не управляемая мной часть жизни, именуемая «работа», или «строительство социализма», или «зарабатывание денег» – как угодно; а еще была другая, в которой я мог сам ставить и решать задачи – она, в основном, сводилась к играм с женщинами, которых я коллекционировал. Тогда эти игры казались достаточно сложными, но получалось, вроде, неплохо, о чем свидетельствует дожившая до сих пор пухлая записная книжка. Теперь подобное развлечение выглядит бессмысленным, ибо играть не с кем – все женщины превратились в проституток; одни в явных, стоящих вдоль улиц; другие, в скрытых – готовых отдаться любому толстому кошельку, пообещавшему взять их замуж.
   Да зачем далеко ходить? Наш брак с Татьяной – это ведь чистой воды сделка: анкета для Франции в обмен на воронежское распределение. Если б я знал, как все обернется, сроду б не женился на ней! Слава богу, ей хоть хватило ума в свое время сделать аборт – без детей разводиться проще, и через месяц отправится она к своему папочке; пусть он вправит ей мозги – ведь нельзя же сразу после секса включать свет и начинать искать плащ, который завтра надо сдать в чистку; в конце концов, это противоестественно!..
   Черт, а, может, действуют какие-то мистические законы? Я ведь хотел уехать с ее помощью, а вышло, что не поехал, именно, из-за нее. Может, это судьба, которую нельзя обмануть? Надо было добиваться Надюши, и, возможно, тогда б все получилось.
   Иногда я спрашиваю себя – а чего б не смотаться к ней сейчас, когда Франция для меня закрылась, и мы остались один на один такие, какие есть – ей это должно понравиться. И отвечаю – боюсь; боюсь, что она скурвилась, как и все остальные перестроечные бабы.
   Да, так о Татьяне и о Париже! Сейчас мне, вообще, вся эта затея с загранкой кажется настолько нереальной, что я не понимаю, как мог воспринимать ее всерьез. Обязательно должно было что-то произойти, чтоб уничтожить мираж! Хотя формально я абсолютно не виноват в том, что случилось.
   Вместе с Татьяной, ее родителями и кучей деревенских родственников, я приобрел еще некоего Виктора, Танькиного двоюродного брата. Ему около сорока, жил он тогда в Москве и занимал серьезный пост во Внешторге. Я всего один раз видел его – Юрка Бородин тогда тоже пытался дернуться за бугор и хотел проконсультироваться со знающим человеком.
   Мы приехали к нему на Кутузовский, в шикарную четырехкомнатную «сталинку». У меня даже осталась фотография, сделанная чудом техники под названием «Polaroid», где мы стоим втроем на фоне австрийских фотообоев, практически неотличимых от настоящей березовой рощи. Сейчас я иногда смотрю на нее и думаю, как сложилась бы моя жизнь, если б этого человека не существовало.
   Не знаю, конечно, но порой мне начинает казаться, что все у нас давно предначертано, а наши потуги или всякие «стечения обстоятельств», только выбирают разные пути к одному неизменному концу. Так что, возможно, по сути Виктор тоже ни в чем не виноват, но теперь уже не проверишь.
   Семейка Виктора сразу показалась мне малоприятной; если французский коньяк и черная икра входили в их ежедневный рацион (как он всячески доказывал), то почему с каким сожалением он наблюдал за убавляющимся содержимым бутылки – это натуральное жлобство! Потом появилась Вера Петровна, очень похожая на мужа, и называвшая Эльдара Рязанова Эдиком, а Вячеслава Тихонова – Славиком. Впрочем, она-то уж, точно, к моему «неотъезду» не имеет отношения.
   Я, как дурак, доставал начальника Первого отдела, звонил в «Станкоимпорт»; даже собрался ехать туда! И тогда Татьяна, видимо, поняв, что правду не скроешь, объявила – Виктор замешан в финансовых махинациях и находится под следствием, поэтому дергаться не стоит – его родственников за границу все равно никто не выпустит. Это было так нелепо и глупо, что не хотелось верить. К тому же, не походил он на жулика международного масштаба – так, чванливый, надутый пузырь. Зато впаяли ему двенадцать лет с конфискацией!
   Понятно, что это был конец заграничной карьеры, и тогда я уехал в Бровары – хотел хоть денег срубить, но ни фига не получилось – там тоже началась потеха с демократией, власть сменилась… короче, в подробности я не вдавался, но таких денег, как раньше, у них уже не предвиделось. Но не буду ж я вылизывать этого «порошкового монстра» за зарплату, которую мне будет начислять господин Некрылов – я ж сам предлагал ему эту халтуру! Бред!.. Написал я бумагу, что в существующих условиях машина работать не может, а они даже не расстроились, суки. Похоже, производство стало никому не интересно – все хотят быстрых денег: одни торгуют, другие отнимают у торгующих, а третьи облапошивают, и тех, и других на ваучерах и прочем дерьме.
   Вчера я вернулся в отдел, то есть, в кооператив, твою мать! А там (еще месяца с выборов не прошло!) уже бунт на корабле – Некрылов объявил, что исполнителю хватит и двадцати процентов, а десять пойдут на содержание тех, кто в данный месяц остался без командировок – мол, потом все само нивелируется. Народ и восстал – не для того мы шли в «последний смертный бой», чтоб у нас десять процентов отнимали; в общем, опять бардак.
   И вот, сопоставил я все факты и решил, что делать в этой помойке больше нечего – все равно толку не будет; взял, да и накатал заявление о выходе из кооператива. Производство все равно загибается, а, значит, налаживать скоро станет нечего; и чего там высиживать – собирать последние копейки? Надо начинать что-то свое, пока кругом вся эта «мутная вода»; только, вот, куда дернуться, пока не понятно…
//-- * * * --//
   Похоже, зря я взялся марать бумагу, потому что за четыре дня не пришло ни одной идеи, которую хотелось бы «увековечить» и переосмыслить на досуге. Зато я перечитал кучу рекламных объявлений, но во всех почему-то предлагают, либо купить никому не нужное б/у оборудование, либо откровенно просят денег под проценты. Слава богу, я умею считать – отдать такие проценты можно только торгуя оружием или наркотой.
   С Татьяной мы живем, как… не знаю, соседи – не соседи… Она меня раздражает, поэтому, в основном, ходим в гости – на людях мы, вроде, должны выглядеть парой, а наедине уже ничего друг другу не должны.
   Хотя нет, все-таки должны! Завтра, например, я обещал отвезти ее к родственникам в деревню, копать картошку. В принципе, поскольку теперь я безработный, лишняя пара мешков мне тоже не помешает. Эх, давненько я не нюхал коровьего навоза и не слушал, как визжат свиньи – аж с самых институтских колхозов!
//-- * * * --//
   Съездил не зря и, видимо, не зря начал вести свои «записки сумасшедшего»! Эту поездку стоит описать, пока впечатления не стерлась в памяти.
   Дом у Танькиного дяди маленький, но с претензией – обитый струганными дощечками; правда, сделано все не профессионально, и кажется, что дом рассохся, как старая бочка. Зато дворик чистый, с вишнями вдоль забора и десятком разноцветных кур. Идиллическую картину дополнял лохматый кобель, привязанный к железной скобе возле сарая. Зверь этот почему-то невзлюбил меня, и стоило мне выйти, заливался злобным лаем, поэтому пока собирались копальщики (или копцы?), я отправился побродить по деревне, благо, улица там всего одна, но бесконечно длинная.
   Несмотря на календарную осень, солнце по инерции еще старалось придать этому забытому, и богом, и чертом, уголку, летний уют – под чуть тронутыми желтизной деревьями, беззаботно паслись коровы, у заборов цвели мальвы и во дворах копошились загорелые мужики с голыми торсами. Однако ничто не спасало от ощущения заброшенности и нашего русского похренизма, потому что коровы были грязными, мужики пьяными, а мальвы вяли на корню. Да и дома наклонялись и приседали на углы, словно замерли посреди дикого, несуразного танца; желтоватая глина со стен местами отвалилась, обнажив косую линейку дранки, а истрепанные соломенные крыши делали дома еще более убогими.
   Общественных строений мне встретилось всего два – обычный дом с криво прибитой вывеской «Магазин» и серый барак, именуемый «Клуб», который смотрел пустыми глазницами выбитых окон; на его когда-то красной, а теперь проржавевшей крыше, лежали листы шифера, будто кто-то задумал сложить шахматную доску для инопланетян.
   Где-то за деревней рычал и фыркал трактор, нарушая патриархальное спокойствие, а на краю желтого кукурузного поля серой громадой острова в океане, совершенно неожиданно возвышалось новенькое здание школы.
   В ней тонко задребезжал звонок; застекленная дверь открылась, взглянула на деревню отразившимся солнечным зайчиком и устыдившись увиденного, закрылась снова. Правда, этого мгновения оказалось достаточно, чтоб выпустить на вившуюся среди поля тропинку, десяток ребятишек. Они весело побежали к деревне, крича что-то неразборчивое; последним семенил мальчуган в подвернутых до колен штанах, державший в руке истрепанную, еще армейскую полевую сумку. Смотреть на убожество и нищету не было никакого желания.
   Прямо над головой носились истеричные воробьи. Широкая, серая ладонь облака с костлявыми пальцами, меж которых проступали куски голубого неба, тянулась к солнцу, а оно убегало, поднимаясь над далеким, уже полностью позолотевшим лесом. Вечером оно должно будет упасть в него, и тогда лес вспыхнет ореолом сказочной короны.
   Совсем рядом шелестела кукуруза… нет, она не шелестела – она пела, будто ветер проводил не по ее стеблям, а по струнам неизвестного инструмента…
   Черт, что я пишу?.. Кажется, во мне умер поэт! Если б научиться рифмовать, то я и здесь переплюну Некрылова!.. Только, на фиг, оно мне надо?..
   Короче, в деревню я возвращался другой дорогой – по задворкам с кривыми заборами, сараями и навозной вонью, привлекавшей тысячи здоровенных зеленых мух. И вот, среди этого зловония, я вдруг уперся в руины церкви. Узкие оконные проемы были заложены кирпичом; купола отсутствовали вовсе – вместо них торчали куцые обрубки, по которым я и решил, что это, именно, церковь.
   Под самыми стенами рос густой кустарник, почти в рост человека; темно-зеленый мох карабкался по стенам и уже достиг нижнего края окон, а у крыльца, из трещины между камнями, взметнулся молодой ясень. Дверь была забита ржавыми скобами, поверх которых висел замок, а дополняли картину крякающие стада уток, заменявшие собой прихожан.
   Рядом сохранилось кладбище с покосившимися крестами, над которыми кружились воро ны; они садились на кресты, на остатки стен; птиц было не много, но каркали они громко, и от этого становилось немного не по себе.
   Помню свою первую мысль – а бога-то нет! И дело было не в облике конкретного храма – это нечто более емкое; просто если б он был, то не допустил бы всеобщего разрушения и уныния.
   Завороженный картиной, я не заметил, как подошел дед с царапиной на щеке; смотрел он, мягко говоря, недружелюбно. Он спросил, что я тут делаю, и я честно ответил – смотрю.
   – Нечего на нее смотреть, – проворчал он, – она сейчас, как голая женщина. Разве голые женщины любят, когда на них смотрят? Не смущай ее. Поглядел бы ты на нее лет восемьдесят назад!.. – глаза его затуманились.
   Я думаю, эта церковь осталась самым дорогим воспоминанием его жизни, потому что в голосе деда неожиданно прорезалась грубая мужская нежность. Нечто подобное я сам ощутил во время последнего визита в Бровары, когда увидел Окси – она сама пришла в гостиницу, с чего-то решив, что приехал не я, а Некрылов (похоже, трахал он ее после моего отъезда), но хрен она его теперь дождется – он же у нас Большой Человек!.. Так вот, она была такая… короче, мне захотелось пожалеть, и не только ее, а всех баб. Голос деда навевал такие же ассоциации, и я вдруг увидел совсем другую картину – она, действительно, обнаженная женщина! Вокруг хатки, словно пацаны, смеющиеся над ее позором и кидающие в нее камни, а огромная серая школа вдалеке – это стыдливый и очень правильный человек, которого разбирает любопытство, но он никогда ни во что не станет вмешиваться…
   Ладно, хватит поэзии, а то уйду от темы.
   Чисто механически я спросил, какой же она была восемьдесят лет назад, и тут деда проняло – наверное, давно не задавали ему такого вопроса. В его глазах появился блеск, а руки затряслись от волнения; достав ключ, он открыл едва заметную в зарослях дверь, распугав наглых уток.
   Внутри было темно и сыро, под ногами шуршал битый кирпич. Я шел за дедом, будто в приключенческом фильме – я ж никогда в жизни не посещал развалин. Потом он шагнул в сторону, давая мне дорогу, и тут я обалдел! Через не полностью заложенное окно, пробивался свет, и на противоположной стене было видно лицо; вернее, не все лицо, а глаза, такие печальные, что, казалось, они вобрали в себя все земное страдание и тоску. Они ни о чем не говорили, не просили – они страдали молча и одиноко. Я б ничуть не удивился, если б они вдруг заплакали – вот тогда б я, точно, поверил в Бога! Но, к сожалению, ничего подобного не произошло.
   – Святой Михаил, – прошептал дед и крестясь, поднял глаза к небу, к неведомой силе, от которой его отделял грязный потолок. А что? Возможно, она и существует, раз нарисованные глаза способны так страдать, подчиняя себе, как живые.
   Сотворив молитву, дед начал рассказывать, что это, оказывается, Архангел Михаил, который чудом уцелел от всего иконостаса, а остальное уничтожили коммунисты. Потом он достал откуда-то факел, зажег его, и огонь заплясал по грязным стенам, по бледному лику святого. Дед стоял в его отблесках маленький, небритый, но гордый, высоко подняв седую голову.
   – Это была прекрасная церковь, – сказал он, – пятиглавая. Когда ее открывали, сюда сам архиепископ приезжал служить первую службу. А во дворе стояла бочка с водкой, и бесплатно поили народ. Здесь все было золотое… (Факел качнулся, создавая огромные тени, и, казалось, что святой горестно вздохнул) …на полу был паркет, и всегда тепло, потому что в подвале стояли печи и через специальные отверстия горячий воздух поднимался наверх. Я венчался здесь. Зимой дело было, а мы в рубахах… красиво… если б ты видел, как красиво…
   В тот момент сам этот дед показался мне святым – клочья седых волос, запекшаяся на щеке кровь, рваная рубаха…
   – А что теперь? Чем он виноват? – дед ткнул в Михаила, – это не ваш Левитан рисовал – это народ сам себя рисовал!.. А видел бы ты, как после революции колокола с нее скидывали! Никола-кузнец – в Совете он был; да Федор, сын его – это они их вниз пущали. А ведь цельный оркестр был! Они бились, а народ плакал. А они пущали и смеялись… Зачем, вот? Чтоб она уродом полвека стояла? Не понимаю… А в войну здесь лагерь был – мадьяры пленные сидели. Вон, все стены исцарапаны по-ихнему. В центре костер горел, и они молились, а их расстреляли – шестьсот человек; всех до единого! И в ров сбросили.
   Концовка выглядела нелогично, поэтому я спросил:
   – Значит, все-таки Бога нет?
   – Как нет? Посмотри на него! – дед поднял факел, и еще несколько минут трепещущие блики освещали лик святого. Я б, наверное, мог смотреть на него долго, но факел догорел и стало темно, а потом в блеклом дневном свете вновь возникли глаза, смотревшие на нас так же печально, как смотрели когда-то на архиепископа, на этого деда, ведшего под венец свою крестьянку, на кузнеца с сыном, на молящихся венгров…
   Оказывается, очень трудно выдержать взгляд святого. Не знаю, что произошло, но у меня перехватило дыхание и это вылилось в панический ужас – захотелось бежать. И я побежал, но даже на улице продолжал чувствовать, как взгляд святого сверлит мне спину…
   Уф, закончил и, кажется, даже ничего не упустил! Сам удивляюсь, откуда слова-то такие взялись?..
//-- * * * --//
   Домой я вернулся с картошкой, но один – Татьяна взяла часть отпуска, и они всем кагалом двинули помогать остальной родне, рассеянной по окрестным деревням.
   В первую же ночь мне приснились глаза Михаила; вернее, «приснились» – не то слово; они привиделись, потому что были живыми, а не нарисованными. Не могу объяснить как, но я чувствовал, что они живые! Не думаю, что это являлось подтверждением наличия Бога – скорее, моего богатого воображения, ведь если Бог все-таки имеет место быть, то почему многое на земле происходит так нелепо, я б даже сказал, неправильно?
   Нет, я понимаю, что в теории, мы не соблюдаем заповеди, нас искушает дьявол и так далее, но Богу ж ничего не стоит все расставить по местам – сотвори реальное чудо; сейчас, а не в каком-то необозримом прошлом, и все рысью понесутся в церковь!.. Или, может, он считает, что в силу присущего современным людям нигилизма, любое чудо тут же будет приписано какому-нибудь земному деятелю, а Бог снова останется в дураках? Возможно, но опять же не пойму, ведь сам по себе человек склонен к вере в высшую силу; ему совершенно не хочется нести ответственность за происходящее в мире – проще переложить ее на кого-то, причем, не важно на кого, на Бога или на дьявола. А вера – это и есть выбор, на кого именно ее перекладывать.
   Забавная теория, соответствующая моему уровню миропонимания – как бы трахнуть бабу, наладить пресс…
//-- * * * --//
   Сегодня выезжал в город и на обратном пути, ради интереса, зашел в церковь – я ж никогда там не был.
   Если честно, мне не понравилось. Служба напоминает спектакль в сельском клубе, где костюмы актеров не первой свежести, участники двигаются напряженно, считая шаги, предписанные режиссером – короче, все это не отвечает глобальности продекларированной миссии. И священник какой-то, вроде, оправдывающийся – мол, извините, у нас тут только доярки и трактористы, а играть приказано «Гамлета».
   На тот день у них приходилось венчание – полукругом стояло сразу восемь пар, а позади свидетели, которые должны держать над ними короны. Одна пара была смешная – жених, под два метра ростом, и миниатюрная невеста; свидетель тоже маленький, поэтому водрузил корону прямо на голову жениху; народ ржет, а священнику, по фигу. Он тупо обходил всех по очереди, бубня одни и те же слова. Не было никакого таинства, а так, конвейер – отмолотил текст, получил бабки и пошел домой, трахать попадью. Нет здесь того, что имелось в разрушенной сельской церквушке… или чтоб вера проявила себя, ее как раз и надо разрушить? Ведь не зря же распяли Христа?..
//-- * * * --//
   Ночью никакие глаза мне не являлись. Сейчас перечитал записанные вчера впечатления – чушь все это, и никто мне не поможет, кроме меня самого, поэтому надо решать насущную проблему – чем зарабатывать на жизнь, а не шляться по храмам.
   На производстве я окончательно ставлю крест, коммерцией заниматься не умею… нет, убеждать я могу, а, значит, смогу и втюхивать какой-нибудь товар, но это же несерьезно – что я, мальчик, бегать по городу с сумкой? Мне нужен нормальный, как это теперь называется, бизнес, но как его создать? Привлекать никого не хочется – с лохом быстро утонешь, а «жучок» тебя же первым и кинет (сейчас все, похоже, только и живут тем, что кидают друг друга). Мне б придумать что-нибудь сугубо индивидуальное…
//-- * * * --//
   Весь день лежал на диване, пил пиво и думал; в конце концов, я пришел к выводу, что не столько не могу, сколько не хочу строить бизнес – не хочу каждый день ходить на работу строго по часам, не хочу отвечать за кого-то, кроме себя, не хочу отчитываться в налоговой и ждать, когда они все-таки докопаются до чего-то и все отнимут. Мне нужна красивая афера… а что? Кто сейчас зарабатывает честно – все рвут, кто что может! Надо только придумать, на чем можно сыграть.
   Обычно играют на человеческих пороках и слабостях, на глупости и вере. С пороками и слабостями игры опасные – почти все они подпадают под уголовный кодекс; глупость недолговечна – при таком стремительном изменении жизни, люди быстро умнеют, а, вот, вера вечна. Как бы мы не пытались представить себя творцами собственной жизни, внутри все равно ворочается червячок надежды на помощь и покровительство кого-то Всемогущего. Даже я испытал это на себе – после тех глаз на стене я чуть не поверил в Бога, но вовремя подвернулся убогий священник со своими дебильными обрядами.
   Короче, чтоб тебе верили, все должно быть красиво и эффектно!.. Кстати, сейчас всплыла целая куча всяких магов и прорицателей – вот эта работенка по мне! Брехать – не мешки таскать. Баб охмурять у меня всегда получалось, так почему не расширить поле деятельности?
//-- * * * --//
   Сегодня ходил по объявлению: «…гадаю, снимаю, заговариваю…» Смешно. Оказывается, на мне порча, которую надо немедленно снять, иначе, дело – труба. Итого: три сеанса два раза в день по тридцать рублей; сеанс полчаса – получается очень неплохо; а если еще пропускная способность человек десять в день! Проблема в том, что бабе той я не поверил, хотя вся стена у нее дипломах, аж от самой «Лондонской Академии Магии», но отпечатаны-то они на ксероксе и текст русский.
   Не хватает во всех этих ритуалах изюминки…
//-- * * * --//
   Дали адрес бабки, якобы, вылечившей женщину, от которой отказались врачи (зная свою жену, в отношении врачей, я не удивляюсь). Сегодня поехал к ней, чтоб не терять времени.
   Потрясающе! Она меня выгнала и не стала брать денег!
   Сухонькая такая, маленькая бабка в белом платочке. Я сказал, что у меня все плохо, и в делах, и в личной жизни. Она тут же принялась читать молитвы, водила крестом у меня над головой, потом зажгла свечу и стала сливать воск в миску. Самое интересное, что получилось похоже на бородатый профиль, и тут она заявляет, что ничего на мне нет. Личная жизнь моя, мол, не удалась, потому что женился я по расчету – вот, весь твой расчет и лопнул, а про дела еще интереснее – не о том, говорит, ты думаешь, и не затем ко мне пришел. У меня, говорит, дар от Бога и помогаю я именем Господним, поэтому денег не беру и даже не думаю о них, а у тебя, говорит, одни деньги на уме, а веры никакой.
   Вот так сказала, как отрезала! Не знаю уж, чьим, там, именем она творит, но меня как-то не тянет творить на халяву, пусть даже реальные чудеса. В мире существует масса вещей, которые можно просто мистически подавать, даже если они таковыми не являются, и зарабатывать кучу денег. Надо только изучить теорию, понять приемы и обставить все по высшему разряду; действовать надо быстро, пока «ниша», в отличие от коммерции, еще не полностью занята.
//-- * * * --//
   Две недели убил на теорию – благо, подобной литературой сейчас завалены все книжные магазины. Занятно, конечно, но пытаться применить на практике эти средневековые знания – полная бредятина. Ладно, будем рыть дальше.
//-- * * * --//
   Сегодня произошло интересное событие – ни с того ни с сего, полетел бензонасос, и в кои-то веки поехал я в город на автобусе. Стою на задней площадке, а рядом две женщины обсуждают вопрос предстоящей продажи гаража – одна рассказывает другой, как ее знакомая продала квартиру с помощью колдуньи. Услуги стоили дорого, но квартира, с которой она билась год, ушла за неделю, и за ту сумму, которую та изначально хотела получить. Она назвала подруге телефон, и я его запомнил совершенно непроизвольно; вышел на остановке – прямо передо мной телефон-автомат; ну я и позвонил. Оказалось, колдунью зовут Елена Борисовна. Она назначила мне встречу завтра в двенадцать. Кстати, голос у нее молодой и весьма приятный.
//-- * * * --//
   Был у Елены Борисовны (Е.Б.). Лет ей около тридцати пяти; черные волосы, темные глаза и очень усталый вид. Прием она ведет в обычной однокомнатной квартире на седьмом этаже двенадцатиэтажного дома. В комнате никакого мракобесия – полки с книгами, офисный стол, вращающееся кресло; на столе, компьютер; еще есть диван и два кресла друг против друга.
   Пока я осматривался, она уселась в кресло и говорит:
   – Знаю я твои проблемы.
   Меня поразила уверенность в голосе… хотя, с другой стороны, с какими проблемами обычно приходят люди – любовь, здоровье и материальное положение; угадать тут не сложно.
   Для чистоты эксперимента я не стал ничего объяснять; только кивнул – пусть сама выбирает, а она спрашивает:
   – Может, давай лучше организуем тебе нормальный бизнес? Я могу – ко мне все ходят, от банкиров до «челноков».
   Я молчу, а она улыбается; потом, не вставая, очертила рукой мой контур и уставилась на ладонь. Что она там прикидывала, не знаю, но вдруг объявляет:
   – Да, не нужен тебе бизнес. Я согласна поработать с тобой, но учти, выйти из круга уже будет нельзя, а организм может не выдержать – хрупкие у людей организмы.
   Честно говоря, я не понял, ни про круг, ни про организмы, но не мог же отказаться – я ж за тем и пришел, чтоб со мной «поработали». Короче, я согласился. Он заулыбалась и приказала сесть на диван, расслабиться, закрыть глаза и вытянуть руки; я, говорит, хочу еще кое-что узнать про тебя.
   Я сделал, как она просила, и почувствовал, что кончики пальцев холодеют; потом я перестал чувствовать руки целиком; за ними «исчезли» ноги и, наконец, осталась одна голова, но абсолютно светлая. Е.Б. принялась бормотать; у меня перед глазами плыли какие-то фигуры, но я все соображал. Странное состояние – вроде, голова сама собой висит в воздухе, как у беляевского профессора Доуэля.
   Когда я открыл глаза, то снова ощутил себя единым и неделимым. Возможно, это был гипноз, но я ж не спал!.. Или мне только казалось, что я не сплю? Разбираться было некогда – во-первых, она сходу обратилась ко мне по имени, что вышибло меня напрочь, а, во-вторых, спросила, действительно ли я хочу идти путем, который она мне укажет, или лучше останусь обычным человеком?
   Конечно, я хотел! Уж больно красиво все у нее получалось; да если она научит меня тому, что делает сама, то, и цыганки с картами, и бабки со свечками будут ползать у моих ног!
   Я собрался ответить «да», но она приложила палец к губам.
   – Слова стоят только слов, и не более того, – сказала она и дала мне бумажку с адресом, – решишься – поживи там недельку. Если в процессе передумаешь, молча уйди и потом можешь просто обращаться ко мне за помощью – тут никаких обид нет; а если не передумаешь, через неделю встретимся.
   Смотрела она на меня так… нет, мурашки по коже не бегали, а возникло ощущение, что все-таки, то ли над нами, то ли под нами существует некая всемогущая сила, владеющая миром – это было как тот святой Михаил, только наоборот…
   Она проводила меня до двери, и я ушел. Самое смешное, но я прекрасно отдаю себе отчет в том, что искал совсем другого – я искал способ зарабатывать легкие деньги, а не вступить в контакт с потусторонними силами. Впрочем, возможно, это такая же ахинея, как и у остальных, только обставленная более красочно; к тому же внешние данные у дамочки покруче, чем у старушек.
   Хотя накрапывал дождь, я долго сидел на остановке, пытаясь решить, насколько реально то, что я наблюдал пять минут назад, но не пришел к однозначному выводу. Тем не менее, как бы там ни было, Е.Б. единственная, кто сумел меня убедить, а, значит, у нее стоит поучиться, и, главное, выяснить, как она собирается получить с меня деньги за свои «черные мессы» – до сих пор ведь об этом даже речь не заходила!
   Я поехал посмотреть, что находится по указанному адресу.
   А находится там частный дом, еще более запущенный, чем мой, и гораздо меньший. Около часа я бродил около него, но так никого и не увидел; соседи же собирали яблоки, смеялись… Возможно, это и правильно, ведь если б на доме красовалась вывеска «Школа магов и колдунов», а соседи ходили в козлиных шкурах с метлами между ног – это выглядело бы смешно.
   Решено – завтра иду «сдаваться»! Дневник брать не буду – вдруг там это запрещено? Надеюсь, вернусь живым и здоровым.
//-- * * * --//
   Я вернулся! Но все по порядку…
   Живет в том доме древняя старуха. Пока я там находился, она ходила в одном и том же платье, всегда одинаково причесана на прямой пробор, и руки у нее желтого, словно протез, цвета; она все время молчала, поэтому я даже не знаю ее имени (возможно, она просто глухонемая). Целыми днями она сидела в углу под иконой, уходя с «поста», только чтоб приготовить мне поесть – сама она, похоже, и не ела. Я думаю, если судьба существует, то для нее она уже исчерпала лимит переживаний, и было непонятно, зачем она еще живет и чему так упорно молится. А молилась она, беззвучно шевеля губами, глядя на икону требовательно и сурово, словно Бог был ее должником.
   В доме имелось четыре помещения: комната, кухня, туалет и чулан, в котором я ни разу не был. Меня старуха поселила в комнате, а сама ушла в чулан.
   Первые пару дней не происходило ничего – я просто жил, как добровольный узник. Скукотища жуткая! Телевизора нет; ни книг, ни даже газет, и полная тишина! Помню, очень скоро у меня стало звенеть в ушах; в такой обстановке оставалось только копаться в собственных воспоминаниях, и постепенно я втянулся в это занятие. Стоило мне лечь на постель лицом вверх, как начинали наваливаться непонятные видения, нагромождения обрывочных, бессвязных кусков моей собственной жизни. Через меня вновь проходило все, плохое и хорошее, но оставившее хоть малейший след. В этих видениях не надо было, ни бояться, ни радоваться – я прекрасно понимал, что все это невозвратимо, а впереди маячило нечто, совершенно не связанное с прошлым.
   Тишина и физическое бездействие, видимо, активизировали память, выуживая из нее самые непредсказуемые фрагменты жизни, и заставляли снова возвращаться в них. Нет, не переживать заново, а, скорее, созерцать, при этом имея возможность останавливать «стоп-кадр» в совершенно неожиданных местах, заставляя заново проговаривать диалоги, дополняя их мельчайшими подробностями, о существовании которых я раньше даже не догадывался – теперь же они стояли передо мной четкие и неоспоримые.
   Когда же обсосав каждую фразу, каждый ракурс, я пытался выбраться в реальный мир, на меня вдруг обрушивалось новое воспоминание, и я уходил в него – не уносился легко, как бывает во сне, а уползал тяжело груженым караваном к финалу, который заранее не всегда бывал даже известен.
   Чаще виделись женщины; сначала мне всегда хотелось вернуться к ним, но в конце – никогда. Иногда являлись мужчины; сначала казалось, что я в чем-то виноват перед ними, но в конце – никогда. Бороться с видениями я даже не пытался, так как они возникали помимо моей воли, а моя воля была парализована каким-то надвигающимся ужасом. Вчерашние события я вспоминал туманно, будто это случилось много лет назад, и, наоборот, произошедшие давным-давно всплывало четко и ясно. Время сместилось, и я потерялся в нем; даже мой собственный образ стал настолько расплывчат, что иногда я не понимал, кто из героев, я.
   В конце концов, я стал привыкать к новому состоянию; мне даже казалось, что я научился управлять видениями, трактуя свою роль с позиций своих желаний, однако это всегда оказывалось обманом – в последний момент все происходило не по-моему, а как-то… не знаю как, и сейчас уже не могу привести ни одного примера – настолько все перепуталось. Просто в сознании наступало утро неизвестно какого дня, и происходили события, участником которых я становился, так ничего и не сделав, не прожив ни одной минуты. Обрывки дней громоздились с холодной бесстрастностью, сея в душе хаос, приближая меня к безумию. По крайней мере, мне так казалось.
   Довольно часто сюжеты видений повторялись, но нюансы моей роли, никогда. Каждый раз все оказывалось настолько реально, но настолько инвариантно, что я уже сомневался, происходило ли все это на самом деле, прожил ли я ту жизнь? И я понял, что прощаюсь с ней, прежней; пытаюсь напоследок выхватить хоть что-то на память, но видения подсовывали сюжет с новым продолжением, и оказывалось – пережитого мною только что, просто не существовало. Я растерял свое прошлое…
   Шел, не помню, какой по счету, вечер, когда я понял, что если не совершу конкретный поступок, то за ночь сойду с ума, и я решил выйти на улицу – Е.Б. ведь не запрещала этого. Старуха ничего не сказала, а я у нее ничего и не спрашивал.
   Я спускался вниз по тихой зеленой улочке; такой тихой – даже не верилось, что находишься в городе; и такой зеленой, что в сумерках все вокруг делалось непроглядно черным. Зато свежий воздух проветривал мозги, и я брел прямо по проезжей части, потому что не видел ни одного автомобиля; брел, задрав голову, и смотрел на звезды. Неожиданно в их расположении мне привиделось лицо – два ярких глаза, бездонных и далеких, смотрели вниз, прямо на меня.
   – Ты кто? – спросил я вслух, и удивился, что не разучился разговаривать; ответ последовал беззвучный, видимо, возникший из глубины прошлых видений – это Бог. И тут же, пониже глаз возникли очертания носа и густой бороды. Я видел Бога, но не испытывал благоговейного трепета, который ощутил под взглядом святого Михаила; захотелось запустить в него камнем, чтоб не подглядывал, и мне стало смешно.
   – Бог! – крикнул я во весь голос, – ты меня слышишь? Тогда моргни! Докажи, что ты есть, что ты настоящий!
   Но звездные глаза остались неподвижны.
   …Ты никто – пустое место среди черных галактик, – подумал я с непонятной легкостью, – тебя зачем-то придумали, а я, вот он! Я существую!..
   Мне требовалось срочно поделиться с кем-то своим открытием, и я повернул обратно к дому. Внутри горел яркий свет – я удивился, потому что у старухи висела лишь тусклая лампочка в сорок свечей. Подкрался к окну. Занавески были ветхими, и в одну из дырочек я увидел старуху в ослепительно белом платье, сидевшую ко мне спиной; напротив сидела Е.Б., и выглядела она еще более усталой.
   Не помню, обрадовался ли я ее приходу, но открыл дверь и шагнул в комнату. Старуха повернулась; на секунду в ее глазах что-то вспыхнуло – то ли ненависть, то ли восторг, но так и не сказав ни слова, она вышла. Я увидел, что впервые перед иконой горели свечи.
   – Рада тебя видеть, – сказала Е.Б., – сейчас я отвезу тебя домой, а завтра жду у себя в десять утра.
   Мы вышли, не попрощавшись с хозяйкой. За углом ждала красная «Тойота». Е.Б. села за руль, и мы поехали, причем, то, что ей известен мой адрес, меня уже не удивило.
   Автомобили и гуляющие люди сначала шокировали меня – представляю, как люди возвращаются из джунглей или с Северного полюса! Потом восприятие нормализовалось.
   Дома за прошедшую неделю ничего не изменилось, если не считать возвращения Татьяны, но его, действительно, можно и не считать. Фактически она стала первым объектом, который, как индикатор, показал мое новое отношение к жизни и к миру. Если перед знакомством с Е.Б. ее присутствие вольно или невольно возвращало меня к рухнувшим парижским мечтам и поэтому раздражало, то теперь я понял, что Париж – полное дерьмо, о котором не стоит жалеть. Соответственно, и Татьяна перестала являться раздражителем, но проснувшись утром (кстати, проспал я без малого десять часов), я ощутил в себе такую силу, такое скрытое превосходство, что понял – если она что-то вякнет, я ее просто уничтожу, и мне за это ничего не будет, ведь этот мир принадлежит мне!
   Сейчас девять; надо ехать к Е.Б. – надеюсь, она объяснит, что произошло и что будет дальше.
//-- * * * --//
   Е. Б. встретила меня улыбкой; как и в первый раз, обвела мой контур, но тут же отдернула руку, словно обжегшись; после этого усадила меня в кресло и начала говорить очень интересные вещи. В частности, оказалось, что какую-то первую ступень я преодолел успешно, но еще не могу приступить к исполнению миссии. Слово «миссия» мне не понравилось, так как подразумевало зависимость от кого-то или от чего-то, зато я, кажется, поверил, что все происходящее не мистификация, поэтому решил пока не вдаваться в нюансы – надо забрать то, что дают, а уж потом решать, что с ним делать.
   Так вот, еще Е.Б. сказала, что мне нужна девушка; я еще уточнил – жена, что ли? (Возвращать Татьяну я не собирался). Но она сказала, что не обязательно – просто девушка, которая б жила со мной и добровольно мне подчинялась (она так и сказала «подчинялась», а не «любила»); еще она должна быть не уродиной, так как ей придется общаться с людьми, и полной пофигисткой, не ставящей по жизни никаких серьезных целей.
   Роль девушки в осуществлении «миссии» я уточнять пока не стал, потому что подобное существо меня вполне устраивало, а когда уйдет Татьяна, мне все равно придется кого-то искать – не буду ж я жить один? Мотаясь по командировкам, я находил себе женщин там, а теперь надо будет иметь под боком. Только где б еще ее найти, симпатичную пофигистку?..
   Правда, Е.Б. дала кое-какую наводящую информацию – например, она назвала ее «чужестранкой», и тут я ляпнул: – из-за бугра, что ли? Ох, как Е.Б. хохотала! А у тебя, говорит, и такие были?.. Короче, выяснилась еще одна важная деталь – оказывается, я уже знаком с ней, то есть из всех своих прошлых баб мне предстоит выбрать нужную. Задачка, конечно, не из легких – я ведь половину из них уже и не помню.
   На этом аудиенция закончилась, и вот сейчас я дома.
   По большому счету, реально я хотел бы вернуть только Надюшу, тем более, по параметрам симпатичности и пофигизма она, вроде, подходит. Сейчас позвоню ей и скажу, что женился на другой ради Парижа, но без нее жить не могу, поэтому никуда не поехал и теперь развожусь… неужто не подействует? Обычно бабы от такого самопожертвования кипятком писают.
//-- * * * --//
   Позвонил. Похоже, облом. Дома у Надюши трубку никто не взял и я набрал Славку. Он по-прежнему трудится в своем Министерстве – это ж министров снимают и назначают, а клерки вечны. Так вот, когда распался соцлагерь, а вместе с ним и СЭВ, Надюша ушла в какую-то нефтяную компанию; работает там и живет с мужиком, который чуть ли не хозяин всего этого дела – сочетает приятное с полезным.
   Нефть – это круто; естественно, в Воронеж она вряд ли поедет, несмотря ни на какие мои жертвы. Да и если хорошенько подумать, не совсем она то, что «заказывала» Е.Б. – конечно, она раздолбайка, но уж слишком самостоятельная, и цели у нее, похоже, далеко идущие, если спуталась с нефтяным магнатом.
   То есть, у меня, вот, не получится совместить приятное с полезным; остается, как говорят: ничего лично – только бизнес.
//-- * * * --//
   Весь день мусолил записную книжку, вытаскивая из памяти давно забытые имена, и теперь фиксирую неутешительный итог: все мои бабы исключительно потребители – кто моей спермы, кто моих денег; даже обидно вдруг осознать, что не только ты использовал их всю жизнь, но и тебя тоже. Оказывается, мы занимались «бартером», когда и слова-то такого никто не знал!..
   Смех смехом, но надо что-то делать, ведь Е.Б. сказала, что я эту девку знаю… хотя, вообще-то, знаю – понятие растяжимое; мало ли кого я могу просто знать, если не помню всех, с кем спал?.. Чужестранка чертова!..
//-- * * * --//
   Эврика! Все-таки есть в мире какая-то безумная логика, открывающаяся задним числом, как, например, тот бензонасос – да сроду б я никуда не поехал на автобусе! И сейчас тоже – включил телевизор, а там программа про святую Ксению Петербуржскую. Ну, когда б я стал смотреть такую фигню! А тут, вот, стал почему-то. Сама святая лично мне по барабану, но, оказывается, имя Ксения по-гречески означает «чужестранка»! Знакомых Ксений у меня не было и нет, но вдруг это имя есть и в других языках, кроме греческого? Нашел я словарь имен, который валялся без толку с того времени, когда мы с Татьяной, вроде, собирались завести детей.
   Чужестранок больше я не нашел, но выяснила, имя Ксения может трансформироваться, либо в Аксинью, либо в Оксану. И тут меня осенило – Оксана Броварская (на манер Ксении Петербуржской), Окси! Вот, по истине, симпатичная пофигистка, без целей… да, вообще, без руля и без ветрил!.. И существо она совершенно безвольное и управляемое. Никаких ее координат у меня нет, и, естественно, я забыл про нее, но я ж ее знаю!..
   Лучшей кандидатуры я не найду, и пытаться не стоит, но единственная проблема, как доставить ее в Воронеж? Хотя, если влить литр портвейна, она поедет, куда угодно, а, вот, потом каким-то образом придется держать ее в человеческом состоянии – если она будет бухать, как бухала при мне, то через год превратится в законченную алкоголичку – я читал, у женщин подобные зависимости возникают чаще и прогрессируют быстрее, чем у мужчин. Впрочем, это уже не мой вопрос – если она устроит Е.Б., то пусть та и решает, что с ней делать; к примеру, ее можно закодировать или еще что-нибудь.
   Короче, придется опять ехать в Бровары. Правда, тут на днях намечается развод, но, думаю, обойдутся и без меня – детей у нас нет, так что напишу заявление, что не возражаю, и чтоб к моему возвращению Танькиного духа тут не было!
   Приеду – запишу, чем дело кончилось; мне даже самому интересно. Конечно, Окси не Надюша, но тоже ничего, если ее привести в нормальный вид.
//-- * * * --//
   Итак, я вернулся с победой! Реальная она или мнимая решать Е.Б. (к ней мы поедем после обеда), но если она скажет, что я ошибся, значит, я ничего не понимаю в бабах – Окси подходит под ее описание на сто процентов!
   Татьяна выполнила мое условие и убралась вместе с вещами, поэтому Окси сейчас спокойно спит, и пока я еще под впечатлением от событий, продолжу свою «летопись», хотя для чего это делаю, уже и не знаю, ведь с будущим я, кажется, определился. Если только в конце жизни пригодится для мемуаров «Великого Мага»?..
   Ладно, все по порядку. Поселиться пришлось в Киеве – в заводскую гостиницу без командировки меня не пустили, а другой в Броварах нет. Распорядок был такой: в семь подъем, завтрак и в начале десятого я в Броварах; целый день болтаюсь по этому гнусному городишке – изучил досконально все, вплоть до помоек; со мной уже аборигены здоровались! Потом обед. Кстати, кроме «Горизонта», я обнаружил относительно приличный ресторан «Пролiсок» (не знаю, что это значит по-хохляцки) и еще одно кафе, которое просто «Кафе» – без названия. После обеда опять на «охоту» – я уж описывал Окси, и бабкам у подъездов, и официанткам, и продавщицам; все говорят – да, знаем, а где найти – только плечами пожимают.
   Потом ужин, либо в «Горизонте», либо в «Пролiске», и часов в десять обратно в Киев – на улице уже темно, а фонарей почти нет; какой смысл искать черную кошку в темной комнате?
   Итого получался двенадцатичасовой рабочий день. Уже в первый вечер было дикое желание бросить все на фиг, но утром встал и снова поехал в Бровары; ведь это Игра, а я не люблю проигрывать – не мог же я явиться к Е.Б. и сказать, что не нашел ни одной бестолковой, смазливой телки, которая б согласилась со мной жить? Нонсенс!
   Гонялся я за ней три дня. Надо было, конечно, изначально ехать на машине, но я ж, как умная Маша, думал, что наверняка с Окси придется бухать, и застрянем мы в тех Броварах оба.
   Да, я ж встретил пацанов, которых мы с Некрыловым метелили, но они меня не узнали. Есть в этом мистика или тогда память им отшибло напрочь, не знаю, только хорошо то, что хорошо кончается. У них про Окси я спрашивать не стал.
   В конце концов, попалась она мне на четвертый день – сидит на лавочке не то, чтоб пьяная, но слегка датая; сидит с теплым пивом, курит «Приму», в желудке урчит от голода, но, правда, волосы промытые, платьице чистое – видно, что не под забором ночует.
   Увез я ее в Киев; повел в кабак – накормил, напоил; поднял в номер; она из душа голышом вышла – тростиночка, но мне как-то не до секса было. Легла она и вырубилась, а я еще часа два сидел, смотрел на нее – не как на женщину, а, типа, как рыцарь перед турниром решает – тот меч взял или не тот?.. Вдруг он тупой или короткий, и снесут мне завтра башку из-за этого… вот, какие-то такие мысли были.
   Утром просыпаюсь, а она лежит, глазами своими зеленющими хлопает; и они ясные, трезвые – будто пелена упала. Что, говорю, не поймешь, где находишься? А она отвечает – почему? Я в Киеве, в гостинице, а ты – Женя. Только зачем ты привез меня, если даже не трахнул?.. Вроде, здраво девчонка рассуждает, и стал я ей объяснять, что она мне понравилась еще с первого раза; что нельзя вести такой образ жизни, и она должна бросить пить; что мы поедем в Воронеж, и она будет жить у меня, я буду о ней заботиться и все такое. Как она взвилась: – Никуда я не поеду! И понесла бред, что все равно никто не сможет ее удержать; что я, как все, только прикидываюсь хорошим, а потом брошу ее. (Кстати, выяснилось – оказывается, ей Некрылов, сволочь, что-то подобное обещал, так она на меня стала стрелки переводить). Меня, говорит, держать надо крепко-крепко, чтоб я не трепыхалась, а вы все только умеете красиво уговаривать; и до слез, до истерики! Слушал я слушал эту хрень и смешно мне стало – я-то пытался говорить с адекватной взрослой женщиной, которой надо представить мотивы, объяснить плюсы – минусы, а это ж ребенок – у нее еще сиськи толком не выросли, не говоря о мозгах – ее не убеждать надо, а брать и тащить, потому что она сама не знает, чего хочет. Зато это укладывалось в схему Е.Б.
   И тут, ко всему прочему, она заявила, что бухать ей нравится и бросить ее никто не заставит – судьба у нее, видишь ли, такая! Ох, зло меня взяло! Я ей, сучке, хочу нормальную жизнь создать, а она передо мной выкобенивается – бухать ей нравится! Хотел по роже съездить, чтоб привести в чувство, но, думаю, голова оторвется, если хорошенько врежу. Одеяло сдернул, а она лежит, голенькая. Что тут на меня нашло, сам не пойму; может, подсказал кто оттуда, но перевернул я ее кверху задницей и, как реально глупой малолетке, всыпал ремня. Окси, бедная, дергалась, прощения просила, но отпустил я ее, только когда пообещала во всем меня беспрекословно слушаться, и тут начался полный цирк – вся в слезах; жопа красная, как революционный флаг, она кинулась раздевать меня. Я чего угодно ожидал, но это было нечто – она такое вытворяла!.. Клянусь, оказывается, все мои бабы были фригидными. Это не описать словами и сравнить не с чем, но когда мы закончили, я минут двадцать лежал не то, что пошевелиться – моргнуть сил не осталось! Она как всю энергию из меня высосала, а сама сияет; гладит меня, целует… да, еще она сказала фразу (я просил объяснить, но она не стала); я, говорит, тогда перепутала судьбу и смерть. Что это означает, не знаю, но оно и не важно – так, любопытно в контексте.
   За завтраком она рассказывала о себе, так что теперь я в курсе всего, начиная с детства и до того, как ее отчислили из училища, и она ушла в загул. Потом мы вернулись в Бровары и сообщили родителям, что дочь уезжает начинать новую жизнь; они жутко обрадовались – видно, им порядком надоели ее выходки, и они решили, пусть лучше чудит в другом городе. Правда, на меня они смотрели, как на сумасшедшего, но я ж не обязан ничего объяснять – вот, любим мы друг друга, и все тут…
   Такая получилась безумная история со счастливым концом.
   Пойду будить Окси, а то скоро ехать к Е.Б. на «смотрины». Не дай бог, она ей не понравится, потому что я к ней уже как-то, вроде, и даже привык.
//-- * * * --//
   Смотрины прошли на «ура». Е. Б. только глянула на Окси, довольно кивнула и отправила ее покурить, а мы остались в комнате. Не знаю уж, как она там чего определяет, но сказала, что ожидала гораздо худшего и что мне очень повезло; теперь, говорит, когда ты закончил обучение… (если честно, мне до сих пор не ясно, в чем оно заключалось – в том, что я неделю проторчал в том доме и чуть не сошел с ума? Впрочем, это не важно – закончил и закончил).
   Так вот, дозрел я, оказывается, до знакомства с теорией. Я прикололся, нужно ли конспектировать лекцию, а она говорит – пожалуйста, только не надо нести знания в массы, потому что у нас нет задачи просвещать народ. Помнишь, говорит, большевиков – «…идея, овладевшая массами…»; вот, посмотрели просвещенные массы, определили – ни фига не то, что обещали, построили ребята, и смели их. А мы, говорит, работаем тихо, без глупой политической помпы, потому что, чем сильнее человек верит в собственные возможности и чем больше энергии вкладывает в достижение своих примитивных целей, тем проще им манипулировать. И дала мне ручку с бумагой, так что дальше привожу наиболее значимые фрагменты по тексту «лекции» (всю ее целиком привести не могу, так как половину сокращений сам не разберу – она ж читала не «под запись» как в институте, а лилось из нее, типа, поток сознания). Вообще, интересная теория, и, главное, мне она нравится. Так вот:
   …любые наши мысли, слова, поступки – короче, все, рождающее эмоции в окружающих, приводит к выделению энергии, имеющей, как положительные, так и отрицательные значения. Энергия эта собирается в облака, накапливающие соответствующий потенциал.
   …В мире поддерживается энергетический баланс – в противном случае, энергия одного знака, достигнув критической массы, вызовет Большой Взрыв, ведущий к гибели цивилизации, а, возможно, и планеты в целом. Следовательно, даже говорить о возможности создания на Земле общества всеобщего благоденствия (условно, рая), либо общества тирании, базирующейся на преобладании низменных инстинктов (условно, ада), абсурдно.
   …В процессе жизнедеятельности общности людей, происходит также расходование энергии обоих знаков, а, следовательно, для недопущения перекосов должно происходить ее равнозначное пополнение, которое необходимо провоцировать определенными действиями.
   …Понятия добра и зла условны и введены с единственной целью, дать название полярности энергии, а отнюдь не для придания действиям качественных характеристик. Это, как в шахматах – есть просто белые и черные фигуры; и играть черными не менее почетно, чем белыми – в этом ведь суть игры (в нашем случае, суть развития цивилизации).
   …Накопление энергии определенной полярности происходит, как по территориальному принципу, так и вокруг отдельных личностей, естественным или искусственным путем, получивших сверхспособности. Исторически сложилось, что по территориальному принципу концентрируется преимущественно положительная энергия (храмы и т. д.), а отрицательная – по личностному. Хотя в последнее время это деление сглаживается (появляется все больше здравствующих святых и, соответственно, храмов Сатаны), но до полного равенства еще очень далеко.
   …Понимание идей, изложенных выше, не меняет сущности самого человека (как абрикос, привитый на сливу, не меняет, ни корневой системы, ни кроны той сливы); таким образом, человеческий разум не способен принять того, что проповедующий идеи, противоположные его собственным, является его партнером, а не врагом. Именно поэтому на уровне обычных людей и происходит абсолютно бессмысленная борьба, так называемых, добра и зла, и мы должны принимать в ней самое непосредственное участие, с учетом нашей ориентации.
   В чем это участие должно заключаться? Говоря в общем, в том, чтоб сеять «неразумное и недоброе», но, как мы уже знаем, вечное. Конкретное применение себе каждый находит сам, исходя из наклонностей «сливы», на которую привит «абрикос».
   Здесь я задал вопрос про Окси, и Е.Б. ответила, что процессы, обуславливающие повышенный выброс энергии другими людьми, требует от «координатора» (так я теперь называюсь) тоже определенных энергетических затрат (типа, стартовый капитал в бизнесе). Данным потенциалом отдельные личности могут обладать изначально, но, к сожалению, я к ним не отношусь, а заполучить его можно тремя способами: 1. Отобрать у кого-либо (чего я не могу, в силу отсутствия опыта); 2. Получить из внешнего источника (Е.Б. сказала, что мне еще рано «окунаться в источник» – для этого сначала надо проявить себя); 3. Получить в подарок, а сделать его мужчине может только женщина, так как у них способность перекачки энергии является врожденной.
   Короче, как я понял, Окси – это мой «аккумулятор», моя «АЗС». Жаль, я не уточнил, как происходит сама перекачка, хотя полагаю, через постель; не зря ж женщина при этом «отдается» – может, здесь не только моральный, но физический смысл? Только почему-то, когда мы трахались в Киеве, Окси меня самого обсосала до нитки. Ладно, сейчас она проснется и мы решим, у кого какая роль – главное, делает она все классно.
   Еще я спросил, для чего конкретно нужен «стартовый капитал»; Е.Б. ответила – для вывода из строя тормозов (черт, все как в автомобиле – и заправка, и тормоза!). Тормоза эти различны у носителей энергии различных знаков; для отрицательных – это совесть, а для положительных – здравый смысл. Если вдуматься, похоже на правду: совесть заставляет подумать о других, а здравый смысл – о себе.
   Вот, собственно, и все. В итоге получается, что теперь я, вместе с Е.Б., играю за черных. Хотя почему теперь? Оглядываясь назад, могу сказать, что всегда имел предрасположенность именно к этому цвету фигур; скорее всего, Е.Б. и заметила ее, когда согласилась поработать со мной.
   Закончив лекцию, она объявила, что мне еще предстоит сдать экзамен. Наверное, рожа у меня была очень глупая, потому что она долго смеялась, но предупредила, чтоб я не боялся, так как теперь у меня все будет получаться; будут исполняться самые сумасшедшие желания; потенциальные враги станут помогать мне или просто уходить с дороги. (Как это может выглядеть, я себе с трудом представляю).
   Е.Б. подвела меня к окну, долго разглядывала копошившихся внизу людей и, в конце концов, показала пальцем на высокого парня с девушкой (по виду, похоже, еще школьников); она сказала, что это и есть моя экзаменационная работа; сделай, говорит, с ними что-нибудь, и срок установила до Нового года, то есть три месяца.
   Я так и сел. Что сделать?.. Вот, в принципе, что? Ну, какие-то парень с девкой – я их даже не знаю! Как я смогу хотя бы просто найти их в большом городе, если видел только со спины? Но Е.Б. сказала, что все у меня получится, если хорошо подумаю и не буду забывать про Окси, потому что без нее я, типа, ноль без палочки (спасибо, благодетельница). Только как мне найти ту парочку, так и не сказала.

   Сейчас, вот, записал все и сидел полчаса, как первоклассник кусал ручку – бред полный; невозможно их найти.
   А если, например, их вообще не искать и к Е.Б. больше не ходить? Что будет? Теоретически я подкован, Окси со мной, и все у нас с ней, вроде, неплохо (по крайней мере, на обратном пути мы заходили, купить пожрать, так она попросила мороженое, а не вина). Если схема Е.Б. рабочая, никто ж не мешает мне тихонько трудиться на себе, без всяких сверхзадач, а если не рабочая, то, в принципе, я ничего и не потерял, кроме времени – денег-то я Е.Б. не платил. А то экзамен какой-то – найди того, не знаю кого; сделай с ним то, не знаю что…

Глава восьмая
ЭКЗАМЕН

   Человек в спортивном костюме, одиноко сидевший на гимнастической скамейке, посмотрел на часы.
   – Все, время! – хлопнув в ладоши, он встал, – молодцы, ребята, а ты, Валер, все-таки очень жестко играешь. Это ж баскетбол, а не хоккей!
   Ребята устало поплелись в раздевалку, лишь один из них задержался; вытерев пот и облизнув сухие губы, он мрачно посмотрел на тренера.
   – Зато все подборы – мои.
   – Согласен. Но это ж тренировка! Зачем долбить своих?
   – А я всегда играю одинаково.
   Тренер махнул рукой и подхватив мяч под мышку, как арбуз, пошел в крохотную комнатку, где хранил инвентарь, отдыхал, ел, дремал между занятиями – короче, почти жил, а Валера направился в другую сторону, к раскрытой двери, из которой слышались негромкие голоса.
   Воды не было, и на душевой висел замок, однако никто не возмущался – им ведь объясняли, что денег на это у школы нет; слава богу, хоть крышу починили, а то весной лужи стояли по всему спортзалу.
   Ребята натягивали одежду прямо на потные тела и спешили домой. Наклонившись, Валера почувствовал, как в глазах потемнело, и резко выпрямился, привалившись к стене; ноги, честно отбегавшие три часа, отказывались работать дальше, а руки противно дрожали. Он тупо уставился на свои кеды, думая, как же развязать затянутые на узел шнурки.
   …Играю я жестко… зато эффективно! Козел… Мне б только до аттестата дотянуть – пойду в армию, и в ЦСКА! Почему нет?.. Собравшись с духом, он все же развязал шнурки, побросал в сумку мокрую форму – тело почувствовало свободу и не хотелось сразу заточать его в свитер и джинсы. Валера опустился на скамейку, наблюдая, как ребята покидают раздевалку.
   Как таковой командой, где один за всех и все за одного, они не являлись – все учились в разных школах, где у них была своя жизнь, свои друзья, а здесь… это правильное название – «секция», ведь половина приходили просто побросать мячик в кольцо; побросают месяца три и уходят. Нет, были, конечно, и фанаты, грезившие спортивной карьерой – они-то и составляли костяк, но общей атмосферы это не создавало. Валера относился к фанатам, поэтому его уважали, но единственным другом являлся Витька, с которым они учились в одной школе и жили рядом – он был из той, настоящей жизни.
   – …Ну что, пошли?
   Валера повернул голову и увидел, что Витька уже остался один; он стоял в куртке, с сумкой на плече.
   – Идем, – Валера стал быстро одеваться.
   Спустившись по пустой лестнице, они вышли на темную улицу. После душного зала воздух казался удивительно легким – только взмахни руками и взлетишь туда, где на высоте девяти этажей призывно горели красные буквы «Marlboro! Попробуй настоящую Америку!». Валера еще помнил, как на этом самом месте красовался другой слоган – «Слава КПСС».
   Летать, конечно, никто не пытаться, но морозный воздух возвращал к жизни, рождая чувство, то ли очищения, то ли необузданной свободы; к тому же рекламы окрашивали снег в яркие праздничные цвета, и ребята брели по этой радуге, с радостью сознавая, что до понедельника избавлены от изматывающего кошмара, до сих пор звучавшего в ушах стуком мячей, резкими свистками Михалыча и противным визгом резиновых подошв по деревянному полу. Такое настроение было самым обычным – оно пройдет уже завтра, и в понедельник они понесутся в зал, бросив учебники, с единственным желанием – играть, рвать соперника и побеждать!
   Гулко подпрыгивая на ледяных кочках, мимо проехал пустой троллейбус, утащив с собой тягучие усталые мысли.
   – «Город» мы должны выиграть, – уверенно сказал Валера.
   – Должны, – Витька поежился, – пошли быстрее, а то ноги мерзнут. Завтра у нас первый что?
   – Химия, вроде, – Валера пожал плечами, – мне без разницы – я ничего делать не буду. Надоело, спасу нет.
   – Да брось ты – полтора года промучиться осталось. Потом найдем вуз, где баскетбол в фаворе…
   – Да я сдохну за полтора года! – Валера плюнул под ноги.
   – Никто не сдох, а ты сдохнешь?..
   Они остановились у арки, ведшей во двор.
   – Пока, – Витька протянул руку, и через минуту его длинная фигура растворилась в темноте; хлопнула дверь и стало тихо.
   Валера дошел до угла и автоматически свернул в переулок, летом утопавший в зелени, а сейчас тополя нагло срывали с прохожих шапки голыми обледеневшими ветками. Несмотря на поздний час, в окне на третьем этаже горел свет; правда, стекло замерзло и сквозь его молочную белизну не просматривался даже привычный кусок потолка, трехрожковая люстра и крохотный фрагмент шкафа. Валера стоял, задрав голову и пытался угадать, что скрывается за ледяными узорами. …Неужто Юлька еще учит?.. Она что, дура? Она и так все знает. Может, читает – она любит книжки… или телек смотрит?.. Нет, тогда б свет мигал… а, скорее всего, ложится спать – раздевается, расчесывает волосы…
   Он сам не знал, любит ли Юлю – это было некое промежуточное состояние между тем, когда уже закончилось дерганье за косички, но еще не сделан решающий шаг, именуемый, секс. Называлось это состояние – «ходить с девушкой», и они ходили – в компании, на дискотеки, в видеосалоны с совсем недавно разрешенными американскими фильмами; все было здорово, и целовались они в подъездах… только, вот, период этот сильно затягивался.
   …Есть ведь и Вика Орлова, и Ирка Дорохова… – Валера вздохнул, потому что прекрасно понимал – легче и проще, чем с Юлей, ему не будет ни с кем; она сама садилась к нему за парту, всегда давала списать, а, главное, никогда не приставала с идиотскими предложениями, вроде, той же Дороховой. …Статью о спорте написать в их дурацкую газету!.. – вспомнил Валера, – неделю ведь таскалась!.. В кино б я с ней, может, и сходил, а тут… будто не знает, что не умею я писать! С такой свяжешься – башню снесет… умная, блин!.. Юлька хоть и отличница, но нормальная…
   Мороз больно дергал за уши, и Валера понял намек; да и какой смысл стоять под окнами в двенадцать ночи?..
   Он пошел обратно, но у Витькиного дома его окликнули – во главе появившейся из-за угла компании, Валера узнал Вовку Винта из параллельного класса. Винт считался главным местным хулиганом, и за ним всегда следовала свора отмороженных малолеток, которые могли, и избить, и ограбить, и машину изуродовать, в общем, к ним очень подходило новомодное слово – беспредельщики. С Винтом Валера особо не дружил, но они никогда и не цепляли друг друга – точек соприкосновения было слишком мало, чтоб выяснять отношения.
   – Здорово, – Винт остановился, пританцовывая озябшими ногами, – холодно, блин!..
   – Здорово, – пожимая протянутую руку, Валера усмехнулся, – куда армию свою ведешь?
   – Да так, козлов одних ищем. Они вчера выступили не по делу, а сегодня испарились, суки. Тут уж, хоть кому в рыло дать, чтоб душу отвести, – он шмыгнул красным от холода носом, – а ты с тренировки?
   – Откуда ж еще?..
   – Не знаю – может, от Юльки, – Винт подмигнул, – дина́мит она тебя, да? Но ты, главное, качайся, и она тебе, точно, даст.
   – Кто это меня дина́мит? – Валера, конечно, возмутился, хотя и был согласен с Винтом; только зачем говорить об этом вслух? А тут еще кто-то из малолеток издевательски хихикнул, – ты Юльку не трогай, понял?.. – для пущей убедительности, он скинул с плеча сумку.
   Физически Валера был сильнее Винта и, в отличие от многих, не боялся его; единственно, смущала ждавшая команды «стая», но конфликт разрешился сам собой, потому что на противоположной стороне, вспыхивая голубой мигалкой, остановилась милицейская «канарейка».
   – Ишь, как ты за нее! – Винт похлопал Валеру по плечу, – ну, чего нам махаться между своими – мне Таньки хватает, а ты обхаживай дальше свою отличницу. Пошли, пацаны, – он двинулся вперед, и «стая» следом, обтекая Валеру с двух сторон.
   Танька Смирнова – это был сильный козырь. Она училась с Валерой с третьего класса, и он видел, как смешной глазастый лягушонок превращался в первую красавицу школы; может, у него шансов было ничуть не меньше, чем у Винта, но Валера считал, что красавицы слишком много ставят из себя, а, вот, половина пацанов Винту завидовали.
   – Удачи, мстители, – Валера смотрел вслед удалявшейся банде и вдруг подумал: …Завтра, точняк, по физике спросят…
   Домой он зашел по-хозяйски, открыв дверь ключом; шумно бросив сумку, включил свет в прихожей. На кухне урчал холодильник, но, пока Валера разделся, и он затих. В квартире было пусто – для одних подобная ситуация явилась бы праздником, для других предвещала ночной кошмар, а Валера не видел в ней ничего особенного. Его мать работала ревизором на железной дороге и, как минимум, два раза в месяц уезжала проверять какие-то загадочные ОРСы, откуда привозила, то модные шмотки, то продукты, которыми не торговали в простых магазинах. Такие командировки занимали два-три дня, а раз в квартал она обязательно уезжала с отчетом на целую неделю (как, например, сейчас), и аж до следующей среды Валере предстояло жить одному.
   Отец его испарился много лет назад, поэтому Валера с пятого класса имел ключ от квартиры, который мать сначала вешала ему шею, под рубашку, а теперь он лежал в кармане, на красивом брелке с фонариком. Валера умел жарить яичницу, варить пельмени, смешивать макароны с тушенкой и еще кое-что, по мелочам; кроме того он мыл пол, поливал цветы, сам стирал спортивную форму методом замачивания с последующим полосканием, и даже гладил ее (правда, не всегда удачно). Но сегодня ему ничего не хотелось делать.
   Брезгливо глянув на папку с тетрадями, Валера прошел в ванную. Время было самое подходящее, потому что ночью люди спят, и вода подавалась на пятый этаж с нормальным напором.
   Откисал под теплыми струями он долго; потом отыскал в холодильнике оставленные матерью котлеты; не задумываясь о завтрашнем дне, съел сразу три – без хлеба, без макарон и почувствовал, что сыт. Часы показывали уже четверть третьего, но спать не хотелось, и Валера включил телевизор. В такое время работал лишь один канал, и кто там в кого палил из окна разбитого дома, было совершенно не понятно; щелкнул пультом и экран погас. Вздохнул, глядя на красный глазок видика, стоявшего на тумбочке (мать подарила его на день рождения).
   Это была замечательная штука – настоящее чудо техники, от которого можно не отходить сутками, если б не одно «но» – смотреть было нечего. Два десятка кассет, занимавших отдельную полку, давно надоели; деньги, которые мать выделила на пополнение фильмотеки, он истратил, пару раз сходив с Юлькой в кафе, а с видеопрокатом получилась какая-то совсем глупая история.
   В ближайшей округе он был всего один – в гастрономе, и когда там работала Ленка из соседнего дома, не возникало никаких проблем, но два месяца назад Ленку уволили и вместо нее взяли какую-то Надю. Валере она сразу не понравилась, а он ей, похоже, наоборот, потому что в первый же день она пожаловалась, как скучно по вечерам одной просматривать новинки. Валера только криво усмехнулся и этим подписал себе приговор – когда Надя заглянула в паспорт и увидела, что ему, такому здоровому, еще нет восемнадцати, то просто перестала давать нормальные фильмы, советуя смотреть мультики. Теперь приходилось ездить в другой прокат, аж за четыре остановки, а на это не всегда хватало времени.
   Но вчера произошло интересное событие – зайдя за хлебом, Валера по привычке остановился возле набитой кассетами стеклянной витрины, и тут к нему подошел бородатый мужик лет тридцати и шепотом сообщил, что в пятницу привезет классные фильмы, которые может дать посмотреть, ничего не оформляя – под честное слово.
   Валера так и не понял, за что такая честь, и, вообще, откуда мужику известны его проблемы, но очень кстати вспомнил: …Завтра ж пятница! Хотя уже не завтра, а сегодня… потому что часы показывали три.…Блин, на химию опаздывать нежелательно – Машка меня и так не шибко любит… Он быстро залез в постель, закрыл глаза… и сразу в кольцо полетели тяжелые желтые мячи; на трибунах, возникли сотни девушек, одна симпатичнее другой, и все в сине-красных цветах ЦСКА. Валера знал, что может выбрать любую из них или даже забрать всех!.. Правда, для этого требовалось попасть один-единственный трехочковый… и вот он взлетает над какими-то козлами в белой форме, рука провожает посланный над головами мяч, и тот, не коснувшись щита, юркает в кольцо! Трибуны взрываются ревом, вся команда бросается к нему, а он находит в беснующейся толпе Юлю – она прыгает вместе со всеми, размахивая сине-красным шарфом. Шикарный сон!..
   Валера повернулся на другой бок и сладко зевнул. Площадка, вместе с восторженными трибунами, исчезла, словно опустился занавес, и стало тихо. Оглядевшись, он увидел, что остался один, а впереди был, действительно, занавес, на котором вдруг стал проступать рисунок.
   Валере часто снились паруса – именно они, словно птицы, уносили его в мир снов, и хотя он никогда не плавал даже на крошечной яхте, ему казалось, что это должно быть потрясающее ощущение, находиться во власти стихии, когда все сливается воедино – парус, ветер и человек. Наверное, если б он жил у моря, то занялся б не баскетболом, а парусным спортом.
   Он заворожено смотрел на проступавшие очертания и совершенно неожиданно пришел к выводу, что паруса – это никакие не птицы, а всего лишь куски тряпки, закрепленные на деревяшках рей, и принялся искать в рисунке другой смысл; линии стали искривляться, превращаясь в женские силуэты, застывшие в совершенно невозможных позах. Силуэтов он обнаружил два; их волосы собирались в единый хвост, султаном поднимавшийся вверх.
   …Правая похожа на Юльку, – сообразил он, – профиль, шея, изгиб тела, когда она встает на цыпочки… только она ж голая! И почему они, как тени – нет, чтоб в цвете, как настоящие… …А кто ж слева?.. Блин, да Танька Смирнова! Вот уж кто мне сроду не снился!.. Картина продолжала дополняться – на ней появилась костлявая рука, соединившая обе фигуры и за волосы тащившая их в бездонную черную дыру. Валера успел ухватиться за Юлину ногу и полетел вместе с ними…
   Проснулся он от яркого солнца, светившего прямо в глаза. Испуганно взглянул на часы. …Блин! Половина одиннадцатого!.. Вот это я поспал!.. Опрометью бросился в ванную, но на полпути остановился. …Ну и припрусь я на два последних урока, и что скажу?.. А Машка еще решит, что я специально прогуливаю ее долбанную химию – лучше вообще не ходить. Ну, например, ногу вчера на тренировке подвернул, а к врачу не дошел! Возможно такое – да запросто!..
   Довольный собственной изобретательностью, Валера не спеша вернулся в комнату, и хотя прекрасно выспался, снова лег. …Но это ж тогда и завтра можно не ходить – нога ведь не проходит за один день; а дальше воскресенье… Классно – три выходных! Матери нет – можно делать все, что угодно… эх, Юльку б сдернуть! Завтра суббота – чего ей в школе париться?..
   Планы стали громоздиться, сменяя друг друга, и это было очень приятное состояние. Потом Валера снова вспомнил про мужика из проката. …А если он уже приезжал и ушел?.. Да нет, вряд ли он попрется с утра пораньше – позавчера, так был после обеда, когда я с занятий шел… Интересно, кто он – хозяин или поставщик?.. Пойду, узнаю у этой крысы – она-то, небось, знает его; как раз на три дня наберу фильмов и буду балдеть. Класс!..
   Быстро одевшись, Валера выскочил на улицу.
   Надя подбирала кассеты двум пацанам, по виду, семи – восьмиклассникам. …Точно, крыса! – Валера останавливаясь в сторонке, – может, правда, стоило трахнуть ее?.. – подумал он так буднично, словно когда-нибудь уже спал с женщинами.
   – …Доброе утро, молодой человек.
   Резко обернувшись, Валера увидел вчерашнего бородача, в том же кожаном пальто.
   – Решили школу проникнуть? – он улыбнулся.
   – А вы откуда знаете? – смутился Валера.
   – Догадался, – улыбка переросла в смех, но смех какой-то хороший, не высокомерный и не издевательский, – я тоже не сильно жаловал это заведение, и ничего. Пойдем, – он взял Валера под руку и отведя подоконнику, открыл сумку, полную кассет, – это тебе на выходные. В понедельник принесешь, – он протянул две безликие коробочки – ни названий, ни содержания, как это принято в прокате…
   – А что там? – Валера повертел коробочки в руках.
   – Фильмы. Скажешь потом, понравилось или нет.
   – А деньги или что?.. – Валера сунул кассеты в карман.
   – Брось ты, – бородач похлопал Валеру по плечу, – деньги – пустое. Кстати, фильмы коллекционные – такие вряд ли найдешь, так что можешь друзей позвать или девушку, если есть.
   – Конечно, есть! – Валера гордо вскинул голову. Бородач смотрел так понимающе, что Валера ни с того ни с сего брякнул, – вот, с уроков бы ее завтра еще сорвать…
   – А фантазии, как это сделать, не хватает, да? – бородач подмигнул, – могу поделиться опытом: комсорг у нас была в институте; ничего так девочка, но общественную жизнь всегда ставила выше личной. Жалко мне ее стало и подговорил я группу, вроде, на вылазку все едем, а ей куда деваться – она ж комсорг, должна стихийные мероприятия в нужное русло направлять. И, вот, приезжает она, как положено, с рюкзачком, а на берегу одна палатка стоит, и там я. Ну, двое суток мы из этой палатки и не вылезали. Так что напряги фантазию. Пока.
   Бородач направился к выходу, а Валера еще несколько минут растерянно хлопал глазами, переваривая информацию. …Но сейчас-то зима, – подумал он, – да и разве с нашим классом договоришься?.. А мужик классный! Интересно, каких он там фильмов мне насовал?.. Кассеты неудобно оттопыривали карман, и он сразу зашагал к дому.
   – …Эй, прогульщик!
   Испуганно оглянувшись, Валера увидел на остановке Винта. Встреча была неожиданной, но совсем не опасной.
   – Здорово, – подойдя, Валера протянул руку, – я не прогуливаю – я ногу на тренировке подвернул, усек?
   – Дык, понятное дело, – Винт засмеялся, – а я, вот, тупо свалил – у нас контрольная по физике. У вас, кстати, в понедельник будет – Танька сказала. А это что? – он похлопал Валеру по карману.
   – Кассеты свежие взял – сам еще не знаю, что там.
   – А у тебя что, видик есть? Везет… – Винт вздохнул, – слушай! Пиво с меня – может, пойдем к тебе, вместе глянем, а?
   – Я ж не пью…
   – А, ну да – ты ж спортсмен, – Винт хлопнул себя по лбу, – тогда не знаю – хочешь мороженое?
   – Хорош прикалываться, – у Валеры было прекрасное настроение, и он засмеялся, – а, правда, пошли – мужик сказал, фильмы какие-то коллекционные, типа, фиг где найдешь таких.
   – А матери нет?
   – Ага, вот бы я тут гулял, – Валера покрутил пальцем у виска, – в командировке она – на неделю свалила.
   – Везет… – Винт завистливо покачал головой, – хоть бы мои куда-нибудь свалили! Стоумовые, блин – все воспитывают, а сами… отец – инженеришко сраный; зарплаты только на неделю и хватает, а мать вообще сократили, на хрен! Скоро жрать в доме будет нечего, а они все жизни учат – образование, говорят, это твое будущее… не, может, при их социализме так и было, а теперь ходят, вон, с голой жопой, а я выйду на улицу, тряхну пару лохов и на жизнь, типа, заработал.
   Они уже зашли в подъезд, поднялись по лестнице.
   – Посадят когда-нибудь, – открыв дверь, Валера включил свет, – разувайся, проходи.
   – Посадят… – Винт сбросил куртку, – во-первых, не всех сажают, а, во-вторых, что на зоне чалиться, что жить, как они – те же яйца, только вид с боку. У Таньки, вон, отец классно устроился – у него свой деревообрабатывающий цех. Мебель какую-то клепают, магазин собирается открывать. Думаешь, от образования у него такие баблищи? Тоже наворовал, небось. Так он и жизни не учит, а бабки Таньке кидает, как попросит.
   – Это правильно, – закончил дискуссию Валера. Собственно, он тоже не видел особого проку в образовании, только, в отличие от Винта, делал ставку на спорт.
   – А крутой мордобой есть? – Винт плюхнулся на диван.
   – Сейчас увидим, чего тут есть, – Валера достал одну из кассет и сунул в магнитофон.
   Фильм начался, будто не с начала – без названия и без титров. Огромный волосатый детина сходу принялся крушить людей, заливая экран кровью и оставляя после себя горы изуродованных тел. Почему он это делал, не понятно, так как никто ничего не говорил, слышались лишь гулкие удары, гортанные выкрики живых и стоны умирающих. Валера не любил «крутой мордобой», но почувствовал, как втягивается в действие, и уже не важно было не только, за что они бьются, и даже кто победит в конечном итоге – увлекала сама кровь. Крупные планы разбитых, растерзанных лиц; пули, разрывающие плоть; здоровые тесаки, кромсающие человеческое мясо, и кровь – всюду, в каждом кадре!..
   Валера чувствовал, что у него самого возникает потребность кого-то ударить; и не просто ударить, а чтоб хлынула кровь! Сознание сопротивлялось безумному желанию; он пытался найти повод, почему должен это сделать, но пока не находил – только пока… Скосил взгляд на Винта – тот сидел заворожено, с приоткрытым ртом, иногда даже двигая руками в такт главному герою. Это было жуткое зрелище.
   Как пролетело время они не заметили и перевели дыхание, лишь когда экран погас, отпуская их из своего плена.
   – Класс! – выдохнул Винт, – я такого никогда не видел! Я, прям, зверел!.. Слушай, у тебя еще есть?
   Валера смотрел на темный экран и не мог вспомнить ни одной конкретной сцены – перед глазами была только кровь и мертвые тела, причем, казалось, что их мало – хотелось, чтоб их было больше, больше…
   – Валер, – Винт потряс его за руку, – у тебя еще есть?
   – Есть, – Валера с опаской взглянул на вторую кассету, и резкая боль пронзила голову; согнувшись, он сжал руками виски.
   – Ты чего? – Винт участливо заглянул ему в лицо.
   – Ничего, – Валера с трудом выпрямился – перед глазами повисла черная пелена, а сверху лились целые реки крови, и он чувствовал, что каким-то образом причастен к этому кошмару.
   – Слушай, а если завтра мы с Танькой забежим? Сразу после уроков, а то вечером мы на «дансинг» собирались. Хочу, чтоб она тоже глянула.
   – Забегайте… – Валера механически кивнул.
   – Класс! – встав, Винт ударил ногой в косяк, – клево! Слушай, у меня сейчас стрела забита, – он посмотрел на часы.
   – Я тоже пойду, прогуляюсь…
   Лишь когда они оказались на улице, к Валере стало возвращаться ощущение реальности; он глубоко вздохнул и пелена, все это время висевшая перед глазами, рассеялась.
   – Манал я такие фильмы…
   – Ты чего, круто!.. Я к школе, а ты?
   – Без разницы, – Валере, действительно, было все равно, куда идти, и все равно, увидят ли его, не хромающего.
   Зато пока они шли, сознание окончательно восстановилось, и появилась цель – через полчаса заканчивался шестой урок, а, значит, должна появиться Юля; после всего кошмара Валере жутко захотелось ее увидеть.
   Подойдя к ограде, он спрятался за столб. В сугробе возились первоклашки; раньше случались моменты, когда он завидовал их беззаботному житью, а сейчас вдруг осознал, что окончательно устал от детства – было это связано с просмотренным фильмом или пришло само собой, неизвестно.
   Винт исчез за углом, в так называемой, «резервации», занимавшей кусок старого школьного сада с беседкой. Валера ни разу не посещал ее и только слышал, что там можно спокойно курить, пить, нюхать, колоться, а по лету даже заниматься сексом. Ни учителя, ни директор в резервацию не заглядывали, и по негласному соглашению за эту уступку ничем из вышеперечисленного никто никогда не занимался в здании школы; соответственно, не было никаких ЧП, и во всех отчетах школа считалась образцово-показательной.
   Юля, вместе с другими девчонками, появилась минут через десять после звонка, который был хорошо слышен на улице. У перекрестка группа распалась; дальше Юля пошла одна, и догнав, Валера сзади обхватил ее за плечи. Девушка дернулась, но увидев налетчика, облегченно вздохнула.
   – Валерка, ты с ума сошел! Я чуть концы не отдала!
   – Ну, прости – дурак-с, – Валера, крепко прижал ее к себе, – я соскучился, Юла.
   Прощение последовало немедленно, и сняв перчатку, Юля погладила его по щеке.
   – А ты чего сегодня не был? Я тоже скучала весь день, представляешь! Машка на химии все выспрашивала, где ты.
   – Да пошла она, – Валера махнул рукой, – вчера лег в три и проспал; но по легенде, я ногу подвернул на тренировке!
   – С кем же ты развлекался до трех часов? – в Юлином голосе послышалась откровенная ревность, и, как ни странно, Валере это было даже приятно.
   – Дурочка, – смеясь, он тихонько щелкнул ее по носу, – с мячиком я развлекался; а потом, между прочим, в полпервого, стоял под окном у одной подруги – вот, захотелось посмотреть, как она проводит ночи, но окно было замерзшее, и этаж третий – не видно ни фига.
   – Правда?.. – Юля сжала Валерину руку, – я вчера тоже о тебе думала… – они пошли дальше, но, поскольку лирическая тема, продолжения не получила, Юля перешла к новостям, – а Верка укусила Бизона. Прикинь, да?
   Валера прикинул – прозвище Юрки Быкова пошло исключительно от фамилии, а походил он, скорее, на птицу – кучерявые волосы, нос крючком и очки, делавшие глаза маленькими и круглыми; Вера Панова была высокой худой брюнеткой, во всем следовавшей советам журнала «Лиза». Почему Юрка избрал ее объектом внимания, не понимал никто, но за свои ухаживания он постоянно получал, то учебником по голове, то ногтями по рукам; теперь, вот, дошло до зубов… Валере это мальчишеское поведение было уже неинтересно, и он не стал ничего комментировать; вместо этого, он сказал:
   – А мы с Винтом кассету сейчас смотрели…
   – С Винтом? – Юля даже остановилась, – с каких пор ты стал дружить с этим бандитом?
   – Ну, какой он бандит? Он ищет себя в жизни – пока ему нравится быть крутым; завтра, может, все будет по-другому – я ж с ним разговаривал.
   – И что смотрели? – Юля решила не вступать в бесполезный спор, оставшись при своем мнении.
   – Я сам не понял – один мужик кассеты подогнал; довольно жуткая штука. Кстати, там есть еще одна – хочешь, глянем?
   – Я не люблю ужастики…
   – Может, там и не ужастик – я сам не знаю.
   Оба замолчали, слушая, как под ногами скрипит снег.
   – Скоро Новый год… – мечтательно сказала Юля.
   – Так, насчет первого, мы договорились? – в сотый раз уточнил Валера, – вы придете? Мать ждать будет; стол накроет.
   – Я своим говорила. Мать собирается; отец, пока не знаю – чего я, говорит, один среди баб буду?.. А ты, правда, хочешь, чтоб они познакомились? – Юля остановилась, заглядывая Валере в глаза, и взгляд у нее искрился, как снежинки под ярким солнцем, а сама она была похожа на Снегурочку, какой ее изображают на открытках – румяная, в белой искусственной шубке и шапочке.
   – Конечно, хочу… – но в это время заблудившийся в тесных двориках ветер неожиданно нашел выход и прыгнув из-за угла, бросил пригоршню мелкого колючего снега, – зараза, – Валера закашлялся.
   – А мне нравится зима, – Юля пошла дальше, – только, прикинь, я в этом году еще ни разу на лыжах не каталась…
   – Так, в чем дело? – обрадовался Валера, у которого всегда возникали проблемы с идеями, но никогда, с их воплощением, – поехали хоть завтра!
   – Да? А в школу? Это ты – прогульщик…
   – А ты не можешь денек хильнуть? – он вспомнил мужика из проката, – родителям твоим скажем, что всем классом сдаем ГТО по лыжам – что они, проверять будут?
   – Не будут, конечно, – Юля задумалась. Она не любила авантюры, но, как у всякого человека, случались моменты, когда ей хотелось совершить нечто, выходящее за рамки жизненной схемы, о чем потом можно будет вспоминать как о Большом Приключении. Если б Валера просто предложил прогулять школу, она б вряд ли согласилась, но ГТО по лыжам!..
   Они уже вошли во двор, когда Юля остановилась.
   – Слушай, а разве ГТО существует? Это ж какой-то раритет.
   – А какая тебе разница? – Валера обнял ее и не совсем удачно ткнулся теплыми губами в холодную щеку.
   – Валер, не надо… эти соседки-дуры; не хочу при них…
   – Они и так нам все кости давно перемыли, – Валера все-таки ослабил объятия, но чувствуя себя неудовлетворенным, спросил, – ты очень спешишь? А то, может, пойдем…
   – …кино посмотрим, – Юля засмеялась. Она не сказала «да», но и не сопротивлялась когда Валера повернул ее спиной к дому.
   Оказавшись в чужих дворах, Юля уже никого не стеснялась, и по дороге они успели не один раз поцеловаться.
   – Если ужастик, я смотреть не буду, – предупредила она, уже подходя к Валериному дому, – я люблю чтоб всякие виллы, бассейны, автомобили клеевые; и любовь клеевая… короче, чтоб все красиво, и со счастливым концом.
   – Да что ты примоталась к этому кино? Можем вообще его не включать!
   – Ой! – вспомнила Юля, уже открывая дверь подъезда, – а матери-то нет?
   – Ее до среды не будет, так что можешь пожить у меня.
   – Дурачок, – Юля покраснела, – отец меня убьет – я ж для него еще маленькая девочка.
   – Ага, – засмеялся Валера, – то-то он каждый раз говорит, что после школы нам надо пожениться.
   – А ты не хочешь, да?..
   Вопрос был риторическим и оба это знали, поэтому оказавшись в квартире, вновь принялись целоваться; Валерина рука привычным маршрутом скользнула к Юле под свитер, проползла по голому животу, взобралась на бугорок, защищенный плотной тканью, и двинулась поперек, к проклятой застежке, которую никак не удавалось расстегнуть одной рукой.
   – Валер, не надо… – Юлины глаза сделались испуганными, а ломать страх силой Валера не хотел, боясь попутно сломать все, что между ними было, поэтому вздохнул; руки бессильно упали, и пользуясь моментом, Юля юркнула в комнату.
   – Где же твое кино? – она уселась на диван.
   – Сейчас, – Валера задернул шторы, чтоб экран не бликовал, и вставил кассету.
   На экране тут же возникла панорама парка с фонтаном, клумбами и аллеями, посыпанными красноватым песком; играла приятная музыка, и Валера успокоился. …Как я в жилу попал с кассетами! А если б эту поставил Винту, а ту, первую Юльке?..
   Он тоже присел на диван. В это время камера нашла старинный замок и в сопровождении какой-то удивительной музыки долго блуждала по лепным украшениям, резным окнам.
   К замку подъехала машина – черная, огромная, какие выпускали лет шестьдесят назад. Из нее вышел шикарный мужчина в светлом костюме, а из окна на него смотрела девушка в кружевной сорочке; ее каштановые волосы волнами струились по плечам.
   – Красиво, да? – Валера осторожно взял Юлину руку, но она молчала, не отрывая взгляд от экрана, хотя там, в принципе, ничего не происходило; поднес руку к губам и по очереди целовал маленькие пальчики с короткими бледно-розовыми ноготками. Юля резко повернулась; взгляд сделался колючим, словно ее оторвали от чего-то чрезвычайно важного. От неожиданности Валера отпустил руку и повернулся к экрану.
   Поднявшись по широкой лестнице, мужчина не спеша двигался по коридору мимо картин в золоченых рамах. Так идти он мог до бесконечности, ничего не делая, не произнося ни слова, но Валера чувствовал, что наблюдает за ним, затаив дыхание.
   Наконец мужчина распахнул одну из многочисленных дверей; девушка, находившаяся в комнате, вскинулась от окна, и сорочка сползла с плеча, обнажив грудь; девушка обняла мужчину, повалила на пол и принялась раздевать. Они слились воедино, но вездесущая камера умудрялась проникнуть даже между телами, показывая самые интимные подробности.
   Потом появилась вторая девушка, обнаженная полностью. Она танцевала вокруг пары, изгибаясь, оглаживая себя, при этом страстно дышала, облизывая губы. Валера чувствовал, что Юлина рука все крепче сжимает его пальцы и краем глаза видел, как меняется ее лицо – щеки порозовели, ноздри жадно раздувались; а потом… потом, не отрывая глаз от экрана, она принялась стягивать свитер! Валера обалдел, когда тот, словно ненужная тряпка, полетел на пол; а уж когда следом за ним полетел маленький белый лифчик, у него даже приоткрылся рот – подобного Юля никогда себе не позволяла. Валера не выдержал – схватив ее, он прильнул к розовому соску, оглаживая его языком. Юля застонала; откинулась на диван, но через минуту вырвалась и закружила по комнате, повторяя движения экранной танцовщицы. Ей явно мешала юбка, и она сбросила ее, оставшись в черных колготках и просвечивавших сквозь них трусиках; рухнула на пол, изображая первую девушку.
   Не присоединиться к ней было невозможно – ее руки искали взаимности, хватая пустой воздух, и Валера опустился рядом, пытаясь заменить экранного партнера; правда, на экран уже никто не смотрел, и тот лишь разбрасывал по комнате разноцветные блики… Что дальше произошло с героями фильма, неизвестно, так как экран погас вместе с последним музыкальным аккордом, а «зрители» остались на полу, крепко обнявшись, словно боясь расстаться друг с другом.
   – Я такая же красивая? – прошептала Юля.
   – Ты лучше…
   – Ты меня любишь?
   – Очень люблю… – эти слова вырвались помимо сознания, но Валера ничуть не жалел о них.
   И тут оба почувствовали, что, несмотря на нужные слова, без фильма гармония нарушилась – чего-то не хватало; чего-то, с чем было так хорошо, и без чего уже не хотелось обходиться. А это хорошее вдруг закончилось…
   Юля неловко высвободилась из объятий; прикрывая рукой грудь, она собрала одежду и выскочила на кухню, а Валера уставился в потухший экран, не понимая, что произошло.
   …Может, этот мужик монтирует туда двадцать пятый кадр, о котором столько говорят? А как иначе объяснить?.. Сегодняшняя Юля нравилась ему гораздо больше обычной; вернее, та ему просто нравилась, а эту он готов был полюбить.
   Вернулась Юля уже одетая, но пунцовая, как рак; смущенно уселась на краешек дивана.
   – Не знаю, что на меня нашло, – она отвернулась к окну, – девки все делали так классно… ты не злишься?
   – За что? – присев рядом, Валера обнял ее, – ты лучше всех.
   – Правда? – Юля не повернулась, продолжая изучать штору, – значит, если не поступлю в институт, пойду работать в стриптиз… а ты и тогда будешь любить меня?
   Понимая, что это шутка, Валера с готовностью выпалил:
   – Конечно! – и нежно поцеловал ее тоненькую шею.
   – Если честно… только не сердись, ладно? Мне понравилось так танцевать… я б хотела посмотреть, как я выгляжу со стороны…
   – Так это можно устроить! – Валера вскочил и открыл верхнее отделение шкафа, – тут, понимаешь… – он принялся ворошить чистые простыни, – мать уже давно принесла… не знаю, чья она… короче, сказала – пусть у нас полежит… вот! – он извлек японскую видеокамеру, – надо только кассету.
   – Класс… – Юля благоговейно взяла диковинный агрегат, – я хочу!.. Валер, – она положила камеру, – обещай, что потом мы все сотрем; только посмотрим и сотрем, ладно?
   – Естественно! А давай завтра – вместо лыж!
   – Но на лыжах я тоже хочу, – Юля засмеялась, – видишь, какая я у тебя ненасытная – и то хочу, и это… – взгляд ее сделался серьезным, – ты, правда, не будешь думать обо мне всякие гадости? Мне ж просто интересно…
   – Конечно, не буду!
   – …а потом мы все сотрем, и ты никогда-никогда никому-никому не будешь этого рассказывать, да?
   – Конечно! – Валера повалил ее на диван, и они целовались, пока Юля с сожалением не посмотрела на часы.
   – Мне так хорошо с тобой, что не хочется уходить… но надо. Отец ругаться будет – я ж не предупредила, что задержусь; он, знаешь, как дергается – боится, что на меня маньяк нападет.
   Она встала, обдернула смявшуюся юбку, перед зеркалом поправила волосы; Валера наблюдал за ней с дивана и решил, что именно такой и должна быть «девушка мечты».
   – Валер, – Юля вздохнула, – пошла я.
   – Подожди! – он вскочил, – я провожу!
   Было только пять, но уже смеркалось; кое-где вспыхивали первые фонари, и в их свете поблескивал бесшумно круживший снежок, раскатывая на тротуаре торжественную белую дорожку. Ветер стих, и сразу стало гораздо теплее и уютнее.
   – Все-таки зима – это классно! – Юля сделала жест, будто весь укрытый снегом город принадлежал ей одной.
   – Классно, – Валере не думалось, ни о зиме, ни о городе, – завтра я зайду часов в девять.
   – Заходи, я буду ждать, – Юля взяла его за руку, и они побрели вперед, разговаривая, смеясь над чем-то, словно все осталось, как раньше, и не открыли они в себе ничего нового.
   Расстались они сугубо официально, потому что навстречу шла соседка, вечно собиравшая про Юлю всякие гадости – сама Юля считала, что это от зависти, так как ее собственный сын бухал по-черному и даже иногда приходилось вызывать милицию – каково ж ей было каждый день сравнивать его с примерной, послушной девочкой, у которой все в жизни хорошо?.. Впрочем, теперь это были мелочи – и соседка, и то, что им не дали поцеловаться на прощанье…
   Живя уже завтрашним днем, Юля махнула рукой и исчезла в подъезде, а Валера отправился покупать кассеты; он решил взять две – так, на всякий случай.
   Обратно он шел пешком, поглядывая на небо и шутливо прося его, чтоб завтра не испортилась погода. Дома он бросил кассеты на стол и сел, не зная, чем себя занять. В комнате, вроде, ничего не изменилось, и в то же время изменилось все. Это было уже не просто их с матерью жилище – здесь витал образ Юли, и то, что он оставался незримым, рожденным лишь в глубинах памяти, делало квартиру ужасно пустой; гораздо более пустой, чем она была утром.
   – И как дождаться завтра? – спросил Валера, тоскливо глядя на темный экран. Ответа, естественно, не последовало, и он подошел к видику, из которого так и торчала кассета; аккуратно ткнул ее пальцем; механизм щелкнул и на экране вновь поплыли парковые аллеи и роскошные украшения замка. Потом приехал автомобиль с мужиком и появились девушки…
   …Вообще-то, чистая порнография, – решил Валера (в тайне от матери он смотрел такие фильмы, когда в прокате еще работала Ленка), но почему-то с Юлей подобное определение не пришло ему в голову – тогда это было завораживающе красиво, а без нее превратилось в чужой секс, на который и посмотреть-то интересно всего разок.
   Откинувшись на диван, Валера закрыл глаза и тут же вернулось сказочное видение, заменить которое не мог никакой фильм; видение затягивало, и сначала, будто стертые ластиком, исчезли черные колготки, потом трусики…
   …Завтра все должно случиться, иначе… иначе не знаю, что будет!.. – он резко встал и пошел на балкон за лыжами; потом отыскал на антресолях покрытые годичной пылью ботинки, готовясь ко дню, который, возможно, станет самым лучшим в его жизни; правда, до него еще надо было дотерпеть…
   И он дотерпел, проснувшись утром в восемь, как просыпался каждый день в школу. Видеокамера лежала на столе. Придирчиво осмотрев ее, словно за ночь там могло что-то испортиться, Валера подошел к окну – неизвестный, к которому он вчера обращался, услышал просьбу, потому что деревья стояли не шелохнувшись, ярко светило солнце, а на выпавший ночью снег было даже больно смотреть.
   Подхватив лыжи, Валера выскочил из подъезда, чувствуя, как и в него вливается какая-то новая, могучая энергия – наверное, она всегда сменяет бесконечно долгое ожидание, но Валера не задумывался о подобной ерунде.
   Дверь квартиры оказалась приоткрыта, и он вошел без стука. Юля, одетая в эффектный красно-желтый костюм, рылась в большом пакете, а рядом, в позе надсмотрщика, стоял ее отец. В этом не было ничего необычного, так как работал он на заводе и выходил в разные смены. Валера не любил с ним общаться, так как не понимал, с чего это должен отчитываться, куда они идут, кто там еще будет, во сколько собираются вернуться – вроде, тот не доверял ему дочь… а как же тогда со свадьбой после школы? Или он собирается всегда так лезть в их жизнь?..
   – Здравствуйте, дядя Дим.
   – Привет, Валер, – Юлин отец вскинул руку, – у нас тут проблема века – перчатки нужного цвета никак не найдем.
   – Ну, пап… – Юля покраснела и сделалась такой хорошенькой!.. Если б не этот урод, Валера б целовал ее, целовал… и ни на каких лыжах они б не пошли! Но вместо этого, он молча прислонился к притолоке.
   – Молодцы ваши учителя, – дядя Дима ногой двинул к дочери упавшие на пол старенькие варежки, – я, вот, в газете читал, что физкультуру в школах совсем сократили и потому все дети недоразвитые, а тут, вон, ГТО вспомнили! Знаешь, в наше время это обязательно было; у меня даже значок есть…
   – Дядь Дим, жарко у вас, – Валера смахнул несуществующий пот, – я лучше на улице подожду.
   Дверь он за собой не закрыл и уже с лестницы слышал, как отец громко выговаривал:
   – Юлька, ну, что ты копаешься? С вечера не могла собраться? Вот, надоест ему ждать каждый раз – бросит он тебя и будет прав! А потом сама же рыдать будешь!..
   …Дурак, блин, – Валера усмехнулся, – разве таких девушек бросают?.. – и пошел дальше.
   Юля спустилась минут через десять.
   – Я не долго? – она виновато потупила глазки.
   – Юлька, я тебя никогда не брошу! – Валера засмеялся, и она вся расцвела; воткнув лыжи в снег, повисла на Валере, назло всему двору… правда, продолжалось это недолго, и к остановке они шли уже пристойно, неся в руке каждый свои лыжи.

   Переполненный автобус, грузно переваливаясь на ледяных кочках, наконец-то дополз до конечной остановки, и полсотни людей, быстро покинувшие салон, превратились в пестрые конфетти на куске белоснежной ваты. Валера б мог убежать вместе с ними, но Юлины лыжи были старыми, с допотопными креплениями, и штифты никак не хотели держаться в разбитых дырочках на ботинках. Но это ж совсем неважно, какие у нее лыжи! Валера с умилением смотрел на ее склоненную фигурку, на тоненькие, покрасневшие пальчики, и уже собирался помочь, но девушка справилась сама. Толкнувшись палками, она устремилась по накатанной лыжне, шедшей от остановки к полю, где летом студенты сельхозинститута ставили свои опыты.
   Поле было огромным, но и народа там каталось столько, что Валера решил – если им всем нацепить номера, то получится настоящая гонка; словно подтверждая это, какой-то парень чуть не столкнул Юлю с лыжни. С ним можно было б разобраться…
   – Поехали туда, – Юля махнула палкой в сторону кустов, которые через сотню метров вырастали в сверкающую на солнце безмолвную громаду леса.
   – Поехали, – Валера свернул с лыжни. Он мог бы легко обогнать Юлю, но ему нравилось смотреть, как двигаются ее ноги, какая она вся ладная, стройная. …Неужто сегодня все у нас случится?.. – подумал он с трепетом.
   В кустах еще мелькали разноцветные свитера и шапочки, слышались голоса, зато лес встретил их потрясающей тишиной, нарушаемой лишь потрескиванием веток и глухими хлопками падающих с деревьев снежных шапок. Юля остановилась, чтоб перевести дыхание; Валера встал рядом, и она, раскрасневшаяся, с инеем на выбившемся из-под шапочки локоне, смотрела на него и улыбалась.
   – За что я и люблю зиму… ну, скажи, тебе здесь нравится?
   – Я люблю тебя, – ответил он и попытался схватить, но Юля резко оттолкнулась и со смехом помчалась дальше.
   Гонка продолжалась долго – оказывается, Юля бегала очень даже неплохо; весело переговариваясь, они петляли между деревьями, и редкие встречные сами уступали им лыжню. Но неожиданно лес кончился и возник поросший молодыми соснами склон, круто уходивший к скованной льдом реке; внизу чернели скрюченные фигуры рыбаков.
   – Осторожно! – крикнул Валера, но Юля уже устремилась вниз. Сверху он видел, как красно-желтая фигурка не удержалась на небольшом трамплине и повалившись на бок, исчезла во взметнувшемся облаке снега.
   – Как ты? – Валера лихо затормозил рядом, но вопрос был неуместен – девушка лежала на спине, раскинув руки, и смеялась, подбрасывая снег над собой.
   – Классно! Помоги мне встать.
   Валера протянул руку, но Юля сильно дернула за нее. От неожиданности Валера тоже упал, и они целовались, мокрые и такие счастливые, какими не бывали еще никогда.
   Наконец, Юля поднялась на колено и вытянула назад ногу.
   – Посмотри ботинок. Кажется, креплению абзац.
   – Абзац, – подтвердил Валера, осмотрев подошву, – даже рант порвался – теперь только металлические накладки ставить; но лучше, конечно, купить новые.
   – Было б на что, – однако трагизма в этой реплике не было; Юля снова повалилась в снег, увлекая его за собой, и прошептала, – тогда поехали снимать кино. Ты кассеты купил?
   Валера неожиданно осознал, как ждал этого момента, и все, что происходило сейчас, лишь прелюдия; и крепление сломалось не зря! Все предначертано кем-то сверху.
   – Я люблю тебя, – повторил он совершенно искренне.
   До остановки они ковыляли долго, потому что снять лыжи не позволял глубокий снег, а ехать на них было невозможно – Юлина правая лыжа все время убегала вперед, и Валере приходилось ловить ее. Но все-таки они дошли.
   Автобус вновь оказался полон, и их разделила толпа усталых, но безумно довольных людней, поэтому оставалось лишь молча улыбаться друг другу.
   Правда, был в неожиданном приключении и неприятный момент – пока они купались в снегу, тот успел набиться под одежду, и домой они пришли, стуча зубами от холода. Первым делом Валера включил плиту, и сразу небольшая квартира наполнилась жаркой духотой. Холод-то ушел, но дотаял и снег…
   – Я вся мокрая, – Юля поежилась, – дай что-нибудь одеть.
   – Зачем? – Валера взял со стола камеру.
   – Прямо, сейчас?.. – Юля покраснела, – но, скажи – правда, это будет только для нас? Ты ж никому больше не покажешь?
   – С ума сошла? Я ж люблю тебя! Давай, включу вчерашнюю кассету – там музыка, да?
   Пока красоты парка сменялись красотами замка, Юля сосредоточенно смотрела на экран, но когда появились девушки, она шагнула в середину комнаты… Через окошко визира Валера с замиранием наблюдал, как она сбросила свитер, потом медленно стянула футболку и артистично выбралась из красных с желтыми лампасами брюк. Зрелище не шло ни в какое сравнение ни с какими кассетами – это был живой человек, до которого можно дотронуться, а не недоступные экранные дивы!..
   – Дальше… – прошептал Валера, когда Юля осталась в одних трусиках – любоваться упругими бугорками с нежными розовыми сосками ему уже было мало.
   На Юлином лице отразилось сомнение; ища поддержки своему сумасшествию, она уставилась на экран… и совершенно естественным жестом избавилась от последней части туалета. У Валеры перехватило дыхание. Глядя на его растерянное лицо, Юля рассмеялась и поманила пальчиком.
   – Брось ты ее!.. Иди сюда!..
   Валера послушно поставил камеру и принялся судорожно раздеваться, торопясь проникнуть за грань отношений, где царила неизвестность – пленительная, судя по рассказам других. А Юля изогнулась, повторяя движения актрисы – она гладила грудь, нежно касалась бедер… Валера смял ее, повалил на пол, лаская языком и опускаясь при этом все ниже и ниже по покрывшемуся мурашками худенькому телу.
   – Это игра… слышишь, это игра… – шептала Юля, прижимаясь к нему, – только не по-настоящему… не надо, прошу тебя… я еще девочка… пожалуйста, не сейчас…
   – Не буду… – ответил он, отказываясь от своей примитивной мечты, но обретая нечто большее – доверие.
   И в этот момент фильм закончился – обоим показалось, что произошло это слишком быстро; можно было, конечно, перемотать кассету, но настроение уже изменилось. К тому же камера тоненько пискнула, и зеленый огонек погас.
   – Кассета кончилась, – сказал Валера, – но у меня есть еще.
   – Сквозняки у тебя тут, – Юля встала и перебравшись на диван, укуталась в плед, то ли, действительно, от холода, то ли скрывая наготу; она поджала ноги, обхватив колени руками, – что-то я закружилась. Слушай, дай что-нибудь одеть, а мои тряпки положи на батарею – пусть сохнут.
   – Вот, – не долго думая, Валера принес из ванной махровый халат матери. Юле он оказался велик, и висел дурацким мешком, но она все равно надела его; подошла к зеркалу.
   – Я в нем, как пугало, да?
   – А?.. – Валера, менявший кассету в камере, обернулся, – никакое ты не пугало – ты самая лучшая девушка в мире…
   – Мне ужасно стыдно, – Юля картинно опустила глаза, – но твоя самая лучшая девушка хочет есть.
   – Так без проблем! – Валера бросил отснятую кассету на телевизор, – пошли! Есть яйца и мать котлеты оставила.
   Они вышли на кухню. В комнате, из-за задернутых штор, царил вечный полумрак, а здесь они увидели, что такой же полумрак был и на улице.
   – Скоро мне пора домой, – Юля вздохнула.
   – Куда ж ты пойдешь во всем мокром? – Валера обнял ее, и в это время раздался звонок в дверь.
   – Кто это? – Юля испуганно вскинула голову, – а если твоя мать? Ой, что она обо мне подумает?.. Господи!.. – она прижала ладошки к щекам.
   – Не бойся, это не мать, – правда, Валерин голос звучал не слишком уверенно, ведь командировка – вещь непредсказуемая, – ничего не бойся, – прикрыв дверь, он вышел в коридор, – кто?
   – Гости! – раздался голос Винта, – открывай!
   Валера совершенно забыл, что сам же пригласил его вчера. Чисто механически он открыл дверь, и в квартиру ввалился Винт, а следом за ним, Танька Смирнова; она улыбалась той самой улыбкой, за которую одни считали ее заносчивой и высокомерной, а другие были влюблены в нее.
   – Слушай, я тут Танюшке рассказывал; давай, киношку поглядим, а потом вместе покатим на дансинг, а?
   Валера растерялся, а Винт уже помог Тане снять дубленку и по-хозяйски вытащил из-под шкафа старые материны тапочки.
   – Я сейчас, – Валера метнулся на кухню. Юля стояла у окна, напряженно глядя на улицу, – это Винт с Танькой явились.
   – Блин!.. Зачем ты им открыл? – она обернулась.
   – Не знаю… так ты не выйдешь к ним?
   – Вот так? – Юля оттянула халат и в вырезе мелькнула ее крохотная грудь, – ты соображаешь, да?.. Не хватало, чтоб вся школа пальцем в меня тыкала! Сейчас твой друг всем разнесет.
   – Не разнесет.
   – Что я, не знаю? Валер, принеси мне одежду и я тихонько уйду, а вы здесь делайте, что хотите, – она положила руки ему на плечи и смотрела так… так, что Валера готов был сделать для нее все, что угодно.
   – …Ух ты, блин! Танька, глянь! – раздался восторженный голос Винта.
   Валера бросился в комнату. Таня сидела на диване, закинув ногу на ногу, а Винт с открытым от удивления ртом стоял у телевизора – на экране сплелись два обнаженных тела, и действие происходило в этой же самой комнате…
   – А ну, выключи!! – заорал Валера.
   – Вот уж хрен! А вы, оказывается, молодцы!
   Поняв в чем дело, Юля выскочила из кухни и вместе с Валерой кинулась на Винта, но всех остановил Танин голос:
   – Да хватит вам! Клево ведь! Давайте, повторим – я тоже присоединяюсь.
   Все замерли, как по команде, повернув головы.
   – Ну, ты даешь… – изумился Винт.
   – Даю; и, кстати, тебе тоже. Но ты даже не представляешь, что я еще умею, – встав, она начала совершенно буднично расстегивать блузку. Винт растерянно огляделся, ища поддержки, но все молчали; тогда он полез в карман и достав оттуда что-то, сунул в рот.
   – Чего, травануться решил с горя? – Валера мстительно усмехнулся.
   – Дурак, блин! Это такая модная штука – куражу добавляет.
   – О, класс! Давай сюда, – Таня протянула руку, и Винт снова послушно полез в карман, – попробуйте, – она повернулась к Валере с Юлей, – ощущения сказочные!..
   Юле, похоже, было уже все равно; она безразлично взяла сразу две желтые таблетки, одну оставив Валере, но тот медлил.
   – Отрываешься от коллектива? – Таня засмеялась, – ничего с тобой не случится; ты попробуй – за уши потом не оттащишь.
   Именно этого Валера и боялся, но когда на тебя требовательно смотрят три пары глаз; да еще одни из них глаза твоей девушки?..
   – Теперь все будет в елку! – Таня стряхнула пустую ладошку, – и кто у нас оператор? – ее загадочная улыбка исчезла и в глазах появился азартный блеск, – сейчас я вам покажу порно! Винт, иди сюда, зрители нам не нужны!
   Валера схватил камеру. Юля почувствовала, как откуда-то изнутри поднимается радость – безудержная, неукротимая, и ей мало этих людей, этой комнаты, этого мира, чтоб поделиться ею. Ей расхотелось есть, стало совсем не холодно – она должна двигаться, должна что-то делать, чтоб с кем-нибудь делить переполнявшую ее любовь!..
   В это время Таня, скинув одежду, опустилась на колени перед уже голым Винтом, потянулась раскрытыми губами к тому, что Юля видела только в кино. …Господи, вот он какой!.. Хоть разглядеть его, настоящего!.. – подумала она с восторгом; внизу живота будто завибрировало, заходило ходуном. Больше она не могла стоять на месте – энергия выплескивала через край, да к тому огромный халат сам собой соскользнул с плеч…
   – Брось ты свою дурацкую камеру! – крикнула она.
   – Пусть снимает! Иди сюда! – Таня схватила ее за ногу, стала валить рядом с собой и через минуту весь клубок из трех тел оказался на полу.
   …А я-то чего, как дурак?!.. Валера поставил камеру и принялся раздеваться. Его фантазия утратила границы, и, главное, сейчас он любил всех без исключения, и Юлю, которая уже целовала Винта, и Таню, ласкавшую Юлю, да и Винта тоже. Он рухнул в общую кучу, и Юля потащила его к себе, причитая:
   – Ну же… Я хочу… ты ведь можешь это сделать?..
   Из продолжения вечера Валера помнил, что был с Таней, а Юля в это время ласкала себя на диване, потому что Винт добрался до камеры и лежал на полу, безумно хохоча и снимая все подряд; а, вот, дальше он помнил плохо – они, кажется, танцевали; потом снова занимались любовью; потом…
   Потом он проснулся в полной темноте рядом с Юлей; они лежали на диване, укрытые одним пледом. С трудом дополз до выключателя, и вспыхнул свет – ни Винта, ни Тани не было, а в комнате царил идеальный порядок, только камера, стоявшая на столе, оказалась открыта и кассета исчезла. Валера воспринял это равнодушно, потому что в голове звенела пустота, тело не слушалось и очень хотелось пить – вроде, вся энергия, бившая в нем вечером, вытекла, оставив лишь сморщенную оболочку. Часы показывали три ночи, но это казалось совсем неважным; и то, что Юля никуда не ушла, а спала, свернувшись калачиком и подсунув руку под голову, тоже не важно… Выключив свет, обессиленный, он вернулся на диван, лег на самый краешек и закрыл глаза.
   Второй раз они проснулись вместе, уже утром. Юля растерянно крутила головой, вспоминая, где находится, а потом резко вскочила и бросилась вон, не говоря ни слова. По сравнению с ночью, Валерина голова немного прояснилась – он слышал, как Юля плачет, то ли на кухне, то ли в ванной, и думал, что теперь будет.
   Пока он одевался, она уже появилась одетая в свой высохший костюм, только яркие желто-красные цвета вдруг перестали казаться празднично радостными.
   – Ты специально все подстроил, да?
   – С ума сошла! Откуда я мог знать, что Винт принесет эту дрянь! Мы ж сами, дураки, ее глотали!..
   – Сами дураки, – потерянно повторила Юля, – и что теперь?
   – В смысле? – не понял Валера.
   – Ну, что будет с нами… со всеми?.. Кстати, а где кассета?
   – Не знаю. Оставалась в камере, но сейчас ее там нет.
   – Еще лучше! Значит, завтра она пойдет по рукам. Из школы, считай, мы вылетели. А знаешь, что сейчас у меня дома?
   – Догадываюсь, – способность реально мыслить возвращалось медленно, но все-таки возвращалась, и Валера уже дошел до того, что, как учил Михалыч, безвыходных ситуаций не бывает и играть надо до финального свистка, – Юль, – он взял ее руки, – я люблю тебя. То, что произошло, ничего не меняет…
   – А я, вот, плохо помню, что произошло, – Юля криво усмехнулась, – хотела, вот, посмотреть, и то не дают.
   – Перестань, – он сжал ее пальцы, – выгонят из школы – пойдем работать; я буду играть – меня уже звали в настоящую команду, где деньги платят. Жить будем вместе…
   – А если я беременна? Кого я рожу?.. И от кого из вас?
   – Как это? – Валера опешил, – прям, думаешь, за один раз?..
   – Глупый ты, – высвободив руку, Юля пошла в коридор.
   – Ты куда? – Валера выскочил следом.
   – Домой, куда ж еще? Не бойся, не вены резать.
   – Подожди! Я провожу; я ж все равно люблю тебя!
   Она смотрела какими-то мутными глазами; щеки ввалились, под глазами были темные круги. …Это не моя Юля, – решил вдруг Валера, и, словно в подтверждение, она сказала:
   – Неужто ты не понимаешь – вчерашний день уничтожил все, что было; что есть и даже то, что еще только могло быть?..
   Лишь когда его ткнули в эту истину, Валера понял, что так и оно есть, и красивые слова говорит он по инерции – той, другой Юле, которая вчера днем неслась на лыжах к замерзшей реке. Он стоял, стыдливо блуждая взглядом по тесному коридору, и девушка не стала ждать ответа.
   – Не надо меня провожать. Я только лыжи пока у тебя оставлю, ладно?
   Валера хотел сказать, что, конечно, ладно, но дверь уже хлопнула, и в квартире повисла жуткая, гнетущая тишина. Ему сделалось страшно, ведь в мире что-то происходило – у Михалыча идет тренировка с «мелюзгой»; друг Витька наверняка делает уроки на завтра; сволочь Винт крутит кому-то вчерашнюю кассету; Юльке сейчас влетит от родителей, а он в этой мертвой тишине среди застывших предметов и задернутых штор, как в склепе, отрезанный от всего мира.
   Валеру охватил панический ужас. Он стал судорожно одеваться, путаясь в рукавах куртки, зло дергая молнию на ботинках; потом выбежал на улицу; затравленно огляделся, но вокруг ничего особенного не происходило, и он побрел по улице без всякой цели, с радостью ощущая рядом с собой людей, ничего не знавших о его вчерашнем дне.
   Ушел Валера уже довольно далеко, прежде чем заметил, что его сопровождает темно-синий БМВ; прибавив шагу, свернул в переулок, но БМВ следовал за ним. Тогда Валера остановился и стал ждать – он был настолько опустошен, что не хотел прятаться и уже ничего не боялся; сделать все еще хуже было невозможно.
   БМВ остановился. Открылась дверь, и не ожидая приглашения, Валера влез в салон. За рулем сидел бородач из видео-проката и внимательно смотрел на него; смотрел долго, пока Валера, устав от тяжелого взгляда, не отвернулся – в нем не осталось даже злости на этого человека. Он просто спросил:
   – Что вам от меня надо? Ваши кассеты я принесу завтра.
   – Можешь оставить их себе, – бородач небрежно махнул рукой, – дело в том, что мне понравилась ваша вчерашняя работа.
   – Какая работа?
   – Вот эта, – он положил Валере на колени кассету. Тот быстро схватил ее, но бородач только рассмеялся, – это ж копия, чего так суетиться?
   – Что вы хотите за оригинал!.. – выпалил Валера, но тут же спохватился, – только у нас ничего особенного нет – мы обычные школьники; и родителей у нас самые обычные…
   – Куришь? – бородач достал сигареты.
   – Нет.
   – Ах да, ты ж спортсмен, – он глубоко затянулся, – я знаю, что у вас ничего нет, а хочу, чтоб у вас все было. Не понял?
   Валера смотрел устало, с трудом пытаясь вникнуть в смысл.
   – Я хочу, чтоб вы продолжали работать, – пояснил бородач.
   – Как работать?.. Кем?..
   – Я хочу, чтоб вы продолжали снимать такой же материал. Мы сами его перемонтируем, сами сделаем фильм. А вы будете получать за это деньги.
   – А откуда у вас кассета? Винт отдал?
   – Винт? Это тот придурок, который умеет только член в рот совать? – бородач рассмеялся, – нет, я его, вообще, не знаю, – устроившись поудобнее, он повернулся к Валере, – Таня Смирнова – наша девочка; она уже несколько месяцев этим занимается. Думаешь, откуда у нее бабки? От мифического папы, который делает мебель? Так это я ей такую легенду придумал. Если б она, дура, не баловалась наркотой, то сама б уже могла делать, хоть мебель…
   – Чем «этим»? – перебил Валера.
   – Она снимается в «русском порно». Знаешь, на Западе подростковая порнография запрещена, а в нашей мутной воде все можно. Причем, учти, я не отправляю своих девочек на панель – они должны быть юными, хорошенькими и, главное, свежими. Танька уже выходит в тираж – формы у нее становятся, как у взрослой девушки, а твоя… как ее, кстати, зовут?
   – Юля.
   – А твоя Юля – совсем девочка, почти ребенок… с виду, конечно. Короче, самое то, что нужно. Это будут хорошие кадры – ее тельце и рядом твое, спортивное, мускулистое. Нас не интересуют ваши лица – это все мы сделаем, но снимать надо то, что я скажу – чтоб вписалось в сценарий. Здесь, – он достал из бумажника несколько зеленых купюр, – штука баксов – на первый, так сказать, случай; дальнейшие гонорары оговорим позже. Кстати, ты в курсе, что такое штука баксов? Это неплохой подержанный автомобиль. За один вечер! Так что, бери.
   Валера недоверчиво смотрел на деньги. Странная ассоциация – ему казалось, что это приманка, и стоит протянуть руку, захлопнется какой-то страшный капкан, но бородач улыбался, для наглядности раздвинув купюры веером.
   – Бери. Кассета-то все равно у меня – глупо отказываться; естественно, не забудь поделиться с Юлей.
   Валера робко взял деньги, и поскольку никакой капкан не захлопнулся, поспешно сунул их в карман.
   – Я знаю, что у тебя есть еще одна кассета, – продолжал бородач, – скажем так, легкая эротика. Хочешь за нее еще штуку?
   – Я не знаю… – промямлил Валера, еще не пришедший в себя от всех этих фантастических событий.
   – Подумайте вместе, – мужчина пожал плечами, – а завтра позвоните, – он протянул визитку, – покажу вам студию.
   Валера посмотрел на темно-синий кусочек картона с золотыми буквами «Глухов Евгений Васильевич. Видеостудия „Тени“. Директор»; снова поднял взгляд на бородача.
   – То есть, все это серьезно?..
   – Нет!.. – тот даже хлопнул ладонями по рулю, – я, вот, катаюсь по городу и всем раздаю по штуке баксов!.. Все, мальчик, до завтра, – и видя, что Валера открыл дверцу, напомнил, – кассету не забудь – хоть посмотришь, что вы творили, а то ж видно – все там под кайфом.
   – Спасибо, – Валера вылез из машины, сжимая кассету в руке, и БМВ медленно поехал дальше.
   …Штука за кассету!.. А Танька-то, сука!.. Неприступная красавица!.. Все это выглядело сумасшедшим розыгрышем, но баксы реально лежали в кармане – Валера даже достал и пересчитал их; посмотрел на свет, но, и президенты были на месте, и водяные знаки…
   После жуткого утра настроение незаметно поднялось – он даже хотел сразу поехать к Юле, но решил, что у нее наверняка идет «разбор полетов» и пока лучше туда не показываться. …Интересно, в школу она завтра придет?.. А куда она денется – родители ей, небось, такой пистон вставят, что она теперь и не дернется… Танька, тварь, со своей наркотой!.. Хотя может и не прийти, пока не выяснит, что с кассетой… Кстати, надо хоть глянуть, что там… И он быстро зашагал к дому.
   На диване валялся смятый плед, еще сохранивший очертания тел, но его вид уже не вызывал жуткого чувства потери, родившего утреннюю депрессию. Валера небрежно сдвинул его в сторону. …Все у нас еще будет классно – надо просто всегда слушать Михалыча и играть до свистка, что бы не случилось!.. Вставив кассету, он плюхнулся на диван. …Завтра скажу Юльке, чтоб не вешала нос – оно ж получилось, как кинопроба, и ее, типа, утвердили на роль. Это только в нашей дурацкой стране все всегда запрещено, а, вообще – порнуха давно уже искусство; там свои «звезды», которых узнают на улице и никто ничего не стыдится!.. Да, но только тогда ведь ей придется трахаться не только со мной…
   Мысль Валере не понравилась, и он попытался сосредоточиться на экране, однако эффекта, даже приближенного к фильму, не возникало. Поначалу, когда снимал он сам, действие хотя бы находилось в кадре, а потом, когда за дело взялся обамбученный Винт, изображение стало прыгать; иногда камера по целой минуте ползала по стенам и потолку; только стоны, совсем некстати сопровождаемые идиотским смехом оператора, подсказывали, что происходит за кадром.
   …Блин, если за такое дерьмо платят штуку зелени, то сколько же стоят нормальные съемки, с крупными планами? Это ж мы за месяц озолотимся!.. Скопим бабок и уедем отсюда – мы ж не будем, как Смирнова, тратить их на наркоту… только, вот, как-то не здорово, что Юлька будет трахаться со всеми подряд… хотя это же роль! А обычные артистки лучше? У них тоже есть постельные сцены, да и без сцен – телек включи, так у всех любовники; и потом, кто сказал, что мы жениться собираемся? Это ее двинутый папаша так думает, а я, например, никуда не спешу… то есть, даже не на Юльке, а вообще. Мне надо играть, а не с женой и детьми сидеть, да и ей будет особо некогда – а жить можем вместе…
   Кассета закончилась, и Валера испытал полное разочарование – он думал, что все получится красиво и эротично, а тут …дерьмо, а не кино!.. Он сунул кассету в коробочку и вдруг увидел на паласе темное пятно; наклонился. …Блин, кровь! Ну да, Юлька ж была девочкой!.. Нет, но все ж было по любви – даже на кассете записано, как она сама звала меня. Хотя чего там записано? Кроме голоса, там почти и нет. Надо будет сказать, чтоб не переживала особо… нет, в школу она, точно, пойдет – там же, вроде, какая-то контрольная по физике…
   Мысли спустились на привычный бытовой уровень, и Валера вспомнил, что со вчерашнего дня ничего не ел. …О, как! Оказывается, после таблеток и жрать не хочется!.. А кровь потом надо замыть, чтоб мать не задавала дурацких вопросов… Он отправился к холодильнику, где еще оставался пяток котлет.
   …А если Юлька не согласится? – он замер, не донеся котлету до рта, – ну, значит, будет дурой, – котлета продолжила свой путь, – а чего ей не соглашаться-то? Девственность уже потеряла – беречь больше нечего, зато будет вся в шоколаде; я б на ее месте согласился. Витька, вон, смотрел про какой-то опрос – так, шестьдесят процентов баб спят с несколькими мужиками, а остальные сорок хотели б, но ни фига не получается. С другой стороны, быть одним из многих тоже не хочется – я ж люблю ее… А я поставлю этому директору условие, что сниматься она будет только со мной! Он же сказал, что рожи ему не важны – вот, пусть и приклеивает какие хочет головы… А если по сценарию нужно два мужика?..
   Валера запутался, уже сам не зная, чего хочет в конечном итоге; максимально упрощая ситуацию, он включил телевизор и очень кстати попал на хоккей, где наши отчаянно бились со шведами – это было зрелище, достойное внимания.

   Лег Валера рано и встал, соответственно, тоже. За ночь переживания сгладились и даже неожиданно захотелось пересмотреть вчерашнюю кассету, но это можно было сделать позже (она ж никуда не денется), а вот с Юлей надо встретиться побыстрее, ведь таинственный директор ждал звонка.
   …Точно говорят, утро вечера мудренее, – подумал Валера, заваривая чай, – все же проще простого – подожду около ее дома; пойдет в школу, значит, перехвачу по дороге, а не пойдет – зайду сам. Главное, чтоб дядя Дима был в первую смену…
   Наблюдательный пункт за старым корявым тополем Валера занял аж в половине восьмого и видел, как сначала ушла на работу Юлина мать, потом отец, но сама Юля так и не появилась, хотя ей уже пора было выходить. Подождав еще десять минут Валера поднялся по знакомой лестнице и позвонил.
   – Кто? – раздался за дверью Юлин голос.
   – Юль, открой. Поговорить надо.
   – Давай, поговорим… – послышался тяжелый вздох, и дверь открылась. Юля равнодушно отступила в сторону, – проходи.
   …Ну, живая и без синяков – значит, ничего страшного, – Валера обрадовался, но решил, что сразу начинать со своих новостей будет не красиво, поэтому сочувственно спросил:
   – Здорово влетело?
   – А сам-то, как думаешь? – Юля прошла в комнату.
   – Наверное, здорово, – Валера присел на стул, – рассказывай.
   – Чего рассказывать? – Юля устроилась на диване, – они вчера всех на уши поставили; даже Глеб Сергеевича ночью подняли – он офигел, когда про ГТО услышал, так что нам еще и педсовет светит.
   – Директору школы они позвонили, а мне, не догадались!
   – Звонили, но мы ж дрыхли под кайфом – только я ж не скажу им этого!
   – А что ты сказала?
   – Сказала, на дискотеку залетели; потом транспорт уже не ходил, а денег на такси не осталось… не, я понимаю – глупо с лыжами на флопешник переться, но врать что-то ж надо…
   – Все понятно, – Валера решил сворачивать лирику и переходить к «теме дня», но Юля криво усмехнулась.
   – Не фига тебе не понятно! Сначала они два часа слушали мою брехню; потом мать сказала, что не надо держать их за идиотов и притащила ремень; снимай, говорит, штаны…
   – Иди ты! – идея выглядела настолько несуразной, что Валера выпучил глаза, – они тебя чего, пороли, как малолетку?..
   – Да лучше б выпороли, – Юля вздохнула, – пережила б. А тут отец говорит: – Валь, чего нам лезть в чужие дела? Была у нас дочь, которую мы воспитывали, за которую несли ответственность, но со вчерашнего дня у этой девицы своя жизнь, к которой лично я не имею никакого отношения. Где она бывает, чем занимается – это ее проблемы; живет у нас в квартире, и пусть пока живет… понимаешь, пока! Считай, говорит, что мы пустили квартирантку. Ну, не пришла квартирантка ночевать – нам-то с тобой что?.. Встал и ушел хоккей свой долбанный смотреть, а мать – она ж против него не пойдет. Если, говорит, человеку шестнадцать лет, то ремнем поздно что-то исправлять, и пошла мыть посуду. Я ее за руки хватаю; ору, как дура – ничего не поздно, а самое время мне хорошенько всыпать…
   – Ну, ты даешь! – засмеялся Валера.
   – Да я на все была согласна, – Юля отвернулась, – и без карманных денег жить, и не ходить никуда, кроме школы, и… только не смейся – я, правда, штаны сняла, крутила тут голой задницей, сама ремень ей в руку сунула – думала, выдерет, отведет душу и простит, а мать молча отнесла его обратно в шкаф и дальше, посуду мыть. Короче, меня теперь для них не существует. Утром свалили и даже пожрать не оставили! Я, конечно, сама могу сготовить, а если они придут вечером и скажут, что надо платить за продукты, за проживание? Ну, я ж квартирантка!..
   – Да не могут они так сказать!.. Помолчат недельку, а потом начнут выяснять, обдумала ли ты свое поведение; может, конечно, ремня и дадут, если собирались, но они ж тебя любят!..
   – Валер, не надо, – Юля остановила вдохновенный монолог, – это мои родители, и я их лучше знаю; они достанут так, что я, либо повешусь, либо сама уйду, в конце концов. Вешаться я не хочу, а уйти… Паспорт-то есть, но чтоб снять комнату, на это нужны деньги, а еще ж надо кушать, одеваться, учиться!..
   Разговор очень удачно сам вышел в нужную точку.
   – Юль, – Валера встал и достав из кармана, торжественно протянул тонкую зеленую пачку, – возьми. Здесь штука баксов.
   – Откуда? – Юля вытаращила глаза.
   – Оттуда, – он присел рядом, и начал рассказывать с того момента, как вчера утром вышел из дома.
   Юля слушала молча, внимательно разглядывая американские деньги, которые держала в руках первый раз в жизни, а когда Валера закончил, сказала, не думая ни минуты:
   – Передай своему мужику, что я согласна. Только учти, соглашаюсь я не потому что мне это нравится, а потому что я должна себя обеспечивать. Если найду другой способ…
   – Я найду другой способ! – Валера радостно вскочил, – ну, не завтра, но найду! Юлька, я ж люблю тебя!
   – Как можно меня любить, – она отвела его протянутые руки, – если я была, и с тобой, и с Винтом?..
   – Да не была ты с Винтом! Я кассету смотрел – да, целовались вы… везде, но был с тобой только я!
   – Теперь хоть знаю, от кого у меня может быть ребенок.
   – Что ты такое говоришь? Какой ребенок? – Валера все-таки взял ее руку, но она отдернула ее.
   – Не надо. Зачем?
   – Как зачем?.. – Валера не нашелся, что ответить. Это была совсем другая Юля – взрослая, практичная, с которой он не был даже знаком, поэтому без дальнейших сантиментов достал визитку, – вот, возьми – сегодня он ждет звонка. Кстати, он хочет купить еще и ту, первую кассету…
   – А это фигушки! – Юлино лицо изменилось так, что Валера даже испугался, – та кассета не продается! Мы ж договаривались! Она только наша – там я еще чистая, понимаешь? – Юля обмякла, уронила голову на руки и заплакала.
//-- * * * --//
   Улица была узкой, с трамвайными путями по середине, поэтому поток машин двигался медленно, а тут еще на перекрестке вспыхнул красный, и все замерло окончательно. Переезжать перекресток Жене не требовалось, поэтому он нагло выскочил на тротуар и распугивая матерящихся прохожих, рванул к Торговому Центру, всего год назад патриархально именовавшемуся «Универмаг».
   Перед парковкой он притормозил, глядя на плотные ряды машин. …Гребаная страна!..Орут, что все нищие, что их обворовали, а ни встать, ни проехать!.. Похоже, у русских в крови – жаловаться на жизнь…
   Вдруг, очень вовремя, завелся белый «Жигуленок», и едва он выполз в проезд, Женя тут же втиснулся на его место. Крошечное везение, подобное этому, давно стало нормой жизни. Вначале Женя еще пытался решать, действует ли таким образом теория Елены Борисовны или это старая добрая удача, но потом перестал забивать голову ерундой – какая разница, откуда что берется, если оно просто есть?..
   Витрины, разрисованные белой гуашью и подсвеченные китайскими гирляндами напоминали о стремительно приближавшемся празднике. Женя направился к дверям, и те разъехались сами собой. Раньше такое чудо имелось лишь в аэропорту, поэтому два пацана лет девяти шныряли туда-сюда и восхищенно смеялись.
   Войдя внутрь, Женя остановился. Он не любил ходить по магазинам, ни раньше, в командировках, ни сейчас, но раз уж он решил сделать Окси приятное, то приходилось этим заниматься.
   Сам новогодний подарок он купил давно – первое в ее жизни золотое колечко, да еще с настоящим маленьким бриллиантом (Женя решил не быть жлобом, хотя Окси вряд ли отличит его от обычной стекляшки), а вчера ему пришла мысль, что подарок должен лежать под елкой, пусть искусственной, сделанной все в том же пресловутом Китае.
   …И где тут продают эти елки?.. Женя вклинился в толпу, плавно двигавшийся вдоль разгороженных клетушек со всякой яркой дребеденью, и вдруг услышал:
   – А я думала, ты забыл про Новый год.
   Резко обернулся и увидел Елену Борисовну. Это было так неожиданно, что Женя даже зажмурился, но вместо того, чтоб раствориться в воздухе, «призрак» покачал головой.
   – Не надейся. Я не исчезну из твоей жизни, пока сама не захочу этого. Пойдем, поговорим – никуда твоя елка не денется.
   Она направилась к выходу, легко разрывая встречный поток, и Женя последовал за ней. Двери открылись; рядом с его БМВ стояла знакомая красная «Тойота», каким-то образом занявшая место огромного черного джипа (впрочем, Женя прекрасно знал, как это происходит).
   – Ну, рассказывай, – устроившись на водительском месте, Елена закурила, – в принципе, я и так все знаю, но мне интересна твоя трактовка.
   Про экзамен она не спросила, а за жизнь-то чего б не поговорить-то?..
   – Значит, так… – начал Женя, – на что-то жить мне ведь надо было; тем более, я ж теперь не один…
   – Ясно дело, – Елена кивнула, – причем, жить надо хорошо, а не как все, – голос ее был веселым, и Женя успокоился.
   – Короче, стал я думать, чем заняться. Окси поначалу одну я не отпускал – забухает, думаю, а это ж не Бровары – тут ее потом с собаками не найдешь. А ей, я понимаю, скучно дома торчать, и взял я ей видик; кассеты стал покупать, менять; появились знакомые – короче, втянулся я в эту систему и понял, что у народа тихо едет крыша. Видеомагнитофон стал предметом, определяющим уровень жизни, как раньше хрусталь и ковры, помнишь, да?
   – Я ж не вчера родилась, – Елена засмеялась, – всем захотелось хоть одним глазком посмотреть, как эти проклятые буржуи загнивают; а загнивают они, сволочи, красиво… ладно, и что дальше?
   – А дальше решил я тоже решил заняться этим делом, только ведь всякие видеозаписи и видеопрокаты уже на каждом углу, но у всех в ассортименте одно и то же. Тут Окси кинула идею… вообще, она славная девчонка, когда бухать перестала…
   – Ты ее больше не бьешь?
   – Ну, как тебе сказать… – Женя ухмыльнулся, – сильно, нет – не за что, но ей же это самой нравится. Иногда подходит – я, мол, виновата… ну, ерунду какую-нибудь сочинит; я ее поругаю, а потом слегка так, ремешком по голой попе! Она скулит, прощения просит, но я-то вижу, что ей не больно – такие, вот, у нас сексуальные игры… Да, так кинула она идею – заняться музыкалкой; слепить антенну и самому качать из эфира, чего еще нет на кассетах – там же, ни перевод не нужен, ничего. Ну, инженер я или не инженер? Обложился литературой, нарисовал схему, купил материалы; Окси говорит – научи меня паять; я научил. В итоге, собрала она такую фигню, что пошел совершенно фантастический канал – я уж грешным делом думал, может, Кашпировский втихую вещает? Транслируют исключительно фильмы; все со звуком, но без слов, а действуют как-то гипнотически… или наркотически – оторваться невозможно, и пока смотришь, реально башню сносит. Чтоб самому не попасть под расклад, я теперь… только не смейся – и в «золотой кокон» оборачиваюсь, и «защитный экран» ставлю…
   – А что тут смешного? – Елена пожала плечами, – это первое дело, если работаешь в нашей системе, иначе никакая Окси не спасет. Ладно, про фильмы я в курсе; дальше что?
   – Дальше я стал тиражировать их и сдавать в прокат… а тут еще такая мулька – они, типа, закодированы; то есть, с кассет переписать их не получается. И пошли нормальные деньги. Вон, видишь, – Женя кивнул в окно, – сменил одну «семерку» на другую – «Жигули» на БМВ седьмой серии…
   – Это ты, конечно, молодец, – остановила Елена – видимо, материальные успехи ее не сильно интересовали, – дальше что?
   – Дальше?.. – Женя задумался, – ну, среди фильмов была куча порнухи. Насмотрелся я ее и решил тоже попробовать заняться; завел небольшую студию… знаешь, спросом пользуется; особенно детская и подростковая тематика. Так что работаем потихоньку. Ну, что еще?..
   – Еще экзамен, – наконец напомнила Елена, – не забудь, до Нового года-то меньше недели.
   – Но, послушай!.. – взмолился Женя – он уже расслабился, чувствуя себя почти героем, и тут все вернулось к исходной точке, – где я возьму этих ребят? Я ведь их даже не видел толком! Надо ведь ставить реальные задачи!
   – А для тебя нет нереальных задач. Я ж хитрая стерва, – Елена полезла в бардачок, – если ты заметил, рядом с моим домом – банк, а на нем – камеры наблюдения; так вот, охранники распечатали мне тех молодых людей. Хочешь взглянуть? – не дожидаясь ответа, она протянула снимок.
   Изображение было не очень четким, но Женя явственно узнал Юлю и баскетболиста, которому отдал тысячу долларов. Елена, наблюдавшая за эффектом, рассмеялась.
   – Так что, знаешь ты их?
   – Да, – Женя обалдело кивнул, – этот мальчик подогнал мне эту девочку, и она согласилась сниматься в моих фильмах… но я не понимаю?..
   – В этом и заключался экзамен, – Елена забрала фотографию, – ты должен был убедиться, что можешь все, порой даже не сознавая, как это делаешь. Просто ты много думал о них, и энергетический поток сам принес тебя в нужную точку.
   – Фантастика!..
   – Для кого-то, да, а для тебя – это обычная работа. Теперь слушай меня внимательно. Экзамен ты, естественно, сдал, но зря думаешь, что можешь тихо стричь купоны со своего убогого бизнеса. Пока его можно, конечно, расширять, но потом ты должен будешь найти человека, которому его передашь, а самому надо двигаться дальше.
   – Куда дальше?..
   – О, милый мой! Выбор богатейший, начиная с глобальных задач, но тебе они не по плечу…
   – А какие глобальные задачи? – заинтересовался Женя.
   – Политика. Там тоже много наших, развязывающих всякие бессмысленные войны, устраивающих кризисы, перестройки, повергая в пучину злобы и горя целые народы. Да, это огромные выплески темной энергии, но они разовые – ни войны, ни кризисы не бывают вечными, а твоя будущая работа пусть менее эффектна, но более эффективна; как говорят – курочка по зернышку клюет… Например, пить люди не перестанут никогда, а пьяный человек куда идет? Он идет насиловать, убивать, крушить все подряд; матери бросают детей, дети выгоняют родителей, мужья изменяют женам…кстати, о женах: когда с газетных страниц на них, измученных безденежьем и работой, издевательски глядят девицы в роскошном белье и круглосуточно предлагают себя… понимаешь, все это, вроде, мелочи – это не война, но с войны многие возвращаются живыми, а из бытовой мясорубки практически никто и никогда. Семейные очаги, где по логике должно пылать пламя любви, превращаются в огнедышащие вулканы, откуда в мир выбрасывается такое черное облако, что и большая война становится не нужна; и неизвестно, кто важнее – те, которые вершит судьбы народов, или невидимки, типа, тебя. Пусть тебя не мучит совесть…
   – Совесть – это тормоз, – вспомнил Женя.
   – Теорию ты усвоил, – Елена довольно засмеялась, – так вот, отпусти тормоза и всегда помни – что бы люди не говорили о морали, все равно найдутся те, кто будет играть за черных, чтоб сохранять мировой баланс. Не в силах человечество перекроить мир и порядок, установленный до него, если, конечно, нет цели погубить цивилизацию. Так почему это должен быть не ты, если у тебя все для этого есть – и знания, и желание, и Окси… кстати, если б ты сказал, что все придумал и сделал сам, без нее, на этом наши отношения бы закончились – свои кадры надо беречь. И еще о кадрах. Ты потихоньку подбирай людей, которым мог бы передавать то, что создаешь – тебе самому нельзя сидеть на одной теме…
   – Да где ж я их найду?
   – Не знаю, – Елена пожала плечами, – я ж, вот, нашла тебя. Прошерсти старых знакомых, поищи новых – это работа, Женечка, а то, смотрю, ты как-то расслабился, – видя растерянное Женино лицо, она игриво толкнула его в бок, – не волнуйся, все у тебя получится, если только сам не наделаешь глупостей. А теперь иди, покупай елку; это ты правильно решил – Окси будет рада; она ж, действительно, еще маленькая глупенькая девочка.
   Озадаченный, Женя вылез из машины, но прежней растерянности – такой, как полгода назад, когда он уходил из отдела, не было. Он сейчас думал не над тем – что, а лишь над тем – как; кстати, из всех старых знакомых на ум пока пришел только Юрка Бородин. …Интересно, он еще кувыркается с Некрыловым или все там развалилось? Надо будет позвонить…

   КОНЕЦ ПЕРВОЙ КНИГИ

Сергей Дубянский Via combusta Экипаж колесницы

Глава первая «ИЗГОИ» (начало)

Глава вторая «ИГРОК»

Глава третья «РЫЦАРЬ»

Глава четвертая «ПРЕКРАСНАЯ ДАМА»

Глава пятая «ИЗГОИ» (продолжение)

Глава шестая ПРЕДПОЛЕТНЫЙ ОТБОР

Глава седьмая ДНЕВНИК ЖЕНИ ГЛУХОВА

Глава восьмая ЭКЗАМЕН

Сергей Дубянский
Via combusta
Экипаж колесницы